Роберт Дж. Сойер Вы видите, но вы не наблюдаете
Меня первым перебросили в будущее, до моего компаньона. Во время путешествия во времени я не испытывал никаких неприятных ощущений, за исключением закладывания ушей, что я позже приписал перемене давления. В двадцать первом столетии мой мозг просканировали в целях точного воссоздания обстановки дома номер 221-Б по Бейкер-стрит. Были воспроизведены все детали, о которых я в сознательном состоянии едва бы вспомнил и которые едва бы смог описать, — обои на стенах, медвежья шкура перед камином, плетеный стул и кресло, ведерко для угля, даже вид из окна — все было верным, вплоть до мельчайших деталей.
В будущем меня встретил человек, назвавшийся Майкрофтом Холмсом. Однако он сказал, что не состоит в родственных связях с моим компаньоном и это всего лишь совпадение, хотя и повлиявшее на выбор его основного занятия — изучение методов моего партнера. Я спросил, нет ли у него брата по имени Шерлок, на что он дал не совсем понятный ответ: «Мои родители не были настолько жестоки».
В любом случае этот Майкрофт Холмс — невысокий человек с рыжеватой шевелюрой, непохожий на дородного и темноволосого мужчину, которого я знал еще двести лет назад, хотел воссоздать все детали, перед тем как переносить в будущее Холмса. Гения отделяет от безумия всего лишь шаг, сказал он, и хотя я воспринял свое появление в будущем довольно спокойно, мой товарищ мог испытать потрясение.
Когда Майкрофт решился на переброску Холмса во времени, он проделал это с величайшей осторожностью и именно в тот момент, когда тот шагнул через входную дверь с настоящей Бейкер-стрит в копию нашего дома здесь. Я слышал доносящийся снизу голос друга, приветствовавшего в своей обычной манере подобие миссис Хадсон. Благодаря длинным ногам он в момент преодолел это расстояние и оказался в нашей гостиной.
Я ожидал горячих приветствий, состоящих в основном из криков «Мой дорогой Уотсон», и даже крепкого рукопожатия или иного выражения дружбы. Но ничего подобного не последовало. На этот раз наша встреча не походила на ту, когда Холмс, которого я считал погибшим в Рейхенбахском водопаде, вернулся после трехлетнего отсутствия. Нет, мой друг, описывать подвиги которого я долгие годы считал честью для себя, не ведал, как долго мы не видели друг друга, и наградой за мое ожидание были всего лишь рассеянный взгляд и легкий кивок. Он уселся в кресло и взял вечернюю газету, но через несколько мгновений швырнул ее на пол.
— Досадный промах, Уотсон! Я уже читал этот выпуск. Разве у нас нет сегодняшней газеты?
После этого мне не оставалось ничего другого, как принять необычную для себя роль, которую мне продиктовал странный поворот судьбы. Наши традиционные отношения изменились «до наоборот», и теперь я должен был объяснить истину Холмсу.
— Холмс, дорогой мой друг, боюсь, газет уже больше не печатают.
Лицо его вытянулось, он сердито нахмурился, сверкнув светлыми серыми глазами.
— Мне казалось, что любой человек, проведший столько времени в Афганистане, как вы, Уотсон, должен быть невосприимчивым к сильной жаре. Я признаю, что сегодня необычайно жарко, но ваше сознание не могло прореагировать на жару так быстро и таким странным образом.
— Все совсем не так, уверяю вас, Холмс, — сказал я. — Я говорю правду, хотя моя реакция была точно такой же, когда я узнал об этом в первый раз. За последние семьдесят пять лет не издавалось ни одной газеты.
— Семьдесят пять лет? Уотсон, на этом экземпляре «Таймс» указано вчерашнее число — четырнадцатое августа тысяча восемьсот девяносто девятого года.
— Боюсь, что это не так, Холмс. Сегодня пятое июля две тысячи девяносто шестого года нашей эры.
— Две тысячи…
— Это звучит абсурдно, я понимаю…
— Но это и есть абсурд, Уотсон. Я постоянно называю вас «старина» по дружбе, но на самом деле вам никак не дашь двести пятьдесят лет.
— Возможно, я не тот, кто мог бы объяснить это яснее, — сказал я.
— Нет, — донесся голос из дверей. — Позвольте мне.
Холмс поднялся на ноги.
— А кто вы такой?
— Меня зовут Майкрофт Холмс.
— Самозванец! — заявил мой друг.
— Уверяю вас, что нет, — возразил Майкрофт. — Я не ваш брат и не завсегдатай клуба «Диоген», но имя у меня точно такое же. Я ученый, и это я с помощью новейших изобретений переправил вас из вашего прошлого в мое настоящее.
В первый раз за все время нашего знакомства я увидел выражение изумления на лице своего друга.
— Это правда, — сказал я ему.
— Но почему? — спросил Холмс, разводя длинными руками. — Предположим, что эта фантазия истинна — чему я не верю ни на грош, — тогда зачем вам похищать меня и моего друга, доктора Уотсона?
— Потому что игра, как вы любили выражаться, продолжается.
— Убийство, не так ли? — спросил я, радуясь, что наконец-то прояснится причина, по которой нас перенесли в будущее.
— Не просто убийство, — сказал Майкрофт. — Гораздо сложнее. На самом деле это величайшая загадка, стоящая перед родом человеческим. Пропало не одно тело, а триллионы. Триллионы.
— Уотсон, — сказал Холмс, — вы наверняка распознаете признаки безумия в этом человеке. У вас нет ничего с собой, что могло бы помочь несчастному? Все население Земли не насчитывает и двух миллиардов.
— В ваши времена — да, — сказал Майкрофт. — Сегодня — около восьми миллиардов. Но я еще раз повторю, что отсутствуют триллионы.
— Ах наконец-то я понял, — сказал Холмс, подмигнув мне, будучи уверенным, что разум опять одержал вверх. — Я читал в «Иллюстрированных лондонских новостях» про динозавров, как их назвал профессор Оуэн, об огромных созданиях из прошлого, ныне полностью вымерших. Вы хотите, чтобы я расследовал их гибель.
Майкрофт покачал головой.
— Вы, должно быть, читали монографию профессора Мориарти под названием «Динамика астероида», — сказал он.
— Я стараюсь не загружать свою голову лишними знаниями, — ответил Холмс резко.
Майкрофт пожал плечами.
— Ну так вот, в этой работе Мориарти довольно точно описал причину гибели динозавров: из-за столкновения астероида с Землей в воздух поднялось много пыли, которая заслоняла солнце в течение многих месяцев. Приблизительно через столетие после публикации его монографии в геологических слоях были найдены основательные доказательства его теории. Нет, эта загадка уже давным-давно решена. Я говорю о более грандиозной.
Майкрофт жестом предложил Холмсу присесть, и, подождав несколько мгновений, мой друг нехотя сел в кресло.
— Она называется «парадокс Ферми», — сказал Майкрофт. — В честь Энрико Ферми, итальянского физика, жившего в двадцатом столетии. Видите ли, сейчас нам известно, что в нашей Вселенной должно было возникнуть неисчислимое множество планет и что на многих из них должны были возникнуть жизнь и цивилизации разумных существ. Мы можем описать вероятность возникновения разумной жизни с помощью так называемого уравнения Дрейка. Вот уже полтора столетия мы специально используем радио — то есть беспроволочный телеграф — для поисков сигналов, подаваемых другими существами. И до сих пор ничего не нашли — ничего! Отсюда и вопрос, заданный Ферми: если во Вселенной существует множество форм разумной жизни, то где же наши соседи?
— Соседи? — переспросил я. — Очевидно, они там, где и были, в других городах и странах, по соседству с нами.
Майкрофт улыбнулся.
— Я имел в виду — наши соседи по разуму, внеземные существа, обитающие в других мирах.
— На других планетах, как в романах Верна и Уэллса? — спросил я с любопытством.
— Да, и даже за пределами Солнечной системы, — ответил Майкрофт.
Холмс поднялся.
— Я ничего не знаю ни о Вселенной, ни о других мирах, — сказал он сердито. — Такого рода знание не может пригодиться в моей профессии.
Я кивнул.
— Когда я впервые встретил Холмса, он даже не имел представления о том, что Земля вращается вокруг солнца, — позволил я себе легкую усмешку. — Он думал, что наоборот.
Майкрофт улыбнулся.
— Мне известно о ваших пробелах в различных областях знаний, Шерлок. — Мой друг слегка съежился, услышав обычный упрек. — Но мы легко можем исправить этот недостаток.
— Я не намерен захламлять свой мозг разными пустяками, — сказал Холмс. — Я запоминаю только ту информацию, которая может оказаться полезной в моей работе. Например, я могу отличить сто сорок сортов табачного пепла…
— Ах, ну с этой информацией вы можете расстаться без сожаления, — ответил Майкрофт. — Никто уже больше не курит. Доказано, что курение вредит здоровью.
Я бросил взгляд на Холмса, которого давно упрекал в том, что он отравляет себя.
— Помимо всего прочего, за прошедшие годы мы многое узнали о структуре мозга. Ваш страх, что знания из области литературы, астрономии и философии вытеснят другую, более полезную информацию, ничем не обоснован. Способность человеческого мозга удерживать и по мере надобности использовать информацию практически не имеет границ.
— В самом деле? — спросил Холмс удивленно.
— Да, это так.
— Значит, вы мне советуете погрузиться в мир физики, астрономии и всего такого прочего?
— Да, — сказал Майкрофт.
— Чтобы решить парадокс Ферми?
— Совершенно верно!
— Но почему именно я?
— Потому что это загадка, а вы, мой дорогой друг, единственный человек, кто лучше всех умеет разгадывать загадки. Прошло двести лет, но за это время не появился ни один достойный вас конкурент.
Возможно, Майкрофт и не мог заметить этого, но от меня не ускользнуло выражение гордости на лице Холмса. Но он тут же нахмурился.
— Потребуются годы, чтобы я усвоил всю необходимую информацию и подступился к проблеме.
— Нет, не потребуются, — Майкрофт махнул рукой, и на столе Холмса, посреди обычного беспорядка, вырос небольшой стеклянный экран. Рядом с ним лежала странного вида металлическая чаша.
— По сравнению с вашим временем мы далеко продвинулись в процессе образования. Новую информацию мы можем непосредственно загрузить в ваш мозг.
Майкрофт подошел к столу.
— Эту стеклянную панель мы называем монитором. Она включается при звуке вашего голоса. Просто задайте вопрос, и на мониторе появится информация по любой интересующей вас теме. Если вам покажется, что вы нашли что-то полезное, просто наденьте этот шлем на голову, — он указал на металлическую чашу, — произнесите слова «загрузить тему», и информация тут же безболезненно разместится в нейронах вашего мозга. Вам покажется, будто вы уже знаете и всегда знали интересующую вас тему.
— Невероятно! — сказал Холмс. — А потом?
— Потом, мой дорогой Холмс, я надеюсь, что ваши способности к дедукции помогут вам найти решение парадокса — и понять, что же случилось с инопланетянами!
— Уотсон! Уотсон!
Я резко проснулся. Холмс обнаружил, что совершенно не может сопротивляться новой форме обучения, и все ночи он проводил за монитором. Но мне-то необходимо было время от времени хотя бы немного спать. Я подумал, что Холмс наконец-то нашел замену разрушительной привычке к наркотикам: имея под рукой доступ ко всей информации на свете, он уже не будет испытывать пустоту, которая так подавляла его в перерывах между расследованиями.
— Да? — отозвался я. В горле у меня пересохло. Очевидно, я спал с открытым ртом. — В чем дело?
— Уотсон, эта физика гораздо более занимательна, чем я полагал раньше. Послушайте только и вы поймете, что это так же захватывает, как и преступления, с которыми нам приходилось сталкиваться.
Я поднялся с кресла и налил себе хереса — все-таки была ночь, а не утро.
— Я слушаю.
— Помните ту запертую и запечатанную комнату, которая фигурировала в том ужасном деле о гигантской крысе с Суматры?
— Как я могу забыть об этом? — ответил я, и по спине у меня пробежал холодок. — Если бы не ваше прекрасное владение оружием, то моя левая нога вполне могла бы разделить участь правой.
— Верно, — сказал Холмс. — Так вот, послушайте другую загадку с запертой комнатой. Ее придумал австрийский физик по имени Эрвин Шрёдингер. Представьте себе кошку в закрытом ящике. Он сделан из такого непрозрачного материала, стенки его настолько прочны и печать настолько крепка, что нет никакой возможности узнать, что происходит с кошкой, до тех пор пока мы не откроем этот ящик.
— Мне не кажется удачной мысль, — возмутился я, — запереть бедную кошку в ящике.
— Уотсон, ваши чувства достойны похвал, но, пожалуйста, взгляните на эту ситуацию с научной точки зрения. Представьте себе далее, что внутри ящика имеется устройство, которое включается с пятидесятипроцентной вероятностью и что это вышеуказанное устройство открывает цилиндр с ядовитым газом. Если газ из него уходит, то кошка умирает.
— О Боже! — воскликнул я. — Какая жестокость!
— А теперь, Уотсон, ответьте мне, можете ли вы, не открывая ящик, сказать, жива кошка или нет?
— Ну если я вас правильно понял, это зависит от того, включится ли устройство.
— Совершенно верно!
— И поэтому, возможно, что кошка жива; но в то же время возможно, что она и мертва.
— Ах, мой дорогой друг. Я знал, что вы не подведете меня — это самый очевидный ответ. Но вы не правы, Уотсон, совершенно не правы.
— Что вы хотите этим сказать?
— Я хочу сказать, что кошка ни жива ни мертва. Это потенциальная кошка, гипотетическая кошка, существование которой представляет собой только некое множество вероятностей. Она ни жива ни мертва, Уотсон, — ни то и ни другое! Пока какой-нибудь умный человек не откроет ящик и не заглянет внутрь. Только акт наблюдения превращает возможное в реальное. Как только вы сломаете печать и проверите ящик, кошка из потенциальной станет реальной. Реальность — это результат наблюдения.
— Это звучит еще более абсурдно, чем все то, о чем говорил тезка вашего брата.
— Нет, вовсе не так, — сказал Холмс. — Так устроен мир. За это время они многое поняли, Уотсон, очень многое! Но, как заметил Альфонс Карр, «Plus ça change, plus с'est la même chose»[1]. Даже в такой эзотерической области современной физики важнее всего способности опытного наблюдателя!
Меня снова разбудил крик Холмса: «Майкрофт! Майкрофт!»
Мне иногда приходилось и в прошлом слышать подобные возгласы, либо когда железное здоровье подводило моего друга, и он бредил в жару, либо когда он находился под зловредным действием наркотика. Но я тут же понял, что он зовет не своего брата, а того Майкрофта Холмса, который был физиком в двадцать первом веке. Несколько мгновений спустя его усердие было вознаграждено: дверь в комнату открылась, и внутрь вошел рыжеватый человек.
— Привет, Шерлок, — сказал Майкрофт. — Звали меня?
— Да, звал, — откликнулся Холмс. — К настоящему времени я многое узнал не только из физики, но и относительно тех технологий, с помощью которых вы воссоздали мою с доктором Уотсоном квартиру.
Майкрофт кивнул.
— Я следил за вашими изысканиями. Странный выбор, должен признать.
— Он может показаться таким на первый взгляд, — ответил Холмс, — но мой метод основан на внимательном отношении к любым пустякам. Скажите: если я правильно понял, вы воссоздали эти комнаты на основе отсканированных воспоминаний Уотсона и использовали затем, как я понимаю, голографию и микросиловые поля, чтобы симулировать внешний вид того, что он видел.
— Это так.
— Значит, ваши возможности воссоздания не ограничены одними лишь этими комнатами. Вы можете воспроизвести все, что каждый из нас когда-либо видел?
— Да, верно. На самом деле я мог бы поместить вас даже в воспоминания другого человека. Возможно, вам бы не помешал осмотр Большого массива радиотелескопов, с помощью которых мы надеемся обнаружить послания инопланетян…
— Да, да. Это, должно быть, забавно, — бросил Холмс пренебрежительно. — Но могли бы вы реконструировать обстановку того, что Уотсон так кстати назвал «Последним делом Холмса»?
— Вы хотите сказать — окрестности Рейхенбахского водопада? — Майкрофт выглядел очень удивленным. — Да, конечно. Только, мне казалось, это самое последнее из того, что вы хотели бы пережить снова.
— Верно сказано, — заметил Холмс. — Так вы можете это сделать?
— Конечно.
— Тогда делайте.
И вот наши с Холмсом мозги отсканировали, и через некоторое время мы оказались близ прекраснейшего швейцарского курорта майским днем 1891 года, куда мы скрылись от наемных убийц профессора Мориарти. Воссоздание событий началось у очаровательной гостиницы «Английский двор» в деревне Мейрингер. Как и настоящий хозяин гостиницы, его копия убеждала нас сходить полюбоваться красотой Рейхенбахского водопада. Мы с Холмсом отправились к водопаду, и в пути он опирался на альпеншток. Как мне дали понять, Майкрофт наблюдал за нами, прячась поблизости.
— Не нравится мне все это, — сказал я своему товарищу. — Прожить этот ужасный день уже само по себе было тяжело, но мне не могло привидеться и в страшном сне, что придется пережить его заново.
— Уотсон, вспомните, у меня более сильные впечатления от этого дня. Победа над Мориарти — венец моей карьеры. Я вам говорил это тогда и повторю сейчас, если бы мне удалось положить конец деятельности Наполеона преступного мира, то это стоило бы моей жизни.
Среди зелени вдоль обрыва виднелась тропинка, позволявшая осматривать красоты водопада с разных точек зрения. Поток зеленоватой ледяной воды, питаемый горными снегами, несся с необычайной силой и скоростью, и потом устремлялся вниз, в бездонную каменную пропасть, темную, словно самая темная из ночей. Навстречу ему подымались облака брызг, а шум падающей воды почти походил на человеческий вопль.
Некоторое время мы стояли и смотрели на водопад, и лицо Холмса отражало при этом глубокую озабоченность. Затем он указал на продолжение тропинки.
— Видите, дорогой Уотсон, — сказал он, перекрикивая поток, — тропа заканчивается вон там, у каменной стены.
Я кивнул. Он повернулся в другую сторону.
— Единственная возможность выйти отсюда — это пройти там, откуда мы пришли. Из этого тупика есть только один выход, который является одновременно и входом.
Я снова кивнул. В этот момент, как и в первый раз, прибежал швейцарский мальчик, неся в руке письмо на мое имя со штампом гостиницы «Англия». Я знал, о чем говорилось в этой записке: о том, что некая англичанка, остановившаяся в гостинице, погибает от большой потери крови. Жить ей осталось несколько часов, но ей было бы спокойнее на душе, если бы за ней ухаживал доктор-англичанин, и не соблаговолю ли я немедленно прийти к ней.
— Но ведь эта записка — ловкая подделка, чтобы выманить меня отсюда, — сказал я, поворачиваясь к Холмсу. — В тот раз я был одурачен, но, как вы позже написали в оставленном мне прощальном письме, вы с самого начала подозревали, что это ловушка профессора Мориарти.
Все время, пока мы совещались, швейцарский мальчик оставался в застывшей позе, неподвижный, как будто Майкрофт, наблюдая за сценой, остановил его во времени, чтобы мы с Холмсом могли посовещаться.
— Я не оставлю вас на этот раз, Холмс! Я не позволю вам разбиться и умереть.
Холмс поднял руку.
— Уотсон, ваша чувствительность как всегда достойна похвал, но вспомните, что это всего лишь симуляция. Вы мне окажете значительную помощь, если поступите так, как раньше. Вам вовсе не требуется повторять утомительный путь до гостиницы и обратно. Вы просто пройдите назад до того места, где встретите человека в черном, подождите четверть часа и возвращайтесь сюда.
— Спасибо за то, что упростили мне задачу, — сказал я. — Я на восемь лет старше, чем тогда; трехчасовая прогулка и без того утомила меня сегодня.
— Действительно, — ответил Холмс. — Все наши лучшие дни уже позади. А теперь действуйте, как я вам сказал.
— Конечно, — согласился я, — но — искренне вам говорю — я не понимаю, к чему все это. Этот Майкрофт из двадцать первого века предложил вам решить проблему из области натурфилософии — почему нет инопланетян. Зачем мы оказались здесь?
— Мы здесь, — пояснил Холмс, — потому, что я решил эту загадку! Поверьте мне, Уотсон. Поверьте мне и давайте разыграем то, что произошло в тот зловещий день, четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года.
…Итак, я оставил своего друга, не зная, что он замышляет. На обратном пути мимо меня прошел человек. Когда я в первый раз переживал эти ужасные события, я не знал его, но теперь мне стало ясно — это профессор Мориарти: высокий, одетый во все черное, с выпуклым лбом. Его худая фигура отчетливо выделялась на фоне окружающей зеленой растительности. Я позволил пройти этому муляжу, подождал пятнадцать минут, как просил Холмс, и затем направился обратно к водопаду.
По возвращении я увидел альпеншток Холмса, прислоненный к скале. Черная земля тропинки постоянно увлажнялась брызгами от потока. Я увидел на ней две пары следов, ведущих к водопаду, но обратных следов не было. Точно та же самая ужасная картина встретила меня и несколько лет тому назад.
— С возвращением, Уотсон!
Я обернулся. Передо мной, прислонившись к дереву, стоял Холмс и широко улыбался.
— Холмс! — воскликнул я. — Как вам удалось отойти от водопада, не оставив следов?
— Вспомните, мой дорогой Уотсон, что за исключением нас с вами, все это лишь симуляция. Я просто попросил Майкрофта сделать так, чтобы я не оставлял следов.
Он продемонстрировал это, пройдя несколько раз туда и обратно передо мной. Его ботинки и в самом деле не оставляли следов и даже не приминали травы.
— И, конечно же, я попросил его заморозить Мориарти перед нашей решающей схваткой, как ранее он заморозил швейцарского мальчика.
— Очаровательно! — воскликнул я.
— Действительно. А теперь посмотрите на то, что вас окружает. Что вы видите?
— То же, что и в тот страшный день, когда я решил, что вы умерли: следы двух пар ног, ведущих к водопаду, и ни одного следа в обратном направлении.
Крик Холмса «Совершенно верно!» пересилил рев водопада.
— Одна пара моих следов и другая того самого одетого во все черное англичанина — Наполеона преступного мира!
— Да.
— Увидев следы, вы поспешили к самому краю пропасти, и что же вы увидели?
— Признаки борьбы и того, что вы свалились вниз.
— И какой же вывод вы сделали?
— То, что вы с Мориарти погибли в бездне, вцепившись друг в друга в смертельной схватке.
— Так точно, Уотсон! Я бы и сам пришел к такому же выводу на основании этих наблюдений!
— Благодарю вас, однако, как выяснилось, я был не прав.
— Так ли уж не правы?
— Но как же? Ваше присутствие доказывает мое заблуждение.
— Возможно, — сказал Холмс. — Но я думаю по-другому. Поразмыслите, Уотсон! Вы были на месте происшествия, вы видели то, что случилось, и в течение трех лет — трех лет, старина! — вы были уверены, что я погиб. К тому моменту мы были друзьями более десяти лет. Разве тот Холмс, которого вы знали, мог бы заставить вас скорбеть по нему все это время и не подавать никаких вестей о себе? Вы должны были знать, что я доверяю вам так же, как и своему брату Майкрофту, которому, как я позже рассказывал, я единственному из всех поведал, что жив.
— Ну, когда вы мне рассказали об этом, — ответил я, — я был слегка задет этим обстоятельством. Но вернувшись, вы объяснили мне причины вашего молчания.
— Рад слышать, что вы подавили чувство обиды. Но мне интересно знать, благодаря моим объяснениям или своим личным качествам.
— Что вы хотите этим сказать?
— Вы видели доказательства моей смерти и цветисто описали их в своем рассказе, названном так кстати «Последнее дело Холмса».
— Да, это были самые трудные слова, какие мне когда-либо доводилось писать.
— А какова была реакция читателей, когда ваш рассказ опубликовали в «Стрэнде»?
Я покачал головой, вспоминая.
— Абсолютно непредсказуемая. Я ожидал несколько вежливых писем от незнакомцев, оплакивающих вашу кончину, поскольку прежде истории о ваших подвигах встречали с неизменной теплотой. Но вместо этого на меня обрушились гнев и ярость — люди требовали продолжения историй.
— Что вам, конечно же, представлялось невозможным, поскольку я умер.
— Совершенно верно. Должен сказать, все это оставляло неприятный осадок в душе. Очень непредсказуемая и странная реакция.
— Но она быстро прошла.
— Вы же знаете, что нет. Я ведь вам говорил, что поток писем и личных увещеваний не прекращался годы, куда бы я не отправлялся. По правде говоря, я уже собирался сдаться и описать одно из ваших второстепенных дел, которое прежде пропустил как не представляющее особого интереса, — просто для того чтобы удовлетворить требования публики, как вдруг, к моему удивлению и радости…
— К вашему великому удивлению и великой радости, после трех лет отсутствия я очутился в нашем доме 221-Б на Бейкер-стрит, переодетый, как мне помнится, старым коллекционером книг. И вам сразу же представилась возможность приступить к описанию нового дела, касающегося бесчестного полковника Себастьяна Морана и его жертвы, почтенного Рональда Адера.
— Да, — сказал я. — Все это так удивительно.
— Но Уотсон, давайте подробнее рассмотрим факты, сопровождавшие мою мнимую смерть в Рейхенбахском водопаде четвертого мая тысяча восемьсот девяносто первого года. Вы, наблюдатель, видели неопровержимые свидетельства, и, как вы написали в «Последнем деле», эксперты, осматривавшие место происшествия, пришли к тому же самому выводу: мы с Мориарти вместе упали в пропасть.
— Но это заключение оказалось неверным.
Холмс так и просиял.
— Нет, дорогой мой Уотсон, оно оказалось неприемлемым — неприемлемым для ваших дорогих читателей. Отсюда и все проблемы. Помните кошку Шрёдингера, запертую в ящике? Мы с Мориарти представляли приблизительно то же самое: он и я упали в смертельной схватке, оставив после себя только следы на влажной земле, ведущие к водопаду. Существовало два вероятных исхода этой ситуации: либо я выжил, либо нет. Другого выхода из этого тупика возле водопада не было. Пока кто-то не пришел, чтобы посмотреть, не появился ли я на тропе, исход ситуации оставался неопределенным. Я одновременно был жив и мертв — вот такое множество возможностей. Но когда пришли вы, возможное стало реальным. Вы увидели, что обратных следов нет, и вы решили, что мы с Мориарти боролись до тех пор, пока оба не упали в ледяной поток. Именно ваш акт осмотра результатов наших действий и позволил осуществиться единственной реальности. Таким образом, вполне можно утверждать, что вы убили меня.
Мое сердце бешено заколотилось в груди.
— Говорю вам, Холмс, никогда я не был так счастлив, как увидев вас живым!
— Не сомневаюсь, Уотсон, но вы же должны были увидеть что-то одно. Вы не могли увидеть одновременно два разных исхода неопределенной ситуации. И, увидев то, что увидели, вы сообщили о своем наблюдении — сначала полиции, затем репортеру из «Журналь де Женев» и наконец опубликовали инцидент полностью в журнале «Стрэнд».
Я кивнул.
— Но Шрёдингер не учел одного обстоятельства в своем мысленном эксперименте с кошкой в ящике. Предположим, вы открыли ящик и увидели, что кошка мертва, и что вы позже рассказали об этом своему соседу, и что ваш сосед отказался поверить в то, что она мертва. Что произойдет, если вы во второй раз посмотрите в ящик?
— Очевидно, я увижу ту же самую мертвую кошку.
— Возможно. Но если тысячи — нет, миллионы! — отказываются поверить в смерть гениального наблюдателя? Что, если они отвергают все доказательства? Что тогда, Уотсон?
— Я… я не знаю.
— Благодаря тупому упрямству они переделают реальность, Уотсон! Истину заменит вымысел! Они вернут кошку к жизни. Более того, в первую очередь они попытаются поверить в то, что она никогда не умирала!
— И что с того?
— А то, что мир, который должен обладать одной конкретной реальностью, оказывается в неопределенном положении. Ваши наблюдения очевидца должны были сыграть решающую роль. Но упрямство человеческой натуры легендарно, Уотсон, и из-за этого упрямства, от отказа поверить в то, что было сказано, Вселенная оказалась в состоянии неосуществленных возможностей. Мы по сей день существуем в зыбком мире из-за противоречия ваших наблюдений, сделанных у Рейхенбахского водопада, и наблюдений, которые вы должны были сделать, по мнению человечества.
— Но все это так фантастично, Холмс!
— Отбросьте невозможное, Уотсон, и то, что останется, каким бы невероятным оно ни было, и есть истина. Что приводит нас к вопросу, который поставил перед нами нынешний Майкрофт, — к парадоксу Ферми. Где же разумные существа с других планет?
— Вы сказали, что решили эту загадку.
— Да, решил. Вспомните способ, каким человечество искало подтверждения их существования.
— Посредством беспроволочного телеграфа, то есть радио, стараясь подслушать их переговоры в эфире.
— Верно! А когда я вернулся из царства мертвых, Уотсон?
— В апреле тысяча восемьсот девяносто четвертого года.
— А когда этот одаренный итальянец, Гильельмо Маркони, изобрел беспроволочный телеграф?
— Не имею представления.
— В тысяча восемьсот девяносто пятом, мой дорогой Уотсон. В следующем году! За все время, что человечество использовало радио, наш мир находился в неопределенном состоянии. В состоянии нереализованных возможностей!
— И что это значит?
— Это значит, что инопланетяне существуют, Уотсон, и отсутствуют не они, а мы! Наш мир сбился с ритма остальной Вселенной. Из-за нашей неспособности принимать горькую истину мы перевели себя из реального в потенциальное существование.
Мне всегда казалось, что мой друг обладает преувеличенным мнением о себе, но это уже слишком.
— Так вы предполагаете, Холмс, что данным неопределенным существованием мир обязан именно вам?
— Совершено верно! Ваши читатели не позволили мне умереть, даже если этим я достиг того, чего желал, — уничтожения Мориарти. В этом безумном мире наблюдатель потерял контроль над наблюдениями! Если моя жизнь на чем-то и основывалась, — моя жизнь до того нелепого воскрешения, описанного в вашем рассказе «Пустой дом», — так это на разуме! Логике! На вере фактам! Но человечество отреклось от этих принципов. Весь мир от этого оказался не в порядке, сбился с пути, и теперь мы отрезаны от цивилизаций, которые существуют повсюду. Вы говорите, что вас завалили требованиями вернуть меня к жизни, но если бы люди на самом деле понимали меня, понимали, на чем основывалась моя жизнь, они бы поняли, что единственная дань, которой они могут почтить мою память, — это принять факты! Единственно правильным решением было бы решение оставить меня мертвым!
Майкрофт послал нас обратно во времени, но не в 1899 год, откуда он нас забирал, а, по просьбе Холмса, на восемь лет раньше, в май 1891 года. Тогда, конечно же, жили более молодые наши варианты, но Майкрофт заменил их нами, а молодых отправил в будущее, где они должны были прожить остаток жизни в окружении симулированной реальности, взятой из наших с Холмсом воспоминаний. Мы были старше на восемь лет, чем во время нашего первого побега от Мориарти, но в Швейцарии нас никто не знал, и потому перемена возраста осталась незамеченной.
Я в третий раз оказался в том роковом дне у Рейхенбахского водопада, но, в отличие от второго, он снова представлял собой настоящую реальность.
Я увидел, как к нам приближается посыльный мальчик, и сердце мое учащенно забилось. Повернувшись к Холмсу, я сказал:
— Я не могу оставить вас одного.
— Можете, Уотсон. И вы оставите меня, потому что еще никогда не подводили меня. Я уверен, что вы доиграете весь сценарий до конца. — Он замолчал на мгновение и добавил чуть-чуть грустно: — Я могу обнаруживать факты, но не могу их изменять.
А затем он торжественно протянул мне руку, и я пожал ее обеими своими руками. Тут к нам подошел мальчик, посланный Мориарти. Я позволил себя одурачить и оставил Холмса одного у водопада, изо всех сил стараясь не оборачиваться по пути к несуществующей больной в гостинице «Англия». По дороге я встретил Мориарти, идущего мне навстречу. Я едва сдержался, чтобы не выхватить пистолет и не убить этого негодяя; но я понимал, что таким образом лишу Холмса возможности расквитаться с Мориарти лично, и с моей стороны это будет непростительным предательством.
До гостиницы я шел около часа. Там я разыграл известную мне сцену — спросил хозяина, где находится больная, и Штайнер-старший, как и следовало ожидать, удивленно сказал, что ничего не знает о ней. Уже пережив однажды этот эпизод, я играл не очень искренне и быстро пошел назад к водопаду. Горный подъем занял около двух часов, и к тому моменту как я подходил к месту нашего с Холмсом расставания, я настолько истощил силы, что мое хриплое дыхание было слышно даже на фоне падающей массы воды.
И снова я обнаружил две пары следов, ведущих к бездне, и ни одного следа от нее. Я также увидел альпеншток Холмса, прислоненный к скале и, как и в первый раз, нашел адресованную мне записку. Как и прежде, Холмс писал, что настало время последнего и решительного сражения и что Мориарти позволил ему написать несколько слов перед схваткой. Но в отличие от первой записки, был и постскриптум:
«Мой дорогой Уотсон. Вы почтите мою память прежде всего тем, что будете придерживаться фактов. Не обращайте внимания на то, что требует от вас читающая публика. Оставьте меня мертвым».
Я вернулся в Лондон и смог отвлечься от скорби по Холмсу, вновь пережив радостную встречу и горестное расставание с моей женой Мэри, объяснив ей, что я кажусь постаревшим от удара, который испытал, узнав о гибели Холмса. На следующий год, как и следовало, Маркони изобрел радио. Меня продолжали атаковать просьбами написать продолжение рассказов о Холмсе, но я не поддавался на эти уговоры, хотя утрата лучшего друга казалась мне настолько тяжелой, что я едва не сдался и не отрекся от своих наблюдений, сделанных у Рейхенбахского водопада. Ничто бы меня так не порадовало, как возвращение самого лучшего и самого умного человека из всех, кого я когда-либо знал.
В конце июня 1907 года я прочел в «Таймс», что обнаружены упорядоченные радиосигналы, идущие со звезды Альтаир. В этот день все остальное человечество отмечало праздник, но я, признаюсь честно, обронил несколько слез и поднял рюмку в память о моем друге, покойном мистере Шерлоке Холмсе.
Примечания
1
Чем больше изменений, тем больше все остается по-прежнему (фр). — Примеч. пер.
(обратно) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg
Комментарии к книге «Вы видите, но вы не наблюдаете», Роберт Дж. Сойер
Всего 0 комментариев