«История Разума в галактике. Человек. Женщина: Исповедь Истерички.»

История Разума в галактике. Человек. Женщина: Исповедь Истерички. (fb2) - История Разума в галактике. Человек. Женщина: Исповедь Истерички. 188K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Олег Александрович Койцан

История Разума в галактике

(История Разумной Галактики).

История миров. Избранное.

Человек. Женщина. «Исповедь Истерички».

Предисловие

Меня зовут Наташа. – Смешно. – Бабушка зовет меня Натали. (Ну, какая из меня Натали.)

Боже мой, на теле у меня ни одной родинки, шрама или отметины. Когда-то не очень крепкая физически, теперь я могу делать трех-четырех часовые забеги, избавляться от боли обычным усилием воли; прекрасная мгновенная память. – Но я бы все, все отдала за то, что бы забыть, просто не помнить ЭТОТ кошмар.

Ольга травилась. Доктора удивляются, как ей удалось выжить при какой-то концентрации яда в крови.

Я знаю как.

Сашка – умница Сашка – раньше общительный, веселый парень, замкнулся в себе. Порвать полностью с нами он не смог – слишком многим мы теперь связаны, и потому я знаю: он ищет смерть. Не пытаясь покончить с собой, он, с каким-то угрюмым упорством стремится к ней. По мужски ищет опасности, что бы погибнуть борясь, а не уйти жалкой смертью самоубийцы; в постоянном с ней единоборстве, он ждет ее.

Парни: Женька, Вовка – бросили все: учебу, друзей, родных; бросили все, ушли в систему, и уже год я о них слышала только урывками. Не знаю о них почти ничего кроме... кроме того, что, ища забвения, они перепробовали все наркотики, что могли предложить им барыги.

Это началось как глупый розыгрыш. Подумать только, одно легкомысленное, дурацкое пари и жизни пятерых людей превратились в бесконечную боль.

Шутка. Розыгрыш. Глупость.

Глупый розыгрыш.

Когда-то, в начале, в самые первые дни ПОСЛЕ, мы, стараясь облегчить пытку, собрали в единое целое все ТЕ наши воспоминания. Оказалось, что мои были полнее и четче, и простирались дальше. Где у других ухе властвует наполненное животным ужасом забытье, там я еще вижу и слышу, осязаю, чувствую вкус.

Я не хочу сдаваться. Я не желаю поступать как мои спутники. Не желаю!

Я должна разобраться в себе. Я обязана понять, ЧТО в моих воспоминаниях ТАК меня пугает.

Я обязана понять, как жить дальше. Именно ЖИТЬ, а не мелко прозябать.

Глава 1

В то утро мы проснулись поздно, слишком поздно для уважающих себя путешественников.

Мутноватый от обильных испарений воздух, окружавшей нас березовой рощи, казалось, был насквозь пропитан солнечным светом. Не хотелось ни думать, ни действовать; мечталось замереть, подставив разбитое неприлично-тяжелой дорогой тело под этот расслабляющий сладкий душ, и мирно забыться, уснуть.

Сонно мы копались по хозяйству[1]: Ольга пыталась развести костер, у нее это не очень получалось, впрочем, она особенно-то и не старалась; я, Володька, Сашка слабо копошились над нашими горе палатками, вытаскивая из них и раскладывая на просушку их жалкого вида содержимое.

Печальное зрелище.

Две спешно поставленные, неловко натянутые, выцветшие, насквозь промокшие, теперь они жалко парили под солнцем, навевая своим несчастным видом задумчивую тоску на все окружающее их общество.

Женька побрел: «искать воду» – его фраза. Занятие, на мой взгляд, довольно бессмысленное, учитывая крутые, нет – кошмарные последствия ночного, едва минувшего, шторма.

Моросивший вчера, весь день без перерыва, нудный мелкий дождик, противореча всяческим законам милосердия (жалкая шутка), перешел к ночи вдруг, без всякого видимого к тому повода, в жесточайший ливень.

А потом… Никогда не видела ничего более потрясающего, ужасающе-прекрасного и, вместе с тем, восхитительно-необычайного; слух, зрение, обоняние, осязание и даже вкус – все пять чувств человеческих были полностью пресыщены и утомлены абсолютно. Изнемогающий мозг требовал немедленной передышки, но…

Земля была сплошь залита отсветами молний – не успевала погаснуть одна искра это гигантского небесного пожара, как вспыхивала другая. И мгновением позже – третья, четвертая, пятая – неисчислимыми зигзагами пронизывая мутное, набухшее влагой облачное месиво. Сердитое хлопанье, терзаемых яростными порывами ветра, палаток, казалось слабым стоном среди протестующего шума крон и угрожающего скрипа стволов сосен, возвышавшихся в опасной близости от наших жалких пристанищ. Дождевые струи, увлекая и смешивая хвою, шишки, мелкие ветви, обрушивали их на нас, грозя неминуемо затопить тот жалкий клочок свободной от деревьев и лесного мусора земли, где с трудом разместились наши ветхие вместилища. Гуляющие по небу ударные волны, хоть и порядком ослабленные расстоянием, ощутимо встряхивали несчастные палатки вместе и их деликатным содержимым. И, наконец, тревожный терпкий запах разъяренного леса, щемящий привкус озона отнюдь не добавляли нам спокойствия в этом аду земном.

Лишь к утру небо очистилось, и наступившая относительная тишина позволила нам, насквозь отсыревшим (даже в носах хлюпало), призрачное подобие отдыха.

Вечером мы были в сосновом бору?! Но…

Мучительный, в полные легкие, вопль жертвы, застигнутой врасплох, и потому обреченной, бросил нас на ноги. И закружил. И, словно ветер сухую листву, швырнул в слепое безумие. Мы застыли. Мы не были испуганы, нет – слишком неожиданнен был удар. Потом, возможно, если кто-нибудь уцелеет, с ним случится истерика, обморок... но не сейчас. Сейчас был ШОК. Спасительный шок животного, что позволяет настигнутой жертве умереть тихо и безболезненно – природа, за миллионы лет игры в Эволюцию, выработала в себе обширный свод правил, но подчинялась им всем беспрекословно.

Двое. Человек и тварь.

Они приближались.

Их тела быстро мелькали меж стремительно редеющих березовых стволов.

Все ближе и ближе.

Тварь: неторопливо-плавное словно сонная одурь, словно кошмар, скольжение – как насмешка, как издевательство над дерганными, в последней агонии легких, рвущих усилий мышц не человека – животного, обреченного, и все равно безнадежно-стремящегося уйти, избежать, обмануть судьбу.

Удар. Взрыв. Удар.

Удар: легкий щелчок;

Мягкий шелест.

Взрыв: уродливая роза расцвела и опала вокруг клочьями сизой грязи, вдруг запятнав собой широкий панцирь твари.

Удар: мягкий щелчок; легкий шелест – короткий мохнатый шип возник из рваной, источающей пену дыры – колыбели цветка. И тут же, словно под невесомой тяжестью этого шипа, передние лапы твари подогнулись. Ее лобовая часть жестко ткнулась в землю. Все громоздкое тело, не справившись с чудовищной инерцией движения, тяжело перевалилось на спину. Заскользило вперед, царапая панцирем землю и яростно перебирая в воздухе остальными лапами. Невзначай сбила с ног, откинула вперед и в сторону жалкого человечка. И, наконец, замерло, все медленнее и беспорядочнее трепыхая конечностями.

Чей-то шумный, пришедший со стороны, извне нашей маленькой единой группы, вздох, швырнул всех нас, жестоко вырвав из глубокого покойного транса, в болезненный ужас. Словно испуганные травоядные, мы разом повернули на звук, готовые, при малейшем намеке на угрозу, кинуться врассыпную.

Это был всего лишь человек. Мужчина. Такой же человек, как и все мы – обычный человек.

Он расслабленно возвышался неподалеку, чуть вправо и позади нас; стоял почти спиной к нам – левая рука, опущенная спокойно к левой, слегка выдвинутой вперед ноге, мягко придерживала гладкий, спортивного вида, лук; правая, непринужденным, выверенным движением вернула уже ненужную стрелу за спину, в заплечный колчан. Его взгляд, бесстрастный и пристальный, все еще был обращен мимо нас, был обращен туда, в ТУ страшную сторону.

Уловив наше беспокойное движение, он резко, всем телом, обернулся, но перехватив наш затравленный, мятущийся взгляд, немного смягчился, кивнул слегка, видимо стараясь успокоить и приободрить несколько возможно нашу, вконец сломленную его невозможным появлением, команду.

Мы напряглись, чуть попятились.

Он удрученно вздохнул. Отвернулся.

Теперь, нарочито не обращая на нас внимания, он медленно присел, аккуратно положил лук на землю. Неторопливо снял с плеч широкий колчан, бережно пристроив его тут же, рядышком. Нахлобучил на голову, полностью скрыв лицо, что-то странное, но знакомое и неопасное. Аккуратно пристегнул к поясу валявшиеся неподалеку ножны, стараясь, однако, не коснуться рукояти меча. И, напоследок, левой рукой ухватил деревянный шест, сращенный с длинным, тонким – из металла – сильно зазубренным на конце, жалом.

Мы отступили на шаг.

Осторожно встал, благоразумно держа это опасное оружие наконечником к земле и от нас, и неторопливо двинулся к тому ужасному месту – впрочем, далеко обходя наши чересчур растрепанные нервы.

Все же, скоре не это показное к нам миролюбие, а его сильные, не смотря на их плавность, движения глубоко уверенного в себе человека, именно они стряхнули с меня мерзкие пятна страха, толкнули вслед. И уже не ужас владел мной, а еще пугливое, но все крепнущее любопытство, и пока неосознанная, но прочная убежденность в его защите и покровительстве.

Благополучно обогнул нашу стоянку, он ускорил шаг, и на ходу, не оглядываясь, неторопливо, без лязга, вынул из ножен меч, и без суеты, но твердо, взял наизготовку копье.

Эти несколько мгновений мира, покоя восстановили меня, мое нормальное мироощущение настолько, что я могла уже критически осмысливать происходящее. И не без юмора, отчасти. Что позволяло оценивать нашего спасителя не только с позиции личной безопасности, но и с иной, не самой лестной для него, точки зрения.

Его одежда… Странный, если не нелепый, головное убор – явно дорогой, с забралом, красный мотоциклетный шлем, но жутко изувеченный – более точно охарактеризовать эту красную композицию не хватало воображения. Да еще неумело, неуверенно сшитый, пузырящийся при ходьбе в самых неожиданных местах, весь облитый застежками “молний”, глухой серый комбинезон, странно соединенный с отворотами высоких, сплошь покрытый бляхами полированного металла, сапог. Сапог, источавших к тому же, под солнцем, при каждом новом шаге, снопья разноцветных веселеньких солнечных зайчиков. Все – дикий, показной абсурд. Все – откровенная дисгармония с пережитой нами страшной реальностью, насмешка над ней, ее грубое отрицание как пустяковой, не стоящей ничьего серьезного внимания мелочи.

И этот нелепый, шутовской парад было то, что поняли в нем остальные. Энергия страха, скопившаяся в них, рванула наружу, на ходу трансформируясь и принимая странные, для той меня, формы: Ольга ударилась в истерику, парни бросились утешать, не ее, скорей себя, бессвязно бормоча что-то маловразумительно-жалкое.

Лишь я, не оглядываясь, старалась твердо следовать за моим Спасителем. Теперь уже, я почти совсем пришла в себя. Оправилась настолько, что бы подробно рассмотреть останки существа, еще так недавно бывшего для нас воплощением смерти.

До твари оставалось шагов пятнадцать. Ее тело походило на меньшую половинку неаккуратно разрезанного вдоль яйца, только увеличенного до внушительных размеров дивана. Она лежала на спине, немного боком и чуть накренившись к нам, словно приглашая меня теперь, после своей смерти, разглядеть хорошенько всю, так надежно спрятанную при ее жизни, мерзость.

Ее высокие, отливающие тусклой синевой шыпастые лапы, безобразно искореженные жестокими предсмертными судорогами, дико топорщились в мир. Шесть – как у блохи. Только во много-много раз больше. И опаснее.

Ее коричневый, в фиолетовых разводах, черепаший панцирь, на брюхе грубо переходил во что-то мокрое, белесое, отвратительно мягкое на вид, все в складках, складочках и противных морщинках цвета мокрого лишайника; все пористое настолько, что казалось насквозь источенным червями.

И больше ничего.

Ничего. Ни мощных жвал, ни иных, привычных нашему земному восприятию ужасного, излишеств. Ничего.

До меня не сразу дошло КАК оно питается. Но эта догадка, эта мысль, подняв во мне волну инстинктивной гадливости, невольно заставила меня остановиться.

Да. Оно просто растворяло тела. И не только трупы. Может и целиком: с панцирем, костями. Кто знает? Никто из нас выяснить этого не успел. К счастью.

Незнакомец наконец вплотную приблизился к твари. Но как он ни был стремителен, к этой дряни подошел не спеша.

Не торопясь, вкрадчиво ступая, пошел в обход ее обширной бронированной туши. Остановился. Выждал мгновение вглядываясь в тяжелые, сырые сумерки, царящие под панцирем чудища… И жестко, без замаха, ткнул пикой в эту мрачную темень.

Высокий, тонкий, леденящий визг окатил нас холодной болью, хлестнул по ушам, будя в измученном сознании отзвуки пережитого кошмара; ужаса, едва минувшего, но теперь вновь воскресшего.

С видимым усилием притянув к себе вдруг ожившее, неожиданно сбесившееся и неистово сопротивлявшееся воле владельца копье, Незнакомец выволок на свет нечто, остервенело бьющееся на его острие. Нечто, цветом, формой и размером напоминающую круглую фарфоровую супницу, вот только вместо ручек – пара мечущихся, молотящих воздух клешней, да шесть сильных, стремительных, яростно рвущих землю, ножек. Выволок это на свет, и прикончил одним ударом меча, с натужным скрежетом взломавшим его прочный покров. Все – так, словно проделанное уже неисчислимое множество раз: отработанно... механически. Безразлично и точно.

Визг оборвался. Лопнул. Захлебнулся на самой неистовой ноте, возвращая свободу моей парализованной воле. Наступившая тишина опрокинула меня на колени, – сердце неистово колотилось.

Пока я отходила от потрясения (и в этот раз – в какой уже раз!), наш Невозмутимый Неустрашимый Рыцарь, хладнокровно пятясь, гордо отступил от еще трепещущих, пульсирующих обрубков существа. Потерял к ним всякий интерес, – покончив с чудовищем, принялся за жертву. Вторым игроком в догонялки был… Женька?! Обессиленный, он едва мог шевельнуться. (Впрочем, этого пока от него никто и не требовал.)

Наконец, рядышком объявились и наши парни (измученная Ольга осталась сидеть, где сидела). Сильно взъерошенные, они явно чувствовали себя совсем не очень уверенно. Тем более что наш Благороднейший Спаситель не обращал на них ни малейшего внимания, весь, без остатка, поглощенный лицезрением раны, оказавшейся в Женьки на левой лопатке.

Пальцы Спасителя ловко засуетились, освобождая края раны от лохмотьев одежды, требовательно ощупали ее края, прошлись по всей спине, ища иные, не видимые глазам, повреждения. Рана выглядела несерьезно – неглубоко посеченная кожа, и только, но наш Герой был ею очень озабочен. Во владениях его обширных карманов нашлось все необходимое, дабы утолить его жажду врачевания. Нет, однако, не все. Вот он озабоченно хмурит бровь, покусывая в размышлении кончик своего уха, нет – носа, а впрочем, кажется это кисточка хвоста… Но мы отклонились от нашего великого и живого повествования. Что со мной? Неужели я схожу с ума? Только без истерики. Надо взять себя в руки и хоть перед читателями выглядеть пристойно.

Закончив с Женькиной раной, Он, наконец, обернулся к нам и прямо посмотрел на нас, и мне показалось... в его глазах мелькнуло… Нет, я явственно увидела в Его взгляде жалость, а мгновением спустя Его лицо вновь было бесстрастно.

Глава 2

Прошу мне верить. У нас есть всего три часа, и потом мы должны уйти отсюда… Мало времени. Очень мало. – И только. И никаких откровений, объясняющих происшедшее, – происходящее. Слова, казалось бы, обязанные по сути, выражать чувства, были сказаны без всяких интонаций, лишены всяких обертонов – ни просьб, ни приказов, ни решительности уверений. Ничего.

Я ощутила себя глупо и… разочарованно, – а потому и глупо.

Впрочем.

Он вновь разжал губы, – Вы, – взглянул на Владимира, на Сашу, – соберите и отнесите к палаткам мое оружие; мои санки – туда же. Палатки снять и разложить на земле. Торопитесь. – И опять, никакой, приличествующей этим фразам, властности. Только слова.

Парни ушли, ибо у них появилась цель ближайшего существования; и... они были сломлены.

Я осталась.

Помоги ей. – Кивнул мне на Ольгу, – Лежи, – бросил Женьке. Вот так, всем дал некую цель, работу – время и средство отвлечься, очнуться, прийти в себя.

Парни ушли, а я осталась.

Он шагнул к ближайшей березе – тому, что выглядело КАК береза от кончиков листьев кроны и почти до основания комля; почти, – но не далее. Дальше шел узкий – меньше полуметра шириной – пояс игл, цветом от насыщенного каштанового до глубоко черного; игл, беспорядочно торчащих, разноразмерных (длиннейшие – с ладонь), густо рассеянных по древесине, сверкающих на самом острие каплями… чего-то. Чего-то смолистого, что ли? Еще ниже, у самой почвы, от этого же ствола пышно топорщилась неожиданная мешанина, обычного для наших родных лесов, подлеска. Дикая смесь земных, но совершенно неберезовых длин, форм, фактур веток и листьев.

Итак, ОН ШАГНУЛ к ближайшей “березе”.

Помедлил.

А потом совершил такое, что от изумления даже у Женьки нашлись силы привстать: ткнул открытой ладонью в самую гущу игл. Хорошо было видно, как их природный окрас начал стремительно изменяться, от кончиков и вглубь наливаясь кроваво-красным. При этом (экая безделица!) вполголоса, своим замороженным голосом, не изменившимся даже от той дикой боли, что он должен был испытывать, принялся читать лекцию об окружающей флоре и фауне. Право, экая безделица!

- Удивительный, странный Лес, действующий выше, чем на уровне инстинкта. Коллективный разум, абсолютно чужой нашим разумам. Непостижимый, каждая часть которого, взятая отдельно, хотя и более ограничена в возможностях, чем целое, но жизнеспособна и самостоятельна в поступках. Независимость. Взаимозаменяемость. Мгновенная и идеальная приспособляемость. Таков диктат местных «природных» условий – или так, или смерть; изменчивость или смерть. – Отнял кисть руке от ствола «березы», указал ею же на пук еще розовеющих его кровью, но медленно принимающих естественный цвет, игл. – Эти колючки Его рецепторы: обонятельные, вкусовые - и вместе с тем, это поры, через которые Лес стерилизует местный воздух смесью очень сложно устроенных веществ, - поднялся на ноги, повернулся лицом к нам, - а так же, как побочное действие, угнетающих высшую нервную деятельность. – Обвел всех нас взглядом, повысил голос. – Если бы вы случайно не оказались так близко к краю Леса, или ветер дул в другую сторону, сейчас бы вы лежали в своих палатках, погруженные в глубокий сон, и были б в сущности, частью живых консервов Леса, - не более того. Сейчас, когда Лес понял устройство моего организма, Он производит молекулы ферментов более специализированно, конкретно для воздействия на мою нервную систему, подразумевая для себя, что и вы относитесь к тому же виду человека, что и я. Это почти так, но я все же немного отличаюсь от вас. Несущественно, но отличаюсь, и это отличие введет в заблуждение Лес. На некоторое время Его давление на вас пятерых почти исчезнет, не надолго – Он слишком совершенен для обмана, даже для самообмана. А пока здесь относительно безопасно – ветер утихнет только часа через два, за тем сорок минут затишья, однако после ветер задует вновь, при чем потоки воздуха изменят направление на противоположное нынешнему, – вот тогда-то и придется уходить. Но об этом позже. А сейчас к вашему лагерю и за работу. А тебе, - еще раз взглянул на Женьку, - необходимо сделать укол антибиотика. И, - придержал дыхание, - обходите подальше этих тварей, - бросил взгляд на их обезображенные туши, – причину расскажу позже... за работой.

Поднял с земли оружие, подобрал шлем и двинулся быстрым шагом мимо нас к лагерю: там наши мальчишки уже свалили одну из палаток, но теперь безвольно сидели, привалившись спинами к боковой стенке другой. Не в силах унять внезапно навалившуюся, запоздало пришедшую слабость пережитого.

Только сейчас начинаю понимать, какой скорости и четкости работы должен был быть его рассудок, что бы ТАК плавно, ровно, без сбоев и излишних пауз изъяснять свои мысли русским литературным – книжным слогом.

Мигом вернул нас в рабочее состоянии, через десять минут мы четверо – все кроме Женьки – уже работали. Через четверть часа работали все. Быстро же он нас взбодрил. Быстро – и знакомо. Спирт, вода – уж этого добра у него было вдоволь: одна и две пятилитровые пластиковые канистры оказались приторочены сразу под толстой целлофановой пленкой, укрывавшей сверху содержимое его санок. Спирт, вода – наливай в себя в любых пропорциях и объемах, хоть… залейся, лопни, упейся.

Тем временем, Он частью распаковал санки-салазки, вываливая на землю все более, и более любопытные мешки, мешочки, коробки и свертки. Извлек ленту одноразовых шприцев, нашел медицинские иглы, вколол Женьке обещанный антибиотик, а следом, себе в вену, полный шприц какой-то мутной, желтоватой, маслянисто колыхавшейся гадости.

Отчетливо видно было, как сразу затряслись его руки, мелкий тик тронул до того бесстрастное лицо – оно посерело, покрывшись бисеринками пота; расширились и помутнели зрачки, Он покачнулся, но устоял на ногах. А потом все кончилось, исчезло, и Он уже выглядел как обычно - полминуты, и все прошло, по крайней мере, – внешне.

А мы работали.

Работа была несколько… настолько странной, что мы, спьяну, даже пытались возражать, но Он вновь заговорил, и до нас дошло, – наконец начал доходить, смысл его слов, и мы заткнулись, осознав то единственное, действительно важное, что нам необходимо подчиняться ему, если желаем выжить ЗДЕСЬ и СЕЙЧАС; следовать ему во всем, пока не выберемся отсюда. И даже в этом случае жизнь нам не гарантирована, потому, что выживание здесь, даже обладая необходимыми силой, знаниями, опытом, предельно возможной, для современного человека, быстротой реакции, все равно лишь случайное стечение обстоятельств. ВЫЖИВАНИЕ ЗДЕСЬ ВСЕ РАВНО ЛИШЬ СЛУЧАЙНОЕ СТЕЧЕНИЕ ОБСТОЯТЕЛЬСТВ.

А мы работали. На брезент палатки ложились, как были: в рубашке, брюках, сапогах – по очереди, все мои товарищи, и я, быстро, грубо, единым обходом ножниц отхватывала от ткани кусок достаточный, что бы с головы до ног укутать человека. Тут же, те из нас, кто еще не был упакован в брезент, склеивал оставленный мной излишек материи в широкие, выпирающие наружу швы, усиливая их края стежками суровой нити в локтях, в паху, от ступней и до колен. Следом, швы оклеивались еще и скотчем – для пущей изоляции, превращая всю эту страхолюдную конструкцию в еще более нелепое сооружение. Уроды уродами: рукава длиннющие и без малейших признаков отверстий для кистей рук; такие же безразмерные штанины в паре с высоким воротничком – этакими монстрами только детишек пугать.

Пока мы развлекались (измывались) друг с другом подобным образом, Он, устроившись немного в отдалении, из обрезков брезента, кусков целлофана, пластиковых бутылок, стальной проволоки и поролона изготавливал нечто гибридное: шлем-капюшон-респиратор-в-пяти-экземплярах. И одновременно говорил, говорил, говорил, изредка перемежая этот неторопливый монолог внезапными, неожиданно – требовательными вопросами, вынуждающими, в своей краткой ясности, на такой же краткий и ясный ответ.

Животный мир – мир хищников здесь туп, неповоротлив, шумлив и потому не очень опасен, хотя живуч и физически очень силен. Единственная цель для таких вот существ, – плавно повел рукой в сторону уничтоженных им тварей, – пожрать, даже если это грозит им скончаться в муках от несварения желудка. Не смотря на то, что среди животных, сумевших прожить тут больше одной ночи, почти все – исключительные по жизнестойкости особи, но, если они не захватят вас врасплох, и вы хорошо вооружены, то, при дневном свете, с большинством из них не сложно справиться. Но ночью убить их гораздо труднее. И это еще одна причина уйти отсюда, тем более что вооружен я довольно легко…

Я никогда не страдала прекрасной памятью, и потому – сознаю это – как бы ни хотела быть объективной, могу передать его речь лишь приблизительно, искаженно моим истрепанным сознанием. Вы не можете слышать тон, которым он вел с нами беседы. Не смогу тем более показать вам его манеру говорить, ведь мне самой пока не удалось даже нащупать движущие им чувства, причины, побуждавшие его поступать так, или иначе… В общем, он как-то так задал вопрос, предлагая нам перечислить все острое, годное служить оружием, что мы хором бросились перечислять колющие и режущие предметы, случившиеся у нас с собой. Внимательно выслушал наш сбивчивый ответ, и сам подвел неутешительный итог. Жалкий список: большой и маленький топоры, охотничий нож, пара кухонных и пара ножей перочинных, двое ножниц, цыганская и несколько мелких игл, одна (Ольгина) вилка, и самое главное – старенькое двуствольное охотничье ружьецо (навязанное Женьке его соседом), и к нему двадцать патрон, двенадцать из которых были снаряжены пулями – жаканами, а остальные заряжены картечью.

- Мне кажется, вас заинтересовали эти существа. – Произнес Он, когда Ему надоели наши затравленные, то и дело мешающие работать, взгляды на истребленных им тварей. – Замечательные в своем роде существа. Здесь они встречаются редко, как вообще любые животные, но у себя дома, их вид один из доминирующих. Это большое и безобразное, – легкий, небрежный кивок на тела, видок которых и теперь бросал нас в крупную дрожь, – самка, а то маленькое дохлое возле нее – самец. Такое различие их размеров неудивительно и встречается нередко у многих видов Земли. Интересны их роли в совместном существовании. Представьте: самка откладывает в тщательно укрытое, хорошо укрепленное полуподземное гнездо три-четыре крупных, кожистых, оплодотворенных самцом, женских яйца. Уползает оттуда она по спирали, а гонит ее прочь запах свежей кладки, заставляя по дороге сеять десятки менее крупных мужских яиц, не оплодотворенных, парализованным этими же ароматами самцом. С расстоянием воздействие феромонов на самку слабеет, позволяя ей гораздо небрежнее заботится о яйцах, укрывая их все хуже и хуже – последние она просто роняет на почву. Со временем, главное гнездо оказывается настолько далеко, что половые гормоны, выделяемые им, совсем не способны управлять поведением самки, которая, подчас сильно истощена и уж точно очень проголодавшаяся, уползает восвояси в поисках поживы. И дальше она нас не интересует. Кладка яиц получается обширной, доступной, манящей ловушкой. Наткнувшись на нее, другая взрослая особь женского пола начинает пожирать труды предшественницы, что и на вашей Земле не редкость. Занятно другое[2]: так, постепенно пробираясь все ближе и ближе к главной кладке, она в какой-то момент попадает под воздействие той же группы управляющих механизмом размножения феромонов, и, соответственно, пожирая яйцо отложенное предыдущей дамой, в свою очередь роняет вместо него новое. Не слишком сложно? Нет? – Мы все активно закивали головами, забурчали нечто утвердительное. (Со стороны глянуть – ну стадо и стадо. Маленькое стадо перепуганных овечек, заблудившихся ночью в большом страшном чужом лесу.) А потом насыщенность в воздухе «гормонов размножения» переходит какой-то предел, их функция ломается, изменяется, пробуждая в самке инстинкт самосохранения, – проще говоря, она пускается наутек. Как я уже говорил, их мир прост и жесток, и что бы в нем выжить, стоит быть как можно проще в мотивах: голод и страх, и зов к размножению, который сильнее и голода и страха – основа процветания их вида… Первыми вылупляются мальчики: маленькие, прыткие – хищные и очень голодные. Самостоятельные, бронированные, с вашу Земную крысу величиной, уменьшенные копии взрослой особи. Кормятся они, не слишком удаляясь от главной кладки, если надо, самоотверженно защищая ее всем скопом и в меру сил своих, хором оглашая окрестности разрушительным инфразвуковым ревом, а то и, когда враг рвется в ближний бой, пуская в ход свои ядовитые конечности. Большинство погибает, со временем. Остальные растут и толстеют, ожидая срока, когда вылупится их повелительница. Та рождается слабеньким аморфным существом, но достаточно крепким все же, что бы дотянуться и пожрать своих еще не родившихся сестер. Это и объяснимо и приемлемо: так, методом естественного отбора, ускоряется созревание плода, что для вида в целом, очень полезно… Самцы вынуждены выкармливать и выхаживать ее, растить, ожидая не мало месяцев, пока она будет способна хотя бы подняться на ноги. К тому времени, когда самка наконец становится полностью самостоятельной, она, по массе своего тела, превосходит любого из самцов минимум раз в пятьдесят… А потом происходит нечто. Я как-то наблюдал это. Жаркое побоище, жутковатое подобие одновременно “Кучи Малы” и “Горы” со смертельным исходом для всех игроков, за исключением единственного счастливчика – сильнейшего самца... либо осторожнейшего, что вернее всего. А поскольку посещение самками чужих кладок нередки, то у нашей малышки, естественно, богатый подбор кавалеров. Уцелевший самец занимает специальную сумку расположенную во-он там, в недрах тех складок, виднеющихся между передних парой ее ног. Природа, на определенный лад, была весьма щедра к этим своим созданиям: взрослая самка, почти неуязвимая, с ее физической мощью и свирепостью, и самец, со своей способностью издалека парализовать жертвы, объединенные вместе, образуют почти непобедимый тандем. Пулей их не остановишь, картечью тоже. Разве что угодишь в главные нервные сплетения сразу и самца и самки – маловероятная возможность. Лишь очень быстрый яд способен помочь вам не принять участие в их трапезе под видом одного из блюд. И такой яд здесь есть, и даже с избытком… А! Каким образом самец парализует жертву?! Он наносит по жертве кратковременный, но чрезвычайно мощный звуковой удар с диапазоном волн от четырех Герц и выше. Собственные колебания некоторого количества нервных клеток атакуемого существа, в тот момент, находятся в этих же пределах – возникает резонанс, их работа нарушается, и они начинают испускать хаотичные, бессмысленные сигналы, что, бесспорно, приводит сначала к перегрузке, а за тем и частичной разбалансировке всей нервной системы[3]. Это рассуждая отвлеченно и глядя со стороны, а сам в такие мгновения проваливаешься в опустошающий душу ужас, следом наступает шок и ты перестаешь мыслить вообще, и, наконец, приходит послешоковое оцепенение, превращая то, что от тебя еще осталось, в подобие растения. Знакомо? Точно, на себе вы это все уже испытали. – Это он подметил, что мы, на его взгляд, стали вяло работать. Увидев, как разом позеленели наши лица, он, удовлетворенный, сменил тему. – Местная микроживность чрезвычайно разнообразна, и не опасна. Серьезно вам способны повредить только те микроорганизмы, что перебрались сюда с вашей Земли вместе с вами. Для прочих одноклеточных, находящихся здесь, вы не съедобны, – метаболизм не тот. Хотя… глотая и вдыхая их без числа, вы, тем не менее, вредите себе, поскольку, разрушаясь, они замусоривают ваши тела чужеродной органикой. И как бы ни были малы ее дозы, со временем накопившись, она грозит каждому из вас максимально печальным результатом. – Оторвался от работы, преувеличенно печально взглянул на нас и скорбно покачал головой. – Но такая смерть дело не нескольких дней, и потому мысли о подобном исходе жизни не должны омрачать нас, поскольку мы уберемся отсюда не позже, чем послезавтра вечером. Так что единственное мелкое беспокойство, которое они смогут причинить нам, это дурное настроение, легкая лихорадка и незначительные отеки, – то есть тривиальнейшую аллергию… А теперь поговорим серьезно о вещах по-настоящему важных. Это очень неприветливое место. Очень. Хуже на нашей планете я просто не знаю. Не обманывайтесь, все животные, тут встречающиеся – пришлые, попавшие сюда так же случайно как и вы. Чужаки, они очень скоро здесь погибают – чаще всего уже с наступлением следующего сезона местного года – не вынеся слишком резких климатических перемен, не выдержав напора существ, пришедших вместе с этими переменами, существ, которые, со следующей волной изменений, сами сметаются новым нашествием пришельцев, которые вновь убивают и погибают. И так без конца.

Нам повезло: погодные условия очередных двух сезонов не слишком суровы и вполне пригодны для человека, – Помолчал секунду, а потом прибавил задумчиво, – а все остальное зависит только от нас. – А за тем, как ни в чем не бывало, прежним менторским тоном, продолжил. – Но вам необходимо знать, что взаимоистребление, царящее тут – бессмысленно, поскольку все живое, оказавшееся здесь, становится, в конечном итоге, законной добычей для истинных обитателей этого места. А таких только два: то, что я называю «Лесом», и еще нечто – цвета свежеиспеченного цемента – по строению, да и внешне тоже, подобное вашим Земным листовым лишайникам.

Прервался, отложил в сторону последнее, пятое изделие рук своих. Подобрал с земли меч и неторопливо направился к злополучной монстрихе. Оказавшись возле нее, несколькими бездушными ударами взломал толстую броню чудовища, отсек, вплоть до ног, всю заднюю часть ее туловища. Отделил панцирь от... – в общем, срезал панцирь и рассек его на неаккуратные ломти, и аккуратной стопочкой принес их в наш лагерь, к облюбованному для своей работы местечку. За тем поковырялся в санях, извлек из их недр моток нейлонового шнура, молоток, длинный гвоздь и стамеску – да, кажется, эта штука называется стамеской. И в итоге, не позже, чем через двадцать минут он уже, как заправский башмачник, тачал нам сандалии. И конечно, возобновил свою неспешную лекцию ужасов.

- С «Лесом» я вас начинал уже знакомить, а потому считаю разумным сначала рассказать именно о нем. Я им восхищаюсь. Он уникален. Не существует даже отдаленного его подобия, ни-че-го, что хотя бы отчасти его напоминало. Представьте себе: захватив неизвестную ему форму жизни, Лес исследует ее детально и методично, досконально и окончательно. Для него, СОЗНАТЕЛЬНО управляющей всей своей жизнедеятельностью, эти изыскания являются примерно тем же самым, чем для нас, людей, выражающих словом результаты размышлений, заниматься расшифровкой утерянных языков забытых предков[4].

Лес интересует все, – и он помнит все, чем когда-либо интересовался. Но мотивы его поступков чисто прагматические, конечная цель его исследований – облегчить себе борьбу за выживание в местном аду. А потому, его внимание привлекают главным образом: максимально возможная скорость роста и время созревания изучаемой им формы жизни, размеры повреждений, за пределами которых уже не возможно самовосстановление и следует ее гибель. И особенно, исследуемый организм должен обладать свойством нейтрализовывать определенные токсины, и, в свою очередь, синтезировать яды, которые Лес хотел бы использовать в своих целях. – Немного оживленнее, даже слегка увлекшись, он продолжал, – ЖИЗНЬ ОДНОЙ единственной клеточки Леса – только это уже, огромная загадка Природы, Ее величайшее чудо. Нам известно как она выглядит на предметном стекле – и только. И, исходя из наших научных знаний, его клетка НЕВОЗМОЖНА – вот единственное, что мы смогли понять в ней. Не густо… Итак, под микроскопом, ее клетка, находясь в промежуточном состоянии, по строению поразительно напоминает плод граната, в каждой маленькой косточке которого законсервирована в обезвоженном, компактно упакованном состоянии невредимая и бережно сохраняемая взрослая, полноценная клеточка одной из выбранных Лесом форм жизни. Четыреста «косточек» – четыреста клеток, по одной на каждый сезон местного года. Так же, как и в гранате, каждая «косточка» тут заключена в гранулу, заполненную концентрированным водным раствором надлежащих питательных веществ. То же, что и в гранате, распределение соединительных и проводящих тканей, отделяющих гранулы друг от друга, обслуживающих их и связывающих каждую из них с ядром Клетки. Потом, извне, в диапазоне миллиметровых волн, приходит очень сложно организованный электромагнитный сигнал – включается процесс превращения. Этот приказ необязателен и служит скорее для синхронизации перевоплощения множества клеток; не будь его, и каждая отдельная частица Леса вполне самостоятельно действовала бы, возникни в этом необходимость. Но мы отвлеклись от главного. Одна из «косточек» заполняется необходимым количеством дистиллированной воды, отбираемой из всего объема Клетки. Прочая, заключенная в клетке влага, фильтруется. Образовавшаяся вода насыщается необходимым запасом требуемых питательных веществ и изгоняется из Клетки, образуя межклеточную и прочие несущие жидкости. И уверяю вас, созданных таким образом растворов, вполне хватает, что бы в достаточной степени заполнить все проводящие ткани любого воспроизведенного организма. Следом, «Гранат» почти мгновенно очищает воссозданную клетку от консервантов, и та, словно и не было долгого забвения, вновь приступает к существованию. А досуха выжатый «Гранат», становясь практически незаметным, прикрепившись к оболочке, ютится внутри освобожденной клетки. До поры, ведя паразитический образ жизни, он ожидает нового сигнала. А когда тот приходит, все повторяется с точностью до наоборот. Новый сигнал, следующая волна превращения – очередная форма жизни. И так от сезона к сезону, и без конца. Зачастую случается, что в электромагнитном приказе на очередное превращение, изменяется указание на специализацию клетки, и тогда, перед пробуждением, ее стремительно перестраивают, добиваясь требуемого эффекта: нервная ткань превращается в мышечную, мышечная переделывается в часть какого-нибудь из внутренних органов, и так далее. А теперь мы добрались до самого интересного. Ее ядро, – тот центр, что управляет всей этой, с ума сводящей механикой, - размерами чуть поболее наших земных вирусов, оно настолько плотно забито информацией, что сквозь нее не способно пробиться даже мягкое рентгеновское излучение. Что и не удивительно, поскольку помимо информации о собственном строении КЛЕТКИ, она заключает в себе полный набор сведений обо всех, используемых Лесом, формах жизни. Более того, эти записи – не мертвый груз, ими активно пользуются, когда, при случайном повреждении оригинала, Клетке приходится создавать копию, или возникает необходимость заменить устаревшую «косточку» более прогрессивной… Как целое, как единый организм, Лес так же интересен. К примеру, чем Он обширней, тем Он «разумней». Один небольшой «побег» имеет только инстинкт жить, расти, развиваться. Несколько «деревьев» уже мыслят. Весь Лес – сверхразумен.

Его строение как организма (что, не более чем условность) можно описать так. Поверхностная часть – вечно изменяющаяся, необузданная, дикая хищница, способная в мелком, незначительном к самостоятельным действиям на уровне животного автоматизма, инстинкта. Как она выглядит, вы видите сами, что из себя представляет – почувствуете на себе. И уверяю, со временем, у вас сложится о ней верное впечатление. Подповерхностный слой – сложное переплетение сосудов полостей и информационных путей, пронизывающих песок, - это по составу, а по сути... Его желудок. А так же исследовательская лаборатория. И хранилище всевозможных запасов. Сюда стекается, здесь сортируется и аккумулируется все, что захватила, но не сумела переварить наземная треть Леса; при необходимости – изучается, и в итоге – утилизируется.

Под песком, в скальных породах, в подземных пещерах, при постоянных температуре и влажности хранится, окруженный нежнейшей заботой, хрупкий, уязвимый – Его Разум. Обладающий САМОСОЗНАНИЕМ, гигантский резервуар знаний. Мозг, осознано управляющий жизнью всего этого сверхорганизма. Совершенный мыслительный аппарат, скроенный из кусочков нервных систем великого множества разнообразнейших жизненных форм.

И все вместе – тонко сбалансированный разумный организм, многие части которого, по логике строения, не только не совместимы, но даже – по сути своей – взаимоисключающие... взаиморазрушающие.

Внезапно, едва заметное, но все нарастающее в нем оживление иссякло, и уже более устало он продолжил. – Но и этот замечательный организм не сумел избежать ошибок. Его разум... Его разум заключил свое существование в ограничения стереотипов. Наложил на себя правила и строго, философски строго следует созданной ИМ для себя же упорядоченности, предполагая, что в этом ключ к Его выживанию. Отчасти Он прав. Но какие утраты: инициатива, дерзость мысли и поступка, готовность на риск – лишь рудиментарные остатки этих великих качеств. И даже ощущая, что мы, мясо, которое так понадобится Ему завтра, от него ускользаем, Он не смеет, или – что хуже – не желает хотя бы в небольшой своей части отступить от правила и ненадолго принять одну из охотничьих форм. Не способный изменить привычке, Он держит себя под жестким контролем, построив, положенные в такие дни как сегодня, имитации растений нашей Земли, – ткнул пальцем в сторону ближайшей «березки», – лучше всего соответствующие нынешней его задаче: синтезировать для своих нужд возможно большее количество углеводов, и на нас Он смеет действовать только косвенно, - Незнакомец яростно зевнул. Тут он заметил: мы уже пару минут находились в легком замешательстве. (О том, что бы обратиться к нему за помощью, вы сами понимаете, мы и помыслить не могли.) Дело в том, что чудо-комбинезоны, которые я, по его указке, слепила для моих друзей, были снабжены хотя и длинными, широкими, (роскошными) но, увы: наглухо зашитыми, без перчаток, рукавами. В таких обновках нитку в иголку не вденешь, да что там: саму иглу не удержишь.

Что же, он быстро, и не особенно церемонясь, упаковал и меня в этот дурацкий брезент. А потом, пока мы, лежа в тенечке, сушили наши «скафандры», споро, но аккуратно свернул и уложил в рюкзак уцелевшую палатку – ту, что побольше. Так же, не слишком церемонясь, распихал наши вещи по рюкзакам, немилосердно поливая их все той же желтоватой, маслянистой гадостью. Щедро окропил этой же жижей сами рюкзаки, завернул их в два слоя целлофановой пленки, а все получившиеся швы старательно заклеил скотчем. После этих его манипуляций (махинаций) посреди нашего лагеря осталась порядочная куча неприкаянного барахла.

И: да, да, Да! – Вы угадали, конечно же – его рот не закрывался ни на секунду. Этакий словесный поно… фонтан.

- Теперь о главном нашем противнике ближайшего будущего. Лишайники. Неразумная, слепая мощь. Единственный противник Леса. Единственное, что Ему не игрушка, на что Он тратит все силы. Их единоборство прекращается только в самые суровые сезоны, когда мощный слой льда, замуровывает под собой лишайник, а Лес настолько озабочен своим выживанием, настолько слаб, что ему не до извечного врага. Или когда здесь по настоящему припекает, так припекает, что поверхность скал исходит стопятидесятиградусным жаром, а истлевшие останки, вчера еще, живого, ветер перемешивает с раскаленным песком[5]. Их непримиримость – следствие природной враждебности Лишайник всему живому. Видите ли, Лишайник – чужой, совсем чужой. Он пришел не с одного из измерений нашей Земли, а с другой планеты, я считаю. Поверхность его спор покрывает смесь молекул, каждый из которых – самые совершенные яды, из мне известных. Но это мелочь, это пустяк. А главное, Он обладает таинственным умением, для своих нужд и когда ему угодно, расщеплять данный конкретный атом любого из известных радиоактивных элементов, – и никаких вам глупостей типа «периода полураспада». Очень загадочно, и очень интригующе. Очень многообещающая, в случае своего разрешения, тайна.

У меня, озарением, мелькнула чудовищная мысль. И нашего Проводника дальше я просто не слышала. Рассуждения о строении клеток Лишайника, предположения о аде, из которого вышла эта дрянь, восторги по поводу живучести Лишайниковых спор. Все эти разглагольствования просто не доходили до моего сознания.[6] Но последние его слова все же пробились сквозь тревогу, как будто угадав ТАК захватившие меня размышления, он как никогда до того убедительно проговорил. – О-о-о нашей Матушке Земле со стороны Лишайника ничего прока не угрожает. – Потом, правда, очень тихо добавил тревожное. – Если только зона перехода не окажется на одном из ядерных испытательных полигонов, или отвале какого-нибудь из заброшенных урановых рудников. – И за тем, опять в полный голос, и опять убедительно, продолжал. – Понимаете, у Лишайника есть единственная слабость, единственное уязвимое место. Для синтеза токсинов, да что там, – для нормального существования, ему необходимы – и много – радиоактивные элементы, ему необходим высокий радиационный фон. Без этих условий Лишайник становится очень уязвимой, безобидной плесенью, – быстро и навсегда. Да! К слову, И Лес не выживет, случайно окажись Он там, снаружи, в каком-нибудь, из обыденных миров Матушки Земли, с пусть даже сверх экстремальным, но, сравнительно с местным, все равно однородном, скучном климате. Без привычных губительных перепадов температур, стремительных смен сезонов, Лес закостенеет в одной из форм. Неотвратимо перерождаясь в один из тамошних видов, Он незаметно теряет за ненадобностью все прочие, из накопленных Им, оболочек, сам того не замечая, перестает быть разумным; вырождаясь, свойство за свойством забывает, чем он был некогда. И если Его чуть погодя вновь поместить в местный кошмар, Он не выживет. «Предельная (абсурдная) приспособляемость» и «ничего лишнего», в отличие от нас, людей, понятия для Леса неразделимые. Ему, что бы оставаться ЛЕСОМ, необходима максимально обостренная конкурентная борьба, при предельно агрессивном климате, ему нужна внешняя стимуляция – своей воли[7] у Него нет, – такова Его сущность. Иначе Он становится жертвой собственной силы, собственного могущества, самого механизма своего существования. Постоянство губит Лес.

Внезапно волнующая, завораживающая страстность, с которой он продолжал монолог, иссякла, и он вновь стал полуироничен, полунасмешлив, полувысокомерен, словно почувствовал, таинственно ощутил, что я балансировала уже на грани истерики, и как следствие ее всплеска – полной душевной и физической истощенности, и далее: тупой покорности судьбе, примирения со смертью; утешения в смерти. Да! Ощущения прибежища в смерти, душевной энтропии. Мертвая пружина, напряженная сверх меры, и сломавшаяся от усталости, – бесцельно и разрушительно отдавшая накопленную энергию. О-о-о-о! Такой исход чувств, в ком-нибудь из нас, его совсем не устраивал. Не устраивал ни капельки, ему необходимо было держать нас на грани, – конечно же, для нашего же блага! Мерзко.

Пойду, успокоюсь.

Вообще – и тогда, и впоследствии – слушая его, мне казалось, что он развлекался, запугивая нас; насмешничал напропалую, намеренно выводя нас из себя. И теперь только, вспомнив все как следует, я сознаю, что только такой способ был единственно доступной ему возможностью сказать все – почти все, по крайней мере, очень многое, и при этом не дать нам о щ у т и т ь смысл его слов, перепугаться больше, чем мы уже были напуганы. Страшно напуганы, напуганы почти настолько, что бы наша воля к жизни перегорела страхом в тупую покорность судьбе быть съеденным неизвестно чем, дьявол знает в какой дали от дома!

Я была к нему несправедлива.

Итак, с холодным ироничным превосходством, он продолжал. – Судари и сударыни, довольно бока отлеживать. – Небрежно швырнул нам в ноги сандалии-самоделки, которые он так мило состряпал для нас. Подошел к своему оружию, подобрал его, нацепил на себя. Повернулся уходить, и уже удаляясь, добавил, – Мальчики и девочки, поторопитесь, пора отсюда делать ноги. Пока вам их тут не пообкусали.

Глава 3

Псевдоберезы становились все ниже, тоньше и неберезовее, в общем – мельчали. И более жидкой становилась отбрасываемая ими тень. Меньше тени – больше солнца. Горячено летнего солнышка на наши бедные головушки. Неприятное ощущение. Каково же ЕМУ с самого утра было париться в этакой броне?

Как-то сам собой, почти стихийно, в нашей походной группе образовался порядок. Незнакомец неторопливо крался впереди, немного в удалении от нас, но так, что бы мы его хорошо видели. Следом тянулся наш обоз: я и Ольга, навьюченные нелегонькими рюкзаками, тащились впереди, следом, меняясь каждые десять минут местами, волоклись наши мальчики – этаким треугольником: двое тянули салазки, третий, вооружившись Женькиным ружьецом-пугачем, прикрывал наше бегство.

Двигались молча. Топали ножками целых полчаса – на удивление скучно топали. Тем временем, сквознячок, уже давненько бродивший по лесу, окреп в ощутимо поддувавший в спину, ветер. И любопытно: мы шли чуть-чуть не по ветру, несильно, но все же отклонялись вправо.

О-го! Впереди сплошным валом завиднелось удивительно странное сплетение упавших – как бы поточнее выразиться – поникших, обмякших стволов и ветвей, ненормально выцветших, частью посеревших, а местами и почерневших. Как-нибудь по весне видели кучи прелой соломы? Так это и выглядело со стороны, – только помасштабней.

Он вошел в этот хаос. И мы, конечно, поспешили следом.

Дурно пахнущая, вяло расползающаяся, разлагающаяся под ногами растительность – ничего царственного в ЭТОМ Лесу, не было: хлам хламом, гигантская куча отбросов.

Не успели мы еще толком перебраться через эти завалы, как нас остановили... Мой нос обожгла, неодолимо расползающаяся и против ветра, могучая, густая, тошнотворно отдающая трупным, ВОНЬ – озеро ВОНИ. И ОТКРЫВШИЙСЯ ПЕРЕД НАШИМИ ВЗОРАМИ ПЕЙЗАЖ: жирная, мягко лоснящаяся, сизая жижа обволакивала, пропитывала все обозримое пространство. И ЗЛОВОНИЕ – настоящая (и безразмерная) выгребная яма – Королева выгребных ям. А сквозь это месиво пробивалась, чуть дальше впереди, вставала, смыкаясь уже сплошной стеной, молодая, но на глазах крепнущая поросль… неизвестно чего. Фиолетового цвета.

То есть, конечно, это был Лес. А слизь, покрывавшая песок под ногами – след разрушений, нанесенных ему лишайником. Но КАК мерзко все это выглядело! И какая вонь!

Наш проводник. Нет. ОН стоял на самой кромке грязевого поля.

Он не повернулся лицом к нам, когда мы остановились за его спиной, Он вообще не шелохнулся. Помедлив, сказал только в обычной своей безразличной манере три слова. – Попейте воды, отдохните…(И я сразу ощутила, насколько запыхалась, взопрела – выдохлась, да и остальные выглядели порядком вымотанными.) - Помедлив, добавил, разъясняя, – Самое жестокое испытание, из неизбежного, предстоит нам здесь и сейчас. – И, наконец. – Позади вас дерево, с него виден весь Лишайник. – А что ему было на нас смотреть? Наверно, надоели мы ему уже до смерти – неумехи слабосильные.

Наши мальчики, не без охоты, запрыгнули на ближайшее дерево – благо, для них, труда это особого не составляло. Помогли вскарабкаться туда же и мне. Даже Ольга, немного помявшись внизу, позволила затащить себя наверх.

Солнце светило нам в спину, подсвечивая открывшееся пространство, помогая разглядеть его в подробностях.

Скудный пейзаж. Обычные скалы – таких и на нашей Земле вдоволь. А между ними, и верхушками фиолетовых побегов, узкой, несерьезной полосой, виднелась скучная, цементных оттенков, равнина. Вот только... воздух над ней волновался как-то странно: то уплотнялся, покрываясь рябью, то шел крапинами, пятнами – отдаленно похожим бывает марево над шоссе в жаркий день, только там воздух не теряет вдруг, без посторонней причины, временами прозрачность… и линии, которым положено быть прямыми, здесь таковыми не выглядели.

Хотя… Некоторое движение в этом мертвом царстве все-таки наблюдалось. Лес источал густые испарения. Хорошо различимая в косых лучах солнца, радужная взвесь срывалась с Его ветвей, под ровным напором ветра невысоко взмывала, и, пролетев сколько-то времени, внезапно помутнев и отяжелев, весомой дымкой оседала на цементную гладь, шаг за шагом обугливая ее асфальтовой чернотой.

Итак, мы наслаждались природой. А наш Друг забавлялся по-своему: Он трудился. Как всегда: быстр, точен, аккуратен. Изогнул к земле верхушки нескольких, росших тесной группой, деревцев; закрепил. Срубил самые кончики их верхушек. Подвесил наполняться, появившимися из растеньиц, струйками прозрачно-зеленого густого сока, свою солдатскую фляжку. Повторил то же самое для давно сухих фляжек наших мальчиков и моего литрового термоса. (Оленька, по наивности душевной, герметичной посудины с собой в поход не захватила.) Используя скотч, непроницаемо упаковал в целлофан все оружие. Педантично перебрал сани, проверяя целостность упаковок всего их содержимого. Осмотрел полиэтиленовое покрытие наших рюкзаков. Руками, нежно выкопал из грязи под ногами три Лесных росточка. Поместил каждый в три, вложенных один в другой, полиэтиленовых пакета. Уложил к каждому растеньицу несколько комочков почвы. Запаковал их, оставив внутри, на сколько можно больший запас воздуха. Поудобней упрятал эти чудеса в глубины саночек, проделав это телодвижение непривычно для себя медленно, бережно. За тем, закрыл, наполнившиеся к этому времени фляжки, закупорил термос. Полиэтиленовые пакеты, санки – нет, одну фляжку он оставил при себе (уложил в правый набедренный карман комбинезона).

Любопытно, именно тогда я поймала себя на одной забавной мысли. Он мне знаете кого напомнил? Терминатора от Арнольда Шварцнеггера. (Терминатора, перепрофилированного для возни в песочнице. Шутка.) И дело вовсе не в том, что наш Проводник был так же высок, плечист и вынослив. Его целеустремленность и бесстрастность... и некая отвлеченность от происходящего. Ощущение внутренней силы, незнакомой мне. Да ладно, хватим уж тут пытаться объяснить неуловимое для меня самой. Кино видели? Если умные, сами разберетесь. И довольно петь дифирамбы.[8]

Скажу прямо. – Он заговорил. Верно, опять собирался нас стращать – типа, обычная его манера поведения. Да ладно, как бы то ни было, ему следовало объяснить нам, что делать дальше. – На этом участке пути, ошибка, это смерть. Если останемся здесь – смерть верная. Там, впереди, у нас есть шанс выжить – если не ошибаться. Так что выбора у нас нет: надо идти. Сейчас мы на окраине Леса, а так же, на краю стабильной зоны, то есть, если удалимся отсюда вправо еще шагов на сто – рискуем навечно выпасть в какой-нибудь не тот, из параллельных миров Матушки Земли. Это к сведению. Далее – первое. Поле впереди радиоактивно. Здесь, на его периферии, фон не слишком велик, и все же, задерживаясь тут, мы рискуем прихватить порядочную дозу облучения. Еще больше мы наловим по пути, пересекая эти земли, и, следовательно, чтобы не заработать лучевой болезни, придется поторапливаться. И еще, будьте внимательны, обходите стороной любой обломок скалы, любой встречный камешек – они очень «горячи»: прикоснетесь, и наверняка получите лучевой ожог. Второе. Это территория Лишайника, одной жизнеспособной споры которого достаточно, что бы сделать из человека удобрение. И не помогут никакие лекарства, которых, к тому же, у нас нет. Следовательно, мы сможем идти вперед только в часы наивысшей атаки Леса на Лишайник, и только по земле, уже очищенной ферментами Леса от спор Лишайника. То есть, мы будем вынуждены передвигаться вперед в потоке выделяемых лесом противолишайниковых аэрозолей, но углубляться в центр этих испарений мы тоже не можем, так как в его состав так же включены вещества, угнетающие деятельность нашей нервной системы. То есть, нам доступна только периферийная, очень узкая, и не вполне безопасная полоса обработанного Лесом пространства, и, следовательно, нам придется идти точь-в-точь друг за другом, – вереницей. Третье. Плотность аэрозольного облака, концентрация в нем активных веществ, различна – нарастает к его центру, и наивысшая безусловно там, где Лес наиболее обширен, плотен, производителен. Ну а лишайник, на своих землях, распределен относительно равномерно. Отсюда вывод: пространство, зачищенное Лесом, треугольником вклинивается на земли Лишайника, а это означает, при условии, что мы будем придерживаться кромки обрабатываемой Лесом, зоны, что нам придется идти не напрямик, а круто забирая влево, тем самым сильно удлиняя наш путь. Что плохо. Но с другой стороны, радиоактивная и полная ядов пыль, поднятая при ходьбе нашими ногами, улетая вместе с ветром, не будет задевать в нашей цепочке никого из впереди идущих, – при соблюдении правильной дистанции между членами нашей группы, разумеется. Что хорошо… И последнее: самые убийственные составляющие противолишайниковой завесы слишком сложны по строению, слишком громоздки и тяжелы, и поэтому, при слабеющем ветре, они оседают на почву не долетев до еще занятых Лишайником, земель. В свою очередь, размножение и рост Лишайника настолько стремительны, что Он наступает, заселяет потерянные пространства так быстро, как быстро утихает ветер. Получается, нам необходимо так подгадать время нашего выступления, что бы оказаться у противоположного края пустыни Лишайника при максимально сильном попутном ветре. Вообще, повторяйте любое мое движение. Остановлюсь – стойте. Побегу – бегите. Ступайте за мной след в след. И соблюдайте дистанцию. Пять метров до впереди идущего – не меньше. Я, с санями, пойду первым. Следом ты и ты с рюкзаками, – кивнул Сашке и Вовке, – потом, налегке, ты, – указал пальцем в грудь Женьке. Девушки идут последними.

Ну вот. Все слова были сказаны. Он чуть отвернулся от нас, достал из правого набедренного кармана фляжку с Лесным соком. Открыл ее. Старательно промазал ее содержимым каждую застежку «молнию» своего костюма. Закрыл фляжку и уронил ее на песок к ногам. Вынул из левого нагрудного кармана перочинный нож, извлек лезвие. Оттуда же вытащил скотч. Тщательно, очень тщательно заклеил липкой лентой все, кроме левого нагрудного кармана, застежки. Тщательно, очень тщательно… И только тут я поняла, до меня дошло, что все это серьезно, – очень серьезно, смертельно серьезно.

Но не считайте нас ни легкомысленными глупцами (попросту - дураками), ни смельчаками бесстрашными. Просто наше чувственное восприятие, эмоциональная оценка окружающего были настолько размыты, обесцвечены давлением Леса, что… Знаете, бывает такое – снится тебе кошмар, но ты, во сне, знаешь, что ты спишь, что это только сон, и тебе совсем не страшно. Некое ощущение отчужденности, взгляд издалека. Но, кажется, где-то я вам это уже говорила.

Я не заметила, как и когда он извлек из саней капюшоны-маски, за что-то изготовленные им для нас.

Видели когда-нибудь маски, в которых пчеловоды пристают к своим насекомым? Пара колец из жесткой проволоки, совершенно одинаковых и диаметром… почти на ширину моих плеч. Если разглядывать такую маску со стороны, это полый тканевый цилиндр, верхнее основание которого забрано этой же тканью, а нижнее – открыто. Оба металлических кольца располагаются внутри этого цилиндра, параллельно друг другу, придавая ему необходимую жесткость, первое – в самом верху, второе примерно в его середине. При этом ткань, закрывающая цилиндр сверху, к первому кольцу крепится не внатяжку, а чуть-чуть свободно. И поэтому, если маску надеть на голову, первое кольцо повисает на уровне лба, нижнее оказывается где-то у подбородка. Что бы хоть что-то видеть, на лицевой части маски ткань заменена меленькой сеточкой из синтетики. А что бы избежать проникновения внутрь маски нежелательных элементов, расположенная под нижним металлическим кольцом, вольно висящая ткань заправляется под одежду.

Н-да, не очень понятно. А, попробуем еще разок. В итоге мы, из одного куска материи получаем полый тканевый цилиндр, верх которого забран этой же тканью. В этом цилиндре, изнутри крепятся два металлических кольца, одно в самом его верху, другое примерно посередине. На лицевой части ткань заменена, крепящейся на кольцах мелкой синтетической сеточкой. И еще. Под нижним кольцом, свободной ткани достаточно что бы запахнуть ее под одежду. В изготовлении проще – простого. И при необходимости, вся эта конструкция складывается в компактный блин.

Так. С этим разобрались.

Потопали дальше.

Итак, маски в которых пчеловоды пристают к своим насекомым, вот… Здесь все было сложнее и серьезней, тяжеловесней; массивней и длиннее. Вместо ткани – брезент. Вместо сеточки – стенка от пластиковой бутылки. Да и брезент под лицевой частью маски был сильно удлинен. Удлинен настолько, что если маску надеть, то этот брезентовый язык спускался бы по груди до самого живота. И еще, я разглядела, примерно на середине этого языка, грубый длинный горизонтальный разрез, кое-как, неуклюже и неплотно заштопанный нитью из синтетики. А вверх от разреза, загадочной (бесполезной?) параболой поднимался (почти до лицевой пластины) неровный мелкий стежок.

Используя вместо рабочего стола салазки, он бережно, одну за другой, аккуратно расправлял маски, выворачивал каждую наизнанку, и, перевернув кверху дном, снова водружал их на санки.

Кстати, загадочный мелкий неровный стежок, оказалось, пришивал к изнаночной стороне маски внушительных размеров карман. Вот только… кому нужен карман с дыркой?

Закончив возню с масками, наш таинственный незнакомец, перочинным ножом, тут же накромсал из молодых Лесных растеньиц внушительную кучу обрубков. Распихал, рассовал, утрамбовал эти обрубки во внутренние карманы масок настолько плотно, в таком большом количестве, что у тех, когда они были вывернуты назад – с изнаночной стороны, вся передняя часть ниже лицевой пластины, вздулась уродливым лягушачьим зобом. Края длинного горизонтального разреза, рассекавшего спереди карман, были так неуклюже, неряшливо заштопаны, что, не выдержав давления, разошлись, и в образовавшиеся дыры неопрятно завиднелись измочаленные обрезки веток.

За тем…

С нами он не церемонился. Щедро плеснув за шиворот из фляжки[9] он водружал очередному из нас, на голову, очередную маску. Все тем же скотчем, по возможности герметично приклеивал нижнюю кромку маски к комбинезону. Упаковал сначала наших мальчиков: Сашку, Вовку, Женьку. Потом меня. Последней – Ольгу. В первый раз тогда я почувствовала на себе его руки. И признаюсь, что-то во мне откликнулось на это прикосновение, что-то женственное проснулось, какой-то отголосок чувственности – нечто похожее на влечение. Но только на мгновение. За тем мне в нос, в голову из маски ударила волна такого зловония, что все мозги отбило разом; и мысли угловато скорчившись, слепо сталкиваясь, грубо шарились в черепе – такие чужие и глупые. Потом все прошло, все вернулось на место... кажется.

Ситуация! Мое тело обняла жаркая волна скопившейся под брезентом удушливости. Дышать можно было только через дыру на дне внутреннего кармана маски. И при том, свежий воздух, что бы попасть внутрь этого «скафандра», должен был еще исхитриться протиснуться сквозь плотный ком, заполнявшего этот карман, Лесного хлама. Обзор невелик – жесткий брезент стал колом – вращай, не вращай головой, видеть оставалось только через небольшой кусок пластика перед лицом. Ситуация! Конечно, пластиковые бутылки мы взяли с собой совершенно новенькие, но Вы сами попробуйте-ка смотреть сквозь мутноватый пластик, поднеся его к глазам эдак сантиметра на три. Ну и как эксперимент? Ведь не слишком приятно, да?! В общем, если бы в те часы с моими органами чувств все было в порядке, рассудок не был одурманен, а тело обладало обычной хрупкой выносливостью, то… Лучше об этом вовсе не думать.

Как он ошемлолял этим чудо устройством нашу Оленьку, я не наблюдала: помните, была некоторым образом занята собой. А вот как он прихорашивался сам, я уже видела – к тому времени ко мне успели вернуться слух, зрение, вкус красного перца и полыни во рту, ощущение верха и низа – все чувства кроме обоняния, отбитого напрочь. А выглядело это так. Он, в левый нагрудный – единственный оставшийся не запакованным – карман, вложил фляжку и нож, закрыл его и заклеил последними остатками скотча. Ввинтил, во что-то на левой щеке шлема, небольшой – от современного противогаза, фильтр, невесть когда и откуда им взятый. Запрягся в сани и пошел. Вломился в фиолетовые заросли. Прорвался с треском, с шумом, глубже, скрылся за частоколом упруго выпрямившихся двухметровых побегов.

Я пошла последней, по зрелому рассуждению, пропустив Ольгу вперед: мало ли что, а какой никакой все же присмотр за ней... и остальными тоже. Вошла в – продавила проволочной жесткости стену, – едва с десяток метров шириной. Вышла, вырвалась на антрацитовую поверхность, на черную коросту лопавшуюся, с хрустом рассыпавшуюся у нас под ногами в мелкую крошку. И тут солнце опалило меня. Накинулось на меня в полную силу сверху, снизу, со всех сторон.

А потом… Земли, превращенные лишайником в пустыню: только два или три эпизода, фрагмента этого жуткого перехода ясно сохранились в моей памяти, все остальное слилось в смутное ощущение страха, тяжести и жары…

Помню. Помню, мне начало казаться, что становится легче дышать, а потом кто-то из мальчиков… Это был Вовка – если парень среднего роста с рюкзаком – то, Вовка. Владимир обернулся посмотреть на нас, идущих позади него, и меня поразило: весь его живот был измазан чем-то, вверху – ярко фиолетовым, но книзу быстро темнеющим, вплоть до антрацитово-черного. До него было почти двадцать шагов, но я все разглядела и запомнила.[10] Это невозможно было не разглядеть и не запомнить. Из горизонтального разреза внизу маски, того, что находился под ее уродливым, набитым клочьями Леса, зобом – единственного отверстия, через которое мы могли дышать – на брезент комбинезона медленно стекала густая фиолетовая жижа, на ходу темнея, замирая, застывая блестяще-черной корочкой шлака, трескавшегося, отслаивавшегося, отваливавшегося от брезента при каждом изгибе, движении.

Мы все так же шли по черной корке, с хрустом лопавшейся у нас под ногами в мелкую крошку, но... кое-что изменилось: она стала заметно тоньше, и теперь ветер, при каждом нашем шаге, выдувал из-под ее обломков, поднимал вверх облачка серой пыли, но не удержав, эту пыль не весу опять ронял ее вниз, на черную поверхность уже такой же черной крошкой.

Слева, вдаль простиралась единственно лишь чернота, но справа: справа угадывалось, как неподвижно-черная короста постепенно переходила в волнующуюся, перетекающую под каждым порывом ветра пустыню серой пыли. А в моей голове безумно кружилась, барабанила одна и та же идиотская фраза: «А за ней кошмарики, на воздушном шарике».

Следующий эпизод. Помню: серая пыль под нашими шагами сейчас не взлетала, как раньше, маленькими неповоротливыми облачками, что бы тут же, почернев, тяжеловесно осесть на землю, а широким шлейфом взметалась из-под ног и низко над землей уносилась вслед за ветром. Стало тяжелей выдергивать ноги из обволакивающей, вяжущей каждый шаг, пыли[11]. Не смотря на огромные размеры наших сандалий, ступни увязали по щиколотку в толстой пылевой подстилке, упрятанной под еще жесткой, но совсем истончившейся корочкой. Двигались не по прямой. Мы прихотливо петляли, порой едва не попадая в шлейфы поднятой нами же, пыли, следуя цепочке Его следов. Сначала пробирались между тесно расположенными, малозаметными под пылью, холмиками. Потом, повстречали оголенный камень – вершины вросших в землю… Огромных валунов? Небольших обломков? Шли, иной раз, далеко обходя очередной почерневший, спекшийся, оплавленный каменный надолб…Владимир упал! Совсем ненамного, на пару шагов отклонился вправо, сошел с проложенного незнакомцем пути, споткнулся, – и упал! Упал неловко, лицом вниз. Скрылся в облаке взметнувшейся под ударом его тела, пыли. И, осыпанный пылью с головы до ног, остался лежать. И ОСТАЛСЯ ЛЕЖАТЬ. И тут на меня навалилась, меня обожгла волна душного ужаса, как утром – на поляне, когда-то гигантская тварь свалила Женьку. Я представила, что вот он сейчас не поднимется. Потому что его комбинезон лопнул, треснул, пробит, и сейчас смерть в облике маленьких, свинцового цвета песчинок убивает его, растворяет, разъедает, СЖИРАЕТ его. Как стремительно, под комбинезоном распадается его плоть, и комбинезон на глазах оседает, теряет форму и становится плоским и вялым. Как… – Страх ломал мне разум, калечил логику мыслей. Мы здесь были чужие. Желанные гости этого жестокого мира, его бесстрастных хозяев. Желанные как пища, как кусок мяса. Мы, изначально слабые телом, и к тому же, изнеженные мощью придуманных нами приспособлений, – мы надеялись выжить здесь, где даже самые свирепые, сильные, стойкие – почти бессмертные создания, были всего лишь пищей для двух единственных хозяев этого мира?! Абсурд!!! И тем не менее… Тем не менее мы упрямо двигались, сквозь облака смерти, ступали по смерти. Задыхаясь в тюрьме наших комбинезонов и масок от вони собственных тел, от рвотной приторности разлагающихся под нашим носом, возле наших лиц, ошметков Леса, почти теряя сознание от невыносимой жары, мы все же брели вперед. Передвигали ноги, вложив в эти, уже механически исполняемые движения, весь смысл жизни. И вот… Вовка упал. А мы стоим и смотрим, как он неподвижно лежит, – и не встает.

Я раньше остальных преодолела секунды растерянности, и бросилась к Владимиру первой из нас. Поравнялась и обошла неподвижную Ольгу, обогнула Женьку, – он сорвался с места следом за мной. И все-таки: Незнакомец оказался возле Вовки быстрее нас – как будто у него были глаза на спине. Он не видел падения Владимира, но он, как всегда, был готов ко всему, а мы – нет. Был готов, хотя мог видеть только столбы поднятой нами пыли, и лишь по ним имел возможность оценивать происходящее позади себя. Просто он был готов ко всему. Он контролировал ситуацию. Он был готов. Он пронесся мимо Сашки. Встал перед нами, у нас на пути. Повелительным жестом загородил нам дорогу – остановился, оттолкнул нас, жестом. И мы, даже в эти безумные мгновения, непоколебимо подчинились его решительности, его безоговорочному авторитету, – ЕГО ВОЛЕ. Сашка успел повернуться к нам лицом, но, на миг сбитый с толку, остался стоять столбом. А потом стало поздно спешить. А что мы могли сделать?! Чем помочь?! Ведь не драться же с Ним. В наших-то ветхих комбинезонах, состряпанных, к тому же, со слепыми, без перчаток, рукавами.

Остановив нас, Незнакомец с расчетливой осторожностью склонился над Володей. Вовик споткнулся о небольшой скальный выступ – каменное ребро, обычно целиком скрытое в пухлой пылевой толще, но теперь показавшееся из-под потревоженной пыли. Упал лицом вниз. Всем своим весом и тяжестью рюкзака ударился о голый камень: приложился грудью об оплывший остекленевший каменный лоб – скальную плиту, выступающую над твердой почвой и лежащую почти вровень с поверхностью пустыни, но все же чуть-чуть припорошенную сверху пылью – достаточно, что бы быть незаметной. И теперь Вовка – мой друг Вовка – лежал, беспомощно скрючившись.

Приняв решение, наш Незнакомец нагнулся ниже, ухватился за рюкзак. Стянул его с Володиных плеч, навьючил на себя. Вернулся к санкам, впрягся в лямки. И пошел. Опять возглавил наше шествие (по смерти; среди смерти).

Нам дико, немыслимо повезло: Вовка вдруг судорожно поджал ноги. Тяжело завозившись поднялся на карачки. С огромным усилием встал на ноги. Шатаясь, занял свое место в нашей веренице. И медленно побрел вперед. Как все мы.

Потом, бесконечность спустя, помню.

Меня разбудило то, что мы остановились. Перестали идти.[12] ОН ОСТАНОВИЛСЯ. Он вышел из нашей цепи, сошел с тропы, – бросил меня, покинул место идущего впереди, место ведущего и думающего. Это было нечестно. Нечестно ставить меня в такой тупик. Очень обидно и непонятно… Кажется…

Ладно, не разбираясь в тумане моих тогдашних эмоций: бесполезно для нас и, вообще, бессмысленно и безнадежно (этакая каша) – продолжим.

Оставив салазки поперек дороги, он вдруг пошел направо.

Кое-что я помню. Что-то я упустила. Не помню, когда и откуда он извлек колбу (как выяснилось много позже) толстого стекла, с широким горлышком и притертой резиновой пробкой. Не помню. Помню только, что он один ушел туда, где земля была уже не серой, а как свинец. (Кажется шагов двадцать направо, но не уверена, и не поручусь.) Помню как он присел там на корточки, лицом к нам, и зачерпнул этой колбой свинцового песку из-под ног.

Постепенно я … просыпалась. Точнее, во мне, постепенно, просыпался интерес к окружающему миру, к происходящему вокруг меня. И когда незнакомец, наконец вернулся к нам, я … (осознала, разглядела, поняла). То есть… Ладно, черт с ним. Я помню, что помню, – я помню это, а остальное – черт с ним. Он притащил нам живые споры Лишайника, – совершенно жизнеспособные, абсолютно ядовитые и очень радиоактивные.

Я помню. Когда вплотную к нам, наконец, приблизились скалы, и от ветра осталось жалкое дуновение, а между нами и скалами было еще полтораста шагов живого, дышащего, голодного царства лишайников – сотня метров смерти, – верной смерти, разделенной узким, и на глазах все сужающимся, тающим на глазах клином смерти вероятной: тропинкой из серой пыли, поглощаемой и справа, и слева неподвижно-спокойной гладью цвета свинца и цемента. И тогда, все, все впереди меня бросились бежать. Я, набрав полные легкие воздуха, рванулась следом. Не дыша, пробежала, пролетела в мертвом, неподвижном воздухе последние сто метров до скал. Бросились на камень. Преодолела, штурмом взяла каменную осыпь у их подножия. Оказалась на склоне – сначала пологий, потом все более крутой, но, все равно, почти не сложный подъем. Помню, как метались тени под ногами: вперед-назад, вперед-назад, назад-вперед – так, словно солнце взбесившись, скакало по небу с «Юга» на «Север» и с «Севера» на «Юг». Туда-сюда, сюда-туда, с одного полушария «планеты» на другое, и обратно, но не было ни возможности, ни времени задрать голову, взглянуть вверх. (А может, все это были галлюцинации? Одна гигантская галлюцинация?!) Две трети пути вверх позади, и тут же я наткнулась на бешенный, чуть не сбросивший меня вниз, порыв холодного ветра. (Что по моему разумению, в принципе невозможно! Откуда тут что берется!?)

Проползли последние метры, прорвались сквозь ветер, продрались наверх. Вывалились на каменное плато, увидели Незнакомца, умчавшегося вперед, устремились вдогонку. Увидели, как он опустошал одну из фляг, выливая вниз Лесной Сок. Увидели, как столкнул следом сани – целиком, вместе с поклажей. Видели, как бросился сам, и исчез в туче водяных брызг!

Брызг!? Больше, кажется, не было задавленных страхом, измочаленных усталостью людей. Мы с воплями кинулись следом! К нему и вниз. Свалились как были, в чем были в эту очищающую, освежающую прохладу. В тепловатую воду лужи, скопившейся в небольшой каменной чаше, скорей всего после прошлого ночного дождя – дензифицирующая ванна для шестерых и их скарба – окунулись с головой. Мальчишки здесь же, в воде, избавились от опротивевших рюкзаков, оставив их кувыркаться здесь же – в воде. Плевать! Истощенные, выползли на берег, совали ненавистные маски. Распластались на прохладном камне под освежающим ветерком.

Он выкарабкался на сушу следом за нами, оставив сани, рюкзаки в воде.

А плевать! Плевать, что сани утонули в воде с верхом, а рюкзаки неприкаянно дрейфовали по ее поверхности. Черт с ними! Ну их!

Он выкарабкался следом?! Именно в то мгновение я почувствовала… Нет! – Я душой ощутила: что он… он вовсе не бог, не сверхсущество, а человек. Всего лишь человек – пусть сильней, выносливей, стремительней любого из нас, – но человек.

Я задремала, почти уснула, когда его голос вернуть меня к мирским тревогам. Найти пещеру для ночлега?! Нет, нет! Это невозможно! Вставать и, еще куда-то идти! Это выше наших сил! Лучше уж умереть тут, быть съеденным не сходя с места, чем через силу тащиться еще куда-то.

Тут я уснула. Немедленно провалилась в сон, и спала вполне спокойно и с чувством выполненного долга.

Глава 4

Перечитала прошлые три главы. По большей части – так себе. Не блещу.

Не сочень внятно, не правда ли? А местами так запутано, что дальше некуда. Но по-другому я не умею. – Увы! Как я говорила Вам уже раньше, я литераторша не настоящая, а по необходимости.

Постараюсь дальше не быть такой мелочной в подробностях... и подробной в мелочах.

Я проснулась оттого, что замерзла. Одежда, пропитанная потом, не грела, а ветер сильно посвежел. Да и солнце заметно клонилось к закату.

Тело ныло, тело горело, тело стонало. Мышцы ныли от непривычных нагрузок. Кожа, натертая просолившейся от пота тканью, горела. Но! Но, от жажды во рту пересохло до горечи. Но: бока, намятые камнем, протестовали все громче и громче. Но главное, услышанное только теперь, после жалоб тела: неподалеку что-то шумно двигалось, – совсем рядом, но вне моей видимости!

Хотелось бы сказать: «Я молниеносно взвилась на ноги» - но это-то и не так. Увы: я, кряхтя, приподнялась на локтях и, стеная, приняла сидячее положение. Этого, впрочем, оказалось достаточно, что бы обозреть всполошивший меня предмет. (Моя готовность к столкновению с неожиданным и опасным, просто очаровательна, – не правда ли?)

Незнакомец (а это был он) возился у вытащенных из воды, и уложенных рядышком – бок о бок, рюкзаков. Похоже, он разбирал нашу поклажу. Сани уже были пусты, а их бывший груз аккуратными рядами покоился подле их полозьев. В отдалении, в той стороне, откуда мы пришли и куда сейчас дул ветер, скособочились два, видимо подмокших в воде, тюка. В одном находилась еда, а в другом одежда – но наверняка утверждать не возьмусь. Рядом с ними валялся целлофановый пакет, помнится, в такие же наш Незнакомец укладывал саженцы Леса. На сколько я могла разглядеть, этот пакет был на треть заполнен чем-то сморщенным, почерневшим… местами совсем обугленным, а местами раскисшим в фиолетовую студенистую на вид, жижу. Хотя... в этой грязи еще угадывались останки Лесного растеньица. Как близка от нас была смерть!

Взгляд в сторону вещей аккуратно сложенных. Там, заботливо отставленные в сторонку, тихо покоилось два (не три!) полиэтиленовых пакета. Сквозь их прозрачные стенки ясно были видны пусть немножко потрепанные, пусть чуток привядшие и малость сморщенные, но вполне живые Росточки Леса.

То, что надо!! Возле себя я обнаружила фляжку. Тяжеленькая, соблазнительно булькающая. Спасибо за заботу. ТАКАГО внимания от Него я и не чаяла. Вот уж от кого таки не ожидала!

Я лихорадочно отвинтила крышку, жадно припала губами к горлышку. На вкус – гадость, но жидкая гадость, и главное, удивительно быстро утоляющая жажду.

Итак, я попила воды и согрелась. То есть ветер, конечно, был все таким же стылым, и злобствовал не в меру. Но теперь я сидела – мое туловище выбралось из тени. А, оказавшись наполовину под теплыми солнечными лучами, я быстренько согрелась. Вставать не хотелось. Но этого от меня никто пока не требовал. За то, как раз появилось время подумать.

Во первых, пожалеть себя. Я выползла не на тот берег, на который следовало. Нет, нет, тогда все было в порядке: мне было не жарко и не холодно, а в самый раз. И ветром почти не пахло. Но теперь солнце естественным путем сместилось по небосклону и заметно опустилось к горизонту. Ветер тоже немного сменил направление и стал холодней. И вот: я оказалась в тени и под открыто злобствующим ветром. Тем временем, остальная компания, укрытая от сбесившегося воздуха самородным каменным заборчиком, и устроившись на самом (в данный момент) солнцепеке, все еще мило спала. Прелестно.

Решено: сменим дистанцию, – и дело с концом. А если серьезно… Итак: наш Незнакомец не Сверхсущество, не Бог, а человек. Лишь человек – пусть сильнее, выносливее, стремительнее любого из нас, – но человек, и по-человечески уязвим… и способен ошибаться. Я поняла это, и мне в дальнейшем, придется жить и действовать исходя из этого понимания.

Интересно. После нескольких глотков пойла из фляжки, моему телу жить стало не так хреново, в голове прояснилось, и сил вроде прибавилось. А чего бы это так – вдруг? Что-то вроде стимулятора? Допинг? Любопытно: когда, как, чем, и на сколько многим за это придется расплачиваться?

И еще. Я внезапно проголодалась. Это естественно. Проголодалась, – еще бы! Ведь мы не ели часов с десяти вечера, а это: ночь, утренняя беготня, двухчасовые сборы, дорога по Лесу и подготовка переходу через пустыню – еще час с четвертью, потом почти двухчасовая пытка в пустыне Лишайников и мой здоровый трехчасовой сон – прилично набегает. И не удивительно, что мне аж живот подводило от голодных судорог. Занятно другое: все это долгое время я не чувствовала голода… и жажды, и боли, и усталости тоже. Помню, мы пили воду, но лишь однажды, когда Он на этом настоял.

Странно все это. И неприятно. (А наши пустынные мытарства не заняли и двух часов!)

Конечно, в моей голове мелькнули еще кое-какие идейки, но развиться в полноценные мысли им не дали. Увидев, что я стала способна шевелиться, Незнакомец оторвался от работы – не более, чем на столько времени, что бы достать из кармана и кинуть мне перочинный нож. – На, выберись из комбинезона. Только сильно его не режь – еще понадобится. – Ободряющее заявление! – Твоя одежда в том тюке… И буди остальных, когда проснутся, передай им фляжку, из которой пила сама. – А потом продолжил потрошить рюкзаки. Что же, к этой его сдержанной (невежливой) манере общения с окружающими я уже попривыкла[13].

Брезент комбинезона легко расползся под руками. Я пристально вгляделась в его поверхность. Такое ощущение, что за два часа в пустыне, он постарел на два десятилетия: резина покрылась сплошным рисунком мелких трещинок, ее поверхность почернела, начала легко отслаиваться тонкими жесткими чешуйками; тканевая подложка пожелтела, обветшала. Двадцать лет за два часа…

С купанием, переодеванием в чистое, стиркой грязного я управилась раньше остальных. А поскольку новых команд от нашего Незнакомца не поступало, я решила немножко полюбопытствовать, и принялась обозревать окрестности.

Мы обретались на дне неглубокой (два моих роста) чашеобразной впадины... метров десять в поперечнике, – достаточные условия, что бы, кроме неба, не видеть ничего.

Подъем наверх был несложен – я выбрала наиболее пологую часть склона, к тому же этот участок впадины оказался почти не замусорен обломками камня. Я оказалась на небольшой, плавным скатом сбегающей вниз, возвышенности; небольшой, но достаточной, что бы в деталях разглядеть открывшееся мне пространство.

Я стояла у спуска в долину (или каньон?). Она (или он?) была невелика: километров четырех длинны и около полутора – ширины, по форме напоминала след от некогда глубоко вдавленной в жидкую породу, гигантской фасолины (впадинкой – влево, а горбатой спинкой – вправо, от меня). Левая, выпуклая стена каньона представляла из себя трехсотметровый монолитный отвес, только у самого основания переходивший в короткий, плавно-вогнутый скат, впрочем, достаточно крутой, что бы хоть что-то на нем могло удержаться. Левая стена, начинаясь от подножия правой долгим и почти незаметным подъемом, становящимся – очень постепенно – все более и более наклонным, заканчивалась пятьюдесятью метрами гладкой, почти вертикальной поверхности. Порода – базальт. Черный камень, черная долина…

В общем, в сечении, левая стена каньона сильно походила на ветвь параболы, правая – образовывала изгиб гиперболы. И, если считать от самого дна, правая стена каньона, по высоте, на треть уступала левой. А выше этих неестественно правильных стен начинались обычные склоны обычных невысоких гор. Одна, покрупнее и повыше – слева, две помельче – справа. Но не эта ерунда привлекла, завладела моим вниманием. Над противоположной мне стороной долины, там, где левая стена каньона должна была, плавным изгибом смыкаться с правой, там расположилась вершина четвертой горы. И дело не в том, что она была самой высокой из всех – всего то километра полтора, а в… ее… Она ЗАВОРАЖИВАЛА. Вершина горы – законченная правильность граней, совершенный, идеальный куб, высеченный из огромного базальтового монолита, который когда-то был верхними двумя третями двухкилометровой горы. Только единственная узкая щель разделяла этот куб точно посередине на два параллелепипеда-близнеца. Камень... удаленный тогда, был с неистовой силой разметан по всей долине. Нижняя четверть горы, вместо гладкого монолита, представляла из себя усеянный огромными глыбами, скат. Некогда гигантская вертикаль горного склона была полностью разрушена. О ее когда-то существовании, напоминали несколько одиноких скальных шпилей, невероятным образом уцелевших, и теперь сиротливо разбросанных по просторам новообразованного, довольно пологого подъема к подножию этого ВЕЛИЧИЯ

Везде, везде виднелись следы древней, но еще почти не потускневшей на камне работы чьего-то разума и чьих-то рук: на левой стене каньона, как раз на той высоте, куда еще можно было добраться без помощи альпинистского снаряжения, на равном расстоянии одна от другой, я разглядела более черные, чем окружающий их базальт, пятна. Ближайшие из них находились достаточно недалеко от меня, что бы я смогла понять, что это такое. Так вот, это были совершенно круглые, с неестественно ровными, плавными краями, отверстия, – надо полагать, входы в пещеры. Извините, но природа такого не вытворяет.

Примерно так. Когда-то, между четырех невысоких гор (или высоких холмов – неважно) располагалась небольшая долина. Потом, откуда ни возьмись, появилась гигантская раскаленная фасолина – этакий супербоб, неловко свалилась в эту самую долину. Проплавила на ее дне глубокое ложе, погрузилась в него, вытолкав из-под себя наружу излишки каменного расплава. Учтем еще, что фасолина влипала в камень неаккуратно: с той стороны, где я находилась, а так же с правого края долины, нажим был невелик, и оттого вмятина в камне осталась невнятной, слабой, тогда как на противоположный конец долины, и левый ее край давление было огромно и отметина там, соответственно, осталась подчеркнуто сильной. Дальше – семечка медленно остыла, и выдавленная ею лава затвердела, кристаллизовалась спереди и вокруг ее боков почти отвесными стенами. Под конец, сверхфасолина навыжигала (наштамповала) в этих стенах, через равные расстояния, и на одной и той же высоте от дна новоиспеченного каньона, кучу идеально круглых отверстий.

А за тем – исчезла.

А еще кто-то когда-то взял что-то, и обтесал вершину самой могучей из местных гор, превратив ее в совершенный куб полукилометровой (или около того) высоты. А за тем, из неведомых побуждений, выверенным движением поделил его на два замечательно-одинаковых параллелепипеда.

А потом кто-то сердитый, заложил в самую высокую стену каньона уйму взрывчатки, и подорвал ее, создав таким манером у горы новый склон; и завалив обломками всю долину (или каньон?).

Премило. Забавная версия. Забавная, – аж жуть берет.

Ах да! Для полноты картины: обломки, разметанные по долине. Еще одно забавное несоответствие, еще одна странность. Единственное отличие: возникла она чуть позже, – но только и всего. Хотя нет… Если предположить, что все прочее было рукотворным, то это явно выглядело следствием природных катаклизмов… Конечно, самая низменная часть долины, а так же та ее область, что примыкала к кубообразной горе, были завалены беспорядочной массой битого камня. Но вокруг этой свалки наблюдалось странное несоответствие. Например: склоны подножия горы-куба были почти чисты от средних и мелких камней. Большинство обломков, оставшихся там, имели – хоть с такого расстояния и трудно было судить о размерах – не менее четырех-пяти метров в длинну-ширину-высоту. Трудно подобрать сюда стихийную силу, способную сдвинуть с места каменную глыбу вдвое выше человеческого роста. Такой мощью обладают сель или цунами. Других гигантов, подобных им, я не знаю. Но эта «странность» – последствие не селей, и не цунами. Условия не те. А тривиальный поток воды – результат дождя подобного прошедшему прошлой ночью, – такие каменные махины сдвинуть с места и унести вниз по склону отнюдь не под силу, пускай очень обильному и очень продолжительному, но обычному, обыденному ливню. Везде, везде в долине видны были следы воздействия пусть неразумной, но вновь и вновь повторяющейся[14] очень мощной силы. Месиво из обломков, беспорядочный каменный завал занимал дальнюю четверть долины. Там же, где заканчивался хаос, начиналась эта странная ненормальность, аномальность: битый камень, усеявший дно долины, склон под моими ногами, пространство вокруг и позади меня не должен быть там, где он был. Напомню, вся поверхность каньона была основательно оплавлена, и единственный камень, что здесь остался, были обломки «взорванной» стены, – обломки, которые по большей части, обязаны были лежать там, где и образовались, – у подножия Чудо-Горы. Чего в упор не наблюдалось: первой, и самой дальней от меня – там, где дно каньона уже немного приподнимался – выделялась широкая каменная полоса, состоявшая из обломков, самые большие из которых были около метра в поперечнике. Выше (и ближе ко мне), у подножия более ощутимого подъема, скопился невысокий вал более мелких осколков, крупнейшие – с голову величиной. Еще выше склон, из-за своей крутизны и гладкой поверхности, был пуст, но вокруг и позади меня, ровным слоем было рассеяно всего понемножку, но чаще встречалась средняя и мелкая щебенка. Более того, яма, в которой мы расположились, была бесспорно сотворена тем же способом, что и долина, и следовательно, битого камня в ней быть не должно было вовсе, разве, что несколько, сумевших улететь в такую даль, осколков взорванной стены, я эта яма – слишком маленькая мишень, что бы в нее могло случайно угодить столько камушков. Угодить, да еще и расположиться в ней точь-в-точь так же, как располагались камни в самой долине.

А отсюда опять следует, тот же неутешительный вывод: существует некая, пусть неразумная, но очень могучая сила. Сила, способная большую, очень большую кучу базальтовых обломков поднять вверх по склону на двухсотметровую высоту, протащить по ровному месту почти километр, и в завершение, сбросить вниз – на земли Лишайника. И именно вот таким образом у подножия плато, на лишайниковой территории, скопился столь внушительный завал из битого камня, – гораздо больше, чем должно было быть, судя по степени разрушенности самого подъема на плато.

И… Где сама вода!? Ночью был ливень. А в округе, кроме лужи, к которой мы так чудесно выкупались, не скопилось ни одного водоема, достаточных размеров, что бы я сумела его разглядеть. Из этого факта, по логике вещей, вытекает, что в дне каньона имелись пещеры, трещины, отверстия, прочие дыры, но только присыпанные сверху валунами, щебнем, камнем, и потому, с такого расстояния, невидимые глазу. (Будь дело иначе, мы бы сейчас стояли на живописнейшем берегу чудесного озера…) Большие дыры: ночью с небес хлестал даже не ливень – почти водопад, а сейчас все вокруг было совсем сухим. Что бы такое сумасшедшее количество воды успело исчезнуть из долины за пол дня, ее расход должен был быть почти невероятным.

Нет, нет! Поток прибывающей воды, ослабленный к тому же колоссальной утечкой и нагроможденными на дне долины препятствиями, не способен сам по себе вознести камень на такую высоту; так поработать с камнем…

Любопытно. Сейчас солнце располагалось спереди и справа. А всю дорогу, вплоть до подъема на это плато, оно светило на нас сзади и немного слева. Перемещение светила слева направо объяснить легко, это обычный дневной ход солнца от рассвета до заката. Но вот как, находясь за нашими спинами все время пути, оно оказалось вдруг спереди, и при том – я точно помню – мы шли по прямой ни куда не сворачивая? Солнце… Господи! Все остальное, все мелочи вымелись, исчезли, вылетели из моей головы! Любопытно устроено большинство из нас: самое значительное мы замечаем в самом конце, либо не видим вовсе. Так и я – солнце слепило меня, мешало мне разглядывать долину, а я лишь недовольно щурилась. А ведь получалось, что мы, за пару часов пути пешком, добрались до северного полюса, потом отмахали все расстояние до экватора и, перешагнув через Антарктиду, остановились передохнуть где-то в Австралии или Новой Зеландии. Сколько тысяч километров это будет? Пятнадцать?! Двадцать?! Двадцать пять?! Сколько же? Все смешалось в доме Облонских…

Тогда, подавившись собственной догадкой, я даже не смогла додумать ее до конца. Захлебнувшись, запутавшись в ней, беспомощно остановилась мыслью.

Я бы еще долго ТАК простояла там, но Он... Его голос, магия Его голоса выдернула меня из моего заторможенного состояния, заставила вернуться к делам насущным. К делам невеселым.

Когда я спустилась назад, на дно воронки, Он уже закончил бинтовать Володины ребра, и теперь деловито занимался перевязкой его правой руки. Из дюралевых колышков палаточных креплений, соорудил шину вокруг правого предплечья, и теперь закреплял ее на руке тканевыми полосами – обрезал подолы наших рубах, укорачивая их насколько возможно. Собственно, за этим он меня и позвал: оставил мне вместо рубашки необходимый минимум, что бы только пуп прикрыть. Между делом, по отдельным репликам, восклицаниям, ахам и вздохам, я разобралась в ситуации. Владимир, за неимением других занятий, решил взобраться ко мне, – наверх. Но для подъема выбрал не очень удачное место: слишком крутой склон. Так что, где-то на пол дороге ему пришлось ухватиться за кромку камня, что бы, как всегда это делается, слегка подтянувшись и помогая себе руками, преодолеть сложный участок пути, и тут же, не сдержав болезненного оха, скатился-соскользнул вниз. Оказалось еще в Пустыне Лишайников – при падении, у Володи треснуло три ребра, и случился перелом правого предплечья – увечья, обнаружившиеся только сейчас, когда почти испарился анестезийный дурман, навеянный Лесом. Перелом не сложный – один луч, но о Володьке, как о серьезной тягловой силе, приходилось забыть.

Итак, за неполный световой день – меньше девяти часов – у нас было уже двое раненных. И это притом, что Он оберегал нас, вел вслед за собой чуть ли не за ручку.

Тем временем, наступила Женькина очередь осматриваться и лечиться. Вид его спины не понравился никому. (Мы, обступив тесным кружком лекаря и пациента, стояли в напряженном, молчаливом сосредоточении.) Синюшная, во всю лопатку, опухоль, мокнущая, сочащаяся сукровицей из многочисленных мелких трещинок на коже. Правда, сам Женька, пока его спина обрабатывалась знахарскими средствами из запасов нашего Проводника, утверждал, что не чувствует не только боли, но даже никакого беспокойства. Надолго ли? В этом я сомневалась.

- Приближается ночь. И хорошо бы нам встретить ее где-нибудь в укрытии. Лучше всего – в пещере. Но, перед дорогой, пара слов. Так, небольшой инструктаж. Это место, для тех, кто находится внутри него, представляется единым целым. В действительности оно состоит из отдельных, полностью автономных Платформ, раскиданных по всей поверхности Земли. Платформ настолько самостоятельных, что они способны независимо друг от друга перемещаться между трехмерными континуумами нашей планеты. Более того, размеры Платформ, конфигурация их объема так же меняются. Вследствие этого, почти по всему периметру, края платформ прилегают друг к другу не идеально. То есть, по всей границе соприкосновения возникают искажения пространства-времени: оно либо немного «сморщено», либо слегка «растянуто», а когда деформации достигают значительных величин, пространства различных платформ способно переплетаться, не смешиваясь; внедряться друг в друга узкими, сильно вытянутыми языками. Порой деформации растяжения достигают критических величин, и между границ двух соседних Платформ ненадолго образуются «дыры», иногда целые «разломы», через которые свободно можно вывалиться наружу, в какой-нибудь из континиумов Земли. Этим же путем сюда проникает всякая живность, через них же здесь регулируется погода. Именно такой дырой я собираюсь воспользоваться, что бы выбраться отсюда. Подумайте, хотя все изменения здесь кажутся беспорядочными, поскольку возникают от хаоса внешних воздействий на Это Место со стороны нашей планеты, но ведь все происходящее на Земле, грубо говоря, следствие ее вращения вокруг своей оси, вращения вокруг солнца, вращения солнца вокруг центра галактики – следствие процессов циклических; все сущее – следствие неизменности законов мироздания. В результате этого, все перемены здесь, по большому счету, так же замкнуты в цикл. То есть, мне известно примерно где, и когда возникнет необходимая нам «дыра». Хотя риск безусловно есть: она может оказаться слишком маленькой, или появиться на слишком короткое время. Что же, тогда подождем следующего шанса, – только и всего. Кстати, есть зримые доказательства моим словам. Вспомните, как мы поднимались на это плато: солнце по небу скачет, пейзаж то немыслимо искажается, то изменяется рывками – общий эффект полномасштабной галлюцинации. (Славная особенность.) Поподробнее о местной погоде. Я вам об этом уже говорил, и обращаю еще раз на это ваше внимание: Платформы раскиданы по всей планете и перемещаются по ее измерениям самостоятельно. А это значит, что через пограничные «дыры», на какую-нибудь из платформ способен проникнуть антарктический холод, на другую из них – адская жара, и так далее. За тем… Понимаете, Это Место… Возникновение атмосферных изменений здесь проще всего объяснить через аллегорию. Представьте это место как… дом со множеством комнат, и в некоторых из них распахнуты на улицу окна. Естественно, что, через некоторое время, температура, давление, влажность, прочие атмосферные показатели внутри строения окажутся близкими к уличным... если, конечно, в доме не останется комнат с закрытыми окнами и дверьми, в которых прежние условия способны сохраниться почти без изменений вплоть до следующих погодных перемен… Или возникновение сквозняка, как следствия отворенных окон на солнечной и теневой стороне дома и забытой нараспашку двери. Роль таких дверей здесь играют уплотнения пространства-времени, возникающих на стыках платформ. Точнее, не они сами, а порожденные им силовые поля – помните марево над Пустыней, так вот, это оно самое и есть. Единственный недостаток этих дверей в том, что они двери: увы, граница между Платформами – не единый монолит, и имеет прорехи в местах, где «уплотнения» сменяются «дырами» или участками пространства-времени в неискаженном состоянии. Что позволяет нам путешествовать по этим местам, когда не приходится прятаться от ураганных ветров или небесных водопадов. И еще один нюанс от местной неживой природы: гравитация; проблемы с гравитацией. Каждая платформа существует в каком-нибудь из измерений земли как паразит на живом теле. Она не часть Земли, она нечто другое. Как и живое тело, каждое измерение нашей планеты, пытается его отторгнуть, уничтожить, или, по крайней мере, вышвырнуть подальше. Технология возникновения этого феномена такова. Под давлением со стороны Платформы, само пространство земной поверхности разрывается, а края разрыва слегка изгибаются вверх. Нет, нет – материя, вещество земной коры тут не страдает, – никаких разломов, землетрясений, прочих ужасов, и вы, прогуливаясь по полянке, подвергшейся атаке со стороны Платформы, скорее всего нечего не заметите, как бы перешагнув через разрыв пространства, переместившись с одного его края на другой без всяких для себя последствий. Но, в образованную таким образом пустоту и внедряется, точнее надстраивается поверх «разрыва», континиум Платформы – возникает недолгое динамическое равновесие, ведь края «разрыва» стремятся сомкнуться, – и отсюда вытекает несколько следствий… Следствие первое: даже, пока Земле не удается вытеснить Платформу, ей по силам деформировать пространство, из которого Платформа состоит. Наша Земля – шар, а значит, противодействующие вторжению силы, порожденные Землей, исходят по касательной от поверхности планеты, и их воздействие распространяется на все три пространственных измерения Платформы. А учитывая, что в длину и ширину Платформа гораздо протяженней, чем в высоту – деформация изгиба здесь проходит значительно сильнее, чем деформация сжатия. Увы, Платформы не обладают значительной массой, и потому собственное их гравитационное поле мизерно. За то сюда проникает гравитация Земли. Вы еще не запутались? Так... если бы нам дано было это увидеть, все напоминало бы невысокий холм, с пологими склонами, а общеизвестно, – что бы перевалить через возвышенность, необходимо, сначала долго карабкаться вверх, а потом осторожно сползать вниз. И хотя разница между «площадями» «Разрыва» и «Платформы» невелика, и составляет процента два-три, а, следовательно, незначительны и искажения пространства, однако «Эффект Горы» все же присутствует; он хоть малозаметен, но ощутим. Благодаря этой его малозаметности, человек может испытывать безотчетный страх, ведь осознанию этот эффект недоступен, но он существует, а там, где не срабатывает сознание, просыпается инстинкт… Следствие второе. Итак, края «разрыва» стремятся сомкнутся, срастись; Измерение Земли стремится выдавить Платформу куда угодно, хоть в «Параллельный Мир». Но пространство неоднородно, кое-где его «прочность на разрыв» больше, кое-где меньше, при чем значение этой «прочности» непостоянно и колеблется в небольших пределах. Отсюда возникает и изменение размеров и форм «разрывов» пространства, и, отчасти, величина самих Платформ; отсюда напрашивается и следствие третье: Платформы дрейфуют, – болтаются как корабль на якоре в бурных водах. Мотаются вокруг места своего появления, удаляясь от него порой на десятки километров. Теперь представьте себе, что означает для нас такой дрейф Платформы… по слегка пересеченной местности: порой кажется, что под ногами не твердый камень, а волны морские... или желе. А в холмах это дело напоминает американские горки. Поначалу оторопь берет, но вы к этому быстро привыкнете. (Данная фраза у него получилась несколько двусмысленной, – Вы не находите? К чему мы привыкнем? К странностям этого места? Или к тому, что здесь оторопь берет?!) А теперь представьте, что Платформа оказалась на склоне горы. Тогда – дело серьезней, сами можете догадаться: вместо слабого склона – отвесные скалы, а местное озеро уподобляется опрокинутому кем-то ковшу с водой – все льется, все катится, все летит кувырком. Хорошо, что последний случай – большая редкость. Но не забывайте, что все происходящее здесь – процессы циклические, но только с малозаметными отклонениями… Пока хватит. Остальное расскажу позже. После того, как найдем подходящее укрытие на ночь.

Нет, знаете, все это полная ерунда! Бессмыслица какая-то! Я не раз перечитала это его «объяснение», эту небылицу; с его слов нарисовала кипу чертежей, в слабой надежде на правдивость этого человека – тщетно.

Дудки! Просто он знал, что вскоре мы осмелеем настолько, что сами начнем задавать вопросы, которые будут от часа к часу звучать все настойчивей и точнее. Знал, и принял меры! Схема его рассказа была так запутана, слова столь сложны, а идеи туманны; а времени посидеть, обсудить и обдумать его слова у нас не оставалось. Конечно, возможно в его оправдание возразить, что момент рассказать все подробнее был неподходящий, что он остановился на деталях, наиболее важных, так как не успевал охватить всего… Дудки! Конечно, так было тогда: в тот вечер, на том плато, у той лужи. Но позже! Вы поймете, что позже у него было достаточно времени не только рассказать все поподробнее, но и чертежик набросать, – и ничего, кроме нескольких малозначительных фраз. Просто он хотел отделаться от нас, рассказав запутанную сказку в минуты, когда у нас не было ни времени, ни сил для серьезных размышлений. Да Вы и сами, прочитав хоть один раз это барахло, обрастете вопросами, как обезьяна шерстью! Что держит Платформы вместе с силой, способной исказить само пространство?! Что представляют из себя эти Платформы, когда и как они появились?! Что связывает каждую из них с Землей? Почему Платформы возникают только на поверхности планеты, а не в морях, не в облаках, и не в недрах земных? А? Почему? Как мы оказались там, и как выбрались оттуда? И т. д., и т. п.!

Убила бы гада!

Глава 5.

Увидев ГОРУ, ребята, как и я недавно, форменно очумели; обалдели вкрутую и впали в ступор. Еще бы – такая высокая крышедерка! Милостиво подождав пару минут, но так и не дождавшись естественного окончания припадка, наш Незнакомец двинулся вперед, (Вот мерзавец!) предоставив мне самой расталкивать эти новообразовавшиеся статуи; разрушать эту «немую сцену удивления». Солнечная кутерьма до моих сотоварищей, похоже, так и не дошла, – что к лучшему, я думаю.

Из Женьки и Вовки носильщики теперь были никакие – самим бы ноги дотащить по такой дороге. А я да Ольга никудышной были им заменой, так что сани (хорошо хоть только их) пришлось оставить. Шли цепочкой: Незнакомец, следом Женя, Володя, потом я, за мной Ольга, и Александр – замыкающим.

Пока мы пробирались по каменным завалам, было не до скуки – того и гляди, соскользнет нога в какую-нибудь щель, тогда рад будешь, если отделаешься простым вывихом. Или щебенка: катиться под горку наперегонки с каменной осыпью – хорошего мало. Но попозже, когда мы выбрались на правый – пологий – склон каньона, идти стало заметно легче. Настолько легче, что появилось время поглазеть по сторонам.

Вот те же пещеры. На одинаковом расстоянии друг от друга с одинаково похожими входами; круглые, ровные, около трех метров в диаметре – машинная точность обработки, я бы сказала... и с относительно удобными подходами. Что еще, для полного счастья, надо было Незнакомцу? Так нет же, мы, потея, пробирались вперед, игнорируя эти соблазнительные пристанища. (И чего он добивался? Уморить нас бессмысленной дорогой?)

Шли себе тихонько вперед. Внезапно: Бум-м-м! Его поклажа разлетается в стороны. Лук молниеносно возникает в руках. Стрела на тетиву. Взрыв впереди: на поверхности одной из многих скал. Клочья сизых обломков, облако фиолетовой пены. Вторая стрела. Она вошла по оперенье во что-то, уже качнувшееся нам навстречу. Волна судорог. Смерть. Все – по времени – секунд шесть-семь. А мы не то, что испугаться, разглядеть толком ничего не успели. А Он вновь навьючил на себя поклажу и пошел дальше. Все. Дело сделано. И без всякого нашего в нем участия.

Наконец начался пологий подъем, припорошенный каменной мелочью, и мне вновь стало не до местных красот. Потом насыпь разновеликих базальтовых обломков – и только тут, на четверть одолев ее, мы остановились. Ну и задал же Он нам – отмахали без отдыха вдоль всю долину, оказавшись в итоге у самого подножия горы, увенчанной тутошним кубообразным чудом. Чего Он добивался? Хотел уморить нас бессмысленной дорогой? И только тут я заметила у его ног небольшую дыру в скале, – а я то думала, что последнюю в ряду пещеру мы уже прошли.

Первым вполз в пещеру, конечно Он. Без рюкзака, но с саблей наголо. (А как же иначе?) Второй, пока ни кто не опомнился, рванула я. Дыра оказалась… едва втиснуться с рюкзаком за плечами. Потом пришлось метра три, на карачках, лавировать между острых груд битого базальта. (Величайшая дурость. Позже, мальчики за несколько минут расчистили вход настолько, что бы возможно было втащить в пещеру вещи без таких отчаянных телодвижений и ежесекундного риска застрять.) Он не только не оглянулся, совсем не обратил внимания на мое появление, продолжая методично, почти старательно, осматриваться. Желтоватый луч Его фонарика (Фонарик? Еще одна неожиданность.) бродил вокруг, гипнотически притягивая мое внимание, и я бессознательно следила за ним взглядом… Стекловидный потолок, испещренный трещинами: кое-где глянцевая поверхность откололась, и там искрился первородный камень. Чем дальше от нас в глубь пещеры, тем более пострадавшим он выглядел – метра четыре, и от глянца не осталось и следа. Луч света мотнуло вперед, он вскользь коснулся дальней части пещеры, и я успела заметить впереди груду камней – похоже, следствие давнего обвала. Световое пятно стремительно вернулось туда, расплылось в максимальном рассеивании и стало кропотливо обходить ту часть пещеры: метров семь-восемь от нас, не дальше… высокая куча больших камней… А вот и новость: обвал не смог перегородить пещеру полностью, оставив под потолком узкую щель – наверно, с полметра чистого пространства.

Сзади раздалось шуршание, перестук камней и полупридушенный писк. Я изо всех сил (с перепугу) развернулась на звук… что бы успеть отловить вывалившуюся из входного отверстия Оленьку, уберегая тем самым ее от участи, подобно мне, покататься на пузе по щебенке. Фу, ну и напугала! А наше Нечто С Фонариком, не то, что бы помочь девушкам, даже не обернулось… Ага! Первые три метра пещеры – те, что были круглыми (и те, сквозь которые нам так неудачно пришлось ползти) являлись только прихожей. Глубже, пещера раздавалась в поперечнике, становясь овалом с шириной, раза в два превосходящей высоту. Да, раза в два.

- В моем рюкзаке керосинка и продукты. Приготовьте ужин, и не экономьте – продуктов достаточно. Перекусите сами – меня не ждите. И обязательно съешьте все без остатка. Я сейчас должен уйти, и некоторое время меня не будет, но вернусь я безусловно до темноты. – Нет, нет. Тут все прозвучало строже и суше. Вот так, – Я уйду не некоторое время. Вернусь до темноты. За обвал не суйтесь. Лишний риск нам ни к чему. – Нет! Вот тут Он сказал что-то другое, фразу, такую же краткую как эта, но по смыслу гораздо страшнее, опаснее, беспощадней (я помню как она меня напугала), но… саму ее я забыла, во мне осталось только впечатление.

Консервированных продуктов оказалось на удивление много. На мой взгляд, достаточно, что бы прокормить нашу ораву дней пять. Не мог же Он предвидеть нашего появления? Не мог. Что наводило, – должно было наводить на определенные размышления.

Дальше – обычная работа, словно мы были на тривиальном загородном отдыхе. Как только Он ушел, каждый для себя и все вместе мы, в молчаливом согласии, решили считать, что вокруг ничегошеньки такого не происходило. Никаких обсуждений, жарких споров до хрипоты, предположений и решений, и решительных действий: движение по течению. Малодушие? Да, возможно. И я не оправдываюсь. Мы – не отряд командос на задании, а кучка перепуганных туристов. Вот и все, и только, и не более того. А еще, – впереди нас шла сильная личность.

Как Он и велел, центр пещеры был очищен от обломков, вход – расширен, вещи – внесены; палатка была поставлена, хоть и не обошлось без топора, стальных клиньев и матерщины; тушенка – вынута из банок, разогрета на примусе и съедена дочиста. И все при свете керосиновой лампы и двух фонариков. Романтика! Оставалось только ждать его возвращения. Оставалось только ждать. И каждый старательно отводил взгляд от завала в глубине пещеры.

Впрочем, ждать пришлось недолго.

Мы отдыхали… В общем, настоящей усталости, как таковой, еще не было, но душевный накал прошел, сменившись бессилием, и даже любопытство угасло. В помощники, вернувшийся Незнакомец позвал одного Александра. Мы, остальные, не двинулись следом; то есть мысли, что надо бы пойти помочь, и возникали, но эти мысли были абстрактны и соответствующих действий не вызывали, коротко говоря: скажут – сделаем, не скажут – и так хорошо.

Дожидаясь возвращения Нашего Незнакомца, мы расположились у левой стены – так, палатка, поставленная посреди пещеры, не мешала видеть и вход и камни обвала. Но из полумрака, изнутри тусклого светового круга, очерченного слабым огоньком керосинки, в темноте за пределами освещенного пятачка, многого не разглядишь. А фонарики были у Незнакомца и Александра, и пользовались они светом не для того, что бы нам удобней было рассмотреть, что они там заволакивали в пещеру. Не знаю как остальные, а я услышала в череде прочих звуков, как несколько раз проскрипело, несколько раз громыхнуло металлом о камень, и, когда мелькнули знакомые очертания, догадалась, что наш Проводник возвращался за санями. Но кроме санок было еще что-то – не зря так долго перестукивались осыпающиеся камни. Слишком много времени они там возились – одни саночки не стоят такого труда.

Потом Незнакомец прошел к вещам, валявшимся к сожалению, за пределами нашей видимости, взял нечто и вернулся к пещерному входу. Александр тем временем, на руках у груди, носил что-то в сторону завала, и, всякий раз проходя мимо, он старался обойти нас как можно дальше – за палаткой, вдоль противоположной стены. Повозившись какое-то время в одиночестве, Проводник отправился на помощь Александру: с тем же грузом, и тем же путем – за палаткой и по стеночке. Добравшись до обвала, освободил Сашу от работы, тот вернулся к нам, пошатываясь, лицо – бледнее мела, и в состоянии явно не говорливого настроения (не знала бы человека, сказала – в предобморочном состоянии).

Миновало пяти минут. Очередной спич, Человек Без Имени начал издалека, то есть от самого обвала, сразу по окончании своей работы. – Многие Платформы пронизаны пещерами. Так – здесь, такова Пустыня Лишайников, таков и Лес… – Среди камней он двигался уверенно, а говорить совсем не спешил, и к концу фразы был уже возле нас – напротив нас. Прервался. Сел. Устроился поудобней. И продолжил монолог. – Единственное различие: в Лесу все входы в пещеры засыпаны песком и гравием, и в их глубине, в тиши и безопасности, живет самая нежная часть Леса – мозг; в Пустыне они заплавлены ядерными взрывами. Здесь же все открыто настежь, и более того, на этой Платформе, глубоко в ее недрах, все пещеры выходят в один зал, а значит – связаны в единую систему. А еще остаются шансы на то, что пещеры разных Платформ сообщаются между собой, и какие твари бродят в этих лабиринтах, мне не известно. Вот почему в качестве убежища я выбрал эту пещерку. Да, здесь возможен обвал, не его вероятность невелика – гораздо меньше вероятности столкнуться с чем-нибудь опасным. – Он оборвал речь внезапно, на самом разгоне, словно собирался нам еще что-то сказать... а потом передумал. – Все, пора спать. Завтра будет тяжелый день. – Встав, исчез на минуту из светового круга, вернулся, что-то держа в руках… Передал мне пачку таблеток и вполголоса пояснил. – Это антибиотик. Вы, девушки, и ты, парень, – перевел взгляд на Александра, – примите по две таблетки каждый. А вас, – оглядел Женьку, Володю, – ждут осмотр, уколы, перевязка.

Мое гребаное любопытство. Меня все время мучил вопрос: какой такой труд так надолго их, двоих, задержал? А поскольку Александр не слишком спешил рассказать, чем он там так упорно занимался, мне самой вздумалось выяснять, с чего он вернулся к нам в таких растрепанных чувствах. В общем, я выкроила немного времени – без слов передала таблетки Ольге – взяла фонарик, кое-что еще, и ускользнула к обвалу. В любом случае, у меня была не то чтоб отговорка, скажем – причина для подобных действий: выходить из пещеры он нам запретил, а дела делать было надо (и сквознячок тянул от входа и вглубь пещеры, не оставляя мне выбора)… А когда я, по стеночке, на нетвердых от пережитого ногах, вернулась к палатке, Незнакомец произнес пару примечательных фраз. – У выхода из пещеры, а так же на склоне того обвала (слегка повел рукой на пещерную глубь) мы посадили новый Лес. Эти два саженца стерилизуют воздух, уничтожат мелкую живность и сообщат о появлении более крупных тварей, а главное: они заранее предупредят нас о наступлении смены сезонов. Они сыты и вас не тронут – не бойтесь их... и любые отходы отдавайте им. – Почему я едва не на карачках приползла назад? Сейчас объясню.

В луче фонарика не много увидишь, только в пределах яркого пятна, прыгавшего у ног в поисках прохода между камнями. И потому, когда пришло время остановиться и оглядеться в поисках удобного местечка – какого-нибудь закутка, я увидела… От неожиданности я выронила фонарик, но только после того как… но мгновением спустя после того, как мой мозг успел запечатлеть: впереди, в полутора метрах от себя и на уровне груди, на завале – на поверхности завала – площадочку выложенную таким, до ужаса, до обморока, до истерики знакомым белесым пористым мясом. А сверху копошилось несколько вяло шевелящихся ярко розовых щупалец, то нырявших вглубь этого мяса, то с легким чавканьем вырывавшихся наружу (и поверх мяса валялись две пары медицинских перчаток). Люди там – сзади, что-то говорили, а я… Я едва нашла в себе силы повернуться на ватных ногах и шаткой походкой (на чистом инстинкте) уйти от этого кошмара. Только преодолев половину пути, у меня настолько прояснилось в голове, что бы суметь сложить два и два, и понять, что это была работа Незнакомца и Александра: укоренявшийся в свежее мясо «Лесной Саженец». Неудивительно, что бедный Саша так плохо выглядел, – будь на его месте кто-то другой из нас, все наверняка кончилось бы нервным срывом… А мне потом, еще пришлось возвращаться за фонариком.

Не хочу писать об этом подробней: восстанавливать в памяти эту мерзость – выше моих сил. Ах! Вам хочется острых ощущений? Не терпится попугаться – сходите в морг, поприсутствуйте при вскрытии, посидите рядышком с утопленником, или покойником, которого раздавило чем-нибудь тяжелым. Или, если Вы ленивы, посмотрите по ящику самый мерзкий фильм из Вашей коллекции ужастиков, а потом, со свежими чувствами, перечитайте предыдущий абзац.

Извините за вспышку, извините. Мне, порой, трудно удержать себя в рамках приличий! И, я продолжу, ладно?

Когда, втихую взяв мощный фонарик Незнакомца и разыскав наш – чахлый, я вернулась к палатке, возня вокруг раненых уже утихла, а все наши уже собрались в палатке... среди них разгорелась ссора. Скандал затеяли Ольга и Александр, а затравкой стала пустяковейшая из причин: кто и где уляжется спать. Они были так увлечены этой маленькой склокой, что никто не заметил моего отсутствия, – и хорошо. Я была не против крошечной перебранки – всем нужна была нервная разрядка. Всем, кроме меня. Я свое получила сполна, и у меня не осталось душевных сил встревать еще и в мелкие дрязги. Что же, я нашла способ остаться в стороне – молча проглотила пилюли, и покинула палатку, решив вернуть оставшиеся таблетки Незнакомцу. Пузырек с лекарством Он принял от меня молча, но когда я уже повернулась к нему спиной, собираясь (да ладно, никуда я не собиралась, и уж, по крайней мере – не в палатку, просто… может сделать несколько шагов в сторону и только по дороге выдумать, чем себя занять). То есть, когда я уже повернулась к нему спиной, Он вдруг спросил меня, – Как вы сюда попали? – Что же, внутренне я ждала этого вопроса, но думала, что отвечать придется не мне, а если и мне, то, надеялась, со всеми вместе, а вышло – иначе. Но вопрос уже прозвучал, и требовал ответа, а в одиночку рассказывать что-то человеку, которого боишься, нет – не боишься, а… не знаешь, не понимаешь – не способна понять, было почти невозможно. Но вопрос требовал ответа, и я принялась отвечать: слова никак не подбирались, а подобравшись, оказывались корявы и неказисты и мало было толку от моего лепета, но ОН не перебивал, ОН все понял… Думаю и Вам не мешало бы узнать как мы очутились в том месте, что за глупость привела нас в этот ад.

Недавно мы – одноклассники, решили встретиться. И вот, две недели тому назад, собрались. Как обычно: стол, выпивка, воспоминания. Тут, в разгар веселья, к Женьке, у которого мы гуляли, пришел в гости его сосед – древний дед. И чего он вздумал? Ведь знал же, что мы гуляем. (Хотя зашел, наверно, от одиночества.) Ну не гнать же старика. Да и навеселе мы уже были, добренькие – пьяненькие. В общем, усадили деда с собой, налили. Повторили. А много ли ему, старому, надо. Ну и наперебой с нами стал он вспоминать свою молодость – в пример молодости нашей. А тут, как всегда, речь зашла о модном: о чудесах, о пришельцах, барабашках, хиллерах и ясновидении. Дед, на старости лет совсем суеверным сделался, (сильно, видать, к воротам Петра прижало) и в доказательство своей правоты рассказал историю – якобы быль. Сейчас припомню. О гиблой деревеньке. О крестьянах, сбежавших от красных – от продотрядов, от раскулачивания переселившихся в тайгу. О комиссаре, по свежим следам, ту деревеньку разыскавшем. О том, как из посланного с комиссаром отряда, вернулся только один красноармеец – привезли на телеге, сочувствующие Советской власти. (Все люди же. Да и то, не бросать же посреди леса, убогого.) И тот, единственный, больше походил на сумасшедшего, и все нес какую-то чушь о призраках, демонах, не боящихся пуль, и тварях, за раз проглатывающих лошадь с комиссаром в седле… Ну, что тут могла быть? Послали большой отряд, – те вернулись почти сразу, а рапорт… Что рапорт? Деревенька пуста, всюду следы резни и огня. Конечно, вывод властей: деревушка взбунтовалась, убила комиссара и ушла глубоко в тайгу – прибить бы их всех – бунтовщиков, да дела более важные не позволяют. Времена были кровавые, и это очень походило на истину. Но вот решение староверов местных: черт всех прибрал, дело нечистое и место нечистое – сторониться надо, кругом обходить. И кто был прав? Потом, после войны уже, еще дело было: разведка ископаемых, пропала партия геологов. Власти историю замяли, и результат уголовного расследования официально звучал так: «Перепились – волки пьяными и загрызли». Ой ли? Знающие люди туда тайком ходили, говорили потом, что на волков это не похоже, на медведя и на других местных хищников – тоже. Разве, что оборотни? Да и потом в тех местах люди пропадали, и часто – совсем бесследно, и все в одно и то же время года. Даже точную дату припомнил дед, и наступала она как раз через две недели, то есть сегодня. М-да. Вовка спьяну (так-то он тихий), во весь голос заявил, что все это бред сивого мерина, ясновидящие – мошенники, летающие сервизы – чушь, и он верит только в светлые силы науки. Вместо деда обиделся Женька – дошло чуть не до драки. Их разняли, угомонили, но те, поспорили вдвоем отправиться к тому «проклятому месту» к указанному сроку, и прожить там ровно три дня – все вместе, с дорогой, тянуло на двухнедельное приключение.

Женька, когда хочет, он язва, он достанет кого угодно. Так что пришлось Вовке наутро, натрезвяк, перезаключить пари: они идут туда, и три дня проводят там в поисках доказательств, вот. С парнями собрался и Александр, страстный путешественник – краса и гордость нашего класса; Парень После Армии, лицо, досрочно сдающее экзамены в своем ВУЗе, и как раз освобождающееся от них к началу похода. За Александром увязалась и Оленька: чудо наше, сохнувшее вечной любовью по Сашеньке еще «со школьной скамьи» и готовое прощать ему любую неверность. Так сладко, аж тошно! Ну, а я? Я рассорилась с очередным «Боссом». На этот раз расчет был тот, что глава этой развалюшной частной конторы рад будет, что я за такие мизерные деньги приняла на себя львиную долю его забот, разгребла кучу его проблем, и ему, с его неприятностями, (и, надеялась, из чувства благодарности) будет не до моих ягодиц. Увы! Видимо, на данном этапе развития, современное российское бизнесменство не способно различать свою секретаршу и свою любовницу. Так что две недели назад я была вполне свободна, и достаточно зла, что бы ввязаться в подобную авантюру.

Большую часть снаряжения доставил нам Александр: две палатки, два рюкзака, лучшие из ножей, топоры – все его. А перед самым отправлением на вокзал, к нашей компании подошел тот самый Женькин знакомый дед. Он хмурился, видно было, что это мероприятие пришлось ему не по нутру, и по началу разговор не ладился... он не остановил нас – не смог – даже когда признался, что тем сумасшедшим красноармейцем из его рассказа когда-то был он сам… В поезде, мы даже немного посмеялись над ним, придурки. А еще, в дорогу, он отдал нам свою старую вертикалку, полный патронташ и пригоршню запасных патронов, и среди них не было ни одного с дробью – только пули и картечь.

Ну а дальше… Мы почти добрались до места, когда начался дождь, и нам пришлось спешно установить палатки. Потом была гроза, и бессонная ночь… А проснулись мы уже здесь – но о последнем он должен был догадаться сам, потому что голоса в палатке зазвучали особенно резко, и я, совсем сбившись с мысли, замолчала. А Он негромко, словно размышляя вслух, словно для себя (но я точно знаю – эти слова предназначались мне), произнес. – Да, такое возможно. Большая «дыра» при стремительно расширяющейся платформе – редкость... и еще сильный дрейф… Но такое возможно… – А потом вернулся к делам насущным. – И возьмите мой спальный мешок – камень здесь холодный, и в пещере сильно сквозит. – У меня хвалило духу спросить[15], пробормотать что-то вроде вопроса – как же он, отдав нам свой спальник, сам собирается отдыхать. Его ответ прозвучал непривычно мягко. – Ничего, ведь я не совсем такой же человек, как и вы. Я способен не спать, когда это необходимо, а пара бессонных ночей мне не повредят… Приятных сновидений. – Первые по-человечески сказанные слова за весь день знакомства. Что ж, мосты переброшены, – и он прав действительно – пора спать. Тем более, что никогда еще так стремительно меня не подминала усталость. Но прежде, мне пришлось угомонить Оленьку.

Напомню, суть противоречий состояла в следующем: кто, где и с кем ляжет спать – ну прям... семейная ссора. Хоть это и скучно, но для достоверности следует упоминания. Так сказать, выявим изнанку наших характеров (склочность). Во-первых, после утреннего бегства из Леса и потерь во время перехода через Лишайники, у нас осталось чертовски мало теплых вещей, и все они нужны были в палатке. Итак, в палатку поместились все пятеро – если потесниться, и если все мы были бы здоровы. Но среди нас было двое раненых, и им стало хуже – и Женьку и Володю начинала донимать пока осторожная, но час от часу разгорающаяся боль. Тут – не до тесноты. Лучшим выходом было бы разместить в палатке больных и Ольгу, а я и Александр – снаружи в спальном мешке Незнакомца (спальник был достаточно просторен, что бы вместить двоих). Но эта девочка наотрез отказалась. (С чего бы это?) Похоже, Оленька, кобылица чертова, вообразила себе, что я претендую на «ее» Александра, эта глупая мысль и подвигла ее на активные действия. Она предпочитала уложить в палатке меня, а самой спать снаружи, вместе с Сашенькой. На что стал бурно возражать Александр, и по мне – он был прав. По блеску в глазах нашей красавицы я читала запросто, – дурочка решила, что стоит ей еще чуть схитрить, чуть надавить и, наконец, исполнятся все ее девичьи мечты[16]. (И что гораздо важнее, эти ее устремления заметил и Александр.) Парень за день выложился настолько, что ему было не до приключений на любовной стезе, и это видели все, кроме этой чудо-юды. Так, что Сашин вариант ночевки оказывался предпочтительнее: ни Александр меня, ни я Александра с некоторых пор нисколько не привлекали, и мы собирались просто выспаться сами, и дать выспаться другим. Пришлось мне спасать друга – сошлись на компромиссе: ребята в палатке, и Александр присматривает за ранеными, Ольга и я – в спальном мешке.

Забавно, мальчики устроились спать в палатке, а девочек – слабый пол – уложили на свежем воздухе. А самое смешное, что эта мелкая склока украла у нас почти час, – невосполнимый час сна.

Глава 6

Я очнулась от сна из-за совсем не деликатных, почти грубых толчков и трясения за плечо. О, Боже! Я догадывалась, какую плату с моего нетренированного, непривычного к физическим нагрузкам тела возьмет вчерашний день. Но одно дело предполагать, а другое… О, Черт!.. Да что тут рассказывать, любой человек – и не раз – испытывал нечто подобное. Вспомните, как это было у Вас, и мы вполне поймем друг друга. Но приставания становились все настойчивей, и я открыла – вынуждена была открыть глаза. Надо мной склонился Незнакомец. О-о-о-о-х! С трудом, с опозданием, не неотвратимо, до меня добралась та мысль, что уже утро и пора вставать. Жестокая мысль. Жестокий Незнакомец. Жестокое место. Последнее утверждение заставило меня проснуться всерьез.

Стараясь не потревожить Ольгу, я выбралась из спального мешка. Впрочем, напрасная забота – ее (бедную девочку) сейчас можно было схватить, пережевать и проглотить так и не добудившись.

Первым делом я взялась за зеркальце – естественный инстинкт едва очнувшейся женщины. Это нам жизненно необходимо: ужаснуться себе или восхититься – эти самые сильные чувства отлично встряхивают организм, возбуждают в нас первобытную силу, а зачастую и истинное вдохновение творца. Бедные мужчины не имеют столь сильной ежедневной закалки нервов, и от того они гораздо хлипче нас, от того их ломают малейшие жизненные бури. М-н-да: на этот раз – ужаснуться. Отвратное зрелище. Волосы, как клок свалявшейся шерсти, опухшее лицо, синие мешки под глазами. Сами глаза воспаленно-красные, с почти не реагирующими на свет, неестественно расширенными зрачками. И самое худшее: никакого желания что-либо делать. Вот так – дожились.

Потом я заглянула в палатку, и из ее недр, из душной темноты мне в нос ударил тяжелый запах больного животного.

Незнакомец терпеливо дожидался окончания этих моих манипуляций. Впрочем, ждать ему пришлось недолго.

- Что с ними?! Я первая начала разговор – начала внезапно и для него, и для себя, и в моем голосе прозвучал (внезапно и для него, и для себя) не вопрос, но приказ отвечать.

- Потом, позже. До смены сезонов осталось полтора часа. Потом резко и очень сильно похолодает и я должен немедленно объяснить тебе…

- Что с ними?! – Я не произнесла этих слов вновь, я лишь порывисто повернулась к нему, и, похоже, мое лицо, глаза, искренние движения тела заставили его заговорить, объяснить – перед моим внезапным напором он сдался (а может и не сдался).

- Я отвечу. Тебе одной… Они умирают. Они еще крепки, но им осталось немногим более двух суток. Их не будет донимать сильная боль, смерть придет внезапно и даже перед самым концом они не станут немощны… Это яд. В обоих случаях это мертвые споры лишайника. Первый из них был отравлен напавшей на него, по-видимому, зараженной тварью, второй повредил костюм во время падения – одной микротрещины достаточно. Но это отравление излечимо. Если завтра мы выберемся отсюда, я смогу гарантировать им не только жизнь, но и полное выздоровление. Если нет... ни один из вас не доживет до следующей возможности попасть домой. А, поскольку благополучие завтрашнего дня строится сегодня, не будем и дальше бессмысленно терять столь важное для нас время. Я ухожу. С собой возьму ружье, патронташ, охотничий нож, рюкзак и топор. Вернусь не скоро и, во всяком случае, после смены сезонов. Итак, вот это походная печь на жидком топливе – собрана в основном из конструктивных элементов моих саней – установите ее в палатке, этот цилиндр – телескопически раздвигающаяся труба к печи. Вечером, после того, как вы уснули, я принес в пещеру конечности убитого мной на плато существа… Парня, который помогал мне вчера, зовут Александр? Я говорил с ним во время нашей работы, я подробно объяснил ему все. Но он, кажется, был не очень внимателен. (Ага, ишь какая деликатность, – еще бы. Может тебе и в обыкновение ковыряться в неизвестно каком дерьме, неизвестно какого происхождения, и при этом строить планы на будущее. Но нам, непривычным, трудно заниматься сразу двумя мерзостями одновременно.) Так что напомните вашему другу Александру, что бачок для топлива он должен наполнить смесью керосина в равных долях с жидкостью, заполняющей лапы того таракана-переростка. Такого топлива вам должно хватить до моего возвращения, а вернувшись, я принесу достаточно горючего, что бы пережить холодный сезон. Позавтракайте поплотнее, после – все пятеро – примите антибиотики: по две таблетки каждому. Не забудьте покормить Лес, для него вполне подойдут те же лапы, естественно после того, как вы извлечете из них все топливо. И напоследок: пусть Александр перекроет выход из пещеры – щит, приготовленный для этой цели, лежит там же, у входа, в углу. Все, мне пора. – Он умолк. Он умолк, и я отвлеклась, что бы глянуть, сколько, на все про все, у нас осталось времени. Мои часы не работали. Не шли. Хорошие, водонепроницаемые, дорогие механические часы – сломались. А за минуту, что я провела, погрузившись в усилия оживить эту рухлядь, Незнакомец исчез. Эта его дурная манера уходить внезапно, уже порядком начала доставать меня.

Конечно же, первым я разбудила Александра. И естественно, что, как только его тело, придя в себя, превратилось в человека, я поспешила глянуть на его часы. Они стояли. ВСЕ ЧАСЫ, бывшие при нас – и механические, и электронные – перестали работать. Итак, мы лишились хронометрического отсчета времени, отныне оно становилось индивидуально, – личный палач каждого теперь было время. Конечно, мы были напуганы. Мы потеряли в причитаниях, совещаниях и попытках ремонта прорву времени. Естественно, я была в растерянности – как и все остальные, но только до тех пор, пока мне на ум не вернулись слова Незнакомца о неизбежной и близкой смене сезонов. Я была вынуждена действовать. В одиночку, мне пришлось, пинками и тычками, вдохновлять всю нашу… группу. Потом самой выполнять, и следить, что бы все остальные выполняли, Его инструкции (и торопить, и подгонять, и заставлять). Но мысли мои, большую часть времени вращались вокруг одного и того же: «Что Он такое – наш Незнакомец?» – не утверждаю, что эти размышления были беспристрастны, но…

Эта Его лекция, еще в лесу, о тех гигантских тварях – вообще-то я с ним согласна: знание убивает страх, или, по крайней мере, притупляет его, делает более осознанным, – управляемым. Но за чем их выставлять такими оригиналами в поведении, и совсем не упоминать о действительно важных генетических отличиях? На Земле (имеется в виду – на нашей Земле) не мало видов, практикующих такой же, или почти такой же тип сожительства. Достаточно упомянуть морских желудей, у которых, цитирую учебник: «редуцированные самцы паразитируют на самках». А с его знанием биологии, не ведать о подобных фактах может только человек, изучавший науку не на земных примерах (или не только не земных примерах). Это одно толкование, но возможны и другие. Да, признаю: я ни разу не уличила этого человека в прямой лжи, но, я убеждена, он многого не договаривал до конца, и – Он был очень умен. И я допускаю, что Он мог лгать нам, а для парня с головой да в наших условиях, сплести безупречный обман – не проблема. А цель вранья ясна: стремление оставаться вне, или над нашей группой. Плохо. Он не понимал (или не принимал) одного: его нимб святой непогрешимости к утру сильно потускнел, мы попривыкли к этому человеку, и нас начала серьезно раздражать его холодная отстраненность от нас, его высокомерие – его средневековость (весьма подходящее слово). И если нажим на нашу психику со стороны окружающей действительности еще сколько-то возрастет, это приведет к приступу агрессии в его сторону, и наверняка – к полному разрыву с ним отношений. Это было скверно – в данных условиях, и при данных обстоятельствах, это должно было кончиться однозначно: нашей смертью. В итоге, первое – я не должна поддаваться в общении с этим человеком наплывам эмоций, и второе – я обязана гасить любые трения между Ним и членами нашей группы. Этакая роль Его помощницы По Связям С Общественностью. С другой стороны, в его отношении к нам присутствовала и некая материя – некое подобие заботы (назовем ее Христианским Милосердием). Он нас подобрал, он нас взял с собой, хоть и ежу понятно: без нас ему было бы, как приговоренному к утоплению без камушка на шее. Скинешь груз – выплывешь, а с камушком, как говорится, еще неизвестно. Так и выходит, с одной стороны он нас от смерти спасает, а с другой – даже имени своего не назвал. Кто знает, каковы истинные его к нам чувства – этого «неземлянина», но на наш, «земной» взгляд, все его телодвижения в нашу сторону расшифровываются как: «Я вас терплю пока при себе, но с вопросами, а тем паче с советами, от меня отвяньте». Увы, моей «миссии миротворца» от его благотворительности не легче, поскольку положительный эмоциональный эффект этой филантропии настолько подавляется его вызывающе-раздражающим поведением, что мы все так же балансируем на самом краешке от эмоционального взрыва. В конечном счета я пришла к выводу: без новых фактов, дальнейшие мои размышления об этом человеке становились бессмысленны, заходили в тупик (катафалк моего сознания забуксовал), или что хуже – мои размышления превращались в бесконечный водоворот предположений, череду домыслов, строящихся на личных страхах, переставали быть полезны, и даже становились вредны, потому, что запугать саму себя – ох как легко.

А потом стало совсем не до раздумий, потому как пришел новый сезон. Он ворвался в пещеру ударом штормового ветра, по пути, походя, отшвырнув небрежно прислоненную к отверстию пещерного входа хитиновую заслонку, добрался до нас свирепым порывом морозного воздуха.

Ольга понеслась заново затыкать истекающую холодом дыру во внешний мир. А я поспешила помочь Александру с установкой печурки в палатку. Печечка была из тех, что делают наши умельцы: маленький металлический ящик с дверцей, внутри стальная чашечка не трехногой подставочке, под потолком печурки – хоботок капельницы, снаружи – краник, гибкий шланг, резервуар с горючим. Чашечку наполняют топливом, поджигают (сгорая, оно раскаляет чашечку), а когда жидкость совсем почти выгорит, приоткрывают краник, и горючее из резервуара, под своим весом, бежит до капельницы, срывается с нее капелькой, падает в чашечку, в ней испаряется-воспламеняется, а за ней спешит следующая капелька, и следующая… И частота работы капельницы, а значит и сила пламени в печи регулируется краником. Все просто, компактно и эффективно. Вот только установить, подвесить, распределить это изделие по обычной трехместной палатке, постаравшись при том занять минимум места, оказалось делом сложным. А еще эта проклятая труба, похоже, приспособленная к печи гением Незнакомца, никак не желала становиться на место.

Теперь, все время от входа и вглубь пещеры, непрерывно тянуло полярным холодом, каменные стены, пол и потолок еще держали тепло, но и они стремительно остывали, и к тому времени, как мы отважились запустить печь, температура вокруг нас заметно упала – настолько, что морозцем начало пощипывать руки.

Ночь льда.

Да, Вы правы: это был день, точнее – утро. Но для нас, погребенных в пещерной тьме, окруженных заиндевелым камнем… (и воздух, пропитанный холодом) это была ночь. Для нас, погребенных в пещере, это была ночь. Ночь холода. Ночь морозов. Ночь льда.

Мы были разорены, без теплых вещей – почти раздеты. Больных мы упрятали в спальный мешок Незнакомца – единственное, что мы могли для них сделать. Печурка не справлялась. Она и не могла справиться. Стенки палатки дышали холодом, а печечка, вынужденная работать в предельном режиме, дымила из-под плохо подогнанных стыков; чад ел глаза, отравлял воздух, и без того испорченный дыханием пяти живых тел. А каждая струйка свежего воздух извне, несла с собой холод – космический холод.

ОН возвращался дважды. И каждый его приход был для нас новым мучением, с его появлением в палатку проникала новая волна… бесконечный мороз. Он возвращался дважды. Первый раз принес полный рюкзак внутреннего жира (топливо для печи). Второй – роскошную белую шкуру, огромную, как палатка, а с нею шкуру поменьше: мать и сосунок детеныш. Чуть легче стало, когда он накинул большую шкуру поверх палатки – удивительно, но распорки и растяжки выдержали, на наше счастье. Потом, он занес внутрь шкурку поменьше, бросил ее на пол, нам под ноги – все тряпки, что еще оставались внизу, тут же были превращены в накидки, плащи, балахоны. Недолгое облечение, а потом еще больший холод. На сколько ж морозно там было – вне пещеры, на открытых просторах под голубым небом? На сколько вообще может быть холодно на планете Земля? На самой холодной из альтернативных планет Земля?

Мы корчились дрожью под кучами тряпья, и каждый был сосредоточен на собственных мучениях. И вдруг, внезапно – как все плохое – Ольгин крик, обращенный к незнакомцу:

- Да сделайте же что-нибудь! Вы же можете!!!

- Слишком мало прошло времени, Ваш организм еще не оправился от последствий, не восполнил потери от прошлого приема…

- Раньше ты пичкал нас этой гадостью, и не рассуждал о «не восполненных потерях»!

- В тех случаях это было острой необходимостью, а сейчас – нет!

- Нет?! Мы подыхаем от холода, мое тело уже перестало что-либо чувствовать…

- Хорошо! Но в добровольном порядке и…

- Собирайтесь! Мы уходим. Мы уходим глубже в пещеру. Там тепло – я ходил со спелеологами, я знаю – в глубине пещеры температура воздуха почти не изменяется, там мы наверняка выживем, а здесь нас точно доконает холод. – Это был первый и единственный бунт среди нас, и начал его Александр.

- От холода вы не умрете – гарантирую. А если пойдете вниз, в этот лабиринт, погибнете без всяких «наверняка».

- А если и не выживем, то лучше быстрая смерть от чьих-то зубов, чем…

- А кто такой смелый, распоряжаться своей и чужой жизнью, пусть идет впереди. Своей жизни ему не жалко, так пусть, дурак, послужит кормом для Леса, – и то польза будет. Лес не жадный, одного из вас ему будет достаточно, а остальные свободно перейдут через завал – в страну обетованную. Что, нет такого смелого?!

- Вот как! Так ты засунул туда этот сучий Лес, что бы не пропустить нас?! Понятно! Сам хочешь командовать, распоряжаться всеми, подчинять нас, унижать?! Сам?! Не выйдет!

Мне пора уже было вмешаться – если откровенно, мне надо было с самого начала свары дать понять всем, что я полностью на стороне Незнакомца. Этот мой демарш заставил бы Александра чуть растеряться, поколебал бы его позицию трибуна всеобщих чаяний, тем самым я сильно ослабила бы степень накала страстей, но мне было так холодно, я настолько замерзла, что желания тотального блага были поглощены, размыты, растворены личными страданиями, – сил ни на что, кроме сражения с холодом, уже не оставалось.

Тяжелая затрещина сбила Александра на пол. Удар получился такой силы, что тот «поплыл», – глядел на нас широко распахнутыми глазами – глазами младенца – несколько секунд не понимая, не осознавая окружающего.

- Все?! Успокоился?! Да, я сильнее вас всех, и опытнее, и знаком с этими местами. И стараюсь вытащить вас отсюда, рискуя не выбраться сам. Вы для меня груз, обуза – все, вон кроме нее (кивок в мою сторону). Ты (Александр) с твоими амбициями, она (Ольга) со своими стонами и капризами. Я таскаюсь с вами как с малыми детишками. Да, признаюсь, будь я один, я бы ушел дальше в пещеры и переждал бы холодный сезон там. Но если я потащу ТУДА вас, вы там подохнете, и я вместе с вами, пытаясь вас защитить. Это очевидно для меня, а, поместив между вами и пещерой Лес, я сделал это очевидным и для вас. Там тоже есть переходы в другие измерения. Там почти всюду сильный радиоактивный фон – местами там такая радиация, что воздух светится. А без дозиметра мы просто не сможем найти безопасного убежища. Мои органы восприятия, обладают, конечно, некоторой чувствительностью к жесткому, альфа и бета излучениям, достаточной, что бы избежать опасных для меня зон, но, повторяю еще раз: то, что ТАМ не повредит мне, вас – убьет! Я могу ускориться: на небольшой промежуток времени ускорить свой метаболизм в несколько раз. Могу замедлиться. Могу понизить температуру тела почти до нуля по Цельсию и впасть в спячку. Знаю, последнее возможно и для вас, но у меня нет необходимых медикаментов – где бы я смог достать экспериментальные препараты, и не нужны мне они… Откуда я мог знать, что по глупости сюда может забрести шайка остолопов? Вляпались?! Так не мешайте мне вас вытаскивать. И пока я могу, я буду вами руководить! Понятно?! А раз понятно, вот вам фляжка, вот стаканчик, и выпейте жидкость ровно по мерке. Рановато конечно, но другого выхода я не вижу.

О дальнейшем... от следующих часов (как всегда после приема сверхдозы сока) у меня в памяти остались впечатления смутные. Меня не морозило, не била дрожь. Только дико стучало сердце, отдаваясь грохотом в ушах; казалось, вот-вот собьется с ритма, но оно упрямо колотилось и колотилось в ребра. И еще дыхание как у бегуна на дистанции – тело, подстегнутое допингом, держало запредельный ритм. Хотелось сдаться, да и пора было сдаться, но зелье, данное нам нашим мучителем, не позволяло этого, заставляло держать темп, заставляло организм выдавать столько тепла, сколько было необходимо, что бы не дать ни одной своей клеточке поддаться чарам холода. И это, с такими усилиями добытое тепло, в миг высасывалось через распаленную кожу ненасытным морозом. Но переохлаждение нам не грозило, единственное: как-то отдаленно, отстранено чувствовалось, как нечто обжигает кожу. Помните, как бывает в первую секунду в снегу после парной: то ли жар, то ли холод ледяной – не разберешь за единое мгновение. Вот так и там, но только на долгие-долгие часы подмененное мгновенье. Вот единственная ясная мысль в воспоминаниях, оставшихся от тех часов – я огляделась по сторонам, увидела лица своих товарищей: «Неужели и у меня такая же багровая морда, налитые кровью глаза?». И все же, со временем (и сколько времени прошло?), злое колдовство начало рассеиваться, тиски безоговорочного подчинения ослабли: тело стало спасаться от холода как знало и как умело, мышечной работой восполняя истончающийся ручеек тепла, утекающий в холодную пустоту. Нас опять затрясло, но снова же, мы пока не чувствовали страданий: обезболивающая, лишающая мучений функция Лесного сока (самая долгоиграющая из его функций) продолжала действовать. Мы исходили дрожью без больших мучений.

Потом, в ритм дроби, отбиваемой нашими зубами, вмешался новый, чмокающий, звук: Лес изменил форму. Мы вывалились из обындевевшей палатки, едва осознали, что это чавканье для нас означает.

Обжигающе морозный воздух, вторгавшийся в пещеру из входной дыры, сменился теплым сухим ветерком, внезапно задувшим из пещерной глуби, и теперь неторопливо размывавшим, растворявшим мороз, накопившийся в нашей каменной бутыли – слишком неторопливо на наш взгляд, слишком неторопливо. Наплевав на Его предупреждения, мы выскочили из пещеры, и тут же уперлись в непроницаемую белизну тумана.

Разноголосое, колдовское потрескивание камня, вбиравшего тепло от влажного воздуха. И еще этот незнакомый, густой, навязчивый запах чужой жизни. Там была жизнь – я инстинктивно чувствовала ее. Жизнь неизвестная и непонятная, а потому опасная – а то, что она была невидима, неразличима за стеной тумана, только добавляло ей опасности.

Похоже, это ощущение неясной тревоги испытала не я одна. Вслед за мной, в пещеру попрятались и все остальные любители тепла.

Если подумать, не так уж в пещере теперь было холодно.

Глава 7. Туман.

Это не был Туман от Стивена Кинга, и механизм его появления выглядел кристально просто. За часы антарктического холода, камень Платформы вымерз – неглубоко, но достаточно, что бы, при контакте с теплым и влажным воздухом, и едва ощутимом ветре, на несколько часов заполнить всю чашу каньона густым, липким – непроглядным туманом. И все же… Все же этот туман навевал ужас. (И еще этот навязчивый запах чужой жизни.)

Попробую растолковать.

Поймите меня правильно: сам по себе, туман не страшен. Чудовища, сами по себе, тоже страшны не очень – притерпелись уже к ним. Но соединения свойств того и другого… магически усиливает ваши страхи. Вы знаете, что чудовище поблизости, здесь оно, вот, но туман скрывает его, и вы начинаете рисовать в распаленном сознании картины, одна ужасней другой. Картины детских страхов, перед которыми вы особенно беззащитны, всплывают в вашем мозгу. Туман заставляет звуки разлетаться дальше, заставляет их разбиваться на тысячи эхо, и вы, слыша своего врага, слыша отчетливо любое его движение, не способны понять, спереди он или сзади, а может справа? Или слева? Вы знаете, что ОНО вот – рядом, но вы не видите его. Не видите где оно, как оно выглядит, и оно начинает казаться вам вездесущим, кажется вам ВСЕМ, Абсолютным Злом, намеренным поглотить вас. Вы не готовы к схватке с ним. Вы, БОИТЕСЬ.

Вот чем для нас стал тот туман. Он отнимет силы и готовность к бою. Он возрождает детские страхи. Страхи, которые сильнее нас, и так отнимает мужество и силу. И у нас не было часов – последний оплот определенности давно исчез, и мы остались, каждый – наедине со своими детскими страхами.

Вот почему мы снова нырнули в пещерную тьму. Там оставался ОН, не последовавший за нами наружу – Незнакомец, единственный взрослый человек, оставшийся около нас, после того, как перед туманом, мы стали детьми.

При нашем появлении, он нас, как всегда, обрадовал хорошими новостями. Ну вот, следующая станция – наша. Остался только самый трудный участок пути, и все… Начинается густонаселенный район. Полагаю, у нас есть пара часов до того, как местные живчики доберутся до нас. А потом, нам понадобятся все силы для знакомства с ними. (Он сказал – «Нам»!) А пока предлагаю вам позавтракать, а потом отдохнуть. Когда придет время, я вас разбужу.

Сон – это было так естественно. Лесной сок – Сон – Еда; вспышка физических сил, потом истощение: голод и усталость – на секунду я отчаялась, на мгновение мне показалось, что кроме этого, в нашей жизни ничего нет, – но только на мгновение. Вслух, разумеется, я ничего не сказала. И никто ничего не сказал. Не то, что бы не нашлось охотников рисковать, нечаянным словом разбудить Его гнев. (Часть из нас была не настолько умна, остальные – не настолько осторожны.) Просто сказать было нечего, все и без того было ясно. А еще мне (нам) не хотелось с ним разговаривать, не о чем было говорить. Наверно это была обида. Или душевная усталость. А впрочем, – не помню.

На этот раз меня дергали за ногу, дергали долго – настойчиво, если не сказать – грубо. С трудом я разлепила веки, – и тут же широко распахнула глаза.

Мир вокруг купался в медовом свете. Вся пещера мерцала медовым светом. Теплая желтизна струилась от пола, отбрасывая на стены, свод оранжевые полутени, загадочно колыхавшиеся под дуновениями только им ведомых ветерков. И на это ласковое сияние отзывалась вся поверхность пещеры, каждым своим зеркальным участочком, каждой щербиной, каждой трещиной отражая в пещеру свет переломленным тысячекратно, насыщая воздух вокруг нас бесчисленными мерцаниями, отзывавшимися на каждое движение теней. И Аромат, – в пещере разливался чарующее благоухание, не знакомое мне до тех пор, и после того не встречавшееся никогда и нигде, – чужой аромат. А источником этого чуда были фонарики, похожие на китайские – не такие изящные, но не менее фантастические. Считанное их количество настолько расчетливо были рассеяны по пещере, что их свет достигал самых укромных ее уголков. Это было так… прекрасно, – сказочно и прекрасно.

И вот, создатель этого чуда сидел на корточках рядом со мной, и грубо дергал меня за Ногу! Любопытно, впервые я увидела этого человека (его – как человека) без брони, и так близко. Крепенький паренек – мускулистый, но не чрезмерно, выше меня на полголовы, но среднего роста: метр семьдесят пять – я полагаю[17]. Русоволосый, короткая стрижка: не бандитский ежик, а так – домашнее творчество – либо в его мире еще не додумались до парикмахерских, либо процветает мода на непрофессиональную стрижку. В лице – ничего необычного, или особенного. Карие глаза, нос, с горбинкой, густые (собольи) брови – левая рассечена шрамиком. Подбородок как подбородок, рот как рот, губы как губы: не узкие, пожалуй, даже – чуть полноватые. Кожа гладкая, щетины нет (не смотря на все наши мытарства), но заметно, что он периодически бреется. А вот с одеждой не слишком аккуратен, и похоже, в ней его привлекает функциональность, в не внешний вид. Если все сложить, получается молодой человек лет двадцати, не урод и не красавец, парень как парень – встреть я его где-нибудь на улице, на концерте, или в ночном клубе, сказала бы себе: «Какой славный мальчик» – и прошла бы мимо. Хотя, если бы он заговорил со мной… Хотелось бы, что бы он сейчас заговорил со мной. Примерно так: «Мне надо с тобой посоветоваться… ты знаешь своих друзей… я понимаю, все это время их реакции на опасность были инстинктивны, но теперь, когда они как-то подготовлены… смогут ли они действовать разумно?». Увы, об этом оставалось только мечтать, так что пришлось открыть рот самой. Как можно мягче я произнесла:

- Видите ли... все это время наша реакция на опасность была инстинктивной. Теперь, когда мы немного подготовлены... мы сможем действовать разумно. Я знаю себя и своих друзей. Александр – смелый человек. Я очень зла, а нет отважней зверя, чем злая женщина. Ольга, – не знаю, но она тоже сильно рассержена, и тоже женщина. Женька и Вовка, в нынешнем виде, не бойцы. – Я замолчала. Я вдруг поняла, что слишком откровенно его разглядываю, а он, конечно, это заметил, воспринял хладнокровно и дал мне пару минут рассмотреть себя хорошенько. В итоге, пришлось покраснеть мне – не ему. И когда уже я, панически пытаясь не смутиться окончательно, почти решилась вскочить на ноги, и, развивая видимость бурной деятельности, куда-нибудь умчаться, и тем самым, ускользнуть из этой неловкой ситуации, он встал и (вечность, или полминуты спустя) уходя, мягко проговорил:

- Буди Ольгу, а я займусь Александром. Поспеши, нам еще многое надо сделать. – Какое нахальство – быть таким тактичным! (Черт бы побрал его бестактную тактичность!)

Немногим спустя, мы собрали наш маленький военный совет.

- Ваших друзей не стоит будить, – обратился он к нам, – до следующего перемещения платформы осталось еще какое-то время, а для предстоящего нам марш-броска им понадобятся все силы. Пусть спят. Мы, либо справимся вчетвером, либо… они нам ничем не помогут. Твари придут оттуда, – он указал вглубь пещеры. – Чувствуете перемену? – Действительно, горячий ветер, дувший из-за завала, неведомо когда утих, сменившись зябким сырым сквозняком, тянувшим в противоположную сторону. – Он продолжил, – этот ветерок сейчас разносит запахи наших тел по всей длине пещеры, и далее, по пограничной зоне вплоть до самого перехода. Он дует заметно сильнее чем, несколько минут назад, а это признак того, что территория пограничной зоны расширяется, захватывая все большую площадь сопредельного мира, со всем живым и неживым, что не ней находится. Вы сами понимаете, вычислить точно прирост площади этой пограничной зоны, не зная разницу в текущих атмосферных давлениях между этой платформой и сопредельным миром, невозможно, но примерно оценить этот прирост я могу. Так вот, разница в атмосферном давлении мизерна, так как изначально воздушный поток был почти неощутим – теперь он намного сильнее, и продолжает нарастать, а, следовательно, притом, что тот мир изобилует разнообразнейшей живностью, я могу предсказать нам жаркий охотничий вечерок. Тем более что между нами и тамошними тварюшками встала толща горы, и единственный путь оттуда сюда – эта пещера. Все – без потрясений: ну, возникнет в том мире на какое-то время еще один утес с пещерой, а значит, толп обезумевших от страха животных, нам ожидать нечего, а вот свирепых и голодных может быть сколько угодно. И я полагаю это обстоятельство веской причиной для тог, что бы продумать план наших действий на случай атаки. Итак, какие будут предложения, исходя из того, что кто-нибудь по настоящему крупный, благодаря завалу, к нам не пробьется, за то мелкого и цепкого может оказаться великое множество?

Маленький военный совет. В первоначальном плане, наша диспозиция выглядела следующим образом. Александр метрах в четырех от основания завала, и настолько близко к левой стене, насколько позволял ему свод пещеры, но так, что бы не быть скованным в движениях, и оставалось место для маневра. Александр в костюме (броне) Незнакомца и с его мечом в руках. Его целью было держать левый фланг, уничтожая тварей, сумевших подобраться к нам вплотную. Справа, и на одной линии с Александром, Незнакомец – как единственный умеющий пользоваться таким оружием – оснащенный копьем, луком и стрелами с набитыми взрывчаткой наконечниками. Целью незнакомца было массовое убийство. В его обязанности так же входило оберегать правый фланг, и, благодаря длине своего копья, прикрывать меня. Я – третья вершина треугольника Незнакомец-Александр-Наталья, на метр позади линии Александр-Незнакомец, а по ширине – точно между ними, отягощенная ружьем, должна была картечью расстреливать любое нечто, возникшее из-за завала. (Стрелком я была так себе, но картечь, на то она и картечь, что бы у умельцев, подобных мне, не было шансов промахнуться.) Ольга. (Олюшка, по мне, была среди нас особый случай.) Ольга, по моему разумению, должна была располагаться в резерве, с двумя (единственными) бутылками зажигательной смеси – последние остатки топлива, помесь жира и спирта плюс еще чего-то из запасов Незнакомца, разлитое в две пол-литровые бутылки – наша передышка в предстоящей драке, тайм-аут, двухминутный перерыв на отдых и дозаправку… или последняя надежда изменить ход боя в нашу пользу. Таково было мое мнение, но не мнение Ольги.

- Жизнь, болезнь опасная – от нее умирают. – Внезапно, с особым цинизмом прошипела Оленька, отобрала у меня, опешившей от такой внезапности, двустволку, профессионально осмотрела ее, и, оставшись удовлетворенной этим осмотром, со словами, – Советую: заткните уши, а то скоро здесь будет очень шумно, – решительно заняла предназначенную для меня позицию. Никогда до того не видела на ее хорошеньком личике столь хищного выражения, – вот тебе и Олюшка, вот тебе и «овечка». Окружающая действительность опротивела, нет – достала, наконец, и ее… А если серьезно, человек, под влиянием обстоятельств, способен меняться за считанные дни – если не часы. Идея затертая, и не раз уже повторенная мною здесь, но банальность закона не означает его отмены. Просто за событиями, я не успела уследить эти перемены в Ольге. Что же, теперь мне осталось только их принять – эти изменения. Я и приняла. И добровольно, и без всяких возражений уступила ей. Видите ли, мы были соседками. А, зная упертый характер ее папаши, заядлого браконьера, я была уверена, что стрелять Ольга умеет. Даже при всей нелюбви ее к этому занятию, стрелять она умеет. В итоге, в резерве оказалась я, и это только улучшило наш расклад. От мужской части нашего отряда возражений не поступило – мы ВСЕ пришли к этому выводу. Оставалось только ждать. А ожидание вышло недолгим. ЭТОТ человек не только сам все делал вовремя, он еще и умело тратил время окружающих, так что наш сон, сборы, совещание и само ожидание длились ровно столько, сколько и должны были длиться, что бы живший в нас червячок сомнения, усталости и страха не успел доглодать нашу злость и решимость к драке.

Если бы эта повесть была бы развлекательно-приключенческой, здесь, для пущей драматичности, положено написать, что пришли они неслышимо и внезапно, напали не с той стороны, с которой мы ожидали, была долгая, изнуряющая драка, и только… что-то помогло нам выжить, – отнюдь. Мы услышали их заранее, знали, откуда они придут, и вполне готовы были к встрече. Мы только не ожидали, что их будет ТАК много.

Эту часть моих воспоминаний я вижу очень отчетливо. Шелест бесчисленных ног, перестук потревоженных камней… Я заткнула уши заранее заготовленными ватными тампонами, и поплотнее придвинулась к Ольге (в тайне от всех, я придумала подстраховать Оленьку, если она вдруг растеряется). Сначала, из глубины пещеры возникла узкая, черная многоногая тварь, величиной с мою руку, лоснящаяся на свету сегментами гибкого длинного тела – и сразу же была поглощена Лесом. Еще одна поползла по потолку, ее, походя, зацепило одно из Лесных щупальцев, и она, не удержавшись на стекловидном покрытии, упала вниз, последовав вдогонку за своим компаньоном, в утробу Леса. Потом наступило затишье…

Незнакомец весь подобрался, теперь он больше, чем когда-либо, походил на хищника. Успел, – Их никогда не бывает так мало, – только и успел прокричать он нам , как твари ринулись по стенам, потолку, вершине завала сплошной черной рекой. Наш Лесок был смят, затоптан, замурован под грудой черных тел – существ было слишком много, что бы он смог остановить хотя бы заметную их часть. Первая, вторая, третья стрела Незнакомца полетела в щель под сводом пещеры, за завал, и взорвались там, на мгновенье, прервав поток тварей. Пещера загудела, на нас, не смотря на защиту завала – этой каменной стены под потолок – дохнуло жаром, со свода пещеры посыпались твари, и вперемежку с ними, камешки, угрожая новым обвалом прямо нам на головы. Его секундное колебание перед следующим выстрелом решило дело, вал черных тел подобрался к нему вплотную. Два Ольгиных выстрела – почти дуплет, разорвали в клочья четырех тварей, и еще смертельно искалечили несколько, и те и другие, вперемешку с живыми, скатились к ногам Александра, затопили Александра, облепив его почти по пояс. Я метнула бутылку – не очень удачно, та разбилась не под самым сводом, – на полметра ниже и не в центре завала, а возле стены. Огонь хлестнул вверх, уперся в камень, в скалу красным дымным языком, из угла в угол, по дуге прошелся по своду пещеры, закрутился по спирали, отсекая этот неистовый поток насекомоподобных существ. Десять ударов сердца. Незнакомец, изящно кружился на месте, наконечником копья нарезая тварей аккуратными ломтиками. Александр, как пьяный медведь, топтался на месте, рубя и давя все вокруг себя и под собой, – нападая и не защищаясь, невредимый только благодаря доспехам незнакомца. Ольга, – сумасшедшая кошка – ухватившись за ствол двумя руками, как дубиной, молотила прикладом ружья вокруг Александра, не обращая внимания на опасности, угрожавшие ей самой, и живая пока, только благодаря усилиям Незнакомца.

Тридцать ударов сердца. Огонь заметно поник, на много раньше, чем выгорело топливо: завал, это оч-чень неаккуратное скопление камней, и раскаленная жидкость легко находила в нем щели. Огонь поник, становясь слишком хрупкой преградой нашим врагам. По потолку, прямо сквозь пламя, попыталась прорваться одно из чудовищ, – у него получилось, следом устремилось еще одно… Сорок ударов сердца. Я бросила вторую бутылку коктейля, та лопнула чуть выше по склону завала, и почти в самой его середине по горизонтали – гораздо удачней первой, – пламя вперемешку со стеклом брызнуло во все стороны, надежно заткнув дыру плотной огненной стеной. Все наши жизни кончились – мы покойники. Еще минуты три, и мы покойники. Как только спадет огонь… Вот тут, осознав неизбежность смерти, я испытала последнюю удушливою волну ужаса, а после… потеря эмоций. Именно в этот момент мои воспоминания теряют эмоциональную составляющую, становясь бесстрастной фиксацией событий, – простой констатацией фактов. Я схватила валявшийся рядом топор и вклинилась в бойню. И одновременно я бесстрастно видела как…

Незнакомец, две? минуты спустя, оставив резню на несколько мгновений – бесценных мгновений – ринулся к рюкзакам, выхватил знакомую колбу с притертой крышкой, прыгнул к самому завалу. Дождался, когда вновь оживший поток тел задавит остатки пламени, и метнул колбу в свод пещеры. И вновь заработал копьем, не давая, теперь уже обреченным тварям, приблизиться к нам.

Колба разбилась. Пыль цементного цвета расширявшейся завесой поплыла вниз. Скинув все негодное, парить в воздухе осталась только взвесь спор – свинцовый туман невесомым облачком качнулся к нам… и вдруг передумав, подхваченный сквознячком, легким смерчиком унесся прочь, за завал. И все живое, которого успело коснуться это облачко, мгновенно застывало бесформенной мертвой плотью.

Я выдернула затычки из ушей… Сквозняк повлек споры Лишайника дальше вглубь пещер, и по мере их продвижения, затихали возня, шипение, шорохи потустороннего мира. Но где-то там – дальше билась и билась об эту преграду, грозя проломить ее, голодная штормовая ярость. Впрочем, не такая уж хрупкая преграда: куски мяса, которого успела коснуться это облачко, – они поддавались его мертвящему прикосновению, на глазах расползались, разлагались старой мертвечиной. – Все, – Сказал Незнакомец, – мы остались без черного хода. – Итак, мы победили – пришло время штопать собственные шкуры.

Крепче всего досталось Александру – не смотря на доспехи. Не считая остального, левая рука – глубокая длинная, вдоль всего предплечья, кровоточащая царапина. Охромел на правую ногу. Во время драки, твари сорвали с его сапог несколько защитных пластин, и сквозь одну из этих брешей он получил небольшую, но очень некрасивую кусаную рану голени, – вопреки всем усилиям Незнакомца, при каждом движении ноги, из нее сочилась кровь. Оленька, за те полминуты, на которые Незнакомец отвлекся от ее личной защиты и занялся тотальным спасательством, ухитрилась словить несколько болезненных, но неопасных царапин по всему телу. Я, помимо прочих мелочей, получила неопрятную рану от виска и по всей левой щеке. Мне оставалось утешаться тем, что нынешняя пластическая хирургия достигла достаточных высот, что бы привести мое лицо в должный порядок. Только Незнакомцу все было нипочем, – целехонек, и ни единой проблемы.

Мы еще латали друг друга, когда пришел очередной сезон. Получилось очень заметно. Коренная порода вокруг нас зазвенела от напряжения. Пещера внезапно завалилась на левую стену, затряслась, медленно выпрямляясь, и не прекращая дрожать, накренилась на другой бок, – градусов на тридцать – и, затихая, замерла в таком положении. И все это под канонаду далеких камнепадов, гул потревоженной гальки, скрип ерзающих по полу пещеры каменных блоков. Когда это закончилось, и от всех звуков в пещере остался только отдаленный грохот внезапно начавшейся грозы… – Все, нам пора, сказал Незнакомец. Сейчас я сделаю вашим спящим друзьям по уколу. Через пять минут после этого, можете их будить. Я, тем временем выберусь наружу и быстренько осмотрюсь вокруг.

Он вернулся сразу… Вернее, ему вообще не удалось пробиться наружу.

- Так… там завал. Похоже, во время землетрясения, каменная осыпь у подножия горы сдвинулась вниз по склону, – ненамного, но достаточно, что бы вновь перекрыть выход из этой пещеры. Рассмотрим варианты… выйти отсюда по системе пещер – еще нереальней, чем было прежде, и даже для меня: ко всему прочему, теперь они отравлены лишайником, а у нас не уцелело ни одного костюма. Так что нам остается одно – разобрать завал изнутри. Судя по силе и чистоте звуков, приходящих снаружи, пласт камней над пещерой не слишком толст. Так, что это будет сложно, но невозможно. Мне понадобится помощь Александра. Девушки, вы, тем временем, покормите ваших больных и перекусите сами, потом срежьте с одежды все металлические предметы. Воздух снаружи сильно насыщен электричеством, а ожоги нам совершенно ни к чему. И особо не напрягайтесь со сборами – дом совсем рядом, а как вернемся, я компенсирую вам все материальные потери.

Мы выполнили его указания, а потом нам оставалось только ждать. Да еще, время от времени, по его сигналу, втаскивать внутрь пещеры тючки с камнями.

Да, вот что – может мне показалось… Я посмотрела на Лес, посаженный Незнакомцем возле пещерного входа. Это определенно была не береза. Это походило на земное растение, но только ПОХОДИЛА, чем-то неуловимым (может быть пропорциями, оттенками, запахами, – я не помню чем, я помню, что так было!) отличалось от них. А может мне это почудилось – тусклый свет подсевшего фонарика, усталый мозг, обман утомленных чувств. Или эти искажения были следствием влияния пещерных условий на Лес. Но Он был уверен в том, что нам пора уходить, и не мне, не раз убеждавшейся в правильности Его действий, было сомневаться в этом решении. А впрочем, этот эпизод я помню смутно.

На чем я остановилась… В сущности, не произошло ничего страшного, и, находись кто-нибудь из нас снаружи, проблема была бы устранена за полчаса. Мы это прекрасно понимали: сквозь каменную пробку нам отлично были слышны раскаты грома, грохот водных потоков, срывавшихся с окрестных скал. Но разобрать ЭТО изнутри, выискивая слабину в плотно спрессованной недавней подвижкой массе породы, выдергивать по камешку, грозя обрушить на свою голову становящуюся неустойчивой каменную стену. Лежа в узкой щели, в грязной холодной воде, бороться с камнем, бороться с ручейками грязной холодной воды, пробивающимися между камней внутрь пещеры. Нам понадобилось два с лишним часа[18], и предельное усилие Незнакомца, что бы вырваться из пещеры. Два с лишним часа, а потом еще двадцать минут он трудился снаружи, расширяя проход. Долго, – непозволительно долго!

Наконец, он вернулся к нам.

Он выглядел страшно. Его руки. Первыми я увидела его руки, остатки тряпичных полос, защищавших кисти его рук, были мокры от крови, – его крови. Раны были столь глубоки, что кровь никак не унималась. Далее: рубашка и брюки были располосованы вдоль его тела во многих местах – почти распадались на отдельные лоскуты. Под мокрыми, прилипшими к телу, розово-серыми от дождя, крови и грязи, лохмотьями, угадывались длинные, глубокие ссадины, и по ним, ясно было, как Он рвал тело о каменные зубья, пытаясь протиснуться в слишком узкую для себя щель. Я попытались заняться его ранами, но он отмахнулся, – Только кисти рук, остальное – мелочи. – А когда я сдирала с его рук эти тряпки…

Стоп. Ему крепко досталось, – да! Но мое нытье сейчас по этому поводу – немерянная дурость. Все это мелочи, в сравнении с последней, для нас, загадкой этого места.

Глава 8. Исход.

- Только руки. На остальное нет ни секунды. Лихорадочно, кривясь от боли, он заговорил. – Два часа! Я провозился два часа – хватило бы времени на обходной, относительно безопасный путь. Аккуратненько обогнули бы гору, – и все! А теперь придется ломиться через самое пекло. Ползти через …лядскую расщелину, в самые …лядские минуты этого сезона! Ладно, поехали, – последний инструктаж, и слушайте меня внимательно! Там, снаружи, слишком шумно, так что общаться придется только жестами. Смотрите: подыму руку вверх – остановились, сразу и без раздумий, махну вправо или влево вот так – направление обхода препятствий. Поведу вытянутой рукой вниз – встать на карачки и ползти, и наоборот: вытянутой рукой вверх – встали. А вообще… побегу – бегите, упаду – падайте, поползу на брюхе – ползите на брюхе следом. Но будьте осторожны: хотя склон горы сейчас не так крут, как раньше – не обольщайтесь: ливень очень силен, вода подмывает всю эту каменную кучу, и она сейчас крайне неустойчива, и это помимо того, сами камни очень скользки. Так что, прежде чем ступить, убедитесь в надежности опоры. И привали счастье тому, кто оступится. Лесной сок, конечно, обезболит вправленный вывих, но даже это средство бессильно против открытого перелома ноги. Старайтесь держаться рядом со мной, хотя от молний там так светло, что не потеряетесь. Если кто отстанет – пробирайтесь к ущелью на вершине горы. Не увидите меня на входе, следуйте через ущелье самостоятельно, а я, в любом случае, проведя основную группу, выйду вам навстречу. Верхнюю одежду не одевать – там не холодно, и обязательно избавьтесь от всех металлических предметов. Да, – если встретите шаровую молнию, не дергайтесь, но и не застывайте у нее на пути. Ни того, ни другого она не любит – может и грохнуть. Лучше тихонечко постойте, прикиньте траекторию ее полета, и вежливо, неторопливо посторонитесь. Все. Инструктаж закончен. Выход домой – прямо за этой горой. Как бы там ни было – выступаем, и помоги нам кто-нибудь!

И опять была ночь.

Гигантские молнии.

Как всегда под действием лесного сока, я помню только самые яркие события, всплывающие в памяти на фоне мутного, трудно различимого задника прочих впечатлений. Помню. Фраза: «Светло было как днем» – не подходит, желтый свет нашего неяркого солнышка в сравнении с этим... Призрачное едва колеблющееся сияние – фиолетовое свечение молний – единой молнии резвящейся там, в небесах, выпускавшей и в стороны, и вниз к земле десятки огромных ветвистых энергетических щупальцев, и там, наверху обросшее бахромой молниевых щупалец потоньше. Кружащее голову метание по скалам, среди и между скал, – полутеней. Настоящих, черных – непроглядных теней не оставалось, они были уничтожены, разорваны хлещущим со всех сторон светом, и жалкие остатки их таились в самых глубоких щелях, но и там трепетали, выискиваемые и нещадно избиваемые сверканием огромных молний, устремлявшихся из небес к земле. Приходилось смотреть только себе под ноги – каждый взгляд вперед грозил головокружением, потерей ориентации в пространстве. Нам чуть везло: нещадный, режущий глаза свет, вырывавшийся из облаков над головами, был смягчен и частью – рассеян мутной пеленой дождя; воды, потоками сбегавшие с неба ощутимо пригибали к земле. Сквозь жиденькие затычки в ушах (извечное женское любопытство!) в мозг врывались разрывы громовых раскатов, и рев близких водопадов, и шипение ливня, вбираемого где-то позади зеркалом вновь нарожденного озерца. Я рискнула оглянуться назад, и сквозь случайно прореху в дожде углядела массу воды – настоящее озеро, возникшее на месте долины, заполнившее за два часа всю долину, и все вбиравшее и вбиравшее в себя десятки водопадов, сотни водопадиков, и бесконечье ручьев и ручейков.

Помню склон, не крутой – наоборот, теперь после смены сезонов – пологий, но почти неодолимый для (хоть и подстегнутых допингом, но) изнуренных людей. Помню черные обломки камня жирно лоснящиеся, не скользкие как голыши, но все равно так и норовящие вывернуться из-под ног, и увлечь тебя за собой вниз по склону, и дальше, сквозь ярко мерцающую под вспышками-ударами молний поверхность, в яростно бурлящую глубь озера.

Помню, мы, помогая друг другу, преодолели каменную осыпь и побрели-поползли вверх по слегка неровной, но такой божественно устойчивой, восхитительно шероховатой, после податливой щебенки, поверхности горы. Но, увы: пока поднимались сюда, дождь постепенно ослабевал, истончился до водяной взвеси и теперь только моросил, пропуская к нам почти не смягченным нещадный молниевый свет. Глаза и без того утомленные метанием полутеней, защипало и начало жечь, как во время смотрения на электросварочную дугу. Боль не удавалось сморгнуть, слезы нарождались сами, стремясь защитить зрение. Я почти ослепла, не стало видно впереди почти ничего, и стало легче, лишь когда я додумалась смотреть на мир одним глазом, закрывая на время другой, и тем, давая ему отдых, – конечно, так я потеряла глубину зрения и добрую треть области обзора, но стало легче переносить этот слепящий фиолетовый свет.

Помню: вечность и полчаса спустя, мы, наконец, добрались до каменных монолитов-столбов, угрюмо подпиравших небо. Именно в них, в их непокорные головы били и били канаты молний, оставляя раскаленные, исходящие паром желтые пятна на их поверхности. Электричества было столь много, что оно, не успевая поглощаться толщей столбов, змеилось фиолетовой мантией по их поверхности, а порой, скопившись сверх меры на одном из них, внезапно, гигантской искрой перескакивало на другую близлежащую колонну, высекая из той снопы разноцветных шаровых молний. Я давно уже ничего не слышала, лишь мое тело реагировало на звук, вздрагивала при каждом новом столкновении пламени и камня. Я коснулась ушей, пытаясь ослабить затычки в них, на руке осталось липкое и теплое, – кровь.

Здесь, у колонн, мы свалились – увы, не истощенные физическими усилиями, а пораженные внезапной – яростной и чистой, пронзительной головной болью, сознание померкло. Организм отказывался жить (существовать, работать, подчиняться) в столь экстремально-тяжких условиях. Перед уходом из пещеры, мы, намеренно загоняя себя, выпили «Сока» – огромная такая сверхдоза сока, выжатая из нашего собственного Леска. На этот раз жидкость подействовал на нас неожиданно мягко, окутала сознание ласковым, уютным ватным одеялом, смягчая восприятие; отдалил мир, сделал его безразличным нашим душам настолько, что бы не сойти с ума от дикого буйства природы. Но тут у подножия этих колонн, даже такая защита бесчувствием не спасала. Дикий переизбыток электричества вокруг, или причудливое переплетение силовых полей, или что-то там еще – неважно, отразились на нас, в наших головах, приступом ослепительной, обездвиживающей, лишающей сознание боли, на фоне которой прочие, одновременные с этим испытания казались незначительной мелочью: проливной, за последние полчаса резко похолодевший дождь, опасно близкие молнии, и ударные волны, порожденные ими, и заставлявшие все внутренности, каждый орган моего тела болезненно отзываться тупой саднящей болью. Обморок. Но я выжила – как-то бессознательно отползла чуть назад, и выжила. Лежа на границе опасной зоны, в бессилии смотрела на огненный хаос впереди. Потом, дождь ослабел еще чуть. Молниевый спрут сместился дальше от нас, и, зависнув над самой вершиной Горы, теперь лупил и лупил всей своей энергетической мощью, всей своей яростью бился и бился в ее каменную макушку. Шестисотметровое пространство по вертикали, получившееся между нами и небесной молниевой круговертью почти обещало безопасность. Головная боль отступала, и я рискнула. Я поползла вперед, уже не обращая внимания на гроздья шаровых молний курсировавших по причудливым траекториям вокруг и среди скал, и лишь иногда мое тело непроизвольно вздрагивало, когда какая-нибудь из них взрывалась, натолкнувшись на камень. Быстрее, быстрее прокричал он нам. Конечно, я не слышала его крика своими искалеченными ушами, только угадала слова по шевелению губ. – Дождь заканчивается. Прекратится он, закроется дорога домой. – Следом был яростный блеск. Беспамятство. Потом я очнулась: мир, покачиваясь, проплывал мимо меня; покачиваясь, надвигалась Гора. Контузия. Вот, наконец, над нами нависла каменная вертикаль. Вот мы попали в ее благословенную тень, почти спрятались от неистового света и болезненных ударов воздуха. В голове немного прояснилось, стало возможным рассуждать. Моей опоре было тяжело – ее пошатывало, она часто спотыкалась. Я сделала попытку сползти с нее и встать на свои ноги – их я уже ощущала. Опора воспротивилась. Я передохнула пару минут, повторила попытку, – на этот раз удалось вывернуться и сползти вниз. Мои ноги меня обманули – подломились подо мной и я села на зад. Моя опора склонилась ко мне. Это был Незнакомец. Его вид был страшен. К прежним ранам прибавились новые ссадины и кровоподтеки. Похоже, его сильно приложило молниевой ударной волной – той же, что вышибла дух и из меня. Я повела взглядом дальше – все были здесь, слегка потрепаны, но выглядели лучше нас с Незнакомцем. Потом на меня накатила очередная волна дурноты, и пришла в себя я только, когда мы уже ковыляли по расщелине. Незнакомец волок меня вдоль правой ее стены, идеально ровной на ощупь – выяснила, когда Он споткнулся на ровном месте, и меня от толчка по инерции, с размаху приложило об стеночку. Под ногами было ровно и мокро, – и тридцать градусов уклона. Нормальный дождь прекратился, но водная взвесь продолжала опускаться с неба, и по всей поверхности стены сбегала наземь тонкая пленка воды, оформляясь на дне ущелья в неглубокий – едва в полступни, но резвый ручеек.

Потом… Мы ошиблись, – гроза внезапно усилилась. Стены ущелья мигом вспухли толщей воды. Бодренький ручеек, толкавшийся у нас под ногами, мгновенно раздулся неистовым потоком. Незнакомец, первые секунды устоял на ногах, так что я успела увидеть, как недавний ручей сбил с ног впереди идущих. Сашка, Ольга, – я видела, как их накрыло с головой. Потом помню надвигающуюся стену ущелья – меня размазало об нее, следом дикая боль рванула тело, за тем я потеряла сознание…

Очнулись мы уже в нашем мире, только – в больничке. Нашли нас, пятерых, в том же сосновом лесу, в котором мы ложились спать пару? тройку? суток назад. (Оказалось – более двух недель прошло.) Только десятком километров южнее – на самой опушке леса. Оказывается, у Женькиного знакомого деда, было большое влияние на кое-кого из черезвычайщиков. Так что искали нас профессионалы. Искали тихо – нашли быстро. Нашли быстро уже НЕДЕЛЮ дежурившие поблизости ребята из МЧС. Свезли в больничку, а потом – вот загадка – оставили в покое. Насколько я поняла, так наш дед пытался искупить, как он считал, перед нами свою вину, за то, что (как он считал) втравил нас ненароком в это говно. И дальше, даже сам не лез к нам с вопросами. В общем, закрыл эту тему насовсем. В стационаре тоже, нас особо не доставали вопросами. Либо Незнакомец наш был слишком пессимистом, либо сверхдозы сока внезапно помогли, но не то, что Лишайника, никаких признаков иного заражения в наших ранах не было обнаружено, а сами мы молчали в тряпочку, так что и со стороны медицины обошлось без повышенного внимания.

Додумывая на досуге происшедшее с нами в последние минуты, в том мире – на первый взгляд все просто. Ущелье было прямым, стены – гладкими, дно ровное и без камней, так что, не успевший набрать всей силы поток, несколько раз слегка приложив о стены и дно, вынес нас прямиком в обрез зоны перехода, и выкинул в родной мир. Незнакомец же, – либо застрял в том месте (во что я не хочу верить), либо ушел несколько позже, и его выбросило в некотором удалении от нас. А, найдя нашу компанию первой, поисковики сразу свернули операцию – им еще надо было, насколько я понимаю, куда-то слить эти незапланированные ведомством расходы, и они ни на рубль не собирались увеличивать предстоящую им по этому поводу головную боль.

Нет, чувствую, что-то тут не так. Что-то в этой идиллии не сходится. Например, перечитываю эти записи, и вижу лишь примитивненький «ужастик», скучную сташилку – и даже не ужастик, а так – дамский роман. Но как только начинаю вспоминать… ВЫ знаете, что такое долго-долго умирать? Я знаю.

Не получилось. Попробую еще раз. Это мой дневник. Это часть меня, и у меня нет причин сдерживать свои порывы. Да я их и не сдерживала! Почему же с бумаги все мои откровения глядят на меня так по чужому? И действительно ли это только следствие моей поэтической неопытности (слабости)? Я полагаю – нет. И теперь, наконец, я могу сформулировать главный для себя вопрос. Создать цель в своей жизни. Я хочу знать, по какой такой причине мои воспоминания, связанные с этим инцидентом, несут столь тяжелую негативную (невыносимую) эмоциональную нагрузку, вызывающе не соответствующую изложенным здесь событиям? Гипотез у меня множество, от рациональных, основанных на реалиях знакомого мира, до самых фантастических. НО Я ХОЧУ ЗНАТЬ, а не предполагать!

Эпилог.

Сказавший это был прав: «Лучше ужасный конец, чем ужас без конца». Так что мы уходим. Мы возвращаемся туда, что бы повторить шаг за шагом весь наш путь. Я надеюсь, ТАМ мы избавимся от этого страха в сердце, кошмаров в мозгу, и боли в душе.

Я разыскала парней – Женьку, Вовку – выдернула из «Системы», привела в чувство, заставила прочитать свой дневник, а потом поставила задачу. С иглы они соскочили необычайно быстро, – как будто и не были наркоманами с непрерывным двухлетним стажем. (Н-да, с некоторых пор наши тела стали слишком на многое способны.) Кроме репутации, в определенной среде, как самых безбашенных киллеров-отморозков в округе, они приволокли с собой пяток пистолетов с глушителями, четыре «калашниковых» с подствольниками и две дюжины гранат к ним, и пару снайперок. Сашку оказалось разыскать сложнее. Наемник, он и есть наемник, и что бы развязаться с делами, ему понадобилось время, но за то с его возвращением, у нас появилось кое-что, кроме стрелкового оружия: костюмы радиационной защиты, костюмы биологической защиты, спецпалатки, рации, приборы ночного видения, и оч-чень интересные медпрепараты из армейских запасов. Пришлось глубоко залезть в кассу банка, в котором я сейчас работаю, но… плевать! Один раз живем! Так надо жить, а не существовать, и, когда придется, умереть достойно.

Вчетвером совершили налет на психушку, где пребывала Оленька, – дурочка все еще безуспешно пыталась покончить с собой. С нами она ожила, и, вспомнив, что она все-таки человек, да к тому же неплохой стрелок, механик и водитель, принялась за поиски устраивающего нас средства передвижения. Купить – не купили, но угнать смогли неплохой инкассаторский броневичок (принадлежавший нашему банку), и теперь в одной малоизвестной, но недурственной мастерской, помимо прочего, переставляли его с колес на металлопластиковую гусеничную пару. (Угнали пустым, что бы избежать уж слишком пристального внимания органов правопорядка.) Хорошо, у нас тут Сибирь, – не столица. Посты объехать на таком чуде – раз плюнуть, да и трассы для движения нам не нужны, хватит «проселка» и грунтовок, так, что вероятность повесить себе на хвост милицию, или армию – невелики. Думаю, у нас все получится.

Все. Завтра уходим. Сегодня последний день. День мира, день отдыха, (день старой жизни?) – после, либо ничего, либо жизнь полноценная, и перспективы, захватывающие дух. Жизнь, пусть и не без испытаний, но испытаний абсолютно новых, свежих – без затхлого привкуса старой боли, кошмаров и страха. И вот теперь я сижу на скамеечке в крохотном скверике, и завершаю свой дневник. Я благодарна ему – начиная его, я робко надеялась, что он поможет мне облегчить мою боль. Но неожиданно он стал для меня и моих друзей щитом, разделившим нас – людей и наши чувства. Стал зеркалом, отраженные в котором, наши страдания, связанные с некими воспоминаниями, выглядят слишком (искусственно) чрезмерными, фальшивыми, в сравнении с самими воспоминаниями. Этот дневник вытащил из-под тяжести наших кошмаров множество вопросов «как?» и «почему?», а еще решимость найти на них ответы. Если я исчезну, эта пара полупустых аудиокассет и пожеванная тетрадка на девяносто шесть листов – все, что останется от меня в этом мире. Так получилось, я была со многими мужчинами, среди них были и порядочные люди, и кое-кому из них я действительно нравлюсь, несколько в меня влюблены, один мной ослеплен. Я выбрала его. Эту ночь я проведу с ним. А в память о себе оставлю ему этот дневник. Решено. Так и будет.

Как мне сегодня хорошо! Впервые за столько лет, я в мире сама с собой.

Примечания

1

Согласна, фраза действительно неуклюжа, но ведь и я – не профессиональная писательница.

(обратно)

2

Занятно другое… Ха! Либо этот человек полный профан в биологии, либо… обучался не на земных примерах. Насколько я помню из школьной программы, из неоплодотворенной яйцеклетки, в нашем мире, может развиться только женская особь. У нас женщина – основа, а мужчина лишь надстройка…

(обратно)

3

Мне порой кажется, его объяснения в этом пункте – откровенная «лажа».

(обратно)

4

4Не уверена, что не ляпнула тут глупость – трудно вспоминать то, что не вполне понимаешь – но мне кажется, он говорил нам именно эти слова, хотя, возможно конечно – я чего-то упустила или напутала. Да. Это вполне возможно.

(обратно)

5

Никак удержаться не могу. Все тянет на патетику. А он все это рассказывал строже, суше.

(обратно)

6

Впрочем, здесь он был удивительно краток. И если бы я не была в те минуты так озабочена своими мыслями, то легко бы почувствовала: он не хотел пугать нас предстоящим препятствием, но за то, делал все к тому, что бы мы постарались побыстрей удрать из Леса. А каким неприкрытым было это его желание!

(обратно)

7

Воля совершать поступки. Похоже, у Леса она отсутствует: не выработалась за ненадобностью.

(обратно)

8

И простите за грубость.

(обратно)

9

Впечатление из некоторого отдаления. Конечно, не «Шанель номер пять», но терпимо: утонченная смесь ароматов прогорклого масла, и тухлого яйца, приправленная запашком общественного туалета.

(обратно)

10

Мне помогло то, что он помедлил отвернуться от нас дольше, чем было необходимо, что бы убедиться, что мы еще здесь, и с нами все в порядке. Позже, выслушивая его, я узнала – его в нас поразило то же, что так поразило в нем меня.

(обратно)

11

Пыль,.. пыль – я не знаю, как по-другому называть это вещество под ногами, что бы вы смогли ощутить, как это выглядело в реальности. Для меня невозможно подобрать другого определения этой субстанции, слишком сходи зрительные свойства пыли и этого вещества, являющегося, на самом деле, ядом: разрушенными клетками, погибшими спорами – мертвыми осколками уничтоженных атакой Леса частиц Лишайника.

(обратно)

12

Следующие два абзаца можете пропустить: ничего полезного вы в них все равно не найдете.

(обратно)

13

И не обижаюсь.

(обратно)

14

А повторяющейся потому, что в данный момент она не наблюдалась. И хорошо – будь дело иначе, при таких-то ее масштабах, наше путешествие уже бы закончилось, – и очень для нас плачевно; смертельно даже, я бы сказала.

(обратно)

15

Наверно, по инерции, ведь разговорившуюся женщину, если она как следует разойдется, унять трудно.

(обратно)

16

Нет, нет, Вы не подумайте дурного, наша Олюшка – самый чистый, честный и наивный человек в нашей команде. Просто – так получилось. Наверное, что бы выжить, нам всем пришлось на время стать хуже, чем мы были на самом деле.

(обратно)

17

Это я разглядела, разумеется, с самого начала, но к слову пришлось только сейчас.

(обратно)

18

Хронометр Незнакомца почему-то работал.

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg