«Странствие Балвы»

Александр Неманис СТРАНСТВИЕ БАЛВЫ

Шелковый шарф лежал поперек дороги и его нужно было обязательно переступить. Балва почесал ухо и смущенно откашлялся. Его вера запрещала ему переступать через шелковые шарфы и запрещала также сходить с дороги. "Идешь — иди, не смей свернуть с пути", утверждала Единая Книга. Балва вынул из рюкзака салфетку, постелил ее на дорогу и сел подумать.

Вскоре это занятие ему надоело и он встал.

«Ничего нет глупее, чем думать о том, чего сделать нельзя», вспомнилось оттуда же. Балва вздохнул, спрятал салфетку в рюкзак и ногой отшвырнул шарф с дороги. «Самое простое — самое верное».

Балва еще вчера жил как все, но с утра его словно подменили, и от одного его утреннего взгляда скончался престарелый петух. Балва воспользовался случаем, поел, а дальше совсем разошелся: сломал и выкинул часы, замуровал мышиный ход, надел сапоги и ушел из дома, как он решил, навсегда.

Шелковый шарф оказался не самым большим препятствием. Пройдя еще немного, Балва вышел к реке. Тут он понял, что перед ним самая сложная задача жизни, по крайней мере той, которая была. Балва не умел плавать и он не видел никого, у кого мог бы спросить совета.

Он читал в Единой Книге о мостах, одолевающих реки, но не представлял себе, что это такое.

Он снова сел на салфетку, на сей раз не подумать, а потому что ноги подкосились. Не те у него были ноги, чтобы на них много ходить. Мало он знал, меньше видел, а о выносливости и понятия не имел.

Хорошо, что из кустов вышла женщина и заметила Балву.

— Мужчина? — удивилась она. — Да что же он здесь делает?

— Ушел, — сказал Балва. — Навсегда ушел. Так не могу больше жить.

Женщина не рассмеялась. Балва думал, что она рассмеется, а она не рассмеялась. Она только с сомнением покачала головой.

— А жить ты как будешь? Где ты еду брать будешь? Где спать?

Балва пожал плечами.

— Не знаю. — Он показал на рюкзак. — Пока есть, что есть, а там видно будет.

Женщина взяла рюкзак и покачала его на вытянутой руке.

— Легковат… Ну ладно. А пойдешь-то ты куда?

— Куда пойдется.

— А сейчас чего сидишь?

Балва опять смутился. Он вспомнил шарф и как грубо с ним обошелся. Может, это ее шарф. Очень неудобно.

Женщина догадалась, не дожидаясь ответа.

— Река?

Балва кивнул.

— Вот ты такого простого препятствия одолеть не можешь, даже, наверное, не знаешь как, а все туда же — пойду, пойду, и ведь, скорее всего, думаю, навсегда уйти решил. Ну скажи: правда это?

Балва снова кивнул. Он почувствовал, что у него загорелись уши, и спрятал нос между колен.

— Много вас таких, смелых… Елисея помнишь? Да помнишь, конечно… Утонул он в реке. Вот вы, наверное, думаете, что он дома сидит, не вылезает, ест да пьет, а он утонул. Дня три тому выловили.

— Елисея… — произнес Балва и почувствовал, что сейчас заплачет.

У него задрожали губы, он тихонечко завыл, ему невыносимо стало жалко себя, слишком близко он знал Елисея, слишком мало еще было с ним выпито.

Женщина присела на корточки рядом с Балвой и ласково погладила его по голове.

— Поплачь, поплачь, милок, может легче станет.

— Он был… — выдавил Балва. — Он таким… У него… Вот так вот. Вот как, значит…

— Да… Ветка у него в руках была. Так и сожгли. Нельзя было отодрать. Видать, он на дерево полез. Над водой посидеть. Да не усидел, видишь…

Балва уткнулся в теплую грудь женщины и заплакал. Плакал он долго, а она только гладила его по голове и приговаривала:

— Ну…Ну…

Наконец он выплакался и отодвинулся. Ему было очень стыдно. Пойти навсегда, неожиданно столкнуться с голой правдой жизни, с жестокой правдой, не знающей пощады, и сразу понять, что он до безобразия слаб.

— И чего вам не живется, — сказала женщина. — Ешь, пей, спи. Никаких забот. Ну разве что иногда… Да вот за это-то мы ведь как о вас беспокоимся! Кто у вас хозяйка, Маруся, да? Золотое у нее сердце!

— Доброе, да, — отозвался Балва.

— Вот и хорошо, — обрадовалась женщина. — Возвращайся.

— Да, да… Только посижу еще немного…

— Ну ладно. — Женщина встала с чувством исполненного долга. — А то я тут болтаю с тобой, а у меня ведь дел невпроворот… — Она прошла несколько шагов, потом обернулась. — Да, передавай привет Марусе. Скажи, что Клава ей привет шлет. В гости зовет. Чай с грибами пить… И не сиди долго.

Женщина ушла.

Балва сидел и смотрел на реку. Не такая уж она и большая. А Елисей, наверное, пьяный был, вот потому и свалился.

Балва решительно поднялся и пошел вверх по течению. Идти было нелегко, потому что берега у реки были хотя и невысокие, зато крутые, и кусты росли прямо на самом берегу, а тропинка хотя и была, но очень узкая и в таких зарослях, что приходилось постоянно сгибаться.

У Балвы заболела шея, потом поясница. И он еще все время высматривал подходящее дерево. Совсем усталый, он выбрал более-менее удобное место, чтобы отдохнуть, и сел, даже не подстелив салфетку. Когда он это понял, то сильно огорчился. Он привстал и попытался отряхнуть штаны, но куда там — бесполезно: штаны теперь нужно отдавать в стирку. Правда какая сейчас стирка? Он один в лесу. И помощи ждать глупо.

Балва махнул рукой и сказал:

— Да ладно…

И огляделся. А потом улыбнулся. Вот ведь сила привычки: жить с оглядкой. Надо отучиваться.

Он потянулся, чуть отклонившись назад, и тут его взгляд уперся в большую ветвь, которая простиралась в сторону другого берега. Он встал и проследил взглядом до конца ветви. Это, пожалуй, то, что нужно.

Еще он подумал, что зря все затеял, и чтобы не дать себе себя отговорить, сразу полез на дерево.

Он чувствовал себя героем, когда добрался до ветви и сел на нее верхом. Но он помнил, что пока дело не сделано, нельзя его оканчивать даже в мыслях, иначе от успеха закружится голова, а это совсем ни к чему.

Он протянул руки, обхватил ветвь и протащил себя вперед. Потом еще немного. Теперь под ним была вода. Балва был над пропастью, таящей гибель. Он, такой жалкий и слабый, отважился бросить вызов границе бытия!

Лоб Балвы похолодел, а под мышками, наоборот, стало жарко, и потек пот. Балва двинулся дальше. Он старался не думать о том, что внизу, тем более не смотреть туда. Все же иногда смотрел.

Сердце стало тонким как паучья нить, готово было разорваться. Время тянулось медленно — смола быстрее затягивает древесные раны.

Но мало-помалу Балва одолевал себя и переправу. Когда ветвь стала ненадежной — прогнулась под тяжестью Балвы, он остановился. Под ним был скат другого берега. Если прыгнуть прямо вниз, то, вероятнее всего, он соскользнет в воду. Не за что было там зацепиться. Назад тоже пути не было.

Балва снова захотел заплакать, но не позволил себе.

Он распрямился и огляделся.

Чуть выше его головы была тоненькая ветка дерева, росшего с той стороны.

Балва с трудом оторвал руки от своей ветви, крепко ухватился за другую, и сразу полетел вниз. Ветка выдержала. Балва сильно ударился, но рук не разжал. Он полз вверх, скользя коленками по траве и перебирая по ветке руками. Слезы лились неудержимо, но Балва не замечал этого. Он был на другом берегу, а остальное не имело значения.

Он дополз до безопасного, пологого места и перевернулся на спину. По небу плыли равнодушные к нему облака, но они были так изощренно подвижны, что Балва готов был все им простить.

Он лежал долго, очень долго, прислушиваясь к шуму реки и шуму листьев. Он не знал, что будет делать дальше, зато впервые был вполне доволен собой.

День склонился к вечеру. Стало прохладнее. Балва поднялся и пошел по тропинке. Вскоре он вышел к дороге, встал на ней и не знал в какую сторону направиться.

Так он стоял, пока не увидел идущую по дороге женщину. Она тоже его увидела.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — И чего это ты такой грязный? Ну и ну… — Она покачала головой. — Вот ведь неряха! А ну пойдем домой, я тебя отведу.

Женщина крепко взяла Балву за руку и повела за собой. По узкой дороге, сквозь лиственный лес, через желтоцветную поляну — и в деревню.

На крыльце дома Балвы сидел незнакомец с наполовину опорожненной бутылью.

— Передаю его тебе, Лексик, гуляку этакого, — сказала женщина. — И смотрите чтоб у меня! Не особенно!

— Всё путем, Клава, — отозвался мужчина, вовсе не Лексик, на сомневающийся взгляд Балвы.

— А я тебя давно жду, Спиридон.

Балва оглянулся: никого.

— Ты чего это, не рад друзьям, что ли? — удивился самозванец.

Из-за угла Балвиного дома вышел петух, из открытой форточки донесся тихий перезвон часов.

Балва покачал головой, молча взял бутыль и сделал глоток.

— А все-таки я на том берегу был, — сказал Балва и быстро допил остаток.

Шелковый шарф лежал поперек дороги и его нужно было обязательно переступить. Балва почесал ухо и смущенно откашлялся. Его вера запрещала ему переступать через шелковые шарфы и запрещала также сходить с дороги. «Идешь — иди, не смей свернуть с пути», утверждала Единая Книга. Балва вынул из рюкзака салфетку, постелил ее на дорогу и сел подумать.

Вскоре это занятие ему надоело и он встал.

«Ничего нет глупее, чем думать о том, чего сделать нельзя», вспомнилось оттуда же. Балва вздохнул, спрятал салфетку в рюкзак и ногой отшвырнул шарф с дороги. «Самое простое — самое верное».

Балва еще вчера жил как все, но с утра его словно подменили, и от одного его утреннего взгляда скончался престарелый петух. Балва воспользовался случаем, поел, а дальше совсем разошелся: сломал и выкинул часы, замуровал мышиный ход, надел сапоги и ушел из дома, как он решил, навсегда.

Шелковый шарф оказался не самым большим препятствием. Пройдя еще немного, Балва вышел к реке. Тут он понял, что перед ним самая сложная задача жизни, по крайней мере той, которая была. Балва не умел плавать и он не видел никого, у кого мог бы спросить совета.

Он читал в Единой Книге о мостах, одолевающих реки, но не представлял себе, что это такое.

Он снова сел на салфетку, на сей раз не подумать, а потому что ноги подкосились. Не те у него были ноги, чтобы на них много ходить. Мало он знал, меньше видел, а о выносливости и понятия не имел.

Хорошо, что из кустов вышла женщина и заметила Балву.

— Мужчина? — удивилась она. — Да что же он здесь делает?

— Ушел, — сказал Балва. — Навсегда ушел. Так не могу больше жить.

Женщина не рассмеялась. Балва думал, что она рассмеется, а она не рассмеялась. Она только с сомнением покачала головой.

— А жить ты как будешь? Где ты еду брать будешь? Где спать?

Балва пожал плечами.

— Не знаю. — Он показал на рюкзак. — Пока есть, что есть, а там видно будет.

Женщина взяла рюкзак и покачала его на вытянутой руке.

— Легковат… Ну ладно. А пойдешь-то ты куда?

— Куда пойдется.

— А сейчас чего сидишь?

Балва опять смутился. Он вспомнил шарф и как грубо с ним обошелся. Может, это ее шарф. Очень неудобно.

Женщина догадалась, не дожидаясь ответа.

— Река?

Балва кивнул.

— Вот ты такого простого препятствия одолеть не можешь, даже, наверное, не знаешь как, а все туда же — пойду, пойду, и ведь, скорее всего, думаю, навсегда уйти решил. Ну скажи: правда это?

Балва снова кивнул. Он почувствовал, что у него загорелись уши, и спрятал нос между колен.

— Много вас таких, смелых… Елисея помнишь? Да помнишь, конечно… Утонул он в реке. Вот вы, наверное, думаете, что он дома сидит, не вылезает, ест да пьет, а он утонул. Дня три тому выловили.

— Елисея… — произнес Балва и почувствовал, что сейчас заплачет.

У него задрожали губы, он тихонечко завыл, ему невыносимо стало жалко себя, слишком близко он знал Елисея, слишком мало еще было с ним выпито.

Женщина присела на корточки рядом с Балвой и ласково погладила его по голове.

— Поплачь, поплачь, милок, может легче станет.

— Он был… — выдавил Балва. — Он таким… У него… Вот так вот. Вот как, значит…

— Да… Ветка у него в руках была. Так и сожгли. Нельзя было отодрать. Видать, он на дерево полез. Над водой посидеть. Да не усидел, видишь…

Балва уткнулся в теплую грудь женщины и заплакал. Плакал он долго, а она только гладила его по голове и приговаривала:

— Ну…Ну…

Наконец он выплакался и отодвинулся. Ему было очень стыдно. Пойти навсегда, неожиданно столкнуться с голой правдой жизни, с жестокой правдой, не знающей пощады, и сразу понять, что он до безобразия слаб.

— И чего вам не живется, — сказала женщина. — Ешь, пей, спи. Никаких забот. Ну разве что иногда… Да вот за это-то мы ведь как о вас беспокоимся! Кто у вас хозяйка, Маруся, да? Золотое у нее сердце!

— Доброе, да, — отозвался Балва.

— Вот и хорошо, — обрадовалась женщина. — Возвращайся.

— Да, да… Только посижу еще немного…

— Ну ладно. — Женщина встала с чувством исполненного долга. — А то я тут болтаю с тобой, а у меня ведь дел невпроворот… — Она прошла несколько шагов, потом обернулась. — Да, передавай привет Марусе. Скажи, что Клава ей привет шлет. В гости зовет. Чай с грибами пить… И не сиди долго.

Женщина ушла.

Балва сидел и смотрел на реку. Не такая уж она и большая. А Елисей, наверное, пьяный был, вот потому и свалился.

Балва решительно поднялся и пошел вверх по течению. Идти было нелегко, потому что берега у реки были хотя и невысокие, зато крутые, и кусты росли прямо на самом берегу, а тропинка хотя и была, но очень узкая и в таких зарослях, что приходилось постоянно сгибаться.

У Балвы заболела шея, потом поясница. И он еще все время высматривал подходящее дерево. Совсем усталый, он выбрал более-менее удобное место, чтобы отдохнуть, и сел, даже не подстелив салфетку. Когда он это понял, то сильно огорчился. Он привстал и попытался отряхнуть штаны, но куда там — бесполезно: штаны теперь нужно отдавать в стирку. Правда какая сейчас стирка? Он один в лесу. И помощи ждать глупо.

Балва махнул рукой и сказал:

— Да ладно…

И огляделся. А потом улыбнулся. Вот ведь сила привычки: жить с оглядкой. Надо отучиваться.

Он потянулся, чуть отклонившись назад, и тут его взгляд уперся в большую ветвь, которая простиралась в сторону другого берега. Он встал и проследил взглядом до конца ветви. Это, пожалуй, то, что нужно.

Еще он подумал, что зря все затеял, и чтобы не дать себе себя отговорить, сразу полез на дерево.

Он чувствовал себя героем, когда добрался до ветви и сел на нее верхом. Но он помнил, что пока дело не сделано, нельзя его оканчивать даже в мыслях, иначе от успеха закружится голова, а это совсем ни к чему.

Он протянул руки, обхватил ветвь и протащил себя вперед. Потом еще немного. Теперь под ним была вода. Балва был над пропастью, таящей гибель. Он, такой жалкий и слабый, отважился бросить вызов границе бытия!

Лоб Балвы похолодел, а под мышками, наоборот, стало жарко, и потек пот. Балва двинулся дальше. Он старался не думать о том, что внизу, тем более не смотреть туда. Все же иногда смотрел.

Сердце стало тонким как паучья нить, готово было разорваться. Время тянулось медленно — смола быстрее затягивает древесные раны.

Но мало-помалу Балва одолевал себя и переправу. Когда ветвь стала ненадежной — прогнулась под тяжестью Балвы, он остановился. Под ним был скат другого берега. Если прыгнуть прямо вниз, то, вероятнее всего, он соскользнет в воду. Не за что было там зацепиться. Назад тоже пути не было.

Балва снова захотел заплакать, но не позволил себе.

Он распрямился и огляделся.

Чуть выше его головы была тоненькая ветка дерева, росшего с той стороны.

Балва с трудом оторвал руки от своей ветви, крепко ухватился за другую, и сразу полетел вниз. Ветка выдержала. Балва сильно ударился, но рук не разжал. Он полз вверх, скользя коленками по траве и перебирая по ветке руками. Слезы лились неудержимо, но Балва не замечал этого. Он был на другом берегу, а остальное не имело значения.

Он дополз до безопасного, пологого места и перевернулся на спину. По небу плыли равнодушные к нему облака, но они были так изощренно подвижны, что Балва готов был все им простить.

Он лежал долго, очень долго, прислушиваясь к шуму реки и шуму листьев. Он не знал, что будет делать дальше, зато впервые был вполне доволен собой.

День склонился к вечеру. Стало прохладнее. Балва поднялся и пошел по тропинке. Вскоре он вышел к дороге, встал на ней и не знал в какую сторону направиться.

Так он стоял, пока не увидел идущую по дороге женщину. Она тоже его увидела.

— Что ты здесь делаешь? — спросила она. — И чего это ты такой грязный? Ну и ну… — Она покачала головой. — Вот ведь неряха! А ну пойдем домой, я тебя отведу.

Женщина крепко взяла Балву за руку и повела за собой. По узкой дороге, сквозь лиственный лес, через желтоцветную поляну — и в деревню.

На крыльце дома Балвы сидел незнакомец с наполовину опорожненной бутылью.

— Передаю его тебе, Лексик, гуляку этакого, — сказала женщина. — И смотрите чтоб у меня! Не особенно!

— Всё путем, Клава, — отозвался мужчина, вовсе не Лексик, на сомневающийся взгляд Балвы.

— А я тебя давно жду, Спиридон.

Балва оглянулся: никого.

— Ты чего это, не рад друзьям, что ли? — удивился самозванец.

Из-за угла Балвиного дома вышел петух, из открытой форточки донесся тихий перезвон часов.

Балва покачал головой, молча взял бутыль и сделал глоток.

— А все-таки я на том берегу был, — сказал Балва и быстро допил остаток.

1996

Оглавление