«Тара»

Ася Михеева Тара

Thousands are sailing

Again across the ocean

Where the hand of opportunity

Draws tickets in a lottery

Postcards we're mailing

Of sky-blue skies and oceans

From rooms the daylight never sees

Where lights don't glow on Christmas trees

But we dance to the music

And we dance

The Pogues «Thousands are sailing» By Phillip Chevron (1988)[1]

0:1 ПОПУТКА

Вокзал всегда остаётся вокзалом, какой бы транспорт с него ни отправлялся. Толпа мечется и корчится, хотя вроде бы каждый отдельный человек со своим багажом движется целенаправленно. На лица смотреть становится тошно часа через четыре. На второй неделе ожидания начинаешь воспринимать проходящих мимо как монотонный видеоряд. Поэтому лучшие места на любом вокзале — возле окон.

Илья с комфортом сидел за полюбившимся столиком, грыз местные орешки и строил пробные схемки, когда вокзальный браслет подмигнул и запиликал.

— По заявке от двенадцать-семнадцать-пятьдесят пять получен ответ. Принять устно, текст, отклонить?

— Принять, принять, — обрадовался Илья, — устно и текстом.

— Устный приём предлагается немедленно за столиком 32-Е. Текстовое сообщение пересылается.

Он засунул комм-тетрадь в карман и двинулся на поиски столика 32-Б.

Третий этаж, второй зал, второй стол направо. Вон они, трое здоровенных амбалов. Илья извинился, протискиваясь к ним мимо стоящего у самого входа столика 32-А и вдруг на миг остановился. Девушка в рабочем комбинезоне, сидящая в обществе комм-тетради и большого бокала, подняла глаза и теперь смотрела на Илью в упор. Спокойный взгляд. Оценивающий.

У неё красивый рот. Ямочки на щеках станут заметнее, если она улыбнётся. Илья помедлил секунду, ожидая увидеть улыбку: людям, столкнувшимся взглядами, следует улыбнуться — ничего не дождался, кроме ещё более внимательного разглядывания. Обидно.

Однако 32-Б. 32-Б. Илья критически осмотрел возможные пути к столику Б, едва не застрял между двумя стульями и вежливо поприветствовал своих вероятных перевозчиков. Амбалы дружно кивнули, молча рассматривая его, наконец средний предложил:

— Садись.

Илья сел.

— Ты заказывал попутный проезд в семьдесят третью область?

Илья кивнул.

— Чем отработаешь? — поинтересовался другой амбал.

— Помощь по хозяйству и две тысячи айланских. Диагностика и уход за корабельной флорой. Нейтрализация любых вредителей.

Амбалы переглянулись, один кивнул.

— Айланец, значит. Что ж, неплохо. А какие дела в семьдесят третьей?

— Я не айланец, — Илья помедлил. — Я тариен.

Здоровяки переглянулись вторично.

— А обманывать нехорошо, мальчик, — сказал третий, который до сих пор молчал. — Выговор у тебя айланский — это раз. И молод ты для тариена — это два. Пожалуй, не получится у нас с тобой поездочка.

— Меня эвакуировали двухмесячным, — ответил Илья. — А на Айле живу с четырёх лет.

— А звать тебя как?

— Илья Маккензи.

Третий амбал улыбнулся.

— Сколько единиц-то получил, Маккензи?

Илья пожал плечами.

— Сорок. Совсем маленьких ведь в первые же часы на орбиту вывезли.

— Это Тара, — печально сказал амбал. — На Оркнее вот растерялись…

Точно. Оркнейские дельфинёры все такие здоровенные… были. Сколько их, интересно, осталось?

Илья подумал и не стал ничего отвечать.

— А зачем едешь-то?

— Я биореставратор.

Дельфинёры задвигались. Стул под одним из них жалобно скрипнул.

— Джейм! — сказал ближайший, повернувшись к девушке. — Бери его. Если он тебе не понравился, мы вернёмся — отвезём его сами.

Девушка стащила с головы совершенно невозможную кепку и бросила перед собой на стол.

— Понравился-понравился. А что так серьёзно?..

— Ты не поймёшь, малышка, — нежно сказал один из здоровяков. — Но парня надо отвезти. Маккензи, это Джейм Шеппард, Джейм, это Маккензи. У неё на корабле есть одно пассажирское место. Думаю, Маккензи, ты понимаешь, что Джейм обижать нельзя.

— Я же вырос на Айле, — улыбнулся Илья.

— Ну, тем лучше, — кивнул дельфинёр.

— А в чём фишка? — поинтересовалась Джейм.

— Мусульматриане. У них там первые поколения мало девочек рождалось — до сих пор на женщин не надышатся.

— Прикольно! Надо съездить, — весело сказала Джейм.

Илья фыркнул про себя, представив себе Джейм на улице Мариамабада — без климатик-паранджи, без шляпки, без сервоспутника… Но промолчал.

— Я вылетаю через час-полтора, — сказала девушка. — Тебе сколько надо времени собраться?

Илья прикинул, сколько времени нужно, чтобы добраться до камеры хранения. Заплатить за гостиницу можно откуда хочешь: комм при себе.

— От получаса до сорока пяти минут в зависимости от того, на какой причал выходить.

— На семнадцатый. — Она поднялась и пересела за столик к дельфинёрам. — А мы пока попрощаемся.

Илья не знал, восхищаться ему этой девушкой или тихо посмеиваться. Она двигалась, звучала, пахла совершенно не так, как это делали плавные царственные айланки. Она вообще напоминала мальчишку. Но, во-первых, ни один мальчишка не вёл бы себя так, будто ему принадлежат весь освоенный космос и личный корабль в придачу, а во-вторых, ни один мальчик не вызывал в Илье такой бури ощущений.

— Мы бухали вместе, и я Своорта перепила. Это надо хорошую практику иметь — пить и танцевать одновременно. Боссе с Нильсом проставлялись, но я взяла историями. Всё забыла, конечно, да и у них языки заплетались — диктофон чуть не укнулся, еле распознала утром.

Илью обуревало желание заткнуть уши и трясти головой. Не женщина, а беглец из мультика. Соломенные волосы до носа, сзади гораздо короче, глаза искрятся — и то молчит, то тараторит…

За два дня полёта они успели обсудить больше тем, чем он когда-либо обсуждал с любым из своих друзей. Вот и сейчас — отключила фиксаторы на пилотском кресле, крутится, сложив нога на подлокотники и рассказывает:

— Семьдесят третий, семьдесят четвёртый и восемьдесят девятый сектора у нас вообще не охвачены. Согласно очереди не вышло, по военному положению, а сейчас основной экзот уже в засотневых, а кое-кто и по второму кругу пошёл — тоже, говорят, интересно.

— А ты сама из какого сектора?

— Я? — засмеялась Джейм, — Я землянка.

Илья присвистнул.

— Ну вообще-то родилась я в тридцать седьмом, но на этой самой посудине, а у «Мигги» порт приписки — Джакарта, так что я считаюсь индуска. Пойдём по кофе сбацаем?

Это значило, что Илье следует сварить кофе по-айлански. По-турецки Джейм забраковала, по-венски Илья и сам не любил, а для ирландского не было правильного алкоголя.

Он встал и потянулся: кресла в «Мигге» были тесноватые.

— Пойдем, конечно.

Однако до кухни они не дошли. В коридоре Джейм поймала его за ремень и сунула руку под футболку. А когда он остановился и повернулся к ней, встала на цыпочки и поцеловала в губы.

— Ты… уверена? — спросил Илья.

— Ещё один вопрос, и я тебя убью.

— Никаких вопросов, леди. Служу и восхищаюсь… — Илья подхватил девушку на руки и ухмыльнулся.

Он пришёл в стабильно разумное состояние только на следующее утро в каюте Джейм, среди разбросанных подушек и деталей одежды. Девушка спала прямо на нём, удобно упёршись головой в его подбородок. Илья поёрзал, пытаясь вздохнуть, Джейм подняла руку, взяла его за нос и повернула в прежнее положение. Ритм дыхания при этом у неё не изменился.

— Джейм?

— М-м-м?

— Леди, я хочу подышать.

— Ум… — Она недовольно застонала, но позволила передвинуть себя на несколько сантиметров вниз.

— Ты говоришь — родилась на этом корабле… — Он задумался над тем, что бы ему предстояло сделать в аналогичной ситуации на Айле. — А где сейчас твоя семья?

Джейм проснулась мгновенно, как кошка, и села, потягиваясь.

— Кофе хочу! Где сейчас?.. Мать продала мне «Миггу», добавила от себя и купила новый кораблик, получше. Не знаю, где они с Джастином сейчас. Кофе, кофе! И бутерброд. И блинов.

Илья приподнялся на локтях, пытаясь углядеть в море одеял, подушек, какого-то тряпья — свои штаны. Безуспешно.

Джейм перекатилась на четвереньки и потягивалась уже в этой позе. Илья на всякий случай зажмурился.

— Надо было ещё вчера тебя соблазнить. Лишний день в одежде пропарились. Ну пошли, пошли кофе варить!

Илья завернулся в какое-то полотенце и двинулся на кухню.

— Мать-то работает на канале «Дискавери» с двадцати лет, сначала была обычный фрилансер, а в штат они её взяли, когда мне уже четырнадцать было — надрались мы с ней, помню, как поросята. А меня-то они давно знают: первый мой фильм купили, когда мне десять лет было. Я же с этой камерой в руках выросла. С третьего фильма поставила себе разъём, так что она летает типа сама по себе, никого не напрягает. Ну, я снимаю и отдаю, они мне даже начисляют по продажам уже лет пять — и кредит мне за «Миггу» закроют.

— Тебе твоя работа дала кредит?

— Именно. Это такой понт — никто не верит. Мне даже пенсионные отчисления идут, во как! Не работа — мечта: летаешь по вселенной, всё разнюхиваешь, интересные вещи ищешь — и тебе за это же бабло кидают те, кто по домам сидит. Вот так-то, да.

— Одна не боишься?

— А я редко одна. Я обычно с бойфрендом: так веселее и кому готовить есть.

— А где он?

Джейм поморщилась:

— Предыдущий кончился. Был и весь вышел. А ты будешь новый. Я думала Нильса взять, но они только все вместе хотят, а мне куда трёх мужиков? У «Мигги» воздухооборота не хватит.

Илья поставил на стол сковородку.

— Ешь. А отец твой где?

— А у меня не было никогда отца, — весело сказала Джейм, наматывая макароны на вилку. — Ну, то есть я знаю, что должен быть кто-то, но нету, мамины парни вполне заменяли. Я даже быть может, искусственно зачатая, хотя вряд ли: мать в искусственном мужике сроду не нуждалась. Она-то ещё побаще[2] меня будет: я красотка, а она звезда натурально.

— А у меня два отца, — задумчиво сказал Илья. — Получается, на пару у нас с тобой по одному приходится.

— О, — загорелась Джейм. — Расскажи! Это где, на Айле такие порядки?

— Никакие не порядки. Отец на войне погиб, мама вышла снова замуж. Отчима зову отцом. Он… настоящий отец. Хотя приёмный. Так что я Маккензи, а семья у меня — Лейхас.

— А, так. Не, так не прикольно. Ты мне вот что расскажи: мне Своорт лапши навешал, или правда у вас из лунной базы арт-объект сделали? А то, может, мне вообще семьдесят третья область не нужна? Я же по военным ужасам не специализируюсь, я диковинки снимаю. Красивое. Удивительное. Есть у вас что-нибудь, в дыре вашей?

Илья хитро усмехнулся:

— Я думаю, ты не пожалеешь.

0:2. ТИРНАНОГ

«Мигга» приближалась к луне по высокой орбите вокруг сине-зелёной планеты, почти целиком покрытой светлыми спиралями циклонов.

— И где? — вытянула шею Джейм.

Луна сияла над ночной стороной планеты. С каждой минутой по мере приближения она становилась всё больше — и всё крупнее выступали оспины кратеров и выбоин на её поверхности. Но вот, медленно выходя из-за луны навстречу «Мигге», заискрилось что-то резное, светящееся, ажурное. И луна, и станция проходили ниже корабля, станция медленно поворачивалась.

— Корона! — ахнула Джейм, когда меж узкими стрелами постройки появилась тёмная полоса.

— Тороидная[3] структура с односторонней надстройкой, — с гордостью поправил Илья. — Диаметр тысяча четыреста метров. Возраст разных элементов от тридцати до двухсот лет.

— О да, это арт-объект, несомненно… — протянула Джейм. — Нам разрешат облететь её несколько раз? Мне нужно часов шесть разных ракурсов. А вблизи она, наверное, не настолько прикольная?

— Подойдём поближе — увидишь, — ответил Илья и отвёл взгляд от станции.

На ночной стороне планеты не светилось ни единого огонька. А ведь вон оно — побережье Шинейда. Вон Брианская бухта. Вон острова Нево. Всё темно.

Джейм подалась вперёд.

— Объясни, что… Боже, как они это сделали?

— Ну, обычно все транспортные и проводные системы прячут внутрь, — пояснил Илья, — потому что неэстетично. А мы…

— Понимаю, ага, ирландская вязь… А как в них ремонтники разбираются?

— Да гораздо легче, чем шуровать в том же вакууме под обшивкой…

— Но это же такая путаница!..

— Они же все только снаружи металлизированы. С внутренней стороны везде метки.

— А… алмазы?..

— Уй, Джейм, ну обычные же зеркальные пузыри!

Джейм тихо ругнулась и откинулась в кресле, едва не стукнув Илью по подбородку. Он легко отодвинулся: привык к её порывистым движениям. Быстро привык. Кажется, немного слишком.

Он осторожно погладил её по плечу.

— Я хотел бы тебя внутри поводить. Дня два. Я там был маленьким. И сам вспомню… И тебе покажу кое-что. Если это не убрали, конечно.

— Да, — сказала она, не отрываясь от едва заметного движения сверкающей ажурной короны перед ними. — Внутри — обязательно. Это будет убойный фильм, даже если внутри там коридоры из экопластика.

В этот момент со станции поинтересовались, собирается ли земной корабль швартоваться или намерен ещё без толку пожечь орбитальное топливо.

— В тот день, когда здесь встретят честного путника простым приглашением, реки Гибрисайла станут синими, а брауни[4] начнут рисовать наскальные картины, — фыркнул Илья.

— Давно уже не слышали мы ничего настолько приятного, — отозвалась станция. — Малый порт Брэд открыт земляку и землянке, как наши сердца открыты предложениям о совместном времяпрепровождении.

Джейм подняла бровь и посмотрела на Илью:

— Они что, всегда так разговаривают?

— Мы разговариваем так не всегда. Но часто. Вон он, порт Брэд — нам туда.

Двумя часами позже Джейм озиралась, стоя в центре Витражного Зала. Портативная камера вилась над её головой, как шмель с кулак размером.

— А это?..

— Это история о том, как заложили Бриан. Столицу. Андрей Горчаков и Нед Малиган, его шурин.

— А сзади?

— Их сыновья. Семеро Горчаковых и семеро Малиганов.

— Это по скольку жён у каждого было? — поразилась Джейм.

— Э… по одной, — удивился Илья.

— Ужас, — отозвалась Джейм. — То-то жён нету на картине. Им было некогда позировать, видимо.

Илья подумал и перевёл Джейм к другому витражу.

— Врачи, победившие Большую Эпидемию. Джейн Дав и Кэтлин Назарова и их ассистенты: Келли, Ивакина и Броуд.

— Хы, три тётки, — посчитала Джейм. — А я уж подумала, что у вас вообще патриархат.

— Ну… Вообще-то да. Хотя чёрт его знает, может, и нет. Я не помню.

Весь следующий день они поднимались и спускались по ажурным лестницам, обходили залы, в которых высокие окна на солнечную сторону отражались в зеркальных жалюзи противоположной стороны. Джейм провела полчаса, лёжа на полу в одном из коридоров. Илья стоял рядом и слушал, как она подробно пересказывает камере объяснения мимохожего ремонтника о том, как выращивается аранское покрытие. Отдельно — про то, что узор, в который его нити сплетены, может означать пожелание доброй дороги, богатства или удачи.[5]

— А вот это — пчелиные соты — благоденствие, да?

— Ага, а вот это — алмазное плетение — удача и успех.

— И на каждый квадратный метр по тысяче пожеланий?

— Точно.

Проходившие мимо служащие ухмылялись. Илья подумал, что туристов Тирнаног[6] видит не впервые. Однако народу на станции было на удивление немного. По его воспоминаниям, станция была вся похожа на огромный вокзал, даже в Витражном Зале на полу лежали матрасы. Сейчас людей было столько же сколько на любой орбитальной станции — не больше. Эвакуация окончилась много лет назад.

Джейм почти вприпрыжку шла по узкому внешнему коридору с редкими оконцами-иллюминаторами и объясняла Илье:

— Уникальность вашей станции в том, что она не просто арт-объект, а фрактальный[7] арт-объект. От неё вшторивает при любом приближении. Я боюсь, что, если заняться молекулярным анализом всех этих ступенек, окажется, что они серебряные.

— Они платиновые, — пожал плечами Илья, поспевая за ней вслед.

Джейм махнула рукой:

— Верю! С вас станется. И название какое — Тирнаног. Лунное королевство. Что за нацией надо быть, чтобы превратить орбитальную станцию в дворец?..

— Ну… станция — она для всех. Это нарочно было сделано. Каждую ясную ночь каждый тариен поднимает глаза и видит свою гордость, украшение неба, обручальное кольцо любимой планеты. Мы это ей подарили. Вращение тора намеренно отцентрировано так, чтобы с поверхности можно было видеть то полоску, то колечко.

— Дикие люди, — проворчала Джейм. — Брак с планетой… Бр-р-р…

— Погоди… кажется, здесь.

Они прошли по лесенке на другой этаж. В круглом основании башни — зубца короны — небольшой садик с фонтаном в центре, кольцо аккуратных дверей. И никого.

Илья вытащил из кармана комм-тетрадь и проверил записи.

— Да, порт Марина, надстройка, четвёртый этаж. Какое всё здесь… маленькое…

Джейм смотрела на него с интересом. У Ильи прыгали губы, он прижал пальцы ко рту и резко вздохнул.

— Сейчас… Да. Пойдём. Тут пусто, понимаешь? Я не думал, что тут никого не останется…

Они обошли садик и начали подниматься по лестнице с двойными — высокими и маленькими — перилами. Балкон шёл вокруг всего помещения, вдоль стен стояли кадки с цветами, столики, кресла и качели.

— Вот.

Илья неловко присел на корточки и поманил Джейм за собой.

Перила покрывала упругая металлизированная сеточка. Взрослому чуть выше пояса — ребёнок может смотреть вниз, не перевешиваясь, но и не рискуя выпасть. В некоторых местах сетка сгущалась от более плотного затейливого переплетения нитей.

— И что?

Илья взял Джейм за палец и повёл им вдоль сгущения.

— Собака?.. Нет, волк… — неуверенно сказала девушка и вдруг отдёрнула руку. — Всё, вижу! Как вынырнули… Узелковый рисунок, да?

— А вот Иван Царевич с Жар-Птицей. — Узелки и переплетения серебряных проволочек складывались в подробные изящные фигуры.

— Вижу!

Илья тихо засмеялся.

— Моя любимая — это Страшила, Смелый Лев и Железный Дровосек. Там столько деталей можно разглядеть. Птички на ветке, грибы у дорожки, у Элли в корзине яблоки… Она, кажется, с той стороны.

Джейм внимательно посмотрела на Илью.

— Ты понимаешь, что сама бы я такие мелочи ни за что не нашла?

— Конечно.

— Чем я рассчитаюсь с тобой за эти… чудеса?

— Ну… это подарок. — Илья встал и улыбнулся. — У нас с тобой есть ещё два дня. Мои документы будут готовы завтра к вечеру, послезавтра я спущусь на утреннем челноке. Я покажу тебе всё, что успею.

Джейм улыбнулась в ответ:

— А когда назад? Я же не смогу долго ждать.

Илья смотрел на неё сверху вниз и ошеломленно пытался сообразить, что же ответить. Видимо, он что-то упустил в их отношениях.

— Я прилетел на Тару, чтобы здесь жить, — сказал он наконец. — Я утром пойду сдавать генетический материал в реестр. Не думаю, что вообще вернусь в Тирнаног.

На «Миггу» они вернулись молча. Илья собрал развешенные на сушилке вещи, кинул в рюкзак умывальные принадлежности и вышел в рубку.

Вопреки его опасениям, Джейм не плакала.

— Только… объясни мне, за каким чёртом ты спускаешься на мёртвую планету, которой даже не помнишь? Тот садик — я понимаю. Опять же, вся твоя семья на Айле, ты вырос там. Ну побывать здесь — да, я могу понять. Но… — Её передёрнуло. — Навсегда вниз?..

Илья помолчал и вздохнул:

— Она не мёртвая, Джейм.

— Такие планеты не восстанавливаются. Ни одна. Что, мало мест?.. Да в одной вашей семьдесят третьей области восемь незагаженных планет. А со мной… Со мной ты бы их увидел восемьсот.

Илье ужасно хотелось обнять её и покачать на руках, как ребёнка. Но он удержался.

— Джейм, — сказал он и вдруг задумался. — Джейм, я объясню тебе. Знаешь… Я соберу тебе… кое-что из своего архива, договорились? А ты… если захочешь, ответь. Когда просмотришь.

Она отвернулась и порылась в ящике.

— На, возьми.

В ладонь ему скользнула маленькая комм-карточка.

— Отвечать, наверное, не буду. Но просмотреть — просмотрю.

— Ты когда-нибудь будешь очень знаменита, Джейм Шеппард, — сказал Илья после длинной паузы и вышел из рубки.

…К сообщению присоединены следующие медиа-файлы:

1. Удобный код. 2. Материться по-гэльски. 3. Похищение платинового быка. 4. Неосторожное обращение с мифами. 5. Свои дети. 6. Почтовое окошко. 7. Говорящая с ши.

Джейм вывела на экран тетради опцию «объединение фильма» и зафиксировала кресло, чтобы не крутилось. Посмотрела на экран, где проецировался вид станции на фоне планеты и хрустнула пальцами. Она уважала других женщин и понимала, когда нет смысла играть в перетягивание мужчины. «Тогда хотя бы расскажи мне, как ты это сделала…», — Джейм мрачно ухмыльнулась, подмигнула изображению планеты и включила воспроизведение.

АРХИВ-1. УДОБНЫЙ КОД

— Ну, общая побудка? — спросил Олег.

Капитан молча покачал головой, не отрывая взгляда от медленно поворачивающейся под ними сине-зелёной планеты.

Олег вернулся к мониторам.

— Код подтверждается. Удалённость — «ти», гравитационное соответствие — «эй», ландшафтно-климатическое соответствие — «ар», атмосферное — «эй». Золото, а не планета: почти весь код буквенный, да ещё два «эй»…

— А биологическая активность?

— Есть, но пока не типизируется.

— Как бы нам по такому землеподобию с аборигенами не встретиться, — поддел Олега капитан.

— Сканирование ночной стороны вспышек света не выявило, — хмыкнул Олег. — Да и не думаю. Холодновато тут для человекоподобных.

Он пододвинулся к монитору и добавил:

— Наклон меньше полутора градусов, тропиков нет. Зато ветра вон, поглядите, какие… А человекоподобные тепло любят.

Капитан только головой покачал и щёлкнул кнопкой голосовой связи.

— Виктор Васильевич? — отозвался низкий женский голос.

— Ольга Анатольевна, подойдите в рубку, прошу вас.

— Слушаю.

Олег не позволил себе даже хмыкнуть. Капитан Брагин и доктор Брагина, родители двоих астрогеологов из маринкиной смены, ни разу не дежурили вместе в обход расписания. Не то что уж бросить хотя бы к четвёртому году полёта этакую манеру обращения. Гвозди бы делать из этих людей…[8]

— Олег, подежурь полчаса в медцентре, — первым делом сказала Ольга Анатольевна. — Пожалуйста.

«Эх…» — подумал он, но быстро сложил манипуляторы в лоток и вышел наружу. Полчаса можно и попялиться в ряды зелёных огоньков. Тем более, что один из них — Маринка.

— Посмотри, Оль… — хрипло сказал капитан.

Она подошла совсем близко.

— Хороша… Какая ветреная. И столько воды.

— Придумывай название. Она тихонько засмеялась:

— Так ты не знаешь?..

— Не знаешь чего?

— Конечно, они постеснялись тебе сказать. Код-то подтвердился?

— Ти-эй-ар-эй — девяносто два — пятьдесят шесть — джей — сорок четыре. Всё так.

— Вот именно ти-эй-ар-эй. Тара. Они её уже так зовут больше года.

Он шутливо задрал брови и посмотрел на жену.

— Стеклотара или бочкотара?

— Влад Сорникин порыскал по архиву и нашёл совершенно волшебные материалы. Оказывается, Тарой назывался какой-то легендарный дворец у древних кельтов. Там такие фотографии красивые… Море, трава, обрывы, замки какие-то. И ещё одна Тара — специально для тебя — небольшой городок под Омском.

— Да… слушай, помню! Там ещё пиво варят. Я на воздушке ездил Омск-Тара.

Она тихо засмеялась.

— В общем, ты можешь надавить и все про это забудут. Но лично мне идея понравилась.

— Опять ты идёшь у детей на поводу, — проворчал он. — Я обещал подарить целый мир тебе. А не кому-то ещё.

— Тара, — твёрдо сказала она и улыбнулась.

— Да, королева. — Он склонил голову и тоже улыбнулся. — Тара. Морей и обрывов, я полагаю, будет достаточно.

Олег тем временем удобно расположился в медцентровском кресле и принялся сканировать маринкины показатели. Ближайшая БДГ[9] — через четыре часа, так что снов Маринка не видит. И он ей, стало быть, не снится. Цикличные показатели в норме. Ближайшая овуляция через двенадцать дней. Может быть… хотя вряд ли. Не в этот раз. Лучше через годик-полтора.

Два движения мышкой — другая ячейка. Его собственные показатели — гм, да, гораздо более унылые: сердцебиение отсутствует, дыхание отсутствует — ещё бы, в пустой-то ячейке. Посмотреть бы, как там Димыч с Виктором, да без пароля не узнаешь, а пароли у Олега были только свой да Маринкин.

— Олег, возвращайся в рубку, — сказал компьютер голосом капитана. — Поищем стационарную орбиту поприличнее. Обработка фотосъёмки уже заканчивается — заодно решим насчёт высадки.

На следующий день Олег вывел грузопассажирский катер из шлюза и вошёл в атмосферу планеты. За его спиной вопреки любым правилам торчали два геолога и аэролог Дима, поклявшиеся наблюдать молча и не отсвечивать.

— Чувствуешь ли ты себя игрек-хромосомой в самом носу у сперматозоида? — вкрадчиво спросил Димыч у Олега за плечом.

Олег выругался.

— Балда, — пожурил то ли его, то ли Димыча старший геолог. — Никакого уважения к моменту.

— Катер бесхвостый, — нашёлся Олег.

— А инверсионный след?

…Облака разорвались, и снизу показался лаково отблескивающий серый океан. Димыч бормотал, сверяя данные съёмки с наблюдениями, геологи молчали. Внизу прошли два каменистых острова, вода стала немного светлее, показался обрывистый берег.

— Базальт, похоже, — сказал младший геолог.

— Высоту прикинь — метров сто, не меньше. И фьорды. Прямо восточная Атлантика.

— Да, похоже.

— Плюс шестнадцать за бортом, ветер до двадцати метров, — добавил Олег. — До посадочной площадки полторы минуты — двигайте-ка к себе в отсеки, одевайтесь.

Обрывы остались позади, земля поднималась и опускалась, словно волны, наконец показался холм, который они с капитаном выбрали для первой посадки. Олег заложил аккуратный вираж и сменил тягу. Катер задрожал и деликатно опустился на ровную зелёную площадку, выпустив пробные опоры.

Вроде порядок. Олег установил основные опоры и медленно убрал тягу. Так… И всё.

Он снял руки с пульта и прислушался. В отсеках копошатся геологи и эпидемиологи, аэрологи и строители. Ждут высадки.

Олег молчал и улыбался. «Кажется, я уже немного люблю эту планету. Ну а теперь собственно оплодотворение…»

— Посадка успешная. Герметизирую отсеки, подберите ноги! Выход из первого отсека с полным мониторингом, остальные ждут в тишине. Первый отсек готов?

Через две недели Олег перешёл с орбитальных рейсов — там вполне справлялись Сергей с Макароной — на местные. Пилотировать в атмосфере в любом случае интереснее, тем более в такой ветреной. Наверху болтанка, внизу вообще может оземь приложить — Динка едва не расколотила грузовик с энергетиками и отлёживается на орбите с нервным срывом и прокушенной губой.

Олег приглядывал за погрузкой геологического оборудования (отвлечёшься — всё сложат на правое крыло), когда к нему подошёл Брагин.

— Капитан! Вы — внизу? — обрадовался Олег.

— Кстати, здравствуй, — ответил капитан и прищурился. — Когда спал?

— Вчера, — обиделся Олег. — То есть уже сегодня. Стандартные восемь часов. А глаза красные у всех: псевдовереск цветёт — аллергия маненько.

— Угум, — мрачно ответил Брагин и, похоже, что-то для себя отметил. — Скажи геологам, пусть два места вынут: мы с Лаврентьевым с вами полетим.

— Докуда? — спросил Олег. — Только до Патрикевны или до Северного поста?

Брагин поднял брови:

— Это ты гору святого Патрика так назвал?

Олег стушевался.

— Ну… так короче.

Капитан повернулся к подошедшему топографу Лаврентьеву.

— Не знаю, куда нас занесёт с этой келътовщиной. Зачем давать названия, которые коверкаются спустя три дня?

Топограф успокоительно покачал головой и свёртком распечаток.

— Что вы такое сказали Виктору Васильевичу, молодой человек?

— Про Патрикевну.

Лаврентьев засмеялся:

— Отличное название. Не расстраивайтесь, капитан, хирургия тут не нужна. Нежизнеспособные топонимы сами отвалятся. Хех! А вы знаете, что Сорникин нашёл пятый файл с упоминанием Тары?

— И? — обречённым голосом спросил капитан.

— И мы таки имеем вулканическую цепь Скарлетт О'Хара…[10] А что язык меняется… Я вчера в Лесном секторе был, знаете, что видел?

— Могу вообразить…

— На доске объявление в энтомологическом лагере. Чёрным по белому написано: «Чёртовы друиды, верните использованные фотоаккумуляторы!» И подпись: «Завхоз».

— Почему друиды? — заинтересовался Олег.

— Я тоже так спросил. А завхоз мне пальцем тыкает — идут трое в зелёных маскнакидках с капюшонами, неделю не бритые, с палками, и полные банки бикарасов[11] всяких… Я еле спасся, как мне начали каких-то жужелиц совать. Друиды, точно.

Геологи тем временем со стонами разочарования выкатили из вертолёта эхобур. Лаврентьев передал внутрь распечатки и влез сам, капитан же сел в кабину рядом с Олегом.

— До Северного летим. А там возьмёшь маленький флаер и покатаешь нас немного над скальником. Никак в толк не возьму, как лучше разработку строить.

— А что там, в разломах-то? — спросил Олег, настраивая связь с кузовом. — Неужто нефть?

— Уран там. Прилично. А нефти не жди. Геологи говорят, нету её вообще. В лучшем случае в шельфе что-то высвечивается.

— Значит, так и будем на батарейках летать, — вздохнул Олег.

— Тем лучше: нечего углеводороды в дым переводить. А вот пластмассу варить придётся из отходов. Куда ни кинь — проблемы.

— А как мы всё же Пазу назовём? — вдруг спросил Олег.

Брагин усмехнулся, но ничего не сказал, потому что заработал винт и вертолёт задрожал, отрываясь от каменистой площадки.

Пять лет спустя на заседании Координационного совета планеты Виктор Васильевич Брагин заканчивал доклад:

— И теперь новости с Земли.

Люди вокруг него завозились, зашушукались, как дети в ожидании Деда Мороза.

— Новостей, собственно, две — хорошая… и сложная. Начну с хорошей. Задолженность колонии Земле полностью погашена. Более того, выручка от продажи проездных превысила наш долг, и нам в счёт прибыли выслали три планетарных катера. Астероиды перестанут быть зелен-виноградом.

— Как скоро они прибудут? — спросил глава геологоразведочного отдела.

— На наше счастье, нескоро, — сухо отозвался Брагин. — И переходим ко второй новости. В двух «мэйфлауэрах»[12], которые к нам идут, русских — меньше трёх тысяч.

Его команда растерянно молчала.

— Но почему…

Брагин встал и потряс зажатой в руке распечаткой.

— Кто — сказал — мне, что мы называем планету ни к чему не обязывающим сказочным словом, а? — Он развернул распечатку и прочитал вслух: — Шесть тысяч — США, девять с половиной — Канада, четырнадцать тысяч — Австралия, три — Британия, семнадцать — Ирландия. Язык гэльский! Нас двенадцать тысяч. Даже если мы посадим всех женщин рожать без передышки, нам дай бог сравняться числом!

— Да это не так важно, — заметил эколог Зинченко. — Количество — дело десятое. Другое дело, что ведь расчёт был на то, что мы, исследовательская группа, должны обучать переселенцев. Выращивать специалистов на месте. У нас же учебников на гэльском нету!

— И сразу надо зафиксировать, — сказала вдруг заведующая отделом здравоохранения, — что нам ни в коем случае нельзя создавать языковые анклавы. Или мы смешаемся… Или наши внуки будут здесь воевать.

В Совете стало тихо.

— На то, чтобы всё продумать, время есть, — сказал капитан Брагин. — «Мэйфлауэры» прибудут через двадцать четыре года. Переходим к вопросу о карантине в лесной зоне.

АРХИВ-2.МАТЕРИТЬСЯ ПО-ГЭЛЬСКИ

Когда крошка Ник заскучал и начал тереть глаза, Мюриель унесла его в спальню. Но там он раскапризничался ещё пуще.

На ручки, на ручки… та-а, а-а. Щиплет белый пух старуха — нынче будет много пуха… Т-ш-ш-ш… летели кони над морем, сизые гривы, белые ноги…

Спит.

Скоро уже должен вернуться Андрей с работы. Мюриель тихонько прошла на кухню, увеличила огонь в духовке. Комм на столе затренькал.

— Отзовись, — торопливо сказала Мюриель.

— Муришка? — весело произнёс комм голосом Андрея. — Знаешь, кто со мной? Доставай тапки!

— Нед приехал? — ахнула Мюриель.

— Через пять минут будем дома. Постели наверху, хорошо?

— Там холодно, — недовольно ответила Мюриель. — Я лучше в детской.

Комм чмокнул, воспроизводя поцелуй в мембрану телефона, и замолчал.

Мюриель с удовольствием подумала о том, как кстати оказалась мысль приготовить ужин на два дня сразу, и, кряхтя, полезла наверх за гостевой постелью.

Матрас — тяжёлый, зараза! — она просто сбросила с лестницы. Ничего, пол чистый, мыла утром. Одеяло кинула вслед. Подушку засунула под мышку и аккуратненько сошла, почти не держась за перила. Крошка Ник зашебуршился в кроватке, когда она стелила на тахте, но не проснулся.

«Вот и хорошо, — подумала она, расправляя на подушке хрустящую наволочку. — Нед, поди, соскучился по нормальной постели… Ах да. Тапки».

Она прошла в прихожую и вытащила из ларя коробку из-под комм-запчастей. Недовы тапочки в хрустящей комм-упаковке лежали уютные и весёлые.

Мюриель вынула их и поставила на подоконник, аккуратно свернула упаковку, закрыла коробку, чтобы спрятать в ларь.

В окне что-то мелькнуло. Она замерла с коробкой в руках.

Да, вон они. По серым камням дорожки, ведущей к дому между зелёных лужаек, — тёмные в пепельном вечернем свете. Длинный, немного сутулится — муж. Шагающий вприскочку, размахивающий руками — брат.

Нед был с Мюриель всегда. Нед был всегда на полтора шага впереди, прокладывая дорогу, потому что, когда Мюриель начала уверенно ползать, Нед как раз освоил премудрости дверных ручек. В школу их пришлось отдать вместе, потому что, чему бы ни учили Неда, Мюриель всё равно осваивала это ровно на следующий день.

Нет-нет, с Андреем она чувствовала себя вполне защищённой. Но всё же как хорошо, когда Нед рядом!

В доме сразу стало шумно и светло.

— Тапки!!! Мои тапки, Мария-Иосиф!

— Как Колька? В прыгалке висел? Или опять весь день на ручках?..

— Ой, да как загорел-то, и нос, нос облезлый!

— А я ши[13] видел, честное слово!

— Да кто их не видал-то, у нас за домом в холме…

— Так то холмовые, а я лесного видел…

— Муришенька, — потише сказал Андрей, — пришла твоя ботаника?

Она потупилась:

— «Хорошо» поставили.

— А что не так?

— Фотогербарий маленький, и две ошибки в тесте…

Андрей поцеловал её в лоб и утешил:

— Ну пересдашь в каникулы.

Мюриель жалобно заныла:

— Ну какие каникулы! Осень на дворе, а у меня ещё фармацевтика висит…

Муж растрепал ей чёлку и улыбнулся:

— Потом обсудим.

Бесполезно. Придётся пересдавать… Мюриель безнадёжно вздохнула и поплелась на кухню.

Кухня её, как обычно, успокоила. Широкий деревянный стол, красивый лакированный паркет, шкафы, вытяжка, посудомойка, полки с нарядными чашками, мраморная плита рабочей зоны, надёжный комбайн. Мюриель постелила скатерть, налила квасу в кувшин, вынула кастрюлю с рагу из духовки.

Прискакал розовый после душа Нед в махровом халате и тапках на босу ногу, Андрей чем-то загремел в мастерской и затопал по лестнице вниз. Мюриель зажмурилась от счастья.

Пока мужчины ели, в детской запищал крошка Ник, напоминая, что и ему время покушать. Пока то, да сё — к столу она вернулась, когда Андрей уже снял тарелки и скатерть и разложил очередную груду распечаток.

Мюриель ела, одним глазом поглядывая, как крошка Ник идёт по стеночке в кухню: встал, упал, прополз полметра, поднялся, шагнул, упал. Когда он добрался до стола, Андрей, не оглядываясь, протянул сыну палец.

— Забавно, — наконец сказал Нед, разглядывая какие-то кроки. — И ты думаешь, мы не одни такие на всю голову звезданутые?

— Сейчас готовых сняться и поехать — тридцать человек. К тому моменту, как вы закончите посадочную площадку для грузовиков и просчитаете дороги и водозабор, будет двести тридцать. Мне два года надо: я ещё на архитектора выучусь, и из Муришки к тому времени целый педиатр получится.

— За два года-то и я обернусь, — хмурясь, ответил Нед. — И, глядишь, Юлька уже ломаться перестанет…

— Ой, я тебе уже всё сто раз говорил про Юльку…

— Ну да, да, вот я уже и с профессией в руках, и с образованием… почти… и с делом с большим. Завтра вон цветов пойду наберу… Позову с нами.

— О да! — засмеялся Андрей. — Химик-конструктор в новом городе край как нужен!

— Тем лучше, — приободрился Нед. — А планы по городским зонам давай ещё утром обсудим.

— Да, — ответил Андрей, запихивая бумаги в ящик. — А сейчас ну-ка про тебя. Что ваши промеры-то показали?

Мюриель печально подумала, что в геологии она от Неда безнадёжно отстала ещё три года назад. Андрей же что-то понимал, хмыкал и смеялся вместе с Недом над каким-то Олежеком, который «гелевым щупом-то пробивался-пробивался сквозь глиняный горизонт, аж вспотел весь…». Она посадила крошку Ника в прыгунки и взяла вязание. Андрей задумчиво посмотрел на жену и достал чайные чашки.

Её — тоненькая, узорчатая, из ударопрочного фарфора. Пузатая обливная кружка — Андрея. Недова — из верхнего ящика, красная, с профилем капитана Брагина.

— А как вы там в полях чаёвничаете? — спросила Мюриель у брата.

— А как замёрзнем, так и за чай, — ухмыльнулся тот и потянулся за сахаром. — Да ещё из фляжки в термос плеснёшь — так и совсем тепло становится… Главное не вспотеть! А то будешь как Олежек!

Мужчины вернулись к своим мужским разговорам (Мюриель окончательно потеряла нить на предположениях, как можно оптимизировать извлечение увязшего в болотах за Валдаем гусеничного вездехода), сынишка упоённо звенел погремушками прыгалки, спицы уверенно вязали петли — Мюриель улыбнулась, вспоминая, что в первую их встречу Андрей точно так же хмурился и ерошил волосы, а Нед точно так же подпрыгивал от желания вставить слово.

— …Ну, Кит, ну дай я ему съезжу!

— А ты, Малиган, помолчи, вот как надо будет, так и съездишь, а пока мы тут разговоры разговариваем, не видишь?

— А ты вообще-то подумал, О'Доннелл, что на разговоры ввосьмером на одного не ходят?

— А ты зассал? Зассал уже, да, умник?

— Свои штаны проверяй, а за мои не хватайся, а то плохое подумают!

Русский мальчишка в окружении целой компании гэлов-ровесников виртуозно отругивался, с тревогой поглядывая вокруг. Дело шло к тому, что быть ему битым.

— Ну, Кит, ну хватит уже, дай мне его треснуть! — взмолился Нед. Мюриели за его спиной было не видно, какую рожу скорчил Кит О'Доннелл, но Нед понурился.

— Так ты пришёл разговаривать — ну разговаривай, — не вытерпел русский.

— Так у меня разговор-то к тебе простой, один вопрос на сердце лежит и плачет: если ты такой умный, почему ты строем не ходишь? Кой чёрт я на всех уроках только и слышу, какой ты молодец? Ты вообще знаешь, что у нас с выскочками делают?

Русский оторопел, потом взмахнул руками:

— А тебе, если ты такой гордый, кто мешает сесть да выучить? Или хочешь, по сассанахским заветам[14], дураком остаться? Да и не только сам — и весь класс за собой, да? Так, не иначе?

Кит аж присел от такой наглости:

— Кто… Кто здесь сассанах?! Ты… ты, грязный русский ушлёпок!

Противник его вдруг успокоился и печально посмотрел в небо.

— Я-то русский, а ты кто? Едрёна пропасть, ты можешь меня, конечно, тут с землёй сравнять и травкой засадить, но ведь ис мисэ ан т-амадан фейстэ русис, а не блади рашн фейста! Какого лешего я русский, а матерюсь по-гэльски лучше твоего?! Если ты без сассанахских слов не можешь — кто ты после этого, а?

Кит шагнул назад и громко втянул воздух. Нед кинулся вперёд с кулаками. Мюриель попятилась, заранее выбираясь из свалки. Раздался чмокающий удар, и черноволосая голова русского исчезла в толпе. Тут Мюриель спиной влетела во что-то мягкое и обернулась.

Над ней высились, подпирая облака головами, семь башен-девятиклассников с самыми недобрыми выражениями на лицах. То, что ближайший, на кого Мюриель наткнулась, был их с Недом старший брат Бойд, ситуацию не улучшало.

— Да, собрат мой О'Доннелл, Горчаков-то задал правильный вопрос, — прогудел со своих высот Бойд. — Какого нездорового чёрта ты поганишь нашу речь английскими словами?

Кит набрал в грудь воздуха и покраснел, Нед начал пятиться к Мюриель, но был пойман за шиворот длинной рукой Лиэма. Девятиклассники обступили драчунов со всех сторон, умело отрезав пути к отступлению. Русский поднялся и с независимым видом утирал разбитую губу рукавом.

— А ещё у меня есть вопрос ко всем присутствующим, — раздался ленивый голос. — Похоже, кто-то тут забыл, что я объявил на школьной сходке первого сентября три года назад и что повторяю каждый год?

Мальчишки окончательно стихли. Шон О'Брайен, главный забияка школы, отсидевший по два года в третьем и шестом классах, был ещё больше остальных девятиклассников.

— Вспомнишь сам или освежить твой разум, а, О'Доннелл?

Кит нахмурился и шагнул Шону навстречу:

— Может я и грязноротый кретин, но не трус, не надейся. Ты говорил, что признаешь за сассанаха любого из тариенов, который использует слова «русский» или «ирландец» как ругательства.

— А что я сделаю с тем, кого признаю за сассанаха, тебе на ум не приходило?

О'Доннелл вздохнул, очевидно, мысленно прощаясь с родственниками, но тут вмешался русский мальчишка.

— Честно сказать, Шон, не то чтобы Кит использовал слово «русский» как ругательство, скорее он привязывал ругательства к нему. То есть когда ты говоришь «драное-поганое вчерашнее виски, почему же ты так плохо обошлось с моей головой», ты же не используешь слово «виски» как ругательство?

Бойд у Мюриели за спиной хрюкнул. Лиэм заржал и выронил Неда.

— Резонно, маленький умник, — сообщил Шон, поразмыслив. — Слово «виски» не может быть бранным!

— Да, кстати, — сказал Бойд. — Мы вообще-то в спортзал идём, в пинг-понг порубиться, а Сашка заболел. Пойдёшь за него, Горчаков?

— Охотно, — ответил русский. — Только сейчас, с ребятами договорю.

Девятиклассники направились к спортзалу, а русский подошёл к Киту.

— Ты… Ты приходи ко мне, ладно? Можно посидеть позаниматься. Я же понимаю, как обидно: тебе сегодня вообще зря пару влепили… Я бы на твоём месте тоже взбеленился.

Кит отвернулся и отправился в противоположную сторону. Компания мальчишек двинулась следом. Только Нед — и Мюриель с ним — остались стоять на вытоптанном пятачке у стены. Нед вертел головой, словно пытаясь что-то решить, и наконец, схватив сестру за руку, кинулся вслед старшеклассникам и русскому.

…Крошка Ник запищал в прыгунках, Мюриель отложила вязание и подошла к нему. Уй, ну весь уделался! Надо нести мыть. Она подняла малыша на руки и вдруг почувствовала, как что-то легонечко хрустнуло внутри и по внутренней стороне бедра потекла тёплая струйка.

— Ох, — сказала она, — Андрей, милый, позвони миз Кэтлин. Пришёл срок появиться твоему второму сыну.

АРХИВ-3. ПОХИЩЕНИЕ ПЛАТИНОВОГО БЫКА

— Украли?

— Ну не сам же он ушёл!

Глава городской правозащиты деликатно отвернулся. У его непосредственного начальника было не то выражение лица, которое стоит наблюдать подчинённым.

— Кому он… …, мог понадобиться?

— Список ограничен лицами, имеющими доступ к грузовым вертолётам, — спокойно сказал коп. — Если отвергнуть версию о вмешательстве ши.

— У них грузоподъёмность тоже, знаешь, не полуторатонная, — мрачно ответил мэр, оттягивая пальцем колючий воротник. Через полчаса ему предстояло разбираться с просевшим грузовым причалом. Непромокаемый плащ висел на спинке стула. Свитер снимать мэр поленился и потел.

— Тем более.

— Сколько в городе вертолётов?

— Наши все стояли где положено. На базах тоже проверил.

Мэр вздохнул ещё раз:

— Что, звонить в Бриан?

— Я думаю, Олег, звони всем, кто ближе шести часов лёту. Бык не мотоцикл — погонять и бросить — его со смыслом спёрли.

— А ты тогда звони Шимасу. Пусть подъезжает прямо сюда.

Они понимающе переглянулись. Объясняться и привлекать к конфузу мэров ближайших городов — удовольствие ничуть не лучше, чем извещать скульптора.

Разошлись по разным комнатам и одновременно вытащили из карманов телефоны.

Шимас ещё не ложился.

Он стоял перед окном и смотрел на океан.

Утро приключилось совершенно незаметно, просто фиолетовые от зарниц тучи постепенно потеряли цвет, став свинцово-серыми. По каменной дорожке перед домом клокотал грязный ручей, листья на морских ивах у калитки слиплись. Облачные горы продолжали выкатываться из-за горизонта, поливая город тяжёлыми плотными завесами воды. Похоже, первый июньский шторм затянется как минимум на неделю.

Спать хотелось отчаянно, несмотря на распространённое мнение о том, что процесс творчества отбивает сон и прочие естественные потребности. Нет, когда что-то получается, оно так и есть. А когда не получается — все потребности на месте! Просто, чтобы попасть в спальню, надо повернуться в комнату, а там стол, лучше тебя знающий, что за ерунду ты последние сутки городишь. Смотреть-то на него — стыд, а уж трусливо пройти мимо, к лестнице на второй этаж… Нет, постоим, брудда. Послушаем дождь.

Стол молча смотрел в спину белыми пятнами раскиданных набросков.

Лучшая награда за работу — новая работа. Когда Шимас зачищал первые отливки, оставаясь после работы, он и думать не думал, что дело так далеко зайдёт. Красивый даровой материал. Ну, не совсем даровой, но на заводском дворе этой платины было тонн тридцать. Больше не помещалось. Завод штамповал на экспорт ёмкости для агрессивных сред. Парсонс, Какаду и Оркнея, где с благородными металлами было потуже, охотно их брали, не брезгуя и сырьём, необходимым в гальванической химии. Скромненько, но всё-таки экспорт. Для начала неплохо.

Шимас наловчился лить из платины фигурки. Люди их с удовольствием разбирали — директор завода поставил галочку в графе «самодеятельность», а затем, подумав, и в графе «развитие культуры». На этой фазе всё было мило и необременительно. Захотел — помаялся с очередной лошадкой, захотел — пошёл с Леной на причал кормить чаек. И нет чтобы так всё и оставалось.

Бык приснился Шимасу в ночь зимнего равноденствия. От него веяло спокойной, какой-то молочной, лишённой малейшей агрессивности силой. Бык медленно поводил лобастой головой и помахивал хвостом с кисточкой. Он был белый, словно светящийся, и, хотя вокруг него не расступалась темнота, Шимас точно знал, что этот бык предполагает собой огромные зелёные луга, серые камни над серым морем и головокружительно высокое небо.

Шимас проходил три дня как пришибленный. Он быстро слепил из пластики фигурку, но при всём внешнем сходстве пластиковый бык нужного эффекта не производил.

Да вообще он был… неправильный.

Лена ворчала, на работе всё валилось из рук. Бык больше не снился, но дразнил: в горбатой спине снеговой тучи, в белизне заснеженных холмов, в струях маленького водопада возле дома Лениных родителей. Шимас махнул рукой и начал его рисовать.

— Алло! Валентин Егорыч? Деникин беспокоит. Валентин Егорыч, памятник наш пропал…

Изведя прорву бумаги, Шимас убедился в том, что подозревал с самого начала. На быка надо было смотреть снизу. Ну хорошо, даже если полметра списать на подставку — минимум полтора метра в высоту. Вручную такую отливку уже не сделаешь. И ещё всплыл совершенно непонятный затык: чем тщательнее Шимас прорисовывал быка, тем менее правильным тот получался. Словно ему хотелось оставаться грубым ремесленным приближением.

— Так я и говорю, Патрик, не в службу, а в дружбу — посмотри у себя в хозяйстве. Высаженные досуха аккумуляторы-то не спрячешь. Нет, нет, я сам ничего не понимаю…

Он сидел у Лены и лениво листал нумизматические альбомы её деда. Фотографии полуторадюймовых монет, увеличенные до размеров листа.

— Кстати, в британском альбоме попадался, — рассеянно сказала Лена, проходя с кухни в чулан. — Тоже такой, похожий, как ты всё рисуешь.

— Кто?

— Ну, телец такой.

Шимас торопливо засунул в шкаф китайский альбом и вытащил британский.

— Алло? Мистер Дэннис ещё не подошёл? Передайте, пожалуйста, как только появится, что мэр Киннахи его разыскивает…

— Нету, — сказал он, привалившись к косяку. — Ничего похожего.

Лена в фартуке, с руками, испачканными мукой, с разрумянившимся от духовки лицом казалась такой красивой, что бык мигом выскочил из головы.

Она засмеялась:

— Родители говорят, что на свадьбу подарят мне семь декольтированных фартуков и ты никогда не посмотришь на сторону. Ты так таращишься на меня, когда я готовлю…

— Это да, — развеселился Шимас. — Фартук — лучший эротический костюм, который я знаю. Особенно если под ним ничего не надето!

Лена кинула в него яблоком:

— Вот и носи его сам!

Он протискивался к мусорному ведру, чтобы выбросить хвостик, когда Лена спросила:

— А ты оба британских посмотрел?

— Их два, что ли?

— Да, два тома. Англия отдельно, Шотландия, Ирландия, Уэльс — отдельно.

Шимас решительно засунул яблочный хвост в рот и двинулся обратно.

Вот он, родимый. Два пенса. Обратная сторона — традиционная арфа. Про арфу эту Шимас наслушался песен ещё в школе. Гм, вон ещё на шиллинге — не менее знаменитая ирландская беговая лошадь. Красивое животное. К сожалению, не разрешённое к ввозу.

Однако, бык. Самец коровы. В принципе, совершенно безмозглая скотина. И таки вынесен на монету. Шимас тихо хмыкнул. Неужто не одному ему снилась по ночам эта зверюга? Логически рассуждая, к картинке должна прилагаться история. А к истории, возможно, и другие картинки. Шимас мысленно поставил отметку в ежедневнике — на выходных добраться до сетевой библиотеки — и захлопнул книгу. Из кухни тянуло такими запахами, которые сломили бы волю самого закоренелого холостяка. Ленины братья уже топтались на лестнице с детского этажа и нетерпеливо приплясывали.

— Как не берёт трубку? То есть ни памятника, ни автора?

— Я уже послал двоих ребят к нему домой. Через двадцать минут отзвонятся.

Ну естественно. Та самая животина, за которую Кухулин положил столько же народу, сколько Иван за Василису Прекрасную. Символ благополучия, плодородия и полнейшего счастья. Родители Шимаса предпочитали более современные сказки, а в садик он почти не ходил: сначала сломал ногу, потом подцепил пневмонию на местном штамме — так до школы и проторчал дома.

Забавно… Самые глубокие вещи всегда происходят из детства. Сказку о быке Шимас слышал в лучшем случае в четыре года, а то и раньше. Бык из Куальпге, значит. Вот почему он должен быть простым. Он очень, очень древний.

Что телефон звонит, Шимас понял, как только тот замолчал. Похоже, звонили долго. Он отскочил от окна и взбежал на второй этаж.

Милый сонный голос в трубке его почти успокоил:

— Да, Шимас, всё в порядке… То есть я не знаю, ты меня разбудил… Ну конечно извиняю, мне всё равно вставать через полчаса…

Что ещё? Старая работа?.. В такую рань на заводе никого. Сторожа там держать незачем: кому нужны громадные литейные машины, а тем более груды металла во дворе? Родителям на астероиды из дома не позвонишь. Шимас пожал плечами и отправился на кухню. На сон грядущий надо хоть чаю попить.

Как ни удивительно, особых усилий проталкивание бредового проекта не потребовало. Директор завода хищно схватил эскизы и, бормоча что-то на тему «давно пора, уж он-де с такими способностями три года бы не чохался», утащил их в городскую управу. Шимасу выделили литейщика по крупным формам, обоих напрямую подчинили архитектору-градостроителю.

Через четыре месяца на открытие памятника пришло пол-Киннахи и ещё куча народу приехала поглазеть из соседних городов. Ленины родители преисполнились гордости, только и пересказывая ахи соседей. Лена краснела и опускала глаза, что было чрезвычайно приятно.

Шнмаеа вмиг завалили заказами.

И отказаться нельзя… И соглашаться нельзя. Вертикальный разворот брианской ши-чайки вышел неплохо, прыгающая кошка для Кайлиа вроде должна получиться не хуже. Но он чувствовал разницу. Красивые, приятные глазу геральдические животные, каждое со своим смыслом, но не такие… глубокие, что ли… С одной стороны. Шимас гордился тем, что умудрился донести головокружительную, хотя и не пугающую древность быка до любого, кто смотрел на памятник; с другой стороны, он понимал, что вряд ли сможет вторично достичь того же уровня.

В окошко кухни забарабанили.

— Шимас Новиков?

Он распахнул окно и высунулся почти по пояс:

— Охрана? Что случилось? Это вы звонили?..

— Мы, — сумрачно подтвердил один из знакомых дружинников. — И уже перепугались. Отвечать надо на звонки, когда дома запираешься!

Мэр сидел на пороге здания и нетвёрдой рукой набивал трубку. Главный коп прихлёбывал из заветной фляжки. Рядом стоял директор порта и внимательно разглядывал бледного Шимаса.

— Нашли! — сказал мэр и побагровел. Все некоторое время с интересом смотрели на него, наконец мэр не удержал авторитета и позорно расхохотался.

Шимас нахмурился.

— Валдай. Ироды.

— Что Валдай?

— А где у нас ближайший футбольный чемпионат?

Глава городской правозащиты тихо всхлипывал.

— И теперь Махони предлагает нам отыграть его обратно. А иначе грозит отдать победителю.

Младший коп (кстати, центровой нападающий) подбоченился, но не выдержал и расхохотался тоже:

— Ну мы им покажем!

Шимас только головой покачал. Чем плох этот вариант древней истории? Какой тариен не любит футбол, в конце концов!

— Только, послушай, Новиков, — сказал, отсмеявшись, мэр. — Надо срочно делать переходящий приз. Не отвоёвывать же собственного быка ежегодно?[15]

АРХИВ-4. НЕОСТОРОЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С МИФАМИ

— Ну… Ты нашёл меня. Тебе полегчало от этого?

…Нормальный седой мужик, который спокойно выпивал в компании, превратился в комок нервов, едва я задал ему первый вопрос. Нестыковка номер раз. Интересно.

— Ой, парень, ты б не доводил Джоша, — вмешался кто-то из компании. — Журналистов мы иногда выносим за ноги. И весь паб в суде покажет, что ты буянил и оскорблял нас действием.

— А я не журналист. — Мой голос прозвучал тихо, почти жалобно, что меня ещё больше смутило. — Я историк.

— И какая разница? — сварливо спросил третий.

— Моё дело только собрать информацию. Сенсаций не нужно.

— Все так говорят, — мрачно ухмыльнулся человек, в поисках которого я приехал на север. — А потом я читаю про нас с напарником сказочки. Это всё тянется тридцать лет, и я не видел ещё, чтобы правда кого-то интересовала.

Нестыковка номер два. Попадание!

— Это меня и беспокоит. Наши журналисты заигрались в мифы Старой Земли. Я — человек федеральный, зарплата от тиражей не зависит, так что никуда не тороплюсь. Напишу что узнаю и положу в сеть. Время покажет, кто был прав, главное — получить свидетельство от очевидцев… Пока вы живы. Потому что строителей кельи святого Круахана я уже не найду, сами понимаете.

— Ну, дак все же знают, что это сначала была просто шутка? — удивился единственный чисто выбритый из всей компании.

— А про Джоша Мёрфи что все знают? — ответил я вопросом на вопрос.

В это время мне принесли чай.

Бритый пошушукался с Мёрфи, потом вся компания, сблизив головы над столом, обсудила что-то (я демонстративно громко прихлёбывал, глядя в кружку).

— Меняемся, — наконец решился Мёрфи. — Вот что, историк, с тебя — правда про Круахана, с меня — моя правда. Идёт?

— Идет, — сказал я и призадумался. Диск с копией дневников Алины Криницыной лежал в общем архиве в рюкзаке, но монитора с собой у меня не было. — Если на словах, без документов — сгодится? А то ищите монитор.

Мёрфи протянул мне руку:

— Рассказ сейчас, доказательства утром. Заодно посмотрю, что ты про меня напишешь.

— Ничего не напишу, — удивился я, пожимая руку. — Микрофон вот — что наговоришь, то и запишется. Комментировать не моё дело.

— Начинай.

Компания быстро завернула официантку с моим ужином за свой столик, так что вслед за собственным горшочком рагу пришлось пересесть и мне.

— Всем известно, что келья святого Круахана построена в честь древнего ирландца, который бросил свою страну и уплыл в утлой лодке заново крестить погрязшую в язычестве Европу. Поскольку ему пришлось бросить свою паству, он взмолился Богу, чтобы тот не оставил его духовных чад, и в его келье каждый день была слышна литургия, и неизвестно откуда появлялись Святые Дары до тех самых пор, пока однажды не послышался жалобный крик и громовой голос не сказал: «Святой Круахан отправился в рай — ищите себе нового пастыря». И, стало быть, эта келья по сей день стоит на восточном берегу Ирландии, и к ней паломничают верующие.

— Ну, это-то на Земле, — перебил меня бритый. — Обычная кладка из дикого камня, там такие на каждом шагу. У меня мать была на Земле, рассказывала. Ты про нашу!

— Нашу, — сказал я. — Ага, как же. Дело в том, что на Земле вплоть до двадцать третьего века слыхом не слыхивали ни про какого Круахана.

— Как так?

— Ну разумеется, кельи есть, и во множестве. И, возможно, человек с похожим именем тоже был. Но вообще вся эта легенда целиком и полностью придумана нами. Земляне — народ смышлёный: приехали тариены искать келью — им выдали какую-то, одну из наиболее сохранных. И водят экскурсии теперь.

— Сволочи! — буркнул кто-то за столом.

— А что — сволочи? Есть спрос — есть предложение. Но дело не в этом. Дело в том, что само имя — Круахан — взято из литературы начала двадцать первого века, когда был очередной всплеск интереса к мифологии. Морфологически слово, конечно, гэльское, но видоизменено английским языком, и что там лежало в основе, и лежало ли что-нибудь, вообще уже не разберёшь. Для нас важно, что кто-то из первопоселенцев привёз с собой книгу или фильм, где фигурировал как герой или упоминался в каком-то контексте святой Круахан.

— А церковь?

— А Ватикан, между прочим, до сих пор Круахана не канонизировал не потому, что они перед колонистами нос задирают. Доказательств существования не хватает. Хотя, конечно, много денег вбухали, искали. Видите ли, фигура святого-путешественника для колонистов очень важна. Вон Николая Мирликийского расканонизировали двести восемьдесят лет назад, а ничего, народ молится. Так и Круахан наш.

Один из сидящих за столом вытащил из-за пазухи ладанку и обиженно посмотрел на неё. Потом решительно спрятал назад.

— Так вот, — продолжил я. — Когда Институт истории начал работу по обобщению данных о ранних годах колонизации, мы стали собирать (и сейчас, кстати, большое спасибо говорим, кто отдаёт хоть откопировать) всякие старые дневники, записки, блоги, фотоархивы — всё подряд. И были найдены в том числе записи жены того, кто келью построил.

…Первый склад на Базе А-16 сляпали на скорую руку, но прочно. Поскольку за деревом пришлось бы тащиться на грузовом флайере минимум час в одну сторону, а покрывать крышу цельной плитой показалось рискованно, две длинные стены вывели сходящимися. Получилась эдакая каменная палатка четыре на десять метров. Убогенько, но до постройки нормальных домов и ангаров послужит защитой от дождей. А дожди здесь оказались богатейшие. Ну чему удивляться, у океана-то.

Валентин выключил и поставил на предохранитель резак, когда сверху крикнули, что больше камней не нужно.

— А что снаружи камни необработанные? — спросила Алина.

— Зачем? Только время тратить. Красоты всё равно особенной не будет.

— Гм. Может, так и лучше. Пещера типа такая.

— А в ней пещерные люди, то есть мы. Народ, слезайте: с запада новая туча заходит! — закричал Валентин, и все бросились, как муравьи, таскать багаж в свеженький склад.

Через две недели таких складов у них было шесть. Третий поставили не в долине, как все остальные, а поближе к воде, над обрывом. Туда сложили оборудование маринистов.

Маринисты, естественно, быстро устроили на складе жилой отсек. Из пластикового домика океанским ветром высвистывало тепло со страшной силой, таскаться спать в долину всем было лень, а каменный склад обогрев держал. Так что вскоре крупное оборудование переселилось в домик, а люди спали за каменными стенами. Сейсмологи на западном побережье обещали тишину и покой на ближайшую геологическую эпоху — народ спал спокойно. Примерно две недели.

— Олегыч, Олегыч! Проснись!

— А! Тимофей, ты? Что такое?

— Послушай!

Постепенно проснулись все. Звук, сначала не очень громкий, постепенно расширялся, рос, охватывал всё больше октав — казалось, где-то играл целый оркестр, слаженно и гулко, разве только несколько однообразно, словно один проигрыш всё повторялся и повторялся с незначительными вариациями. Звук нарастал. Звук танцевал и переливался от нежных колокольчатых аккордов до тяжёлых протяжных басов.

Но, как ни красив был неожиданный концерт, маринисты надеялись поспать. В обнимку с постелями все постепенно перекочевали в заваленный снаряжением пластиковый домик, где и проспали спокойно остаток ночи.

Утром прилетели геологи.

— Ба, что за потрясающая постройка? — восхитились они, обходя третий склад. — Экая, право, стильная конструкция. Да вы тут уже историческими памятниками обзавелись, не то, что мы, бескультурщина.

Кто из них ляпнул про келью святого Круахана — история умалчивает, хотя название прилепилось именно тогда. Музыка, хоть и шедшая на убыль, была прослушана и признана почти что католической литургией. Было в ней, действительно, что-то от органа.

Наслушавшись, геологи рассыпались по обрыву и пустили в ход инструменты. Уже через пару часов маринистам предъявили результаты сканирования скал. Естественная пещера со входом ниже кромки моря. Вода отступает в самый низкий отлив, когда луна проходит по близкой части орбиты, и при сильном западном ветре в щелях скалы создаётся резонирующая тяга. Вполне такая органная система, слегка слышимая, если стоять просто на скале, и сильно отдающая в сводчатый потолок склада.

— Достопримечательность у вас, братцы, знатная, — сказал старший геолог, забираясь во флайер. — Не вздумайте эту келью разбирать. Дети нас не простят. И, будьте добры, регистрируйте периодичность и громкость. Сопоставим потом с метеорологическими данными.

Как только до побережья дотянули сеть связи, маринистов осадили запросами на ближайший концерт.

— Собственно, вот и всё.

— А Круахан?

— Историю к вещи придумать легче, чем вещь к истории. — Я пожал плечами. — Келья есть, литургия есть — осталось сочинить человека. Вот и всё. А тут ещё вторая волна пришла, им, пока из русского и гэльского тариен не сложился, вообще толком никто ничего объяснить не мог. Может, кто-то из старожилов байки травил, а ему поверили… То-то и оно, что уже неизвестно.

— А я тоже слышал, что келью построили ещё до прихода ирландцев, и удивлялся, что это русские католиком так прониклись? — подтвердил бритый.

Я сложил руки перед собой и посмотрел на Мёрфи. Мёрфи помрачнел и откашлялся.

— Может, завтра? — Он посмотрел на меня, в тарелку… Снова на меня.

Развеселившиеся от моего рассказа люди как-то притихли.

— Что так? — осторожно спросил я.

— М-да. Пошли ко мне. Не та это история, чтобы лишний раз народ грузить. Хотя… Помянемте Валеру, ребята.

Самогон был тихо разлит в стаканы, в том числе и в мой (отказываться не приходилось и думать), все выпили в тишине.

— Ну, вы тут сидите, — сказал Мёрфи. — А я пойду, отвечу парню.

И уже у него в комнате, аккуратной, тесной комнате друида, привыкшего проводить по полгода вдали от семьи и заботиться о себе самостоятельно, мы сидели — я за столом, он на постели. Реальная подоплёка легенд часто бывает… вот такой. Скорее грустной, а то и отталкивающей. Не мне судить, что нужнее людям — сказка или правда. Но мы должны иметь возможность выбирать. Затем я, собственно, и приехал на север.

— Да никто вообще ещё не знал, что ши-волки здесь охотятся такими огромными стаями. Потом подняли земные данные — всё то же самое. Чем дальше на север — тем больше особей в группе. Другие условия, другое поведение. В общем, мы с Риком наскочили на эту стаю совершенно случайно. Нам бы затаиться и переждать, но они были далеко, а скалы — близко…

…Нога соскользнула по камню вместе с оборвавшимся стлаником. Боль была такая, словно голень проткнуло насквозь. Джош рывком высвободил ступню из щели между валунами и с холодной отстранённостью смотрел, как штанина набухает кровью. «Открытый, похоже». Валерик, бежавший за Джошем следом, встал на колени и разрезал штанину. Кость, вспоровшая кожу, была розовой и небольшой. Кровь опутала голень древовидной сеткой струек. «Интересно… Должно ведь быть больно». — медленно подумал Джош.

— Чёрт, — сказал Рик, оглянувшись. — Нам бы пятнадцать минут… Извини, Джош.

И он исчез среди валунов. На гребне холма показались первые звери.

Джош сидел, вытянув сломанную ногу, и с отвращением смотрел на набегающую стаю. Часть ши-волков промчалась мимо по горячему следу. Жаль. Если бы задержались все, Рику было бы проще. Один зверь подошёл поближе, безо всякого страха лизнул свежую кровь на голой ноге. И отчаянно закашлялся.

Джош с интересом наблюдал. Он, конечно, видел ши-волка, попытавшегося съесть овцу. На овечью шерсть у ши-волков сильнейшая аллергия. С крапивницей по всей глотке. Что бывает с местными хищниками от человеческого мяса, установлено пока не было.

Ещё пара волков внимательно обнюхала, лизнула, один даже немного прикусил (Джош сморщился, но перетерпел). Наконец человек был официально признан несъедобным. Звери постепенно, один за другим, ушли.

Джош повеселел и потянулся за телефоном.

Рик не отвечал.

Флайер с базы примчался даже не за пятнадцать, а за семь минут. Джоша забинтовали и осторожно подсадили в кабину. Они торопились: телефон напарника продолжал молчать.

Спасатели нашли то, что от Рика осталось, в двухстах метрах. Правда, есть его, как и Джоша, ши-волки не стали. Так, растрепали от обиды.

— Понимаешь, запахи гормонов страха у нас и местных животных похожи. Ничего я объясняю, для небиолога понятно? — спросил Мёрфи, остановившись посреди комнаты. — В принципе, мы для них даже съедобны, только вкус непривычный и аллергенно очень — ну, так же, как и многие местные виды — для нас. Почему мы коз не разводим? Дохнут. А овца ничего, притерпелась. В общем, мы спокойно могли им дать себя обнюхать, как сейчас каждый ребёнок делает. Просто не бежать.

Он прошёлся мимо кровати, обхватив себя руками. На меня он не смотрел — словно и вовсе забыл, что я тут сижу.

— Валерика жалко. Мало того, что погиб глупейшим образом, так ещё и ославили… Откуда мне знать, как я бы на его месте поступил? Наверное, остался бы.

А может, и нет. Страх — такая штука, может затопить, и если некому по голове треснуть — всё, пропал человек.

Он махнул рукой и резко, как подломленный, сел.

— Я понимаю, сказка правильная получилась. И в том смысле, что учит товарища не бросать, и в том смысле, что от Дикой Охоты бегать — последнее дело. Но называть это «правосудием ши» — просто… нечестно. Я бы этого журналиста теперь… Да ну его. Друиды все знают правду. Теперь и ты знаешь.

Я молчал.

— Давай ещё выпьем? — предложил Мёрфи. — Чаю, без фанатизма. И ночуй тут. Я-то сюда сегодня не вернусь. Из ребят в кои-то веки никто не в поле. Накачаемся и будем буянить. Опять же святого Круахана вспомним… Оно и к лучшему, может, что он наш, местный. Даже как-то симпатичнее, по-моему.

АРХИВ-5. СВОИ ДЕТИ

Всё дело в том, что настоящее может становиться прошлым по-разному. В обычной, «нормальной», настоящей жизни оно как песок или вода, протекающая сквозь пальцы: вроде здесь, тут, и осознаёшь, только когда протечёт до конца. Вот малюсенькие пальчики хватают тебя за прядь волос, вот впервые примеряются твои бусы, вот приготовлен первый ужин, пока тебя не было дома — но священник уже открыл книгу перед нею и её избранником, и побледневший муж стискивает твой локоть. Выросла.

Сейчас я говорю о другом. Иногда — и хорошо, что не часто — это происходит, как разрез бритвочкой натянутой резинки. И то, что было вот секунду назад настоящим, всего за один беззвучный удар сердца превращается в необратимо ушедшее. В то, что уже никогда не вернётся. В добрую, милую, невообразимо нереальную сказку.

Когда так бывает с одним человеком, это называют горем.

Но… да, наверное, мы знали, что делать. Не то чтобы мы были готовы. К таким вещам не бывает готовых. Но потомки русских уже больше трёхсот лет молча поглядывают в небо, когда наступает утро летнего солнцестояния.

А утро было чистым и умытым. Ещё бы. Последнюю неделю «Капитана Воронина» трясло и поливало, качало и несло. Спутник утверждал, что они ушли на триста километров к югу, но Марта бы не удивилась, если бы судно и вовсе выбросило на берег Гибрисайла. Однако после такого основательного душа океан вёл себя крайне попустительски. Пускай их и плавают, и ныряют…

— Поднимай! — крикнул Вася, не отрываясь от окуляров.

Рик с Алленом, ухмыляясь, перебросили тросы вниз. Марта косо посмотрела на Никиту. Так и есть, близнецы-таки довели беднягу до цугундера. Идти ему к капитану, просить о вечерней порции горячительного для взрослых. Нечего было спорить, что Васька утопит робоанализатор. Ан не утопил.

Пока друиды не выдадут ей сегодняшнюю порцию планктона на генетический анализ, можно ещё позагорать. Марта лишний раз заботливо оглядела суетящихся на палубе людей. Нет, врач на корабле — что на космическом, что на нормальном, как у них, океанском — всё же крайне странная должность. Полное безделье или добровольная полуквалифицированная помощь всем подряд — до того момента, пока что-нибудь не стрясётся. И тогда ты первый после капитана. Нет, осенью надо будет перейти в какую-нибудь оперативную больничку на год-другой, а то есть риск все навыки растерять. Осенью. Пару месяцев вполне можно и позагорать, в конце концов.

Между прочим, за последние тринадцать лет она не работала в общей сложности восемнадцать месяцев. Оно, конечно, заведовать участком куда менее напряжно, чем, например, в «скорой», или, скажем, в районной хирургии: ничего сложнее скоротечных родов. Логично, когда у людей есть телефон, при подозрении на перелом позвоночника звонить не пешеходной врачихе с соседней улицы, а вызвать флайер из больницы. Другое дело, что нянькаться потом с выздоравливающими — её, Мартино дело. Посадила Ваську (потом Настю, потом Диньку) в коляску и на обход. За компанию — полная сетка покупок. Дома — плита, уроки, маленькие колготки с дыркой на пальце, сломанная пылежорка, которую надо опять отобрать у брауни и снести в починку. Вот как ни бейся с ними, пылежорки брауни ломают. Не могут спокойно смотреть, как эта маленькая шуршунька ползает под кроватями и скребётся в ковре.

— Доктор, доктор, вылечи меня… — пропел у Марты над ухом бархатный голос.

Марта скривилась.

— Мне уйти? — с готовностью отступил Робин.

— Да садись, ладно уж. — Марта зевнула и села. Разморило-то как!

— Ты смягчилась, королева моего пылающего сердца? — Робин тут же примостился рядом и почесал буйно волосатый живот. Пахло от него чисто. Очевидно, сию минуту из душа.

— А когда я твердела? — лениво ответила Марта.

— А вот интересует меня вопрос чисто медицинского характера. — протянул Робин, невинными глазами глядя в небо. — Может ли любящий муж, отлучающийся более чем на год, желать своей обожаемой супруге полнейшего полового воздержания? Ведь, насколько я понимаю, для гормонального статуса женского организма оно ну чрезвычайно вредно?

— Что ты, звезда моя. — ласково ответила Марта. — Конечно же, не может! Особенно такой хороший муж, как Стивен.

— Тогда почему же, о белая роза полей Бриана, ты противишься его желанию?

Марта громко захихикала:

— Белая роза с красным крестиком в центре ни в чём и никогда не противится желаниям супруга. Так-то!

— И почему бы, ну чисто для медицинских целей… — Робин сделал рукой неопределённый жест и с восторгом уставился на Марту, ожидая, как она будет выкручиваться на этот раз.

Но ей было лень.

— Спроси у Васьки.

Робин громко плюнул и встал.

— Нечестно!

— Почему? — удивилась Марта.

— Привлекать детей до пятнадцати лет к решению взрослых вопросов — нечестно!

— Васька старше тебя лет на восемнадцать по любому показателю, кроме вторичных половых признаков. — Марта присмотрелась к дверям рубки и протянула Робину руку. — Помоги встать, пойду погляжу, что они там столпились. Опять ши-целаканта[16] выудили, что ли?

Робин нахмурился:

— Нет. Что-то… Посмотри на Бетку. Он подхватил Марту под мышки и рывком поднял на ноги.

Стоящая к ним лицом Бетси прижала ко рту сжатые кулаки и побелела до синевы. У Никиты играли желваки на скулах.

— Пошли скорей, — дёрнул её за руку Робин, — послушаем.

В Брианскую гавань «Капитан Воронин» вошёл на рассвете. Как только судно миновало буи средней глубины, мужчины начали сталкивать за борт залитое за ночь в пластик оборудование. Ящик за ящиком падали за борт, и приплавленные на двенадцатиметровые шнуры поплавки весело заскакали по мелким волнам. Аллен пошёл будить Марту, только когда до причала осталась пара десятков метров. Только в девять вечера парень с «Дежнёва» наконец смог внятно объяснить, как он умудрился перенастроить кибердоктора на многопользовательский режим, и Марта с Никитой легли далеко за полночь. Никита — Бог с ним, пусть отсыпается, а Марта… Впрочем, одного врача, похоже, дадут. Почти вся команда кинулась на причал, как только спустили сходни. Всё было распланировано — по секундам — заранее. Бригада Рика таскала матрасы и расстилала их во всех странно опустевших помещениях «Воронина». Вслед за ними команда Робина выносила из плотно закрытого автобуса ребятишек. Колонна школьников, пострадавших меньше, торопливо поднималась по сходням под присмотром двоих учителей.

— Еще один автобус! Летний лагерь, только что привезли. Утрамбуйтесь уж как-нибудь…

— Чем они дышать будут?

— Всё лучше, чем здесь. Ну, тех, что покрепче, уложишь по двое на матрас.

Капитан потряс головой, но ничего не ответил. Из ярко-жёлтого автобуса бежала, спотыкаясь, женщина и размахивала руками.

— Что? — спросил в телефон начальник порта. — Что? Сейчас. Костя, у них трое тяжёлых, пусть твои несут сразу в медблок.

— А как все остальные? — спросил капитан.

— А вернётесь — заберёте кого застанете, — мрачно ответил начальник порта. — «Мэйфлауэр» уже полный ушёл на Парсонс, и Тирнаног забит до отказа одной ребятнёй. Младенцы все там. Оставшихся распихиваем уже куда придётся.

— В Гибрисайле точно чисто?

— Точно. Говорят, шла и туда капсула, но оборонщики успели подбить.

Марта подключила трубки искусственной почки к бедренной артерии пятилетней девочки, проверила показатели (на мониторе подпрыгнули красные столбики в доброй половине таблиц) и повернулась к следующему ребёнку, которого Робин укладывал на соседнюю койку. Голова мальчика бессильно скатилась с подушки, едва мужская рука перестала её придерживать.

— Стоп-стоп… — сказала Марта растерянно и быстро приложила ко лбу мальчика сканер энцефалографа. Пару секунд она тупо смотрела в окошко монитора, не в силах поверить в то, о чём уже догадалась.

— Снимай, Робин. Он умер.

— Точно? — Матрос поднял мальчика и недоумённо смотрел на него.

— Скорее. Некогда. А то у нас морозильник тоже не резиновый.

Робин вздрогнул, как от удара, и отшагнул, не выпуская ребёнка из рук. Девлин немедленно положил на койку другого.

Марта работала, как автомат. Кибер был занят полностью на ближайшие два часа. Оставшимся тяжёлым пришлось ставить допотопные капельницы. И ещё будет ли с них толк? Школьная врачиха тем временем прогоняла всех остальных детей через душ, поила мочегонными и общими детоксикантами. Формулу отравы химики Киннахи уже нашли. Сколько ждать формулы ингибитора[17], никто не знал.

Каждые десять минут Марта добавляла новое имя в список первоочередных.

«Молчи. Не кричи. Работай. О них позаботятся. А об этих позабочусь я. Ну почему я не взяла Настю на корабль? Она так просилась… Но тогда Динька бы не поехал в лесной лагерь, и мы с Васькой тоже были бы там. И Вася, может быть, тоже лежал бы теперь на столе. Нет, Дин страшный домосед. Он наверняка был в помещении. Обязательно. Так, солнышко, на ближайшие часов семь ты вне опасности. Уступи место».

— Рик, снимай этого, но далеко не уноси. Следующего кладите!

Ночью её сменила у кибера школьная врач, и Марта пошла по трюму с наскоро спаянным портативным измерителем заражённости.

Взять за палец, уколоть, размазать по плёнке, записать цифры. Боже, а на вид совершенно в порядке!

— Ничего, пойдёт. Никита, вы молодцы. Отдай Бетси, пусть замерит каждому и прикрепит на грудь данные. Будем промерять всех каждые четыре-пять часов.

За ночь умерли ещё четверо. За следующий день — шесть. За следующую ночь — пятнадцать. И не только щуплые малыши. Те-то как раз часто выглядели бодро с кошмарными цифрами, написанными на футболках. Среди умерших половина — голенастые, костлявые подростки обоего пола. Пухлые в среднем чувствовали себя плохо, но сознания не теряли.

— Алло? Алло? Дайте всем ингибитор роста!.. Алло, алло, распорядилась? Точно, Марта, ты права: рибонуклеиновый мутаген… Нет, ДНК не затрагивает… Чем быстрее растёт, тем больше белков производит, тем сильнее отравляется… Да, да, потому на взрослых и меньше!

До Гибрисайла оставались сутки. Марта чувствовала, что надо бы хоть час поспать, но выпила ещё синергина[18] и снова пошла по судну. Хорошо, что качка слабая. Потрогать лоб, осмотреть ириду. Пощупать пальцы. Ингибитора не будет, только дезактиватор. Сложный органический дезактиватор, все мощности Гибрисайла уже его готовят. Соотношение костей и суставов, характерное для взрывного роста. Дополнительный укол. Тише, тише, не плачь. Будет лучше. Потерпи… Потрогать лоб, посветить в глаза. Не бойся, всё будет хорошо. Мы уже почти спаслись. Я ещё вернусь, милый, но попозже. Здесь просто очень тесно. Тш-ш, тш-ш, не плачь. Дополнительный укол. Потрогать лоб, посветить в глаза, пощупать пальцы. Да, да, я тут, доченька. Посветить в глаза. Не плачь, я знаю, что душно. Надо ещё немножко потерпеть. Пощупать пальцы. Потрогать лоб. Да, я здесь. Попить сейчас принесут. Пощупать пальцы. Нет, я не могу с тобой сидеть: надо же всем детям помочь. Посмотри, как вас тут много! Конечно, ещё приду. Пощупать пальцы. Посветить в глаза. Не плачь. Уже чуть-чуть осталось. Пощупать лоб. Ребята, этого в медблок! Бегом! Посветить в глаза…

Из тысячи трёхсот они не довезли сорок два. Марта заснула прямо на палубе, под ласковыми лучами вечернего солнца. Посеревший худой Вася разбудил её утром:

— Мам, пойдём, к Диньке сходим. Он проснулся, тебя зовёт.

— Он тут? — подхватилась Марта.

— Да он же с нами ехал, — удивился сын.

— Как с нами? — поразилась она.

— Ну, мам, ты совсем очумела. — Вася потёр переносицу. — Ты же к нему ещё в первый день подходила, капельницу ставила, и потом ещё каждый вечер… И по голове гладила, и утешала, он ещё говорит — за палец дёргала так смешно каждый раз.

— Вот так? — мрачно спросила Марта, проминая Васькину кисть.

Здоровый будет, кости уже почти как у Стивена. И скоро. Повезло ему. Может, и Настя найдётся? Боже мой, а Стивен на Оркнее, и дороги минимум месяц!..

— Точно! — обрадовался сын. — Ну пошли. И как ты его нашла в этой мешанине? Я бы сам мимо прошёл, да он не спал, окликнул. Всё-таки мама — это мама.

— Тут ты прав, — сказала Марта. — Идём.

Вася моргнул, пытаясь разобраться в какой-то мысли, но отмахнулся и пошёл, спотыкаясь, к тому дому, куда полчаса назад перенёс братишку.

АРХИВ-6. ПОЧТОВОЕ ОКОШКО

Мымра, как прибывает новый транспорт, немедленно изыскивает возможность уйти к директору посовещаться.

А и чёрт с ней. Во-первых, потом дня три ко мне ни на одной козе не подъедешь: пусть-ка объяснит, почему я одна на выдаче опять сидела. Во-вторых, мне нравится выдача. Главное — не дать этого понять Мымре.

Мне нравится протягивать руку с письмом и видеть за круглым окошком их вспыхивающие надеждой глаза. Мне нравится перекидываться с ними парой слов.

— Нашла!

— О, тут целая поэма…

Или хотя бы:

— Пишут, потерпите.

— Послезавтра придёт курьер, так что зайдите ещё раз до конца отпуска.

И улыбаться. Хотя бы шевельнуть краешком губ. О, я знаю, что улыбка старой девы в очках — немного не то, чего ждут они после пяти месяцев внизу. Я не думаю, что они вообще видят во мне женщину. Но то, что делает с их лицами попытка улыбнуться в ответ…

Мымра ближе к вечеру отпустила меня пообедать. Я быстренько смылась — глаза б мои её не видели — и вернулась с опозданием, что мне немедленно поставили на вид.

— Алисон, — с искренним кретинизмом и улыбкой во всю морду отвечаю я. — Дневная норма выдачи — шесть часов, а я их уже отсидела, не так ли?

Мымра быстро сдаёт. Швырнув в окошко очередное письмо, она соскакивает со стула и удаляется, бурча, что «её обязанности не дают ей возможности…»

Человек в окошке не уходит:

— Это не моё. Я Владимир Маккензи, а письмо Вайноне Маккензи.

— Ой, извините, — говорю я.

Ничего, за Мымрой вечно что-нибудь такое. Хорошо, не распечатал. А то объясняй потом медичке, что произошло недоразумение…

Ящик М, раздел В, Владимир. На конверте обратный адрес.

Тара, Бриан. Улица Серой Лошади, 15. Дирмедь Маккензи.

Тётушка Дирмедь?!

Всё ещё с восторгом таращась на письмо (надо же, первая за шесть лет знакомая фамилия), я медленно понимаю, что улыбаться тому, кто стоит за окном, не получится. Голову лучше вообще не поднимать.

— Возьмите.

— Маменька? — хмыкает он. — А… больше нет?

Я медленно перебираю стопку «В-Л», затем весь раздел снова.

— Нет, извините…

— Айвор Калинкинс, — басит в окошко очередной пехотинец.

— Конечно, написали, забирайте скорее.

В окошке навстречу конверту появляется трёхпалая рука. Мутация? Нет, вот следы шрамов. Всего лишь травма. Везунчик.

Нет, нельзя сказать, что это было тяжело. За отпуск он приходил раза три — строго на следующий день после прилёта курьера. Та — а очевидно, что он ждал письма от женщины — та сука не писала. Потом их группа ушла вниз. Письма не было.

Мне стало тридцать шесть. Мымра на моём дне рождения сожрала все бутерброды со сверхпайковым паштетом. Директор вторично попытался меня клеить. Хомяк в банке сдох от старости.

Прошло ещё два месяца, астероид базы прошёл полпути вокруг АН-17-ЛГД, когда Вовкино лицо снова показалось в обрамлённом розовым пластиком окошке.

— Нет, ничего, — печально сказала я.

— Да вы не посмотрели! — возмутился он.

— Э-э-э… Видите ли, я только что искала письмо Вернеру Маккензи… — Врать меня учить не надо — гм, не знаю, к лучшему ли. — Но если вы настаиваете, могу посмотреть ещё раз.

— Посмотрите!

Я негнущимися пальцами роюсь в разделе. Что толку… Эта стерва, наверное, нашла себе что-нибудь поближе… Хотя что я бочку качу: может, болеет. Может, потеряла адрес.

— Нет, извините.

И снова он ходил регулярно, следя за расписанием почтовых кораблей, и снова я говорила — нет, и снова он уходил, не узнав. Да и что сказать — трудновато. Нет, не то чтобы меня изменило — нет, внешне я не пострадала ничуточки, но всё же… Хорошо, что была возможность уйти служить: и семье поддержка, и сама при деле, и о знакомых не стукаешься.

Вовка — это не знакомый.

Нельзя сказать, что мы знакомы. Он всегда был выше на полторы головы и старше на три класса. Его мама стригла мою. Его отец однажды выдрал меня за уши, отобрав первую сигарету, которую я достала из выроненной Вовкой пачки.

Я никогда не брошу курить.

Мои тридцать семь лет уже улыбались мне с календаря, и директор поговаривал о переводе с восьмого разряда на девятый, и как бы это обсудить в более спокойной обстановке, и Мымра горела глазами и прятала мои отчёты в мусорную корзину.

(Хотя, может быть, мне просто надо кого-то ненавидеть, и она на самом деле ничего тётка?..)

— Да положите вы мои бумаги обратно на стол!!! У вас, Алисон, что, своего стола нету?

Мымра приседает от непривычки, но кидается в бой:

— Я просто пытаюсь прибраться! У вас на столе невообразимый бардак!

— А у вас — под столом! — парирую я. — И туфли, которые вы никогда не моете, можно складывать в пакетик, а то они пахнут!

Всё, привет. Это война.

И вдруг меня осенило. Я улыбнулась Мымре совершенно идиотской улыбкой и смылась. Пусть её роется: у меня там ничего личного. У меня даже в комнате ничего личного. У меня всё личное — в оранжерее.

АН-17-ЛГД, в просторечии Шмаль, сейчас зашла за Третью, ту самую, где сейчас Вовка. Третья пылает с западной стороны и темна с востока, по Третьей ходят спирали облаков. Третья бура и зелена по суше. Третья синя там, где океан. Толстые многослойные окна оранжереи оборудованы, конечно, не столько для растений, сколько для любителей попялиться в космос. Так это я и есть. Вот и пялюсь.

Вовка ждёт письма от вполне определённой женщины. Ну, этого я не могу. Но просто от старой знакомой… Письмо с Тары — почему бы нет? Почему бы тётушке Дирмедь не дать мне его полевую почту?.. Мне в любом случае нечего бояться, ведь Тара так далеко. А я на Таре, не правда ли?

Подделка планетарного штемпеля, кажется, трибуналом не грозит — так, со службы выпрут, если что. Но чего ради? Сортировать почту Мымре и в голову не придёт, когда есть я.

— Есть, — равнодушно говорю я и протягиваю конверт.

Он выхватывает и недоумённо крутит в руках:

— А это от кого? Гм…

— Олег Тюринцев, — показывается следующее лицо.

— М-м-м… Нет, пишут пока ещё.

— Эвелина Буркина.

— Вот, возьмите.

— Огер Хамба.

— Да, пришло!..

«…Шенка, здорово, что ты написала! Тут всё страшно однообразно, и сильно не хватает новостей из дома. Я совершенно превратился в бирюка — ты б меня, наверное, не узнала…»

Ну что ж, ответил — это хорошо. Не спросил, кто я такая — хорошо вдвойне. Новостей с Тары у меня есть от мамани, и теперь я знаю, что Вовка уже майор. А вот про то, что у него на груди брякает, и словом не обмолвился. Писать ответ раньше, чем через три месяца, нельзя — ну, будет время его обдумать.

Тридцать семь.

Второе письмо. Второй ответ. Третье. Ему пришло ещё одно письмо от матери.

«Шена, солнышко, не в службу, а в дружбу — узнай, что происходит с Людой? У неё должен быть ребёнок от меня, а я так до сих пор ничего не знаю. Мать молчит как партизан, и я опасаюсь нехорошего…»

Конечно, я уже знаю. Уж чтобы моя маменька не знала! Людмила забрала Илюшку и уехала на Айлу еще шесть лет назад. Растить ребёнка на Таре сейчас — сущий кошмар. Судя по всему, дорогу и проживание ей оплатил вовсе не Вовка. Судить её — упаси Боже, но что теперь сказать ему?

Сижу в оранжерее и смотрю вниз. Третья медленно движется. Третья…

Наконец-то война идёт не над нашими планетами. Это честно. Зелёные холмы Тары. Поля Бахаи. Леса и пляжи Какаду. Никогда мной не виденные, но в стольких песнях воспетые косяки рыбы и их пастухи-дельфины в зелёном океане Оркнеи…

Война идёт к концу, и этот конец очевиден.

Только вот не знаю, оправимся ли мы. Возможно, нас забросят поколения на два-три и потом колонизируют снова.

Решать же, что ответить о жене и сыне, мне не пришлось.

«Шене Дунаевой.

Поскольку Вы были вписаны Владимиром Маккензи в реестр служащего в качестве получателя посмертного свидетельства, генетического и финансового аттестата вместо безвестно отсутствующей супруги Людмилы Маккензи…»

«Шенка, если меня убьют, ты получишь мой аттестат и уезжай с планеты нафиг. Ты ещё не старая — иди служить, роди от кого-нибудь».

Хорошо, Вовка, я так и сделаю.

АРХИВ-7. ГОВОРЯЩАЯ С ШИ

Меня зовут Сара Кергелен. Мне восемьдесят девять лет. Один из классических русских романов начинался точно так же[19]. Мне запомнилось, и тогда я ещё подумала — если буду когда писать мемуары…

Русскую классику я не перечитывала с того времени, как дописала диссертацию, так что, разумеется, ни автора, ни произведение назвать не могу. Даже не просите.

Диссертация моя была посвящена бируфальным, то есть гибридным, двукоренным языкам, одним из корней которых является русский. Моя родная планета — Горнвальд — говорит на германо-русской бируфали. На Тару я приехала изучать русско-гэльскую бируфаль. Это было шестьдесят лет назад.

…Песчаная дорожка между зелёных склонов сухо шепчет под босыми ногами. С океана тянет прохладой, но земля, разогретая солнцем за лето, не поддаётся и обжигает тонкую кожу на сгибах пальцев. Пяткам-то хоть бы что. Но недели через две песок остынет окончательно. Тогда хочешь, не хочешь, а придётся обуваться…

Каждая бируфаль создаёт кроме общей переплетённой языковой области, несколько специфических зон применения. Обычно заметно разнятся инструментальный язык и язык неформального общения, так что мастер-сантехник на Горнвальде, требующий от ученика «подать ему этот проклятый патрубок и чёртов ключ на восемнадцать», произнесёт существительные и глаголы по-немецки, местоимения, союзы и числительные — на горнвалдире, а прилагательными послужат русские инвективы[20]. Да, мои студенты в этот момент тоже начинали смеяться. Говорят, человек тогда хорошо знает свой предмет, когда может рассказывать его так, чтобы было смешно.

Русско-гэльская бируфаль выстроена хоть и по сходной схеме, но с иным раскладом: здесь решают проблемы почти по-русски, пишут стихи и объясняются в любви по-гэльски и виртуозно ругаются на тариене. Тариен — звучный, по-гэльски гортанный и раскатистый, по-русски лукавый и прихотливый, один из самых красивых языков, которые мне встречались. А я слышала многие.

…На крутом склоне мне пришлось повозиться. Вместо того, чтобы бодро сбежать по мягкому песочку на пляж, я медленно сползаю по ветхой лесенке, цепляясь рукой за корни сосен. Ну вот, я почти пришла. Ещё какие-то двести метров по камушкам…

Моя диссертация была рассмотрена Советом и принята как защищённая заочно. Вернуться на Горнвальд мне не пришлось. Более того, я вообще никуда не уехала с Тары. Я родила Дэну шестерых. Из моих детей только Джереми, кажется, ещё жив. Всего десять лет назад у меня было сорок три внука и внучки.

…Он снова был здесь. И не один. С ним рядом плыла молоденькая самочка, на чьей чёрной лаковой спине виднелись глубокие гноящиеся язвы. Кэлпи[21] прошёл впритирку к камню, в трёх дюймах от моей босой ноги, вернулся и подтолкнул дичившуюся самочку поближе. Я достала из сумки аэрозоль и осторожно наклонилась к воде…

Ужасно жестоко — ставить людей перед необходимостью разрушать самим всё то, что строили и они, и их родители, и родители их родителей. Мутаген, распылённый над заселёнными областями, легко разлагается под воздействием температур более ста по Цельсию. Мы сами сожгли всё, до чего дотянулись. Мы были обязаны это сделать. Планета не виновата в наших проблемах.

На этой же стороне океана в момент нападения было только несколько исследовательских станций. Энергопотребления чуть, ночного освещения так и вообще не было, так что, как сказали впоследствии военные, людей на этом берегу враг просто не отследил. Теперь большинство тариенов живут здесь. На той стороне остались одни реестровые служащие: сумрачные друиды с баллонами дезактиватора, упрямые реставраторы, высаживающие на обгорелых холмах чистые семена, нахальные медички, чьи вырезанные яичники хранятся в полной безопасности в криокамерах лунной базы…

Если верить моему знакомому друиду, через два-три поколения Тара перестанет представлять опасность для человека.

Основной и пока не разрешимой проблемой стало состояние океана. Выжечь мутаген, растворившийся в воде, невозможно. Разложить его органическим или каталитическим способом пока не получается.

…Самочка пугливо шарахнулась, когда тень моей руки прошла возле неё по воде. Но старший кэлпи сердито подтолкнул её носом.

Я медленно насвистывала ритм «мы друзья», затем материнское «дыши, малыш», и самочка расслабилась. Кэлпи подтолкнул её к камню и прижал так, что спинка высунулась наружу — я быстро залила язвы дезактиватором. Самочка закричала и вырвалась, хлестнув товарища по морде хвостом. Он зарычал ей вслед, но сам остался.

Я удивлённо посмотрела девочке вслед.

Так она его дочка! «В следующий раз отшлёпаю» — да ещё в педагогическом залоге — не говорят молоденькой подружке. Ай да кэлпи!

На Таре достаточно млекопитающих-аборигенов, чтобы разведчики запретили ввоз земных зверей. Мы стараемся беречь Древний Народ, не допустить того, что сделали наши предки на Земле со многими животными. И каждый новый открытый вид в радость. Хотя, надо сказать, хищный дельфиноид кэлпи — довольно-таки неприятная компания для беспечных купальщиков и крайне вредоносный тип с точки зрения рыбаков. Зато более чем любопытный — для ксенозоологов. И для немногочисленных на планете филологов — тоже.

Я занималась анализом языка дельфиноидов последние двенадцать лет: мы добились запрета на промысел в местах их игрищ, разработали подводные свистки-примирялки, с которыми люди могли спокойно купаться рядом с ши. И было очень… важно, да, важно видеть, как мои собственные внуки используют мои наработки в своих исследованиях.

Костя и Гэллан проходили у меня курс речи кэлпи после института. Они оба океанисты. Я хорошо помню Гэллана, потому что Алёнка ждала мальчика Руслана и девочку Таню, а родила двух мальчишек. Гэллан — это, собственно, несбывшаяся Таня. Мы редко придумываем новые имена: двух традиций довольно, но тут как-то уж очень удачно сложилось… А Костя мой внук не через Алёну, а через Дава. Подружились они, кажется, уже на первом курсе.

И вот они приехали ко мне в гости с огромным панорамным проектором и мешком записей. Они проплавали месяц с семьёй кэлпи, ели сырую рыбу, вместе отбивались от гигантского моллюска, слушали песню тёплого течения и подсвистывали в хоре.

Огромный материал. Совершенно непохожий на оркнейские исследования земных дельфинов. Ши — другие. Они старше, и похоже на то, что намного разумнее. И они помнят… кого-то. В общем, это была революционная работа. За неделю просмотрев самые интересные материалы, мы устроили большущий праздник. Я плясала, как молоденькая, и, признаться, не помню, когда и где заснула.

Наутро мы узнали, что наших семей больше нет. Всего Шинейда больше нет.

Старый кэлпи шутливо хватает меня за ноги. Мы с ним давнишние друзья. В то время, когда все транспорты перевозили уцелевших, едва живых от отравления и страха, в Гибрисайл и на Яблочный берег, а мы, как сумасшедшие, готовили всё возможное для размещения эвакуированных, мало кто мог позволить себе прогуляться на берег. Я пришла сюда отдышаться спустя три недели на трясущихся намного сильнее, чем теперь — старушечьи, — ногах и увидела в заливчике полулежащим на камнях умирающего дельфиноида. В пасти у него сидела огромная киста. Он не мог ни ловить рыбу, ни глотать. Он сказал, что ждал помощи более недели. Больше они всё равно считать не умеют. Семь особей — максимальный размер стаи, дальше начинается «ужасно много». Я, как могла, поспешила домой и разбудила Костю, который только час как пришёл с двойной смены. Операция прошла без осложнений — и без наркоза. Дельфиноид мужественно держал раскрытой пасть, которой в один удар мог перерубить внуку руки, и даже не пикнул. Костя сказал, что больше всего кэлпи была нужна дезактивация. Что-то в их организме накапливает это вещество.

Те из моих потомков, кто пережил нападение, почти все не здесь. Больше половины ушли служить в Вооружённые силы, часть разъехалась по другим планетам. Одна девочка вышла замуж за матроса с транзитного корабля и, по слухам, живёт аж на самой Айле. Трое получили патринеацию на Горнвальд по моим документам. Я очень смеялась, когда узнала, что трое внуков — это средняя горнвальдская норма. На Таре мы жили иначе. Да и будем жить, я полагаю.

А старому кэлпи надеяться приходится только на мою помощь. Он приводит своих родичей лечиться, иногда просит о повторном курсе дезактивации сам.

Вообще-то в последние три года у нас после долгих споров разрешили эвтаназию по письменно выраженному желанию. Здесь слишком много стариков, вот в чём беда. И одно время, особенно поздней осенью, я начинала подумывать об этом.

Но перед кэлпи как-то неудобно.

ЭПИЛОГ

«Знаешь, Джейм, я думал посидеть и подождать, но так получилось, что вышел из шаттла первым. Кто-то возился, одеваясь, часть пассажиров, очевидно, ждали транспорта, чтобы не особо толкаться на этом воздухе, кто-то беспокоился о багаже.

Снаружи очень ветрено и влажно: океан близко. Стюардесса всучила мне толстенный шарф, и я уже ей благодарен. Впрочем, соседи по шаттлу говорят, что за пару месяцев можно привыкнуть. Да, одна из стюардесс — моя родственница, миз Маккензи. Ей пятьдесят лет и она очень симпатичная.

За что я благодарен отцу — за то, что не позволил матери сменить мне фамилию. То, что я тариен, скрыть бы не удалось: сколько себя помню, ежеквартально за мной приходил флайер и вёз в госпиталь на обследование — уколы, биопсии, зонды… фу. С тринадцати лет прибавился анализ спермы. Мои сверстники ещё видели смутные сны о нежных текучих формах, утром тихонько засовывая простыни в стирку, а я стоял с пробиркой в руке рядом с хохочущими тридцатилетними ветеранами. У них были такие же пробирки, и что надо делать, мне объяснили просто и недвусмысленно.

Но — да, в своё время отец настоял, и я остался Маккензи. «Сын солдата», как сказал отец, представляя меня в медресе. «Я твой сын!» — возмущался я дома, но отец был непреклонен.

В шестнадцать лет он — на свои деньги — отправил меня искать родню.

Мамины родители погибли ещё в войну, однако на Кронде, ближайшей к Таре колонии, живы были ещё другая бабушка — мать Владимира Маккензи — и его последняя женщина с двумя детьми. Я сомневался, но съездил к ним.

Мои брат и сестра были посмертными детьми, реестровыми, как сейчас говорят, что в общем, сильно облегчило мне общение с их матерью. Она к тому же сказала, что Маккензи хотел помириться с мамой и разыскивал нас, а с ней, в сущности, у него ничего не было.

Нормальная ситуация. Честная. Уважать такого отца намного проще.

Награды его она мне не отдала, да я и не просил: братишке нужнее.

А вот что она мне отдала — так это архив. Фотографии. Музыка. Семейные и публичные праздники на домашнем видео. Природа, люди, деревья, снова люди, говорящие на тариене — звонко, с гортанным ирландским призвуком. Как мама.

Джейм, я не могу пересказать тебе даже половины того, что сам знаю: ты потонешь в этих подробностях — про то, как были одомашнены брауни и фирболги[22]; про то, как драчун Шон О'Брайен спас пятнадцать человек на строящемся Тирнаноге, а сам погиб — и про то, что Бриан был назван в его честь; про то, как в арктической зоне подо льдами был найден мёртвый город фоморов[23]; про то, как Богдан Бурцев добился в Ватикане назначения на Тару постоянного епископата; про первую и вторую Эпидемии; про то, чем окончился проект Большого ветролома; и про то, как рядом с Патриком МакШоном, который как представитель пострадавших планет подписывал документ о капитуляции наших врагов, стояла его дочь Юля, девочка с одной рукой и одним глазом, рождённая в Тирнаноге через три месяца после атаки… Это всё важно. Потому что всё это — настоящее.

Я вернулся на Айлу совершенно больной. Я перестал интересоваться девушками, забросил гонки и сидел, как сыч, перед коммом, скачивая, сопоставляя, разглядывая.

Дорого. Трудно.

Возможно.

Отец поддержал меня. Полностью оплатить такое образование он не мог, так что два года я работал, копил деньги, потом два года учился, потом учился и работал уже почти по специальности — одновременно. Мама некоторое время была недовольна, потом начала гордиться мной, потом пришло время выдавать замуж очередь из трех сестрёнок, и ей стало не до того.

На распределении мне пришлось выдержать серьёзный спор с руководителем: он считал, что в теоретических разработках я принесу больше пользы.

Я вернулся. И я сделаю так, что вернуться смогут все.

Я, Илья Маккензи, сын солдата».

P.S. Медиафильм Дж. Шеппард «Выживание нации» занял II место на Ежегодном бостонском Фестивале документального кино 2289 года.

Примечания

1

Тысячи плывут.

Снова плывут через океан.

Где рука судьбы

Тянет лотерейные билеты.

Мы посылаем открытки

С лазурными небесами и океанами

Из комнат, куда не заглядывает солнечный свет,

Где на елке не горят огни,

Но мы танцуем под музыку.

Мы танцуем…

Филип Шеврон, группа The Pogues, песня «Тысячи плывут» (1988) (обратно)

2

Побаще, баще — красивее, лучше (на Урале, в Сибири, в Приморье).

(обратно)

3

Тороид (тор) — поверхность, получаемая вращением образующей окружности вокруг оси, лежащей в плоскости этой окружности. Чтобы понять, что имеется в виду, проще всего представить себе обычный бублик.

(обратно)

4

Брауни — подвид ши шотландского происхождения, что-то вроде домовых.

(обратно)

5

Аранское плетение — острова Аран расположены у севере-западного побережья Ирландии, при входе в залив Голуэй. Аранская одежда традиционно вяжется из довольно толстой светло-кремовой шерсти, которая называется «бонин», что на гэльском означает «молочно-белый». Узоры аранского плетения имеют традиционное символическое значение, в основном пожелания счастья, здоровья, богатства и так далее.

(обратно)

6

Тирнаног (Тир'на'ногт) — в ирландской мифологии — волшебный город, сотканный из лунного света.

(обратно)

7

Фрактал (от лат. fractus — дроблёный) — фигура, обладающая свойством самоподобия, то есть составленная из частей, каждая из которых подобна всей фигуре целиком.

(обратно)

8

«Гвозди бы делать из этих людей» — цитата из стихотворения Николая Тихонова.

(обратно)

9

БДГ — БДГ-фаза («быстрое движение глаз»), она же — фаза быстрого сна. Фаза, во время которой человек собственно и видит сны. За ночь эта фаза повторяется 4–5 раз.

(обратно)

10

Скарлетт О'Хара — героиня романа Маргарет Митчелл «Унесенные ветром». Тара — название принадлежавшей ей хлопковой плантации.

(обратно)

11

Бикарас — в некоторых сибирских регионах так называется личинка насекомого, например ручейника, в переносном смысле — что-либо мелкое и причудливое.

(обратно)

12

«Мэйфлауэр» — корабль, в 1620 году перевезший в Америку первых переселенцев.

(обратно)

13

Ши — в ирландской мифологии — древний народ, или народ Холмов. В оригинале слово «Ши» существует в кельтском и ирландском языках в написании «sidhe». Обозначает это слово как сам холм, так и тех кто в холме живёт. В тариене используется для обозначения автохтонных млекопитающих.

(обратно)

14

Сассанах — пренебрежительное название англичан в ирландском, шотландском и уэльском языках (от «саксонец»).

(обратно)

15

Бык из Куальнге — «Похищение быка из Куальнге» — одна из центральных саг ирландского эпоса.

(обратно)

16

Целакант (латимерия) — доисторическая кистепёрая рыба, живое ископаемое. Считалась вымершей около 70 миллионов лет назад однако, в 1938 году был обнаружен живой экземпляр. Является самым близким к четвероногим видом рыб из ныне существующих.

(обратно)

17

Ингибитор (лат. inhebere — сдерживать) — вещество, замедляющее или предотвращающее течение химических реакций.

(обратно)

18

Синергин — стимулирующий витаминный комплекс.

(обратно)

19

«Меня зовут Максим Каммерер. Мне восемьдесят девять лет» — начало романа А и Б. Стругацких «Волны гасят ветер».

(обратно)

20

Инвектива — здесь — устойчивое оскорбительное выражение.

(обратно)

21

Кэлпи или эквиска — «водяной конь», в ирландской мифологии — водяной дух враждебный человеку. Почуяв присутствие людей, принимает обличье прекрасного купающегося коня.

(обратно)

22

Фирболги — в ирландской мифологии — кельтское племя, заселившее Ирландию около 800 г. до н. э.

(обратно)

23

Фоморы — в ирландской мифологии — «нижние демоны», хтонические существа, представлявшиеся как однорукие и одноглазые великаны. Фоморы были побеждены Племенами богини Дану в битве при Маг Туиред и навсегда изгнаны из Ирландии.

(обратно)

Оглавление

0:1 ПОПУТКА

0:2. ТИРНАНОГ

АРХИВ-1. УДОБНЫЙ КОД

АРХИВ-2.МАТЕРИТЬСЯ ПО-ГЭЛЬСКИ

АРХИВ-3. ПОХИЩЕНИЕ ПЛАТИНОВОГО БЫКА

АРХИВ-4. НЕОСТОРОЖНОЕ ОБРАЩЕНИЕ С МИФАМИ

АРХИВ-5. СВОИ ДЕТИ

АРХИВ-6. ПОЧТОВОЕ ОКОШКО

АРХИВ-7. ГОВОРЯЩАЯ С ШИ

ЭПИЛОГ Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg