«Литературный памятник»

Игорь Горностаев Литературный памятник Опять, о господи, явился ты меж нас За справкой о земле, — что делается с нею! Гёте, «Фауст»

«Собралась наша компания провести время за приятным журчанием речей в нескончаемой реке знания. Теплый летний вечер. Плащ темноты обзавелся розовой подкладкой из света масляных светильников и парой рваных дыр, проделанных яркими оранжевыми факелами. Но ярче факелов горели огни слов, сияли драгоценней любых жемчужин из сокровищницы султана. Ведь известно всем: мудрая речь собирает слушателей как луна звезды, как янтарь бумажные крохи или как сладкий цветок медоносных пчел. И зовет мудрость на путь благочестия и добродетели.

В тот раз речь повел наш друг аль-Кирон абу Хумор:

Рассказывал аль-Харис ибн Хаммам:

— Ночь. Темно-серая предутренняя ночь не отпускала пустыню из своих объятий пугливых. Но перлы звезд уже начинали смущенно меркнуть в преддверии лазурного прилива. Верный утра посланник, прохладный восточный ветер отнюдь не сильный, овевал и нежил утомленных караванщиков, разбивших шатёр на привале перед Насибином. Стреноженные махрийские верблюды паслись невдалеке от колодца. На снятых с бурых и уложенных в круг тюках возлежали купцы, ожидая восхода солнца. Те из них, которые не сомкнули вежды, вели тихи беседы неспешны.

Со стороны лунного лика прибыли еще два путника, которые смогли украсть у ночи целую половину, проскакав до оазиса на быстроногих сыновьях дороги, но утратив вечернюю силу. Позаботившись о своих лягающихся, которые многим милей, чем плюющиеся, прибывшие расстелили попоны на песок и расположились рядом с кругом караванщиков, видно, рассчитывая насладиться парчой и шелком разумных разговоров перед тем, как отдых средь брошенных сёдел сомкнет их глаза, чтобы прогнать зевоту изо рта.

В чаше образованной тюками и в самом деле плескались сливки согласия и мудрости. Той, что свойственна старости седобородой, а вовсе не чернокудрой юности.

Рёк один караванщик, напевом степенным как зачищенный до дыр казан медный:

    В стране драконов царь ведь тоже — дракон.     И сын его станет царем — таков закон.     Но как-то пошло в драконьей стране все не так.     Признали лекари дворца, что царевич — дурак.     Не хотел с рожденья быть царем!     И упорствовал в этой глупой ереси он.     Хотел зваться учеником древних,     И средь поколения юного быть среди первых.     Так в глупости юный дракон был упорен,     Что, в конце — концов, младший брат сел на троне.     Ну а старший брат стал зело мудрым:     Лишь мор да глад возвещал гласом трубным.     Когда мудрость в нем уж не знала границ —     Послал к младому царю наемных убийц.     Уселся наш знакомый дракон сам на трон.     Упорствуя в глупости — мудрецом оказался он.

Тихонько засмеялись караванщики наши, второй рассказчик потянул нить беседы дальше. Голос был его тих и вкрадчив, а рассказ витиеват и примером заманчив:

   Случилось это во времена стародавние.    Тогда красивыми были все ифриты,    Горные реки растекались по равнине,    А Величайший не посылал к людям рифмы.    Жил один человек в селе богатом.    Ему втемяшилась в голову идея:    Чтобы стать богам братом    Башню построить высотой до неба.    Старики сказали: „Не разумно это.    Ни к чему нам башня такая.    Не дадим на это дело и монеты“.    Ушел мечтатель домой вздыхая.    Но идея не пропала в суете.    Стал он думать, где взять кирпича.    И каламом водил по бумаге,    Чтоб сбылась, наконец, мечта.    А простой кирпич не годится.    Надо крепкий. И глину — в печь.    Чтоб достать до полета птицы:    Нужно раньше встать — поздно лечь.    Как соединить блоки жестко?    Ему надобен стал раствор.    И вот тянется башня высоко,    Стройная, как пальмовый ствол.    Творил он башню каждое лето.    Но до полнеба даже не достал.    Выше башня багдадского минарета:    Кирпич не выдержал — тонкий дом упал.    Старики сказали: „Ты глупец“.    Но упорствуя, он, в глупости своей,    Надел сияющий мудрости венец:    Во всём, касаемо растворов и кирпичей.

Послышался поток речей третьего. Как хрустальный бокал битый — голос его. Но голос годам подвластен, увы, так же как волос седине: лишь хной избежать обеленье главы.

   У Якубова сына, известного, был ученик.    И в снов толковании оказался велик.    Однажды Милостливый его приветил:    Своей печатью отметил.    С тех пор Ученик Правдивого Юсуфа    Сны продает. Покупка всем доступна.    Кто жизнь ведет праведную, моста не страшится,    Тому сон прекрасный приснится.    А за сны плата проста:    На свободу пущенная птица.    Отпусти птицу из души на волю,    И Сны прекрасные наяву предстанут вскоре.

На небе пастух попрятал овец, а к пастве земной пришел отец. Караванщики отправились в путь предначертанный, а двое поскакали дорогой обветренной.

Они о той беседе мне рассказали, а я же взял, и поделился с вами».

В юрте пастуха, угнездившейся среди холмов широкой монгольской степи, воцарилась тишина. За белыми войлочными стенами, приветствуя приближение ночи, стрекотали какие-то равнокрылые, наверно, цикады. Издалека доносилось блеянье овец и басовитое бэканье баранов. Степь жила привычной, установившейся веками назад жизнью.

— Вопрос, — все тем же неспешным голосом, наполненным добротой и ласковым внутренним теплом, с которым он читал макаму, произнес пожилой низенький человек, сидящий в центре юрты. — Датируйте время написания произведения.

Тут же юрту наполнил гул сдерживаемых юношеских голосов. Студенты совещались, обсуждали: что ответить преподавателю, принимающему зачет.

А рассказчик, дав им задание, налил в простую глиняную чашку крепкий духовитый чай. И пил маленькими глотками горячую жидкость, обжигающую язык и небо, наслаждаясь ароматным букетом горных трав. Он делал вид, что углублен в прочувствование напитка, но сам прислушивался, кто какую точку зрения отстаивал в мозговом штурме.

Наконец, студенты пришли к общему мнению. Задача для специалиста и не была столь уж сложной.

Откашлявшись, скорее для того, что бы преодолеть смущение, а не обратить на себя внимание, старший группы сообщил:

— Великий Лу, мы решили, что макама написана как стилизация в начале двадцать первого века: не позднее две тысячи восьмого года, но не ранее две тысячи четвертого. Скорее всего, является частью более крупного произведения, а автор принимал участие в сетевых литературных конкурсах.

— Это так. Группа получает зачет. — Низкого роста человек допил чай, но поставил перед собой чашку на дно, давая понять, что беседа не окончена. — Я обращу внимание, что меня радует проявление мудрости ваших старших друзей в группе, которые не стали стремиться указать точное время и название конкурса. Но меня радует и проявленное младшими членами группы смирение с решением старших. Думаю, вернувшись домой, вы сможете и найти точную дату написания макамы и узнать, была ли она напечатана в книге или журнале. — Тут учитель позволил улыбке изогнуть уголки губ.

Продолжая улыбаться, и из-за этого даже немного напоминая то ли ехидную горгулью, то ли исчезнувшую птицу додо, Великий Лу перевернул коричневую чашку вверх дном.

Студенты вышли из юрты под предвечернее небо. Солнце скрылось за горизонтом, но редкие облака еще могли лицезреть из вышины улетающее светило и розовели в приступе ложной скромности.

Хозяин юрты вышел проводить гостей. Из уважения к нему молодые люди заходили в малиновый университетский геликоптер чинно и степенно, как и подобает в древней степи, помнящей и конницу Чингисхана, и экспедицию Рериха. Зато когда безынерционный агрегат рванул к Венере, шум и гвалт в салоне геликоптера поднялся такой, будто ребята не зачет сдали, а защитили дипломные работы.

Великий Лу долго смотрел вслед умчавшемуся в зенит аппарату, думая, что несмотря на все достижения техники за последние сто лет, такие как геликоптер на гравитационной подушке, или твердопрессованный водород, по плотности в три раза превосходящий осмий, человек остается человеком. Просто сто лет назад только лучшие его студенты обладали такими душевными качествами, как сегодня почти любой. Но зато среди нынешних студентов только один высказал правильное предположение об авторстве текста. Не хватает им жизненного опыта. Им бы по старинке: попасти овец, принять окот, поискать щедрые пастбища и скупые колодцы. Тогда студенты стали бы четче воспринимать любой намек писателя. Любое изменение контекста и подтекста.

Слишком большое внимание уделяют идее и сюжету, вот что. Думают, что если у них на перелет межпланетный уходит три часа, так их не касается, что в Сомали продолжают умирать от голода. Великий Лу, получивший прозвище за качество своего овечьего сыра, глубоко вдохнул запах степной травы, на которую собралась выпадать роса, и расправил крылья.

Тяжеловато, конечно, самому махать крыльями, но без этой простой человеческой работы: присмотром за овцами между обучением молодежи старинной литературе, Лу не мыслил своей жизни.

Игорь Горностаев © 2005 Fueled by Johannes Gensfleisch zur Laden zum Gutenberg