«Египетский манускрипт»

Египетский манускрипт (fb2) - Египетский манускрипт [litres] (Коптский крест - 2) 1522K скачать: (fb2) - (epub) - (mobi) - Борис Борисович Батыршин

Борис Батыршин Египетский манускрипт

Часть первая Простаки за границей, или Добрым словом и револьвером

Глава 1

Олег Иванович с Ваней стояли у верхних ступеней самой большой лестницы. Перед ними, внизу, раскинулась панорама Одесского порта. Каменное здание Морского вокзала, бесконечные крыши пакгаузов, стрелы кранов… и корабли – пароходы и парусники! Густой лес мачт, перечеркнутых тонкими поперечинками реев, паутина снастей, и над всем этим – портовый гомон, который долетает даже сюда, через бесчисленные ступеньки самой знаменитой в Европе лестницы.

– Так это, значит, здесь она и катилась?

– Кто? – не сразу понял Олег Иванович. – А, ты о коляске эйзенштейновской[1]… Да, наверное. Специалисты уверяют – лучший пропагандистский кадр в истории.

Народу вокруг было море. На белых бесконечных ступенях то там, то здесь виднелись люди – дамы в длиннющих платьях, кавалеры в полотняных парах, мальчишки, няни с детьми в смешных кружавчиках. Ваня с любопытством озирался; в поезде он перечитал одесский цикл Катаева и все старался углядеть вокруг что-то из знакомых по книге реалий. Увы, знаменитые одесские каштаны уже отцвели и не радовали публику стройными, пахучими свечами своих соцветий. Но небо было все так же бездонным и по-южному синим, и все так же несся отовсюду гомон праздной публики. Шум толпы прорезали крики мальчишек-газетчиков и лоточников:

– Семачки!

– Свежие газеты!

– Сельтерская!

Олег Иванович еще раз окинул взглядом перспективу Большой Лестницы и повернулся к другой достопримечательности, известной, наверное, любому жителю России[2] – его России. Невысокая фигура в античной тоге стояла так же, как будет стоять и через 130 лет; и полушарие английского ядра точно так же высовывалось из гранитного цоколя…

– Ладно, хватит на сегодня экскурсий. Пошли в гостиницу.

– Тоже мне, гостиница! – пренебрежительно фыркнул Ваня. – Бомжатник какой-то.

– Да уж, не пять звезд, – усмехнулся Олег Иванович. – Но по здешним меркам – на три потянет. Помнится, году в семьдесят девятом я был в Одессе со школьной экскурсией – так мы в Доме колхозника жили. Поверишь – там было не в пример комфортнее.

– Поверю, – отозвался Ваня. – Куда уж дальше – разве что жабы под кроватями или грибы по углам. А сортиры… – И мальчик невольно поежился.

В коридорах монастырской гостиницы, где размещались паломники, гуляли сквозняки. Как-то Олег Иванович спросил у монашка, прислуживавшего в номерах, – зачем открывают окна в разных концах коридора? Тот ответил: «Это все из-за уборной».

Не согласиться с этим было трудно. Олег Иванович еще помнил общественные туалеты советских вокзалов и парков; а вот Иван вышел из этого заведения с круглыми от ужаса глазами, а потом долго, ожесточенно мылил руки. Увы, общая умывальня тоже не блистала чистотой.

– Ты уж не суди строго, – добродушно попрекнул сына Олег Иванович. – Все же эта гостиница – для паломников. А те народ неприхотливый, все больше духовных устремлений; есть где голову преклонить – и то ладно.

– Ну да, – буркнул Иван. – Они-то, может, и духовных… а нам, скажи на милость, зачем эти приключения духа? Отлично могли бы и сами устроиться…

– Э, брат, не скажи, – покачал головой Олег Иванович. – Во-первых, Сирия – это тебе не Ницца. Туда туристы не ездят. Паломники ведь не зря в караваны сбиваются и ходят только устоявшимися маршрутами. Там шаг вправо, шаг влево – и все, ограбят и прирежут. Причем кто угодно – башибузуки, местные бандюки, османские вояки… да и просто феллахи, крестьяне то есть. Для них русские – мало что неверные, так еще и враги; война-то всего десять лет как закончилась, а на Востоке память длинная, и особенно дурная. Обычные пассажирские пароходы в Триполи и Бейрут не ходят: либо грузовые суда, либо вот такие, «ковчеги» «Александрийской круговой линии», заточенные под перевозку паломников.

– Ну, ладно, – вздохнул Ваня, – паломники так паломники. Вообще-то они ничего, прикольные. Я вон столько наснимал, потом покажу. Кстати, Триполи – это же вроде в Ливии? Там еще Каддафи был…

– То другой Триполи. Нефтяной порт, – ответил Олег Иванович. – А этот стоит на отдалении от побережья; рядом порт, Эль-Мина. Туда наш пароход и направляется. В Средние века было даже графство такое Триполи, крестоносцы основали.

– Очередной разрыв шаблона, – вздохнул Иван. – И чего только не узнаешь в этих диких временах…

Из путевых записок О. И. Семенова

Перед отъездом посетили представителя Православного Палестинского общества. Весьма солидный господин вручил нам брошюру для ознакомления, а заодно предупредил, чтобы мы не рассчитывали на размещение в Триполи и Маалюле: в этом году наплыв паломников, и все, вероятно, уже занято, придется обращаться к грекам.

Выезд из России за границу вообще сопряжен с изрядными хлопотами по части паспорта; однако же иностранные подданные, тем более американцы, от этого избавлены. В сем обстоятельстве можно найти некоторую выгоду – все сомнения, касающиеся нашего въезда на территорию империи через Баку, после эдакого вояжа канут в Лету.

Здесь же мы столкнулись и с иным обстоятельством, которое для нас, обитателей двадцать первого века, привыкших к заказам всего и вся через Интернет, кажется попросту диким. В России 1886 года не существовало предварительной продажи билетов даже на поезда дальнего следования – вообще! То есть приезжай на вокзал, приобретай билет, плацкарту[3] – и в дорогу. На больших станциях продажа билетов начинается за час до отправления, а прекращается за десять минут (для пассажиров с багажом, коим еще предстоит сдать кладь в особый багажный вагон).

Мне приходилось читать о «Международном обществе спальных вагонов», которое ликвидировало это упущение; но здесь о нем еще никто и не слышал. Впрочем, судя по тому, что нам довелось увидеть, особого дефицита мест (во всяком случае, первого и второго классов) здесь не наблюдается; к тому же мы, как подопечные Палестинского общества, были избавлены от этой заботы.

Расписание поездов оказалось для нас так же непривычно: например, время в нем не указывается числительными больше двенадцати часов. Часы от шести вечера до шести утра (пополудни) обозначаются так же от 6.00 до 5.59, только цифры минут подчеркивались, что указывало на ночные часы: крайне неудобно! На станциях, согласно правилам, время прихода и отхода поездов указывалось «по петербургскому и по местному меридиану», на современном нам языке – московское и местное. Вместо привычных надписей «поезд номер такой-то, оттуда-то туда-то» – надпись: «Без пересадки в поезде номер таком-то, такие-то классы вагонов».

Вообще расписание неимоверно перегружено всякими неудобочитаемыми сносками, символами и значками, напоминающими какую-то древнюю тайнопись: «Пассажирские операции производятся с расчетом платы от тарифных станций»; «Останавливается по заявлению пассажиров»; «Багажные операции не производятся»; «Продажа билетов только в III класс»; «Пассажиры IV класса только партиями в 40 человек»; «Буфет с холодными закусками в багажном вагоне». Хотел бы я посмотреть на пассажира, который понимает всю эту клинопись…

Поездка на поезде до Одессы первым классом требует отдельного описания в духе «географических» романов конца девятнадцатого века. Классное купе превосходно; даже в СВ[4] я не встречал ничего хотя бы близко подобного. Как тут не вспомнить «Отель» Артура Хейли: «Реактивные самолеты покончили с привычкой путешествовать с комфортом». Верно – стремление сократить, елико возможно, время пребывания в пути свело на нет ухищрения по обеспечению удобств пассажиров – доехали, и хорошо.

В купе имеется что-то вроде «санузла», отделенного от основного пространства раздвижной дверью; обилие бронзы, бархата и лакированного дерева наводило на мысль о дорогой гостинице. Забавная деталь – между двумя смежными купе установлена раздвижная перегородка, так что при желании их можно объединить в одно; нам это удобство, разумеется, было ни к чему.

Трясет в вагоне немилосердно: комфорт комфортом, а прогресс – прогрессом. Вагонные рессоры тут далеки от совершенства, да и отсутствие привычных колесных тележек удобства не добавляет: большинство вагонов вообще трехосные.

Путь до Одессы занял три дня. На станциях поезд подолгу стоял – брали воду и уголь в тендер. Запах каменноугольной гари, знакомый путешественникам наших дней разве что по аромату вагонного «титана», здесь вездесущ; кажется, что это амбре будет теперь преследовать нас всю оставшуюся жизнь.

На остановках торгуют всякой снедью – в невообразимых количествах. Припомнились девяностые годы, поездки в Казань и Новосибирск и чудовищные барахолки на перронах; помнится, на одной из станций, неподалеку от Гусь-Хрустального торговали хрусталем, вплоть до люстр, и почему-то огромными мягкими игрушками. Здесь, как и у нас, торговцы отдают предпочтение всякого рода мелким поделкам, дешевым книжкам для развлечения скучающей в дороге публики, ну и, разумеется, съестному. Бублики, жареные куры, вареная картошка с укропом и золотым растаявшим маслом, рыба всяких видов, молоко, квас, сельтерская в цветных бутылках, сайки, плюшки, ветчина…

Стоит отметить, что классные вагоны цепляются к поезду в особом, раз и навсегда установленном порядке – и разносчики, отлично его зная, заранее выстраиваются на перроне согласно «табели о рангах» своего товара: одно предлагают чистой публике из синих и желтых мягких вагонов, а другое – простонародью, заполонившему зеленые «жесткие».

Вагон-ресторан… тут остается только умолкнуть. Воистину высокое искусство путешествий с истинным комфортом в наши дни утеряно.

Любопытная деталь: большинство пассажиров дожидаются в пути остановки, чтобы сбегать за кипятком. Эдакие будки возле здания вокзала или станционного барака с надписью «Кипяток» – они есть на всякой большой станции. Называются «Кубовые для кипятку».

…Пассажирский или почтовый поезд, взлязгивая буферами, с протяжным шипением тормозов Вестингауза останавливается у очередного перрона. Пока меняют паровоз или заправляют его водой, паломники немедленно бегут за кипятком. В кубовую выстраивается очередь. Подходят по одному к двум высоким бакам с кранами. На одном написано «Холодная вода», на другом – «Горячая вода» (бачков с питьевой водой в вагонах тоже нет). Кран горячей воды – с деревянной ручкой, как в бане, чтобы не обжечь руку. Иногда воду разливает какая-нибудь почтенная женщина в белом халате поварским половником или мерным черпаком. Существует даже такса разлива, согласно статье первого Устава железных дорог: копейка – стакан или чайник; размер тары несущественен.

Еще в Москве мы решили присоединиться к большой группе паломников, следующих в Палестину, – и оставаться с ними до удобного момента. Палестинское общество предлагало своего рода «туры», включающие в себя и билеты на поезд до Одессы, поездку морем и дальше, уже на Святой земле, путешествие караваном. Большая часть паломников, люди простого сословия, ехала в жестких вагонах. Из классных пассажиров в первый же день путешествия нам удалось познакомиться с двумя волжскими купцами, как оказалось – родными братьями.

Братья рослые, с типично русскими физиономиями; оба уже в летах. Путешествовали они в сопровождении приказчика; один вез с собой дочь средних лет. Старший, Семен Иванович, крепкий старикан, оказывается, уже четырежды побывал в Иерусалиме. Тут стоит отметить, как поменялись нравы российского торгового сословия за 128 лет! Потомки этих купчин будут по четыре раза кряду ездить разве что на Мальдивы, а тут…

Семен Иванович поведал, что едет в Палестину совершенно уверенно, наперед зная, что греки его примут с распростертыми объятиями. Это было неожиданно: при подготовке к путешествию мне не раз приходилось слышать о греках много худого – об их бесстыдных поборах с паломников, о корысти и готовности зарабатывать деньги на христианских святынях. Но уже позже, на пароходе, другие паломники пояснили – богатый купец, всякий раз бывая в Иерусалиме, оставлял у греков не одну тысячу рублей, да и на большие праздники присылал богатые подарки. Конечно, греки обхаживали своего благодетеля! А тот и рад: в России епископ – лицо для простых смертных недоступное; его если и видят, то лишь в кафедральных соборах во время богослужения. А наш купец в Святом Граде имеет доступ не только к митрополиту, но даже к блаженнейшему патриарху. Тщеславие, всегда тщеславие! Как не вспомнить о новорусских дельцах, готовых любые деньги выложить в Каннах за приглашение на банкет со звездами кинофестиваля. Нет, решительно, времена меняются, а люди остаются прежними…

На вокзале в Одессе паломников прямо на перроне встретили афонские монахи – и принялись приглашать в свои подворья. Поскольку решили пока что следовать общему поведению, мы пошли за монахом Пантелеймоновского монастыря. На привокзальной площади приезжих немедленно окружили комиссионеры дешевых одесских гостиниц. Все как один зазывали: «У монахов грязно, да и не дешевле!» – хватали за рукава, делали попытки вырвать поклажу из рук носильщиков и оттащить к заполонившим вокзальную площадь пролеткам.

Однако же притязания комиссионеров были отвергнуты – благо монастырская гостиница располагалась тут же, напротив вокзала.

Номер оказался весьма скромным, с самой что ни на есть непритязательной обстановкой. Паломникам из простонародья отводились общие спальни; зайти туда означало подвергнуть нешуточному испытанию свою решимость и дальше путешествовать в обществе богомольцев. Постели в нашем номере были сомнительной чистоты; заранее зная об этом обстоятельстве, мы запаслись собственным постельным бельем.

Распоряжался всем здоровенный монах с елейным голосом – впрочем, это вообще особенность духовного сословия. Он собирал с богомольцев заграничные паспорта и деньги, по рублю с каждого – за «прописку» у турецкого консула. Однако же, узнав, что имеет дело с американцами, слуга божий отстал, одарив нас на прощанье неодобрительным взглядом.

– Ох и барахла же у нас! – Ваня окинул взглядом гору баулов, кофров и чемоданов. – Будто переезд, а не поездка на какие-то жалкие два месяца!

– А чего ты хотел? – резонно заметил Олег Иванович. – Во-первых, глобализация еще не случилась – ни тебе дьюти-фри, ни торговых сетей и Макдоналдса в любом задрипанном городишке. Все надо везти с собой. А во-вторых, не настала еще эпоха реактивных лайнеров; за перевес багажа денег не берут. Вот люди и изощряются, как могут. – И он ткнул носком туфли в обитый медью уголок монументального кофра.

– Да уж, – уныло подтвердил Иван. – Не дай бог такое на себе переть… тут, пожалуй, сама тара побольше груза потянет.

– А как иначе? В местных поездах – сам помнишь как трясет. Про гужевой транспорт вообще молчу. Учти, нам, может, и на верблюдах предстоит ехать, а это, доложу я тебе, та еще радость. В пароходах багаж грузят без затей, навалом. Так что массивные чемоданы и кофры – единственная гарантия хоть что-то довезти в сохранности. Материалы опять же самые простые – кожа, фанера, клеенка. И никакого тебе ударостойкого пластика.

В самый массивный кофр путешественники упаковали арсенал, а также кое-какой запасец «особых штучек» из двадцать первого века. Были здесь и два бронежилета третьего класса – не бог весть что, но все же…

Кое-что из числа самого необходимого пришлось рассовать по карманам и рюкзакам. Ваня до последнего сражался за право экипироваться изделиями двадцать первого века – и все же настоял на своем! В итоге кроме горы «аутентичного» багажа мальчик запасся парой небольших тактических рюкзаков нейтрального цвета «дарк койот». Выглядели рюкзаки, конечно, весьма предосудительно – во всяком случае, на перронах вокзалов Российской империи. А потому Олег Иванович настоял, чтобы амуницию из будущего до поры упаковали в парусиновые баулы. На Ближнем Востоке и в Африке, рассуждал он, видели и не такое – судя по многочисленным фотографиям конца XIX века, снаряжение европейских путешественников отличалось порой весьма замысловатым дизайном. Точно так подошли и к выбору одежды. До поры отец и сын щеголяли в местном платье: в светлых парусиновых костюмах, парусиновых же туфлях и шляпах-панамах. А в багаже ждала своего часа походно-полевая одежда двадцать первого века: конспирация конспирацией, а подвергать риску здоровье лишний раз не следовало. Фасон и цвета были выбраны самые нейтральные – бермуды цвета песчаного хаки, рубашки-безрукавки, неизменные пробковые шлемы, жилеты-сетки и высокие «пустынные» «коркораны»; все это вполне вписывалось в образ богатых европейских путешественников. Для убедительности Олег Иванович начал даже отпускать бороду – та немилосердно чесалась, изводя своего обладателя. Да еще и жара… однако приходилось терпеть: посреди сирийской пустыни непременно возникнут сложности с водой для бритья.

Конечно, среди толпы богомольцев путешественники будут смотреться белыми воронами; но, достигнув Триполи, они так и так собирались при первой возможности расстаться с паломниками. Сирия в девятнадцатом веке – вовсе не самостоятельное государство, а провинция Оттоманской империи; к русским отношение здесь в лучшем случае настороженное. Другое дело – англичане или, скажем, немцы; так что было решено в присутствии местных жителей говорить исключительно по-английски.

Кроме одежды пришлось прихватить массу снаряжения – легкую палатку-«купол», спальники, коврики из пенополистирола, репелленты, светодиодные фонари и многое другое. Не забыли и о рациях; тщательно упакованные в кофр с оружием, те ждали своего часа вместе с прихваченным на всякий случай прибором ночного видения. Запас батареек для всех приборов тоже имелся, плюс компактное устройство на фотоэлементах для подзарядки аккумуляторов.

Отдельным пунктом шла аптечка; ее подбором Олег Иванович занимался особо старательно. Случись что – и, даже если удастся добраться до православной миссии, пострадавшему там в лучшем случае посочувствуют и нальют водички. Уровень медицины в 1886 году и без того был далек от идеала, а уж в Сирии… короче, здесь следовало рассчитывать только на себя. Спасибо Каретников помог; теперь путешественники были оснащены медикаментами на все случаи жизни; не приведи бог, конечно…

– Надо бы с извозчиком заранее договориться, – рассуждал тем временем Иван. – Менеджер вроде обещал подводы, но что-то нет у меня к нему доверия…

Олег Иванович удивленно поднял брови, потом сообразил, что «менеджером» сын назвал гостиничного монаха-распорядителя, и от души расхохотался. Впрочем, сын был прав: о доставке багажа на пристань стоило подумать заранее.

– Ладно, пошли. На площади перед вокзалом полно этих… как их… биндюжников. Вот на завтра и договоримся. К какому часу нам надо на пароход – к одиннадцати? А еще таможню проходить… или как это у них здесь называется? Лучше не опаздывать, а то еще уплывут без нас…

Глава 2

– Пан Никол! Прощенья прошу, можно вас на маленькую минуточку?

Голос Яши вывел Николку из раздумий. Со времени отъезда Семеновых прошло почти две недели; третьего дня почтальон доставил телеграмму, извещающую, что путешественники грузятся на пароход и оставляют Одессу, а вместе с ней и пределы Российской империи. И теперь мальчик остро переживал несправедливость обстоятельств, из-за которых ему пришлось остаться в Москве. А тут еще Яша… впрочем, Николка обещал Олегу Ивановичу при случае посодействовать его помощнику.

– Здравствуйте, Яков. У вас ко мне дело от господина Семенова?

Яша удивленно посмотрел на мальчика:

– Какое же дело, пан гимназист? Олег Иванович вот уже две недели как в отъезде!

А то Николка не знал! Да он дни был готов считать до его возвращения! Увы, этих дней было еще видимо-невидимо: Олег Иванович собирался быть назад не раньше чем через полтора месяца.

– У меня, собственно, вот что. – Яша маялся, подбирая слова, и это удивило Николку.

За время недолгого знакомства с новым помощником Олега Ивановича мальчик привык к тому, что тот всегда боек на язык, деловит и вечно куда-то торопится. А сейчас – Яша нервно теребил в руках старую гимназическую фуражку и явно не знал, с чего начать.

– Да не волнуйтесь вы, Яков. Присядьте вот и рассказывайте, в чем дело.

Яша сел на скамеечку. Беседовали они прямо посреди двора; время было к обеду, и мальчик маялся от безделья. Жаркий московский июнь был ему не в радость.

– Скажите, пан гимназист… – Яша замялся. – Не случалось ли вам в последние дни заметить что-то необычное?

Николка озадаченно взглянул на Яшу:

– Что же необычное? У нас все слава богу… то есть ничего такого не было. А вы почему об этом спрашиваете?

– Да так, пан Никол, есть кое-какие опасения, – ответил Яков. – Вот, скажем, не приходилось вам видеть возле дома подозрительных людей? Или дворник заметил что-то эдакое? Я его расспросил – говорит, ничего. Но, может, с вами он будет пооткровеннее?

Николка встревожился:

– Какие еще «подозрительные»? Нет, если бы Фомич что-то такое заметил, он бы дяде сказал, да и квартальному тоже. В чем дело? Каких это людей вы опасаетесь? Воров? Бандитов? Отвечайте наконец!

– Видите ли, пан Никол, – вздохнул Яша. Ужасно не хотелось посвящать Николку в детали, но ничего больше не оставалось. – Пан Семенов, когда уезжал, дал мне деликатное поручение…

Рассказывал Яша долго – целых полчаса. Николка то и дело перебивал его вопросами; юный сыщик сердился, сбивался с мысли, раздражаясь необходимости несколько раз повторять одно и то же. И вот что в итоге он рассказал Николке.

Отбывая в Сирию, Олег Иванович поручил Якову установить личность ученого, обитавшего когда-то в квартире Овчинниковых. Николка сообразил, что отец Ивана решил таким образом навести справки об авторе пергамента; мальчик едва не проговорился о четках, но вовремя прикусил язык. Яша, в свою очередь, взял на заметку эту нечаянную заминку.

Кто таков был квартирант, Яков выяснил без труда. Пропойца-письмоводитель из околотка, получив на полуштоф «казенки», дал справку о господине, три года назад снимавшем квартиру в доме, принадлежащем ныне господину Овчинникову. Звали жильца Вильгельм Евграфович Евсеин; числился он доцентом Московского Императорского университета по кафедре римских древностей. Три с половиной года назад сей ученый муж вернулся из заграничной поездки – как многословно выразился письмоводитель, «по неотложным обстоятельствам, имеющим касательство к занятиям оного господина Евсеина наукой в попечении казенного учреждения». Тогда доцент и снял квартиру на Гороховской, хотя и проживал прежде в собственном доме, в Замоскворечье. Мало того – через месяц после того, как ученый муж въехал в новое жилище, он бесследно исчез. Пропавшего жильца ждали полгода (на этот срок была оплачена квартира). Потом ждать перестали – никто на Гороховской доцента толком не знал, горевать было некому. Небогатый скарб свалили в амбар при околотке, где вещи и пылились почти год. Нынче имущество ученого проходило по делу о наследстве: у Евсеина нашлись родственники, пожелавшие вступить во владение бесхозным добром.

На этом этапе расследование вполне могло зайти в тупик. Однако старый Ройзман не зря высоко ценил таланты Яши: молодой человек стоптал ноги, извел не меньше половины оставленной Олегом Ивановичем весьма солидной суммы – но все же сумел выйти на след пропавшего доцента! Для этого, правда, пришлось собирать по всей Первопрестольной сведения о происшествиях, случившихся на момент исчезновения Евсеина, – но в итоге Яше удалось разузнать то, до чего не сумел (а может, и не захотел) дознаться полицейский дознаватель.

Примерно в то же время, когда доцент Евсеин пропал с квартиры на Гороховской, на другом конце Москвы – близ Цветного бульвара, в двух шагах от Малого Колосова переулка – в меблированных комнатах мещанина Козюкина имело место неприятное происшествие. Малый Колосов вообще слыл по всей Москве дурным[5] местом: скандалы, грабежи, убийства случались здесь с завидной регулярностью; вот и тогда, посреди ночи, прислуга при меблирашках принялась кричать «караул». На зов явился околоточный – и застал в одном из «нумеров» прилично одетого господина. А с ним – другого, валявшегося к моменту прихода служителя порядка на полу, с головой, ушибленной кочергой. Дело представлялось ясным: злодей взят на месте преступления, жертва налицо, орудие (та самая кочерга) прилагается. Но – не тут-то было. Преступник назвался бельгийским подданным и потребовал консула, который и был по такому случаю истребован в Сретенскую часть.

Дождавшись дипломатического чиновника, сухаревский пристав Ларрепанд (известный всей Москве умением ловко обойти любую несообразность, лишь бы не портить казенной отчетности) задержанного отпустил. В протокол было чин по чину занесено описание события: по бумагам выходило, что бельгиец, снимавший в меблирашках Козюкина комнату на время своего визита в Москву по делам науки, назначил там встречу некоему господину – тот якобы откликнулся на данное в газете объявление. Со слов иностранца было записано, что тот дал объявление о покупке некоего «экспоната из частной коллекции», который пострадавший и принес на продажу. После совершения сделки на гостя прямо в коридоре меблированных комнат напало некое третье лицо – злодей, видимо, выследил жертву и попытался завладеть вырученными деньгами. Иностранец спугнул грабителя и доставил пострадавшего в свои апартаменты, где и был потом застигнут бдительным полицейским чином, явившимся на заполошные вопли прислуги.

История была шита белыми нитками, но Ларрепанду сходило и не такое. Напрасно Яков пытался выяснить, что за «экспонат» был приобретен бельгийцем и в какой такой газете иностранец давал объявление, – ничего не сыскалось, хотя Яша старательно просмотрел подшивки всех московских газет недели за три. Сам бельгиец (кстати, звали его Ренье ван дер Стрейкер, приезжий из города Брюсселя) спешно покинул Москву. Дальше следы его терялись; но Яше куда интереснее была жертва преступления. Пострадавший, внесенный в полицейский протокол как «неустановленная личность неизвестного сословия, места жительства и рода занятий», несомненно, и был тем самым доцентом Вильгельмом Евграфовичем Евсеиным, что снимал квартиру на Гороховской. К протоколу прилагался лист, подписанный околоточным доктором: согласно заключению сего эскулапа, пострадавший, лишившийся вследствие удара по голове памяти, был передан на попечение «неких лиц, пожелавших оказать ему вспомоществование». О том, что это были за лица, в полицейской бумаге сказано не было. Яша изучил прошитые бечевкой странички протоколов; это обошлось ему в пять рублей серебром, но зато молодой человек узнал номер бляхи извозчика, который увез пострадавшего и загадочных благотворителей из околотка.

Дальше было уже проще. Два дня понадобилось Яше на то, чтобы отыскать извозчика; хотя прошло больше трех лет, тот припомнил обстоятельства давней поездки. В итоге у Яши оказался теперь адрес небольшой частной клиники. Заведение это к широкой известности не стремилось; держал его венский профессор психиатрии Йозеф Кацнельбоген, специализировавшийся на пациентах с тяжкими психическими расстройствами, переданными на попечение венского эскулапа богатыми родственниками. Таковых в клинике содержалось до десяти душ; Яша не сомневался, что один из постояльцев заведения – как раз и есть сгинувший доцент Евсеин. Действительно он потерял память или запись эта была сделана околоточным доктором за мзду, полученную от загадочных «благотворителей», Яша не знал; однако выяснил, что содержание обеспамятевшего доцента регулярно оплачивается и обитает тот в весьма приличных условиях. А вот кто именно вносит плату – и притом весьма немалую! – выяснить не удалось.

Яков надеялся прояснить эти обстоятельства во время визита в клинику и даже состряпал себе подходящую легенду. Но не тут-то было. В клинике его, как выяснилось, уже поджидали…

– И что же? – в который уже раз прервал собеседника Николка. – В вас, значит, стреляли?

Яша помотал головой:

– Бог миловал, пан Никол. Я как увидел у первого револьвер, так сразу сообразил, что дело плохо, и свернул на Самотеку[6], а там в такое время дня народу тьма-тьмущая. Они – за мной, но оружие убрали. Потому как что же они – дурные посреди бела дня по Москве с револьверами бегать? Это же до первого дворника – враз бы загребли голубчиков. Так что гнались они за мной по Самотеке, а там уже я сумел оторваться. Я те места хорошо знаю – ушел проходными дворами, только меня и видели. Покружил по переулкам, чтобы убедиться, что никто за мной не топчет, – и к дяде, на Варварку.

– Так кто же это был? Я так и не понял, – в который уже раз переспросил гимназист. – Чтобы сторожа при лечебнице – и с револьверами? И потом, вы же не сделали ничего дурного, только спросили?

– Так то-то и оно! – кивнул Яша. – Я даже и спросить-то толком не успел – швейцар, который мне дверь открыл, скривился, будто лимон куснул, велел подождать – а сам рожи мне корчит и глазами эдак испуганно вращает. А двое типов, что сидели в швейцарской – здоровые такие и одеты прилично, при тросточках, – дождались, когда швейцар в сторонку отойдет, и кинулись на меня. И молча, даже имени не спросили! Спасибо швейцару – как он принялся мне знаки подавать, так я сразу насторожился и бочком-бочком, к окну; оно как раз было открыто по случаю жары. Нырнул в окно рыбкой, покатился по мостовой – и давай бог ноги!

– Это четыре дня назад было? – уточнил Николка. – И что же вы, в участок так и не сходили?

Яков поморщился:

– Ну что вы, пан гимназист, какой еще участок… меня же там перво-наперво спросят: «Что это тебе, щучий сын, в лечебнице понадобилось?» А Олег Иванович хотел, чтобы я насчет доцента по-тихому все разузнал. А раз по-тихому – то на кой ляд мне полицию вмешивать?

– Так опасно! – Николка никак не мог понять, как можно отказаться от помощи полиции. – Они же могли убить вас, Яков! Двое, с револьверами… а вдруг отыщут вас и нападут?

Яша усмехнулся:

– Пусть попробуют – ноги сотрут меня искать! Я ведь отсиделся – и опять к лечебнице пришел, только уже по-тихому. И проследил за этими типами, которые с револьверами. Оказалось – это приказчики торгового дома Веллинга – ну, у них еще на Кузнецком торговля модными тканями. А приставлены они к клинике по просьбе управителя, британского подданного. Он, я так думаю, и платит за лечение Евсеина. Только никакие то не приказчики. Хитровцы[7], к гадалке не ходи.

Он помолчал.

– И еще: у Веллинга два дня назад остановился какой-то приезжий иностранец. Я тамошних мальчишек расспросил, а потом и сам его увидел – голову даю на отсечение, это и есть тот самый бельгиец, что после дела с Евсеиным из Москвы сбежал! Описание из полицейского протокола точь-в-точь совпадает, а особо шрам – большой такой, поперек правой брови. Это точно Ван дер Стрейкер и есть. И я сам видел, как бельгиец этот типов из клиники допрашивал. Те, даром что здоровенные лбы, стояли перед ним понурившись, – а Стрейкер хрясь одного в зубы, да со всего замаху! А лоб только утерся да и пошел себе с битой харей. Но только он не просто так пошел – я за этой парочкой потом весь день таскался. Они, пан гимназист, нацелились сюда, на Гороховскую, точно говорю! Это я про них спрашивал – не было ли кого подозрительного? Наверняка бельгиец что-то об Евсеине знает; и недаром Олег Иванович интересуется насчет пропавшего доцента. Этот бельгийский прохвост теперь ваш дом в покое нипочем не оставит. Я, когда шел сюда, заметил возле дома одного – на студента похож. Он за домом и следит; а те мордовороты ждут где-нибудь рядом, в укромном местечке. Так что вы бы, пан Никол, поосторожнее…

– Ясно. – Николка встал и решительно одернул гимназическую рубаху. – Знаете что, Яков, посидите здесь минутку. Я зайду домой, возьму кое-что – и посмотрим на вашего шпика…

Глава 3

Из путевых записок О. И. Семенова

На другой день с утра паломники принялись собираться на пароход. К подворью подали подводы (платформы, как их именуют в Одессе), нанятые монахами; с паломников исправно брали деньги за транспорт. Одесские мастера извозного промысла, биндюжники, заслуживают особого интереса – они будто сошли со страниц «Одесских рассказов» Бабеля и из песен Утесова… Или о биндюжниках пел только Бернес?.. Впрочем, не так уж и важно.

Итак, отслужив напутственный молебен в церкви подворья, монахи проводили паломников в путь. Среди тех, что победнее, ходили тревожные разговоры – оказывается, многие не получили назад паспортов.

В «Наставлении Палестинского общества» подробно перечислялись сборы: за гербовые марки, за бланк паспорта, за визу турецкого консула, за регистрацию вида в полиции, за бланки прошений. А в конце перечня говорилось, что, даже понеся все эти хлопоты и расходы, паломник «может все-таки не получить заграничного паспорта и возвратиться обратно на родину, не посетив св. мест». Россия есть Россия – некоторые вещи остаются неизменными, несмотря на любые революции…

Итак, за номер заплачено (монахам ничуть не меньше, чем в обычной гостинице); оставалось погрузить багаж, взять извозчика для себя и отбыть на пароход – с тем чтобы прибыть часа за два до отхода. Пристань была заполонена толпой. Тех, кто поднимался на борт, провожали в салон второго класса, где за сдвинутыми столами сидело несколько жандармов. Они вырезали из паспортных книжек листы и ставили штемпели, а затем выкликали владельцев паспортов и вручали вожделенные документы:

– Петров?

– Я!

– Как звать?

– Иван!

– Получи!

После чего счастливец сквозь всю толпу продирался обратно на пристань, забирал нехитрый скарб и спускался в люк искать местечко на одной из палуб.

Паломников, отнесенных к «чистой публике», пропускали вне очереди; разница в обращении была тем более заметна на фоне бесцеремонного обращения с богомольцами из простого сословия.

Удивительно, сколько мешков имели при себе паломники. Почти все озаботились запасом каких-то особых, «тройной закалки», сухарей, крупы и даже картофеля и капусты. Многие тащили полотна, ризы, покровы, ковры и другие предметы, взятые в пожертвование на Гроб Господень. На одних узлах были нашиты метки с надписанными именами владельцев; на других, хозяева коих не знали грамоты, стояли цветные крестики.

Шум и гам отправляющейся публики перекрывали крики распорядителей – те обходились с паломниками запросто, без всякого пиетета. Размещение пассажиров третьего класса мало отличается от скотского. Многие устроились прямо на открытой палубе – под дождем, на солнце, на ветру. Другим, счастливчикам, достались нары под мостиком у машинного отделения. Это были евреи из Средней Азии. Поначалу, увидев бухарские халаты, мы приняли их за мусульман; но, разглядев еврейские книги, сообразили, кто это.

В трюме паломникам было несколько удобнее. Они устраивались группками по трое-четверо, оградив вокруг себя тюками и мешками некоторое пространство – воистину человек нуждается в собственном уголке в любых, самых случайных и неудобных для жизни условиях!

Разместившись в трюме поуютнее, паломники оживились – и вскоре оттуда зазвучали духовные песни.

На нашу долю была выделена удобная двухместная каюта – увы, весьма небрежно прибранная, – оставалось с грустью вспоминать ослепляющую чистоту и комфорт классных вагонов. Видимо, паломники поднимались на борт в таком настроении, что готовы были безропотно мириться с любыми неудобствами и недостатком гигиены…

До сих пор мне не случалось путешествовать по морю, и уж тем более на таких вот пароходах. Трехдневный круиз по Волге до Углича и обратно не в счет; так что представления о предмете у меня были самые расплывчатые – в основном по фильму «Титаник», просмотренному в глубоком детстве.

Так вот наш пароход не был «Титаником». Пожалуй, лучше всего подошло бы слово «лоханка» – это если проявить такт и не употребить вполне заслуженного «старое корыто». Начать с того, что никакой это оказался не лайнер – больше всего наш гордый «пенитель морей» походил на сухогруз, наскоро переделанный для перевозки то ли заключенных, то ли солдат. Зафрахтован он был конторой под названием «Александрийская круговая линия», обеспечивающей трансфер богомольцев на Ближний Восток и обратно.

Часов в пять вечера пароход отдал швартовы. Провожающих на пирсе было море – и все как один ожесточенно махали платками (кое-кто, впрочем, шляпами), видимо находя в этом занятии некий высший смысл. Паломники в ответ затянули что-то свое, духовное. Получалось не очень, но как же они старались! Даже меня немного пробрало.

Мы стояли среди публики первого и второго классов, вышедшей поглядеть напоследок на Одессу с моря. Стоя на носовой площадке (отец назвал ее «полубак»), мы с удовольствием взирали на всю эту романтическую суету. Отец довольно озирался и мурлыкал под нос старую, советских еще времен, песенку: «Как провожают пароходы…» По всему было видно, что уж он-то получал от происходящего чистое, ничем не замутненное наслаждение, – как-то, еще в поезде, он признался, что давным-давно мечтал о таком вот плавании: не на круизном лайнере, что доступно сейчас любому бездельнику, а на старом, может быть, потрепанном пароходе в стиле ретро. Без баров, бассейна, кинотеатров, палуб для загара и вай-фая в каждой каюте…

Ну мечты мечтами, а грубая реальность бесцеремонно вторгалась в нашу жизнь. За пределами полубака яблоку некуда было упасть от палубных пассажиров. Это были все те же паломники, из числа самых забитых и необоротистых, – кто не смог отвоевать себе места на трюмных нарах. Или не стал отвоевывать; у этих людей вообще своеобразное представление о комфорте. Чем дольше мы путешествовали в их обществе, тем больше я убеждался, что богомольцы подчас находят в неудобствах пути особую прелесть – и, предложи им кто-нибудь улучшить условия плавания, гневно отказались бы. Я этого не понимаю; Бог есть Бог, и гигиена здесь ни при чем. Но, как говорит отец, не нам их судить…

Часам к восьми вечера мы уже основательно устроились в своей каюте. Куда ей до купе мягкого вагона! Тесно, умывальник прямо в комнатушке, удобства – гальюн, по-морскому – в конце коридора. Впрочем, надо признать – в каюте все достаточно удобно устроено. Особенно порадовали кровати с перильцами – чтобы пассажиры не падали во сне от качки.

Кстати о качке. Вот чего я боялся больше всего! Часам к восьми вечера мы вновь вышли на полубак, подышать свежим воздухом. Качка стала уже весьма ощутимой. Меня мутило – но пока вполне терпимо. Наивный! Если бы я знал… но, впрочем, обо всем по порядку.

Палуба и без заполонивших ее паломников была немало загромождена – какие-то изогнутые трубы, шлюпки, световые люки с круглыми окошками, трапы. И огромное количество веревочных снастей тут и там; бухты троса, широченные сетки, ведущие, на манер лесенок, к площадкам посреди мачт. Как, я еще не сказал? Наш пароход, хоть и несет гордо две здоровенные трубы, из которых валит клубами черный угольный дым («Гринписа» на них нет!), еще и оснащен высоченными мачтами, на которых можно ставить самые настоящие паруса. И, как уверял отец, нам еще предстоит это увидеть.

С трудом выбирая дорогу среди всего этого морского хозяйства (а также среди лежащих прямо на досках палубного настила паломников), мы пробрались к прогулочной площадке. Темнело; огней на палубе зажечь не озаботились, свет выбивался только из круглых окошек кают да люков, ведущих вниз, в трюмы. Отец остановил пробегавшего мимо матросика и спросил – отчего же не зажгут свет?

Оказывается – специально, чтобы не мешать вахтенным смотреть вперед. Мне сразу вспомнился впередсмотрящий «Титаника» – ну да, много он разглядел! Хорошо хоть в Черном море отродясь не было айсбергов. А если какая полная кефали шаланда и подвернется нам под форштевень – так это ее проблемы.

Отец вежливо поблагодарил пароходного служителя за разъяснения, как вдруг из ближайшего люка вывалился всклокоченный мужичонка самой простецкой наружности. Стоило ему сделать пару шагов, как размахом судна его швырнуло на нашего собеседника. Мужичонка обеими руками вцепился в борт и, озираясь, проговорил:

– Страсти-то какие, господи! Буря все больше и больше! Видать, потопнем!

Моряк поспешил его успокоить:

– Ну что вы, совсем напротив. Погода довольно тихая.

– А что же тогда валяет с боку на бок?

– Без этого нельзя, – терпеливо разъяснил мореплаватель. – Летом на море случается полная тишина – но нечасто.

– А зачем, – и мужик ткнул пальцем в мачты, – энтих столбов понатыкали? Они же только раскачивают пароход!

Пришлось морскому волку объяснять, зачем на пароходе мачты.

– На них, – втолковывал он паломнику, – поднимают сигнальные флаги и фонари.

Мне так и хотелось добавить: «…А еще вешают всяких идиотов, которые лезут к занятым людям с дурацкими расспросами».

– А ежели машина испортится, – продолжал мореман, – так на них растягивают паруса. Когда нужно поднять что-нибудь тяжелое, они служат как краны. А если качка совсем усилится, то паруса, растянутые на этих «столбах», могут ее до некоторой степени ослабить.

– А мы с дороги посреди окияна не сбились? – продолжал допытываться мужичонка. – А то вон земли-то не видать!

– Нет, – успокаивал паникера моряк. – Погода сейчас очень тихая, с курса сбиться никак немыслимо. Горизонт чист со всех сторон. И вот что, господин хороший, – ложились бы вы спать, с богом. Завтра полегче будет, сами увидите.

Успокоил он таким образом боязливого пассажира или нет – но тот сполз в трюм и растворился среди спящих паломников. Мы же прошли на полубак и долго, в свое удовольствие, впитывали виды открытого моря…

Из путевых записок О. И. Семенова

Утро второго дня. Качает все сильнее. Не стоит подходить без надобности к люкам трюмов – в их тесном пространстве запах, распространяемый немытыми человеческими телами и последствиями качки, стал совершенно нестерпимым. Он густыми волнами накрывает палубу; не спасает даже свежий морской бриз. Иван ходит синюшно-бледный, но виду старается не показывать.

Пристроившись на мостике, чистая публика озирает горизонт да от нечего делать наблюдает за паломниками внизу; других развлечений на пароходе не имеется. Богомольцы снуют туда-сюда, моются, поливая друг другу из чайников и котелков, молятся тут же, на палубе, словно бы и не замечая тесноты и качки. На бак и мостик публику третьего класса не пускают – если верить стюарду, на пароходе находится около четырехсот паломников, путешествующих третьим классом.

Теснота становится особенно невыносимой, когда из трюма высыпают люди за кипятком для чая. Для этого поставлены два больших медных котла – прямо на верхней палубе.

Другая проза жизни – отхожие места на противоположном борту парохода, общим числом три. Их берут штурмом, без разбору, мужчины и женщины. Грязь. Ветер. Качка. Паломники испуганно жмутся к своим мешкам; многие не в силах подняться с палубного настила.

Когда к полудню качка поутихла, паломники тоже оживились. Один из них, стоя посреди столпившегося народа с книжкой в руках, читал Акафист Божьей Матери. Сосед его, густо заросший волосом и одетый в какую-то невообразимую хламиду, подхватывал наизусть; последнюю фразу «радуйся, невесто неневестная», или «аллилуйя», подпевала уже вся толпа, растянутым напевом, называемым, как мы узнали, «афонским».

Здесь следует сделать отступление. Во время странствий с паломниками не раз становилось заметно одно обстоятельство. И здесь, на пароходе, и среди тех, кто был с нами в караване, было немало монахов и священников. Однако паломники, предоставленные сами себе в выражении своего религиозного рвения, охотнее обращались к таким вот «каликам перехожим», нежели к официальным служителям церкви. И дело, как представляется, вовсе не в неуважении к сану. Просто, как говорят, «кто первый палку взял, тот и капрал». Кто свободно, раньше остальных, проявит религиозные чувства, не связанные к тому же церковными уставами, кто окажется способен на вдохновенное обращение к Творцу – тот и во главе толпы, тот и предстоятель…

Однако, рассуждая о паломниках – тип, совершенно незнакомый нам, выходцам из двадцать первого века, – я отвлекся от остальных впечатлений морского путешествия. Взять, например, хлеб насущный. Конечно, в описании последствий качки для желудка трудно состязаться с убедительностью Джерома[8], но все же некоторые собственные наблюдения мне сделать удалось.

Когда приключился приступ морской болезни, главное – не допустить, чтобы желудок был пуст; иначе вас будет рвать желчью. Лучшая пища в данном случае – черные сухари с солью. Некоторые, обращаясь к опыту «просвещенных мореплавателей», ищут спасения в лимонах, апельсинах и иных кислотах. Но они если и помогают, то весьма слабо. Променад, черный хлеб и свежий воздух – вот то, что наверняка избавит вас от мучительных симптомов морской болезни. Однако же многие паломники, особенно женщины, не понимали этого – и без движения лежали на палубе. По счастью, качка все больше стихала – плавание начиналось при благоприятной погоде.

Глава 4

– Ну что, убедились, пан Никол? – Яша опасливо озирался, но не сбавил шага.

– Да что вы все «пан» да «пан», – поморщился Николка. – Сколько можно? Какой я вам пан?

– Ну как же… – растерялся молодой человек, – а как прикажете вас называть?

– Слушайте, Яков, давайте лучше на «ты»? Вы же, наверное, старше меня. Сколько вам лет?

– Шестнадцать в феврале стукнуло, – ответил Яша. – Только как же так, пан Никол? Ваш батюшка – офицер, моряк, дворянин. Значит, и вы… а я кто? Еврейский гимназист из черты оседлости, да еще и экстерн!

– Глупости, – решительно заявил Николка. – С этой минуты будем на «ты». А поскольку я сын офицера и дворянин – то и не спорь!

Яков неуверенно кивнул:

– Ну ладно, пан… Прости, Никол. Так что дальше-то делать будем? Вон идет за нами, холера ясна…

Яша был кругом прав – деваться было некуда. Покинув двор, они с Николкой не успели пройти десятка шагов – и Яша заметил давешнего соглядатая. Невзрачный тип с наружностью то ли студента, надевшего вопреки уставу партикулярное платье, то ли мелкого чиновника: светлый полотняный сюртук, тоненькая тросточка и новомодная круглая шляпа канотье из соломы. Тип окинул Якова с Николкой скучающим взором и проследовал дальше, глазея по сторонам и беззаботно вертя тросточкой. Дойдя до угла, господин перешел на другую сторону и пошел им навстречу.

Николка толкнул спутника в бок и прошипел:

– Точно, я видел! Шпик! Слушай, Яш, давай дойдем до переулка, а потом как припустим!

– Ни в коем случае! – возмутился Яков. – Он же пока не знает, что мы его срисовали. Пусть ходит. А мы посмотрим – он один такой или их несколько?

– Срисовали? – озадаченно переспросил Николка. – Это как?

– Ну, то есть заметили слежку, – пояснил Яша. – Вы что, книжек про сыщиков не читаете?

Николка помотал головой:

– Нет, я больше люблю про путешествия. Майн Рид, Жюль Верн. Не приходилось?..

– Приходилось, а как же! Ладно, о книгах потом поговорим, а сейчас – давайте в переулок; и бога ради, пан Никол, делайте… то есть делай вид, что не замечаешь его!

Мальчики свернули в переулок и ускорили шаг. Николке страсть как хотелось повернуться и посмотреть, как там шпик. Яша, наоборот, головой не вертел, шел прямо, слегка ссутулившись, – и все время прибавлял шагу, едва-едва не переходя на бег. Шпик, шедший по другой стороне переулка, вдруг остановился и оглушительно свистнул; и тут же из подворотни навстречу мальчикам шагнули трое.

Яша с Николкой замерли как вкопанные: перед ними стоял франтоватого вида господин в дорогой суконной паре и котелке. Весьма приметный господин – поперек его правой брови шел глубокий шрам, отчего сама бровь была как бы вздернута; казалось, господин удивленно ее поднимает.

За плечами его мялись два угрюмых типа, каждый на полголовы выше предводителя. Типы, как и господин в котелке, одеты не по июньской погоде – в темное сукно. И явно страдали от жары: у того, что справа, физиономия исчерчена дорожками пота.

Яков схватил Николку за руку:

– Бежим, пан Никол! Это и есть Ван дер Стрейкер, а эти – они меня ловили!.. – и рванул наискось по мостовой, надеясь проскочить мимо соглядатая в канотье.

Бельгиец (если это был он) махнул тросточкой; типы кинулись на мальчиков. Николка увернулся от выставленных лапищ и проскочил в подворотню дома напротив; Яша следовал за ним. Они бежали сломя голову, а за спиной грохотали тяжелые башмаки: бам-м-бам-м-м-бам-м!

Проскочив один за другим два проходных двора, беглецы выскочили на Гороховскую. Там было людно; Николка с разбегу чуть не сбил разносчика с пирамидой медных тазов на голове, увернулся от пролетки и выскочил на тротуар. Мельком обернувшись, мальчик увидел, что преследователи перешли на быстрый шаг и следуют по другой стороне Гороховской, ни на секунду не теряя беглецов из виду.

– Так, – прошипел Яков. – Сейчас дойдем до перекрестка, там наверняка городовой. Остановимся возле него и подумаем, что делать. При нем не тронут.

Городового, что стоял обычно на углу Гороховской, Николка хорошо знал – это был тот самый квартальный, что заходил к ним с гимназическим надзирателем, расследуя дело о «газовой атаке». Стоп! Как же он мог забыть, нарочно ведь домой заходил!

– Нет, сделаем по-другому, – зашептал Николка. – Сейчас сворачиваем в подворотню, а дальше – сам увидишь. Главное – держись за моей спиной, шагах в трех. Как побегу – давай за мной со всех ног. Выскочим в переулок, а там и до гимназии рукой подать. Там всегда либо швейцар гимназический, либо дворник – при них не посмеют…

Яша не ожидал от спутника такой решимости.

– Что вы затеяли, пан Никол? Они же нас в этой подворотне передавят, как котят!

– Не спорь! И вообще – сколько можно со своим «паном», договорились же! Все, сворачиваем…

Мальчики оказались во дворе; там никого не было, только скучающий кабыздох лениво тявкнул на незваных гостей. Николка остановился, обернулся и, стоило преследователям появиться из темного провала подворотни, шагнул навстречу и вскинул руку.

Раздалось тихое шипение. Типы отпрянули – видимо, удивившись, что беспомощная жертва ни с того ни с сего сменила поведение. Но удивление длилось недолго – на смену ему пришло нестерпимое жжение в глазах. Двор огласили крики страха и боли; проснувшийся от полуденной спячки пес рвался с цепи, захлебываясь злобным лаем. Один из преследователей, раздирая пальцами веки, ткнулся в стену и сполз на землю; другой, несмотря на адское жжение, попер на обидчика; он слепо шарил перед собой руками, надеясь схватить жертву, неожиданно оказавшуюся такой кусачей.

Шипение умолкло – аэрозоль, потраченный во время стычки с гимназическими хулиганами, закончился совсем. Николка отшвырнул баллончик и почувствовал легкое жжение в глазах; перцовая завеса вот-вот готова была накрыть их с Яшей. Мальчик опрометью бросился прочь с отравленного газом двора.

Не помня себя, мальчики добежали до гимназии; там они остановились, переводя дух. Николка тяжело, с хрипом дышал; Яша опирался на чугунные прутья ограды. Ставшие вдруг ватными ноги больше его не держали…

Дворник возился в противоположном углу двора и вроде не обращал на них никакого внимания. Но это пока – не стоило испытывать судьбу и задерживаться во дворе гимназии сверх необходимого.

– Здорово, – сипло выдавил из себя Яша. – Чем это ты их так, Никол? Тем же, что и тех троих?

– Ты и это знаешь? – растерялся Николка. Его каждый раз ставила в тупик Яшина осведомленность: оказывается, он знал о Николке и его друзьях из будущего куда больше, чем можно было ожидать. – Расскажу как-нибудь. А сейчас – давай дворами к нашему дому. Опасно, понимаю, – а что делать?

– Пошли. – Яша, придя наконец в себя, отлепился от ограды. – Им сейчас, я думаю, не до нас. А вы непросты, пан Никол. Кабы знать – что у вас еще в рукаве припрятано?

– Ладно-ладно, сказал ведь: объясню, – недовольно буркнул Николка. – А сейчас уж прости, не время. И – опять ты со своим «паном»? Договорились же на «ты»…

До дома удалось добраться без происшествий – видимо, злодеи и правда не успели еще оправиться от последствий газобаллонной атаки, проведенной на девятнадцать лет раньше положенного срока[9]. Устроившись в мастерской Олега Ивановича, мальчики наперебой обсуждали происшедшее и гадали, как быть дальше. За себя Яша не опасался – он был уверен, что сможет избежать как слежки, так и новой попытки захвата; в том, что бельгиец и его подручные пытались захватить их, сомнений не было. А вот способность Николки избежать нежелательной встречи вызывала у начинающего детектива сильнейшие сомнения. Да тот и сам не особо обольщался, хоть и испытывал некоторый подъем после выигранной баталии, тем более что заветный баллончик с перцовым аэрозолем пуст. Кстати, о баллончике…

– Яш, а Яш, ты хорошо тот двор запомнил? Надо бы вернуться, а то я с перепугу бросил там кое-что…

Яша безнадежно махнул рукой:

– Это ту штуку, из которой вы им в глаза прыснули? Поздно. Наверняка уже прибрал кто-нибудь.

Расстроенный Николка кивнул. Оплошность была налицо – баллончик из будущего, хоть и пустой, был утерян. А ведь Олег Иванович особо его предупреждал – избегать подобных… как он выразился? Анахронизмов, да. И вот на тебе…

– Вашей пропажи уже и след простыл, – продолжал Яша. – Двор-то заметили какой ухоженный? Наверняка после того, как мы оттуда сбежали, дворник пришел, а то и городовой с перекрестка. Вполне мог услышать, как те двое орали… А не дворник – так сами они и подобрали. Хотя нет, им, пожалуй, было не до того.

Николка встревожился:

– Знаешь, Яш, не дай бог, кто-то видел, как мы от этих негодяев отбивались. Если до квартального дойдет, он сразу припомнит об истории с Кувшиновым. Ведь и месяца не прошло, а уже второй похожий случай – и вновь какой-то гимназист замешан! А не приведи господь, еще и меня ему опишут… что делать-то? Если он вновь с расспросами к дяде Василию явится – все пропало…

На Николку было жалко смотреть – перспектива встречи с городовым подействовала на него куда сильнее, чем стычка с посланцами Ван дер Стрейкера. Яков поспешил успокоить товарища:

– Да ладно, соврете что-нибудь. Пускай сначала докажет, что это вы были! Мало ли здесь гимназистов!

Николка уныло помотал головой:

– Нет, Яков, ты не понимаешь. Я дяде врать не умею, он сразу все поймет. Он бы и тогда догадался, но городовой сам в историю с кислотой не поверил – вот и обошлось. А сейчас…

– Может, еще и не будет ничего, – утешал мальчика Яша. – Может, городовой и не слышал. И не видел никто, наверное! А эти двое уж точно в полицию жаловаться не побегут – авось обойдется. Вы… ты то есть, лучше думай, что нам дальше делать? Меня им не найти, а вот тебе как быть? В полицию – нельзя, там живо примутся расспрашивать – и что вы им скажете? В ваш двор эти негодяи, конечно, не сунутся, а вот из дома пока лучше не высовываться.

Часы в гостиной Семеновых пробили семь раз. Николка уже полчаса как сидел за столом и таращился в экран ноутбука. Он никак не мог сосредоточиться на тексте, хотя книга – роман «Хождение по мукам», действие которого происходило в начале двадцатого века, – была по-настоящему захватывающей. Автором значился Толстой – Николка поначалу решил, что это тот писатель, что лет десять назад написал скандально известный роман «Анна Каренина». Сам Николка, разумеется, не читал этой книги, безоговорочно записанной в категорию «неподходящих для детей», но имя запомнил. Оказалось, что автор романа, чьи строки чернели сейчас на мониторе, – однофамилец, а может, даже и потомок, родственник графа Толстого.

Николка со вздохом свернул окошко с текстом. Настроение было – хуже некуда. Яша ушел около часа назад, взяв с него обещание не соваться на улицу. Как назло, кузина Маринка была дома – после того как девочка стала свидетельницей стычки с Кувшиновым, мальчик избегал ее общества; мало ли что придет в голову взбалмошной барышне? А потому электронику мальчик предпочитал держать не в своей комнате, а на квартире друзей, благо Олег Иванович оставил ему ключ. Здесь Николка был избавлен от досужего любопытства домашних и мог без помех наверстывать упущенное. За те сумасшедшие полтора месяца, что прошли с момента появления портала, у него нашлось время на что угодно, кроме одного: разузнать о том, что ждет Россию, да и весь мир, в те сто двадцать восемь лет, что разделяли 1886 и 2014 годы. Нет, конечно, кое-что он выяснил – в основном из случайных рассказов Вани. И вот теперь, пока Семеновых в Москве нет, у Николки наконец есть время, чтобы познакомиться с грядущей историей. Но с чтением не клеилось, голова была забита куда более насущными делами.

Увы, Яша оказался прав – Николка сам убедился, что дом Овчинниковых взят под наблюдение. И это, конечно, сделано по приказу бельгийского авантюриста с неприятным именем Ван дер Стрейкер. Николка, вслед за Яшей, имел все основания думать, что бельгиец имеет самое прямое отношение к исчезновению первого владельца коптских четок – того ученого, который нашел (а может, и сам открыл?) портал в будущее. И раз так – где уверенность, что зловещий бельгиец не знает о проходе во времени? Да скорее всего, знает – иначе зачем ему так упорно шпионить за домом?

И, как назло, не с кем было посоветоваться! Яша не знал о волшебных четках; друзья из будущего плыли на пароходе по Черному морю. А предпринять что-то нужно, притом в самое ближайшее время! Николка понимал, что время работает на бельгийца: пока мальчик сидит на квартире Семеновых и гадает, иноземный злодей наверняка строит новые козни. Николка задумчиво пощелкал клавишами выключенного ноутбука – и вдруг хлопнул себя ладошкой по лбу.

Ну конечно! Как можно было забыть?! Доктор Каретников! Человек, спасший его от болезни, – и единственный, кто знает о портале! Недаром Олег Иванович посоветовал в самом крайнем случае обратиться к доктору. А что это, если не «самый крайний случай»?

Николка почувствовал громадное облегчение – он не один, есть с кем посоветоваться, а значит – положение не столь уж и безнадежно. Есть, правда, препятствие – доктор в будущем, по ту сторону портала…

Мальчик вытащил из ящика стола мобильник. Нажал кнопку – приборчик пискнул, включаясь; по экрану пробежал логотип сотового оператора, мигнул значок «сеть не найдена». Николка нажал другую кнопку, с зеленой трубочкой – в квадратном окошечке высветился длинный номер.

«В памяти аппарата только один телефон, – говорил Олег Иванович. – Это мобильник Макара; ну, доктора Каретникова. Если что – выходи на связь в любое время дня и ночи, он поможет. Только запомни: прошел через портал – и СРАЗУ, ни на шаг не отходя от дома, звони! Изложишь все как есть, а потом – делай то, что скажет Макар, слово в слово. Телефона на той стороне не выключай ни на минуту, он тебя найдет и поможет, что бы ни случилось».

Олег Иванович говорил – «в любое время дня и ночи», – но уходить из дома в такое время страсть как не хотелось. Мало ли, сколько времени придется провести там, в будущем? Он и так засиделся у Семеновых, тетя Оля, наверное, волнуется… Нет, лучше отложить визит в будущее на завтра. За ночь, надо надеяться, ничего страшного не случится, да и завтра соваться на улицу не придется – в портал можно войти прямо со двора.

Приняв решение, мальчик почувствовал, что у него словно гора с плеч свалилась. Сунув мобильник в карман, Николка опустил крышку ноутбука и торопливо покинул квартиру.

Глава 5

Техника будущего еще ни разу не подводила Николку. За время недолгого знакомства с этими волшебными приспособлениями мальчик привык, что они всегда работают как надо, – если, конечно, делать все правильно и нажимать нужные кнопки. Всегда!

Вот и на этот раз – выйдя из портала, мальчик в точности выполнил указание Олега Ивановича: не медля ни единой лишней секунды, он достал мобильный телефон. Черная коробочка мигнула экраном, высветила вожделенный номер доктора… и погасла. Николка не поверил своим глазам, заученно нажал кнопку с красной телефонной трубкой… телефон опять мигнул, пискнул, экран загорелся, но вместо привычного логотипа сотового оператора на нем появилось «зарядите аккумулятор». Мальчик трижды повторил эту операцию – напрасно. Телефон с унылой безнадежностью выдавал одну и ту же рекомендацию, а в последний раз не сделал даже этого – погас, едва мигнув экраном.

Оставалось… что? Вернуться? И сидеть сычом, ожидая, когда зловредный Стрейкер придумает, как выкурить его из дома? Или попросить помощи у дяди – и выдать тщательно охраняемую тайну? Подвести друзей, которые уехали на край света, доверившись ему, Николке? Немыслимо. Мальчик вспотел, руки его дрожали – а проклятый аппарат по-прежнему не подавал признаков жизни!

Но ведь можно попросить у кого-нибудь помощи, сообразил Николка. Вот как раз навстречу шагает господин в странной пятнистой, явно военной форме. Даже при погонах – тоже зеленого цвета. Правда, без сабли, но подобная мелочь не могла смутить попавшего в переплет мальчика:

– Господин офицер! Простите великодушно, вы мне не поможете?

Майор остановился:

– Что у вас стряслось, молодой человек? Обидел кто?

– Да нет, вот… не работает, а очень нужно позвонить. Не посмотрите, в чем дело?

Офицер взял у подростка простенький «Самсунг» и попытался его включить. С известным уже результатом.

– Э-э-э, парень, да у тебя батарея сдохла, – сказал офицер. – Надо вовремя на зарядку ставить.

Но, увидев, как понурился мальчик, смилостивился и достал свой мобильник.

– Что, очень позвонить надо? Давай, говори номер, сейчас сделаем…

– Номер? – Николка с ужасом понял, что не удосужился запомнить телефон Каретникова. – Там, кажется, сначала восьмерка… потом четыре… или пять?

Майор развел руками:

– Ну, брат, тогда я тебе помочь не могу. Раз номера не знаешь – беги домой, втыкай в зарядку. – И, ободряюще похлопав мальчугана по плечу, отправился по своим делам. Николка уныло проводил его взглядом и вдруг встрепенулся.

Как он мог забыть? «Зарядка»! Плоская коробочка с радужной зеркальной панелью, пристроенная на самом солнце, – он же сам каждый день подключал плоский ящичек ноутбука! Может, от нее и телефон получится зарядить? Назад, в портал – и срочно испробовать!

Отсутствие навыка в обращении с электроникой сыграло с Николкой злую шутку: мобильный телефон, включенный с вечера, всю ночь старательно искал сеть – и к утру окончательно разрядился. Нет, Олег Иванович, конечно, оставил Николке «родную» самсунговскую зарядку, – но не удосужился объяснить, как вынимать из нее снабженный USB-разъемом шнур и подключать его в гнездо эппловской «солнечной» панели. Для жителя двадцать первого века подобные операции настолько естественны и очевидны, что ни Олегу Ивановичу, ни его сыну и в голову не могло прийти что-то специально разъяснять.

И вот результат – плоская гребенка с магнитиком, с помощью которой «Мак-Эйр» подключался к «солнечной» батарее, никак не влезала в разъем телефона. А куда всунуть вилку телефонной зарядки, Николка так и не отыскал, хотя и тщательнейшим образом осмотрел оба устройства. Потратив на эти манипуляции полчаса, мальчик сдался – и теперь в полнейшем отчаянии сидел у окна во двор. К тем, что выходили на улицу, он подходить боялся – а вдруг за домом уже наблюдают?

Но отчаиваться Николка не собирался. Для начала он стал припоминать свои путешествия в будущее – шаг за шагом, старательно выискивая в памяти все, что было так или иначе связано с мобильными телефонами. Вот они с Ваней и его отцом в огромном торговом центре… вот Олег Иванович выбирает для Николки модель и спрашивает, хорошо ли он различает значки на кнопках… вот Ваня зовет продавца в смешной ярко-желтой кепочке с синими буквами и крошечным российским флажком… есть! В нескольких шагах от дома на Гороховской – то есть на улице Казакова, как ее называют в будущем, – располагается лавочка с такой же вывеской, как и на той, где они покупали Николкин телефон! А что, если обратиться за помощью к приказчику? Может, он оживит непослушное устройство? Николка, если потребуется, заплатит – Олег Иванович оставил мальчику изрядную сумму в деньгах, имеющих хождение в будущем. Николка не знал, сколько это может стоить, – но ведь не дороже самого телефона! Сколько он там стоил? Три тысячи, кажется? Мальчик принялся отсчитывать непривычные купюры, как вдруг…

– Николя! Куда ты запропал, malheureux garcon?[10] – Голос Ольги Георгиевны оторвал Николку от размышлений. – Сколько можно тебя разыскивать? Иди домой скорее, обедать пора!

И надо же было ему устроиться на подоконнике! И теперь – вместо того чтобы приводить план в действие, придется тащиться домой хлебать Марьянин борщ с пирожками. А на десерт – слушать о том, как через неделю они переселятся на дачу, а там и Николку отправят к отцу, в Севастополь, залечивать на южном солнышке последствия его недавней пневмонии. Но спорить с тетей было заведомо бессмысленно – Ольга Георгиевна все равно настоит на своем. Николка нехотя поплелся домой. Ну ничего, пару часиков придется потерпеть, а там – у тети наверняка найдутся какие-то дела, и он без помех сделает все, что задумал.

– У вас какие-то затруднения, юноша?

Николка обернулся. Перед ним стояла высокая миловидная блондинка, одетая по меркам будущего (мальчик уже начал привыкать к здешним нарядам) достаточно консервативно: легкая блуза с кружевами, юбка, не настолько длинная, чтобы ее сочли приличной в 1886 году, но все же прикрывающая колени, и коротенький жакет. Серые глаза незнакомки смотрели на мальчика участливо и заинтересованно.

– Нет… видите ли, мадмуазель, я… вы не знаете, где здесь можно зарядить вот такой аппарат? Мне очень нужно позвонить, только номер в памяти, а он… – И мальчик протянул девушке «Самсунг».

Та, лишь мельком взглянув на мобильник, кивнула:

– Вам повезло, молодой человек. У меня дома есть зарядка, подходящая к вашему аппарату. Я живу здесь, в двух шагах. Если хотите – зайдем, а пока будет заряжаться, я вас чаем напою. Согласны?

Еще бы Николка не был согласен! Сбивчиво поблагодарив спасительницу, он последовал за ней, за угол, и дальше – через проходные дворы, смутно знакомые в его веке, но неузнаваемо чужие. Девушка шла, быстро говоря что-то в серебристую коробочку своего телефона. Николка уловил только обрывки фраз, но ничегошеньки не понял:

– Да, Вить… «Самсунг», Джи-Ти-Эс 55–10. А как хочешь. Да, минут через пять. Что? Наш гость? Пусть пока присмотрится, а там видно будет.

Войдя в третий по счету двор, незнакомка свернула к подъезду.

– Ну вот, юноша, мы и пришли! Кстати, простите, я не представилась – Ольга Смольская, студентка. Живу вот в этом доме, на втором этаже, вместе с братом. Он, кстати, сейчас дома, я вас познакомлю. – И барышня сделала Николке приглашающий жест. – У нас вообще часто бывают гости, так что заходите, не стесняйтесь. Ну, что же вы замерли? Смелее!

Николка, не подозревая подвоха, вошел в подъезд, и вслед за девицей – Ольгой, кажется? – поднялся на второй этаж.

В квартире кроме брата приветливой барышни оказался еще один молодой человек. Он представился Виктором, студентом Технологического университета. Взяв у Николки мобильник, Виктор повертел аппаратик, ковырнул ногтем, открывая сбоку крохотную крышечку, и, буркнув «ща сделаем», унес в соседнюю комнату. Вскоре оттуда раздался треск клавиш и пиканье – Николка уже научился распознавать эти звуки электронной эпохи. Ольга, спешно переключившаяся на роль хозяйки дома, усадила гостя за стол и налила чаю. Чай был непривычным – с резким фруктовым запахом и столь же резким вкусом. К нему подали крошечные рогалики (девушка назвала их на французский манер – «круассаны»). Но не успел мальчик прожевать первый рогалик, как дверь в соседнюю комнату отворилась. Николка обернулся – и обмер.

В дверях стоял лейтенант Никонов.

– Я пока не очень разбираюсь во всем этом – сам понимаешь, я здесь всего несколько дней, не так много успел узнать.

Николка кивнул. Он уже успел привыкнуть, что время в будущем порой течет вдесятеро медленнее. И не удивился, что для Никонова после его бегства от Олега Ивановича прошло всего несколько дней, в то время как для самого Николки – почти месяц.

– Ну вот, – продолжал тем временем лейтенант. – Удалось устроить так, что мы смогли наблюдать улицу перед твоим домом через устройства, которые стоят здесь на улицах; с их помощью полиция присматривает за порядком. А дальше, как здесь говорят, «дело техники». Мы все, по очереди, сидели за этими устройствами, а я еще и просматривал записи, сделанные без меня, – искал знакомые лица. И вот совсем недавно нам повезло: я как раз был возле… как это… – поморщился лейтенант, – монитора; наступила наша с Ольгой очередь следить за камерой. И вдруг вижу тебя: как ты стоишь на улице, делаешь что-то с телефоном, а потом – обращаешься к военному. И опять исчезаешь! Ольга кинулась к дому – на случай, если ты снова появишься. А мы с ребятами, – и Никонов кивнул на двух молодых людей, сидящих на диване, – остались у экрана – ждать, не объявишься ли ты снова. И, как видишь, дождались.

– Значит, они вам помогают? – мальчик кивнул на молодых людей. – И вы все им рассказали? И барышня эта… Ольга, да?.. Тоже все знает?

– А как же иначе? – удивился Никонов. – Если бы не Оля с Романом, я бы наверняка попал здесь в какую-нибудь скверную историю. Вот, кстати, рекомендую – Виктор, большой мастер обращаться со всеми этими гальваническими приспособлениями.

Невысокий молодой человек в очках улыбнулся Николке, а лейтенант продолжил:

– Так что теперь вся моя надежда только на тебя. Оля и ее друзья… – И Никонов обернулся к давешней барышне; та встала за его спиной, положив руку лейтенанту на плечо. Никонов машинально накрыл ее ладонь своей. – Да, так вот: эти милые молодые люди выслушали мою невероятную историю и, представь себе, поверили. Мало того, помогли мне разыскать тебя. Но – увы, не в их силах отправить меня обратно, в одна тысяча восемьсот восемьдесят шестой год.

Николке было немного не по себе. Он уже понял, что угодил в ловушку, – но, как ни странно, совершенно не ощущал опасности. Никонов понравился мальчику сразу, как только они с лейтенантом познакомились, да и дальнейшие встречи лишь укрепили Николку в добром отношении к моряку. Сказались детские годы, проведенные в Севастополе; в их доме постоянно бывали такие же, как Никонов, флотские офицеры – с кортиками, неизменно вежливые, остроумные и блестящие.

Ольга тем временем вновь принялась накрывать на стол; разговор продолжился за чаем. Николка с любопытством разглядывал собеседников: вот, скажем, Ольга – та девушка, что привела его сюда. Николка уже знал, что это она первой познакомилась с Никоновым и первой услышала его удивительную историю. Николка успел уже заметить, что девушка все время старалась держаться возле лейтенанта; тот отвечал ей весьма теплыми взглядами.

Виктор, специалист по технике, – типичный студент, которому впору спорить о политике во дворе дома Овчинниковых да бегать на лекции в Техническое училище. Кстати, оказалось, что Виктор учится именно в этом учебном заведении, – правда, называлось оно теперь иначе, в честь какого-то Баумана[11].

Роман, брат Ольги, – невысокий крепкий молодой человек, эдакий живчик. И чем-то очень похож на свою красавицу-сестру. Роман почти не принимал участия в разговоре; Николка отметил только очень коротко стриженные волосы и непривычную тельняшку – без рукавов, в бело-голубую полоску. Может, он тоже моряк?

Ждали еще одного – некоего Геннадия. По словам Никонова и его друзей, выходило, что этот молодой человек как раз и придумал, как выследить Николку. Когда мальчик в первый раз возник на экране монитора, Геннадий был в отъезде; ему тотчас же позвонили и вот теперь – ждали с минуты на минуту.

Николка прихлебывал чай, заедал круассанами и слушал лейтенанта. А тот рассказывал, как был потрясен, осознав, где (вернее, когда) оказался, пройдя с Олегом Ивановичем через портал; о случайной уличной стычке, закончившейся знакомством с Ольгой и ее братом, и об их друзьях-студентах, согласившихся помочь невольному гостю из прошлого.

– Вот так все и случилось, – закончил рассказ лейтенант. – Так что допивай чай – и покажем молодым людям наше с тобой время. Согласись, они это заслужили, не так ли?

Николка замялся:

– Ну… вообще-то я обещал Олегу Ивановичу никому не говорить о портале…

– Так ты никому и не говорил, – успокоил мальчика Никонов. – Ты ни в чем не виноват; они ведь узнали об этом от меня, не так ли? Скорее уж это Олег Иванович должен винить себя и свой опрометчивый поступок. Что за беспардонность – давить на собеседника, да еще таким вот образом? Что, нельзя было поговорить по-хорошему? Уверен, мы прекрасно смогли бы понять друг друга…

Николка пожал плечами. Ему и самому было неприятно вспоминать об этом эпизоде. Когда Ваня рассказал ему о происшествии с Никоновым, мальчик, помнится, был удивлен – зачем Олег Иваныч обошелся с симпатичным лейтенантом так жестко? Конечно, неприятно, что тот проник в их тайну, – но что уж поделать, раз так получилось? Надо было все по-хорошему объяснить; может быть, даже сделать офицера своим союзником. В конце концов, доктор Каретников ведь тоже узнал обо всем случайно – и тем не менее не отказал в помощи? Кстати, о докторе…

– А как там мой телефон? – спросил Николка. – Зарядился? А то, понимаете, мне надо срочно звонить докт… одному человеку. Я обещал.

– Да, конечно, сейчас… – Виктор встал из-за стола и пошел в соседнюю комнату. – Только уж извини, память сбросилась, – сказал он, выкладывая на стол многострадальный приборчик. – Это из-за того, что ты включил аппарат разряженным. Не беда, главное – работает. Вот, набирай…

Николка схватил аппаратик, нажал кнопочку – и беспомощно уставился на экран. Номера Каретникова не было.

– Как же быть? – растерянно произнес мальчик. – Я на память не помню…

– Ну, извини, друг, – развел руками Виктор. – Тут я бессилен – раз сдохло, значит, сдохло, поздно пить боржоми…

Не будь Николка так занят своим горем, от его глаз не укрылся бы быстрый обмен взглядами между его новыми знакомыми – недоуменно-вопросительный Романа и хитровато-уверенный Ольги. Но мальчику было не до того. Планы с треском рушились: мало того что с доктором теперь связаться не получится, так еще и портал… как там говорит Ваня? – да, «засвечен». А ведь зловредный Ван дер Стрейкер никуда не делся, и с этим тоже срочно надо что-то делать…

Никонов заметил растерянность мальчика.

– Молодой человек… – Лейтенант откашлялся. – Я понимаю, это, скорее всего, не мое дело, но… ваши друзья – они что, уехали куда-то? Чего такого у вас стряслось, что вы срочно кинулись в будущее? Они же наверняка предупредили вас не делать этого, верно? Возможно, у вас неприятности и срочно нужна помощь?

Николка уныло кивнул:

– Да, господин офицер. Вы понимаете, господин Семенов с сыном и правда уехали, надолго. А тут без них такое дело приключилось…

Глава 6

Из путевых записок О. И. Семенова

Поздно вечером наш пароход прошел Босфор и стал на рейд. Погода выдалась облачная, сыро, так что мы лишены удовольствия наблюдать панораму Стамбула с моря. Это тем более обидно, что мы хотели сравнить этот вид с тем, что доводилось узреть в двадцать первом веке. Иван специально прихватил снимки, сделанные во время нашей поездки в Стамбул два года назад – в далеком будущем. Мы собирались нанять лодочника и сделать фотографии с тех самых точек – но, увы, погода неумолимо внесла коррективы в наши планы.

В Константинополе – все русские называют Стамбул только так и нам стоит немалых трудов случайно не ошибиться. В Константинополе пароход стоял два дня. За это время мы немало успели осмотреть; паломники, в отличие от нас, предпочитали христианские «достопримечательности». Экскурсоводами им служили здешние монахи; мы же отправились на берег вдвоем, подрядив местного «гида». Об этом надо рассказать отдельно. Стамбульские гиды – публика особая, настырная, наглая, агрессивная. Стоило понять, что кто-то нуждается в их услугах, – гиды чуть не рвут будущего клиента на части, оспаривая, кому из них достанется работа. Устраивают настоящее побоище – проклинают друг друга на всех языках, которые только слыхал Стамбул, рвут манишки и волосы из жидких (или, наоборот, окладистых) бороденок, воинственно размахивают тросточками, только что не пинаются.

Мы с Ваней понаблюдали за этим балаганом, а потом, демонстративно проигнорировав победителя, выбрали гида поспокойнее – и с ним отправились в город.

Первым, самым сильным впечатлением стали огромные своры бродячих собак – эта деталь знакома любому, кто читал описания Стамбула девятнадцатого века. Но, боже мой, как жутко они выглядят в действительности!

Памятники древности, которые еще не успели выветриться из нашей туристической памяти, выглядят угнетающе: высокие византийские стены давно истаяли, подобно ледяному городку весной; кое-где еще торчат, словно гнилые зубы, остатки башен. Ворота давно заложены, в отдельных местах еще стоят стены в два ряда. Вдоль них, в сухом рву, повсюду разбиты огороды.

На другой день вечером пароход снялся с якоря, и на следующее утро мы уже были в Дарданеллах. Архипелаг тоже не порадовал нас летним солнцем – погода стояла тихая, но сырая и промозглая. То и дело накрапывал дождь. Я от нечего делать прогуливался по мостику и недовольно поглядывал на острова архипелага. Где оно, синее небо и восхитительные фиолетовые острова, вырастающие из морской дали? Вокруг все было серым и холодным, живо напоминая об осени на Балтике. Казалось – вот-вот в туманном мареве проявятся глыбы фортов Кронштадта и унылые калоши землечерпалок, пыхтящих на фарватере…

Так что в архипелаге свободного времени у нас хватало; делать было решительно нечего, смотреть не на что. Суета и благолепие паломников нам порядком поднадоели, а потому приходилось убивать время: мы изучали карты Сирии (и закупленные в Одессе, и те, что были закачаны на планшет) и перебирали снаряжение.

Об этом, пожалуй, расскажу детальнее. Отправляясь на Ближний Восток, мы запаслись солидным арсеналом; за неделю до отъезда я навестил оружейный магазин и приобрел новейшую французскую винтовку системы Лебеля – она только в этом году была принята на вооружение во Франции. Коммерческий образец заметно короче армейского – почти карабин – и отличается дорогим ореховым ложем. Солидный, полный чувства собственного достоинства приказчик долго распространялся о специальном «целевом», штучном исполнении оружия. Я ему поверил – еще бы, за такие-то деньги! Стоила винтовка около ста восьмидесяти рублей; еще в десять рублей обошлись кое-какие доработки. Я решил оснастить приобретение «телескопом» (так здесь называют оптический прицел); однако здешние системы, которые продемонстрировал приказчик, меня категорически не устроили.

При оружейном магазине имелась небольшая мастерская, где по желанию клиента мастер может подогнать купленное оружие; делали там и мелкий ремонт. Так что на следующий день я вновь зашел в магазин господина Биткова и попросил установить на «лебель» зубчатую планку Вивера, доставленную из двадцать первого века. Мастер с огромным любопытством оглядел диковину и осведомился, под какой телескоп предстоит приспособить сие устройство. Пришлось выложить и «телескоп» – дорогущий оптический прицел «Сваровски» с регулируемой кратностью и азотным заполнением. Мастер долго вертел его в руках, а потом, пробормотав что-то типа «аглицкая работа», взялся за дело. Заказ доставили на Гороховскую на следующее утро; мы с Иваном специально ездили на стрельбище Московского охотничьего общества, опробовали новинку и остались вполне довольны. Теперь в нашем распоряжении имелось точное, мощное и скорострельное оружие: таким вот винтовкам предстояло, с некоторыми доработками, прослужить еще полвека и принять участие в обеих мировых войнах. Несколько портило впечатление отсутствие предохранителя и мешкотное снаряжение магазина, но все же восемь патронов плюс один в патроннике и еще один на лотке – серьезный аргумент по сравнению с распространенными здесь однозарядными винтовками Бердана, Гра или Шнайдера.

Кроме винтовки, ставшей в одночасье снайперской, в арсенал вошел офицерский «веблей». Ваня потребовал специально для него прихватить из будущего помповый дробовик; но, здраво рассудив, я решил поумерить аппетиты сына и приобрел там же, на Никольской, двустволку-горизонталку убойного 10-го калибра. В мастерской ружью совершили «обрезание», превратив покупку в классическую сицилийскую лупару[12]. Оружие укомплектовали сотней патронов с картечью и полусотней с пулями, так что теперь Иван был достаточно грозно вооружен.

Мы, конечно, надеялись, что пускать в ход этот арсенал не придется, однако положение белых путешественников в диких странах обязывало. Иван заодно прихватил из двадцать первого века ружейные чехлы, тактические фонари и прочее необходимое снаряжение. Я пытался протестовать, но недолго – уж больно тяжелой и неудобной оказалась местная амуниция. В любом случае современная, на липучках, универсальная тактическая кобура оказалась куда практичнее прилагавшегося к револьверу кожаного чудовища в полкило весом, тоже по какому-то недоразумению именуемого кобурой.

Пользуясь вынужденным бездельем, мы извлекли из кофра и почистили весь наш арсенал, а также прочую воинскую амуницию; я совсем было собрался упаковывать смертоносные игрушки обратно, как Ване пришла в голову мысль опробовать оружие в деле. Оказывается, он видел, как двое из пассажиров первого класса развлекались в компании второго помощника стрельбой по чайкам; а мы-то чем хуже?

Воистину благословенна наивность и непосредственность девятнадцатого века! Я представил, в какой приступ паники вогнала бы капитана какого-нибудь круизного лайнера просьба позволить опробовать на палубе снайперскую винтовку, револьвер и обрез двустволки! А этим – все нипочем: мало того что разрешение было получено тут же, так к нам приставили еще и матроса для услуг. Ему было велено отыскать для господ пассажиров с десяток порожних ящиков, которые и послужили мишенями. Ни о каких документах на оружие никто не заикнулся – с какой стати? Не хватало еще вмешиваться в приватные дела джентльмена, путешествующего по своим надобностям…

Стрельбы прошли вполне успешно; паломники взирали на нас с немым укором, но так ничего и не сказали – у богатых свои причуды.

Помнится, когда морское путешествие только начиналось, я изнывал от нетерпения – так хотелось скорее попасть на борт парохода и вкусить прелестей морского путешествия в стиле «Детей капитана Гранта». И впечатлений, надо признать, хватило – уже на третий день я, с разрешения одного из помощников капитана, взобрался на марс (так называется здоровенная платформа посредине мачты). Узрев это безобразие, отец скакал по палубе, грозно орал и грозил репрессиями; помощник добродушно похохатывал и втолковывал ему: «Ничего, пуцай малцик порезвица, ему от этого польза будет». Экипаж судна – вообще отдельная сага: сплошь греки, уроженцы Одессы: смуглые, бородатые, неизменно веселые, они приводили отца в восторг своим неповторимым говором. Он то и дело поминал «Гамбринус», рассказы Бунина (каюсь, не читал) и все просил сфотографировать его с мореходами; таких кадров я нащелкал несчетное множество. В итоге разрешение сидеть на марсе было получено (при условии хорошей погоды и слабой качки), и я проводил там долгие часы. Наверх не долетали кухонные и прочие запахи, распространяемые толпой паломников, не были слышны визгливые молитвы и причитания. К концу второго дня я карабкался по вантам (это такие веревочные лестницы по бокам мачт) как заправский морской волк, взлетая на решетчатые площадки марсов чуть ли не быстрее привычных к этому занятию греков.

Матросы, посменно дежурившие на верхотуре, приняли меня как своего: хлопали по плечам, учили правильно называть корабельные снасти и угощали каменной твердости солеными галетами. А я в ответ делился с ними леденцами «Холлс», изрядный запас которых прихватил с собой в путешествие.

Я обнаглел настолько, что пристраивался здесь, между небом и палубой, с планшетом – и находил удовольствие в том, чтобы, лежа на раскачивающемся марсе, «листать» на экране читаные-перечитаные книги о путешествиях. В кои-то веки я добрался и до «Моби Дика»; отец давно и безуспешно пытался мне его подсунуть. Дома я не смог одолеть больше десятка страниц, а здесь книга пошла на «ура», и я часами валялся на решетчатом настиле и глотал страницу за страницей. Я в очередной раз согласился с отцом: да, некоторые книги непременно надо читать на бумаге: как же я жалел, что бессмертное творение Мелвилла досталось мне в электронном виде!

Кстати, о бумаге. Отец верен себе: каждый вечер он садится за крошечный столик в каюте и начинает писать в большую клеенчатую тетрадь, приобретенную для этой цели еще в Одессе. Он с самого начала заявил, что намерен, ради пущего вживания в образ, вести путевые заметки в стиле девятнадцатого века и теперь старательно выполняет этот зарок. Почерк у отца ужасный; отчаявшись разобрать что-то на первой странице, я предложил условно считать тетрадкой прихваченный с собой «Мак-Эйр» и вести заметки в «Ворде»; отец с негодованием отверг это рацпредложение. Ну ничего, посмотрим, надолго ли его хватит.

Так я и просидел все плавание на марсе – иногда, разнообразия ради, делая вылазки на мостик и в машинное отделение. Пассажиров туда пускали неохотно, но для меня и тут сделали исключение. Машинное отделение меня поразило – титаническое скольжение массивных механизмов, зеркальный блеск отполированной работой стали; облитые зеленым маслом шатуны, свист пара, мельтешение вертушек регуляторов Уатта, адские отсветы в кочегарке… Стимпанк, да и только! Все же большие машины имеют свою, особую магию, которая не сравнится ни с чем иным, не столь фундаментальным…

Но все хорошее когда-нибудь кончается; подошло к концу и это морское путешествие. Позади остались стоянка в Стамбуле, дождливое марево архипелага, пальба по ящикам, любезно предоставленным боцманом (я все плечо отбил, пытаясь приспособиться к отдаче лупары), и долгое странствие вдоль малоазиатского берега.

К Триполи пароход подошел утром; паломники, обитавшие в трюме, еще с ночи потащили наверх свои узлы и котомки. Палубная публика тоже закопошилась, выбираясь из-под одеял и наскоро перекусывая. Мы с отцом вышли на мостик еще в темноте – и поймали волшебный момент, когда темные силуэты Ливана на горизонте осветились первыми солнечными лучами. Я знал, что местные горы кое-где покрыты снегом; но, увидев зарозовевшие в утреннем солнце сияющие вершины, замер в восхищении. По палубе прокатился гул; паломники тот тут, то там опускались на колени и принимались петь молитвы. Один из них все суетился, перебегал от одной группки богомольцев к другой и повторял толпившимся у борта:

– Смотрите, смотрите, ведь это Ливанския горы!

Многие из русских первый раз в жизни увидели горы со снежными вершинами и потому удивлялись сильнее других; даже купцы, стоявшие с нами на мостике, не хотели верить, что это может быть снег. Но когда отец извлек бинокль и наши спутники рассмотрели на темном кряже снежные полосы – изумлению и восхищению не было конца. Многие благоговейно обнажали головы и крестились.

К семи утра пароход встал на рейде. Не успели застопорить машины, как нас окружили арабские лодчонки; матросы орали с борта, предостерегая лодочников, но это не оказывало ровно никакого действия. Сирийцы демонстрировали поразительную ловкость – на волне, на быстром ходу фелюк эти камикадзе перепрыгивали с одной лодчонки на другую, чудом сохраняя равновесие. Ору и гаму было – хоть святых выноси. Иные карабкались по борту парохода на палубу, чтобы предложить паломникам перевезти их в Эль-Мину, порт Триполи.

Глава 7

В который раз уже Яша спрашивал себя – как его угораздило влезть в эту историю? Да, завлекательно. Да, загадок ничуть не меньше, чем в книжонках про сыщиков, напечатанных на желтой дешевой бумаге, – когда-то Яша зачитывался ими взахлеб. Ну так и что с того? Зато дело это становилось опасным – и чем дальше, тем больше. Первым звоночком стала стычка в швейцарской при психиатрической лечебнице. А теперь вот еще и погоня, закончившаяся очередным загадочным эпизодом: юный Николка вновь продемонстрировал Яше нечто не вполне объяснимое. Молодой человек, разумеется, не преминул навестить проходной двор, где случился странный инцидент; к его удивлению, пропажа нашлась. Брошенный Николкой предмет закатился в угол двора, да еще и попал под пласт отставшей штукатурки, избегнув внимания и дворника и вездесущих мальчишек.

Находка представляла собой жестяной цилиндрик черного цвета; бока его были испещрены надписями латиницей и какими-то значками. Яша разобрал знакомое слово «Pepper». От цилиндрика и правда пахло едким перцем – когда Яков, изучая находку, нажал на черную, сделанную из непонятного материала, крышечку, цилиндрик еле слышно зашипел и тут же замолк; Яша почувствовал легкое жжение в глазах и першение в горле. Молодой человек закашлялся, но добычи не бросил – наоборот, старательно завернул в грязноватый носовой платок и запихнул в карман. Кое-что, во всяком случае, прояснилось: в цилиндрике было что-то вроде очень тонкого перцового порошка; при нажатии на крышку содержимое вылетало наружу. Яша видел, как подобным образом действуют распылители кельнской воды у модных цирюльников, из числа тех, что держат заведения на центральных улицах. Что ж, по крайней мере, одна загадка разрешилась – теперь Яша знал, как Николка сумел расправиться и с гимназическими хулиганами, и с посланцами Ван дер Стрейкера.

Впрочем, опасность, угрожавшая лично Яше, от этого меньше не становилась – может, у Николки и имелся запас хитрых цилиндриков, но поделиться ими с товарищем он пока не спешил. Так что, собираясь на Гороховскую, Яков принял некоторые меры предосторожности – в его рукаве пряталась свинцовая гирька, прицепленная к короткой кожаной петле, надетой на запястье. Гирьку эту он по случаю приобрел у одного лабазного сидельца и с тех пор часто упражнялся, разнося в щепки дощатые ящики и старые, рассохшиеся бочонки. Но употреблять свинчатку против всамделишнего противника Яше пока не доводилось. А вот теперь – как бы не пришлось пускать импровизированный кистень в ход…

Но, несмотря ни на что, Яша не собирался бросать расследования. Слишком уж радужные перспективы открывались теперь перед выходцем из задрипанного еврейского местечка, что в пяти верстах от Винницы. Детство Яши прошло в грязноватом, тесном, провонявшем луком домишке отца-сапожника; на острого умом мальчугана обратил внимание ребе и присоветовал отдать Яшу в хейдер.

Но Яша не оправдал ожиданий меламеда; мальчика не увлекло изучение хумаша[13] и талмудических премудростей. В одиннадцать лет с помощью дальнего родственника, державшего на винницком базаре мясную лавку, Яков поступил в гимназию и проучился там целых два года. Потом добросердечный мясник умер, платить за обучение стало некому – семья Якова и без того едва сводила концы с концами, так что его ожидала незавидная участь подмастерья у соседа-часовщика. Там Яша провел еще год, остро завидуя бывшим одноклассникам, продолжавшим бегать в гимназию.

Мальчик ни на минуту не оставлял мечты вернуться к учебе или хотя бы сдать за курс гимназии экстерном. Осуществить эти планы помог спившийся преподаватель математики Винницкого реального училища, поляк и вольнодумец Станислав Крановский. Он дал Яше кое-какие учебники и помогал в свободное время овладевать науками.

И тут судьба вновь улыбнулась Яше – сосед-часовщик по возрасту отошел от дел и продал мастерскую; мальчика же порекомендовал общему родственнику, Натану Ройзману, державшему часовую лавку не где-нибудь в Кологриве, а в самой Москве! Ройзман принял винницкого племянника с неохотой, но скоро переменил мнение – молодой человек выказывал живость ума, редкую исполнительность и, главное, недюжинные таланты по части деликатных поручений. Так что Якова не обременяли часовым делом – хватало занятий в областях, требующих его «особых» способностей. За время жительства в Москве он успел составить себе некоторую репутацию; соплеменники Ройзмана все чаще и чаще обращались к старому часовщику с просьбой прислать Якова разобраться с каким-нибудь заковыристым поручением, оказавшимся не по зубам их собственным приказчикам. Яша охотно брался за такие дела, собирая понемногу деньги на будущую учебу в университете; в том, что ему по силам сдать весь курс экстерном, молодой человек не сомневался. И вот теперь – служба у Олега Ивановича, возможность разом решить вопрос с оплатой учебы, а в качестве довеска – разобраться в загадочной и опасной истории пропавшего доцента Евсеина и зловещего бельгийца.

Яков неспешно зашел во двор дома Овчинниковых. Как ни странно, сегодня слежки не было – видимо, противник зализывал раны после вчерашнего поражения. А может, нашли себе дела поважнее? Яков, конечно, не верил, что зловредный иностранец вот так, запросто отступит, однако факт оставался фактом: сегодня шпиков не было.

Не застав Николку (ведь договаривались же, что будет сидеть дома!), Яша устроился на лавочке в тенечке и уже приготовился к долгому ожиданию, как вдруг во дворе сделалось людно.

И на этот раз Яша пропустил момент, когда у стены за его спиной будто ниоткуда возникли люди. Молодой человек точно знал, что им неоткуда было там взяться. Он давно изучил двор вдоль и поперек, пытаясь найти хоть какое-то объяснение загадочным исчезновениям Олега Ивановича и остальных; а таких исчезновений и появлений на глазах Якова приключилось уже с полдюжины. Вот и сейчас – неизвестно откуда во дворе оказался Николка. Одет мальчик был весьма необычно – без обязательной гимназической фуражки, в курточке странного покроя, которую как раз и стаскивал с себя в тот момент, когда Яша обернулся. Да ведь разве в одной курточке дело! С Николкой было еще четверо, и одного из них Яша сразу же узнал. Это был не кто иной, как пропавший моряк! Яше было известно, что родственники Никонова места себе не находят, переживая за лейтенанта, – троюродная сестра Никонова Варенька Русакова, та самая, что была вместе с Семеновыми и Овчинниковыми на достопамятном велогулянье в Петровском парке, не раз бывала в доме на Гороховской. Глаза у барышни всякий раз были красными – видно было, что она убивается о сгинувшем лейтенанте; да и подруга ее, Марина, кузина Николки, была невесела.

Яша точно знал – последним, кто видел Никонова, был он сам и, разумеется, Олег Иванович. Яша прекрасно помнил, как оба мужчины исчезли из виду – вот здесь, в этом самом дворе. И он, Яков, в очередной раз прозевал момент исчезновения…

А теперь, значит, лейтенант нашелся? И не один – его сопровождали трое, два молодых человека и барышня. Причем барышню Никонов как бы невзначай поддерживал под локоток; та мило щебетала и с любопытством озиралась по сторонам.

Одеты эти трое были весьма необычно. Например, наряд спутницы лейтенанта иначе как непристойным назвать было невозможно. На барышне была неприлично короткая юбка, а также блузка – из ткани столь легкой, что она, казалось, просвечивала, открывая взору многое из прелестей незнакомки. Яша аж поперхнулся: в таком вольном наряде не рискнули бы выйти на улицу даже желтобилетные девицы, промышлявшие по вечерам на Цветном бульваре. Но ни лейтенант, ни идущий рядом Николка, ни мрачный, высокий молодой человек в странного покроя сюртуке, вышагивающий за ними следом, не обращали на вольный наряд девицы никакого внимания.

Сзади послышался стук и какое-то сдавленное сипение. Яша обернулся – посреди двора стоял дворник Фомич и таращился на пришельцев. Даже метлу уронил – настолько обалдел от невиданного зрелища. Николка тут же подскочил к Фомичу и, схватив его за рукав, принялся что-то втолковывать; дворник только кивал как заведенный, не сводя взгляда с прельстительной девицы. Потом поднял свой инвентарь и побрел к дворницкой, то и дело озираясь на гостей – а ну как бросятся на спину или сотворят еще чего похуже? Николка же вернулся к своим спутникам; Яшу он вроде бы и не заметил.

– Пан гимназист, – не выдержал молодой человек. – Кто это… э-э-э… может, вам помочь чем? А то я подумал…

Николка обернулся. Он явно был раздосадован.

– Знаешь, Яш… ты прости, у меня гости, сейчас недосуг. Может, потом зайдешь?

– Ну почему же – недосуг? – вмешался неожиданно нашедшийся лейтенант. – Молодой человек, кажется, помощник господина Семенова? Я не ошибся?

Яков торопливо кивнул.

– Тогда, может быть, вы не откажете и мне в некотором содействии? – продолжал Никонов. – Видите ли, мои друзья только что прибыли в Москву и… как бы это сказать… одеты несколько не по моде. Я намерен посетить несколько магазинов готового платья, однако одному мне будет несколько неудобно. Могу я на вас рассчитывать?

Яша с готовностью закивал. Девица с интересом посмотрела на Никонова – в ее глазах так и читался вопрос: «Ну-ка, милый мой, что ты там затеял?»

– Но как же… – растерялся Николка. – А впрочем, ладно, господин лейтенант. Пойдемте в квартиру к господину Семенову, у меня ключ есть. А ты, Яков, пока подожди во дворе, мы сейчас…

Скрипнула дверь, и гости затопали вверх по лестнице. А Яша, как и было велено, остался во дворе – гадать, что еще приготовила ему сыщицкая судьба…

Глава 8

Из путевых записок О. И. Семенова

Два дня в дороге вымотали нас совершенно. Палящая жара, непроницаемая завеса пыли, висящая над караваном паломников, псалмы, толчея на любой остановке. А уж ослы! Кажется, более зловредных созданий в мире не сыскать. Ослов мы наняли еще в Триполи, когда караван в Маалюлю только готовился к отправлению. Основная масса паломников собиралась идти пешком; для поклажи в складчину нанимали тарантасы на огромных колесах, запряженные ослами. Кто побогаче, искал ослов для езды верхом. Скорости такой способ передвижения не прибавлял; однако же давал возможность двигаться в некотором отдалении от основной группы, раньше нее прибывать к удобным местам для стоянок и, отдохнув, трогаться в путь, когда пешие паломники только-только подтягивались к месту вожделенного привала. Вместе с ослом здесь принято было брать проводника-мукари; обыкновенно это молодой человек лет двадцати, из местных арабов. Все мукари состоят, кажется, в родстве друг с другом. Любой из них знает с десяток слов по-русски; всякого русского мужчину они называют Иваном, женщину – Марией. Ваня поначалу дергался, когда любой встречный араб обращался к нему по имени, но потом привык и перестал обращать на это внимание.

Ослов решили нанять и братья купцы, а также несколько состоятельных паломников-старообрядцев. Узнав об этом, арабы пригнали множество животных. Все они были очень мелкие, с сильно потертыми боками, с кровавыми подтеками на шее. Я выбрал пару животных пободрее с виду, с более-менее сносной сбруей из веревок. Арабы кругом кричали, перебивая друг друга, пытались что-то непонятное втолковать.

Покупка состоялась; пора было садиться в седла. Паломники, из самых робких, взгромождались для этого на камень; Ваня, узрев сию картину, тут же иронично хмыкнул: «Сажальный камень», – и ловко вскочил на своего росинанта. Забрался и я; не успел еще освоиться в седле, как скотина рванулась в сторону и бросилась бежать со всех копыт. Я едва-едва удержался; арабы бежали сзади и кричали: «Хорош! Хорош!» Оказывается, осла нарочно кольнули шилом сзади, чтобы он проявил такую прыть.

Шило заменяло местным наездникам и шпоры, и хлыст, и прочие премудрости верховой езды; оттого шеи животных были в кровавых потеках – следах бесчисленных уколов шилом. Попытки обращаться с ослом как с нормальной лошадью к результату не привели. Подлая тварь то и дело норовила встать посреди пыльной дороги; на всякие попытки стронуть ее с места принималась хрипло орать. Пришлось скрепя сердце прибегать к шилу – этот язык серые скоты понимали.

Кое-кто из «верховых» паломников решился обзавестись бедуинским платьем удивительно простого покроя. Верхний плащ, или, по-арабски, аба – это две прямоугольные полки, пришитые к квадратному куску полосатой материи с боков и сверху. Ни рукавов, ни воротника, ни карманов, ни петель, ни пуговиц. Только верхние углы плаща не зашиты, чтобы в оставленные отверстия можно было просунуть руки. Штаны тоже своеобразного покроя. Сшивают два прямоугольных куска бумажной материи с боков и снизу, так что получается мешок, не глубокий, но очень широкий. Внизу по углам оставлены несшитые места для ступней, а верхний край мешка стягивается шнуром около талии. Головной убор, или куфия, опять-таки представляет собой простой квадратный платок, стянутый вокруг головы шерстяным жгутом. Только кумбаз (род халата или подрясника) кроится несколько в талию, с рукавами, с карманами и на подкладке. Кумбаз стягивают пестрым кушаком. На ноги обычно обувают красные сафьяновые туфли с выступающей по краям подошвой – для защиты ног на каменистой почве. Мы попробовали надеть туфли и признали, что для путешествия по местным дорогам эта обувь удивительно удобна.

Всю нашу немалую поклажу сложили в отдельный тарантас; цепочка этих неуклюжих экипажей следовала за ослиной кавалькадой, так что мы во всякое время не теряли своего имущества из виду. Нелишняя предосторожность: если назойливость местных арабов и уступает какому-то иному их качеству, то разве что вороватости.

К концу подошел второй день путешествия с караваном паломников. Мы с десятком спутников уже заняли пару хибар, выглядевших приличнее других, и устроились на ночлег; голова процессии пеших паломников только-только втягивалась в селение. Не желая оказаться в вечерней суете богомольцев, мы с Иваном решились прогуляться по окрестностям; двое из наших спутников-старообрядцев вызвались составить нам компанию. Каково же было наше удивление, когда за холмиком, на окраине селения обнаружились две палатки с английским флагом над ними. В стороне стояло несколько прекрасных лошадей и мулов. Около них суетливо хлопотали арабы. Два высоких англичанина с сигарами в зубах вышли из палатки; заметив подходящий караван, они на минуту скрылись и опять вышли с фотографическим аппаратом.

Мы подошли к ним и заговорили. Англичане, услышав звуки родного языка, поначалу смотрели на нас несколько недоуменно; но, стоило нам представиться американцами, живущими в России, как лед отчуждения был сломан. Англичане оказались туристами: они передвигались большой кавалькадой, на прекрасных лошадях, в сопровождении почтенной дамы в маленькой каретке на носилках, напоминающей китайский паланкин. Но разница в том, что носилки несли не люди, а два мула впереди и позади каретки. Господа просвещенные мореплаватели путешествовали с комфортом и независимостью, составлявшими разительный контраст с караваном паломников. Как оказалось, они странствовали от самого Иерусалима; устроителем тура выступала контора всесветного «Кука»[14], в которой можно получить все удобства для путешествий по Сирии. Однако это было доступно только для богатых людей. Услышав об этом, мы с Ваней переглянулись – вот что значит неосведомленность! Узнай мы о такой конторе в Москве – уж конечно постарались бы отыскать представительство компании «Кук» и прибегнуть к ее услугам. Но теперь было поздно – в сирийской глуши туристического агента днем с огнем не найти. А опыт англичан следовало творчески переосмыслить.

За спиной у нас бурчали паломники-старообрядцы.

– Это из какого же народа они будут? – спрашивал один другого.

– Англичане, вот те, что с бурами все время воюют.

– Так чего же эти гуляют, когда у них война?

– Да ведь они сами не воюют: у них войско наемное. Богатый народ! Денежки чего не сделают: вот они тут видишь как путешествуют, а в Африке за них сражается всякий пришлый люд. Мечтают весь мир завоевать через свои богачества.

– Кая польза человеку, «аще приобрящет мир весь, и отщетит душу свою»? – с укором произнес собеседник.

Второй старообрядец ничего на это не сказал – видимо, вопрос был риторическим.

В общем, было решено избавиться от ишаков и пересесть на более благородных животных. В конце концов, чем мы хуже гордых бриттов? Хватит с нас прелестей паломничьего быта!

Ближе к ночи в селение, где остановился караван, явился отряд вооруженных бедуинов. Признаться, меня пробрало – эти ребята выглядели так, будто вышли из фильма «Лоуренс Аравийский». Не хватало только верблюдов – все поголовно были на лошадях, причем многие имели еще и заводных.

Бедуины бесцеремонно расположились на главной площади, расшугав безответных паломников; лишь стемнело, эти муджахеддины устроили свои пляски – с непременным размахиванием оружием и гортанными воплями. Не хватало пальбы в воздух, но, видимо, боеприпасы здесь были чересчур дороги. Так что ограничились тем, что потрясали карамультуками да лязгали клинками сабель.

У них отец и сторговал двух кобыл – пришлось перебрать голов восемь, прежде чем удалось выбрать лошадей поспокойнее. Против ожидания, бедуины расстались с ними легко; правда, торговались они с чисто восточным упоением и, по-моему, из любви к чистому искусству – выигрыш их составил в итоге ничтожную сумму. Вместе с двумя верховыми удалось приобрести еще и добронравную лошадку под вьюки; впрочем, вся наша поклажа в них все одно не разместилась бы. Отец решил и эту проблему – побродив по становищам богомольцев, он сыскал двоих монахов откуда-то из Ярославской губернии, вконец измученных тяготами пешего пути. Этим божьим людям и препоручили заботы о нашем обозе. Монахи должны были вместо нас следовать с группой состоятельных паломников верхом на наших бывших ослах; еще один осел в лице нашего мукари тоже оставался при них. Для верности монахи были поощрены десятью рублями на двоих. Было условлено, что мы заберем тарантас по прибытии в Маалюлю, а пока – нас ждали четыре дня пути верхами, по караванной тропе. Паломникам же предстояло провести в дороге никак не менее полутора недель. В протертые до дыр ковровые вьюки, прилагавшиеся к купленным скотинкам, мы увязали самое необходимое – по паре смен белья, кое-что из одежды, палатку, бивачное имущество, продовольствие. В числе прочего имелись и кожаные бурдюки; мы, однако, не рискнули набирать туда воду для питья, удовлетворившись тщательно задекорированными мешковиной пластиковыми канистрами.

Не было забыто и оружие; отец пристегнул к седлу чехол с «лебелем» и повесил на пояс револьвер. Я же пристроил поперек седла лупару, обвешавшись патронташами, как революционный матрос пулеметными лентами. «Галан» прятался во вьюке: можно было легко вытащить револьвер, засунув руку под клапан из засаленной ковровой ткани.

Отец настоял на том, чтобы надеть броники; пришлось уступить, хотя я и без того обливался потом. Жилет с навешанными кармашками разгрузки я нацепил прямо на сетчатую майку, но все равно раздражал он неимоверно и к тому же мешал сидеть в седле, особенно на рыси. Арабы ездили без шпор; вместе с кобылой мне досталась разукрашенная медными чеканными пластинами плетка, на которую скотинка покосилась с нескрываемой неприязнью.

Первый же день верхового путешествия ознаменовался неприятным инцидентом. Мы проезжали через крошечный грязноватый городок; он стоял точно на паломническом тракте, однако мукари при расставании не советовал в нем задерживаться; внятных объяснений, впрочем, не последовало, так что отец решил все же сделать там привал и напоить лошадей.

Есть такая арабская пословица: «Иногда и осел ревет не напрасно». Зря мы не послушались проводника! Стоило сойти с седел на площади возле колодца, как мы были атакованы ордой грязных вопящих гоблинов. Агрессоры швырялись камнями, один из которых чувствительно угодил мне в плечо, не защищенное броником. Другой заехал между ушами кобыле, да так, что та встала на дыбы, едва не оборвав повод.

Гоблины оказались арабскими детьми; отец махнул на них плеткой, но те лишь ретировались за изгородь и продолжили бомбардировку оттуда; на этот раз мне чуть ли не в физиономию прилетел катыш ослиного помета. Тогда отец вытащил револьвер и пальнул в воздух – юные ваххабиты разом прыснули в стороны. Ушибленное плечо горело, навозная блямба на груди воняла, и я кровожадно мечтал о том, чтобы разрядить вслед мелким поганцам оба ствола моей лупары.

Минут через пять, когда мы все же принялись поить своих скотов, к колодцу явился местный патриарх – сириец неопределенно-почтенного возраста, с длиннейшей библейской бородой. Тут и выяснились причины этой микроинтифады: оказалось, во время недавней войны городок выставил от себя целую роту, и из нее будто бы не вернулось домой ни одного человека. С тех пор жители городка не могут равнодушно видеть русских. Паломники, обычно плохо подчиняющиеся дисциплине в пути, проходя через это селение, идут плотной толпой; начальник каравана и кавасы беспокойно разъезжают взад-вперед, поскольку опасения в самом деле серьезны – русские богомольцы не раз подвергались здесь нападениям. Вежливый дед усиленно рекомендовал нам не задерживаться; отец внял, и вскоре мы покинули негостеприимный городишко. Лошади шли на рысях; несовершеннолетние террористы орали что-то из-за изгородей и опять пытались кидаться камнями, но издали, так как помнили о револьвере. Это прибавило нам уверенности в себе, но я все равно не убирал ладони с шейки приклада лупары…

Отъехав на пару километров, мы перешли на шаг; отец спрятал оружие (до того он все время держал «веблей» в руке, так чтобы его было хорошо видно со стороны), и с облегчением заявил: «Ну вот, мы попали в библейскую историю».

Я хохмы не понял; тогда он пересказал эпизод из Писания – о детях, бросавших камнями в пророка Елисея. Если верить Библии, сопливым муджахеддинам сильно не повезло – на призыв изобиженного старца «вышли две медведицы из леса и растерзали из них сорок два ребенка»[15]. Мне это понравилось – а вот не хрен трогать мирных путешественников! Увы, за неимением такой группы поддержки, нам приходилось впредь рассчитывать лишь на огнестрел. Воистину «добрым словом и револьвером добьешься куда больше, чем одним только добрым словом»…

Часы лениво утекали, и за неспешной дорожной беседой мы оба прозевали пыльное облачко, возникшее на гребне холма…

Глава 9

– Ну вот, пора нам и расставаться, друзья, – мягко произнес Никонов. – Еще раз огромное спасибо за то, что не дали мне пропасть.

Гости из будущего невесело молчали. Вечерело; на Москву накатывались сумерки. В углах комнаты притаились тени; не желая возиться с прикрученным на время отсутствия законных хозяев газовым краном, решили обойтись свечами. Николка сидел возле остывшего самовара, Ольга, стоя у окна, глядела на улицу; ее тонкие пальцы нервно терзали платок. Девушка не стала переодеваться – на ней все еще было то платье, в котором она гуляла сегодня по Москве; то самое, которое несколько часов назад Никонов с Яшей принесли из Верхних рядов. Однако же восторги как по поводу обновки, так и по поводу самой прогулки давно утихли; деревянная спина, заострившиеся плечи Ольги ясно давали понять, что девушка едва сдерживает отнюдь не радостные эмоции…

Ее спутники сидели за столом, напротив Николки. Роман рассеянно перебирал приобретенные в лавке открытки с видами Москвы; второй, высокий, длинноволосый, слегка сутулый – Геннадий, кажется? – с безразличным видом рассматривал обстановку гостиной, делая вид, будто происходящее его ничуть не касается.

– Ну что, друзья… Пришло, наверное, время попрощаться? Никол, не будешь ли ты так любезен…

Ольга не дождалась, когда лейтенант договорит. Она резко повернулась и, держа платок у глаз, прошла в прихожую; хлопнула дверь. Лейтенант, заметно смутившись, чуть ли не бегом устремился за девушкой. Роман собрал открытки в аккуратную стопку и поднялся из-за стола. Геннадий по-прежнему продолжал изучать секретер.

Вновь хлопнула дверь; огоньки на фитилях заплясали от короткого сквозняка. Геннадий оторвался наконец от созерцания мебели и подошел к Николке, который одну за другой задувал свечи.

– Пожалуй, пора и нам, юноша? – Голос Геннадия был мягок до чрезвычайности.

Николка мельком подумал, что именно он, из всех встреченных им в будущем, более всего походит на обитателей 1886 года. Форменный студенческий сюртук делал Геннадия почти неотличимым от иных обитателей дома Овчинниковых. Казалось, не хватает только форменных пуговиц и фуражки с молоточками в обрамлении оловянного венка – и все, готовый студент Императорского технического училища.

– Вы, Николай, пожалели бы, что ли, эту трогательную парочку, – продолжал тем временем гость. – Понимаете, какая штука – куда там Шекспиру! Прикипели друг к другу, а теперь между ними – препятствие похлеще любых Монтекки и Капулетти. Страшно сказать, сто двадцать восемь лет!.. – Геннадий сокрушенно покачал головой.

– Что ж, однако, пойдемте? А то Ольга там, во дворе, еще и в слезы ударится, незачем соседей смущать… – сказал Николка. Заперев дверь, он вслед за Геннадием спустился во двор.

Ольга подчеркнуто держалась в стороне от брата и Никонова. Было видно, что лейтенант хочет подойти к девушке, но неловкость ситуации его удерживает. Николка, внутренне скривившись от неудобства, заторопился:

– Ладно, господа, пойдемте поскорее, пока во дворе никого…

И опять Яша не уловил, куда делись Николка и его гости! Они будто растворились в стене дома. Глаз у молодого человека некстати зачесался, а потому сам момент исчезновения он упустил. Стоило на мгновение отвести взгляд – и пятеро людей, только что стоявших в дюжине шагов от Яши (он устроился в темном уголке близ дворницкой, дожидаясь, когда невесть откуда явившийся лейтенант и его странные гости покинут квартиру Семеновых), – пропали, будто в воздухе растворились! Молодой человек растерянно обозревал двор, хотя, признаться, ожидал чего-то подобного…

– Свят-свят-свят, – забормотало сзади.

Яша обернулся. Дворник стоял, вцепившись в метлу, и мелко крестился. Вид у него был ошарашенным.

– Да куды же господа-то подевались? Что же деется-то, господи? Пойти барину рассказать…

И Фомич заторопился к черной лестнице, ведущей в кухню Овчинниковых.

– Погоди, Фомич, не торопись, – окликнул Яков. Дворник сразу же замер на месте. – Не надо бы тебе ходить к Василю Петровичу. Ну что ты ему скажешь? Что люди прямо во дворе рассеялись, как туман? И что он подумает? Добро бы ты хоть выпимши был, а то ведь трезв аки стеклышко…

Фомич ожесточенно поскреб пятерней в затылке.

– Да ить и я смекаю… Небось решит барин, что я умом тронулся… а кому нужен дворник, который без ума? А ты-то все сам ясно видел? Ну как господа в воздусях растаяли?

Яша пожал плечами.

– То ли видел, то ли нет – я и сам, Фомич, не пойму. Одно только знаю – не нашего ума это дело.

– Нет, тут надо все хорошенько обкумекать, – помотал головой дворник. – Пойду-ка я пока, а ты присмотри тут…

И нетвердой походкой направился в дворницкую.

Яша обернулся и едва удержался на ногах – через двор вновь шли Николка с лейтенантом. Одни – трех других гостей, девушки и двух молодых людей, с ними не было. Дойдя до подворотни, пришельцы остановились; офицер что-то говорил мальчику; тот торопливо кивал, нетерпеливо озираясь на окна второго этажа. Никонов подал собеседнику руку – гимназист пожал ее и, как показалось Яше, что-то передал лейтенанту. Тот кивнул – и вышел на Гороховскую…

Никонов шагал по Покровскому бульвару. Лейтенанта мутило от стыда. Он вспоминал ясные глаза Николки; то, как мальчик, застенчиво заглянув в лицо моряку, протянул ему драгоценную бусинку: «Возьмите, вам нужно, вас Ольга ждет…»

Если бы совсем недавно Никонову сказали, что тот примет участие в столь недостойном лицедействе, он не задумываясь хлестнул бы наглеца по щеке. А потом с легким сердцем принял вызов – и постарался бы не промахнуться. Разыграть спектакль, до отвращения похожий на эпизод из бульварных романов, столь любимых барышнями нежного возраста… Да, кузина Варя оценила бы его актерские способности!

Никонов скривился от отвращения к себе. Николка, конечно, и не заподозрил, что чувствительная сцена, разыгранная в гостиной, – недостойная клоунада, с целью выманить у него заветный шарик от четок. Но ведь и лейтенант отнюдь не сразу осознал, что происходит и в чем его вынуждают участвовать! Да, Никонов считал себя обязанным новым друзьям; в конце концов, они на самом деле спасли его от серьезных неприятностей. Понимал лейтенант и то, как важно заполучить ключик от двери между веками; но чтобы его использовали вот так, втемную…

Вдохновителем плана был Геннадий – он, казалось, вообще не проявлял никаких эмоций, мгновенно выдавая решения подобно счетным машинам потомков. Рома ничего не понимал и не вмешивался; Ольге же происходящее откровенно не нравилось; тем более что она выказывала к моряку благосклонность, а тот вполне ее разделял. И это было тем более отвратительно – в угоду чужому замыслу согласился превратить в балаган то искреннее и, он был уверен, взаимное чувство, которое уже возникло между ним и девушкой.

Этому гнусному лицедейству не было бы никакого оправдания, если бы не то, что Никонов успел узнать за время своего недолгого пребывания в будущем. Он проглатывал книги, которые приносил Геннадий; читал до головной боли, до потери ориентации в пространстве, с трудом привыкая к чужой орфографии, к непривычному стилю, путаясь в датах и названиях. А потом искал подтверждения прочитанному в обрывках увиденных телепередач, в разговорах, которые велись в кратких промежутках между дежурствами у монитора и просмотрами записей видеокамер на Гороховской.

Прежде всего он набросился с расспросами на Ольгу с Романом. Как живут люди в их времени? Кто правит Россией? Как изменился мир за эти сто тридцать лет? Никонов с удивлением обнаружил, что молодые люди плохо знакомы с историей своей страны. На любой из его вопросов Ольга и Роман отвечали по-разному, путались, сбивались, поправлялись… Впрочем, о том, как устроен их мир, они рассказывали очень подробно, но большинства из сказанного Никонов не понимал. А то немногое, что удавалось понять, вгоняло его в оторопь.

Бомба, способная превратить в руины целый город? И не один, а сразу много? А несколько бомб могут опустошить целую страну? Ах, ракеты… И запускают их с другого континента? Какие Штаты? Те, которые североамериканские? Да ведь им только с Мексикой воевать! С какой стати – сильнейшая держава мира? И устраивает военный переворот на Украине? Значит, теперь принято говорить не «на» а «в»? Что??? Украина и Россия – разные государства? А Польша? И Финляндия с Эстляндией тоже? Как, и Белая Русь? Что, Украина и Россия собираются воевать??? Какой еще Израиль? Евреи что, тоже за Россию? Что??? Их армия – одна из лучших в мире?! Вновь Масада?[16] Ах, Моссад[17]… не крепость, а разведка? И женщины тоже воюют? Что, и содомиты? Ах, только в Америке… Как – парад? Точно парад, а не публичная порка? Где? В центре города? Еще и бунты негров и арабов? Не в Алжире, не в Судане, а в ЛОНДОНЕ??? Как – нет Британской империи? А куда она делась? Ах, сателлит Америки… Что? Китай – второе по мощи государство в мире? А в Аравии король арабов торгует нефтью? Что, здесь тоже террористы? Значит, не студенты стреляют в губернаторов, а женщины-самоубийцы взрывают вокзалы, полные мирных обывателей? Война на Кавказе? ДО СИХ ПОР?!.

К счастью, Геннадий, с которым Ольга познакомила Никонова на следующий день после его бегства от Семенова, оказался человеком более знающим. Он обстоятельно отвечал на вопросы лейтенанта, мгновенно находил в удивительном устройстве под названием «ноутбук» нужные тексты, фотографии и даже фильмы. Узнав об открытке с броненосцем, с которой все, собственно, и началось, Геннадий дал моряку самые подробные пояснения – и тот весь вечер потрясенно слушал о бесславной гибели Первой Тихоокеанской эскадры, о неслыханном позоре Цусимы, о японских флагах на мачтах балтийских броненосцев. Это причиняло лейтенанту почти физическое страдание, но Геннадий немедленно поспешил его утешить. Оказывается, потомки создали своеобразный литературный жанр, почти что науку – «альтернативную историю». И эта наука учит, что можно, пользуясь знанием о том, что должно произойти, не допустить этих событий, заставив их развиваться в нужном ключе.

– До сих пор АИ была чисто умозрительной дисциплиной, – говорил молодой человек. – Но теперь возникла уникальная возможность проникнуть в прошлое, а значит, изменить ход истории. То, что было недавно интеллектуальной забавой, становится руководством к действию, способом отвести от России призраки грядущих катастроф!

Никонов, морской офицер и сотрудник Научного комитета при Адмиралтействе, конечно, оценил перспективу – и с головой ушел в поиски нужной информации. И прежде всего – справочников, книг, статей по истории флота. И Геннадий искал вместе с ним, упорно повторяя – все это, вся история в его, Никонова, мире еще не состоялась; надо воспользоваться знаниями будущего и сделать так, чтобы Андреевский флаг гордо развевался над океанами – на зависть и знамени с восходящим солнцем, и звездно-полосатому полотнищу крепнущего североамериканского хищника, и даже гордому «Юнион Джеку». А для этого нужна самая малость – научиться проникать в прошлое и возвращаться оттуда. Задача невероятная – если не знать, что кто-то уже сделал это и продолжает делать прямо сейчас.

Что ж… способ нашелся – хотя и сомнительный с моральной точки зрения. Но на другой чаше весов были волны, захлестывающие палубу «Графа Суворова», беззвучные вопли «ослябинцев», погибающих в железной ловушке, бомбы крупповских мортир, рушащиеся на корабли в гавани Порт-Артура. Когда речь идет о такой цене – приходится закрыть глаза на то, что при иных обстоятельствах сам отверг бы с негодованием…

Оставался Николка. Лейтенант пытался внушить себе: мальчик – сын морского офицера, а раз сделанное сослужит добрую службу отцу, то это, возможно, в какой-то мере извиняет гнусность, совершенную по отношению к сыну. Тот, конечно, поймет – когда узнает. Не может не понять…

Запоздало подумалось: может быть, следовало поддаться естественному первому порыву и попросить Николку о помощи? Но ведь гость из будущего наверняка предупредил его о том, сколь важно хранить все в тайне! Иначе, конечно, и быть не могло, убеждал себя лейтенант, понимая в глубине души, что на самом деле ищет оправдания для своих весьма неблаговидных поступков.

Да и к тому же – он вновь поморщился – мальчик, кажется, пришел в будущее за помощью? И, конечно, об этом все забыли – еще бы, за великими-то целями! Да и сам Николка, обрадованный встречей с Никоновым, думать забыл о своих бедах. А зря, между прочим, – судя по всему, эти события (мальчик успел рассказать и о слежке за домом, и о похождениях Яши, и о стычке с посланцами бельгийца) так или иначе связаны с тайной портала. Что ж, во всяком случае, теперь можно оказать пареньку помощь – и тем самым хоть как-то искупить свои провинности перед ним…

Глава 10

Вж-ж-ж-бац! Пуля визгнула над самой головой и шлепнула в стену. Ваня инстинктивно сжался, прячась за выщербленной саманной перегородкой, – другая пуля выбила фонтанчик пыли напротив того места, где только что была его макушка. Мальчик шарахнулся назад и не глядя выпалил в окно из обоих стволов лупары. Отдача тяжко ударила в ладони – он даже не вскинул ружье-обрубок к плечу, а выстрелил с рук, наудачу.

И, похоже, попал – за окном взвыли гортанными голосами на арабском, неистово заржала лошадь. А может, и нет – и проклятые гопники в драных арафатках так выражают возмущение тем, что строптивые белые не сидят смирно, ожидая, когда их, как полагается, ограбят и прирежут, а смеют еще и отстреливаться!

Голоса стихли – из окна доносился лишь удаляющийся конский топот. Похоже, всадники так и не рискнули спешиться и подойти вплотную к огрызающемуся свинцом полуразвалившемуся строению – бог знает, сколько лет, а то и веков оно жарится вот тут, под яростным сирийским солнцем! – а в очередной, непонятно какой уже по счету, раз пронеслись мимо, на скаку постреляв из своих карамультуков. Весьма метко, надо признать, постреляв – Ваня чудом избежал пули, а ведь стрелки неслись во весь опор, в клубах пыли и песка, да и палили, надо полагать, навскидку.

За спиной опять грохнул отцовский «лебель». Ваня повернулся. Олег Иванович пристроился у противоположной стены и торопливо набивал магазин винтовки патронами – оптический прицел мешал, и отец что-то раздраженно прошипел сквозь зубы. Грохот копыт вновь ударил по ушам, на этот раз – с противоположной стороны; Олег Иванович, торопливо отставив винтовку, несколько раз подряд, не целясь, выстрелил в окошко из револьвера. Ваня клацнул стволами и вскинул приклад-коротышку к плечу: вот сейчас всадники пролетят мимо дома и покажутся с его стороны, и тогда-то…

Они и показались: три бедуина на серых, как на подбор, кобылах колено к колену влетели в поле зрения стрелка – все трое на бешеном аллюре уходили прочь. Правый всадник неловко свешивался с седла, одной рукой хватаясь за гриву; сосед тянулся к нему, пытаясь удержать повод, выпавший из рук пострадавшего собрата. Третий ловко крутанулся в седле и выстрелил из ружья – с вытянутой руки, как красноармеец в фильмах про «Неуловимых». Пуля, видимо, не попала даже в дом – во всяком случае, Ваня не услышал треска, с которым смертоносный кусочек свинца входит в кирпичи из сушенной на солнце глины пополам с верблюжьим навозом.

Однако же дело свое араб сделал – мальчик невольно отшатнулся, и ответный дуплет, посланный вслед улетающей на карьере троице, пропал впустую. Хотя – нет, не совсем: два-три свинцовых шарика из двух снопов картечи, видимо, все же зацепили крайнего коня; тот шарахнулся в сторону, всадник извернулся в седле, дернув на себя повод коня подстреленного собрата, – и конь послушно прянул за ним, выбрасывая хозяина из седла. Третий араб, тот, что только что стрелял навскидку, резко осадил лошадь и свесился с седла, пытаясь подхватить с земли подраненного товарища. Тот неуклюже встал и, держась за бок рукой, другой слепо шарил перед собой. Ваня мазнул рукой по поясу – в гнездах патронташа было пусто. Тогда мальчик отшвырнул лупару и рванул из-за ремня «галан». Бах-бах-бах! – творение французских оружейников запрыгало в руке. Поздно – налетчики уже уходили вдаль в клубах пыли. Причем подраненный араб сидел за спиной своего спасителя, вцепившись, чтобы не упасть, тому в кушак…

Олег Иванович не сразу заметил преследователей. Уж слишком безмятежно протекало путешествие – если не считать мелочей типа враждебной деревни да общей, привычной уже неустроенности быта. И когда за спиной раздался нарастающий грохот копыт, он обернулся, не ожидая, в общем, ничего дурного – мало ли кому приспичило прокатиться с ветерком по оживленному тракту! Потом, вспоминая этот эпизод, Олег Иванович признавался себе: если бы у преследователей хватило ума не скакать во весь опор, размахивая оружием, и не вопить, они могли бы неспешно догнать путешественников и напасть внезапно – и тогда спасти их не смогло бы уже никакое чудо. Но арабы есть арабы. Поняв, что обнаружены, бедуины хором завопили, дали нестройный залп в воздух и пришпорили своих скакунов. Ездили верхом разбойники отлично; уйти от них на пустой дороге нечего было и думать. Путешественников вновь выручил тактический гений ближневосточных воителей, «удачно» выбравших место для нападения: недалеко от дороги, на холмике, высилась полуразвалившаяся хибара из обычного для здешних мест обожженного на солнце кирпича. Туда и метнулись отец с сыном – и успели все же добраться до спасительных стен раньше распаленных погоней бедуинов.

Олег Иванович слетел с седла, выдергивая из чехла винтовку. Клацнул затвор – и навстречу накатывающимся всадникам торопливо застучал «лебель». Те явно не ожидали отпора – хоть пули не задели ни одного из бедуинов, они сразу же отхлынули назад. Всего Олег Иванович насчитал десятка полтора всадников в живописном тряпье и платках-арафатках (бог знает, как они на самом деле называются). Половина бандитов потрясала саблями, в руках остальных были разномастные ружья – и эти ружья немедленно выпалили в сторону путешественников. Именно что в сторону – разгоряченные скачкой арабы не сумели попасть даже в кирпичную развалину.

Навстречу сдвоенно ухнула лупара – Ваня кое-как привязал лошадей и вступил в бой. Олег Иванович покосился на сына – глаза мальчика горели, он не успел ни испугаться, ни осознать, как паршиво обстоят дела. Для Ивана все это пока еще приключение.

А дела и правда складывались отнюдь не радужно. Встретив сопротивление, бедуины явно не собирались отступать. Олег Иванович узнал этих «барсов пустыни» – те самые обвешанные оружием оборванцы, у которых они недавно покупали лошадей. Он вспомнил, какой алчностью горели глаза арабов, когда он рассчитывался за покупку, – только приписал этот блеск радости по случаю удачной сделки. А те, выходит, решили довести торговую операцию до конца, как они это понимали. В самом деле с какой стати, получив с заезжих лохов деньги, еще и лошадей им оставлять? А заодно – и остальное их имущество? Нет, не для того Аллах сделал бедуинов хозяевами этих пустынных земель.

В общем, путешественники попали в настоящую осаду. Осознав, что добыча вооружена (во время странствий с караваном паломников Олег Иванович с сыном избегали демонстрировать свой арсенал), разбойники отошли на безопасное расстояние и оттуда вяло постреливали по развалине, в которой засели их будущие жертвы. Без видимого, впрочем, успеха – после того как пули французской винтовки цвиркнули в опасной близости от бедуинов, те немедленно увеличили расстояние вдвое, а на такой дистанции древние карамультуки не позволяли попасть даже в цель размером с дом. Олег Иванович в оптику хорошо видел нападавших и, пожалуй, вполне мог бы подстрелить пару-тройку из них, но каждый раз уводил прицел в сторону, ограничившись подраненными лошадьми. Дело было отнюдь не в неуместном в этой ситуации гуманизме: он догадывался, что стоит всерьез завалить хотя бы одного бедуина, и его соплеменники (а может, и родственники, кто их знает) кинутся мстить всерьез, не боясь пуль и не считаясь с потерями. Восток – дело тонкое, это сейчас они крутятся вдалеке, понапрасну изводя порох и подбадривая друг друга воинственными гортанными воплями, – а вот если кого-то из них и вправду убить… Так что Олег Иванович неспешно постреливал по бедуинам, стараясь держать их в отдалении. Иван благоразумно не вмешивался – на такой дистанции картечь из его обреза вряд ли бы даже долетела до противника. Несколько раз арабы бросались в атаку – группки всадников по трое-четверо во весь опор проносились мимо хибары, оглашая пустынный воздух воплями и пальбой. Во время последнего наскока один из бедуинов ухитрился словить пулю и покатился под копыта лошади – впрочем, тут же поднялся и сумел даже запрыгнуть в седло. Олег Иванович машинально отметил – конь раненого не улетел вперед, вслед за остальными, а замер как вкопанный, ожидая своего невезучего хозяина; похоже, то, что писали в его время об арабских наездниках и их лошадях, оказалось правдой.

В общем, действия окончательно перешли в позиционную фазу. Видимо, арабы, не собираясь упускать жирную добычу, намеревались дождаться, когда у кяфиров[18] закончатся боеприпасы, – а Олег Иванович в свою очередь прикидывал, когда наконец конные кавасы, едущие в голове каравана, услышат вдалеке перестрелку и удосужатся проверить, в чем дело. И тогда бедуинам придется убираться несолоно хлебавши – местные племена, расселившиеся вдоль тракта, жили за счет паломников и нипочем не потерпели бы чужаков в своем огороде.

Беда была в одном: путешественники, желая проделать как можно больший путь до полуденной жары, отправились в дорогу слишком рано – и успели проехать изрядное расстояние. Олег Иванович припоминал селение, где их встретили камнями: одна надежда на то, что паломники постараются поскорее миновать негостеприимное местечко и не станут задерживаться на дневной привал. Тогда, пожалуй, был еще шанс дождаться помощи. А вот если начальник каравана договорится со стариками, чтобы те уняли своих отпрысков (а чего бы не договориться – деньги все любят!), – тогда паломники наверняка захотят отдохнуть и освежиться на площади возле колодца. Мукари вроде упоминали, что на ночь в этом селении караваны обычно не останавливаются, но мало ли… А вот им ночи, скорее всего, не пережить – стоит сгуститься тьме, как арабские бандиты начнут воевать по-другому: подползут к зданию, возьмут защитников в ножи.

Так что Олег Иванович не прекращал стрельбы по кучковавшимся вдали арабам, хотя теперь выстрелы раздавались реже – пора было экономить боеприпасы. За два часа осады он извел не меньше трети наличных патронов. Правда, к револьверу и Ваниной двустволке боеприпасы имелись в изобилии, – но это на крайний случай, если арабы все же решатся на штурм.

Глава 11

В комнате пластами плавал табачный дым. Курили все – пожалуй, кроме Ольги, сидевшей в углу протертого кое-где до дыр дивана. Она смотрела прямо перед собой, поджав слегка губы, – и это придавало лицу независимое выражение. Даже Геннадий, избегавший обычно табака, вертел в пальцах сигарету. Он выделялся в компании строгим костюмом с галстуком; остальные были кто в чем – в футболках, джинсах; Дрон щеголял натовским «пустынным» камуфляжем. Предводитель стоял; остальные сгрудились за столом, заваленным пакетиками из-под чипсов и пивными бутылками, и в разговор предпочитали не вмешиваться.

– И все же я не понимаю, зачем мы это затеяли, – девушка говорила с отчетливой гримаской брезгливости. – Надо же – такой спектакль, и все – чтобы обдурить тринадцатилетнего мальчишку! Стратегический ход…

Геннадий снисходительно улыбнулся:

– То-то и оно, что не понимаешь, лапочка…

Ольгу неизменно бесил покровительственно-пренебрежительный тон бывшего бойфренда. Тот прекрасно об этом знал – и не мог отказать себе в удовольствии подколоть строптивую подругу.

– Что ж, попробую растолковать. Во-первых, – он разогнул указательный палец, – а как бы иначе он отдал нам эти свои бусины? Или ты предлагаешь силой у него их забирать? Нет, я понимаю, приятно решать сложные вопросы простыми методами, но в данном случае это не годится. Домик с порталом, видишь ли, принадлежит его папаше, и если мы вытряхнем из сынка то, что нам понадобилось, – нас могут не понять.

Ольга гневно вскинулась:

– У меня и в мыслях не было!..

Но Геннадий перебил девушку:

– Ну да, конечно. Ты белая и пушистая, как я мог забыть? Но тем не менее – как бы мы иначе получили бусины? И это только первое соображение. Второе же таково. – И Геннадий разогнул средний палец: – Сейчас парнишка испытывает чувство вины перед этими Олегом Ивановичем и его сынком – за то, что он вроде как нарушил обещание и все нам рассказал. Где гарантия, что он им попросту не напишет? Те, конечно, немедленно бросят все дела и примчатся в Москву – и что прикажешь тогда нам делать? Я бы на их месте постарался лишить нас малейшей возможности наладить контакт с девятнадцатым веком – и не думаю, что они дурее меня. А теперь у парнишки крепко засело в голове, что тем самым он разрушит твое с лейтенантиком «счастье», – так что, глядишь, он и повременит…

Дрон, потянувшийся было за двухлитровым баллоном «Очаковского», хмыкнул, но Геннадий облил его таким взглядом, что тот предпочел раствориться на фоне обоев – благо расцветка позволяла.

– А этого, – продолжал Геннадий, – романтическая натура нашего гимназиста не допустит. Сейчас он ощущает себя благодетелем двух любящих сердец – и упивается этой ролью. Вот и хорошо, и пусть – лишь бы глупостей не наделал.

Ольга скривилась от отвращения:

– Ген, неужели ты не понимаешь, что это все попросту мерзко? Ну ладно мы – в конце концов, в наше время никого уже не удивишь ни цинизмом, ни расчетом. Но он-то, мальчишка этот! У него глаза светлые, он верит и в любовь, и в добро, и в лучшее в людях – а ты вот так, за здорово живешь, манипулируешь его чувствами? Ты хоть понимаешь, что мы ведем себя как последние подонки?

– Подонки, говоришь? – Спокойствие по-прежнему не изменяло лидеру Бригады. – Да, я прекрасно понимаю, что вынужден совершать не вполне… этичные поступки. Но – для чего я это делаю? Ты не задумывалась, что принцип «цель оправдывает средства» охаян теми, кто боится, что однажды найдутся такие цели, которые и правда оправдают средства по-настоящему жестокие – по отношению к их обывательскому мирку? Да, я – мы все! – вынуждены совершать предосудительные поступки. И, черт возьми, мы будем их совершать! Не я сказал: «Морально и этично все, что ведет к победе правого дела!» Нашего с тобой, заметь, дела. А любой другой подход ЗАВЕДОМО ведет к поражению! Неужели страдания людей, которые еще только предстоят там… – Геннадий замолк, видимо опасаясь потерять контроль над собой.

– И, наконец, третье, – он выставил третий палец. – Твой влюбленный по уши лейтенантик. Поверь, он не меньше тебя – да что я, куда больше! – переживает насчет «подлости», что мы позволили себе по отношению к гимназистику. А если пока и не сообразил, что к чему, то скоро додумается. И хорошо и прекрасно – пусть помучается. Знаешь, сделанная совместно гнусность порой связывает людей покрепче иных обязательств. Да и не будет он особо себя грызть – вон как на тебя смотрел, – так что найдутся темы для размышления и поприятнее. Опять же – он сейчас готов Россию спасать, флот свой любимый строить, к войне с Японией готовиться… Спасибо авторам, которые пишут про попаданцев, – помогли мне мозги этого летехи занять капитально, так, что ему еще долго не до того будет.

– Так ты считаешь, что все про попаданцев – фигня и ничего у него не выйдет? – подал голос Дрон. Он и сам любил полистать книжицы подобного жанра, особенно те, в которых героический спецназовец штабелями кладет фашистов где-нибудь в белорусских лесах, и теперь в некотором смысле сочувствовал лейтенанту; все же тот готовился воплотить идеи его любимых авторов.

– Да какая разница! – отмахнулся Геннадий. – Выйдет – не выйдет… нам-то что? Главное, чтобы он с головой в эти корабельные и прочие затеи ушел и под ногами у нас не путался. А мы ему поможем. Если будет хорошо себя вести – книжечки интересные подкинем, с картинками…

– Как это – какая разница? – Виктор оторвался от своего планшета, что само по себе было событием нерядовым, и решил в кои-то веки принять участие в дискуссии. – Если не будет поражения в Русско-японской войне – не будет и первой русской революции. Или забыл, что писал дедушка Ленин?

– Ты еще доживи до русско-японской… – усмехнулся Геннадий. – На дворе одна тысяча восемьсот восемьдесят шестой, восемнадцать лет впереди. Давайте думать о тех целях, что поближе. А если наш лейтенант и правда окажется таким умником, что сможет что-то всерьез поменять, – мы и им займемся. Не надо бежать впереди паровоза.

Виктор пожал плечами и вернулся к своему гаджету.

– Короче, будет твоему Никонову о чем подумать: помимо этики, не переживай. – Молодой человек вновь обращался к Ольге: – Получил чертежи своих игрушек – вот пусть и развлекается, пока не надоест. А если все же надоест – ты его развлечешь, верно, лапуля?

Ольга от возмущения запнулась:

– Знаешь, Ген, мне иногда хочется просто послать тебя подальше с твоими затеями…

– Ну так давай, посылай, в чем проблема? – ответил молодой человек. – Вот сейчас прямо и пошли. И меня и всех нас. Вот его, – кивнул он на камуфлированного Дрона, – и его, – в сторону Виктора, увлеченно елозившего пальцами по планшету. – А заодно – и все наши планы. Нет, правда, чего там? Давай, действуй – зато совесть чистой останется. – Он насмешливо взглянул на Ольгу.

Девушка вздрогнула, различив во взгляде Геннадия не особо-то и скрываемый оттенок презрения, – и, смолчав, опустила голову.

– Ладно, – неожиданно мягко, даже примирительно сказал молодой человек. – Расходимся. Ты, Оль, дождись меня – пойдем вместе, обсудим кое-какие детали…

Ольга и Геннадий неспешно шли по Камергерскому переулку. Вокруг шумела вечерняя Москва – огни, машины, толпы людей, реклама, реклама, реклама…

Молодые люди шагали по брусчатке, и Ольга машинально подумала – а много в Москве осталось таких вот улиц, вымощенных тесаным камнем? Там, откуда они вернулись несколько часов назад, других вообще не было…

После расставания с Никоновым заговорщики расстались – Никонов, бросив на прощанье влюбленный взгляд на девушку, скрылся в портале, Роман отправился домой, а Геннадий и Ольга решили прогуляться по центру. Следовало привести в порядок мысли да и расставить наконец точки над всеми возможными «i».

Когда Геннадий, на ходу импровизируя, предложил разыграть перед Николкой романтическую историю о любви и неизбежном расставании Ольги и Никонова – девушка поначалу возмутилась. С одной стороны, ей по-настоящему нравился молодой офицер, а с другой – она была чисто по-женски возмущена тем, с какой легкостью ее бывший (теперь уже бывший, никаких сомнений!) поклонник отказался от нее ради хитроумной да и, чего скрывать, подлой интриги. То, что она сама и раньше всерьез задумывалась о том, чтобы сменить Геннадия на Никонова, никакой роли, разумеется, не играло.

Так что Ольга шла по улице, раздираемая негодованием на своего недавнего поклонника, – причем чувство это удивительным образом уживалось с ликованием по поводу того, что планы ее в отношении красивого морского офицера, похоже, начинают сбываться. Имелось и некоторое недовольство собой – уж очень сомнительной с точки зрения этики выглядела их затея. Ведь буквально за минуту до того как Геннадий озвучил коварный замысел, Ольга всерьез думала о том, чтобы прямо попросить у Николки одну из бусинок, – чтобы им с лейтенантом не потерять друг друга за непроницаемой завесой времени. Может, так и следовало сделать? Мальчик наверняка не отказал бы. И не было бы тогда мерзкого чувства совершенной подлости. А с Геннадием… как-то бы утряслось. В конце концов, он тоже мог бы иногда пользоваться порталом в прошлое, раз уж ему так неймется.

Но – не сложилось. В который уже раз она поддалась словам Геннадия, его напору и неотразимой логике. Ей и раньше случалось задумываться – как магнетически этот невзрачный в общем-то молодой человек действовал на собеседников. Ольга не слишком увлекалась историей, в школе имела по этому предмету твердую тройку, а о девятнадцатом веке судила в основном по романтическим телесериалам и «Анне Карениной», прочитанной еще в глубокой юности. Но Гена сумел увлечь девушку – страстный взгляд, яркая речь, непоколебимая уверенность в том, что они, группа единомышленников, смогут повернуть ход истории, переписать события, начавшиеся с провала заговора первоматровцев, с неудавшегося убийства Александра Третьего… А они, вооруженные революционной теорией двадцать первого века, всеми его техническими достижениями конечно же смогут заново, по своим чертежам, построить партию социалистов-революционеров. И Геннадий сделает то, что не удалось ни Чернову, ни Гершуни, ни Савинкову[19] – никому. И он – именно он, ну и, конечно, его верные соратники – заложит фундамент, на котором люди возведут по-настоящему справедливое общество, не искаженное ни большевизмом, ни сталинским культом, ни уродливой государственно-капиталистической действительностью. Такое, что им впору было бы гордиться и Че, и Ефремову, и многим другим – отчаянным и одухотворенным мечтателям двадцатого века.

Надо признать, Ольга не одна поддалась завораживающей убедительности Геннадия. Можно было лишь удивляться тому, что он, разочаровавшись в свое время и в идеях национал-большевизма, и в патетическом патриотизме иных «профессиональных русских» политиков, не ушел с головой в форумные войны и интернет-склоки, – а сумел сколотить вокруг себя небольшую, крепко спаянную группу единомышленников.

Брат Ольги Роман в идеи Геннадия не вникал, а потому не был допущен к информации о целях организации. Тем не менее Ромка относился к другу сестры с уважением, ценил его за острый ум и логику, при случае охотно помогая группе. Кроме Геннадия и Ольги в состав «Бригады прямого действия» входили еще пятеро – Виктор, студент мехмата и неплохой хакер, двое сокурсников Геннадия по философскому факультету МГУ Олег и Валентин – и Андрей Лихачев, которого обычно звали Дроном.

Знакомый с лидером БПД еще со школьной скамьи, Дрон был в группе «боевиком» – он давно занимался страйкболом, интересовался диггерством и черной археологией. Дрон сам, без подсказки Геннадия, увлекся романтикой кубинской революции – идеями Кастро, Че Гевары и перуанских маоистов из «Сендеро Луминосо». Собирался даже учить испанский язык, хотел ехать в Латинскую Америку – но доехал только до Киева, приняв участие в майданном безумии 2014 года. Однако после кошмара Одессы и восстания на юго-востоке Андрей разругался с соратниками по одной из майданных «сотен» и еле унес ноги назад, в Россию. Как выяснилось – очень вовремя: через какие-то две недели его бывшие соратники получили автоматы и отправилась в Донбасс. Назад, как водится, вернулись немногие.

В Москву Дрон приехал мрачный и подавленный – и ожил, услышав рассказ Геннадия о перспективах путешествий во времени. В Бригаде Дрон держался особняком, общаясь в основном с Геннадием, – тот явно доверял школьному приятелю больше, чем остальным.

Последним членом БПД была Вероника – миниатюрная, решительная, смахивающая на мальчишку-подростка девица, пришедшая из ролевого движения и исторического фехтования. В группу ее привел Олег; девушка оказалась студенткой исторического факультета пединститута и охотно приняла участие не только в вечеринке (на которой, собственно, и состоялось это примечательное знакомство), но и в спонтанно возникшей дискуссии о Первой мировой войне и революции. К концу вечера она стала уже своей. Вероника проявляла некоторые способности к исторической науке и даже собиралась переводиться на истфак МГУ. Она легко нашла общий язык с Дроном, вместе с ним устраивала для Бригады выезды в лес, тренировки по страйкболу и обращению с холодным оружием. На дилетантском уровне, конечно, но и это оказалось для вновь сколоченной «боевой группы» чрезвычайно полезным, не давая скатиться в форумную «борьбу».

К маю 2014-го на счету БПД уже было участие в нескольких законных и не слишком акциях – от «болотных» выступлений до беспорядков на московских окраинах, заселенных гастарбайтерами. Геннадий тянул своих соратников в эти дела для того, чтобы, как он выражался, «закалить волю к борьбе и освоить методику городской партизанской войны». О том, чем им предстоит заниматься, когда «придет время», не говорилось – Геннадий старательно сколачивал группу людей, преданных ему лично и держащихся друг за друга, не давая им задуматься о текущих вопросах политики. И когда Ольга позвонила ему и рассказала о невероятной истории с морским офицером, появившимся из 1886 года, – он увидел в этом шанс. Тот самый, единственный и неповторимый, который выпадает раз в жизни и упустить которого ни в коем случае нельзя.

Геннадию было нелегко заставить себя отнестись к этой по любым меркам фантастической истории серьезно. Но, убедившись, что это не розыгрыш или какая-то дикая случайность, он с головой ушел в рискованную и головокружительную затею – и теперь ради ее успеха готов был пожертвовать чем угодно.

«Да, чем угодно», – горько думала Ольга. И для начала Геночка легко и непринужденно пожертвовал их отношениями. Элементарно: раз ради Великого Дела надо отказаться от интрижки с симпатичной подружкой и с ее помощью захомутать полезного общему делу лейтенанта – какие могут быть сомнения? Вперед!

Больше всего Ольгу поражало то, с какой безропотностью она сама соглашалась с планами Геннадия; как охотно делала все, что он говорил. А ведь можно было бы и иначе.

Девушка помотала головой, отгоняя ненужные мысли. Нет уж, романтика романтикой – но что она сможет одна? Да, Никонов, кажется, влюблен в нее, но разве ей одной справиться с грузом такой тайны? Или же – остаться там, в девятнадцатом веке, навсегда? А что! Супруга блестящего морского офицера, балы, выезды, платья, шляпки, Ницца, особняк в Петербурге…

Ольга горько усмехнулась. Ну да, а заодно – туберкулез, войны, революции, отсутствие привычных удобств, и главное – то, что тайна портала между веками известна отнюдь не ей одной. А значит – в любой момент можно ждать какого-нибудь пакостного сюрприза. И рано или поздно кто-то из «современников» до нее доберется – и тут уж никакой муж, будь он хоть адмиралом, не спасет. Зачем, спрашиваете, доберется? А затем… Найдет причину. А может, и не сам доберется – поставит это уютное, спокойное время на уши в угоду своим амбициям – примерно так, как собирается это сделать Геннадий. И что ей тогда делать? Нет уж, лучше держаться, пока возможно, за друзей… они ведь ей и правда друзья?

Глава 12

По ушам ударил грохот копыт – троица арабов в очередной раз пронеслась мимо дома. Олег Иванович привычно повел стволом, выцеливая среднего всадника. О том, чтобы не задеть араба, он уже не думал – захватил азарт боя. «Лебель» грохнул, всадника мотнуло в седле, будто кто-то невидимый резко дернул его за плечо, но он удержался – и конники влетели в мертвую зону. За спиной Олега Ивановича прогрохотала лупара Ивана, заглушая щелчок бандитского ружья, и тут же торопливо захлопали выстрелы чего-то помельче. Мужчина обернулся – сын с двух рук палил в окно из большого револьвера незнакомой модели и орал какую-то похабщину. Грохот копыт стих – бедуины в очередной раз унеслись вдаль. Олег Иванович перевел дух и улыбнулся:

– Ну что, сын, как воюется?

Ваня попытался солидно кивнуть, но не вышло – мальчика била крупная дрожь, и кивок получился судорожным.

– Н-ничего, – голос его срывался. – Только ни в кого так и не попал, очень уж быстро скачут, твари.

– Не попал – и не надо. – Олег Иванович откашлялся; горло было забито пылью и пороховой гарью. – Постреляют-постреляют – да и отстанут. Или караван подойдет…

Ваня затряс головой:

– Не, какое там! Мы же после этого гадского села почти час шли, да еще и все время рысью. А паломникам тащиться не меньше пяти часов. Да еще и у колодца сколько простоят…

– Да, сынок, – невесело подтвердил Олег Иванович. – Похоже, мы все же влипли. И дернул черт нас польститься на этих лошадей… как они там, кстати?

Лошади были в порядке. Иван привязал их к жерди, заделанной одним концом в стену; животные так и стояли, отделенные от хозяев полуразрушенной перегородкой высотой по пояс. Казалось, пальба и вопли бедуинов совершенно их не беспокоили – лошади принимались крутиться и мотать головами, только когда снаружи раздавалось ржание других коней – несомненно, хорошо им знакомых.

– Может, попробуем на прорыв? – предложил Иван, проследив за взглядом отца. – А что? У них кони устали, да и подранили мы кой-кого. Дадим пару залпов – и карьером, вон в ту сторону, – и он ткнул стволом револьвера на пролом в стене. – Вполне может и прокатить. Вокруг холма – и навстречу каравану. Вряд ли он так уж далеко…

– Если недалеко, то зачем рисковать? – покачал головой отец. – Проще уж тут дождаться, патроны пока что есть. Если караван далеко – то нам от арабов верхом не уйти, не те мы с тобой кавалеристы. А на то, что лошади у них устали, я бы не рассчитывал. Они же по очереди на нас кидались, да и невелика скачка – пять сотен шагов туда-сюда. Нет уж, под пули я не полезу и тебе не дам. Ты лучше скажи – что это у тебя за чудище такое? – И Олег Иванович кивнул на револьвер, который сжимал в руке Иван.

– А это… – Мальчик смутился. – Это я… ладно, потом расскажу, зарядить надо. – Он засуетился, откинул предохранительную скобу своего оружия, отчего барабан вместе со стволом и половиной рамы уехал вперед, и принялся ловко набивать гнезда патронами.

Олег Иванович удивленно поднял брови – такой конструкции он еще не встречал. А вот Ваня управляется с ловкостью, говорящей о некотором опыте. Интересно, когда это он успел? А заодно – где раздобыл эдакий раритет?

Со стороны дороги раздались громкие, хотя и приглушенные расстоянием вопли, а потом – частая ружейная пальба. Олег Иванович вскинулся, но вовремя подавил порыв броситься к окну – и краем глаза увидел, как то же самое сделал сын. Иван вообще показал себя весьма достойно – видимо, сказывалась страйкбольная выучка. Мальчишка не пытался позировать в оконном проеме со стволом в руке, не переводил понапрасну патронов; стрелял из глубины комнаты, умело меняя позиции. В общем – вел себя как осторожный и, на взгляд Олега Ивановича, грамотный боец. Вот и сейчас, вместо того чтобы метнуться к оконному проему, Иван присел на корточки, попятился вглубь комнаты и медленно, осторожно приподнялся, обозревая окрестности…

А посмотреть было на что. Разбойники-бедуины, уже три часа кряду удерживавшие путешественников в смертельной западне, теперь во весь опор улепетывали от всадников в алых фесках и синих мундирах. Несомненно, это были кавалеристы турецкой армии – явление достаточно редкое в краях, где роль стражей порядка обычно исполняли курды-иррегуляры да египетские ополченцы.

Один из кавалеристов, офицер, восседавший на высокой, серой в яблоках лошади, приподнялся в седле и повелительно, на английский манер, взмахнул стеком. Солдаты, повинуясь жесту командира, широко рассыпались на галопе, подковой охватывая стремительно улепетывающих разбойников. Вновь раскатилась частая дробь выстрелов – Олег Иванович увидел, как несколько беглецов слетели кувырком в дорожную пыль; еще с полдесятка бедуинов стремительно уходили прочь. Остальные поворачивали коней, останавливались и покорно спешивались; в пыль летели ружья, кинжалы, сабли.

Солдаты разделились: с десяток их продолжили погоню, другие окружили сдавшихся разбойников и принялись деловито вязать им руки их поясами. Один стал вырываться; тогда солдат деловито взмахнул саблей, и не в меру ретивый бедуин покатился в пыль, орошая ее темно-красной струей. Олег Иванович вздрогнул и поспешно отвел глаза; впрочем, расстояние было велико, и ужасных подробностей расправы он разглядеть все равно не мог.

Офицер тем временем спешился, отдал повод подскочившему рядовому и не торопясь направился к руине. За ним следовал зверовидный, огромного роста солдат – похоже, личный телохранитель. Винтовка Ремингтона в его узловатых лапищах казалась игрушечной. Офицер вышагивал беззаботно и будто гулял по английскому парку, похлопывая стеком по голенищу высокого кавалерийского сапога. Другой рукой он придерживал эфес сабли в стальных, зеркально отполированных ножнах; когда офицер приблизился шагов на двадцать, Олег Иванович услышал, как гребень на их кончике весело бренькает по камням. Прятаться дальше не было смысла; Семенов отставил в сторону винтовку и медленно подошел к проему:

– Hello, sir! – он обращался к турецкому офицеру по-английски. – We’re peaceful travelers from the United States, these filthy Comanches tried to rob and probably kill us[20].

В общем, попали мы круто. И угораздило же нас польститься на этих лошаденок! Шли бы себе с караваном и шли, горя бы не знали. А все эти англичане! Если бы не они – вряд ли общие рассуждения на тему «достали уже эти паломники», которыми мы с отцом обменивались на протяжении последних двух дней, вылились бы во что-то конкретное. А так – увидели «туристический кортеж» джентльменов с берегов Туманного Альбиона, обзавидовались, попечалились своему неказистому житью-бытью – да и вспомнили, что мы вообще-то по паспорту американцы. Нет чтобы оживить в памяти старую истину – «бьют по морде, а не по паспорту»! Потому как местные арафаты и бараевы паспортов спрашивать не стали; увидели и давай пулять из своих райфлов, или как там они у них называются? Длиннющие такие ружья, украшенные бисером и перламутром по самое не могу. По-моему, даже кремневые. Оно конечно, до отцовского «лебеля» этим раритетам как до Луны на четвереньках – но ведь их десятка два, если не больше! Да и вояки мы, признаться честно, те еще. Это ведь я потом храбрился; но сам, стоило первой пуле визгнуть над головой, сразу понял – нет, парень, здесь тебе не страйкбол, здесь не пластиковые шарики летают, здесь ты никто и звать никак, сиди и не отсвечивай, если хочешь живым остаться…

Я и не отсвечивал. Шмалял картечью по арабам, стоило им приблизиться к нашему «блокгаузу», ну еще цельный барабан «галана» расстрелял – это уж с досады; уж очень обидно стало, как ловко они своего подранка из-под прицела у меня умыкнули.

Нет, страха не было – я попросту не успевал испугаться. То есть когда пули у самого моего лица тыкались в кирпич, душа, конечно, проваливалась в пятки, но это, если вдуматься, такая мелочь. А по-настоящему, всерьез я перетрусил, только когда эти краснофесочники, закончив вязать арабов, двинули к нам. Я вспомнил, как кто-то из паломников рассказывал, что египетские стражники (что-то среднее между милицией и местными «братками», делающими вид, что следят за порядком во имя Блистательной Порты) при случае охотно режут русских – и купцов, и паломников, и даже монахов. А еще – припомнилось, что вообще-то война с турками закончилась меньше десяти лет назад и наши (ну ладно, болгары с сербами, какая разница?) отжали у османов почитай все европейские владения, за исключением клочка суши со Стамбулом. И ненависть в глазах мальчишек из того села мне тоже припомнилась.

Но – обошлось. Турки оказались вполне цивилизованными – и не милиция вовсе, а регулярная армейская часть. А может, дело в том, что отец, вовремя сообразив, поприветствовал их по-английски и тут же представился как гражданин United States. Тут-то и выяснилось, что внезапное, в стиле федеральной кавалерии, появление из-за холма этого краснофесочного воинства вовсе не было голливудским «роялем». Оказывается, бедуинская банда (к слову – «гастролеры»; своих местные аксакалы держат в ежовых рукавицах и шалить на паломничьем тракте не позволяют) уже неделю как безобразила в окрестностях, отметившись парочкой кровавых эпизодов. В частности, бандосы в арафатках подчистую вырезали караван ливанских купцов. Изловить их и послан был уважаемый бимбаши – по-нашему, майор, то есть ротмистр, раз уж речь идет о кавалерии, – со своей полуротой. Этот бимбаши (тот самый англизированный офицер со стеком) накануне пообщался с английскими туристами, а те выразили беспокойство о судьбе двух американцев, неосмотрительно оставивших караван.

Инициатива англичан была вполне объяснима – оказывается, примерно через два часа после нашего с отцом отбытия эта самая бродячая банда снялась и двинула вслед за нами. Нет, не подумайте, что альбионцам было до нас какое-то дело! Им в общем-то на всех и всегда наплевать – и уж тем более на американцев! Но дело в том, что англичане и сами собирались направляться примерно в ту сторону; так что, узнав от бимбаши о разбойниках и связав два и два, джентльмены решили подстраховаться и помочь предупредительному турецкому офицеру сделать то, ради чего он и был послан в эти дикие края. Ну а заодно и выручить из беды жителей своей бывшей колонии.

Что было дальше, вы уже знаете. Турки застали шайку «барсов пустыни» врасплох; кого-то постреляли, а остальных повязали, лишь двум или трем удалось уйти верхами. С пленниками солдаты не церемонились – наскоро допросили, а потом, за неимением подходящего к случаю фонарного столба или хотя бы фигового дерева, без всяких изысков порубили саблями. Цивилизованность с турок моментом слетела. Брр, ну и зрелище, доложу вам! Я только издали глянул на то, как османы вершат правосудие, – и меня вывернуло наизнанку. А поганец-бимбаши, с усмешкой наблюдавший за моим позорищем, эдак снисходительно заметил: «Я думал, что юноша из Америки более привычен к картинам расправ с дикарями и преступниками». Видать, успел уже приобщиться к американской культуре в виде романов Фенимора Купера, или кто у них еще спец по вестернам?

Сам офицер рук, понятное дело, не марал. Экзекуцией руководил его подручный, телохранитель и доверенное лицо – фельдфебель, или, по-ихнему, баш-чауш. С виду – головорез головорезом, Чикатило нервно курит бамбук. Впрочем, почему с виду? Головорез и есть – самолично снес головы не менее чем пяти невезучим бедуинским браткам. Кстати, офицер поведал нам, что сам баш-чауш – курд, так что всяких там арабов (о которых турок отозвался весьма презрительно) режет с особым удовольствием. А я вспомнил о том, что творил старина Саддам в иракском Курдистане. Да, вот уж действительно – уроки истории…

И этого Чикатилу любезный офицер приставил к нам в качестве охраны – вместе с тремя другими краснофесочными камрадами. Сказал – так ему будет спокойнее, пусть баш-чауш (я скорее язык себе откушу, чем научусь выговаривать его имя) проводит уважаемых американских гостей до Маалюли и проследит, чтобы с ними обращались достойно – как с дорогими гостями Блистательной Порты. Отец поначалу запротестовал, но быстро сообразил, что такой «конвой» лишним, пожалуй, не будет, – встретятся еще бандиты или нет, неизвестно, но вот местные чиновники и прочие аксакалы при виде красных фесок тут же впадают в угодничество и низкопоклонство. Так что баш-чауш немедленно получил бакшиш в размере двух британских фунтов (не рубли же ему совать!), обещание прибавить после прибытия в пункт назначения – и теперь горделиво трусил верхом во главе нашего каравана.

Двоих подчиненных он погнал назад, к процессии паломников – со строгим приказом забрать тарантас с нашим багажом и поспешать вдогонку. Что и было выполнено в точности – «обоз» нагнал нас всего-то через полдня, и дальше, до самой Маалюли, мы двигались уже вместе: запряженная ишаком повозка и шестеро верховых. Так что, если у кого из местных и возникали неправедные мысли по поводу содержимого наших карманов и кофров, им пришлось держать их при себе, ограничиваясь проклятиями вполголоса по поводу «неверных собак». А тем немногим, кто посмел высказать что-то такое вслух, пришлось близко познакомиться с плеткой баш-чауша.

Итак, боевое крещение состоялось. В первый раз нам пришлось стрелять по людям – и отнюдь не резиновыми пульками из травматов. К счастью, мы никого не убили; но все равно опыт оказался еще тот. Я покачивался в седле и прислушивался к своим ощущениям – и напоминал себе, что лиха беда начало, и, скорее всего, без повторения не обойтись, причем скорее раньше, чем позже. Такова уж непростая доля приключенца…

Глава 13

Настенный «Мозер» в граненом корпусе темного дерева мелодично отбил половину восьмого – один звенящий медный удар, гулко наполнивший дом. Нина с семейством уже неделю как обитала на даче, в Перловке; муж ее предпочитал при всякой возможности ночевать с семейством, благо положение путейского инженера позволяло подсесть на любой паровоз в сторону Павловского Посада. Так что дом Выбегова на Спасоглинищевском пустовал, и лишь привратник Федор да его племянница с подходящим именем Феодора оживляли флигель своим присутствием. Зеркала в комнатах завесили простынями от пыли, мягкую мебель на время отсутствия хозяев прикрыли чехлами. А вот часы Федор исправно заводил по всему дому – тонкие швейцарские (или немецкие, кто их разберет) механизмы портились от незапланированного простоя.

Никонов наконец мог расслабиться – он был в своем кабинете, в своем времени и пока еще в своем рассудке. Лейтенант уже успел выяснить, что здесь, в его родном 1886 году прошло куда меньше времени – но, не будучи в силах объяснить себе этого, предпочитал не думать о столь вопиющей несуразице.

То, что Нины с мужем не было дома, оказалось весьма удачным обстоятельством. Оно отодвигало необходимость давать объяснения по поводу внезапного исчезновения лейтенанта. Феодора, суетящаяся вокруг чудесным образом вернувшегося брата хозяйки, бросала на него порой подозрительные взгляды, но Никонов делал вид, что ничего особенного не случилось. Он нуждался в отдыхе – и прежде всего душевном. Слишком много пришлось пережить и волей-неволей пересмотреть прежние понятия об устройстве мира. Без этого ни за что не удалось бы принять того главного, что он узнал во время своего визита в будущее.

Альтернативная история! Идея, к которой ни один ученый не станет относиться всерьез – лишь презрительно скривится, если ему предложат порассуждать на тему «а что, если бы?..». Его всю жизнь учили: «История не имеет сослагательного наклонения». Оказывается – имеет.

Лейтенант поставил на стол перед собой плоский чемоданчик. В нем хранились бесценные сокровища: пачка мелко исписанных листов и, главное, – планшет, чудесное устройство, содержащее сотни книг по истории флота, кораблестроению, военно-морской науке. А кроме того – труды, посвященные альтернативной истории. Любой из них можно вызвать к жизни одним прикосновением к стеклу – и читать, перелистывая пальцем несуществующие страницы.

Литературу подбирал Геннадий, а потому многие из выбранных им книг оказались художественной литературой или же дилетантской публицистикой, чего Никонов, профессиональный моряк, не мог не заметить. Но сейчас для него главным был подход к истории, изобретенный потомками. Предстояло научить себя думать как они, «вбить в мозг» (странный, отдающий вульгарностью оборот, заимствованный у брата Ольги – Романа) мысль о том, что «свершившаяся история» не есть что-то данное раз и навсегда, а наоборот, вполне поддается изменениям. Конечно, если знать, как правильно взяться за дело.

Проекты так и не построенных кораблей, не созданного, но тем не менее грозного оружия; описания не случившихся морских сражений… И самое захватывающее: реальные кампании, по много раз переигранные энтузиастами альтернативной истории. Несколько подробно расписанных вариантов событий – и каждый с конкретными указаниями: как перевести колесо истории в другую колею, а то и вовсе заставить сменить направление.

Несмотря на то что Никонов успел просмотреть лишь малую часть книг, да и то весьма бегло, – прочитанное его захватило. Он помнил горькие слова Геннадия: «Кампания на море девятьсот четвертого – пятого годов сложилась так, как будто кто-то злонамеренный из всех возможных вариантов развития событий выбирал именно те, которые должны были обернуться для России наибольшими несчастьями…»

Но теперь-то все может сложиться иначе! Да, многие книги непонятны, темны, даже сомнительны. Геннадий, разумеется, умница, патриот, но, увы, мало что понимает в военной науке и морском деле. Он искренне желал помочь Никонову, но как ни старался, не смог подобрать всего, что нужно. Впрочем, это не страшно – в его распоряжении теперь надежный канал, связывающий прошлое с будущим. А значит…

От открывающихся перспектив захватывало дух. Геннадий упоминал о сообществах знатоков, обсуждающих нюансы кораблестроения и морской тактики на особых «форумах»; о бездонных информационных ресурсах, где можно получить любую справку, раздобыть подробные описания любого устройства.

В качестве примера молодой человек привел роман в двух частях, описывающий как раз «альтернативную версию» Русско-японской войны. Герои повествования планировали свои действия на основе детального анализа, проведенного как раз одним из таких сообществ: подробный, с перебором вариантов, анализ действий двух русских кораблей, оказавшихся в заведомо безнадежном положении. И в результате – несомненный успех. Значит, можно? У Никонова не было оснований не верить потомкам. Можно!

Да, работа предстоит грандиозная, но как там говорят потомки? «Главное – это оказаться в нужном месте и в нужное время». А это как раз его, лейтенанта Никонова, случай. В Научном комитете Адмиралтейства ждут развернутого доклада по вопросу исследований и прожектов в области минного дела – ему поручено проанализировать все, что было сделано в данной области за последние три с половиной десятка лет. Что ж, судя по тому, что он успел узнать в будущем, как раз минному оружию и предстоит сыграть в будущих войнах на море особенно важную роль. И Россия достигнет в этой области очень больших успехов. Так что – он, несомненно, и в нужном месте, и в нужное время. Начинать с чего-то все равно надо – вот он для начала и подхлестнет всеми силами развитие этого направления. А уж там…

Итак:

«После русско-турецкой войны основным образцом минного оружия в русском флоте стала мина Герца – самая совершенная из имевшихся тогда конструкций. Разработанная на основе немецкого патента и испытанная в боевых условиях (хотя и не так широко, как это могло бы быть), мина Герца имела существенный недостаток – ее нельзя было ставить автоматически, на заданное заглубление. Впрочем, это относилось и ко всем остальным конструкциям мин, имевшихся на тот момент в мире.

При постановке мины Герца приходилось сначала замерять глубину в данной точке, потом вручную отмерять минреп. Это громоздкая и небыстрая операция конечно же исключала всякую возможность ставить мины с ходу. Приходилось пользоваться специальными плотиками, так что постановка минного заграждения превращалась в долгий и трудоемкий процесс…»

Мину Герца Никонов знал отлично – что называется, «головой и руками». Описанную хлопотную процедуру минной постановки ему приходилось не раз проделывать самому. А еще – лейтенант помнил кадры из документальных фильмов, которые показывал Геннадий: миноносец на полном ходу, высоченный бурун у форштевня; мины заграждения, которые одна за другой валятся с кормы, прямо в пенную кильватерную струю. Устройства, позволяющие проделывать подобные операции, появились уже на переломе веков и вполне могли бы оказаться на вооружении к началу русско-японской войны. Но – то ли не успели довести до ума перспективную новинку, то ли сказалась извечная неповоротливость российской бюрократической машины… Так или иначе, мины под Порт-Артуром ставили в основном с тех же плотиков. А ведь все могло быть совсем иначе…

Никонов открыл на планшете книгу – одну из тех, что он пометил как «первоочередные»:

«Первую экспериментальную постановку 48 шаровых мин провели в 1889 г. на Дунае. Опыт удался, и с 1891 г. шаровая форма корпуса мин в русском флоте стала основной. В 1898 г. на вооружение флота приняли якорную гальваноударную мину с корпусом в форме шара и штерто-грузовой системой установки на заданное углубление. (…) Для того времени мина, получившая обозначение «образца 1898 г.», являлась одной из наиболее совершенных в мире. Она и стала основной миной отечественного флота в Русско-японскую войну…»

Итак, в составе Первой Тихоокеанской эскадры появятся особые корабли – минные заградители: «Амур» и «Енисей». Вдоль корпуса такого корабля будет смонтирован подвесной рельс, на котором и станут вывешиваться подготовленные к постановке мины и якоря к ним. Это – система лейтенанта Степанова, предложенная в 1892 году… то есть будет предложена, поправил себя Никонов. Транспортная цепь, приводимая в движение особым приводом, перемещает мины к корме. Очередная мина с якорем подходит к концу рельса и падает в воду. Освободившиеся места занимают новые мины, так что ставить их можно непрерывно.

В общем – вполне разумно и прогрессивно… если не иметь представления о более поздних системах, когда мины, установленные прямо на якорных тележках, сбрасывают со специальных рельсов, идущих вдоль обоих бортов. И вот что интересно – система с «тележкой» была предложена практически в то же время неким лейтенантом Угрюмовым. Для удобства мина кладется сверху на якорь, а под якорь ставятся деревянные брусья. Позднее брусья заменят металлическими рельсами, а на якорях станут устанавливать ролики…

Никонов перелистнул на экране несколько страниц и нашел нужный раздел:

«Перемещение мин по рельсам и забортным скатам обеспечивалось двумя роликами. Компактность нового якоря позволила существенно (на 30–60 %) увеличить количество мин, принимаемых на корабль. Проведенные в 1905 г. «испытания… дали превосходные результаты, обращение с якорем удобное, постановка мин, производившаяся… на ходах до 17 узлов, совершенно точная, автоматические механизмы действовали без отказа».

В комплектации с новым якорем мину образца 1898 г. приняли на вооружение в 1906 г. Помимо якоря в мине образца 1906 г. имелись и другие новшества…»

Итак, работы эти будут начаты на самом переломе веков. А если не откладывать? Если начать их уже сейчас? Никонов прикинул, как «вписать» подобные рельсы в проекты новейших миноносцев и канонерских лодок. Выходило вполне прилично – если «продавить» нововведение в Морском комитете, то новые корабли этих классов будут оснащены системами скоростной минопостановки. А значит…

…А значит, к Русско-японской войне все, даже давно устаревшие (то есть те, что будут построены в ближайшие три-четыре года!) малые корабли смогут оперативно ставить мины, причем в самых сложных погодных условиях и на хорошем ходу. Разумеется, у японцев тоже рано или поздно появятся такие же системы. Скорее даже рано – столь крупное нововведение трудно сохранить в тайне. Но ничего, главное, чтобы новые мины были у России, тем более что по вопросу борьбы с минной опасностью у потомков тоже было чему поучиться. Например, эти, как их… параваны. Отличная и, главное, простая идея!

«Параван появился в мировую империалистическую войну 1914–18 гг. и в настоящее время широко применяется во флотах всех стран в качестве охранителя для защиты быстроходных надводных кораблей на ходу от мин. Он также применяется в качестве трала – для траления мин. Параван отводит мины, попавшие на его тралящую часть, в стороны и в безопасном для корабля расстоянии перерезает их минреп. Мина после этого всплывает, и ее уничтожают. Тралящая часть представляет собой жесткий стальной трехпрядный трос тросовой работы…»

И все же это походило на чудо: сидя в кабинете, в домике на Спасоглинищевском, запросто заглядывать в будущее – и находить решения, опробованные потомками в кровавых, долгих войнах. Заполнять мелким, бисерными почерком страницу за страницей, преподнося современникам на блюдечке рекомендации, почерпнутые из практики грядущих войн, решения, взятые из опыта десятков лет развития военно-морской науки… Нет, это не укладывалось в голове. Однако же:

«Опыт применения мин в Русско-японской войне определил два основных направления в их совершенствовании. Прежде всего, требовалось обеспечить безопасность обращения с минами при постановке в случае повреждения гальваноударных колпаков. Во-вторых, требовалось приспособить минные якоря для быстрой и удобной постановки мин на ходу.

Первую задачу удалось решить просто. Вспомнили предложенный еще в 1901 г. минным кондуктором Ф.Ф. Скрябиным гидростатический предохранитель, делавший мину опасной только после ее прихода на заданное углубление.

Для решения второй задачи пришлось привлечь на конкурсных началах три петербургских завода: Металлический, Парвиайнена и Лесснера, конструкция, предложенная которым, и оказалась наилучшей…»

Вспомнили, значит? И ведь живет где-то этот господин Скрябин – и понятия не имеет, что через пятнадцать лет ему предстоит сделать столь полезное изобретение! А ведь можно заранее разыскать его, подкинуть пару идей, а то и вовсе привлечь к работе. Помнится, Геннадий рассказывал, что в романах на тему альтернативной истории герои поступали точно таким же образом: находили людей, которым еще только предстояло совершить эпохальные открытия и изобретения, – и создавали им необходимые условия. Почему бы не перенять хорошую идею?

А заводы? Лесснера, Парвиайнена, Металлический… Надо бы уточнить, в каком состоянии они находятся на данный момент и способны ли выполнять заказы подобной сложности? Никонов вздохнул, придвинул к себе листок и принялся набрасывать черновик доклада в Научный комитет Адмиралтейства.

Глава 14

– Ну, Дрон, что у нас под землей?

Молодые люди склонились над картой Москвы. Большой лист был исчерчен разноцветными карандашами, испещрен неудобочитаемыми пометками. Подземные коридоры, коллекторы, служебные тоннели метро – мир, в котором обитает отчаянное племя московских диггеров. Карту принес Дрон, в свое время немало побродивший с этими ребятами по подземной Москве. Остальные члены Бригады рассматривали диггерскую карту с умеренным интересом, поскольку ровным счетом ничего не понимали в хитрых значках и сокращениях.

– Пацан говорил о проходе где-то вот тут, в районе Ильинки. – Карандаш ткнулся в пересечение нескольких линий, прочерченных поверх лабиринта московских переулков разноцветными карандашами. – Они туда вроде как даже спускались: нашли портал и проникли на эту сторону. Но дальше не пошли, уперлись в тупик. – Дрон почесал переносицу карандашом. – Вроде бы портал ведет в заброшенную метростроевскую бытовку, но точно сказать сложно – сам понимаешь, какое у этого гимназиста понимание наших реалий…

За время знакомства мальчик ухитрился выложить новым «друзьям» почти все. В том числе и историю их с Иваном вылазки в московское подземелье. Впрочем, подумал Дрон, Геннадий способен вызвать на откровенность и куда более осторожного собеседника…

– Да уж, – усмехнулся молодой человек. – Информатор нам достался еще тот. Хотя, если вдуматься, это нам даже на руку. Чем меньше он будет понимать, тем лучше.

– Может, и так, – покачал головой Дрон. – Только найти по его описаниям подземный портал – это задачка не для слабонервных. Они с тем парнишкой из нашего времени вроде и набросали кой-какие эскизики, но я бы им не доверял. Мало ли что пацаны, в первый раз оказавшиеся под землей, намалюют? К тому же по памяти? Правда, они вроде ставили маркеры, причем весьма толково, в ультрафиолете…

– А они долго продержатся? – хмуро поинтересовался доселе молчавший Виктор. – Как я понимаю, прошло больше месяца. Может, и маркеров никаких уже нет?

– Может, и нет, – не стал скрывать Дрон. – Хотя это зависит от того, что за спрей они применяли. Некоторые типы держатся подолгу, причем на любой поверхности – знаете, спецразработки для вояк и спелеологов. Раз парень страйкбольщик – вполне мог и раздобыть через своих.

– Кстати, это интересная мысль. – Геннадий снял круглые старомодные очки и склонился к карте. Было видно, что он близоруко щурится, вглядываясь в прямоугольники кварталов между Никольской и Ильинкой. – Не выйти ли на его приятелей по команде? Вряд ли, конечно, он им что-то рассказывал, но мало ли…

– Можно, – кивнул Дрон. – Команда, правда, небольшая, я с ними толком не общался – так, сталкивался пару раз на играх. Но общих знакомых найду.

– Ладно, с этим ясно, – подытожил Геннадий. – Думаю, портал мы найдем. В крайнем случае – попросим парнишку с нами пойти, придумаем что-нибудь. А вот дальше как? Даже я понимаю, что под землей в двух шагах от Кремля шалить чревато…

– Еще как чревато, – согласился Дрон. – Даже если мы впрямую и не нарвемся, то первый же, кто увидит свежий пролом, поднимет хай – и через полчаса там будет не протолкнуться от фээсбэшников. Или того хуже: всадят парочку камер… нет, внаглую долбить стену – это на один раз. Надо как-то по-другому…

– А с видеокамерами – это мысль, – откликнулся Виктор. – Помнишь, гимназист говорил, что они слышали из-за стены шум? Значит, кладка – или что там еще? – не толстая. Можно попробовать просверлить ее тонким сверлом – скажем, у самого пола, или, наоборот, под потолком, чтобы в глаза не бросилось. И вывести на ту сторону микрокамеру на оптоволоконном кабеле. Потом – понаблюдаем часиков несколько, поймем, что там за тоннель и как часто им пользуются, – а там и решим.

– Толково, – кивнул Геннадий. – Так и поступим. А пока придется ходить через наружный портал. Тут придется соблюдать крайнюю осторожность, тем более что мы уже засветились. Сделаем так: Ольга, – и он мотнул головой в сторону сидевшей на диване девушки, – будет ходить на ту сторону открыто, вроде как в гости к своему лейтенанту. Сможешь изобразить, что не можешь выучить улиц Москвы? Ну, той, старой?

– Еще как смогу, – усмехнулась девушка. – У меня и по жизни топографический кретинизм, даже прикидываться не придется. Только зачем?

– А за тем, – назидательно помахал карандашом Геннадий, – что парнишке придется сопровождать тебя на свидание с лейтенантиком, – ну, чтобы ты не потерялась. Ясно? А мы, пока его нет, проходим на ту сторону и так же тихо возвращаемся. Вообще-то его необязательно спроваживать из дому, входить все равно будем со стороны улицы, но мало ли… Дворник там больно въедливый….

– И как же вы пройдете? – нахмурилась Ольга. – Шарик-то у нас один – и он будет у меня. Как иначе я попаду в прошлое?

– В том-то и цимес, – осклабился Геннадий. – Шарик твой будет у нас. Договорись с Николкой, чтобы он каждый раз встречал тебя на нашей стороне – ну, вроде как в наряде своем ты не уверена и вообще портала боишься… короче, включай дурочку. И пусть он водит тебя туда-сюда. Тут еще один полезный момент есть…

– Какой? – не поняла девушка.

– А такой, что он пару-тройку раз вот так тебя сводит, а потом ему это надоест – глядишь, и выдаст вам с лейтенантом еще одну бусинку, чтобы тот сам тебя встречал-провожал. Ну а уж как сделать, чтобы она тебе досталась, – усмехнулся молодой человек, – ты, я думаю, и сама сориентируешься.

Ольга поморщилась – разговор был ей неприятен. Тем не менее девушка кивнула, соглашаясь. Геннадий продолжил:

– Значит, так. Другая задача – поддерживать у Никонова живой интерес к военно-морской теме. Думаю, подхлестывать его особо не придется, и все же не вздумай устроить ему сцену типа «ах, дорогой, мне это неинтересно». Если будет рассказывать о радужных перспективах строительства флота – слушай, кивай, поддакивай, соглашайся. Попросит помощи – обещай, а как же. Если захочет на нашу сторону сходить – постарайся затянуть этот вопрос, ссылайся на занятость, говори, что должна посоветоваться со мной. Что-нибудь придумаем, – а вообще чем меньше он будет тут шляться и самостоятельно доискиваться – тем лучше.

Ольга надменно вскинула голову:

– Ну, знаешь, о чем с ним говорить – я уж как-нибудь и без твоих советов разберусь!

– Вот, значит, как? – Геннадий недобро взглянул на мятежницу. – Сама, говоришь? Может, ты там вообще остаться хочешь со своим разлюбезным морячком, а мы – выкручивайся как знаешь? Ты уж не молчи, просвети товарищей…

Ольга, упрямо сжав губы, промолчала. Геннадий понял это как знак капитуляции, усмехнулся и продолжил:

– Теперь, друзья мои, главный вопрос – где нам взять средства для работы на «той стороне»? А заодно – и на этой? Что бы мы ни решили предпринять, без серьезных трат нам не обойтись. Так что – жду конструктивных и по возможности толковых идей.

Дрон встрепенулся и открыл было рот, но Геннадий взглядом остановил его.

– Сразу предупреждаю – не предлагать патентовать канцелярские кнопки, скрепки и двигатели внутреннего сгорания. Я эти книжки тоже читал. Оставим эту честь герру Бенцу – тем более что он-то свой бензиновый двигатель уже запатентовал. Нам с вами нужно нечто такое, чтобы результат был сразу и, по возможности, без стартовых вложений.

– Какие вложения в патенты? – недовольно буркнул Дрон. Он, похоже, как раз и собирался предложить нечто подобное. – Написал бумажку – и греби бабло. Не быстро, да зато верняк! На будущее пригодится.

Геннадий с жалостью посмотрел на соратника.

– Во-первых, друг мой Андрей… – Дрон сразу набычился. Лидер группы называл его по имени, только когда собирался выставить идиотом. – У нас нет документов. «Нет» – от слова «вообще». То есть – никаких. Здесь, конечно, не принято спрашивать паспорт на каждом шагу, большинство населения его и в руках-то ни разу не держало. Но поверь – при подаче патентной заявки документы у тебя спросят. Во-вторых – позволь поинтересоваться, из каких капиталов ты собрался платить за регистрацию патента, не говоря уже о всяких там гербовых сборах? Я не знаю, как там полагается подавать патентные заявки, – но у нас это крайне хлопотное и, поверь, недешевое занятие. Ну хорошо – вот ты получил патент. И что – будешь ходить как дурак с мытой шеей и ждать, когда озолотишься?

Услышав этот пассаж вожака, Виктор, оторвавшийся наконец от смартфона, хихикнул. Дрон погрустнел еще больше.

– Видишь ли, дорогой Андрей, – мягкий голос Геннадия был полон яду. – Подобные фокусы легки и приятны только в книжках про попаданцев. Причем в плохих книжках, глупых. Авторы ведь тоже не все идиоты – таких элементарных косяков они давно уже себе не позволяют. Вот представь: запатентовал ты канцелярскую кнопку – так ведь ее надо еще прорекламировать! Объяснить потребителю, что без этой самой кнопки не жизнь была у него, а сплошное мучительное прозябание. А значит, надо выпустить пробные партии. Ладно, в нашем случае без этого можно обойтись, привезем из будущего. Затем – распространить изделия среди потенциально заинтересованных людей, создавать интерес, изучать возможный спрос, отзывы собрать… А это все – время, деньги и, главное, – немалый, высококвалифицированный труд. Вот скажи – ты готов и там сделаться «успешным манагером»?

Дрон подавленно молчал. Крыть, как всегда, было нечем. Впрочем, Геннадий ему слегка польстил – здесь, в двадцать первом веке, Дрон был кем угодно, только не успешным менеджером.

– Вот именно это я имел в виду, когда упомянул, что жду толковых идей, а не тех, что сразу приходят в голову, – продолжил Геннадий. – Так что повторяю вопрос – как раздобыть денег, желательно без стартовых вложений и быстро?

– А чего тут думать? – вновь оторвался от смартфона Виктор. – Трясти надо. «Грабь награбленное», как говорил Ульянов-Ленин.

– Слышу речь не мальчика, но мужа, – довольно кивнул Геннадий. – Другие мысли есть?

– Ну вот, я так и знала, что дело закончится примитивной уголовщиной, – презрительно заметила Ольга. – И стоило для этого отправляться в прошлое?

– Это называется «экспроприация», – терпеливо разъяснил Геннадий. – Если кто не в курсе, революционеры – и большевики, и твои, Дрон, любимые анархисты – только так деньги и добывали. Сталин вон и вовсе на каторгу попал за ограбление Тифлисского казначейства. Так что ничего нового мы с вами не придумали. Но, как и было сказано, решение это – самое очевидное, а я предлагал вам подумать. В крайности удариться мы всегда успеем, а пока поищем не столь радикальные решения. Время пока есть. Но учтите – это только пока. И уже скоро нам придется считать каждую минуту. Всем все ясно?

Ольга подняла руку. Геннадий кивнул.

– Ты мне вот что скажи, Геночка… – подозрительно ласково начала девушка. – Я все понимаю – революция, экспроприация, Сталин там… но почему ты так уверен, что шею моют одни только дураки?

Глава 15

– …Вот так оно на самом деле и обстоит, – закончил Николка.

Яша молчал. Просто не знал, что сказать. Новость оказалась столь грандиозной, что буквально раздавила молодого человека. Еще вчера он гадал: кто такие Олег Иванович и Ваня? Кто такой загадочный доцент и зачем преследовал его голландец? И почему, добравшись до жертвы, злодей заточил ее в дом скорби? И что теперь надо бельгийцу и его подручным от Николки?

Герберт Уэллс еще не успел написать «Машину времени», так что идея хронопутешествий не завладела умами читателей. Да что Уэллс – Яше не попадался даже роман «Предки Калимероса», где героя переносит в будущее мифический гиппогриф. Так что рассказ Николки стал для него настоящим откровением.

Оказывается, и Олег Иванович, и чудо-профессор из Америки (тот, что вытащил Николку буквально с того света), и люди, которых Николка привел недавно в гости, – пришельцы из будущего. Не посланцы капитана Немо, не земляки жюльверновского доктора Саразена из романа «Пятьсот миллионов Бегумы», обитатели Города Науки и Разума. Все куда проще. Оказывается – в будущее можно сходить. Провести там некоторое время, поглазеть на достижения потомков, запастись удивительными техническими штучками, которые придумали за сто с лишним лет, – и вернуться. А тем, кто обитает в будущем, в свою очередь, ничего не стоит сгонять на экскурсию в прошлое: погулять по неузнаваемо изменившимся улицам, завести знакомства, удивить местных жителей всякими диковинами…

И все это происходит здесь, на Гороховской! И Николка, волею случая заполучивший ключик от дверки в будущее, пытается теперь выпутаться из вороха проблем, которые то ли по недомыслию, то ли по неосторожности нагромоздили незадачливые путешественники во времени.

Конечно, Николка пытался, как мог, хранить свою главную тайну. Но – ничего другого ему не оставалось. Погоня, схватка с громилами Ван дер Стрейкера, чудесное явление сгинувшего было Никонова – все это требовало объяснений. И Яша их потребовал. А для убедительности – предъявил результаты наблюдений: необъяснимые случаи бесследного исчезновения людей и события в подземелье. Когда Николка, узнал, что Якову известно и об этом, мало того, он самолично проследил за ними с Ваней по извивам московской клоаки, – мальчик совсем пал духом. А Яша, закрепляя успех, выложил баллончик от перцового аэрозоля – тот самый, неосторожно выброшенный после стычки с посланцами Ван дер Стрейкера.

– …Вот так все и было, – вздохнул Николка, закончив рассказ. – Только ты уж не говори никому, хорошо?

Мальчик чувствовал себя не в своей тарелке. Яша больше не был обычным помощником Олега Ивановича, ловким молодым человеком, случайно прикоснувшимся к их делам. Скорее уж – внезапно объявившимся спасителем, эдакой палочкой-выручалочкой; в конце концов, не зря же Олег Иванович говорил, что Якову можно доверять? Хотя отчего-то не спешил рассказывать ему о портале… Николка чувствовал, что запутывается все больше и больше.

– Так не скажешь, хорошо, Яков? А то я и так уж… – И мальчик обреченно повесил голову.

Яша неуверенно кивнул. Да уж, чего-чего, а дров наломать Николка успел вдоволь. Одно то, что он провел через портал новых знакомцев Никонова, представлялось Яше шагом крайне опрометчивым. Ну ладно бы еще самого лейтенанта – в конце концов, тот попал в будущее по недоразумению и запросто мог там сгинуть, – так что вернуть его назад требовала простая человеческая порядочность. Но вот тащить с собой всю эту сомнительную компанию…

– Ну конечно, пан Никол, не волнуйтесь. Никому не скажу. – Яков поспешил успокоить мальчика, который, казалось, вот-вот расплачется. – Только, по-моему, зря вы отдали им эту… этот шарик. Я понимаю, у вас он не последний, но все же – надо было дождаться Олега Ивановича, пусть бы он и решал. Может, заберете назад?

Николка отчаянно замотал головой:

– Ну что ты, Яков, как можно, неудобно: я им его подарил, что теперь, забирать подарок назад? Надо бы, кстати, еще одну им дать – а то как Ольга с дядей Сережей… с Никоновым то есть, друг к другу ходить будут? А я-то, болван, не подумал…

– Но, пан Никол… – Яков кинулся было возражать, однако Николка уже не слушал:

– И вообще – что это ты опять заладил: «пан Никол»? Мы же договорились, что будем на «ты»?

– Ну не могу, хоть режьте, – недовольно ответил Яков. – Не привык, простите, пан Никол. Лучше я буду говорить как привык…

– Ну как же так, Яша? – не соглашался Николка. – Мы же с тобой теперь, можно сказать, боевые товарищи, а ты все: «вы» да «пан». Мне ведь тоже неудобно! Когда ты мне «выкаешь», я теряюсь и соображать перестаю…

– Ладно, – великодушно согласился Яков. – Я попробую, а вы… ты… уж не сердись, если оговорюсь, хорошо?

Николка кивнул, и Яша с облегчением продолжил:

– Так вот, о вашей бусинке. Если она за тем, чтобы этот ваш лейтенант к своей барышне ходил, ну или она к нему бегала на свидания, – тогда не страшно, тогда ничего, пускай. Только сдается мне, пан… – Яша сбился, откашлялся и продолжил: – Сдается мне, Никол, что остальные ее приятели тоже к нам сюда дорожку протопчут. Непросты они – особенно тот, который Геннадий. Я его хорошо рассмотрел: вежливый такой, говорит гладко – а глаза холодные, колючие, злые…

– Ну что ты, Яков, – постарался успокоить собеседника Николка. – Они хорошие люди, честные – вон и лейтенанту помогли. Да и чего такого они могут сделать? Какая им корысть меня обманывать? У них и так там, в будущем, чего только нет – зачем им еще и к нам шастать?

Яша на секунду задумался, но нашелся:

– А зачем Олег Иванович с Ваней сюда ходят?

– Ну… – протянул Николка, – им интересно. Дядя Олег – ученый, историк… в журнал какой-то пишет про наше время. Они там про нашу жизнь уже позабыли – вот он и исследует, для науки…

– Ну, если для науки – тогда ничего, – великодушно разрешил Яков. – Но все же я бы на вашем месте пригляделся к порталу – а вдруг Геннадий и другие все же ходят к нам? Вы… ты, если что-то такое заметишь, – сразу говори мне. А я за ними прослежу. Какие бы они ни были умные там, в своем будущем, а Москву нашу наверняка плохо знают – сам же говорил, забыли они все. Так что на наших улицах им от меня не скрыться.

Николка кивнул.

– А теперь, – воодушевился Яков, – надо придумать, что нам с иностранным злодеем делать. Чует мое сердце – вот-вот явится, мы с ним еще наплачемся. Ты вроде хотел у кого-то там, в будущем, помощи попросить. Ну и как, удалось?

Николка сокрушенно покачал головой:

– Нет, Яш. Хотел – но не вышло. Дядя Олег оставил мне мобильник… ну способ, чтобы связаться с тем доктором, что меня вылечил, – поспешно поправился мальчик, наткнувшись на непонимающий взгляд. – Только я… в нем батарея села, а номер… в общем, не получилось, и все, – поспешно выпалил он, предупреждая вопросы собеседника. – И теперь уж, пока дядя Олег с Ваней не вернутся, наверное, и не получится.

– А может, вы его адрес знаете? – задумчиво поскреб подбородок Яша. – Тогда можно будет сходить туда еще раз и поискать. Хотите, я с вами? Вдвоем веселее…

Николка задумался, и Яша с замиранием сердца ждал, что он ответит на это довольно дерзкое предложение. Сам Яков, конечно, понимал, что будет в будущем неважным помощником. Мальчик, в отличие от него, уже не раз успел побывать там и хоть немного познакомился с тамошней жизнью. Но – как же хотелось взглянуть на это хоть одним глазком…

– Нет, Яш, адреса я не знаю, – ответил наконец гимназист. – Правда, дядя Олег говорил, где Макар… то есть доктор Каретников работает. Вроде бы городская больница номер семь, он там детский доктор.

Яков задумался.

– Больница номер семь, говорите? Нет, не слыхал… может, у нас ее еще не построили? Да и нет у нас больниц с номерами. Ну да ничего. Больница – место приметное, любой дорогу подскажет. Найдем, не беда…

– Не видел ты, Яков, той Москвы, – улыбнулся Николка. – Там столько народу – страшно сказать: двенадцать миллионов. И представь, сколько такой уймище людей нужно больниц! Их там, наверное, не меньше чем полсотни!

– Не беда, – стоял на своем Яков. – Ну полсотни – и что? Спросим – кто-нибудь да ответит. Вот, например, городовые там есть? Они-то уж точно знают…

Николка припомнил подтянутых молодых людей в черной форме с дубинками на поясе.

– Есть. Они, правда, по-другому называются. Их там много.

– Ну вот, а вы говорите – не найдем! – обрадовался Яша. – Городовые все подскажут. Ну что, попробуем? Решайтесь, пан Никол! В конце концов, не выйдет – и ладно. Походим, поспрашиваем – и назад, если никого не найдем.

Николка замялся:

– Ну вообще-то я не против. Только вот что, Яша… может, все-таки пока не стоит? Там ведь все по-другому. Ты даже представить себе не можешь… город такой огромный… Я по Москве в будущем один ни разу не ездил. Там даже железная дорога под землей, вот как! А нам, между прочим, на ней ехать придется. А на ней одних станций – тысяча или две. Нет, ты не подумай, что я боюсь или тебе не доверяю; но ведь Никонов обещал помочь с этим Ван дер Стрейкером, верно? Вот давай к нему завтра с утра и сходим. Скажем все как есть – а то я ему ничего рассказать не успел, – и посмотрим, что посоветует. Ну а там решим, идти нам самим в будущее или нет.

– Ну ладно, – вздохнул Яков. – Давайте так. Тогда я попробую разузнать кое-что, а вы… ты то есть, – лучше пока из дому не выходи. Завтра утром я зайду – и пойдем к господину лейтенанту…

Глава 16

– Барышня, барышня! Радость-то какая! Сергей Алексеич нашлись!

Варенька вскочила с плетеного кресла, будто подброшенная пружиной. На террасу вбежала встрепанная Глаша – кухарка Выбеговых, отправившаяся с господами на дачное житье. Круглое, пряничное ее личико раскраснелось от радости:

– Митька записку принес со Спасоглинищевского: Сергей Алексеич еще вчера ввечеру домой явились, отужинали, а поутру – сестрице своей, барыне нашей, отписали. Нина Алексеевна сейчас в слезах от расстройства чувств – сами знаете, как они по братцу убивались…

Варенька кинулась к бестолковой Глаше и схватила ее за руки:

– А что он пишет? Где пропадал? Здоров ли?

Глаша открыла было рот, чтобы отвечать, – но Варенька уже ее не слушала:

– Ой, да что я тебя спрашиваю… где тетя Нина? Сама прочту, что он там пишет. – И девочка вихрем вылетела с террасы.

В течение следующих полутора часов письмо Никонова было прочитано по меньшей мере два десятка раз. Лейтенант писал в большой спешке (он лишь наутро после своего возвращения сообразил, что надо бы известить родственников), сообщая о том, что находится в добром здравии. Просил прощения за то, что заставил поволноваться своим внезапным исчезновением, – и туманно ссылался на некие служебные обстоятельства. В конце письма Сергей Алексеич осведомлялся, долго ли Выбеговы пробудут еще на даче, – и обещал непременно навестить, как только найдется время. Отдельно Никонов передавал поклон «очаровательной племяннице» – услышав об этом, зареванная Варенька (они с Ниной Алексеевной плакали от радости все то время, что изучали письмо дорогого Сереженьки) еще больше раскраснелась и дала себе клятву не пенять кузену очень уж строго.

Вернувшись к себе, девушка немедленно засела за письмо Марине Овчинниковой. В последнее время барышни сблизились чрезвычайно – и взяли в обыкновение делиться друг с другом как самым сокровенным, так и всякого рода житейскими пустяками. Марина пока оставалась в Москве; Овчинниковы должны были перебраться в Перловку лишь через неделю, но Варенька, конечно, не собиралась так долго скрывать от подруги важную новость. Марина Овчинникова была немного знакома с Сергеем Алексеевичем – и вполне сочувствовала Вареньке, разделяя отчаяние по поводу его исчезновения. И вот теперь Варя спешила поведать подруге радостную весть – а заодно поинтересоваться, когда ждать ее сюда, в дачный поселок на Яузе. Заодно как бы между прочим Варенька осведомлялась – нет ли у Овчинниковых известий от новых квартирантов, отправившихся путешествовать – страшно сказать – в Сирию, в Святую землю, к диким туркам и арабам!

Несмотря на огорчения, связанные с исчезновением кузена, не проходило и дня, чтобы Варя не вспоминала о мальчике-американце, которого она впервые увидела в кофейне «У Жоржа». Посещения кофеен и прочих подобных заведений были категорически запрещены ученикам гимназии – и, надо же такому статься, именно там поймал их с мамой (приехавшей навестить дочку из Ярославля) противный латинист по прозвищу Вика-Глист. И если бы не Иван с отцом – Варе грозили нешуточные неприятности. А уж сколько хихикали они с подругами, пересказывая реплику Вани в адрес гимназического шпика: «Знаете, батюшка, будь мы в Арканзасе – этого мистера давно бы уже пристрелили!»

С тех пор Вареньке случилось видеть своего спасителя всего один раз – на велосипедном празднике в Петровском парке. Тогда бициклы «американцев» произвели среди спортивной публики Москвы настоящий фурор. Варя даже сама немножко покаталась на удивительных заграничных машинах – но, главное, вдоволь пообщалась с интересным мальчиком. С тех пор она не упускала случая, чтобы расспросить Марину об американских жильцах; та отвечала охотно, не упуская, впрочем, случая подколоть подругу.

Выбегов, известный в Москве путейский инженер, служащий Николаевской железной дороги, снимал домик в самом лучшем дачном месте Подмосковья – Перловке. Этим поселком из восьмидесяти особых летних домиков владел купец Василий Перлов. Самый облик дачного поселка настраивал отдыхающих, сплошь представителей московской верхушки, на легкий, беззаботный лад; между дачами не было даже заборов, ставить их считалось дурным тоном. Дома в Перловке стояли редко, скрытые деревьями, – так что соседи не создавали друг другу помех вторжением в приватное пространство. В любом домике имелись все городские удобства; на берегу реки Яузы оборудованы особые купальни, которыми отдыхающие охотно пользовались. По вечерам возле купален кипели романтические страсти; кроме взрослых дачников в Перловке хватало и молодежи: и сыновей-студентов, и дочерей, курсисток или же гимназисток старших классов, барышень вполне уже взрослых. Варенька, правда, еще не обзавелась знакомствами среди ровесников и ждала приезда Марины.

Овчинниковы тоже третий год подряд снимали дачу в Пероловке. Девочки, которые в Елизаветинской женской гимназии учились в одном классе, в первое же лето сдружились окончательно – и с тех пор очень ждали июля, когда семьи выбирались из города, чтобы провести месяц-полтора «на пленэре».

Скучать московским дачникам не приходилось: в поселок привозили музыкантов, на дощатой сцене летнего театра, прикрытой полосатым пологом шатра, шли представления московских трупп; устраивались особые дачные балы.

Домик в Перловке обходился недешево – сравнимо с арендной платой приличной московской квартиры. Однако же от желающих не было отбоя – столь популярен был этот поселок на берегу Яузы. Чтобы снять здесь дом, приходилось вносить деньги за три года вперед. Но путеец был человеком небедным; Выбеговы, как и Овчинниковы, жили в собственном доме, в средствах не нуждались – так что вполне могли позволить себе летний отдых в Перловке.

Добрый знакомый Дмитрия Сергеевича, известный московский журналист Захаров как раз на днях прислал инженеру подписанный экземпляр своей только что вышедшей из типографии книги: «Окрестности Москвы по Ярославской железной дороге». Погостив в прошлом году на даче у Выбегова, Захаров так писал о Перловке:

«Здесь, в молодом сосновом лесу, принадлежащем В. С. Перлову, выстроено им множество дач, насчитывают более семидесяти; весь лес-парк изрезан дорожками, утрамбованными красным песком, по которым можно гулять даже в сырую погоду, вскоре после дождя. По окраине дач протекает река Яуза с устроенными на ней купальнями. (…) Устройство дач со всеми приспособлениями к летней жизни привлекает сюда москвичей, которые так полюбили эту местность, что каждое лето все дачи бывают переполнены жителями, а угодливый хозяин для развлечения своих жильцов приглашает музыку, которая играет в Перловке два раза в неделю».

Варенька, закончив письмо, запечатала конверт и принялась искать Глашу; хотелось непременно отправить послание уже сегодня. Возле дач все время крутились деревенские мальчишки, в надежде заработать медяк-другой. Дачники охотно прибегали к их услугам по всякому удобному поводу – принести что-нибудь со станции, сбегать по делу, а то и доставить в Москву записочку или письмо. Прислуга Выбеговых наперечет знала окрестных сорванцов, так что Варя вполне могла рассчитывать на то, что ее письмо еще до вечера попадет на Гороховскую.

Первый визит Ольги к Никонову состоялся в два часа пополудни, на следующий день после объяснения с Геннадием. Лейтенант сам встретил девушку на «той стороне», в двадцать первом веке – и, поддерживая под локоть, провел через портал. В момент перехода Ольгу передернуло – нет, прикидываться не придется, тоннель и правда внушает ей ужас. Момент перехода через полную тьму, через мгновенное «ничто»… исчезающе короткий, застигающий на микросекунду, прямо посреди шага, он леденил кровь и совершенно выбивал девушку из колеи. А потому, уже покидая портал, она так стиснула руку Никонова, что тот с беспокойством посмотрел на спутницу:

– Все в порядке, Ольга Дмитриевна?

Он неизменно обращался к ней на «вы» и только по имени-отчеству. Впрочем, лейтенант вел себя так почти со всеми. Исключением был разве что Николка – в силу юного возраста. Гена Войтюк был для Никонова Геннадием Анатольевичем, компьютерщик Витя – Виктором Владимировичем, а здоровяк Андрей, которого иначе как «Дрон» никто не называл, – Андреем Витальевичем. Лишь к брату Ольги Никонов обращался хоть и на «вы», но попроще – «Роман» или «сержант»; видимо, в силу того что признал в нем солдата, близкого по духу, хотя и младшего по званию. Ромка не возражал – ему это даже льстило.

На мостовой, у самого портала, Ольгу с лейтенантом поджидал Николка. Мальчик нетерпеливо переминался с ноги на ногу – ему не терпелось сорваться куда-то по своим делам. Увидев парочку, он облегченно вздохнул, буркнул Ольге «здравствуйте, мадмуазель» и, сунув лейтенанту какую-то бумажку, умчался. Никонов развернул ее и улыбнулся: на ладони лежал темный, шершавый шарик, такой же, как и тот, что Николка вручил ему в прошлый раз. Волшебный ключ, открывающий дверь в будущее. Дверь, через которую они с Ольгой смогут теперь невозбранно ходить друг к другу.

Лейтенант улыбнулся этим мыслям и не заметил, как неприятно, всего на миг, изменилось выражение лица спутницы. Ольга видела, что передал офицеру Николка, – и скривилась от отвращения к себе. Николка сам, без всяких хитроумных комбинаций, спланированных Геннадием, отдал шарик от коптских четок – видимо, не представляя, как можно поступить иначе, не помочь двум симпатичным людям, попавшим в затруднительное положение. Давно уже Ольга не испытывала таких болезненных уколов совести!

Впрочем, рефлексировать слишком долго она не собиралась. Девушка взяла себя в руки, и вовремя.

– Вот видите, Ольга Дмитриевна, теперь нет никаких препятствий к тому, чтобы ваши друзья могли бывать у нас, когда только пожелают. – И офицер положил ей на ладонь заветную бусину.

Ольгу опять передернуло – правда, на этот раз она сумела не подать виду. Что же – Никонову их намерения ясны насквозь? И чего тогда стоят хитроумные планы Геннадия, раз лейтенант читает их, как открытую книгу? Или она преувеличивает? Или…

Моряк не дал девушке додумать эту неприятную мысль:

– Теперь, если вы не против, – давайте посетим одно любопытное заведение. Уверен, вам понравится. Видите ли, в прошлый раз я выбирал туалеты для вас в некоторой спешке, руководствуясь… как бы это сказать… собственным вкусом. – Ольга вскинулась было возразить, но Никонов жестом остановил ее:

– Так что будет разумно, если вы исправите допущенные мной ошибки, Ольга Дмитриевна. Не так ли? Сестрица порекомендовала хорошую модистку на Кузнецком – так не откажите уж, прошу вас…

И не слушая смущенного лепета девушки (которая, к слову, не слишком-то и протестовала), Никонов увлек ее к поджидавшей возле дома пролетке.

В среду, в по-летнему душный день, в четвертом часу пополудни модный салон, один из многих на Кузнецком Мосту, расположившийся под вывеской «Мадам Клод. Моды платья и фризюр», – был закрыт. В этом не было ничего необычного: хозяйка салона, наполовину француженка, наполовину итальянка, не гналась за числом покупателей, отдавая предпочтение проверенным клиентам. К таким мадам Клод (мадемуазель, если уж быть точным) подходила трепетно, нередко закрывая торговлю, для того чтобы уделить час-другой особо капризной или требовательной посетительнице. Мадам Клод не держала работниц – жила одна, при своем магазинчике, в маленькой квартирке над ним. Жилье это, да и сам магазин, обходились бывшей обитательнице Марселя в изрядную сумму; так что на прислугу и помощниц средств от ее невеликих доходов не оставалось.

Кузнецкий Мост с самого начала девятнадцатого века считался улицей роскоши, моды, шика. С раннего утра и до позднего вечера здесь можно было видеть множество экипажей, и редко какой из них поедет, не наполнившись покупками, – мягкими кофрами с платьем, шляпными картонками и прочим милым глазу женщины скарбом. Здесь все было втридорога; но для московских модниц это не имело решающего значения: слова «куплено на Кузнецком» придавали любой вещи особенную прелесть.

Множество модных магазинов превратило улицу в обычное место гуляний и встреч аристократической публики. Здесь предлагали и пошив одежды на заказ, и продавали «конфекцион» – готовое платье и белье. Примерно с середины века готовое платье стало вытеснять сшитое на заказ, а после реформы Александра Второго повысился спрос и на товар попроще. Но «аристократическая» публика продолжала приобретать модные товары именно на Кузнецком. В здешних магазинах продавали «готовое платье из Парижа», образцы которого выставлялись в витринах на манекенах, – невиданное для России нововведение! Как раз в те годы и перебралась в Москву родная тетушка мадемуазель Клод – и много позже, уже состарившись, выписала из милого Марселя племянницу, чтобы было кому передать налаженное дело.

Новая хозяйка следовала обычаю, заведенному предшественницей, – как и та, не стремилась расширять заведение, предпочитая проверенных клиенток и обзаводясь новыми в основном по рекомендациям. Оттого и не роскошествовала, как владельцы других модных салонов. Однако москвички ценили мадам Клод именно за это отношение: им приятно было найти в живой, непосредственной француженке не только модистку, но и собеседницу, с которой можно поделиться и семейными горестями, и интимными тайнами, и свежими городскими слухами.

Впрочем, сегодняшние посетители не досаждали модистке ни сплетнями, ни откровениями. Их прислала давняя клиентка мадам Клод – супруга путейского инженера Выбегова, весьма уважаемого в Москве господина. Молодой морской офицер, младший брат госпожи Выбеговой (при взгляде на него сердце мадам Клод, дамы, прямо скажем, не юной, забилось быстрее, а щеки отчетливо порозовели), ввел в лавку под руку высокую, стройную барышню. Офицер представил ее как свою знакомую, приехавшую издалека, и попросил…

Впрочем, мог бы и не просить. Когда дело касалось дамских туалетов, мадам Клод все понимала с полуслова. И она готова была поставить свое заведение против катушки гнилых ниток, что туалет для этой особы выбирал сам лейтенант, не слишком-то знакомый с тонкостями парижской – а хоть бы даже и московской! – дамской моды.

Следующие полтора часа Никонов провел сидя в кресле и время от времени отвлекаясь на щебетание мадам Клод и Ольги. Офицер не считал возможным даже украдкой разглядывать спутницу. Он отвлекался от лежащего на столике (видимо, как раз для подобных страдальцев) петербургского журнала лишь для того, чтобы по требованию дам оценить очередной образец парижского шика. Сейчас, впрочем, девушка отложила очередное невесомое изделие из шелка и кружев в сторону и рассматривала какой-то альбом – пока мадам Клод шарила по полкам.

– Так-с, – зашелестела она страницами пестрого каталога, – посмотрим, что у нас с блузками…

Ольга отложила журнал и заинтересованно вгляделась в услужливо раскрытые перед ней страницы.

– Посмотрите: сейчас носят обычные белые блузки, но встречаются и в цвет юбки. Блузки носят как с жакетом, так и без него, – из муслина, вуали или кружева (разумеется, с нижней кофточкой из непрозрачной ткани). Отделка – мережками, аппликацией, вставками, складочками, цветной шелковой вышивкой, – подробно разъясняла модистка.

– Я бы выбрала, пожалуй, вот такую белую блузку – из муслина, с цветной вышивкой шелком, – решила гостья после некоторого раздумья.

– Хорошо, я помечу, – улыбнулась мадам. – А то забудем, не дай бог…

Она прекрасно знала, что клиентка еще десяток раз передумает.

– Я закажу выбранную вами блузку – в настоящий момент ее, к сожалению, нет, но в самом скором времени заказ доставят по почте, из Парижа. Потом я немного подгоню ее по вашей фигуре – мерки снимем чуть позже – и отошлю вам на дом. Вы же оставите адрес… или пришлете человека? – повернулась она к лейтенанту.

Тот неопределенно махнул рукой – мол, потом решим, – и мадам Клод продолжила:

– Со шляпкой несколько сложнее. Скажите, милочка… – Мадам Клод слегка запнулась… – Вы, видимо, болели тифом?

– Тифом? – удивилась девушка. – Да нет, с чего вы взяли?

– А как же иначе? – сожалеюще взглянула на бестолковую собеседницу мадам Клод. – Зачем же вы тогда делаете такую короткую стрижку? Впрочем, воля ваша, можете не отвечать… Вот, посмотрите, – продолжила модистка, – это альбом модных причесок. Я держу его специально для того, чтобы посетительницам проще было выбирать шляпки. Посмотрите-ка на самые модные стрижки – правда, все они требуют более длинных волос, чем ваши. Выбирайте, а уж потом объясните как-нибудь своему парикмахеру…

Ольга с любопытством принялась листать альбом, время от времени бросая взгляды в зеркало и поправляя волосы рукой.

– Такая прическа хорошо смотрится со шляпкой. Надеюсь, там, откуда вы приехали, известно, что барышне появиться без шляпки на улице немыслимо? – Мадам Клод не уставала удивляться тому, что спутница симпатичного лейтенанта не знала самых простых вещей, но, в конце концов, разве это ее дело?

– Запомните, дорогая, дама без шляпки и без перчаток не может появиться на улице – это попросту неприлично. Дурной тон, так сказать. Так что – выбирайте. Сейчас носят шляпки поменьше, даже токи, разнообразные береты – касторовые, плюшевые, бархатные, шотландские клетчатые, вязаные. Иногда – небольшие шляпки без полей или с узкими полями. Широкие, богато украшенные шляпы тоже носят, – но они уже не столь популярны, как года четыре назад. Впрочем, не рекомендую особых экстравагантностей, вам нужна скромная и простая шляпка.

Ольга засмотрелась на невесомые, ажурные сокровища, которые мадам Клод все выкладывала и выкладывала из круглых картонных коробок, обтянутых разноцветной тканью…

– Вот чулки. Теперь носят тонкие фильдекосовые, шелковые и шерстяные. Самые распространенные цвета – черный и белый; порой встречаются и цветные, сочетающиеся с платьем или туфлями – со стрелками, кружевными вставками.

– Шелковые чулки лучше всего телесного цвета, если такие есть, – улыбнулась девушка. – Но вряд ли их кто-то заметит.

– Ну, знаете ли, а если вам придется переходить лужу? Или садиться в пролетку? Да и… – Мадам Клод украдкой бросила взгляд на Никонова, который усиленно делал вид, что ничего не слышит, и тонко улыбнулась.

Ольга тоже усмехнулась – знала бы эта модистка, что может порассказать ей о чулках и прочих деталях женского туалета ее собеседница! Кстати, а ведь это мысль… помнится, Геннадий говорил о необходимости добывать деньги для Бригады?

– А теперь перейдем к разным милым пустякам…

Глава 17

Это лето в Москве выдалось на редкость жарким и сухим. Город задыхался; страдали и истерзанные солнечными лучами, истекающие пылью мостовые, и измученные бесконечными дневными часами лошади – и запряженные в шикарные выезды рысаки, и савраски московских «ванек», заморенные долгим стоянием на солнцепеке. Доставалось и людям; москвичи поспешили сменить суконные кафтаны, поддевки, сюртуки, мундиры на светлые коломенковые или бумажные. На углах надрывались лоточники:

– А вот квасу!

– Вода, холодная!

– Сбитня, смородинового!

Бродячие собаки, пережидающие лютые полуденные часы в тени, завистливо косились на грохочущие по камням бочки водовозов да на мальчишек-разносчиков, которые тащили в корзинах бруски льда, укутанные от жары соломой. А кухарки, спешащие с утра пораньше на рынок – пока можно было еще без ужаса ступить на поостывшую за ночь брусчатку, – с надеждой глядели на бездонное, белесое от жара небо.

– Дожжичка бы…

Но – увы, с самого конца мая ни одной капли не пролилось еще на булыжник московских улиц. Поувяла радостная майская зелень деревьев, пожухла так и не пошедшая в рост травка палисадников, заполонивших иные московские улицы после пожара 1812 года. И только Яуза да Москва-река сулили городу хоть какое облегчение – но неизменно обманывали наивного, попытавшегося найти свежесть на берегах, не всюду еще одетых в камень. Густой смрад сточных вод отгонял всякого, кто оказался слишком близко к весело искрящейся издали воде.

В Москве – жара…

А вот двоих подростков, беззаботно гуляющих по крутым переулкам близ Маросейки, жара не очень-то и занимала. В таком возрасте вообще не обращаешь внимания на телесные лишения, способные вывести из себя человека постарше. Ну, жарко и жарко – подумаешь! Пусть взрослые проклинают погоду, солнце и жару, исходят потом, карабкаясь по вздыбленным горбом мостовым…

– Так вот, Яш, – торопливо говорил один из мальчиков, тот, что поменьше, одетый в белую полотняную гимнастерку, какие дозволялось летом носить гимназистам вместо форменных суконок. – Я очень надеюсь, что господин лейтенант нам все-таки поможет. Он, может, и обижен на Олега Иваныча за то, что тот оставил его там (тут мальчик неопределенно мотнул головой, обозначая некое загадочное место, явно известное собеседнику), – но я же ему помог вернуться, верно? И вообще – он офицер, да еще и моряк…

Его товарищ покачал головой:

– Вам, конечно, виднее, пан Никол… то есть прости – тебе виднее. Наверное, поможет, раз обещал, – офицер, у них с этим строго. Хорошо, если так: его-то эти лбы так просто не запугают. Он ведь военный, револьвер при себе носит…

Молодой человек был одет почти как и гимназист: в светлую полотняную блузу и фуражку, на манер гимназических или студенческих. Но если у первого мальчика на фуражке красовался гимназический герб (с выломанными, как и положено, римскими цифрами), то у второго никаких «казенных» украшений не было, что позволяло угадать в нем то ли исключенного из гимназии, то ли экстерна. Внешность его – высокий, чернявый, с характерным горбатым носом и темными, слегка навыкате глазами – указывала на выходца из западных губерний империи, из-за черты оседлости. Впрочем, говор со следами характерного московского «аканья» выдавал в нем человека, прожившего в Первопрестольной уже не один год.

– Только вот что я вам… тебе скажу. Лейтенант, конечно, господин благородный, офицер… а вот друзей его, которые из будущего, я бы поостерегся. Особенно – Геннадия. Ну не верю я ему, пан Никол, хоть режьте! Замыслил он что-то, точно вам говорю. Да вы в глаза ему посмотрите – нет, добрые люди так не глядят…

– Да брось ты, Яша! – отмахнулся гимназист. – Сколько раз уж говорил… Ну сам подумай, чего ему недоброго задумывать? Ольга рассказывала – ученый он, историк, вроде Олега Иваныча! Конечно, ему у нас все интересно. А что смотрит внимательно и настороженно – так это потому что привык. Знаешь, как у них там, в будущем? Только успевай по сторонам головой вертеть, а то – враз переедут эти… автомобили. Они так по улицам носятся – ты и представить не можешь. Только зазеваешься – и все, никакой доктор не поможет. А уж народу там сколько…

Яков с сомнением покачал головой:

– Ну, ты, Никол, как хочешь, а мне он все равно подозрителен. Правильно, что мы решили пока ни Геннадию, ни другим лишнего не говорить! Надо и господина Никонова попросить, чтобы он им ничего не рассказывал, – а то мало ли… Да и чем они нам могут помочь? Ни города не знают, ни порядков наших…

– Ну, это ты зря, – не согласился гимназист Николка. – У них там знаешь сколько всяких штук? Враз любого бандита можно отвадить. Да вот хоть баллончик вспомни, из которого я их тогда, в подворотне… А еще такие коробочки – мне Иван показывал. «Шокеры», или «шикеры»… не помню. Гальванические. Знаешь, что это такое?

Яков отрицательно помотал головой.

– Как бы тебе объяснить… – Николка в задумчивости почесал подбородок. – Это… в общем… коробочка такая, а в ней – гальванический заряд. Он колется… то есть не колется, а бьет… или не бьет, а искра выскакивает… Ну, в общем, если этим шикером ткнуть в бок – то будет что-то вроде маленькой молнии и больно очень. Так больно, что можно даже чувств лишиться, вот!

– Да? – Яков с сомнением посмотрел на собеседника. – Наверное, полезная штука. А у вас… у тебя, Никол, есть такой гальванический шикер?

– Нет, – вздохнул гимназист. – Мне Ваня только баллончик дал. К тому же этот шикер заряжать надо – а то не заработает, как мой телефон, в самый важный момент. А заряжать здесь нечем – у нас в домах электричества нет.

– «Элетричества»? – переспросил Яков. – А это что еще такое?

– Не «элетричества» а электричества. Ну, это и есть гальванические заряды. Только у них они там в таких круглых штуках в стене, «розетки» называются. В них надо всякие машинки вставлять, чтобы те заряжались.

– В стене? – не понял собеседник. – И там эти… заряды гальванические? А как тогда у них в домах по комнатам ходить – если из стен заряды бьют, да еще так, что от них сознание потерять можно?

Никонов ребят не ждал. Он вообще не ждал гостей – когда Феодора постучалась в его комнату на втором этаже со словами: «Сергей Алексеич, к вам какие-то мальцы просются», – он как раз собирал вещи: намеревался ехать на Ярославский вокзал, к вечернему поезду до Сергиевского Посада. Лейтенант хотел наконец навестить сестру с семьей на даче – принести извинения за беспокойство, которое доставил им своим исчезновением. С инженером Выбеговым Никонов уже успел встретиться; Дмитрий Сергеевич частенько ночевал не на даче, а в Москве, не желая терять времени на утомительную дорогу до места службы. Путеец как человек, облеченный ответственной службой, вполне удовлетворился туманным намеком лейтенанта на дела, связанные с военными секретами, и лишь слегка тому попенял:

– Понимаю, голубчик, военная тайна – это святое, но что ж вы так Нину-то поволноваться заставили? Могли бы, кажется, и намекнуть…

Впрочем, сейчас дома не было и его, так что Никонов вздохнул, закрыл бювар с бумагами (он намеревался по дороге просмотреть наброски докладной записки в Научный комитет) и пошел встречать неожиданных визитеров.

Примерно полчаса понадобилось Яше с Николкой на то, чтобы изложить лейтенанту суть затруднений. Управились бы и быстрее, если бы Николка не норовил все время перебить Яшу и вставить свои, весьма эмоциональные, реплики. Спутник его, напротив, выражался коротко и по существу, чем немало удивил лейтенанта: среди людей невоенных, да еще в столь юном возрасте, нечасто встретишь тех, кто умеет точно и без лишних подробностей изложить суть дела. Впрочем, знай Никонов о том, что Яков имеет в определенных кругах репутацию восходящей звезды частного сыска, – он бы так не удивлялся.

Поездку в Перлово, конечно, пришлось отложить. Дав мальчикам выговориться, лейтенант отправил прислугу за самоваром и баранками, – а сам задумался, глядя, как мальчики жадно глотают обжигающий чай с вишневым, этого уже года, вареньем; по его части хозяйка дома была великая мастерица.

– Где, вы сказали, Яков, находится эта лечебница? – спросил лейтенант, дождавшись, когда юный сыщик справится с очередной баранкой. – Кажется, где-то в районе Самотечной улицы?

Яков поперхнулся.

– Ну да, вашсокобродие господин лейтенант. Вот как дойти до угла Самотеки, в сторону Божедомки – так там третий дом за Остермановой усадьбой, по левой стороне. Неприметный такой домишко, – я, вашсокобродие, в Москве уже который год живу, а и понятия не имел, что там желтый дом!

– Клиника, – поправил Якова лейтенант. – В желтом доме буйных держат, а в клиниках – людей с сумеречными расстройствами ума. Впрочем, не суть важно… значит, говоришь, не знал? То есть эта клиника как бы тайная?

Яков помотал головой:

– Ну вы и скажете, вашбродь! Какие такие тайны могут быть в Москве? Да еще и на Божедомке? Нет, окрестная публика, конечно, знает, что в доме обитает доктор. Говорят – то ли немец, то ли француз. Но только обычного народа он не принимает, ездят к нему все больше в дорогих экипажах – народ тихий, степенный, денежный. Мальчишки мне говорили – попервоначалу люди думали, что там этот абортмахер обитает. Ну, которых дамочек в интересном положении выручает – ежели какая из них затяжелеет втайне; или, скажем, когда муж в отъезде – к такому и бегут. А то скандал, сами понимать должны…

– Ну хорошо, – поморщился Никонов. Эти подробности были ему неприятны. – Так, значит, оказалось, что абортов в доме не делают?

– Ну да, – кивнул Яша. – Привозят туда людей разных – когда пожилых господ, когда дамочек. А как-то студента привезли – университетского. Сынка купца Ипатова, того, что кожами торгует; сынок-то жизни хотел себя лишить, стрелялся, да, видать, рука дрогнула. Теперь его там и держат. И доцент наш там же.

– А можно выяснить, в какой он палате? – поинтересовался Никонов. – Сам ведь говоришь – люди там содержатся богатые. А значит – живут по одному в комнате. Хорошо бы узнать – в какой именно комнате держат этого доцента?

– Да узнать-то можно, – поскреб в затылке Яков и вдруг вскинул на Никонова удивленный взгляд: – А зачем это вам, вашсокобродь? Неужто?..

Никонов кивнул:

– Угадал, молодец. Уж не знаю, зачем этому бельгийцу Николка, но доцент ему явно нужен позарез. И уверяю вас, молодые люди, этот Ван дер Стрейкер собирается вытрясти из него тайну прохода в будущее. Видимо, то ли не узнал у него еще чего-то важного, то ли хочет, чтобы Евсеин для него сделал что-то… Так почему бы нам с вами не навестить господина доцента и не расспросить его самого, в чем дело? А с бельгийскоподданным разберемся потом. Ну как, согласны?

Глава 18

– Ну и зачем ты снова ее привел? – прошипел Яков. От возмущения он позабыл о своем обычном пиетете. – Только этой курицы из будущего нам не хватало! Теперь господа офицеры все отменят, вот увидишь…

Николка виновато молчал. Возразить было нечего – по всему выходило, что виноватым опять оказался он.

А ведь как все хорошо было задумано! Когда Никонов сделал неожиданное предложение – найти и освободить захваченного бельгийцем доцента Евсеина, – мальчики слегка опешили. Но сомневались они недолго и одобрили авантюрный план. Надо признать, ни Яков, ни сам Николка не ожидали от моряка такой решительности – они вообще не особо рассчитывали на помощь с его стороны. И тут – такой поворот! Так что уговаривать мальчиков не пришлось; обоим надоело играть в этой темной истории роль слепых, ничего не понимающих жертв, и они жаждали перейти в наступление. Особенно горячо «за» выступал Яков – ему в предстоящем «деле» отводилась особая роль. Да и вообще – кто, как не он, вытащил на свет темную историю с Ван дер Стрейкером и похищенным доцентом?

Впрочем, решительность решительностью, а здравый смысл Никонову отнюдь не изменил. Переждав первые, бурные восторги мальчиков, он слегка охладил их пыл: противник мало что многочисленнее, так еще и явно сильнее: случись схватка с Ван дер Стрейкером и его громилами – им троим придется туго. Николка было заикнулся, что Никонов – офицер и у него наверняка имеется револьвер, – на что лейтенант с улыбкой заметил, что и у противника револьверы тоже, несомненно, есть. Так что он, Никонов, предлагает привлечь к задуманному делу своего друга – Евгения Петровича Корфа, барона, бывшего конногвардейца, атлета и владельца фехтовального клуба.

Как ни противился Николка тому, чтобы посвящать нового человека в их дела, – пришлось уступить лейтенанту. Никонов был кругом прав: в подручных у злодея-бельгийца было не меньше трех человек, и это только те, кого им довелось увидеть. А сколько их еще? Двое из этих троих выглядели сущими головорезами; ни один из мальчиков не брался предсказать, чем закончится их схватка с лейтенантом. Да и револьверы у громил есть – Яша сам видел.

В общем, после недолгих споров решено было звать Корфа. Яшу отрядили на Самотеку, следить за клиникой; Никонов же поехал в клуб, к барону. Заодно отвез домой Николку – мало ли какие сюрпризы могли ожидать мальчика по дороге! Встреча была назначена на следующий день у Никонова, на Спасоглинищевском, в девять утра. Никонов даже предлагал опять заехать за Николкой на Гороховскую, но тот решительно отказался: не маленький, сам управится! И на тебе – управился…

Николка уже выходил со двора, как его внезапно окликнул знакомый женский голос. Мальчик обернулся – недалеко от того места, где возникал в стене портал, стояла Ольга. Девушка была в платье светло-бежевого цвета, с легким кружевным зонтиком от солнца и в изящной, из сеточек, спиц и шелка шляпке. Николка мельком подумал – неужели она добиралась до портала на той стороне вот в этом наряде? Мальчик уже успел составить некоторое представление о модах и обычаях двадцать первого века и понимал, что женщина в подобном платье непременно привлекла бы внимание потомков.

– Здравствуй, Никол, – обрадованно заговорила Ольга. – Ты не окажешь мне услугу? Мы с Сережей… с лейтенантом Никоновым то есть, договорились встретиться – а я плохо знаю вашу Москву. Ты не проводишь меня до его дома? А то еще заблужусь…

«Договорились? Как же так? – Мысли проносились в голове мальчика, обгоняя одна другую. – Лейтенант что, забыл об этом, когда договаривались насчет Евсеина? Тогда придется все ей рассказать – а мы с Яшей решили пока не доверять гостям из будущего…»

Ольга заметила растерянность Николки:

– В чем дело, Никол? Или… ах, понимаю, ты куда-то собрался?

Мальчик кивнул, надеясь отделаться от непрошеной спутницы, но девушка не обратила на это ровным счетом никакого внимания:

– Ты уж прости, но я сама ни за что не доберусь до этого… Спасоглинищевского, да? Давай ты меня поскорее довезешь туда – и тогда сможешь пойти по своим делам. Ты найди пока… как у вас называется… биндюжника, а я подожду…

– Извозчика, – машинально поправил девушку Николка. – Только, сударыня, я не могу, правда…

Он твердо решил отказать Ольге. В самом деле – а вдруг лейтенант обо всем забудет? В том числе – и о доценте Евсеине. А что, очень даже свободно: вот увидит ее, в этой красивой шляпке – и сразу же перестанет думать обо всем остальном! Нет, так не пойдет – в конце концов, сердечным хлопотам они могут уделить внимание и потом, а тут такое дело ждет! Да и барон, наверное, уже приехал…

– Но как же мне быть? – Голос девушки наполнился таким неподдельным отчаянием, что от решимости Николки не осталось и следа. – Сергей меня ждет… я так надеялась! Знали бы вы, Никол, как мне страшно было проходить через этот ужасный темный портал! Наверное, я никогда к этому не привыкну…

– Что вы, сударыня, это совсем не страшно! – Николка принялся утешать готовую расплакаться барышню. – Это ничего, вы скоро привыкнете. Вот я, например, – в первый раз тоже немножко испугался, а с тех пор уж и забыл, сколько раз ходил туда-сюда!

– Но вы же мужчина… – Ольга одарила мальчика чарующей улыбкой, от которой он сразу почувствовал себя на голову выше ростом и по крайней мере вдвое шире в плечах. – Конечно, вы привыкли! А мне, женщине…

…Через пять минут Николка с Ольгой уже тряслись на извозчике по Земляному Валу. Николка, размахивая руками, взахлеб рассказывал Ольге о предстоящей схватке с бельгийцем. Девушка поддакивала, то и дело поправляя отворот кружевной изящной перчатки, за которым притаилась палочка цифрового диктофона…

Яша с Николкой сидели в гостиной у Никонова. Сидели молча – Николка страдал от того, что в очередной раз учинил глупость, поставив товарищей в сложное положение, а Яков… он просто молчал, прислушиваясь к голосам, доносящимся из-за двери. Впрочем, делал он это как бы между делом – молодой человек считал необходимым выказать товарищу крайнее недовольство и потому старательно держал на лице маску холодного равнодушия. Яков подсмотрел такое выражение у Никонова и теперь старательно копировал.

Наконец Николка не выдержал.

– Ну что ты все дуешься, Яков? – Мальчику отчаянно хотелось оправдаться. – Что за секреты, в конце концов? Да и все равно господин лейтенант все рассказал бы, разве нет? У них же роман…

– Ну да, роман… – недовольно буркнул начинающий сыщик. Ему и самому хотелось уже поговорить. – Сам, что ли, не видел, как лейтенант удивился, когда ты ее привел? Он ее не ждал, точно говорю! Да вот сам послушай, – и Яша кивнул на прикрытую дверь гостиной.

За дверью беседовали, причем на повышенных тонах. Сколько ни прислушивались мальчики, они различали лишь отдельные слова; понять, о чем идет речь, не представлялось возможным. Понимали только, что рассерженная Ольга что-то выговаривает своему возлюбленному, – и тот вяло оправдывается, пытаясь как-то прервать поток упреков и обвинений.

Яша толкнул Николку в бок локтем:

– Вот видишь? Теперь она нам точно все испортит!

– Подслушиваем, значит, молодые люди? – раздался из-за спины бас. – Нехорошо, стыдно…

Мальчики подскочили, будто подброшенные пружинами, и обернулись. Перед ними стоял Корф; когда Ольга с Никоновым удалились в комнату: «Сережа, нам надо серьезно поговорить!» – барон, извинившись, тоже оставил гостиную. И вот – появился вновь, застав Яшу с Николкой за столь предосудительным занятием.

– Евгений Петрович, вы не так поняли, – принялся оправдываться Николка, но барон перебил его, впрочем, вполне добродушно:

– Да ладно, понимаю… самому беспокойно. Как бы не спасовал дорогой Серж. Девица-то какая – огонь! – Бывший конногвардеец подмигнул Николке: – Ох, чую, уговорит она его…

– И что тогда, господин барон? – осторожно поинтересовался Яша. Молодой человек робел перед Корфом куда сильнее, чем Николка, – все-таки разница в происхождении давала о себе знать. – Что же – тогда придется все отменять… ну, насчет доцента и клиники?

Барон хохотнул:

– Вот уж не думаю, молодые люди. Голову на отсечение – сейчас эта мамзель уговаривает моего друга Сержа взять ее с собой. Я-то сразу понял – стоило увидеть, как у нее глазки вспыхнули. Барышня-то не так проста, как он думает.

Николка хотел было возразить, что ничего такого Никонов не думает, раз уж знает, что Ольга из будущего, – но вовремя прикусил язык. Вчера, после жаркой дискуссии, они договорились пока не просвещать Корфа насчет этого обстоятельства.

Тут встрял Яков:

– Вам-то хорошо смеяться, господин барон. А мне как быть – бежать на Самотеку или нет? Уговорились ведь…

Во время состоявшегося вчера военного совета было решено – Яков отправляется к клинике первым, занимает привычный наблюдательный пункт и не меньше двух часов следит за швейцарской и парадным входом подозрительной клиники. А когда прибывают основные силы в виде Никонова, Корфа и Николки, – докладывает о результатах.

– Беги, – великодушно разрешил барон. – Устраивайся там, присматривай, как и что. Ну а мы тут пока разберемся что к чему…

Яков пожал плечами и нехотя пошел к выходу – ему явно не хотелось уезжать в самый разгар событий.

Николка со вздохом отошел от двери и присел на канапе. И вовремя – створки распахнулись, и в гостиную прошествовала Ольга. Всем своим видом девушка показывала, как горда она одержанной в нелегком споре победой.

Следом из комнаты появился Никонов; ему было не по себе. Барон скрестил руки на груди и молча воззрился на друга – Корф явно не собирался облегчать лейтенанту его нелегкую задачу. Никонов принялся с деланым интересом рассматривать английскую гравюру на стене.

В гостиной на целые две минуты воцарилось молчание.

– Ну что же ты, Сережа? – не выдержала наконец Ольга. – Давай, скажи им, что мы решили!

– Вы решили? – язвительно осведомился барон. – Не знал, сударыня, что вы в курсе нашей маленькой шалости.

Надо сказать, сам барон узнал о намеченной авантюре только сегодня с утра: вчера Никонов его не застал, зато сегодня с утра заехал в клуб и без лишних разговоров увез недоумевающего Корфа с собой. На вопрос: «Серж, что ты на этот раз затеял?» – лейтенант загадочно молчал и лишь намекнул на данное несколько недель назад обещание прояснить барону некоторые обстоятельства – например, эскападу с американским гостем. Корф спорить не стал, но по всему видно – на этот раз он уж добьется внятных объяснений.

Недоумение Корфа длилось недолго – Никонов изложил другу заранее заготовленную историю о попавшем в беду ученом, иностранном авантюристе и заокеанском путешественнике, который во время скитаний по Востоку набрел на некую загадку – и вот теперь явился в Россию, чтобы продолжить свои поиски. Барон порывался было задавать вопросы, но лейтенант решительно эти попытки пресек – надо было срочно готовиться к предстоящей вылазке. Буркнув что-то вроде: «Ну ладно, Серж, будь по-твоему, но не рассчитывай, что я это просто так забуду», – барон принялся за дело. До приезда мальчиков оставалось еще часа полтора; за это время Корф успел сгонять выбеговского привратника на Маросейку, в свой клуб, с запиской. Посланный явился назад, навьюченный разнообразным снаряжением. Компактные, удобные «бульдоги» – Корф затребовал аж четыре револьвера; два взял себе, а один предложил Никонову. Лейтенант, впрочем, отказался – у него был свой. За огнестрельным оружием последовал целый набор кастетов, зловещего вида стилет, а на закуску – две короткие дубинки из гуттаперчи (американская новинка, похвастал Корф). Кроме всех этих смертоубийственных и зубодробительных штуковин посыльный доставил короб с одеждой – пару мягких теннисных туфель и удобный прогулочный костюм неброского коричневого цвета. Никонов остался в своей полотняной паре. Кастеты и дубинки он проигнорировал, ограничившись револьвером и тростью, в рукоять которой, как некогда у Пушкина, был залит свинец. И потом долго, с явной иронией наблюдал, как выбирает себе снаряжение Корф. Барон, перебрав кастеты, выбрал один, самый шипастый; потом пристроил за пояс дубинку. За голенище высокого английского ботинка на шнуровке всунул клинок в особых ножнах с ремешком, позволяющим закрепить их на икре.

Одоспешившись, барон принялся бродить по комнатам, то приседая, то подпрыгивая, то резко поворачиваясь, – проверял, не мешает ли движениям вся эта воинская экипировка. Так он и расхаживал, пока не появился Яков и не уставился горящими глазами на разложенный на столе арсенал. Поняв, что нашел в лице молодого человека внимательного и заинтересованного слушателя, барон взялся за очередную жертву – и скоро Яков стал счастливым обладателем револьвера системы «бульдог» и кастета (в дополнение к уже имевшейся у него свинцовой гирьке на петле). С ней молодой человек с некоторых пор старался не расставаться.

Когда в гостиную вошла Ольга (за ней, изнывая от чувства неловкости, плелся Николка), барон как раз закатал правую штанину до колена и поправлял прилаженные на могучей волосатой икре ножны со стилетом. Ремешок охватывал ногу барона под самой коленкой – поверх матерчатого пояска, к которому крепились миниатюрные подтяжки, поддерживающие высокие, на ладонь не доходящие до колена, носки. Увидев эту картину, Ольга фыркнула и отвернулась от барона, силясь скрыть усмешку. Корф побагровел и, засуетившись, принялся приводить свой туалет в порядок. Реакцию девушки бывший конногвардеец воспринял превратно – на самом деле Ольгу рассмешило вовсе не неловкое положение, в котором очутился Корф, а невиданный ею доселе аксессуар, больше всего напомнивший девушке некоторые игривые детали женского туалета.

Сконфуженный барон покраснел, набычился, но быстро взял себя в руки – сделал вид, что ничего особенного не произошло. Он поправил штанину и принялся с независимым видом расхаживать по комнате; Ольга же, уединившись с Никоновым в кабинете, устроила лейтенанту сцену – и конечно же результат не заставил себя ждать.

– Значит, вам не нравится мое общество, сударь… простите, мы, кажется, не были представлены? – Девушка надменно взглянула на Корфа.

– Барон Корф, – любезно ответил барон. – Ротмистр лейб-гвардии кирасирского его величества полка в отставке, к вашим услугам, мадемуазель…

– Ольга Смольская. – Девушка делано присела в реверансе. Барон слегка поморщился – он не терпел излишне самостоятельных барышень, и уж особенно – бестужевок и прочих суфражисток[21]. Заметив недовольную гримасу барона, Ольга было вскинулась, но тут же взяла себя в руки.

– Так чем же вы, барон, недовольны? – повторила она вопрос, уже несколько помягче. – Серж не смог отказать мне в просьбе и позволил участвовать в вашей… небольшой затее. Вы полагаете, что он поступил опрометчиво?

Барон неопределенно хмыкнул:

– Сержу, конечно, виднее, сударыня… но позволю себе заметить, что прогулки такого рода – неподобающее занятие для столь прелестных особ. Мы, видите ли, собираемся…

– …поймать парочку негодяев, намотать им кишки на забор – а заодно вытащить из дурдома весьма достойного человека? – мило улыбаясь, закончила за Корфа Ольга. – Поверьте, барон, я полностью поддерживаю это начинание. Кстати… Сережа говорил, что у вас завалялся лишний ствол? – Девушка подошла к столу, взяла «бульдог» и картинно, как в кино, протарахтела барабаном по предплечью.

Барон ошеломленно воззрился на собеседницу. Никонов прислонился к косяку двери и ждал, предпочитая не вмешиваться; Ольга тем временем продолжала:

– Я понимаю, что мой туалет несколько… мм… не подходит для предстоящей прогулки, но все же надеюсь не стать вам обузой. – Девушка откровенно наслаждалась произведенным эффектом. – Итак, барон, не посвятите ли вы меня в детали предстоящей операции? Ведь вы, как говорил Сергей, человек опытный в делах определенного рода? Так кого будем валить?

И девушка торжествующе обвела взглядом мужчин – и обомлевшего барона, и Никонова, который так и не покинул своего наблюдательного пункта у дверного косяка, и Николку, старательно изображавшего из себя жену Лота, после не вовремя проявленного любопытства…

Дверь с треском распахнулась:

– Сергей Лексеич! Беда, Сергей Лексеич! Стрейкеровы головорезы на Гороховскую поехали, к дому Овчинниковых! Затеяли, видать, что-то нехорошее!

Яша появился столь стремительно, что прислуга даже не успела доложить Никонову о новом визите нахального молодого человека. Заговорщики как раз заканчивали сборы; условленные с Яшей два часа подходили к концу, пора было ехать к клинике. Барон, в очередной раз проверивший, ладно ли пристроен под одеждой арсенал тайной войны, совсем было предложил присесть на дорожку – как по лестнице застучали торопливые каблуки, и в гостиную влетел Яков. Он судорожно дышал, будто после долгого бега.

К нему немедленно кинулись. Ольга, враз растеряв показное высокомерие, засуетилась вокруг молодого человека. Никонов пододвинул стул – Яша кулем повалился на мягкое сиденье. Барон участливо поддерживал его под локоть; только Николка как стоял столбом, так и продолжал стоять.

Выпалив первую фразу, Яша мучительно раскашлялся. Барон обернулся к Николке, но тот уже сам сообразил – кинулся к остывшему самовару. Приняв дрожащими, неловкими руками стакан, Яков одним духом шумно, с брызгами, выпил его и начал рассказывать.

Дело было так. Прибыв на место, Яша занял уже знакомый ему наблюдательный пункт – на другой стороне улицы, наискосок от клиники. Было условлено, что, когда остальные заговорщики подъедут к месту, Ольга, которой подручные Стрейкера пока не знали в лицо, дойдет до «лазутчика» и подаст сигнал. Никонову и Корфу назначено было ждать в засаде, за углом. Там же, в квартале от перекрестка, собирались оставить извозчика – со строгим наказом во что бы то ни стало дождаться седоков. Для верности с извозчиком должен был побыть Николка.

Корф хотел сам отправиться к Яше, но его отговорили. Нельзя было исключать, что слежку успели приставить и к лейтенанту, а значит, могли видеть его с Корфом; тогда появление лейб-кирасира насторожило бы супостатов.

Дальше Яков должен был отступить к «засаде» и обрисовать барону и Никонову ситуацию. Ольге предписывалось и впредь следить за клиникой и, в случае прибытия к неприятелю подкреплений, подать сигнал.

Отменно составленный план был совершенно нарушен через какие-то четверть часа. К клинике подъехала пролетка, и из нее выбрался молодой человек в студенческом сюртуке и фуражке с гербом Императорского технического училища. В правой руке визитер держал то ли шляпную картонку, то ли круглую коробку, в такие кондитеры обыкновенно упаковывают кремовые торты. В поперечнике коробка имела вершков семь[22] и столько же примерно в высоту. Коробка была перевязана толстой бечевкой; молодой человек нес ее осторожно, держа несколько на отлете.

Яков сразу узнал студента: это он в облике мелкого приказчика следил за домом Овчинниковых – как раз перед их стычкой с громилами бельгийца. Они, кстати, тоже были здесь – в швейцарской. Раз в несколько минут один из них выходил на крыльцо и лениво осматривался по сторонам.

«Студент» пробыл в клинике недолго – скорее всего, он вообще не ходил дальше швейцарской. Через короткое время визитер вновь появился на улице; за ним покорно шли оба громилы. Коробка все так же была при молодом человеке, и он точно так же держал ее на отлете. Все трое сели в поджидавшую пролетку; извозчик тронул экипаж, и тот прогрохотал по булыжникам мостовой точнехонько мимо Яши. Молодой человек постарался слиться с кирпичным столбом ограды, за которым оборудовал наблюдательный пункт, – и тем не менее отчетливо слышал, как седок скомандовал кучеру: «Гони на Гороховскую!»

Якову повезло: не успела пролетка скрыться за углом на Самотеке, как молодой человек уже успел поймать «ваньку», сунуть тому гривенник (пообещав по прибытии еще один) и не спеша, на безопасном расстоянии, отправиться вдогонку за экипажем. Тот и правда доехал до Гороховской. За несколько кварталов от дома Овчинниковых пролетку отпустили. Громилы спрятались в ближайшей подворотне, а «студент» вышел на улицу и неспешным шагом пошел по тротуару. Коробка была при нем – и нес он ее по-прежнему осторожно, будто она была наполнена посудой из драгоценного фарфора. Дойдя до Николкиного дома, «студент» выбрал удобную позицию – в чахлом палисаднике напротив – и принялся наблюдать. Якову был отлично знаком этот палисадник: он и сам провел там не один час, причем за тем же самым занятием.

Только теперь Яше было не до наблюдений. Добравшись до поджидавшего «ваньки», Яков велел гнать что есть мочи – на Спасоглинищевский, к Никонову.

Вот уж «заставь дурака Богу молиться…»! Воодушевленный обещанным гривенником, «ванька» и правда не жалел ни своей, и без того дышащей на ладан таратайки, ни запряженной в нее ледащей клячи. На Чистых прудах пролетка зацепила задней осью за афишную тумбу, колесо отлетело – и Яков, после нескольких неудачных попыток поймать другого извозчика, кинулся бежать – и не останавливался до самого дома инженера Выбегова.

Глава 19

– Похоже, господа, эти скоты больше ничего не знают.

Барон хмуро разглядывал связанных хитровцев. Те затравленно косились на него – трусили. Отставной конногвардеец велел связать пленных «в козлы» – как это принято в австро-венгерской армии. Незадачливым душегубам спутали руки ремнями, пропустив их под коленями связанных ног, и привязали друг к другу спинами. И теперь, когда одного из них допрашивали, второй не только все слышал, но и ощущал, как подельник трясется от ужаса. А было с чего – в руках барон вертел угрожающего вида гуттаперчевую дубинку, то и дело ударяя ею по венскому креслу. Такого обращения несчастный предмет мебели выдержать не мог – резная, красного дерева, спинка, разломанная в щепки, наглядно показывала хитровцам, что будет с их ребрами, вздумай они упираться.

Никонов стоял в стороне и не вмешивался – он-то знал, что лейб-кирасир не станет мучить связанных пленников. Вот если развязать… но так далеко мстительность барона пока не заходила.

Впрочем, хитровцы и не помышляли о том, чтобы перечить Корфу. Один из них уже близко познакомился с его кулаками и хлюпал теперь разбитым в кровь носом. Пострадал злодей не на допросе, а в ходе скоротечной схватки, закончившейся для них полным поражением.

Засада была устроена по всем правилам военной науки. Зайдя в подворотню, откуда минутой раньше вышел студент со «шляпной картонкой», Яша с Николкой увидели посреди двора стрейкеровских громил. Разглядеть их мальчики не успели – громилы кинулись на них, да так, что пришлось улепетывать со всех ног. Выскочив из подворотни, Яша с Николкой опрометью метнулись за угол, и громилы, опрометчиво бросившиеся за ними, выскочили прямо на изготовившихся к рукопашной схватке офицеров. Барон двумя хлесткими ударами опрокинул первого бандита на землю, а второй и сам замер, не отрывая взгляда от черного зрачка дула никоновского «бульдога».

Стянув пленников заранее припасенными ремнями, Корф оставил Яшу стеречь их (тот щелкнул курком револьвера); а сам с Никоновым и Николкой поспешил к дому Овчинниковых – предстояло брать давешнего студента со «шляпной картонкой».

Увы, их ждало разочарование – студента на месте не оказалось. Так что пришлось грузить связанных злодеев в экипаж и ехать на Воробьевы горы. Там, возле Андреевского монастыря, за Мамоновой дачей[23], барон снимал на лето флигелек.

Каретой (барон мог позволить себе дорогой выезд) правил Порфирьич – денщик Корфа, состоявший при нем с самого Пажеского корпуса. Невысокий, коренастый, седоусый дядечка так встряхнул татей, вытряхивая их из экипажа, что у тех только зубы клацнули: барон умел подбирать слуг.

Допрашивали пленных в людской, на первом этаже флигеля. Сперва Корф посулил сдать злодеев в участок. Когда это не подействовало, в игру вступил Никонов, предложивший пленникам по десяти рублей золотом, – и пусть катятся на все четыре стороны. После того как и это не возымело желанного эффекта, Корф решительно выставил из комнаты Николку и Ольгу и взялся за дело всерьез. Гимназист, конечно, далеко не ушел – прилип к двери, вздрагивая при звуках ударов, доносившихся из людской. Пару раз он беспомощно оглядывался на Ольгу, но та сидела с независимым выражением у окна и делала вид, что происходящее ее не касается.

Еще через четверть часа Никонов позвал их обратно в комнату. Николка вошел, робея: ожидал увидеть жестоко избитых пленников, стены, забрызганные кровью. Но, к его удивлению, громилы были целехоньки – если не считать пары ссадин, полученных при задержании.

Барон кивнул вошедшим на приткнувшееся у стены канапе. Ольга присела рядом с Николкой; мальчик, скосив глаза, увидел, как девушка нашаривает за кружевной манжетой маленькую черную штучку.

Громилы состояли в среднего пошиба воровской шайке; месяц назад их разыскал на Хитровке какой-то немец. Услуги басурману требовались необременительные – стеречь какого-то человечка, упрятанного в дом скорби, да время от времени мотаться с доверенными людьми «немца» по городу. Самого нанимателя хитровцы видели всего раз; переговоры вел некий Иван, а сам «немец» появился лишь пару дней назад, когда, как выразился хитровец, «ентот барчук нам чуть глаза купоросом не выжег». Николка, поняв, что речь о нем, немедленно возгордился.

Барон задал вопрос – а не говорил ли наниматель о том, что придется кого-то убивать? Громила подтвердил – да, была речь и о том, что надо бы подколоть кого-то, но до дела, слава богу, не дошло. Никонова же заинтересовали личности «доверенных людей» – оказалось, что от немца в банду приходил «скубент», называл особое слово и говорил, что делать. «Скубент» этот, личность со всех сторон темная, нюхал кокаин (при этих словах Ольга удивленно подняла брови), имел при себе револьвер и вроде бы делал бомбы. Одну из этих адских машин он сегодня и привез с собой, а зачем – громила не знал.

Услыхав о бомбе, Николка тут же покрылся холодным потом – ведь «студент» направлялся к их дому! До мальчика вдруг дошло, какой рискованной оказалась эта история. Ну ладно он сам – а как же дядя с тетей? Им-то за что такой риск? А еще и вредина-Маринка? Николку так и подмывало выскочить из флигеля и через всю Москву бежать сломя голову на Гороховскую…

Тем временем связанных хитровцев отволокли в соседнюю комнату; стерег татей Порфирьич, вооруженный по такому случаю устрашающих размеров безменом[24].

– Это все крайне любопытно, господа, – взяла слово Ольга. – Но я чего-то не понимаю. Какой-то немец… вы ведь, Яков, кажется, говорили о бельгийце? И что это еще за Иван таинственный? Их сообщник?

Яша усмехнулся с видом явного превосходства.

– Главный он у них, барышня. «Иван» – на языке ворья означает «главарь», «вожак». Атаман, одним словом. Он и договорился с немцем – ну, то есть с Ван дер Стрейкером. Для простого народа любой иностранец – немец, если он не турок, конечно. Ну а эти – вроде как валеты, не на посылках бегают…

– Валеты? – переспросила Ольга. – Это что значит?

– Что-что! В хевре – ну, в банде, по-вашему, – блатные по мастям различаются. «Иван», или «бугор», – «король» или даже «туз», если он в большом уважении у других банд. «Шестерка» – карта, сами понимаете, самая мелочная, мусорная. Которые в шестерках в хевре ходят – те только на посылках да на атасе. А которые в валетах – те дяди серьезные, либо марвихеры, либо мокрушники, но непременно чтоб каленые[25].

– Ну ты, брат Яков, все объяснил барышне! – рассмеялся Корф. – Думаешь, она хоть слово поняла?

Ольга же, поджав губы, поглядела на барона с вызовом и, чуть помедлив, ответила Яше:

– Ладно, не надо мне тут романов заливать, я тебе не из фраеров ушастых или лохов позорных, на музыке тоже понимаю…

И с удовольствием увидела, как отвисли у собеседников челюсти. Николка только хихикнул про себя – Ваня порой выдавал и не такие словесные конструкции…

Барон расхохотался:

– Ну вы, друзья, один другого стоите. Я еще могу понять, Яша – провинциальное воспитание… – но вы-то, барышня… стыдно! И где только такому учат?

Ольга собралась было ответить какой-то резкостью, но Корф махнул рукой:

– Ладно, вы тут беседуйте пока, а я развяжу этих татей – а то, не ровен час, затекут бедолаги, без ног-рук останутся…

Но только барон открыл дверь в людскую, как комнату наполнил звон разлетающегося стекла и вопль Никонова: «Ложись!»

Какая-то страшная сила швырнула Николку в стену; и последнее, что он увидел, – барон, в длинном прыжке сбивающий с ног не успевшего ничего понять Яшу…

Глава 20

– Ну и где, скажи на милость, ты раздобыл эту дуру?

Ваня виновато потупился:

– Купил, еще в Москве. Помнишь тот магазин на Никольской – ну с чучелами?

Олег Иванович кивнул. Они приметили оружейный магазин еще во время достопамятной прогулки по центру города, закончившейся позорной сделкой с часами. Позже Олег Иванович закупался оружием у Биткова – «лебель», сослуживший сегодня такую хорошую службу, был приобретен именно там.

– Ну и зачем тебе этот курьез? Тяжеленный, неудобный, конструкция такая, что в страшном сне не приснится. Как у него барабан открывается, ну-ка…

Ваня оживился. Если разговор перетечет в техническое русло – глядишь, и обойдется без нотаций…

– Да вот, смотри! – Мальчик отобрал «галан» у отца и ловко откинул разъемную раму, демонстрируя достижение французской оружейной школы. – Видишь? Я, как увидел, сразу решил – беру! Где еще такое угробище сыщешь? А бьет ничего, солидно.

– Да уж… – Олег Иванович несколько раз клацнул рычагом, заставляя револьвер раскрываться подобно бутону экзотического цветка из вороненой стали. – Чего только люди не навыдумывали. Ладно, держи, вояка, – и он протянул револьвер сыну. – Почистить только не забудь.

Олег Иванович с Ваней покачивались в седлах в середине небольшого кортежа. Следом за ними катилась арба с поклажей. Приставленный к ней солдат гортанно орал, охаживая ишака по бокам длинной хворостиной. Баш-чауш ехал впереди кортежа; пристроив поперек седла ремингтоновский карабин, он озирал окрестности, время от времени покрикивая на подчиненных.

После стычки с бедуинами прошло двое суток. Эти сорок восемь часов стали самыми нехлопотными за все путешествие; как и ожидал Олег Иванович, общество грозных османских вояк волшебным образом действовало на аборигенов. Стоило приблизиться к очередной горстке глинобитных халуп, как жители высыпали навстречу – все как один скрюченные в угодливых поклонах. Старейшины селений чуть ли не на коленях подползали к лошадям, хватаясь за стремена, угодливо тараторя… Баш-чауш в такие моменты подбоченивался – наслаждался оказанным ему и его людям почетом. Однако же плетки из рук не выпускал, вразумляя ею тех, кто проявлял усердие недостаточно рьяно.

На белых путешественников местные арабы косились с почтением – это вам не изможденные паломники. В сопровождении солдат султана могли путешествовать только очень важные господа!

Так же разрешались и проблемы ночлега, фуража и все прочее, что составляет прелести ближневосточного скитальческого быта. Для «американцев» очищали лучшую из хибар (мудрено было понять, чем она отличалась от соседних развалюх, но баш-чаушу виднее), бесцеремонно выкидывая владельцев наружу. Те, впрочем, не возражали. Олег Иванович пытался протестовать, но успеха не имел. Для очистки совести он оделял «изгнанников» горсткой медяков, но баш-чауш, высокомерно наблюдавший за хлопотами Семенова, тут же вносил в этот процесс коррективы – изрядная часть бакшиша, полученного «за беспокойство», оседала в карманах османского воителя…

К Маалюле маленький караван вышел под вечер второго дня. С полудня на горизонте показалась невысокая горная гряда – проводник, прихваченный в последнем селении, тыкал пальцем и повторял: «Маалюля! Маалюля!» Баш-чауш довольно покивал, после чего подъехал к Олегу Ивановичу и разразился длинной тирадой. По-английски баш-чауш не знал ни слова, так что рапортовал «американскому гостю» по-турецки, полагая это непременной частью своей службы. Семенов благосклонно покивал – он и сам видел, что до вожделенной цели осталось всего ничего. Лошади тоже почуяли конец пути; даже осел, впряженный в арбу, доверху груженную кофрами и чемоданами, зашагал резвее. Дорога стала пошире; холмы расступились, силуэт скальной гряды, в отрогах которой прятался монастырь, придвигался с каждым часом. На тракте то и дело попадались люди, в основном местные, арабы, все как один навьюченные не хуже своих крошечных, облезлых ослов. Два раза путешественники обгоняли и монахов – все это были греки. Первый же встреченный монах широко перекрестил европейцев – путешественники почтительно склонились в седлах, а Ваня еще и перекрестился по-православному, справа налево. Баш-чауш нахмурился, прикрикнул на солдат, и маленький караван прибавил ходу; всем хотелось заночевать под сводами гостевых дворов Маалюли…

Из путевых записок О. И. Семенова

Маалюля – городок небольшой. Во всяком случае, по российским меркам. Он живописнейшим образом расположился в ущелье среди цепи скалистых гор Каламун на довольно приличной высоте – полтора с лишним километра над уровнем моря. Слово «Маалюля» в переводе с местного означает «вход»; это, между прочим, не случайно, ибо по преданию именно в этих местах имел место важный библейский сюжет – убийство Авеля Каином. Склоны горы (скорее даже невысокого горного хребта, подобных которому в Сирии и Палестине немало) покрывает густая поросль. Повсюду – финиковые пальмы, смоковницы и оливы. В отрогах горы полно пещер, гротов, что весьма живописно и очень подходит для постройки келий и скитов для отшельников, чем последние с удовольствием занимаются уже пару тысяч лет. В Маалюле расположены два важнейших для всех христиан монастыря: монастырь Святой Феклы и монастырь Святого Сергия.

У подножия горы стоит православный женский монастырь Святой Феклы, относящийся к Антиохейской патриархии. Он был построен рядом с местом, где, как считают, находилась пещера святой Феклы. Место сохранилось до наших дней, в пещере пребывают мощи святой, здесь же устроена часовня, и множество паломников приходят молить у Феклы исцеления.

Будучи вынужденными задержаться в Маалюле сверх ожидаемого, мы, разумеется, нашли время для посещения этой пещеры. Место производит сильнейшее впечатление! С потолка грота капает вода, пробирающаяся сюда из источника внутри скал. Отсюда черпала воду Фекла, и потому каждая ее капля считается целебной. Сама часовня считается жемчужиной немаленького монастырского комплекса, который включает также церковь и приют для детей-сирот. В самом монастыре живут пятнадцать монахинь. Настоятельница – мать Апраксия; однако же на момент нашего прибытия она находилась в отъезде, что в итоге и стало причиной нашей невольной задержки.

Наш караван следовал вдоль ручья, по дороге, выложенной, наверное, еще в добиблейские времена круглыми булыжниками. Арабки набирали здесь воду в свои черные глиняные кувшины и, ловко удерживая их на головах, уходили в селение. Нас было взяли в оборот стайки ребятни, с требованиями бакшиша, но, увидев грозные усы баш-чауша, немедленно отстали. То-то, малолетки, тут есть кому бакшиш брать…

Так мы и въехали в Маалюлю: баш-чауш впереди, за ним кавалеристы-краснофесочники, потом мы с Иваном, а замыкала кортеж тарахтящая по брусчатке обозная арба. По обеим сторонам улицы тянулись домишки – все как один уже занятые паломниками, прибывшими сюда раньше. Нам предложили для ночлега один из домиков здешнего священника-араба. Впрочем, я не знаю, как и назвать это помещение – домом ли, сараем ли, а то и просто отдельно стоящей комнатушкой. Это была небольшая мазанка с глиняными нарами по двум стенам, с земляным полом и с кровлей из жердей. Вместо окна небольшое отверстие. Ни украшений, ни мебели; буквально ничего не было, кроме двух-трех циновок. Мы с надеждой взглянули на нашего стража, но – увы, похоже, его влияния было недостаточно для того, чтобы раздобыть для нас приют поприличнее. Что ж, за неимением гербовой будем писать на бумажной обертке.

Ближе к вечеру мы вышли на улицу – посмотреть на местную жизнь. В первом же проулке попались здешние оригинальные печи для хлеба, или, скорее, для хлебных лепешек. Это не что иное, как усеченный конус из глины аршина полтора в основании, открытый сверху для топлива. Сперва накаливают в нем камни, а потом кладут на них тесто и печь закрывают, пока оно не испечется.

По улице распространялся запах печеного хлеба и едкого дыма – паломники, размещавшиеся в соседних домах, ужинали. Стоял оживленный говор – всюду на огороженных дворах, и особенно в ограде здешней церкви. По дороге гнали мелкий скот – овец и коз; животные немилосердно блеяли. Стало смеркаться. Мы собрались назад – в наш «однокомнатный» дом. В хибаре, мимо которой мы шли, стоял гул многочисленных голосов. Звучали слова из Евангелия – должно быть, паломники вели беседу на религиозную тему.

У самого нашего обиталища мы застали некоторое оживление. Прямо на улице, в пыли, устроился старик-араб, торгующий сушеными смоквами. Мелкие, грязные, сухие – в другое время никто и не взглянул бы на них! А тут паломники с жадностью обступили араба и наперебой просили у него продать им товар. Да и сам араб относился к этим смоквам как к чему-то драгоценному, аккуратно отвешивая, чтобы на чашку весов не попала ни одна лишняя ягода. Особо старались проживавшие по соседству паломницы из Рязани и их сопровождающий – высокий здоровый бородач, как оказалось потом, бывший гвардейский солдат лейб-уланского полка…

Несколько лет назад мы с отцом ездили в Армению – и там-то я впервые увидел пещерные храмы. Я сам не особенно трепетно отношусь к вопросам религии, да и отца трудно назвать глубоко верующим человеком, – но я хорошо помню, как стоял, онемев, на пороге одного из этих величественных гротов, ошеломленный величием и строгостью этого места, созданного самой природой и лишь немного подправленного руками человека.

В Маалюле древности – на каждом шагу. Куда ни плюнь… впрочем, это, пожалуй, слишком – плевать тут уж точно не хочется, обстановка, без всяких шуток, располагает к возвышенному. Здешние пещерные храмы… я лучше помолчу. Отец, конечно, писал в своем дневнике об истории Каина и Авеля, которую ученые богословы связывают как раз с этим местом, но… ступать по тем самым камням, касаться тех самых стен, проводить пальцами по известковым натекам, которые разве что стали немного толще за несчетные века, прошедшие после первого на Земле убийства.

Повторюсь, я не религиозен. Но, покинув пещерный храм, я на полдня забыл о своей обычной иронической манере.

Такова Маалюля. Здесь каждый камень дышит не то что древностью – вечностью. Отец возил меня и в Рим, и в Прагу, и на Соловки – все эти места показались бы мне временными, сиюминутными постройками по сравнению с этими гротами…

Но древности древностями, а жить приходится здесь и сейчас. И, поверьте, удобства и комфорт – не то, чем может похвастаться городок Маалюля, как, впрочем, и любое другое место в Сирии. И не думаю, что за сто тридцать лет в этом плане что-то изменилось.

Я-то, наивный, полагал, что самое неприятное, что могло приключиться в путешествии, – это нападение бедуинов. Ну, может, еще клопы в караван-сараях; но с этими некультурными тварями, не привычными к современной химии, наши репелленты справлялись на «раз-два». Рано я обрадовался…

В Маалюле мы застряли. Причем, как выяснилось, надолго. Нет, с устройством проблем не было – этот вопрос баш-чауш решил, получив за сей подвиг бумажку в пять фунтов. Нас поместили в пристройке к дому местного купца – вполне приличном помещении, если не считать, конечно, огромного количества ковров и полного, как класс, отсутствия стекол. Дело было в том, что мать настоятельница монастыря изволила отбыть в Дамаск. Отец выяснил это на следующее утро после нашего прибытия в город. Приходилось ждать – без нее никто нас и близко не подпустил бы к монастырскому книгохранилищу. Так что отец, не желая терять времени даром, заставил меня пока изучать историю Маалюли и местные христианские предания. Дома, в двадцать первом веке, я не особо интересовался религией – то есть знал, конечно, самые общие вещи, но уж о святой Фекле мне слышать точно не доводилось.

Аргументация у отца была такой – нас, может, и допустят в монастырь, но могут устроить по этому случаю «проверку лояльности». То есть монашки примутся задавать каверзные вопросы с целью выяснить, кто мы на самом деле такие – православные паломники, жаждущие лицезреть бесценную реликвию, или же прикидывающиеся оными отвратительные безбожники, например ученые, или, хуже того, католики или лютеране. А значит – следовало освежить в памяти то, что я знал из православия, ну и обогатиться новыми сведениями.

Итак, Маалюля. Как я успел прочесть в Википедии – одна из главных христианских святынь в Сирии. Здесь находится пещера, в которой жила и была погребена святая равноапостольная Фекла – ученица святого апостола Павла. Вот о ней-то мне и предстояло теперь узнать – и куда больше, чем я хотел…

Однако по порядку. Святая Фекла родилась в городке Иконии – в наше время это территория Турции, недалеко от греческой границы. Ее отец был римским наместником города, так что до восемнадцати лет Фекла росла в роскоши, воспитываясь, разумеется, в истинных языческих традициях.

Жители Иконии понятия не имели о Христе. Но на их счастье (впрочем, это еще как посмотреть) в городе сделал остановку святой Павел – он заглянул в Иконию по пути в Грецию. Причем апостол не один, а в компании с Вараввой. Да-да, с тем самым, которому не нашлось места на кресте. Апостол остановился по соседству с домом римского наместника; Фекла слушала проповеди святого Павла, с которыми он обращался к местным иудеям и эллинам, и постепенно прониклась светом новой веры.

Родители пытались убедить дочь оставить глупости – не помогло. После того как не помогли традиционные методы вроде оставления без сладкого и порки розгами, отец девушки прибегнул к более кардинальным мерам. Для начала он приказал сжечь ее на костре, но тут случился казус – огонь залило невесть с чего начавшимся ливнем. Наместник оказался мужчиной решительным и не пошел на поводу у обстоятельств: непослушную дочку бросили в яму с голодными львами. Но те стали ластиться к ней, как домашние котята. Скандал! Впрочем, отец припомнил, что дочурка сызмальства любила кошек, – вот, наверное, и научилась. Но ничего – не пристало римскому наместнику (пусть и такой дыры, как Икония) отступать от своего слова!

На бедную Феклу напустили ядовитых змей – и, как вы догадываетесь, это ну нисколечко не помогло. Не правда ли, оригинально была устроена семейная жизнь у римских наместников?

Тем временем папашины экзотические методы воспитания стали девице в тягость, так что она собралась и двинула из городка подальше куда глаза глядят. Папа послал в погоню отряд кавалеристов – о результате, впрочем, нетрудно догадаться. Почему, спросите? Да ведь будь иначе, откуда взяться в Маалюле монастырю Святой Феклы?

Беглянка Фекла отправилась сначала в Антиохию, оттуда – дальше на юг. По пути она без устали проповедовала учение Иисуса Христа и творила чудеса. Змей и львов она, правда, более не укрощала, но непритязательной сирийской публике нравилось.

Весь путь девушка прошла пешком. И на то, чтобы преодолеть попавшийся на дороге невысокий горный хребет, сил уже не оставалось. За горами лежало селение – дымы его очагов манили бедняжку Феклу уж точно не меньше, чем нас на пятый день нашего верхового путешествия…

Оставалась единственная возможность – девица пала на колени и стала просить Господа о помощи. И тут-то произошло чудо, раз и навсегда решившее транспортные проблемы местного населения: горный хребет, по которому раньше приходилось карабкаться на четвереньках, проклиная все и вся, вдруг раскололся – и возник узкий проход, по которому Фекла и вышла к селению. Слово «Маалюля» как раз и означает по-арамейски «проход», или «вход».

Я где-то читал, что у христианских народов в обычае было назначать для всякой профессии святого-покровителя. По-моему, эта самая святая Фекла – идеальная покровительница стройбата, двое солдат из которого, как известно, заменяют экскаватор. Дочь римского наместника переплюнула любую землеройную машину! Впрочем, специально для любителей экзотики – можно присвоить святой ранг покровительницы укротителей, с учетом ее подвигов в родительском доме.

Святая Фекла поселилась в небольшой пещере у источника – и долгие годы прожила в ней. Туда приходили люди, и она крестила уверовавших водой из источника и исцеляла больных.

На месте этой пещеры и стоит сейчас православный монастырь – тот самый, куда привел нас через три моря пергамент, составленный безвестным российским этнографом. Не верите? Сами посчитайте: Черное, Мраморное и Средиземное. Три и есть.

Но хватит, пожалуй, о святой Фекле. Не сомневаюсь, что она была достойной, порядочной женщиной, и почитают ее не зря; но мы-то сюда не для этого приехали? Да, и четвертый день сидим здесь, болтаемся, изнывая от безделья, по окрестностям, изучаем достопримечательности. Их хватает, но – увы, в ту единственную, куда нам на самом деле нужно, пока не пускают. Монастырь Святой Феклы неприступен как крепость – по-моему, в отсутствие матушки настоятельницы туда даже паломницам хода нет, не говоря уж о паломниках. Нет, с «долгом странноприимства» (не от слова «странно» а от слова «странник») у монахинь все в порядке: в Маалюле имеется гостевой двор монастыря, вмещающий немало народу, – и он постоянно переполнен. А вот сам монастырь – увы. Посторонним вход запрещен.

А мы как раз и есть посторонние. Вчера от нечего делать шлялись по здешнему базару. Лучше бы мы этого не делали – я теперь опасаюсь, что для обратного путешествия нам понадобится уже не одна арба. На базаре мирного в общем-то и в массе своей христианского города – роскошнейший оружейный ряд. Я поначалу удивился, но потом вспомнил, какой город находится всего в полусотне километров. А это, на секундочку, Дамаск.

«Дамасская сталь» – это давным-давно уже не эксклюзивный бренд тамошних оружейников, а термин. И куют ее по всему миру, не только в Сирии. Но местные мастера от этого работать не разучились.

Сабли, кинжалы, топорики, выпуклые, усаженные шишками щиты, ножи, ножи, ножи и опять сабли. К лавкам с огнестрельным оружием мы так и не дошли, намертво застряв среди гор Холодного Железа. Цены… вы не поверите. Домой мы шли в сопровождении носильщика, а охапку клинков пришлось увязывать веревкой. Отец все предвкушал, как изойдут слюной его друзья-реконструкторы из кавалерийских клубов.

Кстати, здесь он исполнил одну свою давнюю мечту. Ну кто бы подумал, что на восточном базаре можно найти классическую европейскую трость-шпагу? А именно ее отец и откопал под завалами клинков в третьей по счету лавке. Шафт[26] из ливанского кедра, набалдашник слоновой кости, отделанный темным серебром. И острый как бритва клинок верных семидесяти сантиметров в длину – не пижонский шампур, а полноценное лезвие, которым одинаково удобно и рубить и колоть. Иссиня-черный, прихотливо исчерченный темно-серыми разводами дамаскатуры металл не портили ни гравировка, ни позолота. Заточка была полуторной – с одной стороны клинок отсверкивал бритвенной остротой почти до самой рукояти, а с другой – лишь на первую треть своей длины. Отец несколько раз крутанул им перед собой в «мулинэ» – араб-торговец одобрительно смотрел, а потом скинул десять драхм от запрошенной цены…

Дома нас ждал долгожданный сюрприз в виде записки из гостевого дома монастыря Святой Феклы. Матушка настоятельница вернулась наконец из Дамаска (лично я вижу в таком совпадении знак судьбы) и примет нас завтра вечером, после чтения Апостола. Еще бы знать, что это значит: и спросить нельзя (заподозрят, не поверят: а как же – у паломника все эти премудрости от зубов должны отскакивать!), и опаздывать не хочется – кто ее знает, эту матушку настоятельницу: вдруг обидится и промурыжит еще недели две?

Ну да ничего, как-нибудь прорвемся. И очень кстати тут придется наш сосед, который отставной лейб-улан. Он хоть и паломник, а мужик здоровенный – и, в рассуждении своего лейб-гвардейского прошлого, хлебного вина не чурается. Вот он нам все и обскажет. Сам не знает – у спутниц своих выяснит, тем-то точно все ведомо. Вообще правильный мужик. Вчера вечером они с отцом разговорились у дома – выяснилось, что Антип (так зовут отставного лейбгвардейца) направился в Сирию больше от безысходности, чем от православного рвения. Нет, он, конечно, человек глубоко верующий, но… благочестие – это не его, сразу видно. Выйдя со службы, Антип порывался сначала открыть лавочку (отставные гвардейцы не бедствуют, жалованье в полку на уровне, да и пенсиона за крестик, полученный в Балканской кампании, вполне хватало на пропитание), однако с торговлей не заладилось. Жил бобылем, хотя жену найти не представлялось проблемой: мужик видный, гвардеец, да и карманы не пусты. Мало ли в Рязани скучающих вдовушек?

Антипу просто было скучно. Видимо, армейская жизнь навсегда изменила этого человека – «на гражданке» он себя так и не нашел. Мужик прирожденный солдат – из тех, кто счастлив лишь тогда, когда решения принимают за него. Потому-то он к этим паломницам, кстати, и прилепился – второй номер по жизни…

По-моему, отец решил к нему присмотреться. А что, эдакий Планше (скорее уж Мушкетон) нам бы не помешал – ни здесь, ни в Москве, если мы, конечно, туда доберемся…

Одно хорошо – наше ожидание так или иначе закончилось. И теперь – либо мы добьемся того, ради чего притащились в эту дыру (ой, простите, посетили важнейшую святыню Сирии), либо нас развернут и проводят пинком под зад. И тогда придется что-нибудь придумывать, потому как не зря же мы сюда ехали!

Ясира Арафата на них нет…

Часть вторая В поисках потерянного ковчега, или По обе стороны от мушки

Глава 1

Попадись мне в руки книга о нашем путешествии – я бы сказал: «Все, о чем тут написано, автор сочинил, следуя канонам приключенческого романа, классики Буссенара с Хоггардом». А что? Странствие через пустыню, древний монастырь в горах, роковая тайна… Ну и бегство, конечно. Погони со стрельбой только не хватает (чур-чур-чур, типун мне на язык!). Впрочем, покатит и стычка с бедуинами.

Однако по порядку.

Мать настоятельница оказалась милейшей женщиной: приняла нас, расспросила, как мы добрались из России, – и тут же дала разрешение посетить монастырскую крипту. Или как там называется этот сводчатый подвал под алтарем? Ах да, «нижняя церковь»; крипта – это у католиков.

Так вот. Подвал этот, еле освещенный лампадками, уставлен каменными сундуками, в каждом из которых хранится бесценная святыня. Пахнет в подвале не сыростью или плесенью, как можно было ожидать, а совсем наоборот – ладаном и еще чем-то специфически церковным.

Сундуков – десятка полтора; нам указали на один из них и вежливо попросили подождать. Двое служек с натугой своротили крышку, и…

Внутри оказался другой сундук, скорее даже ящик – плоский, из темного дерева. Его крышку открывала уже монахиня; служки отошли, растворившись в полумраке. Мы стояли в почтительном отдалении и ждали, пока «сестра» предложит нам приблизиться.

Она и предложила; и мы увидели то, ради чего тащились сюда за тридевять земель. В ящике лежала пачка темных, истрепанных по краям листов из какого-то плотного материала, кажется, пергамента. Размером они были с журнальный разворот; листов было десятка три, не меньше.

Тут-то и выяснилось, почему ученый, написавший тот, другой пергамент, ограничился лишь выдержками из манускрипта. Я прямо вижу, как монашки потирают ручонки и хихикают, давая наивному умнику разрешение лицезреть святыни. Дать-то они дали – но не сказали, что посмотреть это можно только один раз! А значит, полюбовавшись на реликвию, можно унести в памяти ее светлый образ, но саму ее ты больше не увидишь. Тот московский историк и рад был бы привести полный перевод манускрипта – но не мог; перевел, что успел запомнить. Тетки в рясах – народ твердокаменный, не уступая в этом смысле скалам, в которых вырублены их храмы. Если сказали, что «все», то проси, не проси – бесполезно, могила. Причем в буквальном смысле: любая из монашек легко пожертвует жизнью, лишь бы не нарушать тысячелетнего устава своей богадельни.

Разумеется, о том, чтобы скопировать драгоценные листы, мы и заикаться не стали. Спасибо хоть нам позволили самим листать страницы древнего документа; монахиня лишь следила за тем, чтобы с реликвией обращались с должным трепетом. Рассматривать каждый лист дозволялось сколько угодно, но стоило перевернуть – все, финита, вернуться к нему монашка уже не позволяла.

А вот обломитесь, тетеньки! На нашей стороне микроэлектроника «мэйд ин Чайна». Пока отец развлекал монахиню беседой о вечном, я нащелкал по два десятка кадров с каждого из листов. Спасибо отец подвесил над саркофагом мощную светодиодную лампу.

Помня байки об артефактах, загадочным образом не отображающихся на фотопленке, я сразу же украдкой просмотрел несколько снимков. Китайская матрица не подвела – все листы запечатлелись в памяти. Что ж, задачу можно было считать выполненной. Христова невеста (так отец называл монашек) ничего не заподозрила – лишь с подозрением косилась на необычайно яркую лампу. Да, против прогресса не попрешь!

Рано я обрадовался. У выхода из крипты (узкий лаз, через который надо просачиваться по одному, с риском переломать на крутых ступеньках ноги) нас ждала очередная монашка. Мать настоятельница желала сообщить нам нечто не терпящее отлагательства, для чего и просила проследовать в монастырский сад. Я было решил, что хитрые тетки отберут фотоаппарат, и по дороге на ощупь вытащил карту памяти. Обошлось – наше имущество мать настоятельницу не заинтересовало. Все было куда неожиданнее…

Отец как-то говорил, что европейские государства обзавелись разведками лишь в начале двадцатого века. До того тайное добывание информации было уделом дипломатов, международных авантюристов и организаций, не имеющих к государству прямого отношения. Так, своей разведслужбой прославился орден иезуитов; не отставал от него и папский престол и масоны. У православной церкви в Сирии, как оказалось, тоже имелась разведка, и неплохая. Матушка настоятельница Апраксия вежливо поинтересовалась, как нам понравился манускрипт (в ее голосе я уловил легкие издевательские нотки), а потом огорошила нас неприятным известием.

Оказывается, в прибрежных городах Сирии и Ливана объявились некие темные личности. Они искали паломников из России – отца и сына. Приводилось описание – под него, впрочем, подпадала половина мужчин и подростков нужного возраста. Но вот детали – «владеют английским, располагают значительными средствами, могут путешествовать как с русскими, так и с североамериканскими паспортами» – недвусмысленно указывали на нас.

И знаете, что интересно? Агенты нашего загадочного недоброжелателя пустили слух, что мы – якобы тайные агенты русского Генштаба, шпионы, засланные в Турцию для сбора сведений. Результат не заставил себя ждать – к поискам подключилась местная полиция, и скоро сведения о мнимых шпиенах могли дойти и до Дамаска. А это – вилы: возвращаться мы собирались как раз этим путем…

Впрочем, не все так безнадежно. Неведомые шпики оказались крайне убедительны – кроме турецкой полиции им поверили и те, кто собирал сведения для православных деятелей. И теперь наша собеседница преподобная мать Апраксия не сомневалась, что в нашем лице перед ней – два русских разведчика. Так что, с одной стороны, она недвусмысленно дала понять, что ждет не дождется, когда мы уберемся на все четыре стороны, – монахиням здесь жить, так что ссориться с турецкими властями им нет никакого резона. А с другой – она столь же недвусмысленно намекнула, что поможет нам всем, что только будет в ее силах.

Я не знаю, что за этим стоит – желание посодействовать православной империи или стремление сбагрить опасных визитеров подальше. Однако факт оставался фактом: матушка Апраксия подсказала маршрут для отступления. Причем такой бредовый, что мы тут же согласились: раз нам в голову не пришло, то тем, кто нас ловит, и подавно не докумекать…

От Маалюли до Триполи – около ста километров. По дороге сюда мы проделали их за неполные пять дней; нас, правда, изрядно задержали паломники. До Бейрута – примерно столько же. И там и там можно без помех сесть на пароход в Россию или в Грецию. Одна беда – в городах Леванта нас нехорошо ждут. Вот мать Апраксия и предложила направиться не на север, в Триполи, и не на запад, в Палестину, а в противоположную сторону – на восток, к Евфрату. Древний караванный тракт идет через Пальмиру и далее, к городку Дейр-эз-Зор, перевалочному пункту на пути в Ирак, к Персидскому заливу. До Дейр-эз-Зора ровным счетом четыреста тридцать километров – правда, по картам автомобильных шоссе. Впрочем, шоссе эти наверняка строили по древним караванным тропам.

В Дейр-эз-Зоре предстояло продать лошадей и пересесть на лодки – шестьсот километров вниз по библейскому Евфрату, до Эль-Фаллуджи. Потом – опять ступить на сухой путь, преодолеть еще полсотни кэмэ до Багдада и там отдаться на волю другой великой реки древней Вавилонии – Тигра. По ней имелось вполне цивилизованное сообщение – до Басры ходили пароходы турецкой и английской компаний, так что последние полтысячи километров можно было преодолеть дня за три-четыре в относительном комфорте.

В конце этого пути нас ждала Басра – один из крупнейших портов Персидского залива. Из Басры в Суэц регулярно бегали пароходы – Суэцкий канал вдохнул в эту древнюю морскую дорогу новую жизнь.

Весь маршрут – через Ирак, вокруг Аравии, через Суэцкий канал и в Александрию – должен был занять около месяца. К тому же он давал нам свободу маневра – если неведомый враг сядет на хвост, можно будет двинуть из Басры не на запад, в Суэц, а на восток – в Персию или Индию. А там турки замучаются нас ловить. Впрочем, не хотелось бы этого проверять – мы и так, скорее всего, вернемся куда позже намеченного срока, а в Москве пока много чего может случиться.

На словах все это легко и просто, а вот на деле… даже прогулка из Триполи в Маалюлю далась нам с трудом – что уж говорить о таком долгом путешествии! Больше полутора тысяч километров по сирийским плоскогорьям и рекам, несколько крупных и неизвестное количество мелких селений… Короче – срочно нужен помощник, слуга, проводник – называйте как хотите, суть от этого не меняется.

– Барин, побережитесь! Ну, клятая…

Голос Антипа вывел Олега Ивановича из задумчивости. Отставной лейб-улан держался по левую руку – его серая кобыла играла, мотала головой, порываясь вырвать повод из рук седока. Тот хлопнул хулиганку по ушам; кобыла намек поняла и пошла спокойнее. Впрочем, она то и дело норовила сорваться с шага на рысь и выворачивала шею, дотягиваясь зубами до колена всадника. И всякий раз получала по носу: Антип, дослужившийся до помощника полкового берейтора, видел эти штучки насквозь.

– Молодая ишшо, не выездили как следовает… – буркнул Антип. – Порядку не знает. Ее бы в полковой манеж на недельку…

Олег Иванович покосился на спутника. Антип Броскин, рядовой Второго лейб-уланского Курляндского (с 82-го года лейб-драгунского) Его Величества полка оказался для маленького отряда бесценным приобретением. Ваня, еще в Маалюле присматривавшийся к солдату, оказался прав: Антипа тяготила гражданская жизнь, которую он был вынужден вести после выхода со службы. Вояка нипочем не оставил бы армии – благо ротмистр граф Крейц, сын старого полкового начальника Петра Киприановича Крейца, обещал порадеть о подчиненном. Ротмистр переходил в армейскую кавалерию с повышением в чине и обещал своему любимчику лычки унтер-офицера и завидную должность полкового берейтора. Однако же отец ротмистра, старый граф Крейц умер, и офицер, чьи дела пришли в расстройство после разорительного иска по наследству, принужден был оставить службу. Этот грустный факт поставил крест на амбициях Антипа. В городовые он не пошел – хотя и звали, предлагая место даже и в столице. Поваландавшись года два и претерпев обидное фиаско в коммерческих начинаниях, Антип пристал к троюродной сестре, которая, со своей рязанской кумой, отправилась в паломничество по святым местам. Так он попал в Маалюлю, где и познакомился с Олегом Ивановичем. Тот оценил таланты бывшего лейб-гвардейца: город Антип покинул уже в роли проводника, конюха и «слуги джентльмена» – «с хозяйской кормежкой, одежей и жалованьем серебряной деньгой», как сам он обозначил свои условия. С появлением Антипа у путешественников исчезли проблемы с лошадьми – как с верховыми, так и с вьючными. Последних было теперь две; бывший улан сам выбирал их на базаре, прикупив заодно кобылу и для себя. Большая часть багажа уместилась во вьюки; остальное, в двух кофрах, матушка настоятельница обещала переслать в Триполи, в контору Русского Палестинского общества – для отправки в Одессу. Туда же ушло и письмо – насчет пересылки корреспонденции Семеновых русскому консулу в Александрию.

Кроме лошадей Антип приобрел и необходимую амуницию. Он целый день возился с седлами, потниками, подпругами – бог знает как еще называются все эти клубки ремней и пряжек – и поменял в итоге половину имевшейся уже конской упряжи. К тому же Антип охотно учил и барина (так он упорно, несмотря на все возражения, величал Олега Ивановича) и барчука, как обращаться со всем этим непростым хозяйством. А заодно давал массу практических советов по части верховой езды. Результат не замедлил сказаться – уже через два дня пути путешественники изрядно улучшили свои кавалерийские навыки, а также попривыкли к манере речи нового спутника. Антип поливал лошадей замысловатой бранью; доставалось и нерадивым ученикам. Барин, конечно, барином, но раз Олегу Ивановичу не пришлось служить в кавалерии, то в речах Антипа и проскальзывали порой снисходительные нотки.

Олег Иванович заранее обговорил, что Антип будет сопровождать их лишь до Одессы; это вполне устраивало отставного солдата, который хотел и белый свет поглядеть, и домой вернуться с копеечкой.

Но – к делу. Разговор с настоятельницей не свелся лишь к советам насчет выбора маршрута. Мать Апраксия приготовила гостям настоящий сюрприз. Дело, разумеется, касалось манускрипта, ради которого Олег Иванович с Ваней и явились в Сирию. Настоятельница поведала, что написан он не так уж и давно – по здешним меркам, разумеется: что за срок – 250 лет? Чепуха, было бы о чем говорить…

Манускрипт был составлен неким египетским ученым, который посетил Маалюлю в начале семнадцатого века и провел здесь целых пятнадцать лет, обшаривая пядь за пядью склоны ущелья – того самого, возникновение которого приписывалось силе молитвы святой Феклы. Усилия эти не пропали даром – египтянин нашел засыпанную обвалом пещеру и даже сумел проникнуть внутрь. Пещеры в здешних горах не редкость; склоны близ Маалюли источены ими, как швейцарский сыр – дырками. Однако же египтянину, видимо, открылось нечто особенное: с того самого дня он заперся в келье и не выходил оттуда три года кряду. А когда вышел – вручил монахиням вот этот самый манускрипт. И отбыл в Александрию, увезя с собой копию своего труда и загадочный ковчежец, скрывавший, видимо, то, что было найдено в пещере.

Конечно, монахини прочли манускрипт; египтянин писал на классическом коптском, так что проблем с переводом не возникло. Но смысл текста оставался темен, и тогдашняя мать настоятельница на всякий случай включила документ в число монастырских рукописей, хранящихся в крипте. Так творение египетского книжника попало под действие строгого устава, и не запрещающего вроде доступа посторонним к документу, но крайне затрудняющего попытки докопаться до его смысла. Согласно монастырским записям, за все две с половиной сотни лет к рукописи проявили интерес всего трое. Последним был приват-доцент Московского Императорского университета Евсеин; предыдущий случай датировался аж 1783 годом. Интерес к манускрипту проявил тогда некий итальянец, чьего имени история не сохранила; известно было лишь то, что приехал он из города Вероны и, покинув монастырь, тоже отправился в Александрию.

Так вот, о египтянине. До монахинь дошли слухи, что тот, добравшись до Александрии, пошел в хранители библиотеки какого-то халифа и пробыл в этом качестве почти тридцать лет; немало, если учесть, что к моменту отъезда из Маалюли ученому было не меньше семидесяти. Потом библиотека халифа перешла во владение Ибрагима-паши, деда нынешнего египетского хедива, Тауфик-паши. Где и оставалась до сих пор, вместе с коллекцией диковин, собранных ученым-египтянином за годы изысканий.

Итак, ковчег, найденный в Маалюле, до сих пор хранился в собраниях египетского хедива – на этот счет у матери Апраксии были точные сведения. Монахини Святой Феклы, как оказалось, все это время не упускали загадочного артефакта из виду, хотя и не сделали ни единой попытки его заполучить. Объяснять это настоятельница отказалась, как и поделиться переводом документа. Олег Иванович так и не понял, зачем она ему поведала эту историю, – тут предстояло еще разбираться и разбираться.

А пока – под копыта стелилась до звона высушенная безжалостным солнцем земля Сирии. Спасибо Антипу – в день удавалось проходить по полста верст, не загоняя лошадей. До Дейр-эз-Зора оставалось каких-нибудь два дня пути, и Олег Иванович с удовольствием почувствовал, что наконец-то вошел во вкус путешествия. Ваня ловко сидел в седле (хотя Антип и продолжал бурчать насчет собаки на заборе), а вечером, на биваке (тоже словечко отставного кавалериста) брал у старого улана уроки обращения с саблей. Не владея высоким искусством фехтования, Антип чрезвычайно ловко крутил клинком замысловатые курбеты. Он, правда, ругал арабские сабли за «неухватистость» (за неимением шашек Олег Иванович еще в Маалюле расщедрился на два драгоценных дамасских клинка), но это не мешало ему плести вокруг себя мерцающую паутину крутящейся стали. Ваня смотрел, завидовал – и пытался подражать; Олег Иванович всерьез опасался, как бы сын не отхватил себе уха. А бывший улан знай посмеивался да приговаривал: «Пущай барчук навострится, солдатская наука – она завсегда в жизни пользительная».

Глава 2

В ушах звенело. Глаза были залиты чем-то теплым, липким; в щеку впился острый предмет. На ноги ощутимо давило, будто на них уселся слон. Николка вытянул из-под себя руку, уперся в пол и попытался перевернуться на бок – не вышло: мешала сидящая на ногах ушастая серая скотина. Тогда мальчик, дотянувшись до лица, стал протирать глаза.

Получилось! Мальчик принялся озираться вокруг. Комната тонула в белесой пыли. Прямо перед носом Николки валялся стул без спинки – то есть спинка-то была, но висела она на обрывке обивочной ткани. Расколотая деревяшка топорщилась длинными, острыми щепками. Повозившись, Николка все же сумел-таки перекатиться на бок – и увидел, что придавивший его ноги слон был на самом деле бароном Корфом. Отставной ротмистр лежал навзничь, навалившись своим крупным телом на ступни гимназиста, – да так, что Николка перестал их чувствовать.

«Убит!» – ахнул мальчик и задергался, пытаясь освободиться. После первых рывков барон зашевелился, застонал и непечатно выругался. У мальчика отлегло от сердца.

– Барон, мон шер, здесь, в конце концов, дамы и дети! Возьмите себя в руки…

– Подите вы к черту, Серж! – ответствовал барон. – Мало того что вы втравили меня в историю, ни слова не сказав о том, ради чего, собственно, затеян весь этот декаданс, – так теперь мне еще и с домовладельцем объясняться насчет побитых горшков! Да что же это за напасть такая…

Барон попытался встать, и Николка взвыл от боли – Корф всем весом налег ему на правую ступню. Ноги, впрочем, освободились; мальчик сумел подняться. Его тут же подхватили сзади – и усадили на канапе. Это оказался Яша; Николка принялся ожесточенно тереть глаза, очищая их от липкой гадости, – и, оторвав от лица руку, испуганно вскрикнул: ладонь была вся в крови.

– Что вы там застряли? Он же уходит, сволочь! Барон, не стойте столбом, делайте что-нибудь!

Громкий крик Ольги – и когда она успела выскочить из комнаты? – вывел мужчин из ступора. Корф метнулся к дверям; за ним, вытаскивая на бегу револьвер, кинулся Никонов. Николка хотел вскочить и бежать, но пол коварно ушел из-под ног, и Яков едва успел подхватить падающего мальчика.

– Постойте, паныч, без вас обойдутся. Вон вы весь в юшке, держите… – И Яша принялся совать в руку мальчику скомканный платок.

Николка машинально взял – и принялся утираться. Кровь из ранки на лбу уже не текла; перемазав платок, Николка запихал его в карман, озирая разгромленную комнату. Корф нисколько не преувеличил. Из мебели уцелело только канапе; стулья были переломаны в щепки, а створка двери, ведущей в комнату, где недавно томились пленники, висела на одной петле. Шифоньер валялся на боку и весело скалился острыми зубьями разбитого зеркала.

Яша, проследив взгляд гимназиста, кинулся в соседнюю комнату – и тут же выскочил назад. Глаза у него были безумными; сделав шаг, Яша схватился за покосившуюся створку, согнулся вдвое – и его вырвало прямо на устилающие пол осколки.

– Не надо… хр… кх… не ходите туда, пан Никол… Не надо вам это видеть… – Увидав, что мальчик его не слушает, Яша с трудом разогнулся и заступил дорогу. Руки его дрожали.

– Их… бомбой… по стенам… прямо на куски! А тот, который такой здоровый, – вовсе без головы. И все в кровище, даже потолок…

Грохоча сапожищами, в комнату влетел Порфирьич. В его руке плясал здоровенный револьвер системы «Смит-и-Вессон». Денщик дико озирался.

– А барон-то… как есть уехали! В экипаж барышню закинули, сами с господином лейтенантом сели – и ка-а-ак припустят! А меня не дождалися… и весь дом разнесли, черти веревочные…

Порфирьич не стал упоминать, какими язвительными фразами обменялись Ольга с бароном, – девушка категорически требовала взять ее с собой и добилась своего! Обозленный до последней крайности барон кулем закинул Ольгу в карету и вслед за лейтенантом взлетел на козлы.

Николка, несмотря на весь ужас происходящего, ухмыльнулся: непонятно, из-за чего Порфирьич больше убивается, – из-за разгромленного жилья или из-за того, что Корф с Никоновым обошлись в опасном деле без него.

Опять забухали сапоги, залились трели полицейского свистка. Порфирьич с досадой плюнул на засыпанный стеклом и штукатуркой пол:

– Ну вот, подоспели, шлындры… нет чтоб скубентов с бонбами ловить, когда они их в окна к приличным людям бросают! Так нет, небось шляются по трактирам, а как рвануло – на тебе, пожалуйста, свистять как оглашенные! Вы посидите пока туточки, панычи, неча вам с ними беседовать, я уж сам… – И Порфирьич, засунув за пояс револьвер, затопал навстречу свисткам.

Яша враз обмяк, плюхнулся боком на канапе и зашарил по карманам. Николка собрался было отдать платок, но вспомнив, что тот перемазан кровью, поглубже запихнул его в карман.

– Вон оно как, пан Никол… – выдавил из себя Яков. – Вон оно как вышло… бомбой…

– А это, значит, тот, со шляпной картонкой? Которого мы у нашего дома выследили?

– Он и есть, – кивнул Яша. – Я сразу понял, что дело нечисто. Увидел, как он картонку эту носит, – сразу докумекал, что там бомба.

– Так что же ты не сказал господину барону или Сергей Алексеичу? – возмутился Николка. – Они бы что-нибудь придумали! А теперь вот…

Яша сокрушенно махнул рукой:

– Виноват, чего уж теперь, пан Никол… думал, померещилось, да и не с руки было к господам офицерам лезть с советами. Одна надежда, что они этого шлемазла догонят и изловят.

Так они и сидели на канапе – Яков бездумно ковырял пальцем подлокотник, думая о своем непростительном промахе, а Николка все хотел встать и разглядеть в осколках зеркала в шифоньере свою перемазанную физиономию, но никак не решался нарушить тишину. Из соседней комнаты тянуло тревожным запахом; он подумал, что пахнет взорвавшимся динамитом. Мальчик все же одолел нерешительность, встал и сделал пару шагов к расколотой двери; в нос ударил другой запах, перебивающий ядовитую вонь взрывчатки. Острый, пугающий… Николка понял, что так пахнет кровь. Он поежился и вернулся на место. Яша по-прежнему сидел скособоченный, как старая тряпичная кукла.

– Яш… – Николка подергал его за рукав. – Очнись, незачем нам тут сидеть…

За окном было тихо. Надтреснутого голоса Порфирьича и уверенного баса городового слышно не было – похоже, расследование переместилось из палисадника на улицу. Яша, крякнув, встал. Прежнюю его апатию будто рукой сняло.

– Пошли, Никол. Надо посмотреть, куда господа офицеры поскакали. Как бы опять в беду не угодили…

– Ушел! Я же предупреждала! Куда вы смотрели, мужчины? А вы, барон, – что, только женщинам дерзить способны?

Корф с Никоновым сокрушенно молчали. Крыть было нечем – Ольга действительно предупреждала. Мало того – кричала, высовываясь по пояс, из окошка кареты! Бог знает каким чутьем угадала, что пролетка с беглецом вот-вот вильнет в переулок, уходя от погони. И пока Корф, матерно ругаясь, выворачивал лошадей поперек Якиманки, злоумышленника уже след простыл.

Пролетку удалось догнать еще до того, как та выскочила на Старую Калужскую дорогу, ведущую в сторону Калужской заставы[27]. На площади Корф поравнялся с ней – какое-то время экипажи неслись бок о бок. Причем бомбист стрелял в преследователей из револьвера. Не попал – пролетку отчаянно бросало на выбоинах, и стрелок принужден был цепляться за что попало, лишь бы не вылететь под копыта лошадей.

Никонов ответил несколькими пулями. Они, конечно, пролетели мимо – моряку тоже было неловко стрелять левой рукой, да еще перегибаясь через барона. Правой лейтенант вцепился в поручень, с трудом удерживаясь на бешено трясущихся козлах. Корф пытался достать неприятельского кучера бичом, но успеха не имел; экипажи, вздымая клубы пыли и плюясь свинцом, пронеслись через площадь Калужской заставы, расшугали лоточников с разносчиками и вылетели на Большую Якиманку. Толстый городовой побежал было за нарушителями, оглашая воздух трелями свистка, – но куда там! Корф прижимал злодеев к тротуару, наваливаясь на хрупкий экипаж массивной каретой; бомбиста мотало на сиденье; он пытался зарядить револьвер, но проделать сей трюк в трясущейся пролетке оказалось непросто.

Ольга тоже времени не теряла. Увидев террориста на расстоянии вытянутой руки от окна кареты, девушка не стала стрелять из Корфова «бульдога», зато вспомнила о припрятанном в манжетке смартфоне и принялась снимать злодея крупным планом. И – увидала, как студент машет кучеру, приказывая свернуть в переулок.

Пролетка вильнула влево, в переулок, вдоль кованой ограды храма Мученика Иоанна Воина; барон попытался свернуть следом, но преуспел лишь в том, что чуть не врезался в решетку. Пришлось останавливаться, осаживать лошадей, а потом и вовсе спускаться с козел и разворачивать карету посреди мостовой. Экипаж бомбиста давно угрохотал куда-то в переулки, а вокруг кареты собралась толпа. То тут, то там раздавались язвительные смешки; кое-кто принялся давать барону советы:

– Купи веник и помаши кобыле под хвостом! Кобыла это дело, свежий ветерок, ох как обожает!..

– Держи за хвост, а вожжи брось!.. Легче так править!

– Ах, остолбенение какое!..

Корф, раздраженный подколками, повернулся к шутникам; те, разглядев пудовые кулаки возницы, сочли за благо прикусить язык, но в задних рядах собирающейся толпы крики стали только громче. Никонов, изо всех сил стараясь сохранять остатки невозмутимости, сидел на козлах, помогая в меру сил барону.

Наконец карету развернули; было уже ясней ясного, что беглеца не догнать. Продолжать погоню не имело никакого смысла, и карета с багровым от злости Корфом на козлах затарахтела по Якиманке. Проезжая мимо строящегося здания Голутвинской мануфактуры, барон наклонился к сидящей в карете Ольге:

– Мадемуазель Ольга, вы не против, если мы ненадолго остановимся? Есть у меня презанятнейшая мысль. Но сперва надо кое-что обсудить, и желательно… – барон сделал нарочитую паузу, – без нервических барышень. Вы уж подождите нас в карете, хорошо? – И глумливо улыбнулся в ответ на яростное шипение, раздавшееся из экипажа.

Ольга тряслась в пролетке, возвращаясь к разгромленному флигелю, – на прощанье барон велел ей позаботиться о Яше с Николкой. Справиться со строптивой девицей оказалось нелегко – особенно после того как Корф отказался обсуждать при ней дальнейшие планы. А уж услыхав о том, что ей предлагается вернуться на Воробьевы, Ольга немедленно возмутилась, наговорила дерзостей и под конец заявила, чтобы барон и думать забыл о чем-то подобном. Но неожиданно согласилась и потребовала найти извозчика. Никонову оставалось лишь гадать, что за мысль пришла ей в голову, – ясно же было, что Ольга стала сговорчивой не просто так. Но с этим можно было и повременить – имелись дела и поважнее.

Вот что придумал барон. Они ведь собирались ехать в психиатрическую клинику, где удерживают Евсеина, так? «Вот и поехали – предложил Корф, – доведем это дело до конца!» Может, Ван дер Стрейкер и бережет пленника пуще глаза, но сейчас-то несчастный доцент наверняка остался без присмотра! Громилы разорваны бомбой, студент, совершивший это нехорошее дело, в бегах, другие его помощники никак не могут знать о том, что произошло на Воробьевых. Удобнейший момент! Разве что доцента охраняет сам Ван дер Стрейкер, – но уж встрече с ним и беседе Корф с Никоновым будут только рады. Правда, сам Стрейкер вряд ли разделит их энтузиазм, но тут уж, как говорится, каждому свое.

А Ольга тем временем наскоро просматривала видео, заснятое во время погони. Она и сама не сразу поняла, что подтолкнуло ее вместо револьвера достать смартфон и крупным планом снимать бомбиста в пролетке. В отличие от барона и Никонова, Ольга его отлично рассмотрела. Это, вне всяких сомнений, был студент – видны были молоточки Технического училища в петлицах форменного сюртука. Девушка усмехнулась – парень на этот раз даже переодеться не удосужился!

Геннадий, строя планы на будущее, возлагал большие надежды на студенческие кружки и народовольцев. Их организация была в основном разгромлена царской охранкой: кто попал на каторгу, кто – в эмиграции; иные взялись за ум и бросили революционные игрища. Поиск нужных людей представлялся задачей крайне непростой; Геннадий собирался разыскивать их по архивным документам – явки, места жительства, знакомые, маршруты поездок, – все это имелось, конечно, в богатейшем материале, собранном историками революции за годы Советской власти. Были сведения и о квартирах, где собирались студенческие кружки, о заведениях, которые посещали молодые бунтари… Однако данные эти были не вполне надежны; трудно оценить, кто из авторов писал на основе архивных документов, а кто повторял чьи-то домыслы, а то и вовсе занимался сочинительством.

И тут – такая удача! Ольга не сомневалась, что бомбист так или иначе связан с террористами-народовольцами. Вряд ли это бельгиец, на которого он работал, – тот мало походил на революционера. Однако же и на хитровских громил студент похож не был. Да и само орудие – адская машина – ясно указывало на вполне определенные круги. Такие бомбы были популярны среди народовольцев, а позднее – и эсеров…

Так что Ольга легко согласилась оставить мужчин – надо было как можно скорее рассказать обо всем Геннадию. Конечно, Москва девятнадцатого века не утыкана сплошь видеокамерами, да и с базами персональных данных здесь некоторые сложности; но, имея приличное изображение нужного человека, можно рассчитывать на успех. А уж как искать – это другой вопрос. Ольга не сомневалась, что Геннадий способен справиться и не с такой задачей. Имелись у нее и другие идеи: всесторонне обдумав визит к модистке, Ольга собиралась предложить своим соратникам неожиданный, но верный способ пополнения партийной кассы. И не просто предложить – но и провести его в жизнь, причем с немалым удовольствием…

Николка пришел домой в весьма предосудительном виде – с рассеченным лбом, в одежде, с которой, несмотря на все усилия, так и не удалось убрать кровь, пыль и прочие следы приключений. Скандал, конечно, был неминуем – поднимаясь по лестнице, мальчик уныло подумал, что не худо было бы зайти на квартиру Семеновых и подобрать чистую рубашку среди Ваниных вещей взамен собственной, продранной в нескольких местах и покрытой наспех замытыми кровяными пятнами. Мысль была хороша, но – увы, из разряда запоздавших. Потому что стоило тете Оле увидеть племянника…

Нельзя сказать, что Николка рос таким уж домашним мальчиком. Случалось ему прийти из гимназии и с бланшем под глазом, и в шинели с оторванной полой… летом он исправно таскал домой занозы, содранные колени, пятна дегтя на штанах. В общем, все, что полагается мальчугану его лет, ведущему нормальный образ жизни. Но сегодняшние достижения затмили все.

Рассеченный в двух местах лоб. Рука, ободранная от локтя до запястья, – в горячке, после взрыва, Николка этого даже не заметил, ссадина обнаружилась, только когда пришлось снимать рубашку. Волосы, слипшиеся в колтун от запекшейся крови, – Ольга пыталась заставить мальчика вымыть голову, но тот лишь буркнул в ответ что-то невразумительное и поглубже натянул на глаза гимназическую фуражку.

Фуражке, кстати, тоже досталось – козырек треснул пополам, и теперь правая его половина лихо топорщилась вверх, а нижняя понуро свисала на лоб. Про то, в каком виде были сорочка и штаны, вообще не стоило упоминать; точнее всего на сей счет выразилась Марьяна: «Вы что, паныч, с нищим на паперти у Николы Мирликийского одежкой поменялись?»

Надо отдать должное тете Оле – рассердилась она не из-за плачевного состояния Николкиного гардероба. Увидав разбитый лоб и слипшиеся от крови волосы, женщина чуть не грохнулась в обморок. А придя в себя – принялась хлопотать вокруг мальчика как возле раненного на войне героя. Николка был раздет, отмыт, ссадины обильно залили йодной настойкой и перевязали чистой небеленой марлей, за которой Марьяне пришлось бежать в аптеку Ройтмана, на самый Земляной Вал.

Оказав первую помощь пострадавшему, тетка критически обозрела плоды своих трудов – племянник стоял перед ней живой, отмытый, с головой, замотанной в марлевый тюрбан, как у турецкого паши, – и поинтересовалась: где это Николку черти носили и как его угораздило так пораниться и изгваздаться?

Мальчик пытался отделаться привычным «да так, гулял, упал» – отговоркой, придуманной для не в меру любопытных родителей еще в античные времена, – но тетя была непреклонна. Она твердо решила выяснить, где и каким путем племянник пытался сгубить свою молодую жизнь.

Допрос, как легко догадаться, закончился слезами: сначала расплакалась тетя Оля, огорченная упорным нежеланием Николки держать ответ за проступки, а потом и он сам – мальчик не мог вынести слез любимой тетушки. Так они и рыдали, когда в дверь заглянула Маринка, – и к слезному дуэту немедленно присоединился еще один исполнитель, превратив его, таким образом, в трио.

Когда слезы были высушены, носы – утерты, а кружевные платки, сыгравшие в этих мероприятиях главную роль, спрятаны в рукава дамских платьев или засунуты под подушки, – никто из присутствующих уже не помышлял о продолжении допроса. Тетя Оля послала дочку на кухню сказать Марьяне, чтобы та ставила чай, а сама заявила Николке, чтобы тот собирался. Оказывается, утром пришло письмо от Выбеговых, соседей Овчинниковых по Перловке.

Нина Алексеевна, дачная приятельница тети, писала, как хорошо теперь на берегу Яузы; пересказывала во всех подробностях новости загородного жития. Была здесь приписка и от управляющего дачным поселком: тот кланялся и сообщал, что крыша дачи, которую Овчинниковы собирались снять, уже перекрыта. Так что господа жильцы могут заезжать когда им будет угодно – все-де готово, ждем дорогих гостей.

Так что с самого утра, все то время, пока Николка носился по Москве за злодеями и бомбистами, семейство Овчинниковых готовилось к отъезду. Он был намечен на завтрашнее утро, так что времени и у тети, и у Василия Петровича, да и у самого Николки было в обрез. Дворник Фомич был отослан сговориться на завтрашнее утро с ломовиком, а Василий Петрович самолично отбыл на вокзал, чтобы справиться о поездах с Ярославского (бывшего Троицкого) вокзала до Сергиева Посада. Решено было, что сам он с супругой и детьми поедет поездом, тогда как Марьяна с Фомичом будут сопровождать до поселка подводы со всем необходимым для дачной жизни скарбом. Вечером Фомичу предстояло вернуться на Гороховскую, а семейство Овчинниковых ожидали полтора безмятежных месяца дачной жизни.

Обыкновенно мальчика вместе с кузинами отсылали в августе в Севастополь – погреться на крымском солнце, набраться сил перед слякотной московской осенью. Там Николку ждал дом его детства и отец, так что мальчик обычно был рад этой поездке. Но в этом году не сладилось: в севастопольском доме еще в мае начали большой ремонт, который продолжался и по сей день. Так что на половину июля и август решено было отправиться в Перловку, в дачный поселок, где Выбеговы и Овчинниковы провели уже не одно лето; дачи они обыкновенно снимали по соседству.

Марина предвкушала веселые деньки в обществе Вари Русаковой, а вот Николка совсем забыл о даче: за появлением Никонова и развязанной Ван дер Стрейкером войной он и думать о ней перестал. И вот – на тебе! Завтра! Николка совершенно не представлял, что делать, – а потому подчинился тете Оле и поплелся к себе в комнату собирать вещи.

Глава 3

Из путевых записок О. И. Семенова

Любому, кто возьмет в руки эти записки, знакомо понятие «Северная Пальмира» – порой репортеры и литераторы называют так Петербург. Знакомо оно и мне; но лишь попав в этот оазис посреди пустыни, я понял настоящий смысл этой аллегории.

Пальмира (слово это произошло от арамейского Тадмор – «город пальм») некогда была цветущим городом. Слава ее гремела по Лаванту, Средиземноморью и Малой Азии, достигая на западе геркулесовых столпов, а на Востоке – Колхиды. Город лежит в оазисе, между Дамаском и Евфратом, в ста сорока километрах от последнего. И Библия, и Иосиф Флавий уверяют, что основал Пальмиру царь Соломон; вам самим, мои читатели, решать, который из этих источников заслуживает доверия: по мне – так все едино, тем более что в этом вопросе они сходятся.

Поначалу Пальмира была аванпостом, оплотом против арамейских орд, покушавшихся на владения Соломона, – а простирались они тогда до самого Евфрата. Позже город был разорен Навуходоносором, шедшим на Иерусалим. Однако же крайне выгодное положение Пальмиры – между Средиземным морем с одной стороны и цветущей долиной Евфрата с другой – не позволило ей долго пребывать в запустении. Город был заново отстроен, дав пристанище торговым караванам и разместив за своими стенами и богатые склады товаров, переправлявшихся по древнему тракту с Запада на Восток и обратно. Вскоре город стал столицей государства Пальмирена; держава эта была устроена весьма разумно и управлялась, по уверениям Флавия, «государями, сенатом и народным собранием». Римляне, воюя с парфянами, в сорок первом году до Рождества Христова покушались на Пальмиру, но приз этот не дался им в руки. При Траяне она была вновь разорена римскими легионами; император Адриан восстановил город и переименовал в Адрианополь – один из многих других, коих сей достойный муж наплодил и в Азии и в Европе… Позже город то становился римской колонией, то восставал против империи, то переживал настоящий взлет. В двести шестьдесят седьмом году от Рождества Христова некая Зеновия, чей супруг, правивший прежде Пальмирой, был злодейски убит собственным племянником, так расширила пределы государства, что вознамерилась соперничать с Римом. Кончилось это, как водится, печально – император Аврелиан пленил амбициозную дамочку и опустошил ее столицу, в очередной раз превратив Пальмирену в римскую провинцию. Позже Диоклетиан, а затем и Юстиниан пытались восстановить разоренный город, но так и не сумели вернуть ему прежнего блеска.

Вконец опустошенная арабами в семьсот семьдесят четвертом году, Пальмира в наши дни влачит жалкое существование; в семнадцатом веке европейцы заново открыли миру ее великолепные руины, способные затмить сам Парфенон.

Мы с Иваном побывали и в Афинах и в Риме; видели храм Ники Самафракийской и Колизей, но куда там этим вылизанным на потребу туристам еврокорректным памятникам до седой древности забытой Пальмиры! Туристы здесь – явление столь же редкое, как и дождь с градом; в развалинах античных колоннад пасутся козы и верблюды, и неповторимый налет древности, который в Европе двадцать первого века сохранился разве в каком-нибудь альпийском монастыре, ощущается здесь всей кожей. Сухая, выгоревшая трава, выбивающаяся из-под обрушенных мраморных капителей, старик-араб, привязавший ледащего верблюда к расколотой колонне, помнящей Адриана… в общем, я умолкаю. Слова не могут передать этих чар времени и… забвения.

Римские руины тянутся с юго-востока на северо-запад непрерывно на протяжении примерно трех километров. Это – остатки сооружений двух разных эпох: древность одних, образующих собой бесформенную груду, восходит до времен Навуходоносора; другие, еще не совсем развалившиеся, относятся к трем первым векам христианской эры, когда в почете был коринфский стиль. На восточной оконечности развалин высится храм солнца (Ваала-Гелиоса) – величественный комплекс длиной в полсотни с лишним метров, со множеством колонн. Многие из них еще стоят. Внутри храма сохранилась роскошная лепная орнаментация фризов и стен в виде листьев и плодов.

Против северо-западного угла храма располагались некогда главные врата, напоминающие триумфальную арку Константина в Риме; от них через весь город тянулась дорога, вдоль которой шли четыре ряда колонн. Колоннады разделяли дорогу на три части: средняя, широкая, служила некогда для проезда экипажей и всадников; две боковые, поуже – для пешеходов.

Из этого множества колонн до настоящего времени устояло не больше полутора сотен; но перспектива образуемых ими аллей производит грандиозное, неизгладимое впечатление. Почва повсюду покрыта обломками капителей, фризов и иных архитектурных фрагментов; за развалившейся городской стеной, возведенной при Юстиниане, в небольшой долине лежит некрополь; на соседнем холме высится арабская крепость поздней постройки.

Мы задержались в Пальмире на сутки, чтобы хоть ненадолго ощутить себя беззаботными туристами, а не беглецами, за которыми по пятам идут неведомые злодеи. Тем более что в нашем, двадцать первом, веке всего этого великолепия, скорее всего, больше не увидеть – по части тех мерзостей, что творятся сейчас на этой древней земле… Антип пока возился с лошадьми и подбивал меня купить еще пару заводных – благо в оазисе остановился караван и на продажу имелось несколько отличных кобылок. Я отказался – до Дейр-эз-Зора оставалось всего два дня пути, а там лошадей все равно придется продать; дальше нам предстояло сменить седла на лодочные банки, а пыль караванной тропы – на мутные воды Евфрата.

Дневка принесла долгожданный отдых; все же четырехдневный конный переход дался нам непросто. Лошадям она тоже пошла на пользу; в благословенном оазисе хватало и свежей воды, и ячменя на фураж. На ночь мы устроились под навесами из пальмовых листьев, близ коновязей; проснувшись в предрассветный час, я долго не мог уснуть, не отводя взгляда от древней колоннады, черные силуэты которой прорисовывались на фоне сереющего небосклона…

Мимо бортов лодки пятый день подряд неторопливо проплывали низкие берега великой реки. То тут, то там стояли группки финиковых пальм, лимонных и померанцевых деревьев; порой река разделялась на рукава – и текла вокруг низменных островов. Арабы-лодочники, ловко орудуя длинными, похожими на шесты веслами, безошибочно выбирали нужное русло, и Евфрат упорно нес скорлупки лодчонок к цели.

На Месопотамской равнине река текла спокойно, не быстрее четырех километров в час; к силе течения добавлялась мускульная энергия гребцов. Раз в день лодки ненадолго приставали к берегу; после этого плавание продолжалось, пока позволяло солнце. За день удавалось преодолеть около семидесяти километров; предстояло плыть еще не меньше четырех дней до городка Эль-Фаллуджа, откуда было уже рукой подать до Багдада.

Стоило отцу упомянуть об Эль-Фаллудже, как Ваня немедленно оживился. Он повторял – любой из сколько-нибудь заметных населенных пунктов, которые приходилось миновать путешественникам, так или иначе связан с кровавыми событиями либо иракской войны, либо гражданской войны в Сирии. Маалюля? Захват монахинь сирийскими повстанцами в 2013 году. Эль-Фаллуджа? Резня, которую в 2004 году устроили американским морпехам повстанцы-шииты. Багдад? Басра? Комментарии, как говорится, излишни. А когда кто-то из лодочников упомянул городишко Тикрит, на Ваню напал смех пополам с икотой – старый араб понятия не имел, что всего через полвека там предстоит появиться на свет такой легендарной личности, как Саддам Хуссейн. Вот и теперь, озирая низкие берега Евфрата, Иван возвращался к излюбленной теме:

– Знаешь, пап, порой мне кажется, что арабам лучше всего жилось, когда их кто-нибудь угнетал. Нет, это не касается нефтяных шейхов с их «феррари» и футбольными командами. Я говорю об обычных арабах, рядовых, так сказать. Вот сам посмотри – который день плывем, а вокруг все спокойно-благолепно. Ни тебе разбойников, ни вооруженных шаек, никого не режут…

Олег Иванович усмехнулся:

– А как же те бедуины, что напали на нас?

– Так я об этом и говорю! – немедленно ответил Иван. Похоже, он ждал именно таких слов. – Только эта шайка принялась палить – тут же прискакала федеральная кавалерия и объяснила им, как Османскую империю любить. Порядок! А стоит арабам начать жить своим умом – как тут же начинается кровавое безобразие вроде гражданской войны или сектора Газа.

– Не могу не согласиться, – кивнул отец. – Вон даже султан их великий, Саладин – он, кстати, тоже родом из Тикрита, как и Саддам, – так он вовсе не араб, а курд. Да и Асад – что Башар, что папаша его, Хафиз – хоть и происходят из какого-то арабского племени, но по вере они оба алавиты[28], а значит – неправильные мусульмане и арабы.

– А я о чем? – закивал Ваня. – Арабы – они как поляки: у тех тоже, если король толковый, полководец или государственный деятель – так непременно либо литовец, либо вообще из Саксонии, или, прости господи, из Франции. А сами могут только гонором мериться и саблями махать.

Олег Иванович улыбнулся. Где-то с полгода назад сын увлекся политикой – перечитал в Интернете все, что смог найти по русско-польскому и русско-украинскому вопросам, стал завсегдатаем многих интернет-форумов, ставя порой в тупик или доводя до приступов бешенства собеседников – студентов Львовского университета или наших, российских либералов. К Польше мальчик относился с особой «нежностью», не упуская случая пройтись по адресу «пшеков». Олег Иванович, испытывавший по отношению к этой стране непростые, но скорее теплые чувства, не пытался давить на сына, лишь подкидывал ему время от времени книги Станислава Лема и великолепные польские фильмы вроде «Кингсайза» или «Четырех танкистов и собаки».

Во время путешествия «польская» тема была напрочь вытеснена темой арабской, но все же Иван нет-нет да и обращался к привычным аналогам.

– Ну ладно, аллах с ними, с арабами, – продолжал тем временем мальчик. При слове «аллах» старик-лодочник, ворочавший длиннющим веслом на корме плоскодонки, встрепенулся, одобрительно глянул на Ваню и что-то пробормотал.

– Я вот о чем думаю: мы ведь раздобыли этот самый манускрипт, за которым сюда явились, так? Вот сидим тут, в лодке, как дураки, а что там написано – не знаем. Неужели так и придется ждать до Москвы?

– А ты как хотел? – усмехнулся нетерпению мальчика отец. – Мы с тобой, знаешь ли, в коптском не сильны, а автопереводчика с распознаванием текстов на этом языке яблочные умники, увы, не придумали. Так что придется ждать.

– А может, поискать переводчика сейчас? – предложил Ваня. – Уж где-где, а тут этот язык точно знают.

– Ну да, а заодно – чтоб он и русский знал. Что-то мне сомнительно… – покачал головой Олег Иванович. – Да и боязно. Мало ли что в этом манускрипте! Покажем кому ни попадя – потом неприятностей не оберемся. И так уже за нами гонятся…

Ваня кивнул. Отец был, конечно, прав; однако деятельная натура мальчика протестовала против необходимости ждать еще месяц, в то время как ключ от тайны, не дававшей им покоя, возможно, лежит в кармане!

– Ну а если там что-то такое, что можно отыскать только здесь? – Мальчик не собирался сдаваться. – Что же нам, опять в Сирию придется ехать?

– Может, и придется, – согласился отец. – Но сейчас нам рисковать нельзя – вот если будем уверены, что за нами никто не идет, – тогда, может, и подумаем. Ладно, хватит болтать, бери-ка лучше весло. А то что-то мы еле-еле тащимся…

Колеса ритмично хлопали по воде. Если встать у борта сразу за огромным красно-синим кожухом, прорезанным радиальными щелями, – то из распахнутого люка, ведущего куда-то в низы «Принцессы Багдада» (Ваня упрямо называл пароход «Царевной Будур»), отчетливо донесется мерное пыхтение паровой машины. Эти шумы, смешиваясь, создавали звуковой фон плавания – порой в нее вплетались крики птичьей мелочи, мельтешившей в воздухе за кормой пароходика.

Олег Иванович лениво оглянулся. Все хотелось делать только так – лениво, не торопясь, и прежде хорошенько подумать – а нужно ли ему именно сейчас и именно это движение? А подумав – остаться на месте.

Полдень… жара… река…

Колесная посудина английской пароходной компании второй день шлепала по волнам Тигра. «Надо же, как вышло, – подумал Олег Иванович. – В один заход удалось побывать на двух древнейших водных артериях мира, и не просто побывать – совместить в этих «круизах» две разные эпохи. Одна – плавание на длинных дощатых лодках, какие бороздили эти воды и при Салах ад-Дунийе (он же Саладин), и при Александре Македонском, и при Навуходоносоре… или кто там у них был в совсем уж седой древности? Какая, впрочем, разница… эти скорлупки были тут во все времена».

А вторая эпоха – это, конечно, классика колониальных путешествий: пароход британской компании, азиатские берега в камышах, аборигены в своих жалких скорлупках, предлагающие на редких стоянках рыбу и мелкие поделки местных мастеров… дамы на пассажирской галере, прикрывающиеся кружевными зонтиками; угольный дым над рекой… Подумалось – вот так же, наверное, смотрели на эти берега лощеные английские офицеры с речных канонерок, действовавших во время Великой войны на Евфрате и Тигре… то есть они только еще будут здесь действовать, конечно. Тьфу ты, с этими путешествиями во времени даже расслабиться толком не получается…

– Пап! – раздался с кормы крик Вани. – А можно я в машинное схожу?

«Похоже, придется все-таки оборачиваться, – мелькнула ленивая мысль. – А ведь так хорошо стоялось…»

Иван не стал дожидаться разрешения – да и вопрос был риторическим. Раздался дробот подошв по трапу – мальчик бодро скатился в машинное отделение. Олег Иванович удовлетворенно вздохнул и вернулся к прежнему блаженному состоянию. Он второй день предавался полнейшему безделью, что было особенно приятно после стремительного конного марша от Маалюли на восток, к Евфрату, после долгого плавания вниз по реке на лодках, высадки в Эль-Фаллудже и оглушительного гомона Багдада…

По тиковому настилу палубы заухали сапоги. Антип… вот что значит выучка! Хоть бравый улан уверял, что никогда не служил в денщиках, однако же он ухитрился где-то набраться манер – нет, не лакея, это было бы слишком пошло, – скорее уж слуги джентльмена, коротающего время между манежем, клубом и полковым собранием. Вот и сейчас Антип выскочил, можно сказать, ниоткуда – и не с пустыми руками, а с запотевшей бутылкой пива, завернутой в полотенце. Олег Иванович потеплел сердцем.

– Ну-ка, голубчик, давай сюда… Эк ты вовремя, любезный…

Антип ловко сковырнул пробку и подставил барину стеклянную кружку. Пиво полилось в нее пенной струей, стекло тут же запотело. Олег Иванович невольно сглотнул, предвкушая наслаждение. Все же есть своя прелесть в такой вот колониальной манере путешествовать! Можно плыть себе и плыть, наслаждаясь неизменным викторианским комфортом, не отказывая себе ни в ледяном пиве, ни в бифштексах, ни в партии в карты в вечернем полумраке бархатного салона…

Антип подхватил пустую бутылку и растворился в окружающем пространстве. Но побыть в одиночестве не удалось – по лесенке поднялся герр Вентцель, инженер, сотрудник немецкой компании «Крафтмейстер и сыновья» – человек умный, безупречно воспитанный и к тому же тонко понимающий Восток. Они познакомились с герром Вентцелем сразу, как только поднялись на борт «Царевны Будур». Подкупило то, что немец знал русский, – впрочем, этим его достоинства не исчерпывались. Инженер ездил в Багдад на отдых; служащие немецкой строительной компании, оказывается, нередко позволяли себе подобные турпоездки – благо посмотреть в столице багдадского вилайета было на что. Скоро Олег Иванович узнал, что герр Вентцель – российский подданный, хотя и родился не в России; сорок два года назад он появился на свет в городе Кенигсберге. Его профессиональная карьера началась в Польше, на строительстве Лодзинской фабричной железной дороги; в дальнейшем Курт Вентцель прокладывал железнодорожные магистрали по всему Востоку – и в Турции и в Египте, успев поработать даже на прокладке вспомогательной железнодорожной ветки Суэцкого канала. Путешествуя по Востоку, инженер приобрел вкус к древностям, неплохо изучил историю этих мест и стал недурным археологом-любителем – благо земляные работы случалось проводить и в поистине исторических местах. Поездка герра Вентцеля в Багдад носила характер в некотором смысле научный – он обстоятельно рассказывал об экспонатах, которыми сумел пополнить свою коллекцию. К немалой своей досаде, инженер не мог продемонстрировать «герру Семеноффу» особо интересных образцов, поскольку те были тщательно упакованы в багаж; зато он с удовольствием поведал Олегу Ивановичу и Ване о том, что коллекцию собирает не для себя. Собрание хранится в одной из мужских гимназий его родного города, и он сам, как член попечительского совета сего учреждения, неустанно заботится о пополнении столь полезной для юношества экспозиции.

Все это герр Вентцель излагал с восхитительной серьезностью и без тени улыбки. Ваня поначалу пытался подшучивать над «германцем» (как называл инженера Антип), но, натолкнувшись на укоризненный взгляд отца, оставил это занятие. Тем более что немец оказался прекрасным рассказчиком и по-настоящему хорошо знал предмет. Так что теперь Ваня с отцом проводили дни под навесом пассажирской палубы: уютно устраивались в полотняных шезлонгах и слушали неторопливый рассказ герра Вентцеля о древней земле, неспешно проплывавшей мимо бортов «Принцессы Багдада»…

Немец пододвинул шезлонг поближе к лееру и сел, удовлетворено вздохнув. Олег Иванович обвел взглядом палубу, заметил пустой шезлонг, слегка помедлив, пристроил его рядом с инженером. За спиной тут же возник Антип, на этот раз уже с тремя бутылками – запотевшими, холодными. Инженер благодарно кивнул и, приняв кружку пенного напитка, завел неспешную беседу. Олег Иванович лениво слушал, время от времени вставляя что-то незначащее, – а сам наблюдал за проплывающей мимо борта щетиной камышей, окаймлявшей на всем протяжении берега Тигра…

Жара… пароход… Азия…

Глава 4

– Ну вот, господа, значит, бельгийца этого на квартире не оказалось, – докладывал Яша. – Я расспросил, кого смог, – и мальчишек, которые на Кузнецком, и дворника из дома, что напротив Веллингова шалмана. Оказывается, Стрейкер съехал еще утром; вчера весь день сидел безвылазно, и все к нему какие-то люди бегали; под вечер послал на Николаевский вокзал справиться о поездах до Петербурга. А сегодня с утра – уехал. Налегке почти, между прочим, – из багажа только небольшой саквояж и портплед.

– Ясно! Господин шустрый, зачем ему себя отягощать… – усмехнулся Корф. – Да ты говори, говори, – кивнул он Яше.

Тот с готовностью продолжил:

– Ну вот. На вокзал он приехал, чин по чину, взял, как полагается, носильщика. Я его потом даже нашел… – Яша зашарил по карманам. – Вот, бляха номер двадцать три. Здоровый такой, белобрысый, судя по выговору – с вологодчины. И этот белобрысый сказал, что отнес багаж иностранного барина не к вагону, хотя до отхода скорого петербургского оставалось всего ничего, – а к ресторану. Там господин подозвал лакея, о чем-то с ним переговорил и пошел в ресторан, а лакей, значит, свистнул посыльного, и тот поклажу утащил. Все, больше ничего не знаю – мальчишку того я отыскать не смог, как ни старался, – ресторанные, которые при вокзале, за места крепко держатся и лишнего нипочем не скажут.

– Ну да, тебе-то – и не скажут, – хмыкнул Корф. – Ты, брат, хитрая бестия, всюду пролезешь…

Яков смущенно потупился. Чего скрывать, похвала барона была ему приятна.

– Выходит, сбежал, – нахмурился Корф. – Причем так, чтобы все решили, что господин Ван дер Стрейкер покинул Москву. Да… крайне интересно! А ведь нам никак нельзя терять этого ретивого господина из виду. Яков, друг мой, как вы полагаете – можно его отыскать?

Тот почесал в затылке.

– Почему же нельзя… если постараться… смогу, Сергей Алексеич… то есть, простите, ваше благородие! Только…

– О деньгах не думай, – отмахнулся Никонов. – Сколько надо – столько и получишь.

Яша враз повеселел:

– Ну, тогда я его живо… посулю по двугривенному мальчишкам с вокзальной площади – они враз узнают, куда такой приметный господин делся! И извозчиков прошерстят и носильщиков! А я сам пока возле заведения Веллинга покручусь – вдруг этот Стрейкер пришлет кого или сам явится? А я уж тогда его не упущу, даже и не сомневайтесь!

– Только ты того, брат, поосторожнее, – вставил Корф. – Господин-то, видать, резвый, крови не боится. «Бульдога» не потерял? А то вчера – вон какие пердемонокли творились!

– Что вы, господин барон, как можно? – сделал Яков испуганные глаза. – Вот он, с собой, за пазухой, в тряпице…

– В тряпи-ице… – насмешливо протянул ротмистр. – Тюря ты, а еще в сыщики метишь! Кто же так оружие держит? А если вытащить срочно надо – и сразу стрелять? Дай-ка покажу, как его носить…

Эта содержательная беседа происходила в знакомом уже флигеле на Воробьевых горах; несмотря на недавние коллизии, Корф счел это место вполне надежным. Хотя меры предосторожности принял: вокруг флигеля расхаживали двое городовых, истребованных у пристава Калужской части (каждому из них барон посулил за беспокойство по три рубля и по полштофа белого хлебного вина); на крыльце томился верный Порфирьич со своим грозным «Смит-и-Вессоном».

В задней комнате, той, где встретили безвременную погибель несчастные хитровцы, спал сном праведника доцент Евсеин. Порфирьич с бароновой кухаркой успели кое-как навести порядок, убирая следы взрыва. Даже выбитые стекла успели вставить – денщик самолично ездил к стекольщику, грозил расправой, Сибирью, сулил немалые деньги – и добился, чтобы последствия неприятельской диверсии были ликвидированы еще до темноты.

Кавалерийский наскок на клинику прошел вполне успешно. Когда Никонов с Корфом ввалились в швейцарскую и потребовали «самого главного», у больничных служителей душа ушла в пятки – такой грозный вид имели гости. Исцарапанные, пахнущие порохом, решительные… У Корфа за пояс был небрежно заткнут револьвер, а Никонов поигрывал тростью и недобро улыбался в ответ на всякие «Не велено» и «Их степенство изволили отбыть».

В какой-то момент барону эти отговорки надоели. Он решительно отодвинул в сторону больничного цербера и прошел внутрь – и уже через четверть часа они с лейтенантом грузили в экипаж доцента Евсеина, одетого в богатый, расшитый шелковыми шнурами халат и домашние туфли на войлочной подошве. Несчастный ученый шел за бароном как телок, не доставляя вызволителям решительно никаких хлопот.

Барон уже собирался трогаться, как набежал управляющий клиникой, представительный господин в полотняной тройке и новомодной соломенной шляпе. Он сразу разразился гневной речью о «нарушениях больничных правил», стращал городовым и даже попытался схватить Никонова за рукав. Однако лейтенант окатил нахала таким ледяным взглядом, что того отнесло от экипажа, будто хорошим тумаком. И пока служитель Аполлона (божество древних греков, как известно, покровительствовало не только музам, но и науке врачевания) метался туда-сюда, пытаясь то ли бежать за приставом, то ли хватать карету с супостатами за колесо, то ли предпринять еще что-то столь же бессмысленное, – экипаж под управлением Корфа величественно выкатился на Самотеку и был таков.

До Воробьевых гор долетели в считаные минуты – барон гнал, не обращая внимания на гневные трели городовых и брань, несущуюся с козел извозчичьих пролеток. На Садовой чуть не сцепились осями с ломовой телегой: экипаж накренился, но Корф сумел вывернуть, избежав аварии в самый последний момент. Пассажиров мотнуло, да так, что даже корректный обычно Никонов позволил себе непарламентский оборот, чем изрядно повеселил ротмистра.

Поручив Евсеина заботам Порфирьича и прислуги, Корф подозвал Якова. Молодой человек уже понял, что приказы в их маленькой команде теперь отдает барон, и лишь коротко глянул на Никонова; тот ответил утвердительным кивком. Наскоро расспросив Яшу, барон выдал юноше двадцать рублей – на расходы – и отправил назад, на Кузнецкий, выслеживать бельгийца. Напоследок барон посулил оторвать Яше голову, если тот упустит злыдня; молодой человек ухмыльнулся – он уже успел узнать добродушную натуру отставного конногвардейца и нисколечко его не пугался.

Яков убежал в город; барон позвал Порфирьича и велел ему сварить грог. Корф пристрастился к напитку из рома и крепкого индийского чая в обществе англичанина Карла Хиса, служившего когда-то при дворе наставником цесаревича.

Отослав денщика, Корф придвинул к разожженному, несмотря на жару, камину кресла – себе и Никонову. На Москву опускались сумерки; длинный день, вместивший столько событий, был на исходе – самое время посидеть, поговорить о делах.

Благо дел хватало – предстояло, например, понять, что делать дальше с несчастным Евсеиным. Вызволенный из неволи историк хоть и не походил на овощ и мог вспомнить хотя бы свое имя, до сих пор страдал огромными провалами в памяти. Корф предложил отправить пока беднягу-доцента в Тверь, под присмотр одного врача, его товарища по балканской кампании, содержавшего в этом городе клинику.

Никонов устроился в кресле; он понимал, конечно, что за текущими хлопотами не получится вновь уйти от главной темы, – пришло время объясниться. После всего, что сделал сегодня барон, а в особенности после бомбы, перестрелки и фанфаронского налета на клинику, было бы попросту неприлично и дальше потчевать его недомолвками и обещаниями.

Вошел Порфирьич с дымящимся жбаном грога на подносе. Неслышно двигаясь, старик сервировал господам маленький столик, разлил напиток по высоким кубкам (Корф любил вычурное саксонское столовое серебро, нередко употребляя его вместо фарфоровой посуды) и так же неслышно исчез. Барон взял с подноса кубок, пригубил – и с ожиданием посмотрел на Никонова. Лейтенант вздохнул и начал:

– Что ж, мон шер ами, чувствую, что время пришло. Но предупреждаю – правда может оказаться такой, что вам, при всей авантюрности вашей натуры, нелегко будет ее принять. И не подумайте, что я спятил, – уверяю вас, дорогой барон, я никогда не мыслил так ясно. Дело в том, что вашему покорному слуге случилось на днях побывать в двадцать первом веке – во времени, отстоящем вперед от настоящего момента на целых сто тридцать лет…

Два часа дня – самое сонное время в любой московской лавочке, рассчитанной на благополучную публику. Утренние покупатели давно разошлись по своим делам, время вечерних еще не наступило – господа сидят по домам, прячась от неистовой июльской жары, или торчат на службе, ворочая каким-нибудь важными государственными делами. Вот ближе к вечеру, часов в пять, перед тем как отправиться в ресторан или охотничий клуб, пообедать… Тогда – конечно, тогда господа проедутся в пролетках по Варварке и, чем черт не шутит, может, и велят притормозить перед скромной, но солидной вывеской: «Ройзман и брат. Торговля часами и полезными механизмами. Вена, Берлин, Амстердам». Любому ясно, что под такой вывеской может располагаться только серьезная фирма, хозяин которой готов выполнить любые пожелания клиентов…

От приятных мыслей старого часовщика Ройзмана отвлек звук из соседней комнаты. Непонятный какой-то звук, а пожалуй что и неприятный – острый, короткий писк. Раздражающий – будто остро наточенным лезвием провели по стеклу, и совсем незнакомый; часовщик затруднился бы сказать, откуда он взялся.

– Яков!

Писк повторился. Часовщик недовольно скривился:

– Яков? Что у тебя там сверещит? А ну иди сюда, бикицер!

– Уже, дядя Натан! Чего изволите?

Племянник возник в дверях и преданно уставился на Ройзмана.

– Почему тебя надо звать уже по семь раз? Где ты там занят ерундой, что не слышишь своего дядю, который кормит твой рот?

Яша едва сдержал улыбку. Старик полжизни прожил в Одессе и теперь, в минуты раздражения или сильного волнения, сам того не замечая, переходил на говорок Молдаванки и Больших Фонтанов. На этот раз, судя по обилию нетипичных для московской лавочки оборотов, дядя разошелся не на шутку. А значит – скоро не уймется. Придется терпеть…

– Да туточки я, дядя, вот пришел, как услышал, что зовете!

– Не делай мне нервы, их есть кому испортить! Стой здесь и слушай ушами. Берценмахер с Тверской – ну, который торгует лионским шелком и пуговицами – сказал давеча, что ты отказался выполнить его поручение насчет какого-то гешефтмахера из Лемберга[29]. Тебе что, не интересно, когда просят за таких уважаемых людей? Или ты уже работаешь в канцелярии градоначальника, что занят им помочь?

– Ну что вы, дядя Натан! Сделаю я, что хочет Берценмахер, даже и не заводите себе сомнений! Только дело одно закончу – и побегу!

– Дело он закончит! – Сварливый старик никак не унимался. – Вырванные годы! Шоб я тебе видел на одной ноге, а ты меня – одним глазом! Берценмахер, Яша, – это тебе не амбал с Привоза! И когда он просит сделать пару незаметных пустяков – таки надо брать ноги в руки и очень быстро бежать! Иди уже и не делай мне беременную голову!

– Ну шо ви кричите, дядя? Я таки понимаю слов. Все сделаю в лучшем виде, а господин Берценмахер пусть подумает за здоровье – ему еще налоги платить!

И выскочил из лавки, прежде чем Ройзман нашелся с ответом.

И надо же рации было пикнуть именно теперь! Яша уже полчаса пытался освоить хитрое устройство. Николка перед отъездом на дачу решил оставить Якову хитрый приборчик – чтобы быть в курсе событий, не покидая Перловки. А события назревали весьма и весьма важные…

Николка давно уже научился пользоваться подарками из будущего, так что Якову пришлось нагонять, следуя довольно сбивчивым объяснениям гимназиста. Первый сеанс связи состоялся лишь с третьей попытки – голос Николки еле пробивался сквозь какие-то шорохи и трески, а когда Яков принялся крутить рубчатое колесико – чертово устройство пронзительно запищало, что и вызвало раздражение старого зануды Ройзмана.

Но все равно – Яша был доволен. Приборчик казался ему чудом техники. Вот так, запросто, беседовать с тем, кто находится за несколько верст, – и без всяких шипящих ящиков с проводами и раструбами! А сколько еще таких вот хитроумных устройств показывал Николка! К примеру – коробочка, фиксирующая любое изображение в цвете и даже – ДАЖЕ – в движении! Как оно ему пригодилось бы – особенно теперь, когда предстоит слежка за чертовым бельгийцем. А что, это идея…

Яша стал рассуждать – раз он выполняет важное поручение Корфа и Никонова… а Ольга как раз и собирается снабдить офицеров такими вот рациями! Так пусть постарается и для него. Яше как раз надо встретить барышню, проводить к Никонову – вот он и попросит похлопотать насчет хитрых машинок. А уж как ими распорядиться – он найдет.

И взбудораженный этой мыслью, Яша кинулся на Гороховскую.

– Помогайте ополченцам! – Девица в джинсовых шортиках и экономном топике сунула Дрону листовку. – Все собранные средства пойдут на поддержку тех, кто воюет с фашистами! Не хотите ли помочь справедливому делу… – девушка насмешливо глядела на здоровенного парня, изукрашенного кельтскими и псевдославянскими татуировками, – хотя бы деньгами?

Дрон угрюмо взглянул на девицу, но листовку взял. Геннадий усмехнулся и увлек приятеля в сторону, пока тот чего-то не ляпнул. А девица уже взялась за очередного прохожего:

– Мы собираем пожертвования на помощь…

Дрон проводил девицу взглядом и буркнул:

– И понесло меня в феврале в эту гребаную «братскую республику»… Мог бы сейчас с камрадами ехать – наших половина еще в июне снялась.

– Так и поезжай, – ответил Геннадий. Он, конечно, знал, что Дрону в охваченный гражданской войной регион путь заказан, – имена многих участников февральского мятежа давно засвечены в Сети. И теперь если он попадется повстанцам – его ждут неприятности. Хоть Дрон и успел вовремя сделать «побратимам» ручкой, контрразведка повстанцев не дремлет. А там, по слухам, сидят серьезные ребята с имперским прошлым.

– Ну, мля, спасибо, друг! Ты че, хочешь, чтобы меня там прикопали? Да они в момент просчитают, где я весной был. Отведут в подвал – и все, суши весла…

– Конспигация, конспигация и еще газ конспигация! – шутовски ломая голос под вождя мирового пролетариата, произнес Геннадий. – Раньше надо было думать. Вот ты меня спросил, когда приключений решил поискать? Опыта он, понимаешь, набирался… – Он зло сплюнул под ноги, но неожиданно смягчился: – Ну да ладно, забудь. У нас и без того забот хватает. Что там у тебя со схемами тоннелей? Достал?

Дрон помотал головой:

– Не, только почеркушки, от руки. Метровские держат схемы служебных галерей за семью замками; стоит поинтересоваться – спалишься в момент. Так что придется лезть на ощупь.

– Ну, нет – так нет, – неожиданно легко согласился Геннадий. – Я особо и не рассчитывал. Главное – к порталу всегда сможем отступить, а там ищи нас свищи. Лаз, правда, засветим…

– Да, не хотелось бы, – кивнул Дрон. – Тогда, считай, проход накрылся, придется через улицу ходить, под носом у этих…

Дрон только раз успел побывать в прошлом. Это было дело – не страйкбол, не революционные игры соседей, не пляски либеральной оппозиции…

Они неспешно шли по площади, мимо навесов, где девчонки и парни в футболках с лозунгами какой-то партии собирали пожертвования. Геннадий молчал, косясь на бурление политической жизни.

– Кстати, а ведь нам все это, пожалуй, на руку…

– Чем это? – не понял Дрон. Он порой не поспевал за прихотливыми зигзагами мысли предводителя.

– А ты прикинь. – Гена картинно щелкнул пальцами. Была у него такая привычка – подсмотрел этот жест у героя одного сериала и с тех пор никак не мог избавиться. – Все эти интербригады, добровольцы – те, кто рвется на войнушку. Ты вроде говорил, что среди них полно страйкбольщиков, реконструкторов, даже ролевики есть?

– Ну да, – подтвердил собеседник. – Полно. У них там главный – тоже такой… а что?

– А то, дорогой Дрон, – насмешливо ответил вождь, – что, когда эти мальчики в камуфляже вернутся домой – те, кому повезет, – что они будут делать здесь? Доучиваться пойдут? Или снова по лесам с пластиковыми мечами бегать станут? Нет, брат… им теперь другие игры нужны…

– Ну да, – не стал спорить Дрон, хотя его и задел пренебрежительный тон собеседника. – Меня недавно на пострелушки вытащили – так не поверишь, день отыграл, а потом только пил. Не вставляет! А ведь мы, считай, фигней занимались – шины, биты, камни, коктейли Молотова. А сейчас там воюют всерьез.

– Вот и я о чем, Дрончик. Детям захочется продолжения приключений. Для кого-то, может, и найдется новая война – но не для всех же? А мы им предложим Самое Большое Приключение в их жизни!

– Не понял, – удивился Дрон. – Ты что, собрался этих парней в прошлое тащить? Да мы же и сами только-только…

– Не сразу, друг мой, не сразу, – покачал головой Геннадий. – Всему свое время. Пока создадим базу, а там посмотрим. Они же там, в девятнадцатом веке, сплошь идеалисты – студенты с бомбами, жандармы… Помнишь нашего лейтенанта?

Дрон хмыкнул. Он помнил.

– Вот видишь! А мы – вот этих подкинем! Да, понимаю, умеют они не так уж и много, но чему нас учила партия? Главное – мотивация и готовность перейти черту. В том мире, – мотнул он головой куда-то вбок, – этой черты никто еще толком и не переходил. У них даже царя называют Миротворцем! А эти ребята давно перешагнули – да так далеко зашли, что предки их не скоро догонят. Осознал теперь?

– А то! – Дрону явно нравилась такая перспектива. – Они там всех на британский флаг… только отбирать ребят надо. Сейчас полно повернутых на всякой лабудени вроде офицерства, белой гвардии, поручиков там со штабс-капитанами… Нам оно надо?

– Не надо, – согласился Гена. – Ох уж эти золотые погоны, хруст французской булки…

Он поддал ногой подвернувшуюся банку от кока-колы; жестянка, дребезжа, откатилась по тротуару. Толстая тетка в пропотевшем сарафане неодобрительно покосилась на Гену – тот ответил виноватой улыбкой.

– Вот ты, Дрончик, и займешься отбором. А пока – вернемся к нашим баранам. С кем пойдешь в подземелье, продумал? Лезть придется из девятнадцатого века, там спокойнее. И вот еще что – тут Ольга просила для этого, еврейчика, Яши, подобрать кое-какую мелочовку… – Геннадий сунул Дрону бумажку и несколько купюр. – Ничего серьезного – фотик, камера, то-се… Закупишь?

– Да не вопрос, – кивнул Дрон, изучая список. – Так… микрокамера… диктофоны… Он что, слежку затеял?

– Угадал, – подтвердил Геннадий. – Этот Яков – юное дарование, будущий сыщик Путилин и майор Пронин в одном лице. Ты с Виктором поговори – он подскажет, что брать.

– Как скажешь, партайгеноссе, – согласился Дрон. – Надо – так надо, закупимся. И кстати – не пора ли изъять шарик у красотки Оли? Что-то она борзая стала. А то – не кинула бы нас… Обойдутся со своим морячком одним на двоих.

– А вот тут, друг мой Дрон… – медленно произнес Геннадий, – ты совершенно прав…

Ольга нервно ходила из угла в угол кухни. Размеры позволяли: брат с сестрой жили не в малогабаритной «хрущобе», а в просторной трехкомнатной квартире, на втором этаже домика из «старого фонда» – роскошь, понятная лишь московским старожилам. Конечно, и здесь были свои недостатки – например, борьба с мышами и тараканами превращалась в многолетнюю эпопею с сомнительным финалом, в которой за хвостато-усатыми оккупантами стоял опыт и генетический задел полутора веков упорной войны с хомо сапиенс и его химией. Зато в комнатах можно было прыгать, не боясь зацепиться головой за люстру; сквозь полуметровые стены не доносились звуки улицы, хотя бы там и грохотали отбойниками… зато… зато… Зато можно было расхаживать из угла угол, не задевая за табуреты и углы стола!

Квартира досталась им от родителей – те погибли в автомобильной катастрофе, влетев в своем «Форде Фокусе» под колеса КамАЗа с нетрезвым армянским водилой. На похоронах Ольга была как каменная: не менялась лицом и не могла выдавить из себя ни единой слезинки, пока над двумя закрытыми (увидеть тела так и не разрешили!) гробами не сомкнулись створки постамента, изображающие мать сыру землю. Тогда Ольга и разрыдалась – взахлеб, самозабвенно, сразу перешагнув грань истерики.

А брата рядом не было. Он приехал лишь через две недели после похорон; на занятиях, в учебке Ромка, тогда еще срочник-первогодок, неудачно спрыгнул с борта грузовика и сломал ногу. Сообщение о гибели родителей пришло вовремя, но медики отказались отпустить пациента: «Хромым на всю жизнь останешься, дурак! Думаешь, это родителей порадовало бы?» Но брат все-таки решился и сбежал из госпиталя, договорившись с земляками, как раз в это время отправлявшимися на дембель; они и помогли парню на костылях добраться до дома.

И вот – Ромки опять нет рядом! И как раз тогда, когда он так нужен! Ольга заходила по кухне еще быстрей, вспоминая давешний разговор с Геннадием…

Можно смело сказать – ей очень не понравилось, как бывший бойфренд отреагировал на рассказ о стычке с людьми Ван дер Стрейкера. Она рассказывала, как перепугалась после взрыва и как потом обрадовалась, когда Корф с Никоновым выскочили на улицу из разгромленного флигеля, в пыли, исцарапанные, но невредимые… а Геннадий с досадой поморщился и процедил сквозь зубы: «Да, не повезло…»

Девушка тут же переспросила – Геннадий отмахнулся и велел продолжать. Рассказ о студенте-бомбисте он выслушал два раза, а потом скопировал видеоролик с погоней на ноутбук. А в итоге – собственноручно удалил его с Ольгиного смартфона.

Не понравилось Ольге и то, как легко она пообещала отдать Геннадию драгоценную бусину, – тот заявил, что им с Никоновым довольно будет и одной, а ему самому надоело каждый раз ждать, когда его проведут через портал, как собачку на веревочке. Спасибо хоть сразу не стал забирать – иначе бы сорвалось намеченное на вечер свидание с Никоновым.

Геннадий действовал на нее как удав Каа на бандерлогов – парализуя, лишая воли. В присутствии других Ольга осмеливалась возражать и даже порывалась держаться независимо, – но наедине с Геннадием от ее уверенности не оставалось и следа. Так что девушка и шарик обещала отдать, и обо всем случившемся рассказала – на одном дыхании, с готовностью, как Мальчиш-Плохиш буржуинам.

Геннадий остался доволен. И Ольга, окрыленная похвалой, принялась рассказывать о своей гениальной идее: поставлять через портал современное женское белье, чулки и, может быть, косметику. А сбыт этого товара попробовать развернуть через модный салон мадам Клод. Девушка рассуждала о том, какое это ужасное мучение – корсет и как будут рады новинкам барышни и дамы девятнадцатого века…

Ольга и половины не успела рассказать, а Геннадий делано зевнул и прервал ее равнодушным: «Ладно, все это замечательно, но прости, тороплюсь»… Когда он ушел – девушка полчаса, не меньше, рыдала – от острого чувства унижения. От того, что ее мыслями в очередной раз пренебрегли, и от того, что этот милый лейтенант такой робкий и нерешительный и будто назло не замечает знаков, которые она подает ему уже второй день подряд…

И от того, что брата, единственной на свете родной души, нет дома и ей некому порыдать в жилетку. И приходится, как дуре, реветь в одиночку, борясь с острым желанием вытащить из серванта коньяк и сигареты… и, в конце концов, потому, что мир несправедлив и в очередной раз ополчился против нее…

Выплакавшись, Ольга взяла себя в руки. Метод был применен простейший, но безотказный – девушка полтора часа провела в салоне красоты и в массажном кабинете. И вышла оттуда, твердо убежденная, что окружающий мир не так уж и плох. Вечером ее ждал визит к Никонову, и Ольга была твердо намерена вызвать лейтенанта на что-то более существенное, чем робкие комплименты.

Но следовало торопиться. Скоро на той стороне ее будет ожидать Яша с извозчиком, чтобы отвезти на Спасоглинищевский. Да и еще – Ромка! Брат уже не раз просил ее поговорить с Никоновым насчет какого-нибудь занятия в прошлом. Вот сегодня она и поговорит…

Глава 5

Когда-то, еще в той жизни (в смысле – до того, как встреченный нами на Садовой гимназист Николенька поведал нам о портале в девятнадцатый век), мы с отцом любили обсуждать фантастические романы. И особо популярны были у нас книги о «попаданцах» и «робинзонады». Сам-то я больше люблю киберпанк и постапокалиптику, но отец каждый раз выбирал книги, в которых группа наших земляков по планете или времени попадает в чужое время или в чужой мир. И как-то он, обсасывая очередной сюжет, заявил: ценнейшим информационным ресурсом для такого вот «переселенца» может стать не кипа современных технических или научных трудов (пусть и в электронном виде), а энциклопедия Брокгауза и Ефрона. Отец говорил, что его старый друг, дядя Петр, которого я немного даже знал (он умер три года назад от сердечного приступа), всякий раз, стоило заспорить об одном из бесчисленных фантастических миров, которые они плодили как горячие пирожки, обращался именно к этому кладезю знаний. Энциклопедия, причем не в репринтном, а в настоящем, дореволюционном издании стояла у него в книжном шкафу; отец уверяет, что в ней можно найти подробную справку о всяких полезных вещах, которые с ходу и не вдруг добудешь из современных справочников. Как приготовить поташ? Кто такие троглодиты? Как строился Панамский канал? Как устроен кузнечный мех? В общем, то, что вряд ли пригодится в нормальной жизни, зато станет бесценным подспорьем в инопланетной или иновременной робинзонаде.

А потому, отправляясь в путь, я закачал в планшет сканированного с оригинала Брокгауза. И ни разу не пожалел – стоило упомянуть какой-то географический пункт, исторического деятеля, да и вообще любой предмет, о котором мы с отцом понятия не имели, – я тут же лез в Брокгауза и, как правило, находил подробную и детальную справку. Оставалось сделать поправку на время (все же почти все статьи написаны в начале двадцатого века) – и дело в шляпе.

Не верите? Пожалуйста:

Басра, или Бассора (в древнейших сочинениях также Балсора), – главный город багдадского вилайета в азиатской Турции, на правом берегу Шат-эль-Араба (место соединения Евфрата с Тигром). (…) Пароходное сообщение из Б. вниз по течению реки получило особенное значение со времени открытия Суэцкого канала (ноябрь 1869 г.). Однако все увеличивающееся обмеление реки тормозит быстрое развитие судоходства. (..) Б. является также важным опорным пунктом для дальнейшего распространения османского владычества…

Вследствие беспримерной нечистоты улиц и благодаря миазмам, которые поднимаются из окрестных болот и стоячих вод, лихорадка свила себе здесь прочное гнездо. (…) Турецкое правительство содержит в Б. арсенал и небольшое количество артиллерии. Сообщение с Багдадом поддерживается посредством двух английских и семи турецких пароходов. (…)

Вследствие прекрасных густозаселенных окрестностей города, богатых финиковыми пальмами и фруктовыми садами, арабы вплоть до XIV ст. причисляли этот край к четырем раям Мохаммеда.(…)

В 1787 г. Б. перешла к арабам и, наконец, снова к туркам. С 1810 г. вогабиты неоднократно угрожали городу.

Могу подтвердить – так оно все и есть. И сады финиковых пальм, и невиданная грязища, и пароходы под турецкими и английскими флагами в речном порту…

Не надо быть ученым, чтобы понять: река, на которой стоит город, мелеет и выдыхается. Берега ее, будто мерзкой коростой, окаймлены полосой высохшего речного ила, в котором полно сгнивших деревяшек, водорослей, дохлой рыбы и всего прочего, что оставила отступившая вода. Люди, испокон веку добывавшие у реки пропитание, наоборот, пододвигались к воде, возводя мостки, у которых теснились бесчисленное лодчонки и стояли рощи шестов с рыболовными сетями…

Грязь здесь царила неимоверная – прибрежная полоса грунта источала болотные миазмы, да и обитатели города вносили в общий аромат массу колоритных ноток. Разумеется, мы предпочли поверить энциклопедии насчет лихорадки – и приняли меры, обратившись к нашей аптечке.

До моря от Басры неблизко, но именно морской торговле город обязан своим процветанием. Снизу по реке поднимаются морские суда из Индии или Европы; так что к состоянию реки, а значит, и всей торговли, которой живет город, местные власти относятся особо трепетно.

А река и правда мелела, причем пугающими темпами, и особенно здесь, в устье. Даже плоскодонные речные корыта чувствовали себя здесь неуютно – что уж говорить о морских пароходах! Турецкие власти думали-думали – и пригласили для дноуглубительных работ крупную немецкую компанию. Она со своим делом справилась отлично – немцы все же, – да только климата это изменить не могло. Река продолжала мелеть, и пришлось задуматься о том, чтобы продублировать эту важнейшую транспортную артерию железной дорогой. Вновь обратились они к немцам – уже два года компания «Крафтмейстер и сыновья» ведет здесь изыскательские и проектные работы на предмет строительства железной дороги между Басрой и Багдадом. За полгода до нашего появления в этих краях немцы возвели в паре верст от порта ряды унылых пакгаузов, обнеся их прочным забором. Своего рода бастион цивилизации посреди моря арабов – на улице города можно было встретить и немецкого машиниста в спецовке, и инженера в сюртуке и с тросточкой. За оградой попыхивали паром локомобили, громоздились штабеля шпал и строительного леса – в общем, цивилизация…

Неподалеку от этого «технопарка» немцы возвели свой квартал, где и обитали строители – кое-кто даже с семьями. Имелось там и нечто вроде гостиницы – туда-то мы с отцом и отправились. За месяц скитаний по Ближнему Востоку нам настолько надоели все эти абы, фески, смуглые, немытые рожи и гортанная речь, что мы готовы были на все, лишь бы оказаться в окружении нормальных европейцев.

При гостинице была и пивная, а как же! В конце концов, здесь обитали немцы, а значит, без пива и сосисок никак невозможно. Сосиски, правда, оказались не свиными – нельзя столь уж явно пренебрегать местными обычаями, да и свинины ближе, чем в Италии, сыскать мудрено. Нет, не подумайте только, что отец решил меня споить, – пивная оказалась единственным европейским заведением на полтысячи миль, а местные чайханы успели нам уже осточертеть.

И о гостинице, и о пивной, да и о самом «немецком квартале» мы узнали от Курта Вентцеля, немецкого инженера, с которым познакомились на пароходе по пути из Багдада. Вентцель уже много лет работал на Ближнем Востоке, а здесь занимался тяжелой техникой – паровыми экскаваторами, тракторами, локомобилями. Русский язык этот уроженец Восточной Пруссии знал отлично, так что сошлись мы с ним очень быстро. Узнав о назревающих в Басре беспорядках, герр Вентцель немедленно предложил нам перебраться в самое безопасное место в городе – на «немецкую» строительную базу.

Что за беспорядки? Сейчас расскажу. Дело в том, что Басра считается у мусульман если не священным городом вроде Мекки или Иерусалима, то все же – важным духовным центром ислама. Арабы уже много лет делят ее с новыми хозяевами этих земель – турками, так что беспорядки случаются здесь с дивной регулярностью. Нас угораздило явиться в город как раз в такой «интересный момент»: древняя Бассора наполнилась «вогабитами» – явившимися из пустыни мрачными, фанатичными бедуинами, в очередной раз решившими свести счет с турецкими завоевателями, – а заодно со всеми, кто посмел исказить нечистыми бида[30] истинный ислам.

Из путевых записок О. И. Семенова

Басра встретила нас неласково. Город был охвачен беспорядками – и грозили они вот-вот перерасти в мятеж. Бедуины-вогабиты в развевающихся плащах «аба» кучками собирались на площадях и рынках, бродили по городу, пугая местных жителей пронзительными взглядами: в их глазах горожанам мерещилось пламя, пожирающее их дома. Мне сразу вспомнилась «Дюна» – вот так, наверное, встречали фрименов в городах Арракиса, и с таким же неистовым презрением смотрели они на изнеженных избытком воды и комфорта горожан.

С турецкими солдатами вогабиты не задирались – пока. Но «красные фески» заметно нервничали – патрули ходили по улицам с примкнутыми штыками, офицеры же и вовсе перестали появляться в городе иначе как верхом. Местные полицейские, вооруженные длинными палками, сделались тихими и незаметными, а перед вогабитами чуть ли не заискивали.

А вот европейцам появляться на улице Басры не рекомендовалось категорически. Нам сказали об этом сразу же, как только мы сошли с парохода, – и добавили, что пакетбот на Суэц уйдет лишь через два дня, а устроиться в порту на ночлег негде. Так мы могли либо провести эти три дня под каким-нибудь навесом, на войлочных кошмах и циновках, либо искать прибежища в городе. Таковое, к счастью, имелось – немецкая фактория, в часе ходьбы от порта; не фактория даже, а скорее база крупной строительной компании – ангары, мастерские, площадка для локомобилей, штабеля стройматериалов; все обнесено крепким забором. Туда-то мы и направились под охраной военного патруля, согласившегося проводить нас за горсть турецких лир.

Устроившись в местной гостинице, мы неплохо провели вечер в почти настоящей баварской пивной. Сопровождал нас, конечно, Вентцель. Он уже успел разузнать, что творилось в Басре, и, конечно, подробнейше нам все изложил…

Началось все, как водится, с ерунды – на постоялом дворе ограбили четверых бедуинов, приехавших в город продавать лошадей. Воров не нашли; на беду, один из пострадавших, препираясь с полицейским, схватился за нож и был немедленно арестован. Мгновенно к полицейскому участку явилась толпа бедуинов и стала требовать выдачи соплеменника – их разогнали, была стрельба, дело кончилось кровью. В схватке погибли двое бедуинов и один страж порядка. С тех пор город лихорадит уже два дня – пустынные жители то и дело сцепляются и с полицией, и с турками, и с местными арабами. Бедуины охотно припомнили свою природную неприязнь к торгашам, менялам и лавочникам, погрязшим в городских излишествах и только и знающих, что искажать свет истинного ислама. В ход идут палки, камни, ножи – за неделю ползучих беспорядков погибло около полутора десятков человек с обеих сторон. Но потом стычки прекратились – как отрезало. Бедуины-вогабиты попрятались по щелям, зато в город стали подтягиваться их соплеменники. Они прибывали группами по пять – десять человек и пока вели себя тихо, но горожане уже осознали, что грядет большая беда.

Нас угораздило явиться в Басру как раз в тот момент, когда тлеющее по углам недовольство запылало ярким пламенем – и выплеснулось на улицы кровавой кашей мятежа. Так что назавтра мы проснулись под звуки ружейной стрельбы (пока еще отдаленной) и под очень даже близкое кудахтанье прислуги гостиницы. Постояльцам предлагалось эвакуироваться на территорию фактории, под защиту стен и винтовок турецкой охраны; впрочем, это касалось вообще всех обитателей «немецкого квартала». Мы наскоро позавтракали и собрались было под шумок добраться до порта – теперь перспектива провести два дня в ожидании парохода под открытым небом нас не пугала. К счастью, в гостинице появился Курт – и объяснил наивным путешественникам, что улицы Басры – это сейчас сплошное поле боя: вогабиты режутся с местными арабами, с турками, с полицией; а уж европейцам – если, конечно, это не каре померанских гренадер – соваться туда и вовсе не резон. Прирежут и убьют. Причем как вогабиты, так и «мирные жители» города, дорвавшиеся наконец до настоящего веселья…

Так что пришлось нам – мне, Ивану и Антипу, навьюченному нашей поклажей, – воспользоваться немецким гостеприимством.

Вопрос о том, как попасть в порт, оставался открытым. В фактории мы узнали, что персонал фирмы в лице управляющего местным «филиалом» герра Штайнмайера принял решение выводить своих подчиненных в порт, дабы эвакуировать их морем в Суэц, – и пусть местные пока разбираются друг с другом, сколько им влезет. Оставалось понять, как почти полсотни европейцев и техников-турок сумеют преодолеть пылающие мятежом и залитые кровью улицы Басры…

Глава 6

В два часа пополудни экипаж барона Корфа остановился на Немецкой улице[31], против Фанагорийских казарм. Сворачивая на Немецкую, карета миновала высокий храм на Елоховской – Ромка улыбнулся ему, как старому знакомому. Он в первый раз выбрался на прогулку по Москве девятнадцатого века; по просьбе Ольги Никонов поручил ее брата заботам барона Корфа – тот как раз собирался навестить старого армейского друга, командовавшего одним из резервных батальонов московского гарнизона.

Николай Николаевич Фёфелов, подполковник, в 1877 году закончил по первому разряду курс Чугуевского пехотного училища и, получив производство в офицерский чин, отправился на Балканы. Там он и познакомился с Корфом – на почве увлечения сокольской системой гимнастики[32]. После войны их тропинки не раз пересекались – и тот и другой оказались энтузиастами внедрения в армии гимнастической подготовки; Фефелов вот уже два года как сочинял учебник по штыковому бою для нижних чинов и офицеров, а Корф, владелец фехтовального и гимнастического клуба, охотно ему содействовал.

Барон часто навещал Николая Николаевича в казармах; Фефелов отобрал особую группу нижних чинов и занимался с ними, отрабатывая методики для своей книги; порой к занятиям присоединялся и Корф.

Никонов представил Ромку Корфу только утром; поначалу молодой человек робел перед блестящим конногвардейцем (барон для визита к Фефелову обыкновенно бывал при параде), но скоро лед растаял, и Роман принялся расспрашивать ротмистра о военной службе в Российской империи – его собственные знания об этом предмете ограничивались беллетристикой и кинематографом.

– А вот у нас писали этот, как его… ну не помню, ладно. Короче, вроде бы офицеры солдат все время обворовывали и за счет этого денег немерено гребли? А те голодные ходили?

Барон усмехнулся. Его, как когда-то Николку, несколько выбивала из колеи манера выражаться, присущая гостю из будущего.

Да что там – барон всего-то два дня как узнал, что Ольга, ее брат и остальные «гости» Никонова явились из двадцать первого века, – и был рад случаю поговорить с одним из «потомков», тем более что тот тоже оказался военным. Вопросы молодой человек задавал, на взгляд барона, дикие, да и сам рассказывал весьма странные вещи. Беседа с Романом так увлекла Корфа, что дорога от Спасоглинищевского до Немецкой пролетела незаметно.

– Как бы вам объяснить, Роман… это деликатный вопрос. В России, в особенности в армии, так уж повелось, что полк приносит командиру доход. Знаете, можно порой словчить, найти что подешевле по закупкам… или с поставщиком как-то иначе договориться. Конечно, и артельщики по мелочам ловчат, и ротные командиры, – но это где как. Если солдат при этом сыт, то доход такой считается безгрешным. Иное дело – лихоимство, когда взятки с поставщика берут за поставку гнилого товара, или доходом понуждают делиться, или солдаты в рванье ходят и недоедают. А если человек лишнюю копейку сэкономит и в карман положит – тут особой беды нет.

– Ну да, откаты, – понял Ромка. – Дело знакомое, у нас то же самое.

– Откаты? – не понял барон. – Впрочем, не столь важно… а главный источник безгрешного дохода – это, понятное дело, ремонт.

– Какой ремонт? – удивился молодой человек. – У вас и техника есть? Или это вы про казармы? Их что, так часто ремонтируют?

– Конный ремонт, – снисходительно пояснил ротмистр. – От казны отпускают суммы на закупку лошадей для кавалерии, и полковой командир отряжает команду с офицером на частные конные заводы. Но и в артиллерии лошади нужны, и даже в пехоте – для обозной тяги.

Вот где золотое дно! Офицер, отряженный на ремонт, – счастливчик, да и сам командир внакладе не остается. Тут все в умении и ловкости ремонтера. Как там у Пруткова, не припомните?

– «Фуражировка и ремонтерство требуют сноровки и прозорства», – процитировал Роман, чем немало удивил барона. – Наш прапор любил повторять. Я-то и не понимал тогда… Кстати, а фуражировка – это что?

– Это сено, овес, ячмень – корм лошадям, – пояснил барон. – На фураж от казны идут немалые суммы. Если с умом распорядиться – доход верный. Знал я одного батарейного командира – полковник Прокопович – старый кавказский воин, георгиевский кавалер. Так он, когда служил на Кубани, недурно заботился о безгрешных доходах от своей батареи. Снимал у местного помещика громадный участок степи, на котором летом табуном паслись батарейные лошади. Там же и сено заготовляли для корма зимой лошадей, овес же заготовлялся только по книгам, по справочным ценам, – это и был его «безгрешный доход».

– Есть еще обмундировка, – продолжал Корф. – От казны полагаются на всякого нижнего чина суммы на сукно, приборное сукно, полотно на рубахи и панталоны, кожа на сапоги. Солдат обшивают в полковых швальнях, да и сапожники имеются свои, – но при рачительном ведении хозяйства тут тоже можно поиметь безгрешный доход. Ну и приварочные суммы, понятное дело.

– Ага, – подхватил Ромка: – «Строя солдатам новые шинели, не забывай, чтоб они пили и ели»

– Вот видите, молодой человек! Похоже, кое-какие вещи в нашей армии за эти годы не изменились.

Роман кивнул, припомнив «мерс» зампотеха полка.

– Это уж точно, господин барон… или ваше благородие? Простите, не привык еще…

– Евгений Петрович, – махнул рукой барон. – К чему церемонии, юноша, мы не на службе. Если хотите – я попрошу Николая Николаевича, он устроит вам экскурсию по хозяйственным службам батальона. Только, бога ради, будьте… потактичнее. Нас примут как своих, но, сами понимаете, сора из избы никто выносить не любит. Так что вы уж там воздержитесь…

Карета остановилась напротив большого, ухоженного ампирного здания.

– Фанагорийские казармы, – пояснил Корф. – Тут и квартирует Троицко-Сергиевский резервный батальон.

– Резервисты? – фыркнул Ромка. – Ну и вояки, должно быть… могу себе представить…

– Зря вы так, юноша, – упрекнул собеседника барон. – Полковник Фефелов[33] – отличный офицер. Из этого батальона пополняются Шестьдесят пятый Московский и Свияжский полки – весьма исправные части, смею вас уверить. Однако давайте выбираться, приехали…

Ромка выскочил из экипажа. Барон выбрался с другой стороны и направился к казармам.

– Знаете, теперь многие офицеры стремятся не к должности полкового начальника в армии, а ищут место командира губернского гарнизонного батальона. Доходно-с, хотя и почет не тот. Эти батальоны, как и команды внутренней стражи, в полевых войсках не числятся. В Москве-то еще ничего, а вот в провинции в гарнизонные резервные батальоны собирают тех, кто по нездоровью к нормальной службе негоден. Ну и проштрафившихся, конечно… Так что с бравым видом порой и правда полный швах. Да вот, изволите вспомнить, как у Гоголя: «Да не выпускать солдат на улицу безо всего: эта дрянная гарниза наденет только сверх рубашки мундир, а внизу ничего нет»[34]. Одно слово: «гарнизонные пупы».

– Впрочем, – добавил Корф, – к Троицко-Сергиевскому резервному это не относится. Образцовая часть, да вы и сами увидите…

Часовой у полосатой черно-белой будки взял винтовку на караул, и Ромка вслед за бароном вступил под своды Фанагорийских казарм.

– Вот, прошу вас, – офицер подал Роману раскрытую записную книжку. На страничке мелким, убористым почерком было расписано:

«Крупы, разные – одна четверть ведра

Капуста – одна четверть ведра

Горох – один гарнец[35]

Картофель – три с тремя четвертями гарнца

Пшеничная мука – 6 с половиной фунтов

Яиц – две штуки

Масло коровье – один фунт

Соль – полфунта».

– Это провиантские выдачи – из расчета в день на десять человек, – пояснил офицер.

– А ничего так… – прикинул Роман. – Фунт масла на десятерых в день… это сорок граммов, да? И четверть ведра крупы… и картошки ведро. А хлеба, к примеру, сколько полагается?

– Хлеб сами печем, – ответил кашевар. – Вдоволь выходит, никто не жалуется. А который остается – либо на сухари, либо еще и нищим раздают. Оне завсегда у левого фаса казарм под вечер толкутся – туды окна кухонь выходят. Довольные!

– А выдают провиант как, по нормам? На роту? – продолжал допытываться Ромка.

– На роту сколько положено провианта, отпускают нам, кашеварам – крупы, капусты, масла, картошки. Готовим, значит, в общих котлах; мясо вынимаем после варки ковшами, режем на куски и подаем в отдельной миске – на артель. А те уж ставят судок с мясом на стол – и каждый кусок и берет. Все по справедливости!

– А мясо тоже по нормам со склада дают? – не унимался Ромка. – Сколько на человека положено?

Он почувствовал себя майором-проверяющим из дивизии и наслаждался этой ролью.

Солдат-кашевар неуверенно переглянулся с поручиком. Офицер кивнул.

– Так что, вашбродь, нижним чинам полагается говядины по пяти фунтов в день на десять душ. Но и больше бывает. Потому как приварочные деньги от казны идут – на них артельщик и закупает мясцо, лаврушку там, приправы, ну, чтоб не скушно было хлебать-то. Чай опять же. Ежели постный день – то вместо мяса берут рыбу. А что да почем закупать – это артельщиика забота. Когда больше выходит, а когда, значит, и не очень…

– Это от поставщика зависит, – подтвердил поручик. – Если хорошего повезет найти – то и больше выходит. За ценами ротный командир следит, чтоб переплачивать сверх обыкновения – ни-ни! В Москве с этим, конечно, полегче. А так – на нижнего чина провианту по девятнадцать копеек в день. Это семьдесят рублей в год.

– Еще – винная порция… – вставил кашевар.

– Винная? – восхитился Ромка. – Так вам что, бухло дают? Ну, выпивку то есть…

– Нижним чинами и унтер-офицерам положена винная порция, – строго сказал поручик. – Кто не пьет – получает деньгами, может домой отсылать. В нашей роте таких… сколько, Афанасий?

– Восемнадцать нижних чинов и двое унтеров, – с готовностью сообщил артельщик. – Получают винное довольствие деньгами. Раньше Парамон из второго взвода тоже брал, но третьего дня заявил, что больше получать деньгами не желает, а хочет опять, значит, вином…

– Раз хочет – пускай, – кивнул офицер. – Имеет полное право.

– А консервы у вас есть? – спросил, озираясь, гость.

– Вот, прошу вас, взгляните, – поручик отвел гостей к дальней стене каптерки.

Там, укрытый рогожей, возвышался штабель жестяных банок без этикеток. Банки были непривычно большими и желтыми от густой смазки.

– Консервы общества «Народное продовольствие», – пояснил поручик. – В войска их стали давать недавно. А до Балканской войны, говорят, и вовсе не было – во всяком случае, произведенных в России. Сам-то я этого не помню, – улыбнулся он, – сослуживцы рассказывали.

Офицер взял с полки банку – осторожно, держа ее на отлете, чтобы не запачкать мундир маслом.

– Похлебка гороховая с говядиной. Афанасий, что у тебя там еще?

– Так что, вашбродь, щи кислые имеются, – солидно ответил артельщик. – Грибной суп, двадцать три банки, еще каша с мясом. Картофель мятый был, с говядиной, но его еще третьего дня отдали ремонтной команде.

– За ремонтом для батальонного обоза отправлены пять нижних чинов с фельдфебелем и поручиком, – как-то желчно сказал офицер. – Под Рузу, на конезавод помещика Кобякова. У него всегда тяжеловозов под фуры берем. Завод тягловых разводит, тем артиллерия ремонтируется. Ну и мы тоже…

Ромка припомнил рассказ барона о безгрешных доходах и усмехнулся про себя. Похоже, поручик изрядно раздражен тем, что выгодное поручение досталось не ему, а сослуживцу.

– Ремонтерам провиант консервой выдали и сухарями, а приварок – деньгами. Как положено, – продолжал меж тем артельщик.

– Ну вот, такое у нас тут хозяйство, – подвел итог экскурсии поручик. – Желаете еще на что-нибудь взглянуть?

– Да нет, спасибо, – ответил Ромка. – Вроде все ясно. Неплохо вы тут живете, прямо скажем, сытно.

– А как иначе? – удивился офицер. – На казенной службе солдат сыт, обут-одет, и нос в табаке.

– Что ж, спасибо за познавательную экскурсию, – подвел итог Корф. – Уверен, молодой человек узнал много интересного. Не так ли, Роман?

Ромка кивнул. Ему и правда было очень любопытно сравнивать быт царских казарм с тем, к чему он привык на службе.

– А теперь, поручик, – продолжил барон, – не проводите ли нас на плац? Я хочу показать нашему гостю снаряжение и обмундирование, принятое в нашей армии. Ну и он сам нам кое-что покажет. Уверен, вам это будет интересно.

Чтобы попасть на плац, пришлось пройти по длинному, гулкому сводчатому коридору и выйти во внутренний двор. Здание Фанагорийских казарм образовывало гигантскую букву «П» – между ее ножками располагался вымощенный брусчаткой плац-парад, где отбивали шаги нижние чины под командой усатых фельдфебелей. Дальше виднелся утоптанный учебный плац, на котором с одной стороны выстроились в ряд похожие на виселицы рамы с чучелами для штыковых приемов, а с другой – громоздились какие-то сооружения.

Приглядевшись, Ромка с удивлением узнал в них некое подобие полосы препятствий – штурмовая стенка, лестницы и разнокалиберные загородки. Тут же стоял ряд гимнастических коней, брусья и шведские стенки. Возле спортивных снарядов, в тенечке, прохлаждалась группа офицеров; в стороне, под присмотром немолодого унтера, дожидались несколько солдат. Все как один, подметил Ромка, подтянутые, крепкие, весьма спортивного вида. Вели они себя куда свободнее тех, кто вышагивал на плацу.

– Однако нас уже ждут, – сказал барон. – Поспешим, господа!

– Ну и ну, – в который уже раз произнес низенький капитан, разглядывая амуницию Романа. – Напридумывают же люди! А это, к примеру, зачем? – И он провел коротким толстым пальцем по клапану подсумка.

– Для гранат[36], – охотно пояснил Ромка. – Очень удобно. Вот, видите: подцепляю застежку большим пальцем – и сразу на ладонь выпадает…

– Что же это у вас за такие гранаты? – поморщился капитан. – Уж больно сумочка эта маленькая, что в нее влезет?

Ромка хотел заспорить, но, вспомнив, где и, главное, КОГДА он находится, заткнулся. Может, у них и нормальных гранат-то нет?

– А нож у вас занятно прилажен, молодой человек, – заметил другой офицер. Кажется, поручик – Ромка путался в их знаках отличия. – На груди, как газыри[37] на черкеске. Да еще и рукоятью вниз… это чтобы вытаскивать быстрее? И застежка необычная…

– Верно, – ответил Ромка. – Вот прошу вас, тов… господин офицер, смотрите…

Он отошел на несколько шагов, потом прыгнул вперед, приземлился с перекатом – и когда встал на ноги, нож уже был у него в руках. Офицеры зааплодировали, лишь низенький капитан недоуменно рассматривал матовое черное лезвие с зеркальной ниткой заточки.

Наслушавшись от Никонова о разного рода необычных воинских приспособлениях, в огромном количестве изобретенных потомками, барон попросил Романа прихватить с собой форму и кое-что из амуниции – на его выбор. Ромка спорить не стал; в итоге вместе с ним в карете Корфа ехала спортивная сумка, доверху набитая самым разнообразным снаряжением. Флектарновский камок, два вида берцев – черные, кожаные и летние, зеленые, со вставками из сетки, – разгрузка, ранец с гидратором, пояс, подсумки, тактическая кобура, наколенники, налокотники… Ромка выгреб все, что осталось у него после поездок с Дроном на страйкбольные пострелушки. Ни броника, ни каски, правда, не нашлось, но хватило и этого – увидев снаряжение, офицеры впали в ступор и только и знали, что наперебой задавать вопросы.

Корф выглядел довольным, а Ромка, вот убейте, не понимал – зачем барон устроил это шоу?

– Э-э-э… молодой человек, – обратился к Роману третий офицер, высокий, несколько сутулый штабс-капитан, с лицом, изрытым оспинами. – Вы не позволите… примерить эту вашу амуницию?

Примерить так примерить, чего там! Ромка расстегнул пряжки разгруза и помог офицеру облачиться. Вид у того сделался комичным – в камуфлированной разгрузке поверх портупеи с саблей штабс смотрелся ходячим анахронизмом. Впрочем, он сразу же отстегнул саблю, снял китель и надел разгрузку поверх рубашки. Застегнул, сделал несколько резких движений, помахал руками…

– А знаете, господа, весьма удобно!

Пока капитан демонстрировал обнову сослуживцам, Ромка все же не выдержал и тихонько обратился к барону:

– Евгений Петрович, а зачем им все это? Все равно у вас ни гранат, ни магазинов подходящих, да и ткани такой тоже не сыскать. Я уж не говорю про липучки и молнии. Посмотрят, поудивляются – да и забудут.

– Не скажите, юноша, – не согласился Корф. – Тут главное – чтобы людям в голову мысль запала. Николай Николаич вообще старается себе в батальон отбирать офицеров неравнодушных, и чтоб непременно живого склада ума. Такие если что запомнят – найдут где с толком употребить.

Ромка пожал плечами – барону, конечно, виднее. А тот уже тянул его к скамейке, где была разложена разнообразная амуниция – свернутая скаткой шинель с закатанным в нее (по летнему времени) мундиром, медный походный котелок в парусиновом чехле, фляжка, при ближайшем рассмотрении оказавшаяся деревянной. А это что? Ну-ка, знакомая вещь…

– Малая шанцевая лопата Линемана. – пояснил Корф. – Появилась в войсках на Балканской войне и в Ахалтекинской экспедиции. Придуман сей предмет австрийским подданным, который и поставляет его нашей армии по полтине за штуку, ворюга. Впрочем, иные офицеры полагают линемановскую лопату безделкой, которая лишь отягощает солдата. Вот капитан Берестянников, – барон кивнул на офицера, примерявшего разгруз, – так вообще запретил солдатам своей роты сии лопатки получать из цейхгауза – дабы не растеряли казенного имущества. Да и не наберется их, признаться, на батальон… считается, что на роту вполне довольно и пяти положенных по штату больших лопат с кирками.

– Считается! Да что он понимает, капитан ваш! – вырвалось у Ромки. Ему было ужасно обидно за лопатку, которая, как он уже успел оценить, не сильно-то и отличалась от родной до боли МПЛ-50. – Небось только шашкой махать горазд, кре… простите, Евгений Петрович, вырвалось!

– Ничего, Роман, – добродушно усмехнулся барон. – А вот мы сейчас капитана и спросим. – И, прежде чем Ромка успел возразить, Корф громко позвал: – Капитан, Аркадий Арсеньевич! Не будете ли вы любезны подойти к нам? Тут мой спутник готов оспорить ваше мнение насчет лопатки Линемана.

Капитан подошел. За ним подтянулись остальные офицеры.

– И что вы намерены мне сообщить, молодой человек? – спросил капитан.

Голос у него оказался резким, отрывистым. Рома подумал, что таким, наверное, здорово подавать команды на плацу.

– Евгений Петрович… виноват, господин ротмистр, – поправился Роман, – сказал, что вы, господин капитан, считаете ненужной эмпээлку… то есть эту, как ее, лопату Линемана. А это самая полезная вещь!

– Чего же в ней такого «самого полезного»? – спросил капитан, даже не пытаясь скрыть снисходительной усмешки. Было видно, что он давно решил для себя этот вопрос и не собирается менять своего мнения. – Впрочем, буду признателен, если вы мне растолкуете, юноша…

Это «юноша» прозвучало в устах капитана как нечто среднее между «деточка» и «сукин сын». Ромка намек понял и разозлился.

– С удовольствием, господин капитан. Вот, к примеру… – И он повернул лопату плашмя: – Представьте – на привале развели костер. А у солдата из всего провианта – только мука да соль. Берет он эту муку, размешивает в холодной воде, солит – и пожалуйста, можно печь оладьи. Чем не сковородка?

Офицеры, окружившие Романа, вежливо заулыбались – впрочем, молодой человек заметил, что капитан, поулыбавшись со всеми, задумался.

– А еще, – продолжал он, воодушевленный вниманием слушателей, – ежели лопатку хорошенько наточить – нет, не здесь, а сбоку, – показал Ромка сунувшемуся было с пояснением офицеру, – то ею не то что колбасу – хлеб резать можно! Ведь сталь-то какая! – и провел ногтем по лезвию. Сталь и правда была что надо.

– Дальше: лопатка – если придется, готовое весло. При переправе, скажем: связали ремнями пару бревен, сели на них один за другим, в середину – пулем… то есть груз пристроили – и давай, греби лопатами! Как на каноэ. Где весло-то взять в боевой обстановке? Провод если надо перерубить или там ветки для костра – тоже годится. Топор-то не всегда под рукой. Да, ну и копать ею тоже можно, а как же. А еще…

Ромка уверенно отстранил заслушавшегося поручика, сделал шаг назад, взвесил, примериваясь, лопатку – и резко взмахнул рукой. В воздухе мелькнуло, раздался тупой удар – и офицеры удивленно воззрились на шанцевый инструмент, на четверть штыка воткнувшийся в деревянный столб[38].

– Это она еще не заточена как следует! – заявил Ромка, наслаждаясь произведенным эффектом. – Евге… господин ротмистр, вы ведь говорили, что в батальоне солдат как-то особо штыковому бою учат? Можно мне?..

На этот раз ответил Ромке сам командир батальона. Собственно, не ответил даже, а махнул рукой унтеру, наблюдавшему шагов с двадцати за тем, как забавляется начальство. Тот споро подбежал; командир что-то сказал вполголоса, и унтер, повернувшись к команде, оглушительно заорал:

– Пустоведров, Фролов, Козлюк – ко мне! Бегом, тетери!

Трое солдат выстроились перед унтером, по-уставному пожирая начальство глазами. «Здоровые ребята, – оценил Ромка. – Может, зря я это? Как бы не облажаться…»

– Что ж, молодой человек, – неожиданно мягко произнес командир батальона, – мы будем рады посмотреть, что вы покажете нам на сей раз…

– Ну, удружили так удружили, юноша! – Фефелов, добродушно посмеиваясь, тряс Роману руку. – Посрамили вы нас, нечего сказать! Впрочем, спасибо за науку. Вот уж чего никогда в голову не пришло бы – применять лопатку Линемана как секиру или томагавк каких-нибудь ирокезов! Надеюсь, не откажете как-нибудь приехать и показать поподробнее эти ваши приемы?

Роман, озираясь, кивал. После заключительной схватки вся его уверенность куда-то делась, и он вновь почувствовал себя срочником-первогодком в окружении старших офицеров. Что ни говори – а все же многие из офицеров, да и унтеров-сверхсрочников, как выяснилось, имеют солидный боевой опыт – вон комбат с турками воевал, а другие – кто в Ахалтекинской экспедиции был, кто тоже на Балканах… Ветераны, как ни крути, – ну кто он против них? Дух со стажем[39], и только. А туда же, расхвастался…

Испытание и правда оказалось непростым. Противостоять Ромке должны были три нижних чина с учебными винтовками, из числа лично обученных Фефеловым. Спасибо хоть не все сразу, а по очереди… И выйти против них предстояло с обычной саперной лопаткой. Бывший десантник недурно владел приемами рукопашного боя – разведрота все-таки, – однако будущие спарринг-партнеры выглядели ребятами тренированными и, похоже, не сомневались в исходе схватки.

Пока Ромка разглядывал противника и прикидывал свои шансы, пожилой унтер с двумя нижними чинами притащили снаряжение для учебного боя на штыках и принялись помогать бойцам облачаться в доспехи. Для начала на всех были надеты нагрудники – толстые, набитые паклей стеганки из холстины, прикрывавшие тело примерно от паха до горла. Рядом стоял нижний чин с ворохом сетчатых масок; Ромка взял одну из них и подивился, как это сооружение из кожи и толстой проволоки похоже на фехтовальные маски, знакомые ему по телепередачам. Отдельно горкой лежали войлочные рукавицы, тоже простеганные и обшитые поверху толстой кожей.

Потом принесли оружие. Это были длиннющие, как копья, старые, давно снятые с вооружения винтовки Крнка – «крынки», как назвал их барон. Ромка повертел одну в руках – затвор отсутствовал, а вместо штыка был прилажен кусок узкого то ли сабельного, то ли шпажного клинка[40]. Цевье винтовки и кончик «штыка» были защищены смягчением из пакли и парусины. Такой же «гуманизатор» (помогавший Ромке офицер назвал его по-французски – «пуантарэ») имелся и на прикладе, – но все равно получить этим инструментом по голове не хотелось. Он нацепил маску, немного попрыгал, привыкая к громоздкой защите, и, махнув перед собой крест-накрест лопаткой, пропел, настраивая себя на схватку, как принято было у них в разведроте перед спаррингом:

Кто летает ниже крыши? То спецназ летучей мыши!

От первых двух выпадов штыком Ромка просто ушел, подстраховывая себя лопаткой, – лязг металла по металлу, недоуменный взгляд Пустоведрова, сдержанный ропот офицеров за спиной. Третий выпад, классический «коротким коли», он жестко отвел в сторону, и когда солдат ожидаемо попробовал заехать ему справа в голову прикладом, ушел вниз и «вертушкой» подсек нападавшему ноги – и, прежде чем солдат вскочил, обозначил удар сверху, лопаткой по прикрытой стеганкой гортани.

Путоведров все понял и дергаться не стал – выпустил из рук винтовку и поднял ладони в знак того, что признает поражение.

Второй Ромку помотал. Видимо, малый сделал вывод из увиденного и не стал повторять ошибок предшественника. Стараясь достать Романа издали, глубокими выпадами и отскакивая всякий раз, когда десантник уходил от удара. Попытки сократить дистанцию уверенно пресекались короткими колющими – попадать солдат не попадал, но заставлял спарринг-партнера держаться на почтительном расстоянии.

А потом он Ромку едва не достал. Когда парень уже было решил, что Козлюк (вот ведь имечко, и как он с таким живет?) обозначил уже предел дистанции и слегка расслабился, прощупывая противника легкими ударами лопаткой по штыку, тот вдруг резко рыпнулся вперед, выбросив правую руку на всю длину и держа винтовку за цевье одной ладонью. Ромка едва успел уйти – кувырнулся на спину и ушел перекатом. А Козлюк не унимался, за что и пострадал – стоило Ромке встать, как солдат повторил атаку, точь-в-точь копируя предыдущий прием.

Тут уж Ромка не оплошал – приняв штык на лопатку, пропустил разящий выпад мимо себя и крутанулся вдоль винтовки, резко сокращая дистанцию. Прием завершился ударом, красиво обозначенным точно между рогов… то есть глаз Козлюка.

С третьим солдатом, невысоким живчиком с простой русской фамилией Фролов, пришлось труднее всего. Тот даже попал по Ромке пару раз: сначала прикладом, по предплечью, а потом – по правому плечу. А от третьего удара приклада накоротке десантник вообще увернулся в самое последнее мгновение; не увернулся – получил бы торца прямо в сетку маски. Зато обозлился и дуром попер на Фролова, осыпая беднягу градом ударов лопаткой, словно мечом; и в итоге поймал солдатика на подлый удар ботинком в промежность. Стеганая защита до некоторой степени смягчила эффект, но Фролов все равно повалился на землю, согнувшись вдвое и тоненько подвывая. Маска слетела с его головы и откатилась в сторону.

Пострадавшего нижнего чина утащили сослуживцы; подполковник Фефелов похлопал Романа по плечу и долго расспрашивал, где это его обучили так драться.

На этом шоу и закончилось. Потом последовал обильный обед с возлияниями… в общем, домой Ромка попал только к ночи. Причем он не мог вспомнить – ни как покидал Фанагорийские казармы, ни кто тащил его в портал между веками, ни кто потом укладывал уже дома… Утром, проснувшись с раскалывающейся головой, Роман пытался вспомнить, где он оставил сумку со снарягой… и о том, что стал, наверное, первым человеком, совершившим путешествие во времени пьяным в дым. «До изумления», – как сказал бы барон Корф. Этот лось уж точно остался на ногах, горько подумал Ромка. Нет, слабо ему еще против старой гвардии, школа не та. Мельчают люди, что ни говори…

А сумку с барахлом надо все же разыскать. Не могли же ее, в самом деле, спереть? Все же царские офицеры как-никак, а не прапорщики непобедимой и легендарной. Хотя все они одни миром мазаны…

Глава 7

– Ух ты! Вот это самовар!!! – восхищенно сказал Иван. – Чисто стимпанк!

Восхищаться и правда было чем. Паровой тягач поражал воображение. Больше всего он походил на старинный паровоз, снятый с рельсов и установленный на громадные ребристые колеса из клепаного железа. Длинный, крашенный черной краской цилиндр котла, усаженный сверху замысловатыми грибками паровой арматуры; высокая дымовая труба, увенчанная массивным утолщением искрогасителя в форме то ли луковицы, то ли горшка; чугунный маховик, возвышающийся сбоку от… нет, не кабины, а рубки – как еще назвать площадку для команды обслуживающих этот самоходный агрегат? Задние колеса широкие, огромные, значительно выше человеческого роста, с приклепанными гребнями грунтозацепов – именно на них и передается мощь паровой машины. И задняя и передняя поворотные пары колес выкрашены в ярко-алый цвет, как и ограждение рубки и круглый люк на носу локомобиля. Вдоль котла по обе стороны, как и на паровозе, – мостки из дырчатого железа с леерами, на манер корабельных. Роскошный, великолепный в своем необузданном варварстве механизм сверкал бронзовыми частями, краниками, трубками, зеркально отсвечивал сверкающими стальными рычагами, зубчатыми колесами и штангами, уходящими куда-то в железные внутренности.

– Это ты прав, – согласился Олег Иванович, обходя чудо паровой технической мысли. – Такое в наши дни только в музее и увидишь…

– А вот и нет, – ответил Иван. – Я когда в прошлом году у мамы в Штатах был, мы ездили на «Стимшоу» – там на таких же чуть ли не гонки устраивали.

– Повезло, завидую, – кивнул Олег Иванович. – Всегда мечтал поглядеть на такую механизму в действии. Я понимаю, Курт, что сейчас не вовремя… вы не собираетесь запускать этот… агрегат? Я, видите ли, никогда не видел вблизи ничего подобного и был бы вам крайне признателен…

– Рутьеры[41] мы сейчас не используем, – сухо ответил инженер. Русский его и правда был очень хорош – по акценту Вентцеля можно было принять за прибалта, долгое время прожившего в Москве или Петербурге. – Видите ли, это весьма сложная и дорогая техника; ее пришлось доставлять из Сан-Франциско, и мы не можем рисковать.

– А почему не из Германии? – удивился Олег Иванович. – У вас же паровики делают не хуже!

– Не хуже, – кивнул инженер. – Но три года назад кайзер решил соединить каналом Кильскую бухту с устьем Эльбы. Строительство начнется в следующем году, и сейчас все фирмы, производящие тяжелую строительную технику, завалены заказами. И цены, конечно, подскочили до небес. Кайзер, видите ли, считает, что технику надо заказывать только в Германии. Так что нам пришлось приобретать машины в Америке.

– Кильский канал? – усмехнулся Олег Иванович. – Как же, как же, наслышаны…

– А не поздновато за железо беспокоиться? – не слишком-то деликатно спросил Иван. – Если эти уроды сюда ворвутся – они от этой роскоши гайки не оставят! Арабы, чего с них взять…

– Я отдаю себе отчет, что в этом случае техника будет потеряна, – кивнул Вентцель. – И тем не менее я обязан предпринять все необходимые меры, чтобы сберечь имущество компании. Поэтому сложные механизмы в ближайшее время мы использовать не будем. Мне очень жаль, герр Семенофф, но вы не сможете удовлетворить своего любопытства.

– Ну не смогу так не смогу. Переживу как-нибудь, – вздохнул Олег Иванович и зашагал вслед за инженером к низкой, крытой листами рифленого металла постройке.

– Перенимаете австралийский опыт? – спросил он, кивнув на здание.

– Да, герр Семенов, – подтвердил немец. – Данный материал весьма практичен, руководство компании всячески приветствует его использование при возведении служебных построек.

Семенов покосился на собеседника. Немец всякий раз отвечал сухо, точно, исчерпывающе – будто учебник цитировал. Что такое шутка, он, похоже, не знал, а если бы кто рассказал – не поверил бы.

– Пап, я вот что вспомнил. – Иван догнал мужчин и теперь говорил, забегая вперед: – Я на том шоу видел одну реконструкцию – английский сухопутный бронепоезд. Местные фанаты построили. Такой же паровой трактор, обшитый стальными листами, а за ним – вереница броневагонов. И в каждом – пулемет. Англы делали такие во время Англо-бурской войны. Так, может, и нам?..

Олег Иванович остановился и оглянулся. Механизм стоял там, где они его оставили, только теперь великолепный агрегат выглядел как-то потерянно. Курт Вентцель терпеливо ждал, пока русские гости налюбуются наконец на рутьер и изволят отправиться вслед за ним. Нетерпения он не выказывал, но, судя по тому как нервно теребил в руках трость, задержка раздражала его. Олег Иванович еще раз окинул взглядом паровик и повернулся к инженеру:

– Скажите-ка, герр Вентцель, а железнодорожные шпалы и котельное железо в вашем хозяйстве есть?

Курт вошел в комнату. На ходу он вытирал руки куском замызганной ветоши; на щеке у инженера чернел мазок то ли машинного масла, то ли какой-то жирной копоти. Вместе с ним в помещение ворвалась волна шума – грохот клепальных молотков, визг пилы по металлу, скрежет, мерное уханье арабских рабочих, ворочавших что-то под гортанные выкрики десятника.

– Итак, господа, – Вентцель аккуратно сложил ветошь и засунул ее в карман рабочей тужурки, – работы идут по графику. Один вагон заблиндировали; второй заканчиваем обшивать шпалами. Рубка рутьера заделана листами котельного железа, вокруг котла сейчас крепят решетки – чтобы удерживать мешки с песком. К утру все будет готово.

Сидящие за столом закивали, Вентцелю сунули в руки стакан с чаем. Он принял его обеими руками и принялся пить – жадно, захлебываясь; манера эта совершенно не сочеталась с его подчеркнутой прусской приверженностью к порядку. Олег Иванович обратил внимание, что левая рука немца дрожит: стеклянный стакан выбивал по зубам отчетливую дробь. Соотечественники Курта оставили его, сгрудившись вокруг расстеленных на столе чертежей, и принялись что-то обсуждать. Высокий, похожий на цаплю инженер Вейзман, занимавшийся на строительстве геодезическими работами, громко заспорил с сухоньким, семидесятилетним Штайнмайером – речь шла о том, где поставить единственную имевшуюся в их распоряжении английскую картечницу Гарднера. Ей предстояло стать главным огневым средством безрельсового бронепоезда. Семенов подошел к Вентцелю. Тот допил чай и теперь сидел на самом углу стола – было видно, что он очень устал и борется с соблазном опереться локтями на столешницу и заснуть, не обращая внимания на гомон коллег…

– Трудно, Курт? Может, вам поспать часок? Работы предстоит еще много, да и день завтра будет непростой. Вам следует восстановить силы.

Вентцель словно очнулся, взглянул на Семенова и сразу стал прежним – ни следа усталости, легкое высокомерие во взгляде и прусский орднунг в мельчайшей черточке лица…

– Спасибо, герр Семенофф, в этом нет необходимости. Скажите лучше, уже решено, кто отправится в порт?

– Да тут-то и решать особо нечего, Курт. – Олег Иванович уселся рядом с инженером и открыл блокнотик. – Семеро инженеров, счетовод из конторы – угораздило же его оказаться здесь! – пять женщин, среди них – жена герра Штайнмайера, двое немцев-десятников, ну и турки, конечно. Сколько-то гражданских, из гостиницы, потом уточню. Ну и мы с вами. Да, еще – француз-корреспондент, если, конечно, доживет до утра; мусье сейчас ошивается где-то за стеной со своим фотографическим аппаратом.

– Ну так и добирался бы в порт на своих двоих, раз такой храбрый, – совершенно по-русски буркнул Вентцель. – Только место займет, лягушатник.

Олег Иванович усмехнулся. Инженер, как и полагалось пруссаку, терпеть не мог французов и не упускал случая это показать.

– Дальше. В броневагонах кроме гражданских будет трое турецких офицеров. Оставлять нельзя; попадутся вогабитам – их непременно убьют. Всего выходит человек сорок пассажиров – кроме тех, кто будет на рутьере, это еще семеро. Ну и несгораемые шкафы из конторы – герр Штайнмайер не хочет их здесь оставлять: ценная документация, непорядок…

Вентцель усмехнулся. Штайнмайер, начальствовавший на строительстве, не вызывал у него теплых чувств. Однако обсуждать свое начальство с иностранцем дисциплинированный немец не мог.

– Герр Штайнмайер совершенно прав. Сохранить документацию строительства – наша первоочередная задача… после, разумеется, спасения европейцев. Видите ли, герр Семенофф, в этих шкафах – результаты геодезической съемки на всем протяжении будущей железной дороги. Эти материалы имеются лишь в нескольких экземплярах – и все они здесь, в несгораемых шкафах. Вы просто не представляете, сколько сил и денег ушло на эту работу!

Олег Иванович понимающе кивнул. Компания «Крафтмейстер и сыновья» уже три года вела изыскания для прокладки железной дороги от Басры на северо-запад. До сих пор сообщение между столицей Багдадского вилайета и этим важнейшим морским портом осуществлялось только по реке, посредством пароходов, курсирующих по Евфрату. Немцы чувствовали себя в Басре весьма вольготно – еще в 1874 году они, по заказу османских властей, построили в устье реки Фуо-Боас три артиллерийские батареи. Решение передать заказ на стратегическую железную дорогу немцам, а не британцам, далось трудно, и англичане не оставляли надежд так или иначе взять реванш. Так что к разговорам о том, что к мятежу вогабитов имеют отношение агенты правительства ее величества королевы Виктории, стоило прислушаться.

– К тому же, – продолжал Вентцель, – стальные шкафы принесут определенную пользу. Мы пристроим их вдоль бортов броневагона – и таким образом спрятавшиеся между ними люди получат отличное прикрытие от пуль.

– Это же не сейфы, – поморщился Олег Иванович. – Просто железные шкафы с двойными стенками и засыпкой из песка – от огня. Хотя от кремневых ружей, пожалуй, спасет. Да, простите, Курт, вы, конечно, правы…

Дверь вновь хлопнула, обдав находящихся внутри волной пыли и грохота. В комнату влетел Иван. Мальчик был с ног до головы перемазан копотью, ржавчиной, маслом и пылью. Из карманов жилета-разгрузки торчали мотки проволоки, железяки, ветошь. В подсумках при любом движении брякала железная мелочь. За поясом красовался устрашающих размеров французский ключ[42]; картину дополнял «галан» в кобуре, заткнутой (видимо, от пыли) промасленной тряпкой.

– Герр Вентцель, вас спрашивают. Прости, пап, – поправился мальчик, увидев рядом с инженером отца. – Начали крепить стальную сетку к боковинам котла – и спрашивают, какой оставлять зазор. Да, кстати, я вот подумал – может, этой сеткой заодно и вагоны сверху прикрыть? Сделаем сетчатые крыши, как на танк… как на «Марках» английских[43], ну, ты понимаешь… А то ведь уроды эти наверняка камнями кидаться будут, а вагоны сверху открыты…

Инженер, кивнув Ване, направился к двери, но вдруг остановился и повернулся к Олегу Ивановичу:

– У вас замечательный сын, герр Семенофф. Поверьте моему слову, из него выйдет толк.

Давно я так не уставал. Вернее сказать – «никогда»; марш-броски, которые устраивали нам на страйкбольных выездах, конечно, выматывали, но это была иная усталость. Во-первых, мы точно знали, когда это кончится и можно будет отдохнуть в теплом спальнике, а во-вторых – это было упражнение лишь на выносливость… ну и на крепкие ноги и спину.

Сейчас у меня болело все – руки, спина, ноги… и больше всего на мозг давило угрюмое ощущение накатывающейся беды. Спасибо пунктуальности и обстоятельности подданных Второго рейха – «промзона» обнесена крепким забором из привозных досок, с пропущенной поверху самой настоящей колючей проволокой. Когда мы спросили у герра Вентцеля, откуда такая диковина, тот ответил, что это – полезное американское изобретение, предназначенное для ограждения пастбищ; компания предписывает использовать его на своих объектах в диких странах, там, где приходится нести убытки из-за повального воровства. Аборигены – арабы, негры и прочие, – различаясь обликом и обычаями, были едины в одном: тащили со стройплощадок все, что плохо лежало, от лопаты до шпалы и запасного шатуна для паровоза.

Забор частично сооружен не из досок, а из знакомой до боли сетки-рабицы – я с удивлением узнал, что придумана она, оказывается, в Германии, причем совсем недавно – в 1878 году. Слава богу, «Крафтмейстер и сыновья» – контора передовая и охотно внедряет новинки. Так что на «хоздворе» имеются целые рулоны этой сетки.

Таская ее, я сорвал спину и ободрал руки – полдня мы спешно пристраивали вокруг котла шушпанцера[44] сетчатое ограждение, которое должно было удерживать мешки с песком. Только такое противопульное бронирование (блиндирование, как сказал немец-инженер) мы и сумели наскоро соорудить; листами котельного железа прикрыта только рубка рутьера и своего рода «воронье гнездо» – полукруглая площадка, приспособленная в носу рутьера. На ней красовалась некая помесь ужа с ежом – наскоро сляпанная турель с установленным на ней наконечником пожарного брандспойта. От наконечника шел коленчатый паропровод из медных труб, замотанный поверх металла несколькими слоями войлока и кожи, стянутых проволокой; паропровод уходил куда-то в недра паровой машины. По нему из котла подавался раскаленный пар – и человек за брандспойтом мог направить обжигающую струю в любую сторону, на расстояние примерно метров десяти – двенадцати; пар добивал и дальше, но уже не с тем «воспитательным эффектом» – попросту говоря, остывал. Помощник «парометчика» орудовал вентилем, перекрывающим паропровод; по команде наводчика он поворачивал здоровенное колесо, и паровая пушка начинала свою разрушительную работу.

И «парометчик», и «второй номер» были одеты в кожаные фартуки: руки защищали массивные кожано-войлочные рукавицы, а лица – кожаные маски с круглыми очками. Пар то и дело вырывался шипящими струями из сочленений этого вундерваффе[45], а при выстреле «расчет» мог и всерьез обвариться.

Той же сеткой-рабицей прикрыли сверху и «броневагоны». Гранат и бутылок с коктейлем Молотова у арабов, конечно, нет, а вот камней предостаточно. Сетка – хоть какая-то защита от них.

Кроме паровой пушки наш стим-шушпанцер вооружен картечницей английской системы. Забавный агрегат – эдакий двуствольный механический пулемет, из которого надо стрелять вдвоем: один наводит на цель, а второй крутит здоровенную ручку – привод картечницы. Система чем-то напоминает страйкбольный привод, только там моторчик взводит пружину пневматического цилиндра, а здесь – вращение рукояти передергивает затвор, досылает патрон в патронник и ставит ударник на боевой взвод. Стрельба ведется из двух стволов, по очереди; скорострельность такова, что оба ствола приходится «одевать» кожухом водяного охлаждения, в точности как на «максиме». До нормального пулемета этой вундервафле, конечно, далеко, но против арабов – сойдет.

Заряжается картечница сверху – длиннющей вертикальной обоймой на полсотни патронов. «Гарднер» выплевывает такую обойму за десяток поворотов рукояти, так что в расчет входит еще и заряжающий.

Картечницу смонтировали на первом броневагоне, на площадке, приподнятой примерно до половины высоты борта. С боков ее зашили котельным железом; кроме того, и картечница и «паромет» были оснащены наскоро щитами, приклепанными прямо к вертлюгам.

До самого утра мы как заведенные таскали и прилаживали шпалы, которыми блиндировали вагоны, – это оказалось куда быстрее, да и надежнее, чем броня из котельного железа. Толстенный, пропитанный креозотом дубовый брус («Крафтмейстер и сыновья» – фирма солидная и использует только лучшие материалы!), да еще и в два слоя, держит пулю из магазинной винтовки; такие вот «шпаловые» бронепоезда неплохо показали себя и в нашу Гражданскую войну. Ну а против бедуинов с их турецкими самопалами прошлого (восемнадцатого то есть) века – тем более прокатит.

Кстати, я тут работаю генератором идей. А на самом деле все просто – припоминаю кадры из «Безумного Макса» и подобных ему шедевров постапокалипсиса. Ну и из кое-каких исторических книжек, а как же. Поглядев на рулоны сетки и катушки с колючей проволокой, я предложил герру Вентцелю заколотить в верхний ряд шпал костыли и протянуть по ним несколько рядов колючки. Если наш бронепоезд застрянет и арабы пойдут на приступ, проволока доставит им несколько веселых минут. Герр инженер как-то странно на меня посмотрел, но идею принял.

Уже начало светать; я сел на штабель шпал – и понял, что подняться не смогу. Отца я не видел уже часа четыре – он вместе с местным боссом Штайнмайером и турецкими офицерами разрабатывал план прорыва. Нам предстояло миновать всего километра три, может, чуть больше: расстояние, отделяющее немецкий «технопарк» от порта Басры. В порту было пока спокойно – его защищала турецкая рота и около сотни матросов, наскоро собранных с разных пароходов. Три километра – сущий пустяк. В иное время, даже по ухабистым, кривым улочкам арабского города, можно было дойти меньше чем за час. Но теперь на этих трех километрах уже пять дней как разгорался и наконец заполыхал в полную силу настоящий, полноценный мятеж.

Классик когда-то сказал, что русский бунт бессмыслен и беспощаден. Арабский же бунт – бестолков и бессмысленно жесток. Я бы еще добавил – «труслив», но когда речь идет о толпах опьяневших от крови дикарей с ножиками и саблями времен предпоследнего крестового похода, это слово как-то не ложится на язык. Хотя это чистая правда: получив уверенный отпор, арабы ВСЕГДА обращаются в бегство. Исключение возможно лишь в одном случае – если сзади их подпирает толпа точно таких же тупых уродов, которые еще не поняли, что пора линять. И у нас, увы, как раз такой случай.

Глава 8

– Ну вот. Осталось все это переписать набело, подшить – и передать в Научный комитет.

– Да, труд серьезный. – Корф пролистал пачку страниц. – И когда это ты успел?

– По ночам, – усмехнулся лейтенант. – Ты не представляешь, Евгений, сколько в сутках может оказаться времени, если отставить скверную привычку спать.

– Никогда тебя не понимал, Серж… – покачал головой барон. – Для меня любая писанина – нож острый; а уж осилить такой труд меня и под угрозой петли не заставить. Хоть барышню себе на дом вызвал бы – стенографировать. Хотя да, понимаю, Ольга не одобрит. Пошутил, прости…

– Шуточки у вас… барон, – буркнул Никонов. – Все-то вам гусарствовать, не мальчик уже вроде…

– Что же я, по-твоему, старик? – обиделся Корф. – Мне только сорок, между прочим! Вот мой дядюшка Модест Аполлинариевич, в честь которого меня, между прочим, и назвать собирались…

Лейтенант вздохнул. Если барон начинал хвастать подвигами дядюшки – пиши пропало, это надолго. Никонов демонстративно открыл бювар и углубился в созерцание чертежа минного защитника образца МЗ-26. То, что чертеж был перевернут вверх ногами, роли не играло – и в таком виде он был куда увлекательнее рассказа барона, который Никонов слышал уже раз десять, никак того не меньше…

– …И тогда этот колбасник выскакивает в окно и шлепается прямо в куст герани! – закончил барон. – А дядя кричит вослед: «Простите, милостивый государь, куда переслать ваши кальсоны?»

– В прошлый раз был розовый куст, – заметил лейтенант. – По-моему, куда пикантнее!

– Розовый? Быть не может! – возмутился Корф. – И вообще я был уверен, что ты с головой ушел в свои бумажки и не слушаешь!

– Слушаю, барон, куда я денусь, – вздохнул Никонов. – Вас, пожалуй, не услышишь…

Голос барона, наработанный годами практики в манеже и на плацу, заставлял вспомнить об иерихонских трубах – извозчичьи лошади, услышав его, порой приседали в испуге на зады…

– А раз слышишь – послушай вот еще что. Дело было в Кологриве, дядя тогда служил в Новомиргородском уланском. И был у него денщик, Иван – дубина редкостная, но старателен. А дядя уже тогда был известным проказником по женской части и нижних чинов к тому поощрял. Так вот говорит он как-то денщику: «Вот тебе, Иван, рубль. Сходи в город, найди себе бабенку, только смотри, чтобы здоровая была».

Возвращается денщик на следующее утро. Дядя у него спрашивает: «Ну что, нашел себе бабу, здоровая была?» – «Так точно, ваше высокоблагородие, еле рубль отнял».

И барон довольно захохотал. Никонов с укором посмотрел на товарища, и тут же в дверь постучали:

– Сергей Лексеич, к вам мадмуазель Ольга. И этот, как его… нехристь. Из соседушек, вот послал Господь счастья-то…

Никонов усмехнулся. Еврейская община арендовала на Спасоглинищевском двухэтажный дом, в котором располагалась молельня и Александровское ремесленное училище[46]. Упрямая Феодора, прислуга Выбеговых, упорно считала Якова за слушателя этого заведения.

– Простите, барон, в другой раз. – Обрадованный лейтенант бросился к парадной двери.

– Ну вот, опять досказать не дал… – расстроился барон. – А то еще была презанятная история…

Ольга впорхнула в гостиную – радостная, улыбающаяся, светящаяся изнутри. Увидев барона, она тут же поджала губы, принимая неприступный вид; девушка никак не могла простить Корфу тона, которым он говорил с ней во время недавних событий на Воробьевых. Корф, истинный конногвардеец, в ответ на символический реверанс сухо щелкнул каблуками. Никонов, вошедший вслед за ней, отметил – гостья из будущего хоть и медленно, но перенимает приличные молодой барышне манеры.

Вслед за ним в комнату просочился Яша. Он был навьючен клетчатым «баулом челнока», укутанным для маскировки в рогожу.

– Куда ставить, барышня? – отдувался Яков. – Тяжелый…

– Что это у вас? – поинтересовался Корф. – Мадемуазель решила сменить квартиру?

– Барон, опять вы… – поморщился Никонов, но барон и сам понял, что переборщил, сделал полшага назад и примирительно выставил перед собой ладони.

Но Ольга уже завелась.

– Хотите узнать, дорогой барон? Это очень просто устроить! Яков, отнеси пока в прихожую…

И, подхватив свою сумочку, исчезла в кабинете. Никонов сунулся было вслед, но дверь захлопнулась у него перед носом.

В гостиной повисло неловкое молчание. Яша, искоса глянув на захлопнутую дверь, поволок баул обратно. Никонов молча страдал. Барон не понимал ровным счетом ничего.

– Серж, мон ами… я все понимаю, но скажи на милость, что затеяла твоя пассия? Может, лучше мне уйти, пока она чего-нибудь не учинила?

Никонов пожал плечами:

– Да нет, зачем? Я не хотел говорить тебе, но… у Ольги возникла странная фантазия. Она, видишь ли, задумала заняться коммерцией.

– Барышня? Коммерцией? Очаровательная Ольга решила пойти в лавочницы? И ты ей позволишь, Серж?

– Хотел бы я посмотреть на того, кто попробует ей чего-то НЕ позволить, – невесело усмехнулся лейтенант. – Впрочем, Евгений, не так все плохо. Мадмуазель Ольга намерена поставлять в модные лавочки… мм… изящный товар из своего времени.

– То есть? – не понял барон. – Это что, шляпки? Ленты? Кружева всякие?

– Белье, – коротко ответил Никонов.

– Нашим барышням не хватает панталончиков и корсетов? – удивился Корф. – Или за эти сто лет потомки придумали что-нибудь особенное?

– Да я и сам толком не понял, – признался лейтенант. – Она мне, видишь ли, не объясняла, а сам я… ну… пока не видел.

– Вот как? Что ж, прими мои соболезнования, Серж, я думал, ты счастливее… – игриво подмигнул барон, но увидев, как вспыхнули глаза Никонова, сдал назад: – Да я ничего такого не имел в виду… Неужели очаровательная Ольга так мало тебе доверяет, что не рассказала о том, что хочет предложить москвичкам?

– Рассказывала, – нехотя ответил Никонов. – Но я, признаться, ничего не понял. Она обещала показать… нет-нет, не пойми превратно, только «каталоги» – эдакие цветные журналы. По таким у них заказывают товар по почте… через этот… как его… Интернет. В общем, можно выбрать картинку – и тебе пришлют точно такую вещь. Но чем их белье отличается от того, что носят дамы у нас, я не понял. Вроде бы особые чулки, без подвязок. И еще – белье цветное.

– Цветное? – удивился барон. – А что, пикантно. Но ведь, мон шер, не всякая дама решится такое надеть. Это, знаешь ли…

– …неприлично, – вздохнул Никонов. – Вот и я так сказал. И мадам Клод, которой она пыталась все это всучить – ну модистка сестры, – того же мнения. А потом они вдвоем заперлись в примерочной; а когда вышли – щечки у модистки раскраснелись что твои яблоки; и болтала она исключительно по-французски… И что самое забавное – Ольга ее понимала, хотя и не знает на языке Рабле ни слова.

– Да, загадочно, – покачал головой барон. – Цветное белье, говоришь? Хотел бы я увидеть…

– Что ж, барон, ваше желание несложно удовлетворить, – раздался голос Ольги. – Можете смотреть.

Все трое обернулись, и…

Барон, увидев в дверном проеме девушку, застыл. Ольга стояла в коротенькой – чуть выше середины бедер, прозрачной рубашке, отделанной лиловыми кружевами; ткань ее больше всего напоминала туманную дымку. Остальное… оно тоже было лиловым, кружевным, а в разложенном виде уместилось бы на странице книжки, причем свободного места осталось бы еще много. Ножки нахалки обтягивали прозрачные лиловые чулки в мелкую сетку; наряд довершали туфельки на немыслимо высоком тонком каблуке. Надо ли говорить, что и губы и ногти, при взгляде на которые Никонов вспомнил о панночке из «Вия», тоже были лиловыми?

Из прихожей донесся невообразимый звук – то ли писк, то ли сипение, то ли кашель. Яков, красный как рак, замер в дверях, не в силах шевельнуться и оторвать глаз от возмутительного зрелища. А Ольга, поймав его взгляд, вызывающе улыбнулась и слегка качнула бедрами.

– Ну что, барон? Довольны?

Лейтенант, будто пружина, соскочившая со стопора, бросился к Ольге, с грохотом повалил стул… кинулся назад, к столу, сорвал скатерть, – на пол посыпались тетради, ложки, со звоном разлетелся стакан, – и вновь к девушке, укутывая ее скатертью, будто сетью…

Очнувшийся барон бочком-бочком пробрался к выходу – и выскочил в прихожую, потянув за собой Якова. Оба опомнились лишь на углу Спасоглинищевского, в полусотне шагов от флигеля.

– Да, брат… – вздохнул барон. – Экий, видишь ли, конфуз… а барышня-то – огонь! Ну и нравы у них там, в будущем! Бедный Серж…

Яша молчал, преданно глядя на Корфа. Только в глазах его прыгали чертенята.

– Ну ладно, пойдем, что ли. Они там без нас разберутся. Однако предвижу перемены в жизни моего старого товарища… Так, что там у тебя по бельгийскому подданному? – внезапно сменил тему барон. – Что-нибудь удалось разузнать?

– Пока ничего, господин Корф. Но скоро все по-другому будет! Знаете, барышня, – и Яша невольно оглянулся назад, – дня три назад передали мне кой-какие из своих приспособлений. Теперь-то уж я постараюсь…

– Видел я эти приспособления! – хохотнул барон. – По гроб жизни помнить буду! Помирать стану – не забуду!

– Да нет! – затряс головой Яша. – Вовсе не то, господин Корф! Это такие штучки – ну, коробочки, – они могут и речь записывать, как на фонограф, и картинки. Как аппарат фотографический, только картинки движутся. И маленькое все такое! Вот, смотрите!

Яков вытащил пластинку фотокамеры и стал показывать изображения на небольшом, с половину почтовой открытки, экранчике. Корф так увлекся зрелищем, что совсем загородил тротуар; редким прохожим приходилось ступать на мостовую, обходя его.

– Толково напридумывали, что и говорить. – Барон наконец оторвался от удивительной коробочки. Теперь они неспешно шли в сторону Маросейки. – Да и штучки эти женские… – Барон мечтательно причмокнул. – Ну да ладно, о чем это я… а! С чего это ты мадемуазель Ольгу каждый раз провожаешь? Она что, сама добраться от Гороховской не может? Куда уж, кажется, проще – взяла извозчика и…

– Они в одиночку через портал ходить не хотят! – ответствовал Яша. – Говорят – их при переходе страх охватывает, сил нет. И чтоб одна – ни за какие коврижки!

– И все? – спросил барон. – Только в этом дело?

– Не только, – помотал головой Яша. – Она одна пройти не может. Раньше и у мадемуазель Ольги, и у господина лейтенанта было по бусинке. А теперь барышня свою отдали – этому Геннадию. Вот и приходится мне ее водить. Господину лейтенанту самому некогда – они меня и посылают, с шариком…

– А тебе, я вижу, этот Геннадий не нравится, – заметил барон, от которого не укрылась гримаса собеседника.

– Да ну его, – махнул рукой Яша. – Да с чего он мне должен нравиться? Он что, рубль серебряный?

– Ну, гляди сам. Я-то его не видел, только со слов Сержа и знаю, судить не могу. Одно скажу – дела мы большие затеваем, тут без доверия никак.

– Да я что, я ничего…

Яше страсть как не хотелось развивать тему. Бог дал человеку два уха и один рот, чтобы он больше слушал и меньше говорил, как говаривала покойная тетя Циля. Пусть уж господин лейтенант и барышня с этим Геннадием разбираются.

Барон задумался, а потом продолжил:

– И ты, значит, туда-сюда каждый день ходишь?

– Хожу, – подтвердил Яков. – Барышня каждый день к господину лейтенанту бегают. А я ее провожаю, а потом, вечером – обратно.

– Слушай, Яков, – голос барона звучал просительно, что никак не подходило к его решительной физиономии, – а меня ты туда не сводишь? В будущее? Я уже неделю только об этом и слышу, а сам еще не видел. Сержу, понимаешь, недосуг, а Роман – тот как ушел, так больше и не появлялся. А я-то надеялся, что он мне экскурсию устроит! Так, может, ты? Я в долгу не останусь…

– Я? Вас? В будущее? – в замешательстве переспросил Яков. – Да как же так, господин Корф! Я сам дальше Гороховской там и не ходил! Ну да, людей видел, машины эти… без лошадей. И все! Я сам ничего не знаю!

– Ничего. – Барон потрепал юношу по плечу. – Мы с тобой, брат Яков, не лыком шиты. Не пропадем. Да вот прямо сейчас и пошли – чует мое сердце, Серж от красотки Ольги не скоро оторвется…

– Итак, товарищи… – Голос Геннадия звучал сухо; слово «товарищи» он выговаривал с легким нажимом. – Мы получили наконец свободный проход на ту сторону. Так что начинаем работать всерьез. Дрон, Вероника, завтра – ваш выход. Готовы?

Члены группы, к которым он обратился, кивнули. Остальные завидовали – особенно Дрону, который уже раз побывал в прошлом.

– А почему именно они? – сварливо спросил Валя. Он, как и Геннадий, был студентом-философом. – Мне кажется, что и другие могут принять участие. Предлагаю проголосовать…

– А потому, Валентин, – Геннадий говорил, как всегда, корректно, но в тоне чувствовалось раздражение, – что от вас там толку как от козла молока. Вам в прошлом пока делать нечего.

– Это почему? – возмутился Валентин. – Надо поработать с «Вестником Народной воли» – ну, мы говорили, вы помните! Или нам больше не надо искать Шевырева?[47] Я, согласитесь, лучше всех изучил вопрос по публикациям в прессе…

Дрон фыркнул. Валентин его откровенно бесил – типичный книжный червь, пропускающий тренировки, которые Дрон с Вероникой устраивали для Бригады. Валентин платил Дрону взаимностью, полагая его тупым отморозком.

Геннадий, не одобряющий «внутрипартийных» склок, недовольно покосился на соратников и продолжил:

– Вот и проработаете – только зачем для этого лезть в прошлое? Займитесь журналами и газетами, их вам доставят. А полевую работу оставьте другим.

– Но, простите, – не желал сдаваться специалист по публикациям, – по-моему, у нас у всех равные права, и я тоже могу…

– Слышь, Валь, хорош гнать порожняк, – не выдержал наконец Геннадий. – Сказано – нечего тебе там делать. Сиди и работай здесь. Будет надо – сходишь, а пока не лезь куда не просят. – И, прежде чем возмущенный Валентин нашелся что ответить, повернулся к Веронике: – Как у нас с антуражем?

– Порядок, – ответила девушка. – Кое-что вы принесли в прошлый раз. Осталось сделать выкройки, и тогда все будут одеты. Но вообще-то лучше бы сразу на той стороне обзавестись. А для этого нужны деньги.

– Да, с бабками полный кирдык, – подтвердил щуплый молодой человек в очках.

Виктор был лучшим специалистом Бригады по электронике; это он сумел выследить Николку через уличные телекамеры. На собраниях он обычно сидел, уткнувшись в планшет, и редко участвовал в общих дискуссиях.

– Здесь-то мы еще перебьемся – шесть установочных комплектов я собрал из дешевых мобильников и литий-ионных батарей. Так что с железом все о’кей – а вот царских бабок нет. А нам с трактирами вопросы решать.

Узнав от Ольги о схватке с людьми Стрейкера, Геннадий решил срочно искать студента, который швырнул в окно к Корфу шляпную картонку с бомбой. На счастье, Ольга сумела заснять его с близкого расстояния, а Виктор обработал лучшие кадры, получив портреты бомбиста очень приличного качества.

Искать было решено проверенным способом – через камеры наблюдения. Тот факт, что в девятнадцатом веке с сетью уличных видеокамер были некоторые проблемы, Геннадия не смутил; никто и не собирался искать «клиента» на улицах. Пока Виктор на коленке ваял автономные видео-жучки, Геннадий, Валентин и Олег прошерстили все, что смогли раскопать в Сети и в библиотеках по студенческой Москве позапрошлого века.

В итоге были намечены три пивные – две у Никитских ворот и одна на Тверском бульваре. Там, если верить историкам, собиралось радикальное московское студенчество. Был еще трактир на Сухаревом рынке, где сиживали бедные студенты, искавшие у сретенских букинистов учебники и тетрадки лекций. Не забыли и про «Чебыши» с «Адом». Два этих заброшенных дома дворян Чебышевых с флигелями, заселенные неимущими студентами, хранили наследие еще нечаевских времен – там когда-то, в конце шестидесятых, помещалась штаб-квартира, где жили нечаевцы, и еще раньше собирались каракозовцы, члены кружка «Ад». Геннадий полагал, что эти славные традиции вряд ли совсем уж забыты.

Во всех точках надо пристроить камеры, а потом хотя бы раз в день обходить и снимать данные по беспроводному каналу. И к тому же – регулярно менять батареи. И если наружные камеры у «Ада» и «Чебышей» можно было еще снабдить скрытыми солнечными панелями, то с камерами в пивных и трактире надо что-то придумывать. Скорее всего, хватит и банального подкупа персонала – половых или мальчишек-разносчиков. Но для этого нужны деньги…

Дрон с Вероникой собирались в прошлое как раз для того, чтобы присмотреться к намеченным вариантам; вместе с ними шел и Геннадий, но у него была иная задача.

– С деньгами пока глухо, Вить, – подвел итог Геннадий. – Будем решать. Сам понимаю, надо, но пока – ждем.

Виктор пожал плечами – мол, вам виднее, мое дело предупредить – и углубился в свой планшет.

– Кстати, у Ольги кое-что наметилось, – припомнила Вероника. – Решила модисток с Кузнецкого снабжать чулками «мэйд ин Чайна». И заодно – облагодетельствовать российских барышень бюстгальтерами. Его, правда, и без нее придумают через год… Говорит – новинки имеют успех.

Дрон скабрезно хихикнул:

– Ага, имеют – особенно если она там устроит дефиле. А че, я бы не отказался…

– Точно, Дрон, – одобрительно кивнул Валя. – В эротическом белье ты будешь неотразим. Дерзай!

Вокруг захихикали; Дрон грозно уставился на очкарика, но Геннадий решительно пресек склоку:

– Так, все замолчали. А ты, Дрон, давай, рапортуй – что по подземной базе?

Дрон с готовностью доложил:

– Да, в общем, все тип-топ. Что смог найти по этому району – нашел. Места гнилые и стремные – ну да я это уже говорил…

Геннадий кивнул. Тема о поисках подземного портала поднималась уже не раз – благо имелась примерная схема подземелья. Был и чертеж «искалки», с помощью которой Николка с Ваней отыскали проход в московское метро. Но толку от него было чуть – требовались три бусинки от коптских четок, а у бригады была лишь одна. Впрочем, чтобы добраться до вожделенного портала, Дрон и Геннадий готовы были обшарить все подземелья и водосливные стоки в районе Ильинки и Хрустального переулка.

Пошла уже вторая неделя с того дня, когда с ломовых подвод возле Овчинниковской дачи были сгружены тюки с разным необходимым в дачной жизни имуществом. Перловка летом была сущим раем – здесь, вдали от горячих мостовых Москвы, ее пыльных жарких площадей дышалось особенно легко. Василий Петрович, только и говоривший, что о загородном отдыхе, пропадал на берегу Клязьмы; не разделяя страсти соседей к ловле карасей и плотвички на удочки, он проводил время с книгами, в садовом парусиновом кресле. Для этой цели на берегу были устроены легкие беседки; тетя Оля посылала туда прислугу Марьяну с бутербродами и жбанами брусничной воды. Сама она чаще проводила дневные часы в саду, с Ниной Выбеговой, чья дача стояла через палисадник.

Девочки, Марина с Варенькой Русаковой, тоже все время проводили вдвоем. Варя не любила родного Ярославля и старалась не уезжать туда летом надолго – вот и сейчас, проведя недельку у матери, она вернулась к Выбеговым. Малолетняя Настя все время проводила с мамой и особых хлопот Николке не доставляла. Так что мальчик, отойдя от недавних потрясений, оказался как бы в другом мире, где не было ни бельгийцев, ни порталов в будущее, а лишь лес, река да по вечерам посреди поселка – оркестр на летней веранде.

Но кое-что все-таки напоминало и о том, что осталось в Москве. Велосипед, на котором мальчик целыми днями гонял и по утоптанным дорожкам Перловки, и по лесным да полевым тропинкам. Он научился ездить еще в Москве, но там поездки были ограничены двором дома: Олег Иванович запрещал выбираться на улицу. Провожая Ваню в Сирию, Николка попросил позволения взять на дачу его особый «горный» велосипед – и тот, конечно, возражать не стал. И вот теперь он вполне овладел машиной и лихо скатывался по косогорам и оврагам, рассекавшим берега Яузы. Разок он крепко загремел и вернулся домой с ободранными локтями и расквашенным носом. Тетя Оля целый вечер суетилась вокруг непутевого племянника, суля заточение и запрет на рискованные поездки, – но уже с утра Николка вновь оседлал двухколесный экипаж.

Случалось ему заезжать в окрестные деревни; седока на невиданном механизме встречали испуганные крики и заполошный собачий лай. Пару раз Николка едва избежал близкого знакомства с собачьими клыками: все окрестные жучки и полканы, увидев велосипедиста, считали своим долгом кинуться в погоню и долго преследовать машину, стараясь разорвать штаны храброго спортсмэна. Как тут было не вспомнить продавца из оружейной лавки, который пытался всучить им с Иваном «велодог» – особый вид карманного револьвера, из которого европейским поклонникам двухколесного транспорта предлагалось отстреливаться от уличных собак?..

Тогда Николка посмеивался – а сейчас он откровенно жалел, что в его кармане нет такой полезной вещи. Он, конечно, не стал бы убивать назойливых барбосок, но распугать громкой стрельбой – это совсем другое дело!

Так что Николка целыми днями не слезал с велосипеда, исколесив все на десяток верст вокруг. Он так окреп и теперь мог бы, пожалуй, доехать и до Москвы… Дачные мальчишки люто завидовали счастливчику: велосипед сделал его отшельником среди сверстников, приучив проводить время наедине с собой – и скоростью.

Случались и забавные происшествия – как-то Николка, отъехав от Перловки версты на четыре, встретил группу из трех бициклистов в нарядных спортивных костюмах: барышня на трехколеске, точь-в-точь такой, как та, в которую Ваня врезался во время пикника в Петровском парке; молодой человек в шляпе-канотье и с щегольскими усиками на невероятной высоты «пенни-фартинге»[48] и еще один, на машине более привычного Николке облика. Присмотревшись, мальчик рассмеялся – перед ним был один из владельцев тех велосипедов, которые Олег Иванович сбывал московским спротсмэнам еще перед отъездом.

Мальчик увидел эту троицу издали; бициклисты неторопливо ползли по песчаной дороге у подножия пологого холма, на который Николка только что поднялся, чтобы скатиться с ветерком. Собственно, из-за холмика он сюда и приехал: травянистый склон был очень удобен для стремительного спуска, а песчаная почва обещала, в случае чего, мягкое падение.

Николка подпустил бициклистов поближе – и слетел вниз, прямо у них под носом, завершив спуск молодецким прыжком через канаву. Он уже так научился владеть машиной, что мог позволить себе и не такие трюки.

Приземлившись, мальчик с разворотом затормозил и сделал ручкой ошеломленным франтам – те смотрели на невесть откуда взявшегося лихача как на заморского зверя обезьяна…

По вечерам Овчинниковы собирались на веранде, за самоваром; иногда к ним присоединялись Выбеговы. Разговоры за чаем велись самые разные: Варенька с Мариной взяли моду подкалывать Николку, и пока кто-то из взрослых не вступался за мальчика, успевали довести его до белого каления. Особо старалась Марина – Варенька Русакова относилась к Николке, наоборот, весьма доброжелательно, во всяком случае, когда была одна, без подружки. Тогда она расспрашивала его об Иване, интересуясь, нет ли о путешественниках известий.

Николка, признаться, и сам беспокоился, но всякий раз солидно объяснял надоедливой барышне про то, как долго идет почта из Сирии, да еще надо, чтобы письмо попало к консулу, да еще… он даже рассказал, что успел отправить в Триполи письмо на имя господина Семенова, гражданина Северо-Американских Соединенных Штатов.

Письмо он послал на следующий день после достопамятного происшествия со взрывом и погоней. И в конверт кроме бумажного листка, на котором был только всякий ничего не значащий вздор, был вложен крошечный квадратик «карты памяти» с подробным видеопосланием.

Николка прихватил в Перловку и ноутбук – бездонное хранилище фильмов, игр, книг. И каждую ночь улетал в невероятный мир будущего. Однако же дачный воздух и дальние прогулки делали свое дело – Николка все чаще засыпал, только успев добраться до постели, и просыпался уже поздним утром, когда все в доме были на ногах. Включать удивительную машинку днем он не решался – и без того Маринка, не забывшая майского еще происшествия с Кувшиновым и перечным аэрозолем, нет-нет да и косилась на кузена с подозрением. К удивлению Николки, расспросов она не возобновляла; однако же мальчик, в любую минуту ожидая подвоха, предпочитал лишний раз поберечься, чем рисковать разоблачением.

Однажды, вновь вспомнив о схватке с коварным бельгийцем, Николка спросил у Василия Петровича, что это за страна такая Бельгия и что за люди там живут? Нет, он не прогуливал уроков географии и знал все, что полагалось знать гимназисту. Но Бельгии в учебнике было посвящено лишь несколько строк, которые ровным счетом ничего ему не говорили.

Василий Петрович был удивлен: племянник редко обращался к нему с такими вопросами, – и охотно поведал все, что помнил на этот счет. Так Николка узнал о бельгийском короле Леопольде Втором. Оказывается, год назад этот алчный и деятельный монарх устроил в бассейне африканской реки Конго личное владение – «Свободное государство Конго» – и поработил обитавших там несчастных негров. Василий Петрович с гневом говорил о том, как надсмотрщики бельгийского короля рубят в наказание неграм кисти рук, а королевские агенты торгуют по всей Европе отнятыми у несчастных чернокожих богатствами; Николка же думал, что у такого монарха и подданные, наверное, сущие злодеи.

Как-то раз Василий Петрович вручил племяннику утреннюю газету с большой статьей о велосипедных соревнованиях – они должны были скоро состояться в Санкт-Петербурге. В статье говорилось, что бициклистам предстоит доехать от Петербурга до Царского Села. На предыдущей гонке по этому маршруту победу одержал московский спортсмэн и фабрикант Юрий Меллер – и теперь он вновь собирался выступить на новейшем бицикле собственной конструкции. Все знатоки уверенно прочили победу именно ему – в прошлый раз Меллер опередил ближайшего преследователя больше чем на сорок минут и добрался до финиша без единой поломки. Николку статья повеселила – он точно знал, откуда у господина Меллера его чемпионский велосипед…

Глава 9

Высокие железные створки распахнулись, и люди в пропыленных абах, кучковавшиеся на площади перед пакгаузами, потрясенно уставились на выползающее из ворот чудовище. Вообще-то Басра притерпелась к виду европейских механизмов – первый паровой экскаватор появился здесь полгода назад и, едва заработав, вызвал массовое бегство жителей со всей округи. Однако с тех пор накал эмоций поутих. Привыкли – и к пыхтящим экскаваторам, и к долбящим с утра до вечера паровым копрам, и к неспешно ползущим рутьерам с вереницами вагонеток. Человек – он быстро ко всему привыкает, особенно если новинка не опасна, а, пожалуй, даже и приносит пользу: с появлением немцев в карманах местных торговцев зазвенели монеты, а феллахи[49] из окрестных селений потянулись на стройку, на заработки.

А вот дети пустыни, последователи Мохаммеда ибн Абд-аль-Ваххаба, уже пять дней баламутящие главный портовый город Багдадского вилайета, не видели такого даже в кошмарных снах. То есть в снах, может, и видели – им, детям аравийских песков, не затронутым цивилизацией, появившееся из ворот ЭТО должно было напоминать ифрита[50]. Ползущий впереди тягач оглашал окрестности пронзительными гудками, пыхтел, исторгая клубы дыма и струи белоснежного пара, – это сочетание было особенно зловеще… Тянущиеся за ним вагоны, обитые сверху донизу черными брусьями шпал, немилосердно лязгали сцепками и хрустели, кроша булыжную мостовую в щебень. И это сооружение катилось, нет – перло, – громадное, опасное, не рассуждающее, неудержимое в своем медлительном стремлении вперед…

Площадь замерла – ни единый человеческий звук не оглашал ее, а только рев и скрежет механической твари, вытянувшейся уже на середину и походя смявшей огромными ярко-красными колесами палатку старого Юсуфа. Самого Юсуфа, впрочем, там не было – он, дрожа от ужаса, вжимался в глинобитный забор и скулил, уставясь на проползающее мимо чудище.

На носу громадины со скрипом повернулось сооружение с медным раструбом; окрестности огласил заунывный вой, заглушивший остальные звуки. Толстая струя пара вырвалась из раструба и гигантской снежно-белой метлой прошлась по камням, очертив вокруг механического ифрита широкую дугу.

У вогабитов, который день уже ожидавших знака своих шейхов – идти на штурм гнезда христиан-нечестивцев и кровью их смыть грязь, что занесли они в эти священные пески, – было два выхода: бежать со всех ног в пустыню, из которой явились они в древнюю Бассору, или идти, невзирая ни на что, на штурм чугунной змеи, попирающей древние камни четвертого рая Моххамеда.

Бедуины пошли на штурм.

Из путевых записок О. И. Семенова

План был составлен с истинно немецкой пунктуальностью – и какое-то время нам удавалось следовать ему во всех деталях. Прорыв был намечен на 7.00 утра; в полдень должен был отойти немецкий пакетбот на Суэц и дальше – до Александрии. На нем и предполагалось вывезти из Басры служащих компании. Турецкие офицеры, принявшие участие в нашей эскападе, собирались присоединиться к охране порта – там, под защитой тяжелых батарей, можно было не бояться никаких мятежников.

Ровно в 7.05, распахнув ворота, мы вывели бронепоезд на площадь. Арабы, уже второй день блокировавшие факторию, прыснули во все стороны. Сынов пустыни, конечно, потряс вид парового чудовища, но не настолько, чтобы удержать от опрометчивых поступков. К счастью, их было сравнительно немного; стоило ползучей крепости огрызнуться струями обжигающего пара и перестуком картечницы, как вогабиты отхлынули в переулки, оставив на камнях неподвижные тела и пару десятков раненых. Машинист на рутьере непрерывно тянул за шнур гудка, так что вопли обваренных паром людей не доносились до по-европейски деликатного слуха пассажирок.

Женщины и дети (не так много их и было; большинство немцев вывезли семьи, как только пошли слухи о беспорядках) сидели на самом дне броневагонов, между несгораемыми шкафами с технической документацией. Их мужья, вместе с остальными сотрудниками компании, стояли возле амбразур с карабинами и револьверами в руках. При первом накате арабов команды «огонь» не последовало, и дисциплинированные немцы не стали стрелять – бедуинов отбросил «паромет» и митральеза Гарднера.

За площадью начинался городской квартал, отделявший факторию от главной базарной площади города, от которой уже рукой подать до порта. И когда рутьер, влекущий за собой вереницу блиндированных вагонов, вломился в глинобитную застройку квартала, – ситуация резко изменилась. Отступившие бедуины пришли в себя, опомнились, набрали булыжников – и вновь пошли на приступ. Огнестрельного оружия у них, по счастью, почти не было, так что мы с Иваном ощущали себя солдатами ЦАХАЛ[51] в бронетранспортерах, медленно ползущих через беснующуюся толпу палестинцев. В наше время телевидение исправно снабжает нас картинками очередной интифады, так что аналогия угадывалась вполне четко…

В ответ на град камней и редкие хлопки кремневых ружей вагоны громыхнули залпом; на площадке застучал Гарднер. Я взглянул – Иван, не обращая внимания на свистящие в воздухе каменюки, засовывал в рельсу приемника обойму. Вот она с щелчком стала на место – Ванька ловко выдернул жестяную планку, швырнул под ноги. Ее тут же принялась набивать патронами миловидная дочка Штайнмайера, приставленная к этому ответственному делу. В носу рутьера пронзительно выла паровая пушка, раз за разом отбрасывая вогабитов на почтительное расстояние. Рев перегретого пара перекрывал вопли обваренных. Слитно грохотали залпы – дисциплинированные немцы хоть и не были солдатами, но в точности выполняли команды турецкого офицера. Камни весело стучали по сетчатой крыше броневагона и скатывались вниз; я мельком подумал – какой же молодец мой сын, предложивший это, в сущности, нехитрое усовершенствование, которое и спасает сейчас наши головы от каменного града.

Рутьер с хрустом проломил глинобитную ограду; вагон затрясло и перекосило, когда он стал переползать через образовавшуюся кучу строительного мусора. Колеса паровика подмяли драный полосатый навес, и бронепоезд, плюясь паром и свинцом, выкатил на главную базарную площадь Басры…

Когда мы все-таки добрались до порта, я свалил подальше от людей, еще не успевших поверить в свое спасение, и повалился на бухту троса. Здесь и нашел меня полчаса спустя Антип. Мне потом рассказали, что я вцепился в канат, орал, лягался, не давал себя увести – да так, что нашему верному лейб-улану пришлось волочь меня силой. Отец к тому времени потерял голову от ужаса – решил, что я остался там, на улицах, полных крови и боли…

Что ж, по-своему он прав. Я – до сих пор там, на этих улицах… и не уверен, что когда-нибудь смогу оттуда выбраться…

Шушпанцер железным носорогом проломился через базарную площадь, оставляя за собой широкую полосу разрушений – груды мусора, бывшие совсем недавно еще лавчонками, навесами, хибарами. Весь этот хаос постепенно занимался пожаром; в момент пролома глинобитного забора на краю площади рутьеру сорвало крышку зольника в нижней части котла – ну, это такой люк, через который из топки вычищают золу. Из-под колес во все стороны полетела жаркая пыль; на миг мы ослепли, но бронепоезд упрямо пер вперед, волоча за собой широченный черный шлейф. Зола обильно устилала груды легко воспламеняемого мусора, и кое-где уже появились первые язычки пламени – из зольника сквозь решетки колосников на грунт сыпались мелкие раскаленные угли.

Но на самом рутьере это никак не сказалось – только дым из трубы повалил как будто бы гуще. Плюющаяся паром громадина добралась до края площади, вперлась в переулок, от которого было уже рукой подать до стены, огораживающей портовые постройки, – и встала. Передние колеса тягача не смогли вскарабкаться на кучу строительного хлама; а когда машинист резко сдал назад, собираясь одолеть препятствие с разгона, «состав», сложившись по сцепкам, намертво застрял между домами. Локомобиль дергался взад-вперед, тщетно пытаясь выдраться из ловушки, – и тут с плоских крыш домов на нас кинулись вогабиты.

Их встретили огнем в упор. Стреляло все – от картечницы до карманного «пепербокса»[52] фройляйн Штайнмайер. Паровая пушка на носу какое-то время молчала – наводчик никак не мог развернуть медный хобот брандспойта так, чтобы встретить атакующих сверху, с крыш, бедуинов, – но десять секунд спустя навстречу им ударила струя раскаленного пара.

То, что было потом, показалось мне отвратительной сценой из фильма ужасов – да только это был не фильм. Сквозь плотную завесу пара я увидел, как лица обваренных мгновенно покрываются жуткими багровыми, размером с кулак, волдырями, как клочьями слетает с них кожа; как визжащее, освежеванное, заживо сваренное НЕЧТО валится под дергающиеся туда-сюда колеса рутьера. Как мечется по плоской крыше, пока чья-то милосердная (а вернее всего, случайная) пуля не прервет мук. Меня вывернуло – сразу, мучительным спазмом…

Атака прекратилась как-то разом; крыши домишек, между которыми застрял шушпанцер, оказались завалены трупами и умирающими: это был самый кровавый момент всего прорыва. Домишки вокруг нас были уже наполовину разрушены; герр Вентцель, отчаявшись освободить состав из западни, решил увести хотя бы рутьер, но от рывков сцепки перекосило, а отцепить вагоны под градом камней, отстреливаясь от наседающих с флангов вогабитов, оказалось делом немыслимым.

Итак, капитан дал команду «покинуть судно»; я соскочил вниз… и тут меня вывернуло второй раз: я увидел, во что рубчатые колеса локомотива превратили тех, кто свалился в узкую щель между домами и бронепоездом.

Отец с герром Вентцелем отходили последними. Хотя нет – последним был Антип. Он стоял, навьюченный двумя мешками (все, что удалось сохранить из нашего имущества), и наугад палил в клубы пыли и сажи из моей лупары. Папа с инженером возились в рубке – герр Вентцель шуровал в топке, стараясь повыше нагнать давление пара, а отец рассовывал в сплетения трубок динамитные патроны. Когда мы отошли шагов на сто, сзади глухо ухнуло. Над руинами, в которых застрял наш бронепоезд, взлетел столб дыма и пара. Мимо меня, противно вереща, пронеслось что-то массивное; в глинобитной стене, в двух шагах от нас, вдруг вырос кусок закопченного железа – он торчал из кладки примерно на уровне человеческой головы и дымился.

Распуганные этим фейерверком вогабиты и думать забыли о преследовании – на территорию порта мы добрались без помех. Всего во время прорыва пострадало три человека – один был ранен пулей из кремневого арабского ружья, двое были побиты каменным градом. Ушибов и ссадин никто не считал – так или иначе досталось всем. Помню, как поразил меня репортер – улыбаясь во всю свою закопченную физиономию, он волок тяжелую фотографическую камеру. Единственный из всех мужчин он не сделал ни единого выстрела, зато постоянно озарял внутренность броневагона вспышками магния. Похоже, сам того не зная, француз стал одним из первых представителей нарождающегося племени репортеров-«стрингеров», готовых на все ради эффектного кадра.

Турецкий офицер вывел навстречу прорывающимся десятка два синемундирных стрелков, которые и помогли измученным людям добраться до спасительных ворот порта. А я, перемазанный с ног до головы йодом и облепленный пластырями (пригодилась аптечка!), сидел на колючем, жестком канате и мечтал об одном – проснуться и понять, что все это мне приснилось, что не было никакой Басры, Сирии, портала во времени и вообще этого проклятого века, где людей можно варить заживо, как овощи в пароварке…

Глава 10

– Здрасьте, Евгений Петрович! – Ромка замахал рукой. – А я как раз к вам собирался!

– А ну стой, любезный! – Барон ткнул тростью извозчика. Тот послушно приторомозил. – На, держи вот… пятак на чай.

– Благодарствуйте, вашсокородие! – Кучер безошибочно угадал в седоке офицера, хоть тот и был в штатском. – Счастливо вам добраться!

– Добрый день, сержант! – обрадованно прогудел Корф. – Какими судьбами?

– Да вот сумку хотел забрать… Привет, Яш! Как фотик?

– Все хорошо, спасибо, Роман Дмитриевич, – кивнул Яков.

Пару дней назад Ромка сопровождал сестру – тогда-то Яша и прообщался с ним поближе.

– Сумку твою мне прислали с вестовым, из казарм. Да, брат, крепко мы с тобой погуляли…

Ромка смущенно хмыкнул. Вчерашнего десантника трудно было удивить шумными загулами, но тут пришлось признать – слабо ему в коленках против царских офицеров. Школа не та, выучка. Наутро Ромка с трудом вспомнил, как солдаты под присмотром поручика – как, бишь, фамилия? – кулем грузили его в пролетку. Фу, неудобно как…

– Кстати, Николай Николаич велел тебе кланяться, – продолжал Корф, – и передал три бутылки вишневой – ты ее вроде хвалил.

Ромка кивнул. Вишневая и правда была хороша – помнится, Фефелов хвастал, что настойку самолично приготавливала его супруга.

– Ну ладно, что это мы все о водке да о водке… – поправился барон. – Это удачно, что мы тебя встретили. Ты, кстати, откуда взялся? Тебе что, тоже ключик доверили?

– Нет, меня Геннадий провел, – ответил Ромка. – Они с Витькой собрались в трактир, студента какого-то искать. Вот меня и подбросили – хотел сумку забрать. Ну и потом – я же обещал вас сводить к нам. Вот и пришел!

– Это ты, брат, молодец! – обрадовался Корф. – А то мы с Яковом уже собрались вдвоем идти…

– Простите, вы вот сказали, они в трактир пошли? – сделал стойку Яков. – А в какой – разговору не было?

– Вроде где-то на Сухаревке, – припомнил Ромка. – Витька не называл… щас позвоню, спрошу! – И Ромка потащил из кармана мобильник.

– А он что, и у нас работает? – с интересом спросил Яша. – А я-то думал…

– Не работает, – ответил Ромка. – Все время забываю, что у вас Сети нет. Ну извини, ничем помочь не могу.

– А может, вспомните, Роман Дмитриевич? Ну, насчет трактира? – продолжал допытываться Яша.

– Да нет, – помотал головой Роман. – Что на Сухаревке – помню, а названия не было. Шла речь, правда, о каком-то Григорьеве…

– Это же низок Григорьевский! – оживился начинающий сыщик. – Самый тихий из сухаревских трактиров! Игры там нет, ворье не ходит – все больше студенты, которые по книжным развалам.

– Все-то ты знаешь, Яша! – покачал головой барон.

– Так ведь тем и живу, вашсокородие! – подтвердил молодой человек. – В сыщицком деле без того, чтобы все трактиры знать, – никак невозможно! Так что, раз Роман Дмитрич вас встретили – может, я пойду? А то дело одно есть…

Корф понимающе кивнул – он не забыл, с каким недоверием Яков говорил о Геннадии и его компаньонах.

– Ладно уж, сыщик, иди… нет, постой! – спохватился вдруг барон. – А как мы на ту сторону попадем – подумал? Шарик-то от портала – у тебя!

– И верно! – Яков хлопнул себя ладонью по лбу. – Вот, держите, вашсокородие, только не потеряйте – вещь ценная, их благородие господин лейтенант мне голову оторвут.

– Ты поучи тетку щи варить. – Корф аккуратно спрятал драгоценную бусину в портмоне.

– Да, и вот еще что, вашсокородие! Вы уж не задерживайтесь – давайте часиков в восемь пополудни я вас тут ждать буду? А то мне еще барышню на ту сторону вести.

– Ладно-ладно, отведешь. Беги себе… сыщик! Ну что, Роман, друг мой, пошли?

Ромка замялся:

– Знаете, Евгений Петрович, я вот подумал – у вас одежды подходящей нет! Можно, конечно, купить, но это же сколько времени надо…

– А эта чем плоха? – Барон недоуменно оглядел себя. Он, как обычно, был одет в охотничий полотняный костюм с бриджами и высокими кавалерийскими сапогами. Вместо галстуха у барона был повязан клетчатый шейный платок; на голове красовалось щегольское английское кепи. Тонкая черная трость, увенчанная серебряным литым шаром, дополняла наряд джентльмена-англомана.

– Ну… немного необычно. Будут обращать внимание. Документы могут спросить, объясняться еще…

– Так что же делать? – встревожился барон. Об этом аспекте предстоящей прогулки он не подумал.

– Тут вот какое дело. Сегодня – ну, то есть там, у нас сегодня (Ромка с трудом привыкал к мысли, что «сегодня» могут быть разными), так вот, сегодня в Коломенском большой исторический фестиваль. Знаете, где это?

– Знаю, – кивнул Корф. – Там царская усадьба была. А теперь – сады яблоневые и коров пасут.

– Ну да. Только у нас там парк сделали и музей, – подтвердил Ромка. – Так вот, в этом парке сегодня фестиваль – ну, праздник такой – по случаю столетия Первой мировой войны…

– Войны? Мировой? – недоуменно нахмурился барон. – Это что ж, у вас мало того, что всем миром воюют, – так еще и по много раз?

– Их две было, – мотнул головой Ромка. – В смысле – две мировые войны. Я вам потом расскажу, Евгений Петрович, а сейчас – вот что. На фестивале разыгрывают представление – любители военной истории в мундирах, с оружием, устраивают сражение – понарошку, для зрителей. В точности как в прежние времена воевали. С пушками старыми, даже с броневиками…

– Представление? – еще больше удивился Корф. – А-а-а, это вроде как потешные полки… Занятно, что и говорить. Кстати, а что такое «броневик»?

– Это машина такая, обшита броней, с пулеметом, вроде «бардака» или бэтра[53]… я потом вам все расскажу, – спешно добавил Ромка, видя, что барон готов разразиться новой порцией вопросов. – Я вот о чем – может, вы наденете свою форму да и поедем туда? Вам же будет интересно – войны этой у вас еще не было, верно? Вот и посмотрите. Народу там много, и Москву по дороге можно посмотреть.

– Мысль хорошая, – кивнул барон. – А что, полиция, значит, на мундир мой и палаш внимания не обратит, а к этому, – он провел набалдашником трости по сюртуку, – непременно прицепится?

– Так ведь московские менты к реконструкторам привыкли! – весело ответил Ромка. – Иногда в метро народ и вовсе в кольчугах попадается – что там ваш мундир!

– Менты?[54] – недоуменно спросил барон. – У вас что, городовых на австрийский манер называют? Помню, были в Вене… Венгрии…

– Почему на австрийский? – удивился Ромка. – Всю жизнь милиционеров ментами звали… правда, их теперь в «полицию» переименовали.

– Удивительно – у вас столько новых слов, – задумчиво произнес барон. – А иногда услышишь такие, что и у нас не каждый знает. Ну да ладно, о чем ты говорил?

– Ну так вот, – продолжил Ромка. – Я что хочу сказать – наши мен… полицейские на ваш мундир, может, и вовсе внимания не обратят. Они же знают – фестиваль, мало ли кто из участников туда едет! В общем, дело обычное. Посмотрят, конечно, но чтобы удивиться или задержать – это вряд ли. Вас еще и мимо рамки пропустят – наверняка там контроль на входе, массовое гулянье все же. Только вот у меня ничего такого нет, жаль…

– Это дело поправимое, друг мой, – весело ответил Корф. Похоже, идея пришлась ему по душе. – Пошлем Порфирьича в Фанагорийские казармы – он мигом доставит все, что полагается пехотскому нижнему чину. Он и винтовку привезет, «крынку» – уж в такой малости нам господин полковник не откажет…

В низких прокуренных, пропахших пивом и дешевой стряпней залах галдели посетители. Время было к вечеру, так что часть их были уже подвыпившими; среди столов сновали торгаши с мелочным товаром, бродили случайно проскользнувшие нищие, гремели кружками монашки-сборщицы.

Яков вошел в разгар скандала – забежавший к Григорьеву оборванец схватил с ближайшего стола стакан водки, опрокинул его одним духом и метнулся было назад, но был схвачен половыми.

Позвали за городовым. Тот явился с поста – важный, толстый. Яша посторонился, пропуская стража порядка вперед.

Узнав, в чем дело, городовой плюнул, повернулся и пошел назад, на улицу, недовольно ворча:

– Из-за пятака правительство беспокоють, ироды…

Яша не раз бывал в низке у Григорьева, да и вообще – успел примелькаться на Сухаревке. Хозяин заведения узнал гостя и кликнул мальчишку-полового; тот, обмахнув мокрой тряпкой стол, усадил Яшу подальше от шума, в уголке.

Если кому пришла бы охота понаблюдать за гостем – он увидел бы, что Яков, только сев, принялся что-то нашептывать половому. Минуту спустя стол оказался загроможден – тут стоял небольшой самовар на четверть ведра (такие брали обычно на двоих мелкие купчики и обсуждали за ним детали какой-нибудь пустяковой сделки), стакан с салфетками и две пивные бутылки. А сам посетитель, устроившись за этим частоколом, прилаживал, озираясь, некое приспособление. Но кому, скажите на милость, был тут интересен Яша? Сухаревка… здесь у каждого – свои заботы.

Устроившись поудобнее, Яков впихнул в ухо черную фитюльку, от которой шел шнурок к упомянутому приспособлению, – и принялся крутить рубчатое колесико. В ухе зашипело, засвиристело, и…

– Так, сидим, курим, не дергаемся… ш-шух…тиу-туу-у-у-тр-р-р… фр-р-р… зажигалку, кретин!

– А чем… фр-р-р… ш-шух… спички!

– …Какие?

– Шведские, мля, фосфорные… тр-р-р… ш-шух… фр-р-р… головой думай!

Яша поморщился, вновь подкрутил колесико. Шуршание и треск стали тише, а голоса двух молодых людей за дальним столиком – напротив, отчетливее.

– …Фр-р-р… сигарету тоже!.. Тиу-туу-у-у…

– А ее-то… тр-р-р… не так?

– …Такие тут не… тиу-туу-у-у… тр-р-р… ш-шух… фр-р-р… насчет бабла?

– Нет… тр-р-р… идти на экс, а так и… фр-р-р… лапу сосать…

Яков нахмурился, поковырял пальцем в ухе; потом, посветлев лицом, щелкнул чем-то в стоящей перед ним непонятной кикиморе. Сразу стало слышно отчетливо, будто он сидел с беседующими за одним столиком:

– Стремно, Ген. Но, по ходу, вариантов нет. Вот пристроим здесь микрофон – пройдемся, присмотримся. Я магазин ювелирный срисовал…

Говоривший пододвинул к себе тарелку с расстегаем. На него оглядывались – до того странно был одет этот посетитель; нелепого покроя куртка цвета горохового супа, сильно выгоревшая на солнце. На груди она была украшена большими накладными карманами, а на рукаве зачем-то красовался трехцветный флажок торгового флота[55].

Его собеседник, не столь привлекающий к себе внимание, здоровенный белобрысый детина со свернутым набок носом, налил обоим пива – и вдруг замер с бутылкой в руке. Пиво лилось на скатерть из переполненной кружки, но детина этого не замечал. Он, как завороженный, смотрел на входную дверь григорьевского заведения.

– Глянь, Ген, кто там! У меня, часом, не глюки?

Геннадий (а это был, конечно, он – Яков, только войдя в трактир, безошибочно вычислил гостей из будущего) обернулся и тоже замер, пораженный.

– Точно, он! Ну, повезло, надо же…

Яша осторожно повернулся. В дверях стоял студент, судя по форменной фуражке и тужурке с золотыми молоточками Технического училища. Вид у гостя был потрепанным.

Геннадий повернулся к Дрону:

– Так, сидим, заказываем, ждем. Тихо, тихо… пиво льешь, болван!

Дрон выругался и принялся вытирать пивную лужу салфеткой. Подскочивший половой взмахнул полотенцем, убирая следы; пока он суетился вокруг столика, визитеры из будущего молчали, и Яков мог без помех рассмотреть неожиданного гостя. Он тоже порадовался неожиданной удаче – кто мог ожидать, что рутинная в общем-то слежка вот так, сразу, даст результат, и какой!

Половой меж тем закончил вытирать разлитое пиво и убежал. Яша вновь обратился в слух.

– Так, сел. Прогнал халдея… Достает какую-то хрень… вроде коробочка круглая, маленькая, коричневая… Слышь, Ген, че он делает, не пойму?

Яша пригляделся – студент-технолог извлек из портмоне коротенькую стеклянную трубочку, отколупнул ногтем крышку. Потом, перевернув ее, сыпанул чуть-чуть белого порошка и отделил трубочкой крошечную кучку. Приставил к ней конец трубочки, склонил голову, вставил верхний конец в ноздрю – и, зажав другую, с шумом втянул в себя воздух. Кучка порошка немедленно исчезла.

– Кокс нюхает.

– Что он, охренел? Срисуют – загребут, в натуре!

– Нет, у них это свободно.

– Да ладно!

– Да. И торгуют тоже свободно. Он здесь считается лекарством от насморка. Тихо, недоумок! Хорош ржать!

Дрон гыгыкнул, да так, что Яша мог бы расслышать это сквозь трактирный шум, без всякого направленного микрофона.

– Говоришь, кокс свободно продают? Слушай, ты вот насчет бабла парился. А это же золотое дно! Он тут почем?

– Вот такая коробочка, граммов на десять – три рубля. По местным меркам – деньги.

– Все равно надо прикинуть…

– Ум потерял? Свяжешься с наркотой – отрежут тебе все что можно. А мне – заодно с тобой…

– Могут. Но надо думать. Уж очень вкусный кусок…

– Потому и отрежут, что вкусный…

Яша оглянулся: в его сторону из дальнего зала трактира шла подвыпившая компания – и сворачивать явно не собиралась. Яша незаметным движением извлек наушник и прикрыл устройство газетой. Разговора он пока не слышал; оставалось наблюдать за визитерами из будущего и студентом, оказавшимся еще и кокаинистом. Яшу передернуло. По своей воле вдыхать какой-то порошок… отвратительно!

Если бы Виктор, главный их спец по электронике, узнал, что творится сейчас в трактире, который вся Сухаревка именовала не иначе как «Григорьевский низок», он наверняка оценил бы всю иронию происходящего. Когда Виктор подбирал по просьбе Дрона кое-какое оборудование, он пошел по самому простому и дешевому пути. В итоге в список попал простенький фотоаппарат «Сони», а также содержимое яркой коробки с набором «спецснаряжения».

Коробка носила гордое название «Master Spy kit» и содержала, как нетрудно догадаться, выпущенный в Китае игрушечный набор шпионских приспособлений. Китайцы, надо признать, постарались на славу: в набор входил крошечный радиоуправляемый квадрокоптер с радиусом полета примерно пятьдесят метров, две шпионские «сферические» видеокамеры, горсть беспроводных жучков, наушники, пульт управления… и достаточно мощный направленный микрофон на пистолетной ручке и с прозрачной чашей рефлектора.

Стоило все это добро семнадцать тысяч рублей и работало на удивление хорошо. Изучив китайские игрушки, Виктор заявил, что году эдак в шестидесятом любой Джеймс Бонд отдал бы за них все что угодно. К тому же устройства, рассчитанные, если верить маркировке, на «детей в возрасте от 8 лет», были предельно просты в освоении, а значит, как нельзя лучше подходили для начинающего частного сыщика позапрошлого века.

Ирония же была в том, что Виктор оказался совершенно прав. Яков, не догадываясь о том, что пришелец подсунул ему детские безделушки, пришел от подарка в восторг. Пару дней он прилежно осваивал технику, опробовал фотоаппарат, видеокамеры – вот теперь впервые пустил в ход направленный микрофон. И надо же такому случиться – против соратников Виктора, который все это добро и подбирал!

Шумная компания удалилась. Яков опять щелкнул кнопкой.

– …Он же торчок, возиться с ним… Не люблю торчков!

– Ты просто не умеешь их готовить. А я – умею. У нас там, на площади… тиу-туу-у-у… каждый второй под кайфом. Так что опыт имеется. Ща его вштырит – и мы его кольнем, как гнилой орех. Ты, главное, дави сразу, и увереннее… а то он вообще решит, что ты глюк.

Яша подобрался – назревали события. И точно, через пять минут здоровяк Дрон встал из-за стола и направился к столику кокаиниста. За ним последовал и Геннадий. Студент не реагировал – закрыл глаза, откинулся на спинку стула и покачивался вправо-влево, задрав истощенное лицо к потолку.

Яша медленно-медленно нацелил прозрачную чашу микрофона на столик студента.

– Добрый день, молодой человек, – вежливо сказал Геннадий, присаживаясь на свободный стул. – У нас, кажется, есть общие знакомые? Вы ведь знаете некоего Ван дер Стрейкера, подданного бельгийской короны?

– …Вот я и подумала, что зря я к этой мадам Клод пошла. Понимаешь, Вероника, тут нужен кто-то имеющий дело с балетом, театром и всяким таким – ну, ты понимаешь. Кто оценит шмотки, которые под одеждой практически незаметны, – не то что их панталоны и трико! Да и театральные с балетными не так на приличиях повернуты… ты бы видела, как эта мадам Клод затряслась, когда я ей красный комплектик выложила! А про Сержа вообще молчу – до сих пор на меня косится…

Ольга не умолкала уже минут сорок – Вероника раз пять успела проклясть себя за то, что ответила на вызов: ведь видела, чье имя высветилось на экранчике. Это же надо, как не повезло – оказаться поверенной в делах этой крашеной овцы! Хотя понять ее можно: все посвященные в тайну – исключительно мужская компания, с кем еще по-бабски пооткровенничаешь? Особенно учитывая ее прежние отношения с Геннадием – недаром теперь при каждой встрече старается его подколоть. Тот аж чернеет, особенно когда эта дура прохаживается насчет того, как лейтенант выигрывает в сравнении с «бывшим». Будто нарочно неприятностей ищет! Геннадий, между прочим, товарищ злопамятный и терпеливый…

– …А я ей заливаю про трусики, – щебетала меж тем Ольга. – Что тоненькие, маленькие, на теле лежат гладко, верхнюю шмотку можно в облипочку носить, мол, бюстик и без корсета все держит, а корпус свободный, крутись-гнись и все такое как хочешь – только бретели замаскировать. Думаю – резина у них там уже есть, объяснить смогу… а она на меня смотрит, будто я ей на панель пойти предлагаю, представляешь?

Вероника хмыкнула про себя – интересно, эта швабра хотя бы удосужилась почитать что-нибудь по модам и нравам девятнадцатого века, прежде чем тащить в модную лавку современное белье? И хорошо, если не эротическое взяла – с такой станется.

Вероника, в отличие от Ольги, в предмете разбиралась прекрасно – сказывались годы занятий исторической реконструкцией, и отнюдь не одними только доспехами и рыцарскими плащами.

И ни одной женщине не пожелала бы она носить – в повседневной жизни, разумеется, – таких «доспехов», какие носили дамы на рубеже девятнадцатого-двадцатого веков, по странному заблуждению именуя это своим нижним бельем. По сравнению с ними пресловутый пояс верности – детский лепет. На том, в конце концов, был всего один замок, а вот на корсетах – десятки крючочков, пуговок, завязочек…

Вероника всегда удивлялась – можно было считать, что девушка, проведшая наедине с мужчиной хотя бы десять минут, уже скомпрометировала себя – при том, что даже умелой горничной иногда и часа не хватало, чтобы извлечь свою госпожу из подобных хитросплетений. Даже самому опытному соблазнителю недостанет ни терпения, ни умения, чтобы проделать эту адскую работу.

Что до той пикантной детали женского туалета, о которой Ольга только что рассказала, – то их заменяли «дамские панталоны». И панталоны эти совсем не напоминали современную часть дамского гардероба – их штанины не были сшиты. Вероника, ознакомившись с этой архаичной моделью, поняла, что тот, кто ее придумал, заботился не об удобстве соблазнителя, как она решила поначалу, а о том, что ведь и даме надо справлять естественные потребности. Ведь верх панталон прижат к телу корсетом, а расшнуровывать его сверху донизу…

Вероника понимала, что идея Ольги интересна и, при должном подходе, перспективна – только браться за нее надо совсем не так. Не таскать охапками кружевные прозрачные комплекты, не эпатировать модисток чулками в сетку, а предлагать консервативные, но удобные предметы для повседневного ношения, в которых на первом месте стоит комфорт, а не эротика…

– …И представляешь, он все-таки решился сделать мне предложение! Ну еще бы – после такого… гм… ну, ты понимаешь. Так что гори они теперь огнем, эти модистки, пора мне и о себе подумать! И Корф этот, урод, а еще барон, – непременно скажу Сержу, чтобы перестал его принимать…

А вот это было уже интересно. Значит, пустоголовая блондиночка добилась своего и окрутила милашку-лейтенанта? Что ж, сам виноват… хотя при их-то жизни, может, это и есть лучший вариант? Будет строить корабли или плавать на них, а в перерывах – выгуливать супругу на балах и великосветских приемах, чем плохо? А та, если надоест, всегда домой сбегать сможет и отвести душу в каком-нибудь ночном клубе. Или там на Бали сгонять… без мужа, что характерно…

– Так ты решила эту затею забросить, Оль? – наконец-то Веронике удалось вклиниться в непрекращающийся словесный поток. – А как же наши? Бригаде деньги нужны: Генка вон психует, а Дрон – того гляди, грабить на ту сторону двинет.

– А пусть делают что хотят, – легкомысленно отмахнулась Ольга. – Я что ему – нанялась? И вообще – нормально надо с девушкой себя вести, а не давить, как будто имеешь право, я еще…

– Погоди-погоди, – Вероника изо всех сил старалась не дать разговору вновь превратиться в монолог. – Так ты что, ни одному магазину… модистке то есть, ничего так всучить и не смогла?

– Ну что ты, Вер, не такая уж я дура! Мадам Клод взяла в итоге сорок комплектов и сотню упаковок чулок! И в «Готовом платье из Парижа», что в доме братьев Третьяковых, взяли, и в лавочке на углу, которую немец Крафт держит. Только теперь это копейничание мне незачем, у меня будущий муж – дворянин, неприлично все же…

Когда Вероника наконец сумела закруглить разговор, перед ней на бумажке красовались адреса всех модисток, которые согласились брать у Ольги товар. Изучив его, Вероника задумалась. Это, конечно, подспорье финансовым делам Бригады… но в ее воображении рождались иные, куда более смелые планы. Если бы только она смогла заняться этим вопросом вплотную… Впрочем, все еще впереди, не так ли?

Глава 11

Из путевых заметок О. И. Семенова

Редкое побережье изменилось за эти 130 лет так сильно, как аравийский берег Персидского залива. Хотя, пожалуй, побережье Японии в районе Токийского мегаполиса тоже произвело бы на японца, родившегося в девятнадцатом веке, неизгладимое впечатление…

Мне не случилось побывать ни в Абу-Даби, ни в Дубае – никогда не тянуло на модные арабские и египетские курорты. Но, как и всякий человек своего века, я, конечно, не раз видел телевизионные картинки и панорамные фотографии с видами грандиозных, футуристического облика городов, возведенных в песках. И тем более удивляли меня однообразные, пустынные берега, тянувшиеся по правому борту нашей «Калиопы». Словарь Брокгауза и Ефрона, к которому Иван взял моду обращаться при каждом удобном случае, дает следующую характеристику здешним местам:

…Узкая и низменная полоса земли, заключенная между горами и морем, носит местное название «Гермзир», т. е. горячая страна – название вполне заслуженное, так как вся эта местность лишена орошения, летом совершенно бездождна и действительно принадлежит к наиболее жарким странам земного шара. По берегу расположено несколько небольших портовых местечек, исключительно населенных арабами. (…)

Берег вообще очень негостеприимен; здесь не существует ни одной хорошей стоянки для больших судов. (…)

На аравийском берегу Персидского залива – лишь редкие деревни, много заброшенных городков. Берега П. залива довольно бесплодны…

Что тут добавить? Разве что несколько слов об ужасном климате, который чрезвычайно трудно переносится европейцами. Тяжесть летней жары усиливается большой влажностью воздуха и пылью, поднимаемой любым ветром. В иной день береговые ветры, дующие со стороны Аравии, укрывают море пеленой серо-желтой мелкой песчаной мути; спасения от нее нет, не помогают даже свежие морские бризы, дующие здесь с завидной регулярностью.

Несмотря на это, вдоль аравийского берега все море – в серых и коричневых лоскутьях парусов; каботаж по обоим берегам залива целиком в руках арабов; персы же, нация совершенно не морская, к мореходству равнодушны.

Движение пароходов в заливе довольно оживленное, особенно после открытия Суэцкого канала; кроме грузовых пароходов еженедельно есть и почтовый, между Бомбеем и Бассорой. Пакетботы регулярно ходят и на запад, в обход Аравии, в Суэц. На линии этой работают и суда северогерманского Ллойда, к числу которых и принадлежит наша «Калиопа».

В Адене, где мы стояли сутки с лишним, пароход непрерывно осаждали лодчонки местных торговцев. Особенно много предлагали жемчуга – как россыпью, так и в виде нехитрых местных изделий. Персидский залив вообще славится жемчужными промыслами; большая часть улова идет оттуда в Индию, но немалое количество попадает и в Аден, и дальше – в Аравию, Занзибар, Левант, Египет, ну и, разумеется, в Европу. Ловля производится вполне примитивно; ловцы ныряют на большую глубину, подвергаясь опасности от акул, жертвой которых ежегодно становится десятка два ныряльщиков.

Пожалуй, имеет смысл вернуться немного назад. В порту Басры мы встали перед необходимостью выбирать: можно было прибегнуть к услугам английской пароходной компании, обслуживающей линию до Бомбея; тогда пришлось бы возвращаться в родные пенаты через Персию. Также к нашим услугам был колесный пакетбот «Калиопа», принадлежащий северогерманскому Ллойду; он ходил по регулярному маршруту Басра – Аден – Суэц – Порт-Саид – Александрия, затрачивая в один конец одиннадцать суток. Поразмыслив, мы выбрали этот путь, хотя он и сулил некоторые опасности: в конце концов, от Александрии рукой подать до Сирии и Палестины, где нас, возможно, еще разыскивали какие-то негодяи. Однако же перспектива возвращения в Россию через бакинскую таможню тоже сулила проблемы: в свое время, составляя легенду о нашем появлении в России, я указал, что границу империи мы с сыном пересекли именно в Баку. Отметки об этом и сейчас имелись в паспортах; и попадись они на глаза таможенным чинам – неудобные вопросы гарантированы.

К тому же в Александрии у нас был интерес иного рода – именно там закончился земной путь египетского ученого, автора маалюльского манускрипта. И там же до сих пор хранился ковчег, вывезенный некогда из Сирии. А потому мы выбрали германский пакетбот, тем более что герр Вентцель взялся составить нам общество: после мятежа в Басре немецкая строительная компания временно сворачивала работы и эвакуировала европейский персонал. Директор местного филиала компании «Крафтмейстер и сыновья» пока оставался в Басре – на его плечи легли хлопоты по вывозу людей и заботы об уцелевшем оборудовании. А на герра Вентцеля легла доставка в Европу бесценной документации из тех самых несгораемых шкафов, что пытались вывезти на шушпанцере. Шкафы вместе с обломками бронепоезда раскидало по половине Басры, а вот бумаги вытащить удалось – без них герр Штайнмайер вовсе никуда бы не ушел.

Заодно директор попросил Вентцеля доставить в Штеттин свою дочь, четырнадцатилетнюю Грету – ту самую барышню, что бесстрашно отстреливалась вместе с нами от обезумевших.

«Калиопа» ушла из Басры вечером того же дня. Не могу передать, какое мы испытали облегчение, когда негостеприимный город скрылся наконец в береговой дымке, – мы-то знали, что марево это пахнет гарью сожженных кварталов, кровью и порохом. Ванька ходил смурной: после того как мы с Антипом успокоили его после жуткой истерики, приключившейся в порту, он часто пристраивался где-нибудь в уголке и сидел, глядя прямо перед собой. Губы его шевелились; время от времени мальчик сжимал кулаки и принимался ходить взад-вперед. От людей, особенно немецких пассажиров «Калиопы», Иван шарахался; на Курта же смотрел с откровенной неприязнью. Продолжалось это дня три, пока пакетбот находился в Персидском заливе, – за это время я не раз пытался завести разговор о местах, мимо которых мы проплывали. Бесполезно – сын, обычно живо отзывавшийся на все, что происходит вокруг, совершенно замкнулся в себе. Я уже всерьез за него забеспокоился, однако после стоянки в Адене, после набережной эспланады, кофе на террасе в английском колониальном квартале в компании миловидной Греты Ванька стал понемногу оттаивать. К концу прогулки он живо беседовал с девочкой на невообразимой смеси английских и русских слов и украдкой щелкал фотоаппаратом. Кстати, фотоотчет о нашей экспедиции давно перевалил за отметку в тысячу кадров и продолжал стремительно расти; что касается видеороликов, то некоторые из них, попади они в Ютуб, смогли бы взорвать Интернет. Иван ухитрялся снимать даже в Басре, во время прорыва в порт. Я имел с ним на эту тему строгий разговор, но, кажется, ничего не добился – Иван заявил, что сейчас можно хоть интервью с марсианином выложить, все равно никто не поверит, – наберешь кучу лайков, и все. Остается надеяться, что эти грозные события отбили у моего сына охоту к интернет-хулиганству.

Отношения с Вентцелем тоже начали понемногу выправляться. К моему удивлению, немец крайне болезненно отреагировал на внезапное охлаждение Ивана к его персоне. Курт не понимал, чем это было вызвано, но я-то знал, какое впечатление произвела на Ивана резня с применением достижений сумрачного германского гения. Не ожидал столь острой реакции – казалось бы, мальчишка, выросший на боевиках и видеоиграх, не должен быть столь чувствителен. Рад, что ошибся; то, как Иван отреагировал на страдания этих несчастных, говорит о том, что гнусные реалии двадцать первого века не так уж и затронули его разум и душу.

Ваня облокотился на леер. Сумрачное настроение его вроде бы отпустило; мир вокруг уже не казался столь отвратительным, а неудержимое желание запустить в герра Вентцеля стулом, возникавшее всякий раз, когда он видел любезного немца, понемногу отходило на задний план. Инженер был крайне вежлив и предупредителен, постоянно говорил о преимуществах инженерной карьеры, и как следствие – об изучении немецкого языка. Вот и сегодня мальчику пришлось битый час корчить любезную физиономию, выслушивая обстоятельный, подробный (иначе инженер не умел) рассказ о строительстве Суэцкого канала. Благо предмет беседы был недалеко – до Суэца оставалось не больше дня пути, что легко было заметить по усилению «дорожного движения» – кроме арабских лодчонок и парусных шхун, все чаще попадались грузовые пароходы и большие коммерческие парусники. А дважды мимо «Калиопы» серыми тенями проскальзывали английские крейсеры – и таяли в жаркой мгле, спеша куда-то по своим, имперским делам. Да, хозяевами на этом морском тракте (как, впрочем, и на большинстве других) были британцы – и не позволяли забыть об этом остальным нациям.

От общества Вентцеля Ивана избавила Грета Штайнмайер; после посещения Адена барышня нет-нет да и попадалась ему на глаза. Беседы с ней получались до чрезвычайности запутанными; Грета знала пару десятков русских слов и с грехом пополам умела объясниться на английском. Иван же за последние полторы недели успел выучить несколько немецких фраз, так что беседа с грехом пополам выстраивалась. Вот и теперь барышня поведала Ивану, что отец собирается отослать ее в Sankt-Petersburg, чтобы учиться там в Institut für edle Jungfrauen[56]. Ваня уже знал – Вентцель поведал! – что герра Штайнмайера ждет повышение по службе: фирма получила подряд на строительство Сызрань-Рязанской железной дороги, и ему предстоит этот проект возглавить. Так что очаровательной Грете, хочешь не хочешь предстоит перебраться в Россию, поступать в заведение, где, как ей успели уже рассказать, учатся русские Gräfinnen und Prinzessinnen[57]. У Вани были несколько иные сведения на этот счет (почерпнутые, к слову сказать, из одноименного телесериала), но разочаровывать хорошенькую немку он не стал.

Тем более что манер Грете и так было не занимать. Проведя в обществе сверстника столько времени, сколько приличествовало воспитанной junge Mädchen aus guter Familie[58], она откланялась, и Ваня вновь остался в одиночестве. В голову лезли всякие мысли, но он гнал их прочь, припоминая рассказ Вентцеля о строительстве канала. Немец, конечно, сволочь и колбасник, но дело свое он знает, и слушать его было весьма интересно.

Ваня узнал, что впервые судоходный канал между Средиземным и Красным морями был прорыт при фараонах. Позже этот водный путь был заброшен на тысячелетия и скрылся в песках; кто только не носился с проектами восстановить его! Но удалось это лишь французскому дипломату Лессепсу, который, не производя новых изысканий, а опираясь на результаты предшественников, решил провести канал так, чтобы он стал как бы «искусственным Босфором» между двумя морями, достаточным для прохода судов с самой большой осадкой. Проект отличался замечательной смелостью; автор обладал громадной энергией и громадными же связями, благодаря чему проект и был принят, хотя подготовлен весьма слабо. Работы начались в 1859 году. Технические трудности оказались громадными – работы шли под палящим солнцем, в песчаной пустыне, и только чтобы обеспечить рабочих водой, компании приходилось гонять туда-сюда полторы тысячи верблюдов. К 1863 году был даже прорыт небольшой пресноводный канал от Нила, предназначенный не для судоходства, а единственно для снабжения пресной водой – сперва рабочих, потом и поселений, которым предстояло возникнуть вдоль берегов канала. Шести лет, которые Лессепс отводил на работы, не хватило, канал был открыт только через десяток лет, в 1869-м. А дальше началась уже политика – канал, как это и планировалось изначально, действительно ослабил зависимость Египта от Турции. Но – отнюдь не в ущерб Англии, от которой фактически и зависит судьба Египта. Власти Англии в Индии канал также не нанес ущерба – наоборот, усилил ее, приблизив колонию к метрополии. В 1875 году Англия выкупила у египетского хедива его акции, и с тех пор британцам в компании канала принадлежит руководящая роль. Так что труды французов, в который уже раз, принесли дивиденды – и денежные и политические – Британской империи.

Ваня зло сплюнул за борт. «Англичанка гадит» – после жутких сцен в Басре это выражение приобрело для него конкретный смысл. Какого бы раздражения он ни испытывал к Вентцелю, мальчик понимал: инженеру пришлось защищать своих соотечественников и делать это в меру своего инженерного разумения. А кровь, пролитая на камни Басры, мучения, которые пришлось претерпеть и горожанам и мятежникам-вогабитам, – все это на совести «заказчиков» мятежа. Иван не сомневался, что это были англичане: немцы, путешествовавшие на «Калиопе», рассказывали, что британские агенты охотно вставляют палки в колеса германскому проекту железной дороги «Берлин – Багдад» и дальше, до Басры.

К тому же Ваня знал, какие события разразятся здесь всего через двадцать с небольшим лет[59].

И он отлично представлял, к чему приведут усилия англичан, направленные на то, чтобы оторвать от вполне цивилизованной, как выяснилось, Османской империи арабские племена. Он помнил и европейские города двадцать первого века, в которых не протолкнуться от арабов, и вызывающую роскошь телерекламы небоскребов и отелей Абу-Даби, и бесконечный поток репортажей о терактах, оплаченных нефтяными шейхами, – теми самыми, предки которых пасут сейчас верблюдов и униженно кланяются турецким чиновникам.

Этот процесс, которому еще только предстояло изуродовать европейскую цивилизацию, здесь только начинался. Ваня в который уже раз раздраженно подумал: отец, как и раньше, не хочет говорить о серьезном воздействии на историю, сводя это к шуткам, а то и вовсе уходя от темы под каким-нибудь благовидным предлогом…

Доски палубного настила слегка дрогнули; Ваня обернулся и увидел отца. Олег Иванович выглядел совершенно довольным; в Адене он сменил дорожное полувоенное облачение, не пережившее прорыва из Басры, на хлопчатобумажный колониальный костюм и извлек из багажа купленную в Маалюле трость со скрытым клинком – и как только он ухитрился сохранить ее во всех перипетиях странствования?.. В общем, вовсю изображал путешествующего джентльмена. Образ этот был настолько «викторианским», что Ваня поморщился.

Олег Иванович истолковал гримасу сына по-своему:

– Что, все на Вентцеля крысишься? Это ты зря, если бы не он – нас бы всех перерезали.

– Да ну его, этого немчуру! – отмахнулся Иван. – Я сам все давно понял, просто сделать ничего не могу – стоит закрыть глаза, передо мной сразу… ну, ты понимаешь…

Олег Иванович кивнул. Он и сам с трудом заставлял себя не вспоминать кошмарных сцен того дня.

– Я тут подумал, – продолжил тем временем Ваня. – Вот кончается девятнадцатый век. Впереди – Русско-японская война, англичане примутся всячески гадить России. Потом в Первую мировую нас втянут, ну и понеслась… Пока не кончится дело Украиной и санкциями. И нам что, снова все эти их пакости терпеть?

– Ну, за примерами можно и не заглядывать так далеко, – заметил отец. – Вон Англия только-только в Афганистане воевать закончила, а на юго-востоке, в Туркестане, как гадила России, так и гадит. И что характерно, и не думает оставлять это занятие.

– Ну да, ну да, – замотал головой Иван. – Помню, как же. Ты еще мне книжку давал, про польского парнишку[60] – так там главные герои, поляки, как раз и странствуют у русских границ где-то на Памире. Они, помнится, еще от казаков спасаются… или казаки их спасают? А помогает им английский шпион, из индусов – у него еще чин прикольный, забыл…

– Пандит Даварсаман, – сказал Олег Иванович. – Даварсаман – это имя, а «пандит» – как раз тот самый чин. Английский «туземный разведчик» – таких сейчас готовят в Управлении Большой тригонометрической съемки Индии. Для них в шестидесятые разработали особые приемы топосъемки – с помощью четок, молитв и прочих местных штучек. Очень, кстати, эффективная служба – русские так до конца и не разобрались, кто проникал в Туркестан под видом дервишей и буддийских паломников.

– Вот и я о чем говорю! – перебил отца Ваня. – Пакостят, гады, как могут, а наши ничего не подозревают! Вон в Басре что устроили, лаймы проклятые…

Олег Иванович усмехнулся про себя. Иван все глубже и глубже вживался в реалии прошлого – ну кто из его московских сверстников 2014 года назовет британца «лимонником»? Да что там сверстники… пожалуй, из сотни взрослых, дай бог, один в курсе, что англичан называли так в девятнадцатом веке из-за лимонного сока, который выдавали британским морякам и морским пехотинцам для профилактики цинги. Ваня тем временем продолжал:

– Ну неужели мы так и будем мотаться тут по своим делишкам и терпеть все это? Не могу так больше… знаем ведь все заранее и молчим! А сколько людей могли бы спасти, какие беды предотвратить…

Олег Иванович тяжко вздохнул. Нельзя сказать, что он не ожидал чего-то подобного: наоборот, предполагал, что сын так или иначе вернется к мысли о вмешательстве. И рассуждения о множественности мировых линий и вариантов истории его уже не убедят…

– Так, сын, раз уж ты поднял эту тему – давай серьезно. Донимать тебя морально-этическими соображениями не буду, поговорим о другом. – Он пододвинул к леерам шезлонг, устроился поудобнее, откашлялся и продолжил: – Ну ладно, насчет Англии ты прав. Хотя, знаешь, Бог не Бог… а некая высшая справедливость на свете все же есть. Сам подумай: чем кончились все их гадости? Поддерживали Пруссию против французов: не прошло и пятидесяти лет – получили войну со Вторым рейхом. Британскую Империю эта война, конечно, не сокрушила, но хребет им надломила. Помогали Японии против русских – и всего через сорок лет огребли от них, так что если бы не САСШ[61], то потеряли бы все колонии в Азии, включая Индию. Опять заигрались с немцами – и в результате Вторая мировая, после которой Империя благополучно сдохла. Ну да бог с ними, с гордыми бриттами, давай лучше о нас с тобой…

– Да, признаю, знания у нас есть. Хорошо. Вот сейчас мы кого-то убедим нам поверить… кстати, тоже вопрос – как? Кто нас станет слушать? Так вот – убеждаем это мы власть имущих поверить нашим прогнозам. Отлично. И что дальше?

– Как – что? – недоуменно спросил Иван. – Они знать будут, а значит – предотвратят. Для начала – хоть пандитов этих переловят…

– Да не в пандитах дело, – поморщился отец. – Тем более что их в итоге все равно переловили. Я о другом. Сам подумай: если нам поверят, как ты думаешь – нас кто-нибудь после этого выпустит?

Иван молчал, видимо подыскивая возражения.

– Вот видишь, сам все понимаешь – посадят нас в уютный каземат и примутся выжимать из нас все, что мы знаем. А когда выжмут – все равно не отпустят, чтобы, не дай бог, никому другому не рассказали…

– А вот и нет! – нашелся Ваня. – Мы ведь не просто знаем что-то – мы ведь еще туда-сюда ходим! А значит, много чего полезного можем принести!

– Ну ты хоть подумай немного головой, – усмехнулся Олег Иванович. – Кто рискнет выпускать таких опасных людей из-под присмотра? Кто знает, куда мы двинем, после того как побываем в прошлом? А вдруг – объявимся совсем в другом месте? Нет, на такой риск никто не пойдет. И потом – почем им знать, что мы попросту не сбежим в будущее, а их оставим с носом? Они же на той стороне нас контролировать не могут… Или того хуже – притащим оттуда что-нибудь эдакое, в стиле уэллсовского теплового луча или фульгуратора Рока из жюльверновского «Флага родины».

– Но у нас же нет ничего такого, – пытался спорить Иван. – Не атомную же бомбу сюда нести? Да и не достать нам ее.

– Это ты знаешь, – резонно возразил отец. – И я. А им это откуда известно? Нет, брат, стоит нам заговорить – и нас живыми из рук уже не выпустят. Я на их месте нипочем не выпустил бы. А нам с тобой это зачем?

Ваня помотал головой и как-то сразу сник, нахохлился. Олег Иванович понял, что аргументы у сына временно закончились, и поспешил перевести разговор на нейтральную тему:

– Я, собственно, вот о чем хотел поговорить. Помнишь, еще на «Принцессе Багдада» Курт рассказывал о своем увлечении археологией?

Вот уж действительно – сюрприз! Точнее, не сюрприз, а рояль. Тот самый, который случайно и в кустах. Иначе и не назовешь, даже и не старайся…

Короче, Вентцель оказался не так прост. Сегодня утром («Калиопа» резво бежала по водам Красного моря, до Суэца оставались какие-то сутки пути, а я уныло торчал на палубе и переживал очередную мировую несправедливость) герр инженер разговорился в курительном салоне с отцом. Кстати, забыл сказать: во время путешествия отец вернулся к этой, без сомнения, мерзкой привычке, от которой уже три года как избавился. В ответ на мои язвительные упреки он смущенно кашлял и оправдывался, что, мол, все вокруг курят, и послеобеденная сигара – это вообще не табачная зависимость, а часть благородного ритуала общения, без которого в эти времена не обойтись… Отмазка это, вот что. Гнилая. Хотя приходится признать – ни папирос, ни сигарет (их тут употребляют непременно с мундштуками) отец не курит – предпочитает сигары и трубку. Уж не знаю почему, но мне всегда нравился запах трубочного табака; если сигаретный дым вызывает лишь омерзение, то трубочный – наоборот, какие-то неясные, но весьма приятные ассоциации.

Но – вернемся к герру Вентцелю. За кофе и сигарами он поведал отцу о своем давнем увлечении – археологии. Строго говоря, мы о нем и так знали, мало того – во время плавания по Тигру инженер нам все уши прожужжал и о своем хобби, и о собрании редкостей, которые его попечительством формируют для школы родного города. Но на этот раз разговор оказался куда более предметным и полезным – герр Вентцель поведал, что в бытность свою в Египте на строительстве железнодорожной ветки Суэцкого канала он познакомился с прелюбопытным стариканом. Семидесятидвухлетний немецкий археолог и историк по фамилии Бурхардт оказался ни много ни мало хранителем коллекции древностей египетского хедива Тауфик-паши. На строительстве «чугунки» господин хранитель оказался тоже по делу – он посещал все крупные земляные работы, ведущиеся во владениях Тауфик-паши иностранными компаниями, и присматривал, чтобы те не испортили своими лопатами и экскаваторами чего-нибудь бесценно-исторического, скрытого в песках пустыни. На этот счет у египтян имелся опыт – лет пятнадцать назад, в 1871 году, некие братья Рассул нашли у подножия крутого каменного склона в Дейр-эль-Бахри, на западном берегу Нила, напротив Фив, замурованный вход в пещеру. Братья немедленно вскрыли тайник и принялись копать. На глубине тринадцати метров они наткнулись на семидесятиметровый тоннель, ведущий вглубь скалы. По всей длине он был забит ящиками, в которых были мумии, а также множество предметов «погребального приданого».

Естественно, братья Рассул нашли, как распорядиться неожиданно свалившимся на них сокровищем, – пустили находки в продажу. Их бизнес процветал несколько лет, пока египетская Служба древностей, которая до тех пор мышей не ловила, не заинтересовалась ловчилами. Одному аллаху известно, сколько бесценных предметов старины ушло к тому моменту в частные коллекции! Так что хедив, весьма заинтересованный в такой доходной статье бюджета, как египтология, отряжал хранителя своего собрания надзирать за всеми сколько-нибудь перспективными в смысле находок проектами.

В тот раз старикану не повезло – на трассе будущей узкоколейки попадались разве что верблюжьи кости, – зато повезло герру Вентцелю. Инженер приобрел в лице хранителя интереснейшего собеседника и великолепного знатока египетской старины. Старый ученый был лично знаком со Шлиманом[62], состоял в научной переписке с патриархом «старой» германской школы египтологии Рихардом Лепсиусом[63] и, будучи непревзойденным знатоком древнеегипетской и коптской письменности, работал над переводами древних манускриптов с самим Эрманом. Бог знает кто это, но Вентцель произносил это имя с каким-то особым придыханием, что свидетельствовало о крайнем пиетете и почтении[64].

Услышав о коптской письменности, отец немедленно заинтересовался. Герр Вентцель удовлетворил сугубо научный (ха-ха!) интерес собеседника, и уже через час мы были посвящены во все детали работ герра Бурхардта по переводам древних коптских религиозных текстов, которые тот выполнял по заказу египетского отдела Берлинского королевского музея.

Общий вывод был таков – старик-хранитель мог оказаться чрезвычайно полезен, и отец не преминул заручиться обещанием герра инженера познакомить нас с ним сразу же по приезде в Александрию.

Ради такого стоило потратить несколько дней или даже недель – и задержаться в Египте. В конце концов, лучшего способа узнать что-то об авторе маалюльского манускрипта у нас, скорее всего, не будет. Мы тут же принялись строить планы предстоящей кампании, а я нет-нет да и вспоминал учтивого герра Вентцеля. Из головы никак не шла фраза, сказанная им еще в Басре, когда мы готовили к прорыву наш безрельсовый бронепоезд: «А у вас богатое воображение, Иоганн, – сказал тогда инженер. – Я бы ни за что не додумался до такого применения самого обычного парового тягача. Полагаю, если употребление на полях сражений колючей проволоки и скорострельных митральез войдет в практику, ваша идея будет иметь большое будущее. А если еще и оснастить колеса экипажа подвижными рельсовыми колеями наподобие тех, что изобрел Дюбоше[65]…»

Это что, я, выходит, подсказал НЕМЕЦКОМУ инженеру-механику идею танка прорыва? Ну, олень!..

Глава 12

Короткий дождь прибил пыль, поднятую над плац-театром, загнал толпы москвичей под кроны деревьев и многочисленные навесы, и главное – принес долгожданную свежесть. Особо радовались дождю участники фестиваля; они с утра торчали на июньском солнце – кто в сукне цвета «фельдграу»[66], кто в кожаных хромовых куртках самокатчиков[67] и экипажей броневиков. Больше повезло «русским» – хабэ бэу[68] цвета хаки, которое носили реконструкторы императорской армии, все же больше подходили для такой жары.

Впрочем, сейчас и они отдыхали – кто в палатках «белого лагеря», разбитого в сотне метров от плац-театра, кто – позируя перед фотоаппаратами публики со своими «мосинками» и маузерами. А кое-кто из реконструкторов отправился туда, где над Москвой-рекой раскинулись торговые ряды и павильоны фестиваля «Времена и Эпохи – 2014».

Андрей Макарович Каретников как раз был из этих, последних. Его участие в баталии на плац-параде ограничивалось демонстрацией развертывания полевого перевязочного пункта: столик, заваленный блестящими хирургическими инструментами и пузырьками цветного стекла, брезентовые носилки и санитарный грузовичок «Руссо-Балт», украшенный огромными красными крестами. Ну и, конечно, миловидные сестры милосердия в крахмальных чепцах и серых платьях, на манер формы гимназисток.

С тремя такими «сестричками» и прогуливался сейчас доктор Каретников среди толп фестивальной публики. До очередного выступления оставалось часа полтора, и участники спешили насладиться праздничным деньком.

Увы, настроение у доктора Каретникова было отнюдь не праздничным. И виной тому был старый знакомый, Олег Иванович Семенов. Олегыч. Полтора месяца назад он вырвал доктора из привычной реальности и, ничего не растолковав, втянул в совершенно невозможную историю. А когда Каретников потребовал объяснений – заявил с милой улыбкой, что путешествия в прошлое – это вообще-то не фантастика, и он, Каретников, только что там и побывал. Затем – был ужин в трактире у Тестова – да-да, в том самом, знаменитом, о котором писал дядя Гиляй, – и обстоятельный рассказ о порталах между веками, о таинственных четках, способных их открывать, а на десерт – приглашение присоединиться к узкому кругу посвященных.

Причем дела у странников во времени шли не ахти. Только успев протоптать дорожку в прошлое, старый друг наворотил там немало косяков. Причем – идиотских. Таких, что Андрей Макарович ушам своим не верил. Чего стоил, например, моряк-лейтенант, которому Олегыч позволил сбежать в будущее, да еще и потеряться здесь! А Семенов как ни в чем не бывало собирается отправиться там, в позапрошлом веке, на край света – свалив на него, Каретникова, поиски беглого моряка. Паганель, ети его…

Увы – поиски ничего не дали. Каретников подключил свои немалые связи в московской полиции (когда-то он работал разъездным медиком бригады МЧС), но лейтенант как сквозь землю провалился. А в довершение пропал и сам Семенов. Они с сыном давно уже должны были вернуться в Москву; Каретников так и не понял до конца заумных объяснений Олегыча насчет «сжатия времени», но усвоил, что время в прошлом идет вдесятеро быстрее. И путешествие Семеновых на Ближний Восток должно уложиться здесь, в двадцать первом веке, максимум в семь-восемь дней. Но прошло уже полтора месяца, а от них не было ни слуху ни духу. И – ни малейшей возможности хоть что-то разузнать; Олегыч не оставил ему ключа к порталу.

От невеселых размышлений Каретникова оторвал звонкий голосок:

– Смотрите, Андрей Макарыч, какой блестящий кавалер! Из какого он клуба, вы не знаете?

Доктора дергала за рукав Евгения Александровна, девятнадцатилетняя сестра милосердия. Девица годилась ему в дочери, но в клубе было принято обращаться друг к другу по имени-отчеству.

– А что это у него за мундир? Я такого ни разу не видела… – щебетала барышня.

Каретников снял запотевшее пенсне, протер этот нелепый аксессуар – а что делать? образ требует! – и пригляделся. И понял, чем так удивлена Евгения Александровна.

Перед лавочкой с сувенирами стоял кавалергард. Нет – КАВАЛЕРГАРД! Каретников слабо разбирался в мундирах конца девятнадцатого века, его любимыми периодами были Первая мировая и эпоха наполеоновских войн. Но и этих знаний хватило, чтобы понять – облачение реконструктора безупречно. Можно сколько угодно рассуждать о правильных выпушках, исторически достоверных пуговицах, аутентичном крое отворотов мундира… но как добиться вот такой цельности образа? Что заставляет поверить, что сюртук и лосины привычны хозяину не меньше, чем тренировочный костюм? А иначе – самый «правильный» мундир будет висеть как тряпка, надежно определяя своего владельца в категорию ряженых…

А этот персонаж был кем угодно, только не ряженым. Парадный мундир тяжелой лейб-гвардейской кавалерии – белый, с желтым приборным сукном[69], – сидел на нем как влитой. Крытая латунью кираса и каска, увенчанная двуглавым орлом, сияли так, что глазам было больно. На боку – палаш в зеркальных ножнах; судя по тому, как небрежно кавалерист поддерживал оружие, ему не приходится задумываться, как бы не задеть ножнами юбку стоящей рядом дамы, все происходит само собой…

Ножны музыкально звякнули. Каретников припомнил байку о том, что лейб-гвардейцы бросали в ножны серебряные гривенники, – для такого вот звона. Реконструкторы-кавалеристы пытались повторить этот трюк – тщетно. А тут…

– Барон, вон там, кажется, квасом торгуют, а вы пить хотели…

Рядом с конногвардейцем стоял пехотный рядовой. Он не отличался от других реконструкторов в австрийских, русских, немецких, даже сербских мундирах. Разве что тем, что не вполне соответствовал эпохе: молодой человек был одет в белую рубаху и кепи того образца, что были приняты в царствование Александра Второго… или Третьего? В любом случае и форма и снаряжение воссозданы весьма тщательно, даже винтовка не похожа на мосфильмовскую трехлинейку советского образца.

– Кто это, Андрей Макарыч? – не унималась Евгения Александровна. – Может, подойдем, спросим? Мы его никогда не видели – странно, правда?

И верно. Круг исторической реконструкции достаточно узок; а уж владелец такого роскошного мундира был бы замечен давным-давно. И тем не менее доктор был уверен – он не видел «конногвардейца» ни на одном из военно-исторических праздников.

– Простите, барон, – церемонно обратился Каретников к незнакомцу. – Ваш мундир – кавалергардского полка, кажется?

– Лейб-гвардии Кирасирского Его Величества, – с удивлением ответил кавалерист. – Ротмистр Корф, к вашим услугам. Простите, а мы разве знакомы?

– Увы, нет. Я услышал, как назвал вас рядовой, – Каретников кивнул на молодого человека. – Вот и позволил себе…

Подобные вещи были в обычае среди реконструкторов: если кто-то воспроизводит некий образ и хочет, чтобы его называли определенным, соответствующим ему способом, – почему бы не порадовать коллегу?

– Каретников, Андрей Макарыч, – в свою очередь представился доктор. – Штаб-ротмистр медицинской службы Ахтырского гусарского полка!

– Гусар? – восхитился «барон». – Рад, весьма рад, не ожидал! А где ваш полк?

– Вон там, у плац-театра, – ответил Каретников. – На лугу, у самой реки, с лошадьми. Хотите взглянуть? Мы как раз туда собирались, верно, барышни?

Евгения Александровна и ее спутницы с готовностью закивали, не отрывая от барона восхищенных взглядов. Каретников усмехнулся. Барышни – они во все времена одинаковы…

– Так составите нам компанию, барон? И, кстати, – вы с вашим спутником разве не участвуете в баталии?

В 1879 году на участке Московско-Ярославской железной дороги пустили до Сергиева Посада особые, «дачные» поезда из немецких вагончиков фирмы «Пфлуг» – с открытыми поручневыми площадками на торцах. Билет в такой вагон стоил шестьдесят пять копеек, против обычных восьмидесяти. Дачные поезда ходили три раза в день и делали по пути до Сергиева Посада по пять-шесть остановок; одна из них как раз и была платформа «Перловская», от которой рукой было подать до поселка, где жили на даче господа Овчинниковы.

Яша решился ехать к Николке не сразу; после беседы, подслушанной в Григорьевском низке, он проследил за Геннадием, Дроном и студентом-кокаинистом – и выяснил, что обитает тот в «Аду», заброшенном барском доме на Большой Бронной, населенном почти сплошь студентами. Слава «Ада» соответствовала названию: по Москве шептались, что домина этот – рассадник карбонариев и бомбистов, и там витает еще дух нечаевского кружка.

В сам «Ад» Яков соваться не решился и, дождавшись, когда Геннадий с Дроном уйдут, навел справки об их спутнике. Звали его Владимир Порфирьевич Лопаткин, мещанин из Самары; учился он в Императорском Московском техническом училище, проживал в «Аду» уже третий год, заработав за это время репутацию отъявленного бунтаря и кокаиниста.

Сам Яков не узнал во Владимире Лопаткине бомбиста, чуть не спровадившего его с друзьями на тот свет; это стало ясно из разговора Геннадия с Дроном. Гости из будущего имели к студенту-бомбисту какой-то интерес, но делиться им не собирались ни с Никоновым, ни с бароном, ни с кем-то еще.

Все это было крайне подозрительно и отдавало нехорошим душком; и Яша, здраво поразмыслив, решил посоветоваться с Николкой. В конце концов, только на него Яков мог положиться полностью; даже Корф, хотя и был Яше симпатичен, не вызывал пока такого доверия.

Николка выслушал его со всей серьезностью. Сам он не испытывал подобных чувств по отношению к новым знакомцам лейтенанта, однако же вполне доверял Яшиному чутью. В итоге было условлено, что тот продолжает тайное наблюдение за студентом Лопаткиным, не оставляя, впрочем, вниманием и Геннадия. Заодно Яша припомнил и о том, что пристрастный к кокаину бомбист работает на злодея Ван дер Стрейкера, так что упускать его из виду никак не следует. Николка, осознав важность задачи, немедленно вызвался помочь.

Предстояло нанести визит бельгийцу, так что Яша собирался наладить с Николкой связь с помощью оставленных Олегом Ивановичем раций. Иностранный злодей уже успел доказать, что крови он не боится, – а значит, пусть за каждым твоим шагом следит добрый друг, готовый, если надо, прийти на помощь.

Но на деле это оказалось не так просто. Привыкнув к мысли о всемогуществе техники двадцать первого века, Яша и мысли не допускал, что у нее могут быть хоть какие-то ограничения. Спасибо Николке, который изучил приложенную к приборчикам инструкцию; правда, многого из того, что там было написано, он не понял, но главное уловил.

Дальность работы в городе – 3–5 км.

Дальность работы в лесу – до 10 км.

Николка пересчитал километры в привычные версты, и мальчики приуныли. Выходило, что рации будут работать всего-то версты на две, может, на четыре – да и то если позволят загадочные «условия приема». А от Перловки до Хитрова рынка, куда, собственно, и собирался Яков, никак не меньше десяти верст.

Оставалось одно: в условленное время Николка приезжает в Москву и находит место, откуда они с Яшей будут слышать друг друга. И дальше – «действует по обстановке»: еще один заимствованный из будущего оборот речи.

Что ж, решено; мальчики условились и о времени «выхода в эфир», и об особых словах – на случай, если придется говорить при посторонних. Так, Дрона договорились именовать «дылдой», Геннадия – «очкариком», а бомбиста Лопаткина после недолгого спора было решено оставить «студентом».

Вечерело; Яков трясся в вагончике дачного поезда и обдумывал планы на завтрашний день. Главное – это, конечно, поиски бельгийца; молодой человек не сомневался, что студент Лопаткин в самом скором времени выйдет на связь со своим заграничным покровителем. Колеса «пфлуговского» вагончика усыпляюще стучали на стыках рельсов, и Яша, пристроившись в углу деревянной скамьи, задремал.

Комментатор старался вовсю: «Благодарим всех участников фестиваля «Времена и Эпохи – 2014» за великолепное зрелище, напомнившее нам, москвичам, о столетнем юбилее грозных событий начала двадцатого века, о Первой мировой войне; о славе русского оружия и о патриотическом духе наших дней!»

По рядам реконструкторов прокатилось слитное «ура»; старались все: и русские пехотинцы в гимнастерках цвета хаки, и немцы в фельдграу, и стоящие на фланге сумские гусары – белорусский клуб, чья эффектная сабельная атака, вслед за трещавшим пулеметами «Остином»[70], завершила потешную баталию.

Корф сидел на тонконогом гнедом коне; животное нервно прядало ушами после каждой волны приветственного клича. После третьего «ура» барон вырвал из ножен палаш, вскинул его в приветственном салюте. Ряды опять взревели, а барон, чуть помедлив, опустил руку, держа палаш наотлет, и поднял коня на роскошную вертикальную свечку, заставив на несколько секунд замереть в этой позе.

Теперь взревели и трибуны: зрители, окружавшие поле, неистово приветствовали барона. Вокруг Корфа, превратившегося на миг в конную статую, жужжал маленький квадрокоптер телевизионщиков, но барон не обращал никакого внимания на мудреный аппарат: в глазах его проходили по Царскосельскому плацу ряды Конной гвардии и преображенцы…

– А ведь хорош! – Уланович, бессменный руководитель одного из известнейших клубов исторической реконструкции «Литовский уланский полк», восторженно подтолкнул Каретникова локтем. – И где вы, батенька, откопали эдакого молодца! Удивительно, однако, как это мы его раньше не приметили…

Матвей Петрович привел Корфа к кавалеристам, готовившим лошадей для предстоящей баталии, примерно за полчаса до ее начала. На плац-театр уже подтягивались нестройные колонны пехоты, фыркали моторами броневики; однако же кавалерия, чей выход был запланирован лишь под конец выступления, пока не торопилась.

Увидев лошадей, барон приободрился: механические и градостроительные чудеса, которых он вдоволь насмотрелся за последние три с половиной часа (Ромка вез Корфа в Коломенское на такси, и барон всю дорогу не отрывался от окна), уже порядком его утомили. Так что он искренне обрадовался и лошадям и людям в непривычной его глазу военной форме, с саблями на портупеях; и родным до боли запахам навоза и лошадиного пота, пропитавшим мундиры этих потешных, но все же таких серьезных кавалеристов.

Больше всего Ромка боялся, что барон в такой ситуации поведет себя высокомерно, – в самом деле как еще конногвардейцу, аристократу, кавалеристу до мозга костей реагировать на этих «конников выходного дня», нацепивших царские мундиры на потеху зрителям? К счастью, он ошибся. Корфу хватило такта понять, что люди, предающиеся этому странному, на его взгляд, занятию, на самом деле горячо увлечены своим делом. А если они сидят в седле не так, как это подобает чинам регулярной русской кавалерии, – так это вполне простительно для тех, чья жизнь проходит в окружении мудреных механизмов.

Реконструкторы окружили Корфа плотным кольцом; мундир и амуниция барона вызвали у них совершеннейший восторг. Не обошли вниманием и Ромку – особенно любителей военной истории порадовала винтовка Крнка. Ее передавали из рук в руки; клацали затвором, вскидывали к плечу. А молодой человек с ужасом думал о том, что не успел выбросить из подсумков боевые патроны; подполковник, в точности выполняя просьбу барона, прислал полное оснащение нижнего чина Троицко-Сергиевского резервного батальона, включая сюда и положенные по уставу огнеприпасы. Ромка обнаружил их уже здесь, в Коломенском, когда принялся прилаживать на себя амуницию, – и покрылся холодным потом, вспомнив, как вежливые полицейские пропустили их, как участников шоу, мимо рамок металлоискателей. А что было бы, прояви они бдительность?

Общение барона с реконструкторами-кавалеристами закончилась ожидаемо – к нему подвели коня, и Корф, предварительно подергав какие-то ремешки (Ромка не разбирался в лошадиной упряжи), взлетел в седло. Реконструкторы расступились; барон несколько раз крутанул коня на месте, пустил короткой рысью, а потом пошел размашистым галопом. Доскакав до дальнего края поляны, Корф развернулся, выхватил палаш и, выставив его между ушами лошади, как пику, пустил коня в карьер. Зрители зааплодировали, и уже через несколько минут было решено, что барон примет участие в шоу. А так как снежно-белый мундир, кираса и каска с литым орлом мало подходили к окопам, пулеметам и запачканным землей гимнастеркам, Корфу предложено было принимать заключительный парад участников баталии, что он и проделал с истинно лейб-гвардейским блеском.

Для Ромки тоже нашлось дело: вместе с русской пехотой он послушно бегал в атаку и отступал, изображая бегство от плюющегося огнем немецкого броневика, выползшего к самой линии русских окопов. И вот теперь, вместе со всеми, кричал «ура» великолепному барону, отдававшему честь перемазанным, грязным, усталым, но несказанно довольным реконструкторам.

На том шоу и закончилось. Барон, в сопровождении Ромки и доктора, прошелся по фестивальной поляне. Отдельно он задержался возле бронеавтомобилей, аэроплана и кургузой шестидюймовой мортиры; Ромка заметил, как горели глаза барона, когда он гладил ладонью грозный некогда металл.

Уже после, под конец праздника, Каретников попросил у Романа номер его мобильника – оказывается, доктор пытался уже обменяться координатами с Корфом, но встретил полнейшее непонимание. Ромка просьбу выполнил и послушно ответил на пробный звонок – не отказываться же было в самом деле? Солнце над Коломенским клонилось к закату, и пора было подумать о возвращении – на Гороховской их наверняка уже ожидал Яша.

…В тоннель вышли в полной темноте. Фонарей было два: налобник Дрона и ручной прожектор Виктора, мощный, но, увы, стремительно пожирающий батарейки. Дрон посетовал, что не решились идти по диггерской классике – с кусками плексигласа, горящими коптящим, оранжевым пламенем. Так удобнее: в ровном, мягком свете и разглядишь больше, и чего нет – не почудится.

Убедившись, что никто за ними не гонится, диггеры принялись осматриваться. Ходов было два – оба запертые мощными решетками с солидными, но проржавевшими замками. Видно было, что не открывали их лет тридцать, не меньше. Обследовали на предмет проникновения первый – и сразу стало ясно, что тут ничего не светит. Со вторым было немного получше: у створок имелся небольшой свободный ход, и если отогнуть одну из них – был шанс пролезть сверху. То есть худощавый и гибкий Виктор и пролез бы, но Дрон, личность крупная – уже никак. Но повезло: луч налобника, скользнув по решетке, высветил узкую дыру – одного из поперечных прутьев не хватало.

Надо было пробовать. Виктор просунул в дыру сначала голову, а потом пролез целиком. Подошла очередь Дрона – сначала он застрял в плечах; потом застряла грудная клетка. Виктор попробовал тянуть спутника – тот взвыл, явственно ощутив, как сминаются ребра.

Пришлось скидывать верхнюю одежду и протискиваться заново, оставляя на арматуринах клочья кожи, – и через минуту слегка помятый Дрон стоял по ту сторону решетки. Буркнув что-то о том, что решетку в следующий раз придется пилить, он оделся, и группа двинулась дальше – и, пройдя еще метров триста, уперлась в гермозаслонку.

На этот раз преграда была посолиднее – толстенная, тяжеленная, непреодолимая. Обследование показало, что ворота снабжены давно сгнившим электроприводом; открывать их вручную не стоило и пытаться. Сбоку от них, по счастью, нашлась неприметная щель. За ней нашлась маленькая комнатка; из нее вел небольшой, полметра на полметра, лаз, закрытый переборкой, на манер предыдущих гермоворот, только с ручным запором. Одна из ручек сразу оторвалась, но заслонка распахнулась – и на диггеров подуло мощным потоком воздуха. Дрон поежился, вспомнив фильмы про подводные лодки: он смотрел в темноту за дверью и ожидал, что сейчас за потоком воздуха на них хлынет вода…

Но ничего подобного не случилось. Сразу за дверцей, с другой стороны, стоял здоровенный воздушный фильтр. Все стало ясно: помещения эти проектировали и строили не просто так, а в условиях холодной войны, – вот и сделали из них по совместительству бомбоубежище. Глубина порядочная, двери толстенные, герметичные, система жизнеобеспечения…

Дальше было проще. Несколько поворотов вывели в длиннейший коридор, настоящий «тягун», по самым скромным прикидкам, в полкилометра. Дрон живо вспомнил такие же вот бесконечные подземные тоннели в подвалах больницы, где ему довелось когда-то работать охранником. Поначалу он находил некое удовольствие в том, чтобы в ночную смену обходить гулкие подземелья, хотя это и не входило в его прямые обязанности. И однажды встретил пару угрюмых санитаров, везущих на коляске голого мертвеца с бирочкой на пальце ноги.

Суеверный Дрон поежился, отгоняя неприятное видение, – надо же, нашел что вспоминать и, главное, где…

Периодически в тоннеле попадались такие же герметичные заслонки, только все они были открыты. Около каждой на стене был рубильник – видимо, чтобы в случае опасности можно было отсечь часть тоннеля.

Бесконечный коридор уперся в решетчатую дверь, закрученную ржавым болтиком. Одолеть его оказалось непросто – гайка приржавела, в ход пошли плоскогубцы из Витькиного мультитула, еще пара минут – и они оказались в комнате, посреди которой стояла… Турбина! Нет, не самолетная. Это был вентилятор бомбоубежища, законсервированный много лет назад: комья черной смазки давно окаменели. За турбиной нашлась вертикальная вентиляционная шахта высотой в десяток метров и ржавый скоб-трап. Дверь, ведущая наружу, посопротивлялась меньше минуты – и Дрон с Виктором вышли из подвала на свежий воздух, во дворик-колодец, каких много в центре Москвы.

– В общем, нам повезло, – докладывал Дрон. – Вполне могло оказаться, что шахта ведет в подвал какой-нибудь конторы или на склад – их там, между Никольской и Зарядьем, прорва. Однако же – нет, подвал в обычном доме, даже двор проходной. Завалено, правда, все какими-то ломаными поддонами, битыми ящиками. Мы полчаса разгребали – вон все руки в занозах. И грязища, вонь… ну да оно и хорошо, никто лишний раз не залезет. Если не наглеть и ходить с опаской – вполне надежное место, и добираться легко.

– Это хорошо, – кивнул Геннадий. – Это вы молодцы. А как с выходом из бытовки?

– Из той, что те сопляки нашли? – уточнил Дрон. – Да там ваще проблем не было. Коридорчик короткий, а в конце – стена, времянка. За ней поезда метро слышны, как пацан и говорил. Мы с Витькой стенку, как договаривались, просверлили и вывели камеру на гибком шнуре. Думали, там уже метро – ан нет. Пустой коридор; мы часа два ждали, но никто так и не прошел. И света там нет – хорошо хоть камера-то у нас была инфракрасная. Короче, стенку ломанули, а дырку наскоро прикрыли железным листом, его в бытовке нашли. Ну и вперед, до той развилки, где решетки. Мы, когда наверху огляделись, назад той же дорогой вернулись и уже нормально все осмотрели. Так вот – зуб даю, по тому «тягуну» – ну, коридору длиннющему – лет двадцать никто не ходил. Пыль там в два пальца толщиной, паутина повсюду, мухи дохлые… А самое главное – в коридоре подряд три гермозатвора, и у всех – ручки запоров с той стороны, как если идти от бытовки! Мы попробовали запереть – нормально, работает! А с другой стороны их без взрывчатки и автогена не открыть по-любому. Вот мы и подумали: если будем отсюда, из нашей Москвы уходить – просто закрутим все затворы, и фиг кто туда доберется, даже если и полезут. Но – не должны, столько лет не совались – с чего теперь? На выход из шахты мы тоже че-нить посерьезнее болтика приспособим, так что не боись, место надежное.

– А с проникновением с той стороны проблем не было? – продолжал расспрашивать Геннадий.

Дрон помотал головой:

– Там ваще не вопрос. Подвал нашли сразу – там и правда лабаз какой-то, бочки стоят. При лабазе – хрен с метлой, судя по роже – татарин. Я так думаю, надо бы его на зарплату взять – рублей пять в месяц, скажем. Нужный человек.

– Да, согласен, – добавил Виктор. По такому случаю он даже оторвался от своего планшета. – Место со всех точек зрения и удобное и безопасное. Я на всякий случай там камеру всадил. И еще три штуки на стороне двадцать первого века: на развилке, в тоннеле и у входа в шахту. Дня через три надо наведаться, снять записи и просмотреть. Если никто там не появлялся – значит, мы с Дроном не ошиблись. Единственное, что осталось обследовать, – та, вторая решетка на развилке. Но тут вот какая мысль имеется: со временем можно проход к ней кирпичом заложить. В постоянку там по-любому никто не ходит, а если случайно наткнутся – увидят тупик, дальше не полезут.

– Дело говоришь, – кивнул Геннадий, помечая что-то в блокноте. – Возможно, так и поступим. Все?

– Еще один момент, – припомнил Виктор. – Там, в бытовке, – телефон, причем рабочий. Номер я не пробовал определить, но это не проблема. Электричество есть, потом поищем щиток.

– Значит – решено, – кивнул Геннадий. – Снять записи, просмотреть, телефон – это все на тебе. И последнее – вы портал легко нашли? Искалки-то у вас не было…

– Да с полпинка! – успокоил лидера Дрон. – Этот пацан, который Ваня, и правда маркера ставил, по ним и дошли. А решетку с порталом тоже сразу увидели – все в точности как этот Николка говорил.

– Точно, – подтвердил Виктор. – На наше счастье, парнишка выбрал качественный маркер, экономить не стал. Ну и я на всякий случай отметки обновил и расставил маячки – теперь уж по-любому не заблудимся. Так что – можно сказать, база у нас теперь есть. И проход. Осталось понять, как обезопасить его от «конкурентов»: как ни крути, мальчишки-то о нем знают.

– Это проблема, – согласился Геннадий. – И решать ее надо будет в самое ближайшее время. А пока – Дрон, Витя, для вас есть вот какое поручение…

Корф и Роман растворились в потоке людей, торопящихся к выходу из парка, а Каретников еще долго смотрел им вслед. Да, день задал задачку… и имя ей было – Корф. Конечно, коллеги-реконструкторы не обращали внимания на оговорки великолепного лейб-кирасира, на его постоянные мелкие запинки, тут же маскируемые словесным мусором и ничего не значащими фразочками вроде «да, вы знаете, батенька…». Но доктор-то внимательно присматривался к странному новичку – и уловил, как Корф раз за разом сбивался и замолкал, чуть только его спрашивали, например, в каком клубе он состоит или на каких фестивалях уже успел побывать. А прокол, когда кто-то из «сумцов» поинтересовался, во что обошлись барону мундир и амуниция? Корф охотно ответил, назвав немыслимо ничтожную сумму в три тысячи рублей, и принялся объяснять, что каска и кираса выдаются от казны, а мундир он строил у Захарыча с Литейного, знаменитого тем, что обшивал только лейб-гвардейскую тяжелую кавалерию; и как тот однажды чуть не получил в зубы от георгиевского кавалера полковника Щепотьева. Сей герой, произведенный в чин после Текинского похода за отчаянную храбрость, по наивности принялся спрашивать наилучшего и непременно самого дорогого портного по военной части; деньгами офицеры-текинцы, известное дело, сорили направо и налево, вызывая острейшую зависть у блестящих, но пребывающих по уши в долгах.

Спутник барона свел недоразумение к шутке, а остальные вежливо хохотнули, сочтя выходку Корфа за стремление во всем соответствовать образу, хотя это и подходило больше ролевикам-толкиенистам, теряющим порой связь с реальностью.

А для Каретникова этот случай послужил своего рода спусковым крючком, запустившим цепочку сомнений: слишком уж свежа была в памяти прогулка по Москве позапрошлого века. Зеркальный тестовский зал, офицеры в мундирах царской армии за соседним столиком…. Пусть не в блестящих конно-гвардейских, но, безо всякого сомнения, подлинных на все сто – как, впрочем, и их владельцы.

Каретников принялся осторожно прощупывать барона – «на косвенных», как говаривали персонажи любимого им богомоловского «В августе 44-го». И старался выбрать моменты, когда рядом нет Романа – молодого человека в пехотном мундире, старательно опекавшего барона; тот-то уж наверняка был современником.

Убедив себя, что Корф – не кто иной, как гость из прошлого (попавший сюда тоже, видимо, попущением раззявы Олегыча), Каретников осторожно намекнул на общего знакомого. Увы, толком ничего выяснить не удалось – если барон и знал Олега Семенова, то знакомство их носило случайный характер, а потому ясности в этом вопросе не прибавилось. Так что Каретников усомнился в своих выводах, списав все на треволнения этого жаркого, суматошного дня.

Но когда он прощался с бароном, сомнения вспыхнули с новой силой. Мобильника у Корфа не оказалось; на предложение встретиться, дабы продолжить интересное знакомство, ответ был дан крайне невразумительный. Положение вновь спас Роман: обменявшись с ним номерами телефонов, Каретников отправился к парковке, по-прежнему борясь со своими подозрениями.

Глава 13

По стенам метались тени, отброшенные неровным оранжевым светом керосинки. Герр Бурхардт мелко семенил по коридору; Олег Иванович шел за ним, оглядываясь по сторонам на каждой развилке; замыкающий маленькую процессию Иван время от времени мазал по кирпичам стены маркером. Тот оставлял в слое пыли влажную черту, почти сразу пропадавшую в пересушенном воздухе подземелья. Ваня не знал, зачем он, еще в Москве, сунул в багаж маркер с «невидимой» пастой; что касается ультрафиолетовой лампы, то она была вмонтирована в стандартный армейский фонарь. Так или иначе маркер пригодился: не то чтобы путешественники не доверяли старичку-историку, но забираться во «всамделишний» египетский лабиринт, не имея ни карты, ни возможности запомнить бесчисленные повороты… а вдруг здесь, как в «Фараоне» Болеслава Пруса, стена может повернуться и перекрыть проход за спиной незваного пришельца? Олегу Ивановичу пришлось напоминать себе, что подобные механизмы (даже если они и не были плодом фантазии писателя) вряд ли сохранили бы работоспособность за столько веков. Да и откуда им здесь взяться – не в затерянном посреди пустыни городе, а во вполне цивилизованной Александрии, во дворце, построенном не так уж и давно, по меркам этой земли, разумеется. Здешние подземелья не имеют ничего общего с теми, древними…

Нынешний владелец дворца Тауфик-паша, второй хедив Египта, проживал по большей части в Каире. Здесь он бывал наездами и здесь же хранил свою коллекцию древностей. Александрия была самым европейским из египетских городов – недаром тут обосновались почти все консулы и прочие дипломаты большинства европейских стран. Здесь же, в шести километрах от города, стоит Рамлей – любимая резиденция вице-короля и прочей имперской знати.

Египет еще с англо-египетской войны находится под британским управлением, а если называть вещи своими именами – то под оккупацией. Во время кровавого восстания Араби-паши в 1882 году Александрия сильно пострадала; городская чернь, с примкнувшими к ним солдатами местного гарнизона, учинила европейцам кровавую резню. Но двумя днями спустя под гром пушек эскадры адмирала Сеймура в город вошли английские войска. С тех пор они здесь и остаются – и это при том, что формально Египет считается турецким владением. В известной Олегу Ивановичу истории ситуация эта продержалась до 1914 года, когда после вступления Турции в мировую войну Египет уже официально был – или будет? – объявлен британским протекторатом.

В общем, подземелье оказалось всего лишь подвалом – обширным, пыльным, неосвещенным, но лишенным какой-то особой таинственности. Герр Бурхардт, обустраивая во дворце хранилища для собрания хедива, выговорил себе право устроить в подвалах помещение для разного рода хлама, не удостоенного высокой чести быть внесенным в основную коллекцию.

О том, что здесь находится, не знала ни одна живая душа, кроме самого герра Бурхардта; да никто этим и не интересовался. Сам же Тауфик-паша не имел даже самого приблизительного понятия о том, что хранится даже в основной коллекции, делая исключение разве что для немногих, особо ценных экспонатов. Так что герр Бурхардт обустроил подземные владения по своему вкусу, а запутанный лабиринт коридоров и жуткие слухи, старательно питаемые дворцовыми слугами, давали известную защиту от незваных гостей.

Старик-историк остановился перед низкой, обитой железным листом дверью.

– Здесь, – сказал он, не глядя сунул лампу Семенову и принялся рыться в карманах. Покопавшись, немец извлек на свет внушительную связку ключей. Дверь отворилась, впуская посетителей в личный тайник герра Бурхардта.

– Итак, молодые люди… – (Олег Иванович иронически переглянулся с сыном – надо же, попали в одну возрастную категорию!) – я буду вам крайне признателен, если вы прекратите рассказывать сказки и признаетесь: кто вы на самом деле? Уж во всяком случае не американцы; я, конечно, не был за океаном, но даже моих скромных знаний достаточно, чтобы понять – ваш выговор не имеет ничего общего с манерой говорить выходцев из Канады и САСШ. Я мог бы предположить, что вы учили английский в России, причем у посредственного педагога. Но ведь и русский ваш ни на что не похож!

Олег Иванович усмехнулся. Насчет «скромных знаний» герр Бурхардт впал в самоуничижение – сухонький немец в совершенстве знал восемь европейских языков, не считая десятка наречий. Он после первых двух фраз по выговору и прочим нюансам речи безошибочно определял выходца из любого уголка Европы. Русским Бурхардт владел достаточно хорошо, несмотря на то что с точки зрения его любимой египтологии Россия не представляла ни малейшего интереса.

Известный как один из лучших в Европе, а значит, и в мире, лингвистов и лексикографов, Бурхардт обладал чудовищной памятью и отличался редкой даже для немецкого ученого въедливостью. Это его качество гости оценили с первых минут беседы; и тем более удивило их то, с какой готовностью старик не только рассказал о египетском ученом, раскопавшем в Маалюле некий артефакт, но и согласился показать его гостям. Знать бы еще, что это оказался сыр в мышеловке! И теперь хитрый дед припер гостей к стене – рассчитывая, видимо, на то, что гнетущая обстановка древнего подземелья сделает их посговорчивее.

Уверенность немца забавляла Олега Ивановича. Разумеется, тот не собирается причинять своим «пленникам» вред. И откажись они отвечать, герр Бурхардт огорченно вздохнет и выставит визитеров вон. Но пока что он уверен, что, оказавшись в «настоящем египетском подземелье», гости потеряют самообладание и, конечно, не посмеют ничего скрывать. Точный психологический ход – если только гости не знакомы с ужастиками и триллерами, которым еще только предстоит появиться на свет. В их свете это шоу тянет разве что на экскурсию с элементами ролевой игры…

Бурхардт пропустил посетителей вперед и прикрыл дверь, пронзительно скрипнув несмазанными петлями. Олег Иванович ожидал увидеть массивные колонны и сводчатые потолки, но на самом деле за дверью оказалось просторное помещение, не менее полусотни метров в поперечнике, часто уставленное тонкими восьмигранными колоннами. Семенов затруднялся определить архитектурный стиль, однако угадываемый на основаниях каменных столбов орнамент указывал на арабское происхождение.

Пространство между колоннами было загромождено разнообразными ящиками, сундуками, плетеными корзинами и ларями. Кое-где стояли стеллажи, заваленные экспонатами. Сосуды, свитки, листы пергамента, обтянутые потрескавшейся кожей древние тома, осколки статуй, бронзовые и каменные статуэтки, посуда, оружие… И все покрыто толстым слоем пыли.

В глубине, между двумя стеллажами, экспонаты на которых были запылены несколько меньше, приткнулся самый обычный канцелярский стол; за ним угадывался другой стол, лабораторный, заваленный каким-то археологическим хламом. Посредине на подставке красовался потемневший череп, увенчанный высоким конусообразным пупырчатым шлемом. Замыкали выгородку еще два стеллажа с рядами книг и подшивками журналов по истории и археологии. Отдельную полку занимал двенадцатитомный труд «Памятники Египта и Эфиопии»; рядом с ним на почетном месте красовался иероглифическо-демотический[71] словарь Бругша. Пыли на этих книгах почти не было – видимо, обращались к ним чаще, чем к остальным.

Дав гостям оглядеться, герр Бурхардт пододвинул им два плетеных кресла, которым самое место было бы на зеленой лужайке перед каким-нибудь колониальным особняком; сам же уселся за письменный стол, сразу превратившись из ученого-экскурсовода в хитрого гнома. Впечатление это до чрезвычайности усиливала бронзовая, относящаяся еще к древнеегипетскому периоду секира непривычной формы и лежащая рядом с ней на стеллаже самая обычная кирка.

Гном в пенсне поерзал, устраиваясь поудобнее, и с ожиданием уставился на своих то ли гостей, то ли пленников. Во взгляде читался вопрос: «Кто вы такие, несчастные, и зачем явились в мою заветную пещеру?»

Олег Иванович откашлялся, пытаясь скрыть некоторую неловкость.

– Я, право же, не понимаю, герр Бурхардт, чем вызвана столь резкая реакция. Право же, даже если мы и были не вполне… откровенны с вами, то, поверьте, мы и в мыслях не имели нанести вред вам лично или вашему собранию.

Старик ехидно усмехнулся:

– Не думаете ли вы, герр Семенофф, что я бы пригласил сюда человека, которого хоть на секунду заподозрил бы в дурных намерениях? Хоть в Александрии и хозяйничают англичане, но слово хедива здесь что-нибудь да значит! И потом, насколько я понимаю, вы не англичанин?

Олег Иванович кивнул.

– А раз так, – продолжал старый зануда, – уж поверьте, я сумею, если потребуется, создать вам немалые сложности – хотя бы и обратившись к британским властям. Они не любят мошенников – как, впрочем, и власти любой другой страны. Нет, я отнюдь не подозреваю вас в чем-то недобром…

– Ну а раз не подозреваете – что это за фокусы? – встрял Ваня. – Мы что, в подвалах геста… то есть… на допросе?

– Юноше ваших лет, – назидательно произнес Бурхардт, уничтожающе глядя на Ивана, – следует молчать, слушая тех, кто старше, и ожидая, когда его спросят. Это верно даже в Америке… вы ведь там никогда не были, не так ли?

Иван подавился чуть было не вырвавшейся резкостью и умолк, нахохлившись от обиды. Герр Бурхардт довольно кивнул.

– Теперь – о том, зачем я вас сюда привел. Как я понимаю, вы явились в Александрию для того, чтобы познакомиться… с некоторыми предметами вверенного мне собрания, не так ли?

Олег Иванович не ответил – в конце концов, он не скрывал своих намерений и сам попросил Вентцеля познакомить его со стариком-археологом. Так что пусть продолжает – послушаем, разберемся… В кармане у Семенова лежал «бульдог», да и Ваня, как подозревал отец, явился сюда отнюдь не с одним фотоаппаратом. Вон как рубашка топорщится…

Но, несмотря на всю безапелляционность заявления немца, никакой угрозы гости не ощущали. Олегу было скорее любопытно – хоть и сидели они в паре десятков футов под землей, в загадочном лабиринте, посреди города, в котором полно турок в красных фесках, диких арабов и вежливых, но непреклонных английских офицеров.

Бурхардт тем временем продолжал:

– Видите ли, коллеги… это ничего, что я так к вам обращаюсь? В конце концов, раз вы интересуетесь египетскими древностями, мы с вами в определенном смысле коллеги… Так вот, должен сказать – коллекция хедива куда обширнее, чем полагает он сам. И многие из экспонатов таковы, что их истинную ценность осознаю лишь я один, а порой – она неизвестна даже мне. И это в полной мере относится к тому предмету, ради которого вы сюда и явились. Вы ведь это ищете, не так ли? – И он обернулся к лабораторному столу, стоящему у него за спиной, и потянул за край ткани, прикрывавшей какой-то прямоугольный предмет.

Ткань соскользнула, открыв взорам гостей ларец. Олег Иванович понял, что перед ними – тот самый предмет, о котором еще в Маалюле говорила мать Апраксия. То описание не слишком изобиловало деталями, однако же сомнений не было никаких – это и есть ковчег, ради которого им пришлось проделать такой долгий путь.

– Я угадал? – не унимался Бурхардт. – Вы ведь ради этого сюда приехали?

Олег Иванович кивнул. К чему отрицать очевидное? Только вот неясно, откуда Бурхардт так осведомлен, – путешественники ни слова не сказали Вентцелю о целях своих поисков. Было одно объяснение – непомерно развитая интуиция старика. Или?..

Археолог победно улыбнулся – и в глазах его Семенов с удивлением разглядел… облегчение? Да, именно облегчение – даже поза, в которой Бурхардт сидел в своем кресле, изменилась – старый гном даже горбиться перестал, будто с плеч его вдруг сняли невидимую тяжесть.

– Вы бы знали, сколько лет я вас жду…

Олег Иванович озадаченно поднял бровь. Что осанка – даже голос археолога стал другим. Куда делась прежняя язвительность? Так мог говорить безумно уставший человек, дождавшийся наконец момента, когда его избавят от непосильной ноши. Семенов покосился на сына – Иван тоже уловил изменение тона разговора и теперь ждал продолжения.

Олег Иванович чувствовал, что теряет нить: «А ведь он, похоже, рад… как будто дед в самом деле ждал нас, давно ждал – и не сомневается, что дождался…»

Герр Бурхардт закопошился, открывая ларец, – тот не поддавался. Досадливо крякнув, археолог засеменил к стеллажу и выудил с полки инструмент с лезвием, срезанным наискось, на манер сапожных ножей. На этот раз реликвия не стала упрямиться. Крышка откинулась, и старик отшагнул в сторону, картинно указав на плоды своих трудов:

– Прошу вас, герр Семенофф!

Содержимое ларца было весьма необычным: плотно уложенные, как в ящике картотеки, какие-то листики, явно не бумажные.

– Вы позволите?

– Да, разумеется… – засуетился Бурхардт. От прежнего ядовитого высокомерия не осталось и следа. – Только перчатки наденьте, будьте любезны…

Семенов натянул перчатки из плотного шелка – резиновых, лабораторных, здесь еще не знали – и осторожно провел указательным пальцем по торцам «карточек». Это были тонкие пластины из металла, переложенные коричневыми листками промасленной бумаги.

– Бумагу – это я положил, – тут же разъяснил Бурхардт. – Лучше, конечно, заменить ее полосками шелка, пропитанного маслом, – скажем, костяным, какое применяют часовщики. Оно, как мне представляется, больше подойдет, чем масло растительного происхождения…

«Археолог верен себе и своим академическим привычкам, – усмехнулся про себя Семенов. – Вон как старается, объясняет любую мелочь, как студенту на практикуме…»

– Когда я открыл ларец в первый раз, – продолжал меж тем Бурхардт, – пластины были переложены кусочками промасленного пергамента. Но за две с половиной сотни лет содержимое ковчега слиплось в сплошной брусок. Мне стоило немалых трудов разделить его на отдельные пластины. К сожалению, пергаментных листов при этом сохранить не удалось, но я не думаю, что они имели какую-либо ценность. Во всяком случае, никаких значков я на них не обнаружил. Потому и осмелился, дабы сохранить образцы… да вы не бойтесь, доставайте! Они чрезвычайно прочные и упругие… И обратите внимание – ни малейшего следа ржавчины либо патины, как на бронзе или серебре!

Олег Иванович осторожно подцепил пальцем одну из пластин. Извлечь ее удалось лишь с третьей попытки, да и то вместе с прилипшим листком – так плотно пластины помещались в «ковчеге». За плечом запыхтел Ваня – он, конечно, уже был тут и во все глаза вглядывался в содержимое ларца. И фотоаппарат, конечно, наготове… Иван держал его небрежно, чуть заметно скашивая глаза на экранчик. Бурхардт перехватил взгляд Семенова, удивленно поднял брови, но ничего не сказал. Олег Иванович незаметно толкнул сына – не теряй осторожности! – и принялся изучать пластину.

С ходу опознать металл не удалось – но не алюминий и, судя по весу, не сталь. Может, титан? На лицевой стороне были нанесены ровные ряды несложных, геометрически правильных значков – треугольники, ромбы, параллелограммы. Они явно складывались в слова, перемежаемые точками, многоточиями и какими-то символами вроде вертикальных волнистых линий – может, знаки препинания неизвестной системы письменности?

Значки покрывали пластину равномерно, без разбивки на столбцы или строки; интервал между значками всюду был один и тот же. Пальцы сквозь перчатки ощущали холод металла. Хотя стоп!.. Такая тонкая металлическая пластина не могла так сильно холодить руку! Она и сама должна была уже нагреться…

– Да-да, коллега. – Археолог заметил недоумение Олега Ивановича и теперь наслаждался произведенным эффектом. – Эти пластины все время остаются холодными, совершенно не воспринимая тепла человеческих рук! По моим ощущениям – несколько больше пятнадцати градусов по Реомюру[72]. К сожалению, у меня нет нужной аппаратуры, и я лишен возможности провести точные замеры.

– А нагревать не пробовали? – спросил Олег Иванович. – Что-то мне подсказывает, что материал будет упорно сохранять прежнюю температуру, что бы вы с ним ни делали…

Археолог испуганно всплеснул руками:

– Ну что вы, герр Семенофф! Я не настолько опрометчив, чтобы рисковать образцами! Я ведь не знаю, как этот материал реагирует на огонь!

– Ну, можно было и не огнем, – влез в разговор Иван. – Скажем – нагреть что-нибудь и поднести к пластине. А потом на ощупь оценить изменение температуры. Металлический брусок, к примеру, или камень.

Бурхардт слегка нахмурился и недоуменно глянул на мальчика – он, кажется, не ожидал от него ничего подобного. Но тут же просветлел лицом – видимо, оценил идею.

– Должен признать, в вас есть жилка исследователя, юноша… Признаться, о таком варианте я не подумал.

Щеки Вани слегка зарделись. Видно было, что похвала вредного деда ему приятна.

Тем временем Олег Иванович осторожно отделил от пластины прилипшую к ней бумажку и принялся разглядывать обратную сторону. Толщину металла определить на глаз не представлялось возможным – но наверняка меньше миллиметра. Пожалуй, о край такого листа можно и порезаться…

На обратной стороне ясно различался геометрический рисунок – тонкие прямые линии, образующие неправильный многоугольник, прихотливо пересеченный другими линиями. В узлах схемы помещались кружочки; кое-где чертеж украшали надписи из таких же значков, что имели место на лицевой стороне. Всякий раз значки были скомпонованы в квадратные столбцы, с равным количеством символов по высоте и по ширине; интервалы между значками были всюду одинаковыми.

– Можно? – Ванька потянулся к «экспонату».

Бурхардт нахмурился, но смолчал.

– Пап, а мы такое уже видели. Помнишь? Примерно в середине манускрипта…

Олег Иванович припомнил. Да, в нескольких местах были очень похожие вставки. И что особенно интересно – каждой из них соответствовала такая же, судя по расположению знаков, «табличка», составленная из букв коптского алфавита. Теперь, глядя на покрытые загадочными значками пластинки, Олег Иванович понял, что это ему напоминает.

– Скажите, э-э-э… коллега, – повернулся Семенов к археологу. – Ведь вы, разумеется, сделали копии этих… носителей информации?

Бурхардт недоуменно вскинул глаза, но, поняв, кивнул:

– Носители информации? Несколько необычно… но вы, пожалуй, правы… в каком-то смысле любая книга, даже глиняная табличка с клинописью – это носитель информации.

– Тогда уж и пластинка грамоф… то есть для фонографа, – опять влез Иван.

Олег Иванович недовольно глянул на мальчика: надо все же думать, что говоришь!

– Вы, юноша, говорите о звуковых спиральных цилиндрах Эдисона? Да, пожалуй, хотя… любопытно, я никогда не думал о музыке как об информации. Но, несомненно, можно сказать и так.

Немец снял пенсне, зачем-то протер его большим клетчатым платком.

– Простите… да, вы правы, герр Семенофф. Я, разумеется, тщательно скопировал все, что изображено на пластинах. Вот, прошу вас…

И он снял со стеллажа пухлый бювар. Олег Иванович склонился к столу, а пластиной тем временем завладел Ваня.

– Как видите, образцы пронумерованы согласно порядку, в котором они уложены в ящичке. Вот видите. – И он показал собеседнику номер на листочке, который Олег Иванович отлепил от пластины.

– Каждую пластину я скопировал с обеих сторон – с увеличением в два раза, чтобы не упустить ни одной детали рисунка. Я, собственно, собирался сделать и фотографические копии, однако пока не располагаю соответствующим оборудованием. Была мысль отдать несколько пластин граверу, чтобы он в точности воспроизвел рисунок, скажем, на медном листе, – но до этого, увы, еще руки не дошли.

Олег Иванович перелистал несколько листов в бюваре. Да, все верно – бумагу покрывали те же самые значки. Покопавшись, он нашел номер 49, под которым значился извлеченный из пачки листок, – и принялся сличать символы.

– Обратите внимание, – продолжал Бурхардт, – некоторые пластины наличествуют в двух, точно и совершенно идентичных экземплярах. Я потратил массу времени, пытаясь найти отличия, обследовал пластины с помощью мощного увеличительного стекла, однако различий не обнаружил. И тем не менее – я каждый раз в точности копировал оба экземпляра, сопровождая их необходимыми примечаниями. Вот извольте взглянуть…

– Вы проделали огромную работу, герр Бурхардт, – искренне сказал Олег Иванович. – А теперь, если вы позволите, я бы хотел кое-что с вами обсудить. Помнится, вы интересовались, кто мы такие? Теперь, пожалуй, я готов ответить…

Глава 14

Николка уже полчаса колесил по переулкам в районе Таганской площади. Хотя до места, где предположительно находился сейчас Яша, было по прямой меньше двух верст, рация только шипела, верещала и больше ничего – хоть ты тресни! Николка тряс приборчик, нажимал от отчаяния другие кнопки, но добился лишь того, что он окончательно затих. Испугавшись, что связи теперь не будет совсем, мальчик выключил рацию, досчитал до десяти и заново включил. В динамике вновь заверещало, и, к несказанной Николкиной радости, сквозь шум пробился знакомый голос – Яша!

Мальчику было, конечно, невдомек, что возвышавшаяся между ним и Хитровым рынком Ивановская горка[73] напрочь блокировала радиосвязь; а когда он поднялся повыше, на Таганский холм, Яков с его рацией оказался опять в зоне уверенного приема, и теперь его голос был достаточно громким. Даже слишком – проходящий мимо господин тоже услышал его и проводил гимназиста недоуменным взглядом. Тот, поняв, что чуть не прокололся, свернул в подворотню и зашарил по карманам в поисках наушников. К этим крошечным ушным затычкам он уже привык – когда смотрел по ночам фильмы на ноутбуке.

Хотя недоумение господина вполне могло быть вызвано и не рацией.

Николка, обсуждая с Яшей их хитроумный план, совершенно упустил из виду, что расписание Ярославской дороги по воскресным и будним дням различается, – и как раз опоздал на тот самый дачный поезд, на котором должен был отправиться сегодня в Москву. И пришлось мчаться от самых Мытищ на велосипеде; в итоге мальчик успел все же вовремя, добравшись за какие-то два часа. Да и то из них двадцать минут потратил в поисках места, откуда было бы слышно Яшу. А уж сколько недоуменных взглядов поймал он на себе по дороге…

А сколько раз вслед Николке неслись трели полицейских свистков! Ну конечно – езда на бициклах по городу каралась штрафом, хотя не каждому городовому случалось хотя бы видеть эту мудреную машину. Лошади испуганно шарахались от велосипедиста, а на Сретенке мальчика чуть не вытянул хлыстом кучер богатого частного выезда.

Но – обошлось. И Николка уже раз десять давал себе слово припрятать велосипед на Гороховской, а в Перловку вернуться вечерним поездом.

– …Тиу-туу-у-у… Никол, Никол, я на связи, прием, – забубнило в ухе.

Мальчик нажал тангенту:

– Слышу тебя, Яша, слышу хорошо, прием.

Ему ужасно нравились эти словечки «прием», «на связи», «тангента». Он много таких запомнил – из книг будущего и из захватывающих, только очень уж жестоких фильмов, которые Ваня называл «боевики». Теперь словечки пригодились.

– …Тр-р-р… ш-шух… фр-р-р… я на месте. Я под навесом, напротив дома Румянцева – с артелью плотницкой, вологодские. Прием.

– Понял, конец связи.

Николка поежился. Хитров рынок считался самым опасным местом Москвы. Это была большая площадь в центре столицы, в низинке близ Яузы, окруженная облупленными каменными постройками. Двух– и трехэтажные дома полны ночлежек, во всякое время забитыми разным отребьем: здесь и ворье, и бродяги, и пропившиеся мастеровые с портными, за копейку перешивающими краденое. Попадались и беглые, с каторги.

На площадь прямо с вокзалов шли приезжие артели. Оттуда их забирали ушлые подрядчики – и уводили по работам. А после полудня под навесом устраивались хитрованцы и барышники: те скупали все что попало. Вот возле такого навеса Яков, видимо, и пристроился.

Рация вновь ожила:

– Ш-ш-ш… Тр-р-р… вижу студента, входит в «Сибирь». Иду за ним, гляну, с кем он встречается…

Дома, где помещались ночлежки, назывались по фамилии владельцев: Бунина, Румянцева, Степанова. В доме Румянцева были еще два трактира – «Пересыльный» и «Сибирь». Названия эти негласные, но иначе хитрованцы заведения не называли. Любой москвич знал, что в «Пересыльном» толкутся нищие, барышники и всякий бездомный люд, а вот «Сибирь» считался степенью выше – его облюбовали серьезные воры, карманники и крупные скупщики краденого. Над трактиром, в бельэтаже располагались ночлежки для публики почище обычной шушеры.

– …Ш-шух… фр-р-р… В трактире его нет, прием. Хотел дать половому гривенник, спросить, куда пошел студент, – не стал. Прием.

Николка понимающе кивнул. Чужаков на Хитровке не жаловали – любой рискнувший задавать в «Сибири» подобные вопросы рисковал уйти оттуда с ножом в боку.

– Осторожно, зря не рискуй. Что будешь делать? Прием.

На этот раз рация молчала дольше – минуты три. Николка начал было волноваться, когда голос Яши снова прорвался сквозь нарастающий треск помех.

– Хочу заглянуть в окна… тр-р-р… готовлю дрон. Прием.

– Кого? – опешил гимназист. Откуда там оказался приятель Геннадия и как Яков сумел уговорить его среди бела дня лезть по фасаду притона?

– Машинка летающая, маленькая, с камерой… ш-ш-ш… тр-р-р… показывал. Подведу к окнам на фасаде. Прием.

Николка облегченно выдохнул – значит, это не он сошел с ума. И опять встревожился: как Яков представляет себе эту операцию? Конечно, «дрон» (Николка вспомнил, как называется летающая штучка, управляемая с небольшого пульта) совсем небольшой, да и в полете не шумит, скорее – шуршит. Когда Яша наведался в Перловку, он показал мальчику это электрическое насекомое; они вдоволь потом гоняли его над полем и между деревьями. Но запускать дрон посреди дня, на Хитровке, где внимательных глаз побольше, чем в театре на премьере?..

– Яш, ты подумал? Увидят, собьют. Прием.

– Чем?.. Тр-р-р… ш-шух… фр-р-р… бутылкой кинут?.. Тиу-туу-у-у…

В наушниках опять зашипело, заверещало. Николка покрутил колесико подстройки, помехи смолкли.

– …Уведу по переулку, к Солянке, он быстро летит. Сам – вслед, будто ни при чем. А там городовой. Потом во дворе посажу. Прием, прием.

Значит, и Яша с ума не сошел. План, признал Николка, был толков – быстренько заглянуть в окна номеров «Сибири», а потом, когда хитрованцы увидят летающую невидаль и поднимут хай, увести дрон в сторону Солянки, куда оборванцы, скорее всего, не сунутся. А кто сунется – пожалеет. Пока городовые станут разгонять невесть с чего выплеснувшуюся из хитровского горшка накипь – тихонечко подобрать аппаратик в каком-нибудь палисаднике…

– …Тиу-туу-у-у… тр-р-р… начинаю, прием.

– Удачи, жду как пройдет, прием.

Минуты тянулись томительно; рация трещала помехами. Николка поймал себя на том, что задержал дыхание – и выдохнул, лишь когда потемнело в глазах.

– Тр-р-р… фр-р-р… там варяг! На втором этаже, третье окно от дома Бунина… пшш-ш-ш… тр-р-р-р… одет не… тиу-туу-у-у… ш-шух… шрам, точно он! Студент с ним, говорят… тр-р-р… достал саквояж, там деньги. Много. Прием.

Николка не сразу вспомнил, что «варягом» они с Яшей условились называть Ван дер Стрейкера. Значит, бельгиец все-таки в Москве, на Хитровке? Ай да Яша, ну и голова, молодчина!

– …Фр-р-р… ш-шух… забегали, черти… тиу-туу-у-у… Все, ухожу, до связи… тиу-туу-у-у… чтоб вас! Пшш-ш-ш… тр-р-р-р…

Николка беспомощно посмотрел на коробочку рации и подумал, что Яша, кажется, вляпался в большие неприятности.

– А по-моему, это мерзость! – Раздраженная Вероника крутила в руках карандаш. – Мало у нас в Москве героина и прочей дури, так вы еще и добавить решили?

Девушку можно было понять – не каждый день узнаешь, что твои друзья собираются торговать наркотой! То, что дурь предполагалось доставлять не из Афганистана, а из прошлого, роли не играло.

– Не понимаю, как вообще можно обсуждать подобные пакости! Наркотики! Может, еще и сутенерством займетесь? Или органами будете торговать?

– А что, вариант, – ухмыльнулся Дрон. – Там полно бомжар – ну бродяг всяких, нищих. И все, небось жрут экологически чистые объедки и пьют натуральную сивуху! Ни тебе пестицидов, ни тяжелых металлов… товар первый сорт!

Веронику передернуло, но вступать в пререкания с Дроном она не стала.

– Мы, на минуточку, собирались стать в прошлом революционерами, а не наркодилерами. По-вашему – революцию можно делать на деньги от наркоты?

– Революцию можно делать на любые деньги, – рассудительно сказал Геннадий. – На доходы от торговли наркотиками, на средства, полученные от иностранной разведки, на взятое в ограбленном почтовом поезде. Хоть на фальшивые. Главное – чтобы они были. А вот если их нет – тогда и революции не будет. Очень простая, знаешь ли, причинно-следственная связь. Нет денег – нет революции.

– Слыхала про таких ребят – ФАРК? – осведомился Дрон. – Это колумбийские леваки и партизаны, подпольная коммунистическая партия Колумбии. Они с шестьдесят четвертого года всю страну на уши ставят, воюют с янкесами и буржуями. А бабло, между прочим, идет с кокаина. Они, понимаешь, считают – пусть всякая шваль и слабаки от наркотиков сдохнет, на свете чище будет. Не знала? То-то… думаешь, почему они с наркомафией воюют? Те когда-то тоже были с ними, а потом решили скрысятничать и чисто бабло делать, вместо того чтобы на революцию отстегивать, – теперь их за такой косяк и мочат.

Дрон был известен своей приверженностью к латиноамериканской романтике.

– В данном случае Дрон во многом прав, – поддержал соратника Геннадий. – И вообще давайте договоримся: кто не хочет марать рук – мы никого не держим. Пока не держим, – многозначительно добавил он.

– Ага, а кто станет трепаться… – Дрон интернациональным жестом провел большим пальцем по горлу.

– Так что, по-прежнему будешь настаивать на своей позиции? – вновь обратился к девушке Геннадий. – Или будем считать, что недопонимание ликвидировано?

Вероника пожала плечами и отвела глаза.

– А мне вот что непонятно, – осведомился Олег. – Там что, кокс продают просто так, без рецептов? Заходи и бери? Кто угодно, в любой аптеке?

– Да, – подтвердил Геннадий. – Заходи и бери. В любой аптеке. Сколько хочешь.

– Я тут нашел матерьяльчик, – поддакнул Валентин. – Как раз по этому вопросу. Вот, Олеж, слушай: «Биржевые ведомости». Примерно – уровень нашего «РБК-Дейли».

И он положил перед собой листок со сканированной дореволюционной газетной вырезкой:

«Вначале я брал кокаин в аптеке и платил за крошечный флакон в грамм 1 р. 10 к. Выходит же его у меня 2 грамма в день, т. е. на 2 р. 20 к. Целый месяц я платил эти деньги, после чего аптекарь надо мною сжалился и сказал: «Мы вам, как постоянному клиенту, делаем скидку и будем брать по 90 к. за флакон в один грамм». Каково же было возмущение несчастного кокаиниста, когда выяснилось, что на складе можно брать кокаин значительно дешевле: «С меня взяли 20 коп. за грамм! За тот же флакон – 20 копеек! Сочтите, сколько я переплатил лишнего!»

– Ну ни фига себе! – заржал Дрон. – Прикинь, если в «КоммерсантЪ» жалобу написать – мол, дилеры на кокс цены задрали, дорого, примите меры…

По комнате прокатились смешки; Геннадий довольно кивнул.

– Как видите – с тем чтобы легально добыть товар, проблем не предвидится. Особенно если последовать совету автора заметки и обратиться на аптекарский склад. Мы же не хотим переплачивать по девяносто копеек за грамм?

– Точно, – согласился Дрон. – Видели мы этот склад. Сидит там старый гриб, сторож. Из оружия – палка от метлы и свисток. Всего делов – узнать, где у них там кокс, – и можно устраивать шопинг.

– То есть все же грабить? – поморщилась Вероника. – А без уголовщины, значит, никак?

– Опять ты за свое… – вздохнул Геннадий. – Не нравится – предложи вариант, рассмотрим. А если нет – извини.

– Ну хорошо. – Вероника не собиралась сдаваться. – Пускай мы эту дурь добудем. Пускай даже много добудем. А дальше? В пакетики развешивать и по клубам толкать? Сказать, что с нами за это сделают, причем извращенным способом?

– Вопрос не праздный, – согласился Геннадий. – Дрон, что думаешь?

– А че тут думать? – немедленно отозвался тот. – Не, по мелочи барыжить – палево. Надо сдавать все, разом, и потом ложиться на дно – чтобы не нашли по горячим следам. А найти может кто угодно – и пацаны, которые тему наркоты держат, и ФСКН[74], и даже ФСБ. Товар больно горячий. Только так и надо: сдал партию – и свалил с концами.

– Благо свалить есть куда, – закончил за Дрона Геннадий. – Тот, кто займется реализацией партии, – уйдет в прошлое и останется там надолго. И это, Дрон, будешь не ты, уж прости. У тебя будет другая задача.

– А кто? – немедленно спросила Вероника, но Геннадий только многозначительно улыбнулся в ответ.

– Ну что, по этому вопросу все? Что ж, следующим пунктом у нас – студент Бауманки… то есть Императорского Московского технического училища Лопаткин Владимир, разночинец. А также – бомбист и террорист. Проживает в студенческом общежитии с милым названием «Ад», на Большой Бронной. Этот молодой человек дает нам замечательную возможность – сразу, без сложной подготовки работы проникнуть в круги недобитых царской охранкой народовольцев. – Геннадий кашлянул. – Напомню – знакомые этого самого студента Лопаткина где-то через полгода попробуют грохнуть государя Александра Третьего. Помните, кто это сделает? Для забывчивых – одно имя: Александр Ульянов. Не надо напоминать, чей он брат?

Повисло напряженное молчание; члены Бригады ловили каждое слово вожака. По сути, он впервые открыто заговорил о том, для чего затевается эта рискованная и в перспективе кровавая игра.

– Согласитесь, – продолжал Геннадий, – у этого юноши чрезвычайно интересные связи. Так что остается, как говорят в Одессе, пара незаметных пустяков – выйти на этих людей и завоевать в их среде серьезный авторитет. И меня в этом плане волнуют отнюдь не господа Ульянов, Шевырев, Андреюшкин и иже с ними. Они выбор уже сделали и со своей дороги не свернут.

– И флаг им в руки, – усмехнулся молодой человек. – Революции нужны и герои, и мученики. Меня больше интересуют те, кому сейчас лет по шестнадцать – как господину Гершуни. Или вовсе тринадцать – как Чернову. Я хочу, чтобы они, когда придет время, видели в нас не непонятных пришельцев, а вождей, ведущих к победе. А объяснить им это могут только такие люди, как студент Лопаткин и его друзья. А для этого они должны поверить в нас с вами, друзья мои.

Геннадий замолчал и закончил вполне по-деловому:

– В общем, Володя Лопаткин дает нам шанс сэкономить уйму сил, времени и денег… которых у нас с вами пока нет. А потому – надо налаживать с ним отношения. Чем мы завтра и займемся. Валя, ты, помнится, хотел прогуляться в прошлое?

– Серж, я все решила! Платье заказывать надо только у мадам Клод! В конце концов, свадьбу устраивать мы тоже будем здесь или в Петербурге, верно? И я, дорогой, должна соответствовать вашим понятиям о моде. А вот прическу сделаю у нас, не говоря уж о косметике, – тут сомнений быть не может. Видела я ваши парикмахерские… брр… каменный век, кошмар. Ой, а если мы устраиваем свадьбу в Петербурге – как туда из Москвы добираться? Самолеты у вас не летают, а в поезде я всю укладку испорчу…

– Конечно, дорогая, все будет так, как ты захочешь, – невпопад отозвался Никонов. Он стоически терпел Ольгино щебетание уже часа полтора – с тех пор, как они вдвоем вернулись с Кузнецкого. Надо сказать, в последнее время жизнь лейтенанта превратилась в бесконечную череду поездок по свадебным салонам, модным лавкам и ювелирным магазинам, причем как по эту, так и по ту сторону портала. Ни на что другое ни сил, ни времени не оставалось; лишь вечером, отправив будущую супругу в двадцать первый век, он мог немного расслабиться и подумать о своих делах.

Нельзя сказать, что эти хлопоты были лейтенанту неприятны. Скорее – наоборот, он с удовольствием наблюдал, как Ольга из взбалмошной пришелицы превращается в благовоспитанную московскую барышню. Она даже прекратила намекать на то, что могла бы не тратить времени – своего и обожаемого Сержа – на постоянные переходы туда-сюда через портал; несмотря на соблазнительность этого предложения, Никонов ясно дал понять, что намерен соблюдать приличия и переехать к нему она сможет только после официального бракосочетания. Ольга со вздохом согласилась, а лейтенант был на некоторое время избавлен от обсуждения свадебной кампании.

Проблем здесь хватало, причем о большинстве из них очаровательная Ольга понятия не имела. Правила жизни флотского офицера весьма строги; лейтенанту в скором времени придется представить будущую супругу начальству и сослуживцам, а значит – надо будет отвечать на вопросы о ее семье. Неравный брак хорошо смотрится на страницах романов; на деле же женитьба на девице неясного происхождения вполне могла кончиться если не отставкой, то переводом куда-нибудь с глаз долой, на Дальний Восток или на Каспийскую флотилию – обычное место ссылки проштрафившихся флотских офицеров. А этого допустить никак нельзя: вместе с должностью при Научном комитете морского ведомства Никонов лишился бы возможности влиять на развитие флота. В последнее время он и так забросил свои изыскания, уделяя непозволительно мало времени содержимому хранящегося в кабинете чемоданчика.

Кроме того, предстояло венчание – а закон обязывал священника быть особенно внимательным к совершению брака. А значит – требовалось представить в церковь документы, удостоверяющие, что возраст, вероисповедание, гражданское состояние жениха и невесты, отсутствие недопустимого родства между ними позволяют вступить в брак.

Самому Никонову, как военному, предстояло еще и предоставить разрешение на вступление в брак от непосредственного начальства. Но если с этим никаких хлопот не предвиделось, то об Ольге сказать того же было, увы, нельзя. У нее документов не было – вообще. Равно как и возможности выправить их законным путем. Конечно, такие вопросы в Российской империи испокон веку решались с помощью нужных людей и соответствующего размера мзды, однако Никонов подобного опыта не имел. Он уже подумывал обратиться за помощью к Корфу, который ориентировался в житейских коллизиях куда лучше него. Как-то Никонов упомянул об этом в беседе с Ольгой, но девушка отмахнулась и заявила, что «ребята сделают в фотошопе ксивы лучше настоящих, только надо найти образец».

Потратив четверть часа на выяснение, что, собственно, имела в виду будущая супруга, Никонов с негодованием отверг вариант фальшивки, пусть и очень высокого качества, – так что вопрос с документами оставался открытым.

– Серж, ты вообще меня слушаешь? Смотри, я никак не могу решить, какую из этих трех… нет, пяти шляпок выбрать! Посмотри, что тебе больше нравится?

Никонов вздохнул и, оставив тягостные мысли, с головой окунулся в водоворот предсвадебной суеты.

От этого приятного занятия его отвлек громкий крик снизу: «Куды прешь, храпоидол, господа не принимають!»

Лейтенант с усилием оторвался от созерцания невесомо-кружевных штучек непонятного назначения и вышел на лестницу. Внизу, в прихожей, встрепанный Николка сцепился с Федором, нипочем не желавшим пускать его «без докладу». Николка размахивал руками, что-то горячо втолковывая привратнику, но тот стоял как скала.

Увидев Никонова, мальчик обрадовался:

– Дядь Сережа… ой, простите, господин лейтенант, я к вам, очень срочно, а он вот не пускает…

Моряк кивком велел пропустить Николку (привратник удалился, шаркая войлочными туфлями и недовольно бормоча что-то себе под нос), а Николка, взлетев по лестнице, зачастил:

– Беда, дядь Сережа, Яшка попался! Хотел заглянуть в «Сибирь», его там и схватили. Я сразу к вам – надо что-то делать, а то этот гад Стрейкер его точно убьет!

– Погоди-погоди, – Никонов попытался остановить поток слов. – Какая Сибирь? Откуда там Стрейкер? А заодно и Яков? И куда он хотел, как ты выражаешься, «заглянуть»?

Через полчаса Николка сидел в гостиной, сжимая в ладошках кружку с чаем. Ольга хлопотала вокруг – напряжение последних часов вылилось у мальчика в форменную истерику: едва закончив невнятные объяснения, он попросту разрыдался.

А Никонов, поймав извозчика, мчался на Маросейку, где в этот час можно было застать в клубе барона Корфа.

Глава 15

Короче, это мы удачно зашли. Хотя и пришлось нервы помотать, не без этого. Германец-археолог, надо отдать ему должное, расколол нас как гнилой орех. Кто же знал, что этот подвальный сиделец к тому же знаменитый лингвист и всемирный полиглот? Вот он и уличил нас в языковых нестыковках: словечки там всякие, выговор, обороты – в общем, «нетипичные языковые конструкции». И когда отец заявил, что готов удовлетворить его любопытство по поводу того, кто мы такие, – я прямо обалдел. Мало нам Каретникова с беглым лейтенантом и его веселой командой…

Ах да, я ведь еще ничего не рассказал! В Александрии отец первым делом заглянул в русское консульство. И не зря – там нас ждало письмо от Николки. Обычное, ни к чему не обязывающее: «У нас все хорошо, в Москве жара» и «Шлем привет, когда ожидать домой?» Но кроме письма в конверте из плотной провощенной бумаги помещалась еще и флешка с видеофайлом – а в нем подробный, хотя и несколько сбивчивый рассказ о последних московских событиях.

Из него мы узнали и о чудесном появлении Никонова, паровозом притащившего с собой целую вереницу студентов из двадцать первого века, и о том, что шустрый Яша уже в курсе наших обстоятельств, и, конечно, о появлении злодея-бельгийца. Забегая вперед, скажу – пакет был отправлен еще до драматических событий, разыгравшихся вокруг персоны несчастного Евсеина, так что о взрыве на Воробьевых горах мы пока не знали. Но и того, что узнали, хватило, чтобы отец схватился за голову; пришлось сделать над собой изрядное усилие, чтобы не бросить все и не кинуться в порт в поисках любого – ЛЮБОГО! – парохода, идущего в Россию.

Но первый приступ паники удалось подавить. Очень кстати припомнилось и то, что если разузнать, ради чего мы явились в эти негостеприимные края, то и московские проблемы решать будет куда проще. Пароход мы все же отыскали – греческое судно, отправляющееся в Одессу, – но отменять визита к археологу не стали. Герр Вентцель сдержал обещание: доктор Бурхардт, ждал нас на следующий день. И не где-нибудь, а во дворце Магомеда-Али; там располагалась александрийская резиденция хедива.

Нам повезло – самого хедива в Александрии не оказалось, так что во дворец нас пропустили легко. Опущу подробности насчет встречи, оказанной нам старым археологом, и путешествия по подземельям. Всякий, кто смотрел «Мумию» и «Индиану Джонса», сам составит себе достаточно верную картину. Перейду сразу к объяснению с герром Бурхартом и, главное, к содержимому ковчега – маалюльской находке забытого египтянина.

Оказывается, отец и в мыслях не имел рассказывать немцу, кто мы такие на самом деле. Вместо этого он скормил ему полную намеков и недоговорок историю, из которой следовало, что мы – жители некоей скрытой от всего мира «республики Разума и Науки», основанной несколько десятков лет назад группой энтузиастов-ученых из России и Германии. И там с тех пор только и занимаются тем, что проводят исследования, создают невиданные творения научно-технической мысли и вообще всячески двигают прогресс в одном отдельно взятом уголке планеты. В качестве доказательства был предъявлен мой фотоаппарат – я с ходу сделал несколько кадров и показал их археологу. А заодно – и свежеотснятый ролик с ним, герром Бурхардтом в главной роли. Сраженный наповал демонстрацией цифровых технологий старик обалдел окончательно и внимал словам отца – как гласу Господа, вещающего Моисею.

Каково? В наше время на такую туфту не купился бы и самый отъявленный уфолог или космопоисковик. А здесь прокатило – видимо, сказалась популярность жанра приключенческой литературы и отсутствие игрового синематографа. На наше счастье, изобретение братьев Люмьер еще не успело внедрить в массовое сознание такие вот штампы, так что наша бредовая история прозвучала для старика вполне убедительно. Он лишь робко поинтересовался – почему это ученые нашего Города (вот так – Город с большой буквы! А чего мелочиться?) не предъявят миру своих достижений? Отец ответил заготовленной тирадой о том, что-де человечество еще не готово к тому, чтобы в полной мере воспользоваться достижениями науки, так как его представления о добре и зле… герр Бурхардт проглотил и это.

Я, признаться, был озадачен, но отец – уже потом, в гостинице, – все мне растолковал. Поймите меня – в конце концов, всякие «Города Солнца» и «Новые Атлантиды» – штампы, существующие уже пару столетий. И «Пятьсот миллионов Бегумы» уже написаны, а нашу выдумку с такой легкостью проглатывает – и не кто-нибудь, а крупный ученый…

То-то и оно, что написаны. То есть на текущий, так сказать, момент это все представляется вполне правдоподобным. И чтобы все это превратилось в недостоверные, на уровне комиксов, стереотипы, понадобится еще лет сорок – пятьдесят. И такое объяснение необъяснимого как раз и соответствует местному менталитету – как менталитету 60–70-х годов двадцатого века соответствовали пришельцы и тарелочки. Каждой эпохе – свои сказки; и лишь когда лейтмотив этих сказок меняется, те, что были раньше, начинают казаться наивными и примитивными.

Так что в глазах немецкого археолога мы оказались «скаутами», разведчиками, посланцами Города, разыскивающими артефакты древних культур. Каковые и подвергаются в наших лабораториях всестороннему изучению. Вот теперь дошло дело и до наследия старика-египтянина. Мы-де получили сведения о нем, странствуя по Востоку, – и тут же явились в Александрию.

И – ни слова о Маалюле, монастыре и манускрипте! Хотя, может, немец и сам об этом знает; должен же был египтянин оставить какие-нибудь записи?

А он, оказывается, и оставил. Да еще и какие! Бурхардт поведал, что кроме «картотеки» в ковчеге хранилось письмо, собственноручно написанное древним ученым. Как нетрудно догадаться – на коптском языке. Суть его вкратце сводилась к следующему: автор, Абу ибн… кто-то там, сумел прочесть письмена, составленные древними, мудрыми обитателями нашего мира еще до Всемирного потопа, и, прочтя, ужаснулся. После чего многие годы изыскивал способ исчислить меру Добра и Зла, которые непременно принесут в подлунный мир знания, изложенные на металлических листах. И лишь потерпев неудачу – решился уничтожить собственноручно сделанный перевод. Мало того – вместе с ним истреблению подвергся еще и «ключ», позволивший прочесть данный текст, поскольку ничего общего с известными языками он не имеет, и скудный человеческий разум бессилен проникнуть в его тайну.

Далее следовали горькие упреки самому себе по поводу допущенной много лет назад неосторожности – оказывается, часть перевода, в том числе и фрагмент, содержащий этот самый «ключ», была оставлена «много лет назад, в далекой стране». Египтянин, правда, выражал надежду, что люди, на чье попечение были оставлены опасные тексты, увлечены лишь служением Творцу и, надо полагать, не проявят внимания к непонятной диковинке. И замечательно, поскольку в противном случае подлунный мир ждут неисчислимые бедствия.

Бедняга Бурхардт голову сломал, пытаясь понять, что это был за «ключ». Искал он, правда, лишь на загадочных пластинах, понадеявшись на свои бездонные знания лингвиста. Так что нам повезло: начни он, к примеру, искать следы самого египтянина – вполне мог и добраться до Маалюли. Стоило лишь рассказать хедиву, что хранится в его коллекции… при правильной подаче материала вельможа в лепешку бы расшибся. Но – немца подвела инерция мышления; человек, как правило, склонен решать любую проблему в ключе своего собственного опыта и упускает другие возможности.

В общем, промаявшись сколько-то лет с переводом загадочных надписей, немец вбил себе в голову, что кроме него ключ к этой тайне ищет кто-то еще. Тем более что косвенные подтверждения имелись – принимая дела в качестве хранителя собрания редкостей хедива, Бурхардт наткнулся на любопытную запись. В месяце Зуль-каада 1162 года Хиджры[75] некий «романец» покусился на собственность тогдашнего владельца коллекции, паши Египта, был схвачен и при большом стечении народа посажен на кол. Следуя к месту экзекуции, несчастный грязно ругался и пытался проповедовать насчет рая земного, от которого отказываются те, кто лишает его шанса добраться до означенного экспоната собрания. А также – грозил палачам явлением всемогущих мстителей. Что, разумеется, не возымело никакого действия – жизнь бедолага закончил на колу.

Вот этих самых «мстителей», а точнее – полномочных представителей настоящих владельцев «картотеки», и рассчитывал дождаться герр Бурхардт. И дождался – нас.

Когда немец назвал год по мусульманскому летосчислению, отец попросил уточнить дату по европейскому календарю. Это оказался 1789-й – и мы оба немедленно припомнили слышанный еще в Маалюле рассказ об итальянце, которого допустили к египетскому манускрипту. Дело было в 1783 году – видимо, еще шесть лет понадобилось бедняге на то, чтобы проследить путь ковчега от Маалюли до Александрии. Так что мы еще раз порадовались, что немецкому книжному червю не пришла в голову мысль проделать обратную операцию.

Теперь мы встали перед крайне непростой задачкой. С одной стороны, герр Бурхардт нам, в общем, доверял – и у нас имелись все шансы заручиться его содействием. С другой… если мы отделаемся общими фразами и исчезнем с горизонта, он уже не успокоится и, чем черт не шутит, докопается до истоков этой загадочной истории. Тем более что сделать это сейчас куда проще: достаточно проследить наш маршрут, который неизбежно приведет в Маалюлю, а уж там… в том, что посланец египетского вельможи сумеет убедить монахинь отдать ему драгоценный манускрипт, мы не сомневались.

Вечером в гостинице мы с отцом внимательно, слово за словом, припомнили весь разговор с Бурхардтом. Проще всего оказалось понять, что представлял собой ключ: вставки из символов в египетском манускрипте и совпадающие с ними по формату столбцы коптских букв были, скорее всего, двуязычными вариантами одного и того же текста. Пользуясь им, автор манускрипта и сделал перевод.

Мы немедленно нашли нужные кадры в фотокопиях. Оказалось, что «табличке» из загадочных символов 16 на 16 соответствует другая, 26 на 26, составленная из букв коптского алфавита. То есть двумстам пятидесяти шести значкам соответствуют шестьсот семьдесят шесть коптских букв.

Мы не могли сколько-нибудь точно сосчитать количество символов на металлических листах; но, зная приблизительно их число и располагая фотографиями одного образца, можно было, с известным допущением, оценить общее количество знаков. То же самое мы проделали и с фотокопиями манускрипта, а потом сличили полученные результаты. Если – ЕСЛИ! – наши предположения окажутся верны, то египтянин оставил в Маалюле перевод примерно пятой части «картотеки» – остального он сделать либо не успел, либо не захотел. Судя по тексту покаянного письма, опасность того, что содержалось на пластинах, египетский ученый смог оценить значительно позже, уже когда выполнил в Александрии полный перевод. Так что нам предстояло совершить ту же самую операцию – или отыскать того, кто сможет сделать это за нас.

Отец заявил, что в наших руках своего рода Розеттский камень. Я об этом камне никогда не слыхал, а если и слыхал – то пропустил мимо ушей. Привычка к Википедии, чтобы ей пусто было…

Оказалось – это каменная плита, найденная в 1799 году в Египте возле города Розетта, близ Александрии. На плите были выбиты три идентичных по смыслу текста: два на древнеегипетских языках (иероглифами и демотическим письмом), а третий – на древнегреческом. Язык этот был знаком тогдашним лингвистам, так что француз Шампольон смог расшифровать иероглифы, сопоставляя эти три текста. Он предположил, что иероглифы – это не просто картинки, отражающие некие смысловые понятия наподобие китайских, а еще и фонетические знаки – то есть каждый иероглиф соответствует какому-то звуку речи. Потом Шампольон сравнил иероглифы с коптским языком (как ему было известно, произошедшим от древнеегипетского), установил их родственную связь – и с этого, собственно, и началась современная египтология.

Так вот вполне могло статься, что и незнакомые символы на металлических пластинках тоже скрывают в себе слова неизвестного языка. В конце концов – недаром манускрипт написан на коптском… да и появление несчастного итальянца в Александрии тоже не могло быть делом случая. А ведь Розеттский камень отыскали в этих же краях, и всего через десять лет…

Отец заявил, что мы встали на скользкую дорожку и притягиваем факты за уши к удобной теории. Может, и так, но лично мне такие совпадения кажутся вполне убедительными.

Была, правда, одна закавыка. Трудяга Шампольон потратил на расшифровку иероглифов почти двадцать лет. Причем кое-кто из его коллег за это время успел потерпеть неудачу и бросить работу. И целых десять лет француз потратил на то, чтобы определить соответствие иероглифов современному коптскому языку. И это при том, что на Розеттском камне символов было всего ничего – четырнадцать неполных строк. Даже с учетом проделанной египтянином работы возня предстояла на многие годы, если не десятилетия. И ведь не имелось ни малейшей гарантии, что мы вообще справимся с этим делом: чтобы браться за него, надо как минимум выучить коптский язык. Причем выучить его хорошо. Так что без помощи со стороны нам в любом случае не обойтись.

И тут у нас было, пожалуй, три варианта. Два из них – уже проверенные: спец по древним языкам из Московской духовной академии и лингвист, найденный в нашем времени через Интернет. В обоих случаях исполнители будут находиться далеко от места событий, а во втором – так и вовсе в другом веке. В пользу обращения к нашему современнику была еще и возможность использовать специальные криптографические программы. К тому же в двадцать первом веке насмотрелись на чудаков, готовых выбрасывать немалые деньги за расшифровку очередного «чего угодно» – от послания пришельцев до языка атлантов.

Увы, эти расчеты покоились на зыбком песке. Если о содержимом манускрипта мы могли хотя бы догадываться, то о том, какого рода информация содержится на пластинах, мы не имели ни малейшего представления. А вдруг там нечто такое, что не потеряет актуальности и в двадцать первом веке, и мы на самом деле откроем ларец Пандоры? Или создадим себе конкурентов? В этом отношении переводчик из московского духовного заведения был предпочтительней – возможностей у него куда меньше, да и вообще…

Третий же вариант, он же самый простой – это, как вы, конечно, догадались, герр Бурхардт. Помимо вопиющих недостатков – а вдруг колбасник все же решит сыграть в собственную игру? – имелись и преимущества. Мы не так уж много общались со старым немцем, но успели понять главное: герр Бурхардт был приверженцем академизма в науке, сторонником чистой теории, не загрязненной вторжением грубого материализма. Он и собранием хедива занимался на свой, сугубо германский манер: тщательно классифицировал коллекцию, составлял подробнейшие каталоги и описания, и вообще – предпочитал работать не с реальными предметами, а с каталожными позициями и столбцами классификаторов.

Даже загадкой «металлической» картотеки он занялся из тех же самых соображений: во-первых – его натуре претило то, что на полке стоит экспонат, которому до сих пор не нашлось места в строчке какого-нибудь каталога; а во-вторых – потому что проблема в итоге сводилась к чистой лингвистике, а тут ему равных не было. Владельца собрания, Тауфик-пашу, подобная заумь не интересовала, тот держал герра Бурхардта скорее из соображений престижа и в пику англичанам из Египетской службы древностей.

Надо заметить, что подобная приверженность чистой науке в определенном смысле была даже помехой – до личного знакомства с Бурхардтом отец, в числе других, продумывал и такой вариант: неведомый «ковчег» в обмен на тайну гробницы Тутанхамона. Отправляясь на Ближний Восток, я на всякий случай закачал в ноут подобную информацию по данному вопросу, включая подробнейшие указания по поискам гробницы.

Однако, узнав старика-хранителя поближе, мы перевели этот вариант в разряд запасных. Нет, герр Бурхардт, конечно, пожелает сделать подобную эпохальную находку, – а кто бы на его месте не пожелал? Но из лавров Шлимана и Шампольона он, будь его воля, несомненно, выбрал бы второе. Иначе говоря – славе открывателя очередного «клада Приама»[76] он предпочтет репутацию человека, расшифровавшего новый Розеттский камень. Причем о славе или репутации в данном случае стоит говорить лишь иносказательно; герр Бурхардт из тех фанатиков науки, которые не нуждаются в общественном признании. Им хорошо наедине с проблемой, они получают чистое, ничем не запятнанное удовольствие от процесса поиска решения и не станут беспокоиться о столь презренных вещах, как научный приоритет.

Этого полезнейшего свойства характера контрагента грех было не использовать. Сомнения, конечно, оставались; и главнейшим из них было то, что Бурхардт, возьмись он нам помогать, неизбежно оказывался вне поля нашего зрения – не оставаться же нам из-за него в Александрии! Так что, здраво взвесив все обстоятельства, мы решили не класть все яйца в одну корзину, а отдать копии загадочных текстов разным переводчикам – и в девятнадцатом и в двадцать первом веках. Сами пластины, скорее всего, останутся у Бурхардта, в Александрии. А отец будет координировать их усилия, налаживая (через себя, конечно) обмен идеями и результатами перевода.

Итак, решение принято – оставалось воплотить его в жизнь. На все про все у нас оставалось три дня – до отхода греческого парохода. К тому же мы ни на минуту не могли забыть о том, какой клубок нерешенных – и, возможно, неразрешимых! – проблем ожидает нас в Москве. В первую очередь прочесть текст египетского манускрипта – благо тут особых проблем не предвиделось. Ведь информация, которая (как мы надеялись) содержалась в нем, могла крепко помочь…

И вообще – интересно, как там поживает Варя Русакова? Оказывается, я успел изрядно соскучиться по этой барышне; вот уж никогда не подумал бы… Как вернемся – надо будет попенять Николке, который ограничился в письме двумя строками на эту весьма волнующую меня тему. Мог бы, кажется, проявить по отношению к другу больше чуткости…

Из путевых записок О. И. Семенова

Мы покидаем Александрию. Прощально загудев, старенький пароход под греческим флагом миновал волнолом, защищающий внутреннюю гавань от буйства средиземноморских стихий; прошел мимо неуклюжей башни маяка, возвышающейся на западной оконечности острова Фароса, оставил за кормой батареи, прикрывающие вход в гавань. Мы с Ванькой стояли на юте и не отрывали глаз от африканского берега; за нагромождением крыш, левее глыбы дворца Мехмеда-Али, поднималась в небо жидкая струйка черного дыма – из Каира прибывал вечерний поезд. Я усмехнулся, вспомнив обстоятельный рассказ Вентцеля о египетских железных дорогах; ветка между Каиром и Александрией, чуть ли не единственная линия во всем Египте, могла похвастать своеобразным рекордом. Во время Англо-египетской войны 1882 года на этой линии действовал чуть ли не первый в мире «блиндированный состав» – импровизированный бронепоезд, прикрытый от огня стрелкового оружия шпалами и мешками с песком. Создателями этого чуда военной мысли были, конечно, англичане, а точнее – начальник морской бригады полковник Фишер. прародитель стальных черепах, которым предстояло через каких-то тридцать лет сотрясать орудийным громом просторы Сибири, Новороссии и Украины, вмещал двести солдат и был неплохо вооружен. В блиндированных вагонах стояли легкие морские пушки на тумбовых установках и несколько механических пулеметов. Вентцель не знал, правда, поучаствовал ли этот панцер-цуг в реальном бою, но факт оставался фактом – данный вид военной техники появился на свет именно здесь, в Египте.

На мысль о бронепоезде меня натолкнул не столько султан дыма от каирского экспресса, сколько сизо-белая калоша английского броненосца «Энсон», мимо которого как раз проходил наш пароход. Посудина ее величества выглядела со стороны безжизненным слитком металла; лишь легкий дымок курился над одной из труб, напоминая о том, что под панцирем броневой стали скрываются человеческие существа.

Мы не раз видели английские военные корабли – и во время плавания в Средиземном море, и по дороге в Суэц, и во всех сколько-нибудь крупных портах, где нам довелось побывать за эти два месяца. В порту Басры после прорыва нас встречали английские морские пехотинцы с канонерской лодки; сама она стояла на рейде, настороженно ощупывая мятежный город прицелами орудий. Да, в этом мире боевые корабли – это весомое и зримое воплощение державной мощи; и мощь эта, несомненно, находится в руках англичан. Я вспомнил письмо Николки – неудивительно, что вернувшийся из двадцать первого века лейтенант захвачен идеей модернизации и переустройства российского флота… еще одна жертва идеи попаданчества! И с этим нам тоже что-то придется делать…

В общем, можно с чистой совестью признать – путешествие оказалось успешным. Текст манускрипта плыл с нами в Россию; мало того – вместе с ним мы везли толстенный бювар с пачкой листов, а на них – тщательно перерисованные значки с таинственных пластин. Даже поверхностного знакомства с этими артефактами хватило мне, чтобы осознать, что сделаны они не человеческими руками; во всяком случае – не относились ни к одной из известных мне на данный момент культур. Начать с того, что ни Бурхардту, ни мне не удалось понять, как, собственно, нанесены значки на металл; ясно было только, что они не отчеканены, не выгравированы, не выдавлены, не нарисованы краской. Казалось, металл просто менял цвет там, где на него был нанесен очередной значок, – примерно так, как меняет цвет экран, выполненный по технологии «электронной бумаги». Ничего подобного никто из нас не видел, и это делало загадку еще более интригующей.

Со стариком Бурхардтом мы торговались так, что позавидовал бы любой старьевщик с Сухаревки. В итоге он с зубовным скрежетом и слезными воплями отдал нам четвертую часть металлических пластин из ковчега, а мы торжественно вручили ему планшет с закачанными на него фотографиями примерно трети манускрипта. Иван потратил два часа, обучая археолога пользоваться хитрой машинкой и устройством питания на солнечных батареях, зато теперь наша репутация эмиссаров «Города Солнца» была в глазах немца неколебимой. Разумеется, Ванька тщательно удалил с планшета все остальные файлы – старик теперь мог забавляться с новой игрушкой сколько ему влезет.

Теперь оставалось только ждать. Если верить пергаменту безвестного московского ученого (хотя почему безвестного? – умница Яша мало того что установил его личность, так еще и сумел разыскать беднягу в московской психиатрической клинике), манускрипт содержал описания операций с порталами. А именно – инструкции, как можно открывать и закрывать проходы между прошлым и будущим. И в свете последних московских событий это умение нам скоро понадобится. Правда, манускрипт еще предстояло перевести с коптского; к тому же работа с порталами могла оказаться не столь уж и простой в освоении. Впрочем, доцент Евсеин сумел в свое время разобраться в этом вопросе – а мы чем хуже?

Пароход разразился тремя прощальными гудками и бодро зашлепал колесами по средиземноморской волне. Немного поодаль от нас с Иваном, у леера пристроился Антип; бывший лейб-улан не отрывал глаз от скрывающегося в дымке африканского берега. Вот уже несколько дней как Антип то и дело осведомляется, когда «барин собирается вертаться назад»; но, видимо, даже на него подействовало расставание с этой древней, полной загадок и чудес землей. Надо бы по приезде в Одессу непременно условиться о том, как разыскать его в случае нужды; мало ли, как дальше дело обернется, а человек Антип надежный, не раз уже доказал, что верить ему можно как себе, – а в иных обстоятельствах и более того…

А пока – башня маяка таяла в вечерней дымке, море дышало, неспешно поднимая и опуская на своей груди нашу посудину; жизнь вновь казалось прекрасной…

В общем, «прости-прощай, Александрия, Одесса-мама ждет меня». А там, глядишь, и до Москвы недалеко.

Глава 16

Никонов ворвался в клуб, распугав прислугу. Мешать давнему другу владельца клуба не посмели – и лейтенант, чуть не бегом миновав «дубовый зал», оказался в кабинете Корфа.

Барон был не один. Перед ним в кресле с высоченной готической спинкой восседал богатырского сложения господин.

Этот человек, с роскошными запорожскими усами на типичном малороссийском лице и немного насмешливым, проницательным взглядом, был Никонову смутно знаком. Корф, едва поздоровавшись с новоприбывшим, представил своего гостя:

– Вот, Серж, позволь рекомендовать – Владимир Алексеевич Гиляровский. Известный репортер, пишет в «Русских ведомостях». С сегодняшнего дня – член клуба.

– Весьма польщен. – Гость подал Никонову широкую, как лопата, ладонь. – Решил, видите ли, немного поупражняться – очень уж интересно барон о французском «ножном боксе»[77] рассказывает. А заодно – накропаю статеечку для «Ведомостей»: московская публика весьма интересуется спортом.

Никонов немедленно вспомнил – он не раз читал меткие, злободневные статьи этого репортера. Сам Гиляровский был московской знаменитостью: сбежав пятнадцать лет назад из родительского дома без паспорта, он успел поработать бурлаком, поступил юнкером в Нежинский полк, потом около месяца проучился в Москве, в юнкерском училище, откуда был изгнан обратно в полк за нарушение дисциплины. Потом – оставил армию, выступал в цирке, служил даже пожарным. В турецкую кампанию опять пошел в армию вольноопределяющимся и, попав на Кавказ, заслужил даже Георгия четвертой степени.

В восемьдесят первом году Владимир Алексеевич перебрался в Москву, где и началась его карьера репортера. После Кукуевской катастрофы восемьдесят второго года (когда под размытую водой железнодорожную насыпь провалился целый состав) его репортажи приобрели широкую известность, и с тех пор его острые заметки и очерки стали появляться во многих московских изданиях.

Любезно раскланявшись с новым знакомым, Никонов отвел Корфа в сторону. В двух словах он изложил барону ситуацию; тот сразу все понял и попросил позволения на минуту отлучиться. Назад барон вернулся не один, а в сопровождении брата Ольги, Романа. Никонов тут же припомнил, что девушка не далее как сегодня упоминала, что Ромка, близко сошедшийся в последнее время с бароном, пропадает у него целыми днями.

Сомнений ни у кого не возникло – Яшу надо немедленно выручать. Роман, вполне освоившийся в клубе, побежал в оружейную комнату; Никонов только принялся обсуждать с Корфом способ проникновения в «Сибирь», когда их неожиданно прервали.

В суматохе они напрочь забыли о Гиляровском – и тот, чутким репортерским ухом уловив обрывок беседы, решил напомнить о себе.

– Вы уж простите, господин барон, что я невольно оказался посвященным в ваши… хм… обстоятельства, – заговорил гость, – но раз уж вы с Сергеем Алексеевичем собрались на Хитров рынок – может, я смогу быть вам полезен?

К Хитровке подъехали, когда уже начинало смеркаться. Последние дни на город нет-нет да и проливались короткие августовские ливни; низина у Москвы-реки к вечеру оказалась затянута плотным туманом – будто облако село.

К площади, окруженной облезлыми неопрятными домами, спускались переулки – как ручьи к болотцу. На углу такого вот переулка пролетка миновала пустую полицейскую будку.

– Рудникова вотчина, – нарушил тишину репортер. – Хитровка относится к третьему участку Мясницкой части, там приставом Шидловский. А Рудников этот на Хитровке царь, бог и воинский начальник – всех тут знает, без его ведома ничего не делается. Надо бы к нему обратиться по такому делу – да, как назло, уехал третьего дня в Кинешму, к племяннице. А Лохматкина, соправителя рудниковского, я похуже знаю.

Соседи по пролетке внимали Гиляровскому с уважением. Дошлый репортер, услыхав о том, что Корф с лейтенантом собрались вызволять пропавшего на Хитровке Яшу, вызвался их сопровождать. Трудно сказать, чего тут было больше – стремления помочь новым знакомым или репортерского желания оказаться в центре событий. Барон, отведя Никонова в сторону, поведал, что журналист слывет знатоком преступной Москвы, на Хитровке его принимают чуть не как своего, и вообще – он будет до крайности полезен в их экспедиции. Кроме того, Гиляровский был известен огромной физической силой и, как говорили, выступал в цирке, атлетом французской борьбы и силачом-гиревиком. Никонов спорить не стал – в таких делах он всецело доверял Корфу.

– Правда ли, что здешние городовые знают в лицо всех беглых преступников на Хитровке? – поинтересовался барон.

– Конечно, знают! Сколько лет уж стоят! А так-то и дня не простоишь, пришьют!

– Так что же, – недоуменно нахмурился Корф, – они искать воров, значит, боятся?

Владимир Алексеевич усмехнулся.

– Видели бы вы того Рудникова, – сказал он. – Его сам черт испугается: огромный, настоящий атлет, усы седые, кулачищи – с хороший арбуз. Прикажут – кого угодно разыщет. Я ему как-то тот же вопрос задал, так он мне вот как ответил: «Ну, каторжник… Ну, вор… нищий… бродяга… Тоже люди, всяк жить хочет. А то что? Один я супротив всех их. Нешто их всех переловишь? Одного пымаешь – другие прибегут… Жить надо!»

Напуганный разговорами седоков «ванька», согласившийся везти на Хитровку только за лишний пятак, остановил экипаж:

– Все, господа хорошие, приехали. Вот она, «Сибирь», не приведи господь…

И мелко закрестился.

– Скорее! Лови извозчика! – И Геннадий сунул Валентину горсть мелочи – вся «царская» касса группы на данный момент. Тот бестолково заметался по мостовой, не зная, что делать. Пролетка, как раз проезжавшая по Большой Бронной, вынуждена была принять к тротуару; извозчик обложил бестолкового «скубента» непечатной бранью и взмахнул бичом.

– Да скорее, мать вашу! Дрон!

Дрон кинулся наперерез:

– А ну стой! Поедешь на Хитровку!

Кучер, настоящий «лихач», аристократ извозного промысла, судя по лакированной пролетке и статной, подобраной в масть серой паре лошадей, – решительно замотал головой:

– Ни-и-и-и, барин, даже и не простите! До Старой могу, а дале сами, на Хитровку мне лезть никак не можно!

– Ладно, хоть до Старой! – прохрипел Дрон. Очень хотелось дать кучеру в морду и скинуть с козел; но он, увы, не представлял, как управлять лошадиной тягой. – Эй, давайте сюда! Едем!

Геннадий заскочил в пролетку, чуть ли не волоча за собой окончательно потерявшего способность соображать Валентина. Следом в экипаж погрузился и Виктор.

– Лошади устали, господа хорошие, куда же вы, все вместе-то… – заныл было извозчик, но вконец озверевший Дрон вытянул из-за пазухи ТТ и приставил его к боку спорщика.

– Езжай, гнида, завалю на хрен!

Извозчик впервые в жизни видел автоматический пистолет, но суть реплики уловил.

– Да я ж… барин, чево вы… я што, я – как скажете!

– На Хитровку! – ледяным голосом приказал Геннадий. – Дрон, если будет упираться – прострели ему колено.

– Ага, а сам будешь править этим тарантасом, – с ядом в голосе добавила Вероника. Девушка уселась в экипаж вслед за Виктором.

– Не боись, если надо – буду, – хмыкнул Дрон. Он пристроился на козлах рядом с перепуганным кучером, упирая в бок несчастному ствол. На ТТ, для маскировки, он накинул какую-то тряпку. – Че лыбишься, как параша? Пошел, мля…

В гости к Лопаткину они явились на редкость вовремя: студент был в истерике и как раз собирался поправить дела понюшкой белого порошка. Но – не сложилось; Дрон безжалостно отобрал зелье, после чего бедняга был подвергнут допросу.

Выяснилось, что сегодня утром некий пан Ляшковский, подданный Австро-Венгрии, прислал в «Ад» человека с предложением студенту Лопаткину прибыть к семи часам пополудни в трактир на Хитровом рынке, именуемый местными обывателями «Сибирь». Где студента и должны проводить к означенному пану Ляшковскому для приватной беседы. Посыльному, типу угрюмому и недружелюбному, было велено отконвоировать студента Лопаткина по указанному адресу.

Лопаткин, встревоженный таким выбором места для рандеву, отказался. В ответ присланный тип предъявил студенту нож и посулил неприятности. После чего Лопаткин, раздавленный тяжестью аргумента, безропотно выполнил требуемое.

На Хитровке студента встретил не кто иной, как Ван дер Стрейкер, его бывший наниматель, не выходивший на связь после достопамятного взрыва на Воробьевых. Бельгиец был неожиданно любезен – вручил студенту пятьдесят рублей «за доставленные неудобства» и заявил, что вновь нуждается в его услугах. Их они и обсуждали в течение примерно четверти часа; потом за окнами поднялся хай, а через пару минут конвоир, которому бельгиец велел ждать перед «Сибирью», ввалился в комнату, таща сильно избитого паренька лет семнадцати.

Наружность пленника была характерна скорее для черты оседлости, чем для московских улиц; из его карманов были изъяты револьвер системы «бульдог» и несколько предметов непонятного назначения. Студент Лопаткин, учившийся в Императорском техническом училище, обследовал находки, определил в них какие-то физические приборы, но точнее сказать затруднился. Кстати – студент отметил, что Ван дер Стрейкера находки не слишком удивили – похоже, он не раз видел нечто подобное.

Лопаткин не успел договорить, а Геннадий уже понял, кого схватил Стрейкер. Бросив студента-кокаиниста на попечение Олега и Вероники, он кинулся вниз, на улицу – и уже через несколько минут пролетка бодро несла Бригаду в сторону Хитрова рынка.

На ходу Геннадий объяснял причины столь стремительных действий – ежу было ясно, что Яша проследил за студентом и вышел на Стрейкера через него; а вот самого студента он мог «выпасти», только следя за Геннадием и Дроном. А раз так – следовало срочно задать излишне любопытному юноше несколько вопросов; да и со Стрейкером познакомиться отнюдь не мешало…

Репортер не стал заходить в «Сибирь», а повел спутников вокруг, к заднему ходу. Там, после короткой, придушенным шепотом, беседы с неким оборванцем репортер вручил собеседнику ассигнацию и обернулся к спутникам:

– Ну вот все и выяснилось, вашего друга держат здесь, на втором этаже. Андрюшка видел, как его затаскивали вовнутрь, – говорит, был живой, только оглоушенный. Так что если повезет – вызволим. Давайте-ка за мной, только молчите – здесь невпопад сказанное слово дорого стоит. С кем надо – я сам буду говорить …

По коридору шли вереницей – темно было хоть глаз выколи. Гиляровский хотел было чиркнуть спичкой, но Ромка, порывшись в кармане, достал мобильник и нажал кнопку; вспышка экрана осветила неровные стены и осклизлый от грязи пол на несколько шагов вперед.

– Вот, держите, Владимир Алекссевич…

Репортер принял незнакомую штучку, удивленно покачал головой, но спрашивать не стал – пошел вперед. Телефон он держал в левой руке; на волосатых пальцах правой поблескивал массивный кастет.

Ромка шел за Гиляровским, сжимая в одной руке револьвер, а в другой – кривой кинжал-бебут: налет на оружейку барона не прошел даром. За ним, тоже с револьвером, следовал Корф. Замыкал процессию Никонов; на первый взгляд оружия у него не было, однако правую руку лейтенант не вынимал из кармана.

Репортер внезапно замер: прямо из каменной стены высунулась всклокоченная башка:

– Гаси, сатана, свет! Ишь, шляются!

Но, увидев, как блеснул в руках пришельцев металл, говорящая голова исчезла так же внезапно, как и возникла.

– Замаскированный лаз в тайник, – буркнул журналист. – Туда не то что полиция – сам черт не полезет.

– А наш бельгийскоподданный так же не сбежит? – поинтересовался барон. – А то ищи его потом в сточных трубах…

– Не должен, – качнул головой Гиляровский. – Мне тут шепнули, что бельгиец ваш – человек здесь случайный. За него попросил кто-то из тех, кто на Хитровке в авторитете, – в смысле из воров. И местные ухоронки ему вряд ли покажут; приютили, обещали не трогать – и довольно с него…

Коридор закончился тупиком. Справа нашлась скособоченная дверь; из щелей пробивались лучики тусклого желтого света – в комнате жгли керосинку.

– Пришли. – Репортер отдал Ромке мобильник. – Андрюшка говорил – вроде здесь.

Репортер легонько постучал в дверь кастетом; дверь отворилась сразу, и навстречу незваным гостям ударил выстрел. Но те будто того и ждали – Гиляровский метнулся назад, в коридор, Корф прижался к другой стене и несколько раз подряд выстрелил из «бульдога». Быстрее всех оказался Ромка: дверь только открывалась, а он, уловив жест стоящего за ней злодея, нырнул вперед – и с переката, снизу вверх, ударил бебутом. Потом вторым перекатом ушел в угол комнаты и два раза пальнул вдогонку кому-то темному, нырнувшему… нет, не в дверь, а в узкую щель в стене, прикрытую крашеной рогожей.

Вслед за Ромкой в комнату влетел Корф. Он водил перед собой дымящимся стволом; за бароном шел Гиляровский. Кроме кастета он вооружился гнутой ножкой от венского кресла, невесть откуда взявшегося в этих трущобах.

Из-за ободранной ширмы у дальней стены послышался стон. Ромка, как был, с окровавленным кинжалом в руке, подскочил к ширме и осторожно заглянул.

– Яшка! Жив!

Барон озирался, стоя посреди комнаты с револьвером наготове.

– Как же так, Владимир Алексеевич! – Корф был раздосадован чуть не до слез. – Вы же уверяли, что никаких ходов ему не покажут! И вот, пожалуйста – сбежал, щучий сын! И где его теперь ловить?

– И это вместо «спасибо», барон? – обиделся репортер. – Я все же не из здешних портяночников, чтобы все ходы-выходы знать! Мог и ошибиться. Вы лучше радуйтесь, что этого страдальца нашли, – он кивнул на связанного Яшу. Тот возился на полу, пытаясь встать.

Ромка опустился на корточки и принялся пилить Яшины путы бебутом. Пленник мычал – рот его был заткнут грязной тряпкой.

– Да осторожно ты, – с досадой прикрикнул на беднягу Ромка. – Дергаться будешь – порежу!

– Тьфу… чтоб его… дрянь! – Яков наконец избавился от кляпа. Стряхнув с ног обрезки веревки, он кинулся к стоящему в углу комнаты столу, заставленному каким-то хламом; посредине стола красовалась огромная, размером с люк от канализации чугунная сковорода с остатками пригоревшей еды.

– Нету! – горестно завопил Яша. – Упер, гад бельгийский! Ловите его, Евгений Петрович, он рацию уволок и фотографическую камеру тоже! И пульт от дрона… хотя зачем он теперь…

И получил чувствительный тычок – барон, скорчив грозную физиономию, указал глазами Яше на Гиляровского, с интересом прислушивавшегося к его словам.

Яша перешел на шепот:

– Ваше сиятельство, господин барон, Стрейкера надо срочно ловить. Он, сволочь эдакая, все с собой унес в саквояже – у него еще там деньги, прямо пачками навалены! Да, и портрет был фотографический доцента, Евсеина – большой такой. Если мы этого мошенника бельгийского сейчас же не поймаем – он таких бед натворит!..

– Натворит, это уж не сомневайся, – подтвердил барон. – Ты уж прости, брат Яков, гоняться за ним мы сейчас не будем. Не то, знаешь ли, место – Хитровка. И так, того гляди, хулиганы с ножиками явятся – возись с ними потом…

– И то верно, господа, – вмешался репортер. – Пойдемте-ка отсюда, от греха. Друга своего вы выручили? Вот и ладушки, а то на Хитровке вход – рупь, а выход – два.

– Вроде чисто, барон, – подал голос Ромка. Он, пока Яша с Крофом беседовали, успел обшарить комнату и даже осторожно заглянул в лаз. Очень хотелось кинуть туда гранату – только где ее взять…

Ромка перевернул на спину тело у двери. Громила умер сразу: бебут вошел снизу вверх, в живот, и дальше – до сердца. Все как учили… Рядом с трупом валялся крошечный, нелепый в такой обстановке двуствольный пистолетик с перламутровой ручкой. Ромка хозяйственно прибрал опасную фитюльку и покосился на мертвеца: у того из-под нахлобученной на глаза шапки виднелся затылок, правая половина которого обросла волосами много короче, чем левая.

– Каторжный, – определил репортер. – Их нарочно так стригут, чтобы опознать проще было. Или по волчьему паспорту[78] живет…

Ромка скривился и отошел от трупа. Что-то было не так… чего-то не хватало…

– Кстати, барон, а где господин лейтенант? Он вроде за вами шел?

Барон чертыхнулся и кинулся назад, в коридор – и оттуда немедленно донесся его вопль:

– Серж! Мон дье, как же так! Роман, сюда, срочно!..

Ромка, чуть не сбив с ног сунувшегося на крик барона Яшу, метнулся за бароном.

– Ах, мать же твою…

Корф стоял на коленях, а перед ним поперек коридора навзничь лежал лейтенант – из-под его неестественно вывернутой руки по грязному полу расплывалась кровавая лужа.

– Что ж, я вас оставлю, друзья. – Гиляровский протянул Корфу могучую ладонь.

Тот пожал.

– Спасибо вам огромное, Владимир Алексеевич, без вас мы бы этого олуха точно не вытащили.

И барон потрепал по затылку Яшу. Тот пробормотал что-то благодарное, не отводя восхищенного взгляда от могучей фигуры запорожца.

– Ну, не преувеличивайте, барон. Вы бы и сами им показали такую кузькину мать, что любо-дорого. Да и молодой человек – Роман, кажется? – эк он ловко вражину резанул! Я, признаться, такой акробатики и на Кавказе не видел, а уж там какие умельцы попадались! Это же не каждый сможет – вот так, снизу, и сразу насмерть!

– Да, юноша способный, – согласился Корф. – Его бы еще к делу пристроить… ну да это моя забота.

– Пристройте, барон, пристройте. А хотите, я помогу – знакомства, знаете ли, имеются.

Они беседовали на площадке второго этажа выбеговского флигеля. Мимо то и дело шмыгала Феодора – то с кувшином горячей воды, то с чистым полотном. Из-за двери гостиной глухо доносились голоса: Корф самолично привез на Спасоглинищевский военного хирурга доктора Ляпина, с которым водил знакомство со времен Балканской войны.

– Извините, Владимир Алексеевич. – Яков наконец преодолел смущение. – Не позволите ли мне как-нибудь вас навестить? Я ваши статьи про уголовных читаю – и не только их, все. Вот, например, очерк в «Русском слове» о мясных лавках в Охотном ряду…

Гиляровский благодушно посмотрел на Яшу. Тот вновь смутился.

– А что, и заходите, юноша. Я в доме Титова, на Столешниковом обитаю – недавно только перебрался. Буду рад. Вы ведь, кажется, тоже воровским миром Первопрестольной интересуетесь? Глядишь, когда-нибудь станем коллегами.

Мимо репортера протиснулась зареванная Феодора. В руках – эмалированный таз с ворохом окровавленных тряпок, багровыми клочками ваты… Гиляровский проводил ее тревожным взглядом. Когда прислуга отворяла дверь, из гостиной снова донеслись голоса: надрывный – Ольги и рассудительно-увещевающий – Ляпина. Барон заторопился:

– Простите великодушно, Владимир Алексеевич, после договорим. Сами понимаете…

– Да, жаль вашего лейтенанта, – кивнул Гиляровский. – Весьма достойный господин. Неужели дела совсем плохи?

– Пуля застряла рядом с сердцем, – вздохнул барон. – Доктор прозондировал рану, но извлекать отказался – говорит, тогда Серж непременно умрет. А пока пуля не извлечена – ему лучше не станет. Такие вот дела, господин журналист.

Яшу при этих словах передернуло, он виновато покосился на дверь, за которой, может, прямо сейчас умирал Никонов. Все же, как ни крути, а случилось это из-за него. Гиляровский, будто угадав эти мысли, положил лапищу ему на плечо:

– Ну-ну, только себя-то не казните. Никому не дано знать своей судьбы. А кто за други своя душу положит… ну да что это я говорю, надо непременно надеяться! Барышню вот только жаль – как убивается… Ладно, господа, полагаю, мы еще свидимся. Барон, не откажите сообщить, что с лейтенантом…

Гиляровский спускался по лестнице. Барон пошел его провожать, и Яша остался один.

За его спиной скрипнула дверь. Ольга. За ней торопился Николка; вид у мальчика был растерянным.

– …И не отговаривай меня, Никол. – Девушка на секунду задержалась перед зеркалом, надевая шляпку. – Я сама во всем виновата. В конце концов, если бы я тогда не приняла участия в той гнусности с телефоном… нет-нет, провожать не надо, сама доберусь. Оставайся лучше здесь. И вот что – хватай Ромку и прямо сейчас дуйте на ту сторону. На Казакова есть круглосуточная аптека – пусть купит в безрецептурном отделе хотя бы стрептоцид… ладно, разберется, не маленький. Я потом принесу что-нибудь посущественнее. Доктор сказал – возможно заражение… хотя какой он доктор? И умоляю тебя, поскорее. Хорошо?

Николка кивнул. Ольга, кивнув поднимавшемуся по лестнице Корфу, слетела вниз и хлопнула дверью. Барон проводил ее недоуменным взглядом и повернулся к мальчикам.

– Ну-с, молодые люди, может, вы мне объясните, куда она сорвалась? И чем ей доктор не угодил?

– Мадемуазель Ольга там, в будущем, учится в медицинском. На медсестру какую-то особенную – «операционную», – ответил Яков. – Мне Роман рассказывал. У них там медицина – ой-ой, куда там вашему доктору… Вот она, наверное, за порошками пошла. Или нет… Николка, она же вроде тебя только что попросила какие-то пилюли принести? Стрепто… Верно? Тогда я что-то не понимаю – она-то куда сорвалась?

Николка вздохнул:

– Тут вот какая история… помните, я рассказывал, как с господином Никоновым на той стороне встретился? Ну когда я не смог доктору Каретникову позвонить, а Ольга меня нашла?

Слушатели кивнули – эту историю они слышали уже не раз.

– Так вот, – и Николка мотнул головой куда-то в сторону, – барышня тогда у меня телефон взяла и отдала этому, Виктору. Помните? Он у них по технике мастер. Вот Виктор и сказал, что номер из телефона пропал, потому что я сам виноват и вовремя его не зарядил. А оказывается – ничего он не пропал! Виктор нарочно стер, чтобы я позвонить не мог! Чтобы, значит, мне не у кого помощи было попросить!

– Так что же, выходит, наша милая Ольга об этой пакости знала? – спросил недоуменно Корф. – И все это время молчала? Чего же вдруг решила поделиться?

– Понятно чего, – усмехнулся Яша. – Николка небось припомнил, как доктор через портал сюда пришел и от верной смерти его спас. Вот она и…

– Верно, – подтвердил Николка. – Мадемуазель Ольга сразу, как доктор Ляпин сказал, что пулю вынимать нельзя, закричала на него, обозвала коновалом и заявила, что отвезет дядю Никонова к настоящему врачу. А доктор Ляпин и ответил, что если господина лейтенанта с места сдвинуть, тот сразу умрет. А потом пошел мыть руки – ну я мадемуазель Ольге и говорю: жаль, что нельзя дядю Макара… то есть доктора Каретникова позвать, он бы точно помог. Олег Иваныч говорил, что он был врачом в этих… как их… в общем, они людей спасали, если, например, машина разобьется или бандиты ранят.

– Ясно, – заявил Яша. – Вот она и побежала в будущее, искать этого доктора. Только – как? Номер-то стерли.

– Да в том-то и дело, что нет! – замотал головой Николка. – То есть не совсем стерли! Его Виктор сохранил, на всякий случай!

– И теперь – мадемуазель Ольга собирается получить его назад, – догадался барон. – Надеется, что не откажут, помогут спасти жениха. Признаться, друзья, мне в это не очень верится. Боюсь, очаровательную Ольгу ждет разочарование.

– А я предупреждал, – заявил Яша. – Сколько раз говорил – нельзя этим, которые с Геннадием, верить! Склизкие они какие-то. Зачем им, скажите на милость, понадобился бомбист? Что они затеяли? Помяните мое слово – они нам еще что-нибудь подкинут!

– Ну предупреждал, предупреждал… сыщик, – отмахнулся барон. – Не до того сейчас, после… Роман! Где ты там, подойди, будь любезен…

В дверях возник Ромка. Николка было сунулся к нему – объяснять насчет поручения Ольги, но барон остановил мальчика.

– Послушай, сержант, припоминаешь того военного врача, с которым мы на празднике познакомились? Вы еще телефонами обменивались. Его фамилия, часом, не Каретников?

Глава 17

– Пап, а все же – что за тип этот Стрейкер? Может, все же разведчик? Скажем, английский?

Поезд катил по малороссийским степям. До Харькова, где ожидалась долгая стоянка, было еще верст сорок, так что путешественники развлекали себя как могли. На этот раз отец с сыном в который уже раз обсуждали послание Николки. Изрядная его часть была посвящена схватке со злыднем Ван дер Стрейкером, так что Иван опять возвращался к этой теме – и каждый раз со свежей идеей. Сегодня, например, он заявил, что бельгиец – вовсе никакой не бельгиец, а британский агент, который захватил доцента Евсеина с целью выведать тайну путешествия во времени и натаскать из будущего всяких секретов и технических штучек. То, что затеяно это было для того, чтобы унизить Россию, даже не говорилось – настолько было очевидно.

– Ну да, опять англичанка гадит?

Олег Иванович взглянул на сына с жалостливой иронией. Ваня вполне разделял англофобию авторов военно-исторической фантастики, столь модной в 2014 году.

– А что? – немедленно вскинулся Иван. – И гадит! Забыл, что ли, как они в Басре?

Олег Иванович не забыл. Помнил он и ненависть во взгляде сына, которым тот проводил английский броненосец. Да, похоже, у лейтенанта Никонова появляется единомышленник… неясно только – огорчаться этому или радоваться?

– Да нет, скорее всего, никакой он не разведчик и именно что бельгиец. Не забыл еще, что я тебе про их короля Леопольда рассказывал? Его вон при дворах Европы иначе как «коронованным маклером» и не называют. Мало ли какие авантюристы на него работают? Этот Стрейкер вполне может оказаться агентом Леопольда. Причем агентом – не в смысле «разведчиком», а в смысле – «коммерческим представителем». Могу себе представить, какой гешефт сделает король, если Стрейкер раздобудет ему, скажем, сведения об алмазных трубках в Конго. Их там найдут только в конце сороковых годов двадцатого века – и побольше, чем в Намибии. И золота там хватает. А может, Стрейкер для себя старается. Яблочко от яблони, знаешь ли… Я так думаю, бельгиец этот – типичный международный авантюрист, вроде Морица Беневского.

– Пшек? – немедленно спросил Иван. Поляков он «любил» особо трепетно, почти как англичан. – Пшеки – сплошь жулье.

– Словак, – улыбнулся отец. – Путешественник и авантюрист. Между прочим, умер королем Мадагаскара.

– Ничего себе! – восхитился Ваня. – Ну, мужик дал! Уважаю… А русские авантюристы были?

– Сколько угодно, – ответил Олег Иванович. – Скажем, корнет Саввин. У нас-то о нем почти забыли. Хотя вроде у Акунина было что-то такое…

– Не читал, – покачал головой Ваня. – А чем этот корнет знаменит?

– Да уж знаменит… – И отец устроился поудобнее. – История корнета Саввина презанятнейшая. Сей герой – конногвардеец, гусар – оказался замешан в скандале с кражей бриллиантов из оклада одной иконы. Висела та икона не где-нибудь, а в Мраморном дворце, в спальне великой княгини. И в краже подозревали не полотера или истопника, а ни много ни мало – великого князя Николая Константиновича. Было ему тогда всего двадцать четыре года, и он мило развлекался в семейном гнездышке с девицами сомнительного поведения… впрочем, не об этом сейчас речь. К той краже корнет Николай Саввин, бывший в ту пору девятнадцатилетним оболтусом, никаким боком не относился; дело, как водится, спустили на тормозах – великий князь все-таки. И вот через много лет корнет, успевший к тому времен повоевать добровольцем в Болгарии и даже отличиться под Плевной, вдруг заявляет…

Постой, когда же это было? – перебил сам себя Олег Иванович – Ну да, вроде бы в одна тысяча восемьсот восемьдесят шестом году! В общем, Саввин заявил – или еще не успел, даты я не знаю, – что никакой вульгарной кражи не было вовсе! А был «революционный» заговор, который возглавлял великий князь. И деньги от продажи бриллиантов должны были пойти на дело свержения государя императора Александра Второго. И якобы великий князь самолично передавал эти деньги Софье Перовской![79] А он, корнет Саввин, был поверенным великого князя в революционных делах, – хотя на самом деле только водил ему девиц.

Ну и понеслось. Позже Саввин поставлял – то есть будет поставлять – русских лошадей итальянской армии, но сбежит с деньгами. И самая грандиозная афера: Саввин делает попытку внушить турецкому султану Абдул-Гамиду, что он – великий князь Константин Николаевич и кандидат на болгарский трон. Но – не выйдет; его разоблачат и вышлют в Россию, а там определят на вечную ссылку в Иркутскую губернию.

– Круто! – одобрил Иван. – Может, он и правда революционерам бабки от князя носил? А умер, значит, в ссылке?

– Вовсе нет, – ответил отец. – Не только не умер – но дожил до революции, и уж там… В семнадцатом Керенский (кстати, его старинный приятель) – отправит Саввина в Японию, заключать «секретный мир» с Германией. Мира тот, правда, не заключит, зато в восемнадцатом будет подбивать япошек напасть на Дальний Восток и выбить оттуда большевиков. А ты говоришь – король Мадагаскара…

– И значит, как раз сейчас этот корнет все и затевает? – уточнил Ваня. История ему явно понравилась.

– Ну да, прямо сейчас. Ходит по Парижу и врет направо и налево насчет бриллиантов для «Народной воли» и революционера великого князя.

– Ясно… – задумчиво протянул Иван. – Что ж, если этот Стрейкер – того же поля ягода, что Саввин, и этот, как его… Беневский – мы с ним наплачемся.

– Это уж будь уверен, – кивнул отец. – Да наверняка он нам уже проблемы создал – вот увидишь, скоро выяснится, что это его люди на нас в Сирии охоту объявили. Больше, как ни крути, некому…

Под полом вагона залязгало, заскрежетало – поезд тормозил. Олег Иванович поморщился; он никак не мог привыкнуть к тому, как шумно работает здесь любой механизм.

– Платформа Борки! Стоянка одна минута. Просьба господам пассажирам не выходить из вагонов. Поезд стоит одну минуту! Просьба не покидать вагонов!

– Какие еще Борки? – удивился Иван. – Нет в расписании никаких Борков! Может, сломалось что?

– Да нет, вряд ли. Наверное, почту берут… – начал было Олег Иванович, но вдруг сообразил: – Борки? Ну надо же! Те самые?

– Какие – те самые? – поинтересовался сын. – Опять какое-то знаменитое место?

– И еще какое! – вздохнул Олег Иванович. – Неужели не слыхал?

Иван помотал головой.

– А что там твой Брокгауз говорит? – осведомился отец. – Ты, кажется, уверял, что в нем все на свете найти можно?

Ход был безошибочным – Иван немедленно уткнулся в планшет и принялся лихорадочно перелистывать виртуальные страницы, то и дело выглядывая в окошко – не исчезли там эти Борки, будь они неладны? Может, и искать-то уже нечего?

Борки никуда не исчезали. Зато двинулся поезд: после звона колокола, свистка и крика «Отправля-а-а-емся!» состав лязгнул сцепками и пополз, постепенно набирая скорость.

– Вот они, Борки! – радостно воскликнул Иван. – Нашел!

И принялся читать:

«Борки – село Змиевского уезда губернии, при рч… – речке, наверное? – …в двадцати пяти верстах от Змиева, жителей около тысячи пятисот душ…»

– …И что с того? А, вот, нашел…

«…Получило известность после крушения здесь императорского поезда 17-го октября 1888 года. В этот день в 2 часа 14 минут, на 277 версте от Курска, когда поезд, спустившись с уклона, шел по ровной насыпи… сильный толчок сбросил с места всех ехавших в поезде…»

Иван оторвался от планшета и удивленно взглянул на отца:

– Так что, здесь разбился поезд Александра Третьего?

Отец усмехнулся – кто бы сомневался! – и ласково спросил:

– Какой год у нас на дворе, не напомнишь?

– Тысяча восемьсот восемьдесят шестой, август… – начал Иван и замолк.

– То-то… все понял!

– То есть – поезд еще только разобьется, через два года?

– Наконец-то дошло, – съязвил Олег Иванович. – Не все одному мне в годах путаться…

Иван пропустил шпильку мимо ушей.

– А император останется жив? Верно ведь?

– Верно, останется. Спасение государя объявят чудом и даже построят по этому случаю храм. Во-о-н на той горке.

Ваня припал к окну – поезд, постепенно разгоняясь, проходил мимо просторного, залитого солнцем косогора. Проводив приметное место взглядом, мальчик вновь уткнулся в планшет:

– Точно, тут написано, что на него деньги собрали. Значит, когда писали статью в Брокгаузе, еще не построили? Вот, слушай:

«…У места крушения вскоре был устроен скит, именуемый Спасом-Святогорским. Тут же, в нескольких саженях от насыпи, сооружается великолепный храм… – вот, точно про это место, – радостно закричал мальчик: – Самое высокое место насыпи… – это то место, где во время крушения стоял великокняжеский вагон, из которого выбросило невредимою великую княжну Ольгу Александровну…»

– Да, вот где-то здесь он и будет стоять… – кивнул Олег Иванович. – Пока не взорвут.

– Как – взорвут? Кто? – возмутился Иван. – Большевики? Так же, как и храм Христа Спасителя?

– «А часовню тоже я развалил»? – поморщился отец. – Заладил, понимаешь: «большевики» да «большевики»! Немцы, в сорок третьем… хотя точно не скажу. Может, и правда наши. Дело было во время войны, тут такое творилось – не до храмов было. Потом он полвека простоял без купола, пока в двухтысячном его не восстановили.

– Так, значит, там он и стоит? – поинтересовался Ваня.

– Не знаю, – пожал плечами отец. – Наверное. Куда он денется? Это же Харьковская область… то есть губерния.

– Значит, Украина… – протянул мальчик.

Олег Иванович поморщился. Не хотелось вспоминать о том, что творится сейчас в этих краях в их времени.

Иван, к его облегчению, не стал развивать тему.

– А государь даже и не пострадал! Вот тут написано:

«…Все бросились их разыскивать и вскоре увидели царя и его семью живыми и невредимыми. Вагон с императорскою столовою, в которой находились их величества с августейшими детьми и свитой, потерпел полное крушение. Вагон был сброшен на левую сторону насыпи и представлял ужасный вид: без колес, со сплюснутыми и разрушенными стенами, вагон полулежал на насыпи; крыша его лежала частью на нижней раме…»

– Говорили, – добавил Олег Иванович, – что Александр Третий, обладавший недюжинной силой, держал на плечах крышу вагона, пока его семья и другие выбирались из-под обломков.

– Здорово! – удивился Ваня. – Крышу вагона – и на плечах? Это же какой бык был!

– Еще бы, – кивнул отец. – Его вообще богатырем называли – не то что худосочный Николай.

– Так, значит, государь совсем нисколечко не пострадал?

Олег Иванович покачал головой:

– Не сказал бы. То есть во время самого крушения он остался невредим, но стал жаловаться на боли в пояснице. Оказалось – при падении государь повредил почки. А через шесть лет простудился, заболел нефритом и умер в своей любимой Ливадии. Такая вот история…

– Жаль, – сказал Иван. – А если его как-нибудь спасти? Хороший ведь царь, не то что размазня Николашка…

– Ты все же того… поуважительнее, – поморщился отец. – Святой все же. Но в общем – согласен. Хороший был император и умер в каких-то сорок девять лет. Для государственного деятеля – не возраст, все, считай, впереди. Вот, скажем, Бисмарк – ему сейчас сколько, восемьдесят один год? Однако же всей европейской политикой вертит, как хочет…

– Ну да, – не стал спорить мальчик. – А что вообще с поездом случилось?

– Кажется, технические неполадки, – неуверенно ответил Олег Иванович. – Я и сам толком не знаю. Вроде – то ли состав был слишком тяжелым, то ли один из двух паровозов с рельсов сошел…

– Простите, господа, я вам не помешаю? – раздалось от дверей купе.

Путешественники подняли головы – в дверном проеме стоял господин лет сорока – сорока пяти, в путейском мундире и фуражке с эмблемой инженеров ведомства путей сообщения: перекрещенные топор и якорь.

– Видите ли, я служу инженером в Харьковском управлении дороги; в Борках сел до следующего разъезда по служебной надобности. А вы, я слышал, обсуждаете железнодорожные аварии? Смею вас заверить, Курско-Харьковско-Азовская железная дорога содержится в образцовом порядке, вам ничто не угрожает…

– Что вы, господин инженер, мы нисколько в этом не сомневаемся, – ответил Олег Иванович. – Просто мы не так давно видели литерный состав[80] с двумя паровозами – вот сын и спросил – не опасно ли это?

Путейский явно обрадовался интересу попутчиков к знакомой ему теме. Он присел на скамью напротив Олега Ивановича (Ваня пододвинулся к окну, освобождая гостю место) и принялся объяснять:

– В обычных условиях так водят товарные составы, а пассажирским это не разрешено. Два паровоза – это два машиниста, а связи между ними нет. Если что-то надо сообщить на задний паровоз – надо перелезть через тендер и помахать руками.

– Да уж, представляю себе… – буркнул Иван, в памяти которого была еще свежа «поездка» на рутьере. – Тот еще номер…

– Вы правы, юноша, – подтвердил путейский. – И к тому же если паровозы разгонятся, то станут раскачиваться – особенно если у них колеса разного диаметра. Вот, скажем, первый – товарный паровоз Зигля Т-164, а второй – пассажирский Струве П-41. А раскачавшийся паровоз вполне может порвать пути и сойти с рельсов.

Олег Иванович кивнул, соглашаясь:

– Да, это ужасно, господин инженер. Но хватит о грустном: закусим-ка лучше чем бог послал. Вы, наверное, проголодались?

Приветливый путеец сошел верст через двадцать, на каком-то безымянном полустанке. Состав не стал останавливаться, только притормозил; Ваня, высунувшись в окошко, проводил взглядом инженера, который как-то по-особому ловко спрыгнул с подножки. Сойдя, путеец поправил чуть не слетевшую фуражку и помахал недавним попутчикам.

Поезд вновь пошел быстрее; Олег Иванович устроился поудобнее и принялся читать. В Екатеринославе в вагон взяли пачку газет, и он от нечего делать разжился у проводника «Екатеринославскими губернскими ведомостями».

– Между прочим, в Брокгаузе точно так и написано, как этот дядька говорил, – подал голос Ваня, опять взявшись за планшет с Брокгаузом. – Выходит, царский поезд разбился по чьей-то глупости? Вот, слушай:

«Надо сказать, что в таком виде императорский поезд ездил лет десять. Имевшие к нему отношение железнодорожники, да и сам министр путей сообщения, знали, что это технически недопустимо и опасно, но не считали возможным вмешиваться в важные расклады придворного ведомства…

Анатолий Федорович Кони, допрашивавший Посьета, попытался выяснить, почему тот не обращал внимания государя на неправильный состав поезда. Посьет сказал, что очень даже обращал – еще Александра II. Десять лет назад присутствовал при встрече на вокзале германского императора. Быстро подлетевший к перрону немецкий поезд сразу же остановился. «Вот как это у них делается! – сказал Александр. – А мы замедляем ход и подползаем к станции».

– То есть император сам и потребовал, чтобы поторопились? – допытывался Ваня. – А спорить с ним никто не посмел?

– А куда им деться? – резонно возразил отец. – Государь все-таки. Александр Миротворец вообще был известен… то есть сейчас известен крутым нравом; ему мало кто решается перечить.

Иван продолжал читать вслух:

«…Железнодорожный персонал чрезвычайно заботился об удобстве и спокойствии государя. Положено было, например, самые тяжелые вагоны подцеплять в начало состава, за паровозом. Но там же дым, гарь, шум – и тяжелые царские вагоны ставили в середину. У всех пассажирских поездов полагалось после смены паровоза проверять тормоза: отъезжая от станции, поезд разгоняли и подтормаживали. Но венценосное семейство не осмеливались подвергать лишним толчкам и тряске, поэтому тормозов не проверяли…»

– Ну ничего же себе! – продолжал возмущаться мальчик. – Царя по дурости и нерешительности угробили! Вот уж точно – «защита от дурака» рулит…

– Может, и угробили, – ответил отец. – А может, там еще что-то было. Ходила версия, что крушение вызвано взрывом бомбы, которую заложил помощник повара, связанный с революционерами. Заложив бомбу с часовым механизмом в вагон-столовую, он рассчитал момент взрыва ко времени завтрака царской семьи, сошел с поезда и сбежал за границу. После таких происшествий всегда полно слухов. Говорили даже, что в вагон бомбу принес какой-то мальчик – под видом мороженого.

– Это что за взрывчатка нужна, чтобы одной пачкой поезд завалить? – недоверчиво спросил Иван. – Динамит, что ли?

– Не хватит, – покачал головой отец. – Но речь шла не об обычном брикете мороженого, а о целой коробке. А мальчик – рассыльный из станционного буфета.

– То есть, выходит, и этого Александра угробили террористы?

Олег Иванович пожал плечами:

– Возможно. Хотя это только версия.

– Мочить их надо, – решительно заявил Иван. – В сортирах.

– А если это не теракт? Вот замочишь ты помощника повара – а он ни при чем. Мало того что человека зря погубишь – так и катастрофы не предотвратишь; на состоянии поезда это никак не скажется.

Ваня задумался.

– Да, точно… Тогда надо и то и то – для верности. Только что с поездом делать?

– Не знаю. – Олег Иванович вновь уткнулся в «Губернские ведомости». – Я в железных дорогах не очень…

– Ничего, – решительно мотнул головой Ваня. – Приедем домой, почитаю в Инете – придумаем что-нибудь.

– Все-то тебе в Инете искать, – недовольно отозвался отец. – Готовые рецепты вам подавай….

– А что делать-то? – растерялся Иван. – Мы же сами в этом не разбираемся!..

– Ну, можно, скажем, стукануть жандармам, что революционеры готовят покушение – хотят пути испортить. Тогда они каждый костыль в шпалах обнюхают. Может, и найдут чего. Или, скажем, пустить вперед порожняк…

– Опять ты за свое! – недовольно покачал головой отец. – Ну хорошо, предотвратишь ты эту катастрофу. А дальше что? Я, конечно, точно не знаю, но думаю, что в реальности после того случая все отвечающие за царский поезд стали стократ внимательнее. А теперь? Останутся такими же разгильдяями – и рано или поздно несчастье повторится, только, может быть, на этот раз Александр уже погибнет! Это как с «Титаником» – стоило ему потонуть, и во всем мире стали следить, чтобы спасательных шлюпок хватало на всех, кто есть на борту. А не столкнись он тогда с айсбергом – так и осталось бы все по-прежнему, пока не случилось бы столь же страшное несчастье. Нет, если уж устранять причину – надо копать куда глубже, чтобы подобной коллизии вообще быть не могло…

Опять заскрипело, залязгало – поезд тормозил.

– Харьков, господа пассажиры! – раздалось по вагону. – Поезд стоит тридцать минут.

– Ну вот. – Олег Иванович поднялся, складывая газету. – Уже и Харьков. До Москвы осталось всего-то верст пятьсот. Пошли буфет, что ли, поищем?

Глава 18

– Так. Надеюсь, вы понимаете всю серьезность своего положения, господин Стрейкер?

Геннадий нарочно начал разговор – какой разговор? допрос! – с эдакой киношной фразы. Собеседник все равно фильмов не смотрел, а высокопарный стиль старых детективов помогал вождю БПД настроиться на подходящий лад.

– Не буду скрывать, мы еще не решили, как с вами поступить. И выбор этот будет во многом зависеть от того, что вы сейчас нам скажете.

Сидящий на подоконнике Дрон плотоядно ухмыльнулся. Он тоже вовсю работал на образ – эдакий брутальный громила, готовый выполнить любой, самый бесчеловечный приказ дознавателя.

Пленник, впрочем, держался неплохо.

– Простите, не понимаю, чем вызвано столь бесцеремонное обращение со мной, – со всем достоинством, которое только было возможно в его положении, ответил бельгиец. Мешала разбитая распухшая губа – из-за нее он как бы пришепетывал. – Если я совершил какое-то преступление – что ж, сдайте меня в полицию, я не против!

– Ах он не против! – Дрон вскочил с подоконника и, схватив пленника за волосы, задрал ему голову. – В глаза смотри, сволочь! Не против, говоришь? А если я тебе сейчас глазик вырежу – будешь против?

– Погоди ты, – с досадой сказал Геннадий. – Я полагаю, наш гость и сам понимает, что сморозил глупость.

Бельгиец попытался отодвинуться от разъяренного Дрона как можно дальше; получилось не очень – ноги и руки были плотно примотаны к креслу скотчем.

На этот раз Геннадий заговорил несколько мягче:

– Надеюсь, господин Стрейкер, вы не станете вынуждать нас прибегать… хм… к негуманным методам? Вам всего лишь следует ответить на несколько вопросов. Готовы?

Пленник демонстративно сплюнул и пожал плечами – понимайте как хотите. Геннадий усмехнулся:

– Что ж, попробуем. Зачем вам понадобился доцент Евсеин, которого вы упрятали в психиатрическую клинику?

– Я не знаю никакого доцента, – ответил Стрейкер. – И вообще, насколько мне известно, по законам Российской империи, похищение считается тяжким прес…

Бац! Кулак смачно влепился в солнечное сплетение бельгийца. Пленник закашлялся, попытался согнуться – мешал скотч.

– Дай я его порежу, Ген! – кровожадно потребовал Дрон. – Он у меня ответит за Вальку, падла! Законы ему… а как людей валить – так на законы, значит, накласть? Ах ты, петух гамбургский…

Возразить на это было нечего. Выскочив из неприметного сарайчика, приткнувшегося к боковой стене дома Румянцева, куда вел тайный лаз, бельгиец налетел на пролетку с бойцами Бригады. Узнали его мгновенно – приметный шрам, расссекающий правую бровь, издали бросался в глаза, да и Лопаткин точно описал новый облик своего нанимателя. Дрон коршуном ринулся на бельгийца с козел, но все испортил Валя, тоже решивший поучаствовать в силовом задержании. Это оказалось ошибкой, причем роковой: бельгиец встретил студента-философа двумя пулями из карманного «дерринджера», точно такого же, как тот, что подобрал в «Сибири» Ромка. Но этот первый успех оказался и последним; ботинок Дрона в высоком махе влетел злодею в челюсть, едва ее не сломав. Скрученного бельгийца бросили в пролетку, под ноги и прикрыли рогожей; ошалевший от страха кучер гнал в сторону Котельников, а сидевший рядом Дрон тыкал беднягу стволом в бок и рычал: «Только попробуй вилять, гнида, порву!»

Вечерний сумрак скрыл это безобразие от городовых – до Гороховской долетели в считаные минуты. Связанного Стрейкера кулем зашвырнули в портал. Геннадий уже не заикался ни о каких мерах предосторожности – не до того. Потрепанная «Королла» Олега стояла на другой стороне улицы; утрамбовав пленника на заднее сиденье, Бригада в полном составе втиснулась в «японку» и рванула прочь.

Только по прибытии на место – на дачу Геннадия, в пяти километрах от Апрелевки – стремительность событий стала медленно отпускать ребят. Постепенно доходило, каких дров они наломали: пробитое пулями тело Валентина (как ни торопился Дрон, он все же успел убедиться – да, мертв, мертвее не бывает) осталось на Хитровом рынке; таинственный бельгиец, за которым Корф со товарищи безуспешно гонялись по всей Москве, конечно, схвачен – только вот доставлен не в «Ад» и не в какое-нибудь укромное местечко по ту сторону портала, а сюда, в двадцать первый век. И, конечно, по дороге он успел разглядеть кое-что, чего видеть ему никак не следовало.

Ни Геннадий, ни Дрон не могли сказать, с какого перепугу они, собственно, накинулись на бельгийца – ехали-то, собственно, для беседы с Яшей. А с бельгийцем, наоборот, собирались поговорить и, чем черт не шутит, найти общие интересы. Дрон потом оправдывался, что спрыгнул с козел, чтобы помочь Стрейкеру; это козел Валька все испортил – кинулся вперед и…

В общем, нервы не выдержали. И вместо благожелательно настроенного партнера у них на руках теперь избитый в кровь пленник. Одно утешало – закидывая бельгийца в пролетку, Дрон прихватил и его саквояж. И о дефиците царской валюты можно надолго забыть – он оказался набит стопками разносортных купюр, среди которых нашлась и солидная пачка беловатых фунтов.

Что делать дальше, Геннадий не представлял, а потому – импровизировал и тянул время, разыгрывая вместо допроса комедию. Но долго это продолжаться не могло.

– Вы ведь понимаете, где находитесь, не так ли? – вкрадчиво спросил Геннадий.

К его удивлению, Стрейкер кивнул.

– И вы бывали раньше в нашем… времени?

Вновь кивок.

Геннадий внутренне возликовал. Есть! Спрашивал он наугад, руководствуясь лишь смутными подозрениями, – слишком уж спокойно воспринял пленник поездку в автомобиле через всю Москву.

– Вас, вероятно, водил сюда господин Евсеин? Отвечайте, Стрейкер, я жду!

Бельгиец откашлялся:

– Да. Доцент… то есть Вильгельм Евграфович дважды проводил меня через Тоннель Хроноса. В последний раз мы пробыли у вас около трех часов.

– «Тоннель Хроноса»? – недоуменно спросил Геннадий. – Это, видимо…

– Так господин Евсеин называл проход, по которому вы доставили меня сюда, – пояснил пленник. – Коридор, соединяющий прошлое и будущее. Самая великая тайна подлунного мира.

Дрон хмыкнул. Пафос бельгийца его забавлял.

– Два раза, значит… – протянул Геннадий. – Вот как… а сам он как часто здесь бывал?

– Насколько мне известно – не больше пяти раз. Причем первые два визита длились всего по несколько минут.

– Понятно, – кивнул Геннадий. – И вы его, значит, кочергой?

Он уже успел изучить материалы Яшиного расследования.

– Да, – не стал запираться Стрейкер. – А что мне оставалось? Проклятый упрямец отказался иметь со мной дело – видимо, заподозрил, старый мерзавец…

– Ну почему сразу «мерзавец»? – ухмыльнулся Дрон. – Ну не захотел мужик с тобой корешиться – его право…

– А деньги у меня брать, значит, хотель? – Стрейкер вдруг сорвался на крик. – Я вложил в его recherche[81] больше пять тысяч фунт, оплатиль поездка в Сирия – а он есть о праве вспомниль? Любой цивилизованный человек понимайт, что открытие это есть собственность тот, кто оплачиваль изысканий! А этот fraudeur[82] вспоминайт о долг пред Россия и humanité![83]

Геннадий машинально отметил, что бельгиец, поначалу говоривший почти без акцента, теперь, разволновавшись, начал безбожно коверкать слова.

– Так он тебя че, кинул? – довольно заржал Дрон. – Ну, красава доцент! С вами, гейропейцами, только так и надо!

– Погоди ты, Дрон, – вмешался Олег. – И вообще европейцы пока другие, никаких геев у них нет.

– Нет – значит, будут, – уперся Дрон. – Это в генах сидит. И вообще я читал, что у них там, во всяких элитных школах, это дело всегда уважали. Уважали, ведь так, пра-а-ативный? – И он похабно ухмыльнулся, наклонившись к самому лицу пленника.

– Это в Англии… – начал было Олег, но Геннадий решительно пресек дискуссию:

– Все, заткнулись. А вы, господин Стрейкер, продолжайте, не стесняйтесь. Значит, Евсеин вас обманул. Что же дальше?

– А дальше – вы и сами знаете. – Стрейкер успокоился, к нему вернулась правильная русская речь. – Мне оставалось только ждать, когда у него восстановится память… или когда появится кто-то еще, заинтересованный в этой истории.

– И он… точнее, они – появились, – кивнул Геннадий.

– Да, но мне в голову не могло прийти, что это будут ваши современники! Чертов русский… простите, господин доцент, видимо, оставил какие-то бумаги, которые мне не удалось вовремя разыскать; как иначе объяснить, что эта парочка, отец с сыном, так быстро оказалась в Сирии, – и отправилась туда не иначе как по следам самого Евсеина? Я, конечно, принял меры, надеюсь, им там не дадут скучать…

– Так вы послали кого-то в Сирию перехватить Семенова с сыном? – уточнил Геннадий. – Что ж, разумное решение. Но, с вашего позволения, господин Ван дер Стрейкер, вернемся немного назад. Вы, кажется, упомянули, что оплачивали какие-то изыскания? Изложите вкратце – какие именно?

– Ну вот, а вы говорили – не расколем. – Дрон был доволен. – Хиловат оказался бельгийскоподданный. Пару раз в рыло – и запел как миленький.

Виктор с Дроном и Геннадий сидели на веранде. Дрон мял в руках пачку сигарет и косился на вожака – тот в последнее время запрещал курить в своем присутствии.

– Ты не понимаешь, – покачал головой Геннадий. – Он же – не агент, не разведчик, не из блатных. Международный авантюрист, особый тип… Зачем ему что-то скрывать? Раз уж попался – надо спасать шкуру и не забывать о возможной выгоде. Ты прикинь: его же не просто повинтили, а еще и утащили в будущее. Ни единого шанса – и бежать некуда, и сообщники не помогут… если они у него, конечно, остались.

– Ну, не скажи, – возразил Виктор. – Никонов-то сбежал. И выкарабкался, если помнишь.

– Здесь другое дело. Понимаешь, Вить, лейтенант действовал по наитию: знай он, где находится, – вряд ли бы он куда побежал. А наш гость все понимает. Нет, не побежит он… – Геннадий покачал головой. – В конце концов ему ведь, строго говоря, все равно, с кем дело иметь – лишь бы получить доступ в будущее, верно? Не вышло с доцентом – так, может, с нами получится?

– Да, с этим доцентом вообще загадочная история, – отозвался Виктор. – Я вот так и не понял – зачем Евсеин обратился за помощью к иностранцу? Да еще и к такому? Он же, можно сказать, госслужащий, раз в университете преподавал. Ну и работал бы по линии своих античных древностей – экспедиция там, то-се… А он вместо этого связался с откровенным авантюристом; спасибо хоть в Сирию его с собой не потащил. О чем он вообще думал?

– Бюрократия, друг мой, – назидательно ответил Геннадий. – Российская академическая бюрократия и косность. Поверь, в этом плане за последние сто тридцать лет мало что изменилось. Я не удивлюсь, если Евсеин лет пять ждал разрешения на экспедицию. Да только кто бы ему дал денег на такую сомнительную тему? Наверняка сказали: «Что это вы, батенька, Жюлем Верном и Буссенаром увлеклись? Ну так и идите тогда романы писать…»

– Да не, не тема, – возразил Дрон. – Я так понимаю, что доцент этот с самого начала допер, что в Сирии попрятано. И понял, что если будет официальная экспедиция, – то результаты начальство подгребет. А ему – грамоту дадут, и все, кури бамбук. Я так считаю, он специально с этим европейцем законтачил, потому что сразу решил его кинуть. Потому и в Сирию не взял. Только вот Стрейкер оказался мужиком чисто конкретным и решил дожать… – Дрон вдруг закашлялся.

– Ладно, кури, чего уж… – разрешил Геннадий.

Довольный Дрон зашуршал целлофаном пачки.

– А что, логично, – согласился Виктор. – Я вот только не понимаю, зачем Евсеин на ту встречу явился – ну, когда Стрейкер его кочергой оглушил. Мог бы свалить, Россия большая…

– В точку, – кивнул вожак. – Я так думаю, у Стрейкера был на руках козырь. Может – какие-то бумаги, подписанные доцентом, скажем, долговые расписки. Или еще что-то, что было Евсеину тоже нужно позарез. И этот козырь до сих пор у нашего гостя, если кто не понял. В общем, пришел доцент договариваться, не договорился – и получил железкой по башке.

– Ну да, только Стрейкер перестарался, – кивнул Дрон. – У доцента память отнялась. И хрен бы он чего узнал, если бы пацаны не нарисовались.

– Да, тут нашему другу повезло, – продолжил Виктор. – Если бы не Яша с его поисками – Стрейкер до сих пор сидел бы и ждал. Он ведь мог бы доцента так спрятать, что его в жизни бы не нашли. Увез бы в ту же Швейцарию или в Берлин, в клинику Багинского – там как раз сейчас работает Фрейд. Но нет – оставил в Москве и даже спрятать особо не озаботился.

– Именно, – согласился с соратником Геннадий. – Евсеин хоть и потерял память, но вполне годился на роль приманки. Стрейкер ждал, что на него непременно выйдет тот, кто станет искать информацию о четках и портале. И дождался – Яшу; а там и на Николку вышел. И на портал – тот, что на Гороховской. Просто и красиво.

– Ну ладно, с этим, предположим, ясно, – сказал Виктор. – А нам-то что делать? Сторожить его теперь на этой даче?

– На хрена? – возмутился Дрон. – Мочить. А труп прикопаем – кто его здесь искать станет? Верняк.

Геннадий с жалостью посмотрел на соратника:

– Вот я думаю, тебе там, куда ты катался, мозги отбили или это врожденное? Да для нас этот Стрейкер, можно сказать, находка! Ты у меня с него пыль сдувать будешь…

– На хрена? – не понял Дрон. – Мало нам геморроя – еще и пасти его здесь?

– Пасти его, верно, придется, – подтвердил Геннадий. – Но только не здесь. Отвезем Стрейкера на ту сторону. Вроде как жест доброй воли – мол, мы не желаем ему зла. И намекнем, что при правильном подходе можно договориться.

– Зачем? – недоуменно спросил Виктор. – Да, конечно, Стрейкер – персонаж интересный, со связями. Но ведь его связи – в Европе. А мы, как мне кажется, собираемся работать в России. Или ты передумал?

– Ну, во-первых, – возразил Геннадий, – у этого господина и в России связей хватает. Как иначе он смог бы так ловко обставить всю эту бодягу с Евсеиным? У него и в уголовном мире свои люди – вспомни, и бандюки на него работали, и на Хитровке он скрывался…

– Да, верно, – признал Виктор. – Этого я, пожалуй, не учел.

– Но самое главное, – продолжал Геннадий, – припомни: все российские революционеры проводили за границей куда больше времени, чем в России. И скрывались, и газеты со всякими брошюрами издавали, и съезды проводили. Так что заграничные связи такого интересного господина нам очень пригодятся. Не удивлюсь, если он работает на половину разведок Европы. А заодно – на половину финансовых мошенников.

– Кстати, о бабках, – вспомнил Дрон. – Те, что в саквояже, – нам что, теперь их ему отдавать?

– Торопиться и напрягаться не стоит, от этого грыжа случается, – усмехнулся Геннадий. – Деньги, документы останутся пока здесь. Кстати, у него были с собой документы?

– Были, – ответил Витя. – На имя мещанина Яцека Пеньковского, уроженца города Ковно. Только, подозреваю, у него таких бумажек – как у дурака фантиков.

– Вот и ладно, пригодятся. Посмотришь потом – можно ли такие здесь сделать?

Виктор кивнул:

– Не вопрос, сделаю, хоть и не сразу. Главное – бумагу подходящую найти. Водяные знаки не проблема, в Москве их многие конторы делают, для корпоративного стиля. Печати, подписи – будет лучше родных. Что до чернил там всяких и мастики – тут уж, извини, не выйдет. Но для поверхностного осмотра – сойдет.

– Вот и отлично. Займись тогда, а ты, Дрон, давай делай что сказано. Черт, простите…

В кармане Геннадия замурлыкал мобильник. Он достал аппарат, хмыкнул, увидев высветившееся на экране имя, и, кивнув товарищам, отошел в сторону. Дрон попытался прислушаться – что там? – напрасно.

Поговорив, Геннадий вернулся к соратникам. Вид у него был довольным.

– Так, Дрон, планы меняются. Берешь Веронику и Олега, и везете Стрейкера в «Ад». Полегче с ним, не прессуйте. Да, и не болтайте при нем, а то мало ли…

– Бабу-то зачем? – заспорил было Дрон. Он после споров вокруг «кокаинового» проекта относился к девушке с подозрением. – Вдвоем справимся…

– А за тем, – ответил вожак, – что оставишь их стеречь Стрейкера, а сам – мухой назад. Тут, видишь ли, крайне интересная тема вырисовывается…

«Аппарат абонента отключен или находится вне зоны доступа».

– Опять! – Ольга в раздражении хлопнула крышечкой мобильника. И тут же вновь раскрыла и принялась нажимать кнопки.

«Аппарат абонента отключен или…»

– Да что ж это такое?

Уже не меньше четверти часа девушка пыталась дозвониться до Геннадия. Каретников ждал в машине; сначала он успокаивал Ольгу, пытался внушать ей, что ничего страшного не произошло, дело житейское, и абонент вот-вот вновь появится в Сети, – но сам все меньше и меньше верил в то, что говорил. Абонент в зоне доступа не появлялся. Он, скорее всего, сознательно не отвечает на вызовы.

Звонок Ольги застал Каретникова на пути домой, так что добраться до места оказалось делом десяти минут. По дороге Андрей Макарович удивлялся, как легко он поверил звонку незнакомой девицы; видимо, дело было в том, что после фестиваля в Коломенском он все время ожидал чего-то подобного. Отвратительнейшее состояние – печенкой чувствовать, что события назревают, и не иметь возможности что-нибудь предпринять…

Выслушав сбивчивый рассказ Ольги, Каретников порадовался, как им повезло – студентка третьего курса отделения хирургических сестер знала, на что обратить внимание. «Волшебный чемоданчик», как всегда, лежал на заднем сиденье, и, выруливая на улицу Казакова, Каретников уже прикидывал: до Спасоглинищевского, где находится раненый, добираться не больше четверти часа. Рана уже обработана, причем квалифицированно. Если дело обстоит именно так, как рассказала девица, то главное – стабилизировать состояние Никонова, а там уж думать, как перебрасывать его в будущее. Доктор и мысли не допускал, что раненого придется оставить в девятнадцатом веке; там у него, скорее всего, не будет ни единого шанса.

И вот – уже четверть часа они впустую торчат здесь, на улице Казакова… она же Гороховская. Поначалу Каретников толком не понял, кого именно ждет Ольга и с какой стати бусинка от четок, ключ к порталу, который Олегыч берег как зеницу ока, попала к какому-то Геннадию. Но чем больше он вникал в ситуацию (девица в перерывах между попытками дозвониться сбивчиво говорила о событиях последних дней), тем сильнее убеждался – ждут они зря. То, что Ольга так легко отдала бусинку в обмен на его, Каретникова, телефон, можно было объяснить разве что состоянием сильнейшего стресса. И зря она раз за разом упорно вызывает этого Геннадия… уже ясно, что, заполучив драгоценный шарик, он не собирался выполнять обещания и переправлять их в прошлое. Логично – зачем? Судя по тому, что Каретников сумел понять, Ольга успела уже поцапаться со своим бывшим приятелем; вот тот и решил избавиться от ставших опасными «союзников» и заодно получить заветный ключ от межвременного прохода. И никакой уголовщины – Ольга навсегда останется в своем времени, а Никонов умрет от раны; в девятнадцатом веке спасти его точно не сумеют.

Если Каретников до сих пор не изложил этих очевидных, в сущности, соображений Ольге – то лишь потому, что, как врач, понимал: это немедленно вызовет истерику.

– Да сколько же можно? Уже полчаса названиваю… Андрей Макарович, а может, он нарочно не отвечает?

Так, похоже, начинает прозревать… Каретников собрался было сказать нечто успокоительное, но тут в кармане его зажужжал мобильник.

– Каретников слушает.

– Доктор Каретников? Я не ошибся? – Голос в трубке был знаком. – Это Роман, мы с вами на фестивале познакомились. Помните – я еще с бароном Корфом был – ну конногвардеец…

– Да-да, конечно, рад вас слышать, Роман. Вы простите, я сейчас несколько занят, может быть, вы позже…

– Да-да, я понимаю, доктор, только два слова. Вам, часом, моя сестра не звонила…

– Секунду, юноша… – Каретников прикрыл аппаратик ладонью. – Простите, Оля, у вас случайно нет брата лет двадцати пяти?

– Ромка? – обрадовалась Ольга. – Это он? Но как же… Доктор, я ведь его на той стороне оставила! Значит, они здесь? Дайте, я ему все объясню!

Каретников протянул девушке мобильник.

– Вы где? Как – на Гороховской? Мы тоже… ах, во дворе? А мы с доктором на улице стоим. Да-да, скорее, ждем!

«Все-таки я был прав тогда, в Коломенском, – отрешенно подумал Каретников. – Вот и не доверяй теперь интуиции…»

От дома к машине быстрым шагом шел Корф. За ним, запихивая на бегу в карман мобильник, спешил молодой человек – тот самый, что был с «конногвардейцем» на фестивале…

К машине подбежал мальчишка. Он был знаком доктору – правда, видел тот его только на пропитанных потом простынях, в болезненном жару…

– Здрасьте, Андрей Макарыч! – выпалил запыхавшийся Николка. – Значит, Оля вас нашла? Ну вот, теперь все будет хорошо. Вы ведь вылечите господина лейтенанта? А то его пулей в грудь…

– Конечно, не волнуйся, – успокоил мальчика Каретников. – Вылечим, а как же. Вот только помоги мне…

Николка немедленно полез на заднее сиденье и завозился там.

– А нам только что телеграмму принесли! – сообщил он, вытаскивая из машины громоздкий медицинский чемодан. – Олег Иваныч с Ваней завтра приезжают! На Нижегородский![84]

Глава 19

– Это что, вокзал? – удивилась Вероника. – Экий, право же, сарай!

Извозчик, обернувшись, поглядел на седоков. Коричневое морщинистое лицо, похожее на печеное яблоко, еще больше сморщилось в усмешке, делая его удивительно похожим на врубелевского Пана…

– Так ить, барышня, известное дело – Нижегородский! Из московских вокзалов – самый неказистый. До Николаевского – куды-ы-ы ему…

Пролетка выехала на площадь и остановилась. К ней тут же заспешил носильщик – в длинном белом фартуке, с жестяной номерной бляхой.

Стрейкер, сойдя с экипажа, подал руку. Вероника благодарно кивнула и, придерживая пальцами юбки, сошла на пыльную мостовую. За спиной, возле багажной решетки суетился носильщик – вещей было немного.

– Прошу вас, mon âme[85], – сказал бельгиец. – Поезд отбывает через час, а нам следует еще позаботиться о билетах.

Вероника, взяв под руку спутника, проследовала за ним к зданию. Оно и правда походило на изрядных размеров сарай – совсем не то, чего ожидала она, привыкшая к великолепию старых московских вокзалов.

Здание Нижегородского вокзала ничем не напоминало ни сказочных теремков Белорусского, ни вычурности Рижского, ни строгой европейской архитектуры Ленинградского. «То есть – Николаевского, – поправила себя девушка. – Да и Белорусский как-то по-другому называется… Смоленский, кажется? Пора привыкать к новым названиям, теперь с ними жить…»

Бельгийца, как и велел Геннадий, доставили в «Ад» и споро затолкали в комнату студента Лопаткина; того, к счастью, не оказалось дома. Дрон побродил немного из угла в угол и отбыл, раздав ценные указания. Олег побежал к соседям по коридору за кипятком (молодой человек еще в прошлый раз освоился с простыми нравами студенческого общежития), а Вероника, которой было поручено собрать на стол, вытащила из кармана склянку с белыми таблетками и демонстративно предъявила ее Ван дер Стрейкеру. Тот сделал удивленные глаза, но смолчал – понял, что скоро и сам все увидит.

И верно. Около пятнадцати минут понадобилось Олегу, чтобы забыться тяжким медикаментозным сном. Устроив его поудобнее на кровати – в конце концов, у бедняги и так будет зверски болеть голова! – девушка повернулась к бельгийцу. Он ждал с веселым выражением на лице.

– Надеюсь, вам понятно, мсье, что я несколько… не разделяю намерений моих спутников.

Ван дер Стрейкер кивнул. Похоже, происходящее его забавляло, несмотря на недавнее похищение и побои. Собственно, и сюда, на Большую Бронную, его доставили под дулом пистолета – всю дорогу Дрон сидел рядом со Стрейкером, упирая ему в бок травматик.

А вот теперь эта странная, но такая решительная мадемуазель! Нет, определенно судьба, столь немилостивая к нему в последнее время, сделала очередной резкий поворот.

Уже через несколько минут Стрейкер со своей нежданной избавительницей выскочили из «Ада» и, поймав первого попавшегося «ваньку», кинулись на Кузнецкий. Там, в конторе у Веллинга, хранились запасные документы и деньги – на случай внезапного бегства. Теперь этот случай настал.

Не то чтобы Стрейкер всерьез опасался за свою жизнь. Чутье подсказывало: он нужен новым знакомым и те готовы договариваться. Однако бельгиец, прожженный авантюрист, не терпел малейшего давления и сделки предпочитал заключать на своих условиях. И желательно – на своей территории. Особенно если речь идет о такой крупной ставке! В конце концов, Геннадий никуда не денется – и при их следующей встрече он точно так же будет заинтересован в его, Стрейкера, услугах. Но вот состоится эта встреча уже там, где он решит, и главное – когда он сочтет нужным. И это наверняка будет не сегодня.

Оставалась загадка Вероники. Предложив бельгийцу содействие в побеге, девушка поставила одно условие – отправляясь в Европу, он берет ее с собой. На вопрос – а зачем, собственно, ему это нужно? – Вероника продемонстрировала нетолстую пластину с откидывающейся наверх крышкой. Ван Стрейкер, успевший краем глаза взглянуть на чудеса будущего, уже знал, что это такое, – а потому поверил заявлению девушки, что «здесь хранятся сведения, которые помогут мне – и вам, господин Ван дер Стрейкер! – стать очень богатыми и влиятельными людьми!». Или сделал вид, что поверил; в конце концов, неизвестно, что за сведения могла запасти эта девица, но польза от нее будет наверняка – в этом авантюрист не сомневался. Оставалась, правда, одна проблема – у Вероники не было ничего даже отдаленно похожего на документы. Но Стрейкера это не особенно беспокоило – в Одессе, куда он собирался отправляться, у него была возможность раздобыть любые документы, совершенно неотличимые от настоящих. Дорога туда должна была занять не больше трех дней, так что у него еще будет время выяснить, что, собственно, затеяла эта девица.

Пока он отчетливо понял лишь одно. Ее товарищи (бывшие товарищи, так, пожалуй, будет вернее) затеяли некую коммерческую операцию, связанную с доставкой в будущее большого количества так называемого «кокаина» – весьма популярного лекарственного средства. Стрейкеру были знакомы и иные аспекты употребления этого порошка; он, как и многие его знакомые, отдал когда-то дань модному увлечению и одно время даже носил с собой, подобно папе римскому Льву XIII, фляжку с Mariani Wine[86]. Однако новинка его не увлекла, и постепенно Стрейкер забыл и о кокаиновом вине и о чудо-порошке.

И правильно, как оказалось, сделал – новая спутница успела рассказать о кошмарном действии этого снадобья, напрочь разрушающего рассудок и здоровье. Что, как водится, останавливало далеко не всех – и в просвещенном будущем находилось немало безумцев, готовых губить себя. Белый порошок был у потомков под строжайшим запретом; торговля им, считающаяся тягчайшим преступлением, приносила огромные деньги и была связана с немалым риском. В принципе Стрейкер прекрасно понимал ее бывших соратников – грех было не использовать такой источник дохода. Была бы его воля – он и сам… впрочем, ничуть не меньшим грехом было бы не употребить на пользу себе и непримиримую позицию Вероники.

«Да, – усмехнулся про себя бельгиец, – века идут, а натура человеческая, похоже, меняется мало. И во все времена поступками людей управляет одно и то же – жадность, порок и… наивность. А еще – конечно же любопытство…»

Сам Стрейкер, оставаясь человеком любопытным, наивностью не страдал. И допускал вероятность того, что выходка Вероники – не что иное, как хитрая игра Геннадия, того молодого человека, что допрашивал его и, похоже, верховодил компанией похитителей. В пользу этого говорило и то, что Вероника оказалась вполне подготовленной к бегству: кроме «ноутбука» у нее нашлось немало полезных вещей, упакованных в небольшой, хитро устроенный заплечный мешок. Сейчас этот мешок, упрятанный в Стрейкеров баул, волок носильщик.

Что ж, если пришельцы из будущего и правда собираются сыграть в какую-то хитрую игру – он готов и на это. Но, разумеется, лишь в том случае, если правила этой игры будет устанавливать он сам.

Стрейкер допускал и иной вариант; после некоторого размышления он даже склонен был отдать ему предпочтение. Спутница его, натура холерическая и романтически (хотя и на свой лад) настроенная, могла оказаться своего рода «собратом по духу» авантюрного подданного Леопольда II; и таким образом намеревалась начать здесь, в XIX веке, карьеру искательницы приключений – и плевать ей на свой оставленный век. Хотя – почему оставленный? В конце концов, у них еще остаются шансы заполучить доступ к порталу, а значит, ничего не потеряно…

Что ж, он, Стрейкер, готов признать, что у девицы имеются для этого все данные; игра в таком случае окажется еще более захватывающей, и, конечно, играть они будут исключительно по его правилам. И, разумеется, на его поле.

– Простите, любезный, где мне найти профессора Нейдинга?

Сторож обернулся к репортеру, подслеповато посмотрел и обрадовался:

– Владимир Лексеич, какими судьбами? Частенько вы к нам захаживаете, да-с…

– А куда ж я денусь, Семен Ефимыч? – улыбнулся старикану Гиляровский. – Такой уж мой хлеб, что мимо вашей лавочки пройти никак невозможно…

Семен Ефимыч Волков состоял при анатомическом театре медицинского факультета Московского университета не менее четверти века и давно уже стал факультетской знаменитостью. Профессора обращались к нему вежливо и на «вы», ассистенты боялись, а студенты любили – он помогал им препарировать трупы и делал это замечательно умело.

– Так где профессор, Семен Ефимыч? – продолжал репортер. – Он мне сегодня с утра прислал записочку, что какой-то интересный труп на Хитровке подняли; просил заехать.

– А в тиятре, лекция у него, – заспешил Волков. – Пойдемте, Владим Лексеич, провожу…

Нейдинг стоял у анатомического стола, окруженный студентами.

– Итак, молодые люди, осмотр мы с вами завершили. Признаков насильственной смерти, по-видимому, нет; однако следует отметить, что на теле имеются многочисленные…

Старик вдруг принялся энергично проталкиваться сквозь толпу будущих медиков.

– Как так, Иван Иванович, – сказал он, – что вы, признаков нет! Посмотрите-ка, ему в «лигаментум-нухе»[87] всыпали! – Повернул труп и указал перелом шейного позвонка. – Нет уж, Иван Иванович, не было такого случая, чтобы с Хитровки присылали не убитых.

Профессор недоуменно взглянул на Волкова, потом на труп – и кивнул:

– Да, признаюсь, не заметил. Спасибо, Семен Ефимыч. А вы, молодые люди, свободны, занятие окончено.

Студенты стали расходиться; сторож же принялся что-то втолковывать профессору, кивая на Гиляровского. Тот сделал ученому мужу ручкой и широко улыбнулся:

– А-а-а, это вы, господин журналист? Вас-то я и поджидал. Пойдемте-ка, есть кое-что оч-чень интересное, и как раз по вашей части. Семен Ефимыч, проводите нас с господином Гиляровским…

– Опять с Хитровки трупы привезли, – рассказывал Нейдинг, пока они с репортером шли по длиннейшему коридору. – И такие, знаете ли, необыкновенные! Нет, тот, что вы сейчас видели, с переломанной шеей – этот самый обычный. А вот два других… Один – тоже ножом, но нетипично: в сердце, да не под ребра, как обычно, а снизу, через живот – будто убийца лежа бил. И клинок эдакий длинный – в полруки…

Гиляровский усмехнулся про себя. Он-то помнил и клинок, и тот самый необычный удар, о котором говорил Нейдинг.

– А второй, – продолжал профессор, – так и вовсе две пули в груди! А это, скажу я вам, для Хитровки дело невиданное. Оттуда к нам зарезанных везут или если шея сломана. Удавленники попадаются. Но чтобы из револьвера – редкость!

– А точно из револьвера? – переспросил репортер. Новость его заинтересовала.

– Да что я, голубчик, по-вашему, ружейную пулю от револьверной не отличу? Обижаете, все-таки тридцать с лишним лет в военной хирургии. Точно, даже и не сомневайтесь.

Они вошли в низкое помещение морга. Тяжелый запах был здесь особенно густым; Гиляровский, не впервые посещавший это заведение, скривился, Нейдинг же с Волковым будто ничего не заметили. Профессор повел гостя не к столам с укрытыми простынями телами, а дальше, в глубину, к небольшому столику.

– Вот извольте взглянуть! – Профессор подал репортеру маленький продолговатый белый предмет.

Гиляровский взял; это оказался зуб.

– Это – того, застреленного, – пояснил Нейдинг. – Коллеге Свиридовскому понадобился препарат[88] нижней челюсти для курсов дантистов, вот он и взял… хм… челюсть новопреставленного. А оказалось – у него вместо трех зубов вот это!

Гиляровский с недоумением повертел зуб.

– Что-то не пойму, профессор. Зуб как зуб, коренной… Хотя постойте… а это что?

Костную ткань прорезал тонкий слой серого металла.

– Вот! – торжествующе сказал Нейдинг. – Этот зуб – искусственный. Он из материала наподобие фарфора и металла. Могу вас заверить, голубчик, – ни я сам, ни коллега Свиридовский ничего подобного отродясь не видели. Мало того – даже и не слыхали о подобных зубных протезах. Вот я и подумал, что убитый – не российский подданный; в наших палестинах такого сделать никто не мог. Да и в Европе, насколько мне известно, тоже. А иностранец, застреленный на Хитровом рынке, – это, согласитесь, необычно. Я пока не стал сообщать полиции, а вот вам дал знать – решил, что вы непременно заинтересуетесь.

– Спасибо, профессор, – с чувством сказал Гиляровский. – Это и вправду крайне интересно. А скажите, здесь не может быть какой-нибудь ошибки? Или, скажем, совпадения – привез кто-нибудь из-за границы материал для зубных коронок и делает себе потихоньку?

– Ни-ни, голубчик, даже и не думайте! – замотал головой Нейдинг. – Во-первых, это не коронка. Я даже зубным протезом это поостерегся бы назвать – зуб и зуб, только искусственный. И главное – мы с профессором Свиридовским не сумели понять, как он был вставлен пациенту… то есть убитому. Мы о подобных методах не слыхали – поверьте, если кто-нибудь научился бы такое делать, это был бы переворот в стоматологии! Подобных новшеств, голубчик, не скрыть, как ни старайся…

– Ну ладно, – кивнул Гиляровский. – Вы, профессор, сказали, что у бедняги во рту таких было три? Может быть, позволите мне один забрать с собой? Обещаю – верну в сохранности.

– Что с вами поделаешь, Владимир Алексеевич! – развел руками профессор. – Берите, конечно, понимаю…

– И последний вопрос, – сказал репортер, завертывая зуб в бумажку. – Вы, кажется, упомянули, что этот труп доставили вместе с тем, что зарезан? Нельзя ли уточнить – так это или нет?

Густые подмосковные леса за окном внезапно сменились мельканием крыш – амбары, сараи, домишки… И заборы, заборы – лишь изредка прерываемые унылыми кирпичными пакгаузами и водокачками сортировочных станций.

– Прибываем, господа! Поезд прибывает на Нижегородский вокзал! – застучало в коридоре. – Поезд прибывает, господа пассажиры!

Пыхтящий паровоз, казалось, еще усердней тянул вагоны, стремясь поскорее прибыть к дощатой пристани амбаркадера.

Олег Иванович встал, извлек из багажной сетки саквояж и кивнул Ване:

– Ну что, готов? Да, и проверь – мы там багажные квитки не потеряли?

Пассажиры вагонов первого и второго классов сдавали крупную кладь – как знаменитая дама в стихотворении Маршака. К поезду, позади почтового, были прицеплены два темно-коричневых трехосных «багажных» вагона. На каждый сданный туда предмет полагалась квитанция темно-зеленого цвета; провоз стоил три копейки. По прибытии багаж следовало получить там же, у «багажников» (так назывались работники, ездившие вместе с багажными вагонами), или вручать квитанции носильщику, который и выполнял всю процедуру.

Ваня завозился по карманам и извлек на свет тоненькую пачку бумажек:

– Вот, нашел! Все пять… нет, семь! Нет, кажется еще… восемь! Теперь точно все.

Олег Иванович с неодобрением покосился на сына. Еще в Одессе Иван категорически отказался возвращаться к прежней «форме одежды» – он и в поезде не стал снимать пустынных бермудов, оставил флягу в чехле, высоченые коркораны с сетчатыми вставками и песочного цвета жилет-разгрузку. Пассажиры классного вагона с недоумением косились на экзотически одетого подростка, но Иван только улыбался им во весь рот из-под выгоревшей куфии-арафатки из «Сплава», пережившей ближневосточный анабасис.

Олег Иванович, напротив, оделся вполне традиционно. Взятый еще из Москвы багаж, отправленный из Маалюли в Триполи, был стараниями тамошнего консула переправлен в Одессу и дожидался их там; так что мужчина извлек на свет божий полотняную пару, прикупив к ней в Одессе новомодное (для 1886 года, разумеется) канотье. В таком виде и сошли они на перрон Нижегородского вокзала.

– Олег Иваныч! Дядя Олег! Иван!

По перрону навстречу им спешили Николка с Яшей; гимназист бежал первым, радостно размахивая фуражкой. Яша же, старательно сохраняя серьезный, взрослый вид, шагал за ним.

– Ну вот мы и приехали!

После положенной порции объятий все четверо двинулись к багажному вагону; Яша, вспомнив о том, что он вообще-то числится у господина Семенова в помощниках, завладел багажными квитками и отправился вперед, за носильщиком. Николка же, захлебываясь, пытался пересказать прибывшим все новости. Новостей было много, и мальчик торопился, чтобы успеть, пока не вернется Яков и не перехватит у него инициативу. Трудность, однако, заключалась в том, что и Ваня торопился рассказать об их поездке, – в результате мальчики то и дело останавливались посреди перрона, крича, жестикулируя и мешая пассажирам, тянущимся от своих вагонов к зданию вокзала.

– …А она ка-а-а-к бабахнет! Меня на стену бросило, а барон…

– Это что! Видел бы ты, как рутьер взорвался! Столб дыма был – высотой метров в сто, а мне чуть голову не оторвало обломком котла! Вот как ты стоишь – так же близко от меня он стену пробил! Вся Басра затряслась, а ваххабиты эти чертовы…

Олег Иванович с улыбкой глядел на мальчишек и думал, что, несмотря на грозные испытания, выпавшие на их долю в этом путешествии, его сын остался, в сущности, тем же четырнадцатилетним мальчишкой. Только загорел, уверенности в себе прибавилось. И, пожалуй, стал поспокойнее – хотя сейчас, глядя на него, этого не скажешь.

– Да, это тебе, смотри! – Ваня, прервав на полуслове рассказ о перестрелке с пустынными разбойниками, потащил с плеча рюкзак и принялся копаться в кармашке. – Вот, прямиком из Сирии – настоящий, дамасской стали!

– Ух ты, здорово! – только и вымолвил восхищенный Николка, рассматривая темный, покрытый замысловатыми разводами дамаскатуры клинок.

Ваня долго выбирал подарок и всю дорогу – и на Евфрате, и позже, на пароходе, и в Александрии – не расставался с покупкой. В поезде он то и дело вытаскивал нож из рюкзака и гадал, как отдаст его Николке прямо на перроне, куда тот, конечно, придет их встретить.

– Все, Олег Иваныч, готово, можем идти.

Подошел Яша; за ним двое носильщиков с пирамидами поклажи на плечах. Олег Иванович повернулся к ребятам:

– Ладно, молодые люди, впечатлениями обменяетесь после. Нам еще извозчика брать. И ломовика, пожалуй. – И он критически окинул взглядом гору багажа. – В пролетку это все вряд ли поместится. Так что пойдемте. А вы, Яков, скажите-ка мне вот что…

Глава 20

«Дубовый зал» фехтовального клуба Евгения Петровича Корфа сегодня выглядел не так, как обычно. Толстые маты отволокли в углы, сдвинули к стенам деревянные манекены и «глаголи» с висящими на них кожаными чучелами. Стойки с оружием, правда, никуда не делись; ряды рапир, шпаг и эспадронов все так же отливали полированной сталью, и отблески пламени камина отражались в зеркальном металле алебард.

Длившаяся до самого сентября июльская жара покинула наконец Москву; с северо-запада наползли низкие свинцовые тучи – и повисли, цепляясь за кресты церквей и за бронзовые орлы кремлевских башен. По этому случаю барон и велел зажечь камин; впрочем, скорее всего, он сделал бы это в любом случае – обстановка требовала.

Перед камином широким полукругом были выстроены разносортные кресла; Корф почти физически страдал, что в клубе не нашлось шести одинаковых кресел, – это противоречило его весьма капризному чувству гармонии. Но бог с ними, с креслами; куда больше барона волновало то, что предстояло сегодня сказать. Потому так старательно создавал обстановку будущего Совета – так он и называл его про себя: «Совет» с большой буквы, – потому и пытался напитать ее торжественностью, так сочетающейся и с готическими сводами помещения, и с высоким витражом, и с оружием и щитами на стенах, обшитых панелями черного дуба.

Гости съезжались недолго – Ромка торчал в клубе с самого утра и помогал барону с подготовкой; Яша приехал часа за два до назначенного срока и бродил по клубу, восхищенно рассматривая непривычные интерьеры. Олег Иванович и Каретников прибыли точь-в-точь в назначенное время; звон часов еще наполнял залы, когда дверной молоточек у входной двери оповестил об их появлении.

Барон, исчезнувший куда-то за полчаса до назначенного времени, появился в последний момент. Он вышел к гостям в безукоризненно-черной фрачной паре; под фраком белела сорочка с туго накрахмаленной манишкой. Загнутые уголки стоячего воротника украшали скромные запонки, на шее барона был повязан белый пикейный[89] галстук-бабочка.

Увидев это великолепие, Олег Иванович и доктор переглянулись: Семенов – иронически-непонимающе, а Каретников – торжественно-серьезно. Он уже знал о задумке барона и полностью ее поддерживал. Ромка с удивлением рассматривал Корфа, а Яша, утонув в глубоком кресле, старался сделаться как можно незаметнее.

Гости молча распределились по креслам; Олег Иванович и доктор с удивлением увидели на маленьких столиках карточки с именами гостей. Столики эти, украшенные парой бокалов – пока пустых, – стояли перед каждым из кресел, и Каретников нахмурился, увидев, что перед крайне правым нет ни столика, ни таблички. Он понял, для кого предназначалось кресло, и ему не понравилась эта догадка – Никонов, хоть и тяжелораненый, был все-таки жив. Пустое кресло слишком уж напоминало принятый в его времени знак: стакан, накрытый ломтиком черного хлеба.

Последним в своем кресле устроился Корф; неслышно ступая, за его спиной возник Порфирьич. Денщик поставил на столик перед бароном небольшой медный гонг с изящным молоточком на длинной костяной ручке – и растворился в полумраке.

Выдержав приличествующую случаю паузу, барон легонько стукнул молоточком по бронзовому диску – зал наполнил бархатный, гулкий звон. Каретников вдруг обнаружил, что они и не заметили, как подкрался вечер: ни свечей, ни газовых рожков никто зажечь не озаботился, и теперь зал освещался только пламенем камина.

– Итак, друзья мои… – Голос барона, казалось, был столь же бархатным и значительным, как растаявший звук гонга. – Не сочтите меня слишком дерзким за то, что я взял на себя смелость собрать вас здесь. Все мы – серьезные, уверенные в себе мужчины (Яша криво улыбнулся, но не посмел даже шевельнуться), и все мы, в силу разного рода обстоятельств, оказались причастны к некой тайне. А посему – полагаю уместным как-то определить наши с вами отношения и решить, что мы собираемся делать дальше. Поскольку, согласитесь, причастность к такого рода тайне накладывает на нас немалую ответственность…

Слушая барона, Олег Иванович изо всех сил пытался сохранить в себе остатки иронии, с которой он поначалу воспринял весь этот «масонский» антураж, – и отрешенно понимал, что эта попытка безнадежно проваливается.

«Вот что значит – кровь, – отрешенно думал он. – Сделай то же самое я или Макар – это выглядело бы клоунадой, неумной театральщиной, и не более того. А вот у барона все получается так же естественно, как дыхание. Наверное, необходимы все эти десятки поколений предков с их замками, рыцарскими гербами (Корф ведь, кажется, из Курляндии?[90]) чтобы то, что мы стыдливо именуем пафосом, превращалось в аристократизм. Причем не показной, а вот такой, не вызывающий сомнений даже у таких прожженных насмешников, как мы с Каретниковым…»

«А Олегыч-то поплыл… – думал Каретников, слушая Корфа. – Смотрит, не отрываясь, на барона, как студент на любимого профессора… Это, пожалуй, плохо – вроде бы взрослый, серьезный мужик, порой даже жесткий – а поди же ты! Значит, недостаточно жесткий; да и поплыл он не сейчас, а много раньше – когда осознал, что «хруст французской булки» доступен теперь в любом количестве и, что немаловажно, без особых усилий. Требуется лишь войти в портал – и на тебе: все преимущества расслабленной, удобной (в смысле «роскоши человеческого общения») жизни конца девятнадцатого века. Но без сопутствующих неудобств, вроде туберкулеза и антисанитарии. А что? До ближайшей революции еще почти двадцать лет; с учетом его возраста – можно не брать в голову. Значит – двадцать лет заведомо мирной, увлекательной жизни, в которой ты занимаешь место то ли графа Монте-Кристо, то ли доктора Фауста. И жизнь вокруг – та, о которой мечтал, жизнь! И как вспоминать, скажем, безобразия наших девяностых, да и нынешние волчьи нравы – после такого вот викторианского путешествия? Страшный сон, жуть, морок…

Здесь, конечно, своей грязи хватает – и двенадцатилетние проститутки, и люди, ночующие на тротуарах, и беспросветная нищета, и тупость чиновного быдла. Но разве у нас этого мало? Вот точно того же самого? И потом – всегда можно отвернуться, не обратить внимания. Это же так просто – отвернуться. И – ничего не трогать, оставить все как есть. Соблазн, что и говорить…»

Час назад Каретникову позвонил взмыленный Яша и отрапортовал, что все в порядке, Семеновых они встретили; да, еще Корф затеял какое-то совещание и просит срочно прибыть. Каретников зашел в ординаторскую, потом навестил Ольгу, вторые сутки не отходящую от Никонова, и направился вниз, на парковку возле главного корпуса больницы.

Каретников так и не успел толком поговорить с приятелем – не считая нескольких слов, которыми они перебросились в пролетке, по пути на Маросейку, к клубу Корфа.

«А Олегыч так и не стал заезжать домой – ну, то есть в наше с ним время, – отметил доктор. – Тоже, между прочим, сигнальчик… И еще вопрос – где у него теперь дом? То-то он Корфа заслушался…

А барон-то, барон! Надо же, как подготовился! Вот так и закладываются традиции; голову готов прозакладывать, что барон видит в своем воображении эдакий «Клуб Шести» – и даже лелеет планы и нас с Олегычем, и даже Ромку с Яшей одеть во фраки… и чтобы собирались мы здесь, у камина, скажем, раз в две недели, чем плохо? – и неспешно обсуждали судьбы мира. А что? Мы теперь вполне можем обсуждать судьбы мира, разве не так? Ресурсы, так сказать, позволяют – портал, при правильной постановке вопроса, дает возможность влиять на события, и еще как влиять! Хорошо бы понять, как именно… а пока единственный из нас, который предпринял в этом отношении хоть что-то, – это бедняга Никонов, который, между нами говоря, проваляется в постели никак не меньше двух месяцев. Кстати, о Никонове…»

– Вы закончили, барон? – Каретников поднял палец. – Пожалуй, ситуацию с Сергеем Алексеевичем я понимаю лучше других – так что позвольте мне высказаться на этот счет…

– В общем, хвастаться пока нечем, – подытожил Геннадий. – Стрейкера мы прохлопали. Совсем.

– Да ни хрена мы не прохлопали! – взвился Дрон. – Это называется – подстава. Говорил я вам – на хрена нам в Бригаде бабы? Вот они обе нас и…

– Ген, а правда – что это Вероника решила сбежать? – осторожно спросил Виктор. – Ну я еще понимаю – Ольга, любофф, все такое… да и на тебя обижена. Но этой дуре что не понравилось? Вроде всегда с нами была и работала четко…

– Я и сам пока не особенно понимаю, – пожал плечами Геннадий, крутя в руках смартфон Олега. На нем беглянка оставила послание – минуту текста, наговоренного на диктофон.

– Как мне кажется, тут две причины. Одна – это ты, Дрон, с твоим коксом…

– Моим? – возмутился Дрон. – Да мы же вместе решали вкупиться в этот расклад! Ты же сам…

– Ладно-ладно, не твой. Наш. В общем, девочке показалось не комильфо иметь дело с такой бякой. Вот и решила сделать нам ручкой – и поискать другие источники дохода.

Дрон грязно выругался.

– Не хотела бы – ну и не надо, кто ее тащил? Что, заняться больше нечем? А сволочь эту бельгийскую зачем выпустила?

– В нем-то все и дело, – вздохнул Геннадий. – Наша дорогая Вероника решила заделаться новой Коко Шанель. Набила ноут фотками, эскизами платьев, белья, выкройками – и теперь думает, что бельгиец поможет ей открыть где-нибудь в Париже дом мод. Расчет в принципе верный – все успешные модели известны на сто тридцать лет вперед, и если толково взяться за дело…

– Взяться? Да мы ее саму возьмем за… – По сравнению с тем, что Дрон выдал на этот раз, предыдущие речевые конструкции тянули разве что на легкий упрек.

– Да не кипятись ты! – поморщился Геннадий. – Неприятно, конечно, но списывать ее со счетов я бы не стал. Да вот сами послушайте… – B он нажал на кнопку.

– …А еще, Геночка, учти, – раздался из аппаратика голос Вероники. – Я в принципе ничего против вас не имею. Время придет – свяжемся, обсудим, может, о чем полезном и договоримся. Взаимно полезном. – Девушка сделала ударение на слове «взаимно». – Только усвой – я вам ничем не обязана и командовать собой не позволю. Если усвоишь – приходи, буду рада. Нет – обойдусь. Адреса, извини, дать пока не могу, поэтому…

Геннадий выключил звук.

– А что дальше? – сунулся Олег.

– Так, ерунда, – отмахнулся Геннадий. – Говорит, как с ней связаться, если что. Ничего особенного – письмо в Париж или Брюссель на определенный адрес.

– В Брюссель? – уточнил Виктор. – Выходит, рассчитывает на этого Стрейкера?

– А что ей, твари, остается? – не унимался Дрон. – Кому она, на хрен, тут нужна, со своими моделями? Тоже мне, швея-мотористка…

– Я так полагаю, у нее там не только картинки, – усмехнулся Виктор. – То-то она в последнее время меня расспрашивала насчет того, где раздобыть сканы старых европейских газет и экономические обзоры позапрошлого века. Точно говорю – не модами она будет заниматься. Ну или – не одними только модами. Нынче все грамотные, а про то, как попаданец из будущего делает миллионы на бирже, кто только не писал… Между прочим – толковая идея. Здесь, в России, такой комбинации, пожалуй, не провернуть, а вот в Париже или Брюсселе… да еще со связями…

– Будем иметь в виду, – кивнул Геннадий. – Ладно, с этим пока все. Олеж, что там с Валей?

– А ничего, – вздохнул Олег. – Тамара Валерьевна – ну, это мама его – мне все время звонит. Я все боюсь, что придет к нам домой, – они у нас в гостях бывала, и мои ее знают… Ген, не смогу я ей в глаза врать про Вальку! Я же сразу…

– А ну заткнись! – прервал излияния Олега Геннадий. – Не хватало еще нюни разводить! Спалиться хочешь – и нас заодно спалить? Ты вообще где – в Бригаде или в песочнице? Волю в кулак – и держаться! – Вожак обвел подчиненных бешеным взглядом. – Ко всем относится!

– Мало нас, – сказал Дрон после недолгого молчания. – Вероника, конечно, стерва, но – конкретный боец. Если продолжаем мутить насчет кокса – так надо еще людей искать.

– Ищи, – согласился лидер. – Только ничего конкретного им пока не говори. Прощупай настроения, сведи со мной – а там будем решать.

– Лады, – кивнул Дрон. – И вот еще… я тут подумал – как найдем людей, надо сразу их на эту сторону – и в дело с головой, чтобы некогда было задуматься. В деле и посмотрим. А если что… сам понимаешь. Тут ментов нет, и мамочку никто не спросит… – И он нехорошо посмотрел на Олега. Тот невольно поежился.

– Логично. Действуй. Вить, теперь – по твоей части. Что там с камерой на Гороховской?

Виктор развернул к собеседникам ноутбук и кликнул тачпадом:

– Вот смотрите. Наши клиенты – те самые, о которых говорили мальчишка и лейтенант.

На экране рывками двигалось изображение: к дому подъехала пролетка; за ней следовала телега, груженная чемоданами и тюками. С пролетки сошли четверо – мужчина лет сорока пяти и трое подростков. Двоих бригадовцы узнали сразу.

– Яша… Николка, – прокомментировал Витя. – А это, видимо, и есть тот самый Олег Иванович?

– Да, – кивнул Геннадий. – С сыном Иваном – вот он….

– А малый понтуется, – проворчал Дрон. – Вон разгрузку не снял, и берцы… чего это он?

– Пока неясно. Так что сейчас тебе задача, Витя, – обложить их так, чтобы каждый шаг… и не забывай про Яшу. Шустрый оказался мальчик, кто бы мог подумать…

Виктор поморщился. Он никак не мог простить себе прокола с игрушечным шпионским набором. Вот уж в самом деле, кто бы мог подумать…

– Да завалить его! – предложил Дрон. – Не хватало еще, чтобы этот жиденок нас опять засветил! Давайте я сам сбегаю…

– Остынь, Дрон, – твердо сказал Геннадий. – Не время. Да и не справишься ты, сам же понимаешь – города толком не знаешь, связей нет, а этот сопляк там каждый угол знает…

– Плевать! Зато бабок теперь до хрена! Стволами затаримся – они там на халяву продаются, без всяких бумажек! Переточим малость, чтобы глушаки налезали, – и будем в шоколаде.

– Насчет глушителей – это дело, – милостиво согласился предводитель. – Займись. Но о еврейчике пока и думать забудь. Главная задача сейчас – эти двое, – и Геннадий кивнул на Олега Ивановича и Ваню, застывших на экране ноутбука. Нам надо знать о них все. Причем и по ту сторону портала, и по эту.

Виктор кивнул:

– Поиск по сетке я запустил. Как что-нибудь наберется – дам знать.

– Вот и славно. – Геннадий выпрямился. – И вообще всю эту компанию нам теперь никак нельзя из виду упускать. Особенно мне интересен доцент – они его куда-то запрятали, и очень хочется выяснить – куда именно. Стрейкер рассказал нам массу интересного; судя по всему, наши «друзья» возьмутся сейчас раскапывать всю эту историю с порталом. И я хочу быть в курсе того, что они там нароют. И учтите, – продолжал Геннадий, – если Никонов сейчас склеит ласты, нам этого не простят. Так что поздравляю вас, друзья: мы обзавелись первыми настоящими врагами. А это, скажу я вам, немало.

По комнате прошло шевеление. Дрон хищно усмехнулся и картинно ударил кулаком в открытую ладонь – мол, враги так враги.

– В общем, так, – продолжил вожак Бригады. – Дело наше движется, несмотря на мелкие и, я уверен, вполне преодолимые препятствия. На данный момент в нашем распоряжении два ключа от портала и солидная сумма царских денег – около тридцати семи тысяч рублей плюс триста британских фунтов. Это, если кто не понимает, – до хрена. Так что, дорогой Дрон, налет на аптечный склад отменяется. Будем приобретать кокаин, как и полагается законопослушным подданным Российской империи. Следующая задача – документы. Это снова на тебе, Витя…

Тот кивнул, и Геннадий закончил:

– Итак, у нашей группы есть деньги, база, есть толковые наработки. И надежный – пока надежный! – способ проникновения на ту сторону. Так что, друзья мои, – революция продолжается!

Владимир Алексеевич вышел на Моховую и пошел в сторону Тверской, высматривая извозчика. Здание университета осталось за спиной.

С позапрошлого, 1884 года для медицинского факультета строили «клинический городок» – на Девичьем Поле, между Садовым кольцом и Новодевичьим монастырем. Однако же пока медики – и клиническое, и хирургическое, и акушерское отделения – теснились в старом здании на Моховой. Недавно открылись еще и женские акушерские курсы, однако помещались они в отдельном здании на Волхонке – университетский устав запрещал обучение женщин.

На углу Моховой, против обыкновения, маячил единственный экипаж: старик в кафтане, подпоясанном обрывком протертой вожжи. Пролетка старая; лак кое-где вытерся до светлого дерева. Пузатая мохнатая лошаденка в веревочной сбруе меланхолично что-то жевала.

– Дедушка, в Лефортово!

– А куды, ваш степенство?

Московские возчики именовали седока по одежке – кого «ваше степенство», кого «ваше здоровье», кого «ваше благородие», а кого «вась-сиясь». Тут важно было не ошибиться, польстить клиенту – чутье у этих мастеров извозного промысла было удивительным.

– Так куды?

– На Гороховскую.

– Десять копеек.

Гиляровский покачал головой – дорого.

– Восемь.

Репортер обошел безучастную кобылу и двинулся к углу Тверской. Старичок-возчик плелся за ним:

– Последнее слово – семь копеек! Без почина стою!

Сошлись на пятачке.

Выезжая на Лубянскую площадь, возчик разговорился:

– На смотр нашего брата опять гонют! На зад плонбу ставить! Больше и некуда. На шляпе – есть, на кафтане – есть, на полости – четыре, на передке – восемь. Чего гоняют людей? Они в управе соскучились деньги за службу получать, так давай извозчиков на копейки метить!

Гиляровский с пониманием кивал, усмехаясь про себя: уж этому-то «ваньке», с его веревочной упряжью, казенные пломбы (свидетельство того, что и конская упряжь, и экипаж соответствуют установленным управой нормам) не поставит даже самый пъяненький чиновник.

А возчик, обрадованный сочувствием седока, продолжал жаловаться на свою нелегкую долю:

– На два-три гривенника в день с конем не управишься. Овес, сено… В трактире калачик съешь и колбаски возьмешь, чай – на одново, половому – копейку, на дворе за коня – пятак, фатера, еще трактир, зимой, когда смерзнешь… Куды тут! Работник теперь по два с полтиной хозяину везет. Да кажинный день на городового расход. Вот статуй еще небесный!..

Огибая фонтан посреди площади, в любое время окруженный извозчьими лошаденками, которых владельцы поили прямо из каменной чаши, услышали позади колокольчики. Среди возчиков пошла суматоха – ломовики, расположившиеся тут же, на бирже, принялись нахлестывать лошадей, прижимаясь к тротуарам. Возница обернулся:

– Курьеры… Гляди!

Со стороны Тверской неслись две прекрасные гнедые тройки в одинаковых коротких экипажах. Ямщики на обоих – веселые, в шапках с павлиньими перьями – размахивают кнутами, заливаются свистом. На сиденьях – одинаковые пассажиры: жандарм в серой шинели, а рядом с ним молодой человек в гражданском платье.

– В Сибирь везут. – Возчик перекрестился. – Из Питера, на каторгу: это – которые супротив царя пошли.

Жандармские тройки вернули Гиляровского к мыслям об убитых с Хитровки и к необычному зубному протезу. Дело представлялось интересным – Владимир Алексеевич не сомневался, что застреленный молодой человек как-то связан с недавней эскападой. В самом деле первый убитый – тот, которого прирезал бебутом тот шустрый молодой человек… Роман, кажется? Он еще называл какое-то имя…

Репортер нахмурился, вспоминая. Нет, не он – тот, другой, ради которого и затевалась экспедиция; пленник, освобожденный из хитровского плена. Яков? Да, Яков. Он еще просил позволения зайти – интересуется криминальными делами. Вот и хорошо, пусть заходит…

Имя… он ведь точно называл какое-то имя? И тоже профессор… нет, доцент! Доцент Евсеин! Вот за эту ниточку и надо потянуть. Наверняка в университете можно навести справки…

– Ну-ка, голубчик, – Гиляровский решительно тормознул своего возницу. – Поворачивай-ка назад, на Моховую. Передумал я, не поеду. Денег заплачу, как уговорено…

С момента, когда облаченный в парадное одеяние барон открыл «заседание», прошло уже около часа – по высоким, заключенным в дубовую башенку часам, стоящим в зале напротив камина, в простенке между двумя витражными окнами. От прежней торжественности не осталось и следа; Корф, скинув фрак, стоял перед камином; пикейная бабочка сползла набок, придавая облику барона что-то комическое. Яша уселся на подлокотнике и слушал, вульгарно болтая ногой. Ромка, также выбравшийся из кресла, стоял теперь позади него, опираясь подбородком на скрещенные руки, пристроенные на спинку. Сидеть остался только Семенов, но от благоговейного, восторженного выражения, с которым он совсем недавно слушал барона, не осталось и следа.

– Я вам удивляюсь, барон, – говорил Олег Иванович. – «Совет Шести»… что за масонские игрища, право слово? Вы что, бульварных романов начитались? Так мы, позвольте напомнить, в реальной жизни…

– Ну это еще как сказать, – усмехнулся Корф. – Что-то не припомню, чтобы в реальной жизни мне доводилось скакать туда-сюда из прошлого в будущее, словно… я даже и не знаю, с чем сравнить! Так что если это у нас с вами реальность, друг мой, то очень уж она нереалистичная!

Олег Иванович издевательски похлопал в ладоши:

– Браво, барон, с каламбуром-с… А если серьезно – вы и правда полагаете, что без всех этих ваших клятв мы бросимся рассказывать на всех углах и про портал, и про прошлое с будущим?

– Ну, до сих пор вы не очень-то язык за зубами держали, – парировал Корф. – Я так понимаю, что за каких-то три месяца вы сумели расширить круг посвященных с трех человек до полутора десятков? Что и говорить, сохранили тайну…

– Кстати, тут я с бароном согласен, – вмешался Каретников. – И вообще – ты, Олег, крайне несерьезно ко всему относишься. Право же, создается впечатление, что ты здесь на экскурсии.

Семенов с упреком поглядел на друга – и ты, Брут! Тот сделал вид, что ничего не заметил, и продолжал:

– Определись уже на будущее: или ты здесь свое любопытство тешишь, или… – Каретников запнулся. Что «или» – он и сам не знал. – Об ответственности за изменение истории говорить не буду, оставим это для фантастов.

– Да ладно, Макар, что ты завелся? – примирительно начал Олег Иванович. – Не стоит так уж преувеличивать. Да, глупостей мы немало наделали – поначалу. Но, скажи на милость, а кто бы их не наделал? Это, знаешь ли, только в книжицах определенного пошиба попада… гость из будущего немедленно выстраивает план на полвека вперед – а потом следует ему с прямолинейностью летящего лома. А я, знаешь ли, живой человек…

– Вот именно – живой! – подхватил Каретников. – Только постарайся понять, что те, кто вокруг тебя, – тоже живые люди, а не набор пикселов. И наши действия могут принести им вполне ощутимый вред.

– Или, наоборот, пользу, – отозвался Семенов.

– Или пользу, – согласился доктор. – Только для этого надо иногда думать не о сиюминутных нуждах, а хотя бы о том, что будет послезавтра.

– А то я не думаю! – взорвался Олег Иванович. Видимо, ему наконец надоело, что старый приятель отчитывает его, как школьника. – Мы, между прочим, в Сирию не на экскурсию мотались. Вот полюбуйся…

И он хлопнул на стол электронный планшет и небольшую, но ощутимо тяжелую коробочку. Присутствующие выжидающе молчали.

– Прошу, – Семенов картинным жестом указал на стол. – Если вы все были не в курсе, зачем мы с сыном ездили в Сирию, – это не значит, что мы скатались на развлекательную прогулку. К вашему сведению, здесь – и он ткнул пальцем в планшет, – полные фотокопии того самого манускрипта, руководствуясь которым ваш, Яков, доцент, – кивок в сторону молодого человека, – и затеял эту бодягу с порталом. Надеюсь, никто не сомневается, что это его работа? – И Олег Иванович обвел собеседников взглядом, поочередно задержавшись на каждом.

Все были согласны.

– То-то же. А здесь, – палец уткнулся в коробку, – самое интересное. Я даже гадать боюсь, кто сделал эти пластины, но знаю точно – это не работа людей. Любых людей, я имею в виду, где бы они ни жили, – хоть в Шумере, хоть в Силиконовой долине. И содержимое этой коробочки имеет прямое отношение к порталу – понять бы только какое. И это, уж прости, Макар… – Семенов язвительно взглянул на Каретникова, – несколько более важно, чем ваши шпионские игры. Не зря ведь посланцы этого Стрейкера нас по всей Сирии ловили. Хотя он-то, надеюсь, о пластинах пока ничего не знает.

– Кстати, о письменах, – вмешался Корф. – Утром пришло письмо из Твери – как вы помните, доктор, я отправил доцента туда, к своему полковому товарищу, тоже врачу. Так вот он пишет… – И барон зашуршал письмом: «У пациента наблюдается устойчивый прогресс в плане памяти». Иначе говоря – вспоминает Евсеин все, что с ним было, – и просится с нами поговорить.

– Вот и прекрасно, – обрадовался Олег Иванович. – Поможет нам разобраться во всем этом. Когда вы сможете доставить его в Москву, барон?

– Не торопитесь, – ответил Корф. – Я вообще не уверен, что его стоит сюда везти. Свозили уже один раз, спасибо. О бельгийце, Стрейкере этом, не забыли? Еще одну бомбу в окно хотите получить?

– Да нет его в Москве, Евгений Петрович! На этот раз – точно нет! Видели его на Нижегородском – садился в курьерский, до Одессы. С ним – какая-то барышня. Я, кстати, в то время тоже на вокзале был, но сам, увы, не сподобился наблюдать – Олега Ивановича встречал.

– Это точно? – подозрительно спросил Корф. – А то сия личность однажды нам уже нос натянула…

– А вот и нет! – возразил Яков. – Я, если помните, сколько раз тогда говорил, что он в Москве и прячется!

– Ну говорил, говорил, – примирительно проворчал барон. – Сыщик, молодец. Что дальше-то делать думаешь?

– Искать надо, – вздохнул Яша. – Жаль вот только, почти все машинки, что мне дали, псу под хвост пошли: и чертов Стрейкер уволок, и поломалось. А жаль, сейчас бы пригодилось.

Каретников усмехнулся:

– Это как раз не проблема. Дай срок – будет тебе техника, причем серьезная, не чета китайским игрушкам. И человека найдем, который научит тебя всем этим добром пользоваться, настоящего специалиста. Только для этого придется тебе у нас несколько дней пожить. Ты ведь не против?

Яша обрадованно помотал головой. Еще бы он был против!

– Ну что, Олегыч, попробуем устроить Якову курс молодого шпиона? Дело недешевое, но надо, сам понимаешь…

Семенов кивнул:

– Надо так надо. Найдем фирму, которая ЧОПам спецтехнику продает, сделаем заказ – и обговорим, чтобы провели обучение нашего… специалиста.

– Спасибо, Олег Иваныч, господин доктор! – Яша расцвел. – Я уж постараюсь, все что надо узнаю! И кто Стрейкеру в Москве помогал, и куда он уехал…

– Про Геннадия и прочих уродов не забудь, – подал голос из глубины кресла Ромка. До этого момента он не сказал ни слова – присутствующие даже позабыли о нем. – Вот не верю я, что они оставят нас в покое. Может, найти их на той стороне и поговорить по понятиям? А что, я друзей по службе могу найти…

– Не стоит, Ром, – покачал головой Каретников. – Не будем уподобляться… да и мало ли? Объясняйся потом с полицией! На той стороне они ведь никаких законов не нарушали; что ты им предъявишь?

– Они и на этой не нарушали, – упрямо заявил Ромка. – Подстава – это вроде как не преступление. Только знаете что – за такое по всем понятиям отвечать полагается! Если бы получилось, как этот гад задумал, – мы бы господина Никонова уже похоронили. А уж Ольга… – он безнадежно махнул рукой.

– Знаете что? – сказал Семенов. – Я вот не понимаю – зачем он вообще учинил эту пакость? Ну ладно, лишнюю бусину заполучить – это я понять могу. Но зачем после этого Ольгу кидать? Ему что, трудно было отвести ее с Макаром на ту сторону? Ясно ведь, что она все равно туда попадет: Николка-то там остался, да и Ромка тоже. Что им помешало бы перебраться в будущее и отыскать ее?

– Полагаю, тут не так все просто, Олегыч, – покачал головой Каретников. – Во-первых, о том, что Ромка в прошлом, он мог и не знать. А значит – остается только Николка. Его они, если помнишь, один раз уже надули, с телефоном. Вот Геннадий и решил, что мальчик и во второй раз сам не сможет ничего сделать. Да, конечно, он знал, что рано или поздно вернетесь вы с Ванькой, – но к тому времени Никонов уж точно умер бы, к гадалке не ходи…

– И зачем ему это? – поинтересовался Олег Иванович. – Неужели лейтенант им так мешал?

– Значит, мешал, – кивнул доктор.

– Но это же форменный идиотизм! – не сдавался собеседник. – Он же не мог не понимать, что мы наверняка не простим ему такого! Зачем плодить себе врагов? Какая-то мания преследования пополам с манией величия…

– Я, конечно, не психолог, – покачал головой Каретников. – Но не стал бы считать этого Геннадия за дурака. Я хоть сам с ним и не общался, но все же могу делать кое-какие выводы: Ольга достаточно успела о нем рассказать. Так вот, у меня сложилось устойчивое ощущение, что сей молодой человек пытается строить из себя эдакого героя… точнее, антигероя. На манер Верховенского[91].

– Тогда уж сразу – Нечаева, – проворчал Олег Иванович. – То-то они в «Аду» обосновались.

– Или Нечаева, – согласился Каретников. – В конце концов, в наше время каких только чудовищ не рождают сны разума. Уж если целая страна молится на такого прохвоста, как Бандера, – чему тут-то удивляться…

– И все же я не понимаю, – продолжал стоять на своем Олег Иванович. – Вы ведь с этим персонажем толком даже и не общались. С чего бы тогда ему нас во враги записывать?

– Верно, не общались, – усмехнулся доктор. – Но он ведь не полный болван. И наверняка понял, что ему с нами, в конце концов, не договориться – рано или поздно непременно столкнемся лбами. Особенно если я прав и он действительно собирается подражать здесь Нечаеву. Так что повод нас не любить у него есть – хотя бы и заочно. Потому, кстати, он и Никонова пытался погубить – видел в нем будущего противника. Ну и история с Ольгой, конечно, свою роль сыграла. Она же до лейтенанта с Геннадием была; и что бы там они ни говорили, а осадочек должен был остаться. Уязвленное мужское самолюбие – штука опасная, особенно если учесть, что язычок у Оленьки острый, и прикусить его вовремя она не способна… Наверняка успела выдать своему бывшему что-нибудь обидное. Скажем – стала сравнивать с новым поклонником, а такое, знаешь ли, не всякий способен простить… А что до остального – помнишь главный постулат «попаданческой» литературы?

– Конечно, – кивнул Семенов. – «Предки не были идиотами».

– Вот именно! И об этом юноша, похоже, забыл. Иначе – как еще объяснить, что ему и в голову не пришло, что его люди из прошлого – Николка, Яша, барон в конце концов – сами сумеют решить несложную проблему с Ольгой? Но это ведь еще не все. Вот ты, Олегыч, упоминал, что наши «друзья» зачастили в «Ад». Яков, они и правда там бывают?

– Правда, – подтвердил Яша. – Сам два раза их прямо до дверей проследил. И сведения имеются, что они и сейчас там. Познакомились со студентом Технического Лопаткиным – ну, это тот, что бомбу в нас кинул, – и торчат там уже который день…

– Мошенник, – проворчал Корф. – Всю комнату мне изгадил, до сих пор в порядок привести не могут…

– Так вот о чем я? – продолжал Каретников. – Наши современники опрометчиво протоптали дорожку в «Ад» – а ведь вся Москва знает, что там когда-то обретались нечаевцы. Верно, Яков?

– Верно, Андрей Макарыч! – весело подтвердил молодой человек. – Ослы они! Это надо было додуматься – в «Аду»! Да там жандармы давным-давно всех тараканов пересчитали! Вернее уж сразу идти сдаваться на милость – нате, мол, забирайте, мы супостаты из будущего, с бомбами… Повяжут голубчиков, точно вам говорю…

– Вот именно, – доктор согласно кивнул. – А ведь этот Геннадий не мог не знать, что при Александре Миротворце охранное отделение весьма успешно придавило народовольцев! Нет – лезет в самое гнездо, где их компанию непременно вычислят… а все дело именно в неуважении к предкам. Вбили себе в голову, что если они из будущего – то им здесь море по колено. За что вскорости и поплатятся.

– А ведь это скверно, господа, – заметил Корф. Он уже не стоял у камина, а присел, подобно Яше, на подлокотник кресла и внимательно внимал дискуссии. – Эдак-то голубые мундиры и до нас доберутся…

– Да, верно. Не хотелось бы… – согласился с Корфом Олег Иванович. – А значит, друзья, наипервейшая задача – разобраться с сирийскими находками. Если мы хотим сохранить эту уникальную возможность – я имею в виду портал, – то надо как-то его переместить. Иначе самое позднее через пару месяцев мы лишимся возможности путешествовать между веками. А кроме того – нельзя и о более низменном предмете забывать. Я имею в виду деньги, конечно. Я тут сделал кое-какие вложения… ну да вы, наверное, уже в курсе?

Корф с Каретниковым кивнули – они, разумеется, успели ознакомиться с велосипедными прожектами Семенова.

– Вот и договорились, – подвел итог барон. – Вы уж простите, господа, но раз я взял на себя обязанности председателя этого собрания… вы не против?

Олег Иванович покачал головой. Остальные кто кивком, кто жестом подтвердили согласие.

– Вы правы, барон, – произнес Каретников. – Я имею в виду ту мысль, с которой вы начали наше сегодняшнее собрание. Как бы театрально это ни выглядело в глазах наших современников, – но без некой организации, «союза посвященных», если хотите, нам не обойтись. Если, конечно, мы и правда намерены заниматься чем-то… серьезным. Мы ведь намерены?

И Каретников обвел присутствующих взглядом. Все пятеро вновь сидели в креслах; за витражными окнами окончательно стемнело, и теперь и зал и лица были освещены только оранжевыми отсветами камина. Пламя играло на шпагах и кинжалах, развешанных по стенам; вырывало из темноты контуры манекенов у дальней стены и колонны, уходящие вверх, к сводчатому готическому потолку.

– Что ж, друзья, – медленно произнес барон Корф. – Будем считать, что «братство посвященных» состоялось.

Эпилог

– А все-таки нечестно, что нас не позвали, – в который уже раз сказал Николка. – В конце концов, это я нашел четки и в портал первый прошел! А ты – второй! Мы догадались, что это четки его открывают! А они – взяли и без нас обойтись решились…

– Да, неприятно, – согласился Ваня. – А вон Яшку пригласили, а он меня всего-то на два года старше! Нет в мире справедливости.

– Ну, что Якова позвали – это понятно, – рассудительно сказал Николка. – Он вон сколько всего раскопал – и Евсеина нашел, и Стрейкера выследил, и вообще…

– Зато ты его, можно сказать, спас! – резонно заметил Иван. – Если бы ты не поднял кипеж – где был бы тот Яша?

– Нет, это Сергей Лексеич и господин барон. Ну и Рома… Роман Дмитриевич то есть, – возразил Николка, во всем стремившийся соблюдать справедливость. – Я – что, я просто передал…

– Все равно – неправильно. Чем мы-то хуже? И какая разница, сколько нам лет? Нас тоже должны слушать!

– Ну ладно, чего уж теперь… – вздохнул Николка. – Наверное, как решат все – нам расскажут. Не могут же не рассказать, верно, Вань?

– Кто их знает! – буркнул Ваня. – Совести у них нет, вот что. Они там судьбы мира обсуждают, а людям в школу идти…

– Тебе тоже? – Николка обрадовался тому, что мальчик сменил тему. – Мне вот послезавтра… мы с тетей Олей уже за формой ходили!

– Хорошо вам… – позавидовал Иван. – А вот нам в школе как весной сказали, что теперь будет форма, – так до сих пор ничего не известно. Идти первого сентября, а в чем идти – никто не знает. А между прочим, меньше двух недель осталось!

– Как так? – недоуменно нахмурился собеседник. – Сегодня ведь уже… ах да, конечно!

– Вот-вот, я тоже все время забываю. Если бы не придурки, которых лейтенант из нашего времени притащил, – там вообще сейчас середина июля была бы, – вздохнул Ваня. – В общем, жизнь и тут мне свинью подложила. Ты прикинь, было бы еще полтора месяца каникул! А из-за них – иди теперь, как дурак, в школу…

– Ну да, – грустно поддакнул гимназист. – Как-то очень уж быстро лето пролетело. И сколько всего случилось! И погода вон уже не летняя…

Над Москвой и правда уже третий день висели плотные графитовые тучи. Время от времени они проливались на город реденьким дождиком, уже по-осеннему зябким. Прохожие уже переоделись – на улицах замелькали суконные шинели, извозчики напялили армяки, а дамы вытащили из гардеробов плотные шерстяные жакеты. Мальчики тоже сняли легкие летние косовоторки и полотняные брюки: Николка облачился в серую суконную гимназическую рубашку, оставшуюся от прошлого года; рубашка уже была ощутимо мала, и запястья смешно торчали из рукавов. Ваня же, в очередной раз плюнув на конспирацию, нацепил черные джинсы и нейтрального цвета толстовку без капюшона. Единственная уступка здравому смыслу – толстовку он выбрал без молнии.

Очередной дождик как раз недавно прекратился; сизые лужи испятнали мостовые и тротуары; извозчики катили по Каланчевской площади, рассыпая во все стороны брызги. Напротив Ярославского вокзала мальчики соскочили с задней площадки конки и, уворачиваясь от прохожих, поспешили к парадному входу. И тут же окунулись в обычную вокзальную суету: бродяги с их жалостными повествованиями, пивные буфеты с коржиками и бутербродами с селедкой, ларьки да рынки – настоящий «базар-вокзал», беспокойный приют странников, в котором все на виду.

– А мы точно не опоздаем? Во сколько поезд? – на бегу спрашивал Ваня.

– Сто раз уже говорил! – недовольно ответил Николка. – Четыре тридцать пять пополудни, дачный поезд, от Троице-Сергиева посада. Да вон сам смотри!

Возле большого табло толпилась публика; вокзальный служитель, приставив стремянку, мелом вписывал в одну из граф время прибытия.

– Точно, он! – увидел Иван. – Уже прибыл, получается! Третья платформа… ага, это там. Побежали, а то пропустим!

Чтобы пройти на перрон, требовалось приобрести особый, «перронный» билет, так что пришлось ждать снаружи, возле ажурных ворот, через которые выходила приезжая публика. Сквозь прутья решетки близко – рукой подать! – были видны поезда, и ребят сразу же окутал особый аромат «чугунки». Щемяще и тревожно пахла паровозная гарь – в локомотивах жгли каменный уголь, так что запах был густым и едким; с ним смешивался сумасшедший дух креозота, которым пропитывали шпалы. В двадцать первом веке их будут делать из железобетона; и хотя старые, деревянные, еще не вполне исчезли из обихода, мало кто из Ваниных современников сохранил в памяти их пьянящий аромат. Мальчик вздрогнул от накативших воспоминаний: Басра, где запахи угля и креозота смешались с острой вонью пороха и крови…

То и дело сквозь вокзальный гомон прорывались свистки паровозов; им отзывались колокола, трели кондукторов и однотонно-похожие крики «поезд отправляется!» да «поезд прибывает!».

Дачный состав стоял у дальней платформы. Пассажиры покидали вагоны; дачники и прочая благополучная публика в шляпах и панамах, с кулечками и громадным носильщиком «номер восемь», шествующим впереди семейств в непременном фартуке с пирамидой чемоданов на плечах.

Николка пытался подпрыгивать, высматривая в толпе тех, кого они пришли встретить; Ваня же предпочел решить вопрос кардинально и вскарабкался на решетку, идущую вдоль перрона.

Безобразие немедленно было замечено: звонкая трель свистка вокзального служителя согнала нарушителя прочь. Ваня недовольно скривился и соскочил вниз, на прощанье продемонстрировав железнодорожнику средний палец. Но – увы, никакого удовлетворения выходка не принесла: этому вульгарному жесту предстояло войти в употребление только через сто с лишним лет, так что ретивый железнодорожник оскорбления не понял.

Первым заметил дачников Николка: он запрыгал, завопил, замахал руками и вообще повел себя крайне несолидно. От семейства Выбеговых отделилась Марина – хотя Овчинниковы уже несколько дней как были в Москве (Василию Петровичу пора было готовиться к началу учебного года), Марину оставили с Выбеговыми, чтобы девочке досталось несколько лишних беззаботных дачных деньков.

Ваня было бросился вслед за товарищем, но остановился: вслед за Мариной навстречу Николке шла девочка в бежевом платье с пелеринкой и в бежевой же шляпке. Мальчик сразу узнал спутницу Николкиной кузины: Варенька Русакова, с которой он познакомился еще в мае. Вслед за ней шла маленькая Настя Выбегова, которой через несколько дней предстояло впервые отправиться в гимназию. По такому случаю девочка, сильно вытянувшаяся за лето, старательно придавала себе чрезвычайно серьезный вид. Ваня припомнил, что уже встречал Настю – на памятной велопрогулке в Петровском парке, в компании Вари и Марины Овчинниковой.

Варя подошла ближе; мальчик с некоторым смущением увидел, что она узнала его и теперь радостно улыбалась, маша рукой. «Глаза у нее зеленые… – машинально отметил Ваня и тут же подумал, что никогда не обращал внимания на цвет глаз, например, своих одноклассниц. – И светятся как… будто золотистые огоньки! Или это просто солнце?»

Тучи над городом и правда разошлись, и на платформу Ярославского вокзала щедро изливались лучи последнего летнего солнышка.

– Здравствуйте, Никол, – сказала Варя и подала ладошку гимназисту. Потом поправила шляпку и повернулась к Николкиному спутнику: – Здравствуйте… Ваня, верно? Мы с вами знакомы, помните? Меня зовут Варя Русакова, я…

– Помню, конечно! – весело сказал Иван. – Очень рад вновь видеть вас. Хорошо, что все наконец вернулись!

МоскваАвгуст 2014

Сноски

1

Знаменитый кадр из фильма Эйзенштейна «Броненосец Потемкин» – детская коляска, катящаяся по Потемкинской лестнице.

(обратно)

2

Памятник Дюку де Ришелье, главная одесская достопримечательность.

(обратно)

3

Дополнительная к проездному билету квитанция на место в вагоне. В отличие от билета (куда включен расход на локомотивную тягу и транспортную инфраструктуру), плата за услуги владельца вагона. Порой плацкартой ошибочно называют плацкартный вагон.

(обратно)

4

Спальный вагон. Наиболее комфортная категория ж/д вагонов в советские времена.

(обратно)

5

В Малом Колосовом переулке располагались публичные дома самого скверного пошиба, так называемые «полтинничные». Сейчас вполне приличный Малый Сухарев переулок.

(обратно)

6

Самотечная улица начинается у Садового кольца от Самотечной площади.

(обратно)

7

Хитровка, Хитров рынок – историческое обиходное название района Хитровской площади в Москве. В конце XIX в. была известна как рассадник всяческого ворья, бродяг и жуликов.

(обратно)

8

Имеется в виду произведение Дж. К. Джерома «Трое в лодке, не считая собаки».

(обратно)

9

Впервые боевые газы были массово применены немцами во время Первой мировой войны, 22 апреля 1915 года, около города Ипр.

(обратно)

10

Негодный мальчишка.

(обратно)

11

Московский государственный технический университет им. Н. Э. Баумана. В 1886 году – Императорское Московское техническое училище.

(обратно)

12

Обрез охотничьего ружья с укороченными блоком стволов и прикладом. Использовалась сицилийскими пастухами для защиты стада от волков, откуда и произошло название оружия (по-сицилийски lupu – «волк»). Излюбленное оружие коза ностры.

(обратно)

13

Пятикнижие – в хейдере изучали древний вариант иврита, хумаш и отдельные части Талмуда. А вот русской грамоте не учили. Меламед – учитель и, как правило, содержатель хейдера.

(обратно)

14

Первое в истории туристическое агентство «Томас Кук и сын» открыто в 1841 г. Томасом Куком, фактически изобретателем организованного туризма.

(обратно)

15

Четвертая книга Царств, гл. 4.

(обратно)

16

Древняя крепость у юго-западного побережья Мертвого моря, в Израиле. Прославилась упорной обороной против римлян во время Иудейской войны в 67–70 гг. н. э.

(обратно)

17

Ведомство разведки и специальных задач, политическая разведка Израиля.

(обратно)

18

Неверный – в исламе человек, не верующий в Аллаха и миссию пророка Мохаммеда.

(обратно)

19

Виктор Чернов – политический деятель, мыслитель и революционер, один из основателей партии социалистов-революционеров и ее ведущий теоретик. Григорий Гершуни – террорист, один из основателей «боевой организации» партии эсеров. Борис Савинков – революционер, террорист – один из лидеров партии эсеров, руководитель боевой организации.

(обратно)

20

Добрый день! Мы – граждане Соединенных Штатов, эти команчи собирались убить нас и, вероятно, ограбить (англ.).

(обратно)

21

Бестужевские курсы – высшие женские курсы в Санкт-Петербурге, рассадник российского феминизма. Суфражистки – движение за равноправие женщин в конце XIX – начале ХХ в.

(обратно)

22

Примерно 30 см. 1 вершок равен 4,45 см.

(обратно)

23

Речь идет о Васильевском – подмосковной усадьбе на Воробьевых горах, принадлежавшей графу М. А. Дмитриеву-Мамонову, по фамилии которого она и получила название.

(обратно)

24

Простейшие рычажные весы. Груз от безмена – полуметровый металлический стержень с увесистым, примерно в кулак размером, граненым или круглым навершием, – использовался в качестве подручного оружия; примерно как в наше время – бейсбольные биты.

(обратно)

25

Хевра – воровская компания (идиш). Бугор – (от ивр. богер – взрослый, совершеннолетний) – старший в шайке, вожак. Атас – атус – внимание, приготовиться (идиш). Марвихер – вор высокой квалификации, «зарабатывающий деньги» (идиш). Каленый (от ивр. кэле – тюрьма) – имеющий судимость.

(обратно)

26

Собственно палка (ствол) трости. Есть еще набалдашник (ручка) и наконечник.

(обратно)

27

Площадь Калужской заставы – теперь площадь Гагарина.

(обратно)

28

«Обожествляющие Али» (зятя пророка Мохаммеда) – последователи алавизма, эзотерической ветви ислама.

(обратно)

29

Ныне – Львов. В 1886 году был в составе Австро-Венгерской империи. Был известен своими криминальными традициями.

(обратно)

30

«Принесенное извне». Последователи Мохаммада ибн Абд-аль-Ваххаба (ваххабиты) полагали, что настоящий ислам практиковался только первыми тремя поколениями последователей пророка Мохаммеда.

(обратно)

31

Теперь – улица Бауманская.

(обратно)

32

Система гимнастики, возникшая в 1860 гг. в Чехии. Была особо популярна в русской армии.

(обратно)

33

Товарищ Корфа носит звание подполковника. Но по неписаным правилам, принятым в русской армии, в разговорах отбрасывались приставки «под» и «штабс». Таким образом, подполковник превращался в полковника, а штабс-капитан – в полного капитана.

(обратно)

34

Реплика Городничего из гоголевского «Ревизора».

(обратно)

35

Мера объема сыпучих продуктов. 1 гарнец = 3,27 литра.

(обратно)

36

Ручные гранаты современного типа появились только во время Русско-японской войны, в 1904 г. – и именовались «ручными бомбочками». До этого гранаты представляли собой чугунные шары, начиненные черным порохом.

(обратно)

37

Пенальчики для порохового заряда или бумажного патрона. Крепились в ряд в нагрудных кармашках. Заимствованы казачьими частями у горцев Кавказа вместе с шашкой, буркой, папахой.

(обратно)

38

Использование малой пехотной лопатки как колющего, рубящего и метательного холодного оружия началось позже, во время Первой мировой войны.

(обратно)

39

Термин из советского (российского) армейского жаргона. Срочнослужащий, прослуживший больше года, но замеченный в неких провинностях.

(обратно)

40

См. брошюру «Правила для обучения употреблению в бою штыка», изд. Санкт-Петербург, военная типография, 1861 г.

(обратно)

41

Безрельсовый паровоз – паровая самодвижущаяся машина, применяемая в гражданских и военных целях.

(обратно)

42

Так тогда называли разводной ключ.

(обратно)

43

Иван вспомнил сетчатые противогранатные экраны в виде двускатных крыш, которыми англичане оснащали свои танки-«ромбы» во время Первой мировой войны.

(обратно)

44

Общее имя для любой редкой, необычной, часто кустарного производства военной техники.

(обратно)

45

Чудо-оружие (нем.). Термин вошел в сленг любителей техники и истории.

(обратно)

46

С 1906 года и по наши дни в этом здании располагается Московская хоральная синагога.

(обратно)

47

Петр Шевырев – революционер-народник, один из руководителей террористической фракции партии «Народная воля». Повешен вместе с Александром Ульяновым и другими за попытку покушения на Александра III в марте 1887 года.

(обратно)

48

Велосипед 60–70-х гг. XIX века с большим передним колесом. Назван так из-за того, что сбоку напоминал две лежащие рядом монетки – большую и маленькую, пенс и фартинг. В России такие агрегаты часто называли «пауками».

(обратно)

49

Землепашец, крестьянин. Слово появилось в европейском лексиконе ради отличия местного деревенского жителя от бедуина – исключительно араба-кочевника.

(обратно)

50

Сверхъестественное существо в мусульманской культуре. Проклятый Аллахом, ифрит служит иблису (дьяволу). Также известен как демон огня.

(обратно)

51

Армия обороны государства Израиль.

(обратно)

52

«Перечница» – карманный многоствольный револьвер с вращающимся блоком стволов.

(обратно)

53

Армейские прозвища бронетехники. Бардак – БРДМ-2, бэтр – БТР.

(обратно)

54

Слово «мент» пришло в российский криминальный жаргон в XIX веке из Австро-Венгрии; там полицейские носили плащи-накидки, называемые «ментами». Долгое время было мало распространено.

(обратно)

55

Бело-сине-красный триколор был признан императором Николаем II национальным лишь в 1896 году. До этого он был флагом российского торгового флота.

(обратно)

56

Институт благородных девиц (нем.).

(обратно)

57

Графини и княгини (нем.).

(обратно)

58

Девушка из хорошей семьи (нем.).

(обратно)

59

Арабское восстание на Ближнем Востоке против османского господства 1916–1918 гг., приведшее к образованию на Ближнем Востоке независимых арабских государств.

(обратно)

60

Приключенческий роман польского писателя Альфреда Шкляревского «Томек ищет снежного человека».

(обратно)

61

Аббревиатура того времени читается как: Североамериканские Соединенные Штаты.

(обратно)

62

Иоганн Людвиг Генрих Юлий Шлиман – немецкий предприниматель и археолог-самоучка, патриарх полевой археологии. Прославился находками в Малой Азии, на месте гомеровской Трои.

(обратно)

63

Карл Рихард Лепсиус, египтолог и археолог. Подготовил фундаментальное описание египетских древностей в 12-томном труде «Памятники Египта и Эфиопии».

(обратно)

64

Адольф Эрман – немецкий египтолог и лексикограф, основатель берлинской египтологической школы.

(обратно)

65

В 1818 г. француз Дюбоше получил привилегию на «способ устройства экипажей с подвижными рельсовыми путями» – первый гусеничный движитель.

(обратно)

66

Полевой серый – основной цвет полевой формы германской армии, серый с преобладанием зеленого пигмента.

(обратно)

67

Военнослужащие велосипедных (самокатных) подразделений.

(обратно)

68

Х/б б/у – хлопчатобумажное, бывшее в употреблении. Обмундирование второго срока носки.

(обратно)

69

При борное сукно применяется для петлиц, выпушек, отворотов, лампасов и кантов. Отличается по цвету от основного (мундирного) сукна.

(обратно)

70

Бронеавтомобиль, созданный британской фирмой «Остин» по заказу России и строившийся там же в 1914–1917 гг. в различных модификациях.

(обратно)

71

Демотическое (энхориальное) письмо – одна из форм египетского письма, применявшихся для записи текстов на поздних стадиях египетского языка.

(обратно)

72

Градус Реомюра (°R) – единица измерения температуры, в которой температура замерзания и кипения воды приняты за 0 и 80 градусов соответственно. Предложен в 1730 году Р. А. Реомюром. В настоящее время вышла из употребления. 15 градусов по Реомюру соответствует 12 градусам по Цельсию.

(обратно)

73

Возвышенная местность в центре Москвы, в восточной части Белого города, один из семи московских холмов.

(обратно)

74

Федеральная служба Российской Федерации по контролю за оборотом наркотических средств.

(обратно)

75

Летосчисление многих мусульманских стран ведется от Хиджры (16 июля 622 года н. э.) – даты переселения пророка Мохаммеда и первых мусульман из Мекки в Медину.

(обратно)

76

Сенсационный клад, якобы обнаруженный Генрихом Шлиманом во время раскопок в Трое. Клад получил свое название по имени царя Трои из уст самого Шлимана, хотя вся его история – с момента находки и по сей день – чрезвычайно темна.

(обратно)

77

Сават – французское боевое искусство, в котором сочетаются элементы бокса и удары ногами.

(обратно)

78

Хитровский термин, произошедший от прозвища ночлежников «волки Сухого оврага»; документ, не позволявший жить в Москве, Санкт-Петербурге, Варшаве и еще нескольких крупных городах Российской империи.

(обратно)

79

Один из лидеров «Народной воли». Руководила подготовкой убийства Александра II.

(обратно)

80

Условное название особо важных поездов, перевозящих ценные грузы или именитых персон (чаще всего – первых лиц государства).

(обратно)

81

Исследования (фр.).

(обратно)

82

Мошенник (фр.).

(обратно)

83

Человечество (фр.).

(обратно)

84

До 1896 г. (когда был построен Курский вокзал) поезда южного направления прибывали на Нижегородский вокзал, располагавшийся за Покровской заставой, на пересечении Нижегородской улицы и Рогожского Вала.

(обратно)

85

Душа моя (фр.).

(обратно)

86

Вино, настоянное на листьях коки. Выпуск начат в 1863 году химиком Анжело Мариани.

(обратно)

87

Ligamentum nuchae – выйная (затылочная) связка – связка, прикрепленная к затылочной кости и поддерживающая голову.

(обратно)

88

В данном случае – особым образом подготовленный для изучения эксперимента образец ткани.

(обратно)

89

Сделанный из плотной хлопчатобумажной ткани с рельефным узором.

(обратно)

90

Ныне – территория Латвии.

(обратно)

91

Персонаж романа Ф.М. Достоевского «Бесы». Главный в «революционной пятерке». Хитер, умен, коварен. Прообразом этой мрачной фигуры послужил революционер Сергей Нечаев.

(обратно)

Оглавление

Часть первая Простаки за границей, или Добрым словом и револьвером

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Часть вторая В поисках потерянного ковчега, или По обе стороны от мушки

  Глава 1

  Глава 2

  Глава 3

  Глава 4

  Глава 5

  Глава 6

  Глава 7

  Глава 8

  Глава 9

  Глава 10

  Глава 11

  Глава 12

  Глава 13

  Глава 14

  Глава 15

  Глава 16

  Глава 17

  Глава 18

  Глава 19

  Глава 20

Эпилог Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg