«Реквием по червю»

Геннадий Прашкевич Реквием по червю

Записки, публикуемые ниже, принадлежат физику-экспериментатору И.А. Угланову — расчетчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим.

И. А. Угланов — доктор физико-математических наук, действительный член Академии наук СССР, почетный член Болгарской Академии наук, иностранный член Академии наук Финляндии, член Американского математического общества, член-корреспондент Британской Академии, иностранный член Национальной Академии наук Деи Линчей (Италия), почетный член Эдинбургского королевского общества, пожизненный член Нью-Йоркской Академии наук, член Брауншвейгского научного общества.

С Малой Программой тесно связаны творческие биографии писателей Ильи Коврова (новосибирского) и Ильи Коврова (новгородского). Собственно, настоящие записки посвящены юбилею этих писателей и прочитаны как отдельный доклад 12 сентября 2011 года в Женевском Дворце наций перед участниками Первого Всемирного форума любителей Книги.

Сокращения в тексте связаны с деталями чисто техническими и сделаны самим автором.

1

Уважаемые коллеги! Уважаемые дамы и господа!

Вас интересует, почему молчат наши всемирно признанные прозаики — Илья Ковров (новосибирский) и его однофамилец Илья Ковров (новгородский)? Не повторяется ли на наших глазах тягостная история Джерома Дэвида Сэлинджера, не на один десяток лет спрятавшегося от людей в Корнише, крошечном городке штата Нью-Хэмпшир? И не связано ли молчание писателей с их участием в известном научном эксперименте?

Готов ответить.

2

В своем выступлении я буду говорить в основном об Илье Коврове (новосибирском).

Это не потому, что работы моего друга кажутся мне более значительными, чем работы его новгородского коллеги. Просто мы родились в одном селе, вместе выросли, учились в одном вузе и многие годы живем в соседних квартирах большого дома в новосибирском Академгородке.

Страсть к преувеличениям — черта для писателя не самая скверная, но, признаюсь, меня, любящего ровное течение мыслей, выходки Ильи Коврова (новосибирского) удивляли еще в детстве. То он видел летающую тарелку над рекой. (Конечно, в вечернее время, и рядом никого не было.) То собака соседа, всегда сидевшая на цепи, проваливалась под землю и исчезала на глазах. (Понятно, на глазах самого Ильи.) Ну и все такое прочее, не хочу перечислять.

После школы наши пути на некоторое время разошлись и встретились мы, уже достигнув каких-то результатов. Правда, к тому времени книги Ильи Коврова читал весь мир, а я оставался безвестным физиком, хотя и добился впечатляющих результатов в работе над созданием так называемой Машины Времени, широко известной сейчас по аббревиатуре МВ.

Возможно, вам покажется странным, но я, в отличие от многих своих сверстников, никогда не мечтал о перемещениях в пространстве. Некая созерцательность, присущая мне с детства, и травма, полученная во время одного из экспериментов, надежно привязали меня к кабинету. Правда, в детстве я не раз принимал участие в вылазках на бескрайние болота, тянувшиеся за нашим селом. Илья, наш приятель Эдик Пугаев и я, закатав штаны, забирались в самые хмурые места болот, и мне невдомек было, что известный специалист по обоснованию математики Курт Гёдель уже создал остроумную модель мира, в которой отдельные локальные времена никак не увязываются в единое мировое время. Но позже, начав работу, приведшую к созданию МВ, я опирался как раз на воззрения Гёделя. В частности, на то его утверждение, что мировая линия любой фундаментальной частицы всегда открыта таким образом, что никакая эпоха ни в какие времена — никогда, никогда, никогда — не может повторно проявиться в опыте предполагаемого наблюдателя, привязанное го к конкретной частице. Но могут существовать (и наверняка существуют) другие временеподобные, но замкнутые кривые. То есть в мире, смоделированном Куртом Гёделем, все-таки существует возможность путешествий во времени. Впрочем, совсем не обязательно объяснять вам технические и философские принципы устройства МВ. Моя цель — ознакомить собравшихся с причинами, заставившими двух знаменитых писателей замолчать так надолго.

3

Село, в котором мы выросли, лежало далеко от других населенных мест.

Прямо во дворы вбегал темный мшистый лес. А за поскотиной начинались болота, на которых мы охотились на крошечных, юрких, безумно вкусных куличков. Позже, когда мы с Ильей перебрались в столицу Сибири, куличков этих подчистую вымели при тотальном осушении болот. Там, где шумели на ветру ржавые болотные травы, раскинулись теперь скудные поля и огороды. А последнюю парочку длинноносых куличков, говорят, подал на свадебный стол наш бывший приятель Эдик Пугаев. «Знай наших! — будто бы сказал он счастливой невесте. — Таких птичек больше нет на Земле. Такой закуси не найдешь даже у арабских шейхов».

А ведь мы выросли на тех куличках.

Сразу после войны жизнь была скудной, подножный корм никому не казался лишним. За куличками охотились многие, но у Эдика Пугаева было огромное преимущество перед всеми.

Он имел ружье.

Старое, обшарпанное, часто дававшее осечки.

Зато каждый удачный выстрел приносил Эдику (в отличие от наших жалких волосяных петель) столько птиц, что Эдик мог даже приторговывать добычей, ибо уже тогда вполне самостоятельно дошел до известной истины, высказанной когда-то Платоном: человек любит не жизнь, человек любит хорошую жизнь.

Для нас с Ильей, людей без ружья, хорошая жизнь ассоциировалась с книгами.

У местного грамотея кузнеца дяди Харитона я выкопал «Историю элементарной математики», написанную Кеджори, и книжку, автор которой остался мне неизвестен, поскольку обложка и титул были давно утрачены. Впрочем, название я помню. «Как постепенно дошли люди до настоящей математики». Не знаю, где добыл дядя Харитон эти бесполезные для него книги, но если говорить о некоей причинности, то именно они в немалой степени вывели меня в будущем на проблему МВ.

А Илья обожал Брема.

И оба мы отдавали должное ружью Эдика.

Шестнадцатый калибр — не шутка. В ствол входили три наших тощих, сложенных щепотью, перста, вот какой ствол. Один выстрел — и птиц хватало на целый обед! Тем более, что стрелять Эдик умел. Но умел и характер показывать.

Вот, скажем, появилась у Ильи новая кепка.

Конечно, это интересовало щербатого Эдика. Он не терпел чужих вещей, тем более новых. Презрительно кривя губы, он посоветовал Илье вывозить кепку в грязи. Новая вещь, пояснил он, здорово сковывает человека. Если, скажем, он или я провалимся в трясину, новая кепка Ильи может нас погубить. Ведь прежде, чем броситься нам на помощь, Илья запаникует, начнет срывать с головы новую кепку, вешать ее на сучок дерева, а значит, потеряет драгоценные секунды. «Слышь, Илюха, — презрительно добавил Эдик, играя латунной гильзой. — Давай на спор. Ты бросаешь свою кепку в воздух, а я стреляю. Если попаду, ничего с твоей кепкой не сделается — дробь у меня мелкая. А вот если промажу, вся сегодняшняя добыча ваша».

Предложение выглядело заманчиво.

По знаку Эдика Илья запустил кепку как можно выше.

Планируя и крутясь, она пошла к земле и тогда Эдик выстрелил. К ногам Ильи упал козырек, украшенный по ободку лохмотьями. «Кучно бьет», — сказал я, стараясь не смотреть на Илью. А Эдик сплюнул: «Не дрейфь! Замажешь дырку чернилами».

Спрятав в карман то, что осталось от новой кепки, Илья молча зашагал к болоту. Он изо всех сил хотел показать, что спор был честный и никакой обиды он в сердце не затаил. Но кажется мне почему-то, что именно в тот день Илья впервые осознал, какую страшную опасность несет обшарпанное ружье Эдика для всего живого. «Я отказываюсь от охоты, — в тот же день заявил он. — Отказываюсь раз и навсегда». —

«Да почему?» — удивился я. — «Да потому, что скоро мы съедим всех наших куличков». — «Тоже мне! — фыркнул Эдик. — Этих куличков, как мошкары». — «Бизонов в Северной Америке было еще больше, — отрезал будущий писатель. — И мамонты паслись в Сибири на каждом лугу. Где они теперь?» — «Это я, что ли, перестрелял их?» — «Вот именно!»

Илья не только отказался от охоты.

Он еще завел специальный альбомчик, куда терпеливо вносил все данные об исчезающих и уже исчезнувших видах, когда-то или сейчас обративших на себя внимание эдиков. Так он сам говорил. Это его определение. Человек с ружьем — эдик. Бизоны, птица изунду, гривистая крыса, газель Гранта, коу-прей из Камбоджи, ленивцы Патагонии — сам того не понимая, Илья создавал аналог будущей Красной книги. Я пожимал плечами: «Ну, татцельвурм или квагга, это понятно. Но зачем ты внес в список наших болотных куличков?»

Илья отвечал одно: «Эдик…»

«Человечество склонно недооценивать эдиков, — писал Илья Ковров (новосибирский) в предисловии к своей знаменитой книге «Реквием по червю». — Они идут с нами. Они всегда рядом. Мы невольно поддерживаем их. Они такие, как мы. Они входят в будущее вместе с нами, поэтому все усилия создать единую высокую мораль бесплодны. Будущее невозможно, пока эдики с нами. Вместе с ними мы привносим в будущее нашу жадность, нашу корысть, наше равнодушие».

«Но спасать человека следует даже в эдике, — возражал моему другу новгородец в своей не менее знаменитой книге «Человек с ружьем». — Мораль ущербна, если мы спасаем тигра, но не протягиваем руку эдику. Сравнения здесь неуместны. Человек звучит гордо, но обезьяна — перспективно».

В «Реквиеме по червю», переведенном на семьдесят шесть языков, мой старый друг описал прекрасные будущие времена, когда окончательно будет установлено, что мы, люди разумные, и вообще органическая жизнь, явление уникальное в звездных масштабах. Ни в ближних галактиках, ни на окраинах Вселенной нет и намека на органику. Ясное осознание того, что биомасса Земли является собственно биомассой Вселеннрй, писал мой друг, приведет к осознанию того факта, что исчезновение даже отдельной особи, исчезновение даже самого, казалось бы, незаметного живого вида, к примеру, ленточного червя, уменьшает не просто биомассу Земли, оно катастрофически уменьшает биомассу всей Вселенной. На страницах книги люди прекрасных грядущих времен, осознав уникальность живого, объявляли всеобщий траур, если вдруг по каким-то причинам вымирало то или иное существо. Звучали печальные мелодии, приспускались национальные флаги.

Это сближает.

4

Именно мне, расчетчику и исполнителю так называемой Малой Программы по установлению первых (односторонних) контактов с Будущим, пришло в голову привлечь к эксперименту кого-то из писателей. Я боялся своей склонности раскладывать все по полочкам. Попав даже на известную мне, но не раз менявшую название и облик улицу, я непременно начал бы доискиваться до ее истории. Я внимательно рассматривал бы прохожих — изменился ли их вид, лица, походка. Деревья — какая на них листва, как они выглядят, как рассажены. Блеск луж — если они сохранятся на счастливых улицах Будущего. Мне нужен был помощник, умеющий быстро и точно выхватывать из окружающего главное.

Я обрадовался, узнав, что Большой Компьютер остановил свой выбор на Илье Коврове (новосибирском). Острое птичье лицо моего друга хорошо будет смотреться на счастливых улицах Будущего, решил я. И спросил Расчетчика: «Почему Ковров упомянут дважды? И почему не назван его дублер?» — «Все сделано, — улыбнулся Расчетчик. — Выдержаны все заданные параметры. Большой Компьютер указал на однофамильцев».

И действительно, тот и другой Ковровы даже родились в один год. В одном и том же году издали первые книги. Примерно в одно время к ним пришла известность. Случалось, что почта одного приходила на адрес другого, и наоборот. И все же никто из них не отказался от родовой фамилии, не взял псевдонима.

«Мы достаточно непохожи!»

Это было так. Осанистый новгородец всегда оставался ровен и дружелюбен, а мой друг находился в движении. Бородатый новгородец предпочитал проводить свободные вечера в писательском клубе, а тщательно бритый новосибирец обожал мотаться по краям экзотическим, отдаленным. Илья Ковров (новосибирский) бичевал порок, а Илья Ковров (новгородский) воспевал добродетель.

Сообщив новгородцу о выборе Большого Компьютера, я в тот же день заглянул к Илье. Посетить Будущее? А что такого? Мой друг не очень удивился. Почему бы не посетить? Это теперь не сложней, чем попасть в Египет, да? Я так много писал о Будущем, сказал Илья, что пора туда заглянуть. И заподозрил: «У меня есть дублер? Кто-то из физиков?»

— Зачем мне физик?

— Писатель? — догадался он. — Спорим, я угадаю, кто это? Он угадал с первого раза.

— Опять этот новгородец! У тебя нет воображения! Почему не эдик, в конце концов?

— Но ты сам писал, что пока эдик рядом с нами, Будущее в опасности. Хотя сам я думаю иначе. Мне кажется, встретить эдика в Будущем так же невозможно, как где-нибудь на тенистых эспланадах Родоса.

— Родоса? — испугался Илья. — Ты следишь за нами?

— О чем ты? Я назвал первый пришедший в голову пункт.

— Но именно по эспланадам Родоса совсем недавно разгуливал эдик.

— Как он попал туда?

— Воспользовался возможностью посмотреть мир. Так он говорит. А если быть точным, лишний раз его облапошить.

— Мне кажется, ты все же несправедлив к Эдику.

— Как можно быть справедливым к чуме? — взорвался Илья. — Ты знаешь, что сказал Эдик своей жене сразу после свадьбы?

— Откуда мне знать такое?

— А я знаю.

— Ну?

— Он сказал: дорогая, неплохо бы нам заработать.

— Разумная мысль, — пробормотал я, не понимая, к чему он гнет.

— Его жена так не думала, — мрачно хмыкнул Илья. — Эдик имел в виду нечто совершенно конкретное. Если мы немедленно разведемся, объяснил он жене, то получим на руки сто восемьдесят рублей.

— Разве на разводе можно заработать?

— Жена Эдика тоже не подозревала об этом. Но Эдик объяснил ей, что если, зарегистрировавшись, они тут же потеряют паспорта со штампами, за получение новых паспортов придется платить только по десять рублей.

— А разве в новых паспортах не будет штампов?

— Вот-вот! — обрадовался Илья. — И ты такой. И жена Эдика так спросила. А он ответил, что она выглядит пока что молодой, красивой и честной. «Получая новый паспорт, не следует афишировать наш союз. Получив паспорта, — объяснил Эдик, — мы незамедлительно отправимся в Дворец бракосочетаний. А там вместе с новыми заявлениями каждому из нас выдадут по сто рублей компенсации — на приобретение обручальных колец. Обручальные кольца — символ, способствующий укреплению семейных уз. Без них не обходится ни одна свадьба. Вот и получается, что можно в один присест отхватить двести рублей. Вычти по десятке за новые паспорта, игра стоит свеч, правда?»

5

В тот вечер Илья рассказал мне много интересного.

Он перечислил мне документы, позволившие Эдику Пугаеву за короткий срок покорить столицу Сибири: диплом пединститута (похоже, настоящий); справки о преподавании в различных школах (похоже, липовые); сберкнижка с неплохой суммой, собранной на шабашных работах. В столице Сибири, где он купил домик в частном секторе, он занялся делом выгодным по тем временам — перепродажей пользующихся спросом книг. Черный рынок сразу оценил мертвую хватку новоявленного культуртрегера. Кстати, тогда-то Эдик и узнал, что один из двух знаменитых писателей Ковровых — его бывший кореш. Это послужило хорошей причиной отправиться в круиз по Средиземноморью, поскольку писателями планировалась такая поездка. Прикидывая выгоды путешествия со знаменитостями, Эдик оформил все нужные документы. Он всем сердцем чуял, Что затраты на поездку окупятся. «Заполняя анкету, — возмущался Илья, — на вопрос «Какими языками владеете?» Эдик ответил кратко, но выразительно: «Не какими!» И первые два дня не выходил из каюты, боясь, что я сбегу с корабля, увидев его на борту. В газетах тогда много писали о книгах моих и новгородца, вышедших в Греции и в Турции. Мы не могли отказаться от поездки».

— Но чем тебе помешал Эдик? Илья округлил глаза:

— Они подружились!

— Кто они?

— Как это кто? Эдик и мой новгородский коллега. Ведь Ковров (новгородский) — лентяй. Он феноменальный лентяй. Он лентяй от рождения. Он редко сходил на берег и пресс-конференции предпочитал проводить на судне. Лежал в шезлонге, посасывал трубку, а за новостями туда и сюда летал для него Эдик. Представляю, — раздраженно хмыкнул Илья, — как будет выглядеть герой его новой книги!

— Ты думаешь, он пишет про Эдика?

— Зачем думать? Я знаю.

Я усмехнулся.

Никогда не бывав в преддверии Северной Африки, я до рези в глазах увидел вдруг бесконечную, невероятную голубизну Эгейского моря — стаи несущихся сквозь брызги летучих рыб, палящий жар сумасшедшего солнца, а на голубом горизонте неторопливо сменяющие друг друга флаги грузовых и пассажирских судов. Я отчетливо разглядел сквозь дымку морских пространств худенькую фигурку моего друга, увидел его гуляющим по тенистой эспланаде, где бородатые художники набрасывали цветными мелками моментальные портреты прохожих. И так же отчетливо увидел новгородца, благодушно погруженного в очередной бедекер — его любимое чтение. Он специально разложил шезлонг рядом с компанией спокойных ребят из Верхоянска или из Оймякона, короче, с полюса холода. Они дорвались до моря и Солнца; Они ловили кайф. Они расписывали бесконечную, начатую еще в Одессе, пульку. Только изредка они поднимали волевые головы: «Чего это там за город?» — «А это Афины», — лениво отвечал Ковров (новгородский). — «А ничего город, не мелкий», — одобряли ребята с полюса холода. И возвращались к игре.

Это сближает.

6

Время на корабле писатели проводили по-разному.

Новгородец предпочитал шезлонг. Тучный и загорелый, он листал бедекеры, которыми запасся на весь путь, и подробно пояснял ребятам с полюса холода меняющиеся морские пейзажи. А моего друга можно было видеть в машинном отделении, в шлюпке, отваливающей к встречному судну, на капитанском мостике. Везде.

Линдос…

Ираклион…

Кносс, Фест…

Рядом с Ильей Ковровым (новосибирским) суетливо крутился щербатый пузатенький человечек в бейсбольном кепи и с кожаной сумкой через плечо.

Эдик был тенью Ильи. А тень, она нас знает.

Конечно, Илья не терпел Эдика, но воспитание не позволяло ему отшить приятеля детства. Более того, скоро он начал привыкать к нему. И когда Эдик просил знаменитого земляка подержать свою кожаную сумку (обычно при выходе на берег или наоборот, при подъеме на судно), Илья недовольно пыхтел, но в просьбе не отказывал. Стоило замаячить впереди таможенному пункту, как Эдик срочно вспоминал, что он забыл в каюте носовой платок или там сигареты, и срочно передавал кожаную сумку писателю.

Таможенники и работники паспортного контроля, улыбаясь, протягивали Илье Коврову знаменитый роман, изданный на новогреческом, а кто-нибудь даже помогал ему поддерживать тяжелую сумку. Ведь подразумевалось, что она принадлежит Коврову. Со спокойной душой Эдик считал таможенников и сотрудников паспортного контроля дураками. Еще большим дураком он считал знаменитого писателя. Но если они садились отдохнуть в тени пальм на площади Синтагма или занимали столик на террасе открытого кафе на набережной Родоса, он непременно угощал Илью дешевыми отечественными сигаретами.

Илья не курил таких сигарет, но боялся обидеть Эдика.

«Я видел у тебя журнал. Кажется, греческий? Решил заняться языком?»

«Я что, ублюдок? — возражал Эдик. — Я читаю только отечественные журналы. Это «Ровесник». Он для комсомольцев. Я подобрал его на скамье в Одессе. Это ты тратишь валюту на всякую ерунду, — уколол он Илью. — А я патриот. Мне интересно про музыку. Битлы, например, в пиджачках, как люди, а «Абба» размалеваны так, что их бы в наше село не пустили!»

Новгородец относился к Эдику терпимее.

Если новосибирец таскал Эдика по знаменитым кабакам, по мрачным закоулкам Пирея или держал при себе всю ночь в шумных избирательных пунктах партии «Неа демократиа», или даже тыкал носом в древние мраморные плиты Айя-Софии, на которых смутно проступали доисторические изображения дьявола и ядерного взрыва, Эдик потом все передавал новгородцу с такими восхитительными подробностями, что тот в восхищении комкал в ладони свою рыжую бороду.

Но для самого Эдика смысл путешествия определился только в Стамбуле.

В том волшебном месте древнего города, которое всегда называлось Капалы Чаршы — Крытый рынок. С открытым ртом слушал Эдик басню о том, как на одном иностранном военном корабле, пришедшем в Стамбул, вышел из строя какой-то сверхсекретный механизм. Час простоя обходился иностранному капитану в весьма чувствительную сумму, а доставить сверхсекретный механизм могли только специальным рейсом, в проведении которого Турция иностранным гостям отказывала Тогда-то отчаявшемуся капитану и посоветовали заглянуть на Капалы Чаршы, заметив, что там, в принципе, можно купить весь его корабль, только, конечно, в разобранном виде.

Капитан угрюмо отшутился, но на рынок заглянул.

К великому его изумлению, первый же торговец свел его с нужными людьми и через три часа корабль вышел из Стамбула. Все его механизмы, в том числе самые сверхсекретные, работали, как часы.

На Крытом рынке Эдик даже растерялся. Это странно, но там действительно было все.

Зерно, джинсы, медные подносы, кофе, обувь из Австралии, редкие марки, бельгийские кейс-атташе, парижские галстуки, романы капитана Мариетта на двадцати шести языках, пресный лед, севрский фарфор, чукотская резьба на клыке моржа, золотые перстни, медали и ордена всех стран, поддельные облигации, ценные бумаги государственного Банка Венесуэлы, рубашки из марлевки, чешская обувь, итальянская сантехника…

Даже водный гараж здесь можно было купить.

И не где-нибудь на отшибе, а прямо под знаменитым дворцом Гёксу.

Пока Илья Ковров (новгородский) изучал бедекеры, а Илья Ковров (новосибирский) встречался с читателями, Эдик тщательно выпытывал у опытных людей, сколько стоит килограмм белого египетского золота и что можно получить за десяток химических карандашей или пару расписных деревянных ложек.

Он так и впивался в каждого человека. Он не упускал возможности понять, кто перед ним и как его можно кинуть. Если честно, Эдик только один раз в жизни лопухнулся. В детстве. Когда встретил в лесу шпиона. Непонятно, что мог делать шпион в нашем темном, затерянном среди болот селе, но это был настоящий, это был иностранный шпион.

Сперва Эдик услышал шаги и они показались ему незнакомыми.

Эдик отлично знал шаги всех жителей нашего села. Он с закрытыми глазами мог сказать, идет по улице его мама, или хромает кузнец Харитон, или мчится, сшибая репьи, его приятель Илья, или, скажем, хлюпает по грязи председатель сельсовета Хромов.

И, подняв голову, действительно увидел чужого человека.

Мужики в нашем селе ходили в телогрейках, ну, кое-кто в бушлатах и в шинелях военных лет, а на появившемся перед Эдиком шпионе поскрипывала удобная кожаная куртка с металлическими застежками. На голове красовался плоский берет, на ногах узкие сапоги и такие же узкие брюки из простого, но, видимо, крепкого материала. Чувствовалось, что это дорогие добротные вещи. Они нигде не жали и не давили. Они в принципе не могли доставлять хозяину неудобств. Шел тысяча девятьсот пятьдесят второй год. Холодная война была в разгаре, она не могла обойти наше село. Имей Эдик возможность, он, конечно, сразу бы бросился в сельсовет или в стройконтору за подмогой, но шпион присел на корточки прямо посреди узкой тропинки и уставился на Эдика так печально, что в какой-то момент тот подумал, что шпиону надоело служить врагам социализма.

«Ты играй. Я тебе не буду мешать».

Не наш, не наш человек, получил Эдик новое подтверждение.

Любой местный мужик поинтересовался бы, какого черта Эдик здесь делает, а этот сразу — играй. Как будто можно играть на глазах настоящего иностранного шпиона. Эдик как-то по особенному почувствовал себя. Латаные штаны, латаная рубашка, стоптанные сапоги, руки в царапинах и в цыпушках. Немея от страха, Эдик ждал, каких сведений потребует от него иностранный шпион. Он страшно жалел, что никаких особенных секретов не знает. Ну, отливает кузнец Харитон картечь из казенного свинца, ну, чистят пацаны соседские огороды. Правда, мама недавно шепталась с начальником дорстроя. Приезжал начальник в село и о чем-то шептался с мамой. Может, о новой грейдерной дороге до районного центра.

«Думаешь о Будущем?»

Эдик похолодел. Шпион видел его насквозь!

С истинным ужасом Эдик уставился на коробочку, которую шпион извлек из кармана

«Это тебе. Покажи при случае Илюхе».

«Он все знает! — догадался Эдик. — Он даже про Илюху знает. Сейчас он меня подкупит. Сейчас я продам ему все секреты».

Повинуясь шпиону, Эдик коснулся металлической, холодной на ощупь, коробочки. На крышке алела кнопка, как на аппарате кинопередвижки. «Сейчас нажму на нее и все село, а вместе с ним новая грейдерная дорога взлетит на воздух!»

Но нажал.

И отбросил коробочку.

Внутри ее послышалось гнусное старческое брюзжание, будто там проснулся какой-то мерзкий старичок. Что-то там зашевелилось, забухтело, заругалось. Понятно, без слов, без слов, но Эдик прекрасно знал, какие именно слова произносят в таких случаях, скажем, конюх Ефим или кузнец Харитон. А потом из-под металлической крышки высунулась механическая кривая ручка, похожая на обезьянью, и злобно ткнула в алую кнопку.

Крышка закрылась и все смолкло.

«Шпион!» — не выдержал Эдик и бросился сквозь кусты к деревне.

7

Кузнец Харитон и одноногий дядька Эдика, вооруженные топором и старой берданкой, никого, конечно, не нашли у реки, и Эдик так никогда и не узнал, что встретил в тот день меня, проводившего первые сложные испытания МВ. А я никогда не рассказывал об этой истории Илье, боясь, что это повлияет на его решимость участвовать в эксперименте. Ведь Илья считал, что внутренне мы меняемся слишком мало. И все технические достижения человека никак не соответствуют внутреннему медленному его развитию. Искусственные спутники? Высадка человека на Луну? Точные технологии? МВ, наконец? Да нет, считал он. О прогрессе человечества следует судить по поведению людей в общественном транспорте.

И показывал старую газету.

«…по сообщениям из Уагадугу, председатель Национального Совета революции Буркина-Фасо распустил правительство».

«…в итальянском городе Эриче открылся международный семинар ученых-физиков, посвященный проблемам мира и ядерной войны».

«…в Женевском Дворце наций открылась встреча правительственных организаций, изучающих палестинский вопрос».

«…в польском городе Магнушев состоялась манифестация ветеранов боев на западном берегу Вислы».

— Ну, какую из перечисленных проблем мы решили?

8

Рукописи Ильи Коврова (новгородского) я не читал.

Но догадываюсь, что его герой должен был спасти душу.

Ведь как иначе? Герой новгородца не гнушался спекуляций. Но лазурные берега Крита, величественные руины Микен не могли не подействовать на него. Тенистая Долина бабочек обволокла его нежной дымкой веков. Дыхание вечности помогло переродиться. И в родное село Эдик привез не иностранные шмотки с этикетками модных фирм, а цветные монографии по истории античного искусства. И долгими летними вечерами на полянке перед деревянным клубом, под сытое мычание коров с наслаждением рассказывал оторопевшим землякам об Афродите, о могучем Геракле, о первых олимпийцах, о славных битвах далекого прошлого, не забыв и о паскудном Минотавре, немножко похожем на откормленного племенного быка.

9

Совсем иначе отнесся к Эдику мой новосибирский друг.

«Эдик Пугаев начинал с деревянной ложки…» Этой фразой открывалась его рукопись. И все в ней крутилось вокруг «ченча», как на Востоке называют натуральный обмен. Отдав деревянную ложку за африканского слона, вы вовсе не совершаете там мошенничества. Нет, вы производите «ченч». Вы пользуетесь ситуацией, которая сложилась так, что вашему партнеру расписная ложка в указанный момент нужнее слона.

Эдик не торопился.

Если уж забрался в такую даль, что с палубы не видно родного села, этим, конечно, следует воспользоваться. Не валяться, как новгородец, в шезлонге, и не бегать вверх-вниз, как новосибирец.

— Красиво, — с презрением замечал Эдик, примащиваясь в раскладном кресле рядом с задумчивым новгородцем. Судно стояло на рейде Пирея. — Смотри, какой домик, — Эдик с новгородцем почти в первый день перешел на ты. — Богатый домик. Онассису, наверное, принадлежит. Тут все, наверное, ему принадлежит?

— Да нет. Эта вилла принадлежит всего лишь дряхлому псу покойного грека Пападопулоса, бывшего торговца недвижимостью, — неторопливо отвечал всезнающий новгородец. — Пападопулос сердился на своих родственников и незадолго до смерти указал в завещании, что все имущество должно перейти к его любимому псу.

— А что, греческие псы живут долго?

— Не думаю. Однако, и десяток лет ожидания может привести в отчаяние самого крепкого греческого наследника.

— А в Греции продают собачий яд?

— Умирая, торговец выделил специальную сумму для охраны пса. Охранники, наверное, и сейчас покуривают на террасе.

Эдик присмотрелся, но ничего такого не увидел.

— Дома лучше, — вспомнил он родное село. — У нас бы никто не посмел бросить домик псу под хвост.

— Это так, — подтвердил новгородец.

— Что ты читаешь? Это иностранная газета?

— Можно сказать и так. Мне доставили ее с берега.

— И что пишут в иностранной газете?

— Да всякое.

— Ну, к примеру?

— Вот пишут, что на Кипре в местности Эпископи раскопаны руины очень древнего дома. Когда будем на Кипре, внимательно все рассмотри. Каждую деталь. Пишут, что там найдены останки людей и лошади. Похоже, дом завалило при землетрясении, случившемся глубокой ночью пятнадцать веков назад.

— А как узнали, что землетрясение произошло ночью? — Рядом со скелетом лошади лежал фонарь.

— Зачем лошади фонарь? Новгородец качал головой:

— С тобой трудно. Ты задумывался о Будущем? Хотелось бы тебе знать, что там, в Будущем, с тобою случится?

— Почему это со мной?

— Да какая разница?

— Как это какая! — возмущался Эдик. — В Будущем я обязательно облысею. Зачем мне это? У нас в роду все лысеют к старости. Ведь Будущее — это просто старость, да? — Эдик злобно сплюнул за борт, метя в белую чайку. — Ну его, это Будущее. Лучше уж попасть в прошлое.

— А почему туда?

— Да что они знали там? Жгли костры, да гоняли лосей по лесу. А у нас ружья, телевизоры, лодки-казанки… Ну, книги еще… — покосился он на писателя. — Мы бы любому древнему греку дали сто очков вперед, правда? А еще они там… — опасливо хихикнул Эдик. — Моду взяли на мечах драться!

Эдика очень задели и фонарь, найденный при погибшей лошади, и богатая вилла, в которой скучал пес покойного торговца недвижимостью. Вот он, Эдик Пугаев, живет в своем селе, пусть не в плохом, но все же в обычном доме и все удобства у него во дворе, а в столице Сибири у него малометражка на двадцать восемь метров… А тут отдельный домик!.. На море!.. И принадлежит псу!.. «Я им покажу неа демократию! Я у них откусаю!»

В Стамбуле, например, Эдику ужасно понравилась историческая колонна Константина Порфирородного. На ее вершине сиял когда-то бронзовый шар, но на шар Эдик опоздал — еще в тринадцатом веке хищники-крестоносцы перечеканили шар на монеты. Но можно обойтись и без бронзового шара, решил Эдик, колонна хороша сама по себе. Вот только непонятно, сколько карандашей или расписных деревянных ложек потребует за историческую колонну хитрый турок, который делает вид, что приставлен к колонне для охраны? И как отнесутся земляки Эдика к тому, что на его огороде будет торчать такая знаменитая штука?

Пораскинув мозгами, Эдик, как всякий здравомыслящий человек, остановился на легковом автомобиле. В Афинах, да и в любом другом городе, новенькие легковые автомобили стояли прямо на обочине улицы. Подходи, плати звонкую монету и поезжай. В баки даже бензин залит. Родное село и столица Сибири возгордятся, если их земляк, скромный простой человек, пока еще не судимый, привезет из-за бугра настоящий иностранный легковой автомобиль.

Это сближает.

10

Отсутствие валюты Эдика не смущало.

Главное — инициатива. В багаже у него было припрятано пять десятков карандашей 2М томской фабрики «Сибирь», семь деревянных расписных ложек и три плоских флакона с одеколоном «Зимняя сказка» — всё вещи на Ближнем Востоке повышенного спроса.

И пока судно шло и шло сквозь бесконечную изменчивость вод, пока возникали и таяли вдалеке рыжие скалы, пока взлетали над водой удивительные крылатые рыбы и распластывались на лазури бледные глубоководные медузы, Эдик все больше креп в той мысли, что делать ему в родном селе без иностранного автомобиля нечего.

Старинные пушки глядели на Эдика с крепостных стен. В арбалетных проемах мелькали круглые лица шведок и финок. Западные немцы, с кожей вялой и пресной, как прошлогодний гриб, пили смирновку в шнек-барах, но Эдик пьяниц презирал. И с ними заодно презирал чаек, рыб, медуз. Все глупое и скучное. У природы нет цели, думал он презрительно. У природы есть только причины. А у меня, у крепкого человека Эдуарда Пугаева, имеется цель. И я дотянусь до нее, хоть вылей передо мной еще одно Средиземное море.

11

Начал Эдик с Афин.

Хозяйка крошечной лавочки с удовольствием отдала за расписную деревянную ложку десяток одноразового пользования газовых зажигалок «Мальборо». Зажигалки Эдик загнал за семь долларов ребятам с полюса холода, чья нога ни разу за все время долгого плавания не ступала на сушу. А доллары ушли на два удивительных бледно-розовых коралловых ожерелья, которые Эдик в тот же день обменял на десять расписных деревянных ложек и на две литровых бутылки водки, захваченные в дорогу стеснительными туристками из Мордовии.

— Семь долларов! — втолковывал Эдику усатый грек. И показывал на пальцах: — Семь! И ни цента меньше! Это настоящая, это морская губка!

— Два! — упирался Эдик. И показывал на пальцах:

— Два!.. Карандаша!.. Томской фабрики!.. После упорного торга губка переходила к Эдику.

Еще пять карандашей Эдик удачно отдал за чугунного, осатаневшего от похоти сатира. Эдик не собирался показывать сатира дружкам, хотя подобный соблазн приходил ему в голову. Он помнил, что на одесской таможне каждый чемодан просвечивают и никуда он этого сатира не спрячет, поэтому, улучив удобный момент, отдал сатира за три деревянные ложки и за плоский флакон «Зимней сказки» неопытной девушке из Ярославля.

Дела шли так удачно, что Эдик сам немножко осатанел.

Проходя мимо торговца цветами, он вдруг без всякого на то повода нацепил ему на грудь значок с изображением пузатого Винни-Пуха. Приятно было смотреть на улыбающегося грека, но, пройдя пять шагов, Эдик одумался, вернулся, и изъял из цветочной корзины самую крупную, самую яркую розу.

Грек не возражал.

Греку было приятно.

А Эдик за эту розу получил от красивых девушек еще одну бутылку водки.

На знаменитых писателей Эдик теперь посматривал свысока. Книги пишут? Бывает. Но книгу кто будет читать всю жизнь? Это иностранный автомобиль нельзя оставить без внимания. На нем можно поехать в областной центр и выгодно продать на рынке ранние овощи. Так что не стоит хвастаться книжками. Не книжки делают мир, а деньги. Новгородец, например, сам говорил, что театр Дионисия в Афинах археологи вообще отыскали только после того, как случайно нашли в земле металлическую монету с древним планом города.

Параллельно основным накоплениям (русская водка, белое египетское золото, американские доллары), Эдик приобретал и пустячки. Например, приобрел мужскую шотландскую юбку килт — для тещи (она — свой мужик) и цветные трусы 6а-гамы для тестя (пусть пугает мужиков в деревенской бане). Стало привычным делом вешать на плечо Ильи Коврова (новосибирского) тяжелую кожаную сумку с товаром. Двинулись туристы по трапу в чужую страну, сулящую новые приобретения, не теряйся, извинись, тебя не убудет, смело вешай сумку на плечо писателя: я, мол, сигареты забыл или там платок-носовик, и понаблюдай со стороны, убедись в полной безопасности. Илюху ни одна таможня не тронет, он знаменитость! А если обнаружат в сумке, висящей на плече знаменитого писателя, водку, он-то, Эдик, при чем? Всегда можно отмазаться. «Сумка моя, а водка писательская. Это он ее сунул. Пьет, козел!»

В общем, интересно. Дурел Эдик только от исторических мест.

Скажем, Микены. Чего там смотреть? Слева горы, справа горы. Ни речки, ни озера, ни магазина. Трава выгорела, оливы кривые и толстые. Уроды, а не деревья, уродский край. Понятно, почему древние греки лакали вино и воевали. Весь город — каменные ворота, украшенные львами, да выгребная яма. Не хочешь, да соберешь ватажку — вставить Трое. Короче, скука.

Эдик бы в таком месте жить не стал.

Он знал, что ему другое предназначено. Мектуб, как сказал бы Илья. Эдик терпеливо ждал второго захода в Стамбул. Капалы Чаршы ему снился. Снился ему шумный Крытый рынок. И снился ему красивый надежный иностранный автомобиль!

12

На этом рукопись новосибирца обрывалась.

— Дорвался Эдик до иностранного автомобиля?

— Не знаю, — пожимал плечами Илья.

— Но ты сам таскал на плече его сумку.

— Но финал книги мне пока неясен. Мне многое пока неясно. Хочется писать о хорошем, а пишешь о дерьме. Я ведь еще ничего не написал о действительно великих людях, зато извел массу бумаги на эдиков. Я издеваюсь над ними, высмеиваю их поступки, но чем удачнее мой текст, тем увереннее эдики входят в Будущее. Понимаешь? Не удивлюсь, если они будут расхаживать по всему Будущему, как расхаживали по Родосу и Стамбулу. Можно сказать, что они въезжают в Будущее на мне. Мои книги, как ракеты, доставляют их в Будущее. Я смеюсь над ними и этим делаю их бессмертными. Лучшие книги лучших писателей посвящены мерзавцам. Эдики, как грибок. Чтобы они не проникли в Будущее, нам следует запретить искусство!

— Не преувеличивай.

13

В сентябрьский дождливый вечер в рабочих залах НИИ дежурили энергетики, техники, вычислители. Там же находились члены специальной Комиссии и оба писателя. Выбор на участие в первом эксперименте пал на моего друга, но Ковров (новгородский) нисколько не расстроился. Погрузившись в удобное кресло, он доброжелательно ткнул пальцем в пузатую капсулу МВ, торчавшую посреди зала:

— Эта штука исчезнет? Мой друг хмыкнул:

— Наверное. И усмехнулся:

— Наверное, и я исчезну. А я даже не спросил, больно ли это?

— Неприятные ощущения появятся, но ненадолго, — успокоил я Илью. — Очень скоро мы окажемся в Будущем. В столь же реальном, кстати, как этот зал, эти кресла, капсула МВ и дождь за окном. В Будущем можно набить шишку, подраться. Но не советую этого делать. Помни об этом. Веди себя ровно. Если тебя спросят о чем-то, пожми плечами. Мы можем показаться окружающим чудаками, это не страшно. Мало ли на свете чудаков? Главное, не выглядеть тупыми и враждебными. Даже если нам не понравится то, что мы увидим.

14

……………………………………………………………………………………………..странные, без форм, фонари.

Даже не фонари, а некие пятна мерцающего тумана.

МВ была теперь надежно упрятана во влажных густых кустах. Исчезло тяжкое ощущение густых пластов (времени), которые мы неистово прорывали. Громкие незнакомые голоса доносились до нас с невидимых аллей, по которым шли и шли толпы. Футбольный матч? Митинг?

— Тебе не страшно? Я улыбнулся.

Мы стояли на узкой тропинке.

Подходы к МВ казались свободными, нам никто не мог помешать.

Оглядываясь, мы двинулись вперед и вдруг оказались на тонущей в радужном сиянии аллее. Среди людей, явно торопившихся к какому-то известному им центру, мы ничем особенным не выделялись. Ну, может, не очень уверенной походкой и несколько старомодной одеждой. Но здесь и там мелькали похожие плащи и шляпы. Конечно, другой покрой, но наши дизайнеры не подкачали.

То здесь, то там раздавался смех. Обрывки фраз. «Разве не рано…» — «Но Эдик на месте…» — «А если его не будет у Эдика?..» — «Да почему?..» И доносился откуда-то неясный механический шум — то ли шипение пневматики, то ли что-то еще такое.

Шипение.

И гул голосов.

Шипение и сразу гул множества голосов.

— Взгляни! Ты взгляни под ноги!

Пораженный, я остановился.

Упругие дорожки и аллеи, разбегающиеся среди деревьев парка, во многих местах были расписаны, исчерканы, зарисованы цветными мелками. «Ждем у эдика…» — «Встретимся у эдика…» — «Найдешь нас у эдика…» Неизвестный Эдик, чье имя писалось со строчной буквы, оказался в Будущем личностью весьма популярной. Я видел, как Илья поджал губы. Наверное, вспомнил свои размышления о Будущем. К счастью, несколько в стороне от аллеи, по которой мы шли, прокатился глубокий гром, вспыхнуло небо и вдруг ввысь — над аллеями, над толпами, над невидимым близким городом — вознеслись сияющие фонтаны, невероятные величественные каскады огня, безмерные расплывающиеся облака цветных огней.

Они вспухали.

Они торжественно лопались.

Они расцветали в небе, как гигантские розы.

И до нас сразу докатился ликующий шум толпы: «Галлинаго!..»

— Что это значит? Илья пожал плечами.

Мы в Будущем, говорил этот жест. Правда, не в том Будущем, куда со временем попадает каждый, разменяв здоровье на года, а в том, куда мы попали по своей воле, пока что ничего не потеряв.

На центральной аллее наплыв людей ошеломлял.

Улыбки, смех, сверкающие глаза. Мы не видели озабоченных лиц.

Девчушки в коротковатых платьицах, юнцы в блестящих тряпках, люди пожилые и откровенно старые, некоторые даже в шляпах, неистово орали, плясали, подпрыгивали. Их будто било током. И время от времени все это человеческое море взрывалось единым кличем: «Галлинаго!..»

Редкое единение.

Смеющаяся рыжая женщина размахивала голубым флажком. Приплясывал невысокий кореец, вскидывая над собой толстую книгу. Древний старик, играя в такт голосам плечами, разбрасывал розы. Каждый сам по себе был понятен, внятен, не вызывал никаких вопросов, но все вместе…

Смысл общего действа ускользал от нас.

— Ты писатель, — шепнул я. — О чем они кричат?

Но Илья уже подмигнул мне: — Галлинаго! Я похолодел.

Приплясывающий кореец вынырнул из толпы. Он явно понял выкрик Ильи. Он радовался вместе со всеми. Он хотел, чтобы мы тоже радовались:

— Он опять с нами!

— Галлинаго! — крикнул Илья.

— Мы вернули его!

— Ты что-нибудь понял? — быстро спросил я, когда кореец несколько отдалился.

— А что тут непонятного? — ответил Илья и начал ввинчиваться в толпу.

Я не боялся заблудиться, но уходить далеко от МВ в мои планы не входило.

Одновременно до меня дошло, что Илья ввинчивается в толпу не просто так. Он явно старался держаться поближе к приплясывающему корейцу. Возможно, хотел глянуть в книгу, которой размахивал кореец. Разве не интересно заглянуть в книгу, изданную в последней четверти загадочного двадцать первого века?

— «Буро-черная голова… — Илья, несомненно, цитировал. — По темени продольная широкая полоса охристого цвета… Спина бурая, с рыжими, скорее ржавыми пятнами… Длинный нос, острый, как отвертка… Ноги длинные, с зеленоватым отливом…» Неужели ты не помнишь? «Гнездится на болотах и во влажных еловых лесах…» Gallinago gallinago Linneus!.. Видишь, я не зря штудировал Брема. Если хочешь, могу напомнить, что мы съели не одного галлинаго. А последних съел Эдик.

— При чем тут это?

— А не водись длинноносая птичка на наших болотах, никто из нас не дотянул бы до Будущего.

— Да о чем ты? Объясни!

— Да о наших крошечных галлинаго. О наших длинноносых болотных куличках. Помнишь, Эдик утверждал, что вкуснее всего они под чесночным соусом? Чесночным соусом он называл хорошо растертый чеснок. Под этим соусом были съедены последние кулички. Эдиком.

Я растерялся.

Ликующая толпа вынесла нас на круглую, прогнутую, как воронка, площадь.

И там, над площадью, в самом ее центре, над многими тысячами торжествующе задранных в небо лиц, мы увидели, наконец, то, к чему рвались эти толпы — массивный, высеченный из единой гранитной глыбы монумент, над которым переливались, цвели невесть как высвеченные слова:

ГАЛЛИНАГО!

ОН ОПЯТЬ С НАМИ!

Каменный щербатый человечек в бейсбольном каменном кепи.

Каменные нехорошие глаза, прикрытые стеклами солнцезащитных очков с крошечным, но хорошо различимым фирменным знаком. Знакомый каменный зад, обтянутый джинсами. Кейс-атташе в руке. А правую руку каменный человечек вскинул над головой, то ли приветствуя собравшихся, то ли отмахиваясь сердито от ликующих возгласов.

Перед нами возвышался монумент Эдику.

Но для Ильи это был не просто Эдик. Для него это было крушением всех надежд. Теперь Илья окончательно убедился в том, что мы все-таки занесли вирус эдика в Будущее. Не мы лично, конечно, а наши книги, наша память, наше нежелание раз и навсегда вычеркнуть эдика из истории, как Эдик вычеркнул из истории болотных куличков.

Но зачем легкая асимметрия, несколько портящая массивную фигуру? — внимательно присмотрелся я. Зачем легкий, почти не бросающийся в глаза перебор всего того, что нормальным людям дается в меру? Зачем нос, удлиненный больше, чем надо? Зачем рука, поднятая выше, чем следует? Зачем вспыхивают в прозрачном, сияющем, пузырящемся от свежести вечернем воздухе все новые и новые слова?

ТИП — ХОРДОВЫЕ

ПОДТИП — ПОЗВОНОЧНЫЕ

КЛАСС — МЛЕКОПИТАЮЩИЕ

ОТРЯД — ПРИМАТЫ

СЕМЕЙСТВО — ГОМИНИДЫ

РОД-ГОМО

ВИД — САПИЕНС

ИМЯ — ЭДИК

Это же ключ! — понял я.

Имя героя не пишут со строчной буквы.

Имя героя, как правило, заслуживает заглавной.

Значит, что-то не так. Значит, я чего-то не понимаю. Иначе Илья не веселился бы так откровенно, искренне и свирепо. И не пылали бы в небе торжествующе огненные колючие слова:

ТЫ ЕЛ СЫТНЕЕ ДРУГИХ

ТЫ ПИЛ ВКУСНЕЕ ДРУГИХ

ТЫ ОДЕВАЛСЯ ЛУЧШЕ ДРУГИХ

ТЫ ИМЕЛ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ДРУГИЕ —

Ликующая толпа замерла.

Теперь она сжалась в единое трепещущее тело.

Теперь я чувствовал свою полную слитность с толпой. Теперь я был одним из многих. И радость, только радость несли всем слова, внезапно взорвавшиеся в прозрачном воздухе:

НО МЫ СПАСЛИ ГАЛЛИНАГО!

Толпа взревела:

— Галлинаго!.. Он снова с нами!:.

Да, Эдик Пугаев прорвался в Будущее, перевел я дыхание, но этого можно не бояться. Да, Эдику Пугаеву воздвигли монумент, но вовсе не из восхищения перед совершенными им делами. «Это же памятник литературному герою, — шепнул я уже догадавшемуся Илье. — Возможно даже, твоя работа?» — «Не забывай новгородца, — так же шепотом ответил Илья. — Он тоже пишет об Эдике».

И вдруг крикнул:

— Где он?

— В НИИ, разумеется.

— Да нет, я об этом корейце с книгой.

Как нарочно, из толпы, пританцовывая в такт льющейся с неба музыке, опять вынырнул кореец. Теперь на сильном его локте сидела девочка с пышным бантом в волосах. Оба смеялись.

— Галлинаго! — крикнул Илья!

— Он опять с нами! — торжествовал кореец.

— Мы утерли Эдику нос!

— Галлинаго!

Илья, смеясь, потянул книгу из руки корейца.

— Илья!

Но мой друг меня не услышал.

Он вырвал книгу из руки оторопевшего корейца и бросился бежать по аллее, смешно перебирая тонкими ногами. Наверное, со стороны это выглядело смешно, но мне было не до смеха. Только что я был счастливым среди счастливых, только что я радовался вместе со всеми, и вдруг…

А Илья бежал.

Он не хотел меня слышать.

Он бежал по мелким лужам. Он разбрызгивал веселую воду, приводя в радостное недоумение людей, спешащих ему навстречу — на праздник возвращенного куличка. И догнал я писателя только шагах в десяти от кустов, за которыми мы спрятали пузатую капсулу МВ. Сейчас он сделает эти последние десять шагов, понял я, и неизвестная книга, объект из Будущего, артефакт совершенно невозможный и неприемлемый, окажется в нашем времени!

— Брось книгу!

— Но почему?

— Она принадлежит не тебе.

— А кому? — пыхтел Илья, изворачиваясь.

— Твоим внукам!

— А кому они обязаны Будущим?

Стены капсулы бледнели, истончаясь (мы боролись внутри). Зеленая тошнотворная дымка перехода затягивала прекрасное вечернее небо Будущего. Глуше становился рев торжествующей толпы. Я все же вырвал книгу (в кулаке у Ильи остался обрывок суперобложки) и вышвырнул ее из капсулы.

15

Специальная Комиссия собралась в моем кабинете.

— К сожалению, — покачал головой Председатель, — мы вынуждены констатировать вовсе не радующий факт. В наших руках оказался предмет, не имеющий отношения к конкретно текущему времени. Это обрывок суперобложки. Из достаточно отдаленного Будущего. Прочное искусственное волокно. С одной стороны явствен но различима подпись, нанесенная на волокно графитным стержнем — Чо Ен Хо. Возможно, подпись последнего владельца книги. На другой стороне обрывка суперобложки — портрет. К сожалению, неполный. Видна часть облысевшей или выбритой наголо головы. И три строки текста. Аннотация или рекламная врезка.

Он процитировал:

— «…и теперь эдик стоит над миром, как вечное не прости, завещанное нам классиком XX века, прозаиком и эссеистом Ильей Ковровым…» И дата. Две тысячи двадцать первый год.

И моргнул изумленно:

— Одно мы, правда, можем утверждать с достаточной вероятностью. Книга написана одним из наших друзей.

И замолчал. Осознал проблему.

— А соавторство? — спросил кто-то.

— Здесь указан только один автор, — ответил я за Председателя. — Наши друзья никогда не работали вместе. Текст книги оказался бы слишком противоречивым возьмись они за такое. Если бы первую главу написал Илья Ковров (новосибирский), могу утверждать, что Эдик выменял бы за пару матрешек самый большой минарет стамбульской мечети Ени Валиде, известной под именем мечети Султанши-матери. Зато во второй главе, если бы ее написал Илья Ковров (новгородский), Эдик раскаялся бы в содеянном и засел бы в корабельной библиотеке, занявшись, в виде искупления, проблемами славян на Крите. А в третьей главе, напиши ее мой сибирский друг, Эдик в грозном приступе рецидива получил бы в свои руки знаменитый фестский диск, чтобы тут же обменять его на подержанный иностранный автомобиль. И так далее. Понимаете? Члены Комиссии дружно кивнули.

— Значит, — закончил я, — книга написана только Ильей Ковровым. Одним. Без соавтора.

— Но кем именно?

16

И вы вправе задать мне этот вопрос.

Хотя ответить на него, конечно, могут только сами писатели. Я уполномочен сообщить вам, что слухи об отходе известных писателей от практической деятельности весьма и весьма преувеличены. Оба живы, оба здоровы.

Оба шлют участникам форума наилучшие пожелания.

Что же касается новых произведений, то работа над ними не прерывалась и не прерывается. Оба писателя работают много, хотя выход в свет их новых произведений планируется не ранее 2021 года. Наверное, вы теперь понимаете причину этого. Конечно, дата не самая близкая. Несомненно, читатели преклонного возраста будут огорчены. Но указана такая дата под давлением объективных обстоятельств и никем, кроме самих писателей и Специальной Комиссии, не может быть изменена.

Каждое утро я слышу в кабинете Ильи Коврова (новосибирского) шаги.

Он ходит от стены до стены, наговаривая вслух фразы будущей книги. Иногда заходит ко мне. Пробует горячий кофе. Говорит ревниво: «Я видел вчера новые фотографии. Наш новгородский друг начинает лысеть. Если дело пойдет так дальше, я начну брить голову».

Я киваю.

Я тоже помню.

Две тысячи одиннадцатый год… Обрывок суперобложки… Лысая голова.

Конечно, время ничего и никого не щадит. Но мы не вправе торопить друг друга. Тем более, людей, обреченных на славу. А люди, обреченные на славу в Будущем, вообще, на мой взгляд, теряют право на спешку.

Это сближает!

1985–2003 Новосибирск

Оглавление