«Быстрые сны»

Владимир ЛИМАН

БЫСТРЫЕ СНЫ

Неожиданно пляска серых теней обрывается, и перед глазами возникает цветное изображение. Одновременно я начинаю чувствовать движение. Впереди спины в серых комбинезонах с ярко-красными концентрическими окружностями, смещенными в левую сторону. Ноги автоматически становятся в след, оставленный впереди идущим, бесшумно взлетают струйки пепла и разливаются над самой землей тонкими зыбкими облачками. Все это мне до боли знакомо, я где-то это уже видел. Могу закрыть глаза и вспомнить это монотонное движение серых комбинезонов. Включается звук, и я отчетливо слышу глухой топот ног впереди и сзади себя. Топот сотен ног. Стоит лишь на мгновенье перестать думать о нем - и он превращается в тишину, потому что больше никаких звуков нет. Память спит. Я только помню то, что сейчас вижу, да и вижу лишь то, что прекрасно помню. Сотни "кто?", "где?", "зачем?" мечутся в мозгу и наталкиваются на глухую стену забытья.

Что же с моей памятью? Лишь бессмысленные, едва уловимые обрывки каких-то фраз.

Глубинная тральная команда... Год на М-14... Сектор 80, цель - объект 74... Длинный сказал, что остается один день... Пытаюсь вспомнить что-то важное, а в голову лезет какая-то чушь, еще менее объяснимая, чем это бессмысленное движение вперед. Шаг в шаг. След в след. Розовые струйки пепла и серые башмаки. Стоп! Почему это пепел розовый? Смотрю внимательно под ноги. Розовая пыль, легкая, почти невесомая. Почему же я думаю, что это пепел? Я ЗНАЮ ЭТО. Я знаю наверняка... Нет, это не зацепка. Все сначала. Итак, Длинный сказал, что ему остался один день. Один день идти след в след? Предположим, что это так. А сколько дней осталось мне? Год на М-14. Хорошо бы еще узнать, что это такое. А сколько я уже здесь нахожусь? Нет, бесполезно, память отказывает...

Стоп! Опасность! Опасность впереди. Я чувствую, как мы приближаемся к смертельной опасности. Но откуда эта уверенность и откуда это знакомое ощущение опасности? С каждым шагом это чувство усиливается - опасность все ближе... Год на М-14, сектор 80, цель - объект 74. Тускло, очень тускло и до предела запутано. Впереди и сзади сотни людей, а спросить не у кого. Спрашивать нельзя. Даже если я спрошу, мне никто не ответит. Отвечать тоже нельзя. Да и знает ли кто-нибудь из этих серых комбинезонов то, что хочу узнать я? Опять опасность, теперь сзади. Впрочем, она была всегда, эта слабая опасность сзади, не усиливающаяся и не ослабевающая, движущаяся вместе со мной. Что-то знакомое, очень знакомое и мерзкое. Опасность впереди, опасность сзади и обреченность вокруг. Нога в ногу, след в след... А вот и струйка воспоминаний просочилась из-за черной стены неизвестности. Голубь, свивший гнездо на моем балконе. И прекрасное голубое небо с ярким желтым солнцем. Странные воспоминания. Небо ведь не бывает голубым - оно фиолетовое и солнце тусклое, красное.

Кто же я? И почему я здесь?

Длинный сказал, что ему остался один день. Кому сказал? Мне? Нет, этого я не помню, это все по ту сторону, в памяти, которая молчит. А как выглядит этот Длинный? Лицо вспомнить не могу. Просто знаю, что он Длинный. Длинный сказал... Наверное, он очень высокий. Значит, где-то впереди колонны. Впрочем, почему именно впереди? Необходимо вспомнить его лицо, крайне необходимо. Глаза... Вспомнил глаза, они зеленые. Да, зеленые, цвета весенней травы... Что за дурацкое сравнение, цвета травы? Последняя травинка на Генне исчезла три столетия назад, и откуда я взял, что она была зеленой. И наверняка даже не зеленая, а коричневая, как листья деревьев...

Резкий визгливый крик сзади, и что-то изменилось в порядке движения. Впереди вдруг послышался отчетливый стук тяжелых башмаков по твердой поверхности. Значит, уже вышли на дорогу и времени осталось совсем мало, скоро должно что-то произойти. Вот и мои ноги ощутили твердое устойчивое покрытие. Чувство опасности усилилось. Неосязаемая, эфемерная, она бродит где-то рядом и не дает покоя моему, и без того уставшему, мозгу. И тут я наконец-то понимаю, что происходит с моей памятью...

Телефон звонит уже три минуты. Кто в такую рань может звонить? Не мне, во всяком случае. Но встать все равно придется, потому что если он будет звенеть и дальше, я сегодня уже не усну.

- Алло, я вас внимательно слушаю.

В трубке тишина. Что бы это могло значить? Тишина...

- Алло, говорите - раз уж разбудили!

Надо было бы добавить "черт возьми", но почему-то не очень хочется. И опять в ответ на все мои старания - тишина. Мертвая тишина. Да, черт возьми, тишина действительно мертвая, нет даже фона. Наверное, что-то случилось с телефоном, успел подумать я, прежде чем в трубке раздались прерывистые сигналы. Итак, который час? Одного взгляда оказалось достаточно, чтобы настроение испортилось окончательно - стрелки на часах бессильно повисли на половине шестого. Да, хорошо начинается воскресенье, ничего не скажешь. Если не сработал автомат, то должны позвонить еще, а это значит, что спать сегодня больше не придется. Но, к моему величайшему удивлению, на протяжении ближайших тридцати минут телефон не подает никаких признаков жизни.

Мертвая тишина, никаких признаков жизни - что-то слишком уж кладбищенское настроение в такое прекрасное утро. да еще этот дурацкий сон, от которого мороз по коже продирает. Слишком отчетливо помню все эти ровно шагающие ноги. И эта странная мысль о том, что небо не может быть голубым. Вот же оно - голубое утреннее небо, а совсем не фиолетовое и даже не зеленое. Великолепное майское утро, на небе ни одного облачка, а впереди целое воскресенье, и можно было бы наконец выспаться, если бы не этот звонок. Нет, уснуть мне явно не удается. Ну что можно делать в шесть часов утра в воскресенье, как ни спать. Так нет же. Все нормальные люди спят, а я не могу - меня разбудили, причем разбудили и покинули. Кто бы это мог звонить? Нет, мне в такое время звонить никто не мог. Исключено. Все эти друзья дрыхнут сейчас без задних ног. Без задних ног в серых башмаках. Фу ты, дьявольщина, опять эти серые башмаки. Наверное, кто-то ошибся номером. Просто кто-то ошибся номером или не сработал автомат. И все из-за научно-технического прогресса - не было бы телефона, я бы сейчас спал, но его изобрели и вот он разбудил меня и не дает уснуть...

Неожиданно колонна остановилась. Вот и пришли. Сзади мертвая пустыня - впереди Мертвый город. Тысячи разрушенных домов и сотни пустынных улиц, где на каждом шагу поджидает тебя Ее Величество Смерть. Если ты не новичок и чувствуешь, где притаилась злая лужа, то следующий шаг может даровать тебе мгновенье жизни лишь затем, чтобы ты успел подумать о следующем шаге. Но как бы ты не был опытен, упаси тебя бог оказаться вблизи тени от полуразрушенных домов, здесь весь твой опыт бессилен перед мрачной силой Мертвого города. Мы прокладываем дорогу лишь по центральной части улицы, но иногда середина улицы совершенно непроходима, и тогда приходится приближаться к развалинам, отчего дорога становится похожа на извивающуюся змею. Куда мы прокладываем дорогу, не знает никто, даже конвоиры. С разных точек в город врезались тральные команды и наощупь прокладывают безопасные пути к таинственному, никому не известному объекту 74. И каждый день гибнут сотни людей, не зная цели движения, не имея ни малейшего представления о том, что их ожидает после достижения этой загадочной цели. И только лишь когда какая-нибудь из тральных команд вплотную столкнется с полумифическим объектом 74, будет прекращено это безумие. Но ведь и сейчас должен быть некто, отдающий приказы, указывающий направление. И ему должна быть известна конечная цель - этот пресловутый объект 74. Что это за объект и почему к нему так стремятся те, кто посылает нас на гибель?

Телефон звонит уже три минуты. Кто в такую рань может звонить? Не мне, во всяком случае. Но встать все равно придется, потому что если он будет звенеть и дальше, я сегодня уже не усну.

- Алло, я вас внимательно слушаю.

В трубке тишина. Что бы это могло значить? Тишина...

- Алло, говорите - раз уж разбудили!

Надо было бы добавить "черт возьми", но почему-то не очень хочется. И опять в ответ на все мои старания - тишина. Мертвая тишина. Да, черт возьми, тишина действительно мертвая, нет даже фона. Наверное, что-то случилось с телефоном, успел подумать я, прежде чем в трубке раздались прерывистые сигналы. Итак, который час?..

И тут у меня возникло чувство уже хорошо знакомого, уже пережитого.

Не знаю, что произошло раньше, посмотрел я на часы или подумал, что они будут показывать половину шестого. Мелькнула мысль о неудачном начале воскресного дня, но меня уже ни на миг не оставляла мысль о том, что все случившееся мне знакомо, хотя я прекрасно понимал, что этого никак не могло быть, не мог я уже однажды сегодня просыпаться, да еще в половине шестого. Постой-ка, где-то в шкафу у меня должен быть справочник по психиатрии, нечто похожее, по-моему, я читал там.

Шизофрения - это не то, параноидальные психозы - тем более не то, мазохизм, нимфомания, садизм, все это интересно, но явно не то, что я ищу. А вот и то, что мне надо - симптом уже виденного - одно из проявлений дисперсонализации. Что там пишут умные люди? Ну вот и хорошо, это совсем не опасно, значит, к психиатру можно пока не обращаться. Теперь можно было бы и продолжить мероприятие, от которого оторвал меня столь ранний звонок, а именно - отоспаться за последний месяц хронического недосыпания в связи с надвигающейся сессией.

"Я слыхал старую полулегендарную историю о Мертвом городе. Еще в те времена, когда не было Лагеря, еще до трех первых неудачных экспедиций, организованных координационным центром, профессор Дил из Геннского института по изучению причин гибели цивилизаций с двумя своими ассистентами, несмотря на строжайший запрет губернатора Тилы, проник за черту Мертвого города в сорока километрах южнее нашей тральной группы (эта точка теперь фигурирует в отчетах как точка входа N 1) и спустя два месяца вернулся один, весь ободранный, едва живой, но с рюкзаком, полностью забитым книгами. Вернулся... Это слово не совсем подходит к тому, что произошло тогда, восемьдесят лет назад, просто однажды его увидели выходящим из своего кабинета в Лисском филиале института. Как он туда попал через закрытые и опечатанные двери, и как он вообще добрался до Генна, так и осталось навсегда загадкой. Еще большей загадкой была его неожиданная смерть через несколько месяцев после возвращения.

Вначале он лично занимался расшифровкой языка, на котором были написаны тилские книги, а после его смерти этим на протяжении пяти лет занимались две лаборатории института. Потом работы по расшифровке, в связи с их явной бесперспективностью, были приостановлены, а затем и полностью закрыты. Книги были переданы в архив, где они вполне успешно пролежали около десяти лет. О них совсем уж было забыли, как вдруг они сами о себе напомнили, и весьма оригинальным способом. В институте начали происходить странные вещи...

На этом скудные факты из официальных институтских отчетов обрываются и начинаются живописные легенды, одну из которых я и хочу рассказать.

Началось все с того, что один из лаборантов был найден в книгохранилище мертвым с открытой книгой в руках. Этому сначала не придали значения: ну что особенного - старик-лаборант во время чтения отдал богу душу, да и в медицинском заключении о смерти фигурировали данные о его слабом здоровье. Но несколькими днями позже в том же хранилище один за другим были найдены трупы трех сотрудников института. И во всех случаях непременным было наличие одной и той же книги, одной из книг Мертвого города, которые принес профессор Дил. Вот тут и закрутилось колесо официального расследования. Ничего в ходе расследования не прояснилось, лишь новые загадки. Первое, что бросилось в глаза бравым детективам из службы охраны личной безопасности - был массивный стеллаж, который каким-то чудом перекочевал от стены на середину комнаты, а это было под силу свершить лишь дюжине крепких молодцев, да и то при условии, что на его полках не будет книг; а он ведь был забит ими до самого верхнего яруса. По сравнению с этим, другие не менее загадочные явления были отнесены к разряду мелочей, что и завело следствие в тупик. Архив на все время следствия был опечатан, и в течение года ничего странного не происходило, пока некий Сим Альвекю, абстрагировавшись от сдвинутого стеллажа и прочей чертовщины, не высказал гипотезу о том, что причиной смерти всех архивных жертв является книга, с которой их всех обнаружили. Каким образом ему удалось заразить своей идеей следователей, так и не узнал никто, но через некоторое время гипотеза переросла в официальную версию, в которой все книги Мертвого города фигурировали как "особые экземпляры" - так их окрестили и в завершающем следственном акте, после утверждения которого книги со всеми предосторожностями были направлены в закрытый фонд. И вот тут-то и началось самое загадочное во всей этой истории, и если всему предшествующему можно было найти еще какое-то разумное объяснение, то все последующее попахивало мистикой. Один за другим стали исчезать сотрудники закрытого фонда, исчезать бесследно, просто уходили в хранилище и не возвращались. Никаких следов в хранилище не было обнаружено, а охранники клялись, что из хранилища закрытого фонда никто не выходил..."

Что произошло дальше, Длинный так и не успел рассказать. Что-то произошло, что помешало ему окончить свой рассказ. Что именно, я никак не могу вспомнить. А это было, по-видимому, очень важно, но времени на раздумье у меня не оставалось. Под резкие окрики колонна остановилась и началась перестройка. Все это было мне знакомо, знакомо до мелочей, все это уже было и я знал, что последует дальше. Команды на каком-то странном, как будто бы не знакомом мне языке, смысл которых я, как ни странно, прекрасно понимал, и это суетливое развертывание в шеренги...

Чувство опасности теперь перешло в самый элементарный животный страх.

Спать совсем не хотелось, и когда я посмотрел на часы, то сразу понял почему - они показывали ровно полдень. До встречи с Аликом оставался час и из него сорок минут на дорогу до ипподрома, а это означало, что водные процедуры, утренний моцион и трапезу придется провести по ускоренной программе, что я и сделал.

Автобус остановился, быстро почти полностью опустел и водитель лениво проворчал в микрофон: "Остановка Центральный ипподром, следующая остановка академика..." - фамилию академика заглушил скрип закрывающихся дверей. Центральный ипподром - придумал же кто-то название, как будто у нас в городе есть еще и нецентральные ипподромы. Ну ладно, пусть уже будет центральным, но зачем тогда самый что ни на есть Центральный ипподром располагать на окраине?

На следующей остановке я сошел. В чисто познавательных целях прочел фамилию того самого академика, в честь которого названа эта остановка, и, повернувшись на полные 180 градусов, как меня учил Алик, двинулся в сторону конюшен. Конюшни были местной достопримечательностью, знающие люди проникали через них на ипподром, экономя таким образом сумму, равную стоимости входного билета. Я к категории знающих людей не относился, что, однако не помешало мне воспользоваться советом одного из знающих, не в целях экономии, а исключительно из духа противоречия. До первого заезда оставалось еще десять минут и я мог не спешить, но невесть откуда появившееся чувство, что вскоре должно произойти нечто из ряда вон выходящее, заставило меня ускорить шаг. И вот, когда я уже было собрался форсировать ограду, отделяющую меня от цели моего путешествия, посредством проникновения через дыру в заборе, навстречу мне вынырнул какой-то подозрительный тип и, поинтересовавшись наличием у меня сигарет, попросил одолжить ему одну во временное пользование. Без сожаления расставшись с одной из сигарет и успев сделать два десятка шагов навстречу неизвестности, я вдруг остановился, пораженный странной мыслью, промелькнувшей у меня в мозгу - "Выследили!", - и страх обнял меня своими липкими щупальцами, сковав движения. Только несколько мгновений спустя я заставил себя обернуться, обливаясь холодным потом и ощущая болезненные позывы к мочеиспусканию. Сзади никого не было, наверное, этот тип успел скрыться за поворотом ограды. Но откуда эта глупость о слежке. Кто и зачем должен меня выслеживать? Это уже что-то из области мании преследования, в которую кто-то по вкусу добавил щепотку мании величия. К счастью, справочник по психиатрии остался лежать на журнальном столике и развить свою гипотезу, опираясь на мысли авторитетных людей по этому поводу, мне не удалось. И поэтому, обретя наконец неустойчивое равновесие между страхом и любопытством, я двинулся в ранее выбранном направлении, но какая-то мыслишка, то ли догадка, то ли что-то из интуитивной области все же склоняло чашу весов в сторону страха. И уже у самых трибун, перепрыгнув через заградительный барьерчик навстречу приветливо помахивающему мне программой Алику, я отчетливо осознал то, что не давало мне покоя, то, что показалось мне странным в этом субъекте - он заговорил со мной на геннскрите...

Да, сомнений быть не могло, это были слова того самого языка, на котором я слышал команды в сегодняшнем утреннем сне.

Я вдруг услышал голоса у себя в мозгу, о чем-то горячо спорящие. А вот это уже от шизофрении... Нет, не надо было мне брать этот дурацкий справочник - раньше я за собой никаких сдвигов в психике не замечал.

- Я рад тебя приветствовать, дружище, - Алик протянул мне свою длинную худую руку.

- Здравствуй, Алексей Львович, здравствуй, дорогой! - я ответил на его рукопожатие и подумал, что он похож на Длинного, только глаза не зеленые и нет шрама на левой щеке, от этого мне стало значительно легче.

Столкнувшись с чем-то непонятным, я стараюсь отложить его на более удобное для размышления время, и сейчас мне кажется это удалось сделать.

- Сегодня ты будешь использован мной в качестве медиума и получишь при благоприятном исходе свою долю наличными, как утверждает народная мудрость - новичкам везет!

- Ты знаешь, Алик, я слышал это выражение в несколько иной интерпретации, но я рад тебя видеть и поэтому прощаю.

- Извини, Слава, но везет именно новичкам, их не отягощает излишество информации относительно нюансов игры на тотализаторе. И не спорь, пожалуйста. Вот тебе программа и постарайся абстрагироваться от резвостей, проставленных напротив каждой из лошадей. Выбирай, какая тебе нравится в первом заезде и во втором, я тебе объясню потом, что такое дубль.

Я взглянул в программу и меня опять настиг острый приступ уже виденного, и настолько сильный, что у меня закружилась голова. Я, почти не задумываясь, отметил карандашом первые три лошади в порядке их прихода в первых трех заездах. Алик забрал у меня программу и потащил к кассам.

- До звонка осталось три минуты, для начала возьмем один дубль и подстрахуемся двумя парами. Так что ты иди в ту кассу, где написано "Парные". Видишь? Возьми один-два и два-пять по одному билету, давай быстрее, потом все объясню!

Я так и сделал, и, когда мы уже сидели на верхней трибуне и следили за тем, как развиваются события на беговой дорожке, попросил Алика объяснить мне по поводу дубля и пары.

- Дубль - это когда тебе необходимо угадать первую лошадь в этом заезде и первую в следу... - начал объяснять он, но тут прозвенел гонг и лошадки потащили телеги, в которых лихо восседали разноцветные наездники. - А двойка неплохо взяла, молодец Дрыга!

- Кто это Дрыга?

- Мастер-наездник Дрыгайло.

Голос из комментаторской будки, усиленный ящиком, набитым смесью полупроводников, возвестил ипподрому: "Первая четверть пройдена за... секунд, бег ведет Росинка под управлением мастера-наездника Дрыгайло, за ней Нейлон, с поля его захватывает Лотос."

- Славик, если Лотос сейчас выйдет на второе место и так они продержатся до конца - то мы уже кое-что имеем.

- Лотос обойдет Нейлона на финише, - пробормотал я каким-то чужим голосом.

- Вторая часть пройдена за...

Что за дьявольщина, я уверен, что так оно и будет. Но почему?

- Третья четверть пройдена за... Бег по-прежнему ведет Росинка, за ней Нейлон и на голову сзади Лотос.

Вот они показываются из-за поворота, выходят на финишную прямую. Сейчас это произойдет.

- Черт возьми, сейчас Нейлон выйдет вперед, у него самые лучшие резвости за последние... - Алик засуетился, даже встал, чтобы лучше видеть финиш.

Сейчас это должно произойти, сейчас. И действительно, что-то произошло на дорожке...

- Сбоит Нейлон, сбоит Вильда, Нейлон сделал проскачку...

Вот оно и произошло. Заезд окончен, так они и пришли - первой Росинка, за ней Лотос и чуть дальше на корпус сзади Вильда, за миг до этого я почти отчетливо увидел, как они пересекают финишный створ. Алик радуется удаче, чуть не пляшет, а мне совершенно безразлично, даже появилась какая-то усталость, как-будто это я проскакал сейчас эти полтора километра. Народ покидает трибуны, кто идет к кассам, кто - в буфет. Звук переходит в монотонный гул и я перестаю его слышать, странное оцепенение охватывает меня, сижу и наблюдаю, как словно в немом кино перед глазами проплывает масса народа...

- Зацепили дубль и уже имеем пару, только новичок мог додуматься поставить на Росинку, она же чуть ли не в каждом заезде сбоит. Поздравляю, ты прекрасный медиум.

А это, кажется, ко мне, Алик еще что-то говорит по поводу следующего заезда, а я собираюсь с силами, чтобы что-нибудь ему ответить. А люди все идут и идут куда-то. Почему же сижу я? Неожиданно я слышу свой голос, что-то говорящий Алику и лишь несколько секунд спустя понимаю, что именно я сказал.

- Алик, делай сейчас самую крупную ставку, не знаю почему, но чувствую, что все будет именно так, как я отметил. За что больше всего платят?

- Слава, выдача нефиксированная, общая сумма ставок, поступивших в тотализатор, за вычетом 25% в пользу ипподрома, равномерно делится на количество выигравших билетов.

- А обычно за что больше платят?

- Конечно, за дубль, но бывали случаи, когда за пару платили гораздо больше.

- Тогда ставь и на дубль, и на пару, ставь так, как я записал.

- Хорошо, но сейчас будет призовой заезд, а ты отметил первой самую плохую лошадь.

- Ставь на то, что я отметил.

- Ладно, поставлю.

- Возьми несколько одинаковых билетов.

- Хорошо, возьму.

И он пошел к кассам, оставив меня наедине с мучительной мыслью, что меня выследили.

Во втором заезде, как я и предполагал, победил Кларнет, а в третьем Кобза...

Алик суетился, бегал по кассам, и, не дожидаясь, пока выставят официальные данные, прикидывал по кассовым рапортичкам суммы выигрышей, а я лишь сидел и созерцал уходящих и возвращающихся людей. Не знаю, какой силой он заставил меня указать результаты следующих трех заездов, но факт остается фактом, - это ему все-таки удалось. Проставлять результаты остальных заездов я категорически отказался, сославшись на то, что не помню, на что Алик мне ответил длинной тирадой, краткий смысл которой сводился к тому, что мне и не надо ничего помнить, а надо лишь ставить на понравившихся лошадей, что за первые три заезда я отхватил стипендию за два семестра в двух экземплярах и т.д. В конце концов он сдался, оставив себе на игру тридцать рублей, остальные деньги из нашего выигрыша отдал мне и отпустил меня с миром в буфет.

- Ты как хочешь, а я поиграю, - сказал он мне, когда я уже спускался вниз. И проиграл. В предпоследнем заезде он пришел в буфет и взял у меня еще десятку, после чего очень скоро появился опять, несколько разочарованный, и заявил, что без меня ему не везло и он не смог больше выиграть ни в одном заезде. Тогда я вытащил деньги, которые он мне дал за первые три заезда и, поделив их поровну, отдал ему его долю. Он долго упирался, все хотел вычесть из своей доли те сорок рублей, которые он проиграл за то время, что я сидел в буфете, но мне-таки удалось убедить его, что мы все время играли пополам, после чего мы замочили наш успех, и уже в двенадцатом часу разъехались на такси по домам.

И все это время меня не покидала мысль о том, что меня выследили.

Наконец все было готово, и первая линия двинулась вперед. Стоя во второй линии и ожидая команды, я наконец-то смог как следует оглядеться по сторонам. Все вокруг было мне знакомо, и эти оплавленные фундаменты домов справа, и одинокая, совершенно черная стена, казалось бы, чудом висящая в воздухе - слева, и это страшное ущелье между разрушенными домами, которое раньше было улицей. Здесь память работала четко. Я твердо знал, что правее черного бугра идти нельзя - там уже угробились трое тральщиков, впрочем, и слева от бугра не менее опасное место - где-то в выбоинах залегли злые лужи, а чуть дальше и левее притаилась ползучая тень. Проложенная дорога причудливо извивалась на протяжении всех своих трех километров, что по прямой составило бы всего метров восемьсот, не больше, но здесь не ходят по прямой, по крайней мере те, кто желает выжить.

До поворота улицы не больше ста метров, но эти метры многим будут стоить жизни. Первая линия уже сошла с дороги и медленно поползла по пустыне бывшей улицы, останавливаясь, меняя направление - неустойчивая цепь из человеческих существ, в любой момент готовая оборваться. Неожиданно мой взгляд натыкается на знакомую фигуру, уверенно, но чрезвычайно осторожно двигающуюся в составе авангардной цепи. Длинный, да, сомнений быть не могло - это Длинный. Да, не повезло парню - к концу дня авангардная цепь обычно полностью обновляется... Повезло - не повезло, что можно измерить этими категориями в Лагере, где средняя продолжительность жизни не превышает сорока дней. Повезло - это когда ты жив, а во всех остальных случаях тебе уже все равно. А Длинного все-таки жаль, это был единственный человек в лагере, которому я мог полностью доверять...

Вторая линия колыхнулась и пришла в движение, мой взгляд уперся в пустыню улицы, и вдруг знание обо всем том, о чем я так долго и мучительно думал, появилось в моем мозгу, появилось мгновенно, и я сразу понял его предназначение. Стена рухнула и первый блок программы заполнил мое сознание...

- Что ты сказал? - Нина посмотрела на меня, и мне сразу стало понятно, что я действительно что-то сказал, что говорить не следовало. И самое неприятное, что я совершенно не помню, чтобы я что-то говорил.

- Да это так, само вырвалось, я не хотел тебя обидеть, - решил я прозондировать почву не несущей смысловой нагрузки фразой, судорожно пытаясь заставить себя вспомнить, что же я сказал. Ничего не получается, хорошо еще, что рядом с нами еще никто не успел сесть - почти никого нет в аудитории.

- Ты меня не обидел, просто удивил.

По глазам Нины я сразу понял, что произошла ошибка - не надо было мне употреблять любимую защитную фразу, не проведя предварительной пристрелки. Но что я мог сказать - что не помню, о чем говорил две минуты назад? Глупо, она это расценит либо как издевательство, либо и того хуже - примет меня за того, кем я собственно уже почти стал. Надо что-то сказать ей, а то она действительно обидится. Это необходимо, и как можно быстрее. Но что именно ей сказать? Нечто нейтрализующее типа "потом объясню", либо "да брось ты, чепуха все это".

Ну вот, здравствуйте, не виделись целых десять минут и уже заскучали без грызни. С правого фланга надвигается опасность в лице подруги Нины Вали. Точнее не надвигается, а уже надвинулась.

- Ну что, скучаете, бездельники? А у меня для вас приятная новость: следующей пары не будет.

- Спасибо на добром слове, Валюша, чтоб тебе всю жизнь счастливой быть.

- Ты неисправим, Славка, вечно встречаешь меня, как неотвратимую беду.

Я ее, видите ли, встречаю, как неотвратимую беду, ну а как же тебя встречать, если я тебя органически не перевариваю? Кроме всего прочего, чья ты подруга: моя или Нины? Если Нины, то какого же дьявола ты опять заходишь с моей стороны? Прекрасно ведь знаешь, что она заняла тебе место рядом с собой. А, вот что ты придумала... Придется встать и, унизительно изгибаясь, пропускать тебя на твое законное место. Чисто женское коварство, прижимается к тебе всем телом, а потом отталкивает и говорит, чтобы отпустил ее и не приставал. И что бы я ни сделал, что бы ни сказал, все равно оставался изгаженным с ног до головы. Да, ничего не скажешь, прикосновение ее тела приятно, фигурка у нее такая, что многие мужчины на улице оглядываются ей вслед, но знали бы они, какая это змея, быстро бы протрезвели от эротического дурмана, который она навевает с первого же взгляда. Я лично всегда опасался слишком красивых женщин, и Валя неопровержимое доказательство моей правоты. Вот и сейчас, довольная своей выходкой, сидит и что-то шепчет Нине, и разрази меня гром, если это не очередная гадость в мой адрес. Хотя сейчас она выступает в роли положительного фактора, может быть, при ней наш разговор о том, кто что сказал, не состоится. Спасибо хотя бы за это.

Вот он звенит, такой долгожданный сейчас звонок, спасительный мой звоночек. Впервые я чувствую к тебе какую-то странную нежность, почти любовь.

Валя умолкла и началась лекция. Сначала лекция меня совсем не заинтересовала, потом насторожила, и вдруг я ясно осознал, что все, что провозглашает с кафедры этот бодрый лысеющий доцент - чушь, и не просто чушь, а чушь собачья, все эти красивые стройные выкладки никому не нужны и даже очень вредны, так как приводят к ошибочным результатам, а все из-за маленькой, совсем малюсенькой ошибочки в самом начале, все из-за того, что все это неустойчивое переплетение доказательств опирается на красивую, но, увы, ложную аксиому. И кто это придумал, что аксиомы не требуют доказательств - требуют, и еще как, но не эта, конечно - эта требует не доказательства, а разоблачения. Стоп, я схватился за ручку и начал быстро писать. Пелена незнания спала с моих глаз и на бумагу легла серия точно доказываемых понятий, увязанных между собой предопределений и наконец финальная искомая формула. Еще не полностью отдавая себе отчет в последствиях своих действий, я сложил листок вдвое и передал по рядам в сторону все еще что-то говорившего лектора. "А что вы скажете по этому поводу?" Интересно, чем это все окончится? Развязка приближается, а я сижу совершенно спокойно, точнее, в каком-то оцепенении и созерцаю, как ему передают записку, вот он разворачивает ее, читает, сначала бегло, ни о чем еще не догадываясь, потом перечитывает еще раз, по-видимому, ища ошибку в доказательстве, потом еще и еще, и вот он уже бледнеет и, как-то криво усмехаясь, смотрит на аудиторию испуганными глазами и опять склоняется над моим доказательством. Проходит пять минут, десять, пятнадцать, аудитория начинает тихонько гудеть и, наконец решившись, он спрашивает: "Кто это написал?". И тут звенит звонок...

Такие прилежные слушатели, аккуратно конспектировавшие каждое слово преподавателя, вдруг превращаются в шумную неорганизованную толпу и, сметая на пути все преграды, вываливаются в коридор. Я нахожу в себе остатки здравого смысла, чтобы не упустить столь удобный момент. Бормочу Нине о том, что скоро вернусь, прекрасно понимая, что вернусь не скоро, и покидаю аудиторию. Мне необходимо побыть одному, крайне необходимо побыть одному и успокоиться. Вниз, на свежий воздух, как это я раньше не замечал, как здесь душно, вниз, вон из института, лучше всего в соседний сквер.

В сквере тепло и тихо, но и здесь меня не оставляют в покое - с противоположного конца с радостной улыбкой спешит Алик, как будто он меня давно уже ждал. А может, это и к лучшему, я люблю общаться с Аликом, а сейчас это, пожалуй, самый надежный способ отвлечься.

- Привет, Славик, ты то мне как раз и нужен. Я разработал великолепную систему игры в спортлото, ты представь себе...

И дальше, естественно, последовало изложение всех преимуществ его системы перед уже существующими и еще не изобретенными. Я прекрасно знал он теперь будет упражняться так минут десять, пока не изложит все тонкости своей системы и описания творческих мук ее создания.

- В долю хочешь? Тогда гони четвертак. Я тут уже десять номеров записал - за тобой еще шесть.

- Один, два, восемь, тринадцать, двадцать девять и тридцать пять.

- Повтори последние два еще раз, я не успел записать.

- Двадцать девять и тридцать пять.

- Да, а чем ты сейчас занимаешься?

- Говорю с тобой.

- Так значит ты свободен, тогда пошли в переход - там полчаса назад начали торговать "спринтом". Сыграем пока не размели все выигрыши.

Ну нет, в переход я не пойду, это слишком далеко, а отсюда открывается прекрасный вид на парадный вход в институт - здесь я никак не пропущу Нину, когда она будет выходить.

- Нет, что-то не хочется.

- Ну как знаешь, а я пошел, - и он действительно пошел.

Он пошел, а я остался, остался наедине со своими странностями. Остался ожидать Нину, опасаясь, что она опять будет спрашивать о том, что я сказал и о том, чего я не говорил. Опять вспомнился голубь, свивший гнездо на моем балконе, теперь уже безо всякого удивления, как тогда, во сне, вспомнил я и того странного типа, которого встретил у конюшен ипподрома, но никак не мог вспомнить чего-то очень важного, давно мучившего меня...

Первой, конечно, вышла Валя и сразу направилась в мою сторону, а за ней и Нина с двумя сумками - со своей и с моей. Радости на их лицах я не заметил.

- А ты знаешь, что на второй паре была перекличка и тебе поставили неявку?

- Теперь знаю, ну и что? Чем теперь мы намерены заниматься?

- Мы намерены посетить синематограф, - это Валя намерена посетить его, что же касается нас с Ниной, то я в этом уверен не был, но промолчал.

- А на какой фильм, если не секрет?

- А не все ли равно, пойдем посмотрим, что показывают в "Мире".

Все мои попытки заставить их прогуляться своим ходом потерпели фиаско. Мы проехали две остановки и сошли как раз напротив "Мира". У кассы невооруженным глазом можно было заметить невообразимой длины очередь.

- Вы знаете, девочки, что меня больше всего раздражает в "Мире"?

- Что?

- То, что мы честно после занятий идем посмотреть фильм, а тут все время толпится столько бездельников. Хотел бы я знать, что они делают здесь в рабочее время, да еще в таком количестве?

- Да здесь ведь рядом политехнический и медицинский, и по крайней мере половина из этой толпы такие же студенты, как и мы, так что не раздражайся, а иди занимай очередь.

- Иду, - пробормотал я, чувствуя, как мое раздражение от присутствия Вали усиливается. Половина - такие же студенты, как и мы, ну а вторая половина? Никогда не поверю, что вот этот тип в джинсовом костюме, блещущий золотыми зубами - студент. Но мне все-таки пришлось присоединиться к скучающим претендентам на соискание билетика на дневной сеанс и, как назло, как раз за этим джинсово-золотым типом.

За мои получасовые мучения в безликой толпе меня наградили порцией мороженого и сообщением, что фильм двухсерийный, о чем я догадался еще тогда, когда пришлось расплачиваться за билеты, но там-то хоть мне улыбнулась фортуна - золотозубый взял билеты после меня - ему все никак не могли отсчитать сдачу с его сторублевки.

До начала сеанса оставалось еще полчаса. Валя нас покинула на "несколько минут" - встретила подружку. И тут-то Нина и задала мне вопрос, от которого я убегал все утро:

- Что все-таки означает это твое "Эскар филте окомо"?

Для меня это было неожиданным ударом и не сдержавшись я спросил ее:

- Откуда ты знаешь геннскрит?

- Не знаю я никакого геннскрита, это ты сам сказал, когда мы сидели в аудитории.

Майский день как-то вдруг посерел, небо приобрело фиолетовый оттенок, перед глазами забегали серые тени, и я сразу вспомнил о красной тропе, которая должна пролечь по коричневой поверхности разрушенной улицы. Это длилось несколько секунд, но и за это время я почувствовал, как в мои легкие врывается отравленный ядовитыми испарениями воздух и нестерпимо жгучие ультрафиолетовые лучи стремятся превратить мое тело в пепел.

- Красная тропа на коричневом, - прошептал я вслух и, уже окончательно придя в себя, виновато посмотрел Нине в глаза.

- У тебя только что было такое же лицо, как тогда...

Как тогда... Да, такое же лицо у меня было, наверное, тогда, когда я понял, глядя вслед Длинному, что тропа должна открыться именно сейчас. Но как объяснить это Нине? Я ей все объясню, но только не сейчас, не сейчас, позже, потом, как нибудь потом...

- Нина, не обижайся, я сам еще ничего не могу понять, когда разберусь - расскажу тебе обо всем.

Неужели я верю в то, что сам когда-либо смогу разобраться в этом бреде? Верю. Ну тогда легче.

А вот и Валя возвратилась. И мы все втроем вошли в кинотеатр и через десять минут уже сидели в зале и смотрели на экран, на котором три актера упражнялись в мастерстве управления эмоциями зрителей. И, несмотря на то, что количество действующих лиц не намного превышало количество серий, фильм мне все больше и больше нравился, возможно потому, что рядом сидела Нина, а может быть... Может быть и потому, что фильм каким-то странным образом перекликался с тем, что творилось со мной за последнюю неделю...

По мере развития событий на экране я отмечал все новые и новые знакомые моменты, и с середины второй серии я уже мог предсказывать неожиданные переходы в развитии событий на экране. Это не могло быть простым совпадением или результатом моей феноменальной прозорливости. Я точно знал, что не смотрел этого фильма, но все события, происходящие в нем, были мне знакомы...

Окончание фильма произвело на меня, в отличие от всех остальных зрителей, потрясающее впечатление. Я наконец вспомнил, откуда мне все это известно... На экране все еще мелькала коричнево-розовая пустыня, а я уже вскочил со своего места и, схватив Нину за руку, без лишних слов потянул ее вон из зала. У выхода меня уже ждали, я даже успел узнать одного из них, а потом в мозгу замелькали системы дифференциальных уравнений, целевые функции с ограничениями по криволинейному ускорению в четырехмерном замкнутом пространстве, затем промелькнул ряд операторов, и я перестал уже что-либо воспринимать. А уравнения шли лавиной, вспыхивали решения, сравнивались с предыдущими, отбрасывались, и вновь стройными рядами с неописуемой скоростью проносились новые и новые сотни уравнений. И вся эта масса информации проскочила через мой мозг за какие-то доли секунды, пронеслась, обжигая своей парадоксальностью, ушла и оставила после себя одно чрезвычайно короткое, но верное решение. И вот уже ступеньки лестницы ушли у меня из-под ног, и я ощутил, как на дикой скорости падаю к противоположной стене, у которой замерли три зловещие фигуры, мое тело двигалось, а я как бы со стороны наблюдал за всем происходящим. Ноги наткнулись на что-то мягкое и я, резко перевернувшись в воздухе, рассек мгновенно отяжелевшими руками пространство слева и справа от себя, по силе удара отметив, что эти двое уже не подымутся. Третьего при перевороте я задел ногой, и он был еще жив и даже сжимал в раздробленной руке реактивный диверсионный пистолет. Да, подготовились они неплохо, вооружились, как против тяжелого танка - успел отметить я с каким-то странным удовлетворением, и, услыхав топот толпы, понял, что настало время покинуть помещение. Левой рукой схватив в охапку ничего не понимающую Нину, я лишь на миг задержался, чтобы изъять тяжелый десятикилограммовый пистолет у третьего из нападавших, и услыхал, как он прохрипел мне в лицо два страшных слова. Рванувшись к выходной двери и преодолев на максимальной скорости опасное пространство, я наконец-то мог врубить теллинг. А за секунду до теллинга меня посетила совсем уже абсурдная мысль о том, что мы не попрощались с Валей и она наверняка обидится...

Во рту был противный металлический привкус, безумно болела голова, судорогой свело левую руку, в которой я все еще держал Нину, а в мозгу пульсировала одна лишь мысль: "Теперь они от меня не отцепятся!". Слабо застонала Нина и я, сцепив от боли зубы, разжал руку и опустил ее на землю. Потом отбросив в сторону невыносимо тяжелый пистолет и услыхав, как с глухим стуком его платиновая рукоятка зарылась в землю, подумал, что с ним хорошо охотиться на таркусов, совсем не обратив внимания на то, что даже думаю я на геннскрите...

Мы были в парке в противоположном конце города, здесь было, по-видимому, самое безопасное место, хотя теперь для меня безопасных мест не было нигде. Нина тихонько плакала, обняв ствол березки, но это у нее нервное - это быстро пройдет, а вот то, что по моему телу разлилась приторная слабость, это уже плохо - это надолго. Голова болела еще сильнее, перед глазами поплыли красные пульсирующие круги и, чтобы окончательно не отключиться, я лег на траву у ног Нины. Какие-то неясные образы выплывали из глубин памяти, но я даже не пытался как-то их проанализировать. Всепоглощающее безразличие охватило меня и я вдруг отчетливо понял, что обречен. Я обречен и в этом чужом мире - они и здесь нашли меня. Нашли, и теперь уже не потеряют, и не отстанут до тех пор, пока не уничтожат. Время, казалось, остановилось, проверяя возможность бесконечности боли в человеческом теле. Лишь боль и слабость, и только где-то на дне затуманенного сознания пульсирует мысль, в такт сердцу, разгоняющему кровь в истощенные мышцы рук и ног, сведенных судорогами: "Обречен... Обречен... Обречен...". Это продолжается бесконечно долго, все остается на своих местах - и боль во всем теле, и тошнота, и Нина, застывшая у березы, и куда-то спешащий нервный пульс: "Обречен, обречен, обречен...".

Наконец все пришло в движение. Облака понеслись по ядовито-синему небу, березы, качающиеся в такт порывам ветра, приближающееся лицо Нины, и еще перед тем, как потерять сознание, я успел ощутить ее влажные губы...

- Профессор, почему вы все время говорите о восьми точках входа в Мертвый город? Сейчас же их известно только пять.

- О, дорогой мой Дили, вы, я вижу, плохо изучили работы вашего деда, он выдвинул эту гипотезу еще до первой экспедиции, когда была известна лишь одна точка входа. А после своей самовольной вылазки в Мертвый город, он обосновал наличие восьми точек входа и даже вычислил координаты четырех из них.

- И как раз эти четыре точки и стали известны мовам?

- Да, но к счастью, совсем недавно. И сейчас они запустили тральщиков по пяти направлениям к Центру. В трех они уже продвинулись до пяти километров вглубь города, - профессор встал и, нервно теребя полы защитного халата, прошел в противоположный угол комнаты, - в четвертом на восемь, и лишь в пятой точке, в точке входа второй экспедиции, они топчутся на месте. Потери в последние дни достигли шестьдесят процентов личного состава тральных команд, но больше, чем на восемьсот метров, они так и не продвинулись. А по расчетам покойного профессора Дила - это наиболее перспективное направление.

- Да, я об этом читал.

- Итак, о главном. Мы должны опередить мовов! Вы можете себе представить, что произойдет, если они первыми войдут в Центр?

- Боюсь, что даже слишком хорошо это себе представляю. Вот только что мы можем сделать, чтобы опередить их? Последний налет мовов на мою лабораторию отбросил нас если не на пятьдесят, то, по крайней мере, на двадцать пять лет назад. У нас даже не осталось копии программы по этому направлению, я лично уничтожил ее, чтобы она не попала им в руки. Я сомневаюсь, чтобы она осталась в активе какой-либо другой лаборатории.

- Вот здесь-то вы и ошибаетесь, Дили, первая программа профессора Дила была введена в память восемьдесят восьмого еще до этого налета.

- Но ведь он арестован, и неизвестно даже, где его искать.

- Он тральщик на пятом направлении, но, к сожалению, сам он ничего сейчас не может сделать - программа так и не была активирована. Вот этим вам и придется заняться. И поторопитесь, до открытия тропы осталось всего двадцать дней, - профессор медленно возвратился к столу, достал свежую плитку ала и жестом предложил Дили.

- Спасибо, перед работой не употребляю.

- Это правильно, но до работы еще несколько дней, может, все-таки уважишь старика?

- Нет, профессор, как только я узнаю, что будет работа, то в рот не беру этой гадости. У меня из-за нее добрая дюжина ребят погибла.

- А я вот привык, никак не могу отказаться, тонизирует все-таки. Да, а сколько у тебя осталось бойцов?

- Тридцать восемь.

- Да, достается твоей лаборатории. Тридцать восемь... И это из двухсот-то человек. А кандидатов?

- Полсотни наберется. Я пойду с восемьдесят восьмым?

- Нет. Проведешь через первый заслон и возвращайся. В прикрытие возьмешь своего человека. Про твоих людей я интересовался, потому что срочно надо провести две диверсии, а это ведь ваш профиль. У тебя деление как всегда - по тройкам?

- Нет, сейчас по парам, и двое в управлении.

- Кто остается за тебя?

- Малис, я вам дам его код. Мои ребята не подкачают.

- Код запишите в мой информарий. Сейчас вы получите последний вариант программы, но запомните, в ней нет финальной части.

- Очень жаль, что раньше между нашими группировками были трения, но сейчас я с вами полностью согласен и думаю, что совместными усилиями мы опередим мовов, - Дили поднялся во весь свой огромный рост и устремил взгляд своих умных и красивых глаз на экран визира, по которому уже поплыли контрольные модули последней версии программы пятого направления.

И когда уже защелкнулись замки шлема, он услышал тихий, вкрадчивый голос: "Опасайся духов и теней", и перед его глазами поплыли радужные змеи кривых - это начался ввод программы.

...Влажные губы Нины, целующие мое лицо. Она шептала какие-то нежные слова, смысл которых не проникал в глубины моего мозга. Силы постепенно возвращались ко мне, неожиданная радость жизни захлестнула меня и мое тело вновь обрело возможность двигаться. Я приподнялся, обнял Нину за плечи и осыпал десятками поцелуев такое милое и любимое лицо. Казалось, что ничего не существует, кроме этого пространства между нашими телами, которое мы пытаемся заполнить собой. Мы любили...

Но вот, еще минуту назад, неуловимая, неясная мысль, пытавшаяся пробиться сквозь бурю чувств, непостижимым образом вырвалась на волю и, ужаснув меня своей холодной правдой, выросла в четко сформулированное решение. Еще не в полной мере осознавая последствия своих действий, я отодвинул лицо Нины на наиболее удобное расстояние и, с каким-то жутким чувством горечи и холодной решимости, несколько раз наотмашь ударил ее по лицу, ударил костяшками пальцев, ударил так, чтобы ей было больнее и обиднее, и после этого выплюнул самое гадкое из всех ругательств...

Глаза... Эти глаза, полные удивления и отчаяния. Как мне удалось выдержать их взгляд с холодной улыбкой, не дрогнув ни единым мускулом лица? Так вот что такое - уверенность в собственной правоте. Мне казалось, она никогда не отведет взгляда, но вот спасительные слезы смертельной обиды хлынули из ее глаз и Нина, резко повернувшись, бросилась прочь...

У меня не было другого выхода, не было, но разве это поможет мне когда-нибудь забыть э т и глаза, и пусть мне осталось помнить их всего лишь несколько часов, но и эти несколько часов они будут преследовать меня на каждом шагу. Да, я обречен, обречен, а ее хочу спасти, но она ведь не знает об этом. Вот и хорошо, вот и хорошо, что не знает, если бы знала, она тоже погибла бы. Да, все правильно, но какая это боль! Ну и что я теперь могу сделать? Броситься следом, по-детски закричав: "Это не я! Я не хотел!" или "Прости, я больше не буду!" Нет! Этого делать нельзя ни в коем случае. Цель достигнута. Пусть ее любовь превратится в ненависть. Главное, что она теперь будет в безопасности. А мне необходимо сбить их со следа. И снова это чувство раздвоенности, с одной стороны я знаю, что мне необходимо кого-то сбить со следа, а с другой стороны - не знаю кого и зачем, а знаю лишь то, что потерял любимую.

Всю жизнь предавали любимых мы

Такие, как я и такие, как ты,

И эту боль из сердца не смыть,

От этой правды никак не уйти...

Это - я. А те три трупа в кинотеатре - тоже я? Разве может человек испытывать такое? Человек? Нет, ты уже не человек, а если и человек, то лишь наполовину. Кто из людей способен на теллинг? Да, это единственное правильное объяснение, единственно правильная мысль, но не моя. Но чья же тогда? НАША! Нас теперь двое, и я один не в праве решать за двоих. А он?

Вот перед глазами поплыли радужные круги и веселая голубизна земного неба, с бегущими по нему стерильно-белыми облаками, взметнулась и осела чужим фиолетовым небом, пустым и унылым, нависшим прямо над крышами уцелевших домов. На этот раз переход был плавным, я все помнил и мысль работала с необычайной ясностью - программа активирована и я готов к действиям. Впереди, шагах в двадцати - Длинный, справа и слева - все те же серые комбинезоны. Значит уже запустили вторую тральную линию. Я напрягся, зная, что сейчас должно произойти ЭТО. Длинный обернулся и скользнул взглядом по тыловой охране. На миг наши взгляды встретились, и на его губах мелькнула улыбка. Еще мгновение, и мы побежим...

Луч солнца пробился в чудом уцелевшее окно верхнего этажа и осветил каким-то кроваво-красным светом коричневый тротуар. Вот он - миг, которого я так долго ждал! Один день в году солнце пробивается сквозь оплавленное стекло и на полминуты освещает красную тропу на коричневой поверхности разрушенной улицы. Я увидел ее - извивающуюся змею, уводящую за поворот; еле заметная, но безопасная тропа среди тысяч ловушек, расставленных Мертвым городом. Я невольно залюбовался ею - она была прекрасна - эта красная тропа на коричневом. А через миг я уже стремительно мчался по этой тропе, не оборачиваясь, не глядя вперед, только под ноги - на красную полоску безопасной земли. Я не видел Длинного, но знал, что он бежит передо мной, так же, как и я, задыхаясь от недостатка воздуха в легких, но ни на миг не снижая темпа бега. Охранники еще не пришли в себя, но через несколько секунд они начнут стрелять, и если нам не удастся скрыться за поворотом, нас расстреляют, как движущиеся мишени в тире. Как все-таки далеко до поворота, мне все время казалось, что до него не больше ста метров, а сейчас он, кажется, отодвинулся на километр. Сейчас еще охрана тупо смотрит нам в след, ничего не понимая и ничего не предпринимая, но вот уже кто-то из них очнулся и берется за оружие... А что это за хрип сзади? Я не выдерживаю и на мгновение, всего лишь на мгновение оглядываюсь. За мной почти вплотную бежит еще один, такой же как и мы, серой масти. А вот и выстрел! Кажется, не особенно удачный. Еще несколько выстрелов, и хрип за моей спиной взлетает к воплю. Спасибо, друг, если бы не ты, я бы не добежал до поворота. Вот теперь уже послышались трели длинных очередей, но поздно, господа мовы! Я уже падаю рядом с длинным на клочок красноватой травы, пробившейся из-под тротуара, никогда бы не подумал, что в Мертвом городе может быть трава. Все. Мы за поворотом! На меня кто-то обрушивается сверху и, скатившись, застывает рядом. Но почему не серый, а красный? Я несколько секунд смотрю на мертвое тело и вдруг мой желудок выворачивается наизнанку. Длинный тих и неподвижен. Может, и он мертв? Я трясу его за плечо и он поворачивает ко мне лицо - в глазах его слезы. Он жив! Дикий смех раздирает меня на части, я катаюсь по земле, не в силах совладать с ним.

- Заткнись, идиот! Он был моим лучшим другом.

Эти слова звучат в моих ушах, как райская музыка, несколько раз повторяю их, и когда до меня наконец доходит их смысл, смех отпускает меня.

- Будем хоронить его?

- Нет, пусть лежит там, где погиб, мы никогда не хороним погибших. Похороны - это для умерших в теплой постели от рака или от другой гадости, а за того, кто умер от мовов, надо мстить!

Он прав, наше дело мстить мовам, даже не мстить, а уничтожать их, как мы уничтожаем вредных насекомых. Смертельная усталость наваливается на меня всей своей тяжестью, я некоторое время лежу, тупо глядя в зловещее фиолетовое небо. Через час усталость сменяется жаждой деятельности, я приподнимаюсь, вытираю рукавом испачканное лицо и пытаюсь встать.

- Лежи!

- Сколько можно лежать, нам пора двигать.

- Будем лежать, пока не стемнеет. Мы не можем рисковать зря, когда мы уже здесь.

- Мне кажется, лучше перебраться в более безопасное место.

- Теперь самое безопасное место здесь!

Вот и все. Длинный опять тих и неподвижен. Я тоже. Так проходят часы, и солнце, наконец, скрывается за горизонтом, изуродованным развалинами Мертвого города, уступив место первым двум лунам. Длинный неожиданно поднимается и всматривается в какие-то развалины в противоположном конце улицы. Несмотря на сгущающиеся сумерки, я тоже замечаю странное движение у крайнего дома. Над развалинами через равные промежутки времени взметаются черные струи то ли газа, то ли жидкости, и рассыпаются в серое облако, закрывая обзор дальнего квартала. Какое-то странное, но до ужаса знакомое предчувствие вдруг охватило меня, и я еще не осознавая смысла фразы, бросил Длинному:

- Через полчаса "фонтан" пересохнет и у нас будет 15 минут, чтобы форсировать ручей.

- Теперь уже не 15, а 5. 15 минут было двадцать лет назад. А через год "фонтан" не будет пересыхать вообще.

Я удивленно взглянул на Длинного.

- Через год на протяжении десяти лет он будет бить непрерывно. Твоя программа в данном случае устарела, - на лице Длинного мелькнула зловещая усмешка, он повернул лицо в мою сторону и, глядя сквозь меня, спокойно продолжал. - Этот отрезок пути во мне запрограммирован значительно лучше, все выполнено в соответствии с последними данными, - он на мгновение умолк и продолжал уже совсем тихо, словно мысля вслух. - Но на последнем этапе может сработать только твоя программа, так что с площади Трех оплавленных домов основная работа за тобой.

...И когда уже защелкнулись замки шлема, он услышал тихий вкрадчивый голос: "Опасайся духов и теней!", - и перед глазами поплыли радужные змеи кривых - это начался ввод программы.

- Опасайся духов и теней, - я взглянул на Длинного, он стоял плотно стиснув губы и смотрел, все смотрел в сторону "фонтана". Что это? Показалось или он действительно что-то сказал?

- Пора!

Я это почувствовал и сам. И мы медленно двинулись вперед вдоль уцелевшей полоски тротуара навстречу лениво оседавшему серому облаку у крайнего дома квартала. Вот вновь взметнулась черная змея "фонтана", но это был уже не тот напор, было видно, что "фонтан" ослабевает, и через два-три извержения пересохнет полностью. За это время мы должны успеть подойти к нему как можно ближе...

Большая часть пути была уже пройдена, когда Длинный вдруг остановился.

- Что ты там увидал?

- Ничего особенного, сам посмотри.

Действительно, ничего особенного я не увидел, просто кромка тротуара, вдоль которой мы шли, обрывалась и дальше шла черная, изъеденная красными язвами ям пустыня. Вполне обычный пейзаж Мертвого города, эту гадость можно встретить здесь на каждом шагу. Ничего особенного, но программа упорно показывала, что тротуар должен тянуться до самого ручья, и мне стало понятно, почему Длинный не проявлял большого желания идти дальше.

- Вот и первый сюрприз.

- Да, но не мог же ручей так разлиться, до сих пор такого еще не было.

- Что-то это не очень похоже на ручей, посмотри, сколько черных бугров, ручей бы их все смыл. Но в этом есть свой плюс - если ручей здесь побывал, то в ямах нет злых луж.

Впрочем, не все ли равно, у нас ведь нет времени искать другой путь. Так что пойдем прямо по траншее, она мне нравится почему-то больше, чем черные бугры. Как писал профессор Дил: "... тот, кто обладает необходимой долей везения...". А уж что касается меня, то в последние 10 лет я только этим и обладал.

- Пошли.

И Длинный очень осторожно, но не теряя ни секунды драгоценного времени, шагнул за обрыв тротуара и двинулся вперед по зыбкому дну новорожденного оврага. Я шел, стараясь точно ступать в его следы, но мне это удавалось с большим трудом. Его длинные ноги явно были лучше приспособлены для передвижения по пересеченной местности.

Когда мы подошли к "фонтану", стало уже совсем темно, и лишь одинокая третья луна освещала крутой противоположный берег ручья. "Фонтан" уже почти пересох, лишь изредка выплевывая из своих недр жалкие струйки плотоядной протоплазмы, но зато ручей был удивительно широким. Я вспомнил, как меня учил Малин: "Сам ручей не опасен, опасна лишь его ширина, и если тебе кажется, что он узок, то значит здесь что-то неладно. Если же тебе кажется, что он очень широк, то знай, что на самом деле он еще шире...". Малин. Ему единственному из всей четвертой экспедиции удалось выбраться из Аллеи Духов... Но про Аллею Духов он никогда не рассказывал, он любил говорить лишь о ручье... Да, а ручей действительно сегодня слишком широк, если не хватит места для разбега, то шансов поплыть розовой струйкой ручья у нас значительно больше, чем достичь того берега. Не зря я, видно, два месяца тренировался в прицельных двумерных прыжках, молодец все-таки Малин, научил меня уму-разуму. Итак, что мы имеем? Четыре метра разгона, пять метров в полете над правым руслом ручья, промежуточный толчок о крохотный островок, и толчок как можно мощнее, чтобы перелететь через левое русло... Что еще? А еще самое главное - возможность коррекции прыжка в полете плюс-минус метр. Допустим, этому меня научили. А как же Длинный? Он стоит и уныло смотрит на слабо освещенную окружность островка, прикидывая расстояния и соответствующие усилия для прицельного толчка правой ногой об островок.

- Разбег очень короткий, - только и сказал он, но я заметил, как страх тронул его лицо.

- Прыгай первым, - сказал я, ясно осознавая, что для меня этот прыжок не так важен, как для него. - И бери чуть правее и на полметра дальше. Островок находится именно там.

Длинный ничего не ответил, только последний раз взглянул на ручей и отошел в точку разбега. Было видно, что он совсем не тренировался в прицельных двойных прыжках, не говоря уже о двумерных, но его длинные ноги сослужили ему хорошую службу. Его правая нога шаркнула по ближнему краю островка и чуть было не соскользнула в ручей, но он все-таки умудрился оттолкнуться и через какой-то миг он грохнулся на противоположный берег, растянувшись во всю длину своего тела. Происшедшее так и осталось для меня загадкой - либо он все-таки воспользовался половиной моего совета, либо ему помогло его собственное неумение...

Если бы разбег был хотя бы на полметра больше, я перепрыгнул бы ручей даже трехмерным переворотом, несмотря на то, что весьма слабо владел этим приемом, но разбега не было, как, впрочем, не было и времени для того, чтобы сосредоточиться, "фонтан" начинал выталкивать редкие черные брызги, и я, дважды вознесясь над тянущимися ко мне языками хищного ручья, растягивая почти до предела сухожилия, приземлился по всем правилам на левую ногу в нескольких сантиметрах правее распластавшегося Длинного.

- Ну как, не ушибся? - спросил я его, понимая, что делаю это совершенно напрасно, и он мне ответил застывшей улыбкой покойника, улыбкой, которую я никогда в жизни не видел, да и не хочу больше увидеть. Страх неожиданно резанул по струнам нервов, и дрожь в руках и ногах заставила присесть на землю. Какая-то мысль вспыхнула в моем мозгу и сразу же угасла. Очень важная мысль, я судорожно пытался выловить ее из извилистых лабиринтов памяти, но повсюду натыкался лишь на защитные блоки программы.

Дождь бил меня по лицу своими тяжелыми шершавыми каплями. Темнота, вокруг темнота. Я не сразу понял, где я нахожусь, а когда понял, то понял еще, что скоро вымокну насквозь. Весенний ливень лил как из ведра, и никакие деревья не смогут укрыть меня от его мокрой неизбежности. А что делать теперь? Все происходящее было настолько необычным, что лишь теперь, принимая холодный душ майского дождя, я смог трезво взглянуть на все это как бы со стороны. Невозможно. Все, что произошло, было совершенно невозможно с точки зрения обычного человека, я был готов во все это поверить, но здравый смысл, этот проклятый здравый смысл, встал на дыбы и насмерть защищал единственно верное с его точки зрения решение - я просто свихнулся. Лежать на мокрой траве под проливным дождем было не очень приятно и я, наконец-то собравшись с силами, встал с твердым намерением найти хотя бы что-нибудь отдаленно напоминающее укрытие. Что-то блеснуло в траве у моих ног. Ну, а что теперь скажет здравый смысл? Я нагнулся и поднял блестящий тяжелый предмет, и здравый смысл умолк. Вполне реальная тяжесть диверсионного пистолета оказалась лучше самых фантастических доводов в пользу происшедшего накануне. Это меня даже как-то странно обрадовало... А вот укрыться от дождя было негде, что теперь уже, впрочем, не имело никакого смысла, даже что ни на есть самого здравого, я все равно уже промок до нитки. И вот оно снова возникает, логически необоснованное решение, твердое решение с уверенностью полной правильности того, что необходимо делать дальше. Интуиция? Предвидение? Какое-то смутное предчувствие, которое уже не раз за последние дни показало свое преимущество перед сознательно принятым и логически обоснованным. Оно уже однажды спасло мне жизнь, и даже если сейчас оно заведет меня в тупик, то мы будем просто квиты... Что бы это не было, я подчиняюсь ему... И вот я сначала медленно двинулся в нужном направлении, затем что-то заставило меня ускорить шаг, и в конце концов я побежал, понимая, что времени у меня остается все меньше и меньше. Пусть я не понимаю, почему у меня мало времени, не понимаю, куда бегу, но я твердо знаю одно - если включилась эта не то интуиция, не то предвидение, то, значит, где-то рядом опасность... И, пересекая предпарковую зону, отделяющую меня от трамвайной остановки, я все-таки попытался подвести теоретическую основу под мои алогичные поступки, пусть довольно шаткую, но так необходимую мне сейчас для сохранения душевного равновесия. Получилось нечто вроде того, что логически мыслить можно лишь в безопасности, а в критических ситуациях включается интуиция, и она куда надежнее... Передняя дверь в трамвае уже закрылась, и я в три прыжка влетел в трамвай сквозь прикрывавшуюся заднюю дверь. И только тут, отдышавшись, я окончательно понял, куда и зачем я спешу и, поняв, почувствовал, что такое настоящий страх. Страх, как и положено настоящему страху, вспыхнул и угас, сменившись упрямым спокойствием обреченного, а когда я увидел свое отражение в стекле, то ко мне сразу же вернулось чувство юмора, хорошо еще, что в салоне было мало людей и никто из них не обернулся, когда я ввалился сюда. Грязный с ног до головы, в рубашке с оторванным рукавом и с пистолетом в правой руке. Осторожно оглядевшись, я сел на заднее сидение и быстро засунул пистолет под рубашку, чувствуя, как он больно оттягивает брючный ремень. За окнами было совершенно темно, а трамвай все катился и катился вперед без остановок. Наконец показались первые дома с редкими прямоугольниками светящихся окон, и трамвай остановился. Водитель назвал остановку и попросил освободить вагон в связи со следованием его в депо. И я освободил его, выскочив на пустынную улицу.

Третий дом справа, последний подъезд, четвертый этаж. Да, мне надо попасть именно туда, и как можно быстрее...

Я пересек улицу и еще успел подумать, что район мне не знаком, когда из-за поворота вынырнула машина...

Лагерь второй экспедиции производил тягостное впечатление. Полнейший разгром. Все оборудование свалено в кучу, палатки давно истлели, и только чудом сохранившиеся крепежные колья торчали из проржавевшей коричневой земли. Силовая установка была покорежена страшным взрывом и сквозь разорванные бока бронированной обшивки свисали обгоревшие блоки энергопередачи. Это жуткое зрелище казалось, не произвело на Длинного никакого впечатления.

- Устраивайся поудобнее, у тебя завтра будет трудный день, - он облокотился на кормовую часть мертвого тяжелого танка и, расслабившись, замер. И ни слова о трагедии, разыгравшейся здесь шестьдесят лет назад. А я все не решался присесть среди этого кладбища вещей.

- Ты знал Физа Эса?

Длинный встрепенулся от неожиданности.

- Физа Эса? Я почему-то тоже сейчас о нем подумал. Но он ведь не мог быть во второй экспедиции, он тогда еще был ребенком.

- Он был в четвертой, и это он обнаружил этот лагерь. Но они здесь убрали... Здесь все было завалено...

- Я знаю. Духи здесь устроили настоящий пир... Для меня всегда было загадкой, как они протащили сюда столько техники.

- Они просто взяли ее в десять раз больше...

- А ты знаешь, как погиб Физ?

- При обороне семнадцатой лаборатории?

- Да, пять лет назад, когда мовы вышли на нашу лабораторию...

А вот этого как раз ему говорить и не следовало. Так вот почему мне показалось таким знакомым его лицо, так вот он кто такой... Дили - внук профессора Дила...

- Они держались до последнего, пока мы эвакуировали аппаратуру... А потом мы нашли их... Он погиб последним - мовы расстреляли его в упор.

Он умолк, а я все думал о странных переплетениях человеческих судеб. На месте Дили мог оказаться любой из двадцати уцелевших лабораторий, с которыми мы поддерживали постоянную связь. Но по какой-то странной прихоти Его Величества Случая рядом со мной сейчас был именно Дили - руководитель ультралевой группировки семнадцатой лаборатории. Что же произошло за те несколько месяцев, которые я провел здесь, на Тиле? Наши враждующие группировки нашли наконец общий язык? Собственно говоря, у нас всегда была общая цель - борьба с мовами, но для объединения наших групп до сих пор этого было недостаточно, для этого были необходимы более веские причины... Неужели дела на Генне так плохи? А может быть, это вовсе не объединение, а уловка группы Дили? Эта мысль не давала мне покоя и я наконец решился открыть карты:

- О достопочтеннейший Дили, не соблаговолите ли вы сообщить мне, что там у вас произошло на Генне, неужели наши группировки объединились?

Дили ничего не ответил и я понял, что он спит. Жаль, пропала столь изысканная фраза, но в утешение я мог лицезреть крайне редкое зрелище сон главаря анархистов. Оказывается, они тоже иногда спят... Главарь ведущей и самой активной группировки анархистов спал, как ребенок, и это было не столь смешно, сколь грустно... Вот он лежит и спит, спокойно спит посреди развалин Мертвого города. А почему же я никак не могу уснуть? Да потому, что она наконец проснулась, проснулась эта проклятая моя память, которую я сегодня так долго пытался разбудить. Нет, не понимает человек своего счастья... Насколько убаюкивающе приятно забвение, и какую боль несет с собой память, а ты все равно вспоминаешь и злишься, когда не можешь чего-то вспомнить, а когда вспомнишь, то уже поздно поворачивать назад - на тебя уже насели другие воспоминания и от них тебе уже не вырваться и не забыть их никогда...

Вот мы сидим с Джеем Ле в "Солнце" и ждем прихода Мил. Вот она входит и к ней сразу подбегают три мова, и она, понимая, что для нее все кончено, кричит на весь зал:

- Они разгромили семнадцатую, двадцать третью и тридцатую лаборатории!

Мовы выкручивают ей руки и волокут на улицу... А мы с Джеем не имеем права даже посмотреть в ее сторону.

В душе вскипает ненависть, смотрю на спящего Дили и мне хочется опустить что-нибудь потяжелее на его беззащитную голову, как будто бы это он виноват в смерти Мил... Но я с ними еще рассчитаюсь и за Физа, и за Мил, и за Ини, и за всех остальных... Но надо спешить, пока они не успели сделать Генн такой же пустыней... Потому что это может случиться очень скоро. Ведь не даром же сам Даг Пинча - фельдмаршальствующий президент три года назад издал пробный закон о подозрительных, закон, противоречащий всем их пресловутым свободам, которыми они так кичатся, закон, просуществовавший не менее двух месяцев и унесший несколько миллионов человеческих жизней. А какую тогда устроили пресс-конференцию, воспевая достижения мовской демократии... Всегеннская трансляция, выступление господина президента, вопросы-ответы, точнее, ответы-вопросы... И это знаменитое изречение Его Фельдмаршальства о том, что в связи с расширением прав народа необходимо расширять и права службы охраны государства...

Это было, пожалуй, моей последней мыслью перед тем, как я уснул. А потом мне все снилось это самое расширяющееся право мовов из службы охраны государства. Оно все расширялось, расширялось, пока не захватило весь Генн, и он, не выдержав этого все расширяющегося права, вдруг взорвался, превратившись в мертвую планету, усеянную толстым слоем доносов, написанных от руки, напечатанных на машинке, записанных на кристаллах... И лишь один человек бредет по этой пустыне, я не вижу его лица, но знаю, что у него лицо Дага Пинчи...

Когда я проснулся, Длинного в лагере не было. На том месте, где он вчера уснул, стоял пустой бак из-под горючего, а метрах в тридцати правее витали утренние духи. Их было два и они медленно приближались к лагерю. Не знаю, сработал ли один из защитных блоков программы или подключился элементарный инстинкт самосохранения, но остатки сна пропали мгновенно и безвозвратно, я вскочил на ноги, озираясь по сторонам, пытаясь выиграть хотя бы несколько секунд, и бросился в противоположный конец лагеря. Я не увидел, а скорее почувствовал какое-то движение слева. Какое-то странное и опасное движение... Одного взгляда было достаточно, чтобы я прирос к месту. Слева, бесшумно и неотвратимо, в мою сторону поворачивалась башня тяжелого танка. Вот уже чернеющая пустота атакующего раструба вышла на одну линию со мной, и я, ни о чем больше не думая, прыгнул вперед, забирая чуть левее, инстинктивно стремясь к безопасности мертвой зоны обстрела. И когда я уже прижался к холодной броне кормовой части танка, рядом с выхлопными дюзами главного двигателя, раструб выплюнул первый сгусток энергии. Ближний дух колыхнулся и отплыл. Я успел подумать о том, какой же стабильностью должна обладать структура духа, если импульс в несколько сотен мегаватт отбросил его лишь на какие-то полметра, когда наконец понял, что стреляет Длинный... Второй залп отогнал духов еще дальше, и они поплыли, удаляясь в сторону бывшей станции метро, а Дили все бил и бил по ним, пока они не миновали эти развалины и не скрылись в конце квартала, свернув в какой-то переулок...

Сверху хлопнул люк и надо мной нависло смеющееся лицо Дили.

- Держи, - и он швырнул в меня банкой каких-то консервов. - Завтрак шестидесятилетней давности, - он выбросил еще какие-то инструменты и несколько банок.

Мне говорить не хотелось, да и Дили не нуждался в собеседнике. Он отщелкнул замок одной из банок и опрокинул в себя содержащийся в ней питательный раствор. Я последовал его примеру, прекрасно понимая, что обедать и ужинать нам сегодня не придется. Дили медленными глотками пил из второй банки, и на лице его было написано такое блаженство, что я подумал, что все, что с нами произошло за последние сутки, для него не более как приятное развлечение. Да, вот такие, как он, идут на верную гибель не задумываясь, они уже давно для себя решили, что смерть неизбежна, и совсем не собираются оттягивать ее приход. Ярость обреченных порождает подвиг. Если у него все такие в группе, то не удивительно, что мовы трижды за последний год громили их лабораторию. Мовы их боятся больше всего, потому что их действия не далекое будущее, а самое что ни на есть близкое настоящее... И все это выливается в обоюдный открытый террор, который уносит множество жизней и среди них, и жизни людей непричастных...

Но все это теория и практика Дили, Дага Пинчи и Генна, а здесь в Мертвом городе нам уже пора собираться в путь. Правда, Дили что-то не спешит, расселся, как на пикнике за городом. О чем он сейчас думает?

- Чертова железяка заржавела, еле успел повернуть башню. Непонятно, отчего здесь взяться ржавчине при нулевой влажности.

Ну вот я и узнал, о чем он думает, не о будущем, не о настоящем, а о прошлом... Да, чтобы дожить до будущего, надо помнить о прошлом. Но сейчас не самое удачное время для воспоминаний.

- Дили, нам пора!

И вот он опять меня удивил. Встал, и, не говоря ни слова, пошел в том направлении, где четверть часа назад скрылись духи. До старого метро путь неблизкий, но, слава богу, здесь никаких неприятностей не предвидится, по крайней мере, в первой половине. И вот мы снова идем, Дили впереди, я сзади, по его следам. По следам... Какие уж тут следы... Гладкая, почти как новая полоса асфальта, чистая, словно ее подмели сегодня утром. Случается и такое среди развалин... Никаких тебе злых луж, ни прочей гадости, гляди только в оба, чтобы не напороться на ползучую тень. А вот и она - прямо по курсу. Почему же Длинный не сворачивает?

- Дили, осторожней, впереди тень!

- Сам вижу, тень слева, а вот справа логово духов, так что выбирай то, что тебе больше нравится!

Итак, снова на старт! Рывок вправо, потом влево, как будто сзади по тебе целятся, и дальше прямо без остановки сто метров. И тут-то ты натыкаешься на нечто еще никем не виданное... Ну и что это такое? Раньше ЭТОГО здесь не было... Не было, значит ЭТО выросло за последние два года... Прямо перед нами из асфальта торчит нечто похожее на дерево. Совершенно черного цвета, с колышущимися ветвями-щупальцами.

- Ну и как тебе это нравится?

- Не очень. Особенно то, что у него нет тени...

Молодец Дили, а я-то сразу и не понял, что меня удивило.

- Но что это такое?

- Понятия не имею, но думаю, нам лучше держаться от него подальше.

Да, но это уж он загнул. Держаться подальше. Хотел бы я посмотреть, как это у нас получится. Дерево торчит посреди улицы, никак не обойдешь. А в развалинах нас с нетерпением ожидают всякие мерзости типа теней и луж. И пусть даже хорошо знакомые, но от этого, увы, ничуть не более безопасные.

- А как твоя программа?

- Моя программа исчерпана.

Ну, а как моя программа? Тоже ничего обнадеживающего, никаких намеков на преодоление неизвестного препятствия. Но зато четкое противопоказание посещения развалин справа. Да и слева ничего обнадеживающего. Как в сказке о стране теней - самая безопасная дорога та, которую ты уже прошел.

- И что мы будем делать?

- Думать.

- Но не очень долго. Времени у нас три часа, а до метро еще час хода.

- Значит у нас есть еще час на обдумывание сложившейся ситуации.

- Да я и так знаю, что мы вернемся назад и пойдем "Аллеей духов" другого пути у нас нет, если не считать тех вот развалин слева.

- Справа нам действительно не пройти, а вот насчет другого стоит подумать и все хорошо взвесить.

- Там уровень опасности тоже превышает все допустимые нормы, но через полчаса на "Аллее духов" тоже будет не рай и мы можем застрять надолго, если не навсегда.

- Рискнем?

- Рискнем, если это слово уместно на этой свалке смертей.

И мы рискнули... Те полчаса, что мы продирались сквозь развалины, показались мне вечностью, но, выбравшись оттуда, я не смог вспомнить никаких подробностей. Только сплошное метание из стороны в сторону, взад-вперед, колышущиеся ползучие тени у самых ног, и огненные плевки еще действующих автоматов то справа, то слева. Насколько мирными и милыми показались теперь мне злые лужи, спокойно лежащие в своих выбоинах и ждущие неосторожного тральщика. Хорошо еще, что Дили садануло по руке уже в самом конце нашего путешествия и мне не пришлось тащить его через черный дом, а то бы мы оба плавали сейчас на уровне второго этажа в этой "черной ртути". Пробой в руке не очень сильный, так что пусть полежит, а через час он будет уже в норме. Но все-таки мы обошли это чертово "дерево". Я обернулся назад и похолодел...

Позади ничего не было, только гладкая поверхность улицы и развалины по бокам. Поворачивая голову в противоположном направлении, я уже знал, что там увижу... Да, ничего не скажешь, хорошо мы его обошли. "Дерево" стояло посреди улицы, прямо перед нами, мы даже не приблизились к нему ни на шаг. Вот дьявольщина, напоролись где-то на "зеркало". Очередная шутка Мертвого города - шутка с пространством. И шутка с нашим временем, мы просто потеряли более получаса и остались на том же месте. Длинный придет в себя и опять полезем в развалины? Ну, а сейчас что мне делать, сидеть и ждать, когда он очнется? Прошел час, а Дили все еще лежал, не подавая никаких признаков жизни, такой длительный шок разбивал все наши надежды вовремя выйти к точке погрузки. Надо отдать должное профессору Дилу, его живописные названия местных достопримечательностей остались живы до наших дней. Точка погрузки... Что он мог искать в тех развалинах метро? Разве только то, что и нашел... А злые лужи и "зеркала", точнее их пожалуй и не назовешь... Да, если бы не эти проклятые "зеркала", можно было бы провести ближний теллинг и сразу же выйти к Цели. Но из-за "зеркал" это, увы, невозможно. Если напороться на "зеркало" в подпространстве, то уже не удастся отделаться так легко, как вот сейчас, оно тебя закрутит на несколько сотен лет или, в лучшем случае, выбросит куда-нибудь в открытый космос, а и то и другое, в любом случае, означает гибель. А мы не только не хотим этого, но и не имеем на это права... Остается правда еще слабая надежда на короткий теллинговый скачок. Здесь шансов тоже маловато, но... Если попытаться, то только сейчас, пока Дили еще не очнулся, ведь теллинг - достояние нашей лаборатории и посвящать в него посторонних нельзя ни при каких обстоятельствах до того, пока не наступит День... Я ведь сам внес это предложение и мне его теперь никак не нарушить...

Она неслась прямо на меня, ослепляя светом своих фар. Конечно, чудес не бывает, но тогда то, что мне удалось выскочить из-под ее колес, не имеет никакого объяснения. И то, что, уже стоя на противоположной стороне улицы, покрытый с головы до ног жидкой грязью, я посмотрел ей вслед и не заметил никого на месте водителя, тоже... Что это? Случайность? А возможно... Впрочем, возможно так возможно - это сейчас не так уж важно. Сейчас важно попасть в квартиру на четвертом этаже... Ориентир - четвертый этаж... А подъезд? Какой подъезд - неизвестно, да и неважно, я ведь уже поднимаюсь по лестнице... Третий этаж. А вот и четвертый. Я и не заметил, когда же это я успел выхватить из-за пояса оружие... Предохранительная скоба в положении "атака", указательный и безымянный пальцы на стартовых клавишах. Дверь налево. Толчок, и она открывается. Теперь быстрее и осторожнее - одна ошибка и ничего уже не исправишь. Свет на кухне, значит сначала туда. Пусто. Не очень-то приятное начало. Справа должен быть выключатель. Щелк - и сразу стало темно и жутко. Теперь в комнату, здесь она одна. Впрочем, есть еще ванная и туалет, но их можно оставить напоследок. Левой рукой нажать на выключатель и, главное, не забыть отскочить в сторону от дверного проема. Так, опять пусто. В ванной никого, в туалете тоже. Похоже, что все мои предосторожности были напрасны, хотя рациональная осторожность еще никому не мешала, по крайней мере тем, кто остался в живых. Квартира совершенно безлюдна. Откуда же этот липкий страх? Здесь ведь кто-то должен был быть. Иначе зачем же я сюда так спешил? Спешил? Спешил, но как видно, опоздал. Кто-то здесь успел побывать до меня, не только побывать, но и уйти. В комнате полный разгром, стол опрокинут, какие-то бумаги на полу, телефон вырван со шнуром и валяется в противоположном углу. Сначала была борьба, а потом что-то искали. Или сначала искали, а потом возвратился хозяин квартиры и была борьба? И была ли борьба вообще, или они просто очень спешили? Но что же делать мне? Позвонить в милицию? Но я ведь даже не знаю, где я нахожусь и чья это квартира. Да еще этот милый пистолетик, весящий больше десяти килограммов... И, по-моему, все происходящее к милиции уже никакого отношения не имеет. А вот ко мне - имеет, и самое непосредственное. И время... Времени в обрез. Посмотрим, может быть, что-нибудь натолкнет на верный путь. Итак, на полу исписанные листы бумаги и несколько фотографий. Стоп! А это что за фотография?! Лицо, несомненно, знакомое, где-то я его уже видел, и неоднократно...

Видел... Да, конечно видел. Сегодня утром в зеркале, когда брился... Интересно... Моя фотография здесь - в незнакомой квартире. Ну и как она сюда попала? И что-то я не припомню, чтобы меня кто-то снимал в последнее время. Впрочем, это уже не имеет никакого значения. Даже если на обороте есть дарственная надпись. И она действительно была... Правда, не дарственная, и не на русском, а на геннскрите... Всего два слова, и все стало на свои места: "Ди дест", что по-русски звучало несколько более громоздко, но, тем не менее, нисколько не снисходительнее: "Дубль (или возможная утечка информации). Немедленно уничтожить." Ладно, это про меня, я это уже и сам знаю, а вот что произошло здесь? И с кем? Посмотрим остальные снимки. Какие-то пейзажи, весьма унылые, странные, но сами по себе ни о чем не говорящие, кроме, пожалуй, вот этого... Знакомое место... По-моему, Северное озеро. Да, есть еще эти листки, рассыпанные по всему полу. Какие-то доказательства из теории чисел... К тому же не очень удачные... А вот это уже интересно! Конспект по общей топологии. ЭТО ЖЕ КОНСПЕКТ ЦВЕТАЕВСКОЙ ЛЕКЦИИ! Когда же он нам ее читал? По-моему, месяц назад... Тупо уставившись в конспект лекции профессора Цветаева, я читал его страница за страницей, стараясь успокоиться и зная уже почти наверняка, что не успокоюсь, потому что это была квартира Нины, и все вокруг - это были ее вещи... Одни только вещи... А Нины не было. Перед глазами, между ровными строками ее конспекта, опять вспыхнули фары стремительно приближающегося автомобиля... Так вот как оно обернулось. Эта группа оказалась проворнее первой. И зря я недооценил их познания в нашей психологии, хотя, возможно, они ориентировались на аналоги в психологиях гуманоидных рас. Ясно только одно: я не только не обезопасил Нину, но и сам же подставил ее под удар... Итак, охота окончилась, пошла ловля на живца. Игрок не выбирает правил игры, а только их придерживается. Великолепно. Но это касается тех, кто знаком с правилами игры... А я с ними не знаком, вот и посмотрим - кто кого. Мне теперь необходимо лишь направление поиска, а там посмотрим на обстоятельства. И уже у выходной двери я заметил информационный обруч, висящий на дверной ручке... Ну вот и крючок, на который они меня хотят подсечь. Я схватил обруч и надел на голову. Сквозь мелькающие кадры настройки я все-таки различил эту комнату, такой, какой она была полчаса назад. И вот перед глазами встала отчетливая картина - Нина, сидящая за столом и что-то пишущая на обложке синей общей тетради. Вот появляются чьи-то спины, движущиеся в ее направлении. Появляется звук, и я слышу ее удивленный крик, после чего изображение на мгновение исчезает, и когда появляется снова, то комната уже пуста, и голос за кадром, четко артикулируя геннские слова, произносит: "Мы ждем тебя у Северного озера. У поврежденного растения, которое вы именуете березой", - и в кадре появляется знакомое мне с детства ущелье, спускающееся на крутой берег Северного озера. "Здесь." Крупным планом большой белый камень, на котором мы обычно загорали. И на прощание, чтобы я не забыл о ставке, мне демонстрируют заплаканное лицо Нины со свежей царапиной на правой щеке. Финальный знак окончания записи, и все. Темнота. Ни даты, ни времени... Просто они меня ждут. Они меня ждут? Ну, если ждут, так дождутся. Они уже сейчас наверняка там. Но почему там, а не здесь? Потому что диверсионный пистолет может наделать слишком много шума, а они не желают со мной договариваться другим способом. Я им не нужен живой, точнее, я им нужен мертвый. И как можно скорее. Дест. И поэтому мне надо тоже спешить... Это промелькнуло у меня в голове уже на лестничной площадке третьего этажа, и еще я вспомнил, откуда мне знаком пейзаж на одной из фотографий - этот вид открывается как раз с белого камня, а на обороте фотографии, наверное, стоял неопределенный префикс, означающий "возможно и здесь". До Северного озера километров пять, значит, у меня не остается времени даже подумать над тем, почему же, все-таки, на меня охотятся. Ну да ладно. Раз охотятся, значит, у них есть отстрелочный талон. Хорошо еще, что есть хотя бы немного времени подумать, как выйти к белому камню с самой неожиданной стороны. Можно со стороны Лысой горы, через ручей, там наводится двойное эхо на радарный луч, можно подойти ближе всего незамеченным. А может, через озеро?..

Ну, а это уже просто везение! Свободное такси, да еще в такое время на это они не рассчитывали.

- К Северному озеру, пожалуйста, и как можно быстрее!

- Что, ночью искупаться захотелось?

- Со страшной силой, думал уже, что не выживу, но ты меня спас от мучительной смерти.

Теперь у меня полчаса времени в запасе. Они не учли, что случаются на Земле случайности. Полхода имею, так что будем теперь играть на равных хотя бы по качеству. А вот что касается количества... Но есть еще у меня кое-что за поясом, с полным боекомплектом. Если удастся выиграть еще полхода, то вторую половину партии начну я... Но, кажется, мы уже приехали.

- Спасибо, дружище, ты меня здорово выручил. Вот, бери все, сдачи не надо, боюсь, что в ближайшее время она мне не понадобится. Притормози, но не останавливайся, я сойду и так. И езжай прямо, свернешь на пересечении.

Земля на обочине сырая и мягкая. Приземлился удачно, ни одной царапины. Дело принимает не такой уж скверный оборот, как казалось сначала. А возможно, это сейчас кажется, а не тогда... Теперь вверх, на Лысую гору. И подготовиться к бою на ходу. Кажется - не кажется... Главное, что я готов к бою. Вот и все, вот он - белый камень... И регулятор таймера переключен на непрерывный разряд... А их что-то не видно. Спрятались и ждут. Ну, выходите быстрее, вы уже дождались, я уже пришел. Или вы еще не поняли? Расстояние сокращается мучительно медленно, но бесповоротно. Они и не думают атаковать. Неужели и теперь еще не заметили? Осталось сорок метров. Еще три секунды, и у меня перевес по качеству... Да, жди, так они тебе и дадут выиграть качество - три вспышки с разных точек. Атакуют с трех направлений, все выдержано в лучших традициях... Но атакуют не особенно удачно, подумал я, нажимая клавиши стартеров. Двоих уничтожил точно, третьего - не знаю, но где же остальные? И где Нина? Вот же она, справа, метрах в пятнадцати, не больше. Что же ты стоишь? Бежать надо...

- Нина, беги! Беги к ручью!

Вспышка справа, почти рядом, чуть левее того места, где стоит Нина, и мой ответный импульс... Еще одного прикончил... Вперед, к Нине, регулятор угла разлета до упора, если еще кто-то из них остался, я уже никак не смогу промахнуться. И вот - один за другим - два коротких импульса, и я чувствую, как на том месте, где еще мгновение назад билось сердце, лишь смертельная боль и пустота, и уже падая и понимая, что значит эта боль в левом боку, вижу, как к Нине с разных сторон приближаются три тени... Зрение отказало, но я все-таки успеваю, по-моему, выстрелить последний раз перед тем, как мое лицо зарывается во влажную землю... Потом наступила темнота и тишина...

...И я попытался. Уже по ту сторону я понял, что что-то произошло с дублем. Энергии после теллинга почти совсем не осталось, и я, жадно глотая зараженный воздух, удивленно уставился на черную кляксу пространства, извивающуюся уже позади нас. Она заметно уменьшилась в размерах, через какие-то две минуты свернулась в плотный серый клубок и исчезла совсем. Дили уже приходил в себя и порывался встать, а я все еще не мог отдышаться.

- Нам надо спешить!

- Да, времени в обрез. Успеем только подойти и прицелиться.

- Ну тогда пошли.

И снова Дили впереди. Идет, правда, не так быстро, как утром, но видно, что старается. А раненая рука болтается, как плеть, это теперь на всю жизнь, хорошо еще, что правая рука осталась цела. Но Дили держится молодцом, вот что значит бойцовская закалка. Иду за ним спокойно, не забывая, однако, отмечать расположение опасных мест. При таком темпе продвижения у метро будем минут через двадцать. Если ничего не случится непредвиденного, конечно. А солнце уже выкатилось на самую середину неба и печет со страшной силой. Хорошо еще, что пить пока не хочется. Ну, а когда захочется, тогда уже как-нибудь перетерпим. Надо было бы, конечно, прихватить с собой хотя бы одну из тех банок, которые остались в лагере второй экспедиции... Впрочем, здесь как-то безопаснее себя чувствуешь, когда при тебе нет металлических предметов. Это доказал еще профессор Дил...

Ну вот, почти пришли. За поворотом должен быть второй фонтан, а за ним, метрах в тридцати, вход в метро. Фонтан пройдем легко, он почти пересох, а вот у самого входа могут быть духи, и не дай бог, если на нашем пути окажется хотя бы одна незаземленная железяка...

А вот и тот странный рисунок на стене уцелевшего дома. Очень странный рисунок... Собственно, он очень простой - три правильные окружности, пересеченные четырьмя прямыми. Но вот правая окружность выглядит так, будто бы она не касается стены, а парит в воздухе в нескольких сантиметрах от нее...

Дили тоже смотрит на рисунок, и по нему видно, что он чувствует нечто подобное. Наконец он отводит взгляд от рисунка, и я вижу по его лицу, что он хочет что-то сказать, но никак не решается. Эта пауза длится очень долго, наверное, целую минуту, потом он, все-таки не выдержав внутренней борьбы, произносит глухим голосом:

- Страшный рисунок, он на меня навевает мысли о том, что в мертвом городе есть люди, и они такие же мертвые, как и весь этот город... Мертвые, но не умершие... Это правое кольцо... - он на миг умолкает, и дальше уже продолжает совершенно спокойным голосом. - Это правое кольцо их рук дело, оно способно нагнать страх на любого из живых... Ты не помнишь, кто первый обнаружил, что колец все-таки три, а не два, как писал профессор Дил?

- По-моему, кто-то из пятой экспедиции, лет двадцать назад. Они здесь все снимали, и не то Рем, не то Гвари вышел на этот рисунок. Он, хорошо зная работы профессора Дила, очень удивился, но все-таки отснял целых пять кадров, и, придя в лагерь, сразу же заявил о своем открытии. Ему, конечно, никто не поверил, но он сразу же достал из аппарата только что отснятые снимки и разложил их, чтобы все видели... И все увидели два кольца, пересеченные четырьмя прямыми... Все тогда еще смеялись над ним, а он глядел на свои снимки и не мог ничего понять. А потом, когда он взбесился и пошел опять снимать эти проклятые кольца, и не вернулся, и вся экспедиция отправилась на его розыски...

- И они, придя сюда, не нашли его, а нашли эти три кольца?

- Да, - ответил я, хотя на самом деле все было несколько иначе.

- Вот так, значит... А профессор Дил писал о двух кольцах... Ты думаешь, профессор Дил ошибся?

- Нет, не думаю, ведь после него два кольца видели ребята из второй экспедиции, по крайней мере, в их записках говорится про два...

- А сейчас их три. Тебе не кажется, что из этого сам собой напрашивается определенный вывод?

- Послушай, Дили, напрашивается или не напрашивается этот вывод, но мне кажется, он из области фантазий.

- Возможно, очень даже возможно, но этот рисунок должен что-то означать, - и дальше продолжал совсем уже тихо, почти шепотом, - и мне кажется, я начинаю догадываться, что именно...

И тут мне почудилось, что кто-то что-то сказал, нечто вроде: "И в этом вся твоя беда..."

Очнулся я уже в метро. Дили нигде не было. Я даже не мог вспомнить, что произошло после того, как мне почудился голос. Помню лишь панический страх, который охватил меня, и оторвавшееся от рисунка кольцо, стремительно несущееся к нам. И Дили, с застывшим от ужаса лицом, пытающийся поднять раненую руку, чтобы прикрыть ею глаза... И все... Темнота... А потом вот это подземелье. А может, все было иначе, может, и иначе, но я помнил лишь то, что помнил, и ничего больше. Но сейчас уже не важно, что произошло там, а важно то, что должно произойти здесь... Вот-вот должен появиться поезд, а Дили нет, видно, придется ехать самому. Вот этот факт - самое главное, а все остальное - фантазии. В тоннеле уже слышен стук колес приближающегося поезда. Откуда, интересно, здесь энергия? Город давно погиб, а в метро мечется одинокий поезд, несколько столетий носится по замкнутой линии, без остановок, без ремонта, без машиниста... Вот он выскочил из-за поворота, весь какой-то черный, как будто в копоти. Я приготовился к прыжку. Выдержка и точность - все, что мне теперь надо. Первый вагон, весь объятый голубым пламенем, проносится мимо, второй - со слепыми черными окнами - тоже, а вот четвертая дверь третьего вагона - это как раз для меня. И уже падая на пол вагона, я не увидел, а скорее почувствовал что-то неестественное в обстановке перрона, который я лишь секунду назад покинул. Я выглянул и успел еще заметить, что на платформе стоит человек и смотрит вслед удаляющемуся поезду. И вот тут-то мне стало по-настоящему жутко... У человека было лицо Дили... Он держал его в руках. А у самого него лица не было, точнее, не было ни носа, ни рта, одни только глаза... И какие глаза... Если выживу, они мне будут сниться в ночных кошмарах.

Сначала была темнота. Темнота и тишина. Потом тишина, казалось, растаяла, и появились голоса. Тихие такие ангельские голоса, парящие в лазурном поднебесье... Нет, поднебесья, по-моему, не было, как и лазури была темнота... Потом мне показалось, что я начинаю понимать смысл. А возможно, это смыслу показалось, что он начинает понимать меня...

- Я восстановил его на час, не больше. Вы же сами понимаете - полевая аппаратура... Вы успеете за час?

- Успеем, док, успеем. Нам надо только узнать координаты восемьдесят восьмого. Эй вы, там, ну что, девчонку подготовили? Хорошо, волоките ее сюда. Сразу же, как включится дубль, начинайте обработку. Методы выбирайте сами, но надо, чтобы она орала так, что вопли ведьм на костре показались бы райской музыкой по сравнению с этим. И запомните, времени мало, за час мы должны узнать у него координаты восемьдесят восьмого, а если не узнаем, сами понимаете, что с нами будет... Энергия на выброску затрачена, зато на возвращение - сэкономлена, в среднем, все в рамках норм... А ты, как только станут известны координаты, передашь их на базу, пусть там обстреляют весь квадрат.

- Хуже всего, шеф, если он добрался до метро...

- Тогда придется восстанавливать дубль еще раз. Вы сможете это сделать, док?

- На этой аппаратуре - только на пятнадцать минут, не больше.

Появился свет, и за ним - изображение, весьма мутное и все в красно-коричневых тонах... И первое, что я увидел, была Нина, привязанная к какому-то странному креслу...

- Начинайте!

Что-то несколько раз щелкнуло, и Нина закричала...

- Не трогайте ее! - хотел прокричать я, но почувствовал, что не могу. Изображение и звук исчезли, и появился мрак... Жуткий мрак ночных кошмаров... Это бред... Это был всего лишь бред. А там, у белого камня? Тоже бред? Нет, там была жизнь... А здесь только смерть... Это я почувствовал, когда электронные лучи вонзились в клетки моего мозга и, жадно впитывая информацию, бросились по следу... Так вот почему я не был развеян в пыль с первого же залпа... Им необходимо было убить меня, но не мой мозг... Мой мозг... Мозг дубля... Мозг... И вот теперь радужные змеи кривых плывут по этому мозгу, вгрызаются в мою память и выталкивают ее на экран... Сознание то покидает меня, то возвращается, но вокруг меня нет ни звука, ни света... Есть одна лишь мысль, мысль, с которой покидает меня сознание, и мысль, с которой оно возвращается. Мысль о Нине... Что же случилось с Ниной? И бред ли все то, что мне послышалось и привиделось в первые мгновения моего воскрешения... Или, возможно, это они мне продемонстрировали, чтобы быстрее выйти по ассоциативным линиям на верный след восемьдесят восьмого?

А ведь он сейчас в метро, то ли подумал я, то ли услыхал чей-то голос... Потом была тишина и темнота...

А поезд все набирает скорость. В окнах мелькают стены тоннеля, покрытые желтым налетом... И сами окна, тоже мутные, с приторной желтизной ушедших веков. Я отчетливо представляю, что происходило здесь в тот день, много десятилетий назад... Тысячи людей бегут по тоннелю, а за ними надвигается зловещий поток биоплазмы. Они бегут, спотыкаются, падают и уже не поднимаются, а оставшиеся в живых бегут дальше... Чтобы упасть где-нибудь в другом месте... Они бегут из центра, бегут, еще надеясь на спасение, и тут навстречу им из-за поворота выскакивает поезд. Они жмутся к стенам, но их слишком много, и поезд проносится над теми, кто остался посреди тоннеля, и, пролетев еще несколько десятков метров, наталкивается на поток биоплазмы... Она врывается в первый вагон сквозь разбитые стекла, брызги летят по второму вагону, потом волна убывает, и третий вагон остается неповрежденным...

Да, так оно все и было. И вот теперь я лежу на полу этого третьего последнего вагона, который в этом тоннеле - самое безопасное место. А поезд явно не пассажирский. Похоже, что это короткий аварийный поезд, напичканный различной ремонтной аппаратурой. Поворачиваю голову направо, и убеждаюсь в том, что не ошибся в своих предположениях. Весь вагон заставлен аппаратами неизвестного назначения, а прямо напротив меня стоит громадный металлический шкаф с двумя дверцами, на одной из которых изображены все те же три кольца, пересеченные четырьмя прямыми... И это правое кольцо... Мне на миг показалось... Я отворачиваюсь и стараюсь не думать об этом, и мне это удается лишь после того, как я вспоминаю глаза человека, стоящего на платформе... Нет, этого не может быть, не может и не должно... Ничего себе самое безопасное место... Куда уж безопаснее... Лучше уж было бы пойти пешком по тоннелю, чем лежать целый час под прицелом всевидящего и всененавидящего ока... У меня есть час, и его необходимо использовать для отдыха, ведь потом начнется самый трудный и длинный участок пути... Если верить программе профессора Дила, конечно. Ну вот это уже лучше, молодец, готовься и не думай ни о каких кольцах. Да, а что же произошло с дублем? Похоже, что мовы устроили на него настоящую охоту... Но ведь сначала все обошлось, и вот теперь они либо отключили его, либо физически уничтожили. Да, кто бы мог подумать, что они не пожалеют такого огромного количества энергии для засылки второй группы. Но как видно не пожалели... А это значит, что они боятся, что я достигну этого их пресловутого объекта 74. И хотя бы поэтому я должен туда добраться, добраться во что бы то ни стало. Во имя своих товарищей, во имя павших и во имя живых... А теперь соберись и помни, что самый опасный участок пути впереди, на Площади Трех Оплавленных Домов, и его можешь пройти только ты, потому что только в тебе заложена финальная часть программы, разработанной профессором Дилом. Дальше побывал только он...

И я сосредоточился, пытаясь расслабиться и вспомнить что-нибудь приятное... И вспомнил... Вспомнил, как я вот так же лежал на полу Геннского космопорта, так же лежал лицом вниз, с руками за головой, лежал и ждал... Ждал, когда же мне выстрелят в спину... Но тогда никто не выстрелил, и я все-таки провез два грамма чаями в центральную лабораторию. Как они нам тогда помогли... И вот сейчас, как и тогда, для меня есть лишь один выход - ожидание... Действовать... Всегда хотелось действовать, а вместо этого всегда приходилось чего-то ожидать. И даже три года назад, когда семьдесят четыре из ста двадцати действующих лабораторий наконец-то пришли к единому мнению и был уже назначен день выступления, это проклятое ожидание погубило нас... И не только нас... Я и сейчас помню тот день по минутам. Тридцать тысяч вооруженных бойцов были готовы к выступлению, и мы ждали только сигнала. Мы ждали сигнала, даже когда поняли, что его не последует... А потом пришло сообщение, что нас предали и нам надо разбежаться, забиться по углам и затаиться. И тогда Биргво сказал, что он предпочитает погибнуть в бою, чем ждать, когда его раздавят как букашку, в углу, в который надо забиться. И он выступил один, со своей группой в сто сорок человек. Только Мунгу и Бали удалось остаться в живых... Они рассказали нам о том, что произошло в тот день в центре столицы. У президентского дворца по ним в упор выпустили залп из пяти оборонительных орудий, уничтожив почти половину группы. Но людей Биргво уже ничто не могло удержать, дистанция была невелика, и им удалось прорваться через первую линию обороны и завязать рукопашный бой. Если бы их поддержал еще кто-то, то им возможно, удалось бы даже захватить Президентский дворец, хозяин которого к тому времени был уже далеко - в своей летней резиденции. Но что могут сделать восемьдесят человек, пусть и сверхотважных, против президентской гвардии - вооруженной до зубов и минимум в десять раз превосходящей их по численности. Когда у самого входа их прижали к земле сплошной стеной огня, Биргво поднял группу на последний штурм... То, что им удалось ворваться во дворец, до сих пор вызывает недоумение и страх у мовов, но самое главное то, что это совсем непонятно и нам. Но факт остается фактом - двадцать семь человек из группы Биргво все-таки ворвались во дворец, сам он погиб в первые же секунды штурма. Я часто после жалел, что со своей группой не смог участвовать в этом безумном, но славном деле. Возможно, мы вместе смогли бы захватить второй подвальный ярус президентского бункера и хотя бы на некоторое время вывести из строя ядро центральной информационной системы, тем самым лишив мовов удовольствия немедленно получать информацию о миллионах людей, числящихся под кодами неоптимистически настроенных, не совсем надежных, ненадежных, опасных, особо опасных и подлежащих немедленному уничтожению... Но моя группа, вместе с группами Аэна, Миннара и Эйли в это время с боями пробивалась в горы, чтобы согласно приказу из Центра восстания складировать там оружие в тайниках и разойтись в безопасные места. Безопасные места... Да, до этого были еще места, которые можно было назвать безопасными, но после неудавшегося выступления все места на Генне стали опасными. Мы, свято верящие, что живем в самых ужасающих условиях за всю историю Генна, не могли себе даже представить, что может быть еще хуже... Но вот был принят закон о подозрительных, и Генн захлебнулся в крови мовских погромов. По форме закон почти не отличался от всех ранее изданных законов по установлению порядка и благоденствия, но была в нем фраза, которая стоила жизни многим миллионам ни в чем не повинных людей. Статья третья "Закона о подозрительных" гласила: "Тот, кто покажется подозрительным представителям властей - подлежит немедленному уничтожению". И все. И никаких ограничений... Первые три дня после принятия закона ничего из ряда вон выходящего не произошло, обычные стычки между нашими людьми и мовами, может быть, чуть более частые, но вполне естественные после провалившегося восстания. Но на четвертый день мовы как будто взбесились... Они устроили самую настоящую охоту на людей. Теперь на улицах уже не было слышно редких перестрелок, только лишь глухой гул расстрелов. Это были страшные недели ожидания, мучительного ожидания своей очереди. Закон просуществовал всего два месяца, но за это время численность населения Генна уменьшилась почти в два раза. Уже после пятой недели мовы начали натыкаться на яростное сопротивление, и, несмотря на то, что подозрительных, оказывающих сопротивление представителям властей, ожидала ужасная смерть под пытками, сопротивление все возрастало, а в некоторых провинциях выросло в настоящие восстания. В Лавской провинции Эйли смогла собрать из оставшихся в живых бойцов сороковой и тридцать восьмой лабораторий четыре ударных отряда, к которым присоединились двадцать тысяч повстанцев, захватила город Лав и окрестные населенные пункты, и после объединения разрозненных группировок на юге и востоке провинции была объявлена независимая Лавская республика, просуществовавшая всего две недели. Через две недели Лавская республика прекратила свое существование, как, впрочем, и вся Лавская провинция. На каждый квадратный километр ее поверхности мовы израсходовали по сто тысяч основных единиц энергии во всех способных к разрушению видах. И ранее цветущая Лавская провинция на ближайшие пятьдесят лет превратилась в зараженную пустыню.

Моя группа, так и не сложившая оружия, вела в это время партизанские бои в Столице, каждый день теряя бойцов и приобретая все новых и новых сторонников. Наша популярность среди населения Столицы была довольно высока, до того самого момента, когда Его Высокопрезидентство не объявило об отмене закона о подозрительных и введении новой программы распределения благ, поскольку реальный доход на душу населения вырос почти вдвое. Это произвело впечатление... Восстания прекратились, но еще долго до нас доходили слухи о зверских расправах мовов над жителями провинций, где мовы еще "не успели узнать об отмене закона"...

И снова началось ожидание. Опять ожидание. Оно меня преследует... Вот и сейчас тоже. Но сейчас осталось ожидать совсем недолго, через пять минут я выпрыгну из вагона и подымусь на Площадь Трех Оплавленных Домов... Даже само название впечатляет, мрачное название, собственно, как и все в этом Мертвом городе. А раньше здесь жили люди, и они свои площади и улицы называли по другому...

Ну вот и все, пора. Я выпрыгнул на черную платформу и наконец-то смог сам себе признаться, что так же, как и Дили, понял, что означают те три окружности, пересеченные четырьмя прямыми... На миг мне показалось, что впереди во тьме сверкнули те страшные глаза человека, стоящего на платформе, но было уже поздно думать о том, показалось мне это или нет, я уже поднимался вверх, цепляясь за проржавевшие поручни подъемника...

Телефон звонил уже достаточно долго, но я все никак не мог заставить себя проснуться. Я понимал, что звонит телефон, понимал, что необходимо проснуться, но ничего не мог с собой поделать - сон вцепился в меня своими липкими лапами и не отпускал. Борьба утомила меня, и я сдался. Сдался и телефон. И в последнюю секунду, когда я уже падал в объятья забытья, у меня перед глазами промелькнул то ли короткий сон, то ли смутное воспоминание - я встаю, подымаю трубку и смотрю на часы, которые показывают половину шестого утра последнего воскресенья мая...

- Мне кажется, в этом доме полно подозрительных. Пошли прикончим сволочей.

- Да откуда им тут взяться, это же дом слепых, не видишь, что ли, черный квадрат над дверью?

- На вот, глотни пару глотков из фляги, сразу поймешь, что здесь что-то подозрительное.

- Ну ладно, подозрительное так подозрительное, пошли.

Их трое, они в десяти метрах от нас, на той стороне улицы. И как это они до сих пор не могут привыкнуть, что их тоже уничтожают.

Перевожу прицел на левого. Справа Ини приподнимает оружие. Ей еще нет и двадцати, но она уже совсем седая. На ее глазах мовы изнасиловали и убили мать и младшую сестренку, мы тогда подоспели, когда подошла как раз ее очередь...

- Бей по правому, - говорю я одними губами и, не глядя на нее, вжимаю стартовые клавиши в рукоять пистолета...

Двое крайних мовов медленно оседают, цепляясь за стены, но средний успевает обернуться и выстрелить на миг раньше меня... Я еще успеваю подумать, как хорошо их выдрессировали стрелять на звук, и понимаю, что произошло что-то страшное. Рука Ини вцепилась мне в предплечье, я гляжу на нее и вижу то, чего никогда не хотел бы видеть - ее широко раскрытые мертвые глаза и улыбка, улыбка облегчения на ее юном и прекрасном лице... И я, понимая, что все кончено, все-таки шепчу ей в лицо то, о чем я не признавался даже себе... Люблю, люблю, люблю...

Справа из-за поворота появляются десять мовов - усиленный ночной патруль. Слезы льются из моих глаз и мешают целиться. Стреляю, не целясь, стреляю даже тогда, когда все десять уже лежат, стреляю, пока наконец все заряды не выпущены... Тогда беру Ини на руки и несу, несу в проходной двор, оттуда на второй ярус и опять вниз. Бегу, и что-то тяжелое и жесткое бьет меня по ногам. На мгновение останавливаюсь и вижу, что это тяжелый диверсионный пистолет, который еще сжимает мертвая рука Ини...

Площадь Трех Оплавленных Домов лежит передо мной - тихая и гладкая. Кто дал ей такое название? Никогда бы не подумал, что эти три почти правильных полушария можно было бы назвать домами. Да и были ли эти дома даже тогда, когда город еще жил, когда по этой площади ходили люди? Ничто не говорит о том, что на этой на вид такой мирной площади может таиться опасность. А ведь это было и есть самое опасное место во всем Мертвом городе. И перед лицом этой опасности я совершенно беззащитен. А вот и он объект 74, огромное совершенно неразрушенное здание с взметающимися над крышей ярко-синими языками пламени. До него около трехсот метров, точнее двести восемьдесят девять метров от той безопасной точки, где стою я, до парадного входа в "Великое хранилище". Что там может гореть вверху? Гореть и не сгорать уже на протяжении нескольких веков? Об этом не узнает никто, потому что никто не был там наверху. И я не узнаю, мне наверх не надо, мне надо вниз - в подвалы. Туда - вниз, где был до меня всего лишь один человек, человек, которого уже нет в живых. Если повезет, то через четыре часа я тоже буду там...

Ночь спускалась медленно и лениво, и теперь в сумерках особенно отчетливо было видно то адское пламя, бушующее там, над крышей "Великого хранилища", и это вызвало унылую смесь обреченности и безразличия. Двести восемьдесят девять метров. Двести восемьдесят девять метров ползком, бегом, то вперед, то назад, и все это сквозь четыре слоя ненависти умершего насильственной смертью города, умершего, но не переставшего убивать... Что должен был испытывать профессор Дил, вот так же, как и я, стоя перед пылающей громадиной "Великого хранилища", и не зная не только, дойдет ли он до него, а даже не зная, не напрасно ли пройден весь предыдущий путь. У меня по крайней мере ясная и высокая цель. А что было у него? Лишь неведомое. Лишь неведомое, и дверь между тем, что известно всем, и тем, что никому не известно. И он открыл эту дверь и вошел... А вот теперь и мне пора...

Первые двадцать метров удались на удивление легко, но самое трудное еще впереди - там, за первой линией. Когда я достигну ее, на полную мощь включится финальная часть программы, и, подавляя сознание, она будет вести меня к цели. А пока, метр за метром вперед, ползти и ползти, как бы не хотелось одним рывком одолеть эти проклятые метры. Лишь так можно достичь то, к чему мы так долго стремились. Сейчас на карту поставлены не только моя жизнь, но и жизни сотен моих товарищей, там, на Генне, и здесь, на Тиле, и тысячи жизней далеких, совсем неизвестных мне людей. И вот оно снова со мной - это мучительное чувство ожидания, но это уже последнее ожидание, после него наступит время действовать. Обязательно наступит, и очень скоро... И оно наступило, наступило гораздо раньше, чем я мог себе представить. Программа включилась мгновенно, и мгновенно разделила мой мозг и тело. Мысли были четкие и ясные, но тело не повиновалось мне, оно жило само по себе, подчиняясь лишь командам программы. Сначала оно делало резкие броски вперед и вправо, от которых, казалось, порвутся мышцы. Потом оно застыло на одном месте, и тогда где-то вверху в нескольких сантиметрах надо мной вспыхнул синий огонь. Он разлился вправо и влево, вспыхнул впереди, и мое тело опять пришло в движение... Когда огонь взметнулся вверх, я молниеносным рывком перекатился на несколько метров левее, и успел с удовлетворением отметить, что огонь обрушился именно на то место, где еще миг назад был я. Синий огонь - да, это был он... Я раньше и не подозревал, насколько страшно трепыхаться рядом с его голубыми прожорливыми щупальцами. Я много слышал о нем, но никогда не думал, что встречусь с ним один на один. Любая опасность в Мертвом городе смертельна, но первые три категории - статические, поджидающие и движущиеся, не наводят такого ужаса, как этот огонь-охотник. И если первые три опасности могут прикончить тебя из-за твоей же собственной оплошности - либо ты сам набредешь на них, либо окажешься на их пути, то синий огонь был явно из семейства хищников - он гонялся за тобой, как за своей законной добычей, и все, что ты мог противопоставить его ненасытному желанию уничтожить тебя, так это безмерную любовь к жизни. А вот ее то мне сейчас и не хватало... И поэтому программа взяла управление на себя... За полтора часа метаний из стороны в сторону я продвинулся вперед всего лишь на какой-то десяток метров, но движение продолжалось - я был жив, был жив и готов бороться за эту жизнь до самой смерти. Эта мысль понравилась мне своей нелепостью, и не будь надо мной этого синего огня, и не катайся я сейчас по черному гладкому покрытию этой проклятой площади, я, пожалуй бы, рассмеялся. Но смех пришлось отложить на более подходящее время... Еще полчаса, и огонь уйдет, останется позади, или просто исчезнет. Это уже программа, до такого бы я не додумался... А вот и моя мысль, мысль по поводу того, что впереди еще три слоя, каждый из которых ничем не лучше этого хищного огня. Совсем как в древнегеннских сказаниях, сочиненных еще в те времена, когда Генном называлась не планета, а маленькое государство на юге центрального архипелага, герой проходит тысячи миль, подвергается смертельным опасностям, преодолевает препятствия, преодолеть которые человек, казалось бы, не в силах, достигает цели, и оказывается, что это он давно уже имел, а весь путь был проделан лишь для того, чтобы закалить его волю... Да, тогда они были мастера на всякие выдумки, различали два смысла добра высший и низший, а что уже говорить о зле - оно у них имело пять категорий: зло-обыкновенное, зло-злонамеренное, зло-ради-достижения-блага, и еще два каких-то не менее живописных зла... И каждой категории соответствовало несколько лингвистических понятий... Очередная нелепость рассуждать о философско-этических воззрениях древних, катаясь по земле, когда над тобой нависло одно из пяти зол... Это у меня на нервной почве, чтобы не думать об этом синем огне, один из феноменов психики - не думай о нем и он исчезнет... И несмотря на непрерывное и, казалось бы, бессмысленное движение, я краем глаза все-таки успеваю заметить, как неузнаваемо изменилась площадь... Что это, явь или галлюцинация? Такой эта площадь, наверное, была несколько веков назад, еще до того дня... А это что такое? Тишина и покой. Огонь погас и я лежу совершенно неподвижно. Больше всего хочется встать в полный рост и спокойно пойти на сияющую громадину здания Центра. И не задумываясь, почему это "Великое хранилище" вдруг превратилось в центр, я встаю и иду прямо к этому великолепному зданию, сияющему тысячами оттенков радуги в темноте тихой чужой ночи. Да, площадь изменилась действительно неузнаваемо. Справа и слева на месте развалин выросли стройные ряды домов, сверкающие яркими квадратами освещенных окон. Чуть впереди и левее раскинулся прекрасный сквер с незнакомыми деревьями, правильной формы кустами каких-то замысловатых растений, с дорожками, беседками и скамейками. Что же это происходит, почему я вижу город таким, каким он был много лет назад? Видел ли все это профессор Дил, и если видел, то почему у него об этом не сказано ни слова? Может быть, программа? Программа молчит. Она не может ответить на этот вопрос, или финальная часть программы уже завершена? А как же тогда еще три барьера, которые мне еще предстоит преодолеть, те три оставшихся слоя ненависти Мертвого города? Может быть, их уже нет? Справа открывается широкая, ярко освещенная улица, и мне кажется, что я вижу движение в ее дальнем конце. Может быть, это идут на площадь колонны людей, колонны людей, которые давно умерли... Я иду вперед и ничего не происходит. С каждым шагом здание центра все приближается и приближается, оно почти не изменилось, только угас голубой огонь, бушующий над его крышей. Но ведь этого не может быть! Может быть, я валяюсь сейчас в бреду под испепеляющими щупальцами синего огня, и все это мне рисует воспаленное, обезумевшее от страха воображение? А может, это память Мертвого города, может, он вспоминает, каким он был в те далекие времена, когда в нем еще жили люди? Хотя не все ли равно, я спокойно, не спеша иду вперед и ничто не беспокоит меня, лишь немного настораживает эта мертвая тишина, которая царит вокруг... Только от нее и можно ждать подвоха... Она настораживает и убаюкивает, и я чувствую, что еще немного, и я усну, усну прямо на ходу, усну и так и буду идти по этой гладкой поверхности площади, гладкой, вычищенной до зеркального блеска, без единой трещинки, без единой выбоинки... Глаза мои слипаются, и я все реже и реже с трудом открываю их, чтобы полюбоваться идеально гладкой поверхностью этой прелестной тихой площади. Уже нет никаких ловушек, есть только эта бесконечно длинная и гладкая дорога вперед... На ней ничего нет, нет даже пыли, только какой-то красивый блестящий предмет сверкает прекрасными золотыми искорками в нескольких шагах впереди по курсу... Но он не сможет остановить стремительный бег моего хрустального корабля по зеркальной глади бетонного озера. Но он все-таки красиво блестит, и какая у него идеально правильная овальная форма. Его очертания знакомы мне с детства. Детство... Идет урок в начальной гимназии, и учитель, старый седой добрый учитель, говорит: "Дети, сегодня я вас научу, как обращаться с информационным обручем". Стоп!!! Это же информационный обруч. Самый обычный информационный обруч, а я стою перед ним и смотрю, как блестит его защитная упаковка. Интересно, сколько же времени я уже так простоял? Надо его поднять, поднять и узнать, что там записано... Ноги словно чужие, совсем не хотят повиноваться приказам моего мозга - на какие-то три шага мне понадобилось десять минут... Но оцепенение постепенно, медленно отпускает меня, я нагибаюсь и поднимаю этот дорогой и такой долгожданный вестник из прошедших десятилетий. Перед глазами все та же площадь, но сейчас тихий и уверенный голос расскажет мне то, что нельзя сразу воспринять сознанием, но это нечто, преломившись в призме подсознания, вырастет в четкие параметры программы, которая однозначно определит каждое мое дальнейшее движение. Это случайность, это та самая доля удачи, о которой еще совсем недавно говорил мне Фэрр, говорил как раз перед тем, когда эта доля удачи не пришла ему на помощь, он тогда даже не смог вырваться из "кольца", хотя шансов у него было гораздо больше, чем у меня сейчас...

Любовь и ненависть движет нами, и мы ничего не можем поделать, чтобы остановить эту бешеную пляску эмоций, которые, казалось бы, должны угаснуть за столько лет боли, смертей и унижений. Мы стали намного озлобленней, чем в те далекие годы, когда только входили в жизнь, стремясь улучшить ее. А насколько добрее нас теперешних, насколько чище люди, которые были рядом с профессором Дилом. Пусть они боялись смерти, а мы не боимся ее, но как они любили людей... А мы теперь способны лишь на ненависть. И она подавляет в нас те крохи любви, которые еще оставались в нас до того страшного дня, когда мы наткнулись на стену непонимания... Непонимание тех, ради которых ты готов отдать жизнь, что может быть страшнее? Страшнее может быть лишь любовь к тем, которых уже нет в живых... А у нас осталась лишь эта любовь - любовь к мертвецам. Любовь к умершим товарищам и любимым... Самое страшное, что мы думаем о них так, как будто они живы... Они живы, а все остальные мертвы... Мы любим их... А любили ли мы их тогда, когда они были рядом с нами?.. Сначала Мил, а потом Ини. Они любили меня, а я? Любил ли их я?.. Вот мы с Мил плывем к берегу, она смеется, плещет мне в лицо водой, и когда мы уже выходим на берег, со слезами обнимает меня и не говорит, а прямо бросает мне в лицо слова, бросает мне в лицо все наболевшее за эти два года, что мы вместе. Она говорит, что любит меня, и еще что-то о том, что я не способен на любовь. И я понимаю, что, действительно, хотя мы уже почти два года живем вместе, я за все это время ни разу не сказал ей о любви. Мне тогда было мучительно стыдно, но я так и не смог заставить себя сказать ей о том, как я ее сильно люблю... А потом? А потом было "Солнце", а после него уже ничего не было. Пожалуй, только в "Солнце" я по-настоящему понял, как я ее люблю... И это уже не оставляло меня все последующие годы, вот только Мил уже не было в живых...

То же самое было и с Ини. Впрочем, совсем не то. Ее смерть на моей совести. Я не должен был брать ее с собой. И если бы я ее действительно любил, то ни за что не взял бы ее с собой в тот вечер... Она была совсем еще девочка, я просто и представить себе не мог, что вот такой вот зачерствелый, холодный и замкнутый человек может стать ее парой. А она, оказывается, думала совсем иначе... Я узнал об этом уже потом, когда принес ее на базу. Камис сказал, что она оставила для меня записку, мне было достаточно первых строк, чтобы я пожалел о том, что стал читать ее объяснение в любви... Все, что там было написано, должен был сказать я, но так и не сказал. Ну, а что бы изменилось, если бы я все-таки успел сказать ей все это? Не надо было брать ее с собой, не надо. Но тогда я об этом даже не думал, я всегда брал ее с собой на самые рискованные вылазки... И мы всегда возвращались вместе. Всегда. Даже в тот самый последний раз...

Вот как раз то, что мне сейчас необходимо. Это полная уверенность, что моя жизнь уже давно не принадлежит мне. Она принадлежит им - тем, которые уже умерли, и тем, которые не должны больше умирать от рук мовов...

Руки мовов, эти грязные липкие руки, никогда не знавшие работы, привыкшие лишь к пистолету и стакану, умеющие лишь мучить и убивать... Вот они тянутся к моему горлу... Их сотни, тысячи, они по локоть в крови... Вот они уже сжимаются на моем горле и я не могу дышать... На меня наплывают их лица, тупые и безжалостные, кривятся их рты, пускающие слюни и ухмыляющиеся, предвкушающие садистское удовлетворение от чужой боли. Я хочу оттолкнуть их, но не могу найти собственных рук, я не чувствую их, но знаю, что они должны быть, ведь я совсем недавно держал в них информационный обруч... А вокруг темнота и тишина, ничего не вижу и не слышу, и чувствую лишь тупую боль в позвоночнике. Эта боль разливается по всему телу, и мне кажется, что это тело огромно, потому что боль чувствуется даже в отдалении за несколько километров от позвоночника, который превратился в раскаленный стержень...

Ловушка! Я все-таки попал в ловушку! В простую, бесхитростную, незатейливую, уже неоднократно обойденную, но от этого ничуть не безопаснее. Вот и все... Теперь я буду торчать на этой нелепой площади памятником самому себе, памятником своей тупой самоуверенности...

Правда, у меня еще есть крохотный зыбкий шанс, даже не шанс, а скорее надежда, надежда отыскать все-таки свои собственные руки, которые до сих пор сжимают информационный обруч. Отыскать и заставить их сделать это совсем незаметное движение - одеть обруч на голову... Руки должны быть на уровне лица. Допустим, что так. Хорошо бы еще определить, где же находится мое лицо. Разве что на уровне рук... Отлично. Лицо на уровне рук, руки на уровне лица. Голова - на шее, шея - на всем остальном, а все остальное на площади... Ну, а что это у меня ноет в трех километрах северо-западнее третьего позвонка? Не иначе, как мизинец левой ноги, или, с тем же успехом это может оказаться и правым верхним коренным зубом. Меня стало слишком много для одного мозга... Но еще слишком мало для этой планеты, я еще не чувствую холода ее полюсов и испепеляющего жара экватора. Мысль работает необычайно ясно и четко, особенно, когда дело касается всевозможных абстрактных понятий, но, к сожалению, она не в силах пошевелить какой-либо частью моего огромного и непрерывно разрастающегося тела... Итак, последняя попытка. Я напрягаю все силы и представляю, как мои руки опускают на голову обруч... Я ощущаю его вес и холод прикосновения... Тихий, вкрадчивый голос что-то нашептывает мне, нашептывает... И все становится на свои места. И безлюдная изуродованная площадь, и я посреди нее, и дух, застывший в двух шагах справа от меня... Резко опускаюсь на колени и, заваливаясь на бок, переворачиваюсь, пытаясь оборвать тонкую, едва заметную нить, протянувшуюся от его левой полузыби к моему позвоночнику. Боль взметается к воплю, я слышу свой собственный крик, жуткий, как в кошмарном сне, и, почти теряя сознание, понимаю, что нить оборвана. Дух, колыхнувшись, приближается, выбрасывая в мою сторону десятка два лжезацепок, но я уже свободен и уверен в себе, свободен для побега от свободной и очевидной опасности...

Тяжело переводя дыхание, останавливаюсь у ступеней, ведущих к парадному входу в "Великое хранилище". Теперь если и есть опасность, то она во мне, а не вокруг, здесь меня уже ничто не сможет остановить. Да и похоже на то, что никто уже меня останавливать и не собирается, если поверить на слово профессору Дилу. И финальная часть программы окончилась... Почти окончилась... Срываю с головы информационный обруч и бросаю его прямо в открытую дверь, он пролетает ее, вспыхивает разноцветными искрами, и капли расплавленного металла медленно, как бы не подчиняясь времени, опускаются вниз и расплываются на полу в причудливые узоры... Вот теперь-то я с программой в расчете... А господа мовы начнут обстрел площади только через десять минут, но я в это время буду уже далеко, гораздо дальше, чем они могут себе представить... Я буду в глубине прошедших веков и в необъятных далях будущего... Стоит мне только войти в эту дверь... И я вхожу вовнутрь "Великого хранилища". Здесь все хранит следы поспешной, но, по-видимому, не особенно удачной эвакуации. Ящики, сваленные у самого выхода, почти не дают возможности двигаться дальше. Сотни контейнеров, забитых до верху самым ценным, тем, что надо спасти в первую очередь, разбросаны по всему холлу. Спасти в первую очередь? Спасти? Спасти в первую очередь, или уничтожить во что бы то ни стало? Но оно не спасено и не уничтожено... И теперь мешает мне идти к цели. Прямо что-то похожее на лифт, но к нему не пробиться, а главное - мне туда и не надо, мне надо налево, к лестнице. Пробираюсь в ущелье из ящиков, каждый миг ожидая, что какой-то из них рухнет на меня, похоронив в двух шагах у двери... В двух шагах от двери между известным и неведомым. Кстати, кто это из древних поэтов сказал, что человек - это чуть приоткрытая дверь между известным и неведомым? Не помню, но он прав... Но что касается людей... А вот Его Фельдмаршальство господин президент, по-моему, это даже две двери, и обе плотно закрытые на множество замков. Одна дверь в мозгу и вторая в тюрьме... А вот и лестница... А теперь все вниз, все ниже и ниже, двадцать восемь лестничных пролетов... Ступени покрыты толстым слоем пыли - восемьдесят лет назад здесь прошел уже один человек, но следов не видно, пыль съедает все следы, заполняя их собой. За мной, наверное, тоже не останется следов... Здесь наверняка не останется, а вот на Генне... А пыль под ногами все та же, все та же красно-коричневая пыль... Пепел... Возможно, много десятилетий назад эта пыль могла двигаться вполне самостоятельно. Могла двигаться и желать... А теперь я топчу ногами то, что раньше было живым, то, что думало и мечтало. Наверное, плохо думало и не о том мечтало, раз превратило огромный город в кладбище... Вниз, вниз, все быстрее и быстрее вниз, туда, где еще осталось что-то от тех мыслей, которыми был полон этот город... Но вот что мне не дает все время покоя? Вот она цель - рядом, уже совсем близко, впереди опасности нет, позади и по бокам и подавно, но где-то она ведь есть, я же чувствую, как она движется совсем рядом, не отстающая и не догоняющая опасность... И уже почти бегом пересекая последний пролет, я наконец понимаю, где скрывается эта опасность... Она во мне, во мне самом... А вот теперь цель совсем рядом. Вот она, кабина лифта. Что-то белое и страшное в ней, но я не хочу смотреть на него, я уже по горло сыт этой застывшей во всех закоулках смертью. Хватит. Отворачиваюсь и бегу по коридору, двести метров по полу, усеянному останками жизни, двести метров по тускло освещенному коридору, наперегонки со своими сменяющими друг друга тенями. По тускло освещенному коридору... Светильники горят вполнакала, но все-таки горят! Какая же все-таки пропасть между миром вещей и человеческой жизнью. Светильники, зажженные несколько столетий назад, пережили своих творцов и обрели самостоятельное существование. А люди? О чем они думали в тот последний для них день? Они думали о спасении вещей, а когда подумали о своем собственном спасении, было уже поздно. А может, все-таки кому-то из них и удалось спастись? Наиболее ловким, наглым и жестоким? Нет. Нет, тогда уж лучше, чтобы не спасся никто... Вовремя, вовремя надо было думать о спасении самых добрых и умных... Вовремя остановиться и подумать, подумал я не останавливаясь...

Дверь открылась легко и бесшумно, и в глаза сразу же ударил резкий поток света. После полутьмы коридора мне больно смотреть на огромный светлый зал, заставленный стеллажами с книгами. Яркий свет, чистота и покой. Казалось, паника, охватившая в тот день весь город, не затронула лишь это просторное светлое помещение. А может, их остановил страх перед этими книгами? Возможно... Но меня сейчас неудержимо тянет к стеллажам у правой стены и я, отдаваясь этому желанию, иду туда...

Второй том "Уравнений прикладной парапсихологии" находился на том же месте, что и восемьдесят лет назад, когда перед этими полками стоял сам профессор Дил. Я, уже почти успокоившись, не торопясь подошел к стеллажу и взял книгу. Она была удивительно теплой и тяжелой. Открывая ее, я почти отчетливо услыхал чей-то отчаянный крик "не читай!", и уже знакомые мне символы сплелись в причудливое кружево формул, поразив меня своей красотой и лаконичностью. Едва приоткрытая дверь в неведомое распахнулась во всю свою ширь и на меня хлынул поток радости познания, смешавшийся с адской головной болью... Сколько длилась эта гонка уставшего от избытка информации мозга за познанием неведомого, я даже не могу себе представить, но когда промелькнула последняя страница серебряной книги, я уже знал, знал даже то, чего не желал знать, от чего отбивался изо всех сил, что предчувствовал, но отгонял и не хотел верить... Я опять вспомнил древнегеннские легенды, точнее, одну из них, в которой герой побеждает дракона и сам становится драконом. Вот она - самая последняя опасность! И она не в том, что погубила столько людей, пытавшихся познать азы первого тома, но не обладавших для этого достаточно устойчивой психикой... Совсем не в том... Опасность превратиться в чудовище, для которого не существует понятий добра и зла, есть только "хочу" и "не хочу", а главное, есть возможность безошибочного построения алгоритма достижения желаемого. И мораль бессильна перед таким могуществом... Старая мораль бессильна новая еще не создана... Есть лишь я - всемогущий и жаждущий. Всемогущий и жаждущий разрушения, но морально еще не готовый к созиданию...

Вернуться на Генн, затаиться на два-три года, накопить необходимую энергию - и тогда меня уже ничто не сможет остановить... Я восседаю в президентском кресле, а внизу - немая толпа запуганных и ненавидящих... Потратить годы борьбы, чтобы, свергнув тирана, стать еще более жестоким и ужасным тираном, и тем более ужасным, что он уже не человек, а чудовище, которому ничто не может противостоять... Всегда ли мы можем понять, какие желания движут нами? Герой, победивший и превратившийся в дракона. Его Высочество Дракон... Нет! Еще не превратившийся! Только начавший превращаться... Есть! Есть и другой путь! Этот путь тоже на Генн. Сейчас же, как можно скорее, пока желания чудовища еще не подавили идеалы человека...

А книги? Уничтожать книги - варварство, какими бы опасными эти книги ни были... И если человек не готов к ним, то надо закрыть эту чуть приоткрывшуюся дверь к опасному могуществу... Вот так... Пыльная стена рухнула в коридор и разлилась огромной лужей человекоядной биоплазмы, и над ней сразу же вспорхнула стайка ночных духов, опасных только для людей, для людей, еще не готовых к познанию нечеловеческой силы. А для вас, Ваше Всемогущество? Вот она - первая трещинка, из которой вырастет бездонная пропасть между мной и всем человечеством... А теперь в путь! Пространство обрушилось на меня всей своей безграничностью и закружило, как соломинку в водовороте. Звезды вспыхнули и погасли, уступив место всепоглощающей темноте. Дальний теллинг... Через сорок ударов сердца я буду на Генне. Точно там, где мне необходимо быть в это время. Ошибки быть не может. Ошибаться - это привилегия людей, но не рождающегося дракона... Дракона, глотающего свой собственный хвост... Энергия на исходе, но для того, что я хочу, ее как раз хватит. Не больше и не меньше... Снова вспыхнули и погасли звезды, и вот я уже в святая святых мовов - в их главном информационном центре. Время потеряло свою власть надо мной, оно остановилось - есть лишь удары моего сердца. И энергия. А энергии осталось ровно на восемьсот ударов. Это дает о себе знать все расширяющаяся пропасть...

Охрана у зала Центральной Памяти планеты стоит неподвижно. Время стоит и охрана стоит, а я двигаюсь... Короткая вспышка и, оплавляясь, растекается скопище миллионов кристаллов с информацией о каждом жителе Генна. Все-таки несколько долей секунды геннского времени просочилось сквозь мой пылающий и всемогущий мозг. Это, наверное, от недостатка энергии. Охранники дернулись и застыли, а я бросаю свое тело вниз - в Центр Координации. Осталось семьсот ударов сердца. Семьсот ударов сердца, много это это или мало? Для человека неизмеримо мало, но для меня и этого слишком много. Больше всего энергии уходит на борьбу со временем, но об этом жалеть не приходится... Главный пульт. Десять ударов сердца, и по кабелям связи бросились врассыпную струйки электронных ручейков, чтобы на конечных периферийных пунктах во всех точках Генна через какую-то долю секунды возродиться миллионовольтными разрядами. Еще двенадцать ударов - и летят ко всем чертям Главный и контрольные пункты Центра Координаций. Еще сто ударов - и взрываются и тают в облачках плазмы отсеки быстрой памяти и процессоры вычислительного комплекса. Защищенные от всех видов современного оружия, они испаряются, столкнувшись с неведомым, с неведомым, которое еще триста ударов сердца назад было человеком... С этажа на этаж, из зала в зал сея разрушение... Остается сто ударов, и я на миг замираю, понимая, что вся информационная сеть Генна уничтожена. Уничтожена вся информация о всех жителях Генна - желательных и нежелательных, неопасных и особо опасных для государства, точнее, для Его Фельдмаршальства господина президента и его мовов. Уничтожены пространственно-временные координаты Тилы и Земли, уничтожены центры связи и программы направлений к "Великому хранилищу". Уничтожено все, на чем держались мовы. Уничтожены за семьсот ударов моего сердца... Чтобы восстановить все это, мовам понадобилось бы полтора столетия, но они уже ничего никогда восстанавливать не будут, потому что через сорок ударов моего сердца весь Генн подымется на Великий бунт. Вы еще увидите, господин президент, как вас любят те, которых вы и ваши предшественники топтали и давили... А я к сожалению, да и к счастью, этого уже не увижу. Энергия кончилась у парадного входа, у тех самых дверей, над которыми двести лет назад мовы повесили Великого инквизитора, тем самым утверждая приход второго средневековья. Жажда, холод, голод и смертельная усталость обрушились на меня, предупреждая, что мне осталось жить шестьдесят ударов сердца... А за ними на меня всей тяжестью навалилось геннское, приравняв шестьдесят ударов к шестидесяти секундам... Пропасть между мной и людьми захлопнулась, оставив за собой крохотную, едва заметную трещинку в десять ударов сердца... И я вспомнил. Я вспомнил, что мне надо еще отпустить дубля, дать ему свободу... Воскресить одного человека на далекой Земле и подарить ему частицу себя, не дракона, а человека. И я отдаю без сожаления эти десять ударов сердца моему далекому, но ставшему таким близким дублю...

А остальные пятьдесят? Мой взгляд на миг замирает на мече Великого инквизитора, на этом символе нерушимости власти мовов. А я сейчас им же и начну рубить их власть! Я срываю его со стены и, распахнув дверь, вырываюсь на свободу. И вот теперь то время окончательно вступает в свои права, за спиной один за другим раздаются несколько глухих взрывов, и я всем телом чувствую, как здание главной резиденции мовов оседает в подземелья...

А все-таки жизнь прекрасна, - думаю я, последний раз посмотрев на родное сине-фиолетовое небо и вслушиваясь в рев толпы, раздающийся за оградой... Жизнь будет прекрасной, должна быть! А свобода еще прекрасней...