«Сан-Сталинград»

Максим Тихомиров Сан-Сталинград

— Дяденька, а вам докудова ехать? — спросил беспризорник.

Грязным пальцем он ковырял в не менее грязном носу. Мембрана вакуумного слизнезащитника в месте контакта пальца с носом разомкнулась, давая доступ к сопливой ноздре, а потом, когда палец был из ноздри извлечен, аккуратно затянулась вновь. Беспризорник внимательно оглядел палец и вытер его о штаны. Слизень немедленно впитал подношение и замерцал от удовольствия.

«Дяденька» не удостоил мальчишку ответом. Зыркнул исподлобья, блеснув на солнце фотоэлементом, и вновь отвернулся. Даже сквозь грохот состава по стрелкам было слышно, как скрипят сочленения его шеи.

Беспризорник пожал плечами.

— Подумаешь, какая цаца! — пробормотал он себе под нос.

Пошарил в кармане, вытащил горбушку черного хлеба и принялся жевать. Слизень, переливаясь всем радужным спектром, расступался телом, пропускал хлеб в рот, не забывая на выходе подхватывать крошки ложноножками.

Драный кот и колченогая псина следили за манипуляциями слизня с явным неодобрением — даром что ни одному из них в человеческой еде интереса не было. Ну вот ни малейшего.

Молчаливый спутник беспризорника меж тем восседал в позе лотоса на крыше вагона. Полуприкрытые щитками фотоэлементы его глаз были неотрывно устремлены вперед, к невидимой отсюда, из середины состава, голове поезда. Широченная спина излучала абсолютную безмятежность, и вся поза его была полна покоя и благодушия. Тяжеленные — в пару пудов весом каждый — кулаки покоились на вздутых коленных суставах с усиленными шарнирами. Толстые пальцы, скрывающие в себе сонм разномастных, но неизменно полезных инструментов на все случаи жизни, были молитвенно сложены в замысловатую щепоть.

Странный был попутчик у Пашки Бубенцова со Сто Первой юпитерианской орбиталки. Странный, что и говорить. А повидать Пашке к моменту встречи довелось немало.

* * *

Беспризорник Пашка запрыгнул на порожняк, когда тот притормозил на Кольцах, чтобы взять первую партию груза. Собственно говоря, к тому моменту порожняком он уже не был. Таясь средь пилонов орбитального причала, Пашка видел, как по покатым бокам гигантских цилиндров воровато пробирались крошечные хамелеонистые фигурки, то и дело пытаясь вскрыть технические лючки и грузовые ворота вагонов.

Малолетняя голытьба наводняла всю солнечную систему до самых оортовских комет. Детские дома были с избытком полны сирот. Подрастая, дети последней войны безудержно бежали из космических приютов, стремясь на великие стройки. Там их ловили, препоручали ведению милиции и возвращали обратно. Но они продолжали бежать — романтика вольной жизни прельщала шпану куда больше, чем бессмысленное с точки зрения каждого босяка просиживание казенных штанов в закрытых режимных школах.

Родителей своих Пашка не помнил. Он вообще почти ничего не помнил из раннего своего детства, кроме голода, холода и одиночества. Помнил, что было страшно, и кругом была война, в огне которой одинаково легко сгорали крошечные человечки и огромные космические линкоры. Помнил, хотя и смутно, долгое-предолгое время, которое ему пришлось провести в крошечном автономном мирке спасательной шлюпки. Помнил, как добрые люди с огромными теплыми руками нашли его в конце концов, когда сделалось уже совсем невмоготу от тоски и недоедания, приютили и обогрели. А он в благодарность убежал от них в поисках папы и мамы, убежал в первый раз и умудрился полгода скитаться по шахтерским городкам Пояса, прежде чем его выловил в грузовом порту Цереры милицейский патруль.

А потом начались будни в юпитерианской спецшколе — суровые и одинаковые дни среди сотен таких же, как и он сам, сирот с волчьим блеском в глазах. Он бежал потом еще не раз, бежал снова и снова, в одиночку и в компании таких же, как и он сам, отчаянных сорванцов, и каждый раз его ловили и возвращали. Воспитатели сбились с ног, пытаясь вырастить из крохи-нахаленыша настоящего человека, но побеги повторялись. Свой ярлык трудновоспитуемого и путевку на ганимедский лесоповал, выданную авансом задолго до достижения совершеннолетия, Пашка, по мнению сотрудников детской комнаты милиции, заработал совершенно заслуженно.

Никто не мог понять, что он просто ищет родителей. Взрослея, люди редко понимают детей, даже если это — их работа.

Очередной побег, казалось, увенчался успехом. Удачно задремал после вечернего возлияния школьный сторож дядя Петя, одноногий ветеран войны и безобидный пьяница. Удачно подвернулся залетный рудовоз «Красный шахтер» с дружелюбной командой, приютившей лопоухого сорванца и закрывший глаза на близость к ремонтному доку орбитальной спецшколы. Удачно отвернулся в нужный момент суровый внешне усатый лейтенант, когда рядовые роботы в фуражках с красным околышем пригнали в приемник-распределитель толпу босяков после облавы в лагранжевом Шанхае. И все прочее складывалось как нельзя более удачно — до самых Колец, где Пашке, к тому времени в очередной раз закаленному тяготами скитаний, подвернулся, наконец, транссистемный экспресс, который должен был непременно отнести его к заветной цели.

Ведь где еще искать своих папу и маму, как не на самой великой из строек победившей народной власти? Пусть Пашка и не помнил родителей, но был совершенно уверен, что будь они живы, то трудятся непременно там. Ведь они были настоящими. А настоящие люди не могут дня прожить без подвига, пусть даже и трудового.

Ведь разве может быть иначе?

* * *

На Кольцах поезд простоял недолго. Грузовые бункеры заполнили полиметаллической рудой мелкого помола, а холодильники приняли первую партию пассажиров. Теперь, когда инфраструктура Колец была уже как следует отлажена, спецам-проблемщикам не сиделось на месте. Их ярким пламенем полыхающие неугомонные сердца стремились к новым трудовым победам, подвигам и свершениям.

Пользуясь любой оказией, технари разлетались с обустроенных ныне Колец кто куда. Их ждали чабаны на ледовых пустбищах Европы, полных тучных стад бесцельно слоняющихся выморозков, которых срочно нужно было определить в комфортные мясодойки — а те еще только предстояло отстроить. Рабочие Нептунианских облачных газозаводов жадными хоботами высасывали из атмосферы планеты-гиганта ценные сорта редких газов — и те, накопившись в огромных резервуарах, терпеливо ожидали пуска транссистемного газопровода Нептун-орбитальный — Помары — Ужгород. В ледоломнях койперовского пояса веселые ледозаготовители пластали многокилометровые глыбы темного космического льда, бомбардируя ими из электромагнитных орудий атмосферу Венеры, чтоб на головы курортников, отдыхающих у сернистых источников нет-нет, да и пролился по-земному теплый ностальгический дождичек.

Всем им нужна была помошь.

Но больше всего требовалось умелых рук на самой великой из великих строек знаменитой Десятилетки Больших Свершений.

На строительстве Сан-Сталинграда.

Туда и рванул Пашка, имея за своей светлой пацанской душой украденный еще из гардеробной сто первой спецшколы слизнескаф, стыренную в рабочей столовке на Кольцах буханку черного бородинского хлеба да спертую у растяпы-стропальщика с Пояса астероидов открытку с голофоткой самой главной стройки системы. Из движимого имущества были у него при себе лишь невесть как прибившаяся к нему в скитаниях вакуумная собака Чапа о шести ногах да космокот Дикобраз — страшный, злобный и одноглазый.

Кота Пашка спас от стаи марсианских песковолков, когда пережидал милицейскую облаву на внешней оболочке Марса-15 — огромного орбитального города в форме пятиконечной звезды, одного из многих в ожерелье, что вращалось вокруг столичной планеты. С тех пор кот, даром что был заводным, испытывал к мальчонке большую душевную привязанность и в голодные дни невесть откуда притаскивал ему жирных крысюков — вне зависимости от того, в каком месте необъятной системы они все в этот момент находились.

* * *

Крысы, как и люди, заселили и обжили солнечную систему практически в одночасье. И века не прошло с того дня, когда, белозубо улыбаясь, Гагарин вознесся на огненном столпе в голубое небо над березками-белостволками — а в межпланетном пространстве стало уже не протолкнуться от выходцев с Земли. А именно — с одной шестой части земной суши и, вне всякого сомнения, самой лучшей из этих частей.

Саму Землю в приличном обществе старались не поминать. Голубой она давно уже была не только по цвету. Даже самые стойкие провозвестники толерантности вынуждены были бежать оттуда, когда толерантность эта наконец победила — окончательно и бесповоротно. Колыбель человечества коллапсировала в самою себя, надолго оказавшись в добровольной изоляции от всего остального мира.

Теперь, полные зависти и настроенные очень недружелюбно, озлобленные и жалкие, бывшие хозяева жизни вынуждены были ютиться в тех секторах пространства, которые остались незаселенными в далекое время, когда все прогрессивное человечество одним махом снялось со ставшего тесным мирка и в едином порыве двинуло покорять космос.

И покорило его.

Оставалась самая малость до того долгожданного, выстраданного подвигом многих момента, когда солнечная система превратится в действительно благоустроенный новый дом, где всем хватит места.

История будущего вершилась сейчас повсеместно по всей плоскости эклиптики и вне ее.

Стокилометровая сегментированная змея транссистемного экспресса с каждым мгновением приближала своих пассажиров, легальных и не совсем, к эпицентру человеческих устремлений обновленной системы.

К Солнцу.

* * *

Дожевав черствый хлеб, Пашка от скуки прогулялся по внешней оболочке вагона. Километровой длины цилиндр, один из сотни в составе поезда, успел за время пути порядком поднадоесть мальчишке. Прочие беспризорники сначала по мелкоуголовной привычке постарались обобрать «ушастенького заморыша», но после того, как смирная до того момента Чапа разодрала парочке из них латаные слизнескафы армейского образца, явно снятые с покойников еще во время войны, и забиякам пришлось вволю подышать вакуумом, прежде чем слизняки зарастили прорехи, Пашку сторонились.

Любуясь неподвижными звездами и вспышками холодного плазменного огня от прохождения экспресса сквозь кольца путевых червоточин, каждая из которых на одну десятую световой секунды приближала поезд к пункту назначения, Пашка обошел вагон по кругу. Кот и собака следовали за ним, чуть поотстав.

Завершив оборот вокруг вагона, Пашка остановился напротив своего попутчика, по прежнему пребывающего в состоянии медитации.

На огромной плите нагрудной брони, слева, там, где у человека находится сердце, у попутчика была прикреплена латунная табличка. На табличке было написано: Аркадий.

— Да не может быть, — подумал вслух Пашка. И сам засмеялся своим мыслям.

Робот Аркадий был персонажем детских мультфильмов, непримиримым борцом со злом и поборником справедливости. Каждый пацан, если не хотел стать Гагариным, мечтал вырасти и сделаться роботом Аркадием. Пашка тоже мечтал, когда был маленьким, но теперь повзрослел.

Робот повернул голову и внимательно посмотрел на Пашку, но ничего не сказал. За дни совместного пути к Солнцу Пашка уже привык к его неразговорчивости, но, наученный горьким опытом предыдущих побегов, не рисковал приближаться к незнакомцам. Поскольку попутчик никаких попыток сближения не принимал, заскучавший Пашка начал наводить мосты самостоятельно.

— Вы энергостанцию строить едете, дяденька? — спросил Пашка.

Робот отвернулся и посмотрел на Солнце.

Теперь, когда до него оставалось совсем уже немного, оно занимало полмира. По огненному диску бродили тени, слагаясь в замысловатую мозаику. Если особенным образом прищуриться, можно было разглядеть в танце теней горбоносый профиль Великого Отца. Пашке рассказывали в школе, что именно так все и задумывалось — огромные, с планету размером панели-приемники Сан-Сталинграда, крупнейшей и новейшей энергостанции во всей солнечной системе, должны были слагаться в профиль Вождя, с какой только точки не посмотри на Солнце. Использованы были принципы устройства японского сада камней — только с обратным знаком. Что такое японский сад камней, Пашка не знал — но лик великого Вождя наблюдал воочию вот уже несколько дней.

Энергостанция вокруг Солнца должна была обеспечить энергией всю систему. До выхода на расчетную мощность было еще далеко — но и теперь уже бесконечные караваны энергоконтейнеров и целые составы энергоцистерн, подобных тому, что нес сейчас Пашку к светилу, разносили консервированную солнечную энергию в самые дальние уголки освоенного космоса. Чтоб не гнать обратно вагоны пустыми, их наполняли необходимыми для великой стройки грузами — и замороженными в лед, чтобы было нескучно в дороге, строителями.

* * *

Внезапно Пашке почудилось некое движение среди звезд. Словно стремительная тень заслонила на мгновение часть созвездий — и тут же пропала.

— Дяденька, вы ничего сейчас не видели? — дрожащим голосом спросил Пашка робота. Тот безмолвствовал.

Снова тень закрыла звезды, и снова пропала. Собака Чапа зарычала, скаля клыки, и прижалась к пашкиным ногам. Кот Дикобраз выгнул дугой спину, распушил драную метелку хвоста и зашипел.

Робот оставался невозмутим.

Огромный серебристый корабль, весь ощетинившийся дымовыми трубами, соплами маневровых движков и орудийными стволами, завис прямо над головами безбилетников. Пашка увидел, как врассыпную бросились в сторону головы и хвоста поезда беспризорники с соседних вагонов.

Опять облава, мелькнула мысль у Пашки в голове. Но привычных милицейских полос на борту корабля видно не было. Грубо намалеванные черепа обозначали принадлежность корабля к одному из пиратских кланов, что гнездились в темных складках пространства над плоскостью эклиптики, но из-под свежей черной краски предательски проступали гербовые орлы злейшего врага Родины.

Похитят сейчас и продадут в рабство, подумал Пашка. На душе сделалось противно, и от жалости к самому себе Пашка едва не заплакал.

Бежать было некуда. Помощи от безмолвного попутчика ждать не приходилось.

— Болван бесчувственный, — заругался было Пашка. А потом все-таки заревел в голос от страха и безнадеги.

Робот внимательно посмотрел на него. В глубине фотоэлементов бесновалось отраженное Солнце.

В брюхе корабля открылись люки, и на крышу вагона посыпались вооруженные люди в ладно сидящей на них силовой броне. Они отработано взяли в кольцо Пашку с его бродячим зверинцем, не обращая никакого внимания на поржавевшего робота, и наставили на мальчика раструбы автоматических лучеметов.

Пашка понял, что в плен его брать никто не будет, и в рабство продавать — тоже.

Вот и пришел мой смертный час, подумал Пашка.

Насупился.

Сжал кулаки.

Глаза давно уже высушил слизень, решив налопаться вволю напоследок.

Дерзко взглянул в глаза захватчикам. Увидел свое отражение в щитках светофильтров: всклокоченный, похожий на отчаянного воробья, готовый драться до последнего.

На его плечо легла тяжелая металлическая рука.

* * *

— НЕТ, — сказал Аркадий.

А потом закрыл пашкины уши широкими ладонями, чтобы ребенок не слышал, и добавил что-то еще. Но Пашка все равно смог всё прочитать по отраженным в забралах врагов роботским губам. По всему выходило, что ругаться робот умел могуче и многоэтажно, как того и требовал родной для него с Пашкой общесистемный язык.

Ха, подумал Пашка, нашел, от чего меня беречь! Ругаться-то я и сам умею. Жизнь, чай, научила.

Но тут Аркадий задвинул мальчишку себе за широкую спину.

Поскрипел, разминая, шеей.

И понеслось.

Аркадий взмахнул невесть откуда взявшимся световым кладенцом, рубя врагов в капусту. Те и пикнуть не успели, как все и полегли.

Но на смену им прыгали из корабельного брюха на мчащийся к Солнцу поезд новые враги, и становилось их с каждым мигом все больше.

Тогда Аркадий, одной рукой отбиваясь от наседающих врагов и перехватывая огненным клинком на подлете пули и энергетические лучи, другой подхватил Пашку поперек груди и сиганул прямо в космос. Пашка только и успел, что ухватить за загривок верную Чапу — а Дикобраз сам ему в ногу вцепился, обхватил, словно древесный ствол, и дико заорал.

В прыжке робот Аркадий отсек вражескому кораблю часть борта и глубоко вспорол необъятное корабельное брюхо. Теперь врагам надолго сделается не до нас, подумал Пашка.

С диким кошачьим мявом, вцепившись друг в друга, все четверо падали теперь туда, где смутно краснел в солнечных лучах среди бездонной черноты космоса Меркурий, а навстречу им уже поднимались космические перехватчики с красными звездами на крыльях. Пилоты улыбались Пашке сквозь блистеры кабин и все, как один, показывали большой палец.

— Чего это они? — спросил Пашка Аркадия, но тот, как и прежде, опять замолчал.

* * *

— Видишь ли, Паша, — говорил грузный майор НКВД с черной щеточкой усов под носом-картошкой. — Ты ведь неспроста не помнишь своих папу и маму.

— Это почему это? — насуплено спросил Пашка.

— Все потому, мальчик, что у тебя их попросту не было, — ответил майор.

Пашка отвернулся, чтобы не было видно предательски блеснувших на ресницах слез, и стал смотреть на море.

Керамическая лодка резала острым носом тяжкие, ртутно-неторопливые волны металлического расплава, пробираясь в лабиринте проливов архипелага имени Красного Октября. Давешний пашкин попутчик сидел на веслах, короткими резкими гребками гоня лодку вперед с удивительной скоростью. Пашка с майором сидели на банке на корме. Кот Дикобраз свернулся клубком у Пашки на коленях. В ногах грызла косточку Чапа.

Над морем огромным мохнатым от протуберанцев шаром нависало Солнце, полускрытое сложным плетением гигантских строительных лесов и уже готовых секций великой энергостанции.

Жара здесь стояла еще та.

Меркурий был горячим цехом солнечной системы. Неимоверно высокая температура поверхности делала его всесистемной плавильней, не требуя никаких дополнительных затрат. Руда со всей солнечной системы стекалась сюда по рудопроводам и в трюмах огромных рудовозов — а потом расплавлялась энергией самого Солнца. Моря и реки расплава омывали базальтовые острова, на которых обитали дочерна загорелые металлурги. Прогулочные суда катали между островами экскурсионные группы туристов со всей системы, решивших взглянуть на то место, где выплавляется и куется мощь всемирного государства нового образца.

Путь Пашки и его спутников лежал к одному из островов Краснооктябрьского архипелага.

— Понимаешь ли, в чем дело, Павел, — говорил майор, обращаясь к Пашке по взрослому уважительно. — Когда вот-вот должна была грянуть война, в пламени которой мог сгореть весь наш мир, решено было сохранить для наших далеких потомков — или тех, кто придет нам на смену — самое дорогое, что только есть у прогрессивного человечества… Что у нас самое дорогое, Павел?

— Мудрость Вождя, — заученно ответил Пашка, не оборачиваясь.

— Правильно! — обрадовался майор. — Молодец! Все верно понимаешь!

— Я-то тут при чем? — спросил Пашка.

Ему очень хотелось разреветься. Как же так? Если у него нет ни папы, ни мамы с их геройским, пусть и придуманным самим Пашкой, прошлым — то кто он тогда на самом деле? Не человек? Может, он такой же заводной механизм, как Дикобраз, или бесчувственный робот, как Аркадий? Но он же живет, чувствует, думает, разве нет? А если нет, если он ошибается — то как теперь с этим жить дальше?

— При том, — голос майора сделался торжественным, — при том, Павел, что вся мудрость нашего дорогого Вождя заключена в тебе.

Пашка покосился на майора недоверчивым глазом.

— Да ну? — только и спросил он. И цыкнул сквозь щель в зубах струйкой слюны.

Слизняк не успел поймать слюну, и она тут же обратилась в облачко пара, которое немедленно рассеялось в ядовитой, полной испаренного металла меркурианской атмосфере.

— Да, Павел, — ответил майор.

И Пашка почему-то ему поверил.

* * *

— У Вождя нет детей, — рассказывал майор, в то время как лодка с каждым взмахом весел все больше приближалась к острову, темное тело которого было увенчано беломраморным дворцом со спускающейся к самому морю лестницей. Мрамор, конечно, был ненастоящий — для настоящего на Меркурии было жарковато. Но имитация была замечательной и радовала глаз своим ослепительным блеском.

— Совсем-совсем нет? — спросил Пашка.

— Совсем, — подтвердил майор. — Он пережил их всех. Ведь они были простыми людьми, ну вот как я, ты, Аркадий… гм. Ну, скажем — такими, как я. Насчет вас с Аркадием я погорячился.

Точно — робот, со внезапной тоской подумал Пашка.

— И тогда было решено… — рассказывал майор.

— Кем — решено? — спросил Пашка со внезапной злостью.

— Руководством, конечно, — и майор воздел палец кверху. Пашка проследил за пальцем, но ничего, кроме чернущего, в остриях звезд, неба, там не увидел.

Пожал плечами и стал слушать дальше.

— …Было решено взять у вождя маленькую-маленькую частичку его гениального тела — клеточку, понимаешь?

— Я в школе биологию учил, — Пашка с жалостью посмотрел на майора. Некоторые взрослые ну вот совершенно не умеют разговаривать с детьми. Дети — они же не дураки.

Они просто — другие.

— Отлично! — обрадовался майор. — Тогда ты все прекрасно поймешь.

Постараюсь, подумал Пашка.

— Из клеточки вырастили другую клеточку. А потом еще и еще. Много-премного. Все клеточки были одинаковыми, и в каждой хранилась вся — представляешь, вся! — мудрость нашего Вождя.

— Не представляю, — сказал Пашка.

— Я тоже! — радостно сказал майор. — Но это и не мое дело — представлять. Словом, из каждой клеточки наши лучшие ученые вырастили человека. Ребенка. Воспитали немного, с деликатностью и уважением, само собой, ведь это не простые детки были, да… А потом рассеяли по всей солнечной системе в спасательных капсулах, а все упоминания об этом стерли, и тех, кто дело с этим имел… гм, ну скажем, на другие работы перевели. Время было такое. Предвоенное.

— А зачем их нужно было много? И зачем рассеивать? — уже чувствуя, куда клонит собеседник, спросил Пашка.

— Чтобы враг до всех не добрался, — ответил майор.

— И как? Не добрался? — затаив дыхание, спросил Пашка. Ему почему-то очень хотелось, чтобы не добрался.

— К сожалению, добрался, — вздохнул майор.

— До всех-до всех? — у Пашки аж голос дрогнул.

— Не до всех, — улыбнулся майор и с нежностью потрепал Пашку по голове. Потом отдернул руку и с ужасом и благоговением, непонятными Пашке, некоторое время ее рассматривал. Потом бережно убрал руку в карман френча и улыбнулся уже просветленно.

— Ты один остался, Пашенька, — сказал майор.

* * *

Пашка, уже зная правду, все равно в нее не мог поверить. Ну вот никак. Даже после рассказа о том, как все силы госбезопасности сбились с ног в поисках уцелевших после войны наследников Вождя, пока наконец спецагент Петрова, модифицированная сверхчуткая ищейка, известная Пашке как Чапа, не взяла едва заметный след в Поясе астероидов. Опасаясь спугнуть и вновь потерять найденыша, ему во вспоможение были приданы в качестве телохранителя Чапа и — под видом бродячего кота — спецагент Касаткин, известный Павлу как Дикобраз, специалист по выживанию в экстремальных условиях. Осторожно, боясь спугнуть, шаг за шагом сотрудники комитета госбезопасности направляли драгоценную находку туда, где его ждали больше всего на свете.

В его новый дом.

Сан-Сталинград.

Несмотря на всю секретность, враги-недобитки прознали о существовании еще одного воплощения Вождя народов, а посему для защиты наследника к нему был приставлен лучший боец системы — Аркадий. Один — чтобы не привлекать излишнего внимания. И еще потому, что он был просто — лучшим.

Аркадий невозмутимо продолжал грести. Пашка смотрел на него теперь с еще большим уважением.

— Вы не обижайтесь на меня, дяденька, — сказал он, обращаясь к роботу. — Я ж не подумавши, сгоряча. Спасибо вам.

По непроницаемому лицу робота сложно было понять, о чем он думает.

— Агенты Петрова, Касаткин и Аркадий представлены к государственным наградам, — поспешил сообщить майор.

На груди Аркадия, прихваченная за концы лучей точечной сваркой, сияла титанитовая звезда Героя Системы. Чапа хрустела сахарной косточкой. Кот Дикобраз, приподняв веко, взглянул на Пашку новехоньким рубиновым глазом и замурчал.

Лодка мягко ткнулась в подножие сбегавшей к морю лестницы. На самом верху лестницы, у резной балюстрады, кто-то стоял.

Майор помог Пашке выбраться из лодки и вытянулся во фрунт. Рядом лязгнул пятками, вставая по стойке «смирно», робот Аркадий. Кот и собака чинно сели у пашкиных ног.

— Вождь ждет, — одним уголком рта чуть слышно сказал майор и страшно округлил глаза, указывая ими на лестницу. Заробев, Пашка посмотрел наверх.

Солнце било прямо в глаза.

На фоне ущербного солнечного диска, ослепительно яркого, несмотря на отчаянные попытки слизня поляризоваться как следует, фигура человека казалась просто черным силуэтом. Потом он повернулся в профиль — и Пашка понял, что профиль этот ему очень и очень знаком.

Именно на этот профиль он смотрел все долгие дни своего пути к Солнцу.

Пашку переполнило благоговение. Он обмер было, замедлил шаг, но человек на верху лестницы поманил его рукой, и Пашка понял, что не может сопротивляться этому молчаливому зову.

Собака Чапа мягко толкнула его носом под колени. Кот Дикобраз потерся драным боком, прищурился и словно протиктакал: иди!

Чувствуя странную щекотку под носом, Пашка начал восхождение.

Сначала несмело, потом все более уверенно поднимался он по беломраморной лестнице. Плечи его распрямлялись, спина едва заметно ссутулилась, жесты сделались плавными и скупыми. Каждая ступенька словно бы делала его взрослее, даря опыт, мудрость и уверенность в себе куда большую, чем сам он смог бы приобрести за всю свою жизнь.

Ступенька за ступенькой Пашка шел вверх. И хотя ему самому это было незаметно, с каждым шагом он становился все более похожим на человека, который ждал его наверху.

Лестница вдруг кончилась.

— Здравствуй, папа, — сказал тот, кто еще недавно был беспризорником Пашкой.

И встретился взглядом с Отцом.

Тот улыбался одними глазами. От глаз разбегались веселые лучики морщин.

— Здравствуй, сын, — сказал Отец и обнял Пашку, уколов щеку жесткой щеткой усов.

От него пахло крепким табаком и солнцем.

Далеко внизу, у подножия лестницы, майор НКВД украдкой вытер повлажневшие глаза и спросил:

— Разве может быть на свете зрелище прекраснее, а?

— Гав! — сказала собака Чапа.

— НЕТ, — сказал робот Аркадий.

И только кот Дикобраз загадочно промолчал.

Но он ведь был кот, хоть и спецагент. А что с кота возьмешь?