«Замок фантазий»

Э.Филлипс Оппенгейм

Замок фантазий

Перевод Н.Ф.Чешко

-- Ты, братец мой, самый настоящий сноб, -- заявил мой друг Дэнхем, когда мы сидели с ним на скамье, любуясь пронизывающими сосновые ветви солнечными лучами, перед утренним чаем в Кане.

-- И это потому, что я возражаю против автобуса! -- возмутился я.

-- Потому, что ты возражаешь против принципа, который езда в автобусе воплощает. Никто не может возражать против автобуса по какой бы то ни было разумной причине. У него подвеска лучше, чем в автомобиле, сидения куда удобней, а цена пустяковая. Единственно, чего недостает, так это проклятой твоей исключительности. Ты против того возражаешь, чтобы другие люди разделяли с тобой привилегию. Предпочитаешь потратиться на собственый автомобиль, что не каждый из нас может себе позволить, а нет -- так вовсе остаться дома и отказаться от знакомства с прекрасной местностью, лишь бы не знакомиться с ней в обществе своих ближних. Я называю это снобизмом.

-- Хорошо, -- кротко согласился я. -- Бери билеты, поедем.

В общем, я был доволен, что позволил другу себя уговорить. Погода выдалась для нашей экскурсии прекрасная, и мы ползли черепашьим, но безопасным ходом по каким-то горным дорогам неподалеку от Ниццы, в самом сердце здешней гористой, но богатой и плодородной страны древних горских деревушек, цветочных ферм и заброшеных усадьб, из ворот которых глядели на нас крестьяне, еще не ибавившиеся от того налета туповатого удивления, который всегда, кажется, свойствен деревенщине из заброшенных уголков.

К полудню мы остановились посреди крутого склона, и шофер вышел из машины для какой-то небольшой починки. Это случилось в живописном и диком месте. С одной стороны возвышался утес, с другой стоял лес, прорезанный этакой чопорной прямой просекой, ведущей к замку, обветшавшему и заброшенному на вид, с рядом узких пустых окон. Я указал на него кондуктору автобуса.

-- Уединенное место для большого дома, -- заметил я. -- Кто здесь живет?

К моему удивлению -- ведь французы его класса в наши дни отнюдь не отличаются набожностью, -- кондуктор перекрестился.

-- Кажется, -- ответил он, -- граф де Требо. Но дом всегда пустует.

-- То есть как? -- переспросил я, сбитый с толку.

-- Я кое-что об этом слышал, -- вмешался мой друг, сидевший рядом со мной. -- Так это и есть Шато Требо! О графах Требо уже сотни лет назад ходили слухи, что они принимали своих гостей в каменных мешках и подземных темницах. О теперешнем графе тоже ходят легенды. Верно ведь? -- спросил он кондуктора.

-- В деревне всегда болтают, -- неохотно признал тот. -- Вранье, конечно, но

что-то в этом есть, раз никто никогда не приезжает в Шато Требо...

Он вышел помочь водителю. Я окинул взглядом каменистую извилистую дорогу

наверху, без какой бы то ни было ограды с обеих сторон прихотливо

прокладывающую себе путь почти что через вершину одного из пиков горной гряды, которую мы должны были перевалить, чтобы попасть на Средиземноморскую равнину. Потом я снова оглянулся на замок, и ко мне пришло странное ощущение. Как будто бы ничего не изменилось в длинном ряду слепых окон, и все же, если всего лишь несколько мгновений назад я смотрел на них с туповатым и пассивным любопытством, то теперь они меня внезапно и глубоко зантриговали. Казалось, тот дух авантюризма, который в молодые годы увлекал меня в такое множество странных мест, безо всякой причины и безо всякого побуждения возродился. Я почувствовал, что видимое запустение в доме обманчиво, что широкая непривлекательная аллея, поросшая сырой травой и сорняками, -- это на самом деле та дорога, что открывается временами в жизни каждого из нас, и в дальнем конце которой сияет светильник приключения. Я встал и собрался выйти из автобуса.

-- Ты куда? -- спросил мой друг Дэнхем.

-- Хочу поговорить с водителем.

Дэнхем знал, что я немного механик, и не удивился. Я, однако, вовсе не собирался предлагать свою помощь. Постоял минуту возле водителя, глядя, как он выбирает инструменты. Потом спросил:

-- Мы надолго задержимся?

-- Трудно сказать, сэр, -- отозвался тот несколько раздраженно. -- На полчаса, не меньше. Если бы кто-нибудь из джентльменов согласился взять на себя труд, неплохо бы прогуляться до следующего поворота и предупреждать встречных. Тут сейчас не проехать.

Я бросил взгляд на зигзагообразную дорогу, которая вдалеке уже казалась не больше, чем козьей тропинкой. Мне показалось, что у горизонта я разглядел какое-то движение -- или это просто вздыхающий вокруг нас ветер скрутил облако пыли в столб? Кто-то из стоящих рядом отправился к повороту, а я свернул с дороги, подошел к красивым, но проржавевшим воротам Шато Требо, дернул запирающую их цепь и, обнаружив, что она крепко держится, обогнул ворота через просвет в живой изгороди и направился к замку по заброшенной аллее. В этот момент мне послышался сзади какой-то шум голосов, но я все-таки пошел дальше.

Порывы ветра, стекающего с гор и пронизывающего долины, даже в этом закрытом уголке исходили, казалось, фантастической яростью. Не только черные кипарисы по обе стороны от меня кренились то туда, то сюда с какой-то гротескной несогласованностью, но и в массе других, сплетенных между собой деревьев и кустов ветер создавал настоящий хаос. Маленькие сухие веточки проносились у меня над головой, нежные лепестки олеандра витали в воздухе, то взлетая, подхваченные порывом ветра, выше деревьев, то планируя, как огромные снежинки, на аллею; и за всю дорогу до самой открытой площадки с развалинами фонтана посреди джунглей сорняков, я не нашел ни единого следа присутствия человеческого существа в этих заброшенных местах. Французы не имеют обыкновения запускать хоть один ярд плодородной земли, а здесь, возле замка я наткнулся на заброшенный виноградник, где лозам, не обрезая их, позволили одичать, и с другой стороны от аллеи лежало прекрасное пастбище, явно не тронутое ни скотом, ни косилкой. Фасад здания оказался длиннее и величественнее, чем можно было разглядеть с дороги. Не меньше дюжины окон виднелись с каждой стороны от огромной парадной двери, а по углам строения высились четыре провансальских башни. На ступеньках перед дверьми лежали проржавевшие остатки колокольчика. Я протянул руку и ударил в дверь тростью, с которой теперь не расстаюсь. Хотя дверь явно была толстой, мне показалось, что я слышу, как эхо моего призыва разносится по пустым комнатам внутри.

"Никто не придет, -- сказал я себе, -- здесь не может быть живых людей." И все-таки ударил еще и еще -- покамест, к моему довольно-таки большому удивлению и, надо признаться, к некоторому страху не услыхал отзвуки шагов, приближающихся к дверям -- медленных, торжественных шагов, очевидно, грузного мужчины.

Я отступил немного назад, в черные сумерки, и ждал. Шаги стихли, загремел ключ, дверь распахнулась. Я оказался лицом к лицу с человеком, который, если бы не его борода и потрепанный костюм, вполне мог быть дворецким в таком доме. Даже его уважительный легкий наклон вперед выглядел профессионально. Разговаривать он предоставил мне.

-- Ваш хозяин дома?

-- Господин граф дома, но он не принимает, -- прозвучал бесстрастный ответ.

Я достал свою визитку.

-- Я английский турист, застрял здесь из-за поломки машины. Может быть, мне позволят осмотреть замок?

-- Будьте любезны войти, сударь, -- пригласил он.

Я последовал за ним в полную, как сперва показалось, темноту. Потом, когда привыкли глаза, я разглядел, что мы оказались в огромном зале, размеры которого, несообразные внешней архитектуре, удивили меня. Зал выглядел пустоватым, но в своем роде великолепно обставленным. Здесь стояли два-три дубовых комода внушительных размеров, с прекрасной резьбой, на белых стенах великолепно выделялось старинное оружие и два изорваных знамени, темные пятна -- следы картин -- свидетельствовали о былой роскоши. Здешний воздух показался мне продолжением наружной буревой свежести -сырой, холодный, как в гробнице. Легко можно было бы поверить, что открывшаяся для меня дверь перед тем оставалась крепко закрытой столетиями. Тем сильнее я удивился, когда меня проводили в небольшую комнату, обставленную, правда, по моде прошедших веков, но со многими признаками современной цивилизации. Я заметил настольную лампу, газеты, сигаретную шкатулку с именем известного фабриканта, свежий номер "Revue du Monde" и, если глаза меня не обманули, английскую газету. Единственного в комнате человека почти нельзя было разглядеть в глубине огромного кресла. Он, однако, встал при первых звуках голоса слуги и стоял передо мной -- тонкий, стройный, типичный пожилой француз, одетый в темный поношенный костюм, с усталыми аристократическими чертами лица и высоким лбом. Ничто в этом человеке не выражало гостеприимства.

-- Этот джентльмен, господин граф, попросил позволения осмотреть дом.

Граф де Требо -- повидимому это был он -- взглянул на меня с видом благовоспитанного удивления. Я почувствовал себя повинным в дерзости.

-- Что же может быть в моем доме для вас интересного, сударь? -оседомился граф.

-- Тысяча извинения сэр, -- заговорил я в то время, как слуга ушел, закрыв за собой дверь, -- дело в том, что я турист и, естественно, стремлюсь полюоваться на старинные дома, старинную мебель, старинные картины. Ваш дом выглядит так, как будто ему не чужды подобные сокровища.

-- Но мой дом -- не музей, -- холодно прозвучал ответ. -- Если у меня есть сокровища, то это -- прошу прощения -- мое дело. Они предназначены радовать моих домашних и друзей.

-- Я думал, что дом пустует или сдается. Иначе я бы не посмел.

-- Глупы те, кто распускает такие слухи.

-- Мне остается только извиниться, -- я повернулся к дверям.

Настроение графа внезапно изменилось. Он протянул руку.

-- Подождите минуту, сударь, -- попросил он. -- Раз уж вы здесь, пусть будет по-вашему. Вы увидите сокровища дома Требо.

Он взял со стола лампу, вывел меня из комнаты и остановился для начала посреди большого зала. Теперь, при свете лампы, поднятой над головой, ясно виделись те пустые места, где когда-то, должно быть, висели большие картины. Сейчас на стенах оставались лишь темные пятна.

-- Центральную вы наверняка узнали по описаниям, -- заговорил граф. -Это Андреа дель Сарто, картина, украденная на пути из Флоренции ко двору короля Франциска. Слева -- меньшее полотно -- неизвестного художника. Но вы как знаток безусловно угадаете его историю. Справа -- единственный Мурильо, которым когда-либо владела моя семья.

Я уставился сначала на пустые места, а потом на высокого мрачного человека рядом со мной. Ни один мускул на его лице не шевельнулся. Как ни в чем не бывало, он указал на семь пустых ниш в стене.

-- Эти наборы доспехов, -- продолжал он, -- несомненной венецианской работы и, вероятно, принадлежат к искуснейшим в мире образцам начала пятнадцатого века. Будьте добры пройти сюда.

Ошеломленный, я последовал за своим чичероне. Он распахнул дубовую дверь, величественную, кака вход в часовню, и мы вошли в галерею, занимавшую, повидимому, все крыло замка. Посередине ее стояли две длинных застекленных горки -- дубовые, с причудливо изогнутыми ножками, -- и по всей доступной моему взгляду длине стен виднелись все те же следы от картин, свисавших некогда с карниза, покрытого потускневшей позолотой. Граф заставил меня повернуться к огромному открытому камину, занимавшему весь ближний конец галереи. Этот был на месте -- с недостающими кирпичами, сбитой штукатуркой, -- а над ним еще один след от картины.

-- Всю дубовую резьбу, которую вы здесь видите, -- продолжал хозяин дома, -- выполнил один человек -- монах Дучелини, который, как вы помните, учился у Микельанджело. Здесь изображена вся история мира от Рождества Христова через все смутные периоды вплоть до зари Возрождения. Картина над камином принадлежит гениальному Леонардо да Винчи.

Он поднял лампу, чтобы лучше осветить мрачное темное пятно. Я отвернулся и взглянул на графа. Много разного просилось мне на язык, но я решил, что лучше молчать. Я не мог понять, то ли я стал жертвой самой зловещей шутки, которая когда-либо приходила на ум человеку, то ли мой проводник действительно сумасшедший. Он медленно повернулся, и тут я услыхал за спиной странный звук. Это мог быть и утихающий уже ветер, шуршащий листьями снаружи, но что-то в нем ощущалось более мягкое и ритмичное. А когда граф поднял лампу немного выше, я увидел, что к нам подходит девушка, одетая в простое темное платье, и в неверном свете лампы мне показалось, что она вполне могла бы сойти с одной из тех несуществующих картин древних мастеров. Улыбка самой Мадонны, милая ясность лица, почти неземная... Когда она подошла поближе и взгляд ее устремился на меня, ее лоб пересекли чуть заметные морщинки. Она выглядела извиняющейся и печальной. Я понял, что передо мной -- самое прекрасное, на что я когда-нибудь смотрел. Мой проводник поставил лампу на старинный сундук и повернулся ко мне:

-- Сударь, -- начал он с видом человека, уставшего выполнять свою задачу, -- вот кто может все показать вам лучше, чем я. Прошу меня извинить.

Он повернулся и оставил нас, а я, онемев, смотрел на пришедшую. Каким бы я ни был реалистом, я сомневался, что это -- живой человек.

-- Боюсь, сударь, -- заговорила она, -- что мой отец предавался одной из своих обычных мрачных шуток. Он водил вас по замку и показывал несуществующие сокровища?

-- Это моя вина, мадмуазель. Я не должен был навязываться.

-- Если вас привела сюда любовь к старине, -- возразила она, -- вы имели

полное право прийти, но, видите ли, все, чем мы когда-то владели, пропало.

Этот дом -- приют пустоты.

Я вздрогнул, потому что с ее словами атмосфера этой огромной комнаты, казалось окончательно остудила мою кровь. Но тут же кровь снова согрелась, потому что глаза собеседницы сияли, и от этого у меня быстрее забилось сердце. Никогда прежде не стоял я возле подобной красоты.

-- Мадмуазель, -- рискнул я, -- хотелось бы, чтобы здесь действительно нашлись сокровища, которые вы могли бы мне показать.

Она тихо засмеялась, но стала незаметно направлять меня к дверям.

-- Под этой крышей нет больше сокровищ, -- повторила она.

Я остановил ее движение, каким бы оно ни было медленным.

-- Мадмуазель, -- голос с трудом повиновался мне, -- поверьте, я говорю со

всем возможным уважением, говорю от всего сердца и со всей скромностью -

здесь еще осталось сокровище, более великое, чем любое произведение искусства

из тех, что когда-либо украшали эти стены.

Голос мой дрогнул от страсти. Я говорил серьезнее, чем когда бы то ни было в

жизни. Улыбка ушла с ее губ, но мягкий вопрос в глазах сделал ее еще

красивее.

-- Вы что же, пытаетесь льстить мне, сударь? -- спросила она.

-- Я пытаюсь найти слова, мадмуазель, -- ответил я, -- чтобы сказать, что

вы -- удивительнее всего, о чем мне приходилось в жизни мечтать. если вы

отошлете меня без надежды на новую встречу, то сделаете несчастнейшим из людей.

Она слегка наклонилась ко мне. Мы стояли в центре большого зала, и ветер,

свистя в трещины оконных стекол, заставлял метаться огонь лампы и выплескивал вокруг нас хаос теней. Девушка коснулась моей руки пальцами. Их прикосновение было почти лаской.

-- Тогда вы должны вернуться, -- прошептала она, -- потому что я не хочу

никого делать несчастным.

Кажется, я закрыл глаза в приливе экстаза, -- а открыл я их для кошмара. Минуту-другую я ничего не мог разобрать кругом. Я полулежал на каком-то тряпье на обочине дороги, опираясь спиной о низкую кирпичную стену. Напротив лежали четыре или пять фигур, все распростертые, неподвижные, с закрытыми лицами. Всего в нескольких ярдах от меня странно и гротескно высилась огромная бесформенная масса металла дерева и холста -перевернутый автобус, из разбитого радиатора которого еще вырывалась, шипя, струя пара и уносилась вниз, в ущелье. В ушах у меня стояли приглушенные рыдания, время от времени слышались крики боли. Двое мужчин, похожие на врачей, хлопотали поблизости, один из них вместе с женщиной в одежде монахини как раз склонялся над распростертой фигурой рядом. Немного дальше по дороге жандарм сдерживал все прибывающий поток экипажей и автомобилей.

-- Что такое? -- выдохнул я. -- Как я попал сюда?

И тогда мне ответил голос из-под большого белого капюшона рядом -- и мне почудилось, что я снова оказался в том замке-мавзолее:

-- Авария. На ваш автобус налетел другой. Столкновение очень тяжелое. Полежите спокойно, пока приедет скорая помощь...

Я попытался повернуться, чтобы взглянуть, было ли и лицо тем же самым -- и на время меня не стало.

* * *

Меня выхаживала до самого выздоровления очень милая сестра -- но капюшон ее капюшоном, а голос ее ничем не привлекал и пухлые щеки и добрые глаза не таили никакого очарования. Из-за легкого ранения головы мне на время запретили всякие вопросы. Своим чередом однако -- скорее, чем ожидали, -- я окончательно поправился. Скоро я смог сидеть. Первым навестил меня Дэнхем, тот, кто назвал меня снобом за неприязнь к автобусам! Он явился с рукой на перевязи, но в остальном отделался очень легко. несколько минут мы обменивались банальностями. Потом, раз уж в голове у меня прояснилось, я впервые принялся задавать вопросы.

-- Расскажи мне, что случилось, -- попросил я.

-- Мы задержались для небольшой починки, -- начал он, -- ты это помнишь, правда? -- у обочины дороги. Ты решил выбраться и взглянуть, что там не так. Примерно в пятидесяти ярдах выше по склону был крутой поворот, и вот оттуда-то и выскочил моторный дилижанс, потерявший управление. Тормоза отказали, водитель ничего не мог сделать. Он только сидел, пытался рулить и орал. Наша колымага загородила всю дорогу, так что и говорить было не о чем. Я кубарем вылетел в окно, и как раз вовремя. Тебя бросило на автобус, когда он смялся в лепешку. Не будем слишком много об этом говорить. Нервы мои уже не те. Нас было шестнадцать человек в этой штуковине, как тебе известно, и восьмерых убило на месте.

-- Но я же вовсе не был поблизости во время столкновения, -запротестовал я.

-- Конечно же ты был, -- настаивал Дэбенхем. -- Ты наклонился и разговаривал с механиком, а дилижанс мчался слишком быстро, чтобы ты мог успеть отскочить. Я как раз поднимался на ноги и видел тебя совершенно отчетливо.

Надо сказать, что мне многое казалось странным в эти первые дни выздоровления, и я успел решить не торопиться с вопросами и соображениями.

-- Послушай, -- сказал я Дэбенхему, -- как сказал бы юрист, допрашивая свидетеля, высказываю тебе предположение, что я вылез из автобуса, проник на территорию замка через дыру возле ворот, и прошел по меньшей мере пол-аллеи прежде, чем произошло столкновение.

Дэбенхем серьезно взглянул на меня.

-- Форрестер, -- посоветовал он, -- постарайся выбросить эту мысль из головы. Все мы слегка не в себе и по сей день, но твои раны говорят за себя сами.

После того, как тебя подобрали, ты пролежал без сознания по меньшей мере десять дней, а то, как ты безуспешно пытался увернуться от дилижанса, видел не только я, но и каждый из тех, кто остался в живых.

Я закрыл глаза.

-- Ладно, -- сдался я, -- расскажи, что нового в Англии.

У меня достаточно сильная воля, и, несмотря на все соблазны, я больше не задавал своему другу вопросов, ни тогда, ни потом. Я поставил себе задачу выздороветь и преуспел в ее решении сверх всяких ожиданий. Скоро мне позволили сидеть на свежем воздухе, а позднее -- совершать короткие вылазки на автомобиле. Даже и тогда я не стал спешить. Я дождался, пока снова набрался сил и почувствовал себя человеком. Тогда нанял автомобиль и направился к месту происшествия. Я велел шоферу остановиться напротив ворот. тут меня снова ждала неожиданность. Увидев, что я выхожу, шофер перекрестился.

-- Месье ведь не собираетесь входить туда? -- торопливо заговорил он умоляющим тоном.

-- Через полчаса вернусь, -- сказал я ему. -- Хочу взглянуть на замок.

Выйдя из машины, я улыбнулся. Оказалось, мне лучше знать, чем им всем. Вот оно -- и железная цепь на створке ворот, и проем в живой изгороди рядом. Я прошел туда и отправился по аллее более быстрым шагом, чем позволял себе до сих пор. Стояло спокойное солнечное утро, и ветер больше не рвал кипарисы, застывшие неподвижно и чопорно на фоне темно-голубого неба. Вокруг все цвело -- нарциссы во множестве, золотая от цветов мимоза склонялась над узкой дорожкой. Трава на обочинах, прежде показавшаяся мне такой сырой и сорной, пестрела звездочками анемонов. Попадались первоцветы, напомнившие мне дом, и большие ноготки. Но фасад замка предстал попрежнему мрачным. Я подошел к дверям. Проржавевшего колокольчика, который я, казалось, помнил, не было, но я постучал, как тогда, в дверь и прислушался. Я стучал и стучал -- но прислушивался зря. Все, что я услышал, было глухое эхо моего стука. Потом я сдался и, отступив, обошел дом.окна оказались слишком высоко, чтобы заглянуть, но нигде не нашлось ни единого следа человеческой ноги или признака человеческой жизни. Виноградники с западной стороны одичали, пастбище с восточной сияло цветами, но не носило никаких следов скота. Створки задних ворот позади замка наглухо скрепляла большая доска. Не нашлось ни одного окна, через которое можно было бы забраться внутрь, ни одной двери, не запечатанной герметически. Было два часа, когда я направился по той аллее к дому, вся радость солнечного дня билась в моих жилах, мне казалось, что я шагаю к новому миру. Было четыре, когда я устало повернул обратно, чтобы наполдороге по аллее найти своего шофера, с ужасом глядящего на замок. Увидев меня, он вскрикнул от радости.

-- А, вот и месье возвращается! Отлично!

Ему, видно, казалось, что я избежал какой-то огромной опасности. Я вяло прошел за ним к машине.

-- Остановитесь в ближайшем кафе, -- велел я ему.

Так он и сделал. Кафе отыскалось в полумиле, там я выпил кофе и бренди -- оно было мне очень нужно. Заведение оказалось простым деревенским трактиром, но лицо хозяина выглядело неглупым. Я подозвал его к столику.

-- Вы знаете что-нибудь о заброшенном замке, там, на склоне?

-- О нем немного можно знать, месье, -- ответил тот. -- Он когда-то принадлежал сеньорам Требо, как вы могли слышать. там много лет никто не живет.

-- И никого не было в последнее время? -- настаивал я.

-- Вообще никого, месье, -- уверил он меня. -- Дом ведь и не меблирован, стоит пустой и голый -- одни стены остались. Месье желает отдохнуть? Месье устал?

Я выпил еще бренди и вернулся в Ниццу. Это сердце мое устало, а душа испугалась.

* * *

Месяцы тянулись утомительно. Сезон в Монте-Карло, от которого я на свой скромный манер всегда получаю удовольствие, приближался к концу, но, не успев кончиться, он мне надоел. Однажды, как раз к завтраку, я заехал в один из моих секретных райских уголков -- скромный малоизвестный пансион недалеко от Ванса, длинный низкий дом, выкрашенный розовым, увитый ломоносом, с огромными мимозовыми деревьями в саду. Он стоит в стороне от большой дороги, и в нем есть что с удовольствием посмотреть и послушать. Я предстал перед хозяйкой, та тепло меня приветствовала как старого клиента и сама проводила в маленький салон, где уже накрыли к завтраку. И тут, когда она подвела меня к столику, наступило мгновение из тех, что, кажется, останавливают пульс всего мира. Мои пальцы судорожно впились в спинку стула. Мадам удалилась, ничего не замечая. Я стоял в оцепенении. За соседним столиком спиной ко мне сидел мужчина, а напротив него -- если только я не сошел с ума -- расположилась хозяйка Шато Требо.

Звон в моих ушах медленно стихал.Тот осколок моей жизни, к которому все это

принадлежало, так резко выделялсяиз прочих, так сильно отмежевывался, что

способность удивляться чему-либо,связанному с ним, приглушилась. Это ее

взгляд, ее удивительная улыбка наминуту лишили меня присутствия духа. Улыбка

не погасла, и самое поразительное-- взгляд ее ясно показывал, что она меня

узнала. Я отпустил наконец спинкустула и обнаружил к своему неописуемому

облегчению, что могу стоять и безнего. Я подошел к их столику и поклонился.

мужчина поднял на меня глаза -- это был тот самый мужчина. девушка наклонилась вперед.

-- Вы поправились, сударь?

-- Совершенно, -- ответил я.

Мне показалось, что она знает все. Может быть, так и было. Кто скажет? Во всяком случае, она знала, что надо делать, как и всегда знала -- и тогда, и потом.

-- Я вижу, -- продолжала она, -- что вы меня помните только наполовину. Я училась в школе медицинских сестер поблизости от того места, где вы попали в аварию, и поспешила туда вместе с другими, как только мы об этом услышали. Это я была с вами, когда вы пришли в сознание.

-- Помню, -- признался я. -- А ваш?..

-- Мой отец, -- сообщила она. -- Вы никогда не встречались с смоим отцом.

-- Мое имя Форестер, -- представился я. -- Майор Форестер.

Он поклонился.

-- Мой отец -- граф де Требо, -- объявила она с легким жестом.

Мы пожали друг другу руки, как люди, впервые встретившиеся.

-- Я так обязан вашей дочери, -- пробормотал я.

Он улыбнулся -- не без удовольствия.

-- В этом вы не одиноки, -- заметил он. -- Прошу вас, присоединяйтесь к нам.

Я сел к ним за столик. Мы позавтракали втроем так, словно это было обыкновеннейшей вещью на свете. За кофе я собрал все свое мужество и упомянул, насколько мог небрежно, Шато.

-- Ваш дом совсем пустует? -- рискнул спросить я. -- Вам никогда не приходило в голову заглянуть туда?

-- Никогда, месье, -- ответил он с ноткой той, прежней горечи. -- Я не переступал его порога двадцать лет.

-- Отец, -- мягко объяснила девушка, -- очень огорчен тем, что дядя продал все наши фамильные ценности, но это пришлось сделать -- надо было платить долги.

-- Конечно, -- проговорил я серьезно.

После завтрака господин граф удалился. Оказалось, что он болен и должен помногу отдыхать. Я вышел с Анжелой в сад. Льщу себе мыслью, что всегда был философом. Не вижу смысла пытаться зондировать тайны, по самой природе своей неразрешимые. И как бы то ни было, в величайшей тайне из всех нет ничего ужасающего. Самая насущная и человечная вещь -- любовь, проявившая себя так поразительно, что даже и те слова, которые я бормотал, обняв девушку в тот вечер в беседке пансиона, оказались ненужными. Словно где-то в другом месте они уже были сказаны раньше.