«Семь тысяч Я»

Я сразу же заподозрил неладное, увидев в его квартире оседланную лошадь.

– Как это ты ее на седьмой этаж? – оторопело спросил я, обходя сторонкой большое дышащее животное. – Лифтом?

Он горько усмехнулся в ответ.

– Лифтом… – повторил он. – Да разве такая зверюга в лифте поместится? В поводу вел. По ступенькам…

Собственно, я уже тогда имел право арестовать его. Лошадь была не просто оседлана – на ней был чалдар… Что такое чалдар? Это, знаете, такая попона из металлических пластинок. Похищена в феврале прошлого года из энского исторического музея вместе с мелкокольчатой броней и доспехом типа «зерцало».

– Удивляешься… – с удовлетворением отметил он. – Понимаю тебя.

Он уже ничего не скрывал. Комнату перегораживало длинное кавалерийское копье, а к столу был прислонен меч, восстановленный недавно специалистами по крыжу XII века. Кроме него из экспозиции пропал еще, помнится, полный комплект боевых ножей.

Я решил не засвечиваться раньше времени и, изобразив растерянность, присел на диван.

– Значит, летим исправлять историю? – придав голосу легкую дрожь, спросил я.

– Летим, – подтвердил он.

– Рязань?

– Калка! – Произнеся это, он выпрямился и сбросил домашний халат. От груди и плеч моего подопечного отскочили и брызнули врассыпную по комнате светлые блики. Его торс облегала сияющая мелкокольчатая броня, усиленная доспехом типа «зерцало». А вот и пропавшие ножички, все три: засапожный, поясной и подсайдашный…

Услышав грозное слово «Калка», лошадь испуганно всхрапнула и вышибла копытом две паркетные шашки.

И тут меня осенило, что у него ведь могут быть и сообщники…

– Сними ты с себя это железо! – искусно делая вид, что нервничаю, сказал я. – Тебя ж там первый татарин срубит! Знаешь ведь поговорку: один в поле не воин!

Крючок был заглочен с лету.

– Один? – прищурившись, переспросил он. – А кто тебе сказал, что я там буду один? В поле?

Уверен, что лицо недоумка вышло у меня на славу.

– А кто второй?

– Я.

– Хм… А первый тогда кто?

– Лошадь переступила с ноги на ногу и мотнула головой, как бы отгоняя мысль о предстоящем кошмаре.

– Ну хорошо… – смилостивился он. – Сейчас объясню…

И возложил длань на высокое седло, куда, по всей видимости, и была вмонтирована портативная машина времени марки «минихрон», украденная три года назад прямо из сейфа энской лаборатории.

– Итак, я включаю, как ты уже догадался, устройство и перебрасываюсь вместе с лошадью во вторник 31 мая 1223 года. Провожу там весь день до вечера. К вечеру возвращаюсь. Отдыхаю, сплю, а назавтра… – Он сделал паузу, за время которой стал выше и стройнее. – А назавтра я снова включаю устройство и снова перебрасываюсь во вторник 31 мая 1223 года! Вместе с лошадью! То есть нас теперь там уже – сколько?

– Ну, четверо, – сказал я. – С лошадьми…

И осекся. Я понял, куда он клонит.

– То же самое я делаю и послезавтра, и послепослезавтра! – Глаза его сверкали, голос гремел. – Семь тысяч дней подряд я перебрасываюсь туда вместе с лошадью и провожу там весь день до вечера. Я трачу на это без малого двадцать лет, но зато во вторник 31 мая 1223 года в окрестностях реки Калки возникает войско из семи тысяч всадников! И оно заходит татарам в тыл!..

Весь в металле, словно памятник самому себе, он стоял посреди комнаты, чуть выдвинув вперед правую ногу, и в гладкой стали поножа отражалось мое опрокинутое лицо.

«Брать! – тяжко ударила мысль. – Брать немедленно!..»

Но тут он дернул за свисающий с потолка шнурок, на который я как-то не обратил внимания, и со свистом развернувшаяся сеть из витого капрона во мгновение ока спеленала меня по рукам и ногам.

– Почему бы тебе не предъявить свое удостоверение? – мягко осведомился он. – Ты ведь из Группы Охраны Истории, не так ли?

«Спокойствие! – скомандовал я себе. – Главное, не делать резких движений!.. Это витой капрон!»

– Ты, видимо, хочешь сказать, – вкрадчиво продолжал он, – что мои семь тысяч будут слишком уж уязвимы? Что достаточно устранить меня сегодняшнего – и не будет уже ни меня завтрашнего, ни меня послезавтрашнего… Достаточно, короче, прервать цепочку – и все мое войско испарится на глазах у татар. Так?

– Да, – хрипло сказал я. – Именно так…

– Так вот, во время дела, – ликующе известил он, – я сегодняшний буду находиться в самом безопасном месте. Как и я завтрашний, как и я послезавтрашний… А вот последние будут первыми. То есть пойдут в первых рядах…

– Между прочим, дом окружен, – угрюмо соврал я.

Он тонко улыбнулся в ответ.

– И окрестности Калки тоже?

Мне нечего было на это сказать.

На моих глазах он препоясался мечом и взял копье. Затем выпрямился и с княжеским высокомерием вздернул русую недавно отпущенную бородку. Я понял, что сейчас он изречет что-нибудь на прощанье. Что-нибудь историческое.

– Татарское иго, – изрек он, – позорная страница русской истории. Я вырву эту страницу.

Причем ударение сделал, авантюрист, не на слове «вырву», а на слове «я». Потом запустил руку под седло и, на что-то там нажав, исчез. Вместе с лошадью.

* * *

– Семь тысяч? – Руки шефа взметнулись над столом – то ли он хотел воздеть их к потолку, то ли схватиться за голову. – Семь тысяч… А ты сказал ему, что у него прабабка – татарка?

– Н-нет… – ответил я. – А что? В самом деле?

– Откуда я знаю? – огрызнулся шеф. – Надо было сказать!..

Его заместитель по XIII веку давно уже бегал из угла в угол. Возле стенда «Сохраним наше прошлое!» резко обернулся:

– Почему ты не хочешь оставить засаду на его квартире?

– Потому что он туда больше носа не покажет, – ворчливо отозвался шеф. – Будь уверен, ночлег он себе подготовил на все семь тысяч дней. Как и стойло для лошади. А вот где его теперь искать, это стойло?.. Нет, брать его, конечно, надо там – в тринадцатом веке…

– Как?

– В том-то и дело – как?..

Шеф поставил локти на стол и уронил тяжелую голову в растопыренные пальцы.

– Семь тысяч, семь тысяч… – забормотал он. – Ведь это же надо что придумал, босяк!..

– Но, может быть, нам… – осторожно начал заместитель, – в порядке исключения… разрешат…

– Снять блокаду? – Шеф безнадежно усмехнулся. Я тоже. Дело в том, что прошлое по решению мирового сообщества блокировано с текущего момента и по пятнадцатый век включительно – на большее пока мощностей не хватает… А ловко было бы: вырубить на минутку генераторы, потом – шасть в позавчера – и в наручники авантюриста…

– А у тебя какие-нибудь соображения есть? – Вопрос был обращен ко мне.

– Есть, – сказал я и встал.

Это произвело сильное впечатление. Шеф и его заместитель по XIII веку ошарашенно переглянулись.

– Ну-ка, ну-ка, изложи…

Я изложил.

Вообще-то я редко когда высказываю начальству свои мысли, но если уж выскажу… Молчание длилось секунды три. Заместитель опомнился первым.

– А, собственно, почему бы и нет? – с опаской поглядывая на шефа, промолвил он, и сердце мое радостно встрепенулось.

Шеф затряс головой.

– Ты что, хочешь, чтобы я отпустил его в тринадцатый век ОДНОГО?

– Да почему же одного? – поспешил вмешаться я, очень боясь, что предложение мое сейчас зарубят. – Меня же тоже будет семь тысяч!

Шеф вздрогнул.

– Ты вот что, сынок… – сказал он, почему-то пряча глаза. – Ты пойди погуляй пока, а мы тут посоветуемся… Только далеко не уходи…

Я вышел в коридор и, умышленно прикрыв дверь не до конца, стал рядом. Профессиональная привычка. Кроме того, там, в кабинете, решалась моя судьба: расквитаюсь я с моим подопечным за сетку из витого капрона или же дело передадут другому? Запросто могли передать. Что ни говори, а были у меня промахи в работе, случались…

Я прислушался. Начальство вело ожесточенный спор, погасив голоса до минимума. В коридор выпархивали лишь случайные обрывки фраз.

ШЕФ: …не представляешь… дубина… таких дел натворит, что… (Это он, надо полагать, о моем подопечном.)

ЗАМЕСТИТЕЛЬ: …клин клином… ручаюсь, не уступит… (А это уже, кажется, обо мне.)

ШЕФ: …семь тысяч! Тут одного-то его не знаешь, куда… хотя бы руководителя ему… (Вот-вот! Это как раз то, чего я боялся!)

ЗАМЕСТИТЕЛЬ: …ну кто еще, кроме… семь тысяч – почти двадцать лет… а там и на пенсию…

Последнего обрывка насчет пенсии я, честно говоря, не понял. При чем тут пенсия?.. Вскоре меня пригласили в кабинет.

– В общем так, сынок… – хмурясь, сказал шеф. – Мы решили принять твое предложение. Если кто-то и способен остановить этого придурка – то только ты…

* * *

Утро 31 мая 1223 года выдалось погожим. Опершись на алебарду, я растерянно оглядел окрестности. Как-то я все не так это себе представлял… Ну вот, например: я иду перед стройной шеренгой воинов, каждый из которых – я сам. Останавливаюсь, поворачиваюсь лицом к строю и на повышенных тонах объясняю ситуацию: вон там, за смутной линией горизонта – река Калка. А за теми холмами – войско из семи тысяч авантюристов. Или даже точнее – авантюриста. Что от нас требуется, орлы? От нас требуется умелым маневром блокировать им дорогу и не дать вмешаться в естественное развитие событий…

И вот теперь я стоял, опершись на алебарду, и что-то ничего пока не мог сообразить. Остальные-то где? Кажется, я прибыл слишком рано.

Тут я вспомнил, что пехотинец-одиночка для тяжеловооруженного конника – не противник, и в поисках укрытия двинулся к виднеющемуся за кустами овражку.

– Эй, с алебардой! – негромко окликнули меня из кустов. Я обернулся на голос, лязгнув доспехами. В листве поблескивал металл. Там прятались вооруженные люди. Лошадей не видно, вроде свои.

– Быстрей давай! – скомандовали из кустов. – Демаскируешь!

Я пролез сквозь чашу веток и остановился. Передо мной стояло человек десять воинов. И еще с десяток прохаживалось на дне овражка. Из-под светлых шлемов-ерихонок на меня отовсюду смотрело одно и то же лицо. Мое лицо. Разве что чуть постарше.

– Который год служишь?

Тон вопроса мне не понравился.

– Да что ты его спрашиваешь – и так видно, что салага, – хрипло сказал воин с забинтованным горлом. – Гляди-ка, панцирь у него… Ишь вырядился! Прям «старик»… А ну прими алебарду как положено!

Вот уж чего я никогда не знал – так это как положено принимать алебарду.

– Вконец «сынки» распустились! – Хриплый забинтованный недобро прищурился. – Кто давал приказ алебарду брать?

– А что надо было брать?

– Топор! – негромко, щадя простуженное горло, рявкнул он. – Лопату! Шанцевый инструмент!.. Если через голову не доходит – через ноги дойдет! Не можешь – научим, не хочешь – заставим! С какого года службы, тебя спрашивают?

– Да я, в общем-то… – окончательно смешавшись, пробормотал я, – в первый раз здесь…

Ко мне обернулись с интересом.

– Как? Вообще в первый?

– Вообще, – сказал я.

– А-а… – Хриплый оглядел меня с ног до головы. – Ох, и дурак был… Панцирь прямо на трико напялил?

– На трико, – удрученно подтвердил я.

– К концу дня плечи сотрешь, – пообещал он. – И алебарду ты тоже зря. Алебарда, брат, инструмент тонкий… И, между нами говоря, запрещенный. В тринадцатом веке их на Руси еще не было… Ну-ка, покажи ему, как правильно держать, – повернулся он к другому мне – помоложе.

Тот принял стойку «смирно» – глаза навыкате, алебарда у плеча.

– Вот, – удовлетворенно сказал хриплый. – Так примерно выглядит первая позиция. А теперь пару приемов. Делай… р-раз!

Всплеснуло широкое лезвие. Мне показалось, что взмах у воина вышел не совсем уверенный. Видимо, хриплому тоже так показалось, потому что лицо его мгновенно сделалось совершенно зверским.

– Который год службы? Третий? Три года воюешь – приемы не разучил?

Ситуация нравилась мне все меньше и меньше.

– Пятый год службы – ко мне! Есть кто с пятого года службы? Ну-ка, собери молодых и погоняй как следует. До сих пор не знают, с какого конца за алебарду браться!

Веселый доброволец пятого года службы сбежал в овражек и звонко приказал строиться. Кое-кто из молодых пытался уклониться, но был изъят из кустов и построен в две шеренги.

– Делай… р-раз!

Нестройно всплеснули алебарды.

– А ты давай приглядывайся, – посоветовал мне хриплый. – И дома начинай тренироваться. Как утром встал – сразу за алебарду. Раз двадцать каждый удар повторил – и под душ. Днем-то у тебя здесь времени уже не будет…

Вдалеке затрещали кусты, и вскоре на той стороне овражка показались еще человек пятнадцать воинов – крепкие мужчины средних лет. Несколько лиц (моих опять-таки) были обрамлены бородами разной длины. А самый старший воин – гладко выбрит. На плечах вновь пришедших покоились уже не алебарды, а тяжелые семиметровые копья.

– Делай… три! – донеслось из овражка.

– Это еще что такое? – удивился бритый. Он шагнул к обрывчику и заглянул вниз.

– До сих пор алебардами не владеют, салаги! – пояснил хриплый. – Вот решили немножко погонять…

– Отставить! – рявкнул бритый. – Какой еще к черту, тренаж? Нам сейчас марш предстоит – в пять километров! Давай командуй общее построение!

Хриплый скомандовал, и воины, бренча и погромыхивая доспехами, полезли из овражка. Поскольку все были одного роста, выстроились по возрасту. Я уже начинал помаленьку разбираться в их (то есть в моей) иерархии. На правом фланге – «деды»: загорелые обветренные лица, надраенные до блеска старенькие брони и шлемы. Собственно, это были одна и та же броня и один и тот же шлем – из нашего запасника. Пятый год службы играл роль сержантского состава. Он занимал центральную часть строя. Дальше располагались «молодые» и, наконец, на левом фланге – самая салажня: в крупнокольчатых байданах, в шлемах-мисюрках, не спасающих даже от подзатыльника, и с шанцевым инструментом в руках.

– А кто это там влез на левый фланг в панцире? – осведомился захвативший командование бритый ветеран. – Штрафник, что ли?

Ему объяснили, что я новичок и в панцирь влез по незнанию.

– Ага… – сказал командир. – Значит, для тех, кто в этот отряд еще не попадал или попадал, но давно: задача наша чисто вспомогательная. Конница противника будет прорываться по равнине, там их встретят первая и вторая баталии. Ну это вы и так знаете… А нам, орлы, нужно заткнуть брешь между оврагами и рощей. Значит, что? Значит, в основном земляные работы, частокол и все такое прочее…

Не снимая кольчужной рукавицы, он взял в горсть висящую поверх панциря ладанку и поднес к губам.

– Докладывает двадцать третий. К маршу готовы.

– Начинайте движение, – буркнула ладанка моим голосом, и командир снова повернулся к строю.

– Нале… уо!

Строй грозно лязгнул железом.

* * *

Как и предсказывал хриплый, плечи я стер еще во время марша. К концу пути я уже готов был малодушно нажать кнопку моего «минихрона» и, вернувшись, доложить шефу, что переоценил свои возможности. Однако мысль о сетке из витого капрона, в которой я оказался сегодня утром, заставила меня стиснуть зубы и продолжать марш.

– Стой!

Колонна остановилась. Справа – заросли, слева – овраги.

– Перекур семь минут…

Строй смешался. Человек пятнадцать отошли в сторонку и, достав из шлемов сигареты, закурили. Я обратил внимание, что среди них были воины самого разного возраста. Из этого следовало, что годика через три я от такой жизни закурю, потом брошу, потом опять закурю. И так несколько раз.

Броню мне разрешили снять. Пока я от нее освобождался, перекур кончился. Стало шумно. В рощице застучали топоры, полетели комья земли с лопат. Меня как новичка не трогали, но остальные работали все. Задача, насколько я понял, была – сделать гиблое для конницы место еще более гиблым. Темп в основном задавали воины пятого года службы. Сияя жизнерадостными оскалами, они вгрызались в грунт как экскаваторы, успевая при этом страшно орать на неповоротливых салажат в байданах. «Старики» спокойно, не торопясь орудовали саперными лопатками. И все это был я. Причем даже не весь, а только крохотная часть меня – каких-нибудь человек сорок. А там, за тем холмом, на равнине, развертывалась, строилась и шла колоннами основная масса – сотни и тысячи…

Рвы были вырыты, частоколы вбиты. На бугре выставили наблюдателя, в рощице – двоих. Потом достали свертки и принялись полдничать. Я, понятно, ничего с собой захватить не догадался, но мне тут же накидали бутербродов – больше, чем я мог съесть.

– Здесь еще спокойно… – вполголоса говорил один салага другому. – Окопался – и сиди. А вот в первой баталии пахота…

– В первой – да… – соглашался со вздохом второй. – Я на прошлой неделе три раза подряд туда попадал. Набегался – ноги отламываются. Сдал кладовщику байдану, шлем, выхожу на улицу, чувствую – шатает… Ну, думаю, если и завтра опять в первую! Нет, повезло: на переправу попал…

– Ну, там вообще лафа…

– Никак спит? – тихо, с любопытством спросил кто-то из «стариков».

Все замолчали и повернулись к воину, который действительно задремал с бутербродом в руке.

– Во дает! Ну-ка тюкни его легонько по ерихонке…

Один из бородачей, не вставая, подобрал свое огромное копье и, дотянувшись до спящего, легонько тюкнул его по навершию шлема тупым концом древка. Тот, вздрогнув, проснулся и первым делом уронил бутерброд. Остальные засмеялись.

– Солдат спит, а служба идет, – тут же съехидничал хриплый. Голос он, однако, при этом приглушил.

– Виноват, братцы… – Проснувшийся протер глаза и со смущенной улыбкой оглядел остальных. – Тут, понимаете, какое дело… Женился я вчера…

Сидящий рядом воин вскочил с лязгом.

– Согласилась? – ахнул он.

– Ага… – подтвердил проснувшийся. Лицо его выражало блаженство и ничего кроме блаженства.

Вскочивший набрал полную грудь воздуха, словно хотел завопить во всю глотку «ура!», но одумался, выдохнул и сел. Лица у этих двух сияли теперь совершенно одинаково. Зато хриплый был сильно озадачен.

– Погоди, а на ком?

– Да ты ее еще не знаешь…

Бородачи наблюдали за происходящим со снисходительными улыбками. А вот на лицах «молодых» читалось явное неодобрение.

– Додумался! – пробормотал один из них. – Военное время, а он жениться!.. Дурачок какой-то… На беду слова его были услышаны.

– Голосок прорезался? – зловещим шепотом спросил, оборачиваясь, сильно небритый «старик». – Зубки прорезались? Это кто там на «дедов» хвост поднимает? А ну встать! Первый, второй, третий год службы! Встать, я сказал! Вы у меня сейчас траншею будете рыть – от рощи и до отбоя!

«Молодые» поднялись, оробело бренча железом. Небритый подошел к новобрачному и положил руку в кольчужной рукавице на его стальное плечо.

– А тебе я, друг, так скажу, – задушевно проговорил он. – Хорошую ты себе жену выбрал. Кроме шуток.

Сидящий в сторонке командир отряда скептически поглядел на него и, вздохнув, отвернулся.

* * *

К часу дня подошла разведка противника.

Человек двадцать конных в голых «яко вода солнцу светло сияющу» доспехах подъехали к выкопанному нами рву. Я и еще несколько салажат в байданах, как наиболее уязвимая часть нашего воинства, были отведены в заранее подготовленное укрытие и теперь с жадным любопытством следили поверх бруствера за развитием событий.

Постарел авантюрист, осунулся. Я имею в виду того, что командовал их отрядом. Ударив саврасую лошадь длинными шпорами, он выехал вперед и долго смотрел на заостренные колья, вбитые в дно рва.

– Пес! – бросил он наконец с отвращением. – Успел-таки…

Он поднял глаза. Перед ним с того края рва грозно топорщился так называемый «ёж». «Молодые» подтянулись, посуровели, руки их были тверды, лезвия алебард – неподвижны.

– А почему у него лошадь саврасая? – шепотом спросил я одного из салажат. – Была же белая…

Действительно, лошади под противником были и той, и другой масти.

– Белая во время атаки шею свернула, – также шепотом пояснил салажонок. – Да ты сам сегодня увидишь – покажут…

– Предлагаю пропустить нас по-хорошему! – раздался сорванный голос старшего всадника. – Имейте в виду: сейчас сюда подойдет еще один отряд в пятьдесят клинков…

– Да хоть в сто… – довольно-таки равнодушно отозвался с этого края рва наш командир.

Мой противник оскалился по-волчьи.

– Ты вынуждаешь меня на крайние меры, – проскрежетал он. – Я вижу, придется мне завтра прихватить сюда…

– Пулемет, что ли?

– А хоть бы и пулемет!

– Прихвати-прихвати… – невозмутимо отозвался командир.

– А я базуку приволоку – совсем смешно будет…

– А я… – начал противник и, помрачнев, умолк.

– Сеточку, – издевательски подсказал командир. – Сеточку не забудь. Такую, знаешь, капроновую…

Тот яростно кругнулся на своем саврасом.

– Червь! – выкрикнул он. – Татарский прихвостень! Там, – он выбросил закованную в сталь руку с шелепугой подорожной куда-то вправо, – терпит поражение князь Мстислав Удатный! А ты? Ты, русский человек, вместо того, чтобы ударить поганым в тыл… Сколько они тебе заплатили?..

– За прихвостня – ответишь, – процедил командир. Тяжелый наконечник семиметрового копья плавал в каких-нибудь полутора метрах от шлема всадника, нацеливаясь точно промеж глаз.

– Куда, нехристь?! – Это уже относилось к противнику из «молодых», не сумевшему сдержать белую лошадь и выехавшему прямо на край рва. В остервенении старший всадник хлестнул виновного шелепугой. Тот взвыл и скорчился в седле – рогульчатое ядро пришлось по ребрам.

– А мы еще жалуемся… – уныло проговорил один из наших салажат. – У нас «деды» хоть орут, да не дерутся…

Я же с удовлетворением отметил, что «ёж» из копий и алебард не дрогнул ни разу. Воины по эту сторону рва стояли, нахмурясь и зорко следя за конными. Что-что, а дисциплина у меня всегда была на высоте…

Потом подошел обещанный противником отряд. Пятьдесят не пятьдесят, но клинков сорок в нем точно было. На той стороне начались давка и ругань. Всадники подъезжали группами, смотрели с содроганием на заостренные колья и снова принимались браниться. Наконец вся эта масса попятилась и на рысях двинулась прочь, оставив после себя перепаханную, изрытую копытами землю.

– Вроде отвоевали на сегодня, – сказал командир.

Возле рва оставили охранение и разрешили салажатам вылезти из укрытия.

– Ну что он там? – нетерпеливо крикнул новобрачный, чуть запрокинув голову.

– Уходит, – ответил ему наш наблюдатель с холма.

– Все правильно, – заметил командир. – Убедился, что все лазейки перекрыты, и теперь концентрирует силы на равнине. Напролом попрет…

* * *

Наблюдателей на бугре сменяли часто. И не потому, что служба эта была трудной, – просто каждому хотелось взглянуть, что делается на равнине.

– Вторая баталия пошла, – сообщил только что спустившийся с холма бородач. – Пусть новичок посмотрит. Ему полезно…

– Можно, – согласился командир. – Пошли, новичок…

Мы поднялись на бугор. Открывшаяся передо мной равнина была покрыта свежей, еще не выгоревшей травой. И по этому зеленому полю далеко внизу, грозно ощетинясь копьями, взблескивая панцирями и алебардами, страшный в своей правильности, медленно полз огромный прямоугольник – человек в тысячу, не меньше.

– Эх, мать! – восхищенно сказал наблюдатель. – Красиво идут!

– Да я думаю, – отозвался командир. – Там же «старики» в основном! За десять лет и ты строем ходить научишься…

– Так что служи, служи, – не преминул добавить поднявшийся вместе с нами хриплый. – Тебе еще – как медному котелку.

– А вон и первая баталия строится, – сказал наблюдатель. В отдалении муравьиные людские потоки струились из-за бугров и пригорков, смешиваясь на равнине в единую массу, постепенно преобразующуюся во второй такой же прямоугольник.

– Да что ж они так вошкаются сегодня? – с тревогой проговорил хриплый. – Не успеют же!..

– Успеют, – сказал командир.

Он перевернул ладанку и взглянул на циферблат.

– Ну, минут через десять начнется…

И минут через десять – началось! Конница выплеснулась из-за пологого холма, ослепив сверкающими на солнце доспехами. И она продолжала изливаться, и казалось, ей не будет конца. Никогда бы не подумал, что это так много – семь тысяч человек! И вся эта масса разворачивалась во всю ширь равнины и с топотом, с визгом, с лязгом уже летела на замершие неподвижно баталии.

Я зажмурился. Ничто не могло остановить этот поток сверкающего и как бы расплавленного металла.

– Что? Сдали нервишки? – злорадно осведомился командир, обращаясь, как вскоре выяснилось, не ко мне, но к противнику на равнине. – Это тебе не сеточки капроновые бросать…

Я открыл глаза. Ситуация внизу изменилась. Баталии по-прежнему стояли неподвижно, а вот первые ряды конницы уже смешались. Всадники пытались отвернуть, замедлить разбег, а сзади налетали все новые и новые, начиналась грандиозная свалка.

– Смотри, смотри! – Хриплый в азарте двинул меня в ребра стальным локтем. – Туда смотри! Сейчас белая шею свернет!

Упало сразу несколько лошадей, и одна из них так и осталась лежать. Чудом уцелевший всадник прыгал рядом на одной ножке – другая была схвачена стременем.

– Все, – с сожалением сказал хриплый. – Конец лошадке.

– А где он взял саврасую?

– С племзавода увел, гад! – Хриплый сплюнул. – Предупреждали ведь их: усильте охрану, обязательно будет попытка увода… Нет, прошляпили!

– Ну вроде дело к концу идет, – удовлетворенно объявил командир и повернулся к отдыхающему внизу отряду. – Кончай перекур, орлы! Все, по возможности, привести в прежнее состояние. Ров – засыпать, частоколы убрать. Найду хоть один окурок – заставлю похоронить. С почестями.

* * *

В пыльных доспехах, держа шлем и алебарду на коленях, я сидел на стуле посреди кабинета и смотрел в скорбные глаза шефа.

– Ты не передумал, сынок? – участливо спросил он.

– Нет, – ответил я со всей твердостью. – Не передумал.

– Понимаешь, какое дело… – в затруднении проговорил шеф. – Я-то предполагал раскидать эти семь тысяч дней на нескольких сотрудников – хотя бы по тысяче на каждого… Но ты войди в мое положение: вчера какой-то босяк прорвался в XI век и подбросил в Гнездовский курган керамический обломок твердотопливного ускорителя, да еще и с надписью «горючее». Теперь, видимо, будет доказывать освоение космоса древними русичами. А сегодня – и того хлеще! Целую банду нащупали! Собираются, представляешь, высадить славянский десант в Древней Греции. Ну там Гомера Бояном подменить и вообще… Давно у нас такой запарки не было.

– Да не нужно мне никакой помощи! – сказал я. – Людей у меня там хватает…

Впервые я смотрел на своего шефа как бы свысока, что ли… Ну вот сидит он за столом – умный ведь мужик, но один. Совсем один. И что он, один, может?.. Я зажмурился на секунду и снова увидел ощетиненный копьями, страшный в своей правильности огромный квадрат, ползущий по зеленому полю. Воистину, это был я…

– Да боюсь, тяжело тебе придется… – озабоченно сказал шеф. – Сам ведь говоришь: дедовщина там у вас…

– Да какая там дедовщина! – весело возразил я. – Вот у него дедовщина так дедовщина! – Тут я не выдержал и радостно засмеялся. – Сам себя шелепугой лупит!..

1991