«Исполнитель»

Прозоров Александр

Исполнитель

Раз, два, три, четыре, пять, шесть. - Отлично, - капитан Сомов провел своей личной карточкой через щель считывающего устройства и попросил: Сосчитайте еще раз.

- Раз, два, три, четыре, пять, шесть, - послушно повторил я.

- Ну вот, сейчас "Анчар" проанализирует и запомнит ваш голос, занесет в списки работников, и мы получим допуск в секцию.

- Кто запомнит?

- "Анчар". Автоматическое самообучающееся охранное устройство. Начальник нулевой секции покровительственно похлопал ладонью стену рядом с цифровой клавиатурой и щелью для магнитных ; карточек. - Компьютерная прослойка между надзирателем секции и внешней охраной. Угроз робот не боится, заложниками его не напугать, а при возникновении нештатных ситуаций в секцию автоматически впрыскивается раздражающее О В. Слезоточивый газ, по-русски.

- "Анчар" - это аббревиатура или название?

- Кличка. Нештатные ситуации он определяет сам, но, хоть он и самообучающийся, а мозги-то у него все равно железные. Вот и воняет в самый неподходящий момент. Один раз напустил газу, когда я подчиненного отчитывал. Голос немного повысил, и тут из-под двери - фф-у! - Капитан улыбнулся. - Чтит устав, железяка. В другой раз газу напустил, когда заключенная рожать стала.

- А у вас и беременные бывают?

- Была красотка. Она при попытке задержания на людной улице три пехотные гранаты бросила. Шесть трупов и семнадцать раненых. А перед самым арестом, когда обложили, еще и залететь ухитрилась. Надеялась, присяжные пожалеют. Все равно "вышку" получила.

- И кто у нее родился?

- Да какая разница, после газовой-то атаки. Она как увидела мертвого младенца, прямо на глазах в тихого дебила превратилась. До сих пор в клинике с куклой гуляет.

- С самого начала, наверное, с приветом была. Разве психически здоровый человек может совершить убийство?

- Ага. И содержатся у нас больные, приговоренные к высшей мере излечения. Эй! Ты чего, уснул? - Капитан нетерпеливо постучал карточкой по стене. - Сколько думать можно?

Словно в ответ на гнев начальника, над считывающим устройством перемигнулись красная и зеленая лампочки.

- Ага, - капитан опять провел своей карточкой через щель, якобы случайно заслонил от меня клавиатуру, набрал код. - Лейтенант, сосчитайте еще раз.

- Раз, два, три, четыре, пять, шесть. На стене приветливо загорелась зеленая лампочка.

- Вот и все...

- Секунду, - перебил я Сомова. - Капитан, не называйте меня по званию. Неудобно, все сержанты, а я офицер. Лучше просто по имени. И на ты. Незачем привлекать внимание.

- Хорошо... Слава. Так?

- Да, спасибо.

- Отлично. - Капитан повернулся к стене, и она раздвинулась.

Никак не могу понять, почему в тюрьмах так любят синий цвет? Нежно-васильковая униформа, лазоревые папочки с личными делами, голубые стены, индиговый пол, бирюзовый потолок из газосветных плит. Нулевая секция представляла собой стандартный тюремный блок на пять камер с карцером. Выглядело это как коридор два на пять метров с шестью дверьми из прозрачного пластика по стенам. В торце коридора стоял привинченный к полу ультрамариновый стол и такой же стул, за ним виднелись две двери. Одна, как я помнил, в ванную комнату, другая в кладовку. Витал легкий запах озона следуя заложенным еще в средневековье традициям, тюрьма щепетильно заботилась о здоровье приговоренных.

- "Психованную" опять кормят, - отвлек меня от осмотра капитан. За прозрачной дверью карцера трое надзирателей пытались удержать на полу заключенную, манипулируя при этом тарелками, большой воронкой и стаканом. Женщина выглядела так, словно обед просто вывалили ей на голову. - Уже третий год одно и то же. Глухой случай.

- А она точно нормальная?

- Я не уверен, но врачи говорят, что в норме. Ладно, ты на нее еще налюбуешься. Давай лучше пароль проверим. Открой четвертую камеру.

Я подошел к двери рядом со столом и громко произнес: "Четыре!". Дверь быстро и бесшумно втянулась в стену, открыв проход в пустую комнату.

- Закрыть!

Компьютер секции послушно выполнил команду.

- Отлично! - обрадовался капитан, - Тебя оприходовали. Итак, камера номер один. Элен Аускас. Приговорена к смертной казни за убийство охранника и семилетней девочки при ограблении ювелирного магазина. Подала прошение о помиловании. С тех пор постоянно ходит из угла в угол. Даже ест на ходу.

- А спит как?

- Не знаю, по ночам меня здесь не бывает, - игнорировал шутку капитан. - Камера три. Айра Левин. Убила своих новорожденных детей. Двойню. После этого внезапно уверовала, без молитвы минуты не проводит.

Тоже надеется на помилование. Вторая камера свободна.

- Как?

- Не волнуйся, заключенная номер два кукует в карцере. Диана Боровая. Умышленное убийство из хулиганских побуждений. Подавать апелляцию и прошение о помиловании отказалась, несколько раз пыталась покончить собой. Мы ей из карцера мини-психушку сделали. Мебели в шестом номере не положено, стены и пол обили матами, держим в "мягких" наручниках. И так уже три года. Она у нас старожил...

В этот момент открылась дверь карцера, и оттуда с руганью выскочили охранники. Судя по количеству жратвы на их униформе, кормили приговоренных неплохо. Двое из надзирателей, забрав поднос и воронку, сразу вышли из секции, а один направился к нам:

- Вот с-сука, все харчо нам на ноги вылила...

- Знакомься, Карл, - перебил его капитан, - Слава заменит Стефана на время отпуска.

- Ага, неплохо. - Он вытер руку о рубашку и протянул мне. - Карл Вихнер, твоя смена за моей. Не опаздывай.

- Вячеслав Трошин, - пожал я его липкую ладонь, - постараюсь менять вовремя.

- Извини, Слава, мне нужно отмываться. - Он ушел в ванную, а я, под внимательным взглядом капитана, встал напротив карцера и громко скомандовал:

- Шесть!

Обычная восьмиметровая камера. Правда, без стола, койки и радиоприемника. Все обито толстыми поролоновыми матами. Тощая девица сидела в углу, привалившись спиной к стене. Бурые спутанные волосы с кусочками серой грязи, коричневые разводы на лице - похоже, после "обеда" ее обтерли не слишком старательно. Комбинезон, правда, был не очень драный и вымазан в меру.

Заключенная, неловко помогая себе скованными за спиной руками, поднялась. Я заметил, что наручники действительно "мягкие", с прорезиненными изнутри "браслетами". Но, тем не менее, вытерпеть их даже сутки казалось невероятным. А три года...

- Чего надо? - хрипло спросила она. В личном деле ей приписывалось двадцать восемь лет. Щуплое тело тянуло от силы на четырнадцать, по лицу можно было дать все сорок. - Чего пялишься?

- Я - новый надзиратель...

- Ублюдок ты! Одного я уже грохнула, и до тебя дотянусь! - заорала она изо всех сил.

- А я вот никого не убивал. Это, наверное, ненормально, да?

- Идиот, - откликнулась она, однако уже не так выразительно.

- Ну что ж, - пожал я плечами, - вот и познакомились.

Заступать на дежурство мне выпало в вечер, с четырех дня до полуночи. Первые смены прошли спокойно. Элен Аускас - крепко сбитая, коротко стриженная, металась из угла в угол, бормоча что-то себе под нос, пухленькая Айра Левин раскачивалась, сидя на койке и сжимая в руках серебряный крестик, а Диана Боровая ругалась. Правда, ругалась без особой злобы и азарта - надоело, видно, за три года. От ужина она отказалась. Кормить силой я не стал - хватит с нее и обеда.

На третий вечер спокойная жизнь кончилась.

* * *

- Ах ты тварь! - услышал я вопль, только войдя в секцию. - Шлюха! Прибью!

Звуки борьбы и треск разрываемой ткани, истошный крик - бросив сумку у входа, я бросился в открытую дверь карцера. Вихнер, ругаясь, лежал на заключенной и сдавливал ее горло. У женщины лицо уже начало синеть, но она молчала, стиснув зубы - стиснув на щеке Карла. Подскочив, я ударил ее в живот (зубы разжались), а потом и его, чуть пониже уха. Безопасно, но весьма болезненно. Вихнер снова взвыл, бросил несчастную девчонку и кинулся на меня. Я классически, по учебнику, откинулся на спину, выставив перед собой ногу, принял на нее корпус Вихнера .и перебросил через себя.

- Закрыть! - крикнул я, как только мы вылетели в коридор и вскочили на ноги.

Упитанный кулак Карла с низким, утробным звуком мелькнул у меня перед самым носом. Краешком сознания я успел удивиться странному звуку и от души заехал коллеге локтем в челюсть. В глазах резануло, и появилось такое ощущение, будто воздух вокруг исчез. "Удар в солнечное сплетение пропустил, - на удивление спокойно отметил я. - Интересно, почему я его не почувствовал?" А потом сознание стекло куда-то вниз...

...Голова гудела, как с похмелья, и жутко, до слез, резало в глазах. Веки не поднимались, а лишь создавали тоненькую щелку для подглядывания. Сквозь мокрые от слез ресницы я разглядел прямо над собой "лицо Карла.

- Оклемался, Дон Кихот? Чего кинулся?

- А ты чего делал? Под трибунал захотел?

- Иди глаза промой, умник. "Анчар" фуняет гнусно, но не ядовито. Ополоснешься, все сразу пройдет.

Кое-как, ощупью, я добрался до рукомойника, открыл холодную воду и сунул голову под кран. Стало немного легче. Когда струйки воды потекли по лицу, то глаза сразу перестало щипать, и скоро они открывались широко, как у голодного филина.

- Ну что, оклемался? На полотенце.

- Слушай, Карл, если ты еще хоть раз.... - я оторвал от лица мягкую ворсистую ткань и осекся. Из огромного укуса на левой щеке Вихнера сочилась кровь, еще один укус виднелся под разорванной рубашкой. На самой рубашке не хватало воротника и рукава. - Ты снимал с нее наручники?!

- Меня б тогда в живых не было. Это она зубками да ножками.

- Не может быть!

- Слушай меня, защитник нежных дам. Раз ты такой умный, то я к ней даже в камеру заходить не буду. Сам с ней разбирайся. И корми сам. Кстати, я сегодня и так задержался, так что пока. Пойду в санчасть, укол от бешенства сделаю.

Вихнер помахал мне рукой и отчалил. А я, плюнув на инструкции, пошел и принял душ. Под прохладными упругими струями отравленный организм быстро пришел в норму. В кладовке нашлась сменная униформа (видимо, для тех, кто "психованную" кормит) и чистый комбинезон. Переодевшись, я взял комбез и пошел к карцеру.

- Шесть. - Дверь втянулась в стену.

- Как я его отделала, а?! Классно? - Она была грязная, в разорванном на боку комбинезоне, но счастливая, как заяц на капустной грядке.

- Он что, хотел тебя изнасиловать?

- Так я вам и далась, ублюдки сраные!

- Понятно, - разговаривать с ней было бесполезно, но попробовать все-таки стоило. - Послушайте, леди. У меня есть такое ощущение, что вам нужно переодеться. Какие фокусы ты можешь отчебучить, я сегодня видел. Это в наручниках. А если их снять?

- Витиевато плетешь, не заблудись в мыслях. - Она села на корточки и прислонилась к стене.

- Вопрос простой: мне нужно вызывать для твоего переодевания толпу охранников или ты объявишь перемирие и переоденешься сама?

- А ты стриптиз посмотришь?

- Обойдусь. Сниму наручники и выйду.

- Не врешь? - Она прищурилась, словно рассчитывая прыжок к моему горлу, но хорошее настроение перевесило. Женщина, откинувшись к стене и помогая себе плечами, встала. - Валяй, снимай.

"Браслеты" я сунул в кармашек брюк и пошел к себе, однако в дверях мне пришла в -голову еще одна мысль.

- Подожди, красотка.

- Чего еще?

Я достал из кармашка маленькое зеркальце, вернулся к ней и дал полюбоваться на отражение - из своих рук.

- Ну и что?

- Если ты сегодня паинька, то, может, есть желание принять душ?

- А ты из-за шторки будешь подглядывать?

- Да иди ты... - я спрятал зеркальце и развернулся.

- Ладно, - великодушно заявила она, - Кутить так кутить! Пусть будет душ!

Из душа она выбралась только часа через полтора. В чистеньком комбезе, благоухая шампунем, сверкая чищенными зубами и блестя мокрой кожей, она показалась даже красивой. Вдобавок, у нее оказались каштановые волосы. Правда, они остались спутанными, как на рекламе романа ужасов, и пятерня девицы ничего не могла с ними сделать.

- Ладно, не мучайся, завтра расческу принесу.

- Правда? Вот здорово! Сегодня просто день чудес! Жаль только, ухо жандарму откусить не удалось, а то б решила, что я в раю!

- И она закрутилась на месте, широко расставив руки. - Пожалуй, ты мне нравишься, парень. Вот только зря ты за мной в душе подглядывал!

- Не подглядывал я.

- Да врешь! Правда не подглядывал?

- Правда.

- Ты что, импотент? - Она перестала кружиться. - Бедняга...

- Сама ты... - Ну, вот что ей скажешь?

- Как тебя зовут, нечистая сила?

- А то не знаешь?

- Извини, конечно, знаю... - Я покосился на табличку рядом со второй камерой.

- Диана Боровая. То есть, Диана.

- Ага, Диана Охотница. Даня меня зовут, просто Даня. В ресторан пригласить хочешь?

- Так ты все равно от еды отказываешься.

- Вот дурачок. - Она присела перед столом, томно, снизу вверх, заглянула мне в глаза и вкрадчиво мурлыкнула: - Это же так выгодно, никаких расходов...

- Ага, появляются дурные мысли. Пора водворять тебя на место, Диана Охотница. Повернись-ка ко мне спиной.

- Пошляк! Кусить бы тебя... Да уж прощу в честь праздника. - Она встала, развернулась, завела руки за спину. Я достал наручники. Внезапно она отдернула руки, повернулась ко мне. - Правда расческу принесешь?

- Правда.

- Ну, тогда цепляй.

Дойдя до карцера, она вздохнула с театральной тоской и плашмя рухнула на мягкие маты. Похоже, Даня уже привыкла к своей тюремной жизни и скандалила больше по привычке. Отдать ей должное - продержаться три года в наручниках и не свихнуться, не сломаться, не сдаться - это характер нужно иметь! Принесу ей завтра расческу, пусть хоть такое удовольствие получит.

* * *

Карл ждал меня, сидя на столе, рядом с подносом, уставленным тарелками.

- Здравствуй, Слава, - с преувеличенным радушием протянул он мне руку. - Тебя сегодня ждет незабываемое зрелище под названием "Прием пищи". Действуй, раз ты такой умный. Обед на столе, все остальное в ажуре. Чао. Он, как обычно, помахал рукой и убрался из секции.

Обед. Рыбный суп, салат из огурцов и помидоров со сметаной, пюре с котлетой и апельсиновый сок. Я прошелся туда-сюда по секции, заглянул в камеры. Все как всегда. Потом взял поднос и отправился в карцер.

- Не буду! - Она вскочила, вжалась в угол, пригнув голову, набычась и сверкая глазами. Казалось, еще мгновение - и дыхнет огнем, как Змей Горыныч. - Подавись своей жратвой!

- Чего орешь, будто мышь увидела? Никто тебя кормить не собирается.

- Врешь, жандарм!

- Слушай, Даня, тебе что, нравится жить в наручниках?

- Не буду!

- Если ты перестанешь орать, то я, согласно инструкции, сниму с тебя наручники на время приема пищи. А будешь есть или нет - это твое личное горе.

- Врешь, ты накормить меня обязан.

- Очень надо. Человек без пищи полтора месяца прожить может. Вот месяцок поголодаешь, тогда и буду думать. А пока - сама решай. - Я достал ключ от наручников и подошел к ней. - Так как?

Она немного попыхтела, а потом повернулась спиной. Я снял наручники и вернулся к подносу:

- Ты правда есть не будешь? Я тогда салатик твой приберу, ладно?

- Дразнишь, жандарм?

- Очень надо. Просто человек я холостой, готовить не умею. Грех не воспользоваться случаем.

- Ага, сосешь из зэков последние соки!

- Ишь ты, вампира нашла! Сама отказываешься. Котлету тоже не будешь?

- Сок отдай! Не пить я не зарекалась! - Она подбежала и схватила стакан. Можно подумать, его кто-то собирался отнимать.

Дожевав котлету, я потянулся за супом.

- А это как, по-твоему, питье или еда?

- Это отрыжка кулинарии. - Она брезгливо фыркнула. - Вот когда мы с отцом уху на рыбалке варили, то было да! А это... - она взяла ложку, пару раз хлебнула и брезгливо сплюнула, - кошачьи консервы.

Глядя на нее, я тоже отодвинул тарелку, поставил на поднос пустой пластиковый стакан и пошел прочь.

- Эй, ты куда, постой... черт, как тебя зовут?!

- Меня? - Я повернулся к ней. - Слава. А что такое?

- Как что? Забыл? Ты мне расческу обещал!

Я поставил поднос на пол и достал из кармана обычную пластмассовую расческу. Никогда не думал, что она может вызвать у женщины столько радости.

- А зеркало? Хотя, пока не надо. Сперва колтун попробую разодрать. Она вонзила гребень в самый центр головы, визгнула, выдернула и стала осторожно расчесывать от самых кончиков волос. Похоже, ей было больно, но на губах все равно играла улыбка. - Ну, что ты вытаращился? Первый раз волосы увидел?

- За гребешком слежу. Как никак - колюще-режущий инструмент. А ты убийца.

- Я... - тихо ойкнула она, улыбка заледенела на губах, скакнули в сторону зрачки, и прежде чем я успел что-то понять, забитые в глубину подсознания рефлексы уже кинули мое тело вперед, словно спустив туго скрученную пружину. Одним резким движением пальца она обломала зубчики гребня и, пока те разлетались по полу шуршащим дождем, со всей силы вонзила оставшийся в руке стержень себе в глаз, до самого затылка. Брызнула кровь, пахнуло теплой влагой... Нет, не вонзила, в последнее мгновение я успел перехватить кисть и выкрутить ее, по инерции падая на пол. С легким хрустом разлетелась пластмаска на три куцых обломка, а сумасшедшая баба, не обращая внимания на боль в вывернутой руке, уже вцепилась зубами в запястье другой. Не дожидаясь, пока ее клыки доберутся до вены, я кинул "психованную" лицом в стену (жаль, мягкая) выдернул из кармана наручники, накинул на одну руку... выкрутил другую... щелчок...

- Сука... - Я кинул ее на пол и вышел из карцера.

- Ублюдки!!! Твари!!! - неслось вслед.

- Закрыть! - Дверь обрезала крики, как топор палача обрывает жизнь.

В наступившей тишине я прошел в ванную, ополоснул лицо и, не вытираясь, сел за стол. Надо же, пыталась себя кончить! Вены зубами грызла! Маньяк... Минут через десять я более-менее успокоился и - работа есть работа - отправился в карцер. "Психованная" билась головой о поролоновую стену.

- Чтоб я тебе еще хоть раз, хоть на йоту поверил...

- Н-не у-убивала...

- Сама хвасталась. Помнишь, когда я первый раз заходил?

- Не убивала-а-а... - она завалилась на пол и ударилась в слезы. Я убрал с пола ошметки расчески, забрал поднос и вышел.

А она продолжала реветь. Пять минут, десять, полчаса, час, два, и я не выдержал.

- Шесть.

Она плакала, стоя на коленях и уткнувшись лбом в стену. - Перестань.

- Н-не уб-бивал-ла...

- Да хватит уже плакать-то, - немного поколебавшись, я подошел к ней, присел рядом на корточки и обнял за плечи. - Ну, перестань.

- Н-не...

Я достал платок, вытер ей глаза, нос, потом привалился спиной к стене и прижал девицу к себе. Как ни странно, но она не вцепилась мне зубами в горло, а просто разревелась еще сильнее. Совершенно идиотское положение обнимать плачущую женщину со скованными за спиной руками. Посидев так с четверть часа, я осторожно достал ключ и расстегнул на ней браслеты. Она обняла меня и перестала шмыгать носом.

- Сосед это был. Пьянь. Выше этажом... То зальет, то пристает в парадняке... Тут с приятелем полезли... Разило за версту... Я говорю: "Каблуком врежу"... Туфли на шпильке... Ну и дала... А он взял и сдох. А на суде - "угрожала убийством, угрожала убийством". И свидетели... Он же меня раз десять заливал! Я же не всерьез! Умышленно, умышленно... Я и решила, раз все сволочи, то и пошли все в жопу! Ничего от вас не надо... Подавитесь... Но я не убивала! Веришь?

Она подняла голову и заглянула мне в глаза. И я кивнул. Господи, двадцать восемь лет... Умру всем назло... Ребенок. "Убийство из хулиганских побуждений"...

* * *

- Что-то твоя подопечная совсем снулая, - встретил меня на следующий день Вихнер. - Меня даже пнуть не попыталась, обед сама съела. Может, помирать собралась?

- Зато ты румяный, как пирожок, - пожал я ему руку, - клад, что ли, нашел?

- Не знаю, все может быть. Ну, я пошел?

- Торопишься?

Я прошел по коридору, заглянул в камеры, и все сразу понял. На такие вещи глаз у меня наметан.

- Да все в порядке, не боись.

- А скажи-ка мне, Карл, почему Айра Левин перестала молиться?

- Что?

- То самое. - Айра лежала на койке, заложив руки за голову, и с блаженной улыбкой смотрела в потолок. - Так что скажешь, друг мой Карл?

- Понимаешь, - он покраснел, как мальчишка, - знаешь, ее изнасиловали. Издевались при атом. Дети были от насильников... Не такая уж она виноватая.

- Карл, иди домой, а то несешь какую-то ересь.

- Ты не понял...

- Я все понял, Карл. Но эти вопросы решает суд. Наше дело исполнение приговора. И больше ничего.

- Но этот приговор неправильный!

- Законы защищают общество от анархии, а эмоции приводят либо к прощению убийц, либо к кровной мести. Так что оставь свое мнение при себе, а право на справедливое решение - суду.

- Но бывает когда суд ошибается!

- И тем не менее, только суд может гарантировать законность и беспристрастность. А ты, братец, смотришь на дело только с одной стороны, и при этом не имеешь достаточной информации. Суд, кстати, в таких случаях подсудимых оправдывает. За недостатком улик. А ее не оправдали... Извини, Карл, но твоей горячности я доверяю меньше.

- Ты не понимаешь...

- Я все понимаю. Для подобных ситуаций существует институт помилования. Не ты первый мучаешься над этим вопросом. Смертная казнь предназначена только для преступников, и факты взвешиваются не один раз. Если она невиновна, то ей ничего не будет.

- Будем надеяться, - махнул он рукой и ушел.

Я сел за стол, достал журнал приема-сдачи дежурства, заполнил, а затем отправился в карцер.

- А, это ты. - Даня понуро сидела у стены, положив голову на колени, и на мое появление больше никак не отреагировала. Я молча расстегнул наручники, вложил ей в руку расческу и, не без нутряного ужаса, вышел из карцера. Минут десять прошли в напряжении - вдруг "сотворит"... А потом вернулся.

- Значит, ты мне веришь? Не боишься? Даже после вчерашнего... - Она сидела на полу в той же позе и вертела гребень в руках. - А почему они не верят? Обязательно надо засадить?.. Ты мне правда веришь?

- Да.

- А они не верят... - в голосе послышались слезы.

- Надо было подать апелляцию.

- Не хочу от них ничего... сволочи. Я взял ее руку, осторожно провел пальцами по запястью.

- Наручники мозоль натерли. Я их больше не буду тебе надевать.

- На всю жизнь останутся... Хотя и жизни-то осталось... Слава, слушай, нет у меня сейчас настроения заниматься прическами.. Ты оставишь мне гребешок?

- Нет.

- Почему?

- Хочу видеть, как ты расчесываешься. Мне нравится на тебя смотреть.

- Было бы на что! - Она вскинула руку к волосам и наконец-то улыбнулась.

- Да что ж это... - Я вновь поймал ее руку и прикоснулся к мозолям. Может, крем принести?

- Не поможет... А можно мне в душ?

- Конечно...

Она встала, осторожно опустила расческу мне в нагрудный карман и заглянула в глаза:

- Пусть у тебя побудет, ладно? Я кивнул, привлек ее к себе и поцеловал. На мгновение она обмякла, но встрепенулась и отскочила, сжав кулачки.

- Что, привык зэчек лапать?!.

- Нет, просто... - я запнулся и выдал совсем не к месту: - ...просто ты идешь в душ.

- Да, это, конечно, аргумент... - Она двинулась вперед, но у дверей ванной остановилась и повернулась ко мне. - Еще раз так сделаешь - укушу.

И тогда я поцеловал ее снова. На этот раз она не вырывалась, наоборот - обняла меня, прижалась всем телом, дрожа, как на холодном ветру. Отскочила.

- Начальство заметит - выговор получишь.

- Переживу.

- Да? Тогда стоит ходить в душ почаще... - и она скрылась за дверью.

Отмокла Даня минут за пять, а потом долго сидела на моем законном столе и разбирала волосы. А когда до конца смены осталось совсем немного, спросила:

- Слава, ты что, девушек только перед душем целуешь, а после нет?

- Не хочу пользоваться твоим минутным настроением...

- Ну-у, дурной!.. - она притянула меня к себе и крепко поцеловала.

* * *

- Что с тобой, Карл? Ты выглядишь как утопленник!

- Ее приговорили.

- Что?

- Прошение о помилований отклонили... Как это? Как? - он вцепился мне в плечи и затряс из всех сил. - Почему?!

- Ты обращаешься не по адресу.

- Какому адресу? Все... Поздно... - Он отвернулся, сел на стол. - Как я ей скажу...

- Ну, давай я...

- Нет. Я должен сам... Завтра. Завтра скажу.

Он ушел, даже не попрощавшись, а я неторопливо обошел секцию, закинул в кладовку забытую Карлом сумку и отправился к Дане.

- Хочу в душ, - подпрыгнула она, увидев меня. Я обнял ее и поцеловал. - Все равно хочу.

Наручники опять отправились ко мне в карман, а Даня, после долгих поцелуев - в ванную. Дрызгалась она там, негромко мурлыкая, не меньше часа, а потом явилась, как господь народу, завернутая в казенное небесно-голубое полотенце.

- Вот так Диана! В тоге. В честь чего?

- Ногти у меня длинные, надо бы подстричь.

- Ай-яй-яй, опять тебя тянет на острое!

- Длинные, - хладнокровно парировала она, - а остальное не мое дело.

- Ну, как скажешь... - я достал из стола ножницы и пошел следом за ней.

Даня уселась на пол в уголке карцера, сложив ноги по-турецки, и царственным жестом протянула мне руку. Тонкие, нежные пальчики. Работой их тут давно не утруждали. Правда, впечатление изысканности портил ободок жесткой кожи вокруг запястий. Я не удержался, осторожно погладил живой "браслет", кисть руки. На ощупь хорошо чувствовалась разница - как будто жесткий брезент переходит в мягкий шелк. Пока я стриг ей ногти, то несколько раз отвлекался на эксперименты. Даже кожа ладоней казалась нежнее, чем на запястье...

- Вторую... - шепнула она дрогнувшим голосом.

Я взял ее ладонь двумя руками, тихонько дохнул на нее, коснулся губами...

- Не могу больше... - она откинулась, увлекая меня за собой, полотенце развернулось, и под ним, естественно, ничего не было, а тело ее била крупная дрожь, руки лихорадочно рвали мою рубашку, крепко прильнули губы...

Она была страстной, ненасытной, и одновременно нежной. Она плакала и благодарила, и просила любви снова и снова, пока не сорвалась в крик... А потом была тихой и спокойной, и я мог спокойно ласкать ее плечи, бедра, девичью грудь, играть волосами.

- Как хорошо... - прошептала она, перевернулась на живот и уткнулась носом в мягкий поролон.

- Ну что опять, - тихонько поцеловал я ее между лопаток, - что ты плачешь?

- Вот, - хлюпнула она, - мне, может, завтра цианид в попку вколют. А ты останешься, будешь гулять, баб трахать, забудешь... Ты не забудь меня, Сла... Сла...

- Что ты, глупая? Мне никогда так хорошо не было... Черт, ну почему ты пересмотра не хочешь? Если неумышленное... Ну, дадут три года... Так ты их уже отсидела.

- Сволочи они там все... Да и если выпустят, кому я нужна? И тебе небось - только побаловаться, - и она заметно затаила дыхание.

- Конечно, побаловаться, - изобразил я солидность, - каждый день так баловаться не откажусь. Правда, в жены ты с виду не годишься, но если подкормить, завить и подкрасить, то, пожалуй, я подумаю...

- Я те подумаю! - Она кинулась мне на шею, свалила на пол, едва не вывихнув мне ногу, и нежно прошептала: - Загрызу...

* * *

Когда я вошел в тесный кабинет капитана Сомова, там сидел Карл Вихнер, но это уже не имело никакого значения.

- Добрый день, капитан. Можете закрывать мою командировку.

- Уже?

- Да.

- Отличная работа, Слава, - он привстал, пожал мне руку, сел на свое место, до-, стал из ящика стола стандартную лазоревую папочку, - Значит, завтра приговор приводим в исполнение.

- Какой приговор? - внезапно встрепенулся Вихнер.

- Диане Боровой.

- А чего вдруг именно сейчас?

- Харл, ты как первый день работаешь, - поскольку свободных стульев не было, я присел на край стола, - Смертная казнь - это наказание. Казнить человека, который сам хочет умереть, бессмысленно. Осужденный должен быть счастливым, радоваться жизни, хотеть жить. Вот тогда казнь свое назначение и выполняет.

- И ты...

- Диана Боровая сегодня попросила прислать адвоката.

- Погоди, а казнь Айры? Ну, после того, как... Это ты?

- Да.

- Сержант Вихнер! - закричал капитан. Но Карл не ударил меня, он вскочил, тихо произнес;

- Трошин... - И, приблизившись в упор, выдохнул, как оскорбление: Ты палач!

- Ах, Карл, братишка. Мир, который признает смертную казнь, не может существовать без палачей. Моя работа нужна людям. Без меня им просто не обойтись.

Р. S. Через два месяца после приведения приговора в исполнение, отец Дианы Боровой сумел выяснить, что адвокат его дочери и потерпевший находились в близких дружеских отношениях. После пересмотра дела, обвинение с Дани было снято, поскольку она действовала в пределах необходимой самообороны.