«Нигилий»

Нигилий (fb2) - Нигилий 2145K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Рейнгольд Эйхакер

Рейнгольд Эйхакер Нигилий

Атомы жизни

Предисловие к роману «Нигилий»

Директора Научного Института

им. Лесгафта,

проф. Н. А. Морозова (Шлиссельбуржца)

Имеют ли какое-нибудь научное значение такие романы, как Уэллса, Жюля Верна, Эйхакера?

Конечно, это фантазии, а не наука. То, что в них говорится об открытиях — не открытия, а причудливая смесь разрозненных научных фактов и идей, которая не является научной теорией. Но такие фантастические повествования будят человеческую творческую мысль, заставляют ее интересоваться не одними житейскими предметами, но и высшими вопросами знания.

Вот, в интересном романе Эйхакера «Нигилий», прекрасно переведенном Анной Бонди, трактуется вопрос о первичном веществе, а вместе с тем поднимается естественно связанный с ним вопрос и о сущности нашего сознания, о том, что такое наше мыслящее и сознательное «я».

Я изложу здесь несколько собственных мыслей по этому предмету, которым я много занимался, но до сих пор еще не высказывался печатно.

Основным элементом всего существующего в природе являются, как говорится и у Эйхакера, первичные атомы всенаполняющей мировой среды. Но если мы спросим, что же они такое, то не будем в состоянии ответить ничего другого, как то, что это отдельные, невообразимо малые сгущения или разрежения чего то единого, непрерывно вездесущего, всенаполняющего и бесконечного. Наше трехмерное пространство есть основная сущность, а не пустота, потому что пустота, т. е. ничто не может иметь никакого протяжения или измерения. Абсолютный нуль не имеет даже и зародыша какой либо меры.

Таким образом трехмерное всенаполняющее сплошное и вездесущее пространство есть основание не только древнего, но и современного научного мышления. Но оно неоднородно. В, нем, без разрыва сплошности, существуют сгущения, как положительные элементы жизни, и разрежения, как ее отрицательные элементы, то сдвигающиеся друг с другом, то отодвигающиеся друг от друга, называемые нами первичными атомами всякой жизни во вселенной. Через них все в ней творится и изменяется.

Сейчас же возникает однако и другой философский вопрос: — не повторяется ли атом также и во времени, или он имеет по нему сплошное протяжение? Другими словами: протягиваются ли атомы, как бесконечные сплошные нити в глубину прошлого и будущего на шкале веков, или они прерывисты в нем, т. е. исчезают и вновь возрождаются, будучи прерывисты, как в пространстве?

Наука до сих пор смотрела на атомы мировой энергии исключительно с первой точки зрения. Но обоснована ли эта идея? Мне кажется, что нет, и что все существующее в нашем сознании, т. е. вся наша вселенная, а в ней и каждый атом, — в одно и то же время и непрерывна и кинематографична. С этой последней точки зрения, первичный атом, как основной элемент всего живущего в пространстве и времени — от кристалла до человека — не может считаться резко отграниченным от окружающего пространства, т, е. имеющим какую то поверхность.

Ведь каше представление о поверхности физических тел — чисто оптическое. Только зрительными областями нашего мозга мы можем представлять себе поверхности физических тел или, вернее, физических процессов в их замкнутом виде. Осязание является здесь лишь вспомогательным фактором. Оно указывает нам лишь границы трехмерности пространства, доступного передвижению органов нашего тела. В тех случаях, когда эта граница проницаема, вроде раздела между водой и воздухом, осязание нам не указывает ее, а между тем для глаза эта граница еще доступна, как предел области, проницаемой для тех или иных световых колебаний.

С такой точки зрения и первичный атом, рисующийся в нашем сознании каким-то обособлением в бесконечной трехмерности, является в ней на деле не омертвелым, вечно неизменным посторонним включением, а вечно переменчивым, как волна, и, подобно ей, ритмически переходящим из сгущения в разряжение и, наоборот, без резкой границы с порождающим его мировым протяжением.

Я представляю себе это для ясности на самой простой для нашего воображения схеме, ничуть не настаивая на том, что и в самой вселенной все так же просто, как и в ней.

Вообразим себе сначала пространство одномерным, в виде столбика слипшихся между собою черных и белых гуттаперчевых кубиков и пусть черные кубики будут сдавлены белыми во всем столбе, а затем эта анормально сдавливающая сила внезапно исчезнет. Тогда черные кубики, благодаря своей упругости, раздвинутся и по инерции в свою очередь сдавят белые, и весь столб будет представлять собою линию вечно упругих волнообразных колебаний, если только он будет бесконечен и в его элементах (кубиках) не будет внутреннего трения.

Идя далее, мы можем перейти и к слою, в котором бесчисленность наших столбиков спаялась друг с другом так, что черные области одного чередуются с белыми другого, как на шахматной доске. Пусть черные кубики опять будут областями сгущения, а белые — областями разрежения составляющей их слоевой среды и не резко отграничены друг от друга, а постепенно и упруго переходят одни в другие. Тогда, сделавшись свободными, эти области будут бесконечно переходить одна в другую по двум перпендикулярным друг к другу измерениям этого слоя, если ему нигде не будет границ.

Возьмем теперь и третий случай. Наложим бесчисленность таких слоев один на другой так, чтобы сгущение одного слоя приходилось на разрежении другого. Тогда и без объяснения станет понятно, что кубические области сгущения и разрежения здесь будут переходить волнообразно одни в другие по трем независимым друг от друга направлениям, давая этим яркую картину вечно волнующегося трехмерного протяжения, как бы живущего своей внутренней жизнью, но однообразного в своем целом.

Здесь каждое сгущение, т. е. каждый первичный атом не вечно существует, а возрождается с каждым новым мгновением и в промежутки даже переходит в отрицательное состояние, т. е. в антиатом. Промежуток от одного возникновения атома до другого его возникновения будет естественная единица вселенского времени. Неизбежность его нового появления в том же виде проявится как закон сохранения его массы и энергии, но из этой схемы мы не получим еще возможности той разнообразной творческой жизни атомов, какую мы наблюдаем во вселенной. Все первичные атомы возникали и исчезали бы в тех же самых взаимных отношениях, как и прежде. Для того, чтобы объяснить себе существующее в природе, а с нею и в нашем сознании разнообразие явлений, необходимо представить, что, кроме этих элементарных первично-атомных сгущений и разрежений, существуют еще другие, более обширные области сгущений и разрежений, включающие в себе известные коллективы первичных сгущений и разрежений, подобно тому, как в десятичной системе объемов каждый кубический метр заключает в себе тысячу кубических дециметров, и каждый кубический дециметр тысячу кубических сантиметров и т. д. Тогда, после своего перехода в отрицательное состояние, каждый первичный атом уже не будет возрождаться на прежнем расстоянии от всех своих восьми ближайших соседей, а на больших или меньших расстояниях от них, судя по тому — разрежается или сгущается весь пространственный коллектив в этой области.

Таким образом получается картина многообразных вторичных сближений и разрежений. И эта картина будет достигать все большей и большей сложности, а сближения и раздвижения — все большего и большего разнообразия, в зависимости от того, сколько таких варьирующих объемов будут включены одни в другие, и будут ли они находиться друг к другу в соизмеримых объемных отношениях, или даже, может быть, и в несоизмеримых. Кроме того, необходимо принять во внимание что и области сгущения и разрежения должны быть разнообразно ориентированы, так как иначе было бы трудно объяснить происхождение круговых дзижений во вселенной, которые, как и всякие другие поступательные движения, с этой точки зрения могут быть только фиктивными, подобными поступательным движениям волн.

Но какова бы ни была природа атома — это единственная творческая сила во вселенском протяжении, частью которого является и сам первичный атом.

Такова вершина современной естественно-научной философии, издали виднеющаяся уже для нашего умственного взгляда, подобно вершине гигантской снежной горы на рассвете из-за заслоняющего ее покрова тумана, еще лежащего в долинах между ею и нами, стоящими лишь на холме у ее подножия. Эта вершина одна освещена розовыми лучами еще не взошедшего для нас солнца, мгла лежит между ею и нами, и мы еще не знаем, как до нее дойти, хотя ее и видим.

Роман Эйхакера и представляет собою попытку увлечь человеческую мысль сквозь эту мглу к недосягаемым вершинам современного знания, и оканчивается роман символическим полетом д-ра Верндта из глубин океана в бесконечные выси для блага человечества.

Нигилий

I

Огибавший Площадь Парсов автомобиль так неожиданно остановился на всем ходу, что завизжали тормоза. Задняя часть кузова на мгновение приподнялась, точно собираясь перекувырнуться. Потом колеса стали. Из кузова американского образца высунулась голова:

— Чорт тебя гонит, что ли, бездельник!

Индус-шоффер умоляющим жестом поднял левую руку:

— Шествие, саиб! Это джайны.[1] Вся улица полна народом.

Белолицый сердито сжал губы и опустился на сидение.

— Еще одно идиотское праздничное шествие этих молодцов. Натыкаешься на них на каждом углу! Вот уж два месяца, как весь Бомбей превратился в сумасшедший дом. Весь этот сброд был охвачен ужасом, когда метеор находился еще на небе. Теперь эта сволочь подняла с радости рев. Каждый час начинается новое шествие. Все чернокожие жители из Петтахса[2] расползлись по улицам, чтобы приносить благодарственные жертвы своим бесчисленным богам. Взгляните-ка только на это шествие! Для вас во всей этой волшебной картине есть еще очарование новизны.

Перед автомобилем показалась гигантская фигура слона. Высоко на его спине, как раз за могучим затылком животного, сидел стройный индус. Он заложил свои коричневые ноги за уши толстокожего. Роскошные покрывала и ковры спускались по обе стороны слона, поднимая пыль.

Праздничное шествие двигалось

по улицам Бомбея. Европеец

высунулся из автомобиля.

Извивающийся влажный хобот

слона задел его щеку.

Младший из седоков высунулся из автомобиля. В то же мгновение извивающийся влажный хобот животного задел его щеку. Он испуганно вскрикнул. Спутник его громко рассмеялся и с трудом подавил смех.

Мимо проходили все новые и новые толпы кричащих, пляшущих и воющих людей. Все были в праздничных нарядах — белых одеяниях и пестрых шалях. Музыканты в священном исступлении колотили в барабаны или извлекали из длинных тонких флейт неприятно-высокие и резкие звуки. А среди всей этой толпы — торжественно выступающие огромные слоны, священные коровы из храмов джайнов, визжащие обезьяны и пестрые символы индийских божеств.

Молодой болгарин был весь поглощен этим зрелищем.

— Сказочная картина, мосье Кахин!

— В ближайшие дни вам еще не раз придется любоваться. Сегодня празднуют джайны, поклонники Махавиры, побежденного соперника Гаутамы. Завтра — будут парсы, ученики Заратустры, кстати сказать, самые богатые купцы в Бомбее, правда, вместе с магометанами, забравшими в свои руки всю ювелирную торговлю. Вы познакомитесь со всеми народностями и кастами — гоанами, афганами, сингалезами, и как еще их там всех зовут…

Город, по мере движения автомобиля, приобретал все более европейский характер. Храмы, правительственные дворцы, большое здание клуба в готическом стиле, широко раскинувшиеся цветники в европейском вкусе, площадки для тенниса и хоккея мелькали мимо.

Автомобиль остановился перед длинным одноэтажным зданием в стиле английского загородного дома. Несколько чернокожих слуг подскочили открывать дверцу. Господин с проседью и его спутник прошли в дом.

Белолицый секретарь встретил приезжих и подал им книгу, в которой расписывались посетители. Иностранец взял карандаш и быстрым взглядом окинул заполненную страницу.

— Профессор Кахин, — старательно вписал он. — Брюссель. — И в особую графу внес: Химия.

Маленький болгарин последовал его примеру. — Думаску, — написал он торопливо. — Париж. Инженер.

Секретарь прочитал имена и поднял портьеру.

— Мадам ждет господ!

Профессор удивленно взглянул на него.

— Мадам ждет нас уже сегодня? Мы, ведь, собственно хотели приехать из Бенареса[3] только завтра и…

По лицу секретаря промелькнула едва заметная улыбка:

— Так как господа приехали в Бомбей уже сегодня, в 3 часа 40 минут, и остановились в Hôtel des Indes, то госпожа и ожидала их сегодня.

Кахин ничего не ответил и прошел за портьеру.

— Неприятная женщина! — шепнул он Думаску. — Ее шпионы сидят в каждом углу.

В соседней комнате им указал дорогу индус. Оба иностранца вдруг очутились среди довольно большого общества мужчин.

— Здесь не представляются друг другу, — сказал почтительно индус. Кахин невольно обернулся к нему, но индус уже исчез. Вошедшие обменялись с присутствовавшими легкими поклонами.

Все стояли небольшими группами по углам и в нишах. Разговоры велись шепотом. Посреди комнаты вытянулся длинный стол. Вокруг него стояло множество стульев. На них еще никто не сидел.

Думаску нервно оглядывал комнату и нетерпеливо теребил маленькую острую бородку.

— Скажите же мне, наконец, уважаемый профессор, что это за дом…

— Одна из интереснейших каменных построек в Бомбее. За каждой дверью притаилась тайна. Стоит вам нажать кнопку, и вы на три четверти заколдованы и проснетесь завтра в образе «наутхгерль».[4] Каждый кусочек пола может опуститься вместе с вами и стоит индусу сделать «ссит», как все исчезнет. Дорогой мой, — рассмеялся он в лицо недоумевающему болгарину, — вы прежде всего должны отучиться в Индии от одного: от расспросов. В Индии — все загадка, тайна неразрешимая… Надо брать все так, как оно есть, не раздумывая надо всем… Кто спрашивает и наблюдает, — получает здесь только щелчки по носу. Любознательных людей в Индии не любят!

Несмотря на шутливый тон этих слов, Думаску послышалось в них нечто такое, что заставило его насторожиться. Нечто, похожее на тайное предостережение человека, не позволявшего себе сказать больше того, что заключалось в простом ответе. Бельгиец даже скосил на мгновение глаза, точно подозревая, что его подслушивают. Но Думаску разразился вопросом, который все время его волновал:

— Вы знаете мадам Барбух? — спросил он вполголоса.

Профессор Кахин был явно смущен. Глаза его снова беспокойно забегали.

— Вы такими вопросами подставляете шею под веревку, уважаемый коллега! — произнес он тихо, удивительно неподвижно держа голову. — Никто не знает мадам Барбух. Никто не знает, где она живет. Но она — владычица Индии. Никто не знает, кто она, и является она в тысяче образов. То она — прекрасная женщина, то — индусский мальчик, факир, «наутхгерль», эмир, купец… Никто не может сказать, не стоит ли она около него в образе мальчика у лифта, или нищего, магараджи или спортсменки-мисс. Она есть собирательное понятие, сила, — страшная сила! Она все слышит, все видит, всем повелевает. Про мадам Барбух думают, но о ней не говорят.

Последние слова звучали серьезно. Болгарин напрасно старался подавить в себе чувство легкой жути. Только теперь заметил он странные и ценные украшения стены. Она вся была увешана блестящей змеиной чешуей и шкурами тигров и других диких обитателей джунглей.

В противоположном конце комнаты раздвинулся занавес. Белолицый секретарь из приемной безшумно подошел к столу и дотронулся до гонга. Секретарь был теперь во фраке.

— Приветствую господ присутствующих от имени госпожи, — произнес он отчетливо и непринужденно. — Прошу вас занять места!

Когда гости разместились за длинным столом, оказалось, что все стулья заняты. В общем собралось одиннадцать мужчин и одна женщина северного типа. Ее светлые белокурые волосы блестели под электрическими лампами.

Белолицый секретарь сделал у себя пометку. Во фраке он казался значительно старше, и теперь было заметно его индусское происхождение. В его взгляде было нечто повелительное, холодное, не внушавшее доверия. В каждом слове его слышался звук металла.

— Госпожа пригласила вас сюда, чтобы лично познакомить вас со своими решениями. Но предварительно она просит, чтобы мне сделали короткий доклад. Мы все вместе пережили два месяца тому назад падение метеора. Могу я просить Японию изложить имеющиеся уже теперь данные?

В середине стола поднялся невзрачный японец с седыми волосами. На лице его блестели стекла больших очков.

— Метеор, падение которого грозило гибелью нашей планете, попал в одно из самых глубоких мест океана и лежит теперь на глубине 9436 метров. Только этим объясняется спасение человечества. Метеор находится теперь в международных водах и вне владений Японии. Поэтому он и будет принадлежать тому, кто сумеет им завладеть.

Среди слушателей пробежало легкое волнение.

— Но технически это почти невыполнимо.

Секретарь перебил его:

— Есть ли доказательства, что метеор, действительно, находится на дне океана?

— Да, немецкому химику Верндту удалось опустить на известную глубину в этом месте океана ультрахроматические пластинки и определить степень их почернения. Но, зато, никому еще не удалось добыть на свет божий ни одного зернышка этой космической материи.

— За исключением обломков в Японии.

— Само собою. После падения метеора перед правительственным дворцом в Токио нашли обломок метеора 2½ куб. метра в окружности. При дальнейших исследованиях в стране извлекли на свет еще два обломка в ½ и 1 куб. метр. По месту нахождения они стали собственностью Японии.

— Кому они принадлежат в настоящее время?

— Немецкому химику Вальтеру Верндту.

Между глазами секретаря появилась глубокая складка.

— Почему же их не купила наша секция Руда?

Японца точно придавил тон, каким сказаны были эти слова.

— Это и было сделано, но… Продажа была объявлена японским правительством недействительной, чтобы избежать соперничества между нациями. Отдельные лица, — а их было одиннадцать с почти неограниченными финансовыми средствами, — были выставлены кандидатами и японскому народу было предоставлено решение. Оно состоялось в пользу немецкого химика Верндта. Второй по размерам обломок бесследно исчез в день народного решения. Его, очевидно, украли.

Черные глаза индуса скользнули по лицу одного из присутствовавших. Это был итальянец — человек с черной бородой, повидимому, отличавшийся большой физической силой и ловкостью. Итальянец слегка улыбнулся в ответ.

— Хорошо, — кивнул индус в сторону японца. — А купленные обломки находятся еще в Токио?

— Они вывезены.

— Куда?

— Неизвестно, Но, во всяком случае, в Индию.

Секретарь кивнул головой и записал что-то в своей книжке.

— Благодарю вас. — Секция Изысканий!

Атлетический итальянец поднял плечи.

— Доклад совпадает. Второй обломок скрыли. Транспорт Верндта был направлен в Бенарес. Верндт строит южнее города императора Акбара гигантскую лабораторию. Заброшенные до сих пор части города заселены теперь тысячами рабочие.

— Когда будет готова лаборатория?

— Приблизительно через две недели.

— Благодарю вас. — Секция Химии!

Со стула поднялся бельгиец Кахин.

— В этом метеоре для нас величайшая химическая загадка мира. Выясненные до сих пор излучения и эманации совершенно особого рода.

— Как определили эти излучения?

— Посредством спектра химика Верндта…

Бледные щеки индуса слегка покраснели.

— Опять этот Верндт! — прошипел он. Но сейчас же овладел собой.

— Посредством спектра химика Верндта, с помощью его новых ультрахроматических пластинок…

— Секция Изысканий! — послышался резкий вызов с конца стола.

Итальянец насмешливо улыбнулся:

— Этот спектр еще до падения метеора был наблюдаем в Нью-Йорке, на Мичиганской обсерватории, и имеется описание результатов и 23 пластинки.

Складка на лбу индуса снова исчезла. Кахин наклонился вперед:

— Я видел эти пластинки. Результаты были проверены. Мы нашли кроме линий спектров известных нам веществ, или химических элементов, как железо, хром, никель, серебро, платина, золото, медь и натрий еще совершенно неизвестные нам до сих пор линии, которых никогда не встречали ни на земле, ни на какой-либо другой планете.

— Какой же вы делаете вывод?

— Что упавший метеор заключает в себе совершенно новый элемент, неизвестный до сих пор ни физике, ни астрономии. Его наводящие ужас эманации обещают каждому исследователю мгновенную смерть… или бессмертие!

— Конечно, — торопливо добавил он, — смерть отдельной личности не играет никакой роли перед значением этого таинственного нового элемента, который…

Речь его оборвалась, точно нитка. Неожиданно потух свет в комнате. Все сидели в непроницаемом мраке. Всего только несколько мгновений. Потом свет снова вспыхнул. Все глаза повернулись к стулу, на котором сидел индус. На его месте сидела… незнакомая фигура — индусская женщина…

— Продолжайте, пожалуйста, господин профессор, — сказала она глубоким, звучным голосом. Ее большие, блестящие глаза спокойно скользили по лицам присутствующих, точно она и не замечала отразившегося на них удивления. Прошло некоторое время, пока Кахин собрался с мыслями. Его глаза невольно повернулись к Думаску. Но тот не замечал этого. Он смотрел на женщину, как зачарованный. От ее экзотической красоты точно исходили особые флюиды, передававшиеся всему собранию.

Бельгиец усиленно старался вернуть своим мыслям ясность. Все в этой комнате, в этом доме, казалось, имело целью поражать, смущать. Но он не хотел поддаваться слабости.

— Я убежден, — закончил он свой прерванный доклад, — что значение для нашей земли этого нового таинственного элемента беспредельно велико, что он превзойдет все известные нам до сих пор вещества.

— Я разделяю это убеждение. Благодарю вас, — произнес спокойный голос во главе стола. — Это убеждение и привело меня к последующим решениям. Метеор и его таинственная материя должны стать нашей неотъемлемой собственностью. Пока в нашем распоряжении только второй по размерам обломок. Секция Химии предпримет исследование. Необходимые средства готовы. Нужно произвести все возможные опыты. Человеческие жизни не играют роли, как вы правильно заметили, господин профессор…

На бельгийца был устремлен ледяной, страшный взгляд, точно взгляд хищного зверя. Он ответил лишь молчаливым поклоном, но губы его слегка дрожали. Сидящая напротив него женщина повернула в сторону свою прекрасную голову, точно говоря с кем-то невидимым:

— Но опыты начнутся тогда, когда я прикажу. Первые эксперименты предоставляются химику Вальтеру Верндту. Я полагаю, что они принесут ему смерть. Напрасно старалась я завоевать этого человека для нас, — страстная злоба исказила вдруг ее черты, — он отверг моих агентов. Поэтому он будет теперь помимо своего желания работать для нас… Париж — Инженерная секция?!

Думаску неохотно поднялся.

— Вы будете принимать участие в технической части сооружения лаборатории в качестве представителя международной комиссии. Удостоверение вы получите сегодня же. Вы постоянно будете держаться возле Вальтера Верндта и о каждом опыте делать нам немедленно донесения.

Молодой болгарин покраснел от властного тона этого приказания. Как решилась эта женщина распоряжаться им словно вещью, видя его в первый раз? Его, залученного в этот дом под разными необычайными предлогами! Кровь прилила к его вискам.

— Прежде, чем я исполню просьбу, мне необходимы некоторые разъяснения, — коротко ответил он. — Я могу исполнять подобные поручения только, если мне подходят условия.

Присутствующих снова объял какой-то страх. На болгарина смотрели растерянные глаза.

— Сатана в вас, что ли?… — прошипел Кахин.

Большие глаза женщины изменились только на мгновение. В них точно вспыхнул огонек. Потом на ее тонко-очерченных губах промелькнула улыбка.

— Секция Изысканий, — медленно, как ни в чем ни бывало, произнесла она, — и секция Руды должны находиться в постоянной самостоятельной связи с секцией Техники и делают сообщения секциям Химии, Финансов, Культуры и Центральной секции. Секция Изысканий!…

Итальянец услужливо наклонился вперед.

— Всякий случай приобрести еще куски метеора должен быть использован.

Химия!…

Кахин поднял руку.

— Я жду доклада, как только Вальтер Верндт достигнет каких-нибудь результатов, годных для практического применения, или же, если он падет жертвой своих первых опытов. Культура! Кто изменит общей работе — погибнет!

Казалось, головы присутствующих пригнулись ниже к столу. Каждый смотрел перед собой таким взглядом, точно желал скрыться от грозного значения этих слов.

— Вот зверь! — прошипел, сжав зубы, Кахин. Парижанину снова прилила кровь к вискам. Он только теперь понял угрозу женщины. Вся его мужская гордость протестовала против такого обращения. Он не понимал этих людей, безвольно склонявшихся перед ней.

— Прошу слова! — крикнул он через стол.

И только тут он увидел, что стул, на котором сидела женщина, пуст. Из-за занавеса снова появился белолицый секретарь и подал каждому из мужчин продолговатый конверт.

— Благодарю господ присутствующих.

Гости торопливо направились к выходу. Думаску шел последним, сразу за бельгийцем. Но когда он уже был у выхода, индус у портьеры поднял руку.

— Госпожа ожидает саиба!

Болгарин на мгновение остановился в нерешительности. Инстинкт точно предупреждал его. Но гордость взяла верх.

— Где она? — спросил он с подчеркнутой невежливостью.

Индус деловито пошел вперед и пропустил его с глубоким поклоном за занавес.

Думаску стоял в сказочно обставленной индусской комнате. Переливчатые, шелковые ковры покрывали стены. Вокруг стен стояли диваны, покрытые подушками, на полу лежали пушистые шкуры. Затемненный свет ламп падал на золотые украшения низких столиков и скамеечек. Посреди комнаты, на оттоманке, покрытой тигровой шкурой, лежала индусская женщина. Мягким движением руки пригласила она гостя войти, приблизиться и сесть на один из диванов. Спокойно и с интересом изучала она его лицо.

— Вы горячий и смелый, — мечтательно сказала она глубоким, звучным голосом, — мне нужны смелые люди.

— Я не люблю покоряться женщинам! — коротко произнес он с умышленной резкостью. — Поэтому я не люблю выказывать перед женщиной и смелость свою.

Она слегка улыбнулась.

— У вас будет случай проявить ее и при других обстоятельствах. Вы курите?

Она протянула ему вазочку с папиросами. В ее вопросе было что-то похожее на приказание. И хотя инженер и хотел отклонить ее предложение, он все таки протянул руку за папиросой и закурил ее. Легкий, сладковатый аромат распространился по комнате.

— Благодарю вас, что вы, подающий самые большие надежды техник Франции, отозвались на мой призыв, — приветливо продолжала она разговор. Нечто в ее голосе заставляло болгарина, вопреки его привычкам, оставаться невежливым.

— Я не отзывался на ваш призыв, мадам. В Бенарес меня направило мое начальство для технических работ.

Сладкий запах папиросы приятно успокаивал его мысли.

— Бенарес? Город прекраснейшей воды? — повторила она. Слова ее звучали, точно пение. — Это чудный город, но таинственный. Бе-на-рес. — Ва-ра-на-зи…

Своеобразное очарование исходило от этих слогов, произносимых ее голосом. Думаску вдруг ясно увидел перед собой картину этого города. Он видел ее так живо, точно на полотне кинематографа. Бесконечные ряды мечетей и храмов, берега реки с тысячами купающихся пилигримов, благоговейно пьющих священную воду, в которой изо дня в день искали исцеления прокаженные, и по которой плыли обугленные останки сожженных покойников… Ва-ра-на-зи, город прекраснейшей воды… Бе-на-рес… город безумия…

Голос звучал точно из другого мира, но глаза женщины, похожие на два пламенных солнца, он видел у самого своего лица. И притом этот странный, сладковатый аромат…

— Так вы бы не пришли, если бы знали, что я вас зову? — нежно ворковала она.

Бе-на-рес… Ва-ра-на-зи… — звучало в его мозгу.

Нет! — пыталось в нем что-то противиться, но тонкий, синий дым папиросы обволакивал все волевые центры каким-то блаженным туманом.

— Я… не… знаю, — сказал он тихо. Слова были похожи на вздох. — Я… не… знаю…

Точно ласку, почувствовал он на лбу мягкую руку, раз, другой… потом, блаженно улыбаясь, он откинулся на спинку дивана, погружаясь все дальше… дальше…

Индусская женщина молча смотрела на него. Голова его лежала на ее руке, глаза ее были пристально устремлены на его переносицу. Медленно, будто странная песня, падали слова с ее губ:

— Ты будешь смел, — внушительно произнесла она, — но не против меня. Тат вам ази… Ты — я… я — ты…

Потом она ударила в гонг и исчезла за занавесью.

II

Как две серебряные змеи тянулись узкие рельсы новой электрической рабочей дороги от северной части Бенареса вглубь страны. Вагон за вагоном катились из гигантских депо вокзала и направлялись во вновь возникший сказочный город, чуть ли не в одну ночь выросший из ничего в двадцати километрах от берегов священного Ганга, в цветущем уединении. Город Вальтер-Верндт, — как называли европейцы.

Туземцы звали его городом волшебника. Каждый вагон, бежавший по рельсам, был доверху нагружен всевозможными материалами: алюминиевыми плитами, целыми оконными рамами, досками, бетонными плитами, перевязанными веревками тюками. Индусские носильщики устраивались на задней площадке и теснились поближе к высоко наложенной клади, чтобы хоть немного укрыться в тени и спастись от пылающих лучей солнца. Или же бранились с загорелыми молодцами, с легкомысленным задором вертевшимися на горах клади и ежеминутно рисковавшими сломать себе шею.

Город волшебника… Чем ближе становились темные силуэты на горизонте, тем оживленнее было движение кругом. Бараки, сараи, бетонные строения надвигались на рельсы и растягивались во все стороны, точно паутина. Белые, желтые и смуглые фигуры кишели среди пустых его помещений, пешком и верхом, с волами или слонами, шли, торопясь, сгибаясь под тяжелыми ношами. Тысячи всевозможных звуков наполняли воздух. Стук молотков, скрип, шум колес, треск, сверление и визг пилы… Точно шум гигантской фабрики или кузницы. Среди всего этого — крики рабочих, короткие восклицания надсмотрщиков, звуки сирен и сигнальные свистки, вся будто ярмарочная сутолока сотен суетящихся людей.

Техники-европейцы принимали поезда и, осмотрев вагоны, рассылали груз по добавочным путям. Вокзал помещался в центре строений, заключавших в себе самую большую лабораторию всех времен, и напоминал внутренность мрачной больницы. Колоссальные залы, длинные каменные коридоры, широкие круглые и с углами башни странной формы. Между ними — толстые бетонные стены, глубоко врытые в землю, штольни, похожие на провалы и крытые землею погреба. Присутствие стражи перед входом в эти подземелья указывало, что опасные вещества уже были распределены по своим местам.

От одного из затормозивших вагонов отделилась стройная мужская фигура. Техник услужливо пошел ей на встречу.

— А… мистер Нагель!.. уже вернулись?

Приезжий приветливо протянул руку.

— Прямо из Мюнхена. Тут все в порядке?

Он выпрямил свою сильную, тренированную спортом фигуру, и сдвинул на затылок шляпу. Голубые, молодые глаза из под белокурых волос оглядели местность. Он впитывал в себя оглушительные звуки работ точно давно утраченную благодать.

— Вы усердно работали последнюю неделю. Зала 3 и 4 уже готовы…

— А 1 и 2 уже совсем устроены. И ваша обсерватория тоже. Все делается, как по волшебству.

— Где сейчас доктор Верндт?

Глаза техника засияли от гордости.

— В главном здании. Он устраивает помещения в обеих башнях. С ним и новый инженер.

Доктор Нагель слегка поднял брови.

— Новый инженер? С каких пор?..

Его собеседник, казалось, готов был к этому вопросу.

— Это — представитель международной комиссии… француз или болгарин…

— Так!… — Загорелое лицо инженера вдруг затуманилось. — Что ж, увижу в чем дело.

С коротким поклоном он повернулся и направился прямо к зданию с башнями, составлявшему центр города. Его лицо постепенно прояснилось при виде шумной работы вокруг. С искренней живостью отвечал он на поклоны надсмотрщиков и инженеров. По их приветливости можно было судить об их расположении к нему. Один из старших инженеров присоединился к Нагелю. Они поднялись по лестнице главного здания.

— Вы найдете много перемен за те восемь дней, что провели в Германии. Мы значительно подвинулись вперед. Что вы скажете о нашем главном зале?

Доктор Нагель стоял пораженный.

— Я в восхищении! — вырвалось у него. — Так, на деле, выходит еще иначе, чем на плане.

Спутник его сиял.

— Никто не в состоянии выстроить такой зал, как этот. Он находится в моем ведении, это — дворец аппаратов. Поглядите-ка на эти весы, чувствительные до одной миллиардной части грамма. Вдоль всей этой стены размещены аппараты для определения длины, толщины и объема, для измерения плотности, давления атмосферы и температуры.

— А доктор Верндт? — спросил Нагель. Мысли его, казалось, были далеки от этих бесчисленных аппаратов, стоявших, лежавших и висевших на подставках и столах. Но инженер не выпускал его. С любовной заботливостью провел он рукой по сверкавшему двояковыпуклому стеклу.

— Мы собрали здесь все, самое усовершенствованное, что было до сих пор в распоряжении фотографии, фотохимии, кристаллографии, спектроскопии…

— Бога ради! — Молодой человек заткнул себе уши.

— …и это понятно само собою. Но рекорд побивают мои оптические и электрические измерительные инструменты для измерения углов, радиусов, кривизны и фокусных расстояний чечевиц.[5] Взгляните-ка на этот большой сферометр, на этот спектрометр, вольтометр, амперметр, болометр…[6]

Он вдруг замолчал, удивленно глядя на коллегу. Нагель кошачьим прыжком очутился на верхней ступеньке лестницы, ведущей в средний зал.

— Продолжайте балометрировать один в вашем паноптикуме, дорогой Фред! — смеясь, крикнул он сверху, — тело мое перенесло уже несколько тысяч километров и не вынесет сегодня больше никаких метров.

Не успел его собеседник опомниться, как Нагель уже исчез за обитой войлоком дверью.

— Ого! — встретил его звучный голос, когда он влетел в зал. — Уже обратно? И в таком веселом настроении?

Нагель быстро обернулся. Перед ним стоял стройный мужчина в лабораторном халате, с красивым, точно из бронзы отлитым лицом, на котором сияли удивительно ясные глаза, глаза орлиного охотника с северных гор. Овал лица его был узкий, нос с горбинкой.

Все еще смеясь, младший коллега протянул Верндту руку с нескрываемой радостью.

— Извините, учитель! Мистер Фред напал там на меня со своей боло и сферометрией. Он был уже на вернейшем пути для измерения искривленной линии моего пустого желудка. Я спасся только поспешным бегством. Здравствуйте, дорогой учитель!

Вальтер Верндт крепко пожал ему руку. Профессора всегда освежала бодрая жизнерадостность молодого друга, который был его товарищем в необычайных и опасных обстоятельствах. Нагель только теперь заметил рядом с Вальтером Верндтом незнакомца. Знаменитый исследователь заметил этот взгляд и сказал:

— Доктор Нагель, мой верный ассистент и многолетний адъютант, — господин Думаску, член международной инженерной комиссии из Парижа, которому мы обязаны моделью нашего большого помещения для взрывчатых веществ.

Со странно вопросительным взглядом Нагель и Думаску обменялись рукопожатием. Потом на лице Думаску появилась любезная улыбка.

— Я так много слышал о вашей деятельности, уважаемый коллега, что вдвойне радуюсь лично познакомиться с вами. Я знаю вас как по тому времени, когда так счастливо был подавлен раздор между вашей родиной и Францией, моей второй духовной родиной, так и, прежде всего, по вашей охоте за нашим метеором, который живо интересует нас всех. Вы стали с тех пор для всего мира символом… символом…

Он смущенно запнулся.

— Беспокойства! — улыбаясь подсказал Верндт. — Можете говорить это спокойно. Это так и есть. — Он повернулся к своему другу:

— В Германии все в порядке?

Ассистент кивнул головой.

— Мне удалось скупить большее количество радия, чем то, которым обладают лаборатории всего мира, взятые вместе. Я привез и рентгеновские аппараты. Я вез ценный груз…

— А молодую жену, как самый ценный?

Глаза Нагеля засияли.

— Она прилетела со мной на аэроплане. Я высадил ее в Бенаресе, а сам поехал по рабочей дороге.

Думаску взглянул на него с интересом:

— Ах… дочь математика Картклифа? Вы совершили самое оригинальное из всех свадебных путешествий.

Нагель вежливо повернулся к нему.

— Каким отделом будете вы ведать, коллега?

Верндт предупредил его ответ:

— Господин Думаску взял на себя изоляционные работы отдельных помещений. Эта работа требует особого внимания и опыта, так как нам приходится иметь дело с рядом новых, обладающих неслыханной проницаемостью лучей, которые легко могут незаметно и непрошенно помешать нашим опытам. В этой области господин Думаску специалист. Он будет, по желанию международной учредительной комиссии, лично присутствовать при наших опытах.

Нагель хотел что-то возразить, но его остановил быстрый, предупреждающий взгляд Вальтера Верндта. Он хорошо знал этот взгляд по годам совместной работы. Это было молчаливым знаком того, что его учитель и друг хотел сказать ему нечто такое, что не должен был слышать третий.

Доктор Верндт снял рабочий халат и пошел в залы, расположенные к северу. У дверей он вдруг остановился. На встречу ему несся беспорядочный шум криков, среди которых прорывался чей-то бранившийся голос. Металлические стены и стеклянные окна усиливали звуки точно рупор.

— Сыновья индусов, негры с Ганга, бонзы-факиры! — донеслась снаружи невероятная смесь английского, испанского и сингалезского наречия. — Вы здесь, в Индии, воображаете, что можете показать нам что-нибудь новое? Несчастные вы, соломенные головы, что вы значите с вашими фокусами со змеями перед волшебными инструментами моего друга и хозяина, синьора Нагеля! Если я направлю на вас вот эту трубу. Боже мой! Чорт побери!

Несколько индусских работниц громко завизжали.

— У того, кто заглянет сюда, душа вылетит через эту трубу прямо к звездам и рассыпется там на десятые части атома, так что весь мир начнет без конца чихать!.. Прочь от трубы, несчастная желтая кожа, не толкайся в трубы со своей голой головой с зеленой грелкой для кофе. Бездельники! Подождите-ка, вот я поверну эти винты…

Послышались взрывы брани и испуганные крики.

— Вы не стоите, крокодиловы братья, чтобы я вас оберегал, но… кто не уберет свои жирные пальцы с этих выпуклых стекол, того я увеличу до таких размеров, что он лопнет, как надувшаяся лягушка. Пальцы долой!

Индусы понимали его на половину, но они стояли, разинув рты, то смеясь, то с испугом глядя на рассерженного оратора. Верндт сочувственно улыбнулся Нагелю.

— Ваш дон Эбро в роли сторожевого пса.

Оратор услышал звон железной двери. Он тотчас же прервал свою речь и принял позу. Теперь он стоял неподвижно, полный достоинства, слегка выставив одну ногу, точно для танца. Желтое лицо его, перерезанное морщинами, было неподвижно. Смеялись только черные, как уголья, глаза.

Нагель подал ему руку.

— Опять сердитесь, дорогой мой?

Дон Эбро убрал выставленную ногу. Складки его точно кожаного лица проделали какое-то круговое движение и снова застыли.

— Наука требует от меня принесения в жертву моего испанского достоинства. Что это за ужасный народ! Я не понимаю их, они не понимают меня, возятся с нашими трубами, точно со своими бамбуковыми палками. Все время так боишься, что они что-нибудь сломают, — sennor mio, — что потеешь со страху, не переставая, точно в июле месяце в Мадриде. А чечевицы, чечевицы! Я их уже шесть раз чистил, а они снова липнут к ним своими жирными пальцами, точно оводы летом…

Каким-то фантастическим прыжком очутился он возле смуглого парня и схватил его за ухо.

— Клоп с Ганга! Негодяй лезет прямо в стекло большого рефрактора! Осторожно, ломовая лошадь! Бобби, унеси в обсерваторию маленькую подзорную трубу. Где измеритель меридиана? Я подозреваю, молодцы, что вы жрете платину и алюминий!

Его худая черная фигура исчезла в лабиринте ящиков и тюков, среди толпящихся носильщиков…

— Не слуга, а настоящая жемчужина! — заметил Думаску. — Его участие в полете вашего «Сокола» сделало его международной знаменитостью.

Верндт удовлетворенным взглядом окидывал полные подставки и сверкающие столы.

— Я бы хотел еще осмотреть наши холодильники и электрическую печь. Она должна дать 16.000 градусов. Через две недели… еще всего две недели и наша работа может начаться.

III

В высоком зале с куполом обсерватории города Вальтера Верндта царил голубоватый полусвет. Точно привидения вырисовывались в лунном свете на фоне белой стены сверкающие силуэты подзорных труб и гигантских телескопов. Тени от облаков затемняли по временам полуоткрытый купол и фантастически изменяли очертания предметов. Они точно качались, уплывали во мрак, ускальзывая от взгляда…

В невозмутимую тишину ворвался легкий стук, точно звук открывающейся двери. Растущая тень быстро промелькнула по зале и на мгновение задержалась в освещенном луной пространстве. Резко очерченный профиль мужчины повернулся к темной части помещения и несколько секунд перед его глазами трепетал лист бумаги. Потом человек бесшумно скользнул к длинному 20 дюймовому рефрактору, конец которого выходил через купол. Скрипнули задвижки и рычаги, раздалось тихое-тихое жужжание. Черная фигура и блестящая труба точно срослись и стали одним существом.

— Ну вот, — послышалось мгновение спустя, — превосходно!

Потом все стало тихо. И вдруг странный силуэт точно разорвался на две части. Голова мужчины очутилась в звездном свете. Он прислушался. Всего несколько секунд. Потом тень отпрянула в сторону и исчезла в сереющем мраке…

В то же мгновение задребезжала железная дверь, звякнула задвижка и вспыхнул яркий свет.

— Пожалуйста, фрау Мабель, — сказал, входя в башенное помещение, Вальтер Верндт.

— Вы ведете меня в настоящую сказку с привидениями, — послышалось в ответ. Из полумрака дверей выступила стройная фигура молодой женщины. Яркий свет упал на нежное лицо поразительной красоты. Сейчас же вслед за ней вошел доктор Нагель. Он окинул зал блестящими глазами…

— Может ли быть что-нибудь прекраснее обсерватории при свете луны, Мабель?! Тут заключено все великое, вечное, сильное. Светящийся мрак ночи, открытый купол, точно врата к разгадке мироздания, очертания труб, — нащупывающие руки ищущих познания людей… И миллионы людей просыпают каждую ночь эти чудеса вселенной, смотрят на небо только как на картину, как на зажженую рождественскую елку, на немые кулисы, ничего не подозревают о всем этом волшебстве там, на верху, о звездах, о скоротечности времен… и умирают, умирают, ничего не узнав!

Молодая жена нежно пожала руку мужа. Она вся была во власти воспоминаний о старике отце, знаменитом астрономе Картклифе.

— Присядем немножко, — предложил Верндт и придвинул стул молодой женщине. Его ассистент выжидательно смотрел на него. Инженер помедлил еще минуту.

— Я привел вас сюда в этот поздний час не без причины, мои дорогие, — сказал он тихо, спокойным и серьезным тоном. — В течение дня так редко остаешься наедине. А у меня есть причины скрыть от третьего то, что я вам хочу сегодня сказать и показать. У меня такое чувство, точно меня преследуют, подслушивают…

Жена Нагеля подсказала:

— Думаску! Так значит, — правда…

— Может быть Думаску, может быть кто-нибудь другой. Во всяком случае — не он один. Несколько недель тому назад ко мне явился человек, — я принял его за индуса, — и старался довольно странными предложениями склонить меня вступить в частную компанию и предоставить им мои открытия…

— Да что этот молодец, с ума сошел, что ли? Он же знал, с кем говорит!

— Даже очень точно. Когда я отверг его предложения, он попросил меня подойти с ним к факиру, который даст мне очень важные сведения для моего дела.

Мабель была страшно заинтересована.

— Вы этого не сделали?

— Я молча повернулся к нему спиной. Когда я обернулся, индус исчез. Но на его месте лежала записка со словами: «Бойся гнева госпожи! Повинуйся!»

Нагель громко рассмеялся.

— Бесподобно! Настоящий рассказ с сыщиками! Не могут наши братья индусы бросить шарлатанства.

Но Верндт, против ожиданий Нагеля, остался серьезен.

— Я сначала отнесся также точно и разорвал эту дрянь. Сегодня, спустя четыре недели, я снова нашел такую же записку на моем письменном столе в Бенаресе…

— Жуткая страна! — сказала Мабель. Она вся вздрогнула.

Верндт успокоительно кивнул ей.

— Это еще не значит, что мы должны повсюду видеть привидения. Я принял бы все это за некрасивую шутку или за угрозу сумасшедшего, если бы инстинкт не предупреждал меня на этот раз.

— Я сразу почувствовал недоверие к этому болгарину.

— У меня до сих пор нет причины подозревать Думаску. Хотя я и должен считаться с возможностью, что он приставлен ко мне для контроля…

— Но что за цель может быть?..

— Целей может быть достаточно, фрау Мабель. Вы не должны забывать, что дело касается исследований, от которых весь мир ожидает особенных результатов и знание которых является для владеющего ими, при известных условиях, настоящей силой. А вы знаете, что стремление к власти ведет ко всяким преступлениям.

— Вы должны еще вспомнить, как остро было соперничество за приобретение японских осколков метеора, и что я среди больше чем десяти сильных конкурентов получил по народному решению метеориты и поручение произвести их химическое исследование. Некоторые отдельные лица и группы не помирятся добровольно с таким решением. Стремление к могуществу и богатству могут быть двигателями. Ведь оскорбленная гордость Франции уже добилась того, что назначена международная контрольная комиссия при исследовании метеора. Болгарин — член этой комиссии.

— Я ему не доверяю. Что ему здесь нужно?

— Предоставим это будущему. Пока что с меня довольно ощущения, что нас подслушивают, или, вернее — преследуют, как угрожает записка. Если до сих пор я просто мог не обращать внимания на эти угрозы, то сегодня я уже не имею права так поступать. На мне лежит ответственность за мою задачу, от меня, быть может, зависит будущее человечества. Я должен рассчитывать и на то, что метеор проявит силы и особенности, для которых мои средства могут оказаться недостаточными. Коротко говоря, какой-нибудь из опытов может мне стоить жизни. Беззаботность была бы ошибкой. Я должен быть уверен, что мои исследования и результаты моих опытов не исчезнут вместе с моей персоной.

— Вы записываете их?

— Да, я делал это. Но мои записки… были украдены.

Точно в одном порыве подскочили к нему Нагель и его жена.

— Украдены?

— Украдены, — спокойно повторил Верндт. — Уже в Нью-Йорке я заметил исчезновение некоторых записок, касавшихся эманации метеора, спектральных анализов и других. Последние ночи я снимал здесь с вами на ультрахроматические пластинки части неба. У меня были совершенно определенные причины. Мои ожидания подтвердились. Эти приемки[7] привели к открытию большой важности.

Глаза обоих слушателей засверкали в серебряном свете луны. Бесконечное уважение отразилось на их лицах. Инженер встал и прошел к 20 дюймовому рефрактору.

— И эту записку у меня украли несколько часов тому назад. Из моего запертого письменного стола.

Нагель сжал кулаки.

— Я найду этого негодяя! Я…

Инженер сделал рукой отрицательный жест.

— На этот раз там было всего только несколько строк. Притом особым астрономическим шифром, известным только мне. Тот, кто нашел эти записки, извлечет из них мало пользы. Но я не могу допустить таких случайностей. Мои исследования должны быть отделены от моей персоны. Я подумал о том, чтобы сообщать их вам, дорогой Нагель. Я не знаю более молчаливого хранителя тайн, чем вы, мой былой сотрудник. Но и этого уже недостаточно. И вам грозят те же опасности, что и мне.

Мабель невольно прижалась к любимому человеку.

— Поэтому я хочу довериться еще одному лицу, на которое могу положиться во всех случаях. Фрау Мабель, хотите вы взять на себя эту задачу?

Молодая женщина не отвечала. В ее блестящих глазах сверкали слезинки. Она была слишком тронута, чтобы говорить, слишком подавлена таким большим доверием, чтобы быть в состоянии благодарить. Она молча и от всего сердца протянула Верндту руку.

— Так подойдите, пожалуйста, к этой трубе.

Он взялся за рычаги, чтобы направить трубу, но рука его застыла у рукоятки. Он тихонько свистнул от удивления и обернулся к Нагелю.

— Подходили вы сегодня после семи часов к этой трубе?

— Я целый день не был в этой башне.

— Ключи от ворот еще у вас?

— Вот они.

Верндт на мгновение задумался.

— Удивительно! Мне казалось, что я оставил трубу в другом положении.

Все еще задумчиво поворачивал он винты и задвижки. Потом осторожно отошел и уступил место Мабель. Дочь астронома Картклифа умела обращаться со звездами. Она с интересом заглянула в стекло.

— Труба сдвинулась, — сказала она после непродолжительного напряженного наблюдения.

— Нет.

— Но я ничего не вижу, — последовал удивленный ответ.

— И все таки в поле зрения подзорной трубы находится созвездие, которое я могу назвать замечательным. Поверните-ка окулярный револьвер на более слабое увеличение.

— Да.

— Теперь вы должны видеть у границ поля зрения пять звезд, образующих почти равносторонний пятиугольник.

— Я вижу их и…

— И в этом пятиугольнике небо совершенно пусто…

— Да, я не вижу ни одной звезды в этом пространстве.

— И вы ничего не видели, когда я вам подставил при большем увеличении середину пятиугольника. И все же там имеется звезда, ярче Веги, сияющая больше чем Южный Крест, и даже ярче Сириуса, самой блестящей из неподвижных звезд. Только свет ее не действует на сетчатку человеческого глаза.

— Так эта звезда испускает ультрафиолетовые лучи, как американская туманность? Световые волны ее так коротки, что глаз их не воспринимает?

— Никоим образом. Но звезда посылает свой максимум света при условии «W» = 0,7–0,3.[8]

— Это, ведь, длина волн видимого спектра — торопливо вставил Нагель.

— Конечно. И, все же, это трансцендентный свет. То же излучение, которое воспринимает моя ультрахроматическая пластинка и которое показал нам спектр метеора.

Нагель невольно схватил ученого за руку.

— Вы открыли звезду ультрафотографическим способом?

— Да, позапрошлой ночью.

Несколько секунд все трое молчали. Мысли были подавлены значительностью услышанного.

— Какое значение имеет открытие этой звезды? — прервала, наконец, молчание Мабель.

— Я думаю, что она даст нам возможность разгадать великую загадку природы и задаст нам новые загадки.

Нагель взволнованно смотрел в трубу.

— Не думаете ли вы, что между нашим метеором и той звездой есть связь?

— Без сомнения. Я подозреваю, что наш метеор — вестник с того созвездия, что он летел миллионы лет в пространствах вселенной, чтобы, наконец, быть пойманным нашей всеобщей матерью — солнцем, разбиться о землю к ужасу ее обитателей и превратиться в ничто.

Нагель смотрел на Верндта с благоговейным волнением.

— Учитель, вы посланы нам с неба, чтобы…

— Не я, а метеор. И я верю в предназначение. Ничто не бывает без смысла.

Почему попал метеор именно на землю, единственную обитаемую планету в царстве солнца? Почему попал он на землю именно теперь, когда на нашей планете настолько расцвела культура, что вестнику неба обеспечено всяческое внимание? Почему этот болид при падении не уничтожил все человечество? Почему не погрузилось все сокровище из далекого звездного царства вглубь океана? Почему часть его попала на сушу, и мы теперь имеем возможность исследовать его? И, наконец, почему так относительно близко от нас находится родное метеору созвездие и почему оно все продолжает приближаться к нам с головокружительной быстротой? Мои исследования с помощью спектрографа не допускают в этом никаких сомнений. Сегодня еще могут покачивать головами, но я вам говорю, что между всеми этими вопросами есть связь, которая сейчас еще остается для меня совершенно непонятной. Но, если будет возможно открыть эту связь, она приведет нас к расширению познания вселенной, к познанию сущности всех вещей.

— Вы думаете, что это единственная звезда такого типа?

— Может быть, единственная, может быть найдут еще легионы подобных. Во всяком случае, здесь дело касается целого класса образований материи совершенно особого типа. Кто знает, быть может, как раз на этом созвездии скрыта тайна обитаемости звездного мира. Быть может, мы узнаем живут ли на звездах какие-нибудь существа и что это именно за существа? Кто знает, достигнут ли люди того, чтобы по куску праха, посланного нам этой звездой, прочесть таинственные письмена неба?

Чуждо звучал голос Нагеля в мерцающей синеве лунной ночи.

— Да, учитель, вам это удастся!

Вальтер Верндт ничего не ответил. Он стоял у трубы, окруженный мраком, но высокий лоб его был освещен, а сияющие глаза как будто отражали свет звезд…

Раз… два… пробили башенные часы с высоты главного зданья. Эхо звучало долго, прозрачное, далекое… Оно было точно подтверждением, ответом…

IV

Маленький, кроваво-красный аэроплан стремительно снизился на землю невероятно крутой спиралью, похожей на падение, и остановился на скалистой площадке среди ущелий. Несколько секунд он еще раскачивался из стороны в сторону, точно яркая бабочка. Потом быстро открылась дверца и появился единственный пассажир.

Это была женщина в плотно облегавшей фигуру кожаной одежде. Она легким движением расстегнула кофточку и сняла с головы шлем. Ищущим взглядом больших, блестящих глаз, окинула она окружающую местность. Потом, со спокойной уверенностью, направилась к непроходимой с виду стене из ползучих растений. Женщина отодвинула в сторону зеленую стену, точно занавес. За нею сразу стало светло.

Естественные ступени в скале вели кверху, к неровному выступу. Напротив этого выступа, в отраженных лучах солнца, сверкали и отбрасывали вниз глубокую тень каменные ворота, точно выросшие из скалы или сооруженные руками титанов. Над зияющей, наводящей ужас пропастью, по самому ребру скалы к воротам вела узкая тропинка.

Летчица, не колеблясь, пошла по ней. Точно каменный коридор, вела вглубь горы узкая расщелина с блестящими от сырости стенами. Широко размытые пространства в скале, напоминавшие собою залы, говорили о том, что здесь когда-то пробивал себе дорогу могучий водопад, пока не нашел другого выхода или не отклонился в сторону.

Не видно было ни одного человека. Только гигантские летучие мыши, точно приведения, неподвижно висели по стенам, и маленькие пестрые ящерицы и змеи мелькали на земле в высохшем русле. Рев бушующей под почвой воды становился все слабее и слабее. Изредка стены издавали жалобные, шипящие звуки, далекие, неправдоподобные, неопределимые, и еще неприветливее становилось в вымершем ущелье.

Вдруг женщина вздрогнула. Но это было всего только мгновение. Прямо перед ней сидела черная фигура. Изможденный, почти оголенный человек откинул назад голову и неподвижно поднимал руки к небу. Без движения, без признаков жизни, точно каменное изваяние. Только широко открытые, лихорадочные, сверкающие глаза бегали в орбитах из стороны в сторону, точно подхлестываемые зверьки.

Поперек дороги лежал еще один человек. Он вытянулся на узкой доске, усеянной длинными гвоздями. Их ржавые острия впивались в тело кающегося. Но ни одно слово жалобы не слетали с его уст.

За ним вниз головой свешивался человек. Ноги его были привязаны к перекладине, и он не подавал никаких признаков жизни.

…Это были все кающиеся йоги…

Вдоль стен вырисовывались все новые и новые фигуры. Молодые люди, связанные в неестественных позах, с тяжело дышащими боками. Белоголовые старцы, погруженные в немое созерцание, с пронзительным взглядом глаз, устремленных на скалистую стену. Местами отвратительные головы, точно жуткие призраки, торчали из расселин скалы…

Не оглядываясь, проходила женщина мимо кающихся йогов. Русло потока разделялось на две части и образовало колоссальный зал, деревянные двери которого были первым признаком человеческой деятельности в этом мрачном месте. Трижды прозвучали удары молотка, вызывая среди скал эхо, похожее, на рев. Потом двери растворились, точно от дуновения ветра. Яркое солнце ворвалось в проход. Перед глазами женщины был двор, похожий на двор храма. Пол его был выложен блестящими камнями. Они образовали звезду, в центре которой высился золотой бассейн. Вековые деревья теснились вокруг двора и визгливые обезьяны раскачивались в их ветвях и рычали на встречу незнакомой посетительнице.

Молодая женщина остановилась, устремив взгляд на поднимавшуюся перед ней скалу. Высокая, высокая и страшно узкая, склонялась она над обрывом, похожая на окаменелый ствол дерева. Точно в далекий мир был протянут мост, противоположный конец которого обломился. Под скалой зияла мрачная пропасть, полная колеблющихся теней и обломков скал. И на этом страшном, головокружительном конце скалы спокойно стоял человек. Его тело казалось на фоне неба неестественно большим. Длинная белая одежда ниспадала до пят и развевалась от ветра, поднимавшегося из пропасти. Он казался погруженным в созерцание солнца. Наконец, он повернулся на скалистом выступе и несколько секунд шел, как бы несясь по воздуху, по лезвию скалы, и затем спокойно подошел к золотому бассейну. Его точеное лицо было неестественно желтого цвета. Яркого и ровного, точно кожа апельсина. Голова его была обнажена. Длинные, белоснежные волосы ниспадали до плеч и придавали ему облик, вызывавший почтение.

На головокружительном конце

скалы стоял человек.

Длинная белая одежда ниспадала до пят…

Без малейшего удивления взглянул старец на ожидавшую его женщину. Точно благословляя, протянул он к ней на мгновение руку. Она молча склонила голову.

— Я видал, как из облаков опустился гриф моей дочери, — сказал он звучным голосом, поражавшим при его седых волосах. — Чем могу я служить госпоже?

Она с живостью подняла прекрасную голову.

— Дай мне совет, учитель!

— Спрашивай! Что беспокоит мою дочь, владычицу индусов?

— Мне доносят о странных явлениях. Китайское судно, на пути из Сан-Франциско в Пекин, сообщает, что море в той области точно поднялось и образовало гору, с которой стекает во все стороны вода. Корабль был задержан этим явлением на своем пути.

— Когда это случилось?

— Уже месяц тому назад.

— Что сообщают теперь?

— Проявления этого странного изменения в море становились с каждым днем все сильнее. Водяная гора поднималась все выше. Образовалась водяная тромба, гейзер. Он выбрасывает на высоту двух тысяч метров столб водяной пыли…

Йог стоял некоторое время неподвижно, молча, с закрытыми глазами. Потом жизнь снова вернулась к нему.

— Говори дальше!

— Пилот скорого воздушного корабля, совершающего перелеты, от Иокогамы до Сан-Франциско, заметил в первый раз месяц тому назад и чем дальше, то все сильнее, отклонение компасной стрелки. Из-за этого водяного столба изменилась также температура и барометрическое давление…

Старец снова закрыл глаза.

— Это место объято вихрем антициклона…

— Да, это так.

— …В море же образовался циклон, типа мальстрома?

— Ты это знаешь! По измерениям азиатско-американской линии, круговоротное движение становится уже заметным в 50 километрах от центра. В 20 километрах оно уже так сильно, что корабль с трудом держится курса. Совершенно невозможно приблизиться к центру больше, чем на 10 километров. На поверхности моря, в центре, где вода поднимается, точно колокол, с которого она стекает во все стороны, течение, как ты говоришь, антициклонное. На небольшой глубине уже определили поворот течения, а глубже нашли чудовищное вихревое течение.

Не говоря ни слова, подошел йог к золотому бассейну посреди площадки. Движением подозвал он к себе индусскую женщину. Но прошли минуты, пока он медленно заговорил.

— Тебе доносили правду, дочь моя. Это метеор, который ты ищешь.

Индуска вскочила. Ее смуглое лицо было радостно взволновано.

Старец предупредил ее вопрос.

— Но для тебя он недостижим.

— Так чужеземец будет обладать тем, о чем я…

Йог спокойно покачал головой. Точно порицая ее: она не дождалась его ответа.

— Чужеземец проник в мое царство и хочет…

— Вальтер Верндт тоже не достигнет цели, если Брама не захочет.

Она смотрела на него, пораженная его словами.

— Ты знаешь?…

Он отклонил вопрос, как глупую болтовню.

— Прости меня! Помоги мне одолеть чужеземца!

Старец скрестил на груди руки.

— Не бойся ничего. Чужеземцу незнаком путь вечности. Он — европеец, — в его голосе звучало невыразимое презрение, насмешливое сожаление. — Семь ступеней посвященного чужды ему. Рычагами и винтами хочет он разгадать мировую тайну. Руками пракрти[9] тянется он к Будде и наталкивается на… ничто. Он сын физического мира!..

Индуска взволнованно смотрела перед собой.

— Но если это ему все же удастся… Если ему удастся…

В глазах йога промелькнул огонек.

— Malabar Hill[10] — произнес он угрожающе. — Тогда его ждут коршуны парсов.

V

Дон Эбро стоял у дверей в неподвижной позе, полной достоинства, — слегка отставив ногу, как в танце.

— Sennor Верндт просит вас через четверть часа в лабораторию. Все уже готово.

— Отлично! — кивнул Нагель.

Его молодая жена задумчиво посмотрела вслед слуге. Ее глаза беспокойно блуждали по комнате, постоянно задерживаясь на лице мужа. Глаза ассистента сияли. Он вытянул руки, точно пробуя свою силу.

— Наконец-то мы добились, что можем произвести первый опыт. Значит, момент, действительно, наступил. Месяцами готовились к нему, мечтали…

— И боялись!

Он удивленно обернулся и только теперь заметил беспокойство Мабель.

— Боялись?! Ты боялась? Но почему же?..

Она виновато улыбнулась.

— Ты еще спрашиваешь, почему? Вы собираетесь исследовать новое вещество, новый элемент, скрывающий в себе, быть может, опасности, которых вы и не подозреваете. Неожиданные взрывы, выделение едких жидкостей и ядовитых газов, невидимые, несущие с собою смерть, излучения… Смерть подстерегает вас в этом несчастном метеоре и тысяче всевозможных видов.

Он погладил ее волнистые волосы.

— Глупенькая! Такие фантазии у дочери ученого! Сотни раз присутствовала ты при подобных опытах, даже сама помогала в лабораториях…

— Но тогда у меня еще не было тебя…

— А когда ты бесстрашно полетела вместе с нами на великолепном «Соколе», навстречу падающему метеору?

— Я была тогда возле тебя. Мне не о чем было беспокоиться…

— И теперь тебе тоже не о чем беспокоиться. О чем? Я уверен, что обломок будет вести себя так же чинно и спокойно, как и всякий камень. Газетная шумиха расстроила тебе нервы. Так много говорят про опасности и всякие козни, что нас станут, пожалуй, осуждать, если все обойдется благополучно.

— Ты очень недурной актер, Вернер!

Он сделал серьезное лицо доцента.

— Но почему же? Если бы в камне, действительно, было что-нибудь такое, так оно давно бы уж проявилось. Метеор упал с неба в раскаленном состоянии, изо всех сил ударился об землю и все же не произошло взрыва. Кули подобрали осколки, взвалили их на повозки и никто не лишился руки или пальца. Тысячи людей в Токио осматривали и ощупывали камень и никто из них не попал в дом для умалишенных. Очевидно, не существует ничего более безвредного, чем этот кусок камня.

Она любовно посмотрела на мужа, но в глазах ее все же был упрек.

— Ты рассказываешь все это совсем маленькой девочке, или дочери Марка Картклифа?

Он слегка смутился. Она нежно обняла его за шею.

— Ты говоришь о внешней оболочке… Я же говорю о самом ядре. Вы проникаете в тело метеора всеми реактивами: кислотами и щелочами, нагнетением и нагреванием. А, ведь, вы знаете странный спектр этого вещества. И все, что вам известно о нем, это то, что он был не известен до сегодняшнего дня. Вы делаете прыжок во мрак. И я в первый раз испытываю страх. Страх перед чем-то неизвестным. Мой инстинкт совершенно отчетливо предупреждает меня. Он пугает меня по ночам, в сновидениях. Если бы я хоть могла присутствовать, когда…

— Бога ради! — вырвалось у него. Но он сейчас же заметил свою ошибку и сконфуженно засмеялся. — Что нам было бы делать вчетвером? Верндта, Думаску и меня совершенно достаточно, — торопился он говорить, стараясь не дать ей вставить слово. — Да и, кроме того, ты обижаешь своим беспокойством Вальтера Верндта. Ты думаешь, что он не предусмотрел всего?

— Насколько он был в силах сделать это.

— Его скафандры, положительно, гениально устроены. Ни у одного химика до сих пор не было в шкафу такой одежды для лаборатории. Ты, ведь, видела эти костюмы при примерке. Точно в водолазном наряде стоишь в этих асбестово-каучуковых оболочках. В таких панцирях с нами ничего не может случиться. Мы облили их серной кислотой, хлорной водой и соляной кислотой. Мы окунули их в расплавленный свинец, испытывали на них действие различных газов и огня. Дорогое дитя, и газ и огонь просто на смех нас подняли. Наши костюмы действуют, как изоляторы для электричества. Они обезврежены против рентгеновых лучей, лучей Y, Z, — и против всех других лучей радиоактивных веществ. Право не знаю, что еще нужно было бы от нас при таких условиях этому сумасшедшему метеору!

В дверях, точно призыв к действительности, стояла темная фигура слуги.

— Иду, — кивнул ему Нагель. Он заставил себя взять беззаботный тон.

— Так значит до обеда, моя девчурка? И не бояться, слышишь?!

Она удержала его поцелуем.

— Я пойду с тобой и помогу вам хоть одеть ваши халаты, — сказала она слегка дрожащим голосом. Она направилась к лаборатории, не дожидаясь его ответа.

Как три допотопных, неуклюжих чудища двигались в большом зале лаборатории Вальтер Верндт и его два ассистента, заканчивая последние приготовления к опыту. Они подняли кверху огромные головы асбесто-каучуковых костюмов. Гениально устроенные скафандры допускали переговоры с помощью радиофонных аппаратов, но без головных уборов все же легче было понять друг друга. А, главное, гораздо приятнее было дышать свежим воздухом лаборатории, чем находиться в сгущенной атмосфере всех кислот, которыми пропитан был костюм. Собственно, помещение для опытов поражало своей пустотой. Все лишние предметы были устранены. Все аппараты были вынесены в соседние комнаты и находились на случай нужды под рукой при посредстве электрических двигателей и пневматических передач. Стены зала были оклеены тем же непроницаемым веществом, из которого были сделаны халаты исследователей. Странно мрачными казались эти каучуковые обои стен высотою с дом. Только большое окно в куполе пропускало в зал дневные лучи. Оно было устроено с таким расчетом, что тотчас же автоматически открывалось, когда атмосферное давление в зале начинало превышать 860 миллиметров. Взрывчатые газы находили таким образом свободный выход кверху. На случай большой опасности, стояли похожие на гигантские несгораемые шкафы панцирные камеры, защищенные предохранительными экранами. Они были расставлены в известном порядке вокруг плавильных печей, возвышавшихся на широких бетонных площадках.

Последним внимательным взглядом окинул Вальтер Верндт плавильные аппараты.

— Все в порядке, господа, мы можем начинать. Мы будем обращаться с метеором, как принято обращаться с неизвестными телами. Только я воспользуюсь для разложения химических веществ жаром, а не слишком продолжительным реагентивным методом. Опустите ваши шлемы.

Он нажал электрическую кнопку. Тотчас же раздвинулся пол, раздался глухой шум и из глубины поднялась большая каменная глыба. Темная, угловатая, таинственная — меньший из найденных осколков метеора. Нагель отбил от нее молотком кусок величиной с кулак и подал его Верндту. Остальной камень медленно опустился под пол.

Верндт положил крупинку вещества метеора на платиновую сетку и закрыл ее платиновой проволочной крышкой. Посредством рычага включил он электрический ток и дал телу медленно нагреваться.

Несмотря на значительную степень нагревания, кусок оставался все тем же камнем. Не произошло ничего нового. Не выделялся газ и вещество не проявляло склонности к плавлению.

— Ничего не выделяется! — проворчал разочарованный Нагель.

— Меха для взрывчатых газов! — приказал Вальтер Верндт. Из-за шлема его голос звучал точно через мембрану телефона.

Думаску пустил в ход аппарат. Жара повышалась неотступно. Метеор оставался без изменения.

Верндт выключил рукояткой электрический ток.

— Теперь испробуем плавильную печь, — сказал он спокойно.

Нагель направил кабель. Он вертелся вокруг печи, точно молодой слон.

— Теперь-то уж наверно нагреется эта ледяная глыба, — засмеялся он сухим смехом. Эхо точно передразнило его. Думаску выжидательно наклонился вперед.

— Какую температуру дает печь?

— От 6 до 10 тысяч градусов. Она годится, во всяком случае, только для небольших опытов. Я начинаю, господа!

— Нам не нужно еще уходить в предохранительные камеры?

— Пока еще нет. Что показывает термометр?

— 2100.

Жара усиливалась с каждой минутой. Черный метеор в тигле не показывал никаких признаков жизни.

— 3000 градусов! — прокричал Нагель. Его выводила из себя невозмутимость камня. Разве для этого делались все приготовления, строился город Верндта и был напуган весь мир? Миллионы и миллионы людей в эту минуту нетерпеливо ждали первых сообщений. Первый опыт, конечно, не мог дать окончательных результатов. Это была только проба, легкое нащупывание. А что, если этот обломок камня в тигле обманет их ожидания? Если все было только воображением? Такой же камень, как и всякий другой! Какие их тогда ожидают нападки!

— 3100.

Верндт коротко нажал выключатель.

— Теперь нам, к сожалению, придется отправляться в нашу клетку.

Покачиваясь и нащупывая стены, залезли трое мужчин в массивный стальной шкаф.

— Мне кажется, что я пакет с долларами в банковском сейфе, — шутил Нагель, стараясь вернуть себе доброе расположение духа.

Инженер герметически закрыл изнутри неуклюжую дверь. Он стал следить в зрительную трубу за положением обломка метеора. Ничто в нем не изменялось.

— Возьмитесь за съемку на обыкновенные пленки, Думаску. А вы там, милый Нагель, за ультрахроматическую пластинку.

Ассистенты встали к аппаратам. Это дело было им хорошо знакомо. Плавильная печь была устроена так, что со всех сторон можно было видеть раскаленный тигель. Температура снова, поднялась на сотни градусов.

— 4000, — произнес Нагель.

Легкое движение пробежало по фигуре инженера.

— Метеор тает! — твердо произнес он, без малейшего волнения. Глаза всех напряженно смотрели на чечевицы. Руки их механически хватались за рычаги и клапаны.

— Хорошо, что стекла зачернены! — послышался голос Нагеля.

— Иначе жара была бы невыносима для сетчатой оболочки.

Серо-зеленая масса обломка метеора быстро растекалась, точно тающее железо. Клокочущая жидкость постепенно выпарялась. Она заметно уменьшалась в объеме.

— Последите-ка за постоянно меняющимся спектром! — крикнул Верндт, стоя у чечевицы. — Точно радуга в калейдоскопе.

— Что вы из этого заключаете?

— Каждый элемент имеет свой определенный спектр, свое особенно окрашенное сияние, по которому его узнают физики. По этим спектрам мы еще до падения метеора могли определить присутствие знакомых нам веществ, как железо, никель, хром и платина. Теперь вы видите, как эти вещества отделяются при таянии по одиночке, точно на параде. Исчезает спектр за спектром, указывая этим на то, что известный элемент испарился. Этим объясняется меняющаяся окраска.

— А то, что остается?

— Есть именно то, что мы ищем.

— 7000 градусов, — произнес удивленный Нагель.

— Остановитесь! — сказал Верндт и прильнул к зрительной трубе. Жидкость вдруг неожиданно изменилась. Жидкая до сих пор масса вдруг превратилась в кашу, стала тягучей и начала выбрасывать кверху большие клубы газов.

— Теперь! — послышалось короткое восклицание.

Ассистенты поняли, что хотел сказать Верндт. В молчаливом ожидании сильнее забился их пульс. Что проявится? Что случится? Разнесет ли взрыв эти остатки камня? От этого зависело все. Каждая минута, секунда могла дать ответ…

Верндт дал полную электрическую силу. Термометр поднимался в бешеной скачке.

8000… 8300… 8500… 9000!…

— Внимание! — предупредил снова Верндт.

Нервы были напряжены до последней степени. Точно коварный зверек, поблескивала кашеобразная масса в плавильной чашке.

— 9500–9600…

Вещество вдруг как-то зловеще успокоилось. Нагель удивленна заворчал:

— Почему не испаряется остаток? Он точно пожирает весь жар! Ведь он должен же испариться в открытом тигле!

— Последний газ…

…улетучился, — хотел сказать Верндт. Но он не успел этого выговорить. В зале раздался такой страшный взрыв, что тяжелый металлический шкаф весь сотрясся. Инженер, привыкший к самым сильным взрывам, невольно отскочил назад. Но он сейчас же снова заставил себя приставить глаз к чечевице. С губ его сорвалось тихое восклицание удивления. Он повернул винты и втянул голову. Не отрываясь, продолжал он смотреть наружу.

— Ну, вот, теперь мы имеем удовольствие сидеть в темноте, — засмеялся Нагель. — Метеор оказался не из папки. Он требует уважения, чорт возьми!

Думаску весь дрожал. Необычность происходящего действовала на его нервы.

— Электричество…?

Верндт не отвечал.

— Будьте добры, Нагель, подойдите сюда! — произнес он медленно, странным тоном. Ассистент нащупал трубу и отодвинул ее в сторону.

— Труба сломана!

— Нет!

— Но я ничего не вижу. Снаружи все черно, как уголь.

— Так вы тоже ничего не видите? — послышалось только несколько секунд спустя. — Видите вы меня перед собой?

— Нет, тут ведь темно, как ночью. Египетская тьма!

— И эту руку мою вы тоже не видите? Я держу ее перед вашими глазами.

— Нет. Ничего не вижу.

— И снаружи вы тоже ничего не видели? Хоть я и зажег отсюда несколько ламп в зале…?

— Как? Снаружи зажжены лампы?..

— Все триста.

— Так электричество повреждено?!!

— Оно в полном порядке. Ваш аппарат работает. Я слышу, как он жужжит.

— Действительно!

— Зал должен быть освещен лампами силой во много тысяч свечей. А мы ничего не видим.

В течение нескольких секунд не было никакого ответа. Только с места, где был Думаску, послышался стон.

— Так мы… значит… ослепли? — спросил он дрожащим голосом.

Нагель в отчаянии стал под маской тереть себе глаза. Ни малейший проблеск света не попал на сетчатую оболочку. По спине его пробежала дрожь, точно от холодной руки. Значит он, действительно, ослеп? Муж Мабель — слепец? Его учитель и божество навсегда калека? Это не может быть!

Он вдруг почувствовал безумную жажду жизни. Как сумасшедший бросился он к радиофонам, соединявшим внутренность шкафа с главным зданием.

— Я уже тоже пробовал, — послышалось возле него. — Нет никакого ответа!

— Но что же делать!

Голос инженера звучал серьезно и твердо.

— Нам остается только думать. Надо сдерживать нервы, буйство не приведет ни к чему.

— Мы слепы? Действительно слепы? — снова спросил Думаску.

— Повидимому, да, но я не могу этому верить. Что-нибудь должно нас убедить в этом. Где вы, Думаску?

— Здесь, в этом углу.

— Где ваш кино-аппарат?

Болгарин подал ему руку и потащил его через мрак. Верндт очутился у проволок.

— Мы должны попробовать вызвать здесь какой-нибудь свет, электрическую искру. Если мы и тогда ничего не увидим…

Он не договорил фразы. В его сомнении все почувствовали ужас. Верндт нащупал в темноте кабель и провел по нему рукой до зажимов. Пропитанные перчатки его костюма защищали его от электрического тока. Он медленно и с большим напряжением сгибал концы проволок, все ближе и ближе… В темной камере была мертвая тишина. Мысли всех были направлены только к одному, к тому, что должно было решить их судьбу, и разгоряченные глаза впивались во мрак.

И вдруг все одновременно вскрикнули… С треском вспыхнула ослепительная искра. Это было освобождением от ужаса. В невыразимом восторге смотрели они на нее.

Инженер разъединил концы проволок.

— Значит, мы не… слепы! Несмотря на этот мрак в зале! — радостно сказал он. Только теперь понял его ученик по тону его голоса, что должен был пережить этот человек за последние минуты. Какие чувства должны были бушевать в нем в те мгновения, когда решался вопрос, помешает ли ему слепота решить загадку, ради которой он пожертвовал всем. Мысль о смерти вряд ли могла испугать его. Его, бесконечное число раз смотревшего в глаза самой страшной смерти. Но ослепнуть, — ослепнуть, не достигнув цели! Уйти с арены исследований теперь, когда мрак только еще начинал рассеиваться! Когда перед ним вставали еще новые загадки!..

Нагелю вдруг стало стыдно перед учителем. Ему стало стыдно за свой эгоистичный страх за жизнь. Что значил он со своей судьбой перед этим избранником!

В неудержимом ликовании он схватил руку учителя.

— Вы спасены, — сказал он проникновенно.

Верндт дал ему руку, но сам не выражал ничем своей радости. Его острый ум снова заработал и уже видел новые опасности. Думаску оправил на себе одежду.

— В этой будке до ужаса жарко!

Нагель вдруг насторожился. Он только сейчас заметил, как силен был жар.

— Жарко? Но наши костюмы настолько изолируют от жара, что мы совершенно свободно можем перенести температуру в сто градусов.

Верндт перебил его.

— Значит там, в лаборатории, жар так велик, что мы, несмотря на все, уже чувствуем его здесь.

— Смотрите! Смотрите! — закричал болгарин.

Остальные уже тоже обратили внимание. Из темноты выступал красноватый цвет, становившийся все ярче. Во мраке стали все резче и резче обрисовываться контуры.

— Окна! — воскликнул Нагель.

Теперь было совершенно ясно, что окна камеры раскалены до красна. Сначала раскалились металлические части, потом стекла, разгораясь все ярче и ярче…

— Стекло… эта жара! — произнес пораженный Думаску.

— Это должны быть тысячи градусов… они пропитаны…

— Но они раскалены только извнутри. Снаружи мрак!

Ученые лихорадочно следили за усилением жара, за все более и более разгоравшимися окнами. Они чувствовали себя в своих костюмах, как в инкубаторах. Каждый из них с ужасом сознавал, что их ждет, если жара в лаборатории не уменьшится. Пылающее окно было страшной угрозой. Красный свет стал ясно распространяться на стены и крышу камеры. Что случится, если она растает! Ведь окна толщиной с руку уже стали размягчаться и вогнулись в камеру, точно гуттаперча! Что, если в их герметическую камеру проникнет газ, наполнявший лабораторию и пожравший там весь свет?

— Я задыхаюсь! — простонал Думаску. Ему казалось, что он дышит жидким пламенем. Верндт тоже тяжело дышал. Свет этого адского огня ложился тяжестью на глаза и на легкие. Точно подхлестнутая, мчалась по артериям кровь. Никто уже не говорил. В темноте раздавалось только стонущее дыхание.

— Мы изжаримся на смерть! — послышалось, точно вздох.

Никто не знал, кто произнес эти слова.

Мозг казался раскаленным горном. Точно гигантское огненное колесо вертелись мысли все на одном и том же: изжариться… растаять… белок в крови должен от жара свернуться… дыхание кислородом… смерть от сожжения… смерть от удушения…

Отсвет раскаленных окон упал на трубы, на цифры…

— Измеритель воздушного давления, — хрипло закричал Нагель, — воздушное давление снаружи…

— Верхний свет… вентилятор зала… — Думаску хрипел. — Он должен открыться…

— При давлении в 860 миллиметров, — был едва слышный ответ.

Нагель склонился к самой шкале.

— 850. Поднимается слишком медленно. 851–852. Жара растет быстрее и слепит глаза. Я уже не могу разбирать делений от боли.

Как зачарованные, смотрели все, не отрываясь, страдающими глазами на огонь. Не остановится ли, наконец, накаливание в лаборатории?

— 854–855.

Паузы казались вечностью. Соперничая в адском беге, мчалась кверху ртуть, показывая усиление жара и воздушного давления. Кто останется победителем? Вопрос шёл о жизни… дело было в какой-нибудь секунде… Пол уже жег ноги, даже сквозь непроницаемую одежду. Было ли это концом? Ужасным концом? Задохнуться, сгореть в огненной печи… Уже! Точно занавеску выгнуло пламенеющее стекло в окне, и на нем образовались продольные складки…

— Учитель!.. Конец!.. — послышался тихий стон.

Верндт едва держался на ногах. Мозг его горел возмущением. Так вот цель, призвание, которому он служил? Презренно сгореть в этой норе… теперь, когда мрак, палящая жара, более слабое воздушное давление, — когда все это говорило ему, что разгадка близка! Он видел ее точно через светящийся туман! И достаточно было одного порыва ветра, чтобы он сразу разлетелся. Путь был бы тогда свободен к последней разгадке…

Медленно выступили на окне пламенеющие капли. Они потекли по окну, точно слезы, и упали в камеру.

— 858…

— Газ! Газ! — в отчаянии, вскричал Думаску. Это было больше похожее на стон.

— 859!.. — послышался угасающий голос.

Точно ударом кулака нарушилась вдруг тишина. Раздался резкий крик. Ужасный грохот сотряс все вокруг. Под землей прокатились удары, отголоски которых продолжали звучать. Внутрь камеры полетели раскаленные осколки стекла. Одно мгновение казалось, что камера вертится в головокружительном темпе. Потом вдруг наступила тишина, жуткая, за сердце хватающая, после этого адского грохота и ужаса. В помещение ворвался ослепительный дневной свет. Страшный мрак прорвался, уступил свету. Целительный воздух влился во все окна и наполнил камеру. Он переборол дымный туман помещения и прохладительные струи его ничем уже не прерывались и становились все обильнее и обильнее…

Думаску склонился вперед и тяжело дышал. С Нагелем сделался нервный припадок. Горячие слезы потоком лились из его глаз. Натянувшиеся нервы не выдержали напряжения…

— Боже мой! — послышалось возле него. Верндт сдвинул далеко назад шлем и с жаждущим взглядом впитывал в себя, воздух. Потом он обнял рыдающего друга.

VI

Перед тенистым загородным домом Вальтера Верндта стояли бесконечные ряды автомобилей. На площади, напротив дома, без помехи снизились аэропланы ярких цветов европейской, азиатской и американской прессы. Движение в этом квартале становилось все затруднительнее. В 10 часов утра не было уже проезда лошадям. Туземные конные полицейские стояли по обе стороны улицы и следили за порядком в рядах автомобилей. Несмотря на образовавшиеся цепи, к дому теснилось множество народа. Из еще движущегося автомобиля, из снижающегося аэроплана выпрыгивали, выползали и торопились люди к центру сборища. И среди всей этой сутолоки толкались туземцы-кули, торговцы, кричали возницы и зевали нищие.

Внизу, в приемной, стоял дон Эбро. Его невозмутимое спокойствие было резким контрастом с волнением всей толпы кричащих и суетящихся представителей печати.

— Sennor Верндт ни с кем не будет говорить! — с достоинством повторял он в сотый раз и все тем же тоном. Кожаное лицо его было прорезано глубокими складками, нога — слегка выставлена вперед, точно для танца. Как Цербер охранял он дверь во внутренние комнаты.

Дон Эбро охранял дверь.

Репортеры газет всего мира

осаждали д-ра Верндта.

В зале было шумно от говора. Раздавалась французская, голландская, шведская, английская, немецкая, итальянская и русская речь. Не отсутствовало почти ни одной значительной газеты. Кроме того были представители ученого мира и государственных учреждений для исследований, члены спортивных обществ. Каждый желал быть первым в этой борьбе за новым, за сенсацией, и каждый представлял собою настоящий рог изобилия вопросов, желаний, просьб и уговоров. Каждый пробивался вперед, не обращая ни на кого внимания. Меняли постоянно ряды и места, но дальше приемной не проникал никто.

Эбро, отстраняясь, вытянул руки и стоял неподвижно, точно пагода. Тотчас же накинулись на эти руки десять, двенадцать подстерегавших людей и стали напихивать их деньгами. В долларах и рублях, марках и пезетах, испанец равнодушно прятал их и разражался над головами теми же словами, разбивавшими все надежды.

— Sennor Верндт — ни с кем не будет говорить!

— Земляк, земляк, будь добр!.. — прошептал кто-то у него сбоку. Черноволосый репортер шарил по его бокам, стараясь найти вход во внутрь — Дон Эбро схватил его быстрым движением за воротник и спокойно поставил среди остальных.

— Я навещу тебя в Барцелоне, почтенный земляк! — сказал он ему ласково. Кожаное лицо его было невозмутимо и только в глазах был добродушный смех.

По временам сбоку раздвигался занавес и выбрасывал в комнату кучку репортеров. Они были хмуры и разочарованы, но им все таки завидовали. Никто не трогался с места. Продолжали выжидать.

— Следующие десять господ! — разрешил дон Эбро.

Точно коршуны бросались все к открытой двери. И каждый раз напрасно. Испанец не пропустил бы и лишней мыши. В то же мгновение ряды снова надвинулись. В дверях стоял красный и смеющийся доктор Нагель. Его появление произвело действие, подобное бомбе. Напор задних рядов был так силен и неожидан, что Эбро напрасно простирал вперед руки. Он не мог удержать равновесия и беспомощно барахтался, вращая белками. Нагель движением руки попросил всех успокоиться. Прошли минуты, пока его просьба была услышана.

— Послушайте, господа, — сказал он, смеясь, — так не может продолжаться! Доктор Верндт, конечно, очень благодарен человечеству за сочувствие к его опытам и к его здоровью, но он все же не может отрываться от работы из-за этого подавляющего сочувствия. Он не имеет возможности давать объяснения каждому из присутствующих, здесь. Весь мир одинаково интересуется первым опытом. Мне очень жаль, но я не смогу сообщить печати ничего, кроме уже известных фактов, пока не будет разобран материал и не выяснятся результаты. Доктор Верндт просит всех, здесь присутствующих, не отказать сообщить своим издательствам, что он отклоняет все без исключения лестные и соблазнительные предложения, полученные им в бесчисленных телеграммах и вызывах по радио, предложения — в первую очередь получить от него сообщение об опыте.

Как рапиры, скрещивались, в рядах злобные, мстительные, безутешные и полные ненависти взгляды. — Итак, остальные тоже! Этакие мошенники! Пробуют своими миллионами убить конкуренцию. А этот Верндт отказывался от денег! Да он с ума сошел… немецкий упрямец!. Хорошо еще, что остальные ничего не знают. Теперь дело касалось положения каждого репортера…

Нагель, улыбаясь, вытер пот со лба.

— Сегодня в час ночи всему миру одновременно будет сделан доклад по радиотелефону. А пока — до свидания, господа!

Среди толпы началось необычайное беспокойство. Точно какое-то внутреннее сомнение волновало ряды недоуменных, растерянных людей. Но это продолжалось всего несколько мгновений. Потом, несколько человек бросилось к выходу. Это было как-бы сигналом к бегству из дома. Толкаясь, теснясь в каком-то головокружительном вихре, мчались все с криками, перегоняя друг друга, к автомобилям, аэропланам и лошадям. Через четверть часа после появления Нагеля, пространство перед домом было совершенно пусто. Последний аэроплан мчался над крышами и исчез в погоне за автомобилями.

Нагель многозначительно, кивнул дон Эбро. Испанец, застывший на месте точно столб, с упреком рассматривал свое разорванное платье.

— Эти молодцы хотели захватить с собой памятку о тебе.

— «Карамбо», — произнес дон Эбро сквозь зубы.

— Да, любезнейший, вот что значит быть международной знаменитостью!

Лицо в кожаных складках вдруг засияло.

— Вы думаете, sennor, что я более знаменит, чем тореро Маскито?

— Он — клоп по сравнению с доном Эбро!

Сияющее лицо растянулось от удовольствия в целую луну.

— …и все эти люди почитают дон Эбро?

— Ты же сам видел, как они наступали на тебя. Твоя всемирная известность очаровывает их и все синьориты видят тебя во сне.

В лабиринте желтых складок образовался от гордости и восхищения люк.

— Я надену новый костюм, — решил дон Эбро и нежно погладил свои лохмотья.

Нагель открыл дверь во внутренние комнаты.

— Покончить со всем, — не давать больше ответов! — закричал он, покрывая болтовню и жужжание радиофонного аппарата.

— Слава богу! — последовал ответ. Мабель с облегчением нажала книзу рычаг аппарата. Сразу наступила полная тишина.

— Я оставила еще открытой большую антенну для важных передач.

— Конечно. Как всегда. — Он нежно провел рукой по ее локонам.

— Плохо пришлось, правда? Сегодня утром?

— Ужасно! 5438 телеграмм за один только час.

Он засмеялся.

— Сенсация, — и деньги. Люди стали, точно одержимые. Каждый хотел бы, если не быть единственным, то быть первым, сообщающим о первом опыте. Печать всего мира потеряла голову от слухов об одном или двух взрывах, о больших опасностях и смертоносных газах. Ты бы посмотрела, как все эти молодцы уничтожали друг друга взглядами, как набрасывались на меня с просьбами и угрозами. Они мне обещали состояние за самое короткое сообщение. Остальное они бы сами присочинили. «Tutmondo Heraldo», самая богатая газета, предложила миллион за одну только строчку.

— Да, люди с ума сошли, что ли?

— Ого, тоже скажешь! — притворился он обиженным. — Разве ты дешевле ценишь мои строки? Когда я пишу тебе: я тебя люблю, прекраснейшая из всех!

Она, смеясь, ударила его.

— Нет, серьезно: эти молодчики рассчитывают очень правильно. Если я сообщил бы одному из них о нашем опыте, он тотчас же отпечатал бы шесть миллиардов экстренного выпуска, продал бы в пятьдесят раз дороже обычной цены и через час приобрел бы миллиарды долларов. Ты же сама испытала, как они тебя мучали телеграммами и радиопередачами.

— Это было просто ужасно! Я совершенно разбита.

— Те сами разбиты не менее твоего. Я так и вижу господ редакторов и магнатов печати с радиоприемником у уха, с трясущимися руками и ногами, ожидающих с лихорадочным волнением спасительного сообщения. Одно и то же безумие в Нью-Йорке, Бостоне, Буэнос-Айресе, в Сан Франциско, Мельбурне и Сиднее, в Бомбее и Капштадте, Калькутте, Владивостоке, Берлине, Риме, Париже, Вене и Каире. — Что произойдет, когда Верндт, наконец, сообщит по радио разгадку всему миру!

— Я желала бы, чтобы вы уже достигли этого и все опасности…

Она увидела его просительный взгляд и прервала свои слова.

— Как же ты добился, чтобы они тебя сразу оставили в покое?

— Очень просто. Я им сказал, что мы известим сегодня ночью весь мир о результатах нашего опыта. В ту же секунду…

— И что же?

— Что же? — Ты еще спрашиваешь! Да, ведь, это было для них ударом молнии, глупенькая! Теперь вопрос идет о том, кто напечатает первый. Узнать могут все одновременно, — но кто успеет отпечатать раньше и пустить номера в продажу? Сегодня ночью все должны быть готовы к этой бешеной скачке человечества. Вся печать и тысячи служащих должны быть готовы к этой пляске миллиардов. Предупредить во что бы то ни стало конкуренцию. Быть первым в этом гигантском бою за деньги! Ах, жаль, что нельзя принять участия в этих скачках. Представь себе только: известие облетит на электрических крыльях в одну и ту же десятую часть секунды весь мир! Но потом, потом — старт! Все на полный ход, даже если машины разлетятся вдребезги. Конечная цель: лучше со 100 миллионами номеров первый, чем с миллиардами последний. Масло течет потоками. И повелевающий десятью легионами рабочих висит на микрофоне, весь дрожа, крича хриплым голосом. Он отлично знает, что все дело в конкуренции. Каждый рабочий выбивается из последних сил; двойные ротационные машины делают неуследимые глазом обороты барабанов. В каждую машину пропускается 120 километров бумаги. Продиктована последняя фраза, рукопись приготовлена к сдаче в набор, набрана на наборной машине, еще горячей стереотипирована и хромоэлектрическим способом перенесена на медные валы — «рубашки». Старый добрый набор 20-го века не выдержал бы и 10 секунд такого напряжения. Машины свистят, рычат все громче, пронзительно, оглушительно. Готовая газета летит в толпу. Вот, где безумие! Легионы мальчиков-газетчиков мчатся с опасностью для жизни по улицам, переулкам и бульварам всего мира, исчезают в коридорах подземных железных дорог, бросаются под колеса мчащихся автомобилей, преграждают путь экипажам, протягивают руки к воздушной железной дороге, мчатся тысячи метров на аэроплане, в подводной лодке, пока газета не очутится в дрожащих руках у каждого, пока каждый не заплатил. Одна секунда… ради одной секунды! Это настоящие скачки, радующие души спортсменов.

Он перевел дыхание. Она с улыбкой слушала его.

— Твоя фантазия! Твоя фантазия! Она опять умчала тебя к звездам!

— Фантазия? Что ты говоришь! Уверяю тебя, что действительность далеко превзойдет все, что я тебе говорю.

Она задумалась.

— А потом… когда кончится эта скачка безумия? Тогда на земле будут лежать миллиарды листков, как умирающие чайки. Никто из тех, кому они так дорого дались, не сменяет на них и пуговицы от панталон. Ветер подует, наметет горы этих ненужных тряпок, и потопит в мирском море бумажные тучи… Потом погоня за призраками… Все остается в прошлом… скачка в пустоту…

* * *

Фантазия Нагеля не рисовала слишком ярких картин. Ночь обнародования первого известия была похожа на пляску безумия. Ничем не прикрытая алчность, погоня за сенсацией, тщеславие и трепетный страх всех народов перед повторением катастрофы, подобной только что пережитой, создавали благоприятную почву для всяких безумств. За пережитые годы, полные борьбы, Нагель привык ко всему, но, при всей своей предусмотрительности, он забывал одно…

В час ночи всему миру было дано радиосообщение. Раньше двух часов, по человеческим расчетам, не могла появиться первая газета. В течение этого часа печать всего мира мчалась в стремительном беге, безумствовали газетные магнаты и редакторы, нетерпеливо выжидала толпа в домах и на улицах. И все же вышло иначе. Не прошло и пятнадцати минут после принятия известия, как в людские толпы ворвался какой-то ураган. Бешено мчались автомобили, светящиеся аэропланы прорезали мрак, раздавались крики, свистки, визги, высоко поднимались руки… дождь экстренных выпусков падал на землю и на ночном небе появились гигантские, огненные буквы: «GASETTE DE PARIS» — «Первый опыт доктора Верндта — первое сообщение».

Весь этот шабаш ведьм, который описывал доктор Нагель, бешено мчался по земному шару и быстрее гнал кровь в артериях самых хладнокровных людей. На одно мгновение остановилось дыхание всего мира.

Несколькими часами позднее узнали, что это сообщение было чистейшим вымыслом, подготовленным за много часов. Когда же появилось настоящее сообщение, то его встретили удивленными вопросительными взглядами. Потом новый вихрь заставил позабыть разочарование. Издатель маленькой французской газеты в тиши потирал себе руки. Его обман принес ему миллиарды.

В течение недель продолжалось волнение человечества. Комментарии, статьи, книги знаменитейших ученых, лекторы и поэты разрывали новинку первого опыта на блестящие кусочки, раздували факты, точно воздушные шары, кормились возле славы исследователя. И все же тайна была по-прежнему покрыта мраком и только стала предметом самых яростных распрей.

VII

Сам Верндт молчал. Инженера мало заботили результаты его сообщения. Он отмечал только суждения значительнейших людей, о которых ему ежедневно сообщала Мабель. Для всего остального мира он стал невидим и недоступен. Целыми днями сидел он, запершись в своей индусской комнате, делал заметки и вычисления. Ел он за своим письменным столом торопливо, молча, погруженный в мысли. На десятый день он позвал Нагеля.

Взгляд Верндта был ясен, лицо оживлено. Он подал своему адъютанту руку.

— Вы, ведь, хорошо знаете меня, дорогой Нагель, по нашей совместной работе для спасения Германии, Надеюсь, я не должен извиняться за свое продолжительное молчание.

— Можно войти? — послышалось за дверью. Из-за занавеси показалась очаровательная головка Мабель.

Верндт встал навстречу, протянув ей руки.

— Вы начинали нас беспокоить, уважаемый учитель. Но я вижу по вашему взгляду, что…

— …что я подвинулся вперед, да! Мрак медленно рассеивается. Совершенно ясные явления говорят, что мы на правильном пути. — А где Думаску?

— Он был болен. Я хотел вам доложить, но не решался вас беспокоить. Первые дни после нашего опыта он был нервнее обычного. Я приписывал это пережитому волнению. Но я нашел его совершенно обессиленным, когда пришел к нему по делу на третий день. Он полулежал в кресле, как мертвый, с открытым ртом и свисающими по обе стороны руками. Только грудь его поднималась неровными, конвульсивными толчками. Глаза его страшно закатывались, так что из-за полуопущенных век неприятно виднелись белки. Я сейчас же послал за доктором…

— Одну минуту! — торопливо прервал его Верндт. — Вы наверно помните, что глаза его были белые?

— Тогда еще, да! Но его состояние уже изменилось, когда я пришел с врачом. Вместо голубой радужной оболочки на белом глазном яблоке, таращился вокруг зрачка огненно-красный ободок на ярко-желтом фоне.

Верндт сделал себе короткую пометку.

— Он производил жуткое впечатление. Европеец-врач, очевидно, растерялся. Он заявил, что это неизвестная еще до сих пор болезнь и что она должна стоять в связи с метеором.

— Правильно! — кивнул головой Верндт, — пожалуйста, продолжайте.

— Мы дали ему полный покой. Часов в двенадцать ночи раздался его крик, потом снова наступила тишина. Потом опять послышался его голос. Он был в бреду. Врач дежурил возле его кровати. На следующее утро он был заметно бодрее. Неприятная краснота глаз побледнела. Он потребовал книг. С невероятной быстротой поглощал их содержание, потом бросал в сторону драгоценные тома. Он с отвратительной жадностью, точно животное, поглощал еду, которую мы ему приносили. Находился в состоянии дикого, невероятного раздражения. Знаменитый немецкий окулист, доктор Хейлзам, к которому мы обратились за советом по радиофону, сказал, что, по его мнению, больной получил повреждение во время опыта с метеором. Ему кажется, что это результаты излучений метеора, которым Думаску подвергся вследствие повреждения своих глазных стекол или какой-либо неосторожности. Он заявил, что мы должны быть готовы к тяжелой болезни. Я тем более удивился, когда больной пришел ко мне на следующий день рано утром. Сюда, в этот дом. Я нашел, что его тон и манеры очень изменились. Вообще же он был совершенно здоров. Его первым вопросом было, прежде, чем я успел с ним поздороваться: — Господин доктор, как попал я в Бенарес?

— Ага! — невольно вырвалось у Верндта.

У него, очевидно, было свое особое мнение обо всем услышанном.

— Дальше, пожалуйста! — сказал он коротко.

— Я, конечно, был не мало удивлен. И чем дальше он говорил, тем больше я удивлялся. Он смотрел на меня, как на незнакомого. — Вы доктор Нагель, неправда ли? — спросил он. — Мне так и сказали. — Но, позвольте, — перебил я его. — Мы же знаем друг друга уже несколько недель! — Думаску был поражен. — Как? Недель? — Что-то так заставляло его размышлять, что лоб его покрылся глубокими морщинами. Выражение его лица было болезненно, точно он мучительно старался что-то вспомнить. — Недели? Недели? — повторял он. Он положил руку на лоб и так вопросительно и страдающе смотрел на меня, что мне стало его жаль. Чтобы отвлечь его, я протянул ему мой портсигар. — Вы курите? — спокойно спросил я его. В то же мгновение Думаску сделал какой-то звериный прыжок. Глаза его были широко открыты, ноздри трепетали. Потом взгляд его сразу стал ясным и спокойным.

— Стойте! — произнес Верндт. — Пожалуйста, будьте теперь точны. Что сказал он потом?

— Я совершенно ясно вижу перед собою всю эту сцену. — Лицо его изменилось, точно в приступе злобы. — Женщина! — закричал он, — эта ужасная женщина! ах, теперь мне все ясно… все ясно…! — Не успел я ему задать вопроса, как он, точно обезумев, выбежал из комнаты. С тех пор он бесследно изчез из Бенареса. Его поведение показалось мне таким загадочным, мое старое подозрение, что он обманом…

Верндт сделал отрицательное движение.

— Нет. Эти происшествия сходятся с моими предположениями, как члены одного тела. Наш метеор постоянно дает новые загадки и разгадки.

— Метеор? Действительно, метеор? — удивленно спросил Нагель. — Метеор играл роль и в поведении Думаску?

— Да, мой молодой друг. Метеор, очевидно, поглощает лучи… Не только электричество, тепло и свет… Но об этом после… То, что произошло с Думаску, имеет большее значение. Одно совершенно ясно: человек был загипнотизирован, а теперь освободился от гипноза. И в этом для него большая опасность…

VIII

Вальтер Верндт в последний раз проверил новое вентиляционное устройство в помещении лаборатории. Взглядами, полными ожидания, смотрели на него Нагель и Мабель. Они откинули назад головные уборы своих скафандров и на лицах их отражалось радостное ожидание. Инженер был серьезен.

Инженер Вальтер Верндт.

— Фрау Мабель, — сердечно произнес он, — вы взяли на себя задачу быть моим живым дневником. Поэтому я и просил вас присутствовать сегодня при моих опытах. Постарайтесь твердо удержать все в памяти. Твердо и определенно, как написанное. Вы принимали большое участие в том, чего мы добились за последние недели. Поэтому, я только коротко коснусь того, что было сделано до сих пор. За время после первого опыта мы точно определили количество и качество каждого элемента, найденного в метеоре. С громадной точностью! Все, происшедшее до сих пор, послужило к изучению химических веществ, из которых состоит метеор. Но до сих пор еще не удалось повлиять каким-либо способом на эволюцию незнакомого вещества. Ни один химический реактив не действовал на него. Тут может быть только одно объяснение: таинственная материя не есть элемент в смысле химического начала Дальтона, но является материей, состоящей из ультраатомных частей, — быть может, это сама первичная материя. Об огромном значении этого факта я скажу позднее. Нет ничего особенно нового в том, что превращение этой материи не удалось химическим способом. Мы знаем, что известные изменения в материи, происходящие в атомах — я напомню элементы радий и торий, — никоим образом не поддаются химическому воздействию. Химия может действовать только на перегруппировку атомов в молекулах, может разлагать и соединять атомы, менять соединения. Но она не в силах производить изменений внутри атомов. То, что мы хотим испробовать сегодня, — уже не химия в общепринятом смысле, это ультрахимия. Ей принадлежит будущее! И ее главный закон, который вы сегодня услышите от меня, гласит: корпускулы[11] могут соединяться только с корпускулами. Только из первичной стадии может рождаться всякое начало.

Инженер сделал продолжительную паузу. Его орлиные глаза победно сверкали. Грудь высоко поднималась.

— Задача, значит, в том, чтобы расщеплять атомы в корпускулы, а из корпускул создавать новые атомы. Мне уже удалось раз с помощью вашего супруга, фрау Мабель, отделить части атомов и с помощью неизвестной до сих пор электрической энергии, существование которой пока еще является нашей тайной, добыть из таллия золото и платину. Но до сих пор нам удавалось только искусственно превращать одни элементы в другие, а не создавать атомы из первичных корпускул. Метеор или, вернее говоря, его загадочная сердцевина, ведет нас дальше. Я хочу попробовать разделять тем же способом атомы на корпускулы и вернуться, таким образом, обратно к акту творения.

Д-р Нагель.

Нагель не мог дальше сдерживаться. Он схватил обеими руками руку Верндта. Он понимал лучше, чем Мабель, значение простых слов Верндта. Инженер серьезно продолжал:

— Вы понимали меня до сих пор, фрау Мабель?

— Совершенно.

— Так я продолжаю. Сегодняшний опыт — лишь проба. Я предназначил небольшой остаток нашего меньшего камня на то, чтобы сделать пробный опыт при наименьшей трате нужных для этого веществ. Меня заставляет прибегнуть к этому то, что мы за последние недели истратили весь остававшийся камень и теперь у нас имеется только самый большой обломок. Если опыт будет удачен, мы проделаем его до конца с большим обломком.

Он указал на различные чашки.

— Вы видите здесь незначительные количества радия, урана, полония, тория, актиния и других сильно радиоактивных элементов. На том столе вы видите пробы химически-чистого основного вещества всех остальных элементов. Мы будем изучать действие нового элемента и его эманации на 80 известных элементах. На третьем столе вы увидите бесчисленные химические соединения, избранные мною для изучения действия атомов и молекул. Этим всем заканчиваются наши главные приготовления. Мы снова употребим плавильную печь, чтобы расплавить и превратить метеор в пар. Кроме того, я употреблю еще сегодня и мои электрические токи.

— Ваши W токи? — взволнованно перебила его Мабель.

Фрау Мабель.

Он утвердительно кивнул головой.

— О, как я счастлива присутствовать вместе с вами на этом зрелище человеческого могущества.

— Вы уже видели мою динамо и рядом с ней аккумулятор. Вот рычаг мотора. Как вам уже говорил ваш супруг, я получаю мою колоссальную электрическую энергию из воздуха, принимая давление солнечной энергии с помощью высоких мачт и проволочных сеток. Падение солнечной энергии, — употребляя выражение, принятое при работах с водной силой, — я ловлю на мой первый мотор…

Он нажал книзу рычаг. Тотчас же раздалось такое жужжание, точно на крышу лаборатории налетела туча пчел. Верндт отпустил рычаг.

— Мои сильнейшие динамо стоят глубоко под землею, в прочно построенных подвалах. Эти кабели здесь, конечно, не выдержали бы миллионы ампер. Передача происходит при помощи колес включающего ток аппарата, который вы видите снаружи. Прошу вас обратить теперь внимание на измеритель. Эта стрелка показывает вольты, а та амперы. Эта красная стрелка прибора и показывает мне, когда достигнуто напряжение, могущее направить главную силу на машины под землей.

Дом снова зажужжал. Жужжание скоро перешло в рев. Указатель измерительного аппарата поднимался со стремительной быстротой. Стотысячные мчались друг за другом без перерыва.

— Миллион вольт! — взволнованно сказала пораженная Мабель.

Верндт выключил.

— Я довожу ток до двух миллионов. Это напряжение, достаточное для опыта. Вы потом увидите все это в полном действии. Вам ясен принцип? Вы понимаете?

Мабель смотрела на него блестящими глазами.

— Понимаю, учитель, что мой муж вас обожает. Я тоже должна…. — добавила она, слегка краснея.

Инженер почти мечтательно смотрел мимо нее.

— Я только продолжаю то, что начали другие… Но пора приступать и к опыту! Опустите, пожалуйста, ваши капюшоны и следуйте за мной в стальной шкаф.

Он крепко закрыл дверь и извнутри стал нагревать печь. Эволюция метеора была такая же точно, как и при первом опыте. Почти при той же температуре он расплавился и меняющиеся спектры стали показывать быстрое испарение отдельных веществ. Все шло тем же путем до момента, когда блестящая масса вдруг успокоилась. Тогда Верндт медленно нажал книзу ручку, которая управляла его электрическими токами. В то же мгновение, когда от нажатия пальца электрический ток пробежал через проводник, вокруг пламенеющей печи начался настоящий ад. Оглушительный треск наполнил зал. Под землей пробежал глухой рокот. Снизу, сверху, со всех сторон сверкали желтые, белые, зеленые искры. С купола, со стен, со всех острых или угловатых предметов летели язычки пламени. Они шипели, мигали, скатывались в клубки, рассыпались на тысячи громовых ударов. Страшная гроза действовала даже на нервы людей, сидевших в душном стальном шкафу.

— Безопасно! — старался Верндт перекричать бурю, чтобы успокоить Мабель. — Только страшно на вид. Но теперь внимание… теперь начинается.

Поворотом рычага он вдруг сконцентрировал огромные энергии своих молний на крошечном остатке обломка метеора.

Мабель слегка вздрогнула, хотя страх и был ей обычно чужд. Она знала, что вещество сейчас напитывается электричеством, как вампир, что оно заряжается до последней возможности, что миллионы вольт все сильнее и сильнее штурмуют его. И при знакомых основных химических веществах такое невероятное накаливание электричеством должно было дать самые неожиданные результаты. Насколько страшнее должен был воздействовать неизвестный, жуткий демон на тигеле! Его молекулы должны были быть сотрясены, атомы поколеблены, ионы, электроны — растревожены до последней степени.

Взгляд Мабель с немым вопросом невольно обратился на инженера, стоявшего рядом с ней. Вальтер Верндт пристально смотрел в подзорную трубу. Рука лежала на рычаге вентилятора, готовая каждое мгновение нажать на него.

— 8.000 градусов, — прочел Нагель на измерителе.

Масса метеора испарялась с невероятной силой. Верндт быстрым движением установил рычаг на наибольшую быстроту.

— Следите за радием! — проревел он, с трудом заглушая шум. Голос его замер в адском грохоте снаружи их клетки.

Все напряженно смотрели — на стол посередине. Молнии длиною в метр проносились по залу. Над столом стоял ослепительный блеск, трепещущая дуга, похожая на северное сияние, но в тысячу раз ярче.

Молнии длиною в метр проносились по залу.

Над столом стоял ослепительный

блеск, трепещущая дуга,

похожая на северное сияние.

Вдруг Верндт, а за ним и остальные, радостно вскрикнули. Над столом появилась радужная лента. Она поднималась из крошечных, драгоценных чашек и прорезала воздух точно танцующая, сверкающая полоса, постоянно меняя цвета. Глазам представилась чудесная игра красок. И все же глаза всех напряженно были устремлены на образцы в чашках.

— Они дрожат, они дрожат! — удивленно воскликнула Мабель. — Они изменяются… падают…

Нагель плотно прижался к увеличительному стеклу.

— Превращение элементов, — застонал он, точно под тяжестью кошмара.

Верндт не двигался. Опьяненным взором следил он за тем, как воспроизводилось чудо из начального творения мира… первый распад атомов на начала всего сотворенного…

Радий превратился в одно мгновение в нитон[12] и гелий и распался в бесконечной последовательности на свои составные части. Из фосфора родился алюминий, из алюминия — натрий, из кремня — магнезий, из титана явился скандий, из марганца — ванадий, из неона — кислород, из кислорода углерод, из талия — олово, из ртути же родилось чистое золото… Каждый элемент совершенно ясно распался на части низшего атомного веса. И в конце концов не осталось ничего из всех химических элементов. В спектре же продолжала светиться зеленая полоса геакорония и на ультрахроматических пластинках вырисовывались таинственные спектральные линии…

И снова воцарился полный мрак. Снова стала расти температура в стальном шкафу. Верндт быстрым движением повернул рычаг налево книзу. С тихим треском раскрылся в куполе вентилятор. С резким свистом вырвался газ через отверстие на воздух. Во мрак ворвался ослепительный свет и клубящийся светлый туман окутал стены помещения.

Верндт глубоко вздохнул и долго сидел молча. Потом откинул, наконец, головной убор скафандра. В глазах его был мечтательный блеск.

— Чудо превращения — вот что мы получили! — сказал он медленно, с благоговением. — Мы дожили до мечты алхимиков, которая до сих пор была недоступна ни одному человеку. Смерть атома, как начала всего сущего… И все же мне пришлось прервать, не дождавшись конца, не дождавшись рождения первичной материи. Обломок камня в тигеле был для этого слишком мал.

— А когда же мы возьмемся за главный, большой осколок? — взволнованно спросил Нагель.

— Я расщеплю его через пять дней. Он уничтожит меня или… откроет тайну изначального творения мира!

IX

— Рубины! Рубины! Купите мои красные рубины! Самые красивые во всем мире! Хризобериллы, топазы, счастливый камень, сверкающий и ясный, как солнце! Александрит, миссис, мадам, — большой, как голова змеи. Сапфиры, камни красоты, синие, как глаза прекрасной Мадонны. Купите! До смешного дешево! Шлифованные в Ратнапуре, счастливые, роскошные камни!.. Вот здесь, прекрасная синьора!

Фрау Мабель, улыбаясь, прошла мимо стола магометанина. В дорогих чашках сверкали великолепно отшлифованные драгоценные камни.

— Берилл для синьора! — кричал танцевавший на месте торговец. С тысячью ужимок вертелся он возле дона Эбро.

С непобедимым высокомерием смотрел испанец на все эти богатства. Он принимал, как дань почтения, всю эту сутолоку базара, крики продавцов, торг покупателей. Каждый здесь должен был знать его, дона Эбро. Гордо, точно повелитель всех этих индусских рабов, нес он в руках маленькие пакетики, высоко подняв голову, с бесстрастным лицом, с танцующей поступью. Яркие ковры лежали на земле, спускались со столов и стен. Продавцы фруктов сидели на корточках перед корзинами, полными бананов, фиников и фиг. Одна к другой теснились лавки, а между ними примостились столы торговцев божками тысячи видов, тысячи культов.

С нескрываемым восхищением впитывала в себя Мабель всю эту яркую картину. Суета базара развлекала ее в долгие часы одиночества. Муж проводил все дни в городе Верндта. Вслед прекрасной женщине смотрели глаза иностранцев; крики торговцев: «Сеннора… сеннора!» — раздавались со всех сторон. В ее спутнике узнавали испанца. Дон Эбро никого не удостаивал взглядом. Ему казалось, что он разворачивает под ногами своей госпожи ковер из своего звучного имени, полученного им от бесконечной линии предков. Линия эта была так длинна, что он сам даже не находил ее конца.

Мабель отослала дон Эбро вперед и медленно пошла домой. Среди всей этой дневной суеты она была задумчива, и мысли ее были далеко. Она завернула в улицу, ведшую к кварталу Вальтера Верндта. Проход был затруднен кучкой людей. Посреди дороги сидел один из бесчисленных фокусников и старался привлечь публику. С поразительной быстротой выкрикивал он свои заговоры для людей и змей, точно торговец, зазывающий европейцев на базаре, бессмысленно мешая слова и цифры на всех языках.

— One… two… three… four… five[13] — резко выкрикивал он. В то же мгновение он бросил перед собою палку и поднял ее с земли в виде шипящей змеи. Страшно вращая глазами, втыкал он себе в руки и ноги кинжалы и вытаскивал далеко из орбит глаза. Заметив красивую женщину, он сел поперек дороги и поднял над тюрбаном зернышко мангового дерева.

— Манго… зерно… мангового дерева!.. вырастет дерево!.. un, deux, trois… хейс, миа хен… — кричал он, подпрыгивая. Он разгреб землю ногтями, похожими на когти, и положил в ямку зерно мангового дерева.

— Волшебство, волшебство, чудо, сенсация! — Вырастет дерево… одна секунда… One… two… three…

Он высоко подбросил худыми, грязными руками платок, потом аккуратно разложил его над ямкой.

— Брама, Вишну, Кришна, — бормотал он, точно заклинание. Потом поднял платок… На земле стояло очаровательное манговое деревцо.

— Вот дорога!.. Вот дорога!.. — с усердием крикнул он, освобождая для Мабель проход. Она торопливо прошла мимо. Любопытство людей было ей неприятно. Она торопливо вошла в сад, окружавший виллу. У входа в дом стояла фигура. При ее появлении фигура быстро пошла ей навстречу. Это был индус из класса слуг. Он поднял руку ко лбу и молча, по обычаю, ждал, чтобы Мабель задала ему вопрос.

— Вы ищете меня?

— Миссис Нагель?

— Это я.

— Саиб… город волшебника… там несчастие…

Она вся задрожала.

— Мой муж?.. Говорите же… что случилось?

— Саиб… взрыв… он ранен… скорее… ехать!..

К сердцу Мабель горячей волной прилила кровь. Мысли ее закружились в вихре.

— Где?.. где?.. — застонала она.

— Я свезу… автомобиль ждет… миссис следует за мной! — произнес индус.

С заискивающим жестом указал он на выход в задней части сада. Из-за кустов показался силуэт изящного автомобиля.

— Скорей… скорей! Саиб ждет!

Едва переводя дыхание, бросилась она к автомобилю. Индус торопливо захлопнул за Мабель дверцу и вскочил на свое сидение. С бешеной быстротой помчался автомобиль по улицам. Мабель так была погружена в свои мысли и так охвачена беспокойством, что не обращала внимания на места, которые они проезжали. В состоянии ужаса, в котором она находилась, минуты казались ей бесконечными. Совершенно незнакомые дома и сады мчались мимо окон. Была ли это дорога в город Вальтера Верндта? Знал ли шоффер дорогу? Он, наверно, ошибался…

Она хотела спросить и нажала звонок. Но в эту минуту автомобиль обогнул большой круг и остановился перед открытыми воротами какого-то дома.

— Саибу доктора… там… в доме… в комнате… — сказал индус, пока еще Мабель не успела выйти из автомобиля.

Вся потрясенная, сошла она на землю и последовала за слугой в дом. Индус толкнул дверь. Точно видение, оказалась перед ней роскошная комната.

— Саиб… саиб… сейчас… — бормотал слуга. Потом за ним быстро закрылась дверь.

Мабель удивленно огляделась. Комната была небольшая, но богато убранная. Драгоценные ковры покрывали пол и шелковые шали украшали стены. В глубине комнаты, на широких диванах были разбросаны пышные подушки. Ей казалось, что она слышит приближающиеся шаги и голоса. Но это было обманом слуха. Она взглянула на часы, но цифры расплывались перед ее глазами. Нервно подошла она к окну, от окна к двери, опять к окну. Они были закрыты решетками и до половины затянуты материей.

Почему ее заставляют ждать? Где ее муж? Что привело его в этот чужой дом? Жив ли он еще? — Бесконечные минуты превращались в душившую ее цепь.

— Господи боже мой! — застонала она. Ужасный удар слишком неожиданно свалился на нее. Неизвестность терзала ее мозг. Где же был этот слуга? Почему ее не провели к умирающему мужу?

Дикие фигуры индусских божеств наступали на нее с насмешливыми, страшными гримасами. Почему эта поспешность сначала, а теперь бесконечное ожидание? Кто был этот слуга? Кто послал его за ней? Где она теперь? Только бы получить ответ на эти вопросы, только бы кончилась эта неизвестность!..

Она невольно нажала ручку двери и отскочила, точно от удара. Дверь была заперта… Застыв от ужаса, неподвижно стояла Мабель, охваченная вихрем мыслей. Дверь заперта?.. Взгляд ее упал на окна. На железные решетки. В плену? У кого? Где? Для чего? Что хотели от нее?

Предупреждения о торговцах женщинами… похищение ради выкупа… тысячи мыслей мчались в ее мозгу. Ее обманули… без сомнения придумали повод. Так значит все было ложью? Она почувствовала невыразимую радость, но сомнения сразу подавили ее. Что хотели с ней сделать? Что случится?

У нее так дрожали от волнения ноги, что она должна была сесть. Мабель напрягла все силы, чтобы собрать мысли. Час протекал в безотрадном ожидании. Ведь должна же была открыться эта дверь! Ведь должен же кто-нибудь войти, наконец…. будь это хоть враг…

Тихое жужжание заставило ее прислушаться. Отсвет от окна падал на висевший посреди потолка фонарь. Только теперь заметила она его оригинальный вид. Он был составлен из бесчисленных зеркал и имел форму призмы. Она удивленно разглядывала его. Не было сомнения, что жужжание исходило от него. Лучи света плясали на поверхности зеркал — фонарь медленно повернулся, потом стал все быстрее вертеться кругом… Смотря на него, у Мабель слегка закружилась голова… Глаза мигали от его блеска, а он мчался теперь в круговом движении точно вентилятор. Очертания зеркал исчезли… растаяли в этом блеске… фонарь превратился в какую-то ленту из звезд…

Она хотела отвести взгляд, но сверкающий круг удерживал ее глаза, точно на привязи. Они все снова и снова должны были проделывать этот круг вместе с фонарем, вверх и вниз, вверх и вниз, все снова и снова, без остановки, неудержимо. Свинцовая тяжесть стала сковывать ее веки. Верчение наверху не прекращалось ни на секунду. Веки становились все тяжелее… невыносимо… напрасно старалась она бороться… ведь, она должна ждать, не должна засыпать… но она так устала… устала… у…ста…ла…

С мучительным вздохом упала она на шелковые подушки… Уста…ла… спать… только спать… спать…

В замке бесшумно повернулся ключ. Дверь комнаты осторожно отворилась.

— Она уже спит, госпожа! — послышался заглушенный голос.

Быстрыми шагами прошел в комнату мужчина. Его худая фигура была закутана в зеленый бурнус. Шея его была неестественно длинна и отвратительно обросла волосами, выражение лица было пугающе-дикое. Горбатый нос и колючие глаза делали его похожим на коршуна. Длинными костлявыми пальцами провел он по лбу спящей. От затылка, по голове, к вискам…

— Ты будешь спрашивать, госпожа? — оглянулся он назад.

Повелительница индусов медленно приблизилась. Ее прекрасное лицо странно изменилось. Скрестив ноги, она села на диван против спящей.

— Мабель! — произнесла она тихо. И еще раз: — Мабель!

— Да? — послышалось вопросительно.

— Тебя зовут Мабель. Ты слышишь мой голос…

— Я слышу…

— Я твоя госпожа. Ты должна меня слушать…

— Ты моя госпожа…

— Ты должна мне отвечать на вопросы!

— Отвечать…. — произнес сонный голос.

Индуска бросила торжествующий взгляд на человека, похожего на коршуна, и продолжала угрожающе:

— Ты умрешь, если солжешь…

— Умрешь… солжешь…

— Ты будешь говорить только правду…

— Да…

Индуска перевела дыхание.

— Ты знаешь тайну метеора?

Мабель молчала.

— Отвечай! — крикнула индуска. Глаза коршуна успокаивающе посмотрели на нее.

— Она ответит. Позволь мне спросить, госпожа. Ты знаешь тайну метеора?

— Нет, — последовал нерешительный ответ.

Индус смутился.

— Ты знаешь, какие открытия сделал до сих пор Вальтер Верндт?

— Да. — Ответ звучал совершенно твердо.

На лице человека, похожего на коршуна, появилось неприятное выражение торжества.

— Ты все твердо запомнила?

— Совершенно твердо.

— Ты могла бы продиктовать все совершенно точно?

— Слово в слово!

— Диктуй! Я — Вальтер Верндт. Я проверю тебя.

Улыбка гордости появилась на лице Мабель. Легко и уверенно потекла ее речь. Первый опыт совершенно ясно вставал перед ней: неподвижный обломок метеора, его таяние, выпарение, мрак, повышение температуры, взрыв. Все, что Верндт ей показывал, все его открытия постепенно разворачивались в ее передаче, точно красочная сказка. Мабель передавала все с улыбкой, легко и в то же время серьезно…

Голова коршуна впилась глазами в ее лоб, точно випера. Болтавшая Мабель давно замолкла. Повелительница индусов с нескрываемым волнением шагала по комнате.

— Плод созрел! — сказала она глубоким, почти ликующим голосом. Голова коршуна задвигала волосатой шеей.

— Женщина сказала все, что знает. Она может теперь исчезнуть?…

Индуска повернулась к нему резким движением.

— Нет еще! Ее смерть была бы предупреждением для Вальтера Верндта. Цель — он, а не эта женщина.

Он согнулся.

— Ты права, госпожа. Он не должен знать. Я отвезу ее в ее сад и заставлю ее там проснуться…

Она постояла некоторое время в нерешительности.

— Пусть будет так! — решила она, наконец. — Но позаботься о том, чтобы она не знала ничего, что произошло.

— Я отниму у нее всякое воспоминание. Она проснется в парке, и будет думать, что неожиданно заснула там после обеда.

— Торопись!

Жадный взгляд упал на красоту беззащитной жертвы. Он с подобострастной покорностью отступил к дверям.

— А потом… когда моя задача будет выполнена?… Когда ты будешь победительницей и этот Верндт?…

Он сделал жест, точно душил кого-то. Его глаза коршуна точно нацелились на жертву.

— Тогда эта женщина?…

Она нетерпеливо топнула ногой.

— Сначала Вальтер Верндт. Потом делай, что хочешь… я дарю ее тебе. Убирайся! Исполняй свои обязанности!

X

Настал великий день последнего опыта. Вальтер Верндт стоял еще в своем белом лабораторном халате перед столом для опытов и внимательно рассматривал, надев особенного устройства предохранительные очки, маленькое реактивное стеклышко, которое он держал в правой руке.

Нагель слушал его с благоговением.

— Нельзя себе представить, что эта маленькая зеленая штучка величиной с горошинку в этой маленькой трубке может производить такое неслыханное действие!

Верндт глубоко погрузился в мысли.

— Нам удалось добиться одного крошечного испытания этого страшного вещества. Но мы почти достигли разгадки. Через полчаса мы оба сделаем решительный шаг: расщепление большего, главного осколка метеора. Он должен дать нам, по человеческим расчетам, количество вещества в чистом виде, которое сделает нас способными к великим вещам. К великим делам, которые не снятся еще человеческому мозгу. Но об этом после!…

Он вложил стекляную трубочку в платиновый чехол и опустил ее во внутренний карман кожаной куртки.

— Вы приготовили все элементы, как и при первом опыте?

— Все наше достояние: 56 грамм радия, тория и других радиоактивных элементов.

— А осколок метеора?

— Лежит в целости на подъемной площадке.

— Отлично.

Нагель, хорошо узнавший учителя за бесчисленные часы совместной работы, понял его горделивое волнение по необычному блеску его лучистых глаз. Ничто больше не выдавало волнения Верндта. Черты его бронзового лица были спокойны. Действительно ли этот человек стоял теперь лицом к лицу со своей судьбой? Десятитысячная часть секунды должна была решить вечные вопросы…

Зажужжал радиофон. Верндт приблизил к уху маленький аппарат.

— Строительный отдел сообщает, что все уже готово. Мы, следовательно, можем закрывать вентилятор в куполе и при наивысшем давлении.

Нагель был поражен.

— Закрывать вентилятор при наивысшем давлении? Но, ведь, тогда может быть та же опасность, что и в первый раз?

Инженер покачал головой.

— Нет, теперь дело обстоит немного иначе, чем тогда. Я лучше покажу вам это на маленькой модели, которую сделал. Чтобы достигнуть результатов, нам придется действовать на этот раз в обратном порядке. Пожалуйста, зайдите со мною в маленькую комнатку — модель. Лучше, чтобы вы знали все подробности прежде, чем мы начнем.

Он прошел наискось зал и открыл небольшую дверь. В то же мгновение перед ним отскочила и бросилась к окну темная фигура. Но было слишком поздно. Нагель сделал прыжок, как тигр, и так крепко схватил незнакомца за руку, что тот тихо вскрикнул.

— Стой, голубчик! — разразился Нагель. — Прежде, чем вылететь отсюда, дай себя рассмотреть при лунном свете!

На него смотрело испуганное, бледное лицо. Седая борода человека тряслась.

— Профессор Кахин! — воскликнул пораженный Верндт. Он с удивлением узнал в ворвавшемся к нему человеке брюссельского коллегу, с которым он был уже много лет знаком по конгрессам. — Пожалуйста, отпустите его, Нагель! Могу я попросить у вас объяснения, господин профессор, как вы попали в это помещение, в которое не допускается никто? Странные обстоятельства, в которых мы очутились, принуждают меня…

Он удивленно перервал свою речь. Бельгиец стоял, злобно глядя на землю. Теперь глаза его широко раскрылись от испуга. Он указывал рукой, весь дрожа, туда, где стоял Нагель.

— Не надо! Не надо! — закричал он вдруг.

Глухой звук заставил Верндта вздрогнуть. Ему показалось, что он услышал стон Нагеля. Он вопросительно оглянулся. В то же мгновение он почувствовал острую боль в глазах. Точно молотки застучали в них… Он взмахнул руками… в колышащемся мраке — и провалился в бесконечное ничто…

XI

Глазам было больно от огненного круга. Круг сверкающих точек вертелся, как огненное колесо, — медленно, потом скорее, скорее… потом движение замедлялось и ускорялось снова с болезненным колотьем в глазах… В непрерывающейся, бесконечной последовательности. Точки вырастали и превращались в шары, раскаленные изнутри огненным жаром. Точно цепь, все снова возобновлявшаяся… Они вырастали и сверкали огненными цифрами и буквами. Больно было читать пляшущие слова. Мо-ле-ку-ла… молекула — гласили буквы. Слово раздувалось, точно блестящий пузырь. Потом оно лопнуло и распалось на бесчисленные точки. Они снова стали разрастаться в кровавые капли. Снова появились буквы, причинявшие такую боль… А-т-о-м… Снова раздулось и лопнуло слово атом… Ослепительно сверкали ионы и корпускулы и в секунду превращались в шары. И снова атомы и красные молекулы вертелись… вертелись… Огненная точка вдруг превращалась в шар, в палящее солнце, в море пламени…

— Ах! — тихо застонал он.

Вальтер Верндт открыл глаза. С трудом, с болью, медленно приходя в себя. Взгляд его упал на грязную плоскость над головой, на обломки серых камней. Он, очевидно, лежал на полу низкого подвала.

Он принужден был надолго закрыть глаза, так больно ему было от света. Но он все же заставил себя поднять свинцовые веки. Ему казалось, что его сетчатую оболочку режут раскаленными осколками стекла… Он медленно собирался с мыслями. Прежде всего, он стал соображать, где он может находиться. Но это утомляло его. Он снова погрузился в дремоту…

Он, должно быть, уже давно смотрел на потолок над головой!… Кружение огненных точек и горение глаз прекратилось. Но мысли его все еще были под каким-то гнетом. Где он? Как попал он сюда? Он хотел встать, но руки его оказались крепко связанными за спиной. Ему не удавалось освободить их, несмотря на все усилия. Вдруг он понял: он связан. Он теперь ясно ощущал боль от веревок. Связан? Как это произошло? Воспоминание все еще не хотело приходить на помощь. Тотчас же снова начала болезненно ныть голова. Кого спросить? Неужели он один? Ему, наконец, удалось медленно, медленно повернуться на бок. Ему стало дурно, но он овладел собой.

— Эй! — пробормотал он заплетающимся языком. И еще раз: — Эй!

Звук его слов больно ударил ему в виски. С другого конца помещения послышалось радостное восклицание:

— Учитель!

Мгновение все было тихо. Что это такое?… Голос ему казался знакомым.

— Учитель! — раздалось громче, настойчиво и встревоженно.

— Да! — ответил он. — Кто говорит со мной?

— Вы живы! Вы живы! — в голосе было ликование. — Это я, Вернер Нагель, — как вы себя чувствуете, милый, дорогой учитель?

Волна радости залила мозг Верндта. На мгновение мысли его замерли. Потом он испытал чувство, будто перед ним разрывались туманные завесы.

— Мне понемногу становится лучше, — ответил Верндт. Он болезненно напряг всю силу воли, чтобы проснуться. — Где мы? Как мы попали в эту комнату?

Нагель перекатился к нему, точно круглый тюк.

— Мы были в нашей лаборатории и поймали человека, которого вы, повидимому, знали…

— Постойте! — произнес Верндт. — Теперь я припоминаю. Я думал, что это был сон, от которого я только что проснулся. Это был профессор Кахин, не правда ли?

— Вы его так назвали.

— Но дальше я ничего не помню…

— Нас сшибли с ног. Очевидно, сначала меня, потом вас. Или обоих одновременно. Иначе я бы. увидел, а я ничего не знаю.

— Я припоминаю. Кахин стоял, как окаменелый, черты его лица исказились… Потом я почувствовал удар. Очевидно, был еще один человек, которого мы не заметили…

— Да, настоящий великан. Черноволосый, атлетического сложения. Я видел его только в течение одного мгновения. Потом комната уж заплясала вокруг меня…

— Значит враги, преступники!.. — Мы находимся сейчас в городе Верндта?

— Нет. Нас куда-то увезли. Меня ударили, должно быть, не так сильно, как вас. Я очнулся от толчка и услышал голоса. К моему счастью, я мог только слегка приоткрыть глаза. Меня выносили из аэроплана. Я притворился мертвым и только старался замечать все из под опущенных век. Аэроплан, привезший нас, стоял на холме, над городом, который я, в своем положении, мог разглядеть только отчасти. Я увидел виллы среди кокосовых пальм и манговых деревьев. Дальше стояла мечеть и вокруг нее жалкие деревянные хижины индусов, а когда меня подняли, я увидел море. Нас несли через роскошный парк. Я заметил дерево, гигантские ветви которого свисали почти до земли. Под ним стояла каменная скамейка, на которой были вырезаны солнце, луна и корова…

— Знаки парсов. Солнце, луна, вода, огонь и священная корова. Эти знаки и море говорят, что мы в Бомбее. Что же было дальше?

— Нас понесли по ровному месту. Мне пришлось на время закрыть глаза. Мне казалось, что за мной наблюдают. Когда я снова осторожно приоткрыл веки, мы оказались на каменном мосту. Перед нами поднимались не особенно высокие, но закругленные, как бы в гигантском цирке, белоснежные стены. Я не заметил ни одного окна. Нас пронесли в низкую дверь. Потом мне, к сожалению, накинули на голову платок. Я почувствовал отвратительную вонь, но ничего не мог видеть. Когда же с меня сняли платок, мы оба уже лежали в этом подвале.

Верндт подумал мгновение.

— Вы не узнали строения, в которое нас внесли?

— Мне казалось, что я уже где-то должен был его видеть. В действительности или на картинке.

— Да, это жуткое место, куда нас привезли…

— Как? Вы знаете, где мы находимся?

— Я, по крайней мере, думаю, что знаю. Ваше описание указывает на сооружение парсов, в котором погребают их мертвецов.

Он вдруг замолчал. За дверью послышался шум. Со скрипом повернулся тяжелый ключ. Дверь подалась. На пороге стояла стройная фигура женщины редкой красоты. За ней следовал мужчина ужасающей наружности. На длинной волосатой шее сидела тощая голова с диким лицом. Горбатый нос выступал, как клюв. Лохматые брови торчали над колючими, горящими глазами. Это было лицо коршуна, нацелившегося на добычу.

Женщина остановилась на мгновение. Потом быстро подошла к лежащим. Она встретилась взглядом с инженером.

— Ах! — удивленно вырвалось у нее. Жестокая усмешка скользнула по ее лицу. Она посмотрела на Верндта с жадностью и с любопытством, точно желая запомнить его черты. Ее спутник осмотрел веревки, связывавшие жертв. Она равнодушно следила за ним. Потом вдруг вся вспыхнула.

— Я просила однажды великого исследователя и могучего ученого отдать мне свое могущество, чтобы делить со мной мое. Он был слишком горд, этот саиб, и предпочел лечь у моих ног, как пленник.

Она ждала ответа, но Верндт гордо молчал. Ее лицо слегка покраснело от возмущения.

— Он мог бы жить, как бог. Теперь же, не успев достигнуть цели, он сойдет в вечное молчание. И другие докончат его дело и будут всем обладать.

Она снова подождала ответа, но на губах Верндта была насмешливая улыбка.

— Говори! — топнула она ногой.

Глаза Верндта вдруг стали жестки, как сталь.

— Если ты хочешь, чтобы я говорил, развяжи сначала наши веревки. Или ты побоишься тогда разговаривать с нами?

Она думала недолго.

— Оссун! — резко приказала она своему желтолицому спутнику. В каждой руке у нее блеснул револьвер.

— Слуга коршунов развяжет ваши веревки. Но не мечтайте ни о каком бегстве. При малейшем подозрительном движении в вас попадет пуля.

— Ах, я вижу, что ты женщина! Ты не жалеешь слов.

— Молчи! — крикнула она.

Человек с головой коршуна развязал ученым руки и ноги. Вальтер Верндт встал и потер себе тело. Кровообращение медленно восстановлялось. Индуска смотрела на профессора с молчаливым интересом. Ее удивительные, сверкающие глаза скользили по бронзовому лицу и атлетической фигуре врага. Инженер так старательно занимался массажем, точно загадочной повелительницы Индии здесь и не было вовсе.

— Саиб, почему ты противишься своему счастью? — послышалось почти сердечным, просительным тоном.

Он взглянул на нее. С удивлением и вопросом.

— Почему ты не хочешь поделиться со мной своими познаниями и приобрести власть над людьми? — спросила она еще раз.

Он выпрямился и стал выше ее на голову.

— Наши взгляды разделяет пропасть, — медленно сказал он. — Для тебя знание только средство к власти, к порабощению тебе подобных. Я — изучаю науку, чтобы дарить людям новые открытия. Я иду к цели, как друг человечества, ты же — как враг. Я служу науке жизнью и моими исследованиями. Ты же хочешь, чтобы наука служила тебе. Разве мы можем понять друг друга?

Она жестко рассмеялась.

— Служить человечеству? Я должна служить человечеству? Что такое это человечество? Стадо баранов, дураков и негодяев. Их жизнь не имела бы оправдания, если бы эти отбросы не были бы нам рабами, не служили бы нам и не умирали бы для нас. Человечество!

— А ты разве не человек?

Она гордо выпрямилась.

— Есть избранные, вновь рожденные, которым Брама назначил носить человеческое тело, как одежду. Я — избранная, ты — тоже! Я изучала твою карму, вопрошала много ночей. Твоя судьба скрещивается с моей. У тебя могущественная звезда. Я должна буду служить тебе, если ты не захочешь служить мне. Я должна тебя уничтожить, иначе ты уничтожишь меня. Ты должен меня любить, или я должна молиться на тебя. Такова наша судьба. Освобождение возможно для нас только в союзе. Наши звезды рассыпятся в прах, если мы расстанемся.

На ее прекрасном лице было мягкое, почти нежное выражение.

— Ты великий йог, Вальтер Верндт, ты избранник Брамы. Повелительница Индии никогда еще ни о чем не просила. Сегодня она просит тебя. Служи мне, чтобы я тебе служила. Раздели со мной мое могущество, чтобы я разделила с тобой твое. Взгляни, я сложила оружие и протягиваю тебе руки молящей женщины.

— Госпожа! — в ужасе остановил ее коршун. Но она не слушала его. Она почти умоляюще схватила руки Верндта и ее прекрасное лицо осветилось каким-то внутренним огнем. Инженер сочувственно посмотрел на нее.

— Ты блуждаешь на ложном пути, женщина! Я служу и тебе, служа человечеству. Через несколько недель, быть может, — дней, ты вместе со всем человечеством узнаешь разгадку тайны.

Она оттолкнула его руки сильным движением и смотрела на него, точно не понимая его слов.

— Ты никому не откроешь тайны! Повелительница Индии просила тебя… предлагала тебе свою любовь… и ты дерзаешь преступить приказание Брамы и враждебно расстаться со мной?

— Преступлением было бы исполнить твое желание. Метеор принадлежит всему миру, а не мне или тебе.

— Так он будет принадлежать только мне!

— Я через несколько недель сообщу человечеству разгадку…

— Через несколько часов твои кости будут белеть на песке!

Она снова схватила револьверы.

— Оссун, — коротко приказала она. Ее лицо исказилось от ненависти. — Стражу!

Он подошел к двери и сделал знак. Шесть индусов гигантского роста вбежали и бросились на землю перед своей госпожой.

— Связать руки! — приказала она. Трое индусов бросились на Нагеля и Верндта и связали им руки. Те не сопротивлялись.

— Наверх! — указала женщина.

Их повели бесконечным коридором, постепенно поднимавшимся кверху. Наконец они дошли до двери, выходившей на веранду, заделанную решетками. Отсюда открывался вид на широкую арену. Три большие террасы из белоснежного камня, сверкавшего на солнце, спускались кругами, как в цирке. Каждый из внутренних кругов был меньше предыдущего. Во многих местах каждой из трех арен видны были продолговатые углубления — и больше ничего. На голом камне сидели, нахохлившись, фантастические птицы… гигантские птицы, с отвратительными, длинными шеями.

По знаку стража удалилась.

Нагель с интересом смотрел на эту безнадежную, наводящую ужас, картину. Точно город мертвых, где исчезла всякая жизнь.

— Ты знаешь, где вы находитесь? — спросила индуска Верндта.

Он спокойно смотрел на нее.

— Да, Малабар Хиль. В Башнях Молчания.

— Ах! — удивленно вырвалось у нее.

Нагель щелкнул языком, точно отгадал, наконец, загадку.

— Так вот, что это было! А я никак не мог вспомнить, где это я видел этот старый каменный ящик. Я, ведь, должен был видеть его в альбоме Бомбея.

Повелительница индусов злобно спросила его.

— Так ты, значит, знаешь, что вас ждет?

Нагель приветливо улыбнулся ей.

— Конечно, прекрасная женщина. Ты, прежде всего, снимешь с нас эти грязные веревки, потом хорошенько накормишь нас, потому что я страшно хочу есть. А потом ты привезешь нас обратно в Бенарес на аэроплане…

Лицо ее изменилось, точно от удара хлыста, рука сжала револьвер. Но она тотчас же овладела собой.

— Ты хочешь меня раздразнить, чтобы скорее умереть. Ты знаешь, где ты сейчас, но ты никогда не видел внутренности этого здания. Оно называется Башнями Молчания. Парсы приносят сюда своих мертвецов и отдают их голодным коршунам, чтобы трупы не оскверняли священные стихии — землю, воду, огонь и воздух…

— Славные птицы! — спокойно кивнул Нагель в сторону арены. Человек с головой коршуна злобно посмотрел на него.

Индуска проговорила:

— Они ждут вас!

У стены, под ними, заскрипел песок. Железная дверь с шумом захлопнулась. Два смуглых человека несли длинные носилки. Их сопровождали еще два индуса в перчатках и с длинными баграми в руках. По знаку, носильщики опустили ношу на песок. Одним движением откинули они с носилок холст, закрывавший их. На носилках лежало белое, безжизненное тело мужчины. Верндт невольно вздрогнул. Он узнал покойника.

— Думаску! — удивленно воскликнул Нагель, — Думаску умер?

Индуска злобно кивнула головой.

— Да, Думаску! Какая-то неизвестная сила освободила его от моей власти. Сумасшедший явился в Бенарес, чтобы убить меня. Пусть несет наказание за это!

— Он не умер?

— Нет. Только одурманен…

Нагель стал серьезен.

— И ты хочешь..?

Она молча отвернулась. Лицо ее точно окаменело. Носильщики снова подняли носилки и несли их по песку к противоположной стене. Они остановились перед одним из углублений. Сопровождавшие их подняли багры, неприятно блеснувшие на солнце. Быстрым движением опустились они на Думаску. Его белое тело поднялось на воздух, потом неподвижно легло в продолговатой открытой могиле. Люди торопливо ушли, не оглядываясь.

— Сатана! — заскрипел зубами Верндт. — Ты не сделаешь этого!

Она не отвечала… С тамариндовых деревьев медленно поднялись, шурша крыльями, птицы. Тяжело хлопали крылья, отбрасывая широкие тени, длинные шеи были вытянуты вперед, отвратительные головы склонялись к земле…

— Славные птицы! — насмешливо повторила индуска, взглянув на коршунов.

В Нагеле закипела кровь. Он, как сумасшедший, стал разрывать свои веревки. Они только разрезали его тело до крови. Человек с головой коршуна, как в тисках, сжимал руки Верндта.

Страшные птицы описывали круги по цирку, с каждой спиралью приближаясь к жертве. Медленно, медленно опускались они на белеющее тело. 15 метров… 10… 5… 3… 2… 1… И вдруг с резкими криками по отвесной линии упали они на свою добычу.

Страшные птицы собирались к своей добыче…

В черном клубке отвратительных птиц долгие минуты продолжалась борьба. Взмахивали крылья, высоко поднимались тучи пыли…

Взгляды всех впились в открытую могилу на арене… и вдруг Верндт закрыл глаза… Душу раздирающий крик резко прозвучал в воздухе… Предсмертный крик человека… жуткий, ужасный крик, потрясающий нервы… Потом последовал ответ на него: пронзительное каркание, звуки чего-то разрывающегося, ломающегося, захлебывающееся чавканье…

Нагель в ужасе закрыл глаза. Верндт стоял бледный и неподвижный, узкое лицо его было точно отлито из бронзы. Человек с головой коршуна крепко держал сзади его руки. Коршуны все еще боролись на песке… все еще, без конца… Жуть становилась почти невыносимой. Минуты казались пленникам вечностью.

Наконец, над могилой поднялись большие тени, — сначала один, за ним другие, покачиваясь на огромных крыльях, медленно стали улетать коршуны.

— …б …7 …8 …10… — считал Нагель. Он недоверчиво раскрыл глаза. Точно просыпаясь от сна.

Какая-то страшная сила приковывала его глаза к арене. Все новые и новые коршуны, насытившись, слетали на стены. Жгучий песок вокруг одинокой могилы сверкал, разрытый в борьбе… Тела Думаску нигде не было видно. Кое-где вокруг могилы лежали белые, лишенные мяса, блестевшие на солнце, кости. Вокруг них вились вороны…

Индуска прислонилась к решетке. Она наблюдала, прищурив глаза, за впечатлением, произведенным всей этой сценой на пленников. По ее знаку, Оссун выпустил руки Верндта. Он не удостоил ее ни одним взглядом. Только мускулы его лица нервно двигались. Нагель едва сдерживал злобу, на висках его надулись жилы.

Индуска одним движением очутилась лицом к лицу с ними.

— Вы видели, что вас ожидает? Я предлагаю тебе еще раз выбор, Вальтер Верндт. Служи мне и открой мне одной тайну, или же разделите участь этого сумасшедшего, осмелившегося ослушаться меня. Ваша жизнь теперь в моих руках.

Верндт снова высоко поднял голову. Его орлиный взгляд заставил женщину побледнеть и опустить глаза.

— Наша жизнь не зависит от низких убийц. Если бы целью моей жизни была судьба, которую ты мне предлагаешь, то задача моя не стоила бы ни одного моего вздоха.

Она бросилась на него, как разъяренный зверь.

— Сумасшедший! Теперь… теперь… ты еще упрямишься! Гляди на этих коршунов! Они ждут вас. Один мой знак — и вас уведут в подвал, откуда вы выйдете только для смерти.

Он с молчаливым презрением повернулся к ней спиной. Такой ответ вывел ее окончательно из себя.

— Вон! — закричала она в бешенстве. — К коршунам его!

Ее слова кончились криком. Вдруг Нагель, наклонив вперед голову, бросился на Оссуна. Парс отлетел назад, точно мячик. Его волосатые руки в ужасе старались ухватиться за что нибудь. Потом, перевернувшись в воздухе, он слетел вниз, в цирк, и лежал там без движения.

Нагель так рвал свои веревки, что жилы на его руках надулись.

— Животное! Теперь тебя…! — дико хрипел он, — теперь тебя… только освобожу руку!…

Но больше ему ничего не удалось сделать. Четверо чернокожих ворвались в дверь и оттолкнули его из всех сил вниз. Верндт спокойно вошел в подвал. Нагель прислонился к стене, тяжело дыша.

С нечеловеческим усилием вытащил он окровавленную руку из разрезывавших ее веревок. Он прыгнул на индуску, как кошка. Быстрым движением вырвал он у нее из-за пояса кинжал. Чернокожий слуга бросился между ними. Сталь вонзилась ему глубоко в грудь. Когда Нагель поднял взгляд, он увидел оба револьвера индуски, угрожающе поднятые на него. Резким движением головы приказала она чернокожим отступить. Они встали у выхода, с кинжалами в руках.

— Так! Так, молодой лев! — насмешливо произнесла она. — Защищайся, не то коршуны, славные птицы, заживо выклюют тебе глаза. Парсы отдают коршунам своих мертвецов, чтобы не осквернять землю, воздух, воду и огонь. Вы, христианские собаки, недостойны такого погребения. От ваших мертвых тел будет тошнить коршунов. Они разорвут вас заживо. Вы будете в полном сознании, но от ужаса вам будет делаться дурно. А, молодой сорви-голова, ты думаешь теперь как бы убежать отсюда. Но, ведь, вы же герои и радуетесь смерти. И вы насладитесь ею в полном сознании. Через пять минут вы услышите легкое шипение. Оно будет выходить из труб и из тех отверстий в стене. Вы, увидите, как медленно, но неотступно от стен будет отделяться и наполнять ваш подвал белый газ… одурманивающий газ… Он будет душить вас, парализовать биение вашего сердца, члены ваши отяжелеют… только мозг будет еще работать… Вас вынесут отсюда и оставят на арене… Коршуны начнут летать над вами, вы увидите, как они опускаются… медленно, медленно… Глаза ваши остынут от ужаса… Вы видите шеи коршунов, их раскрывающиеся клювы… готовые вонзиться вам в глаза… Вспомните тогда Повелительницу Индии и ее месть! Начинаешь ли ты бояться моей любви, великий исследователь? Ведь, ты такой умный… так сумей же спастись от наказания женщины, которую ты так презираешь!…

Верндт смотрел на нее не двигаясь.

— Мне не нужно спасаться, потому что ты не посмеешь этого сделать. Со мною умрет и разгадка тайны. Цель твоя, — не моя смерть, а разгадка.

Злобная улыбка исказила ее лицо.

— Ты так думаешь, мудрец? А что, если я без тебя найду эту разгадку? Что, если ты доверил свою тайну женщине, которая выдала ее мне?

Нагель широко открытыми глазами смотрел на Верндта, сердце его перестало биться. Сам Верндт тоже был испуган.

— Такой женщины, которая выдала бы мою тайну, — нет, — твердо произнес он, преодолевая волнение.

— Даже под гипнозом? Если женщину похищают и выспрашивают во сне?

Она снова подняла револьвер. Нагель приготовился к прыжку. Комната закружилась перед ним, он с трудом переводил дыхание. Она с усмешкой взглянула на свои часы.

— Через пять минут… Ты отверг мою любовь и презрел волю Брамы. Теперь вас уже ничто не спасет. Вспомни обо мне, когда увидишь над собой коршунов!

Железная дверь со звоном захлопнулась. Раздалось эхо… продолжительное, жуткое…

Одним взмахом кинжала разрезал Нагель веревку на левой руке, потом упали на землю и веревки Верндта. Инженер стоял без движений. Все его мысли были направлены к выходу из трудного положения. Нагель ударил по стене.

— Вы думаете, что она исполнит свою угрозу?

— Надеюсь, что нет. Ее цель — метеор, а не я. Она ограбит себя, если убьет меня, даже, если ей известны предыдущие опыты. Она, конечно, все еще надеется, что я ей покорюсь и поэтому…

Он замолчал и прислушался. Через стену прорвалось журчание и послышался легкий треск. Из отверстий в стене, близко от пола, стали появляться и подниматься кверху маленькие струйки. Потом струи стали гуще и быстро начали наполнять помещение…

— Газ… газ!… — испуганно воскликнул Нагель. — Животное! Взгляните!…

Верндт подскочил к стене. Быстрым движением скинул он лабораторный халат, который все еще был на нем, и, разрывая его на полосы, стал затыкать ими дыры. Нагель торопливо помогал ему. На мгновение приток газа остановился. Потом еще сильнее стал вырываться из других отверстий. Толстые белые полосы тянулись по подвалу. Верндт с ужасом смотрел на них. Он работал молча, с отчаянием… Вопрос шел о жизни… теперь он знал это наверно. Этот газ был ему знаком. Еще несколько минут — и подвал будет заполнен им. Приторный запах быстро распространялся. Уже половина халата была использована, руки лихорадочно действовали. Десятки отверстий были заткнуты, а приток газа не прекращался. Но вот он стал слабее… слабее. Верндт сразу заткнул три, четыре отверстия, и огляделся…

— Помогает! Помогает! — торжествовал Нагель.

И вдруг сильнее прежнего зашипело и затрещало. Десять, пятнадцать комков, сделанных из халата, вылетели с шумом из стен как пробки из бутылок с шампанским… за ними другие… много…

Верндт в отчаянии обернулся. Густые, белые клубы врывались из стен и с потолка. Со всех четырех сторон струился светящийся белый газ. У Нагеля слегка закружилась голова. У него сделался приступ кашля.

— Мы погибли, — задыхался он и стал снова инстинктивно разрывать халат. Но руки его опустились… спасения больше не было. Клубы газа начинали душить его. В диком отчаянии тряхнул Нагель халатом.

— Учитель! Не может быть… что настал конец…

Припадок кашля прервал его. Он уронил на пол халат. Из кармана его выпала узкая трубочка и звякнула, покатившись по полу… Верндт быстро схватил ее.

— Реактивное стекло… метеор… — сказал он вдруг с железным спокойствием. — Ужасное вещество в первой стадии, в чистом виде…

Он мучительно напряг мысли. Они мчались в мозгу, как в огне, чуя спасение… и должны были найти это спасение… должны были…

— Насмешка! Насмешка! — застонал Нагель. В такую минуту это стекло… это дьявольское вещество… так близко у цели и такой конец…

Верндт прижал к вискам кулаки.

— Одну минуту, великий боже, одну минуту, одну только минуту, чтобы я сообразил… одну минуту!

Слова его звучали, как крик отчаяния. Кашель прервал их и Верндт покачнулся.

— Нагель, — застонал он, борясь с клубами газа. — Подержите минутку стекло!.. Пока я соображу… пока я соображу… я уже начинаю понимать…

Нагель почти не слышал его. Кровь, стуча, прилила к его вискам. Сердце билось громко и болезненно. Его трясло в бурном порыве злобы и отчаяния.

— Проклятое вещество! — воскликнул он… — к чорту тебя…

И вдруг с противоположного конца комнаты, из клубов дыма, послышалось радостное восклицание:

— Спасены! Открыть стекло!.. Направить его!.. Ради бога, только открыть…

Нагель уже не понимал слов Верндта. Не владея собой, не сознавая своих поступков, побрел он, покачиваясь, через комнату. Он держал стекло в правой руке и серебристая трубочка безучастно поблескивала. Нагель злобно сорвал платиновый чехол. Он стукнулся об стену.

Собрав последние силы, Нагель вытащил резиновую пробку, потом сделал дикий, звериный прыжок…

Препарат в стекле засиял, как огненная горошина, и от него стали исходить яркие лучи. Трубочка невыносимо накалилась, на пальцах Нагеля вскочили от ожога большие волдыри. С криком боли выпустил он стеклянную трубочку… Она упала на грязные камни, разлетаясь на бесчисленные обломки. Крошечные шарики ртути покатились к стенам, оставляя на полу сверкающие полоски. Быстро поднялся и расползся зеленоватый, флуоресцирующий туман… Точно рука, проник он в белые клубы газа. И эта рука стала тянуть к полу узкие полосы газа, крутившиеся и сталкивавшиеся, — тянула их, точно к магниту, к втягивавшему их насосу… Все яснее образовывались ленты газа, похожие на пляшущие лучи. Они постоянно меняли окраску, из белых превращаясь в темные, потом начинали пламенеть и неожиданно вспыхивали зеленым огнем…

Нагель прижал руку к губам. Боль ожогов постепенно утихала. Он теперь заметил странные зеленые звезды исчезавшего газа. Он вопросительно взглянул на Верндта.

Инженер стоял посреди комнаты с выражением радости в глазах, прижав руку к сердцу.

— Это эврика — нигилий… вещество в себе! — произнес он.

— Это спасение? — нерешительно спросил Нагель.

Верндт крепко пожал ему руку.

— Спасение и отгадка! Я нашел ее сейчас!

Он указал на пол, на сверкавшие шарики. Они всасывали в себя газ, точно вампиры, превращались в капли, в сборные молекулы, как хорошенькие мячики, притягивали к земле ядовитые нити газа. Фигуры мужчин поднимались теперь над легкими белыми облаками. Все быстрее и быстрее опускалась книзу завеса. Точно в водомере, сразу, на сантиметры, спадая вниз… Облака опускались от головы к плечам, к бедрам, и ниже — к коленям, к щиколотке.

С невыразимым наслаждением вдохнули пленники свежий воздух, удивительно освежавший легкие. Газ поднимался над землей не выше, чем на сантиметр, и, наконец, распался, как угасающая пыль…

— Сверкание прекратилось, — сказал Верндт.

— Как от выстрела рассеивается порох. Загадкам метеора нет конца.

— Загадок больше нет! Теперь все ясно. Звенья цепи соединены. Я все вижу теперь… я вижу конец…

Нагель ожил.

— Так пусть же приходят теперь эти убийцы и коршуны! Мы должны освободиться во что бы то ни стало!

От стен потянуло свежим воздухом.

— А! — произнес Верндт. — Дело идет к развязке.

— Каким образом?

— Разве вы не чувствуете это дуновение? К нам впускают свежий воздух. Все великолепно устроено. Думают, что мы одурманены и очищают помещение от ядовитого газа. Внизу действует, очевидно, какая-то система насосов. Смотрите, теперь ясно видно, как наверху вливается свежий воздух. Очевидно, к нам скоро войдут… чтобы унести отсюда…

— Пусть войдут! — заскрипел зубами Нагель. — Теперь наши руки свободны и у меня есть кинжал.

Инженер с сомнением покачал головой.

— Опасность слишком велика. Нас или поборят или захлопнут дверь и оставят умирать с голоду.

— Чорт возьми! — заворчал Нагель. — Но что же делать? Нам нужно выбраться во что бы ни стало!

— Надо лечь, притвориться одурманенными, дать себя вынести и, когда я крикну «готово», вскочить и быстрее бежать, пока носильщикам не придут на помощь.

С быстротой молнии бросились оба на пол. Они сделали это как раз во время. За дверью зазвенел засов. Потом дверь открылась. Торопливо вошла повелительница индусов. Она была одна. Закрыв за собой дверь, она прошла к лежавшим на земле и склонилась над Верндтом. Что-то в нем привело ее в замешательство.

— Он дышит! — удивленно воскликнула она. Быстрым движением разорвала она у него на груди платье, склонила ухо… и вдруг испуганно привскочила. Руки Верндта охватили ее, как железным кольцом, и тянули книзу. Мгновения она боролась, точно пантера, в этих мучительных объятьях, потом упала перед Верндтом с прерывисто дышащей грудью и закрытыми глазами.

— Что делать с этим животным? — серьезно спросил Нагель. Перед его глазами встала отвратительная картина смерти Думаску. — Эта змея не должна жить и губить людей.

Верндт не отвечал.

Индуска вдруг широко открыла глаза. Взгляд жгучей ненависти встретился со взглядом инженера.

— Убей меня! — зашипела она. — Ты в союзе с шайтаном, если еще жив!

Он отвернулся.

— Этот демон останется жив? — вырвалось у Нагеля. Он в первый раз не понимал учителя.

Верндт поднял оружие лежавшей индуски и быстро пошел к выходу.

— Наше время придет еще, Нагель! Идемте.

Точно под ударом хлыста, вскочила индуска.

— Еще минутку, мудрый человек, — резким голосом вскричала она. — Твое высокомерие мне обиднее твоей ненависти. Но оно уже теперь лишнее. Ты все же проиграл, несмотря на всю свою мудрость. Ты думаешь, что вернешься, как ни в чем не бывало, в свой город Верндта, в лабораторию, к твоему последнему обломку метеора? Так беги же, торопись! Внизу у Малабар Хиль стоят автомобили, на вокзале ждет скорый поезд. Если тебе посчастливится, ты достанешь и аэроплан. Теперь десять часов. Ты можешь через шесть часов домчаться до Бенареса на самом быстром аэроплане. А через четыре часа, в 2 часа 15 минут, профессор Кахин нажмет в твоей лаборатории на кнопку, управляющую твоими электрическими токами. В 2 часа 15 минут он начнет тот решающий опыт, который ты подготовил до того, как был похищен. Так же точно, как при твоем последнем опыте…

— Вон отсюда! — вырвалось у него. — Вон… пока не поздно!.. Это не должно случиться…

Он с невероятной силой толкнул дверь и выбежал из подвала. Нагель следовала за ним по пятам.

Как гончая, мчался Верндт по лабиринту темных коридоров. Точно инстинкт гнал его по верному пути. Нагель едва поспевал за ним с кинжалом в руке. Дорога вела через просторные подвалы и перед беглецами неожиданно оказались две лестницы. Верндт не долго медлил и большими скачками стал подниматься по правой. Она упиралась в железную дверь. Он толкнул ее и в то же мгновение навстречу ему бросились с криком трое, четверо, пять индусов. Нагель уже увидел их и вонзил свой кинжал в сердце первого из индусов. Он с глухим стоном упал на землю. Верндт быстро выпустил все пули из револьвера индуски и отбросил его в сторону. Он схватил двух темнокожих за горло, точно детей. С невероятной силой, которой Нагель в нем и не подозревал, душил он обоих, как собак. Лица их посинели, глаза выскакивали из орбит. Он ударил их кулаками в виски. Они лежали, как мертвые. Нагель схватил последнего. Тот умолял его о помиловании. Удар отбросил его назад. Нагель окинул комнату быстрым взглядом. Это, вероятно, было помещение для стражи. Люди играли в кости. На столе лежала пригоршня денег и открытый кошелек. Он схватил кошелек. Это был его собственный, выкраденный у него. Потом Нагель опять помчался вслед за Верндтом. Он уже был далеко за дверями и бежал по мосту. Чернокожий великан преградил ему путь, широко расставив руки. Верндт помедлил только мгновение и побежал на человека, точно тот был тенью. Со всего размаха, как бык, он ударил его головой в живот. Великан закричал, покачнулся и упал с моста в воду. Тремя прыжками Нагель догнал Верндта. Лицо инженера было искажено волнением. Ассистент никогда еще не видел его в таком состоянии. Дикий огонь горел в его глазах. Как сумасшедший, мчался он через парк к городу. На углу стоял пустой автомобиль.

— К аэропланному парку! — коротко крикнул Верндт, прыгая в автомобиль. Он едва дождался Нагеля.

Автомобиль летел полным ходом к гавани. На плацу парка стоял еще английский аэроплан. Верндт на ходу выскочил из автомобиля и подбежал к нему. Воздушный возница стоял, точно столб, у аэроплана и равнодушно слушал крик Верндта.

— Бенарес? Бенарес?

— Невозможно. Я должен в два часа снова быть здесь. У меня есть другие поездки.

— Берите и двигайтесь живее! — в отчаянии крикнул Нагель, протягивая ему кошелек. Но человек отмахнулся и пошел к гавани.

— Раньше четырех не могу. Ни за какие деньги!

Верндт, казалось, готов был задушить его. Не успел человек опомниться, как инженер уже очутился на аэроплане. Мотор зашумел.

— Стой! — закричал пилот и побежал за аэропланом.

Но было поздно. Узкая доска, брошенная Нагелем, ударила его по ногам, за ней последовал кошелек. Человек упал с криком, а Нагель вскочил, как кошка, на уже отделявшийся от земли аэроплан. И они помчались над крышами Бомбея.

Верндт сидел у руля, вытянув вперед шею. Он был весь напряжение, железное спокойствие. Только в глазах его застыл крик ужаса…

Аэроплан был новейшего типа и мчался с исключительной быстротой. И все же он был колодой по сравнению с «Соколом» Верндта, сыном того аэроплана, на котором он и его спутники в течение недель ожидали страшного падения метеора. Измеритель скорости пожирал метры. Верндт считал минуты и все ускорял темп.

— 11 часов 2 минуты, — сказал он, немного спустя. Это было первое слово, произнесенное им. Он заметил вопросительный взгляд друга.

— Будет ужасно, если нам не удастся. Надо сделать все возможное…

Нагель думал, что понимает чувства Верндта и старался найти утешительные слова. На карту была поставлена вся слава решительного опыта. Все было подготовлено, жатва созрела и другие теперь хотели хищнически собрать плоды.

— Кахин не справится с этим, — успокоительно сказал он. — У Верндта не могут так легко похитить славу! Весь мир узнает, что вас обокрали и что разгадку нашли вы.

Верндт поднял бледное лицо. Он смотрел на Нагеля непонимающим взглядом.

— Слава? Разгадка? 59 грамм радия, тория и полония будут напрасно уничтожены. Миллиарды киловатт электрической энергии — к его услугам. Весь последний, самый большой осколок метеора — в его распоряжении. Кахин будет действовать по последнему способу, который узнали во сне от фрау Мабель. Он будет нагревать камень, концентрировать на нем мои токи. Всеми этими силами метеор будет заряжен до последней степени. Сильнейшие эманации радиоактивных элементов повысят страшным образом действие на метеор. Радий, торий, полоний приведут к превращению, к уничтожению. Свет потухнет, жара усилится — его бледное лицо вдруг загорелось, — но на этот раз все не будет происходить так медленно, целые минуты и секунды..! Сила токов, излучение огромного количества радиоактивных веществ дадут такие результаты, что все прежние покажутся детской игрой. Уничтожение — есть разгадка тайны создания. Только тогда удастся из смерти материи вызвать новую жизнь, — в такую же десятитысячную часть секунды — только тогда удастся последнее: созидание. Чтобы добиться этого, надо было на этот раз поступить обратно тому, как мы действовали до сих пор. Вентилятор в куполе надо закрыть, а не открыть. Жара должна дойти до такой степени, чтобы человек не мог бы переносить ее даже в скафандре и стальном шкафу. Весь опыт должен был производиться не в самой лаборатории, а в расстоянии километров от нее, посредством электрических кабелей. Я как раз хотел вам объяснить принцип измененного метода, когда на нас напали. Повторение прежнего способа немыслимо при целом камне и с этим множеством радиоактивных веществ: опыту не хватает самого важного: слияния уничтожения и рождения, соединения актов превращения в одном и том же мгновении…

Глаза Нагеля становились все серьезнее и в них отразился ужас. Страшное предчувствие заставило его сердце безумно забиться.

— А если Кахин всего этого не знает и начнет опыт по старому способу? Тогда…

Инженер склонился над рулем. Он отчеканил, стиснув зубы:

— Тогда «Нигилий», как я его назвал, в десятитысячную часть секунды, когда Кахин нажмет рычаг, управляющий токами, — впитает в себя радиосилы многих миллиардов вольт и разнесет на миллиарды тел метеор, лабораторию и все, что в ней есть живого и мертвого. Все наши надежды распылятся в мировом пространстве…

XII

Со все усиливавшимся внутренним беспокойством встала Мабель со стула и прошлась по комнате. От окна к двери, от двери к окну. Высокие, стоячие часы пробили одиннадцать. Это еще усилило ее страх. Вчера вечером Верндт и ее муж покинули виллу, чтобы начать последний опыт. Инженер, заметивший ее страх, уверил ее, что опыт совершенно безопасен даже в случае неудачи. Но почему же они не возвращались? Она терпеливо ожидала их всю ночь и задремала только к утру, измученная сомнениями и слезами. Она проснулась с криком ужаса. И все же не было причин так беспокоиться. На каждый запрос в город Верндта получался ответ, что все в порядке. Но почему она так страдала? Муж ее проводил не первую ночь в городе Верндта. И она всегда бывала спокойна. Откуда теперь этот страх? Она ничего не понимала, бранила себя за нервы и брала в руки книгу. Но Мабель не могла уже больше владеть собой. Она решительно взялась за раковину радиотелефона и вызвала лабораторию, не смотря на то, что Верндт не любил этого. Прошло много времени, пока послышался ответ.

— Алло! — услышала она, наконец. — Кто говорит?

Вопрос удивил Мабель. Ведь муж ее знал, что говорить с ним могла только она. Но она была слишком взволнована и сердце ее громко стучало.

— Вернер, это ты? — торопливо спросила она. Ей показалось, что она слышит шопот.

— Да… в чем дело? — последовал ответ. Голос показался ей чужим.

— Вернер? — спросила она еще раз.

— Да, да, — ответил нетерпеливо голос. — Так говори же… в чем дело?

— У тебя такой странный голос…

— Это в связи с нашим опытом. Я объясню тебе потом.

— Я так беспокоюсь за тебя. Я ждала тебя всю ночь…

Ей опять показалось, что она слышит второй голос.

— Мы только что кончили, — услышала она снова. Горячая волна радости залила ее сердце.

— Вам удался опыт?

— Совершенно. Пожалуйста, приезжай сейчас. Ты все увидишь.

— Еду! — обрадовалась она. — Послушай, Вернер, скажи только… да?… Вернер? Алло!… Разъединил! — сказала она разочарованно.

Минуту она стояла в нерешимости. Как изменил аппарат его голос! Это произошло из-за опыта? Удивительно. Не только звук голоса был искаженный, чужой, но произношение, манера говорить, все. Беспокойство вдруг еще сильнее охватило ее.

Мабель поспешно вышла во двор и прошла в ангар. Маленького аэроплана ее мужа там не было. За то впереди стоял новый «Сокол» Верндта. Она вытащила его из-под навеса. Легкий, точно перышко, аппарат был в ее руках, как игрушка. Прозрачные крылья сверкали в лучах солнца. Они меняли цвет, как хамелеон. В воздухе они были почти невидимы, благодаря своим зеркалам. Точно играя, едва слышно зажужжал мотор, и аэроплан полетел по направлению к городу Верндта.

С жуткой быстротой мчался «Сокол». Уже несколько минут спустя, Мабель снизилась у главной башни. Аэроплан стоял, трепеща, как прекрасная стрекоза. Мабель со вздохом облегчения убедилась, что среднее строение цело. Очевидно, все было в порядке. Ей даже стало стыдно своего страха. Вернер будет ее бранить. Она уже не спеша поднялась по лестнице в комнату перед лабораторией, где ученые переодевались. При входе она сейчас же увидела дона Эбро. Он стоял перед огромными часами в углу и заводил их, чтобы снова пустить в ход. Она остановилась. Его верное лицо из дубленой кожи было ей приветствием. Оно вернуло ей потерянное спокойствие.

— С добрым утром! — громко сказала она.

Эбро испуганно обернулся. Он только сейчас заметил Мабель. Эбро инстинктивно толкнул гирю прежде, чем спрыгнул со стула.

— С добрым утром, sennora.

Его большие глаза засияли навстречу госпоже.

— Все в порядке? Да? Где сейчас мой муж?

— Господа должны еще быть в лаборатории. Первая комната все еще заперта. Я здесь уже два часа.

— Гм, — произнесла она недоверчиво. — Во всяком случае, они уже готовы. Я говорила с мужем по радио. Он просил меня приехать.

— Опыт удался? — спросил он с интересом.

Она радостно кивнула.

— Я постучусь к ним.

Она нажала ручку двери в соседнюю комнату. Дверь была заперта. Обеспокоенная, Мабель постучалась. Она услышала шаги и в то же мгновение дверь открылась. Мабель отшатнулась. Перед ней был совершенно незнакомый человек с седой бородой и взъерошенными волосами. За ним стоял второй человек гигантского роста.

— Вам нечего бояться, миссис, если вы будете слушаться, — сказал седой.

Она тотчас же узнала голос, говоривший с ней по радиотелефону.

— Кто вы? Что вам нужно? — крикнула она в ответ.

— Убирайся вон! — сказал его черный спутник, отталкивая подскочившего к ней на помощь Эбро. Он запер дверь, ведущую вниз, и быстро спрятал ключ в карман.

Старший смотрел на Мабель взглядом, полным жалости.

— Мне очень жаль, миссис, что я должен вас побеспокоить. Вы позднее узнаете, кто я. Я коллега Верндта. Я говорю с госпожой Нагель, не так ли?

Она не обратила внимания на его вопрос.

— Мой муж в лаборатории?

— Ваш муж и доктор Верндт увезены вчера перед опытом в другое место.

Он заметил ее испуг.

— Что хотят с ними сделать? Кто напал на них?

— Мы действуем по поручению свыше. Мне было очень неприятно. Я так ценю Верндта. Я уверен, что они в безопасном месте и что ничего плохого с ними не случится.

— Где они? Я хочу…

— Я искренно сожалею, что не могу исполнить вашего желания, Их увезли на аэроплане. Местопребывание их мне неизвестно. Как только будет окончена моя задача…

Она вздрогнула.

— Что вы хотите сделать?

— Вы видите, миссис, я совершенно откровенен с вами. В 2 часа 15 минут я должен закончить в лаборатории маленький опыт…

— Преступник! — вся вспыхнула она.

Он слегка смутился и опустил глаза.

— Я делаю это, конечно, не из тщеславия. Но Верндт пошел против Повелительницы…

Он вдруг замолчал, точно боясь сказать слишком много.

— Я хочу к мужу! — беспомощно сказала она.

Он с сожалением передернул плечами.

— Мне очень жаль, но это невозможно. Я должен, наоборот, попросить вас не выходить из этой комнаты. И этого человека тоже. В 2 часа 15 минут начнется мой опыт. Он не будет долго продолжаться. Но я не могу вас выпустить, пока он не кончится. Я запру вас обоих в этой комнате…

Он быстрым прыжком бросился к двери. Эбро схватил железный крюк и замахнулся на него. Лицо женщины горело возмущением и злобой.

— Негодяй! — заревел Эбро. — Несчастная жаба, ты смеешь мою госпожу…

В то же мгновение его оттащили назад. Второй из незнакомцев крепко обхватил его и, точно куклу, отбросил в угол комнаты.

Напрасно старался Эбро встать. Он опять со стоном опустился на пол, а черноволосый атлет спокойно взял болт, выпавший из рук Эбро, и легко и небрежно стал балансировать им. Потом согнул железную палку, как хлыстик…

Седой человек снова подошел ближе.

— Вы видите, что сопротивление не ведет ни к чему. Мне было бы жаль употребить силу. Мне приказано не выпускать вас отсюда. До 2 часов 15 минут осталось уже немного времени. После опыта вы будете свободны. Но до тех пор…

Он не договорил последней фразы. Отвесив низкий поклон, он удалился вместе со своим спутником в лабораторию. Мабель услышала, как заперли изнутри дверь.

Мысли путались в голове молодой женщины. Теперь она знала причину своих страхов. Ее муж и Верндт были в большой опасности. Она вспоминала угрожающие письма, вспоминала о похищениях и записках, о которых ей рассказывал Верндт. Не зная, что предпринять, она в отчаянии ломала руки. Бежать было невозможно: двери были заперты, окна закрыты решетками. Взгляд ее упал на Эбро. Он лежал на полу и тихо стонал. Мабель опустилась перед ним на колени и заглянула ему в лицо. Он попробовал улыбнуться.

— Ничего… ничего плохого, sennora. У меня, верно, сломано ребра два, больше ничего. Это мне немножко мешает, но это ничего.

Собрав всю силу воли, он попробовал выпрямиться. Ему это удалось с трудом, и она поддержала его спину.

— Сядьте! — уговаривала она. — Не имеет смысла так себя мучить.

Он послушно прислонился к стене.

— Наш господин… наш господин! — жалобно бормотал он.

Мабель прошлась по комнате. В 2 часа 15 мин. начнут незнакомцы опыт. Тогда она будет свободна. 2 часа 15 мин. Она хотела взглянуть на часы-браслет, но их не оказалось на руке. Она, верно, оставила их дома. В это мгновение большие часы в комнате пробили час. Она удивленно подняла голову. Уже так поздно? Но это очень обрадовало ее. Она скорее будет на свободе. Со вздохом облегчения подошла Мабель к слуге, чтобы как-нибудь помочь ему. Он получил несколько болезненных ушибов и одно ребро, видимо, было сломано в двух местах. Он пересилил боль и сел в кресло. Зубы его были сжаты, кожаное лицо стало неподвижно и непроницаемо, и только глаза вращались в орбитах.

2 часа 15, — преследовала Мабель все одна и та же мысль. Время тянулось так мучительно. 1 час. 40 минут, 50 минут… наконец! Она облегченно вздохнула, когда часы пробили два часа. Еще 15 минут. Она подошла к окну. Они были над землей, едва на высоте человеческого роста. Часы громко тикали. Стрелка едва ползла вниз.

— 2 часа 5 минут, — простонала Мабель. — Если бы у нас только была пила! Мы распилили бы решетку и убежали бы!

Эбро ударил себя по лбу.

— Ах, ты, осел! — выругал он себя. — У нас нет пилы, зато есть вон тот шкафчик на стене. В нем хранятся сильнейшие кислоты, которые работают быстрее пилы. И без шума.

Он с трудом встал и подошел к шкафику.

— Мне надо научиться ходить, — сказал он, — если я хочу бежать с вами.

Дело пошло уже лучше. Он делал болезненные гримасы, но члены уже повиновались ему. Он с особым вниманием выбрал кислоту.

— Вот эта будет годиться, — сказал он.

Мабель осторожно открыла окно. Эбро смочил железо решетки кислотой. Решетка сейчас же покраснела и Эбро дал ей высохнуть. Потом он изо всех сил ударил по ней кулаком. Она разлетелась, точно стеклянная.

— Отлично! — похвалил он дело своих рук. — Но куски железа еще торчат со всех сторон. Нам надо удалить их, иначе мы не пролезем в окно.

Он снова вымазал кислотой остатки решетки. Мабель бросила взгляд на стенные часы.

2 часа 12 минут, — эти двое, там, в лаборатории, начнут сейчас опыт. 2 часа 13 минут… — казалось, что время не двигается.

Ей стало невыразимо тяжело при мысли, как поступили с Верндтом. Преступно было преследовать человека, все переносившего ради своего дела, подвергавшегося опасностям, не спавшего ночей. Это останется преступлением даже тогда, если те двое в лаборатории ничего не добьются и не принесут особого вреда. 2 часа 14 минут… Решетка зазвенела.

Она приложила к двери ухо. Ей казалось, что она слышит шум. Голоса и шаги. Стрелка ползла… 30 секунд… 40 секунд… 50… Гонг! Ударили часы… 2 часа 15 минут… наконец-то! Но в лаборатории все было тихо… Она подошла к окну. Эбро закончил свою работу и проверял ширину.

Внутреннее беспокойство за мужа снова охватило ее.

— Скорей, скорей, пока нам не помешали!

Напрягая все силы, помогла она Эбро выбраться из окна. Вслед за ним выпрыгнула и она. Они добежали до караульни и в нескольких словах рассказали все служащему.

— Нужно будет сейчас же арестовать этих людей?

Она тороплива соображала.

— Нет, я думаю, будет, лучше… да, они заперлись и должны быть заняты сейчас опытом. Может случиться несчастье, если к ним ворвутся люди. Эти излучения, газы… — может произойти взрыв. Мы уже не можем помешать их опыту, а без Верндта они все равно ничего не добьются… Лучше всего будет…

— Мы окружим строение сотней людей. Потом заберем их, как только они выйдут. Сейчас же допросим их, что им там было нужно.

— Хорошо. Хорошо! — согласилась она. — Сделайте так. Самое главное теперь — найти Верндта и моего мужа.

— Можете вполне на меня положиться, — поторопился успокоить ее служащий. Он понимал, что предстоит случай отличиться. — Теперь уж преступники не скроются!

Успокоенная Мабель кивнула головой. Взгляд упал на ожидавший ее аэроплан Верндта — «Сокол». Не раздумывая, бросилась она к нему.

— Скорей! Скорей! — торопила она. «Сокол» поднялся, точно гонимый ветром.

— Куда? — спросил Эбро.

Во взгляде ее было беспокойство.

— Куда-нибудь… искать Верндта и моего мужа… мы должны их найти…

XIII

— Который час? — спросил Верндт, не отрывая глаз от мотора.

— 1 час 5 минут, — ответил Нагель. В руках у него были часы. — Успеем?

— В 10 часов 20 минут мы вылетели из Бомбея. Мы взяли самый прямой путь. Под нами сейчас горы Махадес. Мы уже перелетели Итарси и Хосхангабад. Этот вокзал над нами, наверху, Гадосвара, — половина пути по линии Бомбей-Бенарес. Нам понадобилось на это почти три часа. Большую скорость этот аэроплан не допускает…

Нагель беспомощно опустил часы.

— Другими словами, мы достигнем Бенареса раньше 4 часов.

Инженер мрачно смотрел перед собой.

— Если бы это был мой «Сокол»! Уж он-то бы справился с этим расстоянием. Только он…

В его тоне была безнадежность и раздражение.

Наступило молчание. Тишину нарушал только резкий шум мотора. Внизу с грохотом промчался скорый поезд из Бенареса в Бомбей. По временам встречался какой-нибудь аэроплан.

— 1 час 20 минут, — механически произнес Нагель, нарушая молчание.

Слова его прозвучали точно удары молота враждебной судьбы. Вдруг он вздрогнул и указал вниз. Далеко внизу появилась сверкающая картина города со множеством мечетей.

— Смотрите, учитель: Бенарес? — он был полон надежд.

Верндт устало покачал головой.

— Джабалпур — четыре шестых пути.

Вдруг Верндта что-то точно толкнуло. Стальные глаза засверкали. Он далеко высунулся и прислушался. Потом прижал руку к дрожащим губам и громко и резко свистнул. Это была трель, становившаяся все резче и выше.

Нагель тоже прислушался. В воздухе раздавалось своеобразное жужжание, точно над головой несся рой пчел.

— «Сокол»? — спросил он в недоумении.

Верндт еще прислушивался.

— Это он… это он! — ликующе вырвалось у него, наконец. — Он услышал меня… он приближается!

Верндт снова засвистел свою трель. И совершенно явственно прозвучал ответ — раз, другой… короткие свистки сирены. Но ничего еще не было видно.

— Его крылья делают его незаметным.

— Только бы они нас заметили.

Нагель выбросил далеко за борт флаг. Ветер развевал его. Проходили секунды — жужжание приближалось. Потом на аэроплан упала тень. Вынырнули узкие, прозрачные крылья, вертящийся пропеллер. Как стрела, подлетел к ним «Сокол». Из него высовывалось взволнованное лицо Мабель. Верндт торопливо замахал ей рукой.

— Снижаться! Снижаться! — заревел он изо всех сил. Аэропланы стрелой помчались вниз.

«Сокол» ждал уже, когда подоспел Верндт. Большими прыжками бросились друзья от своего аэроплана к «Соколу». Фрау Мабель радостно обняла мужа. У испанца от удовольствия прыгали на лице складки. Верндт уже сидел у руля.

— Едем! Потом! — отвечал он на бурные вопросы Мабель. «Сокол» помчался кверху, прорезая воздух.

— Вопрос в секундах!..

Держа левую руку на руле, он протянул правую Мабель.

— Благодарю вас! — произнес он коротко.

Ее мучили вопросы, заботы и страх, но он отклонил ее расспросы.

— Мы были в плену… в Бомбее. Потом бежали. Остальное — позднее. Как вы-то попали сюда?

— Прямо из Бенареса. Я хотела искать вас в Нагнуре и в Хайдорабаде. Мне точно что-то подсказывало, куда лететь. Я свернула налево от Джабалпура. Вдруг услышала свист. Сигнал «Сокола». А далеко внизу увидела ваш аэроплан…

— Откуда вы узнали, что с нами случилось?

Она рассказала, задыхаясь от волнения.

— Каналья! — возмущенно крикнул Нагель, когда она сообщила про насилия Кахина. Крепкое рукопожатие поблагодарило дона Эбро.

Верндт, повидимому, ждал от фрау Мабель еще какого-то важного сообщения. Она не замечала этого и вздрогнула, когда у него вырвался взволнованный вопрос.

— Вы приказали их сейчас же арестовать?

— Нет. Но главное здание окружено караулом. Те двое, ведь, заперлись. Я решила, что опасно врываться к ним во время опыта…

— Во время какого опыта? Он же начнется только в 2 часа 15 минут. Вы же сами сказали…

— Конечно! — торопливо кивнула она головой. — В 2 часа 15 минут я была еще там, в комнате…

— Как? — весь вспыхнул Верндт. — Сейчас еще только 1 час 40 минут. Так еще можно было…

На ее прекрасных глазах блеснули слезы. Его резкость оскорбляла ее, как несправедливость.

— Я смотрела на стенные часы. В комнате для переодевания.

Испанец быстро наклонился вперед.

— Стенные часы, sennora? — они еще не были поставлены… они стояли, я хотел переставить стрелку, когда вы вошли в комнату…

У Мабель перехватило дыхание.

— Так я могла им помешать, арестовать их!..

Верндт молча и безнадежно кивнул головой. Ему было невыносимо больно. Судьба била его ударами молота. Жестоко и насмешливо. Верндт равнодушно слушал объяснение Нагеля и видел отчаяние Мабель.

— Взорвется? Лаборатория, метеор, все, все?.. — крикнула она в ужасе и отчаянии. — И все это я могла…

Она истерически зарыдала. Нагель гладил ее по голове. Он не находил слов утешения.

— Который час? — спросил Верндт.

— Час 50 минут.

— Мы над Ревой.

Тяжелое молчание царило в аэроплане, одиноко летевшем по воздуху. Верндт невольно вспомнил другую поезду на «Соколе». Те же пассажиры — нет только отца Мебель, профессора Картклифа. Верндта вдруг охватила сердечная жалость к неудаче Мабель. Храбрая женщина страдала, как и он, не по своей вине, а от ударов судьбы. Он обернулся и взял ее правую руку.

— Не плачьте, фрау Мабель, — сказал он сердечно. — Вы ни в чем не виноваты. Ваше распоряжение было бы правильным, если бы на самом деле было 2 часа. Вас поразила неожиданность, вы были перепуганы насилием, беспокоились за мужа и думали прежде всего о спасении его. Это было совершенно естественно.

Она с благодарностью взглянула на него сквозь слезы.

— Вы очень добры, учитель. Работа всей вашей жизни поставлена на карту, вопрос идет о том, будет ли разгадана тайна — а вы хотите утешить меня.

Он серьезно ответил.

— Будем мужественны и не надо терять надежды! Ваш муж был в большой опасности. Вы были в плену. Радуйтесь же, фрау Мабель, что вы снова вместе.

Она крепко пожала ему руку и положила голову на плечо мужа. Верндт сидел у руля с окаменелым лицом, пристально глядя вперед.

— Время? — громко спросил он.

— 2 часа 3 минуты.

Мускулы его лишь слегка вздрогнули.

— Нам не справиться! До Мирзапура нам надо 10 минут. Даже на «Соколе». Раньше 2 часов 20 минут нам не быть в Бенаресе. И то будет чудо!..

«Сокол» мчался дальше. Внизу вынырнул город. По мчавшимся мимо деревням, хижинам, светлым рельсам железной дороги, можно было судить о жуткой скорости, с которой летел «Сокол».

Нагель не спускал глаз с циферблата. Он хотел бы задержать биением своего сердца движение стрелок. Но стрелка все опускалась.

— 2 часа 10 минут! — мрачно заявил он.

Пронеслись первые башни Мирзапура. Верндт сидел неподвижно.

— «Сокол» летит божественно. Мы выиграли целые две минуты. И все же этого мало.

— 2 часа 12 минут! — Нагель выкрикивал свои числа, точно жалобы.

— 2 часа 13 минут!

На горизонте вырос сверкающий город с тысячами храмов и странными башнями… Поперек его рассекала блестящая лента реки.

— Ганг! — воскликнула Мабель. — Бенарес!

— 2 часа 14 минут! — послышалось, точно насмешка.

Все ближе и ближе был город, дома мчались им навстречу… 20 секунд… 25… 30 секунд… От Бенареса до города Верндта нужно еще пять минут.

Верндт не двигался. Горящими глазами смотрел он на сверкающие крыши. Первая башня пронеслась, как привидение.

— 40 секунд… 50 секунд…

Картина Бенареса вся точно сжалась, и впереди поднялась угрожающая тень, точно сама неумолимая судьба… Дымный город Верндта, маячивший в лучах солнца. 55… 57… 58… 59…

Видна была уже главная башня.

— 2 часа 15 минут! — болезненно воскликнул Верндт. Его глаза были широко открыты. Дрожащей рукой он указывал вдаль… Потом упал в обмороке у руля…

Он не почувствовал, как «Сокол» точно волной подбросило кверху. Ужасный взрыв сотряс землю. Точно удар молота упал на Бенарес, разбивая вдребезги стекла в окнах…

А там, над городом Верндта, поднялся туман, прорезываемый вспышками молнии. Сверкающая полоса круто поднялась над землей и исчезла в бесконечности неба…

XIV

Обморок Верндта продолжался всего несколько минут. Он вопросительно и удивленно открыл глаза. Над ним склонялось прекрасное лицо Мабель. Она положила его голову к себе на колени и терла ему виски ароматическим спиртом. Горячие слезы сверкали на ее глазах.

Он медленно поднялся. Жизнь возвращалась к нему, точно вливающийся поток. Взгляд его упал на Нагеля. Тот сидел у руля. Верндт сразу все вспомнил. Сердце его бурно билось. Он молча встал на ноги и крепко пожал руки Нагелю и Мабель. Они поняли, что он хотел им этим сказать. Никто не стыдился слез боли…

Верндт был теперь совершенно спокоен. Все разрешилось и уже не нужно было безумной гонки. Город Верндта лежал перед ним в развалинах. Башня исчезла. Там, где сверкало прежде здание лаборатории, был теперь хаос камней и железа. В земле зияла трещина, точно от землетрясения.

— Надо снизиться, — сказал он спокойно.

«Сокол» стал бесшумно скользить к земле и быстро приближался к месту разрушения. Среди развалин кишели тысячи людей. Увидев аэроплан, люди бросились ему навстречу с криками и жестами.

Верндт смотрел холодным взглядом на людей и дома. На лице его появилось выражение удивления.

На автомобиле подъехали несколько служащих и сделали доклад. Верндт слушал их молча.

— Много домов осталось в такой же сохранности, как этот?

— Три четверти города Верндта. Совершено уничтожено только главное здание, лаборатория. Обломки камня и железа, разбросанные по всему городу, — это части башни. Камни и земля, как дождь, стали падать на крыши и среди домов. Это было поразительно!

— Человеческие жизни?

— Убиты развалинами два индуса, четыре европейца и 18 индусов ранено.

— А стража, которой я приказала окружить главное здание? Эти 200 человек? — тревожно опросила Мабель. Техник заметил ее беспокойство.

— Ни один человек не ранен. Строение лаборатории, должно быть, взлетело кверху, как свеча, как гигантский выстрел. Еще сейчас можно ясно различить воздушный столб. Нижнюю часть главного здания разорвало. Вероятно, от обратного удара. Сама же башня взлетела на невероятную высоту, по перпендикулярной линии, и обломки дождем попадали на землю.

— А индусы из стражи?

— Люди лежали на животах, шагах в ста. Надо было, чтобы их не заметили из главного здания. Вдруг перед ними взлетел огненный столб. В какую-нибудь десятитысячную часть секунды. Не успели они сообразить в чем дело, как все уже кончилось. Каменный дождь попадал на пригород. Они же отделались простым испугом. Это было поразительно! — повторил он снова.

Мабель облегченно вздохнула.

Верндт сделал знак автомобилю. Они поехали на главную площадь. Чем более они приближались, тем нормальнее становился вид улиц. Только на дороге лежали бесчисленные осколки стекол, да и то больше от окон верхних этажей.

Главное здание представляло собой кучу дымящихся камней и железа. Фундамент был разорван, как и лестница, и нижняя часть стены. Верхняя же часть постройки исчезла бесследно. Ни обломка, ничего, ничего не оставалось…

Все почтительно расступились, когда подъехал автомобиль Верндта. Собралось все население города и с говором теснилось вокруг места катастрофы. Впереди стояли европейцы-служащие, индусы залезли на деревья, крыши, и толпились на улицах. Вопросительные, испуганные и сочувственные взгляды встретили хозяина города Верндта, этого чужеземца, бога белых людей.

Инженер не произнес больше ни слова. Бронзовые черты его лица застыли в рамке кожаного шлема. Уверенным шагом поднялся он по сохранившейся части лестницы и стал осматривать состояние фундамента. Потом он кивнул Нагелю и спустился в развалины. От лаборатории остался только цоколь, часть одного из безопасных шкафов и площадка, на которой поднимался кверху осколок метеора. Нечего больше. Верндт с первого же взгляда понял, что все потеряно, все погибло.

— Оставьте меня на минутку одного! — тихо попросил он. Нагель сделал знак остальным присутствовавшим и удалился сам. Они прождали долгие минуты на лестнице. Потом послышались шаги. Спокойный и серьезный, поднимался из развалин Верндт. Усталым жестом снял он шлем и провел рукой по лбу.

Вдруг Мабель вскрикнула… Нагель онемел, глубоко потрясенный… У человека, который подходил к ним, были белоснежные кудри… Верндт сделал знак ассистенту. Тот подбежал к нему.

— Учитель! — учитель! — твердо произнес он, как клятву верности. Верндт кивнул ему головой.

В голосе его не было волнения.

— Приведите восемь носильщиков. Я нашел обоих преступников.

Пораженный Нагель отшатнулся.

— Кахина и другого?

Верндт, не отвечая, скрылся в развалинах. Нагель позвал стражу и торопливо последовал за ним.

Инженер стоял возле остатков самого большого безопасного шкафа. Он отодвинул в сторону небольшую кучу мусора. Нагель невольно отшатнулся. На высоте в половину человеческого роста повисло нечто, какие то серые лохмотья — два человеческих тела. Так отвратительна была на этот раз гримаса смерти, что нервы Нагеля не выдерживали. Сомнения быть не могло. Это был Кахин и его черный спутник. Седая борода бельгийца сохранилась, но вид тела возбуждал ужас. Кожа походила на полированное черное дерево, мясо под ней было странно прозрачно, точно освещено изнутри. Щеки и губы застеклянились и похожи были на студень. Сукровица вытекала из ртов, окруженных пеной. От корней волос на голове и бороде исходил фосфоресцирующий свет, и из страшно выпученных глаз вырывались флуоресцирующие искорки…

— Отвратительно! Ужасно! — бормотал Нагель.

Инженер не отвечал. Нерешительно и с суеверным страхом пробирались индусы среди развалин. Никакая сила в мире не заставила бы их нести мертвые тела. Они, сломя голову, убежали обратно в паническом страхе.

— Нам придется самим их вынести, — спокойно сказал Верндт и подставил носилки.

Нагель стал помогать ему, перебарывая чувство физического отвращения. Они подняли черного за ноги и за плечи, чтобы положить его на передние носилки. В то же мгновение они снова опустили его. Вальтер Верндт свистнул. Это было знаком, что его что-то удивило. Растерянный Нагель смотрел на учителя.

— Вес!… Этот человек.

Лицо инженера посветлело. Точно от какой-то надежды. Он склонился над мертвым телом и легко поднял великана. Без всякого напряжения снес он его на носилки.

— Тело весит всего четверть своего веса.

— И этот тоже! — удивился Нагель. Он держал на руках Кахина, точно куклу.

Верндт был сильно взволнован. Лицо его снова было полно энергии.

— Я думал, что нашел разгадку и знаю все, но только теперь познал я последнюю истину.

Нагель смотрел на него почти с сожалением.

— Последнюю истину… и все это напрасно?! Метеор потерян для нас навсегда. А с ним и возможность использовать познание истины.

Верндт спокойно покачал седой головой.

— Метеор на дне моря не потерян для нас.

— Учитель! — воскликнул ликуя Нагель. — Вы это сказали? Но метеор лежит на глубине 10.000 метров! Неужели он доступен?

— Он должен стать доступным. И если не нам, то будущим поколениям. Идемте. Надо снести этих людей наверх.

Паника индусов распространилась по всему городу. Суеверная толпа жалась к домам и бледные лица со страхом смотрели на покойников. Помогали только служащие европейцы.

Инженер задумчиво стоял над носилками Кахина. Вдруг лицо его оживилось, глаза его искали чего-то. Он поднял с земли обломок металла, валявшегося повсюду. Потом быстро прошел к автомобилю и достал из кармана для инструментов простое долото из железа и меди. Он сделал знак окружающим, чтобы отошли в сторону, и приблизился к носилкам. Осторожно и постепенно стал он приближать долото к телу бельгийца. Все ближе и, наконец, дотронулся концом долота до руки Кахина. В то же мгновение все вскрикнули. Присутствующие ясно видели, как мускул руки совершенно отчетливо сократился.

Сотни глаз, не отрываясь, смотрели на тело. Верндт провел инструментом по мертвой руке. Точно за магнитом, следовали мускулы за долотом, явно и сильно сокращались и давали полную картину жизни. Веки Кахина дрогнули, когда Верндт легко провел долотом по его лбу.

Верндт спокойно выпрямился. Довольная улыбка играла на его губах. Он почти весело кивнул Нагелю.

— Пожалуйста, помогите мне в последнем испытании. Мои электрические токи под главным зданием еще вполне годны для употребления. Кабель разорван только на расстоянии пяти метров. Нам хватит остатка.

Верндт кабелем обвил тела умерших…

Верндт вытащил с помощью Нагеля и европейцев-служащих оборванную часть кабеля и обвил ею тела умерших. Проводка кончалась в ответвлении в соседнем здании. Нагель пошел туда управлять рычагами. Служащие стали лентой от Вальтера Верндта, чтобы исполнять приказания и передавать его-распоряжения в соседний дом.

Верндт дал Нагелю точные инструкции. По его знаку, Нагель пустил полный ток, который открыл на соседнем ответвлении. Миллионы вольт прошли через тела умерших.

Окружающие недоверчиво и растерянно смотрели на носилки. В несколько коротких секунд произошло чудо, которого никто не ждал. Точно луч света пронзил темные тела покойников. Кожа цвета черного дерева стала грязноватой, посинела, потом посерела… стала светлеть, светлеть, в ней появился голубой отсвет, перешедший в белый. Потом она порозовела и окрасилась в желтый цвет здорового, загорелого тела… Мясо ожило и надулось на мышцах. Волосы на голове и бороде перестали светиться и постепенно возвращалась их прежняя окраска… Проснулось дыхание жизни…

Индусы не знали в точности, что здесь происходило. Но они были уверены, что волшебнику, который стоял на развалинах, все было возможно. Они боязливо пробирались поближе и напряженно следили за происходившим там, впереди, чудом…

И вдруг из сотен уст раздался крик… Отчаянный крик суеверного ужаса…

Точно волной сразу подняло всю толпу. Вперед, назад, во все стороны, к домам, через развалины и улицы к пригороду мчались люди, налетая на лошадей и автомобили… широко раскрыв рты… с вылезавшими из орбит глазами… вытянув руки, точно для защиты…

Верндт пустил ток. Конец кабеля со звоном упал на землю. В левой руке его были часы, и он спокойно отсчитывал время…

— 5… 10… 15… 20…

По телам вдруг пробежала дрожь. Носилки покачнулись… почти в то же мгновение покойники открыли глаза и привстали, точно просыпаясь от сна.

Кахин удивленно, дико оглядывался.

— Верндт! — вскричал он в ужасе. Инженер спрятал часы и выхватил револьвер.

— 25 секунд… Bonjour, господин профессор. Вы — мой пленник.

XV

Снова стоял Вальтер Верндт на всемирной кафедре, чтобы сделать доклад о своих изысканиях. Бесчисленными огнями горел колоссальный зал клуба — Вальтера Верндта в Мюнхене, чудном городе, давно уже ставшем духовным центром государства. На фронтоне развевались флаги государств всего мира, и народ переполнял улицы, чтобы чествовать человека, бывшего его кумиром.

«Совет Тысячи», — собрание самых выдающихся умов всего мира, — «Совет Тысячи», принадлежать к которому было светлой целью для всех, — с благоговением сидел у ног человека, который смелой рукой срывал все покровы, которые извечно скрывали тайну мироздания.

Только тысяча людей лицезрела в этот час оратора, но тысячи радиофонов в стенах и на потолке колоссального зала разносили его голос по всему земному шару и заставляли благоговейно трепетать сердца, пораженные всемирным чудом.

Верндт откинул назад белоснежные кудри, падавшие ему на лоб. Просветленным взглядом пророка окинул он тысячу людей у своих ног. Потом голос его зазвучал для последнего сообщения:

— Итак, я нашел Нигилий, основную материю творения, существование которой так давно уже подозревали сыны земли, но которую им никогда еще не удалось видеть! Вспомним все феномены, появившиеся при исследовании этого неизвестного элемента, вспомним абсолютный мрак и нагревание при первом опыте, вспомним превращение элементов и превращение тел, потерю в весе тела Кахина и его спутника и, наконец, явления на дне моря. Тогда мы поймем, какое место занимает нигилий в системе элементов.

Существует только одна основная материя! Существует только одна основная сила! И сила действует во времени. Но сила, а с нею и основная материя, имеют два полюса. Материя хочет соединяться и разъединяться, сила хочет притягивать и отталкивать. Химические же элементы представляют собою различные формы основной материи, в которой однородные вещества состоят из микрокосмов корпускульных частей, напряжение сил которых насыщает их. Молекулы элементов — группа одинаковых атомов, молекулы же химических явлений являются конгломератами различных атомов различных элементов. Мы знаем, что химия придала каждому атому известное число, атомный вес. Эти числа — имеют очень большое значение. Уже Коллин, Рамзай и Содди нашли в двух первых десятилетиях XX века, что радий, уран, торий и другие важнейшие радиоактивные элементы, независимо от времени, отделяют известный процент своих атомов, при чем частицы атома отпадают при известном лучеиспускании, а остаток атома, как новый атом образует новый химический элемент. Потом снова начинает отделяться часть за частью.

После долгих исследований добились, наконец, познания следующей истины. Она гласит: все элементы радиоактивны, только перерождение происходит так медленно, что мы его не замечаем целые тысячелетия. Мертвая материя перестала быть чем-то неподвижным, «все движется» — стало применимо и к ней, и стало оправдываться мнение алхимиков, что материя по природе стремится облагородиться и превратиться в золото, что в царстве камня и металлов есть своя жизнь, развитие и стремление.

Превращение элементов — теперь уже больше не сон. Вы знаете, что мне удалось свинец превратить в золото, употребив мои электрические токи огромной силы для ускорения медленного радиоактивного превращения свинца. Но это был лишь частичный опыт, а не разгадка тайны. Только когда удалось, посредством названных нами — ультрахимических приемов, «принуждать» атомы, стала возможна надежда создать род атомов и — почему бы нет?! — найти эликсир жизни, посредством действия которого на живые клетки уничтожится умирание протоплазмы и старость отодвинется до бесконечности.

И это строительство атомов должно быть возможно! Иначе соединенная материя, освобождающаяся хотя и в тысячелетнем, но все же в безусловном радиоактивном процессе, распалась бы, наконец, на вещества легчайшего атомного веса и через распадение атомов мы пришли бы к концу мира.

Но это не так! Нигилий сдерживает уничтожение материи. Нигилий стал, благодаря своему положению в царстве элементов, благодаря своим особым качествам, спасителем мира, зародышем материи, эликсиром великой жизни макрокосма, как и жизни атомов и молекул, и принуждает материю все к высшим и бесчисленнейшим видоизменениям, к все большему, славнейшему развитию, чтобы добиться цели всего мира!

Он сделал паузу и дал успокоиться волнению в зале. Потом он спокойно продолжал:

— Мы видели, что материя высокого атомного веса более радиоактивна и легче распадается. Если мы себе представим, что элементы высокого веса становятся все легче и легче после отделения от них гелия и других частиц, то мы уже логически найдем границу. Ведь, это не может итти до бесконечности, если даже граница будет при атомном весе, равном тысячной доле водорода, или даже десятитысячной геокорония, самого легкого из всех известных до сих пор газов. — Почему мы не находим на земле этих веществ, стоящих близко к границе, — вполне понятно. Притягательная сила земли не в состоянии удерживать их на поверхности земли, как и водород не может держаться на поверхности земли, а улетучивается в верхние слои атмосферы. Поэтому то мы и не знали этих веществ, хотя они, конечно, ежечасно во всех местах земли испаряются и улетучиваются в далекие слои атмосферы. Поэтому только метеор, только камень, промчавшийся из далей вселенной через облака газообразного нигилия — мог принести нам с собою весть об этих веществах, неся их в себе.

Нигилий, или, точнее говоря, семья элементов этого класса, представляет группу наименьшего веса периодической системы, атомный вес которой в общей сложности меньше 0.0001 веса водорода, и которая является границей с небытием. Таким образом, нигилий не один элемент, он содержит в себе много элементов, целую плеяду элементов низшего разряда.

А теперь, милостивые государыни и милостивые государи, мы подходим к важнейшему. Если группа нигилия есть предел атома, где разрушительная сила материи сливается с созидательной силой, где, как и во всех критических пунктах химии и физики, происходит сильнейшее вихревое движение веществ, то после отщепления последней частицы он должен приобретать способность впитывать в себя, не отражая, все виды энергии. Да, эта сила всасывания энергии жадным остатком атома — нигилием — может быть так сильна, что в состоянии вырывать энергию из других, окружающих его элементов, в атомах которых эта энергия заключается, ценою даже разрушения атомов этих элементов. Нигилий действует в критическом состоянии как катализатор радиоактивных воздействий, как собственно возбудитель и носитель радиоактивности, высасывая в известной степени кровь элементов — их энергию, — как бешеный вампир, и говоря образно, — самые кости атомов лишаются своей связи и части атомов распадаются.

Шум голосов, похожий на шум морского прибоя, заставил Верндта сделать паузу. Потом все снова стихло. Ученый продолжал совершенно спокойно, но слова его впивались в мозг и сердце слушателей.

— После того, как нигилий II, — это состояние нигилия после последнего распада нигилия I, — набирается на счет соседей огромными запасами энергии, он становится способным синтетично создать семью атомов и из разрушителя превращается в созидателя.

Таким образом, найден жизненный путь материи, великий круг, пробегаемый неодухотворенной природой. Тяжеловесный, легко распадающийся атом радия, под влиянием действующего освобождающе нигилия II распадается по очереди на свои предшествующие атомы, нитон… радий B, C, D, E, F — полоний, и все дальше со ступени на ступень, о которых мы сегодня еще только догадываемся, но о которых еще ничего не знаем. Он распадается, расщепляется на частицы гелия и остатки атома. Остатки продолжают распадаться пока, наконец, высосанный нигилием II остаток не превращается в члена семьи нигилий I. — Каждый последний остаток атома каждого основного химического элемента есть сам по себе нигилий I. С окончательным усилием разрывается и это последнее кольцо корпускул и, свободные и ненасытные, кружатся отдельные частички нигилия II. Но в это же мгновение просыпается их всасывающее стремление. Как вампиры бросаются они на атомы материи, проглатывают свободные и немилосердно всасывают в себя задерживаемые энергии. Они питаются кровью своих кормильцев, жиреют и становятся сильными, причем из больших, жирных, тяжеловесных атомов им легче высасывать эту кровь, атомы же более легкого веса требуют с их стороны большего напряжения. Но вот настает великий момент рождения! И с неожиданностью корпускульных предыдущих действий соединяются сотни, десятки тысяч, миллионы этих частиц в новый атом, нового элемента высокого веса. И в это мгновение снова начинается круговращательное движение. Но из-за ненасытного высасывателя, вездесущего нигилия II, гигантский атом скоро начинает распадаться. Вот почему так редки атомы высокого веса. Такие гигантские атомы уже в стадии рождения подвергаются нападению высасывателей. Таким образом гиганты скоро становятся меньше и, наконец, уменьшенные и отвердевшие, делаются крепче и мы узнаем в них атомы известных нам элементов. И снова образуется уран, из урана радий, из радия нитон, радий B, C, D, E, F и дальнейшие его части.

Вот биография великой жизни материи, вот мое открытие образования миров.

Прошли минуты, пока Верндт мог продолжать. Зал поднялся, как один человек, раздавались крики радости. Высоко поднимались взволнованные лица, слушатели восторженно махали руками. Он поблагодарил лишь поднятием правой руки. Спокойствие наступало медленно.

— Сделаем легкий обзор уже известных вам событий, которые так затруднили изыскания. — Нигилий, принесенный на землю метеором, находился, очевидно, в сравнительно спокойном, годном для передвижений, состоянии нигилия I. Только при моем насилии над ним он распался при первом опыте на нигилий II, то есть перешел в состояние атома-вампира. Он наполнил зал лаборатории ультраатомным «газом». Отсюда абсолютный мрак, так как он совершенно поглощал все лучи, проникавшие в окна. И вот почему он стал нагреваться. Он поглотил все тепловые лучи и, будучи холоднее окружающих предметов, высосал из них всю теплоту. Но дойдя до температуры, высшей температуры окружающих предметов, посредством абсолютного поглощения всех тепловых лучей, он не стал ничего отдавать через излучения, но не мог, конечно, помешать согреванию окружающего, так как его атомы — «газ» — с невероятной силой колотили и барабанили в стены. Вот почему стало так жарко, почему стали тлеть герметически закупоренные камеры. Но это было заметно только изнутри, потому что красные лучи тлеющей камеры тотчас же поглощались снаружи нигилием. А когда, наконец, температура дошла до критической точки, произошел второй синтетический взрыв и родился, вероятно, неизвестный, тяжелоатомный газ, улетучившийся через открытый вентилятор в крыше.

Также просто объясняются неслыханные феномены моих последних опытов: посветление почерневших тел и восстание мертвецов. Нигилий содержался в метеоре, как вы знаете, в состоянии нагилия I. Вследствие согревания, он должен был, при критической температуре, превратиться в нигилий II. Но на этот раз обстоятельства сложились немного иначе. Невероятные массы энергий стекались со всех сторон благодаря электрическим искрам. Что же случилось? Нигилий распался на нигилий II и так как в этот момент освободилась масса бесконечно большая, чем при первом опыте, то концентрация этого газа в воздухе увеличилась в миллионы раз и она так разрушительно повлияла на все элементы, что почти в то же мгновение произошло их радиоактивное превращение. Произошло разрушение лаборатории посредством распыления на ее корпускулы.

Изменение мертвых тел объясняется также просто. Силой превращения нигилия была разрушена и распылена на корпускулы верхняя часть здания, вследствие давления кверху, в то время, как нижняя часть, на которую меньше влиял едкий, высасывающий газ, развалилась и погребла тела преступников. Тела эти нашли в ужасном состоянии. И все же эта была только стадия незаконченного полного очищения. Нигилий II, действующий так разрушающе на все неодушевленное, очевидно, не имеет такого влияния на живые существа. Он, видимо, проник в молекулы сложных органических соединений, из которых состоит человеческое тело, и изменил их, не отнял у них жизни, но только освободил тело от его тяжести, причем нигилий поглотил силу тяжести, которой притягиваются к земле молекулы человеческого тела. Я понял это и провел через тела ток в 10.000 вольт. Голодные атомы нигилия II, впившиеся, как коршуны, в связанные между собой жизнью молекулы мяса, костей, крови и протоплазмы, могли всосать в себя всего лишь силу тяжести тел. Но они держали молекулы тел в известном напряжении также точно, как течение воздуха втягивает развевающийся флаг, но не может сорвать его с древка. В то же мгновение, как мой ток проник в тела, жадные частицы поглотили ток и отпустили атомы органических молекул человеческого тела. Эти атомы вернулись в свое нормальное состояние, мясо снова стало мясом, кость — костью, кровь — кровью, и насытившиеся коршуны улетели в высшие сферы, превращаясь в систему гигантских атомов большого веса. Вот, как просто все объясняется! Так же, как освобождение Думаску от гипноза. Когда нигилий появился в первый раз в зале в состоянии нигилия II, жертвой его стали не только потухшие лампы, но и человеческая воля. Всякая сила, разлившаяся в зале, была поглощена им.

— Милостивые государыни и милостивые государи, представители всей Земли! Внизу, в глубинах моря, лежит огромная масса метеора. Под влиянием ли высокого давления, или по какой-либо другой причине, но метеор явно распадается в глубине моря и превращает при этом нигилий I в нигилий II. И этот жадный элемент, как стая чертей, разрушает огромные количества воды и, соединяясь с остатками атомов, образует новые газы. Эти газы поднимаются на поверхность моря в виде маленьких пузырьков и затем улетучиваются к небу. Но при быстроте своего движения они увлекают с собой частицы воды и образуют тот водяной столб, о котором нам говорят моряки и летчики. Вследствие этого перемещения воды, от движения огромных водяных масс, влекомых газами, на дне моря получается дефицит, пустота. На деле этой пустоты, конечно, нет, потому что все время притекает столько же воды, сколько ее убывает. Это прибывание воды является совершенно естественной причиной невероятного морского водоворота, который, точно Харибда, тянет воду все более крутыми и быстрыми спиралями в далекие глубины океана, где кипит метеор. А из бездны, из самого водоворота, поднимается, точно солнечный протуберанец, жемчужный газ и мчит кверху в сумасшедшем потоке кубические километры воды. Пузыри газа, находившееся на дне под давлением 1.000 атмосфер, увеличиваются в тысячу раз по мере приближения к поверхности моря, вследствие ослабевающего давления, и образуют над центром циклонного водоворота огромную, похожую на колокол, водяную гору и выбрасывают, лопаясь, на воздух частицы воды. Водяная же гора растекается во все стороны и образует антициклонное течение на поверхности моря.

— Вот загадки и вот их разгадки.

Поднялось громкое ликование, но он снова остановил его движением руки.

— Но с этим познанием мы еще не у цели. Мы и не подозреваем того, что можем узнать. Кто станет господином нигилия, будет господствовать над миром. У ног его будет побежденная материя. Сама сила тяготения должна будет покориться его воле. Никакая старость, никакая смерть не будут уже больше угрожать ему. Гибель земли не будет его страшить. Он создаст себе миры на других звездах и вызовет жизнь из мертвых камней. Но кто владеет этим метеором? Мы им не владеем! Злодейским поступком вырван из моих рук результат моих работ, у меня не осталось ни малейшего атома. И все же человечество должно достигнуть последней ступени. Наша надежда лежит теперь на дне моря, на глубине в 10.000 метров, а ведь это надежда всего человечества! Вы восклицаете: «невозможно»! Вы качаете головами: «немыслимо»! Но это должно стать возможным! Назло всем элементам и самой материи! Вы — сила человечества, вы — прошли под океаном, вы — пробуравили гранит под его дном, вы — выстроили трансатлантический туннель. Измыслите же теперь новое! Призовите человеческий мозг к состязанию, раскройте кошельки, чтобы вооружиться для борьбы. Человек, покоривший Землю и воздух, проникни тысячи атмосфер, пробей себе дорогу и найди свою судьбу! Нигилий стремится вверх и хочет сделать вас повелителями миров, а ваши потомки, если Земле когда-нибудь суждено погибнуть, будут радоваться на далеких солнцах жизни, спасенной вашей любовью… Поднимайтесь же на борьбу, вы, духовные силы человечества! Метеор должен стать нашим!.. Мы должны достигнуть звезд! Цель наша, наша надежда — нигилий! Метеор принес его к нам на землю. Он ждет нас… на дне моря!

XVI

Пять месяцев висел уже во всех частях земного шара гигантский плакат:

«НИГИЛИЙ — СОРЕВНОВАНИЕ.

50 МИЛЛИОНОВ ДОЛЛАРОВ —

заплатит Международный Совет тому смелому изобретателю, которому удастся составить практически выполнимый проект постройки подводной лодки, которая будет в состоянии опуститься на 10.000 метров глубины на дно моря и поднять наверх метеор».

Пять месяцев висел этот плакат и весь мир был взбудоражен. Нигилий стал желанной целью каждого человека. Он точно демон засел на дне моря и влек к себе мысли всех людей. «Обладание нигилием сделает человека творцом, повелителем вселенной». Эти слова ворвались, как молния, в душный воздух. Точно гроза нависла над серыми буднями и глухие удары раздавались в недрах земли.

Люди не могли уже вернуть себе покой. Как десятилетия тому назад не выпускала их из своих когтей война, так теперь переполошило их это смятение в космосе. Нигилий заставлял сердца ликовать от радостных надежд, юношество мечтало о новых победах, старость ждала от него освобождения от смерти и — вечной весны. Нигилий вдохновлял поэтов, увеличивал утешительную силу лекарства. Нигилий, точно чертенок, плясал в мозгах отважных исследователей, подгонял гигантские машины, изобретал моторы, воплощал в жизнь технические сказки.

Нигилий играл всеми законами, разрывал самые старые химические путы и светился из реторт и чечевиц. Нигилий смеялся над всеми представлениями и над философией. Нигилий высасывал из мозгов всякие изобретения и выплевывал их потом, как негодные. Нигилий царил в разговорах и снах, в книгах и картинах, ему служили мудрость и безумие. Нигилий грозил перевернуть весь мир. Как яд въедался он в самые робкие сердца…

Уже пять месяцев находилось человечество в лихорадочном состоянии. Но и этот яд стал терять свою силу. Впечатления новизны, беспримерной смелости постепенно теряли свою остроту, сомнение копало ямы, зависть пожирала мудрость… Разочарование, жадность и глупость, уныние и сомнение влекли человечество обратно к будням, в которых они родились…

Но во всем мире все еще висели гигантские плакаты… 50 миллионов смелому изобретателю!.. И прошло уже пять месяцев… Это звучало насмешкой. Изобретатели в Риме и Лондоне, в Москве и Софии, Берлине и Чикаго, Париже и Калькутте, Вене и Каире, техники, ученые, столяры и слесаря, поэты и художники, скороходы и мальчика у лифтов… все, все строили планы, спускались в бессонные ночи в мечтах на дно океана. Сны, навеянные нигилием, парили в скромных мансардах, на улицах и в подвалах, в конторах и на фабриках. 300 миллионов вдохновленных мозгов утомлялись в этой погоне за призраком. Предлагались миллионы проектов, но их принимали недоверчиво и насмешливо отвергали. Потом все это опустилось в мирское море, вдохновляло певцов кабарэ, насыщало театры и юмористические журналы, обнажалось в салонах, и обессиленное гибло в хохоте вселенной.

Вдруг правда стала известна всем газетам; все читали и повторили эту истину; все мальчишки выкрикивали ее на улицах: давление 1000 атмосфер слишком велико, чтобы ему мог противиться какой-нибудь предмет к форме цилиндрического пустого тела, если он должен иметь специфический вес в 1,0!

Никто не знал, от кого исходила эта истина. Но она звучала так научно, так ясно и казалась такой древней, что каждый поверил ей, как чему-то бесспорному. Как все ей верили в течение тысячи лет.

И все же это было ложью. Двое людей высмеивали эту мудрость и в одинокие ночи сидели с неусыпным усердием над чертежной доской и занимались шахматной игрой с интегралами, корнями и формулами…

* * *

Молодой инженер еще раз перечитал странное письмо, положенпое в ящик его двери.

«Мосье Рауль Лебрен.

Париж, Бульвар Фавр, 104.

Милостивый Государь!

Год тому назад вы получили большую медаль парижской академии за мотор для подводной лодки системы Р. Лебрен. Я знаю Вас с тех пор. Вы прочли о суматохе, произведенной нигилием и заняты теперь изобретением подводной лодки. Идея, которой вы заняты последние три дня, удачна. Я интересуюсь ею. Но ей не хватает последнего. Я думаю, что могу вам пригодиться в этом случае. Приезжайте сегодня в 4 часа дня ко мне и привезите все ваши чертежи. Остальное — при личном свидании.

Париж. Цветочная улц. 3».

Лебрен невольно провел рукой по лбу. Если эта шутка, то от кого же она исходит? Он жил тихо и одиноко. Но инстинкт подсказывал ему, что это серьезное предложение. Но кто же его мог сделать? Письмо не было подписано. Только этот адрес: Цветочная улица 3. Он знал эту улицу аристократического квартала. Было ли это — квартира автора письма? Его? Ее? Был ли это мужчина? Или женщина? Письмо было написано на пишущей машине. Система машины была ему незнакома. Шрифт был вычурный, точно сделанный по особому заказу.

Вдруг его охватила веселая уверенность. Он не понимал, почему его смутило это письмо. Что же в нем было особенного? Предложение как и всякое другое. Может быть, дело, счастливый случай?..

И он быстро оделся и полетел на автомобиле.

— 3 франка 50, — сказал шоффер, протягивая руку.

— Извините, — засмеялся Лебрен, — я задумался.

Потом он соскочил с подножки. Перед ним была небольшая вилла. Он прошел палисадник и взглянул на дверь. Дощечки с именем на ней не было. Но он увидел звонок и спокойно нажал его. В то же мгновение на башенных часах наверху гулко прозвучало четыре удара. Инженеру показалось, что эти удары точно мягко освобождали его мозг от какого-то гнета.

— Лебрен, — сказал он появившемуся слуге. — Меня ждут.

Слуга прошел в соседнюю комнату и закрыл за собою дверь. Несколько минут спустя в задней стене раздвинулся занавес. Он удивленно поклонился. Перед ним стояла женщина, улыбающаяся женщина редкой красоты, стройная, породистая, экзотической наружности. Ее глубокий взгляд был испытующе устремлен на гостя. Она протянула ему руку.

— Мосье Лебрен? Благодарю вас, что вы пришли. — Оссун! — крикнула она в соседнюю комнату.

Сейчас же снова раздвинулся занавес. В дверях появилась длинная, худая фигура. Несмотря на элегантный черный костюм и непринужденные манеры, этот человек производил отталкивающее впечатление. Волосы торчали на его висках, точно щетки, хотя и были старательно прилизаны. Глаза скрывались за синими очками, верхний ободок которых уходил и лохматые, седоватые брови. Нос выдавался, точно клюв, шея была стянута воротничком высотою с ладонь. Но, несмотря на высоту этого воротника, из него все же торчали отдельные волоски.

Лицо коршуна! — пронеслось в голове инженера. — Коршун в очках.

Красивая женщина увидела его испытующий взгляд.

— Мосье Барбух, мой муж. Мосье Лебрен, — познакомила она их.

Лебрен подал руку с чувством физического отвращения.

Это ужасное существо — муж такой женщины! Не мстила ли ему за это природа?..

Она села и указала Лебрену на стул.

— Вы получили мое письмо. Надеюсь вы не раскаетесь, что исполнили мою просьбу.

В глазах ее было чарующее выражение, странный блеск. Он погрузился в этот взгляд и ему стало так хорошо. Он молча кивнул головой.

— Ваша идея сразу заинтересовала меня.

— Откуда узнали вы, мадам?..

Она слегка улыбнулась. Добродушно, как мать на глупые вопросы ребенка.

— Об этом после. Вы увидите, что я имею все сведения. Вы хотите придать вашей подводной лодке шарообразную форму и снабдить ее щупальцами. Она должна спуститься на дно моря на цени. Вы отлично преодолели трудную задачу.

Она говорила так, точно и не замечала его удивления. Напрасно старался он ее перебить.

— Принцип дверей разрешен совершенно правильно. То, чего еще не хватает, тоже будет скоро найдено.

Он не мог больше молчать.

— Мадам! — воскликнул он. — Кто мог вам открыть то, что было известно мне одному?

— Только вы один! — улыбнулась она. — Но, может быть, вы ошибаетесь. Конечно, я знаю только принцип. Больших подробностей я не знаю. Но и этого мне довольно. У меня нет тщеславия изобретателя, мосье. Я вам не конкурент. Меня интересует только цель — метеор. Я хотела бы вам помочь достигнуть цели. Может быть, я и могла бы это сделать. Не желаете ли вы объяснить в коротких словах мне и мосье Барбуху то, что вы уже сделали?

Инженер был совершенно поражен уверенностью, с которой сказаны были эти слова. Он откашлялся.

— Мадам, за это открытие обещано 50 миллионов долларов. Вы меня поймете, если я не…

Она остановила его жестом руки.

— Если ваша идея годится для практического применения, то я покупаю ваше изобретение за двойную цену.

Он взволнованно вскочил.

— 100 миллионов! — вырвалось у него. С ума эта женщина сошла, что ли? Или она издевалась над ним?

— 100 миллионов! — коротко повторила она, точно говоря о самых незначительных вещах. Она обернулась к своему молчаливому мужу.

— Будь, добр, выдай мосье Лебрену за его любезность чек… Десять миллионов. Во всяком случае, если мы даже и не купим его изобретения. За ваши труды…

Что-то завертелось в мозгу инженера. Он поднял руку, чтобы схватить руку женщины, но опустил ее. Он хотел говорить, но не находил слов. Молча смотрел он на чек, который ему протягивал человек с головой коршуна. Только сейчас, когда этот человек прошел к нему через комнату, инженер заметил, что тот хромает. Он волочил за собой ногу.

— Вас это устраивает? — спросила женщина.

— Десять миллионов долларов! — пробормотал он.

— Вы, может быть, будете любезны?.. — Ее большие глаза пристально смотрели на него. — Только спрячьте сначала чек. Как пришли вы именно к выбору шара?

…Большие глаза смотрели на него…

— Спрячьте чек…

Он совсем растерялся от этого взгляда темных глаз и от этого огромного богатства. Всякое сомнение исчезло, он испытывал потребность показать себя.

— К этому меня принудило чрезвычайно сильное давление воды на такой большой глубине. С каждыми десятью метрами давление увеличивается на одну атмосферу. На глубине 10.000 метров давление равно 1.000 атмосфер. Цилиндрическое полое тело было бы раздавлено прежде, чем оно достигнет цели. Давление было бы направлено на среднюю линию тела. Совершенно иначе вопрос обстоит с шаром. На нем давление распределяется равномерно и становится постоянным. Кроме того, мне удалось системой внутренних скреплений усилить сопротивляемость моей лодки. Мой шар вполне выдерживает 1.000 атмосфер.

— Вы объясните это потом па чертеже. Ваша лодка не имеет собственной двигательной силы. Она снабжена щупальцами и обслуживается изнутри. Направление ей дает только течение. Ее опускают на цепи. Но вы же должны понимать, что эта цепь невозможна во всех смыслах?

— Обыкновенная цепь, конечно. Массивная цепь совершенно немыслима. Даже полированная стальная проволока, свитая в канат, неразрывна только до глубины 8,000 метров. Проволочный канат в 8.000 метров так тяжел, что порвался бы от собственной тяжести. В массивной цени из звеньев этот разрыв произошел бы еще скорее.

— Так вы выбрали полую цепь?

— Это было моей первою мыслью. Я себе сказал: если я возьму полую цепь и так вымерю каждое звено, что вся цепь, как и отдельное звено, будет иметь идеальный вес воды, то есть 1,0, то такая цепь потеряет в воде весь свой вес и ее неразрывность в воде была бы бесконечна.

— Великолепно!

— К сожалению, не совсем. Вопрос веса был разрешен, но оставалась еще одна ошибка: давление воды. Если мои вычисления и были безукоризненны, то под страшнейшим давлением больших глубин стальная полая цепь, сопротивляемость стенок которой из-за малого веса была бы довольно слаба, просто расплющилась бы.

— И разломилась бы!

— Конечно. Какое-нибудь звено непременно сломалось бы при неизбежной ломкости материала. Но и без этого — ее разорвало бы. При сплющивании цепи, она перестала бы быть полой. Плоская цепь снова стала бы массивной, ее удельный вес увеличился бы. Ее бы разорвало, как каждую обыкновенную цепь.

Когда цепь из равных полых звеньев оказалась негодной, мне пришла в голову мысль отважиться на систему неравных звеньев.

— И результат?

— Я вычислил и точно рассчитал для каждого звена, какой толщины надо делать стальную оболочку, как она должна быть укреплена изнутри, чтобы выдержать давление. Я нашел, что звенья должны быть более полыми и иметь массивные стенки ближе к поверхности моря. Я получил для нижних слоев звенья высокого веса, а для высших — меньшего, чем вес воды.

Она внимательно и понятливо слушала его.

— Таким способом может разрешиться и основной вопрос, когда средний удельный вес одного звена был равен 1.

Ее сообразительность воодушевила его.

— Да, мадам! Но меня ждало второе разочарование. Моя цепь порвалась, как соломинка, когда я суммировал напряжение сопротивления слишком легких звеньев, находящихся за критической точкой, и образовал интеграл тяги слишком тяжелых частей цепи — в глубину. Наверху рвало напряжение, внизу — масса. Тяга была слишком сильна даже для лучшей стали.

Она только коротко кивнула:

— И тогда, три дня тому назад, родилась ваша новая идея. Вы сейчас же позвонили по телефону господину Стивсену, алюминиевому князьку…

— Это невероятно! — он недоверчиво смотрел, на нее. — Вы и это знаете?

— Пожалуйста, продолжайте.

Он хотел задать ей еще вопрос, но она сделала отрицательный жест рукой. Прошли секунды, пока он снова заговорил.

— Идея родилась совершенно неожиданно, точно в мозгу вспыхнула молния. Мне нужно было только выбрать вместо стали металл, обладающий крепостью стали при среднем удельном весе менее 4 или который выдерживал бы половину силы тяги при специфическом весе 2. Тогда нижние звенья могли бы быть массивны, средние — с очень толстыми стенками, и цепь не была бы слишком тяжела, так как большая вытесняемость воды более легким и большим в объеме металлом уравновешивала бы его тяжесть.

— И эта мысль явилась у вас в «Бостон-Кафе», за газетой. Ваш взгляд случайно упал на короткую заметку, где говорилось, что Стивсену удалось изобрести новый металл, названный альминалом…

Он смотрел на нее, широко открыв глаза. Она только улыбнулась.

— Вы удивляетесь, что я это. знаю. Это все так просто! Я уж лучше выдам вам свою тайну, а то вы еще примете меня за привидение. Мосье Барбух случайно сидел за вашей спиной, в «Бостон-Кафе». Вы были погружены в свои мысли и делали карандашом вычисления. Вас все знают, хотя бы по газетам. Ваше поведение должно было возбудить любопытство. Вы взяли газету, прочитали заметку и порывисто наклонились. При этом вы уронили стакан. Немного абсенту разлилось по столу. Вы и не заметили, как попали в абсент пальцем и положили его потом на заметку. Потом вы быстро ушли. Мосье взял вашу газету, увидел пятно и сразу понял, что вас волновало. На следующий же день я спросила Стивсена по радиофону. Он наш друг и сказал мне, что мои соображения совершенно правильны. Оказалось, что вы накануне телефонировали ему и долго расспрашивали его про альминал…

Он громко расхохотался.

— Вы сняли тяжесть с моей души. Мне уже становилось не по себе от вашей осведомленности.

— Что же альминал? — снова вернулась она к теме разговора.

— Альминал оказался именно тем, чего я искал. Стивсену удалось новым способом электрической ионизации закалить алюминий. Алюминнй сплавили только с углеродом…

— И его сопротивляемость?

— Равна ¾ сопротивляемости стали. Его удельный вес едва 2,4.

Ее глаза засверкали.

— Вы делаете цепь из альминала?

— Цепь и самую лодку. При том же самом весе я могу дать стенам моего шара втрое большую крепость. Они вынесут теперь 2.000 атмосфер.

Радостное волнение заставило женщину подняться со стула. Глаза ее засверкали, она вся покраснела от радостного волнения и протянула ему руку.

— Ну, мосье Лебрен! Я покупаю ваше изобретение за 100 миллионов.

XVII

На борту «Линкольна», большого американского парохода линии Сидней — Франциско, произошло сенсационное событие. Мистер Сенбим, ловкий репортер «Нью-Йорк Экспресса», проведал, кто этот одинокий пассажир, сидящий впереди на палубе и молча глядящий на море.

Сделав свое открытие, он прежде всего побежал к телеграфисту. Он торопливо продиктовал двадцать строк, и телеграф заработал. Потом он взял кодак и побежал на переднюю часть палубы. Не успел пассажир опомниться, как в распоряжении Сенбима уже было три снимка. Потом он, точно шарик, покатился по кораблю. 13 минут спустя, пассажиры заволновались. Палуба сразу закишела людьми.

Целый полк кодаков окружил сидевшего в кресле пассажира. Он заметил это слишком поздно, но спокойно остался сидеть, насмешливо улыбаясь. Любопытные, восхищенные, благодарные люди окружили его. Сначала подошли отдельные смельчаки, потом другие много…

Целый полк кодаков окружил сидевшего

в кресле Нагеля.

Молодая американка протягивала ему руки…

— Оа, мистер Нагель! Удивительно! Это вы!..

Из толпы выскочила молодая американка, протягивая ему руки. Доктор Нагель встал. В то же мгновение десятки людей протянули ему руки. Он любезно пожал их, мечтая бежать от этой толпы, но белокурая мисс уже держала его руки.

— Оа, мистер Нагель, вы не знаете меня… оа! Мод Систертаун, Бостон… Вы знаете? Нет? оа? А я ездила за вами от Берлина до Нью-Йорка, из Нью-Йорка в Токио, из Токио… оа! Ну, теперь я вас поймала!.. Вы должны мне позировать, да? А мистер Верндт, где он у вас? В каюте? Я напишу сегодня с вас обоих портреты. Я сделаю вас обоих знаменитыми, очень… неслыханно знаменитыми. Все стали знамениты, с кого я писала портреты. У меня штрих, такой штрих, который никто не может у меня перенять.

Нагель вдруг сообразил, кто была эта женщина. Он видел ее картины на выставке новых направлений. Портреты ее были написаны кричащими красками, были каким-то хаосом линий и диких фигур. Тот раз публика издевалась над ее картинами. Мод Систертаун… да, теперь он вспомнил.

— Господин Нагель! — протискался вперед Сенбим. — Вы едете в Сидней?

Он держал наготове карандаш. Мод Систертаун злобно оттолкнула его.

— Оа! Вы будете мне позировать!.. Скажите «да». Вы обещаете?

На Нагеля сыпались вопросы и приветствия. Он, смеясь, отвечал на пяти языках. Американка не выпускала его.

— Где вы будете позировать? Когда я могу начать?

— Через два часа, пожалуйста, если я еще буду здесь.

— Как же вас не будет? Мы приезжаем в Гаваи только через четыре часа.

— Где мистер Верндт, сэр? В своей каюте?

— Он не на пароходе. Я здесь совсем один.

— Оа, я увижу. Через два часа… непременно.

Джон Сенбим снова выполз из толпы. Маленький человек вертелся вокруг Нагеля.

— Вы едете в Сидней?

Тот засмеялся.

— Меня везут, господин Сенбим. Пароход, ведь, идет в Сидней.

— Ну да, Сидней, — усердно занес в свою записную книжку репортер, сочувственно улыбаясь. — Вы избрали пароход по серьезным причинам?

— Да, сэр. Чтобы не потонуть. Иначе мне пришлось бы отправиться на Гаваи пешком.

Нагель отвечал спокойно, с самым серьезным видом. Он знал, что это было единственное спасение в борьбе с репортерами. Пассажиры не отставали от него ни на шаг, и американцы приходили в восторг от его ответов. Не выдать себя интервьюерам считалось в этой стране любопытства особым спортом. Но Сенбим не терял мужества.

— У вас там серьезное дело?

— Конечно, сэр.

— Оа! Могу я узнать, какое это дело?

— Умеете вы молчать? Это тайна.

Репортер навострил уши.

— Оа, сэр, я могу молчать.

— Я тоже, уважаемый.

Тот по смеху пассажиров понял свой промах. Но это пе смутило его.

— Вы едете один, сэр?

— Нет, в вашем обществе.

— Где теперь мистер Верндт?

— С мистрис Нагель.

— А где мистрис Нагель?

— С доктором Верндтом.

— Где можно найти мистера Верндта и мистрис Нагель?

Нагель взглянул на часы.

— По всему вероятию, на расстоянии 1.500 метров под знаком Рака.

Сенбим лукаво улыбнулся и торопливо набросал несколько строк.

— Вы были тогда в Индии в большой опасности, сэр. Вы благополучно пережили это? Как ваше здоровье?

— Великолепно. Только продолжительные вопросы меня иногда утомляют.

— А что случилось с этими преступниками?

— Профессор Кахин сидит, итальянец лежит, 178 соучастников стоят.

— Благодарю вас! — кивнул головой маленький репортер. — Конечно, я понимаю, — профессор Кахин сидит в тюрьме, итальянец лежит в могиле, а 178 соучастников состоят под судом.

Сочувствующий смех окружающих ободрил репортера. Он довольно улыбнулся.

— А Повелительницу индусов притянули?

— Конечно!

— Ах! — удивленно воскликнул репортер и облизнул карандаш. — Кто же?

— Притягательная сила. Она осталась на земле.

Он понял ловушку.

— Так она бежала? Ее преследуют?

— Да.

— Кто?

— Мистер Сенбим своим любопытством…

Толпа пассажиров отхлынула назад. Подали чай. Доктор Нагель встретил знакомых и, облокотившись о перила, вел оживленную беседу. Среди канатов возле него вынырнула голова репортера. Глазки Сенбима весело поблескивали.

— Какого вы мнения о странной подводной лодке, которую заметили на прошлой неделе на мысе Горн?

Нагель громко рассмеялся. Выражение лукавых глаз было так забавно.

— Вы смеетесь? Вы не верите? Ну? Газеты, ведь, постоянно пишут об этом. Стройная, гигантская лодка золотого цвета. Совершенно пе похожая на другие лодки. В первый раз увидал ее рыбак. Лодка плыла по воде. Но когда он подъехал к ней, она исчезла со скоростью 50 морских миль. Он клянется, что это правда. Потом ее видели возле Оклэнда. Она вынырнула из воды недалеко от транспорта и, несколько секунд спустя, снова исчезла. К северо-западу от Токио ее совершенно ясно видел летчик. Она шла глубоко под водой и была ярко освещена.

Нагель кивнул головой.

— Я вижу, что вы осведомлены, мой дорогой. Я тоже читал все это в газете.

Он взглянул на часы.

— Господин Сенбим, так вы жили в Вальпарайзо?

— Ну, да, сэр. Еще год тому назад.

— Вы были там репортером «Аутлук?»[14]

— Вы знаете, господин Нагель? Я очень польщен.

— Я сам прожил там несколько месяцев. Тогда говорили о каком-то Джоне Генри Сенбиме. Он спас из огня ребенка. На двадцатом этаже. Безумно смелый поступок! Я знал родителей ребенка…

Репортер Сенбим.

Репортер кивнул головой и вылез из канатов.

— О, да, сэр. Было довольно жарко. Я помешан на детях. Это был такой блондинчик…

— У вас у самого есть дети?

— Двенадцать! — просиял Сенбим.

— Что вы получите от вашей газеты, если дадите известие об этой подводной лодке?

Он взволнованно ухватился за дорожную куртку Нагеля.

— Вы знаете что-нибудь о золотой подводной лодке?

— Сначала отвечайте мне. Что вы заработаете за известие, которое будет истинной правдой?

— Целое состояние. Один, два, три миллиона!…

— Вы получите от меня это известие через 15 минут.

— Через 15 минут? Вы не шутите опять? Сэр, я не Крез… Это было бы счастьем. Только не шутите надо мной! Накормить двенадцать детей… моей работой… что с подводной лодкой?

— Через 15 минут! — успокаивал Нагель пляшущего на месте человека. — Вы будете довольны моим известием. Терпение! Оставайтесь возле меня.

Пассажиры снова собрались и стояли группами. Взгляды все время обращались на Нагеля, бывшего темой всех разговоров. Молодой друг Вальтера Верндта тоже стал знаменитостью, которой все увлекались. Рассказывали тысячи анекдотов о его поступках, поговорках и шутках. Последние события окружали его дымкой таинственности. На этом пароходе не было человека, который не гордился бы личным знакомством с Нагелем. Нагель добродушно относился к этому благоговению перед его особой. Он чувствовал себя представителем учителя и на каждый вопрос находил любезный ответ. Он не уставал подписывать свое имя на бесчисленных карточках и очаровывал всех своей жизнерадостной молодостью.

Понемногу толпа стала редеть. Пассажиры стояли, прислонившись к перилам. Говорили о городе Верндта. Океан точно заснул. Южный ветерок едва рябил сине-зеленую пучину. Вода была прозрачна как зеркало на глубине нескольких метров.

Наверху, на капитанском мостике, вдруг началось движение. Рядом с капитаном стоял второй офицер и указывал рукой на сверкающие волны. С вахты подали короткие сигналы. Молодой помощник капитана торопливо Просился вперед. Пассажиры стали тесниться у перил. Бинокли были направлены к северу и некоторые уверяли, что видят то, что вызвало это волнение.

— Акулы! — сказал американец.

— Дельфины!

— Обломки корабля! Ясно видны мачты!

Восклицания чередовались, взволнованные и торопливые.

Вдруг, совсем близко в море, блеснула золотая полоса и стала быстро приближаться.

— Перископ! — крикнул Сенбим, стоявший с биноклем.

— Подводная лодка… подводная лодка — узнали теперь многие. Все бросились вперед, чтобы лучше видеть.

Только Нагель спокойно остался на своем месте. Он смотрел блестящими глазами на золотую полосу, стремительно приближавшуюся к кораблю. Она поднялась над водой. Теперь ясно были видны ее очертания. Башня открылась. Наверх поднялся человек. Он наклонился и ловко помог выйти даме.

— Золотая подводная лодка! — вдруг закричал Сенбим.

Эта весть разнеслась, точно пожирающий огонь. Все головы были заняты золотой подводной лодкой. Снова ожили газетные известия и сказочные росказни прошедших недель. Золотая подводная лодка! Все точно с ума сошли. Точно удар сотряс весь пароход. Большая сирена резко свистела. Машины дали задний ход. Едва ли два километра разделяли лодку и пароход. Она летела стрелой, точно подводная мина. Стройная, сверкающая, точно в золотом панцире. Быстрота ее движения поражала. Пассажиры обменивались удивленными вопросами. Никто не находил объяснения. Смотрели вниз, открыв рот.

Дама на подводной лодке подняла кверху руку.

— Она делает знак… — закричали со всех сторон.

Затрепетали флажки, давая сигнал. Доктор Нагель заволновался в первый раз. Он понял сигналы: Стоп! опасность кораблекрушения.

Капитан оперся на перила и дал вниз команду. «Линкольн» почти неподвижно стоял на волнах. Теперь он медленно повернулся, в воду шлепнулся канат. Золотая лодка подплыла к самому борту. Пассажиры шумно и торопливо бросились на другую сторону парохода.

Нагель тоже поспешно пробрался вперед.

— Идемте, Сенбим — крикнул он. Но он напрасно искал репортера. Тот исчез в толпе.

Необыкновенная подводная лодка была теперь на виду у всех. Она была похожа на гигантскую рыбу. На переднем конце ее сверкал глаз, — зеркальное стекло. А вокруг этого глаза группировались фантастические и угрожающие щупальцы, и когти, и насосы с колоколами. По обе стороны лодки можно было видеть рули, похожие на плавники. Посредине лодки возвышалась изящная башня высотою в два метра. На хвосте был также сверкающий глаз и под ним кружилось несколько винтов.

По нижней лестнице «Линкольна» поднимался человек. Офицеры с поклонами провели его наверх. Это, очевидно, был хозяин подводной лодки. Капитан бросился по лестнице. Пассажиры теснились вслед за ним.

Человек с подводной лодки уже ждал перед курительной комнатой. Офицер поднес руку к фуражке, все стояли в почтительных позах.

Сверху прибежал Нагель. Незнакомый гость сердечно пожал ему руку, и они вместе подошли к капитану. Теперь всем было видно загорелое, энергичное лицо незнакомца. Белоснежные волосы спускались на его лоб.

— Верндт! — послышались громкие восклицания.

— Верндт! Верндт! Верндт! — раздалось со всех сторон. Все теснились вперед, на лестницах и в коридорах была давка.

— Оа! Мистер Верндт! — это был отчаянный крик. Мисс Систертаун свесилась над перилами, беспомощно болтая ногами и руками. Но никто не изъявлял желания пропустить ее вперед.

Капитан стоял перед гостем, точно медведь, и крепко жал ему руки.

— Привет, сэр! — Это праздник для моего «Линкольна».

Он онемел от радости. Верндт крепко пожал руку суровому моряку.

— Я к вам всего на несколько секунд, чтобы забрать моего молодого друга. И, кроме того, чтобы сделать вам сообщение. Мы повстречались в море с кораблем, потерпевшим крушение. В восьми милях к северо-западу. Пришлите, пожалуйста, с Гаваи помощь. Он плывет но волнам… вот тут, не хотите ли взглянуть? — Он указал точку на своей цветной карте. — 200 здоровых и 14 раненых людей. Опасность незначительная, провианту достаточно.

Капитан поблагодарил и сейчас же отдал приказание.

— Если бы там только не поднялся такой чертовский циклон, как позавчера днем. Этот чертов метеор плюется теперь по всему морю.

Верндт добродушно засмеялся.

— Нет, циклона, наверно, не будет. На этот раз метеор совершенно неповинен.

Он знал людское суеверие. Метеор давно стал объяснением всякою происшествия, которое казалось загадочным. Он был виною дождя, бури, неурожая, холода и жары, пожаров и землетрясений. Метеор казался всем злым духом, существующим для того, чтобы мучить весь мир.

— Ну! ну! — произнес ворчливо и не совсем доверчиво капитан. Уважение перед Верндтом не позволяло ему спорить. Верндт должен был все знать. Только он и никто больше.

— Трижды ура — мистеру Верндту! — раздалось вдруг сверху. Напряжение толпы разразилось криком. Три бурных «ура!» нарушили тишину.

Верндт благодарил поднятием правой руки. Пассажиров едва сдерживали, хотя матросы и протянули две цепи.

— Все теперь ясно?

Капитан кивнул головой.

— Отлично! Благодарю вас!

Верндт спокойно обернулся к Нагелю. Потом эластичными шагами спустился по лестнице.

— Трижды ура — доктору Верндту! — снова раздалось сверху.

Но он уже исчез в нижнем помещения парохода. Как раз вовремя. Цепи не выдержали под напором толпы. Человеческий поток помчался по лестнице. Но они опоздали. Золотая подводная лодка уже отчаливала от парохода.

С тысячи уст сорвался крик удивления… Море заколыхалось, образовался водоворот… Золото блеснуло, лодка исчезла…

XVIII

Нагель облегченно вздохнул, когда лодка опустилась, как камень, в пучину. Он любовно привлек к себе молодую жену.

— Вот я и опять с вами. Эти люди там, наверху, в конец замучили бы меня своим любопытством. Еще час и Мод Систертаун писала бы с меня, безоружного, портрет. Это при жизни-то! Внуки видели бы меня во сне по этому портрету.

— Господи! — рассмеялась Мабель. Она знала картины этой художницы. Нагель нахмурился.

— Мне только жаль Сенбима… Смелый парень! С удовольствием дал бы ему материал о нашей лодке. Но его нигде не было видно.

— Сенбим? Кто это?

Из соседнего помещения послышалась громкая брань.

— Карамбо!… brigante,[15] голубчик, я сделаю из тебя фрикассе…!

Стальная дверь распахнулась. В ней показалось красное от злости лицо Эбро. Он держал за ворот барахтающегося, громко кричащего человека.

— Входи, входи, бездельник! Я научу тебя шпионить…

Нагель удивленно взглянул на Эбро.

— Кто это? — спросил Верндт, входивший в эту минуту из переднего помещения лодки.

В вопросе его было недовольство и угроза. Нагель удивленно покачал головой.

— Господин Сенбим? Тут? Как же вы, несчастный, попали в лодку?

Маленький человек барахтался в цепких руках Эбро.

— Через дверь башни. Я уже давно искал золотую лодку… и вот она появилась… я поскорей и залез…

— Стойте! Мабель, что же это такое? Ты же была наверху, на башне. Как мог этот человек незаметно пробраться вниз?

— Мне неприятно было любопытство людей. Я спустилась в лодку и ждала вас там.

— Совершенно верно, — весело подтвердил Сенбим. — Я это увидел и сейчас же спустился вслед, сэр. Потом я спрятался за кресло.

— Что вам тут нужно? — резко и мрачно спросил Верндт. — Отпустите его, Эбро. Этому молодцу некуда убежать под водой.

Репортер потер свою покрасневшую шею.

— Ну, и рука у этого человека! Одни кости!

— Отвечайте же!

— Скелет! — еще раз выругался Сенбим в сторону Эбро. — Я только хотел осмотреть лодку. Это мое призвание. Мистер Нагель обещал мне…

— Одну минутку! — пришел ему на помощь Нагель.

Он рассказал все в коротких словах, и лицо Верндта посветлело. При рассказе о геройском поступке Сенбима Верндт посмотрел на репортера своим острым, проницательным взглядом. Он улыбнулся доброй улыбкой.

— Гм, — произнес он, наконец. — Так вы такой храбрый человек? Знаете ли вы, что мы сейчас находимся на глубине 3000 метров? На такую глубину не спускалась еще ни одна подводная лодка.

— Благодарю вас, — Сенбим быстро вытащил карандаш. — 3000… это интересно.

Верндт лукаво улыбнулся.

— Но может случиться, что наша лодка погибнет на такой глубине. Тут не разгуливают без риска…

Маленький человек облизнул карандаш и ухмыльнулся.

— Опасность? Да? Вы сами построили эту лодку, правда?

— Да.

— Этого с меня довольно. — Он усердно писал. — За Вальтера Берндта я всегда спокоен.

Верндт принудил себя нахмурить брови.

— Моя лодка не игрушка, уважаемый. До сих пор она была тайной для всех людей. Я могу пожелать сделать на веки немыми людей, вторгшихся ко мне, и не выпустить их на свет живыми.

Репортер все еще потирал себе шею. Он весело ухмылялся.

— Так, две недели спустя, я стал бы сепсацией. Моим двенадцати деточкам не было бы больше никаких забот! Их отец убит самим Вальтером Верндтом! Аттракцион! Нет, сэр, Сенбим не так глуп. Опасности тут нет никакой. Если вы… вынырнете и высадите меня… ну, тогда я расскажу все свое приключение и сделаюсь миллионером. Если же вы меня убьете, я стану сенсацией и жертвой печати.

— А если я оставлю вас у себя в плену и потащу с собой во все свои путешествия? И в водоворот метеора?

— Тогда исполнится мое страстное желание!…

— Господин Сенбим, я должен был бы сердиться…

— Не надо! — взмолился человек, забавно мигая глазами. — Ведь, вы тоже — не просили у нигилия позволения преследовать его по пятам, господин Верндт. Вы только делаете это химическим способом, а я — карандашом. Это наше призвание, сэр!

Верндт подал ему руку, смеясь от души.

— Так постараемся же оба возможно лучше работать. Доктор Нагель рассказал мне про Вальпарайсо. Он обещал дать вам сведения. Через несколько часов мы поднимемся наверх и высадим вас на сушу. Я вам дам тогда поручение…

Тот услужливо и благодарно кивнул головой.

— Я кончил свои пробные поездки и хотел бы познакомить теперь человечество с моим изобретением. Исполните ли вы за меня эту работу, г-н Сенбим? Надо приблизительно описать новую систему лодки, решение некоторых технических вопросов. Я бы вам сам все объяснил, если нужно продиктовал бы…

Сенбим стоял, широко открыв рот, глазки его блестели от волнения. Потом две слезинки скатились по его щекам.

— Отрубите мне, пожалуйста, руку, уважаемый учитель… иначе сон будет продолжаться, — попросил оп почти грустным голосом. — Это же не может быть правдой!…

Верндт ласково кивнул ему.

— Но это правда. Идемте, голубчик, мне нужно вам многое показать.

— Не сердитесь на меня, уважаемый учитель, — просил Сенбим, сходя с Верндтом в общую каюту лодки. — Я так одурел от этого осмотра, что у меня в голове точно мельница вертится. За один этот час я увидел столько великого, поразительного, нового… я боюсь, что случится несчастье, если я теперь же стану все описывать. Разрешите мне еще порасспросить вас?

Верндт сел в кресло.

— Пожалуйста, спрашивайте.

— Как вы сделали, чтобы вашу лодку не раздавило? Все клялись, что давление слишком сильно на такой глубине.

— Это ошибка, как и другие. Ошибки часто задерживают развитие мысли. Полое тело только тогда может быть раздавлено внешним давлением, если это давление больше, чем сила сопротивляемости тела плюс внутреннее давление. Если внешнему давлению противопоставить каким-нибудь образом соответствующее внутреннее давление, то и при совершенно слабых стенках это полое тело не будет раздавлено. Если я, например, опущу в воду стальную бутылку, в которой сконцентрировал 100 атмосфер воздуха, и если я ее опущу на 1.000 метров глубины, то снаружи и извне на бутылку будут давить 100 атмосфер. И давление на стенку бутылки равнялось бы нулю.

Сенбим внимательно записывал.

— Позвольте, — сказал он, — это звучит очень просто и в этом нет ничего нового. Но, ведь, старый принцип еще не может создать такой лодки. Если я наполню какое-нибудь полое тело сжатым газом высокого давления, то куда же денутся люди? Они же не смогут жить в таком помещении.

— Правильный вопрос, — кивнул Верндт. — Вот в том-то и было дело. Надо было устроить остов лодки, в котором внутреннее давление было бы нормальным, но стены построить по принципу полого тела, наполненного газом так, чтобы выдержать 1.000 атмосфер.

— И это было разрешимо?

— Вы сами видите решение. Мои вычисления открыли мне, что полые круглые трубы совершенно особенно противодействуют внешнему давлению. Давление действует только на их окружность, но не на центр, как вода давила бы на круглую трубу, если бы ее бросить в воду. Остов моего «Кракона» сделан из одних рядом лежащих круглых труб, плотно прилегающих одна к другой, при 24 сантиметрах внутреннего пространства пустоты и 3 сантиметрах толщины стенок.

— Минутку, пожалуйста, — попросил Сенбим, — вы избрали в качестве материала еще неизвестную до сих пор массу?

— Совершенно верно, аргаурон.

— Этот новый металл и способствовал разрешению вашей задачи?

— Нисколько. Моя первая модель была из обыкновенной стали. Весь проект был основан на давно известных материалах. Мою лодку можно было с таким же успехом выстроить и в 1900 году. Она бы и тогда выдержала давление воды.

— А зачем же вам был аргаурон?

— Ради метеора. «Кракону» предстоит не только опуститься на 10.000 метров. Он еще должен бороться со всасывающим действием вампиров-корпускул нигилия II. Аргаурон и даст эту возможность борьбы. Это — новое соединение золота, аргона и геокорония.

— Это просто сказочно, учитель! Отсюда этот золотой цвет?

— Этим металлом были позолочены все части, приходившие в какое-нибудь соприкосновение с водой. Кроме того, я отполировал всю внешнюю поверхность лодки, чтобы она лучше переносила всякое химическое воздействие.

— Круглые трубы тоже из аргаурона?

— Нет, из альминала. Из закаленного алюминия мировой фирмы Стивсена.

— Сколько вы поставили труб?

— Всего 200. В средней части больших труб двенадцать. К ним примыкают остальные трубы, становясь все меньше и меньше, давая таким образом лодке силуэт рыбы. Длина лодки снаружи 67,5 метра, наибольший диаметр 12 метров, объем 37,5 метра.

— Внешняя оболочка плотно прилегает к трубам?

— Нет, она охватывает пластичными изгибами и киль, и башню, и руль. Кроме того, она скрывает между собой и мускулами — трубами «Кракона» — щупальцы и клешни, краны и насосы. Обе последние трубы у головы и хвоста образуют отверстие на метр вглубь.

— Эти отверстия, наверно, закрыты стальной полосой или полым стальным шаром?

— Нет, там мои стеклянные окна.

Сенбим насторожился.

— Вы уже говорили мне раз об этом. Но я думал, что ослышался. Стеклянные окна? Невероятно! Но, ведь, стекло не может вынести давления больше 200 атмосфер.

— Этого и достаточно.

— Это для меня загадка. Мы, ведь, уже сейчас на глубине 3000 метров. Стеклянные окна уже выдерживают давление 300 атмосфер.

— Все это совершенно верно. Но вспомните мой принцип о давлении и противодействии. Тут вы видите его на практике. На обоих концах моей лодки по круглому окну. Кроме того, есть еще четыре окошечка для прожекторов. Они так устроены перископически, что освещают пространство вокруг лодки. Я всегда знаю, таким образом, что вокруг меня происходит. Всего еще 16 форточек, 8 для кают, 8 для кают-салона.

— Почему не иллюминаторы?

— Только форточки можно было безопасно проделать между трубами. Они 12 сантиметров шириною и 80 высотою.

— Это мне понятно. Не понимаю только, как это происходит с давлением. Вы изобрели новое стекло?

— Я и не думал об этом. Это обыкновенное стекло.

— Но как же это возможно?

— Это заключительная точка моей идеи о подводной лодке. Мои окна состоят из нескольких стекол, с пространствами между ними для давления газа.

Маленький человек растерянно смотрел на него. Верндт спокойно продолжал.

— Каждое окно состоит из 8 толстых стекол, выгнутых в сторону давления. Чтобы они не действовали, как чечевицы, радиус их выгиба равный с обеих сторон. Каждое стекло достаточно крепко, чтобы выдержать 200 атмосфер.

— Так при 300 они лопаются?

— И не думают! Между этими стеклами есть, ведь, пустые пространства. И между каждой парой этих изогнутых стекол я накачиваю воздух или газ.

Сенбим в отчаянии закусил карандаш,

— Не понимаю! Это слишком ученые вещи, сэр.

Верндт терпеливо улыбнулся.

— Спокойствие, тогда все пойдет хорошо. Когда я теперь опускаюсь в глубину, мне только нужно все давление воды распределить на семь пространств между стеклами, увеличивая каждый раз это давление.

Семь раз 200 равняется 1400 атмосферам что позволяет глубину в 14.000 метров… Таким образом, мне нужно накачать между первым и вторым стеклом 200 атмосфер, между вторым и третьим — 400…

— Но тогда стекла лопнут…

— Это ошибочное представление, мой милый! Второе стекло будет испытывать только давление 200 атмосфер. 200 атмосфер между первым и вторым стеклом уравновешиваются 200 атмосферами из 400. атмосфер между вторым и третьим стеклом.

Сенбим взмахнул карандашом.

— Этакий я осел! Школьник поймет это! Значит, вы накачаете между третьим и четвертым стеклом 600 атмосфер и так далее, все увеличивая на 200, пока в последнем помещении давление воздуха не дойдет до 1400, что достаточно, чтобы выдержать внешнее давление воды.

— Совершенно правильно. Таким образом на каждое окно давит не больше 200 атмосфер. Но последнего положения никогда не может быть, потому что глубины больше 10.000 вообще нет.

Репортер смотрел на Верндта сияющими глазами.

— Все это так просто, так понятно далее для детей. Поразительно, как это не изобрели все другие!

— Яйцо Колумба. Сам мистер Сенбим и тот находил, над чем задуматься.

Репортер медленно потер себе лоб.

— Как мог дойти до этого человеческий мозг? Эта лодка кажется мне живой рыбой с бьющимся сердцем и с дыханием.

— У нее, действительно, есть сердце и сердцебиение. В то мгновение, когда манометр, находящийся снаружи лодки, покажет давление в 5 атмосфер, то есть на глубине 50 метров, в машинном помещении автоматически опускается рычаг. Освобожденная им масса взрывчатого вещества переходит в помещение для взрывчатых веществ. Туда попадает искра и происходит взрыв заранее определенной силы. Силой этого взрыва открывается вентилятор в котле и поршень, служащий для урегулирования движения, отталкивается до крайней точки. В то время, как он возвращается, газ вытекает в большой котел. Все это происходит почти мгновенно. Из главного котла газ сейчас же проникает через два вентилятора в 20 котлов и очень быстро, но уже равномерно, идет через трубки в круглые трубы. Если лодка опускается на большую глубину, то при каждых 50 метрах повторяется то же самое. Я опускаюсь глубже, а сердце моего «Кракона» пульсирует ровно и безостановочно, равномерными взрывами, без всякого участия с моей стороны. Если же я стану подниматься кверху, то вентиляторы позаботятся об уменьшении внутреннего давления. Теперь, милый господин Сенбим, картина вам ясна. Вы уже видели устройство всех помещений. Я напоминаю вам в коротких словах: спереди — помещение для штурмана, длиною в 9 метров, с медной дверью, закрывающейся герметически. За ним — коридор. Когда все двери лодки открыты, то можно видеть ее от головы до хвоста. Но штурман видит все через систему труб с призмами, и башенные перископы. То, что он не видит таким способом, появляется на матовом стекле перед его сиденьем. В штурманском помещении находятся все главнейшие аппараты и рычаги для управления лодкой, регуляторы биения сердца «Кракона», рефлекторы с обыкновенным и ультрафиолетовым светом, все регистрационные аппараты, как счетчик, манометр, целая система указателей давления в помещении для взрывчатых веществ, в котлах и в трубах, и давления, производимого на вентиляторы, рычаги для щупальц и клещей, киноаппараты и таблицы для вычислений. И все так устроено, что один человек может всем управлять. При очень быстром движении я могу переносить в башню центр управления лодкой. При малом движении я сажусь в салон. Указатели там наверху дают мне все сведения. А тут у стола имеется еще рычаг, чтобы в случае опасности остановить все машины разом.

Сенбим так и привскочил.

— Машины! Мы два часа говорим про лодку, и я еще ничего не знаю про машины!

Верндт улыбнулся.

— Я выбрал четыре электрические машины, но они могут развивать свою мощность в 80.000 лошадиных сил и при анитрине. Обыкновенно эти машины снабжаются беспроволочным способом электрической энергией, получаемой с мощной станции в Нагасаки. На случай перерыва радиодинамической связи с внешним миром запасены моторы для анитрина. Я запасся им на шесть месяцев.

— А где помещаются машины?

— Под жилыми помещениями, за салоном и под кухней. Помещение для взрывчатых веществ находится под полом крайней каюты, позади. Теперь вы знаете все. Больше технических подробностей вам нечего сообщать, не то читатели начнут зевать.

— А если дать очень мало, то критика сейчас же начнет браниться, что техническую часть сокращают, что пишущему не хватает знаний. Ведь это же коллеги нас критикуют! Так лучше уж напишу больше, чем меньше. Кому скучно, тот может не читать.

Верндт рассмеялся.

— У вас голова на настоящем месте, уважаемый господин Сенбим. Но пока мы говорили, мы уже успели подняться на поверхность. Башня открыта. Там снова сияет солнце. Мир ждет вас и ваших сообщений.

XIX

Мадам Барбух взволнованно ходила по комнате. Ее большие глаза сверкали от злобы и ненависти. Лебрен был поражен. Лицо мадам Барбух было искажено до неузнаваемости.

— Верндт! Верндт! Вечно этот Верндт! — шептала она, задыхаясь. — Я уже чувствовала, что этот человек не дремлет. Он в связи с самим чортом! Вы читали сообщение «Нью-Йорк Экспресс», мосье, научные объяснения проекта? Конструкция гениальна, это откровение. Что значим мы с вашим проектом в сравнении с ней!

— Мадам! — возмутился он.

Она и не слушала его.

— Его лодка в форме рыбы, она не опускается на цепи, у нее много окон, собственная двигательная сила, у нее… чорт возьми! Что мы станем теперь делать с этим несчастным шаром?

Лебрен весь вспыхнул.

— Мадам, не я вам предлагал свой проект. Вы сами пожелали приобрести его.

— Потому что это был единственный, к которому можно было серьезно отнестись.

Она преодолела злобу и посмотрела планы.

— Сколько вам еще нужно времени, чтобы закончить постройку лодки?

— Две недели.

— Через две недели этот дьявол тоже опустится к метеору. Эта лодка… это изобретение… почему оно не принадлежит нам!

Лебрен соображал.

— Теперь, когда известна идея его изобретения, мы могли бы выстроить такую лодку. Я взял бы его систему, и мы боролись бы с ним его же оружием.

Она окинула его сверкающим взглядом.

— А время постройки? А наш выигрыш?

— Четыре недели придется работать и днем, и ночью.

— Четыре недели, четыре недели! А он отправится за добычей через две недели! На что нам его подводная лодка, когда все опустеет!

Инженер склонился над чертежами. Потом он поднял голову.

— Еще одно было бы возможно. Мы можем взять остов моей шарообразной лодки, вставить в него мои машины для подводных лодок и взять окна Верндта. Тогда соединились бы в одно оба изобретения.

— Время постройки? — снова спросила она.

— Я удвоил бы число рабочих, я заставил бы каждую смену работать по три часа. Можно было бы премиями подгонять людей, выкачивать их силы. Мы могли бы справиться тогда через две недели.

— Две недели? Что это значит? Он выезжает из Токио. Мы строим в Сиднее. Мы должны выиграть еще три дня, чтобы спуститься на дно одновременно с этим дьяволом.

— Не знаю, мадам… но я попробую. Мне это кажется почти невозможным.

Она топнула ногой.

— Это должно стать возможным! Я заплачу вам еще 100 миллионов, если вы добьетесь. 15 февраля мы должны спуститься в море.

Она отчеканила:

— Тридцатого в полночь отправка из Сиднея. 15 февраля путешествие на дно!

XX

Гавань Иокогамы превратилась в какой-то праздничный стан. Колоссальные трибуны тянулись по берегу на целые километры. Сам город утопал во флагах. Со всех домов, пароходов, башен, столбов и мачт развевались эти флаги. Скорые поезда привозили каждую минуту гостей из Токио. Бесчисленные автомобили мчались по всем направлениям. Воздух до жути был полон аэропланами. Быстрые, как молния, ласточки воздушной полиции разрезали темные тучи аэропланов. Площадки становились тесны для этого нашествия летательных аппаратов.

На всех устах был Верндт и его «Кракон». Болтали, спрашивали и давали радостные ответы. На бесчисленных языках, на немецком и японском, на английском и русском. Людской муравейник был необозрим. Уже в самом начале этого солнечного дня пришлось натянуть на трибунах цепи. Ни одни человек не мог бы найти больше себе там места. Хоры музыкантов Японии и других стран разбрелись по городам и селам. Вся страна была полна радостных звуков. Отрывки национальных гимнов реяли над толпой.

«Кракон»! Это слово кричало со стен и с гигантских плакатов. Столбы, высотою с дом, указывали на море. Там стояло, охраняемое со всех сторон моторными лодками, — золотое чудо немецкого изобретателя. «Кракон»! Это было настоящее переселение народов. Миллионы и миллионы людей приехали из городов и трущоб.

15 февраля было всемирным праздником. Кто сам не явился паломником на место отправления, тот с трепетом сидел в то утро в кинематографе и видел, как в зеркале, на мерцающем полотне далекие события в Иокогаме. Гигантская фильма вертелась в кинематографах всего мира. Видели, как изобретался «Кракон», видели Верндта в его комнате, как он быстрым карандашом набрасывал на лист интегралы и формулы. Перед глазами перелистывались таблицы с вычислениями, логарифмы, нагромождающиеся и сразу точно ветром развеянные, числа. Видели как вырастал из небытия «Кракон». Остов, трубы, гигантские котлы. Следили за производством измерительных аппаратов, за отливкой стекла, постройкой машин. Из труб постепенно образовался остов, котлы взлетели на высоких, точно башня, кранах и опустились на свои места. Первый газ пробежал через трубы и заиграл вентилятором и поршнем. Пустое пространство внутри лодки превратилось на глазах в жилые помещения. Они, точно по мановению волшебника, наполнились мебелью, морскими картами и измерительными аппаратами. На полотне появился и привёл зрителей в восторг целый музей морских инструментов. А потом появилась и сама золотая рыбка, сверкающая своей гладко отполированной золотой поверхностью. Она медленно поворачивалась, показывая винты и снова бока. Остов «Кракона» вырос, стал приближаться, круглое окно уставилось в толпу, окно «Кракона», о котором все говорили, окруженное страшными щупальцами и когтями. Чудище бездны, живой гигантский спрут жадно тянулся щупальцами к толпе. Холодное ощущение неизвестных опасностей закралось в сердца. Волнующееся море точно хотело поглотить это людское чудо. Вот чудовище сверкнуло. Картина стала бледнее, на полотне было яркое световое пятно… играли прожекторы… все закрыли глаза… и снова поражались рождавшимися картинами…

Море было залито лунным светом. Звезды сверкали на ночном небе. А внизу, в глубине мерцающих волн, бежала тень. Но вдруг тень выросла, точно в сказке, золотая оболочка «Кракона» засветилась каким-то внутренним светом, волны и лодка были объяты неземным блистанием…

И вдруг все оборвалось, точно во сне… Яркая звезда завертелась на полотне и рассыпалась бесшумными искрами. В ту же минуту из ликующих грудей вырвался один звук, один крик… В сверкающем круге появилась голова человека: белые, как лунь, кудри над высоким лбом, красивая, изогнутая линия носа, стальные глаза и добрая улыбка, проникавшая во все сердца…

— Верндт!!! — раздался ликующий крик истерического восторга.

— Верндт!!! — пробежало по всей земле, точно дрожь.

И в Иокогаме подхватили этот крик. Сверкающая точка загорелась над головами и превратилась в золотого воздушного гонца. Он круто спустился вниз и, будто играя, встал на берегу моря. Точно волна всколыхнула людские массы. Взгляды всех приковались к величественной кафедре, возвышавшейся надо всем окружавшим, как башня… И на верхней площадке появился человек. В виде приветствия на кораблях раздались выстрелы. Там, наверху, перед взглядами всего мира, стоял учитель, радостно приветствуемый спаситель земли, создатель «Кракона», победитель нигилия, величайший гений всех времен… он обратился с речью к человечеству, молча глядевшему на него, держа возле ушей радиофоны…

И все, здесь в Иокогаме и далеко в Европе узнали: их наставник, их кумир прощается с ними, отважно отправляясь со своим другом, чтобы разрешить последний вопрос. Он снова жертвовал человечеству своей жизнью в борьбе с демоном, перед которым все трепетали. Грустная нотка ворвалась во все это ликование. Была ли земля накануне освобождения? Переживала ли она сегодня день глубочайшего траура? Было ли это прощанием на недолгие часы? Не было ли это прощальным приветом приговоренного к смерти..?

Кафедра была пуста… Толпа стояла молча… Давно уже замолк голос там, наверху… И вдруг на кораблях раздался гром выстрелов, сотрясая землю, пронзительно загудели трубы…

Золотая лодка поднимала бренчащий якорь. Запенили воду винты. «Кракон» исчез в открытом море…

XXI

Верндт пришел из передней части лодки в салон и пожал руку фрау Мабель и Нагелю.

— Началось путешествие к нигилию. У нас достаточно времени обсудить мой план.

Он занял свое место у длинного обеденного стола. Против Верндта с потолка спускалась проэкционная пластинка, на которой посредством призматических чечевиц корабельных перископов проходили тусклые картины горизонта. «Кракон» делал 40 километров в час. При настоящих условиях штурман был лишним. Каждую секунду мог Верндт из салона следить за положением вещей. Движения рычага под столом было достаточно, чтобы совершенно остановить машины или дать задний ход.

В глазах Мабель еще был блеск промчавшегося часа. Она вся была увлечена переживаемыми событиями. Побуждаемая невыразимой благодарностью к учителю, она крепко пожала ему руку. Молчаливым ответом был ей приветливый взгляд стальных глаз. Оба знали, что теперь вопрос идет о смерти или о жизни. Общая судьба связывала их.

Верндт задумчиво смотрел перед собой.

— Вы знаете важнейшие пункты моего плана. Я намереваюсь кратчайшим путем направиться в область антициклонного течения, потом, прежде чем оно успеет нас отогнать, я хочу нырнуть и опуститься на ту глубину, где круг поворачивает в другую сторону и образуется водоворот, засасывающий к центру. Там, замедляя движение и опускание в глубину, мы отдадимся во власть водоворота, который помчит нас к нашей цели. Если же водоворот станет слишком силен, мы сейчас же наставим все четыре винта на задний ход. Сильный удар во дно всегда опасен. А спустившись на дно, надо бороться с водоворотом и обыскивать все вокруг прожектором.

— Сколько нам нужно времени, чтобы спуститься?

— На все путешествие до дна понадобится около двенадцати часов. За это время мы опустимся на 9000 метров.

— Так долго? — Мабель была удивлена. — Но почему же? Ведь «Кракон» опускается на такую глубину гораздо скорее.

— Из осторожности, фрау Мабель. Мы будем двигаться против сильного течения. Мы проникаем в незнакомое нам царство и должны рассчитывать на всякие случайности. Само море тоже имеет свои загадки и опасности. А метеор еще находится в полном действии. Мы не можем подвергаться опасностям, от которых не будет спасения.

Он взглянул на свои часы.

— 2 часа 40. Уже пора разделить между нами управление лодкой. Первые шесть часов ваши, мой дорогой.

Он удалился в свою комнату, а Нагель встал с места. Он поцеловал фрау Мабель и быстро поднялся в помещение башни. Теперь, видя перед собой всю, поверхность моря до горизонта, он дал полный ход. Винты вертелись, уже развивая мощность в 3000 л. с. Затем мощность возросла до 5000, 10000, до 20000 л. с. С минуты на минуту усиливал он движение машин. Они дошли до 80000 л. с. Винты на полном ходу пенили море. Голубое море, сверкавшее над японскими берегами, странно потускнело. Барометр падал каждую минуту, точно сверху на него нажимал гигантский кулак. Он скоро показал 700, и потом 690, потом 680 миллиметров. На поверхности моря появились первые зловещие признаки страшной бури. Вдруг поднялся сильный ветер. Он упорно крепчал. Небо почернело. На горизонте вспыхнула полоса пламени. 30, 40, 50 секундо-метров отсчитывали измерители. Точно золотая пробка танцевал «Кракон» на волнах, высотою с гору. Он сильно накренялся. Бешено вертящийся винт часто оказывался в воздухе и визжал, точно живое существо от боли.

Нагель закрыл люк. Черные, непроницаемые облака спускались воронкой на востоке к морю и всасывали в себя гигантские столбы воды на страшную высоту. Измеритель ветра безумствовал…

Нагель переменил ход и дал лодке опускаться. Она стала быстро погружаться. С помощью рычага он снова переместил нервный центр пыхтящего «Кракона» в переднюю часть лодки. Уверенно покинула золотая лодка бушующую поверхность моря и стала погружаться в пучину… 10, 20, 30 метров… точно в мягкую подушку. Рев и волнение океана вдруг исчезли. Вокруг «Кракона» было бесконечное спокойствие. Он все продолжал опускаться… 40 метров, 45, 50… Глухой звук, точно от взрыва… Это был первый внятный удар пульса «Кракона».

Нагель сидел теперь в штурманском помещении. На матовом стекле перед ним был мрак ночи. Нагель схватил рычаг, — за окном вспыхнул яркий свет, — прожекторы прорезали пучину… Зеркало вдруг стало полно жизни. Бесчисленные морские животные поднимались и падали, гонялись друг за другом и врывались целыми стаями в полосу света. Глаза и пасти их были широко раскрыты от испуга, точно они хотели укусить этого нарушителя их спокойствия. Все было освещено на 500 метров кругом. Открылось, как в сказке, царство фей. Даже Нагель, которому все эта уже было знакомо, с восхищением любовался этим зрелищем.

— Какая красота! — послышалось из соседней комнаты.

Он обернулся. Мабель прижалась щекой к его лицу. Она пришла посидеть с мужем. Молодая женщина не могла успокоиться и лечь спать. Мириады морских чудищ от рыб самых разнообразных форм, до морской звезды и спрута, попадали на зеркало и снова исчезали с его поверхности. Лучи света взбудоражили морскую глубину.

Нагель коротким движением нажал рычаг.

— Я подал знак всему миру. В это мгновение все радиокино всего мира обрывают представления и направляют свои приемники на нашу лодку. Во всех радиокино мира с невероятным нетерпением ожидают первую кинографическую картину нашего путешествия к демону.

Он еще раз подал знак по беспроволочному телеграфу и опустил рычаг. В то же мгновение что-то хлопнуло. В задней стене быстро открылся люк.

Система чечевиц выглянула точно ищущие глаза и уставилась в круглое окно в конце помещения, за которым ярко освещены были морские глубины.

— Голову долой! — засмеялся Нагель. Он сгорбился. — Наши головы будут мешать. Все, что видят эти чечевицы, проэктируется теперь во всех театрах мира.

Минут десять давал он картину подводных чудес. Потом потушил свет своего прожектора.

— Нельзя сразу избаловать людей, — весело сказал он, — и никто не должен видеть этого поцелуя.

Она дала ему свои губы. Он встал со стула.

— Мы снова поднимаемся на поверхность, Мабель. Буря, кажется, прошла. Наверху светит солнце. Я хочу попробовать ориентироваться. Сейчас 6 часов 40 минут. Цель приближается.

Лодка разрезала на полном ходу пенящиеся волны. Нагель снова сидел в помещении башни. Верхняя часть лодки высохла и блестела. Ни одна капелька не задерживалась на оболочке из аргаурона.

Снизу, по лестнице, поднимался Верндт.

— Мы сейчас уже должны быть там.

Нагель кивнул головой. Верндт приставил к глазам бинокль. Потом передал его Мабель.

— Взгляните, пожалуйста, туда… на юго-восток…

Она посмотрела в бинокль.

— Поверхность моря там неровная… я вижу совершенно ясно… Почему это? Она точно вспухает все выше и выше. Это происходит от того, что мы все скорее и скорее движемся вперед?

— Мы вошли в области антициклона. «Кракон» пробивается против течения, идущего оттуда.

— Мы дошли! — ликовал Нагель. — Вон уже там ясно видно, как море поднимается кверху горой.

— А позади на горизонте поднимается пирамида. Фантастическая и темная.

— Столб крутящейся воды.

— Удивительно! — воскликнул Нагель, — что мы не заметили его уже несколько минут тому назад!

— Он, кажется, стал меньше. Действительно, все последние донесения говорят, что это явление заметно слабеет.

— Все это новые загадки!

— Мы сейчас ближе, чем когда-либо подходил корабль. Мы поднимаемся по водяной горе.

Нагель обернулся с выражением недоумения на лице.

— Не думаю, что мы проберемся еще дальше. Машины работают изо всех сил. Но приближение к циклону почти равняется нулю.

— Так мы значит близки к цели, мой дорогой. 7 часов 13 минут. Давайте опускаться.

Тихо раскрылась дверь штурманского помещения. Верндт вошел и проверил измерители. Нагель освободил ему место и отошел в сторону.

— Смена.

С военной официальностью произошла штурманская смена.

Дверь снова закрылась. Вальтер Верндт остался один… Он спокойно уселся и потушил свет. Только море перед ним сверкало всеми красками. Он взял в руку рычаг. Теперь он был точно частью своего творения — «Кракона».

Медленно протекали одинокие часы. Точно, машина с железными нервами сидел неподвижно и молча Верндт. Снова и снова возникали в его уме вопросы, касавшиеся его подводного путешествия. Было еще время вернуться, исправить ошибки в плане.

От него, от его расчетов зависела его собственная жизнь, жизнь его друзей, судьба всего мира. Он знал оружие этого демона там, внизу. Враг будет защищаться, не сдастся без боя. Лучами и газами, течением и водоворотом. Он это знал и мысленно проверил свои силы. Но в своих расчетах он не нашел ошибок…

«Кракон» все опускался. В груди Верндта отзывалось каждое биение пульса котлов, каждое дыхание вентилятора. Каждый рычаг точно сросся с ним. В изменении давления крови он чувствовал движение стрелок манометров. Качание стрелки отзывалось на его нервах. Автоматическим, рефлективным движением опускалась рука на руль и направляла курс.

XXII

Началось путешествие Верндта на дно моря! Гигантские прожекторы посылали это известие на ночное небо. Эти сверкающие слова появлялись над дворцами прессы, над крышами кинематографов. Никто не мог сегодня спать. Ночной город точно вымер. И только отдельные, запоздалые аэропланы разрезали воздух.

В кинематографах сидели, как в храме. Головы, близко одна к другой, смотрели на полотно. Верндт объявил начало своего подводного путешествия. Он обещал с этого момента не прерывать кинематографический доклад. Без перерыва следил мир за круглым окном в штурманском помещении подводной лодки. В Риме и Нью-Йорке, в Мадриде и Берлине, в городах и селах видели все то, что отражалось на чечевицах: круглое окно, чудеса моря в свете прожектора и впереди штурмана. По большей части только его голову внизу картины, точно суфлерская будка, потом части комнаты, измерительные аппараты…

С напряжением и умилением следили за всем этим. По театру проносился шопот, когда Нагель, сидевший на штурманском месте, начинал шевелиться, или входила Мабель, или все трое вели беседу. В публике слышались имена путешественников, молились за их успех… Потом Нагеля сменил Верндт. Он сидел один, неподвижно. В помещении было темно, только впереди, в кружке света, была вечная жизнь. Голова Верндта была темным силуэтом внизу этого светлого круга. Не спуская глаз, смотрела вместе с Верндтом толпа в морскую пучину. Скоро должно было начаться обратное течение. Нервы зрителей трепетали от напряжения. Калейдоскоп этой жизни в морских глубинах скоро потерял свое успокоительное действие.

На экране все еще стояло круглое окно «Кракона» — 1.900 метров показывала в кинематографах табличка глубин. Вдруг все неожиданно, неприятно вздрогнуло. Круглый глаз впереди мгновенно померк. Точно его чем-то закрыли снаружи. Видно было только поблескивание лампочек у измерительных аппаратов. Торопливо поднялась голова Верндта. В толпе проносились вопросы, предположения. Еще несколько секунд и все, пораженные ужасом, повскакали с мест. Как один человек, закричала в ужасе толпа. Панический страх охватил все мозги…

Как один человек, закричала в ужасе толпа…

Картина наверху была ярко освещена снаружи и публика увидела, что окно «Кракона» затемняет отвратительная пасть, голова гигантского полипа, дико вращавшего щупальцами. Распухшее тело, точно водянистый мешок, плыло и вздувалось и на зрителей смотрели неподвижные, гипнотизирующие глаза. Шесть огромных змей, беснующихся, злобно скатывавшихся в узлы, змей в десять метров длины, точно гигантские каучуковые червяки, полные неукротимой жизни, обвивали и хватали тысячи рыб…

Казалось, что чудовище протягивает щупальцы в толпу, что оно сейчас схватит сотни беззащитных жертв, и, сдавив их щупальцами, втянет в свою ненасытную пасть…

Ни у кого не было сил бежать из зала. Глаз чудовища подавлял силу воли. Поднимались наполовину с кресел, беспомощно хватались за стены и двери, но глаза приковывались к человеку на экране, там, возле самого чудовища.

…окно «Кракона» затемняла

отвратительная пасть,

голова гигантского спрута…

Все видели, как он отскочил назад. Только на короткие мгновения. Потом отодвинулся в сторону. Он… улыбался… действительно! Оп спокойно и с улыбкой обернулся назад и добродушно тряхнул седой головой, точно зная, в какой панике сейчас весь мир. Как бы желая всем объяснить свои действия, он указал на рычаг на передней стене лодки.

— Он выпускает щупальцы лодки! — вскрикнули все в один голос. Медленно, медленно приходила в себя толпа. Все снова почувствовали себя в безопасности, простыми зрителями подводной борьбы. Все молча удивлялись спокойствию Верндта, вспоминали про его оружие — щупальцы и клешни, восемь стекол окна.

Верндт нажал рычаг, на который указывал. Гигантские щупальцы, золоченые клешни, большие, массивные и острее, чем у краба, выскочили из стены лодки. Они вонзились в мясистое, распухшее тело чудовища.

Отвратительное существо завертелось, всколыхнулось кверху, страшно раскрылась пасть чудовища. Из глаз посыпались искры, они выпучились со злобной угрозой.

Еще раз схватил Верндт рычаг на стене лодки. Гигантское тело подпрыгнуло кверху. Оно надулось, как пузырь… Хобот «Кракона» впился в него и выпустил через маленькие трубочки скрытые в нем химические реактивы, которые стали быстро разлагать рыхлое мясо спрута.

В припадке безумной боли извивались щупальцы. Но при каждом движении они натыкались на стальные острия, которые выпустил им навстречу другой, золотой спрут…

Несколько минут спустя, полип уже потерял силы. Тело его было изорвано, искромсано, напоминало тряпку. «Кракон» одним движением оттолкнул от себя безжизненную массу, это чудовище вызывало в нем тошноту отвращения. Бессильное, безоружное, стало оно опускаться на дно…

Во всех кинематографах мира раздался вздох облегчения. Как после кошмара… А на экране снова появилось круглое окно, прожекторы далеко освещали морскую глубину и бесчисленные рыбы, коньки и спруты играли, как и прежде, вокруг подводной лодки…

Верндт передал управление лодкой Нагелю, а сам сел тут же в кресло. Нагель часто сменял учителя — Верндту надо было беречь свои силы для более опасной части путешествия.

Нагель смотрел, не отрываясь, на дрожавшую стрелку.

— Стрелка падает! — вскрикнул он. — Еще больше… еще.

Верндт подошел к нему. Он быстро сообразил положение вещей. Потом откинул вниз несколько рычагов. «Кракон» вдруг странно затих. Машины остановились. Лодка не имела теперь собственного движения. Водоворот мчал ее вниз…

— Возврата больше нет!

Голос Верндта был спокоен.

— Бросьте совсем управление. «Кракон» должен отдаться на волю течения.

Манометр быстро поднимался. С головокружительной быстротой втягивалась лодка в пучину. Друзья, не отрываясь, смотрели на компас. Иголка быстро вертелась. Они долго молчали, потом в комнату вошла Мабель. Синхронкомпас в салоне показал ей настоящее положение вещей.

— Стрелка обежала круг в 37 минут, — сказал Нагель, быстро записывая цифру.

Верндт кивнул головой.

— Это значит только, что водоворот в этом слое воды обладает такой вращательной быстротой. Чем ниже мы будем спускаться, чем сильнее нас будет тянуть книзу, тем короче станет этот промежуток времени.

Его слова подтвердились. Для второго круга магнитной иголки понадобилось уже 30 минут. Верндт не спускал глаз с компаса. Лицо его было серьезно. Мабель инстинктивно почувствовала его настроение.

Прошло десять минут, и Верндт вопросительно обернулся к Нагелю.

— 4.000 метров глубины. Вращательное движение стрелки 20 минут.

— Отлично. Давайте вторую скорость.

Нагель нажал рычаг. Винты вращались теперь на 10.000 л. с. Вдруг «Кракон» точно весь затрещал. Могучие винты стали вращаться в обратную сторону.

— Видите друзья, винты делают при 10.000 л. с. столько оборотов, сколько они должны были бы делать при 5.000 л. с. Это можно объяснить только тем, что получаемая из Нагасаки электрическая сила действует только наполовину. Посылают нам эту силу, конечно, полностью.

— Да, чорт возьми, — сказал Нагель. — Это было бы очаровательно… — Он быстро поднял голову. — Но плохого тут тоже ничего нет. Мы вполне можем обойтись без этих излучений. Все машины построены для двух способов действия. Мы можем воспользоваться анитрином, если электрические излучения станут слабо действовать.

— Совершенно верно, мой дорогой. Но дело совсем не в том. Причина находится не в Нагасаки…

— Где же?

— Тут, внизу. Если с нейтральной станции в Японии сила нам передается полностью, а действует наполовину, то это значит, что морская вода поглощает половину силы. Но сама по себе вода такой способностью не обладает. Очевидно, она так полна здесь этими вампирами, частицами нигилия II, что они наполовину поглощают излучения.

— Чертовский камень! — раздраженно произнес Нагель.

— Он задает нам задачи, этот чертовский камень! Это нам надо принять к сведению. Если уже здесь вода так обильно напитана, то внизу нас ждет настоящий бой на жизнь и на смерть. И мы должны, по мере сил, приготовиться к этому бою.

— Так что ж! — проворчал Нагель, — за мной остановки не будет.

Стрелка показывала глубину в 5.000. Благодаря могучему обратному движению винтов, «Кракон» прошел в 21 минуту вокруг центра ужасного водоворота. Чем глубже погружалась лодка, тем дальше подвигал Нагель рычаг, управлявший электрической силой. Но эта сила все больше и больше исчезала в море, а водоворот становился все сильней и сильней.

— Учитель! — спросил Нагель. Его беспокойство росло. — Что, если так будет продолжаться? Этот рычаг указывает на 50.000 л. с. А действие не больше, чем на 10.000 л. с.

— Вы правы, — сказал Верндт. — Нам придется перейти на анитрин. Тогда у нас снова будут полные легкие и морская вода не сможет ослабить нашу силу.

Он быстрым движением отодвинул в сторону несколько рычагов и выключил электрическую энергию. Тихий шум машин совершенно замолк. Жизнь «Кракона» остановилась. В то же мгновение манометр помчался кверху. Стрелка компаса резко отклонилась. Она, бешено прыгая, описала в 50 секунд четверть круга. Измеритель давления вскочил в одну минуту до 610 атмосфер. Водоворот ожесточенно всасывал лодку. «Кракон» с невероятной быстротой летел в пучину.

Мабель, побледнев, схватилась за спинку стула. С молчаливым ужасом смотрела она на водоворот за окном. Биение сердца «Кракона» участилось. Ужасающие взрывы следовали один за другим, нарушая жуткую тишину. Даже Нагель стоял уныло, прислонившись к стене.

Верндт быстро опустил еще один рычаг. Раздался скрип, точно «Кракон» жалобно застонал. Все тело его сотряслось. Путешественников оглушил страшный грохот.

— Мотор для взрывчатого газа! — радостно воскликнула Мабель. Грохот был для нее утешением, спасением.

— Ах, — воскликнул Нагель, — это сила! Жизнь! Теперь я чувствую, что у меня еще есть воля, есть сила!

Стрелки снова замедлили бег. Теперь, когда вся сила сполна действовала на винты, удалось уже при 30.000 л. с. бороться с водоворотом.

— Чорт возьми! — потягиваясь и зевая, сказал Нагель. — Эта последняя минута била по нервам. Теперь чувствуешь себя совсем иначе.

Он выглянул через окно наружу.

— Алло! Что это такое?.. Рыба?.. Полип… вон там?

Верндт тоже наклонился вперед и впился глазами в стекло. Он ничего не ответил. На лице его было выражение сильнейшего недоумения.

— Да это какое-то привидение! — удивленно воскликнул Нагель.

— Это похоже на лодку!

— Корабль, потерпевший крушение? — спросила Мабель.

— На такой глубине? Его давно бы уничтожило в этом водовороте.

Прожектор ярко осветил глубину. Луч его упал на что-то темное, неопределенной формы. Кружась в водовороте, предмет приближался к лодке. Потом он снова потонул в темной дали. Верндт выпрямился на своем стуле.

— Он вернется. Он, как и мы, кружится в водовороте вокруг центра.

Он взглянул на часы, считая минуты.

— Вот он! — взволнованно воскликнул Нагель.

— Действительно. Это подводная лодка!

— Это шар. Со щупальцами и клешнями.

Странное существо очутилось теперь в полосе света. Можно было совершенно ясно рассмотреть его. В бешеном беге промчалось оно мимо «Кракона», точно в каком-то тайном заговоре с ним. Метрах в 400 от лодки шар прорезал полосу света прожектора. Теперь все увидели, что это был гигантский шар с четырьмя вертящимися позади винтами.

В бешеном беге водоворота

промчалась лодка-шар метрах

в 400 от ""Кракона"...

— Взгляни! Цепь! Там наверху… цепь! — вскричала Мабель и схватила руку мужа. Нагель и Верндт сами уже увидали цепь. Ее рвало течением и нижний конец ее бил по шару. Не прошло и десяти секунд, как все исчезло.

Верндт стоял перед окном, точно готовясь к прыжку. Потом повернул рычаг на полную силу. Оглушительно прогремели 90.000 л. с… Он, как завороженный, смотрел на кружащиеся стрелки. Верндт тяжело дышал. Стрелки замедлили бег.

— В чем дело? — спросил Нагель. Скрытое волнение сильного человека не могло укрыться от него.

Верндт был уже снова спокоен.

— Шар-лодка разбила бы «Кракона», если бы мы не задержали хода. Она промчалась в 400 метрах от нас. В следующем обороте она бы налетела на нас.

— Но, ведь, это был бы конец!

— И он еще может настать, — серьезно сказал Верндт. — Но я надеюсь, что мы избежим столкновения. Больше задержать нашу лодку я не мог. Нам остается только дать ему опередить себя.

— Но откуда эта подводная лодка? Ведь это невероятно! — сказала Мабель.

— Вот! — воскликнул Нагель, — вот она опять, впереди…

Из мрака справа от лодки опять вынырнул бешено мчавшийся шар. Столкновение с ним казалось теперь неизбежным. Шар рос в полосе света, как сказочное чудовище. Мабель застонала. Она едва держалась на ногах. Холодный ужас охватил ее мозг.

— Вот… вот! — задыхаясь, воскликнул Нагель. — Мы погибли…

Шарообразная лодка летела на них, как камень. Ярко освещенное круглое окно очутилось перед самым «Краконом». Как в рамке, картины, показались в окне два лица с широко открытыми от ужаса глазами… потом все снова исчезло во мраке…

Несколько секунд в штурманском помещении царило молчание. Фрау Мабель, дрожа, прижалась к мужу. Ее нервы не выдерживали такого напряжения. Она напрасно старалась совладать с собой.

— Вы узнали эти лица? — спросил Нагель. Он еще не был уверен, что зрение не обманывало его.

Верндт снова уменьшил силу моторов. С ускоряющейся быстротой при 50.000 л. с. помчался «Кракон» в пучину.

— Повелительница индусов, — был короткий ответ Верндта, — и Оссун, коршун…

XXIII

В страшном напряжении следили в кинематографах всего мира за путешествием Верндта на дно моря. Зрители не могли еще притти в себя от тяжелого впечатления, произведенного боем с полипом. Глухой ужас царил над толпой. Ждали новых опасностей, нового ужаса, того, последнего, которого не могли еще ясно представить себе…

И снова сердца сжались от панического страха. Зрители увидели волнение Нагеля, увидели, как исчез с картины Верндт, точно идя прямо на толпу в зале… Это был момент, когда машины стали слабее работать, и Верндт вернулся с этим известием. Все поняли, что что-то не в порядке, что грозит какая-то опасность. С трепетом ждали дальнейшего, от волнения доходя почти до обморочного состояния. Потом настал момент, когда машины остановились, сменились движущие силы. В кинематографах раздался общий крик ужаса. Видели напряжение па лицах Верндта и Нагеля, не зная причины. Видели бешеную пляску манометра, стремительный бег стрелки компаса.

Предположения, крики ужаса, вопросы слышались в рядах волнующихся зрителей. Искали тысячи причин, и каждая была ужаснее другой и только усиляла беспокойство толпы.

Лодка погибла! — повторяли тысячи дрожащих уст. Все были уверены, что то, что происходило там, было последнее, конец! Могло быть только одно объяснение для всего, происходящего там, на экране. Страх Мабель, взволнованные лица мужчин, беснующиеся стрелки. Стрелка измерителя говорила больше, чем самый длинный доклад: лодка безвозвратно летела в бездну. Точно в подтверждение, померк экран… картина во всех кинематографах земли вдруг потускнела, затрепетала, на экране ничего нельзя было разобрать. Потом замаячили какие-то обрывки картин, опять все стало погружаться во мрак, и, 50 секунд спустя, все потухло…

Зрители точно окаменели… Так продолжалось долгие, жуткие минуты. С надеждой еще смотрели на экран. Не хотели верить, что все кончено. Это не может быть… не может быть…

До вечера сидели, не сходя с мест… Экран оставался тусклым, «Кракон» не оживал на нем… радиограф всех кинематографов уже не действовал…

* * *

— Мы достигли 7,000 метров, — сказал Верндт, — пожалуйста, сообщите это на станцию в Токио.

Несколько минут спустя, Нагель вернулся.

— Никто не отвечает. Кажется, связи с Токио уже нет.

Верндт вопросительно взглянул на него. Потом низко опустил голову, точно желая скрыть свои мысли.

— Конечно. Частички-вампиры поглощают и эти излучения. Телеграф не может действовать.

— Самое главное то, что все машины «Кракона» невредимы.

Верндт молчал. Он точно стальной рукой держал рычаг, все увеличивая силу машин. Лицо его было спокойно, только мускулы щек двигались, как в подавляемом волнении. Втягивающий водоворот заставлял его давать винтам все новые л. с. Это была борьба мотора с водоворотом. Кто останется победителем? Верндт уже давно понял, что этот круговорот гораздо сильнее, чем он рассчитывал. Стрелка, показывавшая давление, поднималась все быстрее. Гораздо быстрее, чем он успевал тормозить опускание лодки на дно. Рука Верндта все чаше подвигала рычаг. Мотор развивал уже мощность в 80.000 л. с. Вся лодка гудела. Надо было кричать, разговаривая. Но, несмотря на это, бег вокруг центра все ускорялся. Теперь стрелке нужно было всего 17 минут. Верндт подвинул рычаг на наибольшую мощность. Машины дали 90.000 л. с… Трое людей впились глазами в измерители.

— Ура! — заревел Нагель. — «Кракон» справляется! Стрелка замедляет почти вдвое.

— А манометр стоит почти неподвижно, — облегченно воскликнула Мабель.

Но радость их продолжалась недолго. При 800 атмосферах стрелки стали быстро подниматься. Компас затрепетал так же быстро, как и раньше. 90.000 л. с. гремели в машинах и вылетали из вентиляторов… «Кракон» опускался с безумной быстротой…

Верндт встал со стула и коротким движением позвал Нагеля заменить его на штурманском месте. Сам же он молча прошел в заднюю часть лодки и спустился к грохочущим машинам.

С усмешкой безнадежности нагрузил он вентиляторы гораздо больше, чем при полной силе. Теперь оставалось еще только одно. Пусть даже лопнут при этом цилиндры… надо рисковать, иначе конец…

Он подождал, прислушиваясь, 10, 12 секунд. Его опыт казался удачным. Он торопливо пробежал в переднюю часть лодки и снова занял свое места в штурманском помещении.

— Как дела? — спросил Нагель.

— 100.000 л. с. — послышался ответ. Больше ни слова.

Нагель понял. Машины отбивали бешеный такт. Стрелки остановились чуть ли не на целые минуты… потом вдруг одним скачком поднялись кверху и полезли уже без задержки, точно издеваясь и торжествуя победу… Стрелка обежала круг в 13, потом в 11, 10 минут… В 50 секунд манометр поднялся до 100…

— 9000 метров, — медленно сказал Верндт. Его стальные глаза были спокойны. Он с грустью смотрел на своих молодых спутников. — Скоро мы… будем у цели!

Те не обрадовались этим словам. Они поняли… цель была концом. Со спокойным самообладанием обняла Мабель молчаливого супруга.

В то же мгновение стало темно. Прожекторы вдруг потускнели. Точно свет затушили снаружи. В комнате царило молчание. Потом прозвучал глухой, изменившийся голос Верндта.

— Вампир на дне моря поглотил лучи.

Он повернул внутренний рычаг. Лучи света проникли в помещение из стен. Молча, не спрашивая, подошел Нагель к рычагу и закрыл все аргауроновые задвижки окон. Ослепший «Кракон» летел в ужасную бездну. Теперь его оружием были только машины. Они могли ослабить удар, но избежать его было уже невозможно…

Нагель и Мабель стояли, тесно обнявшись. Железное спокойствие Верндта служило для них примером. На лицах их было выражение умиротворенности. Они знали, что умирают за человечество, и готовы были принести священную жертву…

— 9500 метров!

Они не знали, кто произнес эти слова. Может быть, они просто промелькнули в сознании. Стрелка стала частью их жизни. Они чувствовали ее подъем, как пульсирование крови.

— Повелительница индусов? — спросил Нагель. Он не произнес дальше, но все поняли его мысли.

— Она нас обогнала. Как и желала. Она раньше нас придет к цели… или к смерти!

— 9600!

Мабель протянула мужу трепещущие губы.

— Прощай, Вернер! Учитель, теперь скоро конец…

Верндт с чувством пожал ей руку. Его взгляд искал луча надежды в скачущей стрелке…

Вдруг он почувствовал точно удар кулака в спину. Ужасное сотрясение сбросило его с места. Он ударился об стену и до крови разбил лоб. Он ждал дальнейшего, задыхаясь, недоумевая… Уже конец? Удар о дно?.. Ничто больше не двигалось. Шум машин затих… все лампы потухли, кроме одной… Верндт встал, чувствуя себя разбитым. Он видел, как Нагель помогал Мабели пройти к двери. Задняя часть лодки поднялась кверху и по полу было трудно двигаться. Потом пол стал снова опускаться, точно лодку тянуло книзу. Лодку начало сильно качать из стороны в сторону… по комнате прокатились два стальных валика.

— Ранены? — коротко спросил Верндт. Он искал опоры у задней стены лодки.

— Нет, ничего особенного. Ссадины на руках… очень легко отделался…

Инженер пробрался обратно к своему месту. Он дал второе освещение, имевшееся у него в запасе. Ацетиленовый свет загорелся с треском. Компас стоял на одном месте. Все три манометра также не двигались.

— Что же дальше? — спросила Мабель. — Мы уже на дне?

— Я думаю.

— «Кракон» засел крепко, — сказал Нагель. — Но, кажется, ничто не пострадало.

Верндт сделал знак, чтобы он замолчал и прислушивался к звукам снаружи.

— Мы движемся! Я слышу трение стен лодки… мы бешено мчимся кверху.

— Кверху? — с радостной надеждой воскликнула Мабель. Верндт все еще прислушивался, тяжело дыша.

— Но как это возможно? — удивленно спросил Нагель.

Верндт торопливо и отрывочно отвечал, точно прикованный чем-то к месту.

— Метеор на дне… не знаю причины… разгадка… в подъеме наверх… шарообразная лодка… столкновение… разгадка ускорена… столб воды ослабел… прежние известия… невероятная всасывающая сила… разложение воды… теперь все понятно… метеор над нами… он влечет нас кверху…

Мабель удивлялась его волнению.

— Так он увлечет нас на поверхность моря, назад к земле!

— Нет, выше земли. В мировые пространства… Силой давления газа. Быстрота выстрела… Я уже не слышу шума воды… стены лодки нагреваются…

Он бросился к окну и нажал рычаг клапанов, закрывавших окно. Они с треском опустились книзу.

В лодке раздался крик… Застывшей рукой Верндт указывал наверх. Сверху лился ослепительный свет… Перед глазом «Кракона» раскинулась бесконечная даль…

XXIV

На земле ждали шесть месяцев. С трепетом и ужасом. Никто не хотел верить тому, что уже знал. Три ученика Верндта решили принести себя в жертву для его спасения. Они выстроили по замыслу, одобренному всем человечеством, золотую лодку по образцу лодки Верндта, и отважились, на путешествие на дно моря. Но водоворота и водяного столба над морем уже не было. Против всякого ожидания, лодка благополучно спустилась на дно. Целых два дня обыскивали прожекторы морское дно. От метеора не было и следа. Ни водоворота, ни излучений, ничего. Все попрежнему. Только на одной скале какие-то исковерканные металлические обломки… И Стивсен клялся, что это остатки труб лодки Верндта, сделанных из его альминала. Тогда похоронили всякую надежду. Только один человек не падал духом: это был Джон Сенбим.

— Верндт жив, — настойчиво повторял он. — Но задача Верндта была слишком величественна для земли. Он должен был проникнуть во вселенную, чтобы потом вернуться на землю…

И Сенбим без конца повторял людям свои убеждения. В речах и цифрах, не обращая внимания на всеобщее молчание. Для людского разума Верндт умер…

До пятнадцатого месяца не хватало трех дней, когда землю обежало радиоизвестие. Оно шло из Ныо-Иорка, с Мичиганской обсерватории.

«Malhela punkto trairis la sunon».

Человечество прочитало это сообщение в беспомощном ужасе. Точка перед солнцем? Какая насмешка! Опять точка! Еще новое падение метеора? — С трепетом ждали ужасов… Но точка больше не появлялась…

В конце июня седьмого года со времени подводного путешествия Вальтера Верндта, человечество снова было взволновано радиоизвестием. Большая радиостанция на Гималаях вызывалась несколько раз подряд в течение трех ночей. В один и тот же час подавался все тот же знак… такой слабый, точно из далей вселенной…

В… В… по коду радиостанций…

В… В… ничего больше… слабо, слабо, но совершенно отчетливо…

В… В… Было ли это совпадение?..

В… В… Вальтер Верндт?

Мистер Сенбим клялся, что это так…

Примечания

1

Джайнизм (санскр. jaina, от санскр. jina, «победитель») — древняя дхармическая религия, появившаяся в Индии приблизительно в IX—VI веках до н. э.; согласно самому учению, джайнизм существовал всегда. Основателем учения считается кшатрий Вардхамана или Джина Махавира. Джайнизм проповедует ненанесение вреда всем живым существам в этом мире.

Джайнистские библиотеки — старейшие в Индии.

(Примечание С. П.)

(обратно)

2

Часть города, где живут туземцы.

(обратно)

3

Варанаси (англ. Varanasi, санскр. varaṇāsī или  vārāṇasī — букв. «между двух рек»); или Бенарес (англ. Benares), Банарас (англ. Banaras); или Каши (англ. Kashi) — главный город одноимённой области в северо-восточной Индии (штат Уттар-Прадеш), город, имеющий для индусов такое же значение, как Ватикан для католиков, средоточие брахманской учёности. Считается святым городом для буддистов и джайнистов, наиболее святым местом в мире в индуизме (как центр Земли в индуистской космологии). Один из старейших городов мира и, возможно, старейший в Индии.

Согласно легендам, город был основан богом Шивой около 5 000 лет назад и поэтому Варанаси является одним из наиболее важных мест паломничества в Индии. Варанаси входит в семёрку священных городов индуизма.

(Примечание С. П.)

(обратно)

4

Религиозные проститутки при храмах.

(обратно)

5

Чечевица - устаревшее название линзы (нем. Linse, от лат. lens — чечевица).

(Примечание С. П.)

(обратно)

6

Болометр (др.-греч. βολή — луч и μέτρον — мера) — тепловой приёмник излучения, чаще всего оптического (а именно — ИК-диапазона). Был изобретён Самуэлем П. Лэнгли в 1878 году.

(Примечание С. П.)

(обратно)

7

Возможно опечатка в журнале и должно быть «съемки».

(Примечание С. П.)

(обратно)

8

Символ W — обозначает длину волны. (Прим. перев.)

(обратно)

9

Пракрти — в индийской философии источних грубых чувств и элементов, образующих физические тела. Отождествляется с обманчивой богиней — иллюзией Майей. (Прим. перев.)

(обратно)

10

Malabar — по арабски Перечный берег, у туземцев называется Малаялам, т. е. горная страна, англичане переводят просто Malabar Hill — Малабарская гора. Это самая южная часть Западного берега полуострова Индостана. (Прим. перев.)

(обратно)

11

Корпускула — первичное тельце. (Прим. перев.)

(обратно)

12

Нитон - устаревшее название изотопа радона 222Rn. Также назывался эманон или эманация радия.

...Первоначально эманацию тория называли тороном, эманацию радия — радоном, актиния — актиноном. Было доказано, что все эманации на самом деле представляют собой радионуклиды нового элемента — инертного газа, которому отвечает атомный номер 86. Впервые его выделили в чистом виде и измерили его плотность Уильям Рамзай и Роберт Уитлоу-Грей в 1908 году, они же предложили назвать газ нитон (от лат. nitens, светящийся). В 1923 году газ получил окончательное название радон, и символ Em был сменён на Rn.

(Примечание С. П.)

(обратно)

13

Раз… два… три… четыре… пять.

(обратно)

14

«Настороже».

(обратно)

15

Разбойник.

(обратно)

Оглавление

Атомы жизни

Нигилий

  I

  II

  III

  IV

  V

  VI

  VII

  VIII

  IX

  X

  XI

  XII

  XIII

  XIV

  XV

  XVI

  XVII

  XVIII

  XIX

  XX

  XXI

  XXII

  XXIII

  XXIV Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg