«Вперед, мой челн!»

Sail On! Sail On! by Philip Jose Farmer, 1952

Брат-искромет недвижно заклинился в узкой щели между реализатором и стенкой крошечной каморки на полуюте. Время от времени он отстукивал указательным пальцем на ключе быструю дробь, а иногда устремлял взгляд своих серо-голубых, как родное ирландское небо, глаз в дверной проем. Видимость была отвратительная.

Снаружи смеркалось; горел фонарь. В круге света маячили двое моряков, облокотившихся на релинг. Чуть в отдалении переваливались с волны на волну «Нинья» и «Пинта», два темных силуэта в россыпях ярких огоньков. А еще дальше — до самого горизонта простирался Атлантический океан, и багровый купол восходящей Луны отбрасывал на темную зыбь кровавую дорожку.

Над тонзурой монаха тускло горела угольная нить единственной в каморке лампочки, высвечивая сосредоточенно нахмурившееся лицо, все в жировых складках.

Светоносный эфир полнился треском и шипением помех, но в наушниках уверенно попискивали точки и тире, срывавшиеся с ключа оператора на Канарских островах, в Лас-Пальмасе.

«Ш-ш-ш… Стало быть, шерри у тебя уже кончилось… Ш-шпок… Не повезло… Кр-рак… старый пропойца… З-з-з… Да простит Господь твои прегрешения…

Куча сплетен, новостей и тому подобного… Ш-ш-ш… Подставь поближе ухо… ухо а не шею, старый греховодник… Говорят, турки собирают армию… Кр-рак… в поход на Австрию. Ходит слух, что эти летающие сосиски, которых столько видели в последнее время над столицами христианского мира, на самом деле турецкие. Более того, поговаривают, изобрел их ренегат-роджерианец, обращенный в ислам… Ну и… ш-ш-ш… вот что я скажу! Никто из нас на такое не способен. Это все клеветнические происки наших недругов внутри святой церкви, те только спят и видят, как бы нас дискредитировать. Однако многие верят…

Сколько, по расчетам адмирала, осталось до Сипанго?

Фс-с… В сегодняшней проповеди Савонарола обрушился на Папу, флорентийское купечество, греческие искусство и литературу и, конечно же, на эксперименты последователей святого Роджера Бэкона… З-з-з… Этот тип совершенно искренне заблуждается, тем и опасен… Попомни мое слово, не миновать ему костра, который он все предрекает нам…

Б-бах… А вот новый анекдот — обхохочешься… Идут двое ирландских миссионеров, Пэт и Майк, по улице в Гранаде, тут на балкон выходит прекрасная сарацинка и выплескивает горшок с… ш-ш-ш… а Пэт поднимает голову и говорит… Кр-рак… Неплохо, а? Это брат Хуан рассказал вчера вечером…

P.V… P.V… Как у тебя, есть еще что-нибудь?.. P.V… P.V… Понимаю, понимаю, опасно так шутить, но сегодня, вроде бы, прослушивать не должны… По крайней мере, мне так кажется…»

И долго еще эфир бурлил точками и тире. В конце концов брат-искромет отстучал P.V. — Pax Vobiscum[2] конец разговора. Потом выдернул штекер наушников из гнезда и сдвинул, как полагалось, их чашечки к вискам.

Выбравшись на полусогнутых из своей каморки (пребольно оцарапав при этом брюхо о выступающий настил палубы), брат-искромет подошел к борту. Под фонарем, облокотившись на релинг, стояли де Сальчедо с Торресом и переговаривались вполголоса. Золотисто-рыжие волосы пажа, иссиня-черная борода переводчика ярко блестели в полумраке. Гладко выбритый подбородок монаха на мгновение сверкнул розовым, а сутана ордена Святого Роджера — светло-малиновым. Отброшенный назад капюшон служил вместилищем для блокнота, перьев, склянки чернил, гаечных ключиков и отверточек, учебника криптографии, логарифмической линейки и справочника по ангельским законам.

— Ну как, старикан, — фамильярно произнес молодой де Сальчедо, — что слыхать из Лас-Пальмаса?

— Ничего не слыхать. Сплошные помехи. — Монах кивнул на поднимающуюся над горизонтом Луну. — Вот это светило так светило! — зычно выкрикнул он. — Огромное и красное, прямо как мой драгоценный нос!

Моряки расхохотались.

— Но, святой отец, — отозвался де Сальчедо, — с течением ночи Луна будет бледнеть, пока совсем не сойдет на нет. А ваш хобот, напротив, станет искриться и расти пропорционально квадрату восхождения…

Он осекся и широко ухмыльнулся, так как монах вдруг клюнул носом, подобно уходящему на глубину дельфину, снова вздернул нос, подобно дельфину, выныривающему из волн, и опять отдался на волю ароматических течений. Монах замер перед моряками, и, казалось, маленькие блестящие глазки его сыплют искрами почище реализатора в каморке на полуюте.

Еще несколько раз он шумно, как дельфин, втянул воздух. Потом, придя к определенному заключению, довольно подмигнул. Впрочем, своим открытием он сразу делиться не стал, предпочтя на этот раз пути окольные.

— Этот брат-искромет с Канарских островов такой затейник, — проговорил он, — чего только от него ни услышишь. Он регулярно снабжает меня пищей для самых разных философических штудий, от вполне здравых до совершенно бредовых. Сегодня, например, как раз когда нас прервала эта… — он покосился на огромный налитый кровью глаз в небе, — мы обсуждали гипотезу о параллельных мирах, впервые выдвинутую неким Дисфагием из Готэма. Этот Дисфагий предположил, будто во вселенных, что совпадают во времени, но не соприкасаются, могут существовать и другие миры; будто Господь наш всемогущий, творец бесконечности — Верховный Алхимик, другими словами — мог или даже был обязан сотворить превеликое множество континуумов, в которых произошли все мыслимые события.

— Это еще как? — буркнул де Сальчедо.

— А вот как. Например, королева Изабелла могла оказаться не столь благосклонна к Колумбу, и эта вот попытка достичь Индий через Атлантику не состоялась бы. Так что мы с вами не стояли бы на палубе одной из трех скорлупок, углубляющихся дальше и дальше в Океанос[3] а брат-искромет из Лас-Пальмаса и ваш покорный слуга не вели бы через эфир столь увлекательных бесед… Или, например, вместо того, чтобы оказать Роджеру Бэкону всяческую поддержку, церковь подвергла б его гонениям, и никогда не возник бы орден, так много сделавший, дабы установить монополию Церкви на алхимию и боговдохновенное руководство в делах, считавшихся ранее сплошь языческими да сатанинскими…

Де Торрес открыл было рот, но священник повелительным жестом пресек поползновения на ответную реплику и продолжал:

— Еще нелепей — но до чего ж занятно! — звучит мысль о вселенных с различными физическими законами; как раз о том и была наша сегодняшняя беседа. И вот что показалось мне особенно забавным. Может, вы и не слышали о том, что доказал Анжело Анжелей, побросав что попало под руку с Пизанской башни: тела различного веса падают с разными скоростями. Так вот, хитроумный коллега мой с Канарских островов пишет сатиру, в которой Аристотель объявляется лжецом, а тела любого размера падают с одинаковой скоростью… Глупости, конечно, но помогает скоротать время. И пополнить эфир нашими ангелочками.

— Брат-искромет, — нерешительно выдавил де Сальчедо, — не сочтите только, будто я пытаюсь разнюхать недоступные простым смертным сокровенные тайны вашего священного ордена… Но меня донельзя интригуют ангелочки, которых реализует ваша машина… Это будет очень большой грех, если я попрошу объяснить..

Привычный бычий рев брата-искромета съехал до голубиного курлыканья.

— Грех или не грех, сын мой, все зависит от конкретной ситуации. Если позволите, молодые люди, приведу один пример. Допустим, прячете вы бутылку остродефицитного шерри и скаредничаете поделиться им с одним господином преклонных лет, испытывающим муки жажды, — это, безусловно, грех. По крайней мере, грех недеяния. Но если вы уделите этому набожному, смиренному старцу, иссушенному, как пустыня, смертельно уставшему от странствий, хоть один умиротворяющий, освежающий, возбуждающий глоток живительной влаги, всем сердцем своим помолюсь я за вас, свершивших столь великодушный, милосердный поступок. Я бы даже немного рассказал вам о нашем реализаторе. Ровно столько, чтобы не навредить вам излишним знанием, но дабы еще глубже преисполнились вы уважением к мудрости и славе нашего ордена.

Де Сальчедо заговорщицки ухмыльнулся, извлек из-под бушлата бутылку и вручил монаху. Не теряя ни секунды, тот приложился к горлышку — и звучно забулькало, исчезая, шерри. Моряки многозначительно переглянулись. Не удивительно, что столь глубоко посвященного в алхимические таинства брата-искромета послали в это скоропалительно снаряженное плавание к черту на рога. При любом исходе церковь оказывалась в выигрыше: вернется — ладно, а нет — хоть грешить перестанет.

Монах утерся рукавом сутаны и шумно, как лошадь, рыгнул.

— Грасиас[4] парни, — сказал он. — Благодарю вас от всего сердца, глубоко зарытого в этой груде жира. Вы спасли жизнь старому ирландцу, иссушенному, как верблюжье копыто, умиравшему от жажды в пустыне абстинентного синдрома…

— Поблагодарите лучше ваш волшебный нос, — прервал де Сальчедо. — А теперь, старикан, хватит скрипеть, тебя уже хорошо смазали. Давай, выкладывай что тебе дозволено об этой своей машине.

Выступление брата-искромета заняло пятнадцать минут. Потом слушателям было позволено задать несколько вопросов.

—…значит, передача идет на частоте тысяча восемьсот килохеров? — уточнил паж. — А кто такие килохеры?

— «Кило» — это по-французски, а французы переняли словечко у греков, и означает оно тысячу. А «хер» — это сокращение от древнееврейского «херувим», то есть «ангелочек». Само же слово «ангел» происходит от древнегреческого angelos и означает «посланник». Суть нашей концепции в том, что эфир кишмя кишит этими херувимчиками, крошечными посланниками. И когда мы, отцы-искрометы, давим на ключ передатчика, то можем реализовать кого-нибудь из этих бесчисленных «посланников», только и ждущих случая услужить… Итак, тысяча восемьсот килохеров означает, что в данный момент времени миллион и восемьсот тысяч херувимов выстраиваются в линию и устремляются сквозь эфир — так, что кончик носа каждого щекочут перышки крыльев предыдущего. Размах крылышек у всех этих крошечных созданий одинаков, так что если вычертить профиль всей цепочки, одного херувима будет не отличить от другого, и все ангелочки нашей дружной колонны относятся к НГВ-ангелочкам.

— НГВ?

— Небесное гармоническое воинство. Полностью моя машинка называется НГВ-реализатор.[5]

— Голова кругом идет, — признался молодой де Сальчедо. — Подумать только! Какое откровение! Почти за гранью понимания, можно сказать. И ведь длина антенны реализатора рассчитана в точности таким образом, чтобы на каждого случающегося поблизости злого духа приходилось строго определенное число ангелов праведного воинства. А катушка седуктивности накапливает злых духов, так сказать, ошую. И когда их набивается столько, что не под силу им уже переносить собственную дурную компанию, они перепрыгивают искровой промежуток и устремляются к «доброму» электроду. И бегают так взад-вперед вдоль витков, пока не привлекут внимание «крошечных посланников», праведных херувимов. А вы, брат-искромет, одним замыканием или размыканием ключа порождаете целые сонмы невидимых крылатых почтальонов эфира. И можете, таким образом, через огромные расстояния общаться с братьями по ордену.

— Господи всемогущий! — вырвалось у де Торреса.

Не было тут имя Господне помянуто всуе; скорее, произошел спонтанный выплеск благочестивого восторга. Казалось, у де Торреса глаза готовы выскочить из орбит; очевидно, он прозрел, и ему представилось, что человек не одинок, что со всех сторон человека окружают, громоздясь друг на друга, призрачные орды. Призраки черные и призраки белые, всяк на своем квадрате бесконечной космической шахматной доски — на первый взгляд, совершенно пустой. Черные фигуры — падшие херувимы, белые фигуры — херувимы праведные; а Божественная рука поддерживает хрупкое равновесие, обрекая на служение человеку ангелов эфирных, птиц небесных и рыб морских.

Но де Торрес, удостоенный прозрения, какое зачастую делало смертных святыми, только и сподобился, что поинтересоваться:

— Не знаете, случайно, святой отец, сколько ангелов поместится на кончике иглы?

Нет, не судьба де Торресу обзавестись нимбом. Максимум, чем он может рассчитывать увенчать свою ширококостную голову — если вернется из плавания, — это камилавкой университетского профессора.

— Это и я тебе растолкую, — фыркнул де Сальчедо. — Если подойти к вопросу философски, на кончике иглы поместятся столько ангелов, сколько тебе заблагорассудится. Если же подойти практически — то сколько сумеют втиснуться. И хватит об этом. Меня интересуют факты, а не фантазии. Скажи-ка лучше, брат-искромет, как мог восход Луны помешать приему херувимчиков из Лас-Пальмаса?

— Господи Боже мой, я-то почем знаю? Что я, по-вашему, кладезь абсолютного знания? Да ничего подобного! Смиренный невежда-монах, вот кто я такой. Все, что могу сказать: когда вчера эта кровавая опухоль вылезла из-за горизонта, я, как ни старался, не смог заставить моих маленьких посланцев маршировать. Ни рядами, ни колоннами. А сигналы из Лас-Пальмаса заглушило напрочь, так что нам с братом-искрометом пришлось временно прервать это безнадежное занятие. И сегодня вечером опять та же картина.

— Луна, что ли, посылает сообщения? — скептически поинтересовался де Торрес.

— По крайней мере, расшифровать их мне не под силу. Но посылает — что да, то да.

— Санта Мария!

— Может, на Луне кто-то живет, — предположил де Сальчедо, — и шлет сигналы.

Брат-искромет иронически высморкался. Огромные ноздри его извергли иронию крупного калибра; не потерять дар речи после такой канонады могли только самые стойкие из душ.

— А допустим… — негромко произнес де Торрес, — допустим, если действительно звезды, как я слышал, это окна в небесной сфере, и ангелы высшей иерархии реализуют… гм, низших? И только когда восходит Луна — чтобы мы знали, что это небесное явление?

Он обвел взглядом суденышко и перекрестился.

— Не бойтесь, сын мой, — негромко отозвался монах. — Не надо оглядываться — у вас над ухом не дышит инквизитор. Не забывайте, я — единственный священнослужитель на всю нашу экспедицию. Более того, ваши измышления никак не затрагивают догматики. Впрочем, это и не важно. Но вот чего я не понимаю: как вообще может излучать сигналы небесное тело? И почему как раз на той самой частоте, какой пользуюсь я? Почему…

— Тоже мне проблема! — с юношеской безапелляционностью оборвал его де Сальчедо. — Предположим, адмирал и Роджер Бэкон ошибаются, считая землю шаром. Предположим, на самом деле она плоская. Предположим, горизонт существует не потому, что мы живем на шаре, а потому что земная поверхность изогнута совсем чуть-чуть, вроде расплющенной полусферы. Ну и наконец почему бы не предположить, что херувимчиков посылает не луна, а такой же корабль, как наш, — только висящий в пустоте за краем света?

— Что? — в один голос изумленно выдохнули монах и де Торрес.

— Разве до вас не доходил слух, — произнес де Сальчедо, — что король Португалии предложение Колумба-то отверг, а потом тайно взял да и послал экспедицию за океан? Откуда нам знать, что это не так? Может, сигналы идут от нашего предшественника, который доплыл до края света, низвергся в пустоту и висит теперь там; а мы слышим его только при Луне, потому что он вслед за Луной сам вращается вокруг Земли — крошечным и потому невидимым спутником?

Хохот монаха перебудил, наверно, добрую половину экипажа.

— Не забыть бы пересказать эту байку оператору из Лас-Пальмаса. Пусть вставит ее в свой роман. Скажите еще, сигналы посылают те самые огнеметные летающие сосиски, что мерещатся последнее время нашим доверчивым мирянам сплошь и рядом! Нет, дорогой мой де Сальчедо, пожалуйста, только без нелепостей. Древние греки и те знали, что Земля круглая. Так учат во всех европейских университетах. И мы, роджерианцы, измерили среднюю кривизну земного шара и длину экватора. Абсолютно точно известно, что по ту сторону Атлантического океана лежат Индии. Точно так же, как точно известно — доказано математически, — что невозможны летательные аппараты тяжелее воздуха. Наши отцы-головотесы, врачеватели душевных заболеваний, авторитетно утверждают, что все эти штуковины в небе — либо массовая галлюцинация, либо происки еретиков да турков, призванные посеять в народе панику… Но сигналы с Луны — никакая не галлюцинация, уверяю вас. Понятия не имею, кто их посылает. Но наверняка не корабль — испанский там или португальский. Что за непонятный шифр, спросите вы? Хорошо, допустим на секундочку, это действительно корабль из Лиссабона — но там все равно был бы радист-роджерианец. И, согласно нашим правилам, никак не португалец, дабы по возможности оставаться в стороне от всяких там политических дрязг. Он не стал бы нарушать наших установлений и сообщаться с Лиссабоном секретным шифром. Мы, духовные наследники Святого Роджера, не опускаемся до подобной мелкой возни. Да и, в любом случае, мощности их реализатора не хватило бы для связи с Европой — значит, сигнал должен быть адресован нам.

— С чего это вы так уверены? — спросил де Сальчедо. — Понимаю, вам неприятно об этом думать, но и среди роджерианцев могут быть вероотступники. Или какой-нибудь мирянин мог дознаться ваших секретов и придумать свой шифр. Скорее всего, это один португальский корабль посылает сообщения другому, а тот где-то совсем рядом с нами.

Де Торрес вздрогнул и снова перекрестился:

— Что если ангелы предупреждают нас о близости смерти? Что если…

— Если что? Почему бы тогда им не воспользоваться нашим шифром? Уж ангелам-то он должен быть известен ничуть не хуже, чем мне. Нет, никаких «что если». Мы, в нашем ордене, не позволяем себе задаваться подобными вопросами. Мы ставим эксперименты и избегаем скоропалительных суждений, пока точно не известен ответ.

— Не уверен, что нам суждено узнать точный ответ, — мрачно сказал де Сальчедо. — Колумб обещал экипажам, что если до завтрашнего дня признаков земли так и не покажется, мы поворачиваем назад. Иначе… — он черкнул пальцем по горлу, — чик, и все. Еще один день — и мы развернемся на восток, и эта зловещая Луна с ее непостижимыми сигналами останется позади.

— Для ордена и церкви это была бы великая потеря, — вздохнул монах. — Но Богу — Богово, я же предпочитаю подвергать исследованию лишь то, что Он подносит под самый мой нос.

Изрекши столь благочестивое замечание, брат-искромет поднял бутылку, дабы определить уровень остающейся в ней жидкости. Убедившись строго по науке в существовании такового, он затем произвел сперва количественный, а затем и качественный анализ вышеупомянутой субстанции, перелив то, что оставалось в бутылке, в лучшую на свете химическую реторту — собственное бездонное брюхо.

После чего, причмокивая губами и старательно игнорируя воцарившееся на лицах моряков уныние, он с энтузиазмом поведал им о последних достижениях технической мысли колледжа Святого Ионы, что в Генуе, — водяном винте и движителе, приводящем означенный винт в действие. Если бы по такому винту да поставить на три снаряженных королевой Изабеллой корабля, заявил он, экспедиции не пришлось бы полагаться на ветер. Но до поры, до времени отцы церкви не дозволяют широкого использования движителя из опасения, что выхлопы его могут отравлять воздух, а развиваемая им чудовищная скорость — фатально сказываться на человеческом организме. После чего брат-искромет пустился в долгое и нудное жизнеописание святого покровителя их ордена, Ионы из Каркасона, который изобрел первый реализатор и передатчик херувимов и принял мученическую смерть, взявшись за провод, который считал изолированным.

В конце концов, паж и переводчик нашли предлог удалиться. Монах, конечно, добрый малый, но жития святых — такая скучища… Кроме того, им хотелось поболтать о бабах.

Не убеди Колумб экипажи еще один день держать курс на запад, все могло быть иначе.

На рассвете моряки изрядно приободрились, завидев больших птиц, кружащих над кораблями. Наверняка земля уже недалеко; может быть даже, эти крылатые создания прилетели с берегов легендарной страны Сипанго, где золотом кроют крыши.

Птицы спустились и сузили круги. Пернатые оказались огромными и престранными на вид. Тела их были плоскими, какими-то тарелкообразными и непропорционально маленькими по отношению к крыльям, размах которых достигал по меньшей мере футов тридцати. Лап у птиц не было — чему почти никто из моряков значения не придал. В своей жизни эти птицы знали только лишь воздух и никогда не опускались ни на землю, ни на море.

Мореплаватели еще размышляли, что бы это могло значить, когда раздался негромкий звук, словно кто-то прочистил горло. Таким тихим и ненавязчивым был этот звук, что никто не обратил на него внимания; каждому показалось, что кашлянул кто-то в двух шагах.

Через несколько минут звук стал громче и басовитей, будто звон лютневой струны.

Все подняли головы. И устремили взоры на запад.

Но они еще не понимали, что это звенит, словно струна, скрепляющая землю нить, и что натянута нить до предела, а щиплет ее неистовый палец моря.

Они поняли это не сразу. Тем временем исчез горизонт.

Когда они это заметили, было уже поздно.

Рассвет обрушился неожиданно, как удар молнии; нет, не так — эти грохот и сияние были ослепительней и оглушительней любой молнии, любого грома. И хотя три корабля немедленно развернулись, пытаясь уйти левым галсом, течение подхватило их и неумолимо повлекло на запад; сопротивляться было бесполезно.

Тогда-то роджерианец и пожалел, что на их парусники не установили ни генуэзского винта, ни работающего на дровах движителя, — было бы что противопоставить чудовищным мышцам водной стихии. Тогда-то моряки стали молиться или бесноваться; кто бросился с ножом на адмирала, кто прыгнул за борт, а кто и впал в ступор.

Только бесстрашный Колумб да отважный брат-искромет не пренебрегли долгом. Весь тот день толстяк-монах сиднем просидел, забившись в угол своей каморки на полуюте, и отстукивал точки — тире коллеге с Канарских островов — до тех пор, пока в небе не поднялась огромная Луна, словно кровавый пузырь на губах умирающего великана. И всю ту ночь брат-искромет сосредоточенно вслушивался в наушники, что-то строчил и перечеркивал, нечестиво бранился и лихорадочно листал криптографические справочники.

Когда опять с ревом и воем разразился рассвет, монах пулей вылетел из своей каморки, стискивая в кулаке клочок бумаги. В глазах его был безумный блеск, а губы шевелились быстро-быстро, но никто не понимал, что он разгадал-таки шифр. Никто не слышал, как он кричит: «Это португальцы! Португальцы!»

Уши их были уже глухи к голосу простого смертного. Прокашляться, тронуть пальцем струну — это все была только прелюдия к собственно концерту. И вот зазвучала величественная увертюра; словно повинуясь неодолимому зову трубы архангела Гавриила, Океанос низринулся в космос.

Примечания

1

Заглавие рассказа — название стихотворения ирландского поэта-романтика Томаса Мура (1779–1852) — приводится в переводе А. Н. Плещеева. Другие варианты — «Лети, мой корабль…» (пер. М. Вронченко); «Беги, беги, бесстрашный челн» (пер. С. Степанова).

2

Pax Vobiscum (лат.) — мир с вами.

3

Океанос (Океан) — в греческой мифологии река, омывающая плоскую землю, и одноименное божество этой реки. На крайнем западе омывает границы между миром жизни и смерти.

4

Gracias (исп.) — спасибо.

5

Игра на терминах идет вплоть до совпадения аббревиатур: в радиотехнике и волновой физике НГВ — это незатухающая гармоническая волна.

Оглавление