«Ядовитая корова»

Александр Сергеевич Карпенко Ядовитая корова

…Дождя уже нет и без туч кажется холоднее, будто посреди ночи кто-то плохой стянул одеяло. А звезды точь-в-точь как грязные кляксы на штанине. Деревья похожи на мокрых кошек, и фонари сквозь кроны светятся кошачьими глазами…

«…В ходе этих исследований, как уже упоминалось ранее, нами был выдвинут ряд гипотез. Одна из них утверждает, что данное высокомолекулярное соединение, которое могло бы синтезироваться, если бы ген „эрент“ не подавлялся другими генами, служит регуляции некоторых синтетических процессов, так как может перемещать близлежащие вещества и органоиды, например, к местам синтеза, другая гипотеза гласит, что благодаря нервной регуляции этого соединения (его рабочее название „эрентин“) центральная нервная система управляет некоторыми биохимическими реакциями в клетках, в том числе и скоростью считывания информации, регенеративными и иммунными процессами. Сейчас ведется работа по синтезу гена „эрент“ в чистом виде (in vitro), с тем, чтобы синтезировать и сам эрентин и подробно изучить его свойства как в пробирке (in vitro), так и подсадив его к геному кишечной палочки esherihia coli (in vivo). Мы надеемся…»

— Пленка кончилась.

— Ну, а дальше? На что вы там надеетесь?

— Это уже самый конец доклада. Там я стал шаркать ножкой и благодарить за внимание к нашей работе и ко мне, как ее глашатаю. Где колба с чаем? Я еще буду. Сахар уже съели?

— Слушай, Мендель, а ты говорил о моей гипотезе? Я что-то не слышал.

— Мишутка, ты что, и вправду считаешь её серьезной? Но помилуйте, это же бред! «Летательный ген» — это очень уж отчаянно. Что-то в духе Беляева. У него там тоже один летал…

— А вопросы задавали, или неинтересно?

— Были вопросы, как без них. Один встал и спросил чего-то в духе, что мол, это все, конечно, бла-ародно, но откуда мы можем знать о нейрорегуляции, если никогда белка не видели. Я сослался на наши предыдущие работы, на Славкины расчеты, но он, по-моему, не внял. По-видимому, математику еще в детстве невзлюбил. Они все даже принюхивались, когда я о расчетах и математических моделях говорил. Да, один спросил, Мишутка, и о тебе. Я, говорит, прекрасно понимаю, говорит, что уровень современной модельной генетики немыслим без специалистов самых различных отраслей знаний. Но у вас в лаборатории, говорит, я слышал, есть не только биохимики, биофизики, нейрофизиологи, генетики, но есть также и ваш студент. Конечно, говорит, народ народом, но в разумных же пределах. Он у вас ставку старшего научного получает. Это что, доморощенный гений? Не накладно ли, говорит, для государства студента развращать ста восьмьюдесятью…

— Дубина!

— Небось из «бывших» кто…

— Как это у Стругацких: «Придавить из жалости»?

— Удавить!

— Задавить, цитатчики.

— Но я, спокойненько так, ему и говорю, что Мишенька наш — надежда человечества, и если бы, говорю, не он — нашей группы не было бы. Потому что он не только инициатор изучения этого самого «эрент», но и пока единственный известный на Земле его носитель, правда в гетерозиготном состоянии.

Но вот по поводу выходных — это я вам доложу… Куда их девать? Мужчине в моем положении они вообще ни к чему. Сидеть, тупо глядя в ящик — это, говорят, возрастное, преходящее. Вон Рыжий Шеф себя без ящика не мыслит. Хотя и относится должно. Прыгать молодым стрекозлом по горам подобно Саньке — это тоже возрастное, но с обратным знаком. В кино сплошном тупизм на детективно-производственную тематику. Куда они девались, хорошие режиссеры? Повесились, надо полагать, на километрах бездарных фильмов. Кино снимают на огнеопасном целлулоиде. Вот бы привсенародно бездарей от кинематографии сжигать на отснятых ими фильмах. Двойная польза обществу. Читать весь день? Ну нетушки! Мне вся эта биофизия, биохимика (ха! здорово — продать ребятам) возле воротной вены печени сидит. А худлит хороший не достать. Еще этот идиот Жека перестал книги давать. Урод. Ну, вечером, само собой, к Регине. Эта ждет всегда. Право, скучны ждущие всегда. Для них каждая встреча — праздник. Их праздник, который всегда со мной. Но, надо отдать должное, с ними спокойно. Приходишь, садишься на свой пьедестал — постель — а вокруг венки, панегирики, речи, спичи и скетчи, кофе, бутерброды с ветчиной, омлеты, торты-наполеоны, а также табаки «Клан», «Нептун» и «Золотое руно», запонки по праздникам и стопка ежевечерне. Аглицкий образ жизни. Сидение в кресле с дамой, на коленях, меланхоличное поглядывание в огонь камина (те же деньги, что и телевизор, но намного интереснее), поглаживание по голове пуделя Фили и тишина… У нее всегда в доме тихо — даже часы электронные, бесшумные. Это такая тишина, которую не замечаешь. Потому что тишину должен подчеркивать звук — капание воды из крана, шум дождя, часовный тик, слабый голос диктора за стеной. А у нее безмолвие. Без молвы. Без слухов, сплетен, соседей и родственников. У нее совсем нет родственников. На стенах только два портрета — Фолкнер и Булгаков. И никаких семейных альбомов. Все её фотографии в шкатулке — там она во Львове, в Коктебеле, в Варне и все с друзьями, с друзьями. И ни одного из них я не знаю. Почему? Она знает моих всех. Странно. Надо будет спросить ее об этом. По-моему, она верует в Бога. Самая любимая книга у ней — Библия. Она ее просто наизусть знает. Из всех моих рассказов о лаборатории она вынесла только один, какой-то дикий смысл. Как это она тогда сказала? Я же где-то записал. А-а вот: «Бога предвечнего, беспредельного, всемогущего и всеведущего, я, поверженный ниц, увидел и обомлел. И я прочел следы его на творениях его. И в каждом из них, даже самом ничтожном, сколь великая мудрость, сколь великая сила, сколь неизгладимое совершенство сокрыты!» Интересно, откуда это? Не она же сама это выдумала. Или: «В живом мудрость Творца всегда ослепляет, мощь оглушает, а красота ошарашивает; к этому невозможно относиться без восторга и только черствое сердце не восхитится». Было бы чем там восхищаться. Биология ничем не лучше других наук. Нет, пожалуй лучше. Если сделает то, что напланировано. С моими-то генами. Вернее с одним из них. С любимым моим геном, который, собака, работать не хочет. А заработает, так тут и до homo super недалеко. Практическое бессмертие — раз, никогда не болеть — два, и, наконец, летать — три. Это же проще арифметики: если эрентин под действием импульса станет перемещать всё в одну сторону — вверх! — то полечу. Полечу! Как здорово, а! Где гитара? А-а, вот. Как там, у меня?.. М-м-ммм..

Красавица, не пой веселых песен Спой над моей могилой грусть свою-ю. Смех радостного пира неуместен Ни здесь, в аду, ни там у них, в раю-ю-ю. Мой ад в твоем объятьи райски-тесном, Мой рай среди заброшенных моги-ил. И воскресенье подошло, но не воскреснуть — Я докурил, дожил и долюби-и-ил.

Устала. Замерзла. Сил нет. И растапливать не буду, и готовить не буду, и раздеваться не буду, и тапочки не надену, и свет не включу. Так приятнее. И убирать не буду. Пусть хоть раз в жизни почувствует себя семейным человеком, мужем — он ведь так этого хочет. Поженимся. Поженимся… Наженилась уже, хватит. До сих пор к непогоде руки болят. Как обломанные крылья. Сегодня какое? Четырнадцатое. Послезавтра к портнихе за платьем. Просила пораньше, а точнехонько к зиме и выходит. Зато и вовремя. Скоро уж толстеть начну. Пока ничего не видно, но скоро начну. Все! Надо это дело прекращать. Все сделано. Я одна, я свободна, у меня будет ребенок. И не будет мужа. И не надо мужа. И долой всех мужей. Как это он говорил: мужчина — полигон эволюции, женщина — ее хранилище. Ну и спал бы с хранилищем. Тоже мне, полигон. Это футболисты полигон. Или боксеры. Хорошо если будет сын, похожий на него. Такой возле мамы всю жизнь просидит — больше никто не позарится. Вот если дочь и в маму — плохо. Очень плохо. С тринадцати на свидания бегать — помним, как же. К двадцати все познать, ничему не удивляться, овладеть в совершенстве мастерством управления мужчинами как собственным авто. И в двадцать шесть впервые замуж выйти, чтоб в двадцать восемь избавиться от этого кошмара и к тридцати решить, что ребенок без мужа лучше мужа без ребенка. И любовника двадцати двух — худого и тощего. Не просто худого, а худого и тощего. И с идеей — мир на уши поставить, даже без точки опоры. И голодного. И вечно небритого. И чтоб после ужина в постельку хотел, и пил как лошадь. И на свидания приходил часа на два позже им же назначенного времени. Но с цветами. А посреди ночи пыхтел трубкой, чихал к рассказывал о Славике, Рыжем Шефе, Сане Менделе, Мишке-в-Очках (в отличие от Мишутки-в-Усах — ваш покорный слуга), эшерихии, генной инженерии, которую неуки зовут инженерной генетикой; а ненасытной дочери моей чтоб смотреть в его профиль (греческий, скульптурный, правда с отбитым низом), тлеть от желания, а потом сторожить его сон еще часа два, а затем вскакивать от кошмара, обжигаться темнотой и опять не спать, а утром плита, кофеварка, ветчина (ветчину не забыла? нет, вот она, между хлебом и крупой), бутерброд… Устала… И замерзла… И времени уже половина седьмого, а темно. Значит раздеться, привести в божеский вид, растопить камин, приготовить ужин и ждать, ждать, ждать…

— Здравствуй.

— Здравствуй.

— Это тебе.

— Спасибо. Терпеть не могу цветов.

— С каких это пор? Еще вчера ты пищала от восторга. Я чего-то недопонял?

— Да. Это было вчера.

— А сегодня?

— А сегодня нет.

— Что, ОН там?

— Нет. ОН уже три года там не появляется.

— Ну, мать, что ж ты со мной в передней беседуешь? У тебя ГОСТЬ?

— Кроме тебя у меня гостей не бывает, ГОСТЬ у меня только ты.

— Так ОН, значит, хозяин?

— Нет. Никого там нет. Кроме беспорядка.

— А-а, боишься, беспорядок увижу. Ты этого не любишь…

— Усвоил. Вижу. Но опять мимо. Беспорядок специально для тебя. Неделю старалась.

— Слушай, у тебя мухи есть?

— Нет.

— А комары?

— Тоже нет.

— А моль? Моль есть?

— Что за…

— И молью, вижу, тоже бог обидел. Я знаю что с тобой, старина. Тебя укусила ядовитая корова, которая летает по твоей квартире вместо комаров, мух и моли — природа не терпит пустот.

— Самая большая пустота в квартире — я.

— Пустота большой не бывает. Она бывает пустой. Самая пустая пустота.

— Все равно — я.

— Значит корова в тебе. Изнутри. И кусает тебя раз в полгода. Верно? Сегодня ведь маленький юбилей — полгода со времени нашего знакомства. Тогда ты такая же укушенная была: «Я соблазнением малолетних не занимаюсь». Ну и как насчет юбилея? Я даже наелся перед тем, как к тебе идти — дату нужно отмечать чем-то особенным…

— Какую дату?

— Полгода, мать, полгода!

— Не ори. Слышу. Не понимаю. Я в свое время в одиночку это дело отметила. Когда сорок дней было.

— Понял. И тем не менее без объяснений не уйду. Знаю, знаю, помню, что договор был без выяснения отношений расставаться, но, если хочешь знать, уязвлен. Ущемлен.

— Ну проходи. А то беспорядка не повидаешь. Обидно будет — так старалась.

— Ой, мать, как здорово! Прямо фестиваль. Вот это и есть юбилей, мать. Я знаю — это твой подарок. А то все время как в музее — тишь да гладь, чихнуть страшно, а то микробы заведутся. Я и не предполагал, что у тебя может быть так уютно. О да — это праздник!

— Это не праздник. Это солдатский бардак. Ты путаешь божий дар с яичницей. Кстати, молодец, что поел. Я ничего не готовила. НИЧЕГО.

— Ну и ничего. Правильно. Лишь утром чашка кофе и больше ничего. Кроме ветчины, разумеется. Видишь, мать, стихи пишу. Видно от большой любви.

— Стихи хреновые. Желудочные.

— Так…

— Так.

— Вот и я говорю: так.

— Так-так, и как там у тебя… перетакивать не будем.

— Не у меня. Народная мудрость. Но могу я знать — почему?

— Можешь.

— Так почему?

— Нипочему. Ты мне больше не нужен.

— Нет. Нужен. Ты и сама знаешь, что нужен. Тебе надо всегда о ком-то заботиться. Я, по-моему, с удовольствием полгода играл эту роль. Старательно играл. Очень старательно. Специально не ел, чтоб аппетит настоящим был. Не брился.

— Знаю. Ну и что?

— Как что? Ты погибнешь без объекта внимания. Если тебе не будет о ком заботиться…

— Мне будет о ком заботиться.

— Ах, вон оно что! Кто-то аккуратнее…

— Аккуратнее.

— …сытее…

— Сытее.

— …чище…

— Чище.

— …лучше…

— Лучше.

— …старее…

— Подло.

— Прости, сорвалось.

— Нет. Никогда.

«…и этот, более простой, по сравнению с предыдущим, тест, проводится так: на чистый участок кожи наносится препарат, затем ланцетом кожа надрезается (по типу реакции Пирке) и облучается ультрафиолетом. Результат бывает виден по истечении двух с половиной-трех месяцев. Ускорить этот процесс, как и в предыдущих методах, пока не представляется возможным. Если ген „эрент“ имеется, остается светлое пятно, цвет которого представлен на этой таблице. Слайд, пожалуйста.

На сегодняшний день из ста шестидесяти трех тысяч восьмисот двадцати тестированных — зеленовато-желтое пятно имеется только у одного. Цвет остальных пятен был установлен теоретически. Характерно и то, что работать ген может только в случае выпадения в гомозиготу икс и игрек хромосомы, то есть у мужчин. У женщин даже в гомозиготе ген блокируется, что видно на схеме…»

«Мишутка, заходила интересная девочка, почти дитя, оставила тебе сие послание, писаное душою оной. Не погнушайся, уважь. Ключ с собой не забирай — отдай дежурной. Вернусь поздно и не один. Будь добр. Славик.»

«Миша, Вы, вероятно, меня не распознаете среди окружающих — я просто одна из толпы. (Простите за обращение на „Вы“ — в жизни мы на „ты“, но я так привыкла обращаться к Вам мысленно). Не стройте предположений по поводу моей личности — Вы все равно не догадаетесь — в жизни я иная. Пишу Вам с одной лишь целью — признаться в своей любви к Вам. Это чувство так давно властвует над моей душой, что сдерживаться нет больше сил да, если честно, и желания. Мое объяснение с Вами в устной форме невозможно, к тому же Вы в должной мере не знаете меня, а попадать в глупые ситуации мне что-то уже не хочется. Вот так разряжусь, а после посмотрю на Вас, когда Вы будете всматриваться в лица окружающих Вас девушек и гадать — не она ли? Посмотрите и на меня, но отведете взгляд с мгновенным „не она“. А мне ничего другого и не надо. Я не хочу сближения с Вами, потому что с ним придет привыкание, а затем и разочарование. Пусть Вы останетесь в памяти моей как что-то (кто-то) очень чистое, эфемерное и взъерошенное. Может быть мне повезет и по теории множественности существований доведется быть с Вами в следующей жизни. А в этой, видно, не судьба. Люблю Вас. Прощайте.»

«Славка, включи магнитофон. Миш.»

— Слушай, бродяга, во-первых сил нет писать — неохота, да и настроение мерзкое. Выяснилась одна вещь, повергающая меня в ужас, а вас всех в восторг. Зашел к Регине. Впервые с ней поссорился. Из-за чего — не знаю. Она ссорилась. Прогнала, как щенка паршивого на улицу под дождь, без ночлега — у тебя была гостья. Пошел на вокзал, там перекемарил, но не это главное — я тебя не осуждаю. Главное сейчас будет. Крепче держись за близлежащие предметы. Я летом в Ялте на пляже сделал ей прививку тестера, помнишь, мы тогда всех подряд тестировали и у меня немного осталось. Ну так вот. Ультрафиолета там навалом естественного, но интенсивность меньше. Именно из-за этого, видно, раньше ничего и не было. Я полтора месяца назад проверял, помнишь? Ну и вчера, этак ругаемся мы с ней, я жду, когда это все кончится, как она подходит ко мне, оттягивает рукав, смотрит взглядом отцеубийцы и говорит: «Что это за гадость у меня вылезла?» Я поглядел и стал медленно лезть на стену — у нее выступило КОРИЧНЕВОЕ пятно. Представляешь? Но хохма в другом: еще при знакомстве она мне сказала, что у нее НЕ МОЖЕТ БЫТЬ ДЕТЕЙ, так что идея с потомством отпадает сама по себе… Остается вариант с переводом моего гена в гомозиготу. Сказки Сане и Мишке, пусть подумают. Регина ничего, естественно, о себе не знает, и, кстати, знать не должна, иначе она сойдет с ума от своего бесплодия. Ну, пока и все. Да, еще вот: прочитал анонимку младой девы и если это не розыгрыш — знаю я вас — то кто это? Ты ведь всех знаешь. Ну и все. Буду через неделю — еду домой отдыхать от вас. Попроси старосту, чтоб поменьше отмечала. Приеду — конфет ей привезу, «Птичье молоко».

…Мороз сковывает лицо. Чистый воздух, проходя в легкие, превращает их в подобие наволочки, сохнущей на морозе. Пара изо рта выходит все меньше. Отдача тепла в пространство — вот, возможно, единственная роль человека в этом мире…

— Что надо?

— Ну во-первых, здравствуй…

— Не здравствуй.

— Ну хорошо. Относись как хочешь — мне плевать. Впусти, мне надо с тобой поговорить. Серьезно поговорить. И совсем не об отношениях. Есть пока в жизни дела поважнее спальни.

— Ладно, Проходи, Можешь и о спальне. Сегодня ты можешь услышать кое-что интересное…

— Интересное будешь слушать ты.

— Вот и слушаю.

— Вот и слушай. Покажи руку. Покажи, не съем. Да не ладонь, я гадать не буду — закати рукав. Вот. Видишь это коричневое пятно, «гадость», как ты выразилась? Так вот, не вдаваясь в подробности, если бы у тебя был от меня ребенок, а в частности сын — он был бы единственным носителем того самого гена, о котором я тебе твердил все это время. Понимаешь? Я знаю, что жестоко тебе это говорить, но ты должна знать правду. Я подумал над различными вариантами и пришел к выводу, что лучшее сейчас — уехать. Ты не знаешь, но над тобою нависла некая угроза стать подопытным кроликом. Я прошу тебя, даже не прошу, а требую — уезжай. Уезжай, иначе ты попадешь в лапы всяческих врачей от науки, которые изрежут тебя, как бог черепаху, для того, чтоб ты могла рожать. Затем тебя попросят забеременеть от меня, а потом (если все проедет так, как я сказал) сына твоего (если будет дочь, тебя заставят рожать не раз и не два, а вернее сами сделают так, чтоб был сын) заберут в лаборатории и до конца дней своих ты будешь несчастна. Вот. Я все сказал… О чисто технических подробностях я позаботился. Ты будешь жить в моей гурзуфской квартире, а я поселюсь в этой твоей. У нас около недели времени. Через неделю я должен буду сказать ребятам твой адрес, они придут, а соседи им скажут, что ты съехала. Вот и все. Решай.

— Зачем решать? Ты уже все решил за меня. Вон как все детально обдумал. А ты знаешь, я согласна. На все твои варианты. Но прежде ты мне ответишь на один вопрос.

— Какой?

— Дай слово, что ответишь.

— Как я могу дать слово, если не знаю вопроса?

— Все равно.

— Ну хорошо. Даю слово.

— А вопрос такой: зачем ты все это делаешь? С какой целью? Только не убеждай меня, что это ради вящего моего спокойствия и благополучия. Все равно я тебе не поверю.

— Но я действительно все это…

— Врешь, умеешь. Но, слава Богу, я уже могу отличать твою ложь не по тону, а потому что знаю тебя лучше, чем самое себя.

— Ты не можешь знать меня лучше себя.

— Могу. По крайней мере, исходя из того, что я знаю, я делаю вывод — ты так заволновался потому, что что-то сейчас угрожает лично тебе и твоему благополучию. Если чуточку подумать, то становится ясно, что тебе угрожаю я. Почему?

— Вона как… Ну хорошо. Слушай. Да, мне угрожаешь ты. Пусть неосознанно, но тем не менее. Пока тебя нет, я — уникум. Восьмое чудо света, так сказать. Понимаешь, возможность такой мутации ничтожна. В статистике эта цифра даже не имеет смысла, настолько она мала. Невероятно даже то, что этот ген вообще существует. Вот этот самый тест был только способом обеспечить тылы, чтоб в дальнейшем не подкопались. Доступно? А ты, оказывается, тоже… чудо. И не это, собственно, обидно! Сейчас лаборатория занята тем, чтобы мой ген синтезировать. А еще тем, чтоб его в гомозиготу загнать, И тогда Я буду первым человеком, умеющим летать! Я! А не мой ребенок! И не ты! Теперь, надеюсь, понятно?!

— Да.

— Ну вот и дивно. Ты, кажется, дала согласие?

— Да.

— Когда приступим? Завтра?

— Да.

— Ну и как, ты довольна моим ответом?

— Да.

— Что ты все да и да? А конкретнее?

— Да.

— Что с тобой? Очнись!

— Да, да. Сейчас.

— Может валидол?

— Нет. Уже не надо.

— Что это с тобой вдруг?

— Скажи, а если бы я отказалась, что бы ты сделал?

— Ты бы не отказалась. Я знал, что ты не окажешься. Какой тогда смысл идти к тебе я унижаться?

— А если ты меня недооценил? Если ты меня совсем не знаешь? Или нет; ты знаешь, что я не соглашусь — что ты сделал бы?

— Не знаю. Наверное, убил бы. Правда после этого пришлось бы и самому застрелиться…

— Ты мрачно шутишь.

— Мрачно, но не шучу, вот пистолет. Он заряжен.

— И ты способен на это?

— Здесь и особой способности не надо. Простой инстинкт самосохранения.

— Простой инстинкт… Слишком много в этом мире стоит на простых инстинктах — простой инстинкт продолжения рода, простой инстинкт размножения, простоя инстинкт счастья… До чего простые инстинкты… Да. Все верно.

— Насчет инстинктов?

— Нет, насчет тебя.

— В смысле?

— Выслушай меня внимательно — я решила уничтожить тебя.

— Только не кухонным ножом. Не люблю дешевых сцен. Да и в последние минуты не хочется чувствовать себя цыпленком за рубль шестьдесят.

— Не волнуйся, я не так примитивна, как тебе кажется. Ну, так вот: приходил ли тебе когда-нибудь в голову вопрос: а зачем ТЫ мне?

— Чтоб было о ком заботиться.

— Хорошо. А почему я тебя прогнала?

— Блажь. Или надоел…

— Господи! Да ты мне с нашего знакомства надоел. Просто ты мне был нужен в качестве самца-производителя. Понял?

— Нет.

— С самого начала я солгала тебе. Я вполне здорова и могу иметь детей. Скажу более — я уже беременна. Четвертый месяц.

— Это ложь.

— Это правда.

— Погоди… Значит, ты с самого начала хотела этого? Поэтому и сказала… Ловко! Поздравляю. Теперь я, как честный человек, просто обязан на тебе жениться.

— Не паясничай.

— Но ведь ЭТО ничего не меняет. Ты уедешь ко мне, как мы и договорились, и никто так и неузнает.

— Узнают. Ты невнимателен. Я же сказала, что уничтожу тебя.

— Ты этого не сделаешь!

— Сделаю!

— Зачем? Зачем тебе это?!

— А затем что ты представляешь собой тупую, бессмысленную силу, простой набор простых инстинктов. Для тебя нет понятий «честь», «душа», «любовь», «сострадание», — у тебя есть «выгода», «желание», «удобство». Ты похож на манекен! Разодетый, равнодушный, холодный! А внутри тебя пустота и железная арматура. Я чувствую, что еще немного — и ты раздавишь меня, даже не заметив. Если бы только меня! На тебя работает целая группа увлеченных интересных ребят! С тебя сдувают пыль и создают микроклимат. Но твой тропический микроклимат создан из нашего тепла. Я стыну, отдавая тепло тебе! А ты как вампир. А допьешь до донышка — отшвырнешь. Поэтому я уничтожу тебя.

— Хорошо. Ты очень красиво говорила. Посмотрим на тебя в деле. На. На, бери. Он заряжен, с предохранителя снят, нужно только совместить вот эту штуку с моей головой или сердцем и нажать на вот сюда. На. Только точнее целься.

— Не могу…

— Вот видишь? Такой вот ты борец с пороком. А знаешь, почему ты не можешь? Потому что все, сказанное тобою, неправда. Ты дешевый, теоретик! Теоретически — это значит неправильно. На практике все по-другому. Ты попала пальцем в небо. Что ты качаешь головой? Ты прекрасно знаешь, что я прав.

— Нет. Я поняла в чем дело. Просто все мы хотим быть судьями, но не хотим быть палачами. Увы… Возьми свой пистолет. Убивай ты… А я очень устала…

— Хочешь вина? Тебе можно?

— Да… Хочу…

— И я с тобой тоже…

— Давай тоже…

— За что пьем?

— За… ну, что ли… достойный выход…

— Тебе нужен хэппи энд?

— Да. Не помешал бы.

— Тогда давай за хэппи энд?

— Давай.

«…Второе тело принадлежит женщине тридцати-традцати двух лет. Голова женщины закинута назад, правая рука свисает с кресла, левая лежит на колене, У рта отчетливый запах миндаля. Очевидно, и мужчина и женщина приняли цианистый калий в вине одновременно, о чем свидетельствует отсутствие беспорядка в комнате, в одежде и в позах покойных…»

— Светлана Сергеевна, что вы тут делаете?

— Я тут плачу, Славик.

— Что с вами? Вам помочь?

— Нет, Славик, вы мне не поможете. Пожалуй, уже никто мне не поможет. Те, кто мог, тех уже нет.

— Я, конечно, понимаю. Такая страшная потеря. Нелепо как. И абсолютно не ясно почему. Как вы думаете? Может это враги их убили? Мне сказали, что она была беременна.

— Даже? Смотри пожалуйста. Я, Славик, во врагов не верю. Я верю в человеков и в их подлость. Я ведь любила его. И ничего странного в этом не вижу. Может женщина полюбить хоть раз в жизни? А я любила его издалека, зная, что все бесполезно. А буквально за пару дней до смерти не выдержала, передала то письмо. Эго вы его передавали. Ну и хорошо, он теперь хоть там будет знать. Я думаю, что это она его убила. Очевидно, она хотела женить его на себе. А он, узнав что любим, не захотел. Вот она его и отравила. А потом и сама, чтоб не сидеть. Простите. Простите, что все это вам говорю. Вы, верно, думаете: свихнулась баба к сорока. Но она тоже была старше его.

— Светлана Сергеевна, выпейте вот эту штуку.

— Элениум? Спасибо. Не судите строго бедную женщину. Я больше не буду. Никогда. Она ведь и меня убила. Тоже.

— Ну почему сразу «убийство», «самоубийство»? Если предположить несчастным случай?..

— Несчастно отравились цианидом…

— Кстати, я смотрел, из сейфа пропал наш цианид кали чедэа. Правда, в вещах… ну… их он тоже не обнаружен.

— В вещах и не должно быть. В таких случаях он чаще в организмах. Отличный яд. Давит на корню процессы окислительного фосфорилирования — дыхательную цепь в клетках. Доза слоновья — мы с Жекой хотели взять половые клетки на предмет оплодотворения с подсадкой в женский организм — ни одной живой.

— Почему вы с порога отметаете несчастный случай? В бутылке, например, до разлива вина хранился этот самым цианид кали, который применяет противу крыс или еще где…

— То есть, ты хочешь сказать, что какой-то бухарь Вася сдал такую бутылку, ее почему-то забыли помыть, разлили вино и потом именно это вино они и выпили?

— Где-то так…

— Вероятность такого события равна что-то один из э-э-э… миллионов восьмисот… И то вряд ли.

— А вы говорили, что они оба уникумы, что таких больше нет во всем подлунном мире? Как же здесь со статистикой?

— М-да, здесь она еще страшнее. Один на миллиардов так девятьсот.

— Мужики, но тогда то, что случилось вообще не бывает.

— Надо полагать, что да, не бывает.

— «Есть много, друг Горацио, на свете…»

— По-моему, время настало нам разбегаться. В смысле лаборатории. Мы не можем исследовать чудо.

— Которого, кстати, уже и нет.

— М-да.

— Разливай остаток, мужики, пусть наше чудо ТАМ полетает. Он мечтал об этом.

— Перестань! Ты, Мен, думаешь, что он был неправ? Я знаю, ты так думаешь. А он, наверное, только один и был прав. Он хотел летать! А вы?.. Репрессия, дерепрессия, регуляция, масса блестящих статей и две кандидатских!

— Прекрати истерику. Этому больше не наливать.

— А хотел летать, так нечего в науку лезть, шел бы в аэроклуб

— Ну и плевать я на вас хотел. Уйду лучше в «мясо-молоко» деньги зарабатывать. Ни я, ни ты, и вообще никто больше летать не будет!

— А Регина даже в гробу красивая была. И легкая. Я, когда гроб нес, чувствовал. Обычно покойники тяжелые, а эта… М-да…

— Что со Светланой?

— Да так, голова разболелась. Я ей таблетку дал.

— Мужики, такое впечатление, что снег не ложится на землю, а вонзается в нее.

— Это он просто тает. Тепло…

— Для снега тепло. Для меня не очень. Какая-то тварь вчера перчатку сперла. Пришлось и вторую выбросить. На фиг мне одна?

— А откуда у него пистолет?

— Это ему в органах выдали. По моему ходатайству. На случай отстреливаться, если что.

— А почему он был при нем?

— А он всегда при нем. Был…

— Только гитары не надо.

— Я спою его песню. Помните?

— Как чувствовал…

— Кто знает, подпевайте. М-м-мм..

Наверх, попав в могилу, не полезу. И больше мне не предавать друзе-ей. Красавица, не пой веселых песен, Вином мою пустую грудь зале-е-ей

— Давайте раз и навсегда прекратим разговоры на, эту тему. Я охотно проанализировал с вами все версии этой, да страшной, истории. И теперь могу сказать. Имею право. Дело в том, что случай нашего летуна довольно простенько решается в плане генетики. Там достаточно пары-тройки мутаций точечных и еще, пожалуй, одну линейную в блокиатор. И все. «Эрент» бы заработал. В общем, это было ясно с самого начала. Славка уже даже рассчитал какие мутации куда и чем вносить, чтоб чего не вышло. Только мы не шли на это. Мера ответственности уж больно велика. Как бы это сказать? Он же не о науке, не о человечестве думал. Да вы и сами знаете. Он ЭТО совершил, он — преступник, человека убил. Даже не одного, а двух. Он детоубийца, а страшнее этого ничего не бывает! А мотив: после субботнего чая, когда мы пленку с симпозиума слушали, я ему по дороге домой все и рассказал. По поводу мутации аллельного гена. И сказал, что в таком случае он будет работать и у женщин. Дикси. Разумному достаточно.

— Нет! Саша, вы лжете!

— Светлана Сергеевна, вам бы лучше не приходить. Славик, проводил бы ты ее до дому. Как бы под машину не угодила.

— Нет, Саша! Нет! Вы просто злы на него. Вы завидуете ему, чисто по-человечески. Это он был выдающимся, а не вы. Вы были вынуждены работать для него и вам это неприятно. Я понимаю вас и прощаю. Даже за то, что вы молчали, а не занимались делом. Не судите и не судимы будете. Вы злы, а злым быть нельзя. Никогда, Саша.

— Вы отдаете себе отчет в том, что говорите? Мы не знаем, пусть пока не знаем, действие эрентина. Если бы он заработал, стали бы возможны самые фантастические вещи. Вам ли это рассказывать! Понимаете? Это почти homo super, если не он сам! И этим супером становятся мелкий, эгоистичный человек, до того мелкий и эгоистичный, что стал воинствующим! А вы знаете, что такое воинствующая серость? Я это понял только после того, как он получил пистолет и особые привилегии в связи с этим. Будь он честнее и смелее, он просто застрелил бы ее и никто, понимаете, НИКТО его не отдал бы под суд. Но тогда ему пришлось бы посмотреть ей, умирающей, в глаза!

— Брэк! Хватит!

— Да что вы, ребята, в самом деле?

— Мендель, сядь, ты пьян!

— Да поймите же вы, завистливый человек, это вы бы так сделали, из мелочности своей. Он вообще никого не убивал! Это его убили!

— Кто?! Регина?!!

— Да!

— Ха-ха-ха-ха-ха-ха-ха!!!

— Держи его, я сейчас нашатырь разведу.

— Надо же, так все было хорошо.

— Такие хорошие поминки! Каждый день бы так!

— Перестаньте!

— Кажется, кому-то сейчас нужно просто набить морду.

— Сиди, мордобойщик.

— Ладно, ребята. Я уже трезвый. Светлана Сергеевна, просите ради бога. Считайте, что я ничего не говорил.

— И рада бы, да не могу. Извините.

— Славик!

— Уже одеваюсь.

— Вот и дивно. А ты, Мендель, козел. И вправду мелкая личность. Ты-то хоть знаешь, что значит потерять любимого человека? Каким бы он там ни был.

— Бросьте, блажь бабья.

— Увы, нет. Ты же сам видел.

— Ну и пусть.

— Мужики, а что, если снег здесь входит в землю, пронзает ее насквозь, а где-то в Южной Америке выходит и идет в небо, а?

— Господи!

— Нет, серьезно. В мире творятся странные вещи. Близкий товарищ становится убийцей женщины, которую любит. Другой товарищ не дает ему покоя и в гробу, а все это пронзает снег, которому все равно. Ну не страшно ли?

Симферополь, 1980–1981

© Copyright Карпенко Александр Сергеевич (vokzalbazar@rambler.ru) Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg