«Мыслитель»

ЭРИК ФРЕНК РАССЕЛ

МЫСЛИТЕЛЬ

Перевод М. Литвиновой

Высокий крутой холм, вершина которого поросла лесом, возвышался над равниной в лучах палящего солнца, отбрасывая густую тень на полоску земли, за которой начинались джунгли.

На почти отвесном его склоне, как раз посередине, прилепился огромный серый утес, напоминавший фигуру великана, погруженного в размышления. Этот утес, неровный, щербатый, изъеденный водой и ветром, так разительно походил на гигантскую статую человека, занятого решением мировых загадок, что еще со времен исчезнувших чиапасеков назывался "Мыслитель" и внушал суеверный страх.

Медно-красное небо Чиапаса заливало раскаленными лучами горы, долину и джунгли. В нескольких милях к югу расположился городок Паленке, вблизи которого покоятся оплетенные вьющимися растениями руины - остатки позабытой цивилизации. Там, в Паленке, - ближайший кабачок, где бедный пеон мог утолить жажду, а также стряхнуть с себя мистический страх, внушаемый этим колоссом, погруженным в вековечные думы.

Неуклюже развернув мула в конце борозды и перенеся вслед за ним соху, Хосе Фелипе Эгуерола остановился и отер платком пот с худого, дочерна загорелого лица, облизнул потрескавшиеся губы и отогнал тучу москитов. Слева, в зарослях джунглей, насмешливо тявкали, пищали и выли невидимые твари. Справа вздымался крутой холм с выступающим каменным чудовищем. Тень огромной головы падала наискось, доставая самые дальние борозды - так высоко в небо возносилась голова гиганта.

Хосе Фелипе Эгуерола старался не смотреть на мрачную фигуру Мыслителя. Ни разу еще он не взглянул ей прямо в лицо. Это считалось опасным. Он не имел ни малейшего понятия почему, но испытывать судьбу не решался. И так уже, по мнению многих, он вел себя слишком неосторожно.

Только брат Бенедиктус со святой водой да несколько сумасшедших янки могли следовать пословице, что и кошке дозволено глядеть на царя. И, насколько ему было известно, ничего плохого с ними не случилось. Но у него, Хосе Фелипе, не было сандалий из сыромятной кожи, никогда в жизни не удавалось ему пленить пухленькую сеньориту и никогда не выигрывал он в лотерею ни единого песо. Вся его собственность состояла из семи акров болотистой, нагоняющей лихорадку земли, соломенной хижины, расположенной по соседству с кабачком, сохи, мула и пары драных штанов. Но вопреки всему он был одержим стремлением во что бы то ни стало жить.

В двадцатый раз в тот день перекатил он языком во рту от щеки к щеке кусочек смолы, отогнал москитов и, сойдя с борозды, уголком черного влажного глаза искоса взглянул на каменного гиганта. Несмотря на палящий зной, По спине его пробежал холодок - так громаден был гигант, так величав, так царственно равнодушен к возне крошечных существ, копошащихся внизу у его исполинских ног.

Сдвинув вперед соломенное, плетеное вручную сомбреро, чтобы солнце не било в глаза, Хосе Фелипе хлестнул крепкие, грязно-серые ягодицы мула и громко закричал:

"Н-но, мул, но, но!" Мул послушно поплелся. Налегши всей тяжестью тела на соху, Хосе Фелипе пошел за ним, неуклюже ступая по свежевспаханной земле босыми ногами.

Высоко в небе Мыслитель продолжал думать свою думу, не замечая крошечных букашек внизу - двуногую и четвероногую, медленно приближавшихся к его тени.

Он восседал на этой скале так давно и был так сильно изъеден временем, ливнями и ветром, что никто не мог с уверенностью сказать, вытесала его в стародавние времена рука искусного мастера или он был всего-навсего причудливым порождением стихий.

Но истина заключалась в том, что он не был ни игрой природы, ни древним идолом. Те немногие, кто видел его и пытался научно объяснить факт его существования, совершали ошибку, отбрасывая очевидное в угоду собственным фантазиям. Он был именно тем, чем казался: мыслителем. В этом отношении шестое чувство Хосе Фелипе, внушавшее ему безотчетный страх, явилось более верным судьей, чем эрудиция его образованных соплеменников.

Человек и скотина с замиранием сердца вступили в полосу тени, отбрасываемой каменным изваянием. Снова выйдя на свет, Хосе Фелипе, прокашлявшись от пыли, с облегчением вздохнул. В любом другом месте тень радовала его как всякого пеона: в тени - спасение от жгучего солнца, в тени можно предаться безделью, поваляться на земле, блаженно вытянув голые до колен ноги, и слушать умные речи жирного, ленивого сеньора Антонио Мигеля Гаутисоло-и-Ласареса, который умел не только читать, но и писать. Любимым его изречением было: "Пусть работают янки, они более развитый народ".

Но сейчас тень не радовала его. Не вообще тень, а именно эта, короткая, густая тень колосса, который гнал отсюда лрочь индейцев и пеонов, охраняя этот клочок земли от всех, кроме самых храбрых, таких, как Хосе Федипе. Он даже частенько жалел, что храбрость его так велика. Им восхищались в Паленке. О нем говорили даже в далеком Вилье-Эрмосе. Очень приятно, когда тобой восхищаются, особенно в родном Паленке, за стойкой в шумном веселом кабачке. Но платить за похвалы приходилось дьяволу на этом поле, осененном зловещей тенью, и цена с каждым днем становилась выше. Здесь не было восхищенных зрителей, здесь только он сам, его бессловесный мул и каменный истукан, к подножию которого не смеют выбегать даже голодные обитатели джунглей.

Дойдя до конца поля, он развернул мула, перенес соху, вытер платком лицо, отогнал москитов, поправил сомбреро и с опаской взглянул на скалу. "Н-но, мул, но!" Его голос уносился к каменной крепости, эхом завывал в ней, проваливаясь в расщелины, прыгая с одного отрога на другой. "Н-но, мул, но!" В непроницаемой гуще джунглей верещали попугаи, кто-то тяжело ухал в самых недрах зеленого ада. Где-то в отдалении треснула ветка. "Н-но, мул, но!"

Мыслитель очнулся.

Неторопливым, титаническим усилием, как в кошмарном сне, Мыслитель приподнял руку, подпиравшую голову, и снял локоть с бугра, изображавшего округлость колена. Весь его огромный торс пришел в движение, гора ожила, подножие содрогнулось, и две тысячи тонн камня обрушились вниз, разлетевшись, на милю кругом. Грохот стоял такой, точно раскололись одновременно земля и небо. В -джунглях залаяли, запищали, завыли, зарычали тысячи приглушенных голосов, выражая несказанное удивление.

Мул остановился, в испуге прядая ушами. Хосе Фелипе точно прирос к земле: он глядел не вверх, а вниз, себе под ноги на борозды, которые затемняла гигантская тень. Он видел, как локоть оторвался от колена и начал подниматься вверх. Ладони Хосе Фелипе взмокли, пальцы, державшие соху, бессильно разжались. Медленно, против воли он обернулся.

Сердце его в мгновение ока обратилось в речного угря, бьющегося на крючке. По носу, за ушами, по икрам побежали тоненькие струйки пота. Мышцы челюсти, живота и бедер вдруг стали точно ватные. Голова закружилась, как будто он долго стоял нагнувшись под палящим солнцем.

Он не мог сдвинуться с места, не мог шевельнуть ни единым мускулом. Он остолбенел, точно его на веки вечные установили здесь, подобно каменному изваянию, на которое он сейчас смотрел.

Оглашая воздух душераздирающим скрежетом, Мыслитель постепенно, могучим усилием отъединился от горы. Лавина камней, гальки, земли сыпалась по его бокам, густая пыль окутала ноги. Огромные валуны неслись вниз, подпрыгивая, катились по полю, иные падали в трех шагах от пригвожденного к земле свидетеля чуда. Загремев суставами, Мыслитель выпрямился и неподвижно замер, его выросшая тень упала на джунгли, и тревожный гомон в чаще стих. Умолкли птицы. Только медно-красное небо по-прежнему изливало на землю раскаленные лучи. Весь мир оцепенел, объятый изумлением и ужасом.

Мыслитель вздохнул. Точно взвыл ветер - искатель приключений, заблудившийся в незнакомых горах. Затем вдруг Мыслитель, ничем не обнаружив своего намерения, огромными пальцами осторожно взял мула. Сбруя натянулась и лопнула, и несчастное животное, перевернутое вниз головой и в мгновение ока вознесенное на стометровую высоту, задергало в воздухе всеми четырьмя конечностями. Какое-то время исполин изучал его со спокойным, чуть насмешливым интересом. Потом, презрительно хмыкнув, опустил на землю. Мул лежал на боку, тяжело дыша, глаза у него безумно вращались, из оскаленного рта вывалился язык.

Огромная ручища приблизилась к Хосе Фелипе. В отчаянии силился тот отодрать от земли ноги, ставшие непослушными. Но тщетно, ступни его точно приклеились. Тука сомкнулась вокруг него: огромная, жесткая, сильная - не рука, а каменная западня. Раскрыв рот, Хосе Фелипе издал вопль на такой высокой ноте, что сам не услыхал себя. И с леденящей душу быстротой стал возноситься вверх, замурованный в камень, издавая беззвучные вопли широко разинутым ртом.

Точно в кошмарном сне приблизился он как на качелях к гигантскому лицу. Оно изучающе глядело на него двумя каменными шарами. И Хосе Фелипе каким-то необъяснимым образом понял, что изваяние видит, или, вернее, впитывает в себя его облик с помощью чувства, аналогичного зрению.

- Санта-Мария! - сорвалось с уст Хосе Фелипе. Ноги его, висящие над пропастью, судорожно задергались.

- Спокойно, - услышал Хосе Фелипе. У Мыслителя не было рта, на каменном лице только явственно обозначались толстые губы, но вещал он внятно и членораздельно, как говорящий колосс Мемнон.

- Спокойно, букашка, жалкое мое подобие. - Исполин повертел Хосе Фелипе, чтобы лучше его рассмотреть. У Хосе затрещали кости. Он опять завопил, обезумев от страха. Каменные пальцы чуть ослабили хватку.

- Ясно, - сказал Мыслитель, - эта тварь - хозяин той. Эта умеет думать. Так, так, - усмехнулся он. - Забавно. Значит, козявка, ты действительно умеешь думать? Это уже нечто. И я умею. Скажи, есть ли на свете более достойное, более сладостное занятие, чем глубокое, непрерывное размышление?

- Санта-Мария! - взвизгнул опять Хосе Фелипе.

Взгляд его оторвался от огромного лица и скользнул в бездну, разверзшуюся за краем ладони. С такой высоты мул показался ему не больше мыши. Стараясь держаться поближе к пальцам, Хосе Фелипе заполз в ямочку в центре ладони. Его драные, мокрые от пота штаны плотно облепили ноги.

- Только размышление спасает от нестерпимой пытки бесконечной вереницы лет, - продолжал Мыслитель. - Постоянная, напряженная работа мысли, решение сложнейших проблем - вот единственный источник истинного наслаждения.- Колосс согнул палец, оглушив Хосе Фелипе скрежетом, и легонько толкнул его в бок: - Верно, а?

- Нет! - завопил Хосе Фелипе, не понимая, что говорит, и не слыша слов ужасного собеседника. - Да, да, - поспешил он поправиться на всякий случай, зажмурившись, чтобы не видеть ни чудовищного лица, ни бездонной пропасти.

- Увы, - продолжал мрачно Мыслитель, - я только что решил увлекатепьнейшую проблему: задачу попарно вращающихся девяти тел, одно из которых вращается в противоположном направлении. Решение этой задачи доставило мне ни с чем не сравнимое блаженство - мыслить семьдесят тысяч лет. -Чудовище на секунду задумалось. - Или, может, семь тысяч? Не знаю. Не стоит и голову ломать над этой пустяковой задачей. - Мыслитель резко качнул ладонь. - Но для тебя, козявка, мне думается, даже такая задача была бы неразрешимой.

От толчка язык у несчастного Хосе отлип от гортани, и он поспешил воспользоваться вновь обретенным даром речи.

- Опусти меня на землю! Опусти! Я оставлю твою тень в покое! Клянусь, я больше никогда не буду...

- Молчи! - ладонь опять закачалась. - И вот я безумно страдаю. Мне нужна новая проблема, чтобы я опять замолчал на тысячелетие. Силикоид без пищи для размышления - самое жалкое на свете существо!

Большой палец огромной руки успел задержать Хосе Фелипе, который, беспомощно барахтаясь, покатился было к краю бездны.

- Ты крохотная козявка, жизнь твоя короче промежутка между двумя ударами моего пульса, и, по всей вероятности, любая придуманная тобой задача будет столь же ничтожна и столь же незамысловата. А я ищу проблему, для решения которой потребовалась бы вечность.

- Клянусь моим отцом и моей матерью, я никогда больше и близко не подойду к твоему подножию, не наступлю на твою тень, если только...

- Тише, козявка, не мешай мне. Я думаю, нельзя ли обратить тебя в хорошенькую задачку.

Каменная голова приблизилась к Хосе Фелипе и долго глядела на него пустыми каменными шарами.

- Допустим, я раздавлю тебя. Ты, конечно, умрешь. И, конечно, рано или поздно твои сородичи придут сюда на поиски. Я их тоже раздавлю. И чем выше вырастет гора трупов, тем загадочнее будет их гибель. Молва об этом разойдется, как расходятся по воде круги от брошенного камня. В конце концов другие козявки, несообразительнее, чем ты, придут сюда и займутся расследованием. И если я вовремя не остановлюсь, то отыщется умник, который разгадает тайну, и уж тогда найдут способ стереть меня в порошок.

- Я не хочу умирать, - завывал Хосе Фелипе, - я ничем не заслужил безвременной смерти.

В джунглях между тем возобновилась жизнь, где-то в отдалении, точно сочувствуя ему, защебетали попугаи.

- А впрочем, это тоже проблема, - размышлял вслух колосс, пропуская мимо ушей мольбы пленника. - Она не потребует долгих размышлений, но зато сдобрена риском. И это придает ей особую прелесть. Пусть я брошу камень, тогда я должен высчитать скорость распространения волн, их частоту и расстояние, на котором они затухнут. Интересно, смогу ли я вовремя проснуться с готовым решением, чтобы отвратить собственную гибель? - Колосс опять усмехнулся. - В этом, несомненно, есть что-то оригинальное, что-то совсем новое. Ничего себе задача, от решения которой зависит вся моя жизнь! Она всерьез увлекает меня. Да, да, увлекает!

Каменные пальцы, хрустнув, стали сгибаться, приближаясь к Хосе Фелипе.

- Сжалься надо мной, - закричал человечек, едва дыша в каменных объятиях.

- Сжалиться? - пальцы немного ослабили хватку. - Жалость? Что за туманное понятие! Заключена ли в нем имманентно какая-нибудь проблема? - Мыслитель помолчал. - Нет, ничего не вырисовывается. - Опять молчание. - Но я понимаю тебя, козявка. Допустим, я подарю тебе крупицу жалости, тогда, пожалуй, можно будет немного развлечься. Хорошо, я пойду на это. Так и быть, пожалею тебя. Сыграю с тобой в одну маленькую игру.

- Опусти меня на землю! Освободи меня!

- Погоди. Еще не время. Сначала поиграем. - Гранитные шары глядели на него, но взгляд их был пуст, безнадежно пуст. - Игра заключается в следующем: я пощажу тебя, если ты докажешь, что твой ум не уступает моему. Сумей обратить меня снова в камень, и ты получишь свободу. Так что думай, козявка, напряги свои жалкие мозги. Итак, начинаем: ты против силикоида!

- Обратить тебя в камень?

Для Хосе Фелипе эти слова были лишены всякого смысла. Страх все еще не покидал его, но в нем вдруг стала закипать злость, разъедающая страх.

- Да, придумай что-нибудь. Не какую-то пустяковую проблему, решить которую ничего не стоит в промежутке между ударами моего пульса. Мне нужна проблема одних со мной временных масштабов. - Каменная рука чуть наклонилась. - Ну, думай, изобретай, как погрузить меня в каменный сон и спасти себе жизнь.

Хосе Фелипе в отчаянии прижался к каменному пальцу, соскользнул вниз, уцепился, снова соскользнул. Стиснув зубы, тщетно заставлял мозг работать. Он не умел думать, и это ему было известно лучше других. Он был человеком храбрым, при обычных обстоятельствах, разумеется. Но мыслителем не был. Еще никто никогда не хвалил его за оригинальную мысль. Даже кроткий, безобидный брат Бенедиктус, и тот однажды сказал, что Хосе Фелипе так глуп, что ему и жить-то незачем. По-видимому, преподобный отец был прав, ибо конец его близок.

Брат Бенедиктус...

Сказал, что он глуп.

Почему?

Брат...

- Скорее! - Рука еще сильнее наклонилась. - Только безмозглые идиоты так медленно думают!

Съехав на самый край, Хосе Фелипе невероятным усилием воли заставил себя не разжать рук, обхвативших каменный палец. Ноги его уже болтались в воздухе. Мысленным взором увидел он внизу мула величиной с мышь, а рядом исковерканный труп начало длинной цепи убийств, первое звено адской затеи. Руки у него побелели от напряжения. Только бы не сорваться, только бы...

- Скорее!

Ладонь наклонилась еще.

Вдруг безумная ярость захлестнула все существо Хосе Фелипе, подавив страх, умножив стократ силы. Ловко изогнувшись, он одним махом перебросил тело на. огромный палец, выпрямился во весь рост. Его яркие черные глаза горели от гнева, он потрясал перед каменной физиономией до смешного крошечным кулаком, первый раз открыто глядя в лицо врагу.

Сильным, звенящим от волнения голосом он крикнул, бросая истукану вызов:

- Ответь, кому сказал бог: "Да будет свет!"

- Кому?

И не заботясь о том, было ли это для человека проблемой, каменный монстр принял посылку, почуяв в ней возможность тысячелетней работы мысли. Его огромная длань медленно выпрямилась и стала опускаться. Она опускалась все ниже и ниже, странно подрагивая. В полутора метрах от земли Хосе Фелипе сорвался с нее. Он упал на колени, тяжело поднялся на ноги, пробежал шагов двадцать и потерял сознание. Откуда-то сверху, глухо, как сквозь сон, послышался скрежещущий голос:

- Кому?!

Небесный купол над Чиапасом по-прежнему пылал зноем, когда к Хосе Фелипе вернулось сознание, и он, шатаясь, поднялся на ноги. Мул, целый и невредимый, стоял как обычно на четырех ногах, глядя на него большими печальными глазами. Хосе Фелипе припал щекой к его теплой шее, радуясь присутствию живого существа. Он не хотел смотреть назад. Но взгляд его, как магнитом, притягивало туда, где высился Колосс. Он не выдержал и обернулся. Привычная, знакомая во всех подробностях картина открылась ему: высокий крутой холм с вершиной, одетой лесом, утес причудливых очертаний, разительно похожий на гиганта, погруженного в вековечное размышление.

Какое-то время он ошеломленно смотрел на скалу, чувствуя,.что страх отпускает его. Потом принялся ругать себя на чем свет стоит. Где же твоя хваленая храбрость, о которой известно даже в Вилье-Эрмосе? Горький ты пьяница и больше никто. Протираешь штаны в кабачке. Безмозглый чурбан, такому и жить-то незачем. Сколько было мозгов, и те проквасил вечером в кувшине с текилой. Не удивительно, что наутро упал за плугом и в беспамятстве сражался с ожившей горой.

Задумавшись, он взял в руки сбрую и вдруг увидел, что она порвана. Поискал глазами обрывки. Они были разбросаны по полю на расстоянии мили к северу от того места, где он стоял. Повсюду тут и там торчали валуны, которых утром не было, по обе стороны от Мыслителя выросли свежие бугры камней, а у подножия белело его, Хосе .Фелипе, сомбреро. Он вскинул глаза вверх - большой обломок скалы сорвался с кручи, полетел вниз и с грохотом исчез в расщелине. Эхо дважды повторило грохот и Хосе Фелипе различил в нем мощное, приглушенное бормотание:

- Кому сказал? Кому?

- О боже, - прошептал Хосе Фелипе. Трясясь всем телом, он кое-как сел на мула и, понукая, погнал его в сторону Паленке. Пот лил с него ручьями; москиты тучей вились над головой, он не замечал ничего, колотя пятками бока своего мула, пока тот, наконец, не затрусил ровной легкой рысцой.

- Н-но, мул, но, но!