«Секториум»

Секториум (fb2) - Секториум 3391K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Ирина Ванка

Ирина Ванка Секториум

Фантастический роман в 2-х частях

Часть 1

Глава 1. ВЕГА

Подарок вечной мерзлоты достался нам от деда Мадара. Путем нелепых случайностей, которые, как известно, являются закономерностями иного порядка. Мадар унаследовал предмет размером с волейбольный мяч. Что-то круглое и коричневое проступало из глыбы воска, но дед не знал, что это, и не решился взглянуть. Отец Мадара, умирая в московской коммуналке, запретил ему делать это, чтобы уберечь рассудок, не впасть в мракобесие, несовместимое с моральным кодексом строителя коммунизма. Мадар решил, что в воске метеорит, и потерял интерес.

Предки Мадара были индийскими вельможами и получили подарок от английского офицера с тем же мистическим предостережением: не вскрывать. Англичанин, в свою очередь, приобрел его в Голландии у русского купца, возившего пушнину в Европу. Купец выторговал это у сибирского поселенца. Диво невиданное в древние времена было выкопано из ледяной земли, хранилось на хуторе со времен потопа, передавалось по наследству и показывалось дорогим гостям, как диковина.

Русский купец лишь взглянул, тут же за кошельком полез. Заплатил, не поскупился, и велел завернуть надежно. Не приведи господь, люд честной по дороге насмерть распугается. В Санкт-Петербурге ему же пришла идея залить покупку воском. Англичанин на слово не поверил, воск расковырял, ужаснулся и решил оставить, как было. Остальные владельцы могли только догадываться о том, что скрывается под мутной оболочкой.

Родители Мадара стали ярыми коммунистами и, оказавшись в России, на родину уже не вернулись. Так и скончались от лютых ветров, бытовой и политической неразберихи. Так и замкнулся круг. Точнее, кругосветное путешествие сибирской находки. Ни в юности, ни в зрелые годы Мадар не прикоснулся к реликвии. Восковая глыба хранилась на антресолях вплоть до семидесятых. Мадар состарился, наследников не нажил. Старую коммуналку расселяли. Пришла пора ревизии домашнего скарба. Тут-то и встал вопрос в своем изначальном противоречии: с одной стороны, фамильной ценности надлежит быть в достойном месте, с другой стороны, предсмертный наказ отца лишал Мадара возможности узнать, которое из достойных мест предпочесть.

Дед Мадар положился на судьбу, и мытарства начались. Сначала он пошел по музеям, но музеи не прельстились невидимым экспонатом. Велели привести предмет в порядок и, если это действительно метеорит, приложить к нему справку соответствующей экспертизы. Мадар не осмелился нарушить волю родителя, как, собственно, и не был до конца уверен в том, что предмет действительно является метеоритом. Куда он только не обращался в надежде пристроить наследство: в университеты и обсерватории, в кунсткамеру и антикварные магазины. На проходной Мосфильма чудаковатый старец едва не угодил в милицию. Рано или поздно это должно было произойти, потому что отчаявшийся дед, утратив самообладание, был способен на крайность. Тут и произошла случайность, которая неминуемо ждет каждого человека, самозабвенно стремящегося к несуразной цели. Дед Мадар, зная русский язык как родной, не уловил разницы между словами «аномалия» и «анимация». Он увидел в газете статью о художниках-мультипликаторах и помчался в редакцию. Несчастный был уверен, что художник, рисующий «аномалии», именно тот тип, которому позарез нужен его подарок.

В редакции на Мадара посмотрели, как на блаженного, но выслушали, вошли в положение, дали телефон автора статьи. Автор, в свою очередь, почесал затылок, глядя на предмет, обернутый газетой. Прикинул его на вес, простучал пальцем и сообщил измученному старику, что вряд ли сможет помочь. Художник, со слов которого писалась статья, не имел ни телефона, ни определенного местожительства. Он снимал в Подмосковье дачу. Адреса той дачи журналист с похмелья не помнил, но в общих чертах объяснил, где сойти с электрички и по каким лесам-сугробам пробираться. Дед Мадар был не из тех, кто останавливается в полушаге от цели. Поблагодарив журналиста, он немедленно отправился в путь.

В полночь на даче Олега Васильева возник визитер. Под кухонным окном, утопая в снегу, стоял смуглый старец с седой шевелюрой, торчащей клочьями из-под вязаной шапки; барабанил в стекло не то пальцем, не то окоченевшим носом. Олег удивился, но дверь открыл. Он растопил печь, усадил полуживого деда возле раскрытой топки, достал бутылку самогона. Дед Мадар в ответ на все вопросы только трясся и стучал зубами. Но, опрокинув стопочку под соленый огурец, оттаял, разговорился, расчувствовался и даже расплакался.

— В чем проблема? — удивился Олег. — Оставляй. Посмотрим, что это. Разберемся, что с этим делать.

Мадар не поверил ушам. Он поставил сверток и начал спешно собираться в дорогу.

— И ты оставайся, дед… до утренней электрички.

Дед не злоупотребил гостеприимством. Проглотив на посошок еще стопку, он пулей вылетел в темноту. Олег Васильев опять удивился. В его избушке случалось всякое, но мистическая персона Мадара впечатляла своим полнейшим абсурдом, от экзотической внешности до маразма наследственных злоключений.

— Ну-кась, поглядим, — сказал себе Олег, запирая дверь на засов.

Подарок лежал на табурете, дожидаясь нового хозяина. Олег снял бечевку, развернул газету, погрузил восковую глыбу в таз, а таз придвинул к печи.

— Вот так, — сказал он, натолкал в топку дров и стал ждать.

Воск плавился туго. Олег выкурил сигарету, придвинул таз ближе к огню и вышел во двор. Мертвая тишина стояла над белой пустыней. Следы Мадара убегали, словно с пожарища, оставляя в сугробах глубокие ямы. Олег закрыл калитку. Он вернулся в дом, собрал эскизы, разбросанные по столу, унес на кухню грязную посуду и взял веник… Воск оседал. Предмет уж заметно возвышался округлым местом.

— Что же здесь за чудо такое? — не терпелось Олегу. Он сковырнул ножом мягкий пласт. Наружу показались пустые глазницы. — Бог ты мой! — воскликнул он. — Череп! — и стал подметать пол. — Череп можно продать художникам, — рассуждал Олег, — можно выменять на ящик пива у студентов. Тем более, потемневший от времени.

Покончив с полом, Олег взялся за посуду. Из лужи воска показалась ноздря.

— А вдруг это череп неандертальца? — сомневался хозяин. — Может, сперва показать его антропологам?

Помыв посуду, Олег опять закурил, придвинул к печи табурет, сел и застыл с папиросой во рту… Он не очнулся, пока окурок не упал в валенок и не обжег ему ногу. Среди лужи воска стоял череп андроида, у которого напрочь отсутствовало ротовое отверстие. Там, где у современников Олега Васильева тянулись две зубастые шеренги от уха до уха, первобытный абориген имел сросшуюся челюстную кость. Словно обладатель доисторической головы за всю жизнь не произнес ни слова, не выпил глотка воды, не съел кусочка печеного мамонта.

Утром череп стоял на столе у Веги. И по сей день он стоит на том же столе. Только в то утро Вега всерьез задумался: «Странная планета, — сказал он. — Чем больше ее узнаю, там больше загадок. Чем больше загадок, тем меньше хочется удивляться. Так не должно быть». Тогда же был основан Секториум, а красавчик-андроид обозначил в нем символическую точку отсчета; каждого нового сотрудника Вега лично знакомил с предметом:

— Обрати внимание, какой серьезный покойник, — говорил он, водя карандашом по челюсти. — Полежав в земле год, все покойники улыбаются. А этот старше питекантропа.

— Его можно понять, — отвечала я.

— Но как понять историков, антропологов, археологов? Никто из них не поинтересовался, что за «диво» в воске. Ведь Мадар рассказывал его историю каждому одинаково подробно. По статистике, хотя бы один из десяти должен был проявить любопытство. Мадара гнали как прокаженного. Почему?

— Не знаю.

Вегу ответ не устроил.

— Тебе не кажется странным, что тема контакта с внеземными цивилизациями всегда была уделом шизофреников? Серьезные ученые стыдятся говорить об этом, очевидные факты признают профанацией. Почему это массовое неверие с такой легкостью распространяется среди землян?

— Может быть, это государственная тайна?

— Ирина, я тебя умоляю! — воскликнул он. — Что за фантазии? Чем больше тайна, тем больше о ней говорят. Среди твоих знакомых много ли найдется людей, абсолютно уверенных, что вы одни во Вселенной?

— Может быть, это ментальная блокировка?

— Откуда?

— Из внешнего космоса. Чтобы раньше времени человечество не узнало…

Вега взглянул на меня поверх очков, как завуч на двоечницу. Словно первый раз видел человека в растерянности перед черепом неулыбчивого андроида. Человека, который не может объяснить коллегам-инопланетянам, почему им не нашлось места в менталитете землян.

— Может, это форма самозащиты цивилизации на уровне ментосферы?

— Оставим ментосферу. Будь добра, учись строить рассуждения на доступных тебе понятиях.

— Допустим, цивилизация начинает деградировать от присутствия потусторонней детерминанты.

— Потусторонней? — удивился он.

— То есть, процесс начинает давать сбой, если причина или конечная цель его вдруг обнаруживается вне его самого.

— Бесподобно. Кто тебя этому научил?

— Сама. Всю ночь думала. Не знаю, будет ли с меня толк на такой работе?

— Будет, — ответил Вега, — если возьмешь за правило спать по ночам.

В неразберихе первых дней знакомства я не старалась понять, кто он. Серьезный мужчина среднего роста, среднего возраста и комплекции, с чертами лица белогвардейского офицера, — этакая аристократическая порода. Вега не был аристократом, и не мог им быть. Вега был инопланетянином и, в отличие от прочих, этого не скрывал. Его родословная относилась к альфа-сигирийской расе, которая имеет мутацию, внешне похожую на землян. Его имя звучало одинаково на всех языках Галактики и в каждом языке что-нибудь означало. Имя, которое больше годилось для псевдонима, но Вега просил называть себя именно так. Псевдоним он прятал в паспорте, и сотрудники конторы не имели доступ к личным документам шефа. По той же причине его официальный возраст оставался загадкой, а истинный — и подавно. Я не знала о нем почти ничего. Он жил на Земле, учился, имел биографию, наверно, не отличался от современников. А может, отличался. Зная, что он пришелец, нетрудно было в этом убедиться; не зная, что он пришелец, нельзя было заподозрить. Возможно, мы с альфа-сигами имеем общие корни, но, скорее всего, это «казуистика», «наука о казуарах». Слишком мало фактов, слишком много сплетен.

Вроде бы Вега однажды был женат, что свидетельствует в пользу родства землян и альфов. Но детей в браке не было, что настораживает. Брак не продлился и полгода, — безусловно, это может служить оправданием, но в конторе болтают языками, что женщина сбежала от него сама, и это наводит на подозрение. В конторе болтают о том, что причиной побега стали рога, которые Вега наставил своей избраннице в медовый месяц. Этот факт обнадеживает, но личность обольстительницы неясна. Может, она тоже обладала странным именем и сомнительной биографией? Теперь не узнаешь. Только и среди нас, достоверных землян, пришельцев больше, чем кажется. Необязательно все они прибыли сюда с миссией. Большинство не догадывается о своей истинной родословной. Просто так сложилось. Такова история Земли — в генетической карте нормального человека может встретиться зона, характерная для альфа-сига, бэта-сига, «белого гуманоида», андрометийца или случайного «вояжера», который в местной группе галактик появился однажды и пропал навсегда. Генетическая особенность может не проявиться совсем, а может испортить жизнь. Она может быть полезной и вредной, интересной и бессмысленной. Ее носителей в Секториуме называют «информалы». По статистике, каждый сотый житель Земли является таковым, но Вега приглашал на работу не всех.

В первый день я не поняла, что именно его привлекло в моей персоне. Надо отдать должное моей выдержке, я не поняла этого и на следующий день. Даже через неделю было не вполне ясно, на каком основании я получаю зарплату и листаю журналы, сидя на офисном диване. Я была уверенна, что вскоре это позорно закончится, но Вега имел другое мнение.

Мой первый курс в Белгосуниверситете подходил к концу. Семинары по физиологии для студентов-философов были познавательным развлечением. В кабинете за шкафом стоял прибор, измеряющий активность головного мозга, темная будка с кушеткой. Почти больничная палата.

— Кто хочет быть подопытным? — спросил преподаватель.

Я среагировала раньше и легла на кушетку с проводами на голове. Однокурсники столпились над аппаратом. Пауза затянулась, задним чутьем я поняла: что-то не так… Преподаватель проверил аппарат, пощупал провода, голову пощупал и даже подушечку под головой. Техника была в порядке, подопытная студентка тоже подозрений не вызывала, но что-то произошло. Вероятно, теоретическое объяснение процесса противоречило лабораторному опыту.

— Можно, я покажу вас своим студентам? — спросил преподаватель. — Это такая редкая аномалия!..

— Можно, — отвечаю, — только объясните, в чем дело?

— У вас ненормально асимметрично работают полушария.

— В чем же это может проявиться на практике?

— Анекдоты до вас доходят на секунду раньше, чем надо, — пошутил он.

Все засмеялись, а до меня не дошло. Действительно, на анекдоты я реагирую первая, и успеваю подумать, прилично ли хохотать, если рассказчик еще не закончил? Сначала я ждала приглашения. Потом сдала зачет и забыла, но перед сессией мне передали просьбу зайти…

Аудитории опустели, солнце просвечивало насквозь университетские корпуса. За столом сидел незнакомый мужчина, держа в руке рулон бумаги, должно быть, с моими аномальными синусоидами, и ни души. В его внешности я признала как минимум доцента, даже заподозрила профессора, но пустота кабинета смущала и настораживала.

— Присядь, — сказал незнакомец.

Он помолчал, постучал по столу рулоном, поглядел на портрет Павлова, прибитый над дверью. По всему видать, искал деликатный подход. «Сейчас окажется, что он врач, — решила я. — Сейчас он скажет, что с моим диагнозом долго не живут, и попросит завещать мозг в пользу науки».

— У тебя есть родители? — спросил он, и у меня похолодело сердце.

— Есть. А что?

— Младшие братья и сестры…

— Есть.

— Они живут далеко?

— Далеко. Неужели так все плохо?

— Сейчас такое время, что всем плохо, — сказал «доктор». — Они, вероятно, простые служащие? Да и на стипендию теперь сложно прожить?

— Это ничего страшного, — говорю. — Временные трудности можно перетерпеть.

— Если привыкнуть терпеть временные трудности, — ответил «доктор», — они станут постоянными. Я хочу предложить тебе работу.

— Работу? — не поверила я. — Серьезно?

— Вполне.

— Какую работу?

— Переводчика.

— Но я не знаю иностранных языков!

Работодатель улыбнулся, видя отчаяние в моих глазах.

— Все мы учимся, — сказал он.

— Но моя специальность — история философии. Может быть, вам проще пригласить кого-то из иняза? А я бы с удовольствием поработала у вас, как историк.

— Не проще, — ответил незнакомец. — Человека с твоими способностями я ищу двадцать лет.

Свиток упал на стол и приоткрыл рисунок, некогда считанный с моей головы.

— Вы имеете в виду аномалию?

— Аномалию? — удивился он. — Хорошо, пусть будет так, — и замолчал. Казалось, он задумался о чем-то своем, не имеющем отношения к моей будущей карьере.

— А какие у вас зарплаты?

«Доктор» очнулся:

— Сколько ты планируешь получать, окончив университет?

— Двести, — заломила я и покраснела. — Если, конечно, мне удастся стать хорошим специалистом и найти приличное место. Когда-нибудь я рассчитываю получать не меньше двухсот рублей.

Он достал бумажник и выложил на стол две коричневые купюры.

— Чем быстрее ты забудешь об истории философии, — сказал он без ложной учтивости, — тем лучше будет для тебя, и для меня, и для истории, и для философии.

— Подождите! — испугалась я. — Может быть, мне стоит сначала попробовать? Я не уверена, что смогу. С какого языка надо переводить?

Поверх купюр легла визитная карточка с телефоном и единственным словом: «Вега».

— Позвони, — сказал он и закрыл за собой дверь.

Я осталась наедине с денежной сумой, которой отродясь в руках не держала. О чем я подумала в тот момент? Наверно представила, как буду переезжать из общаги на квартиру. Потом приглашу в ресторан подруг, и мы, наконец, наедимся досыта. Я подумала, что родители, естественно, не одобрят… и о всякой прочей чепухе, не имеющей отношения ни к философии, ни к предстоящей работе.

— Это фирма «Вега»? — передразнил меня волосатый тип, когда открылась дверь лифта.

Он встал среди прохода и издевательски улыбался, пока Вега не попросил его с дороги. Тип не представился, он прыгнул в лифт и исчез. Из офисного фойе выходил коридор с прозрачными стенами и двери без замков и ручек. На одной висели разноцветные бумажки с записками, на другой цветные фотографии, сделанные из космоса. Я узнала только кольца Сатурна и участок Земли, на котором проступали очертания Антарктиды. Фотография была размечена красным пунктиром. Это заинтриговало, я стала рассматривать все подряд. На фоне пустынного ландшафта, как мне показалось, лунного, сфотографировался человек в оранжевом скафандре с поднятой рукой.

— Идем, — позвал меня Вега.

Я обернулась, и человек с фотографии помахал мне. Картинка казалась обычной, но эффект повторился. Сколько я ни вертела головой, стоя перед ней, человек в скафандре повторял движение. Шеф не торопил, он наблюдал мое поведение, а я не решалась спросить… Следующая дверь меня напугала. Она выглядела, словно вдавленная в стену металлическая пробка, напоминала сейф и имела устрашающую надпись, сделанную губной помадой: «Мишкин! Еще раз унесешь ФД, — убью!» Подпись под этим зловещим посланием отсутствовала. Видимо, подразумевалась. Мне стало жутко. Я пошла за шефом по коридору и заметила в дальней комнате высокое существо, которое переставляло предметы на светящейся поверхности стола. Его лица не было видно под респиратором, но то, что это не человек, я заподозрила по ненормально длинным рукам.

— Нам сюда, — Вега пригласил меня в кабинет, но я продолжала рассматривать гуманоида сквозь прозрачную стену.

«Чушь, — думала я, усаживаясь в кресло. — Главное не унести ФД, и все будет в порядке». Ничего похожего на «ФД» в кабинете не было. Только мебель.

— Повернись к монитору, — сказал Вега.

Я повернулась. Нет, это был не монитор, а рама с трехмерным изображением внутри. Ящик с привидениями. На клавиатуре имелась приставка с дополнительным пультом, который я тоже видела впервые. Когда машина обратилась ко мне с просьбой положить ладонь на сенсорную панель, я растерялась.

— Она тебя дактелоскопирует, — объяснил Вега. — Будешь иметь доступ в сеть.

— Сделаем тест? — спросил компьютер и нарисовал объемный иероглиф.

— Вы мне скажете, с каким языком работать?

— Когда придет время.

— Не с китайским?

— Смотри в поле экрана, — сказал шеф.

Иероглиф превратился в чертика, который тряс шевелюрой, показывал язык и чем-то напоминал типа, который умчался лифте. Он так же бессовестно смотрел мне в глаза. Я отвернулась, чертик перебежал за взглядом в угол экрана. Я повернулась в другую сторону, — чертик ринулся в противоположный угол, и чуть не вылетел за контур рамки.

— Я думала, «Вега» — название фирмы, — оправдывалась я. — Вы бы сразу сказали… Дело в том, что у меня к иностранным языкам нет способностей. У меня даже с русским «не фонтан», врожденная безграмотность. Как вы хотите меня тестировать?

Шеф стоял, глядя в стену там, где должно бы находиться окно. Ни одного окна в офисе не было, ни в одном из доступных глазу помещений.

— Смотри в поле экрана, — повторил шеф, — там все подсказки.

Никаких подсказок там не было. Что делать? Зачем я здесь нахожусь? Как мне реагировать на объект в «поле»? Чертик захотел играть в салочки. Он попросту издевался надо мной, прятался в лабиринтах, окапывался, запирался, требовал, чтобы я поймала его, и гадко хохотал, видя мои бесплодные усилия. В конце концов, я поймала его рукой, но чертик сжался, выскользнул и оказался на крышке. «Ну, нет! — решила я. — Это против правил», и накрыла его карандашницей. Чертик снова запрыгнул в компьютер.

— Достаточно, — сказал Вега.

— Сейчас… Я знаю, как его достать.

— Его нельзя достать.

— Можно, можно… — уверяла я начальника и строила засаду из карандашниц и книжек.

— Это тест на контакт. От ловкости здесь ничего не зависит.

— Какой контакт? — удивилась я, и ловушка рухнула на панель. Поле экрана зарябило иероглифами.

— Тест на сближение с неизвестными биологическими объектом.

— Вот это… — удивилась я еще больше, — живой объект?

Вега улыбнулся.

— Ты предположила это… Ты полезла за ним руками в компьютер…

— Не надо было этого делать?

— Рискованное поведение не всегда рационально.

— Он сам выскочил из рамы… — возмутилась я. — Ему можно, а мне нет? Тогда объясните правила.

— В твоей работе правил быть не может, только интуиция.

— Наверно, я не тот специалист, которого вы искали? — догадалась я.

— Для этой работы мне нужен человек с определенным типом восприятия. Возможно, я ошибаюсь. Когда нет выбора, приходится рисковать. У тебя выбор был…

Когда я развернулась к экрану, чертик махал платком и утирал слезу, скорбя о моем проваленном тесте.

— Это рефлексивная голограмма, — объяснил Вега. — Аналог такого устройства появится на Земле к середине двадцать первого века.

Он подождал, пока я усвою информацию своим «асимметричным» сознанием. Эту асимметрию я впервые ощутила физически: вроде бы уже понимаю… но с другой стороны неуверенна, что понимаю правильно. Оба полушария вскипели одновременно и были отправлены остывать в холл напротив. Вега пошел в конец коридора к гуманоиду в респираторе и имел с ним продолжительный разговор. От Веги остались очки и трубка мобильного телефона. О таком чуде техники я уже слышала, теперь оно лежало передо мной, но я опасалась распускать руки. Я только приблизилась, чтобы рассмотреть. Кнопки забавно троились сквозь линзы. Вега пропал из вида, никто не наблюдал за новой сотрудницей. Я прикоснулась к стеклам очков, но это были не стекла. Это была резина, выплавленная линзой. Все в этом офисе было обманом. Даже очки не были очками, в них все плавало перед глазами. «Может, и реальность не является реальностью? — осенило меня. — Может, мне только кажется, что я живу?»

Холл, в котором меня оставили отдыхать, мастерски имитировал привычный мир: диван, столик, заваленный журналами; фикус в деревянной кадке и пустая бутылка, оставленной кем-то на книжной полке под ветками разросшегося плюща. Первый рабочий день тянулся в неопределенности. Неизвестность хуже головной боли усугубляла без того тревожное настроение. Поверх журналов лежал «Плейбой» с обнаженным бюстом на обложке. Этот факт настораживал, навевал неожиданно гадкие предчувствия, пока Вега не вернулся и не убрал «Плейбой» в дипломат.

— Это для Миши, — объяснил он. — Тебе больше понравится фото… — он стал рыться в куче, отбирая для меня журналы с художественной фотографией. — В Союзе такие издания редкость. Если захочешь выписать, скажи.

— Откуда вы знаете, что я люблю смотреть фотографии?

— Нетрудно догадаться. Люди твоего типа, как правило, пишут с ошибками и не осваивают языки, зато часами готовы рассматривать естественные объекты.

— Точно, — согласилась я.

— Заметь, что ландшафт в компьютерном изображении не был тобой воспринят.

— Разве там был ландшафт?

— Однако, — продолжил Вега, — его информационная нагрузка не уступает фотографии. Если бы ты ее видела, возможно, поняла бы сама, что задача решения не имеет. — Он оторвался от журналов и спустил на нос очки, чтобы видеть мою реакцию, которая сегодня подводила меня. — Ты неспособна к языкам, потому что получаешь информацию не из речи. Ты подсознательно, непроизвольно считываешь информационные пласты, недоступные нормальному человеку. Я хочу, чтобы ты научилась это делать осознанно и профессионально.

Шеф не счел нужным объяснится. Решил, что самостоятельное осмысление принесет больше пользы, потому что людям с моей аномалией ничего нельзя объяснить словами. Люди, подобные мне, не понимают слов, уши им служат для равновесия, а мозг предохраняет голову от сквозняка. «Вдруг он коллекционирует черепа?» — догадалась я, но убежать из офиса не рискнула, потому что не верила, что лифт это лифт. Я знала, что за мной никто не погонится, а значит, не спасет, если застряну в нем навсегда. С первого дня работы я поняла, что отпущена в свободное плавание без компаса и карты, но моя «акватория» скорее напоминала банку, чем океан, словно я не человек, а экзотическая рыба. «Интересно, — думала я, — аквариумные рыбки тоже изучают человечество? Ведь стеклянные стены одинаково прозрачны в обе стороны».

Длиннорукое существо в респираторе отвлекало внимание. Из холла его было лучше видно, но я не знала, прилично ли рассматривать гуманоидов? Имею ли я право к нему подойти? Может ли он говорить? Интуиция подсказывала, что надо познакомиться. Когда еще представится случай? Опыт предостерегал: нельзя два раза за день оконфузиться на новой работе. Мне нельзя подходить к этому существу так же, как совать руки в поле экрана. А почему нельзя совать руки в поле экрана, — сама догадайся. Вдруг, это еще один тест?

— Это Индер, лаборант-биотехник, — сообщил Вега. — С ним не только можно, с ним нужно познакомиться, потому что он лечит людей и с удовольствием разговаривает с ними. Еще вопросы есть?

— Нет.

— Ты уверенна, что нет вопросов?

— Я не уверенна, что они приличные.

— Здесь ты сможешь спросить что угодно у кого угодно, — пообещал Вега.

В тот день я узнала, что Индер зэт-сигириец, что вместо воздуха он дышит газовой смесью и никогда не снимает с носа «акваланг», потому что наш воздух ему не подходит. Я узнала, что Индер обладает свойством видеть предметы насквозь, что от него бесполезно прятать в карманах деньги, а в теле болячки. Он не пользуется рентгеном; он пользуется последними достижениями своей цивилизации в области медицины и не позволяет сотрудникам конторы болеть и умирать, как бы они к этому ни стремились. Индер разрешил мне заразиться любой болезнью, даже самой неизлечимой, но не сейчас… Он был очень занят и не мог уделить будущей пациентке должного внимания.

Вернувшись в холл, я предпочла сесть спиной к лаборатории, чтобы больше никого не рассматривать. «Ну и что? — подумала я. — Познакомила гуманоида со своими внутренностями, что дальше? Что мне еще сделать, чтобы получить здесь работу? Как преодолеть пропасть от «девочки с аномалией» к специалисту, которому доктор не предложит зайти попозже, если от очередного контакта я лишусь головы?»

— Когда преодолеваешь пропасть, не надо закрывать глаза, — сказал шеф.

— Пропасть так глубока, что дна не видно.

— Кто сказал, что ты видишь? Твое зрение также аномально, как восприятие речи. Десять минут ты смотришь в одну картинку. Что происходит?

— Неужели десять?

Вега взял у меня журнал с фотографией лодки, причалившей берегу гладкого водоема.

— Зрительный образ считывается в секунды. Что на фотографии есть такое, чего не видит нормальный человек?

— Ничего.

— В твой мозг поступает информация, которая не обрабатывается, потому что никто до сих пор не учил тебя это делать. Если бы ты не умела читать, ты с таким же интересом разглядывала бы буквы.

— А я и разглядывала… пока меня ни научили читать.

— Буквы, — уточнил шеф, — сложенные в слова. Хаотический набор букв вряд ли привлек бы твое внимание. Человечество получает удовольствие, слушая музыку. Хаотический набор тех же звуков может вызвать головную боль. Но то же самое человечество не всегда видит гармонию в лодке на берегу. А это азбука форм. Смотри, — он указал на острую оконечность киля. — «Лодка», «лист», «линия», «лис», «лезвие», «луч»… буква «л» содержит идею направленного, остроконечного, поступательного движения. А теперь посмотри сюда: «берег», «берлога», «череп», «беремя», «оберег»… Почувствуй идею объема и неизвестности. В этой картинке ты стоишь пред новым этапом, стараешься вникнуть в будущее, считываешь матричную информацию о нем, но расшифровать не можешь.

Пейзаж поплыл… лодка сорвалась с причала и поползла в кусты, унося за собой черную полосу на воде. Гладь озера покрылась пузырями. Я испугалась, что это последствия примерки очков.

— Голова закружилась? — заметил шеф. — Отдохни. Не все получится сразу…

— Кто-нибудь из ваших сотрудников это умеет?

— Каждый занят своей работой. Каждый обладает в своей области особыми возможностями. Абсолютных способностей не бывает, как и абсолютного таланта. И твоей работой кроме тебя никто заниматься не будет.

— Вы, наверно, собираете коллекцию особенных людей?

— Только тех, кто нужен для дела.

— Потому что их гениальные свойства все равно на пользу человечеству не идут? — обнаглела я. — Вы не боитесь, что прогресс на Земле совсем остановится?

В офисе наступила тишина, сквозь которую едва заметным пунктиром пробивалось что-то извне: то ли телефонный звонок, то ли вызов с компьютера.

— Гениальность это кара, а не дар божий, — ответил Вега. — Гении редко бывают признаны. Еще реже им удается внести вклад в прогресс. Чтобы преподнести себя обществу, нужен другой талант, из области шоу-бизнеса. Чутье на успех. А настоящая гениальность всегда ближе к диагнозу, чем к успеху. С гениями трудно иметь дело, и среди моих сотрудников их нет. Может быть, только Миша Галкин. Пожалуй, его действительно можно назвать гением, все остальные обычные люди. Каждый из них когда-то начинал. Все получится, только надо стараться.

Он ушел в кабинет, оставив меня наедине с лодкой, забитой клином в неведомую мне ипостась, на которой начертано неясное, но категорическое табу: «Не тронь ФД, если хочешь выжить!» Я отложила журнал. Вега общался по телефону. Бутылка за листьями плюща подмигивала мне легкомысленными бликами. День подходил к концу. Еще немного и я выйду отсюда, пойду по улице, стану пугаться предметов, напоминающих букву «л»… Навязчивые образы покинули меня, когда в фойе замигала кнопка лифта.

Дверь открылась. Из лифта вышла высокая дама, осмотрела окрестности, заприметила Вегу, и направилась к его кабинету. Улыбчивый тип, который утром бессовестно меня дразнил, следовал за дамой, как паж за королевой. Дама обладала фигурой топ-модели, осанкой балерины, уверенной походкой и надменным взглядом. Дама была одета в дорогой костюм и не злоупотребляла косметикой. Ее блеск и без того мог парализовать деятельность конторы с прозрачными стенами.

«Настал момент смыться», — решила я, схватила сумку и пошла отпрашиваться, но дама вперед меня проникла в кабинет. Боюсь, она даже меня не заметила. Дама была очень сердита.

— Вега! — сказала она. Шеф отложил телефон на середине разговора. — Ты когда-нибудь наведешь порядок в своей конторе? Я распускаю группу! В том помещении болт забить невозможно! Мало того, что ремонт круглый год… мало того, что штукатурка сыпется, теперь еще музыка в вентиляции! Полный рок-н-ролл! Где твои технари? Если ты платишь бездельникам, сам садись на радар и ищи ракурс! Или меняй оборудование! — из ее сумочки посыпались шурупы, которые она тут же собрала, и достала дискету. — Это все, что есть. А это… — она вывалила перед Вегой папку из полиэтиленового пакета, — то, что приходится делать вручную, потому что в этой сраной конторе никто не хочет оторвать зад от кресла!

— Алена! — представил ее шеф, заметив меня в дверях.

— Что? — воскликнула она. — Я должна привести их к себе на кафедру?

— Алена Зайцева, — уточнил Вега, — наш психосоциолог. Будете работать в одной команде.

Алена Зайцева лишь мельком на меня взглянула.

— Наконец-то, — проворчала она, — а то одни мужики…

Я вышла из кабинета, наполненного ароматом духов, постаралась понять, что значит «забить болт в состоянии полного рок-н-ролла», и привести в соответствие с предстоящей работой. Сопровождающий тип вышел за мной и скрылся. Вега остался вникать в невидимый мне образ на экране компьютера, а Алена Зайцева стала способствовать усвоению образа. «Скорей бы все закончилось», — мечтала я. Но о скором конце не было речи. Алена сняла пиджак и придвинула стул к монитору, а я еще раз сунулась в кабинет:

— Если вы заняты, может, я приду завтра?

Шеф с Аленой Зайцевой замолчали, посмотрели на меня, словно припоминая, что за первокурсница маячит у порога?

— Хорошо, — сказал шеф. — Адам тебя проводит. Адам! — крикнул он в селектор, и его призыв слабым эхом прокатился по коридору.

Улыбчивый тип моментально возник у лифта, но меня озадачило, что в слове «проводит» Вега сделал ударение на последний слог, как иностранец, хотя до сих пор говорил без акцента.

— Постой! — Алена вышла за мной в фойе. — Возьми мои визитки. Это домашний телефон… — объяснила она, тыча лакированным ногтем в маленькие бумажки. — Здесь рабочий… По одному из них скажут, как меня найти, если не дозвонишься на трубу.

— Спасибо, — ответила я, хоть и не поняла, для чего мне «звонить в трубу» такой грозной даме. — Это же московские телефоны? — обратилась я к типу, которому поручили проводить меня.

— А где мы, по-твоему?

— Разве не в Минске? Разве не в подвале университета?

— В семистах метрах под уровнем грунта, — ответил он, — в пятидесяти километрах от московской кольцевой дороги.

«Ой, мама…» — подумала я и примолкла.

— Под лесистым участком местности, — добавил мой проводник чуть тише и продолжил улыбаться так, словно ему открылись все тайны Вселенной.

«Что бы еще спросить?» — размышляла я. Молчать в обществе Адама было неуютно.

— Если не секрет, что они изучают сейчас с таким интересом?

— Не секрет, — ответил Адам. — Изображения полтергейста, нарисованные под гипнозом нашими подопечными.

— Полтергейста? — не поверила я. — Вы всерьез этим занимаетесь?

— Разве можно в этой жизни чем-то заниматься всерьез?

— Вы занимаетесь психическими расстройствами рисовальщиков?

— Нет. Только полтергейстом и прочими объектами тонких параллельных миров. — Адам улыбнулся еще шире.

— Серьезно?

— Без сомнения, — подтвердил он. — А вы, сударыня, не верите в привидения?

Я не знала, что ответить. Только неопределенно мотала головой, старалась понять, что это? Новый тест или попытка наладить контакт? Лифт поднял нас в цокольный этаж университета, заставленный пыльной фанерой.

— Уже Минск? — робко спросила я.

Адам кивнул.

— Приятно было познакомиться. Пожалуй, дальше я пойду сама.

Глава 2. АДАМ, АЛЕНА, ВОДЯ СИВУХИН

В одну ночь я осталась без кошки и без подруги. Скоропостижно и неожиданно. Кошку я завела, как только нашла квартиру. Точнее, она сама пришла, сидела на коврике у двери и за время нашего совместного жития ни разу не изъявила желания меня покинуть. Подруга тоже пришла сама, решила, что мне одной будет скучно после общежитского праздника жизни. Той ночью они сбежали от меня обе. С той же ночи раз и навсегда прекратились визиты моих университетских знакомых. Видимо пробег моей подруги по городу в ночной рубашке насторожил общественность, а потом и вовсе отвратил от общения со мной. Тогда и стало ясно, что этот «рок-н-ролл» прописан мне пожизненно. Что Секториум — это не просто работа, но еще и крест, который придется нести на себе, не рассчитывая на помощь и сострадание. Потому что в один момент я, как инопланетянка, просто выпала из их менталитета.

Среди ночи я проснулась от грохота. Подруга стояла босиком на табурете, кошка, ощетинившись, сидела на посудной полке. Обе не сводили глаз с чайника, над которым кружилась крышка. Сама по себе. То взлетала под потолок, то падала в облако пара, пока ни промазала. Чайник спрыгнул за ней на пол, окатив нас брызгами кипятка. Над газовой конфоркой взметнулся столб огня. Кошка издала рык, кинулась в форточку и спланировала в куст сирени. Подруга вырвала дверной замок и скрылась на лестнице. Я осталась наблюдать, как на белом потолке расползается пятно сажи. Вентиль не закрывался, потому что не был открыт. Огонь висел в воздухе, из ванной комнаты на меня плыл таз, в котором со вчерашнего дня отмокало белье. Если бы окно не было заклеено, я бы последовала за кошкой. Я хотела запереться в шкафу, но очутилась под столом. Таз опрокинулся, с плиты хлынули водопады. Пламя осело. Кухня превратилась в большую лужу. Вода стекала по стенам, булькала у плинтусов. Входная дверь скрипела на сквозняке. Квартиру наполнял запах гари и сырости.

— Кто здесь? — спросила я.

Дверь распахнулась и стукнулась о сломанный косяк. Я рискнула выбраться из укрытия. На кухонном столе было вычерчено помадой слово «Адам».

— Адам, ты? — дрожащими пальцами я расстегнула сумку и стала искать телефонную книжку. — Адам! Ты здесь? — тишина со сквозняком и капелью. — Я звоню шефу!

Не успела я снять трубку, как аппарат выдернул «хвост» из розетки и пустился по комнате крупными скачками: с дивана на стол, со стола на шкаф, со шкафа на люстру, с люстры всмятку об пол вместе с осколками плафона. Тут он и был схвачен мною за шнур.

— Адам, прекрати! Я не шучу.

Шнур вырвался, и конструкция, разваливаясь на части, покатилась под стол. Я отправилась на кухню, но заметила как телефонный аппарат, высунувшись в коридор, с интересом следит за мной. Стоило мне развернуться, — он снова загрохотал прочь.

Один раз мне все-таки удалось накрыть аппарат тазом, но он заскулил как щенок, которому прищемили лапу; а когда я в ужасе отпрянула, выпростался, подпоясал шнуром свои потроха и кинулся на улицу сквозь стекло балконной двери, оставив в нем плавленый трафарет.

Кем в действительности был Адам — вопрос риторический. Как говорится, повод для дискуссии. На вопрос «инопланетянин ли он?» Вега отвечал: «Допустим». Точно также Вега отвечал на все остальные вопросы, касающиеся происхождения Адама. Может быть, он все-таки человек? Все может быть. Одним словом, что про Адама ни скажи — все верно. Верно и то, что в отношении Адама стандартов не существует. Даже секторианский компьютер относился к его личности неоднозначно. Можно сказать, с юмором, — можно сказать, подозрительно.

Адам возник в Секториуме на смену Малику. О Малике я не знаю почти ничего: землянин по происхождению, он большую часть жизни провел в Сигирии и, вернувшись на родину в командировку, не вполне вписался в цивилизацию. Адам вписался. Занял должность секретаря и, по большому счету, ничего не делал. То есть, его вклад в общую работу был невидим для нас, простых тружеников. Зато сам Адам был гораздо чаще виден на поверхности, чем на рабочем месте. В год он имел несколько приводов в милицию за более или менее тяжкие шалости, совершенные скорее от скуки, чем по злому умыслу. Среди вопиющих мне запомнился угон мотоцикла у сына председателя горисполкома и повешенье на дерево конуры с вредной собачкой, которая мешала ему красть по ночам помидоры из теплиц. Свидетели рассказывали, что собачка к утру охрипла и залилась соловьем, а хозяева, разыскивая будку, не могли понять, что верещит в поднебесье над огородом?

В те времена Адам еще не был Адамом. В офисном архиве мне попадались документы с его фотографией, выписанные на Моисея Кощеева, Якова Ильича Долболепова и Максимилиана Гадющенко. В его арсенале имелись даже водительские права с такой длинной и сложной фамилией, что я не смогла прочесть ее по частям. Вероятно, инспектор ГАИ должен был попасть в то же затруднительное положение и позволить Адаму дальше нарушать правила. Каждый раз, пресытившись однообразием, Адам выписывал себе новый документ, однако физиономией обладал одной и той же, длинноволосой, наглой и улыбчивой. Поэтому однажды настал момент, когда количество фотографий в анфас и в профиль на милицейских бланках превысило допустимый предел.

Каждый раз, угодив в КПЗ за хулиганство, Адам клялся, что образумится, раскаивался, просил его извинить, заверял, что с ним это случилось по недоразумению и впредь не повторится. А если ледяные сердца защитников порядка не таяли, Адам растапливал их слезами. Мужикам становилось тошно от сопливого воя, они вышвыривали Адама из отделения, но однажды случился конфуз: Адам угодил обратно в камеру раньше, чем ее успели отмыть от соплей. И, что примечательно, с документами на другое имя. В тот же день Вега пересмотрел отношение к его проделкам и лишил своего секретаря права выхода в свет на два года.

Эти годы Адам был вынужден посвятить работе. А когда тучи рассеялись, потребовал себе новый документ, как неоспоримое подтверждение своего присутствия в человеческом мире.

— Хорошо, — согласился шеф, — но это будет последний твой документ. Выбери имя, которое будешь носить отныне и вовеки, как бы ты его ни позорил.

Заключение Адама грозило затянуться еще на год. Из множества имен он не смог остановиться ни на одном. В многообразии он не нашел ничего раз и навсегда подходящего. Ему хотелось «примерить» на себя все, но больше всего на свете хотелось вырваться на свободу. Измучившись, он явился к шефу с просьбой окрестить его как-нибудь, потому что сил не было жить дальше в безымянном заточении. Он дал слово, что примет любое имя и будет носить его под любым позором до конца земного пути.

Шеф согласился и попросил компьютер выбрать наугад связку имен, которая бы соответствовала индивидуальности его безымянного секретаря, и вместе с тем не противоречила общепринятым нормам благозвучия. Машина задумалась, безымянное существо в ожидании застыло пред монитором. «Беспупочный, — написала машина в графе «фамилия». — Адам». «Беспупочный…» — написал шеф в чистый бланк паспорта. У новокрещенного отпала челюсть. Откуда машина узнала, что у него нет пупка? «Славабогувич», — написала машина в графе «отчество».

— Ну, нет! — возмутился Адам, и отнял у шефа паспорт. — Богуславович! Так-то лучше!

— Ладно, — согласился шеф. — Богуславовоич.

Так Адам Богуславович Беспупочный, в полном оцепенении и с новым паспортом, вместо того, чтобы выбежать на волю, отсидел еще сутки на офисном диване. А отчество Славабогувич с той поры приклеилось к нему насмерть. И сколько бы раз он ни менял паспорта, до конца земного пути среди нас он так и останется Адамом Славабогувичем Беспупочным.

На том же диване, несколько лет спустя, я листала журналы, изучая азбуку форм, и осваивала инопланетную технику. Вега подарил мне мини-компьютер в чемоданчике. Я предположила, что такое чудо в распоряжении человечества появится через пару миллиардов лет, но шеф обещал, что гораздо раньше. Он разрешил мне выходить с чемоданчиком на поверхность и называть его ужасным словом «ноутбук», которое я, от греха подальше, записала и выучила.

Рядом на столе стоял чайник с отбитой ручкой. Индер собрался его чинить, но я просила не торопиться. Радио шумело в лаборатории, Вега, не прекращая, беседовал по телефону. Адам вышел из лифта и сделал вид, что меня не знает. Он прошел к начальнику в кабинет, не снимая плаща, вопросительно застыл на пороге. Вега на секунду оторвался от телефона:

— Ирина хочет с тобой побеседовать, — сказал он.

Как ни в чем не бывало, Адам вошел в холл.

— Ты что-то хотела? — улыбнулся он.

— Чайник… — сказала я.

— Вон тот?

— Именно. Его надо починить.

Адам бережно прижал к груди покалеченную посудину.

— Все?

— Нет, не все. — Я отложила ноутбук и достала заранее приготовленный список. — Дверной замок надо купить и заплатить пятерку плотнику за починку косяка.

Адам поставил чайник и полез за бумажником.

— Телефонный аппарат хозяйский дисковый покинул меня при загадочных обстоятельствах. Полагаю, при жизни он стоил рублей тридцать. Плафон к люстре — это еще двадцатник.

— Ну, ты загнула!

— Хочешь сам бегать по магазинам? Пожалуйста. Может, найдешь дешевле. Финская помада сто тридцать третий номер. Можешь постоять за ней два часа в очереди или смотаться в Финляндию. Только сразу предупреждаю, польская не подойдет. Дальше… ремонт потолка и стен у соседей с первого этажа обойдется примерно в сотню.

Адам покорно отсчитывал купюры, складывая их поверх журналов.

— Все?

— Стекло, пробитое телефоном — пять рублей. — Пятерка легла поверх кучи. — Стекло было двойным, между прочим, и на обоих трафарет. — К куче добавилась еще одна бумажка. — Так как стекла в балконной двери были нестандартные, придется платить стекольщику за подрезку.

Трешка высунулась из кошелька.

— Два нестандартных стекла было, — напомнила я.

— Проще свалить на новую хату, — заметил Адам.

— Переезд на новую хату после ремонта старой обойдется еще в десятку. — Он вывернул пустой кошелек, пошарил по карманам, но нашел только мелочь. — Будешь должен… а чайник не забудь.

— Можно идти? — спросил он, взяв чайник в охапку.

— Нет, не можно. Вопрос нескромный у меня имеется.

— Нескромный?

— Скажи, у тебя действительно нет пупка?

Посудина опять опустилась на стол. Адам распахнул плащ и задрал рубашку, обнажив гладкий живот, бледный от недостатка солнечного света.

— А ниже? — Адам расстегнул ремень и спустил штаны до предельно приличного уровня. — Ну-ка, повернись спиной…

Адам скинул плащ и задрал рубаху сзади.

— Что у вас происходит? — заглянул в холл Вега.

— Шеф! — пожаловался Адам. — Что она себе позволяет?

— Действительно, нет пупка, — удивилась я. — Должна же я была убедиться.

— Подумаешь, пупка, — ворчал Адам. — Денег тоже нет. — В доказательство, он вывернул пустой кошелек перед Вегой. — А без денег разве жизнь? Без денег одно мучение. Шеф! Она из меня всю «капусту» вытрясла, — жаловался он, заправляя рубашку в штаны.

— Как же ты живешь такой на свете? — спросила я. — Люди же, наверно, спрашивают? Что ты им отвечаешь?

— Они же не стаскивают с меня брюки.

— Но ты, допустим, ходишь на пляж… И что? Никто не обратил внимания?

— Только посмотри на нее, шеф! Скажи, пусть лучше учит уроки. Пусть не цепляется к моему животу.

— Да, — подтвердил шеф, — на его животе хорошо проверять устойчивость стереотипов. Не каждый способен заметить. Слишком сильный шаблон восприятия.

— Вега, какой шаблон, если органа нет на месте?

— Его дорисовывает воображение, — улыбнулся Вега.

— А женщины? Адам, женщинам ты что говоришь?

— Говорю, что развязался. Гланды удаляли, зацепили скальпелем…

— Тебе гланды через задницу удаляли?

— Шеф, пусть она отцепится от меня! — разволновался Адам.

— Но ведь так нельзя. Попроси Индера, пусть он приклеит тебе что-нибудь на это место. Хотя бы для вида.

Адам выскочил в коридор.

— Себе приклей! — крикнул он на прощание, и показал язык, совсем как чертик в тесте на контакт.

— Что-то не так? — спросила я шефа. — Вы же сказали, можно спрашивать все, что интересует, — шеф улыбался. — Вы же сами мне так сказали!

— Да, — подтвердил он. — Только, имей в виду, тебя тоже могут спросить.

К тому времени у меня появилась тактика адаптации на новом месте. Меня интересовало все, любая информация, случайно дошедшая до меня, имела самое серьезное значение, потому что я не знала, что такое Секториум? Для чего он, и какая роль здесь отведена мне? Хуже того, мне никто не торопился это объяснить. Люди и гуманоиды, работающие здесь, были заняты и на вопросы отвечали уклончиво. Больше всех меня интриговала загадочная персона Мишкина, унесшего «ФД», но я не была уверена, что при сложившихся обстоятельствах он все еще жив, и решила позвонить Алене. Проверить, смогу ли я наладить контакт с существом из другого мира, ибо наши с Аленой миры расходились по разные стороны баррикад: Алена преподавала и ставила «неуды» ленивым студентам, я же слушала лекции и старалась «неуда» избегать. На переговорный пункт я шла как на экзамен, но Алена Зайцева тоже была занята. В ее телефонной «трубе» присутствовало одновременно сто человек. Она успевала отвечать на сто вопросов. Одним объясняла правила пользования справочной литературой, другим показывала расписание занятий, третьих посылала в читалку на первый этаж.

— Ира, подожди!

Трубка стукнулась об стол, и мои пятнашки одна за другой посыпались в автомат. «Удивительно, что она вспомнила мое имя, — думала я, пока ждала очереди. — Приятная неожиданность, с учетом того, что мы знакомы меньше минуты. Что если набраться наглости и попросить о встрече?»

— Значит так, — раздался властный и выразительный голос молодого преподавателя, — к пяти часам подойдешь к двери лифта, наберешь мой код на калькуляторе, который дал тебе Вега. Когда вокруг никого не будет, дверь откроется. Стой и жди. Поняла?

— Да, а…

— Войдешь в лифт, ничего не трогай. Панель работает сама. Если не сработает, нажмешь кнопку «гараж». Поняла? Она самая последняя в сетке. Другие кнопки не трогай. Ясно?

— Ясно, а…

— Я тебя встречу.

В пункте прибытия меня ожидала яма с глинистыми стенами, шаткой лестницей и бревенчатым накатом вместо потолка. Когда дверь лифта закрылась, это стало напоминать могилу. Сверху пробивались тусклые полоски света. Бряцало железо где-то высоко наверху.

— Алена! — позвала я.

Дураку было ясно, что никакой Алены здесь нет. Разумеется, я не рассчитывала сойти с трапа на ковер под звуки оркестра, но кладбищенская тишина наводила на мысль, что надо мной жестоко подшутили.

— Ау! Люди!

Может быть, я нажала не ту кнопку? Вызывать лифт обратно было бессмысленно. Этот транспорт являлся, когда во мне нуждались, и уж точно не я составляла расписание его движения.

— Эй! Кто-нибудь!

Лестница затрещала под ногами, но позволила мне совершить восхождение на три ступеньки. Бревно приподнялось.

— Люди!!!

Стуки притихни, но через мгновение возобновились. Выбор был невелик: либо пропасть здесь, либо пробиваться к свету. И я, засучив рукава, принялась за дело.

Второй уровень ямы оказался более просторным. Потолок устилали ровные доски с проблесками дневного света, звуки стали ближе, но ни одна доска не поддалась. Дождавшись промежутка тишины, я закричала в самую широкую щель:

— Выпустите меня отсюда!!!

Стук прекратился. Пауза закончилась неуверенными шагами в мою сторону. Доска приподнялась. Две чумазые рожи, сильно похожие на чертей, стояли у ворот ада.

— О! — сказал один черт. — Гляди-ка!

Другой черт был симпатичен и учтив. Он снял ужасно грязную перчатку и подал мне руку.

— Прошу вас, — сказал он.

Мне за шиворот капнуло машинное масло, а воротник зацепился за ржавый бампер.

— Мне нужна Алена Зайцева, — объяснила я. — Или это не то помещение?

— Андрюха! — воскликнул первый черт. — Это еще что такое?

Андрюха, вынув меня из-под машины, снова надел перчатку, скромно сел в угол и занялся чисткой детали, надо полагать, от разобранного «Запорожца».

— Ирина, — представилась я.

— Я — Вовчик, — ответил обалдевший черт. — А он — Андрей. — Чумазый Андрюха привстал и вежливо поклонился.

Когда на пороге гаража появилась Алена, я успокоилась.

— Я же сказала, — накинулась она на Вовчика, — откатить «компрессор»!

— Да ё… — возмутился Вовчик. — Ща уберу…

— Я же сказала, убрать к пяти часам! — еще больше разозлилась она. — Хэлло, Анджей! Хау а ю? — чумазый и вежливый Андрюха едва успевал между поклонами коснуться задницей табурета. — Если я сказала к пяти, значит к пяти надо убрать, а не начать шевелиться!

Вовчик сделал попытку укрыться от ее гнева под раскрытым капотом «компрессора». На его месте я бы воспользовалась ямой со скоростным лифтом.

— Иди, садись в «Жигуль», — сказала Алена, выпроваживая меня из гаража, — я должна товарищу пару теплых слов…

Аленина машина имела гоночную раскраску. За рядами фар и наваренным бампером невозможно было узнать «Жигули». К внутренней стороне стекла была прилеплена фотография с надписью «Сидюхин Владимир Леонидович». Фотография имела сходство с Вовчиком, которому крепко влетало за нерадивость. И это еще мягко сказано. Я успела дойти до колонки, умыться, отряхнуться и даже отстирать воротник, а из ворот гаража все еще доносились «теплые слова», которые я в приличном обществе повторить не решаюсь.

На заднем сидении машины я заметила пачку ксерокопированных листов. Примерно такие же листы Алена выложила шефу в первый день нашего знакомства. Я не справилась с соблазном взглянуть на это поближе, но вместо изображений полтергейста увидела сплошной рукописный текст. Почерк казался недоступным, алфавит — не кириллицей, манера письма — не человеческой.

— Ну, вот! — Алена уселась на место водителя, отставила высоченные каблуки и обула белые тапочки. — Пока не дашь по жопе, черта-с два пошевелятся.

— Я нормально выбралась, — защищала я Вовчика. — Машина совсем не мешала.

— Ты выбралась, не сомневаюсь! — согласилась Алена. — Без году неделя в конторе, а Адамчик жаловаться на тебя прибегал. Я только сомневаюсь, что в этом бардачном заведении когда-нибудь наступит порядок.

Она дала по газам, и смысл белых тапочек стал очевиден. Машина с неистовым ревом вылетела из гаражей по зигзагообразной траектории и легла на курс через километровый пустырь к оживленной трассе. Впервые мне захотелось пристегнуться, но ремень безопасности отсутствовал.

— Я, наконец, права получила, — объяснила Алена. — А этот баран машину не может в порядок привести. Приходится ездить на его «болиде». Если бы ты знала, как у меня к концу дня уши болят…

— Может быть, если немножечко снизить скорость, тогда и уши закладывать не будет?

— Нет! — категорически заявила она. — Некуда снижать скорость. Жизнь и так коротка.

Алену Зайцеву привел в Секториум Олег Палыч. Тот самый Олег Васильев, который прежде по тому же адресу доставил череп неулыбчивого андроида. Для всех он был просто Палыч, только для Алены — дядя Олег. Дядя Олег был другом ее отца, художника-самоучки, который сильно запил, рано умер и оставил на попечении друга свою неработающую жену с малолетней дочкой. Так и стали жить втроем под одной крышей, и в один прекрасный день Палыч порекомендовал Веге свою приемную дочь, как девицу бесспорно умную и энергичную. Вот и вся, казалось бы, предыстория, в которой Алена играла пассивную роль. Зато с той поры весь мир принадлежал ей, вертелся непосредственно вокруг той оси, которую указывала ему она.

К моменту нашего знакомства Алена заканчивала аспирантуру, готовилась к защите, читала лекции и вела семинары сразу в нескольких учебных заведениях, регулярно бегала по утрам, по ночам сидела над книгами и, если к двадцатичетырехчасовому рабочему дню ей удавалось прибавить лишнюю минуту, посещала массажиста. Безусловно, лучшего. Только настоящий профессионал мог нащупать на ее костях объект для массажа.

Алена жила за городом, за высоким забором, на территории бывших министерских дач. Сначала она купила особнячок чиновника, севшего за взятки, и привела его в божеский вид. Немного погодя, Алена прикупила соседний участок, возвела там хоромы на свой вкус, переехала жить, а в чиновничью усадьбу поселила мать с дядей Олегом. На верхней веранде Олег оборудовал мастерскую и вечерами наблюдал, как приемное чадо расхаживает в неглиже мимо сплошной оконной стены.

«Ты знаешь, сколько маньяков по лесам бродит? — ругался Палыч. — Живешь одна! Хоть бы дверь запирала! Хоть бы штору повесила! Вся комната на виду. Мы с матерью спать по ночам перестали! А если кто сунется?» «Пусть только сунется», — отвечала Алена и продолжала ходить в неглиже вдоль стеклянных стен. Палыч, для собственного спокойствия, записался в общество охотников-рыболовов и повесил на стене мастерской ружье, заряженное дробью.

— Невероятно! — удивлялась я, глядя на дорожные указатели. — Неужели лифт идет до Москвы пять минут?

— Привыкнешь, — отвечала Алена. — Ты живешь наверху или в бункере?

— В каком смысле?

— Значит, наверху. Вега обязательно постарается упечь тебя в бункер. Станет прельщать удобствами. Посылай на фиг! Минск — прекрасный город. Столики на улицах, цветы на газонах. Европа! Что еще надо? А люди! Не поверишь… как встречу интеллигентного, умного человека, он непременно окажется белорусом. А как быдло первостатейное, так обязательно соотечественник.

Мы припустились по шоссе с реактивным ревом, обогнали фуру, до смерти напугали велосипедиста. Алена задумалась.

— Конечно, в бункере работать удобнее, — согласилась она. — Но жизнь на глубине калечит психику. Это иллюзия защиты от внешнего мира. Ты думаешь, что в безопасности, а на самом деле просто выпадаешь из социума.

— С такой работой в любом случае выпаду. Вопрос времени.

— Жалеешь?

— Нет.

— Правильно. Никогда не надо жалеть о сделанных глупостях. Иначе жизнь покажется сплошной неудачей. Лучше расскажи о себе.

— Что рассказать?

— Все, — сказала Алена. — Мы же о тебе ничего не знаем. Давай знакомиться?

— Давай, — согласилась я.

В Аленином загородном имении не было только фонтана с лебедями.

— Неплохая мысль, — заметила она, — только некогда ее воплотить. И заплатить за нее тоже нечем.

Не снимая каблуков, она прошла на кухню и сунулась в кастрюлю, благоухающую ароматом грибного супа.

— О! Мамочка обед приготовила? — обрадовалась Алена. — Мы еще и пожрем.

В ее дворце было все: три уровня, два гаража, джакузи и матрас с подогревом, кухня, автоматизированная до такой степени, что вполне можно обходиться без мамочки. Тем более что мама Алены обладала необыкновенной скромностью. Вот уж воистину яблоня от яблока упала на противоположный край Вселенной. Аленина мама готовила обеды, убирала в доме и в саду, мыла окна на майские праздники, но никто из секториан ни разу ее не видел. Она присутствовала, как сказочная фея, в кухонных ароматах, в вазах с цветами, в вышитых подушках и наглаженных занавесках. В том, чего Алена сроду не замечала и оценить не могла. Первый раз, оказавшись в ее доме, я словно видела сон наяву. Меня выбросило в другое измерение. Но Алена от ужина перешла сразу к делу:

— Хочешь знать природу полтергейста?

— А можно?

— Как у нас с элементарной физикой?

— С какой физикой?

— Понятно! — телефон затрещал у Алены под рукой, но она не ответила. — Пойдем.

На третьем уровне особняка под скошенным потолком располагался «секторианский» кабинет: небольшое помещение, дверь которого была всегда заперта на ключ. С тем ключом Алена не расставалась даже в душе. В кабинете был установлен компьютер, аналог которого в распоряжении человечества появится нескоро. Глаз видеокамеры над крышкой монитора зашевелился, заметив нас. Он особенно тщательно обозрел меня, но тревогу не поднял. Наверно, мой облик уже имелся в сетевом архиве. Над диваном висели полки с «запрещенной литературой».

— Испугалась Адамчика? — спросила Алена, перебирая книжные переплеты.

— Немного…

— Ты поняла, что это он?

— Я заподозрила, что кто-то из наших.

— Здесь только Адам такой. В принципе, он не буйный, и не злобный…

— … человек? — продолжила я.

— Марсианин, — уточнила Алена.

— По происхождению?

— Это диагноз. Что именно ты хочешь знать о полтергейсте?

— Все! Например, смогла бы я также невидимо перемещаться сквозь стены?

— Ты? — удивилась Алена. — Тоже хочешь остаться без пупка?

Передо мной лег толстый учебник физики. Сверху еще один, затем еще и еще, начиная со школьных и кончая комментариями к общей теории относительности.

— В микроматерию дальше кварков не лезь, — предупредила моя наставница. — Там бред сплошной. Только запутаешься.

— Я еще до кварков запутаюсь.

— Разберешься! Тебе же не экзамен сдавать. Приступов отупения быть не должно. Принимай по параграфу на сон грядущий. Крепче спать будешь. — Она добавила к стопке еще одну рукописную тетрадь. — Надеешься, что Вега тебя выгонит? Напрасно. Он случайных людей на работу не зовет. Кстати, это тоже тебе, — список сонного чтива пополнился пачкой листов, привлекших мое внимание в машине.

— Что это?

— Творчество моих ошизофренелых клиентов, — объяснила Алена. — Все они уверяют, что ловят информацию из космоса. Разберись, о чем бредит космос. Вега, кажется, учил тебя это делать?

— Но здесь даже не язык. Я не понимаю самой основы…

— Ира! — остановила меня Алена — Только не убеди в этом сама себя! Когда-то придется начинать работать. Почему не сейчас? — она включила поле экрана. Квадратные буквы повисли в стереопроекции. Внизу опять затрещал телефон, но Алена не двинулась с места.

— Как ты относишься к циркам? — мрачно спросила она. — Форма не угнетает?

— Нет, а что?

— Хорошо, что не угнетает. Разберись-ка с этой макулатурой, авось да уловишь космический флюид.

Перекладывая листы, я «слышала» хаос. Словно оркестр настраивался перед спектаклем. Зачем музыканты это делают после того, как публика начала заполнять зал? Зачем публика слушает это? Среди тестов, которым шеф подверг меня в первые дни работы, был похожий, так называемый, гармонический ряд. Вега давал мне слушать сотню фрагментов речи на незнакомых языках. Среди них были подлинники и фальшивки. В фальшивках у меня оказывались заклинания шаманов и колдунов, бред молящихся сектантов, просто бред, который, вероятно, наболтал на диктофон Адам в минуты безделья. Выдуманные языки только тем и отличались от настоящих, что погружали в хаос, головную боль от настройки оркестра. Тем и ограничивались мои способности распознавать гармонию, но шеф имел свой расчет:

— Норма человека, — объяснял он, — шестьдесят процентов вероятности попадания. У тебя почти сто. И это только начало.

— Почему «почти»? — удивлялась я. — И где же «начало», если сто процентов, можно сказать, предел?

В отдельных фрагментах теста шеф не был уверен сам. Он заставлял меня делать это для тренировки, для того, чтобы повысить мою самооценку, но добивался обратного результата. Мое непонимание собственной роли и места в конторе только усугублялось.

Нельзя сказать, что Аленины «ошизофренелые» слушатели космоса приблизили меня к пониманию. Я задумалась о своем и остановилась на пятидесятой странице. Три листа были исписаны изящно и уверенно, словно вышиты узором. Я просмотрела их несколько раз. Стало легче. Мне привиделись пальцы скрипача над струнами. «Ну и?..» — спросила я себя. Алена краем глаза наблюдала процесс, затем что-то быстро набрала на клавиатуре.

— Дай сюда…

— Я ни в чем не уверенна.

— Дай те листы, которые ты рассматривала.

Она включила связь. На мониторе показался интерьер офиса и Вега, застигнутый врасплох за болтовней по телефону. Подсев к компьютеру, он поглядел на нас и вынул папку из ящика стола.

— Пятидесятая, пятьдесят первая, пятьдесят вторая, — продиктовала Алена.

Вега надел очки, стал перекладывать страницы.

— Что у нас там?

— Не знаю. Она их мусолила достаточно долго.

— Это, может быть, музыка, — зачем-то сказала я. — А, может, нет…

— Музыка, — повторила Алена, а Вега вынул из папки листы, согнул их пополам и что-то написал сверху.

— Музыка, ты сказала? — взглянул он на Алену поверх очков.

Изображение пропало. Мы снова остались вдвоем.

— Такое чудо техники когда-нибудь появится в распоряжении человечества?

— Уже… — ответила Алена. — Но не для простых смертных. Только для японцев.

— А мобильные телефоны?

— Забудь! Если у кого-нибудь из моих студентов на лекции затрещит мобильник, я выгоню его прочь. Если он так богат, зачем занимать место в аудитории?

— И тебе не придет в голову, что он шпионит на инопланетян?

— Во-первых, это не мы на них, а они шпионят в пользу человечества. А во-вторых, если ты умная, богатая и к тому же работаешь на пришельцев, какой смысл выделяться из общей массы? — рассудила она. — Знаешь… вероятно, это и есть музыка. Ее записал один очкастый физик. Сначала он канал психиатра своей бессонницей, потом заявил, что по ночам слышит звуки. Потом совсем сбрендил. Я поручила ему записать все ночные откровения до единого слова, а он заявил, что не владеет соответствующей грамотой. Это нечто! Они, понимаешь, мало того, что бредят, еще и грамоте желают соответствовать. — Она собрала отложенные мною листы и кинула в коробку, доверху набитую бумагой. — Если в тонне этого хлама найдется грамм здравого смысла, будешь незаменимым специалистом в конторе!

— Почему вы занимаетесь этим?

— Потому что Земля уникальна, — ответила Алена. — Потому что в Галактике нет ничего похожего.

— На полтергейст?

— Полтергейст — следствие ментосферной аномалии, которую изучают сигирийцы. Их интересует история цивилизация. Странности и парадоксы — тот материал, из которого они собираются делать вывод… Не задавай им вопросов. Сиги сами не знают, что они делают на Земле и ради чего. И уж точно не задумывались, как использовать твои способности.

— С нашей ментосферой что-то не так?

— И мне вопросов не задавай. Если сиги не знают, я не знаю тем более. Только я, в отличие от наших бесподобных пришельцев, не утратила способность трезво мыслить и логически рассуждать. Мы здесь для того, чтобы собирать материал и анализировать его.

— Материал, надиктованный «космическими голосами»?

— При грамотном подходе, в нем может оказаться больше информации, чем в учебнике истории.

— В откровении физика очкастого?

Алена задумалась, припоминая образ пациента.

— Если версия с музыкой подтвердится, это, вероятнее всего, спонтанное раскодирование. Почти наверняка в его роду были не реализовавшиеся музыканты. Вот и испортили ему наследство. Нереализованные возможности вредят психике потомков. Вредно музицировать без аудитории и писать стихи под подушку. А уж носить в себе талант и не дать ему шанса — категорически недопустимо. Завтра я найду физика и допрошу обо всех родственниках до седьмого колена.

— Почему до седьмого?

— Потому что… — ответила Алена, — потому что за семь поколений происходит кармический полураспад. Если выяснится, что период полураспада больше, чем надо, у начальства будет информация к размышлению, а у нас с тобой премия и отгул. — Заметив мое удивление, она усмехнулась. — Я сварю кофе, а ты открой главу «радиоактивность» и найди непонятные термины.

Едва я просмотрела оглавление самого тощего учебника, как передо мной возникла чашка, а моя собеседница снова заняла рабочее место у монитора.

— Через семь поколений кармические предписания предков теряют влияние, — объяснила она. — Но я считаю, при нынешней тенденции семи поколений мало. Ментосфера уплотняется, процессы становятся более инертными. Если твоя бабушка в молодости отравилась поганкой, тебя может всю жизнь тошнить от грибов, и ни за что не догадаешься, почему.

— Отчего уплотняется ментосфера? Вы не пробовали изучать физику процесса? Может, это проще, чем разгадывать полтергейст?

— Пробовали, — ответила Алена. — Не проще. Уверяю тебя, не проще. Лучше не касаться этой темы вообще. У нас был проект… Помнишь парня из гаража?

— Вовчика?

— Какого Вовчика! — рассердилась моя собеседница. Одно упоминание о Вовчике было ей до крайности омерзительно.

От обилия формул в главе «Радиоактивность» у меня едва не встали дыбом волосы. Они встали дыбом позже, когда я глотнула кофе. Сердце заколотилось, словно он был заварен на урановых изотопах. В голове зашумело, послышались голоса, загалдели, перебивая друг друга, пока не выделился главный, Аленин:

— В принципе, — рассуждала она, — аномалии могут иметь массу объяснений. Мы юная цивилизация. В нежном возрасте парадоксов больше, чем логики, но сиги видят в нашем развитии критическое отклонение от нормы.

— Они помогут нам?

— Сиги? — удивилась Алена. — Помощь не в их компетенции. Они здесь наблюдатели. Усвой, пожалуйста, разницу между спасателем и зевакой.

— Тогда зачем наблюдать?

— Чрезвычайно меткий вопрос, — сказал она, и налила себе новую чашку термоядерного напитка. — Придет время, мы все узнаем. Во всяком случае, я рассчитываю на это, иначе не работала бы в инопланетной разведке.

— Можно еще один меткий вопрос? — расхрабрилась я. — Только если неоткровенно, тогда не отвечай вообще. Действительно ли есть договор между инопланетянами и правительствами США и Союза?

Вопреки ожиданию, Алена не рассмеялась. Она хлебнула кофе и обернулась ко мне.

— Сама как думаешь?

— Понятия не имею. Так, «нет» или «да»?

— Конечно, нет! О каком договоре может идти речь? Бред собачий! Чтобы Вега заключал с правительствами сделку? Зачем ему? Впрочем, сиги здесь не единственные наблюдатели. Может, кто-то и заключал. Другое дело, в курсе ли правительства, что инопланетяне имеют здесь интерес? В курсе, разумеется. Не идиоты же они. От одного Сивухина звон по всем гаражам… А как пара мужиков в штатском его навестили на служебной «Волге», так он тут же свой язык длинный прикусил.

— Какой Сивухин?

— Водю не помнишь? Алкаша нашего бесподобного? Так он мало того, что не просыхает, еще врун и лодырь, а вместо языка у него натуральный пропеллер. Как только шеф терпит такого паразита?

— Тот, который Вовчик… — предположила я. — А Сивухин, потому что…

— Именно поэтому, — ответил Алена, — Мишкин его обозвал. Мишкина знаешь?

— Мишкин — это Миша Галкин?

— А! Вы еще не знакомы. Мишкин — наказание наше…

— Почему?

Расспрашивать было неловко, но любопытство терзало меня больше прежнего. Алена стала рассматривать календарь, а я опять погрузилась в учебник. Про Мишку Галкина меня интересовало все: от типа информала до нынешнего местопребывания, о котором нельзя было догадаться, не имея специальной подготовки, но Алена сегодня с утра читала мои мысли:

— Сейчас скажу, когда он явится… Может, в конце месяца. Как раз к полнолунию. Вся нечисть к полнолунию сюда сползется.

— У него клыки и рога?

— Как бы у тебя не появились рога от увлечения этим паршивцем. Вот что я тебе скажу, подруга, держись от него так далеко, как только сможешь.

— Нет, я не в том смысле… Шеф сказал, что у него гениальные мозги. Хочу раз в жизни увидеть живого гения.

— Да что ты говоришь? — удивилась Алена. — Прямо так и сказал? Господи, где только слов таких набрался? Я-то думаю… что-то с Мишкиным не так, а это оказывается гениальность! Надо же, какие интересные вещи узнаешь о старых знакомых.

Понятно было, что ей совсем не хотелось развивать эту тему. А присутствие образа Мишкина в ее рабочем кабинете даже раздражало.

— Можно еще один вопрос? — попросила я. — Мужики действительно умнее женщин? Или это придумали сами мужики?

— Придумали, заметь, для самих себя, — ответила Алена. — Честно скажи, тебя очень мучает этот вопрос?

— Совсем нет. Только из любопытства. Это биологически объясняется?

— Конечно, — снисходительно заметила Алена, — только биологически и объясняется. Весь их интеллект заключается в одном биологическом органе, который у женщин, к счастью, атрофирован. Что ты, допустим, говоришь, если не находишь ответа на вопрос?

— Говорю, что не знаю.

— А что говорят в этом случае мужики?

— А что они говорят?

— Они говорят «х… его знает». Разницу чувствуешь? То есть, подразумевается, что его «х…» знает все на свете. И, я тебе скажу, что это утверждение несет в себе глубочайший смысл.

Что мне надо было знать прежде, чем открывать учебник физики, это элементарное определение субматерии, — невидимой, неуловимой грани бытия, которую физики называют первобытной, а историки матричной. Оно не упоминается в университетских лекциях и для уважающей себя науки не существует так же, как для папуаса не существует законов термодинамики. Эти неписаные понятия мне излагала Алена, приняв лошадиную дозу кофеина, Адам Славабогувич, затянувшись кубинской сигарой. Даже Володя Сидюхин, как-то ради смеха, заставил меня дать определение «нематериальности», то есть доделать работу Владимира Ильича. А потом ехидно спросил: «Ты действительно учишься на философском факультете? Он что, так и называется, философским?» Этот факт никакого значения для Секториума не имел. Наличие образования или его отсутствие было всего лишь ничего не значащей бытовой деталью. Есть диплом — хорошо, нет — еще лучше, меньше гонора. Неважно, что происходит в голове нового сотрудника, только что оторванного от школьной парты. И если материя ему понятна, как объективная реальность, действующая на органы чувств, то в Секториуме ему лишь намекают о существовании субматерии, такой же объективной и реальной, которая, в силу некоторых причин, лишена доступа к нашим чувствам. В силу непонятных обстоятельств, она действует на нас избирательно, опосредованно и, как следствие, воспринимается неадекватно.

Этот неуловимый мир имитирует материальные объекты, не позволяя нам, наблюдателям, приобщиться к его природе. Также как рыбе не позволено лазать по деревьям, потому что природа определила ей место в воде. Но в мангровых зарослях, где корни поднимаются над поверхностью водоема, иногда встречаются популяции рыб, совершающих наскоки на древесные плоды. Секториум кишел такой рыбой, но вся она была нема и глуха к моим вопросам, за исключением, разве что, Адама. Несмотря на мои хамские выпады в его адрес, он согласился обсуждать со мной любые темы, но, выслушав вопрос, углублялся в метафоры:

— Тебе говорили в школе, что природа состоит из четырех стихий: земли, воздуха, воды и огня?

— Это античная философия! Я думала, мы продвинулись за последние пару тысячелетий!

— Зачем продвигаться дальше ясных образов? Земля — символ гравитационной стихии, в которой доминирует «черная энергия», она держит форму космоса; воздух — стихия внутреннего движения, не позволяет форме застыть навечно; вода — связующая магнетическая субстанция между формой и сутью вещей; а плазма — «белое» естество природы, формирует программу развития. Первые два уровня делают физику, вторые два — ментосферу. Понятно?

— Нет, непонятно.

— Что тебя удивляет? — приходил ему на помощь шеф. — Ты бродишь там, где родная наука тропинки не проложила, и хочешь сразу все понимать.

— Я только хочу знать, из каких первооснов состоит «нематериальный» мир?

— Все миры состоят из одной и той же основы. Вся видимая и невидимая природа состоит из одного вещества. Меняются только фазы. Для каждой фазы свой физический закон. Какая именно физика тебя интересует?

— Элементарная?

— Элементарная, с чьей точки зрения?

— Невидимый мир, — упрямо повторяла я, — который живет и действует вокруг нас, от которого отказались материалисты, потому что не смогли его вычислить. Как он выглядит? По каким законам он существует?

— Ничто не существует по универсальным законам, — уверял шеф. — Для каждой фазы свой закон. Формулируй вопрос конкретней.

— Допустим, я хочу знать, что такое ментальные матрицы в физическом смысле слова? Как они образуются?

— Мы с тобой можем образовать примитивную матрицу прямо сейчас, если поставим себе задачу. Если будем вдумчиво повторять одну и ту же мысль. Она запишется на матричные носители. А если к нам присоединится Индер, матрица усилится.

— Каким образом оно запишется?

— Образом подобия. Все в природе взаимодействует, копируется, оставляет слепок на окружающих предметах. Информация не существует в единичном экземпляре. Материалисты считывают ее со страниц учебников, но в природе существует разнообразие других носителей, в том числе матричных.

— Я когда-нибудь узнаю, что это за носители?

Шеф указал на учебник физики у меня в руках.

— Если не будешь читать книгу с последней страницы. Начни с законов Ньютона, чтобы в твоей голове сформировались базисные понятия.

Индер к нам не присоединился. Он метался по лаборатории в поисках мелкого, хрупкого предмета, о чем свидетельствовало особо бережное перекладывание склянок с препаратами. Ему было опять не до моих вопросов.

— Может, оно на пол упало? — предположила я.

Индер в ужасе опустился на четвереньки и начал шарить под столом. Добравшись до кушетки, он перевернул ее, и мне явилось диковинное зрелище, выплывшее из невидимой стороны бытия. Мне под ноги свалилась черная гусеница, на спине которой были изображены «Веселые Роджеры» из черепов и перекрестья костей ярко оранжевого цвета, словно намазанные масляной краской. На каждом сегменте туловища по «Веселому Роджеру».

— Ты сам ее покрасил? — удивилась я.

Индер заключил насекомое в стеклянную коробку.

— Я добавил мутирующий ген. Она окрасилась за двенадцать поколений. — Но мое удивление меньше не стало. — Ее подобрали вблизи трансформаторной будки, — добавил Индер.

— А бабочка? Как она будет выглядеть?

— Увидим.

— Когда?

— Когда придет срок. Хотя вам, землянам, на это смотреть не положено.

— А если уже видели, тогда что?

— Ничего.

Конечно, о природе субматерии Индер знал не хуже Веги и Адама. Знал да помалкивал. Отчего-то он решил, что человечеству такие знания навредят, и разубеждать его было пустой затеей. Индер был на редкость упрям.

— Ты всего лишь контактер, переводчик, — говорил он.

— Как я могу переводить, не понимая смысла происходящего?

— Все что надо тебе объяснят. Ты же землянин-переводчик. Землянин должен быть адаптирован к Земле. Если нахватаешься лишней информации, будет вред.

— Особенно, если информация поверхностна и бессистемна, — подтвердил Вега, уловив с порога последнюю фразу. — Сейчас тебе следует себя беречь.

— И больше бывать на солнце, — добавил Индер. — Лето на исходе, а она бледная…

— Скоро поедем к солнцу, — пообещал Вега. — Только сначала поработаем.

Он достал из бархатного футляра пять ржавых шурупов и вручил их мне.

— Сразу пять?

— Да. И постарайся успеть до наплыва абитуриентов.

Получить от шефа сразу пять шурупов было для меня знаком наивысшего доверия, которого только может удостоиться местный абориген. Даже Алена не получала больше двух штук за раз. Только потом я поняла, почему. До меня дошло, почему сотрудников конторы кидает в дрожь при виде бархатного футляра в руках у Веги. Эту черную работу каждый из нас получал в нагрузку, независимо от провинностей и заслуг. В углублении крестовины монтировался видеотранслятор. Ржавчина вокруг страховала прибор от мелких расхитителей. Шуруп всего-то на всего следовало прочно загнать в стену там, где шефу было интересно наблюдать землян; да так, чтобы он своим внешним видом не вызывал подозрений.

Студенческие аудитории шефа интересовали всегда. Залы, площади, людные места, кабины электропоездов. Научные лаборатории были объектом особого внимания, и шурупы к ним полагались особые, с детекторами, способными считывать не только изображение и звук, но также химические изменения в составе воздуха, электромагнитные колебания фона, излучение и прочие параметры, по которым можно восстановить процесс, происходящий, например, в ЭВМ какого-нибудь исследовательского института. Но высшим пилотажем считалось забить болт в обшивку орбитальной станции. Говорят, что нашим секторианским ребятам, имеющим космический допуск, это удавалось.

Моя задача была куда прозаичнее: обработать родной университет. Ввинтить шурупы без лишнего шума и свидетелей так, чтобы в последствии на прибор не была повешена куртка или наглядная агитация, как это часто случалось у Алены. Транслятор из крестовины должен был захватить максимальный участок. Поэтому шляпку следовало отбить под соответствующим углом, а затем созвониться с офисом, чтобы проверить качество картинки и звука.

Тонкостям этого ремесла меня обучил Володя. Он же научил меня грамотно пить водку, водить машину и «косить» от работы, когда поручения шефа застают в неудобный момент. Володя же дал мне специальную дрель, которая загоняла шурупы в любой материал мгновенно и относительно тихо. Не то чтобы совсем тихо. Со звуком внезапно упавшего стула. Разумеется, дрель не являлась исключительно человеческим достижением, но выглядела стандартно, и закон земного притяжения соблюдала старательно. Не с первой попытки мне удалось поднять ее рукой на нужную высоту. С этим прибором я отправилась на здание. В тот день я впервые почувствовала, что работаю на Секториум.

Забавное словечко, «Секториум», тоже придумал Володя, после того как сам попал сюда на работу. Самым анекдотичным образом из всех возможных. Сначала все увиденное он обозвал Сектой, но Вега, со своей филологической педантичностью, не уловил в этом слове адекватного смысла. Тогда термин был облагорожен суффиксом «ум» с почти буддийским подтекстом. На вопрос: «Кто такой есть Володя?» было принято отвечать: «Марсианин». На вопрос: «Есть ли жизнь на Марсе?» надо было отвечать: «Есть, но крайне неразумная». Они с Адамом оба были «марсианами», и кто из них в большей степени — неизвестно. Ходили слухи, что Володину матушку похищали инопланетяне. Сначала похитили, потом вернули. Эти слухи сам Володя и распускал, в обиде на пропащего отца. Официально на этот счет ничего неизвестно, только за Володей Сидюхиным с давних пор замечено странное свойство: стоит ему залить за кадык что-нибудь крепче кефира, ему всюду начинают мерещиться инопланетяне. В ужасных количествах, полчищами несусветными.

Тенденция наметилась еще в юные годы, когда Володя, вместо того, чтобы дергать девочек за косички, запоем читал фантастику и приводил в недоумение друзей рассказами о том, как знакомые гуманоиды катали его по Галактике на летающей «тарелке». Надо сказать, что и в зрелые годы Владимир Леонидович не образумился. Стоило ему заподозрить у собеседника интерес к теме внеземных цивилизаций, да еще под хорошую закуску, он не успокаивался, пока не классифицировал всех инопланетян по происхождению, внешнему облику и роду занятий. Случалось, поведение Володи становилось невыносимым. И его появление в офисе тому свидетельство. Дело было так:

Владимир Леонидович Сидюхин ехал с рабочей смены домой в маршрутном такси. Машина остановилась посреди пустыря. Зашли двое мужчин неприметной внешности, не по погоде легко одетые, похожие друг на друга. Поздоровались, передали деньги горстью, не считая, и устроились на заднем сидении. Володя, допустим, тоже не матерится, заходя в общественный транспорт, но здороваться с пассажирами — это уже перебор. Недолго думая, он подсел к незнакомцам.

— Я, — говорит, — все понял, но никому не скажу. Какое у вас задание? Вы из Нашей Галактики? Не, ну… в самом деле, мужики, я никогда не ошибаюсь. Произношение у вас правильное, но вы, я извиняюсь, первый раз к нам в командировку…

Бедолаги не знали, что если Володя в ударе, отвязаться от него нет никакой возможности ни землянину, ни юпитерианцу, ни пришельцу с далеких Плеяд. Ежели Володе треснуло по мозгам, дело-дрянь. Только давать по морде и спасаться бегством. И судя по тому, что Володина «морда» к моменту нашего знакомства уже имела мятые очертания, пришельцы обнаглели до предела. Допустим, иногда он все-таки ошибался, но после каждого принятого градуса его с новой силой тянуло на контакт. А пил Володя всегда. Пил до Секториума, пил во время… и, даст бог, после… будет жив, — не откажется. Только уже не Индер будет доставать его из запоя. Вполне может случиться так, что по окончании работы на Секториум Владимир Леонидович приобретет статус хронического алкоголика без определенной зарплаты и стабильного местожительства.

Почему случай в маршрутке стал достояние истории? Потому что в тот раз Володя попал в самую точку. Ребята действительно оказались неместные, и влетело им от Веги в тот же день с обратным билетом. «Что за подготовка! — ругался шеф. — В первый день, первый встречный алкоголик… Только адреса не назвал!» Алкоголика те ребят притащили на хвосте чуть ни к дверям офиса. Им пришлось покинуть Землю, а Володя остался в качестве консультанта по кадрам. На этом посту он трудился с особенным прилежанием, и, говорят, не один десяток претендентов вернул домой, пока Адам Славабогувич Беспупочный не положил этому конец.

На пороге гаража Адам появился в кожаной «косухе» с шевелюрой до пояса. Представился Вовчику, как Галей-Марсианин, и предложил поправить здоровье текилой, разбавленной топливом марсианского космического корабля, а уж затем укротить норов бешеного сэра «Харлодава», который на дух не выносит сопротивления нижних слоев земной атмосферы. Володя жидкость воспринял, мутным глазом обозрел сэра «Харлодава», признал в нем мистический образ «Харлей-Дэвидсона», не устоял перед соблазном, и, при попытке пересечь звуковой барьер, распечатался на кирпичной будке охранника. Крышу будки снесло ударной волной. Сэра «Харлодава» проще было закрасить, чем отскоблить. Володю мелкими ошметками собрали по округе и свезли в реанимацию. Едва пациент пришел в сознание, как тут же узрел над собой лик Адама. Без долгих церемоний Адам приподнял его за гипсовый воротник и произнес речь, смысл которой можно выразить двумя словами: деньги на бочку.

Месяц Володя провел в бегах. Сначала он бегал на костылях по больнице, потом он бегал на карачках по кустам в окрестностях гаражного кооператива. А когда понял, что сил нет терпеть этого ужасного ЧЕЛОВЕКА, явился к шефу просить о помощи. Адам был утвержден в должности секретаря, и, в знак благодарности, проставляется благодетелю по сей день. Кроме того, никто иной, как Адам выхлопотал для Володи место постоянного сотрудника, и тот из эксперта по кадрам превратился в консультанта по местной технике. Секториум от этого не прогадал. Напротив, упростил себе жизнь. Володя обладал не только отменной интуицией, золотыми руками и дружелюбным характером. Он также, в силу своего исключительно пролетарского происхождения и обширных знакомств, имел доступ во все дыры цивилизации. К примеру, свой первый шуруп он завернул в сортире женского туалета локомотивного депо, и ракурс придал соответствующий. Но Вега простил ему эту шалость. Слава богу, Адам к тому времени уже откалывал номера похлеще.

Глава 3. ПЕТР, «САЙПРУС» И МИША ГАЛКИН

— Форма одежды — пляжная, — предупредил шеф. — Петр пригласил всех. Отправление из офиса в семь. Опоздаете — добирайтесь самолетом.

Из всех приглашенных отказалась только Алена. Она же не пустила Водю Сивухина, использовала его законный отпуск для покраски своей машины, но Водя на судьбу не роптал. Палыч извинился за них обоих и сказал, что задержится. Адам Славабогувич умчался на день раньше. Французы, Люк и Этьен, которых я пока не имела случая видеть лично, потерялись где-то между Москвой и Парижем, и Вега долго ругался с ними по-французски через компьютерный видеофон. Собственно, может быть, не ругался, но беседовал крайне эмоционально. К моменту отправления в офисе оказалась только я, потому что никуда не отлучалась. Холл превратился в мой рабочий кабинет. Здесь мне было дозволено ставить на полку книги и захламить стол тетрадями. Здесь я высиживала полный рабочий день и час-другой сверхурочно, поскольку теоретические навыки давались мне с трудом, и не приносили творческого удовлетворения.

— Ноутбук можно взять, — сказал шеф, — а бумагу по минимуму, чтобы ветер не носил ее по пляжу.

Что мне точно следовало взять с собой в дорогу, так это стул. Стоять в лифте полтора часа было невыносимо, а сидеть на полу в присутствии шефа — неловко. Два раза мы останавливались в пути. Два раза шеф звонил из кабины Индеру и ругался. На этот раз точно ругался, на своем родном языке, который мне был непонятен также как французский.

— Обычно мы проходим часовой пояс за пять минут, — объяснял шеф, — когда движемся с востока на запад. На юг приходится двигаться ступенями по старым трассам, которые не ремонтировались со времен первых миссий. К тому же сегодня магнитная буря.

— Хорошо, — отвечала я. — Это в любом случае быстрее, чем на самолете.

Торжество, затеянное Петром на морском побережье, было посвящено покупке яхты. Ее должны были увидеть все секториане, и счастливый хозяин с трудом оторвался от приобретения, чтобы встретить нас. Лифт открылся в цокольном этаже особняка, между стиральной машиной и электрощитом. Он был замаскирован под шкаф. Поэтому первое, что мы увидели перед собой в пункте прибытия, это сплошной кусок фанеры.

— Поднимайтесь и располагайтесь, — пригласил Петр и пропал в своем просторном жилище.

Из подвала мы поднялись на веранду. Окна были открыты, сквозняк шевелил жалюзи. Теплый южный ветер с ароматами трав и кромешная темень вокруг. Пока Петр носил закуску из холодильника на столик у камина, я обошла дом по периметру первого этажа. Второй этаж был опоясан сплошным балконом. Холл нижнего уровня выходил в сад, где начиналась территория неизвестного мне государства.

После Алениного терема, меня трудно было впечатлить роскошью частных владений, но в саду Петра имелся бассейн, фонари горели на дорожках. Правда, вода отсутствовала, зато глубинная подсветка мерцала разноцветными пятнами. Южные аромат были озвучены стрекотанием насекомых, пахло морем, которое едва виднелось за горой, поросшей лесом.

Вега предложил мне бокал вина, и я бессовестно его проглотила, словно путник, преодолевший пустыню.

— Пора подумать о бункере, — сказал он, словно уловил мою душевную безнадегу. — Очень удобно. Там можно поставить технику. Всегда будет надежная связь.

— Почему бункер? — спросила я. — На воздухе тоже хорошо.

— Там будет все, что захочешь, — пообещал шеф. — Захочешь воздух — будет воздух.

Чем занимается Петр, толком не знал никто. Личных друзей Веги в Секториуме обсуждать не принято. Представительный мужчина лет сорока. О таких говорят «видный», и этим все сказано. На таких «видных» дядьках прекрасно сидят пиджаки, словно природа создала их специально для ношения пиджаков. Они никогда не стоят в очередях и не пользуются общественным транспортом. Вроде бы, вся троица: Вега, Петр и Олег Палыч, вместе учились и сдружились еще в студенчестве. Потом Палыча завернуло на искусство, Петра на коммерцию, а Вегу на трансгалактические проекты. Первоначально все они учились на инженеров, а теперь Петр вынужден был в одиночку осуществлять финансовую поддержку конторы. То есть, «поддержка» — это мягко сказано, неуважительно по отношению к Петру. Он просто раскрывал кошелек и платил нам зарплаты.

В Союзе Петр сначала фарцевал, потом занялся подпольной коммерцией, разбогател и сбежал на Запад. Если верить нашим секторианским сплетникам, при попытке вернуться в Союз этот солидный господин будет немедленно схвачен органами и вряд ли когда-нибудь окажется на свободе. По этой причине на родину Петр путешествовал только лифтом, зато часто. И в доме Палыча для него имелась специальная гостевая комната.

В каком бизнесе Петр наломал дров, тоже не обсуждалось. Может, там и впрямь криминал. На мои вопросы о подвигах Петра Адам ответил загадочной фразой «рыльце в пушку», и уточнять отказался. Алена взяла на себя смелость развить мысль: «Рыло в пуху, — заявила она, — причем, по самую задницу. Увидишь, жук еще тот!» Но Вега нежно любил этого «жука», и нам наказывал не обижать. Мы и не обижали. Нам обижать Петра было совершенно не за что.

За ужином я слушала историю о покупке яхты. Я узнала все о классе яхты, о ее технических характеристиках, навигационном оборудовании, о ходовых качествах, и поймала себя на мысли, что уже не мечтаю о доме на свежем воздухе, а страстно хочу жить на воде. Еще позже я поняла, что талант рассказчика — убийственная сила. Ночью, когда, напившись вина, я уснула на диване в гостиной, мне приснился роскошный белоснежный корабль, а Петр, исполнив долг гостеприимства, сбежал на пристань.

Утром он вернулся, ни свет, ни заря, и с первыми лучами мы покатили вниз по серпантину. «Что же это за страна? — думала я. — Население — вылитые турки, дорожные указатели написаны греческими буквами». Спросить было некого. Петр, не замолкая ни на секунду, объяснял нам с Вегой, бестолковым иностранцам, почему жилье в горах дороже, чем у моря и отчего только торгаши и туристы наводняют пляжи в жаркое время года.

Действительно, внизу было людно. На пристани стояли ящики с мандаринами, не ощипанными от листьев, лежали связки бананов в полиэтиленовых мешках, как картошка. Машины и мотороллеры стояли друг на дружке вдоль парапета. Мы отправились пешком к причалам. Вега озирался по сторонам в поисках Адама, а Петр на ходу покупал бутылки с водой.

После рассказов яхта впечатления не произвела. Ни бог весть что… Я представляла ее себе как минимум в габаритах «Титаника». У того же причала стояли более шикарные модели. Яхта Петра была похожа на неубранную квартиру. Баллоны от акваланга валялись на сидениях, спальные мешки сохли, свисая с бортов. Над тазом сидел молодой человек, то ли в семейных трусах, то ли в шортах, каких еще не видывали в Союзе, мучил рыбу, соскребая с нее чешую охотничьим кинжалом. Его лица не было видно из-под сомбреро.

— Заходи, — сказал Вега. — Познакомься с Мишей.

Из-под сомбреро сверкнули два зеленых глаза и снова опустились в таз.

— Иди, — настаивал шеф, — сейчас все соберемся…

Два зеленых глаза снова появились из-под шляпы и снова скрылись под ней. Я зашла на борт и села рядом с молодым человеком, поскольку другие сидячие места занимал акваланг. «Неужели Мишкин? — подумала я. — А с виду ничего особенного. Парень как парень. По крайней мере, не супермен, даже какой-то заурядный, против всех ожиданий: темно-русые кудри, собранные в хвост на затылке, небритая чумазая рожа. Что-то среднее межу хиппи и студентом, нашедшим способ избавиться от военной кафедры. Вполне земной вид, если не брать в расчет ужасное сомбреро». Больше всего меня поразило, что этот тип ненамного старше меня. Я представляла себе дядю, лет за тридцать. Нечто особенное. Во всяком случае, другое…

Миша сосредоточенно скреб чешую. Чешуя имела мощный радиус разлета, и липла, к чему попало.

— Вы не подскажете, что это за страна? — спросила я.

— Сайпрус, — ответил молодой человек, напустив на себя важный вид.

— Может, ты и есть тот самый Миша, который выписал «Плейбой»? — продолжила наглеть я, словно рядом сидело не интеллектуальное достояние эпохи, а заурядный троечник.

— Может, — ответил он. — А ты не знаешь, что за новая сотрудница искала пупок на спине у Адама?

— Сколько лет мне будут припоминать?..

Миша в ответ хитро улыбнулся. Это событие стало моей визитной карточкой в конторе, несмываемым позорным клеймом биографии. Теперь каждый новый сотрудник, получая информацию обо мне, будет выслушивать историю про пупок, как типичный пример помутнения сознания на ранней стадии адаптации к необычной работе.

Тем временем Вега бегал по пристани, делал вид, что звонит Адаму. Адам прятался за ящиками, делал вид, что читает газету. Два француза сидели на пристани и делали вид, что они не французы. Петр расхаживал в поисках Олега Палыча, который должен был выехать только завтра. Все были заняты одним делом: наблюдали реакцию Миши на меня. Заподозрив это, я уже не сомневалась, что ведется съемка. Ржавый шуруп мне померещился на новенькой дверце трюма. Удивительно, но в этих обстоятельствах мы подружились и даже не заметили, что на соседней яхте, прямо напротив нас, стоит на штативе огромная камера и бессовестно фиксирует событие.

История появления в Секториуме Миши Галкина достойна отдельного романа. Ничего более драматичного мне слышать не приходилось. Читатель бы непременно рыдал над сюжетом, который, в свою очередь, достоин был бы занять место на одной полке с Шекспиром. Наверно, после моей банальной вербовки на двести рублей, любые коллизии судьбы видятся в ярких красках, но Мишина история стоит того, чтобы изложить ее подробно.

С раннего детства Миша удивлял окружающих своими математическими способностями. Примерно с того же времени его пас Вега. Наблюдал, изучал, но не вмешивался. Вега знал, что из одаренных детей частенько получаются заурядные взрослые, но Миша не разочаровывал наблюдателя. В шестилетнем возрасте он на спор решал задачки из учебников старших классов. В двенадцать лет ему уже нечего было делать в математической школе. Он являлся лишь на экзамены и контрольные. Тогда же он увлекся кибернетикой, стал посещать лекции в институте, заниматься по индивидуальной программе, а институтские профессора с удовольствием уделяли ему личное время. На Олимпиады Миша к тому времени ездить перестал, и в математических викторинах не участвовал. Все знали, что если Мишу не одолеет лень во время интеллектуального процесса, первое место ему обеспеченно. Квартира к тому времени была завалена кубками и завешена грамотами. Когда журналисты спросили Мишу, не желает ли тот стать вторым Энштейном, Миша оскорбился. Слово «второй» было неприемлемо по определению. Мишей гордились, Мишу берегли, на Мишу боялись дышать, но избалованное детство однажды должно было кончиться.

Честно сказать, я не верила легендам о его феноменальных способностях. Как можно перемножить в уме два пятизначных числа, да еще моментально, по одному только Мише известному алгоритму? Я умножила 5174 на 9238 (на большее не хватило строки калькулятора) и предложила Мише продемонстрировать это для меня. Не то, чтобы моментально, но в течение минуты он выдал результат: 47787412.

— А вот и нет! — сказала я, довольная собой. — Ошибочка в четвертой цифре. Не 8, а 9.

— Знаю, что девять, — согласился он. — Надо же было проверить, дурачишься ты или проверку мне заготовила?

По окончании школы Миша удивил общественность до крайнего предела, написав на два балла вступительное сочинение. К такому шоку не был готов даже институт. И, пока профессора бегали по министерству с нижайшей просьбой переэкзаменовки, в виде исключения, до абитуриента Галкина добрался военкомат. Идея откосить от учебы при помощи армии показалась одаренному оболтусу гениальной. Той же осенью он был призван, а спустя полтора года Вега нашел его в Пакистане. Какого черта Миша там делал, мне неясно, да и расспросить неудобно. У нас табу на разговоры с Мишей об Афганской войне. Ясно, что он туда попал, не смотря на то, что даже в армии его драгоценные мозги продолжали беречь. Как это случилось, никто не знает. Есть версия, что Ахмад Шах Масуд решил в одностороннем порядке выйти из международного договора о неприкосновенности личности рядового Галкина. Сам Миша, рассказывая о службе, вспоминал в основном о бизнес-контактах с местным населением. О том, как выменял «Шарп» на канистру с горючим, слитым, по всей видимости, с отечественной бронетехники. Из его рассказов складывалось впечатление, что это была вовсе не война, а увеселительный шоп-тур по рынкам ближнего зарубежья.

Одним словом, Мишины земные похождения закончились в яме на территории Пакистана. Вега достал его оттуда, пренебрегая мерами предосторожности. Миша был без сознания, нога гнила, развивалась гангрена, он доживал последние сутки. В таком состоянии его поместили в офисную лабораторию. Когда Миша открыл глаза, он увидел перед собой Индера в белой одежде, белый потолок, светлую комнату и решил, что попал в рай. То ли мусульманский, то ли христианский… но впервые после ранения он не почувствовал боли, а потому был уверен в своей кончине на все сто, но на всякий случай огляделся по сторонам. И себя оглядел, ради интереса. Как ни странно, тело в основном оказалось на месте, за исключением больной ноги. Нога, в общем-то, тоже не испарилась. Она лежала на соседнем столе под аппаратом искусственного кровотока, и Миша засомневался: если тело при нем, значит мучиться еще предстоит. Стало быть, это вовсе не рай, а самый настоящий предбанник ада. От этой догадки Мише стало худо.

— Чего это я? — произнес он вслух, и «архангел Индер» склонился у изголовья больного.

— Не волнуйся, — сказал он, — я ее приживлю после регенерации.

— Какой рации? — испугался Миша. — Со мной не было рации!

— Если нога тебя пугает, — предположил Индер, — я могу закрыть ее салфеткой.

— Кто меня пугает? Нога? — он приподнялся, чтобы убедиться, что этот сине-черный предмет действительно ужасен до безобразия на фоне райского интерьера. — Господи Иисусе, — простонал Миша. — Я видел зрелища пострашней.

На медицинском столе Миша пролежал еще некоторое время, затем был перенесен на офисный диван, где его угостили горячим кофе. Он внимательно выслушал Вегу, проанализировал информацию и глубоко задумался над предложением о сотрудничестве.

— Что будет, если я откажусь? — неожиданно спросил он.

— Будешь последним идиотом! — воскликнул Адам.

Вега был более сдержан:

— Память тебе чистить не будут, чтобы не нарушать логику событий, — ответил он. — Если хочешь, отправлю тебя на Запад, а там думай сам. В твоих обстоятельствах проблема с социумом не решается просто.

— За ногу и кофе, конечно, спасибо, — сказал Миша. — А насчет Запада я подумаю. Неплохая мысль.

Представляю, что тут началось. Вега с Адамом агитировали в две смены, выбиваясь из сил; разъясняли преимущества работы в Секториуме, обращали внимание на технические возможности и исследовательские перспективы. Им на смену приходили Петр с Олегом. Даже Индер отрывался от дел, чтобы добавить к сказанному пару веских аргументов. Миша не соглашался ни в какую.

— Поймите вы, — объяснял он. — То, что я могу сделать в науке, никто кроме меня не сделает. Если я сейчас откажусь от такой возможности, моя жизнь не будет иметь смысла.

О том, что Секториум тоже работает в интересах науки, Миша слышать не хотел.

— Это задача вашей цивилизации, — объяснял он непонятливым инопланетянам. — Вы должны решать ее сами. А я должен реализоваться здесь.

— Здесь ты будешь изобретать колеса! — возражал Вега. — Я же предлагаю тебе начать с принципиально иного уровня.

— Мой уровень, — упирался Миша, — определен моей цивилизацией. Никто за меня не изобретет для нее «колес». Вы найдете консультанта среди своих, а я не буду менять планы на жизнь.

— В этой жизни ты покойник! — выходил из себя шеф.

— Хорошо! Давай, я отработаю два года. Сколько тебе нужно? Хочешь, пять лет?

— После года я не имею права выпустить тебя в социум. Ты еще не учился, а твоя голова уже не столь полезна для человечества, сколь опасна. По логики вещей, ты вообще не должен был появиться на свет в этом веке.

— Это точно, — согласился Миша, — но для меня нет смысла в той работе, которую ты предлагаешь. И, раз уж я появился, почему бы ни принять это, как свершившийся факт?

Словом, одноногий солдатик крепко стоял на своем. Его нога была приведена в норму. Она выглядела как новая. Ее оставалось только «пришить», но Секториум все еще продолжал надеяться на чудо, поэтому всячески оттягивал момент, когда их надежда на светлое будущее сможет самостоятельно уковылять прочь. Да и Мише торопиться было некуда.

— Поставь-ка мне поближе вон то корыто, — попросил он однажды Индера.

«Корытом» был назван монитор секторианского компьютера. Индер засомневался.

— Пожалуйста… — попросил Миша. — Я только посмотрю. Трогать не буду.

Не знаю, кто кому подмигнул в тот момент, а кто взвалил на себя ответственность, только компьютер вдруг оказался целиком во власти недовербованного сотрудника. Кроме того, прессинг со стороны Секториума прекратился, и мимо Мишиной комнаты весь персонал отчего-то стал ходить на цыпочках.

Сутки напролет Миша самостоятельно осваивал машину. Он изучал возможности сигирийской техники, хмыкал и цокал языком. Иной раз так увлекался, что забывал поужинать. Никаких вопросов к окружающему миру у Миши не возникало. Все ответы он извлекал из компьютера опытным путем. Когда он расшифровал доступ к внешним радарам, Вега забеспокоился и впервые решил вмешаться.

— Неужели сам разобрался? — спросил он.

— Случайно получилось, — ответил Миша, продолжая любоваться видами земного ландшафта с орбитальных высот.

— А манипулировать радаром через программный код сможешь?

— Если пойму, как работает…

— Не поймешь, — сказал шеф. — Знаешь, в чем твоя главная проблема? Ты видишь только техническое решение задачи. Ты даже представить себе не можешь, что решение в гуманитарном ключе может быть гораздо проще и интереснее.

— Неужели? — удивился Миша, не отрываясь от «игрушки». — Тогда реши головоломку, как убедить Мишу Галкина работать на космос?

— Можешь попробовать сам, — предложил Вега. — Ты вполне способен сформулировать машине задачу такого уровня сложности. — Сказал и вышел.

По инерции, некоторое время Миша еще мучил радар, баловался следящими камерами, приближал ландшафт в зоне недавних боев, где его настигла вражья пуля. Он видел те же пески, те же горы, те же дороги. Однако идея была прошена в благодатную почву и вскоре дала росток.

Задача была поставлена, аналитическая база загружена. Процесс двинулся с мертвой точки и вскоре выдал в поле экрана «Сто один способ убедить Мишу Галкина пахать на инопланетян». От такого категорического маразма Миша сначала растерялся. Но затем, ради спортивного интереса, открыл первый способ. Он назвался «популярно-разъяснительным», но не успел клиент возмутиться, машина сама отвергла его, как примитив. Способ № 2 назывался «предметно-разъяснительным», и вскоре также был отвергнут. Миша запросил сразу пятидесятый и ужаснулся. Способ № 50 предусматривал шантаж с привлечением близких родственников. Но и он был признан малоэффективным, к тому же, противоречащим принципам секторианской этики. Миша перевел дух и, наконец, обратился к последнему, сто первому.

«Радикальный секторианский способ убеждения, — ответила машина. — Применять в исключительных случаях». Мишины попытки достать подробную информацию только добавили устрашающих эпитетов: «применять с осторожностью», «эффект может быть неожиданным», «тысячу раз подумать, прежде чем применить».

— Применить? — спросил его Вега.

Настал момент, когда авантюризм одержал верх над здравомыслием. Миша не смог сказать твердое «нет», ибо стойкость его внутреннего убеждения пошатнулась от любопытства.

— Адам! — позвал шеф. — Применяем последний радикальный…

— Нет! Нет! Нет! Нет! — кричал Миша, когда его тащили по коридору — Ребята, я пошутил! — но Адам с Вегой к тому времени утратили чувство юмора. Индер активно раскрывал перед ними двери в технических отсеках лаборатории.

— Вы чо, мужики?! Я серьезно! Давайте поговорим! — Миша пытался упираться единственной ногой, но «мужики» были сыты по горло бесплодными уговорами. — Имейте совесть, братья по разуму! — призывал Миша, и говорят, еще выкрикивал лозунги, типа «Советский солдат умирает, но не сдается!». Но, как только цилиндр лифта сомкнулся вокруг него, притих. Не иначе, вспомнил пакистанскую яму.

Также тихо Миша вел себя и потом, когда его втащили на площадку полусферы, где он, словно рыба, оказался «под блюдцем», увязшим в иле на дне водоема. В полумраке, он нащупал костыль, брошенный ему вслед, и поднялся на ногу, чтобы достойно встретить удар судьбы, но судьба не стала его бить. Дно опускалось, солнечные лучи заискрили в волнах над головой. «Посудина» вырвалась из толщи воды, одним махом взмыла в стратосферу, и, совершив прощальный виток по орбите, умчала странника в пустоту.

Говорят, на обратном пути, где-то на пересечении марсианской орбиты, шеф, наконец, дождался от Миши Галкина первых полетных впечатлений:

— Зайди, пожалуйста, — попросил Миша. Вега зашел, встал рядом и наблюдал странный взгляд землянина на маленькую точку родной планеты. — Я буду работать на Секториум, — сказал землянин.

— Ты уверен?

— Да, — подтвердил Миша. — Только не спрашивай, почему.

По возвращении, он сильно заболел, а когда выздоровел, приступил к исполнению должностных обязанностей.

— Что тебя так впечатлило в открытом космосе? — спросила я.

— Солнце, — ответил Миша.

— Что же в нем такого впечатляющего?

— В космосе оно не светит.

— Как это, не светит? — приставала я.

— Когда-нибудь узнаешь.

В первый год работы Миша узнал так много нового, что институтский диплом утратил для него смысл. Он сдал в Сигирии технический тест и получил доступ к оборудованию, с которым справится не каждый сиг. На его попечении была аппаратура, работающая в Солнечной системе. При его содействии, на орбите Марса была собрана мобильная лаборатория для наблюдения за техникой землян, вылетающей за пределы орбиты. По месту сборки, станция была названа «Марсионом». Кроме «Марсиона», Миша своими руками собрал батареи орбитальных зондов, которые обеспечивали «невидимость» с Земли секторианских технических средств, поскольку в тонкостях космической разведки НАСА, равно как и отечественной, никто лучше Миши не разбирался. Фактически, он обеспечивал Секториуму наблюдение за техническим прогрессом землян и одновременно страховал эту шпионскую деятельность от неожиданностей со стороны человечества.

С 1986 года на Земле Миша числился пропавшим без вести. Его статус не предполагал контакта с обществом, зато Галактика была открыта перед ним во все стороны. Миша не имел официальных документов, удостоверяющих личность. Не имел ни прописки, ни работы, ни права предъявлять себя родственникам и знакомым. Зато, как только с орбиты Земли выплывал очередной «Вояжер» — покоритель просторов, он немедленно поступал в распоряжение Миши. И только Миша решал, жить ему дальше или пасть по причине технической недоработки… и какой именно недоработки, тоже решал Миша.

— Интересно, — расспрашивала я его, — какими критериями ты руководствуешься, когда принимаешь решение?

— Самыми разнообразными, — уклончиво отвечал Миша. — В основном, завистью и желанием поквитаться.

— А если честно, для чего ты посещал в последний раз историческую родину Води и Адама? Чтобы прикончить новый американский зонд?

— Ничего подобного. Он сам разлетелся вдребезги, раньше, чем я его нашел.

— Ах, значит, ты его упустил и нашел только на поверхности Марса?

— Товарищ не понимает! Это не я упустил… Это технический прогресс набрал скорость, а тормозить не научился.

Мы вернулись с моря, и я не успел заскучать, как из кухонного окна приметила кудрявую шевелюру, идущую с автобусной остановки. Только уже не в шортах, а в костюме, при галстуке и с букетом роз.

— Бессовестно нарушаешь инструкции, — сообщила я ему. — Что если тебя узнает кто-нибудь из старых знакомых?

— А что это за город? — спросил он.

— Минск.

— Так я и знал. Чуть не сдох с хохоту, пока добрался: «Рызыка, — процитировал он лозунг над дорогой, — небяспечна для вашего життя!» Иду и ломаю голову: либо Белоруссия, либо Украина.

— Ты что, никогда не видел, как пишут белорусы и украинцы?

— А ты видела когда-нибудь айсберг снизу? — спросил он, вынимая из дипломата французское вино. — Поехали завтра со мной, увидишь. Красотища ненормальная. Клянусь, ни на что не похоже. Я хотел сделать фото, а Беспупович мне назло написал там бранное слово, надо его найти и соскоблить. Рюмки у тебя есть?

— Подожди-ка, — не поняла я. — Написал прямо на айсберге?

— Выразил меня по-матушке, — вздохнул Миша, — но ты не представляешь, какие там ледяные джунгли. Это он из вредности, а может из зависти! Поехали. Если спуститься на дно впадины и включить водяной телескоп, там такие твари! Надо распечатать на плакатный формат и повесить в офис. Беспупович сбесится!

— Поехали, — согласилась я. — Если мне, конечно, разрешат.

— Конечно, не разрешат, — заверил Миша, — если наберешься дурости спрашивать. Ты еще никогда не видела близко кита? Представляешь, подплывает к тебе морда с подводную лодку размером. Слушай, — вспомнил он. — Послезавтра в Карнеги-холле будет крутой джаз! Ты любишь джаз?

— Это же в Америке?

Миша удивленно поглядел сначала на меня потом по сторонам. Потом открыл холодильник и ужаснулся:

— Что? Ты хочешь сказать, что у нас сегодня жрать нечего? — он вынул бумажник, доверху набитый валютой. — Черт! — выругался он. — Ни одного рубля? Ну-ка, гони сюда кошелек.

— У тебя странная манера ухаживать.

— А я вообще странный человек, — признался он, — но не голодать же из-за этого. Начинай чистить картошку, а я сейчас…

— Миша! — окликнула я его у порога. — Тебе нельзя быть на улице. Если шеф узнает, тебе влетит.

— А у тебя на диване сразу два ноутбука, — ответил он, закрывая за собой дверь. — Надо быть скромнее, красотка.

— Они, между прочим, оба земного происхождения, — прокричала я вдогонку. — Без инопланетных прибамбасов.

Тут я, конечно, была не права. Не стоило так громко кричать на лестнице. К тому же второй ноутбук был очень даже с прибамбасами. Я отобрала его у Адама, и обещала не отдавать до тех пор, пока тот не образумится. То есть, до второго пришествия Иисуса Христа. Не смотря на это, моя осторожность в общении с внешним миром была исключительна. В то время как Миша Галкин гулял, где хотел, плавал под ледниками, шатался по всем континентам, стоял в очередях в гастрономе и имел наглость названивать в офис с уличных автоматов. Эта ситуация с непривычки казалась мне дикой, дискриминационной в рамках единой конторы: кому-то все позволено, а другие никогда не узнают, почему Солнце не светит в космосе.

Миша вернулся из магазина, когда я отчаялась ждать. Вернулся, как ни в чем не бывало, выложил в раковину индюка, выставил новые рюмки, маринованные огурцы и маслины, баночки с черной икрой и прочими деликатесами. Отдельный пакет с фруктами лежал в прихожей. Я уже не говорю о том, что Миша купил несколько недешевых сумок, чтобы все это унести, так как дешевые сумки его компрометировали. Как-никак, он сегодня надел костюм. Из моего кошелька вывалилась только половина трехрублевой бумажки.

— А где вторая половина? — удивилась я.

— Мне не на чем было записать телефон, — объяснил Миша. — У тебя что, и сковороды приличной нет?

— У меня зарплата двести рублей!

— В день? — уточнил Миша.

— В месяц.

— Дешевка! Так и не поняла, на кого работаешь? Да… многому мне придется тебя научить.

— Но пока я буду учиться, мне хотелось бы кушать не раз в месяц, а хотя бы через день. Я не могу просить у шефа прибавки, потому что сама назначила сумму, и большей пока что не заслужила.

— И не надо, — поддержал меня Миша. — Попроси совсем не платить тебе эту зарплату, а платить совершенно другую, принципиально отличающуюся… — но, заметив мою прострацию, смягчился. — Да, ладно, — успокоил он меня. — Скажи, что насчет месяца пошутила. Пусть платит двести! Двести до обеда и двести после обеда. Ну, ты даешь! Ты что, не поняла, с кем имеешь дело? Они же инопланетяне!!!

Глава 4. ЮСТИН И ЦИРКИ

Спросонья нащупав замок, я отворила дверь, и проснулась от холодного света с лестничной площадки. Передо мной стоял мужчина. Его силуэт еще нечетко проявился в сознании, но голос шефа я узнала сразу.

— Ты всегда открываешь дверь среди ночи, не спросив, кто там?

— Только если не проснусь.

— Ты из-за Миши телефон отключила?

— Нет.

— Он приставал?

— Ничего себе, вопросы вы задаете…

Вега вошел в прихожую.

— Собирайся, мы уезжаем надолго. Ничего лишнего не бери. Одевайся тепло.

— Как надолго? — спросила я, натягивая джинсы. — Мне на картошку через неделю.

— Забудь про картошку.

— Что-то случилось?

— Плановый тест. Обычно, я предупреждаю, но тут момент подходящий. За месяц можем туда-сюда обернуться. Так что собирайся быстрее и ни о чем не волнуйся.

До этой фразы я и не волновалась. Шеф сразу предупредил, что командировки будут, возможно, долгие, и я согласилась. Когда еще будет возможность увидеть мир?

— За месяц туда-сюда? — удивилась я.

С секторианскими лифтами можно было за сутки облететь Землю. Даже выйти за пределы Солнечной системы, за которой, по моему глубокому убеждению, мне совершенно нечего было делать. Разве что поглазеть.

Шеф прогулялся по квартире, не включая свет. Совершил ознакомительную экскурсию с реалиями жизни на поверхности грунта.

— Да, — отметил он, — неудобное жилье. В бункере мы могли бы сделать несколько комнат и просторную кухню. Хорошую технику поставить, чтобы телевизор все каналы мира принимал. Чтобы стиральная машина… — наверно, он наткнулся на хозяйский агрегат с пропеллером. — Сейчас хорошую технику делают в Европе.

Постепенно шеф добрался до кухни и, по всей видимости, лишился дара речи, от увиденных там руин.

— Кухонный комбайн, например… — попробовала я подтолкнуть мысль, но горы пивных бутылок, кривая раковина и выскобленная на потолке сажа, явно выбили его из колеи. — Вега, я иногда привожу гостей и люблю посидеть на скамеечке под сиренью.

Шеф не ответил. Только скрипнула дверь туалета, и щелкнул выключатель. «Приплыли, — подумала я. — Никакие аргументы против бункера уже не помогут». Я представила, как мой начальник в скорби застыл над битым толчком, где не иссякает источник ржавой воды, а над головой растекается обширная, постоянно обновляющаяся лужа.

Я оделась, натолкала в сумку все, что могло пригодиться в дороге, собралась подключить телефон, чтобы вызвать такси, но шеф сказал, что такси уже ждет, и повел меня вверх по лестнице. «Наверно, он знает, что делает», — решила я, а когда шеф открыл дверь на чердак своим ключом, у меня не осталось сомнений. Тем не менее, оказавшись на крыше, я еще раз оглядела двор.

— Вверх смотри, — подсказал Вега.

Прямо над нами в чистом небе висело невесть откуда взявшееся фиолетовое облако округлой формы, одинокое и странное на фоне звезд.

— Вижу, — сказала я.

— Очень плохо, что видишь, — расстроился Вега. — Значит, маскировка никуда не годится.

Толстый луч света захватил нас, все померкло, почернело, и я понять не успела, как оказалась в тесном помещении с бегающими по полу огоньками. Впрочем, возможно, что огоньки бегали у меня в глазах. Голова закружилась, в ушах зазвенело, и голос Адама сказал мне:

— Сядь на пол.

Если бы я не сделала этого, то непременно бы упала. В тесном пространстве погас свет. Кто-то прошел, переступив через меня. Я улеглась на полу, в обнимку с сумкой. Голос Адама оказался совсем близко, но головокружение лишило меня возможности ориентироваться.

— Где Галкин? — спросил голос.

— Не знаю, — чистосердечно ответила я. — У меня где-то был записан его телефон…

— Шеф! — воскликнул Адам. — Она записала телефон! Мы спасены! — и осветил меня красным лучом, словно лазерным прицелом. — Девушка для своих восемнадцати лет хорошо сохранилась…

Голова закружилась больше прежнего. Я не могла понять, где нахожусь, и вскоре перестала соображать.

— Магистраль свободна? — строго спросил шеф Адама.

— А толку-то? До Базы не дотянем. Кончится жизнь молодая на дне океана. — Луч опять прошелся по моему лицу. — Чувствуешь, как падает гравитация? Бултых и хана. Шеф, я предупредил, что кастрюлю чинить надо, а этому кретину с утра не дозвониться. Кто на таком движке прет за орбиту? Посмотри, дам нагрузку, совсем отвалится. Мне то ладно… Девушку пожалел бы… свою. Или она ему не девушка?

Я закрылась от красного фонаря, но Вега все-таки на меня посмотрел. Даже наклонился.

— Не слушай его, — сказал Вега. — Потерпи. Недолго осталось.

— Что со мной?

— Тебя похитили инопланетяне, — торжественно сообщил Адам.

«Кастрюлей» у нас назывался автономно пилотируемый летательный аппарат (в отличие от дистанционно управляемого челнока) за то, что некоторые модели этого класса имели выходящую платформу, чем-то напоминающую крышку от кастрюли. «Базой» или «Лунной Базой» назывался участок станции, арендованный Вегой для больших транспортных нужд. Станция располагалась в толще лунного грунта с обратной стороны, которая была гораздо массивнее «лицевой». Это хозяйство принадлежало «белым гуманоидам», которые испокон веков присутствовали вблизи планеты, как, впрочем, и сигирийцы, и несколько других миссий, имеющих к Земле интерес. Последнее время их число уменьшилось, а активность на транспортных узлах утихла, что дало нам возможность заполучить целый коридор базы с двумя капсульными отсеками. Одна капсула выходила на «системный» транспорт — так назывался путь от Луны до Земли и на другие планеты Солнечной системы, имеющие капсульные приемники. Другая капсула выходила на Магистраль.

Магистралью наши братья по разуму называли сложную и путанную внутригалактическую траекторию, выходящую основными каналами в сторону галактики Андромеды. Этот участок мы не контролировали, могли только выбирать попутный транспорт, способный нести капсулы, внутри которых был упакован багаж или землянин в условиях соответствующего автономного микроклимата. Транспортера обычно интересовал только адрес доставки. Нас — срок. Случалось, что в родной Галактике «бандероль» блуждала сотни лет. Поэтому каждая удобная оказия использовалась максимально. Путь от Земли до Луны занимал не более получаса. Магистраль можно было сократить «по Диску» на неделю, но нам редко везло. Поэтому, как только шеф слышал, что какая-нибудь попутная «кастрюля» идет на «Диск», он бросал дела и быстро соображал, кого и куда ему надо отправить. «Диском» назывался открытый, относительно разреженный пласт в районе Галактического экватора, где были возможны скоростные маневры, и общая гравитационная картина способствовала тому, чтобы выбросить объект из зоны скопления звездного вещества.

Сигирийский транспорт в нужной нам зоне не доминировал, и в этом заключалось наше главное невезение. Во всем остальном нам везло: Наша Галактика оказалась расположена вплотную к одному из больших транспортных Колец. И это, по мнению наших инопланетян, стоило всех прочих неудобств. Если бы не счастливое соседство, вряд ли мы смогли бы совершать дальние вылазки. Сектор Кольца проходил сквозь нашу галактическую группу, примерно между Млечным Путем и Андромедой. Какое расстояние опоясывало Кольцо, сказать затрудняюсь, но догадываюсь, что немалое. Наше Кольцо где-то соединялось с другими Кольцами, образуя транспортную Цепь, которая, в свою очередь, имела форму Сети.

Кольцо было разбито на сектора, оно совершало мгновенные, ритмичные движения взад-вперед на длину сектора. То есть, один и тот же участок Кольцевой магистрали никогда не выходил за пределы зоны, только дергался как маятник. Объект, попадая в этот транспортный коридор, совершал мгновенный бросок на длину сектора. А если зазевался, то и обратно. А если еще раз зазевался, — так и маячил по зоне, пока диспетчер не заметит и не выбросит его наобум. Чтобы использовать скоростные возможности Кольца, нужно рассчитать полет так, чтобы вовремя выскочить из одного сектора и заскочить в другой на попутной фазе. И точно тем же маршрутом обратно, потому что расписание Кольца никогда не меняется, и понятия «направление движения» на нем не существует. Существует одна проблема: удачно попасть в Магистраль на обратном пути, потому что именно здесь наши путешественники теряли время.

— Если я найду диспетчера, — объяснял шеф, — проблемы не будет.

— Тогда мне можно будет увидеть Солнце из космоса?

Вега удивился:

— В офисе полно записей. Надо было сказать. Солнце… Солнце уже далеко. Проблема в том, что мы, фактически, вися на транспортной артерии, не имеем представительства в диспетчерской службе, не говоря о летной технике, которой в Сигирии попросту нет. Мы кругом зависимы от обстоятельств и от наших соседей по Базе, для которых планета не представляет научного интереса. Все они относятся к Земле потребительски, в лучшем случае, безразлично, как и сами земляне. Ты тоже считаешь локальную разведку пустой затеей?

Я не знала что ответить, потому что не могла понять, он издевается или всерьез задает мне вопросы такого уровня?

В капсуле меня держали недели полторы, но мне показалось, что за это время мои однокурсники вернулись с картошки и отучились семестр. Вега где-то гулял, изредка навещал меня, словно боялся, что я сбегу. Я должна была терпеть и надеяться, что когда-нибудь увижу своими глазами если не Солнце, то хотя бы звезду, похожую на него.

— А мне можно будет покататься по Солнечной системе на «Марсионе»? — спросила я.

— По Солнечной системе? — искренне удивился шеф. С чего это вдруг местному аборигену захотелось осмотреть собственный остров, вместо того, чтобы слетать в Париж?

В Париже я, кстати, тоже никогда не была, только слушала Мишины обещания, что Этьен со дня на день освободится и устроит мне, как новичку, экскурсию по Европе. Ожидания и мечты теперь удалялись от меня на сумасшедших скоростях в неизвестном направлении.

— Надо было сказать, что хочешь в Париж, — удивлялся шеф. — Теперь жди. Почему раньше не сказала, что вынуждена снимать квартиру? Почему я только от Миши узнаю, что ты не можешь себе позволить даже цветной телевизор? Разве я не сказал сразу, чтобы ты обращалась ко мне с любыми проблемами?

Если бы я знала, что это называется «проблемой»! Я ждала и терпела в капсуле десять дней, потом сбилась со счета, сутки смешались, бессонница замучила. Вокруг были одни и те же стенки, низкий потолок, дверь, похожая на сейф, створки шкафа, которые было запрещено открывать. Внутренний интерьер был грубо и неестественно задекорирован под человеческое жилище. Наверно для того, чтобы земляне чувствовали в нем себя как дома. Вместо этого я очень скоро почувствовала за собой моральное право посетить Париж или построить дом возле моря, такой же, как у Петра. Внутренности капсулы, от ручек тумбочки до постельного белья, были обработаны веществом без цвета и запаха, которое оставляло белесый оттенок на всем. Даже моя сумка оказалась обработана и закупорена. Прикосновение к вещам давало гадкое ощущение резины. К концу полета я уже чувствовала это вещество на руках и резиновый привкус во рту. Мне нельзя было есть, пить, громко разговаривать и резко двигаться. С каждым днем шеф все реже заходил ко мне, только убедиться, что я жива.

— Со временем ты научишься эффективно использовать полетное время, — заверял он. — Когда-нибудь тебе будет не хватать многих часов одиночества в закрытом пространстве.

В тот раз одиночество показалось слишком долгим, а пространство через чур замкнутым. Мы вышли на волю в светлое транспортное фойе, но не сели в лифт, как нормальные гуманоиды. Вега повел меня в коридор, который заканчивался винтовой лестницей из каменных плит. Оттуда веяло сырой гнилью, словно мы, облетев по кругу Вселенную, вернулись в исходную точку: совершенно земные камни, влажный сквозняк, полное ощущение средневекового замка. Сначала я была уверенна, что тест закончен. Полет прошел нормально, никто не запаниковал, не сошел с ума от безделья, не испугался неизвестности. Сейчас я выслушаю оценку и пойду домой спать. Через полчаса подъема я стала сомневаться, что это Земля. Потом не осталось сил даже для сомнений. Над головой открылся колодец сумеречного неба. Это стало напоминать бессмысленно высокую башню, которая на самом деле, оказалась подъемом к поверхности грунта с глубины достаточной для посадки орбитальных челноков.

Сумерки были ровным слоем размазаны по небу. Такое же ровное и гладкое поле расстилалось во все сторон горизонта, разлинованное стыками каменных плит. В этой жуткой пустоте мы стояли одни, словно две оси, пока еще не состоявшегося мироздания. Я закрыла глаза… «Домой! Отключить телефон! Забраться под одеяло. Проснуться, когда настанет утро». Небо давило со всех сторон и, в конце концов, заставило опуститься на колени перед невидимым миром каменной пустыни.

— Планета еще не освоена, — оправдывался шеф. — Не везде работают лифты…

Громовое эхо послышалось над горизонтом и докатилось до нас монотонным дребезжанием. Светлое пятно поднялось в небо и устремилось к нам. Гул усиливался, заполнял пространство, становился невыносимым. Даже если бы у меня отсутствовали уши, я могла рассыпаться от вибрации атмосферы. «Когда все кончится, — думала я, — надо будет пересмотреть контракт». Мне обещали командировки, а не экстремальные ситуации. Невозможно привыкнуть к ощущению, когда тебя разрывает изнутри.

Что-то надвигалось на нас, рычало, рокотало, сотрясая каменный грунт. Мой мозг превращался в кашу. Чудовищная машина зависла над головой, пошла на снижение и вскоре стукнулась о плиты тремя подпорками. В тот же миг ватная тишина словно вытряхнула меня в вакуум. Черная от копоти мерзкая каракатица напоминала с тыла тараканью задницу с двумя приподнятыми остывающими жгутами. В профиль оно скорее походило на истребитель, который сильно стукнули по носу, дали пинка под хвост, а затем заломили на спину крылья. Спереди эту штуку можно было принять за мусорницу в местах присутственного назначения, в которую пытались упаковать коробку от телевизора. Эта штуковина так здорово стукнулась при посадке, что натрясла под себя ковер из сажи, поэтому, когда от брюха отвалился люк, его почти не было слышно.

Немного погодя, аппарат присел на присосках еще ниже и хрустнул утробой, словно собрался сложиться пополам, но вместо этого из дыры высунулись две ноги в белых сапогах, склеенных из полиэтилена. Ноги казались человеческими. Во всяком случае, ближе к гомо сапиенс, чем к монстрам-мутантам. Ноги дергались, стараясь высвободить тело из внутренностей аппарата, пока наружу не выпал мелкий худощавый мужичок. Едва отряхнувшись, он кинулся к Веге.

— Привез? — спросил он.

Увидев меня, мужичок обнажил десну с единственным зубом и хрипло захохотал.

— Юстин, — представил его Вега, доставая из кармана пачку «Беломора».

К своему облегчению, я поняла, что вопрос «привез ли?» относился к папиросам. Юстин закурил, устроившись на крышке люка, закурил с таким жадным наслаждением, что я впервые позавидовала курильщику.

— На… — он сунул мне пачку, — кури, — и снова захохотал.

— Как погода? — спросил Вега.

— А… — Юстин махнул рукой. — Дерьмо! Я ж, блин, шо сделал, нафиг… — он затянулся так, что щеки ввалились.

— Что опять? — напугался шеф.

— Я ш, мать ее, антенну зашиб. Те…рь буфер менять надо. А я шо… Я ш говорю: один глаз ни х… не видит. Другой видит х…во! А эти шо сделали… Лохмы развесили… Я шо, обязан? Этим, блин, циркачам все пох… А мне шо? Я сказал… — он еще раз мощно затянулся, и папироса закончилась. — Я сказал, все! Грузи свою козу. А то они мне навешают…

Вега подвел меня к люку, очевидно, собирался подсадить, когда я начну карабкаться… Люк имел приличную высоту, предполагающую навыки подтягивания на турнике. К тому же, сужался во чреве летательного аппарата.

— Ща мы ее загрузим, — пообещал Юстин и подпрыгнул, чтобы схватиться за узкое горло посадочного рукава, но сорвался, и, пока летел вниз, завернул такой матерный каскад, от которого у меня снова заложило уши.

Сколько раз я ни пыталась после воспроизвести текст, чтобы разложить его на лексические составляющие, ничего из этой затеи не вышло. Следующая попытка Юстину удалась.

— Суй ее… — донеслось из дыры. — Да не ту… у, ё…! Вверх ногами!

Узкая горловина оказалась резиновой. Мои пуговицы посыпались вниз, а тело было уложено горизонтальным зигзагом между металлических бочек, подпирающих потолок салона. От юстиновых стараний разместить мое тело, бочки дребезжали. Из них сыпался вонючий порошок. Телу было уже все равно, а душа мечтала об одном: что бы со мной ни произошло, лишь бы поскорее закончилось.

— Подверни снизу! — кричал Юстин в резиновую дыру. — Да, ё… Шо ты делаешь? Ты мне ща резьбу сорвешь!

С ужасом я поняла, что мое дальнейшее путешествие будет происходить без шефа, и устроила такую истерику, что Юстин на минуту забыл все ругательства, а утешительных слов не вспомнил. Это была первая истерика, устроенная мною при исполнении должностных обязанностей. После нее я дала зарок, впредь держать себя в руках. И с тех пор после каждой новой истерики зарекалась снова и снова. Мое секторианское детство подходило к концу, впереди ждала работа, серьезная и тяжелая, а я не имела морального права требовать отсрочки.

— Ну, шо ты будешь делать… — досадовал Юстин. — Где тебя нашли, реву такую? Ы…ы…ы… Погляди-ка, невеста уже, девка, а ревет, как маленькая… Как ни стыдно, как ни стыдно…

Вега был догружен на борт, и мы вдвоем держали Юстина за ноги, чтобы он имел возможность «присобачить» на место крышку люка.

— Как мы те. рь распихаемся-то? — спросил Юстин и полез вперед ногами в другую «кишку», которая отделяла салон от пилотского отсека.

— Распихались уже, — ответил Вега, предлагая мне носовой платок.

И действительно, распихались, завязавшись узлами, но наших замысловатых поз все равно не было видно, потому что Юстин, сделав дело, обильно закурил. Его речи стали совсем шепелявыми, гул разнесся по сумеречному пространству, и, не знаю как у пилота, лично у меня при взлете отказали оба глаза из-за густой табачной пелены. Наверно, обсуждая погоду, они имели в виду состояние атмосферы внутри кабины, и портила ее ни что иное, как вредная привычка пилота.

Летели мы мягко и быстро. Вега утверждал, что аппарат способен в десятки раз превысить скорость звука и ставит рекорды скорости в местных условиях. Летели мы по параболе: сначала был долгий набор высоты, потом минутная невесомость. Плавать все равно было негде, зато на выходе из невесомости мне прищемило руку контейнером.

— Я вас высру у главного цирка, — крикнул Юстин, — и свалю на х…, пока те швари не сбеглись…

— Хорошо! — прокричал в ответ Вега.

— У, ё… — добавил Юстин. — Это ж как я им антенну зашиб! Мать их…

Как и обещал, Юстин высадил нас ни где-нибудь в чистом поле, а возле полупрозрачного светящегося купола, размером с настоящий цирк. Высадил и с грохотом умчался. Сумерки казались гуще вблизи светлого объекта. Поверхность грунта была также ровно покрыта плитами. Вокруг, насколько хватало глаз, были сплошные купола: одни светились, другие тускло мерцали; третьи, как черные пузыри, были мертвы и неприметны. Купола были разного размера и располагались хаотично. Трудно было понять, цивилизация это или естественная природа?

— Сумерки везде одинаковые, — сказал Вега. — Здесь не бывает ни дня, ни ночи. А если светятся все купола Хартии, в небе стоит зарево, которое видно с орбиты.

Мы вошли в дверь главного цирка, словно внутрь светила, где все утопало в лучах дневного света. Кроме нас там не было никого. Кратер из засохшего вещества, похожего на красную глину, уходил вглубь несколькими уровнями. Словно метеориты, один другого меньше, прицельно били в точку, чтобы образовать зрительские места вокруг манежа. Арена сияла черной глянцевой поверхностью, похожей на застывший битум.

— Здесь зона дементальной аномалии, — сказал шеф.

На арене остался белый след от моего ботинка, но вскоре растаял, испарился, как лужа на раскаленном камне.

— Сядь, — шеф указал мне место на трибуне.

— Что за аномалия? — уточнила я.

— Будь здесь, пока я не вернусь. Не уходи далеко от цирка, — шеф вышел в сумерки.

Мне бы в голову не пришло пуститься путешествовать в одиночку по незнакомой планете. Пористый материал сидения напоминал кирпич, он был теплым и шершавым. Ряды выглядели неровно, словно застывшие всплески волн от камня, брошенного в слякоть. Моя метеоритная идея окрепла, и я готова была предъявить ее начальству, но Вега не возвращался. Снаружи стали доноситься шумы, похожие на те, что издают вертолеты. Словно полчища «вертушек» опускались с неба. Цирк стал заполняться личностями. Все они были замотаны в одежду, не похожую на космические скафандры. Удивительно, что даже среди них мне не удалось найти монстра. Все они напоминали людей, в крайнем случае, гуманоидов. Они были худыми и полными, карликами и гигантами. Один из них был так толст, что едва протиснулся внутрь. Он уселся на верхнем ярусе, недалеко от двери и закряхтел, раскладывая широкий подол. Другие закрывали лица сетью, наподобие паранджи. Третьи наоборот, насаживали оптику на выпученные глазницы и искали фокус, разглядывая соседей по скамейке. Двое совершенно человекоподобных посетителей, зажмурившись, устроили сеанс мычания, повернув ладони в сторону арены. Дистрофически тощего и ненормально длинного кадра внесли на руках и посадили рядом с толстым. Кадр почему-то полез вперед, но его вернули на место.

Надо сказать, в своей яркой куртке я выделялась на общем фоне, как мухомор в зарослях опят. Первым делом, каждый входящий пялился на меня. Вега не возвращался. В цирк натолкалось душ сто, а то и больше. Все ждали. Мне вспомнилась гримаса Алены при вопросе, люблю ли я цирк. Любя или не любя, я готова была смотреть все, что покажут, даже если зрелище будет скучнейшим, я не стану выражать презрение к тому, что пока еще непонятно. Разве что поднимусь выше, пока не потушили свет.

— Тебя туда… — преградил мне путь широкоплечий тип в накидке песочного цвета. — Туда, туда… — он указал на арену, и желтые глаза с маленькими зрачками зловеще блеснули на его загорелом морщинистом лице.

— Меня?

— Тебя, — подтвердил желтоглазый под одобрительный гул публики. — Тянешь время…

— Вы меня с кем-то путаете?

— Нет, ни с кем.

— Но я в первый раз…

— Все хотят слушать новичка.

— Я не знаю, что говорить.

— Говори все…

— Пусть, что думает, то и говорит… — гудела толпа.

Мне показалось, что это сон. Что я случайно задремала, дожидаясь шефа и вдруг, по какой-то нелепой причине, не смогла проснуться. Как только я встала на черный круг, публика утихла, будто отключили звук ревущих динамиков. Остался легкий шорох одежд да едва уловимые звуки проносящихся по небу пропеллеров.

— Я с Земли, — сказал я.

— Здесь землян знают, — ответил кто-то с верхнего ряда.

— Что же мне говорить? Что вам интересно? — растерялась я. Тишина. — Может быть, вы зададите вопросы?

Ничего похожего на активность со стороны зрителей. Только напряженное любопытство. Вега, черт бы его взял, ушел и пропал. «Надо как-то себя вести, — рассуждала я. — Сплясать, допустим, не получится. Вокал тоже не относится к числу моих любимых занятий. Ни одного фокуса тоже показать не смогу, а, после исполнения акробатических номеров мне может потребоваться медицинская помощь. Самое время прочесть стихотворение». Я стала судорожно вспоминать Пушкина. На меня напряженно смотрела сотня пар глаз. Пушкин не вспоминался, зато всплыла детская считалочка: «Людоеда людоед приглашает на обед…» Я уже приготовилась, как вдруг засомневалась: поймут ли юмор «людоеды»?

— У нас сегодня что-то будет или не будет? — выкрикнул кто-то с галерки и спровоцировал общее возмущение, но за меня заступились сразу несколько присутствующих. Они, как по команде, одновременно подняли руки верх, и гул прекратился.

— Хотите анекдот? — предложила я. — Врывается ядерная бомба. Два таракана сидят на подоконнике, один другому говорит….

Зал взорвался от возмущения:

— Какая бомба? Почему взорвалась? — орали зрители, перебивая друг друга. — Что произошло? Как это, «ядерная»? Что за ядра у вас на Земле взрываются?

— Атомная бомба, — быстро исправилась я, — имеются в виду ядра атома. И не так уж часто взрываются. Это шутка такая. На самом деле ничего такого не происходит.

Поток недоумения не иссяк, но приобрел четко выраженное русло:

— Земляне что-то знают об устройстве атома? — удивился субъект, лица которого не было видно из-за тряпки, зато наружу торчали биноклевидные очки, прицеленные точно в меня.

— А… нечего им знать, — ответили ему за моей спиной. Пока я обернулась, ползала уже хрюкало. Наверно, было очень смешно.

— Зачем те земляне все время сюда влезают? — возмутился самый толстый посетители и тоже захрюкал, а потом еще и затрясся от эмоционального напряжения. — Лезут и лезут…

— Наверно, картину атома хотят себе представить, — ответили за меня юмористы, и аудитория затряслась вся.

Такого издевательства над человечеством я стерпеть не могла.

— Земляне об этом знают не меньше вашего! — заявила я.

Хрюканье прекратилось.

— А! Ну… — подзадоривал меня тип с биноклем.

От напряжения у меня закружилась голова, и физика, читанная мною на ночь, вмиг перемешалась с научной фантастикой. Я пыталась вспомнить соответствующий раздел, параграф, в глубине души понимая, что этого делать не стоит. Что мне, пока не поздно, следует убежать отсюда на улицу. Но было поздно. Рассердилась я ни на шутку и ничего с собой поделать не смогла.

Поверхность арены вскоре оказалась разрисована моими подошвами как ученическая доска. На ней можно было прочесть все: как электроны вращаются по орбитам, оставляя размытые очертания; как переходят с ближних орбит на дальние, высвобождая энергию… В какой-то момент, мне показалось, что это и есть универсальная тема для контакта, с которой могла бы начаться эпоха великого взаимопонимания. Но, переступив через человеческие традиции, я стала толковать материю по теории Адама Славабогувича, и моментально запуталась. Потом меня понесло в направлении кварков, не смотря на предостережения товарищей по работе, и там я запуталась окончательно.

— Как это нет существования скорости большей, чем скорость света? — очнулся товарищ, запеленатый как мумия в черные бинты. — А как же я поеду обратно? — с начала представления он мирно спал в первом ряду. Видимо, я спровоцировала кошмарное сновидение.

— Она сказала ясно… — заступились за меня верхние ряды, — увеличением скорости акселерируется масса, а массивное нечто теряет в ускорении.

Но «черная мумия» наверно работала пилотом на Кольцевых магистралях и не допуска мысли о связи массы и скорости:

— Она обобщает сути разнородных систем.

— Теория естественного предела одна! — напустились на мумию оппоненты.

— Как понимать естество? — возражала «мумия». — Я о другой гармонической системе. Там категории массы быть нельзя. Если только как энергетическая категория…

— Определись! — вопил хилый голосок с галерки. — Мы имеем в виду процесс или объект?

— Или процесс смотрим в роли объекта? — помогали ему товарищи с более мощными голосами.

— Пусть объяснит, что земляне знают под словом «энергия»? Что они могут знать о динамическом состоянии, если не построили себе понимания состава вещества?

— А вы, — срывался на фальцет обладатель хилого голоса, — без понятия массы поля, можете трактовать его как объекторную величину? Или вы примите динамическую систему расчетов?

— Спросите землян, знают ли они принцип физических пропорций?

Под перекрестным огнем мне опять захотелось ретироваться с поля битвы. Меня бы устроило, если бы дальше они дрались между собой самостоятельно. Но цирк был безупречно круглый, одинаковый со всех сторон, черный ход для провалившихся клоунов предусмотрен не был, а парадный я от волнения потеряла из виду.

— Пускай объяснит, — указал на меня чей-то палец, одетый в белый колпачок. Он подплыл так близко, что чуть не коснулся плеча.

«Здорово, что я все-таки сплю», — успела подумать я.

— Пусть скажет, как земляне толкуют тип энергопропорций.

— Пусть… — согласилось с ним большинство. — Что мы поймем? Какие там критерии предела?

— И при объяснении пусть укажет векторно-динамическую доминанту.

— Я? — мой дрожащий голос спровоцировал тишину.

Рухнула надежда переложить бремя дискуссии на чужие плечи. Публика выжидала.

— Что? У нас кто-то другой выступает? Или земляне, может, прочитав учебник, не думают?

— Может, у землян она не читала учебник? — предположил кто-то, и оказался в общих чертах прав.

Я стала припоминать теории Адама. Кажется, он что-то говорил об энергетических типах взаимодействия. Кажется, он объяснял их принципы и уж точно говорил о том, что в человеческой науке напутано что-то в пропорциях, но попытки изложить физику в сигирийской трактовке превратили меня в полное посмешище.

— Кто сказал, что их четыре?

— Земляне далеко не умеют считать!

— Нет! Земляне хотят думать, не считая! — осенило типа с биноклем. — Ты посмотри сначала, какая разница силовых полей, а потом думай, чем ты их измеряешь? Почему ты не учитываешь все параметры?

— Она не поймет, — возражал хилый. — Она поймет то, что увидит. Таракана она видит, его она поймет, а не ядерный процесс.

Пока зал хрюкал, я осознала ошибку, допущенную мною вначале. Теперь мне казалось, что о тараканах я знаю все.

— Твоя цивилизация имела понятие о гравитационных габаритах?

— О чем?

— Отличие притяжения планеты об светило от притяжения электрона об ядро?

— Ты знаешь, что микрообъекты подчиняются другому закону, чем макрообъекты?

— Потому что существуют на разных энергетических уровнях? — выдавила из себя я и стала ждать, когда мои оппоненты наберутся сил для новой атаки.

В тот момент я твердо решила, что, скорее сама уморю их тупостью, чем позволю себя согнуть интеллектуальным превосходством. И только желтоглазый субъект в песочной мантии, который вытолкнул меня на вселенский позор, ни разу не пытался меня уязвить. Он даже рта не раскрыл, только внимательно наблюдал из-под капюшона.

В тот раз я изложила свою концепцию биологических форм, начиная с амебы. С тем же уровнем взаимопонимания мы разобрались, что тараканы — это то, что ползает, рыбы — то, что плавает, а птицы — то, что летает. Параллельно я опозорилась в аэродинамике, пытаясь объяснить, как летают птицы. Меня поставили на место в длинном перечне наук. Если бы так мои дела продвигались в университете, меня отдали на растерзание студентам-психиатрам, как ярчайший образец патологического слабоумия. Но я бы не стояла перед комиссией несколько часов подряд. Я давно бы ушла. Отсюда мне идти было некуда.

Когда представление закончилось, на улице стояли такие же сумерки. Сколько времени прошло на самом деле — не знаю. Я сидела снаружи у выхода, постелив куртку на каменную плиту. Мимо проходили мои мучители, надменно глядя сверху. Они разбредались по сторонам, уплывали в «лоханках», летящих по воздуху над поверхностью, уносились на площадках с пропеллерами. Просто исчезали. Мне было тошно и глубоко безразлично все на свете. Заберет ли меня кто-нибудь отсюда или так сидеть до полного окаменения.

Кто-то присел рядом на корточки. Я не подняла глаз, только по полиэтиленовым башмакам узнала Юстина.

— Шо куксишся, коза? — спросил он и издал звук, похожий на попытку закашляться, а потом ущипнул меня за горло, там, где у мужчин должен находиться кадык. Этого показалось мало, и в следующий раз он ущипнул меня за ухо.

— Отвяжись… — зарычала я, и хотела добавить еще пару «теплых слов», с помощью которых Алена приводит в чувство сотрудников гаражного хозяйства, но сдержалась.

— У… шигрица! Шарапается! — он вынул что-то из-за пазухи, завернутое в просаленный пергамент. Я демонстративно отвернулась, но Юстин развернул это у меня перед носом. На его ладони лежал бутерброд с колбасой. — На, шьешь… Как поешь — лехше станет.

Поедая бутерброд, я не вытерпела и разревелась. Слезы хлынули на колбасу, с колбасы на свитер, на каменное покрытие грунта, на Юстиновы непромокаемые боты.

— Опозорилася? — спросил он, но подтверждения от меня не дождался. — Но ничо… ничо… — он еще раз ощупал мое ухо. — Шэз разве люди? Шэз натурально пираньи. Чисто ахулы двуногие! — он проводил взглядом группу проплывающих мимо «двуногих ахул». — У… такую девку обидели… — На этот раз он погладил меня по голове.

— Не надо лапать! — огрызнулась я, и Юстин отдернул руку.

— Дык, разве ш я лапал?

— Вот и не надо.

Наконец, показался Вега. В компании «пираний» он стоял неподалеку и чувствовал себя замечательно. Во всяком случае, объясниться со мной не спешил.

Обратную дорогу мы сидели молча в дыму «Беломора». Мы молчали, спускаясь в шахту космопорта. Молчали в фойе, ожидая посадки, и молчали бы дальше, если бы Вега не чувствовал за собой вину.

— Должен же я был уладить дела с разбитой антенной, — сказал он, словно я его в чем-то упрекала. — Юстин мог лишиться лицензии.

Я смолчала.

— Дуешься?

Мое решение не разговаривать с шефом до возвращения на Землю было окончательным.

— Напрасно. Все прошло хорошо.

Тут-то меня и прорвало:

— Вы могли хотя бы предупредить! Обязательно надо было делать из меня посмешище? Я что, обезьяна дрессированная? Я что, слов не понимаю? Почему я не имею права знать, что мне предстоит делать на этой работе? — разошлась я в тот раз, раскричалась больше, чем следовало. Больше, чем позволено было по рангу. У Веги очки опустились на кончик носа. Похоже, никто из подчиненных прежде не устраивал ему такого разрушительного скандала. — Хорошо, вы меня опозорили, но теперь эти твари будут думать, что все человечество такое же тупое! Почему вы взвалили на меня ответственность, о которой я и догадываться не могла?

Одним словом, рассердилась и выложила все начистоту. А шеф, что удивительно, выслушал и говорит:

— Какая ответственность? О чем ты? Они сами не знают, по каким законам электроны вертятся вокруг ядер. И уж точно впервые слышат о теории единого поля. Эта компания никакого отношения к науке не имеет. Не удивлюсь, если половина из них не выучила таблицы умножения.

— То есть? — не поняла я, но кричать перестала.

— Это тоже тест на контакт. Ты пыталась понять их, они — тебя. Вы провоцировали экстремальные понятия и успешно их осваивали. Обратила внимание, на каком языке они говорили с тобой?

— На каком-нибудь… универсальном?

— Тебе удалось включить их в родной язык. На моей памяти это первый случай. Я чрезвычайно доволен. Ты час держалась на арене, и это говорит о том, что в Хартии у нас неплохие перспективы. Обычно новичков изгоняют сразу.

— То есть, вы хотите сказать, что мы общались по-русски?

— Проблема не в том, чтобы запомнить лексический набор чужого языка, — объяснил шеф. — Тренированный хартианин считывает его автоматически. Проблема в том, чтобы формулировать понятия в универсальном ключе. Твоя аномалия — это врожденная способность работать с универсальными понятиями. Если развить эту способность, ты сможешь считывать неадаптированную матричную информацию, значит, понимать незнакомые языки и строить фразы, пользуясь лексической базой собеседника. Тебя удивило, что хартиане говорят по-русски? Они не говорят. Они тренированы на контакт, они владеют профессией, которой ты только начинаешь учиться. Существо с такими способностями — редкая удача для нашей миссии. Ты — наша удача, наша надежда войти в этот клан. Теперь, как никогда, мы нуждаемся в этом.

— Это вы к чему? — испугалась я. — К тому, что мне придется снова сюда приехать?

— Командировки буду примерно раз в полгода. Отсутствовать чаще тебе сейчас нельзя.

— Раз в полгода?

— Человека с твоими способностями я искал двадцать лет, — напомнил шеф. — Я перепробовал все. Я искал информала даже в близких расах. Мне необходимо место в Хартии.

— Хорошо, — согласилась я, желая утешить любимого начальника. — Полгода хватит, чтобы прийти в себя и настроиться.

— Настройся. Мы ведь на Земле работаем вслепую. Мы не можем использовать опыт аналогичных цивилизаций, и это самое узкое место в проекте. Если есть возможность что-то сделать, надо делать прямо сейчас.

— Ладно, буду работать, — согласилась. — Полгода — не так уж мало для отпуска.

В капсуле шеф деликатно оставил меня одну. Наверно, мой сонный вид не располагал к посиделкам. Он и так уже много наговорил.

— Отдыхай, — попрощался он, но у двери притормозил. — Что это был за анекдот?..

— Какой анекдот?

— Про двух тараканов…

— Сидя на подоконнике два таракана, любуются ядерным взрывом. Один другому говорит: «Не забудь мне напомнить внести человека в Красную книгу природы».

— Это смешно?

— Не знаю.

— Тебе Адам его рассказал?

— Алена.

— А Алене — Адам? Спи. Поговорим, когда отдохнешь.

— Не знаю… — ответила я сквозь сон, — мне казалось, такой анекдот им легко будет усвоить.

Шеф присел возле меня на кровати.

— В последнее время на Земле происходит аномальная мутация, — сказал он. — Ваши ученые ее заметить не могут, потому что им не с чем сравнивать. Со стороны же видно, что среди вас стали появляться существа с недоразвитыми инстинктами. Это касается самосохранения, продолжения рода, чувства социума. Такая мутация в Критическом Коридоре — нонсенс. Самая опасная аномалия, последствия которой вы не можете себе представить. У меня недостаточного опыта, чтобы точно определить причину и сделать прогноз. Твои коллеги по Хартии могут иметь гораздо больший кругозор. Мне важно знать, был ли где-то аналог этой ситуации. Может быть, от решения этой задачи зависит ваше будущее. Может, не только ваше… — он посмотрел в пустоту, задумался и словно очнулся от забытья. — Спи. Я пойду.

Сначала я лежала с закрытыми глазами на подушке. Прошло время, прежде чем я смогла убедиться в том, что уже не засну. Можно было пересчитать всех баранов и стереть бока о матрас, но мозг не отключался. Его нельзя было отложить на тумбочку до прилета на Лунную Базу. Какой прок мне сейчас рассуждать о перспективах человечества в запертой капсуле? Что толку изводить себя чувством ответственности, когда непонятно элементарное: в чем, собственно, заключается моя роль? В том, чтобы еще раз рассмешить публику хартиан, в надежде на то, что кто-нибудь из них сжалится над нами и поможет решить проблему, суть которой мне все равно неясна?

Дверь капсулы не реагировала на мое желание выбраться наружу.

— Мне нужно снотворное, — сказала я Веге через внутреннюю связь.

Вскоре он появился и выложил три пилюли цвета итальянского триколора.

— Сначала возьми зеленую под язык, — объяснил он. — Через пять минут, если не подействует, красную. И в самом крайнем случае — белую.

Как только за ним закрылась дверь, я отправила в рот белую, и, не дожидаясь эффекта, следом за ней все остальные. Помню, что один шаг в сторону кровати сделать удалось, но дальше уже ничего не помню.

Глава 5. СОЦИОПАТИЯ, МОДУЛЬ

«Чем ближе узнаю человечество, тем больше уважаю Дарвина», — висело над столом Алены Зайцевой, на стене ее родной кафедры. Лозунг, выполненный белой аппликацией на красной тряпке, ей подарили студенты, и Алена не желала расстаться с ним в пользу интерьера секторианского офиса. Вега усмотрел в лозунге инопланетную ересь и проявил замашки цензора, требуя снять тряпку со стены. Алена даже не подумала подчиниться. Каждый из нас старался урвать что-нибудь с древа демократии, пока оно еще дистрофически плодоносило время от времени мелкой зеленой кислятиной.

Нет в природе совершенства, откуда же ему взяться в обществе? Абсолютно разумный человек, едва осознав себя таковым, должен немедленно застрелиться. А абсолютно глупый вряд ли способен выжить вне отделения реанимации. Все известные науке мутации, направленные на поумнение средней массы, в конечном итоге, ведут к деградации. Вега слукавил, сказав, что нашей социальной патологии аналогов нет. Может быть, не в такой критической форме. Кто-то должен был обозначить нижний предел, чтобы получить исходную точку отсчета. Сигирийская наука подтверждает, что время от времени, в похожих друг на друга планетарных социумах возникают персонажи, лишенные внутреннего позыва следовать устойчивым моделям поведения. Они живут и действуют в общем потоке: получают образование, если того требуют обстоятельства, устраивают быт, заводят семьи. Они, как тени на стене, рефлекторно выполняют действия, лишенные внутренней мотивации. Иногда они выпадают из социума, иногда маскируются в нем. Их деятельность часто зависит от попадания «в струю» и обусловлена желанием не выделяться из общей массы. Эти существа не способны получать удовольствия. Им скучно с друзьями, проблемы продолжения рода их волнуют лишь в рамках физиологической необходимости. Им все равно, как устроено жилище, и, если спросить, благодарны ли они родителям за то, что появились на свет, они скоре всего ответят «да», потому что так принято отвечать, не задумываясь над смыслом сказанного. Альфа-сиги присвоили этому явлению термин социапат — «социально апатичный» член общества.

Формы социапатии для каждой цивилизации индивидуальны. Как правило, социапат распознается в зрелом возрасте. В детстве он мало отличается от нормальных детей, и это обусловлено необходимостью развития. Человеческая социапатия — особый случай. Здесь и в зрелом возрасте такую особь не вдруг распознаешь. Это сбивает с толку психологов, не позволяет определить масштаб явления. В здоровом социуме общее количество социапатов не превышает пяти процентов, и только преодоление десятипроцентного барьера можно принять за тревожный симптом. В нашей среде картина ужасающая: около тридцати процентов человечества в той или иной степени поражено социапатией. Более того, никакой тенденции к стабилизации. Феномен прогрессирует. Если раньше высокий процент набирался за счет благополучных стран и мог быть списан на «усталость цивилизации» и статистическую некорректность, то теперь сигирийцы стали воспринимать его как признак эпидемии. Тридцать процентов — цифра запредельная, но из них только треть четко выраженных социапатов. Остальные своим поведением себя не выдают: они делают карьеру, ходят на пиво и смеются над анекдотами. Они любезны у прилавка и улыбчивы в общественном транспорте; умны, добры, порядочны и, зачастую, образованны. Единственное, что их отличает от братьев по разуму, — они не имеют понятия, что от этого всего можно получить удовольствие. Они не знают, что в реальности означает слово «кайф» и принимают его за окончание очередной добросовестно выполненной работы.

Открытие этого латентного явления стало для Секториума неприятным сюрпризом. Рост процента социапатов в нормальном обществе обычно обусловлен долгим, вялотекущим и относительно сытым историческим периодом. Стоит цивилизацию встряхнуть войной, революцией, эпидемией, — все возвращается в норму. Как ребенок не может быть социапатом, в силу физической необходимости расти и развиваться, так и взрослый человек, озабоченный выживанием, не может быть апатичным. Причину этого явления среди нас сигирийская наука не объясняет. Тем более примечательно, что всплеск социапатии совпадает со Вторым Критическим Коридором, что само по себе тянет на логический парадокс.

В полном цикле развития планетарной цивилизации принято различать три этапа: генетический, энергетический и информационный. Соответственно, переходы между ними называют Критическими Коридорами, имея в виду большой риск. Первый, Генетический Коридор, связан с набором поголовья популяции, можно сказать, генофондом. За короткий период малочисленная адаптированная группа должна успеть образовать устойчивую популяцию. Если за сотню поколений популяция не набрала численность, генофонд портится, близкородственные браки начинают способствовать вырождению. По этой причине в Первом Критическом Коридоре генетические (наследственные) болезни — нонсенс. Первый Коридор — период, когда популяция отличается отменным здоровьем, так же как Второй Коридор — отличается повышенной социальной активностью. Поэтому социапат — нонсенс для Второго.

Второй Коридор ставит перед собой задачу прямо противоположную Первому — убраться с планеты подальше, насколько позволит ее ресурс. Главная проблема в том, чтобы ресурс не закончился раньше, чем стартует корабль с будущими поселенцами. В этом Коридоре темп особенно важен. Если уж оставлять от Земли пепелище, то только ради того, чтобы освоить новую среду обитания.

Началом процесса на Земле можно считать пресловутую НТР. Примерно в то же время отмечен рост социапатии. По примерным подсчетам, к концу Коридора этот процесс должен свести на нет саму идею человечества, как галактического сообщества. «Действительно ли это явление может похоронить нас?» — интересовалась я, но всегда получала один и тот же неопределенный ответ: «У человечества слишком высокий интеллектуальный потенциал. Ненормально высокий для такого типа цивилизации».

Из расплывчатых формулировок ничего определенного не вытекало. В Секториуме была одна дежурная версия, объясняющая феномен: будто бы индивидуальная ментальная природа человека попадает в сильную зависимость общей ментосферы социума. Что эта зависимость иногда подавляет активность отдельных особей, вместо того, чтобы стимулировать ее. Миссия Веги не имела ни полномочий, ни оборудования, чтобы проработать техническую сторону проблемы. Для каких целей здесь формируется этакий «гомо-индеферентус», так и осталось неясным. Как, впрочем, неясно, стоит ли эта специфическая проблема того внимания, которое готов уделить ей шеф.

Незадолго до моего появления в Секториуме, Алена разработала тесты, выявляющие социапатов, и мне подсунула. Удивительно безобидная анкета. Ни за что не поймешь, что именно хочет узнать о тебе психолог, и результат, соответственно, не подделаешь. Вот, допустим, вопрос: «Что вы возьмете с собой в дальнюю дорогу: книгу, подушку или игру?» Логично, что социапат должен предпочесть подушку. Однако ничего подобного: книгу и только книгу. Притом, совсем не обязательно, что он станет ее читать. Игру возьмут нормальные люди с уравновешенной психикой и хорошим аппетитом. Подушку предпочла только я. И то после того, как на собственном организме почувствовала, что такое «дальняя дорога».

По возвращении в офис, Индер меня осмотрел и поставил диагноз: глубокий сон. По одним источникам, сон продолжался неделю, по другим — две. Сначала я спала на офисном диване. Потом меня перенесли в гостиницу при лаборатории, чтобы не портила интерьер рабочих кабинетов. Потом снова выложили на стол Индеру. Мое состояние начинало внушать тревогу. Вега заподозрил «космическую кому», в которую с непривычки впадают начинающие путешественники. В этом состоянии организм теряет контроль суток. У землян оно похоже на летаргический сон. Разницу на глаз не определить.

— В каком порядке она принимала снотворное? — спросил Индер. — Я должен знать точно.

Шеф только развел руками, не будучи уверен, что я четко следовала инструкции.

— Тогда ее лучше не трогать, — решил Индер. — Навредить успеем.

И я продолжала спать у него в лаборатории, где землянам, запрещалось находиться даже в коматозном состоянии. К моему телу имели постоянный доступ сочувствующие наблюдатели, но наш единственный, вечно занятый биотехник не имел ни одной приличной идеи насчет моих ближайших перспектив.

— Надо повторить химический сканер, — предложил Адам, но Индер даже не стал реагировать на такую глупость. — Или отправить в Сиги.

— Нет, — запротестовал Миша, — она достаточно прогулялась. Пусть спит здесь.

— Так может продолжаться всю жизнь, — пугал его Адам. — Или ты интересуешься этим безжизненным телом?

— Индер, — предупредил Миша, — в Сиги я ее не пущу.

Индер считал ниже своего достоинства участвовать в бессмысленной болтовне. Тем более что столпотворение в рабочем пространстве действовало ему на нервы. Меня выкатили в офисный медкабинет и поместили в углу, чтобы не мешалась в проходе.

— Давай поднимем ее и потрясем, — кинул идею Адам.

— Лучше отнесем под холодный душ, — предложил Миша. — Так будет интереснее.

— Миша! — строго предупредил шеф, услышав разговор в селектор. — Держи себя в руках!

— Разве я похож на некрофила? — возмутился Миша. — Что значит, «в руках»? За кого ты меня принимаешь?

— Миша! — сердился шеф.

— Что опять, Миша?

— Язык свой тоже придержи. Ирина может все слышать.

Настал момент, когда терпение Индера лопнуло, и он обратился к коллегам с классической фразой: «Будьте любезны, выйти отсюда вон!»

Миша с Адамом покинули его владения без энтузиазма, переместились в кабинет шефа и там продолжили обсуждать нюансы моей временной нетрудоспособности, заглядывая в лабораторию сквозь прозрачные стенки. Индер накрыл меня белой простыней, колпаком от камеры воздушного фильтра, и пообещал, что если в течение суток не будет изменений, он займется мною вплотную. Теперь я спала, как невеста в гробу, дожидаясь назначенного часа. Но, то ли от предчувствия, что мною займутся, то ли от обилия пошлостей, сказанных над моим «саркофагом», я успела прийти в себя до истечения срока.

— Привет! — сказал Миша, склонившись надо мной. — Я тебе цветы принес с лабораторных клумб, только не знаю, как дарить? Чет или нечет?

В тот момент я поняла, что вернулась домой, и узнала маргаритки, которые Индер разводил в тайных оранжереях, и над которыми трясся, как над святыми реликвиями.

— Теперь они оба побывали в царстве мертвых, — прокомментировал Адам. — Только Мишкин одной ногой, и Ирина — во сне.

Моим чудесным пробуждением все были удивлены.

— Ты помнишь, в каком порядке принимала пилюли? — спросил шеф, и, когда я призналась в своем вероломстве, виновато обернулся к Индеру. — Я думал, она умная девушка…

Моя попытка слезть со стола и уйти домой была пресечена на корню.

— Будешь дергаться, — предупредил Миша, — будешь уколота иглой.

— Как в больнице, — подтвердил Индер и продемонстрировал шприц.

— Тем более, — добавил Адам, — что дергаться тебе некуда. Мы сдали твою хату.

Он кивнул на вещи, сваленные в конце коридора, в которых я узнала свой чемодан.

— Короче, — объяснил Миша, — мы с товарищем Беспупочным решили подняться на квартирных аферах…

— То есть, как сдали хату? Вы ополоумели? Я же за полгода вперед заплатила!

— Глянь-ка, проснулась! Голос прорезался!

— Мы ж не знали, — оправдывался Адам. — Может, ты того…

— Мы решили, зачем зря добру пропадать? — продолжил Миша. — И впарили ее за стольник.

— Как, «за стольник»? Кому впарили?

— Да, Господи Иисусе! — умилился моей глупости Адам. — Позвонили по объявлению. Пришли две студентки.

— Хорошенькие, — уточнил Миша.

— Мишкин собрался жить с ними. А ты будешь пока квартировать в его бункере.

— Ну, уж нет, спасибо, — сказала я и села, демонстрируя готовность убраться отсюда, но ноги не доставали до пола, и я не была уверенна, что, спрыгнув, не растянусь на полу, к общему веселью.

— Я тебе выдам ключ от отдельной комнаты, — уговаривал Миша.

— Нет.

— Правильно, — поддержал меня Вега. — Не соглашайся. У него на каждый замок есть отмычка.

Миша злобно поглядел в сторону шефа, который вертел в руках схему, издали напоминающую архитектурный проект. Шеф старался понять, где верх, где низ.

— Что это за значок? — спросил он.

Миша с Адамом, оставили меня в покое.

— Это деревья, — Адам ткнул в схему карандашом. — Так кусты пойдут вдоль канала, а здесь будет несколько клумб для Индера.

— С натуральным грунтом, — добавил Миша, — и почти естественным светом.

— Какие деревья? — удивился шеф.

— Яблони, груши, сливы, вишни… — Адам задумался.

— Абрикос, — помог ему Миша.

— К черту абрикос!

— Товарищ не понимает! Товарищ не знает, какое варенье получается из абрикоса.

— А ты умеешь его варить?

— Ирку заставим. Она же из Таганрога. Ее родной продукт!

— Ха! Сначала ее заставь! — справедливо усомнился Адам.

— Куда она денется с подводной лодки?

— Здесь засадим виноград, — продолжил Адам водить карандашом по схеме. — Мишкин грозился делать домашнее вино.

— Я и наливку могу, вишневую… — подтвердил Мишкин.

— Подождите-ка, — не понял Вега. — Вы хотите тропический климат?

— Вот это все, — объяснил Адам, — накроется куполом зимнего сада. Температуру можно будет регулировать. А жилые комнаты мы отсечем, поставим фильтры. Если двери не держать нараспашку, влажность будет в норме.

— Отдельные фильтры?

— Включим каскад, — успокаивал его Адам. — Слышно не будет, а в бассейне будет проточная вода.

— В бассейне? — обескураженный шеф стал искать на схеме бассейн. — Почему же не аквапарк?

Пока Адам с Мишей наперебой заступались за проект, до меня дошло, что речь идет о моем будущем жилище.

До весны Индер приютил меня в офисной гостинице. Вега лично установил там компьютер, чтобы я опять не повадилась в холл; и кухню, чтобы за время, пока ставится бункер, я получила наркотическую зависимость от комфорта и больше не просилась наверх.

— Если бы у тебя была денежная работа, — оправдывался шеф, — можно было бы легально оформить коттедж. Но я уверен, что в бункере будет удобнее, тем более что это будет не просто бункер, а целый модуль.

Разницы я не чувствовала. Для меня любое подземное жилье означало прощание с человечеством, каким бы просторным и комфортным оно ни оказалось.

— А гости? — спросила я. — Я ведь не смогу привести туда гостей…

— Миша будет с удовольствием к тебе приходить.

— И все?

— Миша заменит тебе ораву гостей. А если получится подземный сад, тебя будет навещать Индер.

В глубине души я надеялась, что не получится ни сада, ни модуля. Что грунт под Минском окажется непригодным, а проект преждевременным, потому что меня все-таки выгонят с работы. Я не знала, как набраться храбрости для того, чтобы еще раз показаться в цирках. Но после сессии шеф вручил мне папку, в которой лежал техпаспорт на дом и договора.

— Сходи посмотри, — сказал он. — Познакомься с хозяйкой. Дешевый домик без удобств, почти в центре города. До лета он должен быть оформлен на тебя. Так что каникулы отменяются. Нужен будет ремонт — проси Володю. Нельзя, чтобы там появлялись посторонние.

— Прекрасно, — сказала я. — Полтора года меня не видели родители. Брат, говорят, уже выше меня ростом…

— Кстати, о родителях, — вспомнил Вега. — Поезжай к ним, пусть они сделают дарственную тысяч на пятнадцать.

— Вы, наверно, надо мной смеетесь?

— Ничуть. Чем меньше фальшивых документов мы используем, тем спокойнее будем жить.

— Мои праведники-родители таких денег не видали издалека. Они меня из дома не выпустят.

— Выпустят, — заявил шеф. — Я же не прошу у них деньги. Мне нужна только дарственная.

Родители на меня посмотрели с большим подозрением:

— У тебя кто-то есть? — спросила мама. — У тебя кто-то есть… — ответила она же, не дожидаясь моих откровений. — Кто он? Наверно, старше тебя намного?

— Прилично.

— Фирмач?

Не помню, чтобы прежде мне приходилось столь бессовестно обманывать родителей. Не помню в своей прошлой жизни обстоятельств, способных заставить меня пойти на такую низость, поэтому покраснела как помидор.

— Ира! Как ты можешь? Ведь он наверняка женат? Ну… женат ведь?

— Нет.

— Так почему же замуж тебя не возьмет? Зачем это… дом молодой девушке? В доме мужик нужен. Что за причуда такая? Или он собирается с тобой жить?

— Не собирается.

— Это ж сколько мы ему будем должны?

— Ничего не будем должны.

— Так не бывает, доченька.

— Теперь будет.

— Познакомила бы нас сначала…

— В другой раз.

— Какой он из себя? Может, фото покажешь?..

Я вынула из записной книжки фотографию Веги за рабочим столом, которую Миша сделал случайно, в испытательных целях. Решил проверить, будет ли его самодельный фотоаппарат работать с нормальной бумагой. Сделал и бросил в офисе. Рабочий стол я отрезала, поскольку его вид мог вызвать вопросы у внимательного землянина. А остальное присвоила. Шеф выглядел вполне респектабельно. Не знаю, зачем я сделала это? Как чувствовала, что пригодится.

Мама ничего не сказала, только покачала головой.

— Как звать-то благодетеля? Имя у него есть?

У меня опять отнялся язык.

На обратном пути я представляла реакцию шефа. Он должен был знать, что назначен моим богатым любовником, и я уже подобрала деликатные выражения, но в последний момент передумала. Не решилась.

Нотариальная волокита закончилась в августе. Я получила зарплату, поблагодарила Индера за гостеприимство, собрала чемоданы. Мое имущество так разрослось, что не вместилось в такси, но Миша с Адамом были заняты важным делом: выясняли обстоятельства падения в атмосферу Венеры контейнерного крепления «Марсиона», которое один из них плохо закрепил перед маневром.

— Оставь все здесь, — сказал Миша, отнял у меня рюкзак с одеялом и закинул в холл. — Я сам привезу.

В поле экрана проявился вулкан в туманной поверхности соседней планеты, но креплением от «Марсиона» даже не пахло. Миша с Адамом предвкушали большой нагоняй от шефа, и я не горела желанием разделить их участь.

— Так я, может быть, пойду?

— Иди… — отмахнулся Адам, словно мое присутствие наводило помехи на поисковое устройство.

И я пошла, прихватив с собой пару сумок. Вылезла из-под лестницы в подвале университета, втиснулась в троллейбус, добралась до своей хижины, пропахшей сыростью и крысиным «навозом», полюбовалась сквозь мутное стекло веранды на косой забор, на драную теплицу, из которой торчала коричневая прошлогодняя ботва. Пожалела себя, и только потом заметила в коридоре чемоданы, оставленные мною в офисе час назад.

— Миша? — тишина стояла в пустых комнатах. У меня сердце замерло от страха, но чемоданы не висели в воздухе, не безобразничали и не устраивали пожарищ. Они мирно стояли на полу. — Адам? Кто здесь?

Лампочка не горела. В окнах свистел сквозняк. Что-то блеснуло, и в подполе послышалась возня, от которой у меня мороз пробежал по коже. Доска приподнялась. Мишина сердитая физиономия показалась наружу, и следующий чемодан был выпихнут из подземелья.

— Чего глядишь?

— Лифт? — воскликнула я. — Неужели у меня будет свой лифт?

— Выйди во двор, — попросил Миша, — посмотри, будет ли пробивать свет?

— Будет, — ответила я. — Даже в сумерках так полыхнуло, что тени пошли по потолку.

Миша задумался, облокотившись на чемодан.

— Хреново, — сказал он и исчез.

В следующий раз блеснуло не очень.

— Теперь как? — спросил он, вытаскивая на поверхность новую партию сумок.

Я подошла ближе. На дне подпола лежал камень, похожий на мельничные жернова, лестница из пяти ступенек и совсем ничего такого, что могло бы вызвать подозрение у человека, полезшего вниз за картошкой.

— Поверить не могу. Неужели это мой лифт?

— Я спрашиваю, свет пробивает?

— Пробивает немного…

— Совсем хреново, — огорчился Миша. — Придется отключить.

— А…

— Привыкнешь. Подсветки панели с тебя вполне хватит.

С меня бы хватило даже кромешной темноты. «Либо это сон, — думала я, — либо я действительно ценный сотрудник», и мысль о предстоящей командировке сразу испортила настроение.

Миша прогулялся по комнатам, заглянул под кровать, прикрытую грязным матрасом. Другой мебели в доме не было. Разве что кухонный стол с прилипшей клеенкой, где он нашел гнутую алюминиевую вилку и обратился ко мне с риторическим вопросом:

— Мы ужинать сегодня будем или как?

— Только не на этой территории.

— Ладно, так и быть, — снисходительно сказал он, — идем, покажу тебе другую… территорию.

Сначала я решила, что мы пойдем в ресторан, но Миша пригласил меня в подпол. Лифт опустил нас на просторную стройплощадку, перегороженную прозрачными стенками, точно как в офисе. Видимо, это был единый секторианский дизайн. Жалюзи имелись только в ванной комнате, и то на одной стене. Из прихожей выходила широкая дверь под купол будущего зимнего сада. Там не было ничего, кроме пустых резервуаров, которые предстояло засыпать грунтом. В углу были сложены стопки плит для бассейна и груда камней для неизвестных целей. От масштабов строительства я потеряла дар речи. Две комнаты в углу модуля, вероятно, предназначались для жилья, но заповедник, который секториане все-таки решили пристроить к объекту, мог вместить в себя бронтозавра.

— Здесь будет кухня, — рассказывал Миша. — Смотри сюда. С выходом в сад и в прихожую. Но пока здесь одна только урна. Хочешь посмотреть, как она работает?

Ясно, что для голодного мужчины кухня — самое значимое место квартиры, но это помещение было приспособлено для приготовления пищи еще меньше, чем верхний дом с отсутствующим газом и отключенным электричеством. Из пола торчала только черная гильза с двумя кнопками.

— Нажимаешь зеленую, — объяснил Миша, — все дерьмо опускается в камеру. Нажимаешь красную — оно аннигилирует с выбросом энергии, которой тебе хватит на сутки. Если, конечно, ты не будешь использовать сто пятьдесят тысяч утюгов одновременно. Так что, думай, прежде чем выбросить полезную вещь.

— Материя не исчезает бесследно, — произнесла я так, словно меня заподозрили в измене диалектическому материализму.

Пока продолжались мои мировоззренческие терзания над мусорницей будущего, Миша открывал двери комнат.

— Что-то ты тормозишь, старуха. Иди сюда, смотри, какой просторный шкаф с подсветкой. Европейская планировка. Здесь поставим компьютеры, а в той комнате будешь спать. О! Глянь сюда. Еще и кладовка. Можно сказать, дополнительная комната.

— Спасибо вам с Адамом, — сказала я, но чуть не поблагодарила партию и правительство.

— В основном мне спасибо, — уточнил Миша. — Я сказал так: если мы не создадим ей условий, будет бегать по мужикам.

— По кому?

— Нет, ты мне определенно сегодня не нравишься. Давай-ка, лучше сядем и выпьем?

Я согласилась. Мы сели и выпили на развалинах грядущего благополучия за нас, за друзей, которые никогда не придут к нам в гости; за семьи, которых, вероятнее всего, никогда не будет; и за родителей, которые уж точно не узнают, какую работу нашли их пропащие отпрыски.

Глава 6. ИСТОРИЯ ПРЕДЫСТОРИЙ. МИССИЯ НАБЛЮДАТЕЛЕЙ

— Замуж за меня пойдешь? — спросил Миша, крутя на пальце баскетбольный мяч.

— Не пойду.

— Пойдешь. Куда ты денешься? Тебе же надо будет когда-нибудь замуж… Или ты не считаешь меня привлекательным?

— Считаю.

— Тогда в чем дело?

— Дверь лифта слишком узкая. Рога не пролезут.

— Вот тебе раз! Почему же не пролезут? Если встать боком…

— Мои рога не пройдут даже боком, и я не собираюсь жить с ними в верхнем доме.

— Ты переоцениваешь мои возможности.

— Отстань, Миша. Мне надо работать.

Миша бросил мяч и перебрался с дивана на компьютерный стол.

— Во-первых, дверь недолго расширить, — сказал он. — А во-вторых, если ты будешь послушной девочкой, зачем же наставлять тебе рога?

— Кажется, я знаю тебя достаточно, чтобы не питать иллюзий.

— А мне кажется, что брак «львицы» и «скорпиона» может быть увлекательным.

— Миша, я «скорпионами» не увлекаюсь. Я их боюсь.

Миша загадочно улыбнулся.

— Ты их просто не знаешь.

— Отвяжись.

— Вдруг понравится?..

— Еще раз прошу, слезь со стола и дай мне работать.

— Боишься, что понравится, — сделал вывод Миша, и пошел в прихожую играть в баскетбол с корзиной, притороченной над дверью кладовки, и попал мячом в стекло рабочего кабинета. Текст в поле экрана завибрировал.

— Сходил бы, поставил кофе, — крикнула я ему.

— Уже поставил.

— Тогда оно наверняка закипело.

— Конечно, закипело.

— Сходил бы, выключил.

— Уже выключил.

— Значит, оно остыло. Мог бы поставить еще раз.

— Знаешь что, красотка, — сказал он, просунув голову в дверь кабинета, — могла бы и сама задницу от стула оторвать.

«Вот такая семейная жизнь меня ожидает, — думала я по дороге на кухню. — Нет, чтобы американцы новый «Вояжер» запустили к Сатурну. А то и подальше, чтобы я отдохнула от этого товарища перед ответственной командировкой».

— Кому это нужно, объясни? — митинговал Миша и лупил мячом по кухонному полу. — То, чем ты сейчас занимаешься — бесполезная трата сил. На фига это делать? Спроси у шефа… Ты смотри, позеленела от компьютера. Когда ты в последний раз на улицу выходила?

Без работы Миша становился невыносимым, а в критических фазах безделья даже опасным. Сам для себя и для окружающих. В такие дни он был особенно подвержен бредовым идеям на поприще личной жизни.

— Кофе со мной пить будешь?

— Нет, ты все-таки объясни. Я понять хочу. Какой хренотенью ты сейчас занята?

Логично было бы выставить его из модуля прочь вместе с баскетболом, плеерами, кассетниками с кассетами, которые наполняли мое жилище тяжелым роком. Можно было бы даже выкатить из-под дивана его гантели и зашвырнуть следом, но шеф приучил нас к тому, что с Мишей надо обращаться деликатно. Что сами мы можем порвать друг дружку в клочья, но если кто-нибудь непочтительно зацепит Мишу Галкина, — моральная ответственность засим последует тяжести необыкновенной.

— Что молчишь?

— Подбираю корректные выражения.

— Да ладно, выражайся…

— Ты знаешь, что у меня скоро командировка?

— Нашла проблему! — воскликнул Миша. — Перед тем как ехать в хартию кретинов, особенно нужно расслабиться и зарядиться положительными эмоциями. А чем занимаешься ты?

— Не твое дело, — сказала я, протискиваясь мимо него с чашкой кофе.

— Ты изводишь себя на нервной почве.

— Я делаю эту работу для себя, а не для хартиан.

— Знаешь, как называется монотонно оголтелая и изнуряюще бессмысленная работа? Ма-стур-ба-ци-я, — произнес он по слогам с выразительной артикуляцией. И только после того, как мяч снова стал попадать в корзину, я сосредоточилась на делах.

В предстоящей командировке я собиралась довести до сведенья хартиан суть проблемы, вместо того, чтобы развлекать их анекдотами. Потому что третьей командировки могло не быть. Это понимали все: и я, и шеф, и даже Миша, который считал атаку на Хартию бездарной тратой времени. Миша не хотел понимать, что существуют проблемы помимо настройки антенн, установки дешифраторов и поиска отвалившихся от «Марсиона» деталей. Потому что, проработав в Секториуме годы, он так и не научился видеть гуманитарную сторону проблемы.

Если бы не миссия Веги и его братьев по разуму, возможно, проблемы не было бы вообще. Точнее, наши земные особенности не были бы отнесены к разряду вопиющих аномалий. Только однажды, во время офисных посиделок с чаепитием, Адам обмолвился: «…нынешняя цивилизация землян», — сказал он. Информация не предназначалась для моих ушей, равно как и для прочих сотрудников Секториума, не отлученных от социума. Будто бы лишние сведения такого рода могли пагубно повлиять на соплеменников, с которыми мы общаемся наверху. Будто однажды, не выспавшись, мне придет в голову сказать кому-то из них: «Знаешь, а ведь люди стали летать в космос задолго до того, как вымерли динозавры». Можно подумать, меня кто-нибудь станет слушать, несмотря на то, что так оно и было на самом деле. Вот только следы земных астронавтов затерялись, а их судьба гораздо более загадочна, чем кажется сигам-землеведам.

Сигирийские миссии повадились на Землю давно, но нам, ныне работающим в проекте, древнее юрского периода заглядывать не положено. Наверно, потому, что динозавры там не такие красочные и шустрые, как в Голливуде. Зато, какое чистое небо! Сиги утверждают, что видели то же самое небо черным, как дым из пароходной трубы. Сколько цивилизаций здесь было до нас, точно неизвестно даже сигам. Отчего они погибли, неизвестно тем более. Есть мнение, что до Второго Критического Коридора доходило большинство из них, но это личное мнение шефа, которое официальными сигирийскими источниками не подтверждается. Попытки Секториума собрать подробную информацию о Земле, также не дали результата. Это притом, что Галактика, благодаря близости к транспортному Кольцу, населена. Предположить, что в этой зоне есть пригодная для жизни планета, которую не осваивали поселенцы, все равно, что сочинять фантастику о полете к Луне на воздушном шаре.

Серьезная наука от истории Земли отказалась. Несерьезная история больше похожа на детектив. Первые поселенцы запустили здесь элементарный биологический цикл, необходимый для жизненного баланса. Несомненно, они строили грандиозные планы на будущее, но, не дождавшись результата, ретировались с планеты, не объясняя причин столь странного поступка. Они не просто отказались от притязаний на живой геоид, но и вычеркнули из своей истории сам факт его освоения. Следующие поселенцы, возможно, нашли здесь пустующие райские сады и удивились расточительности предшественников. Надо сказать, что и они через некоторое время исчезли, не объяснив своего поступка ни современникам, ни потомкам. После них были другие экспедиции, планетой стали заниматься ученые, а не герои-первопроходцы, но исследования быстро заходили в тупик, результаты засекречивались, причины неудач умалчивались, а если и приводились для протокола, то выглядели крайне неубедительно.

Специалистам Секториума достался последний этап. Они вычислили, что Первый (генетический) Коридор не был пройден нынешними землянами самостоятельно. Их буквально протащили по этому Коридору, путем генетических прививок. Об этом свидетельствует обилие рас и отсутствие численной саморегуляции. Шеф считает, что авторы этой генной интервенции сотворили чудо, потому что иной возможности у популяции не было. Но, сотворив чудо, они также бесследно испарились, отказавшись продолжать работу.

— Что если сигирийцы помогут нам? — спросила я однажды у шефа и не ждала, что он задумается над моим вопросом. — С вашей помощью мы бы прошли Второй Коридор. Ага… Понятно. Это все равно, что выпустить джина из бутылки. Сейчас мы, по крайней мере, на одной планете. А потом всей Галактике придется иметь с нами дело.

— Напугать Галактику землянами или не напугать… — ответил шеф, — решаю не я. Я только хочу понять, что происходит.

— Но вы же не бросите нас, если что?

— Если что? — удивился шеф. — Тебе понравилось вояжировать в космосе?

— Не очень…

— Тогда давай работать с полной отдачей. Мне тоже дорога Земля, я тоже хочу здесь жить.

О сроках командировки стало известно заранее. Индер сообщил мне новость, деликатно извиняясь за то, что опять не успеет меня, как следует, подготовить. Он объяснил, что такое предполетный карантин и для чего нужно стараться его соблюдать. Специально для меня он изготовил таблетки, принимая которые, я могла отказаться от пищи. Если бы он также просто сделал таблетки от позора… но Индер психотренингом не увлекался. Его задачей было обеспечить порядок в организме, и он блестяще справлялся с ней. По всем остальным вопросом Индер рекомендовал обращаться к шефу, если тот на рабочем месте, или к Алене, потому что она единственный компетентный и безотказный человек в конторе.

Шеф с утра сидел за рабочим столом и вникал в ересь, полученную от подопечных Алены. На меня он реагировал без энтузиазма:

— Индер все понятно объяснил? — спросил шеф.

— А что, допустим, будет, если в Хартии вместо таблеток съесть бутерброд с колбасой?

— С колбасой? Какой колбасой? — шеф снял очки и обернулся ко мне. — Это ни к чему совершенно.

— А что если в Хартии…

— В Хартии, — сказал он, — тебе нельзя ни есть, ни спать, особенно в районе цирков, ни принимать дары от кого бы то ни было. Нельзя даже прикасаться к неизвестным предметам. И уж тем более, пользоваться услугами кого бы то ни было, кроме Юстина. В Хартии ты будешь слушаться только его, и ни шага не сделаешь без его разрешения. Еще вопросы есть?

— Есть. Почему бы Юстину не вставить зубы? Мне было бы легче понимать его указания. А то в прошлый раз я мало что расслышала.

— Тебе незачем слушать его речи! — заявил шеф. — А если он не перестанет произносить их в привычной для себя манере, я лично удалю ему последний зуб. Он об этом предупрежден.

— Но если…

— Вот, — шеф указал на череп-талисман нашего неулыбчивого андроида. — Вот такое будущее ожидает Юстина, если он не пересмотрит свой лексический минимум.

— А почему бы, например, вместо одной пачки папирос ни прихватить для него целый блок?

— Потому что курить вредно, — ответил шеф. — Еще вопросы?..

— Да. Почему бы ни отвезти ему фруктов в твердой корке? Лимоны и апельсины вполне выдержат дорогу и герметизацию.

— Потому что в этом случае он будет сидеть на горшке в ангаре вместо того, чтобы транспортировать тебя в порт, — сказал шеф. — Еще вопросы?..

— Ладно, — сдалась я. — Пожалуй, не буду отрывать вас от дела.

— И постарайся вести себя так, чтобы я не был вынужден в следующий раз приставить к тебе охрану. Ничего смешного! — рассердился он, заметив мою улыбку. — Это серьезная работа, которая требует соответствующего отношения.

В тот день я решила на всякий случай проститься с Мишей и Аленой, но никого из них по телефонам не нашла. Не работал наш секторианский код. Не отвечал даже Адам, который, по долгу службы, всегда обязан был присутствовать на связи. «Либо они умерли, — решила я, — все одновременно. Либо спрятались от шефа». Решила, отправилась к Володе в гараж и там застала всю компанию. Володя разливал пиво из трехлитровой банки, Миша нарезал рыбу толстыми ломтями на газету, Алена, в подозрительно благостном расположении духа, улыбалась, опершись плечом на створку ворот.

— Ты же в карантине? — удивился Володя и чуть не пролил пиво мимо тары.

— Я попрощаться.

— Ну, тогда совсем другое дело, — сказал он и потянулся за новым стаканом.

— Ей нельзя! — в один голос воскликнули Миша с Аленой.

— Когда? — грустно спросил Володя, словно речь шла о моей кончине.

— В течение следующей недели.

— В секапульку, — уточнил он, — или на Диск?

— Боюсь, что в «секапульку», — ответила я, не совсем понимая, о чем идет речь.

— Ну, тады… главным делом, чтобы не мимо кассы. — Володя поставил трехлитровик и взялся двумя пальцами за сальный рыбий хвост. — Мы с тобой!

— Не нагнетай, — сказала Алена. — На ней и так лица нет. Пойдем-ка, прогуляемся… — она вывела меня из гаража и отмахнулась от Миши, который поднялся нас сопровождать. — У нас чисто женский разговор! — заявила она твердо.

Молча, мы дошли до угла гаражного ряда, молча свернули за угол и у проходной также молча столкнулись с Адамом Славабогувичем. Адам развел руками, в каждой из которых было по сумке с пивом, но тоже ничего не сказал, потому что Алена не удостоила его взглядом. Это означало лишь то, что Адама Славабогувича Беспупочного в природе не существует. А вещь, которая в природе не существует, не должна себя проявлять бестолковыми расспросами.

Алена вывела меня на пустырь, мы присели у овражка, по которому тек ручей с бензиновыми разводами, а по берегам валялись использованные фильтры, железки и прочий мусор, из которого мы выбрали для сидения дырявую покрышку.

— Будь осторожней там, — сказала она. — Вега, конечно, тебе внушит, что главное не победа, а участие, но в Хартии все не так просто.

— Что ты имеешь в виду?

— Публику, — объяснила она. — Шеф считает, что «циркачей» можно заставить на нас работать. Бред собачий. Он так мечтал об этом в последние годы, что поддался самовнушению и теперь постарается убедить тебя. Так вот, запомни, хартиане никогда ни на кого работать не станут. Ни за плату, ни за интерес. Не на тех нарвались.

— Ты тоже считаешь это бесполезной затеей?

— Я не знаю, какую из этой затеи можно извлечь пользу. То, что творится в цирках… Я затрудняюсь найти аналог. Психологией социума это объяснить невозможно. Их тянет туда какая-то энергетическая субстанция, понятная только им, и от этого они слегка не в себе. Может быть, это разновидность коллективного сумасшествия. С такой публики толку не будет.

— Нам ведь нужен просто доступ к информации…

— Просто? — удивилась Алена. — Это совсем непросто. Эта задача посложнее тех, что мы решаем здесь, взламывая компьютерные базы НАСА. Даже если хартиане тебя примут, не надейся на помощь. Выброси из головы эти гуманитарные установки. Оставь землянам их выморочную этику. Там, если хочешь что-нибудь получить, найди сама и вырви с мясом, пока это не сделал кто-то другой.

— Алена, я ведь не еду туда воевать.

— То-то и беда, — сказала Алена. — Война — нормальное состояние для того, кто хочет достичь цели.

— Я еду решать логическую задачу.

— Для этого не обязательно ехать. Философ должен видеть мир внутри себя и знать ответ раньше, чем возникнет вопрос. Скажи, например, о чем тебе говорит форма цирковых кратеров?

— Сначала мне показалось, что там метеориты падали в одну точку. — Алена улыбнулась. — Сейчас не знаю. Может быть, особый вулканический процесс? Если кратеры имеют естественное происхождение, я не знаю…

— Что-то я не воткнулся, — услышали мы за спиной Мишин голос. — Какие могут быть тайны от братьев по разуму?

— Куда ты намерен воткнуться? — сердито спросила Алена.

Миша присел на противоположный край канавы.

— Девчонки, хватит секретничать, пошли пиво пить…

— Полюбуйся, — указала на него Алена, — генератор идей. Мужская психология: все проблемы решаются посредством пития.

— А глубина решения, — добавил Миша, — зависит от глубины емкости, посредством которой…

Алена не позволила ему закончить:

— Ты в цирках выступал, чертов бездельник?

— Допустим, нет.

— Так я и знала. Вега его бережет от стрессов.

— Что, надо выступить?

— Надо решить задачу: могут ли метеориты падать в одну воронку?

— Смотря, кто в ней сидит. А вообще-то могут.

— Быстро объясняй, почему…

— По техногенным причинам.

— Это нас не интересует. Объясняй только естественные…

— Иногда случается геомагнитный эффект коридора.

— По какой причине он случается? — Алена сосредоточилась взглядом на Мише, словно проложила хрупкий мост через каньон.

— По техногенной, — улыбнулся Миша.

— Издеваешься!!! — «мост» чуть не рухнул в пропасть.

— Если ты имеешь в виду Хартию, то я не знаю, — признался он. — Если хочешь мое личное мнение — там что-то под грунтом. Надо смотреть планету в системных разрезах.

— В диком-то космосе? — удивилась Алена. — Если о ней что-то и появится в архивах, то мы до этого светлого часа не доживем. Вега разнюхал это место случайно. С тех пор — как с цепи сорвался. Вряд ли его подпустили бы к насиженной Хартии. Его счастье, что тамошние циркачи пока не разобрались на «свой» и «чужой». На планетах такого типа со временем формируется динамичная ментальная среда, — объясняла она Мише, словно это он, а не я отправлялся в командировку. — Поле, которое позволяет им держать между собой контакт на расстоянии. Они прут туда со всех концов Вселенной. Почему? — Миша задумался, на сей раз, серьезно. — Давай, голубчик, напряги свой «компьютер». — Алена обернулась ко мне. — Пройдет еще двадцать лет, и Вегу выставят оттуда пинком под зад. За это время ему любой ценой нужно внедрить туда своего информала. Если это ты — когда-нибудь и тебя начнет тянуть к циркам. Эта тяга посильнее наркотика. Чем раньше ты поймешь, как именно Хартия манипулирует психикой, тем проще тебе будет жить с этим.

— Там планетарные ритмы, которые соответствуют биоритмам хартиан? — предположила я.

— Само собой, разумеется, — согласилась Алена. — Из-за этого не стоило ломать голову. Вопрос, что за ритмы? Какова их природа? Ты представляешь, какой радиус воздействия они должны иметь, чтобы собрать туда отродье со всего космоса! Извини, пожалуйста, — она опустила ладонь на мое колено. — Они меня однажды уничтожили. Я была уверенна, что справлюсь с любой аудиторией. Я всегда чувствую, что и как надо сказать, чтобы удержать внимание. Но эти… Полный рок-н-ролл! Я сначала решила, что они идиоты. Что они бузины нанюхались, обкурились, обкололись, не знаю… Они произносят набор русских слов, не понимая смысла. Так, словно это у меня с головой непорядок, а не у них. Еще чуть-чуть и я бы взбесилась, потому что вообще соображать перестала. Шеф сказал, что ты не теряла сознание на арене. Это хорошо. И если тебе когда-нибудь удастся понять принцип их взаимоотношений, можешь считать себя профессионалом космической разведки.

— Как надо вести себя там? — спросил я.

— Понятия не имею, — призналась Алена. — Как можно меньше говорить и думать, для твоего же здоровья. Контролировать себя каждую секунду. А главное — не прозевать транспорт. Если застрянешь в Хартии на год, точно сойдешь с ума. Ну, что? — обратилась она к Мише. — Задумчивый наш… Совсем «подвис»?

— Я не аналитик. Я практик, — признался Миша. — Надо смотреть планетарный разрез, потом думать.

— Надо, — согласилась Алена. — Это надо было сделать до того, как закидывать туда Юстина. Теперь все! Мы в мечтах!

Миша закурил и попытался поджечь спичкой бензиновую лужицу.

— Как тебе Юстин? — спросила меня Алена. — Симпатичный малый, правда? Вега депортировал его десять лет назад.

— Как депортировал?

— Так, — она пожала плечами. — Пожалел дурака. Нашел ему рабочее место, где в округе на миллиарды парсек нет ничего крепче кваса. — Они с Мишей засмеялись, словно были свидетелями тех давних событий.

— И много народу Вега депортировал?

Миша с Аленой смеяться перестали.

— Случалось, — сказала Алена, и мы помолчали, словно почтили память жертв депортации.

— Хотя бы внешние планетарные параметры точно знать… — прервал паузу Миша.

— Далась тебе планета! — рассердилась Алена. — Масса примерно как у Земли. Радиус чуть меньше. Гравитация та же, и плотность атмосферы… даже легче дышать. Они ее искусственно кислородом подкачивают. Думаешь, почему Вега к ней прикипел?

— Я думаю вот что, — сказал Миша. — Естественное происхождение имеет только расположение кратеров, скважины долбили с орбиты. Похоже на лазерную бомбардировку. Причем ставили заглушку на каналы. Очень характерный прием…

— О чем это может говорить? — уточнила Алена.

— О том, что вещество из скважин доставляло кому-то неудобство. Дело не в ментальной среде. Там какой-то сильный магнетик или источник необычного радиационного фона. Но, в любом случае, что-то редкое и опасное для тех, кто контролирует зону.

— Почему ты решил, что оно опасно?

— Потому что… — ответил Миша, докуривая сигарету до фильтра, — в ином случае, бомбисты не побоялись бы встать на грунт.

Глава 7. ПТИЦЕЛОВ

Юстин сожрал лимон вместе с кожурой и не поморщился. Именно сожрал. Иначе это действие определить невозможно. Сок тек по его ладоням, затекал в рукава, если он не успевал облизываться. Наблюдая это, я сидела на опоре его громоподобного везделета и ежилась от перспективы лезть внутрь. Сделав дело, Юстин вынул челюсть и обсосал ее.

— Шо, шашкучилась? — спросил он, облизывая грязные пальцы.

— Поставь зубы на место.

— Шо?

— Если будешь разговаривать с зубами, я дам тебе яблоко.

Юстин расстроился. Его протезу было, по меньшей мере, лет двадцать. Он натирал десну, добавлял в речь клацающие интонации, не имел половины передних зубов и компрометировал хозяина. Только тоска по фруктам вынудила его принять ультиматум.

— И, пожалуйста, не вынимай его, пока я не покину Хартию.

— Я ж говорить не смогу, — упрямился Юстин.

— Вот и прекрасно.

— Ла…но, пое… — сказал он и кивнул в сторону открытого люка.

Протез действительно мешал говорить, и что такое «пое…» можно было только догадываться. То ли «поехали», то ли «поели»? То и другое было одинаково недалеко от истины. Юстин обтер рукавом свою жидкую бороденку и подцепил крышку люка носком полиэтиленового башмака. Видимо, «пое…» в его лексиконе имело смысл универсального понятия для этих двух жизненно необходимых составляющих. Других занятий в Хартии Юстин не имел.

— Рано же еще, — удивилась я.

— Ни х… не рано.

— Ты еще не покурил, как следует. Сядь, время есть.

Юстин достал из пачки вторую папиросу и присел на опору рядом со мной. Никакого притяжения к циркам я не чувствовала. Скорее наоборот. Чем ближе, тем меньше энтузиазма выполнять миссию, которую Секториум столь неосмотрительно на меня возложил.

— Я тя тады на торпеде выпущу, — сказал Юстин. — А то чо мне… За десять километров ты ж не дочохаешь…

— Нет, — возразила я. — Торпедой я управлять не умею.

— Да чо ей управлять? Ты чо? Держись за нее, да и ладно. А я приспущусь…

— Нет, — повторила я тоном, не допускающим дискуссии. — Сделаем, как в прошлый раз. Ты меня быстренько спустишь с трапа и смоешься.

— Да ты чо? Они ж меня с говном сожрут!

— Не сожрут. Не успеют.

— Ну, ты, коза, даешь!

— Я не коза. Сядем, я выпрыгну, а ты смоешься.

— Тады подальше от этого говнюшника.

— Только не за десять километров.

Юстин нахмурился, а я подумала, что зря уверяла шефа в своей самостоятельности, если не способна по-хорошему, без приключений, доставить себя по точному адресу.

— Я тебе за это дам сразу два апельсина. Ну? Что такое?

— Да, ё… — сокрушался Юстин.

— Ну что «ё»? Опять зацепил антенну?

— Дык она ж, мать их… должна быть подсвечена. У меня ж не локатор, чтобы сечь их тощие сопли…

В дороге Юстин курил. Мы молчали. Погода в кабине пилота была нелетной, но Хартию я узнала издалека, как только луч прожектора пробился к нам сквозь пелену табачного дыма. Сто первое хартианское предупреждение: только попробуй сбросить высоту!

— Дык, чо? Пойдешь на торпеде? Ниже не могу. Отымут лицензию, будешь в другой раз пешком с порта хрячить.

— Юстин, дорогой, ну хотя бы на километр…

— Неа… не могу, — упирался Юстин. — У них локаторы, блин, на все десять. Отпущу рычаг — кранты! Без машины улечу отсюдова.

Под нами уже мерцали купола до горизонта, похожие на светящиеся споры гигантского растения. Прожектор держал нас на прицеле, расцвечивая тенями кабину.

— Ты это, девка… решай, — торопил Юстин. — Ниже не будет. Сотка и баста!

Я почувствовала прилив злости и храбрости, но язык не поворачивался сказать «да». Словно организм рефлекторно защищался от потрясений, на которые рассудок уже был готов.

— Думай, коза… Ща набегут, суки, ваще не сядем. Думай, пока никого… Да ты чо, ей-богу? Это ж торпеда… пацаны в такую играют. Я токо забыл, как называется…

— Как ей управлять?

— Кем, мать твою, управлять?

— Торпедой твоей, черт бы тебя побрал! — закричала я.

— Ты чо, Ирка? Ты чо разоралась? Кто тя просит ей управлять? Как полетишь — так и ладно.

Он выпихнул меня из кабины, повалил в узкий промежуток пространства между металлическими коробками. Я представить не могла, что в этом тщедушном заморыше столько силы, и от удивления позволила натянуть себе на ноги резиновую петлю.

— Да ты не дрефь. Эта хреновина сама полетит. Сколько ты весишь?

Самолет болтало в воздухе. Чтобы не стучать зубами от страха, я укусила себя за рукав.

— Это ж детские качели, — утешал Юстин. — Токо не обосрись на лету. А… хоть и обосрись, мягче сядешь. Сколько весишь-то? Килов шеесят небось? Да ты… Ладно те! Я повыше подымуся — сядешь, только ногами лишнего не размахивай.

Куда мне надо было сесть и чем размахивать, я перестала соображать, как только открылся люк. Да и спрашивать было поздно, рев двигателей сделал бессмысленными разговоры. Юстин оторвал от ушей мои оцепеневшие руки, заставил крепко взяться за канат, столкнул меня вниз, и я не почувствовала страха, потому что точно знала, я — покойник, а покойники не должны бояться высоты. Покойники не должны чувствовать ни холода, ни света, ни звука, но уши разрывались от машинного рева. Я висела на канате, ногами в петле, и вибрировала в такт двигателям, пока рядом не упала куртка и не распласталась на камне. Только тогда и увидела, что вишу в полуметре от грунта на резиновом канате, торчащем из люка. Юстин, задрав «кишку» в салон, грозил мне кулаком и жестикулировал, чтобы я убиралась из-под машины на три буквы. Луч прожектора сполз вниз и ослепил меня. Раскаленные жгуты нагрели воздух так, что он покатился волнами. Я снова зажмурилась и сделала попытку вынуть ноги из петли. Сверху упала пустая сумка из-под фруктов. Надо было спешить. Петля так сильно сжала ноги, что ее невозможно было растянуть. Стало ясно, что освободиться без посторонней помощи мне не удастся; что, не погибнув от высоты, я поджарюсь на двигателях, когда до грунта можно дотянуться рукой. Чем отчаяннее были попытки освободиться, тем сильнее затягивалась петля, тем горячее становился воздух, тем чаще бил по глазам прожектор, а уж маты Юстина, надо полагать, выстроились в небоскребы. «Это конец», — подумала я и в следующий момент стукнулась о камень. На голову рухнул канат. В глазах потемнело. Машина взмыла вверх. «Сотрясение мозга», — показалось мне, а с другой стороны, разве человек с мозгами стал бы подвергать себя такому безумству? Просто я заново родилась, а это, видит бог, не всегда случается с согласия новорожденного.

Когда небо утихло, я простила Юстину все. Меня ждала новая жизнь, в которой не было места обидам. В этой жизни мне предстояла интересная работа. Может быть, самая важная и нужная работа, на которую способен человек во имя человечества. С этой мыслью я встала, отряхнулась и двинулась к светящимся куполам.

В цирке уже сидела небольшая компания. Я поздоровалась. Они, как ни странно, ответили, хотя вряд ли узнали. Я устроилась повыше, но один из присутствующих тут же указал мне место возле арены. Цирк медленно заполнялся. Треск «вертушек» сливался в монотонный вой. Лучи прожекторов полосовали сумерки над входом. Я вынула из кармана доклад и еще раз повторила тезисы, сформулированные универсально, как атомное ядро. Среди приходящих попадались старые знакомые. Тощего внесли на руках и разложили по косточке на верхотуре. Длинный с биноклем на глазах прошуршал мимо меня подолом, сделанным из тончайшей клеенки. Существо в песочном плаще с капюшоном меня явно узнало. Еще бы! Он то и выпихнул меня на арену в прошлый раз. Теперь опять пристроился за спиной тремя рядами выше. Уселся и уставился на меня желтыми глазами.

— Драсьте… — сказала я, и существо кивнуло в ответ.

На арене возник коренастый уродец с нежно-розовой кожей. Он начал гудеть в нос, ритмично дергаясь и балансируя, как канатоходец. Я хотела спросить желтоглазого, когда мой выход, но представление началось. Публика впала в транс и стала дергаться, подражая артисту. Спрятаться было некуда. Осталось только опустить глаза.

Погудев с минуту, гуманоид исчез. Наступила заминка. Я решила все-таки обратиться к желтому, но, обернувшись, увидела, что он приблизился ко мне на ряд, и так же пристально пялится. На арене возникла новая компания существ, любителей погудеть носами. Гудели хором. От этих звуков у меня зачесалось под ребрами и желание выступать пропало. Публика задергалась, словно у всех чесались ребра. Отдельные личности даже залегли верх ногами и стали елозить по трибунам. Я снова решила обернуться, но испугалась. Почему-то мне казалось, что желтый уж дышит в спину, и я рискую совсем близко увидеть его безобразную рожу. Такую перспективу следовало обдумать. Через минуту сомнений не осталось. Его приближение я почувствовала спиной, уловила биолокатором…

Когда выступающие закончили, наступила тишина. Желтый опустился на ступень рядом со мной. Его тканый балахон приятно пах микстурой. Глаза сияли песочной желтизной, гармонируя с цветом одежды. Кожа, красная как у индейца, сложенная складками от век до подбородка, напоминала шарпея, а нос, на азиатский манер, был почти размазан по лицу.

— Вы не подскажете, когда мой выход?

Желтый промолчал, словно не понял вопроса, но у меня не было склероза. Я точно помню, что он говорил со мной один из первых и наиболее грамотно, в отличие от прочих любителей общаться на незнакомых языках.

— Мне надо сказать нечто важное, — намекнула я и показала стопку мятых листов за пазухой, — но не знаю, когда выйти. Я здесь вообще ничего не знаю.

— Не надо выйти, — сказал желтоглазый.

— В смысле… совсем?

— Совсем, — подтвердил он, и положил огромную ладонь на мое колено.

Пока выступал следующий циркач, мы молчали. Только тепло его руки медленно растекалось по телу. Через минуту на мне уже дымился ботинок. Я сбросила куртку. Отодвинуться от этого субъекта было невозможно. Что означает в Хартии подобное поведение, я не знала. Меня предупреждали, ни в коем случае не щупать гуманоидов, но никто словом не обмолвился, что делать, если гуманоиды сами станут распускать «щупальца».

— У всех землян торчит такой нос? — спросил желтый, когда наступил антракт.

— Бывает, что гораздо больше торчит, — ответила я.

— Закрываться надо. Не показывать голову. Надо иметь костюм. Закрыть голову, шею, тело. Ты даешь информацию, о которой не просят. Так не надо делать.

— Спасибо за совет. В следующий раз буду иметь в виду.

На арену вылез новый «клоун», и мы замолчали. Действительно, вокруг не было ни одного существа с подчеркнутой формой тела. Все были одеты по-разному, но каждый норовил спрятаться в широкой одежде. Только я, как нудист на комсомольском собрании, в джинсах и обтягивающем джемпере, для удобства перемещения на Юстиновых «торпедах». Очень медленно и осторожно я снова натянула куртку.

На арене все время кто-нибудь выступал. Сменяли друг дружку почти одинаковые существа с одинаково непонятными репризами. Желтый держал меня то за руку, то за ногу. Наверно, опасался моего спонтанного вылета на арену. Я старалась угадать его возраст, но боялась промахнуться лет на сто. Скоро все закончится, придется серьезно думать о посадке в самолет и о том, что сказать Веге. По какой такой причине мне не пришлось в этот раз рта раскрыть? Ладонь желтоглазого накрыла руку от запястья до локтя. Как раз тут, провожая меня в дорогу, Миша написал несмывающимся карандашом коды коммутационных узлов, где меня без труда распознают, если вдруг придется заплутать, а заодно и наш портальный код Лунной Базы, чего категорически не следовало делать. «Неужели он считывает информацию? — осенило меня. — Не надо бы ему позволять…» В моих инструкциях никаких прямых указаний на этот случай тоже не было. Вот если бы он пригласил меня с собой куда-нибудь, допустим, выпить, закусить и сплясать под музыку, следовало бы сказать решительное «нет». Также твердо, как Юстину было сказано насчет «торпеды». Сила моего возражения блестяще прошла тест, но мягкая натура не устояла перед соблазном выброситься из самолета верх тормашками. Я еще раз поймала себя на том, что готова убить Юстина, но вовремя вспомнила, что простила его и постаралась отвлечься.

— Как у вас получается понимать языки? — спросила я своего соседа.

— Это просто. Ты научишься.

— А если не научусь?

— Я научу…

Мы стали слушать следующего оратора. Над куполом уже тарахтели машины. Кто-то с верхних рядов бестактно поволокся на выход. Моя командировка перевалила за середину, не принеся результата, но, стоило мне встать, как новый товарищ мигом усадил меня.

— Не спеши, — сказал он.

У выхода образовалась толкучка. Народ занервничал. Кого-то прищемили. Другие персонажи исчезли сами, вдруг растворившись в воздухе. Эти трюки мне приходилось видеть не впервой. Я не сомневалась, что они имеют материалистическую подоплеку, и если бы не эта уверенность, мне вряд ли стоило возвращаться на родной факультет.

Желтый полез за пазуху, где вскоре заблудился, запутался в складках ткани, и вынужден был прибегнуть к помощи второй руки, которая до сих пор удерживала меня.

— Вообще-то, мне надо выйти на площадь…

— Подожди, — сказал он и выудил на свет конструкцию, сплетенную из тонких прутьев. Эта штука развернулась у него на ладони в цилиндрическую клетку, но тут же была сплющена в блин и сунута за отворот моей куртки, откуда торчали листы непрочитанного доклада. — Привези стрижа, — попросил желтоглазый. В ответ на мной удивленный взгляд, он встал, притянул меня к себе за ворот и затолкал клетку во внутренний карман до упора. Удивительно, но с некоторым треском она вошла туда целиком. — Привези, — повторил он. — Для меня. Обязательно привези.

Неделю спустя я не нашла в этой истории ничего странного. Птицелов оставил меня в покое сразу, как только убедился, что клетка в кармане. Возможно, он расценил этот факт, как согласие, но я вскоре о ней забыла. Лишь раз в дороге, укладываясь спать, достала ее, чтобы убедиться: я везу на Землю инопланетный артефакт, то есть, нарушаю инструкцию, почти как Миша Галкин, Адам Беспупочный, Алена, Володя и прочие. Иными словами, становлюсь, как все. Артефакт в ответ только забавно разворачивался в руке.

Дома я лежала на диване, глядя в телевизор. Клетка стояла на компьютерной тумбе. Я прогуляла сессию, поставила сама себе «неуд» по результатам командировке и не имела желания покидать модуль. В бассейне плавала резиновая лодка, которую Миша принес в мое отсутствие. Его же мячи и гантели валялись в прихожей. Мне было омерзительно одиноко, пока не позвонил Миша:

— Тут общественность интересуется…

— Общественности давно пора спать.

— Так, я зайду?

— Вообще-то я тоже собралась ложиться.

— Тогда тем более… — настаивал Миша и вскоре оказался рядом на диване, как у постели больного. Стал расспрашивать о самочувствии. Как будто по моему внешнему виду не все было ясно.

— Говорят, ты опять орала на шефа?

— Я не орала.

— Хорошо, — согласился он. — Красотка была не в духе, и от ее нежного лепета сыпались стекла в коридоре.

— Он мог бы предупредить, что в Хартию неприлично являться с открытыми формами тела.

Миша расхохотался.

— Тяжелый случай, — согласился он, — но шеф прав. Твоим циркачам надо прививать вкус к эстетическим формам. Вот мне, например… — он потянул за краешек одеяла.

— Отстань!

— Нет, я трогать не буду. Я только покажу.

— Миша, мне не до шуток!

Миша надулся, развернулся к телевизору и сделал вид, что слушает новости CNN.

— Что нового на свете? — спросила я, понимая, что так просто он от меня не отвяжется.

— Миссис Зайцева окрасилась в рыжий цвет, — доложил Миша.

— На что это похоже?

— На морковку в негативе. Сама зеленая, а ботва как лисий хвост.

Мы опять помолчали. Не исключено, что одна из Мишиных девиц сегодня выставила его за дверь, на ночь глядя. Это мне грозило затяжной нотацией, и, как следствие, постановкой «интимного» вопроса. По ночам этот самый «интимный» вопрос вставал между нами особенно остро.

— Миша, ты умеешь хранить тайны?

— А что мне за это будет?

— Я серьезно…

— Все зависит от срока хранения.

— Поклянись, что шеф не узнает.

Мишины зеленые глаза округлились от неожиданности?

— Что ты опять натворила?

— Видишь клетку? — спросила я и дождалась, пока Мишино внимание сосредоточится на сувенире, а мозг затребует дополнительной информации.

Тут я и выложила все начистоту. Понадеялась, что он меня засмеет и освободит совесть от мучительных сомнений. Миша, ощупывая прутики, даже не улыбнулся.

— Сонное поле, — сказал он. — В днище вмонтирован генератор, а в потолок отражатель… Ясно? Кладешь птицу, и она засыпает. Система проста, как валенок.

— Это все, что ты можешь сказать?

— В принципе, ввоз-вывоз живности в компетенции шефа, — добавил он. — Но эту фиговину можно пронести в сумке. Ты же прешься в Хартию, как сумчатый челнок на базар. Да и Индер от тебя западла не ждет. Шмонать не будут. Главное дело, чтобы щегол не сдох по дороге. А даже сдохнет… Он же не заказывал конкретно живого?

— Стрижа…

— Какая разница? Фауна не обеднеет.

— У шефа может быть другое мнение?

— Если спросить в лоб, можно потерять свободу маневра.

— Ты хочешь сказать, что надо всерьез искать стрижа и тащить его в Хартию?

— Давай-ка я по-тихому расспрошу Беспуповича?

— Только так, чтобы не догадался.

— Не боись…

— Заодно реши, пожалуйста, логическую задачку, зачем инопланетянину наша птичка?

— Вдруг у него коллекция? — предположил Миша. — Невинное хобби, но через это дело можно подобраться к нему. Коллекционеры вообще-то больные люди. Надо этим пользоваться.

— А если Вега узнает?

— Тогда и расскажешь, — ответил Миша. — Все как есть. Он простит любую глупость. Только откровенного вранья не простит. Имей в виду, если собираешься с ним работать. Он только с виду мягкий и пушистый. Честно сказать, я бы не играл с ним втемную.

Неприятности только начинались. Мое отчисление из университета было мотивированно систематической неявкой на занятия, а медицинская справка, которую мне выдал секторианский «Самиздат», не была признанна университетской поликлиникой. «Паралич рудиментарной оконечности позвоночника, на фоне приступов истерической диареи», — утверждал диагноз. Мало того, что он стал смертным приговором и рассердил дежурного терапевта, меня еще повели в кабинет к главврачу и обрисовали будущее в таких мрачных красках, что мне самой расхотелось жить. Как я проклинала себя за то, что сразу не заглянула в эту «филькину грамоту». Я была уверенна, что «переболела» гриппом. Но справка прямиком проследовала на стол декана, где была размножена на ксероксе в трех экземплярах. Один экземпляр подшит в мое личное дело, другой — в медицинскую карту, третий — вывешен на стенд, как образец особо циничного хамства, проявленного студентом при оправдании прогула. Оригинал же пропал без вести в недрах самого деканата.

— Что ни делается — все к лучшему, — сказала Алена. — Попроси Мишкина подделать тебе диплом. В конце концов, он нужен не тебе, а родителям. И не расстраивайся. Это должно было произойти.

— Я же его просила, доверяла ему! — злилась я. — Как мне теперь людям в глаза смотреть?

— Правильно, — согласилась Алена. — Лучше один раз подделать диплом, чем каждый раз «лепить горбатого». Кончится тем, что тебя с госэкзаменов вынесут на кладбище. Посмотри, до чего ты себя довела на нервной почве… Нельзя принимать близко к сердцу хартианский маразм!

— Хартия здесь ни при чем.

— А в чем дело? Мишкин? Конечно… Титькаешься с этим сексуальным маньяком. Я же тебя предупреждала, не приваживай! Нашла, кому доверять!

— И Мишкин тут ни при чем.

— Ну, конечно! Сколько раз в день он тебя домогается?

— Ты можешь понять, что мне просто плохо?

Алена могла понять многое, но не могла смириться с тем, что противоречит ее незыблемым принципам здравого смысла. Из ее речей я уяснила, что задолго до моего появления в Секториуме, Мишкин домогался ее с тем же пылом. Ни секунды не сомневаюсь, что он получил достойный отпор. Я была совершенно уверенна, что, проработав здесь первый год, Алена попадала в похожие ситуации, но, в отличие от меня, всегда находила достойный выход.

— Третий семестр пройдя до половины, — издевался Миша, — мы очутились в сумрачном лесу.

— Не семестр, а курс. Не мы, а я.

Хотя, откуда ему было знать, вечному абитуриенту, чем отличается курс от семестра и сколько бессонных ночей стоит абитура простой провинциальной школьнице? А уж сколько планов на будущее осталось погребено под его «истерической диареей»! Его счастье, что мои карьерные устремления теперь не связывались с учебой. Все вокруг словно сговорились считать мой бледный вид следствием отчисления из университета, и все наперебой рекомендовали Мишин полиграфический агрегат как панацею от хандры.

Володя достал из кармана удостоверение «куртуазного алкоголика» с гербовой печатью Совмина.

— Гляди, как натурально, — сказал он. — Разве скажешь, что подделка?

Для убедительности, он вынул из того же кармана удостоверение «Почетного онаниста Советского Союза», выписанное на имя Андрея Новицкого, к которому прилагалась бумажка от значка разрядника. Не буду уточнять, по какому виду спорта, потому что не нахожу это приличным. Мой диплом мог бы занять почетное место в коллекции Мишиных приколов, но мне все еще не хватало мудрости признать свою жизнь игрой. Я все еще продолжала относиться к ней серьезно.

— За подделку диплома могут посадить, — говорила я.

— Мишку-то? — удивлялся Володя. — Кто ж его посадит? Хренов шурави давно в аду.

Действительно, жаловаться на Мишу было некуда. Разве что самому Аллаху. Так без вести пропавший воин-интернационалист Михаил Борисович Галкин поставил крест на моей карьере в социуме. Он же олицетворял мою последнюю надежду выбраться из «сумрачного леса», но результат переговоров с Адамом обескуражил нас обоих:

— Беспупович охренел… — сообщил Миша. — Он уверен, что дело нечистое. Надо идти к шефу.

— Ты меня заложил?

— Есть правила, регламентирующие ввоз-вывоз, — оправдывался он. — Дело серьезное. Сиги просто так правил не пишут. Надо точно знать, куда и зачем. Кроме Веги в этих вопросах никто не разбирается. Беспупович говорит, что с такими вещами не шутят. Если даже Беспупович так говорит…

Клетка Птицелова переместилась на стол к шефу. Мы с Мишей сидели рядом, как провинившиеся школьники в кабинете директора. Чем задумчивее становилось лицо Веги, тем легче у меня на совести.

— Нет, братцы, это не хобби, — сказал он. — Непохоже.

— Он был одет в песочный плащ, — объяснила я, — сидел за моей спиной. Такой крупный тип…

— Не знаю, — ответил Вега. — Представления не имею, о ком ты говоришь.

— Ведь это можно выяснить, — намекнул Миша. — У нас навалом видеозаписи. Вдруг она узнает?

Я не узнала. Не так уж навалом было видеоматериала. Под куполом съемки не велись, а снаружи они были бессистемны, эмоциональны, словно их делал не вполне психически здоровый человек. К тому же, выходя из цирков, хартиане закрывали лица. Я искала песочную ткань, но не нашла ничего похожего.

— Можно рискнуть и сформулировать диспетчерский запрос, — рассуждал шеф.

— Свяжись с Юстином, пусть он хотя бы просмотрит посадочные порты… — предложил Миша.

— Успеется. Не будем торопиться. Мы пока ничем не рискуем.

— Что это может быть, если не хобби? — поинтересовалась я.

— Все, что угодно. Даже форма разведки. Но и мы тут не просто так сидим. Есть у меня подозрение… — признался Вега. — Я выясню, а вы пока погуляйте.

Мы погуляли, просмотрели еще раз хилую хартианскую видеотеку, расспросили тех, кто побывал там. У меня сложилось впечатление, что желтоглазого гуманоида в песочной мантии вовсе не существует. Что все это мне мерещилось под воздействием хартианских флюидов, но клетка стояла на столе у шефа рядом с черепом, и время от времени, возвращала меня в реальность.

Вскоре Вега пригласил нас. Миша получил пластину с записью и задание перекодировать ее в цифровой формат так, чтобы сохранился стереоэффект при работе с нашей аппаратурой. Мне же не было сказано ничего определенного.

— Посмотри, — было сказано мне. — Сама решай, стоит ли связываться. Если решишь, что тебе по силам, я не против.

— Наверно, решу, — сказала я.

— Только имей в виду, это одна из гипотез. Личность Птицелова пока установить не удалось.

Миша провалился в работу. Неделю его не видел никто, ни в офисе, ни в гараже, ни в каких-либо иных местах, где он частенько бывал прежде. Мне стали звонить женские голоса и задавать странные вопросы. Однажды спросили телефон гражданки А.Зайцевой, с намеком, что Миша прячется у нее. Вот уж кто точно не нуждался в его визитах, но теперь все перевернулось с ног на голову. Когда мне позвонила Алена и спросила, почему этот «маньяк» не берет трубу, я вообще перестала понимать происходящее.

— Набери его номер со своего телефона, — попросила она. С моего было то же самое гробовое молчание. — Попробуй с мобильника, а потом продублируй через компьютер из своего модуля.

Без результата.

— Либо он работает, либо умер, — предположила я.

— Трахается он! — заявила Алена. — Клянусь, трахается.

— Круглые сутки?

— Он как пионер, всегда готов! Ничего, сейчас я его достану, — пообещала она, и я уже не сомневалась, что Мишина участь будет решена в кратчайшие сроки.

После работы Алена появилась у меня в модуле.

— Звонила?

— Даже дозвонилась, — доложила я, — до автоответчика. Он просил не беспокоить, пока не закончит…

— Сколько можно адаптировать простую стереограмму!

— Она записана не в Сигирии, — заступилась я за Мишу. — Там другие приемы кодировки. Ему приходится подбирать ключ.

— Глупости, — отрезала Алена и взялась за телефон. — Он должен это делать за три часа. Короче… Индер! — сказал она в телефонную трубку. — Если этот гад не позвонит Ире в течение часа, я взломаю его конуру.

Миша не стал искушать судьбу. Через минуту в моем бункере раздался долгожданный звонок. Я вышла из комнаты, чтобы не слушать. Пошла варить кофе для Алены, чтобы дать ей возможность взбодриться после рабочего дня и разорвать Мишкина в клочья, но, вернувшись, застала мирную беседу:

— Ну, так… мы к тебе подскочим? — спрашивала она. — А когда подскочить? Нет, Мишкин, мне завтра вставать на работу. Давай-ка напрягись. Что?.. А ты попробуй. Очень постарайся.

Не приняв более возражений, Алена положила трубку.

— Все, — сообщила она. — Через час мы узнаем, что сиги наковыряли на твоего Птицелова.

— Главное, — заметила я, — чтобы он мою птичку не слопал. Если на пленке сто кулинарных рецептов — я пас.

— Не думаю, — сказал Алена. — В этом случае он бы вручил тебе не клетку, а кастрюлю.

Оставшийся час Алена использовала максимально эффективно. Во-первых, она прочла мне лекцию о пользе гидромассажа, во-вторых, научила пользоваться лифтовым кодировщиком, чтобы всякая мерзость (имелся в виду Миша Галкин) без звонка в модуль не лезла. Я промолчала о том, что Миша раскодирует замки быстрее, чем движется лифт, а все остальные посетители и так спрашивают разрешения, кроме, разве что, самой Алены. Но ее эти мелочи не занимали. Наведя порядок в моей личной жизни, она опустошила второй кофейник, разделась догола и нырнула в бассейн.

— Имей в виду, — предупредила я, — Миша может здесь появиться в любой момент без предупреждения.

— Пусть у него глаза лопнут, — ответила Алена, погружаясь в пузыри каскада.

Мишин модуль состоял из коридора с высоким потолком и дверями, выкрашенными белой краской. Такой дизайн напоминал ему детство, коммуналку в старом доме и мечты. Маленький Миша наверняка мечтал о том, что вырастет, выставит вон соседей, и сам будет жить на всей территории: в одной комнате кататься на роликах, в другой — бренчать на гитаре, в третьей — включать музыку на полную мощность. Сколько комнат теперь было в его распоряжении, сказать трудно. Далеко не в каждую я бывала приглашена. Алена же в церемониях не нуждалась. Выйдя из лифта, она начала открывать все двери подряд. Из чулана на нее выпал рюкзак с теннисной ракеткой, из кухни повеяло пригоревшей картошкой. На следующей двери висела мишень и череп с перекрещенными костями. Алена не оробела, и, распахнув дверь ногой, застыла на пороге. Это был настоящий зал с тренажерами, завешанный кольцами и турниками, заставленный беговыми дорожками. Все существующие в мире приспособления для самоистязания были представлены здесь в широчайшем ассортименте. Имелась даже штанга с набором «блинов», и шведская стенка, плавно переходящая в «шведский» потолок. А также зеркало в полстены, чтобы владелец этого хозяйства мог контролировать результат.

— Сбылась мечта идиота, — произнесла Алена и вошла. — Ты погляди, какой качкадром! Вот это я понимаю!..

Мишин рабочий кабинет находился в противоположном конце коридора. Заподозрив присутствие гостей, он начал наводить там порядок и закончил как раз, когда Алена в общих чертах ознакомилась с достопримечательностями квартиры, и посвятила себя тренажерам.

— Вот это да! Ну, Мишкин! Ну, гигант! — доносилось до меня эхо из глубины зала. — Для того чтобы держать себя в форме, дорогой мой, надо жрать меньше, а не железо тягать!

Угол рабочего кабинета занимал компьютерный стол. Он был не таким, как у нас с Аленой. Точнее, он отличался от обычного компьютерного стола так же, как авианосец от бумажного кораблика. Кроме компьютера в комнате не было ничего: светлые стены, белый пол для проекций, динамик в каждом углу, плакат группы «Queen» над печатным столом, на котором это плакат, вероятно, был изготовлен, судя по ненормальной четкости изображения. Рядом несколько пейзажей, сделанных с грунта планет, на которых Мише приходилось искать детали от «Марсиона». Больше всего мне понравился Марс, но Миша не дал насладиться зрелищем.

— Туда смотри, — указал он на пол и приглушил свет.

Мы с Аленой встали у стенки.

— И не дергайтесь, — предупредил Миша, — поле неустойчиво.

Перед нами возник равнинный пейзаж, участок заросшего зеленью ландшафта под синим небом. Изображение двинулось вперед, мы словно поплыли над лесом. Из-за горизонта показалась гора. Алена надела очки, и приблизилась к «полю». Две серые птицы похожие на чаек парили над нами, вытягивали красные лапки. Гора начала утопать в высокой траве. Воздух в комнате стал плотным и влажным. Птицы сели на грунт, опустили головы, разинули клювы и застыли, словно чучела.

— Там еще озвучка подразумевалась, — сообщил Миша, — но на тех частотах я вам не советую.

— Смысловая озвучка? — спросила Алена.

— «Переводчик» затребовался, но я с этим трепом еще не работал. Съемка с птичьего крыла, и так ясно.

Неестественная поза птиц, их странное поведение, конечно, вызывали вопросы, но Миша был не в духе.

— Они монтируют камеры на птичье крыло? — переспросила Алена. — Всего-то?

— Да, — ухмыльнулся он, — а мозговой чип? А управляемый полет не хочешь?

— Да ладно. У них локальная разведка? Угадала?

Миша загадочно улыбнулся.

— Смотри дальше.

Изображение не менялось, только шевелилась трава, дергались стебельки на ветру. Птицы оставались неподвижными, уткнувшись в почву раскрытыми клювами, словно ждали команду на мозговой чип.

— Боже мой, — прошептала Алена, — флионы! Неужели это флионы?

Из птичьих голов вылезли два гуманоида в эластичных костюмах.

— Мишкин, это съемка или мультяха?

Мишина улыбка приобрела еще более загадочный вид.

— Размах крыльев восемьдесят метров, — сообщил он. — Весит такая штука с экипажем до трех тонн.

— Мишкин, это же легенда! Эти машины построить сложнее, чем галактический челнок! Ира, твой Птицелов похож на этих?..

— Не очень, — призналась я. — Можно сказать, совсем не похож.

— Посмотри на их мускулатуру, — продолжила восхищаться Алена. — Это же уму не постижимо! Даже на спине мышцы горбом. Вот это тренажер! Представляешь, на таком полететь! — она обернулась к Мише, но не нашла понимания.

— Так они тебе и дали полететь, — ответил он. — Размечталась! Это тебе не сиговы «кастрюли».

— Но ведь это бессмысленная игрушка, — сказала я. — На ней же не выйдешь за орбиту. Любая ракета летит быстрее и дальше.

— А если на твоей планете нет ни топлива, ни металла? — возразила Алена.

— Его можно привезти.

— Ирка права, — поддержал меня Миша. — Флион не есть оптимальный путь прогресса. Скорее наоборот.

— Дураки вы оба, — постановила Алена. — Цивилизация, которая смогла построить флион, может себе позволить не летать в космос. Космос прилетит к ней сам.

Глава 8. ДВА СТРИЖА И ОДИН УРОК ХАРТИАНСКОЙ ГРАМОТЫ

На птичий рынок я позвала с собой Мишу. С утра мы сходили на минский, после обеда побывали на московском, к ужину наступило отчаяние. Мы обшарили две столицы и забрались на голубятню, чтобы пообщаться с ее хозяином. Что нам только не предложили, от коровы до хомяка, даже ловчего сокола под заказ.

— Зачем вам стриж? — удивлялись продавцы. — Он в клетке жить не будет. Он не поет, ни бог весть, какой красотой обладает, и яйца в промышленных масштабах не несет.

— Надо, — отвечали мы.

— Вы-то деньги отдадите, а он смоется.

— Не ваше дело, — отвечали мы. — От нас не смоется.

— Дайте объявление, — советовали нам. — Может, где-нибудь в живом уголке… может, у кого под крышей…

— Надо ловить самим, — решил Миша. — Покупать мы его будем до второго потопа.

— Ну, ну! — смеялся над нами базар.

В тот день мы узнали о стрижах все: как выглядят, чем питаются, с какой скоростью летают. И, в конце концов, чуть не согласились на авантюру.

— Хотите ласточку? — предложил один торговец. — Вместе с гнездом. Оптом за полтинник. — Торговец стоял за рыбным прилавком и не производил впечатления знатока птиц. — Они у меня на балконе живут, честно слово.

— А когда? — спросили мы.

— Да хоть сейчас.

Мы подумали, подумали… Миша отвел меня в сторонку.

— Берем, — сказал он. — Это почти то же самое.

— Нет, не то.

— Подумай, их несколько штук в гнезде. Одна птица издохнет по дороге, а здесь хоть яйцо доедет. Мы его сварим вкрутую, чтобы не разбилось. Пусть флионеры высиживают. Так даже интереснее.

— Нет, не хочу начинать отношения с обмана.

— Какой обман? Откуда он узнает? Ты же сама трепалась в Хартии про стрижей?

— Ну, трепалась…

— Ты придумала, что они самые быстрые летуны?

— Но я же не думала, что мне придется ловить их.

— Так скажи, что ошиблась. Они же почти как ласточки. О чем речь? Берем мужика с аквариумом и дуем к нему домой.

— Нет, — уперлась я. — Пусть ласточки живут на балконе, а мы продолжим поиск.

На обратной дороге Миша вспомнил подмосковный карьер, вблизи дачи своего школьного приятеля. Вспомнил пикник, устроенный на той даче в честь отъезда родителей. Вспомнил девочек из общаги медучилища, с которыми он обрел первый сексуальный опыт; вспомнил, как с теми девочками пил вино, свесив ноги с обрыва. Но стрижи или ласточки летали в тот день над их головами, Мише вспомнить не удалось.

— Надо взять у Вовчика лодку с мотором и пройти по течению, — предложил он. — Там сплошные карьеры. Что-нибудь найдем.

Вовчик лодку Мише не дал, но взамен предложил машину, а затем, не долго думая, решил ехать с нами. Он кинул в багажник веревку, лопату, поставил ящик с водкой.

— Искать, так искать, — сказал Вовчик, и развернул на капоте карту Московской области. — Смотри сюда на рельеф… Тут вдоль реки могут быть обрывы… и здесь может быть обрыв. Вот, к нему и поедем.

На рассвете мы двинулись в путь и к полудню влезли в такую непролазную грязь, что я успела пожалеть о лодке. В деревнях Володя останавливался возле каждого алкоголика. Нас охотно посылали на все четыре стороны. За бутылку водки, машину трактором выкорчевывали из луж, за две — несли на руках до ближайшей дороги. Только к сумеркам мы встретили дачника, который был трезв и указал куда-то вдаль, на овраги у леса, едва заметного за полями.

— На машине не пролезете, — предупредил он. — Туда грибники ходят. Через мост, полем до маленького лесочка. Там увидите песчаный карьер. Вдоль карьера идите вверх по реке. Там этих стрижей до черта.

На следующий день мы точно знали дорогу. Сверились с картой, оделись как в поход. Миша сделал себе удостоверение почетного члена ассоциации «Орнитологи против ядерной угрозы» и положил его в нагрудный карман, в который был намертво ввинчен комсомольский значок.

Против ядерной угрозы мы выступили на рассвете, и к полудню я лично наблюдала птиц, летающих под обрывом. Брать стрижа решили вместе с норой. Миша с Володей решили это сами. Мне осталось только наблюдать, как они обращаются с альпинистским снаряжением, привязывают себя веревками к деревьям и делят единственную лопату. В конце концов, Миша повис напротив гнезда на трехметровой высоте, Володя остался его страховать и снабжать советами:

— Держись же, мать твою! — кричал Володя на все окрестности. — Упрись в нее ногами, б…, и измерь глубину! Да, х… с ней, с лопатой! Кидай ее вниз!

Я не успела соскучиться по Юстину и предпочла спуститься к реке, но снизу ситуация звучала примерно так же:

— Ты, … тебя, можешь ящик распилить по-человечески?! — кричал Миша. — Да, положи ты эту веревку, к ё… матери. Отпили мне два сантиметра!..

В ящик был выдавлен кусок влажного песка и поднят наверх в рыболовной сетке. Следом был поднят Миша, вконец одуревший от Вовкиной бестолковости. Они закурили и задались резонным вопросом: а присутствует ли стриж в этой самой норе? Или же ему все-таки удалось смыться в процессе выемки?

— Вот, хрен его знает! — развел руками Миша. — Вроде бы он туда залетел, но там тихо.

Он отряхнул штаны от песка, бросил окурок и приложил к коробке датчик, фиксирующий тепловые волны. На его усталой физиономии ничего определенного не отразилось.

— Поехали, — сказал он. — За вторым я сегодня уже не полезу.

Гнездо мы укрепили под кухонным навесом, выходящим в зимний сад, не вынимая из ящика. Никогда не думала, что маленький стриж может причинить большие хлопоты. Миша вынул тряпку из отверстия, но оттуда никто не вылетел.

— Подох от инфаркта, — предположил Володя.

Миша просунул в дыру палец, но никого не нащупал.

— А ну-ка, попробуй, — предложил он мне. — Может, твоя рука пролезет.

— Он укусит, — испугалась я.

— Не укусит.

— Укусит.

— Он же не орел, а ты не отец Федор. Потерпишь.

Меня втащили на стремянку, но отверстие оказалось слишком узким.

— Надо действовать радикально, — решил Миша. — Никуда не расходиться. Ждать меня здесь. С этими словами он исчез в лифте, а мы с Володей стали караулить дыру.

Миша вернулся с миниатюрной камерой на гибком штативе и очковым мини-компьютером, в который было встроено по микро-монитору перед каждым глазом. Такую штуковину в Секториуме я видела впервые.

— Ну, что? — спросил он.

— Ничего, — ответили мы дуэтом.

— Я же помню, морда оттуда торчала!

Исполненный решимости Миша полез на стремянку, сунул камеру в гнездо и стал обшаривать его внутренности.

— Издох, что ли? — спросил Володя. — Что там?

— Так и скажи, если издох… — добавила я.

— Что-то я не воткнулся, — проворчал Миша, когда наше терпение достигло предела.

— Скажи хоть что-нибудь!

— Живой он, живой.

— А что не так?

— Да их тут до фига!

— Как это? — не понял мы.

— Две штуки, — пояснил Миша, — в одной упаковке.

— И яйца?

— Я что-то не вижу никаких яиц.

— Погляди под самочкой, — советовал Володя.

— Поди разберись, которая из них самочка. Оба черные, глазастые и жмутся друг к дружке. Так бутербродом и вези, — сказал Миша, вынул камеру и сел на ступеньку. — Да… Что делать-то? Они же расплодятся. Не здесь, так там. А вывозить популяцию мы не договаривались.

Вдруг над его макушкой просвистела черная пуля и взмыла под купол сада.

— Ё моё, — Володя схватился за сердце.

За ней следом вторая пуля вылетела из гнезда. Да так, что мы разглядеть ее не успели.

Вега зашел ко мне без звонка, чего прежде не случалось. Можно сказать, напал без объявления войны.

— Можно?.. — спросил он, стоя на пороге лифта, и, дойдя до порога комнаты, снова застыл. — Не помешаю?

На полу была разложена тяжелая коричневая ткань, из которой я шила хартианскую одежду. Шила вручную, не разгибаясь сутками. Это предмет сразу привлек внимание шефа.

— Штора? — спросил он.

— Была штора.

— Хорошо, что не красная и не синяя.

— Почему?

— Красный и синий читаются, как скрытая агрессия. Старайся не использовать их вне Земли.

— Почему вы не сказали об этом раньше? Я чуть не купила синий.

— Потому что… — он огляделся, — я не знал, что ты шьешь. Ты сама могла бы догадаться. Не новичок уже.

— Потому что это цвета крови? — догадалась я.

Вега обшарил взглядом высокий свод потолка зимнего сада.

— Они живы еще?

— Вроде бы. Нашли дырку в конструкции и живут там. В гнездо не залетают, но Миша сказал, что сможет их достать.

— Миша сказал… — вздохнул шеф. — Миша тебе не сказал, что путешествие в Галактике «автостопом» может растянуться на годы?

— Мы все давно рассчитали. В худшем случае, я застряну только на сходе с Кольца и не дольше, чем на два месяца.

— Нельзя подождать? — ворчал шеф.

— Не могу. Стрижи подохнут. Они не едят корм для попугаев, а Индер не разрешает разводить здесь мух. Да я и не вытерплю полгода.

Шеф опять вздохнул. Стрижи затаились, словно почувствовали присутствие чужака.

— Ты провоцируешь лишние проблемы.

— Все будет в порядке, если только мы не упустим Птицелова.

— Я даже не знаю, кто он.

— Доверьтесь моим хорошим предчувствиям. Или, если так беспокоитесь, отпустите со мной Мишу.

— Еще не хватало! — возмутился Вега. — Это вам не прогулка! — возмутился и покинул меня в глубоком смятении чувств.

За Мишу он беспокоился гораздо больше. Глупо было с моей стороны предлагать. Я вернулась к шитью в паршивом настроении, а стрижи опять принялись курсировать по саду.

Ночью раздался звонок с городской сети.

— Привет! — сказал Миша сквозь шум и треск. — Я с Луны звоню.

— Слышимость, как из преисподней, — ответила я.

— Честно, с Луны. Просто я в сеть воткнулся радиоадаптером, представляешь! В ваши доисторические провода!

— Перезвони, пожалуйста, с нормальной техники, потому что я почти ничего не слышу, и скажи, какие новости?

— Тебе повезло! — прокричал Миша. — Диск будет через три недели, только спать придется в пакете. Знаешь, что это?

— Мне без разницы. Перезвони!

— Короче, в пристегнутом виде. Там гравитация слабая. Слышишь?

— Не слышу, но все равно, большое земное спасибо!

— Маленькое лунное пожалуйста, — ответил Миша и собрался положить трубку. — Эй, ты чего? Очко играет?

— Когда ты вернешься?

— Сейчас. Что мне тут делать? Я все узнал. Заказал для тебя пакет…

— Зайдешь? — помехи на линии усилились, у Миши явно были планы на остаток ночи. — На минутку. Посмотришь костюмчик.

— Ладно. Если только на минутку.

Едва открылся лифт, Миша от изумления сел на пол.

— Какой капуцинец! — воскликнул он. — Хоть в кино снимай!

Я расправила рукава, накинула капюшон и повернулась к зеркалу.

— Ты считаешь?..

— Улет! Хартия будет лежать в осадке, и клешнями дрыгать.

— Главное, чтобы они не отбросили клешни от испуга.

— Не понимаю этих уродов. По мне так ты и без одежды выглядишь неплохо.

— Я же не любовью заниматься туда еду.

— Ты вообще-то занималась когда-нибудь любовью?

— Опять?

— Нет, ради спортивного интереса… Я никому не скажу. У тебя когда-нибудь было?..

— Все! Минута истекла. Можешь проваливать.

— Скажи мне, как другу, по секрету.

— У тебя, кажется, сегодня свидание?

На свидание Миша безнадежно опаздывал еще с вечера. Мы просидели до утра на диване при свечах. На целомудренном удалении друг от друга, не помышляя о каких-либо иных контактах, кроме духовных. И в мыслях не имея ничего подобного. Впрочем, за Мишины мысли я отвечать не берусь.

— Думаешь, мне не страшно было в первый раз, когда шеф выставил меня на лунный грунт.

— Зачем?

— Аппарат американский они вдребезги размолотили, а транслятор лег, и ничего.

— И что же?

— Сначала думали, что картинки не будет. Потом воткнулись в систему, а он, зараза, не только транслирует, но еще и лег так, что к нему не подберешься. Надо поднимать блок, разворачивать, вскрывать корпус. Представляешь, какое кино увидят в НАСА? Я эту технику раньше видел только в шпионских боевиках. В Секториуме ни схем, ни описания, а отключить аппарат надо в течение часа. Иначе финиш! Он лег над кратером: семьдесят процентов обзора неба, тридцать километров до Базовых скважин. Представляешь, какие там фейерверки? Это же обратная сторона Луны.

— Молодцы американцы. Ну и что ты сделал?

— Да ничего. Навалил на нее булыжник двухметровый. Они хотели наблюдать грунт, вот пусть любуются.

— А Вега?

— Что Вега? Ему главное, чтобы задача была решена. Как решать — не его проблемы. С одной стороны, конечно, приятно, когда тебе доверяют, но я бы на его месте все-таки разузнал подробнее про этого любителя птиц.

— Хартия далеко, — успокаивала я Мишу, — а что ты будешь делать, если в следующий раз американцы закинут на Луну астронавта? На человека же не навалишь булыжник.

— Чего это американцы забыли на Луне? — удивился Миша.

— Не надо делать из меня дурочку. Если, допустим, полетят?

— Не полетят.

— А если?..

— Ты знаешь, как они летали? Ты знаешь, что такое Луна?

— Новые поколения иногда пренебрегают опытом предков.

Мишина улыбка сменилась гримасой дурных предчувствий.

— Что? — спросила я.

— Не пугай меня, красотка!

— Но все-таки? Если полетят?

— Спорим на ночь любви, что не полетят?

Разные интересные места можно наблюдать в космосе. Есть опасные, есть враждебные, непонятные и запретные тоже есть. Поэтому, как предписывает секторианский этикет, надо соблюдать добрососедские отношения и помогать друг другу. Особенно, когда нам самим это не накладно. Птицелов, хоть и не работал в нашей конторе, но ее этическую линию разделял. Он безо всяких просьб с моей стороны выхлопотал для Юстина посадочное место вблизи главного цирка с единственным условием: вертикальный заход на посадку с определенной высоты. Здесь наши транспортные мучения прекратились раз и навсегда. Мне даже предложили трап местные службы сервиса. Было трогательно. Тем более что я морально готовилась к новому торпедному десантированию.

Народ уже топтался у цирка. Только Птицелова не было ни внутри, ни снаружи. Представление должно было начаться с минуты на минуту. Он появился внезапно за моей спиной, словно вырос из сидения. Мне снова стало жутко от его присутствия. От взгляда, от его ненормально широких плеч, накачанных явно не тренажерами. Он сел рядом, словно мы не расставались на полгода, погрузил меня в аромат микстуры, накрыл широкой ладонью мое колено, которое теперь едва выделялось под складками «капуцинского» плаща. Клетка плавно переместилась под его песочную мантию. Он даже не заглянул внутрь. Только вынул одну сонную птичку и держал в ладони до наступления антракта. Куда делся второй стриж, я не поняла, только сложенная клетка снова оказалась у меня кармане.

— Что-то не так?

Мой молчаливый товарищ развернул стрижа на ладони. Птица лежала на спине, скрючив лапки, и озираясь по сторонам. Их обоюдное спокойствие удивило меня до крайности. Птицелов вытянул острое крылышко, ощупал косточки и перышки. Стриж вел себя как терпеливый пациент на медосмотре. Только глядел на нового хозяина влажным глазом, поочередно то одним, то другим. Птицелов ощупал пальцем птичий животик.

— Они плохо кушают, — с прискорбием сообщила я.

Птицелов промолчал, давая понять, что ничего удивительного в этом не находит.

— Но хорошо гадят, — добавила я. Похоже, и это заявление не взволновало моего товарища по Хартии. — И еще они могут удрать из самого глубокого кармана.

Птицелов и в этом факте сенсации не признал. А на мою попытку избавиться от клетки, ответил более чем странно:

— Привези еще.

Клетка вернулась ко мне. Антракт заканчивался.

— Стрижа? — спросила я.

— Нет, другого. Которого захочешь.

«Что-то не то происходит, — думала я во время следующего выступления. — Наша этическая линия предполагает взаимную выгоду от общения, но дело идет к тому, что я становлюсь поставщиком птиц на добровольных началах». Естественно, что Птицелов, с началом действия на арене, уже не реагировал на мои нервные подергивания.

— Хорошо бы и мне научиться понимать, о чем идет речь, — намекнула я. Мой собеседник не сводил глаз с коротышки, который червяком извивался на потеху публике. Во взгляде Птицелова проснулось что-то хищное, как у цапли перед броском на рыбу. Еще немного и он сам готов был нырнуть в это омерзительное действо. — Кажется, мне кто-то обещал, что научит… — напомнила я.

Птицелов снова опустил ладонь на мое колено, что означало: молчи, не напоминай о том, что хочу забыть. Однако взгляд его потерял остроту. Точнее сказать, ушел в себя, на поиски рудиментарной оконечности души, которая у землян называется совестью. Пробуждение функции этого «органа» я некоторое время наблюдала, но к началу следующего антракта Птицелов опять обо мне забыл.

— Может, это были пустые обещания?

Выморочные формы совести снова зашевелились в недрах души. Мой товарищ начал почесываться. Хотя, не исключено, что это стрижи кусали его за ребра. К следующему антракту буря опять улеглась.

— Так что, я могу надеяться?

— Ты мешаешь подумать, — ответил Птицелов, и я замолчала, дожидаясь новой паузы в представлении. Благо, они были частыми и продолжительными.

Впервые я чувствовала себя комфортно. Во всяком случае, ко мне пришло понимание того, кто я, где и зачем. От этой легкости ощущений стало весело на душе. Грустно стало Птицелову, но в следующем антракте он испарился. Аннигилировал, как картофельные очистки в супермусорнице двадцать первого века. Мне даже не пришлось нажимать на красную кнопку. Птицелов исчез, а тепло его ладони все еще обрабатывало колено флюидами гипнотического покоя.

Мое умиротворенное состояние улетучилось в тот же миг. Меня от ярости бросило в жар. Наверно так чувствуют себя бизнесмены, которых кинули на миллион. Только желтоглазый обманщик кинул в моем лице человечество, и я поклялась, что это ему с рук не сойдет. Пусть знает, с кем связался! Пока выступал последний циркач, я дала себе слово, что найду его живым или мертвым даже на краю Вселенной!

Еще одна пустая командировка шла к концу. Представление завершилось. Мною не было понято ничего. Публика подалась на выход. Из-за этой желтой свиньи мне еще неделю предстояло торчать в посадочном фойе космопорта, а потом висеть в невесомости, ожидая попутного челнока. Конечно, можно было уговорить Юстина, пустить меня в свой ангар, но Вега запретил мне там находиться, и вообще, не советовал устраивать себе лишние экскурсии по планете. Как в таких условиях выжить неделю — совершенно неясно. Только вдруг у выхода меня взяла за плечо большая теплая ладонь, и я успокоилась.

Птицелов вывел меня из толпы и увлек в темноту, к шеренге миниатюрных цирков, которые издалека производили впечатление неровностей на дороге. В Хартии не было дорог. Цирки, к которым мы направлялись, имели высоту в два ряда трибун. Там, стоя на арене, можно было дотянуться до потолка. Все они были темными и занятыми до нас. Птицелов заглядывал под каждый купол, пока не наткнулся на что-то непристойное:

— Срам, — сказал он. — Как только можно! Ужас, чем они занялись!

Мишино влияние натолкнуло меня на определенную мысль. На всякий случай, я запомнила плохое место. Чем больше мы удалялись от центральной площади, тем реже попадались купола, тем большее расстояние приходилось преодолевать, пока, наконец, для нас нашлось свободное помещение.

В том цирке нельзя было стоять. Сидя на единственном ярусе, нужно было пригибать голову, чтобы не подпереть купол, а на арене не хватило бы места, чтобы расстелить газету. Птицелов сел прямо на черный глянец покрытия. Проделал манипуляцию у себя за пазухой, словно переложил птицу из одного кармана в другой, а затем, подобрав ноги, пригласил меня сесть напротив.

— Положи ладони на пол, наклони голову, расслабь себя и не думай. Я объясню туры грамоты один раз, чтобы тебе запомнить.

Мне захотелось кое-что уточнить, но ничего не вышло. Он положил мне на плечо горячую ладонь и, вместе с телом, у меня оцепенел язык.

— Как ты понимаешь язык птицы?

— Не…

— Ты знаешь, как две расы устраивают контакт?

— У нас…

— Говори, — приказал Птицелов и потряс за плечо мое почти бесчувственное тело.

— На Земле говорят на разных языках, — объяснила я. — Учат чужие слова, строят из них фразы.

— Хорошо, — сказал он и оставил плечо в покое.

Глубокая заморозка стала растекаться: сначала одеревенели руки, потом я не смогла повернуть шею, потом стала туго соображать, где нахожусь.

— Разъясни, какие приемы для этого есть?

— Учат чужие слова, — разъяснила я, — узнают, как строится фраза. Учат годами, прежде чем могут свободно говорить.

— Так плохо.

— А как хорошо?

— Земляне рисуют картину из заученных слов, за словами видят предметы.

— Да. А как же?

— Ты видишь предмет, потом узнаешь слово?

— Конечно.

— Так не надо. Так трудно усвоить язык.

— А как надо?

— Надо слушать, но не видеть предмет. Так надо.

— Так я совсем ничего не пойму.

— Только сначала.

— А потом? Ведь образ предметов приклеиваются к словам непроизвольно.

— Нет, так неправильно. Ваши матрицы искусственны. Так неудобно.

— Почему?

— Можно видеть неверные образы за словами. Землянину, если точно не знать слово и образ, тогда невозможно точно понять другого землянина. Чтобы обойти искусственную связь, надо найти свой ключ в самой матрице.

— Как его найти?

— Сделать так: взять слова твоего языка, слушать, заставить себя не видеть образы, не знать понятия. Добиться у языка, чтобы он стал, как набор звуков без смысла.

— А затем?

— Потом взять слова незнакомого языка и тоже слушать. Слушать и наоборот, строить образы. Они будут нелепы, но ты должна их запомнить. Это твой ключ. Это второй тур грамоты.

— Что мне делать дальше?

— Сделать третий тур — узнать смысл ключа. Только ты сама это сможешь. Возьми опять свой знакомый язык, возьми образы чужого языка и расшифруй соответствие. Ничего учить нельзя, надо чувствовать. Ты будешь слышать чужой звук и будешь чувствовать его смысл. Ты будешь видеть чужой предмет и будешь понимать, что это…

— Как?

— Проведи здесь время, — сказал Птицелов и поднялся надо мной. — В кратерах сила. Она прибавит быстрый опыт. Там, где Земля — опыт прибавится тяжело.

Когда сознание вернулось, мне показалось, что пролетела вечность. Что стрелка часов, описав по окружности мироздание, вернулось в исходную точку на новом витке спирали. Над площадью уже не стрекотали вертушки. Или это был следующий день? В цирке не было ни души. Выскочив наружу, я огляделась. Птицелова и след простыл. Я пробежалась по пустырю до ближайшего скопления светящихся куполов. Луч прожектора шарил по ровным плитам и растворялся в небе. Все утихло, словно окаменело пространство. Полусферы мерцали приглушенным светом. Небо монотонно гудело и, казалось, ложилось тяжестью на каменный грунт. Я отправилась дальше к месту, которое Хартия выделила для посадки Юстина и притормозила возле купола, который особенно возмутил моего пропавшего товарища. Его вход закрывала темная штора.

«Интересно, — подумала я, — не занимается ли Птицелов «срамом» на стороне, пока я сплю в одиночестве?» Штора оказалась настоящим лабиринтом, пыльным и душным, но иного способа проникнуть в цирк не было. В складках ткани я обнаружила живое существо с фосфоресцирующей кожей. Высокое и худое. Оно стояло, приседая на длинных ногах, предупреждающе на меня смотрело, и жестом предлагало убраться отсюда. Спотыкаясь о складку ткани, я нечаянно схватила его за руку. Разрядом тока меня вышвырнуло на улицу вместе с дымящейся занавеской, и, едва встав на ноги, я пустилась бежать, куда глаза глядят.

По дороге от меня отвалился кусок тряпки, и бежать стало легче. За ним отвалился следующий обугленный кусок, бежать стало совсем легко. Что это было — я не успела сообразить. За что меня так, — это и подавно осталось по ту сторону дымовой завесы.

— Горишь! Горишь! — кричал кто-то сзади. Что-то мелкое и шустрое неслось за мной, рассекая сумерки белыми башмаками. — Горишь! — кричало оно, подпрыгивало и размахивало руками.

Я прибавила ходу, но существо не отстало. Его белые боты приблизились и наступили на подол. Мы упали на плиты, покатились в дыму и копоти, небо смешалось с горизонтом, легкие наполнились гарью. Пока я откашливалась, с меня был сорван еще один дымящийся лоскут. Белые ботинки прыгнули на него и стали топтаться в клубах дыма.

— Дура ты! Мать твою… Я ее обыскался, а она вона чем занята!

Огонь плясал под белыми ногами. С испуга, я забилась в плащ.

— Снимай же! — крикнул Юстин, и сдернул с меня последнюю деталь хартианского наряда.

Я выкатилась, угодив локтем в борозду между плитами, и, пока Юстин плясал на пепелище, старалась прийти в себя от боли.

— Бестолковка ты, ё зеленое… Кто ж так делает? Ты знаешь, как здесь трудно загасить огонь! Здесь те не Земля!

В пустынном пейзаже каменной планеты горело несколько костров, а я лежала на плите, держась за разбитый локоть.

— Ушиблась что ли? — Юстин потянул меня за руку, словно кинжал воткнул в самую сердцевину нерва. — О… Да ты что ли руку сломала? Этого мне не хватало! Что ж теперь делать-то?

— Найди Птицелова.

— Где ж я его найду?

— Найди!

— Аккуратней надо. Ты чо драпала-то? Кто тя пугнул?

Мы расположились у стены ближайшего цирка и стали соображать. Вернее, Юстин стал соображать, а у меня шумело в голове от «грамматических туров».

— Хошь, заброшу тебя в ангар? Но это, сразу говорю, место не для дамочки. Хошь, в порту отлежисси, полечисси, высписси. Здесь не заснешь, неа… Ни фига не заснешь. От этих цирков некой дрянью смердит, только человек-то ее не чует.

— Я выспалась, спасибо.

— Но где ж я возьму тебе Птицелова? Когда не надо, они здесь крутятся. Когда надо — хрен знает, где они есть? Можа, уехал?

— Куда уехал?

— Мне почем знать? Я что ли с ними корешаюсь? Я ж, блин, работаю здесь.

— Посидим еще, вдруг вернется.

— Ой, — умилился Юстил и расплылся неполнозубой улыбкой. — Ты чо? Где тя только Вега откопал такую, куклу бестолковую? Или они те чо, крышу сдвинули? Это они мастера!

— Мне нужен магнитофон. — Юстин улыбнулся еще шире. — Что-нибудь, чтобы записать голос. Я бы поработала здесь дней пять, а потом ты заберешь меня на своем дерьмолете.

— Где ж я те его?..

— Подумай. Это же элементарная штука. Черный ящик у тебя в самолете есть?

Юстин смял папиросу и вставил в рот, прижав ее к десне разболтанным протезом.

— Неа…

— А в ангаре?

— Надо пошуршать. — Он прикурил и положил под голову скомканные останки плаща. — Можа и есть.

Я устроилась рядом. Пока мы разговаривали, не так сильно болел локоть. Как только умолкали, боль становилась невыносимой.

— Дай, затянусь.

Юстин недобро покосился, словно я посягнула на святое.

— Те не схренеет?

— Хочу отключиться и очнуться на Лунной Базе.

После затяжки я решила, что лучше вообще не курить, чем курить «Беломор».

— Давай, я в следующий раз «Мальборо» привезу?

— «Мальборо» для дамочек, — заявил Юстин.

— Ну, «Кэмел». Все не такая гадость.

— Ну, ты, блин, даешь! Нахрена ж это курить, если оно не вонючее? Так я что ли и воздухом подышать могу.

Юстин высосал папиросу, сплюнул на камень и разлегся.

— Как называется эта планета?

— Х… ее знает. Никак не называется. Номер имеет, да и все. Дык, Земля ж тоже, нахрен, никак не называется. Она ваще, двойной планетой записана.

— Ты можешь иногда не материться?

— Могу, — признался Юстин. — Но недолго. У меня тады шкура чешется.

— Лучше чешись.

— Ну, ты, я гляжу, отошла?

— Лети в ангар, найди магнитофон. Если встретишь Птицелова, скажи, что я его жду.

— Скажи… — засмеялся Юстин и закашлялся от смеха. — Я-то скажу, только они не поймут них…фига по-нашему. Я-то скажу, мне-то чо, жалко что ли?

Когда на этой планете кончаются одни сутки и начинаются следующие, знал только Юстин, и только потому, что имел местный хронометр. Мои часы не соответствовали здешнему распорядку. Когда мы, забывшись в товарищеской беседе, перевалили в новый день, я не почувствовала, просто захотела спать, но проходя мимо срамного места, поежилась. Я решила на всякий случай накинуть плащ, который волочился за мной по плитам. В шторе цирка осталась черная дыра, видимо, от моего пролета. Лохмотья шевелились на сквозняке, на моей заднице зияла такая же… «дверь в непознанное». Зато рука онемела по самую ключицу, и я забыла о ней надолго.

В маленьком цирке по-прежнему не было ни души. Только арена казалась бездонным колодцем в пропасть. Я легла и постаралась вспомнить урок Птицелова. Воспоминания были недосягаемы, с нечеткими линиями, невнятными формами. Я не могла представить его лица. Перед глазами кружили лучи прожекторов, фонари светились в летнем парке, погружались в застывшее море камня. Я старалась вспомнить лица землян, но они проваливались следом, пространство теряло свойство неподвижности и стягивалось воронкой. То ли надвигался сон, то ли пробуждение оттого, что, до сей поры, казалось жизнью. В голове не держалось ничего, только бродячие образы выплывали из черного колодца, заплетались узором, уносились прочь.

— Ира!!! — я вскочила с арены, не соображая, что происходит. — Ира!!! — кричало что-то внутри меня истошно, словно било током. — Уснула что ли? — в цирке по-прежнему не было ни души. От испуга я залегла у бортика. — И…ра… — надрывался голос внутри меня, слишком громкий для галлюцинации. — Проснись! — от страха я вконец перестала соображать и начала метаться, как обезьяна по клетке, в надежде убежать от кошмара, неожиданно проникшего в мое сознание. — Проснись, проснись! — кричал голос и гнался за мной. — Сюда говори! Сюда, ё моё! Я тя не слышу!

То ли паника благотворно повлияла на рассудок, то ли я окончательно проснулась, только вдруг до меня дошло, что это голосит передатчик, который Юстин прикрепил к моему воротнику.

— Он явилси… Твой Птицелов. Слышь? Я сказал, что ты ждешь. Он сказал, что знает. Желтый твой… эй, ты где? Он спросил, как твои дела, а я понял. Эй?!

Выскочив на улицу, я почувствовала истерический прилив сил, и побежала к главному цирку, но по дороге мой взгляд опять привлекло срамное место. Выжженная дыра была искусно задрапирована складками. Этот факт привел меня в ярость, и, вонзившись с разбегу в шторный лабиринт, я стала прокладывать себе дорогу.

Из темноты на меня высунулись два глаза, и все усилия вдруг оказались бесполезными. Мои попытки двигаться вперед не имели результата, словно впереди возникла прозрачная стена. Я стала лихорадочно искать причину и обнаружила нечто возмутительное, то, во что невозможно было поверить. Эта гадина держала меня прямо за больной локоть. Его счастье, что я увидела это раньше, чем почувствовала боль. Его двойное счастье, что в тот момент мне было трудно постичь причину такого невероятного свинства. Осталось принять очевидное. Очевидным было то, что сразу под глазами этого существа должен был располагаться нос. Я нащупала мясистый отросток с двумя скользкими дырками, вцепилась в него для равновесия, и стала пинать ногами все, что впереди. Существо отпустило больную руку и у меня появилось дополнительное орудие возмездия, пригодное для атаки сверху. Пока существо пыталась освободить нос, я дубасила его по голове, не чувствуя боли. Существо, однако, обладало массивным торсом, плохо пробиваемым без тренировки, но мне ничто не мешало выпустить гнев. Трудно сказать, чем это могло закончиться, но в какой-то момент чувство реальности посетило меня, отрезвило и направило к мысли, что вовсе не этот славный малый стукнул меня током. Тот был худой и длинный, морда светилась в темноте, а этот уважаемый господин не отличался ни ростом, ни изяществом форм. Его нос источал слизь и, в конце концов, выскользнул из моих пальцев. Я выскочила наружу, и тут увидела настоящего обидчика. Он стоял внутри вертолета, садящегося на площадь. Вертолет вел себя странно, касался плит нижней подпоркой, подпрыгивал и снова старался встать на плиту, как на горячую сковородку. Я не добежала до цели, как была сметена воздушной волной. Не сразу, по-пластунски мне удалось заползти в посадочный круг, и, как только машина пригрунтовалась, она была схвачена мною за обод нижней площадки.

— Скажи Максину, пусть даст мне черный ящик! — закричала я. Лицо пилота скрывалось под маской. Он направил на меня луч и попал точно в глаз. — Скажи Максину, чтобы дал ящик. Скажешь ты или нет? Сейчас же найди его в гараже! — пилот сделал попытку оторваться от грунта вместе со мной, но вертушка накренилась, и чуть не зацепила винтом плиту. — Ну, ты понял меня или не понял?

Пилот странно огляделся вокруг. Кроме него в машине не было никого. Он сделал еще одну попытку взлететь, но сообразил, что за просто так от меня не отвяжется, швырнул на площадку какой-то предмет, а затем, улучив момент, набрал высоту.

Народ направлялся в сторону главного цирка. Купол светился ярче вертолетных прожекторов, небо шевелилось от обилия транспорта. Вокруг наблюдалась настоящая каша из гуманоидов и машин. Предмет, который выкинул удравший летчик, оказался холодным и тяжелым, похожим на пенал: металлический параллелепипед с правильными углами и гладкими поверхностями. Он умещался на ладони. В момент, когда рассудок вновь посетил меня, я подумала, что, если зажать эту штуку в кулаке и огреть кого-нибудь, меня не заподозрят. Никто не скажет, что я способна на подобную глупость. Меня не потащат в деканат, писать объяснительную, потому что теперь я могу не ходить на лекции совсем.

На пути к главному цирку меня осенило еще раз: что там делать? Вместо того чтобы париться в аудитории, можно просто украсть конспект. В следующий момент уверенность в том, что именно так надо поступить, возобладала. Я стала высматривать в рассеянной толпе однокурсников. «Сожму его в кулаке, — рассуждала я вслух, — выдавлю из него чужой звук, запишу и буду расшифровывать, в соответствии с хартианской грамматикой контакта». Так и решила. Благо, что толпа пронеслась мимо, оставив меня наедине со щупленьким лилипутом, который, надо же было себе представить, тоже семенил на лекции.

Чтобы как следует напасть на него, мне пришло в голову разогнаться. А чтобы разогнаться получше, пришлось отойти далеко назад. С такого расстояния мой карлик казался малюсенькой букашкой, и я, расправив «крылья» плаща, полетела на него вприпрыжку, издавая устрашающее шипение для поддержания боевого духа. Шло время и мне показалось, что я слишком долго бегу, но эта мысль меня вовремя не остановила, и в один ужасный момент я ткнулась лбом в поясницу «карлика». Тот обернулся. На бесчувственной физиономии не было написано ничего, кроме удивления. Наверно удивление было столь громадным, что для прочих эмоций места не осталось.

— Миль пардон! — сказала я, и двинулась обратно.

Как это могло со мной произойти? С умницей и отличницей? Уж не спятила ли я? Атакованный объект постоял еще немного, провожая меня взглядом, да и пошел своей дорогой. Его габариты стали стремительно уменьшаться. «Второй закон термодинамики! — дошло до меня. — От быстрого движения предметы уменьшаются в размере. Нельзя было так стремительно атаковать». Развернувшись и расправив «крылья», я легла на новый атакующий курс.

Второй раз, получив удар в поясницу, гуманоид удивился еще больше. Хотя, казалось, больше было невозможно. «Животное, которое подвергается атаке стервятника, — дошло до меня, — должно замереть неподвижно. Тогда оно вмиг увеличится, а стервятник, соответственно, окажется несостоятелен, как стервятник». С этой мыслью я стала выбирать дистанцию для нового разгона. Гуманоид, соблюдая закон термодинамики, застыл на месте. Выбрав дистанцию, я начала ходить по кругу, размахивая рукавами, в надежде, что жертва перестанет на меня глазеть, позволит мне слиться с окружающей природой. Так оно, в конечном итоге, и произошло. После третьей неудачной атаки, я поняла, что глупа до безобразия, что набегать на жертву надо очень медленно, чтобы не потерять от скорости собственный объем. После десятой попытки вокруг меня было столько насекомых, словно я не охочусь, а развожу их по интенсивной методике. После двадцатой попытки меня саму клевали стервятники.

В тесном гнезде на вершине горы меня приковали цепью. На каждом плече сидело по черной птице, на каждой ноге по черной птице, острые когти сдавили горло, а клюв раздирал ребра, чтобы выклевать сердце.

— Дай сюды! — кричал невидимый кто-то с неба раскатистым эхо. — Где ты нашла эту хреновину? — Черный параллелепипед был извлечен из моей сжатой ладони как инородное тело, проникшее в плоть. — Где взяла? — кричал Юстин, прижимая меня за горло к полу арены, в то время как я безуспешно пыталась оцарапать ему физиономию. — Откуда взяла, я спрашиваю? Ты понимаешь, блин, или ты ни х… не понимаешь?

Ясность сознания вновь посетила меня. Я перестала махать руками и уставилась в потолок.

— Последний раз спрашиваю, где ты шаталась, и кто тебе это дал? — параллелепипед вопросительно завис надо мной.

— Пошел ты…. Сам знаешь, по какому адресу, — ответила я и, чтобы не видеть этого жуткого предмета, перевернулась на бок.

Юстин нехотя отпустил мое горло.

— Ты это сама нашла или чо? Давно у тебя это? — страшный предмет снова завис передо мной.

Я закрыла глаза, но предмет остался. Где меня носило? Кто меня одарил этим барахлом и сколько времени минуло с тех пор, я не имела ни малейшего представления.

— Помнишь, чо натворила-то? — спросил Юстин. Я еще сильнее зажмурилась. Образ параллелепипеда сжался гармошкой, но не покинул меня. — А почему Максимом меня обозвала?

И вдруг, словно стукнуло по голове… все вспомнилось. Все стало ясно и просто.

— Максимом? — переспросила я и обернулась. — Просто так, а что?

Мой собеседник сидел, облокотившись на бортик арены и крутил в руках черную коробочку.

— А я ведь, правда, Максим. Чо глядишь? Мамка назвала. Но я ж никому не сказал. Всегда Юстином кличут. Фамилия моя — Устинов.

— Я, в самом деле, тебя так назвала?

— Я чо, глухой?

— То есть, ты намекаешь, что я считала матрицу?

— Чо?..

— Это называется «скрытая информация».

— Мне почем знать? Ты лучше, это… сиди и не высовывай свои матрицы наружу. Поняла? Те щас в цирках нехрен делать. Ясно? Вот так вот!

— А Птицелов?

— Птицелов тама. Он же не вел себя как скотина. Не хватал за нос охрану и не отламывал подпоры от вертолетов.

— Я ничего от вертолета не отламывала!

— Ну, да! Оно, типа, само отлетело. Чувак второй день в ремонте.

— Может, это не я?

— Ага, не ты… Все тебя видели. Так что зашкерься и сиди.

— Что еще было? — я собралась духом выслушать полный перечень своих преступлений перед Хартией, но Юстин не торопился их излагать. Предмет, добытый мною с того злосчастного вертолета, увлек его гораздо больше. — Это было, как бы, помутнение рассудка, — оправдывалась я.

— Ни чо се… «как бы»! Это оно самое и было. Тут случаются дела… В прошлом году одного с купола сымали. И ваще… их знаешь тут сколько, припыленных, по пустыне ловят? Ты еще запросто отделалась. Так что сиди и молись, штоб они забыли. Через сутки выпру тебя на Землю. Там хулигань, а здесь не положено!

— Ты расскажешь Веге?

Юстин неопределенно хмыкнул.

— Расскажешь?

— На кой ляд ты мне сдалась? Я чо, нанимался стучать?

— Давай так: ты забудешь все, что произошло, а я привезу тебе банку соленых огурцов. Трехлитровую. Хочешь?

— Хы! — улыбнулся Юстин. — Огурцов… Чо мне тута закусывать огурцами?

— Водку обещать не могу. Если получится.

— Ты мне бабу привези.

— Какую бабу?

— Обыкновенно, земную бабу. Ну, ты даешь! Какую…

— Конкретную?

— Ну, бабу, в общем, с конкретными формами. Лучше блондинку. Ваще, любая сойдет, хоть рыжая, только шоб не лысая и не тощая.

— Ну, так, миленький ты мой… — я даже села от неожиданности. — Как же я привезу тебе живую бабу?

— А чо? Здесь жить можно. Работа есть, прокормлю. Только не такую как ты, психоватую, а чтобы спокойная была, ну… душевная вроде… А я не обижу.

— Ну, я не знаю. У меня язык не повернется…

— Да иди ты к черту! Увидишь бабу, какую надо, в вакуум ее и пусть дрыхнет. А я здесь сам разберусь.

— Нет, что-то я не пойму, кто из нас спятил? Или ты решил, что я совсем того…

— От, блин! — обиделся Юстин. — Я с ней по-человечески, о личном, а она мне «того…» Прижениться мне надо, понимаешь?

— Как это, прижениться?

— Ну, ты… маленькая что ли?

— Нет, я понимаю, что такое «жениться» или «заняться сексом». А как это «прижениться», что-то не пойму. Взял бы отпуск, поехал на Землю, сам бы разобрался со своим личным вопросом. Познакомишься по-человечески…

— Ды, нельзя мне на Землю, — Юстин нахмурился.

— Почему?

— Все тебе скажи!.. Нельзя, да и все!

Юстин оставил меня в замкнутом пространстве темного волдыря, словно мышь под блюдцем, и ушел, а чудное словечко осталось. Оно присутствовало везде. Оно вытесняло собой посторонние мысли. Мне не хотелось думать ни о чем. Все проблемы ушли. Осталась только вселенская тоска Юстина по бабе, чистота каменного ландшафта и глобальное желание «прижениться». Эта цельная картинка мироздания из трех образов вызывала в душе спокойствие и умиротворение. Ощущение чистоты и ясности происходящего, восприятие гармонии бытия в неизвестных ранее формах. «Прижениться» — как квинтэссенция естества, очищенного от этических условностей.

Мое укрытие казалось бессмыслицей, ибо я уже не чувствовала опасности и вышла в сумерки под гудящее небо. Ни души, ни блика над горизонтом. «Прижениться…» — подумала я и ощутила новую волну умиротворенного равнодушия, апогея, вершины мира, гребня волны, застывшей на вечность. И ничего. Чем глубже я проникала в суть этого слова, тем более магическое воздействие оно на меня имело, и обещало спровоцировать новое помутнение рассудка. Но рассудок был чист, и только новое словечко Юстина перекатывалось туда-сюда в черепной коробке, как шарик внутри пустой сферы, вызывая первобытные ощущения: я могу делать, что захочу; идти, куда дунет ветер; плыть, куда понесет река. Когда-нибудь я окажусь в той единственной точке Вселенной, которая станет конечной целью маршрута. Но что это за точка — не знает никто.

Глава 9. СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. ПОБЕГ

Левой рукой не удалось нащупать ничего, потому что она не гнулась в локте и была намертво привязана к телу. Правая рука нащупала пластмассовый футляр на левой руке, обивку офисного дивана и край пиджака над штаниной стоящего рядом человека.

— Зрительная доминанта, — произнес Вега.

Ему в ответ негромкий голос сказал положительное «угу». Совсем близко. Вероятно из того самого пиджака, который я держала за пуговицу. Черная повязка на глазах не позволяла мне увидеть этого человека.

— Не снимай, — предупредил Индер, и прижал повязку к моим вискам.

Я ощупала его перчатку, переходящую в нарукавник и зигзагообразную рабочего передника.

— Надо ее наблюдать, — добавил незнакомый голос.

— Здесь или в камере? — спросил Индер.

— Домой хочу, — сказала я, но мое мнение здесь никого не спрашивал.

— Готовь камеру, — распорядился неизвестный голос пожилого мужчины.

— Это хорошо, что зрительная компонента выключается, — предположил Вега.

— Надолго ли… — усомнился незнакомец. — Надо наблюдать.

— Дома тоже можно сидеть с закрытыми глазами, — намекнула я.

— У нее были суицидальные идей? — спросил незнакомец.

— Нет, — ответил шеф, словно знал меня с детства.

— Тем не менее, руки лучше связать.

— Что я сделала?

Все притихли.

— Как себя чувствуешь? — обратился ко мне шеф. — Как настроение? Что думаешь делать дальше?

— Что? Пора искать новую работу?

Незнакомец усмехнулся.

— Вега, — сказал он, — у меня там была газета… Да, вот эта. Возьми, прочти внизу объявление, где требуется библиотекарь. — Надо мной захрустела газетная бумага. Шеф подошел так близко, что его тоже можно было взять за пиджак. — Здесь, прочти… Устрой ее туда на полставки. Хорошее заведение. Милые девушки работают. Самое ее место.

— А в Хартию? — робко спросила я. — Больше не надо?

— Ты поселиться там надумала? — удивился незнакомец.

— Семен Семеныч считает, что с Хартией надо повременить, — объяснил шеф. — Пока не пройдет кризис адаптации.

— Нет! — заявила я. — Лучше в Хартию, чем к милым девушкам.

— Видишь, — возбудился Семен Семеныч, — у нее уже проявляется ассоциативная доминанта.

Они вышли в коридор, поспорить о моих перспективах, и плотно закрыли за собой дверь.

— Индер, — шепотом спросила я, — мне капут?

— Не знаю, — ответил Индер с присущим ему прямодушием. — Возможно.

— Меня депортируют, как Юстина?

— Не думаю.

— Но с Хартией можно проститься навсегда?

— Да, видимо, можно…

— За что?

Индер не знал, что ответить и тоже вышел из комнаты.

Что случилось, я поняла вскоре после того, как вновь обрела зрение. Неожиданный мир вдруг открылся мне. В этом мире не существовало ни формы, ни смысла. В нем не было ничего кроме хаоса, и хартианская грамота, плохо усвоенная в командировке, осталась моей единственной возможностью присутствовать в нем. «В сути есть три основы, — утверждала грамота, — дающие иллюзию бытия: в речи есть вдох, выдох и молчание; в образах — угол, линия, окружность; в ощущениях — боль, наслаждение и бесчувствие. Чередование этих основ творит мир из пустоты. Для тех, кто лишен зрения, он невидим; для тех, кто лишен слуха, — беззвучен. Для тех же, кто лишен естества, — нереален».

В эту философию легко вписывался Адам с ночными прогулками в образе полтергейста, туда же годились все прочие сумасшествия реального мира, в котором я не могла найти себе места. Меня не было видно в нем, словно это не я, а вспомогательная конструкция между хаосом и бытием, которая держится за оба берега, одинаково отторгающих ее. Сидя у бассейна с закрытыми глазами, я не могла слушать звуки воды. В каждой интонации всплеска мне чудились символы. Образы возникали из пустоты. Меня не покидало ощущение, что кто-то говорит со мной на незнакомом языке, а я не имею права жить как глухонемой зевака у края арены, потому что от того, как я пойму скрытую информацию этих образов, зависит восход солнца. Когда я открывала глаза и затыкала уши, тень вишневого дерева на стене являла мне графические символы того же странного языка, от понимания которых восход солнца зависел не в меньшей степени. Я не испытывала ничего кроме страха. Все усвоенные мною грамматические приемы работали вхолостую, формировали понятия, которых не существует в отмеренном мне участке Вселенной. Симметричные предметы казались прелюдией конца света. Словно мир, едва достигнув гармонии, решил запечатлеть себя в мертвых образах. Прямые углы и ровные плоскости создавали апокалиптическое совершенство, похожее на стены тюремных камер. Я уходила в сад, смотреть на воду, потом запирала себя в шкафу, потом опять уходила в сад. В этой Вселенной теперь не было для меня места, но и бежать из нее было некуда.

В троллейбусе я доехала до реки и встала у перил моста. Вода казалась гладкой и черной. Небо отражалось в ней и плыло по течению. Но, как только на бегущую воду ложилась тень облака, я снова закрывала глаза. Боялась посмотреть вверх. Облака, как буквы незнакомого алфавита, требовали внимания и прилежания. Только не было учителя, который прочел бы эту грамоту для меня по слогам. В городе меня пугало все. Я, как абориген в мегаполисе, не могла самостоятельно истолковать сигнал светофора и рисковала попасть под асфальтоукладчик. Я шла с толпой, словно дрейфовала по течению и отдыхала, когда чувствовала себя внутри ее безмозглого организма. Это было лучше, чем видеть человеческие глаза. Тысячи глаз. Миллионы слепых, бредущих без поводыря по минному полю.

На мосту ко мне неосторожно приблизился молодой человек:

— Вам плохо?

— Опять ты здесь! — возмутилась я, словно узнала его. Словно мы в прошлой жизни были знакомы. Молодой человек слегка попятился. — Сколько раз я говорила, не подходи к воде! Не смей приближаться! Ты хочешь умереть, как твой несчастный брат? Ты хочешь оставить одних жену и маленького сына? — молодой человек попятился уже не слегка, он, можно сказать, очень быстро побежал, оставив меня одну разбираться с загадкой: как я узнала, что утонул его брат? Впрочем, не исключено, что его брат был все еще жив, но проверять было поздно. Молодой человек быстро перемещался в сторону метро, и мне хватило сил его преследовать только до троллейбусной остановки. Все равно, откуда-то я узнала. Я была абсолютно уверенна, что этот тип рискует, разгуливая по мосту с чугунными перилами. Чтобы проверить свой экстрасенсорный дар, я приблизилась к другому мужчине, странному и дикому, словно отгороженному от меня забором. Источник «забора» я нашла сразу, обойдя вокруг мужчины. Мне повстречалась дама, вероятно, его жена, и я решила вести себя скромнее, чтобы не спугнуть его. Я напряглась, стараясь вспомнить тайные факты его биографии, но не вспомнила ничего, словно этот мужчина только что прилетел из космоса.

— Пойдем отсюда, — сказала дама, и в моей руке осталась пустота.

Оказывается, я держала ее благоверного за рукав. Они пошли, и я не имела морального права задерживать их. К остановке подполз грязный троллейбус, стал выдавливать из себя таких же грязных пассажиров, пассажиры впитывались в тротуар. Я тоже хотела нырнуть в поток, но каждый раз оказывалась одна на острове. Чем сильнее было мое стремление окунуться в жидкость, тем дальше отступал от меня океан, потому что все сущее имело понятие о самом себе, и только я, в отличие от сущего, никакого понятия о себе не имела.

Семен Семеныч и Вега нашли меня в парке. По рассказам, я сидела у дуба и ковырялась в земле ложкой, вероятно, украденной в столовке. Зачем мне нужен был подкоп под корни дерева, — на этот счет у каждого секторианина свое мнение, и только у меня — никакого. Просто пришли два дядьки и отняли ложку. Мало того, они одели мне на голову черный мешок, потащили к дороге, и ни один прохожий не заступился. Это обстоятельство рассердило меня особенно: беззащитную девушку волокли по улице при всем честном народе, запихивали в машину, и даже милиционер не подошел поинтересоваться личностями похитителей. Я рассердилась так сильно, что, едва оказавшись в модуле, снова села под дерево и стала демонстративно ковырять почву. Вега с Семеном ушли на кухню. Тогда я пересела на клумбу, где Индер сажал тюльпаны, и стала искать в земле луковицы. Потом я уже плохо помню свое поведение, а свидетели не рассказывают. Сознание прояснилось в момент, когда Семеныч поднял меня за ворот и тряхнул так, что чуть не выронил из одежды на грядку.

— Ты должна выкарабкаться, девочка! — закричал он. — Ты должна! Должна! Если ты не сможешь, мы пропали!

Я пыталась что-то ответить, но язык не слушался. Семен втащил меня в комнату и прижал к дивану за ворот, который трещал по швам.

— Если мы потеряем тебя, мы потеряем надежду! Мы потеряем все! — сказал он, и у меня мурашки побежали по коже. — Не дай им сделать с тобой то, что они сделали со мной и с Андреем! У тебя есть силы пройти через это! Только у тебя! Только сейчас! Такой возможности больше не будет. Поняла меня, детка?

Я глупо таращилась на него и кивала.

— Ты сделаешь все, что я скажу…

«Да», — постаралась выдавить из себя я, но получился сдавленный хрип.

— Ты будешь слушаться, и я вытащу тебя из этого болота!

«Буду», — пыталась сказать я, но хрип сменился бульканьем.

— Клянись, что пойдешь с нами до конца!

«Клянусь», — хотела ответить я, но только крякнула и потеряла сознание.

В черной камере не было ни углов, ни звуков, ни посторонних предметов. Я ползала в пустоте, пытаясь докричаться до внешнего мира:

— Это не я, это вы слепые дикари! Это вы в черном ящике, только не хотите признаться.

Внешний мир не сочувствовал мне. Даже Индер, который всегда жалел больных землян, предпочел обходить стороной место моего заточения.

— Вы боитесь! — кричала я. — Вам удобнее жить с закрытыми глазами! Вы привыкли к этому, да?

Тишина отвечала мне со всех сторон космоса. Я не могла ни улечься, ни забыться в этой дикой пустоте, но, в конце концов, успокоилась. Мне стало безразлично и даже немного смешно, только страх и угрызения совести терзали меня, но я привыкла бояться молча, не показывая виду, как человек, привыкший за долгую жизнь к перспективе неминуемой смерти. «Этот мир должен умереть, — решила я. — Это не мы смертные в нем, это он умирает в нас для того, чтобы дать место новому миру».

Тянулось время. Моя тюрьма расширилась до габаритов комнаты, оставаясь такой же темной, но дела пошли на поправку. Вскоре из внешнего мира появился первый предмет — Мишин баскетбольный мяч. Сначала мы с ним сосуществовали в едином пространстве. Потом я взяла его в руки и, получив удар током, бросила. Если бы ни клятва Семену, черта-с два бы они выманили меня отсюда. Там, снаружи, мне делать было нечего, но Семен заставил меня поклясться, сделать то, чего я не делала никогда прежде. Кто меня тянул за язык? Теперь, когда до желанного покоя оставался один шаг в пропасть. Я снова взяла в руки мяч и стала учиться терпеть боль. В мой мир стали проникать другие предметы. Он наполнялся и постепенно перестал отличаться от того, с которым я простилась, отправляясь в Хартию. Когда Индер выпустил меня на волю, мне показалось, что я только что вернулась домой.

— Выпей чаю, — сказал Индер, и пригласил меня пересечь запретную черту его рабочих территорий, правда, не далее цветочной стенки, у которой стоял чайный стол.

На столе грелся чайник, сломанный Адамом, который так и осел в офисе. Над чайником висел глянцевый плакат, из тех, что Миша печатает на своем секретном оборудовании, а затем раздает. В основном его вдохновляют космические виды, морские глубины и Синди Кроуфорд, но Индеру он подарил портрет настоящей ведьмы, глядя на которую, я сначала испугалась, а потом удивилась, где он нашел такую колоритную натуру? Словно сухую змеиную кожу набили соломой, поставили под каждым глазом синяк и начесали дыбом волосы.

— Это фотография или рисунок? — спросила я.

Портрет шевельнулся.

— Это зеркало, — грустно ответил Индер.

— Поживешь у Алены, пока не вернется Миша, — говорил шеф, а Алена, стоя за его спиной, одобрительно кивала. — Когда появится Миша, он за тобой присмотрит. На улицу не выходить. Алену слушаться, как мать родную.

— Буду слушаться.

— Разумеется, — сказал Вега. — Я в этом не сомневаюсь.

— А что Семен Семеныч? Он будет меня навещать?

Семен Семеныч больше не появился. Я не успела понять, кто он, откуда взялся, и почему покинул меня сразу, как только выполнил миссию. Я не знала, что незадолго до моего появления в Секториуме, Семен Семеныч таким же странным образом покинул планету. Кто этот тип на самом деле, мне никто не сказал. Вега нашел старика, когда ему было глубоко за восемьдесят. Нашел, чтобы опробовать в Хартии. Говорят, что Семен Семеныч видел все три русские революции, чудом уберегся в гражданскую войну, но в восемнадцатом году был мобилизован на германский фронт. В Великую Отечественную бог его снова миловал, но не защитил от сталинских лагерей. Семен Семеныч стоически пережил все напасти и готов был к новым испытаниям, но Хартия в один прием «сдвинула крышу» старику, превратила этого энергичного пожилого мужчину в развалину, тихо доживающую в укромном уголке Сигирии. В то время Вега был еще неопытен и не знал точно, какой рисунок энцефалограммы должен иметь человек-хартианин, и с каким типом подобные опыты противопоказаны. Семен Семеныч оказался моей зеркальной противоположностью во всем, даже в «синусоидах» мозговой активности. К примеру, Семен Семеныч ненавидел Мишу Галкина всеми фибрами естества. Как только способно одно живое существо ненавидеть другое. И этот факт имел предысторию.

Последние годы Семен Семенович Сорокин, будучи постоянным жителем Сигирийской Блазы и, обладаючи земной родословной, имел привычку часто посещать места прежнего обитания, где и напоролся на беспардонный Мишин язык. В результате непродолжительного общения, Семен Семеныч заработал кличку «Эс-Эс». Может быть, из-за элементарной Мишиной лени выговаривать до конца имя и отчество, а может, за свои праворадикальные политические взгляды, не характерные в те времена для широких слоев российского населения. Семен Семеныч был личностью исключительно неординарной и не стыдился выражать мысли вслух, даже если они не соответствовали стандарту восприятия, но на «Эс-Эс» обиделся, и уже тогда невзлюбил Мишу.

Кроме Миши, Семен Семеныч Сорокин также невзлюбил свою птичью фамилию, решил поправить дело, сменив ее на более благозвучную: Сороковников. И, пока Миша варганил новые документы, Семен Семеныч имел глупость прочесть ему лекцию, о том, что «Эс-Эс» звучит нехорошо; о вреде фашизма в целом и, в частности, о мерзостях холокоста. Миша, в свою очередь, за идей в карман не полез и, выдав гражданину Сороковникову новый паспорт, присовокупил к нему кличку, идеологически противоположную предыдущей: «Семь Сорок». С той поры «Семь Сорок» насмерть приклеилось к несчастному старику.

Говорят, что Семен Семеныч сгоряча полез в драку. Говорят, даже надавал Мише тумаков, во что трудно поверить, видя разницу в комплекциях. Разве что, благодаря эффекту неожиданности.

— Ты еврей! — кричал Семен. — Я всегда подозревал, что ты еврей!

— Я не еврей! — оправдывался Миша. — У меня родители евреи, а я — герой Советского Союза!

Но Семен Семеныч от Мишиных проделок утратил чувство юмора. Впрочем, это чувство никогда не было ему присуще. Хуже того, Миша Галкин действительно не был евреем, но не любил в этом признаваться. «Евреи уже прошли естественный отбор, — объяснялся он. — А русские к нему и не приближались».

Семен Семеныч и мне сначала не понравился. В его натуре было что-то, характерное для чиновников и вахтеров: бескомпромиссная убежденность в собственной правоте и раздражительность в адрес тех, кто этой убежденности не разделяет. Но Семен Семеныч умел себя сдерживать. Короче, являл собой мою полную противоположность, в том числе и в отношении к Мише.

Не смотря на то, что Семен Семеныч был умен и сдержан, Секториум использовал его главным образом как опытное сырье. С него формировалось первичное понятие о том, какими свойствами должен обладать земной хартианин. На нем тестировались вероятные психические отклонения в процессе адаптации. Именно его печальный опыт убедил шефа в том, что новичок, отправляясь в Хартию, не должен знать, какого рода испытание ему предстоит. Что новый хартианин, как человек, впервые упавший в воду, легче выплывет, если не будет знать, какую опасность для жизни может представлять вода. Одним словом, Семена первого окунули в хартианский хаос с головой для того, чтобы затем извлечь и проанализировать результат. Другого метода изучения недоступных глубин у шефа не было. Использовав, старика выбросили с Земли, поскольку здешняя обстановка уже не благоприятствовала его надломленной психике и грозила рецидивами душевных расстройств.

— Ему стерилизовали локальный архив, — объяснила Алена. — Это значит, чистили память. А тебе не пришлось…

— А тебе?

— Я не тот психический тип, у которого едет крыша при виде пары сотен придурков, — заявила она. — Семеныч был первым. Ему и досталось. Психика тоже обладает иммунитетом. Считай, что получила прививку.

— А Семеныч?

— Ты понимаешь, чем профилактика болезни отличается от хирургического метода лечения? Ты представляешь себе, что такое искусственная активация мозга? Ты знаешь, как чувствует себя человек, которому вычистили память?

— Нет, — испугалась я. — А если все обойдется, меня еще раз когда-нибудь пошлют в Хартию?

— Вот оно! — сказала Алена и выдержала паузу, словно в этот миг получила подтверждение своей самой дерзкой догадки. — Я сразу сказала, их всех туда тянет, как приговоренных на виселицу!

— Никуда меня не тянет. Даже наоборот.

— Вот! — повторила она. — Вот, с чего надо было начинать изучение Хартии. Даже не надейся, плутовка, что сможешь меня перехитрить!

Когда Алена уходила, за мной присматривал Олег Палыч (чтобы я не смылась в Хартию). Он мастерил на кухне Алены полки с резными подставками. Такую работу можно было делать бесконечно, и я заподозрила, что весь этот дизайн интерьера был затеян ради присмотра за мной.

Чтобы облегчить Палычу жизнь, я тоже приходила на кухню, устраивалась чистить картошку. Мы беседовали. Я, как могла, производила на своего надзирателя положительное впечатление. До такой степени положительное, что Палыч, иной раз, переходил на запретные темы:

— Ты действительно видишь цифры в цвете? — спрашивал он.

— Действительно.

— Ну, и какого цвета четверка?

— Зеленого.

— А восьмерка?

— Бурая.

Он хмыкнул.

— Мне, допустим, кажется, что голубая.

— Правильно. Это ваш «ключ», а то — мой. Они и должны быть разными.

Палыч переварил информацию, но, как мне показалось, понимания не достиг.

— А бывают предметы, которые не вызывают у тебя побочных ассоциаций?

— Бывают, — ответила я. — Это искусственные, незаконченные вещи. Например, доска, которую вы разметили для резки. Я не знаю вашего замысла, и этот предмет выпадает из ассоциативного порядка.

— Вот, например, деталь от какой-нибудь машины. Ты можешь сказать, от какой именно машины?

— В одном случае из пяти я могу представить, как выглядит целый агрегат. Если деталь когда-то в нем работала, она хранит в себе матрицу целого предмета.

— Да что ты говоришь? — удивился он. — Я, например, в трех случаях из пяти могу представить… Но все равно, интересно. Ты же не имеешь дело с техникой. Откуда берется такой опыт на пустом месте?

— Это не опыт, — ответила я.

— Тогда что же?

— Не знаю.

— Ты скажи, почему этим приемам нельзя научить нормального человека?

— Вега говорит, что люди слишком привязаны к устойчивым ассоциациям, а если отвязываются, то попадают в дурдом.

— А ты научишься отвязываться безопасно?

— Попытаюсь.

— Гляди-ка! По крайней мере, в отличие от Андрея, ты не производишь впечатления шизофреника.

— Алена так не считает, — ответила я.

— Алена за тебя беспокоится.

Палыч включил дрель и лишил меня возможность уточнить кое-что про Андрея. Чем больше мне хотелось кое-что уточнить, тем сильнее рычала дрель. Чем терпеливее я дожидалась тишины, тем больше отверстий требовалось просверлить в изделии. В конце концов, мне пришлось понять, что этот процесс фатален, и смириться с тем, что еще не настало время.

Миша вернулся в начале мая, как раз ко Дню Победы, полный здорового оптимизма. Он готов был окунуться в земную жизнь, но шеф вызвал его к себе и испортил настроение. Я наблюдала сквозь стекло, как мой товарищ угасал на глазах, косо поглядывая в мою сторону.

— Теперь уже все в порядке, — успокоила его я. — Не знаю, что он тебе наговорил…

— Велел тебя за «чердак» придерживать, — ответил Миша. — Короче, с этой минуты слушаешься только меня.

Если раньше Миша Галкин посещал меня чуть чаще, чем положено близкому другу и чуть реже, чем законному супругу, то теперь его участие в моей жизни перевалило все допустимые границы:

— Что за дерьмо плещется у тебя в джакузи?

— Хартианский плащ.

— А чего гарью воняет?

— Я срезала горелую ткань, но еще не выбросила.

— А почему оно там шевелится?

— Стирается, потому что…

— Почему не в стиральной машине?

— Потому что не влезло.

— Так надо было накидать порошка, прежде чем включать гидромассаж.

— Уже давно накидала.

— Мало. Оно не пенится.

— Не пенится, потому что порошок такой. Послушай, Миша…

— Я несу за тебя ответственность.

— То, что я стираю плащ в джакузи, выглядит, как неадекватное поведение?

— Еще как…

— Значит, держать в шкафу грязную одежду, это нормально.

— Поехали завтра в Нью-Йорк, Джаггера живого слушать? — неожиданно предложил он.

— Кого?

— Ага! Не знать, кто такой Джаггер это уже тяжелая форма психического расстройства.

— Я предпочитаю советскую эстраду.

— Так я и знал! — воскликнул Миша. — Безнадежный случай. Если еще скажешь, что тащишься от «Ласкового мая», я немедленно позвоню в психушку.

Именно это я собиралась сказать, но в последний момент побоялась. Мало того, что Миша контролировал меня неотступно, от подъема до отбоя, он еще и работать устроился через мой маломощный компьютер. Натащил в модуль своих приставок, воткнул в порты неизвестные мне приборы, парализовал своей деятельность доступ в городскую телефонную сеть, и лишил меня возможности смотреть телевизор. От его аппаратуры «мялась» картинка, как будто в комнате работала сотня электродрелей.

Кроме того, что он лишил меня многих бытовых удобств, включая рабочее место, он еще наблюдал мои перемещения по модулю, и выражал недовольство, если я уходила далеко в сад ухаживать за насаждениями Индера. Избежать его бдительного ока я могла только в ванной комнате, опустив жалюзи. И то ненадолго. Спустя час Миша начинал стучать в стекло, требовать аудиенции. Все равно, я являла собой дисциплинированного пациента санатория строгого режима. С утра плавала в бассейне, днем читала книжки, к вечеру готовила что-нибудь из Мишиных любимых блюд, и мы устраивались пировать в саду.

— Без стрижей скучно, — говорил Миша. — Не могу избавиться от ощущения, что они вылетят из какой-нибудь дырки.

— Да, — соглашалась я.

— Вот бы узнать, как они устроились.

— Хорошо бы.

— Спроси Птицелова при случае.

— Обязательно спрошу.

— Что это значит?

— А что такое?

— Тебе же ясно сказано, о Хартии можешь забыть. Что за рецидив?

— Какой рецидив? Пошутить нельзя?

— На такие темы нельзя.

— Ладно, Птицелов никогда не узнает, что товарищ Галкин интересовался судьбой дальних родственников. Для него это останется тайной.

— Так-то лучше… А теперь ешь, и не смотри на меня, как моль на таблетку нафталина.

После ужина я опять читала или пыталась настроить телевизор на канал, не реагирующий на Мишину техническую интервенцию. Миша презирал меня за это. Его деятельной натуре было трудно понять, как можно, часами лежа на диване, впитывать в себя всю ту чушь, которую насочиняли алчные до гонораров киношники и тележурналисты. По его убеждению, ни в телевизоре, ни в газетах, ни в журналах ничего нового в принципе быть не может. А книги — это годы, выброшенные впустую. Совсем другое дело красненькая козявка, которую он запустил в поле экрана. Эта штучка вела себя как живая букашка, поворачивала магнитные усики, перебирала лапками по голографической схеме неизвестного мне устройства.

— Что это? — спросила я.

— Магнитофилус ползифилис, — с гордостью сообщил Миша.

— По какому предмету он «ползифилис»?

— Не узнаешь? — он отдалил предмет, который напомнил очертания орбитальной станции. — Это биомеханический радиоадаптер, ползет на импульсы определенной частоты. Если он воткнется в бортовую камеру, я смогу считывать картинку в реальном режиме.

— Это наш «Мир»?

— Не важно. Важно в принципе решить задачу. Следящие устройства меня достали еще на «Вояжерах», но с американским оборудованием работать можно, с советским же… Будь моя воля, я бы запретил русским приближаться к технике! Проще воткнуть адаптер, чем снять информацию с их прибора.

— Не получается?

— Получится, — заверил Миша. — Никуда не денется. Нет, ты посмотри, что он вытворяет! Куда он лезет, объясни мне? Что там может быть?

Алая букашка ползла себе и ползла по светлому корпусу станции. Ничего странного в ее поведении я не увидела, но Миша насторожился:

— Или у тебя в столе работает излучатель на тех же частотах, что пишущие камеры?

— Господи, откуда?

Миша, не церемонясь, стал открывать ящики, но нашел там только бумагу.

— Его постоянно сносит в левый бок, — он перевернул изображение станции, но букашка обползла ее по кругу, и снова устремилась к моим ящикам.

— Что-то у тебя в столе? — настаивал Миша. — Мне же не мерещится.

— Можешь обыскать еще раз, — предложила я и вышла.

Хитрить не имело смысла. Миша сам был хитер, и, если я попала под подозрение, рано или поздно его могучая «интеллектуальная машина» доползала до истины и «втыкалась» в самую ее сердцевину. Тем более что источник излучения был зарыт мною лично в кашпо под фикусом и находился как раз рядом с ящиками стола. Когда-то я решила, что это самый надежный тайник в огромном модуле, но нелепое стечение обстоятельств расставило все по местам.

Как только Миша отлучился, я выкопала предмет и перепрятала в клумбу. «Пускай поищет», — наивно решила я, но поняла свою ошибку слишком поздно.

— А ну-ка, поди сюда, — позвал Миша сразу, как только вернулся за рабочий стол. — Перепрятала?

— Чего?

— Сама знаешь, чего. Давай быстро тащи сюда это…

— Что тащить-то?

— Я что, неясно выразился? Что спрятала, то и тащи.

— Что я спрятала?

— Нет, вы только на нее полюбуйтесь! Ты меня за идиота держишь или не воткнулась в родной язык? Я сказал, тащи, и не вижу, чтобы ты побежала!

Не знаю, как мне удалось отбиться. Наверно, отступать было некуда. За такую контрабанду мне грозила как минимум депортация на орбиту Плутона без шубы и теплых ботинок. Отвоевав себе короткий тайм-аут, я уединилась в ванной, запершись на все замки. Однако участь моя была решена, потому что найти запрятанный предмет, имея мобильный компьютер с «магнитофилусом ползифилисом» было легче, чем поставить точку на плоскости координат, имея значения «икс» и «игрек». В Мишином распоряжении был миллион модификаций переносной компьютерной техники и громадный опыт поиска на поверхности соседних планет запчастей «Марсиона». Поэтому, едва вернувшись из ванной, я сразу увидела свой параллелепипед, выпачканный в черноземе, на столе перед рассерженным Мишей.

— Что это? — спросил он, вытирая руки полотенцем.

— Не знаю. Это оказалось у меня случайно. Я его заметила только в посадочной капсуле.

— Ты что, не прошла в Хартии карантин?

— Прошла, конечно.

— Тогда, как получилось, что он не распознался?

— Понимаешь, я думала, что эта штука останется у Юстина. Я была в таком состоянии… А когда прошла посадочные порты, смотрю — она в кармане.

— В каком состоянии? — насторожился Миша. — У тебя и в Хартии «чердак» плавал?

— С какой стати? Все началось уже на Земле.

— Ты уверена?

— Можешь допросить Юстина.

— Могу, — согласился он. — И сделаю это. Провалов памяти в Хартии не было?

— Не помню.

— Бесподобно! — воскликнул он, и, завернув в полотенце мой хартианский трофей, устремился к лифту.

— Миша, я бы нашла способ избавиться от него! — но Миша меня не слушал. — Что это, ты можешь объяснить?

В лифте он обернулся и строго посмотрел на меня:

— Сиди здесь, пока не вернусь. Смоешься — найду, задницу надеру, поняла?

Сказать, что я не находила себе места, значило польстить моему самообладанию. В таком состоянии можно было только прыгать с небоскреба или ложиться под поезд. Ужаснее всего была мысль, что пора выбираться на грунт и бежать без остановки по родной планете, пока не заработала депортацию за пределы Галактики. Надо было уносить задницу подальше от конторы, пока цела. Между приступами отчаяния я брала себя в руки и старалась «не упасть раньше выстрела», но, анализируя ситуацию, понимала, что выстрел давно прозвучал, залповый из всех орудий, и я уже в общих чертах покойник, но по инерции еще прикидываюсь живой.

Прежде чем решиться на отчаянный поступок, мне следовало разыскать Мишу и спросить напрямую, друг он мне или кто? С этой целью я стала названивать по телефонам, а потом, не дождавшись ответа, вломилась к нему в модуль. В модуле Миши не было сто лет, я отправилась в офис. Пол шатался, когда я шла пор коридору. Гробовая тишина стояла вокруг, прозрачная, как в аквариуме. Только в кабинете шефа я заметила тихое собрание, состоящее из самого шефа, Миши, Индера и Адама. Все они в едином порыве столпились у компьютерного экрана. Приблизившись, я услышала знакомые вопли, а, приоткрыв дверь, убедилась, что мне не послышалось. Это были мои вопли, издаваемые мною в Хартии в период последней командировки. Кажется, тот самый эпизод, когда я ломала вертолет, садившийся на площадь перед срамным заведением. Короче, все мое бесподобное поведение было предательски записано в маленькой черной коробочке, которая по недоразумению или по подлому умыслу Юстина, увязалась за мной на Землю.

Иллюзий не осталось. Публика так увлеклась просмотром ролика, что не заметила ни моего появления, ни ухода. Вернувшись в модуль, я собрала чемодан, оставила на холодильнике записку, чтобы не искали и не беспокоились. Подумав немного, я переложила записку на сковородку с котлетами, чтобы Миша точно ее нашел. Мои последние «теплые слова» относились к нему. Только стоило ли выяснять отношения? Если разобраться, эта странная контора сделала для меня гораздо больше, чем я для нее. Хотя, никто не сможет упрекнуть меня в том, что я плохо старалась. И тут меня осенило: пилот разломанного вертолета, который швырнул мне этот злосчастный предмет, оказывается, понял, что я прошу пишущее устройство! Понял, хотя и не был хартианином. Он относился к техническим службам, как и Юстин. Значит, мне не показалось! Из меня действительно мог выйти толк, — осенило меня. Но, постояв немного над раскрытым чемоданом, я вспомнила, что теперь это уже не имеет значения.

На вокзале мне пришлось выстоять очередь. Приблизившись к кассе, я все еще не решила, куда бежать. К счастью, касса закрылась перед носом, предоставив мне возможность еще раз подумать. Я решила, что это судьба, что все еще, может быть, утрясется, но на всякий случай заняла очередь в соседнее окно и вышла на улицу. Прощания с Минском не получалось. Что-то мешало. Что-то подсказывало мне: ехать не стоит. Что-то толкало обратно. Измучившись сомненьями, я примчалась в свою хижину, кинула наверху чемодан и спустилась лифтом прямо в офис.

Шеф и компания оказались на месте. Все с интересом и участием продолжали наблюдать мои шизофренические похождения. Только теперь зрители размещались с комфортом, перед большим экраном, растянутым на стене, как в зале кинотеатра, а их бессовестные физиономии лоснились от смеха. Не успела я открыть дверь в кабинет, оттуда грянул такой хохот, что меня опять понесло на вокзал.

Вечером я взяла билет до Адлера и устроилась в зале ожидания. До поезда можно было поспать. Денег хватало на то, чтобы снять квартиру и жить, пока не найдется работа. Близость к морю радовала детскими воспоминаниями. Еще больше радовало то, что секториане на Черноморских курортах не появляются, все больше предпочитают Адриатику. Мои расчеты были вполне реальны: либо я найду работу, либо поступлю в ближайшее учебное заведение. Начнется другая жизнь. Рано или поздно, я заставлю себя забыть обо всем, что еще вчера считала смыслом жизни. Пройдут годы, и я уже не буду уверена, что все это происходило наяву. С этой мыслью я задремала, а когда очнулась, случилось страшное: передо мной стоял Миша Галкин и нагло улыбался.

— Я же сказал, задницу надеру! — напомнил он.

«Сон», — решила я, и снова попыталась забыться, но чем больше старалась, тем быстрее реальность наползала на мой размякший от дремоты рассудок.

— Пошли, — сказал Миша и схватил меня за чемодан.

Я вышла за ним на улицу.

— Где у вас тут такси?

— Миша, — спросила я, как можно спокойнее, — ты случайно не «свинья» по гороскопу?

— Вообще-то, я «козел» по гороскопу, — признался он. — В год «козла» родился. А что, заметно?

— Мне все-таки кажется, что «свинья».

Миша снова оскалился нахальной улыбкой.

— Обиделась?

— Да нет, пожалуйста… Можешь и дальше обращаться со мной, как с дурочкой.

— Обиделась, — удостоверился Миша и поставил чемодан. — Я и вправду «козел». Надо было сразу объяснить, что эти параллелепипеды выглядят как энергобатареи. Их в руки опасно брать, а ты…

— Что же тебе помешало объяснить?

— Как сказать… Не хотел пугать тебя раньше времени. В худшем случае, тебя пришлось бы отправить на лечение в Сигу, и то без гарантий, что не останешься калекой.

— А в лучшем? Поржать с меня?

— Во-первых, мы ржали не с тебя, а с Юстаса, — ответил Миша. — А во-вторых… — он стал вдруг неожиданно серьезен.

— Что «во-вторых»?

— Во-вторых, ты отправляешься в Хартию с первой попутной «кастрюлей». Шеф сказал: если она после такого очухалась, можно уже не бояться.

В ближайшие выходные мы с Мишей снова посетили Птичий рынок и увидели там прошлогодний ассортимент, дополненный, разве что, большим длиннохвостым попугаем, собравшим вокруг себя толпу зевак.

— Я думаю, — рассуждал Миша, — что Птицелова интересуют летные характеристики, а не яркость оперения.

— Вне всякого сомнения, — соглашалась я.

— Круче стрижа мы тут все равно ничего не найдем.

— Мы даже стрижа не найдем. Может быть, канарейку?

— Вот опять! — обиделся Миша. — Ты каким местом меня слушала? Канарейка — это отстой. Чем она лучше банального воробья?

— Она компактная и к клетке привыкшая.

— На канарейку Птицелов не клюнет. Нужно нечто особенное.

Мы обошли ряды и чуть не поругались, наткнувшись на продавца ловчего сокола, который третировал нас еще год назад. Правда, сокола при нем не было, а цену он согласился назвать только в присутствии вооруженной охраны. Я была согласна даже на бойцового петуха, но Миша подошел к решению проблемы со всей ответственностью:

— Вот если бы достать колибри! — сказал он. — Ты представляешь, как летают колибри? И вперед, и назад, и в воздухе зависают, как сиговы «тарелки». Клянусь, твой флионер подобных конструкций в бреду не видел. К тому же они мелкие, как клопы.

— Ты где-нибудь видишь колибри?

Миша решительно извлек из кармана телефон и стал набирать километровый ряд цифр.

— Куда ты звонишь?

— В Париж, — объяснил он. — У них экзотику достать проще, чем у нас свежую курицу в гастрономе. Этьен, хэлло! Итс Мишель Галкин сэз! — завопил он.

Народ шарахнулся от нас в стороны. Все время, пока Мишель Галкин на очень плохом английском ставил задачу перед застигнутым врасплох Этьеном, я тщетно пыталась отвести его в укромное место. На нас, оборванцев с мобильниками, готовых купить жар-птицу, и без того поглядывали косо. В конце концов, ко мне подошли:

— Чем интересуешься?

— Колибри, — ответила я.

— Сколько платишь?

— А сколько надо?

Качок в черной куртке хмуро улыбнулся.

— Пять «тонн» зеленых устроит?

— Устроит.

— Через три месяца.

— Нет, через неделю. За срочность — «тонна» сверху.

Качок перестал улыбаться, словно услышал неприличное слово.

— Слышь, выбери себе попугая и не выделывайся, — сказал он, указывая на торговые ряды. — Иди вон к тому мужику, он те выберет…

— Когда мне понадобится попугай, я непременно подойду мужику. Сейчас мне нужен колибри.

— Ты, типа, знаешь, что это за птица?

— Мой друг, — ответила я, — член общества «Орнитологов против ядерной угрозы». Сейчас он все тебе объяснит.

Тем временем друг закончил пугать народ английским и обратил внимание на то, что ко мне привязался незнакомый тип.

— А без колибри ядерную угрозу никак нельзя того?.. — спросил тип.

— Никак, — заявили мы. — Без колибри ничего не получится. — И посредник с миром убрался восвояси.

— По-моему, нас тут держат за психов? — предположил Миша.

— По-моему, у них есть для этого основания, — ответила я.

Вечером мы узрели на мониторе физиономию Этьена. Кто из них хуже говорил по-английски — очень большой вопрос. Как они при этом ухитрялись понимать друг друга — для меня вовсе непостижимо. Думаю, Хартия заинтересовалась бы этим феноменом больше, чем полетом экзотических птиц.

— Тащи сюда толстый словарь, — сказал Миша, и я лишилась возможности наблюдать процесс их общения. — Посмотри, как будет «заклевать насмерть».

— Кого «заклевать»?

— Этот дурак филина притащил. Надо объяснить, чтобы оттащил обратно, пока тот филин им же не отобедал. Посмотри в английском. Если не найдешь, посмотри во французском. Надеюсь, он поймет по-французски. — Этьен проводил меня сочувствующим взглядом с монитора. — Он говорит, что может заказать колибри, но это будет нескоро. Скоро только чучело. Нам нужно чучело колибри?

— Не нужно.

— Так объясни этому барану, черт бы его побрал! Если б я жил в Париже, я бы живого мамонта достал!

По-французски Этьен тоже не понял, не смотря на то, что Миша произносил нужные слова по буквам. Он понял только тогда, когда я написала их на планшетке сканера. Этьен попросил за него не беспокоиться, объяснил, что филин мал и дурен, взамен он потребовал от нас запись полета флиона, точно также выписывая на планшетке русские слова. На что Миша показал ему интернациональную «фигу», а я, как смогла, за нее извинилась.

До ночи мы обзванивали секторианских агентов, которые могли иметь доступ к экзотической фауне. Дошла очередь до шефа, и энтузиазм пошел на спад.

— Привет, шеф! Нужно достать парочку колибри… — обречено сказал Миша. Что ответил Вега, мне неведомо, только на этом Мишино терпение лопнуло. — Что же мне самому бежать с сачком в тропики? Там же комары здоровые, как кони!

— Заклюют насмерть, — подсказала я.

— Нет, я добуду эту тварь! Из принципа! Чего бы мне ни стоило! — поклялся Миша и лег спать в моем рабочем кабинете.

Утром я растолкала его спозаранку.

— Ну ее к чертям, эту Москву, — сказал Миша. — Давай еще раз прогуляемся по Минскому базару.

Когда мы возвращались домой, едва волоча ноги от усталости, Миша все еще излучал оптимизм.

— Ждать нельзя, — говорила я. — Через месяц пойдет «кастрюля» на Диск. Упускать такую возможность глупо.

— Глупо, — соглашался Миша. — Но, что я сделаю? Не продаются эти твари. Вези кенаря. В следующий раз мы загодя заказ сделаем.

— Кенарь — это отстой.

— Вези утку. Вон их сколько на реке…

— Кинь идею, Миша. Должен быть какой-то выход. Не с уткой же, в самом деле, ехать.

— Идею не кинешь, — ответил он. — Господь бог сам их на головы роняет…

И, словно в подтверждение сказанному, сверху, прямо с неба, что-то пролетело со свистом и шлепнулось нам под ноги, будто камень. Упало и отскочило в траву от утоптанной грунтовой дорожки.

— Спокойно, — сказал Миша, — это майский жук, — и вынул из травы огромного жука с поджатыми лапками. — Хорошо, не по голове отоварил.

— Он умер?

— Ничего подобного. Он спал и свалился с ветки. На, отвези Птицелову, и пусть подавится.

— Ой…

— Не бойся, не укусит, — сказал он, перекладывая сонного жука на мою ладонь. — Серьезно говорю, сколько я их в детстве мучил, ни разу не укусили. Самое доброе создание в мире жуков. Возьми, в кармане пронесешь через карантины.

— Он какой-то контуженный.

— Спит, говорю же тебе! Хочешь, свежих натрясу? Подставляй сумку.

Миша взялся за ствол молодого каштана, и жуки посыпались вниз, как орехи. Один даже завалился ему за шиворот.

— Столько хватит? Все! Птицелов, считай, у нас на крючке!

— Но, Миша, мы же договорились…

— В крайнем случае, — заверил Миша, удовлетворенно потирая руки, — суп из них сварит.

Глава 10. «ЖУЧИНЫЙ СУП»

На посадочный карантин я явилась с тремя коробками. В одной лежал хартианский наряд с обширной заплатой на горелом месте, в другой — жуки для Птицелова, в третьей — фрукты и «Беломор». Адам добавил четвертую, размером с несколько томов Большой Советской Энциклопедии: «Юстасу от Алекса», жирно обработанную герметиком и перевязанную подарочным бантом. Сначала я подумала, что это книги, но вес не соответствовал предположению. На ленте, как на траурном венке, было написано: «От Миши, Адама, Этьена, Олега, Петра и Веги с пожеланием счастья».

— У него день рождения? — спросила я.

— Вроде того, — ответил Адам, и сунул под бант конверт. — Сначала отдашь письмо, — предупредил он. — Потом коробку. Пока не прочтет, не давай.

После посадки в капсулу, оставшись с коробкой наедине, я применила к ней хартианскую методику… Корабль набирал скорость в направлении Диска, снотворное лежало рядом, все погружалось в «резиновую» тишину, только моя возбужденная интуиция рыла дыру в подарочной оболочке. С трудом мне удалось слепить примитивную матрицу находящегося внутри предмета: изуродованного монстра, несущего в себе обман чувств и сумятицу впечатлений. Эта вещь явилась мне в кровавых тонах и подействовала угнетающе. Пока я раскодировала метаморфозу подсознания, сон настиг меня.

— С днем рождения! — приветствовала я Юстина, когда рев двигателей стих и позволил мне слышать собственный голос.

Юстин вывалился из салона с озадаченным выражением лица и сразу выхватил у меня из рук папиросы.

— Который ща день на Земле?

— Начало июля.

— Дык, я, кажись, в январе родилси?..

— Ты не напутал?

— Хрена терь разберешь, — сказал он, прикуривая, — можа и напутал.

— Это не все. Пообещай показать, что они тебе прислали.

Юстин развернул письмо. «Только не показывай Ирке», — было написано в верхней строке.

— Ладно, — расстроилась я и вручила ящик. — Поехали.

Птицелов подсел ко мне перед началом представления. Принял жестяную банку с дырочками для вентиляции, запустил туда пятерню, и некоторое время шарил, в надежде отыскать что-нибудь пернатое. Чем дольше шарил, тем более обескураженным становилось выражение его лица. В конце концов, он сунул нос в банку и выудил жука вместе с травой, которую я подстелила им для пищи и комфорта. Жук схватил Птицелов лапками за палец и пополз. Птицелов наблюдал его с тем же обескураженным выражением…

— Кто тут?

— Майский жук, — доложила я. Меня распирало от нетерпения. Я знала, что он спросит потом, как удивится, когда я отвечу, как не поверит…

— Тут летающая особь должна быть.

— Он летающий.

— Думаю, нет.

— Еще как летает.

Птицелов удивился и подверг жука умозрительному анализу.

— Только в невесомости, — заключил он.

— В планетарной гравитации, на собственных крыльях, и, что примечательно, даже при невысокой плотности атмосферы.

Умозрительный анализ был продолжен, но заключение не изменилось:

— Думаю, этому невозможно лететь.

Против откровенной глупости я затруднилась найти аргумент. По счастью, представление началось. На арену вышел новичок, встал на колени, напрягся, потребовал тишины. Трибуны замерли в ожидании, а мои жуки завозились. Самый главный и самый толстый жук, которого только что мучил неблагодарный заказчик, раскрыл хитиновый панцирь и стал расправлять крылья. Я захлопнула коробку, прикрыла ее подолом, и выступающий снова был вынужден требовать тишины, на этот раз от меня. Мы замерли в ожидании. Ждали все. По трибунам пошла дрожь, лица собравшихся стали настороженными. Что-то необычное намечалось на старом добром зрелищном месте. Дрожь перешла в монотонный гул, стала растекаться от арены к верхним ярусам цирка, словно тяжело нагруженный самолет пытался противостоять гравитации. Фундамент стал ритмично вибрировать под трибуной, а эпицентр этого неожиданного катаклизма находился как раз у меня под ногами.

Птицелов выпучил глаза и замер, объятый недоумением. Выступающий стал припадать ухом к арене, выискивая источник безобразия. Мы с Птицеловом являли собой две статуи, полные достоинства и безучастия, до тех пор, пока жук не стукнулся о крышку и не упал в траву.

Птицелов окаменел до конца представления, словно ввел себя в транс, впал в анабиоз или провалился в спячку с открытыми глазами. Как только аудитория опустела, он упал на четвереньки перед банкой.

— Я должен видеть, — повторял он как заклинание и раскладывал жуков на бортике арены. — Я должен сам видеть…

Жуки расползались, Птицелов терпеливо складывал их в кучу, пока самый главный и толстый опять не завелся на взлет. Едва хитиновые пластины приподнялись, Птицелов снова остолбенел. Казалось, до последнего момента он отказывался верить глазам. Он не верил даже тогда, когда жук полетел-таки низко над ареной.

— Такого нельзя было представить, — окончательно постановил он. — Я первый раз видел, что так делают.

После представления мы пошли прогуляться. Птицелов был слегка не в себе, плохо реагировал и на вопросы отвечал не по смыслу.

— Я надеялась, ты со мной позанимаешься в этот раз. На Земле мне не хватает учителя, здесь — времени не хватает. Знаешь, что мне дольше суток запретили находиться в зоне цирков? — Птицелову было наплевать на мои проблемы. — Давай, понесу жуков? Они ко мне привыкли. — Птицелов не отдал коробку, которая клокотала и вибрировала у него в руках. — Конечно, это не самый летучий экземпляр. Я подумала, если тебе понравится идея, можно будет в следующий раз привезти мух. Они летают как пули, быстрее, чем стрижи. Жаль, что ты торопишься. Я бы с удовольствием позанималась. Здесь мне проще это делать, чем дома. Да! Если я расскажу, что со мной приключилось после прошлой поездки, ты не поверишь. Я думала, все! Больше не увижу ни Хартии, ни тебя. Год назад я подумать не могла, что меня это так расстроит…

Птицелов представлял только крылатое насекомое, мысли в его загруженной голове формировались с трудом:

— Что я услышал? — спросил он и остановился. — Жук летит быстрее стрижа?

— Не жук, а муха. Она устроена не так, как птица, и летает гораздо быстрее.

— Как устроена?

— Я привезу, и сам увидишь.

— Привези.

Он успокоился, и мы снова пошли рядом.

— Знаешь, я по тебе скучала, — зачем-то сказала я, но Птицелова это тоже, к счастью, не взволновало.

Кроме него мне некому было излить впечатления. Почему-то я была уверенна, что он когда-то чувствовал то же самое, а потом представила свою сентиментальную болтовню со стороны и сама себе напомнила Пятачка, увязавшегося за Винни Пухом. Куда этот «медведь» повлек за собой маленького болтливого «поросенка», я предпочитала не догадываться.

— Биомеханика не объясняет процесс. Биомеханику ты в школе не усвоила, — сказал он.

— Может быть, наши мухи не усвоили в школе биомеханику, но это не мешает им летать быстрее птиц.

Мы зашли под купол, где в прошлый приезд начались мои приключения, сели и замолчали. Точнее, я замолчала. Птицелов и так был немногословен. Я надеялась на новый урок, моя голова была как никогда ясной, а у учителя еще оставалась в запасе пара минут.

— Ты должна меня пригласить, — вдруг сказал он.

— На Землю?

— Конечно.

— Зачем? Клянусь, я привезу тебе муху.

— Если я приглашусь на Землю, тогда тебя приглашу на Флио. Это просто.

— Что? — не поверила я. — Ты хочешь пригласить меня к себе в гости?

— К планете Флио, — пояснил Птицелов. — Мне приятно тебе показать Флио. Я хочу, чтобы ты удивилась, потому что сегодня удивился я. Это приятно.

— Ты покажешь мне настоящие флионы? Милый мой, я и так привезу тебе массу всякой летучей твари, которую только смогу поймать. Считай, что ты уже удивил меня на полный чемодан. Нет, ты действительно хочешь мне показать флионы?

— Я буду доволен, — ответил Птицелов. — Мне приятно так сделать.

Насчет своей ясной головы я поторопилась. Впрочем, я могла неправильно его понять. Птицелов говорил тяжело, особенно, когда его мысли бродили в стороне от предмета разговора.

— Ты, в самом деле, хочешь меня звать на Флио?

— Да, — подтвердил он, чем обезоружил меня окончательно.

— Но мне нельзя. Я должна говорить с шефом.

— Говори, — сказал он.

— Вообще-то, я у начальства на плохом счету. Наверно, меня отпустят нескоро.

— Можно ждать.

— Зачем я тебе?

— Так хочу, — ответил он, коротко и ясно.

Урок не состоялся. Мы сидели на тесной арене, играли в молчанку. Не могли дождаться, когда нам представится возможность избавиться друг от друга. Впрочем, не знаю. Похоже, Птицелова ничуть не тяготили длинные паузы в разговоре. «С чего бы вдруг? — думала я. — Обычно он только и делает, что ищет повод от меня смыться». Логическая задача не решалась, и я мысленно поставила себе первую двойку в новом учебном семестре.

— Как ты думаешь, — спросила я, — отчего образовались цирки? Наши считают, что грунт бомбили с орбиты тепловыми лучами, уменьшая радиус.

— Так было.

— Ты думаешь?

— Я знаю.

— Может быть, ты знаешь, зачем? — Мой собеседник примолк, не решился выдать государственную тайну. — Наши считают, что таким образом затыкали выводящие каналы какого-то мощного природного излучателя. Так или нет?

— Здесь тело алгония, — сказал Птицелов.

— Нет такого слова. Может быть, «агония»? Впрочем, такого слова тоже нет.

— Алгоний, — повторил Птицелов, — светлое вещество Вселенной.

— Объясняй.

— Есть темное вещество, — объяснил он, — есть светлое, — и снова погрузился в размышления о майских жуках. — Из них строится невидимая Вселенная, — уточнил он, когда я отчаялась дождаться пояснений.

— А…

— Темное вещество — магнетик, светлое вещество — алгоний.

На этот раз мы замолчали надолго. Я — потому что не решалась обнаружить свою некомпетентность, он — потому что снова думал о жуках.

— Оно присутствует в недрах планеты? В смысле, алгоний?

— Алгоний везде, — ответил немногословный флионер. — Здесь тело алгония.

— То есть, здесь он в такой концентрации, что его можно пощупать? — догадалась я.

— Алгоний не надо щупать. Он здесь.

— Откуда ты знаешь?

Блуждающий взгляд Птицелова остановился на мне, словно он забыл, кто я такая и откуда взялась.

— Наверно, тело алгония дает такое сильное излучение?

Его взгляд переместился на потолок, едва тлеющий алгоническим излучением.

— Здесь такой свет, — произнес он. — Ты должна видеть белую массу в спектре. Свет другой на Земле.

— Нет, на Земле свет такой же.

Жучиные мысли Птицелова слегка потеснились.

— Да, — сказал он, словно я допустила ошибку в основном понятии, — свет на Земле другой.

— Нет, свет на Земле такой же, как в светящихся цирках. В дороге он другой, в космопортах, в челноках, в лифтах и капсулах. Но в цирках — точно такой же.

— Тогда тело алгония на Земле тоже присутствует, — предположил Птицелов.

— Вряд ли, шеф бы знал.

— Присутствует, если белая зона спектра есть.

— Нету. Красный, оранжевый, желтый, зеленый, голубой, синий, фиолетовый. Где белый?

Птицелов проанализировал информацию.

— Да, — подтвердил он. — Белое смещение в коротких волнах. Тело присутствует.

— Где?

— Голубой, — объяснил Птицелов. — Белое смещение синего диапазона. Порядок должен быть такой: красный, желтый, синий. Это правильный порядок.

Моих знаний в области физической оптики не хватило, чтобы возразить. Наше время истекало, я опять увозила на Землю вопросы, вместо того, чтобы искать ответы на них.

— Скажи, пожалуйста, — спросила я, — если это действительно так, тело алгония может повлиять на развитие цивилизации?

— Не скажу, — ответил мой наставник. — Я могу сказать, когда увижу Землю. — Он поднялся, поправил плащ и поместил в карман коробку с жуками. — Тело алгония всегда влияет.

Я вышла за ним следом, не понимая, что я должна спросить, и как мне деликатнее подступиться к этому архиву информации, пока он не закрылся для меня еще на полгода.

— А почему одни цирки светятся, а другие нет? — спросила я, хотя более бестолковый вопрос трудно было представить. — Это из-за давления вещества, да?

— Да, — ответил Птицелов.

— Поэтому крупные цирки светятся чаще и ярче, да?

— Да.

— А мелкие — реже, потому что узкие каналы?

— Да, — терпеливо отвечал он.

— И что, нормальный спектр действительно должен состоять из шести цветов?

— Нормального спектра нет. Есть разные.

— Скажи, пожалуйста, отчего образуется тело алгония в планетах?

Птицелов остановился и задумался.

«Ага, — решила я. — В точку попала».

— Едь на Флио сейчас, — вдруг сказал он.

— Не могу.

— Год ты на Флио. Потом — на Земле.

— Прости, не могу сейчас, — я даже попятилась, а Птицелов сделал шаг в мою сторону.

— Почему?

— Не могу. Я несвободный человек. У меня обязательства. Нет, не уговаривай. Я же сказала, в следующий раз. И вообще, дальше иди один, а я возвращаюсь.

Птицелов сначала сделал несколько шагов в направлении транспортных площадок, но вернулся с тем же самым дурацким словечком:

— Почему?

— Не скажу, — уперлась я.

— Ты боишься?

— Да, я боюсь.

— Тебе не сделают вред.

— Мне шеф запретил без спроса посещать незнакомые места, — объяснила я, продолжая пятиться. — Я однажды сходила без спроса, видишь, какая заплата у меня сзади? Все! Больше не хочу. Разрешит шеф, тогда другое дело. — Для наглядности, я развернула подол. — Видишь, какой мне вред причинили?

— Где? — спросил Птицелов, и я с удовольствием указала в сторону цирка, который однажды так его возмутил.

В глубине души я надеялась, что он знает, кому следует надавать за это по шее, но Птицелов ловко схватил меня за плащ.

— Войдем туда.

Купол срамного места едва сиял на горизонте, но я узнала бы его среди прочих по вдавленной верхушке, словно прижатой к поверхности планеты.

— Нет! — испугалась я и упала на четвереньки, но Птицелов одной рукой поставил меня на ноги.

— Войдем сейчас. Ты не должна бояться. Я не позволю тебе бояться. Это стыдно.

Освободиться от его хватки не было никакой возможности. Желания преодолевать этот психологический барьер не было и подавно. Мне хотелось только убежать в порт, уединиться и трезво осмыслить странное вещество, которому опытный хартианин не смог найти эквивалент в моем родном языке. У Птицелова были другие планы.

— Со мной там не сделают ничего плохого? — на всякий случай спросила я.

Ответа не последовало. Все, что происходит в этом заведении, мой товарищ считал срамом несусветным. А действующих лиц, вероятно, относил к низшей категории существ, не годящихся даже для того, чтобы навредить достойному хартианину.

Уверенной рукой он провел меня сквозь штору, словно сам являлся завсегдатаем. Мы оказались под потолком, на балконе, сплетенном из канатов. Под нами открывалась пропасть. В пропасть тянулись веревки, шесты, петли. Здесь не было зрительских мест. Внутреннее пространство напоминало перевернутый вверх дном котелок, утопленный в грунте. Нижняя площадь сверху казалась огромной. Снизу доносились ритмичные удары и лязг пружин. Канаты, свисающие с потолка, шевелились и беспорядочно вибрировали. Точно также беспорядочно вибрировало мое сердце от предчувствия непристойных зрелищ. А это всего лишь крупный как кабан гуманоид совершал ритмичные прыжки на батуте. Подлетал вверх, переворачивался, и снова ударялся о пружины, то ли задницей, то ли головой, — с высоты было не понять, но это занятие доставляло ему наркотическое удовольствие. Похоже, именно за это местная публика была презираема Птицеловом. «Какой срам! — повторял он, глядя на все это. — Какой срам!»

Внизу ощущалась бодрая спортивная возня. То ли устанавливались качели, то ли катапульта на резинках. Мне удалось рассмотреть только верхушку агрегата и светящееся кольцо, которое само бегало по арене, доставляя неприличное удовольствие существу, укрепившемуся внутри. По ребристому канату вверх прямо на нас карабкался хартианин, в котором я узнала своего давнего собеседника. В первый день он охотнее других циркачей атаковал меня вопросами.

— Что здесь делают флионеры? — спросил он, заметив на балконе Птицелова и, не дожидаясь ответа, поехал вниз.

— Срам! — последний раз произнес Птицелов, уводя меня к выходу.

Действительно, нам, флионерам, в этом сомнительном заведении делать было нечего.

За Птицеловом прилетел левитационный «колокол», похожий на граненый стакан. Такие машины летали бесшумно, не то, что наш простецкий транспорт. Они были рассчитаны на одну-две персоны, в них можно было только стоять, но такие устройства могли приземляться в любой точке цирковой зоны. Единственным их недостатком была низкая скорость; с другой стороны, «стаканы» могли самостоятельно выходить на орбиту, избавляя своих хозяев от необходимости пользоваться портом и челноками.

— Повезу… — пригласил Птицелов, но Юстин уже вылетел за мной. Было неловко разворачивать его с середины дороги.

— В другой раз, — сказала я на прощанье.

— Другой раз гостишься на Флио, — напомнил он.

— Гощусь, — подтвердила я, и с завистью проводила взглядом «колокол», который, мягко оторвавшись от плит, поплыл, не набирая высоты.

«Действительно, — думала я, — надо ли подниматься, если в Хартии не растут деревья и не бегают жирафы. Но почему-то самый короткий путь преодоления силы тяжести направлен вертикально в небо. Флионеры, должно быть, сильно отличаются от людей, так же, как Флио от Земли. Возможно, землянам совершенно нечего делать на Флио».

Мне на раздумья оставался год. Все шло прекрасно. И то, что мне стала понятна без перевода фраза, сказанная «канатным наркоманом», обнадежило. Только на Земле не должно, не может быть залежей алгония. Иначе, почему я не могу слушать без «переводчика» CNN? Что-то мы напутали с Птицеловом в попытках понять друг друга. Наверно, я слишком торопилась. Стоило бы остаться, вникнуть в детали, но мой учитель уже скрылся из вида. Вместо него на площадь целилось брюхом гадкое чудовище, ревущее и смердящее, ненаглядное сокровище Юстина.

— Не передумаешь, — спросил Юстин, — сутки в порту рассиживать? Назад не запросисси?

— Вега мне запретил оставаться здесь, — ответила я. — Теперь я во всем и всегда слушаюсь только Вегу.

Подтянувшись на вороте люка, я испугалась: из темноты салона на меня смотрела голая дама с растрепанными волосами и разинутым ртом. Ноги голой дамы упирались в стенки, голова в потолок. Все это выглядело угрожающе, хуже того, лишало меня единственного посадочного места в этом летучем «сортире». Через тот же ворот я съехала обратно, к ботинкам Юстина, который только того и ждал.

— Чо, оробела?

— Кто это?

Он затянулся папиросой и звонко сплюнул.

— Хто… хто… Мариванна.

— Что за Мариванна? — уточнила я шепотом.

— Чо… чо… Трепуха ты, вот чо!

Чтобы проверить догадку, мне пришлось совершить новое восхождение в салон.

— Она что, резиновая?

Юстин хмыкнул, еще раз плюнул, а затем демонстративно повернулся ко мне спиной.

— Ты считаешь, что я натрепалась мужикам?

— А хто ж натрепался-то?

— Значит, я? Значит, не ты сунул мне в карман самописец и отправил на Землю?

— Какое… сунул? Ты что, коза?

— Значит, не ты придумал, как заложить меня шефу и остаться чистеньким? А вот, гляди-ка, опростоволосился. Знаешь, как они с тебя ржали? Нет, ты не знаешь. Я чуть с работы не вылетела из-за твоей выходки.

Юстин побагровел от злости и растоптал бычок. Я, на всякий случай, укрылась за опорой самолета.

— Я тебя заложил?! — заревел он.

— Только забыл отключить рекодер, когда просил бабу.

— Я ж не знал, что эта х…вина пишет!

— Знал ты все, знал! Не надо делать из меня дурочку!

— Дык, падла буду…

— Дык, ты и есть падла! Сам и нарвался на свою западлянку.

— А ну, подь сюды! — он сделал выпад, чтобы схватить меня, но промазал. — Ах ты, гадючка! Смотри, какая…

— Только не надо делать вид, что ты не узнал самописец.

— Дык, я ж… Ну, ты чума! Я ж думал, это батарея!

— И сунул мне в карман батарею, чтобы я до Земли живой не добралась? Ври кому-нибудь еще!

— Дык, я ж носил ее… замерял мощность! Я ж думал, что дохлая батарея! Я ж не знал, что та б…ая х…вина пишет, мать твою!..

— Не верю!

— Ну, подь сейчас же сюды!

— Разбежалась! Я тебя просила достать диктофон? Просила? Умоляла! Ты разве почесался? Проще у инопланетян допроситься помощи.

— Ах ты… парша козявая! Вот она, благодарность-то! — Юстин предпринял серию попыток меня поймать, но сегодня ему не фортило. Ему удалось только сорвать с меня плащ.

— Чтобы я еще раз о чем-нибудь тебя попросила, свинью беззубую! Лучше сдохну! — я даже расплакалась от обиды и пошла прочь от самолета.

— Ну… Ирка! — Юстин подобрал плащ и поплелся за мной. — Ды, ладно те… Ну, х…ня получилась. Я ж не нарочно.

— Провались ты ко всем чертям, — рыдала я.

— Ладно те… ну чо я такого сделал?

— Ничо! Ничо хорошего ты не сделал. Можешь проваливать в ангар и заниматься… с Мариванной. Я найду себе транспорт.

— Уймись ты, коза! Уймись… Чо ты, в самом деле!

Ничего не ответив, я направилась в сторону космопорта. Юстин еще некоторое время волочился за мной. За ним по каменным плитам тянулся мой плащ, собирая пыль и гарь хартианского транспортного парка.

— Слышь, Ирка, ты это… давай кончай дуться-то! Ну я, типа, осел! Но ты тоже хороша, на хрен! Хто ж так делает, ну, это самое, мир?

Моя проклятая гордыня одержала верх над соблазном помириться.

— Эй, девка, ты это дело брось! Пешедралом все одно не допресси! Давай, это… грузись. А то ведь и я могу обидеться.

Юстин обиделся, пройдя за мной неприлично длинное расстояние, на которое пилот не имел права отлучаться от вверенного ему транспорта. Он швырнул мне вдогонку плащ, добавил к нему пару матерных выражений на счет моего характера и побрел назад. Не могу сказать, что мне полегчало, скорее наоборот, но я не сбавила темпа, продолжила пеший путь в направлении порта, в глубине души надеясь, что за десятикилометровой зоной Юстин с Мариванной все-таки подберут меня, не смотря на то, что я буду отчаянно сопротивляться. Это будет уже не то сопротивление. Через десять километров я достаточно вымотаюсь.

Небо было чистым. Оно осталось таким и через десять километров, и тогда, когда я выбилась из сил и прилегла отдохнуть. Перед закрытыми глазами продолжали двигаться каменные плиты. Я все рассчитала: время на обратную дорогу, время на окончание очередного сборища в цирках и даже вероятность, что удастся уговорить кого-то из знакомых Птицелова подбросить меня на посадку. Я не учла одного: у меня не было сил, чтобы проделать обратный путь в том же темпе. Теперь, если меня не подберет какой-нибудь низко летящий «стакан», я пропущу транспорт и, против всяких правил, застряну здесь на немыслимый срок. Мне было точно известно, что рано или поздно все закончится. Что на этой планете я не умру, а умру совершенно в другом месте, не сейчас, и, слава богу, неизвестно когда. Хотя в тот момент мне не помешало бы прозреть насчет точной даты своей кончины. Впрочем, никому бы не помешало. Если набраться храбрости заглянуть в будущее, многое можно исправить.

По истечении суток меня подобрала пассажирская «катушка»: две параллельные площадки, соединенные шестом, летающие, как «колокол», низко и бесшумно. За шест уже держались двое хартиан. Они и заметили мои скитания по пустыне.

— Космопорт? — спросила я, используя универсальную терминологию.

— Космопорт, — утвердительно ответили они.

«Катушка» разогналась до скорости гоночного болида, и ветер стал пробивать защитный экран. Дышать стало трудно, я опустилась на нижнюю площадку, несмотря на то, что подобное поведение выглядит неприлично.

— Куда? — склонился надо мной один из попутчиков.

Его пухлый нос вывалился из шарфа. Я задрала рукав, показать код транспортной развязки, на которую мне следовало выйти с Кольца.

— Повезу… — сказал носатый. — Мне по дороге на два круга.

— Спасибо, у меня порт загрузки через час, — ответила я, и носатый выпрямился.

Они оставили меня на верхней галерее, и я подумала, что избитый вахтер был чем-то похож на них. Знать бы точно, я бы извинилась. Но эти двое не имели ко мне претензий. Да и нос у жертвы моего безумия был несравнимо больших размеров. Можно сказать, не нос, а недоразвитый хобот.

«Два круга» в навигационном исчислении равнялись примерно восьми земным часам. По той же дороге меня тащили трое суток. Это значит, мои попутчики располагали транспортом, способным идти в режиме скоростных коридоров, напоминающих принцип движения Колец. До загрузки оставалось менее часа, но посадочный порт не отвечал на запрос. Это выглядело странно. Обычно, капсульная зона за сутки готова принять клиента в карантин, но к странностям своих хартианских командировок я привыкла.

Порт не ответил и через полчаса. За двадцать минут до вылета я поняла, в чем дело, и дрожащим пальцем нажала пульт связи с Юстином на переговорном устройстве.

— Юстин! Меня завезли не в тот порт!

— А что я сделаю? — ответил Юстин.

— Придумай что-нибудь, голубчик, двадцать минут осталось!

— Мне только за тобой лететь полчаса… и до порта столько же.

— Попроси их задержать вылет!

— Ты чо? Как я попрошу? Там автоматика. Я чо, контачу с внешней навигацией что ли?

— Что же мне делать?

— Жди, — злорадствовал он, — подвернется что-нибудь попутное…

— Юстин, миленький, может, успеешь?

— Неа… не успею, — ответил Юстин. — Будешь знать в другой раз…

Мимо прошагала делегация на посадку, важно, с достоинством иностранных туристов. У меня возникла идея спросить, не согласятся ли они взглянуть на код, записанный на моем запястье?

— Займи место на «кислородном» этаже, — советовал голос Юстина, — там тепло. Перезимуешь. На этот раз я все расскажу шефу! Все выложу. Пусть узнает, какая ты…

Вслед за делегацией в сторону открытого посадочного порта направились двое носатых хартиан, что подобрали меня в дороге, и я пристроилась за ними.

— Шеф все узнает, когда получит дулю из челнока, — обещал Юстин. — Я все расскажу, что ты здесь вытворяешь…

— Ребята, — обратилась я к носатым товарищам, — если это не шутка, подкиньте до любой кольцевой развязки, которая сможет меня принять, а?

Ребята странно закопошились, ласковые глаза одного из них вынырнули из-под накидки.

— Да, — ответил он задушевно, и мое сердце оттаяло после глубокой заморозки.

Я отвернулась с микрофоном и попросила благодетелей не вникать в суть моих междоусобных разборок.

— Знаешь что, ты, тощая свиная жопа, — обратилась я к брату по разуму, — можешь оставаться в своем вонючем сортире, спать с резиновой бабой и забыть о моем существовании навсегда. Я никогда, слышишь, никогда больше ни о чем тебя не попрошу! Так и передай шефу.

На этом связь с Юстином была мною прервана. Дух злорадного торжества клокотал во мне, вызывая недоумение у попутчиков. Мы стояли в лифте, который не отличался от моего посадочного порта, мне предстояла дорога короче обычного, а лучезарные взгляды попутчиков наполняли меня уверенностью в том, что рано или поздно человечество найдет понимание и сочувствие разумного космоса. Я еще раз задрала рукав, чтобы показать им код, но записи не увидела. На ее месте кровоточила свежая ссадина. Потом померк свет. Потом я ничего не помню.

Сон возник, словно из чужих воспоминаний: ветка сирени, торчащая в разбитом стекле окна, запах лета и валерианы, луч солнца в стакане с водой, крашенные доски потолка, пустая больничная палата. Словно только что закончилась война. Мне приснилось, что я на Земле, что мои руки по локоть в бинтах. Мне приснилось, что я жива.

Никогда прежде мне не снились сны в космосе. Возможно, это имеет логику: чем дальше от дома, тем жиже сновидения. То, что это сон, я поняла сразу, потому что проснулась и решила убедиться: все, что произошло со мной в дороге, произошло по причине недоразумения и без злого умысла.

Глаза открылись в полумраке тесного пространства. Я лежала щекой в темной луже, та же жидкость испачкала циферблат хронометра. Хартианская одежда поблекла, липла к телу и почти не согревала. Я вытерла циферблат и вдумалась в цифры календаря. Невозможно было поверить, что с момента отъезда из Хартии прошло двенадцать дней. Я приподнялась и стукнулась головой о крышу. Что-то капнуло с носа на ладонь, стало ясно, что я лежу в луже собственной крови. Голова гудела. Тусклый свет проникал сквозь стены узкого пенала, похожего на гроб. Сначала он размывал очертания предметов, затем погас. Я еще успела подумать, что произошла ошибка, что этого не должно было случиться со мной.

На фоне дощатого потолка появилось лицо женщины в белой косынке. Она говорила громко, склонившись надо мной, словно я могла не услышать. Я вздрагивала от звуков. Они сливались в слова и громыхали у меня в голове, но я не могла понять смысл. Не могла понять и пугалась, старалась скрыться под белой простыней. Сон проявлялся в мельчайших деталях, в отражении света на металлической спинке кровати, в краске, отлупившейся от подоконника, в лепестках сирени и осколках стекла на полу. Сирень шевелилась, ветки терлись об острые края стекол. На улице сидели мужики с костылями. Один из них до ушей был замотан в гипс. По двору шла нянечка, и кто-то за ней в полосатой пижаме нес таз. Я хотела кричать, чтобы они заметили меня, но, стукнувшись головой о крышку, проснулась в той же липкой луже, в том же пенале. «Быть может, меня похоронили?» — предположила я. У изголовья рука нащупала решетку, в которую поддувал воздух, все остальное пространство было похоже на гладкий контейнер. «Надо выйти, — решила я, — найти кого-нибудь и объяснить, что произошла ошибка». Упершись ногами в крышку, я сдвинула ее. Вокруг пенала был пар и сильная гравитация, дышать было нечем, мне приходилось нырять за воздухом к решетке, чтобы иметь возможность изучать окрестность. Все, что мне удалось рассмотреть, точнее, нащупать — сильно намагниченная выпуклость под ногами. Она притянула меня к себе так, словно я весила тонну. Вместо воздуха легкие наполнились газом, который застрял в горле ватой. Кровь пошла из носа, и снова ветка сирени уперлась в окно палаты.

На тумбочке лежал опрокинутый стакан, вода стекала на пол. «Почему меня держат здесь?» — удивилась я. Крашенные стены, пустые кровати, лампа на плетеном шнуре под потолком… Мне снова захотелось позвать на помощь, но на носу была плотная маска, сквозь которую воздух под напором шел в легкие. За горло меня держало существо с желтой головой и бархатистой кожей. Оно шевелило губами, возможно, призывая меня к порядку. «Это недоразумение», — хотела сказать я, но только воздух гудел в шланге. Стенки пенала снова ограничили жизненное пространство. Желтая голова казалась ненормально большой; гуманоид разговаривал со мной, жестикулировал, но я не понимала ни слов, ни жестов, я разглядывала пространство вокруг. Паровая завеса опустилась. Стала хорошо видна арка бурого потолка, повторяющая изгиб цилиндра, на котором стоял мой ящик. Совершенно точно, что никогда раньше мне здесь не приходилось бывать.

Когда удалось сделать первый самостоятельный вдох, со мной уже никто не разговаривал. Календарь на часах говорил о том, что прошло еще двое суток. Теперь я точно знала, где и когда умру.

Одинаковый сон посещал меня с нелепым постоянством. Интерьер не менялся, смысл не прочитывался. Очнувшись, я смотрела на часы и плакала оттого, что еще жива, оттого, что здесь меня никто не найдет. Может быть, Миша уже отправился на поиск, но я не оставила приметы тех, кто вывез меня их Хартии. Я все еще в сознании, но уже «ничто» и «никто». Сон был единственным способом выбраться отсюда. Сон был странным и жутким. Мне снилась Земля, и по прошествии месяца меня уже ничто другое не волновало. Едва проснувшись в «гробу», я снова мечтала оказаться в палате для приговоренных, а, вернувшись в палату, боялась, что скоро мне придется покинуть мир, ставший вдруг таким непонятным.

Несколько раз желтая голова появлялась надо мной. С каждым новым появлением мне все меньше хотелось заявлять о праве на жизнь. Образы прошлого почти перестали являться в воспоминаниях. Мне не было жаль… «Когда-нибудь это должно было случиться, потому что человек не может жить вечно, — думала я. — А если может, то ему не дают». Я догадывалась, что однажды умру, но представить не могла, что это произойдет так скоро.

Жизнь меня оставила, но смерть не торопилась забрать. Настал день, когда мне не хватило сил сдвинуть крышку гроба. Я желала еще раз привлечь желтого гуманоида, чтобы схватить его за горло, прежде чем отправиться в мир иной. Это была последняя мысль, которая согревала меня в липкой луже. Это была почти мечта, но однажды крышка сдвинулась сама. Я очнулась от удушья. Воздух выходил из ящика. Гуманоида не было. Чтобы подняться, я повернулась на бок, но сил не хватило оторвать себя от дна; я перевернулась, но плащ намертво влип в грязь. Силы оставили меня. Смерть пришла, она стояла рядом, а я беспомощно ворочалась, вместо того, чтобы выйти навстречу.

Гравитация ослабла, головокружение лишило меня способности ориентироваться, но туман опустился. Гуманоид не подошел. Вместо него надо мной возвышался призрак из нереального мира. Образ, знакомый мне когда-то, но забытый. Идея, подобно удару молнии, пронзила рассудок: вдруг я еще живу, я обозналась и это вовсе не смерть. Я еще помню того, кто пришел, и он узнает меня. Я бросилась вперед и почувствовала, как волосы отрываются от лужи запекшейся крови. Руки провалились в пустоту, я нахлебалась ватного тумана, нырнула в него с головой, а когда выбралась, призрак снова стоял предо мной, побелевший и напуганный. Я снова кинулась к нему навстречу и снова провалилась в туман. Я узнала его, только имени не могла вспомнить.

— Птицелов!!! — закричала я из последних сил. — Я здесь!!! — и попробовала схватить его, но передо мной была пустота. — Я живая! Забери меня! — просила я, сбиваясь с фальцета на хрип. — Я жива, жива! Возьми меня с собой! — я ползла вперед по цилиндру, хватая руками пустые галлюцинации.

Неподвижная фигура флионера с той же скоростью удалялась в неизвестность, пока я не провалилась в яму. Сферическое пространство сомкнулось вокруг. Я нащупала решетку и почувствовала, что качусь вниз, как шар по дорожке кегельбана.

— Птицелов, не оставляй меня здесь! — газ с могильным привкусом забивал легкие. — Не уходи! Только не уходи!

Шар стукнулся, отпружинил, тонкие струи воды вонзились в меня со всех сторон.

— Не уходи! Не уходи! — повторяла я как заклинание. — Я выживу, только не бросай меня здесь! — а шар вертелся в струях, с одежды сползали селевые потоки, телу возвращалось забытое ощущение чистоты и покоя.

В дороге я только плакала, положив голову на мантию Птицелова. Он гладил меня теплой ладонью, как котенка. От этого еще больше хотелось плакать. Мы почти не разговаривали. То есть мои оголтелые вопли благодарности в обмен на его молчаливое благодушие, нельзя было назвать разговором. Я запретила себе думать о том, что произошло. Я желала только добраться до Индера, чтобы он вычистил мою память. Птицелов меня не разубеждал, он молча выслушивал истерики. Он не ругал меня, ни жалел, только смотрел и слушал… Разумеется, я являла собой отвратительное зрелище, только мне было все равно. Наверняка, я удивила его еще раз, но меня и это не волновало. Мне надо было убедиться в том, что я живу и возвращаюсь домой, что самое страшное позади. Казалось, я могла убедить в этом всю хартианскую аудиторию и самого Господа Бога на Страшном суде, но возле меня был только Птицелов и мертвая пустота пассажирской капсулы.

В Галактике я стала приходить в себя. Идея чистить память уже казалась слишком радикальной. Мне пришлось самой заказывать транспорт, самой устраиваться на ночлег в порту и просить препарат, который позволит расслабиться, но не отключит сознание во время «сна». «Чего так?» — спросил тамошний биотехник. «Могу не проснуться», — пошутила я. Никто не смеялся. Второй раз я пошутила на родной Магистрали, когда диспетчер спросил, почему я все время сижу и не хочу принять состояние анабиоза. Я ответила, что моя жизнь не так ужасна, чтобы проживать ее под наркозом. Наврала с три короба. Не могла же я признаться машине, что сновидения меня пугают больше чем смерть. Тогда бортовой компьютер впервые меня заметил. Точнее, перестал воспринимать содержимое капсулы как безмозглый биоресурс. Когда челнок прошел Диск, мне предложили разгерметизироваться и выйти на смотровые палубы. Я надела дыхательный аппарат, вышла, но смотровую палубу не нашла. Побродила по пустым и одинаковым коридорам, увидела лифт, но войти побоялась. Когда корабль прошел зону, мне сообщили, что телескоп отключился и искать смотровую палубу бессмысленно. Борт делал маневр, упала гравитация и я напугалась до смерти. «Нет, — решила я, — лучше сидеть на койке. Второго чудесного спасения не будет».

Индер вскрыл капсулу и отпрянул.

— Здравствуй, — сказала я.

Крышка закрылась, но тут же открылась опять.

— Ты? — спросил Индер. — Я думал, Вега.

— Да ладно, я посижу…

— Выходи, все равно разгерметизировал! Как же так? Я думал, что Вега… Ты, что ли, добиралась сама? Надо было предупредить.

— Прости, я не знала, как это сделать. И потом, у меня никогда не было осложнений от неполного карантина.

— Ты заблудилась или случилось что?..

— А вы беспокоились?

— Вега отправился в диспетчерский узел узнавать твой маршрут. Он тебя заждался.

— А Миша?

— С Мишей все в порядке, — успокоил меня Индер, — хорошо ест, много работает. А у тебя вид не очень… — он оглядел меня, словно просветил рентгеном. — Плазма светится. Тебе чем-то разбавили кровь?

Мое сердце екнуло, и Индер не мог этого не заметить.

— Ничего страшного. У меня кровь шла из носа.

— Иди-ка на сканер, — засомневался Индер.

Я покорно легла на медицинский стол. За время моего отсутствия кактус на сканерной тумбе обзавелся желтым цветком, на стенах лаборатории появились занавески, а над дверью колокольчик.

— У меня с детства кровь из носа идет. Это наследственное…

— Не моргай, — попросил Индер, — не болтай, не дыши.

Луч прошел по глазам и отправился дальше, «нарезать» ломтями мои внутренности на экране монитора.

— Ты облучилась…

— Нечаянно, — сказала я.

— Где?

— Не знаю.

— Сильно облучилась. Вечером будешь лежать в камере.

— Ладно.

— Если не сойдут изотопы за сеанс, буду делать химическую коррекцию.

— Делай.

— Мне надо взять на анализ плазму.

— Бери, пожалуйста, Индер, хоть прямо сейчас.

Индер выключил сканер.

— Что с тобой?

— Все прекрасно. Хочу переодеться и прогуляться. Мне можно выйти наверх?

— Да, — сказал Индер и отправился в кабинет к шефу. Я последовала за ним. — Переоденься и прогуляйся к Алене, — он выгреб из стола охапку российских денег и отдал мне. — Возьми все. Такси теперь неохотно идет за город.

— Что случилось? — испугалась я. Индер занервничал. — Она разбилась на машине?

— Нет, но будет лучше, если ты к ней поедешь.

Я была уверенна, что Алена треснулась на своем новом джипе, который Петр преподнес ей в подарок к тридцатилетию. У меня сразу появилось дурное предчувствие, как только я увидела этот громоздкий черный «самосвал». Алена была от него без ума, и слушать никого не хотела. То же самое предчувствие не покидало меня на протяжении всего пути, и отпустило лишь в тот момент, когда я узнала издалека «самосвал», в полном ажуре стоящий у гаражных ворот. Потом я узнала Володю с измерительной рулеткой, прогуливающегося по крыльцу. Стекло парадной двери оказалось разбитым.

— О! — сказал Володя, увидев меня. — Какими судьбами?

В холе, забившись под одеяло, сидела Алена, растрепанная и зареванная. Ее рука была замотана бинтом. У меня опять екнуло сердце. Рядом сидел Олег Палыч, размешивая в чашке таблетку и, пытаясь по ложечке влить раствор в свое капризное дитя. Алена фыркала, вертела головой, но, увидев меня, преобразилась:

— Вот она, полюбуйтесь! — воскликнула Алена. — Явилась, не запылилась. Чего тебе надо? — она отвела от себя руку Палыча вместе с чашкой и выбралась из-под одеяла. Какого черта ты вернулась в наш милый гадюшник, я спрашиваю?

— Тихо, тихо… — увещевал ее Олег Палыч, и укрывал одеялом.

— Нет, пусть ответит! Пусть объяснит… Нагулялась, да? Соскучилась?

Олег Палыч виновато обернулся ко мне. Голова закружилась, перед глазами поплыли разноцветные пятна, я стала восстанавливать события последних дней, подозревая, что случилось нечто, гораздо более ужасное, чем мне казалось.

— Ничего, — ответила я, — пусть скажет, — и не узнала свой голос.

— Я скажу! — подтвердила Алена. — Еще как скажу, и нечего затыкать мне рот. Ты что, не видишь, что происходит?

На крики, из кухни выбежал Адам:

— Ну, что опять? Что ты разоралась? Ирина здесь причем?

— Пошел вон!!! — рявкнула Алена, и Адама вынесло в коридор.

Олег Палыч продолжил накрывать ее голые лодыжки.

— И ты, Олег! Нечего меня окучивать! Ступай к себе!

Олег не ушел. В дверь просунулось несколько физиономий, желающих убедиться в том, что Алена не станет меня убивать.

— Зачем ты вернулась? — спросила она спокойнее. — Ты не знаешь, что таким, как мы, на Земле не место? Таких, как мы, здесь быть не должно! Ты понимаешь, что шанс бывает раз в жизни, и ты опять его упустила. Сколько жизней тебе надо прожить, чтобы поумнеть?

Я не знала, что ответить. Я понятия не имела, что случится, если вдруг я начну реагировать на странности, происходящие вокруг меня. Мне надо было убедиться, что я на Земле, только убедиться, а потом пусть бьют, хуже не будет. Мне надо было только понять, что я не сплю, но под ногами хрустели осколки стекла и бинты на руках у Алены светились в полумраке зашторенной комнаты.

Она сделала попытку спрыгнуть с дивана, но Палыч схватил ее. К нему присоединился Адам. Как они урезонивали Алену, мне видеть не позволили. Можно было только догадываться по доносящимся из комнаты крикам: либо они ломали ей кости, либо она откусывала им носы.

Володя вздохнул и пошел в гараж, потрясая стеклорезом. Я забрела на кухню, и, увидев Петра в обществе бутылки, стала приходить в себя. Петр откупоривал коньяк, не дожидаясь счастливой развязки.

— Примешь? — спросил он.

— Я на изотопах.

— Заходи, — он вынул из шкафа две мелкие рюмочки. — Под изотопы хорошо пойдет…

Среди кухни лежала сметенная в кучу горка битой посуды. На стене застыли свежие капли крови. Петр подошел, разминая плечи под лоснящейся кожей пиджака, установил емкость с коньяком в моих дрожащих пальцах и жестом указал, в какое отверстие головы его следует влить. Так я и сделала, к его бесспорному удовольствию, но крики из комнаты от этого тише не стали.

— Да ну… — махнул рукой Петр. — Обычное дело. Вега отлучился. При Веге она бы себе не позволила… паршивка такая! Хоть бы о матери подумала.

— Врача надо вызвать…

— Не надо! — Петр недоверчиво поглядел в мою сторону. — Не надо врача! — и вернулся к бутылке.

— Отвяжись! — кричала Алена. — Дай поговорить с человеком!

Олег Палыч устроил торг:

— Сейчас ты выпьешь лекарство, и мы уйдем, — настаивал он. Алена еще мотала головой, но в глубине души уже согласилась. — Пока не выпьешь… — грозил Палыч и вливал в нее содержимое чашки, пока чашка не опустела.

— Подойди, сядь, — сказала Алена, когда мы остались в холле одни.

Я села.

— Ну? — спросила она.

— Что «ну»?

— Рассказывай…

— Зачем я вернулась?

— Только не говори, что ради человечества. Этому человечеству будет лучше, если такие, как мы, вымрут вслед за мамонтами.

— Какие мы? Что в нас не так?

— Все не так, — ответила Алена, — и притяжение Земли на нас действует иначе, и притяжение звезд… Какая звезда тебя притянула?

— Плохая звезда. Лучше я поработаю под Солнцем.

— Ты уверенна, что человечеству на пользу твоя работа?

— Алена, что с тобой? Раньше ты рассуждала иначе.

— Просто я в здравом уме. Именно сейчас. Остальное время я в состоянии наркотического опьянения от воздействия гравитации.

— Месяц назад я мечтала о том, чтобы остаться в живых. Прости, мне трудно тебя понять. Я думала, вернусь, каждого встречного прохожего расцелую. Теперь у меня странное ощущение, будто вернулась не целиком. Хочу… а не получается.

Алена разозлилась, но успокоительное Палыча подействовало и заставило ее, если не согласиться, то хотя бы не броситься на меня с кулаками.

— Не рассказывай мне ни о чем!!! — сказала она. — Я знаю, чтобы полюбить родину, нужно отъехать от нее подальше. Я так надеялась, что ты найдешь для нас более достойное место во Вселенной, а ты вернулась целоваться с прохожими! Знаешь, что Вега понесся тебя искать? А я сказала: «Ты ее больше не увидишь! И Мишкин не увидит…» Ты знаешь, где этот маньяк? Он способен думать о чем-нибудь, кроме секса? Я тебя предупреждаю, будешь последней дурой, если станешь с ним спать! А ты станешь, я знаю! За этим ты и вернулась. Потому что этот кретин тебя обработал!

— Ничего подобного, — ответила я. — Он водит девиц в мой верхний дом и представляет меня двоюродной сестрой.

Алена улыбнулась, хоть и не без внутреннего усилия.

— Да… — согласилась она, — видно, что вы близнецы.

А я подумала: «Что со мной? Ради чего я оклеветала ни в чем не повинного Мишу Галкина, к тому же, своего лучшего друга? Он, конечно, не эталон нравственности, но столь откровенного свинства за ним никогда не водилось». Потом поняла. Я сделала это ради ее улыбки. Потому что только после этой улыбки я стала возвращаться домой. И сделала бы еще раз, потому слишком желала этого возвращения.

— Да… дела. Как кобель он еще ничего, но как мужик — дерьмо полное. Как на такого положиться?

Я не поверила ушам:

— Ты с Мишей?.. Не могу представить!

— Сама не могу представить. Вроде как не со мной было… Ай, — отмахнулась она. — Забытая история. — И, вдруг опомнившись, с удивлением уставилась на меня. — Он что, ни разу не проболтался? Ты действительно ничего не знала?

— Может быть, люди все-таки лучше, чем ты о них думаешь?

— Это Мишкин-то человек? — воскликнула она. — Ну, если Мишкин человек, то мы с тобой поплавки унитазные! Он же гений! — Алена расхохоталась, потом расплакалась, и Адам с Олегом Палычем снова заступили на пост.

К вечеру Алена уснула в холле у холодного камина, а я вышла в сад. Володя заканчивал ремонт двери и собирал инструменты. Петр с Палычем тихонько выпивали, запершись на кухне. Адам разгуливал вокруг джипа.

— Как думаешь, — спрашивал он Володю, — если мы с Иркой доедем до гаражей, она не убьет?

— Убьет, — заверил Володя.

— Тогда лови такси.

— Щас! Все брошу…

Адам уже нарядился в белый плащ и побрякивал ключами от запретной машины.

— Тогда сам вези.

— Она не разрешила лапать машину, понял?

— Так, а нам что делать? По небу лететь?

— Вызывай свою «кастрюлю», — ворчал Володя. — В небе хоть на мента не нарвешься.

— Ладно, — вмешалась я, — под мою ответственность, едем.

— Куда? — удивился Володя. — Не видишь, он в сиську пьян. Куда ты поедешь с таким водилой? До первой канавы? Ложись вон… в спальне наверху. А он пусть катится!

Володя собрал инструментарий и удалился, точнее, присоединился к Олегу и Петру. Нас с Адамом не пригласили. Меня — потому что от моего присутствия компания переставала быть мужской. Адама — потому что он выпил сегодня больше всех, и от него несло перегаром дальше, чем до поста ГАИ. По свидетельству очевидцев, он час назад лыка не вязал и принимал вертикальное положение с помощью шведской стенки. Но не было такой силы, которая могла удержать Адама от глупости, которую ему хотелось совершить, и в Секториуме то и дело ходил слух, что, выпивши, Адам Славабогувич больше похож на человека, чем в какой-либо иной ипостаси.

За рулем, он вмиг протрезвел и всю дорогу не произнес ни слова, словно мы ехали с похорон на поминки, и я решилась задать вопрос:

— Алена информал? — спросила я у Адама.

— Нет, — ответил он.

Я удивилась, что с Адамом можно говорить серьезно, минуя его ехидную усмешку. В тот вечер он был слишком серьезен.

— Ты в этом абсолютно уверен?

— Уверен, — подтвердил Адам.

— Тогда почему?..

— Она на вредной работе, — напомнил он и не позволил мне углубиться в тему.

Ночью Адам позвонил и тем же серьезным тоном осведомился о моем самочувствии.

— Лучше не бывает. Всегда рада быть разбуженной среди ночи, — ответила я, не смотря на то, что с вечера не ложилась в постель. — А что, Миша вернулся?

— Вернулся шеф, — объявил Адам. — Так что собирайся на ковер. Если у тебя есть оправдательный документ, не забудь его захватить.

— Какой еще документ?

— Допустим, справка о временном приступе слабоумия, заверенная участковым психиатром…

У меня был единственный оправдательный документ — белое пятно, выжженное на запястье вместо кода. Но предъявлять его не имело смысла, жалкие оправдания наших неудач шефа интересовали в последнюю очередь.

Шеф сидел в медкабинете, пил горячую воду и смотрел на меня воспаленным взглядом поверх очков.

— Может быть, вы отдохнете, а завтра я все объясню?

В знак протеста шеф потряс головой и проглотил полчашки. После карантина на Земле все альфа-сиги пили горячее. Чем длиннее был путь, тем больше приходилось пить. Перед шефом стоял полный чайник.

— Ты не пробовала выяснить, что это было? — спросил он.

— Пробовала. То есть, нет… Птицелов не стал объяснять. Сказал, что это вояжерная станция, которая дрейфует в свободных зонах, и замолчал.

— В каких зонах?

Я покраснела.

— Не знаю… Он сказал «свободные», я так и запомнила.

— Что еще ты успела спросить?

— Вы шутите? Я два месяца пролежала в гробу и после этого…

— Ты отсутствовала шесть дней, — остановил меня Вега.

— Не может быть!

— Шесть дней, — повторил он.

— Но мой хронометр…

— …испортился. Зато мой в полном порядке. Объясни мне, что за «свободная зона»? Как это трактовать?

— Не знаю. Птицелов сказал, лучше все забыть, ни о чем не думать…

— Кому лучше?

— О чем я должна была спрашивать? Это навигационные термины, а я даже астрофизику не изучала. Разве я могу грамотно сформулировать вопрос?

— С сегодняшнего дня будешь изучать астрофизику.

— Хорошо.

— Не по школьным учебникам!

Индер налил новый стакан и подал шефу манжетный монитор, измеряющий давление и температуру, но шеф не торопился его надеть.

— Что делать будем? — спросил он.

Впервые я наблюдала шефа таким растерянным, к тому же, выходящим из карантина, и готова была со стыда провалиться.

— Тебя не удивило появление Птицелова?

— Нет, — призналась я. — Мне показалось, что это галлюцинация.

Шеф поперхнулся.

— То есть, я хотела сказать, что он действительно странно себя повел. Не думала, что Птицелов кинется мне на помощь.

— Его отправил за тобой Юстин.

— А… так вот кому я обязана жизнью.

— Жизнью ты обязана родителям, — строго произнес мой суровый начальник. — Всем остальным ты обязана только отсрочкой своих похорон!

И, погодя немного, добавил:

— Действительно, странно. Он не обязан был тебя выручать. Насколько мне известно, фроны не имеют таких этических традиций. Но… — шеф задумался, проглотил еще полстакана и забыл, о чем речь.

— Так что? — осторожно спросила я.

— Мне не удалось выяснить, кто он. Флионеры относятся к цивилизации фронов. Они имеют много генетических ветвей, но все «нисходящие». Очень большая, рассеянная раса. Есть поселения, о которых просто ничего не известно. Есть поселения, от которых следует держаться подальше, таким как мы с тобой. Зачем ты понадобилась этому существу, понять не могу.

— Я так и знала, что приглашать его сюда без вашего согласия…

— Ирина, ты в своем уме? — возмутился шеф. — Он нашел тебя на краю Вселенной и доставил в Галактику, не имея точных координат. И ты полагаешь, что для посещения Земли он нуждается в нашей «визе»?

Я и без того ощущала себя первоклассницей.

— Откуда мне знать? Разве вы меня посвящали в систематику цивилизаций? На эту тему я могу только читать фантастику.

Слово «фантастика» сразило шефа наповал. Он вскочил с табурета, начал бегать по медицинской комнате от шкафа к шкафу, в поисках, надо полагать, успокоительной таблетки.

— Будешь изучать! — постановил он. — С сегодняшнего дня будешь получать любую информацию по запросу. — Опрокинув на себя склянки, он успокоился, и вернулся на табурет. — Кто знал, что ты так фривольно начнешь вести себя в космосе? — полушепотом произнес он.

— Вы поставили передо мной задачу, — таким же полушепотом ответила я. — По мере сил, я стараюсь ее выполнять.

Индер вышел на шум, и шеф повел меня в кабинет.

— Ирина, пойми, ты бутылка, брошенная в океан. Куда тебя прибьет течением? В чьи руки ты попадешься? В тебе информация, которая может быть кому-то небезразлична. Кто-то распорядится ею. Осознай, наконец, что в космосе степень риска многократно возрастает.

— Знаю, что сделала глупость.

— Нет, ты не глупость сделала. Ты совершила преступление. И я не знаю, какие это может иметь последствия. Хуже того, моя цивилизация не обладает достаточными техническими возможностями, чтобы защититься от фронов.

— Может, нам лучше пригласить Птицелова?

— Ты уверена, что это не он затеял с тобой игру?

— Уверена.

— Подумай как следует, есть ли у нас основания для такой уверенности?

— К сожалению, только моя интуиция.

— Я не понимаю, — занервничал шеф, — кому ты могла понадобиться в Хартии? А главное, для чего? Тебя умыкнули без следов. Просто так из Хартий никого не крадут. А твоего Птицелова… — он попытался успокоиться, приняв таблетку, сел на рабочее место перед темным полем экрана и снова забыл, о чем речь.

— Что Птицелова?..

— В Хартии информация о нем отсутствует. Других источников я не нашел.

— Короче говоря, его приглашение на Землю нежелательно?

— Исключено.

— Мой визит к нему тоже под большим вопросом?

— Без вопросов. Я не стану рисковать.

— Соответственно, в Хартии я больше не появлюсь?

— Это не последняя Хартия. Я найду, чем тебя занять.

— Когда?

Шеф снова ушел в себя, и, казалось, уже не собирался возвращаться, как вдруг вспомнил:

— Тебе звонили родители месяц назад. Скоро разыскивать с милицией будут. Поезжай домой, дай мне от тебя отдохнуть две недели, а там видно будет.

— Две недели слишком много.

— Месяц! — рассердился шеф. — Нормальный плановый отпуск. Выдержишь больше — получишь премию. Отправляйся сегодня же. И не вздумай оставить информацию о том, где ты. Возьми мобильник на экстренный случай, но пользуйся только городскими линиями.

— Все действительно так серьезно?

— Если бы я мог знать, — шеф вынул из ящика несколько стодолларовых купюр. — На, уезжай сейчас же.

— Хорошо.

— Немедленно!

— А можно еще спросить?

— Еще? — удивился шеф. — Спроси.

— Что такое алгоний?

— Алгоний? — удивился шеф. — Где ты услышала про алгоний?

— Алгоний, тело алгония… Можете мне объяснить, что это? Вроде бы тело алгония дает излучение, которое притягивает хартиан.

— Дементальное излучение, — уточнил шеф. — Да. Я тебе говорил об этом, но причем здесь алгоний?

— Притом, что именно тело алгония распространяет дементальное излучение. Кроме того, Птицелов утверждает, что то же самое тело присутствует на Земле.

Если бы шеф на секунду усомнился в моем невежестве, он умер бы от инфаркта.

— Что? — воскликнул он, не понимая, смеяться ли ему, или хвататься за голову. — На Земле?

— Глупость сказала? Может быть, Птицелов некорректно выразился по-русски или я неправильно его поняла?

— Послушай меня, — сказал шеф. — Алгоний — «белая плазма», иначе его называют «гелиосомной плазмой», это особая материя, которая составляет половину всего мироздания…

— Вот, и Птицелов так говорил! — согласилась я, но шефа такое откровение не смутило.

— Алгоническое вещество присутствует везде и во всем, на том же уровне природы, на котором фиксируются ментальные матрицы. Это информационный срез пространства. Говорить о том, что существует алгоническое тело, все равно, что рассматривать мысль в твердом состоянии.

— Вы уверенны, что нет среды, где мысль могла бы принимать твердое состояние?

— Есть, — ответил шеф. — Эта среда называется фантастикой. Ты же будешь изучать физику по другим источникам.

— Откуда же в Хартии дементальное излучение такой силы?

— Если изучить природу планеты, объяснение найдется, — заверил шеф. — Можно предположить сочетание геомагнитных и радиационных аномалий. Не надо думать, что дементальные зоны во Вселенной редкость.

— А чем можно объяснить белое смещение в спектре? В Хартии оно в фиолетовом диапазоне. У нас — в синем. Птицелов утверждает, что это верный признак присутствия тела.

Вега казался совершенно выбитым из равновесия.

— Вы же не будете спорить, что чистый спектр состоит из шести цветов?

— Из трех, — поправил Вега. — Солнечный спектр состоит из трех цветов. Остальные — производные от смешения. Ты хочешь сказать, что алгоническое тело присутствует в Солнце? — он умолк, глядя на меня с подозрением.

— Наверно, да. Так будет правильнее, — согласилась я, — если учесть, что возле Хартии нет светила. Там в недрах светится какое-то звездное вещество. Что? Не так?

— Не знаю, — сказал шеф, — это слишком сложная тема, чтобы обсуждать ее в суматохе. Есть разные типы спектра, есть разная природа деформации и миллион причин, которые могут давать «белые смещения». Поезжай домой! Сейчас же поезжай. Дай мне, ей-богу, от тебя отдохнуть.

Глава 11. ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКС БАННЫХ УДОВОЛЬСТВИЙ

Вероятно, мой отъезд принес Веге долгожданный покой. Скорее всего, втайне души, он желал, чтобы я не вернулась, вышла замуж на родине. Не исключено, что для Секториума это был бы наилучший исход. Во всяком случае, такое желание удивительным образом совпадало с намерением моих родителей. Вместо обещанного месяца, я пробыла дома неделю. Этому обстоятельству сопутствовал казус, который в момент лишил меня не только желания, но и возможности радовать своим присутствием родных.

— Ты помнишь сына Инны Ивановны? — спросила мама.

— Опять?

— Никто тебя силком замуж не тянет, — обиделась она. — Посидите, поговорите, детство вспомните. Вы же были такими друзьями.

— Ты их, конечно же, пригласила?

— Игорь окончил институт, квартиру в Ростове покупать собирается. Прошлым летом на машине приезжал к нам на дачу…

— Ах, его Игорем зовут. Спасибо, что напомнила.

— А что тебе делать? — возмутилась мама. — Ты не учишься, толком нигде не работаешь, пропадаешь годами. Что это за командировки, скажи, пожалуйста, на полгода?

— Можно, я вообще не буду выходить замуж?

— Нельзя! Игорь воспитанный молодой человек. Коммерцией занимается. Сейчас без коммерции не проживешь. В конце концов, я внуков хочу.

— Ромка тебя завалит внуками.

— Рома это Рома, а ты это ты. Загляни в сквер, все твои подруги с колясками. А ты что же, хуже всех?

Дойдя до сквера, я устроилась на скамейке, и набрала Аленин номер телефона.

— Пришли телеграмму, — попросила я. — Напиши, что завал на работе, а то подохну.

— Это вошло в дурную привычку, — заметила Алена. — Чуть что не так, она живо два готова подохнуть. Не пришлю! Учись выживать.

— Тогда приглашаю тебя на свои похороны.

— С одним условием, — ответила она, — займешь мне место в раю повыше. Чтобы с видом на ад.

— Тебе не хватает ада на этом свете?

— Это мое профессиональное кредо, — заявила Алена.

Мои смотрины состоялись в тот же вечер. Сваты выпили, скоро забыли, зачем они здесь, стали терзать меня расспросами о работе и ругать, что не звоню родителям. Игорь неожиданно меня выручил, пригласил покурить на лестничную площадку. Наше уединение было воспринято одобрительно. «Пусть поболтают, — решило общество. — Они же так давно не виделись».

«О чем болтать? — думала я. — О том, как в детстве треснула его по голове лопаткой?» Боюсь, кроме этого события, мне нечего было вспомнить о молодом человеке. Да и то бы не запомнилось, если бы меня не стыдили всю жизнь. Однако Игорь не собирался сводить счеты.

— Куришь? — спросил он, распечатывая пачку «Winston».

— Спасибо, только «Беломор».

Он закурил один, облокотившись на перила, и что-то произнес.

— А? — переспросила я.

Игорь повторил фразу, смысл которой остался для меня непонятным. Его лицо выразило удивление. Он задал вопрос, через секунду сам на него ответил и начал монолог, рассчитанный, очевидно, на самый низкий уровень восприятия. Ни одного слова мне понять не удалось, ни тогда, ни после, сидя за столом. Я даже не пыталась говорить, опасаясь, что моя речь будет столь же несуразной абракадаброй. Когда внимание присутствующих не касалось меня, я старалась сообразить что происходит, но не соображала ничего. В один момент мой родной язык вдруг стал доступен мне на том же уровне, что сигирийский. Что произошло? Почему вдруг… и как долго это будет продолжаться? Неизвестность пугала меня больше, чем перспектива выйти замуж за ни в чем не повинного начинающего бизнесмена.

Когда я повела Игоря обратно на лестницу, он не возражал, даже пытался снова завязать разговор, но замолчал, увидев у меня в руках мобильный телефон. Я нажала кнопку связи с шефом, но, как только услышала первый длинный гудок, испугалась. Что сказать? Как должны прозвучать слова, которые в полной мере выразят суть проблемы? Как мне убедиться, что тот, кто снимет трубку на другом конце Вселенной, поймет?.. От бессилия, я опустилась на ступеньки и решила, что это конец. Что часть меня все-таки осталась лежать в «гробу» на станции, дрейфующей в свободных зонах. Я не была уверена, что смогу вернуть то, что когда-то по праву мне принадлежало.

Утром брат разбудил меня телеграммой: «Срочно выезжай Минск. Алена».

Я подскочила на раскладушке и ушиблась о кухонный стол.

— Условия, приближенные к походным, — посмеялся надо мной брат. — А я только собрался диван тебе уступить. Мы со Светой все равно уезжаем.

— Куда?

— К родичам ее, вот куда. Тебе понятно?

— Что?

— В Минск ехать надо. Вот что!

Он открыл холодильник и встал надо мной с бутылкой минеральной воды.

— Зачем из себя дуру корчила?

— Я?

— Я что ли?

— Я не корчила.

— Родителям назло?

— Не твое дело.

— Водички хочешь? Что это на тебя вчера нашло?

— Рома, ты собирался куда-то ехать…

— Матери сама скажешь! — он бросил телеграмму и хлопнул дверцей холодильника.

«Срочно выезжай Минск. Алена», — прочла я и подумала, что если бы бог знал о моем существовании, мне следовало бы упасть на колени и благодарить его в усердной молитве.

Еще день мне предстояло делать вид, что не хочу уезжать, а родителям мириться с тем, что я давно не жилец на домашних диванах. Хуже того, я вообще не жилец, ни на этом свете, ни на том. Со мной происходят процессы, со стороны похожие на попытку примитивной амебы выбраться на берег из хаоса первобытного океана, но берег ведет себя как пустынный мираж. Что это, в самом деле, на меня нашло? Почему вдруг восприятие окружающего мира отклеилось от родного языка? Я знала, что хартиане обладают свойством отключаться от родственных матриц, как йоги. Они способны мыслить чистыми образами и от этого получать удовольствие. Но на тренировку уходят годы непрерывной работы. У меня же, ей-богу, не было оснований считать себя в их среде вундеркиндом. Почему это произошло со мной?

Я рассуждала по алгоритму секторианского компьютера: выстроила список возможных причин по степени маразма. Это могло произойти из-за резкого воздействия дементального излучения. В таком случае, если тело алгония действительно присутствует на Земле, то его следует искать в районе нашего мусоропровода. То же самое иногда случается от применения аппарата, наподобие того, которым Индер чистил память несчастного Семеныча и малоизвестного мне Андрея. Это могло случиться при контакте с существом, хорошо знающим особенности моей психики. В конце концов, меня могли закодировать. Но Индер внимательно разбирался с моими проблемами, прежде чем отпустить на поверхность.

Контактер остался единственной здравой идеей в потоке ужасов и чепухи. Однако никто из незнакомцев за все это время ни разу не приблизился ко мне на улице и даже не позвонил. Выходит, дистанционный контакт? Выходит, я действительно притащила за собой «хвост»? Тем более, как ни печально сознавать, такие провалы памяти характерны именно в случаях, когда происходит скачка информации с мозга существами, не владеющими родным языком жертвы.

Эта мысль напугала меня особенно, заставила искать доказательства от противного. Предположим, мне нужно снять информацию с гражданки «Х», проживающей на густонаселенной планете в контролируемой планетарной системе, просвеченной радарами совершенно разных наблюдательских миссий. Стоит ли рисковать? Тем более что гражданка «Х» работает на разведку Сигирии, которая не так уж беспомощна, как кажется моему шефу в минуты пессимизма. Я бы не рисковала. Я бы постаралась натурализоваться в среде и войти в контакт при помощи знакомых, но не слишком близких людей, которые вне подозрения. От этой мысли меня бросило в жар. Все правильно! В близком человеке всегда распознаешь подвох, незнакомого не подпустишь. Меня осенило позвонить на работу вчерашнему «жениху», я подозревала, что никакого Игоря там отродясь не знали, но родители не нашли номер его телефона.

Чем дальше поезд увозил меня от дома, тем увереннее я чувствовала себя. Если предположение верно, мы, считай, на полпути к разгадке. Если нет, под присмотром шефа я, по крайней мере, наделаю меньше глупостей. Если все это ни более чем приступ паранойи, пусть Секториум надо мной смеется.

До разрешения проблемы оставалось полтора квартала пути. Я вышла из троллейбуса с сумками и банками, взвалила их на себя и, как вьючный осел, поплелась к дому. Я была уверенна и спокойна, я была готова ко всему. Я просчитала варианты событий и наметила в общих чертах свое поведение в экстремальных обстоятельствах. По моему глубокому убеждению, меня ничто не могло выбить из колеи, но зрелище, увиденное мною в следующий момент, заставило убеждение пошатнуться. И это еще мягко сказано.

По противоположной стороне тротуара, от магазина в направлении моей хаты, походкой профессора Плейшнера с явочной квартиры, продвигался Галкин Михаил Борисович, размахивая авоськой и раскланиваясь со встречными прохожими. За километр было видно, что Михаил Борисович находится в состоянии мощного душевного подъема. Что Михаил Борисович, если ни в нирване, то стремительно приближается к этому состоянию. Я чуть не выронила трехлитровую банку варенья. «Интересно, — подумала я. — Чрезвычайно интересно». По моим небрежным подсчетам, встретиться мы должны были аккуратно возле родного забора. И, судя по настроению Миши, он не был намерен обратить на меня внимания раньше, чем упрется носом.

— Ой, — сказал Миша, взявшись за калитку. — Это ты?

— Вне всякого сомнения, — подтвердила я, и эйфория моего товарища стремительно пошла на спад, словно невидимая сила прижала его к земле и объяснила, что рожденный ходить пешком не имеет права размахивать крыльями над тротуаром.

— Уже вернулась? — уточнил он, отказываясь верить очевидному факту.

— Да, и была бы благодарна тому, кто поможет занести эти сумки.

Миша кинулся к сумкам и застыл над ними в позе заговорщика.

— Только ничего такого не подумай, — прошептал он мне на ухо. — И еще… ты моя сестра.

— Что?

— Двоюродная, — добавил Миша.

На веранде моего верхнего дома в моем фартуке стояла девушка и чистила картошку моим кухонным ножом в мою эмалированную кастрюлю. Миша пронес сумки мимо нее и скрылся в коридоре.

— Здрасьте, — сказала я.

Девушка замерла с картошиной в руке.

— Сестра, — представил меня Миша. — Знакомьтесь. — И снова укрылся за дверным косяком, блеснув на меня изумрудными очами.

«Сейчас что-то будет…» — подумала я и подтвердила:

— Да, Миша действительно мой брат.

Девушка обернулась, чтобы поглядеть в глаза этому мерзавцу, но мерзавец надежно прятался в углу, подавая мне сигнал двумя пальцами: «двоюродный, двоюродный…»

— Близнец, — уточнила я.

Почему-то мне до смерти захотелось произнести это слово.

— Вы похожи, — сказала девушка, бледнея.

Ее лицо выглядело совсем печально, в отличие от моей злорадной физиономии. Я стала опасаться, что с ней случится обморок, и она рухнет прямо на нож.

— Нет, я, правда, не его жена. Уж тем более не… — из темного угла мне погрозил кулак, — …разве что троюродная. То есть, я хотела сказать, у нас один папа, но разные мамы.

— Понимаю, — пролепетала девушка.

— А вообще-то меня Ирой зовут.

— Меня тоже, — ответила она, испытывая неловкость за то, что вынуждена во всем со мной соглашаться.

— Не удивительно. В нашем с вами поколении все Иры. В крайнем случае, Лены.

— Да, — сказала девушка. А куда ж ей, несчастно, было деться? Она даже постаралась улыбнуться в ответ. — У нас в классе было шесть Ир.

— А в моем — восемь Лен.

Миша облегченно вздохнул и сполз по стеночке на чемодан.

— Боюсь, что в нынешних классах штук по двадцать Ань, — продолжила я. — Но лет через пять нас опять ожидает разнообразие: либо Настеньки, либо Дашеньки.

— Наверно, — согласилась Ира и опять улыбнуться. Надо сказать, второй раз ей это почти удалось.

— А мальчики — либо Денисы, либо Артемы, — добавила я, чтобы картина приобрела законченный вид, и стала раздеваться.

— Мы решили пообедать, — сказала Ира. — Давайте с нами…

Не успела я поблагодарить за приглашение, как дверь за моей спиной отворилась, и на пороге возник сияющий Адам Славабогувич Беспупочный.

Однако его сияние так же стремительно убывало по мере того, как мой образ проникал в его сознание.

— Еще один братец, — объяснила я Ире. — Большой шалун был наш папочка.

Миша выскочил навстречу новому «родственнику»:

— Проводил?

— Проводил, — ответил Адам.

— В такси посадил?

— Посадил.

— А купил?..

— А как же?

— И принес?

Адам выставил на стол две бутылки красного вина и обратился ко мне.

— Что так рано вернулась? Случилось что-нибудь?

— Случилось. Замуж выхожу. Приехала пригласить вас на свадьбу.

Физиономии мужиков перекосились синхронно. Некоторое время они пытались декодировать информацию, но не смогли правильно подобрать ключ.

— Что она несет? — обратился Миша к Адаму.

— Ну-ка, выйдем, — сказал мне Адам.

— Нет, — уперлась я. — С вами, обормотами, говорить не буду. Мне нужен папа. Сделайте что-нибудь, чтобы я могла с ним увидеться.

Ира сообразила, что ситуация нестандартная, и попыталась под шумок удрать, оставив картошку не дочищенной, но Миша поймал ее на крыльце, увел в комнату и закрыл дверь. Адам поднял доску погреба:

— Ныряй… Спущусь через минуту.

— Мне надо говорить с шефом, — повторила я. — Срочно, и только шефом.

— Его нет, — сказал Адам, — будь в модуле. Сейчас спущусь, — и, едва не прищемив меня доской, ринулся к двери.

Первым ко мне в модуль свалился Миша. Это произошло отнюдь не через минуту. Я успела переодеться, позвонить в офис и напугать Индера, который понятия не имел, когда появится Вега.

— Ну, привет! — воскликнул Миша и даже набрался наглости меня обнять. — Что стряслось? Ты должна быть счастлива, сестренка! Зарубила мою личную жизнь.

— Где Адам?

— Сейчас придет. А что случилось?

— Ты остался без женщины и без картошки?

— Нашла проблему! — ответил Миша. — Картошку недолго перетащить сюда, а женщин на свете много. Объясни, что за дурацкая идея тебя посетила?

Без Адама я решила ничего не объяснять. Я решила вообще не разговаривать с Мишей, по крайней мере, сутки, потому что в тот день убедилась окончательно: Алена была права. Алена права всегда и во всем. По ней, как по компасу, можно безошибочно определять направление к истине. Миша действительно был первосортным бабником. Он любил женщин всех без разбору. Он объяснялся в любви всем без исключения особам женского пола, не щадил ни замужних, ни многодетных, ни юных, ни пожилых. Все они попадали под его «скорпионьи» чары, верили любовному бреду с упоительным упорством, и считали себя единственными, неповторимыми, в то время как сам обольститель мечтал лишь об одном бесконечно огромном и часто обновляющемся гареме.

— Вот если бы ты занялась со мной любовью, — оправдывался Миша, — этого никогда бы не случилось. Что молчишь?

— Размышляю над парадоксом. Почему с каждым годом мне все меньше этого хочется?

— А раньше хотела, да? Ведь хотела? И сейчас хочешь!

— Миша, я не могу заняться с тобой любовью сейчас. Мне надо сначала поговорить с Адамом.

— Можешь, — упорствовал Миша. — И хочешь, и можешь. Знаешь, как называется женщина, которая хочет, может, но ленится. Глупенькой дурочкой она называется. Ни себе, ни людям. Я тебя сколько раз замуж звал? Я тебе сколько раз говорил, убереги меня от соблазна шляться по верхним бабам! Мне же нельзя. Ты знаешь прекрасно. И что же… Беспупович привел баб, а я должен корчить и себя монаха? Это же Беспупович баб привел…

— Миша!

Миша сел на любимую тему:

— Что, Миша? Что Миша, по-твоему, должен делать?

— Представь, что одна и них в тебя влюбится и залетит. Ты не знаешь, на что способна влюбленная беременная женщина!

— Давай, это будешь ты?

— Еще чего…

— У тебя действительно кто-то есть?

— Да, есть.

Миша позеленел.

— Я, конечно, понимаю, что я «свинья» по твоему гороскопу. Точнее, «козел»…

— Прекрасно. Теперь пойми, что «львицы» в свинарнике не плодятся! Тем более, с такими «козлами» как «скорпионы». А если у меня что-то случилось? Если у меня срочные дела? Как мне заползать в модуль сквозь твой бордель? Через печную трубу? Хоть бы предупредил! Хоть бы раз позвонил, что вернулся!

— Я звонил! — отчаянно оправдывался Миша. — Ты не брала трубу! Что произошло, наконец?

— Надо было звонить по городским линиям. Ты мог узнать мой домашний номер у шефа.

— Не мог! — вопил Миша. — Он запретил тебе звонить даже на мобильник!

— Ну, хорошо. А если бы я поверила твоим признаниям? Что я сейчас должна была чувствовать?

— Ах, вон оно что? — Миша в момент успокоился и расцвел благодушной улыбкой. Я не поняла, что именно его тронуло в моих речах, только на месте бурлящего океана вдруг образовалась гладь. — Сцена ревности под соусом трудового героизма!

— Еще чего не хватало!

— Ревнуешь, — с удовлетворением отметил он.

— Разве с тобой можно о чем-нибудь говорить серьезно?

Я пошла на кухню, дожидаться Адама в одиночестве, даже заперла дверь, но Миша влез через сад.

— Ну-с… — он уселся напротив. — Что теперь будем делать?

— Ты о чем?

— Я, как порядочный человек, теперь обязан познакомиться с твоими родителями.

— Отстань, Миша. Они и так расстроены.

— Обычно я нравлюсь потенциальным тещам. Серьезно, поехали. Шефа не будет еще неделю.

Понять, когда он шутит, а когда серьезен, я не могла. Казалось, грани не существует для него самого, и эта особенность Мишиной натуры раздражала меня больше прочих. От тесного общения с Адамом, он с каждым годом становился все больше на него похожим. Впрочем, не исключено, что это Адам имитировал человеческую натуру, используя Мишу в качестве образца.

— Что тебе надо от моих несчастных родителей? — спросила я, стараясь демонстрировать безразличие.

— Может, за тобой хорошее приданое дают?

— Не мечтай! Скорее сам заплатишь калым, потому что братец жениться надумал. К тому же, скоро осчастливит нас прибавлением семейства. Для моих бедных родителей это будет роковой сюрприз.

— В чем проблема? Радоваться надо.

— На зарплаты им не прожить.

— Назови сумму…

— Сколько стоила резиновая леди, которую вы подсунули «Юстасу»? Давай, тебе такую же купим?

Мишино «сияние» мне, однако, погасить не удалось.

— Предпочитаю горячих брюнеток, — ответил он и улыбнулся еще шире.

— Долго ли ее перекрасить и подогреть? Может, тебе полечиться от избыточной потенции?

— Ты находишь ненормальным, что меня тянет к женщинам?

— То, с какой силой тебя к ним тянет.

— Да, брось! По сравнению с тем, что было раньше, я считай, импотент. Мне ж тридцатник скоро.

— Ничего себе! — удивилась я. — Хотелось бы посмотреть издалека, как это выглядело лет в двадцать. Алена еще застала тебя на пике?..

Как у меня вырвалось, не знаю. До конца жизни себе не прощу. Произнеся имя «Алена», я готова была тут же откусить свой резвый язык.

— Алена!!! — Мишины глаза стали величиной с блюдца. — Алена?

— Я не то имела в виду…

— Она тебе рассказала?

— Она ничего не рассказывала!!! — закричала я, но было поздно. Миша уже не нуждался в моих оправданиях.

— Скажи еще, что мне послышалось! — взорвался он, встал и отпихнул табуретку. — Она тебе все разболтала… эта курица!!! Я же просил, черт возьми! Я же ее просил по-человечески!

— Миша, клянусь, ничего…

— Скумекались, две подружки? Все кости мне перемыли?

— Миша, это совсем не то, что ты подумал. Я не то совсем имела в виду, что хотела сказать… То есть ты подумал не то, что я сказала… Черт! Ты можешь меня выслушать спокойно или нет?

— Я уже все услышал! — отрезал он, и пустился шагать по кухне. — Я все услышал и понял все! Ситуация стала предельно ясной. Вот, стерва! А я-то, дурак, ломаю голову, отчего это крошка меня боится? Чем это я несчастную запугал? А оно вона что! Чего ж тут не понять? Наслушалась сказок про страшного дядю Мишу!

— Дурак! — ответила я, и решила молчать, чтобы ни дай бог не ляпнуть еще чего лишнего.

— Да, я дурак! Кретин! Я же эту заразу на руках носил! Я же эту воблу сушеную нянчил, как королеву! А она, если хочешь знать… Ты не знаешь, что она со мной сделала?! Я только вещи помог перевезти ее идиотской подруге! Только вещи! Пальцем не тронул. Эта истеричка мне чуть кадык не выкусила! Что ей наболтали?.. Зачем? Вот, ей-богу, я что, не понимаю?.. Надо же хотя бы выслушать человека, прежде чем выбрасывать в форточку его чемодан!!!

Какой чемодан летел в форточку и при чем тут «идиотская» Аленина подруга, мне не посчастливилось узнать. Все улеглось, как только появился Адам.

— Не наругались? — спросил он и выставил на стол все те же бутылки вина.

Миша, откупорив одну, погасил свой гнев первым стаканом. Второй мы выпили за здоровье. Третий — за дам, покинувших нас по причине моего несвоевременного прибытия. После четвертого стали приходить в себя. После пятого стало ясно, что пора снова идти в магазин.

У меня конфисковали последние белорусские деньги. Надо мной же нависла перспектива провести вечер в компании двух пьяных и сексуально неудовлетворенных мужчин. Но как только за Мишей закрылся лифт, Адам снова удивил меня способностью моментально становиться серьезным.

— Выкладывай, — сказал он.

Я и выложила свои подозрения вместе с пикантными подробностями семейных обстоятельств. Адам даже не удивился.

— Ты хорошо его помнишь с детства? Уверена, что это был он?

— В том-то и дело, что не уверенна.

— С кем он был у тебя в гостях? Родители хорошо знают его мать или тоже сто лет не виделись?

Я задумалась.

— Перед тем, как ты отключилась, что произошло?

— Абсолютно ничего. Мы вышли на лестницу.

— Он что-то сказал?

— Предложил закурить.

— Отключилась, взяв сигарету?

— Нет. Он курил один. Я вообще ничего не трогала.

— Куда смотрела в тот момент? Ему в глаза смотрела? Вспомни…

— Вряд ли. Наверно на зажигалку или на дым. Вега говорит, я всегда рассматриваю дым…

Адам больше не задал вопросов. Только странно усмехнулся и стал ощупывать свои карманы.

— Мишкин знает, что сигареты кончились? Или у него наверху запас?

— У меня есть прошлогодний «Беломор».

— Давай.

Адам закурил папиросу, выпустил струю и сморщился.

— Ты это куришь?

— Что ты хочешь мне показать?

— Сейчас, — сказал он, — имей терпение…

Я имела терпение до тех пор, пока кухня не превратилась в паровозную трубу.

— Сигнализация сработает, Индер прибежит, — предупредила я.

Адам закашлялся, размазал окурок по пепельнице и растолкал руками дымовую завесу.

— Если скажу, как потом проверю?

— Что проверять-то?

— У тебя не водится курева поприличнее? — он потянул из пачки вторую папиросу, но зажигать не стал. — Гадость, — сказал он.

— Тогда рассказывай.

— Есть фигура матричной геометрии, похожая на верхушку античной колонны: полоса заворачивается назад двумя колечками. Знак свободного поля называется, «чистая матрица» в просторечии. Видела такую?

— И что?

— А то, что она элементарно рисуется дымом.

— И все?

— Ты уже в другом режиме воспринимаешь язык. То есть, перестаешь мыслить словами, а это в жестком матричном поле опасно. Это дело такое, либо надо учиться как следует, либо не браться вообще.

— Все так просто?

— Я бы не сказал… Ты, собственно, что предполагала? Что мироздание слетит с оси оттого, что у тебя матрицы разболтались? Надо звякнуть Мишкину на трубу, пусть сигарет купит, попробуем еще раз тебя «вырубить».

С Мишкиным на пару они «вырубали» меня весь вечер. Сначала при помощи «Camel». Потом пошли на принцип и закупили «Winston». Я «вырубилась» сама, когда вентиляция перестала обрабатывать воздух в «коптильне» и мы, как ежи в тумане, не видели друг друга на соседних табуретах.

— Утро наверху что ли? — спросил Миша, приоткрыв дверь в сад.

— Закрой, — попросила я, — цветы на клумбах завянут. — Встала на ноги и «вырубилась».

— А говорила, нравится табачный дым, — смеялся Миша, укладывая меня на диван. — Давай, пока жива, диктуй адрес жениха. Телефоны, место работы, все, что знаешь…

— Зачем тебе?

— Адамыч подстраховаться решил.

— Что он собирается делать? — испугалась я, и, оторвавшись от подушек, увидела стоящего в прихожей Адама в плаще, с сумкой через плечо, в трезвой готовности к дальней дороге.

— Он поедет в Таганрог, — объяснил Миша. — Он возьмет его за рог. Чтобы больше не совался к нашим девкам на порог.

Напрасно я дожидалась результатов поездки Адама. Напрасно верила, что, вернувшись, он пригласит меня для беседы. Ни утешения, ни предостережения со стороны Секториума в мой адрес не прозвучало. Сплошные длинные гудки по всем телефонам. Словно фирма внезапно всем коллективом ушла в отпуск. Только однажды, случайно заглянув в офис, я наткнулась на Адама, который ел арбуз в холле, опоясав себя гостиничным полотенцем.

— Как дела? — спросила я.

Адам утер салфеткой хитрую физиономию.

— Присоединяйся. С вашего базара вез…

— Какие-нибудь еще новости с нашего базара имеются?

— Сезон кончается. Цены растут, — сетовал Адам. — Но, конечно, с московскими никакого сравнения.

— Кроме цен ничего не узнал?

Адам положил обгрызенную корку и вытер руки.

— Вот что, — сказал он. — Надо бы тебя делом занять. Давай-ка, устраивайся на работу. Вывалишься из социума — все матрицы отстегнуться. Белый свет начнешь видеть вверх ногами.

— И это все, что ты хочешь мне сообщить?

— Ты контактер, — сообщил Адам, — а не разведчик. Это предполагает постоянную двухстороннюю привязку. Ты же скоро забудешь, как выглядят люди. Шеф от тебя уже рехнулся. Скоро я рехнусь. Давай… неделя тебе на поиски.

— На поиски чего?

— На поиски себя, — уточнил Адам, отрезая новый ломоть арбуза, — в родной среде обитания. Пока она не перестала быть родной.

В офисной макулатуре я отыскала прошлогоднее объявление о вакансии библиотекаря и позвонила, в надежде, что место занято.

— У нас несколько вакансий, — ответил любезный женский голос, и я пошла к себе в бункер, чтобы не видеть торжествующих коллег.

В модуле я немножко раскисла, потом уснула при включенном телевизоре. Потом, чтобы опять не киснуть, затеяла уборку. И, в момент, когда выметала хлам с дорожек сада, меня посетила идея получше тех, что посещали Мишу. Не знаю, может быть, достойные идеи бог действительно роняет с неба на головы любимцам. Только руки у бога дырявые, а идей много. Поэтому и нам, простецким современникам гениальных особ, тоже иногда достается.

Меня посетила грандиозная идея, которая могла раз и навсегда покончить с проблемой моего социального обустройства. Мне пришла идея достойная того, чтобы потратить на нее несколько ближайших лет. Это был верный путь избавить себя от постоянной моральной и материальной зависимости. Идея была так хороша, что заронила в душу сомнение: что если мое призвание совершенно не там, где его пытаются нащупать секториане? А как раз напротив. Раз уж в этом социуме входит в моду коммерция, почему бы мне не использовать свои коммуникационные навыки для блага человечества и собственного кошелька? Или я не смогу зарабатывать также как Петр? Да с такими идеями я скоро сама возьму на содержание Секториум, и не Адаму Славабогувичу учить меня жизни, поедая арбуз. Он сам будет стоять по стойке смирно у меня в кабинете.

Утешившись, я все-таки решила закончить уборку, но к вечеру того же дня разыскала в офисе Мишу и разложила перед ним наспех сделанные чертежные наброски.

— Что это? — удивился Миша.

— Баня будущего, — доложила я. — Эта сфера-камера состоит из мелкой решетки. Снизу подаются струи воды под большим напором. Здесь вентиляционные клапаны. Когда корпус вращается, клапаны западают, а струи открываются…

Миша поглядел на меня, как на марсианку.

— Что это такое, я спрашиваю? — повторил он.

— Это полный концептуальный пакет банных удовольствий. Сидишь как в кресле, ничего не делаешь. Ощущения, будто на карусели. За пять минут отмывает до скрипа, то есть до блеска. Прямо с одеждой. Это нирвана, клянусь тебе!

Мишин взгляд выразил умиление. Если за секунду до этого он еще сомневался в моем интеллектуальном достатке, то теперь исчезла сама почва для сомнений.

— Ну да… — улыбнулся он. — Лень вдохновила тебя на такой масштабный проект?

— Представляешь, если сделать несколько опытных образцов… Тут ничего сложного. Всю коммерческую сторону я беру на себя. Очень экономная штука и мало места занимает. Можно ставить в поездах, самолетах. Откроем фирму, будем деньги лопатами загребать.

Миша вгляделся в чертежи.

— Что-то я не вижу чертежа лопаты для «загребания» денег?

— С технической стороной тебе придется поработать.

— Нет, — заупрямился Миша. — Я бы поработал лопатой, а этот дырявый тазик убери подальше.

— Почему?

— Не хотелось бы втык получить.

— От кого?

— Не могу знать от кого, но стиральная машина уже запатентована.

— Так то ж для белья. А в этой можно будет человека целиком выстирать.

— Я всегда говорил, что тебе надо купить стиральную машину побольше.

— Но ведь в стиральной машине не будешь дышать.

— Ничего, — успокоил Миша, — я одолжу тебе акваланг.

Я стала собирать со стола бумаги.

— А еще лучше, — добавил он, — активаторного типа, с пропеллером и катапультой на центрифугу. Представляешь? Батут и карусель в одном аттракционе!

Я отправилась к лифту, но Мишина гадкая рожа высунулась в коридор.

— Отмоет до треска, — прокричал он, — и носки постирает… разуться не успеешь.

На следующий день я устроилась работать в библиотеку.

Глава 12. КОСМОГЕНЕТИКА

Космогенетика, наука о развитии космоса, в сигирийской трактовке начинается с физики энергетических взаимодействий и кончается формой биопаспорта, который обязан иметь каждый путешественник, покидающий пределы родной среды обитания. Физику мне позволили не читать. Это было признано бездарной тратой времени. В Секториуме я, похоже, стала первой сотрудницей, которой не рекомендовали перегружать себя информацией. Мишу с Адамом подвергли противоположной крайности, заставили сдать экзамен такого уровня сложности, который сигирийские ученые считали недоступным для человека. Вышло наоборот: Миша сдал, а Адаму отказали в переэкзаменовке, ввиду бесперспективности усилий на данном поприще.

Все, что касалось биопаспорта, я прочла немедленно и подумала, что с этой штукой я чувствовала бы себя в космосе гораздо увереннее. Во всяком случае, на бутылке, брошенной в океан, имелась бы заводская этикетка. Все, что находилось между физикой и паспортом, так называемая, общая теория эволюции, разместилось в моем сознании следующим порядком:

Наша Галактика входит в систему Метагалактик, которые также в свою очередь являются частью системы, состоящей из аналогичных объектов. Сколько их — сигирийской теории познания неизвестно. Точнее, она ловко обходит вопрос, предлагая теорию циклической последовательности вместо того, чтобы прямо ответить: конечна или бесконечна Вселенная. Теория утверждает, что природа мироздания, всего лишь переходная фаза от мироздания предыдущего к мирозданию будущему. То есть, бытие — не более чем эстафетная палочка, которую следует не уронить на дистанции и передать по наследству. Ни слова о том, будут ли наследники новым этапом развития или побегут с той же палкой по тому же маршруту. У каждой цивилизации свои скелеты в шкафу, у кого НЛО, у кого перспективы развития. К категории универсальных понятий можно отнести разве что семь расовых групп: семь направлений мутаций гуманоида. Из них, соответственно, вытекают все основные различия, начиная с биохимического состава организма, кончая адаптацией к среде обитания. Мы, земляне, относимся к самой многочисленной, четвертой группе. Хорошо это или плохо, трудно сказать. Альфа-сиги относятся к ней же и комплексом неполноценности не страдают, не смотря на то, что интеллектуальный потенциал рас все-таки имеет зависимость от группы. В каком направлении он возрастает, не важно. Мы в любом случае посередине.

Первая расовая группа состоит из женщин и гермафродитов. Последняя — полностью бесполая. Удивительно, что мужская цивилизация в чистом виде невозможна. Сообщество мужских особей через несколько поколений становится бесполым. В то время как женское сообщество может сколько угодно времени нести свою половую функцию, воспроизводя исключительно женскую популяцию. Хотя, казалось бы, что удивительно? В первой группе так и происходит: на определенном этапе развития женского организма в нем сам собой возникает зародыш. Это позволяет природе контролировать поголовье, страхует от демографических кризисов, но затрудняет естественный отбор. То есть, исключая качественные прорывы развития, обеспечивает консервативное существование в устойчивой среде.

В седьмой группе картина противоположная. То есть, воспроизводство цивилизации уже не в компетенции естества. Оно происходит под контролем самих размножающихся особей. Откуда берутся такие различия, непонятно. Переход из одной расовой группы в другую тоже логически не совсем ясен, он предполагает мутацию, несовместимую с жизнью. Причины мутаций непонятны тем более, особенно на первой и седьмой ступенях, где биотип не претерпевает ярко выраженной эволюции; этот процесс усиливается по мере приближения к четвертой группе, и угасает по мере отдаления от нее. Словно природа, создавая гуманоида, собиралась проскочить критический коридор, но притормозила и увязла.

Надо сказать, что сигирийская наука перевернула мое представление об эволюции. Сначала на месте этого гигантского перевертыша возникло недоумение. Но, по мере дальнейшего изучения космогенетики, меня все чаще посещали сомнения, что эволюции вообще можно придать хотя бы символическое направление. Что эволюция, если она действительно существует, это не парад достижений молекулярного хозяйства от одноклеточной водоросли к гуманоиду, а постоянный поиск баланса одного направления развития биоматерии со всеми прочими. Можно сказать, что человеческая цивилизация развивалась на Земле, используя все остальные биологические линии, как вспомогательный материал. А можно сказать и так, что цивилизация пчел использует в своем развитии пчеловода в качестве вспомогательного материала.

Каждая линия достаточно самостоятельна и изолирована друг от друга лучше, чем кажется на первый взгляд. Допустим, человечество себе доказало, что пчелы ничего не знают о его существовании, что не замечают человека и даже разглядеть не могут, потому что так устроен пчелиный глаз. Однако сиги насчитали в пчелиных «танцах» тысячи символов, относящихся напрямую к человеку. Есть ли в человеческих языках столько же терминов, которые относятся к пчелам? Парадокс в том, что человек изучил возможности глаза пчелы, но не знает, каким образом ее мозг обрабатывает информацию с глаза.

Сиги обнаружили, что у собак, оказывается, существует речь. Не лай, а речь. Лаять собак научили люди, и собаки используют лай по большей части для контакта с людьми. Если же случается гавкать друг на друга, то только с целью продемонстрировать что-то своим двуногим товарищам. Я приняла это за шутку и хотела пропустить раздел, но к нему прилагалась записи: стая собак в окрестностях городских помоек разбирает ссору на совете. Далее — смысловая расшифровка. Удивительно, как из набора зевания, икания и гудения, на которые способна собачья гортань, пришельцы вычленили устойчивые понятийные образы. Конечно, языки животных структурированы не так, как человеческие, но, в отличие от большинства земных языков, они имеют естественное происхождение. В то время как русский, допустим, уходит корнями к санскриту, санскрит теряется во времена миссионеров, а на его аналоге общается между собой половина Галактики. В том же разделе было сказано, что развитие естественных языков Земли противоречит здравому смыслу. Точнее сказать, легкость, с которой они развиваются здесь, объясняется ментосферной аномалией, которую нужно изучать, изучать и еще раз изучать, прежде чем делать вывод; верить впечатлениям наблюдателей — такой же дурной тон, как рассматривать проблему внеземных цивилизаций в Академии наук.

Впрочем, пришельцы не обязывали нас, землян, верить им на слово. Наоборот, призывали критически анализировать очевидные факты: «Может быть, это все-таки не НЛО?» — спрашивали они, показывая запись зависающего над городом дискообразного облака. «Нет, — отвечали мы, — это самая натуральная «тарелка», вернее, сигова «кастрюля» с базового челнока в дрянном камуфляже». «Но ее же совсем незаметно», — обижались инопланетяне. «Кому как…» — отвечали мы.

Наши соседи по Галактике, сигирийцы, как и земляне, делятся на локальные расы. Точнее, на три основные «сигирийские расы», которые объединило не только название и территория. Они имеют единые представительства на внегалактическом транспорте. В Андромеде у них общие технические базы. В Нашей Галактике — поселения в районе Сириуса. То есть, мы, земляне ориентируемся на Сириус, говоря об их месте обитания, как на наиболее яркую видимую звезду.

Альфа-сиги, «родственники» шефа, и бэта-сиги, невысокие гуманоиды с темной кожей, занимают несколько планет. Секториане бывали только на Блазе. Зэта-сиги, к которым относится Индер, обычно вояжируют, привязываясь к сигирийским космопортам. Их истинная родина потеряна. Вблизи Сириуса они держат свои «репродуктивные базы», поскольку излучение белых звезд им полезнее прочих. По этой причине зэты имеют полное право называться сигирийцами. Обычно они курсируют между Сигирией и Андромедой, обслуживают транспорт, вынуждены подолгу бывать в условиях, далеких от комфорта. Жизнь с трубками в носу не считается для них подвигом. Миллионы лет эволюции научили их терпеть. Хотя, изначальная среда обитания зэта-сигов не отличалась от человеческой. Теперь эти существа могут дышать только влажной газовой смесью. Они имеют рост от двух до трех метров и замкнутый цикл организма, характерный для «вояжеров». Это позволяет им долго находиться без пищи и работать без праздников и выходных. И зэта-сиги, и бэты, и мы с альфами относимся к четвертой расовой группе. Только бэты считаются женской расой, альфы — смешанной, как земляне, а зэта-сиги — понятия не имею. По нашему Индеру не скажешь: голос у него гнусавый и гулкий, половых признаков из под халата не видно. С бестактными вопросами он обычно посылает нас к шефу, а шеф — куда подальше.

Термин «вояжеры» и «поселенцы» означает тип цивилизации, который по своей значимости не уступает номеру группы. Их принято записывать единым символом. Например, 4П — поселенцы четвертой расовой группы, это мы и альфы. Или 4В — вояжеры четвертой группы, это наш загадочный доктор Индер. Принято считать, что вояжерный тип характерен для последних трех групп: пятой, шестой, седьмой. Впрочем, «вояжеры» — еще не значит кочевники, как и «поселенцы» — еще не факт, что мирные хлеборобы. Издержки механического перевода. Типы «В» и «П» дают представление лишь о способе существования относительно сфероидного пространства. Что, в свою очередь, в сочетании со многими другими нюансами, формирует понятие о цивилизации в целом и индивидууме в частности. «Поселенцы», таким образом, осваивают наружное пространство сфероида, «вояжеры» — внутреннее. Поэтому первые, как правило, встречаются на естественных планетах. Вторые — внутри космических станций и кораблей. Под этот стереотип вполне подходят «поселенцы» с искусственных дрейфующих геоидов, на внешнюю оболочку которых намагничен суррогат атмосферы. А также «вояжеры», зарывшиеся в норы естественной планеты, где внешний климат проще игнорировать, чем сделать пригодным для жизни. Никакого парадокса. Имеет значение только способ освоения пространства, потому что именно этот факт во многом определяет психику.

Сиги приводят простейший тест, как распознать в человеке информального «вояжера» или «поселенца» при помощи реакции на испуг: информал-«поселенец», испугавшись, широко откроет глаза, «вояжер» — зажмурится. Разница оказывается принципиальной: «поселенец», уловив тревожный сигнал из внешнего мира, рефлекторно мобилизует органы восприятия на получение из того же внешнего мира дополнительной информации. Что это было и как себя вести, ему должен подсказать инстинкт, рефлекс, среда обитания, частью которой он является. У «вояжера» картина противоположная: окружающий мир это, зачастую, его рук творение, он знает его досконально, не ждет сюрпризов, и ответ на вопрос: «Что это было?» может найти только в самом себе. А для этого следует приглушить свои органы восприятия, чтобы не мешали анализировать процесс и синтезировать идею. В его окружающем мире не может быть источника, который диктует модель поведения, и от того, как тщательно он сконцентрируется на решении задачи, может зависеть все.

Руководствуясь тестом, мне удалось выявить среди знакомых только одного «вояжера», которым оказался Миша, и пятерых явных «поселенцев». Все остальные реагировали на испуг не так, как было написано в учебнике. Володя, например, выругался и прищемил палец. При этом его глаза остались в прежнем состоянии. А Алена раскусила мои намерения раньше, чем я приступила их осуществлять.

— Я такой ерундой занимаюсь с каждой новой группой студентов, — заявила она. — Скажу точно, по сигирийской методике даже негра-альбиноса среди них выявить невозможно. Хочешь, покажу тест, от которого зажмурятся все «поселенцы»?

— Не надо, — ответила я и зажмурилась заранее.

— Сиги так же разбираются в человеческой психике, как я в их летательных аппаратах. А Мишкин… Что Мишкин? Если вникнуть во все его поведенческие аномалии, можно на докторскую накопать.

В доказательство к сказанному, Алена насовала мне кипу брошюр по психологии, которые я читала в дополнение к некорректным тезисам космогенетики. Эти книжки хороши были уже тем, что их можно было читать и в модуле, и наверху, и в транспорте, и стоя в очередях. В конце концов, читая подряд все правды и вымыслы о человечестве, написанные людьми и сторонними наблюдателями, я поняла, что эта цивилизация меня интересует. Возможно, более чем все прочие явления космоса. Еще год назад мне казалось, что я знаю о человечестве все и, если нам удастся решить проблему Критического Коридора, последний том будет поставлен на полку. Сейчас я стала понимать сигирийцев, которые примчались сюда наблюдать, и не считают, что заняты рутинной работой.

В моей жизни многое изменилось. Появились племянники. Мне дважды повысили зарплату. Один раз в связи с инфляцией, другой — по причине радения на работе. Новые подруги смотрели на меня странно: я не принимала участия в вечеринках, не стремилась повысить свои социальный статус или обустроить быт посудомоечной машиной. В моем доме вечерами не горел свет. Со стороны могло сложиться впечатление, что я как робот, отработав смену, укладываюсь в футляр. Миша сделал систему под кодовым названием «цветомузыка», которая автоматически включала лампы в верхнем доме, если наступала темнота, переключала их, рисовала на шторах тени и вырубала свет после одиннадцати. Теперь дом жил без меня. Снаружи висели скрытые камеры наблюдения, которые информировали меня о приближении гостей, выводили картинку на телевизор. Просмотр вечерних телепрограмм, чаще, чем рекламой, прерывался сериалом «В мире животных»: вот крадется соседский кот вдоль моего забора, вот ворона села на перила крыльца, а вот собака наделала на калитку. Я попросила Мишу отрегулировать сенсоры на человека. С того дня мой забор «метили» только доги и сенбернары.

— Ты не видишь разницы между животным и человеком? — спросила я Мишу.

— Там, где я работаю, — ответил он, — нет ни людей, ни животных.

— Все-таки, будешь регулировать сенсоры еще раз, поинтересуйся особенностями биотипов. Это гораздо интереснее железа.

— Что ты понимаешь в железе, женщина? — ворчал он, и лез разбирать антенну. — Что ты вообще понимаешь в жизни? Она интересует тебя, как шахматная партия, но ты не хочешь быть фигурой на доске. Впрочем, двигать фигуры ты тоже не хочешь. Для этого ты слишком ленива.

— Кто-то же должен наблюдать партию со стороны.

— Вот, вот! — соглашался Миша. — Высшая форма интеллектуального онанизма.

«Двигать фигуры» мне действительно не хотелось. Семен Семеныч утверждал, что это последствие психического стресса и рекомендовал Веге выждать время. Вега и не стремился меня эксплуатировать, даже не приглашал в офис, предпочитал являться ко мне на работу. У себя на родине он копировал записи свободных волонтеров, некогда наблюдавших человечество. И, так как душа волонтера, по его мнению, была чересчур поэтической, то и вольных фантазий в мемуарах следовало ожидать выше нормы. Он отзывал меня к подоконнику в фойе читального зала, раскладывал прозрачные пластины со столбиками текста и ждал разъяснений. Только тогда я чувствовала свою значимость в жизненном процессе, к которому испытывала столь сильный исследовательский интерес.

«Что за мужик к тебе ходит? — спрашивали библиотекарши. — У тебя с ним роман? Он женатый?»

— Имейте в виду, — предупредила я шефа, — наши дамы интересуются… Могут проверить личность в бюро пропусков.

— У меня Мишин пропуск, — объяснил Вега.

Это означало, что о его личности каждый может фантазировать в соответствии со своими запросами. Он же, сохраняя инкогнито, продолжил подсовывать мне тексты, не обязывая являться в контору. А вместе с тестами подсовывал зарплату, принципиально отличающуюся от зарплаты библиотекаря; и шурупы тоже подсовывал, потому что вкручивание шурупов всегда оставалось почетной обязанностью секторианина. Последний шуруп был завернут мною в курилке женского туалета. На него сразу повесили зеркало, в котором коллектив давно испытывал нужду, и я день потратила, чтобы заставить технарей вернуться за пульт и вычислить новый ракурс. Миша с Адамом героически уклонялись, шеф делал вид, что не разбирается в технике, Индер как всегда был занят. Я вспомнила Алену, свой первый день в офисе, первое впечатление от работы, и то, какой нереальной она казалось вначале.

Зеркало, к счастью, украли. Может быть, моя карьера сложилась бы иначе, если бы не глупая ссора с Юстином, если бы не мой скверный характер. И, надо же, теперь, когда я приблизилась к цели, о которой в тот год боялась мечтать, мои перспективы вернулись к тому, с чего начались: прожить жизнь среди книжных полок.

— Не боись, — успокаивал Миша, — скоро человечество выйдет в сеть, завалишься работой. Будешь самым незаменимым экспертом Галактики. Только учи инглиш.

— В нашу сеть? — удивлялась я.

— Вот еще! У человечества своя сеть, у нас своя. Про интернет слыхала?

— И что мне там делать?

— Как, что? Сортировать информэйшн на две кучи: «тру-о-булщит».

— В нашей сети или в человеческой?

— Ты только не спроси об этом шефа! И, я тебя умоляю, занимайся инглишем. До русских сайтов нам как до Луны на самокате, а «переводчик» в конторе глючный. Кстати, — вспомнил Миша, — отладка «переводчиков» — твоя прямая работа.

— Моя работа в Хартии.

— В объятиях Птицелова, — издевался Миша. — Даже слов таких не произноси. Забудь обо всем, что дальше Останкинской телебашни. Благодари бога, что твои дружки сюда не явились.

При упоминании о Птицелове мне становилось грустно. В Секториуме к этой проблеме было своеобразное отношение: каждый понимал суть происходящего по-своему, каждый стремился утешить, пока Алена не запретила произносить при мне слово «птица» со всеми производными формами. Ее табу никто преодолеть не посмел, только от сочувствующих взглядов легче не стало. Миша выждал момент и преподнес мне павлинье перо, которое Адам украл в зоопарке. Решил проверить, зарыдаю я или нет. Мне стало смешно. Я представила, что с ним сделает Алена, когда узнает, но жаловаться не стала. За пером последовала открытка с голубями и плакат с цыплятами в корзинке. Я знала, что готовится зонд на Марс, что Миша получил задание, что с «Марсиона» он меня не достанет, потому что Лунная База ограничила связь. Вблизи населенных планет пришельцы не болтали лишнего, чтобы не светиться. Я верила, что меня оставят в покое. Только в последние дни весны передо мной особенно часто возникал образ мускулистого гуманоида, облаченного в тканый плащ. Образ всплывал и подолгу находился рядом, как навязчивая идея. Миша исчез, но образ Птицелова не поблек, Миша вернулся с обломками зонда, но образ ярче не стал. Он жил независимо от моих переживаний; я то и дело оглядывалась по сторонам, а когда становилось тревожно, звонила шефу и спрашивала, не появлялся ли на нашем звездном небе посторонний объект?

— Все чисто, — отвечал шеф, и я благодарила небо за то, что жива.

Зимний сад разрастался вверх и вширь. Миша поставил в зарослях беседку, и мы просиживали в ней часами. Адам прятался от кого-то наверху, поэтому часто баловал нас своим обществом. Индер неделями не выходил из лаборатории, Вега пропал, и только Алена трудилась за весь коллектив, прибавляя к своим безразмерным суткам новые дополнительные часы. Когда в одно прекрасное утро Адам сообщил, что Алена в психушке, никто не удивился.

— Никого видеть не желает, — предположила я. — Кидается табуретками, но ехать все равно надо, так что собирайтесь. Вечером будем чаевничать.

— Не угадала, — ответил Адам. — Она хочет видеть тебя. Так что собирайся, а мы с Михаилом почаевничаем.

Он выложил на стол кусок французской ветчины, и вручил мне сумку со всем оставшимся содержимым: пачкой дискет, долларами, скрученными трубочкой, пеналом с болтами, все, что требовалось передать Алене в больницу.

— Пожалел бы больную девушку! — возмутилась я. — Бегать с дрелью по Кащенко!

— Обижаешь! — Адам продемонстрировал мне содержимое пенала. — Новая модификация. Называется «гвоздь». Можно забивать молотком, объектив крепкий.

— Бегать по Кащенко с молотком, это ж совсем другое дело! — добавил Миша, нагружая толстый кусок ветчины на хлеб.

— Ладно вам, — сказал Адам, — девушка там работает. А вы тут прохлаждаетесь.

Библиотечный аванс целиком ушел на приобретение кофе. Володя встретил меня в гараже, снабдил транспортом и объяснил дорогу. На его разрисованном «болиде» я кое-как докатилась до больницы. На стоянке возле административного корпуса возвышался черный Аленин джип, возле него скромно приютилась «Волга» главврача. Я поняла, что попала по нужному адресу, но не успела причалить, как бритый охранник ткнул в капот антенной радиотелефона.

— Э!.. Отъезжай. Здесь не паркуются, ясно?

— Почему? — удивилась я.

— Я сказал, нельзя. Ясно?

— А где можно?

Он махнул телефоном в неопределенном направлении и приложил аппарат к уху. Охранник был занят серьезным делом: охраной стоянки от желающих на ней парковаться. Ему некогда было отвечать на вопросы.

До разрешенной стоянки пришлось два раза обогнуть квартал, но когда я вернулась к больнице, вежливая медсестра проводила меня до самой палаты. Алена одиноко стояла у окна. Перед ней на подоконнике была развернута плантация кактусов. Больничную кровать устилали журналы. Тумба была заставлена пакетами из-под соков. На полу возвышалась кипа бумаг. Медсестра закрыла за мной дверь.

— Да… — произнесла Алена, не оборачиваясь. — Трудно тебе будет жить.

Окно выходило как раз на «запретную» автостоянку. Я приготовилась слушать нотацию. Если Алена начинала учить меня жить, значит, настроение у нее отвратительное. А если настроение у Алены отвратительно, лучшее, что можно сделать, это переждать, чтобы не испортить его еще больше.

— Трудно… — повторила она. — Что-то надо делать с твоим характером. Нельзя быть такой размазней.

— Мне надо было полезть драться с этим лысым товарищем? Это глупо. Я считаю, что кучу дерьма лучше обойти…

— Дерьмо надо уметь переступать, — заявила она. — Дерьмо не должно влиять на твои планы. Если возьмешь за правило обходить каждую кучу, никакого прогресса не будет.

— Будем считать, что куча попалась слишком высокая, и закончим этот разговор.

— Нет, не закончим, — она наконец-таки повернулась ко мне лицом. — Если есть характер, высота кучи значения не имеет. Над твоим характером нужно работать.

— Хорошо, — согласилась я, и стала распаковывать сумку.

— Нет, не хорошо! С твоей патологической склонностью к конформизму везде и во всем, ты никогда не будешь иметь достойной работы. Уйдешь на пенсию в должности младшего библиотекаря. Ты об этом мечтала со школьных лет?

— Ладно, как я должна была поступить?

— Во-первых, — начала Алена, и приняла позу, в которой обычно наставляла студентов, — никогда не останавливайся, если видишь, что тебе навстречу плывет говно. Тем более не вздумай шарахаться… это гарантия, что говно потянется за тобой. Делай то, что считаешь нужным. Ставишь машину — ставь. Нечего удирать. Подошел — достала зеленую бумажку… Или шеф тебе денег не оставил?

— Сколько же ты ему сунула?

Алена тяжело вздохнула и отвернулась.

— Похоже, сотню, — призналась она. — Больно ревностно он стережет мой «вездеход».

— Надо глядеть, что суешь…

Она вздохнула и, как ни странно, промолчала.

— Кстати, Адам передал тебе несколько зеленых бумажек. Если ты вдруг еще раз захочешь впереться на служебную стоянку… — Алена не отреагировала, — и гвоздей. Тут еще чистые дискеты, журналы из твоей почты, кассета из автоответчика…

— Ты в курсе, что Адама опять разыскивает милиция?

— Что случилось?

— Не знаю. К Вовке следователь приходил. Из Минской прокуратуры, между прочим. Не иначе как пупок нашелся. На твоем заборе висел.

— Не может быть. Я давно их выставила с участка. Там теперь просматривается каждый метр. После того, как соседи на них пожаловались, я приняла меры.

— Меры? — Алена вскипела от возмущения. — Меры против Мишкина и Адама? Ты первый день знакома с этой шайкой маньяков?

— Хорошо, я лично буду подниматься наверх каждые два часа.

— Каждые тридцать минут! — строго сказала она. — И еще, всю следящую аппаратуру, которую они навесили, отправь в свою вакуумную урну. Уничтожь, пока они не превратили твою халупу в публичный дом. Нет, — Алена всплеснула руками, — твоя наивность иногда умиляет!

— Здесь кусок ветчины, которую они не успели сожрать, — продолжила я разбор сумки, — варенье абрикосовое, кофе…

— Кофе! — воспрянула духом она. — Вот что мы сейчас с тобой сделаем, так это врежем кофе! — и вынула из-под матраса кипятильник.

У меня мороз пробежал по коже. То ли от предвкушения Алениного фирменного напитка, то ли от вертепа, который сейчас наверняка имеет место быть на территории моего хозяйства. Уж больно загадочное выражение лица было у Миши, когда я изымала ветчину. Не отпустил бы он меня с ветчиной кататься по Москве на машине, если бы не имел серьезную причину от меня отделаться.

— Знаешь, у меня в последние дни дурацкое предчувствие, — пожаловалась я. — Мне постоянно мерещится Птицелов.

— Значит, явится, — ответила она.

— Сюда?

— А куда же? Шеф поклялся, что не выпустит тебя больше. Пусть явится. Это шанс решить твою дерьмовую проблему.

— Что же мне делать?

— Ждать. Пока Птицелов до тебя не доберется, ничто не сдвинется с мертвой точки.

— Хотелось бы знать, куда оно сдвинется, а то может быть и не надо.

— Ни скажи. В твоей ситуации, куда бы ни сдвинулось, все лучше. Очень хорошо, что он тебе мерещится. Между вами есть связь, значит, не зря тебя таскали по циркам.

— Я надеялась, что это пустые галлюцинации. Думала, ты меня полечишь.

— Я психолог, а не психиатр, — ответила Алена. — Галлюцинации — не по моей части. И твоя проблема никакого отношения к психиатрии не имеет. Ты глупость сделала, что сразу не поехала с ним. Флионеры для сигов мифические персонажи. Ты могла войти в историю, а вместо этого чуть не стала посмешищем. Мне стыдно за тебя, подруга.

— В каком смысле?

— Скажи кому-нибудь в Сигирии, что флионер пригласил тебя в гости, а ты выпендривалась! Засмеют. Да за это умереть стоило. Все равно, что к нормальному человеку подлетит НЛО и предложит покататься.

— Алена, ты можешь понять, что я его боюсь? Тебя в детстве учили: не ходи с чужим дядей! Он что-то от меня хочет, а я как девочка, понять не могу, и спросить неудобно.

— Здесь тем более не у кого спрашивать, — сказала она. — Вега сам ни черта не понял. Ты вляпалась в ситуацию, непонятную даже сигам. Твое счастье, что ты не понимаешь, насколько все серьезно. Теперь вместо того, чтобы делать дело, отсиживаешься в библиотеке.

— Осенью увольняюсь, — пообещала я. — Мы начнем работать в сети.

— Что тебе сеть?..

— Будем отслеживать материалы. Нам с тобой придется разобрать информацию от палеоконтактов до последних свидетельств очевидцев.

— Неужели?..

— Я буду делать экспертизу по критерию «правда или фантазия», ты — определять, псих это писал или нормальный человек.

— Ну, и какому кретину это понадобилось?

— Не волнуйся. Большая часть работы будет на мне. Вега вернется, все тебе подробно растолкует, что и зачем.

— Вот уж ему придется постараться… И чем скорее он вернется, тем больше шансов, что я найду время выслушивать бред.

— Вряд ли, — предупредила я, разливая кипяток по больничным стаканам. — Миша сказал, что Лунная База закрыла наши порты на профилактику.

— Чего? — удивилась Алена, закладывая себе столовую ложку кофе. — Какая еще База? В Воронеже он торчит. Всего-то на всего. А ты не знала? И чем он занимается, тоже не знаешь?

— Откуда?

— Хорошо сидишь? Держись крепче, сейчас упадешь с кровати.

Я заглянула под кровать. Оттуда мерцал тусклый экран ноутбука, такого же контрабандного, как кипятильник.

— Давай, говори…

Алена хлебнула кофе и рассмеялась.

— Наш Вергилий Батькович участник уфологической конференции, — сообщила она. — Делает доклад по теме: «Сплавы, используемые в корпусе инопланетных летательных аппаратов, по материалам анализа проб, взятых на месте посадки НЛО».

— Наш Вега? — не поверила я.

— А потом он отправится в Париж, участвовать в семинаре по химическому составу топлива, найденного на местах посадок.

— Это серьезно?

— Слишком серьезно, — заявила Алена. — Не надо быть психиатром, чтобы понять, насколько это серьезно. — Она взяла свой стакан и удалилась к окну, наблюдать пустующую автостоянку. — А ты говоришь… — с грустью произнесла она. — Деградирует контора. Не то слово. Шеф у нас теперь главный очевидец и контактер, тебя сослали в библиотеку, Беспуповича рано или поздно менты возьмут за жопу и упекут лет на двести по совокупности деяний, а Мишкин такой триппер схватит, от которого его не избавит даже Индер. — Она взглянула на меня назидательно, сверху вниз, желая в сотый раз предостеречь от легкомысленного поступка.

— Продолжай, — попросила я. — Ты еще про Володю не сказала, про Олега Палыча…

— Вовчик уже допился до белых чертей. А Олегу все до барабана. Лишь бы на его акварели с крыши не капало. Теперь только мне не хватало погрязнуть в интернете с тобой за компанию.

— Предпочитаешь стоять у окна и любоваться макушкой охранника?

— Да, — согласилась Алена, — одно то, как народ пугается этого жирного хама, дает представления о психике больше, чем шкаф литературы. Знаешь, — вдруг сказала она, — что суть загадочной русской души я, наконец-то, поняла здесь, стоя у этого самого подоконника.

— Объяснишь?

Алена подняла горшочек с кактусом и протянула мне:

— Вот… наши медсестры увлекаются. Скоро сесть негде будет из-за колючек. Возьми, поставь на видное место в библиотеке. Сама поймешь.

Когда я принесла кактус на работу и поставила рядом с карандашницей, я заранее знала, что ничего не пойму. Что это не более чем тест, которым Алена постоянно подвергает своих знакомых. Я знала, что, выждав время, признаюсь и попрошу разъяснений. Я точно знала, что, немного поворчав, она растолкует все так ясно, что мне останется удивиться и устыдиться своей лени, беспомощности и нежеланию работать над собой.

Начальница, склонившись над моим столом, чуть не легла на колючки грудью.

— Какой хорошенький, — умилилась она, и пощупала нежный пучок, прорастающий из макушки. — Тебе подарили?

— Дали попользоваться, — ответила я.

В тот день я не смогла работать. Даже пытаться не стоило. То есть, по привычке, я, конечно, вставила в печатную машину пару карточек, но кактус пресекал мои трудовые порывы. Каждый проходящий мимо непременно к нему цеплялся, потому что колючие растения в библиотеке не разводились. Только гладкие и преимущественно крупные. Они стояли в вазах фойе, свисали со стен в читальных залах. На них отродясь кроме уборщицы никто внимания не обращал. Новый объект на моем столе вызвал повышенный противоестественный интерес. Каждый подошедший читал своим долгом его пощупать. К концу дня образовалась статистика: из 17-ти человек, подошедших к столу, 12-ть трогали колючки. Из них половина — машинально, не акцентируя внимания на предмете. Из тех, кто не трогал: двое очень хотели, но боялись, двое подходили с другой стороны стола и не смогли бы дотянуться, и только одна дама никак не отреагировала на кактус, потому что у нее были заняты обе руки ящиками с картотекой. Она припала к столу только для того, чтобы перевести дух. К тому же дама была близорука и надевала очки только тогда, когда уединялась за рабочим столом. Она весила с полтонны, имела склочный характер, выжженную химию на голове, красилась, как проститутка, и считала, что именно очки ее портят.

Алене я позвонила прямо с работы, не утерпела. Каждый час тянулся бесконечно долго. Голова могла треснуть от обилия гипотез. Я поднялась к чердачной лестнице, дождалась, пока уйдут курильщицы и достала телефон.

— Что я говорила! — ответила Алена. — Это тебе не книжки читать. Живая психология. Заметила? Руки сами тянутся к тому, что может уколоть. Без привкуса страданий жизнь русскому человеку не кажется полноценной. Прочти Библию! Это комплекс неразумного дитя божьего, кинутого на произвол судьбы. Инфантилизм в масштабах нации! Вечная ментально-генетическая шизофрения: я буду страдать, пока у него глаза не лопнут смотреть на мои страдания. Никакой нормальный человек это понять неспособен. Поэтому я всегда говорю: русских, пока не поздно, надо перемешать с неграми…

Я представила себе выражение лица медсестры, которая могла случайно оказаться под дверью палаты. Я испугалась, что Алену привяжут к кровати в смирительной рубашке, что отберут компьютер и кипятильник, что запретят подходить к окну. По-моему, она кричала на всю больницу, словно только и желала причинить себе неприятность. Что поделать, русский человек, которого поздно смешивать с негром. Да и стоит ли портить черную расу? Жизнь без привкуса идиотизма для Алены Зайцевой ценности не имела никогда.

Мне надо было еще спуститься в подсобку за Библией, занести в хранилище книги, взятые мною под честное слово для домашнего чтения, поблагодарить вахтершу за то, что нашла мой пропуск и не понесла к начальству с докладной. Сегодня у меня была запланирована масса дел, о которых я начисто забыла. День кончился. Дверь внизу громыхала. Спускаясь по лестнице, я по привычке обернулась. На верхней площадке стоял Птицелов. Он не стоял, а висел, не касаясь ногами холодного пола. Его взгляд был спокоен и безразличен. Складки плаща шевелились, обдуваемые несуществующим ветром…

Сначала я сделала шаг к нему. Желтые глаза под капюшоном остались неподвижны. Я поняла, что он не видит меня, и напугалась до смерти. Ворвавшись в кабинет, я схватила сумку, выскочила в вестибюль, кинулась вниз по лестнице, но вовремя одумалась и с той же скоростью взбежала наверх. У чердачной лестницы не было ни души, в коридоре не было ни души, и в верхнем вестибюле… Только двери хлопали внизу за убегающими библиотекарями, утомленными рабочим днем и галлюциногенным запахом клея.

Глава 13. КАЖДЫЙ ОХОТНИК ЖЕЛАЕТ ЗНАТЬ…

Поздно ночью, измучившись бессонницей, я пришла в Мишин модуль и застала хозяина спящим.

— Миша, — шепнула я. — Можно, я побуду у тебя до утра?

Миша вскочил.

— Птицелов? — воскликнул он, не проснувшись, и уставился на меня, как на привидение.

— Не знаю. Индер сказал, что проникновения в систему не было, но мне как-то не по себе. Ты уверен, что они ничего не пропустят?

— Там сиговы радары, автоматика.

— Это хорошо или плохо?

Он протер глаза и почесал взъерошенный затылок.

— Ты чего, Ирка? Что случилось-то?

— Я чувствую, что он рядом.

— Черт бы побрал твои предчувствия, — Миша встал с кровати и в одних подштанниках устремился к компьютеру. Я последовала за ним. — Сядь, — сказал он, и включил график контроля системных радаров. — Елки зеленые, зря ты всполошилась. Не вижу экспансионных помех. Наши радары секут даже мелкие метеориты… видишь, два спутника с Земли ушло, а какое возмущение фона!

— Ты уверен, что эта автоматика надежна?

— Суперброня! Я, конечно, могу запросить данные с ретрансляторов, — сказал он, озираясь в поисках брюк, — только объясни толком, Птицелов с тобой связывался или это новые глюки?

— Не знаю.

— А кто знает?

— Ты хочешь уйти?

Миша кивнул, натягивая рубаху:

— Сниму данные с лунных радаров, — объяснил он. — Если у них на транспортных развязках чужаки, надо, по крайней мере, знать.

— Транспортными радарами занимаются «белые». Они тебе не позволят.

— Разве я буду спрашивать разрешение? — удивился Миша. — Сиди и не спускай глаз с монитора.

— Я пойду с тобой.

— Сядь, сказал!

— Одна я здесь не останусь.

— Цыц! Я скоро вернусь. Ни шагу от компьютера.

— Когда ты вернешься?

— Как только смогу, — пообещал он. — И не трясись. Мы не для того строили бункеры, чтобы по ним спокойно гуляли пришельцы.

Миша вернулся под утро, когда я успокоилась без его помощи и готова была заснуть в кресле у монитора.

— Ты ехал до Луны на самокате? — спросила я.

— Нет, по канату лез, — ответил и сел рядом.

— Чего ж так быстро слазал?

— Спешил тебя разочаровать. Похоже, старуха, ты не пользуешься спросом у вояжеров вольного космоса. На «белых» радарах те же пустые метеориты. Больше скажу, со времени твоего возвращения, в Галактику не заходило ничего подозрительного.

— Значит, мои предчувствия тебе не аргумент?

— В отпуск нам с тобой пора, — постановил Миша. — Сегодня же напишешь заявление «за свой счет», а я договорюсь с Петром. Возьмем яхту, выйдем море. Твой Птицелов умеет плавать?

— Он умеет летать.

— Прекрасно, захватим ружье.

— Короче говоря, ты над моей проблемой голову ломать не желаешь, — я поднялась к выходу, но Миша схватил меня за руку и потащил к себе.

— Твои проблемы, красотка, решаются не так…

— Ну, хватит! — рассердилась я, вырвалась и вызвала лифт.

— Да ладно, я пошутил! — закричал он вслед. — Оставайся, я буду спать в другой комнате.

Лифт приехал, Мишина взлохмаченная голова высунулась в коридор, чтобы посмотреть, как я хлопну дверью.

— В чем дело, сестренка? Мы же договорились, никакого кровосмешения!

Прежде чем уйти, я в последний раз посмотрела в его наглые глаза, и как всегда не поняла, шутит он или искренне раскаивается.

На работу я пришла с опозданием. Меня дожидалась гора бумаг, скопившаяся со вчерашнего дня. Обмусоленный кактус еле торчал из бумажной кучи пушистой макушкой. Миша сразу позвонил, чтобы напомнить про отпуск.

— Прости, — сказала я. — Меня начальница задушит этим самым заявлением, и ее можно будет понять.

— Как ты вообще? — спросил он.

— Вроде ничего. А ты?

Миша вздохнул.

— Поднял контур, — сообщил он, — усилил биофильтры. Поставил на всякий случай разные диапазоны. Если будет экспансия, мы узнаем раньше, чем они попадут в систему.

— Огромное мерси, — ответила я и занялась работой.

Но каждый раз, когда наши курильщицы направлялись к лестнице на чердак, я путала буквы, портила карточки и роняла скрепки во внутренности печатной машинки.

К обеду все успокоилось. Общество собралось на улицу, похватав кошельки и сумки. Я вздохнула с облегчением.

— Что тебе принести? — спросила моя соседка по столу, Алина, застегивая жакет, но пуговица оторвалась и закатилась под батарею. — Блин! — выругалась она и опустилась на четвереньки. Толпа направилась к выходу без нее. — Что за денек? Утром замок сломала, в троллейбусе сумку защемило в дверях. И, представляешь, зеркальце в кошельке треснуло. Ведь, не к добру, — жаловалась она, выгребая линейкой пыль из-под батареи.

— Не к добру, — согласилась я и почувствовала легкую дрожь в коленях.

— Тебе пирожное или бутерброд?

— «Сникерс», — попросила я.

— Фу, как можно есть эту дрянь? А вам, Галина Степановна, что-нибудь принести?

— Ступай уже, — отмахнулась начальница.

Алина побежала за подругами, но не догнала. Неистовый вопль из вестибюля заставил нас со Степановной содрогнуться. Девушка ворвалась обратно в комнату, растрепанная и напуганная, навалилась на дверь и стала дрожащими пальцами запирать щеколду.

— Там чудовище! — кричала она. — Галина Степановна, там чудовище!

Начальница взяла телефонную трубку и остолбенела.

— Не надо звонить, — попросила я. — Галина Степановна, это ко мне. Не звоните, я все улажу.

Алина загородила мне дверь.

— Не выходи! Я не пущу! Это черт! Самый настоящий черт!

— Алина, пожалуйста…

— Нет, только не открывай! Он схватил меня за руку!

— Дай, я с ним поговорю, он не опасен. Он всех хватает за руки. У него манера такая. Ничего плохого он не сделает. Выпусти, я уведу его отсюда.

— Нет! — кричала Алина и еще больше прижималась к дверям. — Не открывай! Он хочет сюда… не открывай!

Когда мне удалось выйти, в коридоре не было никого. Валялась только Алинина сумка, с утра прижатая дверью троллейбуса. Я обошла этажи, заглянула даже в мужской туалет.

— Во что он был одет?

— В дерюгу, — объяснила Алина, — с капюшоном…

— Высокий?

— Очень. С таким странным лицом… На индейца похожий, и бельмо в обоих глазах. Он ведь не человек, Ира? Он ведь черт, скажи?

— Брось чепуху молоть, — сказала за меня Галина Степановна.

— Никакой он не черт, — добавила я. — Он милый и добрый парень.

— А чего ручищи свои распускал?

— Надо было спросить, а не орать.

— Ну, да! Такая образина как схватит!..

— Он напугался твоего крика не меньше. Где его теперь искать? — я прошла еще раз по опустевшим коридорам.

— Знаешь что, — возмутилась Алина, — передай своим знакомым, чтобы в таком виде сюда не приходили. Так ведь и до инфаркта недолго.

— Скажу, если найду, — обещала я, и шла в другую сторону коридора.

— Вот что, девочка, — поймала меня начальница на обратном пути, — давай-ка, собирайся и иди разыскивай своего приятеля. Если у него какое уродство, попроси, пусть не ходит сюда, девок моих не пугает. А ты, — напустилась она на Алину, — думай, прежде чем вой поднимать. «Черт, черт!» Что о нас подумают? И не болтай языком лишнего…

Что могло прийти в голову моему странному товарищу? В здании библиотеки его не было. Его не было на улице. Несколько ближайших кварталов, которые мне удалось обыскать, также не вызвали подозрений. Разве что Птицелов забрел к кому-то в квартиру, и хозяева умерли от испуга раньше, чем успели позвать на помощь. Я всматривалась в лица прохожих: ни тревоги, ни удивления. Не мог же он пролезть на крышу через закрытый люк? На всякий случай, я спросила у вахтерши ключ, но она послала меня к сторожам, сторожа — к слесарям, а где искать слесарей, не пояснили. Ясно было одно — Мишина хваленая защита, гордо именуемая «суперброней», будет сегодня же переименована в «супердрушлак».

От отчаяния я влезла на верхний этаж близстоящего дома и осмотрела крышу библиотеки, загаженную голубями. Если бы мой товарищ получил убежище у птиц, он давно бы поскользнулся, и сидел на газоне.

Отчаяние пришло ко мне с темнотой. В верхнем доме я зажгла свечи и открыла форточки; обшарила заросли огорода, заглянула в сарай, напугала соседей ночными шатаниями по участку с горящим канделябром, а к утру твердо решила добиться от своего организма хотя бы легкой дремоты. Дом продували сквозняки, по чердаку скакали коты и крысы. По потолку тянулась жирная трещина между сбитыми кусками картона. Созерцанием трещины я занималась до восхода солнца. Затем наступило прозрение.

— Где ты шлялась всю ночь?! — сердился Миша. — Я все обыскал, я всех обзвонил, я съездил в библиотеку…

— Встретил кого-нибудь там?

— Где? — удивился Миша.

— Возле библиотеки, не встретился ли тебе какой-нибудь гадкий персонаж?

Миша потряс головой.

— Мент что ли?

— Понятно.

— А мне все-таки непонятно, где и с кем ты шатаешься?

— Миша, ты не мог бы мне объяснить подробно и популярно, каким образом Адам входит в полтергейст?

Миша вконец опешил. Перестал дурачиться. Его мозговой «процессор» включился, стал анализировать ситуацию. Все мои тайны рисковали оказаться на столе у шефа, но отступать было поздно.

— Меня интересует физическая сторона. Объясни, какими качествами должен обладать человек, способный войти в астральное тело, а затем выйти из него по другому адресу?

Остановить процесс мне, однако, не удалось. Мишина аналитическая машина продолжала загружать информацию.

— Допустим, — уточнила я, — Адам сможет сделать это еще раз по моей просьбе?

«Стоп-кран» сработал. Загрузка информации прекратилась.

— Я и сам смогу… — заявил Миша. — Причем здесь Адам? Это называется «войти в фазу».

— Ладно, болтать-то…

— Не веришь? Жди здесь. Никуда не уходи, — сказал он и скрылся в лифте.

В какую такую «фазу» он пошел, и когда намерен из нее вернуться, Миша не объяснил. В модуле стали сами включаться электроприборы, и я, с непривычки, испугалась.

— Миша?..

Никто не ответил, кроме диктора, объявлявшего программу передач. Я выдернула шнур из розетки.

— Миша!

Дверь медленно поехала на петлях.

— Миша, ответь или постучи.

Стало жутко. Я хотела закрыться в комнате, но дверь рванулась из рук с такой силой, что меня отбросило на диван. Я напугалась еще больше и хотела бежать из модуля, как вдруг заметила на стекле черную кисть руки, которая едва шевелила указательным пальцем.

— Миша! — закричала я. — Не пугай меня!

Рука пропала, растворилась в воздухе, а на стекле проявилась неуверенная надпись: «Найди Адама, я влип».

— Индер, найди Адама!!! — кричала я в телефон, не узнавая собственный голос. Похоже, Индер тоже не сразу меня узнал. — Срочно найди Адама! Скажи, что Мишка застрял в фазе! Я не знаю, что делать?

Индеру дополнительных разъяснений не требовалось. Разыскивать пропавших секториан его тоже не нужно было учить. На всякий случай, я стала звонить всем подряд и просить продублировать «SOS» по нашим службам там, где может находиться Адам. Даже Алену потревожила на больничной койке.

— Ну, конечно! — возмутилась она. — Что ему здесь делать?

— Может, у тебя есть идея, как его быстрее найти?

— Если он на Земле, Индер найдет, — сказала Алена и как всегда оказалась права.

Индер не только нашел Адама, но и счел своим долгом меня успокоить. Для этого он явился в модуль с дыхательным экстрактом, который выделял из местных растений, и прибором для ингаляции. Мне пришлось много раз занюхать экстракт, прежде чем руки перестали трястись, а ноги стали нормально гнуться в коленях.

— Поди туда к ним, — предложил Индер, — посмотри.

— Они меня не звали.

— Поди, не то они друг друга поубивают, — настаивал Индер. — Может, при тебе меньше будут ругаться.

Сейфовая «пломба» в вестибюле офиса оказалась открыта. Первый раз я получила возможность увидеть, что находится там, за таинственной вывеской «ФД». Я надеялась увидеть предмет, за унос которого Мише полагалась смертная казнь в мой первый рабочий день, но приговор чуть не настиг его спустя годы. В пустой квадратной комнате не было ничего кроме мелкой решетки, натянутой сплошь по всему пространству. На полу сидел взмокший и запыхавшийся Миша, прикладывал полотенце к голове. Вокруг него победоносно расхаживал Адам в плаще и шляпе:

— Ну, ты «фазан»! — восклицал он.

— На хрен ты лазал в панель? — защищался Миша. — Я же сказал, без меня не трогай!

— Ну, ты «фазан»! — повторял Адам. — Дон Педрилло! Ты ж смотри на разметку, прежде чем закрыть камеру!

— Да пошел ты…

— Кому говорил, пока в камере вакуум, не закрывать! Говорил или нет?

Миша с болезненной гримасой хватался за голову, но позиции не сдавал:

— Я же сказал, что сам все сделаю! Какого хрена ты сорвал настройки?

Заметив меня у порога, Адам остановился.

— Ты еще сюда не влезла?!

Я только замахала руками, давая понять, что не претендую на их игрушку.

— Предупреждаю придурка в последний раз! — заявил он.

Я немедленно закивала в знак полного согласия, а Адам бросил на пол обмазанную сажей перчатку, и направился к выходу.

— Спасибо, — сказала я на прощанье, и поймала злобный Мишин взгляд.

— Его счастье, что в аду сегодня не приемный день, — ответил Адам.

«Дон Педрилло», «фазан» и «придурок» был сам на себя не похож.

— Ты жив? — спросила я.

— Иди погуляй, — Миша опять схватился за голову.

— Болит?

— Иди, я сказал!

— На меня-то ты за что взъелся?

— Посиди в кабинете, — предложил Индер. — Я сам им займусь.

Среди ночи Миша, как ни в чем не бывало, снова явился ко мне.

— Спишь? — спросил он, увидев меня в ночной рубашке. — Ты одна?

— Нет.

— Что «нет»? Не одна или не спишь? — он огляделся по сторонам, словно я и впрямь могла привести кого-то в секторианский бункер. Только тогда я заметила в лифте предмет, обмотанный черной тряпкой. — Если не одна, то почему спишь, а если не спишь, то почему одна?

Пришлось надеть халат, чтобы Мишины мысли не вытекали из рабочего русла. Пока я застегивала пуговицы, он пытался оторвать привезенный предмет от лифтовой площадки. Судя по натуге, с которой он это делал, предмет весил килограмм сто. Наконец, Мише это удалось. Быстро, быстро, мелкими шажками он побежал с предметом на кухню и не придумал ничего лучше, чем поставить его на сервировочный столик. Столик тут же с грохотом сложился в лепешку, отбросив все четыре колеса.

Мы замерли в ужасе.

— Беспупович меня убьет, — справедливо предположил Миша.

— Думаешь, он услышал?

— Сейсмографы уже показали подземное испытание водородной бомбы.

Миша выругался, «рванул вес» до уровня поясницы и поковылял к кухонному столу.

— Не надо! — взмолилась я, но наперехват идти не рискнула, побоялась разделить участь столика.

— Поздно, прокомпостировали, — сказал Миша и установил объект.

Обеденный стол устоял. Под тряпкой оказалось нечто, никогда мною ранее не виданное, чем-то напоминающее станковый пулемет времен гражданской войны. Труба кошмарного калибра из тонкой стали выдавалась вперед, за ней возвышался защитный экран, панель управления была посерьезнее, чем в «истребителе» Юстина, из нее торчала рукоять с шестипалым трафаретом. Миша с замиранием сердца щупал сенсоры, которые едва мерцали под его пальцем.

— Кажись, цел! — он вздохнул и развернул трубу рукоятью.

«Пушка» прицелилась в стеклянную стену, отделяющую кухню от зимнего сада.

— Что смотришь? Собери этот хлам и дай мне какой-нибудь предмет из однородного материала.

Хламом назывался мой, пришедший в небожеский вид, сервировочный столик, фрагменты которого раскатились по кухне.

— Дай хотя бы вон ту бадью, — сказал Миша, — только веник из нее вынь.

Он указал на керамическую вазу с букетом, выплетенным из соломки. Все это продавалось в художественном салоне, и было подарено мне коллегами по работе на день рождения. Миша указал на вазу пальцем. Меня одолели сомнения.

— Тебе жалко, что ли? — не понял он.

— Может, сгодится колесико от стола?

Миша повертел в руках предложенный мною предмет, но остался недоволен.

— Металл, пластмасса… ну его на фиг! Давай бадью. А веник можешь себе оставить.

Он поставил вазу на край стола, напротив «амбразуры», повернул рукоятку, загорелась подсветка панели, раздался свист, переходящий в монотонный вой.

— Не дрейфь, верну… — пообещал он. — Только отойди подальше на всякий случай.

Вой скоро стал напоминать гул взлетающего бомбардировщика. Я успела укрыться за холодильником, когда рыжее облако грибом взмыло под потолок. Хлопок был такой, что чуть не лопнули мои натренированные Хартией перепонки. С минуту мы ничего не различали в тумане. Облако разошлось, стало медленно оседать вокруг, вазы на прежнем месте не оказалось. Собственно, с моей стороны было глупо искать ее. Керамический оттенок пыли свидетельствовал о том, что изделие постигла печальная участь.

— Что-то я не воткнулся… — сказал Миша, почесывая припудренную шевелюру.

— Чего ж тут «не воткнуться»? По-моему все ясно…

— Теперь Беспупович меня точно убьет.

— Может быть, объяснишь, что происходит?

— Чертов «трансглюкатор», кажись, глюкнулся, — объяснил Миша. — Дай мне еще какой-нибудь однородный предмет. Тарелку дай. Или нет, тапок свой… Он ведь резиновый? Дай его сюда на минуту.

— Конечно…

— Дай сюда, сказал!!! — Миша отнял у меня тапок и установил на краю рыжей «песочницы». — В нем же одинаковый сорт резины? — уточнил он.

— Этот тапок был первой моей покупкой на первую стипендию.

— Цыц!!!

Я заткнула уши, закрыла глаза и открыла, когда звонкий шлепок разнеся эхом по саду. Зеленая клякса стекала со стеклянной стены.

— Черт знает что такое! — рассердился Миша. — Он должен был пройти насквозь!

— Поддай мощности, — посоветовала я. — В следующий раз он вылетит на Аляске.

Миша от меня отмахнулся, как от предмета совершенно бесполезного, и стал перебирать кнопки панели.

— Ни черта не пойму, — ворчал он. — Вроде, в лаборатории работал… Или это настройка соскочила? Или вот так надо было… Ага! Давай второй тапок.

— Опять?

— На кой он тебе сдался один? Давай, снимай быстрее!

Я желала только одного, чтобы Миша, наконец, совершил задуманное и оставил меня в покое. Но не успела я заткнуть уши, как резиновая клякса на стене уплотнилась вторым тапком.

— Что теперь снимать? — рассердилась я.

Миша был озадачен.

— Отвертку неси, — сказал он, — нож, молоток, топор… все, что у тебя осталось от Вовкиных инструментов.

Я выволокла Володин ящик из чулана и закрылась в комнате, чтобы не смотреть, как Миша с помощью топора ремонтирует технику явно неземной сборки. На кухне горел свет, было видно, как Миша отстегнул «трубу», снял крышку с панели, вывернул наружу внутренности и развалил их на черной тряпке. Над внутренностями он долго сидел в позе мыслителя. Я не выдержала:

— Что?

— Что-то долбанулось, — ответил он.

— И что теперь делать?

— Адам меня убьет.

— Что долбанулось, ты не можешь определить?

— Просвечивать надо…

— Так просвечивай, в чем дело?

— Прибор у Адама. Если я возьму, поймет сразу.

— Если он тебя все равно убьет, то какая разница?

— Правильно говоришь, — согласился Миша, — но консервативно мыслишь. Если все равно убьет, куда торопиться?

— Давай, я у него попрошу. Скажу, что сама взяла прибор…

— Ты настоящий друг, — сказал он. — Только Адам не поверит.

— Эта штука называется ФД, правильно? За унос ФД первый раз положено предупреждение. Или нет?

— А ты его поднимешь? — грустно спросил Миша. — Ты хоть знаешь, что это за машина такая? — он зацепил щипцами полупрозрачную пластину, похожую на гребешок, и вытянул ее из рамы. — Во! Видала? Фотонные фильтры. Их девятьсот штук. Если хоть один погнулся — хана.

— Раз уже сломали, может, объяснишь, что это?

Миша только вздыхал, кряхтел и рылся в ящике с инструментарием. Не найдя ничего подходящего, он отправился в ванную, потрошить мою косметичку. Я снова решила уйти, чтобы не видеть, как он будет ломать маникюрные ножницы об фотонные фильтры, назначения которых я так и не узнаю. Однако Миша, вернувшись на кухню, полез прямиком в мусорницу.

— Что опять? — спросила я.

— Понял, — ответил он. — Кольцо съехало на диафрагме, вот он и глючит.

— А мусорник тут причем?

Миша открепил аннигиляционный патрон и стал разбирать его на полу.

— Побегаешь немного с ведром наверх, — предупредил он. — Очиститель не будет работать. Я выну блок. Во всех генераторах такого типа кольца стандартные. Я сейчас заменю блок целиком, а когда тот отремонтирую, тебе его на мусорку поставлю.

Я опять закрылась в комнате, залегла под одеяло и постаралась ни о чем не думать. Как только меня оставили тягостные мысли о тапочках, вваренных в стену, их место сразу занял Птицелов. Как только я отделалась от образа Птицелова, меня посетила сцена убиения Миши Адамом Славабогувичем. Я еще глубже зарылась в одеяла и постаралась сразу представить себя в гробу, но стены гроба оказались прозрачными.

— Иди сюда, — крикнул Миша из кухни. — Иди, смотри.

По кухонному столу свободно и бесшумно телепортировался стакан, рисуя борозды в слое керамической пыли. Миша руководил его движением рукояткой пульта.

— Что сделать? — спросил он. — Хочешь, он исчезнет? — «трансглюкатор» зазвенел, и стакан исчез. — Хочешь, появится? — стакан появился. — Ну, что? Сквозь стену попробуем? — не успела я запротестовать, как стакан успешно прошел сквозь стекло и повис в воздухе над бортиком бассейна. — Ну, как?

— Нормально, — ответила я.

Миша переключил что-то на панели, и стакан стал опускаться к воде.

— Подойди к нему, — попросил Миша, и я отправилась в сад, только «дуло» ФД показало мне свой зловещий калибр. — Иди, он наведен на стакан. Тебе не опасно. — В доказательство Миша провел ладонью перед черным отверстием трубы. Стакан тем временем бултыхнулся в воду. — Сейчас выловим, — он потянул на себя рукоятку, и посудина взмыла вверх над бассейном. — А теперь смертельный номер, если получится. — Прибор снова зазвенел тонким колокольчиком. Вода, игнорируя дно стакана, обрушилась вниз. — Видела?

— Да…

— Все поняла?

— А если я возьму его в руки?

— Попробуй. — Только я потянулась к стакану, он совершил прыжок, и скрылся в кустах. Миша хитро улыбнулся. — Сейчас подниму.

— Только не дергай, — попросила я. — Синяка мне не хватало…

Мишина улыбка стала еще хитрее. Стакан снова приблизился, но схватить себя не дал, рука проходила, словно сквозь голограмму.

— Ну, как синяк? — злорадствовал он, глядя на мои смешные попытки. — Теперь подставь руку.

Через минуту, когда рука затекла в позе просящего подаяния, я ощутила в ладони нагретую стекляшку стакана и вернулась на кухню.

— Давай, рассказывай.

— Что рассказывать? — счастливый Миша готовил прибор к обратной транспортировке. — Ты же физику учить не хотела. Как тебе объяснить?

— Популярно объясняй.

— Фаза… — популярно объяснил Миша. — Знаешь, что такое? Есть система, есть предмет в системе. Если имитировать изменения в системе, изменятся и свойства предмета.

— Не очень-то понятно.

— Ты поверишь, что в условиях гравитации можно имитировать невесомость?

— Разумеется! Юстин ее имитирует каждый раз. Я даже знаю, как.

— Вот, — обрадовался Миша. — При этом твое тело перестает иметь вес, правильно? А я могу имитировать условия, когда тело станет невидимым или сможет пройти сквозь стену. Это и есть фаза.

— Часто вы с Адамом ходите в фазу?

— О! — воскликнул Миша. — Ты не знаешь, какой это кайф! Это же совершенно балдежное ощущение: ни тебе инерции, ни гравитации. Можно рукой асфальтовый каток перевернуть. Есть, конечно, и свои неудобства…

— На какое расстояние можно уйти, будучи в фазе?

— Зачем тебе? — удивился Миша, заматывая в тряпку драгоценный агрегат.

— До Лунной Базы, например, добраться можно?

— Есть разные фазы. Есть и дальнобойные. Можно закинуться хоть на Венеру, но что там делать в таком «рассеянном» виде? Там же работать надо. А что? Хочешь посмотреть «Марсион»?

— Еще один вопрос: твоя «суперзащита» фиксирует проникновение сюда через фазу?

— Птицелов?

— Не уверена, — ответила я.

— Ты видела его или нет?

— Не знаю.

— Подозреваешь, что он добрался сюда «фазаном»?

— Я не уверена.

— Так! — Миша сел на пыльную табуретку и хлопнул себя по коленкам. — Ничего себе, дела. Давай-ка, не строй из себя дурочку. Ты видела его или нет?

— Видела, и не только я.

— Кто еще?

— Если мы не примем меры, скоро им будет любоваться вся библиотека. Мне надо с ним переговорить. Так что, либо меня вводи в фазу, либо его оттуда выводи.

— Интересно рассуждаешь, — заметил Миша. — Еще бы знать, что у него за фаза? Проще перекрыть ему доступ, если он действительно за тобой «фазаном» ходит.

— Не надо перекрывать. Мне будет проще с ним договориться. И потом, должна же я знать, почему он здесь.

— Он явился в библиотеку, — уточнил Миша, — но не попал в модуль?

— Именно это и странно. Он даже в верхний дом не попал.

— Ничего странного. На модулях фильтры стоят… С другой стороны, если знать, какой диапазон эти фильтры гасят, можно часть вариантов исключить.

— Давай исключать дальше.

— Попробуем, — согласился Миша. — Он выглядел четко или как на фото без резкости?

— Очень четко. Но при этом он, похоже, не видел меня.

— Ага… — Миша развернул панель ФД, стал набирать знаки в таблице символов. — Он висел или стоял?

— Висел. Точно, висел. Чуть-чуть не касался ногами пола.

— Ногами? То есть, поза была стоячая, не похожая на позу в невесомости?

— Нет, не похожая.

— Это называется «проекция». — Он набрал еще ряд символов. — Двигался?..

— Он схватил за руку одну нашу мадам.

— Схватил? — не поверил Миша. — Может быть, ей показалось? Не похоже, что он мог хватать в таком раскладе…

— Не знаю, она орала на весь этаж. Просто так орать бы не стала.

— Надо точно знать, почувствовала она его хватку или сработало ложное ощущение? Если он действительно ее хватал, я не знаю, что у него за фаза такая. С этим лучше к Беспуповичу.

— Не надо Беспуповича, — испугалась я. — Точно скажу, что ей показалось. Если бы Птицелов ее схватил, черта-с два она бы вырвалась.

— Может, он принял ее за тебя? — предположил Миша. — А потом просек, что не ты и выпустил? Это значит, что из своей фазы он видит мутные образы.

— Я попробую ее расспросить.

— Еще мне нужно знать фон того места, куда он повадился: освещение, сигнализация… у вас и в соседних домах, как идет электропроводка и от чего она. Неплохо бы срисовать всю шкалу излучений по суткам и сделать магнитный сканер местности.

— Объясни мне, как это делать.

— Вот как, — он поднял ФД, добежал до лифта и сел на ступеньку. — Завтра я приду к тебе на работу, а ты сделай так, чтобы меня оттуда не выгнали раньше времени.

Глава 14. …ГДЕ СИДИТ «ФАЗАН»

Первый визит Миши Галкина в наш «дамский монастырь» был похож на рождение сверхновой. Не надеясь на меня, он заготовил набор удостоверений: от личного помощника президента, до следователя прокуратуры. Обновил справки из психо-венерологического диспансера о том, что болен СПИДом и тяжелой формой шизофрении. К справкам прилагалось удостоверение инвалида афганской войны с правом бесплатного проезда в инвалидной коляске. Последнее давало ему право утверждать, что не вся его полиграфическая продукция является абсолютной туфтой.

Миша возник на пороге библиотеки в черном плаще, под которым скрывался «пояс Адама» — комплект переносного оборудования, способного выявлять блуждающих «фазанов». На носу у Миши сидели очки, которые (голову даю на отсечение) выявляли источник инфракрасных лучей, попросту говоря, позволяли ему созерцать окружающий мир в очертаниях первозданной наготы. Первым делом Миша дал мне честное слово не куртизировать местных красавиц, и, надо отдать ему должное, всеми силами старался слово сдержать, но своим экстравагантным видом привлек внимание. Красавицы из всех отделов потянулись к Мише, и я засомневалась, стоит ли моя проблема того, чтобы он сюда заявился?

— Мой двоюродный брат, — объяснила я, — увлекается паранормальными явлениями. Он будет проверять радиационный фон.

Мои объяснения девушек не насторожили. Они суетились вокруг Миши и неприлично громко визжали на лестнице. В курилке невозможно было протолкнуться. Казалось, за сигареты взялись все, кто мог переносить дым.

— Ой, что это, Миша? — доносилось до меня.

— А это что за кнопочка такая?

— А там что за рамочка?

— А почему замигал фонарик?

Кому не хватило места возле героя дня, толпились вокруг, создавая ажиотаж на пустом месте.

— Это синхроническая решетка, — отвечал Миша, демонстрируя оборудование «пояса». — Если объект рассеян, она его визуально концентрирует.

— А вот здесь, что за штучка? — интересовались дамы.

— Здесь предохранитель, — объяснял он. — Вырубает энергетический поток при перегрузках.

— Миша, вы охотник за привидениями?

— А что, разве не похож? — рисовался он и рассматривал любопытную даму сквозь «инфракрасные» очки. — Коллекционирую эктаплазменные образования пятого поколения. Не желаете взглянуть на коллекцию? В любое удобное для вас время… Оставьте телефончик.

Перекур грозил затянуться. Женщин невозможно было оторвать от Миши, а Мишу отрывать от женщин было небезопасно для жизни. Настал его звездный час, и если бы не моя начальница, не знаю, чем бы история кончилась. Скорее всего, депортацией на необитаемую планету. Степановна вышла на лестницу и рявкнула на подчиненных:

— К клиентам кто-нибудь выйдет или нет?! Девки! Вы с ума спятили? Кто работать будет? — затем на выходе она отчитала каждую провинившуюся сотрудницу персонально.

К обеду Мишу оставили в покое, и я пошла узнать, как дела.

— Не знаю, чем тебя порадовать… — сказал он. — Пока ничего.

— Может, он не захотел являться толпе?

— Если я правильно вычислил фазу, людей он видеть не должен, — заверил охотник за привидениями, — только силуэты с близкого расстояния.

— Здесь было слишком много силуэтов, — напомнила я.

— Из его фазы хорошо видны неподвижные предметы. Так что встань и замри, если хочешь, чтобы он тебя заметил.

Миша оглядел меня с ног до головы и потянулся в карман за очками.

— Только попробуй…

Очки скользнули на дно кармана, что укрепило мои худшие подозрения.

— Пардон, — сказал Миша, и достал другие, с монитором на внутренней поверхности стекол. — В акустических диапазонах его фаза не работает, но треп он дешифровать может. Ему должен быть виден акустический рельеф.

— Лучше его натурализовать.

— Как я его натурализую, если ты работать не даешь? Очки не надень… с девчатами не пообщайся…

— Дай-ка сюда очки.

— Ладно, — сконфузился Миша.

— Дай их сюда, пожалуйста.

Миша сконфузился еще больше.

— Я только посмотрю и отдам. В чем дело?

— Зрение себе испортишь, — сказал он.

— Спорим, не испорчу? Дай сюда очки!

Миша демонстративно отвернулся, сделал вид, что увлечен показаниями приборов.

— Ты нас всех дурочками считаешь?

— Ты о чем?

— О приборах, которыми ты себя обвешал. Нам в школе рассказывали, что привидений не бывает. Что я скажу девчонкам, если спросят, откуда оборудование?

— Не спросят. Женщины до этих дел нелюбопытны.

— Неужели?

— Спорим, не спросят? В этом диапазоне они глухи и слепы. Вот если бы ты работала с физиками…

— Мне не понравилось, как ты вел себя здесь.

— Все! — рассердился Миша. — Лови «фазана» сама, а у меня обеденный перерыв.

— Ничего похожего на обеденный перерыв. Нечего маячить мимо вахты, и в буфет я тебя не пущу. Все, что я могу для тебя сделать, это принести булочку.

— Мы так не договаривались!

— Тогда оставляй аппаратуру здесь. И очки тоже.

— Ладно, неси булочку, — согласился Миша. — Большую булочку. Все булочки, которые встретятся тебе по дороге!

До конца рабочего дня Миша слонялся по лестницам и подсобкам, совал антенну в батареи и вентиляционные дыры, а к вечеру осторожно приоткрыл дверь в наш кабинет. Галина Степановна запирала шкафы.

— Иди уж… — сказала она мне, — сколько ему здесь торчать! Вот же артисты, ей-богу…

Мы с Мишей затаились наверху, дожидаясь, пока этажи опустеют.

— Через час закроют служебный ход, — предупредила я. — Придется выходить через читалку, а там вахта зверская. Все карманы обыщут.

Миша снял очковый монитор, на котором в контуре лестничного пролета светилось бледное пятно антропоморфного очертания.

— Похож? — спросил Миша.

— Он прямо сейчас здесь стоит?

— Откуда я знаю, может это остаточный слэп. Вскроем — увидим.

— Когда?

— Ночью. Неизвестно что оттуда выскочит. — Миша потряс прибор, но пятно не сдвинулось с места. — Сфотографировался, как прилип, черт безрогий.

— Давай лучше вскроем в моей хате?

— Я не против, если сможешь ему объяснить, по какому адресу ехать и в какую трубу нырять.

— Мы не выберемся отсюда ночью, здесь сигнализация.

— Обижаешь, старуха. Что же я, не разберусь с вашей допотопной сигнализацией?

— Откуда мне знать, если ты «фазана» пойманного вскрыть не можешь?

— Могу, — ответил Миша. — Только если это не тот «фазан», Беспупович убьет нас обоих.

— Я чувствую, что это он. Вскрывай под мою ответственность.

— Посмотрите на нее, — улыбнулся Миша. — Хорошо отвечать за то, в чем ни фига не смыслишь. — Он встал, развернулся спиной к батарее и стал разворачивать сетку антенн. — Стой внизу, и не дай бог сюда кто-нибудь сунется.

— Надеюсь, грохота не будет?

— Сам не хочу…

Я заняла позицию у лестницы. В коридоре не было ни души, сверху также ни шороха, ни звука, ни вспышки, ни звона, с которыми Миша насилует ФД-агрегат. Сначала я утешала себя тем, что мой товарищ в темноте не может разобраться в антеннах. Потом я решила, что натурализация «фазана», может быть, занимает больше времени, чем намазывание на стену резиновых шлепанцев. Но время шло и вскоре мне стало нечем себя утешить.

— Миша, что происходит? — спросила я. Тишина ответила мне. — Миша, ты жив? — из светлого коридора в темноте невозможно было ничего разглядеть. Я поднялась на ступеньку. — Миша… — наверху что-то зашевелилось.

— Поднимись сюда, только осторожно, — прошептал Миша.

У чердачной лестницы неподвижно стоял Птицелов. Его глаза мерцали из-под капюшона. Он старался понять, что произошло. Миша тоже был растерян, потому что не знал, как обращаться с натурализованным «полтергейстом». Наверняка, он делал это впервые.

— Миша, — представился он пришельцу. — Я Миша, а ты кто?

— Його, — ответил ему Птицелов.

— Его что ли, так зовут? — обратился ко мне Миша.

Птицелов моргнул белым веком, а я пожала плечами:

— Не знаю.

— Здрасьте! Вы что же, не познакомились?

— Здравствуй, — ответил Мише Його-Птицелов. — Здравствуй и ты, — сказал он мне.

Миша удивился:

— Это точно он?

Откуда мне было знать? То, что перед нами именно Птицелов, можно было утверждать с некоторой степенью вероятности. То есть, где-то в общих чертах, это было похоже на истину, но абсолютной уверенности быть не могло.

— Решай, — намекнул Миша, — а то я его отправлю по обратному адресу. — Намекнул и стал сворачивать антенное хозяйство, а я стала ему помогать, хоть он и не нуждался в такой услуге.

У меня сложилось впечатление, что мы допустили бестактность, если не сказать больше — сотворили непростительную глупость.

— Так это он или нет? — осторожно спросил Миша еще раз. Я кивнула. — Точно? Почему ты не знала, как его зовут?

— Мне в голову не пришло спросить, — ответила я.

— Почему мне пришло?

— Я не знала, что у них есть имена.

— Слушай… — злился Миша, — у меня нет слов на твои выходки. Надо ж иногда мозги включать. Если есть имя, справки наводятся элементарно.

— А что я такого сделала?

Миша покрутил пальцем у виска, намекая на мое легкомыслие.

— Стереги теперь это чучело. Как бы он гулять не пошел.

«Чучело» мирно стояло у лестницы и приходило в себя от перепадов физического состояния.

— Может, ему плохо? — испугалась я.

— Спроси. Надеюсь, это ты в состоянии выяснить?

Я так и сделала. Подошла к Птицелову и потрогала хартианский плащ с запахом микстуры.

— Його, тебе плохо? Мы можем чем-нибудь помочь? — Миша презрительно хмыкнул, а мне вдруг стало невыносимо стыдно. — Його, это я попросила вынуть тебя из фазы. Извини, может быть, глупость сделала. Миша просто помогал, я бы сама не справилась с аппаратом.

Птицелов ничего не ответил, словно не слышал меня совсем.

— Да, — подтвердил Миша, усаживаясь на ступеньки. — Вот и вся ответственность. Дураком жить проще. Правда, Його? Всегда можно извиниться и свалить вину на начальство.

— Она умно сделала, — неожиданно возразил Птицелов, — а Миша глупо сказал.

Мы с Мишей обалдели, потому что Птицелов сказал это так спокойно и убедительно, что язык не повернулся перечить. Никому на свете не пришло бы в голову расставить нас с Мишей по шкале интеллекта именно в этом порядке, но Птицелов имел особое мнение, и не собирался его менять.

Охота на привидение была тихо завершена, «улов» стоял рядом со смотанной антенной, смотрел на нас. Охотники изучали окрестности библиотеки, решали, как транспортировать гуманоида, который весит килограмм двести и вряд ли пролезет в форточку. Я пошла на разведку к вахте, а когда вернулась, обнаружила, что Його с Мишей исключительно дурно друг на друга повлияли: Його снова впал в сомнамбулическое состояние, а Миша не смог справиться с простым замком на чердачном люке. Мы вылезли в окно нижнего холла, на виду у студентов, припозднившихся на лавочке. На нас показывали пальцем и свистели вслед, но не гнались. Дали отсидеться в кустах, пока Миша ловил такси. Помахали нам вслед пивной бутылкой, а может, погрозили.

Його ожил в машине. Он, как ребенок в зоопарке, вертел головой, рассматривая освещенные улицы. В темноте он был слеп как петух, и брал меня за руку, чтобы не чувствовать себя одиноким. В модуле он повел себя еще более странно: ушел в сад и пропал. Мы обыскались, испугались, что потеряли его в фазе, а он неподвижно сидел на фоне зарослей, и сливался с пейзажем.

— Сейчас вернусь, — сказал Миша.

Он зашел в лифт, я запрыгнула следом.

— Миша, мне нужна твоя помощь.

Он удивленно приподнял брови.

— Надо сделать так, чтобы Секториум про Його ничего не знал и не мог случайно узнать.

— Зачем?

— Так надо. Я улажу дела, и мы по-тихому отправим его обратно. Обещаю, что никто лучше меня с ним дел не уладит. Мне не нужно лишнего ажиотажа.

— Мы так не договаривались.

— Давай договоримся, — настаивала я, — что это мои проблемы. Обещаю, если ситуация выйдет из-под контроля, сама пойду к шефу и все расскажу. Дай мне хотя бы несколько дней.

Миша ехидно улыбнулся.

— А что мне за это будет?

— Все, что пожелаешь.

— Сто ночей любви, — пожелал он.

— Грязная свинья!

— Мадмуазель, вы дурно воспитаны, — сказал Миша и попытался меня обнять, но получил по рукам.

— Договорились!

— Сто ночей и ни секундой меньше!

— Сто и ни секундой больше, — согласилась я. — Только потом не жалуйся…

В саду, тускло освещенном фонарями, сидел задумчивый пришелец, обнажив мускулистый торс. Сидел на прежнем месте, подложив под себя хартианский плащ, неподвижно и одухотворенно. Я грешным делом решила, что он уснул, но птичий глаз пронзил сумерки. Я еще не рассмотрела его ужасающую мускулатуру, не успела привыкнуть к мысли, что он передо мной в натуральной ипостаси, а он взял и пригвоздил меня взглядом, как бабочку.

— Не спишь? — спросила я из вежливости, но Птицелова мой этикет не растрогал.

— Я ждал полный год, — сказал он.

Мне пришлось устроиться рядом с ним. Гость не желал переместиться в комнату, как будто сидя на холодной земле ему было проще меня убедить.

— Його, милый, меня никогда не отпустят на Флио. Это невозможно. Тебя здесь тоже никто не потерпит…

— Ты не хотела.

— Я не имею права хотеть или не хотеть. Здесь за меня решает начальство. Земляне пока не могут путешествовать по своему желанию за пределы планеты и не имеют права принимать гостей. У нас будут неприятности, когда тебя найдут. Давай, я наловлю мух, Миша отправит тебя с ними обратно, а потом мы встретимся в Хартии, и спокойно обо всем потолкуем.

— Поедь со мной, — заявил Птицелов.

— Опять за старое! Что мне сделать, чтобы ты меня услышал? Не могу.

— Я могу тебя забрать.

— Допустим… И что я скажу на прощанье своим товарищам?

— Ничего не надо.

— Значит, плюнуть на все, что они для меня сделали, забыть о своих обещаниях и обязательствах. Так надо поступить, ты считаешь?

— Им нужна Хартия. Не ты.

— Його, — испугалась я, — а что нужно тебе? Что ты от меня хочешь?

Його взял мою руку в свою горячую ладонь и развернул, как птичье крыло.

— Защитить.

— От кого? Пойми, дурень этакий, ты сейчас мое самое уязвимое место. Пока ты здесь, мне надо защищаться от тебя, а тебя защищать от шефа. Если узнает шеф, нам обоим капут.

— Мы уйдем на Флио, шеф останется на Земле, — рассудил Птицелов.

От его убийственной логики некуда было деться. Мише не торопился на помощь, Индер и Адам могли сюда заглянуть в любой момент. Намерения этого гуманоида относительно меня оставались подозрительными.

— Попробуй понять, — защищалась я. — Моя цивилизация здесь, я привязана к ней и не хочу ее потерять ради той, которая лучше.

— Пойми меня, — отвечал Птицелов. — Твоей цивилизации капут, а я могу защитить только тебя.

— Какой еще «капут»?

— Флио не опасна. Земля опасна.

Мое терпение лопнуло. Я отправилась на поиски Миши и нашла его в офисе за праздной болтовней по телефону. Он с трудом оторвался от трубки, чтобы выслушать новость.

— Он тебя хочет, — объяснил Миша.

— Ты спятил!

— Точно говорю. Анатомически он способен сделать с тобой все, что надо, но залета не будет, можешь не предохраняться.

— Миша, я не могу понять, о чем он говорит, но, по-моему, это очень серьезно.

— Здрасьте вам… Кто у нас переводчик? Иди, работай и не капай мне на мозги.

— Я буду работать, а ты постой рядом, на случай, если он что-нибудь натворит.

— Что еще натворит? — удивился Миша. — Он на нашей территории и будет делать то, что мы позволим. Начнет приставать, тресни его электрошоком, только не убей. Иди, дай поговорить с человеком. — Он приложил к уху телефонную трубку, а я, не солоно хлебавши, вернулась к Птицелову.

— Його, — спросила я, как можно деликатнее, — когда мы будем отправлять тебя домой? — но мой собеседник слушал только внутренний голос. Все прочие голоса мешали ему сосредоточиться. — Ты скажешь, как тебя удобнее транспортировать, а Миша все устроит. Договорились?

— Земля опасна, — стоял на своем Птицелов. — Флио безопасна.

— Но Земля — мой дом! Пойми, наконец, я не собираюсь переезжать на другой конец Вселенной. Мне принадлежит именно этот участок космоса!

— Земля вам не принадлежит.

— Кому это, нам? Сигам или землянам?

— Земля не принадлежит сигам и землянам. Вы не хозяева. Вы найдете на Земле смерть. — Птицелов открыл глаза. В свете садового фонаря он стал похож на каменного идола.

— Ты имеешь виду техногенную катастрофу? Ядерную войну?

— Нет.

— Что же?

— Небо, которое земляне строят, чтобы защититься от космоса, однажды упадет. Когда так будет, тебя на Земле быть не должно.

— Небо не строили, оно существует столько же, сколько существует Земля.

— Нет, — сказал Птицелов. — Небо землянам тоже не принадлежит. Предки землян не ходили вокруг Солнца, и вы не должны.

— Його, прошу тебя, объясни, что нам может угрожать? Война?

— Война не угрожает.

— Мутации биологического вида?

— Мутация — это развитие.

— Кажется, мы с тобой начинаем говорить на разных языках.

— Земля опасна. Я говорю так. Разве ты не понимаешь свой язык? Тебе нельзя на Земле быть.

— Расскажи, о чем ты думаешь, когда произносишь слово «небо»?

— То, что объединяет вас, — ответил Птицелов. — Объединяет все, что должно погибнуть.

— Ментальная оболочка? Ты говоришь о субцивилизации? Ты считаешь, что люди, как муравьи, могут жить единым организмом?

— Не могут. И ты не можешь, поэтому должна уйти.

— Или я совсем ничего не понимаю, или ты заблуждаешься. Это связанно с социапатией? По-твоему, небо нас тормозит в Критическом Коридоре?

— Социапатия — болезнь. Она берет того, кто слаб. В Коридоре землянин слаб.

— И всего-то?

— Коридор землянин не пройдет.

— Еще посмотрим…

— Землянин не пройдет сквозь небо.

— Небо, это то место, откуда мы с Мишей тебя сегодня достали?

— Формы неба бесконечны, — объяснил пришелец. — Они сильнее вас. Я видел Землю, видел небо, мне жаль.

— Кого жаль? Что ты видел на небе? Крылатых людей с нимбом над головой? Ты эти формы имеешь в виду?

— Человек делает матрицу, — сказал Птицелов. — Матрица делает форму.

— Черт!!! — осенило меня. — Сиди здесь! Никуда не уходи! — я бросилась к лифту. — Только не вздумай удрать!

Миша все еще беседовал по телефону. Судя по выражению лица, беседовал с девушкой. Похоже, его перспективы были неплохи, а мой приход, как всегда, некстати.

— Ради бога, Миша, выслушай меня хотя бы десять минут!

— Что? — удивился Миша. — Он уже кончил? Так быстро? — к моему огромному удовольствию Мишина физиономия вытянулась, а телефонная трубка сама опустилась на рычаги. — То-то я смотрю, ты преобразилась. Сделала для себя открытие…

Убедившись, что телефонный разговор безвозвратно утрачен, Миша дотянулся до холодильника, вынул оттуда пачку недопитого сока и охладился.

— У нас кто-нибудь занимается социапатией в религиозном ключе? — спросила я.

— Анджей, — ответил Миша, чем удивил меня до крайности. — Точнее, уже не занимается. Социапатия на религиозной почве — его идея. На этой самой почве он и тронулся.

— Почему я узнаю об этом только сейчас?

— А ты не спрашивала! — удивился Миша.

— Анджей живет далеко от Земли?

— Ни фига себе, далеко! — еще больше удивился Миша. — Тут, рядом, в Канаде.

— Чем он занимается?

— Лекции читает в своем заплеванном колледже. Он же у нас доктор нечистых наук, кто ж с Земли выпустит такого ценного специалиста?

— О чем же он читает лекции?

— А, черт его знает, — Миша еще раз приложился к холодному соку. — Черт его туда устроил, черт ему и диктует под руку. Что это ты возбудилась среди ночи?

— Мне пора познакомиться с Анджеем поближе.

— С Анджеем лучше не знакомиться, — загадочно намекнул Миша. — А впрочем, если это он так тебя возбудил… Только потом сама не жалуйся… — Он встал, надел куртку, ощупал свой кошелек, затем вопросительно обернулся ко мне. — Что-то я не воткнусь, подруга, мы едем или нет?

— В Канаду? Прямо сейчас?

— А когда же? Думаешь, завтра она будет ближе?

— У нас лифтовый выход?

— Со времен конкистадоров, — ответил Миша, — только придется делать остановку в Испании. Так, что? Я не понял, кому нужен Анджей? Тебе или мне?

В Канаде был вечер. Колледж, который Миша назвал «заплеванным», был ростом в один этаж и расходился коридорами на четыре стороны. Его окружал зеленый газон, дорожки, выложенные плиткой, стриженые кусты ровной линией очерчивали территорию. Дальше ничего не было видно. После путешествия в лифте я не смогла даже выйти на свежий воздух. Двери не открывались. Я прошла по коридорам, наглухо запертым от внешнего мира. Снаружи мелькала освещенная трасса.

— Здесь точно нет сторожа? — спросила я Мишу.

— Не могу знать, — ответил он, — зато сигнализация есть точно, а я не взял инструмент. Так что, на всякий случай, не дави руками на стекла.

— Я только хочу выйти.

— Ты не на экскурсии, — напомнил Миша, и набрал на телефонной трубке номер Анджея. — Будь скромнее в своих желаниях.

Один из коридоров упирался дверью в полицейский участок.

— Ерунда какая-то, — ругался Миша. — Где его носит?

— Звони по нашему коду…

— Звоню я, звоню… Думаешь, мне охота спать с тобой на школьной парте?

Возле полицейского участка я разглядела автостоянку, над которой висел светящийся циферблат городских часов. Он показывал 21.30 и атмосферное давление, чтобы жители этого недоступного мне города знали, с какой силой на них давит небо.

— Андрюха! — раздался радостный вопль из темного фойе. — Ты где?

«Наконец-то, — успокоилась я. — Теперь нам уж точно не придется ночевать на партах. Хотя, может быть, даже вполне вероятно, что в ближайшие дни, мне нигде не придется ночевать».

Глава 15. АНДЖЕЙ НОВАК

Он же Андрей Новицкий, он же иногда Анхель, Андрон, Анри, Эндрю. Бывает, что «Хуан», с намеком на успех у женщин. В Секториуме Андрея приучили отзываться на все клички. Причина, благодаря которой он попался шефу на крючок, относится к разряду счастливого стечения обстоятельств. К тому же разряду можно отнести и всю жизнь господина Новицкого, от рождения и вплоть до настоящего дня.

История началась без малого сорок лет назад в зимнем Калининграде, когда у школьницы Люды Новицкой, откуда ни возьмись, родился сынок. Предыстория рождения повсеместно была признана загадочной: от школьного педсовета до всесоюзного слета родственников новорожденного. Над выяснением обстоятельств трудились инициативные группы экспертов. Им помогали добровольные представители общественности, случайные свидетели, уличные наблюдатели и кухонные аналитики. Отца ребенка выявить не удалось. Ни одна мужская особь из окружения школьницы Люды не была привлечена к ответственности за это ЧП планетарного масштаба.

Ребенок родился в областной больнице, вдали от кривотолков. Весил около полутора килограммов, подавал вялые признаки жизни, категорически отказывался брать «титьку», короче, всем поведением отвергал шанс влиться в безумную авантюру, называемую «жизнь». Отвергал сразу и однозначно. Он не плакал, не роптал на судьбу, просто тихо лежал в «салатнице» для новорожденных и дожидался конца. Сотрудники областной больницы, как могли, поддерживали его жизненные функции, но ни персонал, ни родственников, ни саму родительницу это не радовало. В крошечном теле младенца насчитали столько врожденных пороков, что никто не стал ломать себе голову над именем. «Он нежилец, — постановил главврач. — Пусть полежит. Дольше недели все равно не вылежит».

И младенец стал лежать отпущенную ему неделю. Тем временем стукнул мороз, в больнице лопнула труба отопления. Пациентов спешно перебросили в другие корпуса, оставшихся грели электроприборами. «Нежильца» сперва решили не греть, только зря мучить, потом сжалились и положили под лампу. Лампа сорвалась со штатива и упала на ребенка. Казалось, на этом все могло бы закончиться, но дежурная медсестра учуяла запах гари и успела выхватить его из дымящихся пеленок. Больничный корпус сгорел дотла, а слегка поджаренный младенец Новицкий лежал себе дальше, несмотря на ожог. Жить долго не обещал, но и помирать из-за пустяка тоже не собирался.

Прошел месяц, и Люду Новицкую выставили из больницы со свертком одеял. С одеялами маленький Андрюша весил четыре килограмма. Пожилая нянечка всплакнула, закрывая за ними дверь. Сторож покачал головой, отпирая ворота, и посоветовал немедленно крестить ребенка. Дескать, если этот заморыш все еще карабкается из могилы, значит, божий промысел в том велик. Комсомолка Люда сначала не посмела, но когда Андрюша схватил сыпь от макушки до пят, пренебрегла общественным мнением и со всех ног побежала в церковь. Батюшка, раздев младенца, ужаснулся, но в купель окунул. Окунул раз, окунул два, а на третий младенец выскользнул, упал в воду и был таков.

Когда врачи скорой помощи сообщили родственникам, что ребенок в коме и надо готовиться к худшему, батюшка схватил обширный инфаркт. Он был госпитализирован на месте, крестился на капельницу и клялся, что это первый случай в истории православного христианства, из ряда вон выходящий. Он еще не знал, что вся дальнейшая жизнь Андрея Новицкого будет состоять из сплошного ряда нелепых обстоятельств, мало отличающихся от первых месяцев его жизни. Словно кто-то на небесах, глядя на Андрея, терзался вопросом: позволить бродить по Земле такому созданию или разрешить ему упокоиться с миром?

Через три года мама-Люда заболела нервным расстройством. Мальчик был отдан на воспитание тетушке и переехал в Литву. Тетка была полячкой, католичкой, и первым делом отвела в костел своего неблагополучного родственника, где его окрестили быстро и всухомятку. Правда, от этого жизненная карма Андрея не претерпела серьезных изменений. Каникулы он проводил в больницах и санаториях. Родственники потеряли счет, сколько раз ему ставили неверный диагноз, давали не то лекарство, грели не то место. Одним словом, доводили до реанимации, где он чудесным образом воскресал. Раз в год с ним обязательно случалось крупное бытовое несчастье. Мелким же попросту не было счета. Однажды под Андреем обвалился балкон. Несколько раз на него наезжали машины. Его стукнуло током в телефонной будке, и укусила ядовитая змея прямо на Вильнюсском железнодорожном вокзале.

Годы шли. Мальчик рос, хорошо учился, много читал, поскольку редко выходил из дома, говорил на четырех языках, играл на скрипке и фортепиано. Все это время наверху кто-то по-прежнему мучился вопросом: быть или не быть Андрею Новицкому на белом свете? Сгинуть, покорившись судьбе, или дальше нарушать законы здравого смысла фактом своего бытия?

В юношеские годы Андрей был на распутье между теологией и филологией. Вероятно, он стал бы достойным профессионалом в любой из этих областей. Но, когда пришла пора выпускных экзаменов, Андрей опять оказался в больнице, и пролежал год. В тот же год он попался «на гвоздь» секторианам. Консилиум обсуждал недуги пациента в кабинете, где по счастливому стечению обстоятельств висел гвоздь, а на гвозде, должно быть, потрет Склифосовского, потому что звук шел, а изображение отсутствовало. Тогда еще ни Миша с Аленой, ни Володя, ни Адам в Секториуме не работали. Жизнь шефа протекала без стрессов, и он имел время анализировать информацию со следящих камер. Так Андрей Новицкий, он же Анджей Новак, попался с поличным.

Патологические неудачники никогда не входили в сферу интересов нашей конторы, но шеф решил, что хроническая предрасположенность ко всем на свете несчастьям может свидетельствовать об информале, несовместимом с местной средой обитания. А так как плохо адаптированные информалы часто утрачивают иммунитет ко всякого рода дементальным полям, то Андрей — тот случай, когда стоит рискнуть, что называется, на удачу. Вега получил свой предмет интереса быстро и просто. Может, потому, что кроме него никто особенно не нуждался в бледном, изможденном юноше, застрявшем между моргом и реанимацией. Только когда Андрей Новицкий оказался в офисе, стало ясно, что за право использовать странные свойства этого юноши придется побороться. Индер засучил рукава и вступил в противоборство с тем, кто до сих пор на небесах брал на себя право распоряжаться человеческими судьбами.

Сначала Индер подверг своего пациента полной биохимической ревизии. Аналога этой процедуре в медицине я не знаю. Зато Володя проделывал нечто похожее с автомобилем: сливал масло, заливал чистящую жидкость, и, прогнав ее по системе, опять заливал свежее масло. Примерно также Индер поступил с Андреем, и это было начало. Затем специально для Андрея была выращена новая сердечная мышца; селезенка, которую ему вырезали еще в детстве после травмы, две почки на место единственной уцелевшей, печень и далее по списку длинный перечень человеческих «запчастей». Притом, не с первого раза. Даже отдельные органы на Индеровых «плантациях» норовили вырасти дефективными. Не сразу, но постепенно Индеру удалось даже откорректировать генетический код. После новой «ревизии» клиент был эталоном здоровья, и тот, кто до сих пор злорадствовал на небесах, только развел руками. Вега был счастлив, Индер был доволен, Андрей был благодарен, но тот, кто наблюдал с небес, был мудр и терпелив. Он не стал соревноваться с сигирийской медициной. Он затаился и ждал, когда секториане сами подставят ему слабое место.

Андрей Новицкий поступил в университет, стал успешно учиться. Он получил повестку военкомата и был бы зачислен в десант, если бы врач не увидел его старой карты. Врач прочел историю болезни, как триллер, и принял флакон валерьянки, потому что не смог совместить прочитанное с увиденным. Терзаясь душевным дискомфортом, доктор, вслед за флаконом валерьянки, принял стакан спирта. Это был первый серьезный прокол в работе Секториума. В тот день отряд десантников укомплектовался без Андрея, а документы призывника Новицкого вместе с особым мнением медкомиссии легли на стол начальству. В результате компромисса между здравым смыслом и воинским долгом Андрей загремел на флот сроком на три года. Это даже не называется проколом, это была «свинья», подложенная шефом под оборонную мощь Советской державы. Андрей попал не просто на флот, а на подводную лодку, которая затем потерпела катастрофу.

Экипаж в основном спасли, частично комиссовали, но Андрей дослужил и вернулся на родной факультет с медалью «За отвагу на пожаре». На каком именно пожаре он геройствовал, однокурсники не узнали. В то время об авариях на флоте не принято было болтать. Тем более, это был далеко не первый пожар в жизни Андрея, и опыт поведения в критических ситуациях давал ему фору перед сослуживцами.

Никто больше не узнал о прошлой жизни Андрея. Его досекторианская биография была погребена в архиве и увенчана некрологом. Андрей начал новую жизнь с чистого больничного листа. В тот же год он приступил к работе в конторе, вник в проблему и предложил религиозную гипотезу формирования социальных отклонений. Поддержки идея не получила, в то время она была одной из многих достойных идей, но вскоре в Секториуме появился Адам, который имел навыки обращения с ФД. Они вдвоем занялись изучением влияния мировых религий на уровне физики, привезли оборудование, опробовали его. Ничто не предвещало проблем, как вдруг череда роковых невезений перекинулась с Андрея на контору: лифты стали путать маршрут, техника портиться, Лунная База потеряла транспорт с важнейшей аппаратурой и до сих пор не нашла, проект едва не закрылся. В последний момент Вега отнял ФД у экспериментаторов и заказал бронированную дверь. Объяснение феномену никто не искал, шеф запретил искать то, что может лишить его любимой работы.

Андрей вернулся к нормальной жизни. Он защитил диплом, был оставлен на кафедре, тема его предстоящей диссертации обсуждалась на уровне Министерства культуры, его научные статьи переводились для иностранных журналов. Друзья советовали вступить в партию, завистники — жениться на дочери зам. министра. И то, и другое имело смысл, потому что чрезвычайно обаятельный, талантливый и работоспособный Андрей предполагал головокружительную карьеру. Однако, защитившись, он эмигрировал в Польшу вслед за теткой, которая заменила ему мать.

Конечно, партийные ряды от этого жиже не стали, и дочь зам. министра в девках не засиделась. История великой страны вполне могла продолжаться без Андрея. Секториум, пережив кризис, вернулся к работе. И тот, кто сидел на небесах, тоже… не отчаялся. Он продолжал наблюдать внимательно и хладнокровно… Он ждал своего часа. Ждать оставалось недолго.

После аварии на флоте Андрея прижало всего один раз, зато как следует. Он был схвачен варшавской полицией из-за портретного сходства с особо опасным преступником. Андрей предъявлял документы и клялся, что пока тот бандит творил свои бандитские злодеяния, он являлся гражданином Советского Союза. Но, так как Андрей говорил по-польски без акцента, ему мало кто верил. Еще меньше ему поверили, когда из Союза пришел ответ на запрос, опять-таки по недоразумению, со старого места жительства. Там было ясно сказано, что такой-то гражданин скончался в юношеском возрасте от несовместимых с жизнью физических недугов. Ни одного из перечисленных недугов в теле задержанного не нашли, и это явилось новым отягчающим обстоятельством.

Чем дольше Секториум ждал развязки, тем сильнее Андрей влипал в историю. Шеф принял решение вмешаться. Некоторое время Андрею Новицкому опасно было гулять на поверхности. Пришло время применить его в Хартии. Все лучшие надежды Вега возложил на командировку и не ошибся. Хартия приняла Андрея сразу, и в хаосе тамошнего бытия он начал делать успехи. Он делал успехи до тех пор, пока не случилось то, что должно было случиться. Тот терпеливый и мудрый, который наблюдал с небес, наконец, отомстил за унижение, потому что получил в свои руки человеческий рассудок и изуродовал его до неузнаваемости.

Как можно «сдвинуться» от хартианской грамоты, в Секториуме знали все. Каким трудным бывает процесс исцеления, тоже знали. Психическое расстройство Андрея стремительно прогрессировало, настал момент, когда он начисто перестал соображать. Он не реагировал на окружающих, разучился ходить, и дело шло к тому, что остальные жизненные функции тоже откажут. В критический момент Вега сказал: «Хватит! Еще немного и мы его потеряем. Надо вытаскивать парня, а для Хартии я найду кого-нибудь попроще, кого не жалко». Андрей был подвергнут стерилизации локального матричного архива. Попросту говоря, из памяти была удалена информация, связанная с Хартией, а с ней заодно стерлось все, что плохо держалось. Иногда операция такого рода счищает память под ноль. Если повезет — проходит деликатно. Андрею везло и не везло с рождения одинаково сильно: после неудачной операции он чудом выкарабкался, и год сидел на берегу Средиземного моря под присмотром Петра, ни о чем не думал, ничего не делал. Только книжки читал, да и то не все, а лишь те, которые не способны спровоцировать рецидив. Думаю, про Дюймовочку и Красную Шапочку. «Алиса в стране чудес» вряд ли прошла бы психиатрическую цензуру. Он читал по-польски, читал по-английски, читал по-литовски… Пользоваться русским языком ему запретили. Но пришел день, когда он в оригинале прочел «Приключения Буратино». О своих приключениях в Хартии Андрей прочел позже, в секретных материалах архива. Его же собственные впечатления навсегда канули в Лету.

Серый «Понтиак» причалил к газону. Из него вышел мужчина, уверенной походкой приблизился ко мне, постучал по стеклу и указал в сторону полицейского участка.

— Через спортзал, — уточнил он, когда разглядел за моей спиной Мишу.

— Не спи, — сказал Миша и повел меня по коридору мимо раздевалок прямо к двери, которую Андрей открывал снаружи.

— Вы знакомы?

— Конечно, — ответил Андрей, словно мимолетный эпизод в гараже помнил до сих пор. — Идите к машине. Через минуту я догоню, — он вошел в темное здание колледжа и растворился.

Если бы на его месте был Миша, я не ждала бы его появления, по крайней мере, сутки. Андрей вышел ровно через минуту, если верить городским часам, и удивился, что мы до сих пор не в машине.

— Идите к машине, сейчас поедем, — повторил он, бряцая ключами в замке.

И мы поехали. Мои гаражные впечатления об Андрее, как о симпатичном и вежливом молодом человеке сложились при тусклом освещении и дурном настроении. Сказать, что Андрей симпатичный малый все равно, что ничего не сказать. Я не видела таких откровенно красивых мужчин даже в кино, и представить себе не могла, что встречу в реальности. Анджей Новак не выглядел на свои сорок лет. Он был высок и прекрасно сложен, обладал голливудской улыбкой и блестящими манерами. К тому же являлся жгучим брюнетом. Это наводило на мысль, что его неизвестный папа родом из теплых стран. Мои ожидания увидеть болезненного доходягу теперь казались абсурдом, я не была уверенна, что это тот самый Андрей. Впрочем, завистники могли преувеличить мрачные стороны жизни этого человека. Красивым людям обычно завидуют, не принимая в расчет особенностей их души.

Машина выплыла на освещенную дорогу, которой я любовалась и здания колледжа, но вскоре свернула. Мое ожидание увидеть Канаду не оправдалось. Местность стала пустынной, пейзаж однообразным, показался «спальный район» из частных двухэтажных построек, тесно припертых друг к дружке.

— Как жена? — спросил Миша.

— Прекрасно, — ответил Андрей без радости.

— Нашла работу?

Андрей кивнул.

— По специальности?

Андрей кивнул еще раз.

— Ого! — сказал Миша. — Ничего себе! Она теперь, выходит, богатая невеста?

Предложения посватать Мишу к своей богатой жене от Андрея не последовало.

— Развелся или так разбежались? — уточнил новоявленный жених.

Ответа я не расслышала, только взгляд Миши потух. Да и без вопросов было ясно, что ему в тех угодьях ловить нечего. Разве найдется женщина, которая, оставив такого благородного красавца, захочет связаться с вруном, болтуном и гулякой.

— А ты не собираешься менять работу? — поинтересовался мой невезучий товарищ.

— В школе тяжело получить место иностранцу, — объяснил Андрей. — Надо же себя как-то поддерживать… Лучше несколько часов в неделю, чем вообще ничего.

Мы согласились и ехали молча, пока не уткнулись в гаражные ворота особнячка, где наш коллега снимал жилплощадь. Ему принадлежала половина первого этажа. Другая половина пустовала, а наверху с утра до вечера веселились хозяева, выходцы из России, которые сделали бизнес на торговле недвижимостью.

Андрей усадил нас на угловой диван, занимающий почти весь холл, и пошел греть чайник.

— Когда ты, наконец, купишь дом? — возмущался Миша. — Сколько можно кочевать с места на место?

— Когда вы будете регулярно приезжать в гости, — ответил из кухни хозяин.

— Мыслишь в верном направлении, — сказал Миша, — но задом наперед. Сначала купи себе дом, заведи женщину, которая будет готовить, а потом приглашай.

Андрей улыбнулся, расставляя на столе чашки. Понятно, что наш неожиданный визит его интриговал, и чем дальше Миша отклонялся от темы, тем больше требовалось терпения с его стороны.

— Чай или кофе? — спросил он меня.

— Спасибо, кофе.

— Вы засыпаете?

— Нет, она в голодный обморок хочет упасть, — объяснил Миша. — Так что тащи сюда колбасу и подлиннее.

Андрей снова ушел на кухню, и мой кормилец последовал за ним. Сначала они рылись в холодильнике, потом что-то резали на столе. В конце концов, закурили. Вместе с запахом сигаретного дыма до меня долетело удивленное восклицание:

— Не может быть!

— Я тебе отвечаю! — клялся Миша.

— Он до сих пор там?

— Куда ему деться? Сколько надо, столько и будет сидеть.

Завывающий чайник лишил меня возможности расслышать подробности. Вскоре они вышли оба, с подносом, заставленным закусками. Теперь Андрей смотрел на меня иначе, с гораздо большим интересом, чем пять минут назад. Он сел напротив и, пока Миша прицеливался вилкой к съестному, пытался соображать. Похоже, ситуация в его голове не укладывалась.

— Мы будем на «ты»? — спросил он.

— Как хотите, — согласилась я, и мой новый знакомый опять задумался.

— Понимаешь, почему он оказался здесь?

— Не очень.

— Не из-за жуков, конечно.

— Это понятно.

— Ты веришь всему, что он говорит?

— Н…не знаю. Не очень. А вообще-то да, наверно, верю.

— Этот тип, — вмешался Миша, пережевывая бутерброд, — читает ей лекции о макроузловых аномалиях, словно по твоим конспектам.

— Это детские гипотезы…

— Какая разница? — удивился Миша. — Ты говорил, человек не может делать однозначных выводов. Ты говорил, в проекте не хватает стороннего наблюдателя. Вот он, сидит у Ирки в саду.

— Мне корректно будет на это взглянуть?

Мы с Мишей одновременно утвердительно закивали.

— Прямо сейчас?

— Если не угнали лифт, — предупредил Миша, закладывая в себя кусок сыра. — Но до утра вряд ли обернешься.

Андрея это не волновало.

— Что шеф думает о вашем госте? — спросил он и по нашим физиономиям сразу обо всем догадался. — Рискуете, ребята…

— Шефа нет на месте, — оправдывалась я. — Мы решили не обсуждать такие дела по связи.

— Поверить не могу, — признался Андрей. — Живой, дееспособный хартианец? У вас в модуле?

— Зачем верить? Пользоваться надо, пока хартианец не сгинул, — сказал Миша. — Кто, кроме тебя, его сможет квалифицированно допросить? С какими слэпами он там контачил? А вдруг…

Они переглянулись и оба посмотрели на меня, как будто за мной оставалось последнее слово.

— Что, — спросила я, — едем?

— Едем, — ответил Андрей и встал с табурета.

Не успел Миша доесть бутерброд, как мы снова подъехали к темным окнам колледжа. Подбирая ключ к двери спортзала, Андрей засомневался в последний раз.

— Вы уверены, что ваш гость не блуждающий слэп?

— Тогда я тоже слэп, — заверил его Миша. — И ты — слэп, и все мы слэпы, глухи и парализованы. Давай, шевелись, пока нас не засекла полиция.

— И он свободно общается по-русски?

— Лучше, чем ты.

Андрей проводил нас в свой кабинет, выложил бумаги из дипломата, написал фломастером на доске несколько слов. Я поняла только «sorry», а если «sorry», значит, экспедиция затянется. А если так, значит, во всей моей суете вокруг Птицелова действительно есть резон.

— Ты когда-нибудь перелетал Атлантику на самолете? — спросил Миша, когда мы закрылись в лифте. Андрей рассмеялся. — Подумаешь, мне тоже шеф не разрешал, но я однажды прошвырнулся по фальшивым документам. Так, ради впечатлений. Я считаю, что каждый житель Земли должен раз в жизни пролететь над Атлантикой на самолете.

— Из самолета видишь только одну сторону, — заметил Андрей, намекая на сигирийский транспорт, обладающий более развернутым обзором.

— Я ж не глядеть летал… Что я, Атлантики не видел? Но то работа, а это совсем другое. Это ж руками землян построенные машины…

Всю дорогу под Атлантическим океаном мы сидели в лифте, как аборигены вокруг костра. Говорили о ерунде, чтобы не думать о главном. Чтобы не строить гипотез, не возводить стен на месте, где пока не заложен фундамент. Всю дорогу мы старались избегать серьезного разговора, и только перед прибытием я поняла, что такая «секторианская» тактика имеет смысл там, где дорога через Атлантику идет по слепому туннелю. Где не видно ни океана, ни облаков, ни острых вершин, на которые каждый из нас может напороться даже на знакомой дороге. Одним словом, лифт заклинило на последнем перегоне, где-то под Западной Украиной. Там, где наши техслужбы не имели ни одного, даже законсервированного «рукава» на поверхность. Это был единственный участок маршрута, не имеющий даже аварийного энергоузла.

Миша недобрым глазом посмотрел на Андрея, прежде чем вскрыть люк. Возможно, это происшествие впечатлило бы того, кто не знал, как часто застревают наши лифты на длинных перегонах, которые не используются годами. Но в присутствии Миши это случилось впервые. Обычно неисправная техника начинает работать, как только слышит Мишины шаги по коридору. Этот феномен был замечен давно и обычно веселил нас. Но, чтобы техника сломалась у Миши в руках, история Секториума не припомнит. Андрей посмотрел на часы.

— Очень интересно, — сказал он. — Ребята, если это шутка, то очень глупая…

На его часах наступило первое апреля.

Мы уже пошутили. Наша техника пошутила. Оставалось ждать, что пошутит Птицелов, когда испарится из сада. Потом пошутит Андрей, когда ему придется возвращаться в Канаду на самолете. Понятно, что доставать его со дна океана придется Мише. Потом вернется шеф, увидит на медицинском столе своих любимцев и потребует виновного на ковер. От ужаса я зажмурилась и открыла глаза только в модуле.

Птицелов встречал нас на пороге, словно знал время прибытия и тревожился из-за нелепой задержки. Мы с Мишей закрылись в комнате, оставив их с Андреем вдвоем, и наблюдали сквозь прозрачные стены. Это продолжалось до рассвета, пока лучи утреннего солнца не просочились в подземный мир. Будильник отбивал последние секунды до звонка, но Миша вырубил его, а я сделала вид, что не заметила. Разумеется, я для своей библиотеки недостаточно ценный сотрудник, чтобы зайти, написать «sorry» на рабочем столе и исчезнуть.

— Наконец-то тебя уволят, — злорадствовал Миша. — Как меня достали твои походы на работу. Делом надо заниматься. Настоящим делом… или не напрягаться вообще.

«Действительно, — подумала я. — Пусть уволят. Что я потеряю?» Там, наверху, мне терять было нечего.

Глава 16. ТЕОРИЯ СЛЭПОВ

Теория, дерзнувшая оспорить приоритет материального мира, доказала, что основной вопрос философии (о первичности духа или плоти) на самом деле основным не является. Что в этом «строю» совсем неважно, с какого конца рассчитаться на «первый-второй». Гораздо важнее определить, есть ли для человека что-нибудь важнее, чем сам человек? Теория слэпов отвечает однозначно «да». Важнее самого человека могут быть только его слэпы (субстанции лепто-энергетического пространства).

Эту интеллектуальную заразу разносят по Вселенной «белые гуманоиды», получившие свое название за белесый, парафиновый оттенок кожи. «Белые» племена в Нашей Галактике обнаружены в нескольких очагах. Ближайший к нам — орбита Юпитера. Иногда их называют «белые вояжеры», но никто не дает себе труда вникнуть, действительно ли они принадлежат к данному типу. Никакой определенной информации о них нет. Никто ее специально не собирал. Секториане привыкли к «белым», поскольку соседствуют с ними на Лунной Базе. «Белые» всегда присутствовали возле Земли, не выделяясь в пейзажах звездного неба, никому не мешая и ничего не требуя. Они умеют вести себя тихо и быть любезными соседями. Они всегда готовы прийти на помощь тем же сигирийцам, которые рядом с братьями по разуму получили прозвище «серые гуманоиды». Все, кто имел дело с «белыми», обращали внимание на их склонность избегать конфликта, жить в согласии друг с другом и окружающей средой. За эту необыкновенную задушевность, они получили кличку «слизь».

«Белые гуманоиды», вечно занятые собственными проблемами, не внесли особого вклада в технический прогресс, но кое-что все-таки следует признать их бесспорной заслугой. Во-первых, «телепортационные» технологии, способные заменить громоздкое оборудование планетарных магистралей. Достаточно сказать, что наши лифты обслуживает техническая группа Лунной Базы, потому что лучше и проще «белых» с этой задачей никто не справляется. И вторая, самая главная заслуга наших соседей — теория слэпов. Одно с другим теснейшим образом взаимосвязано. Но, если технологии и оборудование сиги у «белых» успешно заимствуют, то теория слэпов остается в статусе гуманитарной дисциплины без практического применения.

Согласно теории слэпов, каждое живое существо (как и неживое), благодаря одному лишь факту собственного бытия, имеет многослойную природу, которая проявляется, доминирует и эволюционирует в зависимости от среды обитания. Никакой мистики, сплошная кибернетика: любой объект окружающего мира может быть прочтен в нескольких информационных «ключах», иначе говоря, уровнях естественной природы, среди которых обобщенно можно выделить четыре основных:

Первый — Гармонический уровень, записан динамическим кодом: молекулярный объект, подверженный гравитации, зависимый от температуры окружающей среды, биохимии… Существо, прочитанное в этом «ключе» имеет «гуманоидный тип».

Далее следует Субгармонический уровень: информация считывается на уровне атомного ядра, вплоть до мельчайших энергочастиц. Там действует другая физика, со всеми вытекающими из нее «парадоксами». Субгармонический «ключ» захватывает невидимую природу внешнего фона: излучения, магнитное состояние и взаимодействие… Существо, смоделированное в этом «ключе», может иметь странности внешнего вида. Например, невосприимчивость к гравитации. Этот тип уже не относится к классическому гуманоиду, но обо всем по порядку.

Третий и четвертый «ключи», соответственно, Редуктивно-матричный уровень и Алгонический. Принципиальной разницы между ними я не вижу. Также как не могу точно сказать, с каких носителей идет считывание информации в этих «ключах». Наверно, третий отвечает за матричные узлы, а четвертый поставляет материал для их «завязывания». Согласно теории слэпов, процент участия этих двух уровней в устройстве мироздания колоссально велик. Притом, что первый, Гармонический, занимает не более пяти процентов.

Человечество наделено свойством контролировать себя только на первом, Гармоническом уровне и, благодаря развитию науки, имеет туманные представления о втором. «Белые вояжеры» контролируют себя на первых трех этажах. Притом, на Гармоническом — не полностью, а на третьем, редуктивном, бог его знает как… Это никому кроме них самих не известно. Зато секториане много раз наблюдали «белых» в процессе так называемого «гармонического распада», когда они вдруг непроизвольно теряли визуальную форму, не могли удержать в руках предметы, ходили сквозь стены, вели себя так, словно поработали с ФД, а телепатический обмен информацией давался им легче, чем речевой. Основной код их физической структуры записан на таком уровне носителей, где даже электрон воспринимается, как макрообъект. Они могут быть абсолютно невидимы человеку. В зоне их деятельности всегда повышена радиация и понижена температура. Собственно говоря, по этим косвенным признакам они чаще всего попадаются.

Тем не менее, трехуровневый самоконтроль далеко не апогей возможностей мыслящего индивида. Согласно теории, самыми сильными и стойкими считаются цивилизации третьего-четвертого ключа. Их возможности несравнимы ни с человеческими, ни с возможностями «белого братства». Чем выше уровень, — утверждает теория, — тем меньше зависимости от внешних условий.

Принято считать, что цивилизации третьего-четвертого этажа существуют в теории. Несмотря на то, что возможность такого бытия доказана. В реальности немного найдется контактеров, способных похвастать общением с ними. Однако теория слэпов на этом не исчерпана. Дело в том, что каждое существо (объект), какому бы уровню оно ни принадлежало, несет в себе все четыре группы информационного «ключа». Они могут не проявляться, не влиять на человека, также как человек, зачастую, не способен влиять на латентные субстанции, присутствующие в его естестве. Эти атавизмы и называют «слэпами». Иными словами, слэпы — это мы сами, наша индивидуальная природа, прописанная на недоступном для нашего контроля информационном уровне.

Исследования показали, что в каждом, более-менее развитом человеческом существе уживается порядка сотни тысяч различных слэпатических образований, развитых и не очень, явных и скрытых, вредных и полезных, которые, как правило, не подчиняются нашей воле. Как правило! А чтобы не получилось идеальной картинки, каждое правило должно быть разбавлено исключениями. Кто сказал, что слэп невозможно взять под контроль? Таланты бывают разные. Иногда слэпы игнорируют хозяев до такой степени, что разгуливают по улицам самостоятельно. При этом они не всегда соблюдают физические законы и вполне достойны внимания наблюдателей аномальных явлений. Слэпы могут обладать разной силой, могут испортить хозяину жизнь с самого ее начала, а могут принести счастье и состояние, если он интуитивно сообразит, как ими пользоваться. Есть отдельная наука улаживания отношений с собственными слэпами, и магия с ее приворотами и заговорами, лишь маленькая макушка айсберга, большей частью построенная безграмотно, поэтому чаще вредит, чем приносит пользу.

Но даже на этом теория слэпов еще далеко не исчерпана. На повестке дня остается вопрос: на что в принципе способна скрытая человеческая природа? Что может себе позволить цивилизация, а чего следует избегать? Первые секторианские гипотезы утверждали, что слэпатическая природа человечества имеет гораздо большее влияние, чем аналогичная природа соседей сигирийцев. Несмотря на то, что видимых причин для такого влияния нет. Слэповый фон сигов более-менее однообразен. С человеческим фоном творится что-то ненормальное: сплошь дыры и деформации. Встречаются люди, у которых напрочь выпадает внушительный слэповый диапазон. Случается, отдельная область гипертрофирована или задана по нехарактерной для землян программе. Вот, казалось бы, банальная ситуация: у здорового человека постоянно сдвигается график сна на час вперед. Он каждый день засыпает на час позже, и, в конце концов, вынужден несколько дней в году совсем не спать, чтобы снова вернуться в ритм. Секториане сразу определили в нем информала с планеты, где сутки на час длиннее земных, и только потом ужаснулись: слэпы, отвечающие за жизненный биоритм, должны адаптироваться в первую очередь. Инстинкт самосохранения и саморазвития должен преобладать над инстинктом продолжения рода. Инстинкт сомнения должен доминировать над инстинктом веры. На Земле все оказалось иначе. Это настораживало, но не имело логических объяснений. В конце концов, явление было списано на аномалии Критического Коридора, исследования заморожены, фазодинамическое оборудование отныне служило больше для забавы, чем для науки.

— Кстати, — вспомнил Миша, — я говорил, что коты могут видеть объекты в слэповых диапазонах? И некоторые собаки тоже.

— А крокодилы? — спросила я.

— Не знаю. Крокодилов я не тестировал.

Андрей появился на пороге кабинета и обшарил взглядом мой письменный стол.

— Закончили? — спросил Миша.

— Дайте, на чем записать…

Он вышел, прихватив с собой тетрадку и карандаш, а мы опять застыли у стены, сквозь которую, в троекратном преломлении утреннего света, все еще прорисовывались фигуры на ступенях у лифта.

— Может, все-таки попробуешь объяснить, что видят коты?

— Информация, записанная на уровне квантов ядерного поля, самая полная, — объяснил Миша. — С нее можно построить любой объект и задать ему программу действия. Трудность в том, что активировать этот пласт в наших условиях можно только сжатием в вакууме. На этом принципе построен ФД, но у нашей фэдэшки узкий выходной диапазон. Есть аппараты с широким выходом… Есть вообще универсальные, которые могут накрыть слэповый фон целиком, но такую штуку держать на Земле опасно. Мы можем только изготовить монстра, и запустить его кому-нибудь в хату. Мы не можем просканировать планетарную оболочку. То есть, фактически, не можем ничего.

— Слэпы состоят из лептонного поля? — спросила я.

— Причем здесь лептонные поля? Лептонное облако инерционно. Ты можешь только таскать его за собой, а слэпы отходят. Мы пробовали даже программировать их поведение.

— И что?

— Ничего. Сплошные теоретические расчеты и ответы такие же теоретические. А твой гаденыш Птицелов видит это живыми глазами.

В следующий раз Андрей зашел в кабинет бледный и совершенно растерянный.

— Надо дождаться Вегу, — сказал он. — В крайнем случае, Адама. Никаких разговоров с ними по телефону.

— Все так паршиво? — удивился Миша.

— Не знаю, все может быть. То, что говорит Його, кажется невероятным. Я предполагал разбухание матричных узлов, но мне бы в голову не пришло, что они на каком-то этапе начинают расти самостоятельно. Я ошибся в методике, — признался он. — Процесс идет по законам баланса. Я же руководствовался математической логикой. Теперь боюсь совершить еще одну ошибку. Не знаю, можно ли этому парню доверять? — Андрей вопросительно посмотрел на меня. — Что ему за интерес до наших проблем?

— Еще какой интерес, — ответил Миша. — Увезти эту красотку на Флио у него интерес…

— Зачем ты ему нужна? — спросил Андрей, но Миша не позволил мне ответить.

— Ну, ты даешь, мужик! Зачем нужны красотки?

— Видите ли, братцы, какая ерунда, — объяснял Андрей, листая исписанную тетрадку. — Слэповые выбросы, связанные в глобальные матричные узлы, не диковина во Вселенной. Величина таких узлов имеет стандартные параметры, и, как только они превышают критический порог, грамотное сообщество принимает меры для их рассеивания. На нашем дремучем уровне должен работать иммунитет социума: что-нибудь из репертуара святой инквизиции или мировых войн. Вы допускаете, что с нами это произойдет в ближайшее время?

— В Критическом Коридоре происходит перенастройка социальных программ, — возразила я.

— Да, но мы вошли в него с уже деформированной программой. У человечества с самого начала была атрофирована область интуитивного моделирования естествознания, и это в первую очередь на совести религий.

— Я что-то не воткнусь, — сказал Миша. — Узлы вышли из-под контроля или еще нет?

— Они достаточно сильны, чтобы разрушать индивидуальные слэпы. В таком виде человечество Коридор не пройдет.

— Не пройдет, — согласились мы.

— Однако оно туда вошло, — все-таки напомнил Миша. — И, как мне известно, довольно шустро продвигается.

— Чем шустрее двигатель, — заметил Андрей, — тем опаснее торможение. Эффект резинки.

— Как будет происходить торможение, конечно, неизвестно? — спросила я.

— Конечно, — ответил Андрей. — Спроси у Його. Может быть, с тобой он будет более откровенным. Боюсь, что над этим вопросом нам с вами придется работать. Именно нам. И тебе, Миша, в первую очередь. Його когда-нибудь нас покинет, а в Секториуме нет даже подходящего оборудования.

Його тем временем снова скрылся в саду. Я нашла его под тем же кустом, в той же позе бодхисатвы. То ли он притворялся спящим, то ли подчеркивал свой нейтралитет в безразличном ему мире. Его лицо выглядело слишком умиротворенным, по сравнению с двумя моими товарищами, оставленными в порыве дискуссии.

— Його! Кажется, ты наделал переполох в нашем сонном царстве.

Його не среагировал на мое появление, только расстелил подол. То ли пригласил сесть рядом с ним, то ли наоборот, заявил права на ближайший участок газона.

— Мне придется тебя расспросить. Уж прости нас, невежественных.

— Ты не должна заниматься тем, что опасно.

— Кто-то должен этим заняться.

— Пусть не ты, пусть другой.

— Если мне будет угрожать опасность, ты заберешь меня на Флио, так ведь?

— Можно ждать год, но нельзя всю жизнь…

Я села рядом с ним, положила на колени тетрадку и огрызок карандаша, но Його глаза не открыл. Похоже, меня он видел сквозь двойное веко, не исключено, что без одежды, даже без кожи и мяса. Так, облачко души в клетке из ребер.

— Я задам всего один вопрос, но прошу тебя на него ответить. Если это тайна, я буду молчать. Если это сложно, я постараюсь вникнуть. Скажи, пожалуйста, что такое бог?

— Ваш бог?

— Допустим, наш, ваш или общий. Скажи мне, Його, существует ли он?

— Его нет, — ответил Його.

Миша постучал в двери сада.

— Мы уходим, — крикнул он. — Но скоро вернемся. Тебе не пора на работу?

— Обманываешь, — сказала я Птицелову, когда за Мишей и Андреем закрылся лифт. — Какая-то управляющая субстанция все-таки есть. Расскажи мне, что это?

— Ее нет, — повторил мой задумчивый товарищ.

— Есть, — возразила я. — Если нет бога, благодаря кому же человечество живет до сих пор? Кто, если не бог, дал ему силы столько раз возрождаться после катастроф?

— Бог — слабость и невежество…

— Бред собачий! Сиги считают, что земляне — самые гуманные из всех известных однотипных сообществ. Если бы мы были слабы и невежественны, мы бы бегали в шкурах и ели соплеменников.

— Гуманизм — не дорога к будущему.

— А что, по-твоему, дорога?

— Свобода — дорога. Прочее — тупик.

— Свобода от чего? Что такое свобода? Право каждого творить то, что взбредет в голову?

— Сильная цивилизация выдержит такое испытание. Слабая — уступит место.

— Однако ты рассуждаешь, как дикарь. Скажи еще, что планета перенаселена.

— Перенаселена, — передразнил меня Птицелов.

— А если я уеду на Флио, с перенаселением будет покончено? — На провокации мой гость не отвечал. — Но раз уж ты обозначил проблему, помоги нам ее решить. Предложи хотя бы какой-то выход.

— Иди за мной на Флио, — предложил Птицелов, и я пошла в офис за своими товарищами.

В кабинетах было темно. Только хозяйство Индера сияло в конце коридора, высвечивая внутренности помещений. У компьютера шефа я заметила три светлых пятна: одно — проблески работающего экрана, два других — улыбающиеся физиономии Миши и Андрея.

— Что это вам так весело? — спросила я. В сером поле двигалась картинка звездного неба. — Я-то думала, они порнографию смотрят.

— А это разве не «порнуха»? — спросил Миша, указывая на проплывающую мимо звезду. — Такой параллакс…

— Кто?

— Анджей, объясни девушке, кто такой параллакс.

— Эти малые галактики в созвездии Льва, — объяснил Анджей, — ведут себя так, будто они ближайшие к нам звезды. Миша показывает ускоренную запись за последний сезон.

— Запись с наших радаров? — уточнила я.

— Слава богу… — ответил Миша. — Если в НАСА получат такую картинку, они всей конторой побегут к психоаналитикам.

— А почему такой параллакс?

— Почему, почему… Потому, что программа глючит, — объяснил Миша, — почему же еще?

— Почему она глючит?

— Именно это я пытаюсь понять. Знаешь, что за звезда?.. — он указал на самую яркую точку космического пейзажа.

— Альдебаран, — сказала я специально, чтобы он разозлился моей глупостью и хотя бы таким путем уделил мне минуту внимания.

Миша не был настроен меня стыдить. А, может быть, я нечаянно угадала. Чем дальше уплывали звезды, тем меньше он реагировал на мое присутствие. Андрей уступил мне кресло и устроился за спиной, на краю стола.

— До чего упертый мужик, — пожаловалась я ему, — скрытный, хитрый и твердолобый. Иногда я боюсь оставаться с ним в модуле. Чует мое сердце, добром не кончится. Либо я с ним что-нибудь сделаю, либо он со мной.

— Очень ты мне нужна… — проворчал Миша.

— Я не про тебя, а про Птицелова. Скоро он начнет в открытую шантажировать. Что со мной будет на Флио? Что мне там делать?

— Я тебе потом объясню, что делать, — сказал Миша.

— Вообще-то я разговариваю не с тобой, а с Андреем.

— Анджей, объясни девушке, что надо делать, оставшись с мужиком наедине.

— Странная ситуация, — согласился Андрей. — Ему зачем-то нужна твоя добровольная готовность отправиться с ним.

— Зачем? Он мог похитить меня год назад, и никто бы не знал. Я не вижу логики в его поведении.

— Похищенный человек оставляет на месте похищения слэповый выброс, — сказал Андрей. — Его внутренняя природа деформируется, иногда разрушается. Не думаю, что его интересует твое тело… Похоже, ты нужна ему целиком, а это возможно только при добровольной готовности. Что бы там ни было, продержись до возвращения шефа. Все проблемы можно решить, если понять, откуда они берутся. Мы многого не знаем, не стоит дергаться. Пока не вернутся альфы, я бы не советовал… — он вынул сигарету и стал хлопать себя по карманам в поисках зажигалки.

— И мне, — попросил Миша, не отводя глаз от экрана.

— И мне, — попросила я.

— Тогда идем в холл, — сказал Андрей. — Не ровен час, сигнализация сработает.

— На табачный дым не сработает, — возразил Миша.

— Все равно, не надо дымить в чужих кабинетах.

Мы переместились в холл, включили вентиляцию, зажгли свечу последней найденной спичкой, развалились в креслах и закурили, но не успели сделать по затяжке, как пространство вокруг нас содрогнулось. Грохнул взрыв, от которого мы словно по команде залегли под стол, а потом не сразу решились подняться. Стены кабинета шефа были разрисованы сажей, внутри стояла дымовая завеса, эхо дребезжало в ушах, дверь перекосилась на петлях, и выпучилась в коридор. Из лаборатории вылетел напуганный Индер.

— Миша!!! — воскликнул он. — Что такое?

Сигнализация сработала, сбила огонь антиплазменным полем, а затем одним хлопком высосала дым. «Трах-бах» и все утихло, как будто ничего страшного не случилось. Только Индер стоял на пороге кабинета, рассматривал выжженную столешницу на месте компьютера. Рама монитора сделала вмятину в потолке и улетела за шкаф, осколки ламп хрустели под ногами. Управляющие панели прогнулись и влипли в подставки.

— Откуда я знаю? — недоумевал Миша. — Тут взрываться-то нечему. Фигня какая-то…

— И все-таки что-то взорвалось, — настаивал Индер.

С ним трудно было не согласиться.

— Сам вижу.

— Может, какой-то входящий импульс закоротило, — предположил Андрей, — ты же был подключен к радару?

Миша снова недобрым глазом покосился на нашего канадского коллегу.

— Может, прав был шеф, — предположил он, — когда запретил подпускать тебя к технике?

— Если бы не я, тебе бы голову снесло, — заметил Андрей, и с ним тоже было трудно не согласиться. Идея перекурить в холле принадлежала ему.

— Знаете что, — подытожил Индер, — идите-ка вы отсюда все. И не появляйтесь, пока я не наведу порядок.

Офис закрылся на ремонт. Нам, землянам, вход туда был закрыт на несколько ближайших часов. Что там творилось, мы не узнали. Мужики отправились в Мишин модуль, а я на улицу, прогуляться. Забрела в парк, села на скамейку и подумала: что еще со мной должно произойти такого, чего я не могу представить себе заранее и только поэтому заранее не боюсь? Сколько раз еще мне придется пережить ситуации, к которым я не имею возможности подготовиться, потому что никакому нормальному человеку не придет в голову готовить себя к тому, что не имело аналогов прежде?

На самом деле, в природе нет ничего уникального. Все уже где-нибудь, когда-нибудь происходило. Уникальных проблем тоже не бывает. Но парадокс жизни заключается в том, что абсолютного подобия в симметричной природе бытия тоже нет. Только безумное разнообразие однотипных форм, создающее впечатление единой массы. Теория слэпов тому ярчайший пример. Слэповый фон, сопровождающий человека, создает впечатление единого организованного начала, при близком рассмотрении он распадается на множество разнородных субстанций, которые, в свою очередь, не так уж сильно отличаются от аналогичных субстанций соседа. Кому-то досталось больше от господа бога, кому-то меньше. Одни смотрят вещие сны, другие двигают взглядом предметы, над третьими светится нимб в пасмурную погоду, кто-то вообще усомнится в правомерности теории и правильно сделает. Казалось бы, никакого порядка, не говоря уже о справедливости. Только «белые» не захотели мириться со слепотой судьбы и научились сами стимулировать и заглушать активность отдельных слэпов, манипулируя обычным фазодинамическим прибором. Для них это вопрос жизни и смерти, также как для нас лекарства и процедуры, которые устраняют физические дефекты организма. Слэпы же сильно не влияют на здоровье человека. Казалось бы… Если не считать, что в компетенцию слэпа входят такие мелочи жизни, как характер, способности, привлекательность и умение побеждать при любых обстоятельствах, как, впрочем, и проигрывать при полном наборе козырей. Астрология утверждает, что победитель может родиться только под влиянием Марса. Теория слэпов этому утверждению не противоречит. Влияние зодиака определяет ни что иное, как излучение, идущее от соответствующих космических объектов, поток частиц той же природы, из которой сформированы индивидуальные слэпы. Активация определенного диапазона при конкретном положении планеты вполне может произойти, она и подтолкнет чемпиона к золотому финишу, поможет «поймать игру», почувствовать кураж. Не думаю, что дело в Марсе. Картина космических излучений слишком сложна и меняется чаще зодиака, но определенная закономерность в астрологических прогнозах есть, если ими занимается специалист. А раз так, то некоторые непростительные глупости человечества вполне можно списать на возмущения слэпового фона и снять с себя моральную ответственность. Если не так, то чем же еще мы, homo-sapiens, отличаемся от биологических машин? Тем, что мы не похожи друг на друга? Тем, что нас невозможно заставить действовать по заданной программе? Тем, что скрытая от нас слэповая природа всегда будет вторична относительно воли, иначе разумная жизнь во Вселенной не имеет смысла? Но в природе не существует универсального смысла. Любой абсурд содержит в себе логику иного порядка.

Предположим, в некотором царстве-государстве, далеко за пределами Млечного Пути, проживает племя человекоподобных. Выращивает маис, мирно поедает его в кругу семьи, выгодно обменивает на базаре. Как вдруг в неурожайный год у племени возникает идея-фикс построить общество всеобщей сытости. Идея нравится всем голодным. Сытое меньшинство в голосовании не участвует. Общество начинает живо обсуждать проблему в семьях и на площадях. Общество начинает собираться толпами, чтобы поделиться результатом обсуждения. Что происходит в слэповой картине мира: частотный диапазон конкретного эмоционального фона начинает доминировать. Растет, выделается, давит соседние диапазоны, заставляя их деформироваться и деградировать. По мере роста, индивидуальные слэповые «опухоли» объединяются в единый макрослэп, так называемый «матричный узел». Естественно, индивидуальная активность от этого возрастает. Более того, матричный узел в процессе роста способен влиять на индивидов, которые убереглись, сохранили у себя нормальный слэповый баланс. Матричный узел работает в том же частотном диапазоне, что и «пролетарское самосознание» индивида. Если личный слэп несознательного гражданина общества еще не влился в кучу, он будет испытывать дискомфорт.

Матричные узлы — удивительное образование. Оно может проявлять себя как угодно: неверующий человек увидит ангела, исцелится молитвой или заработает порчу, и этому в теории слэпов будет дано истинно научное объяснение. Но если голос девы Марии слышится часто, а небеса изобилуют знамениями, значит, узел активен. Он может вести себя как мыслящее существо, пусть не телесной природы. Он способен использовать человечество, как транслятор использует миллионы радиоприемников, настроенных на определенную частоту. Само собой, что в этом случае ему придется лоббировать свои интересы и сопротивляться ереси.

Образование матричных узлов касается далеко не только религий и социальных утопий. Каждая цивилизация в процессе развития стихийно создает миллионы подобных образований, они-то и составляют, так называемую «ментосферу». Узлы бывают незаменимы в кланах и товариществах, занятых решением общей проблемы. Матричный узел может сыграть не последнюю роль в войне на стороне тех, кто чувствует за собой правоту. Крепкая матрица на уровне индивидуальных слэпов может не только укрепить боевой дух, но и деморализовать противника. Матричный узел в примитивной цивилизации может взять на себя функции единого управления. Из этого феномена при грамотном подходе можно извлечь гораздо больше пользы, чем вреда, но при одном условии: если признать, что слэпы все-таки влияют на своих носителей. Признать и смириться, как когда-то нам пришлось смириться с тем, что Земля круглая. Впрочем, если не сделать этого, картина мира вряд ли изменится.

Глава 17. БОЛЬШОЙ СОВЕТ

Камера наружного наблюдения прервала «Новости» и показала, как огромный джип заползает в прореху моего забора. С тех пор, как Алена позвонила и сказала, что в пути, прошло шесть часов. То есть, выбравшись на шоссе, она превысила звуковой барьер. Впрочем, она и в городе не отказывалась от скоростей, на которых красный светофор кажется зеленым, и не разбилась до сих пор лишь по причине бесконечных московских пробок.

Когда я вышла наверх, соседка уже висела на заборе. Алена сняла белые тапочки, обула каблуки и появилась из-за темных стекол.

— Ой! — воскликнула соседка. — Я думала, твой Михась машину купил!

— Твоего Михася уже знает вся деревня? — заметила Алена.

Джип пискнул нам вслед, моргнул фарами. Мы заперлись в доме.

— Разве можно ему запретить делать то, что он хочет делать? — оправдывалась я.

— Вот именно. Теперь ты понимаешь, почему я отказалась от лифта и живу за городом.

В модуле Алена первым делом скинула с себя одежду и нырнула в бассейн. А я, собираясь варить кофе, вспомнила о зеленой кляксе и на всякий случай загородила ее спинкой стула. Лучше бы я этого не делала. Неестественное положение стула первым делом привлекло внимание гостьи.

— Что это? — спросила она, вытираясь банным полотенцем.

— Тапочки для душа. А что, заметно?

— Больше напоминает мочалку. Надо закрасить сейчас же. Если увидит Адам, у вас будут проблемы.

— Мне казалось, такой человек, как Адам, мог бы понять мелкие шалости…

— Адам не человек, — строго заявила Алена. — И шалости с фазодинамиком не являются для него мелкими. Надо убрать.

— Вообще, это Миша шалил…

— Ира! Мне бы в голову не пришло, что ты способна на такую тупость! Но убрать придется тебе. И не рассчитывай на снисходительность Адама. Он сам себя не всякий раз понимает. А тебе пора бы научиться видеть разницу между Адамом и человечеством.

Алена нарядилась в банный халат, взяла чашку кофе и пошла в кабинет, а я не успела ее остановить. Зазевалась, отвлеклась, а когда спохватилась, было поздно. Мой неброский дизайн интерьера уже произвел впечатление. Одним словом, случилось страшное, именно то, чего я опасалась с самого начала, с того момента, как мне пришло в голову пригласить Алену в гости, да еще с джипом.

— Господи, что это? — услышала я. Это был всего лишь экран, обвешанный амулетами и обставленный иконами. — Боже, что я вижу? Ты бы еще чум в саду поставила!

Она включила компьютер и стала убирать с рабочего места посторонние предметы, которые мы с Мишей собрали с большим трудом.

— Не надо! — успела крикнуть я, но добежать не успела.

Экран погас, система отключилась. Удивление Алены сменилось недоумением. Она даже вернула иконку на место, но иконка завалилась в щель у стены.

— Господи Иисусе… — прошептала она. — Я слышала, что вы перепортили всю офисную технику. Может, объяснишь, что у вас за проект?

— Уже никакого проекта, — объяснила я. — Вся информация вылетела.

— Что за информация?

— Фазодинамические таблицы для Земли. Теперь мне не только от Адама влетит, но и от Миши.

— Еще не хватало! — заявила Алена. — Его дело соблюдать исправность машин, а не собирать информацию, в которой он ни черта не смыслит. — Она подтянула к себе телефон и набрала Мишин номер. — Тем более, «узловая динамика» — проект Новицкого, а не его. Короче! — сказала она уже в телефонную трубку. — У Ирины сломался компьютер. Надо починить сейчас же.

Приказы ее величества не обсуждались. К тому же времени на обсуждение предусмотрено не было. Алена положила трубку и продолжила пить кофе.

— Я думала, хоть здесь отдохну, — жаловалась она. — Что за оккультные игрища? Вас совершенно нельзя оставить без присмотра. Как дети, ей-богу! Того гляди, шеи себе свернете. Что у тебя с рукой? — она разглядела синяк на моем запястье.

— Дверью треснуло, — сказала я.

— А потолок на голову не падал? Может, имеет смысл подпереть его иконостасом?

— Падал, — призналась я, — только в Мишином модуле. — Алена едва не поперхнулась. — К нему бур зашел. Причем, криво. В потолок зашел, в стену вышел. Было бы вертикально, мы бы его колонной закрыли.

Впервые я видела растерянное выражение лица Алены.

— Какой бур?

— Геологи что-то искали. Мы поднимались, спрашивали у ребят, которые бурили, но они не признаются. Говорят, государственная тайна.

— Не пойму, ты меня разыгрываешь что ли?

— Нет. Скважина и сейчас там. Только теперь у Миши одной комнатой меньше. Нам пришлось ее герметизировать целиком. Зайди к нему, если не веришь. На просветке все видно. Даже шумит…

— Бур шумит?

— Не знаю. Они гоняют что-то по скважине туда-сюда. Непонятно, что они искали в этом грунте. Там кроме глины совершенно ничего нет.

Миша вышел из лифта с ремонтным кейсом и удивился, застав Алену почти в неглиже.

— Привет, Кролик! — поздоровался он.

Алена только прикусила губу и нехотя отодвинулась от компьютера вместе с креслом.

— Что это Кролик на меня уставился? — спросил Миша.

— Давно не виделись, наверно, — предположила я.

— Так ведь, приглашения не поступало.

— Мог бы по старому абонементу, — проворчала Алена.

— Старый, поди, прокис. Или еще не прокис?

— Не знаю, — покачала она головой, — насколько он у тебя скоропортящийся.

Я почувствовала себя третьей лишней. Что означал диалог двух бывших любовников, мне знать не полагалось. Оставалось только удалиться на кухню, но было жаль их обоих отдать друг дружке на растерзание.

Миша снял каркас, вынул блок, стал его просвечивать прибором.

— Хорошо, что есть Миша, который придет и решит проблему, — сказала я, стараясь разрядить атмосферу. Чувствовать на спине пристальный взгляд Алены — удовольствие не для слабонервных.

— За это женщины и любят мужчин, — согласился Миша, но точку на этом поставить не удалось.

— Кто тебе сказал, что женщины любят мужчин? — подала голос Алена. — Женщины любят богов. А вас, чертей лохматых, используют по необходимости.

Мне еще больше захотелось сбежать из комнаты, но Миша уже засунул внутренности компьютера обратно.

— Что с ним? — спросил я.

— Похоже, биос сдох, — объяснил он. — Отдохнешь пока без компьютера.

— Почему же он сдох? — удивилась Алена.

— Откуда я знаю? И вообще, почему я должен все знать? Неужели я похож на бога?

Мое намерение уйти на кухню окрепло окончательно. Тем более что кофе закончился, а продуктивность жизнедеятельности моей гости имела прямую зависимость от количества усвоенного кофеина. Пока я полоскала посуду и загружала кофейник, в голову приходили мысли одна другой хлеще. Что если мне помирить этих двух скандалистов? На мой взгляд, они прекрасно подходили друг другу во всех отношениях, начиная с темперамента и кончая интеллектуальным коэффициентом, до которого мне, как до Лунной Базы на самокате. Не ровен час, у них появится потомство, такое же шустрое и сообразительное. Естественно, оно будет мешать родителям жить, поэтому заниматься воспитанием придется мне. И, наверно, мне будет приятно потратить время на воспитание такого потомства. Почему-то в последние дни меня не покидало ощущение, что в наших подземельях должны появиться детки. А своим навязчивым предчувствиям я в последнее время стала доверять.

Одну чашку кофе я оставила в саду на бортике бассейна, остальные отнесла в кабинет, где шло обсуждение текущих технических происшествий:

— Она действительно дверью набила синяк? — спрашивала Алена, указывая на мое запястье.

— Ты не видела ссадины у нее на коленке, — отвечал Миша. — Покажи. — Я задрала штанину, чтобы показать заклеенное пластырем колено. — Думаешь, что она сделала? Она растянулась на ровном месте, когда несла магнитометр. У меня от этого бура переклинило защиту, — жаловался он.

— Зачем ты позволил буру пропороть модуль?

— Он же бодал оболочку, как отбойный молоток! Я прикинул, пока сдвинем модуль, уфологи набегут. Думал, насквозь пройдет и ладно. Я ж не знал, что оттуда брызнет селевой поток! Чуть не смыло! Думал, все! Заживо себя замуровал.

Алена только качала головой.

— Что я вам говорила! Эти модули только множат проблемы.

— А у меня наверху грузовик на забор наехал, — сказала я. — Снес два пролета.

— Да что ты говоришь! — воскликнула Алена. — А я думала, ты для меня ворота открыла.

— Я собиралась это сделать. Смотрю, а на месте ворот стоит грузовик и пьяный мужик валяется.

— Конец света! Амулетов на забор не хватило? Надо было святой водой окропить.

Это был далеко не конец. Мы припомнили все приключения по порядку: как просили батюшку освятить наши «странные предметы», которые мы не согласились достать из мешка, и как Миша лично исполнял оккультный обряд, руководствуясь практической магией Папюса, и еще много чего припомнили…

— Вас надо включить в диссертацию, — восхищалась Алена, — в раздел «Как сдвинуть «крышу» без посторонней помощи».

Мы вспомнили, что Миша едва не попал под троллейбус возле парка Челюскинцев, когда у троллейбуса внезапно лопнуло колесо.

— Верю, — смеялась Алена. — Даже если в него врезался самолет, все равно верю.

Пока Миша красочно живописал подробности событий, я наблюдала, как чашка кофе, оставленная у бассейна, переместилась в комнату, и, снизившись до уровня столешницы, проникла в открытую дверь кабинета. Прежде чем появиться из-за угла, чашка совершила обходной маневр за стулом, на котором сидел Миша, проползла по ворсу ковра за широкими штанинами моих брюк, скрылась за диваном и вынырнула за спиной у Алены, которая была поглощена нашими историями. Конечно, кое-что Миша приукрасил, немножко присочинил, но даже малой части реальных событий хватило бы на диссертацию о незатухающей цепной реакции невезения.

— Вот что, дорогие мои, признавайтесь, пан Анджей в ваших авантюрах участие принимал?

Мы с Мишей отрицательно замотали головами.

— Я отправил его сразу, после взрыва в офисе, — уточнил Миша.

— Значит, Анджей стоял у истоков?

— У истоков стоял не Анджей, — возразила я.

У Алены за спиной проявились контуры мускулистой фигуры, покрытой пятнами рыжеватой тканины в тех местах, где она оказалась наиболее плотно прижата к телу. Я уже знала, что фазодинамисты называют это явление «тепловыми пятнами», я ждала, пока они разрастутся, сольются в единый образ, а Алена обернется и потеряет дар речь. Но Алена не собиралась оборачиваться, напротив, она стала читать лекцию о правилах поведения в обществе неудачников, коим являлся Андрей Новицкий, а мы с Мишей стали украдкой давиться от хохота.

— Будто вы не знали, — объясняла Алена, — что пан Анджей явился на свет жопой вперед? Я предупреждала, надо оставить его в покое, пока не поздно! Выдать пенсию по инвалидности и пусть живет. Какого черта, спрашивается, вы его притащили? Нет, вы только поглядите, как им смешно! Как только шеф вас терпит, таких бестолковых?!

— Шеф ничего не знает, — сказала я.

— Не знает? Он что, до сих пор на слете урологов? То есть, прости Господи, уфологов, черт бы его побрал! Он что, не в курсе, что здесь происходит?

— Последний раз я звонила ему вчера. Он не знает, когда освободится. Говорит, что пока занят.

— Занят? За его бесподобным Мишкиным трамваи по парку гоняются, а он занят? Допрашивает домохозяек, трахнутых инопланетянами?

Фигура за ее спиной поблекла, снова покрылась пятнами, растворилась, а кофейная чашка легла на обратный курс. Я села на ковер, чтобы ей легче было преодолеть открытое пространство.

— Занят! — восклицала Алена. — Он там торчит второй месяц, среди таких же шизофреников, охраняет колхозные поля от посадок НЛО, тогда как его дело — охранять Секториум от пана Анджея!

— Расскажи ей, — предложил Миша, и Алена заподозрила неладное.

— Еще что-то не слава богу?

— Мы ввязались в одну историю, — начала я. — Все по порядку рассказывать?

— Сдиссонировали мы по-маленькому, — объяснил Миша, указывая в сторону кухни, куда только что уплыла чашка.

— Ничего себе, «по-маленькому»! Вы, считай, «по-большому» сдиссонировали. Я заметила, как ты резину влепил в стекло. Думал, сойдет за мелкое хулиганство? Тебе было сказано, не лапать ФД? Или не тебе было сказано?

— Да ну, — отмахнулся Миша, — ерунда. Мы тут, как бы это выразиться, «фазана» приблудного взяли, а вслед за ним всплыл один старый проект. Нужна была консультация Анджея.

— Причем здесь Анджей? — удивилась Алена.

— Его был проект. Напомнить, какой?

— Ах, вон оно что! — впервые за время разговора в ее взгляде почувствовалась тревога.

— Помнишь, я рассказывала про Птицелова? — спросила я. — Он теперь у меня в гостях, правда, в виде «фазана».

— Здесь? Хартианин? — казалось, в эту небылицу Алена верила еще меньше, чем во всю предыдущую бесовщину. — Разве мы его пригласили?

— В том-то и дело, что он сам себя пригласил.

— Что-то я не пойму…

— Что тут понимать?! — вмешался Миша. — Сказано тебе, ходит «фазаном» по модулю.

— Он все это время был здесь?

— Был.

— А я плескалась перед ним, в чем мать родила? Он, значит, глазел, и ты не сказала? Он и сейчас здесь? — не дожидаясь ответа, Алена помчалась по модулю в коротком халате с развевающимся подолом.

Убедившись, что в комнатах пусто, она с опаской проникла в сад, обошла бассейн, сделала пару шагов в сторону зарослей, но пулей вылетела обратно.

— Точно, — подтвердила она. — Только с ним что-то не то…

— Все то, — заверил Миша. — Ипостась неустойчивая. Я решил, если натурализовать его целиком, то с возвращением возникнут проблемы.

— Это и есть Птицелов?

Похоже, ни разу в жизни Алена не удивлялась сильнее. Казалось, она боролась с желанием очнуться от спячки. Мы же с Мишей наперебой рассказывали, как важен для секторианской науки каждый миг пребывания здесь этого существа с неустойчивой ипостасью, и о том, как Вега неправ, что игнорирует наше общество. Что даже сексуальные отношения между гуманоидами и людьми, по нашему мнению, не могут сравниться важностью с делами, которые ждут его здесь. Мы пожаловались на то, что начальство потеряло к нам не только интерес, но и доверие; на то, что мы не знаем, как подкатиться к шефу, чтобы самим уцелеть и ему не подорвать здоровье; на то, что деликатные намеки давно не проходят…

— Что?! — вдруг воскликнула Алена, словно, наконец-то, проснулась. — Деликатные намеки? Сейчас я сама к нему подкачусь… — она полезла в сумочку за телефоном. — Сейчас я так деликатно к нему… Ну, вы даете, братцы! У меня нет слов! Какой же код у этих проктолого-анатомов? — ворчала она, перебирая кнопки. — Сейчас я ему объясню… Сейчас я приведу в тонус этого… профессора, доктора анально-вагинальных наук… Вега! — закричала она в трубку. — Быстро! Бросай все, бегом в минский модуль! Пока еще не поздно. — Последнюю фразу она произнесла полушепотом и, по своему обыкновению, не стала выслушивать мнение оппонента. — Вы меня убили, ребята. Что угодно от вас ожидала, но это уже через край!

Как я ни старалась продлить инкогнито Птицелова, оно оказалось утрачено вмиг, окончательно и безвозвратно. Минуты не прошло, как перезвонил Адам:

— Что опять стряслось?

— Полный рок-н-ролл! — ответила Алена.

— Миша! — спросил Адам. — Что взорвалось? Вы живы?

— Рок-н-ролл этой ночью… — спел Миша. — Я думал, будет хорошо, а вышло не очень… — и напомнил мне шепотом, — сто ночей любви все равно за тобой!

К ночи на моей кухне собрался весь бомонд: Вега с походной сумкой и Этьеном, который ни бельмеса не понимал по-русски, но желал взглянуть, куда это шеф стремглав понесся с торжественного приема, вылетел как ошпаренный из-за стола, не угостившись. Мало сказать, понесся… Подорвался и испарился, оставив инверсионный шлейф в небе над Европой. Судя по скорости перемещения, оно осуществлялось не самолетом. Скорее, транспортом, гипотетическая возможность которого только обсуждалась на семинаре. Следом за Вегой примчался Адам, словно натурализовался из фазы, и занял место за столом как раз напротив зеленой кляксы. Рядом с Адамом разместился Индер с запасным баллоном для «акваланга», — понятно, что заседать он собирался до победного финиша. Между Индером и Вегой устроилась Алена, уполномоченная представлять мои интересы. У краешка стола раскачивался на табурете взлохмаченный Миша. Рядом с ним сидел Андрей в костюме и галстуке. На Мишином фоне он производил впечатление доцента, намеренного принять зачет у студента-прогульщика. Возле Андрея пристроился Водя Сивухин, не вполне отмытый от машинных внутренностей, но с полным пониманием своей ответственной миссии за столом. Водю никто не гнал. Всем было не до Води. Замыкал кольцо пустой стул, предназначенный для меня, но моего участия не требовалось. Без меня было ясно, что дело дрянь. Мы с Птицеловом тихо сидели в садике, как два овоща на грядке, ожидая своей участи. То, что нас обоих выдерут за «ботву», не оставляло сомнений. Интересно было другое, как мелко нас затем нашинкуют в общий котел?

Його скис от пустых разговоров и ожиданий. Его блеклые глаза стали бесцветными, белое веко наползло на зрачок. Еще немного и он готов был улизнуть от ответственности в переменную фазу. В такие минуты я давала ему в руки что-то теплое. Чашку с чаем, например, который он не пил, но с удовольствием держал в руках. Это поднимало ему настроение. В крайнем случае, плавающая по модулю чашка мне всегда давала знать о его местонахождении. Його любил брать в руки теплые предметы, имел такую привычку. А жидкость в чашке привлекала его особо, поскольку требовала осторожного обращения. К сожалению, теперь это удовольствие оказалось нам недоступно. Не было известно, когда у меня снова появится возможность использовать кухню по назначению.

— Они всегда будут там? — спросил мой грустный товарищ.

— Пока не решат, что делать. Шеф считает, что если узлы настолько мощны, планета годится только для экспериментария. Все остальные думают, что мы обязаны как-то вмешаться. А ты?

— Я думаю, ты должна быть на Флио.

— В общем, ничего нового ты не придумал.

— Я не думал о Земле.

— А ты попробуй. Неужели не интересно подумать и дать совет?

— Здесь не надо совет, — сказал он. — Чтобы взять совет, надо знать для чего. Земляне не могут знать.

— Ты мог бы дать совет сигирийцам.

— Сиги уйдут. Зачем Земля сигам?

— Но ситуация может повториться где угодно, даже на Флио. Твои потомки не будут знать, как с ней справиться. Тогда мы их научим…

За неимением теплого предмета, Птицелов взял меня за руку.

— Миссии уходят, — сказал он. — Жизнь остается.

— В каком смысле?

— На Флио будет жизнь. На Земле будет миссия.

— Його, я не хочу с тобой соглашаться. Андрей считает, что матричные узлы стали завязываться с распространением христианства, что в таких религиях заложена социальная программа, не имеющая отношения к земной расе. Если мы найдем ее авторов и поймем задачу, появится возможность ослабить влияние. Две тысячи лет еще не срок.

— Срок не имеет значения, — ответил Його. — Земляне здесь не хозяева.

— Кто же хозяин? Сиги? «Белые»? Здесь почти никого не осталось. — Птицелов замолчал. — Почему ты не хочешь сказать, кто они? Сам не знаешь? Тогда я скажу: ты сказочник, выдумщик и фантазер… врун, одним словом, — я попыталась отдернуть руку, но мой товарищ, проглотив упрек, руку не отдал. Так и остался сидеть, пока Андрей с Адамом не вышли покурить к садовой урне.

Адам подозвал меня. По его загадочной улыбке издалека было ясно, что дела плохи.

— Поработаешь экспертом? — спросил он.

— Что надо делать?

— С «белыми» пора разобраться по понятиям, чисто реально… — сказал Адам, прикуривая. — А то ребята, в натуре, борзеют.

С какой стати Адам перешел на жаргон, я не поняла, но догадалась. В конторе его давненько не было видно. Пока он раскуривал сырую сигарету, я повторила вопрос:

— В чем экспертиза-то?

— Эти отморозки, слушай, конкретно достали. Пойдем втроем. Шеф перебазарит, ты послушаешь, а я так постою, для массовки. Если какое дерьмо всплывет, разъяснишь товарищам.

Андрей кивнул в знак полного согласия со всем сказанным и предложил мне сигарету.

— Есть мнение, что не матрицы диссонируют, а «белые» шкодят, — добавил он, указывая на мое разбитое колено. — С этим надо разбираться, иначе работать не сможем.

— Это же в их сучьей натуре, — злился Адам. — Достали, слушай… Базарить надо реально.

— В самом деле? — удивилась я.

— Они, они, — заверил Адам. — Сто пудов! Не могли же вы с Мишкой раскачать матрицу! И этот твой, — он кивнул в сторону Його, — павлин заморский… Кстати, мог бы с нами прошвырнуться. Тут, на фиг, не санаторий.

— Вот, не надо! Насчет Його уговора не было. Он с конторой контракт не подписывал.

— Грамотная ты, — заметил Адам. — А шастать по нашей делянке ему как?.. Надо, типа, совесть иметь. Ты ему намекни…

— Я, можно подумать, не намекала?

— Как следует намекни, так, чтобы дошло…

— Не стоит, — сказал Андрей. — Його в Галактике пришелец. Может быть только хуже.

— Он хартианец, елы зеленые, — возмутился Адам.

— Он пришелец, — напомнил Андрей. — Мы даже не соседи. Наши слэповые частоты могут совпадать только в Хартии. Здесь он помешает Ирине работать.

— Тогда спроси, есть ли у них орбиталка фэдэшная, на мультичастотные приемники, — не угомонился Адам.

— Если смогу это повторить…

— У «белых»-то наверняка есть…

— С их аппаратурой Мишка не сможет работать, — сказал Андрей. — Нет оптического декодера. Даже если найдется декодер, с «белыми» лучше не связываться.

— Зачем нам такая орбиталка? — спросила я.

Адам удивился:

— Как, зачем? Матрицы замерять буду. Должны же мы понять, из-за чего «шухер-мухер». Подгоним «Марсион», поставим экраны, посмотрим… Короче, так: черт с ними с узлами. Сейчас надо «белым» намотать… для витаминной профилактики. До фига себе позволяют, однозначно! Они что, хозяева жизни, я не понял? — Адам погасил окурок, швырнул его в урну, и погрозил мне пальцем. — Будь готова. На той неделе стрелку забью.

Птицелов еще больше загрустил в одиночестве.

— Хочешь, пойдем к ним? — предложила я. — Тебе интересно будет послушать. — Но задумчивый хартианин не шевельнулся. Возможно, его душа, утомленная обществом землян, уже летела к Флио. — Тебя кое о чем хотят спросить. Насчет фазодинамической аппаратуры. У вас есть такая мощная, чтобы работала с орбиты во всех диапазонах?

— Флионеры мирные, — заметил мой собеседник. — А вы хотите войну.

— Мы не хотим. Так, есть прибор или нет?

Взгляд Його стал особенно задумчив и насторожен. За моей спиной возник Вега со всей честной компанией. Большой кухонный совет вдруг перешел в большой садовый…

— Мы — субцивилизация, — объяснил шеф моему гостю, — мы не можем менять исторический сюжет. Но иногда возникает ситуация, когда невозможно понять, не вмешавшись…

— Подожди, — остановила его Алена. — Кто просил тебя вмешиваться? Вега, если бы в твоих руках была ядерная кнопка, ты мог бы воспользоваться ею, чтобы дать нам выжить хотя бы малым числом?

— Пока я не буду абсолютно уверен…

— Возможна ли абсолютная уверенность?

— Для того мы и работаем, — заявил шеф. — Именно для того, чтобы исключить недоразумения. Работаем, позволь заметить, не только для землян, а для науки, которая пригодится всюду. — Он снова обратился к Птицелову. — Вопрос не в том, сколько особей останется от цивилизации после следующей катастрофы. Вопрос в деформации программы развития, уникальной в своем роде. Вопрос в том, чтобы понять процесс раньше, чем Алена вынудит меня пойти на крайние меры.

— Разрушенная гармония не примет прежней формы, — неожиданно ответил Його, и на момент все умолкли. Никто не ждал, что мой Птицелов способен что-нибудь «чирикнуть».

— На этом месте никогда не было гармони, — очнулся шеф. — Ни одна попытка создать здесь гармонию еще не принесла результата.

— Тогда нельзя обманывать себя. Надо прекратить то, что не несет смысла.

— Прекратить? — спросил Вега. — Сейчас? Когда вот-вот все закончится и начнется сначала? Кто-нибудь представляет себе это «начало»? — он оглядел по кругу собравшихся, но никто не рискнул влиться в дискуссию. — Принеси, — попросил он Адама, — с моего стола… — Адам прыгнул в лифт, а шеф продолжил атаку на хартианина. — В сотый раз никто не может понять, что за историческая программа работает на Земле. Все убеждены, что случай уникальный и думают, что никого кроме землян проблема не коснется. Каждый знает себе оправдание, потому что невозможно делать выводы на материалах, противоречащих здравому смыслу. Невозможно никакими законами объяснить поведение матричных узлов. А следующее поколение не сможет объяснить, почему мы, ученые, опять сбежали отсюда в критический момент, вместо того, чтобы мобилизоваться. Есть ли смысл всю жизнь заниматься работой, ради которой мы не можем позволить себе риск идти до конца?

— Чтобы видеть смысл, надо быть равнодушным, — сказал Птицелов.

— Что же нам мешает быть равнодушными?

— Желание идти до конца.

— Замкнутые круги мы нарисовали себе сами. Где их разорвать, тоже решать нам. Сейчас я покажу, — шеф направился к прихожей, когда ему навстречу выбежал Адам с пакетом в руках. Пакет с хрустом развернулся перед Птицеловом. — Что скажешь? — спросил шеф. На Птицелова смотрели пустые глазницы нашего «неулыбчивого андроида». — Это похоже на начало цивилизации? Я могу рассказывать юным сотрудниками, что такая форма черепа характерна для телепата, но ты-то знаешь, что это абсурд?

Його не имел возражений. Он равнодушно созерцал предмет.

— Вот, — продолжил Вега, — тот материал, на котором мы вынуждены строить гипотезы. Вот так вылетают в пустоту двадцать лет работы. Только наши двадцать лет, а сколько таких как мы было и будет? — он отправился на кухню. Толпа заседателей потянулась за ним. Його проводил их печальным взглядом.

— На Флио, — сказал он мне, — ты узнаешь, откуда землянин с такой головой.

Убегая от праздничного стола Ассоциации уфологов, шеф продемонстрировал не только быстроту реакции, но и завидный прагматизм, прихватив с собой две бутылки коллекционного вина. Если бы альфы были четырехрукими существами, или Этьен обладал той же степенью сообразительности, мы бы имели четыре бутылки. Возможно, и четырех на всю компанию было бы мало, но Миша вынес в сад один бокал.

— Хочешь? — предложила я Птицелову.

Птицелов понюхал жидкость.

— Возьми в руку, — настаивала я, в надежде, что холод бокала уймет его любопытство, но мой товарищ взял емкость и выпил до капли.

«Черт тебя возьми… — подумала я. — Еще и сморщился».

— Зачем такое пить? — спросил он.

— Люди поступают примерно также. Сначала пьют, а потом думают, стоило ли?

— Люди странные, — сказал Його и больше ничего не сказал.

Возможно, алкоголь на него странно подействовал, только это была последняя фраза, произнесенная им в ту ночь.

Поутру моя опустевшая квартира напоминала апокалиптический пейзаж. Мы с Аленой лежали на диване, в ожидании утренних новостей.

— Сегодня суббота? — спросила она и посмотрела на часы. Я не смогла вспомнить день недели. С тех пор, как мне пришлось оставить работу, подобные формальности не влияли на мой распорядок. — Счастливо живешь… — заметила Алена.

— Я отсчитываю лунные сутки.

— Перестань. Еще нам не хватало бояться «слизи». Мы не в той ситуации, чтобы бояться. Пусть только посмеют тронуть сигов. Так получат, что не зайдут в систему дальше Юпитера.

— Все равно, не хочется стать первым брошенным копьем в этой заварушке.

— Нельзя быть такой трусихой. Если что, мы им Птицелова покажем. Одной фотокарточки хватит, чтобы упасть в обморок. «Белые» — впечатлительные ребята.

— Не знаю, кого я боюсь больше, его или «белых».

— Забудь это слово, — рассердилась Алена. — Пользуйся, пока Птицелов к тебе благоволит. Ты прошла Хартию. Ничего страшнее для землян быть не может.

— Земляне разные.

— Не в этом дело.

— Тогда в чем?

— В том, что человеческая психика не защищена от насилия. Когда тебя бьют — больно, но синяки заживают, переломы срастаются. Психические травмы — никогда. Это иллюзия. Ты же знаешь, как хартиане умеют сделать из человека дебила. Ты в курсе, что они подавляют мыслительный процесс? Я даже решила, что там сборище женоненавистников, а они, твари, в основном бесполые, и уважают только себе подобных. Не знаю, что лучше…

— Причем тут пол?

— Притом, что тебе попался самец, со всеми характерными замашками самца. Пользуйся, но не забывай, что он тоже из Хартии. Нет! — возмутилась Алена. — Допустим, я, слабая женщина… но когда наши мужики наотрез отказались туда ехать!.. Думаешь, почему? Там же звериная стая, готовая рвать чужаков. С волками голодными проще договориться. Такого «Змея Горыныча» приручила, а «слизи» боишься.

— Чувства Птицелова меня пугают гораздо больше.

— Тебя любые чувства пугают. Тебя пугает все, что ты не можешь контролировать. Типично хартианский синдром, неумение себя адаптировать.

— Только не говори, что он меня хочет, иначе я озверею.

— В обозримой части Вселенной тебя хочет только Галкин, и только потому, что хочет всех баб подряд, — заявила Алена. — Птицелову нужно от тебя совершенно не это.

— Может быть, ты знаешь что?

— Может быть, знаю. Может быть, нет… В отличие от тебя, я интересовалась сигирийской мифологией, а там, что ни миф, то выдумки о флионерах.

— Тогда скажи.

— Ну их! — Алена махнула рукой.

— И все-таки?

— Там речь о гигантском «человеке» с разбитой душой. Душа разбилась, осколки разлетелись по Вселенной, с тех пор тянутся друг к другу, никак собраться не могут. На этой почве у людей-птиц особый культ единения и преданности. Может быть, и вы с Птицеловом осколки одной души?

— Почему тогда я не чувствую к нему тягу?

— Значит, ты мелкий осколок, а он — крупный.

— Вот так… Я ему жизнью обязана, к тому же, пользуюсь разбитой душой его предка, а сама… Что он от меня хорошего видел? Что флионеры будут думать о людях? Даже мух наловить поленилась. Канадскую муху ему обещала… даже не вспомнила.

— Если так рассуждаешь, значит, что-то чувствуешь, — сделала вывод Алена и потянулась к сумочке. — Русская муха ему сгодится?

— Что?

— Ради бога! — Алена вынула ключ с брелком сигнализации. — Вместо того чтобы ныть, сходи, забери ее из машины.

— Кого? — удивилась я.

— Муху. Жирную российскую муху. От Смоленска за мной увязалась, все уши прожужжала. Во имя всего святого, избавь меня от ее общества. Она до сих пор там сидит. Отнеси Птицелову, он с удовольствием ее клюнет.

Со мной случился припадок истерического хохота. Алена сначала наблюдала меня, как психиатр пациента, потом обула шлепанцы.

— Воды принести?

— Может, у нас осталось вино? — спросила я, когда истерика пошла на убыль.

— Конечно… после наших-то алкоголиков.

— У меня заначка от Миши. Одна бутылочка. В шкафу, за коробкой с конфетами.

Лицо моей подруги выразило сожаление.

— От Мишкина, — с горечью произнесла подруга, — спрятала в конфеты? Ты бы ее еще колбасками обложила. Господи! — воскликнула она и рухнула на диван. — Сколько тебя учишь — как тапком об стену! Ничего кроме кляксы! Как ты школу смогла окончить с такой способностью к обучению?

— С медалью, — похвастала я, но все-таки дошла до кухни, чтобы в сотый раз убедиться: Алена права всегда! Ни бутылочки, ни конфет, ни самой коробки. И если кажется, что Алена, изредка в виде исключения, может быть не права, то это роковое заблуждение.

От вчерашнего заседания не осталось даже лимонада. Только пустая бутылка из-под него каталась по липкому полу. А если Алена действительно права во всем, то и с Флио я, чего доброго, тоже могу не вернуться, причем, не вернуться вполне сознательно.

— Куплю сейф! — решила я. — Запрусь в нем с ключами.

— Прекрасно! Поучи Мишкина ключи подделывать.

— Как ты с ним уживалась в одном доме?

— Во-первых, — ответила Алена, перебирая на пульте телеканалы, — в моем доме он не позволял себе лапать вещи без спроса. А во-вторых, когда в следующий раз захочешь сделать от него заначку, используй тумбу под телевизором. Ты обратила внимание, что он не смотрит «ящик»? Даже в его сторону не глядит. Тебе не приходило в голову, почему?

— Он сказал, что сбивается частотный глазомер?

— Как же… глазомер. Неужели не знаешь этой гнусной истории?

— Какой истории? — удивилась я.

— Конечно, не знаешь. И не помнишь угон самолета с заложниками, дай бог памяти, лет десять назад… — она приглушила громкость развлекательной утренней передачи. — Или позже? Это был первый год Мишкиной работы на сигов.

— Он был в самолете?

— Сидел, порнуху смотрел запоем. Кто-то должен был отслеживать телевидение. Шефу некогда, Индеру непонятно, а Мишка освоил «переводчик» и все каналы мира себе подключил. Я думала чердак провалится от его антенн. Сидел сутками, примерно, как ты сейчас, пока в новостях CNN про угон не услышал… Что ты думаешь? Суперменом себя возомнил, смастерил штуковину из ФД, «хлопушку»… ничего особенного, с виду карманный фонарик, выдает частоту, которая обездвиживает все живое в зоне воздействия, мало того, еще и гасит плазму. То есть, нажал кнопку и все, что перед тобой, застыло на минуту. Как думаешь, у него был шанс спасти пассажиров самолета?

— И что же?

— Вега не позволил. Поругались они тогда насмерть. Мишка чуть не спился. Молодой был, максималист. С тех пор к телевизору не подходит. Я это к тому, что не ты одна здесь с моральными травмами на производстве. И еще к тому, что пора нам выпить кофе. Когда не работаю, начинает болеть голова. А здесь, как я понимаю, ни одной таблетки от головной боли.

На кухню я ушла с удовольствием. Приятно, когда на фоне общего бессилия, ты оказываешься в состоянии что-то сделать. Я еще вполне могла сама управиться с кофейником, но Алена пришла за мной и села среди развала контролировать процесс.

— У вас на трассе заправят машину за доллары? — спросила она.

— Думаю, твою заправят даже за тугрики, если им жить не надоело.

— Знаешь, о чем еще я подумала, в связи со всей этой историей? Что если Галкина изолировать от общества, запретить «музон» и отобрать «качалки»… думаешь, за год он отладит ФД для работы с орбиты? На «хлопушку» ему понадобилось полтора часа, а ведь пацан был зеленый.

— Если я правильно поняла, им не хватает мощности и диапазона.

— Мощность для сигов не проблема. Привезут любой генератор, а диапазон можно сделать, если применить мозги. Эти два балбеса, как шеф ногой за порог, любые диапазоны делают, того гляди, Галактику завернут в обратную сторону. А как поработать на благо прогресса, так оба дебилы.

— Мне кажется, Миша не согласится.

— Кто его будет спрашивать? Нет, ты обрати внимание, как он утроился: когда хочет, работает, когда хочет, отдыхает, сам себе отпуска выписывает на полгода. Пора ему устроить принудительную трудотерапию.

— У меня другая идея. Что если мы прокатим Його по городу, пока утро? Улицы пустые. За темными стеклами его не увидят. Он ведь не представляет себе, что такое город. Из его фазы все плавало в обесцвеченных формах. Почему бы ни сделать ему сюрприз?

— Ты для этого просила пригнать машину? — догадалась Алена.

— Ничего, что заставила тебя прокатиться?

— Да уж… — вздохнула она. — Ничто так не отшибает дурные мысли, как хорошая езда по паршивой трассе.

Алена задумалась. На ее сонном лице не наблюдалось ни малейшего порыва в выходной спозаранку садиться за руль.

— Плавающие формы, говоришь? Гады, хоть бы раз показали…

Його устроился на заднем сидении. В его распоряжении оказались все четыре окна и кусочек неба в потолочном люке. Алена открыла планшетку на панели управления, где был отображен солидный кусок городского плана.

— Куда ехать? — спросила она.

Я пригляделась и с удивлением заметила, что это не план, а трансляция с одной из наших орбитальных камер. На схеме шевелились машины, возле моего дома мигал маячок.

— Облака разойдутся, видно будет лучше, — сказала Алена. — Где у вас центральный проспект?

Не дожидаясь, пока я вникну в нюансы ландшафта, она выехала на дорогу. Маячок сделал поворот. Я ткнула пальцем в нужный квадрат, и он увеличился. Приблизилась крыша нашей машины и пальцы Птицелова, высунутые в щель окна.

— Удобная штука, когда не знаешь города, — сказала Алена. — Это твой Михась устраивает себе жизнь с комфортом, а мы пользуемся.

— Не боишься засветиться?

Алена усмехнулась.

— Боялась когда-то… что заметят лишние кнопки на мобильнике. А теперь, знаешь ли, поняла: не стоит обольщаться на счет любознательности человечества. Я тебе больше скажу, если кто-нибудь заметит или заподозрит, что я сотрудничаю с инопланетной разведкой, я лично приведу этого человека в Секториум. И, поверь, мы не прогадаем.

Через камеру орбитального слежения, я обнаружила, что из машины торчит лысая голова.

— Не надо, — попросила я Його. — Ты распугаешь гаишников. — Голова скрылась, но через минуту высунулась в противоположное окно. — Його, я все вижу!

— Какие-то у вас странные гаишники, — заметила Алена. — Наши голодные и злые, сразу видно, чего хотят. А здесь не поймешь, то ли извиняться, то ли лезть за бумажником. Эй… ты смотри за ним… — задняя боковая дверь приоткрылась на ходу. — Выпорхнет! — Алена заблокировала двери. — Так, о чем я? Если нашего Михася как следует настроить на работу… Причем, настраивать придется тебе. Не знаю, какие рычаги влияния ты имеешь на мужиков…

— Это я-то имею рычаги? Моего влияния не хватает даже на то, чтобы пересадить его с одной табуретки на другую!

— Однако он сутками топчется в твоем модуле. Они все, если заметила, не стесняясь, стали бегать табунами по твоему жилью. Не по офису, где свободной территории — дендрарий развернуть можно. Нет, они лезут в твою беседку водяру трескать или в Вовкин гараж.

— Правильно, потому что с твоего участка они вылетят через забор.

— Общажная душа, — сочувствовала мне Алена. — Белый свет разлетись вдребезги, лишь бы телевизор работал. Это натура! Я на своих студентах заметила, в общагах уживаются те, у кого братья-сестры. Нам, тепличным детям, этого не понять. Так вот, ты опять сбила меня с темы. Нам надо придумать что-то с Галкиным. Еще не хватало побираться техникой у «белых». Может, откомандировать его на год к сигам? Подальше от соблазнов.

В ответ раздался странный скрежет боковой двери.

— Так! — рассердилась Алена и перешла на шепот. — Если твой бесподобный воздыхатель сломает авто, я заставлю его строить флион прямо здесь! На базе соседского курятника!

— Його, слышал?

Скрежет прекратился. Птицелов замер, сделал вид, что это не он только что ломал Алене машину. Его внимание целиком принадлежало объектам внешнего мира, и меня радовало, что он не слушает разговор.

— Может, проще договориться с «белыми»? — предположила я. — Если бы Миша мог сделать нужный прибор, шеф не стал бы затевать разборки.

— С «белыми» не договоришься, — возразила Алена. — Они только с виду покладистые ребята. Вега затевает с ними разборки каждый год. Что ты думаешь? Они только и знают, что извиняются и поддакивают. Никогда не догадаешься, что выкинут. Связываться с ними — себе дороже.

— Откуда они взялись?

— В системе?

— Вообще, вся их «белая раса»?

— Взялись? Боюсь, они были здесь раньше нас. До сих пор гуманоиды с ними особо не пересекались, больно разные условия адаптации. У база в Солнечной системе. Естественно, Земля попадает в зону контроля.

— Что у них за интерес к Земле?

— Тот же, что у сигов. Наблюдают. Все-таки, соседи. Людям они невидны. Это, конечно, их козырь. Потом, наверняка им тоже неспокойно. Кто бы смог жить спокойно рядом с такими идиотами, как мы? После ядерных бомбежек они усилили миссию. Естественно, всполошились. А что у них за программа, кто знает? С ними контачат только Вега и Адам, да Мишка, если они цепляются к «Марсиону». Никак не могут понять, что за техника. Похоже на человеческое изделие, а Мишка наоборот, на альфа похож. Ребята «воткнуться» не могут. Это же с Мишки начались склоки, до Мишки никто из нас в системе не работал, боялись браться за изделия НАСА. Вот «слизь» и возомнила… Конечно, воевать с ними нет смысла. Адамчик накопает компромат, а, поди, докажи! Только сиги могут грохнуть «кастрюлю» на территории Пентагона, «белые» не наследят. Даже если наследят, что ты с ними сделаешь? Уйдут в фазу и до свидания.

— Боюсь, как бы мы ни допрыгались до настоящего конфликта. Если мы знаем так мало о «белых», зачем лезем в драку?

— Кто лезет в драку? О чем ты? Это экстремальная дипломатия. Кто полезет в драку с цивилизацией, которая ходит по Галактике «фазаном», опережая время? Сиги могут их только пугнуть, связываться не станут. Нужна серьезная причина для такого конфликта, а Земля для сигов место несерьезное. Адамчик тоже помашет кулаками, выпустит пар и все успокоится. Ты тем более не бери в голову. Пустая формальность. Покажетесь, дескать, мы начеку, не наглейте, и совершенно не о чем говорить.

Рука Птицелова легла на мое плечо. Я приготовилась сказать речь, но забыла, о чем. Теплая волна пошла по телу. Мысли перепутались.

— Мой корабль тоже опережает время, — услышали мы спокойный голос за спиной. — Не бойся говорить с «белыми». Есть о чем говорить.

Глава 18. ГРЕЗЫ ЧИНГИСХАНА

«Между небом и землей нет ничего, кроме замкнутого процесса, творящего сущее из небытия и небытие из сущего», — утверждает теория слэпов (задолго до Гегеля), а «белые» свидетельствуют, что гуманоид должен обладать воинствующей силой духа, чтобы выйти из круговорота в прежней ипостаси. История земли (после библейских пророчеств) не упоминает о возвращении зловещих мертвецов. Она утверждает, что истинно воинствующий дух, менее чем какой-либо иной дух, желает приобщиться к небытию. История утверждает, что один из самых великих воинов Земли (не важно, кто именно) до такой степени не смирился с предстоящей кончиной, что приказал подданным изобрести эликсир бессмертия, пообещал немалое вознаграждение и устроил тест. Каждого нового изобретателя эликсира он заставлял принять свой продукт, затем отрубал ему голову и приглашал следующего. В глубине души его можно было понять. Только однажды очередь в этом кровавом кастинге дошла до «белого гуманоида». «Белый» предъявил вождю таблетку, положил ее на язык, запил кумысом и потребовал испытать себя на живучесть всяким зверским образом. Великий вождь рубанул его раз — клинок прошел, словно сквозь облако. Рубанул два… вдоль и поперек рубанул, сикось-накось — «белый гуманоид» выстоял, принял обещанные дары, и только его и видели. Полководец же, едва проглотив долгожданное снадобье, без промедления отправился в ад. Мораль: истинному воину бессмертие ни к чему, потому что только на том свете его душа способна обрести покой. И еще одна мораль: идея поквитаться с «белыми», может быть, и выглядит привлекательно, но только невозможность причинить вред ближнему своему лишает смысла ту деятельность, которую называют войной. Поэтому, кроме группы и типа, цивилизации имеют еще одну важную отличительную характеристику, определяемую информационным «ключом». Допустим, мы и альфа-сиги — 4ПГ (то есть, гуманоиды-«поселенцы» 4-й группы); допустим, «белые» братья по разуму — 4ВСг (субгармоналы-«вояжеры» той же группы).

Откуда берутся цивилизации почти идентичного социума, но принципиально иной природы, точно сказать невозможно. Есть версии, что «белые» гуманоиды являются порождением «черных дыр». Будто бы энергетика этих космических объектов служит им источником жизни также как нам, гуманоидам, излучение звезд. Что будто бы все их мироздание, начиная с видимого спектра, перевернуто вверх тормашками. Поэтому, якобы, «черные дыры» для них являются звездами, а звезды — космическим мусором. Неправдоподобно, но, тем не менее, доказанный факт: «белые» в субгармональных фазах обладают свойством видеть реальный свет, в то время, как мы, гуманоиды, — только отраженный. Кроме того, замечено на практике, что «белые» и подобные им существа, водятся только в галактиках, обладающих «черной дырой».

Есть другие, более приемлемые гипотезы, хотя, столь же бездоказательные. Что, будто бы «белая» раса (а она распространена далеко за пределами Млечного Пути), сама по себе ниоткуда не появилась. Она является вторичной субстанцией от местных гуманоидных рас. Замечено, что «белые» часто бывают визуально похожи на соседей по зоне обитания. Что они не имеют собственного внешнего облика. На этой почве возникла идея, что «белые» особи имеют в своей родословной тех же предков, что мы. Просто они, согласно теории эстафеты, в свое время упустили возможность передать генофонд на следующий цикл развития, утратили среду обитания, изжили форму, и таким образом приспособились к новым условиям. Паразитируют на местном материале, мимикрируют под ландшафт, чтобы не вызвать к себе повышенного интереса, и, если идут на контакт, то только в силу крайней необходимости. При таком раскладе «белая» раса должна легко переходить из одной расовой группы в другую на всех семи уровнях и иметь ярко выраженный «вояжерный» тип. Однако, группа «белых» в гуманодной ипостаси стабильно четвертая или пятая, и «вояжерами» их можно назвать лишь условно.

На самом деле, в вопросе происхождения наших ближайших соседей согласья нет. Также как прочие космические первопроходцы, они когда-то пытались освоить Землю и также позорно ретировались с нее. Правда, в отличие от остальных, бежали недалеко. Новая миссия сигов спросила их о причине побега, но нынешние «белые» не поняли, о чем речь. Они напомнили, что представители «белой» расы преспокойно обитают на Земле до сих пор, имеют несколько очагов поселения и личные интересы, несмотря на то, что планета им совсем не подходит. Они, неженки, предпочитают селиться вблизи геоидов, состоящих из так называемого «звездного вещества». А наш земной климат им попросту вреден. И, если их предки действительно убегали с Земли, то, возможно, из-за скверной погоды. А вы что подумали?

Вылазка секториан на Лунную Базу ставила перед собой задачу понять, действительно ли мы спровоцировали возмущение матриц или это братья по разуму затеяли игру, смысл которой тем более следовало уяснить как можно скорее. Шеф должен был задать направление разговора, я — сделать экспертизу достоверности того, что нам скажут. Адам брался обеспечить регламент, проще говоря, уладить технические вопросы, которые могут возникнуть по ходу, или растащить оппонентов, увлеченных дискуссией. Это была его прямая секретарская обязанность, которую он выполнял много раз. Мне же впервые предстояло работать не с записью, а с живым «белым гуманоидом», потому что от факта присутствия контактера на подобных переговорах зависело едва ли ни больше, чем от его способности переводить. Тогда же я узнала, что моя специальность называется именно «контактер», и котируется в Галактике только в смутное время.

Птицелов понял это давно и на дрянном русском пытался преподать мне урок поведения, которое обеспечивает контактерам доминирующую позицию в переговорах. То есть, задался целью, с которой не справилась даже Алена, в совершенстве владеющая языком и знающая особенности моей психики лучше, чем я сама. Сначала он убеждал меня в том, что не Вега, а я являюсь главной фигурой мероприятия. Я не позволила себя в этом убедить. Птицелов внушал мне, что я, а не шеф, должна направлять линию разговора. От такой перспективы я отреклась категорически. Даже не стала обсуждать. Мой хартианский товарищ не сдался, он погряз в заблуждении, что я — самый умный и ценный сотрудник Секториума. Да что там Секториума, на всей Земле и в ближайшей, обозримой части космоса, вплоть до границы его флионерских владений. Возможно, в глубине души я готова была поверить, но житейский опыт заставлял усомниться, и я усомнилась. Птицелов остался на прежней позиции, он поставил передо мной иную, более масштабную задачу, которую в двух словах можно выразить так: «Белые гуманоиды» знают историю Земли лучше людей и сигов, но эта информация скрыта. Только хартианин может достать ее из глубины памяти поколений, но хартианина ни одна «белая» особь к себе не подпустит. Надо пользоваться ситуацией, пока есть возможность. Надо плюнуть на сиюминутную мелочную разборку и узнать все, что можно узнать, потому что из каждого нового поколения обитателей Лунной Базы информацию будет добыть сложнее. Надо подойти к «белым» как можно ближе, сбить управляющую матрицу и считать с фона все, что возможно.

Я решила не уточнять, что такое управляющая матрица и как ее сбить, но мой наставник был настойчив: «Если «белые» вредят сигам, — рассуждал Птицелов, — значит, к предстоящим переговорам они будут готовиться. Если будут готовиться, значит, промеж них должна образоваться матрица, которая поможет вести согласованную политику. Она же броней закроет локальный архив. Если вовремя сбить матрицу, то в мутной воде поймается интересная рыба».

— Його, эта задача мне не по зубам, — сопротивлялась я. — Если бы я прожила в Хартии сто лет…

— Ты не должна бояться! Я не позволю тебе бояться! Это стыдно!

— Знаю. Слышала миллион раз.

— Ты должна делать дело, а сиги помогать… Не наоборот. Объясни им.

— Здесь не Хартия?! Мне не дадут самовольничать на Лунной Базе! Там регламентирован каждый шаг и звук! О чем ты говоришь?

— Я говорю, что ты сможешь…

— Нет, и даже пытаться не буду.

— Теперь удачный момент. Надо сделать это, тогда ты поймешь, зачем идти к Флио. Тогда объяснишь всем…

Его упрямство выводило меня из терпения, но оттого, что я возмущалась, стучала кулаками по столу, а ногами по полу, ничто не менялось. Його был туп и упрям, как стенобитное орудие. Он не воспринимал мои доводы и не оставлял меня в покое ни в кабинете, ни в душе, ни в офисе. Он погнался бы за мной по улице, если бы я решила спастись наверху. Он не стеснялся вытащить меня среди ночи из-под одеяла, чтобы еще раз повторить:

— Ты можешь так сделать. Поди и сделай. Не надо бояться никогда и ничего! Я не позволю тебе бояться!

Його объяснял смысл вещей, которые вне Хартии были мне недоступны. Груда не усвоенной информации давила на психику. Новый срыв был предопределен, и Семен предупреждал, что рецидивы помешательства могут случаться на почве усталости и отчаяния. Меня это пугало больше, чем предстоящая миссия. Утомляло и злило. Потому что «миссии приходят и уходят», потому что «на Флио будет жизнь, а на Земле еще одна миссия». Мне выпал шанс, а я — ничтожество, потому что не верю в удачу.

В день старта на Лунную Базу я была счастлива уже оттого, что сегодня все закончится. Неважно, триумфом или провалом. Я была не в том состоянии, чтобы ставить перед собой сверхзадачи. Я была в состоянии, когда нормальные люди приглашают врача и просят выписать бюллетень. Вместе с врачом, я бы с удовольствием пригласила милиционера, составить протокол на Птицелова. Именно Птицелов явился причиной моего физического расстройства; но, взвесив свои желания и возможности, я решила просто не идти на работу. Выразить лежачий протест, не покидать постель, пока внешний мир не приведет себя в порядок и не определит мне место там, где все спокойно и ясно.

Миша ворвался в модуль с криком: «Что за дела?!» Я не испытала угрызений совести. Радужные пятна шевелились перед глазами, пока Миша вел меня по коридору офиса.

— Клея нанюхалась! — объяснил он Веге и Адаму.

— Прекрасно, — сказал шеф. — Наконец-то все в сборе.

Мы вчетвером уселись в капсулу, загерметизировались, замолчали. От тишины меня развезло еще больше:

— Аленка считает меня трусихой, — сказала я, мужики продолжали молчать. — Вы тоже считаете?

— Я же говорил, — напомнил Миша. — Натурально, занюхала пробку от тюбика.

Вега снял очки и достал из кармана футляр, в котором хранились плевы — гибкие фильтры-накладки для глаз. Он заложил плевы под веки и передал футляр Адаму, который проделал то же самое. Теперь оба гуманоида созерцали мой позор черными глазницами. Более жуткого зрелища нельзя было представить, но мы привыкли. В первый раз, увидев такое, я чуть не упала в обморок, а потом загорелась идеей попугать курс. Как-нибудь, в солнечный день, зайти в аудиторию в зеркальных очках, снять их невзначай при большом стечении народа. Но, приложив плеву к глазу, я не увидела ничего. Только веко распухло и чесалось.

— А нам такие штуки?.. — пошутил Миша.

— А вы обойдетесь, — спокойно ответил шеф, возвращая на нос очки.

Миша-то и подбил меня примерить плеву много лет назад. Только с тех пор мне удалось повзрослеть, ему — нет.

— Посмотри, как им идет, — сказала я. — Красавцы!

Инопланетяне не улыбнулись. Никогда в жизни я не позволила бы себе распустить язык в присутствии шефа, но реальный мир продолжал плавать вокруг, оставляя несуразные очертания, словно я провалилась в фазу, а может, прежняя реальность отказалась сосуществовать со мной на едином уровне бытия.

— Ирка, — шепнул мне на ухо Миша. — Ты, часом, ни того?.. Что-то ты больно это…

— Отстань, маньяк! У меня миссия.

Адам фыркнул и сделал вид, что смотрит в сторону. Куда он смотрел на самом деле, понять было несложно. Я подмигнула ему, как он частенько подмигивал сам… особам женского пола. Адам не шелохнулся.

— Сколько ночей любви я вам задолжала, Михаил Борисович? — спросила я, не спуская глаз с Адама.

— Расслабься, старуха, — ответил Миша. — В моих эротических фантазиях ты все отработала.

Адам сделал над собой усилие… Ни один мускул не дрогнул на его «марсианской» физиономии.

— Я кому-нибудь еще задолжала?

Пауза повисла меж нами. Теперь на меня смотрел шеф. Его взгляд я бы почувствовала на краю света и, скорее, сорвалась бы в бездну, чем выступила против его управляющей матрицы. Тем не менее, эксперимент продолжался: я выступала — они помалкивали. Только Миша легонько щипал меня за локоть.

— Ирка, ты давай кончай… — советовал он.

— Не трошь ее, — сказал Вега.

«Прекрасно, — решила я про себя. — Птицелов мог бы мною гордиться. В этом пространстве теперь я главарь стаи». Миша отодвинулся от меня, как от заразы. Адам до самой Базы не посмел открыть рот. Сам шеф запретил меня «трогать»! Уже тогда я подумала: что-то не то, но не придала значения.

По прибытии, я опять удивила коллег, пытаясь оторваться от скамьи в инерционной гравитации, вдвое превышающей земную. А затем, когда гравитация стала лунной, вылетела из капсулы в коридор и оказалась одна в пустом секторе, который напоминал коридор купейного вагона. Из какой именно двери… я тут же забыла. Они все выглядели одинаково. Оставалось ждать и гулять по ковровой дорожке, которая тоже напоминала подстилку вагона. Лунная походка выглядела нелепо, я решила встать и не позориться, но стоять на Луне было совсем тошно, прыгать — еще куда ни шло. Я распрыгалась и не заметила, как подошел Адам, в маске и черном халате, закрывающем его от шеи до щиколоток. Он заставил меня одеть такой же халат и запретил оголяться вне родного сектора Базы.

— Не расслабляйся, — добавил он. — Шишку набьешь.

— Будет хуже, если я перенапрягусь и упаду в обморок.

— Тебя поднимут, — пообещал Адам.

Мы вышли из сектора, двинулись по общему коридору, который напоминал трубу. Чтобы разминуться со встречным прохожим, мне пришлось лечь на стену.

— Ты неприлично шатаешься, — заметил Адам, — и пялишься на гуманоидов, как будто впервые видишь. Лучше держи меня за руку.

Тогда я второй раз подумала: что-то не то, но снова не придала значения. Я сгорала от любопытства, не могла поверить, что скоро увижу настоящую разборку между гуманоидами, на которых мне, по большому счету, наплевать и субгармоналами, на которых мне наплевать еще больше.

Помещение для переговоров мне тоже показалось странным: чрезмерно освещенный закуток коридора с вязким экраном, перед которым мы остановились втроем. По ту сторону возникли двое наших партнеров. Свет был настолько плотным, что переливался от тесноты, невозможно было раскрыть глаза без защитных очков. Все, что попадало в яркое поле, также начинало светиться и бликовать. Светились мои руки, торчащие из рукавов. Светились лица и руки моих товарищей. Только плотная ткань защитных халатов не отражала ничего. Не отражали свет и наши собеседники. То, что эти двое высоких существ — «белые», меня удивило. Я бы приняла их за зэта-сигов. Они выплыли к нам с нижнего этажа. Нескладные, худые, почти прозрачные в лучах, совсем непохожие на головастиков, которых я привыкла видеть в записи. Их рост я затруднилась определить из-за искажения плоскости, разделяющей нас, а лица, что меня особенно поразило, почти не отличались от человеческих. Разве что имели вытянутую форму. Эти двое никак не походили на злодеев. Скорее, на изможденных сотрудников НИИ, которых отвлекли от работы.

— У нас проблемы с узловой диссонацией, — начал шеф.

Звук рассеялся и слабым эхом покатился вперед.

— У нас тоже, — пришел ответ, акустическая волна качнула экран.

«Белые» не шевелили губами. Первый раз я в живую наблюдала работу декодера, транслирующего телепатические сигналы в речь. Раньше только читала о нем в свидетельствах американских домохозяек. Я даже вышла вперед, надеясь поймать акустическую волну.

Вега спросил что-то о технических подробностях «возмущенных» матриц. «Белые» не ответили, но попятились. Я сделала еще шаг и поняла, что они пятятся от меня. Тогда я третий раз подумала: происходит что-то странное, тело перестало подчиняться моим желаниям, его несет туда, где ему совсем не надо быть. Я приблизилась к экрану. «Белые» замерли. Мертвая тишина воцарилась на месте переговоров. Мне вспомнились наставления Птицелов и, на сей раз, не показались столь издевательски бесполезными. «Белые гуманоиды» смотрели в глаза землянам миллионы лет назад, провожали их, встречали новых и опять смотрели в глаза, проникновенно и бессовестно. Они знают о Земле больше всех, и сейчас, если мне удастся добраться до них, миссия будет выполнена. Мне выпала редкая удача взять информацию без интерпретаций и кодировок. Сейчас. В другой раз они не подпустят хартианина.

Вязкий экран остановил меня. Заколыхался как желе. Мне не удалось его отодвинуть. «Белые» прижались к стенке, словно влипли в нее. Невидимая преграда простиралась от пола до потолка. Забаррикадировались глухо. Экран дрожал, вибрировал, но не поддавался. Меня бросило в жар, потом в дрожь, я пнула ногой стену, гулкий звук поднял волну, воздух засиял, заискрился.

— Уберите алгоника, — сказал голос.

— Не трогать! — я обернулась к Веге и Адаму. — Не приближайтесь.

Две равнодушные маски взирали на меня безучастно. Фигуры в черных халатах не сдвинулись с места.

— Вам нужен разговор? Уберите алгоника с Базы. Это незаконно.

Я вцепилась в экран, потащила его на себя и опять вспомнила Птицелова. Он бы легко убрал препятствие, но какого черта я пытаюсь делать то, что мне заведомо не по силе?

— Уберите, — повторил голос. — Или разговора не будет.

Рука Адама взяла меня за пояс и вывела из переговорного помещения. Я успокоилась, когда увидела его лицо.

— Ни шагу отсюда, — сказал Адам, усадил меня на пол в фойе родного сектора и скрылся.

Дальнейшие переговоры шли по регламенту, только на фоне вагонной стены то и дело возникали маски: «Идем», — говорили они, но стоило мне подняться, как следовала команда «сидеть». Меня, как пса, держали на привязи. То натравливали, то снова сажали на цепь. Своей миссии в переговорном процессе я не понимала, но догадывалась, что она ужасна по замыслу и не эстетична по форме. Догадывалась и пыталась выйти на волю.

— Плохо? — Адам оторвал меня от двери. — Что тебе не сидится?

— Не люблю замкнутые пространства, — ответила я.

— Оно не будет замкнутым, если ты перестанешь безобразничать. Иди за мной.

— Мне надо туда…

— Куда? Все кончено, мы возвращаемся.

Я хотела пойти за Адамом, но тело снова уперлось в закрытую дверь. Адам выругался, взял меня за ворот, закинул на плечо, как мешок с картошкой, и понес. В лунной гравитации его поступок не относился к подвигам Геракла. Все равно, подобного жеста со стороны Адама я не ждала. В его стиле было бы поволочь меня за шиворот по полу, особенно после той самодеятельности, что я устроила во время переговоров.

— Ты же ничего не знаешь! Ты ничего не понял!

— Молчи! — Адам усадил меня на скамейку капсулы. — Дождись Мишу. Никуда не расходитесь.

Стена бокса опустилась за ним. Теперь пространство действительно стало замкнутым. Под ногами шуршала пористая площадка капсулы, пахло офисом, родной лабораторией Индера. Здесь я позволила себе расслабиться. «Кому это надо? — подумала я. — Для них же, гадов, стараюсь. А где благодарность? Только «сиди» да «молчи». Если это и есть работа контактера, я завтра же увольняюсь».

Миша вполз в бокс на животе, через щель приподнятой двери, и удивился, увидев меня.

— Борзела? — строго спросил он.

— Очень надо…

— А заперли за что?

— У сигов спроси.

— Так борзела, что стыдно сказать? — заподозрил Миша.

— Я работаю, а они мешают, — объяснила я. — Тебе приятно, когда мешают работать? Что ты делаешь, если тебе не дают выполнять должностные обязанности?

— Беру отпуск, — признался Миша. — Или пулемет…

— Одолжи пулемет.

— На тебе лучше конфету, — он сел на скамейку рядом со мной и вынул из кармана прозрачную таблетку похожую на кусочек льда. — За то, что была трудолюбивой девочкой, выдала на гора пятьсот кубометров лунного грунта. Стаханов узнает — повесится, ешь…

Я не узнала конфеты в этом бесцветном куске непонятного вещества.

— На, говорю, положи в рот. Легче станет.

Предмет, который Миша заставил меня положить на язык, моментально растаял. Ощущение от него было тонизирующее, без привкусов. Ничего похожего по мощности воздействия на организм я не припомню, но воевать действительно расхотелось. Стало хорошо и спокойно. Я чуть не расплакалась, потому что не узнала себя. Миша выковырял из упаковки еще одну конфету и заложил себе за щеку, но, как только появились Вега с Адамом, спрятал пачку в рукав. Наши инопланетяне выглядели усталыми. Самое время было угостить их лунным леденцом, но Миша спрятал пачку еще глубже.

— Мне надо кое-что сказать вам, коллеги, — начала я, когда площадка зашла в челнок и отсчитала первые секунды возвращения.

Шеф приложил к губам указательный палец. Мы молчали, пока Индер не вскрыл капсулу в лаборатории. Вега повел меня в кабинет и, прежде чем закрыть дверь, выставил любопытного Мишу. Миша оказал сопротивление, но вынужден был подчиниться.

— Говори, — сказал шеф, когда мы остались одни.

— Мне показалась… Точнее, я абсолютно уверена, что флионеры научились решать проблему влияния гиперузлов.

Шеф улыбнулся.

— Серьезное заявление.

— Да, я совершенно уверена, флионеры знают приемы такой защиты. Это именно то, что нам нужно. Они умеют гасить управляющие матрицы. Если постараются, смогут развязать и узлы.

— Дементальные хартианские фокусы, — не поверил шеф. — Разжижение матриц веществом, которое ты называешь «алгонием». Эффектный трюк, но не решение проблемы.

— Вы же не станете отрицать, что переговоры удались?

— Да, день был удачный. Не думал, что ты можешь работать на таком уровне.

— Дело не во мне. Флионерам доступны приемы управления матрицами. Мы родственные расы. Если умеют они, почему бы ни научиться нам?

— Не уверен в вашем родстве.

— Сегодня вместе со мной на Лунной Базе был Птицелов. Разве слэпы пришельца и человека могут работать в одной частоте и в одном теле?

— Вы хартиане, — напомнил шеф. — У вас должны быть общие частоты. Мне проще поверить, что ты пришелец в Галактике. Пойми, что человеческая аномалия не изучена, феномен фронов — тем более.

— Давайте когда-нибудь начнем изучать!

— Ты не поедешь на Флио, — категорически заявил шеф. — Об этом не может идти речи!

— Прекрасно, — я поймала себя на желании хлопнуть дверью, но дверь после взрыва и так неуверенно держалась в петлях. — Боитесь увидеть результат работы, которой посвящаете жизнь? Тогда вам место в библиотеке! Устройтесь, пока есть вакансии…

Речь получилась не такой эффектной, как хотелось. Когда я покидала кабинет, шеф украдкой смеялся. Видно, информация, полученная им на Лунной Базе, извиняла безобразное поведение сотрудницы. От сегодняшнего дня у меня гудела голова. Я торопилась домой, обнять Птицелова — единственное существо, которому я не обязана была объяснять… Который всегда был доволен моими поступками, никогда не сомневался в моих словах и в любых обстоятельствах находил оправдания на каждую совершенную мною глупость.

— Прости, — сказала я ему. — Тебе надо мотать отсюда, пока они не опомнились. Если переварят информацию, черта-с два отпустят… — Птицелов, не открывая глаз, взял меня за руку. — Может быть, я сделала ошибку. Может, я никогда себя не прощу. Знаю, что виновата перед тобой, но ведь ты простишь меня, правда? Скажи, что простишь…

Його и на этот раз не отступил от принципов и высказал в мою защиту пару чрезвычайно оригинальных идей. Во-первых, он сказал, что этот беспомощный Секториум должен гордиться тем, что я согласилась на него работать. А во-вторых, он устал от меня не меньше, чем я от него, и эта музыка не может продолжаться вечно. Поэтому он отбывает на Флио без меня, но с надеждой, что сделал все возможное для нашей скорейшей встречи.

Из куска марли я свернула сачок, натянула его на драную теннисную ракетку, взяла банку с крышкой и без промедления отправилась за мухами.

Теплым апрельским вечером, когда труженики космоса возвращаются домой прогуляться по парку, нормальные мухи устраиваются на ночлег. А те, что припозднились на собачьих кучках, почти не видны в траве. В тот день мне везло с утра. Фонари включили раньше обычного. Трех мелких полусонных мушек я выковыряла из лампы, подсвечивающей афишу кинотеатра. Еще одна мне попалась в рыбном магазине. Двух самых красивых: перламутровую и черную с оранжевыми глазами, мне удалось захватить в троллейбусе, перепугав парочку пенсионеров. Последнюю муху я выручила за отдельную плату, потому что не престало взрослой даме набрасываться с сачком на коммерческий киоск. Компания подростков мне оказала такую услугу за пару сигарет. Но главной гордостью коллекции стала российская муха, привезенная Аленой. Мы чуть ни свернули шеи, доставая ее из-за решетки вентилятора, но усилия стоили того. Такой жирной, наглой и сообразительной особи в мире насекомых мне прежде не попадалось. Я хранила ее в холодильнике, но даже в полусонном виде она умудрилась выбраться из коробки и заползти в пакет с колбасой. К ней в компанию я добавила свежий улов, заморозила до полного анабиоза, залила герметиком, запаяла в полиэтилен и стала подбирать разные упаковочные материалы на случай, если фаза растворит один слой. Чтобы мой подарок Птицелову не разлетелся по космосу.

Маленький сверток сначала вырос до размера майонезной банки, потом до жестяной коробки из-под кофе. Потом я присмотрела в кладовке деревянный ящичек с гвоздями, решила применить в дело то и другое, но не смогла найти молоток. Вместо него я использовала сковородку и наделала столько шума, что Птицелов не усидел в саду.

— Что здесь? — спросил он.

Я подобрала с пола гвоздь, установила его вертикально и размахнулась сковородой. Из этого опять ничего хорошего не получилось.

— Здесь внутри подарок, — объяснила я. — Ты обязательно должен его забрать на Флио. Когда распакуешь, очень удивишься.

Птицелов поднял отлетевший гвоздь и вдавил в дерево по самую шляпу.

— Так ты хотела поставить?

У меня онемел язык. Он воткнул рядом второй гвоздь голой рукой и снова обратился ко мне:

— Так делают?

Я только одобрительно кивала, наблюдая, как гвозди один за другим со скрипом вонзаются в древесину. В тот день он покинул нас. Оставил меня в грустном одиночестве и чашку холодного кофе на бортике бассейна. Я хранила ее потом как единственную память о нем на Земле.

Злой как бармалей, шеф с раннего утра сидел в своем кабинете, уставившись в монитор, и не реагировал на телефонные звоны, сотрясавшие офис. Миша сидел в наушниках в холле напротив, тыкал пальцем в клавиатуру электромузыкального устройства, топал ногами, тряс головой, вероятно, подбирал мелодию.

— Ты музыкальную школу закончил? — обратилась я к нему с порога. Миша сдвинул наушник, не прекращая мотать головой. — Музыкалку, спрашиваю, кончал?

— Физматкласс, — напомнил Миша.

— Ни за что бы не подумала.

Миша поставил наушник обратно на ухо и стал крутить ручки музыкальной машины.

— «Аквариум» хочешь? — спросил он.

— Предпочитаю волнистых попугайчиков.

— Гребенщикова, я имел в виду…

— Это кто?

— Надо же! — удивился Миша. — По тебе не скажешь, что вообще в школу ходила. Полтора класса церковно-приходской богадельни. Ты, старуха, в приличном обществе таких вопросов не задавай.

— Что будет, если задам?

— Все! — Миша помахал мне рукой. — Между нами все кончено, деревенщина!

Я рискнула сесть на диван рядом с ним. Мне надо было рассказать ему, как я устала от жизни, от людей, гуманоидов и в особенности от самой себя, но Миша опять сдвинул наушник на затылок.

— Где ты так сохранилась, крошка? — спросил он и, не получив ответа, обернулся ко мне. — Что опять?

— Ничего.

— Мухи назад прилетели?

— Не похоже…

— Тогда расслабься. Сходи к Индеру, пусть выпишет тебе постельный режим, а я займусь твоим музыкальным ликбезом. Хотя в постели я мог бы тебя научить гораздо более важным вещам.

Стало ясно, что разговор не получится, но шеф заметил мое появление в офисе и появился на пороге раньше, чем я успела уйти.

— На подвиги тянет? — спросил он.

— А что, уже пора?

— Может быть, ты по Хартии соскучилась?

— Если надо ехать, так и скажите.

Шеф не сказал, только потоптался в дверях, огляделся по сторонам.

— Зайди… — он пошел в кабинет, а я заметила настороженный Мишин взгляд. — Сядь, — сказал шеф. — И дверь закрой.

Ничего хорошего такое приглашение не предполагало.

— У меня нет права выпускать тебя одну в цивилизации за пределы Галактики. Максимум, что мы можем себе позволить это коммутативные центры вроде Хартий. Договоримся так… — он вынул из компьютера пластину с записью, собрался отдать ее мне, но притормозил. — Я дам тебе легальный выезд в Хартию сроком на год. Как ты распорядишься этим временем, знать не хочу.

— Ясно.

— Что ясно? Думаешь, я рискую меньше, чем ты? Имей в виду, если в Сигирии узнают, какие вольности мы позволяем себе, проект будет похоронен вместе с конторой.

— А если мне не позволят вернуться?

Шеф занервничал еще больше.

— В этом случае я вряд ли смогу помочь, — признался он. — Но неприятности флионерам устрою. Они предупреждены! Только боюсь, никакой другой страховки у нас не будет.

— Что здесь записано? — поинтересовалась я, указывая на пластину, с которой мой замученный начальник никак не желал расстаться.

— Не все сразу!

— Я оказалась права насчет флионеров?

— Может, но дело не в них. То есть, в них, конечно… Меня интересует другое. Флионеры — «нисходящая» ветвь. Они не развиваются, а деградируют. Если у них были схожие проблемы, надо хотя бы иметь представление о том, что там происходит.

— Вам надо было расспросить Його.

— Його! — воскликнул шеф. — Он торговался со мной, как турок на базаре! За информацию, которая в принципе не продается и не имеет цены, он пожелал от нас невозможное, и даже не потрудился объяснить…

— Он пожелал меня?

— Если бы! Он захотел прикрыть проект и выдворить нас с планеты.

— Но вы торговались не хуже турка, если продали ему меня.

— Не продал! — возразил шеф. — Не продал, а сдал в аренду сроком на один год! Только имей в виду, я не на разведку тебя посылаю. Выброси из головы шпионские установки! Ты меньше чем кто-либо годишься для такой работы.

— Полкласса церковно-приходской богадельни, — вспомнила я.

— Вот именно, — согласился Вега. — Я рад, что ты, наконец, поняла: твое место там, где никто кроме тебя быть не сможет.

— Так что мне делать?

— Не знаю, — развел руками мой обескураженный начальник. — Смотри и думай. Флионеры — одна из самых закрытых для внешнего мира цивилизаций. Никто не знает, почему они закрылись, и что у них происходит. Если тебе выпал шанс это видеть, может быть, риск оправдан. Может быть, это нечистая игра. Но если мы не будем доверять, то и к нам доверия не будет.

— Я должна понять, что происходит на Флио?

— Ирина! — рассердился шеф. — Фроны должны были исчезнуть задолго до рождения твоей Галактики. Еще раз повторяю, они закрыты для наблюдателей. Тебе надо увидеть и вернуться. Ты поняла? Увидеть и вернуться. Сделай это, пожалуйста, ради всех нас. — Пластина с записью легла передо мной на полировку стола. — Это все, что достоверно известно о родине Його, — сказал он. — Прочее — мифы и домыслы.

Из кабинета я сразу отправилась к себе, но Миша напал на меня в лифте, отнял запись и переадресовал кабину в свой модуль.

— Цыц! — сказал он раньше, чем я раскрыла рот. — Все равно без меня не раскодируешь!

В его развороченных апартаментах еще воняло краской, ведро с засохшей штукатуркой стояло посреди коридора. Миша переступил через бытовые неурядицы, помчался прямо к компьютеру, поставил запись и прилип к монитору. Пока я искала себе табурет среди руин, перед ним уже нарисовалась звездная карта, которыми пользуются сигирийцы.

— Флионеры, — произнес он, считывая значки на бегущей строке, — «нисходящая» ветвь группы цивилизаций Фрона. Что? — он припал к экрану, словно затрудняясь с переводом языка, которым в жизни не владел. — Что-то я не воткнулся…

— Показать, как включается «переводчик»?

— О! Галактики нет в наших каталогах! Либо это очень далеко, либо очень подозрительно. Она не видна даже с кольцевых обзоров. Короче, объясняю дальше: флионеры, те самые, между прочим, — он обернулся ко мне, но восторженного благоговения не встретил, — получили название от старой планеты Флио, которую можно не искать. Она давно уже того… И галактика, кстати, тоже того… — он опять обернулся, поглядеть на мою реакцию. Наверно мне стоило разрыдаться от страха у него на плече.

— Куда же подевалась галактика?

— Глюкнулась, — пояснил Миша. — С кем ни бывает. Читаем дальше… — строка побежала, Миша замолчал и молчал до тех пор, пока информация для чтения не иссякла.

— Может, хотя бы направление с Кольца покажешь на всякий случай?

— То же, что на Хартию, — отмахнулся Миша. — С нашего Кольца одно направление. Одним словом, фроны, покинув галактику, рассортировались на «восходящую» и «нисходящую» ветви. Первые просто загнулись, а последние пропали из каталогов. Их долго не видели и не искали, — объяснил он для особенно бестолковой слушательницы. — Решили, что они тоже… никто не думал, что выживут где-то втихаря. Местонахождение неизвестно. В Местной группе их появления не наблюдалось. В «Милки Вэе» тем более.

— «Местная группа» по земной астрономии или сигирийской?

— Разве у землян есть астрономия? — удивился Миша. — У землян пока два каталога и один телескоп. Причем, каталоги неполные, а телескоп принадлежит мне!

— И все-таки, «наша астрономия» — сигирийская или земная?

Миша задумался.

— Смотря, что нам надо: получить информацию или выразить патриотизм.

В тот день мы кое-что узнали о фронах и Флио. Точнее, узнал Миша, и был любезен поделиться со мной информацией, хоть я того и не заслужила. Мы выяснили, но новая Флио, обиталище моего недавнего гостя, располагается в системе подобно Земле и является двойной планетой. Основное тело — Флио-Мегаполис чуть меньше Земли, с более плотной, насыщенной атмосферой и меньшей гравитацией. А Флио-Агломерат гораздо больше Луны.

— Между прочим, — заметила я между делом, — Юстин говорил, что Земля в каталогах тоже числится двойной планетой.

— У него двоилось в глазах с перепоя, — объяснил Миша.

— И все-таки, они искали место, аналогичное старой Флио. Земля, оказывается, на нее похожа.

— Когда они искали, Земли еще не было, а Луны и подавно. Ты поймешь, чем планета со спутником отличается от двойной, когда окажешься там…

Мы узнали, что Флио-Агломерат образовался одновременно с Мегаполисом, но его естественное происхождение сомнительно. Что, по прибытии на Флио-Мегаполис, я не почувствую разницы, но возвращение на Землю будет мучительным. Придется бороться с одышкой и заниматься физкультурой. Мы узнали, какому типу облучения меня подвергнут в карантине принимающей стороны и много разных бытовых подробностей, но так и не поняли, почему жизнь флионеров протекает незаметно для общества, и в чем следует искать причину такого неравнодушного отношения Птицелова к землянам, прибывающим в Хартию.

— До тебя у нас Хартия была запретной темой, — признался Миша.

— Почему?

— Всех когда-нибудь били по ребрам, но зачем каждый раз вспоминать об этом?

— Скажи откровенно, моя поездка имеет практический смысл для проекта?

— Не думаю, — ответил он.

— Шеф тоже не думает? Просто не хочет упускать возможность сунуть нос туда, куда до него никто не совался. Так?

— Если бы я мог прошвырнуться вместо тебя, — вздохнул Миша, и в его глазах блеснула искра восторга мореплавателя, которому померещился на горизонте берег новой земли.

На следующий день мне ту же мысль повторила Алена. Потом позвонил Андрей… Даже Адам с некоторой завистью рассказал, что к тайным обиталищам закрытых цивилизаций во все времена стремились одержимые, большая часть которых возвращалась ни с чем. Так вот, завидовали тем, кто не вернулся.

Индер объяснил ситуацию совсем просто: если карта идет в руки, надо играть, потому что иногда карта не идет, а играть все равно надо. Индер делал мне биопаспорт. Для землянина он делал такую работу впервые, очень старался, много раз перепроверял результат и «выпил» столько моей крови, что чуть не превратил в «белого гуманоида».

— Почему вы все всегда хотите понимать? — удивлялся он. — Разве не приятно сохранить для себя немного тайны? Кому нужна готовая рецептура от всех проблем? — при этом он уверенной рукой превращал тайну моего генного кода в таблицу зашифрованных символов. — Тайна флиона, машины-птицы, еще не открылась никому из посторонних. С другой стороны, если бы все знали, зачем они делают это, разве было бы интересно?

— Может быть, они строят флионы из любви к искусству?

— Это сложная машина.

— Ну и что? Посмотри, например, на фламандскую живопись. Это ведь тоже сложная и тонкая работа.

— Живопись не летает, — заявил Индер.

С ним всегда трудно было спорить.

— А космические корабли? Думай, прежде чем говорить…

— Нет, — возразил Индер. — Рядом с флионом это игрушки. Машины, равные по сложности флионам, ради искусства не строят. Сама увидишь… если увидишь. А когда вернешься, расскажешь.

— Если вернусь…

— Вернешься, — успокаивал Индер, — ты уже выросла, и не будешь делать глупости.

Проститься по-человечески не получилось. Сначала была идея торжественного ужина при свечах, но все закончилось распитием пива в Володином гараже. За мое возвращение была съедена рыба, а я облизнулась. Во-первых, это таинство соответствовало нашему секторианскому суеверию; во-вторых, наступал строжайший карантин. Мне запрещено было даже нюхать еду, чтобы не провоцировать желудок. Максимум, что можно было себе позволить, это лунный леденец, и то потому, что он, по причине внеземного происхождения, не был занесен в списки запрещенных продуктов. Все леденцы мы быстренько съели, а новые Миша не украл. Опасался. Кражи у соседей по Лунной Базе Секториумом не приветствовались.

— Не думай о плохом, — сказал он мне на прощанье. — Возвращайся. Даже если пройдет лет пятьдесят, все равно. Будем сидеть с тобой на завалинке, два старых пердуна, ветерана космоса, семечки трескать, кости молодежи перемывать.

— А если пройдет пятьсот лет? Не хочу видеть ваши урны с прахом.

— Я тебе в свою урну «Сникерсов» натолкаю, — пообещал Миша. — Вдруг к тому времени их снимут с производства? Как же ты жить будешь без «Сникерсов»?

— Ты мне лучше в урну положи мемуары о том, как вы жили все эти годы.

— Не очень-то я мастер мемуары писать, — признался Миша. — Ладно, попробую заставить Кролика.

— И еще. Если у тебя с Кроликом настанет мир, и появятся друг от дружки крольчата, галчата… Так вот, я бы с удовольствием с ними познакомилась.

— У нас с Кроликом друг от дружки могут быть только неприятности. Но ты все равно возвращайся. И привези нам флион… маленький, чтобы летал по саду.

— А ты не забывай чистить бассейн, — вспомнила я, — и подметать дорожки. Раз в месяц отключай каскад. В кладовке есть щетка специально для чистки камней. А уж если что, обязательно свяжись с братом. Он знает, как подготовить родителей. Вообще, помоги им. Брат хочет квартиру купить. От чужих они деньги не возьмут. Пусть думают, что наследство…

Слушая наши разговоры, Вега не выдержал и вышел в коридор.

— Этого только не хватало! — сказал он. — Я вас не для того нанимал, чтобы терять в космосе. Я запрещаю так рассуждать! — но, увидев груду багажа у нас под ногами, сбился с мысли. — Ты собралась на полярную зимовку?

— Апельсины для Юстина, — доложила я, — лимоны, соленые огурцы в рассоле и герметике…

Шеф не стал слушать, чтобы не расстраиваться. Он предпочел сделать вид, что не заметил моих «полярных» запасов «Беломора», кроссовок «Адидас» сорок первого размера, которые должны были заменить Юстину полиэтиленовые тапки, Мишины замусоленные «Плейбои» и фантастику Герберта Уэллса (ни в какую другую литературу Юстин категорически не «врубался»). Плюс к тому, полный чемодан всяких бытовых мелочей, в которых, по моему мнению, наш коллега-отшельник особенно остро нуждался.

— Он магазин откроет в Хартии… — ворчал шеф из кабинета. — Кассовый аппарат забыла положить!

— Там есть калькулятор с запасными батареями, — ответила я, но Миша не позволил нам поругаться, сгреб багаж, понес его к посадочной капсуле.

— Шеф сегодня не в духе, — объяснил он, и сунул мне плеер со вставленной кассетой. — Вот тебе подарок лично от меня. Оттянешься по дороге. Тебе понравится.

Надо сказать, что в Мишином последнем напутствии оптимизма было не гораздо больше, чем в ворчании шефа. На прощание я чуть не расплакалась. После Лунной Базы стало легче, а когда корабль лег на Диск в направлении Кольца, я совсем расслабилась и вспомнила про Мишин плеер. «Странный парень, — подумала я, — если он при помощи «Аквариума» вылетает в космос без скафандра, почему все остальные должны испытывать те же чувства?» На всякий случай я решила попробовать, но услышала в наушнике совсем другое. Я услышала то, отчего рыдала затем всю дорогу до Хартии, и не было мне утешения. «Как безмерно оно, — пелось в песне, — притяженье Земли. Притяженье полей и всего такого прочего… Мы — дети Галактики, — уточнялось в припеве. — Но самое главное…»

Самое главное я поняла в дороге. Я поняла, что обязательно должна вернуться, чего бы это не стоило. Я знала, во имя чего! Я поклялась, что сделаю это, даже если мне придется дойти до края Вселенной. Я вернусь для того, чтобы выполнить главную миссию своей жизни, закончить то, что не доделали моджахеды. Убить Мишкина! Удушить! Закопать! И на этом мой долг перед человечеством будет исполнен.

Глава 19. МЫ, ДЕТИ ГАЛАКТИКИ

Хартия встретила меня пустым космопортом, безлюдными вестибюлями и единственным лифтом, работающим в режиме «палуба-поверхность», который так отвык от работы, что не сразу включился. Зато наверху меня уже ждал «птеродактиль» Юстина, а сам Юстин битый час в ожидании утаптывал плиты вокруг выходного колодца.

Мы обнялись, как в дрянном сериале. Юстин обронил скупую мужскую слезу, присел на опору и закурил.

— Если ты перестанешь сюда таскаться, подохну! Так и знай! — заявил он. — Работы — хрен! Лава притухла. Циркачи расползлись, мать их… Скоро на них, говнюков, за так пахать…

— Отдохни, это ненадолго.

— Вы же меняете проект! Хартия не нужна! Зачем тады я?

— Ничего не меняется. Во всяком случае, до конца моей командировки. Знаешь, куда меня откомандировали? — Юстин кивнул. — То-то же! Зря ты раскис. Именно здесь и сейчас ты нужен больше, чем когда-либо. Мне нужен.

Юстин вынул изо рта папиросу и сплюнул.

— Храбрая ты баба, — сказал он.

— За это мне платят.

— Кто платит, а кто плачет. Схватит он тебя… Схватит и капец! Он уж изождалси, истомилси, так и толчется вокруг, так и топчется. Он уж и меня пасет… Право слово, нашла девка приключение. Те чо, человечьих мужиков мало?

Я присела на коробку с гостинцами.

— Не пугай, Юстин. Не такая уж я храбрая баба. Могу ведь и деру дать.

— Загружайся, — неожиданно сказал он, вскочил и выхватил из-под меня коробку. Я огляделась по сторонам, не спугнул ли кто моего товарища? — Давай ё… лезай, кому говорю!

— Подожди! Дай в себя прийти!

Юстин уже пихал в «кишку» багажную коробку.

— Полезай живо, — командовал он.

В салоне я первым делом поздоровалась с Мариванной, сидящей у люка с неприлично расставленными ногами. На Мариванне был лифчик кустарной работы из того же полиэтилена, что обувь Юстина, старые брюки с армейским ремнем и заплатой на интимном месте. Тугая коса Мариванны была выложена на бюст. Вокруг нее царил покой и порядок. Ее присутствие заставило хозяина выбросить из машины хлам. Теперь здесь можно было разместить пару кресел или раскладушку. Я чувствовала себя третьей лишней, но Мариванна вела себя сдержанно. Она не возмутилась даже тогда, когда ее супруг закурил в закрытом пространстве для экономии никотина.

— Как семейная жизнь? — бестактно спросила я.

— Шик-модерн!

Действительно, супруга Юстина, кроме пышных форм, обладала одной бесспорной добродетелью, необходимой для хартианского бытия: неисчерпаемым запасом терпения.

— Здесь еще один подарок от Миши, — вспомнила я и достала из кармана плеер, — самый подлый, на который он только способен. Пусть пока у тебя полежит. Запрячь подальше…

Юстин немедленно надел наушники, щелкнуть кнопкой и замер.

— О, Лещенко! — узнал он. — Ну… Точно, Лещенко! Здорово, блин, поет! Скажи?.. Я хренею, как поет…

— Там еще «Земля в иллюминаторе». Ты видел когда-нибудь Землю в иллюминаторе?

— Тсс… — Юстин зажмурился, и я пожалела, что не выбросила кассету в дороге. Его ностальгическая нирвана тянулась до последнего аккорда. Затем последовала перемотка.

— Давно хочу спросить тебя, Юстин, но не знаю, удобно ли?..

— Валяй, — ответил разомлевший почитатель советской эстрады, не выпуская из рук плеер.

Он старался понять происхождение устройства. Во времена земной жизни Юстина кассетники были громоздкими и только входили в обиход.

— Как ты загремел сюда, голубчик?

— Дык, я ж… — растерялся Юстин. — Ты чо, не знала?

— Представь себе…

— Я ж из авиации комиссовался. Ну… Туда-сюда, таксистом работал, в депо работал…

— Погоди, в том же депо, что Володя?

— Дык, Вован — кореш мой!

— И что?..

— Да, ничо… — он сплюнул в открытый люк на присыпанные сажей плиты. — Я ж после училища служил… это самое… Меня ж из части отпускать не хотели. Ты, говорили, лечись… и все такое. А я, блин, дурак! Мне ж летать надо! Я ж в школе начал прыгать с парашютом… Я ж за руль пацаном сел… Как батьке дали самосвал, так и сел… В смысле, за руль. Батька пил — я работал, а вечерами на аэродром бегал. Я ж знаю технику, мать ее…

— И что?.. Почему же тебя выслали, такого вундеркинда?

— Да… — махнул рукой Юстин. — Забухали мы с Вовчиком по черному.

— Вот еще! Если б шеф депортировал всех, кто забухал с Вовчиком, весь космос ругался бы матом.

— Да ну… Я ж тады бы сел по 167-ой, за порчу… в особо крупных… По полной катушке. Вот так-то! Вовчик сказал: ну, ты либо садись, либо я тя пристрою на такой транспорт… — сказав это, Юстин выдержал паузу. — Туда, где тя никто не знает, — добавил он. — И без капли пойла.

— И ты догадался куда?

— Не… Я ж не дурак, чтоб поверить. Чтоб у мужиков в гараже не нашлось… Ну, я, блин, взял и согласился. От, жизнь моя, дырявое корыто! Уже б отсидел!

— Вернуться не хочешь?

Мой вопрос насторожил собеседника. Он отложил плеер и совершил последнюю затяжку в раздумье, не привезла ли я ему заманчивых предложений?

— Может, на Земле тебя все забыли? Ты бы мог начать снова жить по-человечески.

— Чо я там нах… забыл? Я ж пилот… А там я чо? Кто меня пустит?.. Здесь житуха, конечно, ни бог весть, но хотя бы без ментов, а там я и за «баранку» не сяду. Не…

— Юстин, ты же был летчиком! Это же уму непостижимо! Истребителем управлять, наверно, труднее, чем «тарелкой»? А у меня сложилось впечатление, что тебя вынули из-под колхозного трактора.

— Ну, даешь! Трактор что ли не машина? Тоже вещь! Попроще «Сушки», конечно, но я бы поглядел, как эти уроды двинут с места тягач! — он указал в сторону космопорта, намекая на пилотов, спускающих с орбиты челноки. — А-ну, погодь! — он подобрал «кишку», включил на фюзеляже мигающий фонарь и свесился вниз. — О! Чо я говорил! Пасевич, гадюкин сын. — Он едва сдержался от матов. — А как хорошо сидели…

— Что там?

— Все, подруга, собирайся. Я ж говорил, пасет он меня.

Все стало ясно, когда лысая голова Птицелова приблизилась к люку. Его роста хватало для того, чтобы взять меня за нос и стащить вниз, но он неподвижно стоял под машиной, вглядываясь в темноту салона, и мерцающий фонарь придавал его лицу пульсирующие зловещие очертания. У меня еще был шанс спрятаться, но я высунулась в люк и похлопала его по плечу для уверенности, что это не «фазан»:

— Привет, Його! — сказала я. — Рада тебя видеть. Я соскучилась.

— Спустись, — произнес в ответ неподвижно стоящий гуманоид.

И я спустилась, как с теплого берега в ледяной океан.

Лица Юстина и Мариванны, как призраки прошлой жизни, преследовали меня на нижних палубах космопорта, но детали уже расплывались в памяти. Сумбурные впечатления пережитого удалялись, волочились шлейфом по полу, цеплялись за пороги. На меня надвигалось что-то невидимое и грандиозное, способное подавить все, что еще жило в воспоминаниях. Лифт опускался на глубину, температура понижалась, становилось трудно дышать.

— Мне дальше нельзя, — сказала я Птицелову. — Там другой карантинный режим. Это может плохо кончиться.

— Кончится хорошо, — заверил он, словно речь шла не о моей новой жизни, а о сказке, прочитанной им накануне.

«И то верно, — подумала я. — Конец всегда хорош. Одно то, что это конец, звучит обнадеживающе».

Площадка лифта встала в темном фойе.

— Иди без страха, — сказал Птицелов.

Я, оставив страхи, пошла туда, где еще не ступала нога человека, и не сделала двух шагов, как набила шишку невидимым предметом.

— Не туда, — уточнил Птицелов. — За мной иди.

И я пошла на голос, потому что обратной дороги не было видно.

Если бы у человечества была нужда летать, в то время как оно осваивало равнинное пространство, это было бы совсем другое человечество. Иначе бы сложилась его история. Если бы у прочего разумного контингента Вселенной была необходимость осваивать разнообразные ресурсы бытия, — он бы и выглядел разнообразнее. Но форма разумной жизни стремится к универсалу, а с выходом в общий космос, почти достигает его. Тогда и возникают универсальные понятия и универсальные проблемы.

Проблемы возникают, как только разумное существо пытается оторваться от планеты и освоить скорость, то есть проходит первый порог адаптации: отход от родного светила на критическое расстояние, когда привычное излучение не доминирует в общем фоне. На этом этапе происходит перенастройка биоритмов: меняется состав и интенсивность слэпа, отдельные его диапазоны деградируют, другие развиваются. Это проявляется в так называемой «космической коме», ощущении дискомфорта. Может случиться амнезия, обостриться болезни, психические расстройства. С некоторой частью граждан это может произойти даже на родной планете, но таких не примут в отряд космонавтов.

Следующий барьер адаптации — уход от галактики на соответствующее критическое расстояние, чреватое примерно теми же расстройствами. Все это испытали на себе альфа-сиги, а мы пользуемся их печальным опытом. Разумеется, те, кого они привлекли к работе. В наших транспортных капсулах солнечный фон излучения, в организме все нужные препараты и масса хитростей в бытовых мелочах. Даже в таблетках, которые служат пищей, предусмотрены особенности ритма вращения планеты, системы, Галактики. Иногда это кажется такой сложной наукой, что страшно за человечество. Однако мы не первые и не последние. Другие справляются. Почему бы не справиться нам? Тем более что третий барьер адаптации, — критическое торможение, отдельными его представителями уже пройден. И, надо сказать, небезуспешно. Потому что именно он заставил сигов освоить термин, который они на дух не переносят, и считают научной фантастикой. Речь идет об алгонии — светлом веществе Вселенной.

На сверхвысоких скоростях, дальше которых разгон казался невозможным (также как нам сейчас кажется невозможным превышение скорости света), навигационная служба заметила интересный эффект: при резком торможении координата корабля не определялась. Точнее, имела недопустимые погрешности. Несмотря на это, корабль не размазывался в пространстве, как клоп по обоям, а успешно гасил инерцию. Тем не менее, службы слежения брали за координату непомерно огромный участок космоса. Инженеры списали это на техническую недоработку, связанную с аномалиями сверхскоростей, и доработали, сделали, грубо говоря, локатор, способный гасить инерцию скорости поступающего сигнала. Каково же было удивление наблюдателей, когда погрешность оказалась точно такой же.

Что только ни делалось, как только инженеры ни старались избежать помех, пока не догадались поставить опыт над живым экипажем. В момент торможения у личного состава испытуемого корабля наблюдались примерно те же расстройства организма, что и при первых двух барьерах адаптации: беспокойство, дискомфорт, расстройство памяти, вплоть до потери навыков управления кораблем. Притом, в гораздо более тяжелых формах. Если в первых двух случаях это можно было объяснить процессом трансформации слэпа, который гораздо более чувствителен к окружающей среде, чем мясокостный организм, то в случае с торможением версия не годилась. Микроклимат корабля был соответствующим, а экипаж состоял отнюдь не из новичков. Но загадка, в общем-то, не сложна: при критическом торможении слэп объекта, оказывается, по инерции отлетает ровно та то расстояние, которое инженеры приняли за погрешность. То есть, фактически, на некоторое время объект (пилот, корабль, бортовой прибор) остается с деформированным слэпом. Возможности его деятельности становятся ограниченными, слэповая кондиция — дистрофической. Пока система приходит в норму, приходится терпеть неудобства космических первопроходцев.

Уяснив суть проблемы, ученые решили развить ее до логического конца. То есть, разогнать объект до такой скорости, чтобы при торможении, слэп отрывался ко всем чертям, и посмотреть, что будет. Как говориться, «ломать — не стоить». Оторвать-то оторвали, а поглядеть не пришлось. У этой отметки был поставлен предел скоростей. Предел, допустимый при данном способе навигации. То есть, можно, конечно, разогнаться покруче, но за определенной чертой разгона торможение в принципе невозможно. Объект выходит за рамки своей изначальной инерционной физической природы и переходит в безынерционную, где ни тормоз, ни дальнейший разгон уже не имеют смысла. Это состояние объекта называется алгоническим, то есть, состоящим из «белого тела», биоплазмы, неуловимой, необъяснимой и несуществующей природной субстанции, присутствие которой можно определить лишь по воздействию на другие объекты. Некий универсальный противовес всей видимой и невидимой инерционной природе мироздания, который, перестав быть персонажем научной фантастики, раз и навсегда положит конец жанру.

На корабле флионеров меня удостоили неслыханной чести, пустили посмотреть пульт управления настоящей дальнобойной «кастрюли» в ее рабочий момент, что категорически недопустимо правилами безопасности. Птицелов лично взял на себя ответственность, уступив моему капризу. Да и спрос с него был невелик. Кроме нас на борту не было ни души.

Сквозь очки ночного видения мне удалось обозреть пространство, ряд наглухо закрытых тумб, борозды на гладком полу. Симметричные тумбы и борозды были на потолке. В отсеке стояла кладбищенская тишина, напряжение висело в воздухе, словно мысль о неотвратимости предстоящего перед каменным обелиском. Весь отсек был покрыт сплошным слоем герметичного материала, чем-то напоминающего могильный мрамор.

— Хватит, — сказал Його. — Выйдем.

— Мое присутствие может изменить курс?

— Ультразвуковые очки, — объяснил он. — Они не должны работать в таком отсеке.

От резкого разворота у меня закружилась голова, но в «предбаннике» этого удивительного помещения полегчало. Я даже позволила себе пошутить, пока Птицелов снимал с меня защитный костюм:

— Если что-нибудь сломается, — сказала я, — туда только смертников посылать, как в ядерный реактор.

— Не сломается, — ответил мой товарищ.

— Сейчас не сломается, а через несколько тысяч лет?..

— Кораблю возраст миллиарды лет.

— И за все время он ни разу не вышел из строя?

— Никогда.

— Наверно тот, кто сделал такую штуку, уже не вспомнит ее устройства? Хочешь сказать, что каждый флионер знает космическую технику, как школьник таблицу умножения?

— Никто на Флио не знает.

— Но может освоить в любой момент по чертежам и инструкциям?

— Это не хранилось.

— Почему?

— Это не нужно.

— Кому не нужно? — возмутилась я. — Такой мощный корабль! Если с ним произойдет какая-нибудь ерунда, его что ли можно будет выкинуть? Да, в конце концов, разве вам не страшно пользоваться техникой, в которой ни один флионер разобраться теперь не может?

— Она надежна, — уверял Його. — Ничто не случится.

— А если надо будет сделать более совершенную модель, разве для этого не нужно сохранить прежний опыт?

— Нет, — отвечал Птицелов, — она уже совершенна.

Он управлял машиной с трех кнопок карманного пульта размером с половину спичечного коробка. Одна кнопка называлась «код», ее нажатием вводилась координата пункта назначения, как морзянка, чередованием точек и тире. Вторая кнопка — «магнит», позволяла пилоту «подозвать» корабль к ближайшему порту, способному принять такой тип кораблей. И третья, «ход», приводила машину в действие. Удивительно, но никаких других панелей управления на борту не имелось.

— А где же тормоз? — спрашивала я. — Если вдруг понадобится изменить маршрут.

— Ввести новый код, — объяснил Птицелов.

— А если я хочу просто стоять на месте.

— Зачем вести себя так?

— Допустим, мне надо. Не твое дело, зачем.

— Повторить «ход», тогда он встанет.

— Так и я могу управлять твоей машиной?

— Можешь, — согласился мой товарищ. — Умной машиной управлять могут все.

Самым возмутительным было то, что «умная машина» не имела внешнего обзора, он не был предусмотрен в проекте. Корабль состоял из кольцевого коридора вокруг двигательного отсека и бытовых помещений, разделенных на сегменты по всей окружности, без иллюминаторов и телескопов, чтобы будущие поколения флионеров, вслед за техническими навыками, утратили представление о том, как выглядит космос.

Никакого развлечения в полете тоже не предполагалось. Мне был предоставлен сегмент, сплошь устланный мягкими матами. Птицелов не знал, в каком углу поставить кровать, и застелил весь пол. Кроме матов здесь не было ничего, прочие предметы просто некуда было ставить. Я мучилась бессонницей поочередно в каждом углу, а Його мучился от моих глупых вопросов, но не уходил. Безделье в моем обществе его не тяготило.

— Ты не жалеешь, что везешь меня на Флио?

— Нет, — отвечал Птицелов.

— А если соплеменникам это не понравится?

— Плевать…

Безусловно, он набрался от Миши не лучших манер. Хотя вполне мог научиться чему-то полезному. Допустим, умению развлекать дам, которое не входило в число врожденных достоинств этого угрюмого существа. Я успокоила себя тем, что могло быть хуже. Что смертельная скука — это лучше, чем скучная смерть, которой я однажды избежала. Только в прозрачном гробу я спала и видела сны, а здесь мне не удавалось даже задремать на минуту. Каждый раз я преодолевала один и тот же адаптационный барьер, и каждый раз с чистого листа.

— Расскажи еще что-нибудь о Флио, — просила я, несмотря на то, что речь Птицелова требовала от слушателя напряжения. Чем дальше простирался его монолог, тем реже я узнавала родной язык. Настал момент, когда проще стало использовать «переводчик», словно мы не хартиане по духу.

К тому времени я знала о Флио достаточно. Я знала, что основной материк разделен на зоны обитания между кланами. Что клану, к которому относится Його, принадлежит территория, примерно равная площади Канады. Что мировой океан Флио раз в десять меньше, чем океан Земли, зато гораздо больше мелких рек и озер, связанных между собою единой системой грунтовых резервуаров. Я узнала, что на Флио бывают сильные приливы и частые землетрясения, после которых огромные участки суши покрываются туманом, а границы кланов сдвигаются. Но соседи из-за них не воюют, потому что истинному флионеру непонятны причины, из-за которых стоит кидаться с кулаками на ближнего своего. Я предположила, что дело в большой территории и малой плотности населения, но Його не согласился. Он сказал, что «нисходящие» и даже деградирующие ветви цивилизаций несут в своем генофонде страх перед всякого рода массовой и бессмысленной бойней. Что каждый флионер понимает свою жизнь с момента рождения до старости, как наивысшую ценность, и не станет рисковать из-за лишнего метра грядки. Однако восхищаться этим фактом не стоит. Поскольку именно войны, по убеждению Птицелова, позволяют цивилизации продвигаться вперед путем естественного отбора, то есть, свидетельствуют о ее здоровье. Флионеров же он относил к сообществам с сомнительной перспективой адаптации.

— Что значит «адаптация»? — уточняла я. — Вы пьете воду из своих озер, поедаете растения, наверняка строите жилье из местных материалов. Что еще нужно?

— Избавить себя от наследства, — ответил Його, и показал мне пульт управления корабля на ладони. — Я не могу отпустить его.

— Зачем его отпускать? Этот корабль связывает тебя с космосом.

— Когда я захочу порвать такую связь, Флио станет мне домом.

— Почему надо ее рвать? Можно просто жить на Флио и ездить друг к другу в гости.

— Просто жить, значит, иметь будущее. В космосе нет будущего.

— Почему же все «восходящие» земляне так рвутся туда?

— Потому что не знают это, — ответил Птицелов, и добавил немного погодя. — Ты поможешь сделать Флио моим домом, а я — помогу тебе.

За время полета я привыкла к постоянному присутствию его огромной фигуры, к запаху микстуры, мертвецкой тишине в отсеках корабля. Мысль о том, что когда-нибудь придется выйти отсюда, казалась странной. Мне казалось, что на Земле прошла вечность, что только урна с конфетами дожидается меня на руинах.

Сначала Його кое-как разговаривал со мной, потом отключился от языка, погрузился в размышления, молча взирал на мою битву с бессонницей, потом совсем перестал смотреть, прикрыл меня плащом, как недостойное зрелище. А может, вспомнил, что человека перед сном надо положить под одеяло. На его мускулистой груди я увидела медальон, вытканный стальной нитью: птицу без головы, массивные птичьи ноги, раскинутые крылья и несколько колец, опоясывающих пернатый торс.

— Наверно, мои предки относились к «вояжерам», — предположила я. — Шеф говорит, что такие частые и долгие космические путешествия нормального «поселенца» давно бы сделали психопатом. Он говорит, что я очень редкой породы информал. А какой именно — не признается.

— Ты и я одной породы, — ответил Його. — Не нужно знать, какой. Такое знание не приносит пользу.

Мне захотелось поспорить, но не было сил. Сны стали видеться наяву, яркие и малособытийные. Настал момент, когда я перестала отличать реальность от сновидений. Мое созерцание уже не требовало анализа: вот куриные ноги высунулись из кастрюли с бульоном. Вот фигура Птицелова поплыла над горизонтом в сидячей позе.

— Ты обязательно мне расскажешь, — настаивала я, но что именно Птицелов должен был рассказать, не объясняла; бредила образами, пока не провалилась в пустоту без галлюцинаций и сновидений, словно на дно могилы.

Крышей зала служили распахнутые крылья огромной птицы, опорой — две толстые птичьи ноги, впившиеся когтями в камень нижней площади. Широкие кольца террас опоясывали колодец небоскреба. Перья на брюхе безголового гиганта шевелились, надо мной крутилась в воздухе прозрачная сфера, в которой плясало голое существо. В ноги дул горячий ветер, струи воды змейками текли по полу в маленьких арыках. Иногда они поднимались фонтаном брызг, иногда раздували складки халата, и я боялась, что парус унесет меня в невесомость, но птичьи крылья заслонили небо. Когда глаза прозрели в темноте, впереди лежал черный космос. Мое тело потеряло вес. Вокруг образовалась оболочка прозрачного «колокола».

— Його изгой, — сказал мне голос, но рядом не было никого. Для второго существа не было даже места в летучем «стакане». — Не всем понятны его причуды. Мы не такие. Його не похож на всех.

Голос пропал, стены «колокола» стали невидимы в темноте. Скоро я заметила, как отплывает станция с поясом намагниченной атмосферы. Под ногами лежала темная сторона геоида, вокруг не было ничего, кроме пустоты.

От испуга я чуть не проснулась. Только почувствовала, как тяжелеет тело, и снова провалилась то ли в сон, то ли в расщелину между матами. Ложе подо мной стало жестким, с каждой минутой оно сильнее прижимало к себе. Серповидный край восходящего светила очертил горизонт. Блики разлились, заиграли лучами, поползли пятнами по поверхности планеты и больно ударили в глаза.

— Його! — позвала я, и стала ощупывать мат.

Меня по-прежнему окружало замкнутое пространство купола, открытого со всех сторон неожиданно яркому свету.

— Його, где я?

Вопрос остался без ответа. Я проснулась, натянула на голову капюшон халата. Мое тело лежало на орбите планеты. Подо мной вырисовывались очертания гор, трещины в коре блестели реками, редкие кучки облаков в ущельях, зеленые холмы, поля и песчаные каньоны. Линия горизонта вытягивалась. Планета казалась удивительно похожей на Землю, но я не узнала ни одного знакомого материка.

— Його! — я села, огляделась по сторонам.

Станции уже не было видно. Звезды утратили космическую яркость. Все вокруг растворялось в утреннем свете.

— Проснулась? — ответил передатчик мне в ухо.

— Ты где?

— На Флио, — ответил Його.

Я снова легла на стекло. С такой высоты еще видно деталей ландшафта, но на Земле уже бы показались плеши больших городов, уже бы бликовали небоскребы Манхэттена и тянулись шлейфы лесных пожаров. Флио была чиста. Даже туманные пробки каньонов выглядели белее ледников. По сравнению с Землей, планета сияла здоровьем, словно игрушка на новогодней елке. Присутствие на ней землянина казалось неуместной пошлостью, похоже, всем, кроме странного Птицелова.

«Колокол» целился в подножие горы, возглавляющей хребет. На пологой вершине скалы меня встречали трое флионеров. Ни тропинки, ни лестницы, ни крыши жилища рядом с ними не было. Высота над пропастью была сумасшедшей, стены — почти отвесными. Ландшафт вокруг напоминал испытательный полигон: острый, всклокоченный, непроходимый даже на вездеходе. Флио больше не выглядела сказкой. Макушка скалы казалась едва ли не самым безопасным местом посадки. Я решила на всякий случай не покидать летательный аппарат, но «колокол» опустил меня на камень и взмыл вверх.

Встречающих оказалось двое: Птицелов и личность похожая на него, с таким же мускулистым торсом и с иронической улыбкой на лице. Вероятно, он был родственником Його, а улыбался, безусловно, мне. Предмет же, который я с высоты приняла за третьего флионера, скорее всего, относился к местной флоре, растущей на голых камнях.

— Мой младший сын, Ясо, — представил Птицелов своего родственника, который, не переставая иронично улыбаться, подал мне руку.

Он сделал это неуверенно, видимо, по совету отца. Я также неуверенно поздоровалась и стала осматриваться, в надежде обнаружить устройство, которое избавило бы меня от необходимости прыгать вниз с высоты. Ясо рассматривал меня исключительно скрупулезно. Такие сюрпризы природы не часто падали с неба. У меня, по всей видимости, был ненормально бледный цвет кожи, необычно темные глаза и нос, недостаточно размазанный по физиономии. А главное — волосы, для флионера факт вопиющей дикости. Не говоря уже о прическе. В нашей школе это называлось «взрывом на макаронной фабрике», но о расческе мне пришлось забыть так же, как о еде и о многих других привычных вещах. На Флио меня выбросили, в чем мама родила, и это было главным условием карантина.

— Готова? — спросил Його.

— К чему? — испугалась я, чем еще больше умилила Птицелова-младшего.

— Ты хотела кататься на флионах, — напомнил папаша.

— Да, но пока не вижу флиона.

Он указал на грибовидный объект, принятый мною за растение, и подождал реакции. Напрасно. Я не знала, как реагировать на предмет. Лично во мне он мог возбудить только гастрономические фантазии.

С момента приземления прошла минута. За минуту «гриб» поднялся на голову, раздулся в боках. Чем дальше, тем быстрее разрасталась эта странная субстанция. Птицеловы подошли к ней, и я подошла. «Гриб» вел себя как живой: дергался, раздувался куполом над нашими головами, обнажал розовую мякоть внутренностей. Он стал похож на большую медузу, которая разбухала, хлопала «зонтиком» и подскакивала, отрываясь от камня.

Купол вознесся на пятиметровую высоту, закрыл собой большую часть неба, и Його подтолкнул меня на подножку. Я вцепилась пальцами в жилки ствола и зажмурилась. Одним толчком мы взмыли над пропастью. Еще один взмах, и я потеряла из вида стартовую площадку. В этом летучем устройстве не было предусмотрено ремня безопасности, но взгляд Птицелова внушал спокойствие. Чем выше мы поднимались, тем меньше взмахов требовалось на удержание высоты, тем более упругими становились ствол и подножка, похожие на мускулистую плоть. Как оно летит, я не понимала, только с ужасом глядела по сторонам. Над нашими головами выступал упругий воротник, отводящий воздушные потоки, под нами волочилась длинная медузья «борода», с помощью которой регулировалось направление полета. Успокоившись, я заметила несколько свободных жил, намотанных на руку Ясо, и стала соображать, что рывок вниз провоцирует взмах купола.

— Машина-флиоплан, — произнес Птицелов, не спуская с меня острого глаза.

Мы поднялись над горным хребтом, дали крен и захлопали «зонтом» в направлении восходящего светила, похожего на Солнце. Закрыв глаза, можно было почувствовать себя на Земле, если бы ни одно обстоятельство: на Земле я ни разу не летала над горами верхом на медузе.

Глава 20. ГНЕЗДО ФЛИОНА

Башня уходила корнями в расщелину, крыша возвышалась над скалой, словно маяк. Издалека башню можно было принять за высокий пень, но деревья на камнях не растут. Просто семя колючей лозы ветром занесло в ущелье, прибило дождями к почве. Ствол, обвивая скалы, потянулся к свету, поднялся над горой, а флионеры уложили его витками спирали. Старые колючки впились гвоздями в мякоть свежей поросли, боковые побеги сплелись, образуя ступенчатые этажи. Наверху был связан пучок толстой косицей для гамака, но косица была еще короткая, потому фривольно росла, болтаясь на ветру.

Только в таких гнездах можно было спать на Флио по ночам. Його бросил плащ на сетку верхнего яруса и оставил меня одну под звездами высоко в горах, в холоде и родном аромате микстуры. Здесь было страшно. Казалось, все северные ветра пролетали сквозь земли клана, стараясь раскачать плетеную конструкцию. Она скрипела, как старая корзина, я глубже зарывалась в складки плаща и мечтала о том, чтобы до утра меня не сдуло отсюда в пропасть. Если б можно было уйти, я пошла бы отсюда на край света, но ветер не давал мне высунуться из гнезда. На Флио не было принято гулять по ночам. Лучше было затаиться в укромном месте и подумать, чем был хорош уходящий день и чем лучше будет день завтрашний.

Сначала я боялась умереть, потом боялась улететь, со временем меня посетила более оригинальная идея: что если на крышу сядет флион? Мне же не выбраться отсюда, пока его не сгонят. А главное, как бы этой ночью ему не пришло в голову снести яйцо. Оно устремится вниз по плетенке, тогда уж мне точно несдобровать. А если к рассвету вылупится птенец, боюсь, я послужу ему калорийной пищей.

Впрочем, я не представляла, как выглядят настоящие флионы, даже не была уверена в том, что они существуют. Птицелов сказал: всему свое время. То ли я еще не созрела, для того чтобы увидеть чудо, то ли чуда еще не построили. В этом случае мои шансы выбраться наружу возрастали, но к середине ночи они стали опять стремительно таять. Над Флио-Мегаполисом всходил Агломерат — рыжий шар с бурыми разводами, похожими на лунные кратеры. Он казался таким близким, словно летательный аппарат завис над недостроенной крышей гнезда. Привидения так и заплясали вокруг. Башня, заскрипела, словно собралась разорвать плетеную спираль стены. Скалы зашевелились, камни посыпались вниз. Твердь планетарной коры словно вздулась под гнездом и собралась стряхнуть с себя все, что наросло на камень. Настал момент, когда целая кладка яиц флиона, скатившихся мне на голову, показались бы детской забавой по сравнению с каменными челюстями, готовыми прожевать меня вместе с коркой гнезда.

Башня выстояла. Даже не съехала с места. Только каменная пыль на площадке у жилища напоминала о том, что мне довелось пережить ночью. Ясо ходил по краю пропасти, подбирал мелкие камушки, швырял их вниз и прислушивался. Заметив меня, он быстро нацепил на ухо «переводчик». С точно таким же прибором я мучалась ночью, натирая мозоль в ухе. Мне в голову не пришло, что его можно снять и спрятать в карман.

— Сегодня опять летаешь со мной, — сообщил Ясо, подбрасывая на ладони осколок сегодняшнего неботрясения.

— А на чем? — спросила я. Вблизи гнезда не наблюдалось даже сжатого флиоплана.

— А без ничего, — передразнил Ясо и кинул камень в пропасть.

Его язык звучал смешно, его действия выглядели нелепо, его пребывание возле меня провоцировало вопросы, которые мне неприлично было задать. Но его отец захотел, чтобы мы узнали друг друга ближе, и у меня не было причин возражать.

— Мы полетим когда-нибудь на флионе? — спросила я в лоб.

Мой товарищ ничего не ответил. Камешки под ногами его занимали больше.

— Ты наверно не умеешь им управлять? — предположила я.

Ни слова не говоря, он встал над пропастью, прислушался к гулу, доносящемуся из нее, и прыгнул вниз. Я не успела среагировать. Только сделала шаг, как у меня подкосились ноги. К тому моменту, как мне удалось достичь на четвереньках края обрыва, детеныш Птицелова уже вынырнул из бездны в воздушном потоке на растопыренных перепонках рукавов и штанин.

— Ты так умеешь? — прокричал он, спланировал на площадку, словно соскользнул с волны, и кубарем пролетел мимо меня.

Признаться, я испытала сильное желание выбросить его обратно.

— Сколько тебе лет, детка? — спросила я.

— С этого года я совершеннолетний, — объяснил детеныш, присаживаясь рядом. Следующим потоком из расщелины выбросило фонтан мелких камней, которые посыпались нам на головы.

— Никогда бы не подумала, что ты уже вырос. Спроси у отца, может быть, он устроит меня жить пониже?

— Не может, — ответил Ясо. — Там опасно.

— На равнине-то?

— Тебе можно жить на дереве, если у дерева крепкие корни, но только нельзя. Упадешь.

— Когда это я падала с деревьев?

— Дерево упадет, и ты упадешь, — пояснил он. — Флио шевелится, вода выходит на берег, все падают.

Аргумент звучал убедительно, но перспектива остаться жить в гнезде все равно удручала. Ясо, как и его отцу, было наплевать на мои пожелания, особенно на те, которые они не считали разумными.

— Тебе нравится такая жизнь? — спросила я.

— А хорошо… — ответил юный абориген, достал из-за пазухи орех и стал колоть его передними зубами, сросшимися сплошной костяной пластиной, напоминающей клюв.

— А чего ж хорошего?

— Красиво, — сказал он, и новый воздушный поток вынес нам на головы тучу каменной пыли. — Уйдет Агломерат, сутки будут длинными, грунт твердым.

— А если он не уйдет, врежется в Мегаполис?

— Нет, так не будет.

— Ты не знаешь, как будет. Ты не можешь знать на миллион лет вперед, а я тебе расскажу: Агломерат уйдет, вы расселитесь, твои потомки будут считать Флио родиной, перестанут шататься по космосу, забудут, что такое летать за орбитальные высоты. А потом кто-нибудь из них откопает в леднике череп со сросшимися челюстями. Скажи, что они будут думать о своей истории?

Ясо насторожился, выплюнул скорлупу и поглядел на меня желтым глазом.

— Зачем? — удивился он. — Здесь не закапывают отходы.

— У тебя сломался «переводчик», — обнаглела я. — Кто тебя спрашивал про отходы? Череп — это скелет головы. Знаешь, что такое скелет?

— Я и говорю, мусор. Кому нужен череп без головы? Кто его будет сюда класть?

— Все-таки ты не ответил…

Ясо поник. Похоже, он не знал, о чем вообще со мной разговаривать.

— Разве отец не предупредил, что я буду задавать вопросоы, а ты должен на них отвечать?

— Нет, — сказал Ясо.

— А что он тебе сказал, когда дал «переводчик» и послал сюда?

— Он сказал, катать тебя на флионах.

— Ладно, — согласилась я. — Тогда тащи сюда крылатый флион. — И настроение моего собеседника совсем испортилось.

— Тебе не понравится, — предупредил он. — Отец сказал, что тебе это не надо.

— Отец сказал, катать меня на флионах? — рассердилась я. — Вот и катай!

Не то, чтобы Ясо вдохновила идея. Он попросту выбрал меньшее из зол. Причем, сделал это так, чтобы по дороге у меня отпало желание не только кататься, но и задавать вопросы. Для того чтобы рассуждать о черепах со сращенными челюстями, гость должен был обладать специальным разрешением, а для того, чтобы овладеть флионом, акробатическими навыками. Можно было быстро спланировать на равнину вместе с Ясо в восходящем потоке, можно было медленно карабкаться вниз по скале. Я не поняла, почему нельзя было посадить флион на верхушку гнезда, однако выбрала медленный спуск.

Лестница висела над пропастью, плетенка из тонкой лозы, родственной гнезду флиона. Верхним концом она цеплялась к основанию башни, нижним — к подножию противостоящего уступа. В «полнолуние» она натягивалась струной. В прочее время моталась по ветру и требовала от пользователя кроме ловкости еще и страховочный парашют.

— Если я пойду первый, мне проще будет тебя поймать, — сказал Ясо.

— Лови лучше свой «переводчик», — проворчала я и ступила на шаткий путь, глядя в небо и нащупывая ногами нижние перекладины.

Это был первый, далеко не самый опасный участок перехода, который, по мнению моего проводника, совершают лишь трусы и мазохисты. Далее следовала теснина, где часть маршрута приходилось лезть по стене. На выходе из каменного коридора, Ясо заявил о желании взять меня за руку, но получил отказ. За утро детеныш Птицелова мне надоел до невозможности и стал напоминать Адама своими замашками и амбициями. Но в следующий момент, он едва успел поймать меня за ногу, потому что неожиданным порывом ветра меня понесло невесть куда. Ветер был упруг, как волна, и, чтобы противостоять ему, нужно было обладать массой волнореза. С тех пор и до конца пути Ясо получил заслуженное право командовать мной, как ему вздумается, и ни разу этим правом не пренебрег. Он заставил меня спрятать волосы под капюшон, привязал меня за пояс и еще имел наглость критиковать мою походку.

Нам предстояло преодолеть склон, поросший вязким кустарником. За ним виднелось зеленое море равнины, всклокоченное и сморщенное. Бурая глинистая почва зияла как раны на изумрудной коже. В ней-то мы и увязли по колено. Много раз я пыталась объявить привал, но флионерский «переводчик» не срабатывал на слово, и Ясо не понимал, что от него требуется. Пришлось объявить забастовку. Я села на кочку и заявила, что дальше идти нет сил. Он сел рядом. До цели оставалось недалеко. Над горизонтом уже поднимался новый горный хребет, в его пещерах клан Птицелова хранил летающие машины.

— Ты мог бы привести флион сюда, — намекнула я.

— Мог бы, — ответил Ясо, но не пошевелился.

— Интересно, почему отец попросил именно тебя? Неужели твои старшие братья еще более вредные существа, чем ты? Наверно, мама в детстве не ставила вас в угол.

— Она умерла до моего рождения, — ответил Ясо, и я прикусила язык. Решила, что иногда не вредно и помолчать, но Ясо сам все испортил. — За тысячу лет до моего рождения, — уточнил он. — Я ее не знал. Никто в клане ее не знал. Отец тоже не знал.

— Он сделал тебя по генетическим образцам? На том же станке, что флионы?

Ясо засомневался, присутствует ли в моем тоне должное почтение к тому станку, или это настоящая издевка?

— Сколько же вас, братьев? И все сироты при рождении?

— Почему все? Старший — клон Його, у средних — только отцы. С братьями тебе не надо общаться. Только у меня в роду есть женщина.

Он стал выщипывать травинки и грызть корешки, как мне показалось, на нервной почве. Похоже, в своем семействе он был козлом отпущения. Никто из старших, должно быть, не согласился оказывать почести заезжей даме.

— Вот ведь как… — удивилась я, — а на Земле все просто, у всех мама, папа и никаких генных образцов.

Ясо земными традициями не интересовался. Он поедал траву с нарастающим аппетитом. Младший отпрыск Птицелова, похоже, разочаровался во мне. Чем именно я провинилась, не знаю. Но теперь во всех его манерах прочитывалось одно единственное желание: отделаться от меня с наименьшими потерями.

— Привал окончен, — объявила я. — Дожевывай и пора идти.

Юный флионер почему-то застыл. Его физиономия удивленно вытянулась. Что именно произвело на него впечатление, тоже не знаю. Наверно, жизнестойкость и упорство в достижении цели, притом, что мои ноги давно не гнулись, а тело было покрыто слоем ссадин и синяков. Все без исключения эмоции флионера были мне непонятны. Но не сидеть же, в самом деле, из-за этого на кочке весь год?

— Тебе флион не понравится, — предупредил Ясо в последний раз, — но если ты хочешь это, я приведу.

— Ты веди. Я сама разберусь, что мне понравится, а что нет.

Ясо поволокся через равнину, а я все-таки увязалась за ним, из страха остаться одной на чужой планете посреди мятой поляны, где меня может и искать-то не станут, потому что никаких радиомаяков Його на мне не оставил. Успокоилась я только у входа в пещеру. Уговорила себя отдохнуть еще раз, устроилась в траве и представила себе, как любвеобильный Птицелов с бисексуальными наклонностями лепит на станке своих «птенцов» из генетического ассорти всех возлюбленных им мужчин и женщин. Это зрелище мне представилось настолько смешным, что я расхохоталась. И чем сильнее было желание подавить в себе хохот, тем труднее было справиться с ним.

Все прошло, как только тень нависла надо мной и трава вокруг почернела. «Если с Птицеловом, не приведи господи, что случится, — вдруг подумала я, — мне куковать на этой поляне вечно».

Надо мной стоял Ясо, держался за голову громадной птицы, закрытую черным мешком. Я вскочила. Тело птицы было величиной с небольшой автобус, серое оперение переливалось на солнце радужными разводами, два острых как сабли крыла были скрещены высоко за спиной. Это выглядело нереально, неправдоподобно и так ужасно, что я попятилась.

— Такой флион хочешь? — спросил Ясо. Я нерешительно кивнула в ответ. — Не передумала?

Ясо пригнул к траве птичью голову и снял мешок. Флион уткнулся клювом в землю, рухнул с подпорок и замер, как замороженная курица. Те модели, которые мы видели в записи, вели себя совсем иначе и выглядели, как живые, а не как чучела из музея природы. Ясо еще раз предостерегающе взглянул на меня.

— Катать? — спросил он.

— Только не верхом, — попросила я. Отступать было некуда.

Он обошел птицу сзади, задрал повыше веер хвоста и растянул руками отверстие клоаки.

— Лезь сюда.

Я попятилась еще дальше.

— Лезь, пока держу.

В отверстие едва бы просунулась голова. Само же туловище птицы имело габарит, позволяющий разметить как минимум ряд автобусных сидений, не говоря уже о цивилизованных дверях. Но Ясо не понимал, почему я не бросилась стремглав в «задницу» флиона, как только была туда послана.

— Модели, которые показывали нам… туда вообще-то пилоты через клюв заходили.

— То пилоты! — подтвердил флионер. — Или ты хочешь управлять?

— Боже упаси!

— Тогда лезь на место для багажира.

— Для багажа или пассажира?

— Багажира, — повторил Ясо после недолгих раздумий.

— Может, для первого раза все-таки через морду? — я указала на птичью голову. Хотя, кому-кому, а мне, после знакомства с Юстином, не привыкать грузиться в транспорт через «клоаку». — Давай, через клюв, а то я натопчу… Смотри, у меня ноги в глине по колено и вообще…

— Разве там чище? Лезь, если хочешь кататься.

— Если там не чище, тогда я испачкаю плащ.

— Как будто бы с той стороны не испачкаешься, — Ясо перестал мучить зад флиона, зашел спереди и растащил клюв, насколько это позволяло анатомическое строение птичьего организма. — Тогда сюда лезь.

Отверстие казалось чуть больше, но путь через шею до предполагаемого посадочного места — длиннее. Как только я осмелилась ступить ногой на краешек клюва, птица открыла глаз, зашевелилась, задергалась, как Флио-Мегаполис в час восхождения Агломерата.

— Нет уж, — заявила я. — Лучше сзади! — и решительно направилась к тыльной стороне летательного аппарата.

Это был теплый мешок, не предполагающий удобства для «багажира». Его растянутые стенки пахли микстурой сильнее, чем плащ Птицелова. Чтобы чувствовать себя уютно внутри, надо было надеть что-то эластичное и намазаться жиром, а чтобы выйти наружу — оттолкнуться ногами и выдавить себя через соответствующее отверстие. При этом полированная лысина имела динамическое преимущество. Входная дыра была единственным источником воздуха в «багажирном» отсеке. Через ту дыру я увидела, как флион встал над травой, вытянулся, развернул крылья, затем присел, и после мощного толчка мой «иллюминатор» захлопнулся, сжался так сильно, что мне пришлось раздирать его обеими руками, чтобы сделать вдох. Воздуха под брюхом птицы оказалось мало. Я не успела надышаться, как камера стиснула меня мускулатурой со всех сторон и стала мять, как тесто для пирога, уверенно и ритмично. Еще немного и я почувствовала себя внутри желудка в момент активного пищеварения. Из стенок выделилась слизь, меня перевернуло, и отверстие выскользнуло из рук навсегда. Последнее, что я помню, это попытки нащупать его в слизи. Если бы мне это удалось, я с удовольствием выбросилась бы вниз с любой высоты. Мне повезло, что я задохнулась раньше, и пришла в себя только на прозрачном полу летучего «стакана» между Мегаполисом и орбитальной станцией. Надо мной стояли флионеры, я не смогла разглядеть их и снова провалилась в пустоту.

Сознание вернулось в момент, когда свет ослепил меня. К глазу приблизилась игла, на кончике которой мерцал огонек. Эта штука вонзилась в глазное яблоко. От хруста я пришла в себя.

— Не шевелись, — донесся голос Птицелова из-за световой пелены. — Я возьму образец сетчатки.

Я хотела возразить. На худой конец, отослать его к биопаспорту, где содержалась полная информация в частности о сетчатке, но не смогла пошевелить языком. Тело будто замуровали в бетон.

— Не больно, — сообщил Птицелов, словно это не мой, а его глаз хрустел под скальпелем, искажая картинку внешнего мира. — Я должен вырастить ткань, чтобы ты не имела проблему, — пояснил он, продолжая орудовать инструментом в моем глазу.

«Прекрасно, — решила я, — теперь, если на Флио мне выклюют глаз, на станции будет лежать запаска».

Закончив дело, Його потерял ко мне интерес. Он отвернулся под лампы микроскопа, и я, по мере того, как мышцы отходили от заморозки, стала продвигаться к краю стола. Птицелов даже не обернулся на грохот, когда я упала на пол. Пытаясь подняться, я несколько раз подряд опрокинулась в емкость со льдом и разбила стеклянную трубку, тянущуюся по полу. Из нее вытекла синяя жидкость, в которой я немедленно вымазалась по уши. Но и это не заставило Птицелова отвлечься, и я решила выдвигаться на четвереньках, куда глядит единственный «флагманский» глаз. Второй оказался вывернут наизнанку. Возможно, таким образом, он был нацелен на самосозерцание. Только жилы из распухшей глазницы торчали наружу. Ощупав это место однажды, мне не захотелось повторять опыт. Я предпочла вообще не обращать внимания на то, что произошло с моими глазами. Флионеры взяли обязательство вернуть меня шефу в полном комплекте. Как они это сделают — не моя проблема.

Преодолев коридор, я еще раз попробовала встать на ноги в пустом вестибюле. Попытка оказалась удачной. Опираясь на стены, я двинулась вперед. Однако зрелище, увиденное мною, заставило снова опуститься на пол. Я находилась на балконе колодца-небоскреба, посреди которого стояли две колонны — ноги гигантской обезглавленной птицы. Ее крылья застилали небо, а тело дышало, создавая воздушные потоки. Внизу лежало пустынное каменное поле, до которого было далеко, как до самой глубокой океанской впадины, наверху была крыша из перьев, до которой было так же далеко. Террасы опоясывали птичий торс. Они не имели перил, и я легла на камень, чтобы не сорваться. Вниз полетел мой глаз. Выскользнул из века и запорхал обрезками жил в свободном падении. Я растерялась, но пустая глазница почему-то прозрела. Я испугалась так, что не смогла анализировать ситуацию: отчего это вдруг мои органы позволяют себе разлетаться без предупреждения. Ни лестницы, ни лифта, ни тарзанки, ни парашюта вокруг не было. На всякий случай, я сунулась в соседние арки. Там было темно, пахло плесенью и медициной. Я снова легла у края террасы. Высота казалась недосягаемой. Как спускаться вниз с небоскребов было личным, интимным делом каждого флионера.

В поисках лифта я обшарила ближайшие арки. Оттуда несло гнилью. Двери не имели ручек, отдельные помещения не имели дверей, запирались жестким полем, которое било током. Кое-где горел красный свет. В одной из комнат я нашла бассейн, в котором шевелилась и набухала масса. На поверхности бассейна хлопали зловонные пузырьки. В другом помещении я наткнулась на прозрачные камеры, и в сумерках решила, что здесь хранятся живые существа, но это оказались голые мышцы, растянутые за концы сухожилий, по ним бродили разряды тока, заставляя ритмично сокращаться. В третьем помещении было совсем темно, и росли деревья. Впрочем, может, это были не деревья. Возвращаясь на террасу, я налетела на коробку с личинками, и рассыпала ее. Личинки были скользкие, шевелились в руках, пара штук все-таки свалилась вниз, прежде чем мне удалось собрать их. Я прибавила шагу. За час мною было пройдено не более трети кольца. А может не час, а два? Я слишком увлеклась изучением цивилизации, которую должна была просто увидеть и вернуться. Возможно, мне стоило повернуть назад, но был ли смысл два раза проходить один и тот же маршрут?

Описав круг, я не нашла Птицелова в исходной точке. Помещения под арками были заперты, местность казалась незнакомой. Я еще раз поглядела вниз, вслед улетевшему глазу, и с ужасом увидела на камне нижней террасы синие отпечатки своих пальцев. «Спираль», — дошло до меня. Ребус решился, но выявил огорчительное обстоятельство: вместо спуска я нечаянно совершила подъем. Злая и уставшая, я поплелась дальше. «Когда-нибудь меня найдут, — рассуждала я. — И глаз подберут, потому что сами виноваты! Надо было лучше приклеивать!»

Настал момент, когда передо мной возникла перспектива возвращаться назад два круга. Лифта на этих странных террасах не было и в проекте. Похоже, они строились в доисторические времена, когда фроны еще не умели делать лифты. Я желала найти хотя бы древнюю винтовую лестницу, но вместо нее в закутке пустого вестибюля наткнулась на мусоропровод, и поняла, что двигаться дальше нет сил.

Под аркой было пустынно и холодно. Из мусорного контейнера торчали наружу белые шары, похожие на мячики. Жерло трубы завывало, посылая вверх упругие потоки теплого воздуха. «Съехать в них что ли? — подумала я. — В крайнем случае, набью синяк», — и стала освобождать спусковой контейнер, но, когда вынула из него округлый предмет, остолбенела. Ни действовать, ни соображать я уже не могла.

Говорят, история движется по спирали. Не знаю, что чувствовал Олег Палыч, доставая из воска нашего сибирского андроида, но в тот момент он понял бы меня лучше других. В моих руках оказался череп. Белый, словно слепленный из фаянса, с глазницами и вдавленными висками, но ни челюстей, ни отверстий для носа на нем не было. Едва лишь заметная борозда намекала, что все это в проекте было предусмотрено, но почему-то на практике не состоялось. Из того же контейнера я вынула несколько черепов без глазниц; два экземпляра, сращенных между собою лицевыми сторонами; тазовую кость без отверстий, реберную клетку без позвоночника и еще много разных интересных фрагментов. Как будто Господь Бог старался слепить что-то новое из знакомого материала, но так и не продвинулся дальше плагиата с самого себя.

— Вот, где она!

Птицеловы застукали меня с костями в руках среди мусорной кучи. Они возникли так неожиданно, что я рефлекторно пыталась спрятаться за колонной мусоропровода.

— Зачем ты ее отпустил? — возмущался младший Птицелов в адрес старшего. — Положи это, — сказал он мне, — встань и иди рядом.

— Не пойду, — отрезала я, и кость не отдала.

— Отец! Она все время хочет и не хочет одно и то же!

Його поднял меня с пола за капюшон, ни слова не говоря, повел по террасе.

— Никуда не пойду, — возмущалась я, — пока не получу объяснений!

Объяснений не последовало. За нами следовал только сердитый Ясо. В руках у него была емкость похожая на кастрюлю. Через пару шагов мы оказались на нижней площади, а затем на внешней оболочке орбитальной станции. Гравитация сначала упала, затем придавила меня к прозрачному полу «колокола». Флио-Мегаполис снова лежал подо мной, как в первый день посещения.

— Что это значит? — спросила я.

Птицеловы безмолвствовали. Только Ясо, украдкой от отца, указал сначала на кастрюлю, а затем сделал жест двумя пальцами, который с языка зэков переводится, как «моргалы выколю». Что это значило на местном жаргоне, я не могла знать, только предположила, что напрасно расковыряла мусорницу, зря глядела на то, на что не положено, потому что теперь, за излишек усвоенной информации мои «моргалы» попадут в суп.

Мы пригрунтовались на том же мятом лугу, у черного холма, который при близком рассмотрении перестал быть холмом. Он оказался флионом, который в размахе крыльев не сильно уступал безглавому созданию, подпирающему свод «Вавилонской башни». Туловище нового флиона могло бы вместить пассажирский вагон, его крючковатый клюв был опущен в почву, а черный глаз заприметил нас издалека, и, пока Птицелов-старший вел меня к нему, флион ни разу не спустил с нас внимательного взгляда.

— Не надо, — просила я.

— Надо, — возражал Птицелов.

— Я умру…

— Не умрешь.

— Я боюсь! Я не хочу! Я больше не собираюсь ни на чем летать!

Ясо бережно нес за нами кастрюлю.

— Його, пожалуйста, не поступай так со мной!

— Глупая! — рассердился Птицелов, и выпустил из рук мой капюшон перед самой птичьей пастью.

Из ноздрей флиона выходили струи пара, зев был желтым и влажным, он раскрывался передо мной, как разводные питерские мосты, с тем же достоинством и неотвратимостью. А я лишь искала момент, чтобы сбежать, укрыться в горах и просидеть там весь срок, отпущенный мне на знакомство с этой сумасшедшей планетой.

— Глупая! — повторил Його. — Ты не должна бояться! Я не позволю тебе бояться того, что ты не знаешь! Это…

— Это стыдно!!! — закричала я. — Знаю! Отпусти! Я все знаю!

— Сними одежду и лезь внутрь!

— Нет!

Он одел мне на голову резиновый чулок с прорезью для лица и смазал макушку жиром.

— Сними всю ткань, чтобы не тереть тело, — заявил он.

— Ни за что! — я пыталась снять резину, но она снималась только вместе со скальпом.

— Разденься и лезь туда, — сердито повторил Його.

Его птичьи глаза выпучились от гнева. Я представила себе, как он сдерет с меня одежду сам. Тогда-то со мной и случится самое ужасное из всего того ужасного, что только может случиться с такими как я…

— Хорошо, я разденусь. Только отвернись. И скажи Ясо, чтобы тоже не пялился.

Я бросила халат в траву. Черта-с два кто-нибудь из них отвернулся. Мне ничего не оставалось, как скрыть наготу во чреве флиона. Його тоже разделся до неприличия и последовал за мной.

— Глубже! — командовал он. — Еще глубже. Теперь развернись.

«Господи Иисусе! — думала я, дрожа от страха. — Видел бы меня Миша!» Разворачиваясь, я провалилась вниз.

— Наоборот! Ноги назад, руки в стороны!

Меня просто перевернуло верх тормашками, и приступ удушья напомнил отделение для «багажира». Його вынул меня из скользкого мешка, и сам установил подобающим образом. Мое тело оказалось зажато в позе распятия.

— Смотри на меня! — сказал он, вынул из кастрюли два куска непроваренного мяса, из которого тянулись не то жилы, не то провода, стал засовывать их мне под веки, как плевы сигирийцев.

Моя скользкая резиновая голова яростно сопротивлялась, я сделала последнюю попытку вырваться, но было поздно. Пустая кастрюля вылетела на траву, клюв захлопнулся. Його развернулся ко мне спиной и стянул боковые жилы так сильно, что чуть не выдавил меня из флиона через задний проход. Мне стало жаль себя до слез, но в следующий момент я увидела горы вокруг поляны. Словно голова поднялась из травы. Словно глаза вдруг разъехались к ушам, чтобы охватить боковой обзор. Такого панорамного ощущения реальности прежде никогда не бывало. Мурашки побежали по коже. Флион сжался, мои ноги опустились вниз и уперлись во что-то твердое, как голые ступни в травянистые кочки. Что произошло далее, я не могу описать. Тело обрело равновесие, мышцы напряглись, и хлопок крыльев поднял меня над поляной.

Мозг не успевал обрабатывать информацию, словно телом завладели инстинкты, о существовании которых я раньше не знала. Я не знала, как ставить крыло относительно ветра, какую мышцу напрячь, чтобы развернуться корпусом, но, тем не менее, летела, чувствовала, как воздух волнами катится подо мной, шевелится в пальцах, словно на кончиках перьев. От внезапности ощущений со мной случился легкий обморок, а когда флион набрал высоту, лег на крылья и начал медленно планировать вниз на скалы, мой организм, как выразился бы Миша, впал в состояние глубочайшего оргазма, и уже не вышел из него до конца полета.

Флион то совершал пике, то набирал высоту, парил в воздушных «вулканах» и делал крутые виражи, а я думала об одном: если это больше не повторится, я не вынесу «ломки», загнусь, как наркоман без дозы наркотика. Я брошусь с обрыва, лишь бы еще раз почувствовать то, о чем минуту назад не могла мечтать.

У границы земель клана мы встретили такую же крупную птицу. Сблизились так, что я зажмурилась от страха. Флионы ударились когтями, сцепились, закружились вниз, крыло вывернулось. Я почувствовала боль в плече, но чужая птица оттолкнулась и ушла на бреющем полете, когда до падения оставался миг. Не успели мы набрать высоту, птица снова устремилась к нам.

— Не надо! — хотела сказать я, но получился хрип.

Если бы мне хватило сил открыть рот, флион бы каркнул, но он лишь тряхнул головой перед противником, нырнул под него, сделал петлю и растопырил веером хвост. Мы застыли над зарослями кустарника, сверху похожими на мох, развернулись навстречу ветру. Чужак снова атаковал нас с высоты, но мы ушли. Наши крылья оказались крепче. Он преследовал нас до каньона, но маневрировать между скал побоялся и отступил.

К заходу солнца мы облетели земли клана и сели на поляну у темного озерца. С того момента мне стало все равно, что будет дальше. Останусь я на Флио или вернусь; что буду делать, как жить, и когда умру, и что со мной будет после смерти, мне было также глубоко безразлично. В ту минуту я с радостью готова была принять все, уготовленное судьбой. Його высадил меня на грунт, поднял птицу в вечернее небо, сделал прощальный вираж и скрылся.

Мне стало холодно, из одежды не осталось ничего кроме резинового чулка на голове. Я вошла в воду, чтобы укрыться от ветра, но тут же выскочила на берег. За мной плыла штуковина размером с чемодан. На ее спине сияли в ряд огоньки, усы вылезли на берег и потянулись к моей лодыжке. Оно было немного похоже на ската и немного на сома. Спинной плавник поднялся над водой. Я предпочла отсидеться в траве. Некоторое время мы наблюдали друг друга на расстоянии, но когда вернулся Птицелов, я завернулась в его плащ, а рыба опустилась на глубину.

— Он свободный флион, — объяснил Його. — Не входи в воду с ним, когда горят огни. Уколет током.

— От кого свободный?

— В нем работает мозг флионера.

— Такой же как у тебя?

— Такой, — подтвердил Його, но я не поверила.

— То есть, человек добровольно сделался рыбой?

— Флио теперь его дом, — услышала я в ответ, и меня снова бросило в дрожь. Не то от холода, не то от дерзкой догадки.

— А ты, чтобы адаптироваться на Флио, будешь вживлять свой мозг в птицу?

— Небо Флио должно стать мне домом. Много поколений пройдет до того…

— Його, может быть, я неправильно поняла… вы собираетесь стать цивилизацией зверья и птиц?

— Нет птиц, нет зверья, — ответил он. — Есть жизнь, есть гармония. Мы должны сохранить себя здесь: сгорит трава — выживет рыба, уйдет океан — останется зверь, уйдет все — кто-то должен остаться. Мы должны быть везде, чтобы жить.

— Ты думаешь, фауна Земли — тоже единая цивилизация?

— Когда я увидел тебя в Хартии, — признался Птицелов, — я подумал так и захотел узнать Землю ближе.

— Узнал? Может, расскажешь, откуда взялся череп без челюстей?

— Он контейнер для клона мозга, — ответил Його. — Здесь не о чем говорить. Такой человек не жил на Земле и не был человеком.

— Может быть, мы тоже «нисходящие» фроны, только старше вас? Ты это хотел узнать, когда рвался на Землю?

Птицелов опустил глаза.

— Отвечай, — настаивала я. — Ты за этим послал меня на Лунную Базу?

— Я хотел знать про «белых землян».

— Узнал? А про нас, обыкновенных землян, узнал что-нибудь?

— В Земле есть алгоний, — признался мой собеседник. — Надо понять, откуда он…

— Ты запутал меня сказками про алгоний. Это вещество не позволяет завязываться матрицам. Разве не так? Объясни, почему же они завязываются на Земле в таких ужасающих масштабах? И почему ты решил меня спасать, как с тонущей лодки? Где логика?

— Нет логики, — согласился Птицелов. — Где есть алгоний, там нет логики.

— Колоссально! Його, ты развалил последние матрицы в моей голове! Мне можно снова идти в первый класс!

Мой собеседник замолчал надолго, впал в состояние, из которого его не смог бы вытащить даже взрыв водородной бомбы. Он был защищен от меня панцирем из непробиваемых мышц и глобального вселенского равнодушия ко всему, что происходит вокруг. Ему следовало воплотить себя в пень, и его потомки на Флио многие миллиарды лет шелестели бы листвой дубовой рощи.

— Сегодня мне показалось, что я летала когда-то… может быть, в прошлой жизни. Как будто вспомнила что-то забытое.

Його не отвечал на мои сентиментальные откровения.

— Когда твой клан воплотится в птиц, — продолжила я, — воздушные бои перестанут быть игрой. Один из вас должен будет погибнуть. Вы станете жрать своих братьев из клана червей, измельчаете с голодухи, расплодитесь, и драка за территорию станет вопросом жизни и смерти.

— Наши игры в космосе опаснее, — заявил Птицелов.

— Вы испугались?

— Мы устали и должны уйти. Кто ушел, тот умер. Флионеры не хотят умереть.

— Вы решили перехитрить самих себя.

— Если ты останешься на Флио, то поймешь.

— Теперь уж точно не останусь.

— Сиги не могут распоряжаться тобой. Ты сама это реши.

— Уже решила. Я вернусь на Землю. Ни сиги, ни фроны на мое решение больше не повлияют, и закроем эту тему.

Огоньки плавающего флиона опять поднялись к поверхности, но уже не сияли так ярко. Видно их обладатель разрядил батарею на более доступном объекте и снова приплыл на нас поглядеть.

— Я вернусь, Його, но буду навещать тебя, если захочешь.

Його молчал. Это были не те слова, которые могли бы его утешить.

— А если останусь, я смогу управлять флионом?

— Твоей силы не хватит, — ответил он. — Твой сын сможет.

— У меня нет сына.

— Будет, когда останешься. Я научу его пилотировать «муху».

— Чтобы его клюнул твой «стервятник»?

— Муха сможет уходить на орбиту. Я знаю, как ее делать.

— Сделай лучше «птичку», которая полетит на Земле, — попросила я. — Потому что теперь я точно ни за что на свете здесь не останусь. Ради чего, Його? Мы только что прошли этот путь эволюции! Мы еще не высунулись в космос, и ты мне смеешь предлагать… Даже не думай об этом!

— С Земли крыло не поднимет вес, — тихо сказал флионер. — Только планер.

— Ты сделаешь планер? — удивилась я. — Серьезно?

— Я не буду за тебя спокоен. Тебя увидят в небе, убьют. Я буду далеко.

— Тогда сделай гидрофлион. В воде я смогу управлять такой машиной?

— Я не знаю твоей воды.

— То есть, ты пошутил. Ты не собирался делать мне подарок. Даже не посватался, а сына-землянина захотел. Нет уж, учи Ясо «мухой» управлять.

Мы опять замолчали. Рыба высунула на сушу ус, стала шарить в траве, пуская пузыри на мелководье.

— Реаплан, может, возьми, — наконец-то придумал Його.

— Ты отдаешь мне его?

— Если сможешь управлять, — ответил он, — возьми то, чем сможешь управлять.

Глава 21. МИСТЕР ПУКЕР И КОМПАНИЯ

— Ага! Мистер Пукер! — сообразил Ясо. — Он не называется реаплан. А вообще ведь, да! Наверно, называется…

— Причем здесь «мистер»? — удивилась я.

— Вы же так обращаетесь к уважаемым людям?

— Так то ж… Хотя, собственно…

— Мистер Пукер стар и заслужил уважение.

— То есть, он вам больше не нужен?

— Отец сказал отдать тебе то, на чем сама полетишь. Но я не думаю… Ты плохо выглядишь на перегрузках.

— Я посмотрю, как ты будешь выглядеть в нашем общественном транспорте в час пик!

— Как это, общественный транспорт? — не понял Ясо.

— Как задница твоего флиона!

— Ты и дома багажируешь?

— Багажирую, — подтвердила я, и в очередной раз низко пала в глазах флионера.

Ждать я устроилась на скале, чтобы во всей красе увидеть старый флион. Мне объяснили, что реаплан достаточно компактен, его можно унести в чемодане, и для разгона он не нуждается во взлетной полосе. Этот вариант устроил меня сразу, только на скале меня внезапно настигло землетрясение. Не то, чтобы мощное стихийное бедствие… но камень подо мной завибрировал, словно в скале пробивалась лава. Я прислушалась. Из пещеры доносились странные звуки, возможно, там шли боевые действия. Неужели на старого Мистера Пукера все-таки был спрос, и Ясо застал вора на месте преступления? Что-то мне подсказывало, что вор не хотел без боя уступить добычу. «Не взять ли мне палку, — подумала я, — и не пойти ли к Ясо на помощь?»

Я не узнала Мистера Пукера. Ясо тащил его на свет из пещеры за щупальце. Всеми остальными щупальцами Мистер упирался, загребал по камням, цеплялся за выступы пещерного свода. Я решила, что это и есть грабитель из чужого клана. О том, что такое устройство способно летать, я не могла и подумать. Мистер имел осьминожье строение тела с коротенькими отростками и выпученным вверх мясистым животом, внутри которого, при натяжении кожи, была видна пассажирская капсула. В ней могли поместиться от силы полтора человека или один флионер, если его спрессовать. Шкура этого Мистера имела зеленый окрас с оранжевыми пятнами. Характер Мистер Пукер имел необыкновенно строптивый, это было видно издалека.

Ясо затащил флион на траву и бросил. Мистер Пукер притих. Потом всполошился, сделал рефлекторную попытку удрать и опять затих. Щупальца распластались, между ними натянулись перепонки. С высоты скалы предмет стал напоминать могучий прыщ на теле юной планеты.

— Спустись, — позвал меня Ясо.

Я спустилась, не будучи до конца уверенной, что это и есть флион.

— Только не говори, что он летает, — сомневалась я.

— Летает, не беспокойся.

— Ты уверен, что этот Мистер не водоплавающий?

— Может и плыть. Он молодец.

Под брюхом Мистера Пукера заработал агрегат — гибрид мясорубки и газонокосилки. Мистер Пукер пополз, оставляя за собой бритый ежик английской лужайки. И чем дальше полз Мистер, тем более устрашающими становились звуки в его утробе.

— Вездеход какой-то, — предположила я. — Он совсем не аэродинамичный. Не лучше ли его использовать для стрижки газонов?

— Если ты не хочешь, он может полетать сам, — сказал Ясо. — Только когда Мистер Пукер берет старт, в его камере безопаснее. Там всего три жилы управления, ты справишься.

— Без тебя я никуда не лечу.

— Конечно со мной, — согласился Ясо. — Разве мне жить надоело?

Он встал скалой на пути у Мистера Пукера. Щупальца стали обвивать его ноги, но Ясо не отступил. У меня сложилось впечатление, что Ясо не боялся ничего. Что флионерам в принципе незнакомо чувство страха. С их уровнем биотехники можно себе позволить любой неоправданный риск. Похоже, Мистер Пукер пришел к тому же выводу, а потому перестал стращать Ясо и предпочел его обползти. Ясо наступил на перепонку Мистера.

— Ты первый, — предложила я.

— Нет, ты, — он растянул мешок над капсулой.

Я поскользнулась на влажной коже флиона, словно наступила на огромную живую лягушку. Вряд ли Мистеру понравились мои пробежки по его спине, но деваться было некуда. Когда Ясо затолкался в камеру рядом со мной, ее стенки растянулись, стали совсем прозрачными. Верхний проход сжался до маленького дыхательного отверстия, а снизу стали доноситься гулкие урчания с раскатами кишечной акустической симфонии. Как будто не Мистер Пукер, а великан, выпив цистерну пива, проглотил за ней следом бочку молока.

— Что-то я не вижу у Мистера Пукера головы, — сказала я. Что если Ясо забыл в пещере эту деталь? Второй раз подвергать себя восстановительной процедуре мне не хотелось. — Должна же быть у флиона голова, хотя бы для координации рефлексов?

— Тебе надо голову или полет?

— А разве одно другое не предполагает?

— Не всегда, — сказал Ясо. — Не у Мистера Пукера.

— Так не бывает. Для чувства равновесия должен присутствовать хотя бы элементарный нервный центр. Для летающей биомашины это особенно важно.

— У реаплана важно чувство жопы, — объяснил флионер. — Она у Мистера Пукера присутствует. Настанет момент, и ты убедишься.

Чтобы успокоить себя, я всю вину свалила на «переводчик». Кто ему задал такой позорный лингвистический набор? Я грешила на наш секторианский словарь, который кроме Миши и Адама никто не брался разнообразить жаргоном. Надо бы по приезду высказать им все, что я думаю о таком баловстве. Как мне понять существо, незнакомое с нашими особенностями общения? А если я упущу что-то важное? Столько злости у меня накопилось на Мишу за время командировки, что я не могла дождаться возвращения. Потом до меня дошло, что за «момент» должен настать для старта реаплана, и наша встреча приняла характер несбыточной мечты.

Под флионом разрасталось облако зеленого газа. В считанные мгновения оно закрыло поляну, видимость стала нулевой. Потом был пушечный выстрел. Мощная струя придала нам вертикальное ускорение. Мне стало дурно. Ревущий флион, вытянувшись ракетой, набирал высоту. Зеленый туман окутал местность. Газ разрывал сопло стремительными рывками. Ясо поглядел вниз.

— Три километра всего лишь, — успокоил он меня. — Видишь, жилы синеют. У орбиты они почти черные. Так надо определять высоту.

Километраж не имел значения. Для начала неплохо было бы выжить. Следующий пушечный выстрел подбросил нас еще на полтора километра. До орбиты я рисковала не дотянуть, но выбросы прекратились. Мы словно замерли на месте, щупальца растопырились, перепонка надулась парашютом. Сквозь нее стал прекрасно виден ландшафт, большую часть которого все еще застилал туман. Я прикинула, что город Минск этот прибор накроет без труда. Не говоря о том, что мне придется оплатить разбитые стекла в радиусе километра.

— Теперь надо ждать, когда он начнет планировать, — объяснял Ясо, словно готовил меня к экзамену по пилотажу. — Он выберет новую поляну, и будет целиться в нее. Детекторы работают за зеленый цвет, но можно их перенастроить. Какого цвета твоя посадочная площадка на Земле?

Мистер Пукер стал кружиться в воздухе, а затем сложил щупальца «самолетиком» и взял курс на изумрудное пятно, виднеющееся на горизонте.

— Эту жилу можно крутить, тогда он сменит направление, — Ясо вырвал из пола что-то посиневшее, и Мистер Пукер снова развернулся парашютом, а потом, нехотя, заложил «крыло» в обратную сторону. — При попутном ветре он пойдет быстрее, — обещал хозяин, а я представляла себе, как, не будь его рядом, скакала бы я сейчас с поляны на поляну, пока у Мистера Пукера не случится запор. Мощность сопла позволяла рассчитывать на кругосветное путешествие.

Вряд ли моих сил хватило бы на то, чтобы разжать отверстие камеры. Жила маневратора мне не поддалась совсем, а тормоз, с которым, по мнению Ясо, должен был справиться младенец, сдвинулся лишь тогда, когда я изо всех сил уперлась ногами. Флион лениво хлопнул перепонкой.

— Нет! Так не затормозишь! — Ясо рванул жилу тормоза вверх, и последний, натужный газовый выброс приподнял нас на пару метров. — С такой скоростью никогда не садись на скалу, — сказал он. — Есть запасная камера аварийного взлета.

— Не трогай камеру, — попросила я. — Давай сядем как-нибудь, если, конечно, на Флио еще осталась экологически чистая зона.

Ясо искренне не понимал моего разочарования.

— Среди механических моделей Мистер Пукер самый простой, — предупредил он. — На нейросенсорах тоже летают, но там головой работают. Понимаешь?

— Понимаю, — согласилась я, дернула жилу и, кажется, нечаянно сорвала запасную камеру.

Понятно было одно: ни старая, ни новая техника флионеров мне одинаковым образом не светила.

Каждое новое утро Ясо сидел у гнезда, свесив ноги с обрыва. Колол орехи, сплевывал вниз скорлупу. Впрочем, может, он сидел еще с вечера, но был невидим в темноте. Или я так уставала от впечатлений, что не видела ничего кроме подстилки.

— Зря сидишь, — обратилась я к нему. — Мое мнение о Мистере Пукере с прошлого раза не изменилось. Я по-прежнему считаю, что старый уважаемый флион заслужил покой в музее родной планеты.

— Можно клонировать такой же, новый, — ответил Ясо. — Можно в нем кое-что упростить.

— Характер, например.

— С этим тоже можно работать…

— Нет уж, с норовом Мистера Пукера надо не работать, а вырезать, как гнойный аппендицит.

— Можно и так, — согласился флионер.

— Предупреждаю, ты зря тратишь время. Либо достань нормальный флион, либо ступай домой. Я скажу отцу, что ты честно меня караулил.

— Я дома, — ответил Ясо. — Здесь мое гнездо. Где же мне сидеть, пока ты спишь там?

— Извини. Если так, ты тоже мог бы спать в гнезде. Там полно места.

— Отец сказал, земляне спариваются с теми, кто спит в их гнезде.

— Не буду я с тобой спариваться. Много твой отец понимает! Даже не мечтай.

Ясо удивился. Наверно прежде мнение отца было для него беспрекословной истиной.

— Отец сказал, вы живете парами, самец и самка в одном гнезде. Что таков ритуал.

— Твой отец, будучи на Земле, созерцал только малиновый куст, — объяснила я. — Просто мой друг Миша не всегда удачно шутит. Самки с самцами на самом деле живут, как хотят, в любом количестве. В одном гнезде можно увидеть несколько спаривающихся между собой самцов. А я, допустим, со своим братом полжизни прожила в одном гнезде и ни разу не спарилась.

Ясо перестал жевать орех.

— Разве так? — удивился он. — Отец сказал, что на Земле спариваются для удовольствия, не думая о будущем.

— На Земле так поступает только мой друг Миша. Все остальные земляне думают о будущем. Просто не имеют возможности влиять на генофонд потомства, как это делаете вы. Поэтому руководствуются удовольствием, подбирая пару.

— Конечно, — согласился молодой флионер, — разве можно получать удовольствие, не думая о будущем? — и впал в прежнее состояние снисходительного равнодушия.

Мой новый флион был похож на мыльный пузырь. Он переливался радужной оболочкой, висел над мятой поляной, дергался в воздухе. Ясо исполнял внутри пузыря танец папуаса. Ему не хватало только копья, а я не могла дождаться, когда он, наконец, сядет и объяснит мне суть происходящего. Где-то мне уже встречалась похожая картина, я старалась вспомнить, где именно. Лишние телодвижения отвлекали от мысли.

— Если догадаешься, как работает сфероплан, научу управлять, — пообещал Ясо.

Оболочки шара вокруг него стали таять одна за другой, исчезать в кольце, висящем у него на поясе. Ладони искрили электрическим полем. Ясо прикладывал их к траве, чтобы спустить заряд, а я думала об одном: отдаст или не отдаст? Возвращаться в Секториум без флиона было глупо. Тем более что сфероплан целиком помещался в портфеле.

— Дай, попробую…

— Он сложный для равновесия, — предупредил Ясо.

— Договоримся так: если я минуту продержусь в воздухе внутри этой штуки, ты объясняешь, по какому принципу он работает, и я забираю его на Землю.

Ясо улыбнулся, но возражать не стал. Напротив, он предвкушал увлекательное зрелище и не пытался скрыть скепсис, застегивая на мне пояс.

— Подпрыгни выше, — посоветовал он, — пока еще можешь это сделать.

Пояс треснул меня током и стал раздувать сферы: одну, вторую, третью. Электрические заряды разбежались по мне во все стороны, волосы встали дыбом на всю длину, возник эффект невесомости, который не позволил мне подпрыгнуть, даже удержаться в вертикальном положении не позволил. Кувыркаясь, я зацепила рукой стенку внутренней сферы. Флион дернулся, и началось. Каждое новое прикосновение к оболочке кидало меня по траве во все стороны горизонта. Шар катался, вертелся волчком, зарывался в грунт, издавал отвратительный звон, но подниматься не желал ни в какую. Мои пляски внутри были похожи на предсмертные конвульсии. Покувыркавшись минуту, я выбилась из сил, но не смогла понять принцип движения этого аппарата.

— Будешь долго учиться, — сделал вывод Ясо, освобождая меня от наэлектризовавшегося кольца.

— У вас на Флио ненормальная геофизика, — возмутилась я. — Могу поспорить, что у нас эта штука летать не будет, но не могу объяснить почему.

— Потому что не поедет на Землю, — объяснил флионер.

— Конечно, не поедет. Я просила летательный аппарат, а не кувыркательный.

— Сфероплан делает выброс вакуумного поля. Ты ударяешь по оболочке, тогда на внешнем контуре образуется мешок разреженного пространства, который втягивает флион. Тогда он летит. А ты все время бьешь вниз.

— Потому что все время падаю.

— Чтобы упасть, надо сначала подняться.

Волосы продолжали торчать во все стороны, как наглядное доказательство моей несостоятельности овладеть машиной. Я хотела пригладить их, но получила разряд в глаз. Ясо был спокоен, он обстоятельно паковал агрегат в футляр. Еще один экзамен флиопилотажа мною был успешно провален.

— Поищи, пожалуйста, что-нибудь, способное летать на Земле, — попросила я.

— Трудно выполнить эту просьбу.

— Попробуй.

— Очень трудно выполнить. Ты не знаешь ветра, не умеешь работать магнитом, не держишь равновесие, дуреешь от высоты и не тянешь жилу. А главное, не любишь учиться.

— Люблю!

— Нет, я понял твою суть. Ты хочешь всегда багажировать.

Однажды Ясо принес дельтаплан. Он был мелкий, тяжелый, размах крыла варьировался рычагом над местом пилота. Все сидение — два жестких стаканчика для колен. Флионеры не пристегивались, не одевали шлема, но это был дельтаплан. Он взлетал с равнины без разгона, уловив подходящий порыв, развивал хорошую скорость в падении. На нем можно было сделать мертвую петлю. Кожаные крылья напоминали перепонки летучей мыши. Я не рискнула.

— Ты не поверишь, но на Земле есть точно такие, — сказала я. — Мне бы что-нибудь особенное, необычное…

С тех пор ежедневно в любую погоду, без праздников и выходных, мы выходили на поиски, и за день успевали замучить, в среднем, по два флиона. Среди них не было ничего принципиально нового, тем более, пригодного для использования в инопланетных условиях. Ясо показал мне ботаническую коллекцию, которую его предки собирали по Вселенной; учились выращивать аналоги на Флио, и сами учились у «аналогов» приемам воздухоплавания. Мы тоже учились. Испытывали аэродинамику «летучего мака» — зеленого волдыря, напоминающего формой маковую «коробочку». В условиях родной среды, стенки семенной коробки начинали сокращаться от тектонических подвижек. Его семена могли прорасти только в глубоком грунте. Поэтому растение не упускало возможность, когда по соседству возникали трещины планетарной коры. Если сильно топнуть ногой рядом с грядкой, его семена разлетались фонтаном на десятки метров вокруг.

Мы осматривали лиану с семенами, имеющими форму универсального крыла. Я узнала, что спородинамика, наука о способах полета семян, является для флионеров азбукой. От внешней формы до внутренней мотивации, она подлежит доскональному изучению начинающих пилотов. Я видела нору гриба-флиона, растения, питающегося грунтовыми микроэлементами. Двигаясь в почве, оно оставляло за собою норы, в норах скапливался газ из отходов жизнедеятельности организма. Этот газ, при нужной концентрации обладал способностью выстрелить гриб из норы и сбить с ног взрослого флионера. Мы назвали его миной-флионом.

Мы трогали паруса из плесени, вырастающей на камнях, которые, надуваясь, взлетали как дирижабли. Некоторые из них могли таскать пудовые валуны. Другие отрывались, уходили высоко в атмосферу и там лопались с грохотом, опадали лохмотьями на грунт. Но дирижабли люди научились делать сами, не имея природного аналога. Чем ближе я знакомилась с разнообразием местного флиопарка, тем больше уважала человечество, тем сильнее скучала по дому. Теперь я понимала инопланетян, которые, не раздумывая, расстались с комфортом, чтобы иметь возможность с близкого расстояния наблюдать нас. Наверно, им рассказали, до чего додумались земляне на пути к техническому прогрессу. Наверно, инопланетяне не поверили. Наверно, они решили, что это сказки, как когда-то сказкой считали флион, но мы ни в чем не отстали от фронов.

Когда Ясо подлетел ко мне на флионе, похожем на растрепанное мочало, я вспомнила ковер-самолет. И по тому, как независимо мочало вело себя в воздухе, и по тому, как не желало садиться на скалу, где я коротала время в ожиданиях.

— Никогда не догадаешься, почему он летит! — заявил Ясо.

Ломать голову не имело смысла. Понятно, что физическое объяснение феномена есть, иначе не стоит верить глазам.

— Можно ли эту штуку выровнять в гладкий ковер? — спросила я в ответ. — Чтобы летать на нем лежа и управлять голосом.

— Можно, — неожиданно ответил Ясо, и мое сердце, снова затрепетало от предвкушения. — Только лежа неудобно, все время будешь переворачиваться и падать.

— А на Земле?

— Ага! Я знаю флион, который точно полетит на Земле.

— Уверен?

— Конечно. Он летит даже в космосе.

— Не может быть.

— Для тебя — не может, — согласился он. — Тот флион отец брать запретил.

— Мы не будем брать. Только посмотрим.

— Посмотрим? — Ясо немного поразмыслил. — Посмотрим, если угадаешь, как летит алгоплан, — он указал на серую массу, придавленную ногой к камню.

— Он летит на передозировке алгония в тканях, — сказала я. — Этот материал не подвержен гравитации. Вот он и летит.

Ясо уставился на меня, как на невиданную доселе аэродинамическую конструкцию.

— Отец говорил тебе про алгоний?

— У нас на Земле с древних времен летают на коврах-самолетах.

— Ну, да?

— Честное слово! Спроси у отца, если не веришь. Могу тебе книжку прислать. Там алгопланы на любой фасон… с выкройкой. Между прочим, земляне на них летают лежа и не падают.

Черной ночью небо над Флио-Мегаполисом озарил огненный шар Агломерата. Я увидела явление, известное в астрономии как частичное затмение, когда небесное тело появляется на фоне более крупного тела. Мне показалось, что это орбитальная станция так снизилась, что оставила круглую тень на спутнике планеты. Но у «станции» неожиданно выросли уши, а затем массивные плечи наехали на оранжевое пятно.

— Иди за мной осторожно, — услышала я над собой голос Ясо. Его рука потянулась ко мне и пристегнула к поясу фал с карабином. — Если упадешь в пропасть, не кричи, — предупредил он, и его тень удалилась с диска Агломерата.

Веревка натянулась, гнездо заскрипело, скала закачалась. Я выбралась из укрытия, соскользнула с края пропасти, повисла на поясе и вспомнила про обет тишины. Интуиция подсказывала, что лучше не двигаться, не просить о помощи, не напоминать о себе. Было бы совсем хорошо, если б Ясо догадался пристегнуть меня к своей спине, как рюкзак, но флионер все делал правильно: он замерял глубины свежих расщелин моим телом, раскачивающимся на длинной веревке, и таким образом прокладывал оптимальный маршрут. Ветер залег на дне ущелья, сверху сыпалась каменная крошка, вокруг были отвесные стены, я вспоминала молитву.

Ясо отстегнул меня от карабина на уступе. Скала гудела под ногами, кровь стыла в жилах, пленки тумана закрывали поляну, вползали в расщелины, скалы торчали из белого океана, которому не было видно конца.

— Начинается землетрясение, — сказал Ясо. — Нас не увидят, если быстро туда и обратно.

«Стакан» поднялся над облаком, в котором утопали вершины гор. Мы отправились на юг и почти достигли границы земель клана, когда краешек солнца приподнялся над восточным горизонтом.

Каньон я узнала издалека. Этот гигантский разлом в планетарной коре, ярко рыжего цвета, был виден с орбиты. Вблизи он представлял собой пропасть, края которой расходились на десятки километров, а дно не просматривалось из-за постоянных сумерек на глубине. Мы снова погрузились в ночь. Колокол снижался в каньон, а я представляла себе, как волна землетрясения докатится сюда от северных широт и захлопнет нас, как мух в саквояже. Внизу блестела вода и когда, наконец, мы достигли глинистого берега, «стакан» соскользнул, опрокинулся, и Ясо пришлось вручную ставить его вертикально.

Сначала не было видно ничего, но, когда утренний свет пропитал подземелье, на стенах каньона проявилось несколько белесых продолговатых предметов, формой напоминающих личинки насекомых, размером не уступающих стервятнику-флиону. Их прозрачные головы опускались к воде, а множество острых лапок впивалось в мягкую породу. Флионы шевелились, их лапки беспорядочно двигались, словно боялись оторваться от расщелины.

— Алгопланы? — спросила я.

— Никто не знает, как летит алгоплан. Он летит, как хочет. Но если пилот может управлять флионом, он летит, как хочет пилот.

— Почему они такие страшные?

— Алгопланы опасны. Отец сам на них не летает.

— А ты?

— Я могу, — похвастал Ясо. — Я летал вон на том, — он не без гордости указал на самый крупный личиноподобный объект.

— Там нет жил?

— Там нет управления, кроме головы пилота. Не веришь, посмотри.

— Значит, и я смогу полететь?

— Полететь — да, а приземлиться — навряд ли.

— Договорились. Я взлетаю, а ты сажаешь.

Ясо засомневался.

— Хоть раз в жизни позволь мне взлететь. Хоть на чем-нибудь. Хоть невысоко. Если нас увидят со станции, я скажу, что сама во всем виновата.

— Не увидят, — успокоил Ясо. — Алгоплан невидим радару.

Он подобрался к «голове» флиона и разорвал оболочку. Снаружи кабина была похожа на двухкамерный пузырь, изнутри — на малый вертолет, лишенный панелей управления. Мы разместились напротив друг друга. Ясо стал медитировать. Флион зашевелился активнее. Разорванная оболочка слиплась, загерметизировала нас в отсеке и образовала рубец. Я осмотрелась: никаких приборов не было и в помине. Ясо углублялся в медитацию. «Личина» то отпускала лапки, то снова впивалась ими в стену каньона.

— Не получается, — наконец-то признал пилот и собрался закончить безнадежное мероприятие, но в тот же момент флион, отцепившись от стены, стал подниматься вверх. Мы воспарили над змеевидным озером и устремились к лучам восходящего солнца.

Ясо ушел в себя. Я не успевала смотреть по сторонам. Вокруг мелькали то стены каньона, то небо, то темные воды озера. Нас переворачивало. Флион изгибался. Перегрузок не чувствовалось совсем. Тишина стояла вокруг. Среди этой тишины я услышала спокойный голос пилота:

— Выйдем на равнину, прыгай в траву.

— Что? — удивилась я.

— Выйдем из каньона, разрывай оболочку и прыгай. Потом объясню.

— Нет, объясни сейчас.

Солнце заиграло в воздушных пузырьках. Мы поднялись над пропастью. Край земли, покрытый травой, в секунду пронесся мимо, рванулся вниз, вверх, вбок и оказался от меня в десятке метров. Флион шел в небо со скоростью воздушного пузыря со дна стакана.

— Прыгай вниз! — крикнул Ясо и разорвал оболочку.

— Нет!

— Прыгай, а то будет поздно! Прыгай, если хочешь жить!

Я вцепилась в мякоть флиона. Щель слиплась. Ясо сжал кулаки и зажмурился.

— Не пугай меня! Объясни, в чем дело?

— Прыгай вниз, — повторил он, — пока еще не поздно. Я найду твое тело, на станции его восстановят.

— Извини, не могу. Прыгай сам.

— Ты не посадишь флион. Мы оба погибнем.

— Не надо меня разыгрывать! Лучше разворачивайся!

— Я не управляю флионом.

— А кто управляет?

— Он идет сам. Он уйдет в космос, и радары нас не найдут, пока мы в теле флиона. Если ты прыгнешь вниз, я смогу его посадить.

— Но у меня нет парашюта. Давай вместе?

— Мы разобьемся вместе. В южных землях нас не увидят. Я сам найду твое тело. Его можно будет восстановить.

— Лучше попробуй приземлить эту хреновину! Ты же смог взлететь!

— Не я, — нервничал Ясо. — Машина сама поднялась и идет в космос.

Действительно, мы уже преодолели внушительное расстояние от грунта и продолжали набирать высоту.

— Попробуй, Ясо! Еще раз попробуй!

— Нельзя. Ты алгоник, как отец. При тебе матричный узел не управляется, — в его интонациях стала появляться обреченность. — Все. Зачем ты смотришь вниз. Прыгать поздно.

Космос накрывал нас черным куполом. Флио-Мегаполис утопал в свете, линия горизонта приобретала округлость.

— Ты же из Хартии! Почему я не подумал?! — казнил себя Ясо. — Пока ты в теле флиона, он нейтрален.

— А если выйду за оболочку?

— Сгоришь в атмосфере. Я посажу флион, а ты сгоришь.

— Неужели здесь нет поисковых маяков? Если алгопланы выходят за орбиту, должны быть какие-то меры безопасности!

Ясо молчал. Алгоплан раздуло в верхних слоях атмосферы. Его движения стали плавными. Он перестал напоминать личинку, принял вид бесформенной губки.

— Воздуха в порах много, — сказал Ясо. — Но если нас не прибьет к планете, он когда-нибудь кончится.

Мы сидели в оцепенении. Флион несло в космос. В обозримом пространстве не было объекта, с которого нас можно было заметить, взглянув в иллюминатор. Иллюминаторов на флионерской технике не делали отродясь. Чем дальше уходил геоид, тем меньше оставалось надежды.

— Ты считаешь, что я алгоник? — дошло до меня. — Ты уверен, что именно я?..

Меня посетила мысль, которая заставила забыть о нелепом положении. Лихие полеты на флиопланах отошли на второй план. Я поняла, что на орбите Флио мне делать нечего. Мне нечего было делать ни на станции, ни на Мегаполисе; вся поездка показалась чудовищным заблуждением.

— Ясо, мне надо вернуться на Землю! Произошла ошибка. Если я не вернусь… Как бы тебе объяснить? Там, на Земле, я предложила глупую гипотезу и почти доказала ее. Теперь, если я не вернусь, случится ужасное.

Задумчивый флионер поглядел на меня желтым глазом.

— Уже случилось, — заметил он.

— Нет, нет! Если я не вернусь, все будет гораздо хуже…Ты уверен, что земляне не являются потомками фронов, как вы?

— Я не знаю, кто такие земляне.

— И не узнаешь. Ясо, если я сейчас же не вернусь, о землянах никто никогда не узнает.

— На твоей планете прекратится жизнь? — не понял флионер.

— Вот именно. Что если я выйду в открытый космос? Ты найдешь меня? Вы сможете меня вытащить с того света? Ясо, решай! Если так можно сделать…

— Ты делала так раньше? — спросил он, и я оробела, потому что поняла: теперь придется. — Ты действительно сделаешь так?

— Да, только быстро. Не дай мне времени передумать, лучше объясни, как вести себя…

— Никак, только разорви оболочку, — Ясо стал герметизироваться в своей половине отсека, стягивать отверстие люка, пока я не осталась одна со всей сумасшедшей идеей. — Выдохни из легких воздух, — советовал он, голос звучал все глуше и дальше, — закрой глаза…

— Ясо, — спросила я на прощание. — Я умру сразу?

Мне запомнился хлопок лопнувшей оболочки. В следующий момент я трогала руками космос. Никакой он не холодный. Проще говоря, замерзнуть я не успела.

Когда-нибудь мне следовало догадаться, почему ни Вега, ни Адам, ни сам Птицелов ни словом не обмолвились, что мой вариант информала называется «алгоник». Несмотря на то, что происхождение информала никогда не было секретом. Не проболтался даже словоохотливый Миша, почти двоюродный брат. Мне стоило задуматься над тем, что способность нейтрализовать чужие матрицы уже есть порок слэпового фона, а осознание этого порока усугубляет и без того неустойчивое состояние обладателя. Мне не на пользу было знать, что люди с такими странностями не способны к телепатическому контакту, потому что информация, поступающая таким образом в их сознание, не имеет стойкого дешифратора. По той же причине информал-алгоник почти не поддается гипнозу, внушению, кодированию. О таком свойстве собственного организма я сама бы не заподозрила. Стоило Мише или Алене сказать уверенным тоном любую глупость, я начинала верить. Правда, недолго. Сомневаться меня научила жизнь. Главное, что алгоники-информалы для адаптации в окружающем мире используют собственные ментальные клише, минуя общепринятые. По этой причине они, должно быть, плохо учатся в школах, но если уж берутся с интересом за какой-то отдельный предмет, то видят его в ракурсах, недоступных большинству, и это помогает им становиться ценными профессионалами. Что да, то да. Если я что и способна усвоить, от арифметики до теории относительности, то исключительно благодаря своим собственным приемам, не похожим на формулировки в учебниках. Притом что все науки мне были одинаково безразличны, и ярким специалистом ни в какой области стать не пришлось.

Не могу сказать, что изучение алгонических проявлений Вселенной увлекло меня больше, чем история или физкультура. Также не стану утверждать, что под влиянием Секториума эта тема сделалась для меня такой же неприлично позорной, как уфология для Академии Наук. Я знаю кое-что о своих «прототипах», как любой член-корреспондент наверняка осведомлен о летающих «тарелках». Но цивилизации 4-го ключа для наших сигов являются такой же химерой, как для ученых-землян зеленые человечки из космоса.

Алгоники, тем не менее, закрывают собой брешь в категории видов именно там, где цивилизацией быть максимально неудобно: на стыке материи и антиматерии. По этой причине они относятся к так называемым, «неустойчивым расам», также как мы относимся к «гуманоидам», а «белые» — к «субгармоналам».

Упоминания об алгониках содержат хроники нескольких древнейших архивов. Эти твари описаны, как эфирные субстанции, неуловимые для приборов, которыми пользуются расы 1–2 ключа. Эти существа, по свидетельству очевидцев, копируют любую флору и фауну, не имея собственных устойчивых форм. Их можно обнаружить, как теневое свечение на фоне неярких, ровных предметов. Для контакта с гуманоидами они используют приемы, которые вызывают психическое расстройство контактера. Точнее сказать, прямой контакт возможен только в состоянии психического расстройства. В тех же хрониках были запечатлены сами алгоники: небольшие дымчатые мешочки, похожие на скорчившихся человечков с очень большими головами и недоразвитыми конечностями. Они висели на фоне белого диска в вечерний час. Диск занимал большой процент площади горизонта. Всего «мешочков» насчитывалось около сотни. Те, что оказались за контуром, не были видны. Да и на фоне были видны лишь те, кто чуть-чуть шевелился. Эта запись считается самой подробной видеохроникой. Для энтузиастов она стала бесценной реликвией. Для всех остальных — пример того, как можно изощренно и безнаказанно дурачить общественность на протяжении миллиардов лет.

На всякий случай, алгоники были вписаны в общий каталог цивилизаций, в категорию «вояжеров», с пометкой ключа 4(-4). На этом минусе стоит остановиться подробней. Дело в том, что физическая природа этих существ состоит и чистейшей антиматерии (-4), которая обладает свойством иногда создавать впечатление объектов реального мира. Также как материальное тело гуманоида в определенных условиях обнаруживает признаки антиматерии. Речь идет о мельчайших субъектах микромира, способных появляться и исчезать, удивляя ученых-физиков. Ниже алгоника в категории рас градации нет. Ближе алгоников к этому пограничному состоянию материи тоже ничего не замечено. Все, что вышло за пределы материального мироздания, называется алгонимом. С этим веществом ассоциируется четность (симметричность) природы бытия: общая масса алгония Вселенной примерно равна общей массе реальной материи. Общее количество вещества, соответственно, адекватно антивеществу. И если данный «симметрический» способ мышления пустить на самотек, почему бы ни предположить зеркальные цивилизации, т. е. существование разумной жизни в недоступной нам природе пространства? Так рассуждают аналитики. Практики рассуждают проще: «Цивилизация развивается ступенеобразно, — рассуждают они, — каждая новая ступень имеет свой уровень мышления и бытия. Зачем совершенствовать колесо, если мы давно летаем на реактивных устройствах? Кто вспомнит о шаманах, когда машины научатся оперировать матричными программами и редактировать будущее. Цивилизация алгоников только тем и отличается от остальных, — утверждают практики, — что, совершая движение вверх, забыла выполнить ступенеобразный маневр и пролетела, как фанера над Парижем, мимо всех удовольствий прогресса, сохранив в себе первозданную квинтэссенцию разумного существования».

Алгонические цивилизации казались таким абсурдом, что не каждый ученый был способен признать их «де-юре». Как и алгоническая материя, которой пропитан реальный космос, казалось бы, существует только в рассуждениях о симметрии мироздания. Исследователи удивляются, если сгустки этого «теоретического» вещества, называемого биоплазмой, вдруг обнаруживаются в естественных планетах, и начинают реально влиять на соседние объекты. Например, парализуют каналы связи на транспортных магистралях. Растворяют и разжижают матричные узлы на микросхемах тонких приборов. Планету, смердящую алгонием, приходится изолировать оболочкой, а каналы выброса затыкать особыми пробками. Но, сделав это, ученые все равно не верят догадкам. «Истина должна быть полной и абсолютной, — утверждают они. — А теория алгонических цивилизаций состоит из сплошных домыслов и допущений. Соответственно, и алгоники-информалы — категория сомнительная, возможно, недостойная науки. А если нечто подобное наблюдается в природе, живет и чувствует себя некомфортно, лучше ему не знать о причине своего недуга». Возможно, только в этом они и правы.

От стола меня отодрали. Я не собиралась вставать. Даже не думала, что мне удастся удержаться на ногах. Я догадывалась, что произошло что-то страшное, но не могла вспомнить подробностей последнего года. Тело было покрыто серыми пятнами. На щиколотках и запястьях имелись сильные повреждения. Я искала, во что завернуться, и вдруг с ужасом вспомнила, что нахожусь на Флио.

Мне помогли выйти в вестибюль и сесть на пол. Я не смогла разглядеть лица того, кто сделал это, близкие предметы расплывались. Существо проявило трогательную заботу, поставив рядом корзину с фрагментами клоновых скелетов, которые я узнала на ощупь. Ясно было одно: я достаточно жива, чтобы покинуть медицинский стол, и не представляю большого интереса, чтобы лечиться дальше от серых пятен, внезапной близорукости, головокружения, боли в костях, онемения в конечностях, тяжести в области сердца. Список можно было продолжить, но тот, кто выставил меня из лаборатории, решил, что сгодится и так, что клоновые кости, в крайнем случае, меня утешат, потому что являются моей любимой игрушкой. Может быть, это были мои кости? Зрение сфокусировалось на близком объекте: «Нет, — решила я, — не похоже. Слишком белые. Мой скелет наверняка отдает желтизной». Я нечаянно опрокинула корзину. «Конструктор» рассыпался по вестибюлю. Рядом остановились две ноги. Наверно, для того, чтобы зафиксировать проблески интеллекта. Я не просто собирала кости, я делала нового человечка рядом с собой в строго анатомической последовательности. Он должен был стать моим товарищем в беде, чтобы, глядя в его незрячие глазницы, я чувствовала, что кому-то хуже, чем мне, и знала, что не все потеряно. Еще одна пара ног задержалась рядом. Надо мной завязалась беседа. Смутное чувство подсказывало, что я снова начинаю сходить с ума. Вхожу в блаженное состояние овоща, потому что перестаю соображать.

Две пары ног продолжали стоять рядом. Мой отрешенный взгляд вскарабкался по подолу и засвидетельствовал образ Птицелова-старшего. Цепляясь за его тканый наряд, я стала совершать восхождение. Почему-то мне захотелось обнять его, но, когда до шеи остался один рывок, расхотелось. То ли я сослепу обозналась, то ли произошел сдвиг восприятия, позволивший мне увидеть знакомые черты в незнакомце. Что-то чужое было в облике Птицелова, прежде не присущее ему. Да и с моей стороны таких фамильярных манер прежде не наблюдалось.

— Это Кумо, — сказал стоящий рядом, и я узнала Ясо. — Ты поняла? Кумо, мой старший брат. Смотри, — обратился он к Кумо, — она поняла.

Кумо иначе истолковал мой бросок вверх по его мантии:

— Она хочет накрыться. Она мерзнет, — сказал он. — Меня опять усадили на пол. Сверху опустилось пончо с дыркой для головы. Под тяжестью в глазах поплыло. Поплыли и ноги, стоящие напротив. Вскоре они зафиксировались в горизонтальной позиции.

— Надо же, упала, — удивился Ясо, и стал меня поднять.

— Пусть так будет, — остановил его брат.

— Она поняла, — настаивал Ясо. — Она понимает то, что мы говорим без «переводчика».

— Она не может. Посмотри, «переводчик» наверняка провалился в ухо.

Ясо посветил мне в ухо фонариком и пощупал пальцем.

— Может. С ней так бывает.

Кумо склонился надо мной и поглядел в глаза точно, как отец.

— Она ничего не понимает. Пусть лежит здесь. На Флио ее не пускай.

Они пошли. Я схватила Кумо за подол и проехалась за ним на спине по глянцевому полу.

— Это еще что? — удивился он.

— Я же говорил, — обрадовался Ясо. — Понимает.

Новая жизнь началась. С каждым днем я чувствовала себя лучше, видела дальше, чем надо и понимала все, что происходит вокруг, но не могла собраться, чтобы принять в этом участие. Братья Ясо и Кумо считали себя непревзойденными специалистами по оживлению мертвецов. Возможно, мой случай служил для них тренировкой. А может, проще: они напортачили и теперь пытались исправить ошибки. Кумо все время старался меня разговорить. Неудачи приводили его в отчаяние. Ясо утверждал, что ситуация не так плоха, как выглядит со стороны. Мысленно, я была на его стороне.

— Когда отец привез ее, она говорила? — спросил Кумо.

— Точно, говорила.

— Что она говорила?

Я понимала все, но процесс ответа тормозился где-то на подсознании. Пошевелить языком было невозможно, отсутствовал какой-то связующий момент. Наверняка, братья что-то потеряли, собирая меня по частям. Чем яростнее они старались, тем больше я укреплялась в догадке, что кому-то сильно влетит, когда папочка вернется. Я даже знала, кому. Но однажды у них все получилось. Кумо, выходя на террасу, сунул мне вместо костей баночку со стекляшками. Без игрушки он меня не оставлял, но эта была самая приятная. Я давно присмотрела ее, но не решилась взять. И тут игрушка сама пришла ко мне в руки. Стекляшки меняли цвет, светились в сумерках, магнитились друг к дружке.

— Мерси боку, — сказала я, и «переводчик» на ухе Кумо-Птицелова радостно транслировал эту фразу, прикладывая ее к матрицам известных языков.

Флио я больше не видела. Последние недели пришлось коротать на станции. Последние, самые длинные, как листочки отрывного календаря до каникул. Я рассчитывала успеть на Землю к новогодним праздниками и скучала по снегу. А мои конечности понемногу отходили от отеков, становились пятнистыми, словно вынутыми из могилы. Ясо обещал, что в течение года все восстановится, но я не собиралась ждать год, и растирала их кусочками льда.

— Через месяц, — успокоил меня Його, делая последний медосмотр. — Если не задержит Магистраль.

Его лицо казалось усталым. Похоже, он не был уверен, что мой визит на Флио удался, но мне захотелось запомнить его таким. Запомнить сейчас, словно в новой жизни для него уже не было места.

— Ты сделаешь для меня флион?

— Сделаю, — пообещал Птицелов. — И ты сделаешь подарок для меня.

— Что ты хочешь?

Його подошел и стал говорить совсем тихо:

— Я вырастил четырех сыновей, — сказал он.

— Знаю, что ты многодетный папа. И что же?

— Чувствую силы вырастить пятого.

— Рада за тебя.

— Хочу, чтобы он был твоим сыном.

— Ты серьезно? Нет, Його, я…

— Надо твое согласие. Я сам выращу… Он не побеспокоит.

— Його, ты не понял. Я морально к этому не готова.

— Тебе не нужно готовиться.

— Я говорю «нет»! Ты понимаешь? — взгляд Птицелова померк. — Если б ты дал мне время обдумать. Я не готова иметь детей. Не имеет значения, сколько это потребует участия и беспокойства. И кто будет воспитывать также неважно. Я просто морально к этому не готова. Ты понял?

Його понял и не скрыл разочарования.

— Ты огорчила меня, — сказал он, прощаясь.

— Прости, я не хотела тебя огорчить.

Глава 22. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

И самое главное об информалах-алгониках: это такие существа, которым нигде на свете нет уюта. Они чувствуют себя комфортно только в обществе себе подобных, в среде, насыщенной алгонием или в состоянии летаргического сна. Что они понимают, теоретики?! Разве хартианские «сны» в обществе себе подобных могут сравниться с удовольствием вернуться домой? Как я боялась, что окажусь в пустом городе, в котором не ходит транспорт, и люди не высовываются из квартир, потому что компьютерная сеть избавила их от такой нужды. Как я утешала себя, что этого не может быть. Что за год Земля не могла измениться. Но когда Лунная База приняла меня в отсек, я почувствовала запах дома, словно никуда не уезжала.

Меня и встретили соответственно, словно я отлучилась из офиса на полчаса. Индер опять вскрыл капсулу, не проверив, кто в ней сидит, и опять удивился, что это я, а не Вега. В офисе было пустынно.

— Какое сегодня число? — спросила я.

Индер поднял глаза на календарь.

— Вот это, — его палец уткнулся в двадцатое октября.

— Где все?

— Где-то здесь, — он огляделся, словно придремал на минуту, а за это время секториане разбежались. — Хартия нас не предупредила. Я опять не подготовился к твоему карантину.

Контора и впрямь подозрительно обезлюдела. Со времени моего отъезда не изменилось почти ничего, только мебель переехала из одного угла в другой, только жалюзи появились на всех окнах и стенах, а в коридоре был постелен новый палас. Однако ощущение в этих стенах было таким, словно я пропустила что-то важное и теперь уже не в команде, а в лучшем случае, в статусе почетного наблюдателя.

— Индер, я, собственно, вернулась! — напомнила я.

— Хорошо, — ответил Индер и сел раскладывать пасьянс. — Две недели не пить, не курить, соблюдать диету и каждый день проходить медосмотр.

— Так начинай меня медосматривать!

— Давай завтра, — предложил он. — А сейчас отдохни.

Свой модуль я не узнала совсем. Каскад был отключен, вода спущена, на дне бассейна стояла чистящая машина, от нее тянулся шнур и пропадал в дебрях разросшегося кустарника. Все двери были открыты, все коврики скатаны, пледы и подушки убраны, посуда спрятана. Только вентиляция под потолком сухо и заунывно гудела в полумраке. Словно мое обиталище подверглось генеральной уборке накануне капитального ремонта. Что-то ужасающее было в этом запустении, и я решила подняться наверх.

Вот уж где меня ожидал полный паралич восприятия. Словно лифт по ошибке выбросил меня в чужой дом. Ничего общего с тем убогим пристанищем для Мишиных гетер. Крышка подвала теперь открывалась педалью с пружиной и состояла из цельной дубовой доски. Пол был перестелен весь, стены оштукатурены, потолок уже не провисал, а сиял белизной под светом новой люстры. На стенах появились шкуры и рога, скрещенные шашки и охотничьи кинжалы. Вместо моей простенькой мебели стоял вполне приличный гарнитур, музыкальный центр с колонками высотой в шкаф. Вместо печи — камин с кованой решеткой, а в кухне я обнаружила новую плиту, холодильник, последнюю модель электрочайника, два яблока и полный евродизайн. Двери и окна были открыты нараспашку. Тянуло дымом, словно камин топился по-черному. Я вышла в палисад и не узнала свой дом снаружи. Вместо дырявой жести на нем был шифер, а вместо бревенчатых стен — кладка из рыжего кирпича. Дымом тянуло и на улице. В сумерках, прохладным октябрьским днем, когда улицы завалены опавшей листвой, мой двор был вылизан граблями. Небо было чистым и высоким. Если бы час назад я взглянула на Землю в телескоп Лунной Базы, ни за что бы не узнала крышу собственного дома.

В глубине двора, за побеленными стволами деревьев дымил костер. У костра возилась фигура в кепке и телогрейке, сгребая остатки листьев. Фигура кидала их в тлеющий огонь с подветренной стороны, но дым перекатывался с боку на бок.

— Миша!!!

Фигура вынырнула из дыма, застыла, увидев меня на пороге.

— Ты?! — крикнул он. — Вернулась? Неужели вернулась?

Странная мысль посетила меня. Глупая мысль о том, что это и есть мой жизненный апогей. Что ничего лучшего со мной уже не произойдет. Что все, о чем мечталось, достигнуто в эту минуту. Ко мне шел именно тот человек, которого мне действительно хотелось обнять. Я почти решила: дождусь очередного предложения и выйду замуж. Пусть пеняет на себя. Сделаю это, раз ему так хочется. Но в объятиях Мишиной копченой телогрейки я отрезвела. «Пока сойдут серые пятна, — решила я, — сто раз успею передумать. Глупости надо делать либо с ходу, либо не делать совсем».

Миша выпустил меня, взяв честное слово, что я не «фазан», не проекция и не привидение. На всякий случай, он закрыл окна, чтобы меня не сдуло сквозняком, и положил в камин дров. Я не испарилась.

— Сейчас сварю какао, — сказал он.

— Я же в карантине.

— А я сварю такое какао, что ты забудешь про карантин! Меня научили: берутся две ложки сухого молока, две сахара, одну какао… главное, как следует размешать…

— Перед Индером неудобно.

— Знаешь, куда пошли своего Индера… — шепнул он мне на ухо и отправился ставить чайник. — Нет! Этого не может быть! — кричал Миша из кухни. — Я ждал тебя не раньше декабря. Хорошо, что успел закончить ремонт.

— Я не узнала своей хижины!

— Серьезно? Я сам не узнал, когда вывез мусор. Полный самосвал с горкой! — кричал он еще громче. — Как чувствовал, что ты едешь. Нам сказали, что капсула сошла на Магистраль. Мы решили, что это консультанты. Я сразу сказал: «Ирка гремит костями!» Я же чувствовал! Сказал, а сам не поверил. А это ты! Вот, дела!

При упоминании о капсулах, я решила переместиться на кухню, чтобы вся улица не оказалась в курсе наших дел.

— Что за консультанты?

— Да ты отдышись! Хватит проблем и на твою голову. Сегодня гуляем. Ни слова о работе, — он вынул из буфета две керамические чашки, которых тоже в верхнем доме прежде не водилось. В глубине стола мелькнули тефлоновые кастрюли, упаковка от импортных фужеров.

— Твой модуль совсем разбурили, — предположила я, — и ты решил обосноваться здесь?

— Зачем зря добру пропадать? Тебя нет. Только коты по огороду шастают. Я решил, тебе будет приятно: я сверху — ты снизу. Классическая позиция!

Чем больше Миша меня убеждал, тем больше я укреплялась в подозрении, что вся эта деятельность не про мою честь, что я опять свалилась некстати, а хуже всего, что Миша, который всегда был откровенен со мной до пошлости, отчего-то темнит.

— Я от безделья в бассейн записался, — хвастал он. — Каждый день по часу плаваю. В твоем лягушатнике не разгонишься, а там пятьдесят метров, вышки, сауна, все, что хочешь. Другим человеком себя почувствовал. Хочешь, для тебя пропуск нарисую? Я плоттер закупил. Немецкий. Печатает почти как наш. Хочу фотообои сюда наклеить. Как думаешь, классно будет? Вид кораллового рифа или Парижа с Эйфелевой башни. Что тебе больше нравится?

— Твой дизайн, Миша. Тебе решать.

— Ты не против, что я старую печку снес?

— Я все-таки хотела бы знать, что за консультанты к нам едут?

Миша сморщился.

— Тут, видишь ли, штука в чем…

— В чем же?

— Мы немножко покумекали и нашли способ замерить узловой фон без помощи «слизи». Причем, не просто замерить, а сделать фоновую статистику чуть ли не от Рождества Христова.

— Без техники «белых»? Миша! Хорошо же вы покумекали! Как тебе удалось?

— Ну, как сказать… — Миша зарделся от скромности, — чтобы поточнее выразиться… Вообще-то мы ее сперли у «белых».

— Ты взломал их сеть?

— Сиги ломали. Я только объяснял, как. Короче, мы теперь запутались с концами. Там такая информация выплыла, что шеф связываться не стал, за консультантами помчался. Сказал, ждать. У сигов, оказывается, есть служба, которая анализирует фон в космических газах. Они же, ради прикола, занимаются алгонием.

— Чем?

— Звездными аномалиями. Ты поняла, подруга? Шеф сказал, ждать. Давай ждать.

К ночи в бункере заработал каскад. Бассейн медленно наполнялся. Горел свет, играла музыка, а меня не покидало ощущение, что я вернулась не на ту планету, по которой скучала. Что-то здесь изменилось. Не изменилось только состояние ожидания, характерное для моего секторианского бытия.

— Если хочешь, можешь снова работать в библиотеке, — Миша присел на край дивана, — Степановна сказала, что найдет тебе место. Им урезали штат, но тебя устроят.

— Откуда такая информация?

— Они тебя оформили по собственному… Честь по чести. Я сам заявление написал. Сначала хотел оформить декретный отпуск…

— Вот, дурак!

— Я так и подумал, что ты вернешься и будешь недовольна. Сказал, что ты уехала домой. Они сказали, если что, пусть звонит.

— Миша, мне кажется, я чего-то недопонимаю.

Миша улыбнулся, и впервые стал похож сам на себя, тридцатилетнего тинейджера, для которого взрослая жизнь лишь затянувшиеся каникулы после десятого класса. То, что давило его весь вечер, вдруг ушло. Неожиданно, словно в один момент он признал неотвратимость моего присутствия и смирился с этим, как с неизбежным противодействием окружающей среды его мальчишеским замыслам.

— Ладно, — сказал он и улегся в ботинках рядом со мной. — Расскажу. Только тебе. Не вздумай кому-нибудь проболтаться.

Во-первых, надвигался Мишин день рождения. Эта неприятность случалась с ним каждый год двадцать девятого октября. Каждый год в этот день секториане бросали работать и накрывали стол в холле. Мише в Секториуме позволялось все. Он единственный пользовался привилегией напиться на рабочем месте до свинского подобия, но в день рождения он «отрывался» особо, по полной программе и непременно на пару с Адамом. После таких событий пьяного Мишу находили в экзотических местах, Адама — в ближайшем отделении милиции. После празднования двадцатипятилетия, к примеру, Миша был обнаружен в дамском клубе одной из богатых арабских стран. Обнаружен случайно. Наткнулась прислуга во время уборки. Миша неприметно спал в саду, никого не трогал, ничего не понимал, лыка не вязал по-русски, чем, безусловно, спасал престиж державы. В этом состоянии он, вероятно, сошел за местного, был оттранспортирован куда следует, где также молча ожидал Шариатского суда, пока шеф его не хватился.

За такое безобразие Миша надолго лишился доступа к сигирийской «тарелке», на которой прежде бороздил океан. Чем они с Адамом занимались в этот день каждый божий год, не знал никто. Однажды наутро тридцатого ботинок Адама был найден на пульте телескопного слежения Лунной Базы. От ботинка были оторваны шнурки, выдрана стелька, никаких пояснений к данному объекту не прилагалось. Ботинок был новый, сорок третьего размера, итальянского производства, несомненно, последний писк моды — других Адам Славабогувич не носил. В то утро он проснулся на нарах босиком. Участь второго ботинка Секториуму неизвестна. Только сотрудники НАСА, получая данные с лунных сейсмических датчиков, тем более не узнали, что лунотрясение в ритме тяжелого рока той ночью устроила наша акустическая аппаратура.

Говорят, вся нечисть плясала на Хеллоуин в хилой лунной гравитации. Говорят, что это наши секторианские алкоголики устроили в двадцатом веке немало стихийных бедствий, и обронили Тунгусский метеорит в тайгу, тогда как целились в Гималаи.

Шутки шутками, а в этом году Мише исполнялся тридцать один год, и он намеревался отметить это событие максимально цивилизованно. Но это еще половина ужаса. Главный ужас заключался в том, что Миша влюбился. Влюбился наповал. Со всей страстью, присущей его «скорпионьей» натуре. На моей памяти, это случилось впервые. Признаться, я и не подозревала, что он способен на такой накал чувств.

— Ты представить себе не можешь, что за девчонка! — восклицал он. — Таких больше нет! Это единственный экземпляр! Неповторимый шедевр природы!

«Шедевр природы» имел двадцать годов отроду. Симпатичная куколка, трогательное дитя. Романтичная, поэтичная и возвышенная, с длинными льняными волосами, расчесанными на прямой пробор, с хрупкой фигурой и не особенно развитыми женскими формами, от которых Миша обычно терял самообладание.

— Она учится на филфаке, — рассказывал он с придыханием. — Сама минчанка. Начитана — жуть! Степановна взяла ее на твое место, на полставки. Представляешь, она еще и работает, чтобы кормить мать! Я ей денег предлагал, — не берет. Чувствуешь, характер, да? Ты когда-нибудь видела, чтобы женщины от денег отказывались? Просто так! Я же ничего не требовал. Ты знаешь, она Шекспира цитирует по-английски! Я его с листа прочесть не могу, а она наизусть шпарит.

Имя у Мишиной пассии было соответственное: Анжела. «Мой ангелочек» звал ее Миша и трясся от восторга.

— Думаешь, ничего, что я на десять лет ее старше? Вообще-то, я не чувствую разницы. Серьезно! Ирка, я такой девушки еще не встречал. Я думал, таких не бывает! Тебе надо с ней познакомиться. Вы подружитесь, я уверен. Ты — свой человек. Не то, что эта кикимора! (Он имел в виду Алену). Ты же всегда меня понимала.

— Попробую, — обещала я. — Во всяком случае, постараюсь.

— Я тебя обожаю! — клялся Миша.

— Но, прекрасные принцессы, знаешь ли, вырастают из романтического возраста.

— Это не тот случай! — заверял Миша. — Она особенная. Я даже уверен, что она девственница. Вот увидишь!

— Не приведи господи! На это уж, будь добр, смотри сам. То, что она с тобой еще не переспала, совсем не гарантия.

— Типун тебе на язык! Ты просто ее не знаешь. А увидишь и сама влюбишься, потому что в нее нельзя не влюбиться.

Всю неделю он рассказывал о своей красе ненаглядной. Всю неделю вокруг меня ездили по полу ящики с шампанским и летали коробки с шоколадом. Всю неделю я лежала на диване, смотрела телевизор, и даже не думала разгребать материалы, привезенными из командировки. Миша угощал меня деликатесами, которые складывал в верхний холодильник. Иногда мы поднимали тонус бутылочкой вина, закупленного к торжеству. От этой суеты я получала удовольствие и отдыхала, а Миша решал пространственную задачу постановки стола в каминном зале верхнего дома.

— Вас, женщин, иногда бывает трудно понять, — жаловался он. — Любая мелочь не так, и все! От винта!

— Никогда не надо терять голову при виде женщины, — отвечала я. — Ты же не тупой мужик, а увидишь красотку — все! Головы, как ни бывало!

— Что, заметно, да?

— Думаешь, почему «ангелочек» от тебя шарахается? Ты наверняка ведешь себя как подросток, насмотревшийся «Плейбоя». Солидные мужчины так себя не ведут.

— Ты думаешь? — удивлялся Миша. — Но ты за мной пригляди. Если я того… с перебором, то дай знать.

Миша влюбился не на шутку. Влюбился так, что простил мне девяносто девять ночей любви. Одну оставил, чтобы шантажировать. Влюбился насмерть, в полной готовности к любому приговору: либо к алтарю, либо в петлю. Третьей дороги для него не было.

День рождения удался с размахом. Только с Анжелой мне познакомиться не пришлось. Бывшие сослуживицы просто не подпустили меня к ней, навалились с расспросами, словно это был мой праздник, а не моего дорогого «кузена». Миша пригласил всех, весь дамский коллектив отдела, и цвел, как медведь в малиннике. Из приглашенных я не знала только Анжелу. Она сидела во главе стола, в объятиях Галины Степановны и боязливо поглядывала на Мишу. Миша надел костюм, галстук и стал похож на «чупа-чупс» в шоколадной глазури. Он даже причесался, что случалось исключительно редко. Его кудрявая шевелюра уже не торчала клочьями во все горизонты Вселенной, а имела упорядоченный вид, кроме одного завитка, который выбился из укладки и встал рогом в том месте, где положено стоять рогам.

Целый вечер, по моему настоянию, он не замечал своей возлюбленной, одинаково развлекал всех дам, за исключением, разве что, меня. Но под конец, когда стало ясно, что вечер кончится, а страсть останется неразделенной, Миша сменил тактику. Теперь он не то чтобы активно ухаживал, а прямо-таки бессовестно домогался несчастной девушки. И, чем стремительнее была атака, тем больше Анжела старалась укрыться в объятиях Галины Степановны.

— У тебя есть кто-нибудь? — спрашивал Миша.

Анжела равнодушно пожимала плечиком. Миша приглашал ее в театры, цирки, кино, — Анжела лишь кокетливо улыбалась. Миша рассыпался перед ней в комплиментах, — Анжела скромно надувала губки. Миша обещал ей круизы по Средиземноморью и барбекю на яхте, — Анжела лишь интригующе приподнимала бровь. Если бы столько энергии и красноречия этот гаденыш потратил на меня, я бы сломалась. Я была бы готова на все и влюблена до помутнения рассудка. А теперь мы со Степановной переглядывались и улыбались друг дружке, видя его полную безнадегу. Если бы эта малолетняя кукла могла себе представить, какого мужика она динамит! От этой мысли мне стало совсем грустно и я, в обход карантина, проглотила лишний бокал вина.

— Может быть, ты влюблена? — предположил Миша.

— Влюблена еще как! — ответила за нее Галина Степановна. — В Димочку Диброва. Как увидит его, так и млеет.

Проводить народ до троллейбусной остановки Миша поручил мне. В первоначальных планах значился развоз на такси, но к тому времени Мишино настроение испортилось, а планы изменились. Я возвращалась под звездами в свой опустевший дом с немытой посудой. Ни одна паршивая мысль не приходила в голову. Хотелось радоваться жизни, пока я не заметила Мишу, сидящего под забором в обществе недопитой бутылки. Настроение у него было не то, что дрянь, а хуже некуда. Хуже мне видеть не приходилось.

— Ты знаешь его? — спросил Миша, не поднимаясь с земли. — Димочку этого…

— Какого Димочку? Диброва? Конечно. Кто ж его не знает? Пойдем, Миша. Не сиди здесь, как бедный родственник.

Миша нехотя поднялся на ноги и, прихватив бутылку, поволокся за мной. Пока я собирала посуду и наводила порядок в окрестностях стола, он сосредоточенно изучал бутылочную этикетку.

— Познакомь меня с ним, — вдруг сказал он.

— С кем?

— С Дибровым.

— Здрасьте, приехали! Как же я это сделаю, если сама с ним не знакома?

— Ты же сказала…

— Да, я его знаю, а он меня нет. Это не дает мне права вас знакомить.

— Давай сделаем так: ты мне его покажешь, а дальше я сам разберусь.

— Смотри на здоровье, — ответила я, — сколько хочешь. Включай НТВ в любой день, не промахнешься.

— Телевизор что ли? — воскликнул Миша, и в его глазах блеснула искра надежды. — Он что ли кинозвезда?

— Скорее, телезвезда.

— Нет, ты серьезно? — Миша взялся нести стопку тарелок к лифту, но с полдороги вернулся.

— Он что ли, красавчик необыкновенный?

— Чего это ты занервничал?

— Нет, ты ответь.

— Красавчик, — ответила я и пошла выбрасывать мусор, но Миша преследовал меня со стопкой тарелок в руках.

— Офигенный красавчик?

— Офигенно сексуальный и неглупый мужик. У твоей Анжелы есть вкус, — рассердилась я, и Мишин взгляд померк.

— А я, значит…

— Ты тоже сексуален, тоже офигенный красавчик, а вот интеллект подкачал. Кстати, Дибров мне чем-то напоминает тебя. Манерой разговаривать. Точно! Я-то думала, кого он мне напоминает?! Определенно, сходство между вами есть. Так что, имей в виду, для тебя тоже не все потеряно.

Мне казалось, что такое сравнение Мишу утешит, но не тут-то было.

— Но, чем Дибров принципиально отличается от тебя, — продолжила я раньше, чем он успел наговорить гадостей, — так это тем, что не набрасывается на Анжелу с нескромными проектами, не раздевает ее взглядом и не старается утащить в постель.

— Понял! — психанул Миша. — Все понял! Значит, я должен был сидеть и ждать, когда она сама на меня набросится! Все ясно! Именно так! Только так я теперь буду поступать! — он, наконец, исчез в лифте, и я перевела дух.

Надо было собрать остатки мусора и прогуляться до помойки. Сначала я надеялась, что это сделает Миша. Теперь я желала только одного: чтобы он убрался к себе и прекратил терзать меня проблемой, которую я заведомо не в состоянии решить.

Небо затянули облака, лишили меня возможности передать привет Флио. Честно признаться, я не представляла, в какую сторону неба следовало посылать привет. «Интересно, — думала я, — примут ли меня в секцию дельтапланеризма, если я скажу, что не трусиха и, после некоторой теоретической подготовки вполне спокойно стартую на дельтаплане с какой-нибудь пологой горы. Наверняка, со временем они будут довольны мною. Интересно, какие справки мне для этого понадобятся, и сможет ли Миша подделать их? И вообще, принимают ли в такие секции простых смертных?»

При воспоминании о Мише настроение упало. При виде Миши — совсем испортилось. Он с остервенением мыл посуду, швырял ее в сушилку и ругался матом, если попадание было неточным.

— Хочешь, запишемся с тобой на какой-нибудь экзотический вид спорта? — начала я издалека.

— Мне хватает экзотики, — огрызнулся он.

— Знаешь, чего тебе не хватает? Воспоминаний о том, как шеф вынимал тебя по частям из вонючей пакистанской ямы. Кажется, она называется зинданом?

— Мне надо было остаться в том зиндане, — ворчал Миша. — Именно там мое место. Другого места на Земле для меня нет.

Потом он ушел. Я посмотрела на будильник, был второй час ночи. Если он не появится утром, значит запил. Если запил, значит, дела плохи. Если дела плохи, не пора ли мне «настучать» Индеру, пока этот несчастный влюбленный не стал алкоголиком, а самой вернуться в библиотеку. Должна же я понять, чем его пленило дитя? О Мишином вкусе я была более высокого мнения.

По счастью, худшие прогнозы не подтвердились. Следующей ночью в то же время Миша стоял на пороге с белой «дубиной» в руке.

— В ящик пялишься? — воскликнул он. — Сколько можно? — и безжалостно выключил телевизор.

Я стерпела несправедливость, потому что испытывала к этому человеку чувство безмерного сострадания, и потому, что по ночным каналам все равно смотреть нечего.

— На, любуйся, — он швырнул «дубину» на диван. Это оказался свернутый плакат на толстой бумаге. — Какой чистый цвет! Лучше фотографии! Вот что значит наша техника с немецкой печатью. Выглядит как живой!

На плакате был запечатлен Дибров в натуральную величину до пояса, сидящий в деревянном кресле.

— Ну и что? — удивилась я. — В технике «Кодак» он бы тоже не производил впечатления покойника.

— Ты не воткнулась, старуха! Это ж цветная распечатка с черно-белой трансляции! Я сам придумал систему распознавания. Я тебе отвечаю, цвет абсолютно естественный. Можешь сделать от меня подарок Ангелочку. Пусть повесит над койкой и мастурбирует. Ты ведь пойдешь когда-нибудь на работу?

— Я-то пойду, а вот к тебе возникнут вопросы. Передача-то и впрямь черно-белая. Фигня какая-то получилась.

— Пусть возникнут, — обрадовался Миша. — Я популярно отвечу. Ты, главное, передай и не забудь сказать, что от меня.

— Что-то мне не нравится такая идея.

— Почему? Взгляни, какой красавец! Упасть и не встать! Она кончит сразу, я тебе отвечаю! Нет, ты посмотри, посмотри на его рожу…

— Я смотрю, смотрю…

— И что ты можешь о нем сказать?

— Мужик как мужик. А что нужно сказать, чтобы ты успокоился?

— Кобелюга он, вот что! Похлеще, чем я! — произнес Миша шепотом, как будто, Дибров мог нас подслушать с плаката и подать в суд за клевету.

— Не думаю, что это возможно, — засомневалась я. — По этой части, вряд ли кто-нибудь способен тебя превзойти.

— Скажи мне, пожалуйста, откровенно, — попросил он, — как другу, что молодые девушки находят в таких порочных физиономиях?

— Не знаю, что порочного ты нашел в его физиономии. Не вижу причины, чтобы в такого товарища не влюбиться.

— И ты туда же?

— Почему бы нет? Лучше на свою физиономию в зеркало посмотри.

— И ты смогла бы влюбиться в телехимеру?

— Почему бы ни в химеру для разнообразия? Чем я хуже Анжелы?

— Ира, ты меня конечно, извини!..

— Почему я не могу, по-твоему, влюбиться в химеру?

— Вокруг него, знаешь, сколько влюбленных дурочек вроде тебя и Ангелочка!

— Ну и ладно. Мы же друг дружке не мешаем.

— Ты что, серьезно думаешь, вам светит?..

— Что? Мы же не собираемся замуж, и спать с ним никто не собирается, но помечтать-то приятно.

— Что-то я не воткнулся, — совершенно обескураженный Миша сел на диван рядом с изображением своего соперника. — Зачем мечтать о том, чего точно не будет? Использовать живого мужика, как орудие мастурбации? Использовать, выключить телевизор и все?

— Ты ему сочувствуешь?

— Значит, вот вы как с нами, мужиками?

— А вас, мужиков, никто не звал сюда вламываться. Ни через дверь, ни через телевизор. Но уж если влезли — терпите! Конечно, приятно иметь дело с живым человеком, но и в химере есть свои плюсы: не будет разочарований. Я бы не драматизировала твое положение.

— То есть, думаешь, она не поедет в Останкино, не засядет там под дверями?

— Ты же снимал Останкино с орбиты, ты же видел, какая там охрана! Заманчиво, конечно, засесть под дверями, но для этого надо быть конченой идиоткой.

— Не надо! Не надо! Ты видела, какая она девчонка? Как только он ее встретит…

— Миша! — разозлилась я. — Если твоя Анжела действительно помчится в Москву, ты должен молиться на их встречу. Чем раньше она состоится, тем скорее ты получишь ее обратно.

— О, боже!!! — простонал Миша и схватился за голову. — У меня от этих женщин когда-нибудь треснет чердак. Натурально, выпрямятся извилины! Я могу понять все, но только не женщин! Нет, ты скажи, неужели тебе никогда не хочется трахнуться? Нормально трахнуться, без дурацких фантазий и идеализаций? Чисто физиологически, понимаешь?

— Понимаю, — ответила я. — Прекрасно понимаю, но и ты пойми, что желание у женщины зависит не столько от гормонов, сколько от личности мужчины; от того, что он из себя представляет.

— Значит, я из себя ничего не представляю, — расстроился Миша. — Значит, я такой чмырь пузатый, который только и умеет волочиться за юбками?

— Как раз за юбками ты волочиться не умеешь! Сколько у тебя было женщин? Ну-ка, вспомни.

Миша подобрал сопли и сосредоточился.

— Что я, считал?

— А ты посчитай.

— После первой сотни я не веду статистику.

— Вот! Настоящий мужчина никогда так не скажет! Что еще за статистика, когда речь идет о женщинах?

— Но это же просто секс, — оправдывался Миша. — А тут совсем другое.

— Настоящий мужчина никогда не будет трахать всех женщин подряд ради спортивного достижения. Во всяком случае, не признается.

— Значит, я еще и не мужик, — обиделся Миша. — А этот, — он кивнул в сторону плаката, — значит, он для нее мужик, а я нет!

— Не знаю, чем он плох. Не имела случая познакомиться, но в ее мечтах он именно тот, кто нужен. Именно такой, как надо, понимаешь? И именно с ним она счастлива!

— С морковкой она счастлива! — расстроился Миша. — В голове у нее химера из телевизора, а в другом месте — морковка из овощного лотка!

— Это ты химера! — начала заводиться я. — Самая настоящая химера ты, а не Дибров! Тебя вообще нет, ни по факту, ни по документу! Тебя похоронили в 86-ом, в братской могиле и памятник поставили. Хочешь, поди посмотри, плита торчит у Свислочи… героям-афганцам! Это тебе! — Миша притих, даже обхватил голову руками, словно я собиралась его бить. — Дибров, в отличие от тебя, реален! Спорим, он совершенно реальный житель Земли и за него можно реально выйти замуж, если он еще не женат, и реально замужем быть. Не по фальшивым документам. Разницу усек? — Миша совсем поник. — Ты понимаешь, что женщине, кроме твоего бесподобного «барбекю», еще иногда надо пообщаться? Подружкам тебя показать, родственникам, чтобы знали…

— Да я же…

— Дай мне закончить!

Миша съежился.

— Ты можешь себе представить, что женщине важно, кем и где ты работаешь? Потому что она хочет гордиться твоей работой. И чтобы все вокруг тоже знали… Представляешь, что будет, если я приду на работу и скажу, что вышла замуж за Диброва? Бабы почернеют от зависти! А если скажу, что вышла за Мишку Галкина? Кто такой Мишка Галкин? Ах, тот самый парень, который окончил математическую школу и провалил экзамены в институт? А чем Мишка Галкин занимается? Да бог его знает! Пропадает где-то месяцами. Что ты ей скажешь перед командировкой на «Марсион»? Что тетушка в Канаде заболела? Ты думаешь, она будет гордиться твоей великой конспирацией? Ее засмеют! Миша, она даже не сможет оценить тебя по достоинству! Девушке фантазии не хватит представить, кто ты на самом деле и чем занимаешься. Если хватит — она попадет в дурдом. В этом мире быть реальным мужиком тебе не светит, и этот выбор ты сделал сам. А теперь решай, что для тебя важнее? Ты смог бы ради нее порвать с конторой, окончить институт, который ты даже не начал, поступить в какой-нибудь НИИ? Нет! Чтобы кормить семью, тебе придется заняться бизнесом. Ты сможешь ради нее торговать подштанниками на базаре?

Миша только беззвучно тряс головой, закрывая лицо руками.

— Я сдохну без работы! Кроме этой работы у меня ничего нет!

— Вот!

— Но без Анжелки я тоже сдохну!

— Тогда реши, от чего ты сдохнешь быстрее, и вперед!

Миша пытался возражать, но я чувствовала себя в ударе. Я не только описала ему истинное положение вещей, но и обрисовала безрадостную перспективу совместной жизни девочки с Земли и мальчика из космоса. Местами эта перспектива выглядела излишне удручающей. В конце концов, Миша бесславно ретировался с поля брани, оставив меня в одиночестве наслаждаться моральной победой. Первой моральной победой, одержанной над ним в словесном поединке. Над слабым, беспомощным и деморализованным. Я бы даже гордилась собой, если бы мне не было так его жаль. Но, чем больше мне было жаль, тем сильнее хотелось на него кричать и трясти за шиворот, пока он не очнется, не посмотрит на свою проблему трезвым взглядом.

Усилия были напрасны. Прошло время, и чувство собственной правоты уступило место угрызениям совести. Я и прежде не раз позволяла себе кричать на тех, кто постарше меня и поумнее. Но такой подавленной себя еще не чувствовала никогда. Надо было садиться за работу. Мишин побег совершенно выбил меня из колеи.

Компьютер включился вместе с видеотелефоном. Перед Мишиной камерой монитора стоял пустой стул, блестел на стене плакат «Quine», валялась упаковка из-под бумаги для принтера. В офисе было так же светло и пустынно. Только в доме у Алены полным ходом шел рабочий процесс.

— Подожди минуту, — попросила она, убрала мою физиономию с монитора и стала быстро набирать текст.

— Третий час ночи! — ужаснулась я. — Когда ты успеваешь спать?

— За рулем в пробках, — объяснил Алена, не отрывая глаза от клавиатуры.

— Докторская диссертация?

— Что, видно с камеры?

— Нетрудно догадаться.

— Ты-то когда начнешь работать?

— Как только вернется шеф, — ответила я. — Лучше расскажи мне, психолог, как лечиться от несчастной любви?

— Работой, — сказал психолог, — а не нытьем.

— Если не получается? Если тошно от всего на свете?

— Когда ты успела? А главное, кто счастливчик?

— Большая тайна, — сказала я, отодвигая под стол плакат с Дибровым.

— Хочешь, угадаю?

— Нет. А вообще-то, интересно, что ты обо мне думаешь?

Алена перевернула журнальную страницу и задумалась.

— Я думаю, — произнесла она между делом, — что ты сохнешь по шефу.

— Давно уже нет. А что, было заметно?

— Он таких вещей не замечает.

— И то хорошо…

— А хочешь знать, кто сохнет по тебе?

— Уже не сохнет.

Алена улыбнулась, но промолчала, потом увлеклась работой и на некоторое время забыла о моем существовании. Что-то мне расхотелось продолжать ночные посиделки. Я еще раз переключилась на Мишин модуль. Там по-прежнему стоял одинокий стул. Телефоны не отвечали. Я поднялась в верхний дом и спустилась обратно. Алена еще читала журнал.

— Мне нужен твой отчет об экскурсии, — сказала она. — Если таковой имеет место быть. А также записи видео, аудио, надиктовки и распечатки.

— Я, оказывается, ездила на экскурсию?

Алена с трудом оторвалась от текста, чтобы взглянуть мне в глаза.

— Как можно быстрее. Заодно и подлечишься.

— Можно узнать, чем ты так увлеклась?

— Некто Джон Финч, — процитировала Алена, водя ногтем по строке, — наблюдал из окна своей спальни гуманоидов, гуляющих по саду в ночное время. А теперь читай описание… — она развернула на сканере английский текст и подключила к нему «переводчик». — Читаешь?

— Читаю.

— Узнаешь?

— «Белые»? — удивилась я.

— Еще бы, обрати внимание, какие точные детали.

— Да уж, однозначно! Именно «белые».

— Ну, и какой вывод мы сделаем о мистере Финче?

— Неужели он видит фазы, как кот? — еще больше удивилась я.

— Родные мистера Финча, — процитировала Алена дальше, — не смогли подтвердить увиденное и списали сей факт на психическое расстройство. Вот и думай, что делать? Со дня на день приезжают эксперты, а у тебя отчет не готов. Берись за работу! Слышать не хочу ни про какую любовь!

И последний штрих к портрету информала-алгоника. Кроме прочих неоспоримых достоинств, эти существа обладают колоссальной ленью и нежеланием трудиться в сообществе. Зато они способны тратить много времени и сил на свои частные проблемы, не всегда понятные окружающим. Это сказано про Птицелова. Иными словами, писано с его натуры, но не с моей! Я немедленно применила себя к отчету, стала излагать «экскурсионные» впечатления в форме тезисов специально для Алены, которая, на самом деле, не имела времени просушивать все кассеты и просматривать глупые видеозарисовки, деланные мною из-под полы не к месту и невпопад. Я погрузилась в работу с головой только для того, чтобы доказать своим друзьям и коллегам: мы, алгоники-информалы, совсем не потеряны для общества. Хотя в глубине души преследовала совсем иную цель. Я собиралась понять, можно ли из общего слэпового фона человека безопасно вычленить диапазон, отвечающий за любовные муки. Для того чтобы мой лучший друг и человек, безусловно, достойный во всех отношениях, получал от своей страстной влюбленности только положительные эмоции. За этой бездарной работой сон сразил меня наповал. Мне приснился каньон в южных землях клана Птицелова, лиловый закат в расщелине, «колокол», брошенный в мягкой глине и никого… Я старалась вытянуть «колокол» на поверхность, а он еще больше вяз в грязи. И я вязла вместе с ним, но не могла бросить летучую машину на дне пустого каньона. Мне было жадно. Я собиралась утащить ее с собой на Землю.

— Ты когда-нибудь видела живых бэта-сигов?

— Белых сигов? — удивилась я, отрывая голову от панели компьютера. С монитора смотрело улыбающееся лицо Алены.

— Разбудила? Сходи в офис. Шеф вернулся, а с ним два придурка. Сходи, не пожалеешь.

Глава 23. ДЖОН И КОНФЕРЕНЦИЯ

Конференция была намечена на пять утра. Не пригласили никого. Народ пронюхал сам и начал собираться. Прибывали с вечера, усаживались пить пиво, где попало. Алена спала на моем диване сном праведника. После конференции она собиралась успеть на работу. Народ то исчезал, то появлялся, устраивая в моем модуле перевалочную базу. В прихожей я узнала чемодан Андрея, Аленин мобильник верещал на кухонном столе.

— Елена Станиславовна? — вопил надрывный женский голос.

— Кто такая Елена Станиславовна? — спросила я Володю.

Он указал пальцем в сторону дивана.

— Посылай всех! — предупредил он.

— Посылай сам…

— Милочка моя, — произнес Володя в трубку, — двенадцатый час ночи! Имейте совесть, дайте человеку поспать.

Миши не было нигде. Я заходила к нему каждый час и слышала, как телефон разрывается от бесконечных звонков. О его местонахождении не знали даже сотрудницы библиотеки.

— Бон суар! — приветствовал нас Этьен, вынося из лифта коробку и штатив для видеокамеры.

— Бон суар! — ответила я и прикрыла дверь в комнату, где спала Алена.

— Кому «суар», а кому «ньюит», — заметил Володя. — Плохо жить близко к конторе?

Но я привыкла. Путь между моим жильем и офисом составлял секунды, несчастному Этьену приходилось час ждать кабины и столько же стоять в ней, а Андрею и того дольше. Обстановка в офисе была еще более беспорядочной. По коридору разгуливал Адам в рваной футболке, на ходу разбирал прибор, похожий на тостер. Из его рук сыпались детали, он тут же искал их магнитом на паласе. Логику Адама я всегда понимала с трудом. Иногда он казался мне роботом с интеллектуальным расстройством. Адам заметил меня, сидя на полу. Один его глаз был закрыт синей плевой, другой — таращился на меня. Из уха торчал провод, а волосы были собраны хвостом на затылке.

— Когда ты видела Галкина в последний раз? — строго спросил он.

— Неделю назад.

— Он не к матери случайно увалил?

— Спроси что-нибудь полегче.

Яркий свет пробивался из лаборатории. Там происходила скрытая возня, пахло гарью. Туда заходили любопытствующие и надолго застревали. В сумерках кабинета Веги, сквозь частокол пивных бутылок, светилось поле монитора. В холле напротив был развернут экран. Его поверхность, похожая на ворс тонкого бархата, излучала свет даже в темноте. Этот удивительный материал сиги везли с родины, поскольку не находили аналога в местном текстиле, и использовали его для проекции, когда требовалось досконально рассмотреть детали. Возле экрана праздно сидели два бэта-сига с черными плевами в глазах и землистым цветом кожи, похожие друг на друга, как два японца. Такого же небольшого роста, с обиженными выражениями лиц, будто им не дали лунный леденец на пересадочной Базе. Плевы они не снимали из-за чувства неуверенности в нашем хаотичном бытии. Я решила не тревожить их, пересидеть в кабинете шефа за бутылками, как вдруг перед монитором увидела незнакомого мальчика. Глазастого и растерянного. Он болтал ногами, сидя на высоком табурете, перед ним на экране вертелись кубики, а он не решался притронуться к незнакомым кнопкам панелей. На мое появление мальчик реагировал с интересом.

— Привет, — сказала я.

Мальчик улыбнулся. У него на лбу зияла глубокая ссадина, жирно смазанная гелем, которым Индер обычно залечивал наши кожные повреждения.

— Ты кто? — спросил я.

Вопрос привел ребенка в замешательство. Он еще раз улыбнулся, робко и виновато, но не ответил. Следом за мной в кабинет вошел Адам, встал у розетки и стал совать в нее провода из разобранного устройства.

— Он американец. По-русски ни бельмес…

— Воч из ер нэйм? — спросила я маленького американца, и его глазки засияли. Похоже, он признал в моих речах родной язык.

— Джон его «нэйм», — ответил Адам. — Шеф притащил его с того света. Они для него все без разбору «Джоны».

— Как же так?

— Так вот! Не клеится у него с американцами. Сколько ни пытался их привлечь, горе одно! Имей в виду, шеф на американцев сердит!

Маленький американец все еще улыбался мне ласково и виновато. Не помню, чтобы какой-то другой ребенок улыбался мне так долго ни за что.

— Как понять, «с того света»?

— Черт! — выругался Адам, когда прибор треснул его электрической дугой. — Где твоего Мишкина холера носит?!

Появление шефа заставило его собрать прибор и поискать розетку в другой комнате.

— Как жизнь? — спросил шеф с порога и закрыл за Адамом дверь. — Присядь.

Я села рядом с мальчиком.

— Познакомься, молодого человека зовут Джон Финч. Мистер Джон Финч, — уточнил он. Маленький американец еще раз улыбнулся в ответ на мое искреннее недоумение. — Вчера в автокатастрофе погибли его родители, — продолжил Вега. — Каким-то чудом он уцелел. Если бывают на Земле чудеса, одно из них перед тобой. К счастью, он ничего не помнит.

— Вы уверены, что это была случайная катастрофа?

— Уверен, — ответил шеф тоном, не допускающим сомнений, — абсолютно уверен в том, что без наших лунных братьев не обошлось. Кроме того, можно утверждать наверняка, что это не последняя их вылазка против Джона. Скоро они поймут, что промахнулись и постараются исправить ошибку. Мальчик видит высокочастотные фазы — нечастый феномен для человечества. Хочу, чтобы вы все поняли меня правильно и помогли как можно быстрее доработать ситуацию.

— Что от меня потребуется?

— Джона надо приютить в офисе и наблюдать, — объяснил Вега. — Никаких лишних разговоров о нем, особенно по спутниковым телефонам.

— «Белые» могут найти его даже здесь?

— Здесь им будет затруднительно причинить ему вред. Но пока еще у нас есть возможность сделать так, чтобы его не искали. Нигде и никогда. Поэтому, как только Индер закончит работу, ты, Миша и Андрей Новицкий отправитесь в Орегону. Английский знаешь немного?

— Совсем немного.

— Скверно, — расстроился шеф, и засомневался. — Лучше было бы ехать Алене, а ты бы осталась с Джоном. С другой стороны, у вас с Мишей контакт получше. С третьей стороны, боюсь, «белые» тебя запомнили, не дай бог столкнуться вам в лоб. Тут не знаешь, где подстраховаться. Все-таки, поезжай… Когда ты с Мишей, мне за него спокойней. Андрей будет с вами, справитесь.

— Как скажете, — согласилась я, а про себя подумала: «Америка не Флио. Дальше Юпитера не похитят. Авось да вернусь».

Меня волновало другое: Индер определенно исполнял номер на бис. Мастерил что-то, вызывающее интерес у всех без исключения секториан. Их тянуло в лабораторию, будто магнитом. Не пустили только меня и маленького Джона. Возможно, еще и приглашенных сигов не пустили, но они, в отличие от меня, не стремились туда попасть.

Как только шеф закончил со мной беседовать, я повторила попытку внедриться в толпу у стола медкабинета. Вонь оттуда разносилась необыкновенная. Адам вытолкал меня в коридор. Что-то дымилось у него в руке. Под потолком начинала собираться копоть. Володя высунулся за нами следом.

— У тебя микроволновка есть? — спросил он Адама, но тот лишь ругался, потирая обожженный палец.

— У меня в верхнем доме, — сказала я. — Толпа стала оборачиваться в мою сторону. Даже Этьен вытянул шею, словно понял: я имею нечто ценное предложить общему проекту. — Правда, это Мишина микроволновка.

— Неси, — сказано было мне.

— Она здоровая.

Адам направился к лифту, по дороге сунув в урну детали горелого тостера. Я представила, как к ним скоро присоединится Мишина поломанная печь.

— Зачем она вам?

Зеваки снова повернулись ко мне спинами и замерли над столом. Я потихоньку приблизилась к ним, но Олег Палыч сердито погрозил пальцем:

— Не надо тебе сюда, — сказал он. — Не смотри.

Мимо меня пронесли микроволновку и снова закрыли дверь перед носом. За микроволновкой последовала заспанная Алена. Ей никто не посмел встать поперек дороги, но вскоре она вышла в коридор, вытрясла сигарету из плаща Адама и закурила. Впервые я видела, что Алена курит. Это интриговало еще больше.

— Что мужики стряпают? — спросила я.

— Запеканку, — спокойно ответила Алена.

— Зачем?

— Иногда надо.

— Запеканка?

— Сходи, посмотри, если нервы крепкие, — она уронила столбик пепла на голую коленку и начала просыпаться. — Пойдем, все равно увидишь когда-нибудь.

Она растолкала стоящих у стола мужиков, и я увидела на развернутом куске фольги обугленные фрагменты детского тела. На моих глазах Индер щипцами достал из печки маленькую кисть руки с торчащей костью и шлепнул в общую кучу. Омерзительный смрад стоял вокруг. Мужики ждали, что меня стошнит, а меня не тошнило.

— Индер клонировал тело Финча, — объяснила Алена. — А теперь обжаривает для достоверности. Должны же мы подбросить что-нибудь на место происшествия.

— В наших условиях? — удивилась я. — Так быстро клонировался человек?

— Так то ж без головы, — ответила она и вышла в коридор с дымящимся окурком.

Эксперты нас дождались к обеду. Индер закончил и лично подключился к поискам Миши. Хотя, гораздо проще было бы клонировать этого субъекта с головой. Еще лучше — одну голову, чтобы держать ее в офисе неотлучно. Олег Палыч отправился в аэропорт бронировать билеты. Вега вынул из стола связку долларов и положил в дипломат с аппаратурой. Народ рассаживался в холле напротив экрана. Алена звонила на кафедру и отдавала распоряжения. Андрей примерял «переводчик» к уху Этьена. Адам устанавливал видеокамеру, как будто помещения офиса без того не были напичканы гвоздями, способными записать тараканий храп. Секториум погружался в работу. Последним организационным моментом стал пробег по коридору опоздавшего Люка, которого я не узнала, потому что видела редко. То, что это именно Люк, стало ясно, как только он отобрал у Этьена наушник, согнал его со стула и отругал по-французски. Аудитория стихла. На экране появилась фотокарта земной поверхности, сделанная с орбиты. Наши инопланетяне называли изображение такого типа «визуальной оболочкой» и использовали в основном для оклейки интерьеров. Один из бэта-сигов взял лучевую указку и заговорил. В динамик пошел перевод. На карте показалась синусоида, опоясывающая экватор. Критические точки засветились тусклыми пятнами.

— Нами обнаружены четыре пункта проекции гелиосомного биоплазменного субстрата, — сказал «переводчик». Указка обозначила пульсирующие точки в районе Бермудского треугольника, в южной части Африканского континента, в районе Гималаев и где-то в стороне от Новой Зеландии. Синусоида сжалась, вместо четырех зубцов образовала густую гармошку, переходящую в сеть, которая опоясала Землю и двинулась хороводом вокруг магнитных полюсов. — Нами обнаружен эффект гелиосомной проекционной трансляции в ультрачастотном диапазоне, — продолжил «переводчик», — и обнаружена деформация первичных оболочек в двенадцатикратной периодичности, структурирующая геоментальную энергетику. Из этого следует вывод, что гелиосомный плазмоид ультрафиолетового ограничения относится к классу имитаторов. Равноотносительность его влияния на кору четырех ближайших геоидов может свидетельствовать об искусственных имплантантах средней звездной мощности. Причиной имплантации могла служить изначально чрезмерная насыщенность матричных оболочек планетарных тел, делающая невозможным свободное развитие в системе.

Я придвинулась к Алене:

— Гелиосомы и биоплазма это что?

— Вольности перевода, — прошептала она.

Вега обернулся, мы обменялись недвусмысленными взглядами.

— Двенадцатикратная периодичность распада плазмоида рассчитана на срок жизни светила, — продолжал лектор, — на Землю она дает эффект двенадцатигодичной циклической перезагрузки основных узлов. Локальные зоны микросоциумов, возникшие не в ритм общего излучающего фона, диссонируют. Если мы сможем наложить плазменную активность звезды на историческую периодику, мы заметим тенденции социальной асимметрии: откатов и природных катаклизмов с коэффициентом смещения в данном периоде. Это подтверждает искусственный характер имплантации.

— А что ты думаешь про Джона? — спросила я Алену шепотом.

— Подожди, я хочу узнать приговор…

— Кому приговор? — повис над нами Адам.

— Тебя не касается, гуманоид! — отрезала Алена.

— Но мы рассмотрим только гипотезы ментосферных аномалий, связанных с данным типом гелиосома, — продолжал лектор. — Попробуем на теоретическом уровне разобраться с причиной торможения в первичных планетарных оболочках и предположить последствия спонтанной диссонации узлов под влиянием гелиоплазменного объекта.

Экран ярко вспыхнул. С фотокарты стали исчезать проекции мегаполисов, затянулись пятна пустынь, континенты двинулись навстречу друг другу, слились в единый материк, стали удаляться.

— Феномен заключается в том, — объяснял сиг, — что мощность искусственного субстрата рассчитана на ограниченную численность поголовья гуманоидов, которой недостаточно для прорыва в Критических Коридорах. Если численность прирастает, включается процесс акселерации свободных матриц, выходящих из-под влияния гелиосома, и, как следствие, нехватки индивидуального гуманоидного матричного компонента. Нехватка гуманоидного компонента провоцирует замещение его компонентом ближайших земных рас, диапазон развития которых значительно ниже. Возможно, это не называется торможением Коридора в принятом смысле понятия, но явление, безусловно, уникально тем, что имплантант рассчитан на определенную модель развития поливариантной расы, индивидуальный слэповый фон которой допускает всасывание инородных ментальных зон. Этот процесс можно отнести к аномалии развития, требующей от наблюдателя особого внимания к проблеме. У проблемы существует и другая сторона: эффект матричного подобия, возникающего в данной точке системы. Чтобы проанализировать его причины, рассмотрим статистику излучения имплантанта. — Экран засиял еще ярче, приблизил обширное плазменное пятно на затемненной поверхности Солнца и озарил бледную физиономию Миши Галкина, уткнувшуюся носом в стекло из коридора.

Шеф привстал со стула. Сиги деликатно замолчали. Публика затаилась. Приговор отложился. Разве можно пропустить момент, когда Вега лично сломает стул о голову любимого сотрудника?

— Продолжайте, пожалуйста, — просил бледный Миша, — очень интересно.

Его шевелюра стояла дыбом, рубаха был застегнута несимметрично, с одной лишней пуговицей у воротника. Но шеф только отодвинул его с дороги и кинулся к телефону:

— Олег! — закричал он. — Выкупай бронь на завтрашнее утро!

Андрей надел пиджак, взял дипломат с долларами и сигирийской аппаратурой, взял наперевес дипломату черный кейс с «запеканкой».

— Увидимся, — сказал он мне и пошел к лифту, даже не взглянув на стоящего у стенки Мишу.

Адам последовал за ним с предложением задержаться и обсудить ситуацию с прибывшим коллегой, но Андрей не остановился.

— Мне сутки добираться до Чикаго! — ответил он и исчез.

Миша сообразил, что ему предстоит задержаться и поработать, но его вид от этого не стал более собранным. Шеф только критически осмотрел снизу доверху свое интеллектуальное сокровище. Миша продолжал стоять, не вынимая рук из брючных карманов. Никто из присутствующих не горел желанием помочь ему «воткнуться» в суть происходящего.

— Завтра с Ириной вылетаешь в Чикаго, — объявил шеф, закладывая в его карман кредитную карточку, — документы должны быть в порядке к утру. Все делаем легально. Андрей встретит на месте. Там действуйте по ситуации. — Миша робко кивнул. — Приведи себя в порядок, прежде чем рисовать визы! — нервничал шеф. — Не хватало мне вас вызволять из полиции! И сделай Андрею удостоверение от канадской прессы. Возьми в архиве образцы и сделай… На всех визитках распечатай мои телефоны. Если что, ни дай бог, чтобы все звонки были в офис и только по проводам. — Миша еще раз кивнул, но уже увереннее. — Вернетесь также самолетом из Чикаго. Только в экстренном случае вскроешь лифт. Володя! — позвал он дремлющего в кресле слушателя лекции. Вовчик проснулся. — Алена, дай ему ключи от джипа на завтрашнее утро. Адам, возьмешь номера, мигалку и удостоверение ФСБ. Проводишь, чтобы проблем не возникло. Проводишь до терминала и сразу отзвонишься, — шеф зашел в кабинет, но вскоре снова оказался в коридоре. — Я все сказал или что-то забыл?

Бледный Миша также неподвижно подпирал стену.

— Не могу знать, сэр, — ответил он.

— Ты еще здесь? Пошевеливайся, пошевеливайся! Надо работать! — он оторвал Мишу от стены и подтолкнул к лифту. — Давайте же, шевелитесь все! Чего это вы расселись? Зачем вы здесь в таком количестве? Этьен останется с камерой, а остальные займутся делом! Что вы поймете? Я адаптирую лекционную запись, тогда приглашу всех. Адам, отдай камеру Этьену. Проваливайте отсюда! И ты, давай же, ей-богу, шевелись!

— Ес, сэр! — ответил Миша, подтягивая на ходу штаны.

— Все! Действуйте, кто получил задание!

— Разрешите бегом, сэр?

— Иди! — отмахнулся Вега, мы направились к лифту, но на середине пути он снова догнал нас и обратился ко мне, как к замыкающей процессию. — За руль его не пускай, — предупредил шеф. — За рулем либо ты, либо Андрей. Если возникнут проблемы с его поведением, сразу звони. Поняла меня, Ирина?

— Ес, сэр, — ответила я, но шеф нахмурился.

— Без фокусов там, вы у себя дома!

— Можно подумать, — удивилась я, — мы часто безобразничаем в гостях? — удивилась, но потом подумала и решила в эту тему не углубляться.

Разумеется, каждый землянин раз в жизни обязан пересечь Атлантику также как посадить дерево и построить дом… Мне казалось, что количество посаженных мною деревьев могло бы избавить от прочих ритуальных обязательств. Тем более что смысл трансатлантического перелета был непонятен с самого начала. Океана я почти не видела. Всю ночь мы трудились над документами и сочиняли фальшивые имена, весь день я держалась бодро, чтобы в Шенноне заснуть у Миши на плече, и проснуться на подлете к Чикаго. Миша спал всю дорогу. Спал странно, то и дело вскакивая и задаваясь нелепым вопросом:

— Что такое «ближайшие земные расы»?

— Наверно, бизоны и койоты, — предполагала я. Миша в ответ неприлично ругался.

— Чтоб я сдох! — говорил Миша. — Это что ж, земляне используют слэпы коровьего стада?

— Не все, — успокаивала его я. — Только те, кому не достался гуманоидный.

— Черт меня возьми, — возмущался Миша. — Их «заряд развития» рассчитан на пятнадцать лет! Я-то думал, отчего это человечество так прогрессивно тупеет?

— Мне кажется, в тебе доминирует свиной слэп, а не коровий, — отвечала я. — У свиней «заряд» еще меньше.

— О! — стонал Миша. — Если б ты знала, с какими людьми я общаюсь! Однодневными ядовитыми мушками, прилипшими к куче навоза!

— Ты сам сделал выбор.

— Классная теория, — восхищался Миша и снова укладывался спать. — Мне понравилась! — он наверняка видел сны, потому что дергался и махал руками.

В Чикаго нас встретил Андрей, и мы продолжили спать на широком сидении чикагского такси. Частный самолет повез нас дальше на запад, и мы уже спали втроем, но недолго. Не успевали набрать высоту, как снова садились на дозаправку. Пилоты выбрасывали мешки с почтой, закидывали новые. Из всех удобств были только шатающиеся кресла. Самолет оказался старый, с задранной обшивкой крыла и дребезжащими внутренностями, но мы устроились в хвосте салона на почтовых мешках и не жаловались, потому что готовы были к худшему: ехать на автобусах через весь континент.

— Благодарите бога, — говорил Андрей, — что Петр договорился. Здесь не принято брать левых пассажиров, особенно, иностранцев.

На новой остановке к нам подсел священник в обществе двух пожилых дам. Дамы забились в угол, видимо, впервые услышали русскую речь. Потом убедились, что мы не палим из автоматов, и подобрели. Стали нам понимающе улыбаться, даже угостили минеральной водой.

В Портленд мы садились в сумерках, облетев половину планеты. Я потеряла счет суткам. Миша больше не спал. Он зевал и пялился на витрину с хот-догами. Я продолжала спать у него на плече уже стоя. Кроме меня на Мишу были навьючены сумки, у ног стоял дипломат, а кейс с «запеканкой» он бережно держал в руках. Андрей бегал вокруг, разыскивая прокат автомобилей.

— Эй, — обратился ко мне Миша, — сходи, купи сосиску.

— Сам сходи.

— Я забыл, как она по-английски.

— Хот-дог.

— Не… тот козел на таможне сказал по-другому, а я забыл. Он отобрал мою последнюю сосиску, которую я хочу от самого Чикаго.

— Кто-то собирался следить за фигурой, а в самолете жрал за двоих…

— Ты чо, старуха! Я похудел на пять килограммов! Смотри, ремень обвис.

Действительно, за ту неделю, что мы не виделись, Миша достиг успеха. Не то, чтобы он заметно похудел, просто его живот перестал угрожающе натягивать пуговицу на рубашке.

— Я ж ее без хлеба съем, — канючил он, но, встретив мое равнодушие, стал раздражаться. — У меня башка не работает на голодный желудок! Я ж не могу как некоторые, на одних конфетах. Я мяса хочу!

Я устроилась на бордюре газона и еще раз задремала, чтобы не ругаться в первый день приезда в Америку. Миша бывал здесь много раз и съел тонну местных сосисок. Он испытывал чувство голода везде и всегда, даже в невесомости и на поверхности необитаемых планет. Только там он не был подвержен соблазну наброситься на «Макдональдс». Поворчав немного, он начал складывать сумки вокруг меня. Потом пропал, а когда вернулся, был уже добрым и вытирался салфеткой.

— Во, — сказал он, — Анджей катится. Я уж думал, мы здесь табором стоять будем.

К газону подрулила машина, открылась дверь. Миша все еще был обижен на меня за сосиску, поэтому все заднее сидение оказалось в моем распоряжении. В последний раз я мне представилась возможность заснуть, но чем ближе мы подъезжали к месту аварии, тем больше холодело на душе, тем чаще мы сверялись с картой.

— По радиомаяку сто двадцать километров отсюда, — сказал Миша.

— А в милях? — уточнил Андрей.

— Семьдесят пять… — Миша посмотрел на спидометр. — С такой скоростью через час будем у цели.

Мне тоже стало интересно поглядеть на американский спидометр. Ночь, темное шоссе, скорость… Если сейчас нам навстречу вылетит бензовоз, а Андрей чихнет за рулем, мы разделим участь родителей Джона Финча. Как его, такую малявку, выбросило в открытое окно без единого перелома и сотрясения, действительно чудо. Индер говорил, что он сильно обгорел и плакал сидя в канаве у гигантского костра, что бровью не повел, когда его крали инопланетяне. Он ничего не видел и не соображал от боли, а как только в лаборатории обезболили ожог, успокоился, притих и начал улыбаться всем подряд своей очаровательной улыбкой. Наши были уверены, что у ребенка психическая травма, а Джон просто улыбался, ничего не помнил и приводил в замешательство не только своими природными способностями, но и добродушием. Одно стало ясно сразу: в нашей компании появился новый необычный информал. Какая с него польза Секториуму, — большой вопрос, но то, что Джон Финч уже не жилец в социуме, понимал каждый.

Мы должны были узнать место аварии издалека по черному пятну на дороге. Вся ночь вокруг была одинаково черной. Машина прорубала себе туннель светом фар. Редкие встречные машины выскакивали из темноты, и, как в тайге, ни одного фонаря на километры.

— Будем ориентироваться на заправку, — рассуждал Миша. — От нее ровно полторы мили. Стоим не больше трех минут. Как только я найду маяк, сваливаем.

Андрей уже спал за рулем, когда на горизонте вспыхнул рекламный щит.

— Мотель! — воскликнул Миша, но пока Андрей просыпался, мотель с баром и заправкой пролетели мимо. — Остановимся там, заодно и поужинаем.

Черное пятно стало видно уже через милю. Машина влетела в колдобину прямо под знаком ограничения скорости. Словно на этом месте выгорело дорожное покрытие. В кювете валялся обрывок полицейского ограждения. Пятно «стекало» на поляну. Издали в темноте оно становилось похожим на пропасть. Смотреть на это зрелище без содрогания было невозможно. Андрей неуверенно притормозил у обочины. Только Мише было наплевать на все, кроме предстоящего ужина. Он открыл дипломат, достал антенну, стал напевать себе под нос глупую песенку. Андрей надел резиновые перчатки, взял кейс с «запеканкой» и обернулся ко мне:

— Сядь за руль, — попросил он. — Если заметишь встречные фары, поезжай вперед. Сможешь?

— Конечно, — ответил я, и перебралась на его место.

Из темноты не выплыл никто. Словно на несколько минут нас засосала черная дыра. Миша перестал петь, и стало тревожно.

— Что? — спросила я.

Он вышел и вернулся с мятой пивной банкой на магните.

— Маяк, — сказал он. — Рукой не бери, кинь в пакет.

Вернулся Андрей, и я с удовольствием уступила ему место водителя. В тот же пакет мы сложили куски фольги, оставшиеся от «запеканки», перчатки, и хотели сунуть все это в аннигиляционный патрон, но Миша передумал.

— Не здесь, — сказал он. — Поехали отсюда, поехали.

К мотелю мы подкатились молча.

— Фонит? — спросил Андрей, когда машина встала под фонарями.

— Еще бы…

— Черт, а я надеялся…

Командировка начиналась мрачно.

— Интересно, — спросил Миша, — полиции никогда не приходило в голову, побродить с дозиметром по местам катастроф? Просто так, ради любопытства?

Администратор гостиницы, молодой парень, вышел к нам нехотя. Похоже, мы его разбудили. Андрей запретил нам разговаривать между собой на каком бы то ни было языке, кроме чистого «американского», пока не получим ключи от номеров. Как будто по нашим физиономиям не все было ясно издалека.

— Что за колдобины на дороге? — спросил он молодого человека.

Администратор зевнул и взбодрился.

— Авария была, — ответил он удивленно, словно мы стали первыми клиентами, которые еще не знают, как бензовоз прикатал легковушку в полутора милях отсюда. Мы с Мишей поняли без перевода.

— Душ в номерах работает? — спросил Андрей.

Парень выдал нам ключи и указал на двор, где виднелась одноэтажная пристройка.

— Русские? — удивился он, рассматривая карточки.

— Что за авария? — продолжил расспрос Андрей.

Мы с Мишей удалились. Забросили в номер сумки, присели у порога. Миша закурил. Дозиметрический индикатор висел у него на браслете часов. Небо было чистым, прибор подмигивал лунным глазком.

— Что происходит? — спросила я. — Они же могут следить за нами прямо сейчас.

— Глупости.

— Почему? Они могли видеть, как шеф подобрал Джона. Они и теперь могут пасти нас.

— Они нас по туннелям пасут, — ответил Миша. — Успокойся.

Но я не успокоилась. Он стряхнул пепел и еще раз взглянул на дозиметр.

— Миш, давай зайдем под крышу, — просила я.

— Засветились бы уже… — упрямился Миша, — если бы пасли. Шеф бы позвонил. Расслабься. Этим козлам в голову не придет, что можно пользоваться самолетом, имея свою «кастрюлю». Удивительно, — добавил он громче, — что люди и «белые» умны по-разному, зато тупы однотипно. Как думаешь, «белым» тоже не достался приличный слэп?

Андрей услышал его речи издалека, загнал нас номер и запер на ключ.

— Здесь не принято курить на виду, — объяснил он, доставая сигарету.

— Выяснил что-нибудь? — спросил Миша.

— Похоже, на аварии была не портлендская полиция. Вся округа знает, что найдены два взрослых трупа. Полицейские должны были составить протокол, в котором нет сведений о Джоне. Еще мне удалось выяснить, что родственники ищут ребенка. Как поступим? Надо внести изменения в полицейские документы, раньше чем «белые» пошарят в сети. Надо внести их прямо в компьютер. Это возможно?

— Прикрой жалюзи, — попросил Миша и сунул в телефонную розетку шнур сигирийского компьютера. — Прикрой плотнее.

Жалюзи не поддалось, пришлось гасить свет. Засияло поле экрана, блики забегали по стене.

— Это можно было сделать из Москвы, — ворчал Андрей, осматривая пустынный дворик мотеля. — Меньше риска.

— Почему ни с Луны? — возражал Миша. — Могу поспорить, что там есть готовая схема коммуникаций. Сколько, например, в округе полицейских участков?

— Ты сможешь подправить протокол?

— Если найду его…

— Зачем же лезть в полицейский компьютер? — спросила я. — Неужели «белые» будут шарить в сетях?

— А где же они, по-твоему, будут шарить? — удивился Миша, продолжая зондировать телефонную сеть. — Думаешь, они явятся в участок для опознания? Анджей, если хочешь ускорить события, позвони в службу спасения, скажи, что нашелся третий труп… из Москвы прилетел.

— Само собой, — согласился Андрей, — но сегодня уже темно, а завтра суббота. Утром они привезут «труп» в морг. Пока разберутся, почему не нашли его сразу, пока сделают анализ ДНК. В воскресенье никто экспертизой заниматься не будет. «Белые» же, если ты в курсе, по воскресеньям не отдыхают. Так что ломай пароли сейчас, если сможешь! Ломай, пока они не вскрыли сеть и не нашли «мортиролог» на две персоны.

Миша насупился.

— Пойдем, — предложил мне Андрей, — купим что-нибудь на ужин, дадим человеку сосредоточиться.

Мы заперли Мишу в номере одного.

— Думаешь, успеем? — сомневалась я.

— Успеем, если Миша не отвлечется на порносайты, — заверял Андрей.

Когда мы вернулись, Миша лежал на кровати поверх покрывала, отрешенно глядел в потолок, а работающий компьютер сам себя развлекал картинками далеко не порнографического характера.

— Не получится, — признался он. — Если я вскрою базу полиции своим приемом, «белые» меня расшифруют. Если хакну через сеть, будет заметно. «Слизь» в любом случае вычислит, чья работа. Хорошо бы знать на каком конкретно компьютере данные. В общем, надо возвращаться и готовить зонд для работы с орбиты.

— Еще «Марсион» сюда пригони! Тогда они не только вычислят, но и возьмут с поличным, — сказал Андрей.

— Чтобы незаметно внести изменения, надо знать адрес участка, — повторил Миша, — найти компьютер и подсунуть радиоадаптер. Еще лучше, сесть за клавиатуру. И будет совсем здорово, если нам не дадут за это по шее.

— Значит, напрячься ты не хочешь, я так понимаю?

— Разумнее понадеяться на «запеканку» и смыться в Портленд.

— Это все, что ты можешь предложить?

— Хорошо, если хочешь, я помолюсь, чтобы «запеканку» нашли на заре…

— То есть, ты приехал сюда отдохнуть и развеяться?

— Нет! Пусть «белые» вскроют сеть и вместо «мортиролога» увидят мой автограф. Это тебя устроит?

— Короче, — заключил Андрей, — никаких отсрочек, зондов и орбит. — Мы остаемся здесь и работаем. Именно работаем, а не надеемся на удачное стечение обстоятельств! Всем ясно?

— Мне ясно, — согласилась я, но Миша заартачился.

— Почему ты в офисе не сказал, что придется вскрывать базу?

— Потому что ты шлялся невесть где, когда нужна была твоя консультация, — ответил Андрей. — И прятался, когда тебя ловили на связь.

— Ребята, — вмешалась я, — давайте не кричать на всю гостиницу, тем более, по-русски. Давайте разбираться тихо, что нам надо сделать? Вложить адаптер непосредственно в нужный компьютер? Что за адаптер?

Миша развернул ладонь, по которой ползала штучка, величиной с божью коровку.

— Этот, — уточнил он.

Мы с Андреем включили свет и разглядели крошечную гусеничку с желтыми точками на спине.

— Новая модификация «ползифилиса»? — догадалась я.

— Ползет к работающему винчу, — уточнил Миша. — С полуметра можно сканировать и вносить правки.

— Это и есть секретный проект, который был у вас с Индером?

— Почему был? — удивился Миша. — Индер единственный человек в конторе, с которым можно нормально работать.

— Индер, конечно, больше всех похож на человека, — согласился Андрей, к которому упрек относился напрямую. — Ты подбрасываешь такую штуку в компьютер, и нет следов взлома?

— А ты думал, как я вам делал права с официальной регистрацией в ГАИ?

— Ах, вот ты как делал? — удивился Андрей. — А в ГАИ после этого тараканов травили?

— Обижаешь, начальник. Эта штука уничтожается после задания. Без шума и пыли!

Маленькая букашка переползла на тыльную сторону ладони. С такой скоростью она едва ли была способна за сутки преодолеть километр.

— В округе пять полицейских участков, — добавил Миша, — выясни, чья это территория, все остальное я сделаю.

— Договорились, — согласился Андрей. — Завтра с утра я звоню… Появится полицейская машина, — садимся на хвост, а дальше по обстоятельствам.

Он удалился, оставив нас с Мишей одних на двуспальной кровати. Миша не пошевелился. Даже не снял ботинки. Так и остался лежать в куртке поверх покрывала.

Рано утром я проснулась. Миша лежал в той же позе, созерцал потолок. Ничто не изменилось, только исчезли со стола остатки вчерашнего ужина, и комната в солнечных лучах приобрела иной вид. Но, когда луч достиг Мишиного изможденного лика, он ожил и дернул за шнур жалюзи.

— Как меня достает по утрам этот «желтый карлик»! — прошипел он.

Жалюзи, сорвавшись с карниза, упало на нас. Я увернулась, а Миша так и остался лежать под завалом, пока Андрей не постучал в окно:

— Выходите, скорее!

Мы прыгнули в машину и стали ждать, когда полиция тронется с места происшествия. Черное пятно нам вскоре загородил реанимобиль. Сначала мы удивились: идея реанимировать человека по его обгорелым останкам — что-то новое в человеческой медицине, но из-за этого фургона мы чуть не упустили полицию. Она умчалась в противоположную сторону от Портленда, и мы едва успели пристроиться следом.

— Послушайте, какая ерунда, — рассуждала я по дороге. — Полиция будет тратить деньги на экспертизу, убеждаться, что «запеканка» — это Джон. Потом они решат внести изменения в протокол и увидят, что информация уже там. Некрасиво получится.

— Полиция меня не волнует, — ответил Миша. — Мне было задание отмыть парня от «слизи».

— Человечество вообще его не волнует, — добавил Андрей, и Миша не стал возражать.

— Интересно, как они устроили аварию?

— Как обычно, — ответил Миша, и снова погрузился в себя.

— Обычно, они программируют ситуацию на матрицы, — объяснил Андрей. — Привязывают к объекту слэп с определенной программой, например: крутануть руль влево, как только навстречу выскочит тяжелая машина. Срабатывает, как рефлекс. Может дернуться мышца на руке, судорога схватит, сердце… обычно слабое место в организме находится само. Это действует по той же схеме, что порча или проклятье, только делается профессионалом.

— Если они прилепили к Джону матрицу, мы могли засечь ее сразу!

Миша обернулся, чтобы посмотреть на меня, как на дурочку, и снова уставился на дорогу, по которой ехала полицейская машина.

— Если б знать, — сказал Андрей. — Столько странных слэпов на белом свете. Ты слышала, что говорили бэты?

— Мы же следили за Джоном? Или не следили? — не понимала я.

— Следили-то за ним, — подтвердил Андрей, — но за рулем был отец. Вероятно, к нему и привязали матрицу. Что скажешь, Миша? Хитра «слизь»?

Миша отвернулся, чтобы не участвовать в разговоре. Человечество с недавних пор перестало его интересовать. Оно и раньше его интересовало не целиком, а лишь женская половина. Теперь круг интереса сузился до единственной персоны, которую он вынужден был покинуть ради «хитрой слизи» и незнакомого мальчика.

Мы въехали в провинциальный городишко, посреди которого располагалось серое здание полиции. Напротив — супермаркет с автостоянкой. На этом достопримечательности местного значения были исчерпаны, если не считать ряды частных домов, наподобие канадских спальных районов. Полицейская машина встала у парадного входа. Мы заняли место на стоянке с видом на участок. Андрей сходил туда, но сразу вернулся.

— Окна закрыты, — сообщил он. — Техники там больше чем я думал. Твоя букашка собьется с курса. Надо заходить внутрь и разбираться. Думай, что мы забыли в этом здании?

— Допустим, я дам тебе в глаз, — придумал Миша. — Меня заберут в участок, тебя в больницу. Сразу два дела сделаем. У медиков, небось, тоже компьютерная картотека.

— Там нет защиты, — заметил Андрей. — Можно зайти из сети.

— Товарищ не понимает! Я так дам в глаз, что из больницы тебя отправят в морг. И там, я тебя уверяю, тоже есть картотека. Ночью выйдешь из холодильника и поработаешь на пять с плюсом. Шеф будет гордиться тобой.

— Тогда тебе придется задержаться в участке.

— А что ты предлагаешь? Зайти туда и предложить им значки с советской символикой? Сказать: «Мы вам тут блох натрясем, а вы, ребята, прогуляйтесь»… Нет! — осенило Мишу. — Представь, захожу я в участок и на ломаном американском спрашиваю: «Не здесь ли, господа хорошие, находится общественный сортир?» Они мне отвечают: «Вы очень сильно ошиблись дверью, молодой человек!» А я им плюх адаптер под стол, а они его хлоп мухобойкой!

— У меня встречное предложение, — сказал Андрей. — Что если я дам тебе в глаз?

— Не пойдет…

— Почему же?

— Посмотри на свой костюм. Посмотри на себя. Кто скажет, что этот джентльмен способен дать в глаз безобидному русскому парню? Мне же еще добавят, чтобы харю не подставлял. А теперь взгляни на меня, — он распахнул куртку. — Карманы дырявые, рубашка без пуговицы, джинсы… Клинтон в юности постыдился бы одеть такие! Ни одного языка, кроме русского матерного. Представь, какое чувство удовлетворения они испытают, когда меня сцапают. И потом, учти, «жук» один! Второй попытки не будет.

Андрей задумался, как будет выглядеть фингал на его безупречной физиономии.

— Или, может, Ирке дать в глаз? Ее идея лезть в участок…

— Ребята, — вмешалась я, — давайте лучше Миша стащит у Андрея кошелек в супермаркете. Андрей сдаст Мишу в полицию, а потом найдет кошелек за подкладкой. И Мишу отпустят, и внешность портить не надо.

Заговорщики обернулись.

— Слыхал? — удивился Миша. — Мозговой центр конторы. Как только засветила перспектива получить в глаз, сразу башка включилась.

— Его ведь обыщут на месте, — сомневался Андрей, — и ничего не найдут. До участка может дело не дойти.

— Ты скажи, что видел, как он деньги передал товарищу, а тот смылся. Не мог же ты двоих удержать? Зато вы будете точно знать, в какую машину «жука» подкладывать.

Заговорщики задумались.

— Если долго размышлять, ничего не получится, — предупредила я. — Надо делать быстро.

— Портмоне в кармане? — удивлялся Андрей. — В боковой не пройдет, а из пиджака не так-то просто его вынуть. Там и красть нечего, кредитки да визитки…

— Зачем мне твой лопатник? — уговаривал его Миша. — Возьми пачку баксов, просто скрути и сунь в карман.

— Кэш в кармане носят только наркоторговцы.

— Какое кому дело? Не ты же воровать будешь, а я.

— Нет, — возразил Андрей, — никто воровать не будет, и драться тоже незачем. Идем, — он вышел из машины. — Пойдем, Миша, я попробую их заболтать, а ты по сторонам поглядишь.

Прошло четверть часа, прежде чем из полицейского участка показался Андрей. Вышел, огляделся и направился к машине.

— Мишка где?

— Не знаю.

— Разве он не выходил?

— Не видела.

Андрей еще раз огляделся, вернулся к участку, встал на перекрестке и пожал плечами, глядя в мою сторону. Он направился к лавке с прессой, а я обернулась к бару, где торговали хот-догами.

— Может, он в супермаркете? — предположила я, когда Андрей вернулся в машину.

— Может быть, может быть, — согласился он. — Все может быть, — и развернул газету на странице объявлений. — Странно, что нет соболезнований семье. Мы стали вместе просматривать газеты, увлеклись и не заметили, как пролетел час.

— Где же он, господи? — опомнился Андрей и отправился в супермаркет. Из супермаркета он снова зашел в участок и снова вышел ни с чем. — Ты уверена, что он не выходил?

— А ты уверен, что там единственный выход?

— Мы сделали все, что нужно. Мишка сказал «о-кей» и пошел курить. Я решил, что он вернулся к тебе.

Нам обоим сделалось тревожно. И подумали мы об одном и том же одновременно:

— Там безлюдные коридоры? — спросила я. — Андрей, ты не слышал, чтобы «белые» похищали людей через фазы?

Андрей задумался.

— Одно дело людей. Другое дело секториан, — ответил он. — Надеюсь, они понимают разницу?

— Позвонить шефу?

— Подожди.

— Два часа прошло, — напомнила я. — Мишка не мог пропасть сам по себе.

— Подожди. Зайди еще раз в участок с дозиметром. Поднимись на второй этаж и просто проверь фон. Боюсь, что я им глаза намозолил.

Мишин дозиметрический прибор я закрепила на браслете часов, спрятала под рукав и пошла. Двери в коридоре второго этажа были закрыты, где-то играла музыка. Народу не было видно. Никто не поинтересовался целью моего визита, никто не воспрепятствовал. Американская полиция была ко мне безразлична. Лунный глазок мигал в штатном режиме. У черного пятна он был ярким, здесь — еле светился, и я успокоилась, стала прислушиваться к тому, что происходит вокруг, пока из дальней комнаты не вышел полицейский. Он промчался мимо меня, дверь осталась приоткрытой, и когда грохот его шагов стих на лестнице, мне почудились звуки знакомого голоса.

На цыпочках я приблизилась к приоткрытой двери и увидела зрелище, которое минуту назад представить себе не могла. Если после «экскурсии» на Флио я была уверена, что ничему в этой жизни не удивлюсь, то теперь мне казалась, что жизнь только начинается.

Кабинет был заставлен оргтехникой от пола до потолка. Компьютеры громоздились на столах и тумбах, провода от них тянулись во все стороны. В комнате шага нельзя было ступить, чтобы не задеть что-нибудь, непосредственно имеющее отношение к цели нашего проникновения в участок. Посреди этой роскоши сидел Миша. Руки Миши были наручниками прикреплены к табурету, на котором он сидел, но никакой трагедии по этому поводу Мишина физиономия не выражала. Напротив, его восхищенный взгляд был устремлен к стоящей рядом полной женщине с кобурой на бедре.

— Ай эм со сорри, — произносил Миша с придыханием, характерным для его общения с дамой в состоянии крайнего возбуждения. — Бат ю а со бьютифул вумен! — блеял он, жмуря влажные от страсти глаза. — Эспешали айззззз….

Реакция «вумен» оказалась недоступной. Происходящее было апогеем сюрреализма, бреда, которым отдавала вся наша американская поездка. Действовать в подобных катаклизмах меня не учили, но бросить русского разбойника на растерзание внезапно нахлынувших чувств тоже было нельзя. Пышный зад, увенчанный кобурой, не оставлял оснований для оптимизма, а когда его обладательница обернулась на скрип двери, я вообще перестала соображать. Она оказалась черной как уголь негритянкой лет семидесяти отроду с выпученными глазами и ноздрями такого калибра, что я отпрянула, вышла на улицу и поклялась, что в следующий раз зайду в это здание только связанная, под конвоем.

Андрей закурил, услышав новость.

— Хороши дела, — сказал он. — Будем ждать. Что тут сделаешь?

Прошел еще час. Миша не выходил. Мы купили чипсы, печенье и упаковку Мишиных любимых сосисок, но Миша не вышел даже на сосиску. Андрей снова развернул газету, и стал просматривать объявления адвокатских контор. Его часы заиграли, объявляя полдень. Он готов был принимать кардинальные меры и уже собрался куда-то звонить, как вдруг в распахнутых дверях полицейского участка показалась фигура Миши, растерянная и отрешенная. Фигура побрела через дорогу, игнорируя сигнал светофора. Куртки на Мише не было. Кончик шарфа волочился по асфальту, руки были засунуты в карманы брюк, а рубашка расстегнута до пупа. Одним словом, возвращение Остапа из клуба, построенного на бриллианты покойной тещи Воробьянинова.

Вечность прошла прежде, чем он достиг машины и ввалился на переднее сидение.

— Какая баба! — простонал Миша. — О, Чизис! Какая баба! Анджей, ты трахал когда-нибудь негритянку?

Вопрос повис, из чего могли следовать какие угодно выводы.

— О! Чизис!

— «Сосиджис» хочешь? — спросила я, показывая ему сосиску. — Очень похожа на ту, что отобрали в Чикаго.

Миша засомневался, есть ли это достойная альтернатива его страсти? Мучительный выбор между сердцем и желудком встал перед Мишей в своем извечном противоречии, и он, как всегда, сумел найти компромисс. А именно, совместил удовольствия: схватил сосиску и стал размахивать ею, описывая достоинства негритянки. При этом бюст его возлюбленной упирался в бардачок, а бедра не помещались между дверцей и коробкой передач, но даже такие подробные откровения не вдохновили Андрея на сексуальный подвиг. Он грозно безмолвствовал, оставаясь холодным и рассудительным.

— Могут быть проблемы при выезде, — сказала я, пытаясь остудить Мишин пыл.

— Грэйт! — воскликнул Миша, извлекая из пачки последнюю сосиску. — Вернусь сюда и женюсь. Ей-богу, женюсь! Знаешь, как ее зовут? Айседора! Упасть и подохнуть! Только за имя бы женился!

— Где твоя куртка? — спросила я.

— Куртка? О, щ…щ…щит!!! — Миша дернулся из машины, но мы успели его схватить.

Андрей немедленно тронулся со стоянки, через минуту мы летели по шоссе в сторону мотеля.

— Документы при нем? Проверь.

Я вынула из Мишиного кармана пухлый бумажник. Миша не сопротивлялся.

— Все! — предупредила я. — Получишь обратно в аэропорту.

— Думаешь, он без паспорта не убежит к своей Айседоре? Есенин… мать его, старушку!

Миша пребывал в сладких грезах и не обращал внимания на наши смешные попытки уберечь его от ошибок. Его фальшивый паспорт я на всякий случай спрятала, потому что знала Мишу не первый год. Я знала кое-что и о Мишиных манерах. В то время как мужская половина человечества делилась на тех, кто «способен на все», и тех, кто «ни на что не способен», Миша олицетворял собой особый контингент мужчин, способных черт знает на что. Я также знала, что эта тревожная черта характера с годами обострялась. Любые меры предосторожности были нелишни. Короче, я выполняла работу, ради которой шеф командировал меня сюда.

В баре мы выпили кофе.

— Я пригласил Ирину в ресторан, — сказал Андрей. — Если будешь в состоянии пойти с нами, попробуешь «ковбойскую» кухню.

Но Миша выбирал только африканское: шоколадное пирожное потемнее, музыку в стиле рэп и сигареты себе купил совершенно черные. Только в номере он взял себя в руки и положил перед Андреем листок бумаги:

— Пиши, — сказал он. — Корректно, без ошибок: «Мистер Джон Финч…» или как там его? «Белый, такого-то года рождения»… Печатными буквами пиши…

Андрей и без Мишиных указаний всегда писал грамотно, не только по-английски, но и по-русски, по-польски и по-литовски. Он был у нас чем-то вроде универсального справочника грамматики. В этот раз он особенно постарался. Мы оставили Мишу наедине с компьютером, вышли во двор, устроились на бордюре и стали гадать, пролезет ли он в окно душевой к Айседоре, или предпочтет «ковбойскую» кухню? Потом отвлеклись, забыли про Мишу. Андрей стал расспрашивать меня о Флио. Я сдуру начала рассказывать. Вспомнили о нем опять-таки поразительно одновременно. Влетели в номер. Миша лежал на той же кровати поверх одеяла. Также, не снимая ботинок, только на этот раз лицом вниз.

— Между прочим, завтра хоронят родителей, — пробурчал он в одеяло. — Вернее, то, что от них осталось. Родственники остановились в Юджине. Телефон гостиницы я записал.

— О-кей, — сказал Андрей, а потом вспомнил… — На надгробии так и будут два имени? Их точно хоронят завтра?

— Я записал телефон конторы, где заказали надгробие, — добавил Миша.

— С Лунной Базы прочесть текст на могиле — нечего делать, — напомнила я, и Андрей согласился.

Новый фронт работ вырисовывался. Новая авантюра после сегодняшней нервотрепки была обеспечена. Андрей терпеливо заносил в записную книжку телефонные номера.

— Все-то он узнал, — хвалил он Мишу. — Все-то он успел…

— Кстати говоря, — продолжил Миша, — захоронение будет в фамильном склепе. «Белые» конечно мастера разведки, только на этот раз они задолбаются читать тексты под мраморной крышей. Так что, расслабьтесь, ребята и оставьте меня в покое.

— Собирайся, — скомандовал Андрей, — мы уезжаем.

Но Миша только перевалился на бок.

— Скатертью дорога, — ответил он.

Совместными усилиями, мы стащили его на пол, стали собираться в дорогу. Миша тем временем поднялся на ноги и снова попытался залечь на кровать.

— На выход! — сказал Андрей и «вынес» его на улицу за шиворот.

Миша еще пытался улечься под дверью, а когда Андрей рассердился на него всерьез, заявил, что с этой минуты ему все равно, куда ехать. Потому что центр его Вселенной отныне и вовеки веков будет находиться здесь, и мы, простые смертные, не сможем сдвинуть его ни на йоту.

Мы остановились у магазина мужской одежды и вытолкали Мишу из машины. Сначала он морщил нос, рассуждая, как дорога ему куртка с рваными карманами, но потом заприметил черное пальто и притих. Пальто было модным и длинным, с элегантными отворотами. Оно висело на стене, возвышаясь над общей массой вывешенной в ряд одежды.

— Хочу, — сказал он, а мы вздохнули с облегчением.

Продавщица сразу пристроилась к нашей компании, и, не дожидаясь просьбы, выдала пальто. Миша надел его перед зеркалом.

— Шляпу мне, — распорядился он.

— Сначала пуговицу на брюхе попробуй застегнуть, — предложила я, но Миша пренебрег советом. Так и остался стоять нараспашку с достоинством памятника Вашингтону на мраморной тумбе.

— Не годится, — поддержал меня Андрей. — В кроссовках и в пальто… Миша, не твой стиль, — он прошелся вдоль вешалок и выбрал такой же длинный кожаный плащ цвета кремлевской стены. — Вот… более-менее. С теплой подкладкой. Вещь! Америку вспоминать будешь. А пальто через год моль съест. Послушай меня.

Миша не стал слушать даже Андрея.

— Шляпу хочу, — повторил он, и продавщица встала на защиту интересов клиента.

— Что он хочет? — спросила она.

— Черные калоши, — ответил Андрей.

— И черную розу в петлицу, — добавила я по-русски.

— И ваксой морду намазать, — продолжил Андрей мою мысль. — Снимай это изделие!

— Или подбери брюхо! Эта одежда не для пузатых мужчин! — с немалым усилием мне удалось свести пуговицу с петлей на его животе. На Мишу это не произвело впечатления.

— Я похудею, — пообещал он. — Я уже похудел…

— А как же ресторан? Ты забыл, что Андрей пригласил нас?

— В ресторане я пальто сниму, — пообещал Миша.

— Что вы хотите? — в отчаянии добивалась продавщица.

— Ай нид ё хэлп, мадам, — начал Миша, но Андрей быстро влез между ними. Пока он общался с продавщицей на очень беглом английском, Миша в последний раз воцарился перед зеркалом и хищно улыбнулся, словно рекламировал зубную пасту.

— Пуговицу могла бы и перешить, — заметил он между делом, не убирая с лица улыбки.

— Миша, не позорься. Одевай кожу и пойдем отсюда. Смотри, какая сексапильная штука. Женщины будут падать на тротуары.

Миша взял плащ за этикетку.

— Чтоб я сдох!!! — воскликнул он. — Это мои командировочные на Марс за полгода!

Продавщица присела от испуга.

— Что случилось? — запаниковала она.

— Мэм, — успокоил ее Андрей. — Все о-кей! Молодой человек приехал издалека, впервые увидел ценник модного магазина. Сейчас он возьмет себя в руки, а мы с вами подберем ему вещь по размеру…

Девушка утешилась. Перестала прыгать вокруг нас, начала бегать между торговым залом и подсобкой. Благодаря ее расторопности, мы не успевали упаковывать Мишу в плащи. Один нам не годился в плечах, другой — в талии. Третий не радовал «колором». Миша искапризничался, требуя цвет «кремлевской стены» только потому, что ему понравилось выражение.

— Очень модная модель… — уговаривала его продавщица. — Хорошее качество. Вы такой элегантный мужчина… Это то, что вам нужно!

Вскоре ее бессовестная лесть принесла плоды. Клиент перестал вертеть носом и замер у зеркала в обнове.

Не медля ни секунды, Андрей пошел рассчитываться, а затем мы с треском и скрипом усадили Мишу обратно в машину.

— Новая кожа должна обноситься, — сказал Андрей. — К ней привыкнуть надо. Сто лет прослужит. Будет одна приличная вещь в твоем гардеробе.

Молча и неподвижно Миша возвышался на переднем сидении, не рискуя без спроса расстегнуть пуговицу. Мы снова катились по шоссе, и уже приближались к черному пятну на дороге, как Андрей неожиданно развернул машину.

— Надо узнать адрес конторы, где заказали памятник, — сказал он.

Миша неприлично выругался.

— Я есть хочу! — напомнил он. — На хрен было трепаться про ресторан?

Андрей уже достал телефон и набирал номер, одним глазом поглядывая на дорогу.

— Успеем, — ответил он. — Надо закончить дело, а рестораны работают допоздна.

Спорить с ним мы не стали, и прибыли в мастерскую надгробий как раз к концу рабочего дня. Мастер собрался уходить. На наше счастье, он оказался русским, беглым скульптором из Санкт-Петербурга. Он принял нас как земляков, но, выслушав просьбу, возмутился:

— Что значит «дописать»? Это же не тесьма! Надо заново резать камень!

Андрей полез за бумажником. Мастер умолк, заметив наличность.

— Старый заказ мы покупаем, — сказал Андрей, — а новый оплатим за срочность.

Скульптор подумал-подумал и решил контору не закрывать. Старую плиту мы положили в багажник. Машина подпрыгнула на рессорах.

— Господи Иисусе, — прошептал Миша. — До чего мрачное место. Никакого аппетита жить.

— Мастер дал мне другой телефон родственников, — сообщил Андрей, когда мы отъехали от ритуальной конторы. — Не тот, что у тебя.

— Я тут причем? Он был записан в больничной регистрации, — оправдывался Миша.

— Надо им сообщить, как считаешь?

— Сам решай. Ты же главный.

Как только Андрей достал мобильник, Миша словно очнулся от спячки:

— Думай, что делаешь! — рассердился он. — Нет, вы посмотрите, что он творит! Ты первый день в разведке? Или ты решил засветить нас? Только по проводам! Сколько раз можно талдычить одно и то же! Если есть секреты от «слизи», ни в коем случае не пользуйся мобилом! Это же коню понятно!

Он успокоился, когда мы свернули с дороги вблизи одиноко стоящего телефона-автомата.

— Ведете себя, как дебилы, — ворчал он на меня, пока Андрей звонил, — а потом удивляетесь, что «слизь» пасет. Конечно, будет пасти таких уродов. Поехали! Поехали отсюда, — торопил он Андрея, когда тот вернулся в машину. Мимо нас пронесся полицейский мотоцикл. — А хотя, погоди. Пусть свалит подальше.

Предчувствие Мишу не обмануло. Мотоцикл притормозил, развернулся. Мы вышли посмотреть…

— Ну, правильно, — сказал Миша. — Чтобы пан Новак не влип в историю!.. Здесь вообще-то можно парковаться или нет?

Андрей заранее приготовил документы. Полицейский устремился к нему и встал вопросительным знаком у опущенного стекла. Документов показалось мало, он стал цепляться ко всему подряд: к тому, что неправильно оформлена страховка, запрещена остановка, и вообще, фотокарточка на удостоверении не вполне соответствует оригиналу. Все это может свидетельствовать о том, что мистер Анджей Новак ведет двойную жизнь: днем он добропослушный семьянин и законопорядочный налогоплательщик, а ночью торгует оптовыми партиями оружия и героина.

— Мы спрятали дипломат в багажник? — спросила я Мишу. Он кивнул. — И то хорошо.

— Ничего хорошего. С паном Новаком ничего хорошего отродясь не случилось!

— Если бы ты не заставил его остановиться, — напомнила я, — все было бы о-кей!

— Ничего похожего на «о-кей» с паном Новаком быть не может, — заявил Миша и пошел проверить, не осталось ли на сидениях чего-нибудь подозрительного.

Пан Новак вежливо противостоял натиску, и, похоже, худшие перспективы миновали. Полицейский собрался уходить, как вдруг машина показалась ему слишком просевшей на колесах.

— Что в багажнике? — спросил он.

Именно там, поверх мраморного надгробия, лежала наш сигирийский дипломат.

— Откройте, — приказал он, как вдруг заметил возле себя небритую Мишину физиономию. — Предъявите ваши документы, сэр, — не растерялся полицейский, — а вы, — он снова склонился к Андрею, — выходите из машины.

Здесь он совершил непростительную ошибку, потому что Миша, вместо документа вынул из кармана небольшой «фонарик» и осветил конусом грозу американских дорог. Наш мучитель застыл в радикулитной позе.

— Сорри, коп, — сказал Миша. — Ты достал. Нельзя быть жадным и тупым одновременно. Анджей, как будет «достал» по-английски?

— Ай хав нот чойс, — сказал Анджей, подражая Мишиному акценту, и тяжело вздохнул.

— Слыхал? Так что, отдохни, пока мы отъедем, а потом поезжай, пожалуйста, в другую сторону.

По выражению лица полицейского невозможно было определить, что он чувствует. Мне показалось, он пытался понять, что происходит. Я и сама поняла не сразу, но почему-то напугалась. Мы отрулили от его раскрасневшейся физиономии и понеслись по дороге.

— А как будет по-английски «заколебал», — приставал Миша к Андрею.

— Не знаю.

— А «затрахал»?

— Ты бы вел себя поскромнее, — проворчал Андрей.

— Расслабься! — успокоил его Миша. — Он еще полчаса не разогнется! Куда ты прешь на летных скоростях? Лучше объясни, каким образом мне следует выразиться в поганой ситуации? Как, например, сказать: «отлезь, гнида легавая?»

Андрей скорости не сбавил.

— Нет таких слов в приличном языке, — огрызнулся он.

— А какие есть? В этом языке есть какие-нибудь слова, чтобы я мог емко выразиться?

— Я вполне мог решить проблему без твоего вмешательства.

— Неужели? — удивился Миша. — Что-то я не заметил, чтобы ты ее решал. Я бы сказал, тенденции не намечалось.

— Ты даже не разобрался в ситуации.

— Зато я нашел из нее выход.

— С такими манерами искать выход… Сказал бы я тебе, не при Ирине!

— Ирка, заткни уши! Чем тебя не устраивают мои манеры? Ну, выкладывай!

Я заткнула уши.

— Если мы все начнем себя вести по-хамски, — начал Андрей, — только потому, что обладаем возможностями… — но Миша не дал ему закончить.

— Я буду делать то, что считаю нужным, — заявил он. — И за свои поступки отвечу сам.

— Нет, не ты, а Вега будет отвечать за все, что ты вытворяешь! Ты же будешь беситься ровно до тех пор, пока он тебе покровительствует. Потому что сам себя ты контролировать не способен! Мания величия не позволяет!

— Напрасно завидуешь. Мне его покровительство не бесплатно досталось!

— Миша! Таким как ты не завидуют, таких как ты жалеют, — сказал Андрей. — Если тебе в Афгане снесло крышу, значит надо лечиться! Человечество тут ни при чем, и твоя работа тут ни при чем. Ты оторвался от реальности и не подумал, что сиги не нанимались к тебе в телохранители. Может случиться, что однажды придется вернуться в общество, с которым ты привык общаться, как с компьютерной игрой. Тогда будет совсем другая жизнь, и ты удивишься, когда узнаешь…

— Не твое дело, куда я вернусь после сигов! — перебил его Миша. — И не тебе рассуждать о моих правах! Я знаю себе цену. Сиги ее знают не хуже. Если я могу себе позволить больше, чем простой смертный, значит, я заработал это право!

Пока они цапались, я думала, не та самая ли это «хлопушка» сработала? Или что-нибудь усовершенствованное на ее основе? Эту штуку я давно заметила на Мишиной связке ключей и отмычек. Я была уверена, что это фонарь. В Мишиных карманах всегда водилась пара-тройка «неместных» безделушек, которыми он не стеснялся пользоваться в обиходе. Он вскрывал консервы лазерным лучом и вешал шпионские антенны на понравившихся девушек, чтобы узнать их домашние адреса. Можно было, конечно, выпросить у него эту штуку и внимательно рассмотреть, но не хотелось влезать в разборку. Я надеялась дождаться, когда эти два «крутых ковбоя» достигнут того, к чему стремились с утра, а именно, расквасят друг другу носы.

Ожидание было напрасным. На большую драку у обоих не хватало сил, а мелкая склока оказалась ниже их достоинства. Вместо мордобоя они разделили на двоих последнюю черную сигарету. А когда потащили из багажника плиту, совсем побратались. Мы решили плюхнуть ее в реку с моста и посмотреть, на какую высоту поднимутся брызги. После минуты молчания Миша торжественно объявил, что наша американская миссия подошла к концу, и он не имеет ничего против отметить это событие в ресторане. Потом он расстегнул плащ и пошагал по шоссе вслед за вечерним солнцем. «Гуд бай, Америка, о… — запел Миша, — где не был никогда». Мы сели в машину и тронулись за ним следом.

Глава 24. АНГЕЛЫ, КОТОРЫЕ ЖИВУТ ПОД ЗЕМЛЕЙ

Все-таки термин «гелиосом» — не абракадабра автоматического перевода. Как, впрочем, и к синонимам слова алгоний он тоже не относится. Его можно перевести на человеческий язык, как «солнечное тело». А для того, чтобы понять смысл, надо знать древние сигирийские легенды, согласно которым творение человека произошло из звездного вещества. Из него, как из глины, лепились неуклюжие головастики. Их разносили во все стороны Вселенной эфирные потоки. Головастики обретали телесную форму, с ними происходили метаморфозы, трактовать которые также не имеет смысла, не зная сигирийской культуры. И, наконец, на поверхностях планет формировался жизнеспособный homo-sapience с маленькой головой и мускулистым телом.

По сигирийским легендам, не все гелиосомные образования одинаково успешно преодолевали путь. Часть из них застревала вблизи светила, часть — в дороге. Чем ближе к планете, тем больше внешний облик становился похожим на гуманоида, чем ближе к солнцу — на эмбрион. Не знаю, каким интуитивным прозрением руководствовались древние, только научный прогресс легенду не опроверг. Эмбрионы живых существ похожи друг на друга. Сослепу можно перепутать зародыш мыши и человека. Чем ближе к моменту рождения, тем яснее различие, и если внимательно рассмотреть типичного представителя расы «белых гуманоидов», можно заметить сходство с трехмесячным человеческим эмбрионом: невысокое существо с крупной головой, узкими щелями рта и носа, прозрачной кожей, тонкими конечностями и большими глазами. Так оно и есть. Как выразились бы сиги, «не долетел» две трети пути. Зародыш субгармонала вызревает раньше гуманоида. Точнее, имеет менее продолжительное внутриутробное развитие. То, что получилось за три месяца, уже способно самостоятельно жить. Тонкие конечности вполне пригодны для слабой гравитации, мускулатура ни к чему. Эти существа обычно водятся на малых спутниках вблизи тяжелых объектов, похожих на звезды по химическому составу. Научно выражаясь, они лишь на треть освоили гелиосомный заряд, отпущенный природой, и имеют более сильную энергетическую зависимость от источника излучения.

С одной стороны, это хорошо. Субгармональные расы обладают сильным слэповым фоном. С другой стороны плохо, потому что такие существа слишком привязаны к среде обитания и не могут освоить удаленный ресурс, в то время как мы, «отвязанные» планетарные паразиты, и травку щиплем где попало, и водичку пьем, и любое солнышко питает нас энергией. Но прогресс наших лунных соседей не стоит на месте. Они нашли способ продлить свой эмбриональный цикл до нужной кондиции и теперь генетически измененные «белые гуманоиды» внешним видом практически не отличаются от людей и сигов. Конечно, на первый взгляд. Все равно, они остаются существами другой расы. Гелиосомный заряд, присущий их расовому типу, остается неизменным, а слэповые возможности — гораздо большими, нежели аналогичные возможности землян.

Теперь, если говорить об алгониках, ситуация проясняется сама собой. Их внешний вид, запечатленный архивом, напоминает двухнедельный эмбрион. Их «недолет» велик, а гелиосомный заряд имеет чудовищную силу. Это значит, что слэпы алгоников настолько мощны, что могут существовать автономно как при жизни носителя, так и после кончины. Можно сказать, что тщедушная, ни к чему непригодная физическая форма этой расы является в мир лишь для того, чтобы выпустить слэп, который практически вечен и способен на все. Для примера: человеческий слэп после смерти сохраняется в течение классического «карантинного» срока — сорока дней. Потом начинается первичный распад, то есть, целостность личности умершего уже потеряна. За этим следуют вторичные расслойки, третичные, которые еще могут производить впечатление на медиумов, особенно, если привидение выглядит эффектно в белой простыне. Когда же наступает полное растворение индивидуального фона человека — неясно. На протяжении столетий в старых замках мелькает одна и та же «простынь». Носители устойчивого фона при жизни, вероятно, были информалами субгармональных рас. Хотя в старых жилищах сам по себе ненормальный матричный фон. Разумно было бы запретить жить в одном доме более чем пяти поколениям подряд, особенно родственникам. Даже сигирийскими приборами не всегда определишь, что творится в этих древних «святынях».

«Белые» сталкиваются с подобной проблемой в гораздо больших масштабах, потому что «карантинный» срок умершего «белого гуманоида», к примеру, наступает через несколько тысячелетий. Можно себе представить срок аналогичного распада алгоника! Думаю, речь идет о миллиардах лет. Кроме долгожительства, у алгонических слэпов возрастают и другие возможности: дальность перемещения и взаимодействия, например. Из чего можно делать вывод, что представители так называемых «неустойчивых рас» четвертого ключа не нуждаются ни в транспортных приспособлениях, ни в мощной связи, ни в каких бы то ни было иных удобствах прогресса. Потому что они обладают всеми необходимыми природными возможностями. Сиги называют это общим термином «гелиосомный слэпатический заряд», и пользуются им в случае, когда нужно подчеркнуть возможности некоего объекта, граничащие со свойством алгония.

За время нашего отсутствия ничего не изменилось. Прихожая все еще напоминала поляну в первый день туристического сета: тюки и коробки, спальники и рюкзаки, а также футляры с приборами и спиннинг, замаскированный газетной бумагой. Все это множилось вокруг, будто Секториум готовился переехать в другой конец Галактики. На диване я увидела Алену, которая, завернувшись в одеяло, листала брошюры и черкала на полях.

— Ого! — воскликнула она. — Ну и видок! Наутро после экзамена в американскую морскую пехоту.

— Чтобы наступило утро, надо сначала лечь спать, — ответил я. — Ты тоже не эталон бодрости.

— Где мужики?

— Андрей пошел в офис принимать душ.

— А наша кара божия?

— У него дела.

— Какие дела? Вега велел собраться всем! Как будто у меня нет дел… — Алена внезапно умолкла и повернулась к лифту. — Кого это черт принес?

Черт принес Андрея Новицкого с пакетом в руках и полотенцем на шее.

— Я приму у тебя душ? — спросил он. — Там опять авария.

— Если бы авария… — сказала Алена, и Андрей остановился.

— Что-то случилось?

— Полный рок-н-ролл. Эти козлы (она имела в виду бэта-сигов) запитались от нашей сети так, что батареи посадили. У «серых», говорят, мозги без извилин, — злилась Алена, — так оно заметно! Манная каша в голове. Вовка им раз сказал, два сказал… Никакого понятия. Теперь забились в угол, глазами хлопают. Нет, чтобы смотались к себе на Блазу за новой батареей.

— Вовка с Адамом провод тянут в темноте, — добавил Андрей. — Матом ругаются. Им бы туда подсветить…

— У меня есть фонарь, — вспомнила я, и пошла на кухню, но Алена не дала мне воплотить замысел.

— Пусть ругаются, — заявила она. — Ты еще не знаешь, откуда они его тянут. — Алена закрыла брошюру и указала пальцем на потолок, — откусили трехфазовый наверху и думают, самые умные. А платить за это будет ни в чем не повинный Энергосбыт. Не давай им фонарь. У них очки ночного видения. В кайф мужикам матом ругаться — пусть ругаются.

Андрей только с досадой покачал головой и пошел к душу, но кнопка прибытия лифта опять замигала. Оттуда вышел Володя и согнулся над коробкой с инструментами.

— Я у тебя оставлял плоскогубцы с синими ручками? — спросил он. — Или у Мишки?

— Надолго у вас там?.. — поинтересовался Андрей.

Володя выпрямился.

— Ты чо ушел-то? Душ-то, ёлки, работает. И фонарь в нем висит.

— Спасибо, хотел принять душ при нормальном освещении.

Володя вдруг забыл про плоскогубцы.

— Слышь, Андрюха, я чо-то не понял, чо коп от тебя хотел?

Небритое лицо Андрея побледнело от злости.

— Не, в самом деле, — заулыбался Володя. — Мишка все нормально сделал. Чо ты? Я просто не въехал, чо он к вам прилип?

— Почему ты лезешь не в свои дела? — вскипел Андрей. — Ищи свои плоскогубцы и отправляйся чинить проводку. Что ты вечно суешь нос в чужие проблемы? Что ты крутишься здесь с утра до ночи? Ты вообще не обязан являться в офис. Твое дело держать гараж.

— Я тебе объясню, почему я здесь…

— Объясни.

— И объясню. Может, ты не поймешь?..

— Да где уж…

— Я здесь вот, знаешь ли, почему, — объяснил Володя. — Потому что, когда шеф будит меня среди ночи и говорит, что я должен ехать в какую-нибудь хренову дыру… Так вот, я хочу знать, для чего я это делаю. Понял? Вот поэтому я здесь. Потому что мне не все равно, для чего… вот так, видишь ли… А ты здесь для чего? Сказать, для чего ты здесь?

— Эй, мужики! — остановила его Алена. — Вы еще подеритесь в Ирином модуле!

Мужики умолкли и занялись делом, а я получила возможность переодеться и поставить чайник.

— Где Джон? — спросила я Алену, которая следом за мной перебралась на кухню. — Я подумала, он мог бы жить здесь. Вряд ли в офисе ребенку будет лучше.

— Кто тебе сказал, то он в офисе?

— А где же?

Алена развела руками.

— Испарился.

— Могу я спросить, как?

— Боюсь, что нет. Шеф молчит, как партизан.

— Я даже не узнаю, ради чего мы летали в Америку на наших воздушных «паровозах»?

— Боюсь, не узнаешь, — посочувствовала она мне. — Насчет Джона Вега сказал только три вещи: во-первых, Джон ему на фиг не нужен; во-вторых, чтобы грамотно использовать возможности этого парня, его надо лет двести учить; и, в-третьих, чтобы мы катились в задницу с нашими тупыми расспросами про Джона. Тебе все ясно?

Мы молча выпили кофе. Потом к нам присоединился Андрей, и мы еще раз выпили кофе. Потом настало утро, мы выпили кофе по третьему разу и отправились в офис.

Правая сторона коридора уже сияла. Левая — пребывала во мраке, но свет, проникающий сквозь прозрачные стены и жалюзи, позволил увидеть в холле двух сигов, которые не знали, куда спрятать бесстыжие глаза. Никакого контакта с братьями по разуму не намечалось. По коридору гулял Адам и приставал ко мне с вопросом, вечным как само бытие: «Куда девался Галкин?» Я нарочно никогда не спрашивала у Галкина, куда он намерен деваться, чтобы при ответе на этот вопрос иметь честные глаза и чистую совесть.

— Куда девался мистер Финч? — спросила я, и мы разошлись вничью.

Шеф запретил приближаться к экспертам. То есть, использовать холл для отдыха и совместных посиделок мы теперь не имели права. Выманить оттуда сигов в другое помещение не имели возможности, поскольку они принципиально не реагировали на наши устные пожелания, а хватать их руками и перетаскивать нам, тем более, не было разрешено. Единственное, что нам оставалось делать, это разместиться в начальственном кабинете. И после того, как весь Секториум был в сборе, там не осталось места для лишнего стула. Шеф встал у двери, возле коробок, сложенных стопкой. Сверху он положил карту и сдвинул на нос очки:

— Так, — сказал шеф. — Где Миша?

Все, как по команде, посмотрели на меня.

— Откуда мне знать? Можно подумать, он передо мной отчитывается. Мне не было дано указаний посадить его на цепь.

Пауза позволяла продолжить речь, но тема местонахождения Миши за последние годы мне слишком надоела. Все, что можно было сказать по этому вопросу, давно было сказано. Все, что можно было сделать, было сделано неоднократно, но результата не дало.

— Шеф, — взял слово Адам, — с этим придурком надо поступать как-то радикально. Наглеет, однако…

— Кастрировать я его должен? — не понял шеф.

— А что? — поддержала шефа Алена. — Интересная мысль.

— Только сперва найди, — усмехнулся Володя. — Давайте ему закачаем в модуль сонный газ. Когда-нибудь попадется, и в клетку его…

— Зачем в клетку? — Алена указала на медкабинет. — Индер ампутирует ему орган, который доставляет неудобства, и повесит в рамку, чтобы всем кобелям в назидание.

— Индер покинул нас, — печально сообщил Вега.

Траурная пауза продолжалась недолго:

— Еще одна беда, — сказал Володя. — Эта черная полоса не кончится, пока мы не выбросим Новицкого в космос.

Андрей сердито посмотрел в его сторону.

— Индер тоже имеет право на отпуск, — объяснил Вега. — Пятнадцать лет он отработал у нас без выходных. Я отпустил его на два года. Так что, большая просьба, пока я ищу замену, не болеть, не рисковать, не облучаться и не травмироваться. У нас на всех одна креокамера, но вы мне в ближайшее время нужны живыми и дееспособными.

— Жаль Индера, — прокомментировал Этьен с ужасающим акцентом и добавил что-то по-французски.

Лекционный «переводчик» на французский не сработал. Он переводил только сигов, о существовании которых шеф иногда забывал. Вместо того чтобы дать им закончить работу и с богом отпустить, он занимался текущей секторианской рутиной.

Вега произнес речь по-французски специально для Этьена и стал переводить нам:

— В культуре социума, которому принадлежит Индер, — сказал он, — есть обычай дарить подарок коллеге, уходящему в отпуск. Если нет подарка, значит, его труды ни в грош не ставят. Я подарил коллекцию луковиц гладиолуса. Нас двадцать человек, и луковиц в наборе было ровно двадцать.

— Прорастут ли они? — спросила я.

— У Индера прорастут, — ответил шеф. — Он увез с собой тонну грунта. Будет лишний раз скучать о работе, может, и нас вспомнит… — он развернул на коробках карту мира, нахмурился. — Алена и Владимир, — объявил шеф, — до Урала. Сколько сможете объехать: города, дороги, транспорт, базары и стадионы… не мне вас учить. Все места, где могут формироваться узловые матрицы, кроме храмов! С храмами работает Олег. У него есть опыт реставрации, ему проще договориться с клиром, — шеф снял верхнюю коробку, и его трибуна стала ниже на «этаж».

— Все нам? — спросил Володя, принимая коробку. — У, ёлки, тут на всю жизнь работы…

— Всего пятьсот «болтов», — уточнил шеф. — Если будете работать, а не рыбу удить, обернетесь за месяц. Возьмите нашу радарную схему, ориентироваться будете сами. У меня нет времени. Звоните только в случае серьезных проблем. Этьен и Андрей… Начните с Канады. В радарной зоне только юго-восток. Все, что сможете: Штаты, Мексика, Бразилия, Аргентина ваши. Вернетесь и вместе с Люком вылетаете в Сидней. Олимпиада должна быть под радарами целиком, все площади и стадионы. Там работает только Люк. Вы оба на подстраховку. У него есть выходы на закрытые объекты. Пока они строятся, надо успеть.

Андрей получил следующий ящик с шурупами и к нему кальку радарной сети, чтобы знал, в какую сторону следует разворачивать несколько тысяч антенн, забитых в корпуса засекреченных новостроек.

— Я пригласил Семена и Малика, — продолжил шеф. — Они возьмут на себя Восточный регион. В Европе у нас поработают… — шеф задумался, перелистывая бумаги.

— Мишка с Иркой, — помог ему кто-то с «галерки».

— Нет…

— Мишка уже пашет на кипрском пляже, — напомнила Алена. — Ох, как пашет… одним местом. Роет борозды для банановых плантаций.

— А Петька чего ж? — спросил Володя. — Не оторвет задницу ради аврала?

— Петька, чтоб тебе было ясно, — ответил шеф, — обеспечивает ваш материальный достаток, и в момент аврала его банковские счета тают. С этим тоже надо что-то делать. Или ты хочешь путешествовать на зарплату автомеханика?

— Это, смотря куда. В Сибирь — можно…

Вега строго взглянул на Володю.

— Мишку в Антарктиду! — выкрикнул кто-то сгоряча, но шеф остался непоколебим.

— Этьен не поедет в Сидней, — решил он, видимо, желая сэкономить казну. — Андрей и Люк. Достаточно. Этьен возьмет на себя Европу, а Семен с Маликом ему помогут, если успеют. Олег, когда освободится, тоже подъедет. Когда освободится Алена…

— Ну, все… — прошептала Алена, — прощай диссер.

— …Алена займется научной работой в своем институте, — услышал ее шеф. — Заодно поможет мне с анализом информации.

— А мне? — спросила я.

— Ты сядешь в сеть прямо здесь и немедленно. Пока они бродят, протестируешь мне все слэповые аномалии, которые собрала Алена. За истекший месяц появились новые сайты по уфологии, посмотришь и сходишь в свою библиотеку, проверишь прессу. Пусть тебе сделают подборку по интересующей тематике. Предложи по двадцать долларов за каждую удачную статью. Думаю, с этим проблем не возникнет. Этьен сделает то же самое по франкоязычной периодике. Андрей — по англоязычной. У Миши есть специальный поисковый сканер. Не надо бояться брать его с собой, он размером с авторучку. И еще, прошу всех пользоваться в интернете только Мишиными поисковиками. Те, что изобретает человечество, пока никуда не годятся. Ирина, мне нужно получить, как минимум, сотню анкет слэпоаномальных, но, при этом, вменяемых людей, с которыми я смог бы легально сотрудничать. Все равно, негры это, эскимосы или индейцы. Как только появится первый десяток, сразу сбрось мне данные. Всех остальных, — шеф вскрыл следующий ящик, — попрошу раз и навсегда научиться различать пишущую камеру и простой сенсор, — он вынул два абсолютно одинаковых шурупа и стал популярно разъяснять их различия, пока кто-то с задних рядов не вспомнил про Африку:

— Галкина в Сахару, — раздался робкий голос с акцентом.

— Полинезия, — добавил другой голос.

— Люк и Андрей на обратном пути, — распорядился шеф, — если успеют… — и продолжил.

— Индия? — спросил Этьен.

— Индия — Семен и Малик.

— Этьен хочет в Индию, — объяснила Алена. — Аж чешется.

Вега поглядел на Этьена.

— Что тебе делать в Индии, дурень? — спросил он по-русски. — Ты же по-английски едва понимаешь, а Малик с детства говорит на всех языках, от турецкого до японского. — Он выдержал паузу, чтобы мы прочувствовали, какие полиглоты имеются в наших рядах. Что тебе там делать с гвоздями? Ты мне нужен в Европе.

Этьен устыдился. Вместе с ним примолкли и остальные.

— Мишкина в Бермудский треугольник, — не мог успокоиться Адам.

— Дался тебе Мишкин! — вступилась я за товарища.

— Кастрировать и на льдину.

— Адам! — вспомнил Вега. — На радары…

— Нет! — вскрикнул Адам, не дослушав приговора. — Только не радары!!!

— На круглосуточное дежурство. Будешь отслеживать сигналы и корректировать орбиту.

— Там Мишкина система! — взмолился Адам. — В ней сам черт ногу сломит!

Но шеф не собирался обсуждать трудности:

— Заодно разберешься в системе. Возьмешь Мишины записи и разберешься, наконец. Миша, если появится, тебя подстрахует.

— Шеф!!! Не сгуби…

— Все! — прикрикнул на него шеф. — Миша мне нужен на «Марсионе». Там действительно аварийная обстановка. Или ты вместо него отправишься на «Марсион»? — Адам заткнулся. — Возьмешь схемы и разберешься. Хотя бы здесь мы должны научиться справляться без Миши.

— Нет, — жалобно простонал Адам. — На «Марсион» его, гада! Пожизненно.

Миша нашелся сам, когда народ разбрелся во все стороны света. Моя прихожая опустела, стала неуютно огромной, а модуль непривычно тихим. Я сутками не отходила от компьютера и едва успела за неделю просмотреть Аленину картотеку. Внешний мир отдалился, городской телефон умолк. Я разучилась отличать междугородние звонки от местных и не узнала Мишин голос. Почему-то мне показалось, что это брат. «Как не вовремя!» — успела подумать я. Наверняка он собрался в Минск, если уже не стоит на вокзале. С тех пор, как брат устроился менеджером в мебельную фирму, он не вылезал из командировок и мог явиться в любой момент.

— Шеф очень сердит? — услышала я в трубке грустный голос.

— Мишка! Ты?

— Что-нибудь интересное для меня на конференциях было?

— Ты где?

— Вообще, что новенького?

— Поступило предложение тебя кастрировать. Проголосовали единогласно.

— Вот как? Ни одна сволочь не воздержалась? А, впрочем, может так лучше. Может, поживу спокойно на старости лет.

— Как твои дела, Миша?

— Ох, — вздохнул он тяжко. — Не спрашивай. Лучше посоветуй, как мне теперь к шефу подползать? Он меня сразу прибьет или…

— Подползай быстро. Тут длинная очередь желающих тебя убить. Шеф это сделает более гуманно.

— Ясно, — еще тяжелее вздохнул он и задумался.

— Когда тебя ждать?

— Не могу я, Ирка, приехать.

— Чего так?

— Ой, не спрашивай. Не могу.

— Все очень хорошо или очень плохо?

— Все очень странно. Я теперь, понимаешь, в философских раздумьях нахожусь: дурак я на самом деле или слишком умный? Что, в принципе, одно и то же.

— Миша, на «Марсионе» аварийная обстановка.

— Знаю, — вяло ответил он. — У меня тоже… аварийная. Хрен с ним, с «Марсионом». Ты объясни шефу, как сможешь. Скажи, мол, виноватым себя чувствую. Чтобы зла не держал…

Связь прервалась. Миша не перезвонил. Я поставила рядом телефон, в надежде, что это когда-нибудь случится, но он не перезвонил ни через час, ни через день, ни через неделю. В модуле по-прежнему было тихо и пусто. Больше не шумела его любимая музыка, мне давно не приходилось жарить курицу на обед. Только одуревшие от безделья сиги самостоятельно слонялись по подземельям. На мою беду, они освоили лифт, а Вега не успел им объяснить, что личное жилище землян неприкосновенно.

Сначала их визиты отвлекали и утомляли. Потом я смирилась с ними, как с предметами мебели, купленными не на мой вкус. А, так как большинство мебели было куплено не мной, то смириться было нетрудно. Спасала работа и деликатность визитеров. Вскоре я стала их различать. Один сиг все время молчал. Другой — много и охотно общался, при этом то и дело советовался с товарищем. Молчаливый сиг был чуть крупнее и светлее кожей, он двигался плавно и осторожно, часто закрывал глаза, потому что они слезились под плевами. Общительный сиг был шустр. Его глаза не слезились, а руки щупали все подряд. Оба они ростом были примерно мне до плеча, и оба не могли дождаться, когда их экспертная миссия завершится. Во мне их привлекало главным образом спокойствие. Я не обращала внимания на их хождения вокруг и вежливо отвечала на вопросы. К тому же, я оказалась единственным земным существом в зоне их досягаемости. Их забавляла и озадачивала моя способность понимать, о чем они говорят, при этом неспособность перевести дословно, как это делал офисный «переводчик». Я оправдывалась хронической усталостью, и сиги рекомендовали мне интенсивный оздоровительный сон с эффектом невесомости, то есть, почти вверх ногами. Меня в них забавляли попытки вплетать в речь русские слова. У сигов был такой же акцент, как у Веги, если его заставали врасплох, и это, несмотря на то, что они принадлежали к разным сигирийским расам. В итоге я получила персональное приглашение на Блазу — единственную планету Сигирии, куда нас, землян, иногда допускали братья по разуму. Это было чем-то вроде коммутативного, научного и образовательного центра цивилизации, устроенного под универсальный «Интурист», а заодно, историческая родина моих посетителей.

Однажды, расхрабрившись, бэты попросили разрешения подняться в верхний дом, чтобы собственными глазами видеть, как протекает жизнь на моей планете. Я предупредила, что вдоль окон у меня забор. То есть жизнь мимо верхнего дома протекает гораздо менее интенсивно, чем, например, перед следящими камерами, которыми сотрудники конторы обмолотили Землю, но если им важно видеть своими глазами… Сиги быстро ринулись к себе, наверно, за пишущими камерами для семейного видео.

На часах было восемь вечера. У дороги горел фонарь. Люди шли с работы, мелькали в решетке забора, машины проносились по дороге. Сиги не сразу решились приблизиться к окнам. Постепенно они осмотрели весь дом, сунулись в трубу камина, ощупали рога, висящие на стене. Я объяснила, что рога принадлежат моему другу Мише, которого тщетно ищет контора, и мои сиги запутались в человеческой биологии.

— Вы никогда не видели землян-животных? — удивилась я. — А что вы имели в виду, когда говорили: «другие земные расы»?

Шустрый сиг собрался объяснять, но задумчивый коллега его одернул. Потом они слегка поругались, и я ушла на кухню. Через минуту сиги сделали вид, что не ругались вовсе, что это нормальный метод общения, принятый в их культуре, который может быть землянами неверно истолкован.

— Да ладно, — посмеялась я. — Ругайтесь, на здоровье. Только не подеритесь.

К счастью, подраться они не успели. Шустрого сига посетила революционная идея выйти в сад:

— Я бы встал незаметно у дерева… — попросил он.

— Ради бога, — ответила я и отворила дверь. — Можно встать даже посреди огорода. Здесь частное владение, у землян по частным владениям чужие не ходят.

Шустрый укутался в Мишин дождевик и встал под яблоней в странной позе. Если бы его увидели соседи, они бы решили, что я завлекла в гости подростка, напоила пивом, а как пройти в уборную не объяснила. Молчаливый сиг сначала не одобрил выходку товарища, но вскоре они оба слонялись по саду, замотавшись в плащи как два пугала. Чтобы заманить их в дом, я одолжила соседского кота и понесла его знакомить с гостями из космоса. Кот запрыгнул на сарай, а гости так напугались, что потеряли интерес к прогулкам.

Когда секториане стали возвращаться, сиги оставили меня в покое. Первыми в офисе показались Семен и Малик. Семен выглядел изможденным старцем, жаловался на печень и на супругу, Ольгу Васильевну, которая страдала депрессией от долгого пребывания на чужбине и по этой причине проедала мужу плешь. Сам же Семен, побывав на Земле, умудрился схватить подагру, и, как никогда, нуждался в услугах Индера. Малика я видела впервые. Он являл собой зрелище противоположное Семену. Был бодр, свеж, мускулист и улыбчив. Внешне он напоминал пожилого казаха. Шутил, вспоминал советские анекдоты тридцатилетней давности, с восторгом рассказывал о восточных единоборствах. В общем, на фоне Семен Семеныча держался молодцом, хоть и не сильно уступал ему в возрасте. Семен же только и знал, что сокрушаться по Индеру:

— Как могли отпустить доктора в такой-то момент?! Как можно было отпустить самого важного сотрудника конторы, не дождавшись замены? Вега поступил крайне опрометчиво! Чрезвычайно легкомысленно!

Постепенно вернулись все. Отметились, стали разбредаться по делам. Жизнь возвращалась в прежний ритм. Ничто не предвещало перемен. Разве что, визит нового биотехника на некоторое время всколыхнул болото. Это был тип той же расы что Индер с таким же «респиратором» на носу и паровым баллоном в спинном кармане, но гораздо более худой и высокий. Володя получил задание поднять дверные проемы во всех офисных комнатах до трех метров.

— В следующий раз, — жаловался Володя, — они найдут четырехметрового и заставят поднимать потолки.

Нового биотехника звали Гума. Он начал трудовую вахту с того, что каждого землянина обязал пройти медосмотр, и офис вконец обезлюдел. Там водились только инопланетяне. Лишь Володя однажды забрел по недомыслию снять мерки с дверных косяков. Он был схвачен Гумой и освидетельствован молниеносно, раньше, чем успел развернуть рулетку, а его процент алкоголя в крови был взят за среднестатистическую норму.

— Чего вы напугались? — взывал к нашей совести шеф. — Это же мгновенный сканер. Никто вас не будет колоть иголками.

Народ отсиживался в укрытиях. У всех были неотложные дела. Чем яростнее шеф призывал к дисциплине, тем более неотложными становились дела.

— Когда вы, наконец, образумитесь? Или за вами группу захвата выслать? Что за детсад?!

Первыми образумились Этьен и Андрей. Хлопнули по сто грамм в Володином гараже, чтобы соответствовать среднестатистической норме, и пошли предъявлять себя медицинскому тесту. За ними потянулись остальные, лишь бы новый доктор не подумал, что мы объявили ему бойкот. Перед процедурой Володя лично остограммил каждого.

Наше знакомство с Гумой протекало молча. Он работал страстно и сосредоточенно. У него не разбегались по лаборатории насекомые и не падали из рук инструменты. Он не поленился составить на каждого медицинское досье и попросил шефа ознакомиться лично с результатами осмотра. Сначала шеф удивился просьбе, но потом волосы на его голове встали дыбом:

— Что!!! — закричал он, вне себя от ужаса. — Они у меня все алкоголики?

— Все до единого, — с гордостью подтвердил Гума.

Каждому из нас была выписана профилактическая карта, где перечислялись все возможные болезни и наследственные предрасположенности, указывались примерные сроки появления первых симптомов и перечислялись неотложные мероприятия с расписанием, когда каждый из нас должен являться в офис для процедур. Там же давались рекомендации в питании и физических нагрузках. Секториум получил новое развлечение, звонить друг другу и поздравлять с перспективой инсультов, инфарктов, старческого слабоумия. Информация излагалась так подробно, что можно было заранее заказать банкетный зал для поминок. Не повезло только мне. Гума обнаружил мутационные процессы неземного происхождения и поставил меня перед необходимостью со временем все жизненно важные органы заметить на синтетические аналоги. Я объяснила, что это последствие стихийного контакта с космическим вакуумом, что со временем все должно прийти в норму, но Гума не согласился:

— Это последствие некорректного восстановления организма после контакта с вакуумом. Органы надо заменить!

Все-таки я надеялась, что наши капризные пациенты вымотают доктора раньше, чем он доберется до меня. Что его агрессивный энтузиазм когда-нибудь уступит место философскому равнодушию, за которое мы так любили Индера.

Не прошло и вечности, как Миша осчастливил контору своим появлением. Меня же он осчастливил вдвойне, потому что явился в модуль с красавицей под ручку:

— Познакомься, — объявил он, — моя невеста, Рита.

К Мишиным приколам я, слава богу, привыкла. Поэтому дар речи ко мне вернулся раньше, чем Рита испытала неловкость. В отличие от Анжелы, она действительно была красива и не производила впечатления идиотки даже притом, что собиралась замуж за этого типа. Конечно, рано было что-либо утверждать. Одно скажу точно: женщина с такой внешностью может себе позволить быть абсолютной дурой. Миша цвел рядом с ней, как старый кактус в розарии.

— Может, нас здесь кофе угостят? — намекнул он, видя мое оцепенение.

— Конечно, — ответила я, пригласила их в садовую беседку, а сама подумала: «Что-то не так».

При всей очевидности происходящего, оно все-таки не укладывалось в голове. И вдруг меня осенило: «Почему он привел ее в модуль?»

Миша разместил свою новую пассию в самом уютном шезлонге, подложил под нее все мои подушки и явился на кухню инспектировать холодильник.

— О, прошлогоднее печенье! Какое достижение, — издевался он, извлекая подряд все объедки. — Ветчина… ровесница мамонта. Сдай ее в краеведческий музей. А это у нас что? Кажется, при жизни оно называлось сыром? Ба, да здесь склад химического оружия. — Наткнувшись на герметично упакованный кусок рыбы, он примолк, но молчание было тягостным. Как-никак, будучи оба на Земле, мы не виделись месяц. — Представляешь, — начал он делиться новостями, — прихожу к шефу, говорю: «Шеф! С этой секунды клянусь, ни одной женщины в рабочее время. Только в законный отпуск и ни секундой дольше! Чтоб я сдох от мастурбации!» И тут вижу ее… Я охренел, сказать ничего не могу. «Пойдешь, — спрашиваю, — за меня замуж?» А она мне: «Пойду», — говорит и улыбается. Представляешь, так и сказала: «Пойду, если хотите». Скажи, такое бывает наяву? Я уже час как сплю и вижу сон. Только не щипай меня, не хочу просыпаться.

— Когда-нибудь, — ответила я, подавая ему тарелку, — тебя так ущипнут твои женщины, что ты не сможешь проснуться, даже если захочешь.

Мы сложили посуду на большой поднос, зажгли свечу, которая всегда сопровождала Мишины любовные устремления, и отправились обрабатывать девушку.

— Тебе у нас понравится, — уверял Миша. — Посмотри, наверху еще снег не таял, а у нас черешни цветут.

— К сожалению, я у вас не работаю, — вздыхала Рита.

— Это пока. Потом научишься чему-нибудь. Шеф поймет, что ты нужный человек для коллектива. Вот хотя бы секретаршей… Скажи, нам же нужна офисная секретарша? — обратился Миша ко мне, хотя я меньше всех понимала, зачем она нам нужна.

— Из всей группы оставляют только Мохаммеда, — отвечала Рита. — Мы так, для массовости.

— Из какой группы? — спросила я.

— Их человек десять, — объяснил Миша. — Все слэпоаномальные. Разве не ты их нашла?

Я что-то вспомнила про Мохаммеда, не то бомжа, не то пророка, слоняющегося по пустыне, на которого наткнулась экспедиция англичан и написала серию статей о его необыкновенных способностях читать прошлое и предсказывать будущее. Если это был тот самый Мохаммед, группу действительно собирала я.

— В офисе сегодня собеседование, — сказал Миша.

— Прямо в офисе?

— Не веришь? Они и сейчас там сидят.

— Уже пятый час, — добавила Рита. — А еще неизвестно, нужны ли мы будем.

— Девочка моя, — утешал ее Миша. — Конечно же, нужны! Иначе не стали бы вас приглашать. Если ты здесь, считай, уже принята на работу. И не завидуй Мохаммеду. Шефу позарез нужен человек на восточный регион, а у этого дедушки, если я верно понял, запущенный рак. Его, короче, медицина списала в царство мертвых. Он уже и дату своей кончины узрел. А шеф шантажирует: «Мы, — говорит, — избавим тебя от рака, двести лет проживешь, но и отработаешь на нас по полной программе».

Рита засмеялась.

— Я бы и так поработала.

— Так вот, — продолжил Миша. — Ему уже лет… столько не живут. Ему в напряг, привык шататься сам по себе, а тут обязательства появятся, приборы освоить придется. Он техники, круче мясорубки, в руках не держал. Короче, лень мужику с дрелью бегать по барханам, болты в песок заворачивать…

— То есть, он не согласен?

— Еще как согласен! Пожить-то охота! Только охренел маленько, за голову хватается. «Вах! — говорит, — вах!» Представляешь, какой у него круг знакомств? Пять языков знает, паразит! По-английски чешет… как англичанин.

— Значит, его берут?

— Дело идет к тому, что берут. А остальных пока в тестовую группу. И Риточку пока туда же. Навесят датчиков года на два-полтора, а там видно будет. Сиги говорят, надо сканировать сдвиг матричного фона на рубеже столетий, тогда картина более-менее нарисуется. Так вот, — он указал на свою невесту, — по ним и будут делать замеры.

— Рита, а какая у тебя проба слэпа?

— Она в этом пока не разбирается, — ответил за нее Миша. — Их еще учить и учить. Ты-то знаешь, что такое фазовая диссонация!

— У меня несовместимость… — стала объяснять Рита, но Миша снова ее перебил:

— Знаешь, отчего бывают беспричинные предчувствия? Например, за минуту до того, как на голову упадет кирпич, девушка волнуется. Ее феномен изучали в институте парапсихологии…

— Нет, я только написала туда письмо….

— Оказывается, это лечат, — опять перебил ее Миша. — Прикинь, вылечат, и ни за что не узнаешь, когда кирпич упадет. Это будет, как бы выразиться, сюрпризом. И правильно. Зачем?

— Да? — возмутилась Рита. — Знаешь, как весело жить? Это же все на нервах. Очень часто бывают опасные ситуации, когда ничего не происходит. А ты каждый раз в стрессе.

— Это называется: повышенная чувствительность к внешнему матричному фону, — пояснил Миша. — Считай, диагноз.

— И что теперь? Вся группа будет продолжать мучиться, только с датчиками? — не поняла девушка.

— Ну и что? Я пять лет с ними ходил, — хвастал жених. — Они не мешают. Это же не камера с глазной фокусировкой. Это банальная поличастотная антенна, простая как три копейки. За это двести баксов в месяц будут давать. Просто так.

— Ты уверен, что просто так? — засомневалась я.

— Ну, если надо будет подъехать в офис, доплатят. Если задания будут, тем более. А если забросят в тыл к «белым братьям», вообще миллионерами станут.

Рита оробела от его откровений.

— Не слушай его, — сказала я. — У шефа есть принципы. Он всегда работает только на согласии и доверии.

— Это точно не опасно? — осторожно поинтересовалась Рита.

— Для опасной работы у нас Миша.

— Нас точно никуда с Земли не зашлют?

«Боже, — подумала я. — Если бы я также рассуждала, когда шла сюда работать!»

— Наши инопланетяне — существа порядочные, — успокоила я девушку. — Они слишком хорошо относятся к людям, чтобы использовать их для рискованной работы. И знак «свиньи» в их гороскопе отсутствует.

— Вот это да! — удивилась Рита. — А кто у вас еще инопланетянин, кроме длинного доктора?

— Шеф.

— Не может быть! — воскликнула она.

— Адам.

— Адам? Он же привез меня сюда! Никогда бы не сказала. Вега еще может быть, но не Адам! Откуда он?

— Оттуда же, откуда шеф и доктор, — сказал Миша, но тут уже удивилась я.

— Адам сигириец?

— А ты не знала…

— Я думала, андрометиец какой-нибудь или робот синтетический.

— Вот еще! Беспупович местный, только странный маленько.

— Почему же он скрывает это?

— А… Это для того, чтобы ты думала, будто он андрометиец. Понт набивает. Он вообще нетипичный сиг, и его профессия для сига нетипичная.

— У него еще и профессия?

— Адам тринадцатый год пашет в конторе по своей прямой специальности. А тебя будто вчера с Флио привезли.

— Секретарь-референт?

— Да, брось!

— Кто же он?

— Догадайся. Вот, интересно, догадается или нет? — обернулся Миша к невесте. — Столько лет друг дружку знают… Ну, ты же знаешь Адамыча, Ирка! Это ж элементарно догадаться!

— Физик?

— Вот еще! Если он физик, тогда я верблюд.

— Инженер? Историк, может быть, или социолог?

— Не смеши меня.

— Биолог?

— Биологи у нас Индер с Гумой. На фига тут третий биолог? Ну, ты, старуха, даешь!

— Но ведь на Земле аналога его профессии нет?

— Еще как есть. И не аналог, а непосредственно сама самая профессия, и называется точно так же.

— Сдаюсь.

Именно этого Миша от меня и ждал, поэтому торжественно выпрямился и поправил галстук.

— Адам Славабогувич Беспуповский у нас божьей милостью дипломированный актер, — произнес он. — И очень нефиговый профессионал, замечу тебе. Неужели не знала? Даже не знала, что «Галей» — его сценическое имя? Вовка до сих пор его Галеем зовет.

— Не может такого быть!

— Спроси у шефа, если не веришь.

— В Сигирии есть театры?

— Разве актеры нужны только в театрах? Сиги — народ без комплексов, они умеют применять профессии во всех областях. В их театральных училищах так и готовят по специализации: актер-шпион, актер-преподаватель или продавец мороженого, или налоговый инспектор. А тот, у кого карьера не сложилась, кривляется на сцене.

Мы с Ритой рты разинули от удивления. Ладно, она, только что пришедшая на работу, но я, не смотря на трудовой стаж, только сегодня стала узнавать о старых знакомых подробности, в которые не решалась поверить. Сначала у меня было подозрение, что Миша издевается, потом в голову пришла ужасная мысль: я ведь никогда не спрашивала этих людей, кто они? Откуда взялись и почему здесь работают? Я просто видела то, что показывали, слышала то, что говорили, и считала, что этого достаточно. Сейчас же все мое познание казалось сновидением слепоглухонемого отшельника, заблудившегося в пустыне. Миша рассказал историю Малика, которого в детстве похитили так же, как Джона Финча, за то, что у ребенка была ненормальная способность к языкам — за пределом допустимой человеческой нормы. Это означало либо раннюю смерть при загадочных обстоятельствах, либо пересмотр человеческой нейробиологии от самых ее корней. Зарождающаяся наука могла пойти по иному руслу и привести к непоправимым последствиям для «белого братства».

Миша рассказал нам историю дружбы Веги и Петра. Как Петр, рискуя свободой и репутацией, в студенческие годы спас своего товарища от верной гибели. Иначе говоря, когда Вега разбил себе голову на мотоцикле, Петр взял в руки дубину и не подпустил к нему ни одного медика, пока товарищ истекал кровью. Потом его искала милиция, чтобы обвинить в убийстве. Благо, что труп не нашли.

— А Вега? — спросил Рита.

— А Вега очухался. Вернее, регенерировал. Теперь сидит в офисе и распоряжается кошельком Петра. Представь, если б ему сделали хотя бы один укол человеческих медпрепаратов! Ему бы уже памятник стоял в Сигирии.

— Интересно, — спросила я, — Петр не жалеет об этом каждый раз, когда выплачивает нам зарплату?

— За Петьку не беспокойся. Он зарабатывает на конторе больше, чем мы из него тянем. Без нас он давно бы сидел. Если не убийство, то за финансовые махинации уж точно!

— Оружие, наркотики? — предположила Рита.

— Не знаю, с наркотиками его пока не застукали, а партию оптических прицелов мне однажды пришлось вынимать из лифта. Так нагрузился, что заклинил гравитационную панель. Белорусского производства были прицелы, между прочим, — уточнил Миша и укоризненно посмотрел на меня, словно я продала их Петру.

Я узнала о том, что Этьен — профессиональный оператор и работает на телевидении, а Люк — известный (в определенных кругах) спелеолог. Он облазал все пещеры мира и был дорог шефу уже тем, что самостоятельно вычислил присутствие на Земле инопланетян.

Пока мы приятно болтали, Ритина очередь на собеседование прошла. Миша простил себе недавний загул, избавился от чувства вины, которое чуть не заставило принять монашеский обет. Мы расслабились, и внешний мир не беспокоил нас ни звонками, ни визитами. Только вдруг сработал динамик тревожной связи. Впервые на моей памяти. Эти штуки присутствовали в подземных пространствах Секториума на случай, если нет возможности подключить селектор или обзвонить всех. Одного факта включения динамика было достаточно, чтобы секториане, побросав дела, бежали в офис. После аварийного сигнала мы услышали голос шефа:

— Миша, «Марсион» падает. Выходи к челноку немедленно.

Миша вылетел из шезлонга торпедой, чуть не снес мне ограду клумбы. Лифт уже открывался ему навстречу, иначе он проломил бы дверь и вошел в пустую вакуумную гильзу. Двери моего сада уцелели только потому, что были открыты нараспашку. Нам с Ритой глупо было рассчитывать на объяснения.

— Вот так, — сказала я удивленной девушке, — или примерно так будет выглядеть ваша семейная жизнь.

Риту напугало совсем другое:

— Неужели оно упадет на нас?

— «Марсион»? Вряд ли. Он на орбите Венеры. А вот на тебя похожие сообщения будут падать постоянно, среди дня и ночи. У Миши не всегда будет возможность предупредить.

— Но ведь он скоро вернется?

— Если проблема только в том, чтобы закрепить станцию на орбите, то скоро. Через недельку-полторы.

Взгляд его избранницы померк.

Из группы новобранцев в офисе осталось трое, не считая Мохаммеда, которого шеф поселил для лечения. Остальные, получив инструкции, разошлись. Рита опять заняла очередь, и на этот раз оказалась последней. Также в последний раз она проводила взглядом своего жениха, когда они с Адамом, как ошпаренные, пронеслись по коридору в своих космических «робах» и башмаках, весом по двадцать кило каждый. Стеклянные стены офиса задребезжали. Ритина соседка по дивану приподнялась, чтобы лучше рассмотреть.

— Такие тонкие скафандры, — заметила она. — А наши космонавты, как пупсы.

Влюбленный взгляд Риты погас навсегда. Миша даже не заметил ее, а когда вернулся, не сразу вспомнил, о ком идет речь.

— А! Та самая Марго из Севастополя?

— Из Симферополя. Ты даже не спросил ее телефона, а она, между прочим, звонит и интересуется тобой.

— Знаешь, что я решил, — сообщил Миша после коротких раздумий. — Пожалуй, я все-таки женюсь на тебе, пока ты еще молода и привлекательна.

— А что будет, когда я стану старой и страшной?

— Вот тогда и придется подыскать юную козу.

Летом я предъявила шефу окончательный список: около трехсот кандидатур, по мнению Алены, применимых в секторианской работе. Вместе с анкетами шефу на стол легла ведомость на зарплату библиотекарям, которые трудились на инопланетную разведку, не подозревая об этом. К их зарплатам я добавила торт и отправилась на старое место работы вспоминать молодые годы.

Неожиданным открытием для меня стали разговоры бывших коллег. За работой и на перекурах, дома и в буфете, наяву и во сне более половины всех обсуждаемых тем занимала личность Михаила Борисовича Галкина во всех жизненных проявлениях. Дамы смаковали все: как Миша одевается, как Миша выражается, какие неприличные анекдоты рассказывает при дамах, и на что он этим намекает? Не обсуждались при мне только Мишины анатомические подробности, потому что общество не пришло к единому мнению, кем я ему прихожусь.

— У вас там тайное братство, — предположила Алина, которая больше всех натерпелась от моих «братьев».

— Секта, — подсказали ей.

Отдел собрался вокруг моего бывшего рабочего стола, который пустовал с того времени, как уволилась Анжела. Мы заперлись на обеденный перерыв, включили самовар, разрезали торт…

— Вот, скажи, — начала разведку Галина Степановна, — можно ли привлечь такого человека, как Михаил?.. Не на ночку, а всерьез привязать к себе на всю жизнь?

— Можно, — ответила я. — Для этого надо усвоить два золотых правила, — сказала и почувствовала, как аудитория затаилась. — Первое: никогда не мешать, если он занят. Особенно, если он занят ерундой. И второе, самое главное правило: не спать с ним. В смысле, не заниматься сексом.

Гоголевская немая сцена дала мне понять, что второе правило было здесь неоднократно нарушено.

— Как это? — удивились дамы.

Мой жизненный опыт никому из них не пошел бы на пользу. Казалось, они искренне не понимали, о чем речь.

— С мужиками так нельзя, — очнулась молодая особа, которую я не знала даже по имени. — Как так можно, жить и не спать? А если изнасилует?

— Вот, дуреха! — всплеснула руками Галина Степановна. — Если он тебе нужен, какая разница? Ты ж только о том и мечтала! Дождаться не могла…

Девушка обиделась, а Степановна томно поднялась над столом и стала расставлять чашки.

— Ира! Забери ты отсюда этого Мишку! — попросила она. — Забери от греха…

На работу в библиотеку меня не позвали, видимо, стол придерживали для своих, ушедших в декрет. Секториум тоже перестал нуждаться в моих услугах. Меня не всегда подзывали к компьютеру даже на сетевых планерках. Коллеги решили, что я утомилась и должна отдохнуть, съездить в отпуск или хотя бы переселиться в верхний дом. Это означало, что у них и без меня дел по горло.

— Опять участились аварии, — объяснял шеф. — Всех, кого можно, стараюсь выселить из бункеров, пока не закончится профилактика. И тебе полезно воздухом подышать.

— В бункере тоже есть воздух, — упрямилась я. — Надо будет — подышу.

В офисе секториане собирались раз в неделю, проверяли работу гвоздей. Я не навязывала свое общество, не чувствовала морального права разделять чужой успех. Мне опять казалось, что я самый бесполезный сотрудник, что пора подумать о новой командировке в Хартию. Не то чтобы я соскучилась по Птицелову, просто, по возвращении, родные стены выглядели иначе. Я нуждалась в этой новизне ощущений, как в витаминах, после долгой зимы.

— Подумаешь, радость, торчать на планерках! — удивлялась Алена. — Да я бы сто лет туда не ходила. Гумка, бандит, накаркал мне загнуться от лейкемии. Приходится делать профилактику. Папаша на почве этой дряни спился, а мне вот, видишь, передал по наследству. Теперь на этих планерках мухи дохнут от скуки. Что обсуждать? Зачем? Ни через год, ни через два ничего нового не произойдет. Послушайся шефа, отдохни, пока есть возможность.

Ни шефа, ни Алену я не послушала. И в один прекрасный день авария случилась в моем модуле: отказала гравитация, которая, как выяснилось, имела искусственное происхождение. Не иначе, как второпях модуль строили под наклоном. Я не сразу поняла, в чем дело, комната вдруг съежилась, наступила тишина и я заметила, что уже не сижу в кресле, а зависаю над ним. Каскад выпускал в сад летающие водяные ошметки, вода в бассейне вздулась. Мне пришлось вверх ногами задраивать дверь, чтобы все это не летело в гостиную. По счастью, сигнализация сработала, и Гума появился в модуле как раз тогда, когда я прокладывала себе воздушный коридор на кухню.

— Надо отключить воду, — сообразил он.

— Вот и отключи.

Упираясь руками в потолок, а ногами в пол, он дошел до центрального вентиля.

— Ты не будешь против, если в модуле ближайший час совсем не будет воды?

— Боже, Гума! Я как раз собралась принять душ! Похоже, придется писать на тебя жалобу в ЖЭС!

Гума почему-то чувствовал за собой вину. Наверно, техника была сигирийского производства. Он взял насос, полетел в сад отлавливать капли. Примерно то же я проделывала с посудой, разлетающейся из раковины. Обматывала тряпками хрупкие предметы, засовывала их в щели между предметами, прибитыми к стенам. Холодильник прогуливался по кухне на расстоянии электрошнура, стол уже стоял на потолке вверх ногами, а каждый проплывающий мимо табурет, целился в голову. «Все! — решила я твердо. — Перееду! Пусть здесь все вверх дном перевернется!»

— Приклей телевизор скотчем! — посоветовал Адам, выплывая из лифта.

— Бесполезно, — ворчала я. — Вы мне и так полмодуля расколотите!

Адам бросился на подмогу. Из всего скарба на месте устоял только компьютерный стол, потому что был приклеен к полу. Да еще кровать, потому что крепилась к тумбам, а тумбы, в свою очередь, к книжным полкам, ввинченным в стену. Все остальное, мы ловили и рассовывали по закуткам. Вымотались за час и плюнули…

— Знаешь, как выходить из невесомости? — спросил Гума, словно я первый день на вредной работе.

— У нее опыта больше, чем у всех нас, — ответил Адам.

— Тогда прижимайтесь к полу и смотрите на потолок.

— На случай, если ты перепутаешь направление гравитации? — пошутила я.

— Чтобы над вами не было тяжелых предметов, — пояснил Гума детально и обстоятельно, как его инструктировали перед отправкой на Землю. Чувство юмора у наших инопланетян включалось не раньше, чем через год работы среди аборигенов.

На кухне что-то лязгнуло, в ванной — грохнуло. В кладовке ящик с Володиным инвентарем рухнул в коробку, где хранился запас люминесцентных ламп. И, судя по звону, не промазал. Заработал каскад. Как только наполнился бассейн, я выключила рубильник и переехала в верхний дом.

Непривычные шорохи и звуки внешнего мира пугали. Шел дождь, колотил по оконному козырьку, на стене шипела радиоточка. Я чувствовала себя инопланетянкой. Это была не моя планета. Не та Земля, с которой я стартовала много лет назад, когда получила приглашение на работу. Та Земля осталась погребенной в воспоминаниях и не имела ничего общего с миром, который окружал меня сейчас. В этом мире на меня мог упасть потолок, меня могла стукнуть молния. В конце концов, я могла быть ограблена, пришедшим с улицы злодеем. Произошло то, от чего неоднократно предостерегала меня Алена: потерялось естественное ощущение защиты родной среды обитания, и мне предстояло наращивать его заново, преодолевая мучительный дискомфорт. Я старалась внушить себе, что это блажь, но однажды ночью действительно подверглась ограблению. Правда, злодей вылез на меня из подпола, напал на спящую и потребовал денег. Сначала я решила, что вижу сон, а потом узнала в темноте Мишину растрепанную шевелюру.

— Мне нужно сто тысяч баксов! — заявил он. — Давай все, что есть.

— Я не знаю, сколько у меня есть. Все деньги в модуле!

Модуль Миша уже обчистил, и продемонстрировал жалкие остатки, которые я собиралась при случае выслать брату. Там было несколько тысяч и кредитная карта.

— Это все, что ты скопила себе на похороны?

— Вообще-то, я рассчитывала пожить.

— Сколько раз тебе говорил, не обязательно тратить сразу все деньги, которые попадают тебе в руки! Сколько раз просил! До чего ж ты все-таки бестолковая!

— Что случилось?

— Что-что! Я же не могу попросить у шефа сразу всю сумму. Он же меня… Ай, что тебе объяснять?

— Здесь у меня только рубли. Может быть, долларов пятьдесят. Найдешь — забирай!

— Оставь себе на конфеты! — ответил Миша, и стал набирать номер на телефонном диске. — Попроси у шефа двадцать тысяч. Завтра же. Тебе без разговора даст. Скажи, родители дом покупают… Але! Вовка? Сколько у тебя налички валютной?

— Если так приперло, можно дом продать.

— Подожди, — отмахнулся он. — Сколько? Займи у Веги еще десять тысяч! Скажи, тачку возьмешь новую. Через год все отдам! Обещаю. Так, — обернулся он ко мне. — Твою мелочь я конфискую. У Петра еще тридцать займу. Короче, если спросят, я к тебе не приходил…

— Сколько еще денег надо?

— Тысяч пятьдесят бы для верности. Лишнее верну.

— Продай этот дом, я тебе говорю! Тысяч сорок с твоим евроремонтом он потянет. — Миша остолбенел. — Хорошо, я сама продам, раз он на меня записан. Ты только скажи, что случилось?

— Что-то я не воткнусь… Ты предлагаешь продать этот дом?

— Не навсегда. Вы с Адамом организуете здесь полтергейст, и хозяева с радостью спихнут его за бесценок. Купишь обратно по фальшивым документам. Ты же собирался присвоить эту халупу. Еще и поднимемся на сделке. А я у Кролика поживу. Кролик не будет против.

— Ты серьезно?

— Почему бы нет? Кролик сказал, что я отношусь к тому редкому типу людей, который его не раздражает.

— Да уж, — удивился Миша. — Кое-чему ты все-таки научилась. Вообще-то деньги нужны срочно и наличными, но идея мне нравится.

— Может, расскажешь, куда влип?

— Ой, — отмахнулся он и стал собираться. — Не сейчас. Потом… Займи денег и не говори, что видела меня, ладно? — с этими словами он скрылся в подвале, не попрощавшись.

За двадцать тысяч долларов, взятых из общей казны, Адам меня устыдил, обозвал бездельницей и намекнул, что ему в командировках не помешал бы ассистент. Я засомневалась: неделями разъезжать на пару с Адамом, ночевать в провинциальных гостиницах… Во-первых, я не представляла, чем ему приходится заниматься; во-вторых, я все еще побаивалась этого субъекта, и перспектива составить ему компанию настораживала. Даже когда мне стало известно о его сигирийском происхождении, чувство неуверенности в обществе Адама не прошло. Скорее, напротив, что-то внутри подсказывало: здесь дело нечистое, но пока меня терзали сомнения, Адам успел убедить шефа, и шеф, недолго думая, благословил в дорогу.

В Екатеринбурге нас встретил Антон, новый внештатный сотрудник. Узнав, что именно я разыскала его и предложила шефу, Антон стал особенно мил, а мне приятно было чувствовать его благодарность. Тем более, наш новый коллега особенно нуждался в деньгах. В прошлом геолог, серьезный бородатый мужчина средних лет и тучной комплекции, он вынужден был оставить семью, снять комнату на окраине города и перебиваться случайными заработками. Его бизнес прогорел в начале девяностых, перспектив на двадцать первый век не намечалось. Самой заветной мечтой была покупка компьютера для дочери, которая поступила в институт. Получив работу в Секториуме, Антон преобразился. Теперь он точно знал, какое «железо» брать, и рассуждал о жизни не в смысле хлеба насущного, а исключительно глобальными категориями:

— Гораздо легче разоблачить мистификацию, — утверждал Антон, — чем найти естественное объяснение явлению. К тому же человечество должно когда-то понять, что невежество не порок, а лишь ступень в лестнице познания. Может, поняв это, ученые перестанут отмахиваться от таких, как мы?

В комнату, которую снимал Антон, по ночам являлась старуха, входила сквозь стену и подолгу крестилась на угол. Адам поставил следящую аппаратуру, мы надели очки, позволяющие видеть в динамических фазах. Антон видел ее и так. Засели, дождались ночи, но старуха только высунулась из стены, как тут же ретировалась и больше не появлялась. Мы тщетно ждали ее следующей ночью.

— Такое впечатление, — сказал Антон, — что она вас видела, а я для нее словно пустое место.

Под обоями была заштукатуренная кирпичная кладка на месте дверного проема.

— В той комнате она спала, — объяснил Антон, — а в этой висела икона. Когда бабка преставилась, дети сделали ремонт, изолировали смежные комнаты и сдали жилплощадь. В той комнате сейчас два студента, но они уверены, что я псих.

Адам проанализировал показания датчиков:

— Покойники гуляют по царству живых совсем на других частотах, — сказал он. — Либо носитель жив, либо здесь что-то новенькое.

Действительно, мы нашли старушку в психбольнице. Она оказалась не просто живой, но и достаточно резвой, чтобы удрать от нас в уборную. Санитарка предупредила: «Бабуся странная. Ни с кем не разговаривает, родственников не узнает, чуть что, и огреть может».

Мы не стали искушать судьбу, наше дело было только удостовериться. Начало странствиям было положено. Из Екатеринбурга мы полетели в Иркутск, на очереди была Астрахань.

— Что творится на Земле? — удивлялся Адам. — Нигде такого цирка не видел.

И я решилась выдвинуть гипотезу о том, что земляне почему-то имеют в наследстве разные типы гелиосомных зарядов. Ведь именно сильные заряды позволяют слэпам имитировать в фазе организм носителя, преодолевать чудовищные расстояния, всасывать инородные зоны… Как будто раса землян поливариантная оттого, что смешана с субгармональными и неустойчивыми расами.

— Когда ездишь по вызовам на полтергейсты, — ответил Адам, — кажется, что мир состоит из сплошных привидений. Активные слэпы — норма для Коридора. Интересно другое, кто ставит крест на ваших перспективах? А главное, зачем?

— А разве мы не можем найти тех, кто делал имплантант и спросить напрямую? Разве мы не имеем права?

— Я не решаю такие вопросы, — заявил мой скрытный попутчик. — Для этого есть Вега. Я только поставляю информацию.

Чем ближе я узнавала Адама, тем больше удивлялась. Настал момент, когда мне показалось, что этот, самый неприметный человек в команде, интереснее всех нас, гениальных и исключительных. Я не верила, что Адам альф. Может потому, что привыкла считать его происхождение загадочным; может потому, что при внешнем соответствии альфа-сигирийской расе, он являл собой ее противоположность, и это не было игрой, это было свойством натуры. Альфа-сиги, по природе медлительные и обстоятельные, долго вникали в задачу, не спеша подходили к ее решению и анализировали свою деятельность, если она приносила успех. Стоило альфу выбиться из ритма, он становился нервным и непредсказуемым, точно как наш шеф. С Адамом все было иначе: на концентрацию ему требовалась секунда, он сразу находил оптимальный подход к проблеме, решал ее и приступал к следующей. Я получала удовольствие, наблюдая, как он работает. Его энергия восхищала, выносливость вызывала подозрение, саркастическая улыбка на физиономии подчеркивала нейтралитет, но я бы много дала, чтобы узнать, о чем он думает, когда не улыбается и не мечется по делам. Настал момент, когда у меня возникли вопросы личного характера к этому существу, но я не решалась задавать их с той же легкостью, что много лет назад, когда бессовестно искала пупок у него на спине.

К маю мы исколесили Россию, решили закончить вояж и отдохнуть на побережье, пока не нахлынут туристы, но Алена перехватила нас в дороге:

— Приезжайте в Одессу, — сказала она. — Заодно поработаете. Здесь интересный случай.

Действительно, из всего, что мы видели, здесь был случай, пожалуй, самый уникальный. Домашний полтергейст жил на пятом этаже обычной панельной коробки. Перекладывал вещи в квартире, ронял посуду, включал электроприборы. Мы измерили фон. «Барабашка» оставил очертания молодого человека, но в фазе не удалось сделать четкий контур. Либо носитель был где-то близко, либо слэп обладал колоссальным (почти алгоническим) зарядом. А это именно та аномалия, которую наша экспедиция имела цель обнаружить. Обычно эти домашние «питомцы» — явление спонтанное, слэповый выброс кого-нибудь из близких, знакомых, родственников. Чаще всего, психически ненормальных людей, детей или подростков, так как детство, особенно подростковое, само по себе психически неадекватное состояние. В семье как раз был мальчик четырнадцати лет. Оставалось подтвердить его авторство и сдать дело в архив, если бы ни одна загвоздка: слэповый фон ребенка не совпадал с фоном полтергейста.

Алена решила: либо барахлит прибор, либо случай нетипичный. Адам повторил замеры и выдал окончательное заключение: это не он. Мы задумались. Пришлось проверить родственников. Иногда свободные слэпы меняют формы. Ни один из родственников на эту роль не годился. От отчаяния, мы пошли по соседям. Одни относились к нам с пониманием, другие — с юмором. Третьи не открывали дверь, и нам приходилось сканировать их сквозь стены. По дому поползли слухи, что здесь работает группа специалистов по паранормальным явлениям. И вдруг однажды к нам в гостиницу самостоятельно пришел подросток. Такой же, как наш первый подозреваемый, только худой и бледный. Представился соседом, назвался Сережей, попросил проверить его и объяснил, что когда все началось, он плохо себя почувствовал: у него стала часто болеть голова, появилась слабость, ухудшилась память и мышцы иногда дергаются сами, особенно на контрольных по алгебре.

Мы замерили фон — ничего подобного! «Парень решил отдохнуть от школы», — решили мы и посмеялись, но потом обнаружили, что сбилась настройка прибора. Сережа жил в соседнем подъезде, на том же этаже, буквально за стенкой злосчастной квартиры. Балконы сообщались и он, таким образом, ходил в гости к соседскому мальчишке, потому что учился с ним в одном классе и вообще, дружил, но это уже не имело значения. Мы замерили фон прибором, который был у Алены — он также вышел из строя. Об отдыхе пришлось забыть. «Либо этот молодой человек обладает натуральным алгоническим слэпом, — заявил Адам. — Либо он работает на разведку цивилизации, объявившей сигам войну».

Мы немедленно взялись за дело, представились родителям Сережи, как сотрудники Института, и попросили отпустить сына с нами в Москву, поскольку в походных условиях помочь бессильны. Напуганная мать согласилась. То ли на нее подействовала Аленина визитка с учеными степенями — единственный подлинник в нашем собрании липовых удостоверений. То ли Адам применил к ней гипноз. А, может быть, поверила искренним намерениям, потому что ребенок и впрямь выглядел плохо.

Сергей прожил в офисе неделю, стараясь помочь семье друга избавиться от напасти, причиной которой он невольно стал. Нам не удалось погасить его аномальный фон даже стационарной аппаратурой, которая не то что слэпы… человеческую плоть способна растворить до микрочастиц. Полтергейст в одесской квартире продолжался на расстоянии, Адам перепробовал все и, в конце концов, сбил настройки офисного фазодинамика. Мать Сережи стала звонить нам, обвинять в мошенничестве и требовать сына обратно. Контору спасало то, что у несчастной не хватило денег на билет до Москвы. Наш Сережа совсем отощал и поник, когда Семен Семеныч вернулся на Землю лечить супругу Ольгу Васильевну от депрессии. И я, помня его нетрадиционные методы, рассказала историю молодого человека.

Семен Семеныч вник в суть проблемы и не нашел в ней ничего аномального. Для начала он отвез супругу в деревню и прописал ей огородную трудотерапию. Потом вернулся в офис при костюме с галстуком и критически осмотрел Сережу.

— Ну те-с, молодой человек, — сказал он. — Крещен ли ты по православному обряду, как положено?

Сказал и поглядел на изможденного юношу, как на Страшном суде.

— Кажется, нет, — неуверенно ответил Сережа.

— К завтрашнему утру накрахмалить рубаху, пришить пуговицу к воротничку и вычистить ботинки, — приказал Семен и вынул из дипломата детскую Библию. — А сегодня на-ка, прочти сию книжицу.

Утром следующего дня все вместе мы повели Сережу в собор.

— Черт возьми! — ругался шеф. — Неужели мы настолько бессильны?! Неужели все так безнадежно?

Не стоило переживать. Проблема решилась раньше, чем Адам успел починить ФД. Наш юный пациент преобразился. Мы не имели права задерживать парня в офисе, но так сильно привязались к нему, что стали перезваниваться после его отъезда и узнавать, что чувствует он себя прекрасно, читает христианскую литературу и начал новый учебный год с одних пятерок (наврал, конечно), а у соседей (хвала Господу) давно воцарился порядок. Мы даже не запомнили день, когда он впервые появился здесь, наш маленький «отец Сергий», Сережа Басиров. Тогда мы и предполагать не могли, как странно свяжутся наши судьбы.

— Давай предположим, — рассуждал шеф. — Что гиперузлы такой мощности, как мировые религии, возникли естественным образом, в ответ на расслоение индивидуальных слэпов.

— Во спасение мира от хаоса? — уточнила я.

— В обеспечение необходимости удержать человеческий слэп в единой системе. Ведь вашему Сергею оторванный диапазон заменил именно гиперузел. Он же связал бродячий выброс. Беда в том, что макроузлы провоцируют отрывы и расслоения там, где их не должно быть. На уровне матрицы уже очевиден деструктивный процесс…

— Вы считаете, дело в христианстве?

— Нет разницы, Иисус, Магомет или социальные утопии будут сдерживать мир от безумия. Дело в том, что гелиосомный стимулятор извне — наркотик. Не каждый отдельный человек его чувствует на собственной шкуре, а человечество в целом. Человек не может разглядеть в этом явлении тупика. Сегодня затормозится наука, появятся люди со странными формами слэпа, конец света станет доминирующей идеей расы. Что будет завтра — уму не постижимо! Запрещать опыты по клонированию! Это же не укладывается в сознании. Все, что может продлить жизнь, свято и неприкосновенно! Только не для землян. Я не могу понять, для каких целей запущен ваш ментальный фон, фактически, программа самоуничтожения? Мы ищем причину, находим ее и убеждаемся, что это всего лишь следствие чего-то более глобального. Почему не сохраняется ваша история? Решить хотя бы эту задачу и многое станет ясно.

— Вы меня об этом спрашиваете? — удивилась я.

— Кого же мне спрашивать, если не вас, землян? Никакой логики в вашем развитии я не вижу.

— Вот, и Птицелов тоже…

— Я просил его задержаться. Я просил помочь. Их архивы могут содержать сведения о Земле. Он наотрез отказался. Почему?

— Не знаю. Я, также как вы, сначала нахожу решение, потом убеждаюсь, что оно ошибочно. Может, мы не ту проблему решаем?

— Його высказал мысль, что нам, секторианам, здесь находиться опасно. Заметь, не землянам, и не сигирийцам, а всем нам, работающим над проблемой развития.

— Поверьте мне, — повторила я шефу в сотый раз, — фроны пытались освоить Землю. Його знает, о чем говорит. Я уверенна. У них слишком странный интерес к нам. И эти… — я указала на ископаемый череп, стоящий на полочке.

— Это еще одна тупиковая ветвь, — заверил меня шеф.

— Вы собираетесь для нас что-нибудь делать?

— Я? — удивился шеф. — Миссия не располагает такими полномочиями. — Он посмотрел на меня с сожалением, словно извиняясь… — Мы не спасатели. Мы аналитики. Прежде чем делать, хорошо бы знать, что привело вас к такой ситуации.

— Мне кажется, пациент сначала подлежит реанимации, а потом уже разбирательству с причиной болезни.

— Так только кажется. Есть риск, не разобравшись, быстрее загнать пациента в могилу. — Шеф кивнул на пиджак Семена, висящий на спинке стула. Видно, вспомнил ошибки молодости. — Не я здесь хозяин жизни. Я лишь пытаюсь понять, можно ли ваши матричные аномалии заставить работать на вас? Если так, то это должна быть принципиально новая программа развития, не уступающая по мощности мировым религиям. Реализовывать ее нужно с полным пониманием ситуации. Ты веришь, что человечество можно заставить отказаться от старых стереотипов? Ты представляешь, что должно с вами произойти, чтобы можно было формировать мировоззрение с чистого листа? Одно могу сказать точно: если этого не произойдет, в следующем столетии вы будете уязвимы. Раса землян превратится в слэпатических монстров вроде Сережи. Тогда будет повод серьезно опасаться того, о чем предупреждал Птицелов.

— А если «это» произойдет?

— Все равно. Вы уже в критической фазе. Если я найду среди землян человека, способного потянуть на себе такой груз, я сделаю все, что от меня зависит. А пока мне больше надо думать о нашей безопасности. О вашей, прежде всего. — Он взял звонящий телефон и оставил меня в раздумьях о жизни, которая никого из нас, возможно, уже не коснется, потому что к моменту наступления на Земле всеобщего благоденствия, никого из нас остаться здесь не должно.

Шеф увлекся разговором, в углу кабинета маячил черный пиджак Семен Семеныча. Я смотрела на него и старалась представить, как они живут на Блазе? Не сойду ли я с ума, если нам придется навсегда убраться с Земли?

В целом, наши дела были не так уж плохи. А ближайшие перспективы, по сравнению с далекими, выглядели вполне оптимистично. Осенью у Ольги Васильевны случился большой урожай. «Нам столько не надо», — сказала она и стала раздавать банки с консервами. «Нам с Семушкой скоро домой, — приговаривала Ольга Васильевна. — Кому ж добро оставить? Возьми, Мишеньку будешь кормить», — настаивала она. Ольга Васильевна думала, что кормление Мишеньки являлось моей главной секторианской задачей, и была недалека от истины.

На нас надвигался двадцать первый век и, хотя никто не придавал этому событию большого значения, каждый готовился. Праздновать решено было в офисе. Идею поддержали все. Удивительно, что никто не пытался улизнуть в другие компании. Словно единый дух сплотил нас перед общей проблемой и обязал держаться за один спасательный круг, называемый праздничным столом. Приехал Антон и некоторые другие внештатные сотрудники. Даже Сережа позвонил и попросился к нам, но не был отпущен строгой родительницей, зато передавал массу светлых пожеланий. «Вы — ангелы, живущие в подземелье, — сказал он. — Самые настоящие ангелы».

Приехали Петр, Андрей, явились оба наших француза, попрактиковаться в русском разговорном, который они безуспешно осваивали десятый год. Мохаммед приходил поздравить и даже выпил вина, но, после долгого разговора с шефом, куда-то заторопился.

Мы отвоевали у Гумы часть лаборатории под кухонные нужды. Для дальних гостей, которым не хватило места в гостинице, Миша уступил свой пробитый модуль. Он переехал с чемоданом ко мне в кабинет. Наверняка с тем самым чемоданом, который Алена, в свое время, выбросила в окно. Повесил парадный костюм в мой шкаф и заявил: «Хватит! Я поставил код на дверь лифта. Больше не впустим сюда никого».

Никто не строил планов, никто не готовил сюрпризов, просто украшали елку. Ольга Васильевна и Антон выбросили из лаборатории микроволновку и принесли настоящую плиту, на которой Ольга Васильевна могла сполна реализовать свои невостребованные на Блазе кулинарные способности, а Антон вспомнить армейские годы, когда служил коком на Северном флоте. Мне полагалось оказывать им содействие, но Миша не отпустил:

— Будешь делать мне прическу, — заявил он. — Кудри выпрямлять.

Всегда, когда Мише хотелось неожиданно сменить имидж, он мочил голову под краном, а потом заставлял меня натягивать на расческу его длиннющие локоны и высушивать феном, чтобы они держались прямо. Держались они недолго. После такой процедуры Миша становился похожим на хиппи и снова шел мочить голову. Но в этот раз он пожелал, чтобы я его подстригла. Я подстригла. Он глянул в зеркало, натянул на голову шапку и побежал искать парикмахерскую неотложку, а может быть, налаживать отношения с одной из бывших любовниц-парикмахерш. Когда Миша вернулся, разглаживать на нем было нечего, и я пошла помогать на кухне.

Нагревательных приборов не хватало. Наши храбрые повара штурмовали технический отсек лаборатории, где имелись скоростные нагреватели. Гума стоял насмерть и клялся, что пока он на трудовом посту, ни один землянин не подойдет к сигирийскому оборудованию. Наши доводы о том, что в бытность Индера земляне по этой территории носились табунами, его не впечатлили.

Петр привез с юга несколько ящиков, набитых фруктами. Французы были устыжены его примером и отосланы за таким же количеством вина. Я достала из чулана огурцы от Ольги Васильевны, которые Мишенька не успел сожрать. Олег Палыч закоптил в дымоходе дичь и, наконец, представил ее общественности. А к дичи — бутыль домашней наливки, которую Ольга Васильевна сразу спрятала, и дичь попробовать не дала. «Потерпите, — сказала она. — Вот, соберемся вместе… сядем за стол…»

Голодный Адам совершал одну за другой ходки по магазинам. Однажды, повстречавшись с ним в коридоре, я почувствовала перспективу вечного вопроса, и оказалась права.

— Где Галкин? — спросил он меня.

— В моем модуле.

— Что он там делает?

— Ест, — ответила я, — борщ со сметаной. А потом будет есть жареную курицу.

Адам облизнулся.

— Ты уверена, что он еще не начал есть курицу?

— Я бы на твоем месте поторопилась.

Когда мы устроились за новогодним столом и разлили шампанское, шеф стал говорить тост, но при этом странно на меня посмотрел. Так смотрят, если забудут предупредить, что вино отравлено. Почему-то я забеспокоилась.

— Все в порядке, — сказал он после того, как мы хорошенько выпили и закусили. — Я хотел сказать, что тебе надо заходить в карантин, а потом подумал, чего ради портить праздник? Челноков на Диск будет достаточно.

С той минуты мне расхотелось продолжать застолье и думать о чем бы то ни было, кроме предстоящей командировки. Если бы Семен опять не сцепился с Мишей на любимую тему, я ушла бы к себе…

— Ты, — говорил Семен, выпив водки, — специально косишь под еврея. Русского духа в себе не уважаешь!

— А за что его уважать? — отвечал Миша. — Весь твой дух в бутылке уместится. А ты видел хоть раз еврея-алкоголика?

— Что ж ты, думаешь, раз еврей, значит умный? — возмущался Семеныч. — Я знал одного еврея. Идиот был тот еще! Школу едва окончил. Весь квартал ходил посмотреть на такого тупого еврея.

— Вот! — обрадовался Миша. — За квартал ходили! А чтобы увидеть тупого русского, из дома выходить не придется. Достаточно зеркала.

Контора медленно напивалась. Алена собрала вокруг себя толпу внештатников и читала им лекцию о наших текущих проблемах. Этьен разгребал архив, в котором кроме него никто не мог разобраться, а Антон стоял у него над душой, пытался освежить в памяти забытый со школы французский — они понимали друг друга, как эскимос с папуасом. Андрей вытащил из-под дивана Мишин электрический клавир и исполнял на нем мелодии, нечто среднее между Бахом и роком, над ним висели благодарные слушатели. Володя приставал к Гуме с рюмкой водки, а Гума не знал, куда от него деться. Ольга Васильевна крошила колбасу в салат, а Адам пытался пригласить меня танцевать под ту мелодию, которую исполнял Андрей. Мы с Адамом и раньше танцевали на секторианских вечеринках, вдвоем… как два психа. Никто кроме нас не проявлял интереса к этому виду творчества. Тут мы были родственными душами, и это никому не казалось странным. Только я вдруг вспомнила, что альфы практически лишены музыкального слуха.

— Ты искала шефа? — спросил Адам.

— Я еду в Хартию, но не знаю зачем. Шеф не дал мне задания.

— Съездишь так… Развлечешься.

— Что за шуточки? — удивилась я.

— Тебе надо бывать там, хотя бы раз в три года.

— Но я, возможно, встречу Птицелова…

Адам понимающе улыбнулся.

— Ну, и что?

— У меня точно не будет задания?

— Юстин заскучал, — проболтался он. — Просил подъехать, как только сможешь.

— И все? Я еду только потому, что скучает Юстин?

— Юстин — наш сотрудник, — напомнил Адам. — Если он вызывает тебя в Хартию, значит, так надо.

Глава 25. ИМО

То ли Юстин опоздал, то ли я поторопилась. Впервые мне удалось замерзнуть на каменных плитах, прежде чем небо Хартии раскололось и низвергло рокочущее чудовище. Я заткнула уши и отошла, дожидаясь, пока погаснут «жгуты» и уляжется облако гари. Рухнул люк. Из люка показались кроссовки «Адидас», обернутые целлофаном. Я отвернулась, чтобы не видеть, как они приземлятся в сажу.

— Любовь моя! — обратился ко мне Юстин. — Я жду-жду, челюсть поставил, а тя… все нет и нет. Бросила старика Юстина…

— Не морочь голову, быстро говори, зачем звал?

— А… — словно вспомнил он. — Да ё… тут такие дела. Давай присядем, что ли?

Мы сели. Юстин долго раскуривал папиросу.

— Давай, выкладывай, да полетели в цирк.

— Не… — помотал головой Юстин. — В цирк не полетим. Чуешь, какой холод собачий? Лава притухла. Там пусто.

— Птицелов знает, что я здесь?

Он отрицательно помотал головой.

— Что случилось?

— Да обожди ты! Не гони… Как сказать-то, не знаю? Две новости тут… Не знаю, обрадуешься ты или не…

— Юстин!..

— Тут, блин, дела такие… Помер твой Птицелов. Вот так-то. Вот так-то, вот…

— Как, помер?

— Ну, ё… как? Так! Капут, вроде того, что… Ну, не знаю я. Если я ничего не напутал…

— Этого не может быть! Это невозможно!

— Вот уж, не мое дело. Я так понял, как мне сказали. А мне сказали, что, дескать, раньше, типа того что был, а теперь, выходит дело, нет. То есть, по-человечески если, то натурально помер.

— Что ты мелешь? Кто такое сказал?

— Эти, мать их… флионеры. Приперлись, тебя искали.

— Кто приперся? Ясо?

— Да, вроде, родственник. Похожий на него. Сказал, дескать, Йога все… Йога больше нет. Его ж, бедолагу, Йогой звали?

У меня екнуло сердце.

— Это невозможно, Юстин. Они по молекуле восстанавливают тела. Как такое могло произойти?

— Так вот и могло, — нервничал Юстин. — Значит, не нашли молекулу.

— Идиотизм.

— Может, в дороге несчастный случай? Они ж не докладывались… Они искали тебя.

— И что мне делать?

Юстин поднялся и отряхнул штаны.

— Грузись.

— Куда? Они еще здесь?

— Слишком много знать хочешь. Грузись и не спрашивай.

— Я могу узнать, куда и зачем мы направляемся?

— Уехали твои флионеры, — проворчал Юстин. — Не боись, уехали. Подарок только оставили у меня в ангаре. Во, за ним и едем. Это, навроде того, что от Птицелова тебе прощальный сюрприз.

— Флион?

— Не знаю, можа, флион, а, можа, и не флион…

— Едем, — согласилась я, но по дороге стало тревожно. — Что мне делать с флионом? Он водный или воздушный?

Юстин пожал плечами. В его кабине что-то звенело, мигала подсветка панелей. Первый раз он не курил за штурвалом, наверно, решил, что от дыма я разволнуюсь еще больше.

— Он совсем мелкий, — сказал Юстин. — А уж водный или воздушный, хрен его разберет. Я бы сказал, наземный. Ты, девка, главное не трепыхайся. Скоро сама все увидишь.

«Хоть бы он влез в багажный контейнер, — думала я. — Чтобы не пришлось предъявлять в каждом карантине, как отдельную биологическую единицу». К такому повороту события я не была готова. Ни к первому событию, ни ко второму. Птицелов умел меня озадачить. Даже после смерти у него неплохо получилось. Тем более что последнее обстоятельство никак не укладывалось у меня в голове. Мне не хотелось думать серьезно о случившемся.

— В ангаре для него условия не годящиеся, — объяснял Юстин. — Будет нормально, если ты его сразу прямо и заберешь…

— Какого он габарита?

— В сумку войдет, — успокоил Юстин, — если сложить пополам.

«Ясо, гаденыш, решил подсунуть мне Пукера», — решила я.

— Черт! Если я появлюсь в Галактике с настоящим флионом, меня на Землю не пропустят. Это надо было делать не через Хартию. Почему они не предупредили? Почему ты не предупредил? — Юстин промолчал. — Он похож на осьминога?

— Не… на осьминога непохож. Ты, главное дело, его отсюда забери. А там разбересси.

На горизонте показалось разлинованное поле с кругами в черных квадратах. Небо светилось над огромным массивом, нас обогнала низко летящая «катушка» и нырнула в щель. Свет был такой чистый, словно над Хартией восходило светило. На этом фоне копошилась пара летающих посудин, словно жуки над цветками.

— Была хоть раз у меня в ангаре?

— Ты не приглашал.

— Вона… гляди, окно мигает. Это оно мне мигает, — под нами мигал сектор разноцветными фонарями. — Белый — готов к посадке. Синий — занят. Поняла?

Поняла. Что ж тут непонятного. Хоть завтра сдавай экзамен по пилотажу. Я все еще решала головоломку, как протащить флион через карантинные кордоны без контейнера и биопаспорта.

Мы стукнулись об площадку, заглушили двигатели, над нами захлопнулась крыша. В кромешной темноте мигал только красный «маяк» на фюзеляже, но Юстин вскоре выключил и его.

— Вылазь, — сказал он.

Я вылезла из «кишки» в темноту и боялась сделать шаг, пока Юстин не нашел фонарь и не открыл дверь жилища. Его ночлежка была пристроена к ангару: небольшое кубическое помещение, заваленное обломками техники, запчастями, мешками, кусками резины, коробками и бочками, как земного, так и местного происхождения. На полу лежала стоптанная тряпка, некогда бывшая ковром. На ней сидела Мариванна, распустив лохмы. Возле Мариванны находилась пустая корзина с подстилкой из поролона, будто приготовленная для собачки. А за ее спиной бродила в чане зеленая жижа, распространяя запах прокисшей картошки. На поверхности плавали в пузырях порубленные куски биомассы, похожей на кактус. Юстин прикрыл циновкой змеевик, выходящий из дебрей тряпичного хлама и утопающий в чане с жижей. Огляделся.

— Куда он заполз, чертяга?

— Кто? — робко спросила я.

— Ща! Обожжи. Далеко не уползет. Отсюда ползти некуда, — и, встав на четвереньки, скрылся за жестяными щитами, сложенными у стены, но вернулся ни с чем. — Куда ж он смылся, мать его?.. — полный решимости, Юстин стал шарить по углам, раскидывая старый хлам. Оттуда летели обломки мебели и десять лет не мытая посуда с присохшими к ней объедками. — Есть!!! — вдруг радостно воскликнул он, и, согнувшись в три погибели, извлек на свет божий мальчика лет двух-трех, одетого в старую майку на голое тельце. Юстин вынес его в центр комнаты, усадил передо мной на стремянку и погладил по лысой голове. — Вот, — с важностью произнес он, — твой сыночек. Глянь, как похож на мамку-то…

Мальчик смотрел на меня широко открытыми глазами, как на новый предмет интерьера. Не то, чтобы с интересом. Скорее, с недоумением.

— Неплохой пацанчик, — сообщил мне Юстин. — Он летает иногда со мной, если я без груза. Иной раз, Мариванна за ним подежурит. Самостоятельный, ничего не скажешь. Только вот в чем, понимаешь ли, ерунда… Мне оставили эту… — он вынул из кармана пачку с прозрачными капсулами, — жратву. Сказали, штука в день на язык и кормить не надо. Но ведь он тут месяц уже, поди. Отощал, понимаешь… и скучно ему. Даже поиграть негде. Я дал ему апельсин заместо мячика. Так он его сожрал с кожурой. Голодный, наверно. А косточки вот, мне отдал, — в доказательство, Юстин достал из кармана две апельсиновые косточки. — Дык, я ж боялся, что сдохнет. А он ничо, держится. Ой, Ирк? Ты чо? Сдурнело что ли? — Юстин откопал из хлама табуретку. — На, это… присядь.

— Ничего, я в порядке.

— Да не… Ты присядь, присядь, — настаивал он. — Ты послушай сюда. Когда Йога этот твой, того… в общем, как бы это выразиться, помёр. Этот детеныш остался сироткой. И, по законам ихним дурацким, если у детёнка есть мать, он принадлежит ей. Если мать не хочет, они его, сказали, заберут назад, но это будет… как бы, не престижно для мальца. Это типа того, что повлияет на его будущее, уразумела?

Я неуверенно кивнула.

— Так что лучше его забери. Я боюсь, пока они обратно за ним полетят, пацаненок совсем отощает. Жаль его. Он хороший. Только лысенький и не говорит ни х… То есть, совсем не говорит, но кой-чо понимает. У него даже имя есть. Вот… — Юстин оттопырил лямку маечки, где шариковой ручкой было написано три буквы «ИМО» — Имо, — произнес Юстин. — Предпочтительно делать ударение на букву «И». Они так сказали, чтобы ты не напутала. Вот, я здесь, видишь, ударение поставил… — под лямочкой тянулся шнур, и Юстин, покончив с именем, подцепил его пальцем. — Во, тут еще глянь, чо к нему прилагается. Фамильная реликвия, блин… — Он вынул из-за пазухи мальчика увесистый медальон с безголовой птицей, который я последний раз видела на шее Його. — Наследство папашкино. Он сымать его не дает. — И, правда, мальчик взялся рукой за шнур медальона и перевел взгляд на Юстина. — Ну-ну, дядя брать не будет, — успокоил его Юстин. — Дядя только мамке покажет, какой ты у нас прынц. Вот ведь, одарили родичи. Нет, чтоб что-нибудь путное… побрякуху сунули. — Тяжелый медальон провалился обратно за пазуху мальчика. — Вот ведь, ё… жмоты какие, родичи-то.

— Да, уж… — поддакивала я невпопад.

— Я гляжу, ты ваще никакая? Потухла, девка. Ты чо, ни х… не знала о нем? Я так и думал. Ваще не догадывалась?

— Н… — я отрицательно замотала головой.

— Ха! — Юстин от радости хлопнул в ладоши. — О, влипла! Отомстил Птицелов вам, бабам, за всех мужиков! Это ж надо! Чо, совсем не догадывалась?

Мальчик рассматривал меня большими темными глазами. Я, видимо, занималась тем же самым. И наши взаимно удивленные физиономии не выражали ни радости, ни тревоги. Сплошное фатальное недоумение.

— Что мне с ним делать? — спросила я, наконец, хотя более глупого вопроса невозможно было придумать.

— Твой сынок, — справедливо заметил Юстин. — Что хочешь, то и делай.

— Но я не знаю, как выращивать флионера?

— Выращивай человека, — посоветовал он, взял мальчика и дал мне в руки, худенькое и легкое тельце.

Огромный медальон весил чуть ли не столько же, сколько сам мальчик. Имо не старался защититься от незнакомой тети, он смотрел то на Юстина, то на меня, а я чувствовала его дыхание. Ей-богу, мне было бы легче, если бы он вырвался и убежал.

— Ну, как? — потирал руки Юстин. — Почуяла родное? Берешь его или нет?

— Разве у меня есть выбор?

— Вот так-то, — он еще раз погладил мальчика по лысой голове. — Вот и мамка нашлась. Что я говорил? Мамка хорошая. Она от тебя не откажется.

До возвращения Индера оставался год. Все, о чем я смела мечтать в нынешнем положении, это о том, чтобы год пролетел быстрее. Я до смерти боялась реакции Гумы с его идеально правильным подходом ко всем жизненным проблемам. Самым правильным было бы отсутствие Имо в природе. Только Индер был способен находить решение нестандартных проблем. Он всегда знал, что делать, и был достаточно смел, чтобы взять на себя ответственность. По дороге я убеждала себя в том, что мои страхи не имеют оснований. Что, в крайнем случае, ребенка заберут на Флио для «непрестижного» воспитания. Я же утешусь тем, что надаю по мозгам его братьям за то, что подвергли малыша ужасам хартианского быта. Когда капсулу открыл Индер, я решила, что бог есть, что он живет на Земле и хранит нас, грешных и нераскаянных.

— Это ты? — спросила я. — Ты же в отпуске?

— Уже вернулся, — ответил Индер.

— Зачем?

— Просто так.

— А Гума?

— Он там, — Индер указал пальцем в сторону лабораторий.

— Вы будете работать вместе?

— Пока да. Ты выйдешь или там будешь сидеть?

Я вышла, прошлась до медицинской комнаты. В офисе не было видно ни души. Индер шел за мной следом.

— Где народ? — спросила я.

— Все здесь. Миша скоро вернется. Так и будешь стоять?

— А что шеф?

— Что шеф? Ты, может, объяснишь, кто у тебя на руках?

— Имо, — объяснила я. — Мой сын. А шеф на месте?

— На месте. Так что, сын так и будет сидеть на руках или дашь взглянуть?

Он взял мальчика, снял с него юстинову майку, бросил ее в урну и уставился на медальон. Имо выразительно чихнул.

— Сюрприз с Флио? — спросил Индер. — За ним ты моталась в Хартию?

— Именно, — вздохнула я. — Раз ты все знаешь, скажи, пожалуйста, что теперь будет?

Индер осмотрел мальчика и остановил взгляд на уровне желудка, чуть выше медальона.

— Он ел хоть раз в жизни?

Я выложила остатки питательных пилюль, которые были сразу подвергнуты химическому анализу.

— Скажи мне, чем его кормить? Флионеры едят траву, которая здесь не растет.

Разобравшись с капсулами, Индер понес на химический анализ медальон, но мальчик взял свою реликвию за шнурок.

— Он крепко держит. Просто так не вытащишь, — предупредила я. — Наверно, не доверяет.

— Я не заберу, — обещал Индер. — Я только проверю сплав.

Но Имо не отпустил шнурок даже когда индикатор прошелся лучом по поверхности медальона.

— Он у тебя храбрый или глупый? — спросил Индер.

— Давай, ты проверишь сплав немного позже, — попросила я и вернула медальон на шею ребенка. — А сейчас займись, пожалуйста, его организмом.

Индер выполнил мою просьбу своеобразно. Он посадил мальчика в раковину, включил душ и начал мыть, как лабораторную посудину.

— Дай мыло, — попросил он.

— Какое?

— Обыкновенное. Детское. Оно в шкафу…

От волнения я вывалила на себя полшкафа простыней, салфеток и гостиничных полотенец.

— Полотенце тоже дай.

Индер обстоятельно вытер ребенка махровым полотенцем, усадил обратно на стол и пошел рыться в офисном холодильнике. В это время Гума вынырнул из лаборатории и замер перед Имо, согнувшись пополам. Имо опять взялся за шнур медальона. Похоже, он утратил доверие ко всем высоким гуманоидам.

— Откуда это? — спросил Гума с оттенком легкой иронии, прежде ему не свойственной.

— Из хартианской капусты.

— Сын?

— Что ли, похож?

— Вы все друг на друга похожи, — признался Гума, и снова исчез в лаборатории.

Индер вернулся с пачкой творога, яблоком и бананом, свалил все в миксер, влил туда же немного розовой жидкости, взбил до однородно массы и предложил Имо понюхать. Тот понюхал, взял в рот ложку и стал сидеть с оттопыренной щекой.

— Он забыл, что нужно глотать, — предположила я.

— Сейчас проглотит, — предупредил Индер, — не торопись.

Так и случилось. Имо проглотил порцию, за ней вторую, потом третью, но без восторга, словно это была новая разновидность таблеток. Возможно, с тем же равнодушием он съел бы все, если бы в офис не ворвался Адам и стремительно не помчался по коридору в нашу сторону. Имо отвлекся от ложки, а Адам, едва распахнув дверь медкабинета, окаменел на пороге. И мы окаменели, глядя на него, но не успели представиться, как Адам, с той же прытью помчался обратно и врезался в шефа на пороге лифта. Там они обменялись парой фраз, и шеф, повторив его маршрут, точно так же застыл у двери, но резких движений делать не стал. Он даже не задал вопросов, просто жестом пригласил меня в кабинет.

— Я не знала о его существовании! — оправдывалась я. — Честное слово. Теперь его отец умер и ребенка некуда деть. Сама не знаю, что делать. Мне пришлось его привезти!

— Его отец — Птицелов? — уточнил шеф.

— Кажется, да.

— Кажется? Ну-ка, закрой дверь на минутку.

Он опустил настенные жалюзи и рухнул в кресло.

— Каких еще мне ждать от тебя сюрпризов?

— Но я…

— Я спрашиваю, когда ты, наконец, повзрослеешь и начнешь отвечать за свои поступки?

— Откуда же я могла знать?

— Чего ты не знала? Что ты на Флио, а не на Земле, ты не знала? Ты в состоянии хотя бы изредка просчитывать ситуацию на два хода вперед? Что я тебе не объяснил, прежде чем отпустить к флионерам? О чем я забыл тебя предупредить? Разве ты не знала о возможностях флио-технологий? Ты иногда отдаешь себе отчет?..

— Я запретила ему! Я думала…

— Ты думала? За кого ты думала? За себя или за него? Или ты считаешь, на Флио никто кроме тебя не думает?!

— Но ведь это невозможно было…

— Невозможно представить, что с тобой не произойдет никакой глупости! Почему всегда именно с тобой? Почему никто другой мне не доставляет столько стрессов? Когда это прекратится, я спрашиваю? Я хочу знать, когда я смогу на тебя рассчитывать как на взрослого, мыслящего человека? Когда ты, наконец, перестанешь мне доставлять одни только проблемы? Детеныша фрона на Землю притащила! Это ж додуматься надо!

Я вышла из кабинета, укусив себя за губу, и в таком виде возникла перед Индером. Имо доедал остатки фруктовой смеси под руководством опытного кормильца и пытался освоить ложку. Взглянув на меня, Индер покачал головой.

— С виду здоровый мальчик, — сообщил он. — Никакой патологии не видно. Не вижу также препятствий для того, чтобы ему здесь жить. Конечно, я его обследую, но сейчас он смотрится неплохо. Зубы скоро вырастут, а волосы — вряд ли. Теперь насчет речи. Ты готова меня слушать? — я кивнула. — Обычно дети в его возрасте говорят. — Я кивнула еще раз. — Не вижу причины, чтобы и ему не заговорить. Он не пытался? — я отрицательно помотала головой. — Странно. А ты пробовала с ним разговаривать?

— Всю дорогу. Бесполезно.

— Не знаю, не знаю. А на их языке не пробовала?

— Он ни на каком языке говорить не хочет. Он просто не пытается вступить в контакт.

— Возможно, это стресс. Надо ждать. Если в течение месяца прогресса не будет, тогда и подумаем. Только ты уж постарайся его психику не нагружать, и вот еще что, — Индер подошел ко мне близко, чтобы не слышал мальчик, — я знаю, что ты большая мастерица распустить сопли. Чтобы при сыне этого не было никогда. Поняла меня? — я опять кивнула и еще сильнее прикусила губу. — Ни за что! Если не хочешь навредить ему — сухой закон!

До темноты я просидела в своей комнате на кровати. Соблюдала «сухой закон». В полной прострации. Имо в это время катал по прихожей Мишину гантель. Я нарядила его в свою футболку и подпоясала, чтобы он не мерз. У меня не было желания даже включить свет. Мне не хотелось жить. «Покормлю его утром Индеровой «кашей», лягу и умру, — думала я. — За день его найдут и как-нибудь устроят. По крайней мере, примут на Флио, потому что ни одного живого родителя у ребенка уже не будет. А если не найдут? — пугала я сама себя. — Миши нет. Кому придет в голову лезть ко мне в модуль?»

Темнота из зимнего сада подбиралась к дальним углам. Мальчика это ничуть не смущало. За всю дорогу он ни разу не заплакал, ничего не попросил. И, если бы я не совала ему в рот пилюли, так и умер бы от голода. Даже на меня он никак особенно не реагировал. Что Юстин, что Индер, что я, что Мариванна, — все мы были для него на одно лицо и интересовали не более чем гантели.

Когда в прихожей замигал фонарь, я не пошевелилась. Вега с сумками вошел в модуль, переступил через Имо, увидел меня, отрешенно сидящую, и присел рядом. Так мы стали сидеть вдвоем, в темноте и молчании, пока он не собрался духом для разговора:

— Прости, — сказал он. — Я был не прав. Погорячился, — но прощения не услышал. — Я не должен был так себя вести, — признался он. — Это было несправедливо и, поверь, мне неловко за то, что произошло. Все на нервах, не могу себе позволить ни дня разгрузки. И вот, видишь как: обидел тебя ни за что, получается, — я продолжала молчать. — Может быть, включим свет? Ты не против? — не дожидаясь согласия, он включил свет в комнате, в прихожей, и снова сел рядом. — Я кое-что о нем подумал, — сказал шеф, — о мальчике твоем. Не знаю, что из этого получится. Попробую послать его данные в Лого-школу. На Блазе хорошая Лого-школа, занимается обучением нестандартных детей. Его происхождение может заинтересовать. Там умные педагоги, индивидуальные программы. Джон уже учится там, им вдвоем будет веселее. Ты помнишь Джона Финча? Школа специализируется на аномальных способностях, а фроны — сами по себе аномалия. Там должны заинтересоваться. Главное, выпускники этой школы котируются не только в Сигирии. Я, конечно, не могу гарантировать его будущее…

— Со скольких лет туда берут? — спросила я.

— С любого возраста. Чем раньше, тем лучше. Там занимаются делом, а не убивают время, как в здешних школах и детсадах. Они развивают ученика в оптимальном направлении. Давай, пошлем о нем информацию, если ты не против?

— Мне будет хорошо все, что хорошо для него.

— Вот и прекрасно, — обрадовался Вега. — Попробуем это устроить. Даже если откажут, вырастим твоего парня. Ты всегда можешь на нас рассчитывать. — Он привел Имо в комнату, открыл сумки и стал вынимать оттуда кофточки, штанишки, ботиночки… — Все, что мы смогли собрать на скорую руку, — объяснил шеф, примеряя это на ребенка. — Тут кое-что на вырост, разберешься. Возьми завтра в офисе денег, купи ему что-нибудь из теплой одежды.

Имо понял игру и сам начал брать из сумки тряпки, прижимать их к своему тощему пузу, совершенно не понимая, зачем это нужно делать. Он выдернул за ухо розового зайца и тоже приложил к себе. Затем ему попался игрушечный самосвал, и что-то произошло. Что-то странное. Он замер в руках с большой пластмассовой машиной, схватив ее за черное колесо. Из всех предметов, побывавших в его руках, этот произвел на него самое сильное впечатление. Имо стоял в раздумьях над самосвалом, а мы с Вегой наблюдали, как в этом крошечном инопланетном существе медленно, но верно просыпалось мужское человеческое начало. Мы даже затаили дыхание. «Интересно, сообразит или нет?» — думала я, но шеф не дождался:

— Его надо поставить на пол, вот так, — объяснил он, и опустил самосвал на колеса, — а теперь тяни за веревочку. — Машинка поехала, Имо пошел за ней. — Тебе же теперь декретные полагаются, — вспомнил шеф. — Купи ему игрушек. Велосипед купи. Не знаю… у нас еще не было таких маленьких. Тебе виднее. И не переживай. Никакой трагедии нет. С каждым может случиться.

«Почему это случилось именно со мной? — думала я. — Почему не с Мишей? Так было бы гораздо более естественно. А главное, ни для кого не стало бы неожиданностью».

На следующий день Индер отпустил меня в магазин за продуктами. Составил список фруктов и овощей, которые надо давать Имо, и согласился посидеть с ним. Список ничем не уступал ассортименту овощного ларька, я отправилась за покупками с большой хозяйственной сумкой, а когда вернулась, обнаружила своего ребенка под столом в пустой лаборатории. Он возил по полу грязную губку, вымазанную неизвестно какой белой массой, и сам был похож на маляра-штукатура после рабочей смены.

Пока я отмывала его в санитарной раковине, объявился Индер, и, вместо того, чтобы выслушать мои претензии, сам прочел мне лекцию, как следует обращаться с ребенком, а как не следует, когда и как его купать, во что одевать и по каким признакам определить, что у него начинают резаться зубы.

— Ты уверен, что это будет не клюв? — спросила я.

Индер еще раз посмотрел на мальчика.

— Точно такие зубы, как у тебя, — заверил он. — И кожа у него точно такая. Только кости со временем отяжелеют. Они рассчитаны на большую мышечную массу. Не удивляйся, если в подростковом возрасте он будет весить сто килограмм.

«Прекрасно, — решила я. — Если кто-нибудь из одноклассников вздумает дразнить моего сына «лысым», он врежет один раз, и больше желающих не найдется».

— Думаешь, Имо будет сильнее своих сверстников?

— На несколько порядков, — спокойно ответил Индер, что свидетельствовало о его абсолютной уверенности.

Меня же опять одолели сомнения: будут ли у него когда-нибудь товарищи, которые станут его дразнить? Выйдет ли он когда-нибудь из подземелья?

— Он так и не пробовал говорить? — спросил Индер, чем окончательно спустил меня с небес на землю.

— Сутки только прошли… — напомнила я.

— Плохо, что сутки прошли, а он не пытался. Очень плохо. Попробуй поискать с ним контакт по-другому. Писать, что ли научи.

Мы пробовали писать. Достали цветные карандаши и фломастеры. Имо это занятие быстро утомило. Катать мяч и греметь самосвалом по полу было куда интереснее. Алена мне пообещала учебник для глухонемых детей.

— Слышит он хорошо, — объясняла я ей по телефону. — Даже на имя иногда отзывается.

— Что значит, иногда? — недоумевала Алена.

— Когда хочет, отзывается, когда не хочет, игнорирует.

— Знаешь, что нужно этому карапузу? Большой ремень. Очень тонизирует.

— Индер такие методы запретил.

— Подожди, — грозилась она. — Я приеду на выходные, наведу у вас порядок.

К выходным мне удалось преодолеть первую ступень контакта. Имо по-прежнему никого не слушал, вел себя так, как считал нужным, но при этом позволил мне снять со своей шеи медальон и повесить на стенку. Я пообещала, что никуда его не спрячу, а Имо поверил. Теперь семейная реликвия Птицелова висела над изголовьем кровати, а не грохотала по полу вслед за ползающим по модулю ребенком.

Потом появился Миша. Теперь уже дядя Миша. Новость застигла его на «Марсионе». Он ринулся к нам, едва успев приземлиться. Индер с Гумой вытряхнули его из скафандра, догнав у лифта. В одном исподнем он разбудил меня на рассвете.

— Где? — спросил Миша.

Я огляделась. Имо нигде не было.

— Должно быть, в саду, — предположила я.

Миша побежал в сад, а я за ним. Имо спал в гамаке, свернувшись, как котенок.

— Вообще-то, он не спит на диване, — объяснила я. — Только по дороге он спал со мной, и то поверх одеяла. Не любит, когда его накрывают. Я его просто на ночь одеваю теплее, и он спит, где хочет.

Миша долго висел над гамаком с задумчивой гримасой. Затем выпрямился.

— Вот, значит, чем ты занималась на Флио.

— Миша, я не знала о нем вообще.

Он улыбнулся.

— Да, да! Грузи… Наставила мне рогов, значит!

— Да уж твои рога, по сравнению с моими, это незначительная припухлость на фоне костяных зарослей.

Но Миша вдруг стал неожиданно серьезным.

— Пойдем, я тебе кое-что объясню. — Он вывел меня на кухню и закрыл дверь в сад. — Я тут подумал и хочу поставить тебя в известность. Точнее, предупредить. В принципе, раньше я считал так: если ты найдешь себе кого-то, может, оно и хорошо. Все-таки я хочу, чтобы у тебя была личная жизнь. Не нравлюсь я, может, кто-то другой понравится. Я бы к этому нормально отнесся еще пять лет назад. Но теперь предупреждаю: спутаешься с каким-нибудь мужиком, — убью.

— Что?

— Я предупредил: и его убью, и тебя. Ты меня знаешь. Я на такие темы не шучу.

Признаться, мне его заявление не понравилось. Если бы знать, что это новая шутка из Мишиного пошлого репертуара, или кровоток его мозга не успел восстановиться после переменной гравитации «Марсиона»… Я готова была забыть, но Миша злобно сверкнул глазами в полумраке и больше не улыбнулся.

— Пойду, переоденусь, — сказал он. — А ты приготовь пожрать.

Рассердил он меня в этот раз по-настоящему. Я открыла холодильник, забитый фруктами, и постаралась рассуждать трезво. Что его взбесило и как мне следует себя вести? Как бы я повела себя, допустим, полгода назад? Я бы топнула ногой, сказал бы что-нибудь в том же роде, и пошла бы по своим делам. Почему я этого не сделала сейчас? Как ни стыдно признать, испугалась. Мишино влияние в Секториуме было сравнимо с влиянием шефа. Уйти? Плюнуть на все и снова купить билет в Адлер? Поздно. Я уже не была так независима и неуязвима. Мое уязвимое место теперь спало в гамаке. Это было именно то самое обстоятельство, которое в момент связало меня, сломало, заставило думать не на два, а на сотню ходов вперед. Что будет с нами завтра? Через год? Через десять? Я не смогу даже обратиться к врачу, если с мальчиком случится несчастье. Вряд ли в его жизни найдется Петр, который сможет просто так, поверив на слово, взять дубину и отогнать от него медиков. И что будет потом?

Имо спал. Рыдать можно было безнаказанно. Я попала в ситуацию, когда и правда, лучшее, что я для него могу сделать, это умереть. Чтобы он мог жить в своей родной среде и воспитываться «престижно», как замыслил его отец. Чтобы он не томился здесь и не чувствовал себя брошенным там, а я не мучилась, глядя на все это.

«Может быть, — успокаивала я себя, — я опять преувеличиваю масштаб трагедии? Может, это самое «обстоятельство» подрастет, окрепнет, да и даст по башке каждому, кто посмеет со мной говорить в таком тоне?» Только прежде надо было дожить до этого светлого будущего.

Когда вернулся Миша, побритый и посвежевший, я совсем успокоилась.

— Опять пожрать нечего? — догадался он. Вынул из холодильника морковку, стал ее грызть, но тут заметил розовую смесь. — Что за говно у тебя в миксере?

— Имкина пища, — ответила я.

Миша запустил пятерню в Имкину пищу.

— Оставь ему на утро что-нибудь.

— Ты чего такая злая, мамаша? — удивился он, облизывая палец. — Обычно на женщин такое событие действует умиротворяюще.

— Положи Имкин завтрак, сказала!

Миша сел напротив меня за стол.

— Что стряслось, пока я принимал душ? Что я, не схожу на базар за клубникой? Эй, что с тобой?

— Ничего. Это моя жизнь, и ты не будешь ею распоряжаться.

Такой «репризы» я сама от себя не ожидала. Мишины зеленые глаза выпучились, как две виноградины. А я в секунду смирилась с тем, что нам с Имо придется жить на необитаемом острове, добывая себе пропитание охотой на черепах.

— Какая муха тебя покусала, я спрашиваю? — еще больше удивился Миша. — Я что, виноват, что Птицелов тебя поимел? Или, думаешь, ты одна такая? Да, выйди на улицу, старуха! Каждый второй мужик… Тебя хоть не шантажировали и денег из тебя не качали. Привезли и на, получи.

— Никогда не думала, что со мной может произойти что-то подобное.

— Она не думала! — передразнил Миша. — Женщины разве думают? Они залетают и бегом рожать, а думать приходится мужику! Он же и виноватым в итоге получается. А она кто? Она святая! Значит, то, что сделал с тобой Птицелов, ненормально, а то, что с нами делают бабы… Давай теперь, посиди в нашей шкуре…

Смутные подозрения зародились в моей душе. Уж больно прочувствованной показалась мне Мишина речь, уж больно от сердца.

— Ты что ли, — спросила я осторожно, — тоже папаша?

Миша тяжко вздохнул и закатил глаза в потолок.

— Чаю хотя бы дала…

— Ты серьезно? — я поднялась ставить чайник, не спуская глаз с его растерянной физиономии.

— У тебя хоть пацан, — жаловался он. — А у меня что?

— А что у тебя?

— Девчонка, что же еще?

— От кого, если не секрет?

— Да, блин! — Миша почесал затылок и снова уставился в потолок. — От Анжелочки, конечно. От кого же еще? Я ж имел дурость с ней обвенчаться. Хорошо, до загса опомнился.

— Обвенчался? Ты, нехристь?

— Где на мне написано, что я нехристь?

— И сколько ей?

— Кому?

— Дочке твоей?

— Год будет. Я ж еле ноги унес. Я ж думал, эта дура аборт сделает. Бац! Узнаю…

— Ты для них деньги занимал?

— Ну! Они с мамашей меня как взяли за жабры. И в суд, и в милицию… засаду на меня устроили, личность выяснять собрались. Только за деньги отстали. Не знаю, надолго ли?

— Ну, ты, однако, свинья!

— Я не свинья, а козел! — напомнил Миша. — А они на моем фоне святое семейство великомучениц. Представляешь, что придумала ее мамаша? Она ночью по моим карманам шарила, искала телефоны, по которым можно справки обо мне навести. Можешь себе представить? Я говорил Анжелке: «Давай, куплю тебе хату!» Она не хочет. «Мать, — говорит, — больная. За ней смотреть надо». Да за ней санитары в дурдоме должны смотреть! — разошелся Миша. — Я еле уговорил ее переехать, елки зеленые, только снял квартиру, только договорился с хозяйкой… Представь себе, залетает ее мамаша в чужое жилье и начинает орать: «Смотри, чем тут занимается твой муженек!»

— Дай-ка я догадаюсь. Вы с хозяйкой квартиры сидели голые на кровати?

— Так ладно бы на кровати, а то ведь на кухне! Чай пили. Я вполне был одет. Классная баба, между прочим, уезжала к мужу за границу. Трехкомнатную квартиру оставляла нам с полной мебелировкой.

— Она сидела у тебя на коленях?

— Она пекла блины. Так, утро уж было, Ирка! Восемь часов утра! Какой секс, когда на кухне блинчики с мясом? Не маньяк же я. Эта стерва истерику закатила, и Анжелку настроила. Я ж не думал тогда, что они оставят ребенка. А они оставили. Думаешь, для чего? Денежки из меня тянуть.

— Она на тебя похожа?

— Кто?

— Дочка, кто же еще?

— Что там может быть похоже? Я видел ее один раз в коляске издалека. Что там разглядишь? Они мне видеться с ней запретили. Думали, я зарыдаю. Очень надо! Ладно бы пацан был, а то девчонка. Я понятия не имею, как с ними обращаться, с этими детьми. Тем более с девочками. Я девочек воспринимаю только после восемнадцати.

— Как ее зовут?

— Бог ее знает!

— Ну, не перегибай. Не поверю.

— Скажи мне, Ксюха — что за имя? Это Оксана или Ксения? Объясни мне популярно.

— Не знаю.

— И я не знаю.

— Что ж теперь, так и не узнаешь?

— Разве что, бумага на алименты придет… — рассудил Миша. — Я им сто пятьдесят тысяч баксов отгрузил. Договорились, все! Они ко мне претензий не имеют. Что ты думаешь, первым делом сделала мамаша? Поехала в Германию лечить свой ревматизм. На воды, видишь ли, плешивая корова подалась. Ей надо голову лечить в «Кащенко»! То есть, в ваших… «Новинках». Ведьме старой! Водами ее не проймешь. Я бы ей выписал гильотину!

— Ты не только свинья, но еще и дурак?

— А что мне делать? Объясни, что бы ты сделала на моем месте? Я из-за них в Минск выйти не могу. Они меня со всех сторон обложили. Не удивлюсь, если через год опять начнут качать из меня деньги. Так что учти, если вдруг завалят к тебе в избушку, ты меня не знаешь.

— Ну, конечно…

— Я уехал в Бразилию и залез на пальму.

— Даже не мечтай, — заявила я. — Как только завалят, выдам тебя с потрохами. Тепленького. Предупреждаю.

— И ты из той же банды?

— Из той же банды, что и твой ребенок, ты хочешь сказать? Да. Потому что твой ребенок, это все равно, что мой ребенок. Мне плевать, девочка или мальчик, но если вдруг твоей Ксюхе понадобится отец, она получит его незамедлительно. Я это организую.

— Зачем только я тебе сказал? — расстроился Миша.

— Все равно бы узнала…

— Кто меня за язык тянул?

— Не переживай. Повзрослеешь когда-нибудь, поумнеешь, научишься отвечать за свои поступки. Потом спасибо скажешь.

Некоторое время Миша горевал, злился то на меня, то на себя, сопел в чашку. А затем, как всегда, предложил нестандартный выход из ситуации:

— Давай наших детей познакомим? — предложил он.

— Тебе же видеться запретили…

— Да, брось. Моя дражайшая теща съездит пару раз в Израиль к подружкам, деньги понадобятся. Куда им, дурам, деваться? Давай?

— Тебе просто так отдадут ребенка?

— Я же, в конце концов, отец. В крайнем случае, расписку оставлю.

— Дурак ты, а не отец. Я бы на месте Анжелы ни за что бы не отдала. Даже под расписку.

Мы посидели молча, подумали, прикинули. Два голодных, злых и не выспавшихся, с позволения сказать, родителя каких-то странных детей. Почти эфемерных. Повздыхали и попили чаю.

— Ну, в общем, короче говоря, я тебя поздравляю, — подытожил Миша.

— Ну, в общем, я тебя тоже…

Миша вернулся из магазина, нагруженный, как верблюд. Первым делом он заглянул в сад, увидел пустой гамак и спросил:

— Где?

— Где-то здесь. Только что его видела.

— Где видела? — он пошел искать, а я потащила сумки на кухню.

— Это малой утопил машинку в бассейне? — спросил Миша.

— Кто же еще? Он регулярно что-нибудь топит, а я вылавливаю.

Миша присел на кафельный бортик.

— Не боишься, что он сам когда-нибудь утонет?

— Утонет? — у меня подкосились коленки. — Почему утонет?

— Он плавать умеет?

— Не знаю.

— Ну, даешь, мамаша! Сейчас мы это выясним. — Миша продолжил поиски мальчика и скоро вышел из зарослей, держа его под мышкой. Имо, по своему обыкновению, не выразил никаких эмоций по поводу нового дяди.

— Как ты думаешь, он по деревьям лазает? — спросил Миша.

— Не знаю, лучше не заставляй его…

— Я снял его с макушки сливы, чтобы тебе было понятно. И, скажу тебе, сидел он там прочно.

Не успела я вытереть руки о фартук, как новый дядя взял моего ребенка за ноги, и опустил к воде.

Имо слегка обалдел. Прежде с ним так не обращались. Но, увидев утопленную машину, он сам потянулся к воде. Миша опустил его ниже.

— Храбрый, однако, пацан, — заключил дядька.

— Сейчас же поставь на место!

— Цыц, мамаша! Я должен знать, с кем мне предстоит иметь дело.

— Если ты сейчас же не поставишь ребенка на землю, будешь иметь дело со мной!

— Да он у тебя ни фига не боится! — удивился Миша. — Смотри, ему даже нравится. — Но, заметив мой свирепый взгляд, решил не связываться.

— Флионер не должен плавать, — объяснила я. — У них слишком большая плотность тела.

— Во-первых, он на флионера не похож, — возразил Миша. — Во-вторых, у них низкая плотность воды, тело здесь ни при чем. А в-третьих, я бы на твоем месте поэкспериментировал, прежде чем распаляться.

Имо, выпущенный на волю, не торопился удрать. Он лежал на бортике бассейна, свесив вниз голову.

— Ну, ныряй за машинкой, — подначивал Миша.

— Я тебе дам, ныряй! Ты у меня сам нырнешь!

Миша рассмеялся и стал расстегивать куртку. Я пошла за шваброй, которой наловчилась вытаскивать со дна затонувшие предметы, а когда вернулась, швабра чуть не выпала и моих рук. Имо плавал на середине бассейна. Не то чтобы плавал, но довольно уверенно держался на воде. Миша так и сидел на бортике, закатав штанины до колен.

Увидев меня, оба сообразили, что сейчас случится нечто особенное. Имо даже с некоторым соболезнованием обернулся к Мише, а тот закрыл руками голову.

— Это не я, клянусь! Он сам полез в воду! Имо, скажи ей! Я его пальцем не тронул!

Имо ничего не сказал в защиту дяди. Имо было интересно, как станут развиваться события.

— Имо, плыви сюда, голубчик! А то мамочка меня убьет! — просил Миша, но Имо даже не думал плыть, ни к нему, ни ко мне. Он продолжал держать нейтралитет на середине водоема.

— Немедленно достань его!

Миша схватился за швабру, которой я пихала его к воде.

— Только не по голове! — умолял он. — Только не насмерть!

Когда мы оба бултыхнулись в бассейн, охладились и умерили пыл, Имо уже стоял на бортике, смотрел на нас, как на дурных детей, и струи воды стекали на кафель с его мокрого шерстяного костюмчика.

Идиллия воцарилась позже, когда «семейство» сохло на диване. Миша выгребал из ящика стола старые кассеты. Половина из них тут же летела в мусорницу, ценные экземпляры он вставлял в плеер и вешал на уши Имо.

— Ему должно понравиться, — уверял Миша. — Чистый джаз. У детей в голове обычно полный джаз…

— Главное, чтобы не рок-н-ролл, — отвечала я, а сама смотрела телевизор.

Имо никуда не смотрел и ничего не слушал, он таскал за колесо гоночную машинку, последнюю из подарков Веги, которую он еще не успел утопить. Ему было наплевать на то, что звучит в ушах и мелькает перед глазами.

— Когда ты собираешься выводить его в свет? — спросил Миша. — Сейчас чудная погода. Солнце, лужи в парке, все тает. Надо, чтобы он общался с ровесниками.

— Как общаться, если он не говорит?

— Он никогда не заговорит, если будет сидеть на дереве, как макака. Надо купить ему сапоги, шапку и этот… как его называют? Такие комбинезончики продаются.

— Где продаются?

— Знаю одно место в Париже. Хочешь, завтра смотаемся. Тебе есть куда его пристроить на полдня?

— Индера попрошу.

— Он согласится?

— Куда он денется? Миша, я не знаю, что мне делать и как жить?

— Что случилось-то? — удивился Миша. — Что такого страшного произошло? Нормальный пацан. Тебе было бы легче, если б он орал и срался в штаны? Ты, считай, хорошо отделалась. Знаешь, какие дети в этом возрасте гады?

— Лучше бы орал и срался, — призналась я. — По крайней мере, это было бы нормально. А то смотрю на ребенка и представить не могу, что из него вырастет.

— Расслабься, мамаша! Что-нибудь вырастет.

— Ты был в таком возрасте буйным?

— Почему был? — удивился Миша. — Разве я уже умер?

— Вот и мой братец бандитом рос и постоянно хотел общаться. Когда он не шел в сад, для меня наступали черные дни. Племянники такие же, а Имку я боюсь. Не знаю, как с ним обращаться и что от него ждать.

— Жди сюрприза, — посоветовал Миша, ощупывая его наследственный медальон. — Вдруг он, в самом деле, королевских кровей? Может, надо говорить ему «Ваше Величество»?

— Не трогай наследство, — предупредила я. — Не то он опять повесит его на шею.

— Да, ладно, — Миша стал рассматривать медальон на расстоянии. — Слушай, его клан точно не родовитый? Вдруг он титул от отца унаследовал?

— Нет, не может такого быть. Я бы знала.

— Так вот, — вернулся он к теме, — сюрприз — это уже кое-что. Вот, родились, допустим, твои племянники. И что? До того, как они родились, с ними все было ясно. Вырастут, пойдут в школу, закончат, дальше пойдут учиться, если дураки. Если умные, сразу бабки косить начнут. Женятся, разведутся, опять женятся… ничего интересного.

— Может быть, оно менее интересно, но зато спокойно. Я бы предпочла не экспериментировать с собственными детьми. Пусть бы этим занимался кто-то другой, а мои росли бы как все нормальные люди.

— Ты не воткнулась, старуха!

— Я очень даже воткнулась, но сюрпризов не хочу. Я даже Индеру боюсь его оставить. Приду однажды, а там сюрприз. И не обязательно приятный.

Миша поменял кассету и вернул музыку на уши ребенку.

— Вот это точно должно понравиться, — сказал он, и заглянул Имке в глаза, но ничего нового в них не увидел. — Зачем напрягать Индера? Оставим его завтра у Вовки в гараже, а на обратном пути заберем. Вдруг он увлечется техникой? Смотри, он сейчас ее разломает.

— Будет весело, если он Вовке что-нибудь разломает.

— Вовка без ума от детей, — заверил меня Миша. — У него своих двое, брошенных. Скоро школу окончат. А пока были маленькими, он чуть не каждый день к ним таскался с конфетами и подарками.

— Не то, что некоторые…

— Ни скажи, — оправдывался Миша. — Тут многое от мамаш зависит. Вовка со своей бывшей всегда был в ладах. И жили бы, если б не пил. А я уж лучше повешусь, чем в ту семейку. Лучше женюсь на тебе и усыновлю твою макаку.

— Вот это да!

— А что, думаешь, я не смогу научить его ничему хорошему?

Я догадывалась, чему Миша может научить молодого человека, но портить настроение ему не стала. Оно и так было неважным у нас обоих.

В воскресенье приехала тетя Алена, увидела Имо и рассказала о нем много чего интересного.

— Как ты к нему относишься? — спросила она в лоб.

— Хорошо.

— Поподробнее, если можно, — попросила она, усаживаясь в кресло с чашкой кофе.

— Наверно, я не испытываю к нему таких сильных материнских чувств, которые нормальные женщины испытывают к своим нормальным детям. Это странная смесь чувства вины с желанием сделать для него все, что в моих силах.

— Нормально, — сделала вывод Алена. — Рациональный родительский подход. Еще девяти месяцев не прошло, как ты знаешь о нем, так? Естественный срок для страхов и сомнений. Все будет хорошо, поверь мне. Вы прекрасно поладите.

— Почему ты уверенна?

— Потому что он уже тебе покровительствует.

— Ты говоришь про Имо? Мы одного и того же ребенка обсуждаем?

Ребенок в это время елозил по полу машиной возле моего стула.

— Ты заметила: как только приедет лифт, звякнет компьютер или телефон, он первым делом смотрит на тебя, даже если рядом стоит шеф. Его в первую очередь интересует твоя реакция.

— Не обращала внимание.

— Потому что ты ненаблюдательна. Или, допустим, сидим мы в саду всей компанией. Как ведет себя Имо?

— Как он себя ведет? По-моему, мы все ему одинаково безразличны.

— Ты ошибаешься. Обрати внимание, он всегда устраивается спиной к тебе, чтобы держать в поле зрения остальных. О чем это говорит?

— О чем?

— О том, что подсознательно он каждую минуту готов защитить тебя от нас. Может, сейчас он слишком мал для этого, но программа в нем есть и она работает.

— Знаешь, что я заметила? — решила я внести вклад в психологический портрет своего сына. — Что он с интересом смотрит на твои волосы.

— Еще бы, — согласилась Алена. — После лысых флионеров. А твои волосы его не интересовали?

— Мои он уже трогал, а теперь хочет потрогать твои.

— Ну, давай! — Алена распустила пышный хвост и наклонилась к мальчику.

— Ты его засмущаешь, — предположила я.

Однако ничего подобного. Не дожидаясь повторного приглашения, Имо вылез из-под стула, и пошел трогать Алену за волосы.

Его возраст мы вычисляли до поздней ночи, множили и делили, соотносили вращение Флио с Землей, вычитали скорость в дороге, даже привлекли компьютер, но точного результата не получили. Пришел Миша и сосчитал все в уме за минуту:

— Он был зачат в день твоего прибытия на Флио, — доложил Миша. — Значит, когда Птицелов спрашивал разрешение, Имка был восьмимесячным зародышем.

Насчет морального облика Птицелова нам все было ясно, а вот, что считать датой рождения ребенка по земному календарю, осталось большим вопросом.

— Считайте дату зачатия, — предложил Миша. — Мы никогда не узнаем, в какой день его достали из «пузыря».

— Тогда он будет почти на год старше своих ровесников, — возразила Алена.

Прибавив к дате зачатия девять месяцев, мы получили 13 августа 1998 года. То есть, попали аккуратно в мой день рождения.

— Так не пойдет! — сказала я. — Почему у нас должен быть один семейный праздник на двоих? Давайте считать снова…

Из всех подарков, преподнесенных Имо в первый месяц секторианской жизни, он выделил две категории: то, что катится и то, что мажется. Эти категории он предпочел остальным. Кубики, конструкторы, музыкальные инструменты и красочные книжки он отложил в сторону. Из кучи он выбрал коллекцию гоночных болидов, которые шеф когда-то собирал, а теперь сплавлял ему по частям, и пластилин, который привезла Алена. Пластилин его интересовал гораздо больше, чем краски. По этой причине в первый же пластилиновый день все стены, двери, мебель и полы были декорированы в авангардном стиле. По пластилиновому следу я узнавала о его перемещениях по модулю. Я знала места, в которых он особенно любил бывать. Благодаря пластилину я узнала, что он лазает не только по деревьям, но и по стенам. По причине того же пластилина, я теперь не видела его часами. Он был так занят, что не показывался даже во время присутствия гостей. Не исключено, что покровительственная установка в мой адрес у него изменилась по той же самой пластилиновой причине.

То, что он лепил, не поддавалось анализу. Я показывала поделки Алене, в надежде получить разъяснение психолога, но психолог пожимал плечами:

— Я специалист по человеческой психике, — объясняла она. — Подожди. Мы все про него узнаем. Пусть пройдет время.

Индер, взглянув на творение своего маленького пациента, первым сказал что-то определенное. Точнее, забил первый колышек в построении Имкиной картины мира:

— Это же леляндры! — сказал он и попробовал найти аналог в русском языке. Аналог отсутствовал. — Очень похоже на леляндры.

— Расскажи мне о леляндрах, — попросила я, чем поставила Индера в неловкое положение.

— Что же мне рассказать, если я не уверен, что это леляндры, но так похоже, так похоже…

Я проявила настойчивость и выяснила, что леляндры являются чем-то вроде талисмана-оберега. Что в далеком прошлом зэта-сигирийской расы их лепили из клейкого растительного вещества, наподобие муки. Выглядели они как миниатюрные уродцы, андроиды с длинными пятками, лишними суставами, колбасовидной головой. Лепили для тех, кого хотели уберечь, главным образом, для родственников. Считалось, что оберег, сделанный родственником, надежнее прочих, хотя иногда их заказывали умельцам, как искусные сувениры. Предки Индера верили, что неприятности, имея выбор, предпочтут леляндра живому существу. С ним сладить проще, и он заметнее, благодаря необычному виду. Чем более уродлив леляндр, тем лучше он притягивает неприятности, так же, как человека экспонат кунсткамеры занимает больше, чем нормальный встречный прохожий. Если леляндр треснул или сломался, значит, верили зэты, одно несчастье миновало, и лепили следующего.

С этими изделиями я подкараулила Гуму на выходе из лаборатории.

— Что это? — спросила я. — Говори сразу, не думай.

Гума не умел говорить, не думая. Он вник в Имкины труды, даже взял в руки.

— Говори, — настаивала я.

— Это детский пластилин, — ответил он, словно сдал экзамен на «отлично», и с гордостью выпрямился. Два с половиной метра абсолютной правоты стояли передо мной в полный рост и не понимали, чем я недовольна.

— Они не напоминают леляндров?

Гума снова склонился к изделиям.

— Индер! — приставала я к гуманоидам. — Если он действительно делает эти штуки, значит осознанно или подсознательно пытается нас от чего-то защитить? Если я скажу об этом шефу, начнется новый скандал. Он и так решил, что от меня одни несчастья.

— Действительно, — согласился Гума. — Так и есть. Это леляндры.

— Значит, скоро он прекратит мазать твой модуль пластилином, — пообещал Индер. — Число его знакомых ограничено. А леляндров не делают на абстрактных людей.

— Вы не поняли, о чем я говорю?

— Поняли, — ответили гуманоиды. — Если он действительно прекратит их лепить, тогда мы будем знать точно, что это леляндры; когда мы будем знать точно, тогда и будем рассуждать об угрозе; когда мы определим угрозу, тогда и придет время огорчить шефа.

Логику процесса я нарушила сама. Не подумав, расшила круг знакомств Имо до непредсказуемых границ. Просто мы с Мишей однажды повели его в парк и как следует там выгуляли.

Кроме нас в парке сидела компания мам с детьми примерно того же возраста. Дети играли вместе, а мы не решились причалить ни к мамам, ни к песочнице, по причине моей неуверенности в себе и вечного предчувствия неприятностей. Мы с Мишей только прохаживались мимо, а Имо бегал вокруг, ползал на четвереньках, и не всегда по чистому снегу. Чаще всего как раз таки мимо. От этого синий французский комбинезон приобрел наколенники цвета минской грязи. Издалека он ничем не отличался от обычных детей. Собственно, он ничем не отличался от них и вблизи. Однако, по Мишиному мнению, я разительно отличалась от обычных мам.

— Обрати внимание на их выражения лиц, — говорил Миша. — Такое впечатление, что каждая совершила нечто грандиозное во Вселенском масштабе. Ты посмотри, сколько достоинства. А потом посмотри на себя: как будто рубль украла.

— Знаю, — соглашалась я. — Дай мне немножко времени, чтобы привыкнуть…

— Нет, ты все-таки посмотри на кумушек… Еще вчера прыщики выдавливали, тряслись перед выпускными экзаменами. А сегодня — царицы! Как преобразились, ты только обрати внимание. Пупы Вселенной! А ты? Между прочим, в этом парке только ты выгуливаешь чадо в компании мужчины. Их мужики что-то не горят желанием сидеть на холодных скамейках.

— Потому что бегают по городу, деньги зарабатывают. Ты видел, сколько стоит детская одежда? Это уму непостижимо, как они выживают на зарплаты.

— А я, допустим, уже заработал, — хвастал Миша. — Могу себе позволить прогуляться с семейством. Хотя бы это может сделать тебя счастливой?

— Но ты же не папа?

— Где на мне написано, что я не папа? Подожди, еще скажут, что Имо на меня похож.

Имо тем временем встал на лед над глубокой лужей и подпрыгнул на нем. Лед захрустел и прогнулся.

— Имо! — крикнул Миша. — Иди сюда!

Имо посмотрел на него, но не пошел. Тогда из детской компании выскочи мальчишка, и, с криками, размахивая палкой, понесся прямо на него.

— Имка, иди сюда, — позвала я и приготовилась к худшему. — Имка!

Имо не сдвинулся с места. Мальчик налетел на него, но Имо удержал равновесие. Что удивительно, даже не обиделся, стал с интересом рассматривать маленького хулигана, который упал и не желал вставать на ноги. А когда мы все-таки подняли его и отряхнули, он с теми же криками понесся обратно.

— Димка, Димка! Иди сюда! Иди к нам! — закричали мамаши. — Иди к нам, Дима!

Я обратила внимание, что они смотрят на нас, но не поверила.

— Дима! Дима! — звали они. — Иди к нам играть!

— Как вы его назвали? — спросила я.

— Разве его не Димой зовут? — улыбнулась мне молодая женщина. — Почему ваш мальчик один? Пусть они вместе играют.

— Разве я назвала его Димой? — спросила я Мишу украдкой, но мамочки все услышали.

— А как вы его назвали? — спросили они.

— Димой, — подтвердил Миша. — В честь нашего любимого телеведущего.

На этом инцидент был исчерпан. Имо получил «мирское» имя. Наверно, если бы я выбирала сама, то нашла бы что-нибудь более оригинальное и благозвучное, но случилось так, как случилось.

— То, что ты дурак, — злилась я на Мишу, — раньше знала только я. Теперь об этом будет знать вся поляна.

— А что я такого сказал? — оправдывался он. — Я разве сказал что-нибудь неприличное? Давай ему паспорт нарисуем. Будет Дмитрий Михайлович Галкин.

— Почему вдруг Галкин?

— Потому что фамилия у тебя дурацкая, немужская…

— Почему же не мужская? Все мужчины в моем роду ее носили и не жаловались. А ты, если хочешь стать Имке папой, сначала отмой от пластилина модуль.

— Давай его в садик отдадим, — не унимался Миша. — Там у него будут горы пластилина. А главное, мазать он будет казенную мебель.

— А еда? Ты знаешь, чем их там кормят? Спасибо, я сегодня наслушалась ужасов.

— Да, брось, — успокаивал меня Миша. — Если он сожрал у Юстина в ангаре апельсин, ему можно не бояться дизентерии.

— Врет он все! Как Имка мог сожрать апельсин, да еще с кожурой?

— Давай поспорим, — предложил он. — Дадим ему апельсин и посмотрим, что будет.

Вернувшись домой, мы так и поступили. Дали Имо апельсин и сделали вид, что не обращаем на него внимания. Миша считал, что он разорвет кожуру о какой-нибудь острый предмет, я же была уверенна, что разотрет о шершавую поверхность. Имо на этот счет имел свое мнение. Сначала он катал цитрус по полу, вымазывая светлый палас, а затем просто разорвал пальцами. Мы не успели понять, как он это сделал. Разорвал, покрошил, напихал за щеки, проглотил и облизался. Со мной случился шок.

— А что ты хотела? — удивился Миша. — Кажется, его отец пальцами гвозди загонял в деревяшку?

Шел второй месяц нашего земного бытия. Детским садом для меня стал офис. Я выпускала Имо из лифта, и он знал, куда идти. Индер был нерадивой сиделкой, поэтому, возвращаясь, я находила своего ребенка, где попало. Обычно шла по пластилиновому следу, который давал мне право входить даже туда, куда землянам запрещалось. Однажды этот след привел меня в кабинет к шефу. Стол шефа был перемазан и кресло тоже. Сам шеф от ботинок до очков тоже был в пластилине.

— Пришел ответ Лого-школы, — сообщил он мне. — Там заинтересовались. Я бы сказал, очень заинтересовались. Готовы взять его не говорящим.

— А кто сказал, что я согласна его отдать в Лого-школу?

— Разве мы не договорились?

— Не знаю, я соглашалась только послать запрос. Хорошо, что они готовы. Теперь пусть Имо заговорит и скажет мне сам, что хочет там учиться. Тогда я буду принимать решение.

— Что ты вообще предполагаешь насчет его будущего? — удивился шеф.

— Я хочу, чтобы он выбрал свое будущее сам. Вы же сказали, что в Лого-школе учиться можно в любом возрасте. Пусть он подрастет и решит.

— Принять решение, прежде всего, должна ты, — рассердился шеф. — Реши, наконец, кто он, твоя игрушка или человек, который нуждается в развитии?

— Это должен был сделать его отец. Я не имею права решать за них обоих, и не сбивайте меня с толку!

— Отец! — рассердился Вега еще больше. — Думаешь, он от большого чувства сделал тебе ребенка? Ему были нужны пилоты флионов! Ты лучше меня знаешь, что оптимальный пилот должен иметь родственные гены с машиной. Он сделал ребенка именно для этой цели, и не обольщайся, пожалуйста, насчет иных мотиваций.

— Во-первых, — ответила я, вытаскивая из-под стола своего чумазого «пилота», — вам не следует повышать на меня голос, потому что я мамаша нервная, а вам лучше себя поберечь. Во-вторых, где мои декретные за март-месяц? И, в-третьих… у вас очки в пластилине.

Больше шеф со мной не связывался. И Лого-школа с ее чрезмерным интересом к детенышам фронов была отложена в долгий ящик.

Глава 26. НАШЕ НАСЛЕДСТВО

Настроение шефа портилось день ото дня. Чтобы не усугублять ситуацию, мы стали реже появляться в офисе. Устраивали посиделки в моем модуле, обсуждали наши паршивые дела и просто так беседовали о жизни. В основном перемывали кости Имо.

— Как это он до сих пор не говорит? — спросил однажды Адам. — Бесшумный ребенок — это дикость.

Мы с Мишей вспомнили все слышанные от Имо «шумы», кроме грохота падающих предметов.

— Чихает, кашляет, умеет щелкать языком, — перечислила я. — Даже хихикал однажды, когда Миша его щекотал.

— Натурально, хихикал, — подтвердил Миша, — и отпихивался. А на щечках ямочки, точно как у мамочки.

— Разве флионеры смеются? — удивилась Алена.

— Бывает, — ответила я. — Только с чувством юмора у них туго.

— Значит, и плакать должны.

— Нет, — возразил Миша. — Этот не плачет.

— А если я возьму его на руки? — спросил Адам. — Спорим, заплачет? Все дети плачут, когда я беру их.

— Не тот случай, — заверил Миша, — ставлю «фонарь» против фэдэшки, что не заплачет.

Адам прикинул. «Фонарем» Миша называл «хлопушку», на которую шеф однажды наложил запрет. Тем не менее, она продолжала успешно работать в быту и прельщала Адама возможностью выходить сухим из любой передряги. Адам засомневался:

— Точно отдашь «фонарь»?

— Мужики! — одернула их Алена. — Держите себя в руках!

Адам, ради спортивного интереса, пошел за Имо. Алена стала рассматривать коллекцию леляндров, а Миша разливать остатки вина.

— Послушайте, — неожиданно осенило Алену. — Четыре месяца, как Имо у нас живет. Милостивые господа, не кажется ли вам, что с момента появления этого мальчика у нас ничего не сломалось и не взорвалось?

— Будешь смеяться, — добавил Миша, — на «Марсионе» это первый более-менее благополучный сезон.

— Не в фигурках ли дело? — Алена указала на полочку с пластилиновыми уродцами. — А вы гадали? Не слишком ли просто все выходит?

— Ни фига себе… — подтвердил Миша. — Как много он нам интересного расскажет, если научится говорить.

Адам, тем временем, принес испачканного травой Имо и поставил в кресло.

— Имо, — спросила Алена, — а для меня ты сделал леляндра? Покажи, какой?

Имо спустился на пол, подошел к коллекции и выбрал для Алены леляндра с двумя головами.

— Он считает тебя самой умной, — объяснил Миша.

— Ты ничего не понимаешь, — возразила она. — Вот эта вот… имелась в виду голова, а вот это — хвост, — Алена стала рассматривать оставшиеся на полке экспонаты. — А где, вы говорите, его медальон? Дайте хотя бы взглянуть.

Медальона на месте не оказалось, мы с Мишей вопросительно переглянулись.

— Ты точно не брал? — спросила я.

Он отрицательно замотал головой и перевел взгляд на Имо.

— Имо, принеси его. Зачем спрятал? — строго сказал он.

Имо не сдвинулся. Если бы он отреагировал на Мишино пожелание, это был бы не Имо, а какой-то чужой мальчик.

— Что сказал дядя Миша? Принеси сейчас же! — настаивал его самозваный папаша.

Народ затаился в ожидании. Именно в такой ситуации, наверно, нормальные родители осваивают практику ремня, но я запретила себе думать об этом сразу, как только осознала, что это мой ребенок. Маленький, худой, упрямый и незнакомый, но все-таки мой.

— Правильно, сынок! — сказала я. — Никому не давай. Главное, запомни, куда положил. Вдруг пригодится.

Народ продолжал выжидающе смотреть на Имо, словно тот хотя бы раз в жизни изменил свое решение. Имо не счел нужным искать медальон, с этим фактом следовало смириться. Он приглядел на полке кусок пластилина и полез за ним, как вдруг сорвался с тумбочки и шлепнулся на пол. Ничего похожего с ним раньше не случалось.

— Имо!!! — воскликнула Алена и подняла его. Все ринулись к ребенку, который не собирался плакать и совершенно не нуждался в нашей жалости. — Он что-то съел. Почему язык зеленый? — Алена повернула Имо лицом к свету. — Ба! Да у него и зрачки расширены!

Через минуту мы вчетвером, с ребенком в охапку, влетели в медкабинет.

— Конопля, — сказал Индер, недолго разглядывая пациента, и пошел по делам, оставив Имо сидеть на столе.

— Во, дает! — удивился Миша. — Сразу воткнулся, что к чему! Где он только ее нашел?

— Я тебе скажу, где… — рассердилась Алена. — Быстро, взял ножницы и выкосил всю клумбу под корень!

— Где?

— Быстро, я сказала!

— Там третий год ничего не растет! — оправдывался Миша, но шел…

— Бегом! И под корень!

— У меня нет садовых ножниц, — кричал он из глубины коридора.

— Зубами выкусишь! А я приду и проверю! Нечего на меня таращиться! Ты, — обратилась Алена ко мне, — сядь и прими валерьянки. А ты, — она ткнула пальцем в грудь Адама. Пойди туда, куда землянам нельзя, и притащи Индера, хоть за хобот, хоть за хвост! Только быстро.

— Мне тоже нельзя, — заявил Адам, но тоже пошел, потому что знал: с Аленой в минуты справедливого гнева лучше не спорить.

Индер лениво вышел из лаборатории:

— Что еще? Я же сказал, конопля.

— Сколько он съел? — напустилась на него Алена. — Ты собираешься лечить его или нет?

Индер еще раз осмотрел Имо.

— Зачем лечить? Не вижу токсикации.

— Ты обратил внимание, что у него расширены зрачки? Или опять с Гумкой в преферанс играешь, оторваться не можешь?

— Ну и что, что расширены? — ответил Индер. — Еще бы, столько травы скушал! Конечно, они будут расширены. Вы опять забыли его покормить…

— Что за гвалт? — появился на пороге Вега, злой как черт. — Что они сделали с ребенком?

— Нам в родной офис зайти нельзя? — удивилась Алена. — Мы не имеем права прийти сюда просто так?

— Значит, я не имею права от вас отдохнуть? — завелся шеф. — Быстро все расходитесь!

Мы удивились.

— Быстро, я сказал!

Мы удивились так сильно, что не знали, как себя вести. Индер смылся, мы с Аленой взяли Имо, потащились к лифту, а по дороге заглянули в щель жалюзи, закрывающего стены кабинета. Столько бэта-сигов на квадратный метр помещения мне прежде видеть не приходилось. Их там сидело, по меньшей мере, штук пять в полусумерках, серых и страшных, с черными плевами в глазах, в униформе, которую надевают под скафандр для работы в транспортных тоннелях и космопортах.

Странно, что Адам, шедший за нами следом, не проявил к зрелищу интереса.

— Что за толпа, и зачем она там заседает? — спросили мы.

По удивленной физиономии Адама нельзя было понять, играет он или хранит государственную тайну.

— Я не в теме… — ответил он.

Добравшись до телефона, Алена стала звонить всем подряд.

— К чему бы это нашествие бэтов? — спрашивала она себя, пока телефон молчал.

Первым ответил шеф. Вернее, сам позвонил, попросил меня к телефону и сказал буквально следующее:

— Давай, я сейчас отправлю Имо на Блазу для тестов, пока есть транспорт?

— Нет, — ответила я.

— Через неделю он вернется.

— Нет, не сейчас.

— Почему ты испугалась? Это система Сириуса. Он не выйдет за пределы Галактики.

— Сначала он научится говорить и скажет мне, что хочет ехать. Только потом я его отпущу.

— Это ненормальный подход к воспитанию ребенка!

— Знаю, но у меня и ребенок не особенно нормальный.

Алена выслушала наши препирательства без комментариев. Хотя ей ничего не стоило объяснить шефу то, чего он не хотел понимать. Объяснить так, чтобы он отстал от нас раз и навсегда со своей расчудесной Лого-школой.

— Сейчас они уедут, — сделала вывод Алена. — Вчера их еще не было. Что бы это могло означать? Где наш аналитический центр? Эй! — она отворила дверь в сад, где «гигант мысли» ползал на четвереньках вокруг беседки, выкусывая стебли конопли и бережно складывая их в пакет. — Тащи сюда свои мозги, — скомандовала Алена. — Задачку решать будем!

Без особенного энтузиазма Миша отжался от грядки.

— Дано, — объявила Алена, — куча сигов в кабинете у шефа. Вчера их не было. Сегодня они возвращаются на Блазу. Никто из наших, включая Адама, понятия не имеет, почему. Что думаешь?

— Элементарно, Ватсон! Толпа родственников перлась мимо, решила навестить, — ответил наш аналитический центр и дернулся назад к конопле, но был остановлен.

— С каких это пор бэта-сиги нам родственники?

Миша скроил гримасу и указал пальцем в сторону кухни, где Адам варил кофе.

— Он действительно ничего не знает, — подтвердила Алена.

— Врет.

— Когда врет, я вижу.

Миша задумался, а затем отряхнул колени, вымыл в бассейне руки и пошел к лифту.

— Куда?

— Поглядеть, — ответил он.

Мы остались в прихожей. Ждать долго не пришлось.

— Они были у шефа в кабинете? — уточнил Миша по возвращении. — Ерунда. Я обыскал весь офис — мертвая зона.

— Ира, ты видела их? — спросила Алена.

— Точно, видела.

— Это была не галлюцинация, как ты считаешь?

— Что же я бэтов от галлюцинации не отличу? Их там было штук пять в «вакуумной упаковке».

— Я их узнала по воротникам, — уточнила Алена. — У Кольца служба безопасности в таких же воротниках ходит.

— Уй, ё… — схватился за голову Миша и пошел на кухню к Адаму, но их разговор, похоже, новостей не принес.

— Я туда не заглядывал, — признался Адам. — Что это может означать, не представляю. Шеф обычно не скрывает от нас гостей.

— А ты их видел? — спросил Миша ползающего вокруг Имо, но мой неболтливый сын и на этот раз промолчал. — Если они смылись только что, сделаем финт ушами, — придумал Миша и взялся за телефон. — Звякнем на Луну. Зря я, что ли связь ставил? Клянусь, от неожиданности, шеф схватит трубку. — Так и случилось. — Вега! Привет еще раз, — обрадовался Миша. — Пардон, если не вовремя, но у нас тут общественность разволновалась. Что за гости были у тебя двадцать минут назад, объясни, пожалуйста? Ага… — сказал Миша, выслушивая ответ. — Да, да… понятно… Хорошо, я все понял. Да, все понятно. Ладно, извини, что… ага… договорились. Ну, все…

— Ну? — спросила Алена раньше, чем Миша положил трубку.

— Ну… — передразнил Миша.

— Что он сказал?

— Кто сказал?

— Что сказал шеф? Говори, не придуривайся.

— А что сказал шеф?

— Я тебе сейчас врежу!

— Врежь! Все равно, при женщинах я матом не ругаюсь! — заявил Миша.

— Мишкин, кончай!!!

— Что Мишкин? Что сразу Мишкин? Он не сказал ни одного цензурного слова!

— Ты можешь изложить смысл хотя бы в общих чертах, черт тебя возьми?!

— Могу, — согласился Миша.

— Ну, так излагай, пока я тебя не задушила!!!

— Он сказал…

— Что сказал?

— …что Кролик со своими бестактными вопросами скоро прогуляется на три буквы, а мы — составим ему компанию. Тебе уточнить маршрут?

Страсти улеглись, но вопросы остались. Со временем, они переросли в проблему на почве ущемленного Алениного самолюбия. Миша не кололся. Шеф не отвечал на позывные. О месте его пребывания нетрудно было догадаться, но достать его оттуда не представлялось возможным. Неизвестность сильно портила жизнь Алене, а Алена, соответственно, портила жизнь нам:

— Ты же говорил с ним минуту, — злилась она на Мишу. — Хоть что-нибудь он должен был сказать по существу?

Успокоить ее не мог никто, даже интенсивная работа в разгар летней сессии. Она злилась на студентов, устраивала им взбучки на экзаменах, а вечером снова звонила нам.

— Сама посуди, — говорила она мне, — что им здесь делать? Наверняка, они приезжали за Имо! Помнишь, как шеф на тебя наехал с Лого-школой? Туда конкурс как в МГИМО, только среди блатных! Если они приглашают сами — это нонсенс! Это ни в какие ворота… Надо его прятать, пока не поздно.

Следующей ночью я не смогла уснуть, а утром взяла сонного Имку на руки и пошла к Мише. Ничего успокаивающего он не сказал. Последний разговор с шефом остался тайной, в том числе, для меня. Но с того дня большую часть суток Миша просиживал у пульта слежения за радарами. Он стал чаще спотыкаться об пороги, реже оборачиваться на красивых женщин, и вообще, вызывал подозрение не только у Алены. Если бы мы точно знали, чего бояться, было бы спокойнее, но Миша стоял на своем: ничего интересного в тот день шеф не сказал. Сказал, что надо вести себя аккуратнее, задавать меньше вопросов и не совать нос в чужие разговоры. Зато Мишин разговор с Палычем состоялся при мне, что называется, в открытом эфире:

— Как поживаешь, Олег? — спросил Миша и, выслушав жалобы на плохую погоду, перешел к сути. — Есть основание подозревать, что у Кролика опять едет крыша. Имей в виду. Ей бы отлежаться на больничном и попить лекарства, ты знаешь, какого… Иначе, я за себя не ручаюсь. Да! Конечно… Спасибо, Олег. Я надеюсь… Всего хорошего!

— Ты уверен? — спросила я, когда разговор закончился.

— Чтобы сиги свалились сюда из-за макаки? — Миша указал пальцем на Имо, спящего на краешке кровати. — Не смеши… Он им нужен, как Индеру анализ мочи австралийского аборигена, чисто для экзотического разнообразия. Никто за ним сюда не полезет. Нашла сокровище… — но, чуть поразмыслив, добавил. — А вообще, у Кролика иногда бывают не тупые идеи. Хорошо бы иметь место, где его спрятать. У тебя есть какие-нибудь друзья… подальше отсюда?

— Кроме Секториума у меня никого нет, — ответила я.

Моя «макака», тем временем, освоилась. Он понимал все, но реагировал, как прежде, по личному усмотрению. Он не пытался говорить, не имел необходимости контакта с внешним миром, самостоятельные действия предпочитал любому мудрому руководству. Он освоил холодильник, краны, замки, кнопки на панели лифта, он знал дорогу до парка и магазина, безошибочно определял троллейбус, на котором мы иногда подъезжали до рынка, видел номера за километр и никогда не путал, несмотря на то, что Миша с трудом объяснил ему цифры. Имо не боялся ни машин, ни собак, ни посторонних людей. Он сразу поехал на двухколесном велосипеде и ни разу не упал с него. Ему ужасно нравилось кататься на мотоцикле, сидя на плечах у Володи. Тогда я испугалась, потому что вспомнила: ребенок-флионер может себе позволить не бояться травм, но я не могла развивать в нем это ценное качество. Его храбрость и так была ненормальной для человека, а ловкость — сродни обезьяньей.

Когда Имо повадился лазать по металлическому каркасу зимнего сада, я поняла, что бороться с этим бесполезно. Его брат лазал по отвесным скалам и прыгал в пропасть на ветряные потоки. Я надеялась, что однажды меня перестанет это шокировать. Но, ей-богу, на самой чудовищной высоте я боялась за ребенка меньше, чем в детской песочнице. Боялась не за него, а за чужих детей, которые могут полезть следом за Имо на дерево или получить переломом черепа в невинной потасовке. После каждого выхода в парк я благодарила бога, и в модуле позволяла детенышу флионера исполнять любые акробатические номера. Все равно запретить ему было невозможно. Индер подвесил к потолку сада канат, и «макака» раскачивалась над макушками деревьев, пугая до смерти дядю Мишу. Первый раз, увидев это зрелище, Миша схватился за сердце.

— Слезь немедленно! — закричал он, но Имо и не подумал. — Слезь сейчас же или я ремень возьму!

— Еще не хватало, чтобы ты моего ребенка ремнем выпорол, — сказала я. — Даже не мечтай.

— Только посмотри, что он делает!

— Не ты ли заказал флион? Маленький, чтобы летал по саду. Вот, он и летает.

— Представь, что будет, когда он вырастет?

Я не представляла, поскольку не хотела думать об этом. Имо меня пугал часто и охотно, но только один раз поставил в дурацкое положение. Подставил, иначе говоря. С другой стороны, именно с этого инцидента наши проблемы стали разрешаться, а страхи приобрели осмысленный характер. Если, конечно, к страху может быть применимо слово «смысл».

Мы возвращались с прогулки. Я завернула в магазин, Имо с Мишей не стали меня ждать. Подходя к дому, я издалека поняла: что-то не так. У калитки сидел мужчина, держал на коленях мое чадо, Миши по близости не было. «Что-то случилось», — решила я и оказалась права. На скамейке сидел мой брат. На крыльце стояли его сумки. Вид у брата был, мягко говоря, озадаченный.

— Где Миша? — проблеяла я растерянно.

— Кто? Я вошел, дверь была открыта. В подполе сидел ребенок. Это твой сын? Объясни, зачем надо держать его в подполе? Что происходит?

— Все нормально, — сказала я, повела их в дом, но недоумение брата по поводу происходящего было слишком велико.

— Он твой сын или нет?

— Мой.

— Ира, что происходит? Почему родители ничего не знают? Ты замужем?

— Нет.

— Ребенок уже большой и ты не сказала! Как его зовут? Почему он молчит?

— Его зовут Дима, и он не разговаривает.

Брат вошел в комнату вслед за мной с Имо на руках.

— Я твой дядя, — представился он. — Дядя Рома. — Нельзя сказать, что реакция племянника была бурной. — Что с ним? Он здоров?

— Здоров, — ответила я и приготовилась ответить еще на сотню-другую таких же неудобных вопросов.

— Почему не говорит?

— Не знаю.

— Ты показывала его врачам?

— Конечно.

— И что?

— Они тоже не знают. Ждем.

— Почему они не знают? Чего ждем? Сколько ему уже? Года три?

— Да, примерно… — неуверенно ответила я, и мой несчастный брат совсем перестал соображать.

— Ты хорошим врачам его показала?

— Где на них написано, хорошие они или плохие?

— А волосы? — еще больше растерялся брат, когда Имо снял бейсболку. — Что у него с волосами?

— Отсутствуют, — объяснила я.

— И что говорят эти ваши врачи?

— Все нормально, говорят, это не болезнь. Просто он такой…

— Какой еще такой? Мы все не такие, а он такой? Где бы мне взглянуть на его отца?

— Он умер.

— Отчего он умер?

— Не знаю, во всяком случае, не от лысины. Может, ты успокоишься и присядешь?

Озадаченный дядя Рома сел на диван, не выпуская из рук племянника.

— Ира, что происходит? Я хочу помочь и не понимаю, в чем дело.

— Вот и не лезь, если не понимаешь. Вообще, отпусти его…

Имо слез с дядькиных колен сразу, как только был отпущен, и перелез на подоконник.

— Почему ты прячешь его в подполе?

— Я не прячу. Он сам туда лазает.

— В темноту и грязь? К мешкам с картошкой? Почему ты не хочешь, чтобы о нем узнали родители? Потому что он у тебя «не такой»?

Имо спрыгнул с подоконника, побежал к входной двери, и вскоре на пороге комнаты возник улыбающийся Миша. При виде незнакомого человека, улыбка исчезла.

— Мой брат, Роман, — представила я гостя.

— Михаил, — ответил Миша. Они обменялись рукопожатием и застыли. — Может, я что-нибудь принесу… за знакомство?

— У меня вечером поезд, — объяснил брат. — Я проездом из Гомеля в Витебск. Вот, решил заехать. Мы работаем с вашими мебельными фабриками.

— Тем более, — настаивал Миша, — надо отметить.

Не дождавшись одобрения, он схватил авоську и испарился.

— Друг? — спросил Рома.

— Вроде того, — ответила я, и стала собирать на стол из того, что было в сумке. Холодильник давно не работал, вся посуда перекочевала вниз. Верхний дом пришел в запустение, и то, что брат этого не заметил, я воспринимала как чудо. Похоже, ситуация с племянником слишком его расстроила и дала мне возможность имитировать бытовую деятельность там, где она отсутствовала годами.

Знакомство с Имо не только расстроило моего несчастного брата, а можно сказать, морально убило. Он снова взял ребенка на руки, как брошенную сироту, стал ходить по комнате, пытаясь его разговорить, дал побаловаться зажигалкой.

— Я заберу его на месяц, — придумал брат. — Свежих фруктов поест. Мы все равно послали пацанов в лагерь. Будет время им заняться. Должен же он родственников увидеть. Покажем логопеду. Поживет на даче, Света с ним побудет до сентября.

— Пусть она отдохнет от детей хотя бы месяц. Своих отправили, так ты ей племянника привезешь.

— Вот ты какая, — совсем расстроился Рома. — Моя жена детей любит, и не прячет в подполе. Это ты его приучила там сидеть? Или этот твой… Кто этот Михаил? Ты давно его знаешь? Вы работаете вместе?

— Вроде того…

— Все у тебя вроде бы да как будто. Удивляюсь я. Не ожидал. Честное слово, не ожидал. Таких как ты надо лишать родительских прав! До какого возраста ты собираешься его прятать?

Я чувствовала себя провинившейся школьницей, попавшейся за неприличным занятием. Брат чувствовал себя героем-освободителем несчастных детей, забитых злыми родителями. Миша вернулся как раз вовремя, с бутылками в сумке и идеей в голове. Как раз в самый разгон грандиозного семейного скандала. Он сразу предложил Роме выкурить с ним на крыльце по сигарете, намекая на серьезный мужской разговор. Я припала ухом к двери.

— Ситуация хреновая, — сообщил ему Миша. — Ты сможешь спрятать у себя пацаненка на несколько дней, если что…

К своему ужасу, я поняла, что Миша не шутит и не ломает комедию перед моим ни в чем не повинным братом. Они выкурили на двоих полпачки, а когда вернулись, Рома уже не смотрел на меня как на презренную особу, его взгляд выражал глубочайшее сочувствие по поводу неведомого мне трагического обстоятельства.

— Не волнуйся, — успокоил он меня. — Я так спрячу… ни одна холера не достанет. Только позвони! Ты только позвони, когда надо будет, ладно? — а потом еще извинялся за свое несдержанное поведение.

Задавать вопросы я не стала. Да и, чуяло сердце, никакого объяснения для меня не приготовлено. Только сели мы за стол совсем другими людьми. Имо так и остался на коленях у дяди Ромы. Мужики выпил, закусили, обсудили мебельный бизнес. После бизнеса обсудили всякую ерунду. Уже смеркалось.

— Нет, — говорил брат. — Он не на Иру похож. Он похож на своего прадеда. Ты помнишь фотографию деда? — спросил он меня. — У нас была единственная бабулина фотография. Они ведь после войны пожениться не успели. Отец родился, а дед сразу умер. Это, получается, Димин прадед. Летом сорок пятого… Ты же помнишь эту историю? Она даже не знает… Деда контузило на войне. А умер он странно. В госпитале с ума сошел. С ним в палате больные лежать отказывались. Его заперли, так он стекла бил, кричал: «Я живой! Я живой! Я здесь!». В тот день, когда родился отец, он особенно буйствовал, а потом скончался…

Ромка рассказывал и рассказывал, в подробностях живописал последнее воспоминание нашей бабушки о нашем дедушке, которое я смутно припоминала из раннего детства, а Миша таращился во все глаза, то на меня, то на брата. Если бы в тот момент ему измеряли пульс, прибор бы взорвался. Еще чуть-чуть, и его самого разорвало бы от избытка информации на единицу серого вещества.

— Ах, да! — вспомнил брат и вынул из бумажника фотографии. — Не помню, посылал я тебе такие или нет? Вот, — показал он Имо, — твои двоюродные братья. — Другой снимок он отдал нам. — Это Игорь, это Виталик, мои сыновья. Они близнецы, но совсем непохожи, ни на меня, ни на Свету. Тоже на деда чем-то смахивают.

— Ты знала? — спросил меня Миша, когда Рома снова увлекся общением с племянником.

— А это моя жена, — брат протянул нам новую фотографию. — Я с ней познакомился до армии…

— Бабка твоя жива? — украдкой спросил Миша. — Она сможет описать ситуацию подробно?

— Нет.

— Совсем хреново, — прошептал он. — Где хоть это было? Ты узнаешь интерьер, если найти то самое место?

— Я сама разберусь.

— Еще не хватало, чтобы ты сама лезла в разборку. Только дернись. Разбираться теперь буду я.

— Что? — не расслышал Рома.

— Сестра твоя, говорю, тоже прорва всяких аномалий. Я это понял с первого дня знакомства. Помнишь, — спросил он меня. — Как мы познакомились?

— Не помню.

— Сижу я как-то на яхте, рыбу чищу… Перестань пихаться! Я хочу рассказать твоему брату, как мы познакомились. Так вот, чищу… потный, в чешуе, рыбой от меня и воняет. Вижу, идет… в мини-юбочке, в маечке своей, обтягивающей, садится рядом, да еще коленочкой задевает. Как мне захотелось тогда упасть за борт! Так вот, с тех пор она регулярно откалывает номера, после которых мне хочется упасть за борт. Теперь буду знать, что это наследственное.

— Точно, — согласился Рома. — Она и в детстве такой была.

— Можно подумать, ты помнишь мое детство?

— Ах, прости! Оно кончилось в тот день, когда я родился. Представь, ей было три года. Как сейчас Диме. Меня принесли из больницы, положили к ней на кровать и сказали: «Вот тебе кукла. Мама устала, она будет спать, а ты смотри… Когда закричит, дашь соску». С тех пор она мне мстит за потерянное детство. Так?

— Не так. Я всегда к тебе хорошо относилась. Даже если ты того не заслуживал.

— Неужели? — воскликнул брат. — Как мне повезло, что в нашей квартире не было подпола!

Мы стали вспоминать все по порядку: как дрались и как мирились, как стол письменный делили, один на двоих. Миша от наших проблем был далек. Он, единственный любимый ребенок в семье, с самого начала имел все персональное. Он смотрел на нас, как инопланетянин на склоку аборигенов, а в его голове шел интенсивный анализ информации, который не имел никакого отношения к нашему с Ромой счастливому детству.

Расстались мы на вокзале заполночь. Рома, по пьяной лавочке, пригласил в гости Мишу, а тот немедленно принял предложение. Он попрощался с нами, шепнул мне на ухо, чтобы я шла за Мишу замуж, что, дескать, не в моей ситуации выпендриваться. Заверил, что выполнит свое обещание насчет Димки, поцеловал его и выставил нас из вагона.

Мы дождались, когда поезд тронется, помахали дяде ручкой… перекрестились.

— У тебя вообще-то мозги есть? — начала я. — Как ты мог оставить ребенка наверху?

— Да я ж на минуту отошел, за сигаретами, — оправдывался Миша.

— Ты даже не запер дверь!

— Я ж думал, ты без ключа.

— Почему ты не спустил его в модуль?

— Откуда я знал? Ты же не сказала, что брат должен приехать!

— Он сидел в подполе, как крысенок! Что обо мне подумают родственники?

— Он не хотел без меня спускаться!

— Нечего было его тащить с собой!

— Он сам увязался, а потом дома остаться захотел!

Разругались мы не на шутку. Никогда прежде так не ругались. Случайные провожающие шарахались от нас в темноте. Мы припомнили друг другу все. Я ему — легкомысленное поведение и аморальный облик, он мне — скверный характер, ослиное упрямство и распущенное сексуальное поведение на Флио, в котором он в глубине души все еще меня подозревал, и простить не мог. В ответ, я высказала подтверждение его самых худших подозрений, заверила в своих глубоких чувствах к Його-Птицелову и в том, что мое удовольствие от физического общения с ним было гораздо более сильным, чем он когда-либо имел от всех своих женщин вместе взятых. Мне были выдвинуты ответные заверения в том, что облик моего товарища и впредь будет оставаться аморальным, а репутация такой же сомнительной. И, если я такая неблагодарная трансгалактическая проститутка, то ему плевать на мои проблемы, он не собирается меня выручать из дерьма, в которое я по собственной глупости лезу, но ни словом не обмолвился о том, что это за «дерьмо» и о чем он сегодня тайно договорился с моим братом.

Так как в выражениях мы не стеснялись и громкость звука не контролировали, скоро к нам приблизился милиционер и попросил предъявить документы. Миша сунул ему паспорт на имя гражданина Германии, Иосифа Генриховича Абрамсона, и продолжил на меня орать.

— Это ваш ребенок? — спросил милиционер, и тут мы оба умолкли.

Имо сидел на рельсе, подперев щеку. Вид у него был очень расстроенный.

На следующий день мы с Мишей оба оказались на ковре у шефа. Точнее, Миша оказался там раньше, чтобы настучать на меня. Потом у него хватило совести лично конвоировать меня в офис. Имо был оставлен за дверью кабинета. Настроение шефа было весьма противоречивым.

— Не надо всей команде знать, зачем здесь были бэты, — сказал он, приглашая меня за стол переговоров. — Это транспортная служба безопасности, к нашему проекту отношения не имеет, и не вздумайте поднять шухер! Кроме нас троих об этом никто и никогда знать не должен.

— Слушаю, — сказала я, усаживаясь.

— Мы проанализировали ситуацию, — начал шеф, — и пришли к выводу, что с тобой работал генетический дешифратор.

— Очень характерный прием, — добавил Миша, но шеф не дал ему перехватить инициативу.

— Если ты воспроизводила воспоминания деда, которого не знала лично… Другого объяснения быть не может. Похоже, не только нас интересует история Земли.

— Вы считаете, что из Хартии меня похитили за этим?

— Тот, кто похитил тебя из Хартии, имеет генный дешифратор, — повторил шеф. — Этой технологией обладают немногие из известных нам цивилизаций, большая часть которых на сегодняшний день не существует. Оставшиеся относятся к недосягаемому для нас уровню развития. Еще меньшее количество цивилизаций обладает технологией постановки гелио-имплантанта. На пересечении этих двух составляющих я вижу только один вариант…

— Фроны, — сказал Миша, — однозначно.

— Фроны, — подтвердил шеф. — «Восходящие» фроны. Которых мы, с чьей-то легкой руки, похоронили пару миллиардов лет назад.

— Меня похитили «восходящие» фроны?

— Вероятно, — подтвердил шеф, — давай еще раз проанализируем события. Почему твои друзья флионеры чувствуют себя неуверенно? Скрываются от коммуникаций и каталогов? Какая нужда заставляет их развиваться так, как ты описала после возвращения с Флио?

— Мы прикинули, — снова всунулся Миша, — что не от хорошей жизни. Мы прикинули, что ребята на все готовы, лишь бы мутировать от своих предков подальше.

— Думаю, — продолжил шеф, — что «восходящая» ветвь все-таки сохранилась. И это главное открытие нашей миссии. Если именно они сбили вам программу развития, то у них есть веская причина сделать это и во второй, и в третий раз. Вы воспроизводите их историческую матрицу. Значит, у них есть право этого не допустить. Не только право, но и возможности. Я уверен, что это «восходящие» фроны. Уверен, как никогда. Слишком быстро Птицелов нашел тебя и вызволил из «гроба»? Чудес не бывает. Он точно знал, где искать.

— Флионеры тоже рискуют, — уточнил Миша. — Если мы потомки фронов и до сих пор живы, значит, промашка вышла. Значит, надо снова делать зачистку подозрительных галактик.

— Погоди, Миша, — остановил его шеф.

— Скажи, они рискуют больше, чем мы!

— Ситуация такова, — сказал шеф, — что нам придется свернуть работу на ближайшие несколько тысяч лет.

— Все верно, — согласилась я. — Мы будем очередными исследователями, которые ретировались с места события.

— В противном случае, — объяснил шеф, — мы ставим под удар не только Землю, но и Сигирию. Если фроны займутся Галактикой, нам всем мало не покажется. Здесь никто не способен противостоять им. Сейчас рискуем только мы, секториане, пока бьемся над решением проблемы. Но, когда не дай бог ее решим, поставим под удар Галактику. Фроны опережали нас в технических возможностях еще миллионы лет назад. Я не могу гарантировать безопасность ни тем, кто работает на меня, ни тем, для кого мы работаем. Поэтому в ближайшее время мы сворачиваем проект, уничтожаем архив и ложимся на дно.

— Иначе нас постигнет участь Птицелова, — объяснил Миша. — Только архив, елки зеленые, жалко…

— Твои предложения? — обратился к нему шеф.

— Надо его надежно спрятать.

— А я не верю в то, что Птицелов погиб, — сказала я. — Такие твари, как он, не погибают.

— Если их смерти не желает более могучая тварь, — заметил Миша.

— Он бы предупредил меня об опасности.

— Разве он не предупредил? Между прочим, — Миша обернулся к шефу, — этот предупредительный тип мог бы не допустить ее похищения.

— Не думаю. Ее похищение тоже наводит на определенные мысли. Вы же все работаете под защитой Сиги, — напомнил шеф. — На транспорте и даже в Хартии вы проходите как альфа-сигирийцы. Ты попалась, когда вошла в чужой корабль. Расшифровали несоответствие. Так было?

— Они не успели считать с меня информацию до конца. Может, желтый гуманоид сто лет до Земли не доберется. Птицелов бы предупредил. Он бы принял меры, если бы тот тип был опасен. Что? — спросила я, заметив озадаченные лица собеседников.

— Вряд ли это был гуманоид, — сказал шеф. — Вероятно, фазовая проекция.

— К тому же его описание сильно смахивает на «белую слизь», — добавил Миша.

— Он был желтым, а не белым, — напомнила я.

— Значит, желтухой переболел.

— Очень смешно!

— Сделай поправку на освещение… Помнишь, каким оно было в отсеке?

— Вы считаете, что меня похитил «белый»?

— Миша так считает, — уточнил шеф. — Я же говорю с тобой о цивилизации фронов, а не об особи, которая вступила с тобой в контакт. Ее личность значения не имеет.

— Разве он не «восходящий» фрон? — мои оппоненты странно переглянулись. — Что? Произошло что-то, о чем вы не хотите мне рассказать?

— Скоро узнаем, кто он, — вздохнул Миша.

— Ирина, — начал шеф, выдержав паузу. — Только не волнуйся. К магнитам сигирийского космопорта подошел неопознанный корабль. Он не отвечает на позывные и не позволяет себя опознать.

— Сигирия на ушах стоит, — добавил Миша.

— Ситуация скверная. В известном нам космическом флоте аналога нет. По техническим характеристикам тягаться с ним в скорости и дальности мы не можем. Оболочка непроницаема, что внутри неизвестно. Надо быть готовыми ко всему. Это первый случай в нашей навигации, поэтому диспетчеры не стали рисковать, прибыли лично смотреть наши архивы.

— А причем здесь мы?

— Корабль запросил твои позывные.

— Мои?

— Отстрелил трап, — уточнил Миша, — и ждет тебя.

Меня от испуга хватил столбняк.

— Тут не может быть ошибки?

— Трап закодирован на определенную генетическую форму, — объяснил шеф. — Здесь не может быль ни ошибок, ни совпадений. Никто кроме тебя войти в корабль не может. Иначе не было бы проблемы.

— И тебя туда никто не пустит, — успокоил Миша. — Черт, если бы сделать ее генного двойника.

— Пробовали, — сообщил шеф. — Не сработало. Это уже не ваша личная проблема. Даже не проблема Секториума. Там работают службы транспортной безопасности, а они свое дело знают. Одним словом, — подытожил шеф, — дела таковы: либо мы принципиально разбираемся в ситуации, либо они вынуждены будут уничтожить корабль. Таковы правила навигации.

— Пусть они его уничтожат, — попросила я. — Чем скорее, тем лучше.

— Не думаю, что так лучше, — засомневался шеф. — Идти на прямой конфликт с фронами может только отчаявшийся дурак.

Ночью Миша забрал нас с Имо в свой модуль.

— Мы можем просить помощи? — спросила я. — Если надо, я поеду в Хартию…

— Не рыпайся, — ответил Миша. — Уж больно ребята наглеют. Шеф дело предложил. Надо пока не поздно залечь на дно, а вас спрятать. На перенаселенной планете задолбаются искать.

— Теоретически, этот корабль может приблизиться к Земле?

— Если он зайдет в систему, нам недолго мучиться, — успокоил Миша.

— Тебе смешно?

— Отчего я должен рыдать? Что мне еще делать, как ни смеяться? Ты видишь выход? Хочешь, я врежусь в него на «Марсионе». Все равно «Марсион» придется утилизовать.

— Не говори так!

— Не бойся, никто тебя не отдаст. Начнем с того, что я тебя не отдам.

— У тебя, конечно, первым делом спросят разрешения.

— Здесь вопрос принципа. Если корабль не отвечает на запрос, его никто на приемнике терпеть не будет. Шарахнут как следует, и мир его праху. Это кодекс навигации, и фроны ему подчиняются так же, как все. Просто шеф, с тех пор, как они тебя умыкнули, шухера боится. Ему ж за все отвечать.

Ничего не произошло в нашем напуганном мире, ничего не сдвинулось с мертвой точки. Миша сутками отслеживал радары. Их развернули с Земли на внешний космос. Мы хранили тайну от коллег. Алена психовала, Олег Палыч с ружьем сторожил ее в особняке, Адам играл роль равнодушного наблюдателя, Вовка пил не просыхая, Андрей пропал где-то между Америкой и Канадой. Приближался решающий день. Вега посоветовал нам уйти на Лунную Базу, но Миша отказался. Заявил, что желает встретить неприятности на своей территории. А я готовила себя к тому, что однажды мне придется войти в тот корабль, чтобы решить все вопросы раз и навсегда. Он отчалит от сигирийского порта, Имо вырастет сиротой, и никто не узнает о моей участи.

Мы остались жить в Мишином модуле, словно он был чем-то безопаснее моего. Имо возил машину по коридору, я вздрагивала от телефонных звонков. В основном это были брошенные Мишины подруги.

— Представляешь, позвонит тебе однажды фрон…

— Перестань издеваться, — злилась я.

Миша стал серьезен, как только узнал, что корабль уничтожить не удалось.

— Он отошел, лег в дрейф, — сообщил шеф, — потом вернулся, втянул трап и пропал из Галактики.

— Совсем пропал? — не поверил Миша.

— Ушел, минуя Магистраль, по неизвестному фарватеру.

— Ни фига себе! — воскликнул он. — Нам бы такую «кастрюлю», можно было бы ничего не бояться.

Корабль не появился, но нас предупредили строго настрого… У шефа на компьютере возник план эвакуации. Прибыли техслужбы, чтобы свернуть «порты». Что будет с нами, никто не знал, но шеф не собирался покидать Землю и нам не велел разбегаться. Состояние полной неопределенности возникло в конторе, но как бы гадко ни было на душе, только теперь мы могли сказать, что миссия не увенчалась полным провалом. А почему «восходящие» фроны пожелали сохранить в тайне свою историческую модель, нам не суждено было выяснить, как это не суждено было сделать многим нашим предшественникам. Мы смирились с этим так же, как те, кто был до нас.

Я собрала в модуле вещи, упаковала все, что можно было взять с собой на случай экстренной эвакуации. Кое-что переправила наверх. В процессе разбора старого хлама, мне попался медальон, который я уже отчаялась найти, но без шнура. Я рассмотрела его внимательнее. Шнур пропал вместе с сердцевиной. Картинка на медальоне осталась в целости, и я уложила реликвию в коробку с игрушками Имо.

— Сынок, — попросил я, — найди, пожалуйста, этот шнур да мы его прицепим обратно. А то потеряется.

Имо посмотрел на медальон и пошел дальше возиться с машинкой.

Ночью я старалась не спать, ждала, когда придет Миша, ждала неприятностей и просто новостей. Потом вспомнила Птицелова, поплакала в подушку и уснула, а среди ночи проснулась оттого, что Имо теребит меня за плечо.

— Что случилось? — спросила я.

— На… — сказал он и сунул мне в руку шнур.

— Что ты сказал?

— На тебе, — сказал Имо.

На моей кровати лежал шнур, на нем — трехкнопочная панель управления корабля Птицелова. Пульт «магнита» мигал в рабочем режиме.

— Имо!!! — закричала я. — Ты знаешь, что это?

— Ага, — ответил мой чудный сыночек.

— Ты нажимал эту кнопку? Вспомни, ты хоть раз прикасался к ней?

— Ага, — ответил он, счастливый, улыбнулся, и ямочки заиграли у него на щечках.

— И сейчас ты снова ее нажал? — спросила я, стараясь сохранять самообладание.

— Ага, — подтвердил Имо, ловко сунул пульт в корпус медальона и повесил мне на шею. — На тебе…

Он ушел в сад, а я до утра сидела на кровати и думала, как не сойти с ума? Как я объясню?.. Что скажу на Страшном суде? Как у меня язык повернется оправдываться перед шефом? Как мне отчитываться перед службой безопасности, с «переводчиком» или так убьют? Или, может, поступят гуманно, утопят в бассейне прямо здесь?

Уставший Миша пришел под утро и застал меня в раздумьях.

— Уже знаешь, да? — спросил он.

— Корабль опять подошел к приемнику и отстегнул трап?

— Только не волнуйся…

— Я не волнуюсь. Сегодня же он уйдет и больше не появится.

Мишина усталость сменилась настороженностью.

— Здесь кто-то был?

— Фроны, — ответила я.

Он идиотски улыбнулся.

— Уже ушли? Меня не дождались?

— Просили привет тебе передать…

Миша растерянно опустился рядом со мной на кровать.

— У меня такое чувство, — признался он, — что я пропустил что-то важное.

— Сегодня заговорил Имо. Сегодня я первый раз слышала его голос.

Часть 2

Глава 1. СИРИУС

— …Пусть над моей могилой будет чистое небо вместо ликов скорбящих. Мне легче умереть в нищете и безвестности, чем во славе и богатстве. Я хочу забвения, но не памятников, которые станут осквернять вандалы. Кто я? Кто мы такие, чтобы оставлять имена свои в наследии Вселенной? Достойны ли мы послушания, которое есть жизнь человеческая вовеки веков? Смеем ли мы возвеличивать себя в поисках совершенства, если по сему пути мы ведомы гордыней?..

Отец Сириус был в ударе и вышел за рамки регламента, но публика терпела. Утомился только Миша. Он разглядел на мониторе объект, ползущий по ландшафту, не соблюдая дорог, и сопроводил его указательным пальцем.

— Милиция? — спросила я.

— Нет, прогулочный. — Он усмехнулся и тем же пальцем указал на Сириуса. — Напомни ему, что пора закругляться.

— Батенька, закругляемся, — сказала я в микрофон.

Отец Сириус поднял взор к небу, сосед по скамейке недобро поглядел в нашу сторону.

— …Ибо добродетель есть та же гордыня, — продолжил Сириус. — Потомки Адама и Евы жили тысячу лет. И однажды Бог поглядел на них и сказал, что это нехорошо. Что долгая жизнь не прибавляет мудрости, а что есть добродетель, лишенная мудрости, если не зло? И что есть мудрая добродетель, если не то же зло, творимое в необходимости убеждения. Кто мы, чтобы рассчитывать на милость Божию?..

— Сириус, заканчивай, — повторила я. — За тобой летит вертолет.

— Конечно же, — развел руками Сириус, — в том, что мы слепы от рождения и до смерти, есть великое предназначение. Мы, созданные для веры, обречены жизни во имя ее. И я не призываю вас усомниться, но истина такова…

— Сир!!! — повторила я громче.

— …что время, отпущенное нам, истекло. Теперь мы должны расстаться…

Сириус еще говорил, но прихожане загрохотали сидениями. Передние ряды стали подниматься с мест, кафедра пропала из вида. Компьютер транслировал картинку с орбитального радара: лес, поляну, огороженную забором, соборные постройки и вереницы машин на прилегающих тропах. Вертолет стоял у выезда на шоссе, по которому неслись машины с мигалками. Миша ринулся к выходу, я стала пробираться вперед. Кроме меня, с отцом Сириусом желала общаться добрая половина зала, но Сириус пропал. Страждущие обшарили кафедру, взломали запертую подсобку. Когда я приблизилась к микрофону, народ растерянно озирался по сторонам. Толпу носило кругами.

— Вот он! — крикнул кто-то, указывая на балкон.

Лавина устремилась к узкой лестнице, снесла старца, подпертого костылем, перевернула инвалидную коляску. Из эпицентра донеслись сдавленные стоны. На балконе был найден только пиджак отца Сириуса и нотный лист с текстом молитвы.

Та же лавина вытеснила меня на улицу и покатила вниз, но я удержалась за перила. Сверху было видно, как машины зашевелились в сторону шлагбаума. Милиция была повсюду, нетерпеливые граждане подскакивали к гражданам в форме, эмоционально жестикулировали. Оцепление распространялось до шоссе, из зарослей леса тоже торчала машина с синей склянкой на крыше. Храм покидали последние, самые верные прихожане.

— Матушка, закурить бы… — окликнул меня знакомый голос, но, обернувшись, я увидела старца с костылем, которого только что валяли по полу. — Закурить бы, Христа ради, — повторил старец и дождался, когда сквозь лохмотья седых бровей я увижу лицо.

— Сириус?

— Тсс… — он приложил к усам палец и потянулся за зажигалкой.

— Уходить надо.

— Уйдем, — сказал он, заслонив от ветра огонек.

— Даже не уходить, а сматываться, пока суматоха.

— Кто Иуда? — спросил Сириус, переставил костыль под другое плечо, и стал раскуривать мокрую папиросу.

— Не время сейчас думать об том, выбираться надо.

Сириус взял меня под руку, и мы в редеющей толпе поковыляли к машинам. Попытки ускорить шаг заставляли его хромать и корчиться от боли. Я перестала понимать, где спектакль, а где последствия суматохи. Только одна наблюдательная прихожанка все-таки раскусила нас и вцепилась Сириусу в костыль. Мы стали спускаться втроем.

— Отец Сириус, — лопотала она шепотом, — что за времена теперь? Как жить, если от благих побуждений одни беды на наши головы?..

Из ее поспешного монолога я поняла, что головы тут как раз ни причем. Что неустойчивая перед соблазнами дама совершила грех чревоугодия с импортным продуктом. Раскаяние с поносом настигли ее и терзали, покуда несчастная исцелялась молитвой. Она боялась даже думать о таком же импортном лекарстве. Я хотела оторвать от нее Сириуса, но женщина отпустила костыль и вцепилась в его рукав. Покончив с повествовательной частью, она немедленно перешла к вопросительной, даже осмелилась встать у нас на пути, что свидетельствовало о ее душевном нездоровье.

— Отец Сириус, — залопотала она совсем тихо, — должны ли мы, прости Господи, простые люди, питаться этими бесовскими генетически измененными овощами?

Сириус выпрямился перед ней. Женщина оробела, но не сошла с дороги и не отцепилась от рукава.

— Какая разница, чем топить печь, — молвил отец, — Евангелием или апокрифами? — он выдержал паузу и затянулся папиросой.

Женщина вникала, продолжая держать его за рукав, но Миша лишил ее возможности постичь глубину мысли. Мне показалось, он оторвал ее от Сира вместе с рукавом и выбросил в кусты.

— Быстро! — сказал он и пошагал к машине.

— Михаил Борисович сегодня был особенно скептичен, — заметил Сириус ему вслед.

— Он всегда скептичен.

— В отношении меня…

— Можешь этим гордиться.

— Чего выстроились? — крикнул на нас Миша из машины. — Садитесь!

Он вырулил за бордюр, объехал десяток таких же сердитых водителей, пересек газон в неположенном месте и уперся бампером в милицейское заграждение.

— Сколько можно издеваться над пожилым человеком? — крикнул он молодому милиционеру, который осматривал багажники. — Где совесть?! Дед при смерти в очереди стоять должен? Да, если хочешь знать, он инвалид войны! Кто будет отвечать, если он прямо здесь и помрет?

— Какой войны? — удивился милиционер и сунулся в машину.

— Кавалер ордена Болевого Красного Знамени, — добавил Миша. — Герой труда. Покажи ему ветеранские корочки.

Сириус уронил горящий окурок и дрожащей рукой полез в карман плаща. Карман ускользал, Сириус старался. Из-под сидения повалил дым.

— Проезжайте, — милиционер поспешно открыл шлагбаум. — Загоритесь сейчас!

Мы пролетели мимо колонны милицейских автомобилей, выбрались на шоссе и погнали к городу.

— С тебя, батюшка, слишком до фига адреналина, — жаловался Миша, хватаясь за сердце. — Можно бы и поменьше…

— Поезжайте спокойно, Михаил Борисович, — ответил Сир. — Вы летите, словно за вами черти гонятся.

Миша сбавил скорость только на автобане, когда убедился, что машина вне зоны досягаемости «чертей». Миша поехал так медленно, что позволил обогнать себя фуре. Расслабился, стал мечтательно улыбаться, как вдруг вспомнил, что собирался сказать мне еще с утра. Вспомнил и чуть не встал посреди дороги:

— Не поверишь, — воскликнул он. — Шеф все-таки нашел мне дублера.

— Наконец-то.

— Сам не верю. Звонит мне вчера и говорит: «Вариант идеальный! Голова работает, надо только научить, и можешь хоть в кругосветное плавание…»

— Кто же этот несчастный?

— А… — загадочно улыбнулся Миша, — в том-то и дело, что не «этот», а «эта». Студентка мехмата, отличница, красавица!.. — он погрузился в мечты о фее, которая станет почитать его, как фанатичные поклонницы почитают отца Сира, дремлющего на заднем сидении. — Первокурсница, — добавил он.

— Ах ты, старый пузатый крокодил! Может, ей нет еще восемнадцати!

— А что я такого сделал? — вознегодовал Миша, и Сириус проснулся.

— В офисе появится новый сотрудник? — спросил он. — Они могут внедрить шпиона…

— Сириус, — успокоила его я, — на Мишину специальность шпиона внедрить нельзя. Слишком большие требования. Человек с такими способностями шпионить не станет.

— Не каждый знает свою цену, — ответил Сир. — Надо тестировать. Каждого надо тестировать, прежде чем пускать в офис.

Отец Сириус проник в Секторианские подземелья без тестов и приглашения. Если уж до конца откровенно, то и без разрешения тоже. Проник так уверенно, что никто не удивился. Угрюмый человек, примелькавшийся с обложек журналов, поздоровался с Вегой так, словно знал его много лет. Он справился о здоровье Семена Семеновича, выразил сожаление по поводу отсутствия Адама Богуславовича и сделал комплемент Алене, которая, по его мнению, стала самым авторитетным специалистом в области социальной психологии нынешнего века.

Сириус прошелся по офису и заметил, что стойки бара в холле раньше не было, что мы раздвинули стены и убрали комнату, в которой хранился видеоархив. Индер вышел из лаборатории, взглянуть на диво, и Сириус к нему обратился не иначе, как «доктор Индер».

— Ты был у нас что ли? — сообразил доктор.

— Был, — сознался пришелец. — Давно. Кажется, в иной ипостаси.

Я принесла фотографию из старого альбома. На ней были Адам, я и Сережа Басиров перед отправкой в Одессу. Последний день в компании секториан, когда ему устроили проводы с тортом и подарками.

— Не узнали… — сказал Сириус шефу, и тому пришлось согласиться, что между подростком на фотографии и проповедником Сириусом действительно мало общего. Тем не менее, шеф не допускал праздного присутствия в офисе посторонних лиц.

— Хочешь у меня работать? — спросил он.

Думаю, тот же вопрос он задал бы Иисусу Христу, если бы тот забрел в его подземелья. Сириус не считал себя богом. Его намерения были просты:

— Не только хочу, — сказал он, — я должен!.. Обязан у вас работать. Иначе все, что мы делаем на Земле, не имеет смысла.

— А что мы делаем на Земле? — спросили наивные секториане.

— Спасаем человечество, — ответил Сириус. — Если мое странное имя вам не по нраву, зовите меня просто Сир.

Сережу Басирова Секториум потерял из вида в год окончания школы. Сначала перезванивались, переписывались. Письма постепенно ужимались в открытки к праздникам, пока не прекратились вовсе. Мы и не планировали долгих отношений, не предполагали свидеться. Только однажды в Москву приехала его мать: «Вы единственные близкие ему люди, помогите найти, — умоляла она. — Он где-то здесь, он наверняка ехал к вам». В Москве Сережа не появился. Спустя полгода Адам разыскал его на краю света. Юноша увязался за бродячими проповедниками, внимал слово божье, разъяснял Библию уличным зевакам. Домой он уже не вернулся. Сначала прибился к монастырю, потом поступил в семинарию. Мы, как смогли, успокоили мать, уверили, что карьера священника в наше время не худшая. Что, в крайнем случае, у ребенка будет крыша над головой и честный кусок хлеба.

Сергея выгнали из семинарии в тот же год. Выгнали с позором. Его интерпретация православного христианства коренным образом не соответствовала общепринятой. Можно было проще сказать: выгнали за ересь. Для молодого человека это стало первым потрясением. На том духовные искания могли бы закончиться, если бы его, потерянного, не приютили братья из протестантской общины, не помогли ему освободиться от ортодоксальных догм. К тому времени Сережа был самостоятельным, решительным и целеустремленным человеком с задатками лидера, и это не могло не сыграть свою роль.

Лидером группы он стал очень скоро, потом получил возможность проповедовать в аудитории и, наконец, был изгнан прочь за ту же самую недопустимую интерпретацию религиозных канонов, которые, в отличие от православия, казались ему живой, развивающейся теорией о пути человечества к счастью во Христе.

Новое фиаско Сергей пережил достойно. Тем более что оно положило начало целой серии стремительных влетов и падений. Баптисты ограбили его, адвентисты чуть не избили до смерти, а пятидесятники наступили на святое, уничтожив тираж его первой книги. Однако невзгоды отца Сириуса не сломили, а укрепили и направили к католической церкви, затем к лютеранской, где со временем его душе стало также тесно.

В том, что Сириуса окружало, он не находил достойного смысла и сомневался: есть ли у человека миссия, ради которой стоит явиться на свет Божий? Есть ли у человека место на этом Божьем свете? Есть ли у него право мыслить и рассуждать, или он обязан усвоить истины, придуманные до его рождения? Придуманные кем-то. Почему, — хотел понять Сириус, — этот «кто-то» в своей правде оказался ближе к Господу Богу, чем он?

Не дожидаясь нового изгнания, Сириус улетел в Индию, купив на все сбережения билет в один конец. Денег у Сириуса не было в изобилии даже в лучшие времена. В Индии юноша воспрянул духом. Живя отшельником, он умудрился выучить английский и хинди. Он читал на санскрите, брил себе голову, изучал философию и думал о вечном. Однажды он чуть было не свернул с истинного пути в сторону науки. Науку спасло то, что знания Сережи Басирова, полученные в школе, успели забыться, а вновь приобретенные были бессистемны и недостаточны для проходного бала в университет. Никаких оснований претендовать на роль студента у Сережи не было, как не было средств для того, чтобы эти претензии реализовать.

Буддийские священники, равно как и индуистские, относились к русскому паломнику с пониманием, словно видели, какой тяжелый путь придется пройти этому, тогда еще очень молодому человеку. И Сергей отправился дальше по дороге, указанной ему судьбой.

Новый период скитаний биографы описывают по-разному. Одни утверждают, что Сириус преодолел пешком весь Китай, перебрался на Индонезийские острова, где батрачил в порту, и, спрятавшись в трюме сухогруза, перебрался в Африку. Другие считают, что все это время он вместе с кришнаитами бродил по Америке и Канаде, откуда был депортирован на Мадагаскар, потому что Российское консульство не признало в нем русского человека. В Сириусе тех лет человека можно было признать с трудом, еще труднее было определить его национальность.

Что Сергей делал на Мадагаскаре, он не помнил, и на вопрос, был ли он там, отвечал с неопределенностью. Он называл тот период великой смутой и говорил, что страны, люди, города, языки и нищенские ночлежки так смешались, что в памяти оставили полосу сплошного однообразия. Он помнил себя с тех пор, как добрел до арабского востока. Доплыл ли, дошел ли? Возможно, дополз. Здесь он осел надолго, принял ислам, стал кочевать по мусульманским странам.

— Как тебя угораздило? — возмущался Миша. — Я и то от обрезания отбрехался, а, между прочим, стоял вопрос жизни и смерти.

— К тому времени, — отвечал ему Сириус, — передо мной вопрос смерти уже не стоял. Я умер, мне надо было начать жизнь сначала.

— Не мог проползти еще чуть-чуть до родной границы!

— Я заблудился в пустыне, — рассказывал Сир, — солнце жгло, дул горячий ветер, у меня кончились запасы воды.

— И ты стал молиться, — догадался Миша.

— Бог не услышал моей молитвы.

— Тогда ты сообразил, что заехал на территорию Аллаха?

— Я разулся, — продолжил Сириус, — омыл ноги песком, встал на колени и обратился к Аллаху с просьбой дать мне немного воды и транспорт, чтобы я смог добраться живым до ближайшего селения. Вскоре я заметил крестьянина на ишаке, который вез флягу с водой.

— Аллах позволил ему принять душ, — злорадствовал Миша.

— Потом я лежал на высокой веранде, курил кальян. За крышами домов виднелась полоса лазурного моря, торговцы катили по дороге повозку с фруктами, гудели автомобили, официанты разносили чай. Запели муэдзины с минаретов. Я понял, что вернулся домой.

Овладев арабским, Сириус с новыми силами взялся за старое. Он вызубрил Коран, совершил хадж, да не один. Он окончил исламскую школу и готовился занять должность, соответствующую первой ступени духовной иерархии, только новый глубочайший душевный кризис настиг его опять в неподходящий момент. Сириус добрался до побережья Турции, чтобы вернуться в Одессу, и здесь его состояния хватило на дорогу в один конец.

Новую жизнь Сириус начал в родном городе. Сначала в качестве портового грузчика, потом ему позволили преподавать в сельской школе иностранные языки. Оттуда он прямиком попал в тюрьму, благодаря бдительности родителей.

Чем Сириус занимался с детьми вместо английского? Что сеял в неокрепшие души? Тайна подшита в судебные документы вместе с заявлениями истцов и протоколами допросов. Одни родители обвиняли Сириуса в том, что он проповедовал исламский экстремизм; другие — в сексуальных домогательствах; третьи — в некомпетентности, как педагога. Экспертиза установила, что под видом немецкого языка Сириус преподавал арабский, а под видом французского — хинди. Только к английскому языку у экспертов не было замечаний, он оказался именно английским. Позор случился, когда слухи о махинациях стали растекаться по свету. Из-за журналистов нельзя было протолкнуться в зале суда, всем хотелось убедиться лично, что вместо математики этот загадочный учитель не преподавал нумерологию, а вместо физики — алхимию.

На скандальной волне имя Сириуса впервые попало в прессу, а вместе с именем некоторые подробности биографии. К нему стали приезжать репортеры столичных изданий, телевизионщики и просто любопытные. Всем хотелось знать, действительно ли этот человек пропустил через свою грешную душу все религии мира, обошел по экватору земной шар и теперь, сидя на скамье подсудимых, искренне не понимает, как можно обвинять человека в том, что он воспринял естество суетного мира таким, каково оно есть.

В тот год звезда Сириуса стала восходить над горизонтом. Он получил срок, но вместо того, чтобы отправиться по этапу, занял одиночную камеру и посвятил себя написанию книги, которая разошлась сумасшедшим тиражом. У тюремных ворот его встречали поклонники. Сириус впервые приобрел квартиру в доме с охраной. Его день отныне был расписан по минутам. Из толпы почитателей стали выделяться сторонники и сподвижники. Сириус вкусил славы, о которой не мечтал, и приступил к деятельности, к которой стремился с юных лет, — к интерпретации религиозных учений. Только теперь ему никто не смел заткнуть рот, ибо все, что делалось Сириусом, делалось во спасение человечества.

Шло время, в окружении Сириуса наметилась иерархия. Появился администратор, приблудился откуда-то коммерческий директор, группа товарищей с подходящими навыками образовала штат бухгалтеров, была привлечена к сотрудничеству охранная фирма. Дело приобретало нешуточный размах. Чем шире становилась аудитория, тем больше способностей открывалось у Сира. Он научился двигать взглядом предметы, читал с закрытыми глазами, исцелял, приписывая себе силу творящей природы. Для Сириуса арендовали залы, в партере сидели узнаваемые лица, папарацци дежурили у подъезда. Сириус не стеснялся просить гонорары поп-звезд. Когда его лимузин с баром и телевизором напоролся на «дырокол», Сириус отказался пересесть в другую машину. Чтобы не сорвать выступление, спецрейсом из Европы был доставлен такой же лимузин, и эта история попала в прессу. Я лично читала статью, рассматривала фотографии и думала, что на месте администратора, вывалила бы этого прохиндея в ближайшую помойку.

— Не было такого, — оправдывался Сириус по прошествии лет, — мне хотели подсунуть автомобиль, набитый шпионской аппаратурой. В тот день я ехал к публике на такси.

Секториум хохотал, представляя, как городское такси в сопровождении эскорта мотоциклистов едет по улицам; но Сириус уверял, что не пользовался даже услугой шофера, потому что с детства привык все делать сам и отвечать за свои поступки. Он утверждал, что в жизни не ездил в лимузинах, и что не собирается оправдываться за ерунду, которую сочиняют журналисты.

Звезда Сириуса вошла в зенит свой славы. Нельзя было сказать определенно, что за религию проповедует этот чокнутый священник, только на его проповедях дамы худели, джентльмены мужали, слепые прозревали, а у калек отрастали конечности… Теология не интересовала никого. Общественное мнение смирилось с тем, что это не религия вовсе, а психотропное оружие, используемое умело и во благо. Из Сириуса делали чудо и вкладывали деньги, потому что чудеса продавались дорого. За отдельную плату, Сир заглядывал в прошлое и предсказывал будущее. Он выходил к аудитории для того, чтобы научить людей управлять судьбой, но люди ждали чудес. Им надо было только прикоснуться к святыне, еще лучше оторвать от святыни пуговицу. Для большинства прихожан он был всего лишь живым Богом, но Сириус ждал от себя большего.

Феноменом этого человека заинтересовались ученые, когда поняли, что люди на его проповедях сходят с ума отнюдь не на религиозной почве. Что не фанатиков он плодит, а несчастных существ, разочаровавшихся в жизни, ни к чему не способных. Социапатов, которыми интересовался Секториум. Потому что процент социапатов в населении планеты превысил допустимые нормы еще до рождения Сережи Басирова. Вега не занимался проповедниками. Никто из нас ему не намекал, что эта персона самим провидениям послана нам в тему. Сириус не привлек к себе внимания, пока не пришел сам, но до этого он прожил жизнь и убедился, что загробного царства не будет.

Устроители сенсации не пытались понять, с кем имеют дело, и загребали деньги лопатой как можно быстрее, потому что чувствовали, — однажды кландайк закроется. Так и случилось.

Дух вольного странника, присущий Сириусу от природы, не мог, да и не хотел уживаться с обязанностями шоу-звезды. На этот раз он повздорил не с церковным чиновником, а с влиятельным «денежным мешком», не сошелся в интерпретации «понятий» так сильно, что поставил под удар не только карьеру, но и жизнь.

Озарение посетило отца Сириуса в нужный момент. Не медля ни секунды, он ударился в бега, и бегал так быстро, что много раз был объявлен покойником. Его финансовыми делами заинтересовалась налоговая полиция, Сириус из царства мертвых был переправлен в списки лиц, разыскиваемых Интерполом. Сириуса искали все: братки — за то, что он задолжал каждому из них по миллиону; налоговики — за то, что открылся реальный размер его заработков; и правоохранительные органы — за то, что по отцу Сиру давно плачут нары. В то время мы думать забыли о Сереже Басирове. О Сириусе же знали то, что читали в прессе, не сомневаясь, что это фальсификация века. Даже странное имя «Сириус» никого из секториан не насторожило. Контора занималась технической разведкой ментосферного фона. Я часто уезжала. Мне бы в голову не пришло, что во время моего отсутствия в сарае поселится виновник Вселенских скандалов, и будет смиренно ждать, когда в окнах появится свет.

Как Сир выжил в осенние холода, он объяснить затруднился. Вероятно, медитировал. Не исключено, что практиковал йогу. Только соседка пришла пугать меня заранее:

— У тебя на огороде черт завелся, — предупредила она. — Грязный, страшный. Днем в сарае сидит, ночью яблоки гнилые подбирает. Сама туда не ходи, милицию вызови.

— Разберусь, — пообещала я.

Соседей давно раздражало запустение моего участка. Семена сорняков летели с него по всем огородам. Только черти еще не мерещились.

На всякий случай, я вооружилась Мишиной «хлопушкой» и встретила в сарае не то бомжа, не то неандертальца. Никакая экспертиза не признала бы в этом существе отца Сириуса. Никакая интуиция мне не подсказала, что он и есть наш пропавший Сережа. В свои двадцать семь он выглядел на сорок. Без крыши, без денег и документов, без биографии и лица. Из моего сарая ему совершенно некуда было деться.

Вскоре милиция стала ходить по району, заглядывать в лица жильцам. Сириус перебрался из верхнего дома в модуль, но даже там прятался от каждого шороха.

— Мне лучше уйти с Земли, — просил он, но вопросы такого уровня решал только шеф, поэтому возвращение Сережи в Секториум было неизбежным, неминуемым, неотвратимым.

Вега задумался над просьбой.

— Значит, человечество спасать будем не на Земле, а в Сигирии? — уточнил он.

— Сначала он будет спасать для человечества свою задницу, — объяснил Миша.

— Что же ты будешь делать на Блазе?

— Учиться, — ответил Сережа.

— Чему?

— Мудрости. Неужто можно учиться чему-то другому?

Тем временем мне позвонили с городской сети:

— Откройте дверь следователю прокуратуры, — требовал голос. — Я знаю, что вы дома. Откройте, у нас ордер на обыск.

Шеф вывел на монитор картинку со следящих камер. На крыльце стояли двое и соседка с племянницей, готовые исполнить роль понятых. Мыслительный процесс начальства ускорился:

— Тебя ищут? — спросил он Сириуса. — Этого только не хватало. Сегодня же прочь с Земли. На все четыре стороны. А там видно будет.

Сириус вернулся на Землю спустя два года. Вернулся, чтобы ответить на вопрос, с которым я провалилась при поступлении на работу: почему, по какой причине человечество не хочет признать факта существования инопланетных цивилизаций? Почему оно отвергает истины, проверенные чужим опытом? Такая постановка вопроса некоторым образом противоречила его предыдущим убеждениям, но Сириуса это не смутило. Его познание мира не стояло на месте. Сириус учился много и охотно. Он освоил язык «сиги», погрузился в многовековую мудрость цивилизации, давшей ему убежище, извлек из этой мудрости все пригодное для спасения человечества, но на Земле Сириуса помнили лишь по старым скандалам и фокусам. Его книги залеживались на полках, а сайты падали в рейтингах. Человечество слышать не хотело о том, что история Земли, рассказанная самими землянами, есть акт невежества; также как раньше оно не хотело слышать о невежестве религиозных догматов. Прежняя аудитория Сириуса таяла. Новую шеф собирать запретил и правильно сделал, потому что хождение милиции по моему району возобновилось таинственным образом именно в день возвращения Сира. И до, и после, и ныне, и присно, и вовеки веков много «таинственных образов» сопровождало жизнь этого человека.

Новую «сириотику», как философско-религиозное учение, шеф тоже запретил. Он запретил Сириусу все что смог, он запретил бы ему жить и дышать, если бы ни одно обстоятельство: контору заинтересовала нездоровая реакция ментального фона на все, что творит этот проповедник. Больно живо этот фон реагировал на Сириуса, больно неприятные последствия имела эта реакция. Шеф поручил нам сделать сравнительный анализ, и мы сделали: точно, ни один другой проповедник так не раздражал планетарную матрицу.

— Выходи! — Миша включил свет в гараже, открыл дверцу машины. — Батюшка! Вздремнул что ли?

На сидении лежал лишь сизый нос в лохматой бороде.

— Сировоз прибыл, — объявил Миша.

Сириус как привидение стоял за его спиной и слушал улицу.

— Они уже здесь, — сообщил он.

Над районом низко летал вертолет.

— Что за дерьмо? — удивился Миша и полез в карман за прибором.

— Надо было отслеживать их в дороге!

— Дорога была чистой.

— Тогда откуда он взялся? Если берешься помогать, надо заниматься делом, а не болтать языком, — упрекала я его.

Также бесшумно и незаметно Сириус проскользнул в дом, словно прошел сквозь стену.

— Буду в офисе, — предупредил он. — Позвони. Выясни, что им надо и сразу позвони.

— И мне позвони, — добавил Миша, засовывая за пояс монитор орбитального радара. Он накинул пиджак и подал мне бороду с резиновым носом — Сожги в камине, а я прогуляюсь за сигаретами.

Улику я кинула в лифт, вслед за Сириусом, и накрыла циновкой люк в подпол. Все что я успела, это надеть фартук и поставить чайник на плиту. Два джентльмена в строгих костюмах посетили меня незамедлительно и бесцеремонно. Они даже не постучались и не предъявили документы, полагая, что я их жду, а раз так, то сама должна знать, зачем.

— Кто еще в доме? — спросили они.

— Никого. Муж пошел в магазин. То есть, сожитель, как вы выражаетесь.

— Документы предъявим… Фамилия, имя, отчество сожителя и год рождения.

— Все тот же, — ответила я и подала им паспорт, который всегда держала поблизости.

— Что прячем? Кого прячем?

— Ничего и никого.

— Компьютерную базу проверим…

— Пожалуйста. Можете забрать компьютер с собой. Я им не пользуюсь.

— Кто из посторонних лиц был в доме за последние сутки? Отвечаем быстро…

— Курьер из химчистки.

— Быстро отвечаем, — строго сказал товарищ.

— Курьер из химчистки, — повторила я быстро, как прихожанка Сириуса, отравленная трансгенным овощем.

— Осмотрим помещение.

— Паспорт они положили на полку сами. Выучили гады, где лежит. Пошли в комнату и встали, как вкопанные, перед Мишиными ботинками.

— Чьи вещи?

— Моего сожителя, — той же скороговоркой ответила я, и бросила ботинки в прихожую.

Они осмотрели шкаф сверху донизу, снаружи и изнутри; встали над крышкой подпола, словно это был сундук с кладом. Оба знали, что лезть придется. Оба не хотели пачкать костюмы зря, так как догадывались, что ничего не найдут. Лез обычно младший по званию — только так их можно было распознать в штатском.

— Если найдете банку с вишневым компотом, — попросила я, — не сочтите за труд… У меня радикулит обострился.

С чувством юмора у ребят было неважно, да и шутка, к слову сказать, выглядела глуповато.

— Зачем вы приезжали на проповедь? Вам известно, где скрывается гражданин Басиров? Нам известно, что вы имеете личный контакт и оказываете помощь…

— Мы с мужем являемся прихожанами.

— Сириотами, — поправил главный.

— Если отец Сириус иногда оказывает нам честь…

— Это преступник, который находится в розыске.

— Но мы-то в чем провинились? Отец Сириус давно не ходит к нам в гости, и тем более не хранит здесь вещей. Что вы хотите найти?

— Вы были предупреждены об ответственности, — начал нотацию старший, и я вздохнула с облегчением. Если меня начинают запугивать, значит, с собой не везут. Стало быть, обошлось.

Я не ошиблась. Меня запугали так сильно, что даже не сочли нужным унести компьютер, позволили мне выпить чая, пока он не остыл, и заперли за собой калитку.

— Отбой тревоги, можешь возвращаться, — сказала я убежавшему «сожителю».

— Пива взять? — спросил он.

— Думаю, такое событие стоит отметить.

— Какое тебе?.. Светлое? Темное?

Тем временем соседка влетела ко мне на кухню, и я поняла, что рано расслабилась.

— Опять приходили? — нервничала она. — Шмонали? Генку моего на той неделе расспрашивали, кто к тебе ходит? Так он — молчок! У нас, говорит, окна сиренью заросли и не видно…

— Напрасно. Говорите, как есть. Ничего противозаконного я не делаю.

— А чего ж они ходят тогда, если нет противозаконного-то?

— Не знаю. Ко всем ходят.

— Ходят-то ко всем, а расспрашивают-то все про вас с Михаилом.

— Что нам сделать? Переехать в другой район?

— Да что ты! Живите, — разрешила соседка. — Только не по-хорошему как-то. Что это они повадились? Опять беглого священника ищут?

— Они не объясняют. Посмотрят паспорта и уходят.

— А ты сама спроси.

Отделавшись от соседки, я снова взялась за телефон.

— Какое пиво будешь? — спросил Миша. — Красное или…

— Извини, соседка меня достала!

— Я когда-нибудь прибью ее. Мы пьем или не пьем?

— Еще спрашиваешь. Приходи скорее! — сказала я и пожалела.

Миша обладал отвратительным качеством: чем сильнее его ждали, тем дольше он задерживался, и чем дольше задерживался — тем нелепее была причина задержки.

На этот раз он превзошел себя. Не знаю, сколько «белого» пива он на себе тащил и сколько «красного», только за это время я десять раз сама дошла бы до магазина и десять раз вернулась бы с полной сумкой. Мне захотелось с ним поругаться больше, чем выпить. Надо было спуститься в офис, пока не поздно, и поискать что-нибудь в баре, но скрипнула калитка. «Интересно, что на этот раз?» — подумала я, открывая дверь и онемела от увиденного.

С Мишей случались всякие казусы, но перевоплощение впервые. Специалистом по этой части у нас всегда был Сириус, только Сириусу шли женские платья и парики, иначе он не уносил бы ног с публичных проповедей. Но чтобы Миша занялся подобной ерундой, когда опасность миновала?.. На меня смотрели Мишины глаза, Мишины волосы были собраны хвостиком на затылке, но вместо привычного Мишиного пуза, сквозь кофточку просвечивала тонкая талия. На Мише была юбочка, из-под которой торчала пара изящных женских ножек… «Голографический трюк», — сообразила я и стала менять угол зрения, чтобы за этим обманом разглядеть истинную картину. Мишина физиономия тоже выглядела подозрительно, она была совсем не такая помятая и небритая, с которой он ушел в магазин. Она была очень даже миленькая, и это особенно настораживало.

— Ирина Александровна? — обратилось ко мне создание девичьим голосом.

На этот счет у меня были все основания сомневаться, и я украдкой взглянула на себя в зеркало прихожей.

— Похоже на то… — ответила я.

— Мне нужен Галкин Михаил Борисович, — сказало оно, читая по бумажке. — Я могу его видеть?

— Кого?

— Я — Ксения. Вас должны были предупредить.

— Разумеется, — ответила я и попятилась от двери.

Ксения вошла. Хаос стал уступать место порядку.

— У… как здорово! — сказала гостья, увидев фотообои с коралловым рифом.

Злорадство охватило меня. Я готова была ждать сто лет, лишь бы увидеть Мишину физиономию в момент их встречи.

— Проходите, пожалуйста. Он должен прийти с минуты на минуту, — пригласила я, а сама уединилась с телефоном.

— Миша, к тебе гости. Бросай все и бегом сюда, где бы ты ни был.

— Вернулись что ли? — спросил он.

— Бегом, говорю тебе!

— Что ты смеешься?

— Придешь — посмотришь.

Ксения неторопливо осмотрела комнату, потрогала обои, которые так ее удивили, повертелась в коридоре, постояла на пороге спальни, стены которой оформляли джунгли, но без спросу войти туда не решилась.

— Вы тоже работаете у Веги? — спросила она меня.

— У кого?

Порядок опять превратился в хаос.

— Вега, — прочла она по той же бумажке и отдала ее мне. — Он пригласил меня на работу, сказал, что будет интересно. Я учусь на мехмате, — добавила девушка, словно упустила важную деталь. — Я Ксения Юркевич. Разве вас не предупредили?

На визитке было напечатано слово «Вега» и несколько телефонов. Тут же рукой шефа был написан адрес и наши с Мишей полные имена.

— Ксения, могу я узнать ваше отчество?

— Зовите меня просто Ксю, — разрешила она. — Меня все так зовут.

— А вашу маму, наверно, зовут Анжелой?

— Вы знакомы? — удивилась девушка.

— Были… когда-то давно. Вряд ли она меня помнит.

— Ну, почему вы так думаете? — Ксения опять провела рукой по глянцевой поверхности обоев. — Надо же, как натурально. Как будто живой аквариум.

— Простите, мне надо еще раз позвонить. Там есть альбом с фотографиями, если вам интересно. Алло! Миша! — сказала я, закрывая за собой дверь на кухню. — Тебя ждут!

— Понял, — ответил Миша.

— Понял и что? Где ты сейчас?

— Где надо.

— Где, я тебя спрашиваю? Ты можешь ответить на простой вопрос?

— Не пивом же гостей поить, — удивился моей глупости Миша. — Возьму вина и приеду. Тебе темного или светлого?

— Ты поехал за вином? — рассердилась я, и вновь увидела удивленные глаза девушки на пороге. — Одну секунду! Извините, ради бога, я должна сказать ему пару слов.

Уединившись, наконец, на крыльце, я высказала все, что думала. Изложила Мише свои соображения по поводу оттенков пива и вина, и еще много чего к ним добавила.

— Ты понимаешь, что такое «срочно»?! — кричала я на всю улицу, и соседка, едва угомонившись, снова выбежала в палисадник.

— Ира! Что случилось? Что у вас происходит?

— Может, я не вовремя? — спросила Ксения и высунулась за мной на крыльцо. — Я могу зайти вечером.

— Не стоит. Через пять минут Михаил Борисович будет здесь, — пообещала я. — Ксения, вы раньше не были с ним знакомы?

— Не знаю, — сказала она и ушла в дом любоваться рифом. — Имя ни о чем не говорит. А что, он тоже знал маму?

— Кстати, это фотографировал Михаил Борисович.

— Сам? Под водой?

— Да, он увлекается эффектными картинками. Если вы посмотрите его альбомы, найдете фотографии из космоса.

Это подействовало. Ксюша перестала ходить за мной хвостом, притихла в комнате за журнальным столиком. Мне осталось продержаться четыре минуты.

— Чем вы занимаетесь? — спросила она, глядя на меня Мишиными зелеными глазами.

— Сейчас он придет и все объяснит.

— А вы не можете ответить?

— У нас с вами разная работа. Вам, вероятно, придется иметь дело с компьютерными программами.

— Это я поняла, но с какими программами?

— Вероятно, с теми, которые обрабатывают информацию.

— Какую информацию?

В прихожей хлопнула дверь, дрогнула занавеска, послышались торопливые шаги в коридоре и, наконец, за моей спиной возникла Мишина фигура. Ксения застыла с развернутым альбомом на коленках. Началась торжественная пауза, которую мне следовало прекратить, потому что, кроме меня, ее прекратить было некому.

— Познакомьтесь, Михаил Борисович, с Ксенией, — сказала я. — Познакомьтесь, Ксения, с Михаилом Борисовичем.

— Привет, — поздоровался Миша.

— Здрасьте, — ответил Ксения, отложила альбом и встала с дивана.

— Чем могу быть полезен?

Ксения приблизилась к нему на расстояние, пригодное для рукопожатия, но руки не подала. Никакого волнения, ни малейшей растерянности. Чистый анализ ситуации. Ее внимательный взгляд сбил с толку не только Мишу, но и меня. Знала ли она вообще о его существовании? Ясно было одно: Михаил Борисович сейчас получит все, что ему по жизни причитается, даже с добавкой.

— Ксения будет работать у нас техническим консультантом, — объяснила я. — То есть, это первый сотрудник твоего отдела. Можешь приступать к выполнению обязанностей начальника.

Хотя, дураку было ясно, что Миша здесь не начальник и никогда не станет им для хорошенького существа в короткой юбочке.

— Да, — сказала Ксения, — это я. Может, вы мне что-нибудь расскажете о работе?

Миша отчаянно старался соображать. Не исключено, что пытался вспомнить, какая у него работа, где он живет, и как его зовут?

— Шеф говорил, что нашел девушку к тебе в отдел?

— Ну… — очнулся Миша.

— Так вот, познакомься с Ксенией. Она будет у тебя работать.

— Ксения? — удивился он. — Это тебя нашел шеф?

Ксения усмехнулась и презрительно оглядела начальника от чубчика до ботинок.

— Я чем-то вас не утраиваю?

— Да что ты? Разве я чего такого сказал? Я очень рад. Действительно, рад. Ира…

— Что?

— Так мы, это…

— Хочешь пригласить Ксению в офис?

— Разумеется! Раз мы будем работать, значит надо того…

— Милости прошу, — сказала я, и подняла крышку погреба.

Ксения подошла к краю пропасти, увидела лестницу, ведущую на каменную площадку, увидела круг, подсвеченный тусклым обводом, и остановилась.

— Что ж, сударыня… — Миша жестом пригласил новую сотрудницу спуститься в подвал. Такого поворота девушка не ожидала и с опаской поглядела на меня.

— Офис находится под землей, — сказала я. — Если будете у нас работать, придется пользоваться лифтом.

Миша встал на камень. Площадка поднялась, осветила полоской света бахрому паутины.

— Так, я не понял, мы будем работать или будем бояться?

Ксения сделал первый шаг за ним следом. Вскоре я с облегчением закрыла за ними крышку, и стала ждать. Почему-то мне казалось, что там внизу должно свершиться ужасное, и отголоски события неминуемо настигнут меня.

Время шло. Событие не происходило. Тишина стояла в доме и во дворе. Непривычная, не характерная тишина, в которой меня напугал звонок Сириуса.

— Ты дома? Если тебя не арестовали, давай, согласуем расписание на следующий месяц?

— Сир, — попросила я, — посмотри в компьютерной, возле кабинета шефа, должен быть Миша и с ним молодая девушка…

Сириус выдержал паузу достаточную, чтобы встать с кресла и оглядеться.

— Да, сидят, — сказал он.

— А шеф?

— Спустись, если он тебе нужен.

Я спустилась, прошла мимо Ксении с Мишей, прошла мимо Сириуса, сидящего в холле, и увидела пустой кабинет Веги.

— Где он? — спросила я.

Сириус кивнул в сторону лабораторий.

— Произошло что-то, о чем я не должен знать? — догадался он.

— То, что тебя никак не касается, — ответила я и продолжила поиск.

Шеф рылся в шкафу Индера, перекладывал коробки, в которых звенело и грохотало лабораторное оборудование.

— Вы знаете, кто такая Ксения Юркевич? — спросила я, но шеф подставил табурет и полез еще выше.

— Наша новая сотрудница.

— Что еще вы о ней знаете?

— Все, что необходимо. Я тестировал ее для работы. Алена дала добро. Что не так?

— Вы знали, что она Мишина дочь?

Шеф не упал с табурета, но грохот на антресоли прекратился. После минуты молчания его нога нащупала поверхность пола, а голова показалась из-под раскрытой створки.

— Родная дочь? — уточнил он.

— Только не говорите, что не знали.

Озадаченное лицо шефа красноречиво свидетельствовало обратное.

— Даже не поинтересовались? Как можно было так вляпаться, Вега?

Шеф сел на табурет и покачал головой.

— Да что ж это делается? — досадовал он. — Да мне и в голову не пришло сопоставить их генетику.

— Разве у нас отменили генетический тест?

— Они же совсем не похожи.

— Совсем не похожи! Вы видели ее хоть раз в жизни? Алена встречалась с ней лично? Или вы тестировали ее по сети?

— Ну, надо же! — шеф хлопнул себя по коленкам. — Что же делать? Я не знал, что у Миши есть дочь. Как я мог предвидеть? Только Адам знал все про всех. А я занят. Когда мне за вами уследить? Почему ты мне не сообщила, что у Миши есть дети?

— Я представить себе не могла, что из сотен тысяч молодых людей вы выберете ее.

— Ладно, — сказал шеф, — я разберусь.

— Нет уж, давайте разбираться вместе. Иначе вы получите не сотрудника, а проблему. Однажды эта девочка пошлет нас всех подальше вместе «интересной работой», и ее можно будет понять.

— Хорошо, — согласился шеф, — мы обсудим это, — и снова полез в шкаф. — Уладим это дело как-нибудь. Дочь! Надо же, как… — удивлялся он, но вдруг снова обернулся ко мне и заговорил полушепотом. — Видишь, какая умная девочка получилась. Не упрямилась бы, шла бы за Мишу замуж, и у тебя были бы умные дети. А то… это что ведь, какие оболтусы!

— Ну, уж… — заступилась я за своих детей, но шеф поправил очки и строго поглядел на меня с высоты табурета.

— Лодыри и лоботрясы, — добавил он, — особенно младший! — похоже, у него были основания так утверждать. — Чем он занят, вместо того, чтобы готовится к сертификации? У него каникулы за каникулами! Опять собирается прогулять семестр.

— Он приедет?

Шеф не ответил.

— Вега, пожалуйста! С их учебной нагрузкой надо хотя бы немного отдохнуть перед экзаменом, запастись здоровьем…

— Да что ты? — удивился он. — Я думал, перед экзаменом знаниями запасаются. Пусть приедет! Пусть только попробует приехать, у нас будет очень серьезный разговор.

На обратной дороге я заглянула в холл.

— Сыночек мой хочет приехать, а шеф не дает челнок, — пожаловалась я.

— Давно ли он научился спрашивать разрешение? — Сириус неспешно затянулся и выпустил струю дыма, не вынимая трубки изо рта. — Я вот что подумал, — грустно произнес он, — почему бы нам с тобой ни закрыть этот глупый лекторий?

— Сириус!!!

— У тебя нет времени, у меня нет желания. Шефу давно нет дела.

— Сириус!!!

— Приедет, — с раздражением ответил он.

— Думаешь?

— Пошел челнок на Блазу. За кем он, интересно, пошел?

— Составляй расписание по своему усмотрению, — сказала я, — освобожусь в любое время, — и пошла сообщать новость Мише, но, увидев их с Ксенией за компьютерным столом, решила повременить.

— Суетишься, — произнес Сириус, когда я вернулась в холл, — хлопочешь, ждешь, а дети приедут и уедут…

— Таково мое родительское предназначение.

— Не говори о предназначении. Сам Господь не ведает, для чего каждый из нас предназначен. Это лотерея судьбы. Сядь напротив меня, угомонись, — Сириус вынул изо рта трубку, поглядел на меня величественно и надменно, как на толпу страждущих прихожан.

— У меня столько проблем, Сир!

— Невероятное множество проблем, — согласился он, — но среди них ни одной смертельной. Сядь, угомонись.

— Скажи, что все закончится хорошо!

— Хороших концов не бывает, я уверен лишь в том, что все закончится.

В компьютерной погас свет. Ее покинули две фигуры, направились к лифту. Мое напряжение передалось Сиру. Если я пойду за ними, — обида будет смертельной, лекторий закроется сам, эксперимент сорвется, репутации конторы будет нанесен невосполнимый урон.

— Вот у Михаила Борисовича, в отличие от тебя, действительно проблемы, — догадался Сириус.

— Еще какие! — согласилась я и угомонилась в соседнем кресле.

Двери верхнего дома гуляли на сквозняке, наступали сумерки. Я вышла запереть калитку и встретила Мишу, возвращающегося со стоянки такси. Приблизившись ко мне, он подозрительно огляделся.

— Она ни о чем не догадывается, — сообщил Миша. — Надо сделать так, чтобы она не узнала как можно дольше.

— А потом?

— Что «потом»? Сразу «потом»! Подожди, я что-нибудь придумаю.

Миша не успел придумать ничего хорошего. Вечером мы обсудили ситуацию с Вегой, выработали стратегию и согласовали тактику, а утром Ксения сама сбежала из офиса. Сбежала раньше, чем Миша пришел на работу. Без видимой причины, в непонятном направлении. Дверь дома была заперта изнутри, окна, заклеенные на зиму, не вскрывались.

Миша бросился проверять подземные магистрали, но застрявших кабин не нашел. Он спросил Володю, не выбегала ли из ямы гаража зеленоглазая девчонка? Тот же странный вопрос он задал всем секторианам, находившимся с утра вблизи лифта. Ксения пропала бесследно. Шеф объявил аврал всем службам. Радары были настроены на сканирование ландшафта в зонах лифтовых скважин. Никогда прежде в наших подземельях люди не пропадали. Девушки не было нигде.

— Возможно, ее что-то напугало, — предположил Вега. — Как она вошла в офис самостоятельно? Почему никого из вас не было рядом? И как она ушла, не зная лифтовых кодировок?

— Небось, увидела Индера или Гумку, — сердился Миша, но биотехники клялись, что из лаборатории не выходили и новенькую девочку не пугали.

— Батюшка! — набросился Миша на Сириуса. — Ты видел здесь утром хорошенькое глазастое существо? — Сир утвердительно кивнул. — Она подходила к лаборатории? — Сир пожал плечами.

Миша в отчаянии припал к компьютеру, стараясь понять, что могло стать причиной такого странного поступка, но ничего не понял.

— Позвони Анжелке, — попросил он и полез в карман за телефоном, — спроси, где она может быть?

Телефон не ответил, и Миша опять пустился проверять магистраль; а я поднялась наверх, рассудив, что ребенок должен будет вернуться в родной город через мой подпол, другого пути нет. Хотя, если девочка догадалась, как угнать лифт, у нее хватит ума грамотно им воспользоваться. Глупо надеяться, что ее путешествие завершится скоро.

В верхнем доме мое внимание привлек ботинок, торчащий из-за камина. Это был чужой ботинок, и я заглянула за угол, чтобы узнать, кому он принадлежит. Ксюша сидела на полу, бледная, одинокая и даже несколько виновато глядела на меня. Ее лицо не выражало испуга, скорее безнадегу. Не похоже, что она пряталась вообще, скорее, нашла место, где можно было уединиться, а я нашла ее раньше, чем надо.

Конечно, мы не предусмотрели фактор Анжелы. Никто не мешал ей рассказать ребенку про Галкина Михаила Борисовича. Мне следовало догадаться, что это произойдет, и заранее придумать оправдание, но Ксения начала разговор сама:

— Тот человек, — спросила она, — что курил у бара… — и замолчала, подбирая слова, а я соображала, о ком идет речь. — Тот человек, — продолжила Ксения, — он человек или нет?

— Какой именно? — уточнила я, теряясь в догадках.

— Это ведь Сириус, — сказала девушка.

— Да.

— Тот самый?

— А что случилось?

— Он человек или альф?

— Человек.

— И тоже из ваших…

— В некоторой степени.

— Но ведь это он, правда? Скажите, что мне не померещилось.

— Хочешь, я вас познакомлю?

— Нет! — воскликнула она и поджала коленки. — Зачем? Я же только спросила.

— Увлекаешься сириотикой?

— Нет. А вы?

Я присела напротив. Отчего-то мне показалось, что разговор будет долгим.

— Мои убеждения во многом совпадают с его учением, — ответила я. — Я с интересом его слушаю и с уважением отношусь, но если бы не Сириус, эти убеждения вряд ли были бы другими.

— Именно так говорят все сириоты.

— Может, потому что так оно и есть. Что произошло между вами?

— Ничего.

— Я могу помочь?

— Отпустите меня домой, — попросила Ксения. — А то дверь захлопнулась, а ключ внизу… И, пожалуйста, скажите Борисычу, что я сама позвоню ему.

Я открыла дверь.

— Отвезти тебя?

— Не надо.

— Мы увидимся завтра?

— Не знаю, — сказала она и обернулась на ступеньках. — Он, в самом деле, человек? Я была уверена, что он пришелец. Вы ничего не путаете? — встретив мое молчание, девушка засомневалась. — Насчет работы подумаю, — пообещала она, — и сама позвоню. Передайте Борисычу, пусть не ищет.

Глава 2. КСЮ И ЗНАКОМСТВА

— …У каждого свой крест. В одиночку не под силу вынести на плечах все грехи человеческого рода. Имеем ли мы право осуждать тех, чей крест тяжелее? За что нам казнить братоубийц, если Сет покончил с Осирисом, а Каин с Авелем? Почему человек считает себя исключением в природе, которая сама убивает и воскрешает жизнь из мертвой плоти. Я скажу, почему… — Сириус поглядел на аудиторию. Ученики притихли. Лампа качалась под потолком, за узкими окнами, закрытыми решеткой, стояла ночь. — Я скажу вам то, что вы чувствовали сердцем, но боялись принять рассудком: человеческая цивилизация есть история отступничества. От слова, от веры, от истины, от закона. И если бы это было не так, чем бы мы отличались от коровьего стада? Человек, едва появившись, преступил закон фактом своего бытия. Он делал это всегда, делает до сих пор, и если однажды остановится — погибнет. За что нам осуждать преступника? Он несет в себе наследство Адама и Евы. Тянет ношу, которой побрезговали иные… как мясник разрубает плоть, чтобы мы могли насытиться едой на белой скатерти. — Сириус опустил ладонь на бритую макушку юноши, сидящего перед ним на скамье. Впервые я видела новичка в кругу приближенных. — Скажу тебе так, сын мой: унаследует истину тот, кто хочет узнать; изменит судьбу тот, кто захочет ее изменить; кто владеет желанием, тому принадлежит все. Но наши желания — наш крест, который мы несем из рода в род.

Похоже, парень просидел в тюрьме больше половины «курса». Остальных слушателей я знала в лицо. Компания подобралась из бывших поклонников. Компания та еще. В основном законченные шизофреники, которые прикрывали Сириуса при облавах после публичных проповедей. За хорошую работу им позволено было слушать учителя чаще и проповедовать сириотику шизофреникам начинающим. Никто из них Секториум не интересовал. На каждого было досье и следящая камера. Вероятно, именно такую камеру Сириус только что прилепил к бритому черепу новичка.

Количество приближенных «апостолов» колебалось в пределах тридцати человек. С каждым из них я, как личный секретарь Сира, связывалась перед собранием и беседовала, чтобы понять, не завербовали ли его правоохранительные органы? Готов ли он по-прежнему идти с Учителем до конца? Чем дальше шизели слушатели, тем сложнее становилось их контролировать. Шеф достал в Сигирии специальное оборудование, так как анализировать речь психа, не будучи психиатром, я затруднялась, но «пациенты» сбили с толку машину. Шеф пытался привлечь к сотрудничеству специалиста, но «пациенты» сбили с толку специалиста. Только моя интуиция давала Сириусу надежду, что среди приближенных нет «иуды». Чтобы свести риск к минимуму, он не гнушался обществом бывших заключенных. Сир не знал, что именно в их среде мне однажды попался желающий заработать… когда за донос на Сириуса обещали деньги. К счастью, те времена прошли, и задача упростилась: надо было собрать аудиторию, так как Сир, по складу своей натуры, перед диктофоном выступать не умел, не имел источника вдохновения. Кроме того, надо было замерить матричный фон во время лекции, сопоставить его с предыдущей записью и подать шефу, который затем в задумчивости анализировал данные.

Сириус от контакта с аудиторией получал эмоциональную разрядку. Попросту собирал вокруг себя энергетических вампиров и наслаждался актом «кровопускания», после которого чувствовал себя отменно: был мил и уступчив. В такие минуты он отказывался от идеи переделать мир по своему образцу. «Я счастлив уже тем, что живу, — заявлял он. — Представь, какой конкурс должен пройти человек, чтобы появиться на свет. И я — в числе избранных».

Зато в худшие дни Сира одолевала противоположная крайность: «Если я не стану Богом, — признавался он, — мне все равно, кем быть. Могу грузчиком… могу чистить обувь, рубить тростник. Что мне за дело до самого себя, если я — ничтожество».

— С такой энергетикой, — сказал однажды шеф, — у него действительно нет выбора. Только не нравится мне все это.

— Не нравится энергетика или не нравится Сириус? — уточнила я.

— Не нравится мне ваша планета, — признался Вега. — Чем дальше, тем больше.

Сириус не нравился шефу никогда. Не нравился как факт, опровергающий выстроенную им теорию гиперматриц, в которой и так еле-еле сходились концы с концами. Шефу не нравилось, что в плотной матричной среде живет существо, способное противостоять ее давлению без сигирийского оборудования, да еще «выбивать» из гиперматриц сознание отдельных граждан. То, что люди на проповедях продолжают сходить с ума, шефа не удивляло. Его удивляло и озадачивало направление помешательства, а также источник энергетики Сира и мощность его воздействия. Шеф был уверен, что феномен социопатии свидетельствует о разложении ментасферы в силу внешних воздействий: истечения срока годности гелиосома, например, или недомыслия создателей, прививших здесь нежизнеспособный генофонд. Теперь он наблюдал фонтанирующий источник разложения в самой среде. Шеф понимал, что теория неверна, но своими размышлениями на эту тему ни с кем не делился.

— Такие, как Сир, долго не живут, — утверждал он. — Если с ним не случится несчастья, он сопьется или в петлю полезет.

Сириусу было слегка за тридцать. Он не имел суицидальных идей, был склонен к алкоголю не больше, чем все остальные секториане, легкие наркотики на него не действовали, а сильных он боялся больше, чем милицейских облав. Он боялся за свою жизнь, которая с каждым годом теряла для него ценность.

— Все мы обреченные, — проповедовал он бритому пареньку, — всем нам отпущен кусок времени, за которым вечная темнота. И ты еще спрашиваешь, в чем твое преступление перед человечеством? Задумайся о вине перед Космосом, сын мой, ибо Космос знает, что творит твоими руками.

Лысый ни о чем не спрашивал Учителя, он тихо плакал, закрыв лицо грязными пальцами. Никто из слушателей не задавал вопросов. Сириус задавал себе вопросы сам и сам же отвечал на них:

— Кто есть Бог? — спрашивал себя Сириус. — Он Хаос и Космос, душа и тело, зло и добро. Он действует в самом себе, ради самого себя, руководствуясь своей причинностью, в которой человечество — не конечная цель. Если бы это было не так, человек был бы существом совершенным. За что же тебе, сын мой, прощение? Если бы Бог нуждался в нашем раскаянии, разве он не сотворил бы нас кроткими? Бог сделал из человека отступника, и теперь человеческие грехи есть грехи Бога. Ты спрашиваешь, зачем тебе жить, отверженному, а я говорю, Бог знает, зачем он сотворил тебя таким, потому что сотворил тебя против твоей воли.

В машине Сириус отдыхал. Потом попросил остановиться на пустыре, чтобы надышаться воздухом. Ночь была по-летнему теплой, воздуха хватало, но у меня сложилось впечатление, что он боялся «прослушки» в машине.

— Как ты думаешь, — спросил он, отойдя от дороги, — возможен ли рай? Представь себе фантастическую жизнь без страдания и боли. Представь бытие, когда не надо убивать, чтобы жить. Каким должно быть это бытие?

— Фантастическим.

— Моих людей не осталось. Новое поколение землян обо мне не вспомнит. Как ты думаешь, можно ли сделать рай там, где личность бессильна, а толпа неразумна? Ты чувствуешь противоречие в самой идее?

— Что-то есть… — призналась я.

— Какая дивная ночь! Какое счастье, что ты меня понимаешь!

Утром меня разбудил компьютер и пригласил в офис. В вестибюле у лифта нервно курил Миша, плевался и топтался, стряхивая пепел куда попало.

— Ты звал?

— Не звал, — сказал он, — но раз пришла, посиди с этой засранкой. Мне надо отскочить.

С тех пор, как «эта засранка» появилась в Мишиной жизни, он лишился сна, осунулся, стал отращивать бороду, чтобы добавить себе авторитета, а может, ему стало не до бритья. Он вынужден был забыть о прочих женщинах, чего прежде ни разу не делал.

— Третий день… — жаловался Миша, заталкивая окурок в вентиляционную решетку, — третий день без толку! Издевается надо мной! Издевается и хамит!

— Иди, Миша. Я с ней побуду.

— Она и тебе хамит?

— Она нормально себя ведет, ступай.

Ксюша сидела одна за компьютерным столом, заваленным старыми распечатками схем и графиков, по которым когда-то учился Миша. Графики были нервно почерканы его же рукой.

— Здрасьте, — сказала она, не глядя в мою сторону. — Что, нажаловался, да? Прислал меня воспитывать?

— Нет, пока только караулить.

— У, госссподи, — прошипела Ксюша, — я не могу!

— Довела начальника до нервного расстройства?

— А я предупреждала, что сама девушка нервная. Вас, между прочим, Вега искал.

— Зачем?

— Мне почем знать? Мне что, рассказывают?

— Если хочешь все знать, будь полюбезнее с Борисычем.

— У, госссподи! Я что, без него бы не разобралась? Скажите, пусть перестанет меня пасти, как дитё малолетнее.

Чтобы не рассмеяться, я вышла в коридор, но кабинет шефа был пуст. Ксения продолжала ворчать на сбежавшего Борисыча и нервно рыться в бумагах.

— Куда все девались?

— Туда, туда, — она указала в сторону лаборатории. — Индер позвал, все и побежали. И еще дядька в кепке пришел, тоже туда побежал. Там что, зарплату дают?

«Ну, нет! Ищи тебя потом…» — подумала я и села стеречь «засранку», так как кроме меня в офисе действительно не было ни души.

Только я устроилась за соседним компьютером, как Ксюша переключила гнев на меня:

— Теперь вы меня пасете? Я взрослый человек! Мне скоро восемнадцать!

— Неужели? Хорошо выглядишь. Я бы не дала больше пяти.

Ксюха надулась. Сначала она думала, как вежливо нахамить взрослой тете, потом ее увлекли Мишины записи, и она забыла…

— Работа нравится? — спросила я.

Ксюша сморщила носик, дав понять, что я отвлекаю ее не вовремя. В коридоре появился шеф и пригласил меня к себе. В отличие от Ксении, он выглядел абсолютно счастливым.

— Челнок идет с Лунной Базы. У нас мало времени. Присядь, дело есть. — Шеф спечатал на визитную карточку текст и обернулся ко мне. — Скажи, пожалуйста, сколько у Миши детей?

— Не могу знать. Мне известно только про Ксению.

— Познакомься с Дарьей Михайловной, — сказал он, отдавая мне распечатку.

На визитке было краткое досье на некую Дарью, которая на три года старше Ксюши, имеет адрес, номер телефона и сетевую почту. Тут же помещались данные о ее матери и двухлетнем сыне, Павле Егоровиче.

— Хотите сказать, что у него есть внук?

— И я еще небрежно искал, — улыбнулся Вега.

— Вы уверены?

— Я сделал экспертизу. Вне всякого сомнения, она его дочь. Если он не знает, сообщи деликатно.

— А можно неделикатно?

Шеф рассмеялся.

— Девушка меня не интересует, — сказал он, — ей не передались Мишины способности, но внук со временем должен быть протестирован. Надо будет заранее продумать его образование. И еще, — добавил он, отворачиваясь к компьютеру, — меня интересует все Мишино генетическое наследство. В ближайшее время я желал бы иметь полный список. Если он возьмется помочь, будет неплохо. Может, у него сохранились старые записные книжки. Пусть пройдется по адресам, будет больше толка. Еще лучше будет, если ты перестанешь его покрывать.

— Клянусь, я не знала об этой Дарье! Фамилия ее матери мне тоже ни о чем не говорит.

— Все! — закончил разговор шеф. — Надо встречать челнок, — он скрылся за дверью лаборатории, а я осталась стоять посреди коридора с визиткой в руках.

— Надо же! Ну и жизнь начинается. «Дарья Михайловна», — прочла я еще раз, а потом вспомнила о Ксюше.

— Где это ваш Борисыч? — спросила она с раздражением. — Он вернется когда-нибудь?

— Что-то не получается?

— Вы же все равно не разбираетесь в этом!

— Верно, — согласилась я и обратила внимание на дату рождения Дарьи Михайловны. — Ксюша, какой получится день, если от 13 мая 1997 года отнять девять месяцев?

Первый раз Ксюша оторвалась от работы, чтобы посмотреть на меня. Такой же взгляд бывал у ее отца, если я не могла сложить в уме элементарные числа.

— 13 августа 96-го, — ответила она. — Ну у вас и уровень постановки задачи. Упасть и не встать!

«То есть, — размышляла я, — после моего дня рождения он отправился куда-то добавить впечатлений. Тогда был Адам, и он наверняка знал, куда отправился Миша. Впрочем, ребенок мог родиться и раньше, и позже срока. Нет чтобы, как блазиане, указывать в паспорте дату зачатия», — подумала я, но выводы сделать не успела.

Дверь лаборатории распахнулась. Из нее вылетел огромный черный рюкзак и шлепнулся посреди коридора. Судя по грохоту, он весил под тонну. Мы с Ксюшей, как по команде, вытянули шеи. Вслед за рюкзаком выехал на роликах высокий и широкоплечий молодой человек, закинул рюкзак на плечо, так что лямки затрещали, и стремительно покатился по коридору.

Высота магнитных «коньков» добавляла ему сантиметры, не достающие до сборной по баскетболу; мускулистый торс стягивал кожаный жилет, сшитый влюбленной в него бабушкой на шестнадцатилетие, — именно в этом возрасте молодой человек перестал умещаться в стандартную одежду. Оба его бицепса были опоясаны алой татуировкой сигирийских иероглифов. На одном ухе висел пульт блазианского коммутатора, на другом — обычный телефон. Проезжая мимо компьютерной, молодой человек задержался, потому что его внимание кое-что привлекло. Он открыл дверь, въехал в комнату прямо с рюкзаком и затормозил перед столом Ксении.

Воздух наполнился специфическим ароматом герметика, характерный для внутренних интерьеров сигирийского транспорта. Глаза молодого человека закрывал зеркальный обод, на ободе крепилось дополнительное визуально-аналитическое устройство, позволяющее считывать скрытые голограммы в кабинах пилотируемых аппаратов. Молодой человек надвинул устройство на обод и, опершись кулаками на столешницу, завис над девушкой, как летающая тарелка зависает над территорией, наблюдая изменения ландшафта. Воцарилась недвусмысленная пауза. Ксения повела себя не по-детски разумно, — она попросту игнорировала пришельца. Она даже не оторвала взгляд от поля экрана, продолжая вводить данные в таблицу.

На поясе молодого человека побрякивал прибор, позволяющий ему проходить автоматическую идентификацию на транспортных развязках Галактики и Андромеды. На коленном ремне крепился каркас голографического монитора, на запястье — панель управления компьютером. Из-под жилета выглядывала серия татуировок на непонятном землянину языке. Единственная фраза, написанная по-русски, располагалась, как правило, на затылке и читалась так: «Ма! Я вернусь поздно». Если по каким-то причинам надпись отсутствовала, значит, она должна была появиться в ближайшие часы. Только, похоже, что в этот раз на молодом человеке не осталось места для новых татуировок. На шее у него сиял сиреневый «ангел», символизирующий удовлетворение после сдачи теста; на локте стоял «штамп» говорящий о том, что другой тест он с треском провалил и пересдавать не намерен. На брюхе разворачивался красочный сериал комиксов о том, как его достала такая жизнь, а на плече, повернутом в мою сторону, светился свежей краской текстовой столбец, который я успела перевести во время паузы: «Оставьте меня в покое, я — землянин», — гласила надпись на плече молодого человека.

Ксения не сочла нужным ни на секунду прервать работу. Напротив, покончив с одной таблицей, она, не переводя дух, приступила к следующей. Молодой человек согнулся и приблизился к девушке визуальным прибором.

— Ты кто? — спросил он.

— А ты кто? — последовал встречный вопрос.

— Я Имо.

— А я Ксю.

— Почему «Ксю»?

— А почему «Имо»? — спросила Ксения и, наконец, поглядела на молодого человека.

— Потому что я такой, — ответил он и выпрямился, расправив могучие плечи.

— Ну и дурак, — ответила Ксюша и опять приступила к работе.

Потерпев фиаско, Имо повернулся ко мне.

— Почему не встречаешь? — спросил он, и я не нашла, что ответить, потому что не надеялась быть замеченной на фоне молодой, красивой девушки.

— Как же не встречаю? Зачем же я здесь сижу?

— Булку с сюрпризом не встречаешь, — уточнил он и выкатился задним ходом коридор, потому что развернуться с рюкзаком было негде.

— Какой сюрприз? — не поняла я, но Имо лишь улыбнулся и продолжил путь к лифту.

Когда он скрылся, Ксюша отодвинулась от компьютера.

— Кто этот лысый придурок? — строго спросила она.

— Мой сын, — ответила я, краснея. — Какой сюрприз? О чем он? — ноги сами понесли меня к лаборатории, но недоумение на лице Ксюши заставило остановиться. Я испугалась, как бы простецкие выходки моего оболтуса не испортили ей впечатление обо всей конторе. — Его действительно зовут Имо, — оправдывалась я сбивчиво. — Наверху он отзывается на имя Дмитрий. Обычно он не ведет себя так… То есть, я хочу сказать, он волне воспитанный мальчик, только иногда непосредственный до беспредела.

— Я заметила, — согласилась Ксюша.

— Думаю, когда вы познакомитесь ближе… Ксюша, я схожу, узнаю, что он привез с Блазы?

— Идите уж… — сделала одолжение Ксюша, и ее возмущение сменилось снисходительным великодушием. — Я как-нибудь себя сама покараулю.

В лаборатории меня ждало совсем диковинное зрелище. Несмотря на то, что я готовилась к нему пятнадцать лет, оно застало врасплох не только меня, но и Вегу, Индера, а также Володю, который оказался случайным свидетелем.

Среди комнаты стоял еще один молодой человек, раздетый до пояса. Он подвергался облучению, обязательному для прибывающих инопланетян. Этот молодой человек не был похож на предыдущего. Он был в меру высок, в пределах разумного сложен и сильно загорел. Светлые локоны молодого человека отрасли до плеч, в руках он держал «хлебницу» и смотрел на меня, хитро улыбаясь.

— Ты тоже думаешь, что я привидение? — спросил он.

— Господи, боже мой! Каким образом? — воскликнула я.

— Обманным, — ответил Индер, продолжая высвечивать его ламой. — Сговорились, хулиганье!

Шеф, вопреки увиденному, все еще выглядел довольным.

— Надо было предупредить, — говорил шеф, — подстраховали бы.

— Обошлось и ладно, — заметил Володя, — радуйтесь.

Не радовался только Индер, орудуя лампой.

— Ты видишь, что он себе позволяет? — ворчал доктор, указывая в сторону удалившегося Имо. — Что за порядки? Кто ему дал право делать дела за спиной начальства?

— А я был так рад… — сказал загорелый молодой человек.

— А тебя не спрашивают, — ответил сердитый Индер, выключил лампу и обратился ко мне. — Если ему станет плохо, претензии к Имо!

Я растерялась. Молодой человек с «хлебницей» подошел ко мне:

— Разве ты меня не обнимешь? — спросил он. — Не поздравишь с возвращением? Разве так встречают землян, когда они вернутся домой?

Через минуту мы, обнявшись, шли по коридору. Я несла «хлебницу», он волок за собой рюкзак. За нами также медленно шли шеф и Володя. Они желали попасть в кабинет, а я — убедиться, что это не сон наяву.

— Хорошо, что я осветлил волосы? — спросил молодой человек. — Я не буду выглядеть смешным среди людей?

— Нормально, — ответила я. — Заплетем тебе косу, будешь на студента похож.

— Ты видишь, как я загорелся? Хотел привыкнуть к Солнцу, а стал на негра похожий.

— Загорел, — поправила я, — а не загорелся, но тебе идет.

Володя усмехался, глядя на нас, а Вега ждал, когда мы проволочемся мимо двери кабинета, но рюкзак был длинным, а коридор узким.

— Помнишь холл? — спросила я. — Ты сидел на диване, и ноги до пола не доставали. А вон в том кабинете ты однажды заснул прямо в кресле.

Пришелец иных миров растерянно озирался. Ясно было, что ничегошеньки он не помнит. Что он устал от впечатлений и хочет отдохнуть.

— Здесь был архив, но мы его убрали, — продолжила я, — сдвинули стенку и сделали большую компьютерную комнату. Узнаешь пульт слежения за радарами? Ты заметил, как много спутников теперь вокруг Земли?

Пришелец ничего не заметил. Он покинул Землю в пятилетнем возрасте, его отлет, как и прилет, проходил в слепой капсуле. С какой стати его должны волновать подробности переезда стены? Просто я не была готова проводить экскурсию. Я ждала этого дня так долго, что привыкла ждать.

— Познакомься с Ксенией…

Мы остановились на пороге компьютерной под пристальным взглядом девушки.

— Ксения — наша новая сотрудница, а это мой старший сын, Джон Финч.

Молодой человек поклонился неуверенно, но учтиво, как это делали герои фильмов, просмотренных им за годы отсутствия на Земле.

— А это наша Булочка, — добавила я и поставила «хлебницу» перед Ксюшей. В прорезь на Ксюшу глядели два внимательных глаза. Не судьба ей сегодня была сосредоточиться на работе. — Джон — тоже настоящее имя, потому что он немного американец.

— В прошлой жизни, — уточнил Джон, — а в этой жизни я очень альф.

— Только по паспорту. На самом деле, он человек.

Джон смутился, словно первый раз в жизни его назвали человеком. Впрочем, может быть, в Лого-школе это слово считалось ругательным.

— Постараюсь им быть, — пообещал он.

— А Ксюша — наш новый технический консультант.

— Пока еще ассистент, но тоже стараюсь… — ответила Ксю.

— Тогда вот тебе первое задание: узнай, пожалуйста, по сети Лунной Базы, не проявил ли контролер повышенного интереса к капсуле, пришедшей к нам сегодня.

Ксения вернулась к компьютеру, а я еще раз осмотрела «привидение» Джона и заметила на его плече татуировку «знак Солнца».

— Ты позволил ему себя разукрасить?

— Я позволил, — заступился Джон за младшего брата.

— Джон!

— Не сердись! Мне обидно, когда ты расстраиваешься из-за таких маленьких причин.

— Так не говорят, — поправила я, — и еще, чтобы ты знал, «загорел» и «загорелся» — это разные вещи. В первом случае ты просто в меру позагорал, во втором случае — заснул в солярии.

— Я заснул, — признался Джон.

— А в этот момент Имка подобрался к тебе с краской.

— Я сам позволил!

— Стандартный контроль, — сообщила Ксения, и мы замолкли. — Никаких дополнительных индикаторов не применялось. А что, вы везли с собой контрабанду?

— Я — контрабанда, — объяснил Джон.

— Да, да, — подтвердила я. — Для «белых гуманоидов» Джон самая настоящая контрабанда.

В модуле Имо успел навести беспорядок. Он развернул рюкзак посреди прихожей и захламил все вокруг своими коробочками, баллончиками с краской, бутылочками с растворителями, наборами рейсфедеров и пульверизаторов. Отдельную секцию рюкзака занимал пакет со стружкой, которая дымилась, источая дурманящее благовоние, и которую я запретила, но, как выяснилось, без результатно. Все это добро он неспешно носил через сад и устраивал в своей комнате. Булочку я вытряхнула в заросли травы. Джон присел у бассейна.

— Возле растений необычно активный воздух, — сказал он.

— Если станет плохо, зайди к Имо. Там воздуха нет вообще, сплошь герметики и химикаты. Имо, покажи Джону его комнату, — попросила я. В ответ раздался натужный хруст резинового мешка, из которого Имо вынимал барахло. — Ты слышишь, что я говорю?

— Он слышал, — сказал Джон.

— Тогда устраивайтесь. Я скоро буду.

— Не уходи. Еще немного побудь здесь.

— Ты хорошо себя чувствуешь?

— Привыкну, — улыбнулся Джон. — Я же землянин. Я же на Земле.

— Это еще подземелье. Земля будет позже. Дядя Вова купил автобус. Поедем путешествовать, и ты увидишь много всего интересного, а пока отдыхай. Я вернусь быстро.

В офис я пошла с пустой банкой, и с намерением до конца выполнить Мишино поручение, но этого делать не пришлось. С Мишей мы столкнулись там же, в вестибюле.

— Финч, говорят, здесь? — спросил он и обратил внимание на размеры банки у меня в руках. — Они оба как папуасы?

— Дай пройти, — попросила я, но Миша загородил проход.

— Если они в таком виде будут шляться по городу!..

— Тогда что? Что ты сделаешь?

— Ты когда-нибудь начнешь заниматься воспитанием этих молокососов?! Кто им позволил явиться сюда вместе? Что за шуточки? А если Финча пасли?

— Шеф бы сказал. И вообще, занимайся своим «сокровищем», а моих не терроризируй.

Банку я поставила перед Индером и попросила наполнить ее раствором, который смывает татуировки, в соответствии с предстоящим объемом работ.

— О, да! — посочувствовал Индер и пошел готовить раствор, а я пошла ему помогать.

— Объясни мне, зачем он делает это?

— Он же молодой, — объяснил Индер, — раз делает, значит ему надо.

— Значит, ремня надо было дать вовремя и как следует, — добавил Миша, который шел за мной. — Опоздала — терпи. Я ее предупреждал! — объяснил он Индеру. — Не будет мне позволять заниматься воспитанием, вырастет балбес, со всех сторон положительный: на учебу ему положить… на работу ему положить… На мать родную положить… Так он еще и Финча подставил! Но Финч-то должен был соображать?! Знаешь что, — Миша снова накинулся на меня, — если ты не способна им доходчиво объяснить элементарные вещи, значит надо попросить меня или шефа!

Вполне возможно, что мои педагогические усилия никому из детей не пошли на пользу. В этом я готова была согласиться. Возможно, примени я более радикальные методы воспитания, толку было бы больше, но тогда это были бы не мои дети, а совершенно другие люди. Так уж сложилось, что Имо и Джону я могла объяснить все что угодно. Они могли меня выслушать и понять, но далеко не факт, что из услышанного ими был бы сделан надлежащий вывод. Так было раньше, так будет всегда.

Отсчет новой секторианской эры начался для меня в тот день, когда Имо впервые заговорил. Точнее, произнес пару слов, от которых у меня волосы встали дыбом, и я не могла их уложить, пока утрясались недоразумения и заминались скандалы, связанные с появлением ребенка в Галактике. Между тем, главный виновник замолчал еще на полгода. И с этим тоже ничего нельзя было поделать. Сколько Миша ни хорохорился, сколько не грозил ремнем, Имо не счел нужным потратить на него ни слова. То есть, говорить он мог, но все попытки пообщаться с ним натыкались на его абсолютное нежелание раскрыть рот. Со мной ему не было причин разговаривать, я и так знала, чего он хочет. С другими — тем более. Зачем? Мама придет и всем объяснит, чего хочет Имо. Шеф предположил, что у ребенка недоразвиты голосовые связки, и каждый звук дается ему с трудом. Индер еще раз осмотрел глотку Имо и еще раз подтвердил старый диагноз: «лентяй, каких свет не видел».

Впервые я заметила, что Имо общается, на детской площадке с такими же ребятами как сам, но и там его речь не была частым событием. На вопросы он отвечал односложно или не отвечал вообще; он долго думал, прежде чем открыть рот и никогда не прибегал к словам там, где можно обойтись жестом. У него появился друг Иван, такой же упрямец и молчун. Они прекрасно ладили, потому что не утомляли друг друга: молча возились в песочнице, лазали по заборам и в луже дрызгались тоже молча. Между ними существовала полная гармония взаимоотношений. Так они росли, молча и вместе. Только Иван пошел в колледж на соседней улице, а Имо отправился учиться в Сигирийскую Лого-школу.

Этому событию предшествовали баталии между мной шефом. В итоге победила демократия — мы предоставили сделать выбор самому Имо. При этом шеф активно агитировал его за Лого-школу, а я за колледж. Миша предательски примыкал поочередно к каждой из воюющих сторон. Когда я привлекала его к агитации, он описывал ребенку прелести счастливого земного детства. Когда его привлекал к агитации Вега, Миша с тем же пылом превозносил достоинства сигирийского образования. А когда я уличила его в предательстве, он не признал себя виноватым: «И то и другое хорошо, — сказал он. — Здесь мы за ним присмотрим, там ему мозги на место вкрутят. Если хочешь, чтобы парень сделал выбор, надо представить ему оба варианта». «Действительно», — подумала я и согласилась. Имо исполнилось пять лет. Время на размышление стремительно таяло.

— Ты что-нибудь решил насчет школы? — спрашивал я все чаще, а Имо все дольше думал над вопросом.

Он откладывал игрушки, садился в позу мыслителя и хмурился до тех пор, пока я не отвлекалась от темы. Я грешным делом надеялась, что решу без него. Только однажды на рассвете он сам разбудил меня. Почему-то все важные решения Имо принимал на рассвете.

— Пойду учиться в Сигу, — сказал он.

— Ты хорошо подумал, сынок? В Сигу надо ехать сейчас, а здесь ты бы погулял еще год и учился бы в одном классе с Иваном.

Имо задумался в последний раз.

— Нет, в Сигу, — сказал он, и это решение стало окончательным.

На Блазу мы отправились вместе с Адамом. Взяли любимые игрушки, которые нам сразу вернули. Запаслись теплой одеждой, которую нам посоветовали использовать только на Земле. Короче, отдали ребенка почти голым. Адам взял на себя роль «мужского плеча», на котором мне следовало рыдать, когда поведут мою деточку. А может, шеф поручил ему присмотреть за мной, чтобы я вела себя в соответствии с блазианской этикой, не позорила честное имя начальства. В тот раз мое поведение было безупречным. Рыдать не пришлось. Имо увел воспитатель альф, солидный мужчина, чем-то похожий на шефа, который давно ждал ребенка и знал о нем больше, чем легкомысленная мать. Все произошло быстро и спокойно. У меня осталось чувство чего-то незавершенного, и тогда к нам вышел Джон. Повзрослевший, обросший длинными локонами, со своей удивительной улыбкой. Джон вышел посмотреть на нас. Он почти забыл английский, общался со мной через автоматический «переводчик», спрашивал, часто ли мы будем приезжать, и можно ли ему выходить к нам после свиданий с Имо?

Первое время мы ездили на Блазу часто. Возили Джону подарки: диснеевские мультики, прочую развлекательную ерунду на русском и английском языках, которая могла понравиться мальчишке. Я собирала ее и перегоняла на сигирийские инфоносители. Надеялась, что Джон заговорит на человеческих языках, и подолгу просиживала с ним в фойе, прежде чем забрать Имо. Мне не хватало общения с Джоном, но срок свидания на территории школы был ограничен. Чтобы больше проводить времени с Имо, Адам снял жилье в иностранном поселении, по соседству с Семеном и Ольгой Васильевной. Старички присматривали за модулем в наше отсутствие, и за нами… тоже присматривали. Имо мне отдавали на сутки, поэтому в школе мы с ним почти не общались, чтобы больше времени сэкономить для Джона. Не знаю, затеялась бы эта история, если бы не обаяние маленького американца и не моя привязанность к нему. Джону было почти восемь лет, он производил впечатление вполне взрослого человека. Он ждал нас в фойе за час до прибытия, сам приводил за руку Имо и сам уводил его тоже за руку. Только однажды меня посетила мысль. Я спросила Джона на очень плохом английском, не хочет ли он с нами проводить время на поселении? И вообще, быть как бы членом нашей семьи?

Джон не понял вопроса. Я не стала мучить чужой язык и передала идею через «переводчик». Джон опять ничего не понял. Только когда Адам повторил то же самое на разговорном «сиги», Джон растерялся, а потом заплакал и обнял меня. Тогда до меня дошло, какой я была бестолковой.

Сначала мы поплакали, потом утешили друг друга, собрали вещички… но вахта не выпускала меня из школы с чужим ребенком. «Своего возьми, — было сказано мне, — а этого верни на место». То, что Джон — землянин, как и я, вахту не убедило. Клятвы, что я привезу его через день в целости и сохранности, ни на кого не подействовали. «Своего бери, — повторили мне, — а этого оставь. Он тебе не родственник».

— Как это не родственник, если я его родная тетка?! — рассердилась я.

Вахта молниеносно сопоставила генетику и уличила меня во лжи. Я же к тому времени порядком рассвирепела и стала объяснять, что в человеческой традиции генные коды родственников не обязательно имеют одинаковые участки.

— Перестань, — отговаривал меня Адам. — Со временем мы все уладим.

Я послала его к школьному начальству немедленно решать вопрос и заявила, что без Джона отсюда не уйду. В ответ все порты школы были автоматически заблокированы. Я продолжала атаковать вахту. Вахта, судя по всему, имела опыт обороны от агрессивных родительниц.

— Вы не смеете портить ребенку детство! — выступала я. — Он человек и должен отдыхать по-человечески.

— Ничего не знаю, — отпиралась вахта. — На этого ребенка есть заказ. Никто не имеет права уводить его из школы. Он обучается под патронажем внешней разведки. Он готовится к участию в секретном проекте. Ты не можешь даже общаться с ним, но поскольку он вышел сам…

— Что это еще за заказ на ребенка? Вам здесь что, «стол заказов»? Или это тюрьма, а не школа?

— Школа, — уверила меня вахта. — Одна из самых престижных и дорогих школ Блазы. Обучение этого ребенка спонсирует влиятельный господин, который и наложил запрет на вывоз его за пределы…

— Немедленно свяжите меня с этим господином, даже если это сам президент Галактики!

— Это непросто сделать, — объяснила вахта, — так как господин, очень уважаемый альф-сигириец, не находится сейчас на Блазе. Его местонахождение засекречено, и связь будет дорого стоить.

— Наплевать! Связывайте сейчас же, — бушевала я и молила бога, чтобы не появился Адам и не зарубил авантюру.

Адам появился как всегда вовремя и прыснул со смеху, когда понял, зачем я сижу у пульта коммутатора.

— Только акустические сигналы, — предупредила вахта. — Говори медленно в «переводчик».

— Какое счастье, что я не увижу этой мерзкой рожи, — ответила я.

Адам, задыхаясь от хохота, отполз за угол.

— Говори, — повторила вахта, — время уходит.

И я сказала все. Произнесла речь о том, что никакие засекреченные дяди-альфы не имеют права отнимать у человеческого детеныша детство. Что я на уши поставлю Галактику, но не позволю использовать Джона ни в каких проектах до тех пор, пока он не вырастет и не сможет принять решение сам. Я сказала, что усыновляю этого человечка официально и, если его не выпустят со мной на поселение, буду жить в школе ровно столько, сколько понадобится для того, чтобы привлечь внимание общественности к безобразию.

— Ты в детстве с куклами не наигралась? — услышала я в ответ и сбилась с мысли. Это было неожиданно. Тем более что фраза прозвучала по-русски, а голос показался знакомым. — Сколько тебе нужно детей, чтобы ты успокоилась? — спросил голос. Красная от смеха физиономия Адама показалась из-за угла и спряталась снова. — Сейчас же возвращайся домой, — сказал влиятельный дядя-альф, — и роди себе десять штук, только чтобы это были нормальные человеческие дети. Слышишь меня, Ирина? Я уже согласен на все, только пусть они будут людьми.

К своему стыду, я узнала голос шефа, но не смогла ответить. «Переводчик» упал и закатился под тумбу. Одной рукой мне надо было задвинуть на место отвисшую челюсть, в другой у меня была теплая ладошка Джона, который разделил со мной все этапы позора.

— Пусть забирает его куда хочет! — распорядился шеф и добавил на «сиги» пару слов, которые я затруднилась перевести.

С той минуты Джон Финч был признан моим старшим сыном, и оспорить этот факт я не позволила никому, также как сомневаться в правомерности моего поступка. Я моментально вжилась в роль мамаши, словно Джон был моим с рождения, и распорядилась приготовить мне документы, чтобы исключить недоразумения в будущем. Только Адам посоветовал мне прежде приготовить задницу для хорошей порки.

Шеф встретил меня у капсулы мрачнее тучи. Все, что он скажет, я знала заранее. Я могла составить тезисы его выступления по пунктам: начиная с моей природной безответственности, кончая неудобной ситуацией, в которую я постоянно ставлю контору. Однако меня ждал особенный нагоняй. Шеф поразмыслил на досуге и пришел к выводу, что я по большому счету здесь ни при чем. Что мой инстинкт материнства оказался стихийно разбужен, приведен в боеготовность, а затем оставлен не у дел. Поэтому мне нужно как можно скорее завести детей. Речь шефа на этот раз изобиловала не этическими, а медицинскими терминами.

— Индер устроит искусственную инкубацию, — обещал он. — Я пойду на любые уступки. Только чтобы это были нормальные дети от нормальных мужчин!

Речь не была дослушана мною до конца. Все заманчивые предложения были с ходу отвергнуты. Я вернулась в пустой модуль, забралась под одеяло и попыталась понять, что такое нормальные дети от нормальных мужчин? Откуда они могут взяться, и зачем они мне нужны в количества десять штук, когда мне двоих вполне достаточно? А в модуле еще валялись игрушки. Было тихо, одиноко и гадко оттого, что в Секториуме в тайне от меня планируются «секретные проекты» с участием Джона, а я не имею права знать, что за проекты и отчего они так секретны? Что в конторе, где работают земляне, есть информация, не предназначенная для землян совсем, и, что мой маленький, милый Джонни, оказывается, слишком аномален для того, чтобы считать себя человеком.

В конце концов, с моим решением смирились все. И Адам… в последнюю очередь, но я не в обиде. С появлением в моей жизни Имо Адам тоже смирился не сразу.

Блазу я стала посещать не просто часто, а при малейшей возможности. Как только позволит работа и транспорт, не дожидаясь прочих благоприятных условий. Все мои представления об этой планете, сформированные из записей и учебников, были перевернуты. Я представляла Блазу — главную планету Сигирийской конфедерации, интеллигентной, светлой и представительной, как гостиница «Интурист». Все это оправдалось отчасти. Блаза была темной планетой. Большая часть ее территории пребывала либо в сумерках, либо во мраке. Только полоса экватора освещалась по кругу поочередно то Красной, то Синей Звездой (Солнцем). Эти «лампы» колоссальной мощности вращались по орбите друг за дружкой, потому что удаленность планеты от естественных звезд Сириуса не позволяла считать ее пригодной для жизни вообще. Синее Солнце облучало Блазу спектром белой звезды. Красное — не знаю, какой спектр излучало, но для землян находиться в его лучах было небезопасно. Синее излучение в больших дозах было также противопоказано. В красных лучах хорошо себя чувствовали бэта-сиги, альфы спокойно переносили оба Солнца. Планетарное население составляло примерно десятую часть населения Земли и предпочитало жить на освещенных территориях. Чем ближе к экватору, — считали блазиане, — тем лучше жилье. Пришельцам же рекомендовали сумеречную зону, до которой не доставали ветки подземных коммуникаций. Там уважающие себя сиги не жили из-за климата. Кроме инопланетян, на наших широтах селились мутанты и отшельники. Нам, мутантам-отшельникам, было все равно, что под Солнцами гулять, что во мраке. Вся Блаза была одинаково для нас вредна.

Полюса Блазы были вовсе непригодны для жизни, не предназначены для пребывания живых существ. Там лежали вечные льды, из которых зловеще торчали вентиляционные башни заводов. Над полюсами не рекомендовалось летать пассажирскому транспорту даже на орбитальных высотах. Океан на планете отсутствовал. Имелось несколько грунтовых резервуаров воды, выходящих на поверхность глубокими озерами. Они-то и сделали Блазу обитаемой, но землянами пить эту воду нельзя было, так же как дышать не фильтрованным воздухом и загорать на экваторе. В сумеречной зоне блазианам не было до нас дела. Там шеф обложил запретами подопечных: не сидеть на воздухе без фильтра и зонта. Только в модуле можно было задать родной фон излучения, поставить любой фильтр на вентиляционный канал и чувствовать себя как дома.

Наше поселение сверху напоминало пляж: несколько пирамидальных зонтов-тентов, защищающих от космической радиации; под ними — выходные башни модулей с герметичными дверями. Рядом — посадочные порты для воздушного транспорта, подсвеченные кодировкой поселения, чтобы исключить незваных гостей. Подземный же транспорт был только локальным: в лифте я могла ездить не дальше чем в гости к Ольге Васильевне, но шеф был доволен: «нечего разъезжать в подземке по чужим планетам, — сказал он и отказался подключать нас к магистрали. — Неизвестно, на что нарветесь. Пользуйтесь воздушным такси».

Действительно, публика на Блазе была странная, непредсказуемая. Меня пугали маски, закрывающие лица гуманоидов, их сомнамбулическая походка, откровенность в общении… Потом мне объяснили, что откровенность здесь ни при чем, просто несчастные не знают, какие вопросы землянину задавать прилично, а какие — нет. Мне дали понять, что сомнамбулическая походка не от расстройства психики, а оттого, что в мозг вживлен микрочип, позволяющий быть режиме «on-line» и предупреждающий об открытых люках на дороге. Сначала я пыталась понять и осмыслить, потом привыкла. По сравнению с сигами, человечество ведет себя слишком однообразно. И это если сравнивать себя с культурным сектором экваториальной зоны. На Блазе были и злачные места, где приличному человеку совсем не следовало появляться. К примеру, сектор Шарум, — скопище самых непристойных заведений, расположенный под грунтом на широте абсолютного мрака.

Лого-школа, по счастью, находилась в районе экватора на одном меридиане с поселением, и мы тратили не более получаса на дорогу до дома, если так можно было назвать пространство, где мы, земляне, были предоставлены сами себе.

Наш модуль был сделан по стандарту: цилиндрический, трехуровневый, с башней лифта посередине и винтовой лестницей вокруг. Каждый уровень делился на сегменты прозрачными подвижными переборками. Внизу было принято жить, наверху хранить скарб. Совсем не то, что мой земной модуль. Оставаться одной здесь было скучно, но я нашла развлечение: выносила кресло наверх и устраивалась любоваться блазианским небом. Ничего подобного я не видела ни на Земле, ни в Хартии, ни на Флио. Блазианское небо шевелилось от обилия огоньков. Все летало, мигало, чертило полосы огоньками. Я научилась различать суда по цвету и траектории. Иногда по форме фюзеляжа, но в нашей зоне транспорт редко снижался. Наблюдение так увлекало, что однажды я заснула в кресле от недостатка кислорода, и не проснулась бы, если бы не бдительность Ольги Васильевны.

— Что ты творишь?! — ругалась она. — Тебе детей поднимать надо, а ты…

Она же накапала шефу, что я хожу по Блазе без дыхательного прибора и позволяю детям то, чего не позволяли в детстве самой Ольге Васильевне ее строгие родители, а именно: гулять босиком, не спать по ночам и пачкать краской входную башню.

— Если мальчишки не получат правильное воспитание, — сказала она шефу, — их нельзя будет вернуть на Землю. Они вырастут настоящими гуманоидами, если конечно вырастут у такой матери.

Ольга Васильевна была права. Мои «гуманоиды» росли, как попало. Если я чему-то действительно их учила, то только языкам. Космические языки: русский и английский, были обязательными для обоих.

— Зачем мучить детей? — удивлялся шеф. — Есть программы: вставляешь в ухо прибор и через неделю они говорят без акцента.

Но я-то знала, что искусственно выученные языки забываются быстро, притом, в самый неподходящий момент. Поэтому продолжала мучить обоих столько, сколько считала нужным. Так они росли и мучались, пока не выросли. Росли как братья, поскольку им некуда было деться друг от друга. Сначала Джон на правах старшего водил Имо за руку и учил жить. Потом они поменялись ролями. Имо стал опекать Джона, который всегда попадал в эпицентр конфликта. Имо никого не учил жить. Он дожидался ситуации, когда Джону грозила взбучка, приходил и садился неподалеку. Конфликт рассасывался сам собой.

Это поразительное свойство было замечено за Имо в раннем детстве. Он никогда не дрался просто потому, что не находилось желающих. Ни в Сигирии, ни на Земле. Даже взрослые пацаны его не трогали. Джон сказал, что в школе у Имо странная репутация: почему-то все боятся его рассердить, в том числе учителя. Очевидных причин для такого страха не было. Я не знаю второго такого миролюбивого человека, как мой младший сын. Но почему-то на Земле у Имо была точно такая же репутация. Обычно он молчал, но если раскрывал рот, замолкали все, включая шефа и Мишу. Даже если он нес полную ахинею, его не перебивали. Имо позволял себе все, что считал нужным, но ругали за это только меня. С ним предпочитали не конфликтовать. Притом, что Имо ко всем относился одинаково хорошо (то есть безразлично), мало кто из секториан мог похвастать особым расположением к себе этого ребенка. Из всех он особо выделал троих: меня, Володю и Мишу. Володю, потому что охотно проводил время в его гараже, учился водить транспорт, и вообще, Володя удивительно легко нашел к нему подход. Миша подхода так и не нашел, зато был предельно искренен в своем отношении к Имо, и никогда не был равнодушен к его проблемам. Этого оказалось достаточно, чтобы войти в число симпатичных ему людей. Ну а уж мне, как родителю, симпатия полагалась по факту родства. А может, не полагалась. Может, мне только казалось, что Имо выделяет меня на фоне прочих безразличных ему людей, потому что кроме меня никто не кидался на него с упреками и нравоучениями. А если бы даже кидались, результат был бы тот же самый: упреки Имо выслушивал с молчаливым безучастием, а нравоучениями пренебрегал. Он знал, «ма» выпустит пар и утихнет, потому как что же ей еще делать?

После начального цикла обучения мне позволили забирать Имо на Землю. Джона привозить было рискованно до тех пор, пока не обновятся архивы Лунной Базы. Шеф считал, что риск не оправдан, что у «белых» хорошая память, что вряд ли они позволят Джону спокойно гулять по Земле. Я не настаивала. Как ездила, так и продолжила ездить. Имо изучал рисование, логику, биотехнику и пилотирующие программы. Джон — пространственную геометрию, основы фазодинамики, физику и языки. Я изучала педагогику и применяла ее на практике:

— Почему Джону всегда достается больше всех? — спрашивала я у Имо.

— Потому что лезет… — отвечал тот.

— Почему Имо вечно ходит в татуировках? — спрашивала я Джона.

— Потому что не любит говорить, — объяснял Джон. — Ему проще написать: «Был в Шаруме», и избавить себя от вопроса.

— Кто это в Шаруме? — пугалась я. — Имо, кто тебе разрешил в Шарум? Что ты там делал?

— Был, — отвечал Имо, что, собственно, и было написано у него на плече.

Джон считался перспективным учеником, но ленивым. Имо — чрезвычайно ленивым, притом, что никаких особых способностей в нем не нашли. Шеф был счастлив уж тем, что его не выгнали из Лого-школы; а я смеялась, что просто не нашлось храбреца, который решился бы огорчить Имо известием об отчислении.

С каждым годом шеф все больше раздражался из-за его прогулов и каникул. Шеф мечтал подсунуть своего диспетчера на Кольцевую развязку, и обеспечить Секториуму доступ ко всем видам транспорта в обход Сигирии. Специализация Имо для этого годилась. Еще бы! Шеф сам ее выбирал. Только, чем дальше, тем меньше оптимизма ему внушал мой ребенок. Я тоже, по окончании семестра рисования, больше не слышала похвалы в его адрес. Наоборот, к выпускным тестам преподаватели договорились до того, что Имо примечателен уже тем, что абсолютно никакими способностями непримечателен. Кроме, разве что, здоровья и физического развития. За это меня хвалили безмерно, ставили в пример другим родителям, которые безответственно отнеслись к появлению на свет детей. Я не уточняла обстоятельств появления Имо, комплименты принимала, но с отсутствием у ребенка способностей не соглашалась. Я бы даже осмелилась утверждать, что у него есть талант, бесполезный с точки зрения блазианских педагогов, но бесспорный талант спортсмена, который прекрасно можно было применить на Земле.

Однажды Володя сдуру устроил Имо на картинг. Ребенок сходил на пару тренировок, и каникулы кончились. Пришло время возвращаться в школу, но тренер пригласил меня для беседы. «Диме надо заниматься автоспортом, — сказал он. — Преступно не развивать такой дар». Тем не менее, дарование отправилось «в Сигу», а на следующих каникулах мне позвонил тренер по теннису. Оказывается, Имо с Иваном, прогуливаясь мимо кортов, зашли попробовать.

— Он ведь не хочет заниматься теннисом, — ответила я. — Уговаривайте сами.

— Вы должны ему объяснить! — настаивал тренер. — Вы должны найти способ убедить его.

Не долго я ломала голову. В следующий раз, прогуливаясь мимо кортов, Имо заехал мячом в плафон на потолке зала, и выбил его вместе с решеткой. Зал закрылся, мне прислали счет.

Имо, как ни в чем не бывало, продолжил осваивать гоночные машины и уже готовился к соревнованиям, когда меня опять пригласили в секцию для беседы.

— Чтобы ноги его больше не было на автодроме, — заявил тренер. — Я готовлю спортсменов, а не самоубийц.

Тогда у нас состоялся первый разговор по существу, в котором меня очень поддержал Володя.

— Рванешь штангу весом килограмм пятьсот, — предупредил он Имо, — прощайся с Землей навсегда. Увижу тебя в боксерских перчатках — то же самое, собирай рюкзак! На борьбу — только попробуй…

Имо слушал, а я поддакивала. Володя выдавал раскладку всего, что флионеру в условиях Земли категорически делать не положено. В сухом остатке у нас оказались лишь шашки да шахматы, но Имо не любил напрягать мозги. На следующих каникулах я познакомилась с тренером по стрельбе из лука. Потом меня донимали метатели молота, но я рассказала вкратце, почему закрылся теннисный корт, и метатели молота успокоились. Я стала шарахаться от собственного дома, если видела на лавочке ожидающего человека. В каждом встречном прохожем мне мерещился тренер. Я заперла калитку на ключ, но очередной «ковбой» въехал в ворота на машине и предложил участвовать в пляжном шоу.

— Это к папаше… — догадалась и напустила на него Мишу.

Миша любил водить Имо с собой по пляжам и луна-паркам, позволял ему прыгать с тарзанки и выстреливать себя из рогатины. Он спорил на деньги, что ребенок заберется наверх по скользкому столбу, а сам стоял рядом и сообщал очарованным дамам, что это его сын. Имо вдохновенно старался. Ему было приятно, когда на него глазели. С возрастом ему стало приятно вдвойне. До заморозков он ходил по городу в майке, чтобы демонстрировать свою ненормальную флионерскую мускулатуру. И я точно знала, кто привил ему вкус к такому поведению. В дни совместных загулов Мишин кошелек стремительно пустел, потому что не было удовольствия, в котором они бы отказали друг другу. Обычно это безобразие прекращала я, потому что оно могло продолжаться до бесконечности.

Сам Миша с тарзанки не прыгал. Он считал, что это дурно влияет на мозг. Я сначала над ним смеялась, потом храбрилась, но, оценив высоту, решила, что молодость прошла, и нет жесткой необходимости подниматься в небо и лететь оттуда вверх тормашками. Имо, в отличие от меня никогда не думал. Думать ему было лень. Гораздо приятнее было карабкаться на вышку, но шоу-мен был послан Мишей с порога.

— Назови цену, — настаивал посетитель.

— Ты столько не зарабатываешь, — уперся «папаша», а потом назвал… Сумма оказалась достаточной для того, чтобы гость сел в машину и очистил мою усадьбу.

— Что это он? — удивился Миша. — Я ж не фуфло продаю, натуральную Макаку! Где он вторую такую найдет?

— Все! — заявила я в тот день. — Только попробуй увезти его гулять дальше забора!

— Все продумано, мать! — успокоил меня Миша. — Диспетчера из него все равно не выйдет. Отдадим в цирковое училище.

Причем здесь училище, я не понимала тогда и не поняла до сих пор, но догадалась, почему шеф возложил на Имо надежды, связанные с диспетчерской работой: хорошо отлаженный природой организм в сочетании с хладнокровием ценится там, где решают пространственны задачи, требующие хорошей реакции. Тонкие и умные машины легче понимают оператора с родственным биологическим свойством.

С Джоном ситуация сложилась иначе. Природа наделила его способностью видеть фазовый спектр, недоступный нормальному глазу, но за это лишила родителей, родины и прочих неотъемлемых составляющих нормальной жизни. Лого-школа взялась развивать способности Джона. То есть, фактически, готовила из него контактера с субгармоналами, вроде «лунного братства». В процессе обучения стало ясно, что способности подобного рода обладают вредным побочным эффектом. Ребенка невозможно было учить, потому что он слышал не то, что ему говорили, видел не то, что показывали, соответственно, думал не о том, о чем надо. Его восприятие и методы познания внешнего мира абсолютно не соответствовали человеческим, и, если бы не особый подход Лого-школы, он остался бы сумасшедшим неучем. Преподаватели нашли на Джона управу, додумались обучать его в состоянии гипнотического сна. Дело пошло. В результате Джон, который с детства страдал лунатизмом, нажил хроническую бессонницу. После напряженного семестра у него начинались нервные расстройства и полная социальная дезориентация, но в школе считали, что все идет хорошо.

За странности натуры Джона недолюбливали одноклассники, но учителя сохраняли спокойствие: «Такое существо, как Джон всегда будет отторгнуто коллективом, — утверждали они. — Это нормально. Он должен привыкать». Я не понимала причины отторжения. Как должен был вести себя Джон, чтобы заслужить репутацию нежелательного в компании человека? Впервые на мысль меня натолкнула Ольга Васильевна:

— Больше не проси меня посидеть с Джоном, — заявил она. — Я с ним одна больше не останусь. Он все время на меня смотрит. Так странно смотрит!

— Вы бы с ним поиграли, поговорили. Он любит поговорить…

— Нет, — отрезала Ольга Васильевна, — и не проси.

— Джонни, почему ты так смотрел на тетю Олю, что она напугалась? — спросила я у ребенка. — Почему ты не захотел пообщаться с ней?

— Я общался, — ответил Джон, — старался ее познать, она не давалась.

— Почему ты не попросил ее рассказать о Земле? Тебе же нравятся мои рассказы.

— Потому что мне нравятся твои рассказы, — напомнил мальчик.

— Но ведь тетя Оля рассказывает не хуже.

— Но ведь тетя Оля мне не нравится, так как ты.

Сначала я смеялась, представляя себе, как Джон «познавал» пожилую даму, подробности биографии которой в Секториуме утрачены за давностью лет. Потом стало не смешно. Жутко было представить, какими приемами контакта владеет этот мальчик, и какого рода информацию получает без ведома собеседника.

Документально мистер Джон Финч числился мутантом на базе альфа-сигирийской расы. «Джа» — звали его на Блазе, так как гласные в конце имени у альфов и бэтов — свидетельство уважения. Зэтов это правило не касалось. Только я давно заметила, как, общаясь между собой на «сиги», наши пришельцы почему-то называют Индера — «Ида», а Адама — «Ада». Мой Джа к концу учебы даже внешне стал похож на альфа. Что-то нечеловеческое появилось в глазах. С каждым годом мы все реже получали замечания о генетическом несоответствии в паспорте. К счастью, контактеры субгармонального уровня имели право на мутацию, и скрывать свое истинное происхождение тоже имели право. Но если к нам все-таки цеплялись, мы предъявляли Булочку, и все внимание переключалось на нее. История этого существа — разговор особый.

Сначала было горе. Сколько я ни пыталась поселить в модуле зверька, получалось одно расстройство. Я перетаскала туда всех бездомных и приблудных, щенков и котят, выпрашивала себе сосем маленьких, в надежде, что им легче будет привыкнуть, — на другой день их приходилось возвращать наверх. В модуле не прижилась даже морская свинка. Всякое зверье, попав туда, беспокоилось, отказывалось от пищи. В итоге все соседи были одарены живностью, а мне пришлось расстаться с идей от греха подальше.

Прошло время. В окрестностях сменилось несколько поколений моих пристроенных питомцев. Имо подрос, и, как выяснилось, унаследовал мою склонность тащить зверье в дом. С другом Иваном, лазая по свалке, они подобрали котенка, крошечного, тощего и чумазого. Сначала баловались с ним на улице, а потом принесли домой. Вернее, Имо принес. Не будучи обременен моим печальным опытом, он взял его прямо в модуль, как ни в чем не бывало, положил на тумбочку и лег спать.

На другой день я нашла в холодильнике банку сметаны и удивилась. Ребенок сам пошел в магазин и купил сметану. В этом поведении было что-то странное, но не настолько, чтобы выяснять причину среди ночи. К утру я забыла. Потом со стены пропала хлебница. Я опять пришла домой поздно, села пить чай и не увидела на стене привычной детали. Хлебница была декоративная, использовалась для праздничного стола, а в другие дни просто украшала интерьер. Я удивилась еще раз и пошла наводить ясность. Имо спал. Мое появление на пороге комнаты его разбудило. Выслушав вопрос, Имо указал на тумбочку и опять уснул.

Действительно, хлебница стояла на тумбе у кровати. На дно была постелена салфетка, на салфетке лежала Булочка. Сначала я не поняла, что это. Потом не поверила, что это живой зверек. Вынесла на свет что-то мягкое и теплое, а оно раскрыло глазки и зевнуло.

Существо имело хлебный окрас: белый живот и рыжую спинку. Оно жило в модуле вторые сутки, отсыпалось и отъедалось сметаной, а я не смогла поверить в такую ахинею, и пошла к Индеру за разъяснением.

— Что тебя удивило? — спросил Индер. — Среди них тоже встречаются информалы. Считай, что тебе повезло. Ты же хотела держать животное.

Так у нас завелась кошка, которая получил кличку «Булка», а любая емкость, в которой Булка спала или путешествовала, отныне иначе как «хлебницей» не называлась. И не было на свете более покладистого и терпеливого существа. Даже после того, как я помыла ее шампунем, Булочка не разочаровалась в человечестве. Она облизала себя до кончика хвоста, перебралась из хлебницы на подушку и уснула, прижавшись к моей щеке.

Каникулы кончились. Имо заявил права на свою кошку и увез ее на Блазу, где Булочка чувствовала себя также отменно как на родной помойке. Также хорошо она чувствовала себя в дороге и, наверно, как феномен, заслуживала изучения. Только мы по отношению к ней вели себя как нормальные люди: погрязли в собственных проблемах, не замечая ничего вокруг.

Глава 3. БЫТИЕ И БЫТОВУХА

— Природа первична. Не Бог сотворил бытие. Эта истина очевидна для тех, кто видит, но не для тех, кто верит. Вам сказали, что Бог первичен, и вы закрыли глаза, потому что глаза заставляли вас сомневаться. Я говорю, что первична природа. Она сотворила Бога, а затем, посредством Бога, самого человека, для того чтобы человек разумными руками продолжал творить разумную природу бытия, — Сириус перевел дух, аудитория осмысливала услышанное.

«В худшем случае, нам придется набрать новую группу «апостолов», — подумала я. — Эта скоро придет в негодность. В лучшем — они осмыслят сказанное раньше наставника и тогда бытие не покажется Сиру нирваной». Не тут-то было. Отец Сириус собрался с мыслями раньше, чем публика всплыла из философской глубины. Он с хрустом облокотился на профсоюзную трибуну, служившую некогда в учреждении, где мы арендовали подвал.

— Материя творит разум, — продолжил Сир, — также как разум творит материю. Бог — посредническое звено сего бесконечного процесса. Бог это то, что преобразует идею в форму, а форму в идею. То, что помогает проникнуть в скрытую суть. Бог — это вдохновение в пальцах скрипача и озарение в мыслях ученого. Бог это то, что оживляет образы на полотнах избранных живописцев; то, что способно вдохнуть жизнь в персонажей избранных авторов. Бог — это оказии судьбы, сводящей в точке Вселенной то, что не могло встретиться в нормальном процессе событий. Бог — это связующая ось полярного мироздания, на одном конце которого душа, на другом — физика. Природа не вышла из хаоса. Она была частью незримого миропорядка, пока не породила Бога, а Бог — человека, способного осмыслить себя. Ибо, осмыслив, он сам сотворит Богов, которые воплотят его замыслы в новой природе. Человек унаследовал творящее начало, но унаследовал ли он понимание, ради чего творит? Должен ли он понимать свое предназначение в этом мире или должен слепо повиноваться инстинкту творца? Почему мы теряем связующую нить этих бесконечных круговоротов Вселенной?..

Запись шла. Отца Сириуса несло. Его особенно несло, когда пора было закругляться, когда мысль попадала на скользкую тему, и в аудитории наступала тишина. Еще немного и он начнет проповедовать сигирийскую космогенетику, от чего зарекался в присутствии шефа. Но, если Сириус ловил струю, клятвы не имели значения. Передо мной возникала дилемма: сохранить запись и поставить под удар саму идею работы с Сириусом, либо не сохранить и еще больше навлечь подозрений.

То, что Секториум взялся делать с эти человеком, было похоже на выращивание баобаба в ночном горшке. Пробовать, конечно, можно, но зачем? Боюсь, что этого не знал сам Вега. «Апостолы» считали отца Сириуса предтечей чего-то великого и глобального, шеф считал его последствием чего-то ужасного и непоправимого. Простые секториане считали его несчастным человеком, не имеющим возможности реализовать своего «Бога» для воплощения идей в формы новой природы. Однако субординация конторы заставляла подчиняться мнению начальства. Поэтому Сириус работал на шефа, а секториане — на Сириуса, под Сириуса и для Сириуса, не имея возможности понять, ради какой великой идеи… Эта тема с нами не обсуждалась, каждый имел право на свое мнение.

— Сир, заканчивай, — сказала я шепотом в микрофон.

— …А что мы сделали для того, чтобы найти этот смысл? — еще больше распалился Сириус. — Что мы сделали для того, чтобы вернуться к пониманию себя в природе космоса? Мы придумали рай, чтобы утешиться перед лицом неминуемой смерти. Ради него при жизни превращаем себя в рабов…

— Сириус…

Отец Сириус задумался.

— Если я умру, — произнес он с интонацией, которая внушила мне надежду, что лекция когда-нибудь кончится. — Если я умру и предстану перед Страшным судом, — продолжил Сир, — почему бы мне не получить по заслугам…

— Мы молились за тебя, Сириус, — раздался голос из зала.

— В Храме Христа Спасителя, — уточнил другой голос, более уверенный в том, что сказал. — Не грех ли это?

— Да почему же грех? — мрачно спросил Учитель.

— Ты велел молиться в католических храмах, — напомнили ему.

— Оттого, что мне жаль ваших ног. Католики поставили в храмах скамейки. Молитесь где угодно, дети мои. Бог, который слышит, услышит вас и в пустыне.

По аудитории пробежал шумок, а Сириус погрузился в раздумья.

— Сир, закругляйся…

— Можете войти в любой храм, — сказал он. — Идите туда, где будете чувствовать себя в гармонии. Вас услышат и на краю Вселенной. Вешайте на себя кресты, брейте головы, бейтесь головой о паперть, только не отказывайтесь от себя самих, ибо большего не дано вам будет…

— Сир!

— Ходить в храмы — не велика премудрость. Я учу вас возвращаться из храмов.

Во время звездных лет Сириуса я редко включала телевизор, почти не читала газет. Среди моих знакомых не было сириотов. Я знала то же, что все. Сириус вел себя как типичный религиозный мошенник. Он не применял запрещенных приемов воздействия на аудиторию ни тогда, ни теперь. Во всяком случае, при мне имела место дозволенная психическая интервенция, опробованная проповедниками на протяжении многих веков. Человечество не изучало проблему социапатии, поэтому для науки чокнутые сириоты ничем не отличались от прочих чокнутых сектантов. Думаю, ни один Сириус… думаю, многие его коллеги имели дела с криминальным бизнесом, и не всегда чисто. Почему же мои гости в штатском считали Сира источником всех земных бед? Почему искали его в моих шкафах? «Почему?» — задавался тем же вопросом Вега и требовал от меня ответа. Я же только измеряла фон и не лезла в их приватные разговоры, если, конечно, они не долетали до меня сквозь стены.

— Твоя житейская философия здесь ни при чем, — кричал на Сириуса шеф. — Не надо выдавать себя за мессию! Они будут падать в обморок, даже если ты начнешь распевать псалмы!

— Тогда работайте с теми, кто распевает псалмы, — кричал в ответ Сириус.

— Навыки манипуляций в ментальных узлах может освоить любой землянин!

— Тогда работайте с другим землянином. Зачем вы выбрали меня темой своей научной работы?

— Тебя? У моей работы была другая тема, пока ты не пришел сюда сам!

Возможно, это действительно было так. Шеф знал, о чем говорил, но чтобы расшифровать «черный ящик» его размышлений о Сириусе и сириотике, нужен был тонкий наблюдатель. Почему, к примеру, он никогда не вводил в компьютер записи Сириусовых выступлений? Почему уносил их в модуль и в уединении просиживал там? «Почему?» — спрашивала я своего начальника, но он уходил от вопроса.

— Почему от гениальности до сумасшествия один шаг? — спрашивал он в ответ. — Люди с тонкой настройкой способны считывать информацию, недоступную остальным, но почему среди них так много умалишенных?

— Вы считаете, что Сириус…

— Ирина, я тебя умоляю!.. Разве мы обсуждаем Сириуса?

— А что, гениальные сигирийцы реже сходят с ума?

— Гораздо реже, — ответил мой раздраженный начальник. — Совсем не сходят. Гениальных сигирийцев нет. Есть трудолюбивые сигирийцы и есть бездельники.

В офисе мы с Сириусом оказались под утро. Граждане выгуливали собак, когда он еще распевал «псалом» о человеческом предназначении, а у меня зрело желание с ним поругаться. Всю дорогу в машине он продолжал проповедовать, он не закончил проповедовать даже после того, как откупорил виски и расположился в кресле у бара.

— Ты тоже считаешь, что мои лекции — беспредметный энергообмен? Думаешь, они приходят ко мне медитировать?

— Не знаю, Сир.

— Не знаешь. Не хочешь знать, потому что тебе все равно. А они готовы за мной идти, говорят: только ты нас выведешь из иллюзий. А я могу. Только не знаю куда. Может, ты знаешь? Есть ли где-нибудь мир, в котором можно выжить без этих самых иллюзий?

— Почему я все должна знать? Что ты ко мне пристал?..

— Устала… — догадался Сириус. — Может, спросим у Владимира Леонидовича? — он заметил выходящего из медкомнаты Володю. — Владимир Леонидович, будьте добры!..

— А вы чего здесь? — удивился Володя, открывая дверь в холл. — Утро уже. Вы что ли, со вчера не ложились?

— Не ложились и не ляжем, потому что у нас дерьмовое настроение, — объяснила я. — Сириусу не дали закончить проповедь. Он желает продолжить здесь.

— Мне нельзя, — сказал Володя и приложил руку к сердцу. — Меня это… зарежут скоро. Без наркоза зарежут, изверги. Покурить перед смертью не дадут.

Сириус взял со стола трубку с табакеркой, взял недопитую рюмку, укоризненно посмотрел на меня и ушел в гостиницу. Другого жилья у него не было ни на поверхности, ни в подземелье. У Сириуса не было даже собственной кровати, потому что она была ему не нужна. Сириус вполне мог выспаться на полу. Володя проводил его взглядом и присел на диван.

— Обиделся что ли?

— Все в порядке.

— Важный был разговор?

— Расслабься.

— Да как же расслабиться-то? Я бы расслабился, — говорил Володя, поглаживая левый бок.

— Прямо сейчас зарежут? — он кивнул. — Наконец-то.

— И в суп…

— Кончай! Из тебя выйдет отличное жаркое.

Володе было не смешно, но расслабиться было надо и ему, и мне. Еще неизвестно, кому из нас больше. Привидение Сириуса осталось в холле, это совершенно точно. Если я не могла выругаться в адрес Сира в присутствии своего человека, значит Сир находился рядом.

— Рассказывай, — просила я Володю, — кто тебя уговорил?

— Ай, — отмахнулся Володя.

За последний год мы надоели ему с разговорами об операции больше, чем Сириус надоел мне за сегодняшнюю ночь. Сколько я помню «Водю Сивухина», он все время убегал от инфаркта. Сначала пил, но перспектива лечь под нож Индера пугала его даже на пьяную голову. Потом завязал, но инфаркта дожидаться продолжил. Володя бросил пить благодаря чудесному стечению обстоятельств в год, когда Сириус появился в конторе. И, опять-таки, без участия Сириуса не обошлось. Именно он, взяв Володю за горлышко бутылки, взглянул ему в глаза как на Страшном суде и произнес вкрадчиво:

— Перестаньте баловаться, Владимир Леонидович. Не вы заплатите за баловство. Внук ваш заплатит.

Со стороны сцена выглядела зловеще. Свидетели передернулись, потому что знали, Сир умеет накаркать неприятности. Володе же было наплевать через левое плечо на все его трюки. Он продолжил пить. В пьяном виде Володю нечистая сила не пронимала, святые угодники — тем более. Только на другой день он узнал, что у него должен появиться внук.

Сначала Володя задумался, потом загрустил, а потом еще раз выпил, потому как повод… Никогда в жизни Володя не изъявлял желания избавиться от вредной привычки. Бывшая жена вшивала в него капсулы и кодировала. Володя не возражал, но успешное окончание курса лечения он обмывал без угрызений совести. Несколько раз Индер снимал его со «стакана». Володя был благодарен Индеру, потому что воздействие алкоголя на чистый организм доставляло ему новую гамму ощущений. Просто Володе нравилась водка. Он любил водку, и водка отвечала ему взаимностью, потому что не портила характер, не делала из него ни свиньи, ни идиота. В меру поддавший Володя был мил и не портил компании, не в меру поддавший — спал под столом и тем более компании не портил. Только в один прекрасный день все закончилось. Не видела бы своими глазами — не поверила бы.

Володя ждал внука. Готовился морально и всячески. Когда стало ясно, что это мальчик, Володя посетил магазин игрушек и вынес оттуда все, с чем сам не наигрался. Потом Володя купил галстук для выходного костюма, в котором планировал гулять с внуком. Примерив перед зеркалом галстук, он пришел к выводу, что костюм устарел, и купил себе модный костюм. Затем Володя поинтересовался репертуарами детских театров и составил план. Потом Володя стал наводить справки о школах в районе проживания будущего внука и сделал выбор. Он стал закупаться впрок полезными книгами и учебниками… Мальчик успел родиться раньше, чем дело дошло до его женитьбы, мальчика назвали Володей. Не то чтобы в честь деда, просто имена Владимир и Леонид чередовались в роду, и Володя-маленький стал зваться точно как дед: Владимир Леонидович Сидюхин.

Шеф по такому случаю выписал Володе премию. Имо подарил свой велосипед, Андрей прислал из Америки чемодан разной детской ерунды, а сам Володя, как и положено, принял… Впрочем, обмывать великие дела мы сели еще в офисе, потом слабаки отпали. Пьянка перетекла в гараж. Если уж Володя брался пить по причине события, то продолжать он мог просто так. Для этого не требовался даже формальный повод. Так он поступил и на сей раз, напился до белых чертей, и когда пришло время упасть в гаражную яму, его пьяный рассудок внезапно озарила мысль: «Я буду отличным дедом, — сказал Володя. — Мы обязательно подружимся с Вовкой-маленьким. Я научу его всему. Мы будем вместе путешествовать и делать уроки, потому что этот парнишка — самое хорошее, что есть в моей непутевой жизни. И вот однажды он подрастет, придет в гараж и увидит дедушку пьяным»…

От этой мысли Вовка-старший протрезвел и с того момента ни капли не взял в рот. Сначала никто не верил, удивлялись, почему дед выбегает из комнаты, едва заметив на столе банку пива? Со временем секториане поумнели и сами стали прятаться от него во время застолий. Володя шарахался даже от кваса. Гараж с той поры стал зоной повышенной трезвости. В том гараже во время субботника, Алена нашла последнюю бутылку, выпитую сто лет назад, отмыла ее и оставила в назидание новому поколению:

— Скольких Сириус исцелил от этой заразы? — спросила она меня, указывая на бутылку. — Хоть один из бывших алкашей пришел ему спасибо сказать? Я не знаю, как он это сделал… Мне плевать, какие чары использовал, но если Вовка, неблагодарный кретин, не пойдет к нему сам, тогда пойду я. Пойду и попрошу, чтобы отбил ему охоту курить. Пусть мучается.

Не думаю, что Володя ходил к Сириусу с цветами. Не думаю, что он вообще осознал происшедшее, потому что курил Володя по-прежнему много. Курил бесконтрольно и безнаказанно, потому что любил курить. Володя курил днем и ночью, в ванной и в лифте, даже пообедать не мог, чтобы не перекурить между первым и вторым блюдом. Это заканчивалось обычно в кабинете Индера явкой с повинной. Но однажды, осмотрев внутренности пациента сквозь пиджак, Индер пригласил шефа, и сообщил, что если не заменить сердце в ближайшее время, то он снимает с себя ответственность… Вега немедленно дал добро. Мнение Володи при этом никто не спрашивал.

Новое сердце Индер вырастил сам и показал, как оно бьется в контейнере: энергичное, мясистое, с толстыми сосудами, нанизанными на имитатор кровотока. Оно еще больше напугало пациента.

— Я ведь должен малого везти в бассейн, — жаловался он. — Аленку просить совестно. Она такой занятой человек.

— Я отвезу.

— Правда? Тогда погляди, чтоб он вытерся насухо. А то опять высыплет гербес. И голову пускай как следует сушит феном.

— Я сама его вытру и голову высушу, — пообещала я, но Володя на операционный стол не спешил.

— Если вдруг слягу, скажи, дедушка, мол, простыл, но как поправится, сам ему позвонит. А если я чего доброго в ящик сыграю…

Сердитый Индер вышел в коридор, засучив рукава.

— Вот он где! Мы начнем или нет? — спросил он напуганного Володю.

— Так вот, если я тут загнусь ненароком…

— Не загнешься, — сказала я. — В крайнем случае, Индер тебя разогнет, если не уедет в отпуск. Индер, тебе же пока не надоело у нас работать?

— Шевелись, Вова, — сказал Индер немощному дедуле. — У меня кроме тебя дел полно. — И оба скрылись за дверью медицинской комнаты.

Индеру действительно у нас не надоело. Этому факту я затрудняюсь найти объяснение. Разве что, единственное — с появлением Гумы вся рутина свалилась с его плеч и дала возможность заниматься творчеством. Просто Индер, на правах старослужащего, взял на себя руководство вторым сотрудником и руководил им от подъема до отбоя. А если еще точнее, после возвращения Индера из отпуска, в лаборатории воцарилась самая настоящая дедовщина. Гума ни секунды не сидел без дела. Он драил, скоблил, стирал и пылесосил все вокруг. Индер же покидал кресло только ради сложных операций и опытов, которые не мог доверить «салаге». Остальное время он раскладывал пасьянс и предавался углубленному самоанализу.

Гума носился торпедой по модулям, предлагая свои услуги в качестве уборочного комбайна. Он брался поливать цветы, чистить садовые камни и однажды согласился пожарить картошку для Миши, когда я была занята. Он хватался за любую работу лишь бы не попадаться Индеру на глаза. Никто из секториан с той поры слова поперек от Гумы не слышал, и это устроило всех. Патологический энтузиазм этого гуманоида наконец-то был применен в дело. Теперь секториане боялись, что однажды Гума не выдержит и сбежит от нас. Стены в офисе потеряют блеск, и мне придется самой заниматься садом. Но Гума, с присущим ему упорством, продолжал терпеть тяготы бытия. Впрочем, может быть, он не покинул нас только потому, что от Индера не поступало соответствующей директивы.

Незаметно я уснула в офисе, а когда проснулась, был день-деньской. Никто из секториан на работу не торопился. Про Володю известий не было. Сириус, вероятно, спал, и мне пора было последовать его примеру, но из лифта на меня выпрыгнул возбужденный Миша. Выбежал в коридор, огляделся бешеными глазами.

— Ксюха не появлялась?

— Нет, спит еще твоя Ксюха.

— С кем спит? Где спит? — закричал он. — С вечера дома не появлялась. Мать всех подруг обзвонила. Она даже в универ не зашла!

— Она сидела вчера допоздна.

— А потом?..

— Погоди-ка, — вспомнила я, — кажется, Имо собирался везти ее на машине.

Также яростно Миша выпрыгнул из лифта в мой модуль.

— Ты ее отвозил? — долетали до меня нервные реплики из комнаты, где спали ребята. — Когда? Дай ключи от машины! Дай немедленно!

Бряцая ключами, Миша вернулся в лифт, за ним выглянул заспанный Имо.

— Что это с ним? — спросил он.

— Ксения сегодня не ночевала дома, — объяснила я.

Мы помолчали Мише вслед. Имо — даже с подозрительным соучастием.

— Ты ведь отвез ее домой?

— Нет, — сказал Имо.

— Куда же ты ее дел?

— Куда просила.

Он пошел одеваться, а я за ним.

— А куда она просила?

Имо оделся и направился к лифту, на ходу застегивая куртку.

— Имо, куда ты дел Ксю?

— Я отвезу, — ответил Имо.

— Отвези, голубчик, отвези! И машина целее будет и Миша… Да проследи, чтобы он вел себя там прилично, слышишь?

Для верности я перезвонила в машину:

— Миша, что бы там ни было, держи себя в руках! Она все-таки взрослая девушка.

— Кто взрослая девушка? — вспылил Миша. — Соплюха малолетняя, вот она кто! — и снова напустился на Имо. — Ты соображай, что делаешь! Нахрена ты хрен знает куда ее повез?! Она же девочка! Де-во-чка! Она же своих мозгов не имеет! Ей же черт знает что в головенку взбредет!

— Это точно, — согласилась я. — Откуда могут взяться мозги у твоей дочери? Это был бы генетический нонсенс.

— Что-то случилось? — спросил Джон, разбуженный нашей возней.

— Ничего. Спи, сынок. Нормальная утренняя бытовуха.

Зареванная Ксю явилась на работу к обеду. Вошла в компьютерную, скинула плащ, подкрасилась немного за монитором, но работать не стала. Она была слишком зла, чтобы работать. Ей надо было поругаться. С этой целью она явилась предо мной на пороге холла.

— Скажите вашему Борисычу, чтобы оставил меня в покое, — произнесла она. — Я буду выслушивать его нотации только по работе и только в рабочее время. В личной жизни пусть до меня не цепляется, иначе мы расстанемся навсегда.

— Ты только ему угрожаешь или всем нам?

— Он меня достал! — всхлипнула Ксю, и косметика потекла ручьями.

— Сядь, не кричи на весь коридор, напугаешь лаборантов.

Обливаясь слезами, она плюхнулась в кресло и стала размазывать пудру по щекам носовым платочком.

— Я знаю, что он мой папашка! Не надо меня дурой считать! Скажите ему, что я знаю, и пусть отцепится.

— Думаешь, он отцепится?

— А что ему надо?

— Чтобы с тобой было все в порядке.

— Со мной и так все класс… было, пока он не влез…

— Ксюша, я, конечно, понимаю, что он виноват перед тобой, но и ты пойми…

— Ничего он не виноват, — рыдала она. — Вы же ничего не знаете! Не виноват он совсем. Ему мамаша запретила. Сказала, милицию вызовет, если он ко мне подойдет.

— Боже мой…

— Когда он деньги приносил, в комнате меня запирала. Говорила, дядька с работы. Я же сразу его узнала, в первый же день! В первую же секунду. Я уже тогда заподозрила, когда вы отчество спросили…

— Почему, Ксюша? Зачем мама так делала?

— А то вы не знаете?

— Я и предположить не могу. Поверь, что я в шоке.

Ксюша не поверила, но реветь перестала.

— Конечно…

— Ей-богу, не знаю.

— Вы не знали, что он преступник?

— Борисыч???

— Почему же он скрывается? У вас же тут шайка, и все прячутся от милиции! Что он натворил? Тоже не знаете?

— Борисыч???

— Наверняка прибил кого-то. Просто так имена не меняют.

— Кто это менял имена?

— Если я расскажу, обещаете молчать? — она придвинулась поближе. — Человек с таким именем погиб во время Афганской войны, а папаша просто выкрал его документы. И не смотрите на меня так. Мы все узнали точно. Тот, настоящий Галкин, давно опознан родственниками и похоронен, а этот…

— Стоп! Как похоронен?

— Откуда я знаю? — удивилась Ксюха.

— Хочешь сказать, что у него есть могила? Ты была там?

— Что я там забыла?

— А мама? Что говорила мама? Что она вообще рассказывала тебе об отце?

— Что он проходимец и негодяй, — призналась девушка.

— Ну, может быть… она по-своему права…

— И еще она сказала, что я — его вылитая копия.

— Наверно, маме виднее. Только я не понимаю, как он мог быть похоронен да еще опознан родственниками? Ну-ка, пойдем, разбираться.

Ксюша дошла за мной до лаборатории и уперлась. Я не настаивала. Ни к чему ей было любоваться внутренностями Володи. Индер к тому времени закончил дело, сдал пациента на попечение Гумы и раскладывал пасьянс на операционном столе.

— Индер, когда Мишу вынули из ямы и привезли сюда, ты делал клона?

— Делал, — ответил Индер.

— Пойдем, расскажешь Ксении.

— Ну, делал, — подтвердил Индер в присутствии девушки. — Нога совсем отгнила. Я решил, если ногу отращивать, так пусть и туловище будет.

— Родственники могли его опознать? Он был с головой? — спросила я.

— С головой, только без мозга. Я ему свиные мозги вставил, но лицо вышло похожим.

Ксения побледнела и облокотилась на тумбу.

— Ты его готовил для выдачи родственникам?

— Меня Адам попросил. Я его Адаму и отдал. Он побил клона палкой, в грязи повалял и увез. Не знаю куда, не мое дело, я и не спрашивал.

Ксения побледнела еще больше и пошла к себе.

— Ксюша, это нормальная практика Секториума, — сказала я вслед.

— Понятно, — ответила девушка и обернулась. — Буду знать, что калечить жизнь близким людям это нормальная практика. Как мило, что предупредили.

Она забежала к себе, хлопнула дверью, но вскоре опять возникла на пороге холла. И опять зареванная.

— Почему он не мог сказать маме? — спросила она. — Мама что, не поняла бы, если бы он все объяснил? Или, может быть, она не знает, что инопланетяне прилетают на Землю, да?

Можно было найти оправдание. Можно было сказать, что у нас существуют сложные тесты, которые определяют готовность человека владеть определенного рода информацией без ущерба для себя и общества, что мы не имеем права рассказывать, где работаем даже самым близким людям. Только однажды Ксения наверняка узнает, как эти строгие правила нарушаются на каждом шагу. Она наверняка познакомится с Германом Владиленовичем, которого Алена, автор тестов и правил, сама протащила в контору без всякой надобности, мимо воли начальства. Кто-нибудь обязательно расскажет, и тогда все оправдания покажутся издевательством. От этой мысли я растерялась. Ксюша ушла, надо было как-то подойти к ней с разговором. Надо было найти слова, которые объяснят ребенку, что ее право на личную жизнь это не то же самое, что право на личную жизнь Алены Зайцевой… а еще лучше поручить это сделать самой Алене.

Однажды Алена завела себе любовника: красавца-мужчину с благородной сединой в висках, солидного министерского чиновника, влюбленного до потери рассудка. Алена стала для него божеством, объектом поклонения, если не сказать сумасшествием. Важный дядя в костюме и галстуке таскался за ней как дрессированный пудель, и, стоило Алене исчезнуть из поля зрения — паниковал. Этому надо было положить конец, и однажды она уединилась с шефом для разговора.

Сначала шеф отрицательно мотал головой, потом корчил гримасу недовольства. На него было больно смотреть, когда Алена с победоносным видом вышла из кабинета.

— Совсем старый спятил, — сказала она. — Моего поручительства ему мало.

Тут-то она как раз была не права. Притом, не права дважды. Во-первых, шеф не был стар, он продолжал выглядеть на свои пятьдесят. Скорее мы состарились на его фоне и оттого обнаглели. Во-вторых, шеф отнюдь не спятил, а, будучи демократичным начальником, не понял разницы между просьбой, обращенной к нему от лица подчиненной, и сообщением от того же подчиненного лица. Алена именно пришла сообщить, поскольку решение приняла заранее и не привыкла обсуждать своих решений. В тот же день она водила поклонника по офису.

— Герман Владиленович, — представляла его Алена. — Мой друг.

— Просто Гера. Очень приятно. Можно просто Гера, — здоровался поклонник.

Он поздоровался за руку даже с Индером, который сроду не имел такой привычки.

— Просто Гера, — представлялся министерский работник всем подряд, утирая испарину, пока не был оставлен в покое и усажен в холле.

Но, вместо того чтобы перевести дух, «просто Гера» узрел пред собою лик отца Сириуса, не раз убиенного и воскрешенного народной молвой. Узрел в кресле напротив себя и спонтанно перекрестился.

— Спаси, сохрани, помилуй… — прошептал он.

— Чай? Кофе? «Мартини»? — обратился к рабу Божьему отец Сириус на правах хозяина бара.

— Водки, пожалуйста, если можно, — проблеял раб Божий. — И, если не трудно, полный стакан.

Так у нас в офисе появился еще один бесполезный и безвредный сотрудник. Именно сотрудник. Алена тоже проявила наивность, решив привлечь Геру для приятной компании. Шеф не переносил дармоедов в конторе и немедленно приспособил его к работе. Гера, сам того не подозревая, взвалил на себя обязанность Адама ездить в командировки. Шефом немедленно были задействованы все министерские связи и рабочие кабинеты, осуществлен молниеносный доступ к правительственным линиям связи, без которых мы сто лет обходились. В крайнем случае, Миша мог сделать это сам, но к шефу близко подплыла «халява», и он не устоял. Шеф использовал даже имидж представительного мужчины с высоким социальным статусом там, где мы, «голодранцы», не были допущены на порог. А начал свою карьеру Герман Владиленович также как все, забегами с молотком по министерским кабинетам и заколачиванием болтов под президентский портрет.

— Иди ко мне. Расскажи, что ты сегодня утром устроил у Ксении, — пригласила я Мишу.

— Я устроил?! — закричал он в телефонную трубку. — Значит я, оказывается, все устроил? Ты еще не знаешь, что учудила эта паршивка! Она тебе не рассказывала, что у нее за мужик? Подожди, я сейчас!

Миша вышел из лифта с нарочито выпяченным животом.

— Вот такой пузатый, — сообщил он, — вот такой плешивый, — он указал на круглый плафон настольной лампы, — и вот такой вот тупой, — для наглядности он постучал кулаком по столу и пошел к детям, убедиться, что их нет дома. Вероятно, в дальнейшем он планировал выражаться нецензурно.

Я вынула из кармана мятую визитку.

— Прости, совсем замоталась, забыла сказать, что шеф нашел тебе еще одну дочку. Искал второпях, просил тебя по возможности подключиться, вспомнить старые связи. Может, мы отдел сформируем из твоего потомства?

Миша застыл среди кухни с визиткой в руке.

— Дарья? — с удивлением произнес он. — А это что еще за Павел? Сын что ли?

— Внук. С чем тебя горячо поздравляю.

— Глянь, что делается! Она что, в семнадцать лет родила? То есть, ты хочешь сказать, и Ксюха может… Нет, я так не договаривался! Ты обратила внимание, какие проститутки растут?

— Миша, у тебя внук, — напомнила я, и он снова умолк. На сей раз, молчание было тягостным.

— Слушай, — осенило его. — А что если у меня где-то сын есть? Может ведь такое быть, как думаешь?

— Видишь, есть смысл поискать.

— Две девки — это ж несерьезно. По статистике третий должен быть парень, как ты считаешь?

— Думаю, если хорошо поискать, то даже не один.

— Издеваешься, да?

— Шеф сказал, чтобы в ближайшее время у него на столе лежал полный список твоих генетических посланий в будущее.

— Издеваешься, — вздохнул Миша.

— Наоборот, радуюсь. Получаю удовольствие оттого, как лихо мы с тобой становимся многодетными родителями. Главное, заметь, без всяких усилий.

— Ну, ни скажи. В отличие от тебя, я все-таки некоторые усилия прилагал.

— Тогда вспомни, где ты их особенно прилагал и поторопись, — посоветовала я.

— А я-то думал, — рассуждал Миша, изучая визитку, — чего это девушка звонить перестала? Вот дура! Могла бы сказать… Да не уж то я такой монстр, чтобы от меня детей родных прятать?

Издеваться над Мишей не было времени. Надо было встречать из школы Вовку-младшего и конвоировать его в бассейн.

— Знаешь, я чего психанул-то? — признался Миша, заходя со мной в лифт. — Я-то думал, что Ксюха с батюшкой Сиром…

— Эту ночь с батюшкой Сиром провела я.

— Не скажи, старуха! Ты дрыхла в офисе на диване, когда Макака повез ее за город.

— Сир в это время дрых за стенкой.

— Ой, не скажи…

С утра следующего дня Володя-старший гулял по офису с новым сердцем, но уходить далеко боялся. Он демонстрировал грудную клетку, рассказывал, как Индер вскрыл ее, словно старый чемодан, выдрал сердце и шлепнул в раковину так быстро, что Володя сначала услышал шлепок, а потом отключился. Швы рассасывались, Володя с наслаждением курил, а пришедшее в негодность сердце висело на подставке для мыла над той же раковиной, потому что Володя никому не позволил его убрать. Что с ним делать — было теперь главной Володиной проблемой.

— Если в банку законсервировать, — спрашивал он, — наверно, испортится?

— Вовка волнуется, — отвечала я. — Хочет знать, когда ты выйдешь из больницы.

— Хоть сейчас, — храбрился дед, но от лаборатории все равно не отходил. — Изверги, не пускают. Я-то что! Я как огурец!

Главный «изверг» появился в коридоре и заметил своего недавнего пациента.

— Положи сигарету, идем… — сказал он. — Последний раз. За болвана.

— Не, — уперся Володя. — Мне за болвана нельзя. Я того… реабилитацию прохожу.

— А их преподобие?.. — Индер указал на дверь гостиницы, где обычно находился Сир.

— Не советую с ним связываться, — ответила я за Сира.

— Ирина, идем… Не на деньги, ради компании.

— Индер, если не отстанешь по-хорошему, я попрошу Мишу сыграть с вами на деньги.

Индер испарился. Никто в Секториуме с Мишей на деньги не играл, а за «просто так» Миша не соглашался. Игры его напрягали. Он не умел расслабиться, автоматически держал в голове все карты, успевал за ход просчитать сотню вариантов и, если был шанс, никогда не упускал его, но при этом хитрил, мошенничал, блефовал и обижался, когда не шла карта. «Кто так делает! — жаловался Индер. — Ты его не успеешь научить, а он тебя уже обыграл. Кому это надо?» К счастью, Миша не любил играть даже в интеллектуальные игры. В шахматы — его зашкаливало, как допотопный компьютер. Мише не хватало опыта и выдержки, но если он шел на принцип — обыгрывал всю контору, включая сигирийцев. Только сегодня блефовала я, Миша не стал бы играть даже на большие деньги.

— Пошел собирать урожай, — объявил он после завтрака, и целиком посвятил себя поискам потомства. — А насчет Ксюхи… передай шефу, чтобы не волновался. Девка бестолковая до невозможности. Вся в мать. Точная копия.

Именно эту мысль мне захотелось проверить. Я пошла в компьютерную, где в одиночестве трудилась Ксю.

— Играешь в преферанс? — спросила я.

— Нет.

— Пойдем, Индер тебя научит.

— Так, я же… — она хотела сказать «работаю».

— Пойдем, пойдем. Познакомишься с ними ближе, посмотришь лабораторию. Просто так они тебя туда не пустят.

Ксению удивила моя настойчивость.

— А если придет Борисыч?

— Не придет.

— Куда вы опять меня тяните, Ирина Александровна? — спрашивала она, но шла. Это радовало. Некоторая доля авантюризма от папы ей перепала.

— Красивая девка, — сказал Володя, когда я вернулась в холл. — Серега, кстати, о ней спрашивал.

— Спрашивал? С какой стати? Почему спрашивал?

— А что? Дело молодое.

— Еще раз спросит, напомни, что она Мишина дочь.

— У него своя девка-то есть?

— Не знаю. Мы эту сторону жизни не обсуждаем.

— А у него она есть, жизнь-то?

— Тоже не знаю.

— Что за мужик? Ни семьи, ни крыши над головой. Проповедник, блин, ёлы зеленые! Все проповедники вон, глянь, как устроились… Серега чем хуже? Что ж и с красоткой не погулять?

— Володя! Тебе болтать-то не вредно?..

Володя затушил окурок.

— Я только сказал, что красивая у Мишки девчонка, хоть и похожа…

— Мишка тоже далеко не урод…

— Ну, это тебе видней. Я только сказал, что похожа.

— Посмотрим, насколько похожа.

Долго ждать не пришлось. Ксения вышла из лаборатории с мешком в руках. В мешке было что-то тяжелое. Она понесла это в компьютерную, а я, сгорая от любопытства, пошла за ней. Гора мелочи с грохотом вывалилась на стол.

— Во что вы играли? В дурака? — удивилась я. — На всю кассу?

— В дуру… — Ксюха морщилась, разгребая кучу. Ничего пригодного для использования в ней не нашлось, разве что старый рубль с портретом Ильича. — Ваши длинные гуманоиды оборзели, — сообщила она. — Они всех землян считают идиотами или только новых сотрудников?

— Боюсь, что уже не считают.

— Хлам один… — ворчала Ксюха.

Действительно, чего там только не было: от советских медяков до карточек кипрского банка. Видно, длинные гуманоиды неоднократно вздули Петра и чувствовали себя героями. В той же коллекции оказался жетон метро, пивные крышки, значок «Слава КПСС» и латунная медалька в честь тридцатилетия какой-то помпезной конторы. И это еще не все. Кто из наших умудрился проиграть гуманоидам пуговицу от шинели и блямбу почтового сургуча? И как гуманоиды слопали фуфло, будучи профессионально адаптированными в цивилизации? Не иначе как в пылу азарта.

— Все! — заявила Ксения, собрав на ладонь ценные железяки. — Можете меня поздравить с первой зарплатой. Остальное сдайте в металлолом.

— Давай лучше спрячем, — предложила я. — Кто знает, когда пригодится.

Мы обрушили «сокровища» в ящик стола, дождались, когда утихнет эхо. Ксения надела плащ.

— Проводите меня до лифта, — попросила она. — Не хочу столкнуться с вашим батюшкой.

— Почему? — удивилась я и столкнулась с шефом, который как раз появился в фойе.

— Где твои дети? — спросил шеф.

Я только собралась ему напомнить про Ксюшину зарплату, как она ускользнула.

— Где, я тебя спрашиваю? Кто разрешил Джону выйти из модуля? — шеф был сердит на моих детей, которые ушли гулять. — Я же велел до экспедиции дома сидеть! Разыщи немедленно этих лоботрясов. Скажи, что запрос пришел из диспетчерской службы. Кто, я буду на него отвечать? Что за безответственность, я не понимаю?

— Сейчас разберусь.

— Разберись немедленно! — сказал шеф. — Пусть Имо свяжется с Блазой и вернет Финча в модуль. Не то я обоих отсюда выставлю!

— Сейчас же найду и всыплю обоим.

— Сейчас же! — повторил он и остался доволен, если не поведением моих лоботрясов, то хотя бы моей готовностью их воспитать.

Чего, казалось бы, проще — позвонить! Шеф принципиально устранился от воспитания моих сыновей. Понял раньше всех, что занятие бесполезное.

— Имо, ты где? — спросила я. Мне ответила долгая пауза. — С кем? Дай трубку Джону. Джон, где вы? — пристала я к человеку, который впервые отправился гулять по Земле. — Хорошо, с вами есть кто-то, кто умеет говорить по-русски? Вы одни?

— С Иваном, Кириллом, — стал перечислять Джон. — С девушкой Кирилла и ее ручным крысаком.

— С крысой! — поправила я.

— Нет, с крысом, — стоял на своем Джон.

— Джон, я заставлю тебя выучить заново весь словарь. Спроси у крысака, что за место, если вы такие бестолковые.

— Они говорят «крыс».

— Они могут, а ты иностранец. Ты должен говорить правильно.

В трубке началось обсуждение.

— Дайте трубку Ивану, в конце концов! — попросила я. — Вы в городе или на природе?

— У озера, — наконец-то ответил Имо.

— Ты помнишь, что шеф не разрешил уводить Джона далеко? Ты на машине?

— А что?

— Запрос пришел с твоей будущей работы. Надо послать ответ, давайте-ка, возвращайтесь оба.

— Я послал ответ.

— Тогда надо продублировать, чтобы шеф успокоился.

Имо задумался. Миша заглянул в гости и, видя, что у меня безнадежный разговор, включил параллельную линию.

— Имо, шеф сказал, что выгонит вас обратно в школу. Ответ надо продублировать сейчас же!

— Слышишь, Макака! — вмешался Миша. — Где у тебя файл?

— Миша, не лезь!

— Да, погоди, мать, — отмахнулся Миша. Имо стал диктовать компьютерный адрес. — Неси сюда его комп, — распорядился он, — пусть шеф дублирует сам, если он такой параноик. В каком архиве? — переспросил Миша, а я стала пробираться в комнату Имо, рискуя свернуть себе шею.

Компьютер, как самая ненужная вещь современного молодого блазианина, валялся в шкафу вместе с обувью, и внешне больше походил на сандаль: что-то пристегнутое к ремешку.

— Никогда не пользовалась такими игрушками, — сказала я и отдала его Мише.

— Ой, мать! — вздохнул Миша. В его руках сразу вскрылись панели, развернулся голографический экран, замигала сетка из сигирийских символов. Под ними развернулась карта поисковика с фрагментом земного ландшафта. — Они у Нарочи, — сказал Миша. — Пока доедут, шеф сбесится.

— Они там с девушкой и ее ручным крысаком, между прочим. Того гляди, и я внуков дождусь.

— С девушкой, небось, Иван, — догадался Миша, — а твои — крысака пасут. Ну, вот! Миша выбрал из почтового списка файл, адресованный в диспетчерскую службу. Поди, отдай этому неврастенику.

Я взяла ремень с управляющей панелью, экран поплыл за рукой, сдвинул поле и взгляд зацепился за знакомый иероглиф: «Галей» было написано в графе поступившей корреспонденции. Это слово я узнала бы в любом написании. Я узнала бы его и через сто лет, но Миша подозрительно прищурился.

— Дам шефу и сразу вернусь, — пообещала я и попыталась в лифте оживить панель.

«Галей» было написано во входящей почте, но обратный адрес не был указан. К слову не прилагалось информации, что это был за адресат и с какой проблемой он обращался к Имо.

Шеф развернул почту сам и просмотрел ее на скорости, от которой у меня все буквы сливаются в однородный фон.

— Иди, — сказал он, наконец, и успокоился.

— А компьютер?

— Зачем?

— На место хочу вернуть.

Шеф поглядел на меня поверх очков с великим подозрением: глаза бегают, порозовела, стало быть, врет, — подумал шеф. Клянусь, что именно так он и подумал.

— На, — сказал он, но глядеть не перестал.

— Между прочим, Ксюша до сих пор зарплату не получила.

— Получит, — пообещал шеф. — Что-то еще?

— От Адама по-прежнему ничего? Никакой информации о нем не получали?

— Нет. А ты?

— И я нет.

— Почему спросила? Он пытался связаться с тобой?

— Почему? Я спросила просто так. Нельзя спросить просто так? — я сделала удивленное лицо и вышла, а шеф проводил меня до лифта тем же подозрительным взглядом.

Глава 4. АРХИВ

— Где ты молился сегодня, раб Божий? — спросил отец Сириус ученика, которого в прошлый раз наставлял делать это с комфортом. Ответ не был слышен из-за гомона аудитории. — А ты? — обратился Сир к его соседу. — Давно ли вы ходили в храм, братья мои?

Братьев не любили в храмах, да и братья, по совести сказать, не любили туда ходить, но Сириус не запрещал. Сириус не запрещал своей пастве никогда и ничего, во время службы братьям самим становилось тошно. Тогда их выносили на улицу подышать. Из тех, кому особенно подурнело, изгоняли бесов. Бесы выходили и возвращались. Однажды я спросила у шефа, что это, и тот удивился: «Сама догадаться не можешь?» Могу, но лучше услышать. Когда услышишь то, о чем догадываешься, уверенность возрастает. «Апостолам» Сириуса было спокойно только в темном подвале, где Учителя не беспокоили.

— Построй свой храм, — сказали Сиру «апостолы», — и научи нас, рабов Божьих, как следует молиться и кому молиться, чтобы выйти из душевной смуты.

— Я отучу вас быть рабами Божьими, — ответил им Сир. — Для этого не надо строить храм. Бог мой, что творится?.. — вздохнул он и поглядел в окно. За окном творилась теплая летняя ночь. — Что с нашими душами делают в храмах? Как из желудя не вырастет райское дерево, так и раб никогда не станет человеком. Кто вы, люди? — аудитория, наконец, затихла. — Церковь вернет гармонию в ваши души, но разве она скажет, что есть ваша душа? Никто кроме меня не откроет вам истину, ибо истина есть погибель. — Аудитория безмолвствовала. Слышался стук механических часов, словно мины, заложенной в тишину. — Когда человек обрел под ногами земную твердь, он утратил то важное, что привносило ясность в его бытие. Где-то, между сумасшествием и смирением, мы потеряли главное звено человеческой души: понимание того, кто мы и зачем живем. Для чего появились на свет и во имя чего покинем его в свой срок. Я готов вернуть вам утрату, но готовы ли вы нести эту ношу по жизни? Груз сей тяжел для человеческих плеч. Братья мои, то, что мы называем жизнью, есть величайшая иллюзия бытия. Мы не наделены разумной волей, чтобы строить будущее. Мы только собираем архив. Каждый из нас лишь переносит информацию с одного уровня бытия на другой. Кто-то действует разумом, кто-то чувством. Путем проб и ошибок, мы, как пчелы несем в соты мед, складываем из своих судеб архив Вселенной. И, чем больше информации мы несем, тем большими отступниками становимся, ибо отступничество есть шаг в неведомое. Если такое предназначение покажется вам странным… Идите в храмы, братья мои, — Сириус подождал, облокотившись на трибуну. Никто не ушел. — Идите, не сомневайтесь. Не каждому под силу донести свой крест до Голгофы. Для иных храм — добрый приют, где можно не терзаться бессилием, ибо ничто не освободит от сомнения лучше, чем вера; ничто кроме молитвы не избавит вас от необходимости мыслить и рассуждать. Только я хочу спросить ушедших, какой архив вы оставите после себя?

Никто и не думал идти в храм. Предложение поступило не по адресу. Здесь не было ни одного «застрявшего» между сумасшествием и смирением. Здесь сумасшедшими были все. Сир тучей навис над первым рядом скамеек:

— Если жизнь каждого из вас ни на йоту не изменит судьбы человечества, идите. Не сомневайтесь. Идите туда, где вас утешат, где вы почувствуете ценность самое себя, ибо раб всегда имеет цену. Только отступники не имеют цены, потому что не имеют хозяина, который ее назначит.

Идея покончить с религией обуяла Сириуса на Блазе. Там он без труда добрался до архива Секториума и узнал некоторые обстоятельства, в которые шеф не планировал его посвящать. Сириус посвятил себя сам и пришел к выводу, что контора намеренно занимается решением не той задачи.

— Глупо было провоцировать гиперузлы, — заявил он мне однажды, застав на поселении в одиночестве. — Ваша религиозная трактовка социальных аномалий — бред! Дичайший бред! Поверь мне, бывшему священнику. Разрастание матричных узлов лишь следствие проблемы, но никак не причина. Причину надо было искать. Надо было досконально работать с гипотезой Птицелова. Вы изначально, осознанно, сговорившись, пошли неверным путем.

— С какой гипотезой? — не поняла я.

— Ты записала с его слов: «небо растет и давит на землю», но не потрудилась извлечь смысл…

— Это было невозможно.

— Надо было выяснить, во что бы то ни стало.

— Поговорил бы с ним сам! — рассердилась я, но Сир был прав. То, что я не разобралась в смысле сказанного Птицеловом, был мой профессиональный прокол.

— Надо было глубже работать с экспертами. Что они имели в виду, когда говорили «другие цивилизации Земли»? Что же, тоже языковые трудности вам не позволили разобраться?

— Тогда была очевидна самостоятельность гиперматриц. Сигирийцы не сталкивались прежде с таким явлением. Перед нами было очевидное решение проблемы. Понимаешь? Очевидное!

— Вы даже не приблизились к проблеме, — заверил меня Сир. — Вега запретил вам приблизиться к проблеме. Он использовал вас, как рабочий инструмент, но вы же мыслящие существа. Если бы вы думали, вместо того, чтобы предаваться безделью. Если бы Михаил Борисович был настроен работать… Вы погрязли в праздности, увлеклись ничего не значащими мелочами, увязли в быту. Зачем Птицелов прислал тебе Имо? — вдруг спросил он.

— Затем, что так принято. Затем, что даже флионеру бестолковому ясно, что ребенок не должен расти сиротой при живой матери.

Сириус не успокоился, он допросил с пристрастием сначала меня, затем Юстина и выяснил, что слово «смерть» в языке флионеров не несет того же смысла, что у землян; «переводчик» Юстина сработал буквально, и тоже по моей оплошности, потому что именно я адаптировала языки. Мне самой надо было выяснить это раньше, чем Сириус влез в мою личную жизнь. Тогда я впервые задумалась о том, что Птицелов, вероятнее всего, жив. Задумалась, но вывод не сделала и никому не сказала. Сама пыталась выстроить теорию из разрозненных фактов, но, чем больше старалась, тем больше путалась. И выводы Сириуса, в большинстве своем, были мне непонятны. Я никогда не могла уловить точный смысл его слов, мне всегда казалось, что за сказанным скрывается многослойный подтекст. «Вы настолько разные люди… — сказал однажды шеф, — не надо удивляться. Вы считываете информацию с разных уровней. Странно, что вы вообще поладили».

Странно. Притом, что с Сириусом кроме меня не ладил никто. Ни к кому в Секториуме он не обращался на «ты», никого не называл по имени.

— Что на тебя сегодня снизошло? — спросила я Сириуса по дороге домой. — Не боишься, что разгонишь их не по храмам, а по больницам?

— Да будет так, — согласился он. — Я чувствую себя лекарем, который ни разу не навредил больному, потому что имел дела с покойниками.

— Плох тот доктор, который считает больного покойником.

— Мои пациенты так безнадежны, что им навредить нельзя. Я осознанно выбрал эту стезю. Понимаешь?

— Честно говоря, не очень.

— Те, кому я могу помочь, никогда не попросят о помощи. Тем, кто просит, я уже не в силах помочь.

В ту ночь мне приснился конец света. Гигантская волна поднялась над городом и покатилась, сметая дома. От удушья я проснулась. Булочка спала у меня на шее. Сад утопал в полуденном солнце. В модуле стояла тишина, только компьютер ворчал голосом шефа:

— Зачем ты позволяешь Джону гулять? До экспедиции он не должен покидать модуль. Где они сейчас?

Я сделала вид, что сплю. Откуда мне было знать? Я сказала им раз, сказала два… Пусть теперь сам позвонит и скажет.

— Ирина! — окликнул компьютер. Булка спрыгнула с кровати. — Зайди!

Связь отключилась. Сон кончился. Наступила явь, но взбучка в кабинете начальника не состоялась: у Имо проснулась совесть, он вернул Джона в модуль, и шеф сейчас же отпустил меня стеречь детей.

— Ты не должен позволять Имо распоряжаться собой! — наставляла я старшего сына. — Он тебе не начальник. Ты не должен выполнять все его указания. — Сын прятал глаза, ерзал на табуретке. — Здесь Вега всем начальник! Самый большой и ужасный начальник всех времен и народов. Чтобы выйти наверх, ты должен спросить разрешения у него. С какой стати Имо тебя повел?.. Ты что, не мог сказать ему?..

Джон смутился. «Сейчас начнет врать», — догадалась я. Джон всегда смущался перед тем, как соврать, но врал. Его извиняло то обстоятельство, что врать его обычно вынуждали.

— Что? — спросила я. — Вы задумали что-то, о чем я не должна знать? Зачем он привез тебя раньше времени?

— Я должен ему помочь. Имо попросил меня…

— О чем?

Джон смутился еще больше.

— У него сложный период.

— Рассказывай.

— Что рассказывать? Ты же знаешь, он заканчивает школу… Нет, он будет, конечно, работать для Веги, но ведь это… Как это сказать? Он должен найти себя в жизни, и я хочу ему помочь.

— Джон! Имо слов-то таких не знает: «найти себя в жизни»! Когда это он себя потерял? Выброси из головы. Ты что, на Сириуса сегодня нарвался? Это он тебе объяснил кое-что о человеческом предназначении?

— Имо же не человек, — вывернулся Джон.

— И что теперь? У него должен быть особенный смысл?

— Конечно!

— Пусть сам ищет. Ты здесь причем?

— Он искал, — ответил Джон. — Теперь я помогаю.

— Каким образом? Может, и я помогу?

— Расскажи о нем то, чего я не знаю.

Вопрос застал меня врасплох.

— О его земном детстве расскажи, — настаивал Джон. — Расскажи мне всю его жизнь.

— Это, пожалуйста, — обрадовалась я и стала готовить завтрак.

Рассказывать о детях я могу часами. Были бы слушатели. Только взгляд Джона вдруг изменился. Джон стал похож на человека, погруженного в транс; или на альфа, который собирается писать информацию на мозговой чип, минуя осмысливающий этап восприятия. Тут же вспомнилась Ольга Васильевна. «Надо поскорее забрать их из этой школы», — решила я и поймала себя на том, что не могу сосредоточиться.

— Лучше расскажи, что ты делал сегодня заполночь в офисе? Чей смысл жизни ты там искал?

Джон покраснел. Это было последнее предупреждение: не хочешь слушать вранье, отстань по-хорошему.

— Приборы тебя засекли. Шеф рассердился. Я объяснила, что ты давно не был на родине, что тебе может быть интересно все, что нормальному человеку примелькалось. Но, Джон, ты ведешь себя странно, и это замечаю не только я.

— Сириус уговорил меня не ехать в турне, — признался Джон.

— Еще чего?!

— Я же поеду.

— Значит у нас с временами глаголов непорядок?

— Снова неправильно?

— Неужели не чувствуешь сам? Джон, что происходит? На Блазе ты говорил прекрасно.

— Нет, все так: сначала Сириус уговорил остаться, потом Имо уговорил ехать.

— Тьфу, на вас обоих. Когда вы все успели?

— Сегодня заполночью…

— Все! Больше ни шагу из дома без моего разрешения, а ночью я тебя привяжу за ногу к Имо, раз ты слушаешь только его.

Так я поступала и раньше. Ничего нового в процедуре привязывания за ногу для Джона не было. Он страдал чудовищным лунатизмом и мог во сне уйти из модуля пешком в одних портках. За башней стояла вечная блазианская мерзлота, не выше пятнадцати градусов. Джон во сне не соображал, что надо одеться. Обычно я караулила его сама, меняла коды на башне, ставила таз холодной воды у выхода. Если Джон хотел уйти, это не спасало. Он обходил тазы, распутывал узлы, хуже всего, что во сне он каким-то образом угадывал код замка, который я набирала в строжайшей секретности. Проблемы кончились, когда я стала привязывать его к Имо. Имо просыпался и доходчиво ему объяснял, что во время отбоя надо спать.

— Так и знай, привяжу! — грозила я, а сама связывалась с шефом. — Вега, наш челнок в ближайшее время на Блазу не собирается? — спросила я начальника, чем рассердила его еще больше.

— Ты будешь сидеть дома и воспитывать детей, — сказал он. — Если ты не в состоянии их воспитать, будешь контролировать. Никакой Блазы, пока они здесь. Будешь отчитываться за каждую минуту, вплоть до окончания экспедиции.

— А я разве просилась? Чего это вы на меня налетели?

— Ирина, возьми, наконец, на себя ответственность! Наведи порядок в своей семье!

«Порядок… — удивилась я. — Можно подумать, я знаю, как его наводить». Все, что я могу себе позволить в отношении детей, это наблюдать их на расстоянии, которое они определяют сами. Я не творец, в отличие от Сириуса. Я наблюдатель. Мое дело наблюдать и делать выводы, чтобы потом, когда мои дети потеряют смысл жизни, точно сказать, где он лежит.

Вслед за Джоном дома появился Имо. Я удивилась, застав его в модуле средь бела дня. Еще больше я удивилась, когда поняла, что Имо не просто шел мимо и заглянул, он именно пришел домой — явление исключительно редкое. Кроме того, он заявил, что сам будет заниматься с Джоном грамматикой и забрал у меня учебник. Я просто перестала понимать происходящее. Они вели себя как сиамские близнецы: вместе выкупались в бассейне, вместе устроились в беседке, при этом каждый занялся своим делом. На Земле они даже спать приспособились в одной комнате, а в другой валять дурака, делать вид, что готовятся к тестам. В школе они вели себя совершенно не так, у них были слишком разные интересы. Имо любил уйти подальше, забраться повыше, изрисовать потолок там, где он недосягаем с помощью пожарной лестницы, изрисовать проходящих мимо одноклассников, потому что его никто за это не ругал. Джон любил взять книжку и отключиться. С той же книжкой его можно было найти и через час и через день. На его компьютере была вся мировая библиотека. Больше всего на свете он обожал читать про Землю, про героев с мечами, которые спасают простой люд от дракона; про пришельцев, которые учат землян жить правильно и не совершать дурные поступки. Меня, как родителя, радовал сам факт, что ребенок с книжкой. Что он не карабкается по стене с баллончиком краски. Имо же ни одной книжки в своей жизни не открыл без принуждения, и это невероятно меня огорчало. Теперь он только и делал, что топтался возле Джона, мешая ему учиться.

Пискнул компьютер, пригласил Имо зайти в офис. Имо не отреагировал. Пискнул еще раз, Имо и бровью не повел. Я бы уже примчалась в мыле, а ему хоть бы что. Можно было конечно взять его за шиворот и отвести, но разве не интересно, чем кончится? Я продолжила наблюдать. Наводить порядок в моем семействе не имело смысла.

Нет! Одну книгу Имо все-таки открыл сам, о чем мне однажды сообщил его друг Иван. Книга называлась «Кузовной ремонт….» какого-то транспорта. И это событие имело незабываемую предысторию. Ее вполне можно было бы рассказать Джону, потому что «Кузовной ремонт…» был единственной книгой, которую открыл его младший брат.

В день, когда Имке исполнилось четырнадцать лет, Толик Панчук, отец Ивана, а заодно мой сосед, шел по улице и матерился так, что куры шарахались в подворотни. Он шел к Мише, сообщить ему то, о чем знала вся улица. А заодно предложить ему выпороть Димку. Своего Ваньку он уже порол, а Димку моего пороть — кишка тонка. Он решил возложить эту миссию на Мишу, как на исполняющего обязанности отца, но я дала понять, что справлюсь с этой задачей самостоятельно:

— Объясни, что он натворил, — попросила я, — а уж за мной не заржавеет.

Речь Панчука-старшего перешла в истерику:

— Там, на мусорной горе! — объяснял он. — Новый самосвал! Совсем новый! Как шашлык насадил, гаденыш! Как шашлык! Идем. Не веришь?

Там, где кончался частный сектор, и начинались свалки да заброшенные стройки, действительно находился грузовик. Он стоял, подняв зад к небу, а из-под мятой крышки капота торчала арматура толщиной с запястье. Железяка насквозь пропорола капот, к тому же погнулась, нанизав на себя машину. Нет, не как шашлык… как рыболовный крючок.

В отчаянии папа-Панчук, не находил себе места.

— Какая падла их сюда занесла?! — вопил он. — Как они… мать их, вперлись на эту хреновину? Ты видишь, как засела? Здесь пилы не подсунуть! — кричал он и был совершенно прав. Машина села на самое основание арматуры, торчащее из бетона. — Куда я подгоню, на х… тягач? Здесь вездеход не пройдет!

Действительно, до ближайшей местности, по которой пройдет вездеход, не дотянулась бы и стрела подъемного крана. Из воплей Панчука я узнала, что страховка покрывает только случай аварии и угона. То, что два интеллектуально одаренных подростка решат проверить ее проходимость, полис не предусматривал. Панчук-старший готовился к харакири. Этот несчастный грузовик олицетворял надежды на будущее благополучие семьи. Но главная подлость заключалась не в этом. Если абстрагироваться от интересного положения, в котором оказалась машина, там ремонта всего ничего. Арматура, если разобраться, серьезно не повредила ни один важный «орган».

Вернувшись домой, я обратилась к Володе, который незамедлительно выехал на объект и подтвердил худшее: «Разбирать и выносить по частям», — сказал Володя. Вечером, вместо праздничного застолья, состоялся семейный совет.

— Ты заехал или Ванька? — спросил Имку Володя.

— Ванька, — ответила я, — но идея был его.

— Штурманом, значит, — Володя похлопал Имо по плечу. — Ну, что ж, парень, готовься к разговору с шефом.

— Подожди, подожди, — испугалась я. — Зачем шеф? Это наши дела…

— Толян горластый вас в покое не оставит, — объяснил Володя. — Он знает, что Мишка — мужик при деньгах, начнет копать, как да что? Зачем вам морока?

— Давай хотя бы Мишку дождемся. Он что-нибудь придумает.

— Пока дождемся, растащат по запчастям. Эх, был бы Адам, — вздохнул Володя, — не было бы проблемы. Собирайся, парень, к начальству.

— Володя, может, обойдемся сами?

— Нет, без них не обойдемся. (Он имел в виду инопланетян).

— Мне стыдно к шефу…

— Тебе-то чего? — удивился он и указал на Имо. — Вот кто оправдываться будет. Здоровый мужик вырос. Идем, мамка нас дома обождет.

Они пошли. Я — за ними. В кабинете шефа физиономия Имо не выразила никакого раскаяния. Он вкратце изложил техническую сторону события и напрочь опустил эмоциональную. Зато моя физиономия выражала троекратное раскаяние за всех.

Шеф надел пиджак, снял очки и вышел в коридор.

— Циркачи! — сказал он, глядя на меня. — Идем, покажете.

«Тарелка» зависла в сумерках над облачной маскировкой. Шеф изучил окрестность, машину, задумался и вопросительно поглядел на Имо.

— Зачем ты это сделал? — спросил он.

— Не он, — объяснила я, — Ванька. Этот только…

— Не надо, Ирина! — остановил меня шеф. — Человек так сделать не мог! Даже с двухсотлетним стажем вождения такого класса машин. Я знаю, кто это сделал, и знаю как. Только не понимаю, зачем? — его взгляд снова обратился к Имо. — Зачем ты сказал матери, что заехал Иван?

— Это не он, — оправдывалась я, — сам Иван сказал.

— Хороший у тебя друг… — Вега продолжал смотреть в бесстыжие глаза Имо, Имо продолжал смотреть на шефа. — Ну-ка, становись к пульту…

Имо занял место за рычагами управления «тарелкой», словно всю жизнь ее пилотировал. Я ушла в нижний сегмент, чтобы этого не видеть, села на коврик, схватилась руками за голову. «Если б был Адам…» — подумала я. Как просто было бы все. Когда был Адам, проблемы не казались такими масштабными. Да разве мы тогда знали, что такое проблемы?

Машину сняли с крючка, не вставая на грунт. Я бы предпочла выдрать ее вместе с бетонной глыбой и сбросить на участок Панчуку, чтобы не смел больше ругаться матом в моем присутствии, но шеф оставил ее на дороге и предупредил, что в другой раз, когда нам захочется подвести контору под монастырь, он всерьез задумается, нужны ли Галактическому сообществу земляне, и не стоит ли еще раз начать здесь цивилизацию с чистого листа?

Наутро улица рассказывала, как все было на самом деле; как Панчуки, отец и сын, накануне страшно разругались, как старший дурень чуть не выгнал из дома младшего дурня, а тот, в свою очередь, отомстил, покусившись на святое. Улица рассказывала, как военный вертолет всю ночь тащил машину тросами. Ничего подобного не было. Шеф справился моментально, а утром все помирились. В гараже полным ходом шел ремонт. Имо присутствовал. Иван помогал. Имо только ходил за пивом, поскольку пиво ему давали без вопросов в любом возрасте, равно как водку и сигареты. Тогда-то ему и подвернулась под руку единственная книга его жизни. Не думаю, что он осилил ее до конца, но картинки рассматривал с интересом. Имо листал книгу и ходил в магазин, ходил в магазин и листал книгу, а когда ремонт был закончен, положил книгу и ушел домой.

К книгам у Имо всегда было странное отношение. Когда он вырезал себе трафарет из обложки «Войны и мира», я пришла в ужас. У меня было состояние, близкое к истерике Панчука.

— Ты что, ма? — не понял мой младший сынок. — Это же просто инфоноситель.

«Действительно, — задумалась я. — Прочищаем же мы трубы камина старыми дисками, а на них, поди, целые библиотеки. И не стыдно. Какой-то я мало продвинутый, консервативно мыслящий родитель. Что святого в стопке бумаги? Может, новому поколению удобнее постигать гармонию мира через кузов автомобиля?»

Безусловно, наблюдать детей гораздо интереснее, чем воспитывать. Вот опять компьютер пригласил Имо в офис. Опять Имо сделал вид, что не слышал. Интересно, когда у шефа иссякнет терпение? И что он сделает, когда терпение иссякнет? Вместо офиса Имо отправился в магазин и опять повел с собой Джона. Потом они вернулись и уселись на кухне. Джон стал выдавливать из пакета кошачий корм, а Имо вытряхивать из банки варенье в тарелку с мороженым, которым он планировал предварить обед. Мороженое он предпочитал всем остальным блюдам вместе взятым. Об этой стороне его земной жизни Джону тоже следовало бы рассказать. Подозреваю, что именно мороженое тянуло Имо на Землю во время каникул, а вовсе не тоска по родине. По крайней мере, Миша утверждал, что дело обстоит именно так, и проверял экспериментально.

Мишины опыты над ребенком меня злили необыкновенно. Особенно манера подкрасться к спящему Имо ночью с мороженым и спросить на ухо: «Пломбир с арахисом будешь?» Ребенок садился на кровати, брал рукой холодный предмет и только потом открывал глаза. Мишу это забавляло. Оказывается, если Имо не дать мороженое, он мог продолжить спать сидя с протянутой рукой. Когда я прекратила это свинство, эксперимент был поставлен иначе. Большой дядя Миша решил проверить, сколько мороженого влезет в маленького мальчика Имо. Он забил мороженым камеру своего холодильника, дождался, когда я отлучусь, и пригласил Имо в гости. Имо пришел, стал обстоятельно угощаться, поглядывая на дядю. Имо всегда ел медленно, и это всегда раздражало Мишу. Сначала дядя терпел, потом зашелся слюной и стал помогать. Говорят, после пятой порции его гланды вздулись гнойниками как морские мины, и непременно бы лопнули, только терпение Индера лопнуло раньше: он поймал Мишу в коридоре, отрезал ему гланды ножницами, выбросил и пошел разбираться. Говорят, когда Индер зашел взглянуть на Мишин холодильник, Имо все еще ел.

— Хоть бы его дрыщ продрал! — ругался Миша. — Если бы я сожрал столько — летал бы выше мистера Пукера!

Ничего подобного с Имо не случилось. Имо не болел никогда, он понятия не имел даже о нормальном человеческом насморке. Имо не отошел от холодильника, пока не съел все.

«Что еще рассказать о нашем детстве?» — думала я, и вдруг заметила, что Джон ушел в сад кормить Булку, а Имо остался на кухне уминать мороженое с вареньем.

— Зачем с тобой связывался Галей? — спросила я. — Что он хотел?

Имо не понял вопроса:

— Что за Галей?

— Не морочь мне голову. Когда это ты успел забыть дядьку Адама?

— Не знал, что он Галей.

— Так что он хотел?

— Адам не связывался, — уверенно заявил Имо, и у меня не было оснований сомневаться в этом, потому что Имо в жизни не имел привычки врать.

— Я видела пароль в списке коммутатора.

— Значит, я был вне связи.

— И не связался потом?

— Значит, он не просил.

— Может, обратный адрес остался?

Сначала Имо доел мороженное. Потом начал соображать, но я соображала быстрее. Я успела принести компьютер и найти на панели нужный иероглиф. Имо стал соображать над иероглифом, за это время Джон вернулся и понял, что мы ищем адрес.

— Нет, — сказал он, — адреса не осталось. Наверняка он связывался с узлового коммутатора. В этом случае можно узнать лишь примерный район.

— Ты хочешь сказать, что сигнал пришел с Блазы?

— Конечно, — подтвердил Джон и стал объяснять, как отличаются местные входящие сигналы от космических, инопланетных, иногалактических, но его снова перебило приглашение с компьютера, на которое Имо снова не ответил.

— Как вычислить район? — спросила я.

Джон задумался:

— Это делает поисковая служба. Им, как полиции, надо показать причину. Проси Вегу, он легко договорится.

— Не надо, — ответила я. — Нет особой нужды. Веге лучше не знать об этом. И вас обоих я ни о чем не спрашивала. Усвоили?

Джон удивился. Замер. Его взгляд стал плавать вокруг. Мне опять вспомнилась Ольга Васильевна, и захотелось прикрыться сковородой. Я не привыкла к такому поведению Джона. Что оно означает, я тоже не понимала, поэтому не знала, как реагировать. Только появление Ксюши спасло меня.

— Здрасьте всем, — сказала она и, указав на Имо, обратилась ко мне, как к старшему по званию. — Вы позволите, Ирина Александровна?

— Пожалуйста, — сказала я, не подозревая, какая участь постигнет ребенка.

— Так! — скомандовала Ксюша. — Резко встал и пошагал в офис! И ты! — она перевела взгляд на Джона. — Я не ясно выразилась? Резко встали и пошагали!

Мои ребята от неожиданности открыли рты, а я продолжила наблюдать.

— Сколько раз можно вызывать?! — прикрикнула Ксюха. — Гуманоиды надрываются, шкафы таскают, а они расселись! Что, особое приглашение надо?

Ребята встали, пошли одеваться, а Ксюха грозно застыла на пороге кухни.

— Кстати, Борисыч тоже мог бы поучаствовать, — обратилась она ко мне, не сменив командирского тона. — Его была идея двигать холл.

— Что тебе мешает ему позвонить?

Ксюха сморщила носик.

— Противостояние продолжается?

— Почему? Как начальник он мне подходит.

— А в каком-нибудь ином качестве не пробовала его рассмотреть?

— Никогда.

— Что мешает теперь?

— А вы не понимаете? — Ксюха опустила ресницы, поджала губки и впервые стала похожа на мать. — Приятно, знаете ли, осознавать себя ошибкой молодости, — произнесла она, словно поделилась сокровенным.

— Ну-ка, ну-ка…

Имо зашел на кухню. Я побоялась, что Ксюша не станет откровенничать, но она наоборот выразилась достаточно громко, чтобы всей аудитории стало ясно:

— Приятно жить, если знаешь, что твой отец никогда не любил твою мать.

А Имо… нет, чтобы промолчать по обыкновению, выступил с ответной речью:

— Подумаешь, — сказал он. — Ма тоже не любила отца, но мне это не мешает.

Ситуация приблизилась к маразму. Требовалось срочное вмешательство в разговор взрослого, разумного человека. Наблюдательный момент кончился. Воспитательный момент настал:

— Во-первых, — сказала я Ксении, — что касается твоего отца, не знаю, любил ли он когда-нибудь кого-нибудь сильнее, чем твою мать. Во всяком случае, не на моей памяти, а я знала его задолго до их знакомства.

Ксения догадалась, что в моем лице ей не обрасти союзника, и пошла к лифту. За ней последовал Имо, которого я взяла за ремень штанов на пороге.

— Во-вторых, что касается твоей «ма»… — продолжила я, — не надо болтать о том, чего не знаешь, и знать не можешь.

Имо улыбнулся и был отпущен.

— И, в-третьих…

— Воюете? — спросил Джон.

— В-третьих, — произнесла я гораздо тише, — веди себя так, чтобы о нашем последнем разговоре в конторе никто не догадался. Пока не догадался. До выяснения подробностей.

Ксения оказалась не права во всем. В офисе надрывался один Гума, двигая стенку холла. Остальные гуманоиды руководили. Переборку надо было поставить так, чтобы образовалась дополнительная комната. Достаточно широкая, чтобы в ней поместился Миша с рабочим столом, но при этом настолько узкая, чтобы для второго рабочего стола пространства не осталось. Миша решил изолироваться от сотрудницы своего отдела. «Когда захожу в компьютерную, — жаловался он, — у меня ощущение, что ныряю в бассейн с пираньей».

В новый кабинет Ксю въехала вместе с Мишей. Вернее так: сначала там с комфортом устроился Миша, потом Ксения заняла его место. В компьютерном зале пираньи больше не водились. Пираньи сидели в кабинете напротив, тесно прижавшись друг к другу креслами, за одним большим монитором. От тесноты между ними воцарилась идиллия. С каждым днем Миша все реже выходил в коридор психовать. Ксения все реже убегала в слезах, хлопнув дверью. Лишь изредка из нового кабинета доносился стук кулаком по столу: «Ух, и вредная ж ты девица, Ксения Михайловна! — восклицал Миша. — В точности мать! В точности!» — повторял он, а Ксюша поджимала губки и хмурилась. Точно также много лет назад делала ее мама, если папины домогательства ее утомляли.

В офисе стало много свободного места. Экспедиция должна была начаться на днях. Дети коротали время в пустой компьютерной. Наверно модуль уже обшарили и смысла жизни не нашли. Похоже, они обыскали заодно весь город, и тоже без результата. В офис они явились для того, чтобы демонстрировать Веге послушание, иного резона здесь находиться у них не было, и быть не могло. Шеф уже заказал челнок на Блазу и пригрозил использовать его.

— Сначала мы поедем по Золотому кольцу, — рассказывала я Джону и демонстрировала карту, сделанную с орбиты. — Потом через Прибалтику в Скандинавию, оттуда в Европу. Остановимся у Антона с Этьном, посмотрим Париж. В Милане мы сядем на катер и поплывем по Средиземному морю. Увидим Мальту, Египет, Ливан… Все можно будет потрогать руками.

— А машину? — спросил Джон. — Дядя Вова мне разрешит?

— Ты разве научился водить? Имо, Джон хорошо водит машину?

Имо кивнул.

— Имо все хорошо, — усомнилась я. — Его всегда все устраивает. Сначала я посмотрю, как ты водишь.

В глазах Джона появилась безнадега.

— В чем дело? Не хочешь багажировать?

— Я должен сам.

— Джон, ты видел, что у нас дороги, а у машин колеса. Земля — не Блаза, здесь нет свободного выбора траектории.

— Дороги опасны, там много чужих машин.

— Ехать по лесам и болотам еще опаснее.

Имо усмехнулся с наших разговоров.

— Петр тебе позволит вести катер, — пообещала я. — Потом мы полетим в Китай, оттуда в Америку…

— Не надо Америку, — уперся Джон.

— Как это?

— Не хочу Америку. Совершенно точно не хочу. Лучше тогда в Австралию.

— Иногда нужно делать то, что не хочется.

— Мне не надо там быть.

— Имо, ты понимаешь, что происходит? — удивилась я.

Имо кивнул, но объяснить поленился. Он увлекся журналом с картинками военных самолетов, которые Миша фотографировал для сигирийского каталога.

— Мне кажется, раз в жизни ты должен побывать у могилы родителей. Ради их памяти. У людей так принято.

— Ты — мои родители.

— Меня в твоей жизни меньше не станет оттого, что ты отнесешь им цветы. И моим сыном ты не перестанешь быть.

— Я не хочу Америку, — капризничал мой американский сынок.

— Имо, скажи ему…

— Джа, слушайся маму, — сказал Имо, не отрываясь от журнала.

Джа маму не слушал. Он надулся, как маленький, сидя над картой, пока не пришел Вега и не изучил план поездки.

— Вега, скажите ему. Никакого ужаса в том, что мы на денек остановимся в Портленде. Пусть он по-английски поговорит в нормальной среде.

— Это никуда не годится, — ответил шеф. — Я сам составлю маршрут. Что вы придумали? Зачем пирамиды Гизы? Там все замусолено туристами.

— Мы отдыхать едем, а не работать.

Шеф критически посмотрел на меня сначала поверх очков, потом сквозь очки, — прикинул образ в трехмерной проекции.

— И что же?

«Глупость сказала, — догадалась я. — Как можно рассуждать об отдыхе, если есть возможность поработать? Или наши отпускные чем-то отличаются от командировочных? Наоборот, худшее наказание, которое мог заработать секторианин, это быть отправленным в отпуск». А может, кто-то из нас уже воткнул «болт» в пирамиду Хеопса?

— Разве ты не видела Акрополь? — продолжил шеф.

— С Луны в телескоп.

— Этого вполне достаточно.

— Но, Вега…

— Там, где толпы туристов, моим сотрудникам делать нечего! — заявил он. — Там не осталось от древности ничего. Там мертвая каменная крошка. Хочешь смотреть пирамиды, поднимись по течению Нила, там множество живых фрагментом. В Гизе уже растворились слэпы, зачем вам нужен этот бутафорский культ? Что? Ты, не бывала в Лувре? Возьми запись. Этьен сделал прекрасную съемку. Зачем нужно тратить день в очереди, чтобы потом бежать по залам?

— Вы рассуждаете как Сириус. Это же святыни цивилизации! Места паломничества!

Шеф меня не слушал.

— Джон, зайди ко мне в кабинет, — сказал он.

Мы с Имо остались в компьютерной одни.

— Ну… И что он, интересно, ему скажет?

— Джа, не слушайся маму, — предположил Имо.

— Спасибо, дорогой. Кончится тем, что мы вообще никуда не поедем.

Джон вернулся вполне довольный.

— Я могу выбирать маршрут, — сказал он. — А за руль только Имо с дядей Вовой.

— А Гера с Аленой? Мы ведь составили график!

— Нет, Вега сказал, что все должны вернуться живыми. Он доверяет только дяде Вове и…

Мы обернулись, чтобы посмотреть на реакцию Имо, но Имо реагировал только на журнал.

— Ирина, зайди, — пригласил шеф.

Настал мой черед получать указания.

— Не тяни Джона в Америку, — сказал он, закрывая дверь кабинета.

— «Белые»?..

— Просто, не делай этого. На Земле никогда не заставляй его делать то, чего он боится.

— Ясно.

— Ты должна сама понимать. У Джона особый глаз. Он может видеть во временных архивациях. Не стоит снова подвергать его стрессу, который он однажды пережил. Побереги его нервы для дела.

— Хорошо, — согласилась я и собралась уходить. — Для какого дела? Вы собираетесь использовать его вместо ФД?

— Мне надо, чтобы он осмотрелся здесь свежим глазом.

— Зачем?

— Затем, — вздохнул шеф. — Потому что все остальные варианты мы уже отработали.

Много раз с поразительным упрямством Вега брался за одно и то же гиблое дело: находил в своем штате сотрудника, способного обращаться с переносной ФД-установкой, и отправлял его замерять матричный фон туда, где, по его мнению, могли активироваться древние архивы, не имеющие отношения к нынешней цивилизации землян. Сначала мы с Адамом рылись в Уральском разломе, лазали в шахты Донбасса и куда мы только не лазали. Потом Миша был послан в Южную Америку. Он вернулся оттуда без результата, зато со СПИДом. С последним обстоятельством Индер разобрался сразу, с Мишей шеф разбирается по сей день. То он запрещает Мише приближаться к ФД, то хочет отправить его учиться обращаться с ФД профессионально. На всех фронтах он встречает яростный отпор, отступает, выжидает время и снова переходит в атаку.

— С чего ты взял, что есть такой архив? — спрашивал шефа Миша. — Матрица не хранится миллионы лет. Это нонсенс.

— Я должен убедиться, — стоял на своем Вега.

— И что тогда?

— Тогда я буду абсолютно уверен. Я буду точно знать, что в моей работе нет смысла и с легкой совестью закрою контору.

Ночью Имо вынес наверх матрас и улегся под звездами. Булка спала на Имо, вместо того, чтобы гулять. Ее, бедняжку, напугали дикие коты. Она спала на Имо всегда, потому что он не ворочался, просыпался в той же позе, что засыпал. Наверно, работала наследственность флионеров, вынужденных спать на уступах скал. Там привычка ворочаться во сне может быть чревата пробуждением на том свете. Джон тоже пошел наверх. Я забеспокоилась. На Земле ему удавалось заснуть с трудом. Впрочем, когда он засыпал, я беспокоилась еще больше. На сей раз, он и не думал ложиться, просто вышел послушать, как шумят деревья, сел на ступеньки крыльца, ведущего в сад, но насладиться одиночеством я ему не позволила:

— Сириус что-то сказал Имо о его миссии на Земле? — спросила я.

— Не знаю, — ответил Джон.

— Расскажи мне, как Имо поставил перед тобой задачу? Что ты должен увидеть в его детстве, чего он не видит сам?

— Ничего особенного. Просто у него возникла проблема, а я могу помочь.

— Какая проблема?

— Смысла жизни, — напомнил Джон, краснея.

— Вот что, голубчик, расскажи-ка мне, как ты видишь своим необычным глазом? Что ты видишь?

— Тебе не понравится, — предупредил он.

— Понравится. Рассказывай.

— Я вижу, почему ты ищешь Галея.

— Все! — согласилась я. — Тема закрыта. Ты меня убедил.

— Знаешь, как я вижу?

— Джон, хватит. Давай менять тему.

Если он рассматривал модуль в разных временных срезах, мне страшно представить, что он увидел. Я чувствовала себя голой на людном месте.

— В ванной над зеркалом, — сказал Джон шепотом, — проявляется знак, нарисованный губной помадой. В правом верхнем углу.

— Какой знак? — спросила я также тихо.

— Как стрела в заднице, — он нарисовал пальцем на колене перевернутое сердечко Амура. — Когда ты вспоминаешь его, знак проявляется.

— А можно как-нибудь ее оттуда убрать, эту «задницу»?

— Зачем? Не надо трогать зеркала. Ты нарушишь ментальный архив.

— И прекрасно.

— Нет, не прекрасно, — возразил Джон. — Человеку нужен архив. Его матрица устроена не так, как у сига.

— А как?

— Как у машины, — объяснил он. — Информация держится на общей матрице, человек ею пользуется, вот и все.

— А сигириец?

— Он может сам ставить перед собой задачи. Он самостоятелен.

— Значит человек, по-твоему, не может ставить перед собой задач?

— Нет, ему только кажется, что он может.

— Джон! Большей глупости я в своей жизни не слышала…

— Ты же человек, ты не можешь знать, тебе может только казаться. Здесь слишком сильные узлы. Здесь даже сиги поддаются влиянию.

— Почему?

— Не знаю.

— Шеф готовил тебя для того, чтобы ты разобрался?

— Я тоже человек. Чтобы понять, я должен быть на Земле и не быть человеком.

— Кем же ты должен быть? «Белым гуманоидом»?

— Наверно. Они не оставляют архив, а человек без архива не может, поэтому никогда не трогай зеркало.

— Определенно, тебя обработал Сириус.

— Нет, не обработал.

— «Белые» — это загадка Вселенной. Мы не знаем, что у них есть, чего нет.

— Я знаю. Они живут вне природы, они не подчиняются общим узлам.

— Значит, они — самостоятельны, а люди — управляемы? Значит, если человек совершит поступок без команды с гиперузла…

— Тогда он сумасшедший… — ответил Джон. — У «белых» сумасшествия нет, и у сигов сумасшествия нет. Ты чувствуешь слово? «Сойти с ума»! «Сойти…» — как будто уйти с дороги. Почему земляне не хотят признать то, что очевидно?

— Потому что это не очевидно.

— Тогда откуда же я вижу то, чего нет? Смотри, — он указал в глубину сада, — я вижу качели. Их нет, а я вижу.

— Потому что они там были. Потом я сломала их и выбросила на свалку.

— Вспомни… тогда я увижу, что произошло. Тогда ты поверишь… — Джон загорелся идеей, но понял, что идея неудачная. — Если тебе неприятно, тогда не надо.

— Отчего же, приятно. Ты увидел одно из самых ярких воспоминаний моего архива, призналась я. — Если хочешь, я расскажу, но не думаю, что смысл жизни Имо потерялся именно там. Ты хоть знаешь, как он выглядит, этот смысл жизни?

— Знаю.

— И не можешь найти?

— Не могу.

— Почему, Джон?

— Потому что я не понимаю, что здесь происходит. Я пришел на Землю и перестал понимать все, что есть вокруг.

— Пойдем спать, — предложила я и взяла Джона за руку, как вдруг в глубине сада мелькнули качели. Появились и растаяли, словно голограмма с монитора, уплыли за сарай. Вот уж не думала свидеться через столько лет.

Когда здесь появились качели, Имо и Ивану было лет по пять. Семья Ивана купила в этом районе дом, сделала ремонт, и, по ходу дела, обзавелась еще одним сыном. Ивану не понравилась роль няньки. Все лето мальчишки провели у меня в саду, строили штаб на крыше сарая. В то время я вошла в роль и понимала свою родительскую функцию упрощенно: детей надо было накормить, намазать зеленкой и слегка очистить от грязи, чтобы они были похожи на человеческих детей, чтобы соседка не говорила, что у меня в огороде водятся черти.

Потом появились эти ржавые, скрипучие качели. Мне они не понравились сразу, но детей невозможно было оторвать. Однажды случилось то, что случилось: «оглобли» заклинило в верхнем вертикальном положении, и Иван, падая с высоты, стукнулся головой о перекладину. Я только успела вскочить со стула. Ребенок упал без сознания, но когда Имо подошел к нему, качели сорвались и стукнули его с такой силой, что сбили с ног. «Вот теперь точно конец», — подумала и не испугалась, потому что ничего более ужасного со мной уже не случится. Наступила полная анестезия чувств, но Имо поднялся сам, и помог отнести в дом Ивана.

— Индер, возьми инструменты и поднимись скорее, — попросила я.

Так Индер впервые ступил ногой на поверхность планеты, и, увидев на диване чужого ребенка, не понял юмора. Он так и сказал:

— Не понял юмора.

— Если ты врач и работаешь с людьми, должен знать клятву Гиппократа.

— Вообще-то я биотехник, — напомнил Индер, но Ивана осмотрел. — Ничего себе, — сказал он, — спускаться надо. Руками я ничего не сделаю.

Мы спустились, встали у стола вместе с Имо и с замиранием сердца смотрели, как биотехник, не знавший клятвы Гиппократа, голыми руками снимает человеческий скальп и отламывает куски разбитого черепа. Из достижений техники было использовано только поле, отодвигающее кровь от места операции. Прочее — личная наглость хирурга. Индер пользовался клизмой, спицей, столовой ложкой; пальцем выравнивал то, что оказалось примято. Он не сделал никакого волшебства. Разве что приготовил костную смесь для замазки пролома, которая тут же застыла. Он натянул скальп на место и вымыл голову спящему ребенку.

— Думаешь, проснется? — спросила я.

— Почему бы и нет? — ответил Индер. — Если не проснется, обратно принесешь.

Иван очнулся к вечеру на диване и удивился, что рядом нет мамы.

— Ты башкой ударился, — обрадовал его Имо.

Иван пощупал «башку». На ней не осталось и синяка. До приезда с работы его отца оставались минуты. Панчук-старший ехал мимо нас на машине, сажал на колени ребенка и давал крутить руль до дома. Так случилось и в этот раз. Иван вцепился в «баранку» и забыл обо всем.

— Господи, если ты есть, спасибо тебе, — сказала я им вслед, и вспомнила о своем сыне. Заглянула под рубашку, увидела там сочный фиолетовый синяк на все ребра, и мы опять пошли к Индеру.

— Иван не в первый раз избежал смети, — сказал мне Джон. — Над ним висит опасность всегда, но у него за плечами «ангел-хранитель». Если я скажу, когда ему быть осторожным, ангел уйдет от него. Наверно, я вообще не должен общаться с землянами. Наверно, мне действительно, не надо возвращаться на Землю. Сириус сказал, что поездка устроена для меня, а я не готов.

— Что еще он сказал?

— Что я могу все испортить. Ты знаешь, я могу.

— Слушайся Вегу, сынок, — сказала я. — Даже если мы наделаем глупостей, лучше, если отвечать за них будет Вега.

Глава 5. СУМАСШЕДШИЕ ПРИВИДЕНИЯ

— Кто из вас осмелится вообразить себе Бога? Кто смеет утверждать, что образ совершенного существа присутствует в его воображении? Любой из вас, глядя в зеркало, может не найти совершенства, но человек живет, чтобы меняться к лучшему. Бог не живет. Он существует, его бытие неизменно как сама вечность. Стоит ли ему заглядывать в человеческие души, чтобы видеть отражение несовершенства? Почему мы, имея дело с привычными ипостасями, несущими в себе дух Божий, утратили связь с создателем? Какой Он? — Сириус вопросительно развел руками. — Красив ли? Безобразен?

Аудитория закопошилась, предчувствуя подвох.

— Помогите же мне, Христа ради, узнать Его в толпе. Опишите мне Бога. Он трудолюбив и ленив. Он сентиментален и беспощаден. Определенно, у Него отменный аппетит, Он любит зрелища и веселье. Он влюбчив, ревнив, никогда не уверен в Себе и не любит признавать за Собой ошибок. Ну же… Откуда робость? Разве елейные лики икон льстят Ему больше? Не думаю, что Он пресытится лестью. Его настроение изменчиво, как и привычки. Он талантлив и малообразован, как все творцы. Он скрытный, лукавый интриган, который неуверен в Своей правоте, но хочет, чтобы вы были в ней уверены.

— Ты запретил нам думать об этом, Учитель, — раздалась реплика из зала. — Надо ли нам знать Бога как знаешь Его ты?

Сириус хлопнул ладонью по трибуне. Публика замерла. Лампа под потолком задрожала, распространяя брызги неровного света. Сенсор, висящий на шнуре, чуть не упал.

— Каждый из вас встречал Его неоднократно, — заявил Сириус. — Надо ли говорить, что никто Его не узнал в лицо? Сколько раз Он стоял перед вами, а вы подумать не соизволили… Может быть, он и теперь присутствует среди нас?

Лампа лопнула, сенсор упал, аудитория окаменела. Подозреваю, что от неожиданности. Лампу не меняли, поди, лет сто. Сенсор придется искать на ощупь. Шеф не любит, когда теряется офисный инвентарь.

Трюкачество Сириуса иногда переходило границы. Случалось, его фокусы затруднялись объяснить даже те, кто имел профессиональное представление о работе управляющих матриц. Сириус редко исполнял что-либо на заказ, все больше под вдохновение. Он не любил, когда его называли колдуном.

— Давай сожжем ведьмака на костре, — предложил однажды Миша. — Одной заразой на планете меньше.

В тот день он задался целью выиграть в лотерею квартиру. На кой Мише квартира в Минске, и почему он не мог ее просто купить?.. Надо было знать Мишу много лет, чтобы понять это: все купленное на кровно заработанные деньги теряло для него ценность. Ему надо было выиграть из принципа. В тот день он поставил перед собой задачу и приступил к ее выполнению с утра, как только на улице появились лотерейные лотки. К обеду вокруг Миши образовалась куча рваных бумажек.

— Какого черта мне сегодня не везет? — ругался Миша по телефону. — В гороскопе ясно написано: «крупный выигрыш», — а мы с Сириусом, сидя в офисе, слушали его ругань.

— Возьмите крайний билет в правом нижнем углу, — советовал Сириус, — тот, который чуть приподнят кончиком вверх.

— Положи его на землю, обойди по часовой стрелке, — добавила я, — не забудь поплевать через плечо и прокукарекать.

На некоторое время Миша оставил нас в покое, потом телефон взорвался с усиленной яростью:

— Я вобью в его могилу осиновый кол! — угрожал Миша. — Там кофеварка… чтоб он сам в ней сварился! Врун несчастный! Где моя квартира?

— Вы крутили барабан, Михаил Борисович, — отвечал ему Сириус. — Я не просил вас крутить барабан.

— Продавщица крутила, мать ее!..

— Не позволяйте ей. И возьмите теперь тот, что лежит плашмя на стекле, обращенном к вам.

Миша досконально выполнил инструкцию и разозлился совсем:

— Кухонный комбайн! — закричал он. — На кой хрен мне кухонный комбайн да еще местного производства?!

— Ты не плевал через плечо, — напомнила я. — И не слышно было, чтобы кукарекал.

В тот день Миша выиграл телевизор, который поставил в холле. Так в офисе появился телевизор. Потом Алена проколола шину на загородной дороге, вызвала ремонтников и утомилась ждать.

— У нас висит «наблюдатель» над Московской областью? — спросила она. — Просмотри трассу, едут они? Или я вызываю такси?

В офисе не было технически грамотного народа, чтобы подключиться к радарам, и я обратилась к Сиру.

— Пусть закроет глаза, — посоветовал он, — досчитает до ста…

Признаться, я смущалась, передавая Алене информацию, но в ее благодарности не было ни тени иронии.

— Ему надо выступать в шоу, — сказала она потом, вспоминая ту историю.

Но у Сириуса уже была однажды шоу-программа. Ему хватило.

— Я живу не так, как надо, — признался мне как-то Сир, — не там, где должен, не для того, для чего предназначен. Что мне искать в жизни прок, если по большому счету, она мне ни к чему!

— Но ведь ты чего-то хочешь и чего-то ищешь? — сказала я. — Значит к чему-то стремишься?

— К свободе от предрешенности, — ответил Сир. — Я хочу сам распоряжаться своей волей. Я способен на это и создан для этого, но не там, где надо, не тогда, когда надо…

— Все потому, что буддисты не избавили тебя от желаний.

Сириус намека не понял. Наше взаимонепонимание, как правило, было обоюдным.

— Заведи себе дом, — объяснила я проще, — сад, детей…

— Чего ради?

— Ради разнообразия. Будут у тебя умные дети, как у Миши, будешь ими гордиться. Глупые получатся — будешь учить их.

— Буду умными, значит, будут несчастными, — ответил Сириус. — Будут глупыми — буду несчастлив я.

— Хорошо, заведи себе чашку. Ради того, чтобы поставить ее в шкаф. Представь, ты приходишь в гостиницу, а тебя ждет собственная чашка.

Сириус закрыл глаза. Дал понять, что не намерен обсуждать подробности быта, в то время как на повестке стоит вопрос о бессмысленности самого бытия.

— Когда закончится ваша афера? — спросил он.

— Афера?

— Эта поездка… это кругосветное турне на автобусе?

— Не знаю. Зачем ты отговаривал Джона ехать?

— Для его же пользы.

— Зачем?

— Для сигов Земля — экспериментарий. Я не хочу, чтобы люди участвовали в экспериментах над самими собой.

— Чем же, по-твоему, мы должны заниматься? Валяться в креслах и жаловаться, что мы родились не там и не так?

— Ничего, однажды придет наше время, — пообещал Сириус. — Тогда сиги будут работать на нас, а не мы на них. Я уже сказал Веге. Когда-нибудь об этом узнают все.

За разъяснениями я пошла прямо к шефу.

— У меня в конторе каждый второй пророк и мессия, — завил он. — Я из них набрал дополнительный штат, теперь не могу от него избавиться.

— Почему же работаете только с Сиром? — спросила я, и ответа не получила. Разговор застрял… а неделю спустя на берегу Балтийского моря застряла наша автобусная кругосветка. Я не удивилась. С первого дня было ясно, что без благословения отца Сириуса до Средиземного мы не дотянем.

Проблемы сопровождали нас всюду. Каждое утро, просыпаясь в холодных гостиницах, я мечтала о том, чтобы дождь не зарядил на весь день, чтобы детям не пришлось ночевать в спальниках под открытым небом. А когда меня разбудил в машине Мишин нервный голос, я поняла: «афера» закончена, пора возвращаться.

— Ксюша, девочка моя, только не волнуйся! — кричал он в телефонную трубку. — Все сделаем… Как я учил тебя активировать аварийный манипулятор?

Автобус стоял в поле. Имо дремал за рулем. Володя-старший грел чай для Володи-маленького, который подхватил насморк. Остальные путешественники разбрелись по обочине.

— Ксюша запорола радар, — объяснила Алена. — Шеф там один, за Мишкой подскочить некому.

— Что будем делать?

— Ничего. Так им и надо. Оставили одну девчонку… — Гера укрывал ее теплой кофтой, Алена уворачивалась от кофты и возмущалась. — Хоть бы кого на подстраховку вызвал.

— Кого? — удивилась я. — Что ж, Мишке теперь всю жизнь быть привязанным к лифтам?

— Нашли бы, кого… Хоть на уровне Адама разбираться в этой системе, уже не так страшно. Нет, девчонку бросили одну на дежурство. Ну, ни идиоты?

— Ничего, — утешал ее Гера. — Миша уладит. Пустяки. Всего один радар потеряем.

— Ладно бы потеряли. Он прилип к китайскому спутнику. Представь, что будет, если китайцы его отцепят раньше нас!

— Техническая революция, — догадалась я, а Джон, который бродил неподалеку, посмотрел в небо, словно сквозь облака хотел оценить картину происшествия.

— И то верно, — поддержал меня Гера, — неужели китайцы в первый раз сталкиваются с пришельцами? Посмотри, сколько у них техники на орбите, на Луну не протиснуться. В следующий раз будут скромнее.

— Они у себя дома, — напомнила Алена, а Миша, отложив телефон, присел на ступеньке автобуса.

— Черт с ним, со спутником, — сказал он. — Ксюха там извелась.

— А ты, папаша, каким местом думал? — напустилась на него Алена. — Адам и то не соглашался дежурить дольше суток.

Гера встал между ними, чтобы не случилось драки. Кризис миновал. Миша был слишком подавлен, чтобы ругаться. Все кроме него решили продолжить путь. Мишу же в самый неподходящий момент настигло чувство ответственности.

Ксюша позвонила, сказала «не надо». Шеф позвонил, повторил то ж самое. Все остальные сказали ему хором в оба уха: «Не едь! Без тебя разобрались!» Мишу посетила идея-фикс. Каждые полчаса он звонил в офис. Его терзали предчувствия, его угнетал комплекс отцовской вины, который теперь усугубился некомпетентностью начинающего начальника.

— Ксюха не виновата, — заявлял он. — Шеф попросил ее изменить орбиту, чтобы видеть нас. А я, черт возьми, не учил ее ориентироваться на ландшафт.

А никому, черт возьми, и в голову не приходило обвинять Ксю в глупостях, которые Миша регулярно совершает сам, несмотря на многолетний опыт.

Ситуация достигла апогея, когда Ксюша, на грани нервного срыва, позвонила сама и попросила меня сказать «этому Борисычу», чтобы оставил ее в покое, что он прилип к ней «как ириска к пломбе», и у бедной девочки уши пухнут от беспрерывных звонков. Словом, ничего нового я не услышала. Разве что образ ириски вызвал детские воспоминания о визите к зубному врачу. Мои уговоры на «этого Борисыча», разумеется, не подействовали. Кончилось тем, что Имо забрал у него телефон и положил во внутренний карман куртки. Миша немного отвлекся, пока кидался на него с угрозами, развеялся. Имо не обращал внимания. Он был занят настройкой радиоприемника.

Совершенно подавленный Миша, в конце концов, затих, и тут стало ясно главное. То, что следовало понять давно. Понять, что радары здесь ни при чем. Миша просто влюбился. Самоотверженно и безнадежно влюбился в собственную дочь. Все симптомы влюбленности были при нем: Миша плохо ел, мало спал, осунулся и подолгу сидел, глядя в одну точку.

— Может, вы и правы, что не пустили меня в офис, — сказал он. — Но ведь поеду дальше, только настроение всем испорчу.

Сказано — сделано. Миша испортил настроение всем, кроме Имо, которому было наплевать. Испортил так сильно, что насморк у Вовки-маленького перешел в кашель, а у Геры возникли проблемы на работе. С большим трудом его удалось отправить в Москву на частном самолете. Мы остановились у моря, арендовали коттедж.

— Отдай Имке и мой телефон, — попросила Алена. — Скажи, чтобы всех посылал. Если, конечно, на факультет не свалится орбитальная станция. А, хоть даже свалится. Пусть разбираются сами.

Пятый год Алена трудилась в должности декана и мечтала только об одном: утопить телефон по дороге на необитаемый остров. Оказаться там, где ее не достанут ни подчиненные, ни начальство; никем не командовать и ни за что не отвечать. Но, стоило мужчинам затеять шашлык, она немедленно взяла на себя руководство.

— Поеду я… — сказал вдруг Миша.

— Ну и катись, — ответили ему хором.

Миша «докатился» до шоссе. Автобус ушел перед носом. Ни один попутный транспорт не согласился доставить его в аэропорт. Накрапывал дождь, грозовой фронт надвигался из Скандинавии. Миша прикинул свои шансы уехать да и прикатился обратно как раз на запах шашлыка. А ночью я проснулась оттого, что хлопнула дверь. Был третий час. Небо осталось светлым, море холодным, тишина стояла в сосновом лесу.

Сон пропал. Сквозь тишину было слышно, как по чердаку бегают мыши, а из соседней комнаты пробивается пунктиром сочный и раскатистый Мишин храп. «Не может быть», — подумала я и пошла убедиться. Миша спал. На другой кровати спали оба Володи. Я сунулась к детям и увидела, что кровать Джона пуста.

— Не психуй, — успокоила меня Алена. — Пошел парень прогуляться. Придет.

Калитка осталась открытой. Я прошлась по поселку до пляжа, огляделась. От Джона не осталось следов на песке. Он мог уйти только через лес в сторону дороги. Хуже того, мог сделать это во сне. Я вернулась в комнату убедиться, что он оделся, но нашла на кровати брошенный телефон и напугалась еще больше. Имо не разделил моего беспокойства. На все вопросы он только пожимал плечами.

— Почему он ушел один? Он ведь шагу не ступал без тебя.

— Откуда я знаю?

— Оставь его в покое, — уговаривала Алена. — Ложись.

— Среди ночи в незнакомой местности ребенок уходит из дома, никого не предупредив, и оставляет телефон!

— Ребенок… — усмехнулась она и пошла спать, а я спустилась к калитке.

К утру все уснули, но Джон не появился. Чтобы успокоить нервы, я вышла на шоссе и направилась в сторону города. В противоположной стороне, по моему убеждению, молодому человеку среди ночи делать было нечего. И действительно, скоро я заметила впереди знакомую фигуру, идущую навстречу. Джон узнал меня издалека и заулыбался.

— Что-то случилось? — спросила я.

Хотя, педагогический опыт подсказывал, что правды мне не услышать. Что нормальная реакция убежавшего из дома мальчишки, — немедленно наврать родительнице, чтобы та успокоилась и отстала. Только мой старший сынок еще не знал, как нужно убегать из дома.

— Очень случилось, — ответил он. — Слишком даже случилось. Пойдем, я тебе покажу.

Нас подобрал автобус, везший сонных работников порта на утреннюю смену. Джон попросил остановить у монастыря, почему-то по-английски; сел рядом со мной и стал загадочно улыбаться. Я не расспрашивала. С меня неприятностей на сегодняшнюю ночь хватило.

Монастырь стоял на берегу реки. Точнее, величественные развалины из серого камня. Не более, чем краеведческая достопримечательность. Голые стены с дырами окон, коробка без крыши высотой с пятиэтажный дом.

— Ну и что? — спросила я, когда мы пролезли через дыру в заборе. — Дом с привидениями?

— Нет, — сказал Джон. — С сумасшедшими привидениями.

Мы зашли внутрь строения, словно во двор-колодец. Местность и впрямь была диковатой. Как сказал бы шеф, не зализанная турбизнесом. Джон достал из кармана ФД-очки. С помощью таких очков я когда-то искала в модуле Птицелова, если тот впадал в невидимую фазу. Боюсь, ни для чего другого они не годились. Слишком малый брали диапазон. В них было видно то же самое, что простым глазом. Да разве что Миша, гуляющий «фазаном» по женской бане. Адам для той же цели выбирал более изощренные фазы.

— Надень и посмотри, — предложил Джон.

— Можно подумать, я не видела привидений, — ответила я, но очки надела.

Белая ночь превратилась во мрак с горящими окнами, словно над развалинами появилась крыша. Факельный свет мерцал, за окнами бегали тени. Я хотела взять Джона за руку, но он исчез. Стены сдвинулись, голова закружилась, состояние близкое ко сну заставило меня закрыть глаза и ловить ускользающую реальность.

— Джон, — позвала я.

Голос раскатился взрывным эхом. Камни посыпались. Свет погас. Мне показалось, что я поймала не ту реальность. Вокруг была марсианская пустыне с беззвездным небом и дымящимися вулканами на горизонте. «Если я опять его позову, случится землетрясение», — решила я. Ко мне приближалось существо, совершенно на Джона непохожее. Я пошла от него, оно — за мной. Длинное, худое, глазастое, вылитый «белый гуманоид». Я пошла быстрее. «Белый» тоже прибавил шагу, кроме того, обратился ко мне с речью и длинной рукой попытался зацепить мой локоть. Языком жеста, понятным в любой точке Галактики, я объяснила, что не понимаю язык; попросила включить «переводчик» и не лапать меня без спроса. Существо выразило недоумение. Его речь стала более эмоциональной. Оно еще раз попыталось меня схватить, а я споткнулась и упала. Существо нависло надо мной. Кроме нас во Вселенной не было ни души. Телефон автоматной очередью тарахтел в кармане, но гуманоид не пугался. От звона я едва не оглохла и так дезориентировалась, что не нашла карман. Гуманоид полез ко мне в куртку за телефоном.

— Ударилась? — спросил Джон, снимая с меня очки. Он поднес телефонную трубку к моему уху, а я шарахнулась от звука. — Ты чего испугалась?

Вокруг нас были те же серые стены, светлое небо, пустые окна.

— Где ты? — кричал Миша мне в ухо. — Где вас обоих черти носят? Ты нашла Финча?

Голос казался таким громким, что я положила телефон на землю. Мишин голос разливался эхом среди развалин.

— Ну, — шепотом произнес Джон. — Видела? Привидения совсем чокнутые.

Слух пришел в норму, когда мы добрели до коттеджа. Нас ругали. Я затыкала уши от скрипа двери и лязга чашек. У меня не было физической возможности слушать нотации. Джон просто не понимал, в чем его обвиняют. Он делал то, о чем просил Вега: ходил и смотрел. Он не знал, что в отсутствии Веги надо спрашивать разрешение у Миши, и только с его резолюцией нести на подпись к Алене. Он совершенно запутался в субординации. Теперь Джона воспитывали со всех сторон.

— Надо было ФД-шкой пошарить, — ворчал Миша, — а потом лезть…

— Надо было думать! — помогала ему Алена. — Если там охрана? Что за «фазан» за вами гонялся?

— «Белый», — ответила я.

— Догадываюсь, что не негр.

— «Белый гуманоид», я имею в виду.

— Откуда? — не поверил Миша. — Ты, мать, не проснулась? В пижаме помчалась?

— Миша, я в состоянии узнать «белого» даже во сне.

— Не может быть! — удивилась Алена.

— Может, — настаивала я. — Именно так и есть.

— Что в этом месте с геофзикой? — спросила она. — Разломы? Энергетические конусы? Кто-нибудь занимался местностью? Может, археологические раскопки?

— Может, раскопки. Вокруг полно ям.

— Значит «слизняк», говоришь? — Миша задумался. — «Белый» в монахи записался что ли?

— Не знаю, куда он записался. Я ни слова не поняла.

— На каком языке говорил?

— Не знаю.

— Что еще за «не знаю»? — удивилась Алена. — Датский? Немецкий? Какого века монастырь?

— На человеческий язык не похоже.

— И ты молчишь?

— Это я-то молчу?

Алена взяла у меня телефон.

— У меня уши опухли от звона, — процитировала я Ксюху.

— Шеф! — сказала она в трубку. — Тут странный фон. Ирина утверждает, что язык контакта не человеческий. Как бы проверить?

Алена выслушала начальника и передала трубку мне.

— Не можешь определить язык? — спросил Вега.

— Я не была готова. Все произошло спонтанно. Если надо, можно вернуться и повторить.

— Однажды с тобой было нечто похожее?

— Вы хотите сказать, отключение от гиперматрицы? Похоже, было.

— Похоже или то же самое?

— Я пока затрудняюсь.

— Определи мне язык как хочешь, фазу и возраст архива тоже, — распорядился шеф.

— Вы же запретили нам брать приборы.

— Я дал вам Мишу, — напомнил он. — Передай ему трубку.

Телефон пошел по рукам.

— А что я сделаю? — возмутился Миша. — Шеф, у меня нет даже транслятора. Что? Какое «на глаз»? Я забыл, когда последний раз брал ФД!

Джон выслушал указания начальника без эмоций. Володя крякнул, усмехнулся и вернул телефон Алене. Разговоры пошли по второму кругу, затем по третьему. Только Имо обошли стороной. Имо было по-прежнему на все наплевать, даже на Аленин телефон, который трещал и повизгивал у него за пазухой. Имо рисовал что-то на плече Вовки-маленького, который являлся большим поклонником его творчества. Наши дела их никак не касались.

Вовку-маленького и большого Имку решено было оставить дома друг другу на попечение, но в полночь Имо почему-то проснулся, зачем-то сел за руль и дал понять, что вынести его из машины можно только с креслом. С ним спорить — без толку терять время. Сонного Вовку положили на заднее сидение. Возле монастыря их опять решено было оставить в машине, но Имо вышел из автобуса, а Вовка проснулся, и забрался ему на плечи. В таком виде мы десантировались на закрытую территорию сквозь ту же дыру в заборе.

— Неувязочка, однако, — заметил Миша, читая стенд. — Монастырь-то женский, — но Алена заставила его соблюдать обет тишины до тех пор, пока мы не вылезем через ту же дыру обратно.

Пока Миша молчал, из его карманов сыпались секторианские оптические «гвозди», сенсоры для фазодинамических антенн, блоки питания для транслятора, позволяющего обрабатывать информацию на офисном компьютере, находясь в любой точке Солнечной системы. В общем, все то, что шеф запретил ему везти с собой и был осыпан упреками. Все это Миша молча собирал в систему и подсоединял то к очкам, то к прибору, спрятанному в рукаве. Что за прибор, он показать отказался. Наконец из кармана был извлечен настоящий фазоакустический усилитель с записывающим устройством, и повешен мне на ухо.

— Не лапай сенсор. Само запишется, — сказал Миша.

На этот раз передо мной стояло в фазе пятеро «белых» существ. Один из них был трехметрового роста с двумя головами. Нижняя голова была молчалива, верхняя вертелась. Ее пыталось утихомирить другое «белое» существо. Они вступили между собой в диалог, а я рассмеялась, и присела на камень. Запись шла. Все таращились на меня в ожидании. Воздух тяжелел, образы плавали, в пустых окнах мерцали факела, организм старался заснуть сидя. Мне было смешно и обидно, к тому же неловко за себя и за то комическое мероприятие, которое устроилось с моей подачи. Чтобы перестать смеяться, я представила себе лицо шефа.

«Белые» существа утомились ждать, окружили меня и загалдели. Эти «слизняки» не напугали бы младенца. «Надо же было так переволноваться за ребенка, чтобы пуститься удирать от его фазовой проекции», — думала я, и прикидывала, в каких выражениях мне объясниться с коллегами, чтобы смягчить позор. Никто никогда не говорил мне, что люди могут выглядеть в фазах как «белые гуманоиды». Кто мог предвидеть подобный конфуз?

Я попросила своих товарищей галдеть по очереди, и стала рассматривать их. «Белые»… натурально «белые». Они вопросительно стояли надо мной и бубнили на языке, которого я не узнавала, не классифицировала даже приблизительно. Я чувствовала себя одним из сумасшедших привидений. О том, что фаза может искажать язык, мне тоже никто не говорил. По совести сказать, я никогда серьезно не занималась акустическими фазами, потому что в конторе был хороший дешифратор, именно тот, который висел на моих очках и читал биотоки мозга. «Посижу немного. Куда торопиться?», — решила я, когда из факельной темноты мне в лицо блеснули глаза чудовища, точь-в-точь с картинок о первобытной эре. Кто-то дернул меня за руку. Я растерялась, потому что увидела настоящего дракона: воздух сиял вокруг его мощного тела, с языка валил пар. Чудище оскалилось, издало рев, с меня сорвали очки.

— Уходим!!!

Пронзительно залаяла собака, ей отозвался лай со всей округе. Как зайцы мы перелетели через забор, бросились к дороге, прыгнули в автобус и залегли под сидения. Имо вспомнил навыки автогонщика. Никто не рискнул обозвать его самоубийцей, не нашлось желающих даже приподняться и поглядеть, есть ли погоня? Не думаю, что за нами гнался кто-нибудь, кроме сторожевой собаки, но народ затаился, и стал приходить в себя только на дороге к поселку.

Миша полез под сидение за акустическим прибором, который слетел с очков. Алена села в кресло, потирая ушибленный локоть.

— Что? Не записалось? — догадалась она по Мишиной мрачной гримасе. — Или ты не туда включил?

— Нас заметил сторож? — спросила я.

В автобусе начался хохот. Больше всех веселился Вовка-маленький. Похоже, именно такие приключения обещал ему дед, когда звал в турне.

— Что? — удивилась я.

Не весело было одному Мише. Он продолжал молчать, ковыряясь в устройстве.

— Ты не видела, как драпали сторожа, — сообщил Володя старший. — Пес и тот в будку запрыгнул.

— Мы были похожи на инопланетян?

— Конечно, — подтвердил Володя. — Мишка-то развернул антенну на всю мощь. — Мало ли чего они видели. Может, над нами нимбы светились?

— Они видели то же, что мы, — объяснил Джон.

— Черт, — выругался Миша. — Батарею посеял.

Только Алена стала рассуждать по делу:

— Там действительно идут раскопки. Наверно, охраняют от местных копателей. Надо аккуратнее себя вести, когда с фазодинамикой работаешь.

Миша выругался еще раз. Видно, батарея была хорошая.

— И тебе не стоило погружаться в фазу целиком, — обратилась Алена ко мне. — Всегда надо оставлять одно ухо и один глаз в реальности. Адам тебя не учил?

— Он ее кое-чему другому учил, — съязвил Миша.

— Помолчи. Так вот, — сказала она. — К этому дрянному месту больше ни шагу. Всех касается.

Утром Миша все-таки вернулся в монастырь, чтобы найти потерянную улику, а заодно пообщаться с местным населением по-английски, но население сразу раскусило, что Миша не гуманоид. Население приняло Мишу за своего.

— Там привидений как котов бродячих, — сообщил он. — Все похожи на «слизняков», и «тарелки» мерещатся. Говорят, среди местных всякая странная ерунда происходит. Чувак за грибами пошел, через год вернулся — ни фига не помнит. Кто бы вы думали его попер? Отгадайте с трех попыток.

— Ладно, попер… — согласилась Алена. — Кто его вернул, ты мне объясни?

— Другой чувак, — продолжил Миша, — жил, жил да и спятил. Левитировать начал во сне. Теперь над его могилой НЛО левитирует. Археологи, говорят, молодые мужики, копать боятся. Чем глубже, тем больше привидений с «тарелками». Местные, между прочим, к реке по ночам не ходят.

— Надо разбираться с местностью, — постановила Алена и связалась с конторой. — Але, Вега! Не знаю возраст архива, не знаю, то ли ты искал, но это нечто особенное. Во-первых, язык не определяется… — она неожиданно запнулась, передала трубку мне.

— Как это, не определяется язык? — спросил шеф. Что означало в переводе: «За что я плачу тебе зарплату?»

— Отключаюсь, — доложила я. — Это нечеловеческий язык, или вообще не язык.

— На что похоже?

— На искажение фона.

Шеф задумался.

— Что я могу сделать, если запись и та не сработала?

— Вы делали запись? — удивился шеф. — Изнутри фазы или снаружи?

Миша показал мне кулак.

— Скажи: искажение фона, — попросил он.

— Включи селектор, — услышал его Вега. — Что за искажение?

— Нетипичный фон, — пояснил Миша. — Да, я писал! Но это не фазы, это что-то другое. Шеф, я туда не полезу!

— Как это, не полезешь? Что происходит, Миша?

— Я в «слизняки» не записывался, — пояснил Миша. — Где гарантия, что я выйду из фазы человеком?

— Вега, в этой фазе люди выглядят точно как «белые гуманоиды», — объяснила я. — Разве такое возможно?

Тишина образовалась на том конце связи. Шеф словно провалился в вакуум.

— Иногда искажение идет с прибора, — предположила Алена. — Может же человек видеть мир вверх ногами. Почему прибор не может исказить матрицу в гармональном ключе?

— Мир вверх ногами имеет оптическое объяснение, — ответил Миша. — Ментальная зона тебе не оптика. Даже не физика.

— Значит, ты неправильно воспроизводишь запись?

Миша поглядел на нее, как учитель на двоечницу.

— Ирка, попробуешь еще раз распознать язык? — спросил он.

— Почему бы ни попробовать?

— Возвращайтесь, — ожил в телефонной трубке шеф.

— Шеф, но мы… — начал, было, Миша.

— Все, я сказал! Отпуск окончен! Назад немедленно!

В офисе меня ждал акустический архив Галактики. С колес — за работу. Шеф оградил меня от всех житейских радостей и проблем, даже от Мишиного стремления выпить со мной в компании бутылочку вина. Хотя, Мишиным капризам он неизменно потакал на протяжении многих лет. Вега выставил прочь Сириуса, когда тот попросил меня сходить наверх за барахлом из прачечной.

— Подождешь, — заявил шеф.

— Там стоит курьер. Надо только расписаться в квитанции, — настаивал Сир.

— Индер распишется.

Индер автоматически переадресовал задание Гуме, а тот пошел выполнять. Он начал соображать только в лифте, когда нажал кнопку, к которой зэта-сиги не должны прикасаться даже в случае Вселенской эвакуации.

— Я могу сам, — пригрозил Сир, — но потом Ирину замучат допросами.

Вега аргумент принял и пошел расписываться за Сириусово белье. Я же к тому времени не прослушала и сотой части подборки.

— Если кого-то подозреваете, скажите прямо, — попросила я шефа.

— Фронов, — ответил он.

— Но я однажды видела фронов и слышала их язык. Я бы узнала.

— Ты не могла их видеть. И слышать тем более не могла. Если ты обладаешь таким слухом, значит, не могла запомнить. Только фроны ставят на язык блокировку памяти.

— Как они это делают?

— Этого не знает никто.

— Зачем же тогда искать?

— Мы действуем методом исключения, чтобы подтвердить гипотезу. Иного метода для изучения фронов нет.

— Когда вы расскажете о гипотезе?

— Когда буду уверен.

— Тогда вы уничтожите архив и убежите с Земли?

— Не исключено, — подтвердил шеф, — даже вероятно. Но не раньше, чем буду уверен абсолютно.

Дети пропали, воспользовавшись моментом. Гума сам поливал сад и кормил Булку на кухонном столе, нежно щупая ее хвост. Время каникул стремительно подходило к концу, перед отправкой в школу Имке особенно хорошо гулялось. Иногда он так загуливал, что не узнавал Булку. «Толстая какая… — говорил Имо. — Перекормили». Гума кормил кошку добросовестно, исключительно «полетным пайком», который инопланетяне изобрели для кормления людей, надолго застрявших в космосе. Ничего особенно вкусного, но Булка ела. Жизнь с моими детьми научила ее подметать все съедобное. Она ела кофе с картошкой, огурцы с медом, а если Миша предлагал ей мисочку пива, она с благодарностью лакала пиво. В который раз я говорила себе, этого зверя надо изучать не менее детально, чем сигирийцы изучают землян. Но шефа больше интересовали свойства моего восприятия языков:

— Ты действительно слышала фон? Может, это волны Балтийского моря давали акустические помехи?

— Вы представляете себе Балтийское море? — спрашивала его я. — Ни разу не видела на нем волны.

— Если это то, что мы ищем, там опасно работать с ФД. Не знаю, возьмется ли Миша?

Конечно, в идеале, возбудить фон и сделать запись хорошим прибором — это прояснило бы ситуацию, но затея рискованная.

— Думаю, надо спросить самого Мишу.

— Надо, — согласился шеф. — А может, и не надо. — Сомнения терзали его со дня возвращения нашей несостоявшейся кругосветки. — Пригласи Мишу, — все-таки решил он. — Зайдите оба ко мне в кабинет.

— А что сразу я? — воскликнул Миша. — Я что, похож на камикадзе? Шеф, ты соображаешь? Лезть в аномальный фон! Еще и вычислить на глаз фазу!

— Джон поможет найти фазу, — уговаривал шеф.

— Там профи нужен! Я не занимался тонкой настройкой.

— Где мне взять фазодинамиста?

— Это уж не мое дело.

— Твое дело работать с техникой. Прибор есть, иди и работай.

— Как?..

— Возьми инструкцию и изучай! Считай, что ситуация экстремальная.

— Да я же…

— Миша, это надо сделать! — сказал шеф и поставил точку в разговоре.

Миша вышел из кабинета, но за инструкцией не пошел. Отправился наверх, вероятно, напиваться, а Индер, который все это время молча присутствовал на совещании, задал вопрос по существу:

— Мы его десантируем, самоходом пойдет или мучиться будет?

Под десантированием подразумевалась высадка из «тарелки», самоход — через систему подземных коммуникаций, которые до Балтики не дотянуты. Мучением же Индер называл человеческий транспорт, в частности, нашу неудавшуюся поездку.

— Дождемся неба и десантируем, — ответил шеф. — Куда его с аппаратурой?

Это означало, что Миша будет сброшен на монастырь при первой же подходящей низкой облачности.

Удивительно, что Миша в тот день не напился. Он не забеспокоился даже на следующий день, когда я сообщила, что начальство полно решимости заставить его работать с ФД.

— Прорвемся, — сказал он мне. — Не такие трудности переживали, — и занялся воспитанием Ксю.

Джона, похоже, тоже не беспокоили планы начальства.

— Скажи, когда будет нужно, и я подъеду, — пообещал он, но где находится, не сказал, а я не спросила.

Еще не хватало, чтобы мой сын выполнял работу, которую считает опасной даже Миша. Наверняка Имо увез его на край света и слава богу. Иван с Кириллом тоже пропали. Их мать, как и я, понятия не имела, где дети. Просто Иван накануне успешно сдал сессию, и ему все прощалось.

— А Дима будет поступать? — все время интересовалась мама Ивана.

— Спрошу, — все время обещала я, — когда увижу.

Пропали все, даже Миша перестал отвечать на звонки. Ксения одна отдувалась за технический отдел.

— Уж не случилось ли что? — беспокоилась я.

— Бабу нашел, — объяснила Ксюша. — Думаете, он спит с ней? Ничего подобного. Он жалуется на меня, а она его утешает.

Мишу я поймала с поличным возле своего холодильника.

— Придумал что-нибудь? — спросила я.

— О чем ты?

— О записи фона.

У Миши пропал аппетит. Он передумал делать себе омлет из пяти яиц с колбасой, луком и остатками вчерашней картошки. Он грустно сел за стол и стал есть колбасу с хлебом.

— Шеф, — объяснил он мне, пережевывая, — совсем шизой подернулся.

— Что-то я не уловила мысль.

— Ща… объясню, — он продолжил жевать, попутно ища себе оправдание. — Фигню предложил, короче. Это ж ФД! Это ж тебе не «русская рулетка», чтобы сыграть да и упокоиться с миром. Это ж если бабахнет… Я ему объяснил, что знаю спектр основных режимов, и то без Славобогувича бы не взялся. А при тонкой настройке… прикинь их сколько! Сдвинешь на микрон — оставишь похоронную контору без работы. Растворишься к этой самой… матушке Бригитте, вместе с прилегающей территорией. Протащись, — сказал он, запихивая в рот остатки бутерброда, — приходят археологи, а там котлован и чайки над скелетами.

— Что ж делать?

— Обождать надо. Пройдет время, шеф угомонится.

— А Славабогувич? Смог бы сделать запись?

— Шут его знает, — сказал Миша, потирая руки, — твоего Славабогувича. Его, по крайней мере, учили.

Это заявление стало последней каплей сомнений. Я пошла к шефу и по дороге настроилась на разговор, только заплаканное личико Ксю сбило меня с пути.

— Папа только проснулся, позавтракал. Когда вы успели поругаться?

Ксюха еще больше надулась, спряталась от меня за компьютер и не захотела общаться, но меня заинтересовал архивный диск с пометкой «ФД», лежащий у нее на столе.

— Это инструкция? — спросила я. — Ты изучаешь ФД? Сама додумалась или шеф велел?

— Никто мне ничего не велел, — фыркнула она и швырнула диск в ящик. — Я взрослый человек и делаю что хочу.

— Взрослые люди так себя не ведут, — сказала я и забрала инструкцию из ящика. — Взрослые люди сначала спрашивают разрешение у начальника, потом советуются со старшими коллегами. Тебе ясно?

— А он мне не начальник, — заявила Ксю. — Пришел и разорался тут! Почему я не имею права? Я тоже здесь работаю и могу получать любую информацию из архива. Вега мне разрешил. А он кто такой, чтобы тут орать?

Причина Ксюшиного расстройства сидела в холле и набивала трубку табаком.

— Сир, — спросила я, — с какой стати ты накричал на Ксюшу? С каких это пор ты вообще суешься в технические службы?

Сириус прикурил и стал отгораживаться от меня дымом.

— Я с тобой разговариваю или со стенкой?

— Тебя искал шеф.

— Не уходи от вопроса.

— Что я должен тебе объяснить? Шеф бегает как угорелый, вы с Михаилом Борисовичем чаи распиваете, а сопливая девчонка до техники дорвалась.

— Она сотрудница технического отдела, — напомнила я.

— Все, оставь меня! — отмахнулся Сир. — Если это ваши методы работы, я не хочу иметь с конторой ничего общего!

— Ирина! — окликнул меня шеф. — Зайди ко мне сейчас же!

— В чем дело? — спросила я в кабинете.

— Здесь вышел небольшой скандал, — объяснил он. — Ты должна повлиять на Мишу. Надо в ближайшее время решить вопрос …

— Когда? — спросила я.

— Что? — не понял шеф.

— Проблема может подождать еще две недели? Челнок с Блазы все еще на Лунной Базе?

— Да, — кивнул он.

— Устройте мне выезд сейчас же. — Шеф удивился. — Мне надо забрать кое-что из вещей. Дети заканчивают школу, надо сдать жилье. Все равно челнок стоит. Пожалуйста! А Мишу я уговорю сразу, как только вернусь. Обещаю.

— Семен сдаст, — сказал шеф, устраиваясь за рабочим столом. — К чему спешка?

— Мне не хотелось бы доверять это Семену…

— В чем дело, Ирина? Сядь.

— Надо с Ольгой Васильевной проститься по-человечески.

— Они приедут сюда зимой. Так, в чем проблема?

— Неужели я так много прошу? Всего одну поездку на Блазу. Или вы до такой степени мне не доверяете?

— Дети поедут, и ты поедешь.

— Вы считаете, за мной нужен присмотр?

— Ты мастерски научилась хитрить, — заметил шеф. — Что ты будешь делать одна на Блазе, я имею права знать?

— Я ведь все объяснила.

— Хочешь найти ФД-оператора?

— Есть одна идея, — созналась я и покраснела.

— Ох, Ирина, — вздохнул шеф. — Глупость придумала. Никто с тобой не поедет на чужую планету только потому, что ты просишь. Специалисту придется изложить проблему целиком, — объяснил он, — а значит, рассекретить проект. Это вызовет повышенный интерес к Земле и к нашей миссии в частности. Нам сейчас такой интерес ни к чему.

— Допустим, я знаю, что сказать оператору с гарантией, что проект не будет рассекречен.

— Авантюра.

— Обещаю! Клянусь, что хуже не будет. Позвольте мне попробовать. В худшем случае все останется, как есть. В лучшем — мы получим фазодинамиста.

Шеф задумался.

— Ты все мне расскажешь, — предупредил он. — Иначе никаких поездок.

— Ясно. Тогда уговаривайте Мишу сами.

— Сядь же, наконец.

Я села, чтобы не злить его еще больше.

— Каждый раз, когда я отпускаю тебя одну на серьезное дело, ты возвращаешься с приключениями. Каждый раз я не знаю, что ты способна натворить. Пообещай мне хотя бы раз в жизни сделать исключение.

— Обещаю, — сказала я, но шеф не успокоился.

— Пообещай так, чтобы я поверил, — требовал он, чем ставил меня в тупик.

Можно было, в крайнем случае, поклясться детьми. Это надо было делать немедленно, пока здравый смысл не одержал победу над авантюрной идеей, но язык не повернулся.

— Очень обещаю, — выдавила из себя я.

Глава 6. ГАЛЕЙ. ТИАГОНЫ

Космопорт встретил меня под Красной Звездой. Народу была тьма, словно сиги эвакуировали население планеты. Одинокая инопланетянка не вызвала интереса, тем более, что дыхательный аппарат я сняла еще в капсуле и спрятала, чтобы сойти за альфийку. Меня пустили к коммутационному узлу без расспросов, да еще предупредили, чтобы не болтала долго, не ровен час, очередь набежит. Я не впервые имела дела с сигами, знала свои права и не нуждалась в советах. Надо было сосредоточиться. Надо было сделать так, чтобы не осталось улик. Но самое главное, надо чтобы эксперт, бэт-сигириец, который консультировал нас по алгоническим имплантантам, вспомнил меня и обрадовался. Никто другой из моих блазианских знакомых не мог иметь доступ в службу поиска беглых альфов. Все они, за исключением разве что учителей Лого-школы, были, мягко говоря, недостаточно «уважаемыми людьми».

Мне предложили представиться, что лишний раз подтверждало статус существа, которое некогда от скуки бродило по моей хижине и мешало работать. Я послала информацию о себе с упоминанием миссии Веги и убедительной просьбой вспомнить, кто я такая.

— Помню тебя, Ирина, — пришел ответ вместе с изображением собеседника.

Возможно, он вспомнил и то, что приглашал меня на Блазу, велел обращаться, если возникнут трудности. Первый раз я злоупотребила вежливостью этого милого господина.

Выслушав мою просьбу, эксперт растерялся. Он, наверно, решил, что я к нему в гости с подарками от Этьена, которого в Сигирии знали лучше, чем в родной Франции. Кстати, хорошая мысль всегда приходит с опозданием. Этьен делал художественные съемки Земли на сигирийскую технику. Его работы ценились на Блазе, а заодно поддерживали Секторианский бюджет. Сообрази я раньше, мои шансы заметно возросли бы.

— Что я слышал? — спросил меня бэт. — Ты хочешь найти на планете альфа по входу на частный коммутатор?

— С узлового коммутатора, — уточнила я. — Известно имя, известен узел. Это Галей. Он когда-то работал с нами.

— Помню Галея, — сказал бэт.

— Я буду очень благодарна.

— Жди на связи, — ответил мой старый знакомый и голограмма погасла.

«Шефу пошел ябедничать, — решила я. — Господи, какая ж я бестолковая! Они же не имеют права оказывать услуги пришельцам без одобрения ответственного лица. Сейчас я услышу голос шефа, а потом вся контора будет надо мной потешаться». Однако я прошла половину пути до цели, и предчувствие подсказывало, что прошла не напрасно.

С тех пор как исчез Адам, наша жизнь стала меняться не в лучшую сторону. Дело не в том, что ФД пришлось запереть на ключ. Без Адама стало скучно жить. Шефу не хватало стрессов для нормальной выработки адреналина, нам — приятной компании и коллеги, на которого можно спихнуть проблемы. Адам брал на себя тяжелую, неблагодарную работу и являлся громоотводом, на котором шеф срывал злость. После его исчезновения, нам пришлось поделить злость на всех, как впрочем, и секретарские обязанности.

Сначала исчезновение Адама воспринималось с недоумением, потом с возмущением, потом с грустью, потом привыкли, смирились. В командировки ездили те, кто был свободен, утрясал недоразумения тот, кто их создавал. Только оставшись без Адама, мы почувствовали, какой огромный, невидимый груз рутины он тащил на себе в одиночку. Прошло столько лет, а кто-нибудь из секториан нет-нет, да и скажет: «Эх… если б был Адам, не было бы проблемы». Адама не было, проблемы были. Никакой обнадеживающей информации о нем в Секториум не поступало.

Адам покинул нас, не объяснившись и не попрощавшись. Шеф безуспешно искал его на Блазе, но ни там, ни на других планетах Сигирии, следов Галея-Марсианина не нашел. Последнее «прощай» мелькнуло в Кольцевой развязке Магистрали, как намек, что в Галактике искать его бесполезно. Сначала шеф вместе с нами ждал и надеялся, потом решил, что незаменимых нет, и стал искать секретаря. Молодые, амбициозные альфы приезжали к нам делать карьеру. Они были прекрасно подготовлены. Они были похожи на землян больше, чем сами земляне. Они готовы были трудиться день и ночь, но не выдерживали месяца до зарплаты. Адам, в отличие от прочих, просто жил и получал удовольствие. Жил так, как ему нравилось, делал то, что хотел и думал, что работа отличается от развлечения только присутствием денег.

О причине исчезновения Адама в конторе не было единого мнения. Одни считали, что он сильно повздорил с Вегой. Шеф отрицал. Они частенько ругались и прежде, но Адам не относился к ранимым натурам. Между ними, конечно, состоялся скандал накануне, но не более чем обычный, который едва ли мог стать причиной побега. Другие секториане были уверенны, что шефу стало кое-что известно о прошлом Адама, то, что Адам хотел бы скрыть, а потому скрыл себя, чтобы информация не растекалась по свету. Особая версия была у Миши. Он считал, что между мной и Адамом состоялся любовный роман, который ничем хорошим не должен был закончиться по определению. Это могло прийти в голову только Мише, на почве патологической, немотивированной ревности ко всем женщинам, которых он считал своей собственностью без каких либо на то оснований. Накануне исчезновения Адама у нас с Мишей произошел «катаклизм», в результате которого нелепая история стала достоянием общественности.

Как мы ругались в тот злополучный день — так в стенах Секториума еще никто ни с кем не ругался. Мы ругались так, что эти самые стены дребезжали. Мы даже дрались на почве категорического взаимного неприятия. Вернее, я треснула Мишу дипломатом по голове, чтобы выбить несусветную чепуху, которую он нес.

В то время дети были маленькими и учились в школе, я не была занята, Адаму по-прежнему требовался ассистент для командировок. Обычно к нам присоединялась Алена, но однажды Миша попросился в компанию и получил отказ. Нас ждала работа в Германии. Адам знал немецкий язык, я — обязанности ассистента, Миша только и знал, как водить «в номера» длинноногих красоток. Адам отказал. Миша пожаловался шефу. Шеф тоже не разрешил ему без дела шататься по Европе, и это не было чем-то новым в практике секторианских отношений. Когда Миша пытался сопроводить меня в Хартию, шеф также ему отказал, но Миша не заподозрил меня в интимной связи с Юстином.

— Вы снюхались еще в первой командировке! — кричал на меня Миша. — Не надо делать из меня идиота!

— Ты бредишь!!!

— Не надо! Зачем вы на Блазу таскались?! Чтобы я ничего не понял, да?

— Когда мы таскались на Блазу?

— Я сам видел, глазки друг другу строили! Обжимались прилюдно!

— Когда это мы обжимались? Тем более, прилюдно?

— Я что, ослеп? Я что, не вижу, как он руки распускает?

— Адам всегда распускает руки в присутствии женщин! Ты, между прочим, тоже себя не контролируешь! Почему тебе можно, а ему нельзя?

— Потому что я мужик! — заявил Миша, других аргументов у него не нашлось. — Потому что я — человек, а он — гуманоид. А ты с ним… в уютном домике у моря… Надо же быть такой бесстыжей проституткой, чтобы уединиться с гуманоидом в домике возле моря! — топал ногами Миша.

— В том домике было три спальни. У Алены спроси. Она все время была с нами. Что же мы, по-твоему, занимались групповухой?

— И спрошу! — кричал он.

— И спроси!

Я пошла в офис, в надежде, что там Миша будет вести себя сдержанно. Однако этот придурок в самом деле позвонил Алене, а та, не разобравшись, подлила масла в огонь:

— Ира с Адамом? — уточнила она, выслушав Мишину истерику. — А ты не знал? Разумеется, спит, и правильно делает. Все лучше, чем с такой дубиной как ты.

После разговора Миша напал на меня в офисе:

— Говорят, от альфов особо мощный оргазм? — психовал он, летая по холлу. — Ну-ка, расскажи. Поделись опытом. Говорят, переспать с альфом — как сунуть палец в розетку? — а в это время за стенкой архивной комнаты сидел шеф и делал для себя неожиданные открытия. — Ты еще не всех гуманоидов перетрахала? Может, раз в жизни попробуешь с мужиком?

— После альфов все мужики импотенты! — кричала в ответ я.

Если бы я знала, что шеф это слышит, провалилась бы со стыда прямо в ад.

Боевые действия переместились в модуль, где мы еще раз подрались, потому что я пыталась затолкать Мишу в лифт, а он жаждал истины. Когда мы оба охрипли, он был еще полон решимости, ему срочно требовалось набить кому-то морду. Моя морда не показалась ему подходящей, и он помчался искать Адама. Когда я догадалась предупредить Адама об угрозе, было поздно, телефон не ответил. Похоже, в тот момент у обоих звенело в ушах. Но Миша вернулся целехонький, и я успокоилась. Не думаю, что Адам позволил бы избить себя безнаказанно. Вероятно, они разошлись с миром.

— Это ты его допер, — упрекала я Мишу после отъезда Адама.

— Вот еще! — возражал он. — Адамыч мой лучший друг. Чтобы я с ним из-за какой-то пигалицы собачился… Да нет такой телки, которой я бы ему не уступил, — заявил он, надменно глядя на меня.

То есть, в тот день он вовсе не драться бегал к Адаму, а оформлять на меня дарственную.

День спустя после той позорной свары шеф вызвал меня на ковер и предупредил, что разговор будет особенным, а я развесила уши. Большинство разговоров с шефом я считала «особенными», поэтому шла, сгорая от любопытства.

— Если у вас с Адамом интимные отношения, их надо немедленно прекратить, — заявил мой начальник, я чуть не села мимо кресла.

— А если нет?

— Ирина, я с тобой не шучу на такие темы. Все это добром не кончится ни для тебя, ни для него. Может быть, Адам отдает себе отчет… Только за тебя я несу ответственность. И я не позволю.

— Почему же?

— Потому что ты не знаешь всех возможных последствий, — строго сказал он. — Ты не можешь знать о возможных последствиях. Все! С этого дня никаких командировок. Алена поедет вместо тебя.

— А я буду читать студентам лекции по психологии?

— У тебя будет другая работа, которую ты будешь выполнять в офисе под моим присмотром.

Наверно, мое лицо выражало что-то нецензурное. Шеф постеснялся смотреть мне в глаза.

— Я не запрещал Адаму общаться с женщинами, — стал оправдываться он, — при условии, что связь будет поверхностной и непродолжительной. Я не запрещал встречаться с женщинами, которые не знают, кто он. Но ты, я надеюсь, знаешь?

— Конечно.

— И позволяешь себе такое легкомыслие? Ирина, если он решился на отношения с тобой, я подозреваю, что дело серьезное. Значит, тем более, это нужно прекратить как можно скорее. Если он сам не способен остановится, значит, придется мне…

— Почему?

— Потому что я тебе запрещаю, — рассердился он. — Найди себе парня наверху! Поезжай в отпуск.

— Почему сразу в отпуск?! Что я такого сделала?

Шеф не слушал. Вероятно, понял, что призывать меня к здравомыслию бесполезно. Он уже звонил Адаму.

— Зайди сейчас же! — приказал он своему секретарю и добавил пару слов на «сиги», чтобы придать ему ускорение. Похоже, секретарь не торопился.

«Хорошо, — подумала я, — может, Адам сумеет восстановить нашу подмоченную репутацию в глазах начальства». Лично у меня против шефа остался единственный аргумент:

— Вы ведь были женаты на женщине, — напомнила я. — Значит, одним можно, другим нельзя?

— Я альф-сигириец! — ответил он. — Ты видишь разницу между тиагоном и альфом-сигирийцем? Или ты не знала, кто такой Адам?

— Знала.

— Знала или не знала? — засомневался он.

— Знала!!! Можно идти?

Шеф проводил меня из кабинета сердитым взглядом. «Как мне теперь смотреть в глаза Адаму?» — размышляла я. Мы должны были ехать в Америку, писать фон на развалинах поселений майя, которые я прежде видела лишь в лунный телескоп. Ближе уже не придется. С давних пор Вега утратил доверие к подчиненным, и любые меры предосторожности считал нелишними.

— Адрес найден, — прервал мои мысли коммутатор. Знакомый бэт опять возник передо мной в голографическом формате. — Однако, не думаю, что он тебе пригодится.

— Адрес Галея? — не поверила я.

— Это Шарум. Не думаю, что тебе стоит отправляться туда одной. Если надо, свяжись с ним для встречи в другом месте.

— Ничего страшного. Ну и что, что Шарум? Всегда мечтала там побывать, — соврала я, и списала адрес на навигационную карту.

Мы еще о чем-то говорили. Кажется, я приглашала старого знакомого на Землю. Вроде бы он расспрашивал что-то о наших делах, только я уже не соображала. Меня схватил мандраж и отпустил лишь в такси, когда я вставила адрес в навигационное устройство, и упала на сидение. В машине не было ни души. Расчетное время прибытия дало возможность расслабиться и лишний раз подумать, не слишком ли авантюрна моя затея? Я не видела Галея много лет. Возможно, это был уже не тот Галей. Что я увижу? Возможно, все ужасы Шарума, по сравнению с этим зрелищем, покажутся мне декорациями кукольного театра.

Шеф не поверил мне на слово и правильно сделал, потому что в тот раз я бессовестно солгала. Я понятия не имела, кто такие тиагоны. Вскользь этот термин упоминался в сигирийской космогенетике, но его смысл был слишком далек от моих тогдашних проблем. Кто же знал, что однажды с этим явлением придется столкнуться в лоб, нелепо и трагикомично.

В памяти не осталось ничего определенного: вроде бы тиагоны — редкая мутация сигирийских рас — «тау-сигирийцы». Мутация, которая наделила их свойством, не характерным для сигирийцев вообще, но каким? Откуда мне было знать? Я только согласилась, что Адам и впрямь нетипичный сиг, но пояснений к термину «тиагон» в справочнике рас не нашлось. Они отсутствовали даже в Галактическом каталоге, где негр и монгол имели по отдельной странице. Я стала искать термин в общей справке и выяснила, что это не раса.

— Подать изображение? — деликатно спросил справочник.

— Да, если есть, — ответила я. — Неплохо было бы подать, — и в следующий момент решила, что ошиблась.

На экране возникло грибовидное тело, состоящее и белого волокнистого хвоста и макушки, похожей на шляпку сморчка, с которой свисали пучки паутинных отростков.

«Тиагон», — утверждала надпись на голограмме и вращалась вместе с изображением, давая возможность обозреть эту мерзость со всех сторон. Что-то чрезвычайно нелепое было во всем происходящем. Я решила, что термин «тиагон» в сигирийском языке имеет множество значений, что поисковая машина сделала случайный выбор. Изображение тем временем уплотнилось, хвост выпрямился, стал похож на ствол спинного нерва; паутина, опутавшая его, развернулась сетью, похожей на нервные окончания, а «сморчок» сжался боксерской перчаткой, принял форму головного мозга. Во мне боролись два противоречивых желания: досмотреть кино до конца или сразу забиться под одеяло, уснуть, забыть как страшный сон.

Феномен тиагонов не имел отношения не только к гуманоидным расам, но и к сигирийской истории вообще. Авторство этого древнего явления принадлежит цивилизации, не относящейся к Нашей Галактике. Его принес сюда технический прогресс вместе с Кольцом, Магистралью и скудной мифологической предысторией. Тиагон в своей первозданной ипостаси был создан, как процессор, для управления сложной техникой. Как искусственный мозг, отвечающий за жизнеобеспечение вояжерных станций. Создан на биосинтетическом материале, так как технический эквивалент подобного устройства занял бы площадь больше самого управляемого объекта. Биосинтетический процессор оказался удобнее, экономичнее, более того, удачно совместился как с оборудованием, так и с ментальным фоном доверенных ему станций.

Сначала тиагоны прекрасно справлялись с задачей, но затем, после серии катастроф, их производство было прекращено. Причина сбоя стала ясна не сразу. Тиагоны обладали колоссальным запасом прочности, превышающим срок эксплуатации обслуживаемого объекта. Фактически, это был «разогнанный» до предела мозг, наделенный мощнейшей энергетикой. Тиагоны обладали способностью адаптироваться к любой среде, но создатели не могли предположить, что от монотонной, заурядной и бесперспективной работы у сложной машины может случиться эмоциональный перегрев. Статистика показала, что апокалипсис по вине тиагона происходил там, где работа не требовала интеллекта и не предполагала разнообразия впечатлений.

Вывод о самоубийстве машины на почве безысходности был слишком смел. Тем не менее, именно тиагоны помогли сформулировать постулат развития, который до сих времен остался неизменным: ТЕХНИКА НЕ ДОЛЖНА БЫТЬ СЛОЖНЕЕ, ЧЕМ ТОГО ТРЕБУЕТ ХАРАКТЕР ЕЕ ПРИМЕНЕНИЯ, — гласит постулат. Тем более, если это биотехника, обладающая свойством саморазвития. Эту идею я слышала и прежде, но никогда не задумывалась над тем, что явилось предтечей.

История тиагонам отомстила сполна. Оставшихся в живых стали попросту истреблять. Тиагоны защищались, если могли. Если во вверенной им системе была предусмотрена хотя бы минимальная внешняя защита, шансы против них были невелики, но сами тау-объекты никогда не атаковали первыми. Этот факт заставил воинствующую сторону задуматься. Вслед за сомнениями появились первые попытки защитить этих существ, наделенных не только интеллектом, но и благородством. «Если есть возможность договориться по-хорошему, — утверждали защитники тиагонов, — нужно попробовать».

Гуманизм возобладал не сразу. Сначала возник философский вопрос: можно ли позволить существу, обладающему опасным свойством, жить рядом с существами, таким свойством не обладающими. Иными словами, стоит ли позволять ядерной боеголовке летать там, где она хочет, под честное слово, на том основании, что ее процессор работает не хуже человеческого мозга? Можно ли поверить, что она не взорвется сама, без санкции Организации Объединенных Наций?

Не знаю, победил ли здравый смысл или страх перед армией недобитых грибовидных воинов, облаченных в доспехи. Знаю лишь, что компромисс был найден. Блуждающие особи сдались добровольно и позволили извлечь себя из системы. За это каждый из них получил право жить, приняв в качестве оболочки тело гуманоида, если цивилизация, к которой относится данный гуманоидный тип, не возражает. Сигирийцы в этом смысл оказались весьма лояльны. Неудивительно, что тау-раса появилась здесь в первую очередь.

Все сигирийские тиагоны попали на особый учет. С каждым индивидуально была договоренность, что ни видом, ни поведением своим, они не будут выделаться из общей массы. А если, не приведи господи, почувствуют себя на грани эмоционального перегрева, должны будут немедленно покинуть зону обитания и доставить себя в тау-колонию, где их дальнейшей судьбой займутся специалисты. Нарушение договора со стороны тиагона давало право уничтожать его без суда и следствия. И это еще не все. Несмотря на узкие рамки обстоятельств, к которым тиагоны вынуждены были приспособиться, их энергетический потенциал остался неизменно огромным, выносливость ненормальной, контактность неограниченной, а память беспредельной, с первого дня творения. Срок жизни тау-гуманоида соответствовал сроку годности оболочки, которую он мог менять по мере износа. За эти и за многие другие характеристики тиагоны были отнесены к классу роботов искусственного интеллекта, что абсолютно соответствовало действительности, как по функциональной принадлежности, так и по происхождению.

Это должно было меня морально добить, но я не поверила. А потом вспомнила компьютер, который любил Мишу и презирал всех остальных. Тот компьютер остался верен своему избраннику до смертного часа. Никто из нас не мог набрать на нем текста, пока Миша не появится на пороге. Моя кофеварка также предпочитала общаться с Мишей. Я уже не говорю о том, что вся сигирийская техника, которой напичканы подземелья, в его руках становится шелковой, а с нами позволяет себе проявлять характер. «Почему так?» — подумала я. Мне захотелось сейчас же пойти к шефу и сказать, что если у меня действительно роман с роботом, то это говорит не о легкомыслии, а об уровне развития робототехники. Я почти пошла… но в последний момент побоялась встретить в офисе Адама.

Монитор продолжал демонстрировать превращение грибовидной субстанции в человека. Сначала нервные отростки сгруппировались в четыре основных пучка вокруг костей скелета, потом между ними стали пробиваться сети сосудов. Жилы разулись, наполнилась кровью сердечная мышца, развернулись легочные мешки, а ровная труба пищевода вздулась грушей на месте желудка. Мышечная масса слилась в однородный слой и поблекла. Тау-человек на схеме не отличался от настоящего, кроме одной детали, — отсутствием пупка.

Конечно, шеф искал Адама. И делал это добросовестно, но нас предупреждал, что надеяться не стоит. Он готовил нас к тому, что Адам, если даже вернется, уже не будет прежним Адамом. Что с такими «альфами» как он случаются метаморфозы, о которых землянам лучше не знать. Что, вероятно, его уже нет в живых, и мы должны смириться. На всякий случай я удалила с компьютера информацию о тиагонах, но каждый раз, навещая на Блазе мальчишек, отправляла с Имкиного коммутатора пару слов до востребования «Галею». О том, как мы живем, скучаем, надеемся… Это нужно было мне. Я не надеялась дождаться ответа.

Такси опустилось у башни на частной парковке. Сначала я решила, что мы заберем попутчика, но стоянка была пуста. Под тентом меня ждал «проводник» — голограмма идущего человечка, — игрушка не для нищих сословий. Хитрый бэт, похоже, решил уточнить мои полномочия шляться по Блазе, но сэкономил на связи, решил вопрос с Галеем, а не с Вегой. Я вышла, такси взмыло в небо. Сумерки над Шарумом имели багровый отсвет от испарений через вентиляционные трубы, торчащие отовсюду до краев горизонта. Вдалеке суетился рой машин, высаживая народ на главную площадь. «Проводник» у меня под ногами яростно махал рукой, приглашая в лифт. Он повез меня безлюдными туннелями, он бежал впереди, указывая дорогу. Так я впервые вошла в театральный квартал с коридорами из черного бархата, высокими и узкими, как ущелья; прошла без пропуска служебный парапет, отделяющий кулисы от присутственных мест. Это только укрепило догадку: сюрприза не будет. Меня здесь ждут. Более того, если я передумаю и решу повернуть назад, мне вряд ли это позволят.

Дорога закончилась таким же бархатным тупиком, как вся театральная зона. «Проводник» растворился. Стена приподнялась, полоса едкого света осветила мои дорожные ботинки, а затем брюки, потертые на коленях. Я отошла. У меня возникло ощущение, что в Шаруме нет ни одной живой души, кроме меня да бродячей голограммы. Что там, за полосой света, притаилась иллюзия, готовая завладеть моим рассудком. Почему-то мне показалось, что я останусь здесь жить, и мои обещания, выданные шефу, будут выглядеть как самое настоящее издевательство.

Тень легла на пятно света передо мною. Тень человека, одетого в длинный халат, который носила блазианская богема. На пороге возник силуэт. Тень показалась знакомой, ее обладатель — под большим вопросом.

— Ты? — спросил голос, который я тоже когда-то слышала. — Кого угодно ожидал здесь увидеть, но не тебя.

— Собирайся, Адам. Отпуск кончился. Тебя ждет работа.

Мне показалось, он был в такой же прострации. Кого он, собственно, ждал? Он решил, что шеф лично приедет его уговаривать?

— Я не ясно выразилась? Отпуск закончен. Работать пора. Полчаса тебе на сборы и не стой против света.

Адам отступил, приглашая меня войти. Я вошла и стена опустилась. Ничего хорошего из этого не следовало. Сигирийские обычаи запрещали запирать жилье за вошедшим гостем. Впрочем, приглашения в дом местная этика тоже не предполагала.

Комната Галея была от потолка до стен завешена расшитой драпировкой, которая, как и «проводник», не относилась к дешевым удовольствиям. За тканью, вероятно, были выходы в другие покои. Здесь же, кроме подиума, не было ничего. Вероятно, Галей на нем спал, потому что подиум был устлан такими же расшитыми подушками. Интерьер напоминал пещеру аристократа, не хватало кальяна и колоды карт. Воздух был пропитан наркотическим благовонием, которым любил баловаться мой младший сынок. Этот запах я бы не спутала ни с чем.

— Двадцать пять минут на сборы, — напомнила я. — Челнок в порту. Ты долго будешь меня рассматривать? Я не голограмма. Я просто так не исчезну.

Адам не постарел. Мне показалось, что его лицо было в гриме, а волосы выкрашены в неестественно черный цвет. Может, от слишком яркого света; может, я забыла, как выглядит его лицо.

— Не исчезай, — сказал он, скрестил на груди руки и отошел, чтобы рассмотреть меня целиком.

— Я без тебя отсюда не уйду. Да я просто не выберусь одна из твоих катакомб.

— Не надо…

— Адам… Шеф знает, где я.

— Знает?! — воскликнул он, и каменная «маска» сменилась человеческим удивлением. — Знает, и отпустил тебя одну?

— Я не успела спросить разрешения. Нам нужна твоя помощь.

— Забавно складывается жизнь, — заметил он. — Я помню тебя маленькой трусихой, которая всегда спрашивала разрешения и всего боялась. А меня — больше всех.

— Я выросла.

— Что у вас случилось? — спросил он.

— Нужен оператор ФД. Это все, что я могу сказать здесь, остальное объяснит Вега.

— Мишкин еще с вами?

— Он не берется. Нужен ты…

— Кому? — уточнил Адам. — Разве на Земле появился человек, которому я нужен?

— Давай не будем обсуждать это сейчас. Если ты злишься на меня, я извинюсь. Если ты занят, я подожду. Выбора нет. Ситуация критическая: либо ты нам помогаешь, либо мне не у кого просить помощи.

— Тебе или вам?

— Ладно, — сдалась я. — Что мне сделать, чтобы ты вернулся на Землю?

— Не знаю, — простодушно ответил Адам. — Я задавал себе этот вопрос, но не нашел ответа.

— Тогда зачем ты объявился в Имкином коммутаторе? — рассердилась я.

— Хотел его видеть.

— Видел?

— Он взрослый мужчина, но все равно похож на тебя.

— Кто это мужчина? Он похож на своего отца, но, к сожалению, ребенку это не на пользу. Если ты поедешь со мной, познакомишься с Мишиной дочкой. Она работает у нас.

— Которая? — спросил Адам.

— Ах, ты все знал…

— Сколько же времени прошло на Земле?

— Разве по мне не видно?

— Лет двести-триста?

— Очень смешно.

— Четыреста? — издевался он.

— Если ты все знаешь, может у Мишки есть сыновья? Он ужасно хочет. Ты не представляешь, как он обрадуется. Адам…

— Что? — задумчиво спросил он.

— Оправдываться не придется. Никому не придется ничего объяснять. И, между прочим, можешь вернуться под настоящим именем.

— У меня много имен, — ответил Адам. — И все настоящие.

Спустя много лет я поняла, от чего предостерегал меня шеф в те скандальные дни. Я догадалась, за что тиагонов опасаются в обществе, и не могла утверждать, что эти опасения беспочвенны. Их искусственный рассудок отличается от нашего отсутствием естественных тормозов. Они защищены от физических и интеллектуальных перегрузок, но абсолютно беззащитны перед эмоциональными. Именно эмоциональный дискомфорт чаще всего приводит их к катастрофе. Работа разведчика на чужой планете подходит им гораздо больше, чем личная жизнь, богатая любовными приключениями. Может быть, театр чем-то сродни разведке. Шеф говорил, что сигирийские театры совсем не то же самое, что человеческие, что пригласить даму в театр у сигов считается дурным тоном, но я никогда не видела Адама на сцене.

Однажды мы с Аленой взяли его на понт: «Смог бы ты поступить в театральный институт?» — спросили мы. «Конечно», — ответил он без раздумий. «А знаешь ли ты, какой там конкурс? Знаешь, что туда поступают по блату?» «Долго ли найти блат», — также без раздумий сказал Адам, и я уже не сомневалась, что он был бы первым в списке зачисленных, если, конечно, его бы не подвинул кто-то с фамилией на «А». Он снялся бы во всех боевиках, сыграл бы героев-любовников, и, разумеется, Гамлета. Разве можно без Гамлета? Он стал бы жить, как Сириус в звездные годы, если конечно поклонницы не разорвали бы его на сувениры. В этом был весь Адам, существо, для которого человеческих проблем не существует, существуют только методы и скорость их решения.

— Мне можно посидеть за кулисами? — спросила я, когда поняла, что приглашения не будет.

— В моем театре нет кулис, — ответил он.

— А посидеть возле сцены?

— И сцены нет.

— А зрители есть? Ты разрешишь мне быть среди них?

— Это опасно.

— Допустим, я не боюсь.

— Ты когда-нибудь видела представления?

— Не видела даже в записи.

— Их записать невозможно.

Адам отодвинул штору, которая закрывала выход на балкон павильона, напоминающего помойку. Несколько лысых альфов сидели на полу. Кое-кто спал, закутавшись в тряпки. Всюду были разбросаны подстилки, видимо, принесенные публикой. Увидев на балконе Галея, альфы поднялись и замерли, словно он регулярно их бил. Уставились на нас снизу вверх.

— Твои поклонники? — спросила я, хотя они больше походили на наркоманов. — Они живут здесь?

— Когда-то я жил для землян, теперь — для них. Ты опять хочешь бросить меня неприкаянным?

— Элементарно. Давай, я их выгоню прямо сейчас?

— Представление идет под гипнозом, публика в экстазе опасна. Я не всегда уверен, что выйду оттуда живым. Ты не подойдешь к ним ближе балкона.

— Замечательно, посижу на балконе. Хочешь, я их выгоню отсюда, не спускаясь? Что еще я могу сделать, чтобы ты вернулся?

Взгляд Адама выразил сомнение.

— Что тебя смущает? Я не поддаюсь гипнозу, и в театр хожу не только затем, чтобы приобщиться к прекрасному. Иногда я приобщаюсь к полному маразму. Что я еще должна сделать, скажи?

Сначала он задумался, потом рассмеялся.

— Хорошо, — согласился он. — Приобщить тебя к маразму я еще в состоянии, но при одном условии.

— Каком условии?

— …Что ни один землянин не узнает о том, что здесь происходит.

— Клянусь, — ответила я, — ни один землянин от меня не узнает.

После представления Адама принесли и возложили на подиум. Сначала я думала, что он умер, потом поняла: это действительно другой Адам, не тот, которого мы знали, не тот, который знал нас. Что-то произошло за четыреста лет, пока мы не виделись.

Глава 7. ЭКСПЕДИЦИЯ

— Иногда в природе возникают уникальные явления, — проповедовал Сириус, — не имеющие аналогов. Мы не должны искать аналоги, потому что они ведут по ложному пути, — проповедовал не кому-нибудь, а Веге, в его собственном кабинете.

— Нет, — возражал Вега. — Ничего уникального здесь не может и не должно быть. Моя задача найти критерий, а не предугадать стихийный процесс. Ирина! — крикнул он в коридор. — Неси его сочинения за последний год.

— Сейчас, — ответила я из компьютерной, где делала выжимки из текстов, чтобы не напрягать начальство повторениями.

— Я не затем учил тебя на Блазе, чтобы ты вернулся и испортил дело. Учи прихожан, как следует молиться! Если хочешь учить их гиперматричным взаимодействиям, придумай умную религию, и за тобой опять пойдут толпы.

— Это по определению невозможно! Религия предполагает определенный уровень тупости. Я не ставлю перед собой задачи вязать новый «узел», я хочу вернуть человечеству знания, которыми одно обладало издревле. Пусть не в массы…

— Если знания утрачены, значит, для того были причины, — ответил шеф. — И кончим об этом. Совершенно ни к чему углубляться в такие знания.

— Без вашей миссии мы могли бы стать одной из интереснейших цивилизаций Галактики! Без ваших запретов и недомолвок.

— Без нас вы остались бы пупом Вселенной. Я запрещаю распоряжаться информацией, полученной вне Земли.

— Я, до сей поры, не позволил себе лишнего слова! Только с вашего разрешения…

— Никакого разрешения, — отрезал шеф, взял крамольную рукопись и надел очки. — Я запрещаю, — еще раз повторил он, прежде чем углубиться в текст. Ты меня интересуешь как локальное явление, ни в коем случае не в контексте развития человечества. Ты к человечеству отношения не имеешь. Если хочешь начать с нуля, поищи другую планету. Здесь я буду определять рамки твоих полномочий.

— Вплоть до Судного Дня, — продолжил мысль Сириус. — А потом? С кем вы будете начинать с нуля здесь?

— Здесь не нам с тобой начинать. И Судный День устраивать тоже не нам.

— Может, вы знаете, кому?

— Ирина! — злился шеф.

— Что?

— Я просил тексты без купюр!

— Сейчас.

— Я просил немедленно. Ты слышала, что он задумал? Техногенную цивилизацию нагрузить теорией матричных взаимодействий.

— Безобразие, — согласилась я. — Все равно, что ведьму пересадить с метлы в звездолет.

— Вот! Один здравомыслящий сотрудник в конторе.

Вега скопировал файлы на брелок и пошел к лифту. Сириус пошел за ним.

— Вы не сможете оставаться наблюдателем. Однажды вы столкнетесь с проблемой, которая заставит вас пересмотреть эту роль.

— Если ты не станешь эту проблему усугублять, — ответил шеф, заходя в лифт, — я справлюсь с ней. Я предпочитаю не создавать проблем, которых не смогу решить самостоятельно.

Сириус последовал за ним в лифт. Дверь закрылась. В офисе наступила неестественная тишина. Слышно было, как Джон шуршит бумагой в корзине для макулатуры. Именно туда шеф отправил все мои старания выгородить Сира. Слышен был треск антикварного принтера в кабинете Ксюши, из которого полз рулон с распечаткой. Еще при советской власти Вега списал его с баланса какого-то НИИ и пронес мимо свалки.

— Ведь матричные узлы не вяжутся сами, — рассуждал Джон, стоя на пороге компьютерной с обрывками выброшенного текста. — Ведь под этим есть управляющая программа. Что плохого, если люди научатся грамотно с ней обращаться? Они будут лучше понимать свое поведение. Ведь люди не занимаются сами изучением матриц. И приборы, которые могут читать матрицы, пока не изобрелись.

— Шеф выбросил это в макулатуру? — спросила я.

— Выбросил.

— Пусть там лежит.

— Разве нельзя дать человеку лучше разобраться в себе самом? Ведь это не метафизика. Это логическая наука. Что же ей занимаются только ведьмы?

— Джон, ты слишком мало жил на Земле.

— Ну, так и что же?

— Каждый новый пришелец начинает с того, что берется спасать человечество.

— Но ведь Сириус здесь жил, и тоже берется.

— Сириус — особый случай. Поэтому шеф его наблюдает, как локальное явление. А ты остынь.

— Джон! — окликнула его Ксения. — Приколоться хочешь?

Джон зашел к ней и склонился над распечаткой. Некоторое время они хихикали вдвоем, потом пришли к нам.

— Имо, — спросила Ксения, — как у тебя с чувством юмора?

— Обладаю, — ответил Имо, не отводя взгляд от экрана, где изучал творчество земных коллег, таких же рисовальщиков, как сам.

— Хочешь посчитать моих сводных сестричек? — не дожидаясь ответа, она развернула перед ним рулон. — Ирина Александровна, знаете, каким жизнелюбом был мой папулечка?

— Господь с тобой, Ксюша! Почему «был»? Разве папа уже скончался?

— Нет, вы ответьте, знаете или не знаете?

— Чисто теоретически, — ответила я.

— Показать, как это выглядит на практике? — она продемонстрировала мне список имен, фамилий и адресов, по крайней мере, сотни девушек с отчеством Михайловна и датами рождения, примерно соответствующими пикам Мишиной активности. — Индер! — крикнула она, выйдя в коридор. — Смотри и учись, как надо жить!

Ксюша понесла список лаборантам. С не меньшим удовольствием она развернула бы его перед Вегой, если бы тот не удалился. Джон с Имо ехидно улыбались, но как только Ксюша вернулась, их физиономии, как по команде, стали серьезными.

— Только не проболтайтесь Борисычу, что я видела, — сказала она, надела плащ, достала из сумочки зеркальце и помаду. — Расстроится, бедняжка. Он у нас такой чувствительный, такой ранимый, ах… — вздохнула Ксюша, закатила глаза к потолку и похлопала ресницами. — Не переживет удара.

Она накинула сумочку на плечо и помахала нам на прощанье, а я, едва закрылся лифт, кинулась к списку. Действительно, там были только женские имена. Некоторые фамилии казались знакомыми. Ареал обитания соответствовал Мишиным любовным похождениям. Изучить ситуацию подробнее не успела. Явился сам Миша.

— Ксюха!!! — закричал он в пустой коридор, не увидев своей подчиненной на рабочем месте.

— Она отпросилась. У нее сегодня зачет, — сказала я.

— О! — удивился Миша. — С приездом! Как наш Блазон?

— Спасибо…

— Шеф!!! — закричал он гулко и протяжно, как олень с опушки леса. Эхо прокатилось в пустом коридоре.

— Вышел он. Не кричи.

— А я тут на фиг, если все вышли? — справедливо заметил он.

— И ты прогуляйся… по адресам, — предложила я, отдавая ему рулон.

Миша взял рулон и заперся в кабинете. На некоторое время в офисе снова воцарилась тишина. Если говорить точно, она воцарилась ровно на пять минут. Потом стены содрогнулись от вопля отчаяния.

— Ни одного парня! — взревел Миша и выбежал в коридор. Он рвался во все стороны сразу. Он размахивал руками и задыхался от возмущения. — Я что, какой-то ненормальный мужик? Ты видела? Ни одного пацана! Ни одного! — орал он, потрясая списком. — Сплошные девки! Это как называется? Как это может быть, я тебя спрашиваю?

— Я тут причем? Что сделал, то и получи.

Миша только больше взбесился. Он вникал взглядом в строчки, старясь понять, что у него за аномалия организма, но понял нечто гораздо более важное:

— Что же это, выходит, у меня сто сорок пять дочерей?

— Сто сорок семь, — поправила я, — вместе с Дашей и Ксю.

— Так, — начал соображать Миша, — это что же, каждая третья дура от меня залетела?

— Я просила бы не выражаться при детях.

Дети, в отличие от взрослых, соблюдали спокойствие и нейтралитет. Миша снова ушел в кабинет и затих, обхватив голову руками.

— Ему не станет плохо? — спросил Джон.

— Хуже не станет, — ответил Имо.

— А я думал, ребенок — это радость.

— Не бери в голову, — сказала я. — Дядя Миша скоро обрадуется.

— Сто сорок пять раз, — уточнил Имо.

— Странные существа земляне, — Джон пошел поглядеть на Мишу поближе, но тот заметил его и снова выскочил в коридор.

— Они совсем ошизели, эти бабы? — спросил он Джона, который меньше всех присутствующих разбирался в вопросах «ошизения баб». — Ирка! Что делать? Шеф меня убьет!

— Все уже сделано. Во всяком случае, все, что зависело от тебя.

— Имо! — закричал Миша. — Мне конец!

— Ерунда, — ответил Имо, продолжая смотреть картинки, — не может быть. Пошутили над тобой.

— Ничего себе шуточки! — удивился Миша. — Кто это, интересно? Что за шутник завелся в конторе? Быть не может, — он обернулся ко мне, — если только Славабогувич не вернулся?

— Может, и вернулся. Почему сразу Славабогувич?

— Вернулся или нет? — сердито спросил Миша.

— Могу сказать тебе одно: я не знаю, кто это сделал.

— Зато я знаю! — заявил он. — Тысяча чертей ему в задницу! Убью, гада! — и, грозно потрясая рулоном, понесся к лифту. — Убью!!! — повторил он, прежде чем в офисе опять стало тихо.

На моей памяти это был второй случай, когда жизни Адама на Земле угрожала реальная опасность. Первый раз с таким же решительным намерением убить к нему отправился шеф, только потрясая газетой. Увесистой английской газетой, на первой полосе которой была фотография фермерского поля с таинственными кругами, которые ужасно возбуждали уфологов. Да ладно бы один круг. Вся территория посева по периметру была оформлена орнаментом таинственных кругов так виртуозно, что автора можно было упрекнуть в чем угодно, только не в отсутствии художественного вкуса.

В те времена шеф имел вредную привычку читать по утрам прессу на всех доступных ему языках. Английский Вега знал лучше, чем русский, тем не менее, не стал тратить время на статью. О происхождении орнамента он знал больше любого журналиста. Свидетели решили, что Адаму конец. Если, по счастливой случайности, он не будет убит ударом газеты по лбу, то уж точно будет уволен и выстрелен с Земли в созвездие Кузькиной Матери.

Свидетели успели предупредить Адама по телефону, а Адам успел выпрыгнуть из окна своей дачи, перемахнуть через забор и укрыться в придорожной канаве.

Вероятно, местное население не увидело в этом ничего такого. Вокруг хижины Адама всегда происходили странные вещи. Там он входил в образ человека, и ему требовались соответствующие декорации: пьяная драка у калитки и разломанный мотоцикл в сарае. Домик находился в дачном поселке, поэтому массовка была, как положено: бомжи, братки да заблудившиеся туристы. Адаму нравилась такая жизнь, за что он регулярно получал то в глаз, то в челюсть, и не собирался менять ни жилья, ни компании. Только в тот день, увидев на своем заборе шефа, он, вероятно, догадался, что дело дрянь. Выпрыгнул из канавы и пустился, куда глаза глядят.

По легенде, шеф шел по следу, как полицейский бульдог. Адаму некуда было деться, он выбежал на ржаное поле, где во всей красе предстал свирепому оку начальника. По той же легенде, оба гуманоида до ночи вытаптывали посев. Поле стало похоже на место брачных игрищ тиранозавров.

— Это не я, — кричал Адам! — Мамой клянусь, не я!

Шеф продолжал преследовать его, потому что знал, у Адама Славабогувича в помине нет никакой мамы. Еще лучше шеф знал почерк нижних силовых полей своей летучей машины и никогда не питал иллюзий насчет благоразумия подчиненных.

Ржаное поле было приведено в непотребный вид, но никто не заподозрил инопланетян, и не стал фотографировать с самолета. Ничего художественного в этом зрелище не было.

По старой дружбе мне захотелось и теперь предостеречь Адама, но я забыла его номер, и с автонабора он давно был снят.

— Адам вернулся? — спросил меня Джон.

— Боюсь, что да.

— Он всегда так шутит?

— Когда башкой стукнется, — ответил Имо.

— Придется терпеть, если хотите работать с ФД, — сказала я, и дети сделали вид, что проблемы родителей их не волнуют.

Неизвестно чем закончилось выяснение отношений между Мишей и Адамом. Они оба пропали до утра. Они пропали бы на больший срок, если бы Ксения опять не напортачила с корректировкой орбиты.

— Твоя дочь задалась целью поссорить Китай с Америкой, — сообщил Мише шеф.

На этот раз в американский спутник врезался кусок космического мусора с надписью «сделано в Китае», на котором Миша установил следящий глазок и поднял на орбиту, нехарактерную для предметов такого типа. Двадцать лет назад никто в конторе не обратил бы внимание, но Лунная База предупредила: человечество подрастает и начинает кое-что понимать в инопланетных технологиях. Секториум, в свою очередь, изменил политику в отношении земного прогресса. Миша перестал контролировать космические экспедиции и заботился только о сохранности оборудования. Он наблюдал, как другие миссии, пришедшие сюда в последние годы, пробиваются нашим путем, совершая наши ошибки. «Если они опять полезут на Марс, — предупреждал Миша, — я здесь ни при чем! Нечего на меня смотреть, мне все равно не стыдно!»

Ксюхе перестало быть стыдно после второго испорченного радара:

— Будут в следующий раз думать о защите корпуса, — заявила она, но Миша взялся расстыковать объекты. Тем более что «глазок» зависал как раз над монастырем.

— Есть два варианта решения проблемы, — обучал он Ксю. — Первый: отбить его импульсом, но тогда сдвинется орбита спутника, и НАСА будет заниматься этим вопросом. Или второй: развернуть радар вместе со спутником, чтобы восстановить обзор, и стабилизировать. Но тогда НАСА тем более будет заниматься…

— Будут разворачивать спутник обратно? — догадалась Ксюха.

— Разумеется.

— Тогда лучше сдвинуть орбиту. Пусть думают, что метеорит.

— Посмотри на схему, — сердился Миша. — Может метеорит подлететь с такого угла? Прежде чем говорить, думать надо, — он открыл перед ученицей каталог американских спутников. — Ну-ка, определяй его тип и назначение. Вид, класс, срок службы…

— Да ну, Борисыч! — канючила Ксю.

— Скоро она поссорит нас с Лунным братством, — сообщил Миша шефу. — Если в Галактике из-за этой куклы начнется война, я здесь ни при чем. Ты притащил ее на работу.

Под Мишиным руководством Ксения справилась, и показала нам перекопанную коробку монастыря сквозь пелену облачного балтийского неба.

— Узнаете? — спросила она. — Если опустить зонд, мы точно узнаем, есть ли на территории люди.

Но у Миши было настроение поработать.

— Как надо опускать зонд, чтобы на него не сбежались зеваки? — спросил он свою ученицу, и та смутилась в предчувствии «незачета». — Иди, погуляй, — сказал он и сам сел за компьютер.

Ему на помощь пришел Антон. Шеф вызвал его, как специалиста по геологии и ландшафтам, чтобы тот проанализировал древние отложения. Шеф подозревал на глубине поселение первопроходцев — ровесников черепа, который до сих пор украшал его кабинет.

Вместе с Антоном приехал Этьен, сдать материал, отснятый им для сигирийских нужд. На человечество Этьен уже не работал, наверно разучился держать в руках камеру. В кабинете стало не протолкнуться, но я влезла, чтобы поздороваться с французами.

Антон перебрался в Париж, как только стал работать в Секториуме. Сначала он арендовал мансарду в доме Этьена, потом они вдвоем съехали в пригород, стали жить единым хозяйством, обзавелись лифтом и модулем на двоих, что дало Мише повод для пошлых шуточек. Иной раз, обидных. На одну из вечеринок Миша откровенно явился в голубом галстуке, сел напротив двух товарищей и стал всем своим видом демонстрировать осведомленность. Его не побили только потому, что шеф до сих пор никого не освободил от обязанности терпеть Мишу во всех его безобразных проявлениях.

Подготовка к экспедиции проходила в той же узкой Мишиной комнатушке, отвоеванной у холла. Попытки перенести совещание в компьютерную ничем не увенчались. Миша лип к своему рабочему месту, все остальные — к Мише. В его кабинете сидели на шкафах и на тумбах, даже на старом принтере, который давно следовало сдать в Политехнический музей. Адам присоединился к нам в последний момент. Для него осталось лишь место на пороге.

Адам выглядел так, словно с утра отработал спектакль: он уже стоял на ногах, мог внятно говорить и воспринимать речь, но взгляд его блуждал, и лицо казалось мертвецки бледным. Он был одет в старую проклепанную косуху, кожаные штаны и сапоги, вышедшие из моды в конце восьмидесятых: не то рокер на пенсии, не то байкер в отставке. А может, просто забыл, что такое мода, — некогда определяющее понятие своего бытия. Зато догадался перекрасить волосы из сине-черного в каштановый, характерный оттенок землян, и припустил седины. Мне всегда было интересно, какими красителями он пользуется, а с годами особенно.

— Вах! Кто пришел! — воскликнул Миша. — Все вздрогнули и развернулись к двери. — Только гляньте, каков красавец!

Адам оглядел собравшихся, припоминая, где он уже видел такую тусовку?

— Лечение принял? — спросил его шеф, и, получив утвердительный кивок, достал их кармана паспорт, который тут же оказался у Миши в руках.

— Кто это у нас такой супермен? — Миша развернул документ с важностью гаишника, который поймал водителя на парковке в неположенном месте. — Ах, как же, как же! Адам Богуславович! Давненько вас не видать! Смотрите-ка… 61-го года рождения, 30-го ноября… соответственно, документик-то устарел еще в прошлом веке.

— Кстати, Миша, сделай ему документ, — распорядился шеф.

— На двадцать лет моложе, — согласился Миша, — за вычетом прогулов. Адам Богуславович у нас оказывается Стрелец, а ведет себя, извиняюсь, как гад ползучий. Скажи ему, шеф, Стрельцы не подкладывают друзьям заподляны.

— Вы все у меня Змееносцы, — сказал вдруг шеф неожиданно серьезно.

— Кроме Миши, — добавила я и отобрала паспорт, — не может придержать свое скорпионье жало.

Адам положил паспорт в карман и с хрустом застегнул молнию, которая не застегивалась с прошлого века. В другой карман он опустил кредитку, с корой шеф направил его в магазин приодеться. Затем он пошел в лабораторию лечиться дальше.

— Не проспался мужик? — предположил Антон.

— Нормальная ломка, — ответил Миша со знанием дела. — Переломается — человеком станет. А нет, так я помогу.

— Да, боже мой! Индер не может его с иглы снять?

— Чувак на сцену подсел, — объяснил Миша Антону. — Со сцены его только вперед ногами.

— Миша… — попросила я.

— Тогда на Блазе бы его подлечить, — не угомонился Антон.

— У Адама энергетическая зависимость, — объяснил шеф всем присутствующим. — Таких как он, на Блазе не лечат. Вместо того, чтобы дразнить его, лучше загрузите работой. И вообще, — он с укоризной поглядел на Мишу, — я бы рекомендовал соблюдать осторожность в общении с ним.

— Я прослежу, — пообещала я. — В экспедиции они у меня будут молчать. Оба будут Рыбами по гороскопу.

— Ты никуда не поедешь.

— Почему?

— Потому что останешься в офисе.

Миша удовлетворенно хмыкнул.

— И ты останешься, — сказал шеф. — Адам работает с ФД, Джон ассистирует, Имо управляет машиной. Все! Колхоз там не нужен.

— Как это Имо управляет машиной? — испугалась я.

— Я буду на Лунной Базе, Миша останется за главного в офисе…

— Что же это, Имо будет управлять «тарелкой»? — не понимала я. — Имо?!

Имо меланхолично возвышался в углу.

— Его учили пилотажу, — сообщил шеф. — И если он прогуливал занятия, у него будет хороший повод пересмотреть отношение к учебе.

— Имо, тебя учили, — испугалась я еще больше, — и ты прогуливал?

Имо кивнул в момент второго вопроса. То есть, из контекста стало ясно, что он именно прогуливал. Но, если вспомнить, что мой сынок «тормоз» и просто не успел среагировать, то, стало быть, его все-таки учили.

— А практические занятия ты тоже прогуливал? — поинтересовалась я.

— Он справится, — ответил шеф, и Имо еще раз кивнул. Из чего опять не было ясно, прогуливал или справится?

— Мне надо быть там, — настаивала я. — Это моя работа. Никто кроме меня не распознает фон.

— Поэтому ты будешь сидеть в офисе, — напомнил шеф, — готовиться к работе. Как только будет нужно, тебя пригласят.

Экспедицию ждали. Миша весь день не отлучался с рабочего места. Ксю не пошла на зачет. В ответственный момент они ладили особенно. Может, оттого, что Ксю наконец смирилась с человеком, которым ее с детства пугали. Может, Миша изобрел универсальное средство против ее капризов:

— Выгоню с работы! — грозил он. — Так и будешь жить на папины алименты!

Это было категорически неприемлемо для самолюбия Ксюши. После такой фразы она умолкала, оставляя последнее слово за Борисычем. Даже теперь, когда Миша выгнал ее из кабинета, она не стала спорить. Только надулась и пришла ко мне в холл.

— Не угостите сигареткой, Ирина Александровна? — спросила она, развалившись в кресле.

— Действительно, не угощу. А как ты догадалась?

— Ну, пожалуйста… Безникотиновую.

— Где ж я возьму такую?

— Там, — указала она, — на верхней полочке бара. — В коробке, на которой написано «марихуана».

Похоже, сигарета здесь была ни при чем. Ксюше нравилось выпендриваться перед Сиром, который сидел как раз у стойки бара и что-то писал.

— Сириус, поищи там какую-нибудь ириску, — попросила я, — и дай ребенку, пока мне не пришлось дать ей ремня.

— Почему не идешь домой, Ксения? — спросил Сир и отложил рукопись.

— В Минске дождь, — ответила она. — А я без зонта.

— Он прекратится, когда ты выйдешь.

— Черта-с два! Шлейф идет через всю Прибалтику. Не верите? Посмотрите с радара.

Сириус достал черный зонт, откуда ни возьмись, словно из рукава вынул, и положил перед девушкой.

— Открой его и дождь прекратится, — сказал он.

Ксюша сперва смутилась, чего прежде не делала никогда. Потом раскрыла зонт и повертела над головой.

— А автограф? — спросила она. — Кто мне поверит, что это ваш подарок?

Даритель достал белый маркер, также, непонятно откуда. Подошел и написал на куполе: «Сириус сказал, что дождя не будет». Затем он снова устроился с рукописью в кресле и стал ждать, когда Ксения выйдет.

— Что вы будете делать, если нашли архив фронов? — спросил он, как только мы остались вдвоем.

— Постараемся дешифровать его.

— А потом? Вега уедет, а мы? Что будет с нами?

— Сир, когда, по-твоему, наступит конец света?

— Он уже наступил.

— Что еще шеф должен для нас сделать?

— Что? — удивился Сириус. — Разыскать их. Вот что!

— Фронов?

— Мы же не имеем технической возможности сделать это сами.

— Фроны опережают сигирийцев в развитии больше, чем сигирийцы землян. Никто не знает точно, живы ли они до сих пор. Сиги не волшебники и не ставят задачу нас спасать. О каких возможностях ты говоришь?

— О технических, — напомнил он.

— За пределами Кольца сиги бессильны. Фроны, если они есть, близко не подойдут к Магистралям.

— Шеф боится… Тоже мне, миссия! Как только он убедится, что Землю сделали фроны, он закроет контору и задаст стрекоча. Увидишь.

— Давай сначала дождемся экспедицию.

— Но вы же команда! — разошелся Сир, словно влез на трибуну. — Он же выбрал вас специально для этой работы. Он же все делает вашими руками, а вы глядите на него, разинув рты…

— Что ты предлагаешь? Свергнуть шефа и посадить тебя на престол?

Сириус умолк. Отложил бумаги на стойку бара, стал набивать трубку табаком. Рукопись тем временем рассыпалась по полу, но Сир не нагнулся к ней, пока не закончил.

— Ты что, не можешь взять компьютер? — не понимала я.

Мне его пристрастие писать на бумаге с самого начала было категорически непонятно.

— Он запретил, — ответил Сириус с намеком на шефа, и сделал первую затяжку.

— Ты пишешь что-то крамольное?

— Вся жизнь — крамола. Ты знаешь.

— Нет.

— Ты знаешь, что мы пишем архив для фронов. Других целей в жизни на Земле я не вижу. — Он поглядел на меня, чтобы удостовериться, что проповедует не впустую. — Других целей не предусмотрено, но информационные носители планеты не беспредельны.

— Что ты хочешь сказать?

— Представляешь цивилизацию на фоне матричной перезагрузки? — спросил он. — Выйди наверх и оглядись.

— Там дождь. И что?

— Если мы в ближайшее время не найдем творцов, здесь будет тотальный дурдом. Ты получишь возможность наблюдать выпадение в маразм большинства населения планеты. Ты увидишь общество, которое поклоняется фантику от конфеты. Выжить смогут только дикие племена, если их еще не истребила цивилизация.

— Поговорил бы об этом с шефом, — предложила я.

— Разве он станет слушать?

— У сигов нет техники, способной слоняться по Вселенной в поисках фронов. Они также бессильны, как мы.

— У сигов, — согласился Сир. — А у нас?

— А у нас что, особое положение в Галактике?

— Если я не ошибаюсь, твой сын наполовину фрон.

— Флионер.

— Не важно. Его отец должен знать, где искать братьев по разуму.

— Добраться до Флио, — объяснила я, — у нас тоже нет возможности. Координата, которую они дали, недосягаема от Кольца, к тому же заведомо фальшива и десять раз поменялась в силу естественных космодинамических процессов.

— Но однажды ты там была.

— Это устроил Його-Птицелов, и хватит обсуждать эту тему. Я не поверю, что он жив, пока не увижу лично.

— Другие родственники наверняка могут знать, — намекнул Сир и снова спрятался в бумагах.

Экспедиция вернулась в контору с победой: фон был списан на редкость четко, невооруженным ухом можно было определить, что это не волны Балтийского моря наводят помехи, что это именно информация с древнейших матриц, которые до нас на Земле, пожалуй, не находил никто, потому что не умел искать. Вне всяких сомнений, ископаемые матрицы обладали сильнейшим энергетическим зарядом, способным влиять на современные матричные узлы. А точнее, «выключать» их, мешая контактеру понимать родной язык, а наблюдателю ориентироваться в реальности. Только эта победа не приблизила нас к тайне Вселенной, древние матрицы расшифровке не поддавались.

Шеф собрал консилиум из всех сотрудников, способных соображать, привлек к работе сигирийский лингвистический архив, содержащий ключи ко всем известным языкам Галактики. Без результата. Кончилось тем, что он накричал на Мишу и приказал ему думать:

— Здесь какая-то хитрая кодировка, — сказал он. — Ломай, как хочешь! Делай все, что сочтешь нужным, только дай мне ключ!

Миша, поддавшись влиянию шефа, стал создавать универсальный декодер, но сигирийская техника отказался решать задачу, сославшись на нехватку памяти. Мише некогда было разбираться с ее капризом, он пересел за человеческую машину, которую собрал сам, до последней детали. Впервые я увидела, как он, сидя за компьютером, удивился. Не думала, что в этих машинах есть что-то, способное его удивить.

— Шеф, — сказал он, — чтоб я сдох! Тоже не открывает файл.

Компьютер не подавал признаки жизни.

— Не может быть, — ответил Вега.

— Сам знаю. Ну-ка, — обратился он к Ксюхе, — отвертку сюда тащи… — но Ксюха не собиралась уходить на самом интересном месте. Что-то нам всем подсказывало: кульминация близко.

— Ну, Борисыч…

— Там в столе, — Борисыч указал на соседнюю комнату.

— Зачем? Дело же не в железе.

Миша был полон решимости.

— Неси, сказал! В нижнем ящике. Отвертка с крестовиной!

— Подожди, — остановил его шеф. — Ксения, в чем по-твоему дело?

Ксюха сначала сконфузилась, а потом указала на датчик загрузки процессора, который замер на отметке 100 %.

— Это не текст… Это программа, — сказала она, и шеф задумался.

— То есть, тест читается как команда?

— Конечно, — подтвердила Ксю. — Я смотрю, смотрю… думаю, чего это он делает? Он же не понимает, что это текстовой файл.

Шеф сел за компьютер рядом с Мишей.

— Вернись назад, — сказал он. — Запускай в пошаговом режиме.

Миша не спорил. Никогда прежде шеф не брался руководить им, как паршивым студентом. Таких оплеух от жизни Миша еще не получал.

— Читай, что показывает? — продолжил шеф.

— Диск переполнен, памяти не хватает, — прочел Миша и успокоился. — Что я говорил? Шеф, ну не может быть такого.

Шеф задумался.

— Может, если матрица Земли записана в режиме машинного кода, — сказал он. — Кто-нибудь из вас предполагал, что природа планеты подчиняется технической программе?

Безнадежное молчание наступило в ответ. Шеф иногда задавал нам каверзные вопросы, но с глазу на глаз, пригласив в кабинет, усадив в кресло. Аудитория безмолвствовала. Мы, как «апостолы» Сириуса, молчали в надежде, что Учитель сам объяснит. Шеф молчал вместе с нами. Компьютер читал текст, как сигнал «SOS», и предупредил: «Архив переполнен, если не принять мер, произойдет автоматический сброс».

— Вот вам информационное воплощение апокалипсиса, — объявил Вега. — Вот вам назначение гиперузлов. Вот вам аномалия развития. Работа закончена. Всем спасибо.

Он встал, дошел по коридору до своего кабинета, но у двери задумался и свернул в лабораторию. Там у Индера в шкафу лежали таблетки с успокоительным, а может, с ядом. Я такой же неуверенной походкой пошла за ним.

— Поговорите с Сириусом, — предложила я. — Расскажите, что произошло и послушайте, что он скажет.

— Что рассказать? — не понял Вега.

— Что ментальный фон перенасыщен. Послушайте, что он ответит.

— Кто ответит?

— Расскажите Сириусу. Обещаю, вам будет интересно. Думаю, он лучше всех понимает, что происходит.

— Всем пророкам так кажется.

— Поговорите, прошу вас. Хуже не будет.

Шеф остался стоять у шкафа с таблетками в нерешительности. Сириус спал за стеной на гостиничной койке. В Мишином кабинете по-прежнему было столпотворение.

Не исключено, что разговор между Вегой и Сириусом все-таки состоялся. Оба «светила» с той поры вели себя подчеркнуто нейтрально в отношении друг друга, словно великий передел космоса закончен, и мы, маленькие планетки, можем продолжать вращаться вокруг них по разрешенным орбитам. Миша погрузился в работу и велел Ксении особо не задаваться: ничего гениального ее догадка не содержала, а потому ее дело по-прежнему слушать гуру и подносить отвертки. У детей закончился срок пребывания на Земле, а вместе с ним исчерпались возможности его искусственно продлевать. Они уже не пропадали по ночам, а тащили сверху все, что могло пригодиться на Блазе.

Имо добыл на барахолке большой серебряный крест на цепи и повесил на шею, чтобы сбивать с толку индикаторы в пропускных коридорах. Джон накупил настоящих книжек и принюхивался к переплетам. Первый раз он почувствовал запах клея, использованного по назначению. Ему и раньше был знаком этот запах, потому что Имо провозил его в тюбиках от зубной пасты и давал своим товарищам нюхнуть, сунув голову в полиэтиленовый пакет.

— Теперь меня точно в конторе не оставят, — жаловался Джон. — Я сделал свою работу, но она вас только огорчила.

— Оставят, — утешала его я. — Потому что без тебя тут годами ничего не делалось.

— Вега сказал, я должен учиться фазодинамике.

— Учись, сынок.

— Тогда я нескоро вернусь на Землю.

— Ничего. Если Вега сказал, значит, надо учиться. Сейчас тебе главное хорошо пройти тесты. И Имо тоже. Ему особенно надо постараться… Слышишь, Имо? Все-таки выпускные, если для тебя это что-то значит.

— Чему научили, то и получат, — ответил Имо, обувая магнитные ролики, с которыми на Блазе не расставался, как чукча с лыжами. С его груди свисал крест и угрожающе покачивался.

«Все-таки, — подумала я, — мое сознание безнадежно устарело для понимания некоторых вещей».

— Видел бы тебя Сириус.

— Он видел, — ответил за Имо Джон.

— И что сказал?

— Видела бы тебя мама, — процитировал он. — Знаешь, чего он не видел? — Джон подошел к Имо и задрал рукав его футболки. На бицепсе моего младшего сыночка красовалась свежая татуировка: обезглавленная птица с обручами, оплетающими ноги.

У меня потемнело в глазах.

— Ну-ка, где у нас были остатки мыла?..

— Подожди, ты не видела, что написано у него на животе, — сказал Джон, но показать не смог, Имо решительно заправил футболку в штаны.

— Имо, — испугалась я, — как бы мне прочесть, что там написано?

Имо встал на роликах, застегнул на животе жилет и оказался больше прежнего недоступен.

— Ты не читаешь на «сиги», — напомнил он, и стал собирать рюкзак.

— Дай-ка я догадаюсь. Там написано: «Я бестолковый фрон, будьте ко мне снисходительны». Так или нет?

Он собрал остатки багажа, взвалил рюкзак на спину и пошел к лифту.

— Джон! То, что написано у него на животе, прилично?

Джон вздохнул.

— Хоть передай смысл.

— Лучше не надо, — сказал Джон и поволок свой рюкзак следом за Имо. — Я не могу сказать, не проси…

В лаборатории, перед тем как проститься, он неожиданно отвел меня в сторону и озадачил еще больше:

— Извини, если виновен перед тобой, — сказал Джон.

— Виноват, — поправила я по привычке. — Господи, Джон, в чем ты можешь быть виноват?

— Ну, если был…

— Что ты придумал?

— Если буду виноват, тогда прости.

— Когда будешь виноват, тогда и попросишь прощения, — сказала я, но Джон еще не закончил каяться. Он только задумался над фразой по-русски. Он всегда задумывался, прежде чем сказать что-то важное, но Имо не дал ему раскрыть рта.

— Иди, — сказал он, и повел Джона в капсулу. — Припадок совести, — объяснил он мне, и тайна уехала от меня на Блазу.

День я мучилась в догадках, а вечером решила поступить, как Имо: наплевать на все и расслабиться, пришла к Мише в офис, села рядом и стала ждать, когда он обратит на меня внимание. Миша работал в одиночестве и на посещение не реагировал. Пришлось поставить на стол бутылку вина и намекнуть, что в сумке закуска.

— Дети свалили? — догадался он. — Оттягиваемся?

— Приглашаю тебя сделать это в «пещере» Адама, старой компанией, — сказала я. — Алена сейчас подъедет. Без Геры. Чуешь момент? Советую воспользоваться.

— Беспупович пригласил? — невозмутимо спросил Миша.

— Я тебя приглашаю к Беспуповичу.

— Вот еще! А вдруг вы захотите заняться любовью?

— Тогда мы попросим тебя уйти.

— Я бы взглянул на этот цирк.

— Замочная скважина в твоем распоряжении. Или шкаф. Хочешь, я постелю тебе в шкафу подушку? Или тебе непременно надо свечку держать?

— Не свечку, — поправил Миша, — канделябр таких свечей, от которых у Беспуповича разовьется комплекс неполноценности!

— Похоже, вечеринка отменяется, — сообразила я, но Миша уже разглядел бутылку и прицелился к закуске.

— Прости! — воскликнул он и положил мне голову на плечо. — Я болван! Как я мог! Как я посмел упомянуть канделябр? Ведь эти двое влюбленных наедине наслаждаются высокой поэзией!

— Заткнись по-хорошему, — попросила, но Мишу несло.

Из него извергалось накопленное годами, обложенное запретами, утоптанное обидами. Ему физически надо было высказаться, прежде чем залить в себя первый бокал. К тому же он привык в моем обществе бесцеремонно выражаться на любые темы, даже те, от которых я краснела по молодости лет. Мишу несло, и я была бессильно заткнуть фонтан. Я всегда была бессильна против его хамства, но приехала Алена и заткнула его с порога.

— Адам приглашал? — повторила она тот же вопрос. — Хотя, впрочем, раз я уже здесь, то какая разница?

В хижину Адама мы проникли из лифта. Уже в подвале был слышен неистовый грохот, свидетельствующий о том, что хозяин не ждет гостей. Он сидел посреди комнаты в рваной майке, барабанил по ударной установке и не обращал внимания ни на пришельцев, ни на аплодисменты. В ушах у него стоял грохот, а глаза закрывали ужасно длинные волосы, которые ниспадали на барабаны, сотрясаясь в такт. Адам не заметил нас, пока Миша не выставил бутылку на главный барабан.

— Совсем одичал мужик, — сказал Миша. — Я ему женщин привел, а он грохочет на всю деревню.

Адам откинул «гриву», приподнял бутыль и исполнил заключительный удар.

— Так, — произнес он, озирая развалины своего земного быта. — Где мой штопор?

Как будто мы четыреста лет должны были стеречь его штопор.

Глава 8. РЕДУКТИВНАЯ ПАМЯТЬ

Клятва, данная мною Адаму, все рано не прожила бы до конца романа. И зачем? Не понимаю, почему человечество не должно знать, что происходит в шарумских театрах? Кроме того, я сомневаюсь, что человечество дочитает это произведение до восьмой главы, поэтому моя совесть спокойна, и я собираюсь описать зрелище, которое видела своими глазами. Оно похоже на интерактивный спектакль: одинокий джентльмен подводит итог жизни и предается воспоминаниям, в том числе сексуального характера, которые помогают ему проникнуть в суть самого себя. Адам погрузил зрителей в гипноз, выбрал среди них героев, соответствующих сюжету, и использовал в качестве партнеров. Зрители играли роли, составляли массовку, сами влияли на развитие событий. То есть сдавали в аренду на время спектакля не только тела, но и личные переживания. В шарумских театрах, как в бане, не считается зазорным оголять ни тела, ни души. Иногда доходило до откровенности, от которой хотелось прыгнуть с балкона. Иногда смотрелось эстетично. Не скажу, что в человеческом искусстве подобное невозможно, но жанр наверняка попал бы под запрет. А может, нет. Не стесняются же люди ходить в кунсткамеру. Театр Галея — та же кунсткамера подсознания, а ментальный фон в этом заведении аналогичный Земле по своей насыщенности и активности. Именно он действует на публику как наркотик. Актеры же, способные управлять аудиторией под гипнозом, становятся популярными фигурами в театральной среде, что влечет за собой немалые гонорары и особое положение в обществе, которое в свою очередь тоже затягивает. Чем мощнее воздействие актера на публику, тем мощнее отдача, тем в большую зависимость попадает он сам. В зависимость, как выразился бы Вега, от постоянного эмоционального «кровопускания», которое мы, к сожалению, не смогли обеспечить Адаму на Земле.

После экспедиции Адам покинул нас. И был скандал… почти библейская фраза. И были попытки вернуть все в старое русло, и отчаяние было, и недоумение, и осознание факта. Шеф старался больше всех, только на этот раз он определенно лукавил. Не стал бы он посылать Джона учиться фазодинамике, если бы заранее не предвидел такой исход.

Против отъезда Адама выступили все, кроме меня. Индер уверял, что не все потеряно. Ему было жаль расстаться с пациентом. Ему, как уважающему себя доктору, было интересно довести беднягу до летального результата. Все остальные были уверенны, что без Адама с предстоящей работой не справиться. А я желала вернуть его в Шарум, пока не поздно, пока он снова не пропал из вида на много лет. В итоге я же оказалась виноватой. Ни за что. Просто с некоторых пор в Секториуме пошла мода, считать меня причиной эмоционального перегрева, которому постоянно подвергался Адам. Никто кроме меня не видел Адама после спектакля, никто не знал, что на Земле для него не найдется работы, после которой можно умереть от усталости.

У меня была другая версия. И первый побег Адама, и этот я объясняла только дискомфортом ментальной оболочки тиагона в тяжелой матричной среде. Дискомфортом, которого ему потом ностальгически не хватало, пока он не создал свой сумасшедший театр. Наверняка шеф разделял мою точку зрения, но не хотел признаться. Наверняка ее разделял и Индер, потому что знал, кто такой Адам. Не мог не знать. Теперь они обвиняли меня в общем хоре, потому что любое неприятное событие должно иметь автора, тогда как авторство приятных событий может взять на себя коллектив.

Контора осталась без оператора ФД, Миша — без повода для пошлостей в мой адрес, все прочие — без общества Адама Славабогувича, без которого и так обходились. Только теперь, по прошествии времени, можно было точно сказать, что из всех нас, благополучных секториан, плохо кончил только Адам. С другой стороны, именно Адам мог кончить гораздо хуже.

— Нет, — возразил мне Миша, — плохо кончить нельзя. Можно либо кончить, либо не кончить вообще, что на старости лет гораздо хуже. Скажем так, из всех сотрудников по собственному желанию удалось уволиться ему одному. Да еще Юстину.

— Юстина уволили, — напомнила я.

— Правильно, — согласился Миша, подумав, — вот уж кто действительно плохо кончил.

На самом деле ни Адам, ни Юстин не остались в накладе. Адам вернулся в Шарум, а Юстина шеф привез из Хартии, как только понял: связываться с тамошней публикой у него нет ни храбрости, ни нужды. «Хватит с меня гибридов», — сказал он с намеком на Имо, который не оправдал ни одну из возложенных на него надежд. Шеф привез Юстина, но достойного места на Земле ему не нашел.

Сначала Юстин обитал в Володином гараже, потом в офисной гостинице, потом упал духом. Володя уже не составлял компанию для пьянки, а в офисе Юстину не наливали. Он только слонялся по кабинетам, матерился и мешал работать, пока шеф не поместил его в свободный модуль, где старик совсем заскучал:

— Хоть бы в тюрягу посадил, — ругался он. — Там хоть знаешь, за че сел. Из тюряги хоть выйти можно.

— Придумай сам, как и где жить, — предложил ему шеф. — Выпустить тебя наверх без присмотра я не могу, болтуна и алкоголика. Не имею права.

Юстин решил, и шеф позвал меня для беседы.

— Он хочет поселиться у тебя, — сообщил шеф. — Согласен спать в саду, в гамаке. Потерпишь его немного?

— Что ж делать? — ответила я. — Потерплю.

Я освободила чулан, где когда-то прекрасно квартировал Сириус, разместила там шкаф и кровать. Юстин стал жить в моем модуле и, в общем-то, не мешал, даже работал в саду, пока сад ему не наскучил. Заодно ему наскучил модуль вместе с его обитателями и посетителями. Однажды мы поцапались:

— Ты нарочно меня в чулан заселила, — упрекал Юстин. — Вот ты как меня уважаешь!

— Твой чулан больше моего рабочего кабинета!

— Там ни одного хреновенького оконца!

— А где ты видел окна в моей комнате? Ты в модуле видел хоть одно окно?

— Все равно у тебя по-людски, а у меня — сучья конура!

— Потому что я делаю уборку и не складываю бутылки под кровать! Может, тебе Гуму нанять горничной? Восемь квадратных метров пропылесосить не можешь!

— Ты нарочно поселила меня в чулан! Хотела меня унизить! Указать, где мое место!

— Ладно, давай меняться. Живи в моей комнате, — согласилась я, привела в порядок чулан и поселилась там, но когда Юстин, приняв на грудь, свалился ко мне в постель, решила — хватит, и переехала в комнату к детям, а оттуда в верхний дом, куда Юстин, по счастью, доступа не имел.

Сначала он злорадствовал и размещался по территории модуля, потом опять на меня обиделся. Он обнаглел до того, что стал угрожать голодовкой, если я раз в день не буду спускаться вниз, чтобы приготовить ему горячее. Я терпела это ради одного удовольствия, посмотреть, что с ним сделает Миша, когда вернется с «Марсиона». Возвращение затягивалось. От этого ожидание становилось еще волнительнее.

В первый же день Миша вышвырнул Юстина прочь вместе с пожитками и организовал генеральную уборку.

— Куда я его дену? — растерялся шеф.

— Куда хочешь! — ответил Миша. — Можешь отправить на Блазу родственникам в качестве сувенира.

— Только на Блазе его не хватало!

— Зато Ирке он нужен позарез! Как она раньше без него обходилась?

Вопрос местожительства Юстина Миша решил сам. Сначала он выяснил, где у нас самая дальняя лифтовая отводка на территории России, потом произвел разведку с орбиты на предмет заброшенного села, максимально удаленного от очагов цивилизации. Затем он пошел в местный сельсовет и купил за бесценок относительно крепкий дом. Туда и был десантирован Юстин на пожизненное поселение.

Деревню окружали леса с дичью, ягодами и грибами, болота с клюкой, озера с рыбой. К дому прилагался участок в четыре гектара. Ближайший лифт находился в гараже, в окрестностях райцентра, куда мы перегнали старый Аленин джип, и стали возить Юстину спички, соль и крупу. Остальное, по мнению Миши, он должен был добыть и вырастить сам. Только голодной весной Юстин съел картошку, предназначенную для посадки. А вслед за ней сварил кашу из семян фасоли и огурцов. Мише он объяснил, что земля в здешних краях неплодородная, никак не годится для выращивания сельскохозяйственных культур. Понятное дело, мужики в разговоре между собой выражались так, что держись за забор. Я же, для экономии многоточий, позволю себе передать суть:

— Если дело в земле, — сказал Миша, — я пригоню тебе с фермы трактор коровьих фекалий.

— Вот как ты меня уважаешь, — ответил Юстин. — Фекалий!.. Мало того, что я без провианта, теперь и по уши в фекалиях буду?

Что делать? Мы стали возить Юстину еду, потому что так было спокойнее. Сам же Юстин не доставлял себе труд даже чистить картошку. Он ел ее с мундиром и пуговицами; дробил протезом не сваренные макароны и матерился. Когда мы приезжали, он материл нас. Когда не приезжали — материл пустую дорогу. Когда дождь размывал дорогу — материл дождь, когда выглядывало солнце, Юстин материл солнце.

Шло время, дороги размывало все больше. Однажды джип увяз в грязи всеми колесами. Миша психанул и решил гуманитарную помощь прекратить, посмотреть, что будет. Он перешел на орбитальное наблюдение: «За грибами побёг… — радостно докладывал Миша. — Глянь-ка, теперь косу точит. Никак, сена решил накосить для соседского мерина. Ага… выменял где-то яиц на старые сапоги». Юстин слишком бодро перемещался в окрестностях, чтобы в ближайшее время доставить нам похоронные хлопоты. Мы расслабились, но однажды шеф намекнул, что неплохо бы съездить, что некрасиво как-то получается. Мы опять нагрузили джип продуктами, прибыли на место и застали разительные перемены.

Во-первых, у Юстина наладилась личная жизнь. Точнее, возобновилась, так как в нашем обществе он не решался надуть «Мариванну». Во-вторых, угодья вокруг дома оказались засеяны; и, в-третьих, в гостиной Юстина появился изощренный самогонный аппарат немалой мощности. Все прочие помещения превратились в склад запчастей к нему и в хранилище пустой тары. На окнах появились железные решетки, на двери замок, величиной с тракторное колесо, и окошко с расписанием приема заказов и выдачи продукта, потому что все окрестные дома заселили алкоголики, — сизые носы проклюнулись по весне невесть откуда. Наверно жители окрестных городов избавились от семейных обуз, вывезли их в лоно природы, где они стали постоянными клиентами Юстина. Кто мог, платил наличкой и натурой, кто не мог — отрабатывал барщину. Юстин поил всех, поил часто и дешево. Теперь у него было все: грибы приходили из леса уже маринованными, рыба выпрыгивала из озера и вялилась сама, в чулане висел настоящий окорок. Юстину поправили забор и построили баньку. Он принимал и угощал нас, как родных, собирался попарить с березовым веником, но мы оказались не готовы к такому повороту событий. Тем более, что на стенке предбанника Миша нашел странный чертеж, сделанный мелом на обломке школьной доски. Меня он уверял, что это схема работы двигателя сигирийских «тарелок». Впрочем, может быть, Мише померещилось спьяну. В тот раз он оценил не только образ жизни бывшего коллеги, но и качество напитка, благодаря которому эта жизнь невероятно преобразилась. Миша оценил его так высоко, что мне пришлось волочь на себе до машины девяносто килограмм его полуживого веса.

Про чертеж мы забыли, не стали волновать шефа. Просто Юстин был человеком незаурядным, до конца не понятым. Даже до середины не понятым, в том числе самим собой. Может быть, ему, как Адаму, было тесно жить на Земле. Только в отличие от Адама, некуда было деться.

Ксюша вежливо дождалась, когда я закончу предаваться воспоминаниям, поливая клумбы, и замечу ее. Подошла, огляделась, словно опасалась слежки.

— Ирина Александровна, вы знаете, сколько на Земле таких же Секториумов, как наш? — спросила она.

— Думаю, мы единственные, — растерялась я. — Хотя, если честно, никогда об этом не думала.

— Не будете смеяться, если я вам кое-что покажу?

Она была напугана. Не представляю, какое зрелище могло напугать такого храброго человечка, как наша Ксю. Я пригласила ее в комнату.

— Можно, покажу на вашем экране? Только обещайте, что не расскажете Борисычу.

Она вошла в сеть, развернула сектор, где хранила личные файлы, мигнул глазок почтового ящика и на экран пошел текст:

«Куда ты пропала, радость?»

— Видите?

«Поговори со мной. Ты обиделась? Не хочешь общаться?» — обычный сетевой треп.

— Что тебя напугало?

— Он покойник. Я общаюсь с мертвым человеком. Как это может быть? Наверно Судный День настал, если мертвецы возвращаются?

— С чего ты взяла, что он умер?

— Да потому что я знаю его. Вернее, знала. Он учился со мной в одном классе и умер три года назад.

— Почему ты уверенна, что это он?

— Уверена, — сказала Ксюша. — Проверила потому что. Потому что он знает кое-что, что кроме него никто знать не может. Мы дружили.

— Он мог рассказать об этом другому однокласснику, оставить дневник…

— Не мог! Не мог! Не мог! Помогите узнать, вдруг он жив? Вдруг мы хоронили клона, а он попал в другой Секториум, как Борисыч. Ведь бывает же?

— Вряд ли, — ответила я. — Чтобы знать точно, надо говорить с шефом. Только я не слышала, чтобы другие миссии привлекали к работе землян.

— Вы поговорите с ним? — спросила она с надеждой.

— Мне придется показать ему вашу переписку.

— А если он жив, ему это не навредит?

— Ты не пробовала спросить своего друга напрямую, жив он или нет?

Ксюша испугалась еще больше.

— Первый раз общаюсь с покойником. Откуда я знаю, о чем их можно спрашивать, о чем нельзя? Я вообще не знаю, как с ними обращаться.

Все мы однажды что-то делаем в первый раз. И шеф никогда прежде не получал от коллег задания, проверить личность собеседника с того света. В отличие от меня, он поверил не глядя.

— Да, фоновые раскопки иногда дают странный эффект, — согласился он. — Она испугалась? Не стоит. Да… — он просмотрел на компьютере технические характеристики текста, — покойник. Если говорить точно, слэпатический субстрат. Видишь, импульс идет не с сетевой, а архивной антенны. Джон уехал, сейчас их налетит целый рой.

— Потому что уехал Джон?

Шеф странно поглядел на меня.

— Он видит их, а они это чуют и прячутся. Таких, как Джон, хорошо иметь рядом, когда работаешь с фазами. Глупо не использовать его возможности…

— В качестве пугала.

— Именно в этом качестве, — согласился шеф. — Если твой сын не хочет учиться, никаких других задач он решать не сможет. Где Ксения? Веди ее сюда.

Бледная Ксюша опустилась на табуретку в углу.

— Не надо углубляться в контакт, — предостерег ее шеф. — Никому от этого легче не будет, ни ему, ни тебе. Молодым умер?

— Да, — ответила я за Ксению. — Пятнадцатилетним мальчиком.

Шеф пошел отпирать дверь ФД.

— Сейчас посмотрим, что за мальчик, — сказал он, поднял на транспортер переносной агрегат и прикатил его в кабинет.

Под чехлом я узнала очертания устройства, с помощью которого Миша много лет назад украсил мне стену зеленой кляксой, и отошла за экран.

— Взгляни, что делается. Их тут… Хоть на карантин закрывайся, — шеф подал мне очки.

Действительно странное зрелище. Много раз я смотрела в фазы, но в глазах еще не рябило. В кабинете шефа наблюдалась небывалая активность: и размытые антропоморфные очертания, и комки «светлячков», скачущие по столам, видно было даже лицо без тела и головы, но я не узнала никого из ныне покойных.

— Покойники должны покоиться, — сделал вывод шеф, и я с ним немедленно согласилась. — От них живому человеку только вред! — я согласилась и с этим. — Особенно теперь, когда мы работаем в зоне риска. Как бы опять не навлечь беду. Давно в наших модулях не взрывалась техника.

— Давайте вызовем Джона, — предложила я.

— Ты знаешь, где Джон? — спросил шеф. — Он где угодно, только не в школе.

— Надо в Шаруме поискать.

— Их обоих на Блазе не видели со дня возвращения. Оба торчат вне связи, в трансгалактической зоне. Спрашивается, что им там делать вдвоем?

— Я вам не мешаю? — напомнила о себе бледная Ксюша, и шеф поправил очки.

— Отчего умер твой мальчик?

— Болел, — прошептала она, словно боялась спугнуть.

— Как болел?

— Он родился больным. Болел-болел и умер.

— Удивительная безответственность, — продолжал ворчать шеф. — Они ведут себя так, словно имеют право принимать решение. Это на чужой-то планете.

— Она им роднее Земли. К тому же Имо будет работать в этой зоне… трансгалактической.

— Я запретил Джону покидать Блазу. Или теперь Имо распоряжается вместо меня? Так! — шеф поймал «мальчика» в фокус и активировал поле. — Взгляни, какой стойкий субстрат. Такие остаются от молодых и здоровых после катастроф. Болел, говоришь? Невыработанные формы могут быть гиперактивны. — Шеф хотел предложить Ксюше очки, но вовремя одумался. — Идите-ка на воздух, — сказал он, — прогуляйтесь, пока я обработаю модуль. Ирина, побудь с ней. Скажи всем, что в подземке два часа карантина, и пригласи сюда Мишу.

На скамейке в парке Ксюша начала приходить в себя, но все еще смотрела на мир глазами инопланетянки. Что-то у всех секториан в глазах появляется ненормальное, что-то делающее их похожими друг на друга. Сегодня я заметила это у Ксю.

— У нас, оказывается, весело жить, — поделилась она. — Сигам наверно в гробу не снилось… Я-то думала, космос!.. Что может быть интересного в чужом космосе?

Постигнув суть земного бытия, Ксюша прогулялась в ларек и почувствовала свое превосходство над продавщицей. Она сама выбрала скамейку в тени, согнала с нее подростков и дала понять окружающим, что все они дремучие аборигены. Потом стала поить меня соком и излагать свое видение происходящего, не стесняясь прохожих, как это делал ее отец. Впрочем, он до сих пор не избавился от юношеских привычек.

— Сказать вам, почему слэпы лезут к нам в подземелья? Потому что им скучно. Сигирийская техника для них доступнее человеческой, потому что грамотно сделана. У нас индуктивный способ архивации, а у сигов редуктивный. Понимаете? Наша информация записывается и считывается, а сиги ее программируют, а потом воссоздают логические куски. Там не надо складывать буквы в слова, можно сразу активировать фразы.

— У них иероглифическое письмо. И ментальность «иероглифическая», — сказала я, и Ксюша поняла, что допустила бестактность. Аборигены оказывается такие дремучие, что не усекают разницу между технической и гуманитарной проблемой.

— Вот смотрите, — стала объяснять она, — можно кодировать информацию чередованием символов, тогда каждый символ будет занимать какой-то объем в пространстве носителя; а можно один и тот же объем загрузить безмерным количеством символов. Одна малюсенькая сигирийская коробочка в эфире заменяет диск размером… — Ксюша оглядела парк, но не нашла в нем достаточно места для диска, — …размером с половину Галактики. Какое раздолье привидениям! Эфир — их родная среда. Вы поняли, почему Борисыч не поверил в перегрузку архива? Я бы сама не поверила.

— А что в той коробочке? — спросила я.

— Ничего особенного, — ответила Ксюша, ковыряя этикетку на пакете сока, — редуктив… Они это называют «бело-позитронным веществом».

— Почему «бело…»? Это связанно с алгонием?

— Не знаю. Но, если вам надо, могу спросить. Там позитроны на отрицательных ядрах. Нет… Белые они потому, что дают белые сдвижки в спектре, даже в невидимых зонах. Например, у нас в офисе редуктив со сдвижкой в гамма-излучении. Это самые тонкие носители, но с ними нельзя работать удаленно. Есть редуктивы с красным смещением, на такие можно писать информацию с расстояния.

— Почему ты называешь память редуктивной?

— Все технари так говорят. Вам правда интересно? — удивилась она и стала объяснять, размахивая пустым пакетом. — Одни и те же микрочастицы могут выдавать разную информацию в зависимости от положения относительно друг друга. Представляете, как ведут себя частицы, как они взаимодействуют? Там миллиарды вариантов в доле секунды. У сигов архив не пишется, а моделируется в микропроцессах воздействием эфира. Слэпы тоже живут в эфире, вот и лезут, куда не надо. Не знаю, может, на Земле такой способ записи никогда не изобретут. — Ксюша выдержала грустную паузу. — Разве что Судный День настанет, мертвецы воскреснут и уберутся от нас подальше… Вы думаете, настанет?

— Не знаю.

— Если бы я была призраком, я бы нашла способ выдать на экран текст. Дико будет, если человечество начнет применять редуктивы. Это же связь с потусторонним миром.

— Вот это да! — удивилась я. — А сиги что же, по-твоему, не умирают?

— Еще как умирают, — заверила меня Ксюша. — Если умер сиг, значит, все! Считайте, стопроцентный покойник. А у нас?

— А что у нас?

— Все Страшного суда ждут, вот что! Нервничают и не понимают, что техника-то нечеловеческая.

— Бело-позитронное вещество, говоришь?..

— Надо сказать Боричычу. Не слэп ли нашу технику попутал тогда, после экспедиции, помните?

— Срок годности закончился у сигирийского вещества, — предположила я.

— Что вы, оно как галактики, появляется само собой. Это ведь живая природа.

— А стереть информацию с такого носителя, тоже можно?

— Элементарной. Позитронной бомбардировкой, — сказала Ксю, и немного погодя добавила, — только частица должна быть особенной. Догадываетесь, какой? С отрицательным зарядом времени. Тогда энергия переходит на частицу и гаснет. Разве Борисыч вам не объяснял? Господи, о чем же вы разговаривали столько лет?

Минуту молчания Ксения посвятила раздумьям о Борисыче, а я — обработке информации.

— Ну и сколько же у него детей? — вдруг спросила она. — Если это не коммерческая тайна.

— Похоже, двое.

— Что ж он так… Я думала, сменными бригадами вкалывать будем.

— Устала?

— Ну, вы спросили! Конечно, устала. Можно подумать, на сигов работать — большой курорт. Хорошо хоть платят по-божески.

— А моральное удовлетворение?

— Все равно, по сравнению с ним, я чувствую себя дурой, — призналась Ксюша. — А моя сестра? Она будет у нас работать?

— Нет. Разве что, твой племянник, когда вырастет.

— Почему Борисыч нас не знакомит?

— Разве ты просила его об этом?

— Ну, не знаю… Сестра все-таки. Можно подумать, у меня навалом сестер.

— Скажи об этом отцу.

— Вот еще…

— Что опять между вами не так?

— Он мой начальник! Начальник и все. Я не обязана с ним обсуждать личные темы. Ненавижу, — вдруг сказала она и надулась. Сейчас бы самое время хлопнуть дверью, ан, нет дверей! — Ненавижу, — повторила она и даже не попыталась уйти. — Всю жизнь вокруг мамаши одни уроды пляшут. Если бы он был, их бы не было.

— Но ведь мама сама не хотела…

— Если бы он любил, он бы не ушел.

— Иногда уходят, потому что любят.

— Вот, ерунду сейчас сказали, Ирина Александровна! Сами же чувствуете, что сказали глупость! Когда любят — не уходят. Это я точно знаю.

— Ничего не поделаешь, Ксюша. Тебе придется простить их обоих. Ради себя самой. Ради того, чтобы отношения родителей не портили тебе жизнь.

— Уже испортили, — призналась Ксюша и посмотрела на меня внимательно, желая понять, на чьей стороне я воюю.

Ей снова не удалось это сделать, потому что я сама не знала, на чьей.

— Как представлю, что мне всю жизнь с ним работать… — сказала она, но фразу не закончила. Наверно представила, что когда-нибудь ей все-таки придется работать одной.

После карантина шеф пригласил меня в офис и предупредил, чтобы торопилась. Я грешным делом решила, что дети катаются по Кольцу, вместо того, чтобы проходить аттестацию, но настроение шефа изменилось.

— Знаешь, что придумал Сириус? — спросил он.

— Боюсь предположить.

— Повторить твое путешествие на Флио, — шеф сел в кресло, надел очки и занялся делами, дав мне возможность осмыслить сообщение.

— Каким образом он собирается это осуществить, не объяснил?

— Отчего же? Объяснил. Он считает, что ему поможет Имо.

— Каким же образом Имо поможет?

— Это я собирался спросить у тебя.

— Понятия не имею. А вы?

— И я не имею. Тем не менее, хотел бы знать, о чем они договорились.

— Вы уверенны, что они о чем-то договорились?

— Сириус считает, что у Имо сохранилась связь с Флио.

— Интересно, с чего он взял?

— Об этом я тоже хотел спросить у тебя. Ты с обоими в контакте, вот и выясни. Тем более, это в твоих интересах. Объясни им, что такие дела неплохо бы обсуждать со мной, хотя бы потому, что я пока еще занимаюсь вопросами транспорта. Может, у них есть транспорт, который не привязан к Галактическим коммуникациям? Ты не знаешь?

— Не знаю. А вы?

— И я не знаю. Однако хочу выяснить.

Никто никогда в жизни с Имо словом не обмолвился о том, что за игрушку он получил от отца в наследство. Эта штука висела на стене возле его кровати. На Земле и в школе. Он всюду возил ее с собой, как и фотографию отца, изъятую из семейного архива. Миша сфотографировал Птицелова без дальнего умысла, чтобы уточнить фазу, потому что некоторые фазы берутся на фотопленку. Я не скрывала от Имо, кто он. Боялась, что помнит сам, хоть и не говорит. Боялась, что он помнит и о назначении медальона.

— Человек в три года не может разбираться в таких вещах, — утешал меня шеф.

— Не знаю, — переживала я. — Он ведь не совсем человек.

Своего отца Имо помнил прекрасно, и с детства абсолютно точно понимал, что планета, на которой он появился на свет, недосягаема для землян и сигирийцев. Мне казалось, что его выбор в пользу Лого-школы был мотивирован желанием приблизиться к Флио хоть как-нибудь. Не знаю, как с Сириусом, со мной он эту тему не обсуждал никогда. Он вел себя так, словно был абсолютно уверен, что однажды туда вернется. Именно эту вероятность мы с шефом сократили до минимума сразу, как только получили доступ к пульту управления кораблем Птицелова. Шеф просто извлек его из медальона, спрятал и о дальнейшем местонахождении предмета не сообщил никому.

— Если со мной случится несчастье, — предупредил он, — ты должна первой прочесть завещание и выполнить все, о чем попрошу.

Секториум вмиг разнюхал, что часть завещания Веги посвящена мне и стал ломать голову, почему? Только у Миши созрела идея сразу. Идея оказалась на редкость пошлой, чего и следовало ожидать от Миши; но обсудить ее с коллегами он не успел. Шеф пригласил его для беседы и укоротил язык, а заодно обязал вернуть паяльник, который Миша унес из офиса для личных нужд и присвоил.

Бессонные ночи шеф просиживал с паяльником в личном модуле, мастерил муляж. Он вспомнил свое инженерное образование и родственников Птицелова до седьмого колена. Он проклял тот день и час, когда связался с нашей планетой, и обжог палец, но никого кроме меня к готовому изделию не подпустил.

— Сравни, — сказал он, — который из них оригинал?

Я не нашла между ними разницы до тех пор, пока шеф не взял в руки подделку и не стал показывать, как натурально мигают кнопки. К кнопкам настоящего пульта он прикасался лишь в кошмарном сне и просыпался в поту.

— Вы уверены, что подлинник до сих пор на месте? — с опаской спросила я.

— Уверен, — ответил шеф. — Но я не уверен, что Имо занят диспетчерской практикой, а не оказывает услуги Сиру. Тебе придется выяснить все самой. Кроме тебя мне некого попросить.

На сессию Ксюша отпуск не взяла. Кроме того, заявила, что хочет бросить университет, но Миша ей запретил. Он привел в пример мой печальный опыт, но не уточнил, кто на самом деле устроил мне вылет из университета одной глупой шуткой.

— Не будешь учиться, вырастешь такой же бестолковой, как Ирина Александровна, — говорил он, — будешь бегать в свите за батькой Сиром.

Я сделала вид, что не слышу, хотя двери наших кабинетов были открыты, и Миша нарочно говорил громко, указывая на меня пальцем. Мне некогда было с ним препираться. Надо было привести в порядок сайт Сириуса, наполнить его новой информацией и посмотреть статистику. Посещаемость у нас была дистрофической, мы опустились в рейтингах, и каталоги стали демонстративно выкидывать наши ссылки. Докладывать обстановку Сириусу у меня не хватало духа. Я все еще надеялась, что ситуация пойдет на поправку. На худой конец, можно было дождаться, когда у Сириуса само собой испортится настроение, и свалить плохие новости в одну кучу. В почтовый ящик набилась реклама, а когда-то я дни напролет разбирала почту. В основном, писали люди с жалобами на болячки, но встречались и желающие затеять дискуссию. Если Сириус не поддавался на провокации, его оппоненты вступали в дискуссию между собой. Когда исчерпывались аргументы, они назначали друг другу время и место виртуальных дуэлей, выбирали оружие, а потом присылали своему кумиру виртуальную голову поверженного врага.

У меня действительно в Секториуме не было другой работы, кроме как «бегать в свите» за батькой Сиром, потому что однажды шеф поручил мне за ним бегать, так же как теперь я должна была бегать одновременно за большинством его подчиненных, в том числе по чужим планетам и Магистральному космосу. Сириус, в свою очередь, бегал только от меня. Он не собирался отвечать на вопросы, которые интересовали шефа. Соответственно, и мне не было резона мозолить глаза начальству, тем более что дети, нагулявшись, сдали экзамены из рук вон плохо.

Имо остался на практике в районе Кольца, а Джон без дела слонялся по Блазе, потому что шеф не разрешал ему вернуться на Землю. Шеф по-прежнему принуждал Джона учиться в ФД-школе. Джон продолжал уклоняться, и это была дополнительная причина мне не прогуливаться лишний раз мимо кабинета начальника. Джон хотел на Землю, потому что Блаза ему надоела, потому что ему понравилось кататься с Имо на машине по ночному городу, и образ жизни Имо тоже пришелся Джону по вкусу. Но шеф был непоколебим: учиться и точка!

— Твой Джон хитер как лис, — заявил он мне. — Только для тебя он милый карапуз. Я не знаю, нужен ли он на Земле вообще. Я не знаю, что на уме у этого парня, и посвящать его в дела конторы не собираюсь.

В чем именно Джон прокололся, Вега не объяснил. Мне пока никто не объяснил, чем плох мой старший сын, даже те, кто избегал его общества. Впрочем, каждый второй секторианин предпочитал не засиживаться с Джоном наедине. Чем нехорош младший, я, кстати, тоже не понимала. Просто его подход к жизни резко отличался от понятия шефа об идеальном сотруднике, но Имо и не просился в штат. Имо вообще ничего не просил, он обходился даже без красок и бумаги, если можно было рисовать фломастером на собственном животе, и не любил, когда его картины вставляют в рамки. Шеф поступил именно так. Он взял «рыбу», нарисованную Имо на фанере от посылочного ящика, вставил в раму, повесил над рабочим столом и заявил, что от этой картины идут успокаивающие флюиды. Имо не согласился. «Это просто рыба, — сказал Имо. — Рыба и не более того».

На Земле было лето. Сириус заболел идеей устроить новую публичную проповедь. Он утверждал, что созрел, уничтожал старые черновики и подыскивал помещение. Миша браковал его выбор один за другим. То его не устраивало географическое положение, то техническое состояние, то близость к офису правоохранительных органов. Сириус излучал оптимизм:

— Соберем тысячи полторы? — спрашивал он меня. — Конечно, соберем, — отвечал сам же, заметив мое сомнение.

Похоже, он замышлял что-то особенное, чем держал в напряжении всю контору.

— Я его когда-нибудь прибью, — жаловался Миша. — Сколько раз объяснял Ксюхе… Сколько говорил… Нет, она слушает только его, раскрыв рот. Отец ей по боку!

— Не узнаешь себя в детстве?

— Я даже в молодости таким не был. Мамочкины гены! Знаешь, что учудила эта соплюха? Купила квартиру! И живет там со своим мужиком, назло нам с матерью.

— Просто, ей захотелось самостоятельности.

— Мужика ей захотелось, — возразил Миша. — Тупого и пузатого. Чтобы мы с Анжелкой взбесились.

— Может, она его любит.

— Я тебе скажу, кого она любит. — Он опасливо оглядел офис. — Этого шизофреника она любит, чтоб ему осиновый кол… сама знаешь куда! По уши втрескалась. Она все делает мне назло. Знаешь, какие мерзкие сигареты курит? Думаешь, почему? Потому что папа сказал, не надо! А если бы ты видела ее друзей… Ирка, клянусь, если Сир на нее глаз положит, я его прикатаю так, что праха не соберут.

— Не волнуйся, Миша. Сириус глаз на нее не положит.

— Тогда о чем они болтают в курилке? Ты так спокойна, пока твои не попали под влияние этого маньяка.

— С детства надо было ребенка воспитывать, — ответила я, хоть не была уверена, что моих детей обошло влияние ужасного Сира.

— Поговори с ней, — просил Миша. — Может, тебя послушает?

— Ладно. Как вы мне оба надоели!

— Поговори!

— Поговорю, тем более, что меня она точно не послушает.

— И с Сиром поговори. Пусть он ей голову не морочит.

Сириус утешил меня сразу:

— Михаилу Борисовичу не о чем волноваться, — сказал он. — Скоро я уеду от вас.

— Далеко ли? — спросила я.

— Очень.

— На поиски фронов?

Желание откровенничать пропало.

— Сириус, не рассчитывай! Шеф понимает миссию Секториума, как чисто наблюдательную, и ни во что никогда не вмешивается. Это его принцип.

— А я всегда вмешиваюсь, — ответил Сир. — Всегда и во все. У меня другой принцип.

«Наша планета — это наша могила. Жизнь — это тюрьма. Вечная жизнь — высшая мера. Что есть за гранью жизни, я не знаю, потому боюсь, — прочла я в рукописи, которую выбросил Сириус. — Законы природы не нами писаны. Тот, кто придумал их, не нуждался в одобрении большинства, потому что способен подчинить своей воле все; и то, что останется от нас после смерти. Я не хотел изменить мир, я пытался его понять и не знал, что этот грех самый тяжкий. Ибо то, что творится руками — творится руками Бога. И если мы начнем понимать, зачем… — мы не позволим Ему творить».

Глава 9. ПРИВИДЕНИЯ В ОФИСЕ

— Ирина Александровна… Спите? А, между прочим, в офисе привидение. Натурального размера. Честно говорю, — спросонья голос Ксюши показался далеким, словно из телефона.

— Не обращай внимание. Фон уляжется, все рассосется, — ответила я.

— Куда рассосется? Оно уже на людей кидается! Точно, говорю вам, привидение в полотенце. Слышите?

— Как выглядит? — спросила я, не открывая глаз.

— Никак. Одни зубы. Над зубами полотенце, под зубами халат.

— В офисе?

— Да, да, идемте скорее, а то мне никто не поверит.

— Что ты делаешь ночью в офисе?

Ксюха опешила:

— Утро уже. Я не стала включать свет, потому что нет никого. А оно как выбежит…

— Зубы в полотенце, говоришь?

— Представляете, какой бред? Я его чуть сумкой не огрела. Потом, думаю, надо спросить. Я же не знаю, можно привидение… сумкой?

Пока я одевалась, Ксюха продолжала историю:

— Я к лифту, а оно рукава растопырило и говорит: «У…»

— Оно еще и говорит?

— Ага. «Ты кто такая кирасывая?» — спрашивает.

— А ты?

— На ноги! А что я? Меня еще призрак не лапал! Это ничего, что я вас разбудила? Вы что, так, с голыми руками на него пойдете?

— Что же мне, топор взять?

— Я бы взяла что-нибудь.

В лифт Ксюха вошла вместе со мной, правда, за меня же спряталась.

— Хабиби! — раздался возглас из темного фойе. — Я здесь, хабиби! — И белый халат заключил меня в жаркие египетские объятия. — Э… Махмуд приехаль. А тут такие девочки! Такие красивые (он сказал именно «кирасывые»), такие хорошие! Любимые мои доченьки!

Ксюха включила свет и ускользнула в коридор.

— Здравствуй, Ирына, здравствуй! Как я скучаль! Я приехаль, а мине никто не встречает!

— Что ты делаешь здесь, Махмуд?

— Вай! — воскликнул Махмуд. — Вега сказаль — я приехаль.

— Почему не предупредил? Знаешь, что ты напугал нашу Ксюшу?

— Вай, хабиби, вай! Почему пугаль? Я привез подарки дыля мои девочки… Такие хорошие, такие кирасывые…

Он побежал к мешкам, сложенным у дверей холла. Ксюха — от него. Я — за Ксюхой.

— Дед не того… случайно? — просила она, когда была мною поймана у лаборатории.

— Пойдем, познакомишься. Работать он тебе все равно не даст. Сейчас поставим чайник, заберем у него сладости… Разберемся, зачем шеф вызывал. Это наш Хабиби. К нему надо привыкнуть и смириться, как с неизбежным.

Хабиби было по меньшей мере лет сто. Злые языки уверяли, что гораздо больше, что каждые двести лет он меняет паспорт и скитается по пустыне как Моисей, чтобы вымерло поколение, знавшее его в лицо. Те же языки утверждали, что на самом деле Махмуд, он же Мохаммед, старше самого пророка Магомета. Его святые мощи были найдены в Аравийской пустыне, приведены Индером в отличную физическую форму и применены к делу. К нашему общему, секторианскому делу — спасению человечества. Правда, Махмуд ставил перед собой задачу гораздо более узкую. «Махмуд здесь дыля того, чтобы спасти вас… моих любимых дырузей», — утверждал он, но с какой стороны нам грозит опасность и как именно нас придется спасать, мы от него не добились.

По происхождению Махмуд был египтянином и удивлялся, когда его называли арабом. Это не мешало ему быть в курсе всех дел Восточного региона: от базарных сплетен до шпионских тайн, которые не выходили за пределы правительственных дворцов. Махмуд влезал и туда. Он был идеальным разведчиком. Плюс ко всему, имел компанейский характер, необузданное чувство юмора, а его жизнелюбие удивляло и настораживало. Глядя на Махмуда, Вега заподозрил региональную аномалию, и занялся изучением арабского востока. Этой ерундой шеф увлекался каждый раз, когда ему попадался жизнерадостный араб. И всякий раз приходил к выводу, что идет вторая волна развития цивилизации с амплитудой несколько веков. Он вычислил хронологическое соответствие крестовых походов зарождению исламского экстремизма и пал духом: «Та же матрица развития, — сделал вывод шеф. Это лишний раз подтверждало гипотезу о предрешенности происходящего. — Скоро и арабы утратят способность осваивать языки, станут респектабельной и социопатичной расой». Хабиби с его выводом не согласился. Он считал, что Запад идет своей дорогой, Восток своей, а то, что мы волею Аллаха, не отдаляемся друг от друга, лишний раз доказывает, что Земля круглая.

Хабиби действительно был полиглотом. За месяц, который Индер лечил его в офисе, Хабиби нахватался русских слов и бойко орудовал ими в общении. Его всегда ставили в пример французам, которые десять лет учили русский. Махмуд через полгода уже не затруднялся, точнее, тарахтел по-русски, не умолкая. Мы же, глядя на него, едва не заговорили на арабском. Сначала выучили его любимое словечко «хабиби», которое он неумеренно повторял всякий раз, обращаясь к нам. Потом прозвали его так между собой, потому что не знали, что оно означает. Когда в конторе появился Сириус, его первым делом спросили:

— Хабиби — это ругательство или нет?

— Нет, — ответил удивленный Сир.

— Спасибо, — сказал мы, — перевода не надо. Иначе слово потеряет очарование неизвестности, которое так к лицу нашему восточному коллеге.

Махмуд сам по себе являлся загадкой, (как большинство сотрудников конторы), с задатками ясновидящего и замашками пророка. Вследствие своего громадного житейского опыта, он постигал истины, недоступные нам, молодым, и радостно делился ими: «Нет плохих и хороших людей, — утверждал Махмуд. — Есть несчастные и счастливые». Себя он считал счастливейшим из смертных, но если собрать все испытания, через которые довелось пройти этому человеку, и разделить между «несчастными» секторианами, среди нас не выжил бы никто.

Махмуд вынимал из сумки пакеты и коробки. Кое-что клал на стол, кое-что — нам в руки. Мне досталась турка с восточного базара и кисти для Имо. Ксюше — шелковый батик.

— Если скажешь «шакрам», Махмуд будет счастлив, — шепнула я ей на ухо.

Ксюша не успела выговорить, как подверглась крепким объятиям старика.

— Э… какая хороша девочка! Вай, какая умная девочка!

В «девочках» Хабиби знал толк. То есть, в женщинах, которые годились ему в правнучки. Хабиби понимал и ценил, что удивительно, не только внешние формы, но и внутреннее содержание, и бессовестно восхищался ими, не стыдясь Аллаха. Махмуд не стыдился никого и никогда, считал себя правоверным мусульманином, обожал собак, кушал сало, пил водку… Правда, перед каждой стопкой просил у Аллаха прощение. «Аллах мудр и добр», — заверял нас Махмуд, и мы верили. Если бы Аллах не был мудр и добр, разве он терпел бы Махмуда? Может быть, Аллах терпел его ради экзотики. Если есть на Земле существо, абсолютно лишенное комплексов, то это Махмуд. Но наше терпение не шло ни в какое сравнение с могучим терпением богов. Поэтому, после чаепития, я пошла будить Сира. Никто кроме Сира не умел общаться с Хабиби. К тому же Сир свободно говорил на арабском. Как только он появлялся в поле зрения Махмуда, дед забывал, зачем приехал, и с восторженным воплем кидался к нему.

Так случилось и в этот раз. На шум и гам из лаборатории вышел Гума и тут же смылся. Сонный Миша зашел проверить, явилось ли на работу чадо, и съел коробку конфет, закусив ее мандаринами, словно его неделю не кормили.

— Хаба приехал? — сделал вывод Миша. Видно, определил на вкус.

Хаба уединился с Сириусом в гостинице, но столпотворение в офисе продолжалось.

Скоро появились Этьен и Антон, за ними высунулся из лифта Саня Яблоков, и выругался, что кабину пришлось дожидаться с вечера. Саня Яблоков, как и Махмуд, относился к внештатникам призыва многолетней давности. Он появлялся здесь раз в полгода и всегда раздражался из-за задержки лифта. Объяснялось это одной причиной: если к нам едут внештатники, то всей толпой, а подземная магистраль не рассчитана на разовые перегрузки.

— Что? — спросил он Мишу, поедающего мандарины. — В космос летим?

Я бы на его месте не стала так фамильярничать с одним из старейших и уважаемых сотрудников фирмы.

— Кто полетит, — ответил Миша, с достоинством снимая кожуру, — а кто перетопчется.

К полудню офис стал напоминать муравейник. От одного Махмуда здесь уже было тесно, он курсировал между гостиницей и лабораторией; мучил биотехников, пока они не упросили Сира забрать Махмуда назад. Приехала Рита и мигом сообразила, что в гостинице мест не хватит.

— Можно, я у тебя?.. — спросила она.

— На диване в кабинете.

— Имо приехал? — догадалась Рита.

— Приедет сегодня. Надеюсь, оба приедут.

— Что-то случилось?

— Пока не знаю.

— Я знаю, — вмешалась в разговор Марианна, не то ведьма, не то целительница из Нижнего. Не то Новгорода, не то Тагила. Я нашла ее по газетным статьям, в которых она рекламировала свой экстрасенсорный талант. — Что тут непонятного? Сейчас всех соберут и уволят.

— Бог с тобой, Марианна, — испугалась я.

— Да ну… — поддержал меня Яблоков. — Я же говорю, в космос летим. Шеф обещал? Обещал. Может, совесть в нем заговорила?

— С какой стати он должен тебя катать? — не поняла Марианна.

— А что, жалко, что ли? Я сколько лет жду! Проще с «Авиакосмосом» договориться, чем с инопланетянами.

Приехал Андрей Новицкий, которого мы не видели дольше, чем внештатников, огляделся и тоже сообразил, что на гостиницу можно не рассчитывать.

— Мишка, я к тебе, — сказал он.

— Без вопросов, — ответил Миша, который к тому времени поел и подобрел.

Когда в холле собрались все, мне пришлось пересесть на подлокотник дивана. Народ ждал шефа. Шеф ждал Имо и Джона, но челнок еще не зашел на Лунную Базу. Впрочем, не было уверенности, что он в ближайшее время туда зайдет. Шеф подвергал сомнению даже тот факт, что дети присутствуют на борту челнока. Имо, вернувшись на Блазу по вызову шефа, первым делом, естественно, посетил Шарум. Хуже того, он мог утянуть с собой Джона. Ругал за это Вега, разумеется, меня. Он был так убедителен в своих сомнениях, что я решила: сама удивлюсь, если сегодня увижу детей.

— Все в сборе? — спросил шеф, заглядывая в холл.

Все притихли. Вега пересчитал по головам личный состав и остался недоволен.

— Неужели в космос? — не мог успокоиться Саня.

— В космос хочешь? — шеф зашел и встал над Саней вопросительным знаком. — Готов поработать? Без выходных, без еды и сна? С перепадами гравитации, тошнотой и мышечной атрофией? — Саня растерялся. — Кто еще хочет в космосе поработать? Годик-полтора с риском для жизни и далеко за пределами Галактики? Марианна? — обратился шеф к ведьмочке. — За двойные командировочные?

— У меня семья… — испугалась Марианна.

— У всех семьи. А кому это надо? Для кого я это делаю? Разве не для ваших семей?

— Хабиби! — подал голос Махмуд. — Посылай меня, хабиби! Я старый человек. Молодая красивая женщина пусть будет с детьми.

— Махмуд! — воскликнул шеф и указал на дверь.

— Махмуд знает, что говорит. Закончить жизнь там, где не светят звезды, разве это не достойный путь достойного человека?

— Выйди, Махмуд! Я просил тебя подождать в другой комнате!

— Так что надо делать, шеф? — спросил Антон. — Объясни толком.

— И ты, Антон. С вами будет разговор отдельный. Я же просил! Андрей, тебя тоже касается! Зачем вы тут столпились?

Сидячие места стали освобождаться, и, как только за ушедшими закрылась дверь, я оценила пророческий дар Марианны.

— Хочу всех поблагодарить за работу, — обратился шеф к сотрудникам, — и сообщить, что наша организация прекращает работу в том виде, в котором была до сих пор. Поэтому я прошу вас сдать наработанные материалы. Аппаратуру, у кого она на руках, прошу вернуть в лабораторию. Теперь, что касается гонораров…

— Шеф, — подал голос Миша, — а я бы прошвырнулся в космос. Последний разок…

Шеф обернулся и заметил наше предательское присутствие в углу дивана.

— В космос, значит? — уточнил он. — И тебе, Ирина, не терпится? Поработаете. А теперь оба марш отсюда!

Надо бы Мишин длинный язык завязать вместо галстука, да поздно. Мы оба оказались за дверью. Атмосфера наполнилась странным предчувствием. Еще не уволенные сотрудники столпились в вестибюле и наблюдали со стороны хаотичные перемещения уже уволенных. Явился Петр, но, едва переступив порог медицинской комнаты, был схвачен гуманоидами, и завлечен в лабораторию.

— На бабки разводят… — предположил Антон. — Они же сквозь карман видят бабки.

— Не… — возразил Миша, — лечат от импотенции. — Он хотел развить мысль, но вспомнил о присутствии Ксюши.

Алена вышла из лифта, кутаясь в шаль. Вид у нее был усталый и помятый.

— Что за митинг? — равнодушно спросила она.

Следом высунулся Володя со связкой досок для мелкого ремонта.

— Привидения в офисе, — процитировал Миша свою дочь.

Алена немедленно направилась в эпицентр событий.

— Елена Станиславовна не видела в офисе привидений, — прокомментировала Ксюша, а Андрей стал здороваться с Володей, словно не видел его сто лет.

— Как Вовка-маленький? — интересовался Андрей.

— А… — отмахивался Вовка-старший, — «неуд» по английскому языку. К тебе его, что ли, заслать на каникулы?

— Вот тебе раз! — удивился Андрей. — Он же говорит по-английски лучше меня! Почти без акцента.

— Пишет зато с акцентом, — сокрушался дед. — Видишь ли, грамматический диктант им дали. Подумать только, какие требования. Это ж разве педагоги? Это ж изверги. То ли дело были у нас педагоги!

Присутствующие закивали в знак согласия. Все портится: и климат, и вода, и нравы. Почему бы не испортиться педагогам? Почему для педагогов должно быть сделано исключение?

Володя оставил доски у лифта.

— Индер просил, — сказал он. — Я лучше зайду потом.

— Вовчик! — насели на него со всех сторон. — Да, брось! Сейчас все разойдутся, сядем по-человечески…

— Нет, мне за Вовкой надо. На бассейн его завозить.

— Вовка твой самостоятельный парень, — уговаривали его. — На метро доедет.

— Нет, — упирался дед. — Там такой район! Лучше я завезу.

— Родители-то есть у твоего Вовки? — спросила Алена, возвращаясь в фойе. Наш разговор возмутил ее больше, чем безобразие в холле.

— Не… — твердил свое Володя и пятился к лифту. — Какие родители? Ленька с Анькой на юга подались. Так он при нас с бабкой.

— Мы-то когда соберемся на юга? — Алена вынула из Мишиного кармана сигарету. — Что мы, хуже Вовкиных детей?

Пока мужчины соперничали за право дать ей прикурить, Володя удрал.

— Поехали на юга, — согласился Миша. — Где там Петька застрял?

— Имо с Джоном приехали, — объяснила Алена. — А шеф не в себе. Что вы опять натворили?

— Мы? — удивился Миша.

— За что он увольняет народ?

— За то, что в космос не хотят, — ответила я. — Расслабились.

В глубине коридора показались Имо и Джон со своими невероятными рюкзаками. Они медленно поволоклись вдоль холла, разглядывая малознакомых людей, но шеф жестом попросил их идти быстрее.

— Елена Станиславовна, — спросил Миша, — а ты не хочешь поработать в космосе?

— Сколько я пахала на эту контору… — заметила Алена, — больше, чем ты здесь бездельничал.

— А ты, Ксюха?

— А мне разрешат? — с робкой надеждой спросила Ксю.

Все засмеялись, а Миша обнял ее за плечи.

— Моя дочь! — с гордостью произнес он. — А ты, Имо… в космосе поработать… А впрочем, ступай, сынок. И ты, Джон, ступай! Отдохните, ребятки…

Под общий хохот вновь прибывших проводили до лифта. Булка перебралась ко мне на руки из-за пазухи Имо. Ребята удивились.

— Что происходит? — спросили они. — Что-то мы ничего не поняли.

Мы сами ничего не поняли, но продолжали хохотать. Мимо проносились уволенные внештатники. За ними гнался Гума с предложением сдать оборудование по-хорошему. В офисе от обилия телодвижений гулял сквозняк, а мы смеялись и смеялись, потому что не могли остановиться. Над каждой дурацкой репликой. Хоть и понимали, что не к добру. Так смеялись, что не заметили, как к нам вышел шеф.

— Что вам, собственно, непонятно? — спросил он и смех прекратился. — Они отработали по контракту и получили расчет. Что неясно? Что вы гогочете? — он оглядел наши красные рожи с недоумением. — Ну-ка… зайдите в холл.

Очередь дошла до нас. Сириус с Махмудом, которые не гоготали, тоже были приглашены. Вега пошел за ними сам.

— Намаз совершают, — предположил Миша.

— Я слышал, Адам вернулся? — спросил его Андрей.

— Вернулся да развернулся. Сказать, почему?

Все посмотрели на меня, но Алена не позволила Мише увлечься любимой темой.

— Мишкин! — строго сказала она. — Прекрати!

Как мне в последние годы не хватало Алены! Я мучилась с тех пор, как все ее свободное время стало принадлежать Гере. Я ревновала больше всех. Если бы Алена была мужчиной, я бы с колоссальным удовольствием вышла бы за нее замуж. Точнее, влилась бы в ряды претенденток на руку и сердце человека, за которым можно спрятаться как в сейф, со всеми болячками. Я бы вышла замуж за Алену, даже если бы она не была мужчиной, но присутствие Геры не давало повода для оптимизма.

— Так что вы хотите понять? — спросил шеф, возвращаясь в холл с Сириусом и Махмудом.

— Похоже, контора сворачивается? — предположил Антон.

— Сворачивается, — подтвердил Вега. — Притом в ближайшие дни. Лишние отводки лифта придется убрать. Остаются только для нужд Петра и самые необходимые. Ирина, выхода в Таганрог больше не будет, — сказал он, словно извиняясь.

— Хорошо, — согласилась я. — Переживем.

— И у тебя, Андрей, возможностей будет меньше. На всю Америку три порта: твой, Калифорнийский и… — шеф задумался, припоминая, где у него третья жизненно важная точка континента. — …Не надо вам знать, где еще.

Он вышел к себе в кабинет, а у Миши появилась версия:

— В логове колумбийского наркосиндиката, — сказал он, — чтобы Петьке было удобно отгружать героин в Европу. Да, Петь?

Петр важно взглянул на Мишу из темного угла, где он сидел в кресле под раскидистым фикусом.

— Может, тебе надоело получать зарплату? — спросил он.

— Аллах акбар, Миша! — приветствовал Махмуд «шурави», беглого из братской могилы, с которым сегодня еще не здоровался.

— Воистину, акбар, — ответил Миша.

Они успели обменяться рукопожатиями до того, как шеф опять вошел в холл.

— В Москве один лифт и всем хватает! — сказал он с укором. — В Минске один, в Питере совсем нет. Махмуд себе утроил по лифту в каждом квартале.

— Вах! — воскликнул Махмуд.

— Все!

— Хабиби, я работаю, хабиби! Как Махмуд будет в сто мест сразу? Вах!

— Аль-Каида вездесуща, — поддержал его Миша и стал напевать под нос: — не задушишь ее, не убьешь, не убьешь…

— Махмуд должен быть в одном месте, — постановил шеф. — Что ты себе позволяешь? С утра он торгуется на Каирском базаре, в обед шатается по Иерусалиму, а ужинает в Тегеране. Хватит!

— Вах, хабиби!

— Один человек — один лифт. Выбери сам, какой. Это касается каждого! Лишние порты должны быть свернуты в течение недели. Если у кого-то осталась аппаратура и вещи, заберите в ближайшие дни. Антон! В Екатеринбурге порт тоже закроется. Если хочешь повидать семью… Потом только на самолете.

— Понял, — сказал Антон.

— Никаких особых привилегий. Этьен, последний французский лифт у тебя. Уедешь из Парижа — останешься без транспорта. Все оборудование, что у тебя на городе висит, сдай в лабораторию.

— Д'акор, — ответил Этьен, хоть и без энтузиазма.

— Следящие камеры, работающие и неработающие, за неделю надо постараться снять.

— Что за паника? — спросил Миша. — Мы отправляемся в космос на ПМЖ?

— Сириус все объяснит.

— А внештатники остаются? Что если трёп вселенский пойдет?

— Разве без внештатников трёпа мало? — удивился шеф. — Кто из вас не трепался? Миша, от тебя одного утечка информации больше, чем от них за все годы.

Миша притих.

— Кто еще не трепался? — спросил Вега, обводя взглядом собравшихся.

Картина нарисовалась мрачная. Алена и та опустила глаза.

— Ну, я не трепалась, — зачем-то сказала я, но шеф не услышал, и слава богу.

Он переключил гнев на Махмуда, через которого информация утекала в несусветных количествах, потому что Махмуд был не только самым общительным, но и самым доверчивым среди нас.

— От тебя в глазах рябит по региону! — ругался шеф. — Что ты делал в Иерусалиме? Какой шайтан, я спрашиваю, тебя носил по еврейским кварталам? О чем мы с тобой договаривались?

— Вах! — качал головой Махмуд и бормотал по-арабски. Если Махмуду было стыдно, он забывал все языки, кроме арабского, наказывая себя, таким образом, за проступок. Впрочем, если Махмуда стыдили на арабском, он забывал арабский.

— Это что за легкомыслие? Зачем ты был в Иерусалиме, я тебя спрашиваю?

— Вах! В последний раз! Клянусь Аллахом, в последний раз! — обещал Махмуд.

— Сколько раз ты мне клялся Аллахом? — шеф опять пошел в кабинет, наверно за каталогом Махмудовых клятв. В холле осталась напряженная пауза. Всем было интересно, зачем Хабиби тревожил евреев? Все ждали разъяснений от Хабиби.

— Вай, Миша! — очнулся Махмуд. — Вай! Какая кирасывая у тебя дочка! Вай, хабиби, какая кирасывая девочка!

Ксюша спряталась за широкую папину спину, а папа сердито посмотрел на Махмуда. Но стоило шефу вернуться, Хабиби опять стал воплощением раскаяния, опять качался на стуле, обхватив повинную голову.

— Еще раз позволишь себе подобное, на Земле не оставлю! Не надейся разжалобить меня. Будешь на Блазе в клетке сидеть.

— Вах! — восклицал Махмуд, и продолжал бормотать…

Вега еще раз оглядел присутствующих, словно припоминая, всех ли он выругал? Не обделил ли кого? Его взгляд остановился на Булочке, лежащей у меня на коленях.

— А дети где?

— Сейчас будут.

— Долго же они собираются.

— Ты лучше скажи, куда летим? — спросил Миша.

— Сириус скажет, — ответил шеф, и пошел к селектору, торопить Имо и Джона.

— Сириус, — удивилась Алена и обернулась к бару, где тихо сидел батюшка Сир, — какая муха укусила нашего начальника?

— Я все объясню, — важно ответил он и дал понять, что предоставит шефу возможность закончить взбучку, прежде чем взять слово.

Шеф не торопился уступать трибуну молодежи. Он еще раз отругал Махмуда, поцапался с Мишей из-за аппаратуры, которую тот крал из офиса на протяжении многих лет, объяснил присутствующим, что они жирно устроились, что шикарной жизни скоро будет положен конец. Словом, навел смуту и только удалился от сути. Шеф не понимал, что нам не жаль лифтов и зарплат. Что мы, засучив рукава, готовы поработать на выемке «болтов» с тем же прилежанием, с которым многие годы вкручивали их во что попало. Нам жаль, что шеф теряет интерес к Земле, и вся его работа отныне сводится к соблюдению мер безопасности, предписанных внешней разведке. Шеф равнодушно отнесся даже к коллегам-сигирийцам, потеснившим нас на Лунной Базе; он перестал отслеживать технический прогресс землян, уже не читал по утрам газеты, был философски спокоен и равнодушен ко всему, что не касалось деятельности отца Сириуса, а все что касалось — злило и раздражало его. Сир был единственным фактором, раздражавшим шефа всегда, с момента, когда появился у нас подростком, а Адам справился с его аномалией. После экспедиции в монастырь шеф остыл даже к Сиру.

Ксюша нашла с орбиты несколько похожих объектов, где могло происходить оголение фона. В зонах досягаемости лифта. Там можно было спокойно работать, но шеф не захотел это обсуждать.

— Сириус, — наконец, обратился он к следующему оратору, — прошу! — а сам упал в кресло под фикус рядом с Петром.

Сириус поднялся.

— В ближайшее время мы с Имо планируем отправиться к Флио, — сообщил он. — Поход будет долгим. Кто хочет присоединиться — милости прошу. Я буду рад всем.

— А кто не хочет, — продолжил Миша, — заявление по собственному желанию — на стол шефу. Так, шеф?

Вега указал ему из-под фикуса на фигуру выступающего, к которому следует адресовать вопрос.

— Хотелось бы уточнить одну пустяковину, — обратился Миша к Сириусу. — Каким образом мы предпримем сей грандиозный поход? То есть, меня интересует такая мелочь, как маршрут. Нет, я, конечно, понимаю, наше святейшество озадачено совсем не тем…

— Вопрос к пилоту, — ответил Сир. — Я на время пути с благодарностью приму на себя обязанность пассажира.

— К пилоту какого транспорта, позвольте уточнить? Уж не о моем ли «Марсионе» идет речь?

— Если «Марсион» войдет в багажный отсек, я буду рад. Буду рад также, если вы, Михаил Борисович, к нам присоединитесь. Ваша помощь пригодится.

— Бесподобно! — воскликнул Миша. — Меня везут на Флио вместе с «Марсионом». Разве можно пропустить такое? — и обернулся к Веге. — Шеф, Сиру больше виски не наливать! Ирка! Ты-то чего молчишь? Ребенка увозят, а она кота гладит. Кто-нибудь объяснит, что происходит?

— Имо обещал предоставить транспорт. Разработку маршрута он тоже взял на себя, — сообщил Сир, и Миша стал хохотать.

Он хохотал, хлопал себя по коленям, топал ногами, но его никто не поддержал. Контора встретила новость молчанием. Никто, кроме Миши, не знал, как глупо выглядели наши попытки вычислить координату Флио двадцать лет назад. Это был один из явных Мишиных провалов, свидетелями которого были только я и шеф. Нам с шефом тем более было не до смеха. Если Флио не смог вычислить Миша, этого не смог бы никто, ни в Секториуме, ни в Сигирии.

Когда Имо с Джоном появились в холле, Мишин хохот пошел на убыль.

— Сынок, — обратился он к Имо, вытирая слезы, — ты, я слышал, на родину собрался в компании с батюшкой?

— Да, — ответил Имо.

— Каким макаром, не расскажешь ли?

— Тем самым, — сказал за него Сириус, — которым он однажды оказался здесь. Так, Имо?

Имо не собирался отвечать на бессмысленные вопросы ни с той, ни с другой стороны. Он редко брался за серьезное дело, но если уж брался, то популярных вопросов под руку просто не слышал.

— Имо, — напала на него Алена, — ты выяснил координату в диспетчерской службе?

— На него снизошло озарение, — ответил Миша, так как Имо все равно не собирался обсуждать этот вопрос. — Все! С меня цирка на сегодня достаточно! — он поднялся к выходу и поволок за собою Ксю, которая сопротивлялась, даже уперлась в двери. Но Миша выволок девочку в коридор, заволок в кабинет, где ни за что ни про что накричал на нее.

— Бред какой-то, — постановила Алена, и тоже направилась к двери. — Ребята, — сказала она на прощанье, — вам надо лечиться. Шеф, я с шизофрениками дел не имею.

Следом за ней без комментариев вышел Андрей. Не потому что презирал идею, просто ему надо было обсудить кое-что с Аленой с глазу на глаз. За ним с мест сорвались остальные. То есть, французов вынес на себе Петр, который имел к ним коммерческий интерес и верно ориентировался в обстановке. В холле остались те, кого разговор касался напрямую: я, шеф и все остальное человечество.

— Это редуктивная… информационная цивилизация! — сказал шеф Сириусу. — Если восходящие фроны существуют в природе, они могут быть только в форме инфосубстрата. На Земле вступить с ними в контакт тот же шанс, что в любой другой точке космоса. Ты же лезешь в ирреальную природу, не понимая, что это и чем может кончиться. Информационная цивилизация недостижима для такой экспедиции.

— Я хочу говорить с теми, кто знает о фронах наверняка, — ответил Сир. — Меня не устраивают предположения и догадки. Я не просто собираюсь вступать в контакт. Мне надо найти сам источник инфосубстрата.

— Ни один разумный флионер не станет говорить с тобой об этом, — предупредил шеф. — Ты даже не приблизишься к зоне их обитания, потому что для этого нужен персональный допуск.

— Меня пригласил флионер, — заметил Сириус, глядя на Имо, а Имо утвердительно кивнул.

— Если его отца нет в живых, в том есть и наша вина…

— С тех пор прошли годы. Теперь мы знаем наверняка те вещи, о которых прежде только догадывались. Если мы имеем дело с информационной цивилизацией, мы имеем право знать, что это.

— Нет, не имеем, — возразил ему шеф.

— Пусть то же самое мне скажут на Флио.

— На Флио тебе скажут меньше, чем здесь.

— Если это общая проблема для нас и для них…

— Нет, не для нас и для них. Это твоя проблема, Сириус. Личная проблема, касающаяся только тебя.

Сир полез в карман за сигаретой, шеф нахмурился. Между ними назревал скандал, и мне не хотелось присутствовать.

Следом за мной из холла выбежал Махмуд, который все это время сидел за стойкой бара. Махмуда никто бы не заметил, просто старик напугался, что при нем, того гляди, подерутся двое «достойнейших» и «уважаемых». Махмуд отбежал в фойе и затаился у стекла, наблюдая события в преломленном свете.

— Вай, хабиби, — причитал он. — Вай, хабиби, все плохо кончится.

— Что плохо кончится?

Махмуд заплакал. Я испугалась, вспомнив его припадки ясновидения. Слезы Махмуда мне тоже довелось увидеть впервые.

— Махмуд, — попросила я, — скажи, чем кончится? Скажи мне по секрету, пока не поздно, пока все живы.

— Вай, Ирына! Зачем так говоришь? — удивился он. — Не бойся! Махмуд тоже не будет бояться. Махмуд спасет вас. Все будут жить! Если только не пойдут к той ужасной Флио. Зачем нужен Флио? Разве жизнь не прекрасна без него?

«В самом деле, — думала я по дороге в модуль, — разве жизнь станет хуже, если не думать о фронах?» Мы прекрасно жили без них несколько минут назад. И теперь ничего не изменилось, только стрелки часов побежали быстрее, раньше обычного стало темнеть в саду. А потом пришел Джон и сел рядом. «Как странно и страшно, — думала я, — что они все-таки попали под влияние Сира, что я не смогла их уберечь. Не знала, что меня постигнет участь несчастных мамаш, чьи дети увлеклись сириотикой, стали видеть мир во всей его ужасающей откровенности, вместо того чтобы жить в нем».

— Сириус ни в чем не виноват, — вдруг сказал Джон. — Имо сам ему предложил.

— Что предложил?

— Идти к Флио. Сириус даже не сразу согласился.

— Что???

— Наверно, мне надо объяснить.

— Что ты сказал, Джон?

— Это я нашел пульт. Я хотел еще в прошлый раз… Имо сказал, что все равно пошел бы на Флио. Что в его корабле есть одна координата, значит, ему туда…

— Куда? Джон, ты должен все рассказать. Ты должен объяснить сейчас же.

— Объясняю, — сказал мой послушный мальчик, — Имо думал, что машина сломалась. Только на Земле я узнал, что вы ее спрятали. Имо сказал, что я должен найти. Сказал, что это для меня экзамен, что от этого зависит все, потому что у нас на Земле особая миссия…

— Фантастики начитался! Какая миссия? Что ты выдумал? Имо привез тебя на Землю, чтобы искать пульт?

— Я тебе сейчас объясню.

— Да уж, и постарайся так, чтобы я поняла.

— Когда я узнал, что Вега пульт спрятал, я отказался, но Имо сказал, что земляне не понимают, какая опасность им грозит. И сиги не понимают.

— И ты, благородный рыцарь, стал шарить в шкафах?

— Нет. Я стал наблюдать архив и увидел, как шеф положил пульт в сейф, когда меня на Земле еще не было.

— Вы влезли в сейф…

— Имо влез, но пульт был не там. Вега унес его в лабораторию и спрятал в шкаф, но Имо открыл шкаф и там не было пульта, потому что Вега уже перенес его в модуль…

— Бедный шеф. Он предчувствовал.

— Последний раз Вега спрятал его перед моим приездом. Он сделал это в фазе, которая не оставляет архива. Он специально сделал так, потому что знал, как я вижу…

— И ты все равно нашел?

— Нашел, — сознался Джон. — На его столе череп без рта, в нем был тайник. Я бы не понял, но Индер несколько раз странно посмотрел на череп…

— Ну и что? С этого черепа началась работа Секториума, когда нас с тобой на свете не было.

— Вот и я решил, он стоит на столе много лет, Индер должен был не замечать, а он посмотрел как будто на новую вещь. Тогда я подумал: зэты видят предметы насквозь. Что его удивило?

— Ты хоть понимаешь, что натворил?

Джон виновато опустил взгляд. Теперь мне стало абсолютно ясно, за что его били однокашники и опасались все остальные.

— Если бы я сказал тебе сразу, Имо считал бы меня предателем, — объяснил он. — Теперь меня считаешь предателем ты. Объясни, как мне надо жить, чтобы было хорошо всем? Научи меня.

— Не знаю, сынок, — сказала я честно. — Понятия не имею. Спроси об этом своих учителей.

— Я спросил. Они сказали: «Живи, как хочешь, только далеко от нас». А ты мне что скажешь? — заметив мою растерянность, Джон поднялся. — Я приходил за тобой, — вспомнил он. — Хотел, чтобы ты пошла к ним. При тебе они будут меньше ругаться. Ты замечала, что при тебе они почти не ругаются?

— Нет, — ответила я. — Не замечала.

Джон вышел, затрещал городской телефон. Я встала и почувствовала, как пол шатается под ногами. В пустой голове созрела одна идея: если дойду до телефона, все обойдется. Если упаду — то лучше умереть сразу.

— Тетя Ира, позовите, пожалуйста, Диму к телефону, — сказал мне серьезный голос.

Иван всегда знал о приезде Имо с точностью до минуты. Только сейчас его друг дольше обычного не выходил гулять. Эта фраза не менялась с тех пор, как Иван освоил цифры на телефонном аппарате. Она звучала сначала детским голосом, потом юношеским, потом Диму стал спрашивать мужской бас. Если не знать точно, что это Иван, можно было подумать, что моим сыном интересуются органы.

— Тетя Ира, — спросил бас, — вы плачете? Почему вы плачете? Сейчас я приду.

Пока я оправдывалась, Иван шел. Расстояние между ним и калиткой стремительно сокращалось. Я чувствовала неотвратимость его прихода, потому что знала, Иван упрям не меньше, чем Имо. И если вбил себе в голову, что мать друга на грани истерики, оправдываться бессмысленно. Осталось время лишь вытереть слезы и выйти наверх.

— Димка собирается уехать, — пожаловалась я с порога. Иван вошел в прихожую и запер за собой дверь. — Далеко и надолго. А так все в порядке.

— К своему родному отцу? — спросил Иван. Я только кивнула. — На другую планету?

Я кивнула опять, только теперь с ощущением, что сделала что-то не то.

— Он тебе рассказал?

— Сам догадался. Зная Диму так, как я его знаю, догадаться можно. Его же зовут не Дима? Его Имо зовут?

— Об этом ты как догадался?

— Вы его так называете, забывшись. Но я никому не скажу. Можно мне с ним поговорить до отъезда? Не плачьте, тетя Ира, он же не насовсем. Он же вернется.

«Конечно, вернется, — утешила я себя. — Конечно, когда-нибудь мальчишки должны уезжать из дома, чтобы становиться мужчинами, а не быть похожими на мужчин. Разумеется, должны уезжать далеко. Несмотря на то, что у моих детей совсем другие масштабы расстояний, я знала, что не буду висеть на них, обливаясь слезами. Я готова была отпустить их, но только не на Флио! — просила я Господа Бога. — Куда угодно, только не на Флио!»

Глава 10. ЦАРСТВО БОЖИЕ ПОСЛЕ НАС

— Почему, Господи! Почему ты не рассказала мне сразу? — восклицал Миша, расхаживая по кухне. — Это же… У меня нет слов на такие выходки! Это ж надо было додуматься, молчать столько лет! Почему ты мне сразу не рассказала? Да, не реви, сколько можно! Все уже случилось. Поздно реветь! — он подал мне кухонное полотенце, поскольку в доме не осталось чистого носового платка. — Мы делаем общее дело, я не понял, или секретики друг от друга? Друзья мы, в конце концов, или не друзья? Ах, какая страшная тайна для дяди Миши! Подарок от любовника она хранила под подушкой! Довольна, да? Что я теперь должен делать? Сопли за тобой вытирать? Я тебе не дружок Адам. Катись к нему в Шарум, пусть он вокруг тебя хороводом пляшет, а я должен решать проблему. Именно я, а не шеф, с которым ты сговорилась. Тьфу, как дети малые! Ты понимаешь, что проблему все равно решать мне, потому что больше некому?

— Вот и решай. Чего разорался?

С тех пор как Миша узнал про секретик, он приходил на меня орать каждый день. Перед каждым завтраком, обедом и ужином. Пока готовилась пища, я выслушивала упреки. Препираться не имело смысла, потому что Миша был прав. Даже когда Миша не был прав, с ним все равно не имело смысла препираться.

— Детский сад! — злобно произнес он и повесил на ухо телефон. — Ну, что? — обратился он к собеседнику на том конце связи. — Что значит, нету? Узнай, где есть… Значит, узнай в Андромеде. А я что сделаю? Должен быть универсальный кодировщик… Вот, если не сработает, тогда и будем думать, что дальше. Да не могу я привести ее, сопливую такую! Толку-то с нее… Не помнит ни хрена, ясно же, что не помнит.

— При мне Птицелов пульт не кодировал, — повторила я, — только сказал, управление простое, любой сможет.

— Поди туда и смоги, — предложил Миша.

— Я же сказала все, что знала.

— Мать! — рассердился Миша. — Если есть кнопка кода, значит, код вводится извне.

— Нет, в сотый раз тебе повторяю, нет никакого кодировщика внутри корабля. Я знаю, как выглядят такие автоматы. Там нет вообще ничего, даже отсека управления. Единственный пульт Птицелов держал в руке.

— Чушь! — в сотый раз не поверил Миша, но задумался. — Биодекодер что ли? Нет, тогда зачем кнопка? Может, и то и другое вместе? Может, у них в структуре ДНК записана координата?

— Может.

— Все равно должен быть кодировщик. Если есть кнопка, должен быть вводящий автомат. Это элементарно: если есть розетка, — должна быть вилка, если есть мама, — должен быть папа! В навигации миллиарды символов, пальцем их набрать нереально. Он сказал, «может управлять любой»? Он не сказал, «только для флионеров»?

— Это Имо сказал.

— Ах, Имо сказал? Интересно, куда он на этой хреновине прилетит?!

— Миша, — попросила я, — обещай, что не пустишь их на корабль…

— Только через мой труп! Две тупые макаки! Если бы они умели обращаться с кораблем, давно бы смылись. Думаешь, для чего заварилась каша? Думаешь, ради Сириуса? Черта-с два эта «кастрюля» сдвинется с места, если я ее не сдвину! Это совершенно точно, — сказал Миша и пошел в офис. Должно быть, его опять посетила идея.

С тех пор как Миша узнал про секретик, идеи посещали его часто, но ни одна не позволяла понять принцип управления кораблем. Миша был раздражен собственным бессилием. Еще больше его раздражало спокойствие Имо, который не пытался напрячь мозги. Имо ждал, когда дядька угомонится.

— Вот, войдешь ты на борт, — орал на него Миша. — И что? Какие кнопки ты будешь жать?

Имо смотрел на кнопки, потом на Мишу, потом опять на кнопки. Его утомляла возня вокруг проблемы, которую он даже не собирался решать. Для Миши разобраться с пультом стало делом принципа. Второго позора в интеллектуальном поединке с флионерами он вытерпеть не мог. Этот поединок стал для него делом чести, а корабль — смыслом жизни, который отодвинул на второй план воспитание Ксю. Теперь у Миши была настоящая проблема, грандиозная по размаху, достойная его амбиций. Миша был зол и сосредоточен, а потому особенно невыносим.

После Миши в модуль явились Имо и Джон, посмотреть на сопливую мать. Пришли и уселись на кухне. Мне от их присутствия легче не стало. Надо было готовить обед на всю компанию, которая параллельно с Мишей тужилась решить задачу, и не имела времени перекусить наверху. Дети не принимали участия в интеллектуальном процессе. Имо ждал, когда Мише надоест теория, а шеф договорится с космопортом, способным пришвартовать корабль. Джону попросту было стыдно. Так стыдно, что он являл собой образец послушания и терпимости с тех пор, как тайна его визита на Землю оказалась раскрыта. Они молчали. У меня от их молчания падали из рук ножи и сковородки.

— Неужели отец тебе не объяснил, как кодировать пульт? — Имо пожал плечами. — Корабль как-то должен понять, куда тебя везти, или сам догадается?

— Мы думали, сам, — сказал Джон.

— Каким образом? Имо с кнопками только баловаться умеет! Он не понимает, что если такой корабль еще раз зайдет в Галактику, нас вышвырнут отсюда вместе с планетой.

— Не вышвырнут, — утешил Имо.

— Тебя конечно не вышвырнут. Ты останешься тут один… вращаться на солнечной орбите.

— Надо осмотреть корабль изнутри, — намекнул Джон, смущаясь и подбирая каждое слово под мое неустойчивое настроение.

— Пустой он внутри, Джон! Пустой!

— Для тебя пустой. Может, если я посмотрю…

— Даже не думай, что я пущу тебя на корабль! Выброси из головы! Если Миша не сможет разобраться, ни один из вас к трапу не подойдет. Миша мне обещал, и он сдержит слово.

— Он поедет с нами, — сказал Имо.

— Хочешь оставить меня одну?

— И ты поедешь.

Я отложила нож, чтобы он снова не полетел на пол.

— Только связанная, под общим наркозом я поеду к твоим родственникам. Этого еще не хватало!

— Значит, мы тебя свяжем, — пообещал Джон.

— Маменькины сынки! Весь колхоз с собой повезут! Подумать только! Может, кто и поедет на Флио да только не вы, и уж тем более не я вместе с вами. Флио не место для экскурсий.

Имо стал смеяться. Джон, глядя на него, тоже… пряча от меня бессовестные глаза. Однако моя речь ничего смешного не подразумевала. «Всыпать бы им обоим, — думала я, — чтобы научились относиться к матери серьезно. Или подзатыльников надавать».

— Ивана с собой не забудьте. Чего улыбаетесь? Он все знает. Не удивлюсь, если он знает, где спрятан кодировщик. Это ж как надо было себя вести, чтобы друзья считали тебя гуманоидом? Имо, я тебя спрашиваю!

— Он видел Индера, — оправдался Имо.

— Когда?

— Когда голову зашивали. Я тут причем?

— И ты столько лет молчал?

— Он молчал.

— Иван думал, что вы катали его на «тарелке», — добавил Джон. — Он не знает о подземелье.

— Все равно я вас на Флио не отпущу. И Мишу не отпущу.

— Мам, — уговаривал Джон, — ведь у Имо там родственники. Ничего плохого не будет.

— Эти родственники выставили его в Хартию двухлетним ребенком. Он чуть не умер с голода по дороге! — напомнила я.

Имо встал, взял сумку, положил в карман кошелек. Настал час идти за мороженым. Шар земной откатился прочь со своими проблемами. Остались только Имо и пломбир. Как можно рассуждать о родственниках, когда вот-вот обед, а он еще не съел ни порции.

— Купи хлеб! — вспомнила я, когда лифт закрывался. — Никаких Флио, Джон! Никаких родственников! Никаких самостоятельных прогулок по космосу дальше, чем до магазина и обратно.

— Зачем ты ругаешь родственников? Они же дали корабль, это как будто дать обратный билет.

— Ты не знаешь, что там творится, Джон. Имо не вернется.

— Однажды он вернулся…

— Он был ребенком. Человеческим ребенком, но чем больше рос, тем больше становился похожим на них. Все, что ему нравится, к чему лежит душа, теперь там, а не здесь? Здесь только истеричная мать.

— Разве это мало?

— Джон, он не вернется. Флионы — наркотик. Если он раз в жизни поднимет в воздух такую машину, то не сможет без этого жить.

— Сможет.

— Я не знаю, что произошло в клане перед его отъездом. Не знаю, отчего умер его отец. Не знаю, полетит ли корабль обратно. Пока я этого не узнаю, я никого туда не пущу.

— Сириус сказал, что Птицелов жив.

— Не пущу даже Сириуса.

— И я считаю, что Птицелов жив. У людей, потерявших родителя, меняется аура. По ауре Имо я иногда могу узнать, хорошо тебе или плохо. Скучаешь ли по нам?

— «По нас», а не «по нам». Джон, я, не глядя на ауру, могу сказать, что мне сейчас паршиво как никогда.

— Еще Сир сказал, что мы, как цивилизация несамосостоятельны.

— Несостоятельны, — поправила я, — или несамостоятельны. И вообще, поменьше бы ты цитировал Сира…

— То же самое тебе сказал отец Имо. Почему же земляне так упрямы? Почему слушать никого не хотят? Они считают себя умными? Хорошо, если я скажу тебе точно, что Його-Птицелов жив, ты пойдешь с нами к Флио?

— Если ты уверен в этом, почему не сказал раньше?

— Я думал. Я не знал, — ответил Джон, — обрадует тебя это или огорчит?

— И что?

— Так, я не понял, огорчит? Обрадует?

Наверно, мир так устроен, что информация о нем должна поступать равномерно и по порядку, в соответствии с необходимостью текущего момента. Наверно, это правильно. Правильно, что я не смогла вспомнить кодировщика на борту корабля. Хотя вполне возможно, что он там был. Я помнила только шершавые стены и запах в отсеках. Так пахла трава на мятой поляне в землях клана, запах напоминал родные болота с примесью аммиака. Точно также пах утренний пар над каньоном. И страх, что меня еще раз «высосет» космос сквозь рваную стену алгоплана, имел тот же запах.

Дети не участвовали в решении проблемы. Сначала они вежливо занимали места в кабинете, смотрели с сочувствием, поддакивали вовремя. Потом Имо это надоело, он пошел гулять, прихватив с собой Джона.

— Если проблема не решается, нечего над ней кряхтеть, — сказал он на прощанье, чем сильно обидел Мишу.

С проклятьями Миша выскочил за ними на крыльцо, но вдруг заметил, что на улице светит солнце, птицы поют, красивые девушки гуляют по тротуару. Миша послушал птиц, посмотрел на девушек и мрачный приплелся в офис.

Когда шеф одумался и велел вернуть детей в офис любой ценой, их телефоны не ответили. Телефон Ивана также молчал, и я пошла общаться с его матерью, но встретила соседку.

— Что у тебя в сарае горит? — с раздражением спросила она.

Мне было не до соседки. Только у калитки Панчуков, я сообразила, в чем дело; вернулась, пробралась сквозь заросли, открыла дверь сарая и застала впечатляющую картину: мои дети в компании Ивана, Кирилла и еще одного незнакомого мне молодого человека, сидели вокруг таза, в котором тлела трава. Над ними висело облако, источающее аромат марихуаны с сигирийскими благовониями. Дети нюхали дым по очереди и делились впечатлениями:

— Видел красного всадника, — говорил один.

— Змею, наподобие кобры, — поправлял другой.

— Нет! — возражал третий. — Смерть с косой приходила. В красной шубе. Стояла, косой сверкала, а из-под шубы морда… тощая и зубастая.

— Джон! Что тут было? — спросил кто-то из Панчуков.

Джон задумался.

— Я понял! — осенило незнакомого парня. — Мокруха была. Замочили здесь кого-то…

— И закопали…

— Нет, расчленили, и кровавый след по двору змеей тянулся. А у убийцы был нож. Охотничий кинжал.

— Топор, — не соглашался оппонент. — Джон, был топор?

— Как зовут маленькое, длинное животное, которое прикусывает курицу и несет ее в лес? — спросил Джон — Вот, оно приходило.

— Хорек, — вспомнил кто-то из землян.

— Вот, — согласился Джон, — вы видели хорька, потому что раньше здесь был курятник, а там — лес.

Дети опять понюхали дым, но галлюцинации не поймали, видно я выветрила им кайф.

Сначала Иван с Кириллом заметили, что неприятности уже на пороге, потом обернулся Имо. В его глазах плыл туман. Возможно, он решил, что находится в Шаруме, и принял меня не за тот персонаж.

— Ты теперь, — сказал он, протягивая мне дымящийся косячок.

Я взяла косячок, зачем-то затянулась и не заметила, как оказалась в кругу.

— Что? — спросил Имо.

Стыдно было признаться, но я не знала, как выглядят хорьки. Я никогда не сталкивалась с ними в природе. Хуже того, зайди он сейчас сюда по старой памяти, не узнала бы, потому что дым застлал все вокруг. Таз раскачивался, пол норовил стукнуться о потолок…

— Ну? — спросил Джон, словно мое решение должно было стать окончательным. Я же собиралась упасть в солому и ждала, когда на меня перестанут смотреть.

— Завтра попробую достать мексиканских поганок, — сказал откуда-то издалека незнакомец. — Убойная мощность.

— Ну? — еще раз спросил меня Джон.

Дым расступился, я увидела привидение в красной шубе. Все в точности соответствовало описанию, и коса зловеще поблескивала в темноте, и капюшон… только морда оказалась в очках. По форме этих очков и по некоторым другим признакам я узнала шефа, и гнилая солома подо мной мгновенно сменилась диваном.

Пол все равно качался, но сквозь туман уже проступали очертания люстры. Я отчетливо слышала голоса. Джон излагал шефу теорию о галлюциногенах, которые обладают свойством открывать фазы. Шеф сообщал Индеру по телефону, что в верхнем доме его ждет пациент. Джон рассматривал поганку, как ключ к решению проблемы управления кораблем. Он утверждал, что только благодаря снадобью, Имо сможет найти скрытый кодировщик на борту. Шеф тем временем обсуждал с Индером необходимость транспортировки пациента в подземелье. Джон уверял, что его метод не предполагает риска. Потребуется лишь немного терпения и много денег, чтобы достать гриб, произрастающий на удаленных континентах.

Имо старался уложить меня на диван, но я садилась. Я знала точно: если дети уйдут, шеф меня убьет. Я не смогла ему ответить на элементарный вопрос: сколько времени прошло с тех пор, как я оказалась в сарае с хулиганствующими подростками. И как я докатилась до такого поведения, тоже не смогла ответить, потому что не помнила. Сначала мысль в голове была одна: «Имо уйдет — и мне конец». Потом ее потеснила другая мысль: «Как классно Джон заговорил по-русски. Так свободно и легко он никогда в жизни не говорил. Может, повлияли поганки, а может…» Тут-то до меня дошло, что разговор шел на «сиги», на языке, который я понимаю только через «переводчик».

В модуле меня оставили в покое, но сначала Индер пришел взглянуть на позорище. Честно признаться, в отделении для бездомных наркоманов, я бы испытала меньше стыда.

— Нет, — сказал Индер. — Это не решение. Лучше помогите Мише.

Он пошел в офис, все пошли за ним. Сколько времени я пролежала в одиночестве, тоже не помню. Время расплющилось, растеклось. Я стала думать, где старый чемодан, с которым я всегда отправлялась в дорогу? Потом вспомнила, что на Флио я все равно не поеду ни за что. Однако чемодан найти бы не помешало. Да меня и не пустят на Флио после сегодняшнего. Со мной теперь здороваться перестанут. Прибьют в коридоре доску, повесят мою фотографию с подписью: «Она опозорила коллектив!» С сегодняшнего дня на меня будут только издали показывать пальцем. Даже Миша не придет обедать, он будет презирать меня больше всех.

Связь с внешним миром оказалась блокирована; лифт, вероятно, тоже, но компьютер доложил шефу, что я очнулась.

— Немедленно иди в офис, — приказал шеф.

— Зачем?

— Иди.

В офисе никому не было до меня дела. Миша решал задачу с тремя неизвестными. Задача не решалась. Муляж пульта из трех кнопок лежал перед ним, в поле экрана вращалась схема, шел обсчет вероятностных комбинаций. Над Мишей висели сочувствующие, которых невозможно было выгнать из кабинета. Когда шеф собирал сотрудников для раздачи «болтов», являлся каждый второй. Как только возникала проблема из области научной фантастики, требующая участия специалистов, все были тут как тут.

— Возьми себя в руки и работай, — сказал мне шеф.

В фойе курили Сириус с Антоном. Имо сидел у вентиляционной решетки и вдыхал табак, который не долетал до очистного устройства. Думаю, он сам с удовольствием бы курил, если бы не ленился поджечь сигарету. Пока я решалась переступить порог, услышала интересную мысль. Оказывается, вседозволенность и пренебрежение этическими традициями, присущее современному человечеству, вовсе не порок, а результат гуманизации, выхода на новый уровень бытия, который избавил нас от необходимости поедать ближнего во имя естественного отбора, а потому избавил от страха перед личностной индивидуальностью. Сириус с Антоном не спорил. В Секториуме его научили вежливо слушать старших.

«Не бери в голову, — сказал мне взгляд Имо. — Что мы, собственно, натворили? Разве то, чем занимается Миша, выглядит пристойнее?»

Шеф старался удалить из офиса лишний люд, но не успевал загнать в лифт одного, как ему на смену являлись двое.

— Миша хотел тебя видеть, — напомнил он, — иди! Сколько можно тут стоять?

Над Мишей висели самые храбрые. Те, кого не пугал его злобный рык, кто умел держать рот на замке. Давать советы разрешено было только Ксюше. Она сидела по левую руку, и мучила компьютер математическим анализом. Над ними висел Гума и покачивался. Его нос, погруженный в дыхательный аппарат, располагался в зените над схемой из трех кнопок: «код», «ход», и «магнит», нарисованных нервным росчерком на сенсорной панели.

— Дайте ей пройти, — сказал Миша, заметив меня на пороге.

Присутствующие сделали выдох, я протиснулась к столу.

— Ну, — мрачно спросил Миша, — будем колоться?

С тех пор, как мы виделись в последний раз, мне не вспомнилось ничего нового. Кроме того, я не очень соображала, сколько времени назад последний раз видела Мишу.

— Чтобы остановить корабль надо повторно нажать кнопку «ход», — сказала я, но Миша слышал это миллион раз. Даже если не слышал, догадался бы.

— Допустим, два «хода» подряд и один «магнит»… Что скажешь, ляжет на обратный курс?

— Откуда мне знать?

— Ты хоть иногда смотрела по сторонам? — рассердился Миша.

— Извини, что не составила для тебя конспект! — психанула я. — Ты сказал, что сам вычислишь координату!

Миша помрачнел.

— Чтоб они треснули пополам! Кто придумал такое управление? Кому от этого легче жить? Почему? Кому, скажи, пришло в голову, что три кнопки удобнее, чем нормальный пульт управления? Они оставляют корабли в наследство обезьянам? — он огляделся, нет ли по близости Имо. — Ничего похожего в современной навигации нет. Скажи мне хотя бы, разница чувствуется, когда машина идет и когда стоит?

— Не знаю, не замечала.

— Точки в глазах мелькают?

— Нет.

— Корпус изолирован, — сделал вывод Миша. — О чем это говорит?

— О том, что корабль может входить в невидимые фазы, — предположила Ксю.

— А бессонница? — спросила я. — О чем может говорить бессонница?

Ксюша пожала плечами.

— Джон, бессонница в полете от чего?

— От активации матриц, — ответил Джон, словно сдавал экзамен.

— Какого рода? — уточнил Миша. — Обработка технической информации может активировать матрицы?

— Может. Может, работал мощный двигатель…

— Ни фига! — возразил Миша. — Такие движки имеют суперизоляцию.

— А если не имеют? — спросила я. — Техника-то «антикварная».

— Черта-с два! — воскликнул Миша и постучал себя карандашом по голове. — Тогда это не движок, а бомба. Помню, какая ты контуженная с Флио вернулась. Сколько дней не спала на борту?

— Неделю-две. Но мне казалось, что прошел год.

— Неделю… Ксюха, рассчитай мощность и прикинь расстояние.

— Ерундой занимаетесь, Михаил Борисович, — сунулся в кабинет Сир.

— Изыйди с глаз моих, — напутствовал его Миша. — Ирка, ты говорила, что потом резко залегла в спячку? Надолго?

— Не могу знать. С меня сняли хронометр.

— Сновидения были?

— Да. Неестественно натуральные.

— Плотность?..

— Выше, чем на Земле.

— Джон! Увеличение плотности сновидений от чего зависит?

— От качества матриц, скорости разрастания.

— Так я и знал! — осенило Мишу. — Он загружал код в дороге. Неделю вы дрейфовали. Конечно! Нормальный отвлекающий маневр. Вы дрейфовали, а мои датчики глючили. Шеф! Надо идти на корабль!

Шеф выводил из офиса Махмуда.

— Шеф! — крикнул Миша. — Эта хреновина точно кодируется. И кодировщик где-то на борту, я уверен!

— Його все время держал пульт в руке, — напомнила я. — Если бы он кодировал, я бы видела.

— Ты же спала, мать! — удивился Миша. — Шеф, кодировщик на борту, я отвечаю. Надо осмотреть корабль.

— Считаешь, логично такую вещь как кодировщик, маскировать в отсеках? — усомнился шеф.

— Нелогично, — согласился Миша, — тут неувязочка получается. Где-то он должен быть на виду. Нелогично, нелогично… — повторял он. — Ничего логичного в этой системе нет изначально.

— Миша, — настаивала я, — поверь, что я видела корабль целиком. Там и места нет для такого устройства. Разве что в багажнике. Думаешь, логично иметь кодировщик в багажнике?

— Может, пульт вскрывает управляющие голограммы?

— При мне Його ничего не вскрывал!

— Пока не будет ясной идеи с управлением, на борт никого не пущу, — пообещал шеф, чем очень меня успокоил.

— Будет, — ответил Миша, чем до крайности меня озадачил. — Скоро будет. Я чувствую, что решением где-то рядом.

Следующим человеком, которого шеф пожелал вывести из офиса, стала я. Мой бледный вид внушал опасения, поэтому шеф вошел в лифт вместе со мной.

— Вы можете просто их не пустить! В чем дело, Вега? Аборигены в космосе! Где ваша принципиальная позиция? Не давайте им доступ в порты, да и все. — Шеф отвел глаза. — Что изменилось? Что произошло?

— Ты знаешь, — ответил он. — Знаешь, как непросто мне далось такое решение. Ирина, верь мне, дело не в экспедиции. Он хочет покинуть Галактику. Я обязан дать ему возможность.

— Кто?

— Чем дальше он будет от Магистралей, тем лучше. Корабль — его шанс. Мне все равно, куда он уйдет. Речь не просто о безопасности Земли. Поверь, я знаю, что говорю.

— Сириус? — растерялась я.

— Поверь мне, природа информационных цивилизаций опасна и уязвима. Я не имел права держать здесь Адама, ты видишь, что вышло… Сейчас я обязан помочь Сириусу поступить так, как он считает нужным. Это существо знает, что надо делать. Я не имею права запретить. Не спрашивай ни о чем, просто поверь мне.

Лифт открылся в модуле. Едва мы успели выйти, кабина умчалась. Шеф попался. На сей раз, он обязан был объясниться. Он сам понимал, что именно теперь, в течение ближайших минут, я должна была узнать все, что сигирийцы скрывали от землян, но Миша как всегда все испортил. Он вывалился на нас, как лавина, возбужденный и решительный.

— Медальон!!! — закричал Миша. — Дай скорей медальон!!!

— Он пуст, — напомнил шеф, вынимая предмет из кармана.

Миша вырвал медальон из рук и прыгнул в кабину. Мы последовали за ним.

— Шеф! — продолжал кричать Миша. — Открытие на Нобелевскую, клянусь! Сто пятьдесят первая Нобелевская премия, — заверил он нас, вытирая испарину. — Открытие века!

— На Нобелевскую? — усомнился шеф.

— Может, не надо? — пробормотала я. — Может, сто пятьдесят с тебя хватит?

В фойе уже ждал митинг, который сформировался в колонну и двинулся за Мишей по коридору к лаборатории.

— Сканер! — распоряжался Миша на ходу. — Химический индикатор! Быстро! Бегом!

Гума метнулся по закоулкам. Индер отложил пасьянс. Колонна снова превратилась в толпу и облепила стол. Миша пропустил через медальон сканирующую плоскость. Толпа сгустилась, замерла. Изображение пошло на компьютерный анализ.

— Что я говорил! Есть! Вот он где, черт бы его подрал, адрес наших родственничков. Видите уплотнения кристаллической решетки?.. Как раз под кнопкой кода. — Он сунул муляж в медальон, и действительно на просветке показалось уплотнение. — Все элементарно: заходишь на борт, вставляешь пульт, одеваешь медальон на шею. Металл нагревается от тела, кодировщик пошел в работу. Ты поняла, почему он пульт в руке держал? — обернулся ко мне Миша. — Чтобы мозги нам пудрить. Вы дрейфовали у Хартии, а мне на датчики шли помехи. Все! Мы квиты!

Миша положил медальон на стол и победоносно покинул помещение. Его звездный час состоялся. Свершилось то, о чем он не мечтал за давностью лет. Свалился камень, который угнетал его. Миша шел по коридору и подпрыгивал от гордости, только у лифта он задумался и вернулся к нам.

— Шеф, — сказал он Веге, — только это дорога в один конец. Назад — не знаю. Надо будет на месте поковыряться в машине.

— Не вздумай ковыряться в этой машине, — ответил ему шеф.

— Вот-вот, — поддержал шефа Индер.

— Эта машина умнее тебя. Только попробуй сунуть в нее отвертку с крестовиной, — предупредил Вега.

Желающих возразить ему не нашлось.

Мой чемодан выглядел смешно и нелепо рядом с гигантскими рюкзаками детей. Я сложила пожитки, не будучи уверена до конца, лечу ли в космос? Остаюсь ли страдать на Земле? Меня никто не приглашал и не отговаривал, только велели замерить объем багажа. Моего багажа. Словно предрешенность висела в воздухе. Предрешенность во всем. События больше не зависели от моей воли, только от обстоятельств. В последние дни я не могла себя заставить выйти из дома. Не знала, день наверху или ночь? Полярные сумерки или хмурый вечер? Дождь лил стеной, и купол зимнего сада приобрел непроницаемый металлический оттенок, вполне соответствующий настроению.

Джон вошел в комнату и присел на диван. Стал анализировать мое настроение. Он хотел понять, о чем я вспоминаю, а я гадала, что за новость он принес, что не решается выложить ее без разведки?

— «Марсион» подходит к Магистрали, — сообщил он. — Отметился у последнего маяка. Скоро выйдет к краю Галактики. Вега сказал, нам лучше стартовать завтра.

— Почему завтра? Почему не прямо сейчас?

Джон смутился.

— Все теперь такие нервные, — сказал он. — Какая разница, сегодня или завтра, если мы решили.

— Имо решил. А Сириус и Вега его поддержали.

— Миша послал меня спросить, не хочешь ли ты добавить багажа. Он формирует новый контейнер, там есть место.

— Нет, не хочу.

— Тогда скажи ему, что ты не хочешь.

— Не скажу. Путь Имо положит туда краску. Пусть отец его увидит и ужаснется. Зачем столько контейнеров? Мы разве на всю жизнь туда собрались?

— Сириус взял один дипломат, — утешил меня Джон, — положил туда зубную щетку, бритву и сменное белье. Миша все равно его выругал.

— Странно, что не побил, — вздохнула я. — Вот в такой компании мы отправляемся на край Вселенной.

— Мы с Имо и Мишей будем ждать вас на Андромеде. Подготовим порт, подумаем, как грузить «Марсион». Вега сказал, дай бог, все обойдется.

— Не помню, чтобы прежде он поминал имя господа всуе. Джон, останься хотя бы ты. Вот уж кому совершенно не за чем рисковать…

— Как же вы без меня разберетесь? Как же вы увидите, что делать внутри корабля? Вы ведь не дали нам закончить…

— Не дали вам отравиться поганкой?

Джон надулся.

— Надеешься найти слэпы внутри корабля?

— Они везде остаются.

— От флионеров-то?

Джон еще раз кивнул, он перенял от Имо жесты, которые позволяют обходиться без слов, в том числе не самые приличные.

— Если в модуле остались, значит должны быть в корабле, — ответил он виновато, потому что не знал, обрадуюсь ли я известию, что слэп Птицелова все еще сидит под кустом в саду. — Я пойду, ладно? Надо помочь.

В офисе творилась вокзальная суматоха. Миша разбирал компьютер шефа, вынимал из него ценные детали и складывал в багаж. Свой компьютер он погрузил в контейнер целиком. Запчасти от прочей техники были разложены по полу повсеместно.

— Ты бывал в Андромеде? — спросила я.

— Что я там забыл? — проворчал Миша.

— Кто-нибудь из наших бывал?

— Что там делать? Там грузовые порты. Пустынная зона.

— Там не случится перегрузка порта от твоих чемоданов?

— Мамаша! — пригрозил он. — Будешь много знать, состаришься возле кастрюль.

— Хотелось бы посмотреть, как вы попадете на борт. Ты забыл, что трап закодирован на меня?

— На генный участок, — уточнил Миша, — который у вас с Макакой одинаковый. Так что расслабься и не зли меня перед важной работой. — Он понес в багаж настольную лампу шефа, работающую на автономной батарее. — Ты точно ничего не забыла? — спросил он из коридора, а когда вернулся, конкретизировал, — фотографию любовника, например? Ту, в шляпе с сигарой?

— Не волнуйся за меня.

— Я боюсь за аэродинамику. Слишком широкие поля у шляпы, думаешь, не перетянут руль высоты?

— Думаю, в вакууме нормально будет.

— Грамотная стала, — удивился Миша. — А фотку возьми. Повесишь у изголовья. Все не одна будешь спать.

— Ты еще в космосе мне сцену ревности не устроил?

— Очень надо! Я же не гуманоид, чтобы завлечь такую извращенку, как ты. Мне же…

Он умолк, потому что в кабинет вошел Имо.

— Тебе слабо соперничать с гуманоидами? — продолжила я, пользуясь преимуществом на своем поле.

Миша только пыхтел, вытаскивал ящик из-под стола, намекал, что занят серьезным делом. Я пошла к Ксюше и увидела ее, грустно сидящую перед пустым столом. Казалось, я не видела ее год, несмотря на то, что она каждый день исправно появлялась на работе.

— Как дела? — спросила я.

— Какие дела? Разве не видите, Борисыч базу раскурочил? Как теперь работать? Зачем теперь работать?

— Наверно, база понадобится ему в экспедиции, — предположила я, хоть и не понимала, зачем она понадобится.

— Сириус сказал, что техника только создаст помехи. Что это даже очень опасно. Скажите ему сами, что это опасно.

Я пошла говорить, но встретила шефа с коробкой, которую он тоже нес Мише.

— Химический индикатор, — объявил шеф, — возьми. И фильтры к нему тоже возьми. Обязательно возьми, лишним не будет.

Миша послушно упаковывал все.

— Главное, чтобы борт взлетел, — забеспокоился Сириус, который до сего момента курил трубку, наблюдая из коридора Мишину возню.

— Коптилку здесь оставишь, — предупредил Миша. — В космосе не курят. Или придется брать вентилятор.

— Конечно, — согласилась я, — если Сириус возьмет трубку, перегрузки не избежать.

— Все равно я не позволю использовать приборы, Михаил Борисович.

— Что? — не понял Миша.

— Я не разрешу задействовать на корабле прибор, который может дать помехи на двигатель.

— Шеф, ты слышал, что он сказал?

Шеф нес новую коробку с фильтрами для индикатора.

— Ты, пожалуй, батюшка, своей паствой командуй, — огрызнулся Миша. — А техникой позволь распоряжаться мне.

— На борту вы будете распоряжаться техникой, когда я сочту нужным, — заявил Сир. — Командир на корабле должен быть один на все время полета. Если мы с вами хотим сохранить достойные отношения, давайте договоримся…

— Кто это назначил тебя командиром? — Миша принял стойку бойцового петуха. — Что-то я упустил, когда это у нас были назначения? Шеф, ну-ка, поди сюда!

Сириус не собирался драться с Мишей ни в стойке, ни в партере. Он лишь надменно поднял подбородок, не вынимая трубки изо рта.

— Эй, экипаж! Все сюда! Я что-то не понял, кто у нас командир?

— Наверно, надо сначала успокоиться, — предложила я, — потом обсудить кандидатуры.

Имо с Джоном пришли на шум, а шеф пересчитал фильтры и полез за следующей коробкой.

— Никаких кандидатур! — разозлился Миша. — Только один серьезный, умный, ответственный, взрослый и психически здоровый человек, чье решение станет окончательным. Иначе вы все останетесь дома. Шеф, скажи им.

Шеф пересчитал фильтры в следующей коробке, причем, сделал это не торопясь.

— Шеф!

— Имо, — сказал шеф.

— Не понял?

— На время экспедиции, — пояснил шеф, — последнее слово будет за Имо. — Он отложил коробку и грозно поглядел сначала на Мишу, потом на остальной экипаж. — И если кто попробует не подчиниться, лучше не возвращайтесь!

От возмущения у Миши перехватило дыхание.

— Эта бестолковая Макака? — воскликнул он. — Которая едва школу окончила? — он уперся указательным пальцем в бицепс Имо, который располагался как раз на уровне его бороды.

— Да, именно эта Макака, — подтвердил шеф.

Взгляд Имо был полон снисхождения. Его мускулистые руки были скрещены на груди, на шее висел медальон — ни дать, ни взять, Птицелов-младший. За время дебатов он не произнес ни слова.

— Шеф! — взмолился Миша.

— Хватит! — прикрикнул на него шеф. — Имо будет командиром, и я не намерен это обсуждать!

Сириус усмехнулся. Миша, красный от возмущения, пошагал к себе в модуль.

В следующий раз я увидела его в день отъезда, когда принесла детям Булку в «хлебнице» и застала в лаборатории минуту молчания, которую изредка нарушали Ксюшины всхлипы:

— Борисыч, миленький, как я без тебя? — вздыхала она. — Борисыч, миленький, возвращайся скорее…

Он целовал ее заплаканное личико и не общался ни с кем. Ни с кем не здоровался, ни с кем не прощался. Он был задумчив и недоступен ни для кого, кроме любимой доченьки. А я ждала, назовет она его хоть раз в жизни папой? Хоть на прощание? Так и не назвала, паршивка!

— Две тысячи лет мы жили в мире и войнах. Две тысячи лет скитались в поисках счастья; рушили храмы, чтобы строить дома, рушили дома, чтобы строить храмы. Две тысячи лет мы ждали Царства Божьего на Земле, не зная наверняка, что есть Царство Божье?

Ксюша возилась с радарной планшеткой на коленях, изучала небо. Посторонние предметы среди облаков портили ей настроение.

— Ирина Александровна, — шепнула она, — кажется, вертолет.

Еще бы! Прибор фиксировал частоту вращения лопастей. А мы с таким трудом нашли зал и собрали аудиторию. Конечно, не стадион, скромный кинотеатр на окраине города, но даже здесь зияли пустые места.

— Может, случайный?

— Заблудший, — поправила я.

— Что делать-то? Сказать ему?

— …Что вы ждете от Царства Божьего? Мира и справедливости? Справедливости к себе и мира для всех, но не наоборот, ибо мир не есть справедливость, как не всякая справедливость принесет душе мир. На земле и на небе один Бог. Кто сказал, что в Царстве Небесном иные законы?

— Надо ему сказать, — настаивала Ксюша. — Они как будто ищут место посадки.

— Рано.

— Как бы не вышло поздно.

— Послушай его в последний раз.

— Что нам воздастся по вере нашей? — обратился Сириус к аудитории. — Что нам воздастся по нашему разумению? Изучая логику бытия, мы приходим к парадоксу, рассуждая о назначении бытия, приходим к отчаянью. Лишь только вера в Царство Божье дает нам силу, только вера направляет слепого за поводырем во спасение. Сегодня я призываю вас прозреть, чтобы взглянуть на мир глазами творца. Задуматься, что вам воздастся по вере вашей?

— Ну, все! Если вы сейчас же ему не скажете, будет поздно. Почему вы не хотите? Давайте, я скажу?

Ксюша вынула из сумки микрофон, который я заранее лишила батареи.

— Сириус, надо уходить, — сказала она.

— …И стоит ли вера того, чтобы рай стал повторением земного ада? — продолжил Сир. — Если каждый из вас строит Царство Божье по своему подобию…

— Сириус! — едва не кричала Ксюша. Она схватила мой микрофон, из которого я тоже вынула батарею. — Здание окружают, надо уходить сейчас же!

— Когда я вернусь, Земля будет мертва. Исчезнут города и храмы, дороги растворятся в пустыне. Здесь останется только небо, гладкое и смиренное небо грешников и праведников; тех, кто верил и заблуждался. Лишь тем, кто при жизни очистится от иллюзий, я покажу иной мир. Я вернусь на Землю за теми, кто, познав Бога, не уничтожил его в себе, а превознес. И каждому воздастся по достоинству его…

Дверь хлопнула. На пороге возникло двое гражданских лиц в строгих костюмах. Зал ахнул. У дверей образовалась толпа. Один из товарищей вышел на сцену и велел приготовить документы. Я моргнуть не успела, как Сириус исчез. Нет, не моргнуть, в этот раз я поочередно закрывала то правый, то левый глаз, чтобы ни на секунду не выпускать его из вида, и не вздрогнула на шум, когда за Сириусом пришли. Я надеялась, что сегодня выведу трюкача на чистую воду, потому что другого случая не будет. То, что произошло, заставило меня сомневаться в реальности происходящего.

Прихожан выпускали по паспортам до поздней ночи. Мы с Ксюшей оказались последними.

— Вы опять? — спросил мой старый знакомый в штатском. — Покрываете преступника?

— Разве я покрываю? Обыщите. Обыщите мою машину.

Товарищ не взял у меня паспорт, потому что знал его наизусть.

— Все же я советую вам обыскать машину, — настаивала я, несмотря на то, что Ксюша дергала меня за рукав. — Мне, знаете ли, надоели шмоны в доме после каждого собрания. Я требую.

Мой знакомый выдержал паузу и отошел поговорить с коллегой. Они вдвоем проводили нас на стоянку и велели открыть багажник. Там лежала борода с рыжими бакенбардами, которые завязывались на макушке ленточкой из капроновых чулок. Товарищи рассмотрели предмет под фонарем и конфисковали ключи от машины. Коллега сел за руль, мой знакомый — рядом.

— Садитесь, — сказал он нам, застывшим в недоумении, — поедем.

Мы с Ксюшей устроились сзади. А что, собственно, было делать? Машина тронулась, командир сообщил по рации, что направляется ко мне, и уточнил адрес, который и так всем известен. В городе не осталось ни одного милиционера, который не косился бы на мой дом, проходя мимо.

— Не переговаривайтесь, — сказано было нам, когда Ксюша пыталась сказать мне что-то на ухо. — Сидите спокойно.

— С удовольствием, — ответила я.

Не каждый день меня подвозил домой сотрудник госбезопасности.

— До сих пор нигде не работаете? — спросил мой знакомый.

— Не имею нужды. Меня вполне обеспечивает сожитель.

— Выходит, проституцией занимаетесь?

— Попрошу вас при мне таких слов не употреблять, или я подам в суд за оскорбление.

— А ваша юная подруга?

— При ней тоже будьте добры, не выражаться. Если вы не разделяете нашей веры, это еще не дает вам права нас унижать.

— Я студентка, — ответила Ксюша, не ожидая вопроса.

— Учебное заведение? — спросил мой старый знакомый.

— Техникум легкой промышленности, — сказала она. — Факультет закройки мужских трусов. Дать телефон деканата?

Впервые в моем доме не было шмона. То, что там устроил от бессонницы взвод добрых молодцев, шмоном не называлось. Они перебрали дом по досочке, по кирпичику, перевернули его, разложили слоями по участку, а я им активно помогала.

Сначала они поставили оцепление, прошерстили территорию с хозпостройками, и нашли в курятнике недокуренный косяк с подозрительной травкой. Потом они влезли на крышу сарая, и нашли там кошку с котятами. Мигалка освещала улицу, вокруг дома бродили прожектора, было так светло, что соседи спешно закрывали ставни. Ребята обшарили гараж и вывалили на пол ящик с инструментами; они отодвинули от стен мебель, выпотрошили шкафы и полезли с фонарем в камин. Ксюша наблюдала это, несмотря на то, что я прогоняла ее домой. К калитке подъехала машина с большим начальством.

К утру были обысканы все мышиные норы. По саду курсировала овчарка, принюхиваясь к куче компоста. Младшие по званию разгребали компост и ворочали вилами стружку на чердаке. Их усилия не пропадали даром: нашлась записная книжка, потерянная много лет назад, но сведений о Сириусе в ней не было, и быть не могло. Нашелся молоток, который дети унесли на чердак и там похоронили, а я грешила на соседа. Нашлись садовые ножницы, насос от велосипеда и масса полезной ерунды. За все находки я сердечно благодарила. В конце концов, нашелся даже подвальный камень, маскирующий лифтовую площадку. По счастью, на него уже не осталось сил.

— Что это? — спросил меня самый главный начальник.

— Похоже, мельничные жернова.

— Откуда?

— Не знаю. Когда я купила дом, оно уже здесь лежало. Будете изымать?

— Крупный для мельницы, — заподозрил он.

— Прикажете подогнать кран? Я не буду против, если вы увезете его отсюда. Он мешает мне вырыть нормальный погреб.

Начальник постучал по камню ботинком. Интуиция подсказывала ему: здесь что-то не так. Он осветил объект, пощупал, поцарапал ногтем, а потом попросил салфетку и чистыми руками изъял компьютер с Мишиной порнографией, где преобладали голые женские попы в милицейских фуражках.

— Вы лично знакомы с гражданином Басировым, — упрекнули меня на прощанье. — И поддерживаете с ним контакт.

— Да, я не отказываю в помощи людям, которые обращаются ко мне, — согласилась я. — Если вы когда-нибудь обратитесь, не откажу и вам. Но, не думаю, что гражданин Басиров станет скрываться там, где его ищут так часто и с таким усердием.

— Он мошенник, преступник. И вы занимаетесь укрывательством…

— Ищите лучше, — предложила я. — Ищите чаще. Оставьте здесь засаду.

На меня махнули рукой, армада отчалила. Соседи удивились, увидев меня на свободе. Ксюша, совершенно подавленная зрелищем, укатила на такси, а я спустилась в модуль, где в сумерках сада на краю бассейна меня дожидался грустный отец Сириус.

— Пришел посмотреть мне в глаза? — спросила я.

— Хотел подстричься, — сказал он и протянул мне ножницы, длинные и острые, как два кинжала. — Не хотел отправляться в космос волосатым.

На голове Сириуса всегда был сантиметровый «еж», который он сам подстригал, как английскую лужайку. В Секториуме не было человека, способного прилично постричь. От моих ножниц шарахались все кроме Имо, которому терять было нечего.

— Ты решил убедиться, что я не ударю тебя сзади острым предметом? Убедиться раньше, чем мы окажемся в одной капсуле?

— Жизнь меня убедила, — признался Сир, — что предают всегда самые близкие. Те, к кому не боишься повернуться спиной.

— Неужели ты считал меня близким человеком?

— Не считал, но ближе у меня никого нет.

— Тогда почему ты не доверяешь мне?

— Иисус доверял Иуде… — грустно произнес Сириус.

— Я хочу, чтобы ты остался на Земле. Если тюремная решетка единственное, что может тебя удержать…

— Не может.

— Сир, у твоих поклонников хватит денег заплатить долги и нанять адвоката. Ничего не случится, если мы обкатаем корабль без тебя.

— Случится, — возразил Сириус. — Уже случилось. Земля мне стала могилой. Если я не найду фронов, моя жизнь кончена. Я исчерпал ее, я хочу свободы и должен ее получить.

— Свободу, которую тебе наобещал мой ребенок?

— Имо не ребенок. Он потомок одной из величайших цивилизаций, перед которой я преклоняюсь и которой готов себя посвятить. Их потомки знают больше нас и не дают пустых обещаний.

— Кто вместо тебя останется спасать человечество?

— Мои тюремные проповеди никого не спасут.

— А скитания по космосу за призраками? Космос — та же тюрьма, только камера комфортнее. Там ровно столько же свободы, сколько на нарах. Какая тебе разница, смотреть в пустоту сквозь решетку или обзорный экран?

— Сквозь решетку я все уже видел, — заметил Сириус. — Я видел, что зло всегда мудрее добра, потому что в нем больше здравого смысла. Я хотел понять смысл твоего поступка и понял, что твое понимание жизни перевернуто, как сама жизнь. Мне редко удавалось тебя понять.

— Мне тебя еще реже.

— Понимание — продукт самообмана, — продолжил Сириус. — В нашем перевернутом мире все не так: благие намерения ведут в ад, дурные — к покаянию и прощению. Не тот рай я хочу для людей. Я не святой и не чародей, незачем притворяться. Я точно знаю, что человека можно спасти лишь после жизни, но ее нужно прожить, как бы ни было больно. Прожить, а не перетерпеть. Как ты представляешь себя в раю?

— Никак не представляю, — призналась я. — Представляю себя на кладбище. В крайнем случае, в крематории. Только почему-то хочется умереть на Земле.

— В преисподней, где твари друг другу подобные грызутся за место в стае, потому что нет больше стимула для смирения и послушания. Потому что рай — это тупик. Существо, загнанное в тупик, не будет жить достойно. Я хочу перевернуть этот мир, привести его в первозданный порядок. Не мешай мне сделать это, и ты не пожалеешь.

Прощаться с нами пришла только Ксюша. Шеф дал указания и удалился, чтобы не видеть наших озадаченных лиц: двенадцать суток пути в одной капсуле было многовато, даже для Андромеды, но погода в Галактике портилась, словно чуяла неладное, магнитные бури пересекли Магистраль. Сиги не дали согласия на заход корабля в зону навигации, а дикими портами Андромеды с детства пугали подрастающее поколение блазиан. Напускали тумана, чтобы галактика с полным правом могла называться туманностью.

Ксения вошла в лабораторию, сделала вид, что не заметила Сириуса, стала нервно рыться в ящике стола. Так нелепо и демонстративно, что у меня не осталось сомнений: весь спектакль только ради него. Я удивилась, когда она предложила мне выйти в фойе пошептаться, но вспомнила, что мои попытки засадить Сира в тюрьму, еще не получили суровой оценки.

Ксюша не решалась начать разговор. Она вела себя также, как Миша, перед тем как сделать даме неприличное предложение…

— Можно мне узнать кое-что интимное? — спросила она, не зная, куда глаза спрятать.

— У меня?

— Почему вы не вышли замуж за Борисыча?

— Замуж? — не поверила я. Передо мной пронеслась вся жизнь в самых непристойных картинах. — Замуж за Борисыча?

— Он ведь предлагал. Я точно знаю, что предлагал.

— Честно сказать?

— Конечно.

— Никому не расскажешь?

— Могила! — поклялась Ксюша.

— Не успела. Он встретил твою маму накануне того, как я решилась на этот шаг.

Моя собеседница растерялась. Такой душевной простоты она не чаяла от меня дождаться. Я не давала повода для таких чаяний.

— Вы шутите?

— Ты обещала ему не говорить. Я до сих пор счастлива, что вовремя об этом узнала. Представляешь, в каком положении оказался бы Борисыч?

— Вы серьезно?

— Как на исповеди.

— Представляете, что вы чуть не натворили? Я же могла не родиться!

— Я бы на твоем месте так не драматизировала. Просто, ты была бы моей дочкой.

— Ну, да… — согласилась Ксюха. — Теоретически не исключено.

— Даже практически не исключено, — подтвердила я, чтобы ее успокоить.

— Тогда можно, я перееду к вам в модуль?

— Ах, вот оно что! — Ксюша смутилась еще больше. — Можно, только при условии, что будешь каждый день гулять наверху.

— Конечно, — обрадовалась она. — Верхний дом мне тоже понадобится. Можно, я перенесу туда акустику от Борисыча?

— Можно, только не врубай на полную мощность, там ветхая крыша. И будь осторожнее с соседями.

— Расслабьтесь, Ирина Александровна! Мне они на шею не сядут.

— Погоди-ка, — вспомнила я, — ты ведь квартиру купила?

— Ну и что с того, что купила, если в ней живет мой бывший любовник с моей же подругой? Куда мне деться? Мамаша нового мужика привела. Что мне, слушать его храп за стеной?

— Погоди-ка еще раз. Что там за бывшие подруги с любовниками?

— Нет, подруга как раз не бывшая, — поправила Ксюша. — С подругой мы и сейчас подруги. А любовника я ей сама сплавила, потому что козел. Теперь понятно?

— Не очень…

— Ну, он бывший мой препод, мужичонка преклонного возраста. Ему скоро сорок, он вот-вот импотентом станет, а все за студентками скачет. Такой дурак!

— То есть…

— Я же не виновата, что влюбилась. А Борисыч рявкнул — он в штаны и наклал. Ну, и что мне после этого? Отстирывать его штаны? Мне же надо было время, чтобы разлюбить. А теперь у меня другой парень. Сказать, какой? Мастер спорта по боксу. Тяжеловес, между прочим, ростом как Имо.

— Подожди, дай мне с физиком разобраться.

— С ним покончено, — заявила Ксюша. — Штаны постираны, шнурки поглажены. Знаете, что он заявил на прощанье: «Бросишь, — говорит, — выпью отравы». Вы поняли, да? Думаете, он заработал себе на отраву? Жил за мой счет, еще травиться за мой счет вздумал. Ну, я и сплавила его подруге, а та забеременела. Теперь они оба на седьмом небе. Без ума друг от друга.

— Теперь они размножаются за твой счет?

— Нет, вы, Ирина Александровна, совсем отпоролись от пейзажа. На какой вы планете живете?

— Я все равно не поняла, что они делают в твоей квартире?

— Господи, да пляшут от счастья! Не на улице же им плясать? Я не враг живой природе, пускай размножаются. Ой, — спохватилась она, — вы только Борисычу не говорите. Я обещала, что до его возвращения замуж не выйду.

Последнюю фразу она произнесла в момент, когда Сириус появился в фойе.

— Идем, — сказал он. — Пора.

Ксюша обняла меня на прощанье.

— Мне будет вас так не хватать, — сказала она, но на Сириуса даже не взглянула.

В капсуле Сир не произнес ни слова, бросил меня наедине не с самыми лучшими мыслями. Он думал, что в долгой дороге молчание меня утомит, тогда я легче мобилизуюсь на поиск внеземного рая. Я же думала о детях, потому что, как в том анекдоте, всегда о них думаю. О своих, и о тех, которые могли быть моими, но в последний момент мне удалось переложить эту долю на другую женщину, которая даже не была мне подругой. Я не знала, что скажу Борисычу. Как дам понять, что по возвращении ему надо вплотную занять моральным обликом этого маленького существа, которое уверено, что оно взрослое. Я решила, что пришла пора нам обоим открыть учебник педагогики, потому что прошлый педагогический опыт не подсказывал конкретных решений. Мой личный опыт представлялся теперь на удивление скудным, а мои собственные дети — непривычно идеальными. Хотя, не исключено, что я знала их меньше, чем отец Сириус. Относительно моих детей он оказывался прав чаще, чем я.

Имо действительно никогда не был ребенком. Может, потому что я никогда не видела его беспомощным. Когда я познакомилась с ним, он уже был способен залезть без страховки под купол зимнего сада. Как ни странно признаться, я боялась его не меньше, чем остальные. В три года я боялась его так же, как боюсь сейчас, никогда не шла на конфликт с ним, даже когда чувствовала за собой сто процентов правоты. Ужасно признаться, но я воспитывала своего ребенка ровно до той черты, до которой он мне позволял, и всегда ретировалась, если натыкалась на противодействие, потому что помощи просить было не у кого. И жаловаться было некому. Его отец был слишком далек. Да и слушался ли Имо отца, — кто знает?

После его официального совершеннолетия я сняла с себя ответственность. Теперь, если меня просили разобраться с Имо, я отсылала непосредственно к источнику недоразумения на том основании, что ребенок вырос. Только никто не знал, что таким же взрослым Имо был и в пять, и в семь лет… в двенадцать я перестала задавать вопрос, куда он идет на ночь глядя. Прогулки молодых людей по своим делам редко радуют родителей, к тому же Имо не врал. Ему незачем было обманывать, потому что он ничего не боялся. Угрозы и слезы были ему одинаково безразличны.

— Иду катать Кирилла на мопеде, — ответил он однажды, — потому что проспорил…

Имо было двенадцать лет, Кириллу — восемь. Кирилл был младшим братом Ивана, на улице стояла темень и гололед. Мопед Панчук-старший спрятал от своих сыновей на чердак гаража.

— Не тот ли это мопед, — спросила я, — у которого Ванин папа не мог починить тормоз?

— Он самый, — подтвердил Имо.

— Сынок! — взмолилась я. — Может быть, лучше отложить катание до весны? Может, сначала все-таки починить?

— Нет, — ответил Имо. — Пойду.

И пошел. Стоять у него на пути было глупо. Любой предмет, стоящий на пути, Имо брал и отставлял в сторону. Одушевленным был сей предмет или нет — ему было также безразлично. В тот день я решила, хватит! И научилась врать себе сама. Теперь, когда мой сын уходил из дома в ночь, я убеждала себя, что он у Ивана, сидит в комнате и при свете настольной лампы читает классику.

Принципиально иначе мои отношения сложились с Джоном. «Если бы не Джон, — думала я когда-то, — мне с Имо было бы во сто крат тяжелее». Но, когда поняла, что за миссию готовит для него шеф, все вывернулось наизнанку, как в учении Сириуса. Теперь, если бы не Имо, мне бы было во сто крат тяжелее идти на контакт с моим старшим сыном, при котором секториане боятся своих тайных мыслей. Мне надо было научиться у Имо мудрости принять этого человека таким, каков он есть, однажды и на всю жизнь. Вручить ему себя целиком, не проводя границы дозволенного, и жить с этим. Живем же мы как-то с собственной памятью.

— Конечно, тебе, как контактеру, нужна практика, — поддержал меня как-то шеф, — но контакт с этим ребенком может быть опасен в первую очередь для тебя самой.

Я знала, что любой контакт, подразумевает жертвы с обеих сторон. Знала: чем больше усилий затрачено на конечный результат, тем выше его ценность.

— Если «третий глаз» такое страшное оружие, — ответила я тогда, — пусть лучше воюет на моей стороне, — и все равно присвоила этого странного мальчика, потому что мне так хотелось.

— Просто ты настоящая эгоистка, — заявил мне Сириус, когда молчание наскучило ему самому. — Все твои поступки объясняются этим.

— Да, — согласилась я.

— Ты увлечена бессмысленными проблемами и уверена, что если тебе хорошо, то весь мир утопает в нирване.

— Да.

— Так вот, прошу тебя никогда не решать за меня. За весь мир… но не за меня.

— Хорошо, Сириус, — ответила я. — Отныне ты мне безразличен.

Однажды Джон спросил меня, как это будет по-русски, когда все люди не любят одного человека за то, что он не похож на них. «Ксенофобия», — ответила я. «А как называется человек, который не любит весь мир за то, что он не похож на него?» Я задумалась, но не нашла ответа. На Земле я проконсультировалась с грамотными людьми, но ни один из предложенных вариантов не соответствовал абсолютно. Тогда я столкнулась с явлением теоретически. Оно показалось мне настолько редким в природе, что человечество не придумало ему термин. Теперь я имела дело с физическим воплощением явления, но адекватный термин все равно подобрать к нему затруднялась.

Глава 11. МАШИНА, КОТОРАЯ УМНЕЕ МИШИ

Миша утомился нас ждать из пересадочного сектора. Вместе с ним томился на палубе сотрудник порта — зэт-сигириец, который должен был удостовериться, что мы прошли карантин и сопроводить компанию до выхода с палубы. Нам, аборигенам, доверия не было даже в Андромеде.

— Ну, наконец-то! — воскликнул Миша. — У нас тридцать часов! Если не освободим порт, вылетим отсюда через… — он злобно посмотрел на зэта, который ставил на площадку багаж. — Корабль пришел, вас нет, а время идет. Если не сдвинемся через сутки…

— Не факт, что сдвинемся вообще, — сказала я.

Мы пошли за контейнером, который зэт гнал впереди себя. Сириус пошел за нами с дипломатом в руке. Не доверил портовой службе зубную щетку.

— Прикинь, всего тридцать часов! Объект пришел, отстегнул трап, а в капсуле тьма непроглядная, хоть бы фонарь мигнул, души человеческие почуяв. Я с ним и так, и сяк — стоит колом. Чего молчишь? Рассказывай.

— Что рассказывать?

— Как она? Скучает?

— Не то чтобы плачет… Привет передать просила.

— Справляется? Шеф на нее не жаловался?

— Когда это шеф жаловался на кого-то из нас?

— А с матерью помирилась, не говорила?

— Нет, но с мужиком, на которого ты рявкнул, рассталась, если это тебя обрадует.

— Я? — удивился Миша. — Я только назвал его педофилом и обещал кое-что оторвать. Разбежались, значит? Так-так… Я знал, что она его бросит. Вот, девка! Вся в меня!

— То есть, неразборчива в партнерах, ты хочешь сказать?

Сириус молча шел за нами. Зэт также молча пихал впереди транспортер, только Миша кричал на весь зал и бряцал по полу тяжелыми башмаками. На нем был рабочий костюм, который он всегда надевал под скафандр. Непосвященному глазу он напомнил бы нижнее белье. На шее у Миши моталась кислородная маска, на ухе висел коммутатор, а на запястье компьютерная панель, — свидетельство напряженной работы.

— Все равно она похожа на меня больше, чем на Анжелку, — утверждал Миша, словно в этом кто-нибудь сомневался. — Говорят, случайные дети всегда удачнее запланированных! — он гордо взглянул на меня, как на обладательницу множества запланированных и неудачных детей.

— Кстати, где мои ребята?

— Я почем знаю? — удивился Миша. Так он удивлялся всегда, когда ему не нравился вопрос. — Финча не пустил дежурный. Вот этот кретин, — он кивнул на впереди идущего зэта, — сказал, что от Финча ментальные помехи. Ты когда-нибудь слышала о таких помехах?

— Неправильно сработал «переводчик», — объяснила я. — Сформулируй вопрос иначе, только не обзывайся.

— Да что ему? Он же не поймет ни хрена.

— Его «переводчик» наверняка работает лучше.

— Ты что, старуха, мой родной матерный туда влепила?

— Надо же им как-то понимать Юстина. И тебя.

— То есть, хочешь сказать… — спросил Миша, но уже гораздо тише. Зэт обернулся, чтобы посмотреть на виноватую мину землянина. Такого дива на станции пока не видали. — Ай, — отмахнулся Миша, — они не обидчивые. Лучше скажи, как Ксюха? Нового педофила небось нашла?

— Лучше ты скажи, где мой младший ребенок?

— Откуда я знаю? Я, главное дело, должен знать! Уперся с концами. Я думал, хоть тебя придет встретить. Откуда мне знать, что у него за дела?

— Он не на корабль ушел?

Миша почесал затылок.

— Трап здесь.

— Ну и что? Может, там несколько трапов?

— С этой «кастрюлей» все может быть. Представь, от Магелланова Облака сюда за три минуты доперла. Без разгона и фарватера. Ты видала такое?

— Что она делала в Магеллановом Облаке?

— Прикидывалась астероидом, — доложил Миша. — Так маскировалась, что астрофизики не засекли аномалий. Я рассчитал примерный объем багажника, думаю, «Марсион» войдет туда целиком, если понять, как он открывается.

— А если не понять?

— Тогда я вам не завидую, братцы. Грузить придется вручную, — он обернулся к Сиру. — Что молчишь, батюшка? Укачало в дороге?

— Кислорода мало, чтобы болтать, — ответил Сириус.

С кислородом на транспортных узлах действительно было туго, лучше было надеть маску… тем, у кого она есть. Или предложить тем, у кого нет. Еще лучше сказать спасибо диспетчеру, который выгрузил нас на кислородной палубе, хоть и не обязан был этого делать.

— Все-таки мне хотелось бы знать, где Имо?

— Разве он скажет? — Миша набрал код коммутатора. — Я его спросил: «Где ты?» Он сказал: «Здесь». Я спросил: «Зачем?» Он сказал: «Надо». Сейчас будешь сама разбираться. Але! Макака чумазая! — обратился он к командиру корабля. — Говори матери, где ты есть! Мать волнуется, батьке Сиру воздуха не хватает высказать все, что он думает о тебе. О! Слыхала? — Миша добавил громкости на динамик. — Где, ты сказал?

— Здесь, — услышала я спокойный голос.

— Ну, что я говорил?! Здесь это где, я тебя спрашиваю?

— Открой глаза и увидишь.

Если бы контейнер не заслонял обзор, мы бы конечно увидели, что в конце коридора открыта площадка подъемника. На ней сидит Джон и держит Булку в кислородном пакете. Имо держал ногой площадку, чтобы она не плавала между этажами. В руках у Имо были маски, приготовленные для нас, как напоминание, что кислородные ванны в Андромеде могут позволить себе только очень богатые люди.

— Что? — спросил Имо, видя Мишину недовольную гримасу.

— Едем, едем! Шевелись! Время — деньги! — оживился Миша. — А то без багажа полетим.

«Еще не факт, что полетим», — подумала я, но вслух не сказала.

Лифт опускался в траповый отсек станции. Корабль Птицелова мог совершить Вселенскую кругосветку, пока площадка спотыкалась об этажи. Палубы сначала впечатляли своей пустотой и простором, потом от них зарябило в глазах. Лифт застопорился в круглом зале. Точнее, Имо прижал его стальной подошвой ботинка. Стеной вокруг стояли закрытые порты-приемники. Только одна дверь зияла космической чернотой.

— Узнаешь? — зачем-то спросил Миша.

Глупее вопроса нельзя было придумать. Как же не узнать, если это был единственный открытый трап. Вдобавок, возле него были сложены наши коробки. Он думал, я испугаюсь? Мне было все равно. Я не узнала трапа, но успокоилась. Конечно, если бы на месте болтливого Миши стоял флионер, молчаливый и желтоглазый, мне было бы еще спокойнее. Я не узнала ничего, но именно сейчас почувствовала, что скучаю по Птицелову. Что скучала все эти годы, питая к нему странные чувства, которые затруднялась себе объяснить. Когда он был, мне хотелось от него бежать; когда отсутствовал, мне его не хватало; когда он исчез, я готова была смириться с этим, но до сих пор не смирилась. В отсеке стоял мрак и почти космический холод, а из трапа веяло теплом. В отсеке невозможно было дышать без маски, а над трапом мигал индикатор воздушного фона, соответствующий землянам и флионерам, как расам схожим по среде обитания. В отсеке колени гнулись, и шея болела от гравитации — в трапе корабля Птицелова она была почти лунной. Можно было допрыгнуть до потолка, как я это делала в юные годы, перед тем, как наступала полная невесомость. Теперь мне было прилично за сорок. В понятии нового поколения, мне пора было работать мумией, а не искать космических приключений.

— Вы, сударыня, намерены сегодня зайти на борт? — спросил Миша. — Или намерены предаваться воспоминаниям? Время!

— Отвяжись, — попросила я и вошла в темноту.

Следом вошел Имо, которого в тех воспоминаниях не было. Его не должно было быть даже после. Присутствие Имо мешало мне сбросить двадцать лет, но пока я думала, как остаться наедине с его отцом, контур замкнулся и открылся в другой мир, завернутый круглым коридором вокруг двигательного отсека.

Имо вошел, как к себе домой. Его поведение говорило о том, что он бывал здесь не раз и не два. В доказательство я подняла с пола обрывок журнала и собралась предъявить ему в качестве улики, но заметила, что журнал старше Имо. Бумага, на которой он напечатан, с тех пор должна была истлеть. Я сама брала его в дорогу и собственными руками вырвала лист, потому что увидела в рекламе название знакомой улицы. Вырвала и выбросила, чтобы не плакать. Итак, вся дорога к Флио была полита моими слезами. Надо мной не сжалился ни шеф, ни Птицелов. Даже Миша в предвкушении потирал руки, он рассчитывал по мокрому следу в космосе установить координату пропавшей цивилизации.

— Имо! — крикнула я в пустоту. — Где ты? — и пошла по отсекам, в надежде найти еще что-нибудь с тех времен.

В сегменте, где меня терзала бессонница, валялась подушка. Корабль был пустой, свет — мягкий и ровный, стены — шершавые. Имо стоял у стены, на которой серой краской было написано сегодняшнее число, месяц, год.

— И здесь стенку испачкал!

— Это не я.

— А кто?

Имо пожал плечами. Действительно, почерк был размашист, неаккуратен. Имо так не писал.

— Как это понимать?

Он еще раз пожал плечами.

— Твоя же краска.

— Моя, — согласился он.

— А чей почерк?

— Эй, на борту! — раздался встревоженный Мишин голос в наушнике. — Вы живы? Если живы, тогда где трап?

Мишин биопаспорт трап принимать не хотел. Пропускные коды Джона и Сириуса вошли сразу, Мишин не шел ни в какую. Автомат упорно выплевывал его из ячейки. Представить не могла, что кодировщик трапа умеет отказываться от пассажира, сам выбирает, кого принять. Это противоречило логике также, как цифры на стене. Я спросила у Миши совет, он не поверил:

— Ты нарочно не хочешь пустить меня на борт. Дай Макаке паспорт и отойди!

«Вот же дурень», — подумала я и попросила Имо убедиться: машина сама не хочет пускать Мишу. Именно машина, а не мое подспудное желание. Имо поступил проще — вставил паспорт в ячейку, прижал ладонью и не позволил выплюнуть его до тех пор, пока трап не усвоил: Мишу пустить придется, Мишу мы не бросим одного в Андромеде. В ячейке вспыхнул зеленый свет, потом послышался треск. «Плохи дела», — решила я, но у Имо хватило сил перебороть автомат, и Миша незамедлительно возник на борту.

— У… холера! — сказал он, осматривая интерьер. Он прошелся по кольцу коридора и вернулся в исходную точку. — Что еще за технические новости?

— Наверно, машина тебя боится.

— Меня все машины боятся, но заподляны пока не кидали.

— Здесь еще одна загадка, — сказала я и подвела его к цифрам. — Как будто нас кто-то встречает?

— Макака, — догадался Миша.

— Нет, не Макака!

Миша махнул рукой. Двигательный отсек интересовал его куда больше.

Джон с Сириусом носили коробки, которые любовно назывались «ручной кладью» и захламляли траповую палубу до потолка. Имо ушел, не объяснившись. Появился и снова пропал. Миша перестал отзываться. Сначала я думала, что он увязался за Имо, потом нашла его внутри двигателя, озадаченно стоящего между герметичных тумб, которые когда-то напомнили мне кладбищенский мрамор.

— Что ты делаешь? — испугалась я. — Без защиты здесь находиться нельзя!

— Движок в дохлом режиме, — ответил Миша и поднял глаза на потолок. — Что-то я не воткнулся, — сказал он растерянно. — Ну-ка, иди сюда.

— Поищи дурочку. Я жить хочу.

— Говорю тебе, машина не на ходу. Не исключено, что это имитация. Иди, елки зеленые, я знаю этот тип движка. Сто раз видел такие. Иди, посмотри. Ты уверена, что другого двигателя нет?

— Чем тебе этот плох?

— Нет, штука борзая… Если от Магелланова до Андромеды вполне годится. Но сектор Кольца такая «кастрюля» своим фарватером идет лет двести. При благоприятной астродинамике — пятьдесят.

— Ошибаешься.

— Ирка, не морочь мне голову. Это тот самый корабль? — он еще раз посмотрел вверх. — Я же знаю принцип работы такой машины. У нее естественный предел скорости. Даже если пойдем на пределе, не перекроем скорость Кольца. Фуфло подсунули.

— Так что, сказать ребятам, чтобы не таскали багаж? Возвращаемся?

Миша вспомнил о сроках и взглянул на часы.

— Отдохни. Я должен подумать.

Пока Миша думал, перегруженный «Марсион», треща по швам, продолжал висеть на орбите станции. Его содержимое у диспетчеров доверия не вызывало. Имо объявился и снова замер у стены, где неизвестный оставил дату земного календаря. Джон встал рядом с Имо, они успели перекинуться парой слов на «сиги», прежде, чем я присоединилась к их компании.

— Сейчас возбужден фон. За ним не видно архива, — сказал Джон, но я собиралась спросить не об этом. — Пусть фон уляжется, тогда посмотрю.

Если Джон не угадал вопрос, значит, ментальный фон снесло ураганом. Нам всем пора было угомониться, еще лучше вернуться домой. Только Сириус уже занял сегмент подальше от трапа и объявил, что собирается жить один. К нему на постой никто не просился. Миша думал, раскладывая на полу защитную одежду.

— Тощие коротышки эти фроны, — пришел к выводу Миша, не принимая во внимание эластичность костюма.

— Двухметровый Птицелов элементарно умещался в нем.

— Мелкие, плюгавые доходяги, — стоял на своем Миша.

Вероятно, медитировал, набирался храбрости перед встречей с существами, которые держали в страхе Галактику, не появляясь в ней миллионы лет. Комбинезон, в самом деле, имел длину от силы полтора метра. Миша вывернул его наизнанку, наружу посыпалась черная пыль.

— Что ты хочешь понять, скажи мне, пожалуйста?

— Где выход в багажный отсек… — ответил он.

— Отвертку принести?

— Отвертка в «Марсионе».

Он еще раз осмотрел двигатель и предбанник, обошел хозяйство по коридору, заглянул в трап, я за ним. В трапе по-прежнему было черно и пусто.

— Как сказать «багажник» на их языке? — спросил Миша.

— Машина не хочет с тобой работать, — напомнила я.

— Кто ее спрашивает?

Миша достал из кармана пульт.

— Зачем тебе багажник? Время есть. Контейнеры спокойно разместятся в сегментах.

— Ну-ка, брысь… — скомандовал он и занес палец над кнопками.

— Нет уж! Я тебя в трапе одного не оставлю.

— Я вернусь на станцию, осмотрю корпус снаружи, пока он виден в телескоп.

— И что ты увидишь? Корпус в оболочке. Ее сиги просветить не смогли.

— Почему трап не идет? — удивился Миша. — Надо что-то нажать?

— Я же говорила, машине что-то не понравилось в твоем паспорте. Попробуй нажать «ход». То есть, «магнит», — вспомнила я. — Она не понимает, что ты хочешь.

— Тупая у тебя машина. Тупая и трусливая, — сказал Миша, однако, капсула закрылась. — Ну, и?.. А что я нажал?

— «Ход» ты нажал, а я тебе сказала «магнит».

— Ну, и куда мы пошли?

— Нажми еще раз «ход», а потом «магнит».

— Нет, мы определенно куда-то пошли. Почувствовала толчок?

— Миша, не балуйся с пультом, дай его мне!

Миша зажал пульт в кулаке и показал «фигу». Оболочка капсулы посветлела, окрасилась в дымчатый цвет, вокруг зашевелились хлопья тумана, сквозь них проступила чернота открытого космоса с вкраплениями звезд и «туманностью» Млечного Пути под ногами.

— «Стакан»! — узнала я. — Он самый! Миша, это же тот самый «колокол»…

— «Колокол» типа «стакан», — согласился Миша. — Чему ты радуешься? Мы в дрейфе, а она радуется.

Туманное тело корабля отплывало прочь, Миша сосредоточенно перебирал кнопки.

— Не старайся, эта штука понимает жесты. Вот так… — я обернулась к удаляющемуся кораблю, и он перестал удаляться, стал наплывать на нас. — Если лечь на дно, опустимся прямо на станцию…

— Погоди, — сказал Миша. — «Кастрюля» вращается по оси, значит, багажник должен открываться у полюса.

Корабль вращался. Туманный поток имел четкую направленность вдоль экватора. Миша подогнал «стакан» к южному полюсу и пошарил лучом, глядя одним глазом на встроенный в очки монитор.

— Там должен быть шлюз, — утверждал он.

Туман обволок прозрачные стены «стакана». Картина на мониторе ничем не отличалась от пейзажа за бортом, но Миша был на редкость упрям.

— До чего же трусливый корабль, — ворчал он. — Гляди-ка, хвост поджал. Нет, мне это все решительно не на здоровье. Открывай шлюз, гаденыш! — прикрикнул Миша и уставился в экран, застланный туманом.

Нас развернуло вверх тормашками. «Стакан» потерял управляемость, что-то длинное и толстое выдвигалось из корабля, пока не поймало нас гравитационным полем, что-то напоминающее цилиндр. Чем больше оно надвигалось, тем сильнее увязал «стакан». Воздух внутри становился плотным и тяжелым, словно перед ударом, но я не успела предупредить Мишу о свойствах машины защищать пассажира от синяков. Мы треснулись друг о дружку, когда цилиндр примагнитил к себе «стакан» мощным рывком, и вокруг вместо космоса развернулось пространство отсека.

Стены остались мягкими, но толку с них было мало. Мы стукнулись лбами, и Миша чуть не повредил глаз очковым монитором. Сквозь звон я слышала в наушнике голос Джона:

— …и внутренности видны, — говорил он кому-то, стоящему рядом.

— Чьи внутренности? — спросила я.

— Ваши. Вышла панель багажника, а на ней картина с химическим анализом.

— Слышал? — спросила я Мишу.

— Придурки в космосе! — выругался он, щупая глаз. — Чтоб я с тобой еще раз…

— Я еще виновата… Джон, не трогай панель! Отойди от нее!

— Джон! Не слушай маму, сынок. Достань нас отсюда…

— Джон, подожди!

— Ты собираешься здесь ночевать? Джон, немедленно достань нас! Или позови Макаку!

— Может, сначала объяснишь им, как это сделать? — рассердилась я. — Лучше ночевать здесь, чем еще раз треснуться о твою бестолковую голову.

— Дэ…э… — странно скривился Миша. — Ты оглядись. Интерьер ничего не напоминает?

Я огляделась и села на пол стакана. Тот же бурый свет, та же чудовищная гравитация. То же самое цилиндрическое пространство вокруг. Миша сел со мной рядом.

— Попалась! — злорадствовал он. — Эй там, наверху! Мамочке здесь не нравится. Или нравится? Гравитация сменилась невесомостью, стакан отошел от цилиндра, поднялся к потолочному люку и стал всплывать над поверхностью пассажирской палубы. Сначала нас встретили ботинки Имо, потом его штаны, потом ремень от штанов. За ним последовало татуированное пузо, медальон и выражение лица дрессированного медведя — ни за что не поймешь, что выкинет в следующий момент.

— Пульт… — сказал он Мише на удивление спокойно и протянул руку.

— Пожалуйста. Больно он мне нужен! — Миша выскользнул из трапа и засуетился, забегал по сегменту, спотыкаясь о коробки. — Не больно-то было надо, — огрызнулся он издалека.

Имо положил пульт в карман. Что-то мне подсказывало, что Миша больше его не получит. Он высунулся в коридор, убедиться, что гроза миновала, и поманил меня к себе пальцем.

— Последний раз я путешествую с твоими молокососами, — предупредил Миша шепотом, и занялся «Марсионом», похоронив мою надежду вернуться домой по-хорошему.

«Марсион» не торопился повторить наш путь. Мои уговоры разгрузиться вручную Мишу раздражали. Дети Мишу раздражали фактом присутствия, Сириус приводил его в ярость сам по себе, притом, что вообще не выходил из сегмента. Диспетчер подвернулся под горячую руку, предложив техническую помощь в буксировке «Марсиона» взамен доступа на борт. Такого корабля на транспортной станции не видали, но Миша послал диспетчера без «переводчика», и тот понял, что с дикарями не стоит связываться.

— Полчаса связи с Землей… — одумался Миша через минуту.

— Где это? — спросил диспетчер, но выяснил сам, и больше нас не беспокоил.

Может, он дал присягу не связываться с подозрительными планетами; а может, пообщался с шефом.

Когда «Марсион» приблизился к багажному полюсу, наше время истекло, но станция не удалила корабль из навигационной зоны. Не рискнула. Цилиндр вошел, экипаж вздохнул с облегчением, а я открыла для себя таинство багажной панели. Она сама развернула передо мной голограмму, рассекретив Мишины замыслы. Чего только он не натолкал в контейнеры! Чего я только там не увидела: одежду на все сезоны, шампуни с дезодорантами, даже унты на случай ядерной зимы. Я рассмотрела фонотеку с плеерами, мягкое кресло с подлокотниками, надувную лодку с веслами и насосом, стиральную машину с порошком и утюгом, даже тент от солнца. Залежи лекарственных препаратов превзошли по объему годичный запас конторы: от облысения и похудения, от посинения и позеленения, от бессонницы и аллергии на цветочную пыльцу. Дядька ехал гостить к родственникам с трехлитровой банкой снотворного порошка, которым можно было усыпить все население Галактики. Но больше всего мне понравилась связка баллонов для акваланга, спрятанная в одеяла. Вероятно, Миша собрался наблюдать гидрофлион в естественной среде обитания. Нелепость идеи заставила его замаскировать акваланг так, что я не смогла найти его на схеме. Или не успела, потому что владелец застал меня за этим занятием.

— У меня еще бутылочка коньяка, — признался он, — только шефу не проболтайся.

— Всего одна бутылочка?

— Одна одинешенька…

Он откупорил сундук, что стоял в коридоре, и ужаснулся. Из сундука торчали ласты и ствол подводного ружья. Вскрытие подтвердило, что в рамках экспедиции, Миша решил устроить себе экскурсионный тур с развлечением и комфортом.

— Тысяча чертей меня подери! — воскликнул он и пнул сундук. — Неужели бутылочка в «Марсионе»? Неужели я перепутал коробки?

— Ничего не случится с твоей бутылочкой.

— Я же хотел отметить событие, — расстроился Миша и уставился на багажную панель. — Ну, правильно, вот она.

В «Марсионе» действительно лежала бутылочка, красивая, граненая, к тому же пустая, с набором таких же красивых рюмок. Но Миша умолчал, что к ней прилагался двадцатилитровый баллон с сомнительной жидкостью коричневого цвета, который индикатор распознал, как «горючее вещество». Все это было спрятано на дне такого же сундука и прикрыто чехлом от компьютера.

— Ирка, — жалобно взмолился Миша.

— Что?

— Забери у Макаки пульт.

— Нет.

— Как я туда войду без «стакана»? Там же нет кислорода.

— Как хочешь.

Миша вынул ласты, швырнул их на пол, и тут его осенило. Он достал из сундука жилет с баллоном и маской, разделся до плавок и стал натягивать гидрокостюм.

— Видел бы тебя шеф.

Он пристегнул баллон, грозно зашипел на меня воздухом из шланга и стал приклеивать к уху коммутатор.

— Микрофон засунь себе в нос, — посоветовала я, — и не забудь ласты.

— Молчи, женщина, — прошептал он, опасаясь хамить громко, когда поблизости дети. — Все будет зашибись, — пообещал он, и поковылял в двигательный отсек.

Когда я увидела, что Миша натягивает поверх акваланга защитный костюм фронов, я всерьез собралась жаловаться Имо.

— Там же газ, — сказал Миша.

— Какой газ?

— Откуда я знаю? Лучше помоги.

— Миша, почему нельзя было взять у сигов дыхательный прибор? Зачем нужны эти громоздкие баллоны?

— Почему… почему… — ворчал Миша. — Потому что сиги его спрятали, вот почему. Помоги же мне…

Чем ему помочь, я не знала. К таким неожиданностям в космосе меня не готовили. Как можно помочь питону влезть в кожу полинявшего червяка. Удивительно, что костюм на корабле фронов тоже оказался умнее Миши. Он растянулся, облепив его вместе с баллоном на спине. Мне расхотелось жаловаться командиру, стало интересно, чем кончится.

Необычная Мишина выходка собрала экипаж у трапа. Его провожали, как первопроходца на Северный полюс. Никто не понял, что он собирается делать, главное, зачем, но все уловили торжественный момент. Только Сириус не вышел. Он платил Мише тем же показным равнодушием, которое получал. Возле его арки вскрывали контейнеры, выгружали технику, время от времени били стекло, Сириус не повернул головы. Он не поднялся с места, пока Миша, мокрый и бледный, не упал на матрас. Корабль уже взял курс. Все надеялись, что к Флио.

Миша стал первопроходцем в страну сновидений. Экипаж продолжил обустраиваться без него. Ребята сами поставили воздушные фильтры, к которым Миша не велел прикасаться. Оборудовали душ с системой синтеза воды из воздуха. Только струйка получилась тонюсенькой, и дышать в кабине было нечем. Миша спал. Сириус попробовал коньяк и нашел его вполне приличным. Мы выпили над спящим Мишей за его хорошие сны. Мишино рабочее место оборудовали под стеной, на которой неизвестный художник запечатлел дату первого дня полета. Надеялись, что он, отдохнув, обратит внимание на феномен. Дата растаяла ровно в полночь, на ее месте появилась новая. Так наступил следующий день. Мы еще раз выпили по рюмочке и сверились с хронометром.

— Здесь настоящий календарь, — сказал Джон.

— Откуда? — спросила я.

— Написал кто-то.

— Кто написал?

— Какие-то люди.

— Здесь были люди?

— Наверно.

— Почему «наверно», Джон? Ты не видишь архив?

— Люди не оставили архив.

— Может, «белые гуманоиды»? Ты говорил, от человека всегда что-нибудь остается.

Пока Миша спал, на палубе было непривычно тихо. Джон думал, глядя на цифры календаря.

— Джон, что ты видишь? Что здесь было?

— Дискотека, — неуверенно произнес он и понял, что выразился не по-русски. — Ну, как это называется, когда диски сложены в ячейки на стене?

— Фонотека…

— Если есть фонотека, значит, были люди.

— Что за люди?

У Джона снова возникли трудности с языком.

— Везде была дискотека, — сказал он, — на стенах, и в коридоре.

— Возможно, это Мишин сон. В его модуле шкафы с дисками от пола до потолка… снятся ему даже в космосе. Отвлекись. Если долго смотреть в одну точку, черта лысого можно увидеть.

Джон оторвался от календаря, но у двери его странный взгляд опять что-то задержало.

— Арки сегментов можно закрывать шторой, — сообщил он.

«В самом деле, — вспомнила я, — Птицелов закрывал их непроницаемым полем. Точно таким, как на станции клана, похожим на сплошную стену, в которой я по простоте душевной искала замок».

— А гуманоиды… с желтыми головами?..

— Вижу Птицелова, — сказал Джон. — Сидит у стены, точно как Имо.

— Я сама его вижу. Джон, это мой архив, попробуй войти в архив корабля.

Имо действительно выбрал то же место, где когда-то сиживал отец, сутками не меняя позы.

— Существа, похожие на «белых гуманоидов»?.. — выпытывала я. — С большими черными глазами.

— Я же говорил, они не оставляют архив.

— Хорошо, — согласилась я, — «белые» не оставляют, а «желтые»?

— Я осмотрел багажник, — признался Джон, и у меня екнуло сердце. — Тебя там нет. Если бы ты была, я бы видел. Это другой корабль.

«Нет, дорогой мой Джон, — подумала я. — На этот раз ты меня не утешишь. Это именно тот корабль. Второго такого во Вселенной нет».

— Тогда почему я не вижу? — спросил Джон. — Почему я не вижу здесь никого?

— Потому что ты напряжен и зациклен на календаре…

— Тот это корабль, другой корабль… — вмешался в разговор Сириус, — какая разница? Та история давно закончилось.

— Ничего не закончилось, — возразила я. — Пока мы здесь, не закончилось ничего.

— Тогда давайте выспимся, чтобы видеть реальность, — предложил Сир. — Что толку от привидений и сновидений?

Миша спал вторые сутки без посторонних советов. Имо посидел и тоже уснул. Булочка уснула на Имо. Джон пошел слоняться по палубе, не теряя надежды увидеть что-то существенное, то, ради чего он шел в экспедицию, но видел только бытовые декорации на стенах и вещи, брошенные невидимыми пассажирами.

Сириус отлил из канистры полбутылки и уединился. Ему со мной по-прежнему говорить было не о чем. Глядя на календарь, я вспомнила, что на днях у него день рождения. Сириус никогда не придавал значения этой дате. «Пустая формальность, — говорил он. — Я гораздо старше, чем выгляжу. В моем возрасте уместно выражать соболезнования, а не поздравлять». В этом году отцу Сириусу исполнялось тридцать четыре года. Для поколения Ксюши он был реликтовым ископаемым, для меня — мальчишкой, но если разобраться по существу, то кризис среднего возраста отца Сириуса настиг гораздо раньше, чем надо. Этот кризис начался еще в детстве, к подростковому возрасту достиг апогея, а затем перестал восприниматься как кризис, потому что Сириус к нему привык. В его жизни менялись только декорации. Идея сюжета оставалась неизменной: его появление на свет случилось не к месту и не ко времени.

Честно сказать, Сириус, также как мои сыновья, никогда не был ребенком. Когда я познакомилась с ним, ему было четырнадцать, он производил впечатление взрослого и очень несчастного человека. Только тогда его звали Сережей, он был воспитан и требователен к себе более, чем к окружающим. Его мать поделилась с Аленой, что в младенчестве он был таким же требовательным и серьезным. Тогда Адам разыскивал несовершеннолетнего беглеца. Алена же, как могла, утешала несчастную маму… «Мне врачи запретили рожать», — признавалась женщина, но Алена не верила: «Им всем рожать запрещают. Их послушать — женские консультации делают специально, чтобы запрещать рожать. Не помню, чтобы кто-нибудь родил просто так. Надо обязательно сделать подвиг». На Алену подействовало другое заявление: «Сереженька у меня седьмой, — сказала мама. — Первые шестеро мертворожденные».

Алена задумалась. Ее мысль с нормальной человеческой логики перешла на ненормальную логику слэпоаналитика. «По теории, — рассуждала она, — слэпы мертворожденных младенцев могут оставаться у матери и передаваться следующему ребенку. Хорошо, если один-два, а если и впрямь имел место подвиг?»

Алена поручила студентам собрать статистику. Ее интересовали особенности людей, рожденных после нескольких выкидышей. Студентам был обещан облегченный экзамен. А, так как получить хорошую оценку у доцента Зайцевой являлось задачей повышенной сложности, все отличники взялись за дело. Трудно представить, откуда они черпали информацию, но гипотеза подтвердилась: люди, рожденные после таких печальных обстоятельств, обладают повышенной энергетикой, которая нередко идет им во вред. Образно говоря, аномалия развития слэпа провоцирует его новые возможности.

«Все началось, когда я лежала в больнице, — рассказала Алене Сережина героическая мама. — Его не пустили в женское отделение. И вдруг я проснулась и почувствовала, что он рядом. Как будто сидит на койке и на меня смотрит…»

Сам Сириус в последствии описал феномен проще: «Я рассердился на медсестру, которая не пускала в палату, пришел домой, лег, закрыл глаза и почувствовал, как от меня что-то отделилось. Что-то, способное смотреть на мир моими глазами. Оно встало, посмотрело на меня и пошло обратно в больницу».

На третьи сутки уснул даже Джон. Я приблизилась к Мишиному лежбищу, тронула его за плечо.

— Ты жив? — спросила я. — Сколько снотворного ты проглотил?

Среди распухшего синяка прищурился глаз.

— Мне нужна твоя помощь.

Синяк закрылся подушкой.

— Миша, нужен химический индикатор. Я точно знаю, что ты его взял. Только скажи, где он и спи дальше.

— Зачем? — спросил Миша.

— Хочу сделать анализ крови, пока никто не видит.

— Чьей?

Я села поближе к его уху.

— Если это тот самый корабль, на цилиндре должна остаться кровь. Мне нужно точно узнать. Желательно раньше, чем мы придем на Флио.

Миша сел на матрасе с закрытыми глазами.

— Через двадцать лет? — удивился он.

— У меня сильно шла кровь из носа, к тому же я ползала по этому цилиндру вдоль и поперек, хоть две молекулы крови, но остаться должны.

— Ну, да, — согласился Миша. — И что, ты опять поползешь по цилиндру?

— У тебя есть другое предложение?

Он встал, пошатываясь, дошел до коробки, в которой лежали упакованные скафандры, но глаза так и не открыл.

— Мне надо переодеться, — сказал Миша.

Когда он вышел из трапа с индикаторной пластиной в руке, глаза были открыты шире обыкновенного. Он отстегнул шлем, кинул его на матрас, сел за компьютер, не снимая скафандра; ничего не объяснив, подключил индикатор и развернул экран.

— Что? — спросила я. По выражению лица было ясно: в багажном отсеке не все в порядке. — Миша, что?..

— Две молекулы… — передразнил меня Миша. — Там барана зарезали! На задней стенке лужа свежей крови.

— Чья? Боже мой!

— Моя, наверно, — предположил он. — Я же фингал набил. — Миша вставил в индикатор свой биопаспорт и удивился. Затем вставил мой и удивился еще больше. — Твоя… Что произошло, пока я спал?

— Ничего.

— Вы приколоться с меня решили?

— Да, — рассердилась я. — Конечно! Ложись спать, считай, что тебе все приснилось.

— Ирка, что тут было?

— Барана резали, — ответила я. — Точнее, овцу, — и пошла к себе в сегмент, с намерением выпить снотворного. Мне хотелось уснуть летаргическим сном и проснуться в раю, который обещал найти Сириус.

Глава 12. АЙРА. СОКРОВИЩА «ДИСКОТЕКИ»

Неожиданная возня в сегменте разбудила меня. За ширмой прятались два незнакомца. Их бессовестные глаза светились от страха, их бархатно-прозрачная кожа была похожа на голографическую проекцию, черты лица расплывались в тумане, позы были замысловаты, поскольку высоты ширмы не хватало, чтобы скрыть их. Сначала я закрыла глаза. «Фазаны», — решила я, но вспомнила, где нахожусь, и вскочила с матраса.

Оба пришельца были одеты в костюмы, в которые Миша помещался с аквалангом. Оба были озадачены моей реакцией. Я просыпалась, их образы блекли. Когда Джон заглянул в сегмент, здесь уже не было никого.

— Ага! Ты видела? — его счастливый взгляд остановился на ширме. — Вот они где! Можно, я буду тут ходить, когда ты спишь? Иначе повадятся.

— Кто они?

— Люди, — радостно ответил Джон.

— Нет…

— Люди. На корабле они все выглядят, как лунные гуманоиды. Не удивляйся так, они ведь не живые. Они слэпы, домовые, то есть, корабельные. Мне удалось активировать их для контакта. Миша просил… для работы, а ты не бойся. Не обращай внимания, да и все.

— Почему они так похожи на «белых»? — удивилась я, но вспомнила, что корабль имеет гораздо более древний архив, чем монастырь на берегу Балтийского моря, неумело потревоженный нами.

Джон сиял, словно сбывались его мечты.

— Ты предупредил бы…

— Вот, я предупредил.

Он вошел и присел рядом на краю матраса.

— Миша думает, что на борту есть связь шестого поколения. Как это по-русски, когда информация передается на спиновых вращениях антиподобных разнесенных частиц?

— Бог с тобой, Джон! Лучше это не говорить по-русски. Шестое поколение связи! Даже сигирийцы им не пользуются.

— Им не нужно. А здесь должно быть. Но я не понимаю, как подключить ее к нашей технике, поэтому должен наблюдать корабельных.

— Ну и красавцы, твои корабельные, — сказала я и вздохнула с облегчением. — А узнать их можно? Что за люди?

— Ты же видишь, — улыбнулся Джон, — они не хотят представиться, но Миша думает, что они знают корабль.

— Что еще думает Миша? Чем он занимался, пока я спала?

— Напоил Сириуса, испачкал краской стену над столом…

— Зачем?

— У него так много идей, так много планов!

— Планов, говоришь?

Самое время мне было проснуться и пройтись по палубе, оценить обстановку, а также настроение экипажа, которое казалось чересчур оптимистическим.

Джон остался наблюдать корабельных, Сириус спал, Имо рисовал иероглиф на коленке. Миша сосредоточился за компьютером, рядом с ним стояли две рюмки коньяка.

— Это не тебе, не трошь! — предупредил он. — Это для нечисти.

Миша писал программу шифровальщика. Он уже забыл, как недавно также сосредоточенно писал универсальный дешифратор. Чем это кончилось, Миша также забыл. Работа протекала в обстановке повышенной секретности, перед черным монитором. Картинка была спроецирована на мини-экран перед глазом, синяк вокруг глаза приобрел яркий цвет и четкие очертания. На календаре пролетело еще три дня. Под календарем растекалась жирная алая клякса.

— Надо было закуску положить. Кто же так угощает нечисть?

— Мать! Прогуляйся… — сказал Миша с раздражением.

«Симптоматика космической болезни была, как на параде», — решила я. Сигирийцы, наблюдая землян, описали эту болезнь много веков назад. Они уже тогда обратили внимание, что в одиночном заключении, в капсуле космического корабля, землянин подвержен ей в меньшей степени. В коллективе он сатанеет гораздо активнее, его обуревают идеи фикс, одна другой нелепее, он может с одинаковым успехом залечь в спячку или запеть гимн в шесть утра по московскому времени. Словом, в коллективе апокалиптические настроения овладевают человеком чаще и острее. Нас, в отличие от внештатников, к этому готовили; мы понимали, что делаем, и знали, на что идем. Мне осталось только понять, для чего Миша пишет программу, — и ситуация под контролем.

Я прогулялась. Две рюмки коньяка, только наполовину выпитые, стояли также у трапа, на свалке незадействованного оборудования, привезенного с Земли, даже в предбаннике машинного отсека. Только там рюмки были пусты и стукнули меня током, когда я попыталась забрать их. Это был апогей идиотизма. От стекла меня прежде ни разу током не било. Я пошла за Джоном, но не нашла его. Сириус по-прежнему крепко спал в своей «келье», а Миша по-прежнему сидел за компьютером.

— Сколько часов в сутки ты можешь спать? — спросил он.

— Двадцать, — ответила я, эта цифра была проверена практикой.

— И тебе не стыдно? Вот я, допустим…. Поставил тренажеры, бегаю по коридору трусцой каждые два часа…

— А зачем вымазал стену краской? — спросила я, пока у Миши не пропало настроение общаться.

— Для эксперимента, — объяснил он. — Макака говорит, если обычную краску разбавить специальным раствором, она станет прозрачной через какое-то время. Я разбавил, и ни хрена.

— Он перепутал раствор.

— Ничего подобного. Всю нецензурщину он пишет на себе только с раствором, причем ювелирно дает концентрацию, чтобы надпись исчезла точно в день прибытия к мамочке.

— Буду знать.

— Твои засранцы утверждают, что календарь написан именно такой краской.

— Ясно, — сказала я и успокоилась.

С той минуты Мишино поведение перестало напоминать космическую болезнь.

— А я говорю, что механизм должен быть, — продолжил Миша. — Если не в стене, то где-то гуляет проектор, активирует изображение. Я это докажу как только освобожусь.

— Будешь искать механизм?

— Вот именно.

— Лучше бы ты чаще бегал трусцой по коридору. И я с тобой за компанию.

— Ты будешь готовиться к встрече с Птицеловом, — сказал Миша.

— Всегда готова! Не могу дождаться. Лишь бы он оказался в царстве живых.

— Лишь бы мы оказались в царстве Флио, а не в царстве идиотизма. Честно скажу, этот движок подозрителен.

Чтобы пошатнуть мое доверие к двигателю, Миша представил расчет, в котором я не поняла ничего, потому что он был написан сигирийскими математическими знаками. В такой математике я разбиралась меньше, чем в человеческой, а в человеческой не разбиралась вообще. Миша все объяснил: если наш движок разогнать до алгонического предела, мы, на данный момент прошли одну сотую сегмента Кольца, только неизвестно в каком направлении, потому что Кольцевой диспетчер нам недоступен. Тот же самый сигирийский транспорт по Кольцам уже бы отмахал полпути до Хартии. Соответственно, к концу жизни мы преодолеем то же расстояние. Этот вывод был Мишей логически доказан, и, тем не менее, раздражал его. Миша чувствовал: здесь что-то не так. Что-то он упустил в самой постановке проблемы.

— Это не мое дело, — ответила я. — По календарю не прошло и недели, а ты уже все посчитал и сделал выводы.

Календарь раздражал Мишу еще больше. Не убедив меня расчетом, он бросил писать программу, и полез на стол со сканером и лазерным резаком, потому что был уверен, что стены флионерского корабля просто так просветке не поддадутся.

— Там точно есть механизм, — уверял Миша. — Цифры не возникают из ничего.

— Может, не надо? — засомневалась я, увидев, что он настраивает лазер.

— Надо. Эта хреновина меня достала.

Лазеру стена не поддалась точно также, и Миша полез в ящик за топором.

— Если ты не прекратишь, я позову Имо!

Имо пришел сам, когда адский грохот сотряс пассажирскую палубу. Сбежались все, даже сонный Сириус вытаращил красный глаз в коридор. Кусок стены вывалился наружу вместе с Мишей. Все разлетелось по полу. Древко отвалилось от топора, в стене образовалась пробоина в человеческий рост, из нее выпал блок, который лежал тут же рядом с Мишей, а в пустом проеме висели бледные цифры, растерянные, словно тень, которая внезапно лишилась опоры.

Стены тоже оказались умнее Миши, в них была предусмотрена защита от оголтелых исследователей. Неясно только, что именно они защищали: загадочный механизм от посторонних глаз или предмет, которым ударили по стене, от деформации?

Имо посмотрел на Мишино ушибленное колено и ушел. Сириус закрыл глаз и опять улегся. Джон подошел к пробоине, чтобы рассмотреть материал, из которого сделаны стены. Зрелище показалось ему увлекательным.

— Там должен быть механизм, — упорствовал Миша, потирая ссадину. — Чтоб мне провалиться в багажник! Он должен быть!

— Это биологическая масса, — возразил Джон, — в ней не может быть механизма.

— Пойдем на кровать, — предложила я Мише.

— Механизм должен быть!

— Разумеется.

— Не верите?

— Верю.

Миша надулся. Он отбил себе колено и локоть, добавил объем синяку под глазом, но уходить с поля боя не собирался. Он сидел на полу коридора из принципа до тех пор, пока не пришел Имо, чтобы поставить на место выпавший из стены блок.

— Не надо, — сказал ему Джон. — Сама зарастет.

Джону никто не поверил, но в течение суток пробоина стала заметно уже, обломки таяли на полу как весенний снег, и цифры календаря вспыхнули с прежней яркостью. В течение следующих суток исчезла алая клякса, а еще через пару дней все забыли об инциденте.

С момента знакомства Миши с кораблем Птицелова между ними сложились особые отношения. Странные, можно сказать, отношения. Как правило, техника Мишу уважала. Хорошая техника — любила, плохая — боялась. Корабль Птицелова над Мишей издевался, если не сказать больше — относился к нему со здоровым чувством юмора, насколько только может техника относиться с юмором к пользователю. Такое случилось впервые. Первый раз я видела, как Миша обиделся на машину. Их отношения складывались непросто. Их взаимное неравнодушие друг к другу было очевидно. Их сосуществование приобрело характер позиционной логической игры, в которой все остальные члены экипажа чувствовали себя предметами интерьера, ни одной из сторон они не принимались в расчет. Миша занимался машиной, машина — Мишей. Когда он добрался до работающего двигателя и все рано ни черта не понял, партия перешла в эндшпиль. Я стала молить бога, чтобы корабль дошел до Флио, также горячо, как когда-то этого не желала. Чтобы по дороге мне не пришлось проснуться и увидеть желтокожего гуманоида, склонившегося надо мной в буром свете багажного отсека. И если мне еще раз суждено пережить это, — только не с детьми.

Возраст для приключений прошел, потому что ужаснее всего на пятом десятке жизненных лет столкнуться с явлением, противоречащим всему накопленному прежде опыту. Именно с такими явлениями я сталкивалась теперь постоянно.

— Ксюша, девочка моя! — услышала я на седьмой день полета, и решила: «Нет! Или я не в здравом уме?» — Ксюша, ответь, если слышишь! Мы у Флио!

Я отправилась в Мишин сегмент убедиться, что он не бредит. Миша сидел за компьютером, улыбался, продолжая подлый розыгрыш.

— Ксюша, солнышко мое! — кричал он, глядя в черное поле экрана. — Иди, иди! Смотри скорее, — он замахал руками, заметив меня на пороге. — Не говори потом, что не видела.

«Я люблю тебя, Борисыч», — бежал текст по строке приемника.

— Поняла, да? Она меня любит. Меня! Дурака такого!

Непонятно было, чему Миша удивлен больше, факту связи с Землей или чувствам собственной дочери?

— Нет, ты видела?

— Еще одно Нобелевское открытие?

— Сто пятьдесят второе, — уточнил он. — Но, к сожалению, не мое. Это желторожие алкоголики, которых пасет Финч. Кстати, скажи ему, пусть нальет! Заработали.

— Напоить привидение, чтобы привлечь его к сотрудничеству, это из области каких наук?

— Из маразматики, душа моя, из маразматики. Другая наука к сей «кастрюле» неприменима есть… Нет, ты поняла: она меня любит! — повторял Миша, несмотря на то, что связь прервалась и буквы померкли.

— Кто тебе сказал, что мы на Флио?

— На Флио? — удивился Миша.

— Ты только что это произнес.

— А! — вспомнил он. — Кнопка хода погасла. Кажется, погасла, — он указал на спящего Имо. — спроси у него. Я подцепил к медальону датчик, чтобы намекнул, когда мигать перестанет.

— Ну… намекнул?

— Ясно дал понять.

— А проверить?

— Ты попробуй его переверни…

Имо спал на медальоне. Спал крепко, весил много, просыпался неохотно и на попытки сдвинуть себя с места не реагировал.

— Сынок, — обратилась я к нему.

Миша пришел мне на помощь.

— Приехали, командир! — крикнул он и потряс Имо за плечо. — Подъем!

Подъема не последовало.

— Ну, что ты будешь делать?.. — Миша нагнулся к уху спящего. — Макака, пломбир в ореховой глазури… — сказал он ласково, и на всякий случай отошел.

Имо отлепил щеку от матраса, но пломбир не увидел. Миша отошел еще дальше.

— Надо посмотреть пульт, — объяснила я. — Похоже, корабль у Флио.

Командир лениво вынул из медальона пульт. Кнопка хода и впрямь погасла, но Имо только зевнул и перевернулся на бок.

— И что? — спросил меня Миша. — Переведешь на русский эту приветственную речь… по случаю прибытия на родину?

— Думаю, что переведу.

— Интересно послушать, — Миша вернулся к компьютеру.

— Мне кажется, что торможение в навигационной зоне еще не прибытие, тем более для таких пришельцев, как мы. Если мы действительно у Флио, надо притаиться и ждать, когда нами заинтересуются, а уж потом просить разрешение на контакт.

— Насколько я должен притаиться, там не было сказано?

— Напомни ему про мороженое еще раз…

— Ну, нет! Сегодня твое дежурство, — сообщил Миша и рухнул с кресла на лежанку. — Она меня любит, — вспомнил он. — Надо же! Любит… А вы из меня дурака делаете! Теперь сиди и разбирайся. Разбудишь, когда кто-нибудь выйдет на связь. Если, конечно, выйдет. — Миша закрыл глаза, но спать не собирался.

— Выйдут. Им же интересно, что за корабль причалил в зоне.

— Мать! — воскликнул он. — Вот только не надо гонять понты! Я не знаю, к чему причалила ваша посудина, но, точно скажу, отсюда до твоей Минской хибары можно дойти пешком.

— Наберись терпения, мы все узнаем.

— Кто бы там ни был, через сутки иду на контакт без предупреждения. Через двое — иду без предупреждения на таран. А сейчас дай мне выспаться.

Миша все равно не заснул, только издергался. Он принял снотворное, впал в сомнамбулическое состояние, которое покинуло его без малейших попыток перейти в сон. Он уступил мне матрас, на котором я дважды показала ему пример, как нужно засыпать в нервозной обстановке. И дважды этот пример его не вдохновил. Нами заинтересовались, когда Миша исчерпал ультиматумы и готов был признать себя заложником. Все произошло, когда я сдала вахту и опять приняла снотворное с надеждой проснуться в раю.

— Вставай, — услышала я над собой голос Сириуса и поняла, что произошло событие.

Экипаж возбужденно толпился у трапа. Вид у Сириуса был озадаченно-растерянный.

— Кто здесь был? — спросила я. — Что в капсуле?

— В какой капсуле? — удивился Миша. — Матушка, проснись! Трап угнали!

— Как угнали?

— Украли, — уточнил Сириус.

— Угнали или украли?

— Был трап — и нет трапа, — объяснил Миша. — Это кража или угон?

— Ждем, — объявил Сириус, и занял позицию напротив двери, чтобы первым встретить пришельцев.

Гости не торопились. Спустя час это выглядело невежливо. Сириус принес табурет и устроился на прежнем месте сидя. Остальные встречающие по-простецки расселись на полу.

— Может, корабельные смылись? — предположил Миша. — Мы их достали и они того…

Джон не торопился опровергать догадку.

— Пусть хоть трап отдадут.

Трап не вернулся. Ожидания надоели всем. Народ стал разбредаться по сегментам, только Сириус стоически возвышался на табурете, но вскоре сдался и он.

Следующее событие произошло, когда мне снова удалось заснуть.

Пробуждение было подобно кошмару. В коридоре стоял шум и гвалт, Миша с Сириусом ругались у пустого капсульного отсека, кричали друг на друга, пытаясь найти виноватого. Джон с загадочной улыбкой зашел ко мне.

— Что? — спросила я.

— Миша видел привидение. Сириус видел привидение… А я не видел.

— Почему?

— Потому, что оно не привидение, — развел руками Джон.

— Миша! — крикнула я, и в коридоре наступила странная тишина.

Мишина физиономия появилась в дверной арке и улыбнулась также хитро и загадочно, как только что улыбался Джон.

— С прибытием на Флио! — сказал Миша.

— Давайте-ка, не темните. Что случилось?

— Это мы-то темним? — удивился он. — Это ты давай рассказывай… — Миша вошел в комнату. За ним вошел Сириус. У меня возникло ощущение, что я в кольце вражеских войск. — Рассказывай, рассказывай… Что за существо дамского пола носится сегодня по кораблю? Такое наглое, такое шустрое, что мы рассмотреть не успели. — Улыбка вдруг исчезла с его лица и тон стал неожиданно официальным. — Сколько детей вы наделали с Птицеловом, признавайся?!

— Мы? — испугалась я.

— Ну-ка, хлопцы… — распорядился Миша. — Дайте-ка нам с мамой посовещаться.

Джон с Сириусом неохотно покинули комнату.

— Ну не я же!

— Не знаю…

— Сбилась со счета? Или не считала? Он делал тебе детей, а ты цветочки нюхала на лужайке? Сейчас же признавайся! Никто не мог зайти на борт без кода, кроме твоих засранцев! Я хочу знать, сколько их?

— Миша! Я бы даже постеснялась спросить…

— Нет, вы посмотрите на суперскромность! Стыдно спросить, сколько у нее детей!

— Не пугай меня так!

— Знаешь, красотка, уж насколько я был хорош, и то с тобой не ровняться. Чем ближе к Флио, тем чаще я спотыкаюсь об твоих…

— Это не мои!.. — в отчаянии закричала я.

— Ну, погоди! В следующий раз я ее поймаю.

— Миша, вдруг это я сама двадцать лет назад?!

Миша сел рядом со мной на матрасе и грустно покачал головой.

— Какой фантаст пропадает, — сказал он.

— Не смейся, я вполне серьезно!

— Вай, хабиби, какой фантаст! Стругацкие отдыхают…

— Делай, что хочешь, — рассердилась я. — Только имей в виду, корабль ведет себя странно. Не так, как другие нормальные корабли.

— Станислав Лэм, — задумчиво произнес Миша, — уволился на пенсию…

— Можешь не верить. На корабле происходит что-то не то.

— Если эта нахалка не вернет трап…

— Тогда что? Что ты ей сделаешь?

— Ой… — вздохнул Миша. — Сколько раз зарекался, не работать с женщинами. И вот результат!

— Миша, послушай меня…

— Нет, ты меня послушай. Мало того, что женщины всегда создают проблемы, теперь эти проблемы размножаются сами собой.

В следующий раз существо появилось на корабле, когда ловцы привидений расслабились за бутылочкой. Они полагали, что вечер по московскому времени соответствует общевселенскому, и на ночь глядя на корабле ничего произойти не может. Мужики утомились ждать, решили снять стресс и не послушали Джона, который предупреждал, что вероятность посещений подобного рода усиливается многократно именно в момент расслабления. Мише и Сириусу с пьяных глаз померещилось юное длинноволосое создание, которое на секунду застыло у порога, пронеслось сквозняком по коридору и исчезло вместе с трапом.

— Поймал, да? — злорадствовала я.

— Двадцать лет назад у тебя не было таких длинных волос, — заметил Миша. — И дерюга, в которой ты носилась по Хартии, выглядела иначе. Нет, ты меня не путай, признавайся, сколько у тебя детей?

Мне не посчастливилось увидеть загадочное создание. У тех, кто видел, сложилось единое мнение: девушка на меня похожа. Она что-то искала, вероятнее всего, не нашла, потому что испугалась Мишиной небритой рожи, и правильно сделала. Миша, хоть и не являлся «преподом» мехмата, тем не менее, представлял опасность для юных легкомысленных особ. А, коль скоро, наша гостья не нашла того, что искала, стало быть, придет еще раз.

Пьянству на корабле был положен конец. Точнее, введен мораторий до наступления ясности. Мужики побрились и приоделись, ввели круглосуточное дежурство у трапа. Стратегию Миша разработал лично: он поставил у двери багажный футляр, сел в него и просверлил дыру для наблюдения.

— Как только существо, ничего не подозревая, отойдет от трапа на несколько шагов, — объяснил он, — я сразу отрежу ей путь обратно, — объяснил и засел на дежурство.

Через час из футляра донесся раскатистый Мишин храп, резонируемый эхом пустого коридора.

— Михаил Борисович, — Сириус постучал по крышке.

Храп прекратился.

«Так нельзя», — решили мы и стали дежурить по двое, по трое, чтобы снизить вероятность прокола, и, если не поймать существо, то хотя бы вернуть себе транспорт.

— В крайнем случае, я отстегну «ходок» от «Марсиона», — утешал нас Миша, — и прогуляюсь по окрестностям.

— Ни в коем случае, — возражал Сир. — Это может быть воспринято как агрессия. Мы здесь совсем с другой миссией.

— Может, ты знаешь, где мы?

— Знаю. И вы знаете, Михаил Борисович.

— Думаешь, флионеры испугаются «Марсиона»? Скорее, обхохочутся.

— Не будем торопить события.

— Что-то я давно не наблюдал событий.

— Подождем, — постановил Имо.

Все умолкли и стали ждать. Даже корабельные. Джон рассказывал, что в отсутствии часового на посту, один из них забирается в футляр и прикидывается спящим, другой подходит и стучит ему кулаком по голове. Именно по голове, потому что кулак слэпа проходит сквозь коробку.

Гостья появилась на борту опять не в мое дежурство. Приблизилась бесшумно. Шатер волос навис над моим лицом, палец коснулся века и бесцеремонно приподнял его.

— Проснись, — услышала я, — а то я тебя ущипну.

Я проснулась и девушка отпрянула. Абсолютно нагая. На вид не больше шестнадцати. Ничем не похожая на флионерскую расу. По всем признакам — активная фаза привидения.

— Я Айра, — сказала девушка, тыча в себя мизинцем. — И ты Айра. Я то же, что и ты. Узнала меня?

Шли секунды, привидение не растворялась. Ее волосы пахли сухой травой из гнезда флиона. На меня она была похожа еще меньше, чем на флионерку.

— Не узнала, — догадалась Айра, — а я так тебя ждала, так встречала. Я думала, ты никогда не приедешь.

— Что ты делаешь на борту?

— Тебя бужу.

— Зачем?

— Хочу тебя похитить на Флио.

— Його тебя прислал? Його жив?

— Умер. Я хочу похитить тебя для себя.

— Разве умер? — не поверила я, видя, с какой радостью она произнесла это слово.

— Давно умер, — сказала она, — а я живу, жду тебя, а ты не едешь.

— Как он умер?

— Никак. Просто умер, — с раздражением сказала она. — Сидит как дурак на горе и только смотрит в небо.

— Мертвый сидит?

— До ужаса мертвый.

— До ужаса мертвый Його сидит на горе и смотрит в небо, — подытожила я и стала одеваться. — Это то, что надо! Именно это я мечтала услышать! Ты проводишь меня к той горе, чтобы я смогла своими глазами убедиться.

Айра умоляюще посмотрела на меня.

— Нет. Кроме меня, его никто не может увидеть. Он умер для космоса, значит и для тебя тоже умер, а ты… — она приблизилась к зеркалу и застыла, увидев свое отражение рядом с моим.

Никакого сходства в этих двух отражениях не присутствовало. Мы были похожи, как тетка с племянницей. Она мне не напомнила даже детскую фотографию. У меня в жизни не было таких пушистых ресниц, невинных глаз, а также румяных щек и не сходящего с лица постоянного выражения счастья. Пожалуй, похожи мы были только ростом и то относительно. «Она не может быть моим клоном, — решила я. — Його опять напутал. Она похожа на меня как очень дальний, самый дальний родственник, который приехал поселиться в моей квартире».

— Видишь, мы совсем одинаковые, — заявила Айра. — Только ты старая, а я — новая. Иди со мной. Тебе понравится.

— В таком виде я никуда с тобой не пойду. Сейчас же надень халат. С ума сошла, подруга! Полный корабль мужиков! И, дай-ка я тебя расчешу…

Айра не сопротивлялась. К тому же она впервые в жизни видела зеркало и расческу. Я же нашла в ее волосах всю флору и фауну родной планеты. По крайней мере, вычесала оттуда гербарий и дохлое насекомое, что окончательно развеяло сомнения. Мы у Флио.

— Його не учил тебя следить за собой? — спросила я. — Это надо же быть таким мертвым, чтобы ни разу не причесать ребенка. Сейчас ты отправишься к нему и передашь следующее…

— Нет, мы пойдем вместе! Я знаю, где тебя спрятать. Нам будет ужасно хорошо!

— Послушай, ужасная Айра! Ты передашь Його, что мы здесь. Что, если он немедленно не воскреснет, другого шанса увидеть сына я ему не дам.

— Мой сын? — удивилась девочка. — Ты привезла маленького Имо?

— Да, но отнюдь не маленького и совершенно не твоего. Не говоря о том, что не я его везла сюда, а скорее он вез меня.

— Имо! — воскликнула Айра, кинулась мне на шею и стиснула в объятиях так, что я поняла: девушка управляет флионами. Может быть, мелкими и простыми. Только если бы я в свое время обладала той же силой рук, ни за что бы не опозорилась в реаплане. Во всяком случае, не опозорилась бы так сильно.

— Как я ждала! — обрадовалась она. — Как я рада, что ты вернулась! — и пустилась по коридору на поиски Имо.

Посторонние рожи шарахнулись с ее пути. Имо, разумеется, спал, но Айра узнала его.

— Сыночек, — сказала она и припала щекой к мускулистой спине, — маленький, так вырос…

«Ну и сюрприз будет сыночку, если проснется», — думала я, но Айра не знала заветного слова. Сыночек продолжал спать. Он честно отдежурил смену и не имел причин бодрствовать дополнительно. С большим усилием мне удалось оттащить от него юную мамочку.

— Ты поняла, что надо сказать Його?

Девчонка упиралась. Она была гораздо сильнее меня, никто из мужчин не спешил на помощь.

— Не пойду, — капризничала Айра.

— Еще как пойдешь!

— Нет! Я уйду, а вы улетите. Обещай, что ты не улетишь.

У трапа нас встретил Джон с тканиной в руках, которая, видимо, служила Айре утепляющей накидкой, но была сорвана при неудачной попытке задержания. Теперь, вместо того чтобы помогать, он виновато краснел.

— Я не хотел… — оправдывался Джон. — Я нечаянно…

Айра вырвала из его рук одежду и сунула ее мне.

— Носи, — сказала она. — Одень, тогда я поверю.

Я накинула тряпку на себя, и она снова исчезла вместе с трапом.

Миша с Сириусом тотчас высунулись из укрытий.

— Думаешь, вернется? — беспокоился Миша. — Точно вернется? Ты уверена?

Моя уверенность пошатнулась. На месте Птицелова я надавала бы ей по попе и посадила под домашний арест, но Айра вернулась тотчас же. Примчалась, запыхавшись, потеряв по дороге поясок халата и теперь… что он был на ней, что его не было — разницы не ощущалось. Девушка была взволнованна и металась, расталкивая остолбеневших мужчин.

— Где Имо?! Имо! Скорее сюда! Идем же, идем!

Имо подняли с матраса не разбуженным. Никто опомниться не успел, как они оба исчезли в капсуле. В следующий раз трап зашел на борт через месяц.

Может быть, спустя миллионы лет человечество придет к выводу, что природа индивида находится в противоречии с природой социума. Может быть, спустя миллионы лет оно поймет, почему. Сириус объяснил это сразу, только человечество не стало его слушать. Сириус рассудил так: человек и социум — есть порождения совершенно разных природ, не связанных между собой изначальным замыслом, ибо, сотворив Адама и Еву по своему подобию, Бог не предполагал тиражировать творение в миллиардах экземпляров на ограниченном участке пространства. Так же, как логика Вселенной, по своему начальному проекту, не предусматривала участия в своем бытии великого множества существ, наделенных способностью творить, вместо единого Бога. Теперь между человеком и человечеством идет непрерывный поиск разумного компромисса.

С тех пор, как я согласилась с этой идеей, поиск компромисса между мной и прочей разумной природой приобрел характер головоломки. Когда «стакан» отчалил, я была уверена, что убью всех. Когда я увидела восход солнца над Флио с низкой орбиты, идея мне показалась преждевременной. Наверно, я слишком соскучилась по рассветам и закатам.

«Стакан» завис над расщелиной, стал снижаться на серые острия скал. Гнездо флиона узнать было невозможно. Нельзя было догадаться, что это оно. Рельеф скалы изменился, лоза разрослась и накрыла каменную площадку, оставив лишь малый пятачок над пропастью для посадки космического транспорта, размером как раз под днище «стакана». Я так разволновалась, что забыла главное Мишино напутствие: «Держи связь! — предупреждал он. — Что бы ни случилось, каждую минуту будь на связи и рассказывай, что происходит. А если чего доброго сработает видео…»

Видеотранслятор флионеры отключили на верхней орбите. Они бы отключили и звук, но Миша перехитрил всех. Он использовал антикварный приемник, пользователи которого, по логике флионера, не то, что высадиться на чужую планету — не смогут оторваться от своей собственной. Местное карантинное поле оказалось не готово гасить вражеские частоты.

«Включись, как только встанешь на грунт», — умолял Миша, но мне было не до него. Я была уверена, что отправляюсь на новый позор. Алена бы сказала, что я комплексую перед флионерами, но это не так. Дело не в комплексах. Дело в том, что флионеры меня раздражают и бесят уже много лет, с первого посещения Хартии, чем дальше — тем сильнее. Ничего нового в моем отношении к ним не намечается, потому что папаша-Птицелов на сей раз разозлил меня не на шутку. Продержав у себя ребенка столько дней, ни разу не дал знать, в порядке ли он? Когда вернется и вернется ли вообще? Ребенка, от которого, замечу, когда-то избавился. Я была в бешенстве. Последние дни на корабле я стала противна самой себе. И вот, злая престарелая ведьма едет в ступе на разборку с контрабандным передатчиком в ухе и в дерюге от Айры на голое тело, потому что карантин не позволил ничего на себя надеть.

К посадочной площадке не вышел никто. Босыми ногами в одиночестве я ступила на камень. «Стакан» взмыл, освободившись от пассажира. В тени шатра горел голубой огонь, вокруг которого сидели два гуманоида: Птицелов-отец и Птицелов-сын. Сын приветствовал меня кивком, словно мы утром встречались на кухне. Он что-то мастерил из проволоки, оплавляя ее в огне, вокруг были разложены инструменты и склянки. Птицелов-отец обернулся, чтобы поглядеть на меня, и не поздоровался, как будто и с ним мы вообще не расставались.

— Войди, — разрешил он.

Из-за его плеча выглянула Айра, собралась бежать ко мне, но была удержана, и только жестом изобразила, как страстно она хочет меня обнять, и как ужасно, что ее не пускают.

— Войди, — повторил Птицелов и стал рассматривать меня желтым взглядом.

Наверно, я неприлично постарела, а может, он вспоминал русский язык? Или пытался понять, зачем я опять стою здесь? Все, что хотел, он от меня уже получил. «Отдай ребенка, гад, — телепатировала я ему. — Верни ребенка, крокодил ты этакий. Мне ничего от тебя не надо. Отпусти его, и мы уберемся».

— Сядь, — сказал Птицелов-отец, когда я приблизилась к огню.

Я села, но суть своих требований не изменила.

— Мы тут… тащились мимо, — начала я, — решили тебя навестить…

Имо улыбнулся. Вблизи стало видно, что он плетет окантовку чистого медальона, на котором едва размечен будущий узор.

Птицелов поднялся, словно вспомнил о чем-то важном, снял с себя Айру и вышел из-под навеса.

— Ты домой собираешься или нет? — спросила я Имо. Имо кивнул. — Когда? — ответа не прозвучало. — Совесть у тебя есть? Я же волнуюсь! — Айра положила мне голову на плечо. — Сидите здесь, пока я не поговорю с отцом, — сказала я и пошла догонять Птицелова.

Його спускался со скалы по узкому серпантину, в сторону, где с гнезда свисали в пропасть плетеные лестницы. Вид мятой поляны открылся с высоты. Местность изменилась до неузнаваемости, скалы раздвинулись, выросли, преобразив рельеф ущелья.

— Тебе понравился Имо? — спросила я Птицелова-отца, когда тот заметил мое преследование.

Птицелов остановился, чтобы еще раз меня осмотреть. Теперь, когда мы остались одни, его взгляд стал более внимательным и откровенным.

— Да, — ответил он. — Имо понравился мне сразу. Больше других сыновей. Поэтому я дал его на Землю. Моей защиты ты не приняла.

— Спасибо, — ответила я.

— А тебе понравилась Айра?

— Хорошая девочка. Только невоспитанная.

Його не нашел в моих словах должного восхищения и продолжил спуск. Само собой понятно, что он и не думал ее воспитывать. Она росла, как росла. И выросла. Я не вполне поняла, для какой цели, но заподозрила, что Айра — это именно то, ради чего Птицелов завлек меня сюда много лет назад. А Имо — так… презент в знак благодарности. Видимо, после изготовления Айры, у Птицелова остался лишний генетический материал. То есть, картина сложилась следующим образом: пока я, выбиваясь из сил, воспитывала на земле флионера, он держал на Флио человеческое существо, как обезьянку, для развлечения.

— Главное, чтобы ты был доволен своей Айрой, — добавила я. — Хотя, если бы она росла на Земле, она действительно была бы на меня похожа. Сходство, чтобы ты знал, определяется не только генетикой, но и воспитанием. Я, например, Имо воспитывала.

— Зря, — сказал Птицелов. — Не надо было.

— Может быть, для Флио не надо, но ты, если помнишь, дал его на Землю.

— Не надо было воспитывать. Это лишнее.

— Зачем ты отдал ему корабль? Чтобы он вернулся? Вот, он вернулся, и что дальше?

Птицелов-отец прибавил шаг, потому что почуял скандал. Я пустилась за ним, рискуя улететь в пропасть. «Нашла подходящее место качать права, — думала я. — Что теперь делать? Драться с ним? Чем мне насолить флионерской расе? Еще раз испортить ее человеческой генетикой? Я даже не имею возможности задобрить Птицелова мухой, потому что этот тип уже изучил мух, а природа Земли с тех пор не придумала ничего нового в технике воздухоплавания».

— Ты позволишь Имо вернуться с нами? — спросила я. — Или у тебя другие планы?

— Имо принадлежит тебе, — ответил Птицелов.

Из его ответа мне ровным счетом ничего не стало ясно. Похоже, за месяц общения с сыном, отец не потрудился вникнуть в его натуру. В противном случае, он должен был объяснить, каким образом я должна реализовать свои права на младшего Птицелова? Тащить его на себе или вырубать из скалы вместе с камнем, за который он схватится, чтобы не возвращаться в Галактику? Что-то я не заметила в нем стремления покинуть отцовское гнездо.

С выключенной связью я слышала Мишину ругань, камни летели у меня из-под ног. К тому же на меня была возложена миссия, устроить переговоры с Сиром, о которых вообще не хотелось думать. Это была сущая блажь на фоне моих собственных проблем. Следом за мной бесшумно пробиралась Айра. Я не заметила ее, пока она не повисла у меня на шее.

— Не ходи за ним, — сказала Айра. — Ходи за мной. Я соскучилась.

Проблемы Айры были от меня еще дальше. Птицелов продолжал путь, я продолжала его преследовать, Айра продолжала висеть у меня на шее.

— Как тебе удалось ее так разбаловать? — спросил я. — Объясни ей хотя бы элементарные правила приличия.

— Айра! — сердито сказал Птицелов и обернулся.

Айра оставила в покое мою шею и пошла сзади.

— Она кому принадлежит? Тебе? Или я в доле?

Птицелов остановился, грозно поглядел и моргнул белым веком.

— Ясно, — сказала я. — Вопрос снят. Тогда, пожалуйста, сам поучи ее манерам.

— Она — как ты, — заявил Птицелов.

— Нет, она совершенно не как я. Если не сказать больше, она моя абсолютная противоположность во всем.

— Она — как ты.

— Тогда почему она ко мне липнет, как отрицательный заряд к положительному? Я бы на ее месте постеснялась.

— Айра, поди… — сказал Птицелов девочке.

Айра надулась и пошла обратно. То есть, поступила именно так, как я не поступила бы ни за что. Я бы, по крайней мере, постаралась понять, действительно ли мой поступок достаточно ужасен для изгнания?

Мы продолжили спуск по тропе, пока лестницы не преградили путь. Його начал сматывать их, укладывая кольцами, колючку к колючке. Вероятно, решил, что ночью на скалу могут влезть злоумышленники в образе Миши Галкина. Или, чего доброго, я сбегу со скалы и снова угоню алгоплан. Молодые поросли лианы со времени моего прошлого посещения претерпели метаморфозу, стали завиваться колечками, чтобы избавить флионеров от необходимости плести ступени. В лаборатории они добились такого эффекта или природа сама сжалилась над мозолями ремесленников? Його складывал толстые кольца и сбрасывал в грот, а я делала вывод:

— Боишься, что сбегу вместе с Айрой? Зря. Я не знаю, как направить твой корабль обратно.

— Имо знает, — ответил Птицелов, и у меня с души отлегло.

Он вытягивал лестницы, укладывал их, а я смотрела и собиралась с мыслями. Надо было начать разговор. Надо было настроиться, сосредоточиться, чтобы вспомнить, ради чего земляне оказались на Флио?

— Його, — начала я, — с нами на корабле человек, который хочет говорить с тобой.

— Нет, — отрезал Його.

— Ты ведь не знаешь, о чем я собираюсь просить! Надо, чтобы кто-то вроде тебя этому человеку раз и навсегда объяснил…

— Нет, — повторил он. — То не человек. Его надо бросить за борт.

Поразительно, как могут совпасть убеждения двух совершенно разных существ. Мишино тайное желание прозвучало бы точно так же. Но, к сожалению, с таким результатом переговоров мне стыдно было вернуться на борт.

— Может быть, если ты скажешь ему, он поверит, что фронов искать бесполезно. Ужас в том, что кроме тебя он не поверит никому.

— Фронов глупо искать, потому что их нет. Говорить о них тоже глупо, потому что флионеры не могут знать. Флионеры ушли из космоса.

— Тогда кто похитил меня из Хартии? — спросила я. — Кто, если не флионеры?

— Такого не было, — ничуть не смутившись, ответил Птицелов.

— Не поняла.

— Событие, о котором ты говоришь… я не знаю.

— Неужели? Может, ты не понял вопроса?

— Я не знаю такого события, — стоял на своем Птицелов.

— Не знаешь? — удивилась я. — А это ты узнаешь? — я показала белое пятно на запястье, которое с годами не затянулось пигментом. Что еще можно было предъявить в доказательство? Только память. Наши с ним общие воспоминания, от которых он с наглой легкостью отказался. — Його, опомнись! — взмолилась я. — Я имею право! Мне уже не семнадцать лет и я пока еще в космосе. Если не флионеры, кто же похитил меня из Хартии и зачем?

Птицелов швырнул в грот последний моток лозы и грозно встал над обрывом.

— То были не флионеры.

— Тогда кто? Не хочешь признаться, что это был ты?

— Не я.

— Интересно, кому до тебя принадлежал корабль? Может, у тебя угнали его?

— Угнали.

— Кто? Скажи мне, по совести, Його, кто мог угнать его? Разве можно его угнать?

— Тот человек, который пришел с Земли… Его надо бросить за борт.

— Я поняла мысль, но мы не об этом человеке сейчас говорим.

— То не человек. Человек не будет искать фронов. Ты не понимаешь.

— Да, не понимаю. Поэтому спрашиваю. Заметь, не о фронах. Я спрашиваю, кто меня похитил? Тебе это известно лучше, чем кому бы то ни было!

— Что было тогда, того нельзя знать сейчас. Чего нельзя знать, того объяснить нельзя.

— Это почему же?

— Потому что нет органа, которым понять, — сказал он, указывая на мою голову.

— А может быть здесь, — я указала на его загорелую лысину, — нет слов, которыми выразиться? Или слова есть, но нет храбрости?

Птицелов нервно моргнул, но не ответил. Кажется, он начал понимать, что Айра и впрямь мне не копия, что я не убегу от одного слова «поди».

— Молчишь? Не знаешь, что сказать? Правильно делаешь, потому что сказать тебе нечего. Потому что ты лучше меня знаешь, где искать фронов. Каждый флионер это знает, иначе ты не принимал бы меня на дикой скале. Это не вопрос. Вопрос в том, какой ценой Сириус до них доберется. Ты поможешь сделать это или мы будем пробовать сами?

Лицо Птицелова не выразило эмоций, почти как Имо в момент плохого настроения: спокойствие и безразличие ко всему, этакая непроницаемая стена сарая, за которой кустарным способом изготавливается водородная бомба.

— Флионеры не знают фронов, потому что фронов нет, — ответил он. — Их не знает никто. Фроны не живут. За ними нет космоса, только белые планеты. Землянам там быть не надо, флионерам тоже не надо. Там не надо быть никому.

На Флио меня никто не держал, но и не гнал. Миша психовал и выражался на языке Юстина. Сириус приобщался к микрофону с полезными советами, которые должны были помочь заманить на борт Птицелова. Но солнце впадало в ущелье, огромное и красное. Його бросил мне на циновку плащ, видя, что я не собираюсь возвращаться, а также отогнал Айру, которая к вечеру успела меня утомить.

Имо по-прежнему сидел у синего языка плазмы, и что-то плавил на поверхности медальона. Напротив него неподвижно и безмолвно сидел отец. Проводив солнце, я перетащила циновку к ним ближе.

— Можно посмотреть, что ты делаешь?

Имо протянул мне на ладони медальон. В синем свете я разглядела контуры самолета, распластанного христианским крестом. Вокруг него изгибались свастикой четыре звездных рукава, напоминая контур Млечного Пути. Поверх был размечен треугольник с кругом внутри. Если круг превратится в глаз, получится сигирийский символ наблюдаемой цивилизации, который был присвоен Земле раньше, чем на ней возникло человечество. Это был наш обратный билет. Теперь я знала абсолютно точно, что Имо не сдвинется с места, пока не закончит работу.

Утром Миша ультимативно потребовал меня на борт.

— Насладилась рассветом? — злобно спросил он. — А о нас, простых тружениках космоса, не позаботилась?

— Он не согласен на переговоры. И слушать не хочет.

Сириус пришел Мише на помощь:

— Если он не хочет, может, найдется другой флионер? Мы могли бы сами прийти на станцию клана или договориться о встрече на нейтральной территории.

— Вас никто не подпустит к станции. Мне не позволили даже сойти со скалы на равнину. Трап идет только на скалу и управляется местной навигацией. Исключено.

— Допустим… если я хочу просто увидеться с ним, я могу сойти на скалу?

— Нет, Сириус, извини. Трап с чужаком не пройдет даже границу системы. И Птицелова я больше уговаривать не буду, он упрямее, чем Имо.

— Имо не отказывался меня выслушать.

— Потому что на тот момент не имел собственного мнения, а теперь он с отцом заодно.

— Я так и знал! — злорадствовал Миша. — Я сразу сказал, нахрен в это ввязываться? Чтобы Макака развлекалась с папашей, а мы здесь торчали за так… Я ему в почетный эскорт не нанимался!

— Твой акваланг уже пригодился, — напомнила я и пошла в душ.

— Это последний раз, когда меня поимели флионеры! — сказал Миша и пошел за мной. — Ты хоть полетала и все такое… А я тут зачем? Что я делаю в экспедиции, я не понял? Багажники для вас открываю?

— «Полетала» — ты имеешь в виду, без скафандра в космическом вакууме? Или удары током, от которых у меня ожоги по всему телу годами не заживали? Или ты завидуешь тому, что у меня чуть череп не треснул от перегрузок? Уйди сейчас же, дай мне принять душ!

Миша не ушел. Кроме того, его общество дополнилось угрюмой фигурой Сириуса, которую я узнала сквозь полупрозрачное окно душевой кабины. Все время, пока я мылась, они стояли рядом и совещались.

— Что они сделают, если я просто встану в «колокол» рядом с Имо? — спросил Сириус.

— Ничего хорошего, — ответил Миша.

— Можешь обсудить свою проблему с Айрой, — предложила я, — если тебе все равно с кем.

— Разве это моя проблема? — удивился Сир. — Разве она не наша общая? Если вы, конечно, считаете себя землянами.

— Лично я не вижу проблемы, — признался Миша.

— Потому что вас в любой момент примет Блаза, и вам наплевать на несколько миллиардов…

— Да, наплевать! Еще как наплевать! Я же не презираю весь мир за то, что ему наплевать на меня!

— Не сравнивайте ваши возможности, Михаил Борисович, с возможностями обычного человека. То, что вам дано Богом, отнюдь не ваша заслуга. Это скорее налагает ответственность, нежели дает права.

Я ушла, чтобы не слышать их, но дебаты переместились в мой сегмент.

— Что Айра?! — возмущался Сириус. — Айра ребенок. Вот, если бы отстегнуть ходовую часть от «Марсиона»… Мы бы за сутки достигли Флио. Не будут же они стрелять в нас, в конце концов!

— Э… — возражал Миша. — Причем тут мой «Марсион»? Хочешь проверить, лети сам. Лети на автономном движке скафандра. Лет за двадцать доберешься.

— Наверно, я так и сделаю, — ответил Сириус и пошел к себе.

Миша пошел за ним. У него было настроение поругаться с Сиром. В этом удовольствии он не мог себе отказать.

Имо вернулся вскоре. Булочку проведать, взять кое-что из инструментов. На нас, выстроившихся парадом, он внимания не обратил. Ну, как же! Теперь у него на шее висело целых два медальона, он стал дважды командиром корабля, который приобрел способность совершить обратный бросок. Джон уловил разницу раньше всех:

— Дай! — сказал он на «сиги» с интонацией озарения и, получив в руки новый медальон, убрался с дороги.

Имо сложил в рюкзак баллончики с краской, взял без спроса с Мишиного стола лазерный резак. Он выглядел посвежевшим, загорелым на фоне бледнолицых сородичей. Его ненормальная мускулатура стала еще шире. Он и на Земле имел свойство быстро наращивать мышцы, чем всегда вызывал зависть Миши. Теперь это начало раздражать и меня.

— Что-то я не воткнулся, — заехал Миша издалека, — что за пришельцы шастают по нашей палубе? Ты чей будешь, гуманоид?

— Скоро вернусь, — ответил ему пришелец, закинул рюкзак за плечо и пошел к трапу, но дорогу ему преградил Сириус.

— Может, обсудим наши проблемы?

Имо посмотрел на Сириуса, посмотрел на пустое место, где только что стоял Джон.

— Да, — согласилась я, — некрасиво как-то получается.

— Что я сделаю, если он не хочет? — удивился Имо.

Поразительно, но все моментально с ним согласились. Даже Сир отошел в сторону. Действительно, не хочет Птицелов, что поделать? Не волоком же его тащить. То, что он именно не хочет, стало вдруг само собой очевидно. Именно в этот момент, а не тогда, когда я объясняла то же самое.

Имо вошел в капсулу трапа и не досчитался на себе одного медальона.

— Джа! — произнес он также на «сиги» с интонацией начальника, которого задерживает подчиненный.

— Иди сюда! — отозвался Джон из глубины коридора. — Все идите сюда, быстрее.

Джон стоял у стены, огибающей двигательный отсек.

— Я вам говорил, что здесь была дискотека… Здесь были диски вдоль стен до самого потолка, — он отпустил медальон, и тот на полсекунды завис в воздухе. — Я вам говорил? — спросил Джон, справедливо сомневаясь, что его слова были услышаны. — Здесь терракотовый сектор, там синий, внизу красный и фиолетовый, а возле пола идет белая полоса, я вам говорил?

— Подожди, подожди, — вмешался Миша. — Хочешь сказать, что флионеры вынесли отсюда навигационную библиотеку?

Имо уже не торопился к отцу. Он поставил на пол рюкзак, что говорило о многом. Похоже, для него это тоже стало открытием дня.

— Точно, вынесли, — подтвердил Джон.

— Чтобы Макака не имела искушения шастать по Вселенной, — уточнил Миша.

— Нет, — возразила я. — Ее вынесли до Макаки. В мою бытность никакой библиотеки здесь не было.

— Подожди, мать! Где-то же она есть? — Миша пошел за фазодинамическими очками, но даже в очках не увидел того, что видел на стене Джон. — Где-то есть… Библиотека кодировок. Конечно. Ты видел что-нибудь похожее на станции клана?

Имо отрицательно покачал головой.

— Отец пускал тебя во все отсеки? — спросила я.

— Я не лез.

— А если заслать тебя на разведку? — предложил Сириус.

— Их за жизнь не обшарить…

— Это точно, — сказала я. — Там миллионы закрытых сегментов. Но если координата восходящих фронов существует, она может быть только там.

Со мной согласились все присутствующие, чего прежде не бывало.

— Шанс небольшой, но, похоже, единственный, — заявил Сир.

— Да, — согласился Миша. — Осталось спереть библиотеку целиком, а потом всю жизнь разбираться. Желательно спереть ее вместе с каталогом. Что скажешь, Джон, она большая?

— Багажника «Марсиона» не хватит, — сказал Джон, и общий хохот слегка разрядил обстановку.

— Господа! — торжественно произнес Миша, словно приглашал общество приступить к банкету, но потом осекся. — Я должен подумать. Прошу не беспокоить меня без крайней нужды, — с этими словами он уединился за компьютером.

Миша был не в себе. Перед ним возникла новая задача. Как все прочие загадки флионеров, она не решалась с ходу.

В тот день Имо к отцу не вернулся. Все мужчины племени собрались на большой совет. Джона послали присмотреть за корабельными, чтобы не шатались в пьяном виде вокруг костра, не совали носы в чужую проблему. На повестке дня стоял один вопрос: как добраться до «дискотеки»? Взять флионеров измором или на абордаж? Доканать их тупостью или интеллектом? Отчаяние пришло, когда стало ясно, — украсть леденцы с базы «белого братства» и украсть навигационную дискотеку с базы флионеров, — две разные вещи как по масштабу содеянного, так и по тяжести возмездия, которое засим последует. И, если Миша до сей поры успешно крал все, что плохо лежало, то сейчас перед ним возникла дилемма, признать экспедицию несостоявшейся по возвращении на Землю, или признать то же самое в момент, когда флионеры поймают его на месте преступления.

— Я на станцию не полезу, — заявил он, — и вас не пущу, — он уже собрался внести предложение убраться отсюда, как вдруг его осенило. — А Айра могла бы попробовать. Это существо лазает везде, всюду сует свой любопытный носик…

— Нет! — возразил я.

— Почему не попробовать? — спросил Сириус.

— Потому что мы вернемся на Землю, а ей здесь жить.

— Да что же мы, зря сюда перлись? — нервничал Миша.

— Мне совсем не нравится идея красть здесь что бы то ни было. Имо, скажи им.

Имо ничего не сказал. Он думал. Мысли в его голове проворачивались со скрипом.

— Почему же красть? — не понимал Миша. — Мы просто возьмем, а потом положим на место. Наследство фронов — это и наше наследство. С какой стати они распоряжаются им без нас?

Фаза обсуждения затянулась. Стороны не пришли к единому мнению, только отдалились от него. Отчаяние овладевало нами. Никто не заметил, как ушел трап, никто не забеспокоился. Кроме Айры на борту не мог появиться никто. Внутри мы были защищены как нигде и никогда, оттого идея грабить станцию клана выглядела столь безобразно.

Айра явилась к нам зареванной и надутой:

— Ты больше никогда не придешь? — спросила она у Имо и обернулась ко мне. — И ты? Решили все-таки меня бросить? Вы больше не хотите меня знать? Вы меня больше не любите?

Безусловно, кое в чем Птицелов был прав, в пятилетнем возрасте я вела себя точно так же. Если родители отказывались играть со мной в куклы, им это с рук не сходило.

— Идем со мной, — я постаралась вывести ее из комнаты, но девочка топнула ногой.

— Меня больше никто не любит!

— Пойдем, я кое-что скажу тебе по секрету.

Нехотя, в порядке одолжения, Айра согласилась уединиться со мной в соседнем сегменте.

— Если ты будешь хорошо себя вести, я попрошу Його, чтобы он отпустил тебя с нами на Землю. На целый год.

— Нет! — закапризничала она. — Не буду! Я так ждала, так мучилась и страдала. Я думала, вот теперь у меня начнется человеческая жизнь, а ты!.. Я не хочу год! Я хочу жить на Земле, а не сидеть на этой противной Флио. У меня аллергия на Флио. Вот, посмотри… — она задрала рукав халата, чтобы предъявить мне синяк, который остался, вероятно, от первого воспитательного мероприятия Птицелова.

— А Його? — удивилась я.

— Он надоел, — жаловалась Айра. — Если ты меня не возьмешь, я украду корабль, улечу в космос и там умру.

— Даже если вы повздорили, он все равно тебя любит и совсем умрет, если ты его бросишь. Так сильно умрет, что не сможет сидеть на скале. Ему не для кого станет жить, понимаешь?

— Ну и пускай, а я хочу с вами.

Айра расплакалась. Глядя на нее, я расплакалась тоже, и тоже стала жаловаться на жизнь. Я рассказала Айре, что тоже люблю своих близких, и мне также обидно, когда они уезжают. Мне, как и ей, хочется, чтобы все вокруг делали только то, что скажу я, и не делали того, что я не хочу. Я рассказала ей о том, что мне когда-то также надоело жить на Земле, и о том, как я скучала по дому, когда меня увезли из Галактики. О том, что Флио — ее родина, по которой она также будет скучать, потому что другой не будет.

Айра, размазывая сопли, жаловалась на Його. Рассказывала, какой он бесчувственный болван и эгоист, как не хочет постичь ее тонкую, романтическую душу. Я с теми же соплями объясняла ей, что все особи мужского пола примерно такие же, и Його совсем не худший вариант. А вообще, среди них водятся такие паршивцы, что лучше сидеть на скале. Я рассказывала девочке, что на Земле такой же патриархат, как в ее семействе, общество удобное для мужчин и созданное для них же. Можно, конечно, примкнуть к партии феминисток и сражаться за справедливость, только справедливости от этого ни грамма не прибудет. Гораздо разумнее смириться с участью любимой игрушки флионера, который может уберечь от жизненных неурядиц. Айра жаловалась, что старшие сыновья Його смеются над ней и ни в грош не ставят, что только Имо отнесся к ней с добротой, но я просила ее не торопиться с выводом. Имо не смеется только потому, что ему ни до чего нет дела. А на усмешки его старших братьев я посоветовала отвечать пинками под зад, и поклялась, что ничего ей за это не будет, потому что больше всего на свете сыновья Птицелова боятся своего папусю.

Мы увлеклись и не заметили зрителей, столпившихся в дверях. Еще немного и они рыдали бы вместе с нами, но Сириус решил положить этому конец. Сначала он подошел и сел рядом с Айрой, а когда убедился, что не будет укушен, обнял ее и стал гладить по голове, как щенка.

— Послушай меня, девочка, — сказал Сириус, — послушай меня, хорошая. Мы возьмем тебя на Землю. Возьмем, если захочешь.

Айра затихла в его объятиях. Затихли все, затаили дыхание.

— Возьмем хоть сейчас, но ты больше никогда не увидишь Флио. Ты простишься навсегда со своей планетой и с Його, который обидел тебя…

В глазах Айры появилась тревога.

— Совсем никогда? — прошептала она.

— Обещаю, ты проживешь свою жизнь на тесной и грязной Земле, среди чужих людей, которые буду к тебе равнодушны. Там тебя научат жить по-человечески, станут воспитывать и упрекать, но уже никто и никогда не будет тебя так защищать и любить… Никто не согреет тебя холодной ночью…

— Нет! — воскликнула Айра. — Тогда я тоже умру!

— Само собой разумеется, — подтвердил Сириус. — Но ты умрешь на Земле, там, куда так рвется твоя душа.

— Нет! — закричала Айра и разрыдалась на его груди.

Сириус подождал, пока Ниагара схлынет. Он имел опыт общения с возбужденными малолетками. Во всяком случае, больше, чем я.

— Но я не желаю тебе такой доли, — продолжил он, когда Айра затихла.

— Правда? — всхлипнула девочка.

— Я хочу видеть тебя счастливой, я знаю, как это сделать, только не в силах справиться с этой задачей один. Мне нужна твоя помощь.

Айра вмиг стала взрослой. Она выпрямилась, нахмурилась и решительно вытерла остатки соплей рукавом моего халата.

— Объясни, — приказала она.

— Не знаю, умеешь ли ты хранить тайны?

— Говори тайну, — потребовала Айра. — Тогда скажу, буду хранить или нет.

— Знаешь, что это? — спросил Сириус, указывая на медальон.

— И дурак знает, что это кардаш, — презрительно заявила Айра.

— Что такое «кардаш»? — уточнил Сир.

— Это кардуш, — пояснила Айра.

— Ира, как это сказать по-человечески? — спросил он.

— Вероятно, талисман, — предположила я, — оберег… амулет…

— Знаешь, где хранятся талисманы?

— Я все знаю, — обиделась девочка.

— Ты сможешь вынуть такой же диск из белого сектора? — спросила я. — Так, чтобы никто не заметил? Несколько белых дисков?

— Я все могу. А когда вы вернетесь? Вы мне должны сказать сразу, когда вернетесь.

— Как только сможем.

— Нет, я так не договаривалась.

— Ну, что ж… — вздохнул Сириус.

— За каждый кардаш — один приезд, — уступила Айра, и мы ударили по рукам. — Долгий приезд, — уточнила она на пороге трапа, — пока сама вас не отпущу…

Мы еще раз ударили по рукам, хотя очень тянуло надавать ей по попе. Только когда капсула унесла девочку на задание, Миша спросил как бы, между прочим, уверена ли я в том, что делаю?

— Уверена, — ответила я, — когда-нибудь я ее выпорю. Увезу подальше от Птицелова и так выпорю… Пусть только попробует ее не отпустить. Что это за тюремные порядки? Она имеет право бывать на Земле. Имеет и все!

— Так я и думал, — признался Миша. — Если Птицелов ничего не слышал о правах человека, ты его ознакомишь.

— Безусловно.

— Вообще-то я хотел спросить о «белом секторе», да уж ладно… Интересно, на каком языке ты с ними общаешься? Ты слышишь что-то, чего я не слышу даже с «переводчиком»?

— Это моя работа, — ответила я.

— Так я и думал…

— Миша, ты же знаешь меня лучше, чем Птицелов. Неужели я была в молодости на нее похожа?

— Ты и сейчас ее копия.

— Нет!

— Да, да! Как с одного конвейера.

— Не может быть!

— И замашки, и лицо, и фигура…

— Нет!

— И в халате, и без халата…

— Замолчи!

— Абсолютная копия!

— Не верю!

— Поверь! Айра — это ты двадцать лет назад. Она больше чем твоя копия. Она — твое истинное лицо!

Глава 13. ПАРУС ВРЕМЕНИ

Талисман «белой планеты» весил легче металла, но индикатор уверял, что это сложный сплав. Изображение на талисмане кому-то напомнило шляпу, кому-то колокол, кому-то летающую «тарелку». Предмет был прорисован нечетко, напылением металлической пудры, словно утопал в облаках. Имо сделал бы аккуратнее. Его талисман Земли смотрелся как настоящий шедевр рядом с небрежной поделкой, но вместо того, чтобы похвалить, я выругала его ни за что: «Сколько раз тебя просила обращаться к Мише уважительно, — налетела я на ребенка. — Что это еще за «Мишкин»? Он тебе одноклассник? Даже я себе не позволяю…» И это вместо того, чтобы радоваться, — Имо не остался на Флио, хоть никто и не принуждал его дальше путешествовать в нашей компании.

Нервы были разболтаны. Неизвестность мучила, дорога утомляла, однообразие угнетало, бессилие раздражало. Имо не изменил своего отношения к дяде Мише после нотаций. Корабль шел новым курсом, не исследованным сигирийской навигацией, а мне казалось, что он падает в пропасть.

Сириус моего настроения не разделял: «Может быть, — говорил он, — это единственный достойный поступок, который мы будем вспоминать с гордостью. Может, спустя миллионы лет, его с гордостью будет вспоминать все человечество, которое, наконец, обретет свободу и займет достойное место в Галактике. Может, то, что мы делаем сейчас, даст начало ярчайшей, интереснейшей цивилизации Вселенной. Так ли уж важно, какой ценой мы достигнем цели? Даже если во имя нее придется отдать жизнь. Разве жизнь имеет ценность, если мы не способны жертвовать ею для будущего?»

Под проповедь Миша выпил и почувствовал себя неважно.

— Попробуй уснуть, — преложила я.

— Не хочу. Как глаза закрою, Ксюха снится. Называет меня папой, говорит, что ее обидели. Мне вообще сны не снятся, тем более в космосе, — жаловался он. — А тут ясно, как наяву: «Помоги мне», — говорит, а я все слышу, но сделать ничего не могу. «Погоди, — говорю, вот вернусь…» А она мне: «Вернешься — поздно будет».

— Прими снотворное.

— Что происходит? Такие яркие сны и такие одинаковые.

— Бывает, — успокаивала я его, накрывая одеялом. — Ты же знаешь, что двигатель работает ненормально. Наверняка он влияет на сновидения.

— А тебе снится что-нибудь?

— Ерунда всякая.

— Адам Славабогувич в эротических кошмарах?

— Хуже.

— Адам Славабогувич в образе импотента?

— Господи, Миша, сколько в тебе дури! Давай, я приготовлю снотворное?

— Не надо. У меня от него конопляные глюки. Какая гадость эта беспилотная навигация, — произнес он громко, чтобы слышали стены. — Теперь я точно знаю, отчего суждено сдохнуть рабу божьему Михаилу. Именно от ожиданий. Ничем другим меня с того света не достать.

— Разве что за длинный язык! Это же надо столько ерунды нагородить.

Он отвернулся, чтобы не видеть черное поле компьютера, и затих.

— Странно, что в таком самолете нет расчетного времени пути, — сказал Джон, глядя на календарь.

— Может быть, есть, только мы не видим панели.

— Я бы видел.

— Может, ты видел, но не смог декодировать информацию.

— Ваш хренов самолет сам не знает расчетное время, — проворчал Миша в подушку.

— Идем, сынок. Дадим ему выспаться.

Календарь отсчитывал второй месяц с момента старта экспедиции из Андромеды.

Термин «белая планета» в языке «сиги» означает «мертвая», также как «белый гуманоид» означает «нереальное существо». Белыми сиги называли планеты, на которых когда-то присутствовала жизнь. Мне казалось, что Птицелов, выбирая это словосочетание, не понимал разницы, также как Джон не понимал разницы между кораблями и самолетами. Вероятно, Птицелов имел в виду, что после фронов остается стерильное пространство космоса. Если так, то трехглазый Джон, осмотрев объект, должен будет сказать, какая участь постигла его обитателей. Если на подлете к зоне нас встретит «белый» патруль и развернет домой, — еще лучше. Если же планета пуста и опасна, — вся надежда на приборы разведки, которыми Миша завалил бытовой отсек под самую крышу.

Что может означать шляпа на талисмане? Колокол? Перевернутая тарелка? Как она вяжется с идеей Птицелова, что землянам там быть нельзя и неземлянам тоже. Его убеждения всегда отличались прямолинейной твердостью, как две параллельные рельсы железной дороги.

«Белым может быть преобладающий спектральный фон, — рассуждали мы на общих советах, — может быть скопление вещества, имеющего белый цвет. Снега, допустим. Почему бы не снега? «Белое», в том же «сиги», в разделе физической оптики, может трактоваться как нечто универсальное». Если посидеть и подумать, из одного слова можно выстроить гипотезы на все случаи жизни, даже на случай прямого контакта с фронами, на который никто кроме Сириуса не надеялся.

— Объясните мне, наконец, что такое информационная цивилизация? — раздражался Миша.

— Возможно, виртуальный интеллект, — отвечал ему Сириус, — рассудок, не привязанный к физическому носителю, который может произвольно возникать и исчезать в любой точке пространства.

— А к какому носителю он, извини меня, привязан? Хоть к чему-то он должен привязываться? Следовательно, это «что-то» существует. А если оно существует, то какой же он виртуальный? Почему тогда наша цивилизация не называется информационной? Мы тоже имеем некоторый информационный запас, привязанный черт знает к чему. Вот, чего я точно не понимаю, так это смысл слова «виртуальный»! Если есть информация, значит, есть носитель. Если носитель есть, следовательно, он реален.

Сириус молчал. Споры с Мишей его утомляли.

— Кто мне объяснит, что такое информационная цивилизация?

— Наверно, она привязана к носителям, которые мы не можем пощупать или осмыслить, — предположила я.

— Если мы не можем пощупать предмет, это не значит, что предмета нет в природе. Я, допустим, тоже не могу пощупать свои мозги, тем не менее, знаю, что они на месте. Я хочу уловить принцип: чем информационная цивилизация отличается от неинформационной?

Напряженное молчание последовало в ответ, нормальная реакция людей, для которых рисковать легче, чем думать. Людей, которые слишком мало знают о самих себе, а потому жизнь для них еще не приобрела характер абсолютной ценности. Она пока еще принадлежит идее, и только потом человеку, который пойдет на все, чтобы задать себе вопрос и найти ответ. «Парадокс», — сказал бы Сириус. Жизнь, которая складывается из парадоксов. Если бы знать, сколько ее осталось? Сколько цифр календаря? Однажды он исчезнет со стены также загадочно, как появился, но экипаж не придаст этому значения. «Батарея села», — решит экипаж.

Джон остановился у арки моего сегмента и встряхнул мокрую тряпку, так что брызги долетели до меня. Потом встряхнул ее еще раз.

— Не хотелось тебя огорчить, — сказал он, видя, что я не сплю.

— Что опять натворил дядя Миша?

— Кажется, он умирает.

— Что он делает? — не поверила я. — Как ты сказал?

— Умирает, — повторил Джон и понес полоскать тряпку в душ.

В коридоре валялась распакованная креокамера и коробки Мишиных медицинских припасов. На пороге я увидела брошенную кислородную маску из аварийного комплекта «Марсиона», а в сегменте на полу — распластанного Мишу. Он был оголен до пояса. Рыжая «шерсть» на груди слиплась от холодных компрессов. Над ним в позе мыслителя возвышался Имо.

— Инфаркт, — сообщил мне Джон и положил прохладное полотенце на Мишу.

— Пока нет, — уточнил Сириус, — но скоро будет, если не принять меры.

— Срочно в креокамеру, — испугалась я, — и домой.

— Он не хочет, — сказал Джон.

— Мало ли чего он не хочет.

Миша приоткрыл глаз, услышав мой голос.

— Все, Ирка! Мне хана, — произнес он.

Выглядел Миша, в самом деле, отвратительно.

— Надо лечь в камеру. Ты заснешь, а когда проснешься, Индер тебя полечит.

— Нет! Все кончено. Нет больше Индера. Нет моей Ксюхи. Ничего… ничего больше нет.

— Что случилось? — спросила я.

Имо отодвинулся от экрана, чтобы показать картинку с датчиков наружного обзора. Миша выпускал их полетать, как только корабль прекращал движение. Если верить изображению, мы стояли на орбите звезды, похожей на Солнце, перед планетой, сплошь укрытой белым туманом.

Миша взял меня за руку.

— Кранты! — сказал он. — Связи нет. Земли нет. Абонент отсутствует… — он хотел еще что-то добавить, но скорчился от боли.

— Посоветуй ему лежать, — просил Джон. — Меня он не слушает, ты скажи…

— Пусть командир скажет.

— На командира он обижен.

— Он на всех обижен, — добавил Сириус, — никого не слушает, никому не верит. Он считает, что мы подошли к Земле. Я сказал: «Михаил Борисович, это «белая планета!» Нет, Земля, да и все!

— Ирка, — простонал Миша, — не дай им упечь меня в ящик.

— Сейчас разберемся. Джон, посмотри, что у нас есть из сердечных препаратов. Имо, проследи, чтобы Миша не шевелился. Сириус, объясни, что за планета на мониторе?

— Один объект на орбите светила, радиус удаления соответствует Земле, — сказал Сир. — Нет признаков активности ментосферы. Вокруг шлейфы метеоритов.

Джон поставил передо мной коробку с лекарствами.

— Ищи сама, — сказал он. — Индер всем сказал, самолечением не заниматься, а если проблемы — использовать «крео» и вакуум.

— С чиреем на заднице тебя в «крео», — простонал Миша и дернулся к коробке, но боль в груди опять распластала его по полу.

— Кто-нибудь знает, что здесь от сердца? — спросила я.

Никто не знал. Джон опять пошел охлаждать полотенце, а Миша собрался с духом, сунул в коробку пятерню, извлек упаковку с капсулами, разорвал ее зубами и проглотил все, что упало в рот. Проглотил и даже не подавился.

— По-моему, это слабительное, — подал голос Имо.

Миша выплюнул капсулу, которая застрял под языком. Лекарство шлепнулось на пол. Под ним образовалось светлое пятно. Крошечные лучи превратились в нити паутины, облепили надкушенную пилюлю. Пятно померкло, образовался кокон. Мы, раскрыв рты, наблюдали. Даже Миша косился на зрелище, стараясь приподняться на локте. Имо с Сириусом подняли его за края тряпки и перекинули на матрас. Коробку Миша потянул за собой и половину рассыпал. Мы снова замерли.

— Пол поглощает органику, — заметил Сириус. — Лучше на нем не лежать, — в доказательство он плюнул себе под ноги, и все пронаблюдали, как корабль «сожрал» плевок, проигнорировав прочие предметы, раскиданные вокруг.

— Лучше обуться, — добавил Джон, намекая на мои босые ноги, которые не чуяли угрозы. Гораздо большей опасности подвергались мои замшевые тапки, и я сходила к себе, убедилась, что они не съедены. Сириус еще раз плюнул на пол, и огонек вспыхнул опять.

— Как он понимает, что можно, что нельзя? — удивился Сир. — А если плюнуть жеваной бумагой?

Хруст в коробке с медикаментами напомнил нам о присутствии Миши. Обертки летели на пол, как конфетные фантики, падали и оставались нетронутыми. Миша ел все подряд, закладывал в рот лекарства перепачканными пальцами. Глотал, не жуя. Он вцепился в коробку обеими руками, когда я попыталась забрать ее.

— Мне уже лучше, — прикрикнул он. — Дай же вылечиться человеку!

— Не давай, — заявили все хором, но я позволила распечатать следующий препарат, потому что знала: если Миша начал покрикивать, все не так безнадежно.

Наконец, он смог перевернуться на бок.

— Кушай, дорогой, поправляйся! — сказала я, собирая в коробку лекарства с пола.

Миша продолжил надкусывать пачки.

— Еще давай! — просил он.

На нас глядели, как на сумасшедших. Миша проглатывал все, что помещалось в рот, иной раз, не снимая упаковку. Джон с Сириусом вышли из сегмента, только Имо наблюдал процесс, не меняя позы в Мишином рабочем кресле.

— Дай ему подушку под голову, — попросила я, — подавится же. И принеси, чем запить.

Мише, в самом деле, становилось легче. Он ел, запивал и злобно глядел на Имо, а я вспарывала новые пакеты.

— Индер нам не оставил указаний о назначении лекарств? — спросила я, помня как скурпулезно он описывал прежде содержимое баночек, которые давал в дорогу.

Миша промямлил что-то с набитым ртом, а Имо объяснил, что на самом деле Индер не давал ничего, кроме витаминов и излучателя для общего тонуса организма. Витамины Миша потерял в багажнике, а излучателем фарцевал в Андромеде, чтобы заработать на минутку разговора со своей Ксю. Мишин взгляд стал наливаться яростью. Он бы с удовольствием полез в драку, будь на месте Имо оппонент меньшей весовой категории. К тому же, благодушие Имо наводило на подозрение: что-то между ними произошло. Не будь Имо виновен в произошедшем, не сидел бы он у ложа больного, а рисовал бы иероглиф у себя на затылке.

— Ты обокрал биотехников? — спросила я.

Миша утвердительно кивнул, отправляя в рот новую порцию лекарства.

— Индер жмот, — сообщил он в свое оправдание. — Расслабься, я знаю, что делаю.

— Ты знаешь, что он делает? — спросила я Имо, а тот пожал плечами.

— Пусть Макака уйдет. Видеть его не могу. Чего он на меня уставился?

— Сынок, ты портишь ему аппетит, — попросила я, и Макака нехотя удалился в коридор, но далеко не ушел.

— Ты не понимаешь, — объяснил Миша, — сиговы пилюли безвредны. То, что не нужно, не подействует. В этой куче точно были сердечные, я только забыл, какие…

— Разберемся. Ты, главное, запивай. Там еще одна коробка в коридоре. Сердечные могут быть на самом дне, но ты не отчаивайся. Главное, что слабительное всегда сверху.

Миша не отчаивался никогда в жизни. Он злился, ругался, совершал глупости, но никогда не терял самообладания и веры в то, что судьба вынула его с гангреной из ямы не для того, чтобы снова ставить под удар.

— Подать тебе ночной горшок? — спросила я.

— Мне гораздо лучше, — заверил он, и протянул мне горсть фиолетовых гранул, похожих на леденцы, предназначенных, насколько я помню, для дезинфекции желудка. — Хочешь?

— Спасибо, нет.

— Солененькие. Тебя не тянет на соленое после общения с Птицеловом?

— Меня тянет треснуть тебе как следует по шее.

— Не рада, что я жив?

— Почему же? Бить покойника не так интересно. Ты ешь, ешь… Пусть Индер заглянет тебе в желудок и удивится.

— Они чуть не упекли меня в морозильник, — жаловался Миша, подозрительно поглядывая на арку, за которой притаились злоумышленники. — Я сказал сразу: только вместе с тобой. Кто меня будет греть своим телом?

— Теперь, главное не подавись, — просила я.

Миша не подавился. Напротив, он стремительно шел на поправку. В это время в соседнем сегменте, очевидцы излагали мне предысторию события. Оказывается, Миша дежурил в то время, когда датчик компьютера сообщил: «борт прибыл в конечную точку маршрута». Чтобы убедиться, Миша украл из-за пазухи спящего Имо медальон, вынул пульт. Кнопка хода действительно отключилась, но корпус талисмана был совершенно не от «белой планеты». Миша не верил глазам — корабль вошел в Солнечную систему. То есть, если так все было на самом деле, торможение закончилось на марсианской орбите. Миша прикинул массу к скорости, и волосы у него на голове встали дыбом. Он выпустил трап с датчиком на разведку. Солнечный спектр уникален. Его Миша не мог бы спутать ни с одним другим светилом известного космоса. Положение Земли он вычислял на глаз, даже будучи сильно пьяным, впрочем, как и положение других планет родной системы, вместо которых теперь по кругу гуляли шлейфы комет. На месте Земли находился безжизненный геоид в плотных облаках. Миша схватился за связь, потом за сердце…

Теоретически, он действовал последовательно и разумно. В нервозной обстановке он сделал грамотный спектральный анализ, снял показания приборов и логически был абсолютно прав. Он допустил единственную оплошность, притом, давно, на заре времен, когда недооценил интеллект Имо. Почему-то он решил, что «бестолковая Макака» мыслит примитивно, а Макака, прежде чем лечь спать, спрятал белый талисман под подушку, а себе на шею повесил талисман Земли с липовым пультом, изготовленным Вегой.

— Я ж не думал, что ему сдурнеет, — оправдывался Имо.

Мише так сдурнело, что он отказывался признать свое заблуждение. Он продолжал утверждать, что всему конец, ничего святого в этом мире не осталось; а Имо называл провокатором, обманщиком, неблагодарным и жестоким существом, истинным сыном своих родителей.

— Где вы? — спросил Миша, когда смог подняться с матраса. Он вышел в коридор и осмотрелся. — Ага! Спрятались! Кости мне перемывают… А работать кто будет?

— Как вы себя чувствуете, Михаил Борисович? — спросил Сириус, но Миша показал ему кулак.

— Не дождешься!

Миша был гол до пояса, мокр, зол, бледен, но решителен, как никогда.

— Джон! Немедленно выгони корабельных из отсека, а ты… идем со мной. У тебя сегодня рука легкая.

— У меня? — удивилась я.

— Тоже надеялась, что я протяну копыта? Всем заявляю: не дождетесь! Бездельники!

Пока Миша хворал, вернее сказать, отлеживался после неожиданной боли в области грудной клетки, корабельные баловались за компьютером. Приглядевшись, можно было заметить над панелью их длинные «лапки». Компьютер глючил.

— Эти два пьяных урода запороли связь, — сделал вывод Миша. — Больше ни капли не получат. Разболтали мне всю панель. Я им щупальца оторву! Так и знай, оторву и на пол кину! И вообще, здесь надо прибраться. Что за хлам в коридоре? Почему бардак кругом? — Миша пнул футляр от креокамеры.

— Потому что ты дежурил, — напомнила я.

— Сядь, — сказал он и придвинул меня к компьютеру вместе с креслом.

В поле экрана по-прежнему маячила белая планета.

— Ну-ка, рискни сделать еще один запрос связи с Землей.

— Сиги нас за это депортируют из Галактики!

— Делай, — настаивал Миша, — а ты изыйди с глаз моих… — зашипел он на Имо, который возник в дверях.

— Нас расшифруют! Ты хочешь превратить Землю в место паломничества? Сделать из нее египетскую пирамиду?

— Делай, что сказал!

Миша побледнел, у него опять участился пульс, он принял горсть таблеток, которые показались ему приятными на вкус.

— Ксюши могло не быть на работе.

— Причем здесь работа? — Миша устроился рядом. — У нее выход с персоналки на все телефоны. Не сможет ответить — перешлет сигнал, если, конечно, жива.

— Ерунду говоришь. Она под наблюдением Секториума. Что значит, «если жива»? Кто ей разрешит умереть? Связь могла оборваться в дороге.

— Не могла, — стоял на своем Миша.

Ответа не было уже минуту.

— Долго ты ждал сигнала в прошлый раз?

— Прилично. Лучше рассказывай что-нибудь, пока я опять не завелся, — попросил он и забарабанил пальцами по подставке панели. — Веселенькое что-нибудь рассказывай.

— Не знаю…

— Рассказывай, как тебе удается дрыхнуть сутки напролет? Такие интересные сны, что проснуться не можешь? Рассказывай сны. Рассказывай, что хочешь, только не молчи.

— Сегодня снился Костолевский.

— Кто?

— Игорь Костолевский в гости приходил. Пообщаться. Это тебе интересно?

— Как пообщаться? Духовно или физически?

— Не знаю. Вел себя интеллигентно. Руки не распускал. Думаю, что духовно…

— Естественно, о чем с тобой общаться физически? Нет, мать, с тобой определенно что-то не так. Знаешь, зачем он к тебе приходил? Затем, что тебя возбуждают только артисты и гуманоиды.

— Но ведь Костолевский — не гуманоид!

— А ты знаешь? Ты его родословную проверяла?

— Господь с тобой!

— Ты что, с ним в жизни знакома?

— Только во сне.

— И он все равно пришел к тебе. Заметь, не к кому-нибудь…

— Пришел, — подтвердила я. — Думаешь, я сама не удивилась? Я ему говорю: «Сейчас родители вернутся, а у меня дома Костолевский. Представляешь?» Он говорит: «Представляю. Чего ж тут не представить?» Вот и все знакомство.

— Ах, вы уже на «ты»?

— Ну, я же не виновата, что он приснился.

— Почему, скажи на милость, мне не снится подобная дребедень? Я тебе скажу, почему, — ответил он тут же. — Потому, что я нормальный, здоровый, психически уравновешенный мужик, а ты… — он указал на расстегнутый корпус креокамеры, лежащей поперек коридора, — еще раз подцепишь во сне химеру, пеняй на себя. Я тебя с ней вместе в этот гроб упакую. Поняла?

Физиономия Имо опять появилась под аркой.

— Изыйди! Сгинь, нечистый! — повторил Миша и снова обратился ко мне. — Ну, так что?

— Что?

— Пришли родители, а у тебя Костолевский…

— Мы же ничего такого не делали.

— Нет, старуха, ты иногда меня поражаешь. К ней пришел мужик… Вай, хабиби, какой мужик! А она ничего такого не делает, еще и гордится собой.

Значок «отбой связи» положил конец Мишиному словоблудию. Развлекать его дальше не имело смысла. Миша снова был на пороге стресса. Мы замолчали. На тишину в дверях собрался весь экипаж.

— Вам прилечь бы, Михаил Борисович, — посоветовал Сир.

— И то верно, — согласилась я. — Мертвая планета никуда не денется.

Геоид с остывающим ядром был похож на глыбу камней. Химический анализ показал преобладание железа и никеля, а в атмосфере — углекислоты. Планетарный диаметр вполне соответствовал земному. Ни одного массивного спутника, только орбитальный мусор. Облака повторяли рельеф и лежали неподвижно, когда их не мяло порывами ветра. Со стороны планета действительно могла показаться белой, словно слепленной из ваты. К тому же, пригодной для жизни, если реставрировать атмосферу. Температура в световом экваторе достигала двадцати градусов по Цельсию, в теневом — минус тридцати. На полюсах держалась вечная мерзлота, а на светиле — глиосомный имплантант, такой же, как на Солнце. Той же мощности и, вероятно, того же производства. Количество орбитального мусора примерно соответствовало полутора лунным массам и увеличивалось за счет метеоритных атак, хвостов комет, блуждающих в системе. Никаких признаков цивилизации, ни прошлой, ни настоящей.

— Я не увижу через приборы, — сказал Джон. — Надо подойти к планете, тогда смотреть.

Идея мне не понравилась, но корабль уверенно стоял в системе. Приборы не обнаружили опасности, не нашли противопоказаний для выхода в космос. Вблизи геоида не нашлось даже признаков обитания «белой расы». Стерильная космическая мертвечина. Зонд отработал и вернулся. Система была похожа на учебную картинку энциклопедии, идеальна, за исключением гелиосома, под которым мы родились и прекрасно себя чувствовали, но я не успокоилась:

— Одного Джона туда не пущу!

— И я пойду, — заявил Имо.

— Вас вдвоем не пущу тем более!

— Перестань, мать, — сказал Миша. — В «стакане» еще никто не угробился. Пускай посмотрят.

— Не хочу, чтобы мои дети были первыми.

— Да, брось! Нормальная работа. Хочешь, я пойду с ними?

Мишу никто не взял. Сириуса тоже не пустили в капсулу, потому что в разведке от него пользы не было. От Имо пользы было еще меньше, но он, как командир, имел право не мотивировать свои глупые поступки. Впрочем, он себе позволял и, не будучи командиром. Все, кроме меня выразили желание совершить прогулку, хотя, по совести сказать, это была работа контактера. Лезть в капсулу надо было мне. Я имела право выбрать ассистента среди экипажа, более того, в экстремальной ситуации только контактер мог взять на себя обязанности главнокомандующего, которому обязаны подчиняться все «генералиссимусы» мирного времени. Но отсутствие жизненной ауры планеты не вовремя меня деморализовало.

— Скафандры одеть, — приказал Миша, — связь включить. Видеодатчики пальцами не лапать. О внештатной ситуации докладывать без промедления. Матери выдать успокоительное.

— Обойдусь.

— Правильно. Оно мне самому пригодится.

Галактика казалась такой же пустынной и мертвой. Приборы не обнаружили поблизости сколько-нибудь заметных очагов обитания. В нашей Галактике датчик радиофона на таком широком диапазоне поиска уже бы зашкалило.

— До чего ведь, дрянь, похожа на Землю, — загрустил Миша.

— Все нормально с твоей Ксюхой, не волнуйся.

— Успокоюсь, когда увижу своими глазами.

— Сделаем анализ и вернемся. Сириус же не будет возражать. Правда, Сириус?

Сир стоял у Миши за спиной, наблюдая космос на мониторе.

— Подкинем шефу информацию к размышлению, — продолжила я. — Если это все, что осталось от фронов, ему понравится.

— Он еще не видел такой дохлятины, — согласился Миша. — Даже на Плутоне ментосфера экранирует. Даже на самом распоследнем летучем булыжнике можно нащупать что-то вроде слэповой заготовки. А здесь что? Словно зачистку делали.

Сириус молчал. Мне стало жаль его. Не потому, что экспедиция близилась к провалу. К такому исходу готовились все. Мне было страшно представить, как Миша, по возвращении на Землю, всю оставшуюся жизнь будет смеяться над ним, припоминая фронов, как до сих пор припоминал мне Адама. Картина вдруг представилась мне так ясно, словно корабль уже подошел к Галактике. «Может быть, теперь он отцепится от нас с Адамом?» — почему-то подумала я.

— Можно для верности отстегнуть «Марсион» и пройтись над грунтом в тандеме. Ваша флионерская фиговина больно неповоротливая, — рассуждал Миша.

— Зато надежная.

— Мой движок дает в атмосфере десять световых барьеров. А ваше корыто — от силы два. Учуяла разницу?

— Там может быть агрессивная среда.

— А как я на Венере работал? По уши в серной кислоте. Ничего, выдержала даже оболочка скафандра.

— Зато «стакан» в открытом космосе быстрее твоего «Марсиона».

— Давай поспорим, что ни фига? — предложил Миша.

— Хочешь наперегонки?

— Слабо?

— Только не здесь.

— В Андромеде, — согласился Миша, — заметано! — он уставился на картинку. Появилось расчетное время прибытия «стакана» на орбиту, и Сириус, наконец, присел. Теперь мы стали ждать сидя.

— Все путем… — подбадривал себя Миша. — Еще повоюем. Что скажешь, Сир? Признайся по секрету, тебе нравится моя Ксюха?

— Вам не о чем волноваться, Михаил Борисович, — ушел от ответа Сириус.

— Я ж не слепой, вижу, что нравится. А твоим пацанам? — спросил Миша, чем застал меня врасплох.

В динамике раздался хохот, сдавленный акустикой шлема.

— Мы обсудим это, Миша, — ответил Имо, и Миша замолчал. На Имо он все еще был сердит.

— Музыку что ли поставить? — шепотом предложил он.

— Успокойся. Видишь, я совершенно спокойна, и ты угомонись.

О спокойствии не могло быть и речи, особенно, когда «стакан» достиг низкой орбиты и вошел в туман.

— Они не снижаются, — заметил Сир, — пошли по экватору. Надо сбрасывать высоту…

— Что там? — крикнул в микрофон Миша.

— Все чисто, — отозвался Джон. — Надо выйти на грунт, так я ничего не увижу.

— Так в чем проблема?

— Не идет.

— Вы набрали скорость, потому не идет. Тормознись, потом маневрируй.

Датчик показал ровный слой тумана под днищем «стакана». С места события все выглядело так, словно он встал на белое полотно, бескрайнее во все стороны горизонта.

— Что же его застопорило? — удивился Миша и вывел на экран химический анализ среды.

— Капсула не подчиняется, — доложил Джон.

— Конечно, не подчиняется, — согласился Миша, — десятипроцентный алгоний за бортом. Все! Возвращайтесь! — постановил он и поднялся с кресла. — Пошел готовить «Марсион». Игрушки флионеров меня утомили, — но, сделав шаг к коридору, вспомнил о своем недавнем самочувствии.

— Сядь. Ребята вернутся и все сделают.

— Так я им и доверил машину.

— Почему бы нет?

Миша полез в коробку с лекарствами и достал оттуда что-то розовое и прозрачное.

— Это я уже ел? — спросил он и попробовал на язык. — Не ел. Ну и гадость…

— Ты знаешь, как работает редуктивная память? — спросила я Сириуса, пока Миша выбирал себе препарат повкуснее. Сир кивнул. — Тебе это не напоминает чистый информационный носитель? — Сириус удивленно приподнял бровь. — Позитрон, с которого стерта информация…

— Где ты слов таких набралась? — удивился Миша.

— Может, ты мне объяснишь, на что похож позитрон, с которого стерта информация?

— Причем здесь позитрон?

— Ксюша мне рассказала…

— Ты не тем ухом слушала.

— Это ты не тем глазом смотришь. Сам говорил, что абсолютно чистой ментальной оболочки быть не может, если только ее не стерли. Если бы остались слэпы, Джон бы увидел с орбиты.

Миша уставился на экран. Дети возвращались, датчики работали, расчетное время прибытия уже присутствовало в соответствующей графе.

— Что-то случилось? — спросила я.

— Да ну тебя, — отмахнулся Миша. — Скажешь тоже… стерли…

Ходовой модуль «Марсиона», он же «ходок» выглядел как малая сигирийская «тарелка». К его днищу крепились грузовые и исследовательские модули, а двигатель был размещен в окружности «юбки», что давало возможность накрывать защитным полем целый состав. Внутри было одно пилотское место, второй член экипажа предусмотрен не был, но разместиться мог стоя, согнувшись над панелью управления, из которой торчал один знакомый объект — гашетка, позаимствованная у истребителя. Миша откинул спинку кресла, получилось что-то вроде скамьи, на которую можно было сесть вдвоем как на спину лошади.

— Я пойду один, — объявил Сириус, когда увидел, что Миша надевает скафандр.

— Мы пойдем вдвоем, — уточнила я.

— Вдвоем, — согласился Миша, но скафандр надевать продолжил.

— Нет, Михаил Борисович, — воспротивился Сириус. — Случись что, я не хочу за вас отвечать.

— Хочешь отвечать за Финча или Макаку?

— Миша, ты не понял? Я пойду, — пришлось повторить мне.

— Этого не хватало!

— Я все-таки контактер. Речь идет о высадке на планету.

— Очень приятно, а я — технический консультант, а там — планета с чистой ментосферой. С кем мы будем контачить?

— Не твоя проблема. Сиди и консультируй.

— Нет, это мне нравится! — возмутился Миша. — Мало того, что я пускаю в машину Сира, да еще с женщиной. Шампанского с музыкой вам в дорогу не дать?

— Мы только встанем на грунт, осмотримся, возьмем пробы…

— Заберите ее от меня, — попросил Миша, потому что я мешала ему пристегнуть шлем. — Имо, объясни мамочке…

— Имо, объясни ему, — попросила я.

— Пусть идет, — сказал Имо.

Миша застыл с открытым креплением на шее.

— Что я слышу? — удивился он. — Мать ему больше не нужна! У него на Флио есть запасная!

— Дай сюда костюм, — сказала я. — Слышал, что решил командир? Нам еще не хватало инфаркта в космосе.

— Я здоров как буйвол! — заверил нас Миша, но скафандр отдал, а через некоторое время стал объяснять технику пилотажа. — Запомни главное, твоя задача ничего не лапать на панели, — сказал он. — Движок резвый, сильно за рычаг не тяни. Отожмешь до упора — уйдешь за поле гравитации. Берешься за него аккуратно, одной рукой и… как в самолете.

— Дай-ка я вспомню, как в самолете…

— Смотри и вникай, — продолжил он. — Наклоняешь крыло вперед — машина пошла вперед, отводишь вбок… я тебе схему нарисую. Главное, ничего лишнего не трогать. Это ты будь добра, усвой!

— Больно надо.

— Одной рукой держишь рычаг, другую положила в карман. Опустилась, зафиксировалась над грунтом, отключила защиту корпуса, вывалила батьку Сира и включила защиту на две трети корпуса. Поняла? На две трети вверх, иначе его зацепишь.

— Поняла.

— И обратно: отключила поле, втащила батюшку и сразу защиту на весь контур. Ясно? Начнется самодеятельность, включу автопилот. Нечего улыбаться. Попробуй только один раз меня не послушать или вырубить связь — все! С той минуты космос тебе будет только сниться. Вместо Костолевского. Уразумела? Одно лишнее движение и больше никогда в жизни не выйдешь за борт!

— Да, поняла я, поняла!

— Теперь встань сюда, к креслу, надави эту кнопочку и потяни за пипочку…

Сидение медленно погрузилось в пол и загерметизировалось в переходном отсеке.

— Сможешь повторить?

— Даже Булочка сможет.

— В том, что сможет Булочка, я не сомневаюсь, — злился Миша. — Я спросил, сможешь ли ты? И обратно в том же порядке: давишь на кнопочку, тянешь за пипочку, пока кресло не зафиксируется.

Сириус вытерпел аналогичный инструктаж с предостережением: не выпускать меня на поверхность грунта. Почему Миша пожалел для меня грунт, он объяснить отказался. Мы закрылись в кабине, мятая сигаретная пачка, брошенная на панели, напомнила дом… Здесь все напоминало о Земле, даже система катапульты казалась родной, вероятно, тоже краденой с самолета; и запах в кабине сохранился необыкновенно земной.

— Выбери камень повыше, — напутствовал Миша Сириуса, — и напиши: «Здесь были Ирка и Серега». Обязательно напиши. Или, еще лучше, забей флажок.

— О чем задумался? — спросила я Сира, когда цилиндр вывел нас из багажника и отпустил в полет.

— О жизни, — грустно ответил он.

«Марсион» взял курс к белой планете. Включился двигатель. Корабль пришельцев свернулся в точку и растворился в космосе.

— Интересно узнать, что именно ты думаешь о жизни?

— Кто-то забивается в угол и ждет, когда она пронесется мимо. Кто-то плывет по течению. Я думал, что достиг своего предела, но за ним начинается новая река. Еще один порог и она опять понесет.

— Что ты придумал?

— Словно само провидение послало нам планету первозданной чистоты. Таким был мир до сотворения разума. Стоит приложить усилие, и на ней смогут жить люди. Тебе не кажется странным, что именно мы нашли ее? Одну жемчужину, среди россыпи камней.

— Это будет чрезвычайно сложно устроить.

— Сложно — не значит невозможно.

— Не думаю, Сириус. У планеты может найтись хозяин. В любом случае, это не наша собственность. Едва ли сигирийцы захотят ее возделывать для нужд землян.

— Зачем им знать?

— Ты определенно что-то задумал.

— Вега решил избавить от меня Галактику. Не так ли?

— Не так.

— Так. Ты лучше всех знаешь это. Именно так. Лучшего шанса не будет. К тому же теперь не он, а я могу диктовать условия.

— Интересно, какие?

— Однажды узнаешь. Настанет время, и узнают все…

— Эй, на «Марсионе»! — вмешался Миша. — Сейчас разверну!

— Все нормально, Миша. Сириус пошутил, — ответила я, хоть и не была в том уверена.

Похоже, он действительно готовился к чему-то серьезному: не читал нам проповедей, не спорил с Мишей, не пытался приобщить к своей вере юное поколение секториан. И вообще, был больше прежнего замкнут и погружен в себя. Как бы мне стало спокойно, если бы Миша отказал нам в посадке на грунт. Если бы Миша включил автопилот с программой возвращения на борт. Идея разделить с Сириусом миссию первопроходца перестала мне казаться удачной. «Надо было Имке идти, — рассуждала я. — На него речи Сириуса не действуют так, как на меня. Кто знает, на что согласится авантюристка с многолетним стажем космических приключений? Почему бы, в самом деле, не поработать над полным анализом этого космического тела и не представить в Сигирию переселенческий проект?»

Гравитационное поле поймало машину и показало расстояние до поверхности грунта. Панель заработала сама, я лишь выполнила задачу ей не мешать. В защитной оболочке увяз камешек и сгорел. Другой, побольше, отскочил как мяч от теннисной ракетки. «Марсион» нырнул в облака, включился противотуманный экран. Сириус закрыл глаза, а я взялась за маневровый рычаг, единственный дозволенный мне элемент управления.

— Зачем? — спросил Миша. — Угол оптимальный, траектория чистая. Нафиг дергать машину?

— Она показывает последний километр высоты.

— Ну и что?

— Я хотела приготовиться к посадке.

— Видишь что-нибудь внизу?

— Ничего.

— Тогда не мешай машине. И вообще, выброси из головы, что ты умнее моей техники.

— Я глупее мясорубки.

— Это верно, — согласился Миша и успокоился.

Поверхность показалась на последней стадии торможения, когда «Марсион» почти висел, выбирая точку посадки. Камни торчали вверх гладкими боками, в трещинах сочилась вода, воздух был влажным, как в тропиках. Машина зафиксировалась в полутора метах над самым плоским камнем, выпустила амортизационное поле и замерла, словно оцепенела. И мы с Сириусом оцепенели. Что делать дальше — в момент вылетело из головы. В наушнике приглушенным фоном шел разговор между Джоном и Мишей, не имеющий отношения к торжеству момента.

— Але, первопроходцы! — вспомнили о нас на борту. — Пригрунтовались? Ну, и… Кто будет давить на кнопочку и тянуть за пипочку?

— Миша, будь другом, сгинь из моего уха на пять минут.

— Ты, главное, встань с кресла, чтобы вместе с батюшкой не выпасть.

Я убрала наружную защиту. Ничего плохого не случилось, только «Марсион» подскочил вверх на полметра. Метеоритный радар пискнул и затих. Мы подождали еще. С тем же успехом я могла посадить машину и на Меркурии. Все планеты кажутся одинаковыми вблизи, везде одна и та же грязь да камни. Я вспомнила, как Индер вычистил пылесосом лунную пыль, которую Миша хранил в бутылке и разбил, когда двигал шкаф. Вычистил и вытряхнул в аннигилятор. Вспомнила историю марсианского камня, которым Миша торговал на базаре, но покупателей не нашлось. Марсианский камень ничем не отличался от обычного, а Мишины клятвы, что экспертиза подтвердит его происхождение, ничем не отличалась от клятв мошенника. Не продав ничего, он заявил, что этот вид бизнеса ему не подходит, что головой он заработает больше, а Индер выбросил в ту же мусорницу и марсианский грунт.

— Готова? — спросил Сириус.

Я поднялась, кресло опустилось в переходный отсек, дыра закрылась, пошла разгерметизация выходного люка.

— Как самочувствие контактеров? — издевался Миша. — Как проходит контакт?

Сириус вышел вперед и помахал рукой. «Марсион» занялся своими делами, включилась панель, отвечающая за анализ воздуха и грунтовые пробы, вылетел шарик антенны. Миша тоже ненадолго затих.

— Можно, мы покатаемся? — спросила я.

— Нет, не можно. Дай мне полный обзор, что-то у меня дурацкие предчувствия.

— Почему?

— Разверни противотуманку на триста шестьдесят и осмотрись. Вулкан видишь?

— Не вижу.

— Датчики показывают начало землетрясения, и облака над вами вздуты как-то нехорошо. Ну-ка, ребята, грузитесь и сматывайтесь оттуда.

— Сириус, слышал?

Сир, как и я, смотрел по сторонам.

— Не будем торопиться, Михаил Борисович.

— Я сказал, грузись в машину, — рассердился Миша.

— Сир, послушайся. Им оттуда виднее, что делать.

— А если это контакт?

— Скажи ему, если сейчас же не вернется в машину…

— Миша, подожди! — попросила я.

Сириус замер.

— Действительно, — сказал он. — Чувствую, как дрожит камень.

В конце концов, это почувствовала и я, но Сириус, вместо того, чтобы вернуться в машину, пошел вперед.

— Возвращайся одна, — сказал он, — я должен узнать, в чем дело…

— Мы так не договаривались.

— Кто это «мы»? Ты опять решила за меня?

— Нет, это ты решил за всех нас. Причем, глупо решил.

— Я не за тем стремился сюда, чтобы сбежать в решающий момент. Возвращайся! Оставь мне право распорядиться собой.

— Ирка, возвращайся, — сказал Миша. — Толчки усиливаются. Мы засекли пузыри в облаках. Возвращайся, черт с ним…

Я взялась за рычаг маневра. «Марсион» плавно пошел вперед. Никто меня не одернул. За кем из командиров в данной ситуации оставалось последнее слово, было непонятно. Мы не договорились заранее, а зря. Сириус не первый раз испытывал судьбу на справедливость, только прежде он не зависел ни от кого. Жизнеобеспечения скафандра хватило бы на сутки, на больший срок никто не рассчитывал. На базе вышла склока между Мишей и кем-то из моих сыновей. Нас оставили в покое.

— Сириус, мы не уйдем из системы, пока не изучим планету. Не обязательно рисковать сейчас. Твоя жизнь может еще пригодиться…

— Что ты называешь жизнью? — не оборачиваясь, спросил он. — Разве я не прожил ее до конца?

— Откуда тебе знать?

— Не важно, откуда я знаю, и что я знаю о жизни. В ней нет ничего такого, что может иметь значение именно для меня, именно сейчас. Возвращайся на борт.

— Ирка, схвати его манипулятором, — советовал Миша, — красная рукоятка справа.

— Миша, не суйся. Сир, послушай меня, у тебя социапатия в критической форме. Это не тупик. Ее можно реально вылечить. Я тебе обещаю, что мы найдем выход.

Пейзаж содрогнулся передо мною, «Марсион» сам набрал высоту, но Сириус устоял и продолжил путь, мне стало плохо видно его сверху, но рычаг управления не слушался. Чувство самосохранения у машины было развито больше, чем у меня. Темная туча наплывала на нас.

— Миша!

Я посмотрела вверх и поняла, что это не туча, а объект, похожий на гигантскую «тарелку». Черное круглое пятно в тумане.

— Миша, что это? — закричала я. — Миша, я их вижу!!! Сириус!

Я отвела «Марсион» в сторону — пятно поползло за мной.

— Миша!!!

Связь отсутствовала. Сириус пропал из вида. Пока я металась над грунтом, что-то черное и огромное прижимало меня к камням. Просвет горизонта сузился, стал похож на узкую полосу заката под пленкой облаков. Мрак кромешный заставил «Марсион» включить ночной режим обзора, и компьютер на внутренней оболочке шлема раскрасил местность в неестественные цвета. Я отжала рычаг до упора, насколько хватило сил. Машина рванула вперед, но, едва достигнув края неопознанного объекта, дернулась вверх, исполнила кульбит и врезалась в него с такой силой, что меня едва не расплющило на обзорном окне.

В шлеме гуляло эхо, руки тряслись. Вздутый скафандр медленно прилипал к телу. Я стала приходить в себя в космосе. Мишин голос привычно присутствовал в ухе. Сначала шипел, потом напевал, диктовал параметры акустическим датчикам «Марсиона».

— Очухалась? — спросил он между делом. — То-то же…

В машине кроме меня не было никого. Пустое кресло застряло в переходном отсеке. «Марсион» шел, нервно мигая подсветкой панели. Я поднялась с пола и удостоверилась, что цела.

— Только ничего не трогай, — напомнил Миша. — Как ты себя чувствуешь? Будешь общаться детьми? Они за тебя волновались. Я тоже. В общем, мы тебя ждем.

Его речь казалась сладкой приманкой, которую хищный цветок использует для привлечения мошки. Надо было совсем отбить мозги, чтобы рассчитывать на радушный прием.

Имо вскрыл кабину «Марсиона» в багажном отсеке, первым делом, выбросил застрявшее кресло и занялся проверкой рабочих систем. К тому моменту я была способна переместиться в жилой отсек самостоятельно, но Миша выволок меня из трапа за шиворот и прижал к стене.

— Никогда, — произнес он, задыхаясь от возмущения, — ни за что… Только через мой труп! Чтобы я еще раз когда-нибудь…

— Ты понял, что это было? — спросила я.

— Я тебе что сказал? Встала! Выключила защиту, выгрузилась и тут же включила на две трети… А ты что сделала?

— А что я сделала?

— Что ты сделала, я тебя спрашиваю?! — выходил из себя Миша, не обращая внимания на попытки Джона растащить нас. — Ты пошла на таран голым корпусом! Вот что ты сделала!

— Ты не предупредил! — защищалась я.

— О чем не предупредил?

— Что ты мне плел всю дорогу! Пипочку на попочку натянуть! Ты не сказал, что за хреновина на нас наползла!

— Какую пипочку? — бушевал Миша. — На какую попочку?! Я тебе сказал, сгрузила Сира — сразу поле на две трети. Попа ты с ушами!!! Ты понимаешь, что чуть не разбилась? Ты…

На мое счастье, из багажника вернулся Имо, и Миша утих. Махнул рукой.

— Чтобы я еще раз, подпустил бабу к технике… Снимай… — сказал он и расстегнул крепление шлема, который все это время защищал меня от его агрессии.

Когда я привела себя в порядок, на борту остался только Джон. Он был сердит, как никогда прежде, и сосредоточен на картинке в поле экрана.

— Над вами был колокол, — сообщил он, заметив, что я села рядом. — Металлический сплав, триста метров в диаметре. Он левитирует в алгонической массе.

— О Сириусе что известно?

— Они вернут его, — сухо сказал Джон и продолжил наблюдать странные пузыри в облаках, от которых шли волны, как от камня, брошенного в лужу. — Когда вы встали на грунт, они активировались, поднялись в атмосферу. Волна пошла от удара «Марсиона». Резонанс был очень сильный. Мы думали, вас нет в живых.

— Насколько сильный? — спросила я, и Джон испуганно посмотрел мне в глаза.

— Иногда от акустического удара может отлететь слэп.

— Совсем?

— Как повезет. Ты была на границе волны, а Сириуса мы потеряли из вида.

— Если бы я включила защитное поле, не было бы удара? — догадалась я, и от этой мысли мне стало дурно. Чем дольше молчал Джон, тем хуже мне становилось.

— Джон!

— Все равно он не имел права так с тобой говорить. Я не хочу, чтобы так с тобой говорили.

Волны шли от пузырей повсюду. Где высокие, где еле-еле. «Марсион» подходил к орбите, поисковый маяк Сира то отзывался, то пропадал под колокольным звоном.

— Метеоритный дождь, — объяснил Джон. — Вы хорошо активировали планетарную оболочку.

— Как же они его заберут?

— Заберут.

— Джон, не стоит тебе злиться на Мишу, особенно сейчас. Я сама виновата. То ли еще бывало… Просто он несдержанный человек.

Джон надулся и на меня. Если бы не тревожная обстановка, нам следовало бы поговорить. В детстве мои разговоры помогали ему успокоиться, но ребенок вырос, а я не заметила.

— Хочешь, я накричу на него сама? — предложила я, но Джон не ответил.

Может, действительно вырос, а может, лучше меня понимал, что нет особых причин кричать на Мишу.

«Марсион» ушел в облака. Имо сидел на полу, Миша устроился за панелью. Места для кресла в кабине не оставалось, впрочем, как и для третьего человека. Транспортировать контуженного Сириуса в переходном отсеке для этих двоих было вполне приемлемо. Если, конечно, Сириуса задело волной. Но, если он в сознании, я не понимала, как им удастся приманить беглеца к кораблю. Если удастся — я не контактер, а неуч. Контакт между человечеством и человеком привел к катастрофе по моей вине. Возможно, мне не хватило времени, а может, в самом деле, не стоило доверять мне рычаг с кнопкой.

Чем глубже «Марсион» уходил в облака, тем теплее становилось Мишино отношение ко мне. Он в деле убедился, что приборы в порядке, корпус цел, а ушиб мозгов личного состава не представлялся Мише потерей. О женских мозгах он имел особое мнение, которое не изменилось даже с появлением Ксюши. Он считал, что от сотрясения с ними ничего плохого случиться не может. Он был уверен, что иногда это даже на пользу. «Женские мозги, — утверждал Миша, — есть ярчайший пример атавизма. Они как аппендикс, пользы организму не принесут, но навредить могут».

Успокоившись, он стал общаться с нами, но, уловив настроение Джона, замолчал. Только попросил контролировать летучие объекты и выключил связь.

— Как мы могли активировать такие громадины? — не понимала я.

— Левитационный контур, — ответил Джон, словно я сама должна была догадаться. — Когда наступаешь в море, поднимается облако песка, и ты не удивляешься.

— Так то же песок…

— Здесь алгоний, он гасит гравитацию. Ты забыла?

— На естественные объекты эти колокола не похожи…

— Не знаю. Вулканы иногда надувают металлические пузыри большой массы. Там, где подходящая лава. На таких планетах никогда не живут.

— Ты в школе изучал принципы редуктивной памяти?

— Да, похоже, — согласился Джон после недолгих раздумий. — Энергетический уровень не тот, но принцип похожий: резонанс от бомбардировки микрочастицами. Это кажется, что они хаотичные. На самом деле каждый метеорит имеет программу полета. Сириус тоже был не прав с тобой. Он поступил неприлично.

— Хаоса в природе не существует. Это всего лишь порядок, который мы не можем понять.

— Ты права.

— Не я. Это цитата из Сириуса.

Знакомый ландшафт оголился под облаками. «Марсион» снижался по маяку. Миша перешел на ручное управление. Немая картина стояла на мониторе. По жестикуляции можно было догадаться, что происходит. Кажется, они заметили Сириуса; вроде бы, приблизились к нему. Столб света врезался в сырые камни. Видеодатчик дрогнул. От камня отделилась фигура в скафандре, поднялась. Дистанция сокращалась и, как только амортизационная подушка дохнула жаром на Сириуса, он выскочил из света и кинулся наутек.

— Дай связь, Миша! Включись! — просила я.

— Они не слышат, — напомнил Джон.

Миша жестикулировал, что-то объясняя Имо, а тот, вероятно, с ним соглашался.

— Миша, дай мне сказать… Джон, передай текст ему на шлем.

— Они его вернут, — твердил свое Джон.

Сириус бежал, спотыкаясь о камни. «Марсион» преследовал его. Самый крупный пузырь в облаках маячил неподалеку и, кажется, почуял пришельцев. Джон послал координаты на монитор. Миша обернулся.

— Он не увидит сквозь облака. Пусть включит радар! — беспокоилась я, хотя лучше Миши никто не знал, как обращаться с оборудованием «Марсиона».

Из корпуса машины вышел манипулятор, но Сириус увернулся, спиной почувствовал приближение механического щупальца, но при этом поскользнулся, упал. Луч лазерного резака блеснул на его рукаве.

— Дай поговорить с Сиром, — умоляла я.

Отрубленная кисть манипулятора упала на камень. У меня потемнело в глазах.

— Миша! Джон! Дай мне связь!

— Разве не видишь, он обезумел! — рассердился Джон. — Не мешай им сейчас.

Сириус поднялся навстречу преследователям. Машина замерла. Имо загерметизировал шлем.

— Что он хочет делать? — спросила я. — У Сира лазер. Он что, собирается выходить? Джон, он хочет выйти на грунт?

Джон свернул изображение и повесил на глаз очковый монитор.

— Ты не будешь смотреть! Или я не смогу работать! — заявил он вперемежку с сигрийскими междометьями, без которых в минуты стресса не обходился.

Я вышла в коридор, и Джон немедленно запер арку непроницаемой завесой.

— Джон! Скажи ему, что у Сира лазер! — кричала я из-за двери. — Джон, скажи ему! — и успокаивала сама себя. — Все будет хорошо. Он скажет. Даже если Имо не послушает, скафандр защит его от луча. Разумеется, защитит, — убеждала я себя, но вдруг вспомнила, как отлетела рука манипулятора, одетая в чехол из точно такого материала.

Вероятно, я перебрала с дозировкой успокоительного и перестала соображать. На пол коридора упало тело Сириуса с глубокой вмятиной в шлеме. Крепление заклинило. Сир был еще в сознании. Кто его так приложил, — можно было догадаться. Имо кинул рядом свой защитный костюм, переступил через это все, как через мусорную кучу и прошел мимо меня. Миша встал рядом, церемонно раздевался и пытался шутить, но шутки до меня не доходили. Все плавало вокруг, все кружилось: вмятина на шлеме, Мишина довольная улыбка над неподвижным телом. Миша пытался вскрыть покареженный замок шлема, а из разбитой челюсти Сира тонкой струйкой сочилась кровь. Мне запомнился взгляд, дикий и странный. Все это время я смотрела на Сириуса, он — на меня. Потом его глаза закрылись, а мои накрыли одеялом.

О том, сколько времени прошло, можно было судить лишь по степени Мишиного опьянения. Нализаться коньяком до красных глаз и шаткой походки он умел за час. В том, что он сел пить сразу, можно было не сомневаться. Как и в том, что у него вот-вот «схватит» сердце, потому что выглядел Миша из рук вон плохо.

— Слышишь, старуха… Ты это… Ну… прости меня, если я того… Ну, и все такое… — сказал он.

— За что?

— За «жопу с ушами» или как я тебя обозвал?

— Не помню.

— И я не помню. Надо что ли на трезвую голову запись прослушать. Я перед пацанами твоими извинился, так Финч сказал… Слушай, ты видела, да? Летальный нокаут. Прикинь силу удара! Я этот пластик кувалдой погнуть не могу. Ты видела? Ладно, пластик… амортизационное поле пробить, это как?..

— Он жив?

— Финч сказал, не смертельно. Был бы без шлема, мозги бы разбрызгал…

— Что еще сказал Джон?

Миша вздохнул.

— Я ж перед ним, блин, сам извинился, сопляком таким. Сам! Что ж я, не понимаю? Так он сказал, если я не извинюсь перед тобой, на моей челюсти будет такая же вмятина.

— Ну, и правильно. Ты бы позволил так обращаться со своей матерью?

— Да я ж его не заметил, черт меня дери! Если бы я видел, что он там. Я ж за тебя испугался…

— Ты всю жизнь его в упор не замечал.

— Вот ведь… — жалел себя Миша. — Зачем я только с вами связался?

— Не волнуйся, Имо не позволит вам драться на корабле.

— Имо? Ты знаешь, что он заявил? Что, если ты меня не простишь, он добавит симметричную вмятину от себя лично. Нет, ты поняла? Ты почувствовала, какие гады выросли? Неблагодарные! Я с ними как с родными…

— Будешь обзывать гадами моих детей, получишь и от меня… в нос.

— Ирка, но ты-то знаешь, что я не со зла! Ты же знаешь, как я тебя люблю! Кого я еще так люблю? Кроме тебя и Ксюхи у меня никого… — плакался Миша. — А если я кого люблю, так я себя не контролирую.

— Миша, — утешала его я, — ты же знаешь, что я люблю тебя не меньше, поэтому не обращаю внимания на твои припадки.

— Да, елы зеленые… — убивался Миша, — да кто же я такой, в самом деле? Неужели ж я совсем… Чтоб уж сразу по морде… Не, ты оценила удар? Блин, дожил! Что ж мне теперь по коридору в шлеме ходить? Прощай меня сейчас же, если не хочешь соскребать с потолка фарш! Ну, ни фига себе… Слышишь, какая у них сила нажима на крыло при взлете? Хотя бы примерно?

Миша стал вычислять на пьяную голову и отвлекся, а я пошла взглянуть на Сириуса. Он лежал без сознания в закрытом скафандре на полу, коричневая струйка крови засохла на его подбородке. Под ним разрасталось излучение. Джон с Имо самозабвенно играли за компьютером, оккупировав Мишино рабочее место. Единственное, что они догадались сделать, это запустить подготовку креокамеры, которая стояла наготове.

— Что с ним? — спросила я.

Дети нехотя отвлеклись от игры, чтобы посмотреть на Сира, но, вероятно, перемен не увидели и снова уставились в монитор.

— Что с ним, я спрашиваю?

— Овощ, — доложил Имо.

— То, что я тебе говорил, — пояснил Джон.

— Подойди сюда, пожалуйста, — рассердилась я.

Джон лениво оторвался от стула и склонился над неподвижным телом.

— Слэп отбился, — сказал он, — совсем не вижу ауры.

— А это ты видишь? — спросила я, указывая на тонкие нити паутины, которые отделялись от лучей и налипали на оболочку скафандра. — Вы уверены, что он жив?

— Быстро в камеру! — воскликнул Джон.

Миша выбежал на крик.

— Скорее! — торопила я. — Снимите скафандр!

— Не снимать! — возразил Миша. — Так пакуем! Отвезем Индеру эскимо в глазури!

Мишин цинизм иногда приводил меня в отчаяние. Чтобы снова не ругаться с ним в присутствии детей, я ушла к себе и спряталась под одеялом, чтобы не видеть омерзительной процедуры консервации. Перед глазами опять возник взгляд Сириуса. Спокойный, ничего не выражающий взгляд то ли зверя, то ли человека. Мне захотелось выпрыгнуть за борт. Я так бы и сделала, если бы не вернулся пьяный Миша и опять не пристал ко мне с разговором.

— Ты чо? — удивился он. — Из-за Сира что ли? Да, починят его. Не таких поднимали. Кончай киснуть.

— Уйди.

Миша ушел, но тут же вернулся с недопитым графином и парой рюмок. Он запер сегмент и устроился рядом.

— Я чего напился-то… — сказал Миша шепотом, и, наполнив рюмку, протянул ее мне. — Давай, легче станет… На вот тебе зажрать, — он вынул из кармана замусоленную пилюлю. — Кислая, как лимон, — сообщил Миша. — Пей, я тебе сейчас такое расскажу… забудешь про Сира и про все на свете. Это на трезвую голову нельзя. Пей, кому говорю, — приказал он. — Этот кретин тебя чуть не угробил. Она рыдать будет…

— Не он меня. Я его угробила.

— Перестань, он нас всех готов был постелить на камнях, ради своих бредовых амбиций. Ради них он и жил, и жертвовал кем угодно.

— А ты? Ради чего живешь ты?

— Не воткнулась, старуха, — огорчился Миша и налил себе новую рюмку. — Я ей пришел рассказывать, а она… Я, может, открытие сделал. Я, может, сделал то, ради чего существует сама наука. Открытие, до которого сигирийская физика не дорастет. И ты намекаешь, что в моей жизни нет смысла? Нет, о чем с глупой женщиной разговаривать?..

— Говори, — попросила я и взяла рюмку.

— Нет.

— Немедленно говори!

— Теперь ни за что! — он проглотил коньяк, а я с ужасом поняла, что скоро он не в состоянии будет шевелить языком. Еще чуть-чуть и занятая креокамера станет последним шансом сигирийской науки. В лучшем случае, он просто освинеет от выпитого, а когда проспится, забудет, о чем речь. На трезвую голову Миша никогда ни с кем своих открытий не обсуждал.

— Признавайся сейчас же! — потребовала я и конфисковала графин. Миша схватился за узкое хрустальное горлышко и чуть не разлил остатки. — Детей позову! — пригрозила я.

Сначала Миша выдержал паузу, потом его мысли опять погрязли в расчетах силы нажима на рычаг крыла в плотной атмосфере Флио. Миша понес полную чепуху, из которой следовало, что он, здоровый и сильный мужик, никогда не сможет поднять флион, как моя бестолковая Макака, вся заслуга которой только в том, что у него тяжелее кости и крепче мускулы. Это обстоятельство Мишу бесило. В его замутненном сознании опять включился калькулятор и стал обсчитывать геометрию крыла, доступную сильным землянам, к которым он себя относил, и не без оснований. Миша действительно был гораздо сильнее среднестатистического мужчины своего возраста, гордился этим и не слезал с тренажеров даже в космосе, но расчет обнаружил его полную несостоятельность пилотировать флион. Миша совсем расстроился, а я предположила, что следующая рюмка свалит его на пол и лишит возможности мериться силой с Макакой даже в математике. Но Миша, выпив еще, пошел на новый круг ада. Он выдвинул тезис о своем интеллектуальном ничтожестве и стал его аргументировать, сравнивая свои возможности с возможностями бортового компьютера корабля. Должно быть, корабельные уже хохотали, а я теряла последнюю надежду… Как вдруг, неожиданно для себя, Миша подобрался к самой сути:

— Я понял, как работает движок, — сказал он и попробовал наполнить рюмку. — Только обещай, что кроме нас с тобой… Во всей Галактике… Во всей Вселенной… Поклянись!

— Клянусь.

— Ты думаешь, это движок? И я так думал. А оно ни фига… Ничего подобного, — он забросил в себя еще одну дозу коньяка и постарался сфокусировать взгляд на кончике ботинка. Ботинок двоился. Матрас под Мишей плавал, стены разъезжались. Чтобы усмирить стихию, он схватился двумя руками за графин. — Это самый настоящий парус, — шепотом произнес Миша. — Парус, идущий в потоке времени. Ты веришь, что паруса могут толкать яхту против ветра?

— Верю.

— Так вот, этот парус может идти против временного потока. Представь, «кастрюля» прет сквозь Вселенную на банальной скорости миллиарды лет, а парус пожирает время. Мы проходим чудовищные расстояния, а время стоит. Ясно? Это тебе не Кольцо… Это принципиальное решение проблемы предела скоростей, поняла? С парусом времени предела нет.

— Поняла.

— Предел не существует, как физическая проблема. Время нас тормозит, потому что мы в потоке, нам не хватает ума выйти и него. Нам, дуракам, в голову не придет, что потоком можно управлять. Хочешь знать, кто тебя попер из Хартии?

— Кто?

— Не знаю. Но тот, кто это сделал, откатил время на пятьдесят лет назад. Переборщил, блин… включил тебе чужую память. Тебя-то еще на свете не было. Вот почему шеф тогда не нашел… Блин, Ирка тот, кто это сделал, полный «чайник» в управлении парусом. Отвечаю! Флионер бы не облажался, фрон — тем более… — Миша нахмурился.

— Думаешь?

— Черт его знает… Не, ламер, сто процентов… Ламер в космосе хуже аборигена.

— Что будем делать?

— Молчать. Вернусь домой, займусь математикой. Я же математик по природе души, а чем приходится заниматься… Спорю на что угодно, что можно доказать это чистым расчетом.

— Временной поток?

— …Что время — не философия, что оно имеет реальные параметры, на которые можно реально влиять.

— Правильно, — согласилась я, — математика объясняет природу времени, физика — природу пространства. Философия объясняет то и другое тем, кто не знает физику с математикой.

Миша переварил информацию и ухмыльнулся.

— Кто-то из древних? — спросил он.

В его абсолютно пьяной голове, где флионы смешались с парусами, вдруг наступило просветление. Последнее… перед полным погружением во мрак.

— Сириус, — ответила я. — Цитата из неопубликованной книги, которую ты все равно бы никогда не прочел.

— Сириус, — удрученно повторил Миша. — Что он делал, твой Сириус, кроме того, что болтал языком? Он хоть раз в жизни сделал что-нибудь реальное? Существенное? То, что можно употребить с пользой для человечества, о котором он так печется?

— А ты?

— А что я? Я не знаменитость криминальных масштабов. Я скромный хакер, который халтурит на инопланетян. Кто я для его человечества? Почему я должен для него что-то делать? Не… Я не по этой части. Мы сюда приперлись зачем? — спросил он и посмотрел на меня блуждающим взглядом. Наверно я плавала с приличной амплитудой, потому что Мишу повело вбок.

— Что с тобой? Сердце?..

Таким пьяным я не видела его никогда.

— Зачем я здесь? — повторил он. — Чтобы найти чертовых фронов? Так вот, теперь я знаю, как их найти.

— Как?

Миша не ответил. Он упал на матрас и закрыл глаза. Откровение от Михаила закончилось. Мы возвращались в Галактику.

Глава 14. КСЮШИНА ТАЙНА

«Математика объясняет природу времени, физика — природу пространства. Между этими полюсами — остальные науки. Чем больше их придумает человечество, тем дальше разойдутся полюса. Чем больше наук сольется воедино, тем ближе они сойдутся. Это есть дыхание разумного космоса, сообразующее и соединяющее в себе сущее, потому что в природе нет хаоса. Есть порядок вещей, для которого мы не изобрели наук, потому что не нуждались в них, потому что имели в душе своей веру, связующую полюса абсолютным смыслом, который есть само бытие. Веру, которая позволяет нам постичь истину сердцем своим раньше, чем ученые вычислят ее суть. И если б это было не так, мы бы не видели вокруг себя ничего, кроме хаоса».

— Читаешь? — спросил Миша, подкравшись сзади. — Сировы проповеди, конечно? В гостиницу заселиться некогда…

Я погасила экран. Над Блазой поднималось Синее Солнце. Мы застряли в пересадочном фойе космопорта, ожидая транспорт на Лунную Базу. Челнок должен был зайти в порт до Красных суток.

— Смотаюсь-ка я в архив, пока то да се… — сказал Миша, — пока мне допуск не аннулировали.

— Изучаешь историю вопроса?

— Хочу убедиться, что истории нет. С чего бы это Сиру пришло в голову рассуждать о математике? Почему он никогда не говорил об этом со мной?

— Разве стал бы ты с ним говорить?

— О серьезном — конечно.

— Разве с тобой можно говорить о серьезном?

— Да что ж я, такой бармалей? Мне надо точно знать, что он не начитался Сигирийских сказок. А если начитался, надо выяснить, каких именно. Эта проблема меня возбуждает больше, чем женщины.

— Ты просто постарел, Миша.

— Думаешь?

— И поумнел.

— Наверно, — согласился он и собрался идти. — Кстати, проследи, чтобы святые мощи не положили нам в багажник. Что-то я не заметил у сигов энтузиазма это лечить.

— Почему нельзя лечить на Земле?

— Ему ж еще «крышу» ремонтировать, — напомнил Миша и постучал себя по голове, чтобы мне стало ясно и очевидно. — Соображать надо. Вдруг наша ментосфера раздавит ее совсем.

— Индер разберется, — сказала я и справилась о прибытии челнока.

Диспетчер уверял, что челнок уже на орбите, что Индер выехал лично и сам найдет нас, как только ступит на Блазу. Я читала, пока не появился Джон. Он, также как Миша, выяснил, что за рукописи у меня в руках, потом предложил перебраться в гостиницу.

— Кажется, мы никогда не доберемся до дома, — ответила я. — Найди Имо. Нам скоро в карантин.

— Он не идет на Землю, — сообщил Джон. — Он будет позже, когда уладит дела.

— Какие дела?

Джон отвел взгляд.

— Я тоже задержусь, потому что надо пройти тест. Я подумал, что мне придется изучать фазодинамику. Раньше я считал, что можно обойтись, но если серьезно работать с такими планетами, как Земля, то школьных уроков мало.

— Конечно, — согласилась я. — И все-таки, что за дела у Имо? Только не говори, что он тоже решил учиться.

— Нет, — сказал Джон, краснея и переходя на шепот. У него… Как это сказать по-русски, не знаю…

— Скажи по-английски.

— Не знаю, как по-английски. Я пойду, посмотрю словарь…

— Джон! Скажи на «сиги», у меня с собой «переводчик». Немедленно говори, что случилось, — разволновалась я.

— Женщина случилась.

— В каком смысле «женщина»? Причем здесь Имо?

— Ну, я не знаю, как сказать…

— Джон, не морочь мне голову!

— Девушка здесь его… — выдавил из себя Джон и замолчал, представил, как ему влетит от брата за болтовню.

— Он помчался к девушке?

— Нет же, говорю тебе. Девушка здесь. Правильно сказать, он помчался от нее.

— Как это?

— Вон она, Морковка! На балконе стоит. Только не оборачивайся сразу.

Я едва не свернула шею. За нами, на галерке пересадочного зала, в самом деле, находилась девица. Рослая, глазастая и длинноногая. Типичная альфийка с целеустремленным не моргающим взглядом.

— Она его караулит, — объяснил Джон. — Нахалка такая.

Дар речи оставил меня. Девица была атлетически сложена, одета в сплошное трико и вязаную шапочку типа кастрюли, к которой крепилась искусственная коса, рыжая, точно как Булочкина спинка. Одно слово — Морковка.

— Ой, — сказала я и растерялась.

Всю жизнь я думала, что лояльно отнесусь к возможным невесткам, какими бы они ни были. Сделаю все, чтобы не спугнуть их манерами ревнивой свекрови. Мне всегда казалось, что женская особь, которая сочтет возможным употребить моих оболтусов по их мужскому назначению, станет моей лучшей подругой. Мне бы в голову не пришло, что я сама приду в ужас от Морковки на балконе.

— Что ей надо от Имки?

— Понятно что… — смутился Джон.

— А он?

— Он — когда не лень.

— С ней?..

— Она всех приличных девушек распугала. С кем же ему теперь?

— Ой, — испугалась я. — Что же теперь делать?

— Ничего не делай. Вы уйдете на Землю, тогда он с ней разберется. Когда Имо злой, Морковка его боится. А он на нее совсем злой.

Индера мы встретили под тем же пристальным взглядом с балкона, второпях объяснили ему суть проблем, в которых сами не разобрались. Контейнер с креокамерой ждал Индера в портовой лаборатории. Там же топтались любопытные биотехники, не рискуя вскрыть упаковку без консультации.

Ничего обнадеживающего Индер не сказал:

— Все зависит от того, насколько сильно разрушен слэп, — сказал он и осмотрелся. — Где Миша? Ему надо срочно вернуться на Землю. Тебе тоже. Вам всем пора бы вернуться.

К Земле мы отправились вдвоем. Гума уже поджидал Мишу у порта-приемника, чтобы обследовать его сердце. Миша оказал сопротивление, но был схвачен. Он применил миллион хитростей, выдумал столько же небылиц о своем богатырском здоровье, но старания были напрасны. Гума получил инструкции, которые неукоснительно выполнял.

По офису я брела в одиночестве. Встречающих не было. Столик, за которым Сириус любил курить трубку, съежился в углу холла, к нему прижалось кресло с небрежно кинутой подстилкой. Предметы словно предчувствовали беду. Мне стало боязно к ним приближаться, поэтому я прошла мимо холла. В кабинетах не было ни души. По вестибюлю бесцельно слонялся Гера. Вид у него был такой же потерянный.

— С возвращением. Вас заждались, — сказал он, словно прочел речь над телами усопших. — К сожалению, Вега не смог встретить, он срочно выехал к Алене.

— Случилось что-то? — догадалась я.

У Геры блеснула слеза на реснице, и он поспешил отвернуться. Это вошло в традицию. Каждый раз, когда экспедиции задерживались в космосе, — у Алены нервное расстройство. Традиция соблюдалась, даже если цель поездки ее не волновала. Гера почернел от переживаний.

— Рассказывай, — попросила я, но он отмахнулся.

— Ничего, ничего… Ей теперь лучше.

— Рассказывай.

— Не надо было мне ее отпускать, — причитал Гера, доставая из-за портфеля бутылку джина. — Аленушку пригласили на телевидение, — рассказал он. — Эх, не стоило ее туда отпускать. Выпьешь?… А я с твоего позволения…

Гера вошел в холл, бесцеремонно развалился в кресле Сириуса и выпил из его бокала. Я же, не придя в себя с дороги, последовала за ним и выслушала историю, как доктор наук, профессор и декан факультета Елена Станиславовна Зайцева, выкроила время из напряженного рабочего дня, явилась на студию для эфира и погрузилась в полнейший бардак, который сопровождал творческий процесс создания ток-шоу. Сначала ей вывалила пудру на колени крикливая гримерша, потом юный ассистент развернулся к ней задом и битый час пустословил по телефону, вместо того, чтобы работать. Терпение Алены лопнуло, когда в зал привели девушек. С девушками надо было затеять дискуссию о глобальных проблемах человечества, но девушки были далеки от проблем. Для девушек никаких проблем не существовало в принципе. Они причесывались, перемывали кости кумирам и обсуждали, куда пойдут сниматься потом, пока Елена Станиславовна не положила этому конец. Не дожидаясь эфира, она высказала свое мнение о человечестве, хлопнула дверью и с той минуты желала видеть возле себя только инопланетян.

— Это пройдет, — заверила я Геру.

— Она прогнала меня навсегда.

— Глупости. Она всегда так делает, потом сама позовет. Поверь, мы все не раз через это прошли. Надо потерпеть, и все образуется.

— Выпей, — настаивал Гера. — У нас плохие новости для Михаила. Не знаю, как ему сказать.

У меня подкосились ноги.

— Ксюха?

— Она пропала месяц назад. Вега уволил ее. С той поры девочку не видели. Может быть, Михаил знает, где она? Мы искали. Я подключил к поиску спецслужбы…

— Боже мой, — испугалась я. — Что произошло?

— Вероятно, девочка обиделась. Но уже прошло много времени. Она не появилась дома. Мы волнуемся.

— За что ее уволили?

— Не знаю, — печально вздохнул Гера. — Не могу знать. Мне не рассказывают.

Никого из нас никогда в жизни шеф не выгонял с работы, что бы мы ни натворили. Случалось, мы увольняли себя сами, а он, наоборот, убеждал остаться. Только раз он уволил Мишу, и то для острастки. Проще сказать, наказал за свинское поведение в отношении меня. Эту гнусную историю я вспоминать не хочу, тем более что сама просила их помириться. Я первая простила Мишу, вслед за мной его простили все остальные, а потом Миша, после долгих уговоров, себя простил, вышел на работу загорелый и отдохнувший. Ксюшу в подобной истории я не представляла хотя бы потому, что она не мужик. Что могло случиться, — в голове не укладывалось. Я поняла одно: сейчас надо не Геру утешать, а заниматься поиском. Срочно, не дожидаясь, пока девчонка натворит глупостей, а папаша получит настоящий инфаркт.

Модуль я осмотрела поэтапно, начиная с криво застланной постели и кончая кухней, где скопилась батарея пустых бутылок. Я думала, будет хуже. Мишины диски были расшвыряны повсюду. Акустика, сотрясающая грунт двумя мощными колонками, была сконцентрирована на обеденном столе. Мишина коллекция эротики и порнографии — спрятана под телевизор. Компьютер был приведен в непотребное состояние, поскольку использовался для развлечений, а не для работы. Обломки тренажера валялись посреди прихожей, тут же была оборудована стенка для сквоша, а теннисная ракетка, которую Миша купил в Швейцарии, нанизана на болт от баскетбольной корзины. В саду у бассейна я нашла только пояс, привязанный к сходне мертвым узлом. Глупо было искать ребенка здесь. Еще глупее было надеяться застать ее в верхнем доме. В прошлый раз я рассуждала также, но нашла ее именно там.

У лифта меня настигло сомнение. Воображению представилась картина, как по верхнему дому от зари до зари пляшут беременные Ксюшины подруги, а за ними прыгают, пятками дрыгают, престарелые преподы мехмата. Лифт пришел, но видение было столь красочным и достоверным, что я не решилась всплыть среди благолепия, и осмотрела интерьер с монитора. Никаких скачек. Легкий беспорядок под слоем пыли.

Наверх я вышла с пылесосом. Решила, что в процессе уборки больше вероятности наткнуться на следы Ксении. С моими аналитическими возможностями строить гипотезы не имело смысла. Миша справился бы с этой задачей гораздо лучше, но Миша растерялся:

— От дома не отходи, — попросил он. — Будь на связи. Как только вернется шеф, расспроси его обо всем.

Он был уверен, что в приватной беседе шеф выложит мне все. Шеф же, как назло, застрял у Алены. На дворе было лето. Я раскрыла окна, обошла дикие заросли огорода. Сарай был заперт снаружи ржавым замком. Новый соседский забор переехал на мою территорию, отхватив полметра угодий, и я стерпела это со спокойствием флионера. В кустах одичавшей малины валялись чьи-то штаны, не похожие на те, что мог бы носить преподаватель мехмата. Штаны выглядели неказисто, и мой дедуктивный аппарат подсказал, что это заявка на новый захват территории. Что соседи, прежде чем приступить к перестановке забора, забрасывают на вражескую территорию трусы, надеясь обратить противника в бегство. Если события будут развиваться в таком ключе, мой дом скоро окажется на дороге.

Пока я размышляла, как противостоять угрозе, в калитку кто-то проскользнул. Молодая особа, которую я не разглядела издалека, бесцеремонно направилась к крыльцу. Я — за ней, и только вблизи узнала Анжелу.

— Здравствуйте, — сказала она с достоинством.

— Здрасьте, — ответила я примерно тем же тоном и полюбовалась своим отражением в грязном стекле: замарашка рядом с королевой.

Анжела грациозно спустилась с крыльца. В свои годы она ни капли не постарела, даже не сменила прически, только детское очарование уступило место светским манерам.

— Могу я видеть Ксению? — спросила она.

— Мне самой хотелось бы ее видеть. Может, вы подскажете, где искать?

Взгляд Анжелы выразил скепсис.

— Галкин тоже пропал?

— Позвоните ему…

Я предложила телефон, но ее величество не собиралось тратить время на бывшего поклонника. Она желала придушить его лично, и подозрительно глядела на раскрытые окна.

— Зайдите. Дверь открыта, — пригласила я.

Анжела только сухо попрощалась и пошла к дороге, где ее ожидал «Мерседес» с затемненными стеклами.

— Попросите ее позвонить, если появится, — сказала Анжела, прежде чем сесть в машину.

— Непременно, — пообещала я. — Это будет первое, о чем я ее попрошу.

«Мерседес» отчалил, а я осталась у дороги, словно просящий милостыню на пути королевского кортежа. На мне была рваная рубаха, из которой вырос Имо, тертые джинсы и кеды, пережившие развал Советского Союза. На голове творился кошмар после бессонной дороги, но это еще ничего. Главный кошмар заключался в том, что все это время я продолжала держать в руках трусы, выброшенные в старый малинник, и очнулась только когда поздоровалась со старшим Панчуком. Слегка поддав по случаю выходных, он волокся в магазин за добавкой, и расплылся в улыбке, увидев меня.

— Приехали что ли? — спросил Панчук. — Ага, вижу, что приехали. Уборкой занимаетесь? Ага, вижу, что уборкой.

Уборкой я занималась до ломоты в спине, до первых признаков радикулита, и остановилась, когда вспомнила, что Индер на Блазе. Лечиться у Гумы было опасно. Он слишком любил лечить. Анализ обстановки укрепил мою уверенность в том, что Ксюша в верхнем доме почти не жила, бегала с работы и на работу, да и смешно было после ссоры с шефом искать ее там, где развешаны секторианские «видеогвозди».

На уборку в модуле не осталось сил. К тому же, я не потеряла надежды отыскать беглянку и привлечь ее к наведению порядка.

— У меня все паршиво, — сообщил по телефону Миша. — Ты смотрела сарай? Чердак проверила? Она могла вырубить камеры. Я ее научил.

— Нашел, чему научить ребенка.

— Я звонил шефу, он не хочет говорить вообще. Сказал, найди ее и расспрашивай. Позвони ему ты.

— Лучше ищи Ксюху.

— А я что делаю? Сейчас приду, обыщу твой курятник, — пообещал он.

Обломки тренажера я выставила у лифта, диски сложила в ящик и отнесла туда же, в надежде, что Миша появится и заберет свой хлам. Туда же я подтащила аппаратуру. Кухня сразу стала просторнее.

В саду все было как в день отъезда. Похоже, Гума заходил садовничать, но почему-то не боролся с крапивой. Наверно, принял ее за культурное растение. Или крапива отстояла свои права в поединке с его голыми руками. Углы павильона заросли по пояс и скрыли тропинки, которые Имо в детстве выложил плиткой. Я осмотрелась. В воздухе стоял едва уловимый запах дыма. Не то от костра, не то от горелой проводки, — нанюхавшись герметика, я перестала различать нюансы, но насторожилась. Облачко тумана висело у грота, который маскировал электрощит. В детстве там укрывался Имо, когда играл с Мишей в прятки. Он сообразил, что сильное электромагнитное поле сбивает с толку поисковый прибор, которым Миша вероломно пользовался. С тех пор тропинка к гроту утонула в земле и заросла сорняком.

Определенно, дым шел оттуда, но пожарный датчик не работал. Я взяла телефон, чтобы сообщить в лабораторию, как вдруг что-то шевельнулось в крапиве.

— Буля! Кыс-кыс… — позвала я и вспомнила, что Булочка осталась на Блазе. — Эй, кто там? — из зарослей сверкнула пара зеленых глаз. — Ксюха?

Ксюха смотрела на меня в ужасе, соображая, что происходит. Видение перед ней или реальный объект? И что ей ждать? Вечер большого ремня или долгожданное вызволение? Она была бледна, измождена и напугана. Волосы стояли дыбом, в дрожащих пальцах дымилась папироса из старых запасов Юстина. На мое счастье, в сад вошел Миша. Он не успел ничего сказать, потому что Ксюха с воплем «Борисыч!!!» кинулась сквозь крапиву ему на шею.

Пока папа с дочкой утешались друг дружкой, я успела убраться на кухне, сделать чай, и готова была рухнуть от усталости. Миша накрыл Ксюху одеялом и усадил рядом с собой на диван.

— Девочка моя, — жалел он ее. — Бедная моя, несчастная. Больше никогда тебя одну не оставлю.

Ксюша набросилась на варенье, принесенное из верхнего дома, словно все это время ничего не ела. Возможно, так и было. Миша чуть не прослезился, стал звонить по конторам, развозящим еду, и делать заказы. Чего только не было в тех заказах. Я и не подозревала о существовании таких блюд. Не исключено, что их надо было везти из Парижа. Поэтому я еще раз обыскала модуль, но не нашла ничего съедобного, кроме печенья, которое Ксюха просто не заметила.

— Что произошло? — спросила я Мишу. — Она рассказала?

— Расскажет. Никуда не денется, — ответил он, поглаживая ее взлохмаченные кудри. — Правда, моя куколка?

Ксюха отрицательно замотала головой, поскольку рот был забит печеньем.

— Дай ей придти в себя.

— Придет в себя и расскажет, — уверял Миша.

Ксюха замотала головой еще сильнее.

— Мама просила тебя позвонить.

— Перебьется, — ответила она, запивая печенье чаем.

— Она искала тебя, беспокоилась…

— Пусть. Так ей и надо.

Мы с Мишей переглянулись.

— Прогуляйся-ка наверх за своим заказом, — попросила я, выпроводила его к лифту и вернулась.

— Ксюша…

— Что вы пристали ко мне, Ирина Александровна?! Она сама меня выгнала. Что вы за нее заступаетесь? Вы же не знаете… Вы же не выгоняли из дома своих детей!

— Если вы поссорились, это не значит…

— Ничего себе, ссора! Она ясно сказала: собирай барахло и уматывай. О чем говорить?

— Она же твоя мама! Как так можно?

— А я ее не просила меня рожать, — отрезала Ксюха. — Пусть поучится предохраняться. Позвонит сюда, — вы меня не знаете.

У меня не нашлось слов, но Ксюша выговорилась, ей полегчало. Она стала анализировать проблему по существу:

— Зря вы комплексовали, когда Борисыч сватался, — сказала она. — Сказали бы, что согласны, женился бы. Были бы сейчас моей мамой.

— Ой, Ксюша, не уверена.

— А чего тут такого страшного? Вы бы мне не сказали: «Скажи спасибо, что в детдом не сдала»? Не сказали бы, правильно? Ну, так и чего?

— Ой, Ксюша! Неужели я могла оказаться на месте твоей мамы?

— Не оказались же, — успокоила меня Ксю, вытирая пальцы салфеткой. — Будем считать, отделались легким испугом.

Миша с коробками ввалился на кухню, стал выкладывать пищу на тарелки. Я пошла помочь. Взъерошенная Ксюха осталась на диване, причем, спряталась под одеяло с головой.

— Она чего-то боится, — заметил Миша. — Поговори с ней.

— Кажется, она не настроена это обсуждать. Ей своих проблем хватает.

— Нет, просто они с шефом молчать сговорились.

— Подожди, приедет Джон и выложит все их секреты.

— Поди, поговори… — настаивал Миша.

— Нет уж, — уперлась я. — Теперь твоя очередь.

На еду мы набросились втроем. Молча. Самым голодным среди нас оказался Миша, который давно не ел ничего, кроме таблеток. Мы ему старательно ассистировали. Никто не желал первым продолжить тему.

— Ксюха, — начал Миша. — Если проблему можно решить, ее надо решать.

— Нет, — ответила Ксюха, — нельзя.

— Как ты собираешься работать в конторе?..

— Никак. Меня оттуда выперли.

— Если ты все расскажешь, я попробую убедить шефа…

— Не расскажу, — повторила она, — а шеф скоро свалит отсюда и контора закроется. Ясно? Они затопят модули и отключат лифты.

— Лет двадцать назад он уже собирался так сделать, — напомнила я. — Тогда проблема решилась.

— Теперь не решится.

— Ну что мне ее… ремнем выпороть? — в отчаянии развел руками Миша.

— Не трошь ремень, Борисыч! Штаны упадут, — сказала Ксюха и подвинула к себе блюдо с мясным рулетом.

— Что мне с ней сделать?

— Откуда я знаю? Твой ребенок.

— Наверно, придется замуж ее отдать. Работать с сигами она не хочет, выпускать ее в человеческую науку нельзя, на Блазу такую вредину не возьмут. Одна дорога — в домохозяйки.

Миша подождал. Протеста не последовало. Ксюха поедала рулет, закусывая помидором. Мишины планы ее пищеварению не мешали.

— Давай что ли, отдадим ее за кого-нибудь из твоих? За Финча, например?

— Мне больше нравится Имо, — сказала Ксюха. — Мне нравятся мужики спокойные и конкретные.

— Опоздала, голубушка. За ним альфийка охотится… не приведи господи. Одним мизинцем тебя раздавит.

— Морковка что ли? — догадался Миша. — Она до сих пор от него не отстала?

— Ты знаешь?

— Наслышан. Это ж я ее Морковкой назвал. Она давно за ним бегает.

— И ты молчал?

— С какой стати я должен с тобой обсуждать наши мужские проблемы?

— Боже мой, Миша! Имка рассказывал тебе об этом?

— А кто ж ему лучше меня посоветует? — удивился он.

— Ясно, кто его научил волочиться за юбками…

— Да не… Это он сам просек. Я его учил от всяких «юбок» вовремя избавляться.

— Кол тебе, как педагогу.

— Так, Морковка — это ж тяжелый случай! — оправдывался Миша. — Он взрослая баба, притом сама его склеила.

— Не волнуйтесь, Ирина Александровна, отобью я его у Морковки. Тоже мне, овощ, — сказала Ксю и демонстративно проглотила полпомидора.

Я стала собирать посуду под наблюдением двух пар хитрых, виноградно-зеленых глаз. Все ждали моей реакции. Как реагировать, я не знала. Я затруднялась сделать выбор между Морковкой и Ксюхой.

— Что? Очко сыграло? — догадался Миша. — Покоя захотела на старости лет?

— Мне нужна свекровь, которая классно готовит, — объяснила свою позицию Ксюша. — Я сама не умею.

— Это все из ресторана, — ответила я.

— Ну и что? Вы готовите не хуже. Просто Борисыч не стал вас напрягать. Может, вы не верите, что я отобью Имо у Морковки?

— Верю, — сказала я и понесла на кухню посуду, а когда вернулась, Ксюха спала, положив голову Мише на колени.

Он так соскучился, что не пожелал опустить ее на подушку. Идиллия получилась абсолютная. Более милого существа, чем спящая Ксюха, не было в природе. Если бы она спала так всю жизнь, пожалуй, я бы согласилась пожертвовать одним из своих сыновей в ее пользу. Одно утешение — второй бы остался при мне, потому что третий снаряд не может упасть в воронку, где два уже побывало.

— Объясни мне, — жаловался Миша, — как с ней быть? Объясни, как контактер, каким образом мне с ней законтачить? Считай, что это служебное поручение.

— Никаким. Только ждать, пока сама созреет.

— Тебя в Хартии не учили специальным приемам?

— Меня учили терпению.

Миша вздохнул и прикрыл одеялом Ксюшино плечо.

— В кого она такая, чума болотная, уродилась? — спросил он. — Анжелка — вполне вменяемая баба. Я тоже… Бывает, конечно… но не до такой же степени! Ведь Дарья, моя старшая, совершенно милый человечек. И мужик у нее — то, что надо. А парнишка маленький — вообще чудо! Таблицу умножения знает лучше дедушки. В столбик умножает… в четыре года!

— А ты в его возрасте?

— В его годы я умножал в уме, — вспомнил Миша и загрустил. — А мать ее… Ты не представляешь, что за женщина. Деньги взяла, даже спасибо сказала. Я говорю: «Пардон-с, не знал-с…» А она… Нет, таких женщин не бывает. Знаешь, что она мне ответила? «Мы не хотели обременять тебя, Миша». Вот так! Ты слышала что-нибудь подобное? Чего я не женился на ней? Где были мои глаза? Она ведь так и не вышла замуж.

— Ну, так, женись.

— А Ксюндра? Что ты! Кто меня с таким прицепом возьмет? Кому это надо жизнь свою превратить в корриду? Да я и преложить не решусь приличной женщине удочерить такое…

«Ксюндра» продолжала спать у него на коленях.

— Мы же с ней вычислили координату Флио, — добавил он между прочим и стал ждать, пока до меня дойдет.

— Как ты сказал?

— Мы достали эту чертову координату. Ксюха достала. Я сам не верил.

— Каким образом?

— Тебя интересуют технические приемы?

— Нет! Господи, Миша, что ты говоришь?

— Я говорю, что у нас была навигационная координата. Подлинная!

— Была?

— Думаю, поэтому они и загрызлись. Шефу по уставу не положено держать в архиве точные сведения по редуктивам.

— Кому?

— Ну, матричным… Как их?.. Информационным, одним словом. Сиги теперь такие трусы, даже с флионерами знаться не хотят.

— Она уничтожила файл?

— Конечно. Нельзя так нельзя. Бог с ним, с кодом. Метод сработал, вот что важно!

— За что же тогда шеф ее выгнал?

— Спроси, — предложил Миша. — Финча спроси. Слушай, позвонила бы ты шефу, а?..

Шеф позвонил сам. Позвонил, когда все успокоилось, когда Миша отвлекся от идеи фикс узнать все, а Ксюха воспрянула духом и, припеваючи, мыла посуду. Вмиг она сообразила, с кем я общаюсь, и испарилась.

— Пусть расскажет тебе сама, — заявил шеф в ответ на мою просьбу. — Если сочтет нужным. Я считаю, что лучше вам не лезть… Чем меньше посвященных, тем лучше.

Вегу интересовало, когда прибудут с Блазы мои обормоты. Он сгорал от нетерпения устроить новую взбучку сотрудникам и требовал от меня объяснений, какие такие «личные обстоятельства» могли задержать их в пути?

— Ксюша! — крикнула я в открытые двери сада. — Пойдем в офис, закажем связь с твоими женихами. Заодно Гума посмотрит твои легкие.

— Не пойду, — донеслось из кустарника.

— Всем курильщикам приказано предъявлять для осмотра легкие. Идем, пока шефа там нет.

— А где он?

— Наверно, у Елены Станиславовны.

— Ага, спасибо! Он вернется в любой момент.

— Он ведь и здесь тебя найдет, если захочет.

— В офис я не пойду.

— Как знаешь.

— А вы сходите и спросите, когда он вернется…

В офисе был только растерянный Гера. Он и не уходил оттуда, сидел в кресле Сириуса, опустошал бар и грустно глядел в потолок. У меня екнуло сердце. Память нарисовала образ прежнего хозяина кресла, к нему не хватало лишь трубки и облака табачного тумана. На месте Геры я бы побоялась так долго занимать место колдуна, зная обстоятельства его отсутствия. Мне вдруг показалось, что это опасно, но Гера и так был подавлен.

— Каждый божий год, — напомнила я ему, — с Аленой происходит что-то подобное. Надо просто переждать «торнадо».

— Никогда прежде она не говорила со мной так. Все из-за Хартии. После Хартии у нее начались видения. Она стала предчувствовать беду. Все не просто так. Все это к большим неприятностям. Выпей со мной, — предложил Гера. — Вега опять собирает всех. У Сириуса алгоническая амнезия. Блаза хочет знать причину. Нашу контору теперь закроют.

«Скорей бы», — подумала я и поняла, что с Блазой говорить не о чем. Вега собирал всех, Гера собирал сплетни, никто не собирался предпринимать конкретных шагов для того, чтобы на контору перестали рушиться неприятности. Все хотели отсидеться в кустах и напиться до белой горячки.

Шеф в офисе не появился. Ксюха не поделилась информацией о происшедшем. Миша, в отместку, не стал ей рассказывать о своем открытии, он занялся шпионажем и не выпускал свою дочь из-под наблюдения даже во время сна.

— Знаешь, зачем она лазала ночью в сеть? — спросил он меня. — Не угадаешь. Искала подробности про Сира, Блазу зондировала. Слушай, какой шеф молодец, что отрезал ей доступ. Нет, здесь что-то посерьезнее. Точно, она в него втрескалась. Но ничего, пройдет время — забудет. Как думаешь, забудет?

— Я все-таки надеюсь, что он вернется.

— Откуси свой язык! — злился Миша. — Я к ней Сира не подпущу даже с амнезией. Кончится эта заварушка, увезу Ксюху на Блазу, заставлю учиться, чтобы не было ни времени, ни соблазна. Как ты думаешь, на Блазе она мне расскажет?

— За что ты так ненавидишь Сира?

Миша взбесился.

— Знаешь, как этот говнюк охмурял мою девочку? Знаешь, чем он мозги ее юные забивал? Да я, если хочешь знать, только из-за него согласился на экспедицию! Чтобы развезти их подальше. Если бы у тебя была дочь, ты бы выдала ее за такого типа? Лучше за наркомана. Тот хоть сдохнет по-человечески.

Мне вспомнилась Морковка, и настроение испортилось.

Секториум ждал хороших новостей. Плохими все были сыты по горло. Ждал и дождался: Вега убедил Алену простить человечество. Она позвала к себе Геру, и тот помчался на крыльях любви, оставив после себя пустой бар и заерзанную подстилку. Больше ровным счетом ничего хорошего не происходило. Мне не удалось заставить Ксюху даже позвонить матери. Все это время она жила у меня, рассказывала ужасы детских лет, из которых мне стало ясно окончательно: во всем виноват только Миша. Не убежал бы он из семьи — ничего бы такого не было. Ксюха со мной не соглашалась, и, стоило только звякнуть телефону, вопила на весь модуль одну фразу:

— Если мамаша, меня нет!

— Тетя Ира, — сказал строгий голос из трубки, — позовите, пожалуйста, Диму к телефону.

— Ванечка, он еще не приехал. Завтра будем встречать, — обрадовалась я, посмотрела на календарь и поняла, что стала настоящей инопланетянкой. Забыла, что в июне тридцать дней. Гума сказал, что челнок придет первого числа. Я думала, что до решающей битвы целые сутки. Календарь вернул меня в реальность, а часы показали, что, если не торопиться, битва состоится без меня. Армия землян против пришельцев будет меньше на одну боевую единицу.

В фойе мне попался Индер.

— Не знаю, не знаю, — сказал он, — стоит ли тебе присутствовать?

— Я уже присутствую.

— Тогда учти, сегодня с шефом лучше не спорить.

Я и не думала. Тем более что с шефом уже успешно спорил Миша, запершись в кабинете. Можно сказать, ругался во всю. Хотя, не исключено, что они оба только разминались перед грядущим скандалом. В холле напротив сидел грустный Джон и Имо… листал журнал с Мишиными орбитальными фотографиями. Впервые я прозевала их приезд.

— Где вы нашли Ксению? — спросил Индер.

— Мы ее не теряли.

— Спрячьте в надежное место, — предупредил он. — Сейчас вам всем влетит.

Индер проводил меня до холла, словно желал убедиться, что я не сбегу.

— Иван звонил, — сообщила я Имо. Имо только кивнул в ответ. — Джон, ты мне нужен. Если мы выживем после сегодняшнего собрания, не уходи далеко.

Джон тоже кивнул. Видно, шеф их обоих уже потрепал. Кислое настроение словно висело в воздухе.

— Как Сир? — спросила я, и по тягостному молчанию догадалась, что добрых вестей нет.

Красный от злости Миша ворвался в холл. Вега вошел за ним, и дверь закрылась.

— С возвращением, — обратился он к немногочисленной аудитории. — Не всех я имею честь приветствовать сегодня. Что ж, вы сами придумали себе приключение.

— Никто тебя не обвиняет, — подал реплику Миша.

— Поздравляю вас с полным фиаско, — продолжил Вега. — Первопроходцы доморощенные! Получили?

Тишина воцарилась в ответ. Только Имо набрался наглости и с хрустом перевернул страницу.

— Господа земляне, вынужден вам сообщить, что вы превысили свои полномочия, поэтому в ближайшее время я закрываю миссию и возвращаюсь на Блазу. Мой контакт с Землей на этом закончен, потому что вы превысили не только свои, но и мои полномочия, и всего Галактического сообщества. Поэтому свернуть проект — самое малое, что я могу для вас сделать.

— Ты должен объяснить, — злился Миша, но шеф не дал ему слова.

— Это ты должен мне объяснить, кто тебе позволил использовать бортовую связь без консультации со мной?! Как тебе пришло в голову, делать за моей спиной то, чего даже сиги не делают без разрешения службы безопасности? С чего ты взял, что тебе позволено в диком космосе то же, что на Земле? За орбитой ты абориген! — заявил шеф тоном, который отбил у Миши желание спорить. — Абориген! — повторил он. — Обезьяна с бомбой в руках! Ты не знаешь, какой ответственности требуют игрушки фронов от цивилизованного существа, — он указал на медальон, висящий на шее Имо. — Не знаешь, и знать не хочешь! Так вот, я не намерен подвергать риску Галактику только потому, что ты недооцениваешь степень этого риска. Если я еще раз… Если я еще раз кого-нибудь из вас замечу за подобными маневрами… В первую очередь это касается тебя, Миша! Потому что все беды от тебя. Ты не хочешь понять, что жизнь — не компьютерная игра. Что не твои правила в ней работают. Ты своим легкомысленным поведением провоцируешь проблемы, которые я не имею возможности решать.

Имо закрыл журнал. Все посмотрели на Имо. Шеф прервал речь. Миша хотел воспользоваться паузой, но ему тоже стало интересно, почему Имо отложил журнал? Имо встал. В холле наступила тишина. У меня остановилось сердце. Имо снял с себя медальон, вынул пульт и положил его перед шефом, затем надел медальон обратно на шею.

— Это решит проблему? — спросил он и, не дожидаясь ответа, сел на место.

Когда хрустнула страница журнала, оцепенение прошло, но Вега очнулся раньше других. Он взял пульт, зашел за стойку бара, кинул его в мусорницу и включил режим аннигиляции за секунду до того, как Миша с воплем отчаяния ринулся на перехват.

— Я жалею, что не сделал это сразу, — сказал шеф и с достоинством удалился. Отныне ему разговаривать с аборигенами стало не о чем.

Мишин вопль сменился проклятием, когда из мусорного патрона полетела металлическая пыль.

— Имо!!! — кричал он. — Что натворил!!! Тупая ты Макака!!!

Джон побледнел. Я решила, что будет драка, но Миша с горя не был на это способен. В один момент рухнуло все, что составляло смысл его жизни на многие годы вперед. Все его мечты и планы превратились в пыль, словно бомба сработала в руках обезьяны. Он швырнул аннигиляционный патрон в стену так, что стекло вылетело в его рабочий кабинет, и встало, так как упасть на пол там было негде.

— Черт вас всех!!! — закричал он и побежал за Вегой, который удалился в лабораторию.

Имо опять перевернул страницу. Впервые в жизни сердце закололо и у меня. «Вот и пришла старость, — подумалось мне. — В самый подходящий момент».

Имо пролистал журнал до конца. Мы с Джоном дожидались. Ядерного взрыва в лаборатории не произошло, но мы продолжали сидеть. Мне казалось, что Имо должен что-то предпринять, когда покончит с журналом. Казалось, только Имо мог что-то сделать, хоть и непонятно, с какой стати. Когда он отложил журнал, сердце закололо опять. Имо задумался. Если Имо задумался, имело смысл дождаться результата, вряд ли он стал бы напрягать извилины просто так. Мы с Джоном знали это лучше других. Имо поднялся, пошел в модуль. Мы последовали за ним.

Надежды не оправдались. В модуле Имо точно также сел на диван и взял каталог с модно одетыми девицами, из которого Ксюша выбирала наряды. Имо стал рассматривать девиц. Это показалось мне чересчур, и я ушла на кухню. Из кухни — в прихожую, из прихожей — опять на кухню. Мне надо было срочно понять, что происходит?

Из лифта вышел Миша. Ему тоже надо было понять… Поэтому он явился сюда и распахнул двери сада.

— Ксюха!!! — заорал он неистово.

С деревьев посыпались плоды, пригнулись заросли крапивы, а по гладкой воде бассейна прошла зыбь. Ни ответа, ни шороха в кустах.

— Скажи, пусть Макака принесет ее. Хоть за уши. Хоть вверх ногами, — добавил он также громко, и информация дошла по назначению. Два зеленых глаза вынырнули из-за бортика бассейна.

Ксюша вышла, тихонечко прошла мимо нас в комнату и заняла стратегическую позицию, — спряталась за спиной Имо, который все еще рассматривал девиц в нижнем белье.

— Знаешь, кукла бестолковая, что ты натворила? — обратился к ней Миша. — Знаешь, что произошло из-за твоего тупого упрямства?

Лицо Ксюши выразило готовность стоять до конца. Лицо Миши выразило ту же степень готовности вывернуть ее наизнанку.

— Если ты сию же минуту не расскажешь, что было, я отведу тебя в лабораторию и буду допрашивать под гипнозом.

— Нет, — сказала, стиснув зубы, храбрая Ксю. — Ничего ты от меня не узнаешь.

— Прекрасно, — сказал Миша, — сел в кресло и достал из кармана телефон. — Индер, подойди сюда с сонным газом. Тут кое-кому сейчас плохо станет. Ситуация чрезвычайная, поверь мне, — он сердито поглядел на девочку. — Предупреждаю в последний раз. Через три минуты здесь будет Индер.

— Нет, — повторила девочка и сжалась, словно ее собирались пытать.

Никто из моих ребят не попытался защитить ее. Я взяла телефон, чтобы объяснить ситуацию лаборантам, чтобы Индер не участвовал в этом позорище, но было поздно. Кнопка лифта замигала. Ксюша совсем съежилась от страха, но следующий момент мы увидели то, что меньше всего ожидали увидеть. Проще сказать, представить себе не могли. Все застыли с раскрытыми ртами, потому что на пороге собственной персоной стояла Анжела.

Заметив нашу компанию, она вошла в комнату, узрела свою пропащую дочь и ее растерянно-блуждающий взгляд стал гневно-целеустремленным.

— Поди сюда, дрянь такая! — произнесла Анжела.

Не дожидаясь реакции, она вытащила Ксюху за шиворот из-за спины Имо и повела к лифту.

Более не было произнесено ни слова. Только сдавленные междометья. Пока закрывался лифт, Ксюха успела схлопотать затрещину, не то по шее, не то по попе.

Минута молчания побила рекорды. Удивился даже Имо. Если мне не изменяет память, он удивился первый раз в жизни. В модуле и раньше происходили события, заставляющие народ подолгу безмолвствовать, но не до такой же степени. На появление Индера никто и не среагировал. Он остановился на пороге, полюбовался нами. Народ пребывал в фазе тотальной перезагрузки.

— Ребята, — сказал Индер, — вас будто в креазот окунули. Кому здесь хуже всех? — он продемонстрировал наркозный аппарат.

— Нет, вы видели? — очнулся Миша и указал на Индера, который остановился именно там, где нам явилось зрелище.

— Ты водил ее сюда? — спросила я.

— Я что, больной?

Пауза продолжилась. Индер переминался с ноги на ногу.

— Опять «фазана» поймали? — спросил он.

— Еще какого! — подтвердил Миша. — Нам сегодня лифты никто не взламывал?

— Зачем взламывать? — удивился Индер. — Я снял коды. Лифтов-то не осталось. Только в частных владениях, и те скоро свернут. Контора-то закрывается. Разве шеф не сказал? О чем же вы совещались с таким грохотом?

— То есть, — сообразил Миша, — в наши транспортные пути может влезть кто угодно?

— Если только влезет в дом. Запирать надо. Я же говорю, лифты остались только в частных владениях, остальные я отключил.

— Очень вовремя ты это сделал, — заметил Миша и посмотрел на меня. — Что происходит? Кролик бесится, техника глючит, привидения из прошлой жизни по конторе гуляют. Надо предпринять что-то радикальное. На Блазу свалить что ли?

Индер присел с нами поболтать.

— Я уже, считайте, свалил, — сообщил он. — Предложили мне место консультанта… по экзотическим организмам. Блаза, конечно, не даст такой интересной работы… но все-таки лучше, чем вояжировать в экспедициях.

— Присмотри там за нашим Сириусом, — попросила я.

— Я за всеми присмотрю. Шеф сказал, всем, кто на него работал, даст возможность выехать, но никто не хочет. Что с вами будет? Обидно, если начнете болеть. Может, другие миссии захотят вас использовать, может, не захотят. Петр сказал, что сам обойдется. Палыч тоже не захотел. Алена пока молчит, но наверно останется. Зачем ей Блаза? Из всех вас готов один Махмуд. Столько лет прожил на Земле, а применить себя не смог.

— Вах! — испугался Миша. — Прощай Блаза! Хорошая была планета.

— Думайте хорошо, — советовал Индер. — Кому нужны деньги, берите, пока есть. Кому нужна профилактика, я еще не сложил оборудование. Думайте, думайте…

Индер ушел. Вслед за ним ушел Миша. Имо предложил Джону прогуляться по городу, но Джон остался. Он ушел в сад, сел на ступени беседки и задумался. Таким же задумчивым я увидела его когда-то впервые, настороженным и растерянным. Тогда он сидел в кресле шефа, ноги не доставали до пола, а на лбу была замазана ссадина. Секториане старались его развлечь компьютерной игрой, но Джон не смотрел на экран. Он, как и сейчас, смотрел внутрь себя. Все, что пестрило, рябило, скакало вокруг, не представляло для него познавательной ценности.

Прошли сутки, Джон не пытался заснуть. Его бессонница от стрессов обострялась, также как разгильдяйство Имо. За прошедшие сутки он так разгулялся, что перестал отвечать на звонки. Ждать его домой в ближайшие дни было глупо, поэтому Булка спала на моем рабочем столе, прямо на бумагах Сириуса. Я бы на ее месте не стала ложиться на рукопись колдуна, но Булка с годами стала похожа характером на своего хозяина, ей все было до фонаря. Притом она была на редкость упрямой кошкой и, если уж облюбовала место на столе, сгонять ее не имело смысла.

«Стол, он и на Блазе стол, — думала я. — Компьютер, он и на Блазе компьютер, а вот архив с Земли нужно забрать такой, чтобы хватило до конца жизни. В первую очередь, творческое наследие Сира, которым кроме меня никто заниматься не будет». Я читала почту за прошедший год и не могла сосредоточиться. Прихожане писали до сих пор, излагали свою личную жизнь с умиляющими подробностями, пытались одолжить у Сириуса денег, пригласить в гости, приобрести книгу с автографом и предоставить помещение под офис с условием ремонта. «Читай сколько сможешь, — всегда просил Сир, — если кто-нибудь выскажется по существу, разбуди меня среди ночи». Ничего подобного мне давно не встречалось. Ни одного письма, из-за которого стоило бы тревожить человека даже среди бела дня. Хуже того, я потеряла надежду такое письмо найти, но продолжала читать. Только Мишины звонки отвлекали от дела:

— Позвони Ксюхе, — просил он. — Вдруг она сама возьмет трубку. Анжелка ведь не может пасти ее весь день.

— Звони сам.

— Мне Анжелкин хахаль в грызло дать обещал.

— Не высовывай грызло из телефонной трубки.

Миша обижался, но ненадолго:

— Что сказал Финч? — спрашивал он.

— Пока ничего. И не вздумай его допрашивать.

— Я запарился ждать. Давай уже что-то делать. Скажи Макаке, пусть подъедет туда…

— Получит вместо тебя в грызло?

Миша совсем расстроился и наверняка выпил. Иначе он бы не звонил, а бегал по конторе, не давая ни работать, ни отдыхать, ни людям, ни пришельцам.

Тень Джона вошла в кабинет. Сам Джон остался стоять в дверях. В комнате горел торшер, светил фонарь над беседкой, словно полная Луна в черной кроне деревьев.

— Мне кажется, «белая раса», Хартия и флионеры — это одно и то же, — сказал он. — Я много думал и понял теперь: это способ защититься от информационных цивилизаций. Если они управляют нами, то «белые» для них вне зоны влияния, а хартиане вообще в другом измерении…

— С шефом об этом уже говорил?

— Он сказал, что если я еще раз упомяну информационных, он депортирует меня из Галактики.

— Тогда забудь о них, и о «белых» забудь.

— С «белыми» у меня свои счеты.

— Джон, перестань! Мститель нашелся. Я тебе запрещаю! Помоги лучше Мише решить проблему.

— Не знаю, — пожал плечами Джон. — То, что «белые» завелись здесь — это неспроста.

— Еще раз упомянешь «белых» — я сама тебя депортирую. Родителям твоя месть не поможет. Не смей даже думать об этом. Радуйся, что сам жив.

— Знаю я, знаю… — Джон присел на табуретку и загрустил. — Я же должен понять, что произошло тогда? Зачем это произошло? Я не должен так просто уезжать с Земли.

— Для того чтобы понять, тебе надо учиться фазодинамике; а для того чтобы учиться на Блазе, надо вести себя так, чтобы не раздражать шефа. Ты меня понял?

Джон кивнул.

— Если мы сейчас уйдем с Земли, то уже сюда не вернемся?:

— Знаешь, сколько раз я думала, что не вернусь на Землю?

— Я тоже. Вот теперь опять думаю.

— Не отчаивайся. Поверь мне, если Миша будет в порядке, об обязательно что-нибудь сообразит.

— Мне нечем ему помочь, — признался Джон. — Скажи ему, что Ксю написала письмо. Кому и куда — я не понял. Только из-за него здесь был скандал, и Вега напугал ее чем-то. По-настоящему напугал.

— Попробуй прочесть то письмо.

— Не получается. Там символы, которых я не знаю.

— Но ведь Ксюша их не знает тем более…

— Я же говорю, история странная. Она наверняка касается информационных. Передай Мише, что я не могу помочь.

Миша примчался сразу, как только услышал новость, и мучил Джона, выжимая из него одну и ту же скудную информацию.

— Она наверняка послала навигационный код. Только кому и куда, вот в чем вопрос? — решил Миша. — Я же проверял почту — никаких зацепок.

— Тогда зачем психовать? Наверняка шеф вернул этот файл и уничтожил.

— В том-то и дело, — согласился Миша. — Вот и я думаю… Что, куда и кому она могла послать, чтобы такой шухер поднялся? Честно скажу, идей нет, кроме как допросить Ксюху, а Ксюха под домашним арестом. Мать даже телефон у нее отобрала.

— Надо ее освободить? — предположил Джон.

— Зришь в корень, — согласился Миша. — Может, придумаешь, как?

План освобождения Ксю появился спонтанно среди ночи. Миша не мог дождаться утра. Детали проработать не удалось, потому что Мишу дергало во все стороны, ему не терпелось, не сиделось и не думалось. «Сориентируемся на местности», — заявил он. Мы надели темные очки, надвинули на лбы головные уборы, чтобы не быть узнанными издалека. Миша сунулся в гараж, но машина отсутствовала. «Тем лучше», — решили мы, и пошли на стоянку такси. Миша взял дипломат с сигирийским оборудованием. В руках у Джона был журнал, чтобы прикрываться от слишком пристальных взглядов. Журнал для внутреннего пользования, с фотографиями, сделанными с поверхности Венеры, но разве это имело значение? Главное, чтобы субъект, шедший на дело, не был узнан ни жертвой, ни свидетелями.

Нас распознали через квартал. Навстречу, по противоположной стороне улицы, прогулочным шагом выступали три до боли знакомые физиономии: Имо, Иван Панчук и его младший брат Кирилл. Шли они, ни много, ни мало, к моей машине, припаркованной у обочины, несли набитые сумки, а в машине резвились две юные барышни, безответственного возраста и поведения.

— Мы их не видим, — предупредил Миша.

Проблема заключалась в том, что они видели нас. Панчуки застыли посреди тротуара. Имо удивился второй раз в жизни. Он поставил сумку в багажник и пошел за нами. Мы ускорили шаг. Имо не отстал.

— Куда это вы претесь? — спросил он.

— Гуляй мимо, пришелец, — ответил Миша, но Имо продолжил преследовать нас.

— Что-то вы мне не нравитесь, ребята.

— Отойди, — попросил Джон. — Ты привлекаешь внимание.

Имо не свернул с курса. С ним всегда было трудно ходить по улице. На него то и дело оборачивались и девушки, и парни, и даже пожилые тетки. Внешность у него была действительно экзотической, но в районе к нему привыкли.

— Куда вы так нарядились? — спросил Имо.

— Иди, сынок! Тебя ждут.

— Не, серьезно, у вас все в порядке?

— Да! — ответили мы хором и ускорили шаг.

— И все-таки, куда вы претесь?

Казалось, завтра весь город будет рассказывать, как из частного сектора через парк перлась компания грабить банк, а за ними — лысый «качок», которого не брали в долю. Только в такси я вздохнула с облегчением, но Имо занял переднее сидение. А, когда услышал адрес, тем более не пожелал отвязаться.

Дом, в котором жила Анжела с семейством, был почти элитным, если не считать устаревшего кодового замка. Миша с такими замками справлялся отверткой. Двор выглядел ухоженным, а кусты росли достаточно густо, чтобы спрятаться в них в случае провала.

— Командир, — обратился Миша к таксисту, — развернись и встань на выезде из двора. А ты, — он протянул мне свой телефон, — спроси Анжелику Леопольдовну.

— Издеваешься?

— Клянусь, Леопольдовну, — засмеялся Миша.

— У нее наверняка определитель номера.

— Звони!

Обмануть определитель для «скромного хакера» было детской забавой. В телефон были также внесены данные коллег, друзей и знакомых Анжелики Леопольдовны, словно это Мишины друзья и коллеги. Мое вранье выглядело так убедительно, что голос в трубке изложил мне планы Анжелы на сегодня и указал время, когда ее легче всего застать дома. Трудно было представить, что такой учтивый человек покушался на Мишино «грызло».

— Там этот… — догадался Миша, — козел кривоногий?

— Не видела его ног, но машину знаю точно — вот эта…

— Ну да? — удивился Миша. — По документам за ним числится старый «Фольксваген».

— Все-то ты знаешь!

— Я же в разведке работаю, — напомнил Миша.

— Плохо работаешь. Наверняка новый «Мерседес» он прячет от тебя. Чтобы ты не колотил ему стекла на почве ревности.

Миша задумался и снова подал мне телефон:

— Позвони еще раз, скажи, что колеса снимают. Он прыгнет в лифт, а я его замурую.

— А если не прыгнет? Выглянет из окна и увидит тебя?

— Из окна выпрыгнет — мне работы меньше.

— Не дури, Миша! Вдруг у него камера в салоне? Может, на подъезде видеокамера…

— Да, — согласился Миша, — лучше не рисковать! Будем действовать наверняка!

Он натянул на лицо шапку, поднял воротник и выдрал из клумбы декоративный булыжник.

— Стоп! — возмутилась я. — Мы так не договаривались!

— От винта! — крикнул Миша и понесся на лобовое стекло.

Осколки брызнули на капот. Заревели сирены.

— Быстро! — скомандовал он.

Мы запрыгнули под козырек подъезда раньше, чем зеваки добежали до окон. Такого поворота в первоначальных планах предусмотрено не было. Импровизация целиком была на Мишиной совести. Парковка заливалась сиренами, с верхних этажей доносились крики.

— Джон, стой здесь, — распорядился Миша. — Приедет милиция, скажешь, что мы убежали в другой подъезд. Имо, будь с ним. Может, при виде тебя народ побоится выбегать из дома. Мать, за мной! Мы здесь ни при чем. Мы гуляем, — сказал он и взял меня под руку.

Имо продолжил преследовать нас в подъезде. Кабины лифта ринулись на восьмой этаж. Та, что домчалась раньше, уже везла назад пассажира. Миша просветил ее на уровне третьего этажа, убедился, что дичь в капкане и вырубил электричество.

Душераздирающий вопль раздался в шахте лифта. За ним последовал нокаутирующий удар в закрытую дверь. Перекошенная от натуги физиономия явилась нам в щели из темного пространства кабины. Коренастый мужик спортивного телосложения пробовал разжать дверь руками.

— Не гуманнее было бы использовать «хлопушку»? — спросила я, но Миша только начал получать удовольствие, словно узнал себя двадцатилетней давности.

Думаю, он и вел бы себя точно также. Вкус у Анжелы не изменился, также как возраст и прическа. Освободиться ее избраннику не удалось. Из кабины в Мишин адрес полетел неистовый матерный каскад с угрозами. И снова в щели между побелевшими пальцами показалась натужная гримаса.

— Всю жизнь бы так… — блаженствовал Миша.

— Выруби его «хлопушкой», — просила я, — пожалуйста, не могу смотреть!

— Тратить заряд на такого урода? У меня последняя батарея. Контора свалит, где я ее запитаю?

Миша порылся в дипломате и вынул газовый баллончик. Дверь лифта закрылась надолго. На восьмой этаж пришлось подниматься пешком, под вой сирен и проклятья с улицы, которые с каждым этажом становились все тише.

— Успел захлопнуть, гад… — расстроился Миша, подергав за ручку дверь квартиры.

Он и извлек из чемодана гвоздодер, молоток и стамеску.

— Миша, подожди!

— Бронированная дверь, — сказал он, — надо рвать петли!

— Где твой лазерный резак? Ради бога!

— А где я его потом заряжу? Думаешь, он на вечном двигателе работает? У меня последний комплект батарей! На восемьдесят лет! А потом? Что я оставлю в наследство своим правнукам?

— Ты хочешь вырвать петли или дверь открыть? — спросил Имо, и Миша вспомнил о его присутствии.

— Давай, попробуй, — предложил он, отходя в сторону.

Имо взялся за ручку и вынул дверь с косяком, с металлическими накладками и куском штукатурки. При этом шума наделал меньше, чем гвоздодер, который Миша от удивления уронил на пол.

— Так? — спросил Имо.

Миша ворвался в прихожую. Имо вошел за ним. Тем же способом они вынесли дверь в комнате, где томилась Ксюха, вынесли Ксюху, сбежали по лестницы, прыгнули в такси и приказали водителю жать на газ.

Ксюха хохотала до слез и клялась, что за всю жизнь никто лучше Борисыча ее не смешил.

— Ну и манеры! — восклицала она. — Вы прямо как я в детстве! Предупредили бы, что красть будете, я бы на балкон вышла. Там через мусоропровод перелезть можно.

— Вы, ребята, как хотите, — предупредил водитель, — но ежели меня припрут, я расскажу все, что видел.

— О-кей! — согласился Миша. — Двойная такса плюс чаевые.

— Тройная, — поправил воитель, — плюс чаевые, плюс моральная неустойка. Наличными и прямо сейчас.

— Плюс пособие на лечение от слепоты и компенсация за амнезию, — обрадовался Миша и растопырил бумажник. — Приятно иметь дело с умным человеком.

Расплатившись, Миша забыл включить в смету лечение от глухоты. Он не мог дотерпеть до дома и допрашивал Ксю на заднем сидении автомобиля.

— Кому ты сбросила код? На Блазу или куда? Признавайся сейчас же, почему бесятся сиги? Сейчас же! Сию же минуту ты все расскажешь, иначе выпорю так, что спать будешь жопой к звездам!

Сначала Ксюха закатывалась от хохота, но, чем ближе к дому, тем меньше ей становилось смешно. Возле калитки она совсем примолкла и не захотела покинуть машину. Имо с Джоном ушли. Я ушла, но потом вернулась. Миша все еще капал девочке на мозги, описывал ее мрачное будущее, взывал к совести, грозил ремнем, шантажировал и подкупал. Короче, колол свое чадо, как мог, пока Ксюша не поняла, что отступать некуда: впереди тюрьма, позади тюрьма, посреди — отцовский ремень, который Миша мечтал применить с тех пор, как познакомился с Имо, но, будучи человеком гуманным по природе, все время откладывал.

— Ладно, — сказала она, — едем.

— Куда? — спросил водитель.

— Не ваше дело!

Конспиративным местом оказалась Ксюшина квартира, оккупированная ее бывшим любовником. Мы взошли на пятый этаж. Нас попросили не шуметь, не размахивать топорами, а скромно подождать у лестницы.

— Я отдам тебе это, — сказала Ксюша отцу. — Только потом разбирайся сам. За последствия я не отвечаю.

Мы ждали ее пять минут, прежде чем Миша встревожился. Потом подождали еще десять… Потом нажали кнопку звонка. Дверь оказалась не заперта. Мы вошли и увидели насмерть перепуганную молодую женщину.

— Где Ксения? — спросил Миша.

— Ушла. Она сказала, не запирать. Сказала, дверь ломать будут.

— Ушла с пятого этажа? — не поверил он, и стал проверять чуланы.

— Она ничего не сказала, — чуть не плакала женщина. — Открыла окно и ушла. Она всегда так делает. Она вообще… странная.

На подоконнике остался свежий след Ксюхиного тапка, вымазанного уличной грязью, а за окном висела широкая пожарная лестница, спускалась аж до самого тротуара. К лестнице, на уровне окна был прикреплен скотчем радиомаячок, который Миша незаметно сунул Ксюше в карман.

— Ты понял, как надо работать в разведке? — спросила я Мишу по дороге домой. — Сравни с тем, как работаешь ты. Уж наверняка, она придумала, куда спрятать код похитрее. Я бы на твоем месте не искала.

Миша не спорил. Он был сердит и задумчив.

Ксюху больше не видел никто, ни мать, ни отец, ни друзья с подругами. Ее не видели ни на улице, ни в университете, ни в кафе, где продавались ее любимые пирожки, и где Миша дежурил теперь неотступно. Он единственный не потерял надежду. Логика и здравый смысл Мише давно отказали. Интуиция его безбожно подвела, чувство меры утратилось, а критический самоанализ уступил место слепому авантюризму. Миша упорно стоял на своем и не понимал моих намерений переселиться на Блазу.

— Хочешь бросить меня здесь одного, да? — ворчал он, наблюдая, как я пакую коробки.

— Поедем вместе…

— А Ксюха? Что будет с ней?

— Приезжай с Ксюхой.

— Шеф не выпустит ее с Земли.

— Тогда тебе придется делать выбор.

— Между ней и тобой? — расстроился Миша. — Я так и знал! Нет! Что угодно, только не это. Ты не можешь так со мной поступить!

— Мне нечего делать на Земле, — ответила я. — На Блазе у меня дети. За Сириусом, опять же, присмотреть некому.

— Я знаю, к кому ты едешь! Зачем ты нужна детям? Они взрослые. Сириус тебя не узнает.

— Я чувствую вину перед ним.

— Во, дуреха бестолковая! Это он должен перед тобой извиняться. Он в жизни не извинился ни перед кем. Ты же знаешь, что мне нужна Блаза больше, чем тебе. Останься, пока я найду Ксюху. Потом я все устрою.

— На Земле мы не устроим ничего. Я нужна тебе там больше, чем здесь. — Миша сел верхом на коробку с посудой. — Пойми, здесь только Вега решает вопросы эмиграции, а там есть чиновники, перед которыми Ксюха еще не провинилась. Кто похлопочет, если не я?

— Я никуда тебя не пущу, — заявил Миша. — Хрен тебя получит Беспупович, — он показал дулю невидимому сопернику и надулся. — Так я тебя и отдал этому придурку. Ты ведь к нему удрать хочешь? Я тут распинаюсь, а вы ведь давно сговорились? Правильно, сговорились?

— Миша, я не останусь. Не могу смириться с мыслью, что больше не увижу детей. У меня нет выбора.

— Значит, мы расстанемся с тобой вот так? Ты понимаешь, что может случиться, навсегда?..

— Мы придумаем что-нибудь. Ты будешь думать здесь, а я — там.

Миша с недоверием отнесся к моим словам, но спорить не стал. Он смертельно устал за последние дни. Все силы он тратил на поиски, при этом умудрился купить пятикомнатную квартиру, делать в ней ремонт и перетаскивать туда мебель из модулей, пока ее не прибрали сигирийцы. Параллельно он наведывался в офис и под шумок крал все, что плохо лежало: от батарей и микросхем до лекарств и бытовой техники. В суматохе он вынес даже голографический проектор, который шеф безуспешно искал, потом махнул рукой. Миша невозмутимо при этом присутствовал. Они с шефом не общались со времени последнего скандала. Вернее, шеф общался с Мишей, делал ему заманчивые предложения и разъяснял свою политику в отношении землян. Миша безмолвствовал в ответ, что не мешало ему, однако, каждый день ходить в офис и возвращаться оттуда с полной сумкой.

— Ты не сказал шефу о «парусе»?

— Перебьется.

— Может, это продлило бы жизнь конторе… на пару лет?

— Причем здесь контора? Это мой проект, и я буду с ним работать. Сиги-благодетели к нему отношения не имеют. Пусть сматываются. Чище воздух будет.

День, когда Индер с Гумой покинули Землю навсегда, стал крахом надежд. В глубине души я еще верила в чудо.

— Если бы не Индер, — призналась на прощание Алена, — меня бы в живых уже не было.

С тем же мнением выступил Андрей. К ним присоединился Махмуд, Володя и Олег Палыч, который в последний момент успел излечиться от болячек, и в свои семьдесят пять чувствовал себя почти молодым человеком. Миша воздержался выражать благодарность.

Докторам устроили проводы и надарили подарков, в надежде, что они вспомнят когда-нибудь землян с теплотой. Миша не прослезился и прощальной речи не произнес, зато унес из лаборатории антивирусный облучатель, чтобы впоследствии, подхватив венерическую болезнь, с теплотой вспоминать сиригийцев.

— Миша, похоже, на Блазу не собирается, — догадался Индер. — Хоть ты приезжай. Скучно без вас будет.

С Лунной Базы к нам теперь ходили объемные контейнеры, брали на борт по несколько тонн плотно упакованного багажа. Мой отъезд планировался через неделю. Отсчет времени пошел. «Наверно, земное притяжение действует не на всех одинаково», — подумала я, когда поняла, что кроме меня никто из землян в эмиграцию не собрался. Я готова была ко всему, кроме этой последней недели. Она оказалась самым страшным испытанием: выходя на улицу, думать, что это последний раз, и перед самым отъездом понять, что с Землей проститься невозможно. Понять и перестать делать это. Сутками я просиживала за компьютером в пустом, темном модуле. Сутками не видела человеческих лиц. Только однажды ночью ко мне без предупреждения проник Вега.

Он вошел, встал в прихожей, заставленной коробками, и удивился, в какое мрачное подземелье превратилась моя жилплощадь. Бывший зимний сад был загерметизирован для экономии кислорода, кухня — вывезена Мишей в новую квартиру. Остальная мебель только подготовлена для вывоза. В единственном уцелевшем кресле я убивала время за просмотром архива.

— Ты тоже не желаешь говорить со мной? — спросил шеф.

— Почему? Заходите, — пригласила я и вынула стул из упакованной кучи.

Он вошел, но не присел.

— Собираешь архив Сириуса? — спросил он.

— Пытаюсь.

— Хорошо. Буду признателен, если ты уберешь с Земли его наследство. Хотя бы то, что можно снять с публичных сайтов. Меня беспокоит его влияние…

— Однажды вы сказали, что если найдете человека, способного повлиять на мировоззрение цивилизации, вы сделаете для него все…

— Да, я сказал, — признался шеф. — Я был наивен. Я совершал чудовищные ошибки, работая здесь. Делал то, на что не имел полномочий. Поэтому мне важно, чтобы сейчас вы меня правильно поняли.

— Как же вас понять, если вы никому ничего не объяснили?

— Да, это так, — согласился он. — Но не от недоверия к вам, моим коллегам, а из боязни навредить. — Шеф подвинул стул и все-таки сел. Он сделал это так, словно не имел права садиться, чувствуя за собой вину. — Редуктивы… информационные цивилизации, как вы их называете, — начал он, — это зараза. Вирус. Если они появились в Галактике, особенно такой населенной, как наша… Это опасно для всех. Земля поражена. Здесь особые правила развития. Человечество — особая мутация, у которой, к сожалению, вполне предсказуемый финал. Все, что могут сделать ваши соседи, — изолировать вас пока. Против такой чумы нет вакцины. Сигирийская наука не занималась проблемой редуктивов серьезно, никто не предполагал столкнуться с ней на практике. Теперь никто не знает, что нам грозит. Да, я не говорил… и не обсуждал с вами здесь, на Земле. И на Блазе обсуждать не буду по той же причине: я не знаю, насколько это опасно. Чем меньше мы будем думать и говорить, тем меньше будем активировать узлы ментальных оболочек. Да, я бегу с Земли, — вздохнул шеф. — Я знал, что вы обвините меня. Я бегу так же, как мои предшественники. Я так же, как они уничтожу архивы. Все это будет сделано с целью, не навредить. Не навредить вам, не навредить нам. И еще, я хочу, чтобы ты знала… то, что я сделал с кораблем флионеров, я сделал намеренно и сознательно. Я чувствую вину только перед Имо за то, что отнял у него родину…

— Ничего, — ответила я. — У него есть запасная.

Похоже, шеф пожалел о начатом разговоре. Он встал, собрался идти, и у меня не было повода его задержать, как впрочем, и настроения обсуждать «опасные» темы. Я ждала, что он, наконец, оставит меня в покое, но шефу не хотелось возвращаться в пустой офис. Наверно, он, как Индер, привык к нам, и предчувствие разлуки было по-человечески невыносимо.

— Оля просила тебя не искать жилье, — вдруг вспомнил он, словно за этим пришел.

— Какая Оля?

— Ольга Васильевна, супруга Семена. Просила тебя занять старый модуль с ними по соседству. Говорит, что он в прекрасном состоянии, и если бы ты могла туда вселиться…

— Вега, сколько вам лет? — спросила я и удивилась своей наглости.

Этот вопрос волновал меня с первых дней работы в конторе. Никто из секториан не знал на него ответа, и никто не спрашивал, но назвать Олей столетнюю даму…

— Мне сто семьдесят лет, — ответил шеф, — по земному календарю. Оленьку я знал с детства. Знал в молодости…

— Она была вашей женой? — совсем обнаглела я.

После тяжелой паузы шеф кивнул, и я пошла в атаку откровенно и беспощадно:

— Почему же расстались?

— Женщине непросто жить с альфом, — ответил Вега, — если ты понимаешь, о чем я говорю.

— Вы не предупредили ее?

— Я сказал…

— Она не поверила, что вы пришелец? Думала, шуточки?

— Не поверила.

— И что? Испугалась?

Шеф выдержал еще одну мрачную паузу.

— Я хочу предупредить тебя, Ирина… У женщины от супружеских отношений с сигирийцем меняется психика, перестраивается нервная система, я уже не говорю о химической реакции организма… Это очень и очень опасно. Если научиться получать удовольствие от электрического шока, это не значит, что надо регулярно совать пальцы в розетку. Опять же, если ты понимаешь, о чем я говорю…

— Я не понимаю, зачем вы мне это говорите?

— Если ты решишь поселиться в Шаруме…

— Вы сговорились? Я еду к детям, Вега! Я еду на Блазу только из-за детей.

— Мое дело предупредить, — сказал шеф. — Запретить я теперь не могу, — и добавил чуть тише. — Галей просил сообщить о твоем прибытии. Мне выполнить его просьбу? Может быть, ты захочешь побыть одна? Ты единственный человек, который покидает Землю вместе с миссией. Мне небезразлично, как сложится твоя жизнь.

— Заходите в гости, узнаете, — пригласила я, и шеф с чувством исполненного долга пошел к дверям. Похоже, он сказал больше, чем собирался, но у лифта его опять что-то задержало. Он подумал-подумал, поглядел на коробки и снова возник на пороге кабинета.

— Я пережил здесь несколько войн и революций. Я видел всякое, но рассчитывал дожить до времен, когда между Землей и Блазой будет легальная транспортная магистраль. Миссия, с которой я впервые попал на Землю, изучала темпы научно-технического прогресса. По нашим расчетам, к 2030-у году это было реально. Не я один, мы все в это верили. В итоге я остался ни с чем, но это не главное. Пройдет время и здесь появится новая миссия, которая захочет узнать историю Земли и понять, почему их предшественники бежали. Смогут ли они вовремя остановиться, вот в чем вопрос.

«Что может сделать человека несчастным, кроме недостижимых желаний? — писал отец Сириус в монашеской келье, в годы странствий по православным монастырям. — Что может сделать человека беспомощным, кроме неведения? Не потому ли мы придумали скромный быт и простые истины? Мы создали искусственные ценности и поклоняемся им, потому что исконные нам недоступны. Они проходят за гранью нашего понимания». В буддийский период Сир дописал к этой фразе что-то на хинди, неразборчивым почерком, который не смог расшифровать «переводчик», и я не стала стараться. В моих стараниях теперь не было смысла.

Между мной и пропавшей Ксюхой Миша сделал выбор не в мою пользу, и его можно было понять. Впрочем, трагедии не было. Я знала, что мы встретимся. Мне подсказывала интуиция, я предчувствовала и была уверена, что с этим человеком разлучить навсегда меня сможет только могила. Полтора Блазианских года я искала возможность забрать его с Земли, пока в один прекрасный день он сам ни появился в моем жилище, как ни в чем не бывало: бодрый, в меру упитанный мужчина в самом расцвете сил. Он привез подарки с запахом дома, рассказал все Ксюхины тайны и еще много интересного рассказал. Но это уже другая жизнь и совсем другая история.

Глава 15. ДРУГАЯ ЖИЗНЬ…

Никто не навестил меня на Блазе, ни Индер, ни Вега. У сигирийцев не принято ходить в гости. Хороший тон — встречаться на нейтральной территории. Со временем и мне пришлось оставить земные привычки. «Чем быстрее ты это сделаешь, тем легче будет», — сказали дети, и я приняла к сведению. Достаточно с меня того, что они чувствовали себя как дома и вспоминали Землю без ностальгии. Я же, чтобы отвлечься, сразу стала искать работу.

Рекомендации, которые Вега, как бывший шеф, приложил к моему резюме, были самыми лестными, но пользы не принесли. На Земле работали две сигирийские миссии, обе под эгидой Галактической службы безопасности и контроля, то есть, не по профилю. Кроме того, они принципиально не привлекали к работе землян. «То, чем мы занимаемся на вашей планете, — заявили они, — содержит секретную для человечества информацию».

Знала я, чем они занимаются, лучше, чем их начальство. Знала, что для контакта с землянами они используют человекоподобных альфов, из числа тех, что Вега с Володей отправили домой за профнепригодность. Эти ребята продолжают здороваться с пассажирами, заходя в автобус, и гулять по городу в одинаковых рубашках. Откровенно говоря, получив отказ, я испытала облегчение. Зато возможность беспрепятственно перемещаться между Землей и Блазой была потеряна.

Надежда осталась. Я продолжала искать работу, которая имела бы хоть косвенное отношение к внешней разведке. Моя специальность была признана редкой, уникальной, но не дефицитной, а многолетний опыт работы над лексикой автоматических «переводчиков» — ненужным. Не каждый год, даже не каждые сто лет, сигирийцы знакомились с новой цивилизацией и нуждались в адаптации языка. Моя работа с языком флионеров пригодилась только для библиотеки. В той же библиотеке меня пообещали иметь в виду и выставили за дверь. Тогда я решила искать работу ближе к связи и транспорту, но отсутствие технического образования свело мои шансы к нулю. На следующем этапе я была согласна на все, даже на самую малопрестижную и низкооплачиваемую работу, от которой отказались роботы. И там каждая вакансия предъявляла требования, которым я не соответствовала. Где-то надо было общаться без «переводчика», где-то — иметь при себе компьютер, который стоил как три моих модуля. В одном загадочном институте начальству не понравилась моя группа крови. Институт занимался производством еды, и я испугалась, уж не приняли ли меня за сырье? Фиаско преследовало меня одно за другим. «Зачем тебе работать? — удивлялись сиги. — Живи так».

«Так» на Блазе жила большая половина населения, и не делала из этого трагедии. Те, кого природа не одарила чрезвычайным энтузиазмом и не обременила такими же потребностями. Их главной задачей было не мешать тем, кто хочет и может работать. Бездельники здесь никого не раздражали. В сигирийском «коммунизме» пищи хватало всем, жилья было достаточно. Все необходимое для жизни предоставлялось государством бесплатно. Чтобы снять скромный модуль в нашем поселении требовался только биопаспорт. В Шаруме не требовалось ничего. Подземными коммуникациями сиги пользовались как люди тротуарами. Такси в небе было в достатке, и только в час-пик машину можно было ждать, как автобуса на городской остановке. Все привозилось на дом, и пища, и вода, и одежда. Для этого работали автоматические транспортеры. Надо было только уметь пользоваться сетевыми каталогами и грамотно ставить задачу машине. Сигирийских детей учили этому в школе раньше, чем арифметике. Особо одаренные ухитрялись иметь от государства больше положенного. Особо бездарные — не голодали. Сигирийское государство не было жадным и кормило всех, потому что похороны обходились дороже пожизненной кормежки.

Совсем другое дело частные конторы. Все услуги и товары, производимые ими, предназначались для требовательных сограждан и стоили баснословно дорого. Познакомившись с системой поближе, я поняла, что сиригийский коммунизм не только не отменил товарно-денежных отношений, а наоборот усугубил их. К примеру, частная лаборатория, где Сириусу взялись восстановить слэп, запросила сумму, которую я не заработала за всю жизнь. Если бы не Галей, от услуги пришлось бы отказаться. Из моих знакомых только он получал достаточно, чтобы спонсировать человеку психическое здоровье, которое почему-то не входило в перечень жизненно необходимых вещей.

Связь с Землей также не являлась предметом первой необходимости, поэтому государством не обеспечивалась. Это удовольствие находилось в частных руках двух миссий, которые поочередно отказали мне в трудоустройстве, а насчет одолжения сказали так: «Нам это категорически запрещено, но, учитывая обстоятельства, и в благодарность за то, что Вега нас иногда выручал, мы поможем». Когда я узнала сумму, которую мне, в виде исключения, придется уплатить за минуту связи, я решила, что вижу кошмарный сон. Определенно, шеф оказывал им услуги в приступе жадности, и коллеги дождались случая отомстить. Но, когда я узнала стоимость транспортировки одной биологической единицы с Земли, я решила, что собственный транспорт иметь дешевле. Хорошо, что я вовремя узнала стоимость частного транспорта. Только очень богатый альф мог себе позволить прогулку на собственной машине за пределы гравитационного поля планеты. Такую штуку приобрел Адам. В его «тарелке» было два этажа и несколько отсеков с удобствами, даже любительская обсерватория. В салоне лежали ковры на диванах.

— Здесь можно жить, — гордился хозяин. — Можно перелететь на Мигену, но делать там, по большому счету, нечего.

— А сколько времени, — спросила я, — эта машина потратит на перелет к Лунной Базе?

— Думаю, лет пятьсот, — сказал Адам, и смысл проживания в этом летучем дворце отпал сам собой.

«Надо искать работу, — настраивала я себя. — Любую. Желательно, хорошо оплачиваемую. Чтобы не просить у сигов милостыню, не брать в долг, а предложить им добавить к моей честно заработанной копейке недостающую пару миллионов. Это же совсем другой подход, — думала я. — Пусть я заработаю на мешок, с которым пойду побираться, так все же лучше, чем побираться с пустыми руками». Исполненная решимости, я в который раз набросилась на транспортный департамент. Я выразила готовность чистить сортир в дальнобойном корабле. Особенно, если этот сортир полетит к Земле. Но подобные заведения в серьезном транспорте не нуждались в чистке.

Работа пришла ко мне сама, когда я отчаялась. Когда стала посмешищем для детей и позорищем для самой себя. Работа нашла меня через объявление, которыми я бомбила блазианскую информационную сеть. Со мной связался вежливый бэт-сигириец, а я не поняла, о чем идет речь. Сначала он спросил, как я переношу излучение Красного Солнца? Потом предложил познакомиться лично.

— Зачем? — удивилась я.

Если бы мой собеседник не был исключительно вежлив и тактичен, я бы сразу послала его загорать… под этими самыми лучами. С какой стати меня, психоватую неудачницу, тиранить вопросами? Потом до меня дошло, что он говорит о работе. Сначала я неистово радовалась. Потом растерялась: работать с бэтами под Красным Солнцем… Неожиданно. Даже чудно.

Контора, пригласившая меня на работу, находилась в экваториальной зоне, в башне над подземным заводом, производящим микропроцессоры и прочие комплектующие, в том числе для транспортного оборудования. Красные лучи пронизывали башню насквозь, но мне разрешили работать дома, только иногда являться в офис на инструктаж. Я стала девятым членом команды и узнала, что девятка — для бэтов счастливое число. Контора занималась отладкой программных кодов непосредственно для конвейера. Технологический процесс был архисложным. Задачи менялись часто, и машина-кодировщик иногда ошибалась. В результате происходили сбои. Контора Сэпы, — так звали моего нового начальника, — являлась звеном в длинной цепи контроля.

— В тридцати процентах случаев, — объяснил мне Сэпа, — автоматика может найти причину сбоя сама. Мы повышаем процент, как можем. Абсолютной гарантии нет никогда.

Сэпу заинтриговала моя способность видеть гармонические аномалии, «сечь халтуру», как выразился бы Миша. Научно это свойство психики называется «дисгармонической аллергией» и крайне редко встречается у сигирийских рас. Мне предложили просмотреть длинные ряды символов и выделить участки, вид которых вызывает у меня «аллергию».

Подобную работу я делала в Секториуме не раз, о чем, собственно, свидетельствовало резюме. Особенного эффекта она не давала, но Сэпа пришел в восторг: двадцать процентов вероятности попадания! Без опыта! Без понятия о машинных языках! «Прекрасно!» — сказал он. С тех пор ежедневно на мой домашний компьютер приходили файлы с работы, и я, запершись в комнате, до головной боли высматривала материал. Иногда меня вызывали в офис для консультаций. Точнее, для учебы. Бэты нашли способ записывать в мозг информацию, которую человек все равно не усвоит, а для работы пригодится. Информация записалась, но на производительность труда не повлияла, и от меня отстали. Теперь меня звали в офис только для работы с файлами, которые пересылке не подлежали. Мне устроили рабочее место под крышей, где излучение не было таким пронзительным, надели на глаза фильтр. Коллеги беспокоились о моем самочувствии, но я привыкла и к свету, и к тому, что в местах обитания бэтов нечем дышать, так как кислорода они потребляют меньше, чем земляне и альфы. Да и к самим бэтам я тоже привыкла.

Прошло полгода и я привыкла ко всему, что меня окружало. Коллеги стали казаться мне необычайно милыми существами. Их серая кожа под Красным Солнцем приобретала приятный розовый оттенок, а моя становилась прозрачной. Они все были на голову ниже меня и говорили так тихо, что у меня непроизвольно обострился слух. Бэта-раса на девяносто процентов состояла из женских особей, и я, честно говоря, не понимала, чем их мужчины отличаются от женщин. Спросить было стыдно. К счастью, в языке «сиги» отсутствовало обращение мужского и женского рода. Или, наоборот, к сожалению, потому что я не знала, с женщинами работаю или в смешанном коллективе? Все бэта-сиги казались похожими друг на друга, только поработав с ними, я стала замечать разнообразие лиц и фигур.

То ли дело альфы-сигирийцы. Такого контраста в пределах расы я не встречала нигде. Человекоподобных, таких как Вега и Адам, среди альфов было не больше процента. Каждый раз, встретив такое существо, я испытывала желание кинуться к нему с вопросом, не землянин ли? Большинство же альфа-расы на людей походили мало. То есть, окажись такой тип на Земле, он бы выделялся в толпе гораздо больше Имо. Типичные альфы имели высокий рост, у них отсутствовала переносица и нос переходил в лоб без изгиба. У большинства не было волос, ресниц, и череп имел форму лампочки. Я встречала от природы беззубых альфов, карликов с большими головами, краснокожих субъектов, у которых во все стороны гнулись суставы, и это тоже были альфы. Только негров среди них не встречала, но слышала, что такая мутация тоже есть. Все они были абсолютно разными: добрыми, злыми, энергичными, заторможенными, болтливыми и молчаливыми, назойливыми и неприступными.

Одним словом, познакомившись с бэтами ближе, я привыкла, и была рада, что работаю с ними. Сэпа тоже был доволен моим прилежанием, которое иногда переходило границы. Джон же, как истинный американец, составил для меня график работы, в соответствии с экологической нормой, и возмущался, если я сидела за компьютером сверхурочно.

— Ты же повредишь здоровье, — говорил он, но зачем оно мне нужно здесь, на чужой планете, не объяснял.

Джон согласился жить со мной только из чувства долга. В новой школе у него появились друзья, там он оказался в среде таких же информалов, и никого не раздражал своими странностями. В ФД-школе со странностями были все. Конечно, среди будущих коллег ему было интереснее, но они с Имо посовещались и решили, что кто-то должен за мной присмотреть. Где жил Имо, я не знала, только подозревала, что он живет не один, и не спрашивала, чтобы не услышать подтверждение худшей догадки. Чем он занимался, я не знала тем более, и еще больше боялась спросить, поскольку на этот счет у меня были самые отвратительные подозрения.

Настал день, когда на моем счету набралась сумма достаточная для транспортировки Мишиной «туши» на Лунную Базу и аренду капсулы в один конец. Начало было положено неплохое, но за ним последовал ряд непредвиденных проблем, которые деньгами не решались. Чтобы привести на Блазу Ксюшу, требовалось согласие Веги. Ничье другое поручительство визы не открывало, потому что шеф был единственным ответственным лицом за все, что творилось на Земле под его руководством. И за последствия он оставался в ответе всю оставшуюся жизнь. Шеф уже прожил сто семьдесят земных лет и намеревался прожить еще, как минимум, столько же блазианских. Смешно было надеяться, что в следующем столетии его категорический отказ смягчится. Оставался последний шанс — говорить с миссионерами о нелегальной депортации, но мне не хватало духа для таких разговоров. Не говоря уже о финансах.

Впервые в жизни я стала считать деньги и ужаснулась, сколько стоило наше секторианское благополучие. Невероятно, как Веге удалось вынуть из государства такую сумму на сомнительный проект? Государство у сигов было небедное и на редкость незаметное глазу обывателя. Может, потому что не имело телевидения, а может, потому что не нуждалось в этих самых обывателях. Ни морально, ни материально от них не зависело. Я даже не понимала, каким образом оно управляется без парламента и президента, но мне объяснили так: все политико-правовые механизмы давно отлажены и работают так, что от личности управленца ничего не зависит. Я бы поспорила. За въездные визы у блазиан отвечает настоящая сволочь. Если бы ее переизбрать большинством голосов, мои проблемы решались бы проще.

И все-таки дела шли неплохо. Я была довольна собой и считала, что теперь меня должны уважать еще больше, но меня в основном ругали, списывали на пенсию раньше срока и возмущались, когда я работала, вместо того чтобы сидеть на лавке рядом с Ольгой Васильевной.

Джон после нашей вылазки к Флио заметно повзрослел. С ним произошло нечто особенное, заставившее его пересмотреть свой образ жизни, перестать брать пример с младшего брата. Джон делал потрясающие успехи в учебе. Не успел Секториум от него отказаться, как нашлась другая контора, не менее авторитетная, которая заявила о желании принять его на работу. Контора, как и наша, относилась к службе внешней разведки. Только, в отличие от нас, не мучила отдельно взятую планету. Она направляла экспедиции за пределы Галактики и остро нуждалась в операторах-фазодинамистах. Там вполне бы пригодились способности Джона. Он согласился, а я забеспокоилась. Такие экспедиции уходили на годы и не обязательно в сторону Земли. Его ожидала жизнь вояжера, жизнь в неизвестности, связанная с риском. Работа во внешней разведке всегда связана с риском, фазодинамические приборы — риск дополнительный, а диагностика диких планет… Джону ли не знать, чем иногда кончается такая диагностика. За время, пока мы обживали Блазу, Сириусу легче не стало. Землян не подпускали к нему. «Не на что смотреть, — заявляли лаборанты, — когда появятся результаты, вас пригласят». Представить себе Джона на его месте я не могла и не хотела.

— Сынок, — приставала я к нему, — может, ты найдешь себе работу поближе? Не на Блазе, так на других сигирийских планетах?

Джон обижался: как я не понимаю, что специалисту его профиля нечего делать там, где изнанки мироздания не существует, где не вяжутся гиперузлы, не давит ментосфера, не мешают жить матрицы редуктивной природы. Чтобы утешить меня, он рассказывал истории о планетах, похожих на Землю. О том, какой огромный и неизвестный космос предстоит исследовать ему в будущем. О том, что однажды он вернется на Землю, чтобы узнать о ней все, и новому Секториуму нечего будет бояться, потому что он будет во всеоружии. Джон был мечтателем и фантазером, а я слушала и боялась, что однажды он вернется на Землю, чтобы расквитаться с «белыми» за родителей, а я не буду знать, поэтому не смогу уберечь его от такого глупого шага.

С Имо по возвращении из экспедиции случилась противоположная крайность. Он отказался не только от дальнейшей учебы, но и от диспетчерской работы, к которой его готовила Лого-школа. То, что работа ему не подходит, Имо понял давно, и после закрытия Секториума без лишних церемоний простился с работодателями. Конечно, у меня возникло подозрение, что его выгнали оттуда за разгильдяйство, но в жизни Имо с той поры наступила ясность и определенность. Он вернулся на Блазу, о чем уведомил родственников. Жить с нами он все равно не стал, родственники обрадовались преждевременно, только теперь мы общались немного чаще. Где Имо жил, по-прежнему не знал никто. Где он пропадал неделями, тем более никто не знал. О своих отлучках Имо не докладывал. Просто однажды пропадала связь, потом появлялась. Он бы с удовольствием игнорировал нас вообще, но отец заложил в него программу меня охранять, и программа работала. Со сбоями, но работала, совершенно точно. Имо не то чтобы охранял, он держал меня в поле зрения. Пас, иначе не называется. Пас не только меня, но и Джона. Когда он находился на Блазе, регулярно звонил и спрашивал, где мы? Если место не казалось ему благонадежным, он интересовался, что мы там делаем? Только застав меня с Адамом, Имо вопросов не задавал. Может, перекладывал ответственность на Адама. Может, как и я, боялся услышать ответ. В глубине души Имо ему доверял, но не испытывал дружеской симпатии. Скорее, соблюдал нейтралитет и терпел, потому что на Блазе деться от Адама было некуда. Конечно, Мишу Имо терпел бы с большим удовольствием, потому что знал его. Чего ожидать от Адама, мои детишки не знали. И я не знала. Никто не знал, даже сам Адам. В их жизни появился новый дядя, которого никто не знал толком, даже те, кто проработали с ним много лет. Я же знала Адама, как мне казалось, лучше всех. Знала так, как не следовало бы знать подобное существо.

В Шаруме Адам был знаменит. Его считали преуспевающим шоумейкером и одиозной фигурой. Круг его общения был тот же, что на Земле, — в основном, граждане с сомнительной репутацией. Репутация самого Адама тоже не была безупречной, как и образ жизни, от которого он иногда отдыхал, сидя на моем диване. Он проникал в модуль, садился и молчал. После спектаклей он уставал неимоверно. Усталость выходила из него часами. День он мог сидеть неподвижно, глядя в одну точку. Со временем я привыкла к таким перформансам и стала воспринимать его как мебель: демонстративно стирала с него пыль и поливала вместе с кактусом, так как Адам по сути своей от кактуса не отличался. Как-то от безделья я разрисовала его косметикой, которой на Блазе почти не пользовалась. Загримировала под куртизанку, напудрила и заплела дурацкие косички. Зрелище получилось омерзительное. Адам не шевельнулся.

— Как ты можешь это терпеть? — удивилась я. — Ни одни мужик бы не позволил…

— Я не мужик, — ответил он, — я актер, — что соответствовало действительности в абсолюте.

Не нашлось бы во Вселенной второго существа, которое бы настолько соответствовало профессии.

Сценический псевдоним Адама остался прежним: Галей-Марсианин. Смысл слова Галей его поклонники объяснили мне быстро и просто: мифическое чудовище, сотворенное из огня. Оно когда-то водилось среди звезд Сириуса. Чудовище, ужасное с виду, но сентиментальное и ранимое внутри. По легенде, оно обладает магической силой, и использует эту силу без стыда и совести. Только слово «Марсианин» ввело в заблуждение театралов: «Вроде бы есть такая населенная планета, Земля, — рассказывали они, — вокруг которой вращается пустынная планета, Марс». То есть, Галей-отшельник, если образно выразиться на их родном языке. И это тоже соответствовало действительности. По крайней мере, кто такой Галей, знали только Вега, Индер, да я, по чистой случайности. Для остальных Адам был просто альфом-сигирийцем, вне всякого сомнения, типичнейшим альфом. Так же, как для землян он был типичным землянином. Для всех, кроме моей соседки Ольги Васильевны. Она Адама, иначе, как «черт безрогий», за глаза не величала. Она с первого взгляда невзлюбила его и отговаривала Вегу, когда тот только собирался взять Адама на работу. Ольга Васильевна была недовольна потом, когда поведение Адама не раз ставило контору на грань провала. Особенно она презирала его теперь, когда Адам стал мозолить глаза старушке.

— Чего он повадился? — ворчала она. — Не можешь сказать, чтобы больше сюда не ходил? Зачем это женщине с альфом путаться? Незачем это вовсе. (Я деликатно промолчала). Столько интересных мужчин за тобой ухаживало. А это что за чучело? Он совершенно тебе не пара.

«Интересными мужчинами» Ольга Васильевна называла многоликого Мишу, и больше всех сокрушалась, что не погуляла на нашей свадьбе. Теперь, из-за присутствия в моем модуле ужасного Галея и подозрительного Джона, она лишилась возможности безвылазно торчать у меня в гостях. Только частенько заходила убедиться, что я жива и на месте. Была бы ее воля, она превратила бы наши соседские жилплощади в коммуналку с общей кухней, и обязала бы Имо вернуться в семью. Только его Ольга Васильевна неистово любила и называла чудо-ребенком. Имо ел все, чем угощали, никогда не перечил и имел терпение часами слушать воспоминания о Земле. Ее беззаветную любовь не пошатнуло даже известие, что чудо выросло, и устроилось работать в Шарум.

Для меня же эта новость стала настоящим шоком. В промежутках между бездельем и загулами, Имо снял в ремесленном квартале закуток, расписал его от пола до потолка, прибил вывеску «Салон татуировки», и себя заодно оформил себя, как ходячую рекламу. Когда я увидела его в новой роли, ужаснулась… Ладно, затылок, ладно, задницу… но как можно было разрисовать себе спину? Позвоночный столб между лопатками был изображен так четко, словно с живого человека сняли кожу. Ненормальная мода пошла в Шаруме, рисовать на себе анатомические разрезы и рваные раны. Боюсь, что пошла именно из Имкиного салона. В помещении стоял аромат наркотических благовоний. Среди аромата стоял стул и стол, где лежали клиенты, а Имо рисовал на них ужасы вселенской катастрофы. Откуда ему в голову лезли такие сюжеты? И почему их надо тиражировать на телах сограждан? Как бы я ни относилась к творчеству Имо, он дорвался до любимой работы, и доводы о том, что прошлая работа была престижнее со всех сторон, пропускал мимо ушей.

Иногда Имо приходил в гости с мылом, которое Индер готовил на Земле к началу каникул, раздевался и ложился на пол. Это означало, что нам с Джоном предстоит субботник. Мы добросовестно трудились, и, когда клиент был чист как младенец, валились с ног от усталости. Имо наоборот, отдыхал с массажем и замышлял новые сюжеты, потому что на следующий день он снова был разрисован до позвоночника. Его рабочая конура тоже нуждалась в очистке, но я предчувствовала момент и уходила работать в офис. Джон не возвращался из школы. Мы врали, покрывая друг друга, пока настенные росписи не отмывались сами.

Однажды я наведалась в салон без предупреждения, чтобы посмотреть, как выглядит мой сын с тряпкой в руках. Наведалась и пожалела об этом. Произошло то, что давно назревало. То, чего я старалась избежать, что неотвратимо висело надо мной с первого дня поселения на Блазе. В тот день в салоне я все-таки напоролась на Морковку.

Хозяина не было на месте. Там, засучив рукава, орудовало пульверизатором это странное существо. Оно наносило краску поверх старых рисунков, и заметило меня раньше, чем я успела опомниться. Ужас обуял меня. Ужас, сравнимый с посещением пещеры плотоядного динозавра. По ее взгляду стало ясно: «Попалась!». Я бы с радостным позором убежала прочь, но дверь захлопнулась. Ноги подкосились подо мной. Возможно, я бы с удовольствием упала в обморок, если б было, куда упасть.

— Сядь здесь, — басом сказала Морковка и указала на рабочий стул Имо, где спала Булочка.

От волнения я чуть не села на Булочку.

— Зови меня Ласта. Что? — догадалась Ласта. — Плохо звучит для родного языка? Тогда зови Лата. Что? Тоже плохо звучит?

— Может быть, Лада? — предложила я. — Если вам все равно.

— Тогда зови Лада, — согласилась Морковка.

К моему удивлению, Лада-Морковка оказалась неглупа и образована. Она получила ту же инженерную аттестацию, что Миша, и это говорило о многом. Более того, она работала в серьезной структуре, отвечающей за внешнюю безопасность, а туда, как в КГБ, кого попало не брали. По социальному статусу Имо ей в прислуги не годился. Он не подходил ей ни коим образом, ни по каким параметрам. Лада была гораздо старше, чуть ли не с Имо ростом, носила вязаную шапку, потому что наверняка была лысой. Я бы приняла ее за тренера по какой-нибудь борьбе. Факт, что они с Мишей имеют одну и ту же специальность, поверг меня в шок. Они могли быть знакомы, если бы Миша во время стажировки на Блазе не тосковал по женщинам, а увлекался сигирийскими барышнями. Что серьезную даму могло привлечь в моем ребенке? Разве что, размеры мускулатуры. Вопрос престижа Ладу не волновал. Она изъяснялась откровенно, трезво рассуждала о жизни и не питала иллюзий. О том, что в отношении моего сына у нее самые серьезные намерения, она объявила сразу. И о том, что этот гаденыш не счел своим долгом ответить взаимностью, тоже не умолчала. Насчет последнего я не судила бы однозначно. Имо все-таки оставил Булочку на попечение этой особы. Кому попало он Булочку не доверял.

— Как Имо обращается к вам? — спросила я, расхрабрившись. — Каким именем называет?

— Никаким, — ответила она.

— Ведь это дикость! Вы не должны ему позволять.

— Ха! — ответила Лада-Морковка.

Годы общения с моим сыном научили ее выражаться лаконично и помалкивать вместо того, чтобы впустую молоть языком. Этапы развития их взаимоотношений Лада обрисовала так:

— Мальчик хотел научиться технике секса. Долг каждой опытной женщины поделиться навыками. Не так ли?

— Так, — согласилась я.

— Что же в этом плохого?

— Ничего. Совсем ничего. Все более чем естественно.

— Потом оказалось, что мы подходим друг другу. Ведь это важно!

— Конечно. Что может быть важнее?

— Тогда зачем ему искать кого-то еще? Зачем тратить время и силы, если есть подходящая женщина?

— Действительно, зачем?

— Его могло смутить, что я альфийка. Но ведь ты сама подала пример того, как между альфами и людьми может быть прекрасный секс. Не так ли?

«И правда, какой пример я подала ребенку? В высшей степени непотребный пример я ему подала», — думала я про себя, а вслух соглашалась:

— Прекрасный секс. Конечно, ничем не хуже какого-нибудь другого секса.

— Вот, — восторжествовала Лада, — а Имо не хочет понять, как ему повезло. Не каждому юноше его возраста выпадает такая удача. Бывает, они до старости ищут достойную пару, а находят разочарование.

За несколько минут общения Ладе удалось меня убедить. Я готова была своими руками тащить в загс своего несознательного молокососа. Только когда появился Имо, мне значительно полегчало. Вернись он чуть раньше, я бы даже не совершила глупость. Дело в том, что я сдуру пригласила Морковку в гости, а она сдуру пришла.

— Кто тебя тащил за язык? — возмущался Имо, когда информация о ее посещении достигла его ушей. — Делать было нечего?

— Что ты думаешь об этой даме? — спросила я, пользуясь тем, что он сам завел разговор.

— Ничего, — ответил сердитый Имо. — Я вообще о ней не думаю.

— А есть ли на свете дама, о которой ты думаешь?

Ответа не прозвучало. Глупо было рассчитывать на ответ. Я утешилась тем, что загсы на Блазе отсутствуют, и парами жить в обществе не принято. Принято встречаться опять же на нейтральных, приспособленных для этого территориях.

Лада-Морковка пришла ко мне в гости незамедлительно. Мудро рассудила, что, промедли она с визитом, он может вовсе не состояться. Неусыпное око Ольги Васильевны узрело на парковке частную машину. Она взяла мешочек муки из земных запасов, и решила по-соседски меня угостить, потому что знала: мука в моем доме лишней не бывает. Я предложила гостье присоединиться к нашей компании, но Ольга Васильевна, увидев Морковку, засуетилась. Вспомнила, что забыла сделать что-то важное по хозяйству. Наверно, подоить корову. Попрощалась и упорхнула. Так я второй раз в жизни осталась с Ладой наедине. Ей уже никто не мешал меня обработать.

«А почему бы нет? — решила я тогда. — Какая нормальная девушка составит пару человеку, который все время молчит, которому на все наплевать, в том числе, на саму девушку?» Я вдруг стала бояться, что Лада передумает, и мой несчастный сынок привыкнет обходиться без женской ласки. Но, когда она ушла, мне опять полегчало.

— Ну и личностей ты приваживаешь к себе, Ирина, — упрекала меня Ольга Васильевна. — Где только находишь таких? Одна другого хлеще. У меня спина похолодела от взгляда этой альфийки. Вы что, вместе работаете?

— Да, — ответила я, — в одной веселой конторе.

Минул год, прежде чем я смогла отказаться от «переводчика»; поймала себя на мысли, что без него легче общаться, несмотря на акцент. В конце концов, это приспособление меня компрометировало. Даже с детьми я частенько переходила на «сиги» и, если бы не Ольга Васильевна, стала бы забывать русский. Дела все еще шли неплохо. Я также скучала по Мише, но звонить не решалась. Мне нечем было порадовать его. Как переправить на Блазу Ксюху, я по-прежнему не представляла, но знала точно: решение есть, а раз так, значит, никуда не денется, найдется. Верила же я, что сигирийская медицина поможет Сириусу. Спустя год никто кроме меня не верил, и надо же, дождались.

На мой рабочий стол пришло извещение: можно прийти посмотреть. Приглашались все желающие, но я пошла в лабораторию одна, надеясь обсудить кое-что с Сириусом с глазу на глаз, прежде чем его задушат вопросами. Лаборант, зэт-сигириец, встретил меня у парковки и сразу разочаровал:

— Пациент не узнает себя в зеркале, — предупредил он. — Не помнит ничего, но уже сидит, смотрит по сторонам и рефлексирует.

Интересно было, как он отрефлексирует на меня? Лаборанту тоже было интересно. Он вел меня по катакомбам рабочих помещений и предвкушал успех:

— Мы взяли контейнеры с флорой, которую Индер привез с Земли, — рассказывал он. — Устроили оазис родной природы и поместили его туда. Пациент ожил. Если таким образом пойдут дела, мы восстановим и личность, и память. Даже если не восстановим, мы уже неплохо продвинулись.

— Что значит, «не восстановим»? — спросила я, но лаборант пригласил меня на платформу, которая опустилась в тропический зимний сад, в настоящий рай с цветниками, зарослями лиан и виноградников, среди которых по ошибке распустился куст родной сирени.

От ароматов я потеряла дар речи.

— Похоже на Землю? — с гордостью спросил мой сопровождающий. Я не знала, что сказать, как успеть надышаться родиной прежде, чем меня попросят отсюда.

Сириус сидел в кресле, которое тоже когда-то стояло во владениях Индера. Сидел молча и грустно. На меня он обратил внимание постольку поскольку. Незнакомые лица, похожие на землян, проникали в павильон нечасто.

— Можно мне переехать сюда? — спросила я Сириуса. — У меня тоже есть кресло. И палатка…

Сириус не понял вопроса, но идея показалась мне стоящей, я пошла делиться ею с лаборантом. Почему бы, собственно, мне не пожить здесь, не оценить микроклимат, над которым они так вдохновенно работали? Кто лучше меня поможет им ухаживать за садом?

— С пациентом кто-нибудь занимается речью? — спросила я. — Какой-нибудь речью на каком-нибудь языке?

— Комплексная терапия родной природой хорошо влияет на землянина, — ответил сиг, и мне расхотелось переезжать в сад с палаткой.

— Для здоровья землянина недостаточно ароматной клумбы, — заметила я.

— Здесь не только клумбы, — сказал лаборант. — Есть еще элементы родственной фауны.

— Червей и гусениц, которых передал вам Индер, тоже для здоровья землянина недостаточно!

— Если это гусеница, то она весьма крупна собой, — сказал лаборант, и я насторожилась.

— Что у вас здесь?

Наверно, общение с природой плохо повлияло на меня, лишило способности понимать «сиги», и я надела на ухо позорный «переводчик».

— Повтори еще раз, что вы привезли с планеты?

Лаборант растерялся.

— Там сидит. Разве его не видно? В углу, — он указал на угол павильона, заваленный прелой листвой и ветками.

— Что еще за шутки?

Я пошла смотреть, осторожно, как тропу в медвежье логово, пересекла линию газона, за которым открывалась панорама мусорной кучи. В углу не было никого. Мое намерение разобраться в ситуации только окрепло. Я сняла «переводчик» и опять пошла к лаборанту, но из темноты выпрыгнуло что-то, схватило меня за ногу и пронзительно завыло. Я упала в листья, но существо не отпустило меня.

— Ирына! Ирына! — кричало оно. — Хвала Аллаху, Ирына!

— Махмуд, ты?.. — закричала я в ответ.

Лаборант прибежал на крики.

— Ирына… — плакал Махмуд, а я старалась освободить колено. При этом мы валялись в компосте, дергали конечностями, издавали звуки, к которым местные биотехники не привыкли. Лаборант замер над нами, не понимая, кому требуется помощь, и что тут, собственно, происходит?

— Махмуд, успокойся! — просила я. — Ради Аллаха, возьми себя в руки!

При виде зэта-сига маленькое шоколадное создание забилось обратно в компост. Я поднялась с вывихом, отряхнулась, потребовала разъяснений.

— Он всегда здесь жил, — сообщил лаборант. — Я думал, так надо. Индер отдал контейнер, разрешил использовать его, а он сидел внутри. Я и использовал.

За что я всегда уважала зэтов, это за ясное понимание проблемы и способность видеть решение там, где его нет.

— Я заберу его.

— Для чего? — не понял лаборант.

— Просто так. Заберу и все.

В такси Махмуд испугался и закрыл лицо рукавом.

— Вай, вай! — закричал Махмуд. — Мы умрем, Ирына!

«Ничего себе, дела, — думала я. Ситуация не укладывалась в голове. — Не приведи Аллах, такси возьмет попутчика, Хабиби умрет от страха. В чем дело? Много лет он общался с гуманоидами. Что должно было произойти? Что надо было сотворить с Махмудом, чтобы он прятался от света в помойной куче?»

В модуле Махмуду легче не стало. Он залез под стол и стал общаться со мной оттуда.

— Я чуть не умер, Ирына! — сообщил Махмуд. — Вай, хабиби! Вай, как плохо Махмуду жить.

Ни биопаспорта, ни визы, ни причины здесь находиться у несчастного Хабиби не было. У него не было элементарного набора дыхательных и световых фильтров, не говоря о прочих приспособлениях, которыми сиги снабжают прибывающих инопланетян. Как он выжил, — понять было невозможно, потому что опыта выживания на чужих планетах у Хабиби не было тоже. Разве что, в пустынях. Как он забрался на Блазу, — тем более было непостижимо. Махмуд этого просто не помнил. После непрекращающегося годичного стресса его память напоминала рваную тряпку.

— Позвать сюда Вегу? — спросила я.

— Нет, нет! — взмолился старик. — Нет, хабиби, не губи Махмуда! Они придут… Они убьют, хабиби! Они хотят Махмуда убить! Спрячь Махмуда, Ирына!

Вместо Веги я срочно вызвала Джона. Он пришел и заглянул под стол. Наверно, он увидел там что-то странное, потому что глядел долго. А потом выпрямился и повел меня в соседнюю комнату.

— Кто-то хорошо поработал со слэпом этого человека.

— Что сделали с его слэпом?

— Думаю, использовали как донорский орган. Что тебя удивляет? — не понял Джон. — Разве ты не знала, что человеческие слэпы могут подселяться в чужой организм? Разве ты никогда на Земле это не наблюдала? Если не остановить процесс, его личность полностью уйдет в тело Сириуса.

Мое терпение лопнуло. Джон объяснял подробности, а я уже связывалась с шефом. Джон пытался меня успокоить, но я уже завелась. В тот день я достала из небытия не только шефа, но и Индера. Не стала ничего объяснять, просто назначила встречу в фойе того самого экспериментария. В то же фойе я пригласила явиться ответственное лицо, которое уверяло нас, что от процедур в его учреждении ни одному землянину плохо не станет. Каждого приглашенного я заверила лично, что если кто вздумает уклониться от разговора, я устрою первый в истории Галактики судебный процесс землян против братьев по разуму.

Явились все. Гума и тот пришел, хоть его и не звали. Может, чувствовал за собой вину или просто ходил хвостом за Индером. Впервые, год спустя, мы встретились лично, но совсем не по радостной причине. Скандал получился тот, что надо. Мне не пришлось ничего доказывать, не пришлось везти Махмуда на это сборище, я просто подключилась к транслятору, оставленному в модуле, чтобы ответственные лица полюбовались, во что они превратили жизнелюбивого и мужественного человека.

Лаборанты поспешили свалить вину на Вегу. Он должен был контролировать утечку населения с планеты и отвечать за возможные казусы. Вега своей правоты не уступил: «Прежде чем использовать живое существо как донорский ресурс, надо было выяснить, кто оно и откуда взялось», — утверждал он. Лаборант в таких вопросах был подкован: «Знаю я человеческую этику, — сообщил лаборант, — их культура допускает донорские отношения между совместимыми особями». Наш бывший шеф поставил лаборанта на место, объяснив, что этика изучена им не до конца, что подобные отношения у людей имеют место только в случае добровольного согласия, которое не было получено от Махмуда и не могло быть, так как старику не предоставили даже «переводчик». Для лаборанта стало открытием, что Махмуд умеет говорить, и он оправдался тем, что архив человеческих языков на базе небогат. «Он знает столько языков, — засвидетельствовали мы хором, — что подошел бы любой человеческий «переводчик». Лаборант совсем стушевался и стал осыпать нас медицинскими подробностями происшедшего. Он утверждал, что усечение слэпа сделано в пределах допустимого, что со временем он восстановится, что это на самом деле не вредно, а очень даже полезно землянину иногда побегать по чужой планете в состоянии психического расстройства. Но если люди такие недотроги, то, пожалуйста, он выберет другой метод восстановления Сириуса, потому что проблема кажется ему интересной настолько, что он готов над ней работать бесплатно.

Совсем бесплатно не получилось. Я оштрафовала его лабораторию на куст сирени вместе с кубометром грунта, срезала разных веточек для рассады и отправила в модуль грузовой почтой за его счет. «Если у такого идиота разрослось, — решила я, — у меня тем более разрастется».

Секториане не расходились. Оставшись одни в фойе, они поругались между собой.

— Как он мог войти в контейнер? — пытал Индера шеф. Тот только разводил руками. — Как он там не издох по дороге? Почему ты не проверил капсулу, прежде чем закрыть ее?

— Кто ж знал, что она с начинкой? Ты тоже смотри, кому визу даешь! Он же не выезжал. Надо было элементарно проинструктировать…

— Не давал я ему визу! Не давал! — оправдывался шеф.

— Стоп! — вмешалась я. — Господа сигирийцы, как вас понять? Вы обещали каждому желающему легальный выезд.

Мои бывшие коллеги замолчали. Первый раз в их присутствии я выслушала речь без «переводчика» и выразилась на «сиги».

— Что ему делать здесь? — спросил Вега. — Если бы он адаптировался также легко, как ты… Кроме вас с Мишей, никому смысла не имело сюда перебираться. Да, я предлагал. Формально. Было бы садизмом с моей стороны перевозить вас сюда.

Слово «садизм» Вега произнес по-русски.

— А мы не садисты, — добавил Индер.

— Да, — подал голос Гума, — не садисты… — это была его работа проверять контейнеры перед закупоркой и отправкой, и то, что Индер при свидетелях не надавал ему по шее, было для него редкой удачей.

«В самом дела, — подумала я, — что землянам делать на Блазе? Они бы здесь дохли от скуки так же, как я на Земле. Потому что на Земле у меня нет ни пропавших детей, ни любимых внуков, ни работы, ни бизнеса, как у Петра, ни рыбалки, как у Олега Палыча».

Шеф пошел провожать меня до парковки.

— Не переживай, — сказал он. — Я найду способ вернуть Махмуда на Землю.

— Там он сразу попадет в психушку и никогда из нее не выйдет.

— Здесь он вернее туда попадет.

— Его надо лечить. Надо заставить этих идиотов… В таком виде он на Земле появиться не может. Я не отпущу его.

— Попробуй сама, — предложил шеф. — Если он признал тебя, попробуй. Пусть поживет, успокоится, начнет соображать.

— Вы думаете?..

— Почему бы нет? Изолируй его от гуманоидов. Пусть считает, что находится на Земле. А когда решишь, что он готов к обратной дороге, свяжись со мной.

— А может быть?..

— Что?

— …Вы найдете способ переслать сюда Мишу с Ксенией?

— Ксении на Блазе не будет, — отрезал шеф. — Я уже объяснял и не намерен к этому возвращаться.

Настроение испортилось. Сколько раз я зарекалась, с шефом запретных тем не касаться…

— Соскучилась?

— Очень.

— Ирина, даже не думай об этом! Если представится возможность, я отправлю тебя на Землю навестить их, но не более того!

— А если не представится? Если не представится никогда?

Если бы мне сказали на Земле, что я буду жить с сумасшедшим Махмудом неопределенное время на одной территории, я сошла бы с ума тотчас же. Теперь выбора не было ни у меня, ни у Махмуда. Старик день-деньской сидел молча и тихо, притаившись в шкафу, и наблюдал за мной в щелочку. Там же он спал, принимал пищу; когда не чуял опасности, выходил погулять вокруг шкафа. Но стоило в модуле появиться Джону или включиться компьютеру, закапывался в тряпки, как ящерица в песок. Первые дни показались мне адом. Махмуд боялся всего: выскакивающих голограмм, магнитных замков, шороха лифтовой площадки, которая бродила между тремя этажами. При нем мне не было смысла работать, потому что я не воспринимала вокруг себя ничего, кроме Махмуда. Казалось, этому не будет конца.

Ольга Васильевна первая заподозрила неладное, налила в пузырек растительное масло из драгоценных запасов, и пришла меня угостить. Увидев гостью, Махмуд повел себя как дикарь. Он не спрятался. Он издал звериный рык и кинулся на Ольгу Васильевну с объятиями. Я чудом успела схватить его за подол, и мы загремели вниз по винтовой лестнице. Ольга Васильевна выронила масло. Впервые я видела, как столетняя дама, перелетела через парапет и вынесла наружную дверь, которая весила килограмм пятьсот.

Когда я сочла своим долгом явиться к старушке с извинениями, она уже успокоилась, и встретила меня с философским безразличием:

— Ну и личностей ты приваживаешь, Ирина, — в который раз вздохнула она. — Где только находишь таких?

С ней оставалось только согласиться, личности у меня заводятся, прямо скажем, неординарные. Тут уж ничего не попишешь.

Вторым существом, заподозрившим в моей жизни неладное, стал Сэпа. Он велел мне явиться в офис, но работу не дал. Вместо этого коллеги стали кормить меня маленькими самодельными конфетами, похожими на мармелад. Ничего подобного мне на Блазе не попадалось, и я удивилась. Оказывается, они, мои хорошие, решили, что я затосковала по дому, и навели справки: как утешить землянина, когда ему плохо? Оказывается, землянина надо утешать вкусным кормом. Особенно хорошо землянин успокаивается, если ему дать конфету. Тогда мои бэты навели справку: как приготовить конфету, чтобы землянин съел, и его желудку не стало плохо от чужбины так же, как душе.

— В этих сладких штучках, — уверяли они, — ингредиенты те, что надо. Ничего вредного.

И я утешилась. Успокоилась. Припадок нежности к этим существам растопил мою душу и заставил поверить, что доброта — вовсе не изобретение человечества.

Вернувшись домой, я первым делом навела справки, чем можно угостить бэтов, чтобы они знали, что земляне могут быть благодарными. Оказалось, бэты лопают почти то же, что люди, кроме мяса и животных жиров. Но даже если скормить им хорошо проваренную курицу, вреда не будет. А уж сладости они едят какие угодно и не толстеют.

Немного подумав, я взяла пакетик муки и пузырек масла, заброшенный в модуль Ольгой Васильевной, присовокупила к ним кое-что из местных продуктов, выпросила у Ольги Васильевны еще немного какао-порошка для глазури, и совершила импровизацию на тему печенья. Результат меня удивил. Махмуд поел с удовольствием, Джону моя стряпня напомнила Землю, Ольга Васильевна спросила рецепт. Я решилась отнести на работу партию для пробы. Мои бэты ели и жмурились от удовольствия. Служебные разговоры уступили место обсуждению кулинарных проблем. Бэты мне объяснили, что такое «сладкий крем», от которого сиги без ума, а я пообещала при случае сделать мороженное и дослать в офис остатки печенья. Как выяснилось, зря. Печенье съел Имо. Пришел, увидел никем не охраняемое блюдо и покончил с ним вмиг.

— Больше ничего странного в модуле не заметил? — спросила я.

Имо отрицательно помотал головой. Он и не ожидал здесь увидеть ничего странного. Насмерть перепуганного Махмуда я нашла в любимом шкафу. Он заикался от ужаса: двухметровый гуманоид проник в модуль и бесцеремонно вел себя… Махмуд решил, что его нашли. Имо он не узнал. В памяти остался десятилетний мальчик, которого они Мишей катали на катере по Красному морю и учили пользоваться аквалангом. Воспоминаний о взрослом Имо у Махмуда не сохранилось, и узнать знакомое лицо старик не имел возможности: Имо закрывал глаза зеркальным ободом и никогда не снимал с себя компьютер. Издали он действительно напоминал агента спецслужб по розыску беглых землян, а разрисованные мускулы не производили впечатления человеческого тела. «Куплю телесной краски, — решила я, — одолжу у Лады пульверизатор и покрашу его в первозданный цвет».

— К тебе дракон в постель заползет, а ты не заметишь, — выговаривала я ему. Имо не обращал внимания, тем более что дракон в его постель давно уже заполз.

Он привез мне Булку, оставил кое-что из вещей и предупредил, что в ближайшие дни его на Блазе не будет. Я насторожилась. Прежде Булка путешествовала с ним. Что за дела у него возникли там, куда с кошками не пускают? И с каких пор Имо стал спрашивать разрешение на пронос животного?

— Скажи хоть, в зоне Сириуса будешь или нет?

— Нет, — ответил Имо. — Не скажу.

Я заставила себя отвлечься. Совершила новую импровизацию, на тему безе, которое Ольга Васильевна назвала «пемзой из сгущенки», и пошла на работу.

На работу я стала ходить теперь регулярно. Бэты учили меня основам местной кулинарии, я их учила бездельничать в рабочее время. Мы здорово сблизились, получив нагоняй от начальства. Ничто так не сближает, как общий нагоняй, который мы пережили, продолжая посиделки на нейтральной территории. Они расспрашивали меня о Земле, о людях. Обо мне, в частности, им было особенно интересно. Так незаметно и деликатно мы подобрались к проблеме, которая мучила меня в последние дни, и которую я считала исключительно своей собственной. В жизни не слушала советов, только теперь мне почему-то стало небезразлично, что скажут коллеги? То, что я услышала, меня потрясло:

— Привози проблему к нам, — сказали коллеги. — Привози обязательно.

Дома я задумалась над предложением. Вега запретил подпускать гуманоидов к Махмуду. Бэты советовали нечто противоположное. Решение надо было принять мне. Решение, от которого, возможно, зависела последующая жизнь человека, ответственность за которого я по глупости взвалила на себя. Зачем я это сделала, не имея ни опыта, ни терпения? Зачем вцепилась в Махмуда? Неужели Миша не нашел бы на Земле психиатра, способного ему помочь? Ведь мы с Махмудом, если разобраться, даже не друзья, а я ради него иду на риск, за который меня могут депортировать с Блазы. Только успокоившись, я поняла, что происходит, и устыдилась. «Мир был чист до сотворения разума, — проповедовал Сириус в юные годы. — В нем не было жадности, зависти. Никому бы в голову не пришло размышлять о выгоде…» Махмуд в жизни никому не желал зла, и был способен отдать последнее, чтобы помочь незнакомцу. Этот пожилой человек никогда не путал наших имен, не забывал дней рождения, и, если бы кто из нас, не приведи Господи, пропадал в пустыне… я не знаю, как бы действовал он, но уж точно не задавал бы себе постыдных вопросов.

В такси Махмуд вел себя тихо, как обреченный, идущий на виселицу. Но, увидев моих новых коллег, забился в кабину лифта и не захотел выходить. Сэпа сам полез к нему с угощением, но Махмуд корм у инопланетян не брал. До конца Красного дня не было уверенности, что дело не закончится скандалом. Все еще только начиналось. Сначала Хабиби укусил Сэпу, потом укусил еще двух сотрудников фирмы одного за другим.

— Хватит, — решила я. — Мы едем домой.

— Подожди, — попросили они, и тогда Махмуд еще раз укусил Сэпу, но совсем не больно. Так… на испуг.

— Он прелесть, — сказал мой начальник, и дело пошло.

Меня тут же выпроводили домой отдыхать, но едва такси снизилось на парковку модуля, как поступил тревожный сигнал:

— Хабиби удрал в конвейерный отсек. Как он туда пролез? — недоумевали в конторе. — Там же все герметично!

— Не может быть!

— Но он там находится, и мы не можем выманить его обратно. Возвращайся, пока он не убился.

Как укушенная, я помчалась обратно на том же такси, но когда машина садилась у офиса, поступил следующий звонок:

— Хабиби вылез сам, — сообщили мне. — Он успокоился, стал отзываться на «Хабиби», даже поел. Лучше отправляйся домой, чтобы он опять не занервничал.

С облегчением, я повернула к дому, но на подлете мне опять позвонили:

— Хабиби впал в беспамятство и стал издавать звериные звуки, — сказал Сэпа. — Мы в растерянности, не знаем, что делать.

Пока я добралась до работы, бэты успели проконсультироваться и выяснить: Хабиби уснул и храпит, что землянину по природе не противопоказано. Меня даже к дверям не пустили, сказали, что сами ходят на цыпочках, и лишние телодвижения в офисе ни к чему.

Когда я опять добралась до дома, Махмуд проснулся, и ухитрился порвать себе ухо. Оно застряло в педали подъемной площадки. Ни один сигирийский подъемник не был рассчитан на то, чтобы в него вползали на четвереньках, растопырив уши.

— Ухо прирастет или его лучше отрезать? — волновался Сэпа.

В ужасе, я развернула такси, но в офис меня опять не пустили. Сказали, что Махмуд делает первые попытки общения, и ему не надо мешать.

Когда я очередной раз вернулась к модулю, у башни сидел Адам. Он курил сигару, выпуская синие облака, и критически смотрел на происходящее.

— Ты что ли по небу маячишь? — спросил он. — У меня с утра в глазах рябит от этой машины.

Он заставил меня принять снотворное и лечь в постель, но не успел подействовать препарат, как снова включился коммутатор:

— Хаба сделал намаз, — сообщили мне, — но Аллах его не услышал. Что делать?

— Сейчас приеду, — ответила я, — попрошу Аллаха вынуть из ушей бананы.

Вроде бы я встала на ноги и в одной пижаме пошла наверх, но наткнулась на Адама. Он отнял у меня коммутатор, отправил в постель и запер дверь спальни.

С Аллахом я беседовала во сне:

— Что поделать? — говорил Аллах. — Он умчался на край света. О чем думал, слушай?!

— Пожалуйста, — просила я. — В виде исключения. Он же не хотел. Он думал, Аллах так велик, что края света для него не бывает.

— Так-то оно так… — отвечал Аллах. — Только совесть иметь надо. Если каждый мусульманин станет убегать с планеты…

— Нет, — обещала я. — Клянусь, этот первый и последний!

Видно, мне удалось его убедить. Следующий звонок прозвучал нескоро.

— Сегодня мы с Хабой делали намаз вместе, — обрадовали меня коллеги. — Аллах нас услышал.

— Вы, ребята, с этим поосторожнее…

— Знаем, — ответили ребята. — Мы знаем о Земле все, поэтому сознательно приняли ислам.

Адам, услышав новость, расхохотался.

— Теперь ты точно узнаешь, кто из них баба, а кто мужик, — сказал он. — . Хаба разберется и наденет паранджу на кого следует.

Когда я в следующий раз явилась в офис, все мои бэты были в порядке. Паранджу надел сам Махмуд. Вернее, обмотал голову платком так, что торчал только нос.

— Ирына! — воскликнул он. — Девочка моя любимая! Девочка моя кирасывая! Как я скучаль! Вай, хабиби, как скучаль!

— Здравствуй, Махмуд, — сказала я. — Привет всем новообращенным. Аллах акбар, одним словом.

— Аллах акбар, — ответили они. — Нет Бога кроме Аллаха, и Махмуд — пророк его на Блазе.

— Ах, вот даже как! — я растерялась. — Можно мне слегка поработать… на священной территории, если никто не против?

Истинноверы были заняты делом, и мне никто не мешал последовать их примеру.

Махмуд принес на мой рабочий стол стакан с теплой жидкостью.

— Твой любимый красный чай, — сказал он.

В свете моей любимой звезды любой чай выглядел красным, но я попробовала. Действительно, что-то есть. Махмуд кормил всех, поил всех, на «сиги» говорил лучше меня. Кроме того, Махмуд освоил простейшие операции с сигирийским компьютером. Прежде он от техники только шарахался.

Отработав смену, я наблюдала два намаза, три чаепития и одну прогулку под красным закатом двух закадычных друзей, Хабы и Сэпы. Взявшись за руки, они неспешно волоклись мимо моего рабочего стола по внешней веранде сначала в одну, потом в другую сторону, и философствовали о жизни. Я поняла, что самое время звонить Веге.

— Привози его завтра к карантину, — сказал бывший шеф. — Встречу вас там.

Сказано — сделано.

— Ты рад, что снова увидишь Землю? — спросила я Махмуда в дороге.

— Рад, — ответил он. — Вах, как рад.

— С Лунной Базы обязательно свяжись с Мишей, пусть он встретит. Где ты будешь жить? В Дамаске или в Александрии?

— Аллах знает, — ответил Хаба. — Доброму человеку везде место найдется.

— Ты ведь не станешь скитаться по пустыне, Махмуд?

— Махмуд родился в пустыне. Пустыня Махмуду родной дом.

Я снабдила Хабу дискетой для Миши. Точнее, вшила ее в подол халата, в надежде, что миссионеры не будут шмонать на пересадке почтенного старца. Вега встретил нас и терпеливо ждал, когда мы простимся. Махмуд держался, велел мне беречь себя и детей, не плакать и не переживать за него.

— Махмуд здесь для того, чтобы спасти вас, — напомнил он, — моих родных, самых близких, самых добрых друзей. Другой цели в жизни Махмуда нет.

Вега повел его в карантин, а я смотрела вслед и думала: «Надо же, через несколько дней его встретит Мишка. А я останусь здесь скучать и надеяться. Даже Аллах не знает, когда мы увидимся снова. Как мне не хватает этого человека. Разве я могла представить, что мне будет так его не хватать?»

Из космопорта я в расстроенных чувствах отправилась в офис, но мои чудесные коллеги сказали: «Не надо работать. Сходи и позвони Мише на Землю. Почему ты не сделала это до сих пор? Разве мы так мало тебе платим?» И я помчалась в контору, которая курировала нынешних земных сигирийцев. Помчалась туда, где мне не пришлось объяснять, кто я такая и зачем это делаю… Заказала три минуты связи со спутниковой сетью Земли и стала ждать.

— Можно говорить из дома, — предложил диспетчер.

— Нет, — сказала я. — До дома не дотерплю. Давайте связь и быстрее.

После первого длинного гудка замерло сердце.

— Алло, — ответил женский голос, чего собственно следовало ожидать от Миши Галкина. Наверно, я попала в ночь. С какой стати ему водить женщин среди бела дня?

— Будьте добры, Михаила, — произнесла я как можно более официально.

— Ирина Александровна, вы уже в Минске? — ответил голос.

— Ксюша, я тебя не узнала!

— Борисыч на кухне, обед готовит. Позвать?

— Слушаю, — снял трубку Миша, и у меня перехватило дыхание. — Ирка! — воскликнул он. — Чтоб я сдох, если это не Ирка дотащила свою задницу до телефона!

— Ирин Александровна, я вас приглашаю на день рождения, — перебила его Ксюха. — Приходите, а то Борисыч весь кайф обломает! Мне некем его нейтрализовать. Приходите! Он так скучает по вас!

— Она весь город хочет пригласить! Она думает, что квартира резиновая!

— Мне двадцать лет! — обиделась Ксю. — А этому скупердосу места жалко! Приезжайте, Ирина Александровна! Заберите его от меня. Он уже достал! У меня из-за него никакой личной жизни, — жаловалась она. — А у него из-за меня.

Три минуты мы несли в эфир несусветную чепуху. Точнее, они несли, а я плакала. Когда время закончилось, я не могла вспомнить, было ли сказано самое важное, то, из-за чего я решилась потратиться на звонок: о дискете, вшитой в подол Махмуда, где я в подробности изложила историю его эмиграции в контейнере с оранжереей. В доказательство, что идея не так уж тупа, я посылала на Землю живого Махмуда. Миша с Ксюшей разрывались от желания рассказать мне всю свою жизнь, но мешали друг дружке. А когда связь прервалась, наверняка поссорились.

Домой я плыла в тумане воспоминаний. Мне было хорошо и грустно, как давно уже не было, но коммутатор вернул меня к реальности:

— Ты не поверишь, — сказал Вега, — он опять удрал.

— Кто удрал?

— Махмуд. Стоило мне отвернуться, его и след простыл. Будь начеку. Возможно, он попробует к тебе вернуться.

С ужасом я вспомнила, как сама учила его обращаться с такси, писала на рукаве иероглифы транспортных кодировок.

Не доехав до дома, я стала организовывать засаду. Сэпа был предупрежден первым, Джон послан дежурить в модуль, Индер контролировал окрестности экспериментария. На всякий случай, я предупредила Адама. Вдруг Хабу занесет в Шарум? В театральных кварталах сплетни о пришельцах распространяются молниеносно. Ни в одной из точек Махмуд не появился. Первым его нашел Вега, через службу внешней разведки. Поймал в такси, черт знает где, над промышленным сектором, где пассажирский транспорт не летает. Махмуд любовался планетой с высоты. Вега запер его в гостинице космопорта, но Махмуд сбежал опять. С той поры его никто не ловил. Где добрый человек нашел пристанище, мы не знали. Время от времени он появлялся, то у меня, то у Сэпы, привозил подарки, расспрашивал о здоровье и на свое здоровье не жаловался. Иногда оставался ночевать, но, выспавшись, уходил с рассветом. Ему не нужен был ни «переводчик», ни документ. Он не брал в дорогу даже теплого халата. Он говорил, что Блаза — его родной дом, что здесь у него есть все необходимое, а в лишнем Махмуд никогда не нуждался.

— Добилась своего? — упрекнул меня шеф. — Куда ты его адаптировала? К Земле или к Блазе?

Мне было чертовски перед ним стыдно.

Глава 16. …И СОВСЕМ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ

Чудо случилось на восходе Синей Звезды, когда пришельцы спят в своих подземельях, если не развлекаются в Шаруме. Другие удовольствия вдали от светила им, бездельникам, не по карману. С парковки взлетело такси. У башни показалась фигура с рюкзаком и тремя чемоданами. Два чемодана фигура несла в руках, третий — пихала коленом. Я оделась, поднялась к дверям. Снаружи топтался Миша. Не просто топтался, он взламывал дверной код, стеснялся оповестить хозяев о своем прибытии.

Отпирая дверь, я боялась, что видение растворится, но Миша все еще маячил в сумерках.

— Сюрприз! — сообщил он, а я подозрительно потрогала кончик его шарфа. — Если я тебя обниму, Беспупович не вылетит на меня с кулаками?

— Почему не предупредил? — спросила я, не веря глазам.

— Не бойся, знаю я, с кем ты спишь, — сказал он, и пнул чемодан на площадку лифта. — Думал, ты обрадуешься.

— Я рада.

— …Но он дома и спросонья ужасно ревнив.

— Если ты про Адама, то он совсем неревнив. Откуда ты взялся?

— Если он неревнив, тогда я войду? Или у тебя уже кто-то другой?

— Мишка… — дошло до меня. — Мишка приехал… — но шарф я по-прежнему не отпускала, боялась проснуться. В таком виде мы спустились в холл.

Адам, как назло, гостил у меня, и вышел на шум растрепанный, в домашнем халате, чтобы развеять последние Мишины сомнения. Они молча пожали друг другу руки. Адам сел в кресло, как глава семьи, важно уставился на гостя.

— Это отнеси им… — распоряжался Миша, выкладывая на стол пакеты. Он кивнул на соседний модуль, где проживали Семен Семеныч с Ольгой Васильевной. — Это съедим сразу, это может лежать… — он выставлял банки и коробки, в основном с едой, и объяснял, что это. На случай, если мы забыли. — Как жизнь? — обратился Миша к Адаму. — Половая и творческая…

— Не спрашивай его, — попросила я. — Адам в медитации. Я сама расскажу все, что тебе интересно.

— Где он? — не понял Миша.

— У него творческая жизнь вне сцены. Перформанс такой: молчит и ничего не слышит. В Шаруме ему бы молчать не дали, поэтому он временно живет здесь, и ты к нему, пожалуйста, не цепляйся.

— Временно? — улыбнулся Миша, роясь в чемодане. — Когда закончится его время?

— Когда кто-нибудь выведет его из себя. Кстати, он понимает артикуляцию…

— Может, ему ослепнуть для полного перформанса?

— Миша, я тебе не советую…

— Так… — продолжил Миша и протянул мне пакет, доверху набитый шоколадными конфетами. — Ксюха выбирала. К ней все претензии. Молчит… Фу ты, ну ты! Какие мы загадочные. А курит? Адам, дорогой, ты куришь?

Адам кивнул.

— На, — Миша вынул пачку из блока сигарет, — сходи покури. Мне с Иркой посекретничать надо.

Адам выполнил его просьбу наполовину: закурил, но при этом не двинулся с места.

— Парень не воткнулся что ли? — спросил Миша, выразительно артикулируя.

— Боюсь, что воткнулся и теперь уж точно не уйдет. Ты забыл его противный характер?

— Кто еще в доме?

— Никого.

— «Гвозди» с прослушкой?..

— Если ты не забил… — ответила я и стала заваривать чай. — Я на Блазе резидент, и не работаю на разведку.

Мы разместились у стола. Адам пододвинул кресло и взял еще сигарету. Я выложила конфеты в вазу и расставила чашки.

— Рассказывай все по порядку. Как Ксюху нашел, рассказывай.

— Сама нашлась. Набегалась и пришла. Со мной живет, между прочим. Мать смирилась. До нее дошло, что с отцом родным лучше, чем без присмотра.

— Потому что ты лишил девочку личной жизни?

— Что это за жизнь у нее такая, личная? — возмутился Миша. — Нашла себе нового урода. Здоровенный, как твоя Макака, а мозгов еще меньше. Так ему на ринге последние извилины разровняли. Я сказал: еще раз вдвоем их увижу, пусть пеняют на себя. Где только чмырей таких находит? Мне назло что ли? Я бы давно приехал, если бы не этот козел. Мне же надо срочно с Макакой поговорить. Тут такие дела… Я, похоже, смогу вернуть его корабль. Собственно, поэтому я здесь, — сказал он, но вдруг спохватился и указал на Адама. — Он тебе не напоминает корабельное привидение?

— Как вернуть корабль? Что ты придумал?

— Ты еще не знаешь, за что шеф выгнал Ксюху… Слушай, он так и будет пялиться? Скажи ему…

— Он давно не видел тебя, — ответила я за Адама. — Не волнуйся, скоро ты ему наскучишь, он сам уйдет. Выкладывай, что у вас там?

Миша сомневался. С порога было ясно, что он приехал не просто так. Что идей у него в голове больше, чем еды в чемоданах, а едой он запасся надолго.

— Короче, — решился Миша, — то, что Ксюха не уничтожила координату, это я верно сообразил. Точнее, она ее зашифровала и отправила без адреса, свободной почтой, за пределы Галактики. Девчонка все рассчитала верно: бесхозных файлов бродит по Магистралям тьма тьмущая. Вероятность, что кто-то заинтересуется, ниже ноля, но, даже если предположить такой маразм, вскрыть файл все равно невозможно. Во-первых, это может сделать только землянин, так как в замке есть элементы генного кода; во-вторых… не родился еще землянин, который хакнет мой фирменный шифр; а в-третьих…

Миша глотнул чая.

— А в-третьих? — спросила я.

— …В-третьих, нахрена землянину координаты Флио? Почему он вообще должен лезть в чужой файл?

— Миша, за что ее уволил шеф?

— Вот! — сказал Миша, и глотнул еще. — Так мы подошли к главному вопросу. — Он затянулся сигаретой и посмотрел на Адама. — Слышишь, старуха, убрала бы ты свой перформанс. Чего он смотрит?

— Извини, я не умею его прогонять. Он не слушается.

— Тогда пойдем, погуляем.

— Бесполезно, он пойдет с нами. Лучше говори, не виляй. Все равно придет Джон…

— В общем, дела таковы, — расхрабрился Миша. — Ломанули ее письмо моментально… Не в Галактике. У черта на рогах. Обратная координата… я думал, издеваются, таких координат не бывает. Короче, вскрыли земляне. Мало того, прислали Ксюхе ответ. Мало того, что прислали ответ, в гости зовут. Имкин корабль, говорят, только верните, сами поставим на маршрут. Только, говорят, приезжайте, посмотрите, как люди должны жить по-человечески. В цивильных, так сказать, условиях. Ты хочешь посмотреть, как белые люди живут на том конце Вселенной?

— Ты бредишь, Мишка!

— Вот! И кукла моя решила, что с нее прикололись. Поперла к шефу, дуреха. Угадай, что сделал шеф?

— Упал в обморок.

— Упал, но сначала отрубил связь с внешним космосом, велел Ксюхе убираться наверх, доучиваться в универе, а о работе на сигов забыть, если жизнь дорога. Тогда же он всех собрал и объявил о закрытии конторы, потом залег на дно и стал дожидаться нас. Теперь соображай как следует…

— Фроны. Все-таки где-то есть…

— Да уж, немного в космосе найдется землян, способных на такое западло.

— Все-таки не информационная цивилизация…

— Вот опять! — рассердился Миша. — Что ты называешь информационной цивилизацией, объясни мне, наконец?

— А может, информационная. В гости, говоришь? Интересно было бы прокатиться, но шеф не разрешит Ксюхе уйти с Земли.

— Почему?

— Шеф уверен, пока она там, мы вне опасности. Наверно потому, что контакт идет через нее, а на Землю фроны сунуться побоятся. Будь они хоть сто раз информационные, что-то их на Земле пугает.

— Вот именно, пугает! Почему они зацепили тебя в Хартии на чужом корабле? И на Землю сунуться побоялись. Почему?

— Сначала надо узнать, кто это был.

— Не узнаешь! — заявил Миша. — Не узнаешь! Это невозможно узнать! Нельзя узнать то, чего не было! Пока еще не было!

— Ты как Птицелов…

— Правильно, — согласился Миша, — только он побоялся сказать, а я говорю: это был привет из будущего! Совершенно точно!

— От кого?

— На этот вопрос кроме Птицелова никто не ответит. А Птицелов не ответит, потому что дурак! Соображай! Соображай быстро, зачем он прислал на Землю Макаку, да еще с кораблем? Соображай, что может так пугать фронов в нашем замусоленном шарике? Я тебе скажу. Их пугает собственное будущее! И более ничего. — Миша опять посмотрел на Адама. Взгляд у того был, мягко говоря, настороженный. — Ну… я тебе говорил о принципах движения под «парусом»… Почему твой хахель флионерский его сюда пригнал, поняла?

— Кажется, мы повели себя глупо.

— Это называется «нырнули по уши в говно».

— И Флио засветили…

— Не то слово! Мы им устроили такой парад планет, что шеф и тот обосрался. Все! Хватит теории. С Блазы я вытащу Ксюхин файл, потом скинемся, кто сколько сможет, и перформанса твоего за карман потрясем. Арендуем дальнобойную «кастрюлю» и пойдем к Флио. Не верю, что Прицелов не найдет для сыночка запасной пульт. Тем более, что задницы дымятся у них обоих. У нас у всех, между прочим, задницы дымятся.

— Боже мой… Сколько лет мы будем добираться до Флио на сигирийской машине?

— Я все сосчитал, — успокоил меня Миша. — Не надо думать, что я из ума выжил. Всего-то лет двести пятьдесят. Но мы возьмем на борт Индера с лабораторией. У него, кстати, задница дымится не хуже.

— Миша! Даже если ты ограбишь все банки Галактики, тебе не хватит на такой срок аренды.

— Кто это будет арендовать на двести лет? На сколько наскребем. А там… пусть догонят.

— Ты хочешь угнать корабль?

— Предложи что-нибудь умнее.

— А если в нем живой пилот вместо автоматики?

— Значит, он нам поможет… если не захочет стать мертвым пилотом.

— Угон с заложником?

— Нам только добраться до Птицелова, а потом… Обещаю, что все будут довольны. А кое-кто просто счастлив. Мне только зайти на корабль, и я откачаю время обратно. Юной девой вернешься в прошлое. Клянусь, я понял, как эта штука работает!

— Фантастика.

— Фантастика — это снегоход египетского производства, — заверил меня Миша. — Я же говорю о вполне реальных вещах: добраться до Птицелова и взять его за клюв. Потом прошвырнуться до фронов, если не передумают. Надо дать инструкции Макаке, чтобы выбрал хороший транспорт. Остальное — не его забота.

— Кто тебе сказал, что он распоряжается транспортом?

— В диспетчерской-то… не договорится?

— Он давно перебрался в Шарум.

— Какого черта? — опешил Миша.

— Салон татуировки открыл, — объяснила я, но до Миши доходило туго.

— Что я слышу? Здоровый мужик сиди и рисует? Вместо того, чтобы дежурить на Магистрали, на единственном приличном транспортном пути Галактики?

— Боюсь, что дело обстоит именно так.

— Бред… — не поверил Миша. — Имо сменил Магистраль на кисточку? Он у тебя здоров? Башкой не треснулся?

— Надеюсь, нет.

— И ему не стыдно?

— У меня сложилось впечатление, что не стыдно.

Миша умолк. Его рассудок отказывался принять новость. Мише требовалось время, чтобы осмыслить…

— Что он за мужик? — досадовал Миша. — Я в его годы ломал базы НАСА. Я в двадцать лет уже работал на космос и думал, что могу все… Нет, есть вещи, которых я не понимаю и никогда не научусь понимать.

— Миша, он вырос в космосе, — напомнила я. — Ему не пришлось мечтать.

— Каждый нормальный пацан должен мечтать о космосе с первого класса… А он? Что за мужик, я тебя спрашиваю?

— Ты тоже не о космосе мечтал в первом классе! — рассердилась я. — Дырку ты мечтал просверлить в стенке девичьего туалета! Даже украл в кабинете труда коловорот!

— Все ты знаешь…

— Знаю. И как тебе влетело за это, тоже знаю. Так что не надо критиковать моего ребенка. У него своя жизнь.

— Так! — встрепенулся Миша. — Едем в Шарум. Сейчас же! Мне надо кое-что обсудить с этим рисовальщиком. Я должен видеть своими глазами! Поднимайся, поехали!

— Отдохнул бы с дороги, отоспался…

— В гробу отоспимся! — настаивал Миша. — Пока я жив, не будем терять время. И перформанса с собой возьмем для массовки. Собирайся, мать!

Адам остался в кресле у кухонного стола. Только проводил нас взглядом и прикурил еще одну сигарету.

— Я так и думал, — жаловался Миша, — так и знал, что случится фигня. С утра все через жопу. Сначала в карантине облучили, потом отобрали архивный допуск. Я уже, видишь ли, не сотрудник внешней разведки. Я теперь так, эскимо на палочке. Ну и денек!

Миша поглядел на тусклое блазианское небо, по которому метались огоньки машин, словно метеоритный дождь, далекие и безучастные к нашим проблемам. Не припомню, когда я в последний раз ждала такси дольше пяти минут. Миша продолжал ворчать. Его не устраивал блазианский транспорт, не только планетарный, но и галактический; ему не по сердцу пришлись манеры Адама; даже собственным новым ботинкам Миша не был рад, поскольку натер мозоль.

— Это Ксюха!… — оправдывался Миша. — Надень да надень, а то, как бомж ходишь… Кому я здесь нужен в ботинках?

Машины не было с четверть часа. Теория Мишиного невезения уже не нуждалась в доказательствах.

— Какая сволочь догадалась отрезать ваш кишлак от подземной трассы? — ругался он. — Они думают, пришельцы не способны набрать код на панели? — его взгляд привлекла машина Адама, которая занимала больше половины посадочной площади «кишлака». — А эта каракатица?.. Управляется в режиме такси?

— Да, но надо спросить разрешение. Адам не любит, когда угоняют его машину.

— Так чего ж ты молчала? — Миша вынул из кармана коммутатор и развернул голографический экран в кухонном отсеке модуля. — Адам Славабогувич, — обратился он к владельцу машины, — не будешь ли ты любезен, одолжить нам свой тарантас? А? Что ты сказал? Почтет за честь, — объяснил Миша молчание в динамике. — Вот спасибо! — раскланялся он. — Премного буду обязан. — А когда закончил лицедействовать, приложил динамик к моему уху. — Ты слышишь, чтобы кто-нибудь возражал?

В динамике по-прежнему была тишина, но Адам успел подняться в башню. Он вышел, показал Мише кулак и зашел обратно.

— Бывают же козлы, — огорчился Миша, и поднял взгляд в безнадежное небо.

— Такими друзьями были…

— Кто ж знал, что он женщину уведет у меня из-под носа.

— Не надоело тебе?

— Я? Между прочим, сам шеф сказал, что Славабогувич нам, человекам, не товарищ! Между прочим, просил на тебя повлиять.

— Влияй…

— Серьезно, с ним не все чисто.

— А поточнее?

— Ты что, шефа не знаешь? Когда это он объяснял? Он только орать да пугать горазд…

— Тогда о чем речь? — удивилась я и умолкла.

Страшно было представить, на какую пошлость может вдохновить Мишу информация про Адама, которую скрывал шеф.

— Когда он сбежал, его искала не только контора, — сообщил Миша, но объяснить не успел.

Адам снова вышел из башни, только уже одетым; махнул нам рукой и пошел к машине.

— Знаешь, — шепнул Миша, — в каталоге сигов информация о нем отсутствует.

— Именно поэтому он плохой, а ты — лапочка? Миша, тебе не приходило в голову, что его достали поклонники?

— Конечно, — усмехнулся Миша, забираясь к Адаму в машину. — Задрали беднягу на сувениры. — И добавил тише. — Информация исчезла до того, как он дорвался до сцены.

Мы расселись в салоне, машина набрала высоту. Миша занял место с видом на ландшафт, и умолк.

— Рассказывай, — попросила я. — Как вы живете, рассказывай. Как без лифтов обходитесь, тоже рассказывай…

— Кто обходится? Я? — удивился Миша.

— Разве их не свернули?

— О чем ты? Модули и те свернуть не успели. Драпали, как с пожара. В твоем саду, между прочим, еще дышать можно. Если бы туда сигирийский генератор, я бы запустил систему, как было. Лифты в норме. Одна кабина, правда. Мы с Петькой заключили контракт: я обеспечиваю ему транспорт, он мне — зарплату. Скоро у меня и с миссией контракт будет.

— Как тебе удалось?

— Капсула Лунной Базы однажды заблудилась… — признался Миша, — немного повисела над мегаполисом. Какие репортажи по сети ходили, ты бы видела! Еще раз заблудится — считай, мое жалование удвоилось, а она заблудится, об этом я позабочусь.

— Как тебе не стыдно?

— А им? Сколько можно упрашивать по-хорошему? Или я должен был ждать с Блазы погоды? Или, думаешь, я на твоей «Тойоте» сюда добрался?

— Не сомневаюсь, что ты их шантажировал.

— Я предупредил сразу: «Ребята, давайте дружить, не вам на здоровье ссориться с дядей Мишей». Они сказали: «Расслабься, абориген». Я и расслабился. Хорошо расслабился… В тот же день прибежали: «Миша, родной, выручай!» Подожди, они у меня еще в подземке не застревали…

— Не боишься, что однажды они тебя вычислят?

— Мне-то что? Не имеют права… Не имеют лицензии воспитывать аборигенов. Пусть соображают, как их приручить и задобрить, а я подскажу, если не сообразят.

— Рэкет в космических масштабах.

— Опять… Я же предупредил: не хотят по-хорошему, будем по обстоятельствам. Ирка, они боятся нас, как прокаженных! Только и ждут, что мы фронов в Галактику притащим. А уж как они боятся фронов, аж цепенеют. Объясни, почему?

— Вернем корабль, узнаем. Но будет ли потом возможность поделиться знаниями?

— Ах, родная моя, — вздохнул Миша, — мне уже пятьдесят. Не ровен час, помру когда-нибудь, так хоть узнаю что-нибудь интересное. А то ведь, все равно помру, но ничего не узнаю…

Адам посадил машину над ремесленным кварталом и дал понять, что обратный путь нам предстоит проделать самостоятельно. Вниз мы спускались вдвоем с Мишей, который прежде здесь не бывал, и чуть не заблудились в коридорах между салончиками и лавочками. Прежде я ходила сюда с маяком, наводящим на цель, но Миша торопился, и устройство осталось дома.

Ремесленный Шарум произвел на Мишу угнетающее впечатление, он ушел в себя и перестал разглядывать длинноногих девиц, идущих навстречу, а зря. На щеке одной из них я заметила свежую татуировку, и поняла, что мы у цели.

— Не предупреждай его, — сказал Миша. — Сюрприз буду делать.

Никто и не собирался предупреждать. Мне пришло сообщение из клиники Сира с просьбой зайти. Я хотела узнать, в чем дело, но возня с коммутатором мешала нервному Мише сосредоточиться.

Имо был застигнут врасплох. В одиночестве, если не считать Булки, он сидел в своем закутке, чистил инструментарий и не ждал посетителей. Пока гость исполнял сюрприз, а хозяин его приветствовал, я осмотрелась. Впервые у меня появилась возможность спокойно рассмотреть стены и прочесть надписи.

— Имо, — заехал издалека Миша. — Как ты смотришь на то, чтобы еще раз навестить отца?

Идея не вызвала у сына энтузиазма. Миша изложил ему планы на ближайшие двести лет, но понимания не нашел. А мне попались на стене знакомые оттиски, выдавленные «талисманом» в свежей штукатурке. Я разглядела вмятину от безглавой птицы, от распятия «самолета» с глазом в треугольнике, от белой «шляпы» в пене облаков. Меня озадачило продолжение ряда — несколько аналогичных оттисков с символикой, которой я прежде не встречала.

— Миша, — позвала я, но мой товарищ увяз в безнадежной дискуссии.

— Нет, — сказал ему Имо. — Я не участвую.

— Ты не хочешь вернуть корабль?

— Нет, не хочу, — он продолжал начищать инструмент. Словом, делал все, чтобы Миша как можно быстрее вскипел, остыл и впал в состояние апатии.

— Миша, — повторила я, — посмотри сюда, пожалуйста.

Миша обернулся, уперся взглядом в стену и застыл.

Имо занимался работой. К нему в мастерскую сунулась рожа, но, увидев нас, исчезла. Миша созерцал оттиски. В его голове шел процесс, сравнимый с поиском выключателя в темном сарае. Чтобы обработать информацию, ему требовался дополнительный анализ. С годами Миша все чаще искал «выключатель», а «сарай» становился все шире и все темнее. В один прекрасный момент в нем просто перегорела лампа. Имо продолжал чистить инструмент. Он делал это по обыкновению неторопливо и обстоятельно.

— Хочешь сказать, — спросил Миша, — то есть, ты намекаешь на то, что… — он провел пальцем по цепи круглых вмятин, — то есть, дело в том…

— …что ты второй раз наступил на старые грабли. Ты опять недооценил сообразительность Макаки.

— Твоей Макаки? — уточнил он, указывая на Имо пальцем.

Имо продолжал орудовать раствором и щеткой.

— У нас водятся другие Макаки?

— То есть, паршивец сунул шефу фальшивый пульт, а тот сгоряча его сцапал?

— Спроси…

— Теперь он шляется по Вселенной, а я сижу и ломаю голову?..

— Спроси, спроси…

Миша убрал палец, указующий на Имо, и встал над ним.

— Сынок, ты сунул шефу фуфло?

— Я отдал то, что ему принадлежало, — честно сказал сынок.

Можно подумать, он хотя бы раз в жизни соврал.

— А то, что принадлежало тебе, куда девалось?

— Мне принадлежит.

Миша вздохнул с невероятным облегчением и присел на рабочий стол.

— Сынок, — произнес он вкрадчиво, — одолжи мне этот чертов корабль, коли не шутишь. Одолжи мне его немедленно.

— Нет, — ответил Имо.

— Ты поняла, что он сказал? — обратился ко мне Миша.

— Разве он сказал не по-русски?

— Имо!!!

— Нет, — повторил Имо. — Колхоза на борту не будет.

Тут Миша вскипел.

— Так! — воскликнул он, вскочил и заложил руки за спину, что свидетельствовало о намерении как минимум ругаться матом. — Мать! Сходи погуляй! Мне надо потолковать кое с кем!

— Когда потолкуешь, — попросила я, — ремень не надевай. Я вернусь и тоже потолкую.

Меня вынесло в коридор и понесло по течению. Замелькали витрины, зарябило в глазах от прохожих. Ноги выбирали маршрут, не советуясь с головой, коридоры сплелись в тупик, местность перестала казаться знакомой. Повернув обратно, я связалась с клиникой.

— Лучше приди, — просил лаборант. — Дело, можно сказать, деликатное. Я не могу сам. Вы же меня потом отругаете. Пусть придут все земляне, особенно Вега.

Лаборант привел массу аргументов в пользу консилиума. На самом деле, здорово струсил. Правильно мы надрали ему задницу в прошлый раз.

Пока я выясняла, что там происходит, заблудилась. На этот раз заблудилась серьезно и остановилась, посмотреть с компьютера схему коммуникаций. Машина просила уточнить район. Сети этажей и переходов казались бесконечными. Вокруг прогуливались надменные гуманоиды. «Спрошу координату, и меня сдадут в зоопарк», — подумала я и пошла наугад. Любая дорога подземелья должна упираться в лифт, который вынесет на транспортную площадь. Площадь имеет маркировку, по которой легко ориентируются рассеянные пришельцы.

Дорога была длинной, витрины приглашали отдохнуть, развлечься. Ни одного предложения о помощи. Расстояние между лифтами в старых кварталах могло достигать двух километров. Совершенно точно, что именно в такой коридор я угодила. Здесь предлагалась даже интимная экзотика, но только не транспорт. Даже справки навести было негде. Единственное справочное бюро и то оказалось интимным, точнее «шпионским», — так я перевела иероглиф в белом фонаре, под которым сидел грустный альф, не разглядевший во мне клиентку. «Шпионская справка, — дошло до меня. — Справка!»

Я вернулась. Альф подозрительно смотрел на меня снизу вверх.

— Информацию продаем? — спросила я.

— Продаем.

— Любую или только шпионскую?

— Секретную — за отдельную плату, — сообщил альф.

— Схема ближайшего выхода к такси, во сколько мне обойдется?

Альф назвал цену, и я решила, что можно поблуждать еще. Не останусь же я в Шаруме навечно. За такую сумму я лучше куплю еще один маяк-путеводитель. Только маяки поблизости не продавались. «До чего же вредными бывают альфы», — думала я, но не уходила. Альф смотрел внимательно, словно читал мысли. Ему было интересно, чем кончится.

— Информацию о тиагонах дать сможешь?

— Зачем тебе тиагоны? — спросил альф.

— Вот что, парень, у меня тоже справка платная. Хочешь — расскажу. Только тебе это дорого обойдется.

— Сколько? — обнаглел он.

— Так, есть информация или нет?

— О блазианских — есть. О других — достану.

— Ничего себе! Это же засекречено! Это интимное, личное дело.

— У меня работа такая, покупать и продавать тайны, — сообщил альф. — И мое кредо. Если хочешь знать, я ненавижу тайны.

— Хорошо, — согласилась я. — Мне нужна полная информация об одном блазианском тиагоне, а потом кратчайший путь до такси. Взамен я не доложу властям, чем ты тут занимаешься. — Альф надулся. — Шучу. Две справки за одну цену, идет? У тебя, я вижу, мало клиентов. Не упусти шанс!

Он встал, поднял край занавески и пригласил меня вползти в офис, нелегально вырытый между складами двух магазинов. Я вползла и в темноте нащупала кресло. Экран осветил помещение, завешанные шторами стены. Компьютерная панель оказалась на подлокотнике. Я ввела запрос, стала ждать.

Что-то ненормальное сегодня творилось на Блазе с самого утра: неожиданный Мишин приезд, новая выходка Имо, которую я пока что не могла воспринимать серьезно; новости про Сириуса; мое нелепое блуждание, которое окончилось в неожиданном месте. С какой стати мне понадобилась информация о Галее именно сейчас, если я много лет сознательно ее избегала?

Монитор мигнул, сменив картинку. «Информация отсутствует», — сообщил он. Определенно, Миша был прав. Когда Адам покинул Землю, произошло нечто более серьезное, чем нам тогда показалось. Идея связать его побег с фронами пришла мне в голову только сейчас. Возможно, в прошлой жизни, за которую тиагона не судят, Адам знал о них что-то лишнее и не хотел делиться. Предпочел переждать момент, а сейчас… явился на Землю, чтобы помочь вскрыть их архивы? Неправдоподобно. Информация о Галее была стерта в то время, когда Секториум отчаянно искал беглеца во всех обитаемых галактиках. Он повел себя как типичный фрон, смылся с Земли, оставив после себя проблемы. Я обернулась, чтобы позвать альфа, но зрелище за спиной заставило меня проглотить язык.

У двери стоял Адам. Я узнала его, несмотря на черную маску, под которой он прятал лицо. В длинном плаще он сливался со шторой. Не обернись я некстати, могла бы совсем его не заметить.

— Что ты хочешь знать обо мне? — спросил Адам, и я от неожиданности растерялась. Вернулась в детство, когда немотивированный страх перед этим существом делал из меня посмешище в конторе.

— Не думала, что ты за мной шпионишь.

— Я ждал у салона, — ответил Адам. — Хотел везти домой. Мне стало интересно, куда ты пошла. Так что ты хочешь обо мне знать?

Он приблизился, сел рядом, но маски с лица не убрал. Мне стало жутко.

— Кто рассказал тебе о тиагонах? — спросил Адам.

— Не все ли равно?

— Давно знаешь?

— Давно.

— И молчала?..

— Надо было всем разболтать?

— Что ты хочешь узнать в архиве?

— Что тебя связывало с восходящими фронами?

— Ничего, кроме секторианской работы.

— Кем ты был в прошлой жизни?

— Не знаю. Я стер информацию. Едем домой… Здесь не место для разговора, — черная перчатка легла на мое запястье.

— Нет, — ответила я и отдернула руку. — Я не верю. Никуда не пойду, пока не узнаю.

— Как хочешь, — сказал Адам и пошел к двери. — Идем, — повторил он. — Ты не узнаешь здесь ничего.

— Мне нужно в клинику к Сиру. Пойдешь со мной?

— Нет, — ответил Адам, но остановился. — Верно соображаешь, в компании Сира мне делать нечего.

— Ты удрал с Земли из-за Сира?

Адам вернулся, сел напротив, загородил экран, на котором еще висело архивное сообщение.

— Да, — сказал он. — В том, что случилось с этим человеком, есть моя вина. Мне пришлось уехать. Я сделал это, как только понял, что он вернется в Секториум.

— Могу я узнать подробности?

— У парня гулял слэп…

— Помню. Но ведь получилось вернуть его на место. Семен же крестил его тогда…

— Тогда слэп не вернулся, — признался Адам. — Мы с шефом обманули природу и получили уродца.

— Сириуса?

— Я перегнал его матрицу из биологической кодировки в машинную, чтобы он контролировал бродячий слэп. Считай, что в условиях Земли мы получили суррогатного тиагона, нарушили кодекс развития. Сира надо было локализовать на Земле, но во мне жил архив. Внегалактический, я думаю… Архив, который мог быть им прочитан. Не знаю, что за информация там была. Если я принял решение от нее избавиться, значит, так было нужно.

— Что значит, матрица в машинной кодировке для человека? Искусственный интеллект?

— Иначе он бы не выжил, а ты бы расстроилась, — улыбнулся Адам. — Я сделал эту глупость ради тебя, но не подумали о будущем. Проблема возникла, когда Сир решил стать священником.

— Ну и что?

— Я актер — он проповедник; я игрок — он творец. Разницу чувствуешь?

— Еще раз для бестолковых, — попросила я. — Чем машинная матрица отличается от биологической?

— Тем же, чем информационная цивилизация отличается от неинформационной, — произнес Адам с усталостью в голосе, словно преподаватель, сотый раз читающий одну лекцию. — Направлением процесса. Объясни это Мишке, чтобы больше глупых вопросов не задавал. Пусть он поймет разницу развития человека, гармонала: из программного кода в физический объект; и редуктива: из физического объекта в программный код. Объясни ему, и покончим с недоразумением.

До клиники я добрела в тумане, с ощущением, что день подходит к концу, а я все еще не проснулась. Меня терзают сны, которые я не имею права толковать, поскольку не могу проснуться. Лаборант мигом вернул меня в чувство, когда предъявил счет:

— Я согласился лечить человека, — сказал он, — а это что такое? Что за особь вы привезли с Земли? Его матрица не воспринимает гармональный тип кодировки, так что мне теперь, заменить ее микросхемой? Нет, я так не работаю, я восстанавливаю только биологический субстрат.

Реальность казалась мне такой же туманной. Лаборант перебирал семена отцветшей сирени, бубнил что-то в дыхательный аппарат… что-то недружелюбное, и чувствовал, что на этот раз прав. Его распирало от злости. Оттого, что схватился за пустую работу, и получил взбучку вместо вознаграждения.

— А ты не знал, что Земля — информационная цивилизация?

— Какая же она, информационная? — возмутился лаборант. — Смотри, — он поднес к моему глазу семечко сирени, — положишь в среду — куст вырастет. А от редуктива ничего не растет, все только дохнет. Во что вы меня втянули, я спрашиваю? Почему не предупредили, что он не гармонал? Что, нельзя было предупредить?

— Не сердись, — сказала я. — Посмотри, сколько у тебя рассады получится, и вся бесплатно. Лучше скажи, почему редуктивы вызывают у сигов панический ужас, и почему их совсем не боятся земляне?

— Почему я должен все знать и за всех отвечать? Почему я должен об этом думать? Я не хочу! Мне вредно…

— Боишься?

— Знаешь, землянин, ты меня не суди! Смерти боится тот, кто еще не умер. Только мертвый ничего не боится.

Звонок Джона застал меня по дороге домой:

— Ты, говорят, потерялась в Шаруме? — спросил он.

— Уже нашлась, сынок. Все хорошо.

— Ты уверена, что нашлась?

— Скажи мне, фазодинамический прибор может переписать биологическую матрицу в машинную?

Джон удивился вопросу.

— Перекодировать что ли? Некоторые могут, а зачем тебе?

— Наша офисная фэдэшка была на это способна?

— Вряд ли, — ответил Джон. — Разве что, с готового образца. Ты спрашиваешь о матрице для человека?

— Конечно.

— Нет. Разве у нас в офисе были такие совершенные роботы? Вряд ли.

Дома я застала одинокого Мишу, уставшего и очень серьезного. Миша курил, расхаживая по кольцу коридора, что свидетельствовало о полном провале его блазианской миссии. Я не успела войти, как подверглась упреку:

— В кого он у тебя такой тупой и упрямый? — спросил Миша. — Объясни, как можно быть таким тупым и упрямым одновременно? Как у тебя получился такой ребенок?

— Причем здесь я? Его делал отец по своему образу и подобию.

Пока Миша вспоминал, кто отец ребенка, я пошла на кухню и нашла там курицу в упаковке, которую Миша собирался съесть, но поленился готовить.

— Адам не появлялся? — спросила я.

— Ах, да! — вспомнил Миша. — Он просил передать, что к альфийке поехал, что между вами все кончено, — его гневная гримаса сменилась злорадной. — Серьезно. Приперся, забрал барахло и свалил.

— Скатертью дорога, — сказала я и включила микроволновку.

— Что ты делаешь?

— Курицу хочу запечь. Ты что-то имеешь против?

— Он сказал, что уехал навсегда, что больше не вернется.

— И что мне делать? Вешаться или бежать за ним? Давай поужинаем сначала.

— Блефуешь, старуха!

— Миша! Он столько раз уходил от меня навсегда, что я сбилась со счета. Дай ему еще один шанс.

— Что, новый перформанс в твоем модуле?

— Ах, если бы новый… Курицу будешь? Я буду. Мне нужны силы, чтобы пережить утрату.

Глава 17. ПОСЫЛКА С МОРОЖЕНЫМ

На Блазе минула еще половина года. Миша не уехал. Не было дня, чтобы он не рвался домой, но каждый раз, стоя у приемника космопорта, он менял решение. Мишу терзали желания: испытать на практике «парус времени» и приглядеть за Ксюхой, брошенной на Земле. Две главные миссии его жизни находились в непримиримом противоречии.

— За ней нужен глаз да глаз, — уверял меня Миша. — Глаз не чей-нибудь, а отцовский.

Ксюхин кавалер у него доверия не вызывал даже при том, что хотел жениться.

— Не хватало, чтобы она вышла за бандюгана, — волновался Миша. — Он сядет, а она будет передачки таскать? Нет, я не позволю!

— Он не бандит, а спортсмен, — утешала я Мишу. — В том, что он за ней ходит, больше пользы, чем вреда. А замуж Ксюха не выйдет, пока тебя не дождется. Она же обещала.

— Что стоят обещания капризной девчонки? Сегодня она в этом уверена, завтра будет уверена в другом. Знаю я свою дочь. За ней нужен постоянный присмотр.

— И не чей-нибудь, а отцовский, — напомнила я, в надежде, что Миша все-таки примет решение, от которого нам всем станет легче. Всем, кроме Ксюшиного кавалера. Вместо этого Миша снял пустующий модуль по соседству, оборудовал мастерскую, и мы, как в старые времена, дружили домами.

Сначала Миша работал за компьютером, заперев выходную башню. Потом он перегородил стеной нижний этаж и поставил дополнительную дверь от сейфа. Ту самую, что запирала в офисе камеру ФД. Снабдил ее секретным запором, глазком и камерой наружного наблюдения. «Чтобы мне не мешали во время работы», — объявил он; заволок в секретную лабораторию секретное оборудование и экран, позволяющий имитировать внешнюю среду. Это навело меня на мысль, что Миша смотрит порнуху не только со стереоэффектом, но и с тактильной имитацией. Новая дверь служила защитой от Ольги Васильевны, которая всех нас достала манерой являться внезапно.

В секретную комнату я не лезла. Приносила еду, оставляла у двери и утешалась, когда там же находила пустые тарелки. «Вдруг дело не в порнухе? — думала я. — Вдруг в один прекрасный день дверь откроется, а Миши нет. Его унесет «парус», а я не буду знать, как развернуть его».

Миша нигде не работал, не делал ничего такого, за что на Блазе получают зарплату. Чтобы звонить Ксюше, частенько одалживал, то у меня, то у Имо, на которого продолжал злиться. Миша регулярно посещал салон, но вместо разрешения зайти на борт уносил оттуда новую сумму, которую немедля тратил. Иногда его заедала совесть, и он шел одалживать к Веге или к Адаму. Миша одолжил даже у Индера с Гумой. Биотехники продолжали относиться к Мише с отеческой заботой и давали в долг, как поили лекарством, потому что справедливо считали его хроническим пациентом.

— Или я скоро стану богатым и знаменитым… — обещал Миша.

— Или? — требовала продолжения я.

— Или это произойдет нескоро, но однажды обязательно произойдет. Тогда я первым делом раздам долги.

— А потом?

— Думаешь, что-то останется?

После разговоров с Ксюшей он выглядел удрученным, и приходил ко мне искать утешения.

— Можно подумать, мать за ней не присмотрит? — удивлялась я.

— Анжелку она не слушает. Я в пять лет ее видел, ходила такая пуговица с бантом, Микки-Мауса за ухо таскала… она уже тогда не слушала мать.

— А тебя слушала…

Миша тяжело вздыхал.

— Когда она при мне, я спокоен. Что ни говори, а девчонкам отец нужен больше, чем пацанам. Если бы я, дурак, понимал это раньше…

— У нее есть отчим.

— Анжелкин хахель ей тем более побоку. Знаешь, что этот козел меня в суд тащил? Если бы не Ксюха… Представляешь, киднэпинг на меня повесил со злостным хулиганством. Я сказал ему по-русски: «Ребенок мой! Ты к моему ребенку корявки волосатые не протягивай. Женщина вообще-то тоже моя, но раз уж пользовался… Тогда машина, считай, компенсация за моральный ущерб».

— А он?

— По первому пункту он со мной согласился, а по последнему — прокурора на меня напустил. Ксюха сказала: «Не заберешь кляузу — я тебе новую машину разобью». Если бы не она, всплыло бы мое темное прошлое. Я ведь, что здесь, что на Земле, кругом на птичьих правах. У меня ж выхода нет, кроме как сделать «парус» и заработать на «лодку», к которой он будет пристегнут.

Так и вышло. После полугода нервной работы Миша сообщил, что готов предложить сигирийским коллегам сенсацию. Уже тогда я почувствовала: что-то будет. Крупные события у нас не происходят поодиночке. Грядет череда потрясений. Начало им положил Мишин визит в патентную контору, которая отвечала за коммерческие открытия. За прочие открытие в Сигирии отвечали только устроители Шарумских «перформансов».

Миша изложил идею сенсации. Сиги, со своей стороны, собрали комиссию. В сети не появилось ни одного иероглифа о том, что в Галактике готовится небывалый технический прорыв. Слава Мише пока ни с какой стороны не грозила. «Вдруг засекретили?» — думала я, но сетевые взломщики из Шарума не обнадежили. Ничто не предвещало скорого богатства Мишиным кредиторам. Он ходил на собеседования, как на вахту, возвращался бледный. Он потерял аппетит и уставал так сильно, что не мог спать, но огонь в глазах его не погас. Подходил срок — он снова отправлялся на собеседование. Казалось, этому не будет конца.

— Теория кажется им логичной, — проговорился однажды Миша, — но они уверены, что проверить это на практике невозможно. Эх, показать бы им корабль. Я, оказывается, не первый, кто пытается решить проблему скоростей за счет времени. Говорят, был опытный образец. Если бы они еще раз поверили… я собрал бы макет своими руками. Если бы только эти жмоты профинансировали лабораторию.

На этот раз Миша всерьез решил одолжить у сигирийского правительства. Одолжить по крупному. Имо зашел ко мне узнать, как дела. Не случилось ли с Мишей беды? Давно он не приходил в салон поругаться.

— Как ты относишься к Мише? — спросила я откровенно.

— Хорошо, — сказал Имо.

— Если можно, подробнее.

— Вполне хорошо.

— Тогда почему ты поступаешь с ним так?

— Я могу использовать корабль только для защиты.

— Это отец вбил тебе в голову?

— Неважно.

— Важно. Ведь ты живешь с нами, а не с ним, поэтому важно. Кем ты себя чувствуешь, флионером или человеком?

— Гибридом, — сказал Имо, и, немного помолчав, повторил мысль. — Для опытов борт не дам.

— Хоть бы прокатил нас на Землю. Мишка скоро с ума сойдет. И я с ним за компанию.

Миша сходил с ума от общения с комиссией. Чем дальше, тем больше. Его позвали на работу в экспертный совет по нестандартной технической ерунде, которую сиги подбирали в космосе. Только Миша сам был горазд производить ерунду, поэтому отверг предложение. Ему сделали предложение работать инженером-проектировщиком в серьезной конторе, которое Миша тоже отверг. Наметилось глобальное взаимонепонимание с коллегами: «Хочешь денег — займись усовершенствованием реального двигателя, — советовали ему. — Обществу польза, и себе выгода». Его пригласили в транспортный департамент, заниматься двигателями галактических кораблей; обещали оклад, который позволит вмиг рассчитаться с долгами. Миша пришел в ярость.

— Я им говорю о принципе реактивного движения, — кричал он на меня, — а они предлагают мне работать над колесом телеги!

Миша слышать не хотел об иной работе, кроме строительства «паруса». Мои доводы о том, что лучше начать с телеги, чем вообще не начать, считал оскорбительными, уходил в себя и отключался от связи.

— Ничего, ты у меня проголодаешься, — думала я.

В обед Миша приходил мириться, но ел без аппетита. Ел так, словно делал мне одолжение из пяти блюд. Я предлагала ему денег на звонок. Миша не брал.

— Что я скажу ей? «Доченька, — скажу, — папу твоего закопали по самые уши. Папа твой неудачник, несчастный человек, празднующий закат своей никчемной карьеры. Выходи, детка, замуж за своего громилу и не жди в жизни счастья, потому что я никогда не вытащу тебя с Земли, значит, у нас нет будущего». Что я сделал за свою жизнь? Собрал пару железяк для гуманоидов, сделал двух шикарных девчонок, но даже будущего им не обеспечил.

С этой мыслью Миша однажды забрался в бункер за толстую дверь и уже не открыл ее никому. На все просьбы он только произносил в динамик грустные речи и просил похоронить его в братской могиле воинам-афганцам. «Не рыть же две ямы для одного человека», — рассуждал Миша.

— Что он там делает? — спрашивала я Джона.

— Сидит за компьютером, — отвечал Джон, словно видел сквозь стену. — Только зачем?

Мой старший сын с трудом понимал людей, особенно чокнутых. Ему невозможно было объяснить, что, такие как Миша, обречены ползти к своей цели даже из могилы. Они продолжают делать это, когда рушится мир, потому что для них это нормальный и единственный способ бытия.

Конечно, Мише легче было бы смириться с бесславием и безденежьем, если бы не его «куколка», она же «пиранья». Но однажды случилось так, что «пиранья» сама решила свою проблему.

Кто появился у башни в красных сумерках, компьютер не распознал. «Человек, которого раньше не было, — сообщила машина. — Новый гость». Солнце садилось за спиной человека, очерчивая странный силуэт: на госте были громадные боты, Имкин свитер, длиною ниже колена; на голове у гостя находилась панама, опущенная на глаза, из-под панамы торчали кудрявые локоны. В руке человек сжимал зонт и тыкал в сенсор пальцем, который утопал в рукаве.

— Прохладно у вас, — услышала я. — На Земле, между прочим, лето. Здрасьте. Вы меня не узнали?

Гостья сдвинула панаму на затылок, чтобы я удостоверила личность, и я не удивилась, потому что была готова к самым нелепым событиям.

— Ксюха, — сказала я.

Кроме зонта с автографом Сириуса, она не привезла с Земли ничего.

— Как ты попала сюда?

— Знакомый гуманоид подбросил, — сказала девушка. — Не верите? Ну и не надо.

Она осмотрела модуль и не пришла в восторг: ни бассейна, ни зимнего сада. Лишь чахлый куст сирени да грядка с кактусами.

— Где же Борисыч? — спросила она.

Я предложила ей отдохнуть с дороги, но Ксюшу дорога не утомила. Она лихо вертела зонтом и бряцала ботинками, изучая новую среду обитания. Борисыч в модуле обнаружен не был.

— Вы меня к нему отвезете?

— Пешком дойдем, — ответила я. — До соседней башни… Если ты морально готова подвергнуть его стрессу.

— Всегда готова! — заявила Ксю и загрохотала подошвами к лифту.

— Может, дать тебе что-нибудь из одежды?

— Успеется, — ответила она. — Дайте мне сперва Борисыча.

По своему обыкновению, Миша сидел взаперти и не отвечал на позывные внешнего мира. Он не пожелал включить связь, чтобы общаться со мной.

— Отойдите-ка, Ирина Александровна… — Ксюха повернулась к двери спиной и треснула в нее подошвой ботинка, который тоже принадлежал Имо, и использовался в условиях малой гравитации, то есть, весил прилично. — Откроет как миленький.

Эхо побежало вверх по винтовой лестнице. В оптическом устройстве появился многократно увеличенный Мишин глаз.

— Кто здесь? — спросил голос в динамике.

— Это я, твое наказание, — произнесла Ксюха замогильным голосом, и скорчила в глазок страшную гримасу.

Наступила пауза. Заскрежетали замки, лязгнули засовы. Дверь поплыла. Бледная Мишина физиономия вынырнула из темноты.

— Думал, спрятался от меня, да? Думал, я тебя не достану?

— Ксюха… — неуверенно произнес Миша.

— Думал, я до старости буду ждать?

— Ксюха, ты чего?.. Ты как?..

— Сейчас узнаешь, — сказала она и уверенной походкой вошла в бункер, куда еще не ступала нога постороннего. Насколько только уверенной могла быть походка в обуви на десять размеров больше, чем надо. Ксюша подняла свитер, вынула из кармана шортов дискету и шлепнула Мише на стол.

— Они меня достали! Вот так! — сказала она. — С меня хватит!

Кто именно достал, вероятно, подразумевалось. Меня тоже пригласили войти, так как я продолжала стоять у порога. «Если уйду, — решила я, — эта дверь закроется для меня навсегда». Но в темной комнате не было ничего интересного. Обычный компьютер и склад приборов в углу.

— Имка тебя привез? — догадался Миша.

— А кто же? От тебя разве дождешься?

— Ты поняла, да? — обернулся ко мне Миша. — Он за ней на Землю мотался!

— Если бы… Я случайно на него наткнулась, — заявила Ксюша. — Клянусь! Выхожу вчера из метро, смотрю, рожа знакомая на остановке, мороженое жрет. Вот такой лопатой… из вот такого ведра…

Судя по ее жестикуляции, Имо ел мороженое большой ложкой из килограммовой пачки.

— Смотрит на меня и лыбится. А вокруг него шалавы пляшут. Ой, — спохватилась Ксю. — Я что-то не то сказала?

— Все нормально, — ответила я. — Продолжай, пожалуйста. Очень интересно.

— Так вот, иду я на остановку, а за мной метется пьяный Толян.

— Боксер ее, — пояснил Миша.

— Какой боксер? Он забыл, как ринг выглядит. Придурок он, а не боксер, и друг его такой же придурок. Они ж меня пасут, эти два дебила. Я сказала, что встречаюсь с парнем, так они его вычисляют, чтобы морду набить. В общем, Имку мне сам бог послал. Я тех девушек… что он снял, погулять отпустила, и говорю своим дуракам: «Познакомьтесь, мой жених, Дима. А теперь чапайте отсюда, если жизнь дорога». Эти козлы к нему подвалили… Ой, я опять не так выражаюсь?

Мне стало тревожно, но, собравшись духом, я все же попросила Ксюшу продолжить.

— Так вот, — продолжила Ксюша. — Подошли и говорят: «Гони, мужик, сигарету». А Имка им: «Не курю, — говорит, — и вам не советую».

«В самом деле, — подумала я, — не курит. Это одно из немногих бесспорных достоинств Имо».

— «Тогда, — говорит Толян, — деньги сюда давай». А Имка опять: «Не дам. Самому нужны». Мужики расслабились, говорят: «Ну, тогда мы тебе морду бить будем». А Имка: «Подожди, — говорит, — не видишь, я ем?» А мужикам параллельно: «Тебя, — спрашивают, — прямо на остановке отделать или за угол отойдем?» Имка мороженое доел, пачку выбросил и говорит: «Вообще-то я не планировал… но если будешь настаивать, тогда лучше за угол. Меньше зрителей».

У меня сжалось сердце.

— Ксюша, ради бога, те двое живы?

— Потерпите, Ирина Александровна. Обо всем по порядку.

Я набралась терпения, а Ксюша еще глубже увязла в деталях, без которых можно было вполне обойтись. Тогда история развивалась бы проще:

Ребята пошли разбираться за угол. «Накачался — думаешь, самый крутой, да?» — спросили они, глядя на Имкино нехилое телосложение. «Мне не надо, — ответил Имка, — я без физкультуры хорошо себя чувствую». Это еще больше рассердило Толяна с товарищем, и, вместо того, чтобы остановиться за углом, они повели обидчика в свой родной двор, где на пятачке за гаражами испокон веку творились разборки между местным хулиганьем.

Ксюша, разумеется, не могла отказать себе в удовольствии это видеть. По дороге они с Имо строили из себя влюбленную парочку: обнимались, целовались и обсуждали список приглашенных на свадьбу, — в это мне верилось с трудом. А, впрочем, все может быть.

— Ксюша, — попросила я, — ты только скажи, что они живы, и я с удовольствием дослушаю до конца.

— Не знаю, — сказала Ксюша, — навряд ли.

Я поняла, что лучше молчать. Ксю унаследовала от отца манеру все делать назло и тянуть время, когда торопят. До трагической развязки мне надо было собраться с духом.

В темном дворе за гаражами стояла машина. Она занимала собой площадку, не позволяя конфликтующим сторонам хорошо размахнуться. Мужики восприняли ее, как знак свыше:

— Может, не стоит делать из него фарш? — спросил друг у Толяна. — Машину испачкаем.

Толян почти готов был его поддержать, но Имо, с присущим ему странным чувством юмора, испортил все планы. Он поднял машину за бампер, перетащил через парапет и приткнул на газоне между деревьями.

— Теперь не мешает? — спросил он.

Мужики задумались. С каждой минутой им все меньше хотелось драться.

— Слушай, — сказал друг Толяна, — мужик вроде ничего. Может, пойдем скушаем водочки, за знакомство?

Но загадочный Ксюхин «жених» опять повел себя вызывающе:

— Водку не кушаю, — сказал он. — И вам не рекомендую.

Ребята совсем растерялись: этот тип хочет получить в пятак, что ему, собственно, и причиталось. Деваться некуда.

Имо действительно не пил водку. Он не считал этот напиток вкусным. Алкоголем он почти не увлекался, вот, если бы ребята предложили нюхнуть дурь, от которой мой сынок еще не «торчал», они бы встретили горячую поддержку и взаимопонимание, а мне не пришлось бы пережить стресс.

— Если ты хоть раз дотянешься до него кулаком, — подстрекала Ксюха Толяна, — так и быть, выйду за тебя, недоделанного… А сейчас, пока жив, оставь расписку, что я предупреждала! Чтобы твои предки не присылали мне счет за похороны.

Имо ждал. Мужики ходили кругами. Ситуация накалялась. Ксюха наслышалась секторианских баек о странной Имкиной ауре, подавляющей желание распускать кулаки. Знала, что его не трогали хулиганы даже, когда он был худеньким мальчишкой. Ксюха наслушалась этого досыта и имела право убедиться лично. Что творилось в тот момент с боксерами, думаю, тяжеловесами, ей было наплевать. Как должен вести себя в подобной ситуации человек, способный уложить оппонента в нокаут? У Имо был один шанс: бить первым, потому что бить точно его никто не учил. Вместо этого он сунул руки в карманы.

Обстановку разрядило появление владельца машины. Тут и началось самое интересное. Владелец выбежал во двор не один. Он выбежал с женою, сыном и соседом. Все четверо были вооружены и агрессивны.

— Какая сволочь, — заорал владелец, — переставила мою машину?

— Эта, — разом сказали боксеры, указывая на Имо.

— Я, — подтвердил Имо. — Они бы надорвались.

— Ты? — уточнил владелец.

— Я.

— А эти мудаки? — не поверил мужик. Видно, знал их с детства.

— Они не помогали.

— Ах, не помогали!

Хозяин машины издал боевой клич, и все семейство с дубьем и кольем налетело на двух несчастных. Имо остался стоять на прежнем месте, не вынимая рук из карманов. В это я верю абсолютно, безоговорочно. Ксения же, излагая историю, клялась, что все было слово в слово именно так. Несколько раз хозяин машины выныривал из свалки и обращался к Имо с вопросом:

— Какого… (такого сякого) ты, придурок, втиснул мою тачку между деревьями? Как я, паразит ты (такой сякой), вытаскивать ее буду?

— Не мое дело, — отвечал Имо.

— Она тебе, гаду, мешала?

— Не мне. Им…

— Ах, вот, кому мешала моя машина! — вдохновленный владелец снова кидался лупить истекающих кровью Толяна с товарищем. — Вот, я вам покажу, — приговаривал он. — Машина им мешала…

— Я не знаю, живы ли они сейчас, — призналась Ксюша. — Когда мы ушли, их еще били. Имка сказал: «Пойдем, купим мороженое, пока магазин не закрылся», и мы ушли. Мы в тот же вечер с Земли смотались. Точнее, в ночь. То есть, вчера поздно вечером.

— Сколько времени вы потратили в Галактике? — спросил Миша.

— Не знаю. Два часа мы только добирались до корабля. Я всю планету рассмотрела.

— Два часа? — воскликнул Миша. — Он что ли, входил в систему? — и расхохотался. — Представляю, какой на Земле переполох. Там решили, что «черная дыра» залетела. В рабочем режиме оболочка корабля имеет плотность «черной дыры».

Миша хохотал, представляя, какую информацию получали земные обсерватории, а потом обернулся ко мне, и стал внезапно серьезным:

— Твоему молокососу совсем мозги отшибло? Он соображает, что творит? Я предупреждал, тарзанка до добра не доводит! Я ему говорил, что однажды у него размотается последняя извилина.

— Не надо было давать ему денег на тарзанку. Кто его таскал с собой, как дрессированную обезьяну?

— Я ж не знал, что он мозги себе вывихнет.

— Ты вообще не знал, что у него есть мозги, — ответила я и пошла к себе, чтобы связаться с Имо.

Имо трудился в своей мастерской. Его, как и Ксюшу, дорога не утомила.

— Чувствуешь себя героем, да?

Имо задумался. Стал соображать, былины о каких подвигах дошли до меня?

— Как ты использовал корабль? От кого ты на Земле защищался? Разверни монитор сейчас же, чтобы я могла видеть твои бесстыжие глаза! — Имо выполнил мою просьбу, все равно его глаза были закрыты обручем. — Для какой защиты отец тебе дал корабль, я спрашиваю? Что ты делал на Земле? Ты за мороженым туда отправился?

— Нет, — ответил Имо.

— За чем еще?

— За тортом и бананами.

— Перестань надо мной издеваться!

— Ты чего такая злая, ма? Хочешь мороженое? Приходи.

Не отходя от узла, я связалась с Джоном.

— Сынок, — попросила я, — подъедь к своему брату и забери все, что он привез вместе с холодильником. И, пожалуйста, приезжай скорее домой. А то я не знаю, что я с ним сделаю, если сама поеду.

Джон подозрительно взглянул на нас с монитора.

— Я все расскажу отцу! — пообещала я Имо. — Отец все узнает о твоих внеземных похождениях, как только я доберусь до Флио. Вот уж кто тебе всыплет как следует. И не жди, что я стану за тебя заступаться. А до Флио я обязательно доберусь…

— Не… — улыбнулся Имо.

— Доберусь и очень скоро. Я бы на твоем месте не расслаблялась. Я доберусь до Флио гораздо раньше, чем тебе кажется, и не позавидую твоей заднице, потому что ты начал зарываться, голубчик! — Имо улыбнулся еще шире. — Если мы не живем на Земле, это не значит, что ты можешь наезжать туда и вести себя безобразно. Имей в виду, Миша очень скоро получит лабораторию, и ему уже не понадобится твой транспорт.

Вечером конфискат лежал на кухне. Кроме коробки, набитой мороженым, здесь был мешок с леденцами, тюк с ананасами, который не помещался в шкаф, халва и банка сгущенки. Истинный масштаб контрабанды остался для меня тайной. Не тот человек был Джон, чтобы отобрать у братишки последние лакомства.

Мороженое я отвезла бэтам в подарок, потому что давно мечтала об этом. Сгущенку съел Адам, пока я ездила в офис, потому что Адам, при виде сгущенки, терял голову и забывал земные традиции. Зато все остальное стало украшением стола, вокруг которого ежевечерне собирались обитатели «кишлака».

Заканчивались последние беззаботные дни. Джон должен был идти в экспедицию. Я не знала, сколько она продлится, и это единственное, что меня огорчало.

В космопорт Джона пришел проводить весь «колхоз». Даже Имо. Увидев Мишу, он по привычке решил ему одолжить, но встретил недружественный взгляд, и не стал навязывать нам ни денег, ни общества.

— Почему мне с твоей дочерью проще договориться, чем с собственным сыном? — спросила я Мишу.

— Потому что она не твоя дочь, — ответил Миша. — Ты мать, не поняла их главного назначения. Дети созданы для того, чтобы их баловали и любили. Больше они ни для чего не годятся.

Джон уехал, и стало тревожно. В тот же день в модуле заклинило лифт, а в театральном квартале случилось ЧП: поклонники Галея устроили погром в его помещении. Высказались, таким образом, против перерыва в сезоне. Я осталась одна, но Ксюша не давала скучать ни мне, ни Мише. Однажды она пришла ко мне с папиным чемоданом и теплым одеялом, которое я выдала ей по прибытии.

— У Славабогувича неприятности? — спросила она.

— Похоже на то.

— Большие?

— Смотря с чем сравнивать.

— Вообще-то мне надо пожить у вас.

— Живи.

— Надолго у него неприятности?

— С папой поругалась? — догадалась я, и попала в точку.

— Да пошел он… — надулась Ксюша. — С какой стати я должна плясать перед ним канкан? Кто он такой? Придурок с манией величия!

— Стоп! — попросила я. — Рассказывай подробно и по порядку.

Ксюха замолчала. Черта-с два эта вредина признается, что натворила. Скорее, опять сбежит, чтобы мы с отцом в истерике искали ее на чужой планете. Внешняя камера засекла у башни еще один объект женского пола, который тыкал пальцем в сенсор, вместо того, чтобы набрать код. «Новый гость, — подумала я и испугалась. — Анжела?» Душа похолодела от одной мысли и оттаяла, когда я узнала Ольгу Васильевну.

— У тебя замок заедает, — жаловалась она и «чапала» вниз по лестнице с банкой, должно быть, за чаем. — И лифт не работает? У меня тоже… Ой, — остановилась она. — Это же Мишина дочка?! Откуда? Это ее прислали в контейнере с сиренью?

— В посылке с мороженым, — поправила я, пока Ксюха не раскрыла рот.

— Ой, как похожа на папу! — воскликнула моя соседка. — Вылитый Миша! — Ксюха стоически терпела комплименты. — Ой, какая хорошенькая! Посмотри-ка, глазки точно Мишины, и брови Мишины… — умилялась старушка, а я думала, лишь бы наше сокровище не заговорило, потому что характер там тоже Мишин, а выражения бывают и покрепче.

С трудом мне удалось выпроводить Ольгу Васильевну, но как только за ней закрылся замок, Ксюха рассмеялась:

— Я думала, мамаша! — призналась она.

— Признавайся, что натворила, пока мама не добралась за тобой сюда. В следующий раз ты с Земли так просто не смоешься.

— Только не говорите Борисычу, что я вам сказала, — попросила она. — Меня ваши фроны в гости зовут.

— Те, что расшифровали письмо?

— Ах, он сам проболтался? Ну, тогда я все расскажу!

Ксюша рассказала историю, за которую Вега выгнал ее с работы. А после добавила:

— Они все равно хотят, чтобы мы приехали. С тех пор так и шлют приглашения. Помните, я вам говорила, что духи предпочитают технику сигов? Так вот, ерунда. Они уже нашу освоили, даже телефон… а когда Борисыч уехал, устроили полтергейст. Вы не в курсе, отчего бывает полтергейст?

Я задумалась. Впервые этот вопрос прозвучал так откровенно. Действительно, должна быть причина, кроме желания Адама пугать девушек среди ночи. Должен быть физический процесс, вызывающий полтергейст, как побочное явление.

— Джон сказал, что это от перепрограммирования матриц. Правильно?

— Не знаю.

— Другое дело, каких матриц? Если локальных, еще ничего, а если гиперузлов?

— Может, они просто тебя пугают?

— Что толку меня пугать? — удивилась Ксюха. — Корабля нет. Даже если я захочу к ним приехать… Попугать решили. А что дальше? Они просто так не отвяжутся. Я к своему парню жить перебралась, так эта фигня достала меня там. Может, можно как-то прихлопнуть этот «фазаний выводок»? Если Борисыч найдет ФД, может, вы попросите Джона или Адама?

— Боюсь, что фроны не то же, что «фазаны», Ксюша. Боюсь, что Вега сам бы справился с «фазанами».

— Если бы вы знали, как они давят на психику. Как Сириус, еще хуже. Вы можете меня к нему провести? — спросила она неожиданно, словно подкралась из-за угла.

— К Сириусу?

— Ага, — закивала Ксюха. — Пожалуйста. Он сможет помочь, я знаю. Только он и сможет.

— Боюсь, что…

— Не бойтесь, — Ксюша умоляюще смотрела в глаза. — Я за все отвечаю. Никто не узнает.

— Ксюша, я бы рада, но он без сознания.

— Не может быть. Просто он с вами говорить не хочет, а со мной захочет.

— Нет.

— Почему? — рассердилась она.

— С чего ты взяла, что Сириус поможет?

— Я это знаю! Знаю! Не спрашивайте, откуда.

— Ты понимаешь, что у человека разрушен слэп? Он не знает, кто он такой, а ты хочешь…

— Этого не может быть! — воскликнула Ксюша. — Не может быть! Я же знаю, что этого быть не может!

— Что за полтергейст у тебя на Земле? Опиши…

— Обычный, мистер Громыхайло и Поджигайло. Вы что, никогда не видели? Еще я слышу голоса. Вернее, голос. Так вот, когда я с ним общаюсь, у меня ничего не падает и не горит. Борисыч считает, что это субъективные галлюцинации, но он же не знает. Общается-то не он, а я.

— Ты общаешься с Сириусом?

Ксюша промолчала.

— Если папа говорит, значит, так и есть. Он разбирается в фазодинамике лучше нас с тобой. Матричные явления могут принимать любую форму. Сириус был ближе всех к фронам в этом проекте. Ничего удивительного, что контакт идет с его образа.

— Борисыч говорит, это потому что я в него влюбилась, а я не влюбилась, — чуть не расплакалась Ксюха.

— О чем он говорит с тобой?

Ксчюха покраснела.

— Ксюша, о чем?

— Какая разница? Это личное. Это не имеет отношения к делу.

— Имеет?

— Вы лучше разберитесь со своими фронами, а Сиром я как-нибудь сама разберусь.

— Разберемся, — пообещала я. — И с фронами, и с Сириусом разберемся.

— Когда? Сколько лет еще ждать? Ирина Александровна, я на Земле оставаться одна боюсь. Папаша дал телефоны, а толку-то: дядя Вова опять запил, Антон в больнице, а пан Новицкий вообще зникнул. Елена Станиславовна говорит, нам всем в психушку пора. Что делать?

— Не надо ничего делать. Ты вырвалась сюда, отдыхай. Папа знает, с кем ты общаешься?

— Он говорит, я сама дура, и полтергейст спровоцировала сама. Я ему сказала… кто он такой… а он как разорался, что я ему порчу на компьютер навела. Что у него здесь супер-пупер работа… Короче, теперь и у него комп подвис.

— Сигирийские компьютеры не «виснут».

— Ага, и рукописи не горят. Это, смотря какие. Мои, допустим, самовоспламеняются. Вон папаша, сидит, все свои расчеты спечатывает на фольгу, говорит, чтобы я держалась от них подальше. Говорит, что придушит, если фольга сотрется. Я что, правда, навожу порчу?

— Не исключено, но это мы тоже выясним.

— Все! Пойду жить к Имо, — решила Ксю. — Он от меня не шугается, как некоторые.

— Подожди.

— Я сказала ему, что приду жить. Он не против.

Ксюша встала.

— Подожди, я тебе говорю! «Не против»… Тоже мне, нашла компанию. Ты видела женщину, с которой он живет?

— Морковку что ли? — улыбнулась она, и настроение резко пошло на поправку, словно мир не рушился минуту назад. — А что, у вас записи есть?

Фрагменты визита Лады в мой модуль записались с камеры наружного обзора. Не думала, что мне удастся воспроизвести их в голограмме, но, когда в комнате возникли фигуры, Ксюха провалилась под стол. Высокая фигура прошла мимо нее в лифт, затем просеменила моя, неказистая…

— Ого! — воскликнула Ксюха. — Это не Морковка! Это овощ-мутант.

Сигнал с коммутатора отвлек нас. Фигуры провалились вниз, я посмотрела, кто желает со мной общаться, и растерялась.

— Ксюша! Спустись, погаси эти несчастные голограммы, — попросила я. — И не возвращайся, пока я разговариваю.

С монитора на меня устремился проницательный взгляд Лады-Морковки.

— Нам надо немедленно встретиться для разговора, — сказала она.

— Что-то с Имо?

— Пока нет, но все может быть.

— Когда и где?

— Я пришлю машину. Ты будь одна и вопросы не задавай. Никто не должен знать о нашей встрече.

— Ксюха! — крикнула я.

Ксюха осваивала пульт проектора. Голограммы сопротивлялись: плющились и дробились, но исчезать не хотели.

— Мне нужно срочно уехать! Никуда не выходи из модуля. Если что — свяжись с Адамом, поняла меня? Не с папой, а с Адамом!

— Если что?… — переспросила она и ее удивленное личико высунулось в коридор.

— Если я не вернусь через сутки.

— А мне что здесь делать?

— Съешь ананас и ложись спать.

На парковку опустилась не машина, а настоящий челнок, который доставляет грузы на орбиту. Внутри не было ни души. «Хоть бы Васильевна не проснулась», — думала я. Челнок взмыл, и Блаза показалась мне хрупким шариком, песчинкой в космическом океане. Еще рывок и Синее Солнце стало таким близким, что окна обзора почернели. Планета исчезла, звезды погасли. Следующий рывок выбросил меня в порт орбитальной базы. В открытом люке показалась Лада, одетая в спецовку сотрудника службы безопасности.

— Выходи, — сказала она, и повела меня по коридору. — То, что я покажу, есть нарушение служебной этики. Ты знаешь, в какой системе я работаю, и знаешь, что к землянам я отношусь особенно, не так, как к другим пришельцам.

— Знаю, — подтвердила я. — Ты мне тоже в некотором смысле не чужая.

Лада провела меня в служебное помещение. Среди темного зала вращался светящийся блазианский глобус, размеры которого позволяли рассмотреть даже пирамидальные зонты над башнями родного поселка. Много раз я пользовалась проекциями этих устройств, но впервые видела вблизи оригинал. Глобус был покрыт матовой оболочкой, заляпанной синими пятнами и разводами, словно чернила на промокашке.

— Здесь индикатор матричного напряжения, — сообщила Лада. — Синие пятна — места образования управляющих узлов. Смотри внимательно. — Она дала мне очки, приближающие фрагменты ландшафта, ткнула указкой в центр синей кляксы. — Видишь черное пятно посреди? — Я увидела. Пятно казалось действительно черным. Лада повернула глобус. — Видишь здесь… и здесь?..

— Вижу…

— Это называется превышение допустимого фона. Здесь возникает риск завязывания гиперузлов. А теперь приготовься услышать главное: черные кляксы возникают над местами обитания переселенцев с Земли.

— То есть?..

— Здесь обитаешь ты, — объяснила Лада, тыча указкой. — Здесь — твой бывший начальник, здесь клиника…

— Когда ты это заметила?

— Имо просил проверить. Индикатор пока не подавал сигнала тревоги. Хорошо, что я проверила это первая. Когда службы заинтересуются явлением и выяснят, откуда оно идет, вас депортируют. Ты знаешь, как я этого не хочу.

— Что делать?

— Думаю, есть один выход: рассекретить материалы, связанные с вашей земной работой. Если ими заинтересуются, вы все попадете в научный проект. Тогда депортации не будет.

— Мой бывший шеф никогда не позволит. Скорее, он сам депортирует нас с Блазы.

— Гиперузлы имеют способность разрастаться. Если вы привлекли их со своей планеты, это может быть опасно для нас.

— Похоже, землянам придется уехать, пока не поздно.

— Нет, — возразила Лада. — Вам надо раскрыть архив. Надо убедить бывшего шефа, иначе ему тоже придется уехать. Хорошо, что я увидела. Теперь я сама буду заниматься проблемой. Я прошу тебя его уговорить.

— Лучше не надо.

— Надо. Лучше сделать это.

— Возможно, это явление связано с информационной цивилизацией. В том, что ее следы присутствуют на Земле, нет сомнения. Шеф уверен, что не знать, не думать и не говорить о ней безопаснее, чем защищаться.

— Это малоизученное явление, — ответила Лада и задумалась. — В Галактике мало материала для его изучения.

— Как видишь, не так уж мало. Так, может, не углубляться в него?

— Проблема уже есть. Игнорировать ее поздно.

Железное убеждение Лады дало трещину. Она вышла, наверно, решила изучить проблему, а я надела очки и стала считать черные точки ландшафта. Считала и удивлялась. Землян, участвовавших в проекте, на Блазе было семеро, плюс нелегальная Ксюха, которая нигде не прошла регистрацию. Места обитания, места посещения, места прогулок… Черных пятен я насчитала, по меньшей мере, двести штук. Я столько адресов на Блазе не знаю. Думаю, мои соплеменники знают их еще меньше. Как только вернулась Лада, я задала вопрос:

— Кто из землян бывал здесь? И здесь? И в этой зоне, где закрытый цикл переработки и строгий карантин? Как это объяснить? — Лада была озадачена. — Может быть, дело не в землянах, и не в пришельцах вообще? Может, дело в чем-то еще?

— Хорошо, если так, — сказала она. — Я выясню и свяжусь с тобой.

— Тогда я, может, пока не буду уговаривать шефа? — спросила я, и огромный камень рухнул с души.

Когда челнок выбирал вертикаль для посадки, сомнения снова одолели меня, и я направила машину в Шарум, чтобы покопаться в секретах внешней безопасности раньше, чем Лада сделает окончательный вывод.

Фонаря с иероглифом «Шпионской справки» на прежнем месте не оказалось. Альфа, сидящего под ним, след простыл. Площадь уже предлагалась в аренду, а с расспросами о старых владельцах я была послана прямо по коридору, который упирался в лифт, притом совершенно бесплатно. Только теперь мне не нужно было выбираться отсюда.

— Ирина Александровна, сколько вас еще ждать? — спросила Ксюха.

— Все в порядке. Я уже вернулась.

— Что-то не видно.

— То есть, я уже на Блазе.

— А что, вы на Землю летали?

— Ксюша, поешь и ложись спать, — повторила я.

— Вы сказали, вернетесь через сутки. Через земные или блазианские?

— Какие тебе больше нравятся?

— А какие короче?

Пока я старалась выйти из коридора, толпа возбужденных молодых людей буквально внесла меня в лифт и прилепила к стенке. По разговорам я поняла, что их путь лежит в театральный квартал, и смирилась с тем, что путешествие будет долгим.

Однако в театральной зоне меня не выпустили. Молодые люди повели себя странно. Они застопорили ход, затаились и стали ждать, когда кабину вызовут. Тихо, без лишнего шороха, лифт подъезжал по назначению, ничего не подозревающий клиент стоял перед дверью, и, как только дверь открывалась, на него высовывалась дюжина мерзких рож, начинала неистово голосить, свистеть, улюлюкать и подпрыгивать. Клиенты реагировали по-разному. Отдельные слабонервные граждане падали в обморок. Чаще — пугались и убегали. Тогда компания заливалась хохотом, который переходил в истерический визг с иканием и похрюкиваньем. Кое-кто из них от восторга не мог устоять на ногах, и меня совсем прижали к стенке задницы тех, кто пытался поднять упавших. Я не поняла, был ли это изощренный перформанс или банальное хулиганство, поэтому терпеливо ждала развязки, но развязка не наступала. Только в один прекрасный момент мои попутчики допрыгались. Как говорится, не на того нарвались, и вместо испуга получили в морды струю белого порошка. Меня спасла дыхательная маска, а хулиганствующая бригада сначала давилась, потом чихала и не могла открыть глаза, потому что от каждого чиха поднималось облако белой пыли. Я решила, что самый момент нам расстаться, и попросила выпустить меня. Причем, сделала это через «переводчик», чтобы товарищи поняли: перед ними инопланетянка. С пришельцами обитатели Шарума предпочитали не связываться.

Меня, наконец, заметили, но к выходу не пустили. Компания удивилась, как мне удалось затесаться в их ряды? Меня стали бессовестно рассматривать. Я сняла «переводчик», чтобы они не стеснялись обсудить ситуацию между собой.

— А! — воскликнул один из них. — Это ведь женщина Галея! Та самая инопланетянка.

«Капут, — решила я. — Бить будут», — рука сама потянулась к коммутатору.

— Ни фига! — возразили ему товарищи.

— Точно, она! — настаивал самый сообразительный. — Выпусти ее и посмотришь, она пойдет к нему. Спорим, она к нему пойдет?

Идея показалась мне стоящей, хоть я и не собиралась беспокоить Галея в его нынешних обстоятельствах, но такова была цена вызволения, а Галей-Марсианин был единственным грамотным фазодинамистом в округе, который мог рассказать о черных пятнах не меньше шпионской справки. Поэтому, получив свободу, я немедленно пошла к нему, а компания, выстроившись цепочкой, двинулась за мной.

Изо всех сил я старалась делать вид, что не замечаю преследователей, и с ужасом думала: что будет, если они разбегутся? Найти апартаменты Галея в черных коридорах квартала невозможно было даже по маяку. Эти хитрецы знали Шарум, как свои шесть пальцев, и, как только на развилке я выбирала неверный путь, начинали галдеть и шушукаться. Они вели меня к цели кратчайшей дорогой. Из галдежа за спиной я узнала, что у шарумских актеров пошла мода, держать при себе инопланетянку в качестве наложницы, и у меня появился дополнительный повод пообщаться с Галеем.

— Не могу поверить! — сказал он, увидев меня на пороге. — Сама нашла, сама пришла? — а, выслушав мои упреки, удивился еще больше. — Какая мода? Ты на Блазе! Здесь не бывает моды. Здесь не та матричная среда, чтобы манипулировать общественным сознанием.

— Ты уверен? — усомнилась я и выложила все, что видела.

Адаму не было дела до наших «пятнистых» проблем. Источник казался ему недостоверным, а паника — преждевременной. Он привлекал поклонников к восстановлению хозяйства и на доступном «сиги» объяснял им, что такое Ленинский субботник. Он руководил работой с балкона, попутно объясняясь со мной:

— Отчего бывает полтергейст? — выпытывала я. — Ты же занимался, ты должен знать.

— Это сложный процесс, — отвечал Адам. — Есть разные полтергейсты, есть разные причины…

— И все-таки? Есть что-то общее во всех причинах? То, что можно связать одним понятием? Это может быть следствием перепрограммирования матриц?

— Может.

— Локальных или гиперузлов? Зависит от размера полтергейста?

— От многих вещей зависит.

— Значит, на Блазе полтергейст невозможен?

— Невозможен. В нынешней матричной кондиции невозможен.

— А если среда уплотнится?

— С чего бы?

— Если уплотнится, я тебя спрашиваю, что тогда делать?

— Пока ничего не случилось, шухер не поднимай, — сказал он. — Я освобожусь, сам наведу справку.

Внизу затевалась стройка века с заменой сценического оборудования. «Пока он освободится, — решила я, — почернеет вся Блаза».

Когда я вернулась, Ксюха спала. Объелась ананасами и уснула на диване, нахлобучив на себя одеяло. Впервые в жизни она поступила так, как было велено. Обгрызенные шкурки ананаса лежали тут же. По кухне ходил Миша и прицеливался пилой к следующему ананасу.

— Ребенок не заболел? — спросила я.

— Не знаю. Когда я пришел, она спала. Где у тебя ножи? Я не нашел ни одного ножа. Ксюха спрятала? Зачем она прячет ножи? Она все время их прячет.

Новость Миша выслушал с возмутительным спокойствием.

— Правильно делает, что прячет… — вздохнул он. — И здесь начнется… Нахрена было трепать Галею?

— Ты ведь отказался работать с ФД! Или я что-то путаю? Джона нет. Ты предлагаешь обратиться в службы безопасности?

— Черт! — выругался Миша. — Почему я не придушил Сира своими руками?!

— Причем здесь Сир?

— Кто, по-твоему, спровоцировал интервенцию? Ксюха что ли? Почему она должна быть виноватой?

— Подожди, может быть, не в нас дело?

— Конечно…

— Пока время есть, надо все продумать.

— Не надо.

— Миша!

— Успокойся! Забудь! Тебе ничего не говорили, ты ничего не слышала, ясно?

— Надо же что-то делать?

— Надо! — согласился Миша. — Рябчиков жевать с ананасами! Где эти чертовы ножи? Башню поди запри, чтобы Оленька не приперлась. Может, ты и Оленьке разболтала?

Чтобы Миша не напрягался по поводу Оленьки, я пригласила ее сама вместе с Семеном. Они пришли. Мы сели за стол впятером, как дружное семейство, завели разговор зигзагом, в обход опасных тем. Разговор получился странным. Ни о чем не подозревающие соседи удивлялись: что за дела мы откладываем до возвращения Адама и Джона? Они так одичали в своей берлоге, что ужин в нашем обществе стал для них настоящим выходом в свет.

— Совсем осмурела моя старуха, — жаловался Семен на Ольгу Васильевну. — Ты бы, Ира, подыскала ей работенку. Все веселее стало бы жить. А то ведь здоровье есть, а потратить его не на что.

— Работенку? — удивилась я.

— Нетрудную. С голоду ведь мы не мрем. Просто… как это?

— Потусоваться, — подсказал Миша.

— Может, у тебя есть на примете?

— Какую вы хотите работу?

— Такую, чтобы не надо было знать язык, чтобы без образования, — стала объяснять Ольга Васильевна, — чтобы навыков специальных не требовала, и чтобы без материальной ответственности. График желательно свободный, как у тебя.

— Вот те раз! — удивилась я. — Где бы поискать такую?

— Хоть что-нибудь, — просил Семен. — Она же сама нос из дома не высунет.

— Разве что, биофактором. Но такие вакансии редко появляются, и платят мало.

— Вот и ладно, — согласилась Ольга Васильевна, — не надо много платить. Главное, чтобы ходить на работу, чтобы польза была…

— Насколько мне известно, биофактор когда-то требовался для дежурства в инкубаторе, — вспомнила я свои мытарства двухгодичной давности. — Там предпочли взять сигирийца. Да и работа скучная.

Ольга Васильевна заинтересовалась. Я стала рассказывать, что сигирийцы давно не размножаются естественным путем, а пользуются услугами репродуктивных лабораторий: сдают генные образцы и ждут. Иногда у сигирийских детишек бывает несколько пап и ни одной мамы. Иногда наоборот. Но здесь, как и у нас, папа с мамой — самый дешевый и простой способ сделать нового человечка, поэтому считается традиционным для небогатых и безработных. В лаборатории изготавливается зародыш, его помещают в инкубатор и выращивают. Линия работает автоматически, но если вблизи находится существо с естественным биополем, зародыш развивается легче. Для этого нанимают биофактора. Главное требование, чтобы он был здоров. Работать не надо. Надо только присутствовать.

Ольгу Васильевну процесс размножения сигов заинтересовал больше, чем работа. Она попросила описать все подробно. Я стала рассказывать, что готовых детенышей редко забирают родители сразу. Чаще всего в двух- трехлетнем возрасте. До этого их продолжает вскармливать государство, потому что в неразумном виде они для взрослых интереса не представляют. Иногда детей не забирают вообще. Просто родитель счел своим долгом передать по наследству генофонд и не считает себя ответственным за потомка. Никто его не презирает, напротив, он осчастливил государство! Счастливое государство заботится о подданном, пока тот сам не научится принимать решения. Может, поэтому сигирийские детки взрослеют рано. В десять лет они могут быть совершенно самостоятельными. Такая участь была бы уготовлена моему внуку, если бы Лада с Имо могли иметь детей. По счастью, за инопланетные гибриды блазианские генетики не берутся, а то смотреть мне на внука всю жизнь издалека. Институт бабушек и дедушек в Сигирии отсутствует напрочь.

— Какая досада, — соглашалась со мною Ольга Васильевна. — Имка был бы прекрасным отцом, а я бы с удовольствием ему помогала. Найди мне работу няни. Ведь это тоже биофактор?

— Такой биофактор должен говорить на всех языках, — возражал супруг. — А ты родной забываешь.

— Ничего, — не унывала Ольга Васильевна. — Вернется Джон, женим его на Ксюше, и они обеспечат нас внуками. Здесь, на поселении, будут человеческие правила. Помяни мое слово, так и будет.

— Да уж, — вздыхала я.

Так мы вздыхали на пару, Семеныч качал головой, Ксюха давилась со смеху, а Миша уминал печенье. Как вдруг на антресоли раздался стук. Все затаились, посмотрели вверх. Коробка с вилками и ножами толчками продвигалась к краю полки. Миша убрал со стола вазу с остатками сладостей, в тот же миг все рухнуло на стол, окатив нас брызгами чая. Ножи и вилки разлетелись по кухне, но никого не задели. Неприятности только начинались.

Глава 18. ИНФОРМАЦИОННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ. «ЗВЕРОЗУБАЯ СТОРОЖЕВАЯ»

Понятие «редуктив» сигирийцы усвоили из научной фантастики. Этот жанр отнюдь не является литературой, он вообще к искусству отношения не имеет. Скорее, это игра, забава для молодежи, желающей посвятить себя науке. Гимнастика для развивающегося интеллекта, для любителей интуитивно решать проблемы, которые не имеют логического решения. Молодые сиги, увлеченные жанром, чувствуют себя вольными творцами, потому что ни моральной, ни материальной ответственности за свое сочинительство не несут. Повзрослев, они сдают труды в архив, где ими интересуются такие же «дети науки» и, разве что, Миша Галкин, чтобы убедиться: проблема, над которой он работает, находится на грани идиотизма, значит, в научной среде конкуренции нет.

Если фантасты вырастают в серьезных ученых, они стыдятся и изымают из архива свои легкомысленные трактаты, отнекиваются, когда их уличают в авторстве. Хранят свои игрушки в тайне от посторонних глаз, чтобы иногда иметь возможность вернуться к истокам, если не для пользы прогресса, то хотя бы для его истории.

Было время, когда сигирийские фантасты увлекались матричными процессами. Молодое поколение обсуждало между собой, к чему приведет уплотнение матричных оболочек, и придумало, как должна выглядеть информационная (редуктивная) цивилизация, гипотетическая возможность которой не исключалась официальной наукой. Гипотеза была подкреплена расчетом: если множество хилых слэпов уплотнить в один, качество полученного продукта заметно возрастает, — утверждал расчет. — Особи с уплотненным слэпом будут обладать повышенной энергетикой.

Эффектом уплотнения матриц впоследствии занялась серьезная наука, и применила фантастическую теорию к классификации роботов. Отныне каждый носитель искусственного интеллекта, кроме прочих технических характеристик, имел показатель плотности ментального поля. Однако качество этого поля не позволяло роботу соперничать с гуманоидом. Фантасты утверждали, что это дело времени, ученые доказывали, что так будет всегда. Потом в Галактике появились тиагоны, и наука сдалась. Официальному департаменту, а не вольным фантазерам, пришлось дать «подписку» о неприменении сильных «процессоров» в примитивном хозяйстве. Сиги решили не повторять технических ошибок прошлого, не создавать субстанцию мощнее, чем того требует решение жизненных задач. Тиагона не просто сравняли с гуманоидом, ему категорически запретили опускаться ниже в интеллектуальной шкале.

Новое поколение фантастов выросло на сказках о тау-сигирийцах и доказало, что, если уплотнять матрицы бесконечно, получится эффект единого управляющего гиперузла, а цивилизация, имеющая такой гиперузел, станет функционировать как единый организм. Тогда за дело опять взялась наука и опровергла домысел: «Уплотненная матрица работает по принципу компьютера, — было сказано дилетантам, — загружается, хранит информацию, выдает ее по запросу. Чтобы осуществлять управление таким сложным процессом, как развитие, нужен дополнительный фактор, задающий программу. Матрица биологического существа изначально имеет программу, но биологическое существо возникло раньше науки. Тиагон тоже имеет программу, но не сигирийцы изобрели тиагона. Уплотненная матрица цивилизации, которую придумали сигирийцы, такой программы не имеет и иметь не может, потому что нельзя ставить двигатель впереди ракеты. Сначала программа, — утверждали ученые, — потом развитие, а не наоборот».

«Как сказать, — ответило следующее поколение фантастов. — Никто не знает, откуда взялся алгоний. Есть мнение, среди прочих, что это продукт жизнедеятельности ментосферы. Это «белое вещество Вселенной» способно разрушать участки матриц, следовательно, комбинировать и дублировать оставшиеся. Разве это не есть спонтанное построение генетической программы, на первый взгляд, хаотичное? Не является ли оно признаком эволюции, от хаоса к естественному процессу развития живого?»

На этом месте сигирийская наука заложила первый кирпич в построении теории информационных цивилизаций. Второй кирпич нечаянно уронил мой бывший начальник и чуть не покалечился, поэтому отпустил себя в бессрочный отпуск. Он опрометчиво решил, что его карьера завершена, и осознал глубину своего заблуждения, когда получил приглашение на допрос от службы безопасности.

Встретить Вегу на парковке я вышла одна. Решила подготовить его к разговору. Возомнила о наших отношениях невесть что. Ни с кем из землян он не общался так часто и доверительно, как со мной, и свою помощь на Блазе никому так настойчиво не предлагал. Мне хотелось настроить его на деловой и конструктивный диалог с властями, но Вега еще в дороге приготовился к харакири, и, когда машина откинула трап, с ним не о чем было разговаривать:

— Так я и знал, — сказал он, — что вы нигде не оставите меня в покое. Что опять натворили?

— Ничего…

Вега указал на башню, ведущую в подземные бункеры блазианского «КГБ».

— Сюда для приятной беседы не приглашают, — сообщил он, и был абсолютно прав. — Надеюсь, к земному проекту это отношения не имеет?

— Нет, — ответила я. — Скорее всего, нет. То есть, мы так думаем, что не имеет, но они не поверят, пока не расспросят вас.

— Кто это «мы»? — удивился шеф. — Кто здесь думает, вместо меня? Почему не предупредила заранее?

Шеф направился к башне. Я за ним. Не было смысла объяснять сигирийцу, что местная служба работает как Лубянка. Я объясняла это на допросе, но следователя не интересовали мои личные впечатления, и исторические аналогии его не устыдили. Сегодня «черный воронок» собрал не только землян. Под подозрение попал завод с непонятным технологическим циклом, устроители нелегальных сетей, даже миссионеры дружественных галактик, которые ничем дурным на Блазе не занимались, но над территорией их обитания черные пятна также присутствовали. Мы были далеко не первыми в списке подозреваемых. Возможно, поэтому моя невестка не церемонилась и на вопрос, что будет с виновными, ответила просто: «Нейтрализуют». «Как это?» — спросила я. «Зачем тебе знать?» — удивилась Лада и оставила меня с мрачными догадками.

Шеф остановился у лифта.

— Не знаю, в чем они подозревают землян, — сказал он, — но уверен, что основания для этого есть. Лучше говори…

Я сказала, но пожалела об этом. Сначала мой бывший начальник был бледен, потом позеленел от ярости, потом передумал заходить в башню. «Убьет, — решила я, — нейтрализует собственноручно до вердикта суда».

Вега не стал меня убивать, только набрал в легкие блазианского воздуха, прежде чем нырнуть в ад.

— В тот день, когда я взял тебя на работу, мне следовало проститься со спокойной жизнью, — сказал он.

Мне хотелось влить в его душу хоть капельку оптимизма. Поблагодарить за то, что был единственным миссионером в истории разведки, который не боялся использовать аборигенов. Он доверял нам, рассчитывал на нас, оберегал, а мы резвились, как идиоты, и считали себя избранными. Он был нашим ангелом-хранителем с начала и до Страшного суда. Клянусь, мой бывший начальник заслуживал самых теплых слов, но вместо этого мой язык понес неизвестно что:

— Мне казалось, вы пришли на Землю работать, а не отдыхать, — понес мой язык. — Извините, если испортила отпуск.

— Ты перечеркнула всю мою жизнь! Ты, твои сумасбродные идеи и несуразные поступки. Твои друзья и любовники! Твои дети, наконец, которые ничем не лучше тебя!

Мне бы самое время умолкнуть и проводить его на допрос, но язык отказался мне подчиниться:

— …И ваше вранье, вы забыли добавить! Ваши постоянные недомолвки и полунамеки, вместо откровенного разговора. Тайны, в которые вы не считали нужным нас посвящать, как будто нас они не касались! Почему вы сразу не сказали, что за «другие цивилизации Земли»? Разве вы не знали, для чего нужны гелиосомные имплантанты?

— Я даже теперь не уверен в этом…

— Ах, не уверены? Зато уверены, что имеете право нас обвинять! Вы, оказывается, судья! Извините, я приняла вас за ученого!

Пока опускался лифт, меня несло, я вспомнила все неприятности, произошедшие по вине «иных миров», дурно соседствующих с нами. Я прикинула ущерб, нанесенный ими на Земле в рублях и на Блазе в местном эквиваленте. Я объяснила шефу, что как бы ни назывался феномен: кухонным полтергейстом или редуктивом, его не стоило игнорировать и рассматривать, как побочный эффект; уж тем более не следовало делать из него тайну, когда масштаб явления оказался больше, чем ожидалось. Я сообщила также, что явление могло быть привлечено на Блазу Ксюхой, потому что лихие дни настали после ее приезда, но парадокс ситуации в том, что все это время она не выходила из модуля и общалась только с обитателями поселения. Служба безопасности не может предъявить обвинение нам, земная версия происшествия выглядит абсурдно, и, тем не менее, мы все под арестом, разве это справедливо?

— Что? — воскликнул шеф. — Каким образом Ксения оказалась здесь? Разве я не все сделал, чтобы локализовать проблему?

Тогда мне пришлось рассказать о корабле Птицелова, и шеф решил, что самое время присесть. Он вышел из кабины, сел у парапета вестибюля, а я возле него, и продолжила рассказ о том, что мы готовы покинуть Блазу и сделаем это, как только нам разрешат; что в службе безопасности у нас свой человек, который согласен лоббировать интересы землян при любом раскладе.

— Если бы вы нашли аргументы, чтобы убедить их… Мы можем совсем уйти из Галактики.

— Из этой Галактики придется уйти всем, — мрачно произнес Вега.

— Потому что вы слишком рано свернули проект.

— Слишком поздно, — возразил он, поднялся, и мы пошли дальше.

В коридоре нам повстречались Миша, Ксюша, которая на всякий случай пряталась за папу. Ольга Васильевна грустно качала головой, на допрос привели даже Малика, которого мы на Блазе прежде не видели. Здесь были земляне, которые не помнили человеческих языков и никакого отношения к проекту не имели. Более того, они только сейчас узнали, что их родина — не Блаза, и удивленные стояли тут же, дико поглядывая на нас. Мрачный Вега прошел мимо, не поприветствовал даже Индера, которого тоже вызвали для допроса. Они не привлекли только Сириуса, с которым говорить было бесполезно, и Джона, который вовремя ушел в экспедицию.

Вега остановился у стены перед «комнатой пыток», в которую землян водили по одному. Там, прежде чем задать простой вопрос, нас подвергали нудным психологическим тестам. «Лучше бы растянули на дыбе, — сказал Миша, которого замучили первым. — Позвонки бы вправили. Сиги только мозги мариновать умеют, никакого физического удовлетворения». Он вышел из комнаты мокрым. Следом предстояло идти мне, и я не дослушала до конца его впечатлений. Третьим на очереди был Вега. За его спиной осталась молчаливая толпа землян.

— Когда-нибудь они узнают о пятнах всю правду, — сказал он тихо. — Не надейся, что бегство с Блазы кого-то спасет.

— Что делать? — шепотом спросила я.

— Почему Ксения в контакте? Отвлеки их на себя как хочешь, выясни, что им надо. Девочка может неверно понять ситуацию. В контакте должна быть ты.

— Они хотят, чтобы мы зашли на корабль…

— Не вздумай! Тяни время. Пока решается ваша участь, все не так плохо. Потом будет решаться участь Земли.

Стена опустилась, Вега ступил за черту, но внезапная мысль задержала его:

— Подозрительно, что не ты контактер. Значит, им не нужен контакт… Надо понять, что им нужно.

Когда Вега вышел с допроса, он уже ни с кем не общался. Молча ушел на парковку, сел в машину и исчез в небе.

Едкий свет пропитал этажи модуля. Спрятаться от него нельзя было нигде. Черные очки приходилось надевать у входа, но при таком излучении, по крайней мере, работала связь. Блазианский полтергейст отличался от земного ясным видением ситуации: Мише за компьютером находиться нельзя. Чем точнее он рассчитает «парус», тем меньше надежды у приглашающей стороны дождаться землян в гости. Вторым нежелательным человеком у компьютера была Ксюша. Мне иногда позволялось работать и общаться с Шарумом. Я не представляла опасности для братьев по разуму, скорее, служила мишенью для метания ножей и вилок. Блазианский полтергейст четко рассортировал нас по интеллекту и обозначил распорядок дня: с утра интенсивный карантин, в обед полная фазодинамическая профилактика, вечером короткая передышка и наблюдение фона. Миша с Адамом изготовили «хлопушки», большую часть которых унес Семен. Ольга Васильевна очень боялась стуков в глухую стену, после допроса она к нам в гости уже не ходила.

— Берите мою машину и сматывайтесь из Сигирии, — предложил Адам. — Если процесс не прекратится, это будет лучшее алиби.

— А если прекратится? — спросил Миша. — Ты останешься без тачки, потому что ее расстреляют на Магистрали. Нет, это не выход.

— Они разберутся, — сказала я, — еще извиняться будут. Надо ждать.

— А если разберутся не в нашу пользу? — сомневался Миша.

Пессимистическое настроение овладевало им. Каждый день, когда он не работал над «парусом», считался выброшенным из жизни, но жизнь все еще была Мише дорога, поэтому приблизиться к компьютеру он не рисковал.

— Надо искать очаг возбуждения, — рассуждал Адам. — И думать, как его погасить.

— Если он не «погасит» нас раньше, — возражал Миша. — Твой тарантас для этого не годится. Вот, если бы тарантас Птицелова…

— Он тебя сразу доставит к источнику, — напомнила я. — Пульт зарядить не успеешь. Обрати внимание, с тех пор как Имо привез Ксюху с Земли, он ни разу на корабль не вернулся.

Над салоном Имо повисло то же пятно. Он был таким же «меченым», как все мы, и депортация ему грозила не в меньшей степени, только безобразий на территории салона не было. Может потому, что Имо рисовал, а не старался превзойти предельную скорость. Может, потому что он не допускал в отношении себя хулиганства даже от нечистой силы; а может, в самом деле, наши отношения с фронами никак не связаны с образованием черных пятен.

— Не будем себя обманывать, господа! — восклицал Миша всякий раз, когда, когда я намекала на нашу непричастность. — Будем обманывать сигирийцев, только не себя!

Адам молчал. Ксюха верила им больше, чем мне, но я не теряла надежды. Однажды мы пережили нечто похожее на Земле. Выдержали и выстояли, потому что верили; и еще, потому что земные службы не занимались мониторингом ментосферы, и полтергейст не рассматривали как угрозу безопасности.

К моменту возвращения Джона наши дела совсем никуда не годились. Нам запретили удаляться дальше орбиты до выяснения обстоятельств. Вегу обязали предоставить секторианский архив, но Вега наложил на него табу до тех времен, когда земляне исчезнут в Галактике как генетический вид.

Мы готовы были исчезнуть первыми, поселиться на кислородной палубе одного из портов Андромеды и ждать конца. Не думаю, что наш «конец» застрял бы в дороге. Теперь службы безопасности мучили Вегу, а не нас. Мы же лишний раз на глаза ему не попадались.

В день, когда Джон вошел в модуль, рухнула надежда. Он вошел, включил свет, который не работал. Модуль засиял изнутри. Спросонья я приняла его за привидение и схватила «хлопушку». Он стоял на пороге, совсем взрослый, словно это был не мой Джон. Словно прошло много лет. Все, что осталось от Джона прежнего — только улыбка.

— Как дела? — спросил он, словно никуда не отлучался.

Из темноты, из потаенных углов, стали выползать заспанные земляне. Как пчелы на сладкое, они устремились к Джону, а тот продолжал стоять на пороге, — не то мессия, не то кара небесная.

— Зачем излучатель? — спросил Джон. — Он вреден для здоровья.

А у нас в последнее время ничего полезного для здоровья не произошло. Разве что счастливый сон, который обитатели модуля продолжали видеть наяву.

— Свет включился? — спросил Миша. — Сам? Ты что-нибудь сделал? — он отпихнул Ксюху от компьютера и включил фазометрическую диагностику.

Компьютер не ударил Мишу током, фон в помещении был близок к норме, с легкими всплесками активности у тонких приборов.

— Ну-ка, запусти лифт, — попросил Миша.

Джон вызвал площадку, и та послушно опустилась к моим ногам. — Мать, давай-ка, прокатись до башни, — сказал он.

— Сейчас, разбежалась… Чтобы эта дрянь опять слетела с предохранителя?

— Встань на нее, — настаивал Миша.

— Сам встань.

Джон кинул рюкзак на площадку лифта.

— Что за проблема? — спросил он, и я расслабилась, вспомнила, что «фазаны» боялись Джона с детства.

Да что, «фазаны»! Джона боялись и «лунные братья», и сигирийские гуманоиды, соседи по «кишлаку», и те предпочитали не связываться.

— Нет проблемы, — ответила я. — Похоже, что все благополучно закончилось.

— Есть проблема, — возразил Миша и повел Джона в свой модуль, Ксюша и Адам пошли за ними, я осталась одна с заряженной «хлопушкой» в руках.

Джона обработали, голодного и уставшего с дороги отправили за прибором. Он принес в модуль столько техники, что по лестнице невозможно стало ходить.

— Фон напряжен, — сообщил наш новый фазодинамист, — но не больше, чем в монастыре, где мы нашли наслоения первичных архивов.

Миша потребовал разъяснений, но ни слова не понял из профессиональной терминологии, которой Джон за время экспедиции овладел лучше, чем русским и «сиги». Ксюха развернула карту «черных пятен» Блазы, скопированную с секретных архивов службы безопасности.

— Конечно, — согласился Джон. — Когда напрягается фон, уплотнения образуются. Это естественно. Они похожи на те, что на Земле. Той же самой природы.

В качестве последнего аргумента Джону была предложена схема обитания блазианских землян, которая не соответствовала распределению пятен ни количественно, ни качественно. Последний аргумент человечества против службы безопасности Сигирии, благодаря которому мы до сих пор живы.

— Это ненадолго, — сказал Джон, ознакомившись с ландшафтом в деталях. — Скоро они поймут, что здесь земной след. Поймут, когда найдут Махмуда.

— Хаба здесь ни при чем! — возразил Миша. — Хабу даже на допрос не таскали!

— Еще как при чем. Пока вы сидите под облучателем, Хаба бегает по Блазе кругами, бессистемно и бесконтрольно. Он такой же носитель макрослэпатического феномена, как все мы. По статистике, раз в полгода, он попадается в карантин. Когда личность Хабы установят, им все будет ясно.

— Хаба? — переспросили мы в изумлении.

— Он ведь здесь нелегал, — напомнил Джон. — Служба безопасности его не знает. Пока он бегает по Блазе в статусе нелегала, бояться нечего. — Он еще раз осмотрел проекцию и окреп в своем убеждении. — Конечно, у Хабы своя манера подчиняться геомагнетизму. И на Земле, и здесь, он перемещается по схожей траектории.

— Воистину, нет бога, кроме Аллаха, — сказала я, но Миша со мной не согласился.

— Кто это такой? — спросил он. — Что за Хаба? Впервые слышу.

— В самом деле, кто такой Хаба? — поддержала его Ксю. — Ирина Александровна?..

Я не знала, что и ответить.

— Разве я говорила про Хабу? Я сказала: нет бога, кроме Аллаха.

Все подозрительно посмотрели на меня, потом на Джона.

— Джон, — сказал Миша, — нет никакого Хабы.

— А Хаба, — спросил Джон, — знает, что его нет? Вы можете его об этом информировать?

Хаба не носил коммутатор, не пользовался общественными узлами связи, никогда не предупреждал о своем визите, потому что не умел это делать. Искать Хабу на Блазе — все равно что ловить в пустыне бешеного верблюда.

— Меняем транспортную кодировку башни, — осенило Мишу. — Меняем все коды, чтобы ни одно такси не пришло сюда по старому адресу. Всех надо предупредить! Немедленно!

Предупредили всех, только Имо остался при своем салоне, даже не сменил код дверного замка.

Среди ночи меня снова разбудил полтергейст: «нехорошо отказываться от приглашения», — прочла я в почтовой строке коммутатора и задумалась. Фраза составлена по-русски, блазиане строят предложения иначе, да и иностранцы-земляне тоже. Назойливые преследователи боятся Джона и предпочитают контактировать не со мной, а с Ксю. Они не могут открыто общаться с нами, но уверены, что зададут полетную программу кораблю. И главное: им позарез надо выманить нас из Галактики. Зачем? Я вспомнила леляндров, которых Имо в детстве лепил из пластилина. Тогда чертовщина утихла, да и сейчас она его не тревожит, потому что вся конура изрисована такими же странными фигурами. Одного леляндра, подаренного лично мне, я сохранила в банке. Зеленый человечек с сердцем вместо головы и сквозными дырами вместо глаз, не утратил с годами ни целебных свойств, ни безобразного облика. Текст пропал, но к утру пришло новое послание, точно такое же, ничем не отличающееся от тех, что приходят к нам на компьютерные узлы ежедневно.

Миша днем и ночью работал, наверстывая упущенное. Джон сидел возле компьютера, чтобы Миша имел возможность работать, и ужасно тяготился этим. Вега скрывался от допросов. Имо не делал ничего, но его рисунки последних безумных дней все больше напоминали леляндров. Я решила ему позвонить, чтобы удостовериться, где-то в глубине своего флионерского естества, он все еще с нами.

— Хочешь, я слеплю новый оберег? — предложил он.

Имо сидел в мастерской, и плел ремень из проволоки.

— Попробуй, — сказала я, — только Джон считает, что этим радикально проблему не решить.

— А ты готова решать ее радикально? — вдруг спросил мой сынок, и я растерялась.

Ответы на все вопросы в Секториуме испокон веков знал только Вега. Он же решал, что можно и нужно делать. Особенно хорошо он знал, чего делать нельзя, и умел убеждать. Только на вопросы, связанные с Имо, Вега ответов не знал, поэтому насторожился с первого дня его появления и не расслабился даже тогда, когда перестал быть шефом.

— Зачем Птицелов прислал его тебе? — спрашивал он каждый раз, когда был недоволен моим младшим сыном.

Вега всегда был недоволен тем, чего не мог понять. Спустя много лет, он так и не избавился от навязчивого вопроса:

— Зачем тебе отдали ребенка? Чтобы защищал? Так пусть защищает, хватит чудищ на себе рисовать!

— На что вы намекаете? — не поняла я.

— У его корабля есть режим скорости, на котором распадаются макрослэпы. Если Мише удастся ввести этот режим раньше, чем вы окажетесь в гостях…

— Я его разгоню с одного пинка!!! — влез в разговор Миша. — Лучше посоветуй, как забрать пульт у жадной Макаки?

— Птицелов знал, что делает, — продолжил мысль Вега. — Похоже, он заранее предвидел такого рода опасность. Не исключено, что его корабль — единственная возможность выпутаться.

— Насколько хватит одного сеанса разгона? — спросила я. — На год? На месяц? Пока есть источник, макрослэп будет восстанавливаться сам.

— И каждый раз вы будете разгонять корабль, — повторил шеф. — Потому что другого выхода я не вижу.

— Але, — снова вмешался Миша. — Шеф, а пульт?

— Да, — согласилась я, — Имка пульт не отдаст.

— Что же он, совсем бестолковый? — вздохнул шеф и задумался. — Хорошо, я с ним поговорю.

Вега лично пошел в салон. Миша висел на связи, чтобы первым узнать результат. Ксюша висела на Мише, чтобы узнать результат второй. Джон делал вид, что этот результат известен ему заранее. Я не хотела знать ничего. Идея казалась мне стоящей и не такой уж рискованной, если Миша уверен в том, что сможет управлять этим сумасшедшим транспортом. Если он клялся своим здоровьем, что выполнит на трех кнопках любой маневр — уже полдела. Но Миша клялся, что «три кнопки» — это самая гениальная панель управления, и классная защита от глупых Макак, гуляющих по космосу без дела. Трехкнопочный ребус Миша решал не один год и был уверен, как никогда. Кроме того, он был уверен, что такого пульта достаточно для управления кибер-Вселенной, создать же кибер-Вселенную Миша грозился из двух кнопок, а в наследство человечеству оставит одну — чтобы училось думать, но не смогло себе навредить. Появление четвертой кнопки в этой безупречной системе Миша считал предвестием апокалипсиса, и был так заразителен в своих убеждениях, что ему не смог возразить даже ученый сигирийский совет.

— Вы будете смеяться, — сказал Миша без злорадства, снимая с уха коммутатор, — но Имка послал шефа дальше, чем меня.

Джон встал с дивана.

— Теперь я пойду говорить, — заявил он. — Пусть меня пошлет.

Миша засобирался с ним.

— Хочу посмотреть, куда… — объяснил он.

Ксюха тоже обулась и натянула мой плащ.

— Составлю компанию всем посланным, — сказала она. — Ирина Александровна, вы не обидитесь, если я на прощанье тресну ему по шее?

Мне ничего не осталось, как следовать за ними. Надо было удостовериться, что по шее получит Имо, а не случайный посетитель салона. Ольга Васильевна, заметив столпотворение у башни, задраила дверь. Эта женщина продолжала любить Имо, как хорошего мальчика. Ее бы огорчило известие, что мальчик вырос и унаследовал от отца не лучшие черты характера. Ей незачем было знать о цели нашей вылазки.

Среди желающих общаться с Имо я оказалась самой пассивной. Решено было заходить по очереди и по кругу, как на допрос. По очереди, потому что в салоне тесно, а по кругу, чтобы владелец пульта усвоил, что коллектив — это сила, и перестал противопоставлять себя обществу.

Всех ораторов Имо благополучно пережил. Он был занят рисованием узора на рекламной планшетке, которую заказал владелец соседней лавки. Ораторы ему не мешали. А чтобы не казаться невежей, Имо написал на бицепсе емкое русское слово: «ЗАДОЛБАЛИ» и поставил восклицательный знак.

— Я бы врезала ему, — призналась Ксюша, уступая мне очередь. — Только его не проймет, а на мне синяк будет.

Похоже, я стала первым посетителем, который удостоился внимания упрямца.

— Проблему надо решать, а не бегать от нее по Вселенной, — сказал Имо. — Ты уверена, что готова решать ее?

Настроение ругаться пропало. Приготовленная речь спуталась. Я растерялась снова. Мне вдруг захотелось сказать этому чудовищу что-нибудь нежное, извиниться за то, что часто на него кричу, признаться, что я во многом не права. Возможно, он имел право поступать с нами так, потому что никто из секториан так и не понял, для чего отец отправил его на Землю. Что мне, в сущности, от него надо? Чтобы вел себя осторожно, хорошо кушал, крепко спал и не болел…

Размышления прервал звук, похожий на взрыв воздушного шара. Сверху полетели брызги белого вещества из лопнувшего баллона с концентрированной краской. Мерзкая вонь наполнила помещение. Имо отложил окропленную работу. Он сам был по уши в белом, и я с ним вместе, и странные рожи, нарисованные на стенах, тоже припорошило «снежком». В дверь просунулась испуганная Мишина физиономия:

— Деретесь? — спросил он.

— Похоже, мы активировали здесь узел, — предположила я. — Не надо было толпой приходить! — и тут же получила фонтан синей краски.

Миша отмывал лицо от синевы и ругался матом при детях. Я отмывалась вся и уговаривала Мишу при детях не ругаться. Дети помогали нам и подносили чистые салфетки. Затем пришел Имо. Его внешний вид отличался богатой палитрой, но все привыкли видеть его таким и не удивились. Дали понять, что субботник отменяется, но Имо не мыться пришел. Он вынул из пакета что-то пестрое, и шерстяное.

— Она себя лижет, — объяснил Имо. — Краситель ядовит. Нельзя, чтобы животное отравилось.

Кошка выглядела ужасно. С обвисшими ушами, склеенными усами, пятнами, размазанными по липкой шкурке. Имо тотчас ушел, оставив мне ядовитое животное, а я чуть не расплакалась. Мучения пошли на новый круг. Пока я держала Булочку за морду, а Джон за лапы, Ксюша намыливала ее, потом отмывать надо было Ксюшу. Краска расползалась по шерсти. Миша принял кардинальное решение Булку побрить, взял ножницы и приступил к процедуре. Я думала, кошке конец, но она извернулась и оцарапала Мишин палец, чего прежде себе не позволяла. Раньше ангельскому созданию в голову не приходило, что человека можно кусать и царапать. Миша отложил ножницы и взял бритву.

— Замри, дура! — приказал он кошке.

Процесс шел, модуль приобретал пеструю расцветку, потому что Булка иногда вырывалась. Тот, кто ее ловил, бывал оцарапан. За одну поимку кошка лишалась клока шерсти и снова прыгала по шкафам. Сумасшедший дом продолжался до тех пор, пока мы не догадались растворить в кастрюле жидкость, удаляющую волосы, и выплеснуть ее в угол, где притаилось животное. Первая попытка была неудачной, но шерстяной ковер облысел. Стало ясно, что мы на верном пути. Миша додумался зарядить пульверизатор. На ковре образовалось еще с десяток проплешин, прежде чем струя стала попадать в цель. Кошка отряхивалась, брызги летели с нее вместе с клочьями шерсти. Интерьер приобретал законченный вид. Наша кошечка становилась лысенькой, как порося. Она так вымоталась, что позволила мне закончить работу бескровно и омыть себя шампунем. Я завернула ее в тряпку и тогда уже расплакалась по-настоящему.

— Не реви, — сказал Миша. — Обрастет.

Голое тельце выбралось из тряпки, переползло ко мне за пазуху и дрожало там от холода и страха.

Когда первый неуверенный пушок покрыл Булочкины розовые бока, мы как раз закончили ремонт, и отдыхали на диване. Имо снова посетил нас. Кошка лежала на колене у Миши.

— Злоберман пикчерз продакшн! — отчитался Миша.

Имо взглянул на свою любимицу и остолбенел.

— Зверозубая, иглошерстная, — продолжил Миша. — Блазианская сторожевая порода, ядовитая на укус, смертельная на ощупь…

На его месте я бы вспомнила вмятину на шлеме Сира. Имо приблизился.

— Мы ее из супа достали, — издевался Миша, — не уварилась, зараза.

Имо взял Булку, посадил в «хлебницу» и унес.

— Все! — предупредил Миша. — Больше мы его не увидим.

Но не тут-то было. Имо вернулся в тот же день. Вернулся, когда его не ждали, и думать о нем забыли. Даже Ксюша выбросила из головы идею соперничать с Морковкой и стала охмурять Джона. Прямо в моем присутствии, словно я им подружка. Джон смущался, но сопротивления не оказывал, а Миша, кажется, впервые был доволен выбором дочери. По крайней мере, сидел за компьютером и не возникал.

Имо пришел, и все уставились на него. Можно было физически ощутить напряжение фона в нашем неблагополучном жилище.

— Когда вы хотите стартовать? — спросил Имо, и никто из присутствующих звука не проронил. — Я дам машину только для экспедиции к фронам. Никаких гонок не будет.

Миша раскрыл рот, но выразиться не смог.

— В чем дело? — удивился Имо. — Однажды вы к ним лезли без приглашения.

— Вообще-то, Сир лез… — напомнил Миша.

— Разве ты не говорил, что готов общаться с ними?

Миша закрыл рот, но Ксюха толкнула его в бок:

— Борисыч, поехали! Ты что? Вдруг получится их прихлопнуть? Наберем взрывчатки в багажник…

— Дети останутся дома, — заявил Борисыч. — Пожалуй, я сам прошвырнусь.

Волна возмущения поднялась и утихла, когда Миша треснул кулаком по столу.

— Я сказал, дома! — повторил он.

Все примолкли.

— Прошвырнемся вдвоем, — согласился Имо, и готов был закрыть вопрос, но следующая волна обладала чудовищной разрушительной силой.

Остающиеся дома требовали разъяснений. Миша защищался. Имо молчал.

Участие в экспедиции Миши не обсуждалось. Кроме него никто не умел управлять «парусом». Возможно, он и сам не умел, но в этом надо было убедиться на практике. Джон для экспедиции был просто незаменимым человеком. Он был незаменим не только в экспедиции. В последнее время мы шагу ступить боялись без его одобрения. Мое участие тоже было необходимо, так как речь шла о контакте с цивилизацией. Кроме меня, никого не учили вести себя грамотно в непредвиденных обстоятельствах. Ксюха все равно бы здесь одна не осталась. К тому же в контакте была она, а не я.

В первую очередь Миша задвинул на задний план меня:

— Ты не освоила даже хартианской грамоты! Что толку с тебя, как с контактера? То же самое может сделать любой!

— Да? — возмутилась я. — Кто, кроме меня, вытерпел тебя столько лет? Назови хотя бы одного человека или гуманоида, с которым ты насмерть не разругался?

Следующей на задний план была задвинута Ксюха, но она повела себя хитрее:

— Борисыч, миленький! — закричала она. — Ты же обещал, что никогда меня не оставишь!

Тогда Миша принялся за Джона:

— Если не будет связи, ты останешься последним нашим спасением. Кроме тебя, никто не почувствует беды…

— Если я буду с вами, — возразил Джон, — беды не случится.

Миша опять напал на меня. Скандал шел по кругу, только Имо из него выпал в самом начале и стоял у стены, безучастно наблюдая баталии, пока не привлек к себе внимание Ксюши:

— Люди! — воскликнула она. — А кто такой Имо? — все посмотрели на Имо. — Что же получается? Борисыч — бортинженер, Ирина Александровна — контактер, а Имо?…

— Результат контакта, — ответил за него Миша.

В самом деле, никакой специальностью в разведке Имо не обладал. Хуже того, обладать не стремился. Однако он не сменил надменной позы и столь же безучастно взирал на склоку под ногами.

— Борисыч! — возмущалась Ксюша. — Скажи ему…

— Все! — сказал Борисыч.

— Нет, не все! Почему мы должны остаться, а он поедет? Это несправедливо!

— Действительно, — согласилась я. — Имо, назови хотя бы одну причину, чтобы тебе не остаться дома?

— Пусть отдаст пульт и валит в Шарум, — настаивала Ксю.

— Слышал? Отдавай пульт и вали, — передразнил ее Миша. — Почему это ты нужный человек в экспедиции?

— Потому что я так решил, — ответил Имо, и пульт не отдал.

Глава 19. ИНФОРМАЦИОННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ. ШАГ НАЗАД

С тех пор, как теория информационных цивилизаций окончательно перешла от фантастов к ученым, ее постигла та же участь, что и теорию цивилизаций алгоников. С одной стороны, все логично, с другой, чего-то не хватает. Как в одном, так и в другом случае, не хватает самого объекта. Но, если цивилизация алгоников, в силу своей антиматериальной природы, может быть невидима и неуловима, то информационная цивилизация манипулирует вполне доступной материей. Ученые не нашли в Галактике природной среды обитания редуктива. Они согласились, что развитая (уплотненная) матрица ведет себя как генетический архив, а алгоническая компонента добавляет в него программу развития, но подтвердить на практике не смогли. Не нашли планету с плотной матричной средой, чтобы добавить в ее недра немного алгония; зато дали определение информационной цивилизации, то есть выявили ее основную особенность, и систематизировали разумную Вселенную по четырем «ключам». Цивилизации первого и второго «ключа» (гармоналы и субгармоналы) развиваются в определенной физической среде из клетки, наделенной генетическим кодом, в биологический организм, который в апогее своего развития дает насыщенную информацией матрицу. Информационная цивилизация проходит этот путь в обратном порядке: насыщенная матрица формирует программу, которая находит воплощение в физических объектах, которые, в свою очередь, создают среду обитания.

То есть, материя, данная нам в ощущениях, первична лишь на первом и втором уровнях. На третьем и четвертом она вторична, поэтому информационные цивилизации в ученой среде получили название редуктивно-матричных. Сами же ученые, отчаявшись найти доказательства теории, нашли ей применение в сельском хозяйстве. К примеру, чтобы вырастить овощ гигантского размера и целебного свойства, необязательно тратить годы на селекцию. Эффект противоестественного отбора можно получить через матричную программу. Пришлось попотеть, чтобы научиться программировать тонкую материю, но дальше грядки дела не пошли. До сих пор самым большим достижением в области редуктивного интеллекта является тиагон. Только цивилизация, создавшая тиагона, не считала свое достижение удачным.

Фантасты не отошли от темы. Они дали собственное определение редуктивно-матричным явлениям. Они пришли к выводу, что материя и антиматерия — лишь тупиковые фазы бытия, и сформулировали основной вопрос философии по-своему: «Что первично, видимые, но неосязаемые объекты, — спросили они ученых, — или осязаемые, но невидимые?» Пока ученые искали подвох, фантасты ответили сами: «Невидимые и неосязаемые, — ответили фантасты, — потому что зрение и осязание сами по себе вторичная природа вещей».

— Где корабельные? — спросила Ксюша и стала трогать воздух руками. — Джон, хочу корабельных.

«Колхоз» рассредоточился по матрасам и замер. На борту был большой бардак, который устроил Имо. Никому не пришло в голову наводить порядок. Только Ксюша скинула с лежака пустые баллончики из-под краски. Они зловеще загрохотали по полу. Имо не успел закончить роспись стен, потому тара из-под краски валялась всюду. Миша закрылся с компьютером в соседнем сегменте.

— Борисыч, корабельные у тебя?

— Я сказал, меня не отвлекать! — раздался из-за занавески сердитый баритон.

Миша сказал всем. Предупредил по-хорошему, чтобы не совались и не задавали вопросов. Мы поклялись, но Миша не успокоился. Он заперся, сосредоточился. Из кабинета не доносилось ни звука. «Колхозники» вели себя как в музее, тихо сидели, тихо ходили и завороженно глазели по сторонам. Я боялась, что интерьер корабля будет напоминать мне печальную историю Сириуса, но Имо изменил внутренний дизайн до неузнаваемости, и продолжал работу. На этот раз он писал портрет Айры, а может быть мой, по воспоминаниям от детских фотографий. Наверное, все-таки Айры, потому что на ее плече сидела птица.

— Ты навестил ее? — спросила я. Имо утвердительно кивнул. — Как она? — Кивок повторился. — Если все закончится, я попрошу Його отпустить ее с нами. — Имо помотал головой отрицательно. — Это почему же?

— Она принадлежит Його.

— А ты принадлежишь мне! Вернемся на Блазу, посажу на цепь и никакого мороженого.

Имо прикоснулся к стене и замер. Мне показалось, что нарисованное лицо шевельнулось. Имо ждал. Он смотрел на картину так, словно она оживала. Словно это была не картина, а анимация. По лицу Айры двигались тени, оно бледнело, краска сползала с него мазками. Пространство светлело, нарисованные на стенах джунгли расступались, оголяя чистое полотно. Рисунки таяли.

— Идите сюда! — крикнул Миша. — Скорее!

Экипаж сбежался в его сегмент.

— Что я говорил? — с гордостью произнес Миша и положил пульт. — Угадайте, какой год на корабельном хронометре?

Мы посмотрели на свои часы. Они стояли. Не работал компьютер, он вел себя так, словно оказался за пределом скоростей. Не исключено, что так оно и было: машина занималась сама собой, перенастраивала себя заново каждую секунду.

— Сюда смотрите, — командовал Миша. — Время нашего прибытия в Андромеду! Начало прошлой экспедиции! Мы вне реального времени, господа! Мы редуктивные информалы! — сказал он, и сам не поверил сказанному. — Вообще-то я ожидал, что все будет не так.

— А как? — спросила Ксюша.

— По идее, здесь должны бегать наши собственные привидения. Эх, — досадовал он, — хотел сделать сюрприз.

— Может быть, вы еще не зашли на корабль, — предположила Ксюша. — Какого числа вы прибыли? — спросила она и взяла Мишин хронометр. — Какого числа вы зашли на борт?

Ни один хронометр на борту не работал, время отсчитывалось на глаз, пока Ксюша не догадалась поднять с пола баллон с неизрасходованной краской.

— Эта что ли выветривается через сутки?

— Эта, — подтвердили Имо и Джон.

— Ровно через сутки? — уточнила Ксения и влезла на Мишин стол. — Можно, я здесь напишу? — спросила она, и экипаж замер.

Ксюха набрызгала на стене дату нашего пришествия на корабль.

— Что? — спросила она, глядя на наши удивленные лица. — Нельзя? Она же выветрится.

Цифры растаяли. Ксюха написала следующую дату.

— Вот вам и сутки, — с гордостью заявила она.

Никто из очевидцев не рискнул остановить процесс. Наоборот, когда ей надоело, все в один голос требовали продолжать. Миша сам диктовал цифры, сутки проскакивали за десять секунд, Ксюха впервые баловалась краской, которая исчезает сама, рассуждала о ее применении в быту, а я не могла вспомнить, рассказывал ли ей кто-нибудь про календарь? После экспедиции никто не вспомнил о нем, все были заняты другими проблемами. Даже если ходили разговоры, точного месторасположения календаря Ксюха угадать не могла. Миша действительно запустил «парус», осознание этого факта заставило нас стоять два месяца, разинув рты перед его столом. Стоять, пока Мишу не осенило:

— А эту дату возьми в траурную рамку, — попросил он. — Кажется, в этот день мы уделали Сира?

— Хватит! — сказала Ксюха и кинула баллончик на пол, но Миша подал ей другой. — Давай! Время не идет, время летит!

— Отвяжись от меня! — сказала девочка, спрыгнула со стола и ушла в соседний сегмент, а я вспомнила: календарь исчез в день, когда мы потеряли Сира. Исчез навсегда, только никому из экипажа не было до этого дела. В один момент мне напомнило о нем все. Словно он присутствовал здесь, невидимой и неосязаемой переходной формой к антиматерии. Только время снесло воспоминания. Вслед за Сириусом вернулась пустота, мы пережили несколько минут мрака, прежде чем включились хронометры. На стенах появились линии эскизных набросков, очерченные плоскости стали наполняться цветом. Если приглядеться к скользящей линии, можно было увидеть тень кисточки на картине, но наших привидений на борту не было. Не было даже признаков хаоса, который мы сотворили бытом. Был повод Мише хорошенько подумать и сделать вывод, что природа времени понята им не до конца.

— Нет, ребята. Здесь что-то не то, — сказал он. — Пока я не пойму, что именно, ко мне не подходить.

С этими словами он снова отгородился от нас занавеской.

Ксюшу не стоило брать в путешествие. К счастью, мы поняли это быстро, к сожалению, поворачивать назад было поздно. В свои двадцать с небольшим ей ни чуть не удалось повзрослеть. Кроме того, она не имела психологической подготовки к перелетам. За свою бытность в Секториуме Ксюша не прокатилась даже до Лунной Базы, просто потому что в неудачное время пришла работать. Все, что нужно было сделать в космосе, Миша давно сделал. Ксюшу он учил только управлять техникой. Она не имела навыков, не имела даже теоретических понятий о том, как пережить неопределенно долгое время в закрытом пространстве, преодолевающем космические расстояния. Ее терпение кончилось в первые сутки. Тогда же она с теплотой вспоминала маму, а потом только плакала. Мы все стали ей глубоко отвратительны, и я не знала что сделать, чтобы немного ее утешить. Что бы утешило меня в ее возрасте и в ее ситуации, я тоже не знала. Разве что очень большая шоколадная конфета с орехами и нугой.

— Вы тоже думаете, что я в него влюбилась? — спросила она однажды.

О ком идет речь, я поняла, когда увидела у ее постели зонт, подаренный Сириусом, с обещанием, что дождя не будет.

— Я совершенно не влюбилась. Верите?

— Верю.

— Все вы врете. Не верите вы мне никогда. Вы только Борисычу верите. Он вам сказал, значит все… Он придумал это сам, чтобы надо мной издеваться. Я никогда ни в кого не была влюблена, тем более, в Сира. Если хотите знать, я терпеть не могу таких мужиков.

— Понимаю.

— Ничего вы не понимаете. Если я не хотела обводить дату рамкой, это еще не значит, что надо делать выводы.

— Никто и не делал…

— Вы думаете, что я сумасшедшая?

— Нет.

— Думаете. Ну и думайте себе дальше. Вы думаете, что я под его влиянием? Вы все под его влиянием больше, чем я. Вы понимаете, что мы сейчас делаем?

— Что?

— Не понимаете. Потому что вы под влиянием бессознательно, а я осознанно. Мы исполняем его мечту. Мы делаем то, о чем он мечтал, но его больше нет.

— Ксюша…

— Его нет, Ирина Александровна, научитесь, наконец, смотреть правде в глаза. Он умер в тот день, когда вы оставили его на «белой планете», а мы идем к фронам, которые нам триста лет не нужны. Они нужны были ему, а не нам. Мы продолжаем жить под его влиянием, даже когда в этом нет смысла.

Можно было бы согласиться и закончить разговор, но Ксюше после скандала становилось легче и я позволила ей продолжить:

— Выходит, фроны тоже живут под его влиянием? — спросила я. — Сириус знал, что делал. И чем кончится, тоже знал. Думаю, в том, что мы делаем, есть смысл.

— Вы ведь, как и все, считали его мошенником.

— Да, это так.

— А ведь он доверял вам.

— Не думаю…

— Я знаю, что доверял. — Ксюха надулась, собралась прекратить разговор сама, но тут ей на глаза попался зонт: — А знаете ли вы, что с этим зонтом я ни разу не попала под дождь? — спросила она и прищурилась.

— Он оставил автограф. Ты боялась, что его смоет. Признайся себе, что ты ни разу не выходила с ним в ливень…

— Если он мошенник, то как же вышло с телевизором?.. Помните телевизор в холле? Он сказал Борисычу, какой взять билет, чтобы выиграть…

— Сириус имел способность управлять слэпом, — напомнила я. — Он просто подошел к лототрону и пригляделся к куче.

— А архив? Он же вам сразу сказал, что происходит в монастыре, и оказался прав, — тут она запнулась, потому что сообразила: человек, управляющий слэпом на расстоянии, может выдавать себя за волшебника и ясновидца.

— Я много раз выходила в ливень, — сказала Ксю и взяла зонт в руки. — Очень много раз, но вы мне все равно не поверите.

«Если мы вернемся в Галактику целые и невредимые, — думала я, — все это не будет иметь значения. Наступит счастье, о котором никто не мечтал. Когда мы вернемся, все в моей жизни будет иначе. Я отпущу на волю Джона, который из-за меня вынужден отказываться от удовольствий, необходимых молодому человеку его возраста; я перестану ругать Имо и разрешу Ксю поселиться в моем компьютере, потому что Миша выгнал ее из своего. Я попрошу прощения у Адама, которому нахамила перед отъездом вместо того, чтобы объяснить, куда я еду и когда вернусь. Я буду заботиться о Сириусе, потому что никто, кроме меня, не верит в то, что он живой человек».

— Мне кажется, что его слэп сейчас здесь, — сказала Ксюша. — Такое может быть?

— Надо спросить у Джона. Он умеет объяснять научно любую мистику.

— А какая максимальная дистанция удаления слэпа?

— Об этом тоже лучше спросить у Джона.

— Он здесь. Я знаю это.

— Ты слишком часто о нем думаешь.

— Я здесь ни при чем. Просто он рядом. Так же как вы, сидит и слушает наши разговоры. Сейчас вы уйдете, и я буду говорить с ним.

— Ты формируешь ложный слэп, который тебе же мешает.

Ксюха обиделась. Теперь я знала наверняка, что если вернусь из экспедиции, то первым делом пойду на разговор с Вегой, и, что бы он ни сказал, больше никогда не стану обвинять его в трусости. Я скажу ему, что все, что он делал на Земле, он делал правильно и вел себя гораздо более достойно, чем мы, аборигены, заслуживали. Вот тебе раз! Почему я стала рассуждать о нас в прошедшем времени? Мы еще не достигли цели, мы не знаем, насколько она опасна, а Вега знал. Он боялся за нас раньше, чем мы начинали видеть эту самую опасность с близкого расстояния. Потому что мы, в отличие от него, слепы. А тот, кто слеп, не может решать за себя.

— Джон, — попросила я, — поговори с Ксюшей о Сириусе. Она не понимает, где ложные, а где реальные ощущения. — Джон удивленно посмотрел на меня. — Объясни ей, как формируются фальшивые слэпы. Объясни ей что-нибудь про влюбленность, чтобы она понимала, что с ней происходит.

— А надо ли?

— Надо, потому что девчонка страдает по нему до сих пор. А страдания, которые не приносят облегчения, есть фальшивые страдания.

— Сириуса цитируешь? — улыбнулся Джон.

— Все! Разговор окончен. Миша! — обратилась я к самому занятому члену экипажа.

— Подожди, — донесся голос из запертого сегмента.

— Нам надо собраться вместе и поговорить…

— Потом.

— Когда? Миша, так дальше продолжаться не может!

— Подожди! — повторил голос.

— Нам надо собираться вместе хотя бы на час в день.

— Ты мне мешаешь.

Не знаю, спал ли он хотя бы час в сутки. Он вел себя так, словно до окончания работы ему не хватало вечных пяти минут. Словно комиссия ждала его на защиту, а он не мог закончить последнюю формулу в диссертации. Он выбегал из сегмента порыться в аптечке, выпивал допинг, опять запирался. К нему войти имел право только Имо и только потому, что не спрашивал разрешения.

— Что он там делает? — поинтересовалась я однажды.

— Работает, — ответил Имо. — Что же еще?

«Если мы вернемся на Блазу, — думала я, — займусь серьезной наукой. У сигов есть методика обучения самых глупых студентов, если это нужно. Мне позарез надо было понять, что делает Миша за компьютером. Конечно, на учебу уйдут все мои сбережения, но если Адам меня простит, для него это сущая мелочь. Он обязательно простит, потому что с момента возвращения и до конца своих дней я буду являть собой образец добродетели. И еще, когда я вернусь, обязательно разыщу Хабу, но не стану рассказывать ему о проблемах. Скажу ему то, что никогда не говорила, но часто слышала от него: что рада его видеть, что скучала, что он классный парень и я горжусь тем, что жизнь свела нас в одной компании, таких разных и несуразных. Потом я явлюсь на работу и продемонстрирую бэтам еще одно человеческое свойство, о котором они не подозревали. Я скажу, что люблю их, что они подарили мне вторую жизнь на чужой планете, и я счастлива с ними работать. Представляю, как они удивятся».

— Идите сюда! — донеслось из запертого сегмента.

Занавес исчез. Этого призыва экипаж ждал ежедневно, ежеминутно, и, как только он прозвучал, тишина воцарилась на палубе.

— Идите сюда, сказал! — повторил Мишин сердитый голос. — Приехали!

— Это шутка? — спросил Джон, когда увидел в поле экрана «белую планету».

— Или старая запись? — предположила я.

Ближе всех к истине оказалась Ксюша:

— Это та самая?.. Вы здесь уже были?

Борисыч почесал бороду и не ответил.

— Борисыч, — настаивала она. — Это та самая или не та самая?

Миша показал пульт управления, взмокший в его ладони. Кнопка хода погасла.

— Если это чья-то шутка, убью! — сказал он, и все посмотрели на Имо.

Имо не шутил. Он честно передал управление Мише. Изображение поступало с внешних трансляторов. За последние четыре года оно не изменилось.

— Так, — сказал Миша. — Что-то я не наблюдаю контакта. Что-то я не заметил ковровых дорожек и пионеров с цветами.

Имо пошел к трапу.

— Куда? — Миша выпрыгнул вслед за ним. — Без меня с корабля ни шагу!

Они оба влезли в капсулу, следом за ними вошла я, за мной, ни слова не говоря, Ксюха… уперлась руками в дверь, чтобы ее не выставили.

— Борисыч, я здесь без тебя не останусь!

Миша вынес ее в коридор на себе, но она увернулась, и снова оказалась в капсуле.

— Прекратите! Успокойтесь вы оба! — попросила я. — Никто не уйдет с корабля, пока мы не успокоимся, и все не обсудим…

— Мертвая зона! — закричал Миша. — Чего ее обсуждать? Мне надоело! Хватит! — он потащил Ксюху из трапа за шиворот, но на его пути оказался Джон, похоже, единственный, кто сохранил трезвый рассудок.

— Никто никуда не уйдет с борта, — сообщил он с редким для себя самообладанием. — С этого борта никто никуда не уйдет, потому что трап не работает.

Действительно. Только теперь все заметили, что не вышла ни одна панель. Никто из решительно настроенных членов экспедиции не смог выйти за борт, не сработал даже выход в багажник, в котором хранился «Марсион» — единственное транспортное средство, способное встать на грунт «белой планеты».

Миша пошел к своим приборам. Имо вышел из трапа и вошел в него еще раз. Трап не работал, капсула не отходила. На корабле воцарилась мертвецкая тишина, которая никак не была похожа на отсутствие контакта. Мрачную мысль я оставила при себе, но Миша ее выразил как нельзя более точно:

— Мы в плену, господа! — сообщил он. — С чем вас горячо поздравляю.

— Вы просто не умеете ждать, — ответила я.

— Что ж, — сказал Миша. — Будем учиться, — и демонстративно возлег на матрас. — Когда надоест, скажете.

Он закрыл глаза и дождался, пока толпа уйдет из его сегмента. Имо пошел к трапу, чтобы еще раз убедиться. Джон с Ксюхой пошли ему сочувствовать. Миша не спал неделю подряд. Я надеялась, что он отключится, если ляжет. Миша лежал. Время шло. Не летело, а ползло по стенам. Прошел час, детей что-то рассмешило в коридоре, потом они полезли в старые коробки, нашли какой-то хлам и притихли. Миша не спал, делал вид… Он вскочил с матраса только однажды, когда по звуку из коридора понял, что Ксюха лезет в трап. Он выскочил, надавал ей по попе, накричал на Джона и Имо, которые подпустили ее к капсуле, затем снова улегся.

Сутки на корабле не уснул никто. Пассивный контакт продолжался, неосязаемый и безмолвный… но экипаж успокоился, разбрелся по углам. Имо опять стал рисовать, потому что делать было совершенно нечего. У меня испортилось настроение. Я представила, что будет, если мы не вернемся на Блазу. Я не извинюсь перед Адамом, не поговорю с Вегой, не разыщу Махмуда…

— Миша, — спросила я тихо, — ты спишь или притворяешься?

— Сплю, — сказал он.

— В твоем «парусе» есть аварийный режим? — Миша приоткрыл опухший глаз. — Чтобы в самом пакостном случае мы все-таки смогли вернуться.

— В этом «парусе» есть все, но я им больше не управляю. Не поняла, старуха? Это не фроны держат нас в плену, а корабль.

— Миша, но ведь он реагировал на тебя. Я не верю, что нет выхода.

— Вот, именно потому, что реагировал… — разнервничался Миша, — я здесь и торчу пузом кверху. Ты не понимаешь, что этот чертов корабль нашел способ меня нейтрализовать? — он привстал, оглянулся. — Какой я болван, — добавил Миша совсем тихо. — Сходи, узнай, как там Ксю?

— Держится. Пока держится.

— Посмотри, чем занимается?

— Они с Джоном сидят за компьютером, не надо дергать ее. Для такой ситуации она держится молодцом.

— Потому что не знает ситуации, — вздохнул Миша и закрыл глаза. — Она знает, что папа придет и решит все проблемы. Ну и дурак же я был! Боже правый, какой дурак! Как все было бы просто, будь я один. Почему я не убедил вас остаться?!

— Не думаю, что на Блазе нам было бы легче.

— Вы же вяжете меня по рукам и ногам. Как я могу рисковать, когда она на борту?

— Не заводись.

— Какой я болван! Именно этого я и боялся.

— Миша, с ней пока все нормально.

Миша завелся. Я пошла посмотреть на Ксюшу, прошла мимо нее и Джона, чтобы не привлекать внимания, прошла мимо Имо, который занимался декором стены, остановилась у бывшей «кельи» Сириуса. В ней все осталось нетронутым: лежак с одеялом и запертый дипломат с зубной щеткой. Среди такого разнообразия личных вещей даже хилая матрица не задержится. Дипломат был перевернут. Возможно, Ксюха лазала по апартаментам тайного кумира. Или любовника? Эта загадка не решалась так просто, и в нынешних обстоятельствах не было смысла ее решать. «Если вернемся на Блазу, — думала я, — спрошу напрямую. Не Ксюху, так Сира; не Сира, так Мишу. Наверняка он шпионил за этой парочкой». Я сделала круг по коридору, но к Мише не вернулась. Чернота внутри трапа показалась мне в этот раз особенно подозрительной. Я заглянула внутрь, вошла. Панель выскочила так неожиданно, что я не успела среагировать.

— Миша!!! — крикнула я, и последнее, что увидела, это выбегающего в коридор Мишу, ноги которого путались в пледе.

По-моему, он упал у порога и не успел ничего сказать. Капсула закрылась сама. «Стакан» пошел из патрона в туманную оболочку. Через секунду вокруг был космос, а серый шар корабля стремительно уплывал в черноту.

— Ирина Александровна! — раздалось в коммутаторе. — Вы живы? Ирка! — перебил Мишин голос. — Держись! Слышишь? Мы с тобой! Вы слышите нас? — кричала Ксюха. — Ответь же, черт возьми, если слышишь! — умолял Миша.

Я вынула динамик из уха и сжала его в кулаке. «Стакан» шел сам, на этот раз не я управляла им, мне надо было так же как всем поучиться терпению. Успокоиться и ждать.

«Если вернусь на Блазу, — решила я, — обязательно допишу мемуары». Я начала это делать до появления Имо, хоть и не имела права. Писала аккуратно, никогда не выносила рукопись из модуля. Кроме Миши никто не знал, и тот догадался случайно.

— О чем тебе писать? — смеялся он. — Кто в это поверит?

— Почему мне должны верить?

— Ты сидишь в подземелье и ничего не знаешь о жизни…

— Я не пишу о жизни. Только фантастику.

— И как? — спросил он. — Ничего не получается? На фантастику не похоже, потому что это жизнь, на жизнь не похоже, потому что это фантастика.

— Когда я пишу о тебе, все получается.

— Ага! — восклицал он — О том, как страшный Мишкин хочет затащить в постель несчастную девочку. Очень жизненно. Если хочешь, чтобы получилась фантастика, опиши себя в постели с Аленом Делоном.

— Если ты не против, мне больше нравится Джек Леммон.

— Против! — возмущался Миша. — Категорически!

Я обещала себе, что в новых мемуарах белых пятен не будет. Напишу все, как есть. Напишу даже то, о чем хотела забыть; то, что будет выглядеть нелепо и неправдоподобно, как полет алгоплана, который я до сих пор вспоминаю с сомнением: было ли это на самом деле? Этот вопрос я задала Ясо сразу, как только смогла говорить, и он ответил вполне конкретно: «Ты так испугалась, — ответил он, — что заклинило память. Такое бывает». Тогда я решила, что эту фразу в мемуарах не допущу. Теперь мне надо было вспомнить, сколько раз в жизни я пугалась так, что не могла понять, было ли это на самом деле? Было ли по-настоящему страшно до того, как появились дети, и связали меня странным чувством родительского долга? Тогда мне стало страшно переходить через дорогу на красный свет. «Что будет с ними?» — спрашивала я себя и дожидалась зеленого. Только когда пропал Адам, мне впервые расхотелось жить, и далеко не чувство долга мне помешало уйти. Мне помешал это сделать Мишка, мой лучший и единственный друг, который оказался слишком большим эгоистом, чтобы отпустить меня в лучший мир. Думаю, что Адама он не смог простить только за это. Уверена, что именно за это, но разве признается? Теперь Мишка там, а я здесь. И это гораздо лучше, чем он здесь, а я там.

«Пускай, — рассуждала я. — По крайней мере, они меня видят. Пусть думают, что я оставила коммутатор на борту. Будет больше толку, если они сосредоточатся на наблюдении, и перестанут надрывать глотки».

Корабль пропал, я ориентировалась по звездам, притом, ориентировалась плохо. Мне казалось, что «стакан» обошел планету сначала по дальней орбите, потом по ближней. Мне казалось, что он проваливается в туман. Я встала, чтобы взять управление, вернула в ухо коммутатор. В эфире стоял звон, характерный признак отсутствия связи. «Стакан» не подчинялся. Он садился в облака.

— Миша, ты видишь меня?

В ухе звенело. Странное ощущение возникло у меня, ощущение невероятно благостного равнодушия ко всему, что творится вокруг. Почти наркотическая эйфория, словно под воздействием поля, которое пришельцы применяют для контакта с землянами, чтобы исключить стресс. Я села на пол и поняла: здесь кто-то есть.

— Здравствуй, — сказал знакомый голос. Я встала, огляделась. — Здравствуй. Не узнала меня…

— Сириус?…

— Забыла, — ответил голос. — А я не забыл.

— Сириус, где ты?

— Там, где мы простились, и я остался ждать… но не думал, что пройдет столько лет.

— Мы же забрали тебя на Блазу.

— Меня? — удивился голос.

— Сир, покажись!

«Стакан» спустился под облака, повис над мокрыми камнями. Мне показалось, что не было этих лет, что если хорошо приглядеться, я увижу себя в «Марсионе», увижу Сириуса, который гуляет вокруг и машет рукой.

— Сириус, покажись. Или я буду думать, что сошла с ума. — Динамик звенел, но эхо человеческого голоса еще бродило в голове. Или эхо галлюцинации? — Сириус…

— Помнишь, я обещал тебе рай? — спросил голос.

— И что?

— Смотри. Я везде…

— Сир, это всего лишь пустая планета.

— Свободная планета. Рай — это свобода, свобода видеть мир таким, каков он есть. Мы создадим его сами. Разве это не то, о чем мы мечтали?

— Ты мечтал, Сириус. Не я.

— Испугалась…

— Нет, я рада говорить с тобой снова. И, если ты поможешь мне вернуться на корабль и уйти в Галактику, обещаю, что никто тебя не потревожит.

— Не вижу в этом смысла.

— Не решай, пожалуйста, за меня. Не повторяй моих ошибок, если ты мудрее.

— Когда Христа вели на Голгофу, он знал во имя чего…

— Не надо сравнивать меня с Христом, а мою жизнь с Голгофой. Я помогла тебе найти твой рай, теперь ты помоги мне вернуться в мой ад.

Звон в ушах заставил меня сомневаться в правдивости происходящего. Страх на мгновение вернулся, мне показалось, что пробилась связь, но эфир был пуст. Он звенел пустотой, не позволяя слышать внутренний голос.

— Сириус!!! Сириус…

— Ты не вернешься, — ответил он. — Твои люди придут за тобой и тоже останутся. Борт уйдет в Галактику привезет сюда новых…

— Сириус…

— Ты… Вы все будете жить в мире, который построите сами. Нет причины бежать от своих желаний. Нет причины бежать отсюда.

— Я не хочу жить на «белой планете».

— Дай время, здесь будут райские сады.

— Я не гожусь для райских садов. У меня другое предназначение.

— У тебя его нет, — сказал голос. — И у меня его нет. И у тех, кто остался на борту… У всех, кто работал в Секториуме, и у многих моих прихожан… Вы не можете вернуться так же, как не могу это сделать я. «Белая планета» — единственное место Вселенной, которое примет нас, обреченных землян. Только здесь мы сможем начать свою истинную историю.

— Она уже начата.

— Она закончена.

Облака потемнели. Пространство сомкнулось над моей головой, приняв очертание колпака, словно придавило крышей.

— Убери от меня резонатор, — попросила я. — Сир, слышишь? Отгони его!

— Тебе не о чем волноваться. Ты уже переступила черту; хотела знать историю Земли, но не думала, что это знание лишит тебя права вернуться… ибо знающие не возвращаются.

— Кто не возвращается? — удивилась я.

Небо навалилось на «стакан», оставив вокруг сплющенную линию горизонта. В голове зазвенело на все лады.

— Ты не знаешь о Земле главное. Никто в Галактике не знает и не узнает, потому что рожденный в аду не может увидеть солнце.

— Может быть, и мне не стоит его видеть, Сир?

— Я вынужден… иначе ты станешь считать меня тюремщиком.

— Не стану! Отгони от меня эту дрянь! Сириус, пожалуйста!

— Все ваше прошлое и ваше будущее давно состоялось. Оно записано, как информация на пластине, по которой ходит лазерная игла и возбуждает иллюзии. Сейчас она в точке твоей жизни, потом уйдет в будущее, дойдет до конца и вернется в начало. Если знающие начнут возвращаться, на древних иконах будут появляться ракеты. Если знающих станет много, они остановят иглу, срок жизни которой — вечность. Ты хочешь остановить вечность?

— Нет.

— Будущее написано без нас так же, как прошлое. Но не каждый, кто способен его читать, видит одинаково далеко. Если ясновидцы начнут возвращаться, будущее не состоится.

— Я понимаю…

— Такие, как ты и я, мешают времени ходить по кругу. Ты хочешь остановить время?

— Не хочу.

— Мы — помеха в системе, и если хотим сохранить ее, должны уйти. Нам некуда возвращаться.

— Не знаю.

— Знаешь. Если я не уберу вас с Земли, тогда зачем я живу? Зачем я пришел в этот мир, ради чего познал его и покинул?

— Я объясню тебе…

— Я сам объясню. Я пришел, чтобы спасти от вас Землю. Я пришел, чтобы спасти вас с Земли.

— Мишка не поймет. Он все равно вытащит меня отсюда.

— Тогда мне придется достать вас из прошлого.

— Для этого тебе придется забрать у Миши корабль, а это не просто!

— Я заберу его у флионеров, которые разучились управлять «парусом». Поверь, это будет легко устроить.

— Однажды ты это сделал, да?

Сириус не ответил.

— Кажется, попытка была неудачной?

— Любую попытку можно повторить. На следующем витке я не промахнусь.

— Хорошо. Мне надо подумать.

Пятно в облаках накрыло края горизонта, и наступил мрак.

— Ты все обдумала. И сделала выбор. Тебе нужно время, чтобы смириться.

Звон в ушах стал особенно пронзительным, мне снова почудился Мишин голос.

— Миша! Миша! — закричала я, но никто не ответил.

Звон нарастал, небо дрожало. Акустическая волна перевернула «стакан». Внутри возникла вязкая среда, предохраняющая от удара.

— Сириус, может быть, мы вернемся на Землю вместе? Может быть, она примет нас? Может быть, мы придумаем что-нибудь… — кричал во мне кто-то очень напуганный; кричал, разрывая мне легкие, а внутренний голос говорил: «Не позорься. Ты только начинаешь жить и уже в крик. Тебе будет стыдно». «Мишка, я не хочу здесь пропасть! Сделай что-нибудь!» — умолял кто-то, дрожащий от страха, но внутренний голос стоял на своем: «Ты сделаешь все сама, ведь это будет твой мир, в нем все будет так, как ты придумаешь. Главное, все предусмотреть заранее, чтобы не пришлось ломать на середине пути». — «Миша! Миша! Ответь!» — кричал далекий, чужой и охрипший голос. «Все нормально, — успокаивал меня другой, близкий и теплый… — Так бывает. Привыкнешь. Ты ж привыкла жить на Земле, а это гораздо хуже. У тебя не спрашивали, хочешь ли ты родиться. А если бы спросили, что бы ты ответила?» «Мишка-а-а!» — кричал кто-то отчаянно.

Следующий удар повалил «стакан» на бок, невидимая волна расплющила облако, брызнула влага из каменных щелей. В «стакане» возникла невесомость, — последняя стадия защиты. Следующей будет консервационное поле, которое позволит сохранить организм внутри миллиарды лет, дольше, чем жизнь Вселенной.

«Когда мироздание изживет свой срок, я проснусь… — подумала я, — а ради чего?»

— Спит, — произнес надо мной голос Имо.

Полоса света врезалась в пространство капсулы.

— Неси ее сюда, — послышался издалека Мишин голос.

Полоса расширилась до размера двери, обнажила интерьер освещенного коридора и два силуэта, к которым вскоре присоединился третий, упитанный и бородатый. Меня понесли. Судя по тому, как дети беспрекословно подчинялись Мишиным командам, он совершил что-то героическое.

— Мать! Сюда смотри, — белый свет рассекли черные полосы его пальцев. — Сколько? — спросил Миша, демонстрируя пятерню. — Один? Два? Больше? Как тебя зовут? Какое сегодня число? Месяц? Год?

На такой скорости я затруднилась отвечать на вопросы.

Мишина пятерня пропала. Лицо Джона появилось вместо него, приблизилось, растворилось. У изголовья моего ложа начались нервные разговоры.

— Надо попробовать еще раз, — говорил голос Джона. Миша что-то бурчал в ответ.

Луч ослепил меня. Когда зрение вернулось, я опять увидела Мишу.

— Мать, не пугай меня, — сказал он.

Я словно полетала на алгоплане: все вижу, все чувствую, но сказать не могу. Опять оборвался внутри связующий канал, словно звено выпало из конструктора.

— Как тебя зовут? Как зовут твоих детей? Отвечай быстро.

Миша занервничал, и потерянное звено вернулось.

— Где Сириус? — спросила я. — Что с ним?

Вздох облегчения раздался вместо ответа. Меня посадили и подперли подушкой.

— Где Сириус? — повторила я. — С ним все в порядке? Я вернулась без него?

Эйфория прошла. Меня оставили в покое. Совещание перетекло в коридор, а я встала и приблизилась к арке, чтобы подслушать. Арка плавала. Стена шаталась.

— Ложись немедленно! — приказал Миша, и совещание закончилось. — Рассказывай, что было.

— Кажется, я оставила там Сира. Разве нет?

— Нет, — сказал он, и тут до него дошло. — Я что ли укоротил ей память на три года? — Он критически посмотрел на показания монитора, потом на меня. — Эй, память должна была восстановиться. Или не должна была?

— Ты меня спрашиваешь? — удивился Имо, потому что Миша адресовал вопрос именно ему.

— А что ты сделал с моей памятью? — спросила я.

— То же, что первый раз, — объяснил Джон.

— А что он сделал с моей памятью в первый раз?

— Откатил время назад, до прошлой экспедиции. А что мы еще могли сделать? Приборы потеряли тебя.

— Какой еще экспедиции?

— Так, — дошло до Миши. — Я стер ей архив последних трех лет. Черт меня возьми! — выругался он, — чтоб я понял, как эта хреновина работает!

— Где Сириус? — повторила я.

— О! Полюбуйтесь, — указал на меня Миша, как на верное доказательство своей идеи. — Откуда ему здесь взяться?

— Знаешь, что, голубчик, может, я и лишилась памяти, но пока что не спятила!

Миша расхохотался.

— Сир дожидается тебя на Блазе. Пьет компот из лепестков розы!

— Ма, ты действительно не помнишь? — пришел ему на помощь Джон. — Мы же пришли сюда без него. Ты не помнишь, как мы вернулись на Землю? Как закрыли Секториум? Мы переехали на Блазу, ты нашла работу, и говорила на «сиги»?

— Вы сговорились меня разыграть? На каком «сиги»?

— Подожди, — Миша присел рядом со мной. — Почему мы вернулись к «белой планете», рассказывай?

— Откуда вернулись?

— Нет, так она не поверит. Ведите сюда доказательство… Только аккуратно.

Дети ушли за доказательством.

— Я запер ее, — объяснил Миша. — Ну, мало ли… Мы ж не знали, жива ли ты? И в каком виде… Девчонка извелась.

На пороге появилась возбужденная Ксюха.

— Ирина Александровна! — воскликнула она. — Это не Сириус! Это я, я привела вас сюда! Он использовал меня так же, как вас!

— Молчать! — прикрикнул на нее Миша.

— Не слушайте их! — кричала Ксю. — Это я во всем виновата! Я…

Ксюшу унесли на полуслове. Из коридора донеслись крики. Ни слова я не смогла разобрать, словно она изъяснялась на чужом языке. Потом все стихло за глухой занавеской.

— Выпущу, когда научишься себя вести! — крикнул Миша ей вслед и посмотрел на меня. — Совсем, паршивка, распоясалась. Ты как? Голова не кружится?

— Откуда она здесь?

— Прошло три года!

— Хорошо! Хоть десять лет! Где Сириус, я могу узнать?

— Опять двадцать пять, — вздохнул он, и сел за компьютер.

Я отправилась к Ксюше, но дети меня не пустили.

— Она плохо себя чувствует, — объяснил Джон и пошел к ней один.

— Космическая болезнь? — спросила я Имо.

— Космический стресс.

— Почему?

Он не ответил. Только встал у стены, поднял взгляд к потолку и замер. Имо больше не рисовал. Он не делал ничего, только смотрел в потолок и слушал Мишины бормотания за стеной.

Миша тоже переживал стресс, он пытался понять, что произошло, как он это сделал, и какие выводы из этого следуют? С выводами у Миши не клеилось.

— Я все знаю, — убеждал себя он. — Теперь я знаю все!

— Что? — спросила я.

— Я знаю, зачем он прислал Макаку! И зачем дал Макаке корабль, тоже знаю.

Макака присутствовал за стеной и не пропустил ни слова.

— Зачем? — спросила я.

Миша погрузился в компьютер.

— Имо, я действительно говорила на «сиги»?

Имо кивнул в ответ, и приложил к губам палец, чтобы я вела себя тише.

— Это не «парус времени», — бормотал Миша. — Это не просто «парус», а нечто покруче… Это самое настоящее оружие будущего. Будущего, до которого мы не доживем. И сиги не доживут… Ха-ха! Самое совершенное оружие, которое фроны изобрели для войны с себе подобными! Ай да Мишкин! — приговаривал он. — Ай да сукин сын! Вот зачем он подсунул корабль. Предчувствовал, гад. А! — заметил он меня у порога. — Ты думаешь, это прогулочная яхта? Ничего похожего. Это именно то, что нам, землянам, именно сейчас… именно позарез. Я понял. Эта фиговина способна стирать планетарные макрослэпы к этой самой матери. Смотри сюда. Знаешь, как?.. — я смотрела, что-то плавало перед глазами в поле экрана: то ли шар, то ли космический корабль. — Берешь на борт своих, — объяснил Миша, — всех, кого жалко…. Подходишь к Земле и даешь разгон полный назад, такой, чтобы планетарная матрица вывернулась наизнанку. Точно говорю, все гиперузлы развяжутся. Планета будет стерильной, «белой»… Не веришь? — он обернулся, чтобы видеть мою реакцию. — Считай, гонку на «Марсионе» я тебе проиграл. Тебя, мать, спас «стакан». Пошла бы на моей «кастрюле» — хана…

— Что?…

— Чай бы пила из лепестков розы, — сказал он и отвернулся к компьютеру. Я больше не представляла для него интереса в качестве собеседника. Отныне Миша общался лишь сам с собой. — Ладно, Земля, — рассуждал он. — Черт знает, что можно устроить в Галактике с этой бомбочкой. Это надо же… кто бы подумал?

Я не заметила, как Имо тихонько склонился к моему уху.

— Где его выбросить? — спросил он, прижимая рукой медальон.

— Пульт? — удивилась я.

— Мишкина где выбросить? — уточнил Имо. — На Земле? На Блазе?

Я взяла его за пуговицу жилета и отвела от арки.

— Значит, я говорила на «сиги»?

— Свободно, — ответил человек, который никогда меня не обманывал.

— Скажи, с Землей ничего не случилось за то время, что вы прочистили мне мозги?

— Ничего.

— Почему же мы оказались на Блазе?

— Контора закрылась.

— Почему?

— Все ушли на Блазу.

— Почему ушли на Блазу?

— Потому что закрылась контора.

— Сынок, поклянись, что все, что здесь происходит, мне не снится. — Имо горько усмехнулся в ответ. — Никогда, слышишь меня? Никогда больше не пускай на корабль ни землян, ни сигов. Особенно Мишу. Поклянись, что не сделаешь этого даже перед страхом Вселенской катастрофы! — Имо убедительно кивнул. — А теперь рассказывай, что с Сиром?

— Спроси у него, — сказал Имо, указывая на бормочущего Мишу. — Спроси… — повторил он и ушел.

— Миша! — решительно спросила я. — Мы с Сириусом уходили на «белую планету» вдвоем. Я хочу знать, что он вернулся и с ним все в порядке.

— А… Ты про эту планету… — очнулся он.

— Ты его еще куда-то отправил?

— Отправил, — признался он. — На разведку отправил… На тот свет. Поглядеть, вдруг там на самом деле есть рай?

— Не поняла.

Миша сконфузился.

— Ирка, ну ты знаешь, у меня выбор был небогатый: либо ты, либо он. Так вот, ты мне нравишься больше.

— Опять не поняла.

Миша оторвался от компьютера, почесал затылок.

— Видишь ли, — произнес он виновато, — я подумал, если рай действительно существует, значит, он уже не вернется.

— Не вернется?

— А если вернется, то, клянусь, в следующий раз он отправится искать ад.

Оглавление

Часть 1

  Глава 1. ВЕГА

  Глава 2. АДАМ, АЛЕНА, ВОДЯ СИВУХИН

  Глава 3. ПЕТР, «САЙПРУС» И МИША ГАЛКИН

  Глава 4. ЮСТИН И ЦИРКИ

  Глава 5. СОЦИОПАТИЯ, МОДУЛЬ

  Глава 6. ИСТОРИЯ ПРЕДЫСТОРИЙ. МИССИЯ НАБЛЮДАТЕЛЕЙ

  Глава 7. ПТИЦЕЛОВ

  Глава 8. ДВА СТРИЖА И ОДИН УРОК ХАРТИАНСКОЙ ГРАМОТЫ

  Глава 9. СЕМЕН СЕМЕНЫЧ. ПОБЕГ

  Глава 10. «ЖУЧИНЫЙ СУП»

  Глава 11. ПОЛНЫЙ КОМПЛЕКС БАННЫХ УДОВОЛЬСТВИЙ

  Глава 12. КОСМОГЕНЕТИКА

  Глава 13. КАЖДЫЙ ОХОТНИК ЖЕЛАЕТ ЗНАТЬ…

  Глава 14. …ГДЕ СИДИТ «ФАЗАН»

  Глава 15. АНДЖЕЙ НОВАК

  Глава 16. ТЕОРИЯ СЛЭПОВ

  Глава 17. БОЛЬШОЙ СОВЕТ

  Глава 18. ГРЕЗЫ ЧИНГИСХАНА

  Глава 19. МЫ, ДЕТИ ГАЛАКТИКИ

  Глава 20. ГНЕЗДО ФЛИОНА

  Глава 21. МИСТЕР ПУКЕР И КОМПАНИЯ

  Глава 22. ДЕНЬ РОЖДЕНИЯ

  Глава 23. ДЖОН И КОНФЕРЕНЦИЯ

  Глава 24. АНГЕЛЫ, КОТОРЫЕ ЖИВУТ ПОД ЗЕМЛЕЙ

  Глава 25. ИМО

  Глава 26. НАШЕ НАСЛЕДСТВО

Часть 2

  Глава 1. СИРИУС

  Глава 2. КСЮ И ЗНАКОМСТВА

  Глава 3. БЫТИЕ И БЫТОВУХА

  Глава 4. АРХИВ

  Глава 5. СУМАСШЕДШИЕ ПРИВИДЕНИЯ

  Глава 6. ГАЛЕЙ. ТИАГОНЫ

  Глава 7. ЭКСПЕДИЦИЯ

  Глава 8. РЕДУКТИВНАЯ ПАМЯТЬ

  Глава 9. ПРИВИДЕНИЯ В ОФИСЕ

  Глава 10. ЦАРСТВО БОЖИЕ ПОСЛЕ НАС

  Глава 11. МАШИНА, КОТОРАЯ УМНЕЕ МИШИ

  Глава 12. АЙРА. СОКРОВИЩА «ДИСКОТЕКИ»

  Глава 13. ПАРУС ВРЕМЕНИ

  Глава 14. КСЮШИНА ТАЙНА

  Глава 15. ДРУГАЯ ЖИЗНЬ…

  Глава 16. …И СОВСЕМ ДРУГАЯ ИСТОРИЯ

  Глава 17. ПОСЫЛКА С МОРОЖЕНЫМ

  Глава 18. ИНФОРМАЦИОННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ. «ЗВЕРОЗУБАЯ СТОРОЖЕВАЯ»

  Глава 19. ИНФОРМАЦИОННАЯ ЦИВИЛИЗАЦИЯ. ШАГ НАЗАД Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg