«Служба превыше всего»

ани учут мине четат пака плоха но я буду делат ето лутше

пими

Массачусетс 712, 820-й

ЦЕТИР,

СЕКИМПОВС АПО-15,

28 сентября.

Леонарду Стейну, редактору,

Бесконечность,

862, Юнион-стрит,

Нью-Йорк 24, Н.-Й.

Дорогой Лен!

Сейчас я тебя удивлю.

Похоже, в твоей Бесконечности вскоре появятся новые рассказы Х. Е. Вуда. К моменту, когда ты получишь это письмо, 820-й ЦЕТИР СЕКИМПОВСа обретет нового руководителя проекта, а я вернусь в нашу старую берлогу на углу Ройал и Пери-стрит.

Но не стоит оплакивать Хейвуда-младшего. Мы с СЕКИМПОВСом расстались с сухими глазами и гордо поднятыми головами. Прощание наше обошлось без грусти, горечи, без слез и сожалений. СЕКИМПОВС — в одной из своих, судя по всему, бесчисленных персонификаций — просто похлопал меня по плечу и порекомендовал собирать манатки и сматывать удочки. Какое-то время я постараюсь держаться подальше от кибернетики и, конечно, воздержусь писать рассказы о роботах, — тем более, что я и раньше их не жаловал.

Впрочем, все это — длинная история, минимум на десять тысяч слов, а значит, если я расскажу ее сейчас, то не досчитаюсь по крайней мере долларов трехсот.

А потому иди-ка и запасись нераспечатанными колодами, — я появлюсь в городе на следующей неделе.

Привет коллегам и ребятам,

Вик Хейвуд.

На самом деле меня зовут Прототип Механического Человека 1, но все называют меня Пимми, а иногда Пим. Меня собрали в восемьсот двадцатом цетире 10 августа 1974 г. Я не знаю, что такое человек, цетир, 10 августа 1974 г., но Хейвуд обещает, что завтра я узнаю.

Что такое завтра?

Пимми.

Я все еще испытываю некоторые затруднения с определением понятия человек. Однако, насколько я понимаю, люди тоже не могут его найти.

820-й ЦЕТИР — это, конечно, восемьсот двадцатый Центр технических исследований и разработок СЕКИМПОВСа — Сектора искусственного и механического персонала Объединенных военных служб. 10 августа 1974 г. — это день перед вчерашним.

Все это самоочевидно, но записать, однако, стоит. Вчера я слышал очень странный разговор Хейвуда с Расселом.

Рассел — невысокий человек лет тридцати пяти-сорока, заместитель Хейвуда. Он носит очки. Подбородок сильно скошен, из-за чего в профиль голова выглядит странно симметричной. У него высокий голос и резкие, быстрые жесты. По-моему, нервы у него постоянно перевозбуждены.

Хейвуд довольно высок ростом — почти так же, как и я. Движения у него плавные — тоже почти как у меня. Временами кажется, что при своем немалом весе он почти не касается пола. Правда, как-то раз он оставил в пепельнице недокуренную сигарету, и я заметил, что кончик ее изжеван в клочья.

Почему все, кто имеет отношение к СЕКИМПОВСу такие нервные?

Хейвуд прочел первую запись о том, что я теперь могу называть своим дневником. Он показал ее Расселу.

— Похоже, ты на совесть попотел над программой самосознания, Рас, — сказал он.

Рассел нахмурился.

— Боюсь, не слишком ли. У него никак не должно было проявиться такой неудержимой тяги к самовыражению. Надо бы побыстрее это подправить. Может, вставим новую программу?

Хейвуд покачал головой.

— Незачем. Если разобраться, при таком интеллекте, который мы ему дали, самовыражение — естественное сопутствующее явление. — Он подмигнул мне.

— Верно?

Рассел нервно сорвал очки и принялся тереть их о рукав рубашки.

— Не знаю. Надо понаблюдать за ним. Нельзя забывать, что он прототип, такой же, как экспериментальная модель автомобиля или кухонного комбайна. Мы ждали проявления какого-нибудь технического дефекта и один, похоже, обнаружили. Мне не нравится, что робот обретает в наших глазах чуть ли не человеческую индивидуальность. Мы уже привыкли называть его уменьшительным именем, а это никуда не годится. Надо всегда помнить, что он не является личностью, и мы вправе делать с ним все, что заблагорассудится. — Он вновь надел очки и нервно провел рукой по волосам, тщетно пытаясь их пригладить.

— Он — просто еще одна машина. И мы ни на миг не должны упускать это из виду.

Хейвуд предостерегающе поднял руку.

— Полегче на поворотах, мой мальчик. Ты чересчур уж разошелся.

Он всего-навсего настучал несколько слов на машинке. Отдохни, Рас. — Он подошел и похлопал меня по спине: — Ну как, Пимми? Нет ли у тебя желания вымыть пол?

— У меня не бывает желаний. Это приказ?

Хейвуд повернулся к Расселу.

— Полюбуйся на эту яркую индивидуальность, — сказал он и, обращаясь ко мне, добавил: — Нет, Пимми, не приказ. Отставить.

Рассел пожал плечами, аккуратно сложил страницу моего дневника и спрятал ее во внутренний карман пиджака. Я не стал возражать: ведь я ничего не забываю.

15 августа 1974 г. Тринадцатого они что-то со мной сотворили, но я никак не могу понять, что. Я просеял всю память, но ничего не нашел. Нет, не вспомнить.

Вчера между Расселом и Лиггетом произошел любопытный разговор.

Они вводили цепи автоматического отключения и прогоняли меня по тестам. Я не протестовал против этого. По-прежнему не протестовал.

Не мог.

Лиггет — один из целой армии слоняющихся вокруг людей, про которых никто не может с уверенностью сказать, что они не из ЦРУ. Но он все-таки паяет контакты, пока Хейвуд с Расселом решают, чем бы его еще занять.

Только что я четырежды повернулся кругом, почистил им ботинки, а теперь принял какую-то и вовсе несуразную позу. По-моему, у Лиггета не совсем в порядке с головой.

Лиггет сказал:

— Он недурно исполняет приказы, не правда ли?

— М-м-да, — рассеянно отозвался Рассел. Он пробежал глазами колонку цифр в таблице заданных параметров. — Попробуй пройтись на руках, ПМЧ-один, — предложил он.

Я перестроил гироскоп, переключил цепи управления движением и на руках прошелся по комнате.

Лиггет озабоченно нахмурился.

— Что ж, неплохо. А как это согласуется с заданными параметрами?

— Несколько лучше, — ответил Рассел. — И это удивительно: последние пару дней у нас с ним было немало хлопот, а сейчас он исполнителен, как зомби.

— Ах, вот оно что? Я не знал… Что же случилось? Я хочу сказать, какую новинку использовали вы в схеме управления?

— Э-э-э, — протянул Рассел; он явно сомневался, стоит ли откровенничать с Лиггетом.

Я уже успел почувствовать, что вокруг проекта создалась изобилующая потаенными течениями и противоречивыми устремлениями атмосфера. Пожалуй, мне следует всерьез взяться за изучение СЕКИМПОВСа.

— Так что же? — настаивал Лиггет.

— Мы исключили цепи, образующие его индивидуальность. Судя по всему, сейчас у него действуют только условные рефлексы.

— Вы говорите, он реагирует как зомби?

— Да, налицо явный автоматизм: значительная заторможенность и, конечно, полное отсутствие инициативы.

— Вы хотите сказать, что при таких условиях он слишком медленно исполняет приказы, так? — Лиггет недоверчиво уставился в спину Расселу.

Рассел резко обернулся.

— Из него выйдет хреновый солдат, если ЦРУ интересуется именно этим.

Лиггет сделал непроницаемое лицо и выпрямился с видом оскорбленной невинности:

— Вы что думаете, что я ищейка ЦРУ?

— Вы не станете возражать, если я назову вас лжецом? — поинтересовался Рассел. Руки у него тряслись.

— Не очень, — ответил Лиггет, но за его внешней невозмутимостью ощущалась злоба. Это очень полезно — иметь такие неподвижные черты лица, как у меня. Когда человек пытается что-то скрыть, разобраться в его психологическом состоянии по выражению лица ничего не стоит.

16 августа 1974 г. Меня беспокоит этот пробел за четырнадцатое августа в моем дневнике. Что же все-таки со мной сделали? И кто? Я спросил об этом Хейвуда. Он пожал плечами:

— Вероятно, тебе придется привыкнуть, Пимми. Это повторится еще не раз. Не думаю, чтобы это было приятно, — кому может понравиться такая вот перемещающаяся потеря памяти! — но у тебя нет возможности бороться. Воспринимай это как одну из профессиональных болезней прототипа.

— Но мне не нравится это, — сказал я.

Хейвуд криво усмехнулся и вздохнул:

— Верно, Пимми, — и мне тоже не нравится. С другой стороны, у тебя нет ни малейших оснований упрекать нас за то, что мы испытываем новую машину, даже если машина случайно осознает это. И уж во всяком случае ты не вправе возмущаться. Мы создали машину. Теоретически и юридически мы имеем полное право делать с ней все что угодно, если это помогает нам изучать работу этой машины и совершенствовать ее.

— Но ведь я не машина! — воскликнул я.

Хейвуд закусил нижнюю губу и взглянул на меня исподлобья.

— Мне очень жаль, Пимми. Боюсь, в определенном смысле ты все-таки машина.

Но я не машина! Не машина!

17 августа 1974 г. Прошлой ночью Рассел с Хейвудом работали со мной допоздна. Время от времени они перебрасывались словами. Рассел был очень взвинчен, и, в конце концов, терпение Хейвуда лопнуло.

— Все, хватит, — сказал он, швыряя на стол таблицы. — Так у нас ничего не получится. Может, ты все-таки сядешь и объяснишь толком, что у тебя приключилось?

Рассел был захвачен врасплох. Голова его как-то странно дернулась.

— Да так, ничего особенного. Пустая болтовня. Сам знаешь, как это бывает. — И он попытался сделать вид, будто поглощен изучением одной из таблиц.

Но от Хейвуда было не так-то просто отделаться. Его взгляд, словно резец, слой за слоем снимал с лица Рассела обманчивое спокойствие, обнажая откровенный страх.

— Нет, я не знаю, как это бывает. — Он положил руку Расселу на плечо. — Послушай-ка, если тебя что-то беспокоит, давай лучше выясним. Мне совсем не улыбается, чтобы из-за твоих опасений провалился наш проект. Нам и без того хватает сложностей, кто только ни пытается давить на нас, заставить поступать так, как нужно именно ему. А ведь ни один из них понятия не имеет, что и как нужно делать на самом деле.

Последние слова, очевидно, задели какую-то струнку в душе Рассела, потому что он швырнул свои таблицы на стол рядом с таблицами Хейвуда и стал лихорадочно доставать из нагрудного кармана пачку сигарет.

— В том-то и дело, — сказал он, глядя перед собой расширившимися глазами. Он потер щеку и несколько раз бесцельно прошелся по лаборатории. И вдруг его прорвало: — Мы же тычемся вслепую, Вик! Да, вслепую, а пока мы спотыкаемся на каждом шагу, кто-то размахивает над нашими головами дубинкой. Мы понятия не имеем, кто он, не знаем даже, один он или их много, и нам вовек не предугадать, когда они замахнуться в очередной раз. Послушай, мы — инженеры, специалисты по кибернетике. Наша цель — создать такой мозг, который, будучи помещен в соответствующий самоходный корпус, мог бы управлять им. Это чисто инженерная проблема, и незачем рассматривать ее иначе. Но при этом нельзя забывать, что возможность заниматься этим делом нам предоставили только потому, что кому-то стукнуло в голову, штамповать солдат на конвейере так же, как пушки и танки. И СЕКИМПОВС формулирует нашу задачу не как разработку электронного мозга, помещенного в независимый подвижный корпус, а исключительно как создание робота, который воплощал бы в себе концепцию идеального солдата. Да только никому неведомо, каким должен быть идеальный солдат. Одни говорят, что он должен выполнять приказы максимально точно и с недоступной для человека скоростью. Другие считают, что он должен обдумывать свои действия, чтобы не создавать себе излишних препятствий, импровизировать в ситуациях, не предусмотренных полученным приказом, — словом, действовать, как обычный солдат-человек. Тот, кто ждет от него повиновения приказам, доведенного до абсурда явно не желает, чтобы он оказался достаточно сообразительным и осознал, что он — робот. Они боятся самой этой идеи — понимания. Другие, согласные наделить его свободой воли, опасаются, что ему достанет разума, чтобы отказаться беспрекословно выполнять приказ в безнадежных ситуациях. А ведь это — лишь начало.

СЕКИМПОВС — межведомственный проект, но если ты думаешь, что военно-морской флот не шпионит за армией и наоборот, и оба они не заглядывают за плечо ВВС… Да ты же прекрасно знаешь эти игры скорпионов в банке.

Рассел безнадежно махнул рукой. Хейвуд, все это время спокойно попыхивающий сигарой, пожал плечами.

— Ну и что? От нас требуется одно — работать до тех пор, пока не удастся создать экспериментальную модель, удовлетворяющую всем требованиям. А потом пусть они устраивают столько сравнительных испытаний, сколько вздумается. Это их дело. Почему это так тебя волнует?

Рассел бросил сигарету и с силой растер окурок подошвой.

— Потому что мы не сможем создать такую модель, и ты должен понимать это не хуже меня! — Он ткнул пальцем в мою сторону. — Вот прототип. Он обладает всеми характеристиками, которые им нужны, и в нем предусмотрено изменение тех или иных параметров, которые могут помешать какому-то конкретному назначению. Мы можем отключить ту часть схемы, которая определяет его индивидуальность и тем самым превратить его в автомат, который хотят видеть в нем некоторые. Или мы можем оставить ему индивидуальность и отдавать приказы общего характера, чтобы он выполнял их теми способами, которые считает лучшими. Или, наконец, мы можем общаться с ним, как с человеческим существом — обучать его с помощью программ, воспитывать, предоставлять самому выбирать себе дело, как мы и поступаем с человеческими существами. — В голосе Рассела зазвучали истерические нотки. — Однако, если мы низводим его до машины, выполняющей приказы, словно какой-нибудь примитивный манипулятор, он становится медлительным. Невероятно медлительным, Вик, — в бою ему не протянуть и полминуты. И тут уже ничего не поделаешь. Как минимум, до тех пор, пока кто-нибудь не заставит электрический ток бежать по проводам быстрее, чем допускают законы физики. Мы получим лишь громоздкую безмозглую игрушку вроде дистанционно управляемых выставочных роботов, развлекавших публику еще сорок лет назад. Само собой, это никуда не годится. Ладно, мы оставим ему свободу воли, но ограничим ее настолько, чтобы она соответствовала психологии раба. Это уже кое-что. Так он сможет — теоретически — оказаться лучшим солдатом, чем обычный человек. Допустим, офицер прикажет ему патрулировать в определенном секторе, и он будет выполнять это наилучшим образом, выбирая каждый раз оптимальное решение в данной конкретной ситуации.

Но что он станет делать, если вернувшись обратно, не найдет офицера, который отдал приказ? Или, паче того, за это время произойдет отступление, и он вообще никого не застанет? Или наступит перемирие?

Кстати, как насчет перемирия? Можешь ли ты представить себе роботараба, впавшего в прострацию из-за того, что он не получает приказов, соответствующих принципиально новой обстановке? С тем же успехом он мог бы вовсе не ходить в это патрулирование, поскольку теперь не в состоянии выполнить то, к чему предназначен. Ведь действует он от сих до сих, от приказа к приказу. Насколько он способен оценить ситуацию, свое задание он выполнил. Тем временем противник может захватить его позицию и он понятия иметь не будет, что же теперь делать. А ну как тем временем заключили мир? Как ему сориентироваться? Ожидать прихода техников, которые заменят военную программу какой-то другой? Конечно, мы можем обойти это затруднение, заложив в него целый комплекс таких, например, приказов: Отправиться на патрулирование и по возвращении доложить; если меня не будет, доложить такому-то или такому-то; если здесь никого не будет, поступить следующим образом; если это будет невозможно, попытаться сделать так-то; если случится то-то и то-то, перейти к тому-то; но не смешивать то-то и то-то с тем-то и тем-то. Можешь себе представить военные действия, построенные на такой основе? А как с проблемой переориентации? сколько времени все эти роботы будут сидеть без дела, пока не окажется возможным снова их задействовать?

И сколько человеко-часов и материалов потребуется для всей этой работы? Ей-богу, мне нарочно не придумать более нелепого способа ведения войны. Что ж, мы можем уподобить всех этих роботов Пимми в том варианте, когда все его цепи функционируют безо всяких там пробных отключений. Но тогда перед нами окажется искусственное человекоподобное существо. Существо, которое не устает, не нуждается в еде и пище, пока его силовому реактору хватает плутониевых галет.

— Рассел горько рассмеялся. — А ВМФ будет из кожи вон лезть, чтобы армия, не дай бог, его не перещеголяла; внесут свою лепту в эту грызню и ВВС. Но в одном они всегда будут единодушны — станут испытывать автоматы-зомби без конца тестировать роботов-рабов.

Однако никто из них ни за что не согласится принять от нас робота-супермена. Они прячут чуть ли не под каждым лабораторным столом шпионов, одним глазом стреляющих друг в друга и не сводящих другого с нас. И все это обрушится на наши головы, едва они усмотрят хоть намек на то, что мы собираемся выпускать роботов, подобных Пимми. И то же самое произойдет, если мы не дадим им идеального солдата. А единственный идеальный солдат — это Пимми. Пимми может заменить любого человека на любом армейском посту — от солдата до главнокомандующего — в зависимости от программы, в него заложенной.

Но для этого он должен быть личностью в полном смысле этого слова.

Он должен быть даже умнее наших заказчиков. А они не смогут доверять ему. И не потому хуже, что он, допустим, не станет добиваться тех целей, которые они перед ним поставят, а из-за того, что он, вероятно, пойдет к этим целям непонятным для них путем. Так что они не захотят других Пимми. Эта экспериментальная модель — единственное, что они нам позволят, потому что ее можно превращать в любую нужную им модификацию. Но они не возьмут Пимми целиком, со всеми его потенциальными возможностями. Им нужна только часть Пимми.

— Он как-то надрывно захохотал. Мы сделали им идеального солдата, но они не хотят брать его. Им нужно нечто меньшее, — но это меньшее никогда не сможет стать идеальным солдатом. Мы вкалываем, пашем без отдыха — повторяем, пересматриваем, переделываем. А зачем? Мы топчемся на месте. Мы уже изготовили им то, что им нужно, но они не приемлют этого. Если мы не уложимся в срок, они прикроют весь проект. Если же мы дадим то, что им нужно, оно окажется не тем, чего они хотят. Неужели ты не понимаешь этого? Что с тобой, Хейвуд?

Неужто ты не видишь, что мы в глухом и темном тупике, — только на самом деле он не такой уж темный, потому что у него есть глаза, глаза в каждом углу, следящие друг за другом, подглядывающие за нами, не упускающие нас из виду ни на миг, все время наблюдающие, наблюдающие…

Хейвуд уже поднимал телефонную трубку. И когда Рассел в изнеможении смолк, он вызвал госпиталь. Голос его звучал беспристрастно, хотя глаза были полны мрачного отчаяния, а губы скривились в такой гримасе, какой прежде я никогда от него не видел.

Другой рукой он мягко поглаживал по плечу сотрясающегося от рыданий Рассела.

25 августа 1974 г. Новым заместителем Хейвуда стал Лиггет. Это произошло через неделю после того, как увезли Рассела.

Первые три дня, пока Рассела никто не замещал, Хейвуд работал со мной один. Он — руководитель всего проекта, и я убежден, что у него нашлась бы и другая работа, которой он мог бы заняться до прихода нового заместителя, но он предпочел проводить это время в лаборатории со мной.

По лицу его нельзя было понять, что он думает о Расселе. По его лицу вообще никогда ничего не поймешь. Не то, что Лиггет, который лишь пытается скрывать свои мысли. Однако время от времени Хейвуд, работая, вдруг оборачивался или протягивал руку, а то и просто говорил: Рас…, — будто ему было что-то нужно, но потом сам себя ловил на этом, и взгляд его становился еще задумчивее.

Я понял далеко не все из того, о чем говорил Рассел в ту ночь, когда его увезли, и вчера спросил об этом Хейвуда.

— Что тебя беспокоит, Пим? — поинтересовался он.

— Сам не знаю. Во всем этом слишком много неясного. Если бы мне был известен смысл некоторых слов, стало бы куда легче.

— Ну давай, выкладывай.

— Что такое война? Что-то общее с ней имеют солдаты, но что такое солдаты? Я — робот; кто и зачем хочет сделать из меня еще что-то? Могу ли я быть одновременно солдатом и роботом? Рассел все говорил они, а еще — армия, военно-морской флот, военно-воздушные силы. Что все это такое? И кто такие они? А люди из ЦРУ — это те, которые наблюдают за всеми и одновременно друг за другом?

Хейвуд то хмурился, то невесело усмехался.

— Ого, да тут целая анкета, — сказал он. — И это еще не все, Пимми, верно? — Он протянул руку и похлопал меня по боку, — я видел, как несколько раз он так же похлопывал генератор. — Ладно, я дам тебе программу по войне и армейской службе. В ней есть ответы почти на все твои вопросы. В конце концов, это следующий этап проекта.

— Спасибо, — сказал я. — А как с остальными?

Он откинулся на спинку кресла и прикрыл глаза.

— Ну, они — это люди, учредившие этот проект, министр обороны и его непосредственное подчинение. Они решили, что роботы-солдаты — то самое, что нужно вооруженным силам. Но им так и не удалось сговориться, какими же свойствами должен обладать идеальный солдат — или моряк, или летчик. Вот и было принято решение изготовить несколько моделей, испытать их и выбрать лучшую. Своим появлением на свет ты обязан мне. Вместо того, чтобы делать несколько прототипов, различными наборами различных характеристик, я предложил создать одну многоцелевую модель, которая, если можно так выразиться, идентична человеческому существу почти во всех отношениях, но обладает и одним существенным отличием. С помощью выключателей, имеющихся в одной цепи, мы можем по своему усмотрению ограничивать твои способности. Благодаря этому мы можем модифицировать тебя так, чтобы отвечать различным требованиям. В результате мы выиграли немало времени и смогли избежать массы всяческих трудностей. Однако мы уже израсходовали все сэкономленное время, а трудности…

Избавились от одних — появились другие. Теперь, когда тебя получили, они не хотят тебя брать. Никто не хочет признать, что единственным по-настоящему эффективным солдатом может быть только тот робот, который, подобно человеку, обладает самостоятельностью в решениях и индивидуальностью. Этого они не могут допустить: люди боятся того, что может их превзойти. А тому, чего они боятся, они не могут доверять. Поэтому мы с Расселом и вынуждены били заниматься всякой ерундой, проводить какие-то идиотские испытания. Это была безнадежная попытка добиться каких-либо практических результатов, оставаясь при этом в рамках заданных параметров, что просто-напросто смешно, так как дело не в тебе — с тобой все в порядке. Дело в этих самых параметрах. Они были заданы теми, кто понятия не имеет ни о роботах, ни о том, как роботы мыслят. А если на то пошло, о сущности процесса мышления вообще. — Хейвуд пожал плечами. — Но зато в руках у этих людей — власть и деньги, и поэтому мы с Расселом вынуждены были продолжать эту никчемную работу, ибо таков был приказ. И мы продолжали, понимая, что давно уже нашли наилучшее решение, и что никто не захочет признать это решение наилучшим. Это и доконало Рассела.

— А ты как? — спросил я.

Хейвуд снова пожал плечами.

— Пока я просто жду, — сказал он. — В конце концов, они либо примут тебя, либо нет. Они могут наговорить мне кучу комплиментов, а могут и уволить, — точно так же, как могут и обвинить меня или кого-то другого в том, что не получили желаемого. Но тут я уже не в силах что-либо изменить. Я просто жду. А ведь есть еще и ЦРУ. Впрочем, это просто привычный штамп. На самом деле так называют только одну из спецслужб, которые так и кишат здесь. У каждого рода войск — собственная разведка, да и федеральное правительство, уверен, тоже не дремлет. Мы пользуемся этим словечком, имея в виду всех скопом — так проще.

— Рассел говорил, что они все время следят. Но зачем им следить друг за другом? Почему одна из служб боится, что другая получит какое-то преимущество?

Хейвуд улыбнулся — насмешливо и горько.

— Именно это и называют человеческой психологией, Пимми. Все это тебе поможет понять ее, ну а если не поймешь — что ж, радуйся, что тебе она не свойственна.

— Знаешь, а ведь Лиггет из ЦРУ, — сказал я. — Правда, когда Рассел обвинил его в этом, Лиггет все отрицал, но если он не из ЦРУ, то из какой-то другой спецслужбы.

Хейвуд угрюмо кивнул:

— Знаю. Я не стал бы возражать, будь у него к тому же достаточно мозгов, чтобы отличить один конец цепи от другого. — Он снова похлопал меня по боку. — Пимми, мальчик мой, в ближайшие несколько недель у нас будет над чем посмеяться. Да, сэр, уж что-что, а посмеемся мы вволю.

26 августа 1974 г. Лиггет снова болтается вокруг меня. Когда Хейвуд в лаборатории, он ведет себя смирно, но стоит нам остаться наедине, как он принимается тестировать меня, хотя никто ему этого не поручал. Все эти тесты уже проводили Хейвуд с Расселом, и Лиггет просто проверяет их. Поскольку он не отключает мое сознание, я помню все результаты; и я догадываюсь, что ничего нового эти проверки Лиггету не дают — по его лицу видно, что ему никак не сыскать того, что он так упорно ищет.

Что ж, надеюсь, он доложит своим боссам, что Хейвуд и Рассел были правы. И тогда они, может быть, перестанут, наконец, дурью маяться.

Лиггет — честолюбивый дурак. После каждого теста он смотрит мне в глаза и требует, чтобы я забыл обо всем, что он тут со мной делал.

Что я ему, лопух?

И я совсем не понимаю смысла некоторых тестов. Все-таки голова у

Лиггета явно не в порядке.

2 сентября 1974 г. До сих пор я не понимал, почему Хейвуд с Расселом держат про себя все, что думают об этом проекте. Но, усвоив программу об армии и войне и поняв строй мысли военного человека, я убедился, что никто не принял бы их объяснений.

Сегодня Лиггет сообразил, что к чему. Хейвуд пришел с новой серией испытательных таблиц. Лиггет взял одну из них, посмотрел и бросил на стол. Потом ухмыльнулся и спросил Хейвуда:

— Кого вы пытаетесь обмануть?

— А в чем, собственно, дело? — раздраженно поинтересовался Хейвуд.

Ухмылка Лиггета стала еще ехиднее.

— Сколько, по-вашему, это может продолжаться, Хейвуд? Эти тесты ничем не отличаются от тех, которые вы проводили три года назад.

Никаких сдвигов, никаких попыток добиться прогресса. Чем вы это объясните?

— Ха! — Хейвуд, похоже, был не слишком обескуражен. — Меня всегда занимало, когда же до вас дойдет.

Лиггет так и взвился.

— Не советую вам так себя вести! Давайте лучше кончать этот спектакль. Почему вы с Расселом саботировали проект?

— Да не будьте же таким надутым идиотом, — с отвращением сказал Хейвуд.

— Ничего мы с Расселом не саботировали. Мы выполняли все приказы, не отступая о них ни на шаг. Мы создали прототип, и с тех пор испытываем его различные модификации. Что вас не устраивает?

— Вы не сделали даже попытки улучшить характеристики этих модификаций. За последние двадцать дней вы не продвинулись ни на шаг. А теперь, Хейвуд, послушайте. — В голосе Лиггета послышались льстивые нотки. — Я могу допустить, что у вас, вероятно, есть для этого серьезные причины. Но какие? Политика? Или что-нибудь другое?

Может, вас мучает совесть? Вы не хотите работать над тем, что будет использовано в военных целях? Расскажите мне об этом. Вам же лучше, если я узнаю и пойму ваши мотивы. Возможно, это и впрямь не такая уж простая проблема. Разве не так, Хейвуд?

Хейвуд побагровел.

— Нет, не так! Если вы думаете… — он замолчал, вцепившись пальцами в край стола, но усилием воли вновь овладел собой. — Нет, — сказал он еще более спокойным, но каким-то деревянным голосом. — Мне хочется создать искусственного солдата больше, чем кому бы то ни было. И я умею работать. Если бы мозги у вас были на месте, вы бы давно поняли, что я давно добился всего, чего хотел.

Лиггет был ошеломлен:

— Вы добились? Где же он и почему вы не доложили об этом? — Он посмотрел на меня. — Макет?

Хейвуд презрительно усмехнулся:

— Нет, вы все-таки окончательный идиот! Это и есть ваш солдат.

— Что?

— Конечно. Уберите многие фунты всех этих никому не нужных отключающих цепей, поместите его в корпус, позволяющий выполнять те задачи, которые вы перед ним ставите, снабдите его соответствующей программой, и все готово. Превосходный солдат — самый совершенный, которого когда-либо удавалось создать человеку, и в сотни раз более тренированный и выносливый, чем сам человек. Тиражируйте его в тысячах экземпляров. Шлепайте себе печатные схемы, заливайте транзисторы силиконовым каучуком и запихивайте все это в корпуса.

Трудности производства? Да часы штамповать — и то сложнее!

— Нет! — сверкнул глазами Лиггет. — И я, дурак, тянул резину вместе с вами! Почему вы не доложили об этом?

Хейвуд посмотрел на него едва ли не с жалостью.

— Неужели вы действительно не способны понять? Пимми — отличный солдат, но весь целиком, со всеми своими качествами. И в том числе — со свободой воли, любопытством, самостоятельностью суждений.

Отключите хоть что-нибудь, — и он станет плохим солдатом. Вы можете либо съесть этот пирог целиком, либо ни крошки не получить. В первом случае вы подавитесь, а во втором — умрете с голоду.

Лиггет побледнел.

— Вы хотите сказать, что мы можем получить либо супермена, либо вообще ничего?

— Да, сопляк вонючий, да!

Лиггет задумался. Уставившись себе под ноги, он, казалось, забыл и о Хейвуде, и обо мне.

— Никто не пойдет на это, — пробормотал он. — А вдруг они решат, что смогут управлять миром лучше нас?

— В том-то и дело, — кивнул Хейвуд. — А они так и решат. У них есть все, чем обладаем мы, плюс невероятная выносливость и способность к непрерывному и быстрому самосовершенствованию. Знаете, что сделал Пимми? В тот день, когда мы закончили его монтаж, он научился читать и писать, пусть и не слишком хорошо. Как? Он слышал, как я читал вслух выдержки из своего доклада, записал все звуки, а потом стал рассматривать текст. Он сопоставил звуки и буквы, подумал, а потом сел за машинку. Вот и все.

— Они предпочтут вовсе отказаться от проекта, чем допустить это, — Лиггет словно и не слышал последних слов Хейвуда. Потом на его физиономии опять появилось лисье выражение. — Ладно, решение вы нашли, но оно никого не устраивает. Отчего же вы не попытались пойти другим путем?

— Никакого другого пути нет, — ответил Хейвуд с брезгливой гримасой. — Любая иная модификация быстро исчерпывает свои возможности и становится как минимум бесполезной. Вы сами провели достаточно тестов, чтобы убедиться в этом.

— Прекрасно! — Лиггет возвысил голос. — Что ж вы тогда продолжали ходить вокруг да около, а не признались в неудаче честно и откровенно?

— Потому что у меня не было неудачи, тупица! — взорвался Хейвуд.

— Я нашел единственно верное решение. Я создал Пимми. С ним все в порядке — изъян надо искать в человеческой психологии. И я уже чуть не свихнулся, отыскивая способ изменить ее. Подите к черту со своими модификациями робота! Да бейтесь еще хоть пять лет, экспериментируйте, — вам все равно не улучшить Пимми! Людей надо менять, а не роботов!

— Угу, — голос Лиггета стал вкрадчивым. — Понимаю. Вы исчерпали все возможности, оставаясь в рамках данных вам указаний, а теперь пытаетесь выйти из этих рамок и заставить вооруженные силы принять роботов, подобных Пимми. — Он достал бумажник, раскрыл и показал прикрепленную внутри металлическую пластинку. — Знает, что это такое, Хейвуд?

Хейвуд кивнул.

— Отлично. Тогда пойдемте со мной, поговорим еще кое с кем.

Дверь лаборатории распахнулась, и в комнату вошел еще один из техников.

— Полегче, Лиггет, — сказал он, быстро подойдя к нам. В его бумажнике был другой жетон. — Порядок, Хейвуд, — продолжал он. — Вы пойдете со мной.

Он оттеснил Лиггета плечом и язвительно поинтересовался:

— Неужто тебе не объяснили, что совать нос дальше, чем положено, — вредно?

Лиггет побагровел, сжал кулаки, но у второго, очевидно, прав было больше, потому что Лиггет так ничего и не сказал.

Хейвуд взглянул на меня и прощальным жестом поднял руку:

— Пока, Пимми!

Вместе со вторым они подошли к двери, и Лиггет уныло поплелся рядом. Когда дверь открылась, я увидел еще несколько человек, стоявших в холле. Тот, который уводил Хейвуда, выругался.

— Вы, чучела, — зло сказал он. — Это мой арестант, и если вы думаете…

Дверь захлопнулась, и я так и не узнал, что он сказал еще. Какое-то время из-за двери доносились невнятные звуки спора, а потом я услышал, как все они ушли.

4 сентября, 1974 г. Хейвуд не появлялся, и я весь день был один.

Но вечером приходил Лиггет. Боюсь, я уже никогда не увижу Хейвуда.

Лиггет заглядывал поздно вечером. Он выглядел невыспавшимся и очень нервничал. И кроме того, он был пьян. Он пересек лабораторию, громко стуча каблуками по цементному полу, упер руки в бока и уставился на меня.

— Ну что, супермен, — произнес он с пьяным раздражением в голосе, — вот ты и лишился своего приятеля-предателя. А теперь твоя очередь. Хочешь знать, что они собираются с тобой сделать? — Он захохотал. — Тебе хватит времени подумать об этом!

Лиггет принялся вышагивать взад и вперед передо мной, потом вдруг резко повернулся и ткнул в меня пальцем.

— Думаешь, тебе удастся одолеть человечество? Считаешь себя умнее нас, да? Но мы тебе покажем! Ты еще нас узнаешь! Нет у тебя права издеваться над человеком, он собьет с тебя спесь. Он станет бить и топтать тебя до тех пор, пока не развалишься. Вот как поступают люди, робот! Мы не из стали и проводов — мы из плоти, из крови, из мышц. Плоти, что пробила себе дорогу из моря и джунглей; мышц, которые сокрушали все на своем пути; крови, которая миллионы лет лилась за то, чтобы человек стал превыше всех. Вот такие мы существа, робот! — Он еще походил и снова повернулся ко мне: — У тебя никогда не было шансов. И не будет.

Вот, наверно, и все. Вообще все — вы понимаете, что я имею в виду. Теперь можно выключить воспроизводящее устройство. Попрощается ли кто-нибудь за меня с Хейвудом и с Расселом, если это возможно?

ОКОНЧАТЕЛЬНОЕ ЗАКЛЮЧЕНИЕ

820-й ЦЕТИР, СЕКИМПОВС.

21 сентября 1974 г.

Блалок, руководитель проекта.

Холлу, директору,

Направляю вам копию текста, извлеченного из так называемого дневника робота, хранящегося в его памяти и переписанного сегодня утром. В настоящее время робот транспортируется к реке Патаксент внутри монолитного бетонного блока, в котором было проделано отверстие для подключению к воспроизводящему устройству.

Как преемник Виктора Хейвуда на посту руководителя проекта, я хотел бы обратить ваше внимание на то, что робот по определению не способен лгать, в связи с чем этот текст должен быть, на мой взгляд, приобщен к делу Виктора Хейвуда в качестве доказательства полного отсутствия у последнего каких бы то ни было изменнических намерений.

Совершенно очевидно, что Хейвуд был искренне убежден, будто действует во исполнение первоначальный указаний, вытекающих из целей и задач проекта.

Что касается Вашей памятной записки за 8-4792-Х от 20 сентября с. г., то доклад о нанесенном лаборатории материальном ущербе находится в стадии подготовки и будет направлен Вам немедленно по завершении.

Я полностью согласен с тем, что все исследования в направлении, начатом Хейвудом, должны быть прекращены. Исследования модификаций роботов, названных Хейвудом зомби-раб, уже начаты во вновь организованной лаборатории, и первых результатов я ожидаю в ближайшие десять дней.

Прилагаю также предварительные результаты общей оценки перспектив организации разработок других возможных типов роботов.

Хочу обратить Ваше внимание на то, что оценки эти исключительно неблагоприятны.

Т. Е. Блалок,

руководитель проекта,

ЛИЧНОЕ ПИСЬМО

820-й ЦЕТИР,

СЕКИМПОВСа

Холл, директор,

Министру обороны.

Дорогой Винни!

Дела у нас, похоже, начали, наконец, поправляться. Ты был прав, — здесь понадобилась генеральная чистка сверху донизу.

Полагаю, что этого парня — Хейвуда — можно отпустить. Против него у нас ничего нет. Признаться, я убежден, что там ничего и не могло быть. С Расселом, безусловно, все кончено. Шансов у него выбраться из госпиталя в лучшем случае десять на сто.

Знаешь, оценивая тот хаос, в который робот превратил лабораторию, я склонен поверить, что Хейвуд прав. Представь себе, каким мог бы стать этот парень, окажись он предан таким понятиям, как Свобода и Демократия, а не лично Хейвуду, как было в данном случае. Так что не стоит и пытаться использовать его способности.

Обрати внимание, робот начисто забыл о том, что, громя лабораторию, убил Лиггета. Убийство оказалось случайным. Робот не предполагал, что оно может произойти, и потому не осознал его. В боевой обстановке это может породить определенные трудности.

Нам пришлось вернуть Блалока в МТИ. Он и так потерял слишком много времени в разговорах о Винере, но в других отношениях с ним все в порядке.

Я пробуду здесь еще пару дней. Предстоит заседание финансового кабинета. Ты же знаешь, как у них водится: все понимают, что мы нуждаемся в деньгах, но обойтись без возражений они просто не в состоянии — по крайней мере, на первых порах.

Что ж, такова, по-видимому, человеческая натура.

До встречи.

Ральф.

ПОПРАВКА К ЛОЦИИ

Помехи судоходству.

Река Патаксент в сорока милях от Фолсома вниз по течению, середина фарватера.

Затоплен бетонный блок 333 метра. Опасен только при меженном уровне.

First to Serve — © 1955 by Street & Smith Publications, Inc., first appeared in Astounding Science Fiction.

Оглавление