«Последний»

— Дзегай! — равнодушно сообщило табло.

Дзегай — значит, выход за татами. Покрытие пола за красной линией мгновенно вздыбилось, отрезая бойцу путь к отступлению, лишая возможности избежать боя… Он секунду помедлил, тяжело дыша, и вернулся на площадку.

— Хаджимэ! — привычно повышая голос, сказало табло. — Начинайте!

Речевой аппарат электронного рефери был традиционно настроен на старояпонский, но тысячи зрителей, беснующихся за защитными экранами, и миллионы зрителей перед визорами и сенсами прекрасно понимали любую команду. Необходимый перевод совершался автоматически. Мало кто знал сейчас старые языки… Слишком сложно, слишком неоднозначно, слишком много разных слов для обозначения одного и того же…

— Хаджимэ! — нетерпеливо повторило табло, и легкий электроимпульс хлестнул по спинам медливших бойцов. Бой продолжился.

Красный пояс, высокий черноволосый юноша с тонкими чертами лица и хищным взглядом ласки, кружил вокруг соперника, отказываясь от сближения, и постреливал передней ногой высоко в воздух, не давая тому подойти, прижать к краю, вложиться в удар… Соперник, низкорослый крепыш в распахнутом кимоно со сползшим на бедра белым поясом, неуклонно лез вперед, набычившись и принимая хлесткие щелчки высокого на плечи и вскинутые вверх руки. Это грозило затянуться.

«Баловство, — подумал Бергман, машинально тасуя перед собой бумаги судьи-секретаря. — Глупое бестолковое баловство. Цирк».

Он остро почувствовал собственную ненужность. Вся судейская коллегия была лишь данью традиции, анахронизмом, аппендиксом, неспособным даже вмешаться в ход поединка и лишь покорно регистрировавшим решения электронного рефери. Бойцы помещались в пространство боя, и больше ни одному человеку не было хода за защитные экраны. Даже врачу.

Бергман попытался туже затянуть пояс, с недоумением уставился на выданный утром костюм-тройку и, вздохнув, стал следить за схваткой.

Белому поясу все же удалось прижать противника к краю и войти в серию. Высокий плохо держал удар, хотя поле, излучаемое форменным кимоно, анализировало каждое попадание и ослабляло любой удар, нанесенный с силой выше критической. На тренировках таким порогом служили травмоопасные движения, на соревнованиях рангом повыше — угроза инвалидности… На международных турнирах класса «фулл контакт» ограничивались лишь смертельные попадания. Это был именно такой турнир.

Высокий попытался было уйти в сторону, споткнулся и, чудом удержавшись на ногах, выбросил левую ступню, целясь противнику в пах. В ту же секунду его одежда превратилась в бетонный панцирь, а из татами поползли липкие нити, охватившие лодыжки нарушителя. Увлекшийся крепыш уже налетал на парализованного партнера, но невидимый поводок натянулся и оттащил его к краю татами.

— Хансоку-чуй! — громко объявило табло. — Сикаку! Дисквалификация!..

И на нем появилось условное обозначение запрещенного приема.

Бергман встал из-за стола и медленно прошелся в узком пространстве между столами судейской коллегии и возвышением, где сидели спортсмены и представители команд.

«А на улице, наверное, снег сейчас идет, — думал Бергман. — Тихий, ласковый… Вот странно — вроде почти тропики, а снег… Климат, что ли, меняется? И города далеко… города…»

О городах вспоминать не хотелось. Бергман перевел взгляд на ровные ряды скамеек и подмигнул скуластому хмурому парню в черном халате. Это был его ученик. Хороший парень, и техника нормальная, и психика в порядке, а чемпионом ему не быть. Злости не хватает, холодной упрямой злости… Не научил, значит… не сумел…

Бергман повернулся и пошел обратно. На татами уже вызывалась следующая пара, когда он споткнулся о приставной стул и увидел сидящего в проходе пожилого — очень пожилого — полного человека в заношенной ветровке. Сначала Бергман не узнал его, а потом узнал и долго стоял молча, чувствуя себя мальчиком.

— Здравствуйте, Мияги-сан… — тихо сказал Бергман. И поклонился.

— Здравствуй, Оскар, — улыбнулся человек и неуверенно, даже робко огляделся по сторонам. — А я вот, как видишь… Пригласили, а регистрационный код выписать забыли. Ты же знаешь, я редко выезжаю… А тут думаю — поеду, неудобно… Приехал, а они мне говорят, что я умер. У них так в картотеке записано. С машиной не поспоришь… Умер — значит, умер. Уезжаю завтра…

— Как же так, — растерянно начал было Бергман, — Мияги-сан, вы им скажите, они же про вас только в книжках, да и то не все… вы же…

— Спасибо, Оскар, — снова улыбнулся человек. — Хорошее у тебя сердце… Зря ты тогда ушел от меня, Бергман-сан, чемпион, заслуженный тренер, 7-й дан Сериндзи-рю…

Он встал и легко поклонился Бергману. Сзади зашикали, и Мияги повернулся, извиняясь. Краем глаза Бергман видел, что на них уже смотрят из-за судейских столиков, и седой Ван Пэнь возбужденно шепчет на ухо толстому Вацлаву, бледнеющему и озирающемуся по сторонам.

В проход влетел разъяренный представитель команды, плюхнулся на стул Мияги и стал что-то громко доказывать судье-информатору. Бергман узнал его. Это был представитель Евразийской региональной сборной, куда входил высокий юноша, дисквалифицированный в прошлом поединке.

Мияги осторожно тронул его за плечо.

— Это мой стул, — сказал Мияги. — Но если вы хотите…

— Убирайся к дьяволу! — не оборачиваясь, заорал представитель. — Не видишь, люди делом заняты…

— Люди… — усмехнулся Мияги, и Бергман замер в предчувствии страшного. — Здесь машины делом заняты. А люди для них дерутся. Вещи следят, контролируют, стравливают, разводят — а люди дерутся…

Представитель начал оборачиваться, недобро щуря глаза.

— А что касается дьявола, — продолжал Мияги, — так я к нему уже убрался… Та же машина и отправила. С легкостью…

Звонкая пощечина разнеслась по залу. Мияги отшатнулся, хватаясь за щеку, и Бергман прыгнул вперед — но опоздал. Вся судейская коллегия была уже на ногах. Десяток рук вцепился в белого, как кимоно, представителя, кулак Вацлава уже завис над его головой, старый Ван Пэнь прорывался поближе, опрокидывая столики, а сбоку набегали, спешили Экозьянц, Ли Эйч, всклокоченный Эйхбаум…

Часть спортсменов Регионалки ринулась с возвышения на помощь своему представителю, и Бергман с ужасом подумал о том, что будет, если эти крепенькие самоуверенные мальчики… Он с интересом обнаружил, что успел сбросить пиджак и прикидывает расстояние между собой и ближайшим парнем, непозволительно выпятившим подбородок, а дряхлый сонный Ван уже запрыгивает на стол, сжимаясь в страшный воющий комок с дикими, тигриными глазами…

— Извините, — сказал Мияги, и все как-то сразу стихло. — Это я виноват. Я сейчас уйду, и все будет в порядке. Собственно говоря, я уже умер, так что вам не на кого обижаться…

Он прошел между застывшими людьми, неловко толкнул дверь левой рукой, и она захлопнулась за его выцветшей ветровкой.

— Я учился у него, — задумчиво сказал Бергман, глядя вслед ушедшему.

— Я учился у него, — повторил маленький Ли Эйч, поправляя бабочку.

— Я учился вместе с ним, — сказал Ван Пэнь, старея на глазах.

— Позвольте, — удивленно заметил приходящий в себя представитель команды. — Кто это был?

— Это был Гохэн Мияги, — ответил ему понурый Вацлав, с сожалением разглядывая свой кулак.

— Который? — попытался улыбнуться представитель. — Привидение?

— Который на III-х Играх в Малайзии убил Чжэн Фаня. — Бергман все искал на возвышении своего ученика, искал — и не мог найти…

— Как же, как же… — силился вспомнить представитель. — Писали в прессе… Защитное поле отказало, что ли…

— Не отказало. — Ван Пэнь слез со стола и пригладил остатки волос. Просто Чжэн оскорбил учителя Мияги, покойного Эда Олди. Прямо на татами.

— Ну и что?

— Ничего. Дело в том, что Мияги пробил защитное поле. Ладонью. Руку после этого пришлось ампутировать. А Чжэн — умер.

…Когда Бергман выбежал на улицу — там шел снег. Мягкий, бережный, баюкающий снег, и в его пушистых хлопьях далеко впереди мелькала бегущая фигура юноши в черном шелковом халате с развевающимися полами. Юноши, которого Бергман так и не смог научить злости. Вот он у поворота, вот он поскальзывается, падает, снова вскакивает и скрывается за углом, что-то крича вслед…

Бергман вытер мокрое лицо, и тяжелая, как пропущенный удар, мысль вошла ему в голову: что, если там, за углом, так и не услышав утонувшего в снегу окрика, уходит последний?..

Совсем-совсем последний…