«Космический Гольфстрим»

Космический Гольфстрим (fb2) - Космический Гольфстрим 260K (книга удалена из библиотеки) скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Василий Павлович Бережной

Василий Бережной КОСМИЧЕСКИЙ ГОЛЬФСТРИМ

Капитан «Викинга» сидел у пульта управления и, почувствовав, что его клонит ко сну, выпрямил спину, развел руки, потянулся. Но и это не помогло. Впервые после того, как экипаж корабля покинул Землю во имя изучения космоса, ощутил он такую дремотную вялость. Уж не заболел ли? Ничего не болит, только тяжесть какая-то во всем теле, и руки словно отяжелели, и голова… Возможно, однообразие так действует. Вот уже седьмой год одно и то же, одно и то же… Капитан зевнул. Ритмичность внутреннего распорядка тоже имеет свои минусы. Надо посоветоваться с психологом… Эола часто бывает хмурой, и это раздражает. Не хватает еще депрессии и неврастении…

Капитан спокойно, можно сказать, беспристрастно оценивал обстановку, припомнив частные подробности поведения своего многочисленного экипажа, сопоставлял, анализировал и в конце концов сделал не очень-то утешительный вывод, что отношения между мужьями и женами постепенно запутываются и это может привести ко всякого рода эксцессам. Черт побери, этого еще не хватало: любовные интрижки на космическом корабле! Биолог начал писать стихи, требует выделить площадь в оранжерее под цветы… Интересно, кому он их собирается преподносить? Может быть, Эоле?

Капитан думал обо всем этом довольно спокойно, но вместе с тем не мог не заметить, что в подсознании его появилось неясное, туманное чувство опасности. Погладил ладонью рыжеватый ежик своих волос, словно надеясь таким образом избавиться от неприятного чувства, но оно не исчезало. Оглянулся. Все в порядке, ничего не изменилось, и все-таки… Да что же это его беспокоит?

Нажал кнопку, открывая сферический обзорный экран. Все, как вчера, как и в предыдущие годы, звезды текут назад, впереди зияет космический мрак, к которому викинги давно уже привыкли. Так в чем же дело? Нервы, нервы начинают сдавать… Странно, очень странно. По окончании вахты нужно обязательно пойти в медпункт. Естественно, с каждым может случиться, хотя «Викинг» абсолютно стерилен. Но чтобы заболел первым капитан, это… Да, ему явно не по себе.

Гордей Нескуба положил голову на руку, будучи не в силах преодолеть себя, и сразу заснул. Ему приснился какой-то кошмар: словно он бежит по трассе, а за ним движется пустой металлический вагон без передней стенки, и вот он уже в этом вагоне, сбоку осталась еще небольшая щель, через которую непременно нужно выпрыгнуть, но у него нет сил и он никак не может приблизиться к ней. Вот-вот щель захлопнется, его прижмет и задушит… Напрягшись, он все-таки успевает выскочить в этот просвет, и тяжелая серая громадина проносится мимо…

Нескуба облегченно вздохнул и проснулся. Оглядевшись вокруг и убедившись, что это был только сон, он еще раз вздохнул. Встал, намереваясь подойти к противоположной стене, где висели резиновые ленты, эспандеры и прочее спортивное снаряжение, чтобы сделать зарядку, но потерял равновесие и ударился о пульт.

«Вот чертовщина! — мысленно выругался он. — Хорошо еще, что никто не видит, а то подняли бы на смех…»

Он попытался встать, крепко держась за подлокотники кресла, но тело его, как маятник, снова шатнулось в сторону пульта. Это уже не на шутку встревожило капитана. Похоже, что-то с вестибулярным аппаратом. Вот дьявол! Этого еще не хватало! Решительно оттолкнулся от кресла, но его не подбросило вверх, он не поплыл по воздуху, как это бывало всегда в таких случаях, а тяжело опустился на сиденье. Кровь ударила в виски от одной только догадки: появился вес! Это ошеломило Нескубу, и какое-то время он просто-напросто не мог собраться с мыслями. Откуда оно взялось, это гравитационное поле? В окружающем пространстве нет ни одного формирования, даже незначительного скопления материи, которое только и может быть источником гравитации. Неужели — блуждающее поле, своеобразное облако в космосе? И хотя подобных гравитационных полей наука не знает, Нескуба готов был допустить такую гипотезу.

Придя в себя, окинул взглядом панель с приборами, но и здесь тоже подстерегали его неприятные неожиданности. «Викинг» отклонился от установленного курса на 13 7 ! Траектория полета напоминала отяжелевший колос, клонящийся вниз.

Теперь капитану стали понятны симптомы его нездоровья: нервная система сразу почувствовала гравитацию и реагировала на нее понижением кровяного давления.

Так, значит, тяготение… Нескуба, осторожно ступая, словно боясь, что пол провалится под ним, прошелся по рубке управления впервые за семь долгих лет, на протяжении которых они пребывали, в состоянии невесомости. А теперь… Удивительное это было ощущение — шагать по светло-серому пластику, поднимая то левую, то правую ногу, да еще и размахивая руками! Сердце капитана забилось чаще, легкие жадно втягивали воздух. Он стал теперь похож на мальчишку, который выскочил из дому и угодил под сильный дождь. Только этот дождь был невидим и, казалось, усиливался с каждой минутой.

Капитан снова сел к пульту, включил микрофон и, сдерживая волнение, заговорил:

— Прошу всех свободных от вахты немедленно зайти ко мне…

Обычно, созывая экипаж, он говорил «прибыть», «явиться» или просто «прошу ко мне», а сейчас почему-то — «зайти».

— Всех свободных от вахты прошу зайти…

Ситуация неожиданно изменилась, и Нескуба решил посоветоваться с коллективом: был убежден, что коллегиальное решение — всегда самое лучшее, самое мудрое, и всегда придерживался этого принципа. ««Викинг» — наша планетка на время полета, говорил капитан, — вот мы все и отвечаем за него». Когда по недосмотру или из-за нерасторопности главного инженера вышла из строя радарная установка, Нескуба вынес этот факт на рассмотрение коллектива. Тогда же викинги утвердили предложенное им дополнение к действующей инструкции об ответственности за нерадивое исполнение обязанностей. Провинившегося предлагалось считать пассажиром и отстранять от каких бы то ни было, даже самых незначительных обязанностей. Наказание гуманное и вместе с тем довольно чувствительное. Весь экипаж, за исключением биолога, одобрил этот пункт, и дисциплина заметно укрепилась, коллектив работал четко и слаженно. Хотя в отдельных случаях и начали появляться кое-какие аномалии.

— … прошу зайти… — еще раз повторил Нескуба и выключил микрофон.

Первыми явились в рубку биолог Алк и Эола, и это задело капитана. Бросив взгляд на самодовольное лицо старого космонавта, Нескуба подумал, что сделал промах, включив его экипаж. Что-то слишком часто бывает он в обществе Эолы… «Неужели ревную? — упрекнул себя капитан. — Этого еще не хватало!» И хотя он всячески старался подавить и преодолеть чувство неприязни к Алку, это ему не удавалось, и ему было не по себе и даже стыдно. Эола, должно быть, заметила, уловила выражение глаз мужа, потому что, коснувшись непокорного ежика его волос, спросила:

— Ты чем-то взволнован? Как себя чувствуешь?

Голос жены всегда успокаивал его. Он вздохнул и сдержанно произнес:

— Спасибо. Клонило ко сну — вот немного подремал. А ты как?

— Как-то странно. Не пойму, в чем дело.

— Сейчас обсудим.

Эола отошла от него и села в кресло — через одно от Алка, и это сразу заметил капитан. К сиденьям уже никто не привязывался, анемично свисая, ремни снова напомнили ему о том, что произошло, и он начал мысленно подбирать слова, которые следует сказать экипажу.

Тем временем явились все, кто мог явиться, — тридцать семь человек.

— Товарищи, — начал Нескуба, включив запись, — вы уже, конечно, обратили внимание на то, как изменилась ситуация. «Викинг» попал в гравитационное поле, причем источник этого достаточно интенсивного поля пока неизвестен. Нам нужно срочно решить, что делать. Вам слово, Лойо Майо.

Астроном — смуглый молодой человек с острыми глазами был, казалось, застигнут врасплох.

— Наблюдения мы производили, не обнаружили в окружающем пространстве ни единичных звезд, ни пылевых туч…

— А не может ли существовать блуждающее гравитационное поле? — спросил Нескуба.

— До сих пор астрономия таковых не знает, — Лойо Майо снисходительно улыбнулся. — Магнитные поля во время больших возмущений в атмосфере Солнца могут отрываться, но гравитационные… Случай уникальный, а у нас слишком мало данных, чтобы сделать какой-либо однозначный вывод.

«А интуиция? — недовольно подумал Нескуба. — Что подсказывает тебе интуиция?» Вслух спросил:

— Что вы предлагаете?

Лойо Майо пожал плечами.

— Необходимо изучить поведение поля.

«Ну, конечно, изучить, проанализировать…»

После астронома поднялся астрофизик — низкорослый человек с копной черных волос. Говорил он коротко и категорично:

— Новая загадка природы. Парадокс. Вся надежда на радиолокацию. Коль скоро визуальных наблюдений недостаточно…

Молнией пронзила Нескубу мысль: черная дыра! Визуально ее не обнаружить, разве только если покроет какую-нибудь звезду, но это явление чрезвычайно редкое — такое покрытие…

Он уже отключился от того, что говорил астрофизик: слушал свои собственные мысли. И когда тот умолк, капитан смотрел на своих товарищей, но высказываться больше никого не просил. Эту его растерянность заметили, зашевелились. Нескуба опомнился и торопливо произнес:

— Совершенно верно: это явление требует исследования. Но прежде всего необходимо выправить курс «Викинга». Энергетическим резервом мы еще не пользовались. А он ведь и дается именно на случай непредвиденных, неожиданных обстоятельств. И если нет возражений, прошу всех немедленно занять свои места, антиперегрузочные костюмы обязательны. Дежурный пилот и штурман остаются здесь. Совещание окончено. — И Нескуба выключил запись.

Никто не возражал, все поспешили к выходу. Эола на мгновенье обернулась, и он увидел в ее глазах тревогу.

«Неужели уловила? — подумал он, и сердце его екнуло. Тонкая, родственная натура, родная душа».

Капитан, дежурный пилот и штурман надели антиперегрузочные костюмы, которые плотно облегали тело, сжимали ноги. Каждый занял свое место, откинув спинку кресла и сильно стянув на животе широкие ремни. Нескуба смотрел на своих коллег внимательно и с удовлетворением отмечал, что держатся они отлично, так, как и положено космонавтам. «А может быть, еще не догадываются об опасности? Да нет, опытные люди».

— Внимание, внимание! — заговорил в микрофон. — Доложить готовность! Энергоблок?

— Готовы.

— Жилищный сектор?

— Готовы.

— Аварийная система?

— Готовы.

Тем временем штурман заложил перфокарту в приемное устройство компьютера. Оставалось только нажать включатель и электронный пилот начнет коррекцию траектории «Викинга». А в случае, если он не справится с заданием, можно будет перейти на ручное управление.

Как только операторы всех систем жизнеобеспечения корабля доложили о готовности, Нескуба, окинув взглядом командные приборы, сказал в микрофон:

— Отсчет времени — одна минута.

Напряженную тишину командного отсека пронзили стократно усиленные звуки хронометра. Они бухали в самых отдаленных уголках огромного корабля, и казалось, это бьется его живое сердце, разгоняя по жилам кровь. Потянулись долгие, тягомотные секунды ожидания. Все притихли, насторожились, напряженно ожидая важное для всех и думая при этом все-таки о чем-то своем. Если было бы возможно те кадры, которые промелькнули в сознании экипажа за шестьдесят секунд, спроектировать на экран, получился бы довольно оригинальный фильм. Одному припомнился старт «Викинга», прощание с родными, другой видел извилистую синюю речушку и луговые травы, третий — своего вихрастого школьничка, оставшегося на Земле, а кто-то еще печальные глаза матери или веселую улыбку девушки из толпы провожающих на космодроме. Биолог Алк почему-то вспомнил летучих мышей, над которыми проводил опыты на Земле, и они казались ему очень симпатичными; он открыл у них тогда орган зрения, воспринимающий инфракрасное излучение, и тем самым опроверг утверждение об их биолокации, господствовавшее в науке более века. Эола видела нахмуренные глаза мужа, и ее охватил страх за судьбу экспедиции, потому что это гравитационное поле не предвещало ничего хорошего.

Пожалуй, один только капитан не думал ни о чем постороннем, сосредоточив внимание на приборах. До какой мощности компьютер доведет двигатели, чтобы выправить траекторию? Сколько все это займет времени и сколько потребует горючего?

Хронометр отстукивал секунду за секундой, и тем, кто мысленно отсчитывал их (а были и такие), казались они страшно длинными. Но вот пробило седьмую, шестую, пятую, четвертую, третью, вторую, последнюю…

Пуск!

«Викинг» еле слышно вздрогнул, оборачиваясь вокруг поперечной оси, а когда заработали главные двигатели, задрожал всем своим богатырским телом.

Нескуба наблюдал маневр корабля на сферическом экране, лелея надежду, что колосок траектории выправится и совпадет с пунктирной линией намеченного маршрута. Но когда он увидел, что даже дюзами вперед «Викинг» не может преодолеть кривую, страх сдавил ему горло, стало тяжело дышать. Компьютер увеличивал мощность двигателей, корпус корабля вибрировал, дрожал как в лихорадке, но очертание кривой не изменялось ни на йоту. Так вот барахтается рыба в прочной сети, тянущей ее на судно.

На осциллографе колеблющаяся линия мощности двигателей достигла красной отметки, половина резервного топлива, превращенного в фотоны, вылетела в космос. Капитан овладел собой и, еще раз взглянув на приборы, приказал прекратить эти безнадежные попытки. Двигатели сразу же умолкли, и остался только шум в ушах.

«Неужели все-таки черная дыра? — рассуждал капитан. Этого еще не хватало! Мощнейшая сеть!.. Если это на самом деле черная дыра, обычными средствами вырваться невозможно. Притяжение коллапсирующей звезды не упускает даже фотоны, а наша максимальная скорость составляет всего три четверти скорости фотонов. Неужели безвыходное положение? А не сделать ли попытку прорвать хотя бы небольшой участок этой сети? Шарахнуть бы антигравитационной бомбой. Пусть помозгуют физики. Лаборатория оборудована хорошо. Или не бомба, а пушка скорее пробьет туннель? Фантастика. Ничего не выйдет… Но не раскисать. Этого еще не хватало…»

Мысли его ворочались в голове так же, как захваченный притяжением корабль, и так же натыкались на непреодолимые препятствия.

Что известно науке о черных дырах космоса? Один одержимый математик как-то на досуге задал себе такую задачу: что получится, если достаточно большая масса вещества окажется в достаточно малом объеме? Как поведет себя это вещество? Расчеты показали: сила тяжести так сожмет массу, что пространство прогнется, искривится и в конце концов замкнется. Математик назвал это коллапсом — такая звезда тонула в его формулах, как Солнце в море. С той только разницей, что Солнце светит, а коллапсирующую звезду никто уже не увидит, потому что ее могущественное тяготение не упустит ни единого электромагнитного сигнала. Вместо сияющей звезды — зияющая чернота, дырка, в которую попадает все, а оттуда уже ничто не возвращается.

И хотя астрономы считали, что в нашей Вселенной есть множество солнц, в которых сконцентрирована огромная масса и которые в будущем будут коллапсировать, все это, по мнению Нескубы, не выходило за рамки абсурдных гипотез. Да, были сообщения, что некоторые черные дыры обнаружены, но капитану не верилось, и он полагал, что это всего-навсего игра математического воображения. В конце концов, невозможно представить себе, что в одной точке, почти в нулевом пространстве, концентрируется сколь угодно значительная масса вещества. Хотя… ее величество Природа способна еще и не на такие парадоксы!..

«Вот и подтверждается, казалось бы, невероятнейшее предположение, — думал капитан. — «Викинг» попал в сферу притяжения черной дыры космоса, и мы первые… — Капитан помрачнел, горько усмехнулся. — Первые, кого поглотит коллапсирующая звезда!»

— Витки спирали становятся все круче, скорость растет, капитан!

Голос штурмана вывел Нескубу из задумчивости. Он встрепенулся, непроизвольно провел ладонью по ежику волос и, взглянув на своих коллег, заметил:

— И будет расти… если не сумеем обрубить лапы этому хищному пауку.

Капитан раскрыл глаза, потянулся под одеялом. Вставать не хотелось. Руки, ноги, все тело — тяжелые, как глина. И без измерения ясно: тяготение резко увеличилось. Сейчас он весит не меньше тридцати пяти килограммов, и, хотя это составляет всего половину его земного веса, ощущается огромная тяжесть. И неудивительно: долгие годы невесомости сказались на физической сопротивляемости организма. «Бесплотный период окончен!» — такую подпись поставил под своей карикатурой какой-то остряк. На экране были изображены мужчины, передвигающиеся на четырех конечностях, и женщины — на костылях. «Хватило такта не нарисовать наоборот, — подумал Нескуба. Этого еще не хватало!» Взглянув на хронометр, начал подниматься: вскоре будут докладывать руководители секций и служб. В последнее время в связи с тревожной обстановкой капитан спал в командной рубке и сейчас был даже рад, что Эола не видит, как он поднимается с кушетки: старик, да и только. Впрочем, представив себе, что биолог Алк тоже еле передвигает ноги, немного успокоился, повеселел. Вот кому пристало бы ходить на четырех!

Пока умывался в маленькой кабине, Эола принесла завтрак. На подносе в зажимах лежали два больших тюбика пюре из хлореллы, в маленьких картонных коробочках — несколько горошин поливитаминов.

«Можно было бы и на тарелочках, — подумал он с досадой. Тюбики эти осточертели».

— Как спалось? — Эола встала на цыпочки и на мгновенье прижалась щекой к его щеке.

— Голова чугунная.

— Вероятно, повышается давление. Тяготение сильно увеличилось… — На лице Эолы появилась бледность. — Послушай, чем все это кончится?

— Не волнуйся, милая, работа в наших лабораториях идет полным ходом, что-нибудь придумаем. А ты как невропатолог… Знаешь, в такой ситуации кое у кого могут не выдержать нервы…

— Служба здоровья функционирует нормально. А что касается нервов, ты прав — у нас уже есть один пациент.

Нескуба вопросительно поднял брови.

— Вообще-то ничего особенного, невинная мания: цветы. Только и разговоров, что о цветах. Цветы — чудо природы, пластика, живопись, поэзия, даже музыка. Он, мол, непременно вырастит необычайный цветок…

Нескуба сразу догадался, о ком речь, и расспрашивать не стал. У него сложилось другое мнение об этом «пациенте».

Выдавив в рот жидкое пюре из тюбика, он с отвращением поморщился.

— Я вижу, ты не в восторге, — сказала Эола, садясь рядом.

— Да, не очень, — ответил он, нехотя глотая тепловатую массу. — Какое-то оно…

— Кажется, ты любил антрекоты…

— Не забыла? Вот бы сейчас…

— А от курятинки отказался бы?

— Клянусь космосом! За куриную ножку…

— С рисом, конечно, и с маслицем…

— Лучше уж не вспоминай, не терзай.

Эола вздохнула:

— Откровенно говоря, у меня эти калории тоже в горле застревают. Да и всем уже осточертела проклятая хлорелла.

Шутливые нотки уже не звучали в ее голосе, и это немного обеспокоило Нескубу.

— Что ты сказала? Проклятая хлорелла? — натянуто улыбнулся он. — Напрасно. Эта водоросль… если хочешь знать, — некое чудо природы. Такое содержание белка, витаминов, аминокислот…

— Так что же ты дуешься, как среда на пятницу?

— Я дуюсь? Да нет. Это тебе просто показалось.

— А меню можно улучшить.

— В перфоленте нашего электронного повара запрограммированы десятки разных блюд.

— Десятки… Но все это вариации на одну и ту же тему: хлорелла. Пора бы уже сменить перфоленту — у нас ведь есть энзэ — неприкосновенный запас. Там и курица, и баранина, и кое-что еще.

Терпеливо выслушав эту кулинарную декларацию, Нескуба сказал:

— Именно сейчас, когда «Викинг» попал в критическую ситуацию, использовать неприкосновенный запас было бы неразумно хотя бы по психологическим мотивам. Ты меня поняла? Космос тоже требует жертв.

Так и не удалось Эоле, острой на язык, победить хлореллу. Обычные аргументы на Гордея Нескубу не действовали, а более сильные, соблазнительные, которые пускают в ход прелестные женщины, не могли повлиять по причине коварства все той же водоросли: она за приверженность делает человека равнодушным ко всему, разве только кроме своих прямых служебных обязанностей.

Проворчав что-то не весьма лестное в адрес хлореллы и своего мужа, Эола уложила на поднос выжатые тюбики, пустые коробочки и вышла из рубки. Нескуба не очень-то вслушивался в ее слова, потому что как раз в это время засветился экран внутренней связи и из голубоватой его глубины вынырнулапостная физиономия руководителя физической лаборатории. Под глазами синяки, физик кашлял и хлюпал носом.

— Ну что там у вас? — спросил Нескуба.

— Все бы хорошо, но мастерская срывает график: до сих пор не готов редуктор.

— А соленоид?

— Начали монтаж. — Физик чихнул, торопливо достал платок и, вытерев нос, добавил: — По графику.

— Хорошо, — капитан попытался улыбнуться, — продолжайте в том же духе, но, прошу вас, берегите, пожалуйста, здоровье. А на мастерскую мы нажмем.

Инженеры конечно же не бьют баклуши, но настроение ему испортили. Гравитационный трансформатор, модель которого предложили физики, — кто знает, может быть, это и на самом деле спасение для «Викинга»! По идее, такое приспособление могло бы пробить туннель в поле тяготения, и все одобрили программу работ, обещали напрячь, стократно умножить усилия, а тут…

Соединившись с мастерской, Нескуба долго допытывался, в чем же причина задержки. Инженеры ссылались на объективные причины, но от этого капитану не становилось легче. И последовавшее за этим разговором патетическое сообщение из обсерватории он воспринял без энтузиазма:

— Эпохальное открытие! Мы сфотографировали объект из протовещества. По предварительным расчетам, эта туманность превышает по размерам наш Млечный Путь в миллиард раз!

Нескубе показалось, что большие темно-карие глаза Лойо Майо от восторга вот-вот выскочат из орбит. Молодой ученый, увидев кислое выражение на лице капитана, удивленно воскликнул:

— Неужели вас это не волнует? Вы только подумайте…

— А повлияет ли эта туманность на силу гравитационного поля?

— Эола? Да она находится…

— При чем тут Эола?

— Мы хотим назвать Эолой новую туманность — в честь вашей жены, капитан.

— С какой стати? — удивился Нескуба. — У нее заслуг перед астрономией нет никаких. Но меня интересует гравитация.

— На пространство, в котором мы находимся, новый объект влияния не оказывает. Он расположен на периферии видимой Вселенной, расстояние — десять миллиардов световых лет[1]. Так что луч, который мы зафиксировали на фотопленке, отправился в путешествие тогда, когда не только не существовало жизни на Земле, а и самой нашей планеты еще не было. Представляете?

— Не очень. С такими расстояниями мое воображение не может справиться.

— Возможно, и так, но… Это ведь дозвездная стадия вещества!

Пожалуй, не всякий влюбленный с таким жаром говорит о своей любимой, как Лойо Майо об этой космической туманности, которая маячит где-то в несусветной дали. Нескуба с присущей ему выдержкой еще, пожалуй, целую минуту слушал дифирамбы темпераментного мексиканца «звездной праматери», «поразительному явлению природы», «золотой рыбке», которая так счастливо попала в фотокамеру.

— Мы должны сфотографировать ее с разными светофильтрами, произвести детальнейшие измерения, уточнить некоторые характеристики с помощью телескопа-спектрометра, — продолжал ученый. — Нам нужно максимально использовать благоприятные условия, в которых находится «Викинг».

— Благоприятные условия?! — возмутился капитан.

— Ну да… то есть я хотел сказать: благоприятные для астрономических наблюдений…

— Я вас понял, — перебил капитан, кладя руки на пульт. Он уже отругал себя за минутную невыдержанность и продолжал как можно спокойнее и тверже: — А что касается названия… Может быть, лучше будет — Гулливер?

— Ну что же, — замялся Лойо Майо. — Мы хотели увековечить имя…

«Увековечить… — подумал Нескуба. — Вот это оптимизм! Совершенно не отдает себе отчета, в каких «благоприятных условиях» мы оказались. И связи с Землей давно нет…»

— Ну, если вы… — вздохнул Лойо Майо. — Что ж, пусть будет Гулливер.

В заключение разговора Нескуба подчеркнул, что первое дело сейчас — наблюдения за ближайшим космосом, хотя он и кажется пустынным, так как для «Викинга» это жизненно необходимо. В знак полного согласия молодой астроном утвердительно кивал головой, но капитан не был уверен, что он усвоил важность задания. Однако переспрашивать не было времени — нужно было зайти в мастерскую, которая выбилась из графика, и помочь инженерам на месте. Оставив за командным пультом первого пилота Саке Мацу, Нескуба отправился туда. Шел длинным узким коридором, напоминавшим ему улочки старой Риги — прекрасного города, где изучал он тонкости радиодела и познал жаркий ритм Эолиного сердца. Впрочем, воспоминания ненадолго отвлекли внимание капитана. Усилием воли отогнал он их за окоем сознания и сосредоточился на гравитационном трансформаторе. Это ведь оригинальная, смелая идея — расщепление гравитонов! Только бы преодолеть некоторые технические трудности. Хватит ли энергии? Где-то в глубине души шевельнулось сомнение, даже что-то похожее на разочарование (ведь до сих пор с гравитонами не было ни одного удачного эксперимента), но капитан твердо решил довести дело до конца. Собственно, альтернативы и не было: если попытка сорвется, тяготение их раздавит.

В мастерской Нескуба повеселел: инженеры работали дружно — двое монтировали соленоид, трое возились у редуктора. Слышались жужжание моторчиков и писк зуммеров измерительных приборов.

Капитан одобряюще кивнул: давайте, мол, давайте! Облачившись в рабочий комбинезон, взял чертеж детали и принялся составлять программу для автоматического станка. Инженеры только переглядывались, видя, как четко и умело работает капитан.

Потребовалось почти сорок восемь часов изнурительного труда, чтобы изготовить все узлы гравитационного трансформатора. Молодые инженеры едва держались на ногах, а у капитана шумело в висках, как шумит Рижский залив в непогоду. Был момент, когда Нескуба подумал об усиленном питании и уже хотел дать разрешение сорвать пломбу с того люка, где хранился энзе, но сдержался, быть может, просто-напросто из упрямства. «Еще не так тяжело, — подумал он. — Оранжерея обеспечивает белками, а объедаться нечего».

Теперь нужно было смонтировать трансформатор на обшивке корабля — в открытом космосе, а это еще сложнее. Тот, кто побывал в космосе, знает, что работать в скафандре, даже привыкнув, не очень легко. Но трудности не пугали инженеров — они работали с молодецким задором.

И вот настала-таки наконец долгожданная минута, и радостная весть облетела все секции «Викинга»: гравитационный трансформатор установлен, отрегулирован, к нему подведен кабель высокого напряжения, и аппарат готов к испытаниям!

«Викинг» давно не знал такого подъема. Особенно женщины радовались — как дети. Даже медиков охватила эйфория — смех, шутки, восклицания, сияющие глаза. Откуда у них такая энергия взялась! Эола обхватила могучую шею мужа, повисла на ней, подогнув ноги в коленях, и ожгла его поцелуями.

— Не дурачься, — пытался успокоить ее капитан. — Еще неизвестно, что получится…

Конечно, положение было неопределенное, и даже сами авторы проекта не проявляли чрезмерного оптимизма. Но ведь как хотелось, чтобы свершилось чудо! Все прочие опасности, подстерегавшие их на пути к цели, были ничто в сравнении с этой реальной бедой, которая их уже настигла. Вырваться, во что бы то ни стало вырваться из беспощадных лап этого дикого гравитационного поля! Оправдает ли надежды похожий на пушку аппарат, установленный на носу корабля?..

Высвободившись из Эолиных объятий, Нескуба сел в свое кресло у командного пульта, и в ту же минуту прозвучал его приказ:

— Всем занять свои места! Стартовая готовность….

Без суеты и паники бросился экипаж выполнять команду Спустя несколько секунд воцарилась на «Викинге» полная тишина. Казалось, даже осциллографы, вытаращившие свои зеленоватые глаза, настороженно прислушиваются: когда же начнется?

Если эксперимент удастся и трансформатор пробьет туннель в гравитационном поле, «Викинг» резко рванется вперед и помчится, как пуля из дула пневматического ружья. Часов двести такого полета — и корабль вырвется на свободу. О, тогда они будут начеку!

Нескубу охватило нервное оцепенение, но голова работала четко, как хорошо налаженная электронная машина. Перед ним на пульте один за другим вспыхивали зеленые сигналы — знак готовности секций, узлов, приборов. Зеленое созвездие немного успокоило капитана. На экране он видел, как спускаются с поверхности корабля физики и инженеры, любовался их ловкими движениями. «Молодцы, с выдержкой, — подумал он. — Такие не отступятся, будут бороться, пока бьется сердце». Бросил взгляд на обзорный экран — бездонная пропасть космоса дохнула холодом опасности. Физически ощутил, будто бы падает в эту холодную, жуткую пропасть, наполненную мраком. Даже вздрогнул и хотел выключить экран. «Не начинается ли агорафобия?»[2] Заставил себя смотреть в бесконечное пространство, где глазу не на чем было сосредоточиться, — ни одной точки! И чувство страха постепенно исчезло. Коррекция не нужна, корабль и так сориентирован дюзами в сторону падения.

На вопросительный взгляд старшего физика Хоупмана, который занял свое место у пульта, Нескуба спокойно кивнул: можно начинать.

Физик протянул руку к щитку и взялся за рукоятку рубильника. В то же мгновенье начало меркнуть и вскоре погасло освещение на всем корабле, остановились многочисленные электромоторы, бытовые и всякие вспомогательные приспособления: энергосистема «Викинга» подключилась к гравитационному трансформатору.

Это была кульминационная минута эксперимента, и кто бы смог измерить напряжение, охватившее каждого в ожидании неизвестности! Ведь сейчас, в этот самый момент, решается их судьба: то ли камнем падать в бездну, то ли птицей выпорхнуть из нее…

«Викинг» рванулся вперед, и это хорошо почувствовали сидевшие у командного пульта — их прижало к спинкам кресел, и в висках зашумела кровь. Но не успели они обрадоваться, как этот короткий миг остановился, словно наткнувшись на мягкую, но неподатливую стену. Сперва она прогнулась, однако трансформатору не хватило мощности, чтобы ее пробить. Спустя некоторое время новые расчеты показали, что даже во сто крат большая мощность не помогла бы: сила тяготения оказалась слишком велика.

Хоупман взглянул на капитана и опустил голову. Выключил рубильник. Оба поняли: это поражение, страшная катастрофа, которой нельзя избежать.

Нескуба находился все еще в подавленном состоянии, когда Лойо Майо молча положил перед ним несколько фотографий. «Опять со своей туманностью…» — не без досады подумал капитан и уже хотел отодвинуть карточки, не сейчас ведь этим заниматься!

— Нет, вы посмотрите, пожалуйста. Видите Эолу… то есть Гулливера?

— Ну вижу. И что из этого? — В голосе капитана слышалось раздражение.

— А вот на этой нет.

Нескуба почти закричал:

— Нет? Ну так что же? Зачем мне эти ребусы?

— Это не ребус, а еще одно историческое открытие, — торжественно проговорил молодой астроном. — Нам посчастливилось сфотографировать покрытие космической туманности неким темным объектом. Вот здесь, посмотрите, Гулливер снова выглянул!

Болезненный спазм перехватил горло капитана.

— Так получается… что…

Лойо Майо закончил за него:

— Да, это та самая гипотетическая дыра. Коллапсирующая звезда. И мы зафиксировали ее впервые в истории. Ни один астроном на Земле…

Нескуба прищурился и холодно спросил:

— А представляете ли вы, что означает это для нас?

Лойо Майо пожал плечами:

— Это уже другая тема, капитан.

— Ну что ж, поздравляю вас с открытием. — Нескуба горько усмехнулся. — Жаль только, что невозможно сообщить о нем на Землю и человечество им не воспользуется. Открытие исчезнет вместе с «Викингом».

На астронома это, казалось, не произвело ни малейшего впечатления.

— Мы ничего определенного о подобных объектах не знаем, произнес он совершенно спокойно. — А сейчас мы имеем возможность познакомиться с черной дырой.

— К сожалению, имеем, — заметил Нескуба.

— Мы будем продолжать…

— Это ваша обязанность, Лойо Майо! — на этот раз твердо сказал капитан и подумал: «Вот у кого надо учиться выдержке!»

Уже который раз пытался Алк измерить диаметр цветка, но увядший лепесток никак не. удавалось расправить на решетке. «Проклятое тяготение, — думал он, — это оно исказило такой великолепный экземпляр! Когда-то, в двадцатом веке, рос на Суматре гигантский цветок, который назвали в честь ученого, нашедшего его в джунглях, — Рафлесия Арнольди. Диаметр его достиг метра, и это считалось чудом. А здесь… — Алк снова окинул печальным взглядом увядшие лепестки. — Здесь не менее пяти метров! Новый вид можно было бы назвать Космической Алкой. Можно было бы… На глазах гибнет, и ничего не поделаешь. В невесомости он рос корнями вверх, теперь же его биологический хронометр окончательно вышел из строя, и такой великолепный цветок увял… А все это Нескуба… Из-за него попал «Викинг» в такое критическое положение. Критическое? Если бы… Катастрофическое!»

Тяжело вздохнув, Алк оставил в покое цветок, проверил, как работает генератор электронно-ионного поля, потом сел на прикованный к полу металлический стул и начал обдумывать события последних дней. Но сосредоточиться было почему-то трудно, перед глазами лежал распластанный цветок, и мысли вертелись вокруг него. Да это же уникум! Как он ждал его цветения! И вот — на тебе! Нескуба во всем виноват, Нескуба. И что там цветок, даже такой чудесный, — вся оранжерея погибнет, со всей своей богатой флорой, страшного тяготения не выдержат люди, и «Викинг» из базиса жизни превратится в холодный гроб… И кто знает, сколько лет или десятилетий будет падать этот гроб в черную дыру, пока не разлетится вдребезги, не распадется на атомы… Как же все это трагично и как бессмысленно! Алк сжал кулаки, оглядываясь вокруг, как загнанный зверь. Сознание безысходности и бессилия бесило его. Неужели так вот и погибнуть — покорно, безмолвно! Неужели ничего нельзя придумать? А ведь как хорошо все начиналось… Экипаж сплоченный, работали все с энтузиазмом, никто не жалел сил и энергии для достижения цели. И все, решительно все пойдет прахом, не будет ни «Викинга», ни его самого, Алка, ни… Эолы… Какой абсурд, какая глупость! Алк пытался представить себе, как это не будет его, их всех, — и не мог. Он видел только черную, бесконечную, бездонную пустоту, но в ней присутствовала его жизнь, его мысль, его «я» — в виде некоей вечной и вездесущей субстанции.

Будучи глубоко убежден, что все, без исключений, явления обусловлены определенными причинами, Алк предался рассуждениям о причинах катастрофического положения экспедиции. Длинная цепь причин и следствий, которые он перебирал множество раз, приводила все к одному и тому же выводу: Нескуба, капитан Нескуба, опытнейший, высококвалифицированный космонавт, в решительный момент оступился и допустил преступную, да, именно преступную халатность. Сам ведь признал, что во время вахты заснул, сидя за пультом. Прозевал, проморгал… Такая вот прозаическая, будничная причина: задремал человек, и вот результат — «Викинг» попал в гравитационный капкан. Что его подвело? Переутомление? Недомогание? Самоуспокоенность? Что бы там ни было, это не имеет уже ни малейшего значения. Ведь то, что случилось, необратимо. И капитан должен за нерадивое исполнение своих обязанностей ответить. Это ведь он предложил дополнение к «Инструкции». Хотя Алк тогда возражал против этого дополнения, но сейчас… Если экипаж признает капитана виновным, то… В пассажиры!

«В пассажиры…» — повторил Алк и, вспомнив Эолу, насупился. Не исключено, что уже заметили: он симпатизирует жене капитана, возможно, и Нескуба догадывается. Что же получается? Личные счеты? Алк поморщился: неприятно даже думать, что товарищи могут расценить его нападки на капитана именно в этом аспекте. Но разве можно молчать? Нетнет, его моральное сознание, его нравственность возмутится… Его долг, да и не только его, долг каждого честного человека… Да, безусловно, но все это легко только на словах. А на деле… Попробуй выступи, брось камень в своего товарища… Эола… А что, если поговорить с ней? Кстати, и повод есть: обратиться к ней за помощью — с просьбой снять на кинопленку вот это ботаническое чудо…

Алк поднялся и, покачиваясь на непослушных ногах, пошел между решетчатыми перегородками к видеофону. Повертев диск, вперил взгляд в серый экран, где вот-вот должно было появиться лицо Эолы. Оно выплывало постепенно, словно ткалось из тумана, вырисовывалось все четче и выразительнее. Сперва появились глаза, затем и лоб, и щеки, и растрепанные золотистые волосы. «И надо же родиться такой красивой!» — подумал Алк. И, как всегда, не мог придумать ничего лучшего, чем сравнение Эолы с цветком.

Когда их взгляды встретились, Алк растерялся. Что он ей скажет? Что ее муж, капитан корабля Нескуба, совершил преступление?

Рука непроизвольно потянулась к выключателю, и лицо Эолы начало таять, темнеть. В последнее мгновенье Алк заметил удивление в ее глазах.

Глядя на погасший экран, Эола улыбнулась. Этот Алк такой чудак: уставится, как будто гипнотизирует, и ничего не скажет. Хотя, может быть, это и хорошо. Его красноречивые взгляды, как сформулировал бы заядлый кибернетик Нескуба, несут не меньше информации, чем слова, а отвечать на них не обязательно. Что будет с «Викингом», с ними всеми? Куда они падают? И хотя тяготение все время усиливалось, Эола отгоняла мысли о гибели. Ей не верилось, не хотелось верить, что Нескуба и весь экипаж не смогут выйти из положения. Одна попытка не удалась, но они ведь не сидят сложа руки!

А ботаник Алк… Какое глубокомысленное и вместе с тем немножко комическое у него выражение лица, когда он начинает философствовать. «Природа — великий архитектор и скульптор. Многообразие ее творений поразительно. Растение, рыба, животное, человек — все это открытые термодинамические системы, то есть формы проявления живого. Живая материя точно так же бесконечна во времени, как и неживая, и распространена по всей необъятной Вселенной…» Любит пофилософствовать Алк, подискутировать, хотя последнее время ходит молчаливый, угрюмый. Видно по нему — он что-то задумал… И внезапно пронеслось в голове: а не разлюбила ли она, между прочим, Нескубу? Почему ее волнуют — да, именно волнуют, она это чувствует — взгляды Алка? Почему горячей волной обдает ее лицо, когда он смотрит на нее или что-нибудь ей говорит? Да вот и сейчас…

Эола поднялась, встала с постели и посмотрела в зеркало, прикрепленное к металлической переборке у двери. Так и есть, щеки пылают. Подмигнула, состроила рожицу и шутливо сказала себе самой:

— Да ты ведь еще молоденькая и хорошенькая! И нет ничего удивительного, что кто-то обращает на тебя внимание. Интересно, Алк когда-нибудь объяснится? Надо думать, объяснится. Любопытно, как это будет выглядеть. Скорее всего, выскажет нечто ботаническое: самый прекрасный цветок космоса, роза «Викинга» или, может быть, термодинамическая система.

На дежурство в медицинский блок отправилась Эола в превосходном настроении, как будто бы и не было никакой угрозы экспедиции и «Викинг» не падал в черную бездну.

А тем временем два физика, заросшие, как орангутанги, не отходили от радиолокационной аппаратуры. Даже ночевали в тесной своей радиорубке, пройти по которой, не задев какойнибудь аппарат, можно было, только обладая кошачьей ловкостью. Квадрат за квадратом методически прощупывали они «небо», посылая во все стороны импульсы самой высокой частоты. С каждым «днем» и даже часом сигналы возвращались назад за все более и более короткий промежуток времени. На протяжении последних двенадцати часов время возвращения импульса сократилось с 9,7 секунды до 0,8. А кривая, которая вырисовывалась на экране, напоминала перевернутую бутылку, «Викинг» очерчивал крутую спираль в ее открытой горловине. «Бутылка» на глазах уменьшалась, укорачивалась, и конец ее уходил куда-то за экран.

— Ну что ж, — сказал Ротнак, прищурив золотистые, как у кота, глаза, — как только кривая замкнется, наше время кончится. Не успеем и оглянуться, как ее концы сойдутся.

— Короткое замыкание? — отозвался Идерский, повернув к своему другу заросшее лицо. — Тебе, значит, известны свойства пространственно-временного континуума при сверхвысоком напряжении гравитационного поля? Ты гений, мой дорогой, почему же ты до сих пор молчал вместо того, чтобы осчастливить…

— Оставь свою иронию. Заладил: пространственно-временной континуум… Эта кривая знаешь когда замкнется?

— Когда же?

— В тот самый момент, когда «Викинг» разобьется о поверхность коллапсирующей звезды,

— Ну что ж, — вздохнул Идерский, — тогда давай хоть побреемся, а то неловко будет перед черной звездой.

Ротнак пожал плечами:

— К чему эта бравада?

— Если хочешь знать, для самозащиты. Ведь иначе у нас опустятся руки и мы не сможем работать.

— А зачем нам горбиться в этом железном ящике?

Идерский резко откинулся на спинку сиденья, словно его ударили в грудь. Пристально посмотрел в кошачьи глаза Ротнака:

— Ты это серьезно?

— Вполне. Бессмысленные графики, скрупулезные вычисления — все надоело. На кой черт? Перспективы-то нет никакой. Сам же видишь: приближаемся к финишу, перестали даже метаться и барахтаться в гравитационном течении. А вот эта кривая, Ротнак кивнул на экран, — напоминает мне петлю.

— Боишься смерти?

— Не так самой смерти, как страха смерти. А можно ведь стряхнуть с себя этот страх и то время, которое у нас осталось, прожить интереснее.

— Если бы на «Викинге» был ресторан или кафе, — улыбнулся Идерский. — Да ведь джаза и того нет! Впрочем, можно выйти на прогулочную палубу и слушать музыку сфер.

— Ну ты как хочешь — иронизируй, корпи над сетью координат, а с меня хватит. Мое сознание восстает против этой бессмыслицы. К черту все!

Ротнак сбросил спецовку, швырнул ее в угол и вышел, хлопнув тяжелой овальной дверью.

Идерский пятерней расчесал волосы и некоторое время тупо смотрел на дверь, за которой исчез расстроенный Ротнак. Что это с ним стало? Всегда такой сдержанный, упорный в работе, неутомимый в конструировании научных гипотез — и вот размагнитился. Тяжелые времена переживает «Викинг», если даже такие, как он, не выдерживают. Однако же и аргументация у него: времени остается мало, а значит…

Идерского внезапно охватило возмущение. Он встал и, сжав кулаки, непроизвольно шагнул к двери, словно возле нее все еще был Ротнак, это ничтожество, этот пигмей. «Как только кривая замкнется…» А откуда тебе известно, что она вот-вот замкнется? Идерский обернулся, бросил взгляд на экран компьютера. Пока это предположение никак не подтверждается эмпирическими данными. Вот уже довольно долго концы кривой на графике идут параллельно. Да если даже «Викинг» и приближается к катастрофе, то разве не следует работать интенсивнее? А что, если вдруг появится хоть один шанс? Упустить его? Но Ротнаку, видите ли, захотелось «интереснее провести время»! Обыватель в науке. Что может быть интереснее для физика, чем проникновение в глубочайшие глубины материи?

Постепенно Идерский успокоился и снова склонился над панелью радарной установки — посылая импульсы в пространство, наблюдая за движением кривой на матовом фоне экрана. Он останется на своем посту до конца, он должен пережить, прочувствовать все до последней капли, до того неуловимого мига, когда расплющатся молекулы его тела.

Тем временем Ротнак, выскочив в длинный коридор, едва не сбил с ног ботаника Алка, который впервые за долгое время вышел из своей оранжереи.

— О, кого я вижу! — воскликнул Ротнак. — Архитекторам живой природы — пламенный привет!

Алк взглянул на него из-под сдвинутых бровей, холодно ответил на громогласное приветствие, подчеркнув этим презрительное неодобрение наигранного энтузиазма заумного физика. Нашел, видите ли, подходящий момент для острословия.

— А мы не в настроении, — все так же игриво продолжал Ротнак, игнорируя мрачный вид ботаника. — Какие-нибудь неприятности или что-то еще?

Алк едва не застонал от возмущения.

— Ты что — дурак или притворяешься?

Ротнак дружески похлопал его по плечу:

— Не притворяются только животные, и то только те, которые не умеют. — Улыбка исчезла, и обросшее лицо потемнело. Разве что-нибудь изменится, если мы будем дуться на обстоятельства?

— А ты задумывался о том, почему обстоятельства сложились именно так, а не иначе?

— Физика интересует не «почему», а «как». Мы попали в сильное гравитационное поле…

— А как это получилось — знаешь?

Они немного прошли по тесному коридору, потом остановились, держась за поручни.

— Как? — спросил Ротнак.

— Вот именно, как?

— Ну, знаешь, в космосе бывает много неожиданностей…

— А самая большая неожиданность — это халатность нашего капитана…

Ротнак ухватился за свою бороду, словно хотел ее вырвать.

В глазах его появилось крайнее удивление.

— Да, да, да! Преступная халатность! Она и привела к катастрофическому положению. — Алк, намереваясь во что бы то ни стало вызвать гнев Ротнака, еще больше гневался сам. Из-за его гонора и чванства гибнет такая экспедиция! Строит из себя супермена… А вот — упустил момент, заснул за пультом!

— Постой, постой, — воскликнул Ротнак. — Он что же… заснул на посту?

— Представь себе!

— Послушай, Алк, — Ротнак положил ему руку на плечо. Такое обвинение, знаешь… Это очень серьезно…

— Знаю. Дополнение к «Инструкции» он предложил сам. Новоявленный Ликург!

— Но как ты докажешь, что Нескуба…

— Докажу! Стоит только прослушать запись совещания.

— Я был тогда… Но ничего такого не припоминаю… Обсудили, кажется, все до мелочей…

— Ты, наверно, опоздал.

— Ну что ж, если есть основания, то… обвиняй… Я поддержу. Pereat mundus, fiat jnstitia![3]

У Алка гора с плеч свалилась: первый союзник! Он пожал Ротнаку руку и помчался по всему огромному кораблю. Невидимые путы тяготения хватали его за ноги, тело наливалось свинцом усталости, но упрямый биолог не присел ни на минуту, пока не обегал все палубы и отсеки, подбивая экипаж «поставить точку над «i» и постоять за справедливость». Одни встречали его с недоверием, другие равнодушно, особенно больные, переполнившие госпиталь, но большинство удалось наэлектризовать. То тут, то там раздавались возгласы:

— На обсуждение!

— К ответу!

— Закон для всех один!

Почти со всеми переговорил Алк, а с Эолой не решился.

Утомленный и хмурый, вернулся в свою оранжерею, мечтая об одном: прилечь и отдохнуть, подумать наедине с самим собой, как действовать дальше.

В теплице было душно, и у него едва не закружилась голова. Вспомнил свой ботанический уникум, и волна злости снова нахлынула на него.

И вдруг он увидел Эолу. Она медленно шла между решетчатыми перегородками прямо к нему. Шла как привидение, будто бы пробиваясь сквозь туман.

Алк остановился, протер глаза — видение не исчезло. Она… О силы космоса, как он бредил ею, как не хотел, как боялся увидеть сейчас! Какое-то мгновенье превозмогал себя, чтобы просто-напросто не сбежать… Но это было бы смешно. Мальчишество.

Эола приближалась неторопливо, словно шла по прогулочной палубе, а он стоял согбенный, жалкий, готовый провалиться сквозь стальную обшивку корабля. Лаская взглядом ее нежный стан, любовался ею и одновременно трепетал от страха: такую власть имела над ним эта хрупкая женщина. Да скажи она, чтобы он выбросился за борт, он сделал бы это без колебаний. Но она ведь не знает, а может быть, и не подозревает о свЬем могуществе, о власти своей красоты. И конечно же этот Нескуба никогда не любил ее так… Воспоминание о капитане сразу же протрезвило Алка. Чувство вины перед этой женщиной мгновенно исчезло. Мысленно упрекнул себя: размагнитился, готов упасть на колени…

Вступил в разговор первым:

— Возможно, вас интересует мой уникальный цветок? К сожалению, его биологический хронометр почти…

— Нет, — возразила Эола. Едва заметная ироническая улыбка промелькнула на ее алых губах. — Я хотела посмотреть на вас.

Так и сказала — посмотреть, а не увидеть.

— Ну что ж, вот я перед вами, — Алк переступил с ноги на ногу.

Эола пристально посмотрела ему в глаза. Потом обошла сбоку и, уже уходя, произнесла, нажимая на первое слово:

— Такого я от вас не ожидала.

Алка словно ударило током — он качнулся, замахал руками, порываясь бежать за ней, чтобы доказать свою правоту, оправдаться. Он ведь честно, принципиально, но… Да разве ее переубедишь?

В изнеможении опустив плечи, побрел в свою спальню — небольшой куб, пристроенный у входа в оранжерею.

В постели немного успокоился: окончился такой тяжелый, нервозный день.

После дежурства Гордей Нескуба заперся в своей каюте, как будто хотел спрятаться от кого-то.

Настроение было серое, как осенний туман на Рижском взморье, тошнотное, как пюре из хлореллы. В такие минуты не знаешь, куда себя девать, — и к людям не хочется, и без них плохо. Эолы тоже не видно, где она пропадает?

Атмосфера на корабле мрачная, большинство его интернационального экипажа пало духом, только некоторые энтузиасты работают так, словно ничего не произошло. Но это фанатики… А что он сам, капитан? Не исчерпал ли свои моральные силы? Этого еще не хватало!

Повернул кресло к иллюминатору, и сразу предстала перед ним бездонная глубина космоса. Долго смотрел в темнофиолетовый простор, но успокоиться не мог. А ведь обычно созерцание космических глубин снимало тревожное чувство, утихомиривало душу, и тогда появлялось ощущение гармонии между человеком и Вселенной, радостное ощущение здоровья, энергии, когда сердце бьется в ритме космоса. Ритм, согласие… Сейчас этого у многих нет. Почти треть экипажа заболела, и психолог прав, утверждая, что такая ситуация вызвана страхом неотвратимой катастрофы, неминуемой гибели.

Вспомнив о психологе, Нескуба протянул руку к коммуникатору и набрал его номер. Психолог включился, не вставая с постели.

— Заболел? — обеспокоенно спросил Нескуба.

— Да нет, просто думаю…

— И что, в горизонтальном положении появляются более интересные мысли?

Илвала поднялся и окинул капитана внимательным, изучающим взглядом. Произнес с расстановкой:

— Бывает… Изредка…

— А как шахматные настроения?

— Хочешь сыграть?

— Заходи, сразимся, — улыбнулся Нескуба. — Чтобы мозг не дремал.

Совсем недавно шахматная жизнь на «Викинге» била ключом. Шахматистами стали все без исключения, даже те, которые до полета не знали, как ходит пешка. Проводились турниры женские, мужские, на командное и личное первенство, на кубок и тэ дэ и тэ пэ. Ежегодно играли чемпионат корабля, и шахматное искусство обогащалось новыми открытиями. В нынешнем году в финал личного первенства вышли Нескуба и Алк, но о матче между ними сейчас никто и не помышлял.

Расставляя магнитные фигуры, Илвала думал: «Неужели Гордей собирается сыграть матч, несмотря на… Вот это характер! Знает ли он, к какому сражению готовится Алк? Скорее всего, нет. Видно по настроению. Не сказать ли ему? Неприятно…»

— Ну что же, начнем, — сказал психолог, передвигая на два поля вперед ферзевую пешку.

Сражались долго, упорно. И как ни старался Илвала «мобилизоваться», из пяти партий не смог выиграть ни одной и всего одну свел вничью.

Игра так захватила обоих, что они забыли все: и тяготение, которое усиливалось с каждым днем, и черную дыру космоса, и ситуацию на борту. Реальность снова завладела сознанием, как только они вынырнули из шахматных глубин.

— Вот вы, психологи, считаете, что страх смерти угнетает нервную систему и этим ослабляет организм, — сказал капитан, глядя в иллюминатор. — А что же такое смерть? Ты скажешь, что финиш, последняя черта всякой жизни, эндшпиль, в котором природа неизбежно нанесет нам поражение.

— Скажу, — шевельнул бровями Илвала.

— Все это так, — вздохнул Нескуба. — Но почему же раньше мы о ней не думали?

— Это естественно, что психически здоровый молодой человек не думает о смерти, забывает о ней, — ответил Илвала. Да и зачем обсуждать то, что не стоит еще в порядке дня? Кажется, что смерти вообще не существует, что жизнь продлится бесконечно долго. Действительно, как же так: я вот живу, мыслю, и вдруг все оборвется? Сознание тоже имеет противоречивую природу.

— Ну хорошо, — рассуждал капитан, — а мы, люди зрелые, мы-то ведь осознаем свою смертность. Мы ведь хорошо знаем, что так или иначе, а конец волшебного спектакля настанет, природа перед каждым опустит занавес. Откуда же берется страх?

— Это инстинкт самосохранения, побуждение к поискам спасения.

— Мобилизация сил? — капитан перевел взгляд с черного овала иллюминатора на лицо психолога.

— Если угодно — да. — Илвала кивнул, и брови его при этом поднялись и опустились. — Инстинкт самосохранения — великий организатор и изобретатель. Он работает на бессмертие человеческого рода.

— И в нашей ситуации тоже? — теперь капитан снова смотрел в иллюминатор.

— Конечно. Вспомни, какие открытия совершены перед лицом опасности. Один только гравитационный трансформатор…

— Да, открытия значительные… — задумчиво произнес капитан. — Жаль только… — Он резко повернул голову к собеседнику. — А как ты думаешь, изобретатель этот исчерпал свои возможности у нас? Неужели безнадежность настолько деморализовала и подавила наших людей, что никто из них не видит никакого просвета?

— А какой же может быть просвет, если все знают правду и представляют себе безвыходность положения?

— Знают правду… — повторил капитан. — А не слишком ли поспешны эти выводы? Я, например, начинаю сомневаться. И вообще… Знают правду… Ну и что? Разве не известно из истории, что иногда целые подразделения получали такое задание, которое не давало никаких шансов уцелеть?.. Они знали это и шли на гибель. Во имя победы над врагом. Разве это не торжество сознания над инстинктом?

«Что он задумал? — этого психолог никак не мог взять в толк. — Неужели — поставить активный сердечник в охладевший реактор? Впрочем… может быть, это и есть идея… Во всяком случае, лучше действовать, чем сидеть сложа руки». Сказал:

— Я понимаю, но…

— Что «но»?

— У нас особый случай. Если ты хочешь, несмотря на это, начать…

— Почему же несмотря на это? Именно учитывая обстоятельства, необходимо поднять дух экипажа. Мы должны помнить, что на корабле — отряд человечества, отправленный в дальний поиск.

— А что, появились хоть намеки, хоть какие-нибудь симптомы? — Психолог вонзился взглядом в капитана: «Вот интеллект! Даже в меня заронил зерно надежды!»

— Да, симптомы есть, — потеплевшим голосом произнес Нескуба. — И эта мысль появилась буквально в ответ на твой вопрос, дорогой Илвала. Возможно, это интуитивно…

— Каковы же симптомы? — Глаза психолога заблестели, как во время напряженной шахматной игры.

— А вот каковы. — Нескуба повернул кресло так, что оказался лицом к лицу с психологом. — Во-первых — локационный график. Кривая-то не замыкается! Больше того, наметилась тенденция к расширению «горловины». Во-вторых, сила тяготения уже не возрастает. И не исключено, что мы достигли максимума.

Илвала был немного разочарован такими симптомами, но заинтересованности не потерял. Нескуба, конечно, лучше разбирается в гравитационных графиках, и вполне вероятно, что «Викинг» действительно миновал критическую точку…

— Пора уже направить деятельность экипажа в нормальное русло, — продолжал капитан. — А то ведь некоторые совсем потеряли голову. Я могу отдать приказ, это нетрудно. А вот хорошее настроение, энтузиазм… Тут необходимы тонкие психологические методы. Ты понимаешь, дорогой Илвала?

Психолог насторожился:

— Так что же, будем сеять иллюзии? Вместо золота правды подбросим мишуру?

Нескубу не задели ни эти слова, ни тон, которым они были произнесены. Ответил сдержанно, лишь немного прищурил глаза:

— Золото правды… Да какое же это золото, если оно черное?

Капитан с пафосом отстаивал мысль о том, что правда не всегда нужна и полезна и что бывает как раз наоборот.

Илвала слушал и в то же время думал об Алке, о скандальных его обвинениях. Ясно, что Нескуба не знает. Так сказать или нет? Наверно, все-таки не надо. Скоро узнает сам. Неприятная это история, очень неприятная…

— В последнее время, — говорил между тем капитан, — жизнь на корабле как бы оцепенела, замерла. Не написано ни одной картины, не создано ни одной песни, не говоря уже о кантатах и симфониях. Спортивных соревнованиях — никаких. Как же ты, психолог, миришься с эдаким положением?

«Хотя Нескуба ведет атаку на меня, — подумал Илвала, все это он адресует одновременно и себе самому, добиваясь психологического перелома. Это ведь факт, что и его не миновал депрессивный синдром, подобно эпидемии охвативший экипаж».

— С чего начнем? — как бы виновато усмехнулся Илвала.

— С чего? — Лицо Нескубы смягчилось, в глазах промелькнули искорки. — А не начать ли со спорта? Хотя бы — матч на шахматное первенство…

«Не шахматный матч будет с Алком, — подумал Илвала, — а яростная стычка двух антагонистов. И если ботаник добьется своего…»

— Ну так как считаешь? — Нескуба тронул его плечо.

— А что ж, совсем не плохо. Если только ничто не помешает…

— А что может помешать? — пожал плечами капитан. — Завтра же и начнем.

«На самом деле, человек не знает сегодня, что его ждет завтра», — подумал Илвала.

Вызов застал Алка в библиотеке, где он изучал архивные материалы: приказы, распоряжения, инструкции и прочее. Он углубился в бумаги и не сразу услышал, что его зовут.

— Вас разыскивает капитан, — уже громче повторила библиотекарша, женщина с большими грустными глазами, наклонившись над его ухом.

Алк от неожиданности отпрянул, потом встал и подошел к экрану.

— Что с вами, Алк? Не вижу боевого задора.

— Будет задор, будет… — ответил Алк.

— Но когда?

— Чем быстрее, тем лучше, — выдохнул Алк.

— Тогда давайте начнем сегодня. Я думаю, в малом спортзале, не возражаете?

— В малом? Не хватит мест…

— Думаете, будет столько болельщиков? — улыбнулся капитан. — Ну что ж, заходите, посоветуемся с арбитром. Я вас жду.

Алк с полуоткрытым ртом смотрел, как темнело изображение капитана. «Болельщики, арбитр… Да это ведь он о шахматном матче! А я… Ну, погоди, я за тебя возьмусь!..»

Матч на первенство «Викинга», особенно после ничейного счета 12:12, привлек внимание едва ли не всех свободных от вахты. Тринадцатое очко! Для кого же это число окажется счастливым? Все места в зале были заняты задолго до начала. Здесь стоял глухой гул — люди давно уже не собирались, и сейчас царило нервное возбуждение. Речь шла о чем угодно, только не о гравитационных путах, сковывавших корабль. Все словно сговорились — об этом ни слова! Или на самом деле шахматный поединок увлек зал?

Две молодые женщины — красивая брюнетка и спортивного вида блондинка — разговаривали, время от времени посматривая по сторонам.

— Ты часто прогуливаешься с этим инженером, — говорила со скрытой завистью брюнетка. — Что ты в нем нашла?

Блондинка пожала плечами:

— С ним легко, и время проходит быстро — как на крыльях летишь. — Она улыбнулась, и мальчишеское ее лицо, озаренное улыбкой, стало милым, симпатичным. — Понимаешь, он все время говорит сам. Сам спрашивает, сам отвечает. А я только слушаю, да и то не все. Если неинтересно, думаю о своем. Но обычно он говорит интересно.

— А мой пока найдет слово, даже паста из хлореллы прокиснет.

— Не знаю, в чем тут секрет, а со мною все разговорчивы, даже Алк.

— Ну, этот охотнее разговаривает с Эолой. Хотя в последнее время… Ты как думаешь, кто из них прав — Алк или Нескуба?

— Если даже и Алк, я все равно за капитана! — И блондинка вызывающе взглянула на подругу.

— Логика… — отпарировала та.

— Доброта — вот моя логика!

— Ну, знаешь… Так можно докатиться…

Блондинка не ответила, только сверкнула глазами. На этом разговор прервался.

Мужчины не сводили глаз с демонстрационного табло, на котором электронный луч мгновенно высвечивал изменения в расстановке фигур. События на шахматной доске развивались бурно. Сперва инициатива была у Нескубы, но постепенно Алку удалось выравнять игру, а затем и перейти к активным действиям. Теперь большинство знатоков отдавало предпочтение черным, то есть Алку, — по всей вероятности, из-за неудачного хода белого ферзя на g7.

Кто-то вполголоса произнес:

— Хотя у белых лишняя пешка, но позиция…

— Борьба титанов!

— Не надо было брать пешку на g7. Теперь черная ладья нападет на ферзя — и каюк.

— Но ведь ход белых.

— Ферзь может взять еще одну пешку — на h 7.

— Ну, тогда совсем… Атака черных будет неотразима.

Рука сама потянулась к ладье, но Нескуба своевременно спохватился и остановил ее над самой фигурой. «Не смей! сказал он себе. — Потеря темпа!» Ощутил, как из глубины души выплывает страх, мысли разлетаются, как листья на ветру. Взять себя в руки, обуздать эмоции! Нужна ясность мысли…

Нескуба нахмурил брови и снова принялся анализировать позицию. Времени у него в обрез, взять мысли под контроль и дисциплинировать их… Они появлялись непроизвольно, и трудно было их успокоить. Да, времени все меньше и меньше. А что такое время? Очередность событий, ситуаций, положений?.. Вот сделаю ход, и положение изменится, появится совершенно иная ситуация. Калейдоскоп: от одного движения меняется вся картина. «Викинг» попал в гравитационный туннель, и вот пожалуйста… А часы тикают, цокают, стреляют… Какой же сделать ход? Какой ход? Какой ход? А не подтянуть ли ферзя к центру событий?.. Почему же ты все-таки колеблешься? Этого еще не хватало. Какой же ты капитан, если не можешь побороть страх?

Нескуба начал мысленно укорять себя, и это было реальной приметой мобилизации духовных сил.

Алк старательно скрывал свою радость — держал как птицу в клетке. Хотя Нескуба только сдвинул брови, было видно, что он сильно взвинчен и нервничает… «Да-да, он боится! Ну, конечно, угроза так очевидна и неотвратима. Сейчас я ему покажу… Больше не будет спать на посту!»

Алка охватило хмельное предчувствие победы. Он бросал взгляды то на доску, то на руку Нескубы, которая вот-вот должна была сделать ход. Ну что ж, давай, давай!.. Теперь уже поражения не избежать! Наверно, пойдет ферзем, но это тоже не спасет… Так и есть — взялся за ферзя…

— ФЬ7.

Алк сразу же ответил:

— ng8.

Белый ферзь отошел на h8, и в этот миг сердце Алка встрепенулось, забилось в радостном ритме. Разгром! Алку хотелось выкрикнуть это слово на весь зал, очень хотелось! Разгром! Но он только вяло проговорил:

— Ну что ж, сдавайся, капитан.

Протянув сильную руку, Алк цепкими пальцами поднял ладью и, взяв пешку на g2, объявил шах.

Вскинув глаза на лицо капитана, успел заметить, что по нему пробежала гримаса боли. «Ага, попался? Чего ж тут еще раздумывать? Сдаваться надо!»

Зал тоже затаил дыхание, ожидая, что капитан сейчас пожмет Алку руку, поздравляя его с победой. Кое-кого даже раздражало, наверно, бессмысленное его упрямство. Что здесь можно еще сделать, как не сдаться?

Когда Алк объявил шах, Нескуба совершенно механически взял ладью ферзем и пробормотал:

— Сдаваться? Не-ет! Мы еще посмотрим!

Но в голосе его чувствовалась безнадежность. Алк поставил свою ладью на g8. Пропал ферзь! «Как же обороняться без ферзя? Но погоди, погоди, ферзь отдается за две ладьи! Да у меня еще лишняя пешка… А позиция… У меня ведь чудесная позиция! Поторопился Алк… Я ведь беру с шахом!»

Нескубе стало все так ясно, словно рассеялся туман. Еще не веря себе, окинул взглядом доску. Так и есть, черные пошли на авантюру. Ну что ж, сейчас наступит неожиданная для них развязка.

Благодарно посмотрев на свои ладьи («Как хорошо, что они объединены!»), Нескуба взял ферзем черную ладью на g8. Шах!..

Радостный блеск в глазах Алка растаял и погас, появилась кислая мина.

— Вот теперь можно поговорить и о капитуляции, — не удержался капитан.

Алк смотрел на доску исподлобья. Да, спасенья нет. Отступать некуда, ферзя приходится отдать за ладью, а потом — под угрозой мата — и коня…

— Сдаюсь, — угрюмо произнес он и встал, вобрав голову в плечи.

Только теперь услышал капитан шум в зале, словно включился динамик.

Низкорослый, с уплощенной головой арбитр Хоупман пожал капитану руку, поздравил с «блестящей победой», а тот почему-то не радовался. Ожесточение борьбы ушло, и теперь, увидев, как пробирается к выходу ссутулившийся, словно побитый, Алк, Нескуба поймал себя на том, что сочувствует биологу. В самом деле это очень неприятно — испытать поражение…

— Спасибо, спасибо, дорогой Хоупман, — наконец ответил он арбитру. — Победил я случайно, возможно, благодаря магии числа тринадцать… Оно всегда было для меня счастливым.

— А может быть, еще и воля к победе? — улыбнулся Хоупман, задрав голову, чтобы получше разглядеть лицо капитана. — Это черта вашего характера.

Поздравив капитана с победой, Хоупман оглянулся и не увидел Алка — тот был уже у выхода.

— Товарищ Алк! — закричал арбитр. — Куда вы так спешите?

Ботаник смутился, постоял какую-то минуту колеблясь, а потом обернулся и решительно зашагал назад, к сцене.

— Второе место на «Викинге» — это… это… знаете ли, высокое достижение! — обратился к нему Хоупман, не то иронизируя, не то радуясь за Алка, который, чтобы выйти в финал, победил нескольких сильных шахматистов.

Алк вежливо поблагодарил судью и сказал:

— Разрешите несколько слов, не относящихся к шахматам…

Шум в зале утих, все посмотрели на сцену. Нескуба и Хоупман стояли заложив руки за спину.

Алк заметно волновался, а когда начал говорить, казалось, бросает в зал не слова, а камни:

— Вы что — забыли, в каком положении мы все находимся? «Викинг» — на краю гибели. А по чьей вине? Я обдумал ситуацию и по размышленье зрелом твердо заявляю — виноват капитан! — Алк сделал паузу, и в тишине, воцарившейся в зале, слышно было его тяжелое дыхание. Не оборачиваясь к Нескубе, ткнул в его сторону пальцем: — Преступная халатность капитана, его пренебрежение своими обязанностями — вот причина, приведшая к таким трагическим для всех нас последствиям. Вы помните, какое дополнение к «Инструкции» предложил сам капитан? За особенно тяжкую служебную провинность переводить в пассажиры…

— Но ведь вы, и я хорошо это помню, выступали против этого пункта, — бросил реплику Хоупман.

— Да, я тогда возражал, но вы все одобрили! — Алк обвел рукою зал. — И это дополнение обрело силу закона. И в нем не было оговорено, что это не распространяется на капитана, что он только диктует законы, а сам их действию не подлежит…

Эола сидела в первом ряду и смотрела то на суетливого Алка, который размахивал руками и вертел головой, то на своего Нескубу, стоявшего и слушавшего выступление своего шахматного оппонента с выдержкой, с достоинством, не позволяя себе вставить ни единого слова, так, словно шла речь совсем не о нем, а о ком-то другом. Эолу раздражали жесты Алка, его скрипучий голос. Мелкий человечишко… А сколько в нем злобы, жестокости… Пигмей рядом с Гордеем. Так ошибиться в человеке…

Краска стыда залила ее лицо — никуда не денешься, было приятно, когда он ей льстил. Да разве же знала она, что он так коварен?..

Кто-то наконец перебил Алка:

— Доказательства! Какие у тебя доказательства?

Алк ухмыльнулся:

— Здесь не философская дискуссия, а уголовное дело, и если бы не было доказательств…

— Выкладывай! — не отступался все тот же голос, и Эола поняла, что это голос психолога Илвалы.

— Имеется свидетель, который говорит одну только правду, — ответил Алк. — Это электронная память. Стоит послушать запись совещания, когда к питан впервые сообщил о катастрофическом положении корабля, и не останется ни малейших сомнений. Тогда он сам признался, что, находясь на посту, задремал…

Все взгляды устремились на капитана. Как он отреагирует?

Эоле припомнилось, будто бы и на самом деле Нескуба говорил тогда что-то в этом роде. Кажется, ему нездоровилось, у него был плохой вид… Но эта придирчивость… А если даже и задремал, разве это… Корабль ведут электронные навигаторы, а они-то бессонны!

В зале стало тихо, как в ухе. Казалось, даже вычислительные приборы приостановили свое еле слышное жужжание и в самом воздухе появилась такая напряженность, словно вот-вот должен произойти взрыв. Выстрелом прозвучало чье-то сухое покашливание, и снова все оцепенело в зловещей тишине.

Нескуба негромко произнес:

— Включите, пожалуйста, запись этого совещания…

И через несколько секунд все услышали:

«Товарищи, вы уже, конечно, обратили внимание на то, как изменилась ситуация. «Викинг» попал в гравитационное поле, причем источник этого достаточно интенсивного поля пока неизвестен. Нам нужно срочно…»

Минута за минутой прослушивалась запись — все было зафиксировано до самой незначительной реплики, но о халатности капитана не было ни звука!

На лице Алка появилась мозаика из красных и белых пятен. Капитан внешне оставался спокойным, у него был вид сосредоточенный и задумчивый, и только Эола заметила, что у мужа немного прищурены глаза, а это означало, что он прячет волнение.

Из динамиков звучал такой характерный, такой милый Эолиному сердцу голос:

«…Это явление требует исследования. Но прежде всего необходимо выправить курс «Викинга». Энергетическим резервом мы еще не пользовались. А он ведь и дается именно на случай непредвиденных, неожиданных обстоятельств. И если нет возражений, прошу всех немедленно занять свои места, антиперегрузочные костюмы — обязательны. Дежурный пилот и штурман остаются здесь. Совещание окончено».

«Ну вот, — с облегчением подумала Эола, — он абсолютно ни в чем не виноват и чист перед коллективом».

Алк стоял ни жив ни мертв, разводил руками и виновато улыбался, мол, как хотите, так понимайте, что хотите, то и думайте.

Но тут Нескуба сделал несколько шагов вперед и сказал:

— В записи ничего такого нет, потому что во время совещания об этом не было разговора. Но товарищ Алк прав: я все-таки задремал. Возможно, это произошло под влиянием гравитации, но факт остается фактом — я не сразу заметил показания приборов…

«Что он говорит! — ужаснулась Эола, с такой силой сжав кулаки, что даже пальцы побелели. — Кто его тянет за язык?»

— Так что вину свою я признаю и не хочу уходить от ответственности, — Нескуба выпрямился. Теперь он смотрел в зал уже не прищуренными, а широко открытыми глазами честного человека, готового ко всему. За те пятнадцать минут, которые прокручивалась запись, он магически изменился, и сейчас это был совсем другой человек — собранный, решительный, вдохновенный. Словно смотрел далеко за горизонт времени и видел то, о чем остальные и не догадывались.

«Боже, какой он красивый! — подумала Эола. — Таким я его никогда еще не видела… Интересно, догадывается ли он об этом?»

— Обязанности капитана передаю астронавигатору первого ранга штурману Павзевею, — заключил Нескуба. — А теперь продолжим.

Павзевей, человек с могучей фигурой в изысканной штурманской форме с золотыми позументами, встал и направился к выходу, по-видимому торопясь к капитанскому пульту. Тень лакированного козырька элегантной фуражки закрывала его лицо, и невозможно было понять, обрадован он таким неожиданным повышением или, наоборот, огорчен.

Некоторое время стоял такой шум, что невозможно было ничего понять. Словно сговорившись, высказывались все одновременно, что-то выкрикивали, не слушая друг друга, размахивали руками. Эола даже глаза закрыла, чтобы не видеть всей этой суматошной кутерьмы. Она была оглушена и никак не могла прийти в себя. Были моменты, когда казалось ей, что все это страшный сон, что вот сейчас она проснется — и все окажется в порядке, пойдет своим чередом. Дело Нескубы? Кошмар! Они уже выбирают суд. Алк — общественный обвинитель? Да что же это происходит? Какой-то анархический психоз…

Каждая клеточка ее мозга возмущалась, протестовала.

«Судьба! — шептала она, закрыв лицо руками. — Хоть напоследок сжалься над ним… Ну почему в сложной системе Вселенной выпала нам такая вот несчастливая судьба? — Опустив руки на колени, вздохнула и уже спокойно подумала: — Наверно, судьба действует по закону больших чисел, а этому закону нет дела до моих переживаний».

Постепенно опомнилась, и до ее слуха начало доходить то, что происходило в зале.

Алк требовал применения дополнения к «Инструкции».

«В пассажиры — это ведь для такой деятельной натуры… Эола снова ощутила острую ненависть к биологу. — Нетерпимый, ожесточенный. И один ведь пропадет в своей оранжерее, нелюдим!..»

Общественным защитником Нескубы выступил Илвала. Он начал с того, что подвергнул сомнению юридическую правомочность дополнения. Разве высшие инстанции, составлявшие и утверждавшие «Инструкцию» на Земле, санкционировали это дополнение? Они не могли этого сделать хотя бы потому, что дополнение внесено в «Инструкцию» после того, как связь с планетой давно уже была прервана. А в самой «Инструкции» нет пункта, который допускал бы ее изменения или дополнения.

— Таким образом, совершенно ясно, что это — самодеятельность, — Илвала обвел взглядом зал, словно пытаясь заглянуть каждому в глаза. — Самодеятельность чистой воды. А раз так, уместен вопрос: зачем было огород городить? Полагаю, вот зачем. Психологически это дополнение оправдало себя, дисциплина укрепилась, исполнение обязанностей стало более добросовестным, ответственность возросла. Одним словом, дополнение это — мера исключительно психологическая…

— Ответственность! — выкрикнул Алк. — Пример показал сам капитан!

— Дальше, — продолжал Илвала, не обращая внимания на реплику Алка, словно и не слышал ее. — Вина капитана Нескубы не установлена, не доказана.

— Он сам признал!

— Его признание не является доказательством. Наоборот, это доказательство его скрупулезной честности перед собой и перед коллективом. Несомненно, проявился и психологический фактор: нетоварищеское отношение, некорректность и бестактность, даже антипатия со стороны некоторых коллег, непонятная и ничем не оправданная враждебность. Я убежден, что капитан сделал свое заявление, находясь в стрессовом состоянии… (Эола, бросив на Нескубу тревожно-настороженный взгляд, заметила, что он шевельнулся, словно хотел что-то сказать, но передумал и продолжал молчать, немного склонив голову.) Потому что фактически нет за ним никакой вины. Движением корабля управляет электроника, дежурство же установлено на случай аварийных повреждений.

— Значит, виновата электроника? — насмешливо произнес Алк. — Давайте накажем ее!

— Не надо ерничать, Алк. Мы находимся в таком положении, когда единство и сплоченность коллектива нужны как воздух.

— Я хочу справедливости, только справедливости! — снова выкрикнул Алк и посмотрел на своих единомышленников, ожидая поддержки. Но все молчали и сидели неподвижно, словно окаменели.

— А кто здесь не хочет справедливости? — повысил голос Илвала. — Все мы хотим! Но чтобы дойти до истины, нужно оставить демагогию и встать на путь правды. Почему не сработала электроника? Вот в чем вопрос. Проверкой установлено: программа не учитывает тяготение как опасность. Мы еще далеко не все знаем о матушке-природе и не в состоянии втиснуть ее ни в какую перфокарту. Структура космоса так невероятно сложна, что и представить трудно. Вот в чем суть, истина и справедливость! Nuda veritas[4], как говорили римляне. — Илвала сделал паузу, чтобы перевести дух, и заключил: — Я предлагаю закрыть это дело как необоснованное и бездоказательное. Надеюсь, что все мы проголосуем за полное доверие капитану.

«Ну вот и все, — облегченно вздохнула Эола. — Кому же не ясно, что это интрига психа, очумевшего и засохшего в оранжерее, озлобленного типа? Нескуба совершил преступление! Только больное воображение могло такое предположить. И это убедительно объяснил Илвала…»

Нескуба спустился со сцены и молча сел рядом с Эолой.

Нервное напряжение спало, но тревога почему-то не проходила. Льдинка страха, какого-то невыразимого опасения где-то глубоко в груди никак не хотела растаять, обдавала холодом сердце. Едва уловимое предчувствие беды дурманным туманом застилало сознание. Неужели еще не все позади? Откуда такая необузданная злоба у этого Алка? Что плохого сделал ему Нескуба? О боже, пошли ему сердитую, сварливую жену! Однажды он философствовал: «У нас нет сторон света. Где север, или юг, или запад, или восток? Все перемешалось, а пространство без ориентиров, без направляющих символов, что же это за пространство? И вот оно накинуло на нас петлю». Испугался: его существование оказалось под угрозой. Тогда она только удивилась, а теперь видит, что все у него в голове перепуталось.

Последнее слово Нескубы перед голосованием. Встал статный, но словно немного увядший. Провел ладонью по лбу, заговорил медленно:

— Здесь было верно сказано — курс корабля держит электроника. Но это же никак не снимает моей вины. Я должен был внимательно контролировать систему навигации — точно так же, как и систему жизнеобеспечения. Вы только не подумайте, что я потерял надежду и все мне безразлично. Совсем наоборот. Локационный график дает основания надеяться, что «Викинг» проскочит между Сциллой и Харибдой.

«Такое впечатление, что у него появился комплекс вины и обреченности, — подумала Эола. — К чему эти жесты? Хотя, может быть, такая его позиция тронет сердца…»

Эола посмотрела на своих коллег и многих не могла узнать: хмурые, насупленные лица, глаза отводят в сторону. Таких, пожалуй, растрогаешь… И даже вот этот, заросший, кажется Ротнак, который снует между рядами, раздавая листки для голосования, даже и он дышит неприязнью, недоброжелательством. Почему они так настроены? Какие неприятности причинил им Нескуба? Не иначе нарушен закон совместимости. Слишком долго одни и те же физиономии.

И к ней тоже подошел Ротнак — словно не замечая Нескубу, молча сунул в руку бумажонку, и ей показалось, что вовсе не бумага эта, а огонь жжет ей ладонь. На листке всего две фразы, одну из них надо зачеркнуть:

«Считаю капитана Нескубу виновным».

«Не считаю капитана Нескубу виновным».

Отвернулись люди друг от друга — прячутся с этими бумажками. Да чего тут еще колебаться? Не виноват он, нисколько не виноват, ни на ангстрем![5] Зачеркнула строчку, искоса глянула на соседей — что на их лицах? Отнесла свой листок ящик на краю сцены, — вернулась на свое место. Через силу улыбнулась мужу, мол, что ж, увидим, каков будет результат, ждать осталось уже недолго. Алк демонстративно опустил свой листок последним.

Настраивалась оптимистически, но чем меньше оставалось времени — уже подсчитывали бюллетени! — тем больше охватывала ее тревога. Мысли метались в разные стороны, и невозможно было их удержать. Но вот шум утих. Объявляют результат… Виновен? Капитан Нескуба признан виновным большинством… в один голос! Это голос Алка перевесил, это его каинов камень… Получается, он один решил дело? С ума сойти! Она вскочила с места, крикнула:

— Я требую переголосовать! Почему это один голос Алка…

Нескуба положил ей руку на плечо, мягко усадил на место:

— Не надо, Эола. Это твой голос перевесил…

— Что? — обернулась она к нему с перекошенным лицом. Что ты сказал?

— Я видел. Ты зачеркнула вторую строку.

Эола не села, а упала на стул. Она, она перепутала строки! Капитан сидел молча, не мешая ей плакать.

До «Всякой всячины», как прозвали один из грузовых отсеков, переполненный разным инструментом и всяческими приспособлениями, Нескуба шел твердым шагом. Теперь, когда он стал «пассажиром», появилось у него много свободного времени, вот и решил заняться живописью. А краски лежали во «Всякой всячине». Как художник-любитель Нескуба еще в студенческие годы пробовал силы в пейзаже, и не без успеха. Так почему бы не взяться за кисть здесь, на борту «Викинга»? Чтобы никому не пришло в голову, что Гордей Нескуба пал духом. Этого еще не хватало!

Эола едва поспевала за ним. Вдоль узкого коридора стояли все, свободные от вахты, а многие даже с дежурства ушли, чтобы посмотреть на них. Ох уж это человеческое любопытство!..

Когда Нескуба проходил совсем рядом, глаза опускались. Один только Алк смотрел прямо. Эола тоже не отвернулась, но взгляд ее скользнул мимо Алка так, словно его здесь и не было. И этим она сказала больше, чем можно было сказать словами.

Нескуба нахмурился, поправил берет, на котором блеснула золотом капитанская кокарда — пылающее солнце, — и молча прошагал дальше. «Хорошо, что сила тяготения не увеличивается и можно идти нормально, — подумал он, оглянувшись на Эолу. — А то бы ползли согнувшись… Этого еще не хватало!»

— Внимание, внимание! — громко провозгласили динамики. Нескуба и Эола замедлили шаг. — Последние наблюдения показывают, что «горловина» имеет тенденцию к расширению.

Лица всех, в том числе и экс-капитана и его жены, просветлели. «Горловина» расширяется — да это же надежда на спасение!

— Всем занять свои места! — раздалась команда Павзевея. Немедленно по местам!

«Проскочим? Удара не будет? — думал Нескуба. — Удивительная черная дыра… Неужели она пуста? А может быть, это совсем и не черная дыра? Но откуда же такое тяготение?»

Мысли Эолы закружились в другом направлении. Раз теперь обстоятельства меняются в лучшую сторону, значит…

Нескуба решил не возвращаться в каюту и продолжал свой путь по опустевшему коридору в сторону «Всякой всячины». Он нажал кнопку, люк отошел в сторону, и они с Эолой забрались в тесную каморку, такую тесную, что негде было повер нуться. При свете тусклой лампы лоснились контейнеры, ящики, трубы, разноцветные коробки.

Нескуба присмотрелся к наклейкам и вскоре отыскал продолговатый ящик с красками. Неторопливо вытащил его, но открывать не спешил. Думал только о переданной информации. «Горловина» расширяется… Интересно, что бы это могло означать?

Оба молча сели на ящики. Нескубу охватила неожиданная нежность, он притянул Эолу к себе и вдохнул такой привычный и всегда такой приятный запах ее волос. Вспомнились почему-то летние вечера на Украине, зеленые берега Днепра — какое это счастье ощущать нежное, ласковое тепло воздуха, слышать плеск волн!.. Он и в Риге, куда поехал учиться, не мог забыть родного Днепра, а широченные плесы Балтики всегда напоминали ему величественную реку. И вот теперь плыли перед его взором лунные вечера, как легкокрылые яхты. Он прижимал Эолу к себе, а память воссоздавала картины далекого прошлого. Да и на самом деле — разве тот хлопец он сам? Шло время, и юноша постепенно, но неотвратимо становился другим, и его тогдашнее состояние удерживалось только в памяти, да и то все больше теряя четкость. Наукой установлено, что за восемь лет в процессе ассимиляции и диссимиляции возобновляются все клетки в организме. Человек, внешне оставаясь тем же, становится другим. А его «я» — разве оно неизменно на протяжении жизни? Tempora mutantur et nos mutamur in illis[6].

Внезапно его охватила слабость, в ушах зашипело, и его начало клонить как-то набок, он словно провалился в черный хаос. Силы его покинули, и тело казалось теперь ватным, тряпичным, пуховым.

Очнувшись, Нескуба увидел (сперва как в тумане, а потом яснее), что и с Эолой произошло то же самое: она упала на колени, одна рука ее повисла плетью до пола, другая как-то странно, безжизненно лежала на ящике.

— Что с тобой? — он тронул ее за плечо. Она раскрыла глаза, бессмысленно посмотрела на него. — Тебе плохо?

— Я теряю сознание… — проговорила она еле слышно.

Нескуба с трудом поднялся, помог встать и ей.

— Послушай, — она посмотрела ему в глаза, — а не случилось ли что-нибудь с кораблем? Я чего-то боюсь, у меня в голове непонятное творится…

Нескуба растерянно посматривал по сторонам. Тесный, захламленный отсек. Почему они здесь оказались?

— Наверно, я за тобой пришел… Ну, конечно, за тобой…

— А я зачем сюда забралась?

— Кто тебя знает. Вам, женщинам, всякое в голову приходит.

— А вам, мужчинам, нет?

Переговаривались вполголоса, все ещу будучи не в состоянии преодолеть страх, не веря, что на «Викинге» все в порядке.

«Что-то здесь не так, — думала Эола, выходя из отсека, со мною что-то произошло, а он не говорит…»

Нескуба был недоволен этой нелепой ситуацией. Хорошо еще, что коридор пуст — ни души. Где это видано — бродить вот так, неизвестно зачем, по самым дальним отсекам! Этого еще не хватало!

Ворчал на Эолу, чтобы и ее успокоить, и самому избавиться от смятения. А оно не отпускало его, и мысли путались. Пошел за женой. А почему он не вызвал ее по радио? Да, в конце концов, как она попала в этот отсек? Чепуха какая-то. Нужно обсудить все это с психологом.

— Капитан! — разнеслось по всему коридору так громко, что Нескуба вздрогнул. — Капитан, мы ждем вас в спортзале.

Нескуба узнал голос астрофизика Хоупмана, арбитра матча, и немного успокоился. Сейчас он сядет за шахматную доску, и все будет нормально. Ну, произошло кратковременное затемнение сознания или даже амнезия[7], ничего особенного. Может быть, последствие истощения. Пора, все-таки пора использовать неприкосновенный запас, а то хлорелла и хлорелла, черт бы ее побрал… А главное — сконцентрировать волю, не распускать нервы. Любое, даже малейшее действие — под контроль сознания!

В спортзал Нескуба вошел твердым, упругим шагом. Зал был полон, на сцене за шахматным столиком уже сидел Алк, рядом стоял Хоупман. Увидев капитана, он шагнул навстречу, пожал ему руку и сразу же включил часы. Белыми играл Алк, и, пока он думал над ходом, Нескуба окинул взглядом присутствующих. На утомленных лицах — состредоточенность, ожидание и ничего особенного. Потихоньку разговаривают женщины, мужчины смотрят на демонстрационное табло. Неужели никто не заметил его отсутствия? Правда, могли подумать, что он просто был занят. Эола сидела в первом ряду и была совершенно спокойна. Одно только немного озадачивало Нескубу: казалось ему, что такую сцену он уже видел, переживал нечто подобное.

И эта шахматная партия со взаимными угрозами вроде бы знакома — то ли сам ее когда-то играл, то ли видел в сборнике задач. Но как ни напрягал он память — вспомнить не мог. Это нервировало, вносило дискомфорт в настроение. А, этого еще не хватало!..

Посмотрел на доску, изучая позицию.

Предпоследним ходом Алк взял ферзем пешку на g7 — теперь у него лишняя пешка, но сейчас он пожалеет, что взял! Ведь ладьей можно атаковать ферзя — и либо отдавай его за ладью, либо получай мат. Попался, хитрый Алк? А, ну-ну, куда он пойдет? Может быть, уберет ферзя? Так и есть — пошел на h6. Ну и наглец!

Нескуба сразу же ответил: JIg8, и все его существо наполнилось предчувствием торжества. Задуманная им ловушка сработала четко! Алку не оставалось ничего другого, как сдаться. Но нет, он берется за ферзя и ставит его на h3. Нескуба, недолго думая, берет ладьей пешку на g2.

— Шах!

Зал онемел, даже женщины перестали разговаривать. Все взгляды прикованы к демонстрационному табло. Удар ладьей наверняка вынудит Алка капитулировать. Но упрямый биолог берет ладью ферзем.

«Ах, ты так, — думает Нескуба, — ну так получай!» И нападает второй ладьей на ферзя — ng8. Белый ферзь погибает, ну а без ферзя…

Алк берет вторую ладью с шахом — «Dg8. Пожалуй, лучшего хода у него и не было. Ферзь отдан за две ладьи. Достаточная компенсация.

Энтузиазм Нескубы начал спадать, исчезать, как вода в песке. Неужели просчитался? Дрожащей рукой, уже предчувствуя поражение, взял ферзем коня. Алк неожиданно напал на его ферзя — ЛП — dl, и этим ходом судьба партии была решена. Черный ферзь отдан за одну ладью…

Нескуба, превозмогая горечь поражения, остановил часы и пожал руку Алка. Тот не смог скрыть свою радость — глаза его блестели, сияли торжеством, губы дрожали, хотелось громко рассмеяться. И, наверно, он рассмеялся бы, если бы не подошел Хоупман. Как арбитр, он, может быть, слишком уж серьезно поздравил его «со значительным достижением в мудрой игре».

— Но подумайте о своей флоре, — неловко улыбнулся капитан, — а то ведь хлорелла…

Что-то проворчав в ответ, Алк отправился в оранжерею и там дал волю своим чувствам. Тешился, как ребенок, — носился между решетчатыми стенами, заглядывал в стеклянные призмы бассейнов, где покачивалась зеленая масса хлореллы, и все приговаривал:

— Вот это всыпал! Так держать! И хлорелла здесь ни при чем…

Неожиданно взгляд его упал на гигантский цветок — лепестки расправились, обрели ту великолепную упругость, которая поддерживает форму. Удивительно: какой же источник жизни насытил эти нежные, прозрачные лепестки?

— Космическая Алка, — прошептал Алк, — моя чудесная Космическая Алка!.. Под таким названием ты войдешь в ботанические реестры Земли…

Вспомнив о далекой, навсегда потерянной Земле, Алк помрачнел. Уселся возле своего цветка, в который раз рассматривая его, а думал о капитане.

Это был очень удобный случай, чтобы выступить с обвинением. Почти все собрались, и, возможно, кто-то ждал… И он тоже собирался… Почему же промолчал? Ну, впрочем, ничего, не надо торопиться. В конце концов его промах не такой уж решающий. Необходимо проанализировать все без малейшего предубеждения, объективно. История знает не один случай несправедливых репрессий… Да и зачем выращивать в себе колючки зла? Они ведь вонзятся и в тебя самого, да и еще больнее!..

Его понемногу охватывало чувство успокоения, покладистости, и он становился иным, и окружающий мир обретал для него теплую тональность. Он начал оживать, как этот космический цветок; негативные эмоции таяли, открывая душу солнцу.

Вспомнил Эолу. На ее чутком лице появилось болезненное выражение, когда Нескуба потерпел поражение. Любит. Это, наверно, очень приятно, когда тебя любят. Это счастье… А кто же здесь, на космическом корабле, осчастливит его, Алка? Да никто и никогда. Счастье уже поделено между другими, а время отмерено. Сколько там еще осталось, чтобы это небольшое пространство, которым они себя ограничили, превратилось в металлический гроб? Время и пространство — вот в чем суть…

Алк долго сидел, задумчиво глядя на лепестки своего необыкновенного цветка, словно хотел найти в них ответ на вопрос, которого не мог сформулировать.

Нескуба изнемогал, распластанный на постели, сон, тяжелый, словно урановая плита, душил, как бы придавливая тело, и капитан не мог даже пальцем пошевелить. Снилось, что застрял он в тесном туннеле, невозможно даже плечи расправить, каменные стены сжимаются, серый мрак застилает глаза, и душу охватывают страх и бессилие. Промелькнули чьи-то перекошенные злобою лица, проплыло несколько формул, среди них четко выделялось гравитационное уравнение общей теории относительности, которым материя увязывалась с геометрией пространства-времени; затем все потемнело, и стало Нескубе так жутко, что он застонал. Легла на плечо чья-то рука.

— Что с тобой?

Он проснулся, но еще не окончательно, ориентироваться еще не мог, и тусклый свет ночного плафона вызвал у него одно лишь недоумение. А рука, соскользнув с плеча, погладила его щеку. И вдруг — женский голос, громкий, пронзительный:

— Кто это?

В голосе испуг и возмущение. Голос Эолы — Гордей сразу узнал и раскрыл глаза. Эола отшатнулась от него, нервно и торопливо пряча руки за спину. Смотрела на него, не отрывая глаз, словно видела впервые в жизни.

— Я спрашиваю: кто это? — повторила она уже тише и включила свет.

— Ты что, не видишь? — отозвался Нескуба. — Эола…

— Голос как будто бы твой, но это ведь не ты… — колеблясь и пересиливая сомнение, говорила Эола, — ты совсем другой… ты — не ты… Послушай, что это за глупые шутки?..

— Этого еще не хватало: собственная жена не узнает!

Нескубе хотелось вскочить одним прыжком, но это ему не удалось. Тогда, опираясь на руки, он с трудом сел, словно после тяжелой болезни. Усилилось тяготение? Но ведь Эола передвигается свободно… И почему она все время смотрит на его грудь? Что она там увидела?

Нескуба невольно коснулся рукой груди и обомлел: борода! Откуда борода?! Ухватил обеими руками жесткие волосы, провел сверху вниз — борода до самого пояса! Все еще не веря, дернул ее и сморщился от боли. Нет, не приклеена, настоящая. За одну ночь вырос эдакий веник?!

— Эола… Это какое-то наваждение… Лег спать молодым, а проснулся…. Сколько же я проспал? — Гордей посмотрел на пружинный хронометр, вмонтированный в стену рядом с видеофоном. Стрелки показывали 11 часов 13 минут бортового времени. — Хм… Одиннадцать… А может быть, двадцать три?

— Часы стоят, — сказала Эола и села на кровать, запахивая халат.

— Стоят?

Гордей наклонил бородатую голову к часам:

— Да, время остановилось…

— Наоборот, — сказала Эола, — оно мчится с космической скоростью. Если мы так постарели за одну ночь… А седины у тебя сколько! Борода серебрится. Ты похож на святого со старинной иконы.

— А ты на святую ничуть не похожа, — Нескубе хотелось пошутить, но не получилось: в голосе его отчетливо слышалась старческая шепелявость. — Да неужели же мы так постарели?!

Нескуба с жалостью посмотрел на жену. Охо-хо! Морщины под глазами и в углах бескровных губ, лицо — как засохшее яблоко. Спросил:

— Как ты себя чувствуешь?

— Скверно, — Эола провела ладонью по лицу, словно снимая паутину. — Как может чувствовать себя старушка? Помню, у нас…

Нескуба раздраженно махнул рукой:

— Сантименты, реминисценции… Не ко времени это, пойми.

Эола промолчала. Смотрела, как этот совсем чужой старикан без толку возится у видеофона. Мучается, нажимает на кнопки, а экран все не включается и только смотрит в каюту мертвым бельмом.

— Что же это такое? — бормочет Нескуба себе под нос. Быть того не может, чтобы атомные батарейки сели. Они ведь на двадцать пять лет…

Торопливо надев капитанскую форму, которая теперь мешковато сидела на нем, Нескуба отправился в командный отсек. Раздражение и тревожное чувство постепенно ослабевали, рассеивались.

За пультом сидел, сгорбившись, глубокий старик, в котором Нескуба с трудом узнал Павзевея. Куда только девались его стройность, молодцеватость… Запали щеки, усталый взгляд когда-то таких живых глаз, и большая белая лысина вместо буйной шевелюры.

«Волосы словно метеоритом сдуло, — подумал Нескуба, — а лицо успел побрить».

Увидев капитана, Павзевей взял форменную фуражку, лежавшую на пульте, и натянул ее по самые уши.

— Не надо, — капитан взмахнул рукой, давая понять, что формальности сейчас излишни. — Что происходит, как ты думаешь?

Павзевей встал, оглянулся, нет ли кого-то еще, и заговорил своим и не своим голосом:

— Что происходит? А бес его знает… Если ты хочешь проверить мои взаимосвязи с реальностью, тогда… — Павзевей приподнял фуражку и провел ладонью по лысине. — Скажу откровенно: со мною что-то не то… У меня, видишь ли, провалы памяти. Вроде бы еще вчера, заступив на вахту, был еще молодым, а сейчас… И ничегошеньки не помню. Сколько времени прошло? Словно пролетело оно со скоростью света… И я уже лысый… — И он погладил темя, голое, как экран. — Был момент, когда я подумал, что схожу с ума.

— Успокойся, друг, — Нескуба тронул его плечо. — Я просто хочу разобраться в ситуации. Со всеми нами что-то не в порядке. Что показывает локационный график?

— Вот, смотри, «горловина» укоротилась и расширилась. Или мне так только кажется?

— Нет, на самом деле так, — задумчиво произнес Нескуба. Скоро мы ее пройдем.

— Скоро? — горькая улыбка заиграла на обросшем лице Павзевея. — Доживем ли? Сколько нам осталось? Ты тоже, капитан, взял курс на старость — не чувствуешь?

— Ты прав: все мы… как-то сразу постарели. — Нескуба склонился над панелью внутренней связи, но, как ни воевал с кнопками, экран и здесь оставался мертвым. — Что случилось?

Павзевей пожал плечами:

— Не успел проверить.

Нескуба невольно бросил взгляд на обзорный экран. Ни единой точки, ни одной искорки — извечная тьма, которая, наверно, никогда не знала, что такое луч.

«И в этой черноте завяз «Викинг»… — подумал он, ощутив холодное дыхание ужаса. — В какое же пространство мы угодили? Неужели все еще кружимся вокруг коллапсирующей звезды? Или, может быть, что-то совершенно иное? Возможно, все это всего-навсего бредовые гипотезы…»

Черное пространство гипнотизировало, притягивало, как пропасть, пугало Нескубу своей необъятностью, как бы придавливало сознание тяжелой плитой. Он явственно ощутил свою ничтожность, свою бесконечную малость в этой всемогущей Вселенной. Но это был миг, один миг. «К черту все эти комплексы! Этого еще не хватало! Нужно делом заниматься, а я…»

Тряхнув головой и расправив плечи, он взбодрил себя, как только мог.

— Ну, вот что, Павзевей, ты все-таки оставайся у пульта, а я пойду посмотрю, как там остальные. И нужно наладить внутреннюю связь.

— Хорошо.

Павзевей сел на свое место, снова сбросив свою красивую фуражку и обнажив сияющую лысину.

Капитан, стараясь ступать как можно тверже, покинул командный отсек.

Как и предполагал, ничего утешительного не увидел. Никому из экипажа не удалось уйти от неминучей старости — ни мужчинам, ни женщинам. Заросшие, сморщенные лица; кое у кого в глазах испуг, растерянность, безнадежность. И почти всех охватила глубокая депрессия. Когда-то веселый, духовно здоровый коллектив космического корабля превратился в некий заброшенный пансионат для пенсионеров. Особенно пострадали женщины. Хотя Нескуба на себе испытал «феномен старости» (так мысленно назвал он то, что с ним и со всеми случилось), ему было очень обидно видеть, как время глубоко перепахало их лица, еще недавно такие милые и пригожие.

Кое-кто еще завтракал в каютах, а некоторые, потребив надлежащие калории, сидели в лабораториях, но Нескуба не был уверен, что они там что-то делают: слишком уж стали старыми и немощными.

Несколько кают пустовало, и они напоминали Нескубе покинутые гнезда. Где их жители? Ему все стало ясно, когда зашел он в госпиталь. Небольшое овальное помещение в центре корабля было переполнено больными. Вокруг них хлопотали все три врача, в том числе и Эола.

— Что за эпидемия? — спросил Нескуба.

— В основном анемия, — ответила Эола. — Даем витаминные препараты, но, сам понимаешь, этого недостаточно, необходимо усиленное питание.

— Хорошо.

Нескуба шагнул к экрану, чтобы тут же передать приказ, но, вспомнив, что связи нет, только махнул рукой.

— Ну, а Ротнаку, пожалуй, уже ничто не поможет, — шепнула Эола капитану на ухо и глазами показала на кровать, где, скрючившись, лежал физик. Бледная с синеватым оттенком рука больного сжимала клок рыжевато-белой бороды. Нескуба сразу почувствовал, что дело плохо.

— Что с ним?

— Тяжелый случай. — Эола отошла с Нескубой в дальний угол. — Последнее время он только и делал, что подрывал свое здоровье…

— Конкретно, — нетерпеливо перебил Нескуба.

— Глубоко поврежденная эндокринная система. Сердечно-сосудистая тоже. Применяем все возможные методы…

Нескуба подошел к Ротнаку, склонился над ним и осторожно коснулся его плеча.

— Ротнак… Ты слышишь меня, Ротнак?

Физик не пошевелился, только вздрогнули веки и едва шевельнулись губы — возможно, хотел что-то сказать, но не смог.

— Что же ты, дружище?..

Спазм перехватил горло Нескубы, и он не смог вымолвить больше ни слова. Молча, даже с каким-то странным любопытством смотрел он, как постепенно сползают с бороды Ротнака посиневшие пальцы, как западают, становясь серыми, щеки и на глаза набегает зловещая тень. Эола бросилась за шприцем, но это было уже не нужно. Нескуба снял берет, минуту постоял, склонив голову, затем, ни на кого не глядя, вышел из палаты.

«Так… Первая смерть в космосе… — запульсировала мысль. — Переступил черту Ротнак… Ну что ж, эту черту рано или поздно переступит каждый… В свой час…»

Хотелось как можно скорее дойти до каюты, упасть на постель и лежать, ни о чем не думая, забыться… Но какие же тяжелые ноги, будто бы чугунные…

«Кажется, начинаю сдавать, — упрекнул он себя. — Этого еще не хватало!..»

Заставил себя обойти весь корабль, чтобы своими глазами увидеть каждый отсек, мастерские, лаборатории, склады. Съел свою порцию хлореллы и тут же отдал приказ об усиленном питании — старший повар сразу взялся за составление нового меню.

В командный отсек вернулся Нескуба вконец обессиленным, тяжко опустился в свое командирское кресло и несколько минут сидел без движения.

— Внутренняя связь налажена, — доложил Павзевей, подчеркивая, что считает капитаном Нескубу.

— Так… Хорошо… — Нескуба поднял голову. — А что там было?

— Энергоблок. Батарея села.

— Атомная батарея? — вскинул брови Нескуба.

— Да.

— Выяснить причину. Атомная батарея… Невероятно!

— Причина одна — время. — Павзевей снова коснулся лысины и отдернул руку, словно ее обожгло.

Нескуба некоторое время молчал, затем включил микрофон и, глядя на свое изображение на экране (настоящий старикан!), заговорил, снова ощутив себя капитаном.

— Товарищей Хоупмана, Идерского, Илвалу, Лойо Майо прошу ко мне.

Когда психолог и физики явились, старчески медлительные и неповоротливые, Нескуба долго не мог их узнать.

«Ну и постарели! — щемящая жалость шевельнулась в груди. — Вероятно, ощущают свое тело как чужой поношенный костюм. Так же, впрочем, как я. Мы ведь не успели привыкнуть к старости».

— Не знаю, как назвать нашу встречу, — развел руками Нескуба. — Симпозиум? Коллоквиум? Или небольшая научная конференция? Необходимо проанализировать ситуацию. При этом, мне кажется, не грех дать волю фантазии. Чем больше будет предложено идей, тем лучше. Таким образом, надеюсь, нам удастся хоть немного продвинуться в решении задачи, где почти все параметры неизвестны. Свободная дискуссия позволит найти рациональное зерно и сделать правильные выводы. Начните, пожалуйста, Хоупман, вам слово.

Астрофизик сделал движение, чтобы встать, но Нескуба жестом остановил его.

Хоупман заговорил вполголоса, время от времени оглядываясь на черный овал обзорного экрана, словно остерегаясь кого-то постороннего:

— В последнее время на «Викинге» происходит нечто невообразимое. Некоторые моменты можно истолковать разве только как нарушение закона причинности. А что, если мы попали в такую систему координат коллапсирующей звезды, которая характеризуется щелями во времени? Иначе трудно объяснить прерывистость в наших действиях. Я, например, не могу припомнить, каким образом оказался у гравитационного трансформатора…

— А мы с Эолой опомнились во «Всякой всячине», — сказал Нескуба. — Помните, как раз перед матчем? До сих пор не могу понять, как и зачем мы туда попали.

— Может быть, это провалы памяти? — вставил Илвала.

— Возможно, — согласился Нескуба. — Но опять-таки что за причина? Ведь эти странные провалы испытали все или почти все. Но вот если принять предположение о щелях во времени, тогда все прояснится.

— А это наше постарение? — обернулся из-за пульта Павзевей. — Перед сном экипаж был молод. Не могли же мы в конце концов проспать пятьдесят земных лет и остаться в живых!

— Позвольте, а почему именно пятьдесят? — спросил Лойо Майо.

— Аккумуляторы питания внутренней связи, рассчитанные на пятьдесят лет, исчерпаны. Пришлось менять пластины.

— Так, это уже что-то другое, — задумчиво произнес Идерский. — Щелями это объяснить невозможно. Наоборот, здесь, очевидно, произошло уплотнение времени, значительное его ускорение.

— Получается, за десять часов — пятьдесят лет? — пробормотал Нескуба. — Ничего себе!

— Теоретически в пространстве, которое интенсивно сжимается, время может лететь с бесконечно большой скоростью, сказал Хоупман. — Тысячелетия могут промчаться за одно короткое мгновенье, целые тысячелетия. Так что нам… в этом смысле повезло.

— Действительно, — вздохнул Павзевей, — если бы с такой скоростью…

— Тогда мы бы здесь сейчас не сидели и не обсуждали бы парадоксы времени и пространства, — иронически усмехнулся Илвала.

— Все это так, — покачал головой Идерский. — На тысячу лет нас никак уж не хватило бы.

У Нескубы немного отлегло от сердца: шутят, улыбаются значит, не все еще потеряно.

Заговорил рассудительно, взвешивая слова:

— Коллапсирующая звезда, пространство, замкнутое на самое себя… Все мы сходимся на том, что «Викинг» попал в гравитационную ловушку черной дыры. Но вот прошло достаточно времени…

— Может быть, пятьдесят лет, — вставил Павзевей.

— Да, пятьдесят лет, а мы все падаем и падаем… Но получены ли новые характеристики… этого объекта?

— Самое звезду как таковую нащупать не удалось, — ответил Лойо Майо. — А вот конфигурация неба очень изменилась. Галактики стягиваются воедино. Все видимые галактики.

— Стягиваются воедино? — переспросил Нескуба, и поредевшие брови его взлетели вверх. — Следствие скорости «Викинга»?

Лойо Майо потер пальцами лоб, словно хотел разгладить морщины:

— Нет, наша скорость здесь ни при чем… То есть она в какой-то мере… Но не это главное. Очевидно, меняется геометрия пространства. Мы углубились в такую область Вселенной, где возможны парадоксальные явления. Впрочем, выводы делать еще рано, наблюдения продолжаются…

Идерский придерживался примерно такого же мнения:

— Необходимо проводить наблюдения пространства всеми имеющимися способами, чтобы охватить не только Метагалактику, но и элементарные участки. Максимально широкий спектр наблюдений — вот что даст нам возможность разобраться в новой картине Вселенной.

Прислушиваясь к рассуждениям ученых, Нескуба пытался воплотить их абстракции в некие конкретные реалии, представить себе эти «щели во времени», искривление пространства, его замыкание на себе, мерцательное влияние времени… И ничего не получалось. Воображение оперировало обычными образами эвклидова пространства и не могло создать никаких других конструкций. Конечно, Нескуба понимал, что здесь может помочь только математическое мышление, что абстракции нужно ловить сетью формул, и все равно ощущение этого невидимого препятствия, ограничивавшего воображение, подавляло мысль и угнетало душу.

В дверном проеме появилась женская фигура, и, присмотревшись, Нескуба узнал Эолу. Подойдя, она шепнула ему на ухо:

— Пора проводить Ротнака.

— Что? — не понял капитан.

Она повторила.

— А-а… да… — Мрачная действительность напоминала о себе, требовала своего, и нужно было оторваться от романтической сферы гипотез. Нескуба встал. — Вот что, друзья, настало время попрощаться с Ротнаком.

На глазах Идерского появились слезы.

— Неужели Ротнак… — прошептал он, глядя на Эолу. — Неужели он…

Эола молча кивнула и ушла.

— Да, — Нескуба обвел взглядом своих товарищей. — Первые похороны в космосе.

Один за другим вышли они из командного отсека. Только Павзевей сутулился у пульта.

Лойо Майо молча положил перед Нескубой черную фотографию. Мол, смотри и постарайся понять, что это такое. Глаза его поблескивали. Нескуба склонился над фотографией, но, как ни напрягал зрение, ничего не мог различить, кроме равномерной черноты. Протер глаза пальцами, но эффект был все тот же.

— Его бесконечность Космос?

Астроном кивнул.

— Я такого языка не понимаю, — поднял голову Нескуба. Не можете ли вы дополнить этот негатив словами?

— Это… видите ли… потрясающее открытие…

— Я ничего здесь не вижу.

— Ах да, прошу прощения! Извините, пожалуйста! — Лойо Майо засуетился, роясь в карманах комбинезона. В конце концов вытащил откуда-то что искал. — Вот, будьте добры. — И, протянув Нескубе лупу, указал пальцем на правую сторону фотографии. — Взгляните сюда.

Нескуба принялся пристраивать лупу, то приближая, то отдаляя ее от фотографии, и снова ничего не обнаружил.

— Вот она где! — Астроном дрожащим пальцем ткнул куда-то. — Одна-единственная точечка во всем пространстве.

Нескуба навел лупу на это место и только теперь действительно заметил маленькую белую точку.

— Разве это не царапина?

— Технология у нас на высоте. А этот уникальный документ имеет эпохальное значение. Здесь зафиксирована вся наша Метагалактика. Мир, откуда мы вылетели…

— Вот эта светлая точечка?

— Именно она! — кивнул головой астроном. — Конечно, при очень большом увеличении.

— Неужели мы улетели так далеко? — ужаснулся Нескуба. Да на такое расстояние не хватило бы жизни тысячи поколений!

— Расстояние здесь, может быть, и не такое большое. В космических масштабах — рукой подать. Суть в размерах нашей Метагалактики. Мы ее видим сбоку, размер ее составляет микроскопическую часть сантиметра: десять в минус тридцать третьей степени.

Брови Нескубы сошлись на переносице, на лбу собрались морщины. Что он такое говорит? В минус тридцать третьей степени? Это ведь ноль целых, за ним еще тридцать два нуля и единица. В своем ли он уме, этот Лойо Майо?

— Это парадоксально, но…

— Но факт? — подхватил Нескуба и испытующе взглянул на собеседника. Тот не выдержал взгляда, отвел глаза в сторону, губы его вздрогнули, будто он хотел что-то сказать, но не решился.

«Все ясно: психическое расстройство, — подумал Нескуба. В условиях бесконечных стрессов нетрудно и свихнуться… Тревожно-маниакальное состояние…»

Между тем Лойо Майо объяснял дальше:

— Такому парадоксу содействовала большая концентрация массы, что неминуемо вызвало искривление пространства…

В глубине обзорного экрана Нескуба заметил гроздь золотых точек — далекие звезды посылали весточку о своем существовании.

— Наступил момент, когда пространство замкнулось, — продолжал Лойо Майо.

— И теперь миллиарды звезд спрессовались в одну элементарную частицу. Не так ли?

— Нет, здесь не то. Наши галактики помещаются в этой элементарной частице.

— Ай-я-яй! — сокрушенно покачал головой Нескуба. — Бедные галактики! И наша Земля там, человечество, цивилизация… Не тесновато ли им в таком объеме? Да вы не отчаивайтесь… Изображая улыбку, Нескуба встал, обнял астронома за плечи. Выше голову! Мы ведь пока тоже не спрессовались в какой-нибудь электрон, а остаемся людьми.

— Мы выскочили оттуда… — смущенно проговорил Лойо Майо, высвобождаясь из объятий Нескубы. — Понимаете — выскочили через горловину так называемой черной дыры, так что… непосредственной угрозы… пока нет… Не надо волноваться…

«Это открытие травмировало психику капитана, — в свою очередь подумал астроном, — вон как отреагировал… Не нужно было так прямо… как лазерным лучом… Вероятно, стоило позвать Илвалу…»

— Я не волнуюсь, — сказал Нескуба. — Но вы ведь сами говорите: явление парадоксальное… Ну хорошо, хорошо, идите отдыхайте, а звезды… звезды тем временем могут еще высыпаться из этой гравитационной ловушки, и все станет на свои места.

Лойо Майо попятился к выходу, с подозрением поглядывая на капитана. Догадался, что тот думает о нем, и это только подтвердило его собственное предположение о психике Нескубы: ведь сумасшедшие считают ненормальными всех, кроме себя.

— Да-да, — бормотал астроном, — вы тоже отдохните… Все крайне переутомлены.

Нескуба шел за ним до самого выхода, заслоняя собой экран, и все беспокоился: «Только бы он не заметил скопления звезд, только бы не заметил…» Закрыв массивные двери, вздохнул, вернулся на свое место у пульта. Черная фотография, принесенная астрономом, почему-то тревожила, мозолила глаза, и он резко отодвинул ее в сторону. Какая-то бессмыслица — Метагалактика в элементарной частице! Бесконечно большая масса замкнута в бесконечно малом пространстве. А луч? Как он мог вырваться оттуда? Ну и фантастика! Игра больного воображения, и больше ничего…

Перевел взгляд на обзорный экран и даже улыбнулся. Вот она — Вселенная. А вот и новая Галактика, а он болтает о какой-то элементарной частице! Да, свихнулся, бедный, не иначе.

Нескуба соединился с каютой Илвалы, но психолога не оказалось на месте. Передал радиовызов по всему кораблю, и минут через десять Илвала явился.

— Взгляни, — капитан указал на черную фотографию и пододвинул лупу. — Это принес Лойо Майо.

Илвала улыбнулся:

— Знаю, я как раз от него.

— Ну, как он там?

— Беспокоится, что травмировал твою психику.

Теперь и Нескуба рассмеялся, его широкая, как опахало, борода задрожала.

— Какой же ты ставишь диагноз? Не pseudologia phantastika?[8] Жаль, если такой ученый…

— Не торопись с выводом, Гордей. — Илвала сел рядом с Нескубой, повертел фотографию в пальцах. — Это ведь документальный снимок, и он содержит информацию.

— Какую? О чем?

— О структуре Вселенной.

Нескубу передернуло:

— Что здесь происходит? И ты туда же?

— Видишь ли, капитан, они там в обсерватории ни на минуту не прекращали наблюдений. Можем ли мы им не доверять? Почему?

— А вот почему! — Гордей резким движением руки указал на обзорный экран, где отчетливо видно было скопление звезд. Однако на Илвалу это не произвело впечатления.

— Я не астроном и не физик, дискутировать с тобой не собираюсь. Вызови специалистов, а я послушаю. Интересно: что они скажут?

Нескуба с удивлением посмотрел на психолога, но склонился над микрофоном внутренней связи. Вызвал астрофизика Хоупмана, Идерского и, естественно, астрономов. Лойо Майо явился на этот раз со своим коллегой — Александром Осиповым, который все время хмурил брови. Сам Лойо Майо казался спокойным, едва ли не равнодушным, но по тому, как дрожали у него пальцы, когда брал он в руки «черную фотографию», Нескуба заметил, что он сдерживает свои эмоции. Но что его волнует? Неужели это неожиданное «открытие» или обсуждение, на которое они собрались?

— Ну что ж, товарищи, хотя перед нами вечность, зря время терять не будем, — капитан сдержанно улыбнулся и продолжал: — Вы, вероятно, уже кое-что слышали об астрономической сенсации, и вот возникла мысль обсудить ее всем вместе. Прошу вас, Лойо Майо, проинформировать товарищей более подробно.

— Вот здесь, — сказал Лойо Майо, подняв фотографию над головой, — портрет Вселенной, последний портрет… Наружные размеры всей нашей Метагалактики, — здесь Лойо Майо иронически улыбнулся, — бывшей нашей Метагалактики — составляют сейчас 10x3 сантиметра. — Он положил фото на блестящий пластик пульта управления. — Мы должны это учитывать, прокладывая дальнейший маршрут… Если бы я oдин получил такие результаты, то подумал бы, что сошел с ума. Но ведь мы вели наблюдение вместе с Александром Осиповым.

Все слушали Лойо Майо как завороженные. Вся Метагалактика — в элементарной частице! Миллиарды миллиардов звезд, планет… Неисчислимая энергия, эмоции, мысли, прошлое и будущее — живая, бурлящая материя… Да как же все это может поместиться в микроскопическом объеме?

Воображение Нескубы, наконец здравый смысл сопротивлялись, не принимали такого парадоксального допущения.

Когда Лойо Майо закончил, некоторое время царило молчание. А потом заговорили все сразу, и Нескубе пришлось повысить голос, призывая к порядку.

У компьютера расположился Хоупман, маленький, сморщенный старикашечка, и на экране возникло кружево формул, которью невозможно было опровергнуть. Аналитический ум агрофизика убеждал тонкой логикой мышления. Формула Вселенной разрасталась, как некое волшебное дерево, и ее символические знаки, такие невыразительные сами по себе, будучи собраны в систему, обретали фантастическую силу. Они сжимали и спрессовывали Метагалактику в тот квант пространства) который выражался величиной Ю-33 сантиметра. Макрокосм в микрокосме, бесконечное в конечном! Указывая на испещренный формулами экран компьютера, Хоупман напомнил, что подобные космологические идеи выдвигались еще в двадцатом столетии и что кое-кто считал это игрой ума по схеме: «Что случилось бы, если бы было так…»

— Теперь мы видим, что это не умозрительные конструкций, а сама реальность, — устало произнес астрофизик.

— Реальность… — тихо повторил Нескуба, растерянно глядя на коллег. — А это разве не реальность? — и он указал на скопление звезд в левом верхнем углу обзорного экрана. Голос его звучал немного раздраженно. — Что же это, по-вашему?

И тут все умолкли: взгляды заскользили по большому обзорному экрану, где белели какие-то пятнышки.

Хоупман пожал плечами:

— По всей вероятности, иная Вселенная открывается перед нами. Космический Гольфстрим выносит нас на новый простор.

— А что вы на это скажете, Идерский?

— Что ж, эти утверждения не противоречат теории и, как видим, подтверждаются действительностью. Нам только нужно преодолеть инерцию привычного мышления. Мироздание неизмеримо сложнее, чем мы себе представляли до сих пор, как в смысле структуры, так и в отношении фундаментальных законов.

Идерский шевельнулся и… поплыл по воздуху. В той же позе — словно все еще сидя на стуле.

— Осторожно! — воскликнул Нескуба. — Держитесь за сиденье!

Но его предостережение запоздало: все, кроме него самого и Осипова, который тоже успел вцепиться в подлокотники, очутились под белым пластиковым куполом. Беспомощно барахтаясь, они то касались друг друга, то разлетались в разные стороны. Один ворчал, другой что-то выкрикивал, третий смеялся — все находились уже в состоянии эйфории, даже Осипов перестал хмуриться. Невесомость! Путы гравитации порвались. Невесомость — это ведь спасение! Невесомость — что может быть прекраснее!

Посматривая на своих товарищей, которые плавали, как рыбы в аквариуме, капитан ощутил какую-то непонятную истому во всем теле, легкое головокружение. Перед глазами вздрагивала серая дымка. Он попытался сосредоточиться на этом явлении, но безуспешно: в каждую данную минуту забывал то, о чем думал только-только что. Память улетучивалась, и, естественно, самый этот процесс тоже зафиксировать было невозможно. Он не успел даже заметить, как все они молодели, как минута за минутой укорачивались их усы, бороды, а потом и вовсе исчезли, как темнели их волосы, а лысина Павзевея покрылась густой шевелюрой. Каждый ощущал упругость в мускулах, бодрость во всем теле. Весь экипаж помолодел — и женщины, и мужчины физически стали такими, какими были примерно на седьмом году полета, когда попали в Космический Гольфстрим. Еще один зигзаг Времени, и зигзаг счастливый для наших путешественников: к ним вернулись молодость, здоровье, желание жить и работать.

Помолодевший, полный энергии, Гордей Нескуба в свободные от вахты часы не мог усидеть в своей каюте. То отправлялся к Лойо Майо и Осипову, чтобы припасть к окуляру телескопа, то забредал в клуб посмотреть новый фильм, снятый на «Викинге», но больше всего времени отдавал электронной памяти корабля. Прослушивал то, что надиктовал сам или его помощники. Эолу это удивляло, она даже пробовала выспросить, чего он добивается, но Гордей только отмахивался, виновато улыбался и молчал. Но все это не могло скрыть от чуткой подруги внутреннего его беспокойства или, пожалуй, даже тревожных предчувствий. Что-то мучило Нескубу, не давало спать, он осунулся, под глазами появились синяки. В конце концов Эола не выдержала:

— Да у тебя ведь истощение нервной системы, Гордей!

Нескуба пробормотал что-то невнятное, но Эола не отступилась:

— Ты ведешь себя… безответственно!

— Да? — усмехнулся Нескуба.

— Да! У тебя симптомы нервного заболевания, полечиться надо, отдохнуть…

— Верно! Отправлюсь на Рижское взморье. Море, лес, река, песок, чайки — лапки у них красные и клювы тоже, на головках пепельные платочки…

— Я ему серьезно, а он шутит.

Нескуба вздохнул, перестал улыбаться.

— Наверно, ты, Эола, права. И в самом деле, что-то с нервами. Но я должен знать, куда девался человек.

— Это ты о ком?

— Ротнака-то нет.

— Какого Ротнака?

— Физика. Забыла? Энергичный такой, с кошачьими глазами…

— Тот, что работает с Идерским?

— Работал…

— Куда же он делся?

— Никто не знает. Электронную память я прослушал уже несколько раз — никакого следа.

— А как они… с Идерским? — настороженно спросила Эола.

— Преступление исключается.

Эола покраснела: на самом деле, как она могла такое подумать?

— Да, конечно, это я так… Но куда же он девался? Может быть, забрался в какой-нибудь уголок, а там случился с ним сердечный приступ или инсульт… Мало ли что может быть…

— Я осмотрел весь корабль.

— Послушай, а почему ты держишь это в секрете? Почему бы не включить в поиск весь экипаж?

Нескуба тут же, не выходя из своей каюты, включил сеть внутренней связи и объявил об исчезновении Ротнака.

Эола посоветовала повторить, и он еще дважды передал это сообщение, произнося каждое слово как можно спокойнее. Это был верный признак того, что он очень волнуется.

Как и следовало ожидать, известие об исчезновении одного из них взбудоражило весь экипаж корабля. Искали всюду, рыскали по всем закоулкам, но Ротнака нигде не было. Скафандры для выхода в космос были на месте все до одного — в каждой каюте, в рабочих помещениях — и запасные комплекты, содержащиеся в специальных коридорных нишах. И скафандр Ротнака тоже свисал металлической головой из зажима. Стало быть, в космос он не выходил!

Нескуба опасался: а вдруг возникнут подозрения? Но моральный дух экипажа выдержал это испытание с честью. Только и всего, что реплика Эолы, да и то наедине с ним.

И все-таки — что же случилось с Ротнаком?

Капитана угнетала неизвестность, да еще и то, что на корабле, по всей вероятности, разыгралась трагедия, а ни он и никто другой ничего не видели, не слышали, не знают! Что же это — всеобщий провал памяти? Массовое наваждение? В голову лезли самые невероятные мысли, в которых фигурировали даже какие-то таинственные инопланетяне.

Но вот наконец гром грянул! Первый пилот Саке Мацу проверил разгрузочный отсек и сразу же обнаружил: одной портативной ракеты не хватает! Все сошлись на том, что Ротнак в состоянии аффекта или какого-то иного психического стресса покончил самоубийством, выбросившись в космос. Так было вписано и в электронную память «Викинга» — покончил самоубийством. И если бы кто-нибудь сказал капитану Нескубе, или астронавигатору Павзевею, или даже психологу Илвале, что они сами «похоронили» Ротнака в космосе, что пилот Саке Мацу включил пусковой механизм, который вытолкнул ракету с телом покойного Ротнака во Вселенную — если бы кто-нибудь смог это сказать, — они бы ни за что не поверили. Однако этого никто и никогда им не скажет, разве только во сне приснится нечто подобное, но настолько невыразительное и призрачное, что исчезнет так же мгновенно, как и возникло.

Смятение, вызванное такой неожиданной и совершенно непонятной смертью физика, понемногу улеглось, экипаж «Викинга» входил в обычный ритм работы. Некоторое время шла дискуссия, касающаяся направления полета. Куда лететь? С какой целью?

Решено было созвать совещание. В рубку управления собрались все, кроме стоящих на вахте. Первое слово Нескуба дал астроному:

— Лойо Майо сторожит космос, дружит с галактиками, вот и послушаем его мнение.

— Мы со здешними светилами еще не успели познакомиться, в тон капитану сказал Лойо Майо. — Но уже выработали довольно широкую программу исследований. По предварительным данным (они еще требуют проверки), «Викинг» вынырнул в эту соседнюю Вселенную вблизи центрального района Галактики, и направление от ее ядра обещает максимальное разнообразие объектов для наблюдения и изучения.

Нескуба видел: даже сама эта мысль приводила астронома в восторг.

— Пояс жизни, — многозначительно произнес Лойо Майо, всегда располагается на периферии Галактики. Если мы даже не выйдем на планету, пригодную для колонизации, то несомненно сделаем не одно важное открытие, которое обогатит науку о Вселенной.

«Фанатик науки, его хлебом не корми, дай только что-нибудь поизучать, для него самое дорогое в жизни — процесс изучения как таковой, — подумал Нескуба. — Но к чему все наблюдения, если они не приближают нас к Земле?»

Осипов поддержал коллегу:

— Нет никакого сомнения в том, что ось от центра до периферии Галактики — наиболее перспективна…

«И этот туда же, — мысленно комментировал Нескуба, глядя на суровое лицо ученого, на его брови, соединившиеся над переносицей. — Наверно, оба потеряли надежду на возвращение. Но зачем же тогда нужны все эти открытия, если их нельзя передать на Землю? Неужели для астронома наблюдение космических тел — и форма, и смысл существования? Нет! Человечество — вот альфа и омега нашей жизни!»

Планетолог Сиагуру, естественно, отстаивал «планетную программу».

— Помимо своих, солнечных планет, человек не побывал еще пока ни на каких других. Быть может, в этой Галактике нам повезет?

«Не очень-то ты тоскуешь по своей Африке, — думал Нескуба. — Его, видите ли, больше интересуют чужие планеты».

Пока Сиагуру говорил, капитан присматривался к людям и, к огорчению своему, заметил, что многие симпатизируют палеонтологу, а на лицах других написаны равнодушие и безнадежность. И физик Идерский, и биолог Алк, и астронавигатор Павзевей, и даже психолог Илвала выглядели какими-то инертными, и казалось, их вовсе не интересует тема дискуссии.

Нескуба все же надеялся, что к нему присоединится большинство, а что касается поддержки со стороны Павзевея и Илвалы, то это не вызывало ни малейшего сомнения.

— Скажу сразу, товарищи, что с предложением нашего астроблока согласиться не могу, — начал Нескуба, поглядывая на скопление звезд, которое серебрилось на обзорном экране. Мы не можем не осознавать себя частью человечества…

Капитан доказывал, что лететь нужно именно в направлении ядра Галактики. Это даст хотя бы какой-то шанс попасть в черную дыру, которая выведет в свою Галактику. Он развивал гипотезу об обмене материей между соседними вселенными.

— Коль скоро «Викинг» был вынесен в эту Вселенную гравитационным течением Космического Гольфстрима, то почему не допустить, что есть где-то и обратное движение? Как вы думаете, Идерский?

Заручиться поддержкой физика Нескуба считал очень важным.

Идерский пошевелил пальцами на подлокотниках, затем коснулся пряжки эластичного пояса, удерживавшего его в кресле, и сказал:

— В принципе я с вами полностью согласен, капитан…

— Это уже хорошо, — поспешил зафиксировать Нескуба. — Я так и надеялся.

— Но только в принципе, — покачал головой Идерский. — Да, мне тоже импонирует гипотеза об обмене материей между соседними мирами. Вполне вероятно, что именно так оно и есть. Но в ваших рассуждениях отсутствует даже упоминание о времени и пространстве. Вы только прикиньте — и сразу убедитесь, что даже если бы в нашем распоряжении была еще тысяча лет жизни, то и тогда мы не приблизились бы к ядру этой Галактики на какое-то заметное расстояние. А камер анабиоза на «Викинге» нет.

— Кто знает, может быть, до этого туннеля всего какихнибудь несколько месяцев полета! — бросил реплику Нескуба, разочарованный рассуждениями Идерского. — Может, здесь рукой подать!

Идерский посмотрел на капитана, пожевал губами и снисходительно улыбнулся:

— Вы меня простите, но это уже, знаете ли, гадание на кофейной гуще. Может быть, близко, а может быть, недосягаемо далеко — это не научный подход к проблеме.

— Что же вы предлагаете? — холодно спросил Нескуба, уже жалея, что вырвалось у него это «может быть».

— Я считаю: необходимо прощупать пространство с помощью гравиметров, лететь в ту сторону, где будет обнаружено средоточие гравитации.

— Да, гравитационные исследования следует вести непрерывно, — согласился Нескуба. — Но их эффект мог бы быть значительно большим, если бы «Викинг» двигался в направлении ядра.

— Вероятность здесь не намного выше нуля, — не сдавался физик. — А вот поиски в «поясе жизни», как выразился Лойо Майо, открывают заманчивую перспективу. Высадившись на одной из планет, — а они здесь, бесспорно, явление не редкое, — мы тем самым утвердим и закрепим дальнейшие границы земной ноосферы[9]». Разве это не великая цель?

— Не вижу никакого величия в том, чтобы отмежеваться от всего человечества, — сказал Нескуба. — Наше существование потеряет смысл.

Некоторое время все молчали. Реплика капитана заставила многих призадуматься.

— По-моему, — сказал психолог Илвала, — направление к ядру перспективно. Увеличивается вероятность попадания, а самое главное — появляется ориентир, цель, к которой надо стремиться. Имею в виду то, о чем напомнил капитан, — нашу Вселенную, родную Землю…

Нескуба слушал Илвалу, и настроение его улучшалось. Может быть, все-таки удастся переубедить упрямые головы!

Вслед за Илвалой поддержал капитана Павзевей. Но вот астрофизик Хоупман… Он заявил, что поиски обратного туннеля дело совершенно безнадежное, и от них необходимо отказаться с самого начала, чтобы впоследствии не испытать многих неудач и разочарований.

— Вы зовете нас в призрачный мир иллюзий, но тот, кто не опирается на реальность, неминуемо обречен на поражение.

«Вот тебе и Хоупман, — с обидой подумал капитан, такой маленький, хилый человечек, а разговорился — Цицерон!»

— Тут капитан и психолог очень красноречиво высказывались о «родной Земле». И действительно, кто из нас не хотел бы вернуться домой — под шатер голубого неба, в сферу привычного тяготения? Кто не хотел бы воссоединиться с человечеством, которое за время нашего отсутствия безусловно поднялось уже на новую ступень? Но посмотрим правде в глаза. Где наша Вселенная? Где Земля? Есть у нас хоть малейший шанс вернуться? Хотя бы один из миллиона или даже миллиарда? Можно с уверенностью сказать: нет, нет, нет. Мы навсегда потеряли Землю, от нее отделяют нас океаны Времени.

«Говори, говори, бескрылый человек! — хмурился Нескуба. Какая же это жизнь без великой цели?»

— Да еще и неизвестно, каковы свойства данного пространства, — продолжал Хоупман, — как оно себя поведет. Так не лучше ли все усилия направить на поиски планеты, на которой можно осесть?

— Логично! — воскликнул Алк. — Если подходящий грунт… Я в широком смысле…

«Не хватало еще и этого ботаника, — раздраженно подумал Нескуба. — Хоупман — голова. А у тебя-то какой же «широкий смысл»?»

Нескубе было неприятно слушать Алка, он ощущал антипатию к этому человеку. «Неужели ревность? — удивляясь самому себе, думал он. — Этого еще не хватало!»

Судьбу дискуссии решили женщины, которые, впрочем, многое в жизни решают… И решили не в пользу позиции капитана Нескубы. Даже Эола высказалась за то, чтобы прибежище было найдено не где-то далеко, а здесь, в этом неведомом космосе.

— Хочется простора, ветра, запаха травы! — Эола даже руками взмахнула, как птица, даже рассмеялась так, как будто жила на Земле. — А в погоне за неосуществимым так мы и останемся на всю жизнь в этой металлической бочке!

И столько было в ее словах искренней жажды жизни, и сама она светилась таким внутренним светом, что даже Нескуба на мгновенье заколебался: а что, если и в самом деле оставить мечту о Земле? Укорениться здесь, на месте, и положить основу новой цивилизации? Но нет, он все-таки не мог примириться с этим. На душе было горько, а инопланетяне казались ему отступниками. Однако ничего не поделаешь, раз уж они взяли верх…

— Ну что ж, — вздохнул он, закрывая совещание. — Пусть будет так, как хочет большинство.

И «Викинг» начал углубляться в «пояс жизни».

Шли долгие, тяжелые годы, на протяжении которых экипаж «Викинга» познал многие трудности и лишения, когда нервное и физическое истощение даже у самых-самых выносливых вызывало апатию. Окружающее пространство представлялось безбрежной пустыней, в глубинах которой едва лишь заметны были светлые точки. Жизнь на корабле стала такой однообразной, что иногда казалось: время остановилось. Естественно, делались попытки расшевелить, чем-то заинтересовать людей — игры, викторины, спектакли и прочее, но ничто не могло всколыхнуть мутной воды равнодушия. Даже шахматы… Не унывали только ученые и среди них Алк, который в своей оранжерее неутомимо проводил селекционные исследования. Только открытие, может быть, даже потрясение могло взбодрить экипаж, воодушевить. И такое открытие было сделано. На 6-м году нового летосчисления недреманные стражи космоса — астрономы — зафиксировали планетную систему, которая до этого момента была скрыта от глаз тучей космической пыли.

Весть об этом, словно электрический разряд, мгновенно пронеслась по всему кораблю.

— Планеты?!

— Неужели это правда?

— Пристань!

— Наконец!

Люди словно очнулись от долгого сна: возгласы, смех, шутки, всех опьянила эйфория.

А в рубке управления шла интенсивная работа. Исследовались параметры планет, спектр центрального светила, которое имело необычайное строение — приплюснутый, вытянутый диск. Его фотография лежала уже на столе Нескубы, и он с горечью думал: «Чужое солнце…»

Почти полгода бортового времени ушло на предварительное изучение планетной системы. Из восемнадцати массивных планет выбрали для посадки пятую, которую сразу же окрестили Гантелью. Масса ее почти втрое превышала массу Земли, а по форме напоминала она гигантскую гантель. Остальные планеты тоже имели неправильную форму — куски параллелепипедов, усеченные пирамиды…

Основные характеристики Гантели были таковы:

— атмосфера содержит примерно 32 % кислорода и 65 % азота;

— тяготение заметно различается на полюсах и в центре, в среднем превышает земное на 15–20 %;

— гидросфера — 31 % всей поверхности — в основном сосредоточена в океане, который заполняет центральную впадину между двумя шарами, то есть покрывает ручку «гантели»; облачность достаточно велика;

— плотность — 7,5 г/см3;

— планета совершает один оборот вокруг своей оси за 13 часов;

— продолжительность года — 218 земных суток.

— Ну что ж, дом вроде бы неплохой, — сказал Илвала, надеясь хоть немного расшевелить капитана, который все еще угрюмо просматривал фото, выданные электронным мозгом, — всего хватает.

Нескуба проворчал:

— Неизвестно только, пуст ли этот дом…

— О, если там есть хозяева, это еще интереснее!

Капитан посмотрел на него, как на школьника:

— «Интереснее…» А что, если они агрессивны? Что, если их мораль предписывает изгонять непрошеных гостей? Об этом вы не подумали?

— Откровенно говоря, мне это в голову не приходило, спокойно отвечал Илвала.

— А мы ведь совершенно безоружны. Это вас не беспокоит?

— Нисколько. Я глубоко убежден, что свое произведение, которое называется Человечеством, Природа исполнила в одном-единственном экземпляре.

— Это предположение, возможно, и справедливо, когда речь идет о нашей Вселенной. А где гарантия, что в этой соседней сфере нет еще одного экземпляра?

Павзевей, сидевший за пультом управления, резко обернулся:

— Ничего, если и есть, мы успеем подготовиться. Выйдем на ближнюю планетарную орбиту и внимательно заглянем Гантели в глаза.

— Конечно, гарантий нет, — заметил психолог, — но вполне вероятно было бы допустить: если уж фундаментальные законы Природы сохраняют свою силу и здесь…

— Именно с учетом этого, — сказал Нескуба, — можно надеяться, что и здесь возникла мыслящая материя.

— Если исходить из предположения изолированности, уединенности миров, — подчеркнул Илвала. — А я придерживаюсь иной точки зрения: все они, сколько бы их ни было, так или иначе взаимодействуют и составляют, если угодно, единую Сверхвселенную.

На это Нескуба не ответил ничего, только пожал плечами и снова принялся перебирать фотографии.

Илвала отправился в обсерваторию, где Лойо Майо и Александр Осипов поочередно наблюдали желанную для землян планету.

Больше всех, кажется, радовался Алк. Подумать только: тридцать два процента кислорода! Вот уж чего-чего, а кислорода на Гантели хоть отбавляй, жизнь у растений конечно же великолепная. Вот уж где можно будет развернуть селекцию! И Космическую Алка возродить.

Встретив Эолу, которая возвращалась из медицинского блока, Алк пригласил ее в оранжерею.

— Открою вам секрет, — сказал он, наклонившись к ней и как бы нечаянно коснувшись щекой ее щеки. — Кроме зерен злаков есть у меня и семена цветов. Как вы полагаете, приживутся на Гантели земные цветы?

Дыхание ботаника согревало щеку Эолы, и она отклонилась. «Неужели все-таки влюбился? — мысль об этом ее беспокоила. Интересно послушать, как он признается…»

Сказала почему-то слишком громко:

— А почему бы и нет! Возможно, Гантель будет к нам ласкова.

— Ну а вы, Эола, — распалился Алк, — вы будете ласковы… к ним?

— Конечно, конечно! — она не сдержала улыбки. — Какая женщина не любит цветов!

Алк неосторожно сорвался с места, его подошвы оторвались от пола, он замахал руками и… поплыл по оранжерее, восклицая:

— Я украшу цветами всю планету! Вот увидите!

Пламенную болтовню ботаника прервало чертыханье — Алк ударился коленом об арматуру. Схватившись за стену руками, он с трудом добрался до металлической табуретки и уже собирался продолжить рассказ о своих планах покорения новой планеты, когда из громкоговорителя донеслось:

— Внимание, внимание! Всем занять свои места!

— Можете остаться здесь, — великодушно предложил Алк Эоле.

— Нет, спасибо, я пойду. — И она отворила дверь. — Сказано ведь: на свои места!

Ботаник смотрел на закрытую дверь и на сером фоне видел ее белый силуэт. «Вот это космический цветок! — думал он. Пышная, как… как…» В его воображении возникали розы, пионы, лилии…

А громкоговоритель приказывал:

— Немедленно занять свои места!

«Вероятно, выходим на планетарную орбиту, — подумал Алк, садясь в противоперегрузочное кресло, — хоть бы поскорее…»

— Начинаю отсчет времени. Двенадцать, одиннадцать, десять…

«Лучше бы вместо Ротнака Нескуба… — мелькало в голове Алка. — Тогда бы Эола… Ну и глупые появляются мысли!.. Нечестно так, подло… Пусть себе живет и процветает… А Эола пусть разлюбит его и оставит… Очень просто: «Надоел ты мне, Гордей, осточертел. Только и знаешь свой пульт. А цветок хоть один ты вырастил?»

В эту минуту загремели двигатели и по богатырскому телу «Викинга» прошла дрожь.

Все бурлило на корабле: готовилась высадка экспедиции на Гантель. Инженеры и механики проверяли «Гондолу», которая должна была облететь новую планету на небольшой высоте «заглянуть Гантели в глаза», как сказал Павзевей, и обозначить место для высадки землян. Конечно, капитан не оставил без внимания ни операторов связи, налаживавших лазерную линию, ни ученых, проверявших бортовую аппаратуру, ни работников пищеблока, укладывавших в герметические пакеты индивидуальные пайки, ни медиков, комплектовавших аптечки, — он успевал за всем проследить, что-то посоветовать, что-то исправить. Только об Эоле, казалось, забыл, зато она посматривала на него любящими глазами: именно таким он нравился ей — весь в движении, в кипучей деятельности.

Но через некоторое время (впервые — когда он однажды чересчур уж поспешно обедал) заметила она у него признаки нервозности. Какая-то странная жестикуляция, резкий голос. С чего бы это?

— Ты бы отдохнул хоть часок…

— Для отдыха время еще будет.

Невыразимое, подсознательное предчувствие не давало покоя Эоле, но разве могла она догадаться, о чем думал, какие решения принимал капитан Нескуба, лихорадочно готовя высадку на неизвестную планету… Это уже потом, возвращаясь мыслями к событиям того времени, вспомнит Эола красноречивые подробности, которые могли бы ее насторожить. А сейчас… Такое событие! Сейчас все как ненормальные, нервное напряжение охватило даже самых уравновешенных. Примет ли их Гантель? Или станет мачехой?

— Свободным от вахты собраться у «Гондолы»!

Вот и пробил час, настало время, которого ждали с нетерпением, к которому так тщательно готовились.

Перед входным люком «Гондолы» стояли три космонавта во главе с Павзевеем. У Саке Мацу было сосредоточенное, даже, пожалуй, суровое лицо. Сиагуру улыбался. Рукопожатия, пожелания, напутствия, советы. Поблескивали слезы на глазах у женщин, а когда торжественно прозвучал «Гимн планеты Земля», жена Павзевея не смогла сдержаться и зарыдала.

— Дорогие друзья! — В голосе капитана звучала сдержанная радость, и, может быть, чтобы скрыть ее, Нескуба нахмурил брови. — Все готово для полета. Системы жизнеобеспечения проверены самым тщательным образом. «Гондола» оснащена компьютером, который в соответствии с ситуацией сможет изменять программу, заданную электронной автоматике. В случае необходимости перейдем на ручное управление. Берегите машину, и она сбережет вас. Техника в полной готовности. А вы готовы перебросить мост на чужую планету?

— Готовы!

— Претензии? Просьбы?

— Нет, — Павзевей посмотрел на Саке Мацу и Сиагуру, и они кивнули головами в знак согласия.

— Тогда — счастливого пути! — И капитан пожал космонавтам руки.

— До свиданья! — ответил за всех Павзевей.

Жены бросились обнимать своих мужей, словно прощались с ними навсегда.

— Счастливого возвращения!

— Привет Гантели!

— А вы здесь не скучайте без нас! — сказал Сиагуру.

Под звуки гимна экипаж занял свои места в «Гондоле». Люк закрылся, и провожающие быстро вышли из шлюза. «Гондола» спокойно лежала между рельсами, как горошина в стручке, ожидая, когда ее оттуда вылущат.

Капитан уже был за пультом управления. На одном из экранов начали проступать темные очертания кабины «Гондолы», и вот уже стали видны сами космонавты.

— Как вы там? — спросил Нескуба.

— Все нормально, — откликнулся Павзевей. — К старту готовы.

— Даю старт.

Неслышно раздвинулись шлюзовые створы, «Гондола» тронулась с места и пошла — сперва медленно, едва заметно, потом быстрее, быстрее, промелькнуло несколько секунд — и она вырвалась на простор. «Викинг» слегка качнулся, а «Гондолу» уже можно было видеть не только на экране, но и в иллюминаторы. Сверкающий в лучах приплюснутого солнца космический снаряд, как показывали контрольные приборы, стремительно выходил на четко предусмотренную расчетами и вычислениями траекторию.

С «Викинга» внимательно следили за «Гондолой», ее экипаж был здесь, рядом, — экран показывал все, что происходило в кабине.

Павзевей словно прирос к пульту управления, а его товарищи уже работали с приборами, направляя объективы на планету.

«Эти проложат путь, — думал Нескуба. — Не подведут, не подвела бы только Гантель».

Эола и жена Павзевея следили за «Гондолой», глядя в иллюминатор правой прогулочной палубы. Сперва она казалась им похожей на золотую рыбку, но уже несколько минут спустя превратилась в комету.

— Все-таки могли бы включить и меня, — вздохнула жена Павзевея. — Самоуверенные, как все мужчины! А ведь без нас, врачей… Все ведь может случиться.

— Не горюй, Рената. — Эола погладила подругу по спине. Вот увидишь, все будет хорошо.

— Но ты ведь тоже волнуешься, я же вижу.

— Да все, наверно, волнуются перед высадкой. Как мы там будем жить? Что, если на самом деле есть там аборигены?

— Возможно, есть. Родильный дом как будто неплохой.

— Хорошо еще, если там полудикие племена.

— Почему же хорошо?

— Будут считать нас богами. Ты бы хотела быть богиней?

— Не мели чепухи. Если они антропоиды…

— Ну в принципе не возражала бы? Так, как когда-то писали в фантастических романах: с неба на огненных колесницах спускаются космонавты, и охваченные ужасом жители падают перед ними на колени…

— Читала… Авторы таких романов считали, что вера в бога возникла из страха. Я их понимаю: в их время на Земле царил страх. А первобытный человек, возможно, как раз ничего и не боялся. Все это не так просто…

— Ну а все-таки, — шутливо настаивала на своем Эола, неужели ты отказалась бы от статуса богини?

— Если Павзевей объявит, не откажусь, — рассмеялась Рената. Но тут она посмотрела в иллюминатор, и лицо ее сразу омрачилось. Звездочка «Гондолы» — такая крохотная, такая беззащитная и одинокая — уже приближалась к планете, окутанной тучами. — Словно падает слеза, — прошептала Рената.

— Успокойся, тебе говорю. Все будет в порядке.

— Но ведь ты не богиня, чтобы это знать. Планета неизученная, загадочная, чужая… Очень сложный организм, живущий по своим законам. Как будет он реагировать на вмешательство извне? Полюбит ли нас, детей иной планеты, и полюбим ли мы ее, как мать?

— Приспособимся. Другого выхода у нас нет. Приспособимся и привыкнем.

Они долго еще смотрели в иллюминатор. Пока золотая капелька не исчезла.

«Гондола» вращалась вокруг планеты почти три месяца. Комплексная программа исследований требовала напряженной работы экипажа, и, чтобы ободрить коллег, Павзевей воскликнул:

— Ничего, трудимся во имя ее величества Истории!

Это и на самом деле было так — общественная история Гантели только еще начиналась, и они впервые открывали занавес новой сцены, на которой должны были разыграться человеческие свершения. Естественно, никто из космических викингов не мог не то что знать, но даже и догадываться, какие метаморфозы произойдут на планете в будущем. Информация о заселении Гантели спустя многие столетия изменится настолько, что рассказы об истоках истории далекие потомки сочтут легендами и мифами, которые не имеют под собой реальной почвы. «Небесный цикл» будут они рассматривать как воплощение вековечной мечты человека о полете в космос.

Но все это во мгле будущего. А пока — будничная работа.

Скользя по своей траектории вокруг Гантели, «Гондола» присматривалась к ней многочисленными объективами, прощупывала ее пульс, прислушивалась к биению ее сердца, пытаясь уточнить хотя бы важнейшие параметры. Показатели были не оптимальные, но с каждым витком становилось все яснее: приспособиться к этим условиям земляне смогут.

Первую посадку «Гондола» совершила на невысоком плато, точнее — взгорье, которое круто обрывалось в океан. Павзевей надеялся, что почва в этих местах плотная, твердая, и не ошибся. Между берегом и грядой сквозь редкую траву виднелся гранит или какая-то другая твердая порода.

«Гондола» оседала на газовой подушке медленно, плавно, сантиметр за сантиметром. Пелена разреженной пыли окутала фюзеляж, но, когда умолкла силовая установка, пыль начала быстро оседать, покрывая тонким слоем крылья и иллюминаторы.

— Ну что же, поздравляю с прибытием, — сказал Павзевей своим товарищам, которые так же, как и он, выглядели чрезвычайно утомленными. Обживать новую планету, находясь в состоянии перегрузки, было нелегко. Тем более что в условиях невесомости на «Викинге» космонавты были значительно детренированы.

— И мы вас поздравляем, — ответил Саке Мацу, кресло которого стояло рядом с креслом командира.

— А я вас обоих! — воскликнул Сиагуру, располагавшийся в конце кабины.

— Убрать крылья, — приказал Павзевей, и Саке Мацу включил механизм. Сквозь запыленные иллюминаторы всетаки можно было видеть, как втягиваются в свои гнезда треугольники крыльев.

Некоторое время космические десантники сидели молча, словно к чему-то прислушиваясь.

Веки у Сиагуру слипались, гуд в голове утих, и ученый услышал шум прибоя и словно увидел Сахарское море. Ах, как же хорошо стало ему под африканским солнцем!

А Саке Мацу, повернув голову, смотрел на зубцы гор, вперившиеся в небо, и вспоминал словно плывущий по воздуху конус Фудзи.

Павзевей, взглянув на часы, включил систему связи.

— Я — «Гондола», вы меня слышите? Я — «Гондола»…

— И слышим, и видим! — донеслось из овального экрана, где возникло лицо капитана Нескубы. — Как там у вас?

— Посадка произошла успешно. Чувствуем себя… — Павзевей посмотрел на Саке Мацу — тот кивнул головой, потом на сонного Сиагуру, — чувствуем себя немного утомленными, но хорошо.

«Немного утомленными…» Не станет же Павзевей докладывать капитану, что неоднократно, пролетая над горными хребтами и над океаном, попадали они в ужасающие ситуации, когда, казалось, гибель неминуема. Над горами налетел на «Гондолу» яростный шквал, завертел, закружил, швыряя из стороны в сторону, и они потеряли ориентацию. Павзевею чудом удалось вырваться из этой зоны. От каменных утесов отделяло «Гондолу» расстояние, не превышающее каких-нибудь десяти метров.

Или над океаном. Буря возникла совершенно неожиданно, небо смешалось с водой, и в этом хаосе начались невообразимые электрические разряды. Не просто молнии, а целые ярко-синие столбы встали среди океана, и каждый держался несколько минут. В диком экстазе природа сооружала грозный в своем величии храм и тут же сокрушала его, дробя и швыряя в бездну, чтобы возвести новый, еще более величественный.

Павзевей направил «Гондолу» в коридоры между электрическими колоннадами, приходя в ужас от одной только мысли о том, что запросто можно угодить прямо на один из огненных столбов.

Да, было от чего «немного утомиться»…

— Поздравляю вас! — голос Нескубы стал теплее.

— Благодарю. Надеюсь, на «Викинге» все в порядке?

— Да, все здоровы, настроение приподнятое. Все рады, что не обнаружено аборигенов и цивилизацию на планете можно начинать с нуля.

— Возможно, так оно и будет. Никаких признаков деятельности мыслящих существ мы не обнаружили.

Да, ни дорог, ни мостов, переброшенных через реки, объективы «Гондолы» не зафиксировали. А вот каменные сооружения… «Гондола» пролетала над огромной равниной, когда на горизонте появился силуэт города. Первым его заметил Сиагуру, ведший наблюдение с левого борта. «Город!» — воскликнул планетолог, и у всех троих встрепенулись сердца. Неужели правда, а не мираж? Павзевей направил «Гондолу» в ту сторону. И по мере приближения город увеличивался и рос. Нет, не мираж. Вот уже хорошо видны мощные крепостные стены, высокие башни, белокаменные дворцы. Сделали несколько кругов, не осмеливаясь сразу пролететь над городом, а когда наконец решились и пересекли воздушное пространство над ним, увидели, что это архитектурная фантазия природы.

— Никаких признаков? — переспросил Нескуба. — Это облегчает ситуацию.

— Правда, один город нам открылся…

— Что вы сказали?

— Город, созданный природой. Настоящие архитектурные ансамбли в монументальном стиле. Площади, улицы, арки…

— Так, может быть, это мертвая цивилизация?

— Исключается. Мы убедились: игра природы. Но в будущем… — Павзевей посмотрел на сонного Сиагуру. — В будущем, возможно, возникнет и город. Первым это чудо заметил планетолог, и хорошо бы назвать город его именем.

— Город Сиагуру, — вскинул брови Нескуба, — звучит неплохо. Что собираетесь делать сейчас?

— Хочется как можно скорее выйти на поверхность планеты. Пыль, кажется, уже осела.

— Можете выходить. Связь не выключайте: мы все здесь хотим видеть это выдающееся событие.

— Понятно.

— И хотя ни зверей, ни птиц, по вашим наблюдениям, на планете нет, вы должны быть начеку, — по-товарищески строго заметил капитан. — Согласитесь: не исключена возможность мимикрии.

— Естественно.

— И в синих зарослях, быть может, притаился синий дракон, — улыбнулся Нескуба.

— От «Инструкции» не отклонимся ни на йоту, — заверил командир «Гондолы».

— Не забывайте: «Инструкция» не может предусмотреть все возможные случаи.

— Там есть пункт об инициативе, об интуиции, — ответил Павзевей. Он прекрасно понял намек капитана на его, Павзевея, гипертрофированную пунктуальность.

— Желаю успеха.

Экипаж «Гондолы» сразу же начал готовиться к выходу… Они еще будут высаживаться в белых полярных краях и в синих лесных массивах, в горных местностях и на берегах рек среди широких голубых равнин и в конце концов привыкнут к этому. Но первый выход на планету не забудется никогда.

Павзевей растолкал планетолога и таким простейшим способом вернул его с берегов Сахарского моря сюда, на Гантель.

— Приготовиться к выходу! — скомандовал Павзевей. — Вы вдвоем выходите, я остаюсь у пульта.

— Исторический момент, — сказал Сиагуру, вставая с кресла. — О, Гантель уже накинула на нас свою гравитационную сеть.

— Адаптируемся, — воскликнул Саке Мацу. — Невесомость осточертела.

Сиагуру, привычно хватаясь то за спинки сидений, то за петли, свисавшие с обшивки, пробрался к выходному люку.

— Скафандр! — скомандовал Павзевей.

— Зачем? — возразил Сиагуру. — Состав атмосферы известен. — Его белозубая улыбка могла обезоружить кого угодно, но не Павзевея. — И температура оптимальная. Как в тропиках.

— Инструкция! — твердо произнес командир, вставляя в ухо миниатюрный наушник.

Планетолог перестал улыбаться: ведь если уж зашла речь об основном законе астронавтов, тут уж не до шуток. Достал свой белый как снег скафандр и начал его натягивать. Его примеру последовал и Саке Мацу. Проверили друг у друга многочисленные застежки, прихватили кое-какие приборы, в том числе магнитометр и спектрометр, не забыли и об инструменте, — все это оттопырило накладные карманы, наполнило ранцы, горбившиеся на плечах.

Глядя на их неуклюжие фигуры, Павзевей сказал:

— После того как сделаем химический анализ воздуха, почвы, растений, и если он окажется, благоприятным, когда определим уровень радиации, и он не превысит нормы, — вот тогда можно будет сбросить с себя все это.

— Все будет нормально! — прозвучал в командирском наушничке голос Сиагуру. — Эта планета уже на такой стадии развития…

— Не «эта планета», — сказал Саке Мацу, — а наша Гантель. Пора привыкать.

— Справедливо, — заметил Павзевей.

— Ясно, — откликнулся Сиагуру, — наша Гантель, наша Гантель! Так вот, эта планета, то есть, извините, наша Гантель, пребывает на такой стадии развития, когда ей не хватает именно нас…

— Можно войти в шлюзовую камеру, — сказал Павзевей. С высоты восемнадцати тысяч километров — там проходит стационарная орбита «Викинга» — земляне, затаив дыхание, наблюдали, как «Гондола» выбросила лестничный пандус и как по нему сошли на поверхность планеты два их товарища.

Свершилось!

Сиагуру и Саке Мацу переставляли ноги осторожно, словно апробируя почву на устойчивость и как бы не веря, что здесь, на этой невероятно далекой планете, такой не похожей на родную Землю, придется бороться за жизнь им, их детям, внукам и правнукам…

Но вот первые люди на Гантели освоились, пошли твердым шагом, хотя и вперевалочку, потому что с непривычки их покачивало как пьяных. Они и на самом деле захмелели от радости, что после долгих лет, исполненных опасности, межзвездный Гольфстрим вынес их наконец на твердую почву.

Саке Мацу и Сиагуру обернулись, чтобы их лица были видны на экранах «Гондолы» и «Викинга», и приветливо помахали руками.

Свершилось!

Планетолог хотел что-то сказать, но разволновался и не смог.

А Саке Мацу мысленно прощался со своим Фудзи, это он ему, белоголовому, приветливо махал рукой, Фудзи и всей Земле.

Свершилось!

— Вот и окончена наша одиссея! — В голосе Алка — детский восторг. — Я бредил этим днем. Открою вам секрет, Эола: кроме семян основных питательных культур я прихватил немало других. Будут у нас и деревья, нужные в хозяйстве. Скоро обработаю экспериментальные делянки, проведу лабораторные исследования. И начнется на Гантели растительная революция!

Эвакуация «Викинга» шла полным ходом, и они встретились в шлюзовой камере, куда Алк принес длинный ящик, а Эола — пакеты с медикаментами. В ее присутствии Алк терялся, разговаривал слишком громко и краснел как девушка. Это смешило Эолу, но она не подавала виду. Держалась сдержанно, холодновато.

— А приживутся ли? — высказала сомнение. — Среда непривычная.

— Уверен — вырастут. Выведу гибриды, они быстрее приспособятся. Вообще генетическая инженерия открывает такие возможности…

Сдав свои грузы, вышли из шлюзовой камеры, пропуская туда других. «Викинг» напоминал потревоженный муравейник: все что-то упаковывали и несли в камеру, пока она заполнялась. А затем вход герметически закрывался, и двое мужчин в скафандрах, открыв выходной люк, перегружали содержимое в обширное чрево так называемого спускового контейнера, совершавшего челночные рейсы «Викинг»- Гантель — «Викинг».

Алк торопливо семенил за Эолой, не отставая ни на шаг, и она ощущала его дыхание на своей шее.

— Вырастут и плодовые деревья, и твердые породы… восклицал он, словно давая клятву.

— Жаль только, что не будет птиц, — вздохнула Эола. — И пенье соловья мы услышим разве только в записи.

Ботаник рассмеялся:

— Пенье соловья! Да зачем оно вам? Неужели невозможно прожить без этого свиста? Разве он дает нам какие-нибудь калории?

Эола посмотрела на него через плечо и, сделав над собой усилие, промолчала.

— Вот если физиологи имеют в своих колбах куриные зародыши! У них ведь большой набор. Услышать на Гантели кукареканье петуха — это была бы радость! Согласитесь, куриная ножка была бы неплохим дополнением к пюре из хлореллы.

Эола пожала плечами, ей явно не хотелось продолжать этот кулинарный разговор. Она знала, что для генетических исследований взято было на борт «Викинга» немало живого материала, но в конце концов космический корабль — не Ноев ковчег, где было всякой твари по паре, да и программа полета не предусматривала заселения неизвестной планеты. А что берут для экспериментов? Культуры бактерий, миниатюрных аквариумных рыбок, икру некоторых других видов, может быть, еще лягушек, белых мышей. А певчие птицы… Да неужели в лесах Гантели нет птиц? Планетолог Сиагуру высказал предположение: жизнь на этой планете находится еще в растительной стадии. Но ей так хотелось, чтобы летали, порхали, щебетали птицы. Воображение легко и мгновенно создало живую картину — на поручнях, лестницах, в коридорах сидят большие и малые, серые и пестрые птахи. Летают над головами этих вот озабоченных людей, которые спешат на планету.

И тут же видение исчезло. «Что же еще не уложено? — подумала Эола. — Кажется, все. Электронный диагност возьмут инженеры. А что делает Гордей? Что-то он не очень торопится…»

Направилась к рубке управления.

— Ну как там медслужба? — спросил Нескуба, едва она переступила порог. — Управилась?

— Почти. Остается демонтировать диагност.

Кроме Нескубы были в рубке физик Идерский, психолог Илвала и два инженера.

— А мы здесь прогнозируем, — сказал Нескуба.

Эола обратила внимание на то, что выражение лица у него какое-то растерянное.

— Я не помешаю?

— Наоборот, может быть, что-то посоветуешь.

Эола села в кресло, пристегнулась ремнем, чтобы не поплыть вверх, и приготовилась слушать.

— Так, значит, энергетика, — произнес Нескуба, постукивая пальцами по подлокотнику и как бы возвращая собеседников к прерванному разговору.

— А имеется ли возможность построить хотя бы небольшую электростанцию? — спросил Илвала.

— Какую именно ты имеешь в виду?

— Ну, атомную, тепловую или гидроэлектростанцию — какая разница. Лишь бы давала свет.

— Да, это главное. И быт, и электроника — вся жизнь колонии потребует электроэнергии. Решающее слово за физиками и инженерами. — Нескуба посмотрел на Идерского.

— Я полагаю, на первых порах обойдемся переносными установками, а со временем используем реактор «Гондолы», — рассудительно начал Идерский.

Нескуба слушал, стиснув губы, чтобы не сорвалась какая-нибудь поспешная реплика. Больше всего он опасался, что физик предложит демонтаж силовых агрегатов «Викинга». Эти мощности могли бы обеспечить энергией новоявленное поселение на сотню лет. Но ведь это означало бы разрушить мост, единственный мост, с помощью которого еще можно достигнуть Земли. А потерять «Викинг»… От одной этой мысли становилось капитану не по себе.

— И помимо всего прочего, — продолжал Идерский, — планета богата термальными водами.

— А водопады? А энергия морских волн? — подхватил Нескуба. И Эола почувствовала, что у него отлегло от сердца. Гантель очень богата гидроэнергией.

Инженеры тоже подбросили кое-какие неожиданные идеи. Они сообщили, что космическая электростанция, смонтированная здесь, на орбите спутника, сможет использовать лучи центрального светила и передавать энергию на поверхность планеты.

Нескуба отнесся к их проектам скептически: дескать, теоретизировать — это одно, а воплотить идею — совсем другое.

— Такие технологически сложные проекты — дело будущего. А сперва, скорее всего, придется соорудить обычную паровую установку, топливо для которой дадут леса, а их здесь тьма-тьмущая! Но даже и такую электростанцию на голом месте, без мощной технической базы построить совсем не просто.

«И верно, — думала Эола, вслушиваясь в теперь уже ровный, спокойный голос мужа, — инженеры и механики соорудят такую или эдакую турбину. А котел? А линия передачи? Трансформаторы? Ох и достанется же нам! Но прежде следует подумать о микромире планеты. Океан микробов, бактерий, вирусов. Чужих, неизученных, может быть, в тысячу раз более опасных, чем земные».

Нескуба словно подслушал ее мысли:

— А что скажет служба здоровья?

— Меня беспокоит биологическая среда и… невнимание к ней. Не следует ли хотя бы выработать программу биозащиты? А то ведь некому будет строить эти самые электростанции.

— Вы, уважаемая, немного опоздали, потому и не в курсе. Разговор на эту тему уже был. Микробиолог и главный врач уже разрабатывают программу биозащиты.

Шутливый тон, которым говорил Нескуба, понравился Эоле, потому что свидетельствовал о хорошем настроении мужа.

— А можно ли надеяться, что и вы подключите свой беспокойный интеллект к разработке этого проекта? — продолжал Нескуба.

— Надейтесь.

Когда они пришли в свою каюту, Эола улыбнулась Нескубе:

— Мне кажется, ты не очень торопишься покидать корабль.

— А ведь еще издавна существует обычай: капитан сходит последним.

— Нет, серьезно. Я, например, так привыкла к «Викингу», что не представляю, как буду жить без него.

— Я тебя понимаю, — задумчиво сказал Нескуба. — К тому же и не развернешься там, внизу, особенно в первое время. Да-да, не удивляйся. Долго еще придется ютиться в санитарных палатках.

— Карантин? Сколько же он будет продолжаться?

— Пока не выявим все вредные факторы среды. Сама понимаешь…

Долго сидели молча, Гордей положил ей руку на плечо, заговорил тихо, вполголоса, будто раскрывая секрет:

— Ну скажи, что это за жизнь без большой цели? Тот, кто мыслит, должен поставить себе сверхзадание.

— А ты поставил? — перебила она.

— Да, я хочу осуществить обратный рейс на Землю.

— На Землю? Опомнись, это невозможно! С каким трудом мы попали сюда! Вернуться на Землю… Это прекрасная мечта, может быть, когда-нибудь, в далеком будущем, наши потомки… А для нас это безумство, Гордей. Ведь были уже споры, и все высказались против. — Она говорила то громко, то шепотом. Несколько раз прикладывалась к тюбику с водой. — Освоить новую планету — вот наша сверхзадача.

— А я надеялся, что ты поддержишь… — Нескуба посмотрел ей в глаза. — Ведь мы всегда были единомышленниками.

Эолу бросило в жар. То, что задумал ее упрямый муж, было абсолютно неосуществимо и могло привести его только к гибели.

— Ты все взвесил? Все обдумал?

— Мы с тобой еще молоды. Времени хватит. А передать на Землю наши открытия — дело исторической важности, наша святая обязанность. Вот соберем всю возможную информацию о Гантели, о плоском солнце…

— Послушай, а это не бегство? Здесь будет страшно тяжело, опасно, а ты…

Нескуба вздохнул:

— Неужели ты можешь допустить, что я так вот возьму и сбегу от своих товарищей? Оставлю друзей, коллег на произвол судьбы, перед лицом неизвестности? Ах, Эола, Эола! Не надо так плохо думать о своем муже. Пока наша колония не укоренится на Гантели, пока не заработает автономный, независимый от «Викинга» механизм жизни, до тех пор я конечно же буду вместе со всеми. А вот когда без моей помощи смогут обойтись, тогда уж я буду иметь моральное право повести «Викинг» в далекий рейс.

В отличие от Эолы он все время говорил негромко, казалось, даже спокойно, но в голосе его была такая неколебимая воля, такая решимость и убежденность, что Эола поняла: все давно взвешено и решено и никакие уговоры здесь не помогут. И все-таки она не хотела отступать. Был у нее в запасе еще один аргумент.

— Я тебе еще не все сказала. Я стану матерью.

Нескуба крепко обнял ее и, целуя в щеки, губы, глаза, приговаривал:

— Вот тебе, вот — за то, что молчала!

Эола покраснела. Ну теперь Гордей останется здесь, ее славный, ее любимый Гордей!

— Как же это хорошо! — воскликнул он, и у Эолы радостно екнуло сердце: останется! — Чудесно! Нас на корабле будет трое. Представляешь? Втроем полетим на Землю!

Эола разочарованно поникла головой.

— Нет, Гордей, я не хочу, чтобы мой сын родился в невесомости. Это же опасно, ты знаешь.

Лицо ее потемнело, губы вытянулись в линию и казались теперь тоньше, чем были на самом деле.

— Ну успокойся, — сказал он ласково и заглянул ей в глаза. — Он может родиться и на Гантели, почему бы и нет? Подождем, пока первый гантелянин встанет на ноги…

«Все-таки у мужчин черствые сердца… — думала Эола. Даже ребенок… О своем сыне говорит как о постороннем первый гантелянин… Придумал словечко… А ведь это твоя родная кровиночка, искорка нашей жизни передается по эстафете поколений… И что же — разве на этом наши обязанности кончаются? Надо же вырастить, выпестовать этот лепесточек, чтобы не погиб он в суровых, может быть, даже враждебных условиях… Ты, конечно, скажешь: у каждого своя логика… Да, у каждого своя. Но ведь правда, истина — одна!»

— Ну пойми же, Эола, ты слышишь? Растравляет мне сердце Земля, родные края…

— А мне, думаешь, не растравляет?

Губы ее задрожали. Она не выдержала и заплакала. И когда стряхивала слезы с ресниц, уплывали они в простор, огибая ее голову по эллиптическим орбитам.

— Этого еще не хватало: превратить каюту в аквариум! попытался сострить Нескуба. Но Эола не восприняла его шутку, и блестящие шарики покатились из глаз еще быстрее. Тогда он сказал: — Ну вот что, пусть будет по-твоему — один я не полечу. Если ты не передумаешь и никто другой меня не поддержит, стану гантелянином. Точка. Один не справлюсь. Да и психологически… не выдержу. Но…

— Что? — Эола смахнула слезу.

— Но я все-таки надеюсь, что ты передумаешь, упрямая гантелянка. Во всяком случае, буду убеждать — а вдруг ты прозреешь.

На заплаканном лице Эолы мелькнула слабая улыбка.

Не один десяток витков сделал вокруг Гантели «Викинг», пока на поверхность планеты была спущена тяжелая техника, легкое снаряжение, разнообразные припасы, электронные роботы Самсон и Далила, а затем и весь экипаж. На борту корабля-спутника осталось только двое: капитан Нескуба и астроном Лойо Майо.

Капитан почти не отходил от пульта, а Лойо Майо не отрывался от телескопа. Нескуба не беспокоил его, понимая, что означает для ученого фанатическая увлеченность изучением здешнего «пояса жизни». Сам Нескуба не спускал глаз с Гантели, астроном — с черного пространства, неравномерно усеянного звездами. Участок неба, скрытый пылевой тучей, Лойо Майо фотографировал с разными фильтрами. Время от времени, получив любопытные изображения, он порывался показать их Нескубе, но сдерживал себя, дорожа каждой минутой. Часами возился с телескопом-спектрометром, задавшись целью расширить диапазон инструмента. Характер у него был такой, что, если уж поставит перед собой задачу, не успокоится, пока не решит. Всю свою энергию отдаст, а сделает, добьется, доведет до конца. Право же, удивительное существо человек: сам себя опутывает сетью! Выпутается из одной и тут же попадает в другую.

Нескуба сидел перед обзорным экраном, откинувшись на спинку кресла и закинув ногу на ногу. На экране мелькали знакомые лица товарищей, а он ловил себя на том, что уже ощущает свою отрешенность от них, смотрит на них как посторонний. «Вот останутся они на Гантели, а я полечу… Эола будет рядом со мной… И сынишка… Но ведь и вы, друзья, будете с нами на корабле, все до единого… Буду видеть вас на экране, такими и доставлю на родную Землю — милые озабоченные лица, глаза, в которых отразилось и счастье спасенья, и тревожное чувство неизвестности. Ничего, друзья, Гантель примет вас… А потом человечество перебросит мост, который соединит два мира…»

Нескуба время от времени нажимал на пуск стереокомплекта, чтобы зафиксировать самые интересные и самые существенные, по его мнению, сцены. Хотя, если подумать, вся эта наглядная информация — и мелкие эпизоды, и значительные события — в будущем станет бесценной для него и для Земли. Высадка на неизвестную, невероятно далекую планету, быть может, ручеек новой цивилизации, которая со временем разовьется так же широко, как на Земле…

Вот они, люди «Викинга»: длинный и худой Хоупман, черноволосый Саке Мацу, статный Павзевей, рядом с ним — Рената, Идерский разговаривает с инженерами, к Эоле подошел Алк, показывает рукой куда-то вдаль, ах да, — в сторону леса. Ну понятно, его ботаническая душа рвется к флоре. Пальцы Нескубы шевельнулись, но он не нажал выключатель — пусть… Что он, ревнует, что ли? Этого еще не хватало! Алк. своим смущенным видом напоминал Нескубе переодетую девушку, капитана это смешило и настраивало по отношению к Алку немного иронически. Сейчас, правда, овладело им некое покровительственное доброжелательство ко всем вместе и к каждому в отдельности. Пусть им здесь будет хорошо, на этой Гантели!

Тем временем на поверхности планеты хаотическое движение людей постепенно вошло в русло — вот уже и колонна из тягачей, фургонов, платформ движется к месту временного поселения. Впереди, тяжело переступая с ноги на ногу, вышагивает могучий робот Самсон, а сзади бредет Далила. Их объективы и антенны внимательно следят за окружающим пространством, оберегая людей. «Это хорошо, — подумал капитан, — так и нужно. Хотя на суше не обнаружено животного мира, неожиданности не исключены, океан все еще остается тайной. Да и лесные массивы…»

Именно в эту минуту возникла в голове Нескубы мысль: а не остаться ли?.. Он боялся этой мысли, отгонял ее, но она все-таки прорывалась через психологические барьеры, вносила смятение в душу: а что, если остаться?.. В конце концов, планета совершенно нового типа, и ее изучению стоит посвятить жизнь. А товарищи, друзья, экипаж — это ведь очаг жизни, не говоря уже о собственной семье…

Стало хмурым лицо, между бровями пролегла вертикальная складка, затуманились глаза. Жизнь сложнее шахматной партии, в жизни труднее выбрать ход. Но выбрать можно. И сама по себе эта возможность, эта свобода воли вдохновляет и окрыляет. Чувствуешь себя человеком в необъятном смысле слова, а не каким-то биороботом с обязательной программой. Вот каким создала тебя Природа!

«Я могу или остаться на Гантели, — размышлял Нескуба, или отправиться в обратное путешествие… Необходимо все взвесить, все рассчитать. А можно ли все рассчитать? О, начинаются сомнения. Этого мне еще не хватало! Можно, черт возьми, проанализировать то, что тебе известно, а чего не знаешь, с тем ничего не поделаешь».

Колонна первых поселенцев Гантели двигалась по высокому берегу реки и напоминала мастодонта, который выискивает место, чтобы залечь. Наконец остановились у невысоких, поросших лесом гор.

«Возможно, Алк считает это место оптимальным для поселения, — подумал Нескуба. — Что ж, может быть, он и прав: горы защитят от ветров, за строительными материалами далеко не ходить — и древесина, И камень под рукой, да еще водная артерия. И местность — даже отсюда видно — живописная. Сколько же здесь холмов? Семь? Вот это совпадение — точно как в Риме или в Киеве!»

И сразу же возникли в воображении зеленые киевские холмы, голубой Днепр — даже сердце защемило. Родные, милые картины… Но их реальность равносильна реальности сновидений.

Гордей Нескуба выключил съемку и непроизвольно принялся рисовать на экране план будущего города, привязывая застройку к рельефу. Начертил несколько прямоугольников, овалов, провел две-три улицы, мост через реку и, смущенно улыбнувшись, оставил это занятие. Сперва ведь, наверно, придется жить в одном доме, максимум в двух. Ну, будет еще спортивный комплекс. Пройдут десятилетия, пока поселение разрастется, так зачем же навязывать свои вкусы будущим поколениям? Не лучше ли пустить рост первого на планете города на самотек? Такие города всегда своеобразны, неповторимы, как неповторим рельеф, как события и обстоятельства жизни любого поселения людей.

Течение мыслей Нескубы прервало неожиданное появление Лойо Майо. Астроном влетел в рубку управления как метеор. Глаза его сверкали, пылали огнем, и уже по одному этому Нескуба догадался, что он заряжен какой-то важной информацией.

— Капитан! — возопил Лойо Майо, как будто обращался к глухому. — Теперь можно не бояться коварных черных дыр!

— То есть? Вы что — изыскали возможность их нейтрализовать?

— Я закончил цикл опытов… Мы с Осиповым сконструировали приставку к телескопу, которая дает возможность обнаруживать черные дыры! Нейтринный спектрометр.

— Интересно, — довольно равнодушно произнес Нескуба. Его тон немного охладил астронома.

— Вам неинтересно? — удивился Лойо Майо.

— Я же сказал: интересно, — иронически улыбнулся Нескуба. — Я слушаю.

— Но… — растерялся Лойо Майо. — Вы так говорите…

— Пожалуйста, Лойо Майо, излагайте суть, и не надо придираться к моему тону.

— Видите ли, давно замечено, что черные дыры — это, как правило, системы двойных звезд. Если из видимой звезды исчезает материя, это значит, что ее высасывает невидимая соседка, то есть черная дыра, имеющая чрезвычайно сильное гравитационное поле. И вот когда шлейф звездного вещества под воздействием этого поля набирает едва ли не скорость света, возникает интенсивное излучение нейтрино, которое и регистрирует наш спектрометр.

Информация Лойо Майо все сильнее заинтересовывала капитана. С его лица исчезло равнодушие, пальцы нетерпеливо постукивали по подлокотнику.

— А как же нащупать такую пару среди миллиарда звезд?

— Одну пару я уже засек. Вот как это произошло. Наблюдая звезды, я заметил, что одна из них меняет степень яркости, и амплитуда колебаний за три испытательных дня составила 0,3 звездной величины.

— Что же это означает?

— Это означает, что звезда вытягивается в сторону черной дыры и теряет форму шара, превращаясь в эллипсоид. При обращении вокруг общего центра тяжести она поворачивается к нам то малой осью, то большой. Дальнейшие наблюдения обнаружили и шлейф…

Нескуба вскочил так стремительно, что едва не взлетел в воздух. Сжал своими ручищами плечи астронома.

— Это же великолепно! Замечательно! Поздравляю вас, Лойо Майо! Это такое открытие…

Астроном заморгал черными ресницами.

— Теперь нам, считай, открыт путь к нашему миру, к Земле! — почти закричал Нескуба.

— А разве вы… собираетесь?..

— И я, и вы, Лойо Майо! Полетим, а?

Астроном не успел ничего ответить, потому что Нескуба подтолкнул его к выходу:

— Пойдемте скорее, я тоже хочу увидеть эту великолепную звезду!

С огромным усилием Нескуба раскрыл глаза и долго не мог понять, где он и что с ним. Вместо круглого иллюминатора четырехугольное окно, и какой-то розовый свет, и высокий плоский потолок.

— Ну как?

Узнал голос Эолы, но откуда он доносится — трудно было определить. Попробовал повернуть голову, но она почемуто оказалась удивительно тяжелой. Едва пошевелил ею, не отрывая от подушки, но и этого было достаточно, чтобы поле зрения расширилось и сквозь розоватое марево проступило лицо Эолы.

— Ты меня слышишь?

«Конечно, слышу» — так он хотел сказать, но слова почему-то застряли в горле. Неужели он потерял голос? Этого еще не хватало!

— Не надо волноваться, милый… Все будет хорошо…

Голос ее отдалялся, слабел, лицо начало расплываться в розовой дымке.

Эола быстрым и уверенным движением взяла шприц, уже наполненный стимулином, и сделала укол в предплечье. Прошло не больше минуты, как датчики кровяного давления, пульса и температуры показали, что системы организма Нескубы начинают работать немного лучше.

Заметно отяжелевшая Эола села у изголовья, не отрывая взволнованного взгляда от его измученного, посеревшего лица. Бедный, как ему тяжело…

Сама она осунулась, под глазами темные круги — недосыпала, извелась, были моменты, когда она теряла надежду, отчаяние кромсало сердце острыми лезвиями, и странно, как оно только выдержало. А ведь ей нельзя, нельзя волноваться! Но теперь бесконечное нервное напряжение спало. Болезнь Гордея начала отступать, кризис миновал, и он поправляется. Она поглядывала на его измученное лицо, прислушивалась к его дыханию. И надо же — такой вот могучий богатырь, который, кажется, никогда в жизни не болел, совершенно неожиданно слег. Первый больной на Гантели. А бывало, как он подтрунивал, когда кто-нибудь заболевал! «Человеческий организм — это космический корабль. И если ты плохой капитан, не умеешь им руководить, он и выходит из строя». А сам? Доруководился…

С чего же все началось? Появилось легкое головокружение. Впервые он заметил это, когда читал лежа. Затем общая слабость. На следующий день симптомы болезни проявились резче. Появились боли — в желудке, в мышцах рук и ног, и было такое ощущение, что прокатываются они волной по всему телу. Идя по комнате, Нескуба шатался как пьяный. Еще день спустя не мог уже и читать — все расплывалось перед глазами, сузилось поле зрения… Эоле стыдно вспомнить, но сперва, когда Гордей пожаловался на здоровье, она… обрадовалась, да, именно обрадовалась. Болей, болей на здоровье, не думай только ни о каком полете!

Конечно, в ту минуту ей и в голову не приходило, какая это опасность: чужой, инопланетный возбудитель набросился на человека. Это поняла она, когда увидела, как, узнав о заболевании, побледнел главный врач, а ему выдержки не занимать. Сразу же объявил поселение на особом медицинском положении. Все прошли тщательную проверку — даже лимфа взята была на анализ, провели повторную стерилизацию помещений, выходили только в скафандрах БЗ — биологической защиты.

Вот какая завертелась карусель.

Кто он — возбудитель болезни Нескубы? Каковы его агрессивные возможности? Способен ли человеческий организм вырабатывать против него иммунитет?

Настроение колонии землян заметно упало. До того такие живые, энергичные, счастливые тем, что Космический Гольфстрим наконец вынес их на твердую почву, сейчас все помрачнели. Патогенный взрыв возник внезапно, посеял неуверенность и страх. Что день грядущий им готовит? Никто ничего не знал. А отсутствие информации, слепая неизвестность действуют угнетающе.

Сидя у постели больного мужа, чего только не передумала Эола. Но его ровное дыхание понемногу успокаивало ее, тревога уходила, уступая место надежде.

Нескуба снова раскрыл глаза. Шум в голове стихал, понемногу возвращалась способность восприятия окружающего, некоторых простейших понятий. Смотрел и отмечал про себя: свет, окно, помещение. Требовалось усилие, чтобы все это объединить в одну фразу. «Я в помещении, куда проникает свет через окно, — констатировал он. — Окно? Так это же…» Но вот память озарила события, предшествовавшие болезни. Строительство поселения. Разговоры и споры с Эолой. Теперь есть у нее почва под ногами, над головою — небо, о космосе не хочет и слышать. Но ведь почва эта сухая и небо чужое. Да, беременность… Хватит ли силы воли оставить ее и ребенка здесь? Вряд ли. И она об этом догадывается. Хитрая: хочет выиграть время. Но я же люблю ее, великий Космос, как я ее люблю! А еще сынок, сыночек…

Мысль о сыне вызвала истому во всем теле. Нескуба пошевелился и вздохнул.

— Проснулся? — спросила Эола. Голос у нее был особенно нежный и ласковый. — Вижу, вижу: тебе значительно лучше. Лицо уже не такое серое, и глаза блестят. Ты победил!

Нескуба слабо улыбнулся — скорее глазами, чем губами. Прошептал:

— Это не я победил, это они…

— Кто они?

— Экипаж.

— Какой экипаж?

— Мои микробы.

— А-а… — улыбнулась Эола, хотя и не могла понять, что он хочет сказать.

— Эта команда сразу бросилась на пришельцев, сама видела, какие ожесточенные бои шли на борту.

— На каком борту? — вскочила Эола, подумав, что он бредит. — Что ты такое говоришь?

Передохнув, Нескуба продолжал:

— Мое тело для микроорганизмов — гигантский космический корабль… Понятно? Вот и получается, что я был ареной опустошающих боев.

— Ничего, милый, — Эола осторожно погладила его лоб. Скоро эти опустошения заживут. У твоего корабля большие ресурсы.

— Надеюсь. Вроде бы прихожу в себя. Но война еще идет. Знаешь…

— Не утомляй себя разговорами. Прими вот это лекарство и лежи тихо.

Послушно проглотив серую горошину и запив ее теплой водой, он спросил:

— А как электростанция?

— Вчера закончили котлован. Там-то ты и простудился, в этом котловане. Вспотел, потом ветер… Здесь надо осторожнее… Лежи тихо.

— А фундамент? Еще не начали?

— Еще только вырыли карьер. А как они этот камень будут нарезать?.. Лежи тихо.

— Нарежут. Это несложно. А вот рефлекторы-гелиостаты…

— Некоторые говорят, что лучше было не солнечную строить, а обыкновенную гидростанцию. Да ты будешь лежать тихо или нет?

— Солнечная эффективнее, — бормотал Нескуба. — Ток непосредственно из лучей.

— Слушай, ты нарушаешь режим. Хватит, перестань разговаривать. Лежи тихо. Постарайся уснуть. А я пойду.

— Ну не сердись, — Гордей попытался улыбнуться. — Я… просто соскучился.

Эола встала, еще раз погладила его лоб, поправила одеяло и вышла.

Оставшись один, Нескуба закрыл глаза, надеясь заснуть. Но сон не шел, и начали одолевать совершенно неожиданные мысли. почему-то обратил внимание: руки лежат на груди. Как у покойника.

И вдруг померещилось ему что-то вроде эскалатора или движущейся ленты и там — множество людей со сверкающими глазами, в которых отражаются все новые и новые живописные пейзажи. А эскалатор, не останавливаясь ни на секунду, несет их в черную пасть туннеля, и оттуда нет возврата…

Нескуба усмехнулся. Действует закон энтропии… Ну что ж, пусть себе действует…

Инстинктивно убрал руки с груди, левую подложил ладонью под затылок, правую протянул вдоль тела. Будь она неладна, эта смерть, все-таки лучше о ней не думать, чтобы в крови не появились ее токсины. Естественно, если о ней думают старики, а ему пока еще рано, он молодой. «Мыслю — значит живу», — вспомнил известный афоризм. — Жить — это моя обязанность перед Природой, и я должен исполнять ее как можно лучше. Ведь столько впереди неосуществленного — и здесь, на этой необычайной планете, и в космосе… Где-то там затерялся в пространстве голубой шарик. Да и вообще — не пройдена еще и половина жизни. Нервы надо сдерживать, иначе…»

Усилием воли заставил себя успокоиться и, когда эмоциональные всплески улеглись, приступил к аутотренингу, прерванному болезнью. Разве он потерял управление своим организмом, своим живым космическим кораблем, разве не контролирует свое тело и свою психику? Нет, анархии он не допустит, у него есть цель, и светит ему из дальней дали путеводная звезда — родное Солнце, а рядом с ним — Земля. И хотя их пространство сомкнулось для него до размера элементарной частицы, он все равно будет стремиться туда годами, десятилетиями, всю жизнь. И уже слышалась ему музыка небесных сфер, и казалось: раскрываются необъятные объемы Вселенной, и через гравитационные шлюзы выплывает «Викинг» в то, в свое пространство… Для этого стоит жить, жить и действовать!

И, несмотря на физическую слабость, появилось у Нес кубы приподнятое настроение. Думалось легко, в дымке фантазии возникали какие-то неясные, но привлекательные картины будущего, и это окрыляло, пробуждало радость бытия.

На следующий день, сразу после медиков, вошел в палату Лойо Майо. Настороженное выражение его лица сразу начало таять: астронома успокоил вид Нескубы. Капитан лежал хотя и изможденный болезнью, но не сломленный ею. Взгляд у него был не безвольный, не апатичный, как бывает у тяжелобольных, наоборот — ощущалась в нем внутренняя сила. Впечатление было такое, что Нескуба сейчас встанет и возьмется, как всегда, за работу.

Секунду-другую астроном смотрел на больного, словно желая убедиться в этом своем впечатлении. Потом закивал головой и, потирая руки, подошел к кровати.

— Не надо быть врачом, чтобы увидеть — вам лучше.

— Вроде бы помаленьку выздоравливаю, — улыбнулся Нескуба. — Садитесь.

Визит чудака-астронома был ему приятен. Лойо Майо стал союзником Нескубы с того самого момента, когда продемонстрировал приспособление, с помощью которого можно демаскировать черные дыры космоса. В определенном смысле они были заговорщиками, и это их сблизило. Да еще настроение жен: обе боялись обратного космического полета и, кажется, уже не сомневались, что их мужья «одумаются».

Лойо Майо знал, что Нескубы ждут ребенка, и пришел выяснить, не изменились ли намерения капитана, для которого сынишка был золотой мечтой. Сам Лойо Майо всеми фибрами души принадлежал космосу и не мог понять, как можно отказаться от такой великой идеи, хотя бы даже ради семьи. С другой же стороны, думал он, а почему бы женам не согласиться с мужьями? «Викинг» — корабль большой, для четверых был бы если уж не планетой, то астероидом. Жить можно.

Сгорбившись на стуле, Лойо Майо повел тонкий дипломатический разговор с намеками и недомолвками. То сетовал, что здесь, на Гантели, условия для наблюдений неба весьма неблагоприятны и даже Осипов — на что уж терпеливый человек! — и тот ворчит, то хвалил обсерваторию «Викинга».

Капитан, конечно, догадывался о том, что беспокоит астронома, однако слушал не перебивая. Но когда закрыл глаза, Лойо Майо умолк на полуслове.

Нескуба глянул на него, пошевелил пальцами под одеялом.

— Что же вы? Продолжайте, я слушаю.

Глаза Лойо Майо сверкнули, он нервно потер свои худощавые руки.

— Может быть, рано еще об этом говорить, но…

— Вы о возвращении на Землю?

— Да. Об этой идее.

— Идее? — удивленно вскинул брови Нескуба. — Но разве вы не верите в реальную возможность?

Лойо Майо снисходительно улыбнулся:

— Откровенно говоря, шанс достижения нашей Солнечной системы равен нулю.

— В таком случае я вас не понимаю. — Нескуба попытался даже встать, но не хватило сил и он только повернул голову на подушке. — Поставили крест?

— Да что вы, капитан! Я и жену почти убедил. Чувствую: еще немножко, и она согласится. А как… Эола?

— С Эолой сложнее, — вздохнул Нескуба. — Вы ведь знаете: ждем продолжателя рода…

— Да… — Лойо Майо потупился, настроение у него сразу упало.

— Продолжатель рода! — повторил Нескуба. — Это, знаете ли, событие большого значения.

— Еще бы! — Лойо Майо взмахнул руками, как будто ему не хватало слов.

Нескуба, покосившись на него, спросил:

— Так что же получается, шансов, по-вашему, нет, а все-таки собираетесь. Непонятно.

— Почему же… Меня привлекает не столько цель полета, сколько сам полет, космическая трасса. Идеальные условия для наблюдений!

— Но ведь наблюдения можно вести и с орбиты, — возразил Нескуба. — «Викинг» — это ведь летающая космическая обсерватория, и мы не собираемся опускать его на Гантель.

— Да, конечно, можно и на орбите, — Лойо Майо пожал плечами, — но… это самый минимальный вариант. И, главное, здесь астроном перешел на шепот, — главное, я не хочу стать добычей гумуса…

— Вы говорите загадками, — Нескуба пристально посмотрел на Лойо Майо, — что значит — «добыча гумуса»?

Астроном как-то странно улыбнулся.

— Это, если угодно, моя философская система. Она, правда, еще не отработана во всех аспектах, но… Коротко говоря, процесс органической жизни сводится к гумусу. Это тонкий плодоносящий слой, покрывающий всю поверхность Земли, да и Гантели, обеспечивает рост всего живого — и флоры, и фауны. Гумус — щедрый кредитор — бери, используй нужные элементы и соединения, расти, набирайся силы, расцветай! Но затем… расплачивайся своей жизнью. Недаром сказано: мы вышли из земли, в землю и вернемся. — Лойо Майо вздохнул, потер смуглый лоб ладонью и продолжал: — Так вот. Мы считаем, что вся природа создана для наших нужд, а в действительности — это форма существования гумуса. Это он живет! И все холит, пестует, выращивает для себя. Людям кажется, что это он для них — и рожь, и пшеницу… А он все только для себя, для себя. Человек обречен repere per humum, как сказал когда-то Гораций — ползать по земле.

— Ну знаете… — поморщился Нескуба. — Это ваша схема… Остается только наделить гумус некоей формой сознания, и карикатура на природу будет завершена. Злая карикатура… Скажите, Лойо Майо, по-дружески, доверительно. Как у вас семейные отношения? Вы счастливы в личной жизни?

Астроном съежился:

— Я, простите, излагаю вам философскую концепцию, а вы… При чем тут личная жизнь? Не вижу связи.

— А я вижу, — вежливо, но вместе с тем покровительственно произнес Нескуба. — Ваша схема обмена живой материи слишком мрачна.

— Уверяю вас…

— Не надо, Лойо Майо. По тому, какой цвет доминирует в ваших представлениях, можно поставить безошибочный диагноз. Но я на это не имею права и делать этого не буду.

— А что вы можете сказать по существу моей гипотезы?

— Ну что ж… Эту схему, — Нескуба нарочито повторил уничижительное словцо, произнося его с заметным нажимом, — вы могли бы положить в основу фантастического романа, не будь она столь пессимистична. Вы ведь астроном, Лойо Майо, а не заметили, что Вселенная наполнена светом. Да, собственно, и сама органическая жизнь — это творение света, детище луча. Вспомните хотя бы процесс фотосинтеза, без которого не было бы и гумуса. Как чудесно устроен мир! И свести всю его сложность к какомуто одному элементу…

Дискуссия продолжалась довольно долго, Нескуба даже устал, но так они ни к чему и не пришли, каждый остался при своем мнении. Объединяла их только идея полета, мечта, которая не давала покоя капитану, неудержимо влекла и одновременно отпугивала своей фантастичностью. Нескуба слушал рассуждения Лойо Майо, а сам думал: согласится ли Эола? Как ее убедить? Как преодолеть ее непонятное женское упрямство? Она оттягивает решение до родов. Хитрит…

— Да, солнца, галактики, — продолжал между тем Лойо Майо, — это прекрасно, потому-то и тянет меня в космос… Но, во всяком случае, вы знаете теперь мои соображения. В конце концов, не для того я ушел от одного гумуса, чтобы попасть в лапы другого. Если мы не полетим, я конечно же буду работать на орбите, ну а если умру, буду просить рассеять мой пепел в космосе.

— Все равно выпадет на планету, — мрачно пошутил Нескуба.

— Так протрубит ли нам стартовая труба? — спросил Лойо Майо, не обращая внимания на неудачную шутку.

Нескуба — совсем еще недавно такой волевой, решительный и часто прямолинейный — сейчас колебался. Лицо его морщилось, словно он пытался что-то вспомнить, взглядом он прощупывал потолок, как будто надеялся найти там ответ.

— Я… не могу еще точно сказать… — произнес он наконец. — Понимаете, Эола…

— Понимаю. Но нет, не Эола, не ребенок, который скоро родится, держат вас здесь, капитан. Это гумус не желает расстаться со своей добычей, гумус Гантели.

— Да ну его, ваш гумус! — проворчал капитан. — Гумус да гумус…

Устало закрыл глаза, а когда открыл, Лойо Майо в палате уже не было. «Он действительно здесь, на этой планете, как рыба, выброшенная на песок, — сочувственно подумал он об астрономе. — Космос — его стихия. Вот и не может успокоиться его дух. А я? Разве моя душа спокойна?..»

Первый гантелянин!

Родился он ранним утром, когда теплые лучи Светила окрасили в красный цвет окрестные горы, похожие на огромные стога сена, неслышно опустились вниз и выхватили из черноты ночи пластиковые крыши поселения. И словно изучая эти новостройки. Светило ощупало стены, заглянуло в четырехугольные окна. Именно в это мгновение крохотный Нескуба громким криком оповестил о своем появлении на свет, о котором он еще сам ничегошеньки не знал. Светило мягким прикосновением огладило его тельце, с которым, немного нервничая, возилась молодая мать, и сразу же сделало его розовым.

— Ув-ва! Ув-ва!

— Ого, какой горластый! — воскликнула доктор Рената Павзевей, и в голосе ее звучала радость. — А ну давай, давай, кричи еще, зови своего папочку!

— А что, Гордей здесь? — подняла голову роженица. — Так впустите его! Рената, позови…

— Успокойся, Эола. Ты что, забыла, что он на «Викинге»? Ему еще не передали.

Эола обессиленно опустила голову на подушку.

— Скажи, чтобы немедленно передали. Это очень важно.

— Скажу, скажу, только не надо волноваться, вот сейчас мы немножко запеленаемся, чтобы не было нам холодно. Ты только подумай — первый на Гантели! Как вы его назовете?

— Посмотрим. Еще не думали.

— Ув-ва! Ув-ва!

Хотя роды прошли хорошо и Эола почти не чувствовала боли, все-таки потеря крови ослабила ее, и тяжесть в животе почему-то не проходила. Ей хотелось тишины, покоя, хотелось отдохнуть после циклона, который опустошил ее тело, и сейчас было совсем не до разговоров. А на Ренату, всегда такую сдержанную, словно что-то нашло, и она говорила, говорила не умолкая.

— А что, если Гордейчик?

— Может быть.

— Ув-ва!

— Ах ты, маленький!

— Нужно известить Гордея. Слышишь, Рената? Ой…

— Плохо тебе, Эолочка? Не беспокойся, миленькая, радиограмма долетит мигом. Вот мы уже и укутаны, уже не плачем, наш организмик достиг теплового равновесия. — Рената ловко уложила малыша в кроватку, пододвинутую к постели матери. Ну вот, вот так и лежи себе, Нескубеночек, набирайся сил.

— Рената… — простонала Эола. — Прошу тебя… Радиограмму…

— Бегу! Уже побежала!

Рената быстро вышла, закрыв за собой дверь. Эола повернула голову в сторону своего малыша, посмотрела в его личико и вспомнила о его отце — вчера, как только ее положили в родильное отделение, он поспешно вылетел вместе с Лойо Майо на «Викинг». На прощанье поцеловал ее в лоб, бросил какие-то успокоительные слова и был таков. Что-то беспокоило Эолу, появилось невыразимое, как густая мгла, тяжелое предчувствие, в котором тонула даже радость материнства, вместо нее были тревога и боль. Как было бы хорошо, если б Гордей сидел здесь, возле детской кроватки…

Она смотрела на свою крошку и вместо радости ощущала одно только удивление. Вот она и стала матерью. От нее отделилось маленькое существо… Какое таинство Природы! А в самом деле — как же мы его назовем? Долго что-то не возвращается Рената. А боль вроде бы усиливается… Красная дымка… На Земле бывают алые восходы и алые закаты, а здесь — целый день красная мгла застилает глаза. Неужели что-то случилось с Гордеем?

Резкая боль ножом полоснула низ живота. Эола вскрикнула, сбросила с себя одеяло, извиваясь, схватила подушку, скорчилась, прося облегчения, но боль беспощадно жалила, душила, в глазах стало темно.

— А-а-а…

Услышала приглушенные голоса, доносившиеся словно сквозь толщу воды.

— Приходит в себя…

— Как же вы могли оставить ее одну?

— Нужно было дать радиограмму…

— Тсс! Открывает глаза. Молчите, молчите! Эола, вижу, вам уже легче, становится легче. Глубокий шок позади. Дайте ей попить.

Через несколько минут Эола окончательно пришла в себя.

— Что это было? — спросила она, едва шевеля губами.

— Видите ли, никто не думал, что будут близнецы, — послышался густой баритон главного врача, — а анестезия…

— Что вы говорите? — встрепенулась Эола. — Какие близнецы?

— А вот какие! — Рената показала ей второго запеленутого ребенка. — Девочка! Теперь будет два Нескубеночка!

Сморщенное личико дочурки ничем не отличалось от личика мальчика, но Эола задержала на нем взгляд несколько дольше. Это существо появилось неожиданно, самовольно, причинив ей немыслимую боль. Краешком глаза видела Эола и Ренату, державшую ребенка. Лицо Ренаты было улыбающееся, а вот глаза какие-то невеселые.

Послышался чей-то разговор.

— Закон компенсации.

— Нет, просто начался демографический взрыв, и это хорошо. Нам нужна не компенсация, а прирост…

«О чем это они? — удивилась Эола. — Какая компенсация?.. И Рената почему-то отводит взгляд».

— Что там от Гордея? — сдавленным голосом спросила Эола. — Уже знает?

Рената, отвернувшись, укладывала в кроватку девочку, что-то там подправляла, подтягивала.

— А как же, Эолочка! Очень обрадовался, сказал: теперь я счастливый человек! Поздравляет, конечно, ну ты же знаешь, в такие минуты папаши обычно балдеют…

Но что-то в голосе Ренаты настораживало Эолу, какая-то едва заметная нарочитость, наигрыш в тоне.

— А тебе еще нужно полежать, Эолочка, набраться сил. Растить будешь двоих — это, знаешь ли, нагрузочка. Павзевей тоже мечтает…

— Ну вот что, Рената, не оставляйте больше роженицу, прошу вас. В случае чего вызовите меня. Впрочем, надеюсь, все будет хорошо. Держитесь, Эола!

Это голос главного врача. Хлопнула дверь, он вышел, все ушли, кроме Ренаты.

Эола подозвала ее к себе и, когда подруга села на стул у кровати, коснулась ее теплой руки:

— Слушай, Рената, что случилось?

Та изобразила на своем мальчишечьем лице искреннее удивление:

— Ничего абсолютно. Откуда ты взяла?

Пыталась говорить естественным тоном, но это ей не удавалось, и Эола улавливала неискренность. Что же случилось?

Светило поднялось выше, и в комнате стало немного светлее, краснота смягчилась. На мгновенье вспомнились Эоле белые, чистые, прозрачные дни на Земле. А здесь, может быть, и снег красный… Новорожденные уснули, но губки у них шевелятся. Нечаянно тронула рукой свои отяжелевшие груди, натягивавшие сорочку.

— Все хорошо, Эола, все идет своим чередом, — говорила тем временем Рената. — Главное для тебя сейчас — покой, тебе нужны силы для этих сосунков. Период особенно острый…

Вдруг Рената замахала руками в сторону двери, и она сразу же закрылась. Но Эола успела заметить большие черные глаза жены астронома; Глаза эти сверкнули, как звезды, и исчезли.

— Жена Лойо Майо? Почему ты ее не впустила?

— Я ведь сказала: тебе нужен покой, тишина. Как раз время кормить маленьких.

И снова почувствовала Эола какую-то неестественность, ощутила, что Рената чего-то недоговаривает, о чем-то умалчивает. Конечно, сейчас не до разговоров, но… Поскорее бы встать на ноги. Поговорить с Гордеем. Как только можно будет подняться, она сразу же пойдет в аппаратную, вызовет его, покажет ему младенцев.

Подумав об этом, Эола улыбнулась. И Рената тоже засияла.

— Ну и молодчина же ты, Эола! Сразу двоих — надо же!

На этот раз голос ее был правдивый, искренний, и Эола уже весело произнесла:

— Ты, может быть, тоже… Наверно, пойдут близнецы — по двое, а то и по трое…

— Почему ты так думаешь? — Рената приподняла ее и положила под плечи еще одну подушку. — Так будет удобнее.

— Просто я думаю, что природа неравнодушна к роду человеческому. Она обеспечит его продолжение. Нас-то ведь тут мало. — И, взяв из рук Ренаты мальчика, спросила: — А ты хотела бы таких? — и выразительно взглянула на ее округлый живот.

Рената широко улыбнулась:

— Да кто же откажется? Погоди, скоро вся Гантель зазвенит детскими голосами!

Рената повела речь о будущем — большие шумные города на этой планете, электропоезда, морские лайнеры. Но Эола слушала ее вполуха, все ее внимание сейчас поглощало маленькое теплое тельце на руках, она прислушивалась к тому, как ребенок сосал, и постепенно охватывало ее впервые изведанное и ни с чем не сравнимое блаженство. Как мечтала она стать матерью! В долгие годы космического полета, годы, которым, казалось, никогда не будет конца, нечего было и думать о материнстве, но трепетная эта мечта никогда не покидала ее.

Это был зов жизни, его ничем невозможно заглушить, жизни, которая жаждет своего продолжения, отклик того волшебного процесса, который, собственно говоря, и составляет суть и пространства, и времени. И вот она — мать… Неужели это не сон, а реальность?

Подушечками пальцев нежно, осторожно, робко едва коснулась головушки сына, редких волосиков, словно хотела убедиться, что он и на самом деле существует. А рядом и дочурка шевелит губенками. Погоди, погоди, сейчас и тебя накормлю…

Однако Гордей — заядлый космонавт. Неужели нельзя прервать программу исследований хоть на один день? Мог бы спуститься с орбиты…

— Наши дети о Земле узнают из кинофильмов, картин, фотографий. — Рената забрала у Эолы сына и подала ей дочь. — А увидеть уже не увидят…

Эола вздохнула:

— Будем надеяться, что Гантель для них станет такой же прекрасной, как для нас была Земля.

— Наверно, так и будет. Сравнивать им не с чем будет, так что ничего другого не останется, как полюбить свою планету.

— Ты права, — согласилась Эола. — А наши все мысли — о Земле… Как там наши родные? Не забыли ли друзья?

На лице Ренаты появилось странное выражение, и Эола не могла понять: то ли она хочет засмеяться, то ли заплакать.

— Не надо об этом. Хотя бы сейчас, — сказала Рената.

До аппаратной от больницы — рукой подать, но Эоле это расстояние казалось значительным. Вот она идет и никак не дойдет. Может быть, потому, что ослабли ноги, а возможно, потому, что так бьется сердце. «Послушай, — мысленно обращается она к себе, — ты ведь невропатолог, советуешь пациентам дисциплинировать свои нервы, а сама не можешь справится с волнением. Не волнение, а тревога? Ну и что? Тем более необходимо самообладание…»

Поселение (одни называли его Временным, другие — Пионерским) состояло всего из нескольких сооружений, довольно странных в архитектурном отношении. Расположилось оно у подножия невысоких гор, целиком заросших лесом. Если не считать антенны, установленной на горном плато, то всех строений четыре. Камень шел только на фундаменты, стены и потолки соорудили из дерева, а сверху надставили мощные пластиковые купола на алюминиевых каркасах. Главный корпус, состоящий из жилых комнат, похожих на каюты космического корабля, только немного просторнее, построили метрах в двухстах от подножия гор. К нему с одной стороны примыкало помещение для кухни и столовой, с другой — медицинский сектор. Для складов (продуктового и технического), а также для гаража Самсон и Далила пробили туннели в соседних горах. Аппаратную построили в ложбине под горой, на которой высилась антенна.

Выйдя из клиники, Эола словно попала в баню. Это ощущалось особенно резко, потому что в помещения воздух подавался сквозь фильтры, а снаружи было жарко и влажно. На лице Эолы сразу же появились мелкие капельки пота. Свернула за угол, и до слуха донесся шум невидимой, но где-то рядом текущей реки. Что же она скажет своему Нескубе? Нести близнецов ей не посоветовали, покажет их папочке потом. А сейчас… Хотелось и поругать, и приголубить Гордея… Аппаратная как будто отодвигается… А пульс учащается, кровь ударяет в виски. Ну, погоди, космический волк, я задам тебе, задам!

Светило поднималось к зениту, но вокруг доминировали все те же два основных цвета — красноватый и темный в тени. Картина, похожая на зимние сумерки, и Эола вздохнула, подумав об этом. Окна аппаратной — голубоватые с красноватыми отблесками, словно сполохи далекого пожара. Это почему-то еще больше встревожило Эолу. Подошла к аппаратной тяжело дыша, словно взобралась на высокую гору.

Переступив порог, попала в совершенно иной мир. Лампы по-земному дневного света. Жужжание аппаратуры, зеленые волны на экранах осциллографов.

— Что вы сказали? Повторите! — кричал оператор, наклоняясь к небольшому экрану. — Следы цивилизации?

Эола подошла ближе, чтобы через его плечо взглянуть на экран. Оттуда какой-то заросший человек сыпал словами:

— Скалы эти нависают над широкой рекой, каждая из них скульптура, одноглазые, понимаешь, головы…

Эола никак не могла понять, кто это такой — небритый, нестриженый…

— А не Полифем ли это со своей семейкой? — ехидно спросил оператор. — Будь осмотрительным, Алк.

«Так это Алк! И как я сразу не узнала! Такие сердитые глаза только у него…»

— Ты опять иронизируешь, — возмущался с экрана ботаник, а я утверждаю: природа этого не умеет…

— Ну это уже наглость! — в том же духе продолжал оператор. — От тебя, друга природы, я такого не ожидал. Если уж природа смогла создать такого, как ты…

Они, наверно, долго еще разговаривали бы, если бы Эола не подошла к оператору так близко, что он заметил ее.

— Ну хватит, Алк, эту твою информацию мы обсудим. Фотографируй, записывай. Интересных тебе гербариев!

— Всем привет, — успел сказать Алк перед тем, как растаял в экранной мгле.

Оператор встал как-то странно, выжидательно глядя на Эолу.

— Я хотела бы… Нельзя ли вызвать «Викинг»?

Уже по тому, как передернулось его лицо, почувствовала: что-то неладно.

— Гм… Разве вам не сказали?..

— Никто ничего мне не говорил.

— Да, собственно, ничего особенного, это бывает, — произнес оператор запинаясь. — Небольшие технические неполадки…

— Да скажите же, ради бога, что случилось?

— Я и говорю: связь — это тоненькая ниточка…

— Ну?

— Вот она и рвется. Именно это и произошло вчера: связь с «Викингом» прервалась. Но я надеюсь… Да вы не волнуйтесь капитан Нескуба и Лойо Майо живы и здоровы. А связь…

Эола уже не слушала, что он говорил о восстановлении связи, — взгляд ее упал на узенькую ленту, которая лежала на панели экрана. Там было напечатано:

Я рад, Эола, что мечта твоя осуществилась и ты стала матерью! Расти наших ребятишек, вернемся — прижму их к сердцу. Навсегда твой Гордей Нескуба.

Гантель — Земля.

Эола зарделась, губы ее задрожали, но она ничего не сказала, зажала ленту в кулаке и медленно пошла к выходу, исполненная непонятной оператору гордости.

На семнадцатом году монотонного блуждания по космосу исследовательский корабль «Орбис» наткнулся на какой-то странный объект. Первым заметил непонятную точку старший экипажа Анте-Эо и, хотя не придал этому факту особого значения, решил на всякий случай свериться с картами. Он и его помощник Кон-Тиро просмотрели все изображения, хранившиеся в памяти электронного мозга корабля, но этой точки не обнаружили. Тогда стали присматриваться внимательнее, и выяснилось, что светимость объекта на определенном отрезке времени изменяется в больших пределах, что это продолговатое тело, вращающееся вокруг поперечной оси.

Вскоре пеленгующая аппаратура засекла и радиосигналы, поступающие из того квадрата, где находится неизвестное небесное тело.

— Неужели космический корабль? Как ты думаешь, Кон-Тиро?

Тот, не отрывая взгляда от экрана, сказал:

— Пока наша гантелянская наука ни одной планеты не обнаружила, ты хорошо это знаешь, Анте-Эо. В радиусе миллиона световых лет от нашей системы планет вообще не существует. И это ты тоже знаешь не хуже меня.

— «Знаешь, знаешь», — беззлобно повторил старший, поглаживая свою непомерно большую, без единого волоска, голову. Мы много знаем, но еще больше не знаем.

Анте-Эо был отважный и мудрый гантелянин, и его помощник Кон-Тиро, который был немного моложе его, всегда испытывал желание подискутировать с ним. Если бы у них были хотя бы редкие волосы на голове да еще усы, их можно было бы принять за землян. Но ни единого волоса не было — черепа голые, ни бровей, ни усов, даже ресниц. И все-таки они иногда в задумчивости поглаживали пальцами несуществующие усы и бороды.

— Скорее всего, это какой-нибудь затерявшийся астероид, сказал Кон-Тиро, проведя ладонью по гладкой коже головы, продолговатая призма…

— А радиосигналы?

— Случайное совпадение. Просто астероид попал в сектор, откуда идет радиация; источник сигналов окажется в стороне, стоит ему переместиться.

— Ну что ж, в таком случае немного подождем, — сказал Анте-Эо. — Время решит за нас.

— Но сколько бы ни прошло времени, гравитационных сигналов мы, пожалуй, все равно не дождемся. А космический корабль без гравипередатчика обойтись не может. И это ты тоже хорошо знаешь.

Смуглое лицо Кон-Тиро осветилось улыбкой.

— А почему бы и нет? — возразил Анте-Эо. — Электромагнитные волны использовались для связи и у нас на Гантели.

— Использовались до космической эры. А сейчас кто же рискнет выйти в космос, не освоив гравитационной связи? Для гравитационных волн нет препятствий, они проходят сквозь все тела.

— И это я тоже хорошо знаю, — улыбнулся Анте-Эо. — Но все же… Издавна существуют легенды о космических полетах. А в те древние времена о модуляции гравитационных волн конечно же не было известно.

— Но легенды — это легенды. Они тебе расскажут что угодно. В одной из них говорится, например, о волосяном покрове головы. Можешь себе представить, какой смешной вид был бы у нас с тобой, если бы на головах у нас росли волосы?! А наши жены? Я, честно говоря, понять не могу, на чем основывались такие вымыслы!

— Все произрастает из зерна. В каждой легенде тоже есть рациональное зерно.

Кон-Тиро повернул свое кресло на девяносто градусов и с удивлением посмотрел на старшего:

— Ты считаешь, Анте-Эо, что легенды сочинялись на основе каких-то реальных событий?

— Не сомневаюсь.

— И среди наших предков, которые постоянно расселялись по планете, были космонавты?

— Не исключено. Информация в легендах и мифах скрыта глубоко, нужно уметь ее извлекать.

— Да, конечно, некоторая информация там содержится, но, по-моему, только художественно-эмоциональная. Как историческая летопись легенды и сказки, мягко говоря, не выдерживают критики.

Чем больше горячился Кон-Тиро, доказывая неспособность фольклора отражать действительность, тем ироничнее отвечал ему. Анте-Эо. Кон-Тиро так и не смог понять, шутит Анте-Эо или на самом деле умеет читать легенды иначе, чем он.

— Народное творчество — это микрофон, в который говорят тысячелетия, — загадочно улыбнулся Анте-Эо. — Расстояние по времени так велико, что не каждый и услышит.

Тем временем расстояние между «Орбисом» и неизвестным объектом сокращалось, и на экране начали появляться его очертания — сперва расплывчатые, неясные, а затем — четкие. И наконец настал момент, когда потрясенный КонТиро воскликнул:

— Похоже на космический корабль! — Он бросил взгляд на Анте-Эо, лицо которого стало совершенно серьезным. — Огромный цилиндр завершается конусом… И сигналы оттуда!..

Старший, внимательно вглядываясь в изображения на экране, негромко произнес:

— Этот радиомаяк меня беспокоит. Попытаемся установить связь.

Неизвестный корабль оставался глух к вызовам, переданным в разных режимах связи. Только радиомаяк упорно продолжал посылать свои сигналы.

Учитывая исключительность обстановки, старший решил пробудить весь экипаж от летаргического сна, и вскоре на «Орбисе» забурлила активная деятельность. Комплексное исследование неизвестного космического корабля при участии специалистов разного профиля дало очень интересные результаты. Космическая техника цивилизации, к которой относился корабль, еще не достигла необходимого уровня, и осуществление такой дальней экспедиции свидетельствовало о необыкновенной смелости, дерзком порыве духа. И это всем на «Орбисе» импонировало, всех восхищало.

Было что-то величественное в самих очертаниях корабля, зависшего в пространстве. Исполосованная микрочастицами обшивка напоминала кожу фантастического великана, повидавшего космические виды. Но есть ли в нем еще жизненная сила?

Молчит корабль, не откликается. И движение его не замедляется и не ускоряется. Силовые установки выключены, гигант словно отдыхает, доверившись волнам инерции, несущим его по пространству и времени.

Притормозив свое движение и осторожно маневрируя, «Орбис» приблизился почти вплотную к неизвестному кораблю и некоторое время шел параллельным курсом, пока скорости не сравнялись. Хотя неизвестный корабль уступал «Орбису» по габаритам, корпус этого корабля — динамичный, можно сказать изящный, свидетельствовал как об инженерном, так и эстетическом гении его создателей. Линии контура сочетают могущество металла и мыслящего духа.

— Там, на корабле, отзовитесь!

Гравитационные волны непрерывно пронизывали тело корабля. Но даже и теперь, с самого близкого расстояния, контакт установить не удалось. Молчание неизвестных астронавтов не предвещало ничего хорошего.

Анте-Эо встревожился, чувствуя что-то недоброе. Корабль не подавал никаких признаков жизни… Наверное, что-то случилось с его экипажем…

— А не автоматический ли это зонд? — с надеждой в голосе спросил Кон-Тиро.

Старший отрицательно покачал головой:

— Не думаю… Впрочем, скоро все станет ясно.

Кон-Тиро догадался: Анте-Эо решил высадит исследовательскую группу на борт.

— Прошу поручить мне…

Первым на шершавую обшивку безмолвного корабля ступил Кон-Тиро, за ним — шестеро. Все в антирадиационных скафандрах, которые защищают от всех излучений, кроме гравитационных и нейтрино. В таком виде, да еще на общем толстом канате, похожи они были на альпинистов, восходящих на вершину крутой горы.

Кон-Тиро сразу же направился к небольшому выступу, откуда таращился на мир сиреневый глаз телескопа. Тут же виднелся узкий, рассчитанный на одного человека овальный люк. Разгерметизированный.

Длинные коридоры, помещения разного назначения — отовсюду веяло здесь пустотой. Жизнь, очевидно, давно уже покинула корабль, и на поручнях, стенах, люках под лучами фонаря поблескивал тонкий налет инея.

Сердце Кон-Тиро застучало чаще, когда он вошел в рубку управления. Неужели и здесь нет никого? В призрачном свете аварийных ламп сперва трудно было что-нибудь различить, но, включив свой рефлектор, Кон-Тиро увидел: у пульта сидят двое. Подошел ближе, и вдруг показалось, что они пошевелились. Но нет, шевелились только их тени. Неизвестные астронавты, скованные космическим холодом, уже не могли приветствовать гостей.

Внутренне Кон-Тиро был уже готов к чему-то подобному, но то, что он и его товарищи увидели в следующую минуту, так их поразило, что они сами едва не окаменели. Перед ними сидели обросшие волосами люди! На головах — копны волос, над глазами — волосяные кисточки, а ртов совершенно не видно опять-таки из-за густых пучков все тех же волос.

— Это люди из наших легенд, — с грустью в голосе произнес Кон-Тиро.

— Я так и думал, — отозвался с «Орбиса» Анте-Эо. И добавил: — Действуйте осторожно, их надо сберечь.

Это напоминание, возможно, было лишним, но Кон-Тиро, чтобы успокоить старшего, а заодно приглушить и собственное волнение, сказал:

— Все будет хорошо. Время есть.

Исследовательская группа так и действовала — чрезвычайно осторожно, осмотрительно, без спешки. Ознакомление с материалами на борту проводилось по коллективно выработанной программе. Уже в первые часы работы было обнаружено много интересных материалов, но особенно ценными были электромагнитные записи на гантелянском праязыке. Лингвист — специалист по контактам с иными цивилизациями, которому до сих пор не приходилось на практике применять свои знания, с первого же прогона насторожился и с головой ушел в работу. Товарищи окружили его и с величайшим волнением ждали. Время от времени кто-нибудь из них взглядывал на волосатых людей. Это ведь их слова, их чувства и мысли звучали в наушниках…

Первое прослушивание ничего конкретного не дало. Но когда подключили электронный анализатор, лингвист сказал:

— Это гантелянский праязык!

Гантелянский?.. Будто вспышка яркого света осветила все вокруг, многое в истории Гантели сразу стало понятным, но принять это без возражений было нелегко даже для Кон-Тиро. Но лингвист выделил общие корни, знакомые суффиксы, дифтонги. И это были уже не предположения, а факты.

В торжественной тишине из глубин тысячелетий звенели слова:

— Мы будем держаться до последнего глотка воздуха… Нужно проложить трассу Гантель — Земля…

На берегах широкой реки, там, где в давние времена было поселение Временное, красуется ныне самый большой город на Гантели. На высокой скале стоит, как памятник, древний космический корабль — символ великой дерзости человеческого духа.

Когда утренние лучи бросают на него лепестки огня, так и кажется: заработали двигатели корабля, и он отправляется в новый полет.

Примечания

1

Неточность. В действительности до этого объекта 14 миллиардов световых лет.

(обратно)

2

Боязнь пространства (мед.).

(обратно)

3

Пусть мир погибнет, но правосудие свершится (лат.).

(обратно)

4

Голая правда (лат.).

(обратно)

5

Стомиллионная часть сантиметра.

(обратно)

6

Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними (лат.).

(обратно)

7

Потеря памяти.

(обратно)

8

Фантастическая псевдология — сообщения о событиях, которых не было в действительности, при искренней убежденности в их истинности.

(обратно)

9

Н о о с — разум (греч.).

(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg