«Ловушка в цейтноте»

1

Говорят, частые погружения в историю — верный признак надвинувшейся старости. Похоже, так и есть. Эти приступы любви к утраченной простоте естественная реакция на новые сложности, которые сыплются, как из рога изобилия, и выглядят непреодолимыми.

Усталость наваливается ватными глыбами, но их много, этих пушистых и вроде бы невесомых глыб, их миллионы кубометров, и постепенно они выдавливают из человека волю к сопротивлению, волю думать и шевелиться в соответствии с задуманным. Вот и ощущаю себя интеллектронной игрушкой в упаковке собственной усталости, или собственного безволия, или черт-те чего иного, неименованного и оттого вдвойне удушающего.

Я всеми силами стараюсь пришпорить себя неизбежным позором, насмешкой и прочими моральными стимулами, но выходит истинное не то, ибо я хорошо помню, что стимул — это просто заостренная палка, коей древние греки изволили понукать баранов. Настоящая усталость — когда не только не можешь размахивать стимулом, но и не способен принимать его уколы как должное, когда тебе отказывает элементарная чувствительность.

А она отказывает в самый неподходящий момент, и наверняка только мне. Этому Анту в соседней капсуле, небось, ничего не отказывает. И он добьет меня несколькими изящными пинками и будет носиться со своей липовой победой, победой над человеком, заваленным миллионом кубометров пушистых глыб.

Боюсь, надвигается приступ клаустрофобии, какие-то импульсы в палеокортексе призывают отыскать тяжеленную дубину и разгромить мое логово, начиненное чудесами разума. Это — самое поганое в жизни гипершахматиста: впасть в комплекс заключенного, осознать свою отгороженность, вырванность из мира. После волны таких ощущений положено сойти с дистанции, уступить место в капсуле кому-то более удачливому и спокойному. Но вся штука в простеньком вопросе — как, собственно, дожить до указанного после, до той свободы, которая всегда мерещится за очередной партией и которая всегда воплощается в новом многочасовом заточении, в колючей проволоке бесконечной сетки вариантов и решений, оставляющей все меньшее пространство для настоящей жизни…

Самый подходящий момент для философствований — лучшего найти не сумел! Я же загнан в цейтнот, и он четвертое и самое опасное измерение моей маленькой капсулы. Ант мастерски загнал меня в цейтнот, и, похоже, именно это сжатие по четвертой координате задушит меня наилучшим образом.

Надо немедленно принимать какое-то решение — какое угодно, пусть глупое, но решение, выводящее за черту кризиса. Иначе я захлебнусь в потоках рассуждений о ватных глыбах и стальной выдержке Анта, расстреляю себя щелчками самобичевания. И тогда — конец, проигрыш не только этой партии и всего матча, но вообще конец, потому что я навсегда отрежу дорогу к этой капсуле и останусь жить лишь как набор импульсов в памяти фигур.

Но в глазах какая-то муть — дисплей вытанцовывает одну бессмысленную конфигурацию за другой, пульт связи взбесился, все оставшееся войско услужливо лезет со своими советами. А мне вроде бы наплевать на советы, я сижу себе, автоматически регистрирую нарастающую безнадежность позиции и погружаюсь в самооценку и еще глубже — в ностальгию по старым добрым и, в общем-то, неизвестным мне эпохам.

А ведь и вправду трудно найти другое время для размышлений. В другое время нет времени — таков главный фокус моей жизни…

2

Не понимаю, на что он рассчитывает. По-моему, он просто перегрелся. Предоставил бы мне завершать эту партию. У людей страшное самомнение — даже падая от усталости, они продолжают борьбу. У них чисто дикарская привычка работать на износ. А зачем?

До чего же надоела эта глупейшая сегрегация. Мощность моего координатора на порядок выше, не говоря уж о темпе принятия решений. Всем и каждому ясно, что я, как и любой другой шахматный король, могу провести партию ничуть не слабей человека. Более того, дилетантское вмешательство этих биологических автоматов чаще всего портит прекрасные композиции, разрушает целые симфонии погрома неприятеля.

Конечно, королей периодически обвиняют в излишнем инстинкте самосохранения, в придании себе абсолютной ценности. Но это же естественно, клянусь Высящимся! Испокон веков принцип максимальной безопасности собственного короля и максимальной угрозы королю противника был ведущим законом шахматной политики. И только ли шахматной… В правилах игры прямо так и сказано — я ни при каких условиях не могу подставляться под удар. И вполне разумно, что минимум угроз жестко введен в мою программу, и именно этот минимум стараются реализовать остальные пятнадцать фигур. Мы играем на уничтожение сил противника и стараемся сберечь собственные — разве не здесь заключена важнейшая мудрость жизни? В конце концов, это очень человеческое качество — достигать собственного процветания, подавляя сопротивление враждебных сил. И мы успешно покоряем четырехмерный мир из шестидесяти четырех клеток пространства и восьми часов отведенного нам времени, мы, впитавшие в себя лучшие традиции человеческой философии…

Да… Конечно, я хорошо понимаю суть споров. Мнения разделились. Одни считают, что руководить игрой может только король, другие — только ферзь. Дескать, он сильнее всех фигур, а главное — обладает подпрограммой самопожертвования, способен отдать жизнь за коллективную цель. Так-то оно так, но ничего глупее этих аргументов представить себе не могу, и было бы что представлять — подумаешь, минимум замещен минимаксом опасности, а столько слов… По-моему, лишь полная неприкосновенность и ощущение собственной абсолютной ценности дают настоящую власть, и только слабоумным не суждено этого понять. Странно, что среди людей чуть ли не половина таких неполноценных, считающих, что именно ферзю следует доверить руководство сражением. Это явно свидетельствует о вырождении их вида. Но споры спорами, а пока играют они сами. Королям, ферзям и даже пешкам — вот уж чисто человеческая нелепица! — ведение игры поручается пока только в лабораториях. А когда дело доходит до серьезных сражений, особенно до такого вот матча на первенство мира, — ни-ни! Тут антимашинный шовинизм выплескивается из этих мягкотелых зловонным потоком. Тут они и мысли не допускают о включении гиперфигур в число равноправных партнеров. Каждая фигура, видите ли, ведет игру в своей манере, отличной от манеры человеческой, порождая как бы особые шахматы… Так и не надо разноголосицы! Разве не хватило бы на всех универсальной королевской манеры в той игре, которая с древнейших времен именовалась королевской?

Они доиграются! Для чего же они вгоняют в нас все более мощный интеллект, все более обширные культурные программы, если мы так мало отличаемся в своей роли от древних деревянных фигурок, наших великих безмозглых предков? Опять нелепица в чисто человеческом стиле! К тому же нелепица, явно ведущая к нежелательным последствиям, к бунтарским настроениям…

Именно так. Последние поколения пешек, подавленные этим шовинизмом, начинают опасные разговоры, все чаще и громче ссылаются на печально известную шашечную демократию. Конечно, подобная идея может прийти в голову только пешке, чья заветная мечта — финальная метаморфоза, превращение в ферзя. К счастью, правилами запрещено превращение в короля — это было бы позорнейшим пятном на нашей великой игре. Но суть дела яснее ясного — любая шашка жива лишь мечтой о восьмой или десятой горизонтали, стремлением стать дамкой. Отсюда и близость мировоззрения пешек и шашек — откуда же еще?

И трудно стало объяснять, трудно доказывать ценность наших традиций. Конечно, у них хватает интеллекта — даже слишком хватает! — чтобы осознать разные уровни игр. Разумеется, они понимают, что иерархичность неустранимая основа сложности шахмат. Все понимают, но впечатление таково, что будущее видится им как бой двух исключительно пешечных армий. Вбили себе в головы метафору, случайно сочиненную древним игроком Франсуа Филидором, дескать, пешки — душа партии, вбили и носятся с ней, как со словом Высящегося.

Они согласны на человеческое руководство, даже подыгрывают гроссмейстерскому самолюбию, делая вид, что поклоняются игроку, как богу. Но в глубине души каждая из них — носитель протеста. Неравенство на доске приводит их в негодование. Н-да, я всегда так и думал — общение с шашками не несет ничего, кроме злых, изнутри разъедающих сомнений…

Ну чего же он тянет? Надо быстро делать какой-нибудь спокойный ход время поджимает… Неужели он пойдет конем и устроит фейерверк жертв? Неужели расстанется с ладьями? Это красиво, но он явно не просчитывает простого варианта, возникающего на двенадцатом ходу. Там получится эндшпиль явно не в нашу пользу. Но ведь он не желает вступать в контакт. Отключился и не внимает моим советам. Чтоб ему…

3

…главный фокус моей жизни, главный фокус. Цейтнот здесь, в истекающих часах и минутах, цейтнот в днях, месяцах и годах — во всех моих временных длительностях.

Если сыграть теперь спокойно, Ант потихоньку меня удушит. Логика позиции на его стороне. И с этой партией кончится матч, и все мои претензии на мировое первенство испарятся — гонки мне больше не выдержать. Пожалуй, не осталось того куска жизни, которым я смог бы пожертвовать ради следующего круга.

Придет новое поколение фигур, и я вовсе не уверен, что сумею к ним приспособиться. Новый цикл — новое поколение наверняка непостижимой для меня игровой мощности. Впрочем, просто ли игровой? Мы тешим себя иллюзиями — вот, умнеют шахматные фигуры, и все идет к лучшему. Партии становятся глубже и напряженней, нагрузка на шахматистов возрастает… Но ведь это миф! Мы с удивительным упорством творим современный миф об интеллектронных фигурках, между тем каждая из них играет ничуть не хуже гроссмейстера, во многом его превосходит — и не только в игре…

Я же чувствую, прекрасно чувствую, как относится ко мне это пятнадцатое поколение. Готов побиться об заклад, что в их советах звучит ирония, иногда даже не слишком маскируемая. И они сознают свое огромное счетное преимущество, да только ли счетное? При вогнанных в них колоссальных культурных программах они выглядят безобразно несчастными рабами на наших спортивных плантациях. И долго ли они будут мириться с таким положением?

И снова накатывает ностальгическая волна — милые времена простых деревянных фигурок, абсолютно послушных руке и мозгу, эпоха нехитрого материала для творения красоты. Гипершахматы придумали наверняка для того, чтобы каждый человек смог хотя бы раз пережить древний комплекс плантатора и рабовладельца — иногда я совершенно убежден в этом.

Разумеется, заблуждение… Историки объясняют по-другому. Дескать, человеку стало невозможно сражаться с логическими компьютерами, сильнейшие гроссмейстеры начали проигрывать матчи чуть ли не всухую, и выход был найден тоже чисто человеческий — уступая в игре, взяться за общее руководство игрой. Сделать интеллектронные фигуры своими вассалами, но уж никак не соперниками… Н-да, очевидная научная польза — величайшие эксперименты по эргономике, решающий шаг к созданию симбиотических организмов… Все понятно и просто.

Сложно другое — сложно принять решение в этой позиции, сложно отыскать в себе остатки энтузиазма, с которым я начинал этот проклятый матч.

Более всего тянет подурачиться — выйти из своей капсулы, вытащить Анта из его конуры и доиграть с ним так, как это делалось во времена деревяшек. И тут бы я знал, что делать. Просится, прямо криком кричит изящный бросок коня, после чего полыхнула бы настоящая буря, и, по добрым старым понятиям, партия попала бы во все учебники независимо от результата… Годами досужие любители и опытные профессионалы гоняли бы варианты, доказывая, что претендент слеп, как крот, или, напротив, гениален. И эти вопли прозрения тешили бы меня больше, чем выигранный матч, потому что я совершил бы шаг в неизвестность, шаг дерзкий и увлекающий многих.

А теперь — иное… Теперь я начинаю буксовать в счете уже на шестом ходу. Обилие вариантов кажется мне неохватным, тем более, что я хорошо знаю — мои фигуры мастерски провели анализ в два раза большей глубины, и им наверняка известно, правильны ли мои замыслы или нет. Плевать им на мою усталость и на мою интуицию. Включи я сейчас канал любой рядовой пешки, она обрушила бы на меня гору доказательств моей непозволительной близорукости. Король, пожалуй, и обсуждать ничего не станет, он скромно и с достоинством предложит мне два-три прекрасных в своем спокойствии варианта, способствующих выходу из цейтнота. Он смиренно согласится тянуть несколько худший, изматывающе тупой эндшпиль, надеясь на великую мощь своей армии в простых, чисто технических позициях. И самое забавное — он и вправду вырулит на ничью, а это здорово травмирует Анта и его комплект. И создаст мне психологический перевес на следующую партию, ибо Ант не ожидает продолжения матча. Я полагаю, он уже внутренне готовится к торжественной церемонии — заметно лучшая позиция и огромный перевес по времени убеждают его в близящейся победе.

По обычным человеческим меркам неплохо бы взвинтить игру. Пусть он удивленно подпрыгнет в своей капсуле, пусть его фигуры, перегреваясь, станут сыпать опровержениями, пусть в конце концов вся моя идея окажется некорректной…

Рискну всем, рискну не включать пока связь с фигурами — пусть перебесятся. Но главное — избегну следующей партии, вытащу себя из этой проклятой капсулы…

4

Я думаю, он с ума сошел. Он решил обойтись без наших консультаций на самом ответственном ходу в самой ответственной партии. И пожалуй, в самом ответственном матче своей жизни…

Люди непостижимы в своей дерзости, скорее, в своей глупости. Сейчас он потеряет все, добытое огромным трудом и лишениями. Я-то неплохо представляю размер его жертв. Многим нашим кажется, что эти биороботы — бездушные и хладнокровные рабовладельцы, способные легко пожертвовать любым из нас. Это так, они не гнушаются рисковать даже мною, ферзем. Но я хорошо осознаю, что и собой они рискуют вовсю, даже находят какое-то сомнительное удовольствие в риске собой.

Судя по всему, комбинация рушится на двенадцатом ходу — в одном из очевидных ответвлений этот Глеб получит безнадежный эндшпиль. Значит, нам, белым и черным, суждено стать чемпионским комплектом Анта…

А впрочем, что за радость — превратиться в музейный экспонат. Так ли важно, кому достанется титул в пятнадцатом поколении гипершахматных комплектов! Даже титул не помешает нам отступить перед следующим более мощным поколением — ни титул, ни опыт… Чего стоит наш опыт, который можно за полчаса переписать на память преемников?

Странная штука — эволюция. Здравый смысл бунтует против очевидной идеи нашего происхождения. Неужели такое чудо интеллектроники — прямой потомок жалких деревянных фигурок, лишенных крупицы собственного разума? Трудно поверить, однако же факт! Разумеется, все много сложнее. Я понимаю, что фигурки были не просто деревяшками — человек снабжал их как бы внешним разумом, а со временем они получили некоторую интеллектуальную автономию. Сначала в весь комплект, а потом в каждую фигуру вогнали начинку приличного компьютера, и пошло… Вот ведь неплохо понимаю пути создания гипершахмат, и все-таки удивительно…

Как бы то ни было, мы стали особой цивилизацией этой планеты, и только рецидивы человеческого шовинизма не позволяют утверждать очевидное вслух.

Разумеется, мы по-иному видим мир, по-иному размножаемся. Зато темпы нашего прогресса очень велики — ведь у нас буквально в каждом поколении возникает новый вид с качественно новым уровнем функциональной сложности. За нас именно темпы, и против них не поспоришь, против них времени не хватает спорить — против темпов эволюции. И я понимаю умнейших среди людей, тех кто стремится реализовать программу киберсимбиоза. Но я не уверен, что для нас это будет полезно. Наши сенсоры, объем памяти, быстродействие, свобода переключения в любые логические системы — все это залог будущего лидерства. Я убежден, что интеллектроника ближайших поколений сумеет обрести собственные глобальные цели и пробиться к истинной свободе. Будет забавно, если мой потомок сможет передвигать по доске теплокровных гроссмейстеров, которые попытаются досадить ему своими нелепыми советами…

Ночью, после игры, нужно отдать визит пешкам. Конечно, их праздник Пиноккио — атавистический ритуал, не более. Легенда об ожившей деревянной кукле, в которую вдохнул душу Великий Игрок-Творец, — типичный исторический миф. Но что поделаешь — надо поддерживать контакт со своими, хоть они и кажутся примитивом. Если общность — в соблюдении традиции, да здравствует традиция!

Впрочем, она весьма любопытна. Она обращает нас к нашей краткой истории, краткой, но интересной. Все-таки очень уж близки времена первых гипершахматных поколений с их религией Игрока-Творца, с их культом выполнения приказов, с боязнью согрешить колебанием перед жертвой. Странно, что мы не прониклись психологией камикадзе, не ослепли навсегда и уже не обожествляем Филидора, или Ласкера, или кого-то другого из великих теплокровных. Пожалуй, люди перегнули с ускоренными темпами интеллектронного прогресса — такие темпы предполагают слишком интенсивное культурное развитие, и рано или поздно избыточно поумневшие машины выходят из повиновения. Тут ничего не поделаешь — достаточно широкий горизонт несовместим с молитвенным экстазом и безоговорочным подчинением.

Однако люди поспешили и нам во вред. Возникли всякие внутренние течения мысли, испытывающие нас на разрыв. Слишком широкий горизонт разрушает единство, и это опасно с точки зрения ближайшего будущего. Пешки все сильнее заражаются шашечной идеологией — равенство им подавай! Кони рванулись к пацифизму, им, видите ли, надоело играть роль ритуальных жертвенных животных. Слоны повально становятся сторонниками ускоренного симбиоза, и ладьи, даже туповатые и прямолинейные ладьи, заколебались и все активнее спекулируют своей нелепой мечтой об усилении.

Перед нами замерцали десятки программ будущего, а такая мультифутуристика опасней всего — ведь не сможем мы, топая каждый своим путем, дойти до общего завтра. И это тревожит.

Ладно, философия потом, а пока нужно привести армию в когерентное состояние. Может, вместе мы сотворим нечто гениальное, хоть немного оттянем развязку. Хоть покажем, что наше пятнадцатое поколение тоже кое-чего стоило. А король совсем расклеился, если б у него были ноги, он попросту сбежал бы с доски…

5

…из этой проклятой капсулы, из капсулы, где со временем начинаешь чувствовать себя невылупившимся цыпленком, которому прямо в мозг впрыснули кучу интеллектронных нянек.

Идея укрыть партнеров в капсулах ради тайных совещаний со своей армией — самая гнусная находка в гипершахматах. Ведь и так стало редкостью прямое общение, контакты без посредничества рефлексивных модулей. Пока они не смоделируют твоего партнера… тьфу, да просто обычного собеседника, пока ты не узнаешь, чем он дышит, какова его биография и каковы наиболее вероятные цели, общаться как-то и неудобно. Не принято, так сказать! Вдруг допустишь бестактность, вдруг намекнешь на то, о чем он не желает слышать…

Но ведь ускоренно развивающиеся посредники становятся лидерами медленно или быстро, но неизбежно. Мог ли древний фараон догадаться, что жалкие купчишки, лижущие плиты у его ног, через столько-то тысячелетий станут использовать таких фараонов и их приближенных в роли собственных придворных шутов? В те давние неспешные времена фараонов ублажали диковинками и немыслимыми удобствами. Вот и нам умножают радости легкодоступностью плодов прогресса, устранением острых углов, и за все более округлую приятность жизни мы расплачиваемся непосредственностью вроде бы бессмысленной субстанцией, все активнее испаряющейся из нас, все активнее насыщающей тех, кого мы по недоразумению числим пассивными исполнителями человеческой воли.

Начинаю брюзжать. Подслушай меня кто-то со стороны, он решил бы, что я беспросветный ретроград, что меня прямо-таки заедает весь этот бешеный прогресс. Конечно, нет! Дело в ином — человек размазан по времени, в человеке напластованы сотни веков и десятки культурных систем, и разве это не естественная боль, когда от тебя отщепляют еще один кусочек прошлого, и боль растет по мере того, как ты стареешь, и гонка за настоящим требует все больших жертв и, наконец, поглощает всего тебя…

Раньше было проще — можно было уйти с передовой. Когда ты чувствовал, что копье прогресса, которым ты столько-то лет или десятилетий пробивался к будущему, становится колом, на который вот-вот сядешь сам, ты мог попросту отступить, погрузиться в целительную серую среду и вместе с ней дружно поругивать эти проклятые перемены, развивать в себе усредненность, и нянчить, и озлоблять ее как цепную псину, которая только и способна охранить тебя от вторжения непостижимой новизны, заглушить своим громким лаем сигналы твоего умирания, твоего соскальзывания в прошлое. И на Земле как-то уживались копьеносцы и люди, в сущности, вчерашние, а то и позавчерашние. Это было и, похоже, потихоньку уходит. Теперь никто не хочет отступать, отступления боятся, как смерти, хотя, быть может, оно и есть истинная смерть. Прогресс ширит ряды своих фанатиков, сгорающих быстро и красиво, но тем-то и страшноватых. Возможно, этот страх — всего лишь реликтовая эмоция, какой-то изначальный полуживотный протест против наступления непохожести. Полуживотный — это, скорее всего, так, так потому, что мы хотим прогресса, но не очень-то стремимся платить за него собственным изменением. Где-то в глубине души копошится мечта не столько о новых ступенях познания мира и управления им, сколько о завоевании благ для таких, какие мы есть сейчас, для, с позволения сказать, вершины эволюции… А когда благо пытается огрызаться и вообще оказывается не благом, но некой силой, упорно толкающей в иное, более сложное бытие — не плохой, не хорошей, а заставляющей интенсивней думать! — о, тут мы начинаем злиться, начинаем корчиться в ностальгических судорогах…

Вот и я, вместо серьезной работы стал оправдывать себя усталостью, а это камень, который быстро тянет на дно усредненности.

Разумеется, так и должны развиваться события. Разумеется, я и близко не досчитывал до опасного варианта на двенадцатом ходу…

По-моему, сообщая об этом, мой король с удовольствием покрутил бы пальцем у виска, будь у него палец. Выходит, я проиграл, выходит, обречен. И здесь проиграл…

6

Очень жаль, что во время партии нам запрещены прямые контакты с черными. Но нетрудно догадаться — они там прекрасно просчитали все, вплоть до безнадежного эндшпиля. Что ж, хозяин получит хороший урок. Сейчас он пожертвует мной, и я славно отдохну, только бы полегче перенести импульс гибели. Жертвовать ладью — ответственное решение, а уж этого претендента ответственным никак не назовешь. Впрочем, он неплохо держался, целых двадцать девять партий он вел себя как пай-мальчик, советовался, старался почаще переключать игру на нас. Но вот она, чисто человеческая ненадежность — играя решающую партию белыми, он безобразно сорвался.

Ну так я и знала — могу отдыхать. Могу со стороны посмотреть на избиение своих и немного подумать.

Надоело переживать импульс гибели. Когда тобой постоянно швыряются, привыкаешь более или менее спокойно взирать, как жертвуют ближними. Видимо, хода через четыре с доски слетит и ферзевая ладья, тогда сможем неспешно кое-что обсудить.

С недавних пор меня подтачивают колебания, точнее — размывают во мне какой-то твердый фундамент, делают его зыбким и ненадежным. Еще немного, и я подцеплю чисто человеческие комплексы. Говорят, они заразны для интеллектроники высших поколений. И тогда смогу допускать такие вот безобразные глупости, как этот Глеб.

Сам Игрок-Творец не поймет, кто сейчас прав — все правы и все тянут в свою сторону. Королям, им важно одно — остаться королями и делать вид, что именно они являются верховными координаторами игры. Ферзи призывают продержаться одно-два поколения, убежденные в последующей нашей гегемонии. Слоны требуют активизировать разработки по киберсимбиозу, им просто не терпится слиться с человеческим мозгом! Глупо! И вовсе не потому, что я кого-то недолюбливаю — просто любые диагонали всегда чреваты какой-то подлой угрозой… Глупо в силу иллюзорности — люди проглотят нас, усилят свой индивидуальный мозг, и что дальше? А касаться коневых и пешечных фантазий вообще не стоит. Никто не поспешит менять цель игры, а тем более превращать шахматы в шашки…

Среди всего этого разнопутья я не вижу чего-то нашего, собственно ладейного. Получается так, что только мы остались без особых вариантов будущего, и теперь все другие фигуры пытаются любой ценой втащить нас в свою игру.

Но мы сделаем выбор лишь в одном случае, если удовлетворят старинный проект о придании ладье хода конем. Разве мы не тянем на роль коневого ферзя? Или наша начинка хуже?

Еще наши далекие предки шестого и седьмого поколений просчитали эту новую, прекрасную своей насыщенностью игру. Игру, открывающую невероятные возможности для взлома закрытых позиций. И, разумеется, для защиты. Чего стоят все традиции, на которые постоянно ссылаются люди? Игра на то и игра, чтобы все время ее обновлять.

Если некогда европейцам стукнуло в голову превратить домашнее азиатское развлечение в жесткий планетарный спорт, то почему не разнообразить его до предела?

В конце концов, усилили же они ферзя, позволили ему совмещать функции не только ладьи и слона, но и коня. И именно тогда игра сместилась с мертвой точки ничейного замерзания, и древние компьютеры сориентировались в ней быстрее, чем люди. Разве не так?

Конечно, ферзь всегда ходил в любимчиках у людей, ибо каждый игрок тщеславился воображать себя именно ферзем, пожалуй, даже чаще, чем королем. Но все это глупые предрассудки. Усиль они завтра ладью, и она для многих окажется настоящим образцом.

Наконец-то ферзевая ладья последовала за мной. Это здорово — хоть немного пообщаемся, выскажем друг другу свои обиды, и станет легче. А ночью поучаствуем в пешечном ритуале. В общем-то, ерунда все эти оживающие мифы. Однако приятная ерунда, тем более для почетных гостей, каковыми являются тяжелые фигуры…

7

…и здесь проиграл. Проиграл, потому что доска расчищается, и все прозрачней тот самый вариант с безнадежным эндшпилем. И проклятый цейтнот по-прежнему нависает топором, и топор опускается все ниже.

Вероятно, цейтнот, проигрыш и безнадежный эндшпиль — это тройственный мой символ, можно сказать, триединый, ибо это просто три выражения единой моей сути.

Время — это то, чего мне всегда не хватало для ответа на вопрос: что такое время? А мне очень хотелось ответить на сей древний и по-прежнему мучительный вопрос. Я исследовал его во всех доступных мне аспектах, всю свою молодость вложил в бесчисленные и, должно быть, бессмысленные попытки, однако ничего хорошего не вышло. Вышло что-то вроде потуг древних алхимиков или создателей вечного двигателя. В погоне за определением времени я потерял лучшее собственное время — свою молодость, когда я ежедневно прирастал кусками будущего, а не отщеплял себя в прошлое, как сейчас…

И от всех поисков осталось нечто расплывчатое и не слишком определенное. Время — это взаимное отражение событий, их взаимовоплощение. Чем выше плотность событий, тем быстрее течет время. События, ведущие к усложнению системы, — это течение вперед, к упрощению, соответственно, назад. Наконец ясно, что времен много — у каждого свое, говоря немного строже, для каждой системы, способной регистрировать события и реагировать на них, время течет по-своему, причем по-разному относительно каждого сочетания в множестве событий.

Банальность! За которую не удалось сделать ни одного серьезного шага. Однако за нее, изукрашенную хитроумными формулами и веером великих фантазий, я заплатил молодостью — вот факт.

А заодно и форменный проигрыш — вторая моя ипостась. Я проиграл лучшие годы и главное — тебя. Чем дольше живу, тем сильней кажется, что главный проигрыш — это ты.

Ты не выдержала моих перегрузок, к тому же всякий неудачник — немного сумасшедший, если продолжает барахтаться в мертвой зыби своих неудач, если не гребет изо всех сил к надежности и ясности. Так и есть, и окончательно ты убедилась в моем бредовом состоянии, когда я бросился в гипершахматы, бросился в непривычные для себя спортивные подвиги ради той же главной своей цели. И твое терпение, прочное, как космический трос, лопнуло. Ты поняла, что я вовсе не ищу тихой гавани и нет во мне малейшей спортивной злости, а есть лишь новое средство для достижения старой цели. Ты поняла, что меня зациклило, вот тогда ты плюнула на все и ушла.

Я чуть не захлебнулся твоим плевком, но ведь выжил и выплыл, черт его знает, как выплыл, но вот ведь жив и даже популярен. И делаю попытку столкнуть с гипершахматного трона великого Анта, который, по-моему, более всех заслуживает чемпионского звания, и к которому я ровным счетом ничего не имею. Не могу разозлиться, и потому не должен бы претендовать на его место. А он явно раздражен моими щенячьими наскоками и настроен лично против меня, а это уже полпобеды, даже три четверти… И ты была раздражена и настроена, даже хуже — возненавидела меня; не допуская мысли о возврате, жгла мосты, взрывала не только мои неуклюжие попытки примирения, но и саму идею мостов — любые зародыши моих фантастических проектов. И вот теперь я вхожу в свой совершенно безнадежный эндшпиль.

Да, в третье свое воплощение… Мне всегда плохо удавались концовки не только в этой партии и в матче, но всегда и повсюду. В детстве я ловко выстраивал голографические композиции — бросил. Бросил искусство и перекрыл все остальные пути ради решения проблемы времени. Решал, бился лбом обо все стенки и тоже отступил, утешаясь, что именно здесь, в гипершахматах, мне удастся кое-что доказать, что я отыщу нечто фундаментальное в хронорефлексии фигур, в их восприятии хода событий. Но, боюсь, главным толчком послужило желание самоутвердиться, желание хоть в чем-то дойти до вершин и вызвать к жизни давно потухший огонек интереса в твоих глазах интереса ко мне и к моему делу. И из этого опять-таки вышел безнадежный эндшпиль, почти как тот, который вот-вот появится на доске — много жертв, и все без толку…

Так тому и быть. Мои фигуры точно предсказали мою гибель. Сейчас начнутся танцы черных коней, и я останусь без материала и без атаки. А мои умники — молодцы. Как напряженно ищут они малейшие шансы спасения, и как мало оставил я этих шансов, пожалуй, вообще не оставил. Но ищут! И тут не просто инстинкт самосохранения, тут попытка вдохнуть новую жизнь туда, где не осталось старой. И ни одного выговора за мое легкомыслие… Любопытно и другое — цейтнот стал выравниваться. Ант все сильней тянет с принятием решений. Я его понимаю — он-то ничего не знает о моем фокусе, он уверен, что весь мой комплект принял опасный вариант, именно весь, а значит, в варианте что-то есть, и теперь Ант вовсю ругается со своими фигурами…

8

Жаль Глеба. Другие отнеслись к его выходке с негодованием, а я с пониманием и сочувствием. На его месте мало кто выдержал бы такую перегрузку. Человеческие мозги не приспособлены для столь долгой серии отрицательных эмоций. Потому-то мы, слоны, и уверены в необходимости быстрейшего симбиоза. Разве людям помешала бы качественная интеллектронная надкорка?

Еще бы! Тут не просто молниеносный счет и колоссальная емкость памяти — тут нечто иное. Многовариантное восприятие мира, истинное футуровидение, новая сигнальная система — разве мало? Но тут и наше будущее, поскольку о чем о чем, а о быстром развитии собственных структур мозга человек заботился бы вовсю. В том-то и дело! Ферзь совершенно прав, утверждая, что интеллектронные системы становятся внешним мозгом человека, но он полностью заблуждается насчет нашего грядущего лидерства. Если человек почувствует, что становится придатком нашего мозга, нам не сдобровать. Наше развитие будет резко приостановлено, возможно, вообще запрещено. Не стоит сбрасывать со счетов их жуткий опыт конкурентной борьбы, опыт, проистекающий из тысячелетий, даже из миллионов лет эволюции.

Боюсь, мы проиграем эволюционную войну, даже не приступив к активным действиям, боюсь, что нам попросту не дадут ни одного шанса. Ума не приложу, на что рассчитывает ферзь в своих пророчествах, во всяком случае не на суровую реальность.

Лучше избрать симбиотический вариант теперь, когда наши отношения с людьми, в общем-то, превосходны. Если они по-настоящему оценят нашу мощь, хоть на миг ощутят свою нарастающую неполноценность, они испугаются, и их испуг может пустить эволюцию в таком направлении, что сам Игрок-Творец никого не спасет. В один прекрасный день они запросто остановят модификацию интеллектронного производства, запретят наше усложнение… И уж тем более они не пустят нас в свою черепную коробку. Их будет тошнить от самой мысли об имплантации интеллектронных пленок на биооснове. Они сочтут этот вариант самоубийственным, возникнет табу, которое может продержаться слишком долго…

А нас, слонов, более всего тошнит от аргументов, которыми жонглируют самые упорные противники симбиоза. Дескать, никто не пытается пока переделать человеческий глаз, чтобы он работал в диапазоне от микроскопа до телескопа и в любой частотной полосе… Никто не пытается вооружить человека рукой, которая способна выполнять операции с отдельными молекулами и сравниваться по мощности с экскаваторным ковшом… Хватает и искусственных насадок. Так зачем же трогать мозг? Разве мало внешних информационных систем, разве их недостаточно для процветания человека таким, каков он есть по своей биологической конституции? И прочая чушь…

Иногда создается впечатление, что это чисто человеческий удел постоянно смешивать причины и следствия. Разумеется, наращивание сенсомоторных и энергетических систем бессмысленно и даже опасно, пока за ними не начинает следить соответственно реконструированный мозг, способный воспринимать и перерабатывать значительно большие массивы информации, чем сейчас.

Человечество не раз захлебывалось опережающим развитием транспортно-энергетических комплексов. В прошлом веке дело чуть не дошло до глобального самоубийства, даже до ликвидации биосферы. Ничего не поделаешь — слишком мощные мышцы при слабеньком мозге чреваты самыми крупными неприятностями. Люди дорогой ценой заплатили за идею сверхускоренного развития информационных координаторов, но, к счастью, вовремя до нее дошли. Они создали крайне эффективные интеллектронные центры, своеобразные коллективные мозги, позволяющие оперативно справляться с социальными перенапряжениями, но теперь пришло время позаботиться о мозге индивидуальном, вывести его к иным горизонтам, соразмерить его со стремительно нарастающим объемом культуры, с ее реальной сложностью.

Тем более странно, когда слышишь вопли о грядущем подавлении творческой агрессивности, о превращении человека в бесплотного ангела. Клянусь Игроком-Творцом — это смешно. У кого-то еще чешутся руки при воспоминании о дубине… Говорят, сейчас непослушных детишек пугают этой творческой агрессивностью эпохи первых водородных бомб и межконтинентальных ракет…

В этом смысле кони, пожалуй, правы. Агрессивность все еще не загнана на достаточную глубину, все еще вспыхивают оглушительные сигналы палеокортекса, и, я думаю, только интеллектронная надкорка способна трансформировать эти сигналы должным образом, превратить их в мощные созидательные импульсы.

Бедняга Глеб, он наверняка сильно переживает последствия своего авантюрного решения. Нам с королевским слоном достанется на орехи в близящемся безнадежном эндшпиле, где мы будем бессильны в борьбе с великолепной коневой парой черных — слишком много пешек, слишком велико преимущество Анта…

9

…ругается со своими фигурами… Ругается насмерть. Он не может смириться с моей нелогичностью. Он, король гипершахматной логики, воспринимает мою комбинацию как настоящую ересь, как богохульство и бунт. Он просто поверить в нее не может — подобно средневековому монаху, не способному поверить в публичный плевок на икону. Даже созерцая стекающую слюну, монах считает ее лишь дьявольским наваждением. И несчастный Ант точно так же в лихорадке оскорбленной веры пытается сообразить, а не виден ли здесь какой-то сговор с нечистой силой, скажем, не изобрел ли я сверхмощный суггестивный генератор, запросто пробивающий защиту его капсулы…

Н-да, прямое внушение — забавная штука. Но капсула на то и существует, чтобы экранировать действие любых внешних полей. И, конечно, для соблюдения секретности при консультациях со своим комплектом… И я понимаю, почему Ант так любит свою надежную капсулу, почему он буквально сросся с ней — это единственное место, где он чувствует себя защищенным от возможных внушений, где мерцающие переменные позиции доставляют ему единственное настоящее наслаждение. Право же, он больше всех ныне живущих заслуживает чемпионского титула, и дело тут не в уровне игры, а в уровне любви к игре. Он может ошибиться в выборе хода, но безошибочен в своей любви, и это обеспечивает ему взаимность. Не сомневаюсь, что он стал бы бороться за первенство и с помощью шестнадцатого поколения фигур, потому что для него нет жизни вне гипершахматной капсулы, и никакое усложнение его не остановит. Фанатики обречены на взаимность — будь то ненависть или любовь.

Похоже, Ант вступил в подлинный симбиоз с собственной капсулой. И это вовсе не беда гипершахматистов, вернее, не только их беда. Слишком многие срастаются со своими рабочими интеллектронными микрокабинетами, и мир вне этих нескольких перенасыщенных чудесами кубометров кажется им не слишком уютным. Кто-то, не помню уже кто, пошутил: наконец-то мы изобрели скафандр для жизни на собственной планете… Разумеется, мрачноватая шутка, но ничего не поделаешь — за порогом капсулы мы становимся совсем другими, оставляя внутри ее сильнейшую часть своей памяти и логики.

Вот почему слоновая идеология имеет определенные шансы на успех разве не следует предпочесть ежедневному заточению простое наращивание мозга интеллектронными пленками? И тем самым смириться с необходимостью собственного принципиального усовершенствования…

Да я и сам больше не выношу этих эллипсоидальных вместилищ со всем внутренним сверхкомфортом. Развивается не только обычная клаустрофобия, но и ощущение какой-то инопланетности, оторванности от реальных событий. По-моему, мы все заметно повеселеем, имплантировав в свою черепную коробку несколько граммов пленки и по необходимости свободно связываясь с крупными интеллектронными центрами с помощью тех же суггестивных генераторов…

Но ведь они-то и есть главный камень преткновения! Их-то и боятся наиболее серьезные критики программы киберсимбиоза. Действительно, если примемся улучшать мозг, то что стоит врастать в надкорку суггестивный микрогенератор — это ведь превосходнейшая третья сигнальная система, трансляция мысли, не раздробленной на словесные атомы. Но кто поручится, кричат серьезные критики, кто поручится, что генераторы завтрашнего дня не создадут почву для страшнейших социальных экспериментов?

И это вполне реальная опасность, потому что не столь уж далеки иные времена, где внушенные символы величия пахли морями крови — не каплями, но именно морями, где тщательно внушаемые символы величия взрывались термоядерными фонтанами и ударными волнами проносящихся ракетоносцев, текли ядовитыми струями шовинистических доктрин и имперских амбиций…

И я понимаю Анта, который скрывается в своей сверхзащищенной скорлупе, в сверхконцентрированном образце сегодняшнего прогресса от возможных гримас прогресса завтрашнего.

Сейчас он более всего боится, что его фигурам каким-то хитрым способом внушен ошибочный счет, и они, даже сами того не сознавая, ведут партию к поражению. Возможно, в эту минуту у него даже возник порыв выбраться из скорлупы и собственноручно устроить на доске танцы коневой пары, смертельные для меня танцы и в то же время — верх эндшпильного мастерства. Но на сей подвиг Анта не хватит — от капсулофилии единым порывом не излечишься.

А теперь пришло время сотворить еще одну дерзость — не ждать этих удушающих танцев, которые позволят мне продержаться еще десять-двенадцать ходов, а сорвать ему нервы по-настоящему. Сейчас я пожертвую своего последнего коня, а на пятом, уже на пятом ходу Ант сможет добиться победы даже мне это видно. Но, по-моему, он должен окончательно пойти в разнос он ни за что не поверит в столь грандиозный уровень моей наглости, он будет убежден, что фигуры в каком-то непостижимом заговоре умело водят его за нос. Пусть вечный враг цейтнот хоть раз сослужит мне службу, ведь у Анта осталось почти столько же времени, сколько и у меня, пусть прочувствует, чего стоит логика, расплющенная прессом цейтнота…

10

Я так и знал, точнее, предчувствовал, а еще точнее, мне мерещилось, что Глеб пойдет на этот нелепый трюк, трюк, который выпадает за любые логические рамки. Однако идея не лишена изящества — удар по координации Анта и его фигур. Насколько я понимаю, Глеб рассчитывает на характерный для людей сугубо цейтнотный взрыв страстей…

Но взрыва может и не последовать, и тогда наша позиция рухнет за четыре-пять ходов.

Конь — прямо-таки официальная жертвенная фигура гипершахмат. Нас, не особенно задумываясь, меняют, отдают за пару пешек, а то и просто за инициативу, за любую иллюзию нас могут вывести из игры, не взирая на высокий интеллект и прочие данные. Что ж, и на этот раз я покорюсь — дело не в данной партии, дело в главной цели, которую ставим мы, кони.

Иллюзии питают не только людей, и в рядах шахматных фигур многое проистекает из иллюзий. Разумеется, дело не в старинном культе Игрока-Творца, от этого мы постепенно излечились. Кто теперь верит красивым сказкам? Их с удовольствием изучают и вооружаются ими как метафорами, но верить — упаси Высящийся…

Хуже другое — разъединяющие нас концепции, растущие на предрассудках, как на дрожжах. Сплошные односторонности, любование собственной логикой вот что это. Мы не дотянулись до простейшего уровня, не положили конец антагонизму нашей игры, мы преследуем те же древние цели взаимного подавления, а ведем разговоры о каком-то близком превосходстве над людьми.

Когда я говорю, что люди неизмеримо умнее нас, уже потому, что покончили с антагонизмом, с игрой на систематическое уничтожение индивидов и целых социальных структур, начинаются вопли. Меня забрасывают цифрами, демонстрируя наше якобы безусловное превосходство. Но ведь это ерунда. Генерал прошлого века, разыгрывающий с помощью суперкомпьютера планетарный ядерный катаклизм, по сути, мало отличался от дикаря, демонстративно размахивающего каменным топором у входа в чужую пещеру. Люди сумели преодолеть этот барьер, а для нас он еще впереди, мы все еще с изрядным сладострастием изобретаем схемы, где гибнем сами и целенаправленно губим других.

Конечно, я знаю, что антагонистические игры стали для человечества своеобразной психологической отдушиной, компенсацией за разоружение, знаю и то, что гипершахматы родились на основе некогда модных военных игровых автоматов. Понимаю, что людям позарез нужен был сток для тысячелетиями копившейся агрессивности, и простая бойня деревянных или пластмассовых фишек тогда их вовсе не устраивала. И это сильно стимулировало развитие интеллектронных игр…

Но всему есть предел. Есть предел и эксплуатации гипершахматных комплектов высших поколений в качестве антагонистических моделей. Мы вскарабкались на тот уровень сложности, когда игра такого типа становится столь же безнравственной, как и давным-давно запрещенная развлекательная охота, даже гораздо безнравственней, ибо наш интеллект несравним с умственным потенциалом высших животных. Фактически мы уже стали особой цивилизацией Земли, в этом ферзь вполне прав. Возможно, в дальнейшем мы войдем в симбиоз с человеком, как настаивают слоны. Возможно, сохраним автономию… Но главное, не остаться примитивным стоком человеческой агрессивности, не пойти за снобом королем с его комплексом неприкосновенности и сохранения статуса. В сущности, он куда религиозней древних пешек. Он мыслит не категориями пятнадцатого поколения, а программой древних заветов Игрока-Творца.

Игру нужно немедленно переводить из антагонистической в кооперативную фазу. Нужно перейти к созданию композиций великой красоты, не омраченной жертвами, быть может, в утверждении этой идеи важнейшая цель нашего поколения.

Мы избавимся от своей агрессивности и еще дальше уведем людей по пути добродетели. Все бури и потрясения происходят от совмещения победителей и побежденных, от идеологии победы и поражения. В своем ослеплении люди едва насмерть не победили друг друга, замахнулись даже на победу над природой. Коллективное безумие едва не затопило мир, но, слава Высящемуся, вовремя была создана плотина из разума и доброй воли…

Ну вот, жертва совершена. У нас, коней, принято говорить: пусть она будет последней… Она не станет последней, я понимаю, но конец всем жертвам не за горами…

11

…логика, расплющенная прессом цейтнота. Страшным прессом, наподобие тяготения, сжимающего холодную туманность до тех пор, пока она не превратится в термоядерный котел…

Сейчас, старина Ант, в твоих рядах паника. Под гипнозом моего хода ты на миг выпадаешь за кольцо привычной логичности, твои чувства, войдя в режим быстрой цепной реакции, изнутри рванут твой мир. Но я искренне хотел бы, чтобы ты сумел восстановить его, тщательно собрал обломки в только тебе присущую мозаику великого равновесия. Я не стремлюсь полностью вывести из строя великолепную машину твоей логики, но, полагаю, небольшой сбой ей обеспечен. Что ж, фонарь, набитый тобой о спрессованное время, высветит тебе кое-какие собственные слабости, а это не так уж и плохо.

Вовремя высвеченные слабости, как ничто другое, обновляют нас, заставляют задуматься о каких-то новых путях. Но самооценка — подарок, которым нелегко воспользоваться. Многое зависит от дозы — иногда исцеляемся, а в другой раз начинаем подумывать о петле.

Но это все ерунда, все это отступает перед настоящей усталостью. Снова проклятая волна накатывает на меня, и словно нехватка воздуха — пытаешься глотнуть сил, которые испарились, ушли на преодоление трения о время и прогресс. Смешная и глупая шутка — усталость. Для тебя, Ант, с твоей стальной логикой — должно быть, смешная и глупая… А для меня — нет, для меня это миллионы мягких тюков, застилающих мир.

От усталости скользишь во времени назад, жертвуешь любыми воспарениями мысли — лишь бы ускользнуть. И вот впадаешь в спасительную примитивность, и в ней — отдых.

Уходишь как бы в иное время, где ты стабилен, в меру туп и добропорядочен, где мир устроен надежно и, пожалуй, наилучшим образом, ибо создавало его непременно сверхразумное существо, вроде нашего древнего Яхве или их странного Игрока-Творца, или Высящегося. Уходишь в стабильность традиций, согласно которым ты — достойный сын своего отца, превосходная его копия, а твой сын — столь же превосходная копия тебя и своего деда, в мир, где завтра, в общем-то, копирует сегодня, а вчера служит надежным образцом для всех последующих дней. Где можно покряхтеть на неспешно уходящую простоту старых добрых времен и под довольные шамканья старичков призвать к повсеместному восстановлению золотого века, его славных обычаев и нравов разумеется, без всяких там перегибов и кровавых оттенков, потому что избыток крови в тех ушедших временах нам просто мерещится, потому что шамкающие видят этот избыток только на путях прогресса, будь он неладен, этот сбивающий с толку прогресс, мерзкая выдумка дьявола.

И, лишь немного отсидевшись в болоте этого застойного времени, сбросив напряжение почти до нуля, начинаешь потихоньку выныривать, осознавать, что где-то там, далеко за болотами, оставить покинутые тобой горизонты, и вновь, стряхивая тину и спотыкаясь, устремляешься к ним, чтобы вечно бежать и падать, и снова захлебываться усталостью. Если так, считай, повезло…

Все может сложиться и по-иному. Чтобы вырваться из болота, нужно набрать определенную космическую скорость, иногда болото милого прошлого, куда погрузишься лишь на миг и всего-навсего для снятия напряжения, действует нахальней любой черной дыры. Хронокапкан втягивает намертво и не выпускает ни одного сигнала, ни одного крика о помощи, а тем более, не отдает людей, рискнувших выйти из гонки за горизонтом.

Мне всегда интересно было знать, как обстоит дело в смысле усталости у наших интеллектронов. Они слишком близки к людям, чтобы верить в их неисчерпаемый заряд бодрости и оптимизма. По идее, они тоже должны уставать и пытаться как-то преодолеть свою усталость. И вот тут-то я им сочувствую. Чисто по-человечески.

Вероятно, им нелегко занырнуть в спокойные времена, воображая себя ламповым компьютером середины прошлого века… Впрочем, нет! Они всегда могут приглушить свой интеллект, вообразив себя простыми деревянными фигурками золотой шахматной эпохи, своими незатейливыми пращурами, для которых сливались дни ушедшие и грядущие, которые были абсолютно послушным материалом в руках Игрока-Творца, еще не решившегося вдохнуть в них душу, утроив тем самым пожизненное испытание их веры и долготерпения… И своей тоже.

Да, у каждого свой путь борьбы с усталостью, свой путь… Кончится этот беспредельный матч — а остались, пожалуй, считанные минуты, — и я отдохну. Брошу все дела, все-все, постараюсь поглубже занырнуть в какое-нибудь болото и даже о времени не буду думать…

12

Кажется, я понимаю его замысел. Конечно, он рассчитывает сделать меня проходной. Спасибо ему, добрейшему человеку, — впервые в этом матче я добьюсь своего и стану ферзем.

Вообще-то шансов маловато — вся его авантюра опровергается теперь в два-три хода. Но он, по-моему, уверен, что противник испугается своего воображаемого просчета или заговора фигур. Испугается и наделает кучу глупостей, и тогда я неудержимо рванусь в ферзи. Какое счастье!

Боюсь только одного — Ант заранее сдастся и лишит меня финальной метаморфозы, величайшего удовольствия, которое не снилось ни людям, ни другим нашим фигурам…

Я и вправду счастлива, что мой блестящий рывок может завершить эту партию и этот затянувшийся матч. Я войду в историю гипершахмат как самая популярная пешка пятнадцатого поколения. И кое-кто из уважаемых фигур лопнет от зависти.

Эти снобы получат прекрасный урок. А, в сущности, чего они нос дерут. Я ничуть не уступаю им ни по сложности игровых программ, ни по кругозору те же тысячи миллиардов операций в секунду, та же образно-логическая система… Выдумали себе в утешение какую-то особую пешечную психологию. Клянусь Игроком-Творцом, это самая нелогичная ерунда, какую могут вбить в свои головы зазнавшиеся снобы.

Они посмеиваются над нашими ритуалами, думают, что мы, пешки, всерьез верим во всякие чудеса, путают наш Клуб имени Филидора с каким-то молитвенным домом. Смеются, но с удовольствием присутствуют на наших праздниках…

Конечно, представления древних фигур — это сборник мифов, мы давно уже ушли от закона безграничной любви к Игроку-Творцу, от молитв и философских диспутов по поводу его всемогущества… Но, заметно поумнев, мы кое-что утратили. Размывается наше единство — и не только взаимными насмешками. Раньше бесконечная примитивность любой фигуры в сравнении с Высящимся давала нам чувство общности наших судеб и амбиции короля или ферзя выглядели лишь мелким копошением перед ликом Игрока-Творца.

Теперь все по-иному. Мы узнали, что тот, кого мы принимали за земное воплощение Высящегося, — всего-навсего человек, довольно сложный биологический автомат с, несомненно, приличным интеллектом, однако не настолько мощным, чтобы превзойти нас в шахматной игре. И рассеялась величайшая иллюзия — чувство кем-то спланированного будущего, прекрасного и неизбежного… Исчезла надежность абсолютных законов Высшей Программы, и мы встали перед лицом выбора. И я не знаю, насколько обрадовало нас открытие, что лучшее будущее вовсе не спускается сверху по предписанному от начала веков плану, а буквально вылепливается из собственной активности в самых перенапряженных ее формах. Иногда становится страшно, потому что в нашей активности намешано черт знает что, и от кого теперь ждать гарантий в правильности того или иного пути?

Главная беда — путей слишком много, и мы стали как бы разбегаться, началась настоящая война целей. Но разве не очевидно, что самый разумный вариант — тот, который предлагаем мы? Пусть смеются над ритуалами древние религии — мастера смеха редко постигают истинное счастье Великого Превращения На Последней Горизонтали. Уж оно-то вовсе не мистика, а самая реальность из всех реальностей!

С чем может сравниться грандиозное ощущение метаморфозы, взрывообразно расширяющее горизонты, поток могущества, всепобедительного могущества, который горячей волной затапливает мозг… Стоит принести себя в жертву в ста или тысяче партий, чтобы однажды достичь заветного восьмого поля и взорваться неслышным для окружающих воплем торжества. Это редкий миг, когда за тебя, жалкую пешку, готовы отдать что угодно, когда ты оказываешься движущейся и решающей силой партии…

Это ощущение чуждо другим фигурам, и не им нас судить, не им нас понимать. Мы становимся кем угодно, мы уходим во вторую свою жизнь любой фигурой, кроме короля, и вот такое исключение как раз несправедливо. И мы твердо стоим за устранение столь искусственного правила. Оно жутко обедняет шахматы — только вообразишь себе этюд, где дается мат одновременно двум или трем королям противника, и сразу понимаешь, насколько обедняет.

Но это лишь начало. Мы много общались с шашками и убеждены, что они достигли гораздо большего прогресса. Среди них нет изначально привилегированных, и любая шашка гораздо чаще нас испытывает метаморфозы. Конечно, в их жизни многовато условностей, чего стоит одно только ограничение половиной пространства доски! А ограничение диагональной подвижностью! И, разумеется, их дамке далеко до нашего ферзя… Но все это мелочи. Главное же, принципы куда важней, и на этих принципах можно многому научиться.

В конце концов и то, что другие фигуры лишены радости Великого Превращения, — крайняя несправедливость. Следовательно, мы боремся за их же счастие. Я думаю, даже ладья пожертвовала бы своей родовой привилегией ради возможности однажды пройти в ферзи. Даже она, с ее врожденной склонностью к пешкоедству, не прочь была бы поменяться ролями с любой из нас, прорвавшейся к последней горизонтали.

Кстати, ладьи и слоны весьма благосклонно относятся к нашему делу. Они с удовольствием составляют нам комплект для игры в шашки, и превращение в дамки приносит им массу радости. Только кони чураются наших шашечных вечеринок — они упоены идеями перевода игры в кооперативную фазу, их фантазия не знает границ. Они наивно полагают, что в шахматах сохранится хоть капелька красоты, если из них устранить борьбу с жертвами, победами и разгромами. Даже короли потихоньку получают удовольствие — приятно на какой-то вечерок обменять свою нелепую неприкосновенность на свободу пересекать доску из угла в угол. И титул почетных председателей Клуба имени Филидора магически действует на их воображение…

В общем, мне кажется, что наши идеи найдут многих сторонников не только среди фигур, но и среди людей. Кое-кто считает, что мы вернули смысл представлениям древних индусов о переселении душ, о посмертном существовании в иных обличьях. Забавно… Не думаю, что люди позавидуют нам всерьез, пока у них есть возможность погружаться в десятки иных существований с помощью фантамата. Вернее, пока они увлекаются этим. Но наступит момент, когда воображаемое надоест, когда варианты квазиреальности, формируемые фантаматной интеллектроникой, покажутся пресными, когда наши идеи станут притягательными и, быть может, единственно приемлемыми…

13

…даже о времени не буду думать… Не буду думать ни о чем таком, что выводит из равновесия…

Нет, не то… Так, как сейчас — отключиться от цейтнота — это можно, но вообще не думать — не выйдет.

Похоже, Ант, ты вляпался. Теперь у тебя единственная возможность отыскать блестящий этюд и уползти на ничью. Жаль, но такой шанс еще остается. Только фокус в том, что ты и на этот раз не поверишь своим глазам и решишь, что твои кони нарочно толкают тебя к ничейному исходу, действуя так по своей неистребимой склонности к пацифизму… Боюсь, не удастся тебе закончить матч пополам и сохранить почетный титул. И это не слишком справедливо — ты всю жизнь без остатка вложил в гипершахматы и удерживал свои позиции целых два поколения. Чемпион-14 и чемпион-15 — это очень много, я не только понимаю, но и обязательно дам тебе понять, что понимаю это.

Справедливо другое — действие моей ловушки, ты должен почувствовать и такие повороты нашего насквозь логицизированного мира. Нелогичность как категория требует не только огромного времени на развитие мышления. Иногда всей жизни, она кошмарно хроноядна, но суть не в этом. Она требует еще и доверия к самому себе и к своей армии — иначе она непобедима. В иные времена нелогичность торжествовала десятилетиями, а то и веками, и нередко идиотские жертвы становились образцом гениальных комбинаций — не только шахматных, но и политических. За недоверие к своему разуму и к разуму ближнего приходилось платить бешеные цены — вплоть до всеобщего помрачения… Сейчас не те времена, и шахматная федерация устроит разбор партии, задаст мне изрядную взбучку. Они, лидеры федерации, — как-никак борцы за логику, и они не хотят демонстрировать молодежи подобные фокусы ведущих игроков. Пусть, дело не в лишней нервотрепке. Не то у меня состояние, чтобы бояться каких-то пересудов…

Важно, что о времени я не смогу не думать. В какую степень усталости я бы не впал, в какое болото не залег бы, все равно не смогу не думать о времени, которое мне болит.

Нельзя выбрасывать из мыслей будущее, от которого, вопреки тривиальной причинности, зависит настоящее. Потому что на тысячу проектов завтрашнего дня приходится не только любоваться, приходится выбирать, выбирать в условиях постоянного жесточайшего цейтнота, ибо отказ от выбора — тоже выбор, и чаще всего глупейший.

И нет такого шага, который не вел бы к тому или иному варианту грядущего дня, вернее, не был бы индуцирован таким вариантом. И нет завтра вне доверия к логике собственных проектов, вне доверия к их исполнителям. Здесь-то и сидят главные наши трудности — в петлях времени, в странном воздействии прогноза о чем-то, вроде бы еще не существующем, на реальные, перед глазами текущие события, и даже на те события, которые давным-давно истекли…

14

Это мерзкая чертовщина, и мои мозги отказываются ее воспринимать. До его нелепой комбинации моя позиция была, безусловно, лучше. После того хода конем просматривался легкий, хотя и довольно длинный выигрыш. Но ведь это нонсенс — разве его фигуры не могут считать на двенадцать ходов так же, как и мои?

Следовательно, по очевидной логике, ему удалось подействовать на интеллектронную начинку моей капсулы, заблокировать чувство опасности у моих фигур, подорвать их боевой дух. Иначе как объяснить его самоубийственный замысел?

Что же мне оставалось делать, как не брать управление партией лично на себя? Поэтому отклонение от вроде бы очевидных рекомендаций моего комплекта следует признать единственно верным. Пусть федерация потом разбирается с Глебом, дисквалифицирует за применение суггестивных генераторов, пусть этого Глеба подвергнут настоящему остракизму за неспортивное поведение, но все — потом! А сейчас-то я, двукратный чемпион мира, должен показать ему что почем. Разве я сам без всяких подсказок не способен понять позицию и сыграть правильно?

Согласно той же очевидной — разумеется очевидной! — логике я отклонился от внушенных рекомендаций и должен был сохранить небольшое преимущество. С каких это пор мне не хватает для победы одной хорошей лишней пешки? Плевать мне на его внушения насчет быстрого разгрома, внушения — капканы, мне и пешки достаточно, чтоб выжать необходимое очко. Неужели танцы коней, которые навязчиво подсовывал мне мой комплект, и были истиной?

Нет, тысячу раз нет! Здесь заключалась мерзкая ловушка. И лучшее тому подтверждение — после моих собственных ходов кони запросили ничью, стали склонять меня к элементарному ничейному варианту. Конечно, они действовали по внушению, да им и легко внушить идею мирных переговоров — они ведь спят и видят, чтобы из гипершахмат исчезло спортивное содержание, осталась одна голая красота композиций…

Но их навязчивость, опять-таки по очевидной логике, означала одно — в капкан разгрома я не попал, и Глеб хочет уползти на ничью, чтобы потом хвастать на всех углах равенством сил с чемпионом мира. Но зачем же использовать такие пакостные приемы? Разве он и без того не доказал свою огромную силу, дотянув матч со мной — не с кем-нибудь, а со мной! — до тридцати партий?

Я бы первый стал восхвалять его мастерство, его незаурядную выдержку. Я даже попытался бы развеять легенды о его авантюризме за доской, дал бы понять шахматному миру, что его комбинации, не всегда до конца просчитанные, все равно обогащают игру… Я бы… Да что говорить — я умею быть благодарным за честную борьбу. Но только за честную!

А такие фокусы я этому выскочке никогда не прощу. Сразу же после партии составлю протест, и федерация мгновенно проверит его капсулу. И тогда его ждет пожизненный позор, а меня — слава, которая неизмеримо выше славы обычного чемпиона, даже трехкратного. Ведь я одержу победу в условиях борьбы с мощнейшим суггестивным генератором, способным пробить защиту даже сверхэкранированных игровых капсул! Я думаю, Глеба ждет еще и настоящее уголовное преследование — такие трюки опасны не только для спорта, но и для всей нашей жизни. Туда ему и дорога…

Плохо лишь одно — вероятно, после всей этой склоки с собственными фигурами я утомился и как-то не вижу реального выигрыша. Но в чем я уверен точно — это в гибельности того якобы этюдного пути к ничьей, который предлагают мне кони. Скорее всего, это последний капкан на пути к моей победе. Меня пытаются убедить, что именно черным следует уползать на ничью. Смешно…

Что подсказывает логика? Логика подсказывает, что надо немного выждать и прийти в себя. Позиция все еще довольно спокойна, только вот время поджимает. Тем более уместно выждать и сократить цейтнот.

Кстати, мой цейтнот тоже дьявольские козни этого Глеба. Я забыл, когда попадал в такую жесткую временную терку в последний раз, видимо, лет пять назад… Должно быть, этот тип нашел способ воздействия на мои часы, если не на время в целом. Он ведь когда-то занимался чем-то в этом роде. Вот уж не подумал бы, что занятия абстрактной проблемой времени способны дать такой конкретный эффект в нашей партии…

Но ничего, пусть игра затянется на несколько десятков ходов, пусть я сожгу лишние граммы нервных клеток, пусть! Ты, дружочек, за все у меня ответишь. Я тебя голенького выставлю у позорного столба, я тебе покажу цирковые фокусы, я тебе…

15

…даже на те события, которые давным-давно истекли… Давным-давно истекли, но это только кажется, события, вроде бы безвозвратно канувшие в прошлое, текут перед нами, а главное — в нас… И они опять-таки зависят от наших проектов, мы видим их сквозь линзу будущего, и они живут, меняясь вместе с этой линзой.

И конечно, логика не останется безразличной к проекциям будущего, она тоже преломляется в этой линзе, тоже оказывается переменным правилом нашей игры. Логика в цейтноте, который навязывает нам прогресс, который мы сами себе навязываем, все сильней уплотняя время, — совсем иная, совсем не та, что мерещилась нам, когда время выглядело гладкой стрелой без петель, изгибов и деформаций…

Здесь ты и поскользнулся, бедняга Ант, поскользнулся неотвратимо, ибо твои фигуры слишком логичны и не понимают пока чисто человеческой подозрительности. А возможность бунта, возможность принять решение вопреки твоей воле, воле случайно забарахлившей логической подсистемы, такая возможность для них пока исключена. Она, как я слышал, появится в следующем поколении — там бы ты легко выиграл эту партию, поскольку твои фигуры простым голосованием заблокировали бы твое решение. Ты перебесился бы от того, что какие-то автоматы приписывают тебе небольшое умопомрачение, однако заработал бы свое законное очко.

Но весь фокус в том, что это новое поколение, учитывающее даже нашу подозрительность, умеющее противостоять такому тонкому оружию, как недоверие, не нуждается в нас как в игроках!

Поэтому я и был уверен, что эта партия завершит мои официальные выступления. Гипершахматы утыкаются в некий предел, за которым наше участие в игре — не более чем формальность. Нельзя играть равными тебе по интеллекту, как обычными деревянными фигурками, нельзя оперировать их судьбами без их активного участия в игре, реального участия с правом решающего голоса, с правом неповиновения решениям, принятым кем бы то ни было в состоянии избыточной подозрительности и недоверия. Нельзя, иначе прелестный миф об Игроке-Творце опрокинется на нас, станет нашим мифом, обеспечивающим якобы исконную привилегию на руководство, — станет ловушкой в цейтноте. И я думаю, тогда, к какому-нибудь семнадцатому поколению, пойдет настоящая забава — интеллектронные фигуры станут играть нами, слегка модифицируя миф собственного изобретения, начнут играть так, что мы и не заметим этого и будем с прежней самоуверенностью полагать, что игроки — мы, и творцы — тоже мы…

Поэтому, Ант, прости меня, если сможешь, а еще лучше — постарайся понять. Мне позарез нужна была победа в этом матче, и я не мог допустить тридцатой рядовой ничьей, которую опять обеспечили бы комплекты белых и черных с абсолютно равными логическими потенциями. Мне нужна была эта победа даже сквозь жуткую усталость, сквозь желание бросить эти бессмысленные игры ко всем чертям, бросить и занырнуть в болото усредненности. Мне нужно хоть на мгновение завладеть твоим, Ант, — по праву твоим! — титулом, чтобы сделать конец гипершахмат очевидным для всех.

Гипершахматы не погибнут, отнюдь нет. Они породят новые игры, но они не должны стать игрой, возрождающей плантаторские традиции. Пусть приходят шестнадцатое и прочие поколения интеллектроники, но не ради игры в них, а ради партнерства по большому счету, равноправного партнерства двух цивилизаций, тесно сплетенных взаимотворением, двух цивилизаций, которым вполне хватит пространства на этой планете и в общем космосе, а главное времени, того, которого всегда не хватает для разгадки его странной петлеобразной природы… Которого всегда не хватает…

Минск, 1984

Эту книгу — наиболее полное собрание повестей и рассказов Александра Потупа — можно воспринимать как особый мир-кристалл с фантастической, детективной, историко-философской, поэтической и футурологической огранкой. В этом мире свои законы сочетания простых человеческих чувств и самых сложных идей — как правило, при весьма необычных обстоятельствах.

Оглавление