«Кратер Эршота [иллюстрации Б. Коржевский]»

Кратер Эршота [иллюстрации Б. Коржевский] (fb2) - Кратер Эршота [иллюстрации Б. Коржевский] 2295K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Вячеслав Иванович Пальман

Вячеслав Иванович Пальман КРАТЕР ЭРШОТА

Часть первая Белое пятно на карте

Глава первая без которой читателю многое было бы неясно в дальнейшем

— А теперь дай мне ружьё и смотри… Борис взял двустволку из рук смущённого Пети и ловко вскинул её к плечу.

— Бросай! — крикнул Борис.

Черепок взлетел в воздух и блеснул глазурью на солнце. Раздался выстрел — черепок разлетелся на мелкие куски.

— Видал? Вот как надо! В тайге некогда раздумывать. Охотник бьёт птицу влёт и с ходу. Одна секунда может решить все. Будешь раздумывать да водить стволами — тогда плохо твоё дело… Знаешь быстроту полёта дикой утки?

— Кажется, сто километров…

— Вот именно «кажется». До двухсот!.. Не всякий самолёт догонит. А ну, пробуй…

Петя перезарядил ружьё и поднял стволы.

— Раз, два, три! — крикнул Борис, и второй черепок взвился вверх.

Петя весь сжался и, ведя стволами вслед черепку, рывком надавил спуск. Выстрел! Дробь шурша зацепила черепок уже при падении. Стрелок покраснел.

Борис досадливо крякнул.

— Опять опоздал! Правда, это уже получше, но ещё далеко не то, что нужно. Больше подвижности, Петька! И вообще — больше уверенности. Нельзя быть нерешительным! Верь в себя! Не вышло раз, пробуй в другой. Если опять не так, ещё раз действуй, пока не добьёшься своего. Упрямства в тебе маловато, Петька.

— Давай ещё раз попробуем. А ну, подкинь…

— Нет уж, хватит на сегодня. Патроны все вышли. Да и домой пора.

И они пошли от речки медленным шагом людей, окончивших трудную работу.

Улицы молодого города начинались у подножия покатого склона горбатой сопки, от маленькой говорливой речки Хамаданки, по имени которой назывался и город. Он вырос за какие-нибудь десять — двенадцать лет и теперь носил высокое и обязывающее имя города не зря. Тут и там подымались заводские трубы; со стороны бухты, где раскинулись портовые строения, часто доносились волнующие басовитые гудки морских пароходов. Ровные улицы были застроены красивыми каменными домами, окрашенными в белые и сероватые тона, под стать северному небу и серым гранитным скалам, нависшим над южной частью города, где начинался суровый массив Ак-Чекана.

Если чем и уступал Хамадан другим, более старым городам востока нашей страны, так это отсутствием зелени. Не получалось тут с озеленением. Каждый год жители сажали на улицах и скверах сотни деревьев, окружали их самым любовным вниманием, а вот не хотели приживаться в городе деревья! И чего им не хватало? Растут же лиственницы и даже берёзки на площадке городского парка. И довольно высокие. Говорят, там когда-то был густой таёжный лес, но теперь этот чудом уцелевший кусочек леса — единственное зеленое пятно на строгом фоне северного приморского города.

Юноши шли вверх по Шоссейной улице к дому Усковых и продолжали свой разговор.

— Мало научиться бить верно в цель, — сказал Борис. — В походе все нужно: ты и радист, ты и охотник, ты и рыболов, ты и повар и ездовой, и даже брюки починить умей.

— Ну уж, и брюки… — Петя недоверчиво посмотрел на старшего товарища.

— Бывает всякое… Ещё когда я был на первом курсе, послали нас на практику в поисковую партию, под Большой Невер. Я тогда рассуждал, как ты сейчас. Вот и хлебнул… Однажды ехали мы верхами. Ну, сам понимаешь, — чаща, тайга. Зазевался, сучок поддел меня за карман и выбросил из седла. Спасибо, лошадь умная попалась, сразу остановилась. Всем было смешно. А мне и обидно и стыдно; ни иголки, ни нитки, а брюки от кармана до коленки — как ножницами… Сел в седло, одной рукой держусь за повод, другой — за остатки брюк. А они расползаются…

— Слушай, Борис, — заговорил вдруг Петя, почему-то понизив голос. — А вдруг дядя Вася откажет? Вы уедете, а я останусь…

Борис молчал.

— Он так странно мне ответил, — продолжал Петя, — не отказал, но и не обнадёжил. Когда я передал ему письмо от мамы, он прочитал и почему-то вздохнул. А потом спрашивает: «Не боишься? В походе трудно».

— Нет, — перебил Борис. — Он сказал: «В походе всё-таки трудно».

— Верно, — подтвердил Петя, смеясь, — ведь у него через два слова — «всё-таки»… А я говорю: «Что ж, дядя Вася, раз я хочу стать геологом, надо приучить себя ко всему. Вот похожу с вами сезон, мне и учиться тогда будет легче». Он, кажется, повеселел. Поговорил со мной о семье, расспросил о Владивостоке. Ведь он там родился и жил до института с бабушкой и с сестрой, то есть с моей мамой. Ему, наверное, вообще-то нравится, что я тоже хочу стать геологом. Но не знаю… Он все молчит, присматривается ко мне…

— Ладно, не унывай! Я с ним поговорю, — пообещал Борис. — В полевой партии тебе дело найдётся. Да и силёнок хватит.

Он, улыбаясь, взглянул на подтянутую фигуру подростка.

— Футболист? Защита?

— Правый нападающий! — ответил Петя и все же не без зависти посмотрел на своего старшего товарища: хорошо Борису, он — студент-геолог, приехал на практику. Когда его отец, геолог Алексей Александрович Фисун, попросил Василия Михайловича Ускова взять Бориса в свою партию, Усков сразу согласился.

— Студиозуса возьму, — сказал он. — И с превеликим удовольствием. Люди нужны, а с молодёжью в походе всё-таки веселей…

Так что насчёт Бориса дело было, что называется, в шляпе. А вот с Петей… Усков призадумывался не раз. прежде чем решиться.

— Все-таки, — говорил он жене, — мальчик… Правда — крепыш, парень боевой, спортивный, сметливый, не неженка. Но как не толкуй — едва пятнадцать лет.

Усков действительно не знал, как быть. Мальчик приезжал на каникулы уже третий год в надежде, что дядя когда-нибудь возьмёт его в экспедицию. Он, как говорится, спал и видел тот счастливый день, когда услышит: «Ну, Петро, давай едем!» С каждым годом эта мечта становилась сильней. Глаза мальчика смотрели с мольбой на дядю, на двоюродную сестру Веру, десятиклассницу, которая почему то всегда насмешливо называла его «кузеном».

Наконец — и, быть может, это было самое главное — мать Пети просила своего брата Василия Михайловича непременно взять мальчика в экспедицию. Она приводила доводы, мимо которых пройти было трудно. Она напоминала, что отец Пети погиб на войне, и мальчик живёт в одном только женском обществе: мама, бабушка, сестры…

«А я бы хотела, — писала она, — чтобы он попал в обстановку, которая пробуждает любознательность к воспитывает мужество. Я бы хотела, чтобы он стал геологом, как ты, как его отец, как наш отец, как все в нашей семье».

— Все-таки, — сказал Усков после долгих колебаний, — придётся мальчишку взять!

— И правильно сделаешь, — поддержала его Варвара Петровна, жена Ускова.

Однако, как человек осторожный и сдержанный, Василий Михайлович не торопился объявить Пете своё решение. Да, собственно говоря, ещё и обещать было нечего: Усков пока и сам не получил назначения. Он был одним из наиболее опытных и заслуженных работников треста «Севстрой». На его счёту числилось немало крупных открытий, три из них были отмечены орденами. В нынешнем году Усков ждал какое-то особенно интересное назначение, но дело почему-то затягивалось…

— Я вот тебя обнадёживаю, — вдруг сказал Борис, — а почему, скажи мне, мы до сих пор не едем?

— Не знаю. Дядя Вася мне не докладывает, — буркнул Петя.

Навстречу юношам неторопливо шёл довольно высокий человек в сером щеголеватом костюме и модных туфлях. Сразу видно было приезжего: местные жители предпочитают сапоги и свитеры. Незнакомец часто останавливался и внимательно осматривал деревца, посаженные совсем недавно вдоль тротуара. Остановится, возьмёт веточку, задумчиво её осмотрит, потом выпустит, покачает рукой стволик…

— Знаешь, кто это? — шепнул Петя. — Орочко! Учёный-агроном, кандидат наук. Он у нас во Владивостоке работает, в филиале Академии наук. Его вызвали сюда по делам совхозов.

Петя шагнул к агроному, как к хорошо знакомому:

— Здравствуйте, товарищ Орочко! Скажите, будет расти это дерево?

— Расти? Гм… Если хорошенько потрудиться, тогда будет расти. И не только это простенькое деревце, но и нечто другое…

— Например?

— Ну, скажем, яблоки. Недурно бы, а? Вечная мерзлота — и «ренет Симиренко»…

Он засмеялся, отчего лицо его сразу помолодело.

— Откуда ты меня знаешь?

— Я из Владивостока, вы у нас в школе бывали…

— А-а, земляк!.. Очень приятно встретить… Весело хлопнув Петю по плечу, Орочко зашагал вниз по улице.

— Фантазия какая-то… — сказал Борис, проводив его взглядом, — У нас в Томске, куда южнее, и то только недавно начали разводить кизюринские сорта яблонь А в здешних местах об этом и думать не стоит… Вечная мерзлота, шестьдесят вторая параллель!

Он умолк, но после небольшой паузы прибавил:

— А впрочем, кто его знает…

— То-то, что «кто его знает»! Ты не был в совхозе «Сайчан». Мы как-то ездили с Верой. Какие там цветы, арбузы, дыни! Правда — под стеклом, в теплице, но все же… А занимается этим все тот же Орочко.

Возле деревянного дома их встретила, усиленно работая хвостом, большая, лохматая, белая с жёлтыми подпалинами собака. Видно, не желая покидать своего поста, она ждала друзей у ворот и теперь вся извивалась, повизгивая, и даже приплясывала от радости.

— Вот Каву-то дядя в экспедицию всегда берет, а меня — дудки! — полушутливо, полусерьёзно сказал Петя и вздохнул.

Борис и Петя вошли в дом. Там сборы были в разгаре. Варвара Петровна, хорошо знавшая, что муж не любит задерживаться и тратить время попусту, готовилась к отъезду главы семьи заблаговременно. Она чинила, штопала, укладывала бельё. Вера помогала ей, просматривала инструмент, одежду, ремонтировала рюкзак Во всем доме чувствовалось волнение, обычно предшествующее дальним проводам; всюду стояли чемоданы. тюки, ружья.

— Наконец-то припожаловали, — деланно сердитым голосом сказала Варвара Петровна. — А ну-ка, за работу! Нечего тут с ружьями расхаживать!

Пока хозяйка усаживает наших юношей за дело, мы покинем дом Усковых, чтобы встретиться с самим Василием Михайловичем Усковым.

В геологический отдел треста «Севстрой», где он работал, вошёл секретарь:

— Василий Михайлович, вас просит управляющий Усков поднялся.

В приёмной управляющего сидели ещё несколько посетителей. С одним из них, агрономом Орочко, Усков уже встречался.

— И вы по вызову?

— Да… Кажется, нам вместе. Они едва успели перекинуться парой слов, как их обоих пригласили в кабинет.

Управляющий встретил геолога и агронома, как старых друзей, и крепко пожал им руки.

— Прошу, — сказал он и указал на кресла. — Садитесь, у нас с вами серьёзный разговор.

Он помолчал с минуту, затем обернулся к стене и отдёрнул белую занавеску. Открылась большая стенная карта всего края. Знакомые очертания! Усков стал всматриваться. Где только не побывал он за эти годы! Извилистые линии рек. Красные точки геологических баз. Чёрная лента дороги, на тысячу километров уходящая в глубь материка. Кружочки посёлков, приисков, якутских и ороченских колхозов и стойбищ. Пунктирные линии аэроразведки…

Но вон там, ближе к левому краю карты, — большое белое пятно. Ни кружков, ни точек, ни линий. Пересекая многосоткилометровое пространство, темнеют горные хребты, отходящие от массива Терского. Словно щупальца гигантского спрута, тянутся во все стороны горы, полные таинственности и неизвестности. Много лет назад русский путешественник Терский вместе с женой, своей верной спутницей, и с группой казаков пересёк безмолвные просторы дальнего северо-востока Сибири и дал миру первую схематическую карту этого края. Давно нет в живых смелого исследователя. Многие разведчики уже прошли по его следам, дополнили и уточнили первые зарисовки хребтов, долин и речек. Воздушные трассы пролегли через тёмные горы. Но здесь — вот в этом левом углу карты — все так же пустынно белеет неизвестное. Ничья нога ещё не ступала в пределы загадочного пятна. Даже местные жители — якуты — избегают вступать в эти дикие горы, с которыми связано много легенд. Стоит завести разговор о массиве Терского, как якут закачает головой, зацокает языком и нахмурится: «Плохо, очень плохо, брат… Не надо туда ходить…» Рука управляющего легла на белое пятно.

— Приказом по тресту организована поисковая партия номер 14-бис, на которую возложена очень ответственная задача: за один сезон, до наступления зимы, изучить этот горный массив. — Он открыл стол и достал какие-то бумаги. — Дело в том, что трест получил недавно интересные материалы из архива города Верхне-Алымска. Незадолго до революции политические ссыльные и их друзья якуты случайно обнаружили в этом районе золотоносные руды и алмазы. Слухи передавались из уст в уста и были наконец кем-то записаны Записи сохранились в архиве. Никаких попыток серьёзных изысканий, а тем более эксплуатации месторождений не делалось. К тому же все данные окутаны таинственностью, переплетаются с суевериями, и вообще трудно сказать, насколько они достоверны. Однако они крайне заманчивы и в конце концов, может быть, правдоподобны. Надо проверить этот район. Но пройти его быстро, методом рекогносцировки, сделать геологическую схему и дать заключение. Начальником партии 14-бис назначаетесь вы, Василий Михайлович. Работа очень трудная, но вам она по плечу.

— Я готов…

— Вот и отлично.

Управляющий отошёл от карты, и глаза его встретились с удивлённым взглядом агронома: разговор касается чисто геологических проблем, при чем здесь агроном?

— Я понимаю вас, Александр Алексеевич. Вы сидите и недоумеваете, зачем, собственно, я вас-то побеспокоил?

— Да, признаюсь, мне не совсем ясно…

— Сейчас узнаете… Я почему-то уверен, что наши сведения верны и что Василий Михайлович найдёт много интересного. Стало быть, надо думать и о будущей эксплуатации этого района. А как мы можем практически организовать разработку полезных ископаемых за триста — пятьсот километров от дорог, в глухих горах?

Необходимо организовать базу продовольствия на месте. Где возникнет прииск, там должен вырасти и совхоз. Так что вам надо уже сейчас определить возможности растениеводства и оленеводства в том районе, составить почвенную карту, собрать гербарий. В общем, не мне вас учить, как и что делать. Вы едете с Усковым… Вот, товарищи, почти все. Прошу вас пройти к главному геологу и в деталях ознакомиться с заданием.

Глава вторая в которой читатель знакомится с героями повести и отправляется вместе с ними в путь

Поисковая партия, с которой вышел Усков, состояла всего из шести человек.

Скажем сразу: не только Борис, но и Петя попал в их число.

Все вышло именно так, как он мечтал: дядя Вася пришёл из треста в весёлом настроении и не успел войти, как уже прогудел его бас.

— Ну, Петушок, собирайся, едем!

Он тут же подарил племяннику прекрасное ружьё — «ижевку» шестнадцатого калибра. Если бы не было здесь насмешницы Веры, Петя, конечно, показал бы, как он умеет ходить колесом. Но он сдержался, с достоинством принял подарок и вышел во двор. И только здесь, прижимая ружьё к груди, дал волю своим чувствам.

Кроме известных читателю геолога Василия Михайловича Ускова, агронома Александра Алексеевича Орочко, Бориса и Пети, был в экспедиции некий Лука Лукич, по фамилии Хватай-Муха, приглашённый на должность завхоза и сам о себе говоривший, что он и швец, и жнец, и на дуде игрец. Петя впервые увидел его, когда грузили экспедиционную полуторку. Коренастый, весь как будто литой, рыжеусый человек лет тридцати ловко забрасывал в кузов трехпудовые ящики и мешки. Шея этого неутомимого товарища покраснела от напряжения, со лба стекали струйки пота. Он работал жарко, ловко, весело покрякивая. Окончив погрузку, он вздохнул, встал на ветерке, широко расставив ноги, вытер подолом рубахи лицо и закурил. Глубоко затянувшись, он деловито полез в кузов. Не успела машина проехать и пяти километров, как Лука Лукич уже крепко спал, положив кудрявую русую голову на локоть.

Шестым участником экспедиции был проводник. Но он подсел в машину уже в пути, далеко от города.

А уж Кава, конечно, прыгнула в кузов первой. Она прекрасно понимала, что это за приготовления идут в доме и почему грузят полуторку. Не считая нужным скрывать нетерпение, она только ждала минуты, когда погрузка будет кончена, и сразу заняла своё место. Собака привыкла к поездкам на машине. Не впервой…

И вот все уселись, задёрнули полог брезентового кузова и постучали по кабине: трогай! Загудел стартер, чихнул мотор, и машина понеслась. Фигуры провожающих становились все меньше, вот уже не видно голубой кофточки Веры и белого платка в руке Варвары Петровны, мелькают дома, и город остаётся позади. Из-под колёс машины вынырнул мостик, сбоку проплыло серое здание телеграфа, и через несколько минут перед водителем стала разматываться бесконечная, вся в поворотах и подъёмах каменистая лента таёжного шоссе.

В машине молчали. Усков с минуту поворочался в полутьме кузова на мешках и ящиках, подозвал к себе Каву и задумался. Орочко, уставший от сборов, привалился к тюку и дремал. Борис шумно и часто вздыхал. Он тяжело переживал разлуку. С кем? Догадаться было нетрудно. Все, о чём бы он сейчас ни подумал — о парке с тенистыми деревьями, о светлой и широкой бухте, об уютном домике Усковых, о далёком Томске, где остались друзья и товарищи, — все почему-то обязательно связывалось с образом Верочки Усковой. То он видит её на волейбольной площадке парка, весёлую и подвижную… То она бежит по шуршащей гальке на берегу бухты, и волны ласково тянутся к её ногам… То, наконец, всплывают минуты прощания: нежный взгляд, напускное веселье и долгое рукопожатие… Борис огорчённо вздыхает, благо, за шумом машины это остаётся незамеченным.

Петя, кажется, только в машине успокоился. Теперь все страхи позади. Теперь он полноправный член экспедиции! Он сидел, обняв своё ружьё, о котором даже Борис сказал, что это «прекрасный экземпляр».

Петя выглянул из кузова. Автомобиль мчался уже по тайге, раскинувшейся среди невысоких округлых сопок.

Много труда затратили люди, прокладывая сквозь леса и хребты эту важную для жизни края дорогу. Перед строителями то и дело вставали горы, и люди пробивали путь по их крутым склонам. Все вперёд и выше в — горы змейкой шёл серый, отполированный шинами серпантин, пока не достигал очередного перевала, чтобы так же извилисто и осторожно разматываться вниз, мимо провалов, под утёсами и нависшими скалами, куда-то в новую долину. А там снова начинались густые леса. Замшелые столетние лиственницы чернели внизу, подымались на террасы, заселяли склоны. На опушках, на солнышке нежились гибкие вечнозелёные стланики — стелющиеся кедры, которые ложатся на зиму под надёжное укрытие снега на самую землю, чтобы весной, с первым теплом, шумно встать, распрямиться свечой, отряхивая со своей чуть помятой хвои намороженный льдистый снег.

Строители этой дороги вели жестокую борьбу с неподатливой природой. Они рубили леса, корчевали, стаскивали деревья. Сыпали на обнажённый грунт гравий и песок. И так, шаг за шагом, прорубались вперёд, распугивая зверей и птиц. Кончался лес, и перед строителями внезапно открывалась огромная ровная поляна. Высокие травы по краям, пышные мхи и целые заросли брусники, клюквы, морошки. Но пойди сунься в этот приветливый лужок! Гиблая трясина так и ждёт неосторожного. Она зачавкает, проглотит и сразу сомкнётся наверху грязным озерком маслянистой воды. Страшные места! На Севере их называют марями. Даже медведь их обходит, позволяя себе лишь издали полюбоваться на лакомые ягоды.

Но и болота не останавливали строителей дороги. Они смело вскрывали топи, сыпали в воду, в дурно пахнувшую грязь тысячи кубометров камня, гравия, стелили гати, вбивали сваи. И вот через предательские трясины пролегло в конце концов прямое, как стрела, шоссе с бело-чёрными рядами столбиков по обеим сторонам.

Шоссе уходит все дальше от города, от берегов Охотского моря на север, на восток и опять на север. Сотни и сотни километров в глубь материка.

По шоссе бегут машины, они везут горнякам и лесорубам, строителям и охотникам, механикам и звероловам, разведчикам и рыболовам — членам огромного коллектива севстроевцев — всё, что нужно им для работы и жизни в этом трудном, но богатом крае. Медленно движутся прицепы с разобранными экскаваторами, идут самоходом бульдозеры, грузовики везут лебёдки, ковши, котлы. То там, то здесь машины сворачивают на боковые дороги и скрываются в лесных распадках. И только по указателю, прибитому где-нибудь к столбу, можно узнать, что тут недалеко лесоразработка, завод или прииск.

Резвая полуторка полевой партии Ускова шла почти без остановок два дня и две ночи. Шофёр Семеныч спал в кабине час или полтора в сутки, останавливая машину где-нибудь у ручья. Просыпаясь, он выскакивал из кабины, обливался до пояса холодной водой и опять на целый день садился за руль.

К концу второго дня дорога заметно ухудшилась. Автомобиль пошёл совсем тихо. Когда машина останавливалась и Семеныч выключал мотор, удивляла странная тишина, царившая кругом. Не шумели ветвями деревья, не слышно было птиц и всего того весёлого гомона жизни, который так обычен в лесах. Что-то загадочное было в глубоком молчании природы. Становилось немного жутко и хотелось говорить шёпотом.

Однажды, проснувшись на рассвете, Петя почувствовал, что машина стоит. Снаружи доносились приглушённые голоса. Один — чёткий и выразительный — принадлежал дяде, Ускову. Другой — густой, неторопливый и окающий, какой встречается у волжан, — был незнаком

— Лошадей хороших получил? — спрашивал Усков

— Будто хороших… Все больше наши, полуякутки Маленькие, но выносливые. И до корму неприхотливые. Не знаю, будешь ругать меня, Василий Михайлович, или нет, но взял я вместе с табунком и жеребчика. Говорят, он хорошо табун держит. Норовистый, но строгий. Уж никакая лошадь не отобьётся: закусает, а не пустит. Чисто фельдфебель старорежимный, дисциплину в строю держит. Хоть и неспокойно с ним, но взял.

— Что ж, взял так взял… Тебе забота, да, пожалуй, Луке Лукичу.

— Так и он с вами?

— Лука Лукич? А как же! Ты ведь с ним всё-таки знаком?

— Три сезона вместе ходили. Ещё когда по Балахап-чану прииска ставили. Где же он?

— Спит в кузове. Отсыпается…

— А ещё кто в партии?

— Агроном, двое парней — мой племянник и студент-практикант. Ну и спутница моя, Кава…

— Агроном-то зачем? Не пшеницу сеять идём.

— Будем смотреть земли. Трест совхозы намерен строить на новых местах.

— А-а… Дело нужное… Когда тронемся, Василий Михайлович?

— Сам решай. Одного дня, я думаю, на сборы хватит? Я познакомлю тебя с маршрутом, и, пожалуй, на заре послезавтра отправимся.

— Никогда не ходил я в ту сторону, Василий Михайлович, — все как-то стороной обходил. Слава дурная у старожилов идёт об этих горах, — раздумчиво сказал незнакомый голос.

— А именно?

— Знаешь, как у них называется то плоскогорье, что правее долины Кура-лех? Салахан-Чинтай. Это значит — «Жилище злых духов».

— Интересно… Нам как раз по пути. Зайдём и в жилище злых духов, проведаем, чем они недовольны, почему злы… А вообще-то я уже знаю об этих слухах.

Говорившие отошли в сторону, и Петя уже не слышал, о чём шла дальнейшая беседа. Он выглянул наружу. Было светло. Машина стояла на большой песчаной отмели у реки. Дороги не было видно ни позади, ни впереди. Значит, ехали прямо по берегу речки, по гравию и песку.

К берегу подступал лес. Из леса будто выбежала к реке избушка с одним оконцем, по виду нежилая, без ставен и без стёкол — зимовье. Возле неё ходили, пофыркивая, лошади, тут же лежала кудлатая чёрная собака с маленькими стоячими ушками и смешным коротеньким носом — типичная лайка, северянка.

Петя отдёрнул полог и спрыгнул на землю. За ним выскочила Кава и тут же принялась отряхиваться и вылизывать взлохмаченную шерсть. А через секунду около неё уже стояла и осторожно, подозрительно принюхивалась чёрная собака. Потом обе повиляли хвостами и вдруг сразу сорвались и, резвясь, побежали вдоль берега. Знакомство состоялось.

Усков подходил к машине. Рядом с ним шагал крупного телосложения старик с небольшой, порядком поседевшей бородой. Его розовое, свежее лицо и молодые глаза как-то не вязались с седой бородой и внушительной осанкой. Одет он был в видавшую виды кожаную куртку, подпоясан охотничьим ремнём, на котором висели патронташ и сумка то ли с порохом, то ли с табаком и спичками. Простые брюки заправлены в ладные ичиги, туго перетянутые ремешками у щиколотки и под коленками.

«Настоящий таёжный охотник», — определил Петя, прочитавший немало иллюстрированных книжек о тайге и её жителях.

— Вот и наш проводник Николай Никанорович. Знакомься, Петя… Это мой племянник, самый юный наш разведчик.

Петя протянул руку и улыбнулся. Старик подтянул подростка за плечи к себе и поцеловал по-отечески ласково, в лоб.

Николай Никанорович Любимов родился здесь же, на Севере, в семье ссыльного из Нижнего Новгорода, и с детских лет привык к сумраку тайги, к холоду горных, рек, к комарам и ружью, к волчьему вою и шуму обвалов. Восьми лет он уже был на весенней тяге гусей, в двенадцать ходил с охотниками на рысь и медведя, а в семнадцать начал водить по тайге людей, уходивших от бдительного ока царской полиции. Когда после революции по таёжным куткам рассыпались остатки разбитых колчаковских и семеновских банд, Любимов, с куском красной ленты на ушанке, гонялся за ними вместе с сотнями таких же, как он, партизан. А уже в последние годы, когда в Хамадане создали трест, Любимов был назначен штатным проводником и стал первым другом разведчиков-геологов.

Вскоре все поднялись, и Усков объявил:

— Через сутки двинемся дальше!

В лесном уголке у безымянной речки, вероятно, впервые раздавалось столько шумов человеческой жизни. Разгружали машину, готовили вьючные узлы, подбирали и сортировали грузы, стараясь переложить их поудобнее и поладней в брезентовые мешки для конных укладок.

Солнце поднялось, стало припекать.

— Пора и поесть. Как, друзья? Петя, ну-ка, организуй костёр да походный котелок, — сказал Усков.

Петя бросился в лес. Он живо срубил две первые попавшиеся жерди, очистил их от коры, вбил в песок, положил на них поперечину и побежал за дровами. Выбирать было некогда, хотелось выполнить поручение как можно быстрее. Он свалил тонкую лиственницу, подтащил к своему сооружению, живо изрубил в щепки и сложил в кучу. Свежие дрова приятно пахли смолой. На руках у дровосека налипла живица, и они сразу стали такими грязными, что нечего было и думать отмыть их в воде. Но, кажется, дело сделано! Петя чиркнул спичкой. Кора задымила, затлела и… погасла. Петя поджёг ещё раз, потом ещё. Коробок уже почти пустой, а успех все тот же. Мальчик покраснел и украдкой поглядывал на старших. Все были заняты каждый своим делом, никто не обращал на него внимания. Тогда он подошёл к грузовику и тихонько попросил шофёра:

— Семеныч, дайте немного бензинчику.

— Пожалуй… Смотри, только осторожно. Бензин вспыхнул, и весь костёр охватило весёлым пламенем. Дрова затрещали, закоптили, зашипели и… погасли. Какая досада! У Пети даже уши покраснели.

Николай Никанорович неторопливо подошёл к нему, взял топор и тихо сказал:

— А ну, пошли со мной…

Они углубились в лес. Проводник огляделся. Недалеко белела сухая лесина. Он внимательно осмотрел её. выбрал ровный, без сучков, бок и, не срубая дерева, настругал со ствола длинных, вьющихся стружек. А уж потом срубил все дерево и, разделав его на поленья, сам взялся за тяжёлый комель. Петя ухватил вершину. У чёрного от копоти Петиного «костра» проводник ещё наколол длинных щепок, поставил их шалашиком над пучком стружек, обложил шалашик толстыми чурками стоймя, так, что теперь все дрова стояли наклонно к центру, и поджёг в середине шалашика стружку и кору. Пламя побежало по растопке, по щепкам, вынырнуло вверх, как в трубе, охватило поленья — и ну гудеть между чурочками, будто в хорошей печке! И все это без слов, без объяснений. Петя глядел во все глаза.

— Ясно?

— Ясно!.. Спасибо, Николай Никанорович.

— Приглядывайся. Май кругом, деревья хоть и смолистые, однако ещё сыроваты, не хотят гореть. Вот и палки твои, что на рогачок поставлены, не годятся. Сырые. Сейчас нагреются, погнутся, и чайник бухнется в костёр… Принеси-ка сухих…

Скоро над костром бурлил чайник, а сбоку, на углях, стоял котелок, в котором побулькивали аппетитно пахнувшие мясные консервы. Кава и её новый приятель Туй лежали рядом, жмурясь от удовольствия.

Чаевали тут же, у костра, присев на ящиках. Вокруг, куда только хватал глаз, нежилась под ярким солнцем последних дней мая темно-зелёная тайга. Рядом негромко говорила о чём-то с камушками река, и её неторопливый, приглушённый говорок чутко слушал молчаливый лес, склонивший к воде свои мохнатые уши. Солнце грело все сильнее. В такую погоду от лиственниц и розовых цветов багульника к полудню начинает исходить густой аромат смолы и скипидара. Вдоль реки тянет лёгким ветерком, который разгоняет надоедливых комаров. Как хрусталь чиста и прозрачна, как лёд холодна вода в горном ручье. Такую воду любит хариус, игривая красавица рыбка…

Посмотришь от реки вдаль, и увидишь картины одну красивее другой. Вот темно-зелёный лес взбежал на высокую сопку и вдруг оборвался; седой гранитный утёс выставился из горы и встал поперёк склона обнажённой грудью, преградив дорогу зеленому нашествию. А за провалом высится ещё более крутая стена с причудливыми глыбами, ещё выше гора. Но лес забирается и туда. Каким-то чудом перешагнув через ущелье, он лепится по склонам все выше и выше, сам страдает, хиреет от жизненных неудобств на голых, чуть замшелых камнях, но все же цепляется за дикую землю, старательно покрывает её, словно вид голых камней оскорбляет взор зеленого божества, завоевавшего весь огромный край.

Дальше река затейливо начинает петлять по долине и в своём непостоянстве создаёт пышные, неповторимо красивые острова. Огромные тополя плотной темно-зеленой стеной стоят по берегам островов, а ниже, у самой воды, темнеют заросли малины и красной смородины; тяжёлые ветви рябины качаются над самой водой. Пройдёт три коротких месяца, и в августе нальются на них весомые яркие ягоды. Послышится тогда из зарослей глухое ворчанье тетерева, большого любителя этого горьковатого лакомства… Но сейчас она цветёт, прихорашивается в своём подвенечном белом платье.

Вон там, чуть в стороне, образовался давний речной затор. Легли через реку отстоявшие свой век могучие тополя, вода намыла на них разный сплав — корни, пеньки, ветки, скрепила все это песком и галькой и стала на месте. Кружится теперь медленным водоворотом у плотины, ищет выхода. Широко разлился тут плёс, затопил даже бело-красный тальник, подступился к самой тайге и затих у берегов, чистый как зеркало. Смотрятся в спокойное озеро голубое небо, зеленые хвойники на бережку и нежные кисти фиолетового иван-чая, жителя всех северных стран. Глядишь не наглядишься на эти суровые в своей красоте картины, а прислушаешься, сомнение возьмёт: живое ли все это перед тобой?.. Уж больно тиха и безмолвна жизнь тайги в высоких широтах. Ни звука… Ни шороха… Лишь воркует тихонько река, струится по гладким камушкам вода, убегая из края вечного безмолвия куда-то в неизведанную даль.

Весь день прошёл в хлопотах. Лука Лукич привёл на базу лошадей. Туй помог ему собрать табун очень быстро. Лошадей осмотрели, примерили вьюки и снова пустили пастись.

После обеда Усков попросил всех присесть и вынул карту.

— Значит, так! — сказал он. — Выходим на заре. Все-таки путь многодневный и трудный — километров семьсот, если считать в оба конца. Пойдём на северо-восток, пересечём три боковых отрога Главного хребта и выйдем к основным высотам, на плато Салахан-Чинтай… Знаменитое плато! Обследуем горные породы в верховьях рек и посмотрим, что растёт и может расти в долинах. Все-таки, обратите внимание, эти места — одно из последних «белых пятен» на Земле. Я надеюсь, что мы здесь найдём и редкие металлы, и пастбища, и место, чтобы капуста могла расти, и, скажем, всё-таки картофель, и прочее. Теперь вот что: времени у нас мало, к середине октября мы должны сюда вернуться, и, надеюсь, Семеныч…

Шофёр тряхнул головой:

— Непременно буду ждать, Василий Михайлович. Будьте без сомнения… Только подайте радиограмму, и я сразу выеду.

— Отлично! Ещё два слова: все заботы о лошадях, о пропитании, все хозяйство ложится на Луку Лукича. Однако мы должны ему помогать. У нас есть ружья, стало быть, питаться надо дичью. А консервы приберегать для крайних случаев.

«Вот это правильно! — подумал Петя, сжимая свою «ижевку». — Какие там консервы! Медвежатина, гусятина — вот она, пища таёжника!..»

— Итак, — продолжал геолог, — отдыхайте, друзья, а завтра с рассветом в дорогу.

День подходил к концу. Сумерки подкрались незаметно. Над долиной сгустились тени, стало слышно, как шуршит по камням вода. Лесная даль затуманилась, и наступила короткая северная ночь, молчаливая и странно прозрачная.

Кажется, ты только что уснул, а вот уже к подъем… Борис подтолкнул Петю, встал, потянулся и без промедления пошёл к реке расслабленной походкой невыспавшегося человека. Вяло опустившись на колени, он набрал полные пригоршни холодной воды и плеснул себе на лицо, па грудь. Возвратился он порозовевший, бодрый и с азартом и жадностью взялся за работу.

В предутренней дымке молча седлали лошадей. Они фыркали, лягались и обмахивались хвостами, когда Лука Лукич и Любимов слишком туго подтягивали вьючные подпруги.

Наконец приготовления окончились. Вьючных лошадей связали на одном длинном поводе, верховых расставили в заранее определённом порядке. Впереди — Любимов и Усков. За ними — на некотором расстоянии — Борис. Лука Лукич ехал в середине каравана. В конце — Петя и замыкающий Орочко. Так распорядился Любимов.

— Ну, — сказал Усков, пожимая руку Семенычу. — Нам пора. До скорой встречи, друг…

Они обнялись. За геологом подошли прощаться остальные. Семеныч растроганно заморгал. Петя застенчиво прощался последним. Семеныч крепко обнял его и зашептал:

— Береги себя, парень! Дело-то ведь нешуточное…

И отвернулся.

Длинной цепочкой резво тронулись вверх по реке застоявшиеся лошади. Уже когда въезжали в тайгу, Петя в последний раз обернулся, И сердце его почему-то тревожно сжалось. На опустевшем берегу стояла одинокая фигура шофёра.

— Прощай, Семеныч!.. — громко крикнул мальчик, и голос его сорвался.

Шофёр поднял над головой руки и в знак приветствия сжал ладони.

Поворот, другой — и стоянка скрылась. Караван углубился в тайгу.

Глава третья повествует о первых приключениях экспедиции. — Странные озера. — Рысь готовится к прыжку

Даже представить трудно, как велика, как бесконечно просторна наша страна!

Идёт геологический отряд день, другой, третий. Заберутся люди на какую-нибудь вершину и оглянутся кругом: куда только хватает взгляд, лежат застывшими волнами мёртвого моря округлые невысокие сопки, — то в россыпях серого щебня, то одетые в редкую темно-серую чешую мелкого леса, то старательно укутанные в ярко-зеленые заросли кедрового стланика. Природа не любит однообразия. То там, то здесь подымаются горные хребты. Чёрными скалистыми массивами разделяют они мелкогорье и горделиво уходят за горизонт, кутая свои альпийские вершины в белые облака.

Спустятся люди с гор и снова идут неторопливым шагом искателей по распадкам и склонам сопок, идут день, другой, третий… И снова подымутся на очередную гору, переведут дух, зорко осмотрятся кругом. И снова развернётся перед ними знакомая картина: бесконечные, от горизонта до горизонта, ряды сопок и грозные каменные хребты среди мелкогорья.

Редко-редко увидят перед собой люди неширокие равнины. Это — долины горных рек. Титаническим трудом пробили себе путь среди гор быстрые воды, они разрушили каменные стены, натащили в низины валунов, гравия и песку и кое-как выровняли своё ложе. Долины заросли душистым тополем, лиловым кипреем и целыми рощами кустов-ягодников. Качаются на песчаных островах высокие травы, шныряют меж кочек лисы и зайцы, бормочут на опушках глухари. В долинах сосредоточена жизнь обитателей Севера. Здесь как-то веселее и привольнее, чем в сопках.

Но долин мало. Реки не часто встречаются в высокогорной стране, где даже весенний паводок и тот шумит всего лишь какую-нибудь неделю, не больше.

Чем дальше, тем суровее и неприветливее становилась природа, все труднее путь и опаснее переходы.

Где-то неподалёку находился полюс холода северного полушария Земли. Живая природа становилась беднее, тайга реже и ниже, травы непригляднее. Все чаще и чаще под ногами шуршал голый щебень, а для ночного костра приходилось довольствоваться хилой кустарниковой берёзкой или замшелыми тонкими стволами столетних лиственниц, диаметр которых не превышал и десяти сантиметров.

Вся горная страна, по которой продвигались разведчики, заметно подымалась: сопки потеряли округлость и щерились теперь в небо остроконечными останцами и скалами. В ущельях людей встречал каменный хаос, россыпи щебня и острые глыбы камня. Звери и птицы по-кинули эти неприветливые места, и бывало, что за целый день люди не слышали даже карканья вороны — вездесущей, зловещей птицы каменных пустынь.

Так проходили дни. Отряд углублялся все дальше в горную страну, куда не проникал ещё ни один исследователь.

Любимов ехал впереди. Время от времени он слезал с лошади и уходил вперёд пешком, по каким-то только ему одному понятным признакам отыскивая верный и безопасный путь. Он часто вытаскивал из-за ремня маленький топорик и делал засечки на деревьях или ставил высокие вехи на каменистых гольцах. Эти нехитрые знаки должны были пригодиться и самой экспедиции на обратном пути, и другим людям, которым ещё предстояло пройти в этих нехоженых местах.

Нашим молодым друзьям уже давно хотелось поохотиться, но не видно было никакой дичи. Правда, раза два или три они замечали вдалеке стада горных баранов: пугливые животные паслись в широких распадках под охраной чутких вожаков, недвижно стоявших на часах на какой-нибудь высокой скале. Стоило только людям появиться в виду стада, как все бараны по сигналу вожака срывались с места и в мгновение ока исчезали в ущельях.

Остановки иногда делали среди дня. Хватай-Муха в таких случаях осведомлялся:

— Плановая?

— Местная разведка, плановая, — следовал ответ. Это означало, что надо только снять вьюки с лошадей, пустить их недалеко пастись и на скорую руку приготовить у костра пищу. Разведчики немедленно расходились по сторонам. Усков с Борисом вооружались геологическими молотками и брезентовыми сумками для образцов и отправлялись в ближайшие ущелья, к обнажениям горных пород или на берег ручья; агроном и Петя, закинув за спину ружья, уходили в редкий прозрачный лес или в долину, где собирали гербарий, исследовали почву, измеряли температуру воды в ручье и делали зарисовку местности.

Но иногда Усков объявлял «особый» привал. Тогда Хватай-Муха вместе с проводником раскрывали и раскатывали основные вьюки, быстро ставили палатку из серого брезента, натягивали растяжки, и у партии номер 14-бис появлялся свой дом. К палатке незамедлительно приносили два толстых сухостойных бревна и устраивали рядом с жилищем «вечный огонь». Загоревшись от маленького костра, два сухих бревна могут тлеть очень долго. И стоит только подбросить в этот очаг несколько сухих щепок, как костёр ярко разгорается в несколько минут.

— Не иначе, як той примус, — любил говорить по этому поводу Лука Лукич Хватай-Муха.

На длительных остановках он отпускал лошадей без пут, поручая их охрану Каве, Тую и жеребцу Гордому. Надо сказать, что Гордый вполне оправдывал оказываемое ему доверие. Он ревностно, даже, пожалуй, чересчур ревностно, оберегал своих подопечных. Нередко то одна, то другая лошадь приносила на своём крупе следы его острых зубов. Лука Лукич огорчённо разглядывал раны, смазывал их берёзовым дёгтем и ругал Гордого:

— Шо ж ты киняку кусаешь, бис твоему батьке! Мо-же, це твой ридний дядько або брат, а ты его зубами! 3-заноза!

И давал Гордому кнута — впрочем, добродушно. А в душе и сам завхоз и проводник Любимов уважали Гордого и были ему благодарны: верный жеребчик не потеряет ни одной лошади, можно быть спокойными.

«Особые» остановки означали, что геолог «нащупал» интересные месторождения и хочет их изучить детальнее. Объявлялся аврал. К поисковым работам привлекались все разведчики. Рыли узенькие шурфы, делали пробную промывку песка и толчёной руды. Усков часто прибегал к микроскопу, проводил несложный химический анализ руд, подбирал коллекционный материал. Работали целый день, не разгибая спины. А вечером перед сном кто-нибудь спрашивал:

— Что нашли на дне лотка, Василий Михайлович?

— Так, небольшое месторождение, — отвечал геолог. — Есть золото. Но вряд ли оно имеет промышленное значение. Опять «кочки», то есть не сплошное залегание песков, а так… Это все не то.

Разведчики вздыхали. «Не то»… Как хотелось, чтобы было «то», чего они ждут, чего ждут от них! А вот не даётся золото в руки, и только!

Ничего не поделаешь… Отправляли очередную радиограмму в трест о том, что работа продолжается, все живы-здоровы и шлют приветы. И группа снималась с места.

Однажды отряду пришлось долго и трудно подниматься в горы по совершенно голым, каменистым сопкам. Почти целый день шли по ущелью, которое становилось все уже и уже.

Любимов забеспокоился и, остановив караван, уехал вперёд один на своём резвом коньке. Вернувшись через час, проводник с озабоченным видом доложил Ускову:

— Какая-то западня… Дальше никакого хода нет. Придётся или возвращаться, или вылезать вот по той узкой тропке… — Он показал на боковой карниз, отлого поднимавшийся вверх.

— Что советуешь, Николай Никанорович?

— Конечно, подниматься. Правда, опасно, но не идти же нам назад. Это больше двадцати километров! Разве мыслимо? Ничего, лошади у нас привычные ходить по скалам. Людям придётся слезть, идти за лошадьми и держаться за хвосты. Левые вьюки подтянуть выше!

Скоро цепочка людей и лошадей втянулась на горную тропинку и медленно тронулась по ней, выбираясь из ущелья. Кони похрапывали, но шли уверенно, низко нагнув головы и обнюхивая дорожные камни. Все молчали. Шли десять, пятнадцать минут. Тропинка все подымалась. Вот уже Гордый победно заржал наверху. Вышел!.. За ним поднялись вторая и третья лошади.

И тут случилось нечто непредвиденное. Откуда-то из тёмной щели, прямо перед пятой лошадью камнем вылетела ослепшая на дневном свете сова. Лошадь от неожиданности шарахнулась, дёрнула за повод, которым была привязана к другой лошади, и натянула его как струну; ремень больно ударил Бориса. Он пошатнулся, оступился и, не удержавшись, соскользнул вниз.

— Ох!.. — вырвалось у Пети, и он от ужаса закрыл лицо руками.

Но студент не растерялся. Падая, он все же не выпустил из рук хвоста лошади и повис над пропастью на руках. Умное животное присело на задние ноги. Ещё секунда-другая, Борис сорвётся и полетит вниз. А Петя, растерявшийся и испуганный, стоял рядом и не знал, что делать.

Любимов, шедший чуть сзади, быстро крикнул: «Держись!», прополз под ногами остановившихся лошадей, мимо дрожавшего Пети, нагнулся к Борису и быстро схватил его за плечи. Силы проводнику не занимать было! Через мгновение побледневший Борис стоял на тропинке, тяжело дыша и растерянно озираясь.

Усков этого не видел, но почувствовал, что случилось что-то неладное, и в тревоге крикнул сверху:

— В чем дело?

— Ничего, все в порядке… — откликнулся Любимов. Спокойным голосом, как будто действительно ничего не произошло, он скомандовал: «Пошёл!» Все гуськом потянулись вперёд.

Ноги у Бориса противно дрожали; он не в силах был сдержать эту дрожь и сердился теперь уже на себя.

— Вы что замешкались? — спросил геолог, когда все выбрались наверх. — Ты бледен, Петя, что с тобой?

Мальчик вдруг отвернулся и зарыдал… Любимов вполголоса передал Ускову о происшествии. Борис, оправившийся от испуга, понял, наконец, кому он обязан спасением и кто так малодушно спасовал перед лицом беды. Он пожал руку проводнику, подошёл к Пете и резко сказал:

— Размазня!..

— Отставить! — властно выкрикнул Усков. — Подойди сюда, Фисун. Это что ещё за выходка, Борис Алексеевич? Нельзя требовать от новичка ловкости и геройских поступков. Возможно, что и ты поступил бы на его месте так же. Сейчас же извинись перед ним…

Борис молчал. Сумрачное лицо его постепенно становилось более мягким, задумчивым. Ошибся? Погорячился? Разве мог Петя сообразить… Ведь все произошло в одну секунду, мальчик просто ошалел от страха за него, за Бориса…

Юноша повернулся, подошёл к Пете и запросто сказал:

— Прости меня. Я… погорячился, Петя.

Инцидент казался исчерпанным. Но горечь поступка осела на сердце Пети, и он хмуро ехал на своей лошади, раздумывая о случившемся. Обидное слово, хоть и стёртое извинением, долго не давало ему покоя. И как это он не сообразил сразу поспешить на помощь товарищу! Опешил… Именно опешил. Слово-то какое странное. Опешил… От слова «пешка» наверное. Да, мало в тебе решительности, друг Петя. А ещё левый нападающий.

Выйдя из ущелья и сверившись с маршрутом, пошли быстро, чтобы засветло добраться до какого-нибудь лесного ручья, где можно будет сделать остановку. По ровному каменистому валу лошади шли бойко, и через час отряд достиг вершины водораздела.

Но что это?

Люди увидели перед собой совершенно неожиданную картину. Прямо перед ними, в красноватом свете заката, в глубокой зелени берегов, далеко внизу, в долине, неслась стремительная, широкая и сильная река. Однако, достигнув подножия горы, на вершине которой стоял отряд, река… исчезала. Да, исчезала! Сколько ни всматривались люди в просторную котловину у себя под ногами — вправо, влево, — нигде больше реки не было видно. Она исчезала каким-то таинственным образом. Прислушавшись, разведчики уловили глухой шум, напоминающий рёв водопада.

— Что это может быть? — задумчиво обронил геолог. — Река падает вниз? Но куда?..

Уже накапливались вечерние тени и медленно ползли вперёд, все больше закрывая этот непередаваемый се-Верный пейзаж, как закрывает ревностный художник Свою картину перед равнодушным глазом профана.

— Вперёд! — скомандовал Усков, и караван тронулся дальше.

Гора покато спускалась в долину. Чем ниже, тем сильней становился шум, идущий словно из-под земли. Проводник с геологом прошли метров сто пешком и позвали к себе остальных:

— Сюда!..

Внизу, метрах в двухстах, кипела и пенилась поистине сумасшедшая река. Ударившись всей своей силой о каменную грудь горы, вода, буйно ревя и грохоча, отскакивала назад и опять падала в русло, создавая гигантскую воронку, над которой кипела клочковатая белая пена и висели мириады блестящих брызг. В центре вода кружилась с ужасающей быстротой: её втягивало вниз с каким-то гудящим и всхлипывающим звуком.

— Поток уходит в пропасть?! Вот это настоящее чудо природы! Какая-то аномалия, товарищи! — воскликнул Усков. — Невероятно! Если это так, то мы имеем здесь дело с вулканическим провалом. Пласты, поднятые вверх… Древние эры, выставленные природой для общего обозрения… Вот где нам предстоит серьёзная работа, друзья! Не будем всё-таки терять дорогого времени. Давайте скорее спускаться…

Они сделали большой крюк вправо, спустились в долину и с азартом взялись за дело. Скоро возле густых черёмух выросла палатка. Задымил костёр.

Петя не пожелал терять даром ни минуты, пока ещё было светло. Он закинул ружьё за спину и пошёл. У одинокой скалы он остановился и прислушался. Впереди что-то зашуршало: на ветке лиственницы сидел большой черно-красный глухарь и, склонив голову набок, глупо смотрел на охотника своими круглыми, чуть удивлёнными глазами, что-то бормоча и приседая, как они это всегда делают, собираясь взлететь.

Грохнул выстрел. Чёрная птица, цепляясь за ветви и теряя перья, шлёпнулась на землю. Эхо подхватило звук выстрела, и он понёсся во все концы, перекатываясь и замирая. Вся огромная долина прислушалась к этому незнакомому звуку.

— Эге-ге-ге!.. — послышалось от лагеря. — Кто стрелял? В чем дело?

«Вместо ответа взволнованный и радостный Петя через минуту положил перед Хватай-Мухой свой трофей.

На следующий день утром Орочко, взобравшись на высокую скалу, зарисовал реку и всю долину и определил, что долина имеет километров сорок в длину и не менее тридцати в ширину. С севера и востока её закрывали высокие скалистые горы. Над ними все время клубился туман. Сквозь его серую пелену проглядывали мрачные высоты.

— Салахан-Чинтай! — пояснил Любимов. — В этой стороне где-то есть большое горное плато. Дурная слава ходит о нем. Оттуда часто срывается ураганный ветер, и уж как сорвётся — жди беды! Бывает, среди лета все поморозит, даже ледок на воде появляется, а лиственница сразу чернеет и осыпается.

— Занятное место, — откликнулся агроном. — Такие места называют «кухней погоды». Именно здесь «готовятся» ураганы, снегопады и прочая подобная прелесть.

— Этих мест никто не посещал. А может, они и есть самые богатые? — задумчиво произнёс Любимов.

Днём долина выглядела весёлой и нарядной. В лесу Петя обнаружил озеро. Оно блестело, голубизной своей соревнуясь с небом.

При первой же разведке Усков набрёл ещё на несколько озёр размером поменьше и установил, что некоторые очень глубоки. В довершение ко всему оказалось, что вода в них совсем тёплая. Это уж было совершенно удивительным для такого края, где грунты всегда проморожены на много десятков метров вглубь. В озёрах водилось много рыбы.

Лука Лукич пригласил Петю:

— Айда, хлопче, на рыбалку!

— С удовольствием!

Не успел Петя забросить крючок с наживкой, как поплавок сразу ушёл в воду, а через секунду на берегу уже плескалась порядочная рыбёшка.

— Попалась! — крикнул рыболов и с радостью схватил добычу. — Хариус! Ого!..

За какие-нибудь полчаса наловили их чуть ли не с полсотни. Жадные стайки тёмных хариусов и серебристой краснопёрой мальмы сгрудились около крючков и шли на них с какой-то весёлой жадностью; они брали даже голый крючок, просто из любопытства. А когда солнце стало садиться, над тихой гладью воды начались акробатические номера. Рыба, как выразился Лука Лукич, «прямо сошла с ума». Она веселилась и играла. Ловкие хариусы десятками выпрыгивали из воды и, красиво изгибаясь в воздухе, ныряли в озеро, чтобы снова и снова взметнуться вверх.

— Танцуют! — воскликнул Петя. — Смотрите, смотрите, Лука Лукич, они и вправду танцуют…

— Побачишь, як они у меня на сковородке затан-цують…

Когда за ужином Петя рассказал о рыбной ловле, Усков улыбнулся и хлопнул себя по лбу:

— Ну вот, а мы гадали-придумывали здесь без вас, какое имя дать самому большому озеру. Петя, тебе, как первооткрывателю, предоставлено право… Как ты думаешь?

— Озеро Танцующих хариусов. Подойдёт?

— Красиво… Ну как? Возражений нет? Тогда решено… А долину?

Все задумались. Борис поднял голову:

— Долина Бешеной реки. Ведь нигде такой речки нет, как эта. Она имеет начало, по никуда не впадает…

— Удачно! Примем? Пусть будет долина Бешеной реки. Река в самом деле бешеная. Да и судьба её необычна. Она собирает воду с гор и тут же пропадает, прячет воду в земных глубинах, а потом вновь выходит на поверхность в виде источников или родников. Но не это всё-таки самое интересное, дорогие мои друзья. Вы посмотрите, сколько здесь кварца! А среди кварцевого песка нашлось кое-что… Придётся разобраться в происхождении металла. Откуда он, где взяла его река? Надеюсь, труд наш на этот раз не будет напрасным.

— И у меня есть славные вести, — вставил Орочко. — Я сегодня определял, глубоко ли оттаивает здесь вечная мерзлота. Представьте — в одном месте более чем на два метра прорыл и не встретил мёрзлого слоя. А ведь по ту сторону перевала мерзлота везде лежит на сорок — сорок пять сантиметров от поверхности. А вот что дало измерение температуры почвы: почти пятнадцать градусов тепла! Вода в озере — семнадцать градусов! Невероятно, по это так! Похоже, что мы напали на своеобразный оазис в приполярных горах. Как вы думаете, Василий Михайлович, чем все это можно объяснить?

— Я уже и сам задавал себе такой вопрос, — ответил геолог. — И, кажется, нашёл ответ. Если Бешеная /река проложила себе ход в глубины земные и уносится туда, то почему не может быть обратного явления: выходов глубинной воды на поверхность? Вы видали, сколько здесь щелей и разломов горных пород? Это позволяет предположить, что в некоторых местах тёплая вода из больших глубин подымается наверх и нагревает почву. Она же, глубинная вода, в течение веков, возможно, сумела растопить вечную мерзлоту в долине и превратила мёрзлые грунты в сплошной талик. Вот вам и тёплые озера и тёплая земля на шестьдесят шестой параллели…

— Но это же находка! Вы представляете? В такой большой долине можно создать прекрасную пашню, выращивать овощи, картофель, травы. Все, что нужно! Кругом мрачные голые горы, а в центре — этакое богатство!

— Огромное поле деятельности для агронома. Исследуйте, проверяйте, намечайте, Александр Алексеевич! Нет ничего удивительного, если именно здесь — ваши будущие поля и огороды.

Любимов сидел молча и с усердием разбирал и смазывал свой старенький карабин. Петя внимательно следил за его работой. Борис, намаявшись за день, уснул. Хватай-Муха возился с посудой.

— Николай Никанорович, — тихо спросил Петя. — Вы так тщательно смазываете оружие… Думаете, карабин пригодится вам здесь?

Любимов улыбнулся:

— А что же… Пожалуй, может и пригодиться.

— Вы что-нибудь видели? — насторожился Петя. — Сегодня на песчаной отмели я нашёл чьи-то свежие следы. Пять пальцев, с круглой пяткой. Это медведь?

— Следы медведя и я видел. И ещё кое-что. Если бы Борис Алексеевич не предложил раньше меня название для нашей реки, я дал бы ей другое имя. Ну, скажем, Волчья река. Сегодня мне пришлось видеть сразу две пары волков. Они сейчас больше парами ходят, а к зиме пойдут стаями. Так-то вот…

— Лошадей беречь надо.

— За лошадей-то как раз можно не беспокоиться. Сейчас волки их не тронут. Да и охрана хорошая: Гордый в обиду своих коней не даст. А вот нам всем нелишне будет иметь па всякий случай добрую картечь в стволах.

Долину окутала ночь. Разговоры у костра утихли. Усталость брала своё. Разведчики улеглись и скоро уснули. Тлел слабым огоньком костёр, кругом было спокойно и не то чтобы светло, но как-то прозрачно, как бывает погожей белой ночью на Севере, когда вечерняя заря почти сразу же сменяется яркой утренней зарёй.

Перед самым рассветом тревожно заржал жеребец. Весь табун в одно мгновение пронёсся через луг и сбился в кучу у самого костра. Лошади теснились к палатке, всхрапывали и дрожали всем телом. Кава и Туй вскочили и, грозно ощетинившись, с загоревшимися глазами уставились на ближние кусты. Но броситься туда не решались: видно, зверь был им не по силам. Люди проснулись почти в ту же секунду и схватились за ружья.

В прибрежных кустах осторожно треснула ветка. Кто-то тяжёлый наступил на неё. Шесть ружей поднялись. Ещё раз треснул валежник, теперь уже ближе.

Собаки, рыча, попятились. Зоркий глаз проводника на» щупал в зарослях две чёрные тени. Он зашептал:

— Смотрите… Вон в кустах Держать на прицеле… Огонь!..

Разом грянули выстрелы. Кава и Туй, преодолевая страх, кинулись в кусты. Оттуда послышался глухой и грозный рёв зверя, потом дикая возня и победное рычание Туя. Разведчики вошли в заросли.

Огромный бурый медведь бился в предсмертных судорогах. В горло ему впился Туй. Умный пёс был неузнаваем. Дикие инстинкты вспыхнули в нем при виде крови. Он рвал свою жертву и свирепо рычал. Его с трудом отогнали и насилу успокоили. Когда осветили примятые кусты, то увидели, что в лес уходила кровавая дорожка: второй медведь, несомненно тоже ужаленный пулей, ушёл в заросли.

Преследовать раненого зверя ночью Любимов запретил, да это, собственно, и не нужно было. Покой был восстановлен, нарушители наказаны, а мяса теперь хватит надолго. Медведь весил не меньше трех центнеров. Добычу вытянули па поляну. Медведь оказался старым, матёрым зверем. Бурая шерсть его слежалась и висела клочьями. Огромные, почти вершковые когти и зубы пожелтели от времени.

Пока все обсуждали происшествие, Лука Лукич явился на место с ножом и верёвкой.

— Мне окорочок треба… — заявил он и стал быстро и ловко разделывать тушу. — Утром будут «свиные отбивные» из медвежатины! Идите спать.

Прошла ещё неделя. Палатку перенесли дальше от берега. Разведчики били глубокие ямы-шурфы среди песчаных отложений долины, лазили по склонам террас, промывали пробы. Усков ходил возбуждённый и радостный:

— Будем двигаться вверх по реке. Если уже и здесь кое-что имеется, то, надо думать, у истоков реки природа припасла для нас солидные запасы, а может, всё-таки и какой-нибудь серьёзный сюрпризец…

Однажды вечером агроном со своим помощником Петей возвращался с очередной рекогносцировки. Оба они порядком устали и потому говорили мало. Недалеко от лагеря Петя вдруг остановился и потянул спутника за рукав.

— Что ты? — шёпотом спросил агроном.

— Там кто-то…

Впереди, попав под прямой луч солнца, мелькнула чья-то тень. Вот опять… Петя схватился за ружьё. Орочко ещё ничего не видел, но тоже снял ружьё с плеча. Тень появилась ещё раз. Нет, это уже не тень… Гибкий и сильный зверь быстро переползал с ветки на ветку. Вот он неслышно скатился на землю, перебежал по траве к другому дереву и стал красться вперёд.

— Тихо… — прошептал Петя. — Она кого-то выслеживает…

— Кто — она? — так же шепотам спросил агроном.

— Вон та… большая кошка.

Теперь и Орочко увидел зверя. Темно-рыжее тело с чуть приплюснутой маленькой головой. Прижатые уши с длинными кисточками на концах. Небольшой пушистый хвост, движения вкрадчивые и мягкие.

— Рысь, — тихо сказал Орочко.

Зверь не мог их ни видеть, ни слышать: ветер дул в сторону охотников, стоявших в тени большого дерева, а рысь проделывала свои перебежки по редколесью, освещённому солнцем. Вот она легла на ветку и словно слилась с ней. Медленно подобрала тело, поджала уши, прижалась мордой к ветке и вся напружинилась. Сейчас прыгнет… На кого?!

И тут Петя увидел Бориса. Тот сидел под деревом на большом пне. Рядом, на разостланном мешке, лежали куски камня. Студент брал один за другим образцы, рассматривал их в лупу и делал пометки в тетради. Борис был поглощён работой.

И Петя не стал раздумывать.

Лес вздрогнул от двойного выстрела. Мальчик ударил сразу из обоих стволов. Рысь словно пружиной подбросило вверх, но она тут же шлёпнулась па землю тяжёлым мешком, немного проползла по траве, шипя и злобно царапая землю, и затихла. Картечь, пущенная с расстояния пятидесяти метров, пробила ей грудь.

Кто охотился в лесу хоть раз, тот знает, как сильно действует на человека усиленный эхом внезапный выстрел в тишине мирной, покойной природы. Поэтому неудивительно, что Борис от неожиданности и испуга свалился с пенька на свои коллекции. Потом он вскочил и, не поняв, в чем дело, рассерженный и негодующий, бросился с кулаками к Пете:

— Что за глупые шутки, чёрт возьми!

Но Орочко остановил его и молча протянул руку в сторону неподвижной рыси. Борис заморгал глазами. Вот как?! Он теперь понял, какой опасности подвергался и кому обязан своим спасением. На взволнованном лице студента появилась робкая и виноватая улыбка. Он кинулся к товарищу и схватил его в охапку.

— Петька!.. Молодчина!.. И надо же было тебе оказаться рядом!.. А я ведь даже ружья не взял! Думал, лишний груз. Да она бы меня… Спасибо, дружище! И не растерялся, а? Хоть бы крикнул мне, что ли… Петя, взволнованный не меньше его, возбуждённо рассказывал:

— Понимаешь, даже не успел подумать, что и как… Ружьё словно само выстрелило из двух стволов. И я не целился как будто.

— Навскид?

— Ага, навскид! И смотри, как здорово получилось…

— Значит, уроки с черепками пошли тебе на пользу?

— Как видишь!

Холодок, сквозивший в отношении юношей друг к другу с того памятного дня в ущелье, исчез окончательно. Они опять стали верными друзьями.

Глава четвёртая в которой даются кое-какие сведения о вечной мерзлоте, а также описывается загадочная находка Пети

Усков и Борис нащупали интересную россыпь, и теперь вся партия продвигалась по её следам, вверх по течению Бешеной реки.

Орочко и Петя отдалялись от стоянки на пять, а то и на десять километров и проводили в тайге целые дни. Агроном отмечал общий подъем долины. С высотой менялся и окружающий мир. Лес заметно редел. Исчезли многие представители лиственных пород, реже встречались черёмуха, рябина и тополя. То тут, то там среди леса попадались болотистые места с растительностью, присущей тундре. Толстые мхи-сфагнумы сплошным ковром покрывали хлюпающую торфяную почву на этих тундровых пятнах и почти полностью вытесняли весёлую шелковистую траву вейник. Лиственницы редко и печально стояли кое-где среди болот; на их стволах висели лохмотья лишайников; искривлённые сучья говорили о трудной жизни деревьев. Вокруг них гнездились редкие кустики карликовой берёзки, совсем уже не напоминавшие обычную берёзу, какую разведчики видели в низовьях реки.

— Вот, Петя, что значит Север! Мы отошли всего каких-нибудь километров двадцать от устья реки, и какая перемена! В начале долины растительность напоминает Подмосковье, а здесь уже тундровая марь. Интересно, как глубоко залегает здесь вечная мерзлота?

С этими словами Орочко вонзил в почву острый железный щуп. Метровый стержень мягко ушёл во влажную землю почти на две трети. Дальше вдавить его, однако, никак не удавалось. Пробовали в другом, в третьем месте — результат все тот же. Всюду на глубине шестидесяти — семидесяти сантиметров начиналась непроницаемая, вечномёрзлая толща.

— Вот, пожалуйста! Слой оттаивания здесь очень невелик. Если верить гипотезе Ускова, долина в этом месте уже не согревается внутренним теплом земли и поэтому грунты здесь не оттаивают, должно быть, с незапамятных геологических времён. Все та же мерзлота, лишённая всякой жизни.

— Объясните мне, Александр Алексеевич, в двух словах, — попросил Петя, — почему вдруг вечная мерзлота? Откуда она взялась?

— Этого в двух словах не объяснишь, — ответил агроном. — Есть целая наука — мерзлотоведение. Она родилась у нас, в Советском Союзе, что, впрочем, вполне попятно. Под огромными площадями земли, главным образом в Азиатской части СССР, за Уральским хребтом, лежит слой вечной мерзлоты. Учёные считают, что в пределах нашей страны вечная мерзлота занимает больше десяти миллионов квадратных километров, почти половину территории.

— Ого!

— А насчёт причин возникновения геологической мерзлоты надо сказать, что они ещё не совсем установлены.

Покойный Сумгин — создатель науки мерзлотоведения — высказывал на сей счёт несколько предположений. Одно из самых достоверных, на мой взгляд, это — постепенное накапливание наружной оболочкой земного шара холода из межпланетных пространств. Начало замерзания грунтов восходит к ледниковому периоду. В те времена почва в течение целой геологической эпохи круглый год оставалась скованной льдом. Заметь, в северных широтах, а в Сибири и в более низких, отрицательные температуры ещё и теперь преобладают над положительными. Так что и по сей день происходит накапливание холода в почве. Она является огромным аккумулятором холода и заряжается непрерывно. Вот почему такого рода мерзлота и называется «вечной».

— А как глубоко земля промёрзла?

— В разных широтах по-разному. Есть места, где вечномёрзлый слой превышает двести метров. Глубина шергинской шахты в Якутске сто шестнадцать метров. И все — мерзлота. По-моему, и здесь лежит такой же, если не больший, слой. В других местах он тоньше: метр, полметра… Бывает, что мерзлота лежит не сплошным пластом, а островами, которые окружены талыми грунтами. Иногда, наоборот, сплошную толщу мерзлоты прорезает лента «талика» — например, по руслу какой-нибудь крупной реки, вроде Лены или Енисея. В нашей долине тоже, видимо, существует постоянный талик, но на ограниченном пространстве. Вода — вот кто злейший враг мерзлоты. Где много воды, мерзлота всегда отступает. Вообще говоря, явление это интересное, но для нас, агрономов, весьма и весьма неудобное. Видишь ли, холод выстуживает почву, а корни культурных растений не могут работать в почве, если её температура близка к нулю. Понимаешь? Представь себе: надземная часть растения находится в теплом слое воздуха, нежится под солнцем. Июль, жара, кажется, все хорошо, жди урожая. А смотришь, растения начинают хиреть. Почему? Сухо слишком, что ли? Проверяешь — нет, не сухо: воды в почве много. И пища есть. А растения вянут на глазах. Оказывается — холодно в земле. Корни бастуют, они прекратили деятельность, не подают растениям воду.

— Как парник, только наоборот, — заметил Петя. — Там земля теплее воздуха, а тут она холоднее воздуха…

— Совершенно точно! И вот мы, агрономы, все ищем, как бы в таких местах примирить растение с вечной мерзлотой.

— Ого! Разве это возможно? Ведь природа… — пытался рассуждать Петя. Но агроном перебил его:

— Природа подсказывает путь для «примирения». Местные растения, или, как их называют, «аборигены Севера», сами вырабатывают в себе привычку брать воду и пищу в почве почти при нуле градусов. Например, та же лиственница, или клюква, или морошка живут себе и беды не знают. Вот над чем надо поработать нашим селекционерам. Растения с холодостойкими корнями… Как это помогло бы продвинуть на Север чудесную флору Юга! Но пока что надо совершенствовать агротехнику. Надо так обрабатывать землю, чтобы верхний слой почвы оттаивал как можно более быстро и глубоко. Вот почему я так рад нашей находке. Ведь долина Бешеной реки — приятное исключение для Севера. Тёплая почва! Что ещё нужно растениеводу?

Петя задумался. Вспомнив что-то, он улыбнулся:

— А помните, в Хамадане вы так грустно рассматривали маленькие деревца на улицах? Вам их жалко было, да? Посадили, ухаживали, старались, а они не могут жить и засыхают! Что же, и там мерзлота мешает?

— Правильно! И там мерзлота мешает. Я тогда как раз об этом и думал, но не находил выхода. А вот теперь…

— Что теперь?

— Теперь нашёл. — Какой же выход?

— А вот какой. Для озеленения нашего города и вообще для посадки деревьев в суровых местах не годятся саженцы, выращенные в питомниках, потому что в питомниках они изнежены. Эта перемена условий — от лучшего к худшему, — особенно в области температуры почвы, сказывается на растениях губительно. Они чахнут, перестают расти. Нужно брать саженцы, которые воспитывались в самых суровых условиях, в тайге, в маленьких долинах; с первого дня жизни деревце приучается там переносить всяческие невзгоды, привыкает к холодной почве, накапливает в своём организме навыки, приучается противостоять морозам и резким переменам температуры. Пересади такого юнца в другие, благоприятные условия, увидишь, как он развернётся, как быстро начнёт расти…

— В чем же дело? Давайте именно так и делать.

— Так и сделаем… Вот увидишь, город мы озеленим!

— Ещё как!..

Этак беседуя, они дошли до небольшого, но очень прозрачного озера. В озере спокойно плавали два гуся. Орочко и Петя выстрелили почти одновременно. Один гусь перевернулся. Но другой, подранок, выскочил на берег и понёсся по болоту, помогая себе крыльями.

— Не уйдёшь!.. — закричал Петя и, быстро сбросив рюкзак, бегом бросился за ним.

Орочко остался. Раненый гусь добежал до реки и бросился в воду. Река делала в, этом месте широкий полукруг, и течение било прямо в берег. Петя подбежал. но вовремя остановился. Опасное место! Берег невысокий, но крутой и обрывистый.

Гусь, подхваченный течением, плыл уже далеко, тревожно гогоча и оглядываясь. Вот неудача! Не плыть же за ним! Петя вздохнул, постоял немного и повернул обратно. И тут он увидел то, чего не заметил сразу в азарте погони. В двадцати метрах от берега стояло какое-то сооружение, похожее на каркас большого шалаша. Просто несколько лёгких жердей, вбитых конусом в землю и скреплённых наверху обручем из ивняка. Жерди почернели от времени, покрылись серым мхом. Давненько, видно, стоят они тут…

— Сюда, Александр Алексеевич! Сюда! — закричал Петя,

— Иду-у… — откликнулся агроном и скоро показался сам. Широко улыбаясь, он тащил за лапы тяжёлого гуменника — темно-серого крупного гуся.

— Смотрите, Александр Алексеевич! Что это? Выходит, тут и до нас были люди?!

Орочко внимательно осмотрел место. Да, сомнения не могло быть! Они находились на стоянке, давным-давно покинутой людьми. Вот чистое пятно обожжённой земли: здесь когда-то горел очаг. Сохранились ещё камни от камелька. Вокруг торчали полусгнившие пни — остатки порубок, валялись короткие бревна со следами топора.

— Старое стойбище якута или ороча, — уверенно сказал Александр Алексеевич.

— Остов из жердей — бывшая яранга. Значит, долина давно известна местным жителям. Гм… Это меняет дело. Выходит, мы здесь не первые. Однако люди ушли отсюда и больше как будто не возвращались. Что же заставило их уйти? Ведь здесь есть все для охоты, да и пастбище какое! Лучшей долины не найти во всем крае. Да! Интересно… Очень интересно!

Петя носком сапога разгребал пепел, камни, битые черепки.

— А хорошее стойбище было. С толком выбрано, — продолжал размышлять вслух агроном. — Гляди, ведь мы стоим как бы на кургане. Вон та возвышенность вся покрыта мхом-ягельником. Замечательное пастбище для оленей, к тому же близко и на виду. Справа лес, в нём много сухостоя на дрова, И река под боком.

— Она сильно размывает берег, — напомнил Петя. — Вода бьёт прямо сюда и отрывает большие куски дёрна…

— Ну, это не причина для того, чтобы бросить такое место. Кочующие роды хоть и часто меняют места кочевий, но возвращаются на старые пепелища куда более худшие, чем это.

— А вот ещё стойбище, — воскликнул Петя, отошедший чуть в сторону. — И ещё одно, нет — два…

Действительно, на опушке леса виднелось ещё несколько полуразрушенных жердевых конусов, окружённых высокими травами и фиолетовым цветом кипрея — растения, которое любит селиться на бросовых пустырях. Целый посёлок. И не маленький…

— О, тут надо поработать, — сказал озадаченный агроном.

А Петя обрадовался.

— Может, наткнёмся ещё на какую-нибудь находку! — воскликнул он. — Ведь они тоже могли знать о нашей россыпи?

— Вряд ли. Якуты довольно равнодушны к золоту. По крайней мере, были равнодушны до встречи с хищниками-искателями…

Наши разведчики обошли всю возвышенность, нашли несколько крупных оленьих костей, медвежью лопатку, заточенную с одного конца, видно служившую каким-то инструментом, постояли, подумали и вернулись к берегу. Агроном с интересом осмотрел свежий крутой откос и показал Пете границу вечной мерзлоты.

— Видишь, до каких пор пробиваются корни деревьев и трав? Ниже этой линии ты остатков корней не най-дешь. В зоне мерзлоты жизни нет. По концам корней, по их загибам нетрудно определить глубину сезонного оттаивания земли.

— А это что? — удивлённо спросил Петя и показал на странный тёмный предмет, выглядывающий из серого песка обрыва.

— Посмотрим… — Орочко быстро зашагал вдоль берега.

Из осыпи торчал угол какого-то ящика. Сколоченный из широких, но тонких полубревен-горбылей, почерневший от времени, ящик больше чем на треть висел сейчас над водой, готовый вот-вот сорваться в речку. Видно, немало пролежал он в мёрзлой земле, пока вода не подобралась к нему.

Орочко был крайне озадачен. Что за ящик? Кто его здесь зарыл? Что в нём содержится?

Однако самого беглого осмотра было достаточно, чтобы отказаться от мысли найти немедленный ответ на этот вопрос. Мерзлота крепко держала свою добычу и не собиралась отдавать её без сопротивления.

Орочко быстро снял свой рюкзак, вынул оттуда верёвку и набросил петлю на выступающий угол ящика Другой конец он привязал к дереву.

— Вот что, Петя… Ты оставайся здесь и следи за находкой. А я побегу в лагерь за людьми. Вдвоём нам не вытянуть. Упускать же ящик никак нельзя. Находка позволит нам многое узнать о жителях этой долины Только смотри, не упусти. Ведь он еле держится и легко может соскользнуть с галькой вниз. Как это мы заметили!.. Завтра его уже не было бы. Через два часа мы все будем здесь. Жди и наблюдай.

Петя не терял времени даром. Вооружившись сапёрной лопаткой, какую они всегда брали с собой в поход, он стал рыть землю над той частью берега, которая ещё не была обнажена своенравной рекой. Сначала копалось нетрудно. Лёгкий, песчаный грунт подавался быстро, песок непрерывно сыпался в воду. Ему удалось углубиться почти на метр, когда лопата вдруг больше не полезла. Дальше была мерзлота. Она, как панцирем, сковала песчаный грунт и прочно удерживала в своих холодных объятиях ящик. Петя вытер лоб и облегчённо вздохнул. Нет, находка не упадёт в реку. Напрасно Александр Алексеевич так беспокоился. Много ещё надо трудов, чтобы освободить ящик от обледеневшей земли…

Так рассуждая, он все же нет-нет да и трогал верёвку, проверяя, крепко ли она держит ящик. Осторожность никогда не помеха. Это Петя усвоил достаточно хорошо.

Завечерело. Юноша уселся на траву на краю обрыва и задумался. Конечно, это гроб. Несомненно, гроб. Но кто похоронен в этой безвестной таёжной дали? Один из тех людей, что жили в ярангах? Возможно. Но он читал и слышал от Ускова, что кочевники севера в старину не хоронили своих людей лёжа, да ещё в деревянных гробах. Ведь гроб сделать не так-то легко. Может быть, здесь похоронен русский казак, один из тех отважных людей, которые почти столетие назад ходили по северному безлюдью с Черским и Хабаровым? Безвестный первооткрыватель, северный Робинзон? И ничего особенного в том нет, если прошло с тех пор два столетия. Мерзлота может хранить нетленными такие находки буквально тысячелетия. Отрывают же целые мамонтовые туши в мерзлоте? Его воображение рисовало картины одна другой фантастичнее. Здесь непременно лежит казак в кольчуге ермаковских времён, с тяжёлым обоюдоострым мечом у бедра и в старинном железном шеломе… Или неудачник-золотоискатель, сложивший голову в глухой долине. А может быть, беглец, ушедший из ссылки в дальних поселениях, нашёл здесь свою могилу…

Стало темно и… жутко. На фоне потемневшего неба молчаливо стояли в строю великаны лиственницы, стальным блеском отсвечивала река, мрачно чернели на горизонте скалистые горы. Тишина объяла засыпающую долину. Только шуршала галька, да плескалась у обрыва жадная вода. Брр… Ощущение одиночества сжало его сердце. Петя вскочил на ноги и что-то сказал вслух. Звук собственного голоса всколыхнул тишину и пропал, поглощённый ею. Но на сердце будто полегчало. Петя быстро насобирал валежника и разжёг костёр. С огнём всё-таки уютнее. Темнота сразу расступилась, но зато стала теперь совсем густой. Скорее бы пришли… Сколько ещё их ждать? И тут он услышал далеко в лесу знакомый лай Кавы. Обрадованный юноша вскочил и призывно, во всю мочь, засвистел. О, это он умел. Два пальца в рот и… Воздух словно вздрогнул. Лай послышался ближе, громче, а через минуту в светлый круг влетела и сама Кава, а за ней Туй. Обе собаки, вывалив языки, сразу же легли на землю и задышали часто-часто, поглядывая на Петю ласковыми озорными глазами. Немедленно исчезли все страхи. С верными друзьями темнота уже не казалась такой густой и загадочной, а лес не пугал своей молчаливой суровостью.

Вскоре подошли Любимов, Усков, Борис и Хватай-Муха, вооружённые лопатами, кирками, верёвками и фонарями. Но в эту минуту, как бы торопя их; от берега отвалилась и сползла подмытая водой глыба.

— Спешите, товарищи, берег осыпается! — тревожно закричал агроном.

Дружными усилиями они освободили ящик и осторожно перенесли ближе к костру, к свету.

— На гроб, однако, похоже, — сказал Любимов.

— И по-моему, всё-таки гроб, — согласился Усков.

— Домовина, домовина, тут и гадать нечего! — уверенно заключил Хватай-Муха.

Проводник вынул из-за пояса топорик и осторожно поддел крышку. Пластины легко оторвались: они держались на деревянных шипах. Проводник не спеша снял их, и все обнажили головы.

На сухой моховой подстилке лежал человек. Лицо его спокойно, глаза закрыты, чуть потемневшие щеки ввалились. Тёмная с сильной проседью большая борода закрывала грудь. Аккуратно расчёсаны длинные, седые волосы. Как будто человек спит, сложив на груди натруженные руки. Вечная мерзлота оказалась надёжной защитой от тления. Под головой ещё зеленел пучок свежего, будто только что сорванного мха. На покойнике была широкая суконная рубаха, аккуратно застёгнутая на все пуговицы, простые брюки и якутские ичиги.

Кто был этот русский человек, гость якутских кочев-ников? Какой злой недуг уложил его в последнюю постель из мягкого сухого мха, сорванного руками друзей? Как долго пролежал он здесь?

Ничего не расскажет молчаливый прах… Разведчики долго и молча рассматривали покойника Потом Любимов, видимо, заметив что-то неожиданное, осторожно приподнял замороженные руки старика и вынул из-под них тонкую тетрадку. Он сдунул с неё соринки мха и передал Ускову:

— Смотрите, Василий Михайлович, может, тут что-нибудь интересное написано…

Глава пятая в которой читатель ознакомится содержанием найденной тетради

Бумага порядочно отсырела, и читать было довольно трудно. К тому же писано карандашом. Некоторые слова так и остались неразобранными. Но смысл улавливался и без них.

«Год 1920. Сентябрь».

Буквы и цифры выведены простым карандашом на пожелтевшей от времени бумаге. Листы тетради разлинованы синими линиями, справа па них толстой красной чертой отделены поля. Должно быть, какая-то старая конторская книга… Почерк резкий, косой, немного нервный. Твёрдый знак, старое, дореволюционное правописание. Отдельные буквы угловаты, остры, они как бы отражают то напряжение души, с которым писал, видно, эти строки человек…

«Неясные слухи и толки, часто теперь приходившие в наше далёкое поселение, наконец полностью подтвердились. Все действительно так, как говорят. В далёком Петрограде совершилась революция и власть перешла к народу. Случилось это уже давно, почти три года назад. Теперь мы это знаем твёрдо. Остап Ведерников, промышленник и купец, который известен по всей Якутии от Лены до Колымы, вернулся из Киренска и привёз целую пачку газет — печатное слово за несколько лет сразу. Мы сидели над газетами целыми ночами, просматривая при свете сальных свечей лист за листом, и постепенно вся картина великих событий стала вырисовывать-ся во всем своём величии. Мы свободны! Мы — это группа политических ссыльных, членов РСДРП (б), вот уже пятый год живущих в поселении Крест-Альжан, куда нас по приговору военного суда сослали летом 1915 года. Социалистическая революция! Какие бурные дни переживали мы теперь! Как волновались наши сердца! Ленин во главе революции! Ведь некоторые из нас знают его лично, встречались с ним там, на воле, за границей и в сибирской ссылке. Как приятно было узнать, что наш учитель сам руководил восстанием и теперь уже скоро три года стоит во главе рабоче-крестьянского правительства, которое возглавляет страну, ведущую борьбу против контрреволюции. Мы поняли из газетных сообщений, что в стране идёт гражданская война. Да, царская охранка знала, куда запрятать нас. Три года жить в неведении, когда происходят такие исторические события, жить в этой ужасной заснеженной тишине. Навалились такие думы, что трудно было принять определённое решение… оно неосуществимо.

Мы плохо спим и много думаем в эти беспокойные дни и ночи. Заброшена рыбалка, не проверяются ловушки и капканы в тайге. Мысли заняты одним — как поступить нам теперь. Рисковать, идти через тысячи вёрст навстречу своей судьбе или оставаться здесь до лета, когда станет снова тепло и появится возможность с меньшим риском для жизни плыть по речкам и рекам до Алдана или Лены, откуда начинается обжитой путь на запад?.. Мы много говорим. Мы создаём и обсуждаем каждый день все новые и новые проекты. Мы спорим до слез, до хрипоты, пытаясь доказать друг другу недоказуемое. И каждый понимает: нет, идти сейчас нельзя. Понимаем, а все же…

Помню горячий шёпот Владимира Ивановича, уговаривающего меня в ночной тиши барака не быть трусом и уходить сейчас же вместе с ним: «Увидишь, стоит нам с тобой проявить решительность — и остальные пойдут за нами. Так подымем же людей… Пойми, у многих из нас за годы ссылки застыла кровь. Этих людей надо разогреть… Решайся…» Во мне боролись два чувства — желание идти, действовать, рисковать и бороться сейчас же, сию минуту и в то же время осторожность, осмотрительность, свойственная моему возрасту. Я отмалчивался, не решаясь согласиться и бессильный в то же время сказать «нет».

Почему я в конце концов поддался уговорам молодого и энергичного Сперанского, не могу дать себе в этом отчёта. Знаю только одно. Ранним утром 20 сентября, когда ночной морозец уже сковал закрайки рек и припорошил густым инеем луговые травы, мы с ним вдвоём ушли из поселения. Вдвоём… Голос рассудка остановил других. Но мы уже не могли оставаться. Нас провожали сердечными пожеланиями успеха. Товарищи поделились с нами всем самым дорогим для них, со слезами на глазах пожали нам руки, но в их глазах была плохо затаённая грусть: они боялись за нас. И справедливо боялись. Риск был слишком велик.

Но мы все же ушли.

Так начался наш поход, о котором я теперь рассказываю в своём дневнике, надеясь, что участливые руки моих спасителей передадут когда-нибудь эту запись надёжным людям и друзья по ссылке узнают о судьбе своих товарищей, ушедших в неизвестность в осенний день двадцатого года.

…Сейчас начало нового, 1921 года. Я лежу в яранге моего друга Гавриила Протодьяконова с отмороженными ногами и опустошённой душой. Моего товарища, моего Володи, как я стал называть Владимира Ивановича Сперанского в конце нашего похода, уже нет в живых. Недолго осталось жить и мне. Это я знаю совершенно точно. Напрасно ты, добрый мой спаситель, призывал ко мне самого знаменитого и страшного шамана из далёкого Оймякона и почтительно стоял в углу, ожидая, пока старый бестия выгонит из меня злых духов. Бессилен он. Бесполезны и твои заклинания, о древнейший и умнейший из якутов, Тарсалын, прибывший в Золотую долину по просьбе моего хозяина от берегов широкого Омолона. Нет, ничто уже не сможет поднять меня. Я чувствую, что моя жизнь подходит к концу. И я спешу излить на бумаге, если мне хватит на это сил, события последних месяцев, в течение которых мы с Володей упорно шли па встречу с молодой Революцией и стали случайными виновниками необычных открытий, особенно нужных теперь освобождённым народам России…

Я не устаю твердить Гавриилу: «Друг мой, когда я умру, постарайся сделать так, чтобы эта тетрадь попала в руки хороших людей. Если же увидишь, что ею могут завладеть злые люди, лучше брось её в пламя твоего очага, но не покажи врагу. Ибо самое лучшее и ценное, что может дать природа человечеству, в руках отъявленных негодяев всегда может быть повёрнуто против народа, против человечества». Гавриил плохо понимает русский язык, но мои жесты, тон разговора и небольшой запас слов, какие он знает, делают своё дело. Он прекрасно понимает, что я хочу. Он обещает мне, добрый и честный старик, он смотрит на ме-ня с откровенной жалостью и грустью и много-много раз качает своей седой головой. «Да, да, Никита, я сделаю так, как ты говоришь… Злой человек не увидит твоей бумаги, которую ты так усердно мараешь своей чёрной палочкой. Лучше я её зарою вместе с тобой…» Он честный охотник и труженик и не заблуждается относительно моего скорого конца…

Оно и лучше…»

Усков закрывает тетрадь и молча смотрит перед собой задумчивыми и грустными глазами. Его спутники также молчат. Так вот он кто, этот величественный, спокойный старик, лежащий сейчас перед ними!.. Геолог перелистывает тетрадь и заглядывает в конец.

Никита Петрович Иванов, житель Петрограда, Васильевский ост-ров, пятнадцатая линия, дом номер семь, квартира сорок четыре Кузнец завода Путилова. Член РСДРП с 1903 года. Родился в 1866 году, умер…

— Мы можем теперь обозначить дату смерти. Умер в январе — феврале 1921 года, пятидесяти четырех лет от роду.

Любимов сидит напротив Ускова. Он склонился локтем на колено, задумчиво поглаживает бороду.

— Гавриил Протодьяконов сдержал своё слово, — говорит он, — тетрадка ушла в могилу и злым людям в руки не попала. Я могу подтвердить, что в то время, именно в 1921 и 1922 годах, здесь злых людей появилось особенно много.

— Кто же это мог быть? — не удержался Борис

— Кто? Я могу тебе сказать, кто бродил в те годы по тайге и по безлюдным горам, наводя ужас и страх на редких охотников и рыболовов. Когда разбили Колчака и атамана Семёнова, отдельные шайки из их армий бросились на восток и на север, в леса и в глушь, дальше от людей. Многие из них тешили себя надеждой пробраться в Америку, на Камчатку или на Ку-рилы, благо, там сидели их покровители — японцы. Эти банды боялись показываться в населённых местах, да им и невозможно было попадаться людям на глаза. Они шли глухими тропами, как ночные воры. По пути на восток шайки грабили простых людей, опустошали стойбища и заимки, мародерничали. Может, и в эту долину являлись такие «гости». Ну, Протодьяконов и решил схоронить записи от их рук.

— А мы с Петей как раз гадали, что могло вынудить местных жителей покинуть долину Бешеной реки. Вот и разгадка нашлась, — добавил Орочко.

— «Золотая долина», так её называл Иванов, — вставил Любимов. — Нам придётся принять это название и от своего отказаться. Право первооткрывателя…

Усков слушал, одобрительно покачивая головой. Пусть будет Золотая долина. Только почему же золотая? Пока ещё не видно. Но не означало ли это, что Иванов и Протодьяконов знали больше, чем знают они?..

— Возможно, так оно и было, — сказал он. — Когда Иванов умер, старый Гавриил сделал гроб, оттаял кострами мёрзлую землю, вырыл могилу и опустил туда своего друга. И в это время на стойбище наехали незваные гости Тогда он вложил тетрадь в руки Никиты Петровича. Завещание покойного якут выполнил.

Все с нетерпением ждали продолжения дневника. Что же дальше? Где и как погиб спутник Иванова молодой Сперанский? И о каких открытиях пишет Иванов в своём дневнике?..

— Читайте, пожалуйста, Василий Михайлович, — попросил Борис.

Усков снова открыл тетрадь и медленно, боясь пропустить хоть одно слово, начал читать дневник.

«…Мы взяли с собой все необходимое. Ранцы наши полны. Сухари, соль, солонина, спички, несколько тёплых вещей. У нас две пары хороших лыж, подбитых шкурой нерпы, самодельные спальные мешки из мягкого оленьего меха. И — самое важное — есть оружие. За поясом у каждого — по широкому и длинному якутскому ножу. На двух у нас оказалось одно ружьё, испытанная старенькая тульская двустволка, выменянная нашими товарищами за несколько шкурок выдры у того же Ведерникова. Под ремень за спиной заткнуто по острому топору. Груз прилажен за плечами, толстые полушубки удобны и теплы.

Точность ради надо добавить, что ранец Владимира Ивановича оказался намного тяжелее моего не только потому, что его владелец моложе меня почти на 20 лет. В его мешке была, помимо уже перечисленных мною вещей, свежая картошка, аккуратно завёрнутая в бумагу и мох. Сперанский не чета мне, простому рабочему. Он биолог по образованию, имеет какое-то учёное звание, кажется, доктора или даже профессора, и до ареста и ссылки работал на кафедре в Петроградском университете. У нас в поселении Владимир Иванович с успехом занимался земледелием. Ему мы обязаны здоровьем, он всех нас излечил от цинги. Картофель — это его детище, выращенное им самим в Крест-Альжане. Так вот, несколько картофелин он взял с собой, имея в виду целебное свойство этого продукта.

Сырая картошка хорошо помогает от цинги, это я знаю по себе. Не могу уверить, но мне кажется, что в ранце Володи были и ещё кое-какие семена. Все годы ссылки он возился с растениями и даже пытался создать или уже создал свои сорта овощей и злаков… И, конечно, так просто расстаться с ними он не мог.

Полные самых благородных стремлений скорее попасть в гущу революционных событий, шли мы на юг, выбирая долины речек, пересекая сопки, посыпанные уже первым снегом, и разыскивая путь в подмёрзших тундровых болотах. Уже давно известно, что мечта окрыляет. Может быть, поэтому нам и удалось пройти так далеко в глубь диких, неизвестных гор.

Полярные горы…

Невысокие сопки, покрытые лесом и стлаником, по которым мы шли первые две недели, постепенно сменились островерхими каменными горами, лишёнными всякой растительности. Скоро не стало дров. Мы теперь уже не имели возможности погреться у костра, отдохнуть на постели из свежих хвойных веток. Приходилось проводить ночи в своих спальных мешках у подножия каких-нибудь каменных глыб, защищавших нас разве только от ветра. Прижавшись друг к другу, мы засыпали. А после нескольких часов тяжёлого полусна поднимались и брели в предутренней темноте, чтобы только согреться и унять дрожь прозябшего тела. Мы оба понимали, что так долго продолжаться не может, и, сжав зубы, шли вперёд напролом, все скорее и скорее. Ведь не бесконечны же эти проклятые скалы, придёт им, наконец, на смену желанная тайга…

Но поднимаясь на очередной перевал, мы видели впереди себя все те же голые, угрюмые горы, одна выше другой. Завывал среди камней злой ветер, мела метелица, курились над мёртвыми вершинами облака, и нам уже казалось, что здесь всегда, во веки веков все было и будет мёртвым, немым и жутким, все будет грозить смертью любому смельчаку. Мы вздыхали и продолжали идти и идти, меняясь местами, когда передний уставал пробивать тропу в перемёрзшем глубоком снегу. Снова приходила длинная, холодная ночь, мы рыли в снегу яму, залезали в мешки, закусывали солёным, мёрзлым мясом и сухарями и, пожав друг другу руки, засыпали. Каждый вечер перед сном теперь мы отгоняли гнетущую мысль, а будем ли живы к утру…

Не знаю, сколько недель и суток прошло, сколько дней провели мы под снегом, но, видно, не мало. Я не могу видеть себя: у нас не было зеркала. Но Сперанский изменился до неузнаваемости. Лицо его почернело, щеки заросли щетиной и ввалились. Только глаза горели неистовым огнём нашей мечты. Дойдём! Не сдадимся! Победим!

Как-то раз на пути мы спугнули стайку куропаток. Зачем прилетели они в мёртвое царство — не знаю Володя скинул ружьё и негнущимися пальцами перезарядил его. Одна куропатка стоила нам трех патронов. А ведь Сперанский был отличным стрелком. Мы съели сырое, тёплое мясо птицы, и силы наши несколько окрепли. За сутки мы отшагали вёрст двадцать. А горам все ещё словно не было конца и края, и один хребет сменялся другим.

Скоро перед нами встала огромная гранитная стена. Её острые чёрные шпили уходили высоко в небо, поблёскивая на солнце вечными льдами. Дымились снежными полосами глубокие пропасти и провалы. И нигде не было видно ни прохода, ни хотя бы чуть заметного перевала. Стоя на взгорье перед каменной громадой, мы молча смотрели на мрачную крепость, и надежда на благополучный исход путешествия таяла, как дым… Становилось страшно от одной мысли, что нам придётся идти по этим жутким скалам.

— Главный хребет, — проговорил, нет, скорее прошептал хрипло и трудно мой спутник. «Сдал и он», — подумал я. Но когда обернулся и посмотрел на него, понял, что ошибся. В глазах Сперанского горела все та же страсть.

— Ну, нет! — громко и уверенно сказал он, видно, поняв мои чувства. — Отступать поздно. Мы пройдём, пройдём, Никита Петрович. Не то прошли. Для нас дорога только вперёд! Назад пути уже нет.

О, что это был за поход! Мы спускались на верёвках в ущелья, карабкались со скалы на скалу, срывались, падали, но одолевали камень за камнем, гору за горой, поднялись куда-то в поднебесье, где стало трудно дышать не хватало воздуха, и мы садились отдыхать каждые десять минут. Затем начали не менее трудный спуск. Дни и ночи путались в моем сознании, но я не отставал и не жаловался. Раз как-то я оступился и упал. Сперанский шёл впереди и когда обернулся, я отстал уже далеко. Он вернулся и, ни слова не говоря, поднял меня и понёс. Понёс!.. Нет, тут я запротестовал, собрал свои последние силы и пошёл. И больше не отставал, ибо знал, что, если упаду, Сперанский не оставит меня, понесёт на себе — и тогда мы погибли оба. К счастью, этого не случилось.

Запасы наши кончались, а вместе с ними падали и силы. Я видел, как пошатывается мой друг, чувствовал сам головокружение и дрожь в ногах. Володя по ночам стонал в своём мешке, метался. Мы, как могли, старались приободрить друг друга. Иногда мой спутник за-ставлял себя смеяться в ответ на мои шутки. Но что это был за смех! Насильный, отрывистый, смеялись только губы, а глаза — глаза выражали физические страдания и скорбь.

И вот когда уже казалось, что мы обречены, далеко внизу в ясный морозный день мы увидели лес. Да, чёрный лес, заполнивший огромную долину, конца которой мы видеть не могли. Лес!.. Ведь это огонь, тепло, жизнь. Ведь это возможность охоты, горячего бульона, отдых измученному телу. И мы с новой силой зашагали вперёд, взявшись за руки, и даже, помнится, запели «Варшавянку». «Вихри враждебные веют над нами…» Самое страшное уже позади. Прощай, суровый хребет! Началось выздоровление. Теперь мы останемся живыми.

Ночь не заставила нас прервать путь. Увязая в снегу, брели мы вниз и вниз. Вот уже начался мелкий подлесок. Ещё и ещё вперёд. С каждой верстой лиственницы становились выше и выше, лес гуще и гуще. Но он не пугал нас. Напротив, мы были бесконечно рады тайге. А вот и замёрзший ручей. Из последних сил нарубили мы сушняку и разожгли огромнейший костёр, такой костёр, возле которого могла бы, кажется, нагреться целая рота солдат. Тепло нежила нас, сразу же захотелось спать. Но мы не поддались соблазну, Когда костёр прогорел, напились горячего чая, потом сгребли жаркие угли в сторону, наложили па горячую землю веток стланика и только тогда легли в своих мешках на тёплую, распаренную, душистую хвою…

Сколько мы спали, не знаю. Проснулся я от звука близкого выстрела. Оглянулся, удивлённый, и вижу: Володя бежит на лыжах от ручья и тащит белого зайца. Свежее мясо!

Отдых наш длился два дня. Хорошая охота, питание, сон и вновь обретённая надежда на благополучный исход путешествия подняли наши духовные и физические силы, и мы двинулись вперёд, на юг, столь же быстро, как и тогда, из Крест-Альжана. Ещё день, другой, ещё неделя похода. Гостеприимная долина ушла на восток. Мы с грустью оставили её и пошли по узкому распадку вправо, на юг. И вот опять начались скалистые ущелья, редкие деревья, тяжкие переходы, после которых вечером ноют натруженные ноги, болит спина, болит все тело и хочется бросить все, лечь на снег и больше на вставать. Мне стыдно сознаваться, но я, старый человек, вынужден был искать поддержки в своём молодом друге и, должен сказать, находил её всегда. Вот когда Человек открылся во всей своей красоте. Старая, как мир, поговорка «друг познаётся в несчастьи» полностью оправдалась в приложении к моему товарищу. Сперанский — человек высокой души. Не унывающий, несгибаемый, Владимир Иванович всегда горел светлым огнём, как горьковский Данко, и если бы не нелепый случай… Но об этом дальше.

В один метельный день мы шли вдоль спокойного замёрзшего ручья. Некуда было деваться от злого, обжигающего ветра. Вечерело. Мы поглядывали по сторонам в поисках подходящего места для ночлега. Камни да редкий лес. Это нам не подходит. Переходили ручей по льду на другую сторону. Сперанский вдруг остановился и прислушался. Я не слышал никаких звуков, кроме унылого завывания ветра. Нет, впрочем, ещё гулкие наши шаги. Вот это-то, оказывается, и заинтересовало Володю. Он вытащил топор и стал рубить лёд. Глыба рухнула. Подо льдом зияла пустота. Сперанский заглянул под лёд.

— Пожалуйста, Никита Петрович. К вашим услугам уютный дом, — воскликнул он и первым спустился в отверстие, в реку. Я последовал за ним. Ледяной дом!.. Между льдом и высохшим дном ручья почти три аршина пустоты. Совершенно сухое ложе, чуть прихваченное морозом. Такие явления па севере не единичны, Осенью, при высоком стоянии воды, она быстро замерзает сверху, а потом, когда где-то в верховьях вымерзнет до конца источник, питающий речку, вода уходит из-подо льда и ледяная крыша зависает над пустотой. Под ледяной крышей тихо и относительно тепло. Мы без задержки залезли в свои мешки.

Ночь прошла спокойно. Утром после завтрака Сперанский для чего-то взял горсть песку и вдруг ахнул. Чтобы прибавить света, он разрушил наш потолок, и когда утреннее солнце заглянуло к нам, я увидел золото. Это было просто как в сказке. Представьте себе, мы спали на золоте! Жёлтый песок под нашими ногами чуть ли не на десятую часть состоял из крупиц золота. Попадались и крупные самородки величиной почти с лесной орех — плохо обкатанные кусочки тускло-жёлтого цвета. Мой друг загадочно улыбнулся и задумался.

— Золото… Нам, Никита Петрович, оно не нужно. Больше того, оно опасно для нас, ибо мы спешим и любая тяжесть нас только задержит. А всякая задержка чревата гибелью. Но золото может очень пригодиться нашему народу, нашей революции. И будет просто непростительной глупостью, если мы с вами забудем об этом кладе природы.

— Что же нам делать? — спросил я.

— Надо заметить место. Но как? Мы сами не знаем, где находимся. А разыскать на огромных просторах севера одну долину с маленькой речкой гораздо трудное, чем найти иголку в стоге сена…

Подумав, мы решили сделать короткую остановку, чтобы подняться на ближайшую гору и на её вершине сложить из камней знак. Все-таки легче будет потом найти. Пусть мы потратим несколько часов. Кстати, с высокой горы мы лучше определим свой маршрут.

Ущелье, по которому мы поднимались в гору, оказалось бесснежным. Видно, ветер здесь дует временами с бешеной силой и сносит все на свете. Сперанский шёл по камням впереди меня и что-то высматривал, примерялся. Наконец он поднял один камень, потом другой и дал мне. Поражала их тяжесть.

— Знаешь, что это? Руды. Редкие руды, за обладание которыми так часто дерутся целые нации. Оловянные и свинцовые руды. Какое богатство! Понимаешь, здесь рудники на самой поверхности земли. Бери только и вывози… А вот снова золото, теперь уже не в песке, а — смотри, смотри, Никита Петрович! — в камне, в чистом камне!

Я смотрел и первый раз в жизни видел: в белом камне на свежих изломах чуть желтеют раковины, жилки. Какая сила вбрызнула в твёрдый камень этот драгоценный металл?..

Мы всё-таки добрались по ущелью до вершины и сложили здесь большой каменный столб. Узкая часть его в виде указки повёрнута в сторону рудного ущелья.

Сделав важное дело и хорошенько осмотревшись, мы снова пошли на юг.

В тот же день на огромном плато, куда вывела нас наша дорога, мы увидели горных баранов. Они паслись, разгребали мелкий снег и доставали из-под него сухую траву. Мы увидели их прежде, чем они нас. Осторожные животные не могли почувствовать опасности, ветер дул к нам Началась охота, ибо запасы наши подходили к концу. Сперанскому удалось подползти на выстрел и он ранил одно животное. Стадо умчалось с быстротой ветра. Раненый баран отстал. Он бежал все тише и тише. Мы шли за ним, постепенно сближаясь. Но вот он спрыгнул в ущелье и исчез из вида. Мы поспешили и также спустились вниз. Но в узком ущелье барана уже не было, он словно в воду канул. Ущелье хорошо просматривалось в обе стороны. Мы обыскали все укромные уголки, заглянули во все щели. Ушёл!

— Здесь! — послышался крик Володи, и он позвал меня.

Я увидел: Сперанский стоял перед узкой расщелиной в отвесной стене. Пятна крови алели на снегу у входа. Ясно, что баран ушёл в пещеру. Тогда Сперанский пошёл за ним туда. Я остался у входа. Но скоро он вернулся.

— Проход довольно глубокий. Нужен какой-то факел, очень темно…

Я срезал пучок стланика, связал его и зажёг. Кедровник горит очень хорошо, даёт спокойный светлый огонь и мало дыма. Володя взял в левую руку горящие ветки, перекинул ружьё в правую, одобрительно улыбнулся и шагнул в темноту…

Таким он и остался в моей памяти до последнего моего часа: заросший, с глазами, возбуждёнными охотой, и улыбающийся. Больше я его не видел и, конечно, уже не увижу.

Я ждал десять, пятнадцать минут. Тишина. На душе стало как-то неспокойно, словно перед большой бедой. Тогда я вооружился другим факелом и шагнул в пещеру. Она расширялась и чёрным зевом уходила в глубь горы. Несколько минут я шёл по проходу. Потом остановился, крикнул. Прислушался. Тихо. И вдруг где-то там, в далёкой черноте, раздался выстрел, вспыхнул яркий огонёк. И тут же грохнул обвал. Из глубины пещеры вылетел плотный клубок пыльного воздуха и ударил мне в лицо. Факел мой погас. И опять наступила тишина, глубокая, мёртвая, как в могиле. Темень и тишина. На четвереньках, задыхаясь от пыли, выполз я обратно. Руки у меня дрожали. Случилось что-то страшное, непоправимое. Но что? Снова торопливо сделал факел и опять пошёл в темноту. Через триста — триста пятьдесят сажен пещера заканчивалась. Её загораживала свежая на изломе каменная стена, без единой трещинки или щели. Дальше хода не было. Мой друг остался по ту сторону. Я понял все: произошёл подземный обвал. Видно, Сперан-ский настиг барана, выстрелил и звука выстрела оказалось достаточно, чтобы рухнул свод…

Сперанский погиб при обвале или заживо погребён. У меня похолодели ноги, в голове все смешалось, и я потерял сознание.

Но смерть не пришла ко мне в тот ужасный день. Остался я жив и на другой, и на третий день, в течение которых я из последних сил облазил окрестные горы, в тщетной надежде найти второй выход из пещеры. Пытался долбить своим топором осевшую глыбу. Стучал, прислушивался. Ответа не было. Мёртвая тишина. Зна-чит, конец.

На третий или четвёртый день, обессиленный, опустошённый, побрёл я одиноко по нашему маршруту на юг.

Не стану описывать всего ужаса одиночества, безысходности и отчаяния, охвативших меня после трагичес-кой кончины Владимира Сперанского. Я не шёл, а брёл, передвигал ноги, только чтобы не замёрзнуть. Смерть уже витала надо мной, и я не боялся её. Одинокий человек на севере — не жилец на белом свете. Так прошло четыре или пять дней. Внезапно кончились горы. Я вышел в большую долину, набрёл на широкую реку, незамерзающую в стремнине даже зимой, и пошёл по её течению вниз, уже не надеясь ни на что. За спиной у меня болталась пустая торба. Ружья не было. В довершение ко всему я попал в наледь, провалился вместе с лыжами по колени в воду и скоро почувствовал, что ноги мои замерзают. Конец…

Я сел на снег и, кажется, заплакал.

И тут сквозь мутную пелену слез я увидел идущего ко мне человека. «Начинается галлюцинация», — подумал я, закрыл глаза и лёг на спину. Но когда снова открыл веки, то первое, что увидал, — это доброе лицо старого якута, склонившегося надо мной. Именно здесь меня нашёл Гавриил Протодьяконов, в яранге которого я дописываю сейчас последние строки…

Остальное уже неинтересно, Гавриил, ни слова не говоря, перенёс меня в свою ярангу, отогрел, накормил. Но все его усилия тщетны. Воля к жизни сломлена с гибелью моего верного товарища. Ноги отморожены, и гангрена — этот неизбежный спутник глубокого обморожения — медленно, по верно подбирается к моему сердцу.

Может быть, моя короткая повесть о неудавшемся походе двух людей дойдёт когда-нибудь до товарищей. Мне, лежащему на ложе смерти, хочется надеяться, что наша гибель все же не окажется бесплодной. Мы погибли, но вырвали у природы одну из её бесчисленных тайн. Пусть наше открытие пойдёт на благо свободной социалистической России, революционному народу, празднующему теперь свою утреннюю зарю.

… Ищите каменный столб на горе к северу от Золотой долины. Ищите пещеру Сперанского… Прощайте, товарищи! Да здравствует дело рабочего класса!

Усков закрыл дневник. Все молчали. Всех взволновала история двух большевиков, трагически погибших вда-ли от людей в те самые дни, когда над страной всходило солнце революции. Не довелось им своими глазами увидеть победу народа, за освобождение которого положили они свои жизни. Костёр догорал. Он оброс серым пеплом и вскоре погас.

— Ну, что ж, похороним его, — негромко сказал кто-то.

Борис и Петя нарвали свежей травы, обложили тело.

Любимов закрыл гроб крышкой, взял свою лопату и, отойдя немного в сторону, стал рыть могилу. К нему присоединились остальные. Сменяя друг друга, они быстро вырыли яму, осторожно перенесли гроб на новое место, спустили на верёвках и, по русскому обычаю. кинули по горсти земли. Застучали лопаты. Скоро на месте покинутого стойбища вырос свежий холмик. Из нескольких лежавших поблизости брёвен соорудили памятник в форме пирамиды. Одно бревно Любимов обтесал, на южной стороне вырезали надпись:

Никита Петрович Иванов, рабочий Путиловского завода в Петербурге, верный сын рабочего класса, член партии большевиков с 1903 года. Родился в 1866 году, умер в январе 1921 года. Спи с миром, дорогой товарищ!

Геологическая поисковая партия 14-бис треста «Сев-строй».

Все сняли шапки. Любимов приложил ружьё к плечу и поднял стволы вверх. Загремел прощальный залп.

И эхо его прокатилось среди диких гор.

Постояли немного, бросили последний взгляд и пошли. Шли молча, каждый со своими мыслями.

Глава шестая Экспедиция идёт по новому маршруту

Молчал лес, облитый неярким северным солнцем. Рядом с лагерем дышала и струилась сильная своей затаённой мощью река. Вокруг стояли, не шелохнувшись, высокие травы. Курились на горизонте и таяли в голубой дымке снежные, таинственно притихшие горные хребты. Торжественная, задумчивая природа окружала людей, палатку, костёр.

Усков сидел глубоко задумавшись и глядел куда-то вдаль — на дымчатые горы, на облака, медленно плывущие в голубой вышине.

Начальник партии ничего не говорил о своих планах. Он долго не спал, ворочался на своей постели, вставал и ходил взад-вперёд за палаткой, что-то обдумывая. Не спал и Любимов. Он ещё раз, уже сам, перечитал дневник Иванова, сопоставляя отдельные факты, и тоже задумался, взвешивая каждое прочитанное слово.

Вот геолог и проводник уселись перед палаткой на траве и посмотрели друг на друга.

— Ну? — спросил Усков.

— Не меньше ста — ста двадцати километров отсюда, — ответил Любимов, без слов понимавший начальника экспедиции.

— Ты думаешь?..

— Он шёл от пещеры на юг четыре или пять дней. Как бы ни был физически надорван человек, а в зимнюю стужу, только чтобы не замёрзнуть, он на лыжах пройдёт за день не меньше двадцати — двадцати пяти кило-метров. В горах снег мельче. Значит, Иванов шёл быстрее. А вот в долине снегу стало больше, идти труднее Да он и был уже без сил. Вероятно, от гор до реки расстояние в пятнадцать — двадцать километров он прошёл в два, а может быть, и в три дня и где-то тут упал…

— Значит, твой совет — искать?

— Конечно, искать.

— И я так думаю. В низовьях Бешеной реки мы нашли металлы, и притом в значительном количестве. По-видимому, где-то выше по течению есть места, откуда водяные потоки брали в своё время эти тяжёлые металлы и тащили их сюда, вниз. Обрати внимание… Вот… — Усков вытащил из кармана и положил на ладонь три кусочка тускло желтеющего золота. — Небольшие самородки. Они уже достаточно обкатаны водой, песком, камнями. Но из глубины земли они вышли не здесь. Коренная жила находится где-то поблизости.

— То-то и оно. Надо менять маршрут и податься дальше на север.

— Так и сделаем. Но мне хочется уточнить ещё одно обстоятельство. Река течёт с северо-запада на юго-во-сток. Иванов же прямо говорит: «Ищите каменный столб на север отсюда». Означает ли это, что нам надо уходить из долины по какому-нибудь притоку, который впадает с севера, или идти до верховьев самой реки, отклоняясь на северо-запад? Сто километров — это огромное расстояние Нам и года не хватит, чтобы исследовать такую площадь.

— Слушай… Иванов нигде не пишет, что его перевозили через реку. Он оказался на этом берегу и сам реки не переходил. Видно, он провалился в наледь, переходя через какой-нибудь приток. Мне думается, надо идти вверх по реке, пересечь один — два притока и затем поворачивать прямо на север, в горы.

— Важно не ошибиться. Стоит нам сделать лишних десять — двадцать километров или столько же не дойти, и мы будем блуждать по горам вслепую. Тогда цели нам не видать всё-таки, как своих ушей.

— А мы попробуем определить приток. Не все речки и ручьи дают наледь…

Чуть загорелся алым пламенем восток, когда геолог и проводник забылись в коротком сне. Солнце, ещё скрытое горами, позолотило сперва снежные шпили, потом свет спустился ниже, поиграл на гранях гор и вот уже залил красноватыми лучами всю темно-зеленую чащу долины.

Хмурый лиственничный лес встречает солнце молчаливо и сдержанно. Утреннюю тишину нарушит разве только сойка, считающая себя северным соловьём. Ей все надо, до всего есть дело. Она сидит где-нибудь на вершине сухого дерева и пристально наблюдает. Непоседливая птица не любит тишины. Ни с того ни с сего она встрепенётся и вдруг неожиданно резко вскрикнет, словно испугавшись чего-то, истерически проскрипит и снова насторожённо затихнет, чтобы перелететь в другое место и опять вспугнуть на минуту своими выкриками мёртвую лесную тишину… А там, глядишь, забормочет на глухой полянке глухарь, пробурчит что-то своё, угрюмое, недовольное, и тут же юркнет в кусты, чтобы там, укрыв голову под чёрное крыло, доспать эти беспокойные светлые часы… Осторожно треснет под тяжёлой лапой медведя сухая веточка, бурый медведь высунется из валежника, поведёт носом по сторонам и пойдёт вразвалку гулять по полянам, выискивать сладкие ягоды прошлогоднего шиповника и брусники.

Лагерь проснулся, как всегда, вместе с солнцем. Хватай-Муха загремел ведром и, протирая глаза, пошёл к речке. Вскоре поднялся лёгкий дымок от костра, запахло жареной рыбой, голоса стали веселей и громче, залаяли собаки, и вот уже все ожило. Разведчики пошутили над невыспавшимся завхозом и сели за стол.

После завтрака Усков попросил внимания.

— Мы меняем курс, — объявил он. — За сорок — пятьдесят дней, какие остаются в нашем распоряжении до холодов, мы должны разыскать ущелье, открытое Сперанским и Ивановым. Берём курс на север, по пути Никиты Петровича Иванова. Выступаем завтра. Сегодня мы с Александром Алексеевичем завершим свои работы здесь; Петя и Борис займутся охотой и рыбной ловлей: провиант нужно готовить в запас; Лука Лукич и Николай Никанорович подготовят лошадей и имущество. Нам предстоит долгий — возможно, трудный путь по горам. Лошади должны быть в хорошем состоянии. Как только затих в отдалении лай Туя и Кавы, побежавших за своими друзьями на охоту, в траве около палатки что-то зашелестело и у костра высунулась насторожённая мордочка зверька. Он быстро-быстро огляделся по сторонам своими большими круглыми глазами, пошевелил смешными усиками, моргнул раз, другой и ловко вспрыгнул на мешок с овсом. Помогая себе лапками полосатый бурундук поспешно набил защёчные мешки зерном. С заметно пополневшей, раздувшейся мордочкой он спрыгнул вниз и исчез в траве. Воришку видела сойка, и он пришёлся ей, должно быть, не по душе. Сойка присмотрелась к бурундуку и камнем свалилась вниз, спланировала над травой и громко вскрикнула над самой головой зверька. Бурундук растерялся, встал на задние лапки, в одно мгновение выплюнул весь запас овса и, обидчиво пискнув, скрылся в густой траве.

Хитрой птице только этого и хотелось. Важно усевшись с видом победителя возле кучки брошенного овса, она долго что-то трещала, видно порицая вора на своём птичьем языке, а потом клюнула одно зёрнышко, другое и опасливо отскочила. Через минуту, осме-лев, она бочком опять подвинулась к овсу и, уже не отрываясь, съела все до зёрнышка.

…Мелкий осенний дождик сыплется так густо, словно его просеивают сквозь сито. Тёмные рваные облака несутся низко, обгоняют друг друга и, пролетев над лесом, клубятся тучами на гребнях гор, обильно орошая водой чёрные камни круч. Кажется, нет конца и края этому злому ненастью. С зелёных лиственниц нет-нет да и сорвутся уже пожелтевшие иголочки хвои. Их ещё мало, первых предвестников осени, но для всех ясно, что это начало… Скоро тронется желтизной тайга, на землю полетят стайки иголочек и оголятся деревья, поредеет и почернеет лес. Ляжет на землю стелющийся кедр, который с первыми холодами становится очень гибким и податливым, а там, глядишь, и нагрянет нежданная, скорая на расправу зима.

По густым лесам бродит под дождём мокрый медведь. Скучно ему в такие дни. Ленивой походкой неслышно проходит он по своим тропам, обнюхивает траву, кусты, редко срывает переспелые, пахнущие вином ягоды и тогда останавливается и лениво чавкает, склонив голову набок. Медведь сыт и потому нерасторопен. Под бурой, свалявшейся шерстью он накопил за лето добрый слой сала, и ему теперь не до охоты. Осенний дождь и холодный ветер загоняют зверя в укромные места, торопят с зимним логовом Около выворота — огромной поваленной лиственницы с поднятыми вверх разлапыми корнями, на которых повисла земля и дёрн, медведь останавливается и внимательно обнюхивает ещё сухую землю, от неё исходят запахи лета Это именно то, что ему надо. Приловчившись, медведь разгребает под корнями песчаную глину, выворачивает камни и, кряхтя, начинает отбрасывать их в сторону. Передними лапами он проворно разгребает землю, углубляясь под выворот. Здесь сухо и тепло…

Темнеет. Дождь не перестаёт. Тогда медведь залезает в своё логово и, повозившись немного, успокаивается. Жёлтые глаза лесного отшельника ещё раз оглядывают темноту и закрываются. Только влажный нос с чуткими, подрагивающими ноздрями контролирует лесные запахи. Но в промозглом воздухе не слышно ничего страшного, все знакомо и привычно. Пахнет мокрой хвоей, прелью земли; ветер донёс острый, скипидарный запах размоченного багульника, грибов, гниющего пня Можно спать спокойно.

Но вот вздрогнули ноздри зверя, зашевелились Порыв ветра вдруг принёс странные, чуждые запахи. Медведь сразу открыл глаза и насторожённо поднял голову. Новый порыв принёс уже тревогу.

Запахло дымом, горящим деревом. С этим запахом всегда связано представление о необычайном. Сон исчез. Медведь поднялся, встал, вытянул морду вверх и шумно засопел. Сомнения нет, где-то в его владениях появилась опасность.

Сквозь чёрные тучи на востоке пробилась светлая полоска зари. Наступило утро. Медведь стал осторожно подниматься вверх по склону сопки. Кончился лес-Зверь пошёл между огромных камней, забираясь все выше и выше. «Скоро он достиг перевала. Отсюда, со склона каменистой сопки, медведь увидел то, что заставило его покинуть нагретое место под выворотом: в километре от него, на берегу речки горел большой костёр. У огня шевелились фигуры. Фыркали лошади, звякало железо, лаяла собака.

Тогда медведь, недовольно отфыркиваясь, пошёл дальше, не оглядываясь, перевалил вершину сопки и покинул приветливую, но опасную теперь долину.

В ней появились люди.

…Шли вдоль Бешеной реки почти целый день и только к вечеру увидели первый крупный приток.

— Здесь? — неуверенно спросил Усков и поглядел на Любимова Проводник не спешил с ответом. Приток был глубокий. Даже в прозрачной воде не было видно дна. Берега крутые, отвесные. Не здесь ли упал Иванов в воду много лет тому назад? И как быть дальше — идти на северо-запад? Или круто свернуть по этому притоку на север?

— Зимние наледи! — в раздумье сказал Любимов — Не на каждой реке они бывают. Больше всего их на мелководье. А тут…

— Тут глубокая вода и к тому же в крутых берегах. Она долго не промерзает. Но уж когда замёрзнет, то прочно. Ты это хочешь сказать, Николай Никанорович? — перебил его Усков.

— Именно. По-моему, здесь наледь образоваться не может. Вот в чем дело.

— Все реки в районе вечной мерзлоты способны давать зимой наледи. Так, по крайней мере, говорят учебники, — вступил в разговор Борис и выжидательно поглядел в лицо Любимову.

— Так, да не совсем так… Если река мелкая и течение спокойное, тогда промерзание воды идёт быстро. Лёд нарастает сверху и смыкается с вечномёрзлой подпочвой. Река промерзает целиком. А где-нибудь выше, от источника, ещё продолжает поступать вода. Она ищет себе проход, течёт вниз, выходит наверх, покрывает лёд и снова замерзает и опять льётся сверху. В результате получается многослойный лёд с тонкими корочками и водой между ними. Это и есть наледи. Очень опасные для путника места. Но если река глубокая, а берега крутые, то полного промерзания, по крайней мере, до середины зимы не будет. Наледей на таком месте нет, или они возникают только в марте, в конце зимы, когда мороз прохватит и глубокие слои воды. Так-то вот… Иванов шёл осенью. Нет, это не та речка… Могу уверенно сказать: не та.

— Тогда вперёд!.. — скомандовал геолог, и разведчики пошли дальше.

К вечеру второго дня они снова подошли к ручью, бурному и капризному. Он бежал сломя голову откуда-то с гор, словно спешил броситься в спокойные воды большой реки и найти себе долгожданный покой. Ручей растекался по множеству русел, огибал острова, заросшие тальником и тополями, петлял, возвращался назад, создавал по отлогим берегам заводи, озера и заливы, шумел на каменистых перекатах.

Остановились. Проводник тщательно обошёл все устье. Да! Вот здесь зимой, конечно, будет неразбериха и лёд, и вода, и запруды, и озера. Перейти зимой этакую причудливую и весёлую долину нелегко. Она вся окажется в предательских лужах. Русло тут не-сомненно промерзает в первый же месяц зимы, а сверху наступает вода и создаёт огромные наледи.

— Хлопотливая речка, — усмехнулся геолог. — Такая к весне способна наморозить не одну ледяную плотину на своём пути. А потом обязательно разольётся. Я встречал настолько толстые наледи, вот в подобных долинах, что они не могли растаять даже к июлю месяцу. Лето, жара — а в долине лежит толстенный пласт льда. И всё-таки не тает…

— Тут мы повернём, Василий Михайлович, и пойдём на север. — Любимов вытянул руку к горам, близкие контуры которых чётко вырисовывались на вечернем небе.

— Она?

— Она. Именно в этой речке Иванов и мог провалиться.

— Да, это близко к истине. Идём на север. А сейчас привал и ночлег.

Уже в темноте разведчики стали на отдых. Под дождём натянули палатку, отпустили лошадей и зажгли костёр.

Дым от этого костра и спугнул медведя, хозяина долины Шаловливого ручья.

Утром Лука Лукич достал из тюков жёсткие, стоящие колом брезентовые плащи и резиновые сапоги с чёткими рубчиками на толстой подошве.

— А ну, хлопчики, скидайте летнюю форму. Приказом по нашей части с сего числа для рядовых и командного состава вводится зимняя форма одежды. Нехай нам будет хуже. А летние курточки поховаем — сгодятся весной.

В плащах и резиновых сапогах все выглядели неуклюжими. Усков походил на богатыря. А Пете новая форма определённо понравилась. Главное, в ней сухо. А что тяжеловато, так и привыкнуть можно.

Разведчики вышли в путь. Местность заметно повышалась. Облака проносились низко над головами.

Скоро река круто повернула на запад, а потом и на юго-запад. Отряд остановился. Любимов подъехал к Ускову:

— Пора уходить из долины на север. Склон здесь не особенно крутой, можно начать подъем.

Через час отряд стоял на высоком взгорье Перед людьми возвышались совсем близкие теперь скалистые горы. Внизу оставалась долина, леса, сверкающие разводья. Почему-то не хотелось уходить из этих, казалось, обжитых мест.

Чёрные горы впереди навевали непонятную тревогу.

Глава седьмая из которой видно, что дерево может иногда служить источником важной информации

Проходили дни, партия 14-бис шла вперёд. Плоскогорье… Высоко поднятая, огромная, в несколько десятков квадратных километров, относительно ровная площадь, заваленная камнями и обломками разрушенных скал. Растительности никакой. Ни деревьев, ни травы. Куда ни бросишь взгляд — всюду по краям высокие тёмные горы. Скалистые цепи поднимаются амфитеатром с трех сторон. Отряд идёт строго на север, на сближение с мрачными каменными громадами.

Орочко поглядывал вокруг и сокрушённо покачивал головой.

— Создаётся впечатление, — сказал он, — что первобытный хаос сохранился здесь в полной неприкосно-венности. Обратите внимание — скалы из гранита и базальта едва только тронуты разрушением. Никакого намёка на почву. Да что говорить о почве, когда нет даже мелкозёма. А ведь начальной ступенью к созданию почвы в великой лаборатории природы является образование песка и глины. Так, вероятно, выглядела наша прекрасная планета в первые дни мироздания.

— Возможно, возможно!.. — рассеянно откликнулся Усков и, вскинув бинокль, стал всматриваться в какую-то заинтересовавшую его точку. — Возможно, — повторил он ещё раз, подал бинокль агроному и показал рукой вперёд.

Орочко увидел впадину, словно высохшее мелкое озеро среди каменных россыпей. Там что-то темнело. Агроном удивлённо опустил бинокль и, не веря себе, проговорил

— Там что-то зеленое… Представьте себе, кусты. Среди диких камней — и вдруг такая прихотливая растительность!

Подъехали ближе. На плоской равнине, в чуть заметном понижении, росла мелкая полярная берёзка, тут же багульник с плотными, будто кожаными листочками и — о чудо! — смородина! Настоящая смородина!..

— Ягоды! Спелые! — воскликнул Петя и бросился к кусту. — А вкусные какие!..

Он обеими руками стал обрывать ягоды. Борис последовал его примеру. Но что это? Руки у него вдруг стали грязными и липкими.

— Вот это здорово! Смола… Интересное дело, товарищи! Смолистая смородина! Честное слово! Как лиственница или кедр. Смотрите! Что это, Александр Алексеевич? Гибрид смородины с ёлкой?..

Орочко сорвал лист, потёр, понюхал. Резкий, приятный запах, так напоминающий родные сады Подмосковья. Сомнения нет, это была настоящая чёрная смородина.

— Но почему смола? — Не унимался юноша.

— А потому, что смола — защитное приспособление. Смородина выработала её здесь сама, в течение многих поколений. Зимой в этих местах почва промерзает быстро и полностью, так что корни не могут подать в стебель ни грамма воды. Но некоторые многолетние растения Севера нашли способ обезопасить себя: они запасают воду в клетках в виде смол. Смола — коллоидное вещество, она трудно отдаёт связанную воду и сберегает её до первых дней лета. Как только потеплеет, растение спешно распустит листья и начнётся жизнь, хотя корни ещё некоторое время будут спать в мёрзлой почве. Все многолетние растения на Севере смолисты: кедр, тополь, лиственница, багульник…

Короткие дни. Вереница трудных дней…

Лошади идут длинной цепочкой, одна за другой. Горные кряжи обступают плоскогорье все плотнее и ближе. Тёмные каменные стены словно расходятся перед людьми, пропускают их вперёд в свои таинственные недра и тут же смыкаются.

Вечером в высоком тёмном небе замерцали крупные, чистые звезды. Потянуло холодным ветром. У людей сразу замёрзли уши Проводник с тревогой оглядел товарищей, вздохнул:

— Первый мороз! Зима на разведку вышла. На ночь разбили палатку, на случай ветра укрепили края её камнями и собрались внутри. Тесно, зато тепло. Утром все ахнули: каменная площадка, дальние и близкие горы, вьюки и даже палатка — все побелело.

На землю лёг обильный иней.

— Надо спешить! — угрюмо сказал Усков, увидев эту феерическую картину, и задумался — геологу нужны открытые места, голые сбросы, свежие изломы камней. А теперь что? Отгребай снег, добирайся до почвы. — Поработаем не более трех дней, — объявил начальник партии, — и назад. В этом сезоне мы, должно быть, ничего не добьёмся. Конец сентября. До основной базы всё-таки не меньше двадцати дней пути. Итак, считаем эти три дня решающими… Куда ты сегодня? — обратился он к Любимову. — Мы с Борисом обойдём ещё две вершины к востоку. Там огромное плоскогорье на высоте восьмисот метров, дальше понижение. Осмотрим его.

…Они ушли до света. К полудню Усков и Борис стояли на краю крутого, почти отвесного обрыва. Ниже, метрах в ста, текла быстрая речка, уже прихваченная на краях первым ледком.

Борис наморщил лоб.

— Дайте-ка, Василий Михайлович, тетрадку Иванова. Что-то мне кажется…

Усков живо обернулся и с минуту глядел на юношу широко открытыми глазами.

— Река Иванова? Точно, Боря! Мне тоже кажется, что мы на верном пути.

Они спустились вниз, прошли вдоль берега и оказались у небольшого леска. Усков остановился. Прямо перед ним в окружении молодых тонких лиственниц стоял пень. Что тут удивительного? Мало ли пней в тайге? Но этот был особенный. Дерево уже полусгнило. Но ещё можно было видеть, что оно не упало от старости и не свалено ветром, а срублено. Да, срублено топором, и чисто по-русски: со стороны, куда его хотели свалить, — надруб, а с противоположной — ши-рокая рана от топора.

— Интересно! Крайне интересно всё-таки! — сказал Усков — Ну-ка, узнаем, когда тут были лесорубы.

Он быстро вытащил из-за пояса топор. Ловко, в два удара, срубил молодое деревце у пня и стал рассматривать свежий срез.

— Двадцать шесть колец! Ты понимаешь, Борис, двадцать шесть!.

Он улыбнулся, глаза его заблестели.

— Это сделали они. Только они! Ты прав. Именно по этой долине пролегал путь Иванова и Сперанского. Все ясно! Сегодня же переведём сюда лагерь. Работы продолжаются…

Той же ночью, когда маленький лагерь уснул, над горами поплыли серые тучи. Они опускались все ниже и ниже. Холодный ветер пронёсся над землёй. Медленно, как парашют, спустилась на землю одинокая сне-жинка, покружилась, легла и растаяла. За ней упали ещё и ещё. Снег закрутился быстрее, снежинок становилось все больше и больше. Теперь, уже осмелев, несметным роем вместе с ветром понеслись они из серых низких туч. Дохнуло настоящей зимой, а через какой-нибудь час на камни, на горы и долины повалил настоящий, густой и пышный снег.

Глубокий снег — значит, новые трудности, новые препятствия.

Глава восьмая Золотое ущелье найдено. — Пещера Сперанского

Рано утром разведчики, не удаляясь от ручья, пошли на юго-восток. Здесь было как-то веселей, чем в глубине гор. То там, то здесь стояли группы деревьев: среди них попадались не только лиственницы, несколько мрачноватые в зимней наготе своей, но и широкие, размашистые тополя, невысокие ивняки и кучно растущие тальники белого и красного цвета. Чувствовалась жизнь, только чуточку притихшая под ранним снегом.

Погода устоялась. Всюду лежал искристый снег, но был он неглубок и пушист, так что лошади без труда добывали себе на стоянках траву, привычно разгребая копытами нетолстый его слой. Умеренный мороз бодрил, ясное солнце и безветрие царили над долиной. Все в природе настраивало людей на приподнятость духа, и наши разведчики горели желанием возможно скорее найти бесценный клад, когда-то обнаруженный Сперанским и его товарищем.

Боясь пропустить распадок, в который свернули из долины двадцать шесть лет тому назад первые путешественники, отряд разделился на две группы. Основной вьючный караван шёл по самому берегу реки. С лошадьми оставались Хватай-Муха, Орочко и Петя Остальные верхами отъехали к краю долины и шли параллельным курсом возле крутых и мрачных оснований сопок. Сюда, в долину, чуть ли не через каждый километр спускались узкие ущелья, распадки и даже широкие лесистые мари, несущие в долину мелкие притоки Усков и Фисун останавливались около каждого такого ручья и подолгу бродили в резиновых сапогах по мелководью, исследуя дно и камни в воде. Геолог рассудил правильно: если в верховьях речки есть металл, то в её устье он встретится обязательно, и поэтому внимательно изучал дно всех притоков, надеясь найти хотя бы следы золота.

Ночлег выбрали у входа в распадок. Перед разведчиками лежала неширокая долина, почти без растительности. По дну её бежал ручей. Чистейшая горная вода. Последний раз перед сном путники окинули взглядом весёлую долину, которую оставляли, и уснули.

Их ожидал решающий день.

Рано утром отряд выступил в путь. «И вот опять начались скалистые ущелья, редкие деревья, тяжкие переходы, после которых вечером ноют натруженные ноги, болит спина, болит все тело и хочется бросить все, лечь на снег и больше не вставать… Должно быть, ничего не изменилось за четверть века в этом узком горном проходе. Те же тёмные горы давили с боков и сверху, сжимая долину своими тяжёлыми, холодными объятиями; стремительно бежала по камням вода, журча и балуясь. Отполированная галька устилала дно ручья и даже на глубинах вода просвечивала насквозь, выставляя напоказ свои донные тайны.

Василий Михайлович шёл по самому берегу. Время от времени он входил в воду, нетерпеливо зачерпывал со дна песок, а Борис быстро промывал пробу.

— Следы! Несколько крупинок…

— Пошли дальше! — разочарованно говорил Усков. Через несколько минут опять остановка.

— Снова следы. Один самородок. Горошина…

— Покажи… Гм… Обкатан слабо: видно, очень недавно сброшен… Пошли дальше!

Любимов уехал верхом далеко вперёд. Распадок петлял, сворачивал то вправо, то влево, все время заметно подымаясь вверх. Но с какого-то места высота перестала возрастать. Долина расширилась, горы слегка отступили и стояли теперь в сторонке, хмурые и насторожённые. Ручей уже не скакал. Он тёк медленно, вода словно остановилась.

И опять пробы и пробы… Сидя на корточках, Борис осторожно поворачивал лоток вправо, влево, вниз; вправо, влево, вниз. Деревянное корытце наполняется породой, в него зачерпывают воду, встряхивают лоток:

Тяжёлое оседает на дно, что полегче — смывается водой. Постепенно вода уносит из лотка песок, мелкие камни, на дне остаются только крупинки тяжёлого металла…

И вдруг Борис ахнул:

— Василий Михайлович, смотрите!..

Он передал лоток геологу и растерянно умолк, сам не веря своим глазам. Во все днище лотка лежал ровный слой матово-жёлтых крупиц! Золото тускло поблёскивало, отливая слабой зеленью.

Геолог достал платок и вытер вспотевший лоб.

— Вот он, советский Клондайк!.. — торжественно проговорил Усков — Ты только посмотри, ведь на дне ручья песок местами чуть не на десятую часть с металлом. Помнишь — «мы спали на золоте»!.. Теперь все ясно. Это именно и есть тот ручей, подо льдом которого некогда провели ночь Сперанский и Иванов.

Глаза геолога влажно блеснули. Он поднял вверх руку и заявил:

— Здесь мы постоим! Надо очень внимательно изучить эту россыпь и всю местность. Возможно, удастся найти и те алмазоносные породы, которые видел Сперанский. Во всяком случае, Золотое ущелье, о котором упоминает Иванов, рядом с нами.

Пока разбивали палатку, пока готовили дрова и возились с лошадьми, Борис успел закончить работу по описанию проб. Он сидел на большом камне и рассеян-но наблюдал игру света на вершинах сопок. Одна из них казалась не совсем обычной. Борис взял бинокль. На самой вершине в беспорядке валялись огромные каменные глыбы, а среди них возвышался каменный столб.

И тут Борис вспомнил: «…Мы добрались до вершины и сложили каменный столб. Узкая часть его повёрнута в сторону Золотого ущелья…»

— Василий Михайлович! Товарищи!.. — закричал Борис. — Каменный столб! Вон, на сопке, прямо на юг! Смотрите, да смотрите же в бинокль! Это их столб!

Все бинокли устремились в сторону сопки. Сомнения быть не могло. Природа вряд ли создаст такое сооружение.

— Значит, где-то здесь и Золотое ущелье. Кто пойдёт? — спросил Усков.

— Я! Я! — воскликнули Петя и Борис одновременно.

— Отлично! Но не пойдёте ли и вы, Александр Алексеевич? — предложил Усков.

— Здесь километров пять — шесть. Захватите Туя.

У самого подножия горы трое разведчиков увидели странное пятно. На большой площади в десять или пятнадцать гектаров снега не было. Как ни в чём не бывало зеленела брусника, серый мох покрывал землю. Тут же рос мелкий, но довольно густой стелющийся кедр, полный зрелых шишек с орехами.

— Странно!. — пробормотал Орочко. — Очень странно. Был бы это южный склон, тогда бы ещё понятно. Но северный?! Почему же здесь стаял снег? И нет зимы…

Маленький ручеёк стекал в этом месте со склона. Когда разведчики поднялись чуть выше, ручеёк исчез. И сразу началась граница снега.

— Где же вода? — недоуменно спросил Петя. — Вот только была и вдруг её нет?!

Группа остановилась. Да, ручеёк пропал. Агроном спустился чуть ниже. Внезапно он услышал из-под камней слабое журчание. Тогда он сорвал пласт мха, разгрёб камни и обнаружил, что ручей выбирается из глубины горы. Вода оказалась тёплой. Недоумение рассеялось.

— Тёплый ключ! Вот в чём дело! Видите, друзья, здесь то же явление, какое мы наблюдали в долине Бешеной реки. Ещё раз подтверждается правота Ускова: мы находимся в центре вулканического очага. И этот очаг далеко ещё не остыл. Тёплые ручьи — первое подтверждение. Где-то под гигантской толщей гранитов и вечномёрзлых грунтов живёт и бодрствует Огонь. То ли это подземное море неостывшей лавы, то ли непрестанное выделение тепла каким-нибудь распадающимся радиоактивным веществом — сказать трудно. Но стоит такому ничтожному ручейку пробиться наружу, и зима сразу отступает. Смотрите: тёплая вода смыла снег и дала жизнь растениям. Какие чудеса может сделать энергия подземного тепла! Но мы ещё вернёмся сюда, я не сомневаюсь. Мы придём и в Золотое ущелье, и к первой нашей стоянке у Бешеной реки. Придём с машинами, с людьми, не ограниченные временем. И мы построим посёлки, откроем прииски и всерьёз займёмся этой тайной северной природы!

Через час или полтора люди достигли наконец цели своего путешествия: они увидели столб.

Да, каждому было вполне очевидно, что он создан руками человека. Камни подбирались небольшие, но ровные, кладка правильная, с перекрытиями. Столб имел около трех метров в высоту и сужался кверху.

— Все ясно, — проговорил Орочко. — Это и есть столб Сперанского и Иванова! Отсюда они пошли дальше, вон туда.

Он указал на юго-запад. Все невольно повернулись в этом направлении.

С вершины сопки горы проглядывались довольно далеко. Мрачная и суровая картина предстала их глазам.

Почти от подножия сопки, па которой стояли они, начиналось большое, довольно ровное плато. Далее, примерно в — двух-трех километрах от горы, площадка обрывалась. За ней скалистыми уступами поднимались голые каменные горы. Цепь за цепью стояли они одна выше другой. Острые шпили вершин, словно древние готические храмы, упирались в облака, которые медленно кружились и кучились среди хаотического каменного нагромождения. При взгляде на величественные и суровые горы посерьёзнели лица юношей, уже привыкших к картинам дикой северной природы.

— Где-то там Сперанский и погиб! — тихо проговорил Петя.

— Василий Михайлович говорит, что мы обязательно сделаем разведку в пещере, — сказал Борис. — Помните, в дневнике Иванова? Рудное ущелье…

— Не это ли оно? — спросил Петя, указывая вниз, чуть в сторону.

Действительно, там темнело довольно глубокое ущелье.

— А если мы пойдём обратно не по прежней дороге, а по этому ущелью, Александр Алексеевич?

— Можно и так. Кажется, заблудиться негде. Пошли… В ущелье стены были почти отвесные: словно гору разрубили гигантским топором. Но спуск был найден. Трое разведчиков осторожно пошли по камням, опасливо косясь на хмурые стены.

Борис все чаше и чаще клал себе в рюкзак образцы обнажённых пород.

— Это руды! Стой!.. Вот опять золото, прямо в камне. Ого! Есть и крупицы. Бери, Петя…

Приближались сумерки, когда разведчики вернулись.

— С добычей! — доложил Орочко. — Целая груда образцов. Главное, столб на вершине сопки поставлен людьми. Никаких сомнений! Кроме того, мы прошли Золотым ущельем. Ничего сверхъестественного, если не считать несметных богатств. Но к ним мы, кажется, начинаем привыкать.

На другой день на поиски пещеры вышли Любимов и Петя. За ними увязался Туй.

— Если не вернёмся к ночи, не волнуйтесь, — предупредил Любимов. — Значит, заночевали в пещере.

Они довольно быстро вышли на ровное плато, которое Петя видел с горы.

Ущелье уводило их все дальше и дальше, куда-то в самое сердце гор. Было жутко в этой глубокой, необыкновенно тихой каменной щели.

Любимов шёл медленно. Он все время молчал и напряжённо приглядывался к камням. Петя, наоборот, насвистывал, играл с Туем и много говорил. Но вот он неосторожно зацепил стволами ружья за куст, который прилепился на отвесном откосе, и тотчас же угрожающе загромыхали посыпавшиеся камни.

— Скорей!

Любимов дёрнул Петю к себе, и они отскочили в сторону. И как раз вовремя. Вот ударил о дно ущелья первый крупный камень, второй, третий, потом они посыпались целым ручьём. Поперёк ущелья за какие-нибудь две минуты вырос холм щебня и камней.

— Видишь, что может случиться с неосторожными? Стены ущелья круты и очень опасны. Здесь всюду подстерегает опасность. Выстрели — и сейчас же посыплют-ся и зашумят обвалы и осыпи. Осторожность и ещё раз осторожность, мальчик!

Они присели на камни. Любимов достал кисет и закурил.

И внезапно они увидели пещеру.

Любимов быстро поднялся. Вот она… Вход зиял не на дне ущелья, а примерно на высоте двух метров.

— Она! — почему-то шёпотом сказал Петя. — Другой такой, наверное, нет! Она, Николай Никанорович. Его пещера!

Разведчики быстро вскарабкались во входной лаз. Зажгли фонари. Когда глаза привыкли и жёлтый круг света стал расширяться, они увидели серые стены и высокий потолок.

Вдруг Любимов остановился и поднял что-то с пола:

— Смотри, Петя. Обгоревшая ветка… А что, как эту ветку держал Иванов, когда он ходил искать здесь Сперанского?! А вот и следы…

Скоро пещера стала понижаться. Вот она сузилась и — стоп! Дальше хода нет. Впереди — огромная массивная глыба гранита.

— Все! Все ясно, Петя! За стеной — могила Сперанского. И ничего мы больше о нем не узнаем. Страшный конец!

Петя помолчал, снял шапку и постоял перед немой стеной, как перед могилой.

Когда выходили, ветер выл злобно и натужно. Снег бешено кружился и застилал ущелье так, что даже противоположной стены не было видно. Метель… Дикая октябрьская метель… Она разразилась внезапно и сейчас только набирала силу.

О возвращении в лагерь нельзя было и думать, — Ночуем здесь, Петя. А там, как говорится, утро вечера мудрёнее. Что-нибудь придумаем…

Глава девятая с которой начинаются главные события этого романа. — Табун исчез. — Волки. — Начало катастрофы

Утром ничего придумать, однако, не удалось. Снежный вихрь не утихал. Выйти из пещеры нельзя было и думать. По счастью, в ней было довольно тепло. Сквозняков не чувствовалось, и это лишний раз доказывало, что пещера глухая и другого выхода не имеет.

День тянулся медленно, долго. Любимов курил почти не переставая.

Стало темнеть. Метель продолжалась с прежней силой.

— На покой, Петя?

— Может, так время скорее пробежит. Они развернули мешки, залезли в них и, подвинувшись ближе друг к другу, скоро уснули под нескончаемое завывание злого ветра.

Но оставим на некоторое время спящих товарищей и вернёмся в лагерь.

Первым обратил внимание на усиливающийся ветер Хватай-Муха. Задав лошадям корм, он присел отдохнуть около палатки и посвистывал под усы, поглядывая на близкие горы. Усков, Орочко и Фисун ушли с самого утра вверх по ручью и копались там в песках на расстоянии полукилометра от палатки. Хватай-Муха вдруг перестал свистеть и удивлённо поднял брови. С. вершины горной цепи быстро сползала вниз молочная пелена. Словно кто вылил на чёрные пики гор густые сливки и они сбегали теперь вниз, покрывая скалы непроницаемой белизной… Но вот оттуда, опережая белую завесу, долетел порыв холодного ветра. Один, другой, третий… Жеребец поднял голову, покосился на горы и тревожно всхрапнул. Полотнище палатки внезапно затрепетало. И тогда завхоз понял: идёт буран. Он схватил ружьё и выстрелил вверх три раза подряд. Разведчики оглянулись, замахали ему в ответ и быстро пошли к палатке, сразу поняв, в чём дело. А Лука Лукич, не мешкая, снял с себя дождевики, покраснев от внутреннего волнения, бросился к ящикам. Он хватал их и с большой ловкостью, перекладывал на новое место. Один за другим тяжёлые тюки и ящики ложились на края палатки, зажимая собой брезент. Вокруг палатки возникала хорошая преграда.

Не успели разведчики подойти к лагерю, как на землю, на палатку, на кучно сбившихся за ветром лошадей, на весь мир посыпался снег. Сначала он был мягкий, «ещё тёплый и пушистый, но рванул порыв, другой, к снег точно подменили. Повалил сухой, колючий, промороженный. А через каких-нибудь десять минут вьюга бушевала вовсю. Горе путнику, застигнутому внезапным бураном в горах или среди безбрежной тундры! Не видно ни зги, все звуки покрывает вой ветра и жгучим холодом дышит загустевший воздух.

Разведчики забрались в палатку и сидели в ней, пытаясь шутками отогнать тревогу. А палатка дрожала, брезент хлопал, вздувался шаром под напором ветра, словно стремился взлететь.

— Как лошади, Лука Лукич? — громко спросил Ус-ков, для того, чтобы сказать хоть что-нибудь. А сам в это время думал об отсутствующих спутниках, боясь высказать гнетущее его предположение.

— Стоять… Воны привычные. Постоять, постоять, да я лягуть… Пид снег, як той кедровый сланик…

В его лукавых глазах на этот раз не было усмешки, усы обвисли, лицо вытянулось. Он пошарил что-то около себя и пробормотал:

— Взяли они с собой провианту или не взяли?..

В тягостном молчании кончился день, прошла ночь. Метель свирепствовала с прежней силой. Белая пелена плотно висела над горами, над долиной, ограничивая ви-димость семью — десятью метрами. Разведчики, привыкшие к деятельной жизни, просто изнывали.

— Где они могут быть? — вырвалось у Фисуна. — Неужели так далеко зашли?..

— Вся надежда на Любимова, — тихо ответил Усков. — Если они нашли пещеру, то отсиживаются сейчас в ней. А если нет… — он умолк и нагнулся зачем-то к полу.

— Ну, в такую непогоду Любимов не рискнёт идти даже под ветер. Он знает, что это такое — Орочко уверенно высказал свою мысль. — Тем более с ними Туй. А верная собака чуть что давно бы была здесь.

В тревоге за Любимова и Петю прошёл ещё день. Спать легли рано, под завывание ветра и хлопанье палаточного верха.

Лука Лукич изредка выбирался из мешка, застёгивал плащ на все пуговицы и, не отрываясь от верёвочных оттяжек палатки, выходил наружу посмотреть на лошадей. Они спокойно лежали, полузасыпанные снегом.

Спокойно ли?

Глубокой ночью далеко от лагеря послышались новые звуки.

Если бы кто-нибудь из разведчиков мог видеть, как вдруг поднялись торчком уши у сторожевого жеребца, как Гордый вдруг тревожно всхрапнул, дико косясь по сторонам, они бы насторожились и, вероятно, предотвратили бы несчастье, которое явилось причиной многих дальнейших злоключений… Но люди спали, утомлённые долгой непогодой.

А жеребец не спал. Он поднял запорошённую снегом голову и предупреждающе заржал — тихо, но тревожно, Весь табунок проснулся; насторожённо зашевелились уши. Головы пришли в движение — тёмные, еле видимые в снежном смерче. Трепетали чуткие ноздри животных.

Что случилось?

Все так же выл обезумевший ветер, неслась пурга, было темно и жутко.

Но жеребец продолжал насторожённо вслушиваться.

Чу!.. Вот опять сквозь вой ветра донёсся до него протяжный, за душу берущий звук; он возник и тут же потонул в шуме метели. Через некоторое время такой же, но словно сдвоенный звук донёсся снова. В нем слышались злоба, тоска, кровожадные желания и ещё что-то такое, от чего стынет кровь, что заставляет животных испуганно дрожать всем телом и бежать, бежать без оглядки прочь, куда глаза глядят, лишь бы подальше от этого зловещего воя.

Это волки ходили вокруг лагеря, постепенно сжимая кольцо…

Жеребец храпя поднялся, и весь табун послушно встал вслед за ним. Вот завывания голодной стаи снова прорезали злобный голос метели. Тут Гордый, не надеясь на помощь людей, не выдержал и пошёл прочь от ужасных звуков, от спящего, полузасыпанного снегом лагеря. За ним, все ускоряя и ускоряя шаг, потянулся весь табун. Вой ветра и завывания волков подстёгивали обезумевших животных. Теперь жеребец шёл уже сзади. Разметав по ветру широкую гриву и распустив хвост, он бежал позади лошадей, подгоняя отстающих нетерпеливым сердитым ржанием, иногда пуская в ход свои острые зубы.

Любимов не смыкал глаз. Он прислушивался к голосу метели, слышал посапывание спящего Пети.

Вот уже две ночи, как они заперты в пещере. Плохо с едой. Осталось немного консервов и с полкилограмма галет. Мальчик не догадывался, что проводник уже не ел днём и не ужинал вечером. Кто знает, сколько ещё таких дней и ночей впереди?!

Но буран улёгся так же внезапно, как и начался. Мягко засветил молодой месяц. Крупные, словно вычищенные звезды замерцали на тёмном небе ярко-голубым светом.

— Петя, Петя! — тихо окликнул Любимов.

— Что? Уже утро?

— Нет, пока ещё ночь. Но буран утих, можно идти…

— Ах да, идти! Куда идти?

— Вставай, вставай, Петя! Идём в лагерь. Как-то они там?..

— Сейчас, сейчас!..

Петя наконец проснулся.

Скоро они выбрались на плато. Вот и поворот, отмеченный Любимовым, за ним второй, и перед путниками открылась чистая белая долинка, на другом конце которой где-то стояла их засыпанная снегом палатка.

— Ну, почти дома…

В ту же минуту яростно залаял Туй. Шерсть поднялась на нём дыбом, глаза злобно засверкали. Любимов быстро схватился за карабин.

В каких-нибудь восьмидесяти — ста метрах от них светились красноватым светом восемь пар глаз.

— Волки!..

Во взаимных наблюдениях прошла минута. Потом четыре волка отделились и парами, не спеша, пошли вправо и влево, в обход. Излюбленный приём! Остальные топтались на месте. Туй рычал все более грозно. Он узнал своих древних братьев, а теперь злейших врагов. Любимов огляделся. Влево от них стояла одинокая скала.

— К камню, живо!.. — тихо скомандовал он.

В три прыжка они очутились у прикрытия.

— Становись с той стороны. Бей по выбору, не спеши! Волки сжимали кольцо. Любимов поймал на мушку серое туловище. Грянул выстрел. Зверь подпрыгнул и свалился на бок. Три других с глухим рычанием кинулись на убитого. — Бей, Петя! — спокойно приказал проводник. Два выстрела: сухой — винтовочный и гулкий — ружейный, грянули почти одновременно. Петя увидел, как его картечь сорвала со спины волка клок шерсти. Хищник взвыл, но бросился вперёд. Навстречу ему, как развернувшаяся пружина, вылетел Туй и схватился с раненым зверем. Ещё выстрел — и ещё один зверь завертелся на снегу. Передние волки, бросив убитого, рванулись к скале, лязгая зубами. Петя два раза выстрелил почти в упор. Сверкание огня, ожог картечи заставили волков прижаться к земле. Сейчас они бросятся…

Но тут послышались выстрелы со стороны снежного плато. Один, другой, третий… Четыре человека бежали по белой равнине, размахивая ружьями и стреляя на ходу. Пятёрка волков, оставшихся в живых, вдруг исчезла, словно их и не было. Бой утих так же внезапно, как начался.

— Эге-ге-ге!.. У-лю-лю-лю!.. — неслось от лагеря.

Кава огромными прыжками летела впереди. Ещё несколько мгновений — и разведчики, смеясь и радуясь, обнимали своих пропавших друзей.

— Пещера Сперанского найдена, Василий Михайлович! В ней мы и переждали непогоду.

— Ну?.. И как она?

— Следы там имеются. Нашли остатки факела. И все… В конце пещеры обвал. Ясно, что человек был замурован.

Занималась заря. Побледнел юго-восток, померкли звезды, и луна будто увяла, застенчиво сливаясь с побелевшим небосводом. Брызнул во все стороны красноватый свет, заиграли в его лучах верхушки гор, и день сразу, словно боясь опоздать, вступил на короткое время в свои права.

Переговариваясь и шутя, разведчики пошли к лагерю.

— Теперь один день на обследование ущелья и пещеры, и завтра же тронемся обратно, — сказал Усков. — Не будем ещё раз испытывать судьбу в такой буран. Лошади отдохнули, и, я думаю, мы дней за двадцать все-таки сумеем добраться до конечного пункта трассы. Семеныч, должно быть, уже ждёт нашего вызова.

Усков широко улыбнулся, глаза его сияли.

— А весной придём сюда с машинами, с тракторами и с аммоналом!

Они были уже недалеко от палатки, как вдруг Любимов, шагавший впереди, побледнел.

— Где лошади, Лука Лукич?..

— Лошади исчезли.

Глава десятая Ураган. — Партию 14-бис уносит в бездну

Ускова словно громом сразило.

В сумрачном молчании стояли и остальные разведчики Туй кружился около палатки, обнюхивая все уголки и пофыркивая, и вдруг с громким лаем побежал по снегу. Метрах в ста он остановился, разгрёб снег и опять залаял: нашёл под снегом разорванную в куски уздечку.

— Вот куда ушёл табун, — сказал Любимов. — Гордый почуял волков и увёл лошадей. Теперь он их, по всей вероятности, гонит обратно по той дороге, по которой мы пришли.

Хватай-Муха стоял, молча опустив голову. Что мог он сказать в своё оправдание? Он никогда не привязывал лошадей, потому что надеялся на Гордого. И не было случая, чтобы хоть одна лошадь отбилась от табуна. И вот не угодно ли?! У начальника партии имеются все основания обвинять завхоза в халатности.

Однако начальник партии ничего завхозу не сказал. Он и не мог ничего сказать. Ведь начальник партии слышал сквозь сон, как Лука Лукич, презирая чертовский холод, несколько раз выходил ночью из палатки проверять лошадей. Видимо, табун ушёл уже на рассвете. Он не мог уйти особенно далеко.

— Немедленно на розыски! Сделаем так: Любимов, Хватай-Муха и Орочко сейчас же выступят с собаками по следу табуна. Даю вам сутки. Если за это время лошадей не встретите — возвращайтесь обратно без задержки. А мы тем временем перенесём базу в пещеру Сперанского. Петя укажет нам дорогу.

— Ну, а если… — неуверенно начал Орочко.

— Повторяю: через сутки возвращайтесь на базу. Если табун обнаружить не удастся, все грузы перенесём в пещеру Сперанского и подадим радиограмму: пусть всё-таки пришлют других лошадей. Что ещё мы можем сделать? Ведь на себе мы всего не унесём!

Когда ушёл по следам табуна Любимов со своими спутниками и когда имущество было укрыто в пещере, Усков, Борис и Петя смогли наконец отдохнуть. Теперь они могли оглядеться. Пещера показалась им такой уютной — хоть поселяйся здесь навсегда.

— Как в гранитном дворце на Таинственном острове, — сказал Борис. — Не хватает только капитана Немо…

— Разница невелика, — с усмешкой откликнулся Усков. — Остров Жюля Верна находился, кажется, на тридцать пятой параллели, а мы на шестьдесят шестой… Однако здесь очень тепло. Петя, достань-ка термометр. Так…

Усков даже присвистнул от удивления: ртуть подня-лась до четырнадцати градусов тепла.

— Пожалуйста!.. Интересная пещера всё-таки! Вечномёрзлые грунты на больших глубинах обычно показывают от двух до шести градусов мороза, а тут четырнадцать градусов тепла. Снова подземные реакции!..

— Какие реакции вы сказали, дядя Вася? — переспросил Петя.

— Помнишь долину Бешеной реки? Тёплые озера? Вот и тут то же самое. Видимо, где-то здесь в глубинах земли идёт вулканическая деятельность или…

Он не договорил. Борис поднял с земли кусок камня. В белом кварце поблёскивали жёлтые нити золота. Но теперь золото уже никого не удивляло.

— Ну-с, и тут рудное золото. Вот что… Пока у нас есть время, давайте-ка зажжём все три фонаря и пройдёмся в глубь пещеры. Чем она нас порадует?

В жёлтом свете фонарей стены пещеры тускло поблёскивали гранями камня. Рудные тела, хорошо заметные на изломах, попадались очень часто. Чем дальше, тем становилось теплее. Вот шестнадцать градусов, девятнадцать! В глубине пещеры каменные стены стали тёплыми уже на ощупь. Но вот и тупик. Разведчики внимательно осмотрели огромную монолитную глыбу, закрывавшую ход вперёд. Где-то за ней, в душном склепе, лежат останки Сперанского.

Петя взглянул под ноги: на ссохшейся глине пола он ясно увидел следы человеческих ног…

Жеребец уверенно гнал табун. Две лошади, которым удалось сорвать уздечки, бежали впереди, остальные восемь, спутанные одной верёвкой, шли кучей, а жеребец сзади подгонял отстававших. Он хорошо помнил дорогу, и на поворотах, когда передние начинали неуверенно топтаться на месте, забегал вперёд и некоторое время вёл табун, чтобы затем снова занять место сзади. Табун не останавливался. Перевал, за ним — горная долина, а дальше — широкая река, высокие и густые травы, тёплые озера. Уставшие лошади, повинуясь вожаку, шли из последних сил и попали наконец на первое бесснежное пастбище. Здесь они отдохнули, походили по сухой тра-ве и затем неторопливо направились вдоль реки, к знакомому им месту первой стоянки.

Вечером, когда табун, успокоившись, проходил по лесу, из чащи рявкнул потревоженный медведь. Лошади кинулись на голый берег реки. Бойкая серая кобылица, ходившая отдельно от табуна, с разбегу бросилась в воду и, призывно заржав, поплыла. Табун сгрудился на берегу. Жеребец тревожно заржал, чуя опасность, но лошадь все плыла и плыла, вытянув морду. Скоро её стало относить течением вниз. И тогда жеребец не выдержал. Он загнал в реку весь табун и сам поплыл на выручку кобылицы. Кони плыли, дико храпя и отфыр-киваясь. На середине реки их подхватило быстрое течение и неудержимо понесло. Передняя лошадь поняла наконец опасность. Она испуганно и дико заржала и печально оглянулась назад; ей ответил такой же тревожный, но полный ещё силы и веры в жизнь голос вожака. А течение уносило табун все быстрей и быстрей. Бешеная река словно спешила совершить своё мрачное дело. Лошадей кружило, вертело. В последний раз, покрывая шум близкого подземного водопада, над долиной, над рекой, над притихшими горами тревожно и жалобно, с предсмертной тоской в голосе заржали лошади.

Пенистые буруны огромной силы легко подхватили коней, вынесли на гребень, ударили о мокрые скалы, закрутили и с рёвом умчали в глубь земли…

Лошади полевой партии 14-бис погибли все до одной.

И снова несётся над долиной несмолкаемый шум водопада, уходящего в бездну, плещутся о берега мутные волны беспокойной и коварной реки и редко-редко вскрикнет в лесу, чего-то испугавшись, сумасшедшая сойка.

Все как прежде…

На исходе второго дня сидящие в пещере услышали повизгивание собак, голоса, а через несколько минут Любимов, Орочко и Лука Лукич сидели у костра и пили горячий чай. Вся полевая партия была снова в сборе. Решалась судьба похода.

— Итак, мы остались без лошадей. До базы не меньше трехсот километров, — в раздумье говорил Усков. — До нашей стоянки у Бешеной реки — чуть меньше ста. В лучшем случае лошадки там, а возможно, что они и погибли. Вы, товарищи, представляете себе?.. Кстати, как у нас с продуктами, Лука Лукич?

Завхоз, все время сидевший с опущенными глазами, вздохнул и поглядел на Ускова. Начальник партии улыбнулся:

— Ну, будет, не расстраивайся. Теперь уж не поможешь. Как с продуктами?

Продукты ещё имелись. Выходило, что каждому придётся нести на себе около десяти килограммов провианта, топор, ружьё, боеприпасы, спальный мешок и разные мелочи, в том числе рацию и питание для неё. Все остальное должно остаться в пещере — вся геологическая коллекция, плащи, сапоги, седла, вьюки.

— Мы можем только тем себя утешить, товарищи, — сказал Усков, — что привезём точные сведения о новых месторождениях и безошибочно укажем места будущих богатейших приисков. Весной приедем и развернём работы.

После небольшого размышления он прибавил;

— Есть возможность сократить путь километров на двадцать, а то и на все тридцать. Я смотрел по своей карте. Если мы пойдём не по прежнему следу, а пересечём горы напрямик, то выйдем сразу к Бешеной реке. Как вы смотрите? Прошу учесть, что горы всё-таки довольно высокие. Верхняя точка, по моим расчётам, две тысячи триста пятьдесят метров.

— Идём! Все равно идём! — подхватил Борис.

— Твоё мнение, Николай Никанорович? Проводник задумался. Предложение, конечно, заманчиво, но…

— Здесь когда-то проходил путешественник Терский, — сказал он. — Лет сто назад. Он составил карту Самой высокой горе дал имя Эршот. Других карт нет. И вообще места неисследованные. Можно нарваться на препятствия и неожиданности.

— А стоит ли отказываться от возможности исследовать это белое пятно? — возразил Усков. — Все-таки интересно поближе познакомиться с горами. Если мы только на подступах к ним нашли так много интересного, то воображаю, что там может оказаться, в глубине гор.

— Что ж!..

— Значит, решено. Идём через горы. Выступаем утром и по ущелью подымаемся на Эршот.

С утра на горы пал тёплый туман. Любимов неодобрительно покрякивал.

— Будет сильный ветер, — тихо сказал он Ускову. Геолог промолчал. Не терять же день. Он решил, что разведчики скоро перевалят хребет, и если будет непогода, они укроются в каком-нибудь распадке по ту сторону хребта. Скоро подул небольшой ветер с юга и снег начал чуть-чуть подтаивать. Видимость стала очень ограниченной, но, собственно, ошибаться-то было негде — они шли по узкому ущелью, заметно подымаясь все выше и выше. Ущелье совпадало с направлением по компасу. Лучшего и не требовалось.

— Через несколько часов ущелье вывело их на площадку, и они оказались на голом склоне горы. Держась строго на юг, разведчики спустились в небольшой распадок и начали подъем на вторую гору, неясно сереющую впереди. И тут неожиданно пошёл снег. Это не была ещё метель. Снег падал рыхлыми, большими хлопьями, лениво, но густо, совсем по-южному. Идти стало трудно, полушубки намокли и отяжелели. Приходилось часто останавливаться на отдых… Все молчали, утомлённые трудным переходом. К вечеру закончили подъем. Высотомер показывал две тысячи сто метров над уровнем моря. Рядом была вершина Эршота, невидимая за снегом.

— Проклятый туман! Вот уж некстати… — вполголоса выругался Усков, вытаскивая из снега тяжёлые сапоги. — Ничего не разберёшь. Только на компас и надежда. А он, как назло, шалит. Видно, где-то близко большие залежи магнитного железняка. Ещё немного, и должен начаться спуск. За перевалом — ночлег.

Хотя в таких условиях погоды от ночлега особой приятности ждать не приходилось, однако все прибавили шаг. Спуск обычно всегда легче подъёма, если он не особенно крут.

Прошли ещё немного по ровной площадке. Начало темнеть. Любимов указал на скалы:

— Здесь, пожалуй…

— Привал! Отдохнём, а утром свяжемся с Хамада-ном, с трестом… — решил Усков.

Разгребли снег. Между трех больших камней укрепили брезент. Из снега сделали нечто вроде невысоких стен. Развели экономный костёр: дрова приходилось беречь, их несли на себе. Согрели консервы, чай, быстро поели и залезли в спальные мешки, приладив в них и всё своё небольшое имущество. Сон сразу навалился на уставших путников. Даже собаки и те, пристроившись к Борису и Пете, для которых спальные мешки были слишком просторны, сладко уснули и только подрагивали во сне, переживая впечатления прошедшего дня.

Глубокой ночью, уже близко к рассвету, поднялась метель. Ветер усилился, в воздухе гудело. Липкий снег сначала не поддавался ветру. Но скоро сила ветра стала такой, что снег отваливался от камня пластами и летел вперёд, куда-то под уклон в чёрную ночь.

Разведчики проснулись. Они сидели в своих спальных мешках, прижавшись к камням. Брезент давно унесло ветром, снежные барьеры сбило и разметало. Любимов наклонился к Ускову;

— Прикажи людям связаться. Не ровен час, понесёт…

— Связаться всем за пояса! — последовала команда. А ветер крепчал. Уже трудно было сидеть даже под защитой скал. Весь снег вокруг них как языком слизало. Камни обледенели. Все молчали и только теснее прижимались друг к другу.

Орочко, который сидел под большим камнем, привалившись к нему спиной, внезапно почувствовал, что камень дрогнул и чуть тронулся с места. Вот ещё…

— Камень качается! — крикнул агроном и вскочил.

В ту же секунду его сбило с ног порывом ветра и поволокло под уклон. За ним покатились все остальные, один за другим.

Цепочка людей, привязавших себя друг к другу, скользила по обледеневшей каменной плоскости вниз. Люди хватались за выступы, но удержаться не могли. Ускова завертело. В какую-то секунду ему показалось, что горы обрываются и впереди зияет чёрная пустота.

Мальчишеский голос кричал:

— А-а-а!..

«Что я наделал?» — успел только подумать геолог. Ещё секунда, и перед ним разверзлась бездна. «Конец!.. — мелькнуло у него в голове. — Две тысячи сто метров… Конец!..»

Глава одиннадцатая переносит читателя в город Хамадан. — Партия 14-бис исчезла бесследно. — Поиски начаты

Секретарь вошёл в кабинет управляющего трестом, держа в руке синий бланк.

— Ну что? — с тревогой и нетерпением спросил управляющий.

— Плохо, Федор Павлович!

Глаза у секретаря были грустные, он говорил тихо. Управляющий схватил бланк. Это была радиограмма с промежуточной базы номер восемь, через которую группа Ускова поддерживала связь по радио. База сообщила, что за истёкшие сутки от Ускова никаких сведений не поступало.

— Седьмые сутки! — сказал управляющий. — Что же это такое?

Он посмотрел в окно. Тусклый зимний день. Все по левые работы закончены. Все партии уже вернулись, и изыскатели занимаются камеральными работами. А Усков… Неужели что-нибудь серьёзное?

— Соедините меня с аэропортом.

— Есть.

Через две минуты раздался телефонный звонок.

— Аэропорт слушает. Начальника? Одну минуту…

— …Шесть человек, одиннадцать лошадей. Направление — от восьмой базы в квадрат С-4 в сторону хребта Терского и дальше на север. Как? Одного самолёта мало. Условия полёта очень тяжёлые, высота гор превышает две тысячи метров. Я понимаю, как трудно в это время… Да трех, пожалуй, будет достаточно. Дополнительные сведения?.. Ничего нет. Впрочем, я вызову шофёра машины Василия Семёновича Вострикова и направлю к вам. Он провожал партию летом. Да, да, действуйте, и возможно оперативнее.

Управляющий положил трубку и тут же позвонил секретарю.

— Пишите… База восемь, Бойцову. По вверенной вам базе объявляется чрезвычайное положение. Отрядите на поиски Ускова все наличные упряжки собак, необходимое количество людей, опытных проводников. Радиус действия до ста километров в северном направлении. Дальше будут работать самолёты. Приготовьте посадочные площадки. Вострикова направьте аэропорт для дачи дополнительных сведений о четырнадцатой партии…

— Все?

— Да. Передайте по рации сейчас же. Секретарь замялся:

— Приходили жена и дочь Ускова. Опрашивали… Очень тревожатся.

— Не волнуйте их напрасно. Пока ещё ничего не ясно. Скажите — обычная задержка из-за непогоды. Поищем — найдём. Не может быть, чтобы они…

Когда секретарь вышел, управляющий вызвал главного геолога треста.

— Что ты думаешь об Ускове? Придёт?

— Люди у него надёжные, проводник хороший. Да и сам он опытный работник. Может быть, зашли слишком далеко? Этот район весьма каверзный. Большие высоты, ранняя зима. Но я жду…

— Дело принимает трагический оттенок. Сейчас я распорядился о начале поиска. Ближние места проверим наземными группами, а дальние — воздушной разведкой. Тебе придётся выехать ближе к местам поиска и принять на себя руководство операцией. Самолёты уже готовят в порту.

На другой день в предутренней морозной дымке самолёты выруливали на взлётную дорожку. Через несколько минут три лёгких разведчика покачали крыльями над аэродромом и взяли курс на базу номер восемь.

В одном самолёте находился уполномоченный треста по организации розыска пропавшей поисковой партии.

Ещё через два дня в кабинете управляющего трестом сидел шофёр Востриков и рассказывал:

— …Мальчик оглянулся у поворота, помахал мне рукой, и отряд скрылся в лесу. И, знаете, так чего-то мне тоскливо стало… Вот, вместе ехали из города, можно сказать, жили столыко дней душа в душу, а теперь расстались, ушли они незнамо куда и остался я один со своей машиной в лесной глухомани. Такое вот дело…

— Вы слышали от Ускова или от Любимова, какой маршрут они взяли?

— При мне обсуждали. Говорили, что в оба конца до семисот километров. Ну, это по маршруту, со всякими там поворотами и отклонениями. А по прямой-то меньше, может, пятьсот или шестьсот. И то куда как далеко! Усков так говорил: пересечём, мол, три отрога Главного хребта и выйдем на основные его высоты. А там обследуем долины и прочее. И вот я, как уговорились, приехал на конечный пункт ещё в конце сентября, стало быть, двадцать шестого, а их нет и нет. Что тут поделаешь? Я — ждать-пождать, уж и снег выпал, захолодало, я себе печку в кузове поставил, топить начал. А тут, как нарочно, пурга, метель за метелью, а их все нет. Так до самого конца октября. Ну, решил уехать, доложить. Да больше недели и ехал, пробивал себе дорогу по заносам.

Управляющий подробно записал рассказ шофёра, вызвал секретаря.

— Срочно передайте в аэропорт. Для начальника поисковых работ.

…Самолёты готовились к вылету. Лётчики, одетые в меховые куртки и унты, выглядели тяжёлыми и неповоротливыми. Они топтались около машин, ожидая последних распоряжении. Вот и уполномоченный треста…

— Послушайте предписание. Полет параллельный в четырех — пяти километрах друг от друга, в зоне видимости. Высота в пределах до километра. Идём к хребту, затем делаем вираж вокруг гор и ложимся на обратный параллельный курс. В день три — четыре вылета. Имейте в виду, на ближних ста километрах ходят десять упряжек и пешие партии, на пашу долю остаются горы и предгорная зона. Там быть особо внимательными.

Дежурный взмахнул флажком. Машины, плавно набирая высоту, пошли на север.

День, другой и третий..

Под крыльями самолётов то сплошная белая пелена зимних долин, то густые, чёрные острова тайги; блеснёт незамерзшая вода быстрой горной реки, мрачно подымутся на горизонте горные отроги. И опять долины, скалы, леса и горы. А вот и странная долина с пятнами бесснежного луга. Незастывшие озера. Широкая река, которую с этой высоты видно почти всю от истоков до устья Самолёт снижается, долго кружится над долиной. Лётчика и наблюдателя интересует эта река куда же она девается? Вот бурун, туманное облако водяной пыли. Лётчик показывает рукой вниз. Наблюдатель внимательно осматривает водобой, фотографирует его и кивает пилоту: понятно… Туда, вниз, в земные недра…

Но долина пуста. Никаких признаков живого.

Ещё три дня.

Одна за другой возвращаются собачьи упряжки. Лю-ди докладывают: следов не обнаружено. Рация на базе три раза в сутки вспыхивает искрами ключа, передавая в трест сводки о ходе поиска. Неутешительные сводки, что и говорить.

Пошла вторая неделя поисков. Уходят в тайгу новые партии, снаряжаются свежие упряжки. Долины бороздят лыжники, несутся оленьи нарты из ближних колхозов, идут в поиск добровольцы и охотники. Они взбираются на сопки, переходят через болота и реки, спускаются в ущелья. Результат все тот же. Никаких следов, ни единого признака. Партия 14-бис бесследно исчезла.

Самолёты начинают летать почти за триста километров от аэродрома. Второй день они кружатся около мрачной и высокой горы, вершина которой почти все время, даже в ясные дни, почему-то одета туманом.

— Эршот… — говорит наблюдатель в трубку. — Самая высокая вершина массива. Обратите внимание: все время в шапке…

Лётчик смело идёт к горе, но, не долетая несколько сот метров до чёрных скал, над которыми клубится туман, плавно выруливает и в большом вираже обходит горный кряж кругом. Опасно входить в этот туман. Под самолётом снова дымятся редким клочковатым туманом глубокие ущелья, виднеются чёрные трещины разломов, проплывают узкие долинки. Нигде нет и признаков людей.

День за днём проходили в бесплодных поисках. Много рейсов прошли самолёты и над странной исчезающей рекой, и над ущельями около Эршота, и над белыми долинами с блестящими лентами ручьёв. Только над самой вершиной Эршота не пролетел ни один самолёт. Высокая, огромная гора, раскинувшая отроги, как лапы, на десятки километров во все стороны, надёжно охраняла свою чернокаменную голову, почти всегда покрытую в это время года плотным облаком тумана.

И, наконец, прибыло распоряжение: поиски пропавшей партии номер 14-бис остановить. Возобновить ро-зыски наземными средствами с первого месяца весны, привлечь для этого большое количество охотников и самых опытных разведчиков треста.

Печальным зимним вечером управляющий трестом пригласил к себе родных Ускова и сообщил им всю правду о судьбе начальника партии и его спутников по разведке. Жена и дочь, убитые известием, пришли в опустевший дом и здесь, склонившись друг к другу, дали волю слезам.

Часть вторая Кратер Эршота

Глава двенадцатая в которой начинается правдивое описание того, что случилось с разведчиками, когда они свалились в пропасть

Когда в последнюю минуту перед катастрофой Усков увидел перед собой пустоту, он не ошибся в предположении перед ним действительно зияла чёрная пропасть, куда стремительно неслись по воле ветра связанные между собой люди. Наклонная, гладкая, как стекло, заледенев-шая каменная грудь Эршота вдруг обрывалась совершенно отвесно. Гора не имела вершины. Вместо вершины тут была пропасть.

После того, как раздался приказ: «Связаться всем!..» — Петя ухватил конец верёвки и крепко обмотал её вокруг себя. В его спальном мешке чуть подрагивала то ли от холода, то ли от страха Кава. Рядом с Петей оказался Любимов Проводник потянулся к юноше и обшарил руками крепление. Петя подумал: «Проверяет, хорошо ли привязался» И в ту же минуту раздался предупреждающий крик агронома: «Камень качается!» Вслед за криком Петю выбросило с места и понесло вниз. Он только успел кое-как высвободить из мешка ру-ки. Кава завозилась в ногах, пытаясь вырваться из мешка, но ей это не удалось. Их вместе несло вперёд, пере-ворачивая с боку на бок. Новый рывок на очень корот-кое время остановил Петю на месте. Это Любимов крепко уцепился за выступ какого-то камня, пытаясь удержаться. Петю больно стянуло верёвкой, и он не сдержался, закричал Этот крик и слышал Усков в последнюю минуту перед падением.

Верёвка лопнула. Её конец хлестнул по воздуху. Цепочка людей развалилась В следующее мгновение Петя уже летел, валился куда-то в темноту ночи в массе липкого снега, в вое ветра. Теряя сознание, он чувствовал, что погружается в какое-то вязкое месиво. И все пропало…

Но где же Туй?

Собака до поры до времени смирно лежала в спальном мешке Бориса, угревшись около его ног. Когда Борис стал привязываться, это почему-то не понравилось Тую. Он высунул голову и одним прыжком вылетел из мешка. Никто не заметил, как собака тут же пропала в темноте, подхваченная ветром. Туй оказался первой жертвой бури. Он, как пушистый шар, полетел по склону и сразу исчез в чёрном зеве пропасти.

Как ни глубоко засыпало его снегом, для умной собаки было не ново выбираться из такого положения. Энергично работая лапами и мордой, Туй быстро разрыл снег и очутился на поверхности. Где-то в вышине ещё выл ветер, но сюда, вниз, долетали только редкие порывы. Зато снег сыпался вниз сплошной стеной. Снежинки и слипшиеся комья снега валились вниз бесшумной лавиной. Туй побежал в одно, в другое место, проваливаясь в рыхлом снегу. Ни одного знакомого запаха, все куда-то исчезли. Он жалобно завыл, прислушался, полаял. Ответа нет. Тогда собака решила ждать. Она повертелась, повертелась, улеглась на снегу, и уже через минуту её закрыло тёплым снежным одеялом.

Буря бушевала ещё долго. Ветер гнал тучи снега, каменную пыль, мелкие осколки скал.

Но всему приходит конец. К утру, когда на востоке чуть-чуть забрезжил рассвет, сразу наступила такая тишина, словно природе стало стыдно и она решила искупить этой тишиной своё ночное буйство.

Туй спал под снегом недолго. Энергично работая лапами и мордой, он быстро разрыл сугроб. Где-то в вышине ещё шумел ветер, но сюда, вниз, долетали только редкие стихающие порывы.

Внезапная потеря хозяина и одиночество сильно тяготили собаку. Она стала бродить в темноте; изредка полаивая и повизгивая. Внезапно влажного носа собаки коснулся слабый, но знакомый запах. Туй принюхался и вдруг с бешеной энергией кинулся разгребать сугробы снега.

Северные собаки умеют за пять минут вырыть глубокую яму даже в обледеневшем снегу. Так они делают, когда охотятся за мышами. А тут дело шло о самом значительном в жизни четвероногого — о друзьях. Можете представить себе, с какой энергией Туй раскидывал снег, как он визжал от нетерпения. И чем дальше, тем радостнее становился его голос.

Ещё, ещё усилие… Из-под снега показался меховой мешок, какие-то верёвки. И вот уже слышен приглушённый, тихий и жалобный визг полузадушенной Кавы. Совсем рядом показалось тёплое и мокрое от снега лицо Пети. Туй лизнул его раз, другой. Веки мальчика вздрогнули, он открыл глаза:

— Где я?

Никто ему не ответил. Над ним вертелась мохнатая морда, и прямо в упор он увидел глаза Туя, полные преданности и немой мольбы о ласке.

— Туй, это ты? Ох!.. — застонал мальчик. Левую руку прорезала жгучая боль, и в памяти отчётливо всплыли все события ужасной ночи. — Но где же остальные?

В ногах, запутавшись в спальном мешке, все энергичнее ворочалась Кава. Вот она высунула морду и, перебирая передними лапами, быстро выползла, встряхнулась и весело завиляла хвостом. Её встретил радостный лай Туя.

— Ищи, Туй! Кава, ищи!.. — приказал мальчик. Собаки зарылись в снег. В двух метрах от Пети, под снегом, они нашли Любимова.

Быстро очнувшись, опытный проводник сразу сообразил, что остался жив только благодаря тому, что упал на рыхлую снеговую подушку.

— Петя! Жив? Ранен? Остальные где?

— Я только что вылез… Меня Туй вытащил. Никого больше не вижу. Рука вот что-то…

— Покажи! — Любимов осторожно снял с Пети полушубок и осмотрел руку. — Ну да, вывих.

Раз!.. Петя вскрикнул.

— Э!.. Поздно кричать! Все! Вывих был, голубчик. Был, да сплыл. В таких-то делах мы и без врача обойдёмся. Завтра будешь здоров. А теперь одевайся и за дело… Туй! Кава! Искать…

Собаки забегали по снегу, роясь мордами в белом пуху. Стоп! Вот Туй остановился метрах в двадцати и залаял. Здесь!..

Три руки и восемь лап подняли вихрь снега. Полметра, метр… Есть! Вот они! Тревожно забились сердца у мальчика и у Николая Никаноровича, когда одного за другим выволокли из-под снега Орочко, Ускова, Хватай-Муху и Бориса. Все они были без сознания. Любимов не терял ни секунды, расстёгивал мешки, освобождал людей и тревожно вглядывался в бледные лица. Живы ли?..

— Быстро, Петя, костёр! Нужна тёплая вода, чай…

Пока Любимов растирал и приводил спасённых в чувство, Петя сложил костёр. Кора, щепки, ровные тонкие поленца — все нашлось в мешке у предусмотрительного проводника. Петя набрал в котелок снегу, сложил из камней очаг и поставил посуду на огонь.

Первым пришёл в себя Хватай-Муха. Он вздохнул, удивлённо заморгал глазами, нахмурился — видно, вспоминая минуты падения, и вдруг заплакал.

— Живеньки!.. А где же хлопчики?..

Затем он встал сперва на колени, потом поднялся на ноги, высморкался и, опустившись опять на четвереньки, так как, видно, не надеялся ещё на свои ноги, подполз к Орочко, который неподвижно лежал на своём мешке. Отбросив полушубок в сторону, Лука Лукич быстро к ловко стал приводить агронома в чувство. Бориса, почему-то особенно сильно застывшего, энергично растёрли. Он глубоко задышал, открыл глаза и долго лежал на спине, молча и удивлённо вглядываясь в посеревшее утреннее небо. Скоро очнулся Орочко. Ему пришлось перевязать бок, так как он сильно ушибся при падении. Агронома подтащили к костру на спальном мешке, как на салазках.

Усков лежал насупившись и не спускал глаз с грозной, нависшей над ними стены. Верхний край её все ещё терялся высоко в тумане. Значит, они на дне пропасти… Ну что ж, это ещё не так страшно. Главное, все живы. Но цела ли рация?

Он потянулся к своему мешку, вытащил тяжёлый передатчик, открыл его и ахнул: все лампы побиты, детали исковерканы.

— Лучше бы я сам! — с сердцем сказал он.

— Не беспокойся, Василий Михайлович, — сказал Любимов, — что-нибудь придумаем. Правда, маленько ошиблись, но ничего. Петя руку вывихнул, но я уже вправил, завтра будет как новая. Вот только Александр Алексеевич… Но надо думать, тоже оправится. В общем, скажу: легко отделались. Ведь с какой высоты сиганули? Если бы не сугроб, не собрать бы нам костей…

— Який чай заварить, плиточный, чи той?.. — будничным голосом, словно он находился в столовой геологического посёлка, спросил вдруг Лука Лукич, выгребая какие-то свёртки из своего бездонного мешка.

И это всех как-то успокоило.

— Выходит, Эршот не имеет вершины? Редкостное явление, когда на вершине высокой горы — пропасть. Гм. Пропасть?!. Просто необъяснимо. Интересно знать, какова ширина этого ущелья? А может быть, это просто уступ на крутом спуске?

Так вслух размышлял Усков, когда все пили чай, сидя у костра Рассвело. Но в ущелье воздух был неподвижен и насыщен таким густым туманом, что в двадцати метрах ничего не было видно. Тишина, неизвестность и непроницаемый туман придавали ущелью особую таинственность.

— Если бы не сугроб, — тихо продолжал разговор Любимов, — то нас всех пришлось бы собирать кусками и склеивать… Мы свалились с высоты в два приёма, двумя группами. Верёвка не выдержала…

— Вот вам и «новый маршрут», друзья! — сказал Усков и оглядел товарищей. — А все я… Виноват. Серьёзно виноват… В таких случаях риск никогда не оправдывается. Это хорошо, что обошлось так. Могло быть и хуже…

Усков помолчал, оглядел товарищей.

— Но что же это мы сидим? — продолжал он. — Время-то ведь дорого. Надо действовать. Надо скорее выбираться отсюда. Как вы себя чувствуете, Александр Алексеевич?

— Попробую встать…

С помощью товарищей агроном поднялся на ноги и насильно улыбнулся:

— Живём…

Но он мгновенно охнул и схватился за бок. Ушиб был серьёзнее, чем казалось.

— Ложитесь, ложитесь, Александр Алексеевич. Отдыхайте пока. Вот здесь… Кажется, уютное местечко, — приговаривал Усков, укладывая агронома на спальные мешки возле догорающего костра. — А мы с вами, товарищи, всё-таки пойдём в разведку. Здесь останется Лука Лукич. Николай Никанорович с Петей напра-вятся вправо, мы с Борисом — влево, вдоль стены. Посмотрим, что за чудо природы стало на нашем пути.

— Василий Михайлович, — перебил его Любимов, — только прошу, пока не пройдёт туман, от стены не отходить… Мне кажется, мы совсем ещё не на дне.

— То есть, это как?

— А так. Возможно, мы не на дне пропасти, а на каком-то уступе. А что это пропасть, провал — у меня сомнения нет. Смотри, воздух какой неподвижный! Да и туман… Если бы это был склон, туман давно ушёл бы… Так что рисковать не следует и далеко ходить не надо. Кто его знает, что там может быть, в этом мареве.

— Хорошо, — согласился Усков, — от стены отходить не будем. Ставим пока одну цель: найти ход наверх, изучить стену. Через минуту обе группы растаяли в тумане. Петя шагал позади Любимова. Снег был глубокий, идти было трудно. Стена на всем протяжении оставалась почти отвесной. Никакого выхода… Они прошли с километр, как вдруг Туй, старательно обнюхивавший дорогу впереди проводника, остановился и растерянно обернулся.

— Что с тобой? — ласково спросил Любимов. — Ну, иди, иди…

Но Туй не трогался с места. Тогда Любимов, снял ружьё и медленно, прощупывая ногой каждый метр, двинулся вперёд. Два, пять, семь метров и… конец! Снежная дорога обрывалась. Перед ним зияла пустота. Глубока ли была эта пропасть и что там, на дне, — ответа на эти вопросы не было и быть не могло, пока не рассеется туман.

— Ну и дела! — проговорил Любимов и повернул назад. — Пошли, Петя! Мы, оказывается, сидим где-то между небом и землёй. Вот оказия!..

Вернувшись, они застали интересную картину. Орочко лежал навзничь на меховых мешках и довольно громко кричал. А Лука Лукич натирал ему спину, вкладывая в массаж всю свою энергию. Пот лил с лица завхоза, но он только приговаривал:

— Ще? Ще? Ще? Ось так!.. Ось так!..

Агроном охал, вздыхал, кричал, молил своего «доктора», но тот будто оглох. Только закончив свою работу, Лука Лукич наложил агроному какую-то припарку, запеленал его и сказал:

— Годи! Будь здоров, не кашляй! — Затем вытер лоб и весело перемигнулся с Любимовым: вот, мол, как у нас…

Усков с Борисом пришли примерно через час, усталые, осунувшиеся. По лицам было видно, что ничего хорошего они не нашли… Геолог сел на камни, снял ружьё и сумку и мрачно вздохнул.

— Попали, называется… А ведь верно, Николай Никанорович, мы на уступе. В двух километрах отсюда он сужается до десятка метров и обрывается. Дальше

— бездна… А у вас что?

— Один километр. И тоже обрыв…

— И никакого хода наверх?

— Нет. Стена! Отвесная и очень высокая! В тумане полной высоты не определишь, но, думаю, не один десяток метров.

— Ну вот!.. Все ясно! Остаётся один путь — дальше вниз. Как только сойдёт туман, начнём разведку в этом направлении. А пока приведём в порядок верёвки.

— Надеюсь, мы не будем спускаться дальше по тому же способу, по которому попали сюда? — тихо спросил Орочко и улыбнулся.

Все рассмеялись.

— Ну, раз вы уже шутите — значит, дело идёт на поправку, — сказал Усков. — Очень хорошо! Постараемся обойтись без рискованных прыжков. Но что же это всё-таки за каверзный провал? Очень интересно!

Он задумался. Догадка, мелькавшая у него в голове, начинала все больше и больше походить на истину. Эршот… Вулкан? Похоже, что давно потухший вулкан. Всякий вулкан, как бы стар он ни был, имеет кратер. Да, кратер… Очень похоже. А что, если Эршот — вулкан? Да-да… И даже не потухший, не безмолвный вулкан. Вспомнилась долина Бешеной реки, тёплые озера, талики, обнаруженные агрономом. Не есть ли все это признаки деятельности вулканических сил, пусть слабых, но ещё живых? Но в таком случае… В таком случае они в кратере! И если стены кратера со всех сторон такие же отвесные, как эта… Тогда они в западне! И выхода из неё нет.

Геолог нахмурился и сильно потёр руками лоб. Все ждали слов ободрения. Но Усков молчал.

Уже далеко за полдень заколыхался наконец застоявшийся воздух. Подхваченный лёгким ветерком, туман поплыл в сторону. Сразу будто кто-то отдёрнул белый занавес, блеснуло чистое голубое небо, и па его ясном фоне чётко вырисовался верхний обрез крутой стены, откуда они упали. Ещё минута, и над таинственной бездной, окружавшей уступ, поплыли кучные молочно-белые облака, и тут же перед взором притихших людей зачернел второй, противоположный берег провала. Он был угрюм и высок. На каменных отвесах там и здесь пиками торчали останцы, похожие на шпили древних замков. Под скалами лежала густая, тёмная тень.

Усков поворачивался во все стороны, напряжённо рассматривая открывшуюся панораму, и все больше и больше убеждался в том, что они находятся в кольце высоких и отвесных стен. Только теперь решился он сказать товарищам правду:

— Мы находимся в древнем кратере потухшего вулкана Эршот…

Глава тринадцатая Каменная западня. — У пленников Эршота один путь — на дно кратера!

Когда засияло солнце, туман над вершиной исчез бесследно. Только ниже уступа, над центром кратера, все ещё лежала непроницаемая белая пелена и ревниво скрывала его тайну. Но верхняя часть провала была теперь видна как на ладони.

Кратер имел форму широкой восьмёрки. В длину он тянулся на шесть — семь километров, в ширину — на три — четыре километра. В середине кратер заметно сужался. Собственно, похоже было, что это два рядом лежащих кратера, перемычка между которыми оказалась полуразрушенной временем.

Разведчики были удивлены и подавлены. Куда ни достигал их взгляд, всюду они видели отвесные стены, угрюмые, недоступные скалы, подымавшиеся местами вверх на двести — двести пятьдесят метров. Особенно высокими и массивными были стены северной стороны кратера, противоположной той, где находились разведчики. От верхнего обреза стены донизу, верней — до белого тумана, все ещё державшегося далеко внизу, было не меньше трехсот метров. Ясно была видна — сверху и почти донизу — гигантская стена из темно-серого гранита. Сотни тысяч лет, прошедших с тех пор, когда земная оболочка содрогалась здесь от подземных толчков, не изменили этот вздыбленный мир дикого камня. Все так же остро торчали в небо зубцы гранита, все так же поблёскивали на солнце изломы пластов. То был хаос первых дней мироздания…

Южная сторона восточного кратера, примерно в центре которой находились люди, постепенным полукольцом охватывала пространство и соединялась на востоке и западе с высокой северной стеной. На этой стороне стены кратера были значительно ниже. Высота стены от верха до уступа, где сейчас стояли разведчики, равнялась тридцати — сорока метрам. Если мы вспомним, что во время бури перед падением в пропасть люди долгое время катились по наклонной плоскости вниз, то станет понятной разница в высотах между северной и южной стеной с южной стороны вершина Эршота не сразу обрывалась, а постепенно спадала все ниже и ниже и только в каком-то определённом месте уже заканчивалась обрывом. Но и высота в сорок метров для разведчиков в их положении, конечно, была так же непреодолима, как и тысяча и две тысячи метров. Ясно, что выбраться наверх не представлялось возможным.

Посуровели лица. Смолкли разговоры. Усков глядел на освещённые солнцем крутые стены кратера, в кото-рый они попали столь трагическим путём, и не видел сейчас никакой возможности для спасения. Любимов внешне был спокоен. Он сидел на мешке и курил свою трубочку, словно отдыхал перед решительным наступлением. Орочко, утомлённый «процедурой», спал. Лука Лукич явно приуныл. Усы у него обвисли, он часто-часто моргал и неотступно осматривал края пропасти, все ещё надеясь разыскать в этих мрачных высотах удобный проход. Петя и Борис с надеждой выжидающе посматривали на Ускова.

Над ними светило яркое солнце, блестел под ногами снег, но на сердце людей было тяжело. Тревога за свою жизнь и за судьбу порученного им дела, которое они почти выполнили, все росла и росла…

Сколько же они могут протянуть на своём узком карнизе, имея за спиной отвесную стену, уходящую ввысь, а перед собой — бездну, обрывающуюся на глубину в сто метров, а может быть, и больше? Неделю, другую? А потом? Надеяться на помощь извне? Конечно, их будут искать, в этом не могло быть сомнения. Пошлют самолёты, людей, собак, обшарят долины, горы и реки. Но разве можно увидеть маленькую горсточку людей, упавших в глубокую пропасть? Вряд ли даже самый смелый, отчаянный лётчик рискнёт летать среди зимы над этими острыми скалами. Наконец, что он увидит с высоты под нависшей каменной стеной? Ведь у них нет сейчас даже полена дров, чтобы разжечь костёр и дать о себе знать дымом. А главное — у них нет рации, они не могут снестись с базой.

У всех было мрачно на душе. Но никто не выдал своего отчаяния ни единым звуком. Хватай-Муха больше всего тревожился за самого младшего, за Петю, или, как он называл его, за «хлопца».

— А ни тоби не страшно, Петро? — спросил он. На что «хлопец» ответил хотя и косвенно, но с достоинством:

— А когда те двое — Иванов и Сперанский — бежали из царской ссылки и попали сюда, в эту тайгу, им разве не было страшно? А своё дело они делали! Шли!..

Напоминание о двух мужественных людях, которые заплатили жизнью за свою свободу, приободрило разведчиков.

Ветер все вырывал и вырывал из-под ног людей белую вату тумана и постепенно обнажал кратер вулкана во всю его глубину. Вот туда скользнули солнечные лучи, и светлые зайчики заиграли на глади озёр и блеснули в узком ручейке.

— Внизу лес! — закричал Петя.

Усков и Любимов взялись за бинокли. Да, в кратере — лес! Это было чем-то фантастическим! Лес в кратере вулкана!..

Когда ветер развеял наконец последние клочья тумана, удивительная картина представилась во всей полноте.

Они находились на уступе, ширина которого была не более шестидесяти метров. Уступ был густо занесён снегом. Дальше площадка обрывалась довольно круто. До дна кратера, по определению Любимова, оставалось метров сто — сто пятьдесят, причём стена ниже уступа не была отвесной, а состояла из шести или семи других уступов, и это обеспечивало возможность трудного, но довольно безопасного спуска.

— Дорога вниз есть, товарищи! — воскликнул Усков. — А внизу лес. Это не мираж. Нет! Это настоящий лес! Явление непостижимое, но по крайней мере мы будем какое-то время с огнём и в тепле. Медлить нечего. Готовимся к спуску…

Опять пошла в ход верёвка. Решили спускаться все вместе. Любимов и Усков, связавшись парой, осторожно пододвинулись к краю уступа и начали сбивать снег, козырьком нависший над обрывом. Это удалось без особого труда. Тяжёлая снежная глыба с шумом рухнула вниз после нескольких ударов ногой. Усков, стоявший впереди, не удержался и тоже скользнул вниз, но тут же повис на верёвках, Которые крепко держали три человека.

— Держись, тянем наверх! — крикнули ему.

— Не надо, — послышалось снизу. — Опускайте осторожно. Осталось метров семь до второго карниза.

Его опустили. Усков крепко встал на второй уступ, от которого шла вниз пологая каменная осыпь. По ней можно было опускаться дальше, уже не применяя приёмов альпинистского скалолазания.

Меньше чем за час спустились все, а Орочко съехал прямо-таки с комфортом. Любимов соорудил для него люльку из спального мешка, и агроном был доставлен вниз с такой осторожностью, как если бы это был динамит.

Все повеселели. Хватай-Муха был озадачен, он оглядывался вправо и влево и, пожимая плечами, хмыкал.

— Тю!.. — вдруг сказал он. — Василий Михайлович, где же тая зима? Снега немае, мороза тоже не чую…

И в самом деле! Усков и все остальные только сейчас обратили внимание, что снега в кратере не было. Он лежал только на верхних уступах стены.

Орочко вдруг вспомнил талики в долине Бешеной реки:

— Помните озера? Может быть, и здесь родственное явление: глубинные тёплые воды?

— В кратере этого вполне можно ожидать, — отозвался Усков. — Уж если мы встречали тёплую воду вдали от Эршота, то здесь, ближе к источнику тепла, это и подавно возможно.

Между тем солнце скрылось за верхними скалами западной стены и на кратер легли синие вечерние тени. Лес впереди казался мирным и спокойным. Все заспешили к нему.

Перед разведчиками стояли настоящие деревья и кусты, под ногами шуршал опавший лист, увядшая трава устилала землю. Сущий рай после стольких дней скитаний среди голых скал!

Здесь и был разбит первый привал.

— Что теперь будем делать, Николай Никанорович? — тихо спросил Усков у проводника.

Они сидели рядом у большого и яркого костра. Кедровые поленья, наложенные щедрой рукой людей, соскучившихся по теплу, горели почти бесшумно и без-дымно.

Лес… Удивителен был этот лес, выросший в глубоком древнем провале Эршота. Прямо над бивуаком вздымались вверх на добрых два десятка метров оголённые ветки огромных, в три обхвата, лиственниц-гигантов, каких вообще нельзя встретить в высоких широтах.

Под защитой деревьев стояли, вперемежку с берёзой, вереском и багульником, жёлтые твёрдые папоротники с большими, почти в два метра длиной, листьями, на которых виднелись ряды бурых пуговиц — созревших и разлетевшихся спор. То здесь, то там с ветвей и кустарников свисали длинные, жёлтые и пушистые плети плауна; в траве, среди густого и высокого вейника Лансдор-фа, широко известного по всему Северу, островками зеленели высокие членистые хвощи, значительно большие по размеру, чем обычно встречающиеся и поныне в средней полосе страны на кислых землях. Вперемежку с лиственницами, которые составляли, пожалуй, основную массу леса, величественно стояли зеленые кедры, придавая лесу особо торжественный, монументальный вид. Много ползучих кустарников обвивали и перепутывали лесную чащу.

Ещё когда отряд спускался с осыпи вниз, люди могли окинуть взглядом всю заросшую лесом чащу кратера. Почти в центре первого кратера, чуть ближе к его северному краю, куда теперь спустился отряд, была замечена большая поляна. В середине её, в окружении буро-зеленой травы, вероятно осоки, поблёскивало озеро; из озера, по направлению к перемычке между двумя кратерами, уходил узкий ручей, светлую воду которого можно было проследить среди деревьев.

С севера, над лесом, как мы уже говорили, нависла высокая стена, совершенно отвесно падавшая вниз. Самые огромные деревья рядом с ней казались ничтожными карликами.

Если бы все четыре стены этого удивительного провала были так высоки и обрывисты, как северная, солнце светило бы на дне кратера самое большее два — три часа в день, когда находилось в зените, и в кратере всегда царил бы полумрак глубокого колодца. Но этого не наблюдалось. Даже в предвечерний час, когда разведчики достигли леса, тень от южной, более отлогой стены накрывала только небольшую площадь кратера; солнечный свет освещал всю северную стену и значительную часть леса на дне. В эти короткие зимние дни солнце освещало почти весь кратер.

— Что же нам теперь предпринять? — повторил свой вопрос геолог.

— Давайте с утра займёмся, — предложил Любимов. — Не может быть, чтобы не нашлось отсюда выхода. Обойдём все кругом, тогда увидим. Заметил озеро? И ручей? Вода куда-то течёт? Течёт. Значит, она нашла выход из кратера? Ну, и мы найдём.

— Сколько потеряно времени! Ведь мы давно уже должны были бы быть на базе. Нас ждут, волнуются. — А мы молчим! Скоро, вероятно, начнутся поиски, полёты… А дома-то как тревожатся!.. Усков тяжело вздохнул.

— Вот что, — сказал Любимов. — Не разделиться ли нам опять на две группы? Одна пойдёт по ходу часовой стрелки, другая — против. Экономия времени. Как ты думаешь? В кратере мы не заблудимся. Хватай-Муха останется с Орочко.

Но Усков почему-то не согласился:

— Место новое, необычное. Мало ли что… Уж лучше всем вместе…

— Ладно, вместе так вместе, — согласился Любимов. — Ты, я вижу, стал очень осторожным. Ожегшись на молоке, дуешь на воду. Так, что ли?

Начальник партии и проводник перекинулись ещё несколькими словами, подложили сухих дров в костёр и замолчали.

Тихая ночь окутала лес. На небе по-зимнему сияли крупные и яркие звезды. На вершинах скал белели шапки снега, искрился синий лёд в распадках головы Эршота, но здесь, у опушки леса, зимы не чувствовалось. От земли исходило тепло, пахло осенней сыростью, тем грустным запахом осени, прелых листьев и намокшей земли, какой присущ нашим лесам в октябре или ноябре.

Лагерь спал. Люди расположились на хвойной подстилке вокруг костра и укрылись полушубками — этой незаменимой в походе одеждой, которая служит и постелью и палаткой. Чуть похрапывал Лука Лукич. Борис что-то пробормотал во сне, поднял голову, посмотрел, не видя, на Ускова и тут же снова заснул. Орочко редко-редко постанывал — видно, бок все ещё болел. Обе. собаки лежали рядом, свернувшись в кольцо. Уши Туя стояли торчком. Он и во сне прислушивался, не очень-то доверяя этому тёплому лесному уголку.

Один Усков не мог заснуть. Он лежал на спине и смотрел на холодное звёздное небо. Где-то прошуршали падающие с кручи камни. Треснула ветка в лесу — видно, её придавил сорвавшийся сверху обломок. И опять тихо-тихо… Великая северная тишина.

Геолог посмотрел на часы. Три. До утра ещё далеко. Он поправил костёр и снова лёг поближе к огню. Усков уже засыпал, когда в тихом воздухе возник какой-то новый звук, будто где-то далеко-далеко протрубили в большой рог. Звук был низкий, грубый и сильный. Но геолог уже не услышал его. Зато Туй сразу проснулся, поднял голову и повёл мокрым носом. Все было по-прежнему тихо, ничего подозрительного. Туй поворочался немного и улёгся. Неизъяснимая тревога заставила его подвинуться ближе к людям.

Ранним утром Лука Лукич небрежно перекинул за плечо ружьё, крутнул вверх усы, свистнул Каву и ушёл в лес, по направлению к озеру. Через час, когда остальные разведчики только что проснулись, завхоз уже вернулся с уловом.

— Те же прыгунцы, — сказал он Пете, показывая ему брезентовое ведро, в котором лениво шевелились десятка три хариусов. — Дюже их там богато! Хоть руками бери, прямо так и лезут…

— Далеко это?

— Ни… километра не будет.

— Глубокое озеро, Лука Лукич? — поинтересовался Усков.

— Дна не бачил. Мабуть глубокое, потому как вода дюже чёрная… А тёплая, ну прямо молочко. Умел бы плавать, так искупался бы!

После завтрака Усков, Любимов и Борис с Петей на-легке, захватив только ружья, тронулись в лес, решив за день тщательно исследовать стены кратера. Весь путь, по расчётам Любимова, составлял километров девять — десять. На прощание Усков сказал завхозу:

— Орочко на твоём попечении, смотри в оба! Сумеешь подстрелить что-нибудь на обед — будет недурно.

Мы вернёмся до заката. Двое остались у костра. Четверо скрылись в лесу.

Собаки ушли с разведчиками.

Глава четырнадцатая Удивительные открытия. — Гостеприимный медведь. — Доисторический лес. — Таинственный трубный глас

Вот что потом произошло в лагере.

Лука Лукич почистил своё ружьё, опоясался патронташем и, наказав агроному лежать спокойно и не подыматься, отправился на охоту.

Орочко остался один. Он лежал около костра, наслаждаясь покоем и теплом, но вскоре ему сделалось не по себе. Что же это получается? Все заняты делом, у каждого какие-то обязанности, а он лежит сущим бездельником и не приносит никакой пользы, когда весь их маленький коллектив терпит бедствие?! Эта мысль не давала ему покоя. Ну хорошо, он пока не может быть полезен — разведка требует сил, выносливости. Не удастся ему и поохотиться

— это тоже очевидно. Но кто сказал, что партия прекратила свою научную работу? Разве он не может заняться, например, своим гербарием и сделать рекогносцировку если не в глубь кратера, то хотя бы по опушке леса? Ведь какая здесь своеобразная природа!..

С этими думами, высказанными для убедительности вслух, агроном сперва сел на своей постели, потом, передохнув, встал, но принуждён был лечь снова. Буркнув что-то насчёт того, что привычка лежать пагубна, Орочко вытащил из костра надёжный сук и повторил попытку. Теперь она удалась. Он оправил полушубок, прошёлся, опираясь на палку, вокруг костра и, почувствовав себя достаточно крепко, заковылял вдоль опушки, чтобы хоть «вприглядку» ознакомиться с местной флорой. А если повезёт — добыть несколько интересных экземпляров для пустующей гербарной сетки, с которой он не расставался. Ружьё агроном с собой не взял — оно было ещё тяжеловатым для него.

Пройдя две — три сотни метров, Орочко утомился и присел у подножия высокого толстого дерева. При дру-гих обстоятельствах он пытливо обследовал бы и дерево, и всю растительность вокруг него, но в теперешнем своём состоянии даже не обратил на него внимания.

Хорошо отдыхать вот так, в лесу… Смолистый запах насыщает тихий застойный воздух; земля покрыта толстым слоем старой хвои, сквозь которую пробивается трава. Багряные широкие листья рябины скрывают тяжёлые гроздья крупной северной ягоды, румяной, полной, уже тронутой морозом и потому, наверное, необыкновенно вкусной. А вот совсем рядом стоят широкие кусты сизо-зеленого можжевельника. Его мелкие веточки усыпаны матово-чёрными ягодами. Чуть поодаль свесила уже оголившиеся ветки невысокая, печально поникшая берёзка. Одна, другая, третья… Ого, да их тут целая семейка! Стройные белые красавицы чётко выделяются на темно-зеленом фоне хвойного леса.

Орочко закрыл глаза, чувствуя приятную истому. Спать, что ли, хочется? И где он сейчас? Такие знакомые места… Но ведь он на шестьдесят шестой параллели! Орочко широко раскрыл глаза, надеясь, что видение исчезнет. Нет, все стоит на своём месте! Это не бред и не галлюцинация. Вот он — огромный кедр, раскинувший над ним свои длинные ветви, на которых сидит масса ли-ловых, крупных фонариков-шишек. И берёзки, и можжевельник… Да может ли это быть?

Агроном встал и недоуменно оглянулся. Как же он до сих пор не заметил, что его окружает? Непростительная рассеянность! Да, он находится в смешанном лесу! Рядом с ним стоит могучий кедр — не стелющийся, тоненький и гибкий стланик Севера, а настоящий красавец кедр высотой не менее чем в пятнадцать — двадцать метров широко раскинул над ним свои ветви. Вот и шишки, настоящие большие шишки лежат на земле, и в их полуоткрытых чешуйках он видит сотни спелых орешков — лакомство сибиряков. Нет, это не сон…

Все ещё заворожённый тишиной и странной картиной леса, Орочко тряхнул головой и, чтобы убедиться в реальности видимого, громко произнёс:

— Александр Алексеевич, ты не спишь? Эхо не ответило. Он ещё раз громко спросил:

— Не спишь, я говорю? Нет? Ну, тогда думай, думай, в чём тут дело. Как и почему в глубине Дальнего Севера появился и существует такой оазис?

Сказав это, он сделал несколько шагов вперёд, подошёл к рябине, нагнул ветку, сорвал несколько ягод и раскусил их. Терпкий, кисло-сладкий сок окончательно привёл его в чувство.

— Скажите пожалуйста! — только и мог он произнести. — Бывают же чудеса на белом свете! А впрочем, что же тут чудесного? Оазис? Да! Впадина, защищённая со всех сторон стенами, в том числе с севера. Вон какая громадина возвышается! — Орочко кивнул на тёмную северную стену. — Ветров здесь не бывает. Охлаждённые массы воздуха идут только сверху. Чтобы противостоять атмосферному холоду, достаточно иметь хорошо подогреваемую почву. А это возможно. Даже вполне возможно. Кратер старого вулкана! Тёплые источники или что-нибудь в этом роде. Температура приземного слоя воздуха, стало быть, уравновешивается двумя факторами — теплоиспусканием земли и охлаждением атмосферы. Ясно… Такое сочетание даёт поправку в климате и даже в условиях высокой широты приближает его к умеренному. Микроклимат!

Построив вслух такую гипотезу, Орочко даже присвистнул. Заметно повеселев и забыв про больной бок, он пошёл по лесу, все больше и больше увлекаясь чудесными картинами милой и странно знакомой природы, сочетающей в себе одновременно и растительность юга, и растительность северной тайги.

Лиственницы, кедры и ели стояли довольно редко, группами. Меж этих темно-зелёных гигантов теснились берёза, осина, тополь, рябина, черёмуха, лещина и можжевельник. Их переплетали длинные и тонкие плети дикого винограда. Мелкие чёрные ягоды ещё не осыпались. Плотные гроздья висели повсюду, и трудно было понять, растут ли они на лозах, скромные плети которых обвивали ветки деревьев-сожителей, или же принадлежат кедрово-берёзовому разнолесью. На полянках серым шелестящим морем подымался большой, в рост человека, вейник. Кислые травы щетиной покрывали землю. Здесь был настоящий разнотравный луг, крепко почитаемый всеми сельскими жителями за прекрасные кормовые качества и весёлый вид в пору цветения.

Но самое неожиданное ждало его впереди.

Орочко вышел к озеру. Должно быть, это было то самое озеро, куда ходил рыбачить Лука Лукич. Агроном удивился не тому, что так легко нашёл озеро, а виду берегов: уж очень много травы по берегам истоптал рыболов. В прибрежных осоках виднелись через каждые десять шагов примятые травы, поваленные растения, целые тропки, будто Лука Лукич, прежде чем усесться с удочкой, исходил весь берег кругом.

На берегу озера, в тени широких елей, рыжей стеной стояли папоротники. В своё время агроному приходилось видеть в Сухуми редкостные для нас бананы. Оригинальные листья у этого тропического растения! Широкие, плотные, с чуть приподнятыми лодочкой краями, они достигают двух и более метров в длину и царственными опахалами развеваются вокруг растения, создавая густую тень. Агроном вспомнил о бананах, во все глаза глядя на папоротники. От толстого, в руку, стебля во все стороны раскинулись почти двухметровые резные листья, Членики их, тронутые морозами, обвисли. Бурые пятна споровых гнёзд рядами лежали на листьях. Высота папоротников достигала трех метров!

— Что такое? — не удержался от возгласа агроном. — Представители палеозоя? Девонские леса? Я, кажется, перестаю понимать… Откуда здесь растения древних геологических эпох? У нас они давно превратились в приземлённые травянистые кустики…

Он с опаской посмотрел на озеро и вполголоса пробормотал:

— Не удивлюсь, если оттуда сейчас высунется зубастая голова мезозавра…

Но опасность подстерегала его не со стороны озера. Спокойные тёмные воды, окружённые зеленой рамкой осоки, были чисты и неподвижны. Но, если бы агроном в этот момент оглянулся, он, несомненно, увидел бы, как в десяти метрах от него, в зарослях дикой малины, совершенно спокойно трудится большой бурый медведь. Зверь давно видел человека, но остался равнодушным к появлению невиданного незнакомца. Больше того, он как-то по-смешному втянул в себя воздух, наморщил нос и моргнул. И все это в высшей степени дружелюбно. Потом он снова занялся своим мирным делом. Встав на задние лапы, медведь передними обхватывал кусты малины, подтягивал их к самому носу и, причмокивая, с великим наслаждением слизывал переспелые красные ягоды. При этом он то и дело посматривал в сторону притихшего соседа, как бы приглашая и его полакомиться. Но Орочко, поглощённый созерцанием папоротников, не видел зверя. Что-то бормоча по поводу геологических загадок, он пошёл обратно.

— Эге-ге-ге!.. — раздалось близко в лесу. — Александр Алексеевич! Ороч-ко-о!.. — кричал по слогам Хватай-Муха, продираясь сквозь чащу.

— Здесь я!.. — громко отозвался агроном и в ту же минуту увидел медведя. — Ну, знаете!..

Ослабев от испуга, агроном сел на влажную землю и смотрел на зверя блуждающими глазами.

Странно повёл себя бурый лесовик. Вместо того чтобы задать пришельцу взбучку или, в лучшем случае, рявкнуть для острастки и самому дать тягу в кусты, как это часто делают на Севере благоразумные бурые медведи, он фыркнул, стал на все четыре лапы и вперевалочку, но с достоинством подошёл к агроному, не спеша обнюхал его, потёрся шершавым боком о его полушубок и тоже сел, как умеют сидеть ручные медведи — то есть вытянув вперёд раскоряченные задние лапы и опустив на брюхо передние. Обомлевший агроном, должно быть не отдавая себе отчёта в происходящем, виновато улыбнулся, протянул руку и погладил тёплую пушистую шерсть своего соседа. А тот, видимо, оценил этот дипломатический жест дружбы, в знак чего лизнул руку нового приятеля и закрутил головой, помаргивая своими маленькими жёлтыми глазками.

Идиллия окончилась неожиданно. В пяти метрах от них щёлкнули взведённые курки: это Лука Лукич вскинул свою двустволку.

— Не надо стрелять! — хриплым, каким-то не своим голосом успел сказать Орочко. — Не надо, Лука Лукич. Он… Он… Это ручной медведь…

— Ручной?! — недоверчиво переспросил Хватай-Муха. — Чи цирк сюда приихав, чи киносъёмка?..

Но медведю, что-то не понравилось в этом диалоге. Он со вздохом опять стал на все четыре лапы и быстро пошёл прочь.

Менее чем через час Усков и его спутники достигли подножия северной стены. Густой лес подступал к ней почти вплотную. Необычайная высота стены придавала лесному уголку загадочный, сказочный вид. На память невольно приходили картины Васнецова, написанные по сюжетам пушкинских сказок. Вот, кажется, сейчас из дремучего леса выйдет кудесник, звякнет золотой цепью учёный кот и задрожит земля под копытами боевого коня русского богатыря…

Но Усков глядел на мир глазами геолога. Его больше всего интересовали камни. Как возникла гигантская стена, поднявшаяся на такую высоту? Что таит она в себе?

Усков мысленным взором видел перед собой далёкие дни геологической революции, эпоху горообразований и вулканов.

Было когда-то так. Колыхалась Земля. Над широкими просторами мира горело дрожащее зарево, и чёрное от дыма небо висело над беспокойной Землёй. Могучие подземные толчки сотрясали окрестности. Земная кора дыбилась: вспучивались древние пласты, залегавшие доселе в глубинах земной оболочки. В судорожных корчах рождались горы, и под их напором отступали, ревя, обмелевшие океаны. В разрывы земной коры снизу хлынули газы, пепел и расплавленная магма. Словно огромная пробка, рванулась вверх жидкая вулканическая масса, срезала в этом месте неровности скал, выбросила камни на склоны гор, и в пустой трубе кратера, между только что родившихся стен, заклокотала лава.

Прошли века, минули тысячелетия. Остепенилась Земля. Остыл, присмирел вулкан. Кипящая лава осела вниз, покрылась коркой; началось медленное разрушение созданного. Уже осыпалась щебнем южная сторона вулкана, и через какое-то время на дне кратера появилась жизнь. Но под кратером, далеко внизу, уже много-много веков сохраняется лютый жар. Достигает поверхности тепло, согревает источники и ручьи, даёт жизнь мхам. травам, кустарникам и лесам. И только северная стена грандиозного каменного колодца стоит тысячелетиями голая, сумрачная и неприветливая, как и в грозную пору геологических катастроф…

Путники остановились около этой стены. Борис ударил по камню раз, другой. От стены отлетел кусок. Борис поднял его, протянул Ускову.

— Первородный камень, гранит больших глубин, — сказал Усков. — А вон там, выше по стене, можно найти и другие породы, осадочные. Смотрите, вон чернее г… Это уже сланцы. История земных напластований раскрывается здесь перед нами, как в музее. Жаль, цель у нас несколько иная. Ох, многое можно прочитать на страницах этой открытой истории Земли. Однако думать, что мы сможем найти выход из кратера именно здесь, по-моему, всё-таки пустое мальчишество. Стена монолитна и отвесна. Уж если мы что и найдём, так это там… — Он указал рукой на юг.

Любимов в знак согласия молча кивнул головой. И они двинулись на юг, продираясь сквозь чащу, перелезая через каменные завалы, обходя ямы и упавшие деревья. Шли, стараясь не удаляться от стены. Изредка кто-нибудь взбирался на скалу или дерево и осматривал окрестность. Сверху были видны только верхушки деревьев огромного леса. Водное зеркальце озера блестело не ближе двух километров, чуть видное сверху сквозь гущу деревьев. Но вот неожиданно лес оборвался. Дорогу пересекал ручей. Берега его оказались голыми, вода бежала по красноватому щебню. Миллионы пузырьков возникали и с лёгким шипением лопались на поверхности воды.

— Нарзан? — сам себя спросил Усков. Полной пригоршней зачерпнув воду, он напился — сперва осторожно, а потом с явным наслаждением.

— Да, нарзан! Прекрасная углекислая вода, товарищи! Угощайтесь. Богатырь-вода…

Так был открыт источник, получивший тут же имя «Случайного».

И снова лес и лес… По вот наконец крутой поворот стены — и перед разведчиками открылась каменная россыпь, полуосыпавшаяся перемычка в самом узком месте между двумя кратерами Эршота.

— Смотрите! — воскликнул Любимов и указал вперёд. — Тропа! Самая настоящая тропа! Кто-то здесь ходил!

Любимов быстро наклонился. Вот следы медведя; он тут проходил, и не один. Л вот глубокие и острые парные вмятины, так знакомые каждому северному охотнику. Ну конечно — горные бараны! Тут же лёгкие, еле заметные следы лисицы — цепочка круглых ямочек, отчётливо видных на влажном грунте.

— А это? — спросил Петя, указывая на какие-то вмятины чуть в стороне.

— Это? Гм… — Любимов недоуменно пожал плечами. — Вот уж действительно «ножки». Такими «ножками» можно сваи вбивать… Не понимаю… — чистосердечно прибавил он, подумав. Усков усмехнулся.

— Если бы мы находились в Африке, где-нибудь в районе Килиманджаро или в тропических лесах Индо-Китая, я бы с уверенностью сказал, что здесь проходили на водопой слоны…

Прошли немного вперёд. Тропа расширялась. По бокам её лежали сотни огромных глыб. Возле одной из них, весом не менее пяти тонн, Усков остановился и отковырнул с её поверхности клочок земли с травой.

— Похоже, что этот камень лежал недавно в земле. Видите, даже трава свежая! А сейчас он лежит на камнях, в метре над землёй. Странно! Какой же силой его выкинуло на россыпь? Может быть, здесь квартирует нечистая сила?

Усков сам засмеялся своей шутке, но в его смехе слышалась тревога.

Разведчики по тропе перевалили через самую низкую часть перемычки, и перед ними открылась широкая панорама второго кратера. Дно его постепенно опускалось, так что уровень второй чаши вулкана оказывался ниже первого на несколько десятков метров. Все видимое пространство заросло лесом. Среди серо-зеленой чащи в нескольких местах просвечивали поляны, кое-где поблёскивала вода. Пейзаж отсюда, сверху, казался таким мирным, спокойным, что для страхов и тревог не оставалось места. Со всех сторон кратер замыкали тёмные, высокие стены. Эти каменные громады будто сторожили вечный покой заколдованного, сонного лесного царства.

— Нет, туда мы сегодня не пойдём. Поздно, — сказал Усков и повернул обратно. — Давайте-ка до вечера закончим обследование первого кратера, а завтра видно будет.

Группа повернула назад. На пути ей часто попадались следы животных; у болота собаки вспугнули уток, Очевидно зазимовавших здесь. У Пети прямо задрожали руки, так хотелось пустить вдогонку заряд. Но Усков строго приказал:

— Не стрелять!..

И обменялся взглядом с Любимовым. Проводник одобрительно кивнул головой. Почему — Петя так и не понял.

Уже вечерело, когда разведчики вернулись в лагерь. Здесь царило оживление. Горел яркий костёр. На вертеле жарился глухарь, удачно схваченный Хватай-Мухой прямо на земле. На другом — шипели хариусы. Орочко сидел у огня. Возле него лежала гора кедровых орехов. Агроном со знанием дела жарил их на углях, готовя какое-то необыкновенное диетическое блюдо.

Не стоило расспрашивать о результатах разведки. Хмурые лица достаточно ясно говорили, что выход из кратера пока не обнаружен. Зато, когда Орочко рассказал о своей встрече с медведем, все повеселели.

— Познакомились?! «Давай пожмём друг другу руки и в дальний путь на долгие года…» — запел Борис. Но Усков озабоченно переспросил:

— А ну, расскажите, пожалуйста, ещё раз. Подробнее только…

И, ко всеобщему удивлению, очень внимательно прослушал повторение рассказа.

И снова опустилась ночь. Вторая ночь в кратере.

И снова таинственный звук: глухой и низкий рёв трубы, вибрируя, пронёсся в похолодевшем воздухе, заставив дрожать собак и заронив почти суеверный страх в сердце Луки Лукича.

Усков и Любимов многозначительно посмотрели друг на друга.

Глава пятнадцатая посвящённая достоверной встрече, которую сам автор считает почти фантастической

Утром собаки подняли неистовую кутерьму. Они бросались в кусты, отпрыгивали назад и бешено лаяли, порываясь броситься в лес.

Все схватились за ружья.

Кусты можжевельника зашевелились. Кто-то, видимо, стоял там, не рискуя выйти на поляну, где горел костёр. По особенному, с подвыванием, лаю собак Любимов догадался, кто пришёл к ним ранним утром в гости.

— Медведи! Уж не твой ли знакомец заявился, Александр Алексеевич? А ну, на место! — крикнул он на собак.

Кава и Туй, недовольно урча, улеглись, но не спускали глаз с подозрительного места.

Вот кусты снова зашевелились, и оттуда действительно высунулась добродушная морда медведя. Он ничуть не боялся. Глазки его с любопытством осматривали лагерь, людей, нервно дрожащих собак. Любимов еле сдерживал их: Туй, весь ощетинившись, рвался в бой. Медведь, пофыркивая, сделал несколько шагов вперёд и лёг на живот, забавно вытянув лапы. Вид у него был весьма недвусмысленный — он что-то выпрашивал.

— Га! Цирк приихав! Хлопцы, купувайте билеты! — не удержался от шутки Лука Лукич.

Орочко узнал своего лесного друга и решил, что неудобно, просто невежливо сказаться незнакомым. Он встал и не спеша подошёл к зверю, доверчиво вытянув руку. Медведь лениво поднялся и снова, как вчера, миролюбиво потёрся боком о полушубок агронома. Все молча наблюдали эту сцену. Поглаживая зверя, Орочко внимательно осматривал его шею, нос, уши. Никаких следов ошейника или раны. Ясно, что медведь никогда в неволе не был. И в то же время он так странно доверчив… Агроном вынул из кармана горсть жареных орехов и протянул гостю. Тот не заставил себя упрашивать, мигом отправил их в рот и зачавкал, умилённо кивая головой и подмаргивая.

Тут снова зашевелились кусты, и на поляну вышли ещё два таких же медведя с откровенным желанием получить и свою порцию угощения.

— Ну, это уж слишком! — проворчал Усков и на всякий случай поднял ружьё.

Но стоило только первому медведю увидеть ружьё и этот не совсем дружелюбный жест геолога, как он мигом, поджав коротенький хвост, убежал вместе со своими собратьями.

Воцарилось молчание.

— Чудесно!.. — промолвил наконец Усков. — Выходит, они ещё не видели людей, если так доверчивы.

— Не думаю, — отозвался Любимов. — Они прекрасно все поняли, когда ты поднял ружьё. Видно, знакомы С этим инструментом.

— Но кто же приручил их? Бояться ружья — и в то-же время так доверчиво относиться к людям!.. Вообще в этом кратере что-то уж слишком много странного. Приручённые медведи, утоптанные тропы, странные следы — все это не выходит у меня из головы. Чьи они? И кому принадлежит трубный рёв, который мы все слышали ночью? Во всяком случае, товарищи, долина, как видно, не мертва. Здесь есть свои жители — возможно, люди, и нам надо ежеминутно быть готовыми к встрече с ними.

Погасив костёр, разведчики в полном составе тро-нулись в путь к узкому проходу между кратерами. Они решили сегодня же до конца исследовать впадину и либо найти выход из неё, либо… Трудно было договорить эту фразу до конца.

Меньше чем через час путники оказались у входа во второй кратер.

Проводник показал рукой: опять свежие следы. На влажной коричневой почве они хорошо отпечатались. Опять здесь кто-то проходил. Большие круглые вмятины с отметками шести полупальцев по краям ступали двумя цепочками одна возле другой. Но они оказались гораздо меньше вчерашних. Диаметр этих следов не превышал сантиметров тридцати.

— Прошёл в нашу сторону, — сказал Любимов, осмотрев следы.

— Зарядить ружья картечью! — приказал Усков. — И быть наготове.

Тронулись дальше.

Ручей нарзана бежал рядом. Течение его заметно ускорилось, местность стала опускаться вниз. Время от времени попадались небольшие водопады. Светлые струи с шумом низвергались вниз на камни и рассыпались миллионами прозрачных пузырьков.

По обе стороны ручья стоял по-особенному задумчивый лес. Орочко никак не мог преодолеть искушения — он то и дело нагибался, хватаясь за больной бок, осматривал отдельные растения, бережно рассекал их на части и укладывал в свою гербарную сетку. В одном месте он задержался, и Усков уже открыл было рот, чтобы поторопить его, когда агроном вдруг сделал такие изумлённые глава и так выразительно ахнул, что все остановились.

— Ячмень! Честное слово!.. Прошу сюда, смотрите, товарищи, это же хлебный злак!

В руке у него лежали жёлтые колоски на очень коротеньких стебельках. Кому на Севере неизвестна шелковистая на ощупь травка длиной сантиметров в двадцать, несущая на стеблях тоненькие и нежные колоски, формой своей очень напоминающие двухрядный ячмень! Эту траву в народе, по всему Северу, зовут якутским ячменём. Что-то общее, несомненно, есть у неё и с ячменём культурным: тот же злак, но до неузнаваемости изменённый суровой природой. В его колосках изредка встречаются вызревшие семена — тоненькие и прозрачные зёрнышки. Ни один селекционер до сих пор не рискнул взяться за улучшение этого дикого сородича хлеба: очень уж далёк он от своих культурных родственников. Но агроном держал в руках колоски якутского ячменя, плотно набитые зерном, самым настоящим зерном! Стебелёк ячменя имел толщину и прочность настоящей соломы, Зёрна не умещались в колоске и наполовину торчали наружу.

— Это прямо-таки выше моего понимания, — проговорил Орочко и торопливо засунул редкостные экземпляры в сумку. — Ботаника будет обогащена ещё одним, доселе неизвестным видом! Это мост между культурными растениями и их дикими предками. Находка!..

Товарищи торопили его, времени было так мало! А он все оглядывался и ещё долго вполголоса выкладывал самому себе свои мысли, время от времени вытаскивая из сумки дорогую и странную находку и рассматривая её.

Углубились в лес. В одном месте между деревьями лежала большая плоская глыба. Петя живо взобрался на неё.

— Ой, как далеко видно отсюда! — крикнул он и, сделав рукой козырёк над глазами, стал что-то рассматривать.

Внезапно он раскраснелся, быстро обернулся и звонким, взволнованным голосом закричал:

— Дядя Вася! Скорее сюда! Там…

Но в это время внизу раздался отчаянный лай собак Разведчики вскинули ружья. Щёлкнули взведённые курки. Кусты трещали все ближе и ближе. Кто-то большой, грузный, уверенный в своей силе, ломился напрямик, ломая кусты. Собаки самоотверженно бросились навстречу опасности.

— На камень! — скомандовал Усков и вместе со всеми в два прыжка взобрался на плоскую скалу.

В это мгновение из кустов высунулась уродливая, с огромными наростами голова страшного чудовища. С каким-то странным звуком, не то хрюканьем, не то глухим клокотанием, кинулось оно, наклонив голову, на собак и… пронеслось мимо. Туй и Кава, не переставая рычать и лаять и тем ободряя друг друга, в ту же секунду оказались по бокам зверя и бесстрашно схватили его за длинную, свисающую к земле грязно-чёрную шерсть. И хотя силы были до смешного неравны, зверь был явно ошеломлён смелостью этих, никак не соответствовавших величине, шумливых врагов. На какую-то долю секунды он недоуменно остановился на месте, повернув голову набок. И в то же мгновение сверху, прямо в упор, раздались шесть выстрелов. Словно гром прогремел над тихим лесом. Все вокруг вздрогнуло. Чья-то картечь, рикошетом ударившись о лобовую броню животного, с визгом ушла в сторону. Но пули впились зверю в могучую голову и в тело. Как в столбняке застыл зверь па месте. Из правого глаза, куда впилась смертоносная пуля, брызнул фонтан крови. Прошло полсекунды. Ещё шесть выстрелов потрясли воздух. Вздрогнуло огромное тело, из пасти вырвался не то стон, не то рёв — низкий и могучий, и странный зверь зашатался, повалился вперёд и на бок, едва не придавив слишком осмелевшую Каву.

Гром выстрелов, пронесясь над лесом, ударился об отвесные стены. Эхо метнулось назад, наполнило распадки и ущелья, и все живое в этих лесах было оповещено, что в кратере появились новые хозяева — люди.

Потрясённые, они долго молчали. Собаки, видя усмирённого зверя, осторожно обходили его со всех сторон, принюхиваясь к незнакомому запаху.

Усков и Орочко переглянулись. Вот оно что! Обоим на память пришла одна и та же мысль.

— Я знаю, кто это! — сказал также и Петя. — Я видел такого зверя на рисунке в учебнике. Это волосатый носорог. Он жил в доисторические времена…

— Да, это волосатый носорог, — подтвердил геолог. — Кайнозойская эра… Эпоха последних оледенений, четвертичный период. Вот кто обитает в этой отгороженной от всего мира яме!

Они спустились со скалы и приблизились к носорогу. Представьте себе современного носорога, но только вдвое больше. Вместо голой панцирной кожи, собранной в частые сборки, на нём висит — от мощного лба до начала короткого, не по росту хвоста — жёсткая, черно-коричневая шерсть, слежавшаяся в комья, длинная и грязная. Шерсть спускается по бокам на живот, где она особенно длинна и всклокочена, висит гривой на ногах, представляющих толстые чурбаны диаметром чуть меньше полуметра, и почти закрывает маленькие уши — круглые, залепленные грязью отверстия в огромнейшей голове.

Ну и голова! Только самая извращённая фантазия могла создать подобное уродство. Голова равна чуть ли не трети всей туши. От шеи до пасти около двух метров, тогда как общая длина туши меньше семи метров. Маленькие свиные глазки, широко расставленные по бокам бронированного лба, никак не соответствовали размерам всех остальных частей тела и были словно взяты от другого, менее объёмистого существа. Но наиболее интересными и странными оказались рога. Их было два. На конце носа стоял первый рог высотой в полметра и толщиной у основания сантиметров в пятнадцать. На нем чернела земля, в которой не далее как утром ковырялся этот предок современного носорога. Второй рог длиной всего в двадцать сантиметров возвышался позади первого, сантиметрах в семидесяти от него, чуть ниже линии глаз. Каково назначение второго рога — сказать трудно, но придавал он зверю ещё более ужасный и неестественный вид.

Огромная пасть, в которой вполне мог бы поместиться баран, была приспособлена, судя по набору плоских и острых резцов, для поглощения любой пищи — от корней до живого мяса.

И вот этот житель далёких, давно прошедших времён лежал сейчас бездыханный у ног изыскателей. Просто не верилось! Над ними светило неяркое солнце зимы 1947 года, вокруг расстилался мирный пейзаж, все было просто и естественно — и вдруг огромная туша животного, каким-то образом вырвавшегося из далёких-далёких эпох…

— Вот это да!.. — с уважением, проговорил Петя, постукивая геологическим молотком по черепу носорога. — Смотрите, Лука Лукич! Как камень…

— Бачу, хлопче! А чи ты станешь кушать котлеты из этого мяса?..

Петя хотел что-то сказать, но встретился взглядом с Усковым и тут же вспомнил о другом, что его взволно-вало несколько минут тому назад:

— Дядя Вася, на той стороне дым! С камня хорошо видно.

Действительно, в дальнем нижнем конце второго кратера, в одном — двух километрах от них, за большим озером, блестевшим среди лугов и леса, поднимался вверх столб дыма. Несомненно, там были люди. Уж не современники ли носорога?

— Нет, — твёрдо сказал Усков, видимо отвечая на этот вопрос самому себе. — Нет, не может быть! Это обыкновенные люди, наши люди. Идёмте…

Оставив убитого носорога, партия направилась к озеру, все же придерживаясь отвесной стены с правой руки.

Лес, лес и лес. Потом большая, гектаров на двести, поляна, покрытая высокой травой. На ней спокойно пасутся горные бараны. При виде людей вожак стада издаёт фыркающий звук. Все животные разом повёртывают головы к путникам и со вниманием, но без страха следят за ними. Разведчики проходят мимо, удерживая нетерпеливо рвущихся собак. Ни один баран не побежал, не испугался. Значит, они не только хорошо знакомы с человеком, по и признают в нём друга. В глазах Ускова вспыхивают нетерпеливые искорки. Он ускоряет шаг. Его догадка находит новое подтверждение…

Дальше стена опять уходит ввысь, осыпи кончаются Перед разведчиками возникает утёс с десятком разных углублений и расщелин. Из одной щели вытекает горячий ручей. От воды идёт пар. Она почти кипит. Вокруг пахнет серой, тухлыми яйцами — и никакой растительности, один голый камень.

— Целебный источник, — констатирует на ходу Орочко. — Сероводородная вода.

Но останавливаться здесь не стали. Пошли дальше, туда, где дым виднелся теперь уже совершенно ясно.

Обогнув большую группу деревьев с опавшими листьями (клёны и ясени — как сказал агроном), разведчики быстрым шагом пересекли травянистый луг и направились прямо к лесу. Кедры-великаны охраняли его опушку. От них на солнечный луг падала густая длинная тень.

Не раздумывая, партия вошла в эту тень. Собаки отстали.

Впереди зашевелилась хвоя, кто-то потряс деревья, затрещали ветки. Туй и Кава, поджав хвосты, бросились под ноги хозяевам. Все остановились, напряжённо вглядываясь в опушку. Что там такое?… Руки сжимали ружья.

И тут произошло ещё одно событие, которого никогда и никто даже не мог себе представить.

Из леса вышли какие-то невиданные темно-серые гиганты. Сперва на высоте двух метров показались изогнутые снежно-белые клыки, затем появился широкий лоб и, наконец, чудовищная голова с повисшим хоботом. Треск раздираемых ветвей, короткий тяжёлый топот — и вот перед изумлёнными, объятыми страхом людьми выросли два мамонта, представители далёкой истории Земли. Они стояли молчаливые, насторожённые, выжидающе помахивая длинными хоботами, как стражи заколдованного леса, куда нет хода для непосвящённых.

Взяты на изготовку ружья. Но что может сделать ружьё с этими четырехметровыми косматыми предками слона?

Усков прошептал одно только слово: «Спокойно!..» Новый шорох возник в кустах. Между ног гигантов неожиданно появилась фигура человека. Да, человека!

Он был с ног до головы одет в коричневые шкуры. Длинная, почти до пояса, белая борода, свисающие с непокрытой головы такие же белые и мягкие волосы, чуть колышимые ветерком, внимательные и в то же время изумлённые глаза — вот первое, что увидели ошеломлённые разведчики. Картина была настолько фантастична и нереальна, что люди даже не в состоянии были говорить и удивляться. Они молчали.

А человек продолжал стоять между двух мамонтов, опершись на изгибы бивней. Он с не меньшим удивлением смотрел на пришельцев, внезапно появившихся в его владениях. Затем, с трудом разжимая губы, проговорил глухим, но твёрдым голосом:

— Кто вы? И как вы сюда попали, господа?.. Усков опустил ружьё, сделал шаг вперёд, улыбнулся и протянул руку. Он произнёс фразу, которая удивила всех и в то же время сразу разрешила все загадки:

— Мы… мы рады вас видеть в добром здоровье, товарищ Сперанский…

Глава шестнадцатая Первое знакомство. — Урок политграмоты. — Дик и Лас

Старик закрыл лицо руками и зашатался. Борис бросился к нему, взял его под руку. Сперанский заплакал. Скупые стариковские слезы просачивались между пальцами, глухие рыдания вырывались из его груди.

Он что-то бормотал сквозь слезы, пожимал руки незнакомцам и пытался улыбнуться. Это ему не удавалось. Разведчики окружили старого человека, не зная, как быть, что ему сказать. Потрясены были обе стороны. Сперанский прожил почти тридцать лет в одиночестве, и вдруг — люди! К тому же пришельцы из далёкого полузабытого им мира знают его, называют его по имени, называют «товарищ»…

— Дорогие друзья, извините меня за слабость, тысячу раз извините… — глухо говорил он. — Кто бы вы ни были, господа, в вашем лице я приветствую своих долгожданных избавителей. Вы не можете себе представить моё состояние… Я благословляю этот счастливый день и бесконечно рад видеть вас, товарищи…

Широко расправив плечи, он обнял и поцеловал Ускова, потом всех его спутников. Слезы не переставая катились по морщинистому лицу старика. Хватай-Муха тоже плакал, счастливо улыбаясь сквозь слезы. Петя, отвернувшись, кусал губы и украдкой вытирал глаза. Какая встреча!.. Кто бы мог подумать, что на дне кратера они встретят человека, которого считали погибшим, в гибели которого не сомневались, потому что сомневаться нельзя было!

Когда наконец все немного успокоились, Усков снова торжественно протянул Сперанскому руку:

— История ваша стала нам известна совсем недавно — и только нам, и то лишь благодаря случайности. Позвольте мне, дорогой Владимир Иванович, от имени нашей обновлённой Родины — Союза Советских Социалистических Республик приветствовать в вашем лице достойного гражданина и засвидетельствовать вам глубокое уважение и благодарность Родины за всё, что вами сделано в далёкие предреволюционные годы для торжества идей социализма. Разрешите мне ещё раз обнять и поцеловать вас, дорогой доктор…

Они поцеловались снова и крепко пожали друг другу руки. Сперанский с посветлевшим от радости лицом и сияющими глазами смотрел на своих новых друзей, ощупывал их одежду, обнимал, пожимал им руки, быть может желая убедить самого себя в реальности происходящего.

— Но, товарищи, почему вы знаете меня? Откуда вам стала известна моя история? И что за случайность помогла вам обнаружить моё местопребывание? Неужели Никита Петрович жив? Но ведь он, несомненно, был уверен в моей гибели…

— Увы!.. Ваш спутник давно спит вечным сном. Мы нашли его прах в нескольких сутках ходьбы отсюда. Потеряв вас, он потерял остатки физических и моральных сил и не мог уже преодолеть трудности, какие вам удавалось одолеть вдвоём. Но он оставил записку, которая и привела нас сюда. Когда Никита Петрович потерял надежду найти вас, он продолжал путь один. Пройдя от злополучной пещеры километров восемьдесят на юг, он упал в полынью, отморозил ноги и умер от гангрены в яранге одного охотника якута, недалеко отсюда, в Золотой долине. Мы, геологи, случайно набрели на могилу Иванова и нашли его дневник. По следам дневника мы пришли сюда. Я сразу догадался, кто вы.

Во время всей описываемой сцены на мамонтов не обращали внимания.

А мамонты стояли неподвижно, как изваяния. Их большие уши были слегка откинуты назад. Казалось, умные животные прислушиваются к странным голосам этих маленьких существ. Гиганты удивляли своим ростом. Если бы не длинная шерсть, свисавшая у мамонтов с живота более чем на метр, люди могли бы свободно, чуть пригнув головы, пройти у них под брюхом.

Но вот Сперанский поднял голову и скорее выдохнул, чем выкрикнул:

— Гха… Гха!.. Дик… Лас… Домой!

Животные послушно переставили свои ноги-тумбы, замотали головами и, выставив длинные бивни, пошли вперёд. Туй и Кава, давно ретировавшиеся подальше, заметив, что чудовища уходят, сделали большой круг и молчком, трусливо поджав хвосты, вернулись к своим хозяевам. Они даже не лаяли на мамонтов, подавленные величественным видом животных.

Не в силах справиться с охватившим его любопытством, Петя спросил:

— Скажите, это мамонты?..

— Да, дорогой мальчик, это мамонты, — ответил Сперанский, улыбаясь. — Самые настоящие, живые мамонты и, пожалуй, единственные в мире представители эпохи великих оледенений. Как ни странно, но им удалось дожить до наших дней. Мы ещё поговорим об этом, мой юный друг. Вы, верно, гимназист, да?

Петя растерянно оглянулся на Ускова. Все улыбнулись. Геолог заметил:

— У нас классические гимназии упразднены. Их заменила общая средняя школа

— десятилетка. Петя перешёл в восьмой класс…

— Да, да… — Сперанский стал тереть лоб, что-то припоминая. — Простите меня… ведь я так далёк от современной жизни, господа… Последнее, что я знал. это то, что в начале 1917 года произошла революция и царь отрёкся, а в начале апреля в Петрограде ждали Ленина, руководителя партии большевиков. Владимир Ильич Ульянов-Ленин… Что с ним? Он жив?

Пусть читатель сам представит себе то волнение, с которым члены поисковой партии 14-бис давали первый урок политграмоты старому члену партии большевиков, почти тридцать лет прожившему на дне кратера, вдали от человеческого общества.

Усков, однако, боялся утомить старика. Тот буквально онемел от волнения.

— Довольно на сегодня, — сказал геолог, улыбаясь. — Вам теперь, Владимир Иванович, придётся усердно позаниматься, чтобы узнать хотя бы наиболее важное из того, что произошло за эти три десятилетия. Но мы поможем вам…

— Благодарю, благодарю вас, мои товарищи. Теперь же идёмте ко мне, в мою усадьбу.

Они пересекли лес и оказались на берегу большого озера. Пройдя немного по берегу, спустились к речке, вытекавшей из озера, перешли мостик и направились к строениям, видневшимся на противоположном берегу.

Оглянувшись, Борис снова увидел мамонтов. Они неторопливо переправлялись через речку вброд ниже по течению и теперь, видно, тоже шли к дому.

— Владимир Иванович, — обратился он к Сперанскому, — почему вы их так странно назвали, своих мамонтов, и как вам удалось их приручить?

— Странно? Дик и Лас? Да это, попросту говоря, Дикий и Ласковый. Они оказались очень понятливыми животными, с высокоразвитым мозгом. Мои самые верные стражи и работники. Сейчас увидите. Если бы не они, мне бы не удалось сделать и половины того, что я сделал.

Мамонты шли размеренным шагом, особой иноходью, переставляя попарно то обе левые, то обе правые ноги одновременно. На ходу колыхалось огромное, четырехметровой высоты, тело. Чуть подрагивал под густой шерстью запас жира, отложенный к зиме в виде невысокого горба сразу за шеей. Шевелились толстые, неуклюжие хоботы. Маленький, до смешного короткий хвост бил по массивным ногам.

Только теперь удалось Пете как следует разглядеть глаза мамонтов. Довольно большие, немного продолговатые, они сидели глубоко и поблёскивали желтоватым огоньком. Широкий покатый лоб животного незаметно переходил в мясистый хобот; когда мамонт поднимал его, хобот смешно морщился и пасть складывалась в гримасу добродушного смеха. Но самым удивительным были всё-таки бивни. Гладко отполированная кость более двадцати сантиметров в диаметре, совершенно белая на концах, становилась чуть желтоватой, кремовой ближе к голове. Длина их превышала три метра. Причудливо изогнутые, они расходились немного в стороны и загибались вверх. Но, когда мамонт опускал голову, бивни грозно выставляли острия вперёд, и было видно, что несдобровать зверю, который рискнёт сойтись с мамонтом в открытом бою!

Дик и Лас, увидев своего хозяина в кругу других таких же существ, как он, замахали хоботами, подняли их, как фанфары, и, открыв пасти, оглушительно затрубили. Глубокий и мощный рёв, шедший словно из-под земли, пронёсся над долиной, заставил Туя и Каву прижаться к ногам людей и тут же смолк. Его повторило многократное эхо.

Усков и Любимов переглянулись. Теперь им стало понятно, что за трубный звук встревожил их прошлой ночью.

Протрубив, мамонты потоптались на месте, а потом вошли в загон, устроенный позади дома, повозились там и скоро затихли. Петя и Борис заглянули туда: оба зверя стояли рядом, опустив головы и свесив расслабленные хоботы до самой земли. Наступала ночь, гиганты готовились ко сну.

Странно было видеть живых, спокойных и, кажется, довольных своей жизнью представителей бесконечно далёких геологических времён, эпохи возникновения человечества, эпохи неандертальцев, питекантропов и человекообразных обезьян. Ещё одна загадка, разрешить которую выпало на долю полевой партии номер 14-бис…

Но не будем забывать, что судьба самой партии все ещё оставалась неясной. Ведь стоило только взглянуть на Сперанского, только вспомнить, что он прожил в кратере добрую половину человеческой жизни, как сразу становилось понятно: выхода из кратера нет, и путь назад закрыт для партии номер 14-бис навсегда…

Глава семнадцатая которая возвращает читателя к событиям почти тридцатилетней давности

— …Нам очень нужно было подкрепиться свежим мясом. А раненый баран, представьте себе, ушёл в пещеру. Что же оставалось? Только идти за ним. Перезарядив ружьё, я вошёл в пещеру, считая, что, несомненно, очень скоро настигну животное. Но пещера оказалась более глубокой, чем я предполагал. И в ней было дьявольски темно. Пришлось вернуться. Никита Петрович соорудил мне факел, и я отправился снова.

Баран, которого я преследовал, лежал за камнем и тяжело дышал. Но, как только я поднял ружьё, он вско-чил и бросился в глубь пещеры. Пришлось снова пройти за ним метров двести или триста. Меня удивило, что в пещере, так далеко от входа, оказалось много следов разных животных. В другое время я бы задумался над этим, но тогда мне было не до исследований — нужно было настичь барана. В одном месте я проходил нагнувшись, с опаской поглядывая на низко нависший свод. Но охотничий азарт был так велик да и потребность в пище была так велика, что я, ни о чём больше не думая, бросился вперёд.

Наконец мне удалось снова увидеть раненого барана. Я прицелился и выстрелил. И тут же позади меня грохнул обвал. Видно, уже давно каменный свод в этом месте еле держался, и резкого сотрясения воздуха оказалось достаточно, чтобы он рухнул. Меня бросило наземь. Факел погас. На какое-то время я потерял сознание. Придя в себя, я ощупью нашёл ружьё — свою единственную защиту, высек огонь и зажёг все ещё тлевшие ветки моего самодельного факела.

Увы, хода назад уже не было: обрушился свод пещеры. Нет, даже не обрушился, а просто опустился. И все… Ни малейшей щели, ни единого рыхлого места. Меня обуял ужас. Я закричал. Бросился колотить в стену. Увы! Никто уже не мог помочь мне. В отчаянии я лёг на пол. Заживо погребён!..

Ружьё было при мне, и можно было, конечно, сразу перестать мучиться. Но ведь я революционер!.. Столько пережить, передумать, преодолеть, жить мечтой о свободе, бороться за свободу, и вдруг… Нет, этого не будет! Я задумался. И тут я вспомнил, что видел в пещере следы. Куда же ходили звери? Не значит ли это, что пещера имеет другой выход? Окрылённый надеждой, я пошёл вперёд, освещая себе путь тлеющей веткой. Когда факел догорел, я пополз в темноте, сжав зубы…

— Не скрою, тяжело мне и вспоминать об этом, — сказал старик после большой паузы. — Я скоро почувствовал, что силы оставили меня и воля к жизни иссякает. Огромным напряжением я заставил себя ползти вперёд, полз долго, медленно, теряя силы. И вдруг впереди показался свет. Сначала туманное пятно, а потом клочок неба! Я вскочил на ноги, пустился бегом и вне себя от радости достиг выхода. Страшная слабость овладела мной. Я сел и, закрыв глаза, просидел не знаю сколько времени.

Надо мной снова светило солнце. В нескольких десятках метров начинался лес, за лесом сверкала на солнце не то река, не то озеро, и я невольно начал думать: уж не бред ли это? Ведь стояла зима, трещали морозы, а тут едва тянул тёплый ветерок, зеленели огромные кедры или сосны, журчала незамерзшая вода, расстилался знакомый пейзаж среднерусских лесов… Видение? Галлюцинация?

Тот день, когда я выбрался из пещеры, стал первым днём моего нового календаря…

Сперанский замолчал и задумался. А что касается остальных… Не надо забывать, что они слушали доктора Сперанского с особым и далеко не спокойным интересом: конец его истории мог явиться началом их собственного «нового календаря»…

Неудивительно, что у начальника партии вырвался вопрос, полный тревоги:

— Значит, отсюда выхода всё-таки нет?

— Да, дорогие товарищи, — безнадёжно ответил Сперанский. — Отсюда выхода нет. Увидев вас, я подумал, что вы сумели каким-то образом найти проход. Но если вы попали сюда против воли, в результате катастрофы, то я с горечью могу сказать вам только сущую правду: это — западня! Без помощи извне не выбраться. Увы, это так…

Сперанский сурово сжал брови. В умных светлых глазах старика проглядывала тревога, теперь уже не за себя, а за этих людей, явившихся для него посланцами нового, ещё не ведомого ему общества, на заре рождения которого он стал пленником природы.

— Выхода нет, говорите вы?!. — машинально повторил Усков. — Но мы найдём, обязательно найдём, Владимир Иванович! Не найдём, так сами сделаем. Я не разделяю вашего пессимизма, дорогой товарищ! Вы были в одиночестве, а теперь нас всё-таки семь человек. И ещё… Не знаю, как пояснить вам… Вы старый большевик, но вы не знаете людей нашего времени… Мы просто не умеем унывать, падать духом, предаваться отчаянию… Поверьте, мы отсюда выберемся, и вы пойдёте вместе с нами.

Сперанский встал, подошёл к Ускову и, протягивая ему руку, сказал:

— Вот теперь я почувствовал, что в России произошла подлинная и действительно социалистическая революция. Так могут рассуждать люди, воспитанные школой Владимира Ильича. Теперь я верю только в самое лучшее. Давайте бороться вместе, работать вместе, и я ещё поеду домой, в Петроград, к себе на Васильевский остров!

После небольшой паузы он продолжал, превозмогая смущение:

— Скажу вам откровенно, я хоть и не видел возможности выбраться отсюда, но не жил эти годы только для себя. — Он, смеясь, пояснил: — Я хочу сказать — жил не только для своего пищеварения. Я работал, чтобы остаться человеком. Я почему-то верил, что раньше или позже, но люди придут и помогут мне вернуться в Россию. Я постоянно думал об одном — чем же я отчитаюсь перед своей совестью, перед своей партией? Кратко скажу вам, что золотые россыпи, которые мы нашли с Ивановым, пустячки по сравнению с теми богатствами, которые я нашёл здесь, в кратере, и я буду счастлив отдать их нашему новому государству. А теперь возьмите науку: подумайте, как обогатится отечественная палеонтология, палеоботаника, история нашей Земли, когда все увидят вот этот древнейший мир, чудесным образом сохранившийся в полной неприкосновенности со времён великих оледенений. Сколько нового найдётся здесь, в древнейших пластах Земли, ныне открытых для изучения! Искренне скажу — стоило перенести те невзгоды, какие я перенёс, если в конце концов можно сделать человечеству такой подарок. Я согласен с вами, Василий Михайлович: если мы будем искать, то найдём выход из кратера.

Речь Сперанского была странно медленной и прерывистой. Казалось, он сам вслушивается в свои слова, делая остановки после каждой фразы. Молчал ли он все эти долгие годы? Или говорил хотя бы сам с собой, со своими животными? Усков внимательно слушал его. Нет, речь совершенно правильная, и мысль чёткая. Словно отвечая на его немой вопрос, Сперанский продолжал:

— Вы извините меня. Я, конечно, говорю нескладно. Должен вам сказать, что самой большой бедой для меня за все эти годы было отсутствие собеседника и… бумаги. Особенно первое время. Больше года я ничего не мог записывать. Даже с собой стал говорить все меньше и реже. Однажды я поймал себя на том, что звук собственного голоса становится для меня каким-то чужим. Я по-нял: ещё немного, и я отвыкну от человеческой речи, стану таким же получеловеком, полузверем, как несчастный Айртон из жюльверновского «Таинственного острова». После долгих исканий выход был найден. Здесь, в одной из пещер, есть гладкие, словно отполированные стены из белого камня. А на берегу озера стоят красные скалы — особая осадочная порода, обладающая красящими свойствами. Эта находка дала мне «бумагу» и «перо». Я ежедневно стал записывать все важнейшие события моей жизни. Так — год за годом. Кроме того, я взял себе за правило каждую запись прочитывать вслух два — три раза.

Вы увидите эту пещеру. Стены её исписаны кисточкой на протяжении многих сотен метров. Там — вся исповедь моей жизни, все счастливые и несчастные случаи, все важнейшие факты. Каждый вечер, со свечой из козьего сала в руке, я работал в этой пещере по нескольку часов, как добросовестный летописец. А затем, как самый прилежный первоклассник, громко и внятно по нескольку раз перечитывал записи. И только этот труд помог мне сохранить облик человека…

В тот же вечер Сперанский выслушал соображения Ускова о происхождении кратера и согласился с ним. Да, Эршот — это древнейший вулкан в горной системе северо-востока Азии. Он потух не менее полутора — двух миллионов лет тому назад, оставив на вечную память о себе коническую, чуть продолговатую гору с огромной впадиной двойного кратера на вершине. Время работало… Постепенно впадина засыпалась осколками скал, камнями, щебнем, песком. Дно кратера поднималось, выравнивалось, подземный огонь угасал, уходил глубже. Прошло много тысяч лет, и в кратере появились первые растения, а потом возникла почва. Процессы в кратере проходили быстрее, чем обычно в северных широтах-этому способствовало подземное тепло. По неведомым трещинам тепло поднималось, согревало почву, и вся огромная впадина стала напоминать гигантский парник. В зимние месяцы на кратер сверху «наваливается» большой холод. Навстречу ему от земли поднимается волна тёплого воздуха. На какой-то высоте эти воздушные волны сталкиваются, и от этого образуются густые туманы. Вот почему в течение шести или семи месяцев в году над кратером и над всей вершиной Эршота клубится туман. Сама природа охраняет заповедник от любопытных глаз.

Орочко с возрастающим интересом слушал Сперанского. Теперь все становилось ясным.

…Когда-то, на пороге новой, кайнозойской эры, Земля очень быстро сменила свою растительную одежду. Пропали почти все представители споровых и голосемянных растений, которые господствовали в растительном царстве «каменноугольного периода». Исчезли знаменитые араукарии, гигантские пальмовые, древовидные папоротники, мохнатые плауновые. На смену им пришли покрытосемянные растения, правнуки которых населяют нашу Землю и теперь. Чем это было вызвано? Учёные долго бились над загадкой. Наконец сошлись на том, что все дело в быстром изменении климата Земли. Из очень влажного он стал сухим, из очень тёплого — умеренным или суровым. Материки подымались, моря отходили и мелели. Высоко поднялись горные цепи и гигантские вершины. Над планетой носились сухие, злые ветры. Древние растения, изнеженные тёплым и влажным, совсем как в оранжерее, климатом, оказались неприспособленными для жизни в новых условиях и погибали одно за другим, как погибли когда-то до них многочисленные ящеры-гиганты с переменчивой, непостоянной температурой тела.

Но эти великие перемены происходили в кратере потухшего вулкана очень замедленно, с отставанием на десятки и, может быть, сотни тысяч лет. Многие из древних растений не погибли и дожили до наших дней, заботливо укутанные тёплым туманом.

С геологической стороны кратер является как бы открытым музеем. Самые древнейшие слои Земли в результате вулканической деятельности и горообразования оказались здесь перемешанными с поздними осадочными породами и продуктами извержений. Усков помнил, что весь северо-восток Азии уже в триасовом периоде мезозойской эры находился под морем. Но раньше, до опускания, материк в этих широтах представлял собой уголок царственно-богатых тропиков. Отсюда ведут происхождение богатейшие запасы каменного угля, солей и нефти на суровом севере Азии.

Если большая северная стена кратера, мрачно охраняющая впадину, представляла собой почти монолитный гранит, то южная стена, сложенная разными породами и потому уже сильно разрушенная временем, просто удивляла своим многообразием. Слои желтоватого песчаника чередовались с белым базальтом; красный камень морей выступал на фоне известняков; серый зернистый гранит залегал рядом с чёрными сланцами. Стена таила в себе множество загадок; сотни пещер дырявили её. Сквозная пещера, через которую когда-то попал сюда Сперанский, была именно в этой стене.

То здесь, то там сквозь камень просачивались источники. Атмосферные осадки, уходя в глубь земли, нередко оставались там очень долго, тысячелетиями бродили по трещинам глубин и постепенно приобретали новые свойства. Вода насыщалась солями, газами, могла стать отчаянно холодной, вонючей, дьявольски горячей, шипучей, маслянистой или невероятно жёсткой, радиоактивной. Сперанский знал шесть разных источников, в их числе нарзан и сероводородный ручей, уже знакомые нашим разведчикам.

Все источники и ручейки, какие были в кратере, текли под уклон в большое, красивое озеро, на берегу которого и жил Сперанский.

Теперь остаётся выяснить, как попали в кратер и остались до наших дней такие представители давно вымерших животных, как мамонты, волосатый носорог и некоторые другие, с которыми мы познакомимся дальше.

Сперанский объяснил это так:

— В третичном периоде началась, как известно, новая геологическая революция. Поднимались многие материки, в частности по всей Северо-Восточной Азии. Климат здесь быстро и резко изменился и стал очень суровым, похожим на современный. Ящеры и многие млекопитающие, которые жили в тёплых морях, конечно, вымерли или ушли на юг. Остались только самые приспособленные, которым не был страшен ни холод, ни снег. В поисках корма и хороших мест некоторые из них наткнулись на знакомую нам пещеру. Видно, она в те времена была более просторной и высокой. Многие животные, в их числе мамонты, прошли через пещеру и очутились в кратере. Здесь они нашли пищу и более тёплый климат. Вполне попятно, что здесь они и остались.

Так, дорогие друзья, в кратере в те далёкие времена появились и люди. Да, люди! Я это могу теперь утверждать с полным основанием, ибо скоро вам представится возможность увидеть в одной из здешних пещер места древних стоянок.

Сколько тут было мамонтов, сказать трудно. Кладбище гигантов находится недалеко от того места, где вы спустились в кратер. Там лежит целая гора костей и бивней, полузасыпанных щебнем, песком и камнями.

Шли тысячелетия. Единственный проход, соединяющий кратер с внешним миром, стал уменьшаться, оседать. Выход был отрезан, и в кратере обособилась своя жизнь. Здесь всегда было много корма, и время мало изменяло фауну и флору этого замкнутого мирка. Свободно приходили и уходили через низкую и узкую пещеру только небольшие животные.

Мамонты остались, но условия кратера, видимо, не способствовали их размножению. Дик и Лас, мои помощники и друзья, являются последними. Они оба ещё молоды, им нет даже по восьмидесяти лет. Вместе с мамонтами здесь обитает ещё один исполин — двурогий носорог — злой разрушитель всего, созданного моим трудом. И я никак не могу от него избавиться, ибо моё ружьё безмолвствует уже много лет…

— Вашего врага больше нет, Владимир Иванович, — сказал Любимов. — Он наткнулся на нас в лесу и потерпел поражение, он погиб.

— Вот как?! Так, значит, гром выстрелов, который заставил меня задрожать от радости и надежды, возвестил конец носорога?! Ну что ж… От этого, конечно, несколько пострадает наука, зато нам всем будет много спокойнее… Но мы отвлеклись. Позвольте мне закончить мысль. Я хочу сказать, что ушли или погибли первые люди, долгое время обитавшие здесь. Животные не сумели выбраться. И вот тому назад двадцать шесть лет пещера, при уже известных вам обстоятельствах, окончательно обрушилась, совершенно изолировав кратер с его особой жизнью от остального мира. Виновник катастрофы — ваш покорный слуга. Волею судьбы я остался лицом к лицу со многими загадками природы и начал новую жизнь. Если вы не устали слушать, я могу рассказать.

— Что вы! Что вы! — воскликнули наши разведчики. — Это вы, быть может, устали говорить. Сперанский не без юмора ответил;

— Я двадцать шесть лет молчал. Теперь я могу двадцать шесть лет говорить без передышки и не устану…

Глава восемнадцатая в которой Сперанский продолжает свой удивительный рассказ

— …Ночь застала меня на возвышенной площадке около пещеры. Я хотел тут же отправиться в обратный путь через гору к Никите Петровичу, ведь он так, должно быть, беспокоился теперь, а может быть, считал меня уже погибшим при обвале. Встать, собрать свои пожитки было делом нескольких минут. Но куда идти? Я взглянул вверх. Над пещерой висела бесконечно высокая отвесная стена. Ясно, что в этом месте хода назад не было. Тогда я прошёл немного вдоль стены влево: все тот же огромный отвес, забраться на который никак невозможно. Пришлось вернуться. Попробовал счастья на другой стороне, пошёл вправо от пещеры, но с таким же успехом.

Тем временем темнота сгустилась, повеяло холодом. Близкий лес в темноте дышал таинственно и сумрачно, Ни звука не раздавалось в ночном воздухе. Высоко надо мной мерцали ясные зимние звезды.

Убедившись в бесплодности ночных поисков, я решил развести огонь около входа в пещеру и уснуть, чтобы хоть немного восстановить утраченные силы, а утром с новой энергией взяться за поиски выхода назад. Скоро костёр у меня весело горел, бросая на стены пещеры красноватые блики. Свет вырывал из темноты кусок каменистой земли, какое-то ветвистое растение; дальше за этим кустом в темноте притаилась насторожённая долина. Сон не приходил. Мысли об Иванове, о нашей с ним странной судьбе, наконец, об этой долине и о неизвестном будущем теснились в голове. Проекты, один другого заманчивее, возникали, как карточные домики, и тут же гибли, столкнувшись с жестокой логикой. Нервное возбуждение ещё будоражило потрясённый организм и не давало покоя воспалённому мозгу. Я пытался отогнать от себя неприятные мысли, крепко зажмуривался, всячески старался уснуть, но что-то словно толкало меня, и в непонятном страхе я снова и снова открывал глаза.

В один из таких моментов между сном и бодрствованием мне почудилось, что кто-то тяжко дышит совсем рядом со мной. Я быстро вскочил и схватился за ружьё. Костёр мой еле тлел. За кустом, там, где стояла густая темнота, что-то колыхалось, огромное и чёрное. Что это?! Зверь, птица или игра воображения? Стрелять? Шум дыхания исходил примерно с высоты трех метров, и мне показалось, что там сидит какая-то большая и лохматая птица. Но деревьев в этом месте не было, это я хорошо помнил. Подавив вполне понятный страх, я нагнулся, выхватил из костра тлеющую головешку и с силой швырнул её в темноту, в эту дышащую неизвестность. Пламя вспыхнуло, на миг осветило огромную косматую голову, блеснули белые зубы или ещё что-то, раздался рёв испуганного чудовища и тяжкий топот удаляющихся ног. Сердце у меня забилось отчаянно громко. Чудо? Бред? Но мне ясно виделась голова слона, в этом я мог присягнуть… Сон сняло как рукой. Весь дрожа, я сел у костра, положил ружьё между ног и так решил бодрствовать до утра, прислушиваясь к малейшему шороху вокруг.

Прошёл час. Далеко в лесу послышался раз или два голос какого-то сильного зверя, шум движения, крик птицы, но потом все стихло. Костёр мой то чуть тлел, то разгорался ярким пламенем.

Когда я уже начал успокаиваться, из темноты, правее меня, послышался быстрый бег, испуганный крик и в освещённый круг влетел и упал молодой горный баран. Словно пуля, за ним стремительно метнулся волк и безбоязненно рванул на моих глазах беззащитное животное. Баран дико вскрикнул и захлебнулся кровью. И тут же в грудь волку впилась моя картечь. Ещё эхо выстрела перекатывалось по долине, когда я стащил труп волка в сторону и осмотрел его жертву. Баран был мёртв. Все закончилось в несколько секунд. Я убил наглого убийцу и получил пищу.

Подкрепившись жареным мясом, я наконец уснул за выступом пещеры и проспал до самого утра.

Утром я убедился, что нахожусь в западне. Долина всюду замыкалась отвесными стенами.

Ещё два дня я безуспешно бродил вдоль стен, без отдыха отыскивая какой-нибудь лаз. Стрелял в воздух, полагая, что Иванов мог быть где-нибудь наверху. Но понемногу я убедился в наивности моих предположений, и мне не оставалось ничего более, как оплакать своего дорогого товарища и свою не менее печальную судьбу. Я мысленно простился с моим другом и спутником и стал думать о серьёзной работе, которая позволила бы мне выбраться из западни, если не сразу, то хотя бы через какой-нибудь промежуток времени.

Но чтобы быть способным работать, надо прежде добыть себе пищу и найти кров. Я выбрал небольшую пещеру в южной стене над лесом метра на три от земли, соорудил лёгкую лесенку, натаскал в пещеру дров и остался ночевать в этом безопасном месте. Между прочим, первое моё жилище в дальнейшем оказало мне неоценимую услугу в приручении мамонтов. Именно с этого удобного уступа гиганты привыкали брать заготовленную для них пищу и мало-помалу признали во мне своего хозяина.

Но об этом дальше.

Уже в первые дни заточения мне стало ясно, что я нахожусь в кратере потухшего вулкана. Почвенное тепло, горячие источники, отвесные стены и наличие вулканических изверженных пород на каждом шагу говорили за это. Приглядевшись к растительности, я увидел здесь и современные и реликтовые растения, живущие вперемешку. Скоро мне бросилось в глаза и другое: здесь был свой, довольно тёплый климат, который вполне обеспечивал жизнь многих южных растений. Будто кусочек среднерусской природы, закрытый в горах сурового приполярья.

Мало-помалу, изучив каждый метр отвесных скал, я понял, что без помощи извне мне отсюда не выбраться, От Иванова вестей не приходило. Ждать их, зная, в каком положении он остался, теперь было просто наивным. Трудно мириться с мыслью о вечном одиночестве, но мысль эта постепенно становилась все более и более ясной и отчётливой, и мне не оставалось ничего другого, как только привыкать к ней.

Как жить? Вопрос требовал немедленного разрешения. Всю зиму до конца марта я провёл в своей пещере, подкрепляясь мясом и рыбой, которую я ловил в ручье обыкновенной вершей из прутьев лозняка. Патроны ещё были, я очень их берег.

Во время охоты я познал животный мир своих владений. О, это был особый мир, странный и жестокий. В кратере в ту пору кишели волки, они пожирали очень много баранов и оленей. Кстати сказать, пока я истребил хищников, они успели полностью уничтожить оленей. Много медведей бродило по лесам и жило в пещерах. Их и сейчас я знаю до двух десятков. Все они — мои хорошие друзья. Здесь паслись сотни баранов, бегали зайцы и лисы, шныряли выдры и ежи; тысячи угок, гусей и лебедей во время перелётов делали у нас остановку, многие из них нашли тут свою родину и даже не улетали на зиму.

Но вместе с известными нам животными в кратере жили некоторые из древнейших зверей. Я принял от при-роды на сохранение четырех мамонтов, из которых два старых погибли естественной смертью через три года после нашего знакомства; двух волосатых носорогов, одного очень старого пещерного медведя и трех исполинских оленей.

В первые годы жизни здесь мне на память не раз приходил образ бессмертного героя Дефо — Робинзона Крузо. Что ж, наши с ним судьбы во многом оказались сходными. Он, как и я, был тоже отрезан от мира и предоставлен самому себе. Правда, Робинзону, по воле автора, как говорится, повезло. Он нашёл возле своего острова разбитый бурей корабль и снял оттуда множество необходимых ему вещей. У меня такого клада не оказалось, Все, чем я располагал, — это двуствольное ружьё с небольшим запасом патронов, топор, хороший нож и мой вещевой мешок, в котором оказались, к счастью, целыми, в числе прочих мелочей, несколько клубней картофеля и две — три сотни семян разных овощей, взятых мной из ссылки ради чисто научного интереса. Как они мне пригодились позже!..

Проходили дни и месяцы. На стене пещеры росло число зарубок, которыми я отмечал свой календарь. Я понял, что Иванов погиб, и ждать помощи от него нечего. Оборвалась последняя нить, ещё удерживающая надежду на избавление от плена.

И я стал действовать.

Прежде всего нужно было построить себе дом и создать огород. Приближалась весна, дни стали длиннее, морозы меньше. Днём на деревьях уже висели сосульки, снег на склонах к полудню подтаивал… Вот тут-то мне и пришло в голову приучить гигантов к труду и воспользоваться их силой для устройства колонии.

Мамонты оказались животными довольно меланхоличными по характеру, очень наблюдательными и умными. Часто я, укрывшись в зарослях, видел, как они целыми часами стояли все вместе у речки и грелись на весеннем солнце. А потом начинали играть, обдавая друг друга потоками холодной воды. Купание, даже в холод-ное время, оказалось их любимым делом. Это я понял позже. Они никогда не расставались, всегда ходили группой, а когда старики почувствовали близкую смерть, то все вместе они удалились в восточную часть кратера, туда, где лежали кости их предков. Один из них, шатаясь, дошёл до края осыпи, ноги его подкосились, он повалился на колени, потом на бок и скоро умер. Живые не покинули его и остались вместе с ним. Через неделю умер второй. Молодые мамонты восприняли смерть своих родителей, как самое большое горе, не отходили от мёртвых несколько дней, ревели, перестали есть и все топтались вокруг трупов, дотрагивались до них хоботами, подталкивали, умоляли встать… А потом, рассвирепев, кинулись в лес, ломали и топтали деревья, кидали камни, пни, в неистовстве топили своё отчаяние и печаль.

Мало-помалу мне стала известна в деталях их жизнь. и я составил себе план. Мамонты часто видели меня, но считали, видно, за мелкое, не стоящее их внимания животное, хотя история с головешкой долго ещё заставляла их обходить мой костёр.

Началась наша дружба с тех незабываемых дней, когда в кратере уже в преддверии весны разразилась последняя зимняя буря. Собственно, настоящая буря бушевала где-то за пределами кратера, но доставалось и нам. Почти неделю валил густой снег, и он закрыл луга, леса и заставил всех животных основательно поголодать. Бараны и олени сумели приспособиться скорее других, они стали разгребать снег и довольно хорошо находили себе пищу. Медведи неожиданно для всех залегли спать. А мамонтам пришлось туго. Они взялись есть ветки деревьев и кору, причём эта пища не казалась для них особенно привлекательной. Я уже знал, что они с величайшей охотой едят тростник и камыш. Но мелкие болота завалило снегом, а в глубокие топи вдоль озера они ходить опасались. Тогда я начал приводить в действие свой план. Сделав небольшой плот из десятка лёгких брёвен, я приплыл к заросшему острову на озере, ножом нарезал огромный сноп зеленого камыша и доставил его на уступ перед своей пещерой. Привлечённые далеко видной на снежном фоне зеленью, гиганты пришли к пещере. Молодые мамонты не заставили себя упрашивать. Они смело подошли ближе и хоботами стали доставать лакомую приманку. Разрешив им немного поесть, я постепенно стал отодвигать сноп от края все дальше и дальше. Звери не уходили, топтались на месте и все поглядывали на меня и пошевеливали хоботами. После нескольких дней тренировки я стал возможно осторожнее выдавать им из рук сочную траву порциями и скоро так приучил их к организованной кормёжке, что мамонты стали ходить за мной по пятам, как комнатные собаки. Даже когда растаял снег и пищи стало вдоволь, они, увидев меня, шли за мной, и я старался не скупиться на подарки. Вскоре я осмелел и рискнул погладить моих новых друзей. Мамонты обнюхали меня и, кажется, высказали своё удовлетворение новым знакомством, — по крайней мере, тот из них, какого я впоследствии назвал Ла-сом, довольно весомо пошлёпал меня по спине хоботом, обвил и немного приподнял над землёй. Я очень боялся, не захочет ли он поиграть со мной, как с мячом. Довольно невесело было бы упасть из объятий хобота с высоты шести метров… Но все обошлось хорошо. Немного позже мне было позволено залезать на косматую спину, ездить на Ласе и в качестве платы за удовольствие чесать ему палкой за гигантскими ушами. Между прочим, кедровки, каких тут не мало, нисколько не боялись этих могучих зверей и спокойно трещали по целым дням на их спинах, что-то выискивая там и копаясь. Судя по довольному виду зверей, птицы доставляли великанам явное удовольствие. В общем, менее чем через месяц они уже таскали мне бревна на дом и камни для ограды.

Да, пришлось городить и ограду. Ох, эта ограда!.. Вы уже видели её — трехметровый забор из каменных глыб, которым пришлось обнести весь мой огород. И все из-за несговорчивого характера носорогов. Вы наблюдали молодых поросят, когда их выпускают на улицу? Вот так примерно вели себя эти многотонные звери. Страшно неуравновешенные характеры! Настоящие допотопные дикари. До поры до времени мы жили, соблюдая строгий нейтралитет. Наши пути не перекрещивались. Такое состояние насторожённого наблюдения друг за другом меня устраивало. Но, как я уже сказал, до поры до времени.

Когда я выбрал хорошую полянку около дома и с большим трудом разработал землю, то на второй же день нашёл свой огород совершенно изрытым и затоптанным. Налёт совершили носороги. Пути наши перекрестились, нейтралитет оказался нарушенным. Что их привлекало сюда — просто не знаю. Может быть, следы моего заострённого кола, которым я рыхлил почву, наводил их на мысль о скрытых здесь вкусных кореньях? Хорошо, что первый набег на поле они сделали до посева и мои семена остались целы. Но как же быть дальше? Я имел слишком мало семян, чтобы рисковать ими. К тому же с земледелием у меня, как вы понимаете, были связаны все мои мечты. Вот тогда и пришлось подумать об ограде.

Но и забор не мог служить достаточной гарантией от непрошеных гостей. Уж больно они велики. Что им забор? Носороги продолжали навещать мой заветный уголок каждую ночь. И тогда я решил пожертвовать одним патроном.

Вы видели или нет это чудовище? Да, я и забыл… Конечно, видели… Косматая его кожа имеет трехсантиметровую толщину. Что сделает ей картечь? Комариный укол… Лобовая часть морды ещё более неуязвима для пули. Нужно бить только в глаз или в пасть. А для этого надо подходить к носорогу вплотную, что практически равно самоубийству.

Тогда я сделал засаду. Засел за камнями ограды и стал ждать «гостей». Они пришли скоро и с противным хрюканьем закружились вдоль стены, отыскивая слабое место. Темнота ночи и непоседливость чудовищ мешали прицелу. Но, наконец, один из них просунул рог между камней, стал расшатывать глыбы и на какую-то секунду замер на месте. Я выстрелил в упор и не промахнулся. Зверь рухнул на землю, заливая кровью камни забора. Второй носорог, испуганный выстрелом, кинулся прочь, и с тех пор вот уже много лет не приходит сюда и не попадается мне на глаза, хотя до самого последнего дня продолжал вредить моим дальним полям, не опасаясь пули. Увы! Картечи и патронов у меня больше не было, Но вернёмся немного назад. Скоро мой дом был готов. Как видите, он далёк от совершенства по части красоты и изящества, но в нем сухо, тепло и, с моей точки зрения, даже уютно.

Первое время я добывал себе пищу с помощью ружья. Баранов в моих владениях оказалось так много, что охота на них не составляла особого труда. Однако надо было подумать и о другом способе ловли.

Я начал делать загонку для них. Сперва поставил частокол в два метра высотой. Оказалось недостаточно высоко. Животные легко перепрыгивали через такой забор. Пришлось увеличить высоту до трех метров. Менее чем через два месяца у меня оказался прекрасный крааль, с двух сторон обнесённый частоколом, а с двух — уступом каменной стены.

В конце первой зимы, как я уже говорил, выпало очень много снега и животным приходилось нелегко. Я превратился в заправского косаря. С ножом в руке, ко-торый заменял мне косу, и со снопом осоки много дней подряд я ходил от больших болотных зарослей до крааля, стараясь сделать этот уголок местом для постоянной кормёжки баранов. Они привыкали к общению со мной медленно, приходили в загонку с большой осторожностью, но все же приходили. В один прекрасный день я закрыл за забором сотню баранов и принял их на своё обеспечение. Опыт удался. Теперь, уже не скрываясь, приходил я в загонку, разбрасывал по снегу траву и наблюдал, как ели мои питомцы. Когда через некоторое время я выпустил стадо на волю, оставив себе только нескольких молодых барашков и ягнят, то мог с удовлетворением наблюдать, насколько изменились по отно-шению ко мне эти весьма пугливые животные. Больше мне не надо было охотиться. Не только мясо, но и овечье молоко и сыр стали для меня повседневной пищей.

Итак, с голода я умереть уже не мог. У меня был очаг — вот этот самый бревенчатый дом, в котором мы находимся сейчас, загонка для моих мамонтов, крааль для баранов и даже огород, засеянный в первую же весну капустой, морковью, свёклой, картофелем и редькой. Сейчас он, конечно, гораздо больше по размерам; в первый же год он представлял собой совсем маленький кусочек разделанной земли. Дружба с гигантами и со многими другими животными обеспечила мне безопасность и даже их помощь в физической работе. Мой враг — носорог до самой своей гибели старался не показываться в этой части кратера, а с волками-хищниками, во всех отношениях вредными для моих подопечных животных, удалось расправиться, заманивая их в ловушки — ямы, куда я клал приманку.

Существование, таким образом, наладилось. И вот тогда же возникла потребность в труде уже не только для своих личных нужд, но для чего-то несравненно большего, важного. Необычайность условий, в которые я попал, возбуждала чисто научное любопытство, крайне хотелось заняться серьёзным изучением всех сторон бытия в этом удивительном замкнутом мире, чтобы дать людям новые данные о фактах, известных в науке пока только в виде предположений или в виде более или менее обоснованных гипотез.

Это и явилось делом целого ряда лет моего невольного заточения.

— Я понимаю, — внезапно сам себя перебил Сперанский, увидев порывистое движение Бориса, — вы хотите спросить, каково было моё душевное состояние, питал ли я всё-таки надежду на освобождение, впадал в отчаяние или просто примирился со своей судьбой и жил, как жилось и пока жилось, лишь бы не умереть? Так? Вы это хотели спросить?

— Да, — признался Борис, до крайности удивлённый тем, что этот человек, проживший половину своей долгой жизни в одиночестве, без общения с людьми, сохранил живость ума и угадывал его мысли.

Сперанский ответил после небольшой паузы.

— Двадцать шесть лет, — сказал он, — долгий срок. Хватило у меня времени и на надежду, и на отчаяние, И это хорошо, что они чередовались. Согласитесь, надеяться я мог только на чудо. А это было бы глупо. Отчаяние? Конечно, были минуты отчаяния. Легко, думаете, сидеть годами на лоне природы и знать, что никогда не увидишь того, что тебе дорого, ради чего ты жил?! Но, видимо, оно не было слишком сильно, иначе вы не застали бы меня живым… Значит, я примирился? Только не это! Примирение человека с несчастьем я считаю унизительным и гнусным. Я работал! Мои записи будут вкладом в науку. Именно это сознание позволяло превозмогать отчаяние, которое охватывало меня иногда, в минуты слабости. И это же сознание придавало Другой характер моей надежде. Я не рассчитывал на чудо, которое спасёт меня лично, но я был уверен, что раньше или позже, но люди придут сюда, в этот кратер, найдут мои записи, прочитают — и, таким образом, мой труд послужит свободной России, Вот вам ответ на ваши вопросы, молодой друг!

— Позвольте пожать вашу руку, — негромко попросил Борис, Все потянулись к старику. На этом его рассказ кончился. Было уже поздно.

Глава девятнадцатая в которой сообщаются краткие сведения о Сперанском и его хозяйстве

В эту ночь все спали как убитые. Дело в том, что ко всем необычным переживаниям этого дня присоединилось ещё одно, весьма важное для здорового сна, а именно — баня. Строго держась добрых правил русского гостеприимства, хозяин повёл своих гостей в баню. Да-да, в настоящую баню, с горячей водой, с паром и с душистыми берёзовыми вениками. Только тот из наших читателей, кому уже доводилось неделями блуждать по зимней тайге, спать не раздеваясь под морозным небом у дымного костра, только этот читатель, повторяем мы, поймёт, какие чувства может вызвать горячая баня!

Лука Лукич стонал от удовольствия, когда Любимов, поддавший такого пару, что начали потрескивать балки на потолке, хлестал его берёзовым веником по распаренной спине! Горячей воды было вдоволь. Баня работала на даровом природном тепле: прямо из каменной стены хлестал горячий источник. Топка, сложенная из камней, нужна была только для пара; стоило плеснуть два — три ушата на горячие камни — ив маленькой бане становилось жарко, как… как в бане.

У хозяина нашлось и мыло. Он сам варил его из бараньего жира и поташа.

В общем, после пережитых волнений, после великолепной бани и обильного ужина, к которому, несмотря на протесты радушного хозяина, приложил свою опытную руку и Лука Лукич, разведчики спали богатырским сном.

В доме стояла тишина. Жёлтым светом горел сальник, освещая спящих и самого Сперанского, который один только не спал.

Воспользуемся тишиной, царящей в доме, чтобы очень кратко рассказать о Сперанском.

Владимир Иванович родился в 1885 году в Петербурге, в семье мелкого чиновника. Он окончил гимназию, поступил на медицинский факультет и по окончании курса, как человек выдающихся способностей, был оставлен при университете для подготовки к профессорскому званию.

Но в 1914 году он был арестован за принадлежность к партии большевиков. На суде выяснилось, что он и Иванов стояли во главе довольно крупной организации. Оба были приговорены к ссылке в так называемые «особо отдалённые места» Сибири. Как читатель уже знает из записки Иванова, оба они ушли из ссылки осенью 1920 года, а наши геологи нашли Сперанского в 1947 году. Стало быть, ему было шестьдесят два года. Конечно, старик. Но старик могучий.

Сперанский был высокого роста, широкоплеч и крепко сложен — из тех людей, каких называют кряжистыми. Нужно ещё прибавить, что на нём сказалась известная поговорка: «Не было бы счастья, да несчастье помогло». Хоть и поневоле, но Сперанский жил на лоне природы, в неустанном труде, вдали от всякого рода инфекций, на чистом воздухе Севера, не зная табака, алкоголя, городских шумов и дымов. Конечно, отшельничество — неестественное состояние для человека. Отсутствие общения с людьми губительно для человеческой природы. Но, оставаясь в одиночестве, Сперанский продолжал жить интересами человечества и для человечества. И это его спасло. Только седые волосы и седая окладистая борода напоминали о годах, а фигура, походка, голос и блеск больших голубых глаз говорили об огромном запасе сил и энергии.

На Сперанском было платье из бараньей шкуры, куртка и брюки стриженой шерстью наружу, кожаные ичиги и меховая круглая шапка. Все это он сшил сам. Сделать иглу, вернее — шило из кости и насушить ниток из жил было не так уж трудно.

Итак, Сперанский не спал. Он сидел за столом. Перед ним, безмятежно раскинувшись на шкурах, спали люди. Люди!.. Почти тридцать лет не видел он человека, начал забывать голоса, смех… Как много интересного рассказали ему неожиданные пришельцы уже в первый день! Какие они были простые, уверенные в себе, смелые! Даже мальчики. Поколение, выросшее после революции…

Глаза Сперанского влажнеют.

Борис перед сном дал ему книгу, которую тайком захватил с собой из пещеры:

— Моя любимая… Почитайте, Владимир Иванович.

Сперанский с благодарностью принял книгу и жадно стал её перелистывать. «Тихий Дон». Шолохов. Имя автора ему незнакомо. Но события, описанные в романе, захватывают, и он читает с напряжённым интересом.

Ночь идёт. Сперанский все ещё не спит, взволнованный и встречей и книгой. Иногда он отрывается от её страниц и глядит на своих новых друзей, встаёт и заботливо, осторожно поправляет изголовье у Пети или у Бориса, проверяет, не дует ли от дверей на Орочко, который жаловался на боли в боку. Потом он поправляет фитиль, опять садится за стол и напряжённо читает до утра, не в силах заставить себя уснуть. Перед ним развёртываются картины гражданской войны: в муках и борьбе складывалось новое, незнакомое ему общество…

С восходом солнца зазвенел смех. Борис и Петя, свежие после крепкого сна, пошли умываться на речку и, возвращаясь оттуда по морозцу, пустились бегом, оглашая воздух весёлыми криками. Лука Лукич сиял как именинник: хозяин кратера показал ему кладовую. Повар нашёл там лук, чеснок, разное мясо, рыбу, грибы и даже… квашеную капусту, приправленную ярко-красными ягодами брусники и мелконарезанной морковкой.

— Який же вы хозяин, Владимир Иванович, — растроганно говорил завхоз. — Даже грибочков и тех насолили. Цэ ж масляты, сами найкращи грибы. Тильки где ж вы тут силь покупаете? Може, тут кооператив какой силью торгуе?

— Нет, — добродушно смеясь, ответил Сперанский. — Кооператива тут нет, и первое время мне было туго без соли. Потом я нашёл солонцы — бараны показали, — и с того дня проблема соли была решена.

После небольшой паузы он прибавил:

— Как говорится, беда научит калачи есть. Меня она научила и плотницкому ремеслу и гончарному — смотрите, какая у меня посуда, — и шить она меня научила, и мамонтов дрессировать, и ещё многому другому…

После завтрака он пошёл к мамонтам, прихватив с собой Любимова и Ускова.

Оба гиганта стояли под навесом в загоне, сложенном из больших камней, и спокойно жевали сухой тростник, запасённый на зиму заботливым хозяином. При виде людей они зашевелили ушами, подняли хоботы и коротко протрубили.

— Постойте… — Усков остановился. — В состоянии они узнать вас, Владимир Иванович, или для них все мы одинаковы? Дайте мне вашу накидку, а вы наденьте, пожалуйста, мою телогрейку. Вот так… А теперь пойдёмте. Мне кажется, можно смело подойти?

— Не знаю, как они примут вас, но за послушание ручаюсь. Идёмте…

Лас повернулся первым. Глаза его блеснули. Он наклонил голову и приветственно закачал хоботом. Все трое подошли к нему вплотную. Мамонт потянулся к Ускову, но вдруг как-то недоверчиво фыркнул, и в следующее мгновение хоботом обнял Сперанского и поднял его до уровня своих глаз.

— Ах ты, Ласковый!.. — проговорил Сперанский, когда мамонт осторожно поставил его на землю. — Догадался. Умница! Вот знакомься с моими друзьями. Да, да… они и твои друзья, Лас…

Лас и Дик насторожённо обнюхивали Ускова и Любимова, тихонько пофыркивая и в нерешительности переступая с ноги на ногу, словно не знали, что им делать с гостями… Сперанский погладил сморщенные кончики хоботов и махнул рукой:

— Идите… Идите… Гулять!.

Как послушные домашние животные, гиганты дружно закачали головами и пошли из загона в лес, смешно помахивая коротенькими хвостиками.

— А теперь, друзья мои, я хочу показать вам итоги своей многолетней работы…

Все трое пошли к подножию южной стены. К ним присоединились Борис, Петя, Лука Лукич, уже покончивший с приготовлением обеда, а также Кава с Туем. Пересекли высокий кедровый лес.

Чуть приметная тропинка круто поворачивала к стене. С камня на камень, все выше и выше взбирался впереди группы Сперанский; наконец осыпь кончилась. По самой стене, влево, шёл узкий карниз. Хозяин кратера взошёл на карниз и ободряюще кивнул своим спутникам.

— Вот мы и пришли.

В четырех — пяти метрах чернела высокая, в два человеческих роста, щель. Будто здесь чем-то острым рассекли камень и рана так и не затянулась. Но каково же было удивление путников, когда, пройдя шагов пять в узкой щели, они очутились в светлом и высоком белокаменном зале.

— Отчего здесь так светло? — воскликнул Борис.

— Осмотритесь внимательно, и вы поймёте.

Сверху, почти из-под потолка, в пещеру лился свет ясного дня. Семь широких отверстий, как большие окна, освещали белый потолок, и солнце, отражаясь от него, заливало пещеру ровным, спокойным светом.

Но как ни удивительна была пещера со своими будто нарочно прорезанными окнами, в ней оказалось нечто такое, отчего все до одного члена поисковой партии 14-бис замерли в изумлении.

Они попали в музей, где были собраны самые редко-стные экспонаты, какие когда-либо приходилось видеть людям в наше время.

Вдоль одной из стен выстроились, как живые, представители давно вымерших животных. Гигантский олень с гордо поднятой головой и прекрасными почти двухметровыми рогами чуть наклонился вперёд, точно изготовился для прыжка. Его густая темно-бурая шерсть поблёскивала и отливала свежестью; широкая грудь, казалось, вот-вот подымется в тревожном вздохе. И только пустые глазницы рассеивали иллюзию. Огромное, давно исчезнувшее на нашей планете животное было лишь искусно сделанным чучелом.

На большом ровном камне чернел огромный медведь. Если бы рядом с ним поставить взрослого бурого медведя, то он, наш современник, выглядел бы просто годовалым отпрыском этого древнего жителя Земли. Пещерный медведь лежал в позе полной отрешённости. Тяжёлая голова с плоским, но очень широким лбом покоилась на вытянутых передних лапах. Желтовато-белые когти предупреждающе выглядывали из чёрной шерсти. Спокойная сила чувствовалась во всем облике уснувшего на вечные времена гиганта. А ведь когда-то он наводил ужас на людей каменного века, так же, как и он, искавших пристанища в горных пещерах.

Могучий, уже знакомый нашим разведчикам двурогий носорог стоял на массивных ногах рядом с медве-дём. Петя вздрогнул: когда и кто успел перетащить но-сорога с того места, где они уложили чудовище? Но он тут же улыбнулся, вспомнив рассказ Сперанского о борьбе со вторым носорогом. Конечно, это тот злобный огородный вор, убитый возле ограды много лету тому назад.

Молчание нарушил Усков:

— И это все сделали вы, своими руками? Я просто не могу поверить, Владимир Иванович…

— Моими помощниками были только Лас и Дик. Впрочем, их роль ограничивалась переноской тяжестей. Они хорошие носильщики. Тяжёлые шкуры животных, материал для набивки чучел, бревна для подставок — все это мамонты принесли к подножию стены и подняли сюда, на уступ.

Но чучела занимали только часть зала. Дальше расположились смонтированные скелеты исполинов. Мамонт, зубр, пещерный медведь, неполный скелет низкого, но длинного животного с ужасными плоскими клыками…

Саблетигр? Пожалуй, он! А под нависшим камнем, в своеобразной известковой нише, стояли пять или шесть человеческих скелетов.

— Откуда они? — спросил Орочко.

— Из глубинных пещер. Здесь недалеко есть бесконечный лабиринт пещер, который я не сумел исследовать до конца. Я находил там кости, приносил сюда и монтировал. Вот этот, — он показал на длиннорукий скелет с приплюснутым, выдававшимся вперёд черепом, — современник неандертальца. А остальные — представители более поздних эпох… Вообще в кратере было много стоянок древних людей. Они находили здесь тепло и пищу, в то время как вокруг вулкана шло оледенение и холодная смерть настигала все живое. В пещерах ещё лежит неприхотливая утварь: каменные топоры, кремни…

— Но как вы уберегаете экспонаты от разрушения, Владимир Иванович? — спросил Усков.

— Очень просто! Видите это углубление? — Сперанский показал на небольшую лужицу изумительно прозрачной воды, окружённую белыми камнями. — Это глубинная вода, насытившаяся где-то в земных недрах известью. Она очень жестка и горька. Эта вода заменила лабораторные растворы: все кости пропитаны известковой водой. Я периодически обмываю ею скелеты и надеюсь, что мои экспонаты смогут служить науке ещё долгие-долгие годы.

Внизу отчаянно залаяли собаки. Разговор прервался. Борис и Петя бросились к выходу, но отступили в изумлении, к которому примешивался страх.

Кава и Туй ворвались в пещеру. Шерсть на них взъерошилась, они дрожали, глаза были полны страха. И неудивительно! Двух храбрых собак преследовали шесть или семь фыркающих, сопящих и шумливых медведей. Правда, злобы не видно было у этих увальней, скорее они гоняли незнакомцев просто для потехи.

Вид людей не остановил медведей. Они прямёхонько двинулись на собак, но твёрдый голос Сперанского заставил их сесть на задние лапы.

— Назад!

Он подошёл к переднему медведю и взял его за ухо. Зверь взвизгнул.

— Зачем ты здесь? Назад! Ещё назад! Все назад! Ах вы, глупые. Да я вас!..

Если бы у медведя хвост был такой же длинный, как у собаки, возможно, люди увидели бы, как Топтыгин поджал его Но медвежий хвост короток и не может так образно выразить покорность. Медведи сбились в кучу и, толкая друг друга, выкатились из пещеры к удовольствию собак, которые теперь заливались победным лаем.

— Ну вот, первое знакомство… У меня тут десятка два бурых. Я их подкармливаю. Можете их не бояться, они игривы и добродушны. Избегайте только медведиц с детёнышами.

После этого инцидента Кава и Туй больше не испытывали желания отходить от своих хозяев и, высунув языки, улеглись, всем своим видом показывая, что встреча с мохнатыми приятелями произвела на них большое впечатление.

— Что вы искали на Севере, друзья? — неожиданно спросил Сперанский. — Я знаю, вы геологи. Но что именно интересует вас?

— Золото, олово, вольфрам, — ответил Усков.

— Понимаю. И нашли, конечно?

— Дневник Иванова помог нам. Мы нашли ручей, на дне которого вы когда-то ночевали с Ивановым. Там нашли золото.

— Много?

— Много. Но стране много и надо.

— Да-а… — Сперанский вдруг задумался. Он как будто хотел сказать ещё что-то, но не сказал. Усков понял его и тоже промолчал.

Не надо спешить. Доверие приходит не сразу.

Глава двадцатая из которой видно, что положение не столь безвыходное, как считал Сперанский

Начальник партии решил не терять даром времени. Он собрал всех и сделал краткое заявление.

— Конечно, — начал он, — изучить кратер и его природу очень интересно. Но сейчас самое для нас важное — выбраться из кратера. Вы представляете, как там беспокоятся? Сколько времени о нас ни слуху ни духу! Нас уже, вероятно, ищут конные и пешие, на земле и с воздуха. А потому предлагаю, не теряя ни минуты, тщательно обследовать стены кратера. В южной стене должны быть всё-таки сквозные пещеры. Я в этом убеждён.

Геолог внезапно замолчал: он встретился глазами со Сперанским и понял, что, сам того не желая, обидел человека. Неужели за эти долгие годы Сперанский не обследовал все стены, и южную в том числе! Он уж, кажется, изучил кратер метр за метром, ощупал и простукал все углы и закоулки! Увы! Ничего, хотя бы отдалённо похожего на надежду.

— Вот когда чувствуешь, что значил для нас маленький радиопередатчик: без него мы действительно отрезаны от мира! — заметил Борис.

— Это верно… — сказал Орочко. — Без рации — беда. Но ведь нас обязательно будут искать, появятся самолёты… Давайте приготовимся, станем подавать сигналы, нас увидят… Я за то, чтобы подождать.

— Нет, Александр Алексеевич, это вы оставьте! — нетерпеливо перебил его Усков. — Сложа руки мы сидеть не будем.

— Я не совсем понимаю, — тихо и неуверенно вставил Сперанский. — Вы говорите — самолёты? Это летательные аппараты, аэропланы, да?

Петя и Борис переглянулись и улыбнулись. Усков строго посмотрел на них.

— Совершенно точно! — сказал он. — Наша отечественная авиация занимает одно из первых мест в мире… Вы слыхали о Циолковском, о Жуковском?

— Припоминаю эти имена. Воздухоплавание… Ракеты. Так?..

— Так. А что такое рация, вы знаете? Нет, конечно.

Переносная радиостанция. Открытие кронштадтского инженера Попова помните? Беспроволочный телеграф — так оно тогда называлось.

— Как же, знаю…

— Ну, вот теперь такая телеграфная станция укладывается в сундучок, и — пожалуйста! У нас тоже есть…

— Была, — поправил Любимов.

— Ну да! Была, но погибла с нашим имуществом. Иначе мы бы уже давно вызвали помощь. Впрочем, я уверен, самолёты давно ищут нас.

— А туман? Нас сверху не увидят! — вставил Сперанский.

— Ничего, — упрямо сказал Усков. — Я уверен, что мы всё-таки можем надеяться не только на помощь извне, по и на самих себя.

Сперанский обвёл всех повеселевшими глазами.

— Нас теперь много, и это меняет дело, — неожиданно сказал он. — Видите ли, в кратере действительно остался один уголок, не до конца мной обследованный. Я, признаться, пытался, но это оказалось просто не по силам одному человеку.

— Какая-нибудь особенно глубокая пещера? — спросил Усков.

— Вот именно. Очень запутанная пещера. Я не мог туда проникнуть. Может быть, просто не мог преодолеть страх. Не стану скрывать, что после первого обвала…

— …у вас нет желания попасть во второй?! Вполне вас понимаю, — улыбаясь, сказал Усков. Сперанский тоже рассмеялся.

— По-нашему, это называется рефлекс, — сказал он и прибавил: — Так вот, есть одна пещера, которая, как мне кажется, ведёт в самую преисподнюю. Она находится как раз в южной стене, несколько правее той, через которую я проник в кратер.

— Покажите нам, дорогой Владимир Иванович. Ведь мы геологи, пещеры нам надо видеть своими глазами. Скоро вся группа была у заветной пещеры. В стене чернел необычайно широкий и высокий вход. Усков сразу понял, что своим образованием пещера обязана воде: только вода может размыть в податливых известняках такие огромные пустоты. Геолог стал искать глазами следы водного потока. Сперанский сразу понял это и указал на ложбину, густо поросшую лесом.

— Когда я нашёл эту пещеру, мне тоже захотелось раньше всего узнать, как она возникла. И я понял: река. Та самая, которая выходит из озера. Она нашла узкую щель в стене, размыла её и ушла, оставив нам в наследство эту жуткую пещеру. Одно мне неясно: как, по-вашему, дно кратера выше внешних долин или ниже?

— Выше. Примерно на триста — четыреста метров.

— Припоминаю… Да, да… Ну конечно! Кратер выше. А это значит…

— А это значит, что ручей пробегал по пещере и вытекал где-то за пределами Эршота в большой мир. — Усков даже порозовел от волнения. — Понимаете, вытекал!

— Пошли! — решительно воскликнул Борис и поправил ремень ружья на плече с таким бравым видом, как будто ему предстояло тотчас броситься в бой.

Петя, в свою очередь, шагнул к пещере, готовый не отставать от друга. Но Сперанский только улыбнулся.

— Погодите, дети, — сказал он мягко, боясь обидеть возбуждённых юношей. — Это делается не так, не сразу. Мы, конечно, пойдём в глубь горы, но давайте запасёмся всем необходимым.

Усков кивнул в знак согласия:

— Свечи, пища, одежда, обувь… На экипировку потребуется несколько часов. Выступим завтра. Но я полагаю, Владимир Иванович, что нам будет полезно осмотреть сейчас хотя бы предмостное укрепление твердыни, которую мы собирались штурмовать…

Первый зал пещеры встретил их гулким эхом. Потолок поблёскивал сырым отшлифованным камнем. Когда путники привыкли к полумраку, они увидели, что находятся в круглом, почти правильной формы гроте с песчаным дном, уходящим чуть наклонно вниз.

Только гигантской силы водоворот мог создать этот зал. Сюда когда-то с рёвом врывалась вода и, прежде чем уйти в глубь земли, шлифовала камень, пядь за пядью разрушая гору.

Усков сказал:

— Вода входила сюда свободнее, чем выходила. Значит, дальше проход будет узкий.

— Вот он… — показал Сперанский на дальний угол пещеры.

Пол опускался вниз неровными уступами, зал сужался, постепенно становился коридором, потом щелью — чёрной щелью, откуда несло сыростью и каким-то влажным, гниловатым теплом.

— Да-а… — неопределённо протянул Любимов, первым спустившийся в чёрную щель. — Жуткое место. Сколько ни хожу по белому свету, в такой дыре бывать ещё не приходилось. Однако завтра попробуем…

Все замолчали, к чему-то прислушиваясь. Но в подземелье царило мёртвое молчание. Кава потёрлась боком о ноги Любимова и тихонько заскулила.

— Ну вот, и ей страшновато, — усмехнулся Любимов. — Пойдёмте, товарищи.

На свету, под белым, по-зимнему низким, но таким привлекательным небом все облегчённо вздохнули и бодро пошли к дому, на ходу обсуждая детали намеченного путешествия. Было решено, что в пещеру пойдут трое: Усков, Любимов и Борис. Хватай-Муха, Петя, Сперанский и Орочко остаются в кратере. На первых двух возлагаются повседневные дела Владимир Иванович и Орочко пройдут вместе с оперативной группой в глубь пещеры до предполагаемой середины и останутся там для связи. Поиски не должны длиться более суток. Через сутки Усков и его спутники обязаны вернуться при всяких условиях.

Чуть посерело небо над южной стеной, как все тронулись в путь. Шли молча, гуськом. Было прохладно и как-то тоскливо. Даже собаки и те тащились понуро, не выражая радости по поводу столь раннего путешествия.

Сперанский шёл впереди. Он уверенно нащупывал едва заметную тропу и, не оглядываясь, изредка бросал через плечо короткое: «ветка», «камень», и эти слова повторялись по цепи от Любимова до Хватай-Мухи, замыкавшего шествие. Через полчаса вся группа стояла перед входом в пещеру.

Рассвело. Открылся лес, блеснуло озеро: северная стена поблёскивала искорками инея; над ближним источником клубился пар. Щель казалась чёрной пастью Над верхним сводом пещеры у входа тоже блестела густая полоса инея. Орочко указал на неё:

— Из пещеры выходит тёплый и влажный воздух Видите, выше он застывает и обращается в иней. Какой «дух» топит там печи, в этой глубине?

Сперанский улыбнулся:

— Бог недр, Плутон. Вероятно, в пещере есть трещины, они соприкасаются с огнедышащей глубиной, возможно даже с близкой лавой…

Усков поддержал разговор:

— Вы, конечно, в своё время слышали о наличии в природе радиоактивных элементов?

— Помню, очень хорошо… Уран. Мария Кюри-Склодовская, её муж. Радий… Странное, весьма активное излучение, засвечивающее фотопластинки…

— Так вот, в этом направлении за последние десятилетия сделан очень крупный шаг вперёд. Достоверно доказано, что радиоактивные элементы, в частности уран и торий, постоянно излучают огромное количество энергии. при этом их атомы распадаются. В глубине Земли немало таких, а возможно, и других, ещё не известных нам, радиоактивных элементов. В условиях огромного давления в земной толще происходят таинственные процессы. Температура Земли в глубинах достигает очень высокого уровня. Появляются огонь и лава, возникают и действуют вулканы, гейзеры, горячие источники…

Пока шёл этот разговор, остальные участники похода распределили между собой вещи и проверили, все ли взято. Любимов осмотрел снаряжение, связал охапки сухих поленьев, щепу. И вот пять человек из семи скрылись в чёрной пещере, напутствуемые Петей и Лукой Лукичом.

Свечи, сделанные из бараньего сала с фитилём из волокна канатника, горели неярким, жёлтым светом, выхватывая из темноты скользкие, влажные стены, отполированные водой. Шли молча. Впереди с электрическим фонариком, ещё сохранившимся у разведчиков, осторожно и медленно шёл Любимов. Пещера круто спускалась вниз. Воздух был насыщен запахом застойной воды, чуть попахивало сероводородом, но пламя свечей — этот верный индикатор кислорода — горело ровно, чуть потрескивало и никакой опасности не предвещало.

Усков, шедший вторым, держал компас и лист бумаги. Он отмечал каждый поворот коридора, и на бумаге росла и удлинялась странная, витой формы линия. Вправо, влево, ещё влево чуть ли не полукольцом, затем прямо, опять вправо и все время вниз и вниз. Барометр-высотомер, который нёс Борис, показывал сперва сто, потом сто двадцать метров понижения, сто семьдесят.

Когда исследователи прошли больше чем полтора километра, Любимов остановился.

Перед ними темнела вторая, необычайно широкая пещера. По знаку проводника все стали говорить шёпотом. Любимов показал на большие глыбы камня, валявшиеся на полу: следы обвалов свода…

— Обвалы могут произойти и сейчас, — сказал он.

— Было бы желательно вызвать Их искусственно, — ответил Усков.

Люди отступили назад, в узкий проход, проверили, надёжен ли потолок над ними, и…

Борис вскинул ружьё. Выстрел! Залп целого артиллерийского полка показался бы жалкой хлопушкой по сравнению с грохотом этого выстрела. Эхо ударилось в камни, пронеслось над сводом, метнулось вниз, в стены, снова вверх; и внезапно загрохотали камни, погасли свечи, пыль заставила всех закрыть глаза и зажать носы.

Разведчики подождали несколько минут, пока осела пыль и успокоился потревоженный воздух. Любимов высек огонь и зажёг все пять свечей.

Теперь зал нельзя было узнать. Половина пустоты, которая только что зияла в сердце горы, оказалась зава ленной. Где-то далеко впереди ещё грохотало. Там, медленно слабея и затихая, продолжался камнепад.

— Подождите меня, — проговорил Любимов и пошёл по камням вперёд.

Он вернулся минут через десять:

— Нашёл! Ход идёт чуть влево. Там свободней… Когда разведчики миновали опасную зону и снова втянулись в узкий коридор, Любимов предложил здесь устроить промежуточную базу.

— Мы прошли больше двух километров. Похоже, что отмахали половину пути, — сказал он.

— Похоже? — как-то иронически сказал Усков. — А по-моему, это ни на что не похоже. Вы только посмотрите схему! Крутимся, вертимся в этой проклятой горе — и ни с места! Ничего не понимаю!

На листе бумаги вились тонкие линии маршрута Бесчисленные повороты увели разведчиков не на юг, куда они стремились, а на запад.

Быть может, если бы Усков перед началом пути сделал абрис кратера, он бы не сказал, что ничего не понимает…

Но об этом — позже.

А пока что партия разделилась на две группы. Сперанский и Орочко остались на месте. Усков, Любимов и Борис тронулись вперёд.

— Ждём вас сутки, до одиннадцати часов утра завтра. Не задерживайтесь…

Группа скрылась за поворотом. Стало тихо.

— Поищу воды, — предложил Сперанский и, взяв свечу и кожаное ведро, пошёл в каменный зал.

Орочко задумался, глядя па огонёк свечи. Агроном мысленно представил себе, какая огромная гора висит над ним, и ему стало не по себе. Он беспокойно заёрзал на своём сиденье и поставил свечу поближе.

Вернулся Сперанский. Он принёс полное ведро воды, От неё попахивало тухлым яйцом, цветом она напоминала жидкий кофе. Пить, конечно, нельзя было, и Владимир Иванович отставил ведро в сторону.

— Знаете, — сказал он с тревогой в голосе, — по-моему, товарищи пошли по ложному пути. В центре зала, под камнями, я нашёл лаз, идущий вниз. Кажется, это и есть русло подземной реки. Там ещё до сих пор имеются остатки воды.

— Пролезть можно?

Сперанский покачал головой:

— Вряд ли. Щель забита камнями. А потом, мне думается, она слишком узка.

Они перекинулись ещё несколькими словами и замолчали. Повисла гнетущая тишина. До боли захотелось на воздух. Орочко вздохнул.

— Давайте погасим свечу, Александр Алексеевич, — предложил Сперанский, — будем экономить. А вы мне расскажите ещё о том, как теперь живёт Россия.

Пока Орочко рассказывает, трое разведчиков идут по пещере все дальше и дальше.

После трех — четырех часов блужданий, где в полный рост, где на четвереньках, Борис установил по барометру, что они поднялись на триста метров. Пещера вела на восток, затем повернула па запад и снова на юго-запад. Люди устали.

— Бесцельное блуждание! — раздражённо буркнул Усков. — Мы сейчас так же далеки от цели, как были в начале пути.

Вдруг пламя свечей заколебалось. Все остановились. Откуда-то спереди и сверху потянуло свежим воздухом. Прошли ещё метров семьдесят, и — о радость! — чуть выше человеческого роста сияло пятнышко дневного света. Лучик, словно огненный меч, прорезал тьму коридора и неподвижно упирался в стену. Каким жалким казался перед этим лучом тусклый огонёк свечи! Сердце забилось надеждой. Все приникли к отверстию. Это была трещина в камне. В одном месте кусочек камня вывалился, и небо проглядывало сюда, как сквозь окно.

— Скорее за дело! — воскликнул Усков. Нервным движением он сбросил заплечный мешок и лихорадочно принялся прощупывать камни молотком. — Э, да тут вся стена в трещинах!

Любимов и Борис без труда раскачивали и сбрасывали на пол целые глыбы. Свет становился все ближе, все ясней! Неужели выход? Но вот выворочен огромный обломок стены. Угрожающе шурша, сверху посыпался щебень.

— Назад! — крикнул Любимов.

Каменная плита, лишённая опоры, лениво накренилась и с грохотом осела. В пещеру хлынул воздух. Свечи потухли. Разведчики невольно зажмурились. Когда они открыли глаза, перед ними сиял тихий осенний день.

Они увидели лес. Густые ели стояли величаво и спокойно, в отдалении поблёскивало озеро, журчал ручей, жёлтым ковром трав расстилался большой луг. А над всем этим мирным пейзажем возвышалась неприступная серая стена.

Так и есть, они все ещё были в кратере, в том же самом кратере! Вот куда их вывел подземный лабиринт!

И сразу померкло для них сияние дня. Они спустились вниз, в кратер, и через какой-нибудь час были опять у входа в пещеру, у того самого входа, в который вошли утром. Петя и Лука Лукич растерялись, когда в вечерних сумерках увидели приближающиеся неясные фигуры. Но Кава и Туй с весёлым лаем бросились навстречу и так отчаянно взмахивали хвостами, что Петя даже выразил опасение, как бы хвосты не оборвались.

Итак, пещера оказалась замкнутой. Вернее, в горе шли и сходились в центральном зале два лабиринта — мокрый и сухой. Река терялась именно в том зале, где они произвели большой обвал. Оттуда и следовало поискать верный путь.

— А всё-таки, — твёрдо сказал Усков, — поиски надо продолжать. Борис, ты теперь оставайся здесь; Петя тебя сменит.

Орочко и Сперанский, сидевшие за мирной беседой в полной темноте, удивились и даже испугались, когда услышали позади себя непонятные звуки, не то повизгивание, не то шумные вздохи. Что-то жаркое и лохматое бросилось Орочке на грудь и свалило его на холодный пол пещеры.

В ту же минуту блеснул луч света, вдалеке послышались голоса, и не успел Сперанский зажечь свои свечи и поднять Орочко, как их уже окружили друзья.

— Что это было? В чем дело? — спрашивал агроном, еле приходя в себя.

Негодная Кава! Она стояла рядом, виляла хвостом и удивлённо поглядывала на людей, нисколько не догадываясь, как напугала их.

Развели костёр, отдохнули, а затем разбрелись со свечами по залу искать пропавшее русло подземной реки. Сперанский повёл Ускова к замеченной им щели. Осмотрели место. Не оставалось сомнения, что именно эта трещина и отводила воду из зала. Она была забита камнями, которые падали со свода в течение многих сотен лет. Дальше пути не было…

Настроение упало. Рухнула ещё одна надежда на освобождение.

Когда собрались уходить, Петя, желая опорожнить ведро, вылил воду на тлеющие угли костра. Раздался сильный треск. Все удивлённо оглянулись. Плоский камень, на котором горел костёр, лопнул и развалился на несколько кусков. Правда, камни часто лопаются от резкой перемены температуры…

Любимов долго и задумчиво смотрел на потрескавшуюся каменную плиту. Какая-то мысль возникла у него и не давала теперь покоя. Но Николай Никанорович решил хорошенько все обдумать раньше, чем говорить. Он был противником скоропалительных выводов.

Глава двадцать первая Огонь и вода — против каменных скал. — Сокровища деревянного ларя. — Удивительная рыбацкая артель Луки Лукича. — Пещера смерти

Разведчики вернулись домой поздно, и сон быстро свалил их. Горечь неудачи они по-настоящему почувствовали только утром.

Усков угрюмо молчал. Орочко хмурился. Сперанский с Борисом и Петей молча пошли по хозяйству. Они прошли в загон для баранов, накормили их, а потом отправились ловить рыбу.

Когда вернулись домой, Любимова и Ускова уже не было.

— Ушли ось туда, — указал им на юг Лука Лукич. — Взяли свечки, топор, ведёрко и подались. Мабуть опять у пещеру…

Сперанский и Орочко занялись гербарием. Оказывается, у Владимира Ивановича была собрана обширная коллекция местных растений. Под навесом лежали целые штабеля из гладко очищенной коры липы. Гербарий Сперанского с такого рода прослойками весил не менее двух тонн.

— Ни бумаги, ни сеток! — оправдывался хозяин. — Пришлось использовать лубок. И, знаете, ничего получилось. Растения высохли нормально, цвета не потеряли. Здесь девятьсот с лишним видов. Каталог вы найдёте в моих записях на стене пещеры.

Но вот показались Усков и Любимов. Они шли довольные и весёлые, жестикулировали и о чём-то оживлённо беседовали.

— Эврика! — ещё издали крикнул Усков. — Нет худа без добра! Нашли!..

— Что нашли? Выход?

— Пока ещё нет… Но есть хорошая мысль. Теперь дело за нами. Только за нами.

Любимов, оказывается, недаром так пристально глядел на лопнувший в пещере камень. Он понимал, что наиболее тонкая преграда, отделяющая их от внешнего мира, — это скала, которая закрыла Сперанского в кратере. Какой она может быть толщины? Ну, десять, двадцать, ну, тридцать метров, но ведь не больше! Это не так уж много в конце концов.

Когда Петя вылил на раскалённый камень воду и плита лопнула, в голове у проводника немедленно возникла мысль: огонь и вода, вот что может заменить ломы и кирки, которых им так недоставало! Ускову мысль понравилась, и они решили посмотреть, что из этого может получиться.

Представьте себе прямоугольник в несколько десятков кубометров плотного камня; он осел в проходе так прочно, будто лежал здесь со времени создания мира. Лишь внизу по углам виднелись небольшие щели.

Любимов заложил в один из углов дрова и зажёг их. Два кожаных ведра с водой стояли рядом. Дым заполнил пещеру, пламя свечей померкло, Усков закашлялся.

— И как ты терпишь, Николай Никанорович?

— Глазам копчёным дым нипочём… — отшутился проводник.

Но вот дым потянуло вверх — видно, нашёлся выход. Стало легче дышать, ярче разгорелись дрова. Стена почернела от копоти. Через два часа костёр прогорел. Любимов выгреб угли и скомандовал:

— Лей! Усков плеснул водой на чёрные камни. Раздался характерный треск. Небольшие куски отскочили. Ещё одно ведро. И ещё несколько камней, шипя, упало на пол — всего, пожалуй, четверть кубометра.

— Начало положено! — весело воскликнул геолог. — Теперь ясно: дрова, дрова и дрова! Вода, вода и вода!

— Вот и я так думаю, Василий Михайлович. Надо аврал объявить… Айда домой, за людьми, — предложил Любимов.

Они заторопились, и тут Усков, очевидно, забыв, что просидел столько времени в дыму и копоти, вытер вспотевшее лицо рукой, отчего копоть размазалась по всему лицу. Любимов взглянул на него и расхохотался. Усков, однако, не обиделся:

— Пожалуйста, дружище, смейся сколько душа просит, только давай всё-таки поскорей за людьми.

Однако как Усков ни спешил, но, пройдя от выхода из пещеры шагов десять, он остановился, поднял 6 обнажённой земли осколок трещиноватого камня и стал так внимательно, с такой сосредоточенностью рассматривать его, что Любимов даже встревожился:

— В чем дело?

— Кимберлит!.. — прошептал Усков.

— Кимберлит? Это что ещё такое?

Любимов недоуменно посмотрел на серо-голубой камень, который держал Усков. А у того глаза уже сверкали от возбуждения.

— Раз кимберлит, друг ты мой дорогой, то могут быть и алмазы! Ни больше, ни меньше! Понятно? Это выветрившаяся, разрушенная вулканическая магма. Миллионы лет назад, в глубочайших недрах Земли, в условиях огромного давления и сверхвысоких температур, в расплавленной магме родились кристаллы алмазов — по-особому сложившиеся молекулы чистого углерода. Прошли ещё миллионы лет, и магма где-то прорвала земную кору, вырвалась наверх, образовав «трубу», наполненную вот этой голубой породой, остывшей магмой, которая и называется кимберлитом.

— Ну и что?

— А то, что в кимберлитах залегают алмазы. Понятно? Это алмазоносная порода! Где-то здесь есть алмазы! Это в десять раз важнее золота и платины!

Усков говорил громко, почти кричал. Однако внезапно он тихо прибавил:

— Но пока — всё-таки молчок! Я, конечно, уверен на девяносто девять с половиной процентов, что это кимберлит. Но всё-таки ещё разок проверю. Потому что геологу брякнуть такую штуку и ошибиться это, знаешь, не подобает. Так что пока — молчок!

Друзьям они рассказали только о своём опыте с водой. Впечатление было неописуемое.

— А все Петя! — заявил Любимов. — Это он первый плеснул водой на костёр.

— А воду принёс Владимир Иванович.

— А костёр сложил Орочко.

— Ну, уж если так, то пошли мы в пещеру по распоряжению Василия Михайловича.

— Решаем: авторство принадлежит всему нашему коллективу, — подвёл итог Усков. — И давайте завтра с утра готовиться к штурму. А сейчас — спать!

Но сон никак не шёл. Все лежали и мечтали о том, как они вернутся на Большую землю.

Неожиданно заговорил Сперанский:

— Конечно, наша наука получит интересные данные о прошлом Земли. В кратере Эршота проведут изыскания, сделают раскопки. Наука извлечёт большую пользу. Но будет и материальная польза…

— Разумеется, Владимир Иванович, — откликнулся Усков. — Россыпи на безымянной речке, которую мы нашли благодаря записке вашего покойного товарища, дадут стране то, что вы называете материальной пользой. Возможно, нам удастся найти ещё кое-что…

— Оно уже найдено, Василий Михайлович, это «ещё кое-что»…

Усков резко поднялся на локтях:

— Что вы имеете в виду?

— Я имею в виду кое-какие вещицы, которые лежат сейчас рядом с нами, уже много-много лет…

С этими словами Сперанский встал и, заметно волнуясь, зажёг свечи. Встали и разведчики. Владимир Иванович торжественно сказал:

— Вот какой дар я хотел бы передать новой России! Вдоль стены стоял узкий, но длинный ларь, сколоченный из плах кедровника. Он служил и лавкой и одновременно постелью. Сперанский снял шкуры и приподнял плахи.

По дну ларя были густо рассыпаны небольшие камешки, иные — с орех, иные — меньшего размера. Под пляшущим огоньком свечей они излучали нежный свет, мерцали, переливались. Одни отливали зеленоватым цветом, другие бледно-голубым, третьи теплились розоватым. Некоторые были прозрачные, как капля росы…

— Алмазы! Кристаллы алмазов! — воскликнули разом Усков и Любимов.

Сколько их тут было — трудно сказать. Никто ещё не видел, чтобы драгоценные камни лежали вот так, навалом, как овёс в закроме.

— Вот это да! — простодушно сказал Борис.

— О, це ж сила!.. — ахнул Лука Лукич. А Усков уже с профессиональным азартом рассматривал отдельные экземпляры драгоценного «цветка земных глубин».

— И всё в кратере? — только спросил он.

— Конечно… Я достал их из неглубокой шахты в голубой глине около моей пещеры…

В первую минуту Сперанский, откровенно говоря, был поражён, когда не увидел блеска жадности в глазах своих новых друзей. Уж не сомневаются ли они? Но как же геологи могут сомневаться, когда все так очевидно?! И вдруг он понял: это люди нового воспитания, новой эпохи, это люди социалистической России. Алчность жадность, стяжательство, по-видимому, чужды им. Ему сделалось неловко из-за того, что он до сих пор скрывал это богатство, точно боялся их, не доверял им.

Василий Михайлович рассказал — и довольно весело, — как они с Любимовым нашли сегодня вечером голубую породу и как он сразу решил, что это кимберлит, но не сказал ему, Сперанскому, так как хотел ещё раз осмотреть выходы этой породы при дневном свете. Но теперь у него всякие сомнения отпали.

Он прибавил, смеясь:

— Я уверен, Владимир Иванович, что вы даже не догадываетесь, какую ценность сейчас представляют алмазы. Вы думаете — дамские украшения? Ювелиры отшлифуют их, покроют мельчайшими гранями, и появятся бриллианты для колец и брошек?

— Конечно… А деньги пойдут государству…

— Не совсем так, дорогой доктор. Сейчас алмазы — огромная ценность для многих областей техники. Самые твёрдые сплавы обрабатываются резцами из алмазов. Буры с алмазными коронками сверлят любую горную породу. Точная механика не может обходиться без алмазов. Так что это не просто дорогие безделушки, а нечто весьма и весьма важное для страны…

Спали в эту ночь не очень крепко, однако утром вскочили бодрые и полные энергии. Всем не терпелось поскорей пойти на штурм пещеры.

— Предлагаю, — сказал Усков за завтраком, — организовать работу в три смены, по два человека в каждой. Костры должны гореть непрерывно!..

Лагерь, если бы на пего посмотреть со стороны, выглядел очень шумным и деятельным.

Из бараньих шкур шили бурдюки для воды, заготовляли дрова. Сперанский и Любимов подтаскивали толстые верёвки. У хозяина кратера оказался солидный запас их ещё с того времени, когда он свозил в одно место экспонаты своего музея. Верёвки эти толщиной в семь — восемь сантиметров были свиты из стебля канатника, который рос в кратере в большом количестве. Из верёвок сделали постромки и закрепили их на волокуше, сооружённой из молодых деревьев. На таких волокушах, только меньшего размера, жители Севера возят по бездорожью сено.

— Лас! Дик!.. Гха! Гха! — раздалось по лесу. Мамонты затрубили в ответ. Глухой звук послышался из зарослей, где животные кормились, обламывая молодые веточки деревьев. Затрещали кусты, зашатались деревья, и первым на полянку вышел Лас, за ним, высоко задрав голову и бивни, спешил его друг Дик.

— Умные животные! — не удержался Любимов от возгласа восхищения, — Прямо как учёные слоны!

— Э, нет, слоны — разбалованные животные, — возразил Сперанский. — А мои Лас и Дик — дети природы в полном смысле этого слова. Я не помню случая, чтобы Лас обидел меня или сделал мне больно. Наше любимое занятие — купание. Я взбираюсь Ласу на шею. Лас заходит по брюхо в озеро, набирает в хобот воды и окатывает сильной струёй свою спину, а заодно и меня. А я растираю осколком камня его загривок, и он только похрюкивает от наслаждения. Так мы можем купаться часами. Потом он осторожно обнимает меня хоботом и ставит на землю. Его глаза в эти минуты сияют от удовольствия. Во время таких операций Дик обязательно трётся боком о бок товарища и тоже обдаёт себя фонтаном воды, смешанной с песком. Мы много с ними работали, таскали дрова, расчищали дороги, промывали золото, корчевали большие пни и кустарники, пахали. Да-да, именно пахали! Я приспособил для этого корень самшита, который растёт в восточной части кратера. Так вот, моя соха понравилась мамонтам. Они охотно давали себя запрячь и без возражений тянули.

— И шли точно по борозде? — не без иронии спросил Орочко.

— К этому я не мог приучить их. Пришлось пойти на хитрость. Вдоль борозды я втыкал колья с пучками сладкой осоки. И они шли от вехи к вехе, чтобы отправить себе в рот любимое лакомство. Но возникла трудность: Лас и Дик решили, что раз они пахали, то они же являются и хозяевами урожая, и однажды начисто все съели. Но я нашёл выход.

— Какой же?

— Очень простой. Я заметил, что мамонты питают инстинктивный страх перед трупами и даже костями своих павших собратьев. Дик и Лас всегда старательно обходят кладбище мамонтов, и никакая сила не заставит их переступить запретную зону. Только когда мамонт чует близость смерти, он идёт на могилы своих предков и уже навсегда там остаётся. Так вот, мне пришлось принести больше сорока бивней и костей мамонтов и расставить их по границам своего участка. Дик и Лас подолгу стояли перед редкой, но священной для них отрадой и ни разу не осмелились переступить се. А ведь полакомиться молодыми стеблями ячменя и чиной для них, даже когда они сыты, истинный праздник.

— А что это за чина, Владимир Иванович? — внезапно спросил Петя.

— Вчера снидали кашу из чины, а сегодня спрашивает! — усмехнулся Лука Лукич, который действительно только накануне приготовил плов, где рис заменила чина.

— Это низкорослое бобовое растение Севера, далёкий родич нашей вики, или, вернее, чечевицы. Она прекрасно растёт здесь вместе с ячменём, с вейником Лансдорфа и с другими злаками и даёт, правда, немного зёрен, но очень вкусные и питательные…

Пока шёл разговор, волокушу нагрузили дровами, и Сперанский позвал Ласа. Гигант приблизился; Сперанский проворно взобрался па него, накинул канаты на бивни, и Лас, под восторженные крики одобрения всех окружающих, легко, как пушинку, потянул огромную волокушу с пятью кубометрами дров. Разведчики последовали за ним. Дик плёлся позади. Видно, он не любил оставаться в одиночестве.

В пещеру вошли все. Перенесли туда дрова, воду, свечи. Потом Лас привёз ещё несколько волокуш дров.

Жарко стало на всем более чем километровом протяжении подземного коридора. Горячий воздух застаивался, дым стелился под потолком. Разведчики по очереди дежурили у костров, вытаскивали прочь отколовшиеся горячие камни, и скала понемногу поддавалась.

…Так прошло много зимних дней. Это были дни тяжёлого, упорного труда. Но люди решили во что бы то ни стало вырваться из кратера.

И тогда впервые пленники кратера встретились с тем страшным явлением, которое заставило их пережить много неприятных часов и дней.

Как-то раз к Хватай-Мухе пришли «гости».

Семь или восемь медведей топтались у порога хижины. А повар оставался один. Все ушли на работу. Трудно сказать, что привлекло медведей. Просто ли игривое настроение, наступившее в связи с мягкой погодой, или запах жареной рыбы возбудил инстинкты северных рыболовов, какими испокон веков являются бурые медведи — любители таскать из воды полумёртвую кету, горбушу и кижуча. Во всяком случае, гости пришли, и Лука Лукич из гостеприимства (а может быть, и просто во избежание неприятных объяснений с представителями косолапой породы, которые, как известно, очень легко переходят от необузданного веселья к необузданной свирепости) вынес гостям соответствующее угощение. При этом он имел неосторожность взять с собой все большое блюдо из бересты, в которое сложил жареную рыбу, приготовленную на обед разведчикам.

Ах, как аппетитно пахнет рыба! Медведи тотчас окружили Хватай-Муху и, вытягивая дудочкой губы, с жадным причмокиванием стали рвать у него из рук угощение. Повар блаженно улыбался. Но вот какой-то ловкач подкрался сзади, обнюхал блюдо и тут же потерял способность держаться в рамках пристойности. Он сгрёб всю посудину и потянул её к себе.

— Ну, ну! — крикнул рассерженный хозяин. — Геть! Ось я тебя!..

Где там! Рыба посыпалась на землю. Сделалась «куча мала». Медведи сразу передрались. Полетели клочья шерсти. Испуганный Хватай-Муха в три прыжка оказался в хижине.

Тут он призадумался. Шутки шутками, а придут свои, и кушать нечего… Лука Лукич выглянул. Медведи поели рыбу и остепенились. Одни ходили по поляне, другие лениво топтались на месте происшествия, обнюхивая землю, где уже никакой еды больше не оставалось. Вид у них был по-прежнему очень добродушный, от былого озлобления не осталось и следа.

— Хай вам грець!.. — буркнул Лука Лукич и сплюнул с досады.

Взгляд его остановился на удочках, стоявших у стены. Он быстро нарезал на кусочки остатки рыбы и отправился на речку. Медведи с любопытством уставились на него. Лука Лукич сделал вид, что не замечает их, и быстро пошёл туда, где ручей разливается в маленькое озеро. Здесь было особенно много хариусов, любящих попрыгать из быстринки в спокойную воду.

Медведи неторопливо, но в полном составе тронулись за рыболовом. Вот и быстринка. Хватай-Муха сел на берег. Медведи расселись сзади полукольцом. Рыболов размотал леску, насадил кусочек рыбы, поплевал на него, как полагается, и забросил. Медведи смотрели, и любопытство разгоралось в их маленьких желтоватых глазках. Хариус клюёт сразу, берет приманку с отчаянной решимостью. Есть! Лука Лукич потянул леску, и над водой блеснула рыбья чешуя. От нетерпения медведи привстали. Рыболов снял добычу и насадил её на кукан. Зрители подтянулись ближе к берегу. Ещё одна! Ещё! Ещё! Клёв шёл непрерывно. Кукан обрастал рыбой. Теперь медведи сгрудились возле самого рыболова и, не отрываясь, смотрели на рыбу. Но вот Лука Лукич выдернул из воды ещё одного хариуса. И не успела леска с крючком описать в воздухе положенный круг, как один из медведей подпрыгнул, на лету сорвал добычу лапой и тут же без лишних формальностей, отправил в пасть.

— Кыш, ты! — заорал рассерженный рыболов и хлестнул озорника удочкой.

Медведь Отпрыгнул в сторону. Но шайка не дремала. Стоило Луке Лукичу отвернуться, как три проворных юнца бросились на кукан и вмиг разнесли всю связку, причём тут же успели подраться между собой, выкупались в воде и распугали всю рыбу.

Хватай-Муха обозлился. Он схватил камень и угодил одному воришке в бок, другого огрел удочкой, третьему поддал пинка. Медведи разбежались и попрятались по кустам.

Если бы Лука Лукич в эту минуту увидел Сперанского и пожаловался на озорников, то Владимир Иванович только рассмеялся бы. Вот уже много лет, как он в свободное время устраивал подобные игры: садился с удочкой па берегу и таскал для мишек рыбу за рыбой. А сзади толпились жадные «болельщики». Они так привыкли к этой весёлой игре, что поведение Луки Лукича озадачило их и рассердило… Подумаешь, ему рыбы жалко! Но он не знал местных обычаев и в поведении медведей видел только злое озорство.

Итак, рыбная ловля сорвалась. Хватай-Муха смотал удочки и, браня медведей, тронулся обратно к дому.

Вдруг медведи повскакали и с беспокойством подняли головы, насторожённо поводя чуткими влажными носами. Что-то встревожило их. Остановился и Лука Лукич. Посторонний звук раздался высоко-высоко в небе. Вот он ближе и ближе, ясней… И по мере того, как возрастало беспокойство медведей, радостное волнение охватывало человека.

Самолёт! Гудит самолёт!

Лука Лукич до боли в глазах смотрел на плотные белые облака, закрывавшие от его взгляда этот желанный вестник освобождения. Хватай-Муха прыгал на месте, подбрасывал шапку и кричал до хрипоты что-то бессвязное, радостное, будто далёкий лётчик мог услышать его слабый голос.

Гул мотора ещё несколько минут приближался. Далеко в лесу, где тоже, наверно, услышали этот звук, хлопнул выстрел, другой…

Когда ровное гудение приблизилось и, казалось, раздавалось над самым кратером, когда люди из последних сил выкрикивали в небо слова привета, медведи шарахнулись и, обезумев, помчались прочь.

Но вот гул самолёта, вызвавший такое радостное волнение, стал быстро удаляться. И только теперь заметил Хватай-Муха бегство своих попутчиков. Как ему ни было горько от мысли, что самолёт ушёл, он все же улыбнулся, вспомнив воришек, которые со всех ног удрали, едва заслышав звуки мотора.

— Ой, и отсталая же вы скотиняка! — говорил он. — Ни самолёта, ни автомобиля не бачили.

Луке Лукичу было все же любопытно посмотреть, куда медведи спрятались.

Недалеко от того места, где исчезает ручей, он увидел в стене огромную нишу, своеобразный грот с гигантским входом в десяток метров высоты и ширины. Грот чернел на фоне серого камня, как мрачная пасть. Близ него курился горячий ручеёк и стоял смрадный дух. Ни кустика, ни травки. Вот сюда-то и бросились перепуганные звери.

Лука Лукич увидел их среди камней. Но их было всего пять, Они лежали, уткнув морды в землю, и тяжело дышали. Шестой с трудом отползал все дальше и дальше от пещеры. Из его плотно сомкнутой пасти непрерывно вырывались тихие жалобные стоны. На губах висела слюна. Зверь был явно болен. Вот он дополз кое-как до первых кустов и лёг, утомлённо закрыв глаза.

Пахло чем-то душным, тяжёлым, скорей всего — серой. Лука Лукич сразу догадался, что медведи, побыв около пещеры несколько минут, отравились.

Хворостиной он заставил их всех подняться на ноги и отогнал, как овец, в лес, на чистый воздух. Асам подошёл к гроту поближе. Дышать становилось трудно. Лука Лукич зажал нос и сделал несколько шагов вперёд. И тут он увидел ещё двух медведей. Они были уже мертвы. Видно, с испуга разбежавшись, они не успели остановиться и пали первой жертвой коварного грота.

Лука Лукич быстро выбежал вон. Тут он увидел Петю и Сперанского.

— Скорей назад! Здесь смерть! — закричал Сперанский и с силой потянул за собой и без того опешившего завхоза, — Зачем вы здесь? Сюда ходить нельзя! Смотрите!..

Он зажёг ветку и опустил её на землю. Весёлое пламя тотчас погасло.

— Углекислый газ! Смертельная штука! Сколько раз я собирался загородить эту страшную впадину!

— Два медведя померли, — сказал Лука Лукич. — Они сюда побежали от самолёта ховаться…

— Слышали?! — перебил его Петя. — И вы самолёт слышали?

— Ну, а як же!.. Я кричал и кричал… Улетел.

— И мы кричали. Даже стреляли. Но разве ему видно? Вон какая облачность. А ниже спуститься опасно.

Гул мотора слышали также Усков и Орочко. Теперь для всех стало ясно, что партию 14-бис разыскивают. Раз самолёты летают над Эршотом — значит, пошли и сухопутные группы поисковиков. Возможно, спасение «близко и скоро все вернутся на Большую землю.

Лука Лукич на обед подал только суп. Он развёл руками:

— Медведи все скушали. И наловить рыбу не дали… Ему пришлось рассказать весь эпизод с медведями и о том, как они побежали в пещеру. Усков озабоченно посмотрел на Сперанского. Тот нахмурился и покачал головой. Как это раньше он не рассказал об этой страшной пещере, которая угрожает всему живому в кратере?

После обеда они вдвоём пошли к реке.

— Я догадываюсь, что вас беспокоит, Василий Михайлович, — заговорил Сперанский. — Под нами в трещинах земли таятся огромные запасы газов. К счастью, они не имеют серьёзного выхода в кратер. Вот уже больше года только одна пещера дышит углекислотой. Вспомните, сколько мы обшарили лабиринтов, но нигде не столкнулись с выходами газа. Мёртвая зона не идёт пока дальше сорока метров. Выделение газа невелико.

— Все равно, это очень скверное соседство… Мы живём на дне чаши. И, если из вулканических глубин к нам сюда прорвётся газ, — спасения не будет. Все живое погибнет в несколько минут… Не заделать ли нам поскорее этот ядовитый грот? Он нам теперь покоя не даст.

— Попробуем сделать это, не отрываясь от основной работы. Пока можно ограничиться плотной каменной стеной. Это оградит кратер от распространения тяжёлого газа, потому что газ движется низом.

Решили поставить барьер из камня вышиной в два метра и длиной метров в семьдесят.

На другой же день за работу взялись Сперанский и Орочко. Сперанский пригнал обоих своих мамонтов и заставил их ворочать и передвигать тяжёлые камни. Лас ворочал камни то лбом, то хоботом, оберегая бивни. Дик посматривал на трудягу Ласа, стоя в сторонке. Но, когда Сперанский позвал и его, он стал рядом с Ласом и в точности повторил его движения. Двух-трехтонные камни ложились один около другого ровным рядом. Люди только подправляли их кольями, укладывая поплотнее. За каких-нибудь пять часов во всю длину будущей стены лежали в два ряда большие обломки скал, а мамонты, казалось, только вошли во вкус работы.

За четыре дня сложили стенку. Теперь надо было замазать её глиной. Но от этого мамонты отказались категорически: инстинкт отвращения к грязи у них был непреодолим.

— Ничего не поделаешь, — развёл руками Сперанский. — Я всегда удивлялся этой странности мамонтов.

Они не терпят грязи и готовы проделать любой кружный путь, лишь бы не попасть в болото. Они не будут ни пить, ни купаться в грязной воде. А вот носороги, их современники, те считали за великое удовольствие вываляться с ног до головы в самой мерзкой луже. И, кажется, совершенно не признавали пользы купания. Чистая вода их смущала.

Как бы там ни было, обмазывать стену глиной пришлось самим.

И вот наконец готова эта стена. Каменный барьер закрыл зловещий грот. Сперанский в последний раз перелез через стенку и зажёг смоляную ветвь. Хвоя ярко вспыхнула. Он опустил её. На уровне колен огонь погас: ниже уже стоял невидимый газ, убивающий всякую жизнь и горение.

Глава двадцать вторая Петя Одинцов пробивается вперёд. — Один в каменной клетке. — Отчего плачет старый проводник

Работали в три смены, костры горели день и ночь, а за две недели прошли каких-нибудь два метра. Сколько ещё метров впереди? Кто знает! Может быть, два, может быть, двадцать…

Но вот природа как будто устыдилась: открылась щель в полметра шириной и двадцать — тридцать сантиметров высотой. Теперь можно было продвинуть костёр чуть дальше, и дело пошло веселей.

Несколько раз Петя пытался протиснуться вперёд по щели, но это не удавалось.

Все же к концу первого месяца было пройдено около четырех метров. Щель стала шире. Петя пробрался в конец её и долго изучал. Он вылез весь в пыли и ссадинах, но в глазах его горело нетерпение и надежда.

— Четыре метра я лез свободно. А дальше — опять тесно. Если бы лом, можно бы сбить выступы и щель расширить. В одном месте, у конца, даже сидеть можно. Долбить там удобно. Я бил по камню. Мне кажется, он звенит, как пустой…

Усков с любопытством смотрел на мальчика. А помнит ли он, сидя в этой щели, что над ним висят миллионы тонн? Что, если…

Пете дали геологический молоток. Из щели доносилось усталое сопение мальчика и обрывки песни. Потом полетели камни, щебень, пыль. Это Петя расчищал пол.

Когда он вышел, пот катил с него градом.

— Там где-то близко выход. Не верите? Ах, как жалко, что никто не может пролезть! Может быть, Борис?

Но попытка Бориса не увенчалась успехом: он был значительно шире в плечах.

— Попробуй, Петя, ещё! Мы повременим с кострами. Это очень важно узнать, далеко ли конец…

С утра до ночи просиживал Петя в своей трещине и без устали долбил, долбил и долбил Но что это за молоток! Триста граммов, не больше. Вот если бы лом! Камни отскакивали мелкие, до обидного мелкие…

Мальчик заметно похудел, побледнел, но бодрился. Теперь вся надежда была на него. Он впереди всех на четыре с лишним метра! Неужели не удастся пробить эту проклятую преграду?

Через каждые пять дней Сперанский и Усков ходили К отравленному гроту проверять уровень газа. Последний раз, едва только Сперанский зажёг свечу, пламя вздрогнуло и погасло уже на высоте груди. Газ подымался, и все понимали, что через очень короткое время он достигнет вершины стены и перельётся в кратер.

— Не пора ли нам возобновить костры? — сказал как-то Любимов геологу. — Петя выбивается из сил. Посмотри, на кого он стал похож! Костры — дело медленное, но верное.

Усков и сам уже пришёл к такому мнению. Не маленькая она, эта проклятая скала, и так легко её не взять…

— Ну, как у тебя там? — спросил он однажды у Пети, когда тот вылез из забоя.

— У меня хорошо!

— Ты устал, Петя, очень устал. И не делай, пожалуйста, негодующих жестов. Я вижу. Ладно, ещё два дня… Если ничего не получится, вылезай. Начнём опять жечь костры. Видишь ли, даже если ты и пробьёшь сквозную дыру, это ещё тоже ничего нам не даст: щель слишком узка для всех нас.

— Но ведь там, снаружи, у нас лежат ломы и кирки! — воскликнул Петя. — Вы забыли? Они же спрятаны в пещере! Если я пробьюсь и вылезу, я вам подам инструмент, и дело сразу пойдёт.

Усков быстро переглянулся с Любимовым:

— Ну давай, действуй!

…Мальчик целые дни сидит на корточках в своей щели и по кусочку, по сантиметру, откалывает камень. Тук-тук-тук — слышится из темноты. Отдохнёт несколько минут, и опять: тук-тук-тук… Как дятел!

Николай Никанорович чутко прислушивается, и, если Петя умолкает на одну — две минуты, он встревоженно кричит:

— Живой?

— Живой! — слышится в ответ голос Пети.

И опять: тук-тук-тук… Руки и лицо у Пети в ссадинах, в голове шумит от усталости, от духоты. Но он человек упорный и хочет добиться своего. Он вспоминает Павку Корчагина. Павке ведь иной раз бывало много хуже, а вот не сдавался!..

Уже март на дворе. Временами сквозь толстые белые облака проглядывает солнце. Исчезли последние остатки снега. На клёнах и тополях набухли почки. Прилетели вездесущие пуночки — неярко раскрашенные снегири Севера, — и птичья перекличка в лесах усилилась Всюду чувствовалось дыхание весны.

Петя выходил из пещеры и подолгу сидел на камнях, поглядывая на лес, на зеленую траву, на солнце. Какое оно хорошее, наше солнышко… Раньше он как-то и не замечал его. Светит себе и светит. А вот пожил в каменной дыре, так соскучился…

Разведчики жили ожиданием. Ещё два или три раза слышали они шум мотора, но он возникал и исчезал где-то в стороне.

А Петя все стучал. Он видел, с какой заботой и вниманием относятся к нему товарищи, как хочется каждому из них взять на себя хотя бы часть того бремени, которое легло на его плечи. Но увы! Никто не может протиснуться в узкую щель, кроме Пети.

Зато Лука Лукич подкладывал ему лучшие кусочки за обедом. В последние дни Хватай-Муха просто превосходил самого себя по части кулинарии. В его распоряжении находилось такое отличное сырьё, как свежая баранина и рыба, орехи и ягоды, и с десяток самых важных приправ, вроде петрушки, лука и чеснока, которые в диком виде потихоньку росли даже зимой: сверху их накрывал снежок, а снизу подогревало тепло почвы. Лука Лукич буквально колдовал на кухне. Когда вечером приходил Петя и у очага собирались все жители кратера, Лука Лукич усаживал их за чисто выскобленный стол и с выражением высокой торжественности на лице ставил перед ними деревянные миски с густым украинским борщом, почти настоящий ячменный хлеб и с чувством большого удовлетворения любовался аппетитом своих столовников.

— Как? А? Горячо?

Спросить, вкусно ли, ему не разрешала скромность. Но все неизменно отвечали:

— Вкусно, Лука Лукич! Ой, как вкусно!..

— А тебе, Петя, подлить ещё, а? Це ж жирненький борщок, дюже какой полезный для здоровья!..

И наш труженик, едва отвалившись от стола, бухался на постель и засыпал мёртвым сном. А пока он спал, Любимов и Орочко или Сперанский с Усковым и Борисом снова шли в пещеру, жгли костры и выламывали камни, все расширяя и углубляя проход. День принадлежал «вперёдсмотрящему» Пете, ночь — всем остальным.

Однажды, когда Петя лежал в забое и, обливаясь потом, долбил неподатливую стенку, камень внезапно подался, молоток ударился в пустоту, свеча погасла и струя прохладного, но необыкновенно вкусного воздуха ворвалась в забой. Петя ахнул, захлебнулся, у него закружилась голова, и он потерял сознание.

Свежий воздух с лёгким шумом вырывался из щели, захватывая с собой пыль и копоть. Любимов вскочил и попытался поскорее зажечь свечи. Но руки дрожат. Он чувствует, что в забое произошло что-то необыкновенное — быть может, то, чего они с таким волнением ждут уже столько времени. Он ударил кремнём об огниво! Раз, другой! Наконец-то! Вот загорелась и свечка. Слабый свет озарил покрасневшее от волнения лицо Николая Никаноровича.

— Петя! — кричит он.

Тихо. В забое ни звука. Тихо, как в могиле…

— Петя! — ещё громче кричит Любимов, почуяв, что с мальчиком неладно. — Отзовись, Петя! Где ты, что с тобой!

Тишина.

— Петя, мальчик!

Никогда, сколько помнит себя старый проводник, он не плакал. Всякое бывало на жизненном пути этого железного человека. Но слез в его глазах не видел никто.

А вот сейчас…

Он сидел в тёмной пещере, в кромешной тьме, прижавшись лицом к камню, и тяжёлые рыдания сотрясали его большое тело.

Глава двадцать третья Газ наступает. — Ночной побег. — Героическая битва с каменной твердью

В только что описанный нами день вместе с Любимовым в пещере находился Усков. Однако незадолго до роковой минуты геолог отлучился. Ему не давали покоя кимберлиты, эти голубые глины с кроваво-красными крапинками пирона, которые он нашёл неподалёку от пещеры. Теперь у него уже не было сомнений в том, что это алмазоносные породы. Его необычайно волновало и самое открытие, а также — не скроем — и тот факт, что он был первым советским геологом, открывшим коренные алмазные месторождения в нашей стране.

Итак, — повторяем, он ненадолго оставил Любимова и возвращался в пещеру в весёлом настроении, потому что нашёл прямо на земле несколько мелких, но совершенно очистившихся от породы алмазов.

Усков имел в виду отослать Петю на отдых и зажечь костры. Шёл он быстро, держа в руке свечу.

Вот поворот вправо. Уже близко. Внезапно пламя свечи заколебалось, метнулось назад и погасло. Усков остановился как вкопанный. Ветер? Догадка мгновенно заставила его сердце усиленно забиться. Неужели Петя пробил стену… Усков выхватил из кармана электрический фонарик, который зажигал только в самых исключительных случаях, и бегом пустился вперёд.

Что это? В темноте, привалившись к узкой щели, лежал Любимов и рыдал.

— Где Петя? Что случилось?

Не ожидая ответа, Усков бросился к щели и осветил узкий забой. Луч скользнул по стенкам и остановился на подошвах сапог. Знакомые, стоптанные сапоги. И всего-то метров пять…

— Петя! — что есть силы закричал Усков. Мальчик не отвечал. По вот послышался не то слабый вздох, не то стон.

— Слышишь меня, Петя? Петя!..

— Я сейчас!.. — донёсся в ответ слабый голос. Резиновые сапоги зашевелились. Петя медленно и осторожно повернулся и пополз на луч фонаря. Усков нервно засмеялся:

— Ну чего ты расстроился, Николай Никанорович? Жив наш парень, вот он…

Мертвенно бледный после обморока, осунувшийся, Петя с трудом выполз из своей норы и слабо улыбнулся.

— Пробил, — сказал он и хотел добавить что-то, но страшный кашель заставил его схватиться за грудь. — Ой, как больно!.. — тихо застонал он и упал Ускову на руки Когда Петю принесли домой, он весь горел. В груди у него хрипело, он дышал часто и трудно.

— Боюсь, что воспаление лёгких, — сразу сказал Сперанский и нахмурился.

— Как же он мог схватить это воспаление в тёплой и затхлой пещере? — спросил кто-то.

— Очень просто, — ответил врач. — Если он лежал потный на сквозняке… Вот и простыл… Ничего, я займусь им.

Вряд ли надо объяснять всю трудность положения Сперанского. Он был врач, и, естественно, все надежды устремились па него. Но ведь он уже много лет не занимался врачебной практикой. Да наконец будь он хоть какой угодно профессор, для лечения нужны медикаменты… Все понимали это. Однако, к чести Владимира Ивановича надо сказать, что он взялся за лечение Пети уверенно и спокойно. Нет лекарств? Доктор стал варить отвары из трав и из лесной малины, запасы которых приготовил в достаточном количестве для самого себя.

Мальчик лежал накрытый тёплыми шкурами Какой тревогой горели глаза Ускова! Как волновался Николай Никанорович! У Хватай-Мухи усы потеряли способность закручиваться кверху и как-то уныло обвисли. Но Сперанский, который не отходил от постели больного, говорил:

— Ничего! Вытянет! Парень крепкий. Встанет, посидит на солнце, скоро поправится. Весна на дворе!

Да, пришла весна. Всюду запахло распаренной хвоей. Над кратером все чаще голубело высокое чистое небо, и солнце довершало то, чего не смогло сделать за зиму тепло спящего вулкана: почва парила, просыхая, и покрывалась густой зеленью. Из-под опавших листьев и бурой хвои целыми рощицами вылезали нежные подснежники. Кедровая шишка, покойно лежавшая всю зиму на густой траве, теперь выпустила десяток зелёных ножек-побегов, поднялась на них, упруго вцепилась в землю, будто схватилась за материнскую грудь, и, полная соками своей кормилицы, скоро раскинула по сторонам нежные, младенчески полные семядольки. Птицы тоже праздновали рождение весны. Скрипели кедровки. Тарахтели сороки. Чёрный дрозд, неизвестно когда и как попавший в эти широты, то и дело очередями выстреливал свои мелодии. Нежно переговаривались пуночки. Задумчивые вороны, целыми днями молча сидевшие на сухих лесинах, внезапно пробуждались и оглашали лес неистовым криком.

Тревога и ожидание сквозили в повадках зверей. Бараны срывались с места и беспричинно скакали по камням. Медведи ходили парами, и Борис божился и клялся, что уже видел маленьких медвежат. Лисы и зайцы каждое утро устраивали карусель, гоняясь в густых зарослях лещины и вереска, Все в природе торжествовало.

И Петя действительно стал понемногу подыматься Он уже ел, сидя за столом. Вскоре он смог выходить на поляну, играть с собаками и греться на солнце, которое вовсю сияло над кратером.

Ещё через несколько дней он даже пошёл на охоту и принёс Лукичу пару симпатичных уток. Так что все были счастливы.

Но… но неожиданно стала надвигаться великая беда.

Вот как было дело.

Усков и Сперанский пошли к газовой пещере посмотреть, что там делается. Им не довелось подойти к месту особенно близко. Уже на подступах к стене зелёная трава и низкий кустарник стояли в печальном осеннем наряде. Все было ясно: смертельный газ из пещеры, переливаясь через стену, стлался по кратеру. Обследователи вернулись мрачные. Усков говорил товарищам:

— Газ не имеет отсюда выхода. Он разольётся по дну кратера, и тогда всей этой великолепной природе — лесам, лугам и животным — придёт конец. Не избежим общей участи и мы. Дело, как видите, более чем серьёзное. Вопрос касается самой нашей жизни. Через два — три месяца кратер заполнится газом и станет диким пустынным ущельем. Я говорю: через два — три месяца… Но этот срок может стать и короче.

Начальник партии обращался ко всем, однако говорил он тихо: Петя лежал на лавке и как будто спал, что вполне устраивало Ускова. Ему не очень хотелось нагонять страхи на не совсем окрепшего мальчика.

А Петя не спал. Верней, он спал, но проснулся и, услышав, о чём говорят, сообразил, что лучше всего притвориться спящим и слушать. А дослушав все до конца и увидев, какое мрачное молчание повисло в доме, он неожиданно для всех заявил:

— Дядя Вася, а ведь теперь мы можем уйти. Ведь сквозной проход всё-таки пробит! Или нет? Неужели мне только показалось?

— Нет, Петя, не показалось, — не без смущения ответил Усков. — Ты, конечно, пробил скалу. Но проход слишком узок для нас. Ведь даже ты с трудом пролезаешь. А там больше шести метров в длину. Сколько же ещё труда надо положить? Месяцы работы. Вот я о чём говорю!..

— А я могу вылезть на ту сторону и принести сюда ломы и кирки. Ведь они у нас сложены в пещере…

— Рано тебе ещё говорить о работе.

— Да я здоров! Как Лас!

Но никто его и слушать не хотел. К изумлению Пети, даже Лука Лукич, тот самый Лука Лукич, который вот уже много дней твердит, что Петя выглядит, «як той жеребчик», — и тот внезапно заявил, что Петя сейчас просто-напросто «хлюпкий хлопець, ему тильки исть та спать».

В пещере работали без Пети. Там непрерывно жгли костры. Выбиваясь из сил, люди таскали в чёрную, задымлённую дыру дрова и воду. Это было состязание с ядовитыми газами — кто кого обгонит!

По Петя не мог выдержать вынужденного безделья, он пришёл в пещеру. Однако его быстро выпроводили — ласково, но бесповоротно.

Тогда он принял решение…

Ночью, когда все спали, он потихоньку встал, оделся, сунул в карманы заранее приготовленные свечи, трут и огниво и неслышно вышел из дому.

В высоком чёрном небе сияли крупные и такие яркие звезды, как будто их только что посеребрили и развесили для украшения. Ночной воздух был по-весеннему бодр и крепок. Тёмный лес стоял в безмолвном загадочном сне. Нигде ни звука, ни движения. Петя быстро зашагал по знакомой тропе. У входа в пещеру он обернулся, прислушался, но, не уловив никакого подозрительного шума, вошёл. Блеснул огонёк и быстро исчез за поворотом в каменном лабиринте.

Через час юноша уже пролез в свой забой. Вот и отверстие. Да, узковато… Даже для него. Молоток лежал рядом. Петя лёг поудобнее, застегнулся до самого подбородка, укрепил перед собой свечу, и в пещере стали раздаваться привычные тук-тук-тук.

Прошёл час. Петя отбросил осколки и попытался протиснуться вперёд. Что-то мешало. Тогда он снова отполз назад и несколькими точными ударами сшиб выступающие камни. Ещё одно усилие — и юноша, весь сжавшись, вытянув далеко вперёд правую руку и плотно прижав к телу левую, обдирая спину и живот, протиснулся сквозь щель. Не веря себе, он встал во весь рост. Он был по ту сторону завала! Он был на свободе! Никто не видел его сияющих радостью глаз. Никто не слышал его счастливого смеха.

Со свечой в руках Петя двинулся дальше. Это была знакомая пещера! Несколько месяцев тому назад он ходил здесь, по следам Иванова, вместе с Любимовым.

Пещера постепенно расширялась, становилась выше. Повеяло прохладой. Далеко впереди что-то забелело. Да ведь это снег! Вот и вход, вот и груз, который они здесь оставили.

Минуту постоял Петя, вдыхая морозный воздух гор. Потом он проворно откинул камни с брезента. Все цело! Петя раскопал весь инструмент и подобрал, что ему надо: два лома и кирку. Связав их, он уже хотел было повернуть обратно, но решил, что надо всё-таки выйти посмотреть ущелье.

Вот оно, это знаменитое ущелье, которое они покинули в сентябре прошлого года. В темноте угрюмые стены будто совсем надвинулись одна на другую. Всюду лежит ровный снег. Морозно. Изо рта идёт пар.

Петя почувствовал озноб и вернулся в тёплую пещеру. В душе его все ликовало: он — первый человек, выбравшийся из кратера на волю.

Теперь Петя спешит. Ему трудно нести тяжёлые орудия на плече, но он не отдыхает, не останавливается.

Он просовывает в дыру свой груз и влезает сам. Ох, и трудно двигаться, да ещё с грузом! Но надо спешить.

Когда до выхода осталось около метра, чьи-то сильные руки выдернули у юноши ломы, кирку, а потом подхватили и его самого. Через несколько секунд Петя уже сидел у жаркого костра, завёрнутый в медвежью полость, и, обливаясь потом, пил горячий малиновый чай. Глаза его виновато, но радостно поблёскивали, он пытался шутить, раскрывался, притворно стонал, но напротив него сидел Владимир Иванович и строгим взглядом отца пресекал мальчишеские выходки:

— Сиди, сиди!.. Вот, пей ещё! Ну, ну, не смей открывать грудь. Тебе надо как следует согреться, а потом пойдём домой. Достанется тебе от Василия Михайловича! Разве так можно? Да ты же мог свалиться на дороге…

Доктор Сперанский проснулся среди ночи и заметил, что Пети нет. Он сразу догадался, в чём дело. Старик встал, взял немного сухой малины, котелок с водой и поспешил в пещеру. Пети здесь уже не оказалось. По было ясно, куда он исчез и с чем вернётся! Сперанский разжёг костёр, сварил чай из сухой малины и стал дожидаться беглеца, которого подверг тут же профилактической врачебной процедуре.

Затем они пришли домой и потихоньку, никого не потревожив, завалились спать.

Если бы кто-нибудь мог осветить хоть на один миг комнату, то увидел бы пятерых человек, лежавших на своих постелях с открытыми глазами. Все они прекрасно видели возвращение Сперанского и Пети, все понимали, в чём дело, и все делали вид, что ничего не слышат.

Петя спал до десяти утра. Когда он проснулся, в доме никого уже не оказалось. На столе стоял завтрак.

А покуда он завтракал, шестеро мужчин, сменяя друг друга, с азартом били камень в глубине пещеры ломами и киркой.

Глава двадцать четвёртая в которой обстоятельства складываются так, что участники экспедиции и доктор Сперанский должны неминуемо погибнуть — План Пети в действии

Первым пришёл с работы Усков. Едва войдя, он положил руку племяннику на лоб:

— Как ты себя чувствуешь?

— Нормально. — Петя отвечал сконфуженно и старался не смотреть дяде в глаза. — А чего тут особенного? Ну, сходил и все…

— Показал бы я тебе «ничего особенного»! Очень уж ты храбришься, парень!..

Но, как ни строг был голос Ускова, чувствовалось, что он читает нотацию больше для порядка. Он даже сам не выдержал характера, этот строгий начальник партии 14-бис! Прервав на полуслове свою речь, он по-мужски неловко обнял Петю, прижал его к себе и похлопал смущённого, покрасневшего паренька по спине.

— Молодец, Петя! Молодец! Другого слова не скажешь!

Однако он прибавил с явно напускной строгостью и другое:

— Но чтобы больше, это всё-таки не повторялось! Ясно?

— Ясно, дядя Вася! Тут пришли и остальные.

— Знаешь, Петя, как рубали? Борис вот подсчитал, что если так дело пойдёт, то дней через сорок птенчики вылетят из своего гнёзда.

Любимов говорил уверенно, в приподнятом тоне И — ни слова о ночном происшествии! Только когда поужинали и Петя с Борисом вышли из помещения, чтобы посмотреть, пришли ли Дик и Лас, Борис сказал:

— Вот что, Петя, в другой раз ты хоть меня извещай о такого рода делах. Вдвоём бы оно веселей все же! Ладно?

— Ладно. А знаешь, как ночью в пещере страшно? Да ещё вдобавок, когда ты один. Прямо жуть.

— Ну, а там, за кратером, как?

— Холодно. В ущелье лежит снег. Он ещё и не начинал таять. Я все думаю, отпустит меня одного Василий Михайлович или нет? Неужели придётся ждать, пока проход станет шире? Ведь сколько времени уйдёт! Ты говоришь, сорок дней? А газы? Будут они ждать сорок дней?

— А ты пошёл бы один?

— Конечно, пошёл бы. Чего особенного? Дорогу я найду. Возьму с собой Каву, Туя, ружьё — и айда! Ну, сколько я буду в дороге? Дорогу я знаю, помню, как мы шли сюда.

— То было летом, Петя, а сейчас кругом снег, заблудишься.

— А карта на что? У Николая Никаноровича хороший абрис есть.

— Это-то верно..

— Вот я и решил: выйду на трассу, а там люди… Приведу людей, тогда эту скалу снесут в два мига. Сюда бы аммонала центнера два — и все. А то сиди и жди, когда газы нас всех передушат.

— Проклятый газ! — воскликнул Борис. — Ты знаешь, он уже далеко разошёлся по кратеру. Я сам чуть не попал. Заметь, он почти ничем не пахнет, а голову сразу мутит и спать хочется. А всё-таки жалко эту долину! Смотри, какой лес, луга! И все погибнет.

— Если привести сюда народ, то что-нибудь придумаем и все спасём. И Лас с Диком останутся в живых. Вот бы их привезти к нам во Владивосток! Шуму было бы сколько…

Петя уже видел перед собой горбатые улицы своего родного города и толпы народа, и как он, Петя Одинцов, ведёт за собой на поводке смущённых необычной обстановкой Ласа и Дика, и как мама с любовью, опаской и восхищением смотрит на своего сына и его чудовищных зверей, и как бегут за ним толпы народа.

— Надо спасти их, Петро, и всё, что живёт в кратере. Л потом, ну, какой толк, если кратер станет безжизненным ущельем? Ведь пропадут все его богатства. Разве можно допустить это?

— Александр Алексеевич говорит, что, когда освоят здешние места, он организует в кратере такой совхоз, что все только ахнут. Распашет луга, настроит парников и теплиц, разведёт коров и свиней… Никто не поверит, что кругом мёртвый Север. Друзья помолчали.

— Воображаю, как в Хамадане беспокоятся!.. Верочка особенно. Шутка ли, почти год нет известий об отце…

— …и о Борисе Алексеевиче, — добавил Петя. Борис быстро взглянул на Петю, но промолчал: дерзкий мальчишка!

Дикие обитатели уже предприняли переселение: нижняя часть кратера постепенно пустела. Ушли медведи, бараны, лисы и зайцы, уползли выдры, перелетели птицы. Мамонты заметно волновались и на целые дни уходили в верхнюю часть кратера. Весь животный мир почувствовал приближение опасных газов.

Как-то Петя забрался на скалу, высоко подымавшуюся над лесом. Отсюда было хорошо видно кругом. Зеленое море растительности уже заполнило весь нижний кратер. Но в юго-западной стороне его желтело страшное пятно. Будто здесь бушевал пожар и все сжёг. Деревья ещё сохраняли зелёный лист на верхушках, но нижние ветки, кусты и травы были мертвы. Грустью веяло от мёртвого пространства. У Пети сжалось сердце Неужели весь этот чудесный мирок, затерянный в диких северных горах, погибнет? Нет, нельзя этого допустить! Надо наглухо замуровать подземные ходы, по которым просачивается газ. Но времени нет… Надо спешить, надо сперва спасаться самим. Успеют ли они? Один только человек в состоянии выйти из кратера, спасти людей и животных и всю эту пышную природу. И этот человек — он, Петя Одинцов.

С решимостью в сердце, с загоревшимися глазами сбежал он со скалы и помчался домой.

— Дядя Вася! Товарищи!.. — выпалил он, едва увидев своих. — Разрешите мне немедленно отправиться в путь. Я был сейчас на западной стороне. Газ наступает Вы не успеете пробиться, если не придёт помощь. А я приведу сюда людей, вот увидите… Я совсем уже здоров и легко пройду весь путь. Вы мне только дайте с собой Каву и Туя, и вот увидите, самое большее через полмесяца сюда придут люди и спасут и вас и весь кратер. Ну, разрешите мне…

Молчаливым раздумьем встретили разведчики слова Пети. Отпустить мальчика — значит рисковать его жизнью. Но и сказать ему «нет» тоже нельзя. Здесь всех ждёт гибель…

Как же быть, что ответить Пете?

Ждали, что скажет Усков: он был не только начальником партии, он заменял Пете отца.

— Ты настоящий комсомолец, Петя, — сказал Василий Михайлович после долгого раздумья. — Как мне ни страшно… В общем, ты пойдёшь, иного выхода у нас пет…

…Лука Лукич не отходил от печки. Уже громоздились горы булочек, галет и печений; уже пропахли жареным мясом все уголки дома и поредели запасы продуктов в кладовой Сперанского, а Хватай-Муха все пёк, жарил и варил. Могло показаться, что повар готовит провиант для роты, уходящей в дальний поход.

Собаки, почуяв необычное, вертелись около Пети. Их кормили теперь усиленно. Туй так разжирел, что Борис сказал с опаской:

— Раскормили… Он теперь в щель, пожалуй, не пролезет.

Петя проводил все время с Любимовым. Проводник давал ему наставления и проверял его знания:

— Предположим, у тебя нет компаса, ты его потерял. Куда пойдёшь?

— Ночью в сторону, противоположную Полярной звезде, на юг. Днём определю по стволу дерева: мох на коре смотрит на север.

— А сейчас весна, какой там мох? Как определишь по стланику?

— Стланик растёт только на южных склонах. А потом, вы говорили, что днём на припёке у стланика движение соков начинается по южной стороне ствола Так?

— Хорошо! Правильно! А вот скажи, на чём переплывёшь речку?

— Два бревна связать лозой. А лучше три бревна и хворост сверху.

— Как спать будешь?

— В мешке. А прежде подгребу снег на ветреную сторону. Согрею землю костром, накрою ветками

— А если леса нет?

— Зароюсь в мешке в снег вместе с собаками.

— Сейчас март, снег блестит. Ты знаешь, что ослепнуть можешь?

— Буду смотреть только на чёрные предметы: деревья, кусты, воду, себе на ноги. Завяжу глаза тёмным платком.

— Чем бить по медведю?

— Они сейчас только проснулись. Если их не трогать, они зла не причинят. От медведицы уйду. При необходимости — буду бить пулей Жакана в грудь, когда зверь станет на дыбы.

— А если встретишь рысь? Или росомаху?

— Я с рысью знаком и повадки её знаю. Она человека боится, на неё смело глядеть надо.

— В наледях разберёшься?

— Вы же учили: крутой берег неопасен, на пологом ходи по верху сугробов, впадин избегай, с лыж не сходи…

Ладный вещевой мешок сшил Сперанский. Там были даже на всякий случай отделения для лечебных трав, и, конечно, не пустые. Лыжами занялись Орочко с Борисом. Низ обтянули шкурой нерпы, из которой был сшит пиджак Хватай-Мухи. Такие лыжи на подъёме не скользят назад против шерсти и не облипают на мокром снегу. Кожаные крепления подогнали под Петины большие кирзовые сапоги; внутрь сапог положили стельки из пуха — надёжную защиту от самого жестокого мороза.

Усков засел с Петей за карту, где на белом пятне уже пестрели линии пройденных ими дорог.

— Маршрут запоминай, чтобы он в голове у тебя был: это важнее всего. Мало ли что с картой может случиться. Иди по компасу, старайся придерживаться наших прежних троп. Там ты всюду найдёшь знаки Николая Никаноровича — на деревьях зарубки крестом Ищи их, это хороший ориентир. Ты идёшь в такое время, когда, возможно, уже начнётся разлив рек. По долинам не ходи, они коварны, держись нижних склонов сопок. Если все пойдёт хорошо, ты скоро выйдешь в долину Бешеной реки. Оттуда смело направляйся прями на юг, через перевалы, и обязательно выйдешь на трассу. В Хамадане добивайся личного разговора с управляющим трестом. Вот тебе письмо. Береги его пуще глаза. Здесь все данные о результатах разведки и о кратере Эршота. В чужие руки письмо попасть не должно. Помни это! Кстати, куда ты его спрячешь?

— В шапку. Вот сюда, в подкладку. Самое удобное место.

— Хорошо. Возьми несколько вот этих камушков и самородков, покажи в тресте. Там поймут… Старайся обходить всякое зверьё. Не связывайся зря ни с волками, ни с медведями. И помни хорошенько, что в тайге человек иной раз бывает опаснее зверя. Не каждому встречному доверяйся. И на всякий случай, кроме ружья, возьми с собой вот это…

Он вынул из кармана и передал Пете пистолет и несколько обойм с патронами, Петя даже покраснел: ему доверяют такое оружие!

— Потренируйся с ним денёк и спрячь. Лучшее место — задний карман брюк. Он там и не мешает и в глаза никому не бросится. Нож у тебя есть?

— Кинжал. Борис его сейчас оттачивает.

Настал день, когда Петя уходил в опасный и далёкий путь.

Сияло солнце. Зелень уже пышно распустилась. В кратере стояла настоящая весна, пели птицы, зеленели высокие травы.

А Петя уходил в холодные края. Он надел ватник и полушубок, меховую шапку и большие кирзовые сапоги. Вскинул на спину туго набитый мешок. Ружьё, кинжал, топорик, лыжи. Кажется, все…

— Сядем на прощание.

Тяжела минута расставания. С волнением смотрел Петя на строгое лицо Ускова, на отечески добрых Любимова и Сперанского, на взволнованного агронома и бодрящегося Бориса, на обвисшие усы загрустившего Хватай-Мухи, Как хотелось ему приободрить их всех, сказать, что все будет хорошо и скоро он вернётся сюда с людьми. Но он боялся, что у него у самого задрожит голос.

Все по очереди поцеловали Петю, крепко пожали ему руку и пожелали счастливого пути.

Потом пошли в пещеру.

Здесь Петя сбросил с себя свой громоздкий багаж и полез в щель. Затем он в несколько приёмов перетащил при помощи верёвки свои вещи и долго одевался по ту сторону скалы. Все молча ждали. Наконец он свистнул и позвал к себе собак.

Кава и Туй, понукаемые Любимовым, распластались и, повизгивая от страха перед неизвестной темнотой, полезли на голос Пети. Вот они уже там.

— Ухожу! — слышно было из щели. — Ждите меня скоро обратно! Счастливо оставаться!

— Счастливого пути и доброго здоровья! Потом стало тихо-тихо. Люди долго молчали Кто-то вздохнул.

— Ну что ж, товарищи, пора за работу, — сказал Усков.

И ломы застучали по камню.

Часть третья Борьба за жизнь

Глава двадцать пятая в которой кратко описываются новые поиски, предпринятые трестом

— К вам Ускова с дочерью, — доложил секретарь.

— Просите…

Управляющий трестом быстрыми шагами пошёл своим посетительницам навстречу и, не дожидаясь их расспросов, сообщил:

— Ну, все подготовлено, приступаем к поискам самым энергичным образом. Четыре машины с грузом и людьми уже вышли на базу номер восемь. Два самолёта дожидаются сигнала, чтобы вылететь в глубь белого пятна. По нашему мнению, Василий Михайлович и его товарищи находятся именно там. Из края обещали прислать дополнительно один вертолёт. По стойбищам сейчас отбирают охотников для наземного поиска.

— Но когда же?..

— Дней через десять — двенадцать, если, конечно, позволит погода. Вы должны знать, что сейчас, ранней весной, самое трудное время для поисков. Тает снег. Реки набухают и разливаются. Ущелья становятся непроходимыми. Но, с другой стороны, по зимнему насту легче забросить грузы в далёкие места, чтобы устроить там промежуточные базы. Вот почему мы торопимся. Полагаю, очень скоро мы с вами услышим добрые вести, Варвара Петровна.

— Вы уверены? — грустно спросила Ускова.

— Конечно, уверен! — без всякой уверенности, но весьма бодро сказал управляющий. — Я голову даю, что они зазимовали в каком-нибудь отдалённом стойбище. Есть, знаете, в нашем крае такие места, куда даже представители власти и те попадают раз в три года. А рация выбыла из строя. Вот они там, голубчики, сидят у якутов и кушают оленину.

— Вашими бы устами мёд пить, Федор Павлович. Но ведь осенью самолёты залетали уже так далеко! — возразила Ускова.

А управляющий все с той же деланной бодростью настаивал:

— Что из того? Белое пятно у нас таково, что там уложилось бы не одно европейское государство. Самолёт может пролететь за километр от стойбища и не заметить его. В горах очень много долин, которые сверху не увидишь.

— У нас к вам большая просьба, Федор Павлович, — перебила его Ускова. — Мы с дочерью хотим участвовать в розысках. Разрешите нам… Тут управляющий задумался.

— Очень уж это трудно, — осторожно сказал он после паузы. — На лошадях, на оленях, в санях, верхом, может быть, даже десятки километров пешком, да ещё по горам. Право же, для женщин, особенно для вас, Варвара Петровна… Вы всё взвесили?

Ускова выпрямилась, лицо её выражало решимость.

— Я всю жизнь провела в скитаниях с мужем и умею переносить лишения в походах. А наша дочь — дочь геолога, она тоже не испугается трудностей. И я надеюсь, что мы сумеем быть полезны…

— Хорошо. Не возражаю, — сдался управляющий, — Начальником поиска назначен мой заместитель по политчасти, Андрей Иванович Швец. Я дам ему указание О времени выезда на основную базу номер восемь мы вас известим. Отряды пойдут оттуда.

— Благодарю вас, Федор Павлович, Мы приготовимся.

Они вышли. Управляющий только сел за стол, как снова в дверях появился секретарь:

— Вам уже три раза звонили из отделения Министерства госбезопасности. По какому-то срочному делу

— Соедините… Майор Сидоренко?.. Да, я. Что у вас?.. Не хотите по телефону?.. Ну хорошо, приходите, я буду у себя. Жду.

Майор пришёл через несколько минут.

— Есть у него кто-нибудь? — спросил он секретаря

— Заместитель по политчасти.

— Чудесно. Он мне тоже нужен Майор сразу приступил к делу.

Оказалось, что из места заключения бежали четыре опасных преступника, осуждённых за бандитизм и убийства.

— Поначалу, — говорил майор, — они вели себя тихо. Представьте себе, даже попросились на работу. Ну что ж, пустили. Сам комендант поехал с ними заготовлять дрова. Взяли грузовик и поехали — комендант, шофёр, один боец и эти четыре птички. Как заехали в лес, так коменданта зарезали, в шофёра стреляли и тяжело ранили. Боец, правда, стал отстреливаться, но неудачно. Они вскочили в машину — и давай на шоссе и на север…

— Интересно, — сказал Федор Павлович.

— Уж чего интереснее, товарищ управляющий! Сами видите! Теперь нам ваша помощь прямо-таки необходима.

— В каком смысле?

— А ведь вы организуете широкую экспедицию на поиски партии Ускова? И я сразу решил, так сказать, пристроиться к вам. Сколько наземных групп пойдёт в горы?

— Шесть. По четыре — пять человек в каждой.

— Я, если не возражаете, направлю четырех своих сотрудников в четыре ваши партии. А в двух остальных мы проведём соответствующую беседу, дадим указания.

— Конечно! Дело щекотливое. Как же это их упустили?

— Прикинулись овечками…

— Оружие у них есть?

— Да, у коменданта револьвер взяли. Но, по-моему, они расстреляли все патроны, так что теперь револьвер у них вроде и не опасен.

— А след куда повёл?

— Почти до конца трассы. Там они утопили машину; просто спустили се с обрыва в реку, а сами подались в горы. У них топоры есть, ножи. Три дня назад радировали из района Бусканды, что неизвестные ограбили заимку горняков. Убили сторожа. Так что теперь они с продовольствием. Уйти-то им, правда, некуда, но обезвредить их нужно немедленно, иначе они будут держать в страхе и ваши поисковые партии, и все местное население…

— Если сейчас по снегу вы их не найдёте, майор, летом будет во много раз труднее. Человека обнаружить в тайге не гак-то просто.

— Потому-то я и прошу вашей помощи. У меня оперативные силы невелики. Без ваших людей и без охотников мы вряд ли много успеем. Так как же, Федор Павлович?

— Что ж, поможем. Направьте бойцов в наши группы. Мы со своей стороны разъясним всем товарищам, они будут начеку и при встрече не упустят. Но почему вы думаете, что убийцы пошли именно в район белого пятна, то есть как раз в то место, куда мы сейчас направляем наших людей?

— Если бы они скитались по местам обжитым, мы бы получили сигналы, а может быть, их и самих уже приволокли бы. А сигналов-то нет. Значит, бандиты ушли на северо-восток, в безлюдье. Да и ограбление заимки… Заимка стоит как раз на границе обжитого района, где-то возле первых горных цепей. И, наконец, посудите — что им остаётся? Только уходить от людей, куда глаза глядят, скорей всего — прямо на восток, к границе, в надежде уйти на чужую сторону.

— Так!.. Понятно! — Присутствовавший тут же Андрей Иванович Швец сказал майору, что выезжает на восьмую базу через четыре дня, а ещё дней через десять с базы выйдут партии. Он предложил майору встретиться ещё раз, чтобы поговорить о деталях.

Майор и замполит уже собирались уходить, когда Басюта рассказал им о визите жены и дочери Ускова:

— Они хотят во что бы то ни стало участвовать в розысках…

— И вы разрешили? — почти с испугом воскликнули одновременно и замполит и майор. — Да ведь это же…

— Разрешил. Я не знал этой истории с бандитами. А теперь я все думаю, как быть. Опасность не маленькая, а ведь женщины…

— Откажите. Объясните причину.

— Объяснение их не устроит. Пусть хоть земля трясётся и камни с неба — они всё равно пойдут. А вот вы, Андрей Иванович, постарайтесь удержать их на восьмой базе.

Управляющий трестом Федор Павлович Басюта всего несколько лет назад сам бродил по тайге и горам с геологическим молотком в руках. Ученик академика Ферсмана, он прямо из института приехал на Дальний Север, и с тех пор геология этого малоизученного края стала целью и смыслом его жизни. Там, где проходил своей неторопливой походкой этот высокий, подобранный человек, вскоре начинали дымиться избушки, слышался стук топора новосёла и шуршание гальки на золотопромывочном лотке. За первыми изыскательскими партиями шли строители, старатели, дорожники; возникали посёлки и рабочие городки, прииски и шахты; в таёжной глухомани уже слышалось радио, стучал движок электростанции, гудели машины. А человек, вдохнувший жизнь в эти земли, уходил дальше, переправлялся через новые реки, снова прорубался сквозь тайгу, все сужая и сужая таинственное и манящее белое пятно на карте.

Когда ему говорили об удобствах городской жизни, об оседлости, он только удивлённо подымал брови, отказываясь понимать собеседника. Разве не самое лучшее в жизни — сидеть вечером у костра, глядеть на хлопотливую горную речку, слушать величавый шум таинственного леса, любоваться алыми бликами солнца, уходящего за скалистые вершины неведомого горного кряжа! Как радостно билось сердце Басюты, когда в каком-нибудь диком ущелье он после долгих поисков находил среди скальных обломков и бережно брал в руки камень, в котором искрился металл! Хотелось петь в такие минуты, кричать от радости, чтобы слышала вся тайга, все горы о том, что ещё одно месторождение открыто и с этим открытием страна станет ещё богаче и сильней…

Но годы взяли своё. Постарел человек, отяжелел. И тогда Басюта по-настоящему оценил, каких помощников он воспитал, каких вырастил учеников. Его ученик, его бывший практикант Усков стал ведущим разведчиком. Не мог Басюта примириться с мыслью, что погиб кто-то из его смены, что терпят бедствие люди, которые должны были окончательно заштриховать белое пятно и доделать незаконченную им работу. Розыски партии номер 14-бис стали для него делом жизни.

На одной из машин в район восьмой базы уехали жена и дочь Ускова. В тот же день на базу прибыли четверо военных в телогрейках и с винтовками.

Глава двадцать шестая о первых днях. проведённых Петей в пути, и о встрече, которой не удалось избежать

Было около полудня, когда Петя вышел из пещеры.

Солнце светило так ярко, что на снег нельзя было смотреть. Апрельский снег для непривычных глаз — сплошное сияние белого, красного, оранжевого, лилового, фиолетового цвета. Сначала просто рябит в глазах, потом начинается какая-то щекотка, человеку хочется тереть и тереть глаза, и он трёт их, отчего бежит обильная слеза, глаза краснеют и скоро где-то под нежным веком появляется помеха, будто в глаз попала соринка. Но это не соринка, а прыщик. Это начало серьёзной глазной болезни, лечить которую можно лишь полным покоем в темноте, постоянно пересиливая охоту потереть воспалённые глаза…

Петя щурился и никак не мог подавить в себе желания совсем закрыть глаза. Он отвык от снега. В кратере давно уже все зеленело, а здесь, куда ни глянь, белая безмолвная пустыня да дикие угрюмые камни.

Сразу пришлось встать на лыжи. Снег подтаивал и оседал. Обувь намокала и тяжелела, ноги проваливались.

На лыжах дело пошло лучше. Крикнув собак, Петя пошёл из ущелья тем же путём, каким они шли когда-то с Любимовым. Хотелось к вечеру добраться до месторасположения старого лагеря и там заночевать. Но, сколько ни смотрел Петя, он нигде не обнаружил даже малейших примет их былой стоянки: только белая пелена искристого снега…

Петя пошёл на юг, посматривая на компас и на карту, сделанную Усковым и Любимовым. Вот когда он оценил труд проводника, который в течение всего их пути делал зарисовки маршрута!

Проходили часы. Собаки устали и теперь уже не бегали взад-вперёд, а еле плелись. Солнце стало садиться, а вокруг все те же дикие камни мрачно выглядывали из-под снега да расстилался белый саван долины. И ни звука. «Хоть бы ворона каркнула, — подумал Петя и с тоской вздохнул: — Ни веток, ни дров, один голый камень кругом. Придётся обойтись без костра».

Когда совсем стемнело, Петя выбрал уголок между двумя большими скалами, выгреб снег и кое-как устроился прямо на камнях. Собаки проголодались и грустно поглядывали на хозяина, ожидая ужина.

— Охотиться надо, — внушительно заявил им Петя и развязал торбу с едой.

Но разве можно спокойно проглотить кусок, если на тебя смотрят такие просящие глаза! Пришлось поделиться с Кавой и Туем пирогами Хватай-Мухи. Закусив, Петя залез в спальный мешок, положил под себя ружьё и уснул Собаки посидели, покрутились и тоже легли, свернувшись калачиком под боком у хозяина.

Ночь… Тихая, звёздная, морозная, долгая, тёмная ночь. Ни ветерка, ни шелеста. Чуть потрескивает смерзающийся снег, мигают близкие крупные звезды, и кажется, нет на всем белом свете никакой жизни: все вокруг на тысячи и тысячи вёрст безмолвно, безжизненно, мертво. Но Петя спит. Спят рядом с ним его собаки, бьются три сердца — маленькое гнёздышко живой материи в этом царстве безмолвия.

Не удалось, однако, Пете проспать всю ночь. Хоть и добротно сделан спальный мешок и пригревают с боков меховые клубочки собак, а холод все же добирается и внутрь мешка, под одежду, холодит спину, ноги. На двадцатиградусном морозе долго не вылежишь.

«Лучше я днём на солнышке досплю», — решил Петя и вылез из мешка. Холод пробирал его все сильнее. Петя заторопился, свернул мешок, связал вещи, взял ружьё, стал на лыжи и пошёл. Пошёл вперёд, в тёмную ночь, с одним только желанием скорее согреться.

Оказывается, ночью даже лучше идти! Мороз крепко сковал подтаявший, мокрый снег. Ледяной наст легко выдерживает тяжесть. На лыжах — одно удовольствие! Они хорошо скользят и сами летят вперёд. Да и собакам веселей.

Петя скоро согрелся и приободрился.

«Туда ли я иду?» — подумал он и высек огонь, чтобы проверить дорогу по компасу. Линия движения чуть отклонялась от нужного градуса. Петя остановился, но тут же вспомнил о магнитном отклонении.

«Семь градусов… Так говорил Усков. Значит, правильно иду».

Ночью камни и обрывы выглядели совсем чёрными. Все дышало неизвестностью, было жутко. Даже собаки и те жались к ногам. Белеет, поблёскивает под звёздами снег, скрипят ремни, позвякивает котелок. Весь застывший тёмный мир чутко прислушивается к этим звукам. Жутковато…

Признаемся, что страх гнался за Петей по пятам. Петя слышал, как трепетно стучит сердце, и шёл все скорее и скорее, пока не выбился из сил. Тогда он остановился и, боясь оглянуться, прислушался. Ничего, кроме гулкого стука собственного сердца… И тут он вспомнил: вот так же шли когда-то Иванов и Сперанский… Им было куда хуже, чем ему… Петя улыбнулся, сдвинул шапку с мокрого лба на затылок, передёрнув плечами, поправил лямки вещевого мешка, спокойно пошёл вперёд и запел во все горло:

И тот, кто с песней по жизни шагает, Тот никогда и нигде не пропадёт…

Темнота сгустилась ещё больше, как это всегда бывает перед рассветом. Долина внимала песне, безмолвная и мрачная.

Кончилась ночь. На востоке, за горами и сопками посерел небосклон. На горизонте появилась светлая полоска. Она постепенно ширилась, розовела. Начинался чистый восход. Небо медленно теряло свою темно-синюю окраску. Свет накапливался, стремился вверх, гасли звезды, и нежно-красное зарево заливало небосклон все шире и шире. Вот оно захватило уже полнеба. Петя шёл прямо на восход, улыбкой приветствуя солнце. Холодное, но яркое, оно в оранжевом тумане выплыло из-за сопок, и по снегу брызнул миллион бриллиантовых искр, таких ослепительно ярких, что Петя закрыл глаза. А когда через миг он снова открыл их, уже стоял настоящий день: темнота, страх и мрак пропали бесследно, стало весело и легко.

Петя посмотрел в бинокль.

Где-то там, на повороте долины, чернел лес.

В полдень, когда снег под лыжами стал с шуршанием оседать, а с деревьев валились белые ошмётки и освобождённые ветви радостно взмывали вверх, Петя решил сделать привал. Солнце теперь уже не только светило, но и грело. Все тело налилось усталостью и истомой. Безудержно хотелось спать.

«Я имею право отдохнуть, — уговаривал себя Петя. — Я ведь полночи шёл, теперь могу полдня и отдыхать».

Петя уже хлопотал возле повалившегося сухого дерева В лесу было как-то веселей. И хотя чахлый был этот высокогорный лесок-тальник вдоль ручья: карликовые берёзки по сторонам да тонкие лиственницы с обвешанными мхом стволами, — а всё-таки лес. Где растительность, там и жизнь.

Нетрудно расчистить лыжей снег около старого дерева до самого мха, где, как бисерины, ещё висят прошлогодние ягоды брусники и зеленеют блестящие листочки брусничника. А потом навалить сухих сучьев на эту площадку и запалить весёлый костёр, чтобы пламя до неба! Пар подымается от тающего снега и подсыхающей земли. Придётся отодвинуться подальше и закрыться от сухого жара, как ни хочется настуженному телу вобрать дорогое тепло. Пусть прогорит костёр. Горячие угли нужно раскидать по площадке, а когда угольки потемнеют, накрыть тёплую землю ветками стланика или даже лиственницы, расстелить свой мешок поверх веток, забраться в него и через минуту закрыть глаза, повернуться к солнцу спиной и спать, спать, спать!

Уже засыпая, Петя увидел умильные глаза Туя. Пёс устало облизывался и счищал с носа белые пушинки. Рядом с ним сидела смирная Кава.

— Поели?.. Конечно, по мокрому снегу вам зайца-беляка догнать пара пустяков. Попробовали бы по пасту..

И уснул, не договорив фразы.

Петя проснулся, когда солнце уже село, небо с гало темнеть, а на востоке загорелась первая звезда. Повеяло бодрым морозцем. Отдохнувшему путнику было тепло, даже жарко в уютном меховом мешке. Он с хрустом потянулся и огляделся. Рядом спали собаки. Все было тихо и спокойно Но идти сразу не пришлось. Снег пропитался влагой и оседал, каждый шаг давался с трудом.

«Лучше обождать, — подумал Петя. — Теперь отдохну, а ночью, когда подморозит, пойду дальше».

Костёр загорелся. Его, должно быть, далеко было видно в темноте — красный глазок на чёрном фоне леса. Петя растопил котелок снега, заварил листья чёрной смородины, которые дал ему в дорогу Владимир Иванович, и с наслаждением напился этого «чаю», закусывая пирогами Луки Лукича.

Только около полуночи стал он на лыжи и, бросив прощальный взгляд на тлеющие угли, пошёл по долине, которая вела на юг.

Ночью редкие обитатели молчаливого нагорья снова слышали человеческую песню: это пел одинокий мальчик, быстро скользивший по узкой долине. Навострила уши лиса, повёл влажным носом заяц, на минуту подняла свои белесые, перепончатые веки меланхолическая ворона, уснувшая на ветке. Все слушали песню, а она постепенно утихала, уходила вниз по ручью, и снова все кругом становилось мертво, темно и безмолвно…

День, два, три, четыре…

На пятый день пришлось свернуть в сторону, оставив приятную долину, где можно было найти и дрова и пищу для собак: долина стала уходить на восток. А Петя шёл все на юг и на юг, прямо через невысокие сопки, через распадки, увязая в снегу, перебираясь через каменистые вершины с лыжами на плечах, скатываясь с крутых берегов неведомых речушек. Уже близко, наверное, до долины Бешеной реки, после которой останется только половина пути.

В горах не удалось идти ночами: слишком уж сложным и запутанным стал маршрут. Заблудишься ночью — и все…

Чем выше в горы, тем ниже и реже лес Но между сопками, в распадках, тайга стояла задумчивая, старая, вся в буреломах и завалах В низинах было жарче, тёплый воздух застаивался Парила оголённая земля на южных склонах, слышался весёлый звон капели с обрывов, на снегу пестрел узор из следов куропаток, глухарей и рябчиков В один из таких солнечных дней Петя Одинцов вышел на вершину гольца — как здесь называют каменистые сопки без растительности — и в радостном изумлении поднял руки далеко впереди и внизу чернела густая масса леса, а на горизонте поблёскивал так хорошо знакомый ему горный кряж. Это и была долина Бешеной реки! Вот куда он должен спуститься, вот где он сможет отдохнуть, поохотиться, чтобы с новыми силами предприняв ещё более трудный бросок на юг, к своей геологической базе, к шоссе, по которому можно проехать в Хамадан

— Значит, правильно идёшь, товарищ Одинцов! — громко похвалил Петя самого себя. — Пошли! — крикнул он собакам и легко тронулся вниз, наискось перерезая на лыжах пологий спуск.

Лес снова становился все гуще и выше. Пришлось снять лыжи и пробираться сквозь заросли пешком Буреломы, засыпанные снегом, мешали идти, то и дело подстерегали предательские промоины. Сотни следов зайцев, лис, даже волка говорили о том, что распадок заселён и полон жизни.

В одном месте распадок сузился Крутые, почти отвесные стены поднялись по сторонам Большие тополя с густым подлеском из багульника заполнили тёмную и сырую щель Где-то, невидимый под сугробом снега, журчал ручей. Стало немного жутко.

— Вперёд! — послал он собак, и они пробежали мимо него.

А дальше все произошло со скоростью кинокартины, заснятой методом замедленной съёмки.

Собаки отчаянно залаяли Опытным ухом Петя определил, что лают они на крупного зверя Он быстро скинул заплечный мешок, взял ружьё на изготовку и щёлкнул курками. Лай не удалялся и не приближался Тогда Петя сделал несколько шагов вперёд. И вот открылась небольшая узкая полянка, зажатая каменными скалами. На тонкой сухой лесине сидели, вцепившись в ствол когтистыми лапами, два медвежонка и дико озирались по сторонам. Туй и Капа танцевали вокруг дерева, оглашая окрестности призывным лаем.

У Пети перехватило дыхание. Он машинально переложил пистолет из заднего кармана брюк в карман полушубка. «Сейчас явится разъярённая медведица», — мелькнуло в голове. По сторонам нависли отвесные утёсы, под которыми, видимо, была берлога, откуда собаки и выгнали медвежат. Куда деваться? Назад? Но грозный рёв раздался именно сзади. Лохматая грозная медведица, с треском ломая кусты, спешила на выручку детёнышам. Если мирная наседка бросается на собаку, защищая своих цыплят, то что же может сделать разъярённая медведица?!

Собаки, занятые медвежатами, которые, по их мнению, представляли очень лёгкую добычу, увидели медведицу, когда она оказалась слишком близко. Как раз на её пути стоял Петя. Медвежата, услышав мать, подняли отчаянный визг. Медведица взъерошилась, обезумела от злобы, ей некогда было встать на дыбы. Как тяжёлый снаряд, ринулась она на Петю. Раздался выстрел. Ухо с клоком шерсти и мяса полетело в сторону. Брызнула кровь. Оглушённый зверь перевернулся на месте, но тут же снова бросился на врага. Ещё выстрел, почти в упор. Туй одним прыжком сел на медвежью морду. Но поздно, милый Туй, слишком поздно ты бросился на выручку своему хозяину! Ударом лапы зверь сбил человека, рванул одежду и подмял его под себя. Кава с отчаянной решимостью кинулась в свалку. Ещё раз, теперь уже под тушей, раздался выстрел — на сей раз пистолетный.

Мохнатая махина дрогнула, обвисла, конвульсии прошли по всему телу. Собаки, дрожа от ярости, рвали зверя, захлёбывались и кашляли от шерсти, забившейся им в пасть.

А над всем распадком, где разыгралась эта трагедия, длившаяся меньше минуты, нёсся истошный, вой до смерти перепуганных медвежат, которые все ещё сидели на лесине, судорожно вцепившись в неё маленькими, острыми коготками…

Глава двадцать седьмая Великое переселение муравьёв. — Мёртвая зона расширяется. — Планы спасения ценностей

Лас и Дик не пришли в загон.

— Небывалый случай! — сказал Сперанский Ускову, и в голосе его слышалась тревога.

— Что-то, видимо, им помешало. Пойдёмте, Владимир Иванович, сходим к газовой пещере.

Далеко идти не пришлось. Уже за полкилометра от дома они увидели пожелтевшую траву, увядшие, по-зимнему грустные кустарники и засохшие ветви низких деревьев. Газ! Ядовитая трещина посылала все новые и новые дозы отравы. Скоро кратер станет мёртвым царством, отравленным колодцем.

— Нет, это нелепо! Неужели мы не можем спастись, спасти огромные ценности, месторождения, ваши записи, музей, живых мамонтов! Самое противное чувство — это чувство собственного бессилия!

А газ, видно, стойкий. Он слабо разлагается, не перемешивается с воздухом и разливается во все стороны, как жидкость. Удельный вес его, должно быть, намного больше, чем вес воздуха.

— М-да… Если Пете не удастся добраться до людей, тогда… У меня, Владимир Иванович, часто болит сердце за мальчика. Не слишком ли смело мы поступили, отправив его в такой опасный путь? Где он сейчас? Что с ним?

— Мне думается, он парнишка с характером. Да и сметливый. Он пройдёт, — отвечал Сперанский.

— Вся моя надежда на то, что где-нибудь на Полпути он встретит людей. Время выбрано всё-таки правильно. Сейчас пойдут поиски. Если бы только он встретил наших!

— Конечно, наше спасение и спасение кратера зависят от удачи нашего юного посланца. Однако мы должны пробиваться и сами. Надо готовиться к эвакуации из кратера.

Они сидели в лесу на поваленном дереве. Что-то шуршало, копошилось в траве у них под ногами.

— Смотрите! — воскликнул поражённый Сперанский. Трава кишела муравьями. Трудолюбивые лесные Жители переселялись на новые места. Десятки тысяч крупных черно-коричневых муравьёв шли вверх, по направлению к дому Сперанского. Каждый из переселенцев нёс какую-нибудь поклажу. Большинство тащило белые, крупные яйца, другие волокли личинки. Это походили на организованную эвакуацию.

— Вот так недавно уходили наши люди из городов, когда надвигался враг. Мы уже рассказывали вам про войну с фашистами Гитлера, — сказал Усков.

— Да. Я все время думаю о родном Петрограде…

— О Ленинграде, хотите вы сказать…

— Все не привыкну. У меня там осталась жена и двое детей: мальчику было пять лет, Сашей его звали. Маргарите — восемь. Жене моей, Софье Павловне, сейчас должно быть пятьдесят семь лет… — Он прибавил со вздохом: — Они считают меня погибшим…

Усков уверенно произнёс:

— Тем более обрадуются, когда увидят вас. Но для этого надо остаться в живых. Было бы чересчур глупо пережить всё, что вы пережили, и погибнуть от этого дурацкого газа, когда спасение так близко. Надо, знаете, и нам всё-таки эвакуироваться.

— Но куда?

— В места повыше, пока не доступные для газа. Уж если мы не спасём всей жизни в кратере, то уберечь самое главное мы должны обязательно. Кстати, вы понимаете, почему не пришли домой мамонты?

— Теперь догадываюсь…

— Они инстинктом почувствовали опасность. Интересно, где они обосновались?

И все же мамонты не выдержали одиночества.

На другой день рано утром Лас и Дик пришли к дому и стали на полянке, пошевеливая хоботами. Увидев, людей, они затрубили, замахали хвостиками и ушами, а когда Сперанский и Орочко подошли к ним, радостно закивали головами. Они привычно обняли друзей хоботами, усадили к себе на спину и, довольные удачным похищением своих хозяев, быстро направились с ними вверх на новое своё местожительство.

Насилу уговорил их Сперанский. Привычный голос заставил мамонтов наконец остановиться и ссадить невольных пассажиров на землю. И, когда люди пошли назад к дому, гиганты долго и недоуменно смотрели им вслед, явно не понимая, почему же не воспользовались хозяева кратера их услугами по переселению…

Когда люди скрылись в лесу, мамонты молча повернулись и пошли прочь от места, признанного их инстинктом смертельно опасным для жизни.

Теперь в пещере Сперанского работали яростно, до полного изнеможения. Двое из шести разведчиков все время находились в забое: палили костёр, таскали воду, долбили ломом неподатливый базальт. Уже был пробит широкий лаз на три метра вглубь. Осталось ещё около четырех метров.

— За месяц добьём, — уверенно говорил Любимов, который почти безвылазно находился в пещере.

— Важно, кто кого опередит: мы со своей работой или газ из трещины, вот в чём вопрос, — безрадостно шутил Борис и с горечью рассматривал мозоли на своих ладонях, не сходившие вот уже несколько недель.

В свободное от работы время Орочко ходил по лесу и зорко высматривал ещё не ушедшего зверя. И, если ему встречался глупый лис или неповоротливый барсук, он брал хворостину и гонялся за ними до тех пор, пока не убеждался, что звери убежали в верхнюю половину кратера. Усков окрестил Орочко титулом начальника эвакопункта. В то же время агроном следил за посевами. Вечером докладывал:

— Ячмень раскустился. Степень кущения в среднем два и три десятых. Картофель взошёл, выпадов нет. Рассада чувствует себя нормально, но на днях потребует поливки. Какое будет указание, Владимир Иванович?

Тот слабо улыбался и отмахивался. Газ находился в трехстах метрах от огорода. Стоит ли думать теперь о поливе?

Чтобы обезопасить место работы, решили сложить вокруг входа в пещеру плотный каменный барьер: если газ зальёт весь кратер и подберётся к пещере, барьер защитит её на какое-то время.

Когда стена была закончена, то перед входом в пещеру получился огороженный дворик метров тридцати в длину и десяти — пятнадцати в ширину. Открытым оставался пока только лаз для разведчиков. В любой день, когда газ подойдёт к месту работы, люди могли заложить и замазать вход и остаться во дворике, откуда им прямой путь в пещеру и — может быть — в большой мир. В первую очередь во дворик перетащили алмазы. Потом сделали неприкосновенный запас пищи из вяленого мяса, рыбы и овощей. Натаскали много дров, выкопали и обмазали глиной небольшой бассейн и залили его водой. Теперь можно было ждать.

Усков, как и все, строго соблюдал очерёдность работы в пещере. Но, закончив свою смену, он брал геологический молоток и уходил в лес. Какая бы судьба ни ожидала их, а работать надо, о кратере надо иметь полное представление. Наслоения земной коры — раскрытая книга геологической истории Земли. Только читай.

Усков особенно упорно искал кимберлиты. Кроме тон алмазоносной «трубки», которую он нашёл вблизи пещеры Сперанского, ему удалось обнаружить кимберлитовую глину на дне озера. В ручье около озера он подобрал шесть алмазов величиной с лесной орех.

Однако, бродя по кратеру, Усков то и дело возвращался к границе, за которой не было жизни. Газ расходился все дальше и дальше. Он уже задушил обитателей реки — масса мёртвой рыбы плавала по поверхности озера; он крался по низинам, и трупы мелких животных — зайцев, ежей, бурундуков, — не успевших бежать, оставались на его пути.

Как-то геолог вместе с Орочко пошёл в верхнюю часть кратера осмотреть подход к террасе, куда их всех сбросил буран несколько месяцев назад.

Именно сюда, в верхний кратер, перекочевали теперь звери из нижнего кратера. Весело и шумно бродили по полянам бараны, неторопливо и озабоченно прохаживались медведи, мелкота кишела в траве и кустарниках.

— А вот и наши друзья! — воскликнул Орочко. Этот возглас относился к мамонтам. Они шли к людям, приветливо помахивая хоботами и опустив головы, словно кланялись знакомым.

Ускову и Орочко удалось взобраться на террасу.

— Вот мы почти и на свободе. Ещё метров пятьдесят — и вершина горы. Близко, не правда ли? — заметил геолог. — Близок локоток, да не укусишь!

— Мы спасём и животных, и растительность, — вдруг твёрдо заявил Усков. — Смотрите, Александр Алексеевич. Ширина перемычки в самом узком месте, где соединяются оба кратера, не больше трехсот — четырехсот метров. А по бокам отвесные, порядком потрескавшиеся стены. Если ничего иного не придумаем, то, как только вырвемся наружу и достанем взрывчатку, обрушим стены и отгородимся от нижнего кратера стеной. Западный погибнет. Пусть. Но вот этот, с животными и лесами, останется. Как заповедник!

— Но сперва надо выйти самим, — осторожно заметил Орочко.

Глава двадцать восьмая о том, как начались поиски и куда направились основные поисковые отряды треста

В начале апреля на конечной станции шоссе Юг — Север, за тысячу с лишним километров от Хамадана, на берегу небольшой таёжной реки, где находилась геологическая база номер восемь, собралось необычайно много народа. Здесь были геологи, проводники, рабочие. Выделялись охотники-якуты в своих неизменных ичигах и кожаных куртках, покрытых сверху кухлянкой — тёплой накидкой из шкур молодых оленей, которая надевается через голову. Они сами вызвались идти на поиски исчезнувшей партии.

Все были вооружены. У каждого якута за спиной болтался винчестер. Геологи и рабочие имели кто охотничье ружьё, кто винтовку.

Недалеко от базы паслись олени. В тайге, где животные разгребали снег в поисках своей излюбленной пищи — ягеля, раздавался перезвон их бубенцов. Возле рубленых домиков и складов опытные погонщики комплектовали упряжки. Узкие ц длинные нарты подходили к амбарам, и таёжные жители умелыми руками укладывали на них ящики и мешки. Неподалёку пофыркивали маленькие, косматые лошадки. В яслях перед ними лежало свежее сено, в ящики насыпано вволю овса — лошадей откармливали перед долгой и трудной дорогой.

На солнцепёке лежали собаки. Их потяги были уже подобраны и прошли испытание. Косматые лайки, по семь — одиннадцать штук в потяге, уже привыкли друг к другу, перестали волноваться и теперь, свернувшись калачиком, посматривали на шумный лагерь.

Последние работы: чистят и проверяют ружья, набивают патроны, подгоняют вьюки, осматривают обувь ладно ли пригнана, не будет ли худо ноге. В походе обувь — самое важное. С часу на час ожидают приказа о выступлении.

Из домика выходят две женщины. Все взоры обращены на них: они — единственные женщины в этом отдалённом лагере. На них спортивные брюки, выпущенные поверх ичигов, такие же, как на мужчинах, брезентовые куртки с поясами и патронташи. На поясках — ножи, за плечами — винчестеры. Меховые шапки с ушами и тёплые перчатки довершают походное одеяние. По всему видно, что женщины также собираются в дальний путь.

Вот они подходят к лошадям, умело взнуздывают огрызающихся «якуток» и седлают их; кони пятятся, бью г ногами.

— Балуй! — предупреждающе крикнула одна из наездниц и легко вскочила в седло. Вторая последовала её примеру. — Куда это они?

— Объезжают своих лошадей. Молодцы! Это знаешь кто? Усковы. Настойчивые, однако! Вчера они с Андреем Ивановичем схватились. Он хотел задержать их здесь: опасно, мол, и далеко, а тут ещё какие-то бандиты в тайге шатаются. Куда там! И слышать не захотели. Оказывается, они уже не раз бывали в походах, знают и вьюк и седло. В общем, наши, таёжные!..

В тот же день у начальника поиска Андрея Ивановича Швеца состоялось совещание руководителей групп. Восемь человек склонились над картой. На ней чернела точка: база номер восемь От этой точки шли карандашные стрелки в самый центр белого пятна.

— Знакомьтесь с маршрутами, товарищи. Примерно до центра неизученного района все шесть партий пойдут параллельным курсом и будут проходить в день по двадцать — двадцать пять километров. Партия от партии на расстоянии десять — двадцать километров. Таким образом мы захватываем площадь в сотню километров шириной. Связь между группами поддерживают два самолёта. Попадётся что-нибудь интересное — сама ли группа Ускова или её следы — немедленно сигнализировать самолётам сдвоенным костром. На сдвоенный костёр равняться остальным партиям и прийти на помощь…

Майор Сидоренко напомнил:

— Надо договориться о сигнале, если обнаружат этих…

— Да… Если попадутся неизвестные, о которых мы уже говорили, действовать согласно указаниям: арестовать и под конвоем препроводить на базу. В случае сопротивления даётся право на защиту. О такого рода встрече сообщить самолётам тремя кострами. Когда пройдём двести — двести пятьдесят километров, всем собраться, обсудить положение. Место сбора укажут самолёты. Они сбросят вымпелы. Дальнейшие действия предпримем, сообразуясь с обстоятельствами. Возможно, придётся опять разойтись. Кстати, о месте сбора. В прошлый раз самолёты обнаружили за перевалом интересную долину с незамерзающей рекой, которая пропадает в очень узком ущелье или уходит в землю. Эта долина и будет нас интересовать в первую очередь. Усков упоминал о ней в своих донесениях.

— Когда выступаем, Андрей Иванович? — спросил кто-то.

— Завтра рано утром. К четвёртой группе, которая пойдёт прямо на норд, прикомандировываются Усковы и майор Сидоренко. Самолёты начнут патрулировать на третий день. Их номера: 06032 и 05640. Запомните.

Солнце было ещё где-то далеко за горизонтом, над морозной землёй ещё стояло раннее звёздное утро, которое ничем не отличается от ночи, но на базе уже началось движение. Скрипели полозья нарт. Повизгивали дрожащие от нетерпения собаки. Разведчики, седлая лошадей, разговаривали вполголоса, словно стеснялись нарушить ночную тишину. В темноте мелькали фонари, слышалась приглушённая команда. Но вот все смолкло. Первыми вышли низкорослые лыжники в кухлянках и молча, как призраки, пересекли заснеженную речку. За ними потянулись собачьи упряжки. Раздалось характерное «хох-хох-хох!» погонщиков, и длинная чёрная лента людей, оленей, собак и вьючных лошадей вползла в лес и там, словно гигантский веер, распустилась шестью линиями.

Последние слова расставания, пожелания счастливого пути — и поисковые группы пошли каждая своей дорогой. На обледеневшем насте остались только неглубокие следы полозьев да узкие тропинки, пробитые мохнатыми ногами вьючных лошадей.

База опустела. Остались сторож и радист, Уже на третий день пути, при подъёме на пологую каменистую сопку, один из охотников второй группы увидел дерево с крестообразной зарубкой на коре.

— Свежая, — уверенно заявил охотник. — Смола ещё не побелела. Топором сделано, маленьким топором, какой у Николая есть. Они!

Километров через восемь встретилась ещё такая же зарубка. Группа уверенно пошла теперь по следам Любимова, чуть отклонившись к востоку от первоначального курса. Дали знать Швецу. Он приехал на собаках, осмотрел зарубки и одобрил новый маршрут. После этого вторая и четвёртая группы уже на шестой день пути настолько сблизились, что с вершины сопок часто видели одна другую. Самолёты летали от группы к группе, но заветных дымков нигде не видели.

На одиннадцатый день четвёртая группа вошла в узкое ущелье, прошла несколько километров и остановилась. Дальше хода не было. Или возвращаться, или карабкаться по узкой тропочке вверх.

Проводник, не сходя с лошади, заявил:

— Голову сломишь на этой тропе. По ней человек не пройдёт. Надо назад, в обход.

— В это время Вера Ускова что-то заметила. Она соскочила с лошади и нагнулась: на жёсткой глине ясно проступал след кованого конского копыта.

Спешились, походили кругом. Да, следы копей: обычные шипы буквой «Н», какими ковали лошадей во всех партиях треста. Сомнения отпали: партия 14-бис прошла именно по этой тропе.

— В горах так: где пролетит орёл, там пройдёт олень. Где пройдёт олень, геолог обязательно пролезет, — пошутил Швец, и группа тронулась по узкой тропинке. Коней повели под уздцы.

Вот и самое опасное место.

Вера шла, прижавшись к камням. Она не знала, что в этом месте сорвался Борис и что его спас проводник.

Подъем прошёл благополучно. Группа ускорила шаг и шла вверх и вверх, пока не открылась великолепная панорама огромной долины с уже освободившимися от снега полянами, густыми лесами и быстрой рекой, которая с рёвом и шумом катила свои воды под гору, в дикий водоворот.

Никто уже не сомневался, что пропавшая партия спустилась именно в эту долину. Мог ли геолог пройти мимо такого заманчивого уголка природы?

Все как зачарованные осматривали с высоты широкую долину, острые пики горных цепей, окаймлявших её, чёрные трещины горных распадков. И леса, леса, леса, покрывавшие весь этот таинственный край!

«Они где-то здесь, — подумала Варвара Петровна, и у неё сжалось сердце. — Но живы ли?» Вера подошла к матери и обняла её. Девушка думала о том же.

Майор Сидоренко сел на камень и долго рассматривал долину в бинокль. Интересное местечко… Майор водил биноклем вправо и влево.

Ничто не нарушало первозданного покоя природы. Безлюдье, и тишина, и гул падающей воды, к которому ухо привыкает так же скоро, как к тиканью часов в тихой комнате, — вот как встретила долина Бешеной реки новую группу пришельцев. Но вдруг что-то блеснуло. Ещё и ещё раз. Какой-то посторонний предмет… Что это может быть? Никак не разглядишь. Майор злился на свои глаза, на бинокль и наконец обернулся к Вере:

— Посмотрите! Что там поблёскивает на берегу? Вон там, близко от воды…

Девушка долго шарила биноклем по берегу.

— По-моему, консервная банка, — сказала она наконец. — А выше в кустах я вижу колья… Остов палатки и… и… рогач для костра.

— В таком случае пошли, товарищи, — заторопился Швец. — Спускаться будем здесь, прямо к устью.

Глава двадцать девятая в которой на сцене появляется Криворотый Ангел

В морозном воздухе звуки разносятся далеко-далеко. Давно смолкнет источник звука, а горы все ещё забавляются его отзвуком…

Уже тронулись, а майор все разглядывал долину. И как он ни был терпелив, все же ему не удалось увидеть то, что он так хотел увидеть.

Ни один дымок не подымался над лесом. Он выглядел совсем нежилым, этот большой и загадочный лес…

Криворотый Ангел крайне встревожился, услышав один за другим несколько выстрелов, эхо от которых внезапно прокатилось по лесам и затихло где-то в горах. Звук был гулкий и пышный, какой получается при взрыве дымного пороха. Он определил, что стреляли из охотничьего ружья. Это обстоятельство несколько уменьшило тревогу Ангела: значит, не охрана, не дозор, который вооружён винтовками. Скорее всего какой-нибудь заблудший охотник.

Во всяком случае, стоило понаблюдать. Но так наблюдать, чтобы видел только ты, а не тебя.

Он встал и потихоньку вышел из берлоги.

— Куда? — сонным голосом спросил его Кныш, открывая один глаз.

— Проветрюсь… — бросил Ангел и пошёл по направлению выстрелов.

Убежище беглых бандитов находилось как раз в том месте, где большой распадок впадал в долину. Лес здесь был очень густой, чёрный, с большим количеством выворотов, весь извитый подлеском. Настоящее логово диких зверей. На берегу небольшого ручья, который местами уже освободился от снега и льда, в крутой осыпи чернел глубокий выворот: гигантская лиственница упала и подняла дыбом толстый пласт дерновой земли, обнажив жёлтую глину с глыбами камня. Трудолюбивый медведь в своё время долго старался над этой ямой. Он вывернул камни, разгрёб глину и сделал себе глубокую, уютную берлогу. А потом, видно, ушёл или погиб. Пещера пустовала. Вот её-то и нашли беглые бандиты, устроившие здесь логово. Место тем удобное, что дым даже от большого костра не выходит из высокого леса и рассеивается между ветвей — обстоятельство, как видим, очень важное для тех, кто скрывается от постороннего глаза.

Бандиты жили в долине Бешеной реки почти неделю. Они пришли с запада после долгих скитаний по снежным горам и решили остаться здесь, раз есть дрова, вода и даже рыба и ягоды.

Все у них было: топоры, ножи, порядочный запас продуктов, которые они взяли, ограбив заимку горняков.

Убийцы жили сегодняшним днём. Спи, ешь, ходи по лесу… Чего ещё надо? О будущем никто из них не говорил, да и не мог говорить, если бы даже такое желание появилось. Где-то в делах тюрьмы лежали документы с фотографиями, отпечатками пальцев и далеко не полной характеристикой их деятельности. Там же были и приговоры, определившие их будущее на довольно долгий срок — для Криворотого Ангела на двадцать пять лет, для Кныша, Тарелки и Рыжего Леньки — на двадцать лет каждому. Но такое будущее, надо полагать, их не устраивало, и они старались не думать о нем. День, да твой. Один только Ангел изредка мечтал, да и то не вслух. Он хотел бы найти золото. Много золота. Нагрузиться им и пойти на восток по старой тропе авантюристов, которые в былые времена сбегались на прииски, набивали кожаные сумки золотым песком, пробирались по-волчьи сквозь тайгу и, достигнув студёного моря, садились в зарослях стланика на берегу, дожидаясь оказии с чужих островов — контрабандной шхуны или баркаса рыбного браконьера. За морем рисовалась жизнь без забот и без страха. Золото все купит!..

Эти жадные мечтания усиливались в крае непуганой птицы. Ведь здесь ещё не ступала нога человеческая. А вдруг удастся наскочить на россыпь? Ангел бродил по берегам рек, угрюмым оком осматривал гальку и скалы, кидался на блёстки кварца и подозрительно оглядывался — не следят ли за ним его приятели.

Волчий закон властвовал в банде. Пока им выгодна общая поддержка, они держались вместе. Но сообщники постоянно следили друг за другом, готовясь, если надо, схватиться за ножи и перерезать друг другу горло. Что ещё удерживало их вместе — так это страх перед молчаливой и суровой природой. Она окружала их и держала в своём плену. Бандиты боялись её. Вчетвером не так страшно.

Но золото все не попадалось. В природе оно всегда скрыто от глаз, особенно от неопытных глаз. Можно ходить по золоту и не видеть его. Криворотый имел цепкие и сильные руки. Эти руки хорошо владели финкой, но они не имели представления о лотке и презирали лом или лопату. Возможно, что беглец и ходил по золоту, но взять его он не умел и не мог.

…Атаман таёжной шайки шёл по лесу медленным кошачьим шагом. Он крался по кустам, пробирался сквозь чащу, ползком протискивался меж завалов, часто останавливался и насторожённо оглядывался по сторонам. Вышел на опушку леса и надолго стал за деревьями, прислушиваясь.

Высокий, костлявый, с длинными жилистыми руками, стоял лесной бандит, прислонившись к дереву. У пего были нежные, даже красивые черты лица, маленький рот бантиком, тонкие брови вразлёт и глаза очень светлой окраски, в которых хотелось видеть что-то по-детски невинное. Да, когда-то этот человек был несомненно красив. Но в какой-то схватке Ангела полоснули ножом по лицу. Шрам прошёлся от правой брови через щеку, нос и словно удлинил в левую сторону его маленький рот. Несказанно уродливым и страшным веяло от этого немытого, обросшего щетиной кривого лица, а светлые глаза, покрытые мутной поволокой, делали человека похожим на жуткий сон…

Он постоял и затем широким шагом пошёл в гору, через редкий лес, в обход распадку.

Неожиданно потянуло дымом. Криворотый опять остановился. В лесу послышался собачий лай. Дело осложнялось. Ведь собаки могут почуять чужого… Но тут Ангел догадался: он зайдёт под ветер и заглянет в рас падок сверху, с горы.

Теперь нам нужно вернуться немного назад.

Мы оставили Петю Одинцова в объятиях мёртвой медведицы. Что зверь был мёртв, в этом не было сом нения. Тяжёлая туша осела на мальчика всей своей тяжестью. Рукав его залило кровью медведя. Струйка крови вытекала из пулевых ран в груди медведя.

Туй и Кава бесновались, пытаясь стянуть тушу в сторону и освободить юношу, лежавшего боком на снегу. Наконец он сам зашевелился и поджал под себя ноги. Осторожно повёл плечом, и тяжесть перевалилась с него в сторону.

Весь в крови. Чья это кровь? Его, медведя, собак? Убитый медведь, израненный Туй, острая боль в боку. Ранен… Не вставая с земли, Петя вытер мокрым снегом свои окровавленные руки, поднял пистолет и огляделся. Он жив и может идти дальше. Но что же так больно в боку? Юноша повернулся в одну, потом в другую сторону. Просто огнём жжёт. С трудом удалось рассмотреть: полушубок и фуфайка на боку вырваны до тела. На теле — четыре глубоких царапины, сочившиеся кровью; медвежья лапа прошлась по телу. Раны неглубокие, но чертовски болезненные. Нужен костёр, это первое. Нужна вода, это второе. Стараясь не особенно сильно поворачиваться, Петя прошёл к кустам и кое-как наломал веток. Костёр загорелся, котелок со снегом зашипел на огне, появилась вода. Тогда он разделся, дрожа от холода, промыл раны и туго перевязал себя запасной рубашкой. Кровь остановилась, но боль не проходила.

«Ладно, — подумал он, — заживёт…» И тут же вспомнил: кто-то говорил ему, что барсучье и медвежье сало хорошо залечивает раны. Кажется, Николай Никанорович… Точно. Он подошёл к туше и высек ножом кусок мяса. Порядочный слой сала у этой медведицы! Пришлось опять развязать повязку. Юноша растопил на огне сало, намазал весь бок тёплым жиром и опять завязался. Стало легче. По крайней мере, теперь не присохнет повязка.

Собаки улеглись, насытившись медвежатиной. Петя вскипятил смородиновый чай, напился и почувствовал такую усталость, что насилу смог нарезать веток для постели. И только залез в мешок, как сразу уснул, словно упал в пустоту.

Уже во сне он почувствовал, что его лихорадит. Это не от холода. Начинался жар…

В распадке установилась тишина. Лёгкий дымок подымался от полузатухшего костра. Даже собаки и те не слышали, как осторожно поскрипывал снег на скале над ними. Чужой человек подполз к самому краю обрыва и отогнул ветку стланика. Внизу, в каких-нибудь десяти метрах от скалы, горел костёр. Около огня лежали две мохнатые собаки и человек. Чуть дальше валялась истерзанная туша медведя, стояли лыжи. Ружейный приклад высовывался сбоку спящего человека.

Ангел догадался, что произошло в распадке какой-нибудь час назад. Но кто этот человек с собаками? И почему один? В одиночку по тайге не ходят даже с оружием. На всякий случай он так же осторожно отполз назад и пошёл по горе вверх, проверить, где же ещё люди и есть ли они. Вскоре он нашёл следы лыж и собак. Один… Больше никого. Поднялся на гору и с высоты ещё раз оглядел распадок. Снова никого. Значит, этот человек пришёл с гор в одиночку. Что ему здесь надо?

Уже в сумерках Петя проснулся, и первое, что он понял, — это жар. Естественное следствие лихорадки, Щеки его горели, бок казался обожжённым, до него нельзя даже дотронуться. Костёр погас. Стало холодно. Хотелось пить. Неровно стучало сердце.

Неуютно здоровому человеку в одиночку в безмолвных лесах. Но трижды тоскливо и горько больному человеку в безлюдье. Кто поможет, кто ободрит ласковым словом? Защемит сердце, и почувствуешь себя таким заброшенным, таким жалким и слабым, что поневоле заплачешь. Хмыкая совсем по-детски, Петя кое-как встал и, весь изогнувшись от боли, стал рубить сухую лесину. Как ни больно, как ни горят щеки от жара, а костёр нужен. Ночь. Без костра на морозе — верная смерть.

Когда запылал огонь и зашипело жареное мясо юноша повеселел. Что там жар! Это от раны, а она небольшая. Сегодня-завтра, и все заживёт, он поправится и пойдёт своей дорогой на юг. Кстати, сколько же он в пути? Десять, двенадцать дней? Вот память!..

В эту ночь юноша не мог идти дальше. Ему позарез нужен хоть небольшой отдых. Сидя у костра, Петя обдумывал, как поступить дальше. Самое лучшее — это пройти до низовьев Бешеной реки, разыскать свою старую стоянку на берегу тёплых озёр и, если потребуется, отдохнуть там день или два, пополнить запас продуктов рыбой и дичью и уже тогда идти дальше через перевалы на юг.

Спать больше не хотелось. Петя сидел на мешке около огня, подбрасывал дрова, чистил ружьё, осматривал лыжи и долго изучал карту с маршрутом. Пламя освещало его лицо красноватым светом, вырывало из темноты уснувших собак, ближние камни и дрожало на отвесных скалах, посеребрённых инеем.

Если бы Петя посмотрел вверх, он непременно бы увидел на скале над собой человеческие глаза, страшные в красном сиянии костра, упорные и торжествующие.

Криворотый Ангел с усмешкой рассматривал путника. Так вот кого он встретил в тайге. Мальчишку, юнца! Чего ему здесь надо, этому пацану? А все же, видать, смелый парень, вон какую тушу уложил…

Скрываться больше не к чему. Ангел осторожно сошёл с обрыва и спустился в распадок. Отряхнув с живота и с колен снег, он усмехнулся, поправил на голове шапку и смело двинулся к костру.

…Собаки вскочили разом и с грозным рычанием кинулись в темноту. Туй по старой привычке без шума рванул на незнакомце штаны и сразу ощутил вкус крови во рту. От неожиданности человек вскрикнул и сел, Петя вскочил и схватился за ружьё. Из темноты раздался крик:

— Эй, кто там! Убери собак, чёрт возьми!.. С головнёй в руке Петя бросился на голос.

— Назад! Туй, Кава, назад!..

Петя увидел человека. Он сидел на снегу и отчаянно махал над головой ножом. Собаки так ожесточённо наскакивали, что если бы не окрик Пети, человеку пришлось бы очень туго.

— Идите к костру, — тоном приказа сказал Петя и, не выпуская из рук ружья, сел на прежнее место. Сердце его стучало сильно и тревожно.

Глава тридцатая В плену у бандитов. — Допрос. — На плоту по Бешеной реке

— Ну и зверь у тебя, — сказал вместо приветствия незнакомец и уселся напротив Пети, исподлобья и опасливо поглядывая на собак, которые насторожённо стояли рядом со своим хозяином. — Как ты попал сюда, парень?

— А вы кто такой? — вопросом на вопрос ответил Петя, разглядывая этого с неба свалившегося незнакомца, и переложил ружьё на колени так, что стволы как бы случайно оказались направлены незнакомцу в грудь.

— Убери ружьё, пацан. Учти, я тебя не боюсь, я волк стреляный… Спрашиваешь, кто я? Мы тут роемся в шурфах. Рабочие мы.

— В шурфах? Здесь полевая партия? Чья?

— Будто ты все партии знаешь. Ну, положим, Петровского. Слышал про такого? Из этого, как его, из треста… Знаешь?

— Нет. Где они?

— Не торопись, увидишь. А ты-то кто, чего не отвечаешь?

— Охотник. Медведей промышляю.

— Один?

— Н-нет. За мной люди идут. Пятеро…

Криворотый засмеялся. Бродяга заметил болезненный румянец Пети и окровавленные тряпки, валявшиеся у костра.

— Царапнул медведь, что ли? — он попытался придать своему голосу сочувственный тон. — Самому больно небось, а хорохоришься. Ложись, я покараулю.

— Партия далеко?

— У реки. Завтра утром пойдём. Я услышал выстрелы — ребята говорят: пойди посмотри. Ну, я и увидел тебя.

— Как же вы пошли без оружия?

— Я-то? А вот… — Он вынул из кармана пистолет и подбросил его на ладони.

Ещё большая тревога охватила Петю. Он знал, что рабочим в партиях пистолеты боевого образца не вы даются. Тут что-то нечисто. Он вспомнил предостережение Ускова о том, что в тайге можно черт знает на кого нарваться, и вдруг с предельной ясностью почувствовал, что перед ним сидит бандит. Пете стало страшно.

— Да ты не трусь, — сказал незнакомец, очевидно угадывая состояние Пети. — Дай-ка лучше пожрать. Что у тебя есть?

Все ещё держа в руке пистолет, Ангел встал и шагнул к Пете. Туй зарычал и рванулся вперёд.

— Ну, ну!.. А то вот… — Ангел направил пистолет на собаку.

— Убери оружие! — резко приказал Петя.

— Ишь ты… — сказал Ангел и спокойно засунул пистолет в карман. — Держи зверей, я пойду себе мяса отрежу.

Он вынул финку и, оглядываясь, пошёл к туше. Петя весь сжался. Что делать? Бежать? Куда тут убежишь? Застрелить бродягу? Но за что? А вдруг это порядочный человек?

Криворотый принёс мяса, нарезал его на куски, насадил на палку и принялся жарить.

Воцарилось молчание.

Петя лихорадочно соображал.

— Знаете что, — сказал он наконец. — В тайге люди недоверчивы. Вы вот что… Уходите к своим, а меня оставьте. Завтра встретимся и обо всем договоримся. Хорошо?

Ангел не ответил. Ему хотелось дать этому мальчишке по уху, забрать у него вещи — и пусть танцует на морозе. Но собаки!.. Да и ружьё! Дело в том, что пистолет, которым грозился Ангел, был без патронов.

— Гонишь?.. Куда же я пойду в темноте? Заблужусь и замёрзну. Переночуем вместе. Не бойся, не съем.

А можно ли гнать человека от костра куда-то в темноту, в лес, в снега? Кто бы он ни был, а человеку нельзя не дать места у очага.

И Петя согласился.

— Хорошо, переночуйте здесь! Я… немного нездоров. Так что вы уж сами… Разложите костёр побольше, нарубите веток и ложитесь с той стороны.

Криворотый промолчал. Он нарубил веток, принёс валежника и лёг на ветки лицом к огню, облокотившись на руку.

Петя сидел по другую сторону огня. Он мужественно боролся со сном, решив про себя, что спать совсем не будет.

Потянулась ночь, самая длинная и тоскливая ночь, какая только была в жизни Пети. Он полулежал, упрятав ноги в мешок и обняв ружьё. Собаки успокоились и свернулись рядом с ним. Петя широко раскрывал глаза, разглядывал мигающие звезды на небе, ясный Млечный Путь. Временами, впадая в какое-то забытьё, он уносился туда, к звёздным дорожкам на небе, и начинал дышать ровно, спокойно, как дышат все сонные люди. Но треск какой-нибудь веточки в огне, малейший шорох по другую сторону костра сразу же выводили его из полусна. И он ещё шире раскрывал глаза, быстро поднимал голову, и собаки вслед за ним тоже поднимали головы.

Так проходили медленные ночные часы. А под утро, как ни бодрился юноша, в голове у него все перепуталось: звезды, страшный рот Ангела, пламя костра, пасть медведя, лай собак и блестящий на солнце снег. Он уснул.

И тогда Ангел медленно вытянул вперёд свою жилистую руку. Пальцы нащупали стволы ружья, ружьё легко выскользнуло из расслабленных рук юноши, и в ту же секунду Ангел встал во весь рост и, хлестнув Петю веткой, крикнул:

— Ну ты, пацан! Вставай!

Петя вскочил на ноги и уставился на чёрные стволы, которые сжимал в руке Ангел.

— Туй, Кава, взять! — не своим голосом крикнул Петя.

Собаки кинулись на бандита. Тотчас же грянул вы стрел, и Кава — первая жертва Криворотого — с жалобным визгом покатилась, сражённая пулей. Туй отскочил в темноту и взвыл от бессильной злобы.

— Вторая пуля твоя, пацан! Одно слово — и я тебя отправлю к прабабушке… Займись костром, да живо!

У Пети от бессильной ярости даже слезы проступи ли на глазах. Больше всего он злился на самого себя. Поделом тебе, разиня, не доверяйся первому встречному! И вдруг он вспомнил: в кармане пистолет!.. Как забилось сердце! Теперь он вправе прихлопнуть злодея! Но карман оказался пуст. Пистолет выпал и лежит где-то в снегу.

Когда Петя вернулся к костру, Ангел рылся в его вещах. Продукты, патроны, одежда — все лежало на снегу.

— А ну, пацан, раздевайся. Раздевайся, говорят! Снимай полушубок, выворачивай карманы, поглядим, какой ты охотник…

Он обшарил все карманы своего пленника, вытащил завёрнутые в бумажку куски руды, которые положил ему Усков, развернул их и громко свистнул: на ладони у него лежали три блестящих камушка и небольшой самородок. Попробовал на зуб — жёлтый металл отку-сывался легко, как свинец. Золото… Вот она, долгожданная находка! Богатство, воля, безмятежная жизнь в чужой стране!

— Откуда золото?

— Оттуда… — Петя неопределённо махнул рукой. Он ещё не придумал ничего, что прозвучало бы хоть мало-мальски убедительно.

— Вот что, пацан. Давай играть начистоту. Откроем карты. Я — Криворотый Ангел. Мне нужно твоё золото, и я буду его иметь, хоть бы мне пришлось из тебя кишки выпустить. Говори все… Ты кто?

— Из экспедиции Мы проходили по долине, искали золотые россыпи. Партия заблудилась километрах в ста отсюда, меня послали сообщить в трест.

— Где нашёл золото?

— Там… Вон у той горы, где течёт река.

— На берегу?

— Прямо на берегу. Речка поворачивает в сторону, там и нашли. Там много, всем хватит…

— Так. Проверим. А камушки, это что?

— Так… Понравились, вот я и подобрал.

— Где подобрал?

— На берегу. Да это просто стёклышки… Ангел ухмыльнулся.

— Стёклышки? Ну ладно, разберёмся. А теперь айда к нам, ко мне домой. Тебя там ещё ребята пощупают.

Бандиты, немало всполошившиеся из-за долгого отсутствия своего атамана, успокоились, увидев его со спутником. Один из бандитов, Кныш, долго присматривался к Пете, закрыв один глаз, потом подошёл к нему поближе и, видимо оценив шапку Пети, сдёрнул её с мальчика, нахлобучил себе на голову, а Пете бросил свой жалкий треух:

— Смотри-ка, прямо впору! А тебе и эта хороша, малец.

Петя вспомнил про документы, зашитые в шапке. Но как отобрать их?.. Бандиты ещё хохотали над проделкой Кныша, когда рыжий сухопарый детина, которого приятели звали Ленькой, вдруг проворно стянул с ног ободранные холявы и ещё более проворно разул Петю.

— Вот это правильные сапоги! — говорил Ленька. — И как раз! Бери, пацан, мои, они помягче. Тебе всё равно далеко теперь не ходить!

Петя сидел па снегу в одних меховых чулках. Чулок не сняли: они были слишком малы. Оказался мал и полушубок. Хоть эта одежда осталась на пленнике.

«Пропал я, — подумал Петя и затосковал. — Один против четверых. И безоружный!» Но тут он вспомнил Сперанского и Иванова. Они были в ещё более трудном положении, а все же не сдавались. Не рано ли ты хоронишь себя, Петя?

— А ну, малец, доложи обществу о золоте… Петю слушали с огромным вниманием. Потом помолчали, потом, выпроводив мальчика, долго шушукались, разрабатывая план действий.

Утром бандиты оставили одного из своих, по прозвищу Тарелка, караулить пленника, а сами ушли на реку. Вскоре оттуда послышался стук топоров.

— Значит, золотишком промышляешь, да? — Тарелка миролюбиво улыбнулся, отчего его круглое лицо расплылось и стало так плоско, что делало понятной кличку, данную ему приятелями.

Петя кивнул головой.

— Это правильно! Нам, браток, без золота да без денег — какая жизнь! А вот наскребём по мешочку, тогда нам и море по колено. Подадимся туда…

— Куда?

— А туда… — Он неопределённо махнул рукой. — Где милиции нет. И ты с нами пойдёшь. Если дойдёшь, конечно. — Он опять улыбнулся и блаженно потянулся. — Папашка у тебя есть?

— Нет… Что они там делают, твои дружки?

— Плот делают. Сейчас пустимся «вниз по матушке по Волге». А ты не врёшь насчёт золотишка?

— Не вру. Зачем мне врать?.. Забирайте. Мне не жалко.

— Смотри, мы народ сурьезный. В случае чего, знаешь?.. «И за борт её бросает, в набежавшую волну…» Понял?

Петя соображал. Бандиты хотят спуститься вниз на плоту. Они не знают, куда и как бежит Бешеная река. Хотят взять его с собой. Верная гибель!.. Как только минуют поворот, где могила Иванова, так и пропали. Там уж не выбраться из быстрого потока, унесёт… Что же делать, что сказать им? Нет, отговаривать их он не станет. Пусть едут! Но самому-то как спастись? Ведь в кратере ждут, надеются на него!..

Что-то, видимо, в конце концов придумав. Петя скинул с себя тёплые штаны и фуфайку и сел на них. Оставшись в лёгкой одежде, он надел полушубок.

Над долиной сиял солнечный день. Жаркие лучи пронизывали снег до самой земли, и он оседал на глазах. Пахло смолой, скипидаром, и было тепло, как это бывает в апреле только в безветренных долинах кон-тинентального Севера. В это время года горячие дни сменяются здесь ночными морозами, и обильный снег исчезает за каких-нибудь десять — двенадцать дней, уступая место зеленой траве, а она начинает прорастать чуть ли ещё не под снегом.

Бешеная река набирала весеннюю силу. На всем её протяжении по тайге и распадкам в неё вливались ручейки и речки. Земля не могла впитать, не принимала всей воды: промёрзшая вглубь на многие метры, она попросту стряхивала с себя талую воду, и весь снег, сколько его ни было, растаяв, устремлялся в реки. Потому-то они так бурливы и многоводны на Севере. Прогрохочут, беснуясь, вешние воды, накатают в отмели камней и гальки, прорвут там и здесь податливый аллювий в долинах, настроят новых островов и протоков — и успокоятся, смирятся до нового паводка, до жаркого июля, когда начнёт таять снег на горных вершинах.

Тогда снова вспухнут реки, зашумят ручьи, забурлят водопады — держись, путник, выбирайся скорее из опасных долин на сопки!..

Петя сидел и смотрел на ручей, протекавший рядом, — маленький, торопливый, деятельный. Куда ты бежишь? Бухнешься в реку, подхватит она твои чистые струйки, пронесёт по всей долине, мимо могилы Иванова, мимо озёр, мимо старого стойбища. Свернёт влево и понесётся, как одержимая, туда, к скале, вниз, в клокочущий водоворот. И сгинешь ты, ручей, быстро проживши свою бурную жизнь…

Петя вздрогнул, представив себе этот короткий путь.

Вернулись бандиты. Молча поели, бросив Пете начатую банку консервов. Криворотый лёг на мешок, зажмурился.

— Эй ты, пацан! — лениво начал он. — Это точно, что внизу нет никого? Или ты врёшь? Мы сейчас поплывём туда. Смотри, если обманул! Ежели увижу на берегу какой ни есть народ — пополам распорю, и к рыбам! Лучше скажи заранее. Чего насупился?

— Нет там никого. Моя партия в горах, мы отсюда ещё осенью ушли. Нашли золото и ушли. Можете ехать спокойно.

— Ты с нами поедешь.

— Лучше я останусь здесь. У меня бок болит, не могу я тронуться.

— Тоже придумал! А кто нам место покажет? Собирайся!

Они заспешили. Ими уже владела золотая лихорадка.

Забрали пожитки, пошли. Петя запихнул в кусты телогрейку и тёплые брюки, запахнулся в полушубок и молча зашагал сзади. Если бы ружьё! Но его «ижевка» болталась за плечами у Ангела…

Плот качался в зарослях тальника. Немудрёное сооружение — семь или восемь сухих лиственниц, связанных лозой, и две поперечины. Такой плот налетит на подводный пень и разъедется, как мочало. Петя сел на заднюю поперечину. Рыжий и Тарелка вооружились длинными шестами, стали по бокам. Криворотый и Кныш сложили продукты и одежду посредине и сели лицом вперёд.

— Держись, пацан! — крикнул Рыжий и оттолкнул плот.

Утлое судёнышко и его пассажиры доверили свою судьбу реке.

Петя сидел и лихорадочно думал, поглядывая на уходившие назад берега. Руки его теребили лозу, удерживающую бревна. Ангел неотрывно смотрел вперёд, настораживаясь при каждом повороте реки. Он всё-таки не доверял мальчишке, боялся западни. Ружьё лежало у него на коленях. Все были заняты своим делом. Петя стал потихоньку развязывать скрутки. Одна, другая, третья… Между брёвнами журчала вода, тёмная, жадная. Ещё две скрутки… Пете уже приходилось удерживать концы лозы руками, чтобы бревна не разъехались.

Миновали могилу Иванова, миновали район озёр. Показался последний поворот

— мыс, покрытый высоким лесом. Впереди — чёрная стена. Как только завернут

— готово, никакая сила не вырвет плот из объятий реки, все ускоряющей свой бег.

Петя глянул на берег. Меж кустов мелькало жёлтое пятно, то появляясь, то исчезая. Милый, дорогой мой Туй! Ты сопровождаешь меня, ждёшь, надеешься…

И вдруг Петя почувствовал себя так спокойно, так уверенно, словно не было рядом с ним этих угрюмых злодеев и ждала его не гибель, а увеселительная прогулка. Так бывает, когда человек принял решение и поверил в свои силы.

Криворотый устал смотреть вперёд. Он положил ружьё на бревна, стволами к Пете, в каком-нибудь метре от него, и стал скручивать цигарку. Петя быстро взгля-нул на берег: метров тридцать… Сейчас плот войдёт в стрежень и помчится навстречу верной гибели.

Петя отпустил концы, и нижняя перевязка выскочила из-под брёвен. Тарелка еле удержался на ногах. Петя скинул с плеч полушубок, схватил ружьё из-под рук Ангела и сильным рывком бросился мимо Кныша в воду. Булькнуло и утонуло ружьё.

— Куда?!. — исступлённо крикнул Ангел.

— Держи! Бей! — заорал Рыжий.

Петя вынырнул метрах в шести. Тарелка хватил по воде шестом, но не достал. Мальчик уже отплыл. Бандит поскользнулся, бревна разъехались, и Тарелка бухнулся в воду.

Но Криворотый не растерялся. Он выхватил пистолет и, брызгая слюной, крикнул:

— Застрелю! Назад!..

Петя ещё раз нырнул. Когда голова его показалась из воды, Ангел в бессильной злобе запустил в мальчика ненужным пистолетом и угодил ему по затылку. На миг все помутилось в глазах у Пети. Мальчик снова нырнул и, захлёбываясь, отвоевал у реки ещё метра три. Опустив голову, он с отчаянием выбрасывал руки вперёд. Берег все ближе и ближе. В кустах мелькнуло жёлтое пятно. Туй! Ещё усилие, ещё одно… А плот относит и относит! Трое бандитов мечутся по расползающимся брёвнам, а река словно играет с ними: она разворачивает бревна, снова их соединяет и неумолимо несёт вперёд.

Вот он, долгожданный берег! Наконец-то!.. Петя ухватился за кусты, вскарабкался и лёг на землю. Туй с тихим визгом кружился около него, тыкался мордой, облизывал его тёплым, шершавым языком. Петя с трудом поднял голову и посмотрел назад.

Плот выносило за поворот. Но на нём только две фигуры. Чья-то голова чернеет в воде на полпути к берегу. Криворотый! Он плывёт сюда! Ружьё! Вот когда пригодилось бы ружьё!..

Петя вскочил на ноги и бросился вверх по берегу. Он опять гонится за ним, этот страшный Ангел! Оружия у него теперь нет, но есть нож и злые сильные руки. У Пети оружия нет. Но есть верный Туй.

Петя быстро отжал одежду и побежал по мокрому, чавкающему мху вверх, к берлоге, где у него остались сухие вещи. Переодеться — и бежать к распадку! Там, где-то около пепелища, должен лежать обронённый пистолет Ускова.

Глава тридцать первая Погоня. Встреча с волками. Снова Криворотый Ангел. Ночная схватка

Вот что увидели участники спасательных групп номер два и четыре в солнечный день апреля, вскоре после полудня.

Из-за поворота реки, недалеко от места, где расположился лагерь, выскочил какой-то плот с людьми. Первой этот плот увидела Вера Ускова. Она ходила по берегу реки и грустными глазами смотрела на воду, на чёрную тайгу, росшую по противоположному берегу, на синее, по-летнему высокое небо и думала об отце, о Борисе, о их товарищах, пропавших где-то в этих молчаливых горах. И вдруг на тёмной, стремительной воде показался плот. Люди в этом диком ме-сте! Вера вскрикнула и в два прыжка оказалась у палаток, где сидели разведчики. Все бросились к берегу.

В то время как плот огибал мыс, от него отделился человек и быстро поплыл к противоположному берегу. Остальные метались на брёвнах, падали и отчаянно кричали.

Ускова закрыла лицо руками, охнула и упала. Вера бросилась к матери. Люди столпились на берегу, тоже кричали что-то, суетились, а плот неудержимо тащило дальше, вниз, к водобою. Появились верёвки, кто-то безрассудно кинулся в воду, ему бросили кон-цы. Но разве остановишь Бешеную реку! Майор Сидоренко стоял с биноклем в руках и смотрел то на плот, то на плывущего от плота человека и молчал.

Плот стремительно пронёсся в пенистом стрежне реки. Отчаянный крик: «Спасите, гибнем!» — донёсся оттуда. Но спасти было уже нельзя. Река довершила начатое дело.

Майор все ещё смотрел в бинокль на отчаянного пловца, боровшегося с течением. Его относило вниз, а он упрямо тянулся к берегу. И наконец пересилил реку. Не оглядываясь, вышел из воды, отряхнулся и тут же скрылся меж деревьев, которые тёмной стеной стояли на самом берегу. Он боялся людей, это было ясно.

Ускова очнулась и сидела с дочерью на берегу. Из глаз её катились слезы.

— Успокойтесь, пожалуйста, это не наши. Мы хорошо разглядели их.

— Но кто же тогда? На вопрос Усковой ответил Сидоренко:

— Те, кого я ищу. Троих больше нет. А Криворотый Ангел, их атаман, спасся. Он сейчас удирает от нас по лесу на том берегу. Но теперь уже Ангел не уйдёт! Мне кажется, что если и есть человек, который может рассказать что-нибудь о пропавшей партии 14-бис, то это только Криворотый Ангел. Он нам нужен живым, понимаете, товарищи?..

…Да, Криворотый спасся от верной гибели.

Когда плот вышел из-за поворота и шум водобоя достиг его ушей, Ангел понял, что за ловушку расставил им этот юнец и почему он сам, рискуя жизнью, бросился в воду. Проклятый пацан! Так провести его, многоопытного атамана шайки! Мальчишка ответит за всех трех и полностью получит своё…

Ангел пересилил течение и выбрался. Его снесло вниз более чем на километр. Значит, юнец опередил его на час или меньше. Но куда он, собственно, уйдёт? Однако стоило Криворотому оглянуться, как все стало ясно: на другом берегу стояли палатки, толпился народ. Вот он куда уйдёт! Ну, нет… Месть немедленная, самая страшная месть!..

Криворотый вошёл в лес и, даже не выжимая одежды, торопливо пошёл вверх по реке. За мысом он увидит юнца, разделается с ним, а потом уйдёт в тайгу и снова пропадёт, как иголка в сене. Ищи-свищи!..

Но за мысом юноши уже не было. Ангел нашёл место, где вылез Петя, увидел следы и понял, что мальчик пошёл вверх по реке, обратно к берлоге. Но почему он не закричал, не обратил на себя внимания людей? Это было загадочно. Криворотый ни на минуту не мог даже подумать, что Петя не знал о стоянке лагеря около водобоя и не увидел лагерь. Тут что-то таилось. Как бы там ни было, атаману осталась только одна дорога — следом за Петей, в свою берлогу. Жажда мести кипела в нём. Хотелось насладиться местью, успокоить себя. — Он шёл по левому берегу, скрываясь меж деревьев, Но теперь он шёл не один.

По правому берегу почти параллельно с Криворотым ехали пять всадников Они выехали из лагеря разведчиков сразу же после гибели плота. До поры до времени они тоже скрывались от постороннего глаза. Для того чтобы настигнуть Ангела, им, прежде всего, нужно было найти брод через эту страшную речку.

Петя пришёл к берлоге уже в темноте. Одежда на нём за долгий путь почти просохла, но вот ноги… Он валился от усталости. Холявы совсем расползлись, меховые чулки намокли и не грели. Разжечь костёр нечем, нет спичек. Похолодало. Как только село солнце, начал-ся мороз. С реки тянул резкий ветерок. Весь дрожа, Петя переоделся, кое-как связал на ногах расползавшуюся ватную обувь и решил немедленно идти дальше. Взгляд его упал на место, где горел костёр. От пепелища шёл еле заметный дымок. Значит, огонь есть! Торопливо разгрёб золу. На земле лежал толстый корень. Он перегорел надвое и ещё дымился. С надеждой начал раздувать его Петя. Вот когда пригодился совет Любимова! Найти сухую гнилушку было делом минуты. Он приложил гнилушку к огоньку, раздул жар и, когда яркий кусочек пламени перескочил на его трут, Петя завернул огонь в сухой мох и бережно понёс его перед собой дальше, к распадку.

Через лес, через бурелом; по мокрому мху и снегу, чуть подёрнувшемуся ледком, мимо ручья, кругом болота, в полной темноте спешил Петя к распадку, как к своему дому. Уже недалеко. Ноги подкашиваются, болят. Ему уже не холодно, нет. Он весь горит в огне. Даже Туй, все время покорно бежавший сзади, и тот подвывал, скулил от усталости. Нет, Туй, идём, идём, пока не возьмём в руки оружие, чтобы встретить врага с перевесом сил! Пошли, пошли вперёд…

Вот он, злополучный распадок. Труп Кавы. Полусъеденная туша медведя. Кто это проворно отскочил от медведя? А, волки! Они ляскают зубами, но пятятся. уходят от человека с собакой. Волки сыты, им не хочется вступать в борьбу. До другого раза…

Не обращая больше внимания на хищников, Петя остановился, сел у старого костра и начал раздувать огонь. Как это учил его Николай Никанорович? Тонкие щепочки, потом ветки шалашиком, а уж сверху крупные дрова. Так… Через несколько минут костёр запылал. Петя насобирал вокруг валежника, набросал на костёр целую гору. Стало светло, темнота отступила. Вот здесь он лежал, вот сюда ходил… Снег подтаял, его осталось так мало, только корочка на камнях. И в этом льдистом слое он увидел своё оружие. Пистолет, чёрный на белом фоне, втаял в снег, как бы впечатался, вдавился, покрылся сверху водой, а вода замёрзла.

Скорее разбить ледок, взять холодную сталь в руки, обтереть, отогреть… Петя спрятал пистолет к груди, ощутив холод у самого сердца. Ну, теперь иди сюда, Криворотый Ангел, я посчитаюсь с тобой!.. А что бандит придёт именно сюда — Петя не сомневался.

Но тайга молчала, спокойно стояли чёрные деревья, молчали птицы и звери, замёрзли ручейки, и даже Туй, бдительный, верный Туй уснул так крепко, что даже не вздрагивал. Петя пощёлкал затвором, убедился, что патрон в патроннике, и подвинулся ближе к огню. Лицо его горело, а по спине бегали мурашки. Опять лихорадило. В голове все мутилось, до безумия хотелось лечь на ветки спиной к огню и спать, спать, спать…

Нет, больше он не в силах сидеть! Петя набрал ещё валежника, сдвинул костёр на сторону, навалил на горячее место веток и лёг на них, чувствуя, как благостное тепло поднимается снизу и охватывает все его настывшее, больное тело. Ещё минута, две — и он уснул рядом со спящей собакой.

Тайга тоже спит.

Но по тайге идут люди.

Криворотый пришёл к берлоге часа через три после Пети, уже ночью. Положение преследователя было не лучше, чем положение юноши. Весь мокрый, атаман не мог ни прилечь, ни высушиться. Костра разжечь не удалось, спички в кармане отсырели и крошились. Тогда он попытался залезть в сухие листья в берлоге и согреться. Тщетная попытка! Скоро Ангел дрожал, как осиновый лист. Где же этот юнец? И вдруг он вспомнил: конечно, в своём распадке! Там мясо медведя и шкура… Есть чем покормиться. Он, несомненно, там, этот ловкач!

И не глядя на ночь, на смертельную усталость и дрожь, Криворотый вскочил, выхватил финку и пошёл в распадок по следу юноши.

Костёр он увидел ещё издалека. Чем же разжёг его хитрый малый? Больше не раздумывая, Ангел стал тихо подкрадываться, прислушиваться к каждому своему шагу. Вот он, мальчишка, который провёл его, старого волка. Один? Да, конечно, один. Спит, свалился. Нет, сонного он его не зарежет. Пусть посмотрит смерти в глаза.

Шаг, другой, третий. Уже близко. Скрипнула подвернувшаяся галька под ногой. И в ту же секунду Туй с быстротой молнии бросился на грудь Ангелу, рванул одежду и тело. Брызнула кровь. Но и сам отлетел с распоротым брюхом, взвизгнул и забился на земле. Предсмертный визг умирающей собаки спас жизнь Пете. Он вскочил на ноги. В пяти метрах от него стоял окровавленный, страшный в своей улыбке Криворотый. В руке у него блестел нож. Петя отступил на шаг. От ужаса он даже не мог вскрикнуть.

— Ложись ничком, пацан, — хрипло проговорил Ангел. — Зови своих маму и папу…

Петя выхватил пистолет. Ангел опешил и по привычке стал подымать руки. Петя ободрился, румянец заиграл на щеках.

— А, подлец, задрожал… Повернись спиной! Руки назад!

Криворотый понял, что игра проиграна. А впрочем…

— Слушай, пацан, — жалостливо проговорил он. — Убить ты меня всегда успеешь, понял? Хочешь, я уйду, совсем уйду, а? Ты оставайся у костра, а я подамся в тайгу. Разойдёмся, как старые приятели.

— Приятели? Нет, бандит, я теперь имею право пристрелить тебя… Золото нужно? Бежать собрались?..

— Ну, на, стреляй! — Ангел повернулся к нему грудью. — Стреляй в беззащитную грудь, ну…

Петя нажал спуск. Послышался тихий щелчок, но выстрела не последовало. Он рванул каретку назад, патрон выскочил. Нажал ещё. Опять осечка.

На лице Криворотого появилась наглая усмешка.

— Пугач отказал? А ну я сейчас…

И он шагнул к Пете, который все ещё силился сделать хоть один-единственный выстрел.

…Всадники переплыли на лошадях речку, нашли берлогу и, спешившись, пошли по следам в распадок. Майор шёл впереди. Он почти уже настигал Криворотого, когда между деревьями замелькал огонь костра. Опасаясь засады, он оставил трех людей следить за Ангелом, а сам ещё с одним бойцом пробрался в обход распадку и вышел на скалу над самым костром как раз вовремя.

Криворотый успел сделать только один шаг. На скале, над головой у Пети, треснул выстрел, и наглая усмешка на лице бандита увяла. Смертельная бледность покрыла его лицо. Он выронил нож, поднял глаза, чтобы увидеть, кто стрелял, и тут же упал головой вперёд, почти к ногам Пети.

Появились люди. Петя все ещё стоял с пистолетом в руке и ничего уже не понимал. Кружилась голова. Он посмотрел в лицо майору, хотел что-то сказать и упал своим спасителям на руки: уж слишком много труда и волнений пришлось на его долю.

Глава тридцать вторая Вертолёт в воздухе. — Странный бред Пети Одинцова

Над долиной Бешеной реки поднялись сразу пять столбов дыма: горело пять костров. Лётчики недоуменно пожимали плечами: почему пять? Неужели всех сразу нашли: и партию Ускова и бандитов?

На всякий случай наблюдатели ещё раз пересчитали костры. Да, вот два, и в стороне ещё три. Стало быть, действительно нашли всех! Сверху было видно, как оживлённо бегали по поляне люди, как они махали руками в сторону шоссе. Нетрудно было догадаться, что они просят лётчиков приземлиться.

Но при всём мастерстве и добром желании пилотов посадить самолёт в этой местности и в это время года никак нельзя: самолёты па лыжах, а снег почти уже сошёл, обнажились кочки и ямы, в долинах стоит хорошо видная сверху вода. Лётчикам не оставалось ничего более, как только помахать крыльями, пролететь пониже над палатками и лечь курсом на юг, на базу номер восемь, где есть подходящая посадочная площадка…

С базы полетели в трест одна за другой две радиограммы, извещавшие о результатах поисков.

— Долина с незамерзающей рекой?.. Весьма любопытное место. Координаты?.. Так… Почти в центре белого пятна…

Федор Павлович Басюта вызвал к себе лётчиков и приказал подготовить вертолёт.

Через два часа вертокрылый корабль распластал в воздухе свой большой горизонтальный винт, лопасти с шумом завертелись, образуя вогнутый вращающийся диск, и вертолёт плавно оторвался от земли, словно вспорхнул. Набрав высоту, он величественно и спокойно понёсся вперёд.

С этим вертолётом на базу номер восемь вылетел и главный геолог. Ещё через день, пополнив машину горючим, вертолёт взял курс на север, через перевалы, к месту расположения второй и четвёртой поисковых групп.

В тот же день он приземлился в ста метрах от палаток разведчиков, на небольшой поляне, окружённой кустами черёмухи и шиповника, начавших уже раскрывать свои липкие почки.

Люди встретили машину восторженными криками. Зато лошади, услышав гулкое ворчание моторов, бросились сломя голову в лес. А олени пригнули рогастые головы и умчались, забились в такую чащу, что их с большим трудом нашли.

— А здесь, представьте, нужен доктор, — прежде всего сказал новоприбывшим Швец.

— Доктор? Что случилось?

— Понимаете, — начал Швец, — мы нашли только одного из спутников Ускова, его племянника. И при крайне странных обстоятельствах. Он разут, раздет, ранен. И нашли мы его в момент схватки с бандитом. А что касается остальных, то никаких следов нет. На том месте, где мы с вами находимся, раньше была стоянка партии Ускова. Судя по остаткам палатки, они находились здесь давно.

— Почему же вы не расспросите мальчика?

— Он болен и все время в бреду. У него рваная рана на боку. В распадке, где его нашли, лежал убитый медведь. Видимо, парень выдержал поединок со зверем. Там же две мёртвые собаки из полевой партии. Вот и все. Мальчику нужен доктор. Мне кажется, тут дело даже не в ране. Похоже на глубокое нервное потрясение…

— Пойдёмте к нему.

Петя, как упал майору на руки, так уже больше не приходил в себя. Ко всему, что он пережил, ко всем стра-хам и потрясениям надо прибавить и то, что мальчик простыл: он плавал в холодной реке и почти сутки провёл на ногах в мокрой одежде и без обуви. Такие вещи даром не проходят. Майор привёз его в ту же ночь в лагерь и сдал с рук на руки Варваре Петровне и Вере.

Ни одна мать не ухаживала бы так за своим сыном, как эти две женщины ухаживали за Петей, и все же он четыре дня находился между жизнью и смертью. Он никого не узнавал, бормотал что-то бессвязное, порой выкрикивал странные слова, пытался вскочить, бежать, метался, плакал, кого-то звал, с кем-то дрался. В таком состоянии был мальчик, когда к нему в палатку вошёл Басюта.

Федор Павлович несколько минут слушал его бессвязный лепет, потом встал и вышел. Он был явно встревожен.

— Вот что, — сказал он лётчику вертолёта. — Сейчас же вылетайте в город. Передайте мою записку начальнику медицинской службы. Возьмите врача, медикаменты и немедленно возвращайтесь снова сюда. Мы ждём вас…

Вертолёт улетел, увозя майора и труп Криворотого Ангела.

Басюта ещё некоторое время провёл у постели больного, а потом позвал Веру и дал ей весьма странное, на первый взгляд, поручение:

— У мальчика прорываются слова, которые могут на вести нас на след. Сделайте, пожалуйста, так… Возьмите карандаш, бумагу и попробуйте записать дословно всё, что он прошепчет или выкрикнет. Не мешайте ему, не останавливайте, пусть говорит. А потом эту бумагу с записями покажите мне. Хорошо?

Вера всю ночь не смыкала глаз. Утром она отдала Басюте листки:

— Он так много говорит непонятного. Вы вряд ли, что-нибудь разберёте…

Басюта упрямо сдвинул брови, вчитываясь в запись бреда.

«Нет, нет, не надо… Тот, кто с песней по жизни шагает… Туй, вперёд! Пусть они уходят в верхний кратер… Я пробью… Владимир Иванович!.. Он меня задушит! Газ, газ везде… Нет, Ангел, теперь ты!.. Страшно! Вода чёрная… Бей его!.. Мама всё равно не знает… И застрелю… Я имею право! Брось нож! В кратере все пропадёт… Лас, ко мне! А он не кусается? Взять бы и подняться… Шар или самолёт… Криворотый, ты трусишь, ага! Я не умру? Борис, Борис, ты не пролезешь, а то бы мы вместе… Ход из кратера пробит… Вперёд!..

Какой вкусный хлеб… Я встану, пустите!.. Нам аммоналу… Где волки?.. Николай Никанорович… Кратер не погибнет!.. Облака… Дик, подними хобот… Владимир Иванович! Дядя Вася! Ой! Душно как…» Управляющий, задумался.

— Кто такой Владимир Иванович? Он повторяет это имя не раз. В партии номер четырнадцать, насколько я помню, человека с таким именем нет.

— Может быть, его родственник?

— Среди родных у нас нет Владимира Ивановича, — вмешалась Ускова.

— Загадочно. Дальше. Ещё одно слово повторяется четыре раза: «Кратер»… Гм… Это не случайно. Кратер. Кратер… Где тут может быть кратер? Слушайте, Андрей Иванович, в прошлый раз, когда вы организовывали поиск, вам не приходилось летать над этой горушкой? Вот та, что светится белой шапкой?

— Эршот? Нет, не приходилось. Над Эршотом вечные облака.

— А может быть, это дым?

— Возможно, и так. Во всяком случае самолёты вынуждены были постоянно обходить вершину горы.

— «Кратер»! Занятное слово. Ну, хорошо, подумаем. Ещё вот что… «Ход из кратера пробит». Тоже любопытная фраза. Кратер. Ход. Ущелье. «Борис не пролезет». А кто же пролезет? Только тот, кто меньше Бориса? Да? А меньше Бориса только Петя Одинцов… Вот где загадка! Что за Лас? Что за Дик?

— Так ведь это бред. Мало ли что человек скажет в бреду!

— А мне думается, что на Эршот надо обратить особое внимание. «Кратер»!.. Как только прилетит вертолёт, мы с вами, Андрей Иванович, слетаем на Эршот и пощупаем у него макушку — не горячая ли она.

А по всей долине шёл наземный поиск. Охотники обнаружили могилу Иванова. Дожди и метели наполовину стёрли надпись. Все же после больших трудов она была прочитана. «Никита Петрович Иванов… Геологическая поисковая партия 14-бис треста «Севстрой».

Кто такой Иванов?

Но кто бы он ни был, нужны ли ещё какие-нибудь доказательства того, что партия Ускова была здесь! Куда же она девалась?

Тревога охватила всех с новой силой, точно сейчас пришло лишь первое известие об исчезновении шести разведчиков.

Глава тридцать третья Вертолёт в кратере. — Гибель мамонтов. — Но где же Усков и его люди?

Вертолёт, напоминающий большую, странно раскрашенную стрекозу, опять спустился па полянку, заросшую черёмухой. Открылась кабина. Из неё вышел врач, пожилой человек с чемоданчиком.

Осмотрев больного, он объявил, что смерть ему не угрожает. Мальчик крепкий, вытянет. Все облегчённо вздохнули и решили, что теперь можно более энергично взяться за спасение остальных.

В этот весенний день над всем миром, даже над далёким северным краем, небо было голубое и совершенно чистое. Без умолку трещали по кустам сороки; пуночки розовыми шариками перелетали с куста на куст. На озёрах утки устроили базар: они оглушительно кричали, или, разомлев, сидели на берегу, чистили свои и без того чистые пёрышки. Что-то копошилось в траве: это играли бурундуки, изредка попискивая и становясь в положение «смирно», чтобы оглядеться кругом и морг-путь своими круглыми большими глазами. Неуклюже перелетали с дерева на дерево чёрные глухари. Они тоже что-то бормотали на своём глуховатом наречии лесовиков и время от времени атаковали кусты шиповника, где ещё с прошлого года висели заманчивые переспевшие красные ягодки.

Резким контрастом просыпающейся природе и весёлому дню высился угрюмый Эршот, окружённый, как владыка подданными, мелкими горами и сопками. Его мрачные склоны сейчас так же покрыты девственно белым снегом, как и зимой, словно Эршот отвергал и теплоту солнца и веселье жизни. Над вершиной его клубился рваный серовато-пепельный туман; одинокое, неприкаянное облако проплыло по голубому океану, зацепилось за острые пики Эршота да так и застряло на вершине, вполне довольное своим мрачным пристанищем.

Вертолёт поднялся чуть выше этого облака и сделал круг. Басюта и его помощник Швец внимательно осматривали угрюмый массив и фотографировали его.

— Какая высота?

— Две тысячи триста пятьдесят метров. Мы выше вершины на сто пятьдесят метров. Высота горы, таким образом, две тысячи двести метров…

— Попробуйте спуститься ниже и пройти на уровне облака.

Машина прошла рядом с облаком, опасливо отодвигаясь всякий раз, когда белая вата цеплялась за лопасти винтов.

— Ого! Солидно! Окружность вершины более пятнадцати километров. Занятный пик! Он значительно шире, чем Килиманджаро! — воскликнул Басюта.

— Африканский вулкан не имеет вершины. Вместо вершины у него огромный кратер, — напомнил Швец.

— Кратер? А почему бы нам не предположить, что у Эршота нет вершины, а есть впадина и что эта впадина — кратер уснувшего вулкана? — сказал Басюта.

— Вы так думаете? — Швец только сейчас начал понимать мысль своего начальника. — В таком случае не попробовать ли нам окунуться в эту белую кашу? Или мы спокойно сядем на камни, или… или окажемся снова над впадиной. Начинайте спуск…

Лётчик заметно помрачнел, но приказание выполнил. Вертолёт вошёл в облако и осторожно продвинулся к его предполагаемому центру. Машину окутал мокрый туман. Видимость ограничилась двумя — тремя метрами. Скоро в кабине стало сыро и холодно, как в ноябрьский пасмурный день. Пассажиры замолчали.

— Ах, черт! — выругался Швец. — Как красиво бывает издалека, и какая это гадость вблизи!

— А по-моему, это облако ненастоящее, — заметил Басюта. — Это скорее какие-то испарения, конденсирующиеся над вершиной.

— Но испарение происходит только при наличии источника тепла?

— Вот именно… Я все больше и больше прихожу к убеждению, что Эршот имеет кратер.

— Мы на уровне горы… — Лётчик обернулся к пассажирам и недоуменно посмотрел на одного и на другого.

Недоумение вполне законное. Выпущенное из предосторожности шасси машины, опускающейся очень медленно, должно было бы уже коснуться камней. Все трое напряжённо смотрели вниз. Где же она, эта вершина?

Вертолёт замер на месте. Винты крутились с огромной быстротой, поддерживая тяжёлый фюзеляж.

— А ну-ка, давайте ещё ниже! Вертолёт опустился чуть ниже. Снова проклятый туман.

— Две тысячи сто сорок!

— Ещё ниже…

— Тысяча девятьсот тридцать!

— Пробьём ли мы это облако наконец!

— Тысяча девятьсот десять! На двести девяносто метров ниже вершины!

Швец оторвался от стекла и посмотрел на Басюту.

Тот улыбался.

— Опускаемся в кратер. Понимаете?

— Очень хорошо. У каждого кратера где-нибудь есть дно. Как вы думаете? Поехали вниз…

Тысяча девятьсот… Восемьсот семьдесят… Восемьсот двадцать… Семьсот… Нет конца и края серовато-мокрой массе, окутывающей их. Тысяча шестьсот десять… Вот что-то проглянуло внизу… Ещё несколько метров. Пробили завесу тумана! Возглас удивления вырвался у всех трех одновременно: под вертолётом расстилался живописный лес, блестели озера, ручьи оживляли летний пейзаж. А по сторонам, куда только хватал взгляд, чёрными бастионами возвышались отвесные стены загадочной впадины.

…Мамонты мирно паслись на опушке леса в восточной части кратера. Они протягивали хоботы к веткам деревьев, пригибали их, обламывали тонкие веточки и проворно запихивали себе в пасть. Продвигаясь вдоль опушки, Лас и Дик достигли озера, где когда-то агроном встретил медведя. Ноги гигантов зачавкали по болоту. Мамонты остановились. Они знали, как предательски обманчива мягкая земля у воды. Осторожный Дик уже выпростал передние ноги из трясины, но Лас решил все же сорвать пучок сладкого камыша и потянулся хоботом за добычей. Увлечённый своим делом, он позднее Дика услышал и увидел то, что вскорости должно было его погубить.

Когда невиданная птица с рокотом выскочила из-под облаков и закружилась над лесом, ища места для посадки, ужас обуял всех животных. Гул мотора усиливался в кратере во много раз благодаря эху, которое металось от стены к стене, ударялось о камни и сотрясало воздух.

Стадо баранов кинулось через камни и завалы к лесу, ища спасения от страшной птицы. Бурые медведи ревели от страха. Лисы и еноты, зайцы и рыси, даже флегматичные ёжики и любопытные бурундуки — все обезумели и куда-то бежали, прыгали, уползали.

А птица спускалась все ниже и ниже и грохотала, нагоняя ужас на все живое.

Дик бросился в чащу. Он остановился в глубине леса, гулко фыркая и озираясь. Кожа на спине гиганта дрожала мелкой дрожью, в глазах сверкало безумие.

С минуту он потоптался на поляне, но именно в эту минуту красная птица пролетела совсем близко, и Дик опять сорвался с места. Ломая и сокрушая на своём пути деревья и кусты, он мчался, не ведая ни дорог, ни цели, — лишь бы уйти от ужаса, висевшего над его головой. Как буря пролетел он вниз, ворвался в западный кратер, с рёвом пробежал мимо дома Сперанского, влетел в высокий лес, прошёл его, как пуля, насквозь и забился среди высоких скал у самой стены кратера. Здесь все было мертво. Но сюда почти не доходили ужасные звуки.

Гигант понемногу успокаивался. Шерсть его улег-лась, прошла дрожь. Мамонт опустил голову, хобот безвольно поник до самой земли. Усталыми глазами ос-матривался Дик по сторонам. Он видел жёлтые, поник-шие травы, высохшие деревья, мёртвых животных. И внезапно он почуял, где находится: недалеко от него темнел зев страшной трещины. Инстинкт самосохранения говорил ему: уходи, спеши! Но он уже не смог. Мамонт хотел поднять хобот. Увы! Не удалось и это. В последний раз пронёсся над долиной трубный звук. Он был полон отчаяния и скорби. Никто не откликнулся. В глазах Дика ещё теплилась жизнь, но большое тело уже не слушалось, оно стало тяжёлым и чужим. Ноги подкосились. Мамонт упал на колени, как падали его предки на своём кладбище в россыпях щебня, там, откуда он бежал. Огромное тело зашаталось, и Дик свалился. Смертельная тоска заволокла глаза гиганта. И он закрыл их. Навсегда…

Судьба Ласа была ещё ужасней. Появление неведомой птицы вызвало у него безотчётный ужас. Лас под-нял вверх бивни и сделал скачок вперёд, вложив в него всю невероятную силу своего большого тела, и тут же оказался в воде. Вода и грязь поднялись фонтаном. Это был последний скачок последнею мамонта на Земле. Лас очутился почти в центре озера. Тина податливо расступилась, и многотонная туша доисторического зверя медленно ушла в глубину. Ещё минуту или две виднелась над водой огромная голова. Желание жить ещё светилось в дико вытаращенных глазах; ещё гремел над долиной трубный призыв о помощи, но жадное болото все больше и больше засасывало мамонта. Вот уже только бивни торчат над водой. Забулькала грязная лужа, пузыри показались на поверхности. И все стихло…

— Садимся вон там, около озера. Видите дом? На зеленую поляну.

Вертолёт осторожно опустился около дома Сперан-ского. Три человека проворно выскочили из машины. Заметно волнуясь, они почти бегом бросились к дому, распахнули дверь. Никого!

— Что такое? Где же люди? Смотрите, совершенно очевидно, что здесь живут люди. Постели, оружие. Даже обед! О! Какой чудесный обед!

Басюта открыл один из глиняных горшков, стоявших около очага. Аромат русского борща, самого настоящего борща, наваристого, чуть-чуть кислого, густого, ян-тарно-масляного, аппетитно ударил в нос. Если бы Лука Лукич увидел в эту минуту восторженные лица пришельцев, он, несомненно, возгордился бы и немедленно усадил бы их за стол. Но этого совершеннейшего из кулинаров азиатского Севера не было дома.

— Где же люди? Пойдём поищем! Швец выстрелил из револьвера в воздух раз, другой, третий. Эхо громко и многократно повторило раскаты. И опять все стало тихо, как будто долина, лес и оба кратера, и дом, и аппетитный борщ были из заколдованного царства детской сказки.

Глава тридцать четвёртая в которой происходят такие неожиданные встречи, что у Хватай-Мухи сгорает лук

Жителей кратера трудно было бы найти, даже если бы обшарить каждый куст и каждый камень.

Вот уже два дня, как они не выходили из пещеры, добивая последний метр прохода. Лишь Лука Лукич за-бегал домой, чтобы заняться обедом, да и то не задерживался лишней минуты.

Дело в том, что газовое облако подползало к дому Сперанского все ближе и ближе. Возникла опасность быть отрезанными от пещеры, где проводились работы, Наступил день, когда все, в том числе и Лука Лукич, переселились в пещеру и наглухо замуровали защитную стену, чтобы оградить место работ от проникновения газа.

— Подозрительное безлюдье! — раздумчиво сказал Басюта. — Давайте-ка облетим весь кратер. Или мы увидим людей, или они нас увидят.

— А вы уверены, что это именно те люди, которых мы ищем?

— Уверен вполне. Смотрите: вот спальный мешок с меткой «П-14-бис», вот планшетка и ружьё с той же меткой. Хватай-Муха — аккуратнейший завхоз, он все пронумеровал. Единственное, чего я не понимаю, — это когда они успели разделать и засеять поле и построить этот дом. Похоже, что в кратере кто-то жил до прихода наших разведчиков. Загадочно!

Вертолёт полетел вдоль стен, затем перерезал кратер в двух направлениях, но людей так и не было видно.

Солнце стало садиться. Ночевать? Но тогда в лагере подымется тревога.

— Полетим пока в лагерь, — предложил Басюта. — Завтра утром вернёмся и основательно все обследуем. Тайна понемногу проясняется. Усков и его товарищи живы, они, несомненно, здесь, в кратере. Но где? И как сюда попали?

Последние лучи солнца скользнули по долине, проводили красную птицу до места посадки, задержались на несколько секунд на склонах сопок и погасли, утащив за собой прошедший день. Сразу стало темно.

Разведчики собрались у костра.

Петя проснулся среди ночи, открыл глаза и впервые за все эти мучительные дни посмотрел вокруг себя осмысленным взглядом. Низкие брезентовые полотнища, фонарь «летучая мышь», столик с ножками, вбитыми прямо в землю, пузырьки с лекарствами! Но самым удивительным было присутствие Веры. Он долго тёр глаза, раньше чем убедился, что это именно она спит около его кровати на ящиках, укрытых меховыми одеялами

— Вера, а Вера! — шёпотом позвал он. Девушка не шелохнулась. Лицо её лежало на ладони и казалось таким утомлённым, что Пете стало жаль бу-дить её. Но любопытство разгоралось все больше.

— Ку-зи-на!.. — чуть громче, раздельно произнёс он, и девушка в ту же минуту открыла глаза, поморгала, вздохнула и, подумав, видно, что это ей почудилось во сне, снова зажмурилась. — Вера, проснись!..

— Ах, это ты, Петя? — Она вскочила. — Проснулся? Тебе что-нибудь дать? Я сейчас позову маму…

— Подожди. Где я?

— Дома… То есть не совсем дома, а в лагере, но это всё равно. Здесь мама, и Андрей Иванович, и управляющий, и даже доктор. Только он ушёл спать.

— А где дядя Вася? И все остальные? Вера потупилась:

— Не знаю. Мы вас ищем. Тебя вот нашли, а других ещё нет. Может, ты знаешь, где они?

— Знаю. Конечно, знаю! Зови всех, я расскажу. Да ты не плачь, чего ты плачешь?..

— А ты сможешь рассказать? Ой, нет, я сперва лучше доктора позову…

Она убежала, и вскоре до Пети донеслись приглушённые голоса, затем блеснул луч фонарика, и в палатку вошёл доктор, на ходу надевая очки и халат.

— Проснулся наш молодой человек?.. Ну, здравствуй, здравствуй. Пульс?.. Так, великолепно! Температура? Прилично. Теперь надо питаться. Теперь ваше здоровье лежит на дне тарелки, молодой человек… Верочка, покормите его.

— Доктор, я хотел рассказать…

— Раньше покушаем.

Ещё была глубокая ночь, когда у постели Пети собрались Басюта, Швец, жена и дочь Ускова, геологи и доктор. Тихим голосом, не торопясь и боясь упустить что-нибудь важное, Петя все рассказал; о судьбе партии 14-бис, об Иванове и Сперанском, о носороге, алмазах. И золоте, о мамонтах и газе. Время от времени доктор ловил на себе взгляд Басюты, который глазами спрашивал его, не бредит ли больной снова. Но доктор отрицательно покачивал головой. Варвара Петровна тихо плакала от радости, а Вера шёпотом её успокаивала:

— Вот видишь, я говорила, все будет хорошо. Вот видишь! Завтра мы увидим папку. Воображаю, как он оброс! Настоящий Робинзон…

А Петя говорил:

— Для них сейчас важнее всего знаете что? Аммонал. Чтобы поскорее пробить выход из кратера. И нужны кислородные маски. Надо узнать, откуда течёт газ, и закрыть трещины, а то в кратере все пропадёт. Жалко! Там Дик и Лас… А дойти туда можно за несколько дней, если на лошадях. Это я почти две недели шёл, потому что пешком…

Он продолжал после паузы;

— У Владимира Ивановича в кратере золота много! И алмазов целая куча! Потребуется грузовик.

— Мы завтра же там будем, Петя. Я уже сегодня был.

— Как? — Петя даже привстал от удивления.

— У нас тут вертолёт. Мы летали и спустились. Только никого в кратере не застали.

— Они все в пещере. Ясно. А мамонтов видели?

— Представь себе, нет. Да ты поспи ещё, Петя, отдохни. Тебе вредно много разговаривать…

Ранним утром лагерь почти целиком снимался и спешно уходил в верховье Бешеной реки, а оттуда к ущелью, к пещере Сперанского. Одна группа получила задание немедленно заняться поисками металла в Золотом ручье, который был открыт Сперанским и Ивановым Но две палатки остались на месте: Петина и палатка Усковых. Теперь на берегу реки устраивалась перевалочная база: сюда должны были доставить освобождённых узников кратера и грузы.

Вертолёт снова поднялся в воздух, полетел по знакомому маршруту к Эршоту и смело окунулся в туманное облако, которое так тщательно и долго охраняло тайну старого вулкана.

— Как ты думаешь, Андрей Иванович, рассказ мальчика о мамонтах и прочих диковинах — фантазия или похоже на правду?

— По-моему, всё-таки бред. Мальчуган ещё не совсем оправился после болезни. Какие тут живые мамонты, в наше-то время?

— Вчера мы, кажется, довольно подробно осмотрели кратер. Не заметить таких гигантов было бы просто невозможно. Видно, парнишка ещё заговаривается… А вот что касается алмазов и золота, то это похоже на правду. В подобных местах часто встречаются выходы рудных жил. И Сперанский молодец! Прожить столько лет в одиночестве и все годы трудиться в надежде, что придёт освобождение! Человек! С большой буквы Человек!

Вертолёт легко прошёл сквозь туман. Через несколько минут красная машина, садилась на засеянный участок.

Басюта и Швец пошли прямо к пещере по пути, который указал им Петя. Пересекли редкий лес, вышли на тропинку, и… тут их поразила картина смерти. Луга с кустами жимолости, боярышника и калины представляли собой серо-жёлтое, унылое пятно. Тлением и смертью веяло от поникших трав и высохших кустов.

— Так! — воскликнул управляющий. — Стало быть, Петя говорил правду. Газы! Надо скорее закрыть им доступ в кратер. Сегодня же ты, Андрей Иванович, полетишь на восьмую базу, оттуда самолётом в город и доставишь сюда кислород и все необходимое.

Они осторожно вступили на отравленный луг. Пламя спички показало, что газ стелется слоем почти в метр высотой. Человек мог пройти пока без опасности для жизни.

У входа в пещеру возвышалась стена, как бастион неведомого войска, сидящего в обороне.

— Подсади, — попросил Басюта и с помощью Швеца ухватился за верхние камни.

Во дворике трудился Лука Лукич, Перед ним горел костёр, на треноге в котелке что-то булькало, а сам он держал над огнём посудину и поджаривал в ней сало с луком — этот непременный ингредиент борща, без которого жизнь разведчика недр земных становится скучной и пресной, как ржаная галета.

Поставив свою посудину на камень, повар стал помешивать в котле.

— Лука Лукич, смотри, не сгорел бы твой лук! Хватай-Муха машинально кинулся к посудине и ухватился было за неё. Но тут он сделал круглые глаза и, разинув рот, обернулся на голос. Увидев управляющего трестом, он от удивления и неожиданности сел прямо на землю.

— Чи вы, чи это не вы? — вполголоса проговорил он.

— Принимай гостей, хозяин!

Басюта поднялся на стену, помог Швецу, и вот они оба — первые вестники освобождения — спрыгнули во дворик, и Лука Лукич очутился в их объятиях.

— Где остальные? Живы? Что делаете? Где Усков? — посыпались вопросы.

А Лука Лукич только смотрел то на одного гостя, то на другого и точно онемел. Глаза его повлажнели, и две слезинки покатились по щекам.

— Петра нашего нашли?

— Жив Петро. Он сейчас в долине. Каких-нибудь сорок — пятьдесят километров по прямой. Привет тебе шлёт.

— А вы як? С неба?

— Точно! Прилетели. И машина наша около дома, на огороде. Ну, веди нас в своё подземелье.

Но тут Лука Лукич повернулся и, обжигаясь, выхватил посуду из огня. Поздно! Когда повар распыляет своё внимание — быть беде! Сало и лук уже горели синеватым, дымным огоньком, распространяя во дворике угар.

— Ой, ну пойдёмте ж, товарищи! Ось будет радость!..Последние дни в забое работали так: один человек лежал в проходе и долбил ломом. Второй вычищал осколки и ломиком срезал уже начисто все выступы, Каждый час люди в забое менялись. Три пары. Каждой паре — час работы, два часа отдыха. Долбили круглые сутки. Спали тут же, на сене. Лука Лукич готовил пищу в часы своего отдыха. Чем ближе становилась цель, тем упорнее и ожесточённее работали. Все обросли бородами, все покрылись копотью и пылью, все похудели, но ничто не ослабляло яростной энергии этих настойчивых людей.

Когда пришли Басюта и Швец, в забое находились Борис и Орочко. Усков и Сперанский спали. Любимов мастерил свечи.

Басюта, Швец и завхоз вышли на освещённое место. Лука Лукич сиял от радости и счастья

— Здравствуйте, товарищи, — громко произнёс Басюта.

Любимов выронил фитили. Усков вскочил и спросонья ничего понять не мог. Сперанский сел и закрыл лицо руками…

— Вы!.. Федор Павлович, это ты? Отвечайте! — бормотал Усков.

— Я, представь себе, Василий Михайлович! Это я! Ну, иди же, иди, пропащая твоя душа, дай я обниму тебя!..

Поднялась буря восторгов, пошли объятия.

— И вас мы уже знаем, дорогой Владимир Иванович. Петя нам все рассказал ещё вчера! — сказал Швец Сперанскому.

— Значит, дошёл всё-таки? Молодец Петя! Расскажите подробно.

— Это целая история! После!.. Где Орочко и Борис?

— Там… — Усков показал на чёрную щель. — Сейчас мы их вытащим.

Тут Лука Лукич проворно полез в забой, без слов ухватил Бориса за ноги и выволок, не обращая внимания на его протестующие крики:

— Я ещё не голоден! Ты мне надоел со своим борщом! Пусти!

И тут Борис увидел новых людей.

— Здравствуйте, Борис Алексеевич, — шагнул к нему Швец. — Вставайте, поцелуемся!

— Как же это так? А? — бессвязно залепетал Борис. — Как вы сюда попали? Здесь же кратер! Как вы сюда попали?

Потом он немножко освоился и спросил:

— А у вас что нового? Как Вера Васильевна?..

— Ах, Вера Васильевна? — не без лукавства ответил Басюта. — Скоро вы её увидите. Могу порадовать тебя, Василий Михайлович. Твоя жена и дочка ждут тебя недалеко отсюда. Но тащите последнего Робинзона. Где он там застрял?..

— Александр Алексеевич, вылезай! — крикнул Любимов. — Дело есть!..

В ответ из забоя послышались глухие звуки и недовольное бурчание. Слов было не разобрать, но чувствовалось по тону, что человек не расположен выйти. Тогда за дело взялся Хватай-Муха. Непонятно, как это получилось, но сконфуженный Лука Лукич выволок из забоя сперва только одни сапоги агронома, а вторым заходом — брюки из брезентового мешка, которые Орочко надевал во время работы.

— Стойте, люди добрые! Як же оно так? — удивлялся Лука Лукич. — Зачипився! Аж из штанов вылез!

Наконец после пререканий и уговоров агроном вылез из забоя. Сперва показались босые пятки, затем ноги, затем туловище. Когда показалось лицо, оно было очень сердитым. Казалось, вот он хватит завхоза по голове. Но в какую-то невероятно малую долю секунды наш кандидат сельскохозяйственных наук сообразил, что произошло в кратере, и в первую очередь бросился обнимать именно того же Луку Лукича, а лишь затем Басюту, и Швеца, и всех своих товарищей.

Когда чуть-чуть успокоились, Басюта объявил узникам, что они могут покинуть место своего заключения сегодня же.

— У дверей вашего дома стоит вертолёт и ждёт вас Как такси, — сказал Федор Павлович.

Все стали выходить из пещеры, на ходу объясняя Сперанскому, что это за штука такая вертолёт и что значит слово «такси».

Но кое-чем мог щегольнуть и Сперанский.

— А вы наших мамонтов видели? — спросил он Басюту.

Тот переглянулся со Швецом:

— Вы, собственно, о ком?

— Мамонты, мамонты! Неужели они вам не встретились? Странно!.. Разве Петя вам не говорил?

— Да, но…

— Ах, вы ему не поверили? Ну, так знайте: у Владимира Ивановича в кратере сохранились два мамонта.

— Живых?

— Как мы с вами. Их зовут Лас и Дик. Это наши закадычные друзья. Но где же они?..

Орочко забеспокоился. Владимир Иванович тоже с тревогой посматривал по сторонам.

Но тут его окликнул Усков:

— Владимир Иванович, покажите, пожалуйста, управляющему трестом ваши находки…

— Пожалуйста, — сказал Сперанский и раскрыл заветную яму.

Басюта и Швец были опытные геологи. Они многое повидали на своём веку, их трудно было бы удивить. Но и они положительно онемели, увидев эту груду золота и алмазов.

Глава тридцать пятая рассказывающая о том, как просто иногда кончаются самые удивительные приключения

Людей иногда бывает трудно понять. Когда выхода из кратера не было, они только о том и думали, как бы поскорей вырваться. А когда пришло освобождение, начались совершенно неожиданные разговоры.

— Собственно, почему я должен вылететь именно сегодня? — сказал Орочко. — Я здесь начал очень интересную работу. Ведь сейчас полевой сезон!

— И я останусь, — заявил Любимов. — Если бы только нам привезли кислородные аппараты да взрывчатку… Надо перекрыть этот проклятый газ, пока он не задушил все живое.

Хватай-Муха, который молча упаковывал вещи, оставил свою работу и уселся на лавку с видом человека, который и в мыслях не имеет покинуть насиженное место.

Басюта посмотрел на одного, на другого и вдруг расхохотался:

— Ах, вот как? Хорошо. Тогда мы уезжаем и вернёмся лет через десять. Усков, может быть, и ты останешься?

— Я полечу с вами. Надо повидать семью. А затем… А затем, Федор Павлович, партия номер 14-бис будет продолжать здесь свою работу. Временно, по не зависящим от нас обстоятельствам, изыскания были прерваны. Теперь они возобновятся. Надо наверстать упущенное.

— А вы, Борис?..

— Я… В общем, я хотел бы съездить с Василием Михайловичем хотя бы на день… и вернуться.

— Ну что ж, мне возражать не приходится. Со своей стороны, мы с Андрей Иванычем не покинем района кратера, пока не убедимся, что все здесь благополучно и безопасно. Сейчас мы вылетаем: Усков, Борис и я с Андрей Иванычем. Из лагеря вертолёт отправится за горючим на восьмую базу. Отвезёт ценности. Андрей Иванович распорядится о посылке самолётов. Через три дня мы вернёмся. К этому времени, надеюсь, кроме воздушного сообщения с кратером, наладится и наземное.

Может показаться особенно странным, что и Сперанский не торопился с вылетом. Он тоже остался. Но, го-воря откровенно, ему было просто страшновато вернуться в большой мир. В конце концов это так понятно, что и объяснять не надо.

Вместе с Орочко он направился в восточный кратер. Оба довольно долго шли молча, думая каждый о своём. Наконец агроном на выдержал:

— Что могло случиться с мамонтами? Куда они спрятались?

— Они животные разумные, но что-нибудь могло вывести их из равновесия. Например, шум вертолёта. Ма-монты весьма пугливы.

В восточном кратере стояла тишина. Звери попрятались по укромным местам. Орочко и Сперанский долго и тщетно звали Ласа и Дика. На их зов иногда выходили медведи, бараны, но мамонты не откликались.

Но вот появились их следы. Следы вели к озеру, и тогда стало ясно всё, что здесь недавно произошло один из мамонтов вошёл в трясину. Почувствовав под собой зыбкую почву, он кинулся вперёд и утонул.

А на следующий день, осматривая место, поражённое газом, Орочко увидел второго мамонта. Дик лежал мёртвый в уголке газовой зоны.

Это был большой удар для Сперанского: он так сжился со своими гигантами… Но ничего не поделаешь. Надо было готовиться к отъезду, и Сперанский стал укладывать свои гербарии и свой палеонтологический музей.

На берегу Бешеной реки вертолёт высадил Ускова. Бориса и Басюту и улетел со Швецом в сторону Золотого ущелья. Три человека остались на поляне. От палаток к ним бежали две женщины.

— Папа! — воскликнула Вера и повисла на шее у отца. Слезы катились у неё по щекам, девушка прижалась к отцу, повторяя без конца: — Папа ты мой! Папа!

Варвара Петровна подошла к мужу, держась рукой за сердце. Геолог обнял жену за плечи. Она ничего не оказала, только тихо заплакала и склонилась к нему на грудь.

Борис с Фёдором Павловичем стояли чуть в стороне. Борис закусил губы, чтобы не плакать. Басюта громко сморкался в платок и непрерывно вздыхал. Жизнь геолога полна невероятных и опасных приключений и всегда, до самого конца, состоит из грустных расставаний и радостных встреч. Басюта хорошо изучил эту жизнь.

Наконец Вера подошла к Борису. Трудно было бы сказать, кто из них был больше обрадован и больше смущён. Борис протянул Вере руку. Она пожала эту руку и, скользнув взглядом по лицу Бориса, сразу опустила глаза.

Борис покраснел. Он вдруг заинтересовался видом леса и гор и не знал, куда девать руки и глаза, но счастливая улыбка выдавала его с головой.

— Вы не сразу уедете отсюда, Вера?

— Нет. Я ещё хочу побывать в вашем кратере. Ой, пойдёмте же к Пете. Он прямо измучился без вас, ждёт не дождётся. Он так хочет видеть тебя, папа!..

Петя ожидал Ускова и нервничал. С напряжением вслушивался он в обрывки разговора, долетавшие до него со двора. Что они там стоят? Кто ещё прилетел с Усковым? Доволен ли им дядя Вася? Как дела в кратере? Скоро ли пробьют ход?

Вот наконец вошёл Василий Михайлович. Петя приподнялся, силясь улыбнуться.

— Ну, Петя, ты вёл себя всё-таки как мужчина. Вот тебе моя рука! Спасибо за помощь и товарищескую выручку!

Он крепко пожал Пете руку и лишь потом обнял его и поцеловал. Но этого Петя уже не прочувствовал — он ощутил крепкое мужское рукопожатие и слышал только похвалу своего строгого и несловоохотливого дяди.

— Обрадуй мать, напиши ей! Поправишься, поедешь домой…

Тень пробежала по лицу Пети.

— А вы? — спросил он дрожащим голосом.

— Мы? Мы будем продолжать изыскания. Скоро здесь закипит работа!

— Дядя Вася, знаете что?.. Я хочу остаться с вами… Все равно скоро каникулы. А потом мы вместе с Борисом уедем учиться. Можно так, а?

— Ты лежи пока, Петя, поправляйся. После пого-ворим…

— Хорошо, дядя Вася, я буду лежать! Все равно, доктор сказал, ещё пять дней — и он пустит меня на рыбалку.

В одном только остался непреклонен Усков. Он хотел, чтобы его жена и дочь выехали в город и ждали возвращения партии осенью. Как ни упрашивали его обе женщины, как ни уговаривал Борис, которому не хотелось так быстро расстаться с Верой, — ничто не помогло.

Пришлось подчиниться, и скоро обе женщины улетели сначала на восьмую базу, а оттуда домой. Впрочем, теперь они были спокойны за судьбу своих близких.

Глава тридцать шестая В кратере гремят взрывы. — Последний штурм твердынь Эршота

Усков с Борисом вернулись в кратер. Вертолёт спокойно опустил их на лужок около дома Сперанского.

Лётчик с превеликой осторожностью выгрузил ящики со взрывчаткой, какие-то свёртки и объёмистые баллоны, без лишних слов попрощался и взмыл к туманному облаку. Только его и видели.

— У нас беда, Василий Михайлович, — сообщил Спе-ранский. — Мамонты погибли.

Сперанскому было тяжело. Для него погибшие мамонты были друзьями стольких лет одинокой жизни… Видно, не суждено людям двадцатого столетия увидеть живых представителей древнейших эпох. Не сбылась мечта — привезти мамонтов в столицу…

Через час или два, опробовав маски, Любимов и Усков вошли в газовое облако, проследовали до самой газовой трещины и вступили в обитель смерти.

На дне впадины все ещё лежали погибшие медведи. Разложение их не коснулось: газ убил и гнилостные бактерии. В расселине царил таинственный и страшный полумрак. Она была неглубока — всего каких-нибудь сорок метров. Разведчики прошли до конца и вернулись обратно. Где же выходит газ?

В земле виднелись небольшие трещины. Несомненно, газ шёл отсюда. Николай Никанорович подставил ладонь. Упругая тёплая струя чувствительно ударила в руку. Замуровать? Если бы только одна трещина! Весь пол изрезан ими!..

Возвращения Ускова и Любимова ждали с нетерпением и понятной тревогой: ведь они пошли к смерти в пасть. Увидев их, люди облегчённо вздохнули.

— Выход есть, — сказал Усков. — Пещеру мы закроем. У нас три ящика аммонала. Кажется, этого будет достаточно.

— Достаточно для чего? — переспросил Борис.

— Для полного обвала. Если развалить стены, свод не выдержит и тогда все рухнет. Мы посадим на газовые трещины тысячи тонн камня — вот что мы сделаем, Орочко задумчиво покачал головой.

— Газ всё равно будет просачиваться, — сказал агроном. — Между камнями останутся трещины. Сумел же газ пробить себе путь из глубины…

Усков почесал затылок.

— Придётся потрудиться, — вступил в разговор Любимов.

Два дня шла удивительная работа: Орочко, Борис, завхоз и Сперанский, засучив до колен брюки, ногами месили глину: они превратились в штукатуров.

В кратере в эти дни стояла тёплая погода.

Роскошно цвели боярышник, черёмуха и калина. На зелёных лапах секвойи желтели свёрнутые в чешуйки свежие ростки. Красноглазые глухари с шумом перескакивали с ветки на ветку. Душистые тополя испускали аромат весны. Сотни дятлов ожесточённо выстукивали на стволах деревьев свою рабочую песню; пели дрозды; орали несносные сороки; скрипели камышницы, и что-то по-стариковски бормотали лупоглазые рябчики. Весенний перезвон стоял в лесу. И только на самой земле было удивительно тихо и спокойно. Не пробежит шустрый русак, не проскользнёт ловкая лисица, не пройдёт вразвалочку по-хозяйски неторопливый медведь. Жизнь ушла выше, в восточный кратер.

Вооружившись масками, Усков и Любимов таскали мягкую глину в пещеру и мастерски замазывали трещины в полу, предварительно забив их камнями. К концу второго дня не осталось ни единой щели. Тогда геолог и проводник заложили аммонал, осторожно вышли из пещеры и дали контакт.

Оставим их на несколько минут и вернёмся в Золотое ущелье. Здесь снова после долгого перерыва раздавались человеческие голоса, фыркали уставшие вьючные лошади и лаяли собаки. Это новая, вспомогательная поисковая группа подошла наконец к наружному входу в пещеру Сперанского. Отказавшись от заслуженного отдыха, люди с ходу взялись за работу.

Теперь уже не слабые звуки геологического молоточка раздавались в пещере: опытный подрывник, беззаботно насвистывая песенку, пробил бурки, вставил в них заряды, наладил запальные шнуры.

— Готово?

— Готово.

— Из пещеры марш!

— Марш назад!

— Назад!..

Перекличка все удалялась и удалялась. Когда последний рабочий был в безопасности, взрывник скомандовал самому себе:

— Даю контакт!

Где-то в глубине горы тяжко ухнуло, спустя две — три секунды из пещеры вырвалось желтоватое облако пыли и расплылось по ущелью. Через час, когда развеялся дым, к перемычке пришли люди. Гранитная глыба развалилась на сотни кусков. Из чёрной щели, откуда в своё время вылез Петя, тянулась пыль. И снова дробно застучали буры, потом пришёл весёлый подрывник со шнурами, и снова прозвучало его «даю контакт!».

И так раз за разом все дальше и дальше отступала скала, все шире становился чёрный забой. Наконец подрывник опытным взглядом осмотрел стенку, пролез в щель и ощупал камни:

— Хватит. Мы её теперь снизу возьмём. Втащили пять ящиков аммонала, и ущелье вздрогнуло. Грохот прокатился далеко по распадкам. Лошади испуганно запрядали ушами, присели собаки, где-то далеко рванулись в испуге горные бараны и с быстротой ветра унеслись прочь от опасного места. Гром прогрохотал, эхо повторило его и стихло, поглощённое вечным молчанием северных гор. А когда люди снова вошли в пещеру и осветили фонарями поле битвы, стены уже не было. Валялись осколки, пахло кремнистой пылью, угаром, а впереди зияла чёрная пустота.

Чуть пригнувшись, поисковики смело пошли вперёд, с удивлением осматривая чёрные своды, на которых ви-села лохматая копоть многочисленных костров. Они шли, все ускоряя шаг, нетерпение и любопытство гнали их вперёд.

И вот они вышли из пещеры, перелезли через стенку и остановились в изумлении. Новый мир открылся их глазам. Зелень деревьев, блеск озёр, свежесть лугов… Но удивлённое созерцание длилось недолго: невдалеке раздался новый мощный взрыв. Вечные стены кратера содрогнулись. Покатились камни, затрещали раздавленные деревья, облако пыли взметнулось и повисло как дымовая завеса. Это действовал Усков.

Внезапно где-то недалеко раздался винтовочный выстрел. Звук, впрочем, был настолько слабым после гулкого взрыва, что Усков не обратил бы внимания, если бы не Любимов. Обернувшись, проводник увидел группу незнакомых людей, чуть ли не бегом приближавшихся к ним прямо через заражённый луг.

— Назад! — крикнул им Любимов, забыв, что на нём маска.

Но слова не могли пробить резину.

Тогда Любимов и Усков бросились навстречу незнакомцам. Те увидели двух человек в странных одеждах и насторожились. В тайге это обычно проявляется в том, что люди хватаются за винтовки и начинают щёлкать затворами. Так было и на сей раз. К счастью, Усков вспомнил, что в этом месте газ уже ползёт только низом, и сорвал маску. Его тотчас узнали:

— В чем дело, Василий Михайлович?

— Уходите назад! Здесь газы!

Люди быстро вышли на безопасное место.

— Как вы попали сюда? — спросил Усков.

— Через пещеру.

— Пробили?

— Пробили.

— Спасибо, друзья!

Прошло несколько дней, и облако смерти исчезло бесследно. Теперь мощное наступление начала жизнь. Позеленели бурые луга, из земли быстро пробилась травка, на побегах проснулись почки. День, когда прогремели взрывы, явился поворотным в истории кратера.

На этом, собственно, можно было и закончить нашу повесть о мужественных людях, победивших природу.

Но как же сложилась дальнейшая судьба героев? Что стало со Сперанским? С Петей? С Борисом? Что происходит в кратере сегодня? Разрабатываются ли открытые там залежи золота и алмазов?

Пусть читатель наберётся терпения и последует за нами по последним страницам нашей повести.

Эпилог

По бесконечному серому шоссе бежала блестящая легковая машина. Кипельная резина легко шуршала но щебенистой дороге, километр за километром проносились перед ветровым стеклом изящной и быстрой, как ветер, машины.

Где-то далеко позади остался приморский город. Пассажиры, наговорившись вдоволь, теперь сидели молча, откинувшись на спинки мягких сидений, и, как это всегда бывает с людьми, которые уже исчерпали в разговоре все самое важное, вспоминали про себя о пережитом и виденном прежде.

Город Хамадан, откуда шла машина, изменился. За десять лет он раздался вширь и ввысь, дома заполнили все пространство между берегом бухты и рекой, а местами уже залезли на пологие склоны сопок и теперь белели высоко над старыми кварталами города, как свежие ласточкины гнёзда на буром фоне каменных гор. Приморский город к тому же позеленел. Был он в прошлом какой-то суровый, серый и незаметный; единственное весёлое пятно — зелёная рощица парка терялась на общем сереньком фоне; немногие деревья и те покрывались за лето слоем каменной пыли, словно не желали выделяться, стеснялись своей весёлой красоты, и однообразный фон города, таким образом, ничем не нарушался.

Но год за годом люди настойчиво прихорашивали улицы и площади своего города. Настоящим энтузиастом озеленения явился агроном Орочко, долгое время живший в городе. Под его руководством здесь были вы-сажены десятки тысяч саженцев. Незаметно подрастали молоденькие тополя и ветлы; даже берёзка — эта очень привередливая и чувствительная особа царства растительного — и та согласилась наконец на постоянную прописку в черте города. Теперь белые берёзовые стволики и узкие, точёные листочки уже не являлись редкостью в скверах и на обочине тротуаров. Десять лет — немалый срок для короткой человеческой жизни, десять лет прошло с тех памятных дней, когда северный город с триумфом встречал без вести пропавших людей из знаменитой геологической партии Ускова. В те дни жители города впервые увидели и высокого седобородого человека, который прожил в затерянном кратере в полном одиночестве более четверти века. С большой теплотой и сердечностью приняли его советские люди, окружили заботой и вниманием и сделали все, чтобы доктор Сперанский возможно скорее нашёл своё место в новой для него жизни.

Накануне описываемого нами дня, когда большой дизель-электроход «Азия» с приветственным гудком подходил к пирсам гавани, Сперанский, ныне действительный член Академии наук СССР, удивлённо поглядывал с борта парохода на город и спрашивал самого себя: «Не ужели только десять лет прошло? Сколько событий за это время: переезд в Москву, встреча с дочерью — единственным оставшимся в живых членом семьи, избрание в Академию, большая научная работа…» Но изменился не только город.

Едва Сперанский ступил на пристань, как тут же попал в объятия солидного человека с лицом и улыбкой того самого Ускова, который когда-то первым пожал ему руку в кратере.

Владимир Иванович не удержался:

— Василий Михайлович! Нельзя так, дружище!.. Эк вас разнесло! Ведь вы уже в дальний поход теперь, пожалуй, и не годитесь. Отчислять из разведчиков пора!

— Увы, уже отчислили…

— Неужели?

— Отчислен. Вот уже четыре года, как предводительствую в тресте. Помните Басюту, Федора Павловича?

Сменил его. Он на пенсию ушёл… Ну, а ваши дела каковы? Слышал о вас, дорогой наш академик. Читал и книги ваши. Выглядите молодцом. Годы не трогают вас, Владимир Иванович, обходят стороной… Усков с деланной серьёзностью сплюнул через плечо, чтобы своей похвалой не «сглазить» человека.

Сперанский действительно мало изменился. Разве только ещё больше побелела его аккуратно подстриженная борода да сутулость чуть опустила плечи. Опираясь на кизиловую палку, он шагал все же твёрдо, поблёскивая живыми глазами из-под белых мохнатых бро-вей; густой бас академика не утратил бархатной свежести, которой всегда отличается человек доброго здо-ровья. Годы не помешали ему снова совершить далёкое путешествие на Север. Вскоре после доклада в Академии наук о своих исследованиях в кратере Эршота Сперанский был избран членом Академии наук и в дальнейшем своими трудами завоевал заслуженное уважение всего научного мира. Но самым радостным событием у него отмечен 1949 год. Весной сорок девятого года, в одном из залов величественного здания, купол которого увенчан алым бархат-ным флагом страны, седой президент Советского Союза вручил Сперанскому высшую награду Родины — Золо-тую Звезду Героя Советского Союза и орден Ленина. Ор-деном Ленина был посмертно награждён и Никита Петрович Иванов. Сперанского ждала ещё одна радость: Центральный Комитет Коммунистической партии Советского Союза счёл возможным не только подтвердить партийность Сперанского, но и полностью восстановил его партийный стаж.

Беспокойное сердце исследователя заставило Сперан-ского снова посетить Север. Хотелось увидеть места, где прошли многие годы его жизни, узнать, что произошло с кратером Эршота и со всем этим далёким краем за десять лет, повидать друзей и поклониться могиле своего старого товарища.

И вот Сперанский снова на Севере.

Дорога, связывающая портовый город с десятками приисков, предприятий и якутских колхозов, раскиданных по необъятному простору горной страны, приобрела солидность, необходимую каждой уважающей себя магистрали: гравийная лента шоссе остолблена по сторонам, всюду дорожные знаки с предупреждением о поворотах, спусках, подъёмах; капитальные бетонные мосты и дорожные будки украшают её. Через каждые сто — двести километров стоят заправочные колонки, мастерские ремонта, столовые и дома для отдыха шофёров и пассажиров. Все сделано прочно, солидно и красиво. Дорога уже прочно вошла в местный пейзаж, и без серой ленты дороги его уже нельзя себе представить.

…На второй день легковая машина управляющего «Севстроем» остановилась возле заправочной колонки на берегу небольшой речки. На обоих её берегах смотрелся в воду угрюмый таинственный лес. Дорога пересекала речку и по узкой просеке уходила в тайгу.

— Узнаете, Владимир Иванович, эти места? Сперанский растерянно оглядывался и пожимал плечами.

— База номер восемь. В то время здесь была концевая станция плохонького шоссе. Сюда мы летали в вертолёте, вон на тот аэродром…

— Нет, не узнаю, — откровенно сознался академик. — Отсюда мы что же… на лошадках или трактором — до Эршота?

— Все той же машиной. Восьмая база уже давно не конечная станция. Шоссе протянуто дальше, в долину Бешеной реки, к Золотому ущелью и… Впрочем, вы скоро увидите все сами.

— Вы мне писали, Василий Михайлович, что-то по поводу Золотого ущелья — там, если не ошибаюсь, у вас теперь работают промывочные приборы?

— Целый прииск. Организовали в том же году. Как он помог нам! Месторождение оказалось очень перспективным. В районе Эршота не только прииск, там теперь целое управление.

Машина пробегала по хорошей дороге за один час такое расстояние, которое изыскательские партии проходили за двое — трое суток, пробираясь по болотам и тайге. К вечеру она выскочила на высокий перевал и остановилась перед спуском.

Солнце уже зашло. Густые тени легли на лесные уголки, долина внизу потемнела, словно до краёв налилась лиловыми сумерками. Вокруг долины грудились чёрные горы. С наступлением темноты кольцо гор сдвигалось ближе и сжимало долину со всех сторон, карауля её ночной покой.

Усков и Сперанский вышли из машины и стали на краю обрыва. Помолчали. Вспомнили, как десять лет назад впервые сюда пришла партия геолога Ускова. Сперанский увидел на фоне закатного неба облачную шапку Эршота, и воспоминания нахлынули целым потоком. Именно здесь, на берегу реки, тускло мерцающей внизу, нашёл свой последний покой Никита Петрович Иванов, его верный товарищ.

Владимир Иванович глубоко вздохнул. Указывая на молчаливую долину, сказал:

— Сколько воспоминаний пробуждают эти места! Долина ничуть не изменилась, все такая же тёмная, таинственная…

В эту минуту на берегу реки вспыхнули яркие огоньки. Они загорелись кучно в одном месте, потом в другом, скользнули цепочкой дальше, ещё дальше, протянулись через лес на склоны гор, засияли где-то в распадках, и вся долина — тёмная, мрачная лесная долина, вдруг потеряла всю таинственность и предстала перед глазами людей, стоявших на перевале, обычным индустриальным пейзажем, каких уже много по Северу страны.

Усков посмотрел на Сперанского. Академик в свою очередь глянул на управляющего, и оба засмеялись.

— Не изменилась?..

В гостинице посёлка они немного отдохнули с дороги. Перед тем как спуститься ужинать, Усков позвонил в управление.

— Попросите главного геолога… Пётр Семёнович? Это Усков. Здравствуй. Ты ещё на работе? Вот что, Пе-тя… Приходи сейчас к нам в гостиницу, тут кто-то тебя хочет видеть. Сам увидишь… А Борис где? У себя? Ну, ладно, к нему мы завтра заедем.

Когда Усков и Сперанский уже сидели за столом, дверь стремительно открылась и в столовую вошёл молодой человек. Высокая статная фигура в тради-ционном брезентовом плаще, полевые сапоги и фуражка с закинутым наверх накомарником- все в нём выдавало полевика-геолога, который уже настолько сжился с палаткой, костром и звёздным небом над собой, что считал эту обстановку единственно приемлемой для себя Лицо его, загоревшее и широкое, осветилось радостью, глаза заблестели и увлажнились. Он широко раскинул руки и шагнул к столу.

— Владимир Иванович!

— Петя, дорогой мой друг!..

— Как я рад снова увидеть вас! Какими судьбами, откуда? Неужели проведать свой Эршот?

— И кратер, и вас, мои дорогие друзья, Как же ты вырос! Геолог?

— Точно Все вышло, как тогда загадывал. Кончил университет. Уже работаю здесь. Главный геолог северного управления треста. Все это, — он широко раскинул руками, охватывая долину, горы, ущелья, — мои владения.

Утром гости продолжали свой путь.

Дорога от таёжного посёлка, который разместился недалеко от первой стоянки партии Ускова на берегу тёплого озера, пошла вверх по реке, то приближаясь к самому берегу, то отклоняясь несколько дальше в лес.

Вот и нарос якутское стойбище. Берег Бешеной реки ещё больше осыпался, отступил в глубь тайги, и мутные струи воды по-прежнему ожесточённо бьют в мёрзлую гальку, отхватывают слой за слоем. Отсюда дорога сворачивала влево, огибая холм. От дороги на холмик шла усыпанная песком дорожка.

Пассажиры вышли из машины и, сняв шляпы, пошли по дорожке. За железной оградкой стоял каменный обелиск. В серый гранит была вделана мраморная дощечка:

НИКИТА ПЕТРОВИЧ ИВАНОВ,

верный сын большевистской партии и рабочего класса.

1866–1921 гг.

Склонив головы, постояли над могилой старого большевика, возложили к подножию обелиска венок…

На повороте дороги стоял указатель. На нем крупно написано:

«До прииска имени Н. П. Иванова -29 км».

Сперанский вопросительно посмотрел на Ускова. — Ну да, прииск имени Иванова. Это тот, что в Золотом ущелье.

Скоро они подъехали к дому начальника прииска. У дверей их встретила молодая женщина. За ней виднелась чья-то кудрявая головка в бантах.

— Здравствуй, папа!.. Ой, и Владимир Иванович! Вы меня узнаете?

— Теперь узнаю. Вера Васильевна Фисун, не так ли? Неужели и это ваше? — он указал на банты и кудряшки.

— Наше. Моё и Борино. Папка наш, таким образом, уже дедушка. Он, конечно, вам не признался?..

Но дальше, дальше. Наше повествование подходит к концу и нам не терпится скорее провести читателя по знакомым местам, где много лет назад развернулись столь странные события.

Машина прошла мимо прииска, быстро побежала по дороге все выше и выше, затем снова спустилась в глубокое ущелье и остановилась наконец около маленького домика, над дверью которого висела дощечка с лаконичной надписью:

«Диспетчерская курорта «Горячий Ключ».

Диспетчер деловито крутнул ручку телефона и снял трубку.

— Второй? Проход свободен? По туннелю пускаю машину…

Над полукруглым отверстием пещеры вспыхнул зелёный огонёк. Где-то там на втором конце туннеля в эту же секунду загорелся красный огонёк.

Они въехали в знаменитую пещеру. Как много потрудились здесь люди! Стены её выровнены и скреплены бетоном. Гирлянда лампочек освещает путь. При быстром ходе машины очень заметён подъем.

Последний поворот. Белое пятно дневного света. И вот они снова в кратере Эршота.

— Давайте остановимся… — попросил Сперанский. С верхней площадки перед пещерой хорошо виден весь западный кратер. Нетронутые зеленые леса. Пёстрое разнотравье лугов Блестящее озеро и неширокая речка, на глади которой играют солнечные блики.

— Что это? — показывает Сперанский на весёлые домики и тонкую башню подъёмника на берегу озера, где в своё время стоял ею низкий деревянный дом.

— Это алмазный рудник, обогатительная фабрика и здание опытной станции филиала Академии наук. Сейчас здесь заповедник. С того дня, как мы выбрались отсюда, в кратере не срублено ни одно дерево, не убито ни одно животное. Флора и фауна кратера находятся под охраной государства. Старшим егерем знаете кто? Наш уважаемый Николай Никанорович. Он так полюбил это место, что решил поселиться здесь навсегда. Его начальник… Да, кстати, вы ведь ещё не знаете?..

— Что я не знаю?

— Кто является руководителем заповедника? Ну, так я скажу. Доктор сельхознаук Орочко, Александр Алексеевич Орочко…

— Все наши старые знакомые! Как это чудесно! Они подъехали к заповеднику. Двухэтажное здание стояло на самом берегу озера. Сперанский что-то поискал глазами. Усков понял его и повёл за собой. Сзади конторы в зелени кустов орешника стоял его домик. Цел! Он был заботливо окружён изгородью и остался все таким же, каким его построил в своё время невольный узник кратера.

Не будем говорить о восторженной встрече старых друзей. Кто из них был более счастлив — агроном, проводник или академик, — сказать трудно. Вечером, за стаканом вина у каждого нашлось о чём рассказать и что вспомнить.

— Позвольте, — вдруг забеспокоился Сперанский. — Перед входом в пещеру я своими глазами видел на дощечке слова: «Курорт «Горячий ключ». Так, кажется? Где же он?

— Помните вашу баню? — сказал Усков. — Так вот, бальнеологи нашли, что эта вода целебна. Несколько лет назад здесь построили курортное здание, установили ванны. Теперь все горняки нашего треста, местные жители, рыбаки и охотники привозят сюда свои недуги и, должен вам сказать, не напрасно тратят время. Так, Николай Никанорович?

— На себе испытал, Владимир Иванович. Обновляюсь после этих процедур.

— Ну, значит, и я своим здоровьем обязан целебной воде. Посчитайте: почти тридцать лет. А в каждом году пятьдесят две недели… Вряд ли кто принял за свою жизнь столько целебных ванн… А наши посевы, Александр Алексеевич?..

— Здесь организован совхоз. Заповедник и опытная станция занимаются не только «чистой» наукой. Мы выращиваем овощи, ягоды и даже рассадили фруктовый сад. Это первый в мире сад на таких высоких широтах, Построили теплицы и парники на горячей воде источников, снабжаем свежей зеленью свой курорт.

— Перепадает и приискам, — вступил в разговор Усков. — Не скромничайте, Александр Алексеевич. В посёлке управления вы ели спелые помидоры, Владимир Иванович. Это отсюда, из кратера. По старому знакомству начальник прииска имени Иванова Борис Алексее-вич Фисун имеет преимущество перед другими.

На другой день все пошли в санаторий. После осмотра курорта гости уселись в столовой. Усков что-то прошептал на ухо врачу.

Через несколько минут из кухни, прихрамывая, вышел улыбающийся шеф-повар санатория. Рыжеватые его усы победно взвивались вверх, а на полном лице разливалось такое удовольствие, какое можно видеть только у очень добрых и весёлых людей с открытым сердцем.

— Будьте ласковы, опробуйте нашего кубанского борща. Вкусом не знаю, як он вышел, а уж что горячий, так за то ручаюсь.

— Лука Лукич! И вы здесь!.. Дайте же я вас обниму, казак вы лихой.

И академик с чувством поцеловал Хватай-Муху в его рыжые усы.

* * *

Ночью, когда тихое небо успокоенно замигало тысячами звёзд и на всей нашей большой земле утихла дневная суета, Сперанский вышел на балкон дома и уселся в кресло.

Тёмная масса северной стены возвышалась перед ним. Ниже, в темноте, угадывались молчаливые леса, поблёскивала вода в озере, бисерный от росы луг расстилался по его берегам. Стояла полная тишина, которая живо напомнила академику годы одиночества в кратере. Он прислушался. Ни звука кругом. Тени прошлого надвигались из леса. Тоскливо сжалось сердце. Так захотелось услышать низкий и мощный, как подземный гул, голос милого Ласа — верного друга на протяжении многих-многих лет. Увы! Доверчивые гиганты — Ласковый и Дикий — волею случая пришли в наш век из далёкого прошлого и так же ушли. Их короткая жизнь тесно переплелась с человеческой жизнью, и память о верных друзьях осталась навсегда в сердце Сперанского.

Владимир Иванович закрыл глаза. Что-то солёное капнуло на его седые усы. Он встал, посмотрел ещё раз на тёмный молчаливый лес и медленно пошёл в комнату. Ночь неслышно шествовала по необъятным просторам Севера.

Кратер спал…

Оглавление

Часть первая Белое пятно на карте

  Глава первая без которой читателю многое было бы неясно в дальнейшем

  Глава вторая в которой читатель знакомится с героями повести и отправляется вместе с ними в путь

  Глава третья повествует о первых приключениях экспедиции. — Странные озера. — Рысь готовится к прыжку

  Глава четвёртая в которой даются кое-какие сведения о вечной мерзлоте, а также описывается загадочная находка Пети

  Глава пятая в которой читатель ознакомится содержанием найденной тетради

  Глава шестая Экспедиция идёт по новому маршруту

  Глава седьмая из которой видно, что дерево может иногда служить источником важной информации

  Глава восьмая Золотое ущелье найдено. — Пещера Сперанского

  Глава девятая с которой начинаются главные события этого романа. — Табун исчез. — Волки. — Начало катастрофы

  Глава десятая Ураган. — Партию 14-бис уносит в бездну

  Глава одиннадцатая переносит читателя в город Хамадан. — Партия 14-бис исчезла бесследно. — Поиски начаты

Часть вторая Кратер Эршота

  Глава двенадцатая в которой начинается правдивое описание того, что случилось с разведчиками, когда они свалились в пропасть

  Глава тринадцатая Каменная западня. — У пленников Эршота один путь — на дно кратера!

  Глава четырнадцатая Удивительные открытия. — Гостеприимный медведь. — Доисторический лес. — Таинственный трубный глас

  Глава пятнадцатая посвящённая достоверной встрече, которую сам автор считает почти фантастической

  Глава шестнадцатая Первое знакомство. — Урок политграмоты. — Дик и Лас

  Глава семнадцатая которая возвращает читателя к событиям почти тридцатилетней давности

  Глава восемнадцатая в которой Сперанский продолжает свой удивительный рассказ

  Глава девятнадцатая в которой сообщаются краткие сведения о Сперанском и его хозяйстве

  Глава двадцатая из которой видно, что положение не столь безвыходное, как считал Сперанский

  Глава двадцать первая Огонь и вода — против каменных скал. — Сокровища деревянного ларя. — Удивительная рыбацкая артель Луки Лукича. — Пещера смерти

  Глава двадцать вторая Петя Одинцов пробивается вперёд. — Один в каменной клетке. — Отчего плачет старый проводник

  Глава двадцать третья Газ наступает. — Ночной побег. — Героическая битва с каменной твердью

  Глава двадцать четвёртая в которой обстоятельства складываются так, что участники экспедиции и доктор Сперанский должны неминуемо погибнуть — План Пети в действии

Часть третья Борьба за жизнь

  Глава двадцать пятая в которой кратко описываются новые поиски, предпринятые трестом

  Глава двадцать шестая о первых днях. проведённых Петей в пути, и о встрече, которой не удалось избежать

  Глава двадцать седьмая Великое переселение муравьёв. — Мёртвая зона расширяется. — Планы спасения ценностей

  Глава двадцать восьмая о том, как начались поиски и куда направились основные поисковые отряды треста

  Глава двадцать девятая в которой на сцене появляется Криворотый Ангел

  Глава тридцатая В плену у бандитов. — Допрос. — На плоту по Бешеной реке

  Глава тридцать первая Погоня. Встреча с волками. Снова Криворотый Ангел. Ночная схватка

  Глава тридцать вторая Вертолёт в воздухе. — Странный бред Пети Одинцова

  Глава тридцать третья Вертолёт в кратере. — Гибель мамонтов. — Но где же Усков и его люди?

  Глава тридцать четвёртая в которой происходят такие неожиданные встречи, что у Хватай-Мухи сгорает лук

  Глава тридцать пятая рассказывающая о том, как просто иногда кончаются самые удивительные приключения

  Глава тридцать шестая В кратере гремят взрывы. — Последний штурм твердынь Эршота

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg