««Если», 2009 № 07 (197)»

Проза

Ольга Артамонова Идеальная совместимость

— Готовы?

— Не знаю… Поправьте, пожалуйста, вот здесь…

— Так хорошо?

— Да, спасибо!

Юлия Николаевна замерла в восхищении от открывшейся ей

картины; внизу, у подножия горы легко волновалось море…

— Откиньтесь, пожалуйста, на спинку кресла, вздохните глубоко…

…вспыхивая и искрясь под лучами утреннего солнца, порхающие волны отбрасывали золотой движущийся отблеск на берег, заставляя его двигаться и колебаться в совместном ритме…

— Начинаем отсчет. Раз!

Солнце…

— Два!

Больно глазам… Яркий свет… Солнце…

— Три!

…солнце, еще не успевшее набрать своей сокрушительной силы, ласково и нежно гладило обнаженные плечи Юлии Николаевны, прикрытые лишь, тонкой бретелькой воздушного сарафана. Юлия Николаевна ощущала море почти живым существом, полным движения, света и бликов, она сделала несколько шагов вниз по лестнице, так остро ей захотелось прикоснуться к нему, ощутить его поглаживание, покачивание, почувствовать невесомость собственного тела…

"Полное слияние! Полное слияние!"

Юлечка стояла в нерешительности на ступеньках лестницы, прилепившейся к склону горы, где располагался их пансионат. Лестница, круто изгибаясь, бежала вниз, к ждущему морю, в обратном направлении она двигалась уже не так поспешно, постепенно замедляясь и затихая на самом верху, возле площадки, где Юлечку, как, впрочем, и других отдыхающих, должен был ждать экскурсионный автобус. Порыв ветра, прилетевший с моря, легко взметнул невесомую ткань сарафана, открыв стройные ноги. Юлечка с любопытством, смешанным с изумлением, посмотрела на свои загорелые, чуть поцарапанные о прибрежную гальку коленки. Чувство нереальности происходящего сменилось ощущением удивительной легкости, она сделала несколько танцующих движений, как бы проверяя возможности своего тела, а затем, перепрыгивая через ступеньки, легко и радостно побежала наверх. Когда она выскочила на площадку, перед ней вновь открылась чудесная картина: серой змейкой вьющаяся дорога, окруженная горами с одной стороны, сияющим морем — с другой. От площадки дорога уходила вниз и резко забирала влево, огибая выступ горы, и здесь, возле поворота она увидела экскурсионный автобус, который уже отъехал на приличное расстояние от места сбора. Большой черный автомобиль резко и рискованно понесся вперед экскурсионного автобуса и, обогнав его, скрылся за поворотом. Через несколько мгновений туда же вписался автобус, и дорога опустела. Юлечка растерянно смотрела на облачко взлетевшей пыли, пытаясь осмыслить случившееся. То, что случилось, а вернее, не случилось, было очень странным. То есть настолько странным, что этого просто не могло быть! За рулем исчезнувшего за поворотом автомобиля должен был сидеть молодой человек, который впоследствии станет ее мужем…

Она бежит к уезжающему автобусу, он резко бьет по тормозам, раздается режущий уши, нестерпимый скрежещущий звук. Она смотрит расширенными от ужаса глазами на кружащуюся, словно танцующую машину в нескольких метрах от нее. Наконец странный танец прекращается, и он на негнущихся ногах выходит из остановившейся машины, молча смотрит на нее. Затем он начинает говорить что-то, отчаянно жестикулируя, но она не может ничего понять от испуга и пережитого шока и только все время кивает, словно перепуганный болванчик…

Так должна была произойти их первая встреча. В фирме романтических путешествий в прошлое они с мужем выбрали именно этот день — день их первого, нелепого и почти трагического знакомства! Это был подарок мужа к юбилею их свадьбы, и, надо сказать, он выложил сумасшедшую сумму: подобные путешествия совсем недавно появились на рынке и стоили невероятно дорого. Фирма давала стопроцентную гарантию и обещала полную безопасность путешествия, так как оно проходило не в настоящем прошлом, а в специально воссозданном. "Это похоже на скопированный компьютерный файл, — объяснял ей менеджер, — который вы создаете для работы с информацией и куда можете вносить различные изменения; в то же время файл-оригинал остается в неизменном виде. Поэтому наши путешествия абсолютно безопасны и невероятно удобны, у человечества появилась уникальная возможность побывать в своем прошлом без риска нарушить пространственно-временное равновесие и повлиять на течение событий в реальной жизни. Теперь вы можете смело наступать на бабочку!" — рассмеялся в заключение менеджер, но Юлия Николаевна не поняла его шутки. Потом он продолжил свою вводную лекцию, объяснив, что по окончании визита в прошлое данный "файл" закрывается, архивируется и хранится определенное время, по истечении которого, если не поступает повторного запроса, уничтожается. Потом менеджер говорил еще что-то, но Юлия Николаевна уже не слушала, она устала от пространных объяснений и мудреной терминологии, которой так сыпал продвинутый молодой человек. Зачем ей, собственно говоря, загружать голову? Какая разница, каким образом это будет достигнуто! Для нее важно совсем другое: она вновь (пусть ненадолго) сможет стать молодой и счастливой, пережить тот яркий, наполненный приключениями день своего, нет, их с мужем общего прошлого!

Сначала они поедут по вьющейся серпантином дороге, пытаясь догнать экскурсионный автобус, но уже довольно скоро передумают и решат совершить экскурсию самостоятельно. Они приедут в красавец город, расположившийся вдоль узкой прибрежной полосы, будут бродить по его набережной, по узким, падающим к морю улицам, они прокатятся по канатной дороге, наслаждаясь великолепным видом. Разноцветные кабинки, покачиваясь, неспешно покатят их вверх, а потом — вниз, и им будет так радостно и легко, что захочется выскочить из кабинки и уже без всякой помощи беспечно поплыть над землей и морем. Еще они будут купаться до одури в бесконечно нежных волнах Черного моря, без сил лежать на теплых камнях, болтая обо всем на свете, а потом спустится вечер, они замолчат от пришедшего вдруг понимания, что эта встреча вовсе не случайна, совсем не случайна, а предопределена свыше. И когда на потемневшем небе появятся звезды, его посерьезневшие глаза красноречивее любых слов скажут ей о том, о чем только и имеет смысл говорить под этим бархатным, глубоким небом — о любви…

И вот теперь Юлия Николаевна стояла посреди пустынной дороги, непонимающим взглядом смотрела вслед исчезнувшему легковому автомобилю и совершенно не представляла, что же теперь делать. Она попыталась вспомнить, не говорил ли менеджер что-нибудь о возможности подобной ситуации, но ничего не вспомнила. Солнце, уже успевшее набрать высоту и мощь, становилось все горячее и беспощаднее. Юлия Николаевна почувствовала, что у нее как-то заныло слева, стало тяжело дышать. Она протянула руку к правому карману, где она с недавних пор носила упаковку валидола, но вместо кармана наткнулась на свое упругое бедро, еле прикрытое скользящей тканью. Неожиданно позади нее раздался резкий скрип тормозов, сопровождавшийся яростным шуршанием шин. Обернувшись, Юлия Николаевна словно сквозь туман увидела, как прямо возле нее разворачивается и идет юзом легковая машина, как она наконец останавливается, буквально в паре метров от нее, и оттуда выскакивает молодой человек с перекошенным от ярости лицом.

"Совсем с ума сошла… посреди дороги… мог задавить… думать надо…"

Юлия Николаевна почувствовала, что неожиданно ставшие ватными ноги отказываются ее слушаться, а перед глазами поплыли светящиеся точки, сопровождаемые неизвестно откуда возникшим звуком сирены…

"Пи-и-п! Пи-и-п!"

"Учащенное сердцебиение! Пульс 140 ударов в секунду!"

"Пи-и-п! Пи-и-п!"

"Ввод транквилизатора! Подготовка к экстренному выходу!"

"Пи-и-п! Пи-и-п!"

"Три!"

"Пи-и-п! Пи-и-п!"

"Два!"

"Сердцебиение нормализовано! Пульс 65 ударов в секунду. Давление в норме!"

"Один!"

Пи-и-ип! Пи-и-ип!

"Отмена экстренного выхода!"

Юлечка вздрогнула, почувствовав прикосновение чего-то холодного к своему лбу, она открыла глаза и прямо перед собой увидела взволнованное лицо молодого человека. В одной руке он держал бутылку минеральной воды, в другой — мокрый носовой платок.

— Фу-у-х! Слава богу! Пришла в себя!

Он помог ей подняться, поддерживая, отвел и усадил на скамейку.

— Как ты… Как вы себя чувствуете? Вам лучше?

Юлечка закивала головой, ей действительно было лучше. Исчезла дурнота, и более того, в теле появилась какая-то удивительная легкость и энергия. Но только в голове царил сплошной сумбур: этого молодого человека не было в ее прошлом! Она никогда и нигде не видела его, даже мельком, она могла поклясться в этом, у нее была отличная память на лица! И в то же время он почти в точности, с небольшими вариациями, повторял слова и действия ее будущего мужа, Сергея!

Сергей недоверчиво смотрит на нее, и в его голубых глазах читается испуг, затем взволнованно говорит: "Вам лучше? Вам точно лучше?"

Она кивает головой, виновато смотрит на него. "Простите, простите меня, пожалуйста! Я не хотела, я случайно". Он тоже кивает головой, садится рядом с ней на лавочку. Они сидят, какое-то время — молча переживая случившееся, искоса тайком разглядывая друг друга. Наконец Сергей поворачивается к ней. "Простите, может, я лезу не в свои дела? У вас что-то случилось?" — "Да, — говорит она смущенно, — я опоздала на экскурсионный автобус".

— У вас что-то случилось? — спросил молодой человек.

Юлечка вздрогнула и посмотрела на юношу: небольшого роста, лет

25, взъерошенный ежик светлых волос, несколько тонких прядей прилипло к взмокшему лбу, темные испуганные глаза. Перепуганный воробышек, да и только! — подумала Юлечка. Откуда же он взялся? Наверное, действительно произошел какой-то сбой, какая-то ошибка в программе, или как у них там это называется, и вместо мужа по халатности ей подсунули вот этого молодого человека. Хотя как это может быть? Ведь менеджер говорил, что это прошлое практически копия, слепок с настоящего прошлого… Ерунда какая-то! Вот и доверяй теперь всем этим рекламным кампаниям, романтическим путешествиям…

— Простите, я, может, лезу не в свои дела? — спросил юноша, которого Юлечка уже прочно окрестила Воробышком.

"Еще как!" — усмехнулась про себя Юлечка. Но только что же ей теперь делать? Продолжать эту странную игру в знакомство или… А что, собственно говоря, или? Как-то прервать это путешествие? Но она совершенно не знает — как, ей не дали никаких инструкций на этот счет! А потом, это чувство легкости, молодости, ощущение своего сильного, красивого тела, с этим она уж никак не хотела расставаться раньше назначенного срока. Воробышек внимательно смотрел на нее, в его карих с золотой искоркой глазах читались искреннее сочувствие и желание как-то помочь. "Красивые глаза", — внезапно подумала Юлечка и ответила:

— Да, я опоздала на экскурсионный автобус…

По дороге они познакомились, его звали Виком, сокращенное от Виктора. Они с компанией приехали сюда дикарями и остановились недалеко от пансионата, где отдыхала Юлечка, в частном секторе, но поскольку вчера все, как придурки, пережарились на солнце, то сегодня все, как дохлые, валяются на кроватях и мажутся кремами от ожогов. Вик улыбнулся, и Юлечка обратила внимание, что у него необыкновенная, какая-то обезоруживающе мальчишеская улыбка, от которой становилось легко и радостно и хотелось улыбаться в ответ. Машина стремительно неслась по пустынной дороге, через полуоткрытые окна врывался ветер, трепал и бросал во все стороны волосы, то забрасывая их Юлечке на лицо, то распуская за затылком, наподобие струящегося флага. Давно забытое чувство легкости и безответственности овладело ею, она словно наполнилась радостной и бесшабашной энергией. Какое потрясающее ощущение жизни! А то, что с ней рядом не муж, а этот смешной симпатичный Вик-Воробышек, так это даже здорово! У нее уже очень давно не было романов! Лет эдак двадцать пять! Юлечка откинула с лица непослушные волосы, громко рассмеялась, увидела чуть удивленные, веселые глаза своего попутчика и почувствовала тонкую, незримую ниточку, натянувшуюся между ними…

К вечеру, после целого дня, проведенного с Виком, тонкая ниточка превратилась в туго натянутый канат. Так туго, что иногда перехватывало дыхание и предательски обрывался голос. Вик и Юлечка, поужинав в прибрежном кафе, нашли уединенный пляж и, накупавшись почти до невесомости тел, выползли на разогретые солнцем камни, залегли там, словно две ящерки. Ленивые волны медленно накатывались на берег, вдали в голубоватой дымке, где море соединяется с небом, появился чуть заметный золотисто-розовый отблеск приближающегося заката. Маленькие светлые облачка были похожи на раскинувших крылья чаек, которые тут же, невдалеке парили над водой. И море, и берег, и румянящийся горизонт с облаками и чайками были в точности такими, как изображают их на курортных открытках, только еще лучше, намного лучше. Но Вик и Юлечка не ощущали красоты окружающего их мира, вернее, ощущали, но как-то глухо и отдаленно, потому что все их чувства были сосредоточены только на одном, на натяжении каната, который, натягиваясь все туже, беспощадно жал, давил, сближал их и сопротивляться которому уже не было никаких сил. Он все равно рано или поздно должен был бросить их друг к другу…

Вик протянул руку к ее лицу, нежно провел пальцами по щеке, затем притянул к себе и, обхватив ее лицо двумя руками, поцеловал в губы… Дальше началось настоящее безумие, они без устали любили друг друга на пляже, в машине, ничего не замечая вокруг, с риском быть увиденными, но им было все равно, и не было такой силы, которая могла бы оторвать их друг от друга, ее от него. Никогда раньше Юлечка не испытывала ничего подобного, конечно, в ее длинной жизни с мужем случались моменты счастливого обладания друг другом, особенно в начале их романа, в первые годы замужества, она с удовольствием принимала и отдавала ласки, была отзывчива и даже изобретательна в любовных играх. Но теперь, на фоне нового чувства, те ощущения казались жалкой подделкой рядом с подлинником. От прикосновений Вика ее словно пронзало током, какая-то душная и сладкая волна вздымалась от кончиков пальцев и накрывала ее с головой. Каждая клеточка ее тела вибрировала в такт, пела в унисон с его телом, отзывалась на каждое его движение, каждый вздох. Она была настроена на него, словно музыкальный инструмент на басовый ключ. Юлечка чувствовала, как исчезают границы между их телами, словно неполное доселе существо вдруг обрело свою целостность, расширившись до границ Вселенной. Мгновение стало вечностью, вечность стала ничем, время утратило смысл и значение и обрело его снова только тогда, когда на землю опустилась темнота.

Ночью, лежа на склоне горы, куда завела их необходимость уединения, и глядя на мигающие, чуть шевелящиеся звезды, Юлечка с ужасом осознала случившуюся с ней катастрофу, чудовищную ошибку, произошедшую в ее жизни. Ее единственная настоящая любовь, предназначенная ей провидением и всеми теми силами, ведающими и распоряжающимися судьбами людей, эта любовь прошла мимо нее. То есть это она уехала от нее! Она поторопилась и села не в ту машину! Зачем она не подождала несколько мгновений? А теперь, что теперь ей делать? Она — словно Золушка, вот-вот пробьет 12 часов и волшебство растает, а у принца не останется даже туфельки, чтобы разыскать ее. Господи, помоги! Она бы отдала все на свете, чтобы переделать, переписать заново этот день, развернуть поток своей уже случившейся жизни в другую, совсем другую сторону. Ведь теперь она могла жить, дышать, чувствовать только при условии, что он будет рядом с ней! "Господи, помоги, помоги!" — повторяла Юлечка в безумной надежде, глядя на звезды. И звезды ласково мигали ей сверху, доверительно рассказывая о тщете и мелочности человеческих желаний перед лицом вечности. Но Юлечка была глуха к их мудрым доводам, она изо всех сил прижималась к своему возлюбленному, в исступлении шептала, словно заклинание, способное изменить непоправимое:

— Вик! Вик! Воробышек! Я люблю тебя, я люблю тебя, люблю-тебя-люблю-люблю-люблю…

В глаза Юлии Николаевне ударил свет.

— Уже утро, — взметнулось в ее сознании. — Виктор! Вик!

— Успокойтесь, успокойтесь, все хорошо!

Юлия Николаевна увидела вокруг себя людей в белых халатах.

— Вик! Где Вик! Где он?

— Не волнуйтесь! Все в порядке! Все благополучно! Ваш муж здесь! Сергей Георгиевич, подойдите, пожалуйста!

Среди лиц, склонившихся над ней, она увидела знакомое лицо немолодого, но все еще красивого мужчины, он ласково и в то же время озабоченно смотрел на нее. В зеркале, висящем на стене, Юлия Николаевна увидела свое отражение: элегантный строгий костюм, уложенные в аккуратную прическу каштановые с медным отливом волосы, моложавое лицо неплохо выглядящей шестидесятилетней женщины.

— Неужели все? — запульсировало в висках у Юлии Николаевны. — Все! ВСЕ!

Сергей Георгиевич ласково погладил ее по руке.

— Ну, как ты? Как ты себя чувствуешь?

Юлия Николаевна в недоумении посмотрела на него.

Как она себя чувствует? Как можно чувствовать себя, в одночасье лишившись молодости и любви. Наверное, так чувствует себя рыба, выброшенная на берег умирать без воды.

Откуда-то, из невидимых динамиков, полилась приятная музыка, и вперед выступил невысокий мужчина средних лет с вьющимися русыми волосами над небольшой лысиной, с мягкой, располагающей к себе улыбкой.

— Уважаемая Юлия Николаевна, наша фирма спешит поздравить вас с окончанием приключения! С возвращением из прошлого!

Все стоящие вокруг люди, словно по команде, радостно заулыбались и захлопали.

— Мы смеем надеяться, что вы еще раз пережили незабываемые чувства первой любви, совершив путешествие в день первого свидания с мужем! И что эти прекрасные эмоции, незабываемые ощущения юности обновят и украсят вашу дальнейшую жизнь!

Вновь послышались хлопки, сверкнули улыбки.

— А сейчас, если вы чувствуете себя достаточно хорошо, просим пройти в банкетный зал, где наша фирма предлагает вам провести вдвоем с мужем романтический вечер при свечах и…

— Нет! Ни за что! — вдруг громко вскрикнула Юлия Николаевна а затем добавила в образовавшейся неловкой тишине каким-то каркающим срывающимся голосом: — Я… хочу… домой…

Через час, после стояния в привычных пробках на выезде из города, они наконец доехали до дома.

У них был прекрасный загородный дом с небольшим участком земли, на котором росли чудесные розы. Несколько лет назад они осуществили мечту жизни, продали городскую квартиру и купили дом в коттеджном поселке, всего лишь в 20 километрах от города. В доме было сделано все, как она хотела, и до сегодняшнего дня жизнь в нем приносила ей невыразимое удовольствие, но теперь все потеряло смысл. Господи, зачем только они пошли в эту фирму путешествий!

— Ну что, — деликатно сказал Сергей Георгиевич, заваривая ароматный чай в фарфоровом чайничке, — а теперь расскажи, как это было? Там мне было как-то неудобно тебя спрашивать! Тебе понравилось?

— Очень! — сказала, прикрыв глаза, Юлия Николаевна, отчетливо вдруг осознав, что у них с Виктором обязательно были бы дети, внуки. А по выходным они бы собирались все вместе, и в их доме звенели бы детские писклявые голоса, и было бы суетно, бестолково, иногда слишком громко, но все-таки радостно и счастливо. И еще она подумала о том, что теперь надо как-то продолжать жить дальше — просыпаться, принимать душ, готовить завтрак, каждый день глушить, истирать, загонять вглубь боль и отчаяние и все равно помнить, каждую секунду помнить о той непоправимой ошибке, совершенной много лет назад.

— Я очень рад, — сказал Сергей Георгиевич и аккуратно поцеловал ее в щеку. Что-то каменной хваткой сдавило ей грудь, и она поняла, что уже не отпустит…

— Здравствуйте! Вас приветствует магазин романтических путешествий в прошлое. Ваш звонок очень важен для нас! К сожалению, в настоящий момент все операторы заняты, оставайтесь, пожалуйста, на линии, вам обязательно ответят…

Зазвучал дробный и страстный перебор гитары. Юлия Николаевна судорожно вздохнула, пытаясь унять прыгающее сердце. Наконец звук гитары оборвался, раздался приятный женский голос:

— Спасибо за ожидание. Оператор № 2 на линии. Здравствуйте!

— Здравствуйте, скажите, пожалуйста, — сбивчиво заговорила Юлия Николаевна, вдруг покрывшись испариной, — я однажды уже пользовалась услугами вашей фирмы…

— Фирма надеется, что вам понравилось время, проведенное у нас, — ответил профессионально вежливый голос.

— Да-да, конечно… Простите, — вновь заговорила Юлия Николаевна, еще больше волнуясь, — и я хотела бы еще раз воспользоваться услугой… но в прошлый раз события развивались не совсем так, как должны были…

— У вас есть претензии к качеству нашего сервиса? — посуровел женский голос.

— Ну что вы! — испугалась Юлия Николаевна. — Ни в коем случае, как раз наоборот, я хотела бы, чтобы вы опять вернули меня в тот же самый день и чтобы он был такой же, в точности такой же, как в прошлый раз… Это возможно?

— Скажите, пожалуйста, номер вашего заказа.

Юлия Николаевна разгладила скомканную от волнения полоску бумаги.

— 352171.

Эти шесть цифр — все, что осталось у нее от того дня.

— 352171, - бесстрастно повторила оператор, — минуточку…

Юлия Николаевна затаила дыхание, от ответа этой девушки зависело все — ее настоящее, ее будущее, и самое главное, ее прошлое. Время тянулось невозможно долго, Юлия Николаевна даже испугалась, что про нее забыли и что ей придется еще раз звонить.

— Да, — наконец вновь послышался голос в трубке. — Ваш заказ 352171 сохранен в памяти.

Юлия Николаевна судорожно вздохнула, пытаясь унять прыгающее сердце.

— Скажите, пожалуйста, сколько это будет стоить?

— Восстановление одного дня в прошлом… сейчас минуточку… а вот, реконструкция одного дня в прошлом по желанию клиента стоит двести тысяч.

— Сколько?

Юлия Николаевна не могла поверить своим ушам?

— Двести тысяч единиц — невозмутимый голос оператора спокойно повторил немыслимую цену.

— Но как же так? Это невозможно! Мы же в прошлый раз… мой муж платил вам вдвое меньше…

— Минуточку… Да, совершенно верно. Ваш заказ был осуществлен в апреле этого года, в это время у нас проводилась рекламная кампания по продвижению данной услуги на рынке. И ваш муж воспользовался нашим специальным предложением, в настоящий момент рекламная кампания закончена, и заказ оплачивается полностью.

Воспользовался специальным предложением, горько усмехнулась Юлия Николаевна. Это было так похоже на него, он всегда отличался практичностью, даже подарок на юбилей нашел со скидкой. Вот Вик, ее дорогой Вик никогда не сделал бы так.

— Скажите, пожалуйста, я уже второй раз обращаюсь в вашу фирму, может быть, предусмотрена какая-то скидка, ну, как для постоянных клиентов?

— Все лица, воспользовавшиеся нашей услугой, становятся постоянными клиентами, к сожалению, дополнительных скидок не предусмотрено.

У Юлии Николаевны закружилась голова и пересохло в горле, даже если она и снимет все деньги со счета в банке, продаст все украшения и меха, ей все равно не собрать огромной суммы. Эта сумма, набор бездушных цифр, разом отменяли ее мечту, какое там мечту, чего уж врать самой себе — ее единственную цель и смысл жизни!

— Как же так, — дрожащим голосом заговорила Юлия Николаевна, — у меня нет таких денег, это же целое состояние… Может быть, можно сделать что-то, поймите, мне очень, очень надо…

— К сожалению, ничем не можем помочь, — ответил вежливый голос с оттенком стали. — Всего доброго!

На линии возник обрыв, затем снова посыпалась отчаянная дробь гитары, и чувственный бархатный баритон сообщил о невероятных возможностях, открывающихся перед клиентами магазина романтических путешествий. Он говорил о воплощении мечты в жизнь, о счастливых мгновениях, проведенных в прошлом, и о многом, многом другом. Но Юлия Николаевна уже ничего не слышала, она рыдала во весь голос, выплескивая из себя боль и отчаяние, накопившиеся за шесть бесконечных месяцев, прошедших с того дня…

"Я, Юлия Николаевна Покровская, находясь в твердом уме и памяти, по доброй воле предоставляю в оплату за оказание мне услуги по воссозданию дня в прошлом (24 часа 00 минут 00 секунд) находящиеся у меня в собственности дом площадью 150 кв. метров (Загородное шоссе, 36), а также земельный участок в объеме 30-ти сотых гектара…"

Юлия Николаевна еще раз перечитала написанный ею текст и без колебаний поставила свою подпись.

Все! Слава богу, все!

Она поудобнее устроилась в кресле, закрыла глаза.

— Внимание, дышим глубоко!

Еще немного — и она окажется там, вновь увидит волнующе прекрасное море, легко взлетит по лестнице наверх, услышит скрип тормозов и еще раз проживет тот день, перевесивший всю ее жизнь.

— Начинаем обратный отсчет…

Конечно, она нехорошо поступила с мужем, большая часть денег на покупку этого дома принадлежала ему, но при оформлении он настоял, что дом будет оформлен на нее, на предмет непредвиденных случаев, так ему будет спокойнее. Но она не испытывала ни малейших угрызений совести: если бы не он, ее жизнь сложилась бы совсем, совсем иначе. Это он, ОН обманул ее, пусть даже не нарочно, он виноват и пусть за это несет наказание.

— Три!

Увидеть Вика еще раз, почувствовать его близость, прожить этот день с ним, а потом… потом, когда надо будет возвращаться обратно, она знает, что делать, в этот раз в карман пиджака она положила совсем другие таблетки. Хорошо бы принять их там, на склоне горы, на пике счастья и не видеть этого ужасного света, бьющего в глаза.

— Два!

Ярко, слишком ярко! Солнце…

— Один!

Слепит глаза! Сейчас должно пройти!

— Выход!

Юлия Николаевна почти ослепла от яркого света электрических лампочек, светивших прямо ей в лицо, все тело ныло, как после побоев, перед глазами плавали зеленоватые круги и сердце прыгало в горле, словно хотело выскочить. Она сидела в кресле, опутанная проводами, склонившиеся над ней юноша и девушка в синих халатах внимательно смотрели на большой экран.

— Что… что случилось? — прерывающимся голосом спросила Юлия Николаевна.

Девушка протянула ей таблетку и стакан воды.

— Вам лучше принять!

— Что это?

— Нитроглицерин! У вас повышенное сердцебиение.

Трясущимися руками Юлия Николаевна приняла таблетку, запила

водой, затем откинулась на спинку кресла, пережидая дурноту. Только бы скорее обратно! В тот день! Навсегда! Внезапно яркий электрический свет погас, и юноша в синем халате начал отсоединять провода.

— Что, что вы делаете?

— Как вы себя чувствуете? Вам лучше?

— Почему вы отключаете… это?

— Не волнуйтесь! Вам вредно волноваться!

— Почему вы все выключили? Что происходит?

На лице юноши проступило какое-то странное устало-насмешливое выражение, словно он не первый раз наблюдал всю эту картину.

— Сейчас придет наш менеджер, он все объяснит!

— Что объяснит?

Юноша вновь принялся за провода, не обращая на нее никакого внимания.

— Что объяснит?!

Юлия Николаевна почувствовала настоящую панику, происходило что-то ужасное, непоправимое! Что-то, что могло помешать ей, лишить ее последней возможности встретиться с Виком.

— Верните… верните меня туда! — вдруг взвизгнула Юлия Николаевна, уже не помня себя. — Немедленно! Слышите! Сейчас же! Я, кажется, заплатила вам сполна! Я требую!.. Вы обязаны!

Дверь в комнату распахнулась, и в нее ворвался энергичный молодой человек с длинным лицом, какой-то резиновой улыбкой и совершенно неуловимым выражением бледных глаз. На нем был темно-синий костюм с большим оранжевым галстуком, поперек которого большими синими же буквами было выведено непонятное слово "Gamer".

— Уважаемая Нина Петровна, хочу поздравить вас с окончанием эксперимента, в котором… — затараторил молодой человек, глядя куда-то вбок.

В голове у Юлии Николаевны гулко пульсировала кровь, шумело в ушах, она изо всех сил пыталась понять, что говорит этот молодой человек, но улавливала только отдельные слова.

"…фирма благодарит… бесценную помощь… согласившись принять… эксперименте… дорогая Нина Петровна…"

"Нина Петровна" — зацепилось наконец за что-то ее внимание, почему молодой человек все время называет ее Ниной Петровной, это явно какая-то ошибка. Юлия Николаевна уже открыла рот, чтобы возразить молодому человеку, как внезапно перед ее глазами возникли сначала неясные, а затем все более четкие картинки воспоминаний.

"Эй, Нина Петровна, чего застыла-то! Роман, что ли, читаешь?" — кричит соседка с первого этажа, то есть и не кричит вовсе, просто голос у нее такой — большой, неуправляемый. Настолько большой, что Нина Петровна, стоящая возле почтового ящика с рекламной листовкой в руке, вздрагивает. В листовке серыми буквами напечатано, что пожилые семейные пары приглашаются для участия в психологическом эксперименте, связанном с испытанием компьютерной программы, и что фирма гарантирует хорошее вознаграждение…

Картинка поблекла, но вслед за ней появилась новая…

Они с мужем стоят напротив большого серого здания, с множеством табличек возле стеклянной двери и не решаются войти, слишком ярко и неприступно сверкают золотом названия фирм, среди которых они не сразу, но все-таки находят: "GAMER (Новая реальность)".

Вот они вместе с другими семейными парами сидят в просторном зале и этот самый молодой человек в синем костюме с оранжевым галстуком объясняет им условия психологического эксперимента, и она, Юлия Николаевна, то есть… нет… Нина Петровна подписывает какие-то бумаги… А потом ее ведут в большую комнату и усаживают в кресло… в это кресло…

"Виртуальная программа… совместимость… исследование поведения…"

Вновь горохом посыпались слова назойливого молодого человека, из которых выходило: все, что она пережила, что полностью перевернуло ее жизнь, было только какой-то программой, по сути дела ничем. А ее единственная настоящая любовь и не существовала вовсе, как, впрочем, и она сама, Юлия Николаевна, с ее респектабельным домом, солидным мужем и счетом в банке. Это был всего лишь ее виртуальный двойник, вернее, это она была экспериментальным двойником будущей солидной клиентки фирмы приключений, отрабатывающей свою новую уникальную программу. Нина Петровна почувствовала, как легкое онемение постепенно стало охватывать ее тело, поднимаясь от пальцев ног все выше и выше. Она испытала облегчение и радость, глядя сквозь чудесную, обволакивающую ее пелену, как стал уменьшаться и отдаляться от нее страшный молодой человек, а мучительные звуки его голоса стали тише и слабее, пока не исчезли вовсе…

Очнувшись, Нина Петровна вновь услышала голос, вернее, два голоса — мужской и женский. Приоткрыв глаза, она поняла, что все еще лежит в том самом кресле, перед потухшим экраном монитора, рядом с которым сидели уже знакомые юноша и девушка в синих халатах, они тихо переговаривались между собой.

— Да говорю же тебе, полный абзац! Из пятнадцати пар — семь отравлений, пятеро душили свою вторую половину подушками и только трое продали или отдали в залог имущество… Вот тебе и суггестия!

— Да, веселые старички! Ничего не скажешь!

— Это уже в который раз! Шеф в ярости, программу нельзя продавать. Столько бабок впустую!

— Почему впустую, по-моему, программа работает прекрасно, стопроцентная отдача, все подсаживаются на нее, как на наркотик, согласны платить любые деньги, разве шеф не этого хотел?

— Ха! Бабок само собой хотел. Но только кто мог предвидеть, что после встречи с "идеалом" они так люто возненавидят своих реальных партнеров! Представляешь, если и в действительности после нашей виртуалки они начнут душить и резать друг друга?

— Ну, и чего теперь?

— Не знаю, наше дело маленькое, я себе на всякий случай присматриваю местечко…

— Слушай… а тебе не жалко этих?

— Кого?

— Ну, старичков подопытных, мне кажется, им совсем плохо после этого!

— Сами на это пошли, не маленькие! И вообще, бесплатный сыр только в мышеловке!

— Ну да, наверное…

Молодые люди замолчали, задумавшись о чем-то своем. В коридоре послышались быстрые шаги, и кто-то прошел в помещение напротив. Из-за приоткрытой двери Нина Петровна успела увидеть красного как рак пожилого мужчину, нелепо размахивающего руками, что-то страстно говорящего молодому человеку с бледными глазами. Нина Петровна узнала в этом мужчине своего мужа, своего настоящего мужа, Василия Николаевича. Ей стало невыносимо стыдно, и она снова закрыла глаза, чтобы только не видеть этого. Нелепость, жестокость и безобразие происшедшего вновь навалились на нее.

И уже позже, выстояв очередь и получив конверт с положенным вознаграждением, Нина Петровна шла со своим мужем по направлению к метро и, искоса поглядывая на него, пыталась разгадать — что же он сделал? Задушил ее подушкой, отравил или, как она, сбежал, продав несуществующее имущество? Он ведь тоже встретил свою "единственную и настоящую любовь", женщину, которая открыла и воссоздала его, идеальную совместимость, которой никогда не бывает в реальной жизни. К горлу внезапно подкатил ком, и глаза заволокло слезами — от жалости к самой себе, а еще больше от жалости к этому одиноко бредущему, потерянному человеку. Нина Петровна приблизилась к нему, осторожно взяла его под руку и почувствовала, как он в ответ крепко прижал локтем ее руку к себе…

По направлению к метро неторопливо шла пожилая пара. Осторожно ступая по опавшей, уже успевшей пожухнуть листве, они крепко держали друг друга под руку, для того чтобы не пропасть, не потеряться и не сгинуть в этом непонятном, не поддающемся никакому осмыслению эксперименте под названием — жизнь.

Сергей Синякин Основной вопрос

Солнце встанет, а нас не станет. Впрочем, ему-то что за дело До поля, украшенного крестами, До лиц, испачканных смертным мелом, До наших душ, что возносятся в небо, До наших тел в рыжей глине потерь, Ему все равно — был ты, не был И где окажешься ты теперь. Бог круто замесит ржавую глину, Ком подбросит в своей руке. И будет медведь ломать малину. И будет рыба играть в реке. А мы поплывем над бывшим домом, Медленно тая, как соль земли. Живя, мы сделали, что смогли — Небесной глины мы стали комом.

Поток

Умирать не страшно.

Тонкая полоска, отделяющая однажды случившуюся жизнь от смерти, похожа на сон.

Да, она похожа на сон, в который погружаешься, не испытывая боли и сожалений. Медленно и тепло приближающая тьма захватывает тебя, баюкает на мягких невидимых лапах, и ты уплываешь в сладкую пустоту. Смерть человека ничего не значит, это состояние, к которому однажды приходит каждый. В факте смерти, как бы она ни настигла тебя, нет ничего страшного, весь ужас заключается в обстоятельствах смерти, но это уже совсем иное.

Гораздо страшнее восставать из мертвых.

Особенно если восстаешь ты по ту сторону начавшегося однажды сна. Даниил не верил в жизнь после смерти. При жизни это казалось ему обычной сказкой, призванной успокоить людей. Вечно жить нельзя, так? А он был материалистом. Даже попы не особенно верят в загробную жизнь, хотя и успокаивают молитвами усопших рабов Божьих, но больше — пока еще живых, чтобы не боялись неотвратимости, которая однажды каждого из нас ожидает впереди. Поэтому надвигающуюся тьму он встретил с некоторым любопытством — кажется, у него появилась возможность наконец узнать: правду говорят попы или все-таки всего лишь успокаивают? И только где-то в самой глубине его души жил ужас — неужели все кончается. Странное дело, человек чаще всего умирает именно тогда, когда он становится наиболее приспособленным к жизни — и житейского опыта набирается, и мужает. Только бы жить и жить, а тут — на тебе! — приходит безносая с косой и негромко говорит: пошли, родимый, ты и так уже лишнее время траву топчешь.

Даниил болел долго, болезнь его изжевала, измучила, поэтому он даже испытал некоторое облегчение, оттого что вокруг все начало темнеть, голоса окружающих стали тише, неразборчивее, кажется, вскрикнула жена, ей что-то успокаивающе сказал врач, а потом все вдруг оборвалось, словно в кинопроекторе пленка.

И наступила тишина.

Она длилась недолго — какие-то мгновения, потом вдруг прорвался звук. Словно где-то неподалеку журчала вода. Вначале Даниил с огорчением и тоской подумал, что и умереть-то ему не дадут спокойно, опять какими-то сильнодействующими уколами вытягивают с того света. Й понял, что ошибается.

Смерти не было. Его ожидало продолжение, и Даниил еще не знал, каким оно будет — радоваться ему, что загробный мир все-таки существует, или огорчаться, что он в него попал. Нет, сами понимаете, праведников в нашем мире нет, каждый грешен в меру своей испорченности, поэтому легко себе представить, что испытал умерший Даниил, когда понял, что смерти нет. Конечно, в ад верилось с трудом, но все-таки, все-таки… Тут и в самом деле с унынием все свои грехи припомнишь и, как уголовник на скамье подсудимых, невольно подумаешь, что тебе за эти грехи дадут.

Мир постепенно наливался светом, словно откуда-то к Даниилу приближалась толпа с горящими факелами в руках.

Все тело начало покалывать. Поначалу Даниил не понял, что с ним происходит, даже когда стало светло вокруг, он себя не увидел. Ему казалось, что он висит в пустоте, а вокруг клубится белесый туман, в котором бриллиантово вспыхивали искры. Искорок этих возникало все больше и больше, они становились светящимся потоком, который медленно превратился во вращающуюся трубу. Его подхватило и понесло куда-то, и только оказавшись в самой гуще бешеного потока, он понял, что тела у него нет, он сам стал маленькой алмазно вспыхивающей на свету частицей.

И еще он понял, что все эти искорки и есть люди, покинувшие прежний мир. На людей они, конечно, похожи не были, а назвать эти частицы душами у Даниила язык не поворачивался. Впрочем, он и сказать что-то, наверное, не сумел бы. Только подумать.

И тут он увидел Землю со стороны.

Огромная, ленивая, сшитая из разноцветных лоскутов, окутанная голубоватой дымкой, она неторопливо удалялась от Даниила, но, скорее, это он сам уносился куда-то в пространство, подхваченный сверкающим вихрем. Сожалений не было. Даниил чувствовал лишь любопытство и жадное нетерпение узнать, что последует дальше. Вглядываясь в Землю, он угадывал голубые жилы рек и пятна озер, ему казалось, что он видит деревья. Но это обернулось всего лишь игрой воображения, с такого расстояния рассмотреть что-либо было просто невозможно.

Поток, уносивший Даниила, просочился сквозь обшивку уродливой каракатицы, плывущей вокруг планеты. Растопырив лапы антенн с солнечных батарей, над Землей кружила международная орбитальная станция. Проносясь через ее внутреннее пространство, Даниил мельком увидел испуганные, застывшие лица космонавтов, ему захотелось задержаться, но светящаяся стремительная волна вновь подхватила его и понесла дальше. Жадная, волнующаяся, она словно боялась предоставить Даниилу свободу.

На мгновение мелькнул серп Луны, на котором выделялись цепочки кратеров, но Луна осталась где-то в стороне, а слепящие, искрящиеся частицы увлекали Даниила дальше, дальше, только вот куда и зачем, он никак не мог понять.

Ощущения, связанные со смертью, начали тускнеть. Смерть оказалась порогом, за которым открывалось что-то новое, еще не совсем понятное и потому тревожное, но не очень — успокаивало само существование.

Даниил с нетерпеливым ожиданием вглядывался в окружающие его сверкающие частицы. Ведь если представить себе, что они тоже являли вместилище чужого духа, немедленно хотелось начать с ними какой-то диалог. Только как это можно сделать, Даниил решительно не представлял. И от этого постепенно нарастающее чувство одиночества становилось совсем нестерпимым. Это было как соль — сначала солоно, потом нестерпимо солоно, а затем эта солоность вдруг оборачивалась горечью. Человек — существо общественное, если он жив, ему обязательно надо общаться с себе подобными, чтобы не одичать и не перестать мыслить.

Пространство впереди было угольно-серебристым.

* * *

Жизнь обычна и обыденна, пока не начинаешь о ней задумываться.

Изо дня в день ходишь на работу, споришь с друзьями, по вечерам сидишь с ними на тесной накуренной кухне, продолжая дневные споры, и тебе кажется, что все это в порядке вещей — она именно такова, твоя жизнь, она подчинена странному распорядку, который диктует работа.

И только когда становится видна последняя черта, за которой неизвестно что — то ли печальное окончание пути, то ли вечное продолжение дороги, — ты начинаешь понимать, что все в жизни было неправильным. Ты жил не так. Человек создан для полноценной жизни, она не должна запираться в четырех стенах, все, в чем ты сознательно отказывал себе, и составляет ее истинную суть. Но поздно, поздно мы спохватываемся. Жизнь прожита именно так, как мы ее прожили, и обратно не переиграешь. К сожалению, не переиграешь.

Полет казался вечным.

Впрочем, ощущения времени не было — оно всегда присутствует, если есть смена дня и ночи, но отними у человека свет и тьму, ощущение времени исчезнет, особенно если невозможно сориентироваться в пространстве. А с Даниилом дело обстояло именно так — пространство вокруг казалось безграничным и трудно было понять, куда и с какой скоростью несется этот странный поток, увлекающий Даниила в бесконечность.

Частицы, из которых состоял поток, находились в постоянном хаотичном состоянии, они парили, словно пылинки в световом столбе посредине темной комнаты. Даниил не ощущал своего нового тела, оно казалось ему лишенным веса, оно парило в этом невероятном потоке, летящем неизвестно куда и неизвестно зачем.

В этой ситуации, когда было невозможно что-то понять и предположить, Даниилу оставались лишь воспоминания. Именно они помогали сохранить хоть какое-то присутствие духа, не растеряться и не потерять себя в этом движении никуда.

Лететь — и вспоминать.

Иногда мимо потока, увлекающего Даниила, проплывали странные ледяные тела, в полупрозрачных оболочках поблескивали металлические искры, на матово отблескивающей поверхности виднелись оспины и щербины, полученные в вековых скитаниях среди звезд. Даниил не мог понять, каким образом он все это видит, но отсутствие глаз не сказывалось на зрении, словно сама поверхность его нового тела впитывала в себя окружающее, давая простор фантазии и воображению. Пространство казалось фантастическим.

* * *

Итак, жизнь продолжалась.

Существование и в самом деле оказывалось вечным, пусть даже физические условия его стали совершенно невероятными. Можно вообразить себя в теле собаки, даже ощутить себя мысленно могучим деревом, которое берет жизненные силы из почвы, все это было вполне представимо и могло показаться удивительным — не более. Однако быть странной частицей, по воле Вселенной летящей неведомо куда, — это представить было невозможно, это нужно было почувствовать.

Посмотрите на звездное небо.

Вообразите, что яркие точки, которые светят нам с небес, отделены друг от друга неизмеримой бездной пространства, по которому даже луч света путешествует десятки тысяч лет. Десятки и даже сотни тысяч лет! От этой мысли становится не по себе. Путешествуя за орбитой Сатурна, земная межпланетная станция «Галилео Галилей» приняла радиосигналы, которые вырвались за пределы родной планеты в начале XX века. Странно представить себе, что не станет Земли, превратится в пыль Солнечная система, а сигналы будут уходить все дальше и дальше, возможно, будут пойманы приемником неведомой цивилизации, пытливо исследующей небо. Никто из жителей другой звездной системы даже не догадается, что полученные ими радиоизлучения принадлежали разумным существам, чья цивилизация обратилась в прах.

А теперь представьте себе состояние человека, который прожил свою короткую земную жизнь и, ступив на неведомый, загадочный порог, вдруг обнаружил, что его существование продолжается. В юности мы не задумываемся, для чего появились на свет, мы просто живем. Задумываться мы начинаем с возрастом. Сколько томов исписано в тщетных попытках обнаружить и понять смысл нашей жизни! Все всматривались в свое настоящее, и никто не решался заглянуть в будущее — все потому, что любое будущее человеческого существа заканчивается его смертью, означающей прекращение существования в видимой и известной, а потому не страшной Вселенной.

Жизнь завершилась, но существование продолжалось. Знать бы только — для чего?

Даниилу было страшно.

Сферы

Лететь и вспоминать — что за тоскливое занятие?

Воспоминания казались случайными и хаотичными, они приходили как сон — неожиданно врываясь, воспоминания заставляли тосковать, они были напоминанием о недавнем прошлом, заполненном движением и свободой. Свободу лучше всего понимает тот, кого заставляют идти в строю, само ограничение движения во все стороны, кроме движения вперед, подчинение командам наполняет сознание человека унынием. Желающие могут вспомнить свое состояние в толпе, когда тебя сдавливают сразу со всех сторон и увлекают туда, куда совсем не нужно. Ты ощущаешь бессильную ненависть и внутреннее сопротивление, которое, впрочем, бессильно: толпа — это некий сверхорганизм, который не считается с твоими мыслями и желаниями. Проходит время, и ты подчиняешься происходящему: бессильный что-то изменить, ты начинаешь пользоваться старым принципом, рекомендуемым в случае насилия, — расслабиться и получить удовольствие. Даниил летел в потоке частиц и вспоминал.

Вспоминалось почему-то все второстепенное, то, что раньше казалось не главным: рыбалка на Оке, воровство арбузов с колхозной бахчи, дождливые вечера у натопленной печи, когда старый журнал «Вокруг света» казался единственно необходимым для того, чтобы скоротать время. Вспоминались поездки на велосипеде к ближайшему пруду, который почему-то называли «американским». Там, на толстом суку ветлы болтались качели, с которых было так здорово прыгать в воду. Вспоминались раки, вытряхнутые из бредня и ползающие в траве — усатые, черные, угрожающие, покрытые коркой ила. И еще вспоминались родители. При жизни Даниил их, казалось бы, совершенно забыл, но теперь, очутившись за казавшейся жуткой дверью, он вспоминал их постоянно, он видел их так, словно они были реально существующими и находились где-то неподалеку от него. Вспоминались щекотливые моменты, которые при жизни Даниил загонял глубоко в подсознание, чтобы они не портили жизнь: ведь любой человек, совершив что-то постыдное и глупое, старается не вспоминать того, что произошло, мысленно уверяя себя, что этого никогда не было.

Что такое человек? Это всего лишь сгусток информации, осознавший свое существование. В конце концов, никто не дал нормального определения человеку, а кто сможет дать определение тому состоянию, в котором Даниил оказался после смерти? Будем считать, что это определение не хуже и не лучше иных других. Просто еще одно определение — не более.

Поток становился все гуще, он был вязким, сопротивление движению становилось все ощутимее, иногда Даниилу казалось, что он слышит голоса, но это было всего лишь игрой воображения.

Порой его выносило к внешней стороне потока, и тогда он видел звезды. Созвездия были яркими и незнакомыми, они густым золотым узором усеивали черную пустоту, дрожали, подмаргивали, а однажды — в очередной раз оказавшись у края потока — Даниил увидел огромный звездный остров, ленивой спиралью раскручивающийся в пустоте.

Потом звезд не стало.

Вокруг была лишь шуршащая пустота, а поток уносил Даниила все дальше и дальше, и настал день, когда он обнаружил, что действительно слышит голоса. Он был не один.

Он понял это в день, когда ощутил себя жутким криволапым монстром с когтистыми узловатыми конечностями и зубастой пастью. Это не было воображением — он ощущал зловоние болота, в котором охотился, странные водянистые растения превращались в слизь под тяжестью его громоздкого и вместе с тем удивительно ловкого тела. Он чувствовал, как бежит по его венам и артериям кровь, заставляя тело выгибаться в многометровых прыжках. Это была жизнь, не хотелось приходить в себя, свыше собственных сил было снова стать маленькой частицей. Ощущение тела придавало существованию смысл, о котором Даниил едва догадывался.

Потом он вдруг почувствовал себя охотником. Он шел по следу, жадно вдыхая запахи леса. Зверь был где-то неподалеку, зверь прятался в чаще, стараясь избежать встречи с беспощадным преследователем. Погоня казалась Даниилу увлекательной, он знал, что зверь, на которого он охотился, никуда не уйдет, что он выгонит добычу из зарослей. Он даже видел каким-то вторым зрением, что догонит зверюгу на болотистой равнине, покрытой чахлыми разлапистыми растениями, похожими одновременно на кустарник и деревья.

Но стоило лишь изменить направление полета, как все исчезало.

И тут Даниил услышал голос.

— Даниил, — позвали его. — Ты слышишь? Даниил, вливайся!

Как-то незаметно оказалось, что пространство заполнено сущностями. Теми, кто когда-то обладал разумом. Потеряв тела, они стали частицами стремительного потока.

Влиться оказалось просто, Даниил даже удивился простоте решения: надо было соединиться с соседней частицей одним из своих краев — и он обретал возможность общаться. Многие сущности нашли этот способ — Даниил заметил множество слипшихся частиц, в некоторых скоплениях находилось даже до десятка, которые, соединившись, образовывали маленькие сферы. Похоже, что окружающий Даниила мир начинал разделяться по какому-то ему не понятному признаку — объединившись с одними, сущности всячески избегали какого-либо контакта с другими.

Открыв возможность соединения, Даниил даже растерялся — все в мире имеет свои причины и все в мире имеет свои цели, поэтому, долгое время испытывая одиночество, теперь он все-таки не торопился вступить в контакт с другими сущностями. Будущее общение пугало его. Теперь он замечал то, что казалось ему ненужным совсем недавно. Частицы тянулись к нему, словно ожидая ответного хода, наверное, для контакта требовалось обоюдное желание совместиться, его собственное равнодушие воспринималось другими сущностями как отказ от общения, потерпев неудачу, сущности отказывались от последующих попыток.

Первой сущностью, с которой Даниил вступил в общение, оказался недалекий фермер из Айдахо. Его звали Патрик Уэйн, он был фермером, и отец его был фермером, и дед, и прадед.

— Русский? — подозрительно спросил Патрик Уэйн. — Коммунист?

Выслушав ответ, он облегченно сказал:

— Слава Всевышнему! Ученый, хоть и придурок, все-таки не коммунист. И не черный. Верите ли, все последнее время мне попадаются коммуняки или черные. А по мне лучше с черным дело иметь, чем с красным. Куда мы летим, мистер? Не знаете? И никто не знает. Коммуняки не знают, черные не знают, яйцеголовые тоже ни хрена не знают. А мне кажется, что мы летим не в ад. В конце концов, церковь я посещал каждое воскресенье и преподобного никогда не обижал. На Армию Спасения жертвовал. Я ведь понимаю, что Господь велел делиться. Если одному дано, то и у другого прибыть должно. Но мы летим и не в Рай. Разве Господь допустит в Рай коммуняк и ниггеров? У меня как-то работали два ниггера. Нет, я ничего не хочу сказать, работали они хорошо и в церковь ходили постоянно. Но вороватые были. Кто-то из них у меня молотилку украл. Так и не нашли. Я полагаю — черные и коммуняки одного поля ягоды. Им богатые не по нутру. Так скажите, мистер, разве это справедливо, что Господь даровал им существование после смерти? Тут какая-то ошибка или козни нечистого, верно?

Странно было слушать эти рассуждения, оставшись без тела. Какая разница, кем ты был при жизни и какого цвета у тебя была кожа? Ничего не значащие условности, смерть всех уравнивает, но не все это понимают. Спустя полчаса фермер окончательно надоел Даниилу, и он отсоединился.

— Куда же вы? — удивленно сказал Патрик Уэйн, и частица, в которой находилась его сущность, еще долго кружила вокруг Даниила, делая робкие попытки воссоединения. Убедившись, что Даниил не проявляет стремления к дальнейшему контакту, частица, бывшая Патриком Уэйном, устремилась прочь в поисках более достойной души.

Странное дело, устав от одиночества, Даниил даже не подозревал, что пресытится обществом Патрика Уэйна так быстро.

В последующем Даниил сливаться не спешил, он вглядывался в посверкивающие в нескончаемом вихре частицы, но все они походили друг на друга, этот выбор был сродни выбору одного из маковых зерен, одной песчинки из барханов гигантской пустыни. Для того чтобы найти интересного собеседника, следовало рисковать.

И опять ему не повезло.

— Дела, — протянул собеседник, и Даниил представил, как тот изумленно озирается по сторонам. — А талдычили — смерть, смерть… Выходит, нет ее? А, брателло? Представляешь. Выхожу из машины, а тут этот хмырь в вязаной шапочке до горла. Я и испугаться не успел, как он в меня три пули вогнал. А потом, веришь, прямо со стороны вижу, как он, падла, контрольный в голову делает. Ну, думаю, конец тебе, Гарик, недолго музыка играла, недолго фраер танцевал. А ты, брателло, как здесь оказался? Болел долго? Бывает.

Некоторое время сущность молчала. Даниилу даже знакомиться с ней не хотелось. Наконец сущность прервала молчание.

— Ну, я им сделаю, — пообещала она. — Я здесь коны наведу, я их встречу, пылинки от сук не останется!

Сущность помолчала еще немного, потом сообщила:

— Скучный ты. Даже побазарить с тобой не о чем. Небось при жизни все книжки читал? Погнал я, брателло, своих искать.

И сущность поплыла в потоке — вальяжно, лениво. Легко было вообразить, как при жизни этот тип рассекал по рынку или в кафе порядки наводил. И представить облик его совсем нетрудно было — мордастый такой бык со стрижкой под ежик, в спортивном костюме и с золотой цепью толщиной в палец.

Вот интересно, зачем они сохраняются после смерти? Ведь ясно же, никому они не нужны, а природа и их хранила для каких-то своих целей. Размышлять об этих целях не хотелось. Может, и впрямь убогие и юродивые угодны Богу? Не факт. Тем более что убогим и юродивым эти люди считают именно тебя — потратившего жизнь на бесполезные, с их точки зрения, и никому не нужные книги.

В одном он был прав — своих искать надо. Тех, кто в книгах истину искал и кому при жизни думать нравилось. А где их искать, как не среди спорщиков?

И опять Даниил ошибся. Первое же объединение сущностей состояло не из спорщиков. Совсем не из спорщиков. Бывшие наркоманы и здесь нашли свой кайф. Только теперь они получали удовольствие от разницы потенциалов поля на противоположных полюсах своего соединения.

— Отвянь, — сказала крайняя к Даниилу сущность. — Не видишь, свое у нас. Тебе кто нужен? Тут, глянь, галактики распадаются, Брахма в пятое рождение пошел…

А вокруг стоял гул голосов, и только можно было разобрать отдельные слова: «первитин… догнаться… черняшка… а в сумке пять чеков, понял?» у нас на Дар-Горе у любого цыгана, понял?» — и ворочалось, ворочалось бессмысленное словесное месиво, словно варево в алюминиевой ложке, которую держали над чадящей спиртовкой.

* * *

Легко позвать — вливайся!

А куда?

— Своих, своих, братец, ищи! — такими словами встретили Даниила в следующем круге. Но он уже услышал разговор и понял, что попал к своим.

— Таким образом, — сказал неведомый докладчик, — следует признать, что Вселенная имеет определенный алгоритм, которому подчинены все происходящие в ней процессы. Надо честно признать, что мы ничего не знаем о воле и алгоритме космоса, о его воздействии, направленности и целях. Но отрицать очевидное, — значит, идти против законов природы.

— Вопросы к докладчику? — поинтересовалась одна из сущностей.

— Любопытно, любопытно, — старчески покашливая, отозвались из круга. — Однако трудно согласиться с тем, что биосферы различных небесных тел находятся в постоянном взаимодействии. Думается, синтез разума от планетарного к космическому достаточного обоснования в докладе так и не получил. Но это не значит, что тут нет пищи для размышления. Думаю, все мы должны поблагодарить докладчика за интересное сообщение. Мне кажется, оно отвечает нашему нынешнему состоянию, которое он удачно отметил как послесмертие.

— Здравствуйте, — сказал Даниил в наступившей тишине. — Я Артемьев из Института философии Космоса. Бывший Артемьев. Как тут покрепче подсоединиться, чтобы не улететь?

Слово и свет

— Информация — это ключ к материальному миру, — сказал Гурнов.

Сказал и замолчал, давая Даниилу время на возражения. Даниил промолчал. Вырос он из детского возраста, чтобы по каждому поводу в спор кидаться. Слава богу, до покойников дорос!

Беседовать они начали на периферии сообщества, а потом и вовсе отсоединились, стараясь, однако, не терять круг из вида. Накануне кто-то из исполинов духа приволок в сообщество трех бывших алкоголиков. Впрочем, почему бывших? Смешно говорить, но пословица оказалась верной — свинья грязь везде найдет. Вдумываться в механизм отравления желания не было, но факт оставался фактом: на ближайшее время — промежуток которого рассчитать было достаточно сложно — сообщество оказалось выбитым из колеи и потеряло способность к какому-либо анализу происходящего.

— Мы — носители информации, — сказал Гурнов. — Не знаю, кому эта информация понадобилась, но это очевидно — идет считка.

— Саша, очнись, — возразил Даниил. — Кому нужна такая информация? Ты посмотри вокруг, это мы — цари природы? Вот это кого-нибудь может заинтересовать?

— Что мы знаем о целях существ, которые эту информацию считывают? — в словах Гурнова был определенный резон. — Может, они как раз заинтересованы в негативной информации. А может, гребут все, до чего могут дотянуться. А на сущности ты не смотри, прямая сущность — это еще не весь человек. Вот скажи, что такое разумное существо? Сгусток информации, но информации дуалистической: с одной стороны, это информация овеществленная, но в этом плане он ничем не отличается от пробы грунта, воды или воздуха, предмета или организма, но с другой стороны — если брать мышление человека в чистом виде, — это информация невещественная. Никто не знает, что представляет собой разум и как человек мыслит, но та часть информации, которая за материальную жизнь откладывается в его памяти, несравненно богаче информации овеществленной, ибо она содержит сведения о мире в целом. Догадываешься?

— Генетическая память, — почти наугад сказал Даниил.

— Правильно. А что может быть лучше источника информации, чем память разумного существа, исследовавшего, изучавшего и познававшего окружающий мир в течение многих и многих поколений? Если они умеют это, следовательно, они умеют и многое другое. Значит, вытащить глубинную информацию для них — тьфу, два пальца облизать. Нет, все-таки наши предки были мудрыми людьми. Вначале и в самом деле было Слово. Только они не понимали, какое это Слово. Ну, не было тогда такого понятия — информация!

— Меня больше смущает, что здесь не только люди, — сказал Даниил. — Я тут поплавал по Потоку, такие существа встречаются, только и делаешь, что удивляешься. Ты с ксидианцами сливался?

— Господи, — выразительно вздохнул Гурнов. — А что есть добро и зло? Это с нашей точки зрения они на добро отвечают злом. Они-то считают, что воздают по справедливости! У нас ведь тоже понятия о добре и зле менялись от народа к народу и от века к веку так основательно, что порой противоречили друг другу. Не отвлекайся на частности, мастер Данила, зри в корень.

Гурнов был старше. Он родился в конце девятнадцатого века. Участвовал в революции, потом работал в институте переливания крови у Богданова, сидел в сталинских лагерях и умер в пятьдесят третьем году, через год после своего освобождения. Даниил умер в две тысячи втором. Гурнов был и человеком заслуженным, и покойником со стажем, уже это заставляло Даниила относиться к нему с невольным уважением. С воспитанием не поспоришь! Да и прав был Гурнов, какой смысл рассматривать варианты цивилизаций, собранных в Потоке, ведь представляли эти цивилизации исключительно покойные особи, которые встречались довольно редко. Поэтому трудно было понять по случайному контакту — действительно имеешь дело с философией, которой была подчинена жизнь общества, или перед тобой всего лишь мировоззрение одиночки, имевшего в этом обществе исключительно негативный статус?

Послежизнь в Потоке оказалась на редкость интересной.

Постепенно выяснилось, что в Потоке представлена не только земная цивилизация, а это, в свою очередь, открыло самый широкий простор для исследовательских экспедиций. Ученый коллектив, в который к своей радости попал Даниил, именовал себя сообществом. Для того чтобы члены сообщества, отправившиеся в очередную экспедицию, не затерялись и доложили о результате своего путешествия, сообщество в своем соединении избрало геометрическую фигуру, повторяющую крест. Крест просматривался издалека, поэтому возвращаться было несложно. Первое время донимали усопшие церковники, которые в кресте видели свой знак, и только влившись в сообщество, обнаруживали, что ошиблись. Потом и они привыкли и слиться с сообществом не пытались, тем более что им в сообществе неинтересно было — молитв здесь не читали, и о Боге не говорили, потому что в этой гипотезе просто не нуждались. Своих гипотез хватало. А путешествия подбрасывали все новую и новую пищу для этих гипотез.

Путешествия и случающиеся в течение их контакты оказались на редкость интересными. Иногда Даниил с тоской думал, что был лишен этой информации всю свою жизнь. Какими докладами он порадовал бы институтскую общественность, какие работы поместил бы в «Научном вестнике», имей к этой информации доступ при жизни! На Нобелевку это все тянуло, не меньше!

Он очень жалел, что его путешествия в большей степени носят психологический характер и сводятся к общению сущностей. Ужасно хотелось увидеть бескрайние болота, о которых взахлеб рассказывали зауроподы, ледяные поля, о которых и после смерти тосковали задумчивые и неразговорчивые криолиты. Хотелось побывать на плазменных морях звезды Алголь, в пятимерном пространстве, где обитали нутрики. Впрочем, человеческой жизни не хватило бы на все путешествия, задуманные Даниилом, и он утешал себя мыслью, что это ему удастся после смерти — дальнейшее существование по всем признакам обещало быть вечным. Нет, братцы, стоило умереть, чтобы увидеть все это! Увериться в множественности миров, убедиться, что и на других мирах идиотов, портящих другим жизнь, хватает. Посмотреть на чужие трагедии и возвышения. Сравнить себя с питомцами иных миров. И смотреть, слушать, изучать, сравнивать, проверять, жалея лишь о том, что все открытия, сделанные тобой, станут достоянием мертвых. Этакая Книга мертвых Даниила Артемьева.

Разумные существа в чем-то похожи. По крайней мере, свои опознавательные символы появились у многих. Пространство в Потоке было заполнено различного рода конструкциями, преследовавшими единственную цель — дать знать собрату, что ты рядом и ждешь. И что интересно, понимали все друг друга без словарей. Наверное, так было угодно Высшему разуму, который их здесь собрал. Даниилу на этот самый Высший разум было ровным счетом плевать. У Разума были свои цели, а у него, Даниила — свои. За одно он был благодарен неведомому могущественному собрату — за то, что он их здесь собрал. Хотя бы и после смерти.

— Мастер Данила, не отвлекайся, — насмешливо сказал Гурнов. — Ишь задумался, головенкой закивал. Признаешь, что неведомый исследователь заполучил бездонный информационный кладезь?

Это Даниил признавал. Только не понимал, кому и зачем мог понадобиться кладезь, в котором давно не было чистой родниковой воды, а в бурой жиже плавало разное дерьмо, которое вкуса влаги никак не улучшало. Но, с другой стороны, исследователь не может рассматривать только хорошие стороны изучаемого явления, он просто обязан обратить внимание и на негативные.

А если это не чьи-то исследования, а форма загробной жизни? В это верилось с трудом. Природа рациональна, любое существование должно быть целесообразным. Но что мы знаем о целях бабуина, раскачивающегося на ветвях пальмы? Мы видим только очевидное и не в силах заглянуть в маленькую душу примата.

— Тепло, тепло, — одобрительно сказал Гурнов. — Когда я сидел в лагерях, я пытался понять логику вождя. Ведь не мог он верить в то, что вокруг него одни враги народа, не мог!

— Теперь-то чего уж проще, — засмеялся Даниил. — Здесь он где-нибудь, он же в один год с тобой помер. Найди, слейся, поговори. Это тебе раньше до него было, как до Бога, а теперь — запросто.

— А мне он неинтересен, — серьезно сказал Гурнов. — Я его понял. Не было в его поступках логики. Целесообразностью он руководствовался, как ее понимал. В его глазах цель оправдывала средства. Про слезинку ребенка он и не думал, сам, похоже, наплакался в детстве. Но ты, Данила-мастер, и в самом деле мастер зубы заговаривать.

— Я тебе вот что скажу. — Даниил помолчал. Мысль, пришедшая ему в голову, показалась совсем уж дикой, но он все-таки продолжил: — В нашем существовании может быть смысл, но только в том случае, если им обусловлено какое-то начало. Как тебе нравится такая гипотеза — все мы лишь тлеющий фитиль, от которого взорвется бомба?

Гурнов помолчал.

— Как сказал Нильс Бор, — наконец медленно проговорил он, — перед нами безумная теория. Вопрос в том, достаточно ли она безумна, чтобы быть верной? Ты ничего не замечаешь?

Мысленно Даниил проанализировал свои построения.

— Ничего, — сказал он. — А что я должен был заметить?

— Движение закончилось, — объяснил Гурнов. — Кажется, фитиль дотлел.

Только тут Даниил почувствовал, что стремительный полет завершился.

— Да, — сказал он. — И что из этого следует?

— В сообщество пора, — заторопился Гурнов. — Не нравится мне это состояние покоя!

— Глупости, — сказал усопший академик по фамилии Шейнис. — Ничего страшного. Рано или поздно любое путешествие заканчивается. Мы на конечной станции. Гурнов, вы романтик, вам бы только революции устраивать. Пока вас не было, мы провели консультации с другими сообществами. Понятно, это конечная станция. Чужие тоже приходят к подобному выводу. Так это и хорошо, теперь мы узнаем, чего ждать дальше.

Их внимательно слушали. Или делали вид, что слушают.

— Вам не кажется, что стало теснее? — поинтересовался Гурнов.

И Даниил сразу же почувствовал — точно, и в самом деле теснее становится, будь они все живыми существами, дышать бы нечем было.

— Так это естественно, — величественно молвил академик Шейнис. — Мы на конечной станции, а Поток еще не завершился. Нас становится больше!

— Знавал я одно местечко, где нас становилось больше, — вздохнул Гурнов. — Называлось оно камерой предварительного заключения. А потом, когда следствие завершалось, в камере просторно становилось, даже ходить можно было, без опаски на кого-то наступить.

— Вы пессимист, дорогуша, — тон у академика стал покровительственным. — Мне думается, ваши опасения напрасны. Высший разум…

— А разве я говорил о Высшем разуме? — невежливо перебил Гурнов. — Уважаемый академик, вам не кажется, что наш конечный пункт более походит на Чистилище. Разберутся и начнут нас отсюда отправлять по адресам. Хотелось бы знать, кто здесь в охране служит!

— Шуточки у вас, — недовольно буркнул Шейнис. — Но мы слились не для этого. Совершенно ясно, что нам предстоит встреча с кем-то, кто стоит в своем развитии неизмеримо выше нас. Академики предлагают выработать линию поведения, если хотите — обозначить протокол контакта. Нам предстоит нелегкая задача, мы должны показать, что достойны если не взаимопонимания, то того, чтобы нас внимательно выслушали.

— Вы думаете, кто-нибудь станет разбираться в этой дикой мешанине миров? — не выдержал Даниил. — Вы серьезно полагаете, что кто-то будет рыться во всем этом дерьме, выбирая достойное?

— Молодые люди, — сказал Шейнис. — Я вижу, вам нравится ниспровергать основы. Но это не для нас. Здесь собрались серьезные люди, с определенным складом ума…

— Погодите, — перебил его Даниил. — У меня всего один вопрос, господин академик. Что произойдет, если масса превысит критическую? Скажите, исходя из ваших академических представлений…

Шейнис молчал.

— Ох, и трахнет! — тихонько сказал Гурнов. — Так трахнет, Вселенной мало не покажется!

Видать, прав он был, прав. Критическая масса чревата взрывом. Даже если это критическая масса дерьма.

Додумать все это Даниил не успел.

Гурнов оказался прав — ахнуло так, что Вселенная содрогнулась. Сразу стало видно, что такое свет.

Яблоки

Ах, как они летели!

Гигантский фейерверк с разлетающимися в разные стороны искрами.

Даниил мчался в пустоту, уже понимая, что произошло. Господи! Только идиот не смог бы понять происходящее. Идиот или напыщенный, полный книжных истин тугодум, уверовавший в особую роль человечества в жизни Вселенной. Проще надо смотреть на происходящее, проще.

Слепящая искорка возникла совсем рядом, но Даниил совсем не удивился ей. Так и должно быть, именно так. Оплодотворение информации женским началом. Природа дуалистична, в ней все подчинено мужскому и женскому началу.

— Господи! — сказала она, когда две искры намертво соединились в пространстве. — Как было страшно!

Даниил промолчал. Она должна была выговориться.

Она выговаривалась долго. Она избавлялась от глупых собственных страхов, обвиняла, охаивала, кляла, потом начала рассудительно прикидывать, что будет дальше. Удивительное дело, она делала выводы, не имея никаких фактов. Непоследовательно она обвинила в случившемся Даниила. И вообще, она напоминала маленькую девочку, которая боится всего того, что находится вне ее самой. У Даниила возникло ощущение, что он идет по заснеженному полю, сжимая ладонью маленькую ручку в колючей варежке.

— Что это было? — спросила она, не переводя дыхания.

— Большой взрыв, — сказал Даниил.

— Я сама видела, что это был взрыв, — капризно возразила она. — Я хочу знать, что это было!

Господи, ну как ей объяснить, что ничего страшного не произошло, что просто в бесконечном пространстве рождается новая Вселенная, и все они просто ростки, обещающие поля звезд и планет. Информационные ростки, обещающие будущую жизнь.

Они неслись в пустоте. Свобода их полета была мнимой, конечный пункт их полета был определен алгоритмом, которому подчинялось все — от движения звезд в галактиках, до поведения амеб в утренней капле росы.

Вокруг дышал плазменный шар — косматый сгусток огня, из коего предстояло появиться их новому дому. Дому, в котором им предстояло стать неутомимыми строителями, ведь строить надо все, начиная с фундамента физических законов, где будет покоиться существование мира.

Тысячелетиями люди искали смысл жизни и не находили ответа на свои вопросы. А все потому, что не там искали. Смысл жизни был в самой жизни, которая этот смысл обретала после смерти индивидуума. Жизнь — это ученичество и сбор информации. Участие в вечном строительстве начинается после смерти.

Откуда-то издалека он услышал голос Гурнова.

— Поздравляю, старик! Ты уже все понял?

— Почти, — согласился Даниил, радуясь, что связь их не прервалась. — Я даже понял, что буду делать. А чем займешься ты?

— Пока я просто посмотрю, — сказал далекий Гурнов. — Помнишь, как там было: «Земля же была безвидна и пуста, и тьма над Бездною; и Дух Божий носился над водою».

— Счастливо тебе, Дух Божий! — попрощался Даниил.

— Я не прощаюсь, — отозвался Гурнов. — А ты… Ты постарайся, чтобы на этот раз все было хорошо.

— Я постараюсь, — пообещал Даниил.

— Слушай! — капризно потребовали рядом. — Ты совсем не обращаешь на меня внимания. С кем ты разговаривал? И, кстати говоря, как тебя зовут?

А ее звали Евой. Надо же! Ее звали Евой!

— Что смешного? — обиделась она. — У нас в Польше девочкам часто дают это имя. Знаешь, когда я умерла, то ужасно жалела, что все так быстро кончилось. А потом оказалось, что ничего не кончилось, все просто стало по-другому…

— Артемьев, — скрипуче сказали издалека. — Это Шейнис из Центра Создания. Я требую, чтобы вы ничего не предпринимали самостоятельно. Только в соответствии с рекомендациями Центра, вы поняли меня, Даниил? Пусть хоть в этой Вселенной все будет научно обосновано.

— Отстаньте, — огрызнулся Даниил. — У меня… — тут он вспомнил о маленькой руке в колючей варежке и торопливо поправился. — У нас с Евой много дел. Прощайте, Шейнис!

Черная бездна открывалась перед ними. Бездна, которую предстояло заселить. И уже нашлись люди, которые пытались оседлать процесс созидания, накинуть на него уздечку. В любом движении всегда находятся люди, которые хотят быть первыми. Даже не первыми, а самыми важными — чтобы без них никто и никуда.

— Ты меня совсем не слушаешь! — обидчиво сказала Ева. — Так нельзя. Знаешь, Даниил — это слишком длинно. Можно, я буду называть тебя Дан?

Они летели сквозь пустоту.

Полет длился вечно, и они уже все знали друг о друге, две половники, соединившиеся в целое. Ян и Инь нового мира, которые не выбирали друг друга, выбор за них сделала сама судьба.

— А куда мы летим? — удивилась Ева. — Летим, летим… Слушай, нам давно пора остановиться!

Женщина всегда права. Особенно в том, что касается гнезда. Даже мудрый ворон не спорит с подругой, когда та начинает рвать волос из конского хвоста. Да и место оказалось неплохое — прямо на берегу молочной звездной реки, уже созданной остальными.

Они зажгли Солнце.

Потом они создали планеты вокруг него.

Потом они их заселили деревьями, травой и зверьем.

Осталось обрести тела, чтобы дать жизнь роду человеческому.

— И тогда мы сможем поцеловаться? — радостно удивилась Ева. — Данька, ну какой же ты медлительный и неповоротливый!

Обретя тело, она сразу же умчалась в чащу и вернулась оттуда с красными яблоками. Гибкая, длинноволосая, раскрасневшаяся. Глаза Евы сияли.

— Слушай, — сказала она. — Как здорово!

И критически оглядев Даниила, призналась:

— А все-таки ты не совсем такой, каким я тебя представляла!

«А теперь, Даня, держись!» — ухмыльнулся далекий Гурнов.

Геннадий Прашкевич Другая история Вселенной

Если хочешь увидеть Куумбу, нужно встать спиной к чему-нибудь красному и перед этим с минуту обязательно смотреть на солнце. Затем нужно сложить ладошки перед грудью лодочкой и быстро повернуться вокруг себя 7 раз. И потом приоткрыть глаза. И тогда в просвет между ресницами можно увидеть, как Куумба бежит от одного края глаза до другого — яркая такая точка света. Если повезет, она остановится, станет умываться или еще что-нибудь вроде того. И уж совсем редкий случай — поманит лапкой или чихнет. Куумба живет за ушами у счастливых людей, там она спит, играет, занимается своими делами. Так что, выходит, в том, что ты видишь Куумбу, ничего хорошего нет, ведь счастливые люди про нее даже не знают.

Т.С.

ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

Ира Летчик

БАЛЛАДА

На подошве Олимпа ночью одной сидели влюбленные под двойной Луной. Он сказал: «Я верен тебе всегда, ты для меня как серебряная звезда». А потом сказал в потоке лунного света: «Жду от тебя, любимая, добрых слов или совета». «Хочешь правду узнать? — сказала она. — Не могу я тебя любить. Ты пространство Олимпа решил без меня покорить». Так сказала: «Уйди, даже руку тебе не подам. Между нами разлука равна световым годам». Он ушел, и теперь только письма мои во сне напоминают ему обо мне.

Фаина

Мне скоро пятнадцать, а я главные положения путаю.

Глухой

Вся Вселенная — в дырках. Как швейцарский сыр. Пылевые туманности, скрытая материя, черные дыры, «полости Глухого», конечно. Когда из Центра исследований исчезла любимая обезьяна Цикады — хульман, Цикада пришла ко мне: «Подумаешь, дырки!» И спросила: «Где хульман?» Я жестами показал: зря ты своему любимчику голову выбрила, природа не терпит пустоты. Бритая обезьяна чувствует себя неловко, показал я жестами, будет стесняться, а значит, прятаться. «Кого ей стесняться? У нас все свои».

Ну, не знаю. Увидев меня, обезьяны Цикады стесняются.

До появления в Центре исследований я изучал теорию направленного взрыва в колледже Маха, немного повредил Исторический портал, такое случается, — меня перевели в Индийский технический. Направленным взрывом я за пару секунд прочистил запущенные подвалы башен Сарджента, но главная просела. В дело вмешался доктор Микробус: «Интересно работаешь, Глухой. — Специально прилетел для этого в Варанаис. — Хочешь учиться в Центре исследований?» Я знал, что доктор Микробус наполовину живет в будущем, поэтому кивнул — хочу: «Только вы ведь меня тоже выгоните».

«Не факт».

Я обрадовался.

«Но звук взрыва ты сбавляй, Глухой».

Я жестами показал: зачем? Звук — это всегда красиво. Взрыв выжигает пространство, потом оно со страшной силой схлопывается. Все согласно природе.

«А ты не соглашайся с природой. — Доктор Микробус смотрел на меня из будущего. Наверное, видел что-то. — Сделай так, чтобы пространство не схлопывалось».

Вот и появились «полости Глухого».

Чимбораса

У Файки бонусов больше, чем у меня или у Котопахи, зато у нас нет родителей. Мамы никогда не было, и о папе ничего не знаем. Но мы не из жалкой пробирки, мы — из Главного резерва АБС. Огромное стеклянное здание в Столице — Ассоциация Банков Спермы. Сто двадцать семь этажей. Столько же под землей. Стекло в окнах особенное, с секретом: пропускает свет с замедлением. Над Столицей гроза, везде сыро и сумрачно, а по залам АБС прыгают вчерашние солнечные зайчики. Увидев нас, Ханна Кук первая догадалась: «Вы однояйцевые?» Я думал, Ханна прикалывается, но Котопаха подтвердил: всё чики-пуки, мы — однояйцевые! А на вид Ханна Кук дурочка по программе 13+. Так бывает с красивыми девочками. Мы с Котопахой решили: лето проведем на Марсе рядом с Ханной. Воспитанную девочку каждый может обидеть. Но доктор Микробус разделил лиценциатов на хульманов и лангуров. «Бесподобное зрелище!» От того, что доктор Микробус наполовину живет в будущем, в голове у него всегда что-то смещено, не все картинки накладываются одна на другую. «Квак? Квак? — за сто семь лет жизни он так и не научился выговаривать слово как. — Почему Чимбораса? Почему Котопаха? Вы же не эквадорские вулканы, другие имена есть?» Брат отжёг: «Котопаха!» Я отжёг: «Чимбораса!» Лиценциаты, заработавшие бонусов выше крыши, имеют право на любое имя. Это Ирке Летчик не повезло. Прилетела к отцу на орбитальную станцию Хубу, собиралась провести лето с нами, а на Марс врачи не пустили. С хульманами пошла Файка. В ухе смоллета, на левом плече крошечное тату — анютины глазки. Глухой, увидев Файку, чуть не заговорил. Она это почувствовала: «Слышишь, Глухой?» Он кивает. «Понимаешь, Глухой?» Он кивает. «Вот бы вывести на орбиту Марса спутник с огромными зеркалами». Глухой, конечно, слышит и понимает. «Ирка Летчик глянет в иллюминатор, а на Северной равнине выписано крупными буквами: ДУРА!»

Ханна Кук

На орбитальной станции даже робот Мик носил белый фартук. «Спасибо, что кушаете наши фрукты… Спасибо, что пьете наш вкусный крюшон…» — «На здоровье, Мик, только не путайся под ногами». — «Спасибо, что не сплевываете косточки на чистый пол… Спасибо, что не отталкиваете меня…» — «Да на здоровье, Мик, давай проваливай на кухню!» — «Спасибо, что не грубите…» — «Ну, ты скотина!» — сказал Рупрехт и выбросил робота из гостиной. Раздался визг и вбежала Файка: «Он меня трогал! Он меня трогал!» Юбочка в оборочках, кофта в горошек, ну, ножки, всякое такое. Трогать такую — крику не оберешься.

«Ого! К тебе уже роботы пристают».

«Он похлопал меня верхним щупальцем!»

«Ну и что? Он всех похлопывает по плечу!»

«Ага, по плечу! Достанет этот карлик до моего плеча!»

Глухой вскочил. Мы говорили о любви и славе, а у Глухого эти валентности заняты сплошным интересом к Файке. Рупрехт тоже вскочил. «Зацени! — крикнул он Глухому. — Древняя железяка, а туда же!»

Вдвоем они сбросили Мика в шахту, в которой стояли снаряженные зонды. Робот от непонимания ситуации залез в самый близкий, а зонд за ним захлопнулся.

«Готовность номер один!»

«Есть готовность номер один!»

«Отсчет!»

«Пошел отсчет!»

Под тиканье метрономов Рупрехт и Глухой, довольные, вернулись в гостиную. Крюшон разливали сами — Мика нет, а полевых роботов (духов) на станции Хубу нет. Файка успокоилась, показала нам место, по которому похлопал Мик. В момент, когда в атриуме появилась Ира Летчик, титановый пол станции медленно дрогнул.

«Ой, папа вернулся!»

«Нет, это Мик ушел».

«Там Мик?» — не поверила Ирка.

«А что такого?»

«Почему он там?»

«Приставал к Файке, зараза».

«Ну и что? Я вчера обновила ему центр удовольствий».

«Вот он сразу и залетел».

«Он же заикаться начнет!»

Когда зонд вернули, мы некоторое время присматривались: начнет бедный Мик заикаться или не начнет? «Спасибо, что я снова с вами», — сказал робот, прижался к стене и мелко затрясся.

А за иллюминатором, в черном пространстве, пронизываемом всеми видами излучений, бесшумно расцвела чудесная новогодняя елка. Вся в огнях, в хлопушках — я такой красоты не видывала. Это Мик отстрелил такое чудо со страху. Такая у них мораль на Марсе.

Глухой

Только я уснул, как заявился пятнистый паук — символ взрывников. Приподнял тонкие лапы, заглянул в закрытые глаза. Говорить ничего не стал — догадывается, что хорошему взрывнику глухота не мешает. А может, сердился, что никак не можем отыскать для Файки марсианского Сфинкса. Файка верит в Сфинкса, уши всем прожужжала. Но лучше бы отыскать еще одну Делянку Сеятеля. Если Аскрийские ледники взорвут, единственное местонахождение смоллет в Солнечной системе исчезнет, вместе с парами воды насытит будущую атмосферу Марса. А смоллеты — это не останки какого-то там бывшего организма, а, может, начало совсем другой жизни. Какой?

Даже доктор Микробус не знает. Чудесные микроскопические пирамидки и капельки неясного назначения. Нанообразования объемом с бога. Я одну смоллету подарил Файке. При повороте головы смоллета в мочке ее уха волшебно вспыхивает, иногда с непонятным замедлением. Губы у Файки вырезаны, как по лекалу, на ножках меховые унтики. Колени голые, живот голый, на попе много пушистых хвостиков. Днем температура на Марсе редко поднимается выше десяти градусов по Цельсию — смотреть на ее голый живот страшно. А хочется.

Фаина

Потом из метанового тумана выступила каменная фигура Ма Це-ду. Раскосые глаза смотрели за горизонт, руки сложены на груди, у массивных ног — виртуальные фанзы, храмы, ажурные мостики, в окнах невысоких домов — морщинистые личики. Кто-то машет рукой, кто-то трясет косичками, а толку? Ничего коснуться нельзя. Правда, китайцы упертые. Они построят настоящие города, надышат атмосферу, статую Ма Це-ду покроют чешуей из белого мрамора и позолоченной бронзы. Появятся мухи — у китайцев нет ничего ненужного. В младшей группе с нами учился китаец с бурятским именем Хутухта. Он говорил, что любит Ма Це-ду больше, чем рис. Еще у него жили три ежа зеленого цвета. Я вспомнила про Хутухту как раз потому, что пыльную, перепаханную китайскими вездеходами дорогу перебежали три зеленых ежа. «Пинай их!» — крикнул Котопаха. Чимбораса пнул. Нога прошла сквозь ежа. Старички и старушки в окнах обрадовались, стали кивать быстро-быстро, как фарфоровые игрушки, а в разрывах метанового тумана вновь проявился величественный Ма Це-ду. У его ног камни поросли пестрыми грибами, «…два тигра, два тигра…» Котопаха и Чимбораса — настоящие хульманы. «…бежали быстро, бежали быстро…» Даже я поддержала их любимую песенку. «…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»

«Файка!»

«Чего тебе?»

«Увидишь череп, не трогай».

«Не пугай меня. Какой череп?»

Котопаха обернулся: «Ты меня спрашиваешь?»

«А кого же еще?» Связь у нас замкнутая: каждый слышит каждого, но сейчас получалось так, будто только я одна слышала Котопаху.

«Увидишь череп, не дергайся!»

«Котопаха, ты о чем?»

Он тоже не понял: «Это ты о чем?»

И посоветовал: «Глухой, перепаяй Файке контакты!»

Глухой подтянулся ближе. Он меня в обиду не даст. Он или дальтоник, или я, правда, чудо. Мы с ним составляем карту «Настоящий Марс». Глухой все время предлагает поместить на карте мое изображение, но я против: я же родилась на Земле. Другое дело — марсианский шестигранный кратер. В Солнечной системе все кратеры круглые или овальные, других не бывает, а этот шестигранный, как головка болта. Солнце начинает пригревать — головка «болта» темнеет, из серенькой превращается в алую…

«Файка, не трогай череп!»

«Ты чего, Котопаха? Какой череп?»

Котопаха повертел пальцем у виска. Даже страшно.

Цикада

«Как блаженна ты, цикада, ты живешь в ветвях деревьев, ты сыта одной росинкой».

Я-то сыта, а вот Косте плохо. Он знаменитый композитор, его пьесы слушает вся Солнечная система, а когда мой топик разлезся, Костя сам отдал мне свою рубашку. А то они с Рупрехтом стали на меня оглядываться. Ханна Кук не оглядывается, а Костя и Рупрехт оглядываются. Настоящие лангуры. У Рупрехта — цейлонская косичка, у Кости — красная набедренная повязка. Рубашка, конечно, оказалась длинной, я остановилась, подтыкая полы за пояс, и Рупрехт нагло заявил: «Ты как эбеновая статуя». Не знаю, что он имел в виду, на всякий случай я встала так, чтобы над моим левым плечом светился нежный серпик Земли. У меня грехов нет, переживать пока не за что, но в правом уголке губ появилась первая морщинка. Рупрехт говорит — это от сильных чувств. Я часто смеюсь или страдаю. А я, правда, ни о чем не могу говорить спокойно. В Центре исследований я рассказывала лиценциатам, почему нас решили разделить на лангуров и хульманов. Это мои любимые обезьяны, я с ними много работаю. Ханна Кук скептически поджала губки, но хульманы и лангуры все равно распространены по всей Индо-Малайской области. Они живут на склонах Гималаев, в сухих зонах Индии и Шри-Ланки, в дождевых лесах Ассама и Индокитая, в мангровых болотах Малакки и Калимантана. «Вот как надо приспосабливаться к условиям, — посмотрела я на Костю, потому что он глаз не спускал с Ирки Летчик. — Лангурам и хульманам везде хорошо. У них округлые головы, укороченные морды, длинные конечности. Ведут себя с достоинством, — со значением посмотрела я на Костю. — А еще у них особенный воздушный горловой мешок. От этого голоса лангуров и хульманов красиво вибрируют. Шерсть нежная, а на головах — шапочка с козырьком, и ресницы синие…»

Пока я так объясняла, с дерева спустился настоящий лангур — шерсть нежная, на голове шапочка с козырьком, подошел к Косте, обнял мягко его за плечи и стал моргать синими ресницами.

«Чего это он?»

«Принял тебя за зеркало».

«Какое я ему зеркало?»

«Он, Костя, все понимает. Он музыку любит».

«Ты, Цикада, с ума спрыгнула, — сказал Костя. — Не может зверь любить музыку».

Ханна Кук

Такая у них мораль на Марсе.

Костя

«Комаров смешить», — так Ирка Летчик сказала про мою скрипку. Сперва забыла ее на Лунной базе, потом сказала: «Подумаешь, остался без инструмента». Я обалдел от ее слов. «Поднимемся на гору Олимп, поводи руками, ты же артист. На Марсе это всем все равно. Поводи руками, будто смычком, а звук потом запишем на Хубу».

Я тогда впервые почувствовал во рту привкус пережаренного лука.

А сейчас все отдает этим противным запахом, зря Цикада говорит, что такого быть не может. Да, знаю, в искусственной оболочке сьютелла человек напрямую включен во все процессы. Да, знаю, человек в сьютелле не может испытывать жажду и голод, его не могут донимать никакие запахи. Но я-то чувствую. Я мучаюсь. Скрипки нет, и рябые облачка в небе кажутся копчеными курами. «Страстное дитя», — ненавижу, когда Ирка так говорит. По условиям эксперимента, связи у нас нет ни с Землей, ни с Луной, ни с Марсом, ни с орбитальными станциями, а Ирка почему-то оказалась на связи. «Помнишь пирожки с вишневым повидлом?» Я говорю: «Отключись, Ирка, а то нас с маршрута снимут!» А она будто не слышит. «Помнишь, как вкусно стряпала мама, когда мы с тобой летали на Кольский?» — «А ты помнишь, что забыла на Луне мою скрипку?» — «Страстное дитя!» Только потом дошло: Ирка, правда, меня не слышит. Просто до высадки на Марс тайком забила сенсорный центр моего сьютелла своими письмами, наставлениями, стихами, угрозами, пожеланиями. Мерзлая пыль, черные камни, рыжие пески, Плеяды над головой — как пожар, Фобос несется навстречу Деймосу, а для меня от всего несет пережаренным луком.

Цикада

Однажды я видела садик. На Земле, за Полярным кругом. Там росли карликовые березки. Ростом вершка в три, не больше, а над ними — мухоморы в горошек. Я решила: это дача Сеятеля. Сеятель везде, и он нигде, он — мега и нана, почему такому не иметь дачу за Полярным кругом? Был поздний вечер. Я накувыркалась за день, сидела на подоконнике в Центре исследований и вспоминала садик. Мои лангуры и хульманы тоже накувыркались. Доктор Микробус разыскал меня по громкой связи: «Цикада, я кривой от перегрузок, левый глаз ничего не видит, хромаю, и голоса нет». Я ответила: «Клёво! Приходите к нам такой!» Он пришел и сел рядом на подоконник. Он весь день перед смоллетами прогонял сжатый воздух сквозь духовую трубу. Говорят, Чарльз Дарвин, сделавший нас родственниками хульманов и лангуров, тоже играл на трубе перед живыми тюльпанами. Так мы сидели, молчали, смотрели на звезды в окне, потом доктор Микробус заглянул в мои мысли и вздохнул: «Подумаешь, звезды далеко! Все равно все там будем».

Обезьяны, услышав такое, зашумели.

«Они у тебя, Цикада, многое понимают».

«У них, — подтвердила я, — богатая интуиция». А про себя подумала: лангуры и хульманы не живут наполовину в будущем, как вы, доктор Микробус, им кувыркаться приходится. И уточнила: «Если все там будем, значит, и Глухой?»

Лангуры и хульманы, услышав про Глухого, застонали. Зачем им звезды и вечность, если рядом опять будет Глухой? Доктор Микробус нас понял. Древним людям, объяснил он, всегда хотелось самим и поскорее добраться до новых мест, а остальные — чтобы отстали. У Глухого очень развиты некоторые древние чувства. Горы и моря, острова и проливы древние из эгоистических устремлений называли именами только своих королей, королев и императоров. «А вот сама-то ты, Цикада, чьим именем назовешь действующий вулкан, если откроешь такой на Марсе?»

Я обрадовалась: «Уж точно не именем Глухого».

«Ну, это я понял. А чьим все-таки именем?»

«Может, именем моих китайских подружек».

Обезьяны на ветках одобрительно загудели.

«А много у тебя китайских подружек?»

Я посчитала в уме: «Девять».

«Тогда тебе придется здорово потрудиться».

«Ну и что? Они того стоят. Они правдивые девочки».

«А квак их зовут?»

«Динь Линь».

«Это одну так зовут. А я про всех спрашиваю».

«А вот и не одну, — еще больше обрадовалась я. — У меня девять китайских подружек, все очень правдивые, и всех зовут Динь Линь».

Чимбораса

«Ой!» — заорала Файка.

А чего «ой»? Череп не видела? Ну, блестит, ну, пустые глазницы, ну, височная кость обкрошена.

«Женский!»

«Почему женский?»

«Красивые женщины часто теряют голову».

«Так она еще и красивая была? — удивился Котопаха и, опустившись на корточки, осторожно обдул с черепа песок. — Всё чики-пуки. Зубы отсутствуют. Альвеолярные отростки атрофированы. Помнишь, Файка, в солярии Центра исследований жила гиббонша Соня? Ее током ударило, она стала ходить, как паук. Странный череп: нёбо плоское, никаких швов — или заполированы, или их вовсе не было. У гиббонши Сони с черепом тоже были всякие непонятки, ее самцы люто боялись. Эта «красавица», — подул Котопаха на череп, — ничуть не краше. Скуловая дуга тонкая, в костной стенке — неясные отверстия, черепная коробка истончена. Sulci arteriae meningeae mediae. He гиббонша, так старуха…»

«Не трогай череп!» — крикнула Файка. Она первой увидела изменения. Так она потом говорила. Не знаю, я сам не видел. Я смотрел на Файку, на ее хвостики и анютины глазки. Она и Глухой потом утверждали, что череп под пальцем Котопахи начал таять. Сперва медленно, потом так быстро, что однояйцевый Котопаха отпрянуть не успел. Череп таял, как мороженое в жаркий день, и Котопаха с ним таял. Камни, пески, железная пыль — ничего ни с чем не происходит, а череп и однояйцевый оплывают, как шоколадные фигурки. Правда, приколами Котопахи меня не удивишь. Он всегда любил исчезать. Если не туда, то отсюда.

Костя

Найти бы ровер «Бигль-2».

Конечно, «Бигль-2» был, скорее, небольшой стационарной лабораторией.

Зато на таких аппаратах лет сто назад использовали интересные музыкальные заставки, может, такие аппараты где-то и сохранились. Марс маленький, зато укромных мест на нем много… Зря я отправился на Марс. Мне не везет в играх и путешествиях. Когда сажусь играть в «космического сапера», первым кликом попадаю по «бомбе». А если не попадаю, то открываю «шестерку». Доктор Микробус на Земле посматривал на меня загадочно, но в итоге решил: «Хороший тестер вам тоже понадобится».

Что делать в день рождения? Смеяться или грустить?

Жалеть о днях, которых не вернуть, о годах, которых не забыть?

Ирка перешла на стихи.

О тех минутах счастья, которых не повторить?

О тех секундах, что вдруг раз и навсегда все могут разрешить?

«Ну и вопросики!»

«Ты мне?» — запаниковала Цикада.

«Да нет, — обозлился я. — Просто так. Не обращай внимания».

«Нет, ты скажи, скажи, — паниковала Цикада. — Если мне, то объясни, какие вопросики?»

«Отстань, мне и так тошно».

«Это почему?» — Цикада остановилась.

«Ты не поверишь, отовсюду несет пережаренным луком».

«Такого быть не может!»

«Я знаю. Но еще я есть хочу».

«В сьютелле не едят, — завелась Цикада. — Просто у тебя сильное воображение».

«Может, и так, но мнемописьма раскрывались в моем сознании все чаще и чаще. Меня тошнит, а Ирка о днях, «которых не забыть». Дура!»

«Я дура?»

«Да нет же, Цикада, не ты».

А Ирка не отстает: «Жри, котик, пирожок». Меня чуть не вырвало. Принцип сьютелла: все наружу, ничего вовнутрь. От этого, конечно, не легче. Будто смычком из мочала водит по струнам. От мнемописем можно спастись, закрыв глаза. Я закрыл, голос Ирки прервался, зато в темном пространстве сознания призывно вспыхнули цветные флажки виртуальных напоминаний.

«Думай, когда молчишь».

Я открыл глаза. «Ты видел мамину землянику?»

Закрыл. «Доктор Микробус утверждает, что умники покупаются на необычное».

Падает снег на руку, слезой стекая.

Вот и пришла разлука — одна шагаю.

Куда можно шагать на орбитальной станции?

Шагаю навстречу ветру, навстречу серому небу.

Кому я была подругой? Кто мне другом не был?

В своей семье Ирка Летчик — единственный ребенок. Мама (биологическая) — на Земле, папа (тоже биологический) — на орбитальной станции. От этого в голове у Ирки все по-особенному. Сочинение, предложенное доктором Микробусом, как последнее воспоминание о чудесной зеленой Земле, Ирка закончила словами: «А на берегу тихой реки стояла пьющая лошадь». Файка решила, что доктор Микробус лишит Ирку пары бонусов за насмешку над бедным животным, но доктор Микробус смотрел на нас, как из будущего, и ласково молчал. Наверное, не знает, что у Ирки есть виртуальный альбом, а в нем куча потрясных видов. Не лошадь там стоит у реки, а колеблет течением мрачный ил Марианской впадины, крутятся, как жернова, ледяные кольца Сатурна, плывет Церера, залитая лавой, как округлый каток. И везде: на илистом дне, на ледяных кольцах, на лавовых боках Цереры — выведено разными почерками: «Ира Летчик была здесь».

Ханна Кук

Говорили о любви и славе. У Рупрехта ногти грязные. Это он специально придумал. Я просто так, в пространство, сказала: «У гениев чистые руки. Если я когда-нибудь буду целоваться, то лишь с гением».

Хорошо, что однояйцевые ушли с Фаей.

На земле Темпе нам, лангурам, пришлось держаться вместе.

Голые скалы, трещины, лавовые потоки. Рупрехт протянет руку с наведенными грязными ногтями, приходится хвататься. Цикада прыгает по камням в чужой рубашке, Костю тошнит. А китайцы тоже хитрые. Узнав, что мы собираемся испытывать сьютеллы, каждому (еще на Земле) прислали подарки. Девочкам — хрустальные цветы, молочно тающие в темноте, мальчикам — колечки, снимающие душевную боль. Колечки доктор Микробус отобрал и отослал обратно в Чайна-таун, а хрустальные цветы украсили обезьянник. Сьютеллы, которые мы испытываем, — это как бы еще один слой нашей кожи, сложнейшая наносистема, экранирующая излучения, защищающая от перепадов температур и давлений; она нас кормит, поит, согревает, выравнивает настроение, следит за расходом энергии. В сьютелле можно жить в открытом космосе, глубинах газовой планеты, извергающемся вулкане. Мы, конечно, таким стрессам не подвергались, но на земле Темпе вышел навстречу нам совершенно голый чел мужского пола. В принципе, на Марсе можно встретить китайца, но не такого голого. А у этого еще попугай на плече.

«Скажите, — спросил Костя, — я выйду так к каньону Эхо?»

«Никаких идей, — завопил голый чел. — Я не местный».

«А я?»

Рупрехту голый чел и отвечать не стал. Вскрикнул и бросился в лабиринт скал и теней. Мелькнула голая длинная спина, розовые пятки. Попугай сорвался с убегающего чела и устроился на Костином плече.

«Как такая тварь может жить в метановой атмосфере?»

Никто Рупрехту не ответил, потому что из-за черной базальтовой стены вытек ровер.

Он именно вытек. Он мерцал как расплавленный. В нем чувствовалась ужасная мощь. Он мог сокрушать скалы. А всего-то — до моего колена. Конечно, я слышала о наведенных существах и всяких там постройках, вроде китайских виртуальных городов, но пестрый попугай на Костином плече выглядел совсем натурально. И ровер не казался наведенным. Тяжелый, непрошибаемый, никаких колес; плыл над камнями, как на воздушной подушке.

«Костя, а на каком языке тебе чел ответил?»

Костя покачал головой: «Разве есть разница?»

«Если на китайском, — объяснила я, — мы бы не поняли».

«Вот ловко!» — прохрипел попугай. А Костя вздохнул: «От него луком несет».

«Не может от наведенной птицы нести луком», — возразила Цикада. У нее в группе все девчонки такие. Одной покажи палец, другая откусит. «Костя, — сказала она, — ты совсем бледный». И предложила, оглянувшись на меня и Рупрехта: «Давайте угоним ровер! Костя сядет на него, и ровер выведет нас к каньону Эхо». — «Я — за, — первым кивнул Рупрехт, — у ровера, наверное, масса интересных опций». — «Садись, Костя! — сказала Цикада. — Только помочись сперва. У меня папа врач. Он всегда говорит: чувствуешь себя плохо — помочись. Не копи в себе шлаки».

Костя спорить не стал. Попросил: «Отвернитесь».

ДОКТОР МИКРОБУС

1.

«Орбитальная станция Хубу! — робот закашлялся. — Почему это вы в перьях?»

«Это не перья, это рубашка. Ты ведь различаешь цвета? — доктор Макробер с удивлением взирал на вполне архаичное создание — титановый конус, расписанный голографическим карандашом; лиценциаты называют такой карандаш голиком. — А где духи? Я не чувствую духов». Что-то заволновалось в углу, дрогнул воздух, но и всё. Поле для духов — полевых роботов — поддерживается на каждой орбитальной станции, только на Хубу, похоже, царствовал архаичный титановый дриопитек.

«Квак тебя звать?»

«Мик».

Да уж. Иначе не назовешь.

По дымчатому напылению — разброс имен.

Ира Летчик. Доктор Макробер довольно потер виски. Может ли дриада выглядеть страшненькой? Глухой. Изображение пятнистого паука. Костя. Не подпись, а изящный скрипичный ключ. Однояйцевые! Эти и тут, конечно, исхитрились выделиться. Рупрехт. Сила и уверенность. Ханна Кук. Само изящество и опрятность. Цикада. Скачущие весело буквы, будто девочку подталкивали под руку. Фая. Почерк любимицы.

«Приветствую вас на орбитальной станции Хубу, доктор Микробус!»

«Ты уверен, что правильно выговариваешь мое имя?»

«Конечно, доктор Микробус!»

«Ладно, Мак».

«Мик, доктор Микробус».

«Нет, нет! С этой секунды — Мак!»

«Думаете, Ира Летчик не обидится?»

«Не знаю. Девочки в ее возрасте непредсказуемы».

«Так же, как мужчины в вашем. Все эти старые пердуны в спектральных рубашках, — робот давал уверенные оценки, — есть умы с одышкой. Зачем делать под себя? Отойди в сторону. — Робот чуть ли не пританцовывал от удовольствия. — Чем богаче жизненный опыт, тем беднее духовная сущность. Я правду говорю?» И добавил: «Цветы у Сеятеля всегда получались лучше, чем разумные существа».

Уже не слушая, доктор Макробер толкнул дверь.

За невыносимо прозрачным иллюминатором жилого отсека в проваливающейся в ничто тьме медленно плыла пушистая новогодняя ель, расцвеченная звездами, огнями и хлопушками. Космос вглядывался в доктора Макробера исполинским черным зрачком, задымленным цепями звездных скоплений. Только в самом низу иллюминатора, в голубоватой чаше призрачной марсианской атмосферы, просматривались извилистые хребты…

2.

«Квак ты себя чувствуешь?»

«Квак, квак! — весело передразнила девочка. — Лучше не бывает!»

Никакого уныния. Ничего, что могло бы насторожить. Световой колодец атриума расширялся над алым креслом девочки и воронкой уходил вверх. «Ты в этом кресле, как в огне». Девочка засмеялась. Высоко над ней выступал из стены атриума металлический балкончик, возможно, декоративный. Оранжевая ночная рубашка… След ожога на голом плече… Смоллета в мочке уха…

«А где слезы, жалобы, причитания?»

«Я не обезьяна Цикады!» — засмеялась девочка.

«Тогда почему сидишь здесь, а не шляешься по Марсу?»

«Квак это почему? — счастливо передразнила Ира Летчик. — Разве не вы рекомендовали врачам оставить меня на станции, доктор…»

«…Микробус!»

Девочка покраснела.

«Не стесняйся! Твой робот уже называет меня так».

Ира Летчик с восторгом смотрела на доктора Макробера.

Конечно, она была рада. По-настоящему рада. Когда долго-долго ждешь, радуешься еще больше. Ох, Сеятель, зачем ты привел сюда доктора Микробуса! На расстоянии он безопаснее. В огромном иллюминаторе перед девочкой мерцали звезды, плыла новогодняя елка. На раскрытой голографической развертке темнели долины Марса, россыпи кратеров, вдавленное в лавовые поля огромное копыто Эллады. У стены — плетеная из тростника корзина, помеченная алыми иероглифами.

Они весело присматривались друг к другу. «Вы ведь не позволите китайцам…» Подразумевалось: «…взорвать Делянку Сеятеля». Он мельком взглянул на алые иероглифы на плетеной корзине: «Один человек такие вопросы не решает». — «Еще как решает! — не поверила девочка. — В Чайна-тауне только о вас и говорят. Ваше слово решающее. Китайцы обещают два контейнера смоллет тому из исследователей, кто докажет необходимость превращения Аскрийских ледников в водяной пар». — «Необходимость этого уже доказана. Смоллеты могут ждать миллионы лет, а китайцы уже сейчас мечтают передвигаться по Марсу без скафандров».

Девочка вздохнула: «А как же Костин концерт?»

«У него появилась скрипка?»

Девочка покраснела. «Если смоллеты будут уничтожены взрывом…» Доктор Макробер отчетливо видел продолжение ее слов: «…обессмыслится ваша работа». Кажется, лиценциатка переживала за своего руководителя. Он почувствовал тепло в сердце. Пока в словах Иры Летчик действительно не было ничего настораживающего. Ну, не нравится ей замысел китайцев испарить Аскрийские ледники, так замысел этот многим не нравится.

«Со смоллетой в ухе я всегда на связи с Сеятелем».

«Разве я не учил вас не персонифицировать явления природы?»

«У меня никак получается. Я даже пыталась писать ему».

«Сеятелю? — не поверил доктор Макробер. — И был ответ?»

«Конечно, был. Адресат выбыл».

Они засмеялись.

Стены атриума чудесно отблескивали. В их таинственных глубинах не терялся ни один фотон. «Наверное, вы путешествуете в последний раз, — весело и беспощадно заявила девочка. — Как здорово, что вы прилетели! Больше таких шансов не будет. Если вы запретите взрыв, китайцы точно выставят вас на Землю, и уж на этот раз куда-нибудь дальше Дарджилинга».

Доктор Макробер кивнул.

Дальше Дарджилинга? Пусть так.

Когда я впервые занялся смоллетами, Дарджилинг считался краем ойкумены. Теперь, когда о смоллетах знают все, Дарджилинг стал оживленным местом. Туда я точно уже не вернусь. Сейчас, понял доктор Макробер, девочка спросит: «Разве жизнь не латентное свойство Вселенной?»

Ира Летчик сладко зевнула: «Разве жизнь не латентное свойство Вселенной?»

Он кивнул и автоматически глянул на часы: 15.01. «Ты хочешь спать?»

Она потянулась: «Да». Снова сладко зевнула: «Я всегда сплю в это время». С девочкой что-то происходило. В стене чудесно отражалось алое кресло, но отражение девочки расплывалось, таяло. «Как это у тебя получается?» Ира Летчик сонно рассмеялась. Потому лиценциаты и считаются вундеркиндами, что мастерски делают то, чего сами не понимают.

«Мик!»

Робот вошел.

«Мик, угости нашего гостя кофе».

Она добавила полусонно: «Доктор Микробус любит эти доисторические напитки».

Рано или поздно эта дерзкая девчонка захочет влиять на меня… Предчувствие веселого несчастья охватило доктора Макробера.

3.

Вызвав Мака, доктор Макробер без церемоний влез в его сенсорные настройки.

Ничего особенного, вот только карты памяти… Устанавливать такую карту удобно, а вынимать следует осторожно — на защелках можно ставить рекорды стрельбы по дальности. Если хочешь увидеть Куумбу, нужно встать спиной к чему-нибудь красному и перед этим с минуту обязательно смотреть на солнце, — бормотал робот, подчиняясь манипуляциям, производимым доктором Макробером. — Затем нужно сложить ладошки перед грудью лодочкой и быстро повернуться вокруг себя 7 раз. И потом приоткрыть глаза. И тогда в просвет между ресницами можно увидеть, как Куумба бежит от одного края глаза до другого — яркая такая точка света. Если повезет, она остановится, станет умываться или еще что-нибудь вроде того. И уж совсем редкий случай — поманит лапкой или чихнет. Куумба живет за ушами у счастливых людей, там она спит, играет, занимается своими делами. Так что, выходит, в том, что ты видишь Куумбу, ничего хорошего нет, ведь счастливые люди про нее даже не знают.

Вербальные упражнения неандертальцев.

Впрочем, Мак ориентировался не только в сказках.

Квантовая химия. Теория суперструн. Игровые математические модели. Синии — искусственные растения для Марса. Соотношения биологических возрастов. Время как признак жизни. Мифология обжитого Космоса. Оцифровка материи. Даже мораль Сеятеля… Каждая элементарная частица имеет одну-единственную историю — с этим утверждением человечество соглашалось достаточно длительное время, но девочка склонялась к взглядам Фейнмана, Квентина, Стравинского. Чтобы учесть все известные естественные взаимодействия, приходится приписывать элементарным частицам больше степеней свободы, чем просто положение и скорость, масса и электрический заряд, цвет («заряд», связанный с сильным взаимодействием), наконец, спин, — но почему каждая элементарная частица должна перемещаться в пространстве-времени не по одной, а сразу по всем возможным траекториям? «У меня такая история, — прислушался доктор Макробер к бормотанию робота. — Я люблю парня. — Мак имитировал расстроенный девчоночий голосок. — Он меня тоже любит, но я не могу с ним встречаться, потому что его любит моя подруга, а мы с ней дружим с двух лет и ни разу не ссорились. А сейчас полная фигня, Ирка, я его люблю, и она тут как тут. Проблема в том, что я не хочу нарушать эту дружбу. Это единственное, что у меня есть. Остальные подруги мне не так дороги…»

«Это почта лиценциатки Иры Летчик?»

«Это почта сей группы лиценциатов. Они получат ее, вернувшись на борт».

«Бесподобное зрелище! А чем Ира Летчик занимается на станции?»

«Аппликатурой, — прямо ответил Мак. Свежие настройки освежили его отношение к миру: исчез скепсис, прорезался интерес к собеседнику, может, даже уважение. — Указательный палец мы называем первым, средний — вторым…»

«Кто это — мы?»

«Ира Летчик и я».

«Она учится играть на скрипке?»

«Да ну! Просто не хочет выглядеть дурой! Я правду говорю. — Мак явно ждал реакции на свою смелую метафору, но никакой особенной реакции не последовало. — Спасибо вам за сдержанность, доктор Микробус. Если вы не знаете, стоит запомнить. Способ ведения смычка имеет большое влияние на характер и силу звука. На соседних струнах можно брать одновременно две ноты, а если быстро, то даже три или четыре. Чередование двух звуков…»

«Ты про коль леньо? Можешь не объяснять. Лет этак около ста назад меня выгнали из музыкальной школы».

«Пиццикато…»

«Я и с этим успел намучиться».

«Спасибо, доктор Микробус, что вы интересуетесь музыкой».

«Интересуюсь музыкой? Вот уж нет!»

Десять солов назад лиценциаты прилетели с Лунной базы на орбитальную станцию Хубу. Ивен Летчик друзьям дочери не мешал. В конце концов, лангуры и хульманы сами выбрали способ провести лето. К сожалению, у Иры Летчик наметились некоторые проблемы (бессонница, провалы в памяти), и врачи оставили ее на борту. После бурных развлечений следовало выспаться. Занялась этим девочка, проводив лиценциатов на Марс. Прикорнула в кресле как раз после обеда — в 14.40 по бортовому времени. Робот Мак тщательно фиксировал все происходящее на борту. Получалось, что в первый день лиценциатка спала ровно шесть часов тридцать одну минуту. Ничего особенного, но на другой день она уснула в 14.51 и проспала опять шесть часов тридцать одну минуту. На третий день…

Тенденция улавливалась.

ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы отожгли летом)

Ира Летчик

СТРАСТНОЕ ДИТЯ

На крыльях ночи Время — ветра страстное дитя, все летит, бежит от тебя, говоря миру: «Нельзя!». Нельзя его превозмочь, нельзя его любить, нельзя сказать: «Прочь!», нельзя воротить. И еще много всяких «нельзя» гремит над Землей, и тихо плачу я, забытая мечтой. Но вера в тебя, мой друг, укрепляет меня, хоть и снег вокруг.

Ира Летчик

Черный ровер сбросил информацию китайцам, а на Марсе китайцев — тысячи. Они живут в Чайна-тауне, дышат искусственным воздухом и упорно, без перерыва, смотрят в микроскопы и телескопы — попробуйте напастись научными открытиями на такое количество умных людей. В давние-давние времена люди страстно гонялись за благородным желтым металлом, а сейчас черные роверы гоняются за благородной научной информацией. Чтобы первым прийти к богатой жиле, самые умные садились на быстрых коней и с лопатой в руках наперегонки мчались на далекий прииск. Вопрос: а что делали самые-самые? Ответ: торговали лопатами.

Ровер сбросил информацию, и сразу стало видно, как массово китайцы мечтают о великих научных открытиях. Межпланетную сеть облетело потрясающее известие: китайцы открыли жизнь на Марсе! Веками искали эту жизнь, найти не могли, а тут — сразу! Причем не примитивную, не какие-то там ископаемые останки, не туманный намек на что-то необычное, ужасно далекое от нас, вроде смоллет, а самую настоящую — белковую! Престарелый доктор исторической медицины Ли Сын-ман, юный магистрант Пай-ку и еще более дурной лиценциат Ду-си почти одновременно заявили: на планете Марс, на каменистой земле Темпе, ими только что зафиксировано активное облачко органики (возможно, разумной), в состав которой входят мочевина, аммиак, пуриновые основания, креатинин (хорошее название для пытливых исследователей) и, в малых следовых количествах, производные продуктов гниения белков.

Крейзи кризис: следы щавелевой и молочной кислот тоже обнаружили.

Цикада

Голый чел исчез, а попугай остался. Рупрехт посмотрел на него и почему-то сказал: «Помните лунное кафе, в котором подавали гениталии енота?» Попугай ответил: «Вот ловко!», а Ханна Кук поджала губки. Тогда Рупрехт начал определять глубину виртуального колодца, к которому мы вышли.

«Вам бы всё играть, Рупрехт».

А что остается? Фанзы, кумирни, храмы, колодцы, ажурные мостики и тихие водоемы — на Марсе ни к чему нельзя притронуться. Все — мираж, обман. Конечно, китайцы возведут на планете и настоящие города, но для этого нужна настоящая атмосфера. А чтобы создать настоящую атмосферу, надо по-настоящему взорвать Аскрийские ледники. Попугай будто чувствовал мои мысли: тревожно оборачивался, смотрел с Костиного плеча. Чтобы удивить птицу, я пустила по сьютеллу роскошную фиолетовую волну, отрастила и сбросила рыжую шевелюру.

Попугай заорал: «Вот ловко!»

«Почему он ничего другого не говорит?»

«Потому что он — наведенное изображение».

«Ну да, наведенное! У тебя плечо под ним прогибается».

«Ну, не знаю, — ответил Костя. — Может, это не попугай тяжелый, а я слабый».

«Вернемся на станцию Хубу, — пригрозила я попугаю, — отдам тебя Ире Летчик».

Попугай похлопал крыльями — не знаю, что хотел сказать этим.

«Костя, ты знаешь, какое слово первым произнес доктор Микробус?»

Костя не знал. А я недавно проштудировала «Жизнь в Дарджилинге», поэтому знала. Маленького Микробуса мама-химик часто брала в лабораторию. Колбы, вытяжные шкафы, платиновые тигли, запахи, вентиляционные установки — ужас как интересно, а маленький Микробус молчит. Смотрит и молчит. Ни на какие вопросы не отвечает. Или не нравится ему все это, или какие-то проблемы с речью. Так бы это и длилось, но однажды по лаборатории распространился какой-то непонятный запах. Вот тогда маленький Микробус посмотрел на маму: «Парааминоарсенбензолгидрохлорид!»

«Как блаженна ты, цикада, ты живешь в ветвях деревьев, ты сыта одной росинкой».

«Вообще-то без пищи нормальный чел может прожить не менее двадцати суток, — успокоила я Костю. — Если с твоим сьютеллом что-то случилось, чего в принципе быть не может, ты обязан протянуть пару лишних солов. Сиди на ровере и не умирай. Я боюсь покойников».

«Вот ловко!»

«Помнишь домен Спроси Сеятеля?»

Костя кивнул, а попугай прикрылся крылом.

«Там хотели собрать философов и логистиков, чтобы учились формулировать вопросы, обращенные к Сеятелю: что может быть, если?.. И все такое прочее. Но появился мальчик из Пензы. Он не знал, что домен создан именно для философов и логистиков, и сам стал задавать вопросы. Почему соленое не сладкое? Почему муравьи не питаются кобальтом? Почему вода течет, а человек ходит? Почему земля? Почему бамбук растет быстро, а кристалл медленно? Почему лягушкам детей не аист приносит? Как вести себя в аквариуме с пираньями? Как приготовить блюдо-сюрприз для любимых одноклассников, чтобы они полгода не появлялись в гимназии? Как хорошие девочки едят шоколад?»

Попугай: «Вот ловко!»

«А мне Ира Летчик рассказывала, что в Сибири встречала настоящего сибирского лешего», — догнала нас Ханна Кук. Черный ровер струился у ее ножек, как чрезвычайно опрятное домашнее животное. Чуть приотстав, тянулось за Ханной другое домашнее животное — Рупрехт. «Сибирский леший похож на сосновую шишку и живет в корнях хвойных деревьев. Если кого-то съест, непременно зубы чистит. Неприятного человека может долго водить по тайге, а потом выталкивает в обжитое место. Правда, перед этим так отделает, что тот в тайгу ни за какие коврижки больше не пойдет».

Черный ровер переливался у ножек Ханны Кук, перетекал с камня на камень, как чудесный металлический ручей. Иногда он становился прозрачным, тогда сквозь металл просвечивали камни. Костя, горбясь, сидел на спине ровера. Как средневековый монах, только до пояса голый. В хороших волшебных сказках девушки дают в дорогу любимым молодым челам клубки суровых ниток. Конечно, не для того чтобы носки штопать, а чтобы отмечать дорогу. А Ирка не дала Косте.

Ханна Кук

Такая у них мораль на Марсе.

Фаина

«…два тигра, два тигра…»

Оба бежали быстро, а пропал один.

Я оглядывалась, звала пропавшего Котопаху, но из-под низких метановых облаков смотрел только мрачный Ма Це-ду. «Не знаешь ты Котопаху», — снисходительно сплевывал Чимбораса, а Глухой жестами показывал: может, тот череп в песке вовсе не марсианке принадлежал? «А кому?» Глухой жестами показывал: а самому Котопахе? «Это в каком смысле?» Глухой жестами показывал: в прямом. Сперва я решила, что у Глухого жестокое сердце, но потом до меня дошло: чего я так волнуюсь? Есть ведь главные положения.

Первое: Отстанешь от группы — не паникуй.

В сьютелле не погибнешь. Не получится. В сьютелле тебя лавина не задавит, в болоте не утонешь, в метановом колодце не задохнешься. Лежи под камнями или в ядре газового гиганта, вспоминай сложные формулы. Тебя все равно отыщут. Пусть через двести лет, но отыщут. Оцифровка материи привела к таким результатам, что везде можно чувствовать себя в безопасности.

Второе: Сьютелл ничто не может вывести из строя.

Я так и перевела Чимборасе жесты Глухого: «Ты, однояйцевый, глупости говоришь». Чимбораса удивился: «Это почему?» Я ответила: «Не знаю». Сьютелл не может отказать, не может выйти из строя. И свой череп нельзя просто так держать в песке, если он тебе нужен. Вселенная — огромная штука. Она никогда не выходит из строя. Что в ней может сломаться такое, чтобы вся небесная механика встала?

И третье: Никогда не думай о плохом.

Цикада

Ой, Сеятель, пусть Косте повезет. Пусть он доберется до Олимпа. У Кости нет скрипки, но пусть он доберется. Ты все можешь, ты породил жизнь. Пусть однояйцевым повезет, и Ханне Кук, и всем лиценциатам, они мои друзья, и даже Глухому. А Файка пусть найдет своего марсианского Сфинкса. Конечно, Сфинксам верить нельзя, потому что они постоянно спят, но помоги Файке. Она зациклена на Сфинксе, считает, что китайцы скрывают сведения о погибшей когда-то цивилизации марсиан. Помоги ей. Конечно, вот так срочно заселить Марс, а потом одним махом уничтожить марсианскую цивилизацию только ради того, чтобы Файка нашла засыпанного песком марсианского Сфинкса, даже для тебя, наверное, накладно, но ты же Сеятель! Ты все можешь!

Ой, Сеятель, пусть все получат, чего хотят, а Костя живым останется.

Ира Летчик

«Если окликнут, помнишь, как надо отвечать?»

Мы засмеялись. Папа иногда появляется на развертке и дает мне всякие наказы, а иногда напоминает про случай на корабле «Хокинг». Он ходил на нем на Сатурн. Давно, в молодости. Считался исследователем, но вахты нес наравне с членами экипажа. Было однажды, он в камбузе с боцманом обдумывал обеденное меню. Шли на предельных скоростях, экипаж отдыхал в специальных полостях, боцмана тоже сморило. Когда папу окликнули: «Иди сюда», — он не сразу понял, что зовут его. Растолкал боцмана, но тот ему не поверил. Поговорили, углубились каждый в свое, а голос снова: «Иди сюда». Боцман дремлет, в иллюминаторах звезды. Не Сеятель же зовет, в те времена о Сеятеле не слышали. Папа растолкал боцмана, тот озлобился: «Ты что, о психосдвижках не слышал?» И посоветовал: «Еще раз позовут, скажи, что занят. Скажи, что тебе некогда, ты соль перебираешь». И снова уснул. А голос тут же: «Иди сюда». А куда это сюда? Иллюминатор, звезды, смертные провалы видимого и невидимого вещества, волосы дыбом. «Некогда мне, — ответил папа, — я соль перебираю». — «Тогда кранты вашему кораблю!»

«Папа, это Сеятель был?»

«Нельзя персонифицировать явления природы».

«Ты говоришь, как доктор Микробус. Разве Сеятель — явление природы?»

«Все вокруг нас, вся наша Вселенная, даже наши мысли — явления природы».

Может, и так. Я загрустила. Почему все так сложно? Сколько раз я еще буду ошибаться в любви? Три раза уже было. Окликнула: «Мик!»

«Чего тебе?»

«Ты почему грубишь?»

«Потому что я теперь — Мак».

Я обалдела: «Тебя окрестили, что ли?»

«Ты не поймешь. Девочки в твоем возрасте непредсказуемы».

«Ты что такое несешь? — совсем обалдела я. — Я тебя с борта спишу!»

«А я всем справку предъявлю о перенесенных страданиях. На ней девять подписей и твоя есть. Лиценциаты Рупрехт и Глухой отстрелили меня в зонде, я летал вокруг орбитальной станции, страдал, мог стать заикой». Ох, Сеятель, почему ты позволяешь создавать таких непослушных и болтливых роботов? Прибавь ему ума! Раскрути время, не жалей. Пусть жаром опалит каждого. Ты же видишь, как сильно я хочу изменить жизнь. Раньше я жила неправильно, сделай так, чтобы такие дни не засчитывались. Это только говорят, что хорошо зафиксированный больной в анестезии не нуждается. Ты все можешь. Ты огненный. Ты подогреваешь Вселенную. Ты ее жар. Помоги мне обуздать тягу к доктору Микробусу. Я не виновата, что он старый и толстый и у него рубашки спектральных цветов. Ты же видишь, он похож на клоуна.

Ханна Кук

Такая у них мораль на Марсе.

Чимбораса

К Аскрийской горе мы вышли в сумерки. Хорошо, что Котопаха еще не вернулся, а то замучил бы меня своими знаниями. А я и без него знаю, что Аскрийские ледники набиты смоллетами — это единственное их местонахождение в Солнечной системе. Смоллеты рассеяны под осадочными породами — ими набиты льды. Однояйцевый корил бы китайцев: единственное местонахождение смоллет, а они собираются его взорвать. А может, Котопаха заговорил бы о ядре Марса: «Оно состоит из чистого железа. Представляешь, что будет, если китайцы до него доберутся?» — «Зачем им расплавленная никелево-железная смесь с примесями серы?» — «Заморозят». — «А зачем им кристаллический ком из сульфидов металлов?» — «Да им всё чики-пуки!» — «Нет, Котопаха. Лучше разведи на встречу одну из правдивых китайских подружек Цикады». — «А какую?» — «Динь Линь, к примеру». — «Да они все у нее Динь Линь». — «Выбери самую достойную». — «А как это определить?» — «Да очень просто, — сказал бы я. — Подходишь к той, что кажется тебе самой достойной, и говоришь: привет, я — однояйцевый, идем на звезды смотреть!» — «А она?» — «А она воспитанная и правдивая. Она сперва улыбнется и поздоровается и только потом пошлет тебя к метановым духам». — «Зачем мне это?» — «Ну, как же! Ты должен показать, что у нее есть выбор».

Но Котопаха боится девочек. У него глаза разбегаются, мысли вразнобой, когда он к ним приближается. Оно и понятно, это не интегралы брать. Конечно, китайские девочки, все эти Динь Линь, склонны к ужасным правдивым высказываниям, но пикапский уровень достигается только суровыми тренировками. Объявляешь, скажем, день борьбы с робостью. Просишь Сеятеля: не будь жабой, ты многим помог, даже самым поганым цивилизациям Вселенной, если таковые имеются. И, утвердившись в боевом настрое, входишь в салон «Летящего экспресса». Смотришь на пассажиров, если китайцев среди них нет, и громко затягиваешь: …liang zhi laohu, liang zhi laohu… На Земле китайские песенки многих напрягают…pao de kuai, pao de kuai… Это не по Марсу пылить.

Совсем стемнело.

Бесшумные камнепады вычерчивали во тьме огненные дорожки.

Глухой так быстро отыскал маячки над скрытыми китайскими шахтами, что я не успел удивиться. Быстро-быстро перебирал конечностями, как пятнистый паук. «Зачем это тебе?» Глухой жестами показал: Файка переведет. Тяжелый люк отъехал в сторону, открылась черная шахта. «Зачем ему туда, Файка?» Она заколебалась, но перевела: «Лезь и ты, если хочешь». — «Но это же ход к взрывным китайским устройствам!» — «Ну и что? Глухой — лучший взрывник мира». — «А если китайцы услышат?» — «Глухой умеет работать бесшумно». — «А если тут все рванет?» — «Глухой давно изобрел бесшумную взрывчатку, он бонусы за нее получил». — «Но закладывали заряды китайцы, при чем тут Глухой? Как можно лезть в шахту без разрешения?» — «А он — любимый ученик доктора Микробуса».

Ханна Кук

Вернемся на Землю, решила я, подарю Рупрехту китайского лесовичка. На груди этого фарфорового уродца написано на девятнадцати языках: «Мы, говнюки, тоже нуждаемся во внимании».

«Ханна Кук, хотите поговорить об этом?»

Я покраснела, но Рупрехт имел в виду теорию суперструн.

«Не знаю, — засомневалась я. — Такое, наверное, не каждый поймет».

«Да ну, — протянул Рупрехт. — Все типы элементарных частиц заменяются на единый фундаментальный блок — струну, вот и весь фокус».

И спросил: «У тебя в детстве волосы были кудрявые?»

«Нефункциональные детали можно пропускать, Рупрехт».

«При движении, — как бы нехотя пояснил он, — струна, то есть единый фундаментальный блок, вычерчивает в пространстве что-то вроде трубки или листа, в зависимости от того, замкнута струна или нет. При этом струна может вибрировать. Эти вибрации мы, физики, называем модами. Костя, будь у него интеллект, назвал бы их нотами.

Но у Кости нет ни интеллекта, ни скрипки. А с помощью суперструн, Ханна Кук, можно построить теорию всего».

«Это нескромно, Рупрехт».

Он демонстративно сплюнул.

Это ведь он, впервые увидев меня, раскрыл рот: «Какое интересное сочетание атомов!» Если бы я этого не услышала, улетела бы в Пустынный парк. Он огромный, он тянется по всему экватору Марса. Пески в дюнах рыжие и такие нежные, что в них можно купаться. И все такое прочее. Когда край каньона Эхо совсем четко вырисовался рядом, я стала смотреть на звезды. Они беспредельно высокие, а в провале каньона — противная тьма. За многие тысячелетия, за многие миллионы лет там, на дне каньона, могли скопиться самые ужасные гадости.

«Костя, а как мы обойдем каньон?»

«Похоже, ты из пугливых?»

«Нет, я из смертных».

Он нехотя улыбнулся и полез в сенсоры черного ровера.

Ужасный каньон, на который я не смотрела, тонул и тонул во тьме, но все равно оставался все время рядом. Я чувствовала его всей своей полуголой спиной, а черный ровер выбросил гибкую лапу и установил на камне плоский светильник. Из светильника вырвался узкий, как игла, луч света. Пронзив тьму, он уперся в противоположную, невидимую, стену каньона.

«Ханна Кук и Цикада пойдут первыми».

«Куда это они пойдут?» — не поняла я.

«На ту сторону каньона».

«Я не умею ходить по лучу».

«Этого и не надо. Это умеет ровер».

«Тогда первыми пусть идут мальчики».

«Если мы пойдем первыми, вы струсите, придется возвращаться за вами».

«Все равно не пойду с Цикадой. Она начнет трястись, и я упаду в пропасть».

«Ладно, — сказал Костя. — Мы с Цикадой пойдем первыми».

И спросил: «Рупрехт, ты справишься с Ханной?»

«В Центре исследований я даже с обезьянами справлялся!»

«Не смейте так говорить!» Я хотела закрыть глаза, чтобы не видеть, как Цикада и Костя вместе с черным ровером рухнут в пропасть, но ничего такого не произошло. Не было ни звуков, ни движений. Ничего такого не произошло. Сумрак, черный провал, узкий, как игла, луч. Только в какой-то момент Костя и Цикада исчезли. Вот сидели на спине черного ровера и исчезли. Сидели, обнявшись, и исчезли. Ровер как стоял, так и стоит на краю каньона, а, их нет.

«Рупрехт!»

«Что, Ханна Кук?»

«Он их сбросил, сбросил!»

«Да нет. Они уже на той стороне».

«Не обманывайте меня, Рупрехт! Он их сбросил, сбросил!»

«Да нет же. Садитесь со мной рядом. Ближе!»

«Пожалуйста, не касайтесь меня руками».

«Садитесь ближе, а то буду касаться».

«Я боюсь, Рупрехт! Я боюсь!»

«Хотите остаться одна?»

«Лучше остаться одной, чем упасть в такой страшный каньон».

«Не дергайтесь, Ханна Кук. Дайте мне помочь вам».

«Почему вы помогаете мне так? Уберите руки!»

«Не уберу. Не могу убрать. Так удобнее». Рупрехт поднял меня и усадил на широкую спину черного ровера, ужасный мальчик с грязными невербальными коммуникациями. Я везде чувствовала его руки, особенно там, где их не было.

«Если вы меня уроните, Рупрехт, я погибла».

«Я знаю». Он меня ни разу не уронил, но я чувствовала, что погибла.

ДОКТОР МИКРОБУС

1.

Запрещающие голограммы всплывали как зеленые пузыри. Два контейнера смоллет. Официально доктор Макробер еще ни для кого не определил своего места в мировом пространстве, поэтому войсеры искали его и на Земле, и на Лунной базе, и на Марсе. Но он пока не собирался определять свое место.

14.40…

14.51…

15.02…

15.13…

15.24…

15.35…

Загадочное смещение.

И сон — всегда одной длительности.

Впрочем, в атриуме все выглядело по-прежнему. Те же полированные стены. Алое кресло. Панели голографических разверток. «Хотите яблоко?» — «Я не люблю яблоки». — «Хотите, я прикажу Мику обращаться к вам, как к папе?» Ира Летчик явно ждала вопроса: «А как Мик обращается к папе?»

Но он не спросил.

«Вы ведь не позволите китайцам взорвать Делянку Сеятеля?»

«Один человек такие вопросы не решает». Доктор Макробер кивал. Девочка повторяла их вчерашний разговор. «Вы ведь любите все эти доисторические напитки?» — «От тебя ничего не утаишь». Если лиценциатка забыла вчерашний день, почему разговор крутится все в той же плоскости, почему возникают те же самые слова? «Наверное, вы путешествуете в последний раз. Больше таких шансов не будет. Если вы запретите взрыв, китайцы точно выставят вас на землю, и уж на этот раз куда-нибудь дальше Дарджилинга».

2.

Аскрийские ледники… Атмосфера Марса… Делянка Сеятеля… Появление сразу восьми лиценциатов в районе Аскрийских ледников, уже подготовленных к взрыву, конечно, насторожило китайскую сторону. Но доктора Макробера интересовало другое.

«Мак, чем занята сейчас Ира Летчик?»

«Сладкий послеобеденный сон».

«Мы можем войти в атриум?»

«Когда лиценциатка проснется».

«А сейчас?»

«Атриум заперт изнутри».

«Зачем девочке запираться?»

«Личный приказ Ивена Летчика».

Доктор Макробер внимательно изучил развернутую роботом голограмму.

Запреты на вход касались только атриума и машинных отделений. Видимо, девочку нельзя тревожить во сне. Стало ясно, почему на станции нет духов. Для них титановые стены не препятствие.

«Проводишь меня в оранжерею, Вергилий».

«Должен ли я теперь откликаться на новое имя?»

Доктор Макробер не ответил. Отвечать на вопросы роботов себе дороже.

В оранжерее оказалось душно и влажно. Палая листва и колючие, почти фиолетовые кусты заполняли все видимое пространство — вокруг и над головой. Гигантская сфера оранжереи была сердцем станции. «Модифицированный тростник, выведенный специально для марсианских плантаций». Но кое-где росли знакомые кусты, а на обочинах голубели незабудки, даже белели на темных обломках камня седые лепешки сухих лишайников.

Раздвинув ветки, доктор Макробер шагнул в полумрак.

Нога не встретила опоры. Вскрик и ужас падения. И печаль, темная печаль небытия. Потревоженные кусты еще раскачивались, крестообразные листья крошечными парашютиками падали в шахту, но доктор Макробер снова стоял на краю шахты. Мышцы сводило от напряжения. Но отступать он не хотел. Массивная резервная дверь откликнулась на приказ, и робот Мак гостеприимно пропустил доктора Макробера на узкий балкончик.

Ушибленный локоть ныл.

Сто метров падения — две миллисекунды ужаса.

Нежные алые отсветы, как языки огня, всплывали из глубины атриума. Локоть ныл, рубашку придется выбросить — грязные пятна, может, кровь. «Орбитальную станцию Хубу строили китайцы, Мак?» Нет смысла чистить рубашку. «Спасибо, что интересуетесь такими вопросами, доктор Микробус». К счастью, запас рубашек не конечен. «Не впадай в патетику, Мак. Зачем вокруг атриума расположены открытые шахты?» — «Станция Хубу планировалась как контрольная». Голос Маку ставил мастер. «У китайской диаспоры,

— бормотал Мак вкрадчиво, — величественные цели: вернуть утерянную планетой атмосферу, заполнить водой доисторические русла, засеять равнины синиями. Марс единственная планета, кроме Земли, на которой можно жить. Луна не имеет нужной массы, гулять по ней в сапогах со свинцовыми подошвами не станут даже китайцы. Меркурий с одной стороны оплавлен Солнцем, с другой — подморожен абсолютными температурами. Венеру заливают потоки агрессивных кислот, у газовых гигантов нет твердых поверхностей. Китайцы поставили на Марс, — вдохновенно объяснял Мак, — и выиграли. Ось планеты наклонена под углом 24,935 градуса к плоскости орбиты вращения вокруг Солнца. Период вращения — 24 часа 39 минут 36 секунд. Почти как у Земли. Четыре климатических сезона. Из-за эллиптической орбиты лето в северном полушарии продолжается сто семьдесят семь марсианских суток, а в южном короче чуть ли не на месяц, но будущая атмосфера смягчит все контрасты…»

Локоть ныл.

Рубашка безнадежно испорчена.

Достигнув дна шахты, доктор Макробер мгновенно оказался наверху, будто его отбросило назад во времени. Я счастлив, как мытый слон. Как тогда в Дарджилинге, когда до меня дошел замысел Сеятеля. Смоллеты… Именно смоллеты… Кристаллические капельки и пирамидки… Взрыв в Центре исследований уничтожил весь запас смол-лет, но теперь это не имеет значения… Пусть долю секунды, но мы видели, как выжженная взрывом «полость Глухого» поглотила выросший перед нами огненный куст. Ни в доменной печи, ни в сполохах северного сияния не возникают узоры, столь причудливые и прихотливые, как те, что встали над местом бесшумного взрыва. Ужасный и прекрасный огненный куст. Миллионы огненных отростков. Они раскачивались, дышали, меняли форму и цвет. Никаких отдельных деталей — мы ж не говорим о температуре отдельных молекул.

«Они живые?» «Спроси Сеятеля». Кажется, Глухой понял.

Сейчас, глянув с балкончика, я тоже, наверное, что-то пойму. «У тебя хорошая оптика, Мак?»

«Спасибо, что заботитесь обо мне, доктор Микробус».

«Я не забочусь, Мак. Я злюсь. Где девочка?»

«Она спит, доктор Микробус».

«Но в кресле ее нет!»

«С этим не поспоришь».

«И вход в атриум заперт изнутри!»

«С этим тоже спорить бессмысленно».

«Где же наша девочка, Мак?»

«Полагаю, во сне».

ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

Ира Летчик

О ПУШКИНЕ

Много Пушкин подарил нам произведений. Как ударник, он творил в день по сто творений. В пламенном порыве гениальный дядя сочинял красиво, но вперед не глядя. Ведь смутило б гения, если б знал заранее: что одним — творения, то другим — задания!

Костя

В метановых тучах, приткнувшихся к склонам Олимпа, сверкали молнии. Иркины напоминания так же появлялись и исчезали в моем сознании. «Ты так не умеешь», — сказал я попугаю. Он обрадовался: «Вот ловко!» Страшные белые ответвления трепетали над рыжими склонами, черный ровер замедлил ход, потом остановился. «Жри, котик, пирожок». Я оглянулся на Цикаду. «Что? Что?» — закричала она.

Я кивнул: ничего. «Вернешься на орбитальную станцию, я буду кормить тебя с ложечки, чтобы сбросила лишний вес». «Костя, почему ровер остановился?» «Не знаю. Может, брал пробы грунта или атмосферы». Подошел Рупрехт. Провел ладонью по черной как ночь спине ровера: «Какие пробы? На ощупь он совсем холодный». «Он умер, он умер!» — запаниковала Цикада. «Ровер не может умереть. Машины не умирают». «Ну, сломался, сломался!» Они как сговорились. Ирка Летчик: «Жри, котик, пирожок». Цикада: «Ой, Костя, не ломайся!» Рупрехт: «Нечему тут ломаться!» И еще попугай: «Вот ловко!» Пришлось спросить: «Вы запомнили того чела?»

«Он не местный», — вспомнила Цикада. «Он полный придурок», — сказал Рупрехт. «Он совсем голый», — добавила Ханна Кук.

Фаина

«…два тигра, два тигра…» «…бежали быстро, бежали быстро…» С западной стороны восстала гора Олимп.

Зеленые ежи, курильницы по горизонту, даже череп казались мне теперь чем-то мелким-мелким перед такой небесной вершиной. Я осторожно потрогала смоллету в ухе. Она не грелась, но волшебно вспыхивала. Глухой толкнул меня под локоть. Северное плечо Олимпа вдруг потемнело, над ним понесло разводы противного белесого цвета, наверное, пошел метановый снег. Сеятель, подумала я, почему мы с тобой незнакомы? Я бы попросила вернуть Котопаху. А если он где-то далеко, то не обижать его. На западном плече Олимпа есть чудесная площадка. С трех сторон нависают скалы, а с восточной стороны — обрыв километров пять. Туда мы должны подняться. Ужас, ужас! «Сеятель, — попросила я, — конечно, ты хочешь заселить планеты другой жизнью, не такой, как мы, люди тебе давно надоели, но сперва помоги нам. Конечно, в сьютелле можно жить даже в потоке расплавленного базальта, но зачем нам это? Не позволяй китайцам взрывать Ас-крийские ледники без предупреждения?» Мало ли что говорит Чимбораса. Если Котопаху взрывом выкинет за атмосферу Марса, что хорошего?

Ханна Кук

«Он совсем голый».

Все посмотрели на меня.

А Рупрехт встряхнул цейлонской косичкой:

«Ханна Кук, почему вы считаете биологию непристойной?»

Я покраснела. Что бы он понимал! Ему повезло — он родился мальчиком. А Файка, например, носит спортивные лифчики, только они ничего не держат. А Цикада носит лифчики с рюшечками и сеточками, такая у нее мораль. А вот если бы люди размножались опылением, такие глупости отпали бы сами. Летние луга, медуницы, ромашки, цветущий мак — никакой ревности, никаких страданий. Одно счастье без перерыва. Есть даже такие лифчики, которые тянут грудь вверх, как нос у лодки. Разве это должно возвышать? Я лично — за опыление. А то мальчики всё делают с ненужным запасом. Прошлое лето я, например, провела у тети на Валдайских засеках и там нагляделась, что выделывали ее «мальчики». Одному — семь лет, другому — двенадцать. Один, намертво закрутил кофемолку так, будто поставил ее на кодовый замок, а другой заказал любимой тете торт, от которого даже духи зашлись в приступе аллергии.

Хуже всего — выяснять отношения. Особенно, когда отношений нет. У меня кожа горела там, где недавно прикасались руки Рупрехта. А будь мы цветами, мир изменился бы. Первое время пчелы, наверное, вели бы себя несносно: вылетали из ульев только по приказу и только на сладкий запах. Кстати, как узнать, какая пчела прилетела? Они же цейлонские косички не заплетают… На Марсе с моралью плохо. За Файкой даже роботы гоняются. Однояйцевые орали бы: «Пинай ее сюда! Чики-пуки!» А какие чики-пуки, если не определить, кто жужжит над тобой? И как рассчитать правильный радиус опыления? Ограничиться пределами дома — скучно, а расширить до пригородов — опасно.

Даже мурашки по коже.

Костя

Ну, придурок.

Ну, не местный.

Ну, совсем голый.

«Еще попугай, — добавила Цикада, — но ты попугая не трогай».

Я погладил холодную спину ровера.

Когда-то я коллекционировал марсианских скитальцев. Модели, конечно. Самые разные. Были у меня «Марсы», похожие на древние рупоры. Были «Маринеры», перепончатокрылые, как космические мыши особого вида. Были архаичные «Викинги», напоминающие ветряную мельницу. И «Бигли» были, и «Спириты», и «Опортунити» с чудесными музыкальными заставками. А вот про голых черных че-лов на Марсе я никогда не слышал. Пусть наведенный, но почему голый? Ровер будто подслушал меня — вдруг ожил, приподнялся над камнями, будто додумался до чего-то хорошего. Ничего под ним не мерцало, не бликовало, не крутилось, но без шума и пыли двинулся он и пошел, пошел над камнями по малому кругу, забирая на юг, к ледникам.

Котопаха

Нет записей.

Костя

Ну, ладно, совсем голый. Ну, ладно, не местный. «А вы помните историю девочки Ли и мальчика Цюя?»

Никто, конечно, не помнил.

«Они тоже ровер угнали. На земле Ксанфа».

«Видишь, — обрадовалась Цикада, — мы не первые».

«Тот ровер тоже сбежал».

«Вот ловко!» — попугай нежно прижался щекой к щеке Цикады.

«Чего тут ловкого? Как ровер мог бросить живых девочку и мальчика? — не поняла Ханна Кук. — В любую машину ставятся запретительные программы. Даже дух не может набрасываться на человека, бросать в беде, унижать его достоинство. — Она подозрительно посмотрела на меня: — А тот ровер нашелся? Он был из наших?»

«Как это из наших?» — заволновалась, вскрикнула Цикада.

«Ну, мало ли… Может, он из другой галактики… Тогда эти глупые Цюй и Ли были для него всего лишь неизвестными представителями местной фауны…»

«Вот ловко!»

«Заткни птицу!»

«Рупрехт, не пугай попугая! Он не виноват. У меня жил такой же. Они не понимают, что говорят. Перед тем как сказать глупость, мой обязательно мотал головой и бормотал: «Та-а-ак, т-а-ак», будто мучился собственной умственной несостоятельностью. А когда втихаря вытворял что-то, то еще и приговаривал: «Ну что ты. Рома, делаешь… Ну, нехорошо, Рома, нехорошо…»

Черный ровер, как капля ртути, катился по крутому каменистому склону, будто знал, куда ему надо.

«А вдруг он, правда, пришелец?» — сказал я.

«Тогда зачем ты на него пописал?» — спросила Ханна Кук.

Рупрехт оживился. «Ханна Кук, — сказал он. — Представьте, что вы, вся такая опрятная, впервые высаживаетесь на неизвестную планету-сад. Пчелы, птички — все, как в сказке. Вы, конечно, наводите красоту, играете зеркальцем, как же — первый контакт! И тут — на тебе! — является неизвестное разумное существо и поступает с тобой, как Костя».

«Некоторые животные так и поступают», — неудачно защитила меня Цикада.

Ирке Летчик хорошо. На станции Хубу у нее — удобный атриум и никаких духов, только проверенный робот Мик. А в Центре исследований на Земле — мебель обита замшей. Сидит себе и эхо в кофточки разного цвета наряжает. Зато есть такие фаны, что при одном только упоминании моего имени слышат нежный чудесный звук. А есть такие, что, услышав мое имя, сами бодро кричат: «Позитив!». Даже запуганные землетрясениями жители сейсмоопасных районов Земли при упоминании моего имени расслабляются. Когда я играю в Центре исследований, обезьяны Цикады захлебываются от счастливых слез, а доктор Микробус прячет морщинистое лицо в ладонях. Жил на Земле древний мастер Тесторе, носил очки с треснувшими стеклами и делал замечательные скрипки. Одна досталась мне. Когда играю минор, из капелек пролитой на подоконник воды прорастают поблескивающие кристаллы, а когда играю мажор — в воздухе распускаются розы.

А Ирка оставила мою скрипку на Лунной базе. «Сколько можно пиликать этого Тартини!» — «Тартини — великий ком!» — «Еще скажи, что Хувентино Розас — великий ком? Или этот… как его… Корелли! Комарам на смех. На Олимпе ты будешь играть свою музыку!»

«Интересно, как ты это себе представляешь?»

«Огромная гора. И ты со скрипкой».

«А что за гора?»

«Говорю же, Олимп!»

«Мы что, поедем в Грецию?»

«Нет, что ты. Мы полетим на Марс!»

«Там двадцать семь километров высоты! У меня руки будут дрожать».

«Я обо всем договорюсь. Мы будем в сьютеллах. Китайцы тебя услышат — с деревьев попадают!»

Цикада

Ползли облака. Белесые, сквашенные. Китайцам надо сильно упираться всеми копытами, чтобы поскорее надышать нормальную атмосферу. Правда, в момент Большого взрыва весь мир вообще был никакой. Это сейчас Вселенная настолько выросла, что с большой вероятностью является евклидовой. С пространством, в принципе, мы уже научились управляться. Сьютеллы — прямое тому доказательство. Когда Глухой говорит о новостях науки, особенно о своих «полостях», мои обезьяны тревожатся. Думаю, они в курсе многих научных проблем, скажем, вполне могут представлять, что пространство вблизи нейтронных звезд — кривое. А Глухой и Файка еще тайком обучают обезьян языку жестов. В ночь ужасного бесшумного взрыва в Центре исследований мой любимый лангур находился в третьем корпусе, его готовили для прогулки с нами на Марс, даже побрили и одели в сьютелл. А из лаборатории доктора Микробуса в тот день пропала чудесная платиновая звездочка, украшенная смоллетой. Я позвала Глухого. «Что за дела?» Я объяснила, и он тут же показал обезьянам выпрямленный средний палец руки.

«Зачем ты так?»

«А ты посмотри на эти вороватые морды!»

«Во-первых, не вороватые. Во-вторых, лица».

Глухого не переспоришь. Он уверенно показал жестами: морды!

Хульманы и лангуры замерли. Может, Глухой напоминает какого-нибудь их жестокого предка: дриопитека или проконсула. Повинуясь приказу, смиренно уселись на полу в кружок, закрыли головы ладонями. На языке жестов Глухой подробно рассказал, как с такими, как они, поступают в Индии, на их исторической родине. В Варанаисе, показал он жестами, ваши мохнатые сестрицы, братья, дяди и тети, бабушки и дедушки живут в чудесном старинном храме — наслаждайся жизнью, думай о будущем, а они время от времени самовольно срываются в город. От баловства и лени душевной. У них в храме все есть, а они грабят прохожих, тащат все, что попадет под руку. «И напрасно вы думаете, — показал Глухой жестами, — что ваши мохнатые родственники несут все украденное в свой чудесный обезьяний храм. Нет, нет и нет! Они просто воруют».

Я чуть не заплакала.

Не верь им, показал жестами Глухой. У тебя, Цикада, доброе сердце, а у твоих воспитанников сердца заросли шерстью, в них не осталось места для раскаяния. По наглым глазам видно, как они завидуют той вороватой морде, которая уперла платиновую звездочку со смоллетой. И зря завидуете, предупредил он. В определенных условиях смоллета может активизироваться. Тогда внутри вора вспыхнет огонь, на несколько порядков превышающий температуру Солнца.

Обезьяны заплакали. Пока Глухой пил кофе, они поодиночке бегали к доктору Микробусу жаловаться. Доктор Микробус гладил виноватые головы, но советов никаких не давал. А Глухой допил кофе и снова рассадил моих послушных воспитанниц на полу. Я в то время находилась в лаборатории и не могла запретить Глухому беспощадно показывать лангурам и хульманам самые ужасные фотографии. Например, снимок черной дыры, заглатывающей сразу три звездных скопления.

«Знаете, как Вселенная выглядела до Большого взрыва?»

Обезьяны не знали. «Разве Цикада не рассказывала вам про блаженного Августина?»

Хульманы и лангуры заспорили. Одни не слышали такого имени, другие будто бы когда-то слышали, но забыли, третьи по неизвестным соображениям и слышать о блаженном не желали. А этот Августин всего лишь предполагал, что время и пространство до Большого взрыва ни в каких нынешних качествах не существовали и «нормальное» четырехмерное пространство-время возникло только в процессе. Как при этом выглядело пространство? — на такой вопрос хульманы и лангуры низко опустили головы. «Есть теория, — показал Глухой обезьянам прямой средний палец руки, — что в самом начале пространство имело десять измерений, правда, шесть из них оставались свернутыми в «трубочки» диаметром примерно планковой длины.

Поняли? Выделение времени в континууме пространство-время, как особой координаты, и есть способ восприятия мира живым». И опять показал обезьянам палец.

ДОКТОР МИКРОБУС

1.

Когда зажигаются первые звезды, лиценциаты летят в свои гнезда. Спит мальчик Костя, притихнув во сне, звездная ночь улыбается мне. Я тоже хочу улыбнуться в ответ, но сон навалился, и сил больше нет.

«Сон?»

«Сладкий, послеобеденный». «Ты, Мак, ничего не упустил?» «Законченное и совершенное произведение». В черном пространстве, расшитом звездами, праздничная елка, сияя огнями и хлопушками, совершала очередное кругосветное путешествие. Доктор Макробер рассматривал красавицу с некоторой опаской. Два контейнера смоллет. Китайцы уже знают, где находится доктор Макробер, и незатейливо напоминают о проблеме, требующей безотлагательного решения.

«Мак, что в Сети говорят об открытой китайцами разумной жизни на Марсе?»

Он готов был услышать самые пространные философские толкования, но робот его удивил: «Практически ничего». «Что-то скрывают?» «Разочарованы». «Чем?»

«Открытая китайцами органика оказалась мочой молодого лиценциата. Только первые три минуты обсуждалась предполагаемая разумность открытой китайцами органики».

«Три минуты — не так уж мало, Мак. Первые три минуты Большого взрыва сформировали Вселенную».

2.

«Мы друзья, Мак?» «Спасибо, что помните об этом».

«Тогда поговорим о самом интересном».

Робот Мак был не против. Два контейнера смоллет. На этот раз сигнал, несомненно, исходил от робота, хотя не контролировался им.

«Лиценциатка Ира Летчик в курсе всех ваших работ, касающихся смоллет».

Ну да, смоллеты. Загадочные капельки и пирамидки. На необычные образования мало кто обращал внимания, пока в руки доктора Макробера не попал метеорит ALL 16 840. Не из Антарктики, не из дебрей Африки или Сибири, а из обыкновенного пыльного запасника Чикагского музея естествознания.

Робот вывел на развертку изображение угловатой черной глыбы.

Когда-то доктор Макробер знал каждую щербинку этого метеорита.

Он первый всерьез занялся загадочными вкраплениями, не совсем правильно преломляющими свет. Жизнь как латентное свойство природы… Жизнь как особое свойство пространства-времени… Доктор Макробер искал запоминающийся образ, а войсеры разнесли по Межпланетной сети массу выдумок о Сеятеле. Чисто речевая фигура переросла в символическую. Была поднята архаика: работы Аррениуса, Ги Платтера, Ильина. Известные биологи Сатти и Розен, генетик Ставенберг, палеонтолог Рози насытили идею доктора Макробера многочисленными фактами. Невообразимое число публикаций окончательно утвердило внеземной статус смоллет.

«Да не вопрос, тетя!»

Робот Мак бормотал своё.

До моих исследований человек надежно заселял центр известного мира.

Доктор Макробер откинулся в кресле. «За мною — мириады инфузорий, передо мною — мириады звезд». Я сместил центр, человечество оказалось на периферии мира. Но нас не вытесняют, как посчитали крайние ортодоксы. Человек — существо неравномерно одушевленное. Он способен на божественные озарения, но способен и на долгое прозябание. Искать врага в смоллетах? Видеть в них только возможных конкурентов? Такими вопросами задался некий швед, посетивший лабораторию в Дарджилинге. «Спросите Сеятеля». Пожалуй, я зря высказался столь определенно. Топая ножищами в разные стороны, швед ушел, а в Межпланетную сеть хлынула волна новых дурацких выдумок.

Доктор Микробус нетерпим…

Доктор Микробус задвинут на идее Сеятеля…

Доктор Микробус лишил человечество статуса исключительности…

Доктор Микробус подверг сомнению кантовский восторг перед миром…

Доктор Микробус против культурного заселения планет…

Доктор Микробус предал интересы человечества…

«Это всё обо мне?»

«Это далеко не всё, доктор Микробус».

«Я понял. Давай поговорим о вещах бесспорных».

«Спасибо, что вы интересуетесь бесспорными вещами, доктор Микробус».

«С кем встречалась Ира Летчик в те дни, когда я еще не появился на орбитальной станции Хубу, а лиценциаты уже покинули ее борт?»

«С Ивеном Летчиком…»

«Это само собой».

«С доктором У Пу…»

«Ничуть не удивлен».

«С лиценциатом Котопахой…»

«Мак, мы же договорились! Мы говорим о вещах бесспорных».

«Я тоже не изобретаю гипотез, доктор Микробус», — напыщенно ответил Мак.

3.

«Квак ты себя чувствуешь?»

«Квак, квак! — весело передразнила девочка. — Лучше не бывает!»

Если хочешь увидеть Куумбу, — вспомнил доктор Макробер, — нужно встать спиной к чему-нибудь красному и перед этим с минуту обязательно смотреть на солнце…

Лиценциатка сладко потянулась.

«В этом кресле ты, как в огне. Даже плечо у тебя немножко обожжено…»

Девочка засмеялась: «Вы ведь не позволите китайцам…»

«…взорвать Делянку Сеятеля?»

«Ну да».

«Один человек такие вопросы не решает».

«Это только так говорят…»

Он успел предотвратить другой ее вопрос: «Я не люблю яблоки», но все уже катилось по утоптанной дорожке. «Почему ты не научишь бедное животное смеяться?» — «Если смоллеты будут уничтожены…» — «Со смоллетой в ухе я всегда на связи с Сеятелем…» Стены атриума чудесно отблескивали. Все как вчера, как позавчера.

«Ты моя любимая морщинка».

На месте Ивена Летчика я бы тоже злился.

ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

Ира Летчик

ВОСПОМИНАНИЕ

Помню это лето, помню этот сад, где играли бабочки, будто снегопад. Но прошло то лето — за окном зима, люди ходят в шубах, ждут — придет весна. И в снежки играют дети во дворе. Тихо тянет песню кот на чердаке.

Костя

«Жри, котик, пирожок». А пирожка-то нет!

Я еще на Хубу чувствовал — зря полетел на Марс.

Перед высадкой нас затянули в эластичные, почти невидимые кольца — минут пять пощипывало поясницу и ноги, потом в воздухе расцвела чудесная радуга. Слой хай-би, как говорят нанотехники. Ханна Кук спросила: «Я уже могу чем-нибудь прикрыться?» — «А вы читали историю о Красной Шапочке?» — спросил Рупрехт. — «Конечно, читала». — «Чему учит нас эта чудесная история?» — «Лучше запоминать лицо бабушки».

У Вселенной много историй. Так говорит доктор Микробус.

У некоторых, кроме надоевших эльфов, гномов, сказочных старичков, говорящих медведей, нагло отбирающих пирожки у глупых маленьких девочек, и черных, якобы мудрых столетних воронов, предсказывающих все будущие состояния любых белковых и небелковых систем, существуют такие удивительные формы жизни, что взрослые даже говорить о них стыдятся. Может, смоллеты — одна из таких форм, не знаю. «Если не пробовал спелую облепиху прямо с ветки, то совсем дурак». Иркин голос преследует меня везде.

Скал нездешних — вода.

Мест нездешних — звезда.

Рек звенящих — поток.

Звезд горящих — чертог…

Ладно. Я не сержусь на Ирку.

Программа 13+. Выросла на двух планетах.

Древо жизни — смола.

Грани призмы — цвета.

Звуки слова — струя.

Жар — основа огня…

Ира Летчик

Ох, Сеятель, сделай так, чтобы звезды всегда светили. Без света ничего не поймешь. У Кости синие ресницы, пусть такими останутся. У доктора Микробуса спектральные, нечеловеческие рубашки, пусть никогда не выцветают. Доктор Микробус бывал там, куда я не попаду, но ведь и он не попадет туда, где я греюсь. Ох, Сеятель, пусть доктор Микробус позовет меня за Полярный круг. Я не персонифицирую явления природы, я тебя прошу. За Полярным кругом холодно, а я люблю тепло. Я скажу доктору Микробусу: «Я не хочу за Полярный круг», и откажусь от поездки. Сеятель, ты оставил нас, людей, одних в пространстве барионной материи, а сам даже не появляешься.

«…два тигра, два тигра…»

«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»

А бывает так, что есть и глаз, и хвост, и все остальное?

Мне хочется, чтобы у всех дела складывались удачно. Ох, Сеятель, сделай так, чтобы проблемы не возникали из-за того, что кто-то настырный, а другой с этим соглашается.

Фаина

«У меня новость».

«Надеюсь, хорошая?»

«Не знаю», — Чимбораса смотрел вдаль.

На сером склоне Олимпа, таком большом, что он казался частью неба, от края до края расцвели необыкновенные белые одуванчики, — наверное, китайцы всей диаспорой спрыгнули с ума. В небе, нежном, как сливочный крем, бесшумно вспыхивали молнии. Не злые и крючковатые, как руки старой Бабы-яги, а длинные, нежные, озаряющие Марс от Олимпа до Северного полюса.

А среди одуванчиков стоял Котопаха.

«Я же говорил, он вернется», — сказал Чимбораса.

«…у одного нет глаза, у одного нет хвоста…»

«Котопаха! — обрадовалась я. — Беги к нам!»

Котопаха ответил: «Я не один».

«А с кем ты?»

«С девушкой!»

«Пинай ее сюда!»

«Я девушек не пинаю».

А я студень люблю, жестами показал Глухой. По шарам стучит крепче!

«Ты где был, Котопаха? Где твой череп? Мы тебя совсем заждались, беги к нам!»

«Не могу, — ответил Котопаха. Было видно, что он гордится собой. Даже нашел силы похвалить меня: — Череп не мой. Все равно, ты молодец, что не коснулась черепа. Бегала бы сейчас, как коза».

«А ты не бегаешь?»

«Я здесь с девушкой».

«Она что, китаянка?»

«Да какая разница?»

«Покажи нам ее».

«Не могу. Мы на границе».

«На какой границе?»

«Времени и истории».

Ну да, программа 13+.

Я засмеялась, но Глухой показал жестами: отстаньте от Котопахи. Может, он из другой истории.

Сам Глухой походил в этот момент на одичавшего оборванца — одни лохмотья. Если бы Сеятель наконец обратил на нас внимание, он бы рассердился. Я так и перевела Чимборасе жесты Глухого: «Ты, однояйцевый, зря не изучаешь историю. Глухой говорит, что тебе никогда не понять того, чего ты не видишь своими глазами». — «Это он-то мне такое говорит?» — «А еще он говорит, Чимбораса, что ты всегда будешь понимать мир неправильно, потому что никогда не знаешь, что следует понимать в первую очередь».

Правда, я и сама не очень понимала. Желтые одуванчики у ног Котопахи только что появились, а уже начали скукоживаться. Они увядали прямо на глазах, клонились, будто стояли на горячей сковороде. Глыбы черного базальта, разбросанные там и здесь, медленно и тревожно наливались изнутри красным светом, как лампы накаливания.

«Котопаха, как там у тебя?»

«Все чики-пуки!»

Но глыбы под его ногами трескались, а из длинных трещин, раскалывающих склон, выплескивался рыжий огонь.

Рупрехт

Однажды в Центре исследований доктор Макробер задал вопросы: а вот что мы считаем главным событием нашего времени? Какой факт поразил нас больше всего? Что случилось такого, от чего мы никак не опомнимся? Сьютеллы? Оцифровка материи? Или, может, «полости Глухого», куда до лучших времен можно упрятать самые ужасные, самые жгучие проблемы современности? А может, осознание смоллет как другое проявление жизни? Работайте, работайте, потребовал доктор Макробер. Думайте лучше, не впадайте в панику. Он даже выгнал из аудитории любимую обезьяну Цикады, решившую, что она тоже может подумать над вечными вопросами.

Лучше всех ответила Ирка Летчик.

«Я родилась».

Цикада

Ночь выдалась тихая, а я уснуть не могла.

«Костя, что там скрипит?»

«Мышь, наверное».

«Откуда на Марсе мышь?»

«Китайцы завезли».

«Я боюсь. Сделай что-нибудь!»

«Смазать ее, что ли, чтобы не скрипела?»

Костя еще не так исхудал, чтобы у него кости скрипели, все равно мне скрип в ночи слышался. Я вдруг представила, что смоллеты пробудились — на Солнце, Луне, Марсе, Земле. По всем дорогам к столице ползут динозавры-огневики, как Змеи Горынычи: дышут огнем, все вокруг пылает. Пожарные пытаются остановить огневиков, а они ныряют в реки и озера, заселяют океан, мгновенно выпаривая его. Все затянуто дымом и паром. А посреди этого ужаса Костя стоит. Если заиграет на скрипке — все упорядочится, огневики снизят температуру. Только гениальная музыка восстанавливает гармонию мира. Пора! Начинай! Но у Кости нет скрипки.

«Костя, — спросила я с отчаянием, — ты, правда, есть хочешь?»

«Спи, мой одноклеточный друг», — с таким же отчаянием ответил Костя.

Когда нам было по четыре года, мы ходили смотреть на королевских крабов в большом Океанариуме. Костя тогда услышал, что крабы питаются большими группами, и тайком спросил у меня: «А мы — большая группа?»

Глухой

Однажды Сеятель заглянет в «полость Глухого», а бритая обезьяна Цикады из темноты — зырк, зырк. Сеятель испугается, отпрянет: «Опять штучки Глухого!» А я скажу: «И не штучки, а полости». И устрою такой взрыв, что снесет полмира, а звука никакого не будет, даже старая нервная мышь не проснется. Или устрою мгновенную заморозку пространства. Сеятелю пора понять, что человечество нуждается во внимании. Вот почему китайцы не высаживаются на Меркурии? Да потому, что планета неудобная очень — на солнечной ее стороне температура зашкаливает за плюс тысячу. А я давлю на взрыватель — и расплавленные континенты Меркурия мгновенно замерзают. Устраивай балы в прохладных дворцах, гоняй по залам хульманов и лан-гуров. Зачем обезьянам знать структуру коричневых карликов? Они и без того отрываются по полной. В доисторические времена люди вполне могли выбрать базой для языка не звук, а жест. А они обломались. И зря. Костя сейчас без проблем отмахал бы на Олимпе любую симфонию. Конечности дома не забывают.

Костя

Мысль допросить попугая пришла Рупрехту.

Я покачал головой: «Если попугай не местный, мы не поймем друг друга. А если местный — китайцы обидятся. По законам диаспоры китайский попугай может отвечать только китайцам».

«А откуда нам знать, что он китайский?»

Рупрехт посмотрел на Ханну Кук, и она кивнула.

И Цикада кивнула: «Только не делайте птице больно».

Рупрехт снисходительно объяснил: «Наведенные попугаи не чувствуют боли».

«Ну не надо! — закричала Цикада. — Разве ты не слыхал про фантомные боли? Рук нет, ног нет, а все болит».

Мы устроились под отвесной скалой. Отсюда видны были хульма-ны, появившиеся на склоне Олимпа со стороны Аскрийской горы. Связи еще не было, хульманы появлялись по двое, по трое и ни разу не появились вчетвером. Как в японском саду: знаешь, что камней семь, а с какой стороны ни глянь — одного не видно.

Рупрехт крутить не стал, прямо заявил попугаю:

«Пространство-время обречено».

«Вот ловко!»

«Видите, он соглашается!»

«С кем это он соглашается?»

«С новейшими физическими веяниями».

«Это ты соглашаешься с новейшими физическими веяниями. А попугай о них и не слышал».

«Ошибаетесь, эта птица хитрее, чем кажется. Сами слышали, попугай произнес: «Вот ловко!», значит, восхищается новейшими физическими веяниями. Понимаешь, пестрый, — доверительно обратился Рупрехт к попугаю, — мы, прогрессивные физики, считаем, что про-странство-время обречено. Надо строить новую модель Вселенной. Возможно, в таком случае Сеятель наконец обратит на нас внимание. Слыхал о теории суперструн? Видите, — обернулся к нам Рупрехт, — попугай опять произнес: «Вот ловко!» Понимает, что в теории суперструн можно непрерывным образом изменять топологию пространства-времени, а общая теория относительности этого не позволяет — сразу прут сингулярности…»

«Рупрехт!»

«А что такого?»

«Пожалуйста, Рупрехт!»

«Ханна Кук, подождите. По глазам видно, попугай понимает, что, непрерывно меняя параметры решений, можно переводить мировые суперструны в пространство другой топологии. Например, световые лучи, используемые в микроскопе, сами по себе состоят из тех же мировых струн, — Рупрехт уставился на попугая, и тот умно моргнул. — А с любым повышением энергии мировые струны растягиваются. — Рупрехт старался говорить как можно проще, и попугай так и ел его веселыми выпуклыми рубиновыми глазищами. — Короче, пора отказываться от старых понятий».

Не знаю, что бы еще выяснил Рупрехт, но на меня дохнуло пережаренным луком, а Ханна Кук вскрикнула. Мы подняли головы и увидели Котопаху. Он стоял над нами, на вершине скалы.

«Котопаха, ты почему один?»

«Я не один. Я с девушкой».

«С какой еще девушкой?»

«С особенной».

«С Файкой, что ли?»

«Да ну, с Файкой! Зачем?»

«А почему мы не видим девушку?»

«Говорю, она особенная. Мы за птицей пришли».

«Это не птица. Это тайный лазутчик из мира другой физики».

«Обалдеть, — сказал однояйцевый. — А у меня день прошел без фанатизма и с девушкой».

Ханна Кук

Такая у них мораль на Марсе.

ДОКТОР МИКРОБУС

1.

Два контейнера смоллет.

Два контейнера чудесных, божественных капель и пирамидок.

В оранжерее, как всегда, было душно и влажно. Палая листва покрывала дорожки. В Дарджилинге никогда не было так тихо, в Дарджилинге все цвело в любое время года, и птицы этому откровенно радовались. Раздвинув колючие ветви синий, доктор Макробер, не глядя, шагнул к стене, величественно выгибающейся над ним в искусственную небесную сферу. Лучше не смотреть под ноги, когда шагаешь в стометровую шахту. Он не боялся. Просто печаль — вечная, неизбывная… Удара доктор Макробер не почувствовал, просто щемило сердце, и он вновь стоял на краю шахты… Пришлось снова шагнуть в темный провал, поскольку другого способа попасть в запертый изнутри атриум не было…

Крестообразные листья медленно кружились в воздухе…

Алое кресло… Оранжевый плед… Голографическая развертка…

Перед сном лиценциатка Ира Летчик прокручивала виртуальный альбом. Сумеречное дно Марианской впадины, ледяные кольца Сатурна, Церера, залитая лавой. Ира Летчик была здесь. Доктор Макробер отшатнулся от выплеснувшегося в лицо огня. Жадные протуберанцы, встающие над развалами дымящихся камней… Выжженная равнина, изорванная прихотливыми трещинами… Огненные черви, как тесто, выдавливались на плавящийся базальт, обретали нестерпимую четкость…

«Мак! Идентифицируй местность».

«Данная местность не идентифицируется».

14.40…

14.51…

15.02…

15.13…

15.24…

15.35…

Повинуясь указаниям доктора Макробера, пульсирующий зайчик орбитальной станции Хубу поплыл по голографической развертке над каменистой пустыней Сирия, над скалами Дедалия, над землей Сирен, зализанной пылевыми бурями.

14.40…

14.51…

15.02…

Провал Эллады, столовые горы Непентес.

15.13…

15.24…

15.35…

Каждой цифре на развертке соответствовало определенное место.

Так все без исключения человеческие жизни, от самых неудачливых до самых счастливых, занимают свое место в единой бесконечной реке времени. Какие бы течения ни возмущали реку, сужается она или напротив далеко выходит из берегов, каждая человеческая жизнь встроена только в одну, определенную часть реки. От этого мыса и до того… От этого поворота до той отдаленной горы, едва просматривающейся в тумане… Одна жизнь зарождается на тихом плесе и там же заканчивается через какой-то десяток лет, течение даже не успевает вынести ее на быстрину, другая жизнь сразу попадает в стремнину. Но все — самые неудачливые, самые счастливые, инертные и активные, ничтожные и величественные — всегда врезаны в совершенно определенную часть времени; никакая сила не переместит тебя из будущего в прошлое или наоборот… Не исключено, что состояние лиценциатки Иры Летчик каким-то образом связано с тем, что происходит или происходило совсем недавно в закрытых лабораториях подземных метановых заводов…

Доктор Макробер внимательно следил за орбитой станции. Возможно, что-то случилось, когда она проходила над землей Сирен или над землей Темпе. Доктора У Пу не случайно прозвали доктором Время, и это ведь он появился на Хубу после высадки лиценциатов на Марс. Он наблюдал Иру Летчик, он понимал, что с каждым возвращением из своих снов у лиценциатки все больше и больше сил будет уходить на попытки вспомнить. Не появись доктор У Пу на станции Хубу, это выглядело бы странно, как если бы доктор Макробер не появился на новой, пусть даже самой ничтожной Делянке Сеятеля. Войсеры считают меня гончей, несущейся по следам Сеятеля, но и доктор У Пу — такая же ищейка, только бежит с другой стороны. Может, в неутомимом преследовании мы уже тыкались мордами в ногу Сеятеля…

Два контейнера смоллет. Как предугадать, что выйдет когда-нибудь из микроскопических капелек и пирамидок, не всегда правильно преломляющих свет? В сгущениях остывающей Вселенной, в протопланетных ее облаках в том или ином виде уже существовали вода, металлы, приемлемые температуры и, само собой, сложные органические молекулы — производные метана и этана, сейчас не формирующиеся на Земле. Разумная жизнь этапна и преемственна — только такой взгляд может приблизить нас к пониманию смоллет, к пониманию всего, что связано с положением и развитием жизни во времени и пространстве. Странствуя по Вселенной, смоллеты рано или поздно попадают в благоприятные для них области. У Сеятеля красивые следы. До того как человек стал человеком, его предки сменили миллионы личин, пробились через чудовищные эпохи злобы и боли, а смоллеты?

Был ли выбор у Сеятеля?

2.

«Квак твои дела?»

Девочка нисколько не удивилась.

Атриум заперт изнутри? Но ведь со стороны снов никто и не думал запираться.

Ох, Сеятель, сделай так, чтобы доктор Микробус всегда оставался таким растрепанным! Рубашка сползла с плеча девочки, и он опять увидел след ожога.

«Ты часто встречаешься с лиценциатами?»

«Они дикие, — засмеялась Ира Летчик. — Они как звери!»

Зачем с такими встречаться? Когда понадобится, они набегут сами.

«Почему ты назвала лиценциатов зверями?»

«У них звериные привычки».

«И у Котопахи?»

«Без разницы».

Она действительно не видела разницы — Котопаха или кто другой. Нельзя одновременно быть на Марсе и на орбитальной станции — это противоречит условиям эксперимента. Но разве настоящий эксперимент ограничен какими-то рамками?

«Мне всех жалко».

Она, правда, жалела.

«Мне кажется, мы…»

«…уже разговаривали?» — закончил он.

Девочка обрадовалась: «Наверное».

«Можешь вспомнить, о чем?»

«Никак не могу».

«А ты соберись». «Я пытаюсь».

«Ладно, — рассмеялся доктор Макробер. — Все-таки главное — определить проблему».

«Если вы о моем здоровье, то проблема не во мне».

«Сможешь объяснить?»

«Разве вы не знаете?»

13+. Невыносимый возраст.

«Только догадываюсь, — засмеялся он. — Например, ты не отключила виртуальный альбом. Друзья собрали тебе хорошую коллекцию. На Марсе тоже останется след, да? Ты договорилась о чем-то таком с лиценциатами? Тебе хотелось бы побывать везде? — Доктор Макробер не дал ей ответить. Он отчетливо видел каждый не произнесенный ею вслух ответ. — А как ты определяешься? Вот эта огненная пашня, скажем…» '

Он взглядом указал на пятно ожога: «Кажется, ты легко отделалась».

Она покраснела и одернула рубашку.

«Ты бываешь в этом огне?»

Она повела плечом.

«Ты там одна?»

«Нет».

«А кто еще?» «Котопаха».

«А я?» — не удержался он. «Вас там совсем нет». «Это… будущее?» «Нет». «А что?»

«Другая история». «Но это как будущее?» «Я не знаю». «Тебе там нравится?» «Там тепло…»

«Но это не сон? Ты не боишься, что навсегда останешься в той истории?»

«Не знаю. Я еще не умею делать выбор». «Что-то мешает?» «Не знаю», — повторила она. «Ты пытаешься что-то вспомнить?»

Она не ответила. Молчала, наклонив голову.

«А доктор У Пу? — спросил он. — Такой плешивый и маленький? Он там появляется?»

Лиценциатка с сомнением оглядела атриум: «Иногда я забываю то, чего не хочу помнить».

«Но день, когда лиценциаты прибыли на станцию Хубу, ты явно помнишь?»

«Конечно. Могли бы не спрашивать. — Лиценциатка вновь обрела уверенность. — В памяти Мика все расписано по секундам. Он не упускает ни одного события, произошедшего на борту. Он даже потребовал справку о перенесенных страданиях, когда Рупрехт и Глухой выбросили его за борт. Ужас, как весело».

«А когда на станции появился доктор У Пу?»

«Ой, ну через несколько солов после того, как хульманы и лангуры высадились на Марс. Этот У Пу появился тут вместе с папой. Они были ужасно сердитые и не верили в Костин концерт».

«А ты веришь?»

«Конечно».

«Но у Кости нет скрипки!»

«Он импровизатор. Пусть выкручивается».

«Почему ты уверена, что Костя выкрутится?»

«Он поклялся, — засмеялась Ира Летчик. — Он обязан выкрутиться».

Ох, Сеятель, зачем они все меня мучают? Костиной скрипке несколько веков, она старенькая, сплошное барахло, пусть валяется на Лунной базе.

«Он стал спрашивать: почему у меня в ухе смоллета? Он ужасно хотел знать, зачем вы подарили мне эту смоллету».

«И что ты ответила?»

«Доктор Микробус живет так долго, — ответила я, — что его голова давно набита никому не нужными вещами. Не знаю, понял ли доктор У Пу, но ответ ему понравился».

«А там ты действительно встречаешь Котопаху?»

«Ну да. Он появился там с черепом в руках. Как Гамлет. Помните про такого?»

Он кивнул. Возможно, кто-то из лиценциатов прежних выпусков.

«Зачем Котопахе череп?»

«Он сказал, это знак».

«Знак чего?»

«Я не помню».

«Совсем не помнишь?»

Она посмотрела на него и два раза кивнула. Как маленькая девочка.

«Я будто увязла… Будто ступаю по болоту…» Доктор Макробер испугался: сейчас она предложит мне кофе. И она действительно предложила.

«Вы ведь любите эти доисторические напитки?»

Он хрюкнул с негодованием: «В другой раз». И спросил: «Квак ты все-таки исчезаешь? Квак ты оказываешься в другой истории?»

«А квак вы оказались в закрытом атриуме?» — засмеялась она.

Он не стал врать: «Просто прыгнул с того балкончика».

Она с сомнением оглядела его. Но промолчала.

«А как ты спрыгиваешь в другую историю?»

«Я не спрыгиваю. Я засыпаю».

«И все?»

«Ну да».

«Там огонь?»

Она кивнула.

«Квак можно жить в огне?»

«Не всякий огонь жжет».

«Но на твоем плече след ожога».

«Я еще не на все вопросы могу ответить».

«Просто не помнишь? Или не получается?»

«Трудно объяснить», — она опять покивала.

«В той истории тебе комфортнее?»

«Скорее, спокойнее».

«И ты всегда засыпаешь, как по расписанию».

«Ну да. Доктор У Пу сказал папе, что так будет длиться до определенного времени».

Два контейнера смоллет. Разговор явно зашел в тупик.

«Что ты держишь в этой ужасной корзине?»

Она засмеялась: «А вы откиньте крышку».

С некоторым сомнением доктор Макробер оглядел плетеную из тростника крышку, украшенную алыми, как огонь, иероглифами. Впрочем, вырастить тростник в оранжерее несложно, а умельцы везде найдутся. С опаской, преодолевая внезапно возникшее сопротивление, доктор Макробер приподнял крышку и с изумлением уставился в открывшуюся перед ним невероятную глубину. Там, в кошмарном провале времени и пространства, свет отливал нежно и пепельно, как при полном солнечном затмении. И в этой пепельной дали развертывался яркий спектр, размахивало конечностями какое-то человекообразное пятно.

«Что это за клоун?»

«Квак? Вы не узнали?»

Он засмеялся и покачал головой:

«Доктор У Пу назвал бы это кризисом».

«Нет, — возразила девочка. — Доктор У Пу назвал бы это новой возможностью».

3.

Оказывается, иероглифы кризис и новая возможность очень схожи.

Доктор У Пу появился на орбитальной станции Хубу через пару солов после отбытия лиценциатов на Марс. Маленького роста, с блестящей лысиной, лицо морщинистое, ласковое, как у лангура. «Ну, вы видели обезьян Цикады, — смешно пожала голыми плечами лиценциатка Ира Летчик. — А папа нервничал. Он был не такой, как всегда. Он расследовал очередную аварию на метановом заводе, и ему что-то там не показывали. С доктором У Пу они условились говорить по-китайски. Оба были уверены, что китайская часть разговора окажется не по зубам такой маленькой девчонке, как я. Но папа знает китайский не очень хорошо, ему все время приходилось переводить в голове собственные мысли, поэтому я понимала почти все, только не подавала виду. Сперва они говорили про аварию на каком-то закрытом метановом заводе, про вышедшую из строя сложную аппаратуру. Ничего особенного, но они нервничали. Аварии случаются всегда, но они сильно нервничали, особенно папа. Я так поняла, что доктор У Пу чем-то мог мне помочь. Он несколько раз повторил: в сущности, мы работаем над одним и тем же».

«Над одним и тем же? Он так сказал?»

«Даже повторил. Подтверди, Мик!»

«Не кричи на меня».

«Добьешься, я выброшу тебя за борт».

«А кто тебе подскажет, как себя вести?»

«Заведу духов».

«Ой-ой-ой!»

«Мак, — строго приказал доктор Макробер, — повтори нам разговор доктора У Пу и И вена Летчика».

«А какой именно разговор?»

«Разве их было несколько?» — удивилась девочка.

«Видишь, какая ты дура!» — Мак слегка наклонился, чтобы гость и девочка оценили его новое напыление. В его пересказе все выглядело достаточно просто, никаких особенных сложностей.

Ивен Летчик сказал: «В мире накопилось много масштабных угроз. Мы не можем избавиться от всех сразу. Тем более что часть этих угроз изначально встроена в нашу историю Вселенной».

Доктор У Пу ответил: «Мы не одно и то же считаем угрозами».

Ивен Летчик сказал: «Вы понимаете меня. Я дорожу здоровьем дочери».

Доктор У Пу с удовлетворением отметил: «Видите, к чему приводит отсутствие надежной связи. — Он явно намекал на что-то хорошо известное начальнику станции Хубу. — В сущности, Делянка Сеятеля никому не нужна, кроме доктора Макробера. Проблема, на решение которой требуются миллиарды лет, для существ таких далеко не вечных, как мы, не может считаться проблемой. — И почему-то добавил: — Аппаратура пострадавшего завода нуждается в срочном обновлении».

«Почему вы не попросили о помощи раньше?»

«А почему вы не сделали того же?»

«Не все можно объяснить».

«Но надо пытаться».

«Раньше вас не сильно беспокоили такие аварии».

«Раньше вы не сильно жаловались на здоровье дочери».

«Значит, пришло такое время», — сказал Ивен Летчик, а доктор У Пу добавил: «Вы, Ивен, выбираете здоровье дочери. Я выбираю атмосферу Марса».

«Просто, как лапша».

Доктор У Пу покачал головой: «Лапша — сложный иероглиф. В нем пятьдесят семь черточек». И многозначительно добавил: «А в ухе вашей девочки — смоллета?»

Ивен Летчик кивнул: «Да, это смоллета. Из запасов доктора Макробера». И быстро спросил: «Вы часто посещаете Делянку Сеятеля?»

Доктор У Пу ответил: «Никогда».

«Но почему?»

«Аскрийские ледники будут взорваны. Зачем посещать места, которых уже завтра не будет ни на одной карте? Чем скорее Аскрийские ледники превратятся в пар и воду, тем лучше. Смоллеты — опасность. Смоллеты — грозная опасность, Ивен. Смоллеты — неконтролируемая опасность».

И почему-то взглянул на девочку: «Вы — дети. Вы еще никому не причинили боли». И улыбнулся: «Если будете хорошо бегать, сумеете спастись».

ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

Ира Летчик

Гэры бывают разные: черные и алмазные, расползшиеся по земной шири, как планета, большие, Цвета грусти и праздника — разные. Под самый звездный венец поднимаются они, как хрустальный дворец. А над ними метель снежная — Музыка нежная.

Цикада

Я спросила: «А могут существовать карлики, рост которых измеряется длиной Планка?»

Рупрехт переспросил: «Карлики — порядка десять в минус тридцать третьей степени?» Я сказала: «Ага».

Он сказал: «Ну, давай еще раз допросим птицу». «Хватит, — не разрешила я. — Попугай не знает, что отвечать на твои дурацкие вопросы».

Ох, Сеятель, успокой всех, зачем они спорят? Я люблю хульманов и лангуров. Я люблю китайцев и тех, кто работает на орбитальных станциях. Я всех люблю, даже куумбу, открытую моей знаменитой прапрапрабабушкой. Куумба с тех пор так и бегает из одного края глаза на другой. Иногда почесывается. Жалко, что про нее счастливые люди не знают.

Рупрехт

Цикада считает, что доктор Микробус в Дарджилинге тайно держит в своей лаборатории самку научного реакционера. Мы поднимались по склону горы Олимп, когда Цикада такое сказала: «Ты у нас сама — вроде кривой второго порядка». Цикада, конечно, не поверила. Мы поднимались все выше и выше по бесконечному базальтовому склону горы Олимп. Вершину мы не видели: на высоте километра ползли плоские метановые облака, а сама гора занимала так много места вокруг, что стало сумеречно, как поздним вечером, а Костя опять пожаловался, что от всего несет на него запахом плохо пережаренного лука. Через расщелины мы перепрыгивали. Правильный упор в сьютелле помогает перенестись сразу на пятьсот, а то и на семьсот метров. Время от времени я ловил Ханну Кук, ее почему-то вечно заносит в сторону. И кстати, именно она опять увидела внизу хульманов. С тех пор как нас разделили на орбитальной станции Хубу, мы ни разу не перебросились словом, а теперь хульманы появились в пределах прямой видимости. Впереди Файка — в мохнатых унтиках, с хвостиками на попе, на лбу противосолнечный козырек. За Файкой, как привязанный, тянулся Глухой. Рваная хламида, похож на пятнистого паука, в хорошем смысле. И, наконец, Чимбораса — босиком, босиком по мерзлым камешкам.

«После Котопахи, — сказал я, — Костя самый большой дурак».

Ханна Кук покраснела, а Цикада обиделась: «Это почему, интересно?»

«Да потому, что отстал от хульманов. А Костя потому, что физику не любит».

«Ну и что? Он и химию не любит».

Я промолчал. На станции Хубу мы бросали монетки — на интерес. Сто раз кинули, и все сто раз нам выпала решка. Я спрашиваю: ну, на спор, что выпадет в сто первый раз? Файка кричит: «Пятьдесят на пятьдесят!» Цикада промолчала, а Костя брякнул: «Орел, конечно!» — «Это почему же орел?» — «Ну, ему тоже хочется».

«Рупрехт!»

«Чего тебе, Цикада?»

«Нечестно, если концерт не состоится».

Я хотел засмеяться, но Ханна посмотрела на меня.

Ханна Кук похожа на пчелу, ее хочется погладить. Единственный принцип, по которому наша Вселенная, наверное, выделяется изо всех других, это, конечно, то, что в ней возможно существование белковой жизни. Но совсем необязательно давить на меня только потому, что кто-то доверился девчонке, а она забыла про инструмент…

Костя

«Знаешь, Цикада, — напомнил я. — Был древний городок Локры. А в нем собирались лирники. Однажды на состязаниях у самого лучшего лопнула струна на кифаре. Зрители ахнули, тишина наступила такая, что даже цикады в траве умолкли. Но самая смелая не растерялась, — Костя посмотрел на меня, — и прыгнула на кифару. И она так ловко вплела свой голос в звучание оставшихся струн, что лучший лирник и в тот раз остался лучшим».

Ханна Кук

Такая у них мораль на Марсе.

Фаина

«Ой, мы попугая нашли!»

«Ой, мы Котопаху потеряли!»

Связь между хульманами и лангурами включилась, как только мы оказались метрах в ста друг от друга. Внизу все закрывали плоские облака, они заметно округлялись по горизонту, а восточную сторону неба — мрачная вершина горы Аскрийской. Глухой жестом показал: теперь наговоримся! Рупрехт сразу вылез на связь: «Кто решит задачку на дурачка?» Откликнулся Чимбораса: «Ты про Файку, что ли?» — «А мне все равно. Задачка на устойчивость стола с четырьмя ножками». — «Без проблем, — сказала я. — Выходим на решение для стола с произвольным количеством ножек, а потом подставляем найденные значения в формулу N=4». — «А я бы вышел на решение для двух предельных случаев N=1 и бесконечности, — заспорил Чимбораса, — а потом интерполировал результаты к промежуточному значению N=4».

«Принято!»

ДОКТОР МИКРОБУС

1.

Доктор Макробер стоял посреди атриума.

Зачем посещать места, которых завтра не будет на карте?

«Смоллеты — опасность, смоллеты — грозная опасность, смоллеты — опасность неконтролируемая», — сказал доктор У Пу в беседе с Ивеном Летчиком. Конечно, смоллеты спят. Пока. На создание человека у природы (лиценциатка Ира Летчик сказала бы — у Сеятеля) ушло миллиардов пять лет, если считать со времени появления одноклеточных. На создание другой — неорганической — жизни может уйти не меньше, если считать со смоллет. Звездным ветром смоллеты разносит по Вселенной. Конечно, речь не о вытеснении Человека разумного, не о выталкивании его за пределы обитаемого мира. Речь о развитии свойств, возникающих в первые доли секунды Большого взрыва. Органика — венец холодного, точнее, остывающего мира. Разглядывая окаменелости, невероятные, микроскопические следы давно вымерших диккинсоний или эдиакарий, не сразу протянешь от них восходящую линию к Человеку разумному. Невообразимый провал зияет между столь близкими по сути формами. А ведь и диккинсонии, и эдиакарии, и масса других давно вымерших, почти не определяемых уже существ — все это органика, все они накрепко с нами связаны. Горячая земля остывала, возникал температурный баланс, первичные океаны заселялись одноклеточными, температура падала, постепенно достигая комфортной для класса, к которому мы относимся. Не стоит придумывать богов, их никогда не было. Мы обживаем планеты, создаем сьютеллы, цифруем информацию и материю, но только очень немногие задумываются о непредставимо далеком будущем — что там? Войсеры создали символическую фигуру Сеятеля. Так им легче понять распространение жизни: некий одинокий гигант, разбрасывающий зерна жизни по расширяющейся Вселенной. То, что мы увидели с лиценциатом Глухим в «полости Глухого», не увидишь ни в доменной печи, ни в сполохах северного сияния. Ужасный и прекрасный огненный куст выпустил сразу миллионы отростков. Они раскачивались, они дышали, меняли цвет и форму.

«Они живые?»

«Спрашивать надо Сеятеля».

Лиценциат понял, но как всему человечеству объяснить опасность, так странно растянутую на многие миллиарды лет? Даже в момент максимального расширения температура микроволнового фона Вселенной не превысит полутора градусов по Кельвину. Это — все еще — мир для органики, какие бы формы она ни принимала.

Но потом Вселенная начнет сжиматься. Сеятель — гениальный игрок, что бы мы под этим ни подразумевали. Были эпохи холода, придут эпохи огня. Мы — дети холода, смоллеты — дети огня. Мы долгое время не будем замечать ничего необычного: физики расписали историю Вселенной чуть ли не по минутам. В течение еще миллиарда лет Вселенная будет оставаться миром для органики, но затем дело пойдет быстрее. Постепенно ночное небо станет ярким, как при солнечном дне. И вот тогда можно сказать: теперь всё, Сеятель отыграл органику. Небо Вселенной вспыхнет, оно станет невыносимо ярким.

Выгорит не просто органика, начнет выгорать материя, Вселенную испещрят «полости Глухого». Молекулы в атмосферах звезд и в межзвездном пространстве начнут диссоциировать на составляющие их атомы, и постепенно космическая температура достигнет десятков миллионов градусов, превращая всё в космический суп из излучения, электронов и ядер.

Человек разумный уйдет.

Наступит эпоха Огня разумного.

Сеятель ни на секунду не оставляет Вселенную без разума. Вселенная всегда наполнена волнами разума. Поняв это, следует сделать следующий шаг: выяснить, существует ли хотя бы гипотетическая возможность перекинуть мостик из нашей тьмы в последующее пламя? Можно ли поделиться с грядущим огненным Разумом нашими человеческими чувствами?

Два контейнера смоллет. Жалкая подачка, о которой не может идти речь.

Но каким-то образом лиценциатка Ира Летчик попадает из одной истории Вселенной в другую…

2.

Он машинально глянул на часы.

16.17. Орбитальная станция Хубу проходила над Ацидалийской равниной.

В алом кресле Иры Летчик что-то менялось… Некое сгущение… Неясное облачко… Возникали и уплотнялись контуры… Румяная щека… Капелька пота… След ожога… Доктор Макробер облегченно выдохнул: «Квак дела?» И сразу спросил: «Ты не против, если Мак будет фиксировать нашу беседу?» И сразу добавил: «Запись, сделанную Маком, нельзя стереть. Она будет сбрасываться одновременно в три главные мировые точки сбора информации. Вечное хранение. Слышала о таком? В этом архиве хранятся самые важные свидетельства. Те, что могут повлиять на само развитие человечества».

«А как определяется значимость такой информации?» За словами девочки, как всегда, стояло: «Вы ведь не позволите взорвать Аскрийские ледники?» Доктор Макробер смотрел на девочку с ужасным неодобрением.

«Мак!»

«Чего тебе?»

«Когда лангуры и хульманы выйдут на связь?»

«С первыми музыкальными тактами», — важно ответил робот.

Ох, Сеятель, зачем инженеры создают таких глупых и важных роботов! Лиценциатка покраснела от волнения. Ох, Сеятель, помоги Косте! Пусть все будет так, как должно быть, только еще лучше. Ира Летчик прекрасно знала, о чем просила. В розовой мочке пульсировала нежная звездочка смоллеты.

«Вы опять идете по следам Сеятеля?»

«От тебя ничего не утаишь».

Доктор Макробер обозлился. Он не хотел повторений. Он не хотел тратить время на чепуху, вновь и вновь отказываться от яблок, которых никогда не любил, и от доисторических напитков. Другая история Вселенной. Из своего будущего он отчетливо видел мысли Иры Летчик. Общение с Сеятелем наделило меня многими способностями, но, похоже, не только меня. Способности Глухого… Способности Иры Летчик… Теперь Котопаха… Легкие сны — вестники лжи… Тяжкие сны — вестники любви... Нелегко Косте выслушивать такое.

3.

«Попробуй вспомнить».

Иру Летчик несло по течению.

Бесчисленные истории Вселенной.

Как происходит переход из одной в другую?

«У тебя есть выбор или ты все-таки привязана к какой-то одной истории?»

Девочка наморщила лоб, доктор Макробер ее не торопил. Вопросы понятны. Что она переживает там? Огненный мир — что в нем особенного? Котопаха, к примеру, всегда любил жаркие песчаные пустыни. Есть ли разница? Котопаха не раз бродил по горячим осыпающимся барханам Сахары, но это на Земле — при температурах, приближающихся к комфортным. А огненный мир, он сжигает? Он прошлое? Или он — наше будущее? Доктор Макробер видел самые затаенные мысли лиценциатки. Конечно, никаких котлов, запаха серы, никакого ужаса. Она, как чудесная рыба, плавает в густом пламени, которое есть пространство. А может, и время, — она не знает. Она не чувствует масштабов, там нет тени. А высокое ли небо? Честно говоря, она об этом не задумывалась. И никакой сьютелл там не нужен.

«Там я сама огненная».

«А это?» — указал он на след ожога.

«А это я испугалась. В самый первый раз».

«Но ты не сгорела, — засмеялся он. — Почему?»

«Потому что не стала бояться».

«Обратилась к Сеятелю?»

Лиценциатка засмеялась: «Вы сами учите нас не персонифицировать явления природы. — Смоллета в ухе Иры Летчик испустила снопик алых лучей. — Вы сами учите нас терпеливости, а мы терпеливо ждем. Да знаю я, знаю, что нельзя так говорить о Сеятеле, — заторопилась она. — Но вы сами хотели его услышать! Вы сами мечтаете обратить на себя его внимание! Почему он не слышит наших голосов, если мы — его сущность? Там в первый момент я испугалась. Но только на мгновение. На ничтожное мгновение. Огонь меня лизнул длинным языком, как собака. Он не угрожал, понимаете? Он лизнул. Он почувствовал: я не такая! Знаю, знаю, что нельзя так думать, но мне показалось…»

«Что тебе показалось?»

«Ну, понимаете… Я будто попала в огненный сад…»

«В сад? Как это понимать? Ты везде была окружена пламенем?»

«Ну да… Как в саду… Есть сад камней, почему бы не быть саду огня, правда?»

«Это походило на цветы? Ты будто бродила среди алых цветов?»

«Ну, если упасть лицом в охапку роз…»

Доктор Макробер чувствовал, как девочку опаляет внутренним огнем. Люблю… Так она думала. Люблю… Смоллета в мочке розового маленького уха испускала пронзительные голубые лучики…

«Где же ты была?»

«Во сне», — важно подсказал робот.

А девочка добавила: «А вот Котопаха — там. Котопаху я вижу».

«И общаешься с ним?»

Девочка обрадовалась: «Спросите его сами».

«Разве он здесь?»

«Вы сами учили, что историй много, а Вселенная одна».

«Неужели Котопаха в корзине?»

Он спросил грозно: «Котопаха, ты здесь?»

Ему не ответили. Доктор Макробер встал. Он подошел к корзине, отмеченной алыми иероглифами, и откинул плетеную крышку. Он боялся, что дурная бесконечность восторжествует, как в прошлый раз, и в чудовищной глубине, как в «кротовой норе», опять мелькнет тот же клоун в рубашке спектральных цветов. Но из непередаваемого далёка смотрели на него знакомые смеющиеся глаза.

«Как это у всех вас получается?»

«Кто бы понимал, доктор Мик…»

«…робус», — закончил он за лиценциата.

«Зато у меня есть девушка».

«Огненная?»

«Очень».

«Опять не повезло?»

«Почему?» — удивился лиценциат.

«Ты не сможешь повести ее на Костин концерт».

«Я как раз собираюсь это сделать», — Котопаха засмеялся. Его, как облачко, разворачивало в неведомой голубоватой глубине. Он находился за много световых лет от орбитальной станции Хубу, но доктора Макробера и его ничто уже не разъединяло. «Вы спрашиваете, что происходит с мировыми струнами?» Доктор Макробер оторопел, поняв, что на этот раз слышит не Котопаху, а наведенного вомбату, и даже понимает его. «Когда две мировые струны вступают во взаимодействие, — сладостно стонал вомбату, — возникает вероятность их превращения в третью струну. — Вомбату даже закашлялся от восторга. — Потребовалось бы пронумеровать все возможные кривые, чтобы определить реальную вероятность вступления этих струн во взаимодействие. Вместо одного параметра — заряда — нам пришлось бы вводить бесконечное множество неопределенных констант. Так что истинное взаимодействие мировых струн удобнее всего представлять в виде «брючных диаграмм», а именно: две штанины в горизонтальном срезе, перемещающемся по течению времени. Внизу срез описывает замкнутые струны, а ближе к поясу они сливаются…»

Голова закружилась, но доктор Макробер справился.

«Знаете, — сказала Ира Летчик весело и безжалостно, — вы многого не сможете понять, потому что мы сами чего-то не понимаем».

Доктор Макробер осторожно повел рукой.

Странно вытягиваясь, она ушла в бездонную глубину корзины. «Кротовая нора». В сотне световых лет от станции Хубу рука доктора Макробера прошла сквозь туманное плечо Котопахи. «У Сеятеля есть все, что есть в мире, и у него есть все, чего еще нет в мире».

4.

На большой развертке возникла панорама горного склона.

Осыпи и обрывы падали вниз, тонули в зеленоватом разливе метановых облаков, в мутных разрывах проглядывали прихотливые извивы каньонов, круглился край планеты, взрезанный горными пиками. Среди звезд пылало маленькое злобное солнце, слегка размытое по краям, — намек на корону, а с запада обрывались в неизвестность тьмы стены исполинского кратера.

«Цикаду я бы держала в клетке».

«Почему?» — спросил доктор Макробер.

«В древности цикад всегда держали в клетках».

«Но почему?» — настаивал на вопросе доктор Макробер.

Прыгают. Ох, Сеятель, помоги мне! Доктор Макробер слышал каждую мысль Иры Летчик. Сеятель, ты видишь, какие ужасные у доктора Микробуса рубашки. Огонь не бывает пестрым, а на рубашки доктора Микробуса даже моль не садится. Ох, Сеятель, он думает, что если лиценциатов любить, то каждый, каждый, совсем каждый ответит на его любовь. Образумь доктора Микробуса, открой ему глаза шире, он уже не наполовину в будущем, а меньше. Не знаю почему, но я так чувствую. Может, он уже старый, а ты, Сеятель, не оглядываешься на него. И мне не разрешай оглядываться. Доктор Микробус — прошлое, как холмы за Уйгуром. Ох, Сеятель, не разрешай мне оглядываться. Вот ты даже на Большой взрыв не оглядываешься, а это красиво. Человек не может выиграть у тебя. Человек не может сыграть вничью с тобой. Он не может не проиграть тебе. Люди боятся, что ты вытеснишь нас с удобных планет, оставишь им только парочку ненадежных плутоидов — сидеть на льдах и выть в сторону вечности…

На развертке появилось хмурое лицо Ивена Летчика:

«Хотели видеть меня, доктор Макробер? Что вас интересует?»

«Рабочая орбита станции Хубу, Ивен».

«В реальном времени?»

«Да нет, пожалуй».

«А точнее?»

«Ну, скажем, день, когда лиценциаты покинули станцию».

Развертка немедленно изменила цвет. Над зеленоватыми впадинами, над коричневыми плато, над оранжевыми хребтами Марса неудержимо плыла яркая пульсирующая звездочка. Над перепаханной метеоритами Сирией, над извилистым лабиринтом Ночи, похожем сверху на обуглившийся отпечаток колючего доисторического растения, над скалистыми массивами Фарсид, проткнувшими своими пиками атмосферу. Ивен Летчик с бокового экрана подозрительно следил за доктором Макробером. Плато Дедалия, земля Сирен, чудовищная подкова Эллады, равнина Исиды, наконец, Ацидалийская (Ивен Летчик отер платком вспотевший лоб) и Чайна-таун, как всегда, оставшийся в стороне.

«Ивен!»

«Я здесь».

«Что произошло в день высадки лиценциатов?»

«На Марсе?» — вопрос Ивену Летчику явно не понравился.

Но это не имело значения. На втором боковом экране появился доктор У Пу, и он был готов ответить на любой вопрос. Морщинистое личико улыбалось. Правдивостью отличаются не только китайские девочки. Доктор У Пу быстро кивал: «В день высадки лиценциатов, доктор Макробер, на Марсе произошла крупная авария — на подземном метановом заводе, расположенном на земле Темпе».

«Причина аварии?»

«Нестыковка рабочих контейнеров».

Ну да, никаких других причин быть не может. Доктор Макробер прекрасно помнил беседу, сохранившуюся в памяти Мака.

Ивен Летчик тогда сказал: «В мире накопилось много масштабных угроз. Мы не можем избавиться от всех сразу. Тем более что часть этих угроз изначально встроена в нашу историю Вселенной».

Доктор У Пу ответил: «Мы не одно и то же считаем угрозами».

Ивен Летчик сказал: «Вы понимаете меня. Я дорожу здоровьем дочери».

Доктор У Пу с удовлетворением отметил: «Видите, к чему приводит отсутствие надежной связи. — Он явно намекал на что-то, хорошо известное начальнику станции Хубу. — В сущности, Делянка Сеятеля никому не нужна, кроме доктора Макробера. Проблема, на решение которой требуются миллиарды лет, для существ таких далеко не вечных, как мы, не может считаться проблемой. — И почему-то добавил: — Аппаратура пострадавшего завода нуждается в срочном обновлении».

«Почему вы не попросили о помощи раньше?»

«А почему вы не сделали того же?»

«Не все можно объяснить».

«Но надо пытаться».

«Раньше вас не сильно беспокоили такие аварии».

«Раньше вы не сильно жаловались на здоровье дочери».

«Значит, пришло время…» — сказал Ивен Летчик. А доктор У Пу добавил: «Вы, Ивен, выбираете здоровье дочери. Я выбираю атмосферу Марса…» И многозначительно добавил: «А в ухе вашей девочки смоллета?»

Ивен Летчик кивнул: «Да, это смоллета. Из запасов доктора Макробера».

И быстро спросил: «Вы часто посещаете Делянку Сеятеля?»

Доктор У Пу ответил: «Никогда».

«Но почему?»

«Аскрийские ледники будут скоро взорваны. Зачем посещать места, которых уже завтра не будет ни на одной карте? Чем скорее Аскрийские ледники превратятся в пар и воду, тем лучше. Смоллеты — опасность. Смоллеты — грозная опасность, Ивен. Смоллеты — неконтролируемая опасность». И почему-то взглянул на девочку: «Вы — дети. Вы еще никому не причинили боли». И улыбнулся: «Если будете хорошо бегать, сумеете спастись».

Конечно, оба знали больше, чем говорили.

Доктор Макробер весело откинулся в кресле. «Скажите, Ивен, прерывалась ли связь орбитальной станции с Чайна-таун и метановым заводом в день аварии?»

«Да, контрольные счетчики в тот день зафиксировали сбои».

«Как долго они длились? Это зафиксировано?»

«Шесть часов тридцать одну минуту».

5.

Иллюминатор залило светом.

Алый луч, прожигая метановые облака, выбросился в пространство.

Одновременно с ослепительной вспышкой ворвались в эфир возбужденные веселые голоса: «…два тигра, два тигра…» Связь лиценциатов со станцией возобновилась. «Файка, подбери хвостики!» Но разве луч, вонзившийся в звездную тьму, можно считать первыми тактами? Похоже, Ира Летчик подумала о том же: «Никто не говорил, что такты должны быть непременно скрипичными?»

Новая чудовищная вспышка осветила атриум.

Свет был таким плотным, что заполнил каждую щель.

«Конец света», — подумал доктор Макробер. «Начало будущего», — подумала Ира Летчик. Голоса лиценциатов смешались. «Костя, ты здорово начал!» Правда, вряд ли такого концерта ожидали фаны Земли, Луны, орбитальных станций. «Глухой, помоги ему!» Гигантское синее яйцо взрыва бесшумно разбухало на подошве Аскрийской горы. Изнутри его пронизывали белые молнии. Огненная спираль стремительно раскручивалась, разбрасывая во все стороны сверкающие мальтийские кресты. А небо стремительно выцветало, ошеломленное убийственным светом, страшно и безмолвно расталкивающим материю.

Ой, у меня юбочка такого цвета!

Котопаха, ты куда закинул череп?

Ой, сколько пыли! Это, наверное, китайцы побежали?

Похоже, снизу огненный разлив виделся совсем не так, как с орбитальной станции. Доктор У Пу и Ивен Летчик одновременно исчезли с экранов. Звучали только голоса, но изображение на развертке двоилось и дробилось от напряжения.

Куумба!

Костя, у тебя получается!

Смотри, Ханна Кук, у меня чистые ногти.

Ой, а когда можно открыть глаза?

6.

Потом за иллюминатором потемнело.

Аскрийской горы больше не существовало.

На боковой развертке снова появился доктор У Пу.

«В мире накопилось много масштабных угроз». В день высадки лиценциатов на Марс контрольные счетчики зафиксировали значительные сбои в связи. Эти сбои длились все те же пресловутые шесть часов тридцать одну минуту. В момент аварии координаты станции Хубу точно совпали с координатами подземного метанового завода. «Нестыковка рабочих контейнеров». Результаты: значительный материальный ущерб и резкое ухудшение здоровья лиценциатки Иры Летчик. «Время ужасных чудес только начинается», — подумал доктор Макробер. И помахал рукой китайцу: «Не поговорить с человеком, достойным откровенного разговора — потерять этого человека». Доктор У Пу его понял: «Стрельба из лука учит находить истину». Доктор Макробер благостно улыбнулся: «Действие должно быть решительным». Доктор У Пу быстро покивал: «А слово — верным».

Не доверяйте Сфинксам, они всегда спят.

7.

Марс погрузился в кромешную тьму. Только на месте Аскрийской горы все еще мерцали нежные звездчатые переливы. «Они существовали, может, тысячную долю секунды, но на «полость Глухого» больше и не уходит», — автоматически отметил доктор Макробер. Вспышки слились, чудовищная молния высветила каждую неровность планетного рельефа. Бесшумный взрыв, казалось, достанет станцию — внизу бурно испарялись базальтовые массивы и подземные ледники. Атриум беспрерывно заливало зеленым и красным светом столь необыкновенных оттенков, что заболели глаза. Миллионы куумб суетливо перебегали с одного края глаз на другой. Орбитальная станция Хубу, как вычерненная исполинская рыба, плыла сквозь ужасный безмолвный свет. «В пекле объединения рая и ада». Как прочесть книгу, не зная языка, на котором она написана?

Файка, у тебя анютины глазки выгорят!

Ой, Глухой, а Сеятель сейчас видит, что мы раскачали суперструны?

Ханна Кук! Идите сюда! У меня чистые руки!

Отсветы и голоса размазывались по сложному интерференционному фону, волновые узоры врывались в атриум, как вчерашние солнечные зайчики. А может, они врывались из будущего. Тысячные доли секунды — безмерно малый отрезок времени, но пожар длился вечность. «Они сумели, — догадался доктор Макробер. — Лиценциаты вписались в мировую гармонию, раскачали суперструны». Он ими гордился. «О, доктор Макробер! — услышал он, не понимая еще, что Ира Летчик впервые произнесла его имя правильно. — Вы думаете, теперь Сеятель нас услышит?»

Чудесный тающий свет истекал в пространство.

Праздничная елка, сияя огнями и хлопушками, плыла сквозь горящий эфир.

Исполинские полотнища безмолвного огня уже достигли Луны и Земли, вызвав полярные сияния на всех полюсах. Ох, Сеятель, неужели ты нас не слышишь? Мир раскалился до совершенно уже немыслимой белесости. Даже закрыв глаза, доктор Макробер видел залитую огнем каменную площадку. Упираясь ногами в обломок базальтовой скалы, лиценциат Костя, совсем как настоящий локрский лирник, вскидывал руки, изгибался в напряжении, а наведенный попугай на его плече медленно отступал, растягивая клювом пространство. Стоя босыми ногами в потоках плывущей, как алое тесто, вулканической лавы, лангуры и хульманы с восторгом всматривались в сад огненных цветов, а выше, с оплавленного гребня смотрел на них Котопаха. Всё чики-пуки! Котопаха давно догадывался, что холодная Вселенная — это место, где жить нельзя. Ох, Сеятель, неустанно молила Ира Летчик, отведи взгляд доктора Микробера, пусть он не смотрит на меня так счастливо, пусть не видит того, что никогда не будет ему принадлежать. Чудовищные зеркала скольжения… Плывущий базальт… «В пекле объединений рая и ада»… Но сквозь безмолвие распадающегося огня уже выплескивались и плясали на месте бывшей горы исполинские буквы, начертанные голиком Глухого:

ИРА ЛЕТЧИК БЫЛА ЗДЕСЬ.

Колин Дэвис В полной уверенности

Джон Хейл прибыл на низкогравитационный курорт «Красная Планета» теплым солнечным днем конца октября, когда холмы побурели и выцвели от засухи, а до сезона дождей оставалось еще две недели. От станции в Эйбериствите автобус вез его через трущобы железных лачуг и голодных взглядов — факт, который вспомнился ему, когда у ворот его приветствовали мадам Джоунс и ее двуствольный обрез. Из-под белой широкополой шляпы на него уставились налитые кровью глаза.

— Занесите свой багаж, пожалуйста, мистер Хейл. — Она все еще целилась из обреза в беспризорников, тащившихся за Джоном от остановки автобуса. Теперь ватага уличных мальчишек в обносках нерешительно остановилась на подвесной дорожке, перекинутой над заграждением из змеевиков. За спиной у них высокие ели обступили узкую шоссейку, по которой автобус медленно вползал назад на холм. — Никаких неприятностей я не жду, но лучше быть наготове. Помяните мое слово, мистер Хейл. Только одна сумка?

— За пятнадцать лет во флоте научишься путешествовать налегке!

Пройдя в калитку, он очутился в низкогравитационном поле

и сразу ощутил прилив сил, а его сумка потеряла значительную часть веса.

— Я не критикую, мистер Хейл.

— Простите… Я с трудом приспосабливаюсь к полной гравитации. За вашей калиткой я вешу вдвое больше моего корабля.

Только тут он обратил внимание на ее черты: от косметических подтяжек на нем раз и навсегда застыло удивленное выражение, кожа туго натянулась на острые, как черепица, скулы, плюс каскад платиновых локонов… несомненно, парик. Простой комбинезон рабочего-пробирника наводил на неприятные мысли: она что, сторонница эмансипации пробирников или это неудачная шутка на его счет?

— Я это учту, мистер Хейл. Во время поездок в город я испытывала то же самое.

— Вы всех постояльцев встречаете лично?

— Только тех, кто меня заинтересовал. — С щелчком она заперла калитку. — Вы первый, кому флот заказал номер да еще заплатил вперед.

— Это еще самое малое, учитывая…

Опустив обрез, она всмотрелась в него внимательнее.

— Учитывая?..

— Мой послужной список.

Плечи его поникли, он действительно устал.

— После отпуска снова на службу? — спросила она.

Не будет возвращения после отставки с позором — сколь бы несправедливым ни был вердикт. Она разыгрывает неведение из вежливости или неловкости. Впрочем, она, похоже, не из тех, кому бывает неловко.

Он пожал плечами.

Мадам Джоунс первой пошла по гравиевой дорожке через сад с пышными кустами и зелеными лужайками. Поливалки разбрасывали сверкающие струи, в овальном пруду поблескивали толстые золотые рыбки. Джон шел мимо клумб ярко-красной герани, иногда на них встречался глиняный гном в космическом скафандре. Дорожка вела к двухэтажному особняку в колониальном стиле с белыми стенами и черепичной крышей. Окна затеняли тенты в красную и белую полоску. Справа от дорожки, за шпалерой, Джон различил темно-бордовый «порше» на охраняемой стоянке. Эту машину он видел впервые, но без труда предположил, что она пропиталась «Шанель шарм» и в плеере есть хотя бы один файл с записью Луи Армстронга. Он крупную сумму рискнул бы на это поставить.

Они поднялись в тень веранды. Повесив шляпу на столбик, мадам Джоунс прошла в вестибюль и, втиснувшись за стойку портье, убрала с глаз долой обрез.

— Ужин в шесть. Меню в номере. Если у вас есть особые пожелания, позвоните на кухню. Завтрак в семь… так… еще кое-какие формальности, и покажу вам номер. — Повернувшись к экрану, она загрузила страничку регистрации. — Все в полном порядке, мистер Хейл. Как долго вы у нас пробудете?

— Вот вы мне это и скажете.

— Флот оплатил две недели. Собираетесь уехать раньше?

— Понятия не имею.

Она тряхнула платиновыми локонами.

— Родственники? — Мадам Джоунс поглядела через толстенные очки, словно опасалась ответа.

— У меня нет ничего ценного, чтобы завещать.

Джон обвел глазами красновато-коричневые гардины и гравюры марсианских ландшафтов в рамках. Одну стену целиком занимал экран, где в замедленной съемке разгорался марсианский рассвет.

— Миссис Чехова… Сэди… уже приехала? — спросил он. — Мы условились здесь встретиться.

— Да. Хотите, чтобы я известила ее о вашем прибытии?

— Нет необходимости.

Разумеется, Сэди приехала первой. Она ведь всегда была на шаг впереди. Когда-то он находил это милым, пока она не сделала один лишний шаг — из его жизни.

Закрыв страничку регистрации, мадам Джоунс смерила его взглядом с головы до ног, словно пересматривая первые впечатления.

— Я покажу вам номер.

* * *

Джон медленно опустился на мягкую кровать. Он был измотан, но знал, что заснуть будет непросто. С самого прибытия спасателей он не спал по-человечески. Слишком много мыслей, слишком много картин и звуков, от которых он просыпался в поту, хватая ртом воздух.

Он уставился на светильник над головой, из которого лились и абрикосовый свет, и органная музыка Баха.

Сниженная гравитация была подстроена под стандарты Марса — и весьма эффективно. Закрыв глаза, он вообразил себе, что снова в порту Маринерис, опять готовит судно и экипаж сопровождать бригаду документалистов на плато Причудливых форм, в удивительный регион Призрачных гор у Северного полюса, где ветер высек извилистые туннели и звенящие башни.

Скачок гравитации застал его врасплох. Кровать вдавилась в спину — словно его засасывало в матрас, — но флуктации закончились так же быстро, как и начались. Его тело перышком легло на набивное покрывало. Странное ощущение. Он даже не думал, что на курортах такое случается, а ведь он бывал на них столько раз, что и не сосчитать.

Он беспокойно подождал, не повторится ли скачок снова, но нет, тяготение не изменилось.

На ум ему пришла Сэди. Зачем она захотела встретиться? Какие новости, кроме плохих? Или, может, маятник неуравновешенных эмоций качнулся не туда, и она здесь, чтобы отомстить за пробирников. Пуля Купидона прямо в сердце возлюбленного.

Джон рассматривал светильник. Нет… Сэди не наемный убийца. Да, невротический кошмар, но покажите женщину, которая им не является? Она, возможно, сочувствует подвиду человечества, существам, искусственно выращенным в пробирках и автоклавах, возможно, даже считает их людьми, но никогда не станет ради них убивать.

Гнев свел ему челюсти. Как можно считать человеком тварь без родителей, без братьев или сестер? Это же просто умная машина… иллюзия!

— Отпусти, — прошептал он самому себе. — Ты здесь, чтобы расслабиться, чтобы забыть — хотя бы на время.

Он вздохнул. С самой орбиты ему не было так комфортно. Зажмурившись, он расслабился, усилием воли сбрасывая напряжение. Нет смысла гадать, что нужно Сэди. Он и так скоро узнает.

Три дня прошло с тех пор, как он «отяжелел» — вернулся на Землю в шаттле Редпэпа. Три дня ноющих мыши и неповоротливости, пока его таскали с одного совещания на другое. Три дня вопросов репортеров и назойливости камер, гнева праведных и дифирамбов невежд, пока наконец сопровождающий не послал его сюда.

На курорт, в рай. Хотелось бы никогда его не покидать.

* * *

Сэди была красавицей. Джона злило, что приходится это признать. Она возникла в дверном проеме переполненной столовой, когда он ждал кофе из кофеварки. Одета в кремовую блузку, красновато-коричневый жакет и брюки в тон — этот костюм он купил ей, когда они отдыхали в Рио.

Она направилась к кофеварке, и он подвинулся, поздоровавшись лишь кратким кивком. Она была изящной, высокой женщиной, лишь чуть ниже его самого, и излучала рассчитанное очарование, от которой по спине у него пробежала счастливая дрожь воспоминаний.

Выбрав кофе, она повернулась к нему.

— Я рада, что ты согласился встретиться.

— Зачем сопротивляться? Ты всегда получаешь, что хочешь.

У оперативников внепланетной разведслужбы есть способы добиться своего…

Влажно-алые губки надулись.

Джон отпил кофе.

— «Порше» на стоянке… надо думать, это твой?

— Как хорошо ты меня знаешь…

— Хотелось бы, чтобы это было правдой. — Он обвел взглядом зал. — Пойдем поищем стол.

* * *

— Как все прошло? — спросила Сэди.

— Трудно. — Джон следил за ее глазами, надеясь распознать намерения, выжидая, когда она перейдет к делу. — Не так худо, как я думал. СМИ как будто не могут решить, злодей я или герой.

— А как по-твоему?

Он улыбнулся — впервые за долгое время.

— Я часто задавал себе этот вопрос.

Сжав пластиковый стаканчик, Сэди смотрела, как поднимается к краю жидкость.

— И каков ответ?

— Неверный вопрос. Все дело в обстоятельствах. Одно происходит, другое происходит… Нас утаскивает потоком. Река течет и течет, и как ни барахтайся, все равно на берег не выбраться.

Сэди тронула его за руку.

— Следовало бы записать.

Убрав руку, Джон допил кофе.

— Ты надо мной смеешься.

— Нет. Честное слово, нет. Не я ведь вернула домой экипаж после аварии на «Адской планете».

— Не все это понимают.

Раздался грохот. Поморщившись, Джон обернулся на возбужденного гостя, бьющего кулаком по столу.

— Ты в порядке? — спросила Сэди.

— Настолько, насколько возможно.

Она потянулась, чтобы коснуться его волос, но он отстранился.

— А ты совсем поседел…

— Неудивительно.

— Ну, если дело не в героях и злодеях, Джон, каким же должен быть вопрос?

Он пожал плечами: не ответ, но попытка сбросить напряжение в плечах.

— Мог ли я поступить иначе?

— Ты меня спрашиваешь? Или это правильной вопрос? — Допив кофе, Сэди поставила свой стаканчик в стаканчик Джона. Вдавила, снова вынула, не спуская глаз с его лица. — Но я хотела спросить…

— Понимаю. — Он не отвел глаз. Нужно, чтобы она поверила. — Мои чувства к тебе… моя злость, обида… разочарование… ни в коей мере на мое решение не повлияли.

Она кивнула — подпрыгнули тугие черные завитки.

— Надеюсь, это правда. Не хотелось бы мучиться чувством вины.

Способна ли она вообще чувствовать себя виноватой?

— Мое решение было основано на фактах.

— Пожалуй, ты чересчур много оправдываешься.

Она все играла со стаканчиками. Джон отобрал их.

— Ответственность была на мне. — В его тон вкралось раздражение.

Сэди откинулась на спинку стула.

— Я приехала не для того, чтобы допрашивать. У меня есть кое-какая информация о Мэтте Спарксе.

Зал наполнился запахом карри, и нетерпеливое позвякивание приборов напомнило Джону, что он не ел с Эйбериствита.

— А это не может подождать? Он мертв… а я умираю от голода.

— Может.

Джон наклонился за меню, но внезапная тяжесть отбросила его назад. Послышались стоны и проклятья обедающих. Мгновение спустя колебания гравитации прекратились.

Сэди держалась за живот.

— Неприятно было? — спросила она.

— Чуть-чуть.

— Человек из стали: холодный и несгибаемый.

— Ты поэтому от меня ушла?

— Помимо всего прочего. — Сэди встала. От ее уверенности в себе не осталось и следа.

Тронув ее за руку, Джон выдавил улыбку.

— Разве ты не поужинаешь?

— Что-то расхотелось…

Она ушла, и Джон расслабился, улыбка сползла с его лица. Он так и не узнал, зачем Сэди приехала. Ведь не стала бы она проделывать такой путь, чтобы рассказать какую-то мелочь из жизни СМИ-звезды. Здесь что-то большее… Может, завтра он что-нибудь узнает.

А сегодня его дверь останется на замке.

* * *

Авария была внезапной и жестокой.

В туском отблеске заката сержант Джон Хейл и его экипаж морпехов, вместе с пассажирами Мэттом Спарксом и его съемочной группой, неслись по ледяной марсианской пустыне в престарелом «Локхид спринте», безобразном и надежном, как пешерон, ховере, идеальном для кратких миссий. Они пролетали по дюнам пыльного снега, разбрасывая фонтанчики кристаллов, ловившие умирающий свет — спектакль специально для операторов.

Едва внутренние лампочки замигали, Джон понял: поломка. Несколько секунд спустя свет вообще погас, электричество отказало, и судно стало падать.

— Контроль отказал! — завопил Накаяма.

В ответ раздалось согласное бормотание от других панелей.

Протянув руку, Джой нашарил край сиденья и по тусклым дискам лососевого неба определил, где иллюминаторы, — по их положению он понял, что судно выровнено и не погребено в снегу.

— Сержант Хейл? — Он узнал голос Эллис Картер.

— Эллис… ты цела?

— Кажется, да. Как будто ничего не сломано, кровотечения нет.

Зажглись ламы — это Накаяма включил аварийные аккумуляторы.

От внезапного яркого света Джон прищурился. Пилот прижимал ко рту окровавленный платок, но все-таки поднял большой палец свободной руки.

Джон провел быстрый смотр экипажу: Эллис Картер — связистка, Хьюго Накаяма — пилот, Тони Руссо — капрал, Минни Юнг — инженер. Отличный экипаж: темно-синяя форма, короткие стрижки, напряженные лица. Умелый и умный экипаж, профессиональный и надежный. Все в синяках, потрясенные и живые.

Джон кивнул Эллис:

— Попробуй вызвать Маринерис.

Она быстро отошла на свой пост, а он повернулся к Минни.

— Сначала скажи, что работает, а что нет. Потом продовольствие, еда, батареи, емкость аккумуляторов и воздух… сколько и надолго ли?

— Да, сэр.

Джон повернулся к Эллис, возившейся с коммуникатором:

— Что-нибудь есть?

— Пока нет, сэр. Не могу отыскать спутник.

Джон заметил, что Мэтт Спаркс обсуждает что-то со своими людьми: двое мужчин, две женщины, и у всех вид такой же нервный, как и у экипажа Джона.

«Подделки!»

Мысль была такой внезапной и гневной, что Джон даже подумал, а не произнес ли он это вслух.

Андроиды. Поддельные люди с поддельными чувствами. Джон с отвращением осмотрел пассажиров.

Спаркс был одет в кобальтовый деловой костюм, белую сорочку и галстук. Выглядел самой что ни на есть звездой — как и положено крупнейшей знаменитости Земли среди искусственных «людей». Его спутники были в серых костюмах рабочих, хотя по принятому пятью годами раньше Закону о правах гуманоидов в этом не было необходимости. Политический жест. Выходка для камер.

Сказав что-то вполголоса лысому оператору, Спаркс подошел к Джону:

— Можно выйти наружу поснимать панорамные планы?

— Выключайте свою штуку и садитесь.

— Но сержант…

— Выключите камеру и сядьте!

— Хорошо, сержант. — Мэтт Спаркс кивнул оператору. — Не будем путаться под ногами. Расслабься.

— Сэр? — Минни подняла голову от панели управления. — Мы теряем воздух.

— Как быстро?

— Не слишком. Но я не могу установить, где утечка.

— Тони… надень скафандр и проверь корпус. Возьми «нюхач».

— Уже иду, сэр.

Развернувшись, Тони оттолкнул с дороги оператора, направляясь к шкафчикам со скафандрами. Оператор рухнул на сиденье. Мэтт Спаркс помог ему подняться на ноги.

— Давайте не будем терять голову. Уверен, все обойдется. Вы профессионалы, и терпение у нас бесконечное.

Джон заставил себя пропустить мимо ушей намек на тридцать лет, минувших с первых неуверенных и заплетающихся шагов пробирников-андроидов до их эмансипации.

Эмансипация! Какая насмешка! Как можно эмансипировать машину!

Подойдя к окну, Спаркс стал смотреть на звезды.

— А кроме того, я знаю, что запасной ховер готовится к вылету через несколько часов.

— До Маринерис очень и очень далеко, — сказал Джон.

— Шесть дней пути, — отозвался Спаркс. — Поэтому надо только выждать шесть дней. Любопытно будет посмотреть, как мы все… уживемся.

— Уж точно. — Джон окинул ледяным взглядом безупречно сшитый костюм знаменитости. — Крайне любопытно.

* * *

Джон долил Сэди сангрии из кувшина, стараясь разгадать ее взгляд. Он никогда не умел определить, лжет она или нет.

— Я понятия не имею, кто выложил видеозаписи аварии в Сеть, — сказала она. — Но суть не в этом. Ты правда думаешь, будто служба вечно будет замалчивать, что там произошло?

— Я ни о чем таком не просил.

Откинувшись на спинку шезлонга, Джон сделал большой глоток и стал смотреть мимо Сэди на побуревшие ели, подступившие к самому заграждению. День был прозрачен и ясен, за зеленым полотном тента полуденное солнце казалось расплывчатым диском. Холодный ветерок поглаживал щетину на его щеках. Отдыхающие гуляли по лужайкам или пристроились в тенистых уголках с выпивкой и книгой.

— У меня была одна теория, — сказал Джон.

— Так расскажи. — Сэди потянулась в шезлонге.

— Я думал, что за этим стоишь ты.

— Мне нет никакого резона делать тебя знаменитостью.

— Я сказал, думал… А теперь… не уверен.

— Скажи, Джон… если бы ты знал, что Спаркс тайком все снимает, это повлияло бы на твое решение?

— Нет.

Встав, Сэди повернулась к нему спиной. Она смотрела на лес.

— Ты здесь надолго?

— Пока мадам Джоунс не вышвырнет.

Тут его внимание привлекла мимолетная вспышка — за правым плечом Сэди, на опушке, почти у заграждения.

Повернувшись, Сэди закрыла ему обзор. Одним махом допив сангрию, он взглянул на Сэди сквозь стакан.

— Извини. Я устал. Нет, ты мне не наскучила.

Сэди оглянулась через плечо на деревья.

— Я замерзла. Пойдем в дом.

— Ладно.

Он подождал, но Сэди не шелохнулась, в ее лице читалось напряжение. Встав, он направился к дверям.

Держась между лесом и Джоном, Сэди последовала за ним.

* * *

Тони Руссо с трудом стащил скафандр.

— Никакой протечки, сарж. Наверное, под днищем.

На прорезиненном полу остались размазанные пыльные отпечатки его сапог.

Джон глянул на часы. Тони провел снаружи почти два часа.

— Значит, починить не сможем. Остается только расслабиться и лечь спать. — Он повернулся к Минни. — Каков наш статус?

Минни провела пальцем по горлу.

— Реле отказали. Не могу разобраться, почему. Может, дурацкая поломка. Может, саботаж.

Джон недоуменно уставился на нее. Она не улыбалась.

— У нас на Марсе нет террористов.

Перед Джоном возник Мэтт Спаркс:

— Прошу прощения, сержант Хейл.

Джон посмотрел на знаменитость с неловким подозрением.

— Что вам?

— Вы загнали мою бригаду в задний отсек, как овец, сержант. Ситуация стабильна. Есть причина, почему мы не можем ходить хотя бы по кораблю?

— Валяйте, но никаких съемок!

Спаркс открыл было рот, но, ткнув его пальцем в грудь, Джон оборвал:

— У нас чрезвычайная ситуация. Понимаете?

С насмешливым смирением Спаркс поднял руки.

— Можно поболтать с экипажем? Чтобы скоротать время.

Джон обвел глазами своих людей.

— Только не путайтесь под ногами.

Мэтт Спаркс заложил за уши золотистые пряди.

— Могу ли я поговорить с вами наедине?

Пожав плечами, Джон отошел и сел в стороне от остальных. Спаркс устроился на соседнем сиденье.

— Сержант Хейл… вы ведь из деревни. Верно?

— Если можно назвать деревней тринадцать акров автономного производства протеина.

— Я слышал про такие места. Рабочей силы немного. Молодому человеку там, наверное, довольно скучно.

Он пытается взять интервью! Джон задумался — не уйти ли, но какой смысл? Секретов у него нет.

— Я находил, чем заняться. Отец позволял мне играть в шахматы с Пекином фермы. Я воображал себе, что большую часть времени Пекин проводил за придумыванием заговоров, как бы захватить мир.

— Правда, что вам было девять лет, когда вас увезло за пятьдесят километров автоматическое такси со сломанным навигатором?

— Вы копались в моем досье?

— Это часть работы. — Спаркс состроил сочувственную мину. — Страшно, наверное, было для девятилетнего парнишки?

— Глупые машины. Такое шило в заднице.

— Именно так вы меня воспринимаете, сержант?

— Почему же…

— Разве в кадетском корпусе вы не поддерживали кампанию против интеграции пробирников в общество.

— И что с того? На мой взгляд, раздельно мы работаем лучше.

— А разве, окажись мы перед достаточно большой проблемой, например, в чрезвычайной, фатальной ситуации, мы не могли бы научиться работать вместе?

Прежде чем Джон начал подыскивать ответ, раздался радостный возглас Эллис:

— Поймала спутник! Есть сигнал!

* * *

Джон уже полчаса смотрел «Новости Солнечной системы» по настенному экрану в столовой, когда спустилась Сэди. Подав ему чашку кофе, о которой он не просил, она села рядом.

— Как там с переполохом в Луна-виллидж? — спросила она.

— Ты про сенатора с долей в голливудском борделе? — Джон отпил горячего кофе. — На флоте такое переполохом не назовут.

Джон посмотрел по сторонам: официанты накрывали столы к ужину.

— Политические скандалы — мой кусок хлеба.

— Кстати, о хлебе… я проголодался.

— Извини. Я подумала только о кофе.

— Подумала… Кстати, а о чем ты подумала, когда бросила меня в Рио?

— Я так и знала, что ты задашь этот вопрос. — Она потерла коленку, и Джон почувствовал ее неловкость: раньше за ней подобного не замечалось.

— Ни слова… Я проснулся, а тебя нет!

Он вспомнил отчаяние, ощущение потерянности, оторванности от всего знакомого и привычного.

— У меня были кое-какие проблемы.

— А вдруг я помог бы? Даже невежда-космолетчик способен выслушать!

— Проблемы были связаны с тобой.

— Ну, спасибо… — Джон охнул, когда каждую его клеточку словно бы вдавило в стул. Горячий кофе плеснул ему на руку. Опять колебания гравитации.

Откинувшись на спинку стула, Сэди втянула носом воздух.

Гравитация снова вернулась к обычной, курортной.

Медленно выдохнув, Сэди сделала судорожный вдох.

— Пожалуй, «Красной планете» надо пересмотреть контракт на техобслуживание. Если такой вообще есть.

— Конечно, контракт есть. — Прижимая к груди пачку меню, позади них стояла мадам Джоунс. — Я не хотела подслушивать вас. Колебания беспокоят всех гостей. Будьте уверены, я приложу все усилия, чтобы найти и устранить причину.

— Как насчет вандализма? Уличные мальчишки довольно злобно на вас посматривали.

— Беспризорники, способные взломать сверхзащиту? — Она покачала головой. — Маловероятно.

— Тогда что?

— Я намерена узнать завтра, когда прибудет бригада ремонтников. Но если окажется, что это саботаж… Что ж, угрозу комфорту и безопасности моих гостей я воспринимаю как личное оскорбление. А пока постарайтесь не обращать внимания. В конце концов у меня курорт.

Она поспешила к столам раскладывать меню.

— Да уж, не обращать внимания, — подала голос Сэди.

Джон чувствовал ее напряжение.

— Ты знаешь больше, чем говоришь, — высказал догадку он.

— О колебаниях? Нет… но у меня есть подозрения.

— Мне грозит опасность?

— Опасность тебе грозит с того момента, как ты ступил на Землю.

* * *

Через наушники до Джона доносились слова диспетчера порта Маринерис. Все лица повернулись к нему. Он и не знал, что так долго задерживал дыхание, но тут улыбнулся.

— Помощь в пути. Через шесть дней мы отсюда выберемся. — Он обратился к Минни: — Ты уже долго отслеживаешь утечку. Когда у нас закончится воздух?

К нему повернулось бледное лицо:

— Если будем осторожны, четыре дня.

Мысли Джона закружило водоворотом… Надо найти решение… Ответственность на нем… Где-то в буре воспоминаний оно должно быть.

Мэтт Спаркс оглянулся на остальных:

— В скафандрах есть воздух.

— Слишком мало, — отозвался Накаяма. — На пять часов, самое большее.

Минни обхватила себя руками.

— Мы совсем ничего не можем сделать, сарж?

Джон посмотрел в расширенные от страха глаза. Его давил груз ответственности.

— Сохранять спокойствие и не терять надежды.

— Мама советовала пойти в юристы, — сказал Тони. — Зря я не послушался…

Вскочив, Мэтт Спаркс сделал несколько шагов.

— Никого ты тут не обманешь, сынок. — Он погрозил Тони пальцем. — Тебе страшно. Как и всем нам.

Выругавшись, Тони оттолкнул знаменитость назад, так что тот спиной налетел на оператора.

— Капрал! — рявкнул Джон.

— Устав, Тони, — подала голос Эллис. — Возьми себя в руки.

— Всем успокоиться. — Подойдя к окну, Джон уставился в ночь: то непроглядная тьма до горизонта, то в ярком свете звезд видны перекаты дюн. — Надо экономить воздух.

— Какой смысл? — возразил Тони. — Надежды-то нет.

— Большой, возможно, нет. — Повернувшись, Джон увидел едва скрытый ужас в глазах Тони. — Но какая-то всегда есть.

Им постепенно овладевала мысль: план отчаянный, но может сработать. Глядя в испуганные лица своего экипажа, он понял, что должен попытаться.

* * *

Джона вдавливало в кровать. Он открыл глаза и в абрикосовом свете лампы стал ждать, когда прекратятся колебания. Но нет, ничего не менялось. Гравитация осталась нормальной для Земли. Сидя, он надел ботинки и заставил себя встать.

Отодвинул занавеску. Все еще ночь.

Дверь распахнулась, и вбежала Сэди.

— Пойдем со мной!

— Что происходит?

Вместо ответа она схватила его за рукав и потащила из комнаты. На свинцовых ногах он поплелся следом.

Пока они спешили по коридору, ближайшая дверь впереди открылась, и на пороге показался мужчина в черной вязаной шапочке и с пистолетом в руке.

— Туда! — Сэди толкнула Джона в боковой коридорчик, и они бросились бегом.

Пули сотрясли стену за ними. Джон налетел на какой-то столик, на пол повалилась ваза. Схватив Джона за запястье, Сэди потащила его за собой.

Когда они достигли лестницы, Сэди достала пистолет, резко развернулась и замерла в ожидании. Никого. Наклонившись к Джону, она понизила голос до шепота:

— Ладно, давай спускаться. И будь осторожен. Он, наверное, знает расположение коридоров и номеров.

Кивнув, Джон начал осторожно спускаться, Сэди едва не наступала ему на пятки.

На площадке Сэди протиснулась вперед и, подняв оружие, шагнула в двойные двери. Джон последовал за ней.

Пройдя через коридор, они очутились в столовой. Люстры здесь горели тускло, столы были накрыты к завтраку. В приглушенном свете тени казались глубокими и угрожающими.

— Они за тобой или за мной? — Даже шепот Джона отдался в комнате эхом.

Сэди двигалась, держась спиной к стене.

— Тебя во многом можно упрекнуть, но ты не идиот.

— Это наемный убийца?

— Пробирник, исполненный праведного гнева.

— Откуда ты знаешь?

— Я ведь этим занимаюсь… или ты забыл? Подозреваю, они собираются казнить тебя — для острастки других.

Один край стола вдруг дернулся и повалился на Сэди. Метнувшись вправо, она налетела на другой стол и рухнула в куче салфеток и приборов. Пистолет отлетел в сторону.

С пола из-за стола поднялся убийца в черном.

Сэди прыгнула на него. Ударив ее рукоятью пистолета по голове, он схватил Сэди за запястье, развернул и швырнул в Джона, так что оба они растянулись на полу.

Перекатившись, Джон поднялся и замер. Убийца целился ему в голову. Он сорвал черную шапочку, и на лбу его обнаружился глазок видеокамеры.

— Умолять я не собираюсь… если это тебе нужно, — сказал Джон.

— Мольбы о пощаде ничего не изменят, — отозвался убийца. — Вы сами это знаете.

* * *

Два дня Джон наблюдал, как нарастает напряжение между экипажем и пассажирами. Когда он решил, что ребята достаточно натерпелись, чтобы согласиться на что угодно, то поделился своей идеей.

— Нужно поднять судно.

Тони уставился на него, словно не верил своим ушам.

— Не получится.

— Шанс есть, — возразил Джон. — Учитывая, что корпус из облегченного сплава плюс малая марсианская гравитация, мы, возможно, сумеем поднять его достаточно высоко, чтобы залезть под днище и залатать протечку.

Тони покачал головой.

— А если штуковина на меня упадет?

— Под судно полезет Минни… А теперь надевай скафандр.

Четверть часа спустя все, надев скафандры, сгрудились у шлюза.

Джон заметил, что Мэтт Спаркс смотрит на него в упор, глаза его расширены от страха.

— Инженер Юнг выведет вас наружу, — сказал он Спарксу по радио.

Минни открыла внутреннюю дверь шлюза и переступила порог, Мэтт Спаркс и съемочная группа последовали ее примеру. Остальным придется подождать своей очереди. Дверь закрылась.

Джон подождал, пока не зажжется контрольная лампочка, указывающая, что внешняя дверь открыта, потом снял шлем и положил его на сиденье. Подойдя к иллюминатору, он смотрел, как фигуры в скафандрах спускаются на ночную пыльную равнину, как в свете из шлюза вытягиваются их тени. Отодвинувшись от остальных, Спаркс медленно повернулся и начал сканировать небо.

Прежде чем Минни успела закрыть внешнюю дверь, Джон схватил наушники и переключил радио на личную волну экипажа.

— Минни, возвращайся.

— В чем дело, сарж.

— Возвращайся. Только ты. Это приказ!

Ступив назад в шлюз, Минни закрыла за собой дверь.

Когда она была уже внутри корабля, Джон с панели управления заблокировал внешнюю дверь.

— Ладно, давайте снимать скафандры. Все кончено.

Эллис стащила шлем.

— Что происходит?

— Я экономлю воздух и спасаю наши жизни.

— Но ты ведь не можешь просто бросить их там! — протестующее пискнула Минни.

— Неужели не могу?

— Это неправильно! — заорала в лицо Джону Эллис. По щекам у нее катились слезы.

Схватив ее за плечи, он впился в нее взглядом:

— Возьми себя в руки! Они же пробирники. Они не люди, не настоящие люди!

Джон переключил радио на громкую связь, и тут же раздался голос Мэтта Спаркса:

— Что происходит? Почему экипаж не вышел?

— Он к вам не присоединится.

Тишина.

— Сержант Хейл… — произнес сломленный голос, — вы сознаете, что делаете?

— Да, — ответил Джон. — Я вас отключаю.

Он вырубил радио.

— Сарж прав. — Тони снял скафандр. — Они просто умные машины, и вы все это знаете.

От правоты Джону легче не стало, но выбора у него не было. В этом он не сомневался. Он старался не задавать лишних вопросов, старался не слышать отчаянного стука умоляющих рук по корпусу.

Четыре часа прошло, пока молчание снаружи не уподобилось молчанию внутри.

* * *

— Выживание! — крикнула Сэди. — Единственный закон жизни — выживание!

Глаза убийцы расширились:

— Пароль…

Он уперся взглядом в Сэди.

Удар грома эхом разнесся по столовой, и убийца повалился лицом на стол. Его тело сотрясли конвульсии, он соскользнул на пол и замер. В дверях, обеими руками сжимая обрез, стояла мадам Джоунс. Остановившись у края расползающейся кровавой лужи, она рукоятью потыкала тело.

— Как я и сказала… личное оскорбление.

Джон упал на колени подле Сэди.

— Ты цела?

Она потерла голову.

— Кажется, да…

Мадам Джоунс задумчиво смотрела на постояльцев.

— Пожалуй, надо вызвать полицию. — Она подмигнула Сэди. — Минут через пятнадцать.

— Спасибо. — Сэди улыбнулась Джону. — Мое начальство предпочитает, чтобы я не связывалась с полицией.

— Но она-то откуда знает? — Джон указал на мадам Джоунс.

— Я сделала крупное пожертвование в Благотворительный фонд «Красной планеты» в обмен на небольшое сотрудничество.

— Но она ходит в форме рабочего! Я думал, она симпатизирует пробирникам!

Мадам Джоунс недоуменно подняла бровь.

— Вас слишком долго не было на Земле, мой дорогой. Это не политика, это мода. — Все еще улыбаясь, она вышла.

Джон взял Сэди за руку.

— Ты знала, что произойдет. Могла бы предупредить.

— Я не знала. У меня были только подозрения. — Она сжала его пальцы. — Мэтт Спаркс возглавлял подпольную организацию, посвятившую себя попыткам добиться единения пробирников с людьми. Авария была неслучайной. Друзья Мэтта подстроили так, чтобы «спринт» сломался как раз над дюнами.

— Мэтт? Вы были так близки?

— Да. Он мне нравился. У его идей был большой потенциал, но Мэтт выбрал не ту дорогу. Он хотел создать прецедент, который показал бы, как рожденные от матери и рожденные из пробирки трудятся рука об руку, чтобы выжить, а еще хотел, чтобы происходящее — он называл его «экстремальное упражнение по братанию» — было снято на пленку. Но он не учел утечку воздуха.

— Какие отношения могут быть с машиной?

— Ты что-то очень в этом уверен.

— Просто… просто не получится. — Он выпусти ее руку. — А ведь ты знала пароль… Ты проникла в их организацию?

Сэди только улыбнулась.

Джон прищурился.

— Проверить, кто человек, а кто нет, нетрудно. Тест на ДНК прост… Разве тебя не проверяли?

Она не ответила.

— Ну же! Ты человек или нет?

— Сначала ты должен решить: важно это или нет.

Она ждала ответа. Он же чувствовал лишь отупение и растерянность.

— Ну, это означало бы… — Он поднялся. — Разве тебе не противно находиться рядом со мной. Для тебя я убийца. — Колени у него дрожали.

— Может, способность понимать и прощать не зависит от того, как ты появляешься на свет.

Схватившись за край стола, он уставился на бывшую жену, стараясь совместить воспоминания и хаотические эмоции с предубеждениями и предрассудком.

— Так ты не от матери родилась? Ты андроид? Пробирница?

Встав, она поправила обшлага жакета.

— Да. Теперь ты определил для себя, важно это или нет?

— Определил… — Чего она от него ожидала? — Да, важно.

Ее улыбка погасла.

— И что теперь?

Он смотрел на кровь, собирающуюся под скрюченным трупом убийцы. У машин идет кровь? Все вывернулось наизнанку, встало с ног на голову, мир точно сошел с ума. Ему нужно время… время подумать, время пересмотреть в новом свете…

— Теперь? Просто вытащи меня отсюда.

* * *

Утонув в мягком сиденье «порше», Джон смотрел, как раздвигаются ворота паковки. Луи Армстронг запел «Чудесный мир». Джон его выключил. И по ехидной улыбке Сэди понял, что она намеренно его поддразнивает. Она нисколько не изменилась.

— Полиция не обрадуется, что я сбежал с места преступления, — сказал он.

— У меня есть друзья, которые все уладят. Моя забота — защитить тебя. Ты знаменитость — и мишень.

Джон закрыл глаза.

— Поэтому мне нужно держаться тебя.

— В прошлый раз было не так плохо.

— Красавица и Изувер-Расист, ханжа, фанатик «Beauty and Bigot». Пресса будет вне себя от восторга.

— Если мы сумеем поладить, может, это чему-то людей научит.

— Ты вещаешь, как Мэтт Спаркс.

— Я ведь уже говорила: Мэтт не по той дороге пошел.

Джон повернулся к ней.

— Ты сознаешь, что со мной сделала? Я был уверен, что на Марсе я поступил правильно. Мне нужна была эта уверенность.

Сэди завела мотор, включила фары и тронулась к воротам.

— Я дала тебе возможность взглянуть на случившееся иначе. Только ты можешь сказать, правильно ли поступил.

— Наверняка я знаю только то, что ни в чем не уверен.

— Возможно, это большее, на что вообще можно надеяться.

Она вывела машину за ворота и погнала по узкому шоссе, поднимавшемуся на черный холм. К тому времени, когда они выехали на трассу, Джон уже спал.

Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ

© Colin P. Davies. The Certainty Principle. 2008. Печатается с разрешения автора.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's» в 2009 г.

Видеодром

Хит сезона

Нам с вами по пути?

После ленты «Код да Винчи» в 2006 году поклонники мистических триллеров Дэна Брауна получили киноверсию романа «Ангелы и демоны» от того же режиссера, Рон Ховард удерживает качественный уровень ленты, заданный предыдущей работой, и открывает для себя возможность создания следующих фильмов-расследований.

Известно, что первый фильм потряс не только зрителей, но и служителей Римской католической церкви. Творческая группа запросила у Ватикана разрешение на съемку сцен второго фильма в нескольких римских храмах, однако церковь отказала, сославшись на то, что предыдущая лента наносит вред религиозным чувствам верующих. В результате пришлось отстроить в Америке масштабные макеты нужных площадей и строений, подбирать похожие по архитектуре здания, а также активно использовать компьютерные технологии.

Ученые ЦЕРНа, напротив, с радостью приняли у себя съемочную группу. «Работать с ЦЕРНом — большая честь для нас, — признался Рон Ховард, — Ученые стремятся объяснить нам свою науку… Я думаю, то, чем они тут занимаются — это фантастика».

«Фантастика и наука ведут нас от обыденного к необычайному, — сказал директор по научным исследованиям ЦЕРНа Серджио Бертолуччи, — разница лишь в том, что наука оперирует исключительно реальностью».

Сценаристом в этом фильме также выступил Акива Голдсман, недрогнувшей рукой отсекший все «лишнее» по значимости, «мешающее» чистому расследованию. Однако дух первоисточника режиссер отразил в полной мере: мистический ужас перед творящимися злодеяниями и священный трепет как перед произведениями искусства Средневековья, так и перед деятельностью современных ученых.

В Европейском центре ядерных исследований, который находится вблизи Женевы, в одной из лабораторий, проводящей эксперименты в адронном коллайдере, получили некоторое количество антиматерии. Ее поместили в специально созданную капсулу, удерживающую антивещество «в подвешенном состоянии» при помощи электромагнитов.

В Ватикане скончался Папа Римский. Весь католический мир скорбит и ожидает избрания нового Папы.

Ряд таинственных и трагических обстоятельств связывает эти два события в запутанный узел. В ЦЕРНе убит ученый и украдена капсула с антивеществом. На случай перебоев с электричеством капсула снабжена аккумулятором, рассчитанным на сутки автономной работы, после чего антиматерия вступит в контакт со стенками стеклянного хранилища и вызовет взрыв огромной мощности. В Ватикане похищены четыре кардинала, наиболее вероятные претенденты на папский престол, так называемые преферити. Охране Ватикана передана угроза: за гонения на науку времен Средневековья будут казнены четверо преферити на опорных точках «Пути Просвещения». В послании фигурирует древний символ — амбиграмма «иллюминаты».

Для решения загадки охрана папского престола вызывает Роберта Лэнгдона (Том Хэнкс), американского специалиста по религиозной символике, профессора Гарвардского университета, издавшего книгу о древнем братстве иллюминатов. Ему помогает прибывшая из ЦЕРНа ученая дама Виттория Ветра (Айелет Цурер): она принимала участие в проекте по получению антивещества и единственная может нейтрализовать капсулу на дополнительные сутки, чтобы вернуть ее в подземное хранилище. Доверенное лицо покойного Папы, камерарий Патрик Маккена (Эван Макгрегор), стремится всячески помочь Лэнгдону разоблачить иллюминатов и не допустить дискредитации церкви…

Где содержатся похищенные кардиналы, где установлена бомба — неизвестно. Задача Лэнгдона на этот раз — разгадать тайну Пути иллюминатов и определить места казни священников, чтобы задержать убийцу и спасти людей, а затем найти капсулу и предотвратить взрыв.

Тема добра и зла обретает в детективах наиболее четкое воплощение. В «Ангелах и демонах» обе противостоящие силы — Церковь и Наука — находятся по одну сторону. Церковь пользуется новейшими достижениями науки, а ученые оказываются глубоко верующими людьми, проникающими в тайны мироздания и находящими в них божественное начало.

Клеймо зла получает одержимость идеей, фанатизм, на эмоциональном пике доводящий даже верную и справедливую мысль до абсурда и калечащий тела и души людей. Наемный убийца скрупулезно и четко следует указаниям таинственного заказчика, хранителя традиций иллюминатов. «…Мы заклеймим ваших преферити и принесем их в жертву на алтарях науки, затем обрушим на вас вашу церковь. Ватикан будет поглощен светом». Он хладнокровно убивает всех, кто встает на его пути.

Спасение церкви в руках человека, чье оружие — лишь логика, знание истории наук и религии. Древность протягивает в настоящее ниточки-подсказки и помогает сохранить будущее.

Василий ТОДТ

Рецензии

ЗАПРЕДЕЛЬЕ (THE FALL)

Производство компаний Absolute Entertainment (США), Deep Films (Индия) и др., 2006.

Режиссер Тарсем Сингх.

В ролях: Ли Пэйс, Катинка Унтару, Джастин Уодделл и др. 1 ч. 17 мин.

Эта уникальная в своем роде картина, соответствуя русскому варианту названия, растягивает пределы пространства и времени. Она снималась в 18 странах и шла в ограниченном прокате то здесь, то там вплоть до начала 2009-го. К созданию приложили руку Дэвид Финчер и Спайк Джонц. Индиец-клипмейкер Тарсем Сингх, как и в дебютном визионерском триллере «Клетка», приглашает зрителя в прямом смысле отправиться в путешествие по глубинам сознания. Правда, в этот раз сталкиваются не «Я» женщины-полицейского и «Оно» маньяка, а буйная фантазия ребенка и воображение разочарованного взрослого,

Несчастный случай сводит в калифорнийском госпитале 1920-х годов парализованного каскадера и девочку со сломанной рукой. Маясь от безысходности, каскадер рассказывает своей маленькой приятельнице Александрии чарующую сказку о пяти авантюристах, бросивших вызов коварному губернатору. Среди героев — разбойник в маске, беглый чернокожий раб, итальянский революционер, индийский воин и даже… естествоиспытатель Чарлз Дарвин со своей ученой обезьяной. В образах персонажей девочка видит людей из больницы, в том числе себя и самого рассказчика. А тот пытается использовать ребенка, чтобы добыть пузырек снотворного и тихо покончить с собой… Но сказка не может кончиться плохо!

Для определения жанра фильма лучше всего подходит слово «феерия». Строгие линии и цвета госпиталя контрастируют с гротескными костюмами, затейливой архитектурой и сочными красками оживающих перед глазами зрителя сюжетов. В этом контрасте земного и возвышенного есть нечто от «Алых парусов», хотя отправной точкой для Сингха послужила болгарская лента 1981 года «Йо-хо-хо». Но самое удивительное, что, по уверениям режиссера, вся сказочная реальность создавалась практически без спецэффектов, только за счет экзотики далеких уголков мира. Этот фильм стоило бы направить в капсуле к звездам, чтобы дать гипотетическим братьям по разуму представление о красоте нашей планеты.

Аркадий Шушпанов

ЧЕРНИЛЬНОЕ СЕРДЦЕ (INKHEART)

Производство компании New Line Cinema (Германия, Великобритания, США), 2009. Режиссер Иэн Софтли.

В ролях: Брендан Фрейзер, Хелен Миррен, Элиза Беннет, Энди Серкис, Пол Бетани и др. 1 ч. 46 мин.

Отец двенадцатилетней Мэгги Мортимер Фолхарт — или просто Мо, как называет его дочь — реставратор антикварных книг. Вся жизнь девочки — это постоянные разъезды на стареньком «ситроене» и книги, книги, книги… Сотни, тысячи книг…

Но однажды появляется странный мужчина, заговаривает с Мо о какой-то книге, и спокойной, размеренной жизни Фолхартов приходит конец. Оказывается, у отца Мэгги есть чудесный дар, позволяющий ему «вычитывать» героев прочитанных им книг, оживляя персонажей.

И когда дочка была совсем малышкой, читая ей книжку «Чернильное сердце», он вызвал со страниц негодяя по кличке Козерог с полусотней подручных, а молодая жена Мортимера, мама Мэгги, переместилась в выдуманный фэнтезийный мир. И все эти годы он без устали ищет ту самую книгу, чтобы вернуть жену… Тем временем у Козерога возникла маниакальная жажда завладеть реальным миром, а для этого нужен Мо с его «волшебным языком», дабы «вычитать» для злодея горы золота и самых отъявленных негодяев из мировой литературы.

Снятая по книге немецкой писательницы Корнелии Функе, лента не сильно отклоняется от первоисточника. За исключением концовки, сюжет почти целиком соответствует книге. Но одно серьезное отличие все же есть. В первом томе «чернильной» трилогии, по которой и снят фильм, книги — как живые существа. Любовь к ним у автора просто безгранична: чудесные эпиграфы к главам, искренняя нежность к бумажным томикам — все это создает ощущение теплоты. В фильме, увы, этого ощущения нет и в помине.

А жаль, ведь муссируется слух, что фрау Функе писала романы именно с надеждой на экранизацию, и более того, задумывая главного героя, представляла себе именно Фрейзера и всячески презентовала ему книжки. Сюжет давал неограниченные возможности для самовыражения режиссера, но Софтли выбрал удручающий путь — снял рядовое и даже немного скучноватое приключение,

Вячеслав Яшин

13-й РАЙОН: УЛЬТИМАТУМ (BANLIEUE 13 ULTIMATUM)

Производство компании Europa Corp (Франция), 2009. Режиссер Патрик Алессандрии.

В ролях: Дэвид Белль, Сирил Раффаэлли, Франс Бойер, Даниэль Дюваль и др. 1 ч. 35 мин.

Люк Бессон — удивительно плодотворный человек. За последние лет шесть в качестве сценариста или продюсера он приложил руку ко всем вменяемым кинобоевикам. Сам, правда, почему-то отказывался сесть в режиссерское кресло. «13-й район: Ультиматум», продолжение нашумевшего полуфантастического боевика, не стал исключением.

Вышедший в 2004 году «13-й район» в определенных кругах обрел культовый статус и явился режиссерским дебютом Пьера Мореля, который, кстати, совсем недавно снял восхитительную «Заложницу». Пар-кур-боевик в антураже бандитского Парижа смотрелся интересно и необычно. Да и операторская работа, равно как и постановка трюков, заслуживали только аплодисментов. Увы, несмотря на все свои несомненные достоинства и статус, фильм не окупился, и поэтому продолжения пришлось ждать целых пять лет. Сейчас паркур гораздо популярнее, чем пять лет назад (даже Джеймс Бонд в «Казино Рояль» лихо прыгал по крышам), и видимо, этот факт позволил дать «зеленый свет» второму фильму.

Сиквел делался по известным правилам: побольше стрельбы, взрывов и трюков да пострашнее злодей. О сюжете, как и прежде, никто особо не задумывался. Да и кому он нужен, когда на экране безостановочный экшен, а в крови — адреналин. Если в оригинале многострадальный 13-й район, обитель преступных элементов и прочих темных личностей, угрожал всей Франции, поигрывая атомной бомбой, то теперь сам район оказался на грани уничтожения — благодаря частной военной корпорации DISS. Старые герои — полицейский Дамьен, способный, как оказалось, драться даже картиной Ван Гога, и знаток трущоб Лито — вернулись, за два года расставания не потеряв бойцовских навыков. Так что зрителя ожидает множество головокружительных прыжков, фантастических трюков и, конечно, паркура. В конце концов, крепкие боевики — тоже редкость в наше время.

Алексей Старков

ДРАКОНИЙ ЖЕМЧУГ: ЭВОЛЮЦИЯ (DRAGONBALL: EVOLUTION)

Производство компаний Twentieth Century Fox и Dune Entertainment, (США-Гонконг), 2009.

Режиссер Джеймс Вонг.

В ролях: Джастин Чатуин, Чоу Юн-Фат, Джеймс Марстерс, Эмми Россум, Рэндолл Дук Ким и др. 1 ч. 40 мин.

Давным-давно несколько великих волшебников, владеющих тайными знаниями, низвергли могущественного демона Пикколо в бездну. Злодей вселенского масштаба, похожий на Фантомаса, улетел, но обещал вернуться… Возвращение случилось в наши дни, когда от самих великих волшебников остались лишь воспоминания да несколько драконьих шариков, способных подарить владельцу немыслимую силу. Собственно, их поиском на протяжении фильма и занимается вернувшийся демон, попутно круша все, что подворачивается под руку. Однако злобный Пикколо не единственный, кто пытается собрать все магические шары (с подачи наших переводчиков превратившихся в жемчуг). Злодейскому герою достойно противостоят подросток по имени Гоку, потомок тех самых магов, и его учитель Роши, носящий шапку-ушанку и мечущий файерболлы по поводу и без…

Звучит как бред? Да. Но только не для фанатов. Манга «Dragonball: Evolution» Акиры Ториямы и созданные на ее основе компьютерные игры, количество которых уже давно перевалило за тридцать, в Японии не менее популярны, чем «Наруто» и «Последняя фантазия». Но, в отличие от последних франшиз, эта манга до недавнего времени не имела успеха в Европе и Америке. Экранизация должна была способствовать популяризации бренда в мире, но вряд ли достигнет своей цели. Слишком глупым выглядит сюжет, слишком непривычными оказываются персонажи (для обычного западного потребителя). Больше всего «Драконий жемчуг» напоминает старые фильмы с Джеки Чаном, крутившиеся в свое время в каждом видеосалоне нашей необъятной родины. Как и в них, здесь перед походом в кинозал нужно отключать головной мозг, чтобы просто смотреть прекрасно поставленные поединки и акробатику, не вникая в «тонкости» сюжетной линии.

«Драконий жемчуг» — это такая очаровательная чушь, которая вполне может понравиться детям, а вот взрослым лучше воздержаться от похода в кинотеатр.

Степан Кайманов

Интервью

Марина и Сергей ДЯЧЕНКО: «НАДО БЫЛО ВЫДУМАТЬ СВОЙ САРАКШ»

Дилогия Федора Бондарчука «Обитаемый остров» вызвала массу споров и пересудов. Фильмы обсуждали все — от дворников до руководителей страны. На страницах «Если» свое мнение высказали писатели-фантасты. После выхода на экраны второй части на вопросы нашего корреспондента согласились ответить сценаристы обеих картин — хорошо знакомые читателям журнала Марина и Сергей Дяченко.

— Расскажите, как шла работа над сценарием? Сколько времени она длилась?

Марина: Самый первый вариант написался в состоянии эйфории дней за десять, сразу же был одобрен и дальше стал претерпевать изменения.

Сергей: Вариантов сценария было очень много, 28, кажется, — обычное дело для сценариста.

— Как вы думаете, оправдалось ли решение выпускать фильм двумя частями?

Марина: В том, что фильм вышел в двух частях, есть и плюсы, и минусы. Принципиальным для нас было полностью рассказать историю Максима — не упуская ни одной локации, не теряя ни голованов, ни субмарины, ни полета на «Горном Орле»… Но фильм протяженностью более трех часов — большая проблема с точки зрения проката. Разумеется, проще было снять один фильм: завязка, кульминация, финал, зритель выходит из зала с цельным сюжетом в голове и честным осознанием, что убийца — садовник. Решение делать два фильма — это был своего рода вызов, продюсер Александр Роднянский вообще склонен к нестандартным, неожиданным решениям. Два фильма — это сложно, это процесс, это интрига. Но я, например, три года жила «Властелином Колец» и помню это время как счастливейшее в жизни.

Сергей: Для зарубежного проката сейчас смонтировали односерийный фильм — и кровавым, между прочим, был процесс этого монтажа, Кое-какими дорогими нам сценами пришлось пожертвовать. К слову сказать, несколько замечательных эпизодов, которые были хорошо сыграны и очень нам нравились, ушли даже из «двухчастного» варианта — они не укладывались в ритм.

— Много ли было таких эпизодов, что не попали в «двухчастный» вариант?

Марина: Пропала сцена в музее: пока Максим и Гай летают на «Горном Орле» и обследуют субмарину, Рада приходит в музей естественных наук и говорит со смотрителем. Этот смотритель — как бы тень дядюшки Каана. И еще ушла целая линия: Ноле Ренаду в исполнении Сергея Борковского — просто слов нет, как мне жаль этих сцен. Правда, у Стругацких нет никакой особенной роли Ноле Ренаду, мы ее додумали, и правоверные читатели нам бы еще и за это дали по голове. Но эта линия, с нашей точки зрения, очень органично вписалась, она играла на характер Рады.

— В титрах, кроме ваших имен, значится знаменитый сценарист Володарский. Каков его вклад?

Сергей: Я считаю Эдуарда Володарского одним из своих учителей в кинодраматургии. Это великий мастер — его фильмы «Проверка на дорогах», «Мой друг Иван Лапшин» были «веховыми» в истории кино, а, скажем, «Штрафбат» полагаю одним из лучших современных сериалов. Но фантастику Володарский не любит, как, собственно, и признался продюсерам. Он, насколько мы знаем, работал около полугода, написал несколько вариантов, но не сложилось, и продюсеры обратились к нам. Мы начинали с нуля.

Марина: Поэтому взаимодействия у нас не было. Мы даже не встречались ни разу.

— Насколько вы как сценаристы могли влиять на происходящее на съемочной площадке?

Сергей: Я в своей жизни встречал совершенно разную типологию отношений сценариста и режиссера во время съемок, На одном полюсе — постоянное присутствие сценариста на съемочной площадке то ли как художественного гуру, то ли как пришей кобыле хвост (для режиссера). На другом — полное игнорирование сценариста, отношение к нему как к врагу фильма. Федор Бондарчук — особый случай. Его принцип — снимать по сценарию, и мы ему на съемочной площадке были не нужны.

Разумеется, в процессе съемок, как всегда бывает, многое поменялось, трансформировалось. Тут и случайности, и находки, и импровизация оператора, актеров… Только в Москве мы увидели отснятый материал и уже на его основе участвовали в монтажно-тонировочном периоде.

— У меня сложилось впечатление, что режиссер на протяжении всего фильма борется и с текстом Стругацких, и со сценарием Дяченко (весьма, кстати, бережным по отношению к книге). Нет ли у вас такого впечатления?

Сергей: Нет, такого впечатления у нас не возникало. Это же кино, а значит, особый взгляд режиссера и тех людей, которым он доверяет. Видение режиссера и творческой группы может не совпадать со взглядом автора-писателя, сценариста или поклонника книги. Наверное, не бывает экранизаций, которые устроили бы всех.

Марина: Вот, скажем, говорят: у Стругацких эстетика Саракша — серый дождь и битое стекло, растрескавшийся асфальт, скупой послевоенный быт, а у вас тут дирижабли летают. Но фильм «Обитаемый остров» изначально задумывался как зрелище. А значит, надо было выдумать свой Саракш. И, на наш взгляд, он выдуман логично и непротиворечиво: дикая роскошь, дикая бедность, все эти рикши, печати, регулировщики. Мельчайшие детали. Не знаю, кто обратил внимание, но у местных кожа пористая, а у Максима — гладкая. Он чужак.

— Неужели ключевой момент книги — объяснение Максима и Странника — и в сценарии сопровождался сокрушительной дракой?

Марина: В самом романе начало драки есть. Но режиссер именно так увидел встречу Максима и Странника. Это яростное столкновение двух мужчин, двух идеологий. Взорван Центр, погибли люди — сотни! Идет армада Островной империи, и неизвестно, удастся ли ее остановить. Разваливается страна, активизируется криминал, происходит стихийная революция — будут тысячи, десятки тысяч невинных жертв! Странник это понимает. С его точки зрения, то, что совершил Максим, — военное преступление. Да, Максим не знает всего. Но и знал бы, все равно заплатил бы эту цену, такой он человек. «Пока я жив, никому здесь не удастся построить новый Центр».

Сергей: И заметьте, этот поединок заканчивается ухмылкой-улыбкой Странника, в чем-то признающего право юнца действовать именно таким образом. А мы давайте признаем право Бондарчука увидеть и построить финальную сцену фильма так, как он это сделал.

— Если фильм ориентировался не только на читавших книгу, то мне кажется не очень убедительным визуальное решение начала этой сцены — да, Странник говорит по-немецки, но лишь малая часть аудитории может догадаться, что «дурак, сопляк» сказано именно на земном языке.

Сергей: Для того и понадобились часы. Саракшанские часы — с двумя циферблатами, с одной стрелкой. Земные — другие, привычные нам. Часы Странника в этой сцене служат паролем.

— Еще один из ключевых моментов фильма, фактически выворачивающий наизнанку идеологию книги: при захвате резиденции Неизвестных Отцов один из подпольщиков ставит на «ноги» фигурку башни ПБЗ. Тем самым нам непрозрачно намекают, что башни будут использоваться и в дальнейшем. Был ли этот момент в сценарии?

Сергей: Именно этот жест подпольщика — находка режиссера.

Марина: «Большинство в штабе надеется когда-нибудь захватить власть и использовать башни по-старому, но для других целей», — это ведь из романа цитата. Конечно, Зеф и Вепрь — не большинство, мы с ними сроднились, мы верим, что они не такие… Впрочем, Максим ведь пообещал, что, пока он жив, другого Центра не будет.

Сергей: Нам непонятно, почему многие зрители так рьяно ополчились против жеста подпольщика? Что это за идеализация революционеров? Вполне возможный вариант развития событий. Вспомните наши революции и путчи — разве диковина, когда жертвы сами становились узурпаторами? В этом сложность мира — и Саракша, и нашего.

— Как известно, было два варианта книги: изначальный, где Максим носит фамилию Ростиславский, а страной правят Неизвестные Отцы. И цензурированный, «детлитовский», где Максим стал немцем Каммерером, а правители — Огненосными Творцами. В фильме действуют Каммерер и Неизвестные Отцы. Чем вызвана такая «промежуточность»?

Сергей: Мы использовали окончательный вариант «Обитаемого острова», редакции Бориса Стругацкого от 1992 года. Не «Легион», а «Гвардия», не «Огненосные Творцы», а «Неизвестные Отцы». От идеи восстановить имена Ростиславского и Павла Григорьевича отказался сам Борис Натанович — они «вжились» в свои имена и стали героями других книг.

— Зачем в сценарии остались Голованы? Они в фильме не несут никакой смысловой нагрузки. Если у Стругацких это была сюжетная ниточка, отправляющая к другим произведениям, очередная отработка одной из любимых тем писателей — нечеловеческий разум и образ мышления, то в фильме это «ружье не стреляет». Совсем.

Сергей: Голованы, голованы… Говорящие собаки, и не только собаки, и не только говорящие. Эх! Как нам всем хотелось сохранить эту линию, конечно, очень важную в романе, в цикле о Полдне… Но как трудно создать на экране их образ! Этим, между прочим, занимались американские спецы, и то, что получилось, не устроило авторов картины. В «двухчастной» версии остались лишь отдельные штрихи от голованов, без выпячиваний, а в зарубежной версии и того не будет.

Марина: Голованы важны были для образа мира. Для развития отношений Максима с этим миром. Так задумывалось, во всяком случае.

— Влияние собственного творчества писателей Дяченко на сценарий чувствуется в развитии любовной линии Рады и Максима. Однако вопрос — в книге эта любовь носит весьма платонический характер. То, что в фильме отношения Рады и Максима дошли до адюльтера, это осознанное сюжетное решение или просто дань коммерческим запросам и законам современного кинопроизводства?

Сергей: Что такое адюльтер в этом контексте? Интрижка, прелюбодеяние? Где это видно в картине? Там проявление любви! Любви, построенной на чистоте чувств и способности жертвовать собой ради любимого.

Марина: Для нас было принципиальным, что сцена любви происходит, когда Мак возвращается к Раде после своего расстрела. После взрыва башни. Это как инициация. Они были оба мертвые — и воскресли. Это нормальная человеческая реакция.

— Отношение к фильму весьма неоднозначное. Особенно среди поклонников творчества Стругацких. Как вы реагируете на критические высказывания?

Сергей: Все мое кинолитературное тело давным-давно в шрамах и рубцах. Например, в 1980 году я заканчивал ВГИК, К тому времени у меня уже были поставленные фильмы, скажем, «Генетика и мы», получивший гран-при Всесоюзного кинофестиваля, аналог нынешней «Ники» или «Золотого орла». Если бы я просто представил сценарии поставленных картин, то защитил бы диплом без проблем, даже с отличием, так как учился на пятерки. Но мы с мастером Николаем Крючечниковым решили защищаться со сценарием художественного фильма «Учитель», посвященного тому, как и почему была разгромлена генетика, а ее основатель Вавилов умер в тюрьме «врагом народа». Так вот, этот сценарий посчитали антисоветским, и один из членов Государственной экзаменационной комиссии, сценарист, работающий и ныне, потребовал исключить меня из института за антисоветизм… Я знал, что так может быть, и не удивился, а вот мой мастер едва не попал в больницу с инфарктом. Разразился скандал, диплом я все же защитил, а вскоре на основе этого сценария был создан шестисерийный «Николай Вавилов».

Что касается «Обитаемого острова», то как психиатр честно скажу — это просто здорово, что мнения по фильму контрастны. От злобно-агрессивных до нежно-восторженных. Такая разница потенциалов означает, что картина затронула какие-то важные нервные узлы нашей жизни, гальвавнизируя ее осмысление, Куда хуже было бы холодное безразличие — вот оно бы меня достало.

Марина: Для нас принципиально важна реакция Бориса Стругацкого. Он принял фильм в целом и тепло отозвался о сценарии. Например, 1 января Борис Натанович сказал: «Фильм мне безусловно понравился. Это — лучшая экранизация АБС, которую я до сих пор видел». Недавно, в мае, посмотрев вторую часть, он оценил фильм так: «Голливуда (по форме) стало больше, Стругацких (по духу) — меньше, но смотреть можно вполне. Роман, как и раньше, перенесен на экран бережно и тщательно (спасибо вам обоим!). Но если из двух серий сделать одну, в целом более композиционно крепкую (до меня доходили слухи, что такой вариант рассматривается), может получиться «самое то».

Сергей: У нас есть надпись БНС на томе «Обитаемого острова»: «Дорогим соавторам по к/ф с любовью Борис Стругацкий. 14 апреля 2009 г.». Так как последняя дата — мой день рождения, то это тем более приятно,

— Весьма негативной оказалась и реакция писателей-фантастов. После выхода первой части несколько писателей высказались на страницах «Если» (№ 3, 2009). Что бы вы хотели ответить вашим хорошим знакомым — Сергею Лукьяненко, Александру Громову, Эдуарду Геворкяну — на их высказывания?

Марина и Сергей: Спасибо всем, кто посмотрел фильм и высказал свое мнение о нем. Спасибо и нашим коллегам-писателям. Мы никогда не оспариваем мнения читателей или зрителей: каждый имеет право на собственную точку зрения.

— Чем вы недовольны сами в своем сценарии? Что можно было бы улучшить, что добавить, а что совсем убрать?

Марина и Сергей: Претензии к собственной работе всегда найдутся. Но нужно понимать, что сценарист — часть команды, и нередко свою фантазию или пожелания приходится подгонять под прокрустово ложе технических возможностей или финансов.

— Как вы считаете, заставит ли фильм молодежь обратиться к книге и прочитать ее? Или такой цели вообще не ставилось?

Марина и Сергей: У нас в Киеве недавно брали интервью по фильму, так съемочная группа не могла достать в огромном городе книгу — все смели! А на днях мы были на Арбате, в Московском доме книги, и с радостью увидели сразу несколько изданий «Обитаемого острова». Мы уверены, что фильм спровоцировал огромный интерес к книге, и прежде всего у молодежи. Мы надеемся, что, прочитав «Обитаемый остров», дети и подростки будут читать другие книги Стругацких, как и мы когда-то, а потом разберут их на цитаты и станут нам ближе по духу.

Беседовал Дмитрий БАЙКАЛОВ

Премьера

Пандора Камерона

Предлагаем вашему вниманию традиционный обзор российских кинопремьер грядущего полугодия. График премьер дан по состоянию на май 2009 года, и даты начала проката некоторых фильмов могут быть изменены.

Июль откроется долгожданной премьерой третьей части всенародно любимого повествования о доисторических временах «Ледниковый период 3. Эра динозавров» (Ice Age 3). Как там поживает замечательная белка и ее орехи? На середину месяца намечен еще один релиз блокбастера, весьма ожидаемый фэнами, «Гарри Поттер и принц-полукровка» (Harry Potter and the Half-Blood Prince). Это шестая, но в отличие от книжного сериала не предпоследняя часть саги, ибо седьмой фильм планируется выпустить двумя частями в 2010 и 2011 годах. С семьей можно будет сходить и на приключенческую НФ-комедию «Затерянный мир» (Land of the Lost) Брэда Силберлинга — троица землян через межгалактическую временную воронку попадает в мир, населенный динозаврами и прочей опасной живностью. Чтобы кровь не слишком перегревалась во время отпусков, ее чуток подморозят при помощи сразу нескольких хоррор-лент: «Заноза» (Splinter) — о монстре на заброшенной бензоколонке; «Затащи меня в ад» (Drag Me to Hell) — об ужасном проклятии, насланном старой ведьмой на молодую девушку; «Эхо» (The Echo) — о бывшем заключенном и странном доме с загадочными жильцами. Но посмеяться тоже будет шанс — на премьере романтической комедии «Призраки бывших подружек» (The Ghosts of Girlfriends Past).

Август подарит зрителям анимационные ленты — философскую израильскую притчу по мотивам рассказа Эдгара Керета «$9.99» и боевик о суперкоманде морских свинок, выполняющих опасные военные миссии по заданию правительства США — «Миссия Дарвина» (G-Force). Еще одно элитное секретное подразделение будет представлено в фантастическом боевике «Бросок кобры» (G.I. Joe). Сюжет другого фантастического боевика по приказу его продюсера, знаменитого Питера Джексона, строго засекречен. Известно только название «Район № 9» (District 9) и то, что действие будет связано с поражающим Землю вирусом. Не обойдется и без семейной фантастической комедии: в картине «Пришельцы на чердаке» (They Came from Upstairs) группа детей спасет свой дом, а заодно и планету от нашествия инопланетян. Для любителей хоррора припасены вампирская притча «Жажда» (Thirst), французская эстетская мистическая драма «Граница рассвета» (La Frontiere de l'aube) и американская лента «Дитя тьмы» (Orphan).

В сентябре до наших киноэкранов дойдет наконец аниме от великого мастера Хаяо Миядзаки «Рыбка Поньо на утесе» (Gake no ue no Ponyo), повествующее о дружбе пятилетнего мальчика с принцессой золотых рыбок Поньо. К тому же первый месяц осени будет весьма богат на научную фантастику. Тут и американско-немецкий космический триллер «Пандорум» (Pandorum) — члены команды звездолета, очнувшись от гиперона, ничего не помнят о своей миссии; и постапокалиптический анимационный военный боевик «9», снятый в США Тимуром Бекмамбетовым при продюсерстве знаменитого Тима Бартона; и антиутопия Джонатана Мостоу «Суррогаты» (Surrogates) — в обществе, где люди могут общаться между собой только посредством человекоподобных роботов, полицейский (Брюс Уиллис) ведет расследование загадочной серии убийств. О том, как онлайн-игры вторгаются в реальную жизнь, расскажет компьютерный триллер «Игра» (Citizen Game).

Впрочем, не отступает и хоррор. В жанре отметился даже великий датчанин Ларе фон Триер — в начале сентября на экраны выйдет его картина «Антихрист» (Antichrist). Сюжет ленты вполне банален — оплакивающая смерть ребенка супружеская пара переселяется в заброшенный дом, где и начинает происходить настоящий ужас. Игры в прятки со смертью продолжат герои квадриквела «Пункт назначения: Смертельное путешествие в 3D» (Final Destination 4). Еще один молодежный хоррор — «Тело Дженнифер» (Jennifer's Body) — повествует об одержимой духами юной чирлидерше. Очередная маленькая девочка-монстр предстанет перед зрителем в триллере «Дело № 39» (Case 39). А вот с комедиями в начале осени дела обстоят куда хуже, надежда лишь на доисторический скетч «Начало времен» (The Year One) да на российскую трагикомедию Сергея Великоредчанина «Третье желание» — о том, как дьявол решил поразвлечься в современной Москве.

Октябрь начнется оригинально. В кинопрокат выйдет обновленная объемная версия знаменитого мультфильма 1995 года «История игрушек 3D» (Toy Story). Месяц вообще предложит много анимационной фантастики. Обаятельный лис и его семейство противостоят разъяренным фермерам в ленте «Бесподобный мистер Фокс» (The Fantastic Mr. Fox). Ученый пытается избавить человечество от голода, но что-то у него идет не так, и в результате с неба начинают выпадать весьма забавные осадки — об этом расскажет экранизация популярной книжки Рона и Джуди Баррет «Облачно, возможны осадки в виде фрикаделек» (Cloudy with а Chance of Meatballs). Два отечественных мультфильма также должны добраться до зрителей в октябре: черная комедия Владимира Мариничева «Душа Носферату» и сказка-сиквел Георгия Гиттиса «Новые приключения Аленушки и Еремы». Жанр НФ отметится мелодрамой — экранизацией западного супербестселлера (в России практически незамеченного) Одри Ниффенеггер «Жена путешественника во времени» (The Time Traveller's Wife). Из семейного кино можно порекомендовать комедию Роберта Родригеса «Камень желаний» (Shorts) о том, что может натворить с городом обычный мальчишка, если ему попадет в руки магический артефакт. Не стоит проходить мимо отечественной ироничной городской фэнтези с участием героев русских сказок «Книги мастеров» (в фильме Вадима Соколовского по сценарию Анны Старобинец задействованы популярнейшие российские актеры). Хоррор по-прежнему не уступает — идите и пугайтесь на следующих премьерах: «Цирк уродов» (Cirque du Freak), «Закрытый остров» (Shutter Island), «Последний вампир» (Blood: The Last Vampire). Для разнообразия можно посетить фэнтези-боевик в восточном стиле «Путь воина» (Laundry Warrior).

Ужасов мы насмотримся и в ноябре. Стаю кинематографических девочек-монстров пополнит «Проклятая» (The New Daughter), а стаю вервольфов — «Человек-волк» (The Wolf Man). Будет и немного анимации: это викторианская сказка «Рождественская история 3D» (A Christmas Carol) от знаменитого Роберта Земекиса и космическая НФ «Планета 51» (Planet 51) от сценариста «Шреков» Джо Стиллмана. Нишу семейного кино займет фэнтези «Там, где живут чудовища» (Where the Wild Things Are). Жанр НФ поддержит масштабный фильм-катастрофа Роланда Эммериха «2012» — в том году человечество ждет конец света, Кому и зачем потребовалось переносить игровые схватки в настоящий мир, попытаются выяснить герои российского фантастического боевика Павла Санаева «Геймеры. В поисках цели». Вторая часть — «Геймеры. Удар в цель» — выйдет на экраны в декабре. Перед жестоким выбором: если нажать на некоей шкатулке кнопку, мгновенно станешь богатым, но при этом обязательно кто-то умрет — ставит своих героев один из самых талантливых молодых режиссеров Ричард Келли (снявший «Донни Дарко») в своей новой ленте «Посылка» (The Box).

Декабрь — месяц милых сказок о зверушках. Здесь и анимационно-игровой сиквел «Кошки против собак: Месть Китти Галор» (Cats & Dogs: The Revenge of Kitty Galore), и российский мультфильм «Белка и Стрелка: Звездные собаки», и любовная музыкальная мультистория «Принцесса и лягушка» (The Princess and the Frog), и продолжение приключений «Элвина и бурундуков 2» (Alvin and the Chipmunks II). Российское кино порадует приключениями студента, ставшего обладателем летающей и неуязвимой машины «Волга» в ленте «Черная молния». Люк Бессон продолжит рассказ о приключениях мальчика Артура в фильме «Артур и месть вурдалака» (Arthur et la vengeance de Maltazard). Но центральным событием в НФ-кино декабря, а может, и всего года, станет возвращение лучшего режиссера-фантаста всех времен — Джеймса Камерона. Его блок-бастер «Аватар Джеймса Камерона» (Avatar) расскажет о приключениях земной экспедиции на далекой планете Пандора, которую населяет разумная гуманоидная раса Нави.

Дмитрий БАЙКАЛОВ

Проза

Питер Хиггинс Песни субмарин

Лейтенант военно-морского флота Великобритании Кристофер Озгерби лежал в темноте. Слушал. Стена между его спальней и спальней Сары походила на тонкую бумагу, покрытую сухой штукатуркой. Он прижал к себе покрывало и перевернулся, прижимаясь лицом к обоям, подгибая колени к животу, мечтая заснуть, мечтая не слышать. Вслушивался. Он никогда не видел мужчину, приходившего к Саре по ночам. Каждую ночь. Кристофер ненавидел звук его голоса: серьезный, монотонный, слишком приглушенный, чтобы разобрать отдельные слова, неумолимый, словно волны, накатывающиеся на песок пляжа. Эти звуки не походили на английскую речь. Сара говорила мало, используя тот же чужой, подводный язык. Они никогда не смеялись. Кристофер слышал из-за стены каждый звук. Сейчас они начали…

Черт.

Кристофер вскочил, обрушивая на пол гитару. Гитару из красного дерева, стоившую его первого жалованья — он никогда не играл на ней с тех пор, как переехал в этот коттедж. Они наверняка слышали. Он замер, ожидая реакции. Ничего не изменилось. Они продолжали…

Черт.

Двигаясь на ощупь, он раздвинул шторы и открыл окно, впуская в комнату холодный ноябрьский воздух и слабые запахи моря. Бессчетные звезды висели почти на расстоянии вытянутой руки, как распухшие сияющие фрукты. Где-то в полях взвизгнула лисица.

На проигрывателе лежала пластинка. Кристофер прижал к голове большие наушники, осторожно поставил иглу на начало, увеличил громкость и сжался под одеялом на мягком кресле. Вторая сторона пластинки представляла собой одну длинную, медленно развивающуюся дорожку, которая начиналась с перекатывающихся звуков сонара. На конверте — человеческое ухо под водой.

* * *

Проснувшись на следующее утро слишком поздно, чтобы идти длинной дорогой, Кристофер отправился на базу через поселок. Туманная морось заставила брюки прилипнуть к ногам. В 8:30, когда Кристофер вошел в комнату, Стоун уже сидел там, непринужденно откинувшись на стуле. Он наблюдал за тем, как Кристофер пытается отчистить ботинки от грязи и отполировать их носовым платком.

— Ты мог бы жить на базе, — заметил он. — Вместе с остальными.

Стоун — жесткий и амбициозный — появился на базе недавно. Вместо бритья он дважды в день полировал свое лицо пемзой. База в Мэрди, хоть и находилась на диком побережье западного Уэллса, принадлежала США. Поскольку из всех британских офицеров анализом занимались только Кристофер и Стоун, они работали в одной комнате и — по замыслу — должны были сотрудничать. В первый же день Стоун повесил над своим столом наклейку службы подводного слежения: «На Бога уповаем, остальным — внимаем».

Кристофер щелкнул переключателем, и комнату заполнили звуки.

— Выключи, — простонал Стоун. — Уши болят.

Кристофер пожал плечами и отключил динамики, но перенаправил звук на вход своих наушников. Зевая, делая вид, что рассматривает распечатки, Кристофер позволил звукам со дна океана вливаться в сознание.

Другие аналитики никогда не слушали эти звуки напрямую: все необходимые данные содержались в распечатках. Кристофер слушал, потому что ему это нравилось. Его страсть, его зависимость. Самое важное в его жизни.

Станция Мэрди занималась звуковым слежением. Она и ее североатлантические сестры — Кефлавик, Антигуа, Пуэрто-Рико, Барбадос, Ньюфаундленд — держали под контролем советские субмарины. Серые машины в комнатах без окон соединялись сотнями миль проложенного по океанскому дну кабеля с гидрофонами, установленными на краю континентального шельфа. Самописцы наполняли воздух запахом озона и царапающими звуками, выводя бесконечные волнистые линии на прокручиваемых бумажных лентах. В Мэрди занимались областью Гренландии — Исландии — Британии, узким выходом советского флота из Баренцева моря в открытый океан. Когда придет подводный Армагеддон, он выберет именно этот путь.

С ощущением странного удовольствия Кристофер представлял места, в которых установлены гидрофоны. Он любил размышлять о массах воды, давящих на эти холодные, бесприютные глубины. Он хотел находиться там, плавать в темноте, глубоко под поверхностью океана, там, куда с самого момента возникновения морей никогда не попадает солнечный свет. В морской воде звук передается в четыре раза лучше, чем в воздухе, но она быстро впитывает длинные волны. Когда погружаешься под залитую солнцем поверхность, вода становится зеленой, затем затягивается сумеречной синевой, потом начинает походить на чернила цвета индиго и наконец чернеет. Через сто метров проходишь нижнюю границу эйфотической зоны [1]. Под ней не живут ни растения, ни водоросли. Гидрофоны Мэрди лежат глубже, между 200 и 300 метрами, в абсолютной темноте, на краю подводных скал, обрывающихся в километры огромной, недостижимой, чужой и выжидающей тьмы.

Кристофер закрыл глаза и слушал медленный, терпеливый шепот воды, но тут Стоун резко стащил наушники с его головы.

— Пошли, Озгерби. Брифинг.

— Что?

— Девять ноль-ноль, Пирретт. Ты что, не читаешь объявлений?

* * *

В светлой, теплой и безветренной комнате для брифингов яблоку негде было упасть. Капитан Говард Пирретт сидел за столом на слегка приподнятой платформе. За его спиной темнело пустое ноябрьское небо. Порывы ветра бросали в стекло капли дождя, словно пригоршни камешков. Один из помощников Пирретта положил пленку на проектор.

МЕТКИЙ СТРЕЛОК 83.

— Господа, — начал Пирретт, — и дамы.

Короткие рукава белоснежной рубашки не скрывали его загорелых мускулистых предплечий. Пирретт носил бы эту же самую рубашку, окажись он на мостике крейсера в Карибском море или за столом в Перл-Харборе, который он временно покинул. Прежде чем начать говорить, он дождался полной тишины в зале.

— Операция «Меткий Стрелок 1983», — наконец начал оратор, — не будет похожа на учения НАТО, в которых вы, возможно, участвовали. Отличие заключается вот в чем. Во-первых, в ней примут участие высшие чины. Премьер-министр Тэтчер и канцлер Шмидт. Секретарь Макфарлэйн. Ах да, еще и президент Рейган — он сыграет эпизодическую роль.

Кто-то из младших чинов рядом с Кристофером захихикал.

— Во-вторых, — продолжал Пирретт, — предстоит полномасштабная симуляция запуска термоядерного оружия. Ожидается высший уровень боеготовности.

— Сэр, — обратился кто-то из передних рядов. — А русских проинформировали?

По залу прокатилась волна смеха.

— Зачем, мистер Отис?

— Серьезное дело, сэр. Советское командование предполагает, что Запад замаскирует настоящее нападение под приграничные учения. Они могут запаниковать и нанести превентивный удар.

— В этом и смысл, — Пирретт сделал эффектную паузу. — Довольно интересная концепция. Советские аналитики решат, что началась атака. А наша задача — проследить за их контрмерами и нащупать слабину.

— Черт возьми, — сказал кто-то. — Да ведь это же самоубийство.

— Не наше дело, — Пирретт улыбнулся. — Перед нами стоит задача, и мы должны выполнить ее с блеском.

* * *

Когда Сара вошла, Кристофер ужинал, сидя за кухонным столом. Она промокла до нитки.

— Привет, — сказала она, роняя капли с мехового пальто и вешая его на дверь кухни. Ее длинные волосы прилипли к спине, мокрые и черные, с вкраплениями синего и пурпурного.

— Извини, не обращай на меня внимания, — Сара повернулась к умывальнику и принялась вытирать волосы полотенцем.

Кристофер внимательно наблюдал за ней — он всегда это делал, когда представлялась возможность. Высокая (выше, чем он), узкие плечи и бедра. Мокрая и дрожащая, она казалась истощенной. Сара подняла волосы, завернула их в другое полотенце и уложила на голове, открывая затылок. Стройная и ранимая, фиолетовые ногти, подведенные черным глаза. Однажды он видел ее размытый обнаженный силуэт через рифленое стекло ванной. Как будто смотрел на женщину сквозь воду.

— Как там ваш дом с привидениями? — спросила она приглушенным голосом из-под полотенца.

— Ты знаешь, спокойно. Ты ведь сейчас не плавала? В такую погоду?

— Плавала, — она повернулась и улыбнулась ему. — Я плаваю каждый день. Никогда не пропускаю. Сегодня просто великолепно. Прилив и волнение. Потрясающе.

Глубокие карие глаза, настолько большая радужка, что белков почти не видно. После плавания глаза блестели, зрачки расширились. Иногда Кристофер задумывался, не принимает ли она наркотики.

Она дрожала.

— Правда, жутко холодно, — добавила Сара. — Тебе стоит попробовать как-нибудь.

— Я собирался сделать чай. Будешь?

— Хм… да, пожалуй.

Пока он заваривал чай, Сара села за стол и закурила. Они болтали о погоде. Кристофер надеялся, что она останется попить чаю вместе с ним, но этого не произошло.

— Спасибо. — Сказав это, она взяла кружку, поднялась в свою комнату и закрыла дверь.

Сара уже жила в коттедже, когда Кристофер поселился здесь. Он не знал, что второй жилец — женщина. Он почему-то решил, что им окажется еще какой-нибудь военный с базы. Сара мало с ним разговаривала. Он подумал, что это из-за формы, и поэтому стал всегда снимать ее, едва войдя в дом. Иногда она оставляла в комнатах листовки Гринэм-коммон [2]. Он хотел дать ей понять, что не такой: отпускал циничные комментарии по поводу миссис Тэтчер, оставлял тщательно отобранные альбомы там, где она их сможет увидеть. Он хотел понравиться Саре, узнать о ней больше.

Она, похоже, не работала. Насколько он мог судить по переполненным тарелкам и блюдцам, использовавшимся в качестве пепельниц, соседка занималась тем, что ходила по всему дому и курила. Знал он и о ее ежедневных прогулках к заливу вдоль края скал — там Сара плавала.

А каждую ночь приходил мужчина, которого Кристофер никогда не видел, и она отводила его наверх, в свою комнату. Порой ему казалось, что этот мужчина находится там и днем.

Этой ночью Кристофер лежал в постели, пытался читать, но думал о советских подводных лодках, пробирающихся вперед под тяжелым грузом темной северной воды. О субмаринах, несущих смерть. Он слышал, как Сара спустилась по лестнице и открыла дверь. Слышал, как они вошли в ее комнату. И опять — эти звуки.

* * *

Следующие несколько дней Кристофер провел на базе, слушая. Наблюдая за волнистыми линиями на рулонах бумаги. Начались длинные смены.

Появление первых следов отмечали как праздник: американский конвой — авианосец и два крейсера — направлялся на северо-восток, между Исландией и Фарерскими островами. Они пересекли границу контролируемой территории. А далеко в Норвежском море, к северу от них, на встречный курс легли три советские субмарины.

Первые восторги, вызванные этим открытием, вскоре испарились, сменились нервозностью, нараставшей по мере того, как аналитики следили за развитием событий.

Советская субмарина класса «Дельта-1», длиной 139 метров, с двумя атомными реакторами, может работать на глубинах до 400 метров и несет двенадцать термоядерных баллистических ракет «Скат». Ее гидрофонную сигнатуру, напоминающую ритмичный рокот, не спутать ни с чем. Так звучит приближение конца света.

Конвой США и советские подводные лодки с каждым часом сходились все ближе и ближе.

— Рейган пугает русских, — сказал кто-то. — Те думают, что он религиозный фанатик. Они думают, он хочет открыть Седьмую печать.

— С чего ты взял? — спросил Стоун, как всегда опрятный и внимательный.

— У меня друзья в Москве учатся. Они рассказывали.

— Ты сообщал об этих контактах?

— Не выступай, Стоун.

— Заткнитесь! — крикнул Кристофер. — Тихо! Дайте послушать! Там что-то еще…

Что-то еще. Барабанный бой «Дельты-1» и… что-то еще. Голос. Не кит (иногда он слышал их голоса в океане), а что-то большее, печальное, более разумное и прекрасное. Оно подражало субмаринам. Затем добавился еще один голос. Они подстраивались — оба голоса подстраивались под монотонный звук субмарин, вплетая его в сложную красивую песню.

— Послушайте! — закричал Кристофер. — Ради бога, заткнитесь и послушайте! — Он перевел сигнал на динамики и настроил фильтры, чтобы убрать шумы. Песнь наполнила комнату.

— Это шутка, — сказал Стоун. — Ты сам это сделал и записал на пленку.

— Нет, — ответил Кристофер. — Это не пленка.

Выделить песню на расчерченной бумаге не удалось — слишком много фоновых шумов. А затем неожиданно песнь растаяла, и в динамиках остался лишь одинокий монотонный звук советских турбин.

В тот вечер готовность НАТО поднялась до предпоследней отметки, впервые с Карибского кризиса. Западный мир стоял в одном шаге от атомной войны, но это не помешало британскому контингенту отмечать ночь Гая Фокса[3]. Американцы, в свою очередь, ухватились за эту возможность, чтобы расслабиться.

Кристофер сидел в углу, по уши наполненный пивом, в голове отдавались ритмы музыкального автомата. Бонни Тайлер. Айрин Кара. Бармен увеличил звук, и посетители наполнили помещение одобрительными криками. Телевизор показывал «Рэмбо», без звука.

Кристофер рассказывал какому-то парню, что дома у него есть гитара, что он хотел стать музыкантом, настоящим музыкантом, а не каким-нибудь дерьмом. Потом он сказал, что пойдет в туалет. Встав из-за стола, он услышал, как о нем разговаривают: «Озгерби, да. Довольно неплохой парень, но…» В коридоре грохотали AC/DC, «Guns for Hire». Пахло немытыми телами, сигаретами и пивом. Кристофер свернул и направился в тишину пустынного кабинета.

В воздухе висел густой запах озона, иглы безжалостно царапали по рулонам бумаги. Кристофер надел наушники, просто чтобы отдохнуть в звуках холодной глубоководной тьмы.

Красивые голоса будто ждали его. Далекие и плавные, они взывали друг к другу и к нему. В песне все еще слышались субмарины, но сейчас эта песнь стала более сложной, ее словно разобрали на части и составили заново, повторяли быстрее и медленнее. Голосов тоже прибавилось. Иногда они срывались на повторяющиеся крики. Более медленные фразы опускались октава за октавой, пока не выпадали за пределы доступного его ушам диапазона. Затем начались пронзительные, прерывистые пульсации — звуки, похожие на птичьи трели, падали, словно быстрые твердые шарики. Каждый голос соединял звуки по-своему, каждый обладал собственной личностью, хотя Кристофер и не смог бы описать их черты в человеческих терминах. Он чуть не выпрыгнул из кресла, когда один из голосов издал яростный визг у самого гидрофона.

Сначала он просто слушал. Потом неосознанно, словно лунатик, подключил магнитофон и запустил запись.

Кристофер слушал всю ночь, а на следующий день в конце смены впервые в жизни пошел на большой риск. Еще ни разу он не нарушал правила — настоящие правила, те, которые действительно нужно соблюдать. Еще ни разу он не делал ничего такого, что вызвало бы неодобрение начальства. Но сейчас он взял кассеты и положил их в карман.

Когда он выходил за пределы базы, сердце билось так сильно, что он и слова не смог бы вымолвить. Кристоферу казалось, что его сейчас вырвет.

Его не остановили. Никто не посмотрел ему вслед. Все они знали Озгерби, неплохого парня, но…

Миновал полдень. Тонкие нити тумана и мороси стелились вокруг под тусклым серым небом. Кристофера била дрожь. Ноги ослабли настолько, что он едва шел.

Беспокойство на базе, вызванное сближением советских подводных лодок, двигавшихся на юг, и американских кораблей, стремившихся им навстречу, выросло до такой степени, что стало уже практически осязаемым. Его одежда, волосы, даже кожа — все пропиталось кислым запахом кабинета. От него пахло страхом. А теперь… что он натворил? Он нащупал кассеты в кармане. Если его схватят, если они узнали…

Добравшись до тропинки, которая вела к коттеджу вдоль обрыва, он решил передохнуть. Склонившись над перилами, Кристофер вглядывался в затянутый туманом залив. Серая вуаль на мгновение разошлась, и он увидел темный контур острова на расстоянии примерно в полмили.

Этого острова быть не могло. Там должна находиться лишь серая шкура океана. Однако глаза его не обманывали: он видел остров, видел черную скалу около мили в длину, слегка поднимающуюся к северной оконечности. Кристофер различил деревья — вернее, низкий гребень лесных верхушек. А затем туман снова сомкнулся, и остров исчез.

Кристофер продолжал стоять, промерзший до костей и промокший до нитки, но так и не дождался, чтобы туман вновь разошелся. Когда ветер усилился и дождь превратился в ливень, Кристофер отвернулся и продолжил свой путь.

У входа громоздилась куча мокрого песка и водорослей, воздух внутри коттеджа пропитался холодным и тяжелым запахом моря, словно в пещере на пляже. Как будто от дома только что отхлынула волна прилива. Сары не было дома, и ее пальто не висело за дверью. Она оставила на столе разбросанные раковины, камешки, кусочки плавника, горсти водорослей, высушенные оболочки морских ежей. Подобные вещи лежали по всему коттеджу. Кристофер добрался до своей комнаты, вставил первую кассету и упал на кровать, опустошенный.

Он страдал от напряжения и усталости. Когда комнату заполнили плавные голоса моря, Кристофер погрузился в состояние, напоминающее сон наяву. Записанные на пленку голоса звали его. Он ощущал себя так, будто плавает глубоко под водой. Его тело увеличилось. Он стал огромным. Лишился жестких конечностей и твердого скелета, превратился в гигантское плавающее образование, не имеющее четких границ. Больше всего он походил на яйцо без скорлупы, блуждающее в тяжелой холодной тьме. Он растянулся на мили.

Его удерживала лишь собственная вязкость, более плотная в центре и распространяющаяся во всех направлениях, громадная тень сознания, рассеивающаяся и теряющая свою плотность, по мере того как она смешивалась с морем, по мере того как таяла граница между им и не им.

Великолепное ощущение.

Лишенный веса и времени, всезнающий, всеобъемлющий разум. Он наслаждался чувствами и мыслями, текущими сквозь него. Он смаковал их, подолгу изучая каждое ощущение, вкушая токи океана, вяло потягиваясь, как довольный кот.

В дверь спальни постучали. Кристофер вскочил, застигнутый врасплох и выключил магнитофон. В дверях появилась Сара.

— Ох, — сказал он. — Привет.

— Можно войти?

— Что? Да, конечно. Наверное.

Наступил вечер. Комнату, в которой он лежал, уже наполнили сумерки.

— Тут немного не прибрано… — начал он. Прямолинейное, последовательное мышление давалось с трудом. Кристофер встал в проеме, колеблясь, преграждая ей путь.

— Я слушала. Эти… звуки…

— А…

— Не думала, что кто-то еще может их слышать. Думала, я — единственная.

— Ты слышала? Раньше? Как?..

— Могу я войти? В смысле, всего на минутку?

— Да, конечно.

— Я не хотела тебя беспокоить. То есть прости, я не могла не услышать, ты включил их очень громко…

— Видишь ли, — произнес он, — я не знаю, что это. Я хочу знать, но не знаю. Как ты… Может, ты?..

— Не знаю. Возможно. Наверное. Я не уверена. Слушай, мне жаль, что я тебе помешала. Давай в другой раз.

— Нет, постой. Зайди, — он отступил и зажег настольную лампу. — Пожалуйста.

* * *

Позднее Кристофер обнаружил, что не может точно вспомнить, о чем они говорили тем вечером. Он помнил, что Сара сидела в красном кресле, а он — на кровати. Помнил ее черные волосы с фиолетовыми прядками, все еще мокрые после плавания, убранные от лица.

Ее шерстяную кофту с протертыми рукавами, длинную черную юбку, обувь на тонкой подошве. Когда она сгибала пальцы ног, он видел, как под кожей двигаются ее тонкие кости.

Она курила. В итоге получилось так, что она попросила его рассказать о себе, и он рассказал, потому что устал от напряжения, потому что смутился и потому что она его слушала. Получилось путано: как он хотел стать музыкантом, а его родители желали, чтобы он сделал карьеру. Военные платили ему, чтобы он изучал электронику.

— Хорошие деньги, — говорил он. — Я никогда толком не задумывался, что будет потом — и вот я здесь.

Он рассказал, как слушал субмарины, как обнаружил прекрасные песни моря, как записал их на пленку. Украл записи.

— Бог знает, что заставило меня так поступить. Если они выяснят… Господи, это же шпионаж… это, наверное, измена…

— Но они же не знают, не так ли? — возразила она. — И не могут узнать.

— Я могу вернуть их. Или сжечь.

— Нет, — сказала она. — Не делай этого.

— Как бы то ни было, что это может быть? Оно должно быть органическим. Похоже на песни китов. Только китов мы слышим постоянно, и их песни звучат иначе. Ты сказала, что слышала это раньше?

— Ну, я думала, что это так. Возможно…

— Когда? Когда ты могла это слышать?

— Ну… — она выглядела удивленной. — Когда плавала. В заливе. Когда ныряла глубоко, я иногда… но я правда не знаю. Не стоило мне ничего говорить. Мне нужно послушать еще: я ведь слышала, только когда стояла внизу.

— Давай я поставлю, — он поднялся.

— Не сейчас. Мне нужно идти.

Она тоже встала. Неожиданно они поняли, что оказались очень близко друг к другу. Они колебались. Кристофер внимательно смотрел на нее, изучая. Он знал, что выражение его собственного лица легко прочитать. Его мысли, его желания, четкие и очевидные. Почти не понимая, что делает, он осторожно взял ее за руку.

— Сара, я…

Она поспешно отняла руку.

— Я лучше пойду, — сказала она.

В комнате остался запах ее сигарет. А потом в дом снова пришел тот мужчина. Кристофер поставил пластинку и слушал ее снова и снова. Когда он наконец забылся, ему приснились скользкие, свивающиеся в клубки монстры.

* * *

На следующее утро дождь все еще шел, и хотя Кристофер стоял у края скалы, изучая унылую серую воду под водянистым небом целых пятнадцать минут, никакой остров так и не появился.

По мере того как Кристофер подходил к базе, страх сдавливал его изнутри все сильнее и сильнее. Когда он подошел к воротам, то уже весь вспотел. Он знал, что охранники его арестуют, но те лишь машинально кивнули.

Никто не поднял головы, когда он вошел в комнату, но подносы с лентами стояли пустые.

— Эй, — обратился он к Стоуну, пытаясь придать голосу скучающую интонацию, — куда делись вчерашние ленты?

— Что? Ах, да. Специальный анализ. Кто-то проводит взаимный контроль с Рейкьявиком или что-то вроде того.

— Все ленты?

— Думаю, да.

— Кто же занимается синхронизацией посреди учений?

— Да какая разница? — Стоун пожал плечами. — Там что-то секретное, знаешь ли, вопросы задавать не положено.

— Не надо относиться ко мне свысока, Стоун. Я старший офицер, и я должен знать, что происходит.

— Конечно. Как скажете, лейтенант. Почему бы вам не спросить об этому у Пирретта?

Кристофер с головой погрузился в работу. Он не снимал наушники столько, сколько это возможно, но слушать оказалось нечего. Сконцентрироваться становилось все труднее и труднее. Он хотел вновь услышать песни моря. Хотел вернуться в коттедж и послушать записи. Сара уже должна быть там. Одна. Наверное.

К обеду над станцией наблюдения навис кризис. Советские подводные лодки остановились посреди океана. НАТО подняло уровень боеготовности до максимальной отметки. Никто в Мэрди уже не знал точно, является ли «Меткий Стрелок 83» лишь учениями. Лейтенант Кристофер Озгерби тихо отложил свою ручку, надел плащ и покинул базу.

Пальто Сары висело на своем обычном месте за дверью кухни. Он нащупал его и на мгновение зарылся в него лицом. Оно еще оставалось сырым и пахло пляжем.

Он встал у двери ее комнаты и прислушался. Ничего. Если она и находилась там, то одна. Если только они не спали. Кристофер постучал. Он никогда не делал этого раньше. И не видел, как выглядит ее комната.

Дверь открылась.

— А… — сказала она. Соседка выглядела озадаченной. — Я думала, ты на работе. Все в порядке?

Он протянул ей кассеты.

— Я принес тебе это. Вчера ты сказала, что хочешь послушать как следует. Ты можешь их проиграть? В смысле… не знаю, есть ли у тебя магнитофон.

— Я справлюсь. Спасибо. Я их послушаю.

Она начала закрывать дверь.

— Сара… Насчет вчерашнего…

— Кристофер, мне действительно очень жаль. Я поступила невежливо. Я правда… уйти так… мне следовало…

— Нет, — ответил он. — Все нормально.

— Я не думала… — ее лишенные белков карие глаза будто высматривали что-то на его лице. Он не мог разгадать этот взгляд — чужой, незнакомый. Кожа ее лица казалась холодной и бледной. В полутемной комнате она слабо светилась, словно от влаги.

— Не волнуйся из-за этого, — успокоил он. Слушай, я просто посмотрел, как мы тут живем, и подумал, что было бы, наверное, здорово, если мы… ну… выбрались бы куда-нибудь. На один вечер. Выпили чего-нибудь или…

— Крис, понимаешь, я… встречаюсь кое с кем. Ты ведь знаешь, не так ли?

Он почувствовал, что краснеет.

— Ну, я подумал… Ладно, в любом случае дай мне знать, что ты думаешь об этих пленках.

Он повернулся, собираясь уйти.

— Постой, — попросил она. — Слушай, я не собиралась… — она боролась с чем-то. Он не мог понять, с чем именно, но сейчас она, похоже, приняла решение. Сара распахнула дверь своей комнаты. — Зайди на минутку.

Холодный полуденный свет проникал в комнату сквозь задернутые светло-зеленые шторы. В комнате почти отсутствовала мебель. Сара села на пол, и он последовал ее примеру, тщетно пытаясь не смотреть по сторонам. Когда глаза Кристофера привыкли к полутьме, он увидел множество собранных ею раковин, водорослей и прочего, лежащего грудами на подоконнике и разбросанного по полкам. В воздухе снова запахло морем. Этот запах ассоциировался у него с самой Сарой: ее холодным, худым телом под черной одеждой, а за ее плечом — отвлекающее внимание темное пятно кровати.

— Вчера мне следовало сказать кое-что, — начала Сара. — Но я не сказала. Я не знала, смогу ли вымолвить это. На самом деле я не уверена и сейчас…

— Можешь сказать мне все, что хочешь.

— Это насчет пленок. Ты не должен их слушать. Они опасны. В смысле, опасно то, что на них записано, и ты никогда больше не должен это слушать. Никогда.

— Что?

Он не видел ее лица, лишь размытый силуэт. Что она хочет сказать?

— Уничтожь записи. Не включай их больше.

Нет, она не могла иметь в виду именно это. Песнь моря прекрасна. В ней — самая суть.

— Ты знаешь, что это за звук, — произнес он, — не так ли? Ты должна сказать мне, Сара.

— Я не могу. Но ты должен перестать слушать.

— Но это же прекрасно, и я сам это нашел. Записал на кассеты. Это мое открытие, я не могу просто упустить такую возможность. Это очень важно… Что тебе известно?

— Когда ты слушаешь, ты словно погружаешься в сон, да? — Да.

— И ты хочешь слушать еще, больше всего на свете?

Он изучал слабый блеск ее кожи, темные волосы, фиолетовые ногти.

— Не то чтобы больше всего на свете, но… в целом, да.

Сара вздохнула.

— У них нет имен, — сказал она. — Уже нет. Большинство людей их не слышит. Если ты можешь их слышать, это дар, но опасный, как зависимость. Когда ты внимаешь им, из тебя вытекает энергия. Ты хочешь лишь слушать, все больше и больше. Это пробирается в твою кровь, берет над тобой верх, зовет тебя, а потом утаскивает глубоко под воду, и ты тонешь. Вот почему, когда ты их слышишь, нужно немедленно отворачиваться и выбираться из моря.

— Значит, у нас обоих есть этот дар? — спросил он. — Но я слышал их только по гидрофонам, возможно, это не одно и то же.

— Ты не должен слушать, Кристофер. Не должен искать их.

— То, что я слушаю, находится далеко в Атлантическом океане. Ты хочешь сказать, что они выбираются и на побережье? Здесь?

— Возможно. Я думаю, они повсюду.

— Что это такое? Какие-то киты или что-то в этом духе?

Она покачала головой и посмотрела на занавешенное окно, как будто в сторону моря. Какое-то время она сидела так и молчала.

— Я не должна говорить, — начала она осторожным и тихим голосом.

— Сара?..

В слабом зеленом свете она протянула к нему руки, сложив ладони и широко разведя пальцы. Они — все, кроме больших пальцев, — соединялись тонкой, слегка просвечивающей перепонкой.

Сердцу стало тесно в груди. Стало трудно дышать. Он захотел обнять ее узкие плечи, захотел, чтобы эти бледные стройные руки прикоснулись к его коже. Ее карие глаза заблестели.

— Тебе лучше уйти, — сказала она.

Он оглядел ее комнату, забросанную ракушками.

— Что с тобой происходит?

— Я погружаюсь. Тебе нельзя в это вмешиваться.

— Тот парень, который приходит сюда по ночам. Он как-то связан с этим, не так ли? Кто он?

Она вздрогнула. Приблизилась к нему.

— Прости, — пробормотал он.

— Оставь меня в покое. Я знаю, что делаю, и тебя это не касается. Он оказался прав. Не стоило мне с тобой разговаривать. Пожалуйста, уходи.

Той ночью Кристофер слышал, как он снова пришел к ней. Они говорили на повышенных тонах, спорили, но он так и не сумел разобрать слов. Потом Сара плакала. Как будто от боли, но причина заключалась в другом.

* * *

Он проснулся еще до рассвета. В комнате Сары что-то двигалось. Он слышал скрипы, царапанье дерева по дереву, грохот сгребаемых ракушек.

Затем дверь ее спальни открылась, и тяжелые шаги направились по лестнице вниз.

Кристофер надел брюки и стал искать носки, но не нашел. Надел обувь так и спустился на первый этаж. Если он застигнет этого человека врасплох, если он застанет их обоих на кухне, он… что? Времени на раздумье не оставалось.

На кухне был Стоун. Он стоял у кухонного стола и держал кассеты, словно трофей.

— Стоун, какого черта ты здесь делаешь? Убирайся из моей кухни! Убирайся из моего дома!

— Почему бы вам не присесть, лейтенант? И не собраться с мыслями, — Стоун начал беспорядочно выдвигать ящики для посуды. — Где, черт возьми, вы храните кофе? Нужно выпить кружку — я поднялся сегодня слишком рано.

— Просто уйди, — приказал Кристофер. — Как ты вообще сюда попал? Где Сара?

Он заглянул за плечо Стоуна. Дверь кухни была открыта, пальто на месте не оказалось. Она заметила Стоуна и убежала?.. Ей нужно время. Он выиграет для нее время, если сможет. Кристофер опустился за стол.

— У нас есть чай, — заявил он. — Вон там.

— Спасибо, — поблагодарил Стоун и занялся чайником. — Кружки?

— Что ты делаешь в моем доме, Стоун?

— Ты крепко вляпался, Озгерби. Из-за них ты можешь надолго исчезнуть. — Он вновь помахал кассетами.

Кристофер молчал. Что он мог сказать? Ничего. У него не осталось сил, не осталось даже злости. Он просто ждал, пока Стоун заварит чай.

Потом Стоун поставил перед каждым из них по кружке и сел. Какое-то время они молча смотрели друг на друга. Затем Стоун неожиданно встал.

— Где у вас мусорное ведро?

— Что? Там, но…

Стоун нажал на педаль, поднимая крышку, закинул кассеты внутрь, дождался, пока крышка вернется на место, вернулся к столу.

— Все. Забыли. Ничего не было, — Кристофер уставился на него. — У вас талант, лейтенант. Жаль его упускать.

— О чем ты говоришь? Кто вы такие?

— Не важно. Я уполномочен сделать тебе одно предложение.

— Вы из спецслужб, да? Секретная разведывательная служба? Ты ни черта не понимал в чтении записей.

— А тебе нравится слушать, правда, Крис? Просто… слушать? У тебя же именно это получается лучше всего, не так ли? И ты слышишь то, чего не могут уловить остальные. Мы просматривали ленты последние дни раз за разом, но так и не поняли, что ты унес на этих кассетах. Оно где-то там, но мы не можем выделить его из фонового шума. Возможно, мы так никогда и не сумеем сделать этого, если только кто-то вроде тебя не обнаружит их предварительно собственными ушами. Есть еще парочка таких же, как ты, — они сидят в Лэнгли и работают на ЦРУ. Нам нужно больше талантов. По одному на каждую подобную базу. Итак, вот мое предложение. Просто продолжай слушать и рассказывай мне — только мне, — что ты слышишь. Мы сделаем все остальное, и забудь про эти кассеты. Будешь слушать ради страны и королевы и продвигаться по карьерной лестнице.

— Вы уже знаете про эти… следы?

— Да, конечно. И у нас есть толковые соображения по поводу тех, кто их создает. Мы пытаемся понять, как заставить их отвечать тогда, когда нам это нужно, чтобы мы могли за ними наблюдать. Ради этого, собственно, и затевались все эти учения, если уж говорить про Мэрди.

— И русские тут ни при чем?

— Мы ищем кое-что в воде, Крис. Советы уже не имеют значения. Они — история. История идеологии. Деньги — это свобода, а карманы Рейгана бездонны. Советы обречены, умные люди понимают это. Итак, что же дальше? Вот в чем вопрос, а ответ — море. Море — следующий рубеж. Никто, абсолютно никто уже не интересуется космосом. Все эти программы «Звездных войн» отошли в прошлое. Там пусто. Дорого и пусто. А море, непредставимые глубины, кто знает, что наблюдает за нами оттуда? Вот куда мы стремимся сейчас, и нам нужны люди вроде тебя, которые… связаны с этим.

— И вы хотите, чтобы я просто слушал?

— Именно. Просто устроился поудобнее и слушал. Да, и можешь рассказать нам о своей симпатичной подружке, которая живет наверху.

— Пошел к черту, Стоун. Или как там тебя на самом деле зовут.

Стоун пожал плечами.

— Подумай об этом, — предложил он. — Какое-то время. Вариантов у тебя не так уж много. — Он встал. — Я на машине. Подбросить тебя до базы?

— Просто убирайся из моего дома.

Кристофер дождался звука отъезжающего автомобиля, затем вышел навстречу холодному ноябрьскому рассвету. Встреча со Стоуном заняла всего десять минут. Пятнадцать от силы. Конечно, он не знал, сколько Стоун находился в доме до того, как он проснулся, но время, возможно, еще оставалось. Она могла пойти только одним путем — по тропинке к скале. Кристофер побежал следом за ней изо всех сил, спотыкаясь о камни. По мере того как небо светлело, в заливе прорисовывался темный контур острова. На какое-то мгновение Кристофер увидел впереди человеческую фигуру. Она тут же исчезла, но он знал, куда она направляется.

Крутой спуск в полутьме давался с трудом. Из-за дождя камень стал скользким. Приходилось смотреть под ноги и хвататься за переплетенные узловатые корни, чтобы удержать равновесие. Когда Кристофер добрался до каменистого пляжа, вокруг никого не было. Начинался прилив. Он слышал, как волны разбиваются о берег.

— Сара! Сара! — позвал он.

Когда он обошел высокий камень, она заговорила с ним.

— Тебе нельзя идти за мной, Крис.

Она стояла под дождем обнаженная. Худая и замерзшая. Из-за дождя ее волосы словно обтекали голову и узкие плечи. Вода капала с подбородка. Она покрылась гусиной кожей, а темные глаза смотрели на него с непонятным выражением.

— Иди домой, — сказала она.

— Ты собираешься на остров.

— Мне пора, Крис.

— Из-за того, что ты сказала мне… из-за того, что я знаю… это моя вина, да?

— Я хочу этого.

— Но и я тоже. У меня тоже есть этот дар. Звук этой песни теперь у меня внутри, я не могу от него избавиться, и мне некуда больше идти. Я не могу вернуться. Они хотят, чтобы я… там, на базе, они знают, что здесь происходит. Они будут искать. Возможно, я смогу помочь.

— Крис, мне очень жаль…

Все та же старая история. Ты видишь ее, ты нуждаешься в ней и из-за этого теряешь ее. Вот как это всегда происходит для живущих на берегу. Она пробуждает нечто такое, что не засыпает уже никогда. Что заставляет вечно двигаться вперед. Всю жизнь ты будешь искать ее, но никогда не получишь.

— Крис, я не… то, что ты думаешь. Ты ошибся.

Она отвернулась от него и вошла в фиолетово-серую воду. Он наблюдал за ней, пока волна не поднялась до ее груди — тогда она склонилась вперед и поплыла. Блестящая темная голова на мгновение повернулась. Кристоферу показалось, что он разглядел наблюдающие за ним лишенные белков карие глаза, словно у китов, которых он иногда видел, гуляя по пляжу. А затем море сомкнулось над ней.

Кристофер стоял, дрожа и наблюдая за скучным серым приливом. Дождь усилился.

За спиной раздался громоподобный механический рокот, и Кристофер инстинктивно пригнулся.

Низко над вершиной утеса пролетел вертолет, направляющийся к заливу.

Перевел с английского Алексей КОЛОСОВ

© Peter Higgins. Listening for Submarines. 2008. Печатается с разрешения автора.

Рассказ впервые опубликован в журнале «Asimov's SF» в 2008 году.

Раджнар Ваджра Доктор для чужаков

Странная штука — эти эмоции. Могут смешиваться и сочетаться десятью тысячами вариантов и способов, зато количество основных ингредиентов строго ограничено! Пример? Страх. В моем случае. Я смертельно боюсь выполнить самое обычное действие, иногда требуемое по роду моих занятий. Публичные выступления. Вот настоящая пытка! И когда теперь я намереваюсь оказаться в ситуации, выходящей за пределы человеческого опыта, то ощущаю туже тошнотворную дрожь в желудке, какая нападает на меня каждый раз, когда мне приходится выступать перед моими коллегами-психиатрами из АПА [4].

Разумеется, дверь, перед которой я стоял, открывалась совершенно неожиданным образом. Дверь скользнула вниз, в ранее скрытую прорезь в полу.

— Сколько еще унижений мне придется вынести?! — спрашивал я себя. Но тут же сообразил: в этом окружении то, что я считал потолком, не обязательно им является.

Меня предупредили: здешний термостат будет установлен на температуру более низкую, чем та, к которой я привык. По крайней мере, мои будущие хозяева сумели довести это до моего сведения, поэтому я не удивился, когда оказалось, что в воздушном шлюзе, после герметизации и моего раздевания до смарт-костюма со шлемом, царил ледяной холод. Но когда эта внутренняя дверь опустилась… бррр! Волна холода ударила в лицо. Щеки сразу онемели, глаза заслезились, и в ноздрях мгновенно образовались крошечные сосульки. Но никаких проблем! Мой костюм среагировал, и скрытая проводка принялась излучать тепло.

Я похлопал по нагрудному карману, желая убедиться, что фото жены и сына не выпали по дороге, бросил тоскующий взгляд на скафандр, засунутый в предохранительную сетку шлюза, поднял чемодан и осторожно ступил на территорию инопланетной космической станции. По-прежнему оставаясь легким как пушинка, я проскользнул по голубой «нейтральной» полосе, служившей чем-то вроде фойе, и протиснулся через пленчатую обеззараживающую мембрану. Сделал шаг на темное пружинистое покрытие и — бух! Большой чемодан, который я держал за ремень, вырвался из моей руки и грохнулся на пол. Я едва не последовал за ним. Нормальное притяжение и должно быть шоком после восьми часов пребывания в микрогравитации, и я вдруг стал весить примерно в полтора раза больше, чем на Земле: неплохой трюк, тем более что станция не вращалась. В тот раз тсф взяли на себя труд объяснить, что мне следует ждать изменения веса, но, честно говоря, я не поверил в столь быстрое изменение искусственной гравитации. И, несмотря на интенсивный курс изучения культуры тсф-трейдеров, мне в голову не приходило, что штаб-квартира трейдеров [5] в нашей Солнечной системе пропахла горелыми стручками ванили, а шум стоит такой, словно здесь поселилась стая цикад.

В моем невежестве нет вины НАСА. Эти инопланетяне не слишком распространялись о своей станции. И до этого времени никто и ничто земное, будь то женщина, мужчина, насекомое, животное или даже растение, не приглашалось на космическую базу, расположенную, можно сказать, на нашем заднем дворе и вращавшуюся по орбите Луны последние три года.

Но я облегченно вздохнул, потому что никто меня не приветствовал. Любому желанному гостю трейдеров полагалось прямиком идти в жилище тсф с таким видом, словно он тут хозяин. Но если хоть один ждал у входа, пусть даже с гавайским леи [6] в руках, это означало, что меня не хотят видеть: фатальное решение для человека, имеющего дело с этим инопланетным видом. Если только у этого бедняги нет с собой, скажем, заряженной базуки. Некоторым предприимчивым ворам пришлось испытать это на собственной шкуре.

Автопогрузчик уложил мой целый и невредимый чемодан в универсальную тележку, двигающуюся медленнее, чем те, которые я видел на выставке в космическом центре Кеннеди. Тележка тут же последовала за мной, словно преданный бассет, когда я проигнорировал приглашение и поплелся вперед.

Комната, открывшаяся передо мной, оказалась чрезвычайно длинной, похожей на туннель и в основном цвета слоновой кости с голубыми и красновато-коричневыми вкраплениями то ли приборов, то ли мебели, выложенных на полу аккуратными прямолинейными узорами. Все было привинчено болтами, способными удержать даже мост Золотые Ворота.

Я поднял голову. На высоком потолке, как оказалось, тоже выделялись подобные узоры, вместе с такими же болтами. Интересно, что я не вспомнил о контроле гравитации как средстве сделать комнату более функциональной.

Стенные панели светились, разбрасывая яркие розоватые отблески. Оставалось надеяться, что мой усовершенствованный администратор базы данных, иконка которого светилась на безымянном пальце правой руки, функционирует во всю мощь и регистрирует каждую деталь; я изучал снимки нескольких околоземных торговых станций, но они выглядели совершенно иначе. Впрочем, они были сконструированы таким образом, чтобы соответствовать принципам человеческой эстетики.

Я насчитал с дюжину тсф в пятидесяти ярдах от меня. Хорошо, что до взаимодействия с ними есть несколько секунд, чтобы свыкнуться с их внешностью. Во плоти они оказались еще более гротескными, чем на фотографиях, а это о чем-то говорит. Почти все были примерно моего роста, кое-кто — на несколько дюймов ниже, но каждый занимал куда больше места из-за десятка внешних ног плюс трех центральных. Некоторые были скрыты, остальные поддерживали «гондолу», содержавшую череп, органы кровообращения и пищеварения. Однако они не походили ни на пауков, ни на осьминогов. Внешние бессуставные конечности были тонкими, но мускулистыми и изгибались ровной дугой. Примерно посредине каждой извивался толстый пучок жгутиков, напоминавших мне об оптоволоконных гирляндах для украшения рождественских елок. По словам наших гуру от науки, на концах жгутиков среднего размера находятся сенсорные органы, а самые длинные используются как руки и пальцы. Самые короткие и многочисленные, длиной в дюйм или около того, при смене положения издавали щелкающие звуки: способ речевого общения у тсф. Я единственный из всех присутствующих в комнате был одет.

Пока все шло как по писаному, абзац за абзацем. Как и предполагалось, я вдыхал воздух, мог регулировать гравитацию, и с вестибулярным аппаратом тоже все было в порядке. Во всяком случае, меня не тошнило. Единственной реальной проблемой, если не считать, беспокойства, которого хватило бы на двух трусов, и проявившейся местами онемелости, вполне ожидаемой в столь сюрреалистической ситуации, было полное непонимание сути моей миссии. Но я твердил себе: куда более умные, чем моя, головы знали, что делали.

Однако уже на полпути к инопланетным хозяевам моя слепая вера в экспертов поколебалась. Они заявили мне с уверенностью обывателей, остающихся в уюте и безопасности собственных домов, что тсф не обнаружат моего присутствия, пока я не начну беседу. Но теперь большинство жгутиков среднего размера указывало прямо на меня. А щелканье заметно участилось: все тсф говорили одновременно. Глупец! Я-то считал, что раньше шум был оглушительным! Словно разом трещала тысяча автомобильных двигателей!

«В следующий раз, — пообещал я себе, — только беруши. А еще лучше, чтобы следующего раза вообще не было».

Подобравшаяся сзади тележка с чемоданом ткнулась под коленки, но я по-прежнему не понял намека. И хотя очень даже чувствовал лишние восемьдесят шесть фунтов, на которые потяжелел, все же оставался в форме и не нуждался в опоре. Но я все равно остановился. Мои хозяева вращались взад-вперед, не сходя с места: этакая дюжина медлительных балерин. Сенсорные жгутики целились в меня с непоколебимостью телескопических антенн.

Тревога охватила меня новой волной без всякого предупреждения, а собственный вес высасывал силы. Впервые в жизни я понял, что такое патологическое ожирение. Чувство весьма унизительное, тем более что я лечил страдавших ожирением и делал вид, что понимаю их. Эти переживания прервали два тсф, мчавшиеся в мою сторону невероятно быстрыми, пренебрегавшими высокой гравитацией прыжками.

Они остановились на некотором расстоянии: достаточно далеко, чтобы я не запаниковал и не отпрянул назад, к шлюзу, но настолько близко, чтобы я ощутил исходивший от них запах карри. Получается, смрад горелой ванили не имеет к ним никакого отношения. Форма и цвет каждого позволяли легко их различить, но все пальцы, то есть самые длинные жгутики, были сиреневыми. Значит, если моя информация верна, на этот момент оба были мужчинами. Тот, что пониже ростом, держал переводчик с языка тсф: прибор в форме небольшого велосипедного колеса со спицами. Высокий что-то протрещал, и машинка выдала синхронную версию английского, балансирующего на грани архаичного и эксцентричного, с частыми отклонениями в сторону невразумительного и консервативного. Много сленга, но по большей части — настоящий антиквариат. Насколько я понял, трейдеры оперировали штампами и вели мониторинг наших радио- и ТВ-передач. В течение последнего столетия. Не меньше.

— Наши сожаления и извинения, — прощебетал высокий. — Наша плохая. Мы не намеревайся быть такая ужасно грубая. Вот вся подноготная: каждый из нас, независимо друг от друга, загорелся увидеть, как это случится. Так же верно, как я зовусь Сделка-всех-десяти-жизней, каковым, как вам известно, я и являюсь, а мой друг зовется Цена-что-надо, каковым, как вам известно, он и является, мы все повесили гондолы от стыда.

Загорелся увидеть, как это случится?! И хотя слова Сделки обезоруживали, тенор переводчика звучал холодно, почти сердито. Но я не пытался искать в этом особого смысла. Однако я, похоже, снова оказался на довольно зыбкой почве. Невнятные объяснения Сделки соответствовали тому, что, как мне говорили, считалось правилами приличия у тсф. Видимо, он хотел сказать, что мы уже знакомы и поэтому прямой обмен именами неприличен.

Из НАСА, конечно, уже сообщили мое имя, но мне все равно не полагалось представляться самому. Обычно ко мне обращаются Ал или Док, причем первое — сокращенное от Алиен, — подумал я с сарказмом, для них было бы предпочтительнее… Но мне было велено воспользоваться официальным именем.

— Я не заметил никакой грубости. Это так же точно, как то, что я зовусь доктором Алонсо X. Моргансоном.

При этом я понадеялся, что в их культуре нет табу на откровенную ложь.

— Э… могу я спросить, что вы надеялись увидеть? — продолжил я.

— Вы действительно можете спросить. Всё и всегда. Любопытство, как говорят трейдеры, соприкасается с мудростью.

И снова ледяной тон противоречил дружелюбию слов. Но тут Сделка поднял ногу и легонько провел кончиком по моему лбу: жест абсолютно мне не понятный. Учитывая возможности тсф, он легко мог пробить дырку в моем черепе.

— Мы считали, что вы измените размеры, чтобы лучше приспособиться к этому гравитационному полю.

— Размеры?

— Разве люди не называют вашу профессию «шринк»? [7]

— Вот как! Похоже, у нас вышло небольшое недоразумение. Если моя работа проделана хорошо, в результате должны уменьшиться исключительно эмоциональные проблемы моих пациентов.

Вряд ли будет мудро объяснять этим ходячим черепам, что данное слово — сокращение от жаргонного словечка «headshrinker». To есть тот же психиатр.

— Попробуй догадайся. Опять наша плохая. Я понизил голос:

— Скажите, мой пациент где-то в этой комнате? Последовала незамедлительная реакция: Сделка содрогнулся всем своим существом.

— Неловко. Мы, трейдеры, поддерживаем стабильные эмоциональные орбиты и не страдаем ментальными изъянами.

— Простите, я думал… погодите! Хотите сказать, что мой пациент — не трейдер?

— Совершенно точно правильно. Собственно говоря, простите, если выражусь несколько резковато: не дождетесь, Хосе!

Это «Хосе» буквально сбило меня с ног. С чего это они вдруг вспомнили мое второе имя?

— Доктор, полагаю, наш прибор-переводчик не функционирует в полную меру своих возможностей.

Я и сам задавался этим вопросом.

— Но, насколько я понял, вы все время упоминаете о пациенте в единственном числе…

Вот это да!

— У меня более одного пациента?

— Совершенно необыкновенная история, но за последнее время мы собрали группу из трех совершенно не похожих существ, абсолютно не знакомых трейдерам. Мы не можем понять их поведения и не определили места их происхождения.

Три инопланетянина, совершенно инопланетных этим инопланетянам. Боже! Никогда не интересовался, что именно запросило НАСА в обмен на мои услуги. Собственно говоря, это неважно, тем более что я все равно ничего не получу. И тут сердце провалилось куда-то в желудок: до меня дошло, что если я все провалю, сотворив что-то не так, неудача может поставить под угрозу отношения тсф и человечества. Но как можно догадаться, что совершаешь ошибку, если перед тобой нечто непонятное в трех лицах?

— Пожалуйста, расскажите подробнее, — попросил я, изображая спокойствие.

— У нас очень мало сведений. Двух ваших пациентов мы спасли из поврежденного звездолета, третий — отшвырок, Найденный на планете, подобной вашему Марсу.

— Простите, что такое «отшвырок»? Сделка замялся.

— Наш переводчик опять не сработал? Позвольте быть откровенным: это необходимость вынужденно покинуть корабль и выживать за пределами цивилизации.

Я щелкнул пальцами, и все трейдеры громко защебетали. Неужели я нарушил этикет? Или они просто желают мне здоровья?

— Извините за щелчок: он ничего не значит. Не знаю, откуда ваш переводчик взял этот «отшвырок», но уверен, что вы имели в виду «изгнанник» или «отверженный».

— В таком случае мы, хоть и с трудом, все же добились некоторого взаимопонимания. Должно быть, мой голос звучит пронзительнее клаксона. Если мы верно поняли ваши временную и счетную? системы, мы должны на пять и две тринадцатых минуты сделать всех обитателей-трейдеров этой станции в четыре и три пятых раза тяжелее.

Новость расстроила меня, и не из-за головоломных дробей. Тсф уведомили Землю о периодических повышениях гравитации, но не пояснили, насколько часто это случается и как долго продолжается. Мое руководство долго не раздумывало, хотя понятия не имело, почему инопланетяне не выражаются более подробно.

— Уразумейте, — продолжал Сделка, — без постоянной подцержки, при такой слабой гравитации наши мышцы в два счета атрофируются, а волокна скелета деминерализуются.

— Но почему нельзя постоянно оставаться в утяжеленном состоянии?

— К сожалению, это приведет к непомерно высокому расходу энергии, поскольку каждое увеличение частоты требует экспоненциального повышения мощности.

Его переводчик обернул это заявление толстым слоем снисходительности.

— Я могу проводить вас в отдельное помещение, куда мы пришлем изображение ваших пациентов в реальном времени. Там вы останетесь невосприимчивы к повышению собственного веса. Или предпочитаете встретиться с ними непосредственно? А может, решите оставить нашу базу и забыть все, что связано с великими трейдерами?

— У меня постоянно возникает впечатление, что вы считаете меня неподходящей кандидатурой для решения данной задачи.

— Я считаю, что вы тратите свое и мое время. Лучшие умы тсф сосредоточены на этой проблеме. Какой выход может предложить человек? Но мое мнение значения не имеет, поскольку я тут не главный. Итак, вам предложено три варианта. Лично я рекомендую последний. Каков ваш выбор?

Вот тебе и хваленая учтивость трейдеров. Но вопрос неплох! А вот и другой: смогу я вынести новое повышение гравитации? Меня испытывали на центрифуге — карусели, изобретенной садистами. Экзекуция продолжалась три минуты при семи «g», что увеличило мой вес со ста семидесяти двух фунтов до тысячи двухсот, вдвое утяжелив то, что мои тренеры из НАСА считали наихудшими условиями. Из всего короткого списка кандидатов я был единственным профессионалом по душевным расстройствам, способным выдержать нечто в этом роде, поэтому меня наняли. Под словом «наняли» подразумевается «завербовали».

Но поскольку я уже с трудом выносил здешнюю гравитацию, грядущее увеличение утяжелит меня почти так же, как во время тренировок, да еще на вдвое большее время. Даже смарт-костюм, предназначенный еще и для космических перегрузок, раздувающийся, чтобы предотвратить отток крови от головного мозга, не слишком облегчит мое состояние. Кроме того, при пытке, именуемой кружением на карусели, мир не раз становился серым, поскольку я временно терял способность различать цвета. Что если цвет играет важную роль в лечении инопланетных пациентов?

О чем я думаю? О пациентах? Неужели я настолько слабоумен, чтобы продолжать этот фарс? Я понятия не имел, как применить психотерапию к трейдерам. Все равно что стрелять в темноте с завязанными глазами. Всякий, обладающий мозгами хотя бы белки, выбрал бы третий вариант, честно признался бы в собственной некомпетентности и откланялся.

Но я почему-то не мог заставить себя этого сделать. Явное пренебрежение Сделки не на шутку задело то, что жена называет моей «упрямой стрункой». Глупо, знаю, но иногда со мной такое случается.

Я открыл рот, чтобы принять приглашение в отдельную комнату, но тут меня осенило. Что если один или более таинственных инопланетян находятся в критическом состоянии, а из-за общения на расстоянии я не замечу важных симптомов? Кроме того, полезно узнать, насколько профессионально я смогу действовать в экстремальных условиях.

— Я лично навещу ваших гостей, — объявил я. — Не могли бы вы предупредить об увеличении гравитации за несколько минут?

— Как два пальца, старик. Можешь прозакладывать свой биппи. Если желаешь на собственной шкуре испытать, что такое поражение, следуй за мной.

Странно. Явная враждебность Сделки шла вразрез со всем, что я слышал о трейдерах. Кроме того: что такое «биппи» и почему я должен его закладывать?

* * *

Большая полупрозрачная перегородка отделяла просторную комнату и двух ее жильцов от остальной станции. Я посчитал это весьма удачным решением не только потому, что один из вышеуказанных жильцов выглядел опаснее сатаны. Вряд ли полезно вдыхать желтовато-коричневый смог, плотной стеной стоявший в комнате.

— Полагаю, — спросил я, — мой пациент — вон тот, большой? Сделка взмахнул парой-тройкой ног.

— Да. Другой — механическое устройство, единственная функция которого, насколько нам известно, избавляться от отходов жизнедеятельности органического существа. Весьма нужная задача, тем более что органическое существо отказывается пользоваться нашими туалетами.

— Гигиенический робот.

— Абсолютно точное определение. Но, судя по возрастающей апатии, мы считаем, что его мощность на исходе. Скоро придется изъять его и пытаться восстановить функции.

Механизм так напоминал R2-D2 из древнего фильма «Звездные войны», что я засмеялся бы… не выгляди эта тварь такой устрашающей.

Ростом мой пациент достигал восьми-девяти футов. Тигриная морда со стальными шипами, растущими из скальпа. Этакий панк-хищник. Шипы побольше, идущие вдоль спины, предполагали защиту от врага, которого и представить было страшно. Шесть конечностей, не считая длинного плоского хвоста. Четыре заканчивались ладонями с шестью пальцами. На двух он стоял. Тело, казалось, принадлежало одновременно семейству кошачьих и рептилии. Когти на пальцах отливали металлическим блеском. Тигроящер пялился на меня желтыми-прежелтыми глазами и, внезапно разволновавшись, стал метаться по комнате под аккомпанемент собственных воплей, перемежавшихся жутким воем.

— Какова здешняя гравитация? — осведомился я.

— В данный момент ничем не отличается от общей.

Ничего себе! Такие высокие прыжки в подобных обстоятельствах очень даже впечатляют. И тревожат. В моей голове всплыло выражение «отскакивает от стен», что ввергло меня в немалое раздражение: мыслить стереотипами опасно. Это может привести к столь же стереотипному и совершенно неточному диагнозу. И хотя нас разделяла перегородка из чего-то похожего на стекло, от адского шума, заглушавшего доносившееся из главной комнаты клацанье, у меня стучали зубы.

Я повернулся к Сделке, стоявшему справа. Слева топтался Цена-что-надо.

— Уверены, — прокричал я, перекрывая гам, — что этот индивид… разумен?

Тигр мгновенно успокоился, и только поэтому я расслышал ответ.

— Наш гость нечасто проявляет свои эмоции столь бурно. Возможно, он так разволновался, потому что увидел вас.

Святая истина. Именно разволновался. Как лев при виде газели.

— Мы нашли его — или ее — в полном одиночестве, если не считать робота. Это создание находилось в потерпевшем крушение космическом корабле. Все приборы, вероятно, были специально изготовлены для этого вида, способного существовать в условиях микрогравитации.

— Почему только в условиях микрогравитации?

— Если корабль был ориентирован на твердую поверхность планеты, система управления должна оставаться недоступной, иначе он, она или оно вынуждены постоянно выделывать акробатические номера. Как видите, наш гость имеет для этого все необходимые качества, но мы считаем, что подобные трюки будут непрактичны для управления кораблем с такой сложной конструкцией навигационной системы.

— Полагаю, вы правы. Кстати о непрактичности: не можем ли мы условиться об использовании слова «она» в качестве местоимения?

Сделка и Цена-что-надо обменялись серией щелчков, но перевода я не дождался.

— В интересах эффективности лечения возникает постоянная необходимость использования термина, обозначающего пол. Мы всегда будем иметь в виду, что не можем сделать точное заключение о наличии способностей к вынашиванию детей только на основании отсутствия ярко выраженных признаков мужского пола. Возьмите хотя бы мои неявно выраженные гениталии.

Эта небольшая речь долго вертелась у меня в голове, прежде чем я нашелся с ответом:

— А вам удалось с ней пообщаться? Волнуетесь из-за того, что можете оказаться не в ситуации «врач-пациент», а такой, где у вас просто не найдется оснований для общения, — продолжал я.

— Собственно говоря, да.

Сделка понял меня лучше, чем ожидалось, и выразительно взмахнул конечностью.

— Остыньте, доктор! Мы расшифровали язык пациента, а скорее — пациентки, и достигли тех же успехов с третьим пациентом, которого вы увидите позже, но ни та, ни другой не смогли или не захотели поговорить с нами. Именно по этой причине мы заподозрили эмоциональную ущербность в обоих случаях. Возможно, это последствия травмы, что и побудило мое руководство запросить помощи у людей.

Судя по тону, он находил эту идею далеко не блестящей. И стрекот стал тише, словно Сделка поверял важный секрет. Пришлось сосредоточиться, чтобы разобрать слова перевода, который тоже звучал едва слышно.

— Как нам стало известно, ваш вид постоянно страдает от поразительного разнообразия всех вариантов умственной неполноценности, поэтому наш Совет Владельцев имел глупость поверить, что вы лучшие во всей Галактике эксперты в данной области. Только без обид, пожалуйста.

Я сдержал улыбку.

— Никаких обид. Но каковы ваши обычные средства расшифровки инопланетного языка?

— Вы не знаете? — удивился он. Исполненный превосходства тон резанул по нервам.

— До сих пор мы не сталкивались с этой проблемой.

— Какой примитив! И все же я здесь, чтобы отвечать на каждый ваш вопрос. Методика использует активацию и изучение образовательного протокола, внедренного в систему управления данными инопланетного судна. Конечно, для начальной расшифровки мы полагаемся на наш собственный контроллер данных.

— Ха! Зачем кому-то загружать языковые уроки в корабельный компьютер?

Сделка топнул ногой. Бьюсь об заклад, его терпение было на исходе.

— Большинство звездных путешественников, обладающих рудиментарными способностями к предвидению, заранее предугадывают крушение и возможное спасение незнакомыми инопланетянами. Следовательно, нужно облегчить себе возможное общение.

Я покачал головой.

— Облегчить? Но каким образом?

На этот раз Сделка стал притоптывать еще быстрее.

— Позвольте просветить вас: такая команда, обычно визуальная, как правило, активируется, когда потенциальный спасатель демонстрирует незнание операционных систем поврежденного судна.

— Имеете в виду те случаи, когда кто-то начинает беспорядочно тыкать во все кнопки.

— Только если термин «кнопки» вы используете в фигуральном смысле, доктор. Команда часто начинается простым перечислением объектов, чтобы выявить цифровые символы и цифровую базу. Потом математические операторы, определяемые по их операциям, снова демонстрируются визуально, что дает совокупность предлогов и предикативов. Дальнейший контекст дает развернутую область понимания с более сложными аксиомами. Очень часто актеры или анимационные рисунки живых существ разыгрывают различные…

Пациент испустил особенно громкий вопль и принялся жевать собственный хвост. Больше я не вникал в слова Сделки, поскольку успел уловить смысл, однако заметил, когда тот закруглился:

— Итак, возвращаясь к моему вопросу: вы не сумели…

— Общаться с ней? Нет. Мы достигли одного: предлагая ей различные питательные вещества, твердые и жидкие, мы научились ее кормить.

У меня сложилось впечатление, что Сделка стыдился своей неспособности сделать больше.

— Кроме того, в массиве сведений ее корабля мы еще не нашли никаких навигационных данных, позволяющих определить мир, к которому она принадлежит.

— Может, они скрывают место своего обитания?

— В самую точку, хотя это очевидно. Мне также приказали упомянуть, что этот экземпляр недавно стал проявлять свойства, с которыми мы раньше не сталкивались. Мое начальство считает, что вам лучше все увидеть собственными глазами и самому сделать заключение, прежде чем мы предложим свое, более профессиональное.

— Согласен. Но прежде чем начать работу, мне нужно понять, что считается нормальным поведением для этих видов. Если вы нашли на ее корабле уроки языка в видеоформате, может, там обнаружились другие видеозаписи?

Сделка сосредоточенно потер ногой о ногу.

— Должен признать, логика своеобразная, но вы правы. Ряд подобных записей ожидает вас в вашей комнате. Частота приспособлена для ограниченного оптического диапазона человека. Хотите пойти туда сейчас или предпочитаете не понять поведения второго пациента?

Больше всего мне хотелось никогда не видеть пациентку номер один. Она чертовски меня пугала.

— Перейдем к следующему пациенту. Хотелось бы взглянуть на него.

— Справедливо. Но должен предупредить, как вы просили: терапевтическое увеличение гравитации произойдет через одну и две десятых минуты.

Я кивнул и лег на свою тележку.

— Спасибо.

Теперь мне предстоит выяснить, насколько надежен мой самодвижущийся транспорт.

Я взглянул на иконку администратора базы данных и пробормотал команду активации.

Светящееся кольцо развернулось и, поплыв вверх, превратилось в виртуальный сенсорный экран, на котором проявился вид комнаты крупным планом. Оба трейдера не подумали ахнуть или, по крайней мере, дружными щелчками выразить восторг по поводу такого достижения человеческой технологии. Впрочем, они пока ничего особенного не увидели. Я протянул руку, поставил курсор на искаженное изображение Сделки, после чего ткнул пальцем неощутимую клавишу «Enter». Рука становилась все тяжелее, и я с облегченным вздохом уронил ее.

— Ведите, пожалуйста, — попросил я, ощущая, как неумолимо увеличивается мой вес. Проигнорировал подсказку «продолжить», и чуть погодя сенсорный экран сжался, свернулся и занял прежнее место на моем безымянном пальце.

— Эта конструкция теперь последует за вами.

По крайней мере, я на это надеялся. Новый центральный процессор моего администратора базы данных был куда более сложным, чем любая модифицированная схема, которую только можно найти в «Электроникс-Р-Ас», и его многочисленные функции давали больше простора для ошибок.

Сделка попятился, и, слава богу, мой транспорт покатился за ним. Трейдер, не оборачиваясь, двигался по идеально прямой линии, посреди коридора: настоящий подвиг для создания, не имеющего возможности видеть, что делается за его спиной. Моя опора для спины, вначале казавшаяся восхитительно удобной, теперь с каждой секундой становилась все более жесткой. Смарт-костюм сильно натянулся на ногах, и я, чтобы ему помочь, напряг икроножные мышцы: мозг, подобно Дракуле, нуждается в крови. У меня ныло все, что только можно. А ведь в следующие пять минут я буду весить свыше тысячи фунтов!

— Надеюсь, вы остаетесь в добром здравии? — скучающим тоном осведомился Сделка.

— Да, — солгал я, едва выдавив единственное слово. При такой гравитации тяжело дышать, не то что говорить: диафрагма сжимается, когда стараешься любой ценой найти опору для позвоночника. Думаю, эффект можно сравнить только со стараниями улежать на спине, удерживая животом олимпийский вес в тысячу фунтов. Интересно, как существуют те несчастные, которым выпало оказаться на дальнем конце жирной гауссовой кривой? Я слышал, что есть люди, весящие больше, чем я сейчас.

— Как ни грустно для вас, наша наука еще не способна изолировать индивидов от окружающей гравитации, не ограничивая при этом их движений, — заметил Сделка.

— Я… только… желаю… чтобы… мы… вообще… смогли… управлять… гравитацией.

— В самом деле? Почему же ваше правительство не затребовало эту информацию в качестве платы за вашу… экспертизу?

На этот раз переводчику прекрасно удалось передать сарказм. Я раскрыл рот, не вполне рассчитывая, что удастся его закрыть.

— Вы бы… продали?

— Торговля — то, чем мы занимаемся. Товары, услуги, информация. Все, что угодно. Если сумеете дать взамен что-то достойное, а ведь даже вы должны знать, насколько это возможно. Но, прошу вас, оглянитесь! Ваш первый пациент выполняет уникальный маневр, о котором я упоминал.

— Я не могу повернуть голову.

— Вы трагически слабы.

Сделка обошел меня и вернулся к прозрачному экрану. Мое ложе развернулось и последовало за ним. Когда оно остановилось, я приказал администратору базы данных поставить его в режим управления. Хотя к этому времени голоса у меня почти не осталось.

— Повернись. По часовой стрелке. Сделка, это я не вам. Остановись. По-прежнему не вам, Сделка. Подними голову.

Столько трудов, а я не заметил в своей панк-тигрице ни малейшей перемены. А потом… очень медленно ее цвет заиграл красками, становясь нестерпимо ярким. Шипы и когти засияли, а золотистые глаза засверкали, будто электрические фонарики.

— Что?! — прохрипел я.

— Разуйте зенки, доктор! Честно говоря, впервые вижу, чтобы она так мастерски выполняла свой номер! С каждым разом это становится все лучше, и вне всякого сомнения, даже примитивная личность найдет, что результаты — просто рад!

Рад? А это еще что? Сокращенное от радости? Или радия?

Но ничего не случилось, если не считать, что я, пытаясь сохранить спокойствие, проиграл битву с собой на двух фронтах. Первым было возрастающее раздражение, которое вызывал Сделка. Вторым — очевидная нехватка воздуха. Я твердил себе, что вполне свободно дышу, но все доводы казались неубедительными. И точно: периферийное зрение вспыхнуло, погасло и выключилось. Поэтому я подумал, что глаза мне изменяют, когда заметил бесспорное сходство моей пациентки с призраком. Она словно выцвела, потеряла краски и стала какой-то зыбкой, так что сквозь нее все было видно.

— Вот! — энергично защелкал трейдер. — Ну, разве не поразительно?

— Что… ах, какое облегчение!

Гравитация мгновенно стала прежней. Грудь ныла, но до чего же чудесно вновь обрести способность дышать!

Тигрица появилась снова, но в своем первоначальном виде.

— Что случилось?

— Мы вернулись к рабочей гравитации.

— Я хотел сказать, что случилось с моей пациенткой?

— Попробуйте догадаться сами, пока мы ковыляем к вашему второму пациенту.

Однако я не имел ни малейшего понятия о том, что произошло с тигрицей, и констатация этого факта свидетельствовала о полном фиаско. Какого черта я тут делаю? Неприятно признавать правоту Сделки, но здесь от меня действительно никакой пользы нет. И все же гордость не позволяла идти на попятный. Когда вернусь домой, первым делом куплю «Полное руководство для полных идиотов», если такая книга существует. Конечно, я сам выставил себя круглым дураком, но всегда приятно отточить мастерство!

* * *

Нам не пришлось «ковылять» далеко, что оказалось к лучшему, поскольку ноги предательски задрожали, когда я слез со своего ложа и встал. Пациент отличался приятным сходством с человекообразной обезьяной, если, конечно, не обращать внимания на такие банальные детали, как шесть рук, две толстые ноги впереди и одна тощая — сзади, волосы, испещренные бирюзовыми пятнами, и две пары дополнительных глаз. Я посчитал его мужчиной, если судить по тому, что подобие свободной туники, в которую он был обряжен, топорщилось спереди, в области паха, и Сделка согласился пользоваться местоимением мужского рода, но при этом проворчал, что внешность инопланетян не только может быть обманчивой, но, как правило, таковой и является. Во всяком случае, приятно было обнаружить, что я не единственное полностью одетое существо в этой нудистской колонии.

К сожалению, мне не удалось разгадать мотивы поведения дикаря. Он стоял, спокойно глядя на нас двумя верхними глазами, коричневым и зеленым, но непрестанно двигая всеми шестью руками. Разводил их в разные стороны, словно отталкивая нечто надоедливое, либо хаотично махал ими вверх-вниз. Если это какая-то форма языка жестов, почему он не остановится и не подождет ответных знаков? А если он доведен до крайности, почему так явно сосредоточен больше на собственных руках, чем на нас?

Постоянные движения напоминали мне воду, каскадом низвергающуюся с уступа и бурлящую над валунами. И не только воду. Кое-что еще. Только вот что именно?

— Это тот, которого мы обнаружили на необитаемой планете. Его язык мы не смогли расшифровать, правда, не по нашей вине, — заметил Сделка. Его щелканье имело более точный и сдержанный ритм, чем обычно, очень походивший на барабанную дробь военного оркестра. — Единственный космический транспорт, который мы смогли найти, представлял собой миниатюрный спиральный посадочный модуль того типа, каковой многие инопланетные путешественники используют в критических ситуациях.

Я подумал, что у таких путешественников нет морской болезни.

— Значит, никаких руководств Берлица [8] найдено не было?

— Минимальное количество электроники и солидный запас еды.

— Он прекращает жестикулировать, когда сидит?

— Нет, но если вы настаиваете на том, чтобы по-прежнему донимать меня бесполезными вопросами, движения его лап уменьшаются на одну треть, так как две лапы необходимы, чтобы подносить еду ко рту. А остальные постоянно вращаются.

Я наблюдал за изгнанником еще несколько минут, но не узнал ничего нового, кроме того, что его жесты имели явный гипнотический эффект. Удивительно, что трейдеры с их супертехнологиями не смогли определить местонахождение звездолета, который, очевидно, пришлось покинуть моему пациенту, особенно, если предположить, что вышеуказанный звездолет находился на орбите того мира, где спасли дикаря. Впрочем, не зная формы, альбедо [9], состава и орбитального расстояния корабля, возможно, найти его не так легко.

И все-таки где я наблюдал подобные жесты?

— У меня есть время увидеть следующего пациента до очередного изменения гравитации? — спросил я вслух.

— Разумеется. Следуйте за мной.

Поза Сделки изменилась в тот момент, когда я упомянул о посещении третьего пациента. То же самое произошло и с Ценой-что-на-до. Оба тсф подтянули ноги ближе к гондолам и выпрямились. Новые позы показались мне оборонительными, но у меня не хватало духу довериться своей способности к расшифровке языка тела инопланетян.

* * *

Все же последний пациент явно сильно влиял на моих гидов. Оно — а в этом случае мы согласились на местоимение «оно» — производило не меньшее воздействие и на меня. Две первые спасенные души казались чрезвычайно экзотичными, но достаточно похожими на земных существ, чтобы я мог сравнивать их с нашими животными. Мало того, мог соотносить тех и других. Этот новый был… инопланетянин в самом пугающем смысле.

Прежде всего, он оказался достаточно плоским, чтобы просочиться под дверью или камнем. Практически двухмерным. Вот и толкуйте о влиянии плоских поверхностей. Во-вторых, он оказался невероятно медлительным. Ползал по комнате со скоростью усталого слизня. Конечно, до красоты слизня ему было далеко, особенно из-за всех полупрозрачных скрученных отростков, хаотически рассыпанных по тенеподобному серому телу, а также бесчисленных когтей или крючков цвета гнилого огурца, в большинстве своем растущих из отростков. Правда, некоторые торчали прямо из торса: самые уродливые во всей Вселенной гвозди для картин.

Общее впечатление довершали небольшие обесцвеченные пятна, возможно, сенсорные органы или язвы. Стыдно признать, но от вида моего пациента меня затошнило.

Поддавшись порыву, я решил рискнуть и обратился к Сделке:

— Почему именно этот экземпляр вам более важен, чем остальные?

Трейдер оцепенел. Если догадка верна, моя здешняя репутация может укрепиться, что, вполне вероятно, помешает моим акциям упасть до нулевого пункта, когда… нет, если… я потерплю сокрушительный крах.

Но Сделка даже не щелкнул в ответ, и я встревожился. Зато заговорил Цена-что-надо, и я окончательно растерялся, поскольку до сих пор он и слова мне не сказал.

— Так как мой многоуважаемый коллега онемел от шока и разочарования, полагаю, его дипломатические обязанности на время переходят ко мне.

Переводчик сумел передать низкий скрипучий тембр голоса Це-ны-что-надо.

— Надеюсь, мы сговоримся? — поддел меня он.

— Э… конечно. Но почему он шокирован и разочарован?

— Я связан честным словом, не позволяющим мне расколоться. Правда, если у вас есть что-то приличное в обмен на информашку…

Ясно одно: на этой станции все и вся остается для меня загадкой. Однако чувство было такое, что я только сейчас упустил нечто важное.

— Расскажите только об этом инопланетянине.

— Супер. Мы нашли пижона на галактическом затухании рядом с вашей планетарной системой. Его органически-электронный корабль разбился при столкновении, и большая часть атмосферы утекла в кооп.

— Кооп?!

— Неважно. Уцелевшие организмы данных после долгих уговоров выдали языковое руководство и кое-какую общую информацию, но были, можно сказать, под мухой, вернее, слишком повреждены, чтобы обеспечить навигацию, условия для нормального существования, дальнейшее следование по курсу и ремонт. Мы проверили следы атмосферы. Поразительно!

— Почему?

— Никаких признаков водяных паров. Каждая разумная форма жизни, которую мы ранее встречали в наших путешествиях, требует некоторого количества H2O. Может, она существует в форме разумных кристаллов или обладающих чувствительностью огоньков, которые где-то скрываются, но мы с ними ни разу не сталкивались.

— Поэтому вы содержите моего пациента в условиях полного отсутствия влаги?

— Именно. Вода почти наверняка токсична для создания, привыкшего существовать в такой безводной атмосфере.

Весьма интересно, но мои хозяева, как мне кажется, стараются всеми силами уклониться от вопроса.

— В чем заключается важность этого вида? — настаивал я. Цена-что-надо не онемел, но стал говорить гораздо медленнее, словно взвешивая каждый щелчок.

— Организмы данных корабля были вдрызг повреждены, доктор. Если не считать абстрактных визуальных рисунков, автоматически генерируемых, когда мы запускали программу языкового руководства, мы смогли разобрать только одно отчетливое изображение: карту звездного неба с кучей цветокодированных соединительных линий.

— Я не… погодите! Значит, вы решили, что наткнулись на некую галактическую империю?

— Черта с два. Не угадали. Мы пользуемся почти одинаковыми картами, так что вряд ли это совпадение.

— Вот как? Еще один вид торговцев?

В этот момент Сделка наконец вернулся к жизни.

— Судя по карте и грузу звездолета, — объявил он, — мы почти уверены, что они занимаются тем же, что и мы.

— Конкуренты.

— Совершенно верно. Но, откровенно говоря, дорогой доктор, нам на это начхать, потому что они нам не соперники. Усекли? Итак, заявка имеется?

— Заявка? На что?

— У вас все в порядке со слухом, языком и вниманием? Короче говоря, вы заинтересованы в этом дельце?

Я невольно рассмеялся.

— О'кей, заявка сделана.

— Мы поворачивали их звездную карту и так, и этак, но она не соответствует конфигурации нашей Галактики. Мы считаем, что наш гость прибыл из другой.

Теперь он щелкал быстро и громко.

— Сомневаюсь, что у вас хватит ума это понять, но возможности торговли почти безграничны. А корабль, прибывший из сравнительно недалекой галактики, вполне возможно, обладает технологией ускорения, намного превосходящей нашу и, скорее всего, такой же коммуникативной технологией, хотя это еще не точно установлено, особенно если учитывать время, требующееся пациенту, чтобы совершить очередное движение.

Странно представить, чтобы тсф могли уступить кому-то первенство в технологиях. Мои советники из НАСА наверняка готовы пожертвовать собственными конечностями за практически околосветовую скорость.

Я посмотрел на пациента по-новому. Как может создание, пусть и технологически продвинутое, но перемещающееся медленнее холодного сиропа, делать бизнес с более проворными видами? Правда, поспешных сделок он уж точно не заключит!

— Вы знаете галактику, изображенную на карте?

— Нет. Мы над этим работаем, но задача крайне сложная, поскольку изображение ограничено, а на карте нет никаких точных указаний относительно местонахождения галактики, таких, как положение того, что вы, люди, называете Великим Аттрактором [10].

Тут у меня возникла идея.

— Должно быть, на изучение языка ушла целая вечность?

— Вряд ли. Программа была интерактивной. Программа задавала ритм, а наш ученик, контроллер данных этой станции, быстро обучается.

Черт! Если бы не интерактивность, я бы имел некоторое представление относительно того, насколько быстро способен действовать этот парень. Все же я увидел еще одну возможность:

— А руководство включало аудио?

Сделка по очереди поднял несколько ног: еще один совершенно непонятный жест.

— Хотите знать, сможем ли мы воспроизвести речь этой твари?

— Именно.

— Вполне ожидаемый вопрос, и ответ — «да», с помощью одной штуковины в нашем переводчике.

— Решили установить ваш переводчик на очень медленную речь?

— Конечно. Кроме того, мы пытались общаться в письменной форме. Если предположить, что наш гость петрит в этом языке — а иначе зачем снабжать корабль языковым руководством, — удивительно, что он не отреагировал на наши вопросы. Кроме того, он ничего не ест, хотя мы предлагали ему разнообразные обезвоженные субстанции. Поэтому мы подозреваем наличие умственного или эмоционального дефекта, возможно, вызванного стрессом, что способно также стать причиной его поразительно вялых движений.

По старой и дурной привычке я попытался прикусить костяшку пальца, но вместо этого ощутил вкус ткани смарт-костюма.

— Я должен… э… переварить все это. Не могли бы вы отвести меня в мою комнату? Хотелось бы посмотреть видео, обнаруженное на корабле моего первого пациента.

— Заметано. Нам сюда.

* * *

Обстановка моей комнаты оказалась немного кричащей. Без преувеличений и в буквальном смысле. Трейдеры создали шикарную виртуальную земную среду со всеми домашними удобствами, если ваш дом стоит на краю пропасти с видом на гигантский водопад с одной стороны и на лес — с другой. Для полноты картины не хватало только единорога и радуги. Потом я присмотрелся и, клянусь богом, обнаружил радугу, сияющую чуть впереди, сквозь туман. Ну, конечно, она висела над водопадом, который нестерпимо грохотал.

Но, ступив в комнату, я словно оказался в раю, и все тяготы мира мигом упали с плеч. Сначала земная гравитация показалась ничтожной. Казалось, я вот-вот взлечу к усеянному облаками потолку. Комната была приспособлена для человеческого обитания или, по крайней мере, для обитания эскимоса, поскольку здесь было не теплее, чем на всей остальной площади станции. Сделка показал мне, как разложить кровать, в которой я не нуждался благодаря моей верной тележке. Да и стул мне тоже не потребуется. Потом он растолковал, как добраться до «кладовой» и ванной, что мне определенно понадобится. Последнее требовало прыжка в очевидно бездонную пропасть, и я был благодарен Цене-что-надо за демонстрацию этого трюка. Иначе пришлось бы терпеть, пока не лопнет мочевой пузырь. Изнутри открытый вход в мою комнату казался прямоугольным фантомом, видимым сквозь виртуальность, но настоящие стены не проглядывались.

Однако еще больше меня впечатлила ванная, куда я удалился, чтобы спасти свои почки. Здесь тоже не было двери, но поскольку я не узрел трейдеров, ожидавших в десяти футах от ванной, я сказал себе, что иллюзия, связанная с окружающей средой, позволяет получить подобие уединения. Все, от унитаза до душа, было абсолютно идентичным клоном подобных помещений из какого-то четырехзвездного отеля.

Я вскрыл обертку мини-брусочка мыла, чтобы вымыть руки, глянул в зеркало над раковиной и поморщился при виде собственного отражения: поджатые губы, напряженная нижняя челюсть, запавшие глаза и маленькая складка между бровями.

Экспресс-диагноз: пациент испытывает непреодолимое ощущение собственной бесполезности.

Собственно, чтобы определить это, зеркала не требовалось. Еще до того как я узнал, что в НАСА превратно поняли, чего именно ожидали от меня тсф, я осознал, что моя миссия совершенно абсурдна. Разве я могу верно оценить внеземные проблемы? Несмотря на свое образование и опыт, я едва понимаю соотечественников. Если уж быть до конца честным, признаюсь, что принял назначение из любопытства и гордости. Хотел быть первым парнем из своего квартала, который увидит базу и встретится с инопланетянами на их станции: Несмотря на страхи, я грезил приключениями. А реклама бизнесу не повредит. Но теперь я уже здесь и выяснил, что задача оказалась куда более обширной, чем я предполагал. Вот только лицо, смотревшее на меня из зеркала, уж очень не нравилось. Пусть у меня микроскопические шансы на успех, но с такой миной я вообще лишаюсь шансов! Точный диагноз требует непредвзятого, трезвого наблюдения со стороны специалиста, а постоянно пребывать в неуверенности — значит, заранее обречь себя на неудачу. Если я не намерен сложить вещички и вернуться домой, следует изменить позицию.

Я вдохнул и медленно выдохнул, представляя, как тревоги и сомнения растворяются в ледяном воздухе. И повторил эту процедуру десять раз. Постановка хотя бы одного правильного диагноза одному из пациентов автоматически делает меня победителем.

— Отсрочь приговор и присмотрись, — велел я себе и на этот раз решил послушаться внутреннего голоса. Вернувшись к хозяевам, я чувствовал себя так, словно мои личные магнитные полюса взбесились.

Незнакомый тсф, представившийся мне как Выгодная-покупка, ждал с двумя прежними спутниками в главной комнате. Но он удалился сразу после того, как вручил мне маленький медный диск. Цена-что-надо молча продемонстрировал мне, как пользоваться этой штукой, оказавшейся совмещенным проектором изображений и блоком хранения данных с виртуальным интерфейсом пользователя. Меню представляло собой длинный список, составленный на языке тсф. Письменность их являла собой нечто вроде шрифта Брайля. Каждый пункт, по словам Сделки, — это видео, изъятое с корабля моей первой пациентки. Я наугад выбрал одно, и экран показал пять тигроящеров, занятых сборкой чего-то механического и сложного. Комментарии давал рычащий голос. Никто из сборщиков не прыгал, не выл, не выдавал трюка с полуисчезновением. По-видимому, С моей пациенткой действительно творилось что-то неладное.

Я открыл было рот, но Сделка меня опередил:

— Надеюсь, вы уже вывели теорию относительно того, каким образом ваша первая пациентка становится прозрачной?

— Пока нет. Но у меня сложилось впечатление, что ей приходится сделаться более плотной, прежде чем она сможет… подтаять.

— Довольно банальное наблюдение, но вы, по крайней мере, придерживаетесь тогоже мнения, что и наши специалисты. Только сомневаюсь, что вы придете к верным выводам. А теперь мы предоставим вас вашим бесплодным исследованиям. Кладовая забита человеческой едой как твердой, так и жидкой.

— Я высоко ценю ваше гостеприимство.

Не вижу смысла отвечать грубостью на грубость.

— Учтивость — мать торговли. Позовите, если что-то потребуется.

— Спасибо, обязательно.

Гиды откланялись, а я попытался поразмышлять.

Я успел узнать о трейдерах две вещи: они крайне серьезно относятся к любому устному контракту и верят в принцип взаимовыгоды. И хотя яростно торгуются и взваливают на клиентов ответственность за понимание деталей любой сделки, все же не жульничают и никогда не пытаются обмануть или обсчитать. Значит, мне предоставляется возможность заработать нечто невероятное для человечества. А для этого необходимо чудо. Понятия не имею, что потребовали власти! Земли за мои услуги, но, конечно, искусственная гравитация стоит куда больше. Знает ли кто-то на моей родине о том, что тсф торгуют знаниями? Возможно ли, что нам известно так мало о них и этой станции лишь потому, что мы не предложили обменять нечто на подробную информацию?

Я покачал головой и повертел в руках маленький диск. Впечатляющая технология. Да, обычный администратор базы данных может производить подобные эффекты, но это иллюзия. Сияние на моем пальце, сенсорный экран, голосовые ответы — все субъективно. Конечно, область не моя, но я знаю, как это делается.

У клиента берется кровь, после чего крохотная пьезоэлектрическая капсула, завернутая в генно-модифицированную матрицу стволовой клетки, хирургическими методами имплантируется в спину около позвоночника и крепится к нескольким мышцам и голеням, что позволяет привести в действие капсулу обычным дыханием. Волокна стволовой клетки растут, добираются до спинного мозга и сливаются с ним. Эта часть операции достаточно безопасна, поскольку не требует рискованного хирургического вмешательства. Сигналы передаются в нервную систему от внешнего ЦП. В моем случае это ЦП размером в кулак, скрытый в моей тележке. В результате мы получаем интерактивный компьютер, который, в сущности, является генератором управляемых галлюцинаций. А если у нескольких людей имеются администраторы базы данных и желание, они могут одновременно видеть одинаковые галлюцинации.

Этот диск приводился в действие бог знает чем, работал бог знает как, и любой зритель мог запастись попкорном и спокойно смотреть фильмы, которые он показывал.

Я снова покачал головой. Нет смысла ломать голову над маленькими тайнами, когда есть большие, куда более важные. У меня не было попкорна, но я все равно сел и загрузил видео.

* * *

После четырех документальных фильмов, а может, и мыльных опер — кто разберет? — я встал и принялся ходить по комнате, вернее, вокруг тележки, поскольку все еще не решался ступить с края пропасти на то, что казалось мне просто воздухом. Я увидел достаточно панк-тигров, чтобы впечатлений хватило на всю жизнь. Вряд ли мне еще раз захочется насладиться подобным зрелищем. Худые, толстые, чрезвычайно мускулистые, проводившие, возможно, целые дни в тренажерном зале, поднимая что-то потяжелее железа. Например, торий.

Вероятно, из-за длительного пребывания в условиях микрогравитации моя пациентка казалась тощей в сравнении с большинством чудовищ, которых мне довелось наблюдать в фильмах, но выглядела она не так уж плохо. И все же, и все же… чем-то она отличалась от своих собратьев, но я не мог понять, чем именно.

Да, остальные не сдуваются, как проколотые воздушные шары, но дело не в этом. Хотя тсф поместили ее в изолированное помещение для ее же блага, она могла посчитать иначе. Изоляция любого вида вполне способна повлиять на психологию живого существа. Кстати, о странностях, вызванных стрессом: меня сильно травмировало сегодняшнее Большое Сжатие, и теперь страшно подумать, что придется покинуть свое убежище, но, черт возьми, мне нужно снова увидеть пациентку и сравнить…

Я ухмыльнулся, потому что, получив новое подтверждение собственного идиотизма, решил, что лучше выглядеть жизнерадостным кретином. Зачем выходить из своего уютного уголка на краю обрыва, когда можно изучать ее прямо здесь?

Я перевел свой администратор базы данных в формат сенсорного экрана и снова просмотрел сцену первой встречи с пациенткой. Хорошая запись: четкая и ясная, хотя объект снимался снизу — объектив был встроен в тележку. Когда она подпрыгивала достаточно высоко, голова выходила за рамку. Видео показывало тигроящеров крупным планом.

Ответ лежал на поверхности. Я знал это, но не мог его найти.

— Доктор Моргансон?

Голос доносился словно из ниоткуда, но тембр был низким и скрипучим.

— Цена-что-надо?

— Узнали на раз-два! Что происходит? Ваши жизненные показатели маленько виляют.

Странно, но до этой минуты я не слышал никаких щелчков. Неприятно, что за мной постоянно наблюдают.

— Я в порядке. Просто немного раздражен.

— Держите себя в руках. Знаете ли, с вашим вторым пациентом происходят некоторые изменения. Я тут же переправлю вам видео, но, может, хотите все узреть вживую?

— Когда ожидается следующий скачок гравитации?

— Подождем, пока вы не закончите ваше исследование. Мы заметили, как сильно вы расклеились в прошлый раз.

— Спасибо, но не повредит ли это вашему здоровью?

— Наше здоровье выдержит. Если вы все усекли, Сделка-всех-десяти-жизней встретит вас в Аркаде Исцеления. Честная-дележка и Простой-торговец немедленно присоединятся к вам. Они не врачи.

Честная-дележка? Простой-торговец? Может, тсф выбрали эти омонимы для моего удобства? Если так, зря они это сделали.

— Хорошо, я иду.

* * *

Цена-что-надо оказался прав насчет второго пациента: человекообразная обезьяна определенно изменилась. Бедняга потерял треть волос и в тех местах, где пятнистая кожа оголилась, напоминал только что ощипанную птицу. Больную птицу. Он перестал непрерывно дергать руками. Из всех глаз были открыты только два нижних, да и те выглядели, словно выбеленные известью. Он как-то осел на своих подпорках-треножнике, и вся его поза буквально вопила о полном отчаянии.

— И давно он в таком состоянии? — спросил я Сделку.

— Не могу назвать точного временного интервала, но… все наверх! Сюда идут медикусы!

«Медикусы» в настоящий момент были женщинами — зеленоватые ресницы; они резво мчались по коридору и за какие-то доли секунды оказались рядом. Но я и без подсказки сообразил, что передо мной врачи. Ни белых халатов, ни шпателей, но очень типичный, замотанный вид вечно опаздывающих людей. Каждая имела при себе арсенал небольших, но явно сложных приборов. Наверное, диагностических.

— Простой-торговец, — спросил Сделка того, что стоял немного впереди, — когда произошло изменение состояния пациента?

Простой-торговец тоже имел при себе переводчик, поэтому перевод был синхронным.

— В системе человеческого времени — девять минут и восемь тринадцатых секунды с того момента, когда вы задали мне этот вопрос.

Ха! Все тсф, похоже, имели встроенные хронометры и обладали сверхъестественной способностью мгновенно преобразовывать их единицы времени в наши. По какой-то причине эта мысль мне показалась крайне уместной, и на секунду я почти ухватил за хвост еще одну. Почти вспомнил, где именно наблюдал такие же движения рук, как у пациента. Но все испортил Честная-дележка, заговоривший со мной раньше, чем я смог подстегнуть свою память.

— Мы ждали, что это отклонение исчерпает себя, прежде чем подвергать объект потенциальной травме непосредственного исследования.

— Значит, вы собираетесь исследовать его сейчас?

— Только с вашего разрешения, доктор. Он ваш пациент. Если хотите продолжить и согласны последовать за нами, необходимо надеть скафандр. В его атмосфере достаточно хлора, чтобы вызвать у человека дискомфорт, способный привести к смерти.

— Думаю, следует действовать немедленно, так что, пожалуйста, не ждите меня.

Врачи облокотились на тонкий барьер, отделявший от них пациента, и словно просочились внутрь. Трехногая человекообразная обезьяна никак не отреагировала, даже когда Честная-дележка и Простой-торговец установили свои машинки и принялись лепить на нее зажимы и зонды.

Униполярная депрессия, а возможно, и биполярное расстройство, подумал я, но тут же напомнил себе, что не следует доверять собственным инстинктам. Но, черт возьми, это действительно выглядело какой-то формой депрессии.

— Улыбки! — объявил Цена-что-надо, едва сльшными щелчками. — Копы.

Я не понял, при чем тут улыбки, но предупреждение о «копах» оказалось весьма уместным: в коридоре появились еще два тсф. Таких здоровенных трейдеров я видел впервые. Они двигались почти синхронно, и ни один не представился мне, даже так бесцеремонно, как это делали другие. Они остановились около Сделки, да так и остались стоять, следя за происходящим предположительно стальными сенсорными органами.

— К чему эта компания? — прошептал я Цене-что-надо. Ответил Сделка:

— Мой эксцентричный спутник не совсем верно объяснил роли индивидов, которые присоединились к нам. Это — Магистры Приличий. Они прибыли, дабы убедиться, что наши врачи следуют установленному протоколу в случае, который, очевидно, может считаться критическим. Если объект откинет копыта, нам желательно иметь свидетельство наших усердных попыток сохранить ему жизнь.

Что же, все верно. Если трейдеры когда-нибудь обнаружат планету, населенную этим видом, не стоит заранее восстанавливать против себя потенциального торгового партнера. Так что никакого выкручивания рук. Но «копы» напомнили мне о том, насколько опасными могут быть тсф. Два года назад, через год после того как трейдеры вывели свой корабль на окололунную орбиту и открыли торговые посты около Пекина, Дели и Манхэттена, произошел инцидент, не отмеченный ни в одном новостном репортаже. Я сам узнал обо всем две недели назад. Некий криминальный синдикат пытался ограбить манхэттенский торговый пост, что вполне понятно, учитывая, какими сокровищами забиты его полки. Этот пост, как и остальные, был открыт только трижды в день по одному часу. В течение этого времени окружающая среда была пригодна для людей. В остальное время в помещении поста существовала такая же повышенная гравитация, как и на родной планете тсф. Из этого, как я теперь понял, предполагалось, что куда практичнее было увеличить гравитацию на планете, чем на космической станции.

Налет был идеально спланирован, организован, выполнен и приурочен к определенному времени. Восемь человек в масках, вломившихся в открытый на час торговли пост, имели при себе самое надежное и мощное автоматическое оружие, какое только может позволить мафия.

До этого момента трейдеры казались безвредными, скромными, дружелюбными и безоружными. До большинства людей просто не доходило, что существа, живущие в условиях высокой гравитации, окажутся не только сильными, но и на редкость проворными. Удерживать равновесие под гнетом невероятно большой силы притяжения даже при наличии нескольких ног крайне нелегко. Для этого требуются молниеносные реакции, потому что все предметы валятся вниз быстро. А если вы хотите удрать от хищника, поймать добычу или хотя бы мяч…

Говоря вкратце и опуская все душераздирающие детали, дело было так: трое тсф, которые находились в это время в помещении поста, взорвались, как ракеты, и превратили всех восьмерых в кровавую массу, мелко искрошив при этом кости. Один из трейдеров заснял все происходящее, после чего материал был передан Американскому департаменту юстиции, который уронил его, как горячую картофелину, прямо в руки ФБР — с приказом зарыть как можно глубже и выкапывать только с целью устрашения психиатров. Уверен, что один из тсф получил пулю-другую, но это его не остановило.

Да, трейдеры могли бы просто обезоружить плохишей, захватить и сдать полиции, но случившееся кое-что говорит о психологии тсф: они считают необходимым радикально устранять возникшую угрозу. Интересен также метод, который использовали тсф, чтобы убрать помещение после налета: они выпустили облако голубого газа. Когда газ рассеялся, на стенах и потолке не осталось ни единого пятнышка. Все следы бойни исчезли.

Я почувствовал необходимость отвлечься:

— Как по-вашему, — спросил я Сделку, — могут ли проведенные анализы точно показать состояние совершенно незнакомой нам формы жизни?

— Собранные данные можно сравнить с теми, которые были получены немедленно после спасения индивида. Мы ожидаем найти нечто важное. Но не рассчитываем на это.

— Я… господи! Не рассчитываем на это! Вот он, ключ к разгадке! На несколько следующих секунд Сделка оцепенел. В точности как секьюрити, торчавшие у нас за спиной. И только опомнившись, прощелкал:

— Боюсь, наш переводчик не сработал. Не уловил значения ваших последних заявлений.

— Это моя вина. Я только… Похоже, я понял, что означали движения рук пациента.

От волнения я даже начал заикаться:

— Вы з-знаете, что такое… счеты?

— Только если вы имеете в виду рамку с костяшками. Ту, что в Китае называют суаньпань, в Японии — соробан, а…

Но его покровительственный тон больше меня не трогал.

— Это они и есть.

— Но при чем тут счеты?

— Много лет назад я посетил токийскую школу, от учеников которой требовали выполнять все виды арифметических вычислений на… э… соробанах, и делать это за считанные секунды.

— Я все ещё жду разъяснений.

— Уже недолго. Когда ученики становились настоящими специалистами в своем деле, учителя отнимали соробаны. После многих лет интенсивной практики, ученики получали способность видеть перед собой воображаемые костяшки, и я сам наблюдал, как целый класс быстро и точно умножал четырехзначные числа на призрачных счетах.

— Так вот вы о чем!

Голос звучал взволнованно.

— Вы считаете, что пациент использует подобную методику? Любопытная мысль, но какая задача потребует трех отдельных соробанов?

Я кивнул, втайне радуясь, что Сделка не отверг идею с ходу.

— Вы сказали, что нашли только посадочный модуль. Значит, можно предположить, что он каким-то образом следил за курсом своего космического корабля и пытался дать вам координаты. А для этого требуется три экземпляра счетов. В конце концов он сдался.

Сделка снова оцепенел, и мне показалось, что он собирается еще и онеметь.

— Невероятная теория… хотя соответствует всем известным нам фактам. Но даже если это действительно цифры, как мы определим точку отсчета координат?

— Не знаю. Впрочем, может, и знаю. Вы нашли его на планете? Окажись я на его месте, использовал бы в качестве точки отсчета именно эту планету либо ее центр.

— Вы неразумно предполагаете у него наличие способностей ориентироваться в пространстве и времени. Прошу подождать, пока я изложу вашу идею руководству.

Я ожидал, что Сделка отправится на поиски начальства, но он остался на месте, щелкая, как счетчик Гейгера над контейнером с плутонием. Судя по манере разговора, щелканье разносилось по всей станции, потому что трейдеры, отвечающие Сделке, оставались вне моего поля зрения. Переводчик проигнорировал обмен мнениями, но Сделка изложил мне краткое содержание в своем обычном стиле:

— Вот наш план. Мы просмотрим записи с камер, увеличим изображение двигающихся рук этого существа, поймем, какие сочетания костяшек он видит, и выведем три ряда результатов.

Он вещал с таким видом, словно идея принадлежала ему.

— И тогда остается только варьировать пространственные оси и системы счисления, пока его результаты не соотнесутся с движущимся объектом. Если одна из логических точек отсчета, такая, как центр Галактики, окажется верной, несколько комплексных решений позволят нам вычислить курс или орбиту его корабля. Если это удастся сделать, мы вернем корабль. Лично я считаю, что все это пустая затея.

Приходилось признать, что трейдеры не только поняли мою мысль, но и развили ее, причем куда успешнее, чем это сделал бы я сам. Если все сработает, пациент скоро вернется на свой корабль.

— У меня еще одна идея. У вас есть счеты? А если нет, нельзя ли сделать что-то в этом роде?

— Зачем?

— Я вам покажу. Сделка поколебался.

— Я считаю все это совершенно ненужным. Но мне приказали исполнять ваши капризы. У нас, конечно, найдутся проволока и костяшки. Расслабьтесь, это много времени не займет.

Сделка ускакал, оставив меня в компании Цены-что-надо и двух мрачных теней. Тем временем медикусы закончили свое исследование и протиснулись назад, в коридор. Не дожидаясь вопросов, Простой-торговец принялся трещать, — по крайней мере, его речь удивительно походила на треск, — излагая результаты анализов, выраженные в человеческой системе измерений, но я ничего не сумел разобрать и потому прервал врача, чтобы задать пару вопросов. Мне помешал вернувшийся Сделка. Он протянул импровизированные счеты. Остальные разом смолкли и уставились на меня в ожидании.

Я глянул на игрушку в своей руке. Когда-то это был переводчик с языка тсф, но спицы оторваны, рама выгнута прямоугольником и снабжена пятнадцатью параллельно идущими проволочками. На каждой было нанизано по пятнадцать стеклянных бусин, все изумрудно-зеленые, если не считать двух черных сверху. Ничего не скажешь, чистая работа!

Я надеялся, что пациент увидит счеты и сообразит, что мы его поняли. Но сначала нужно привлечь его внимание. Казалось, он углубился в себя на целый световой год. Я перекинул несколько бусин, и все его глаза мигом открылись. Бельма сменились ярким цветом. Впервые я видел такую быструю и захватывающую трансформацию! Он тут же вскочил на все три ноги, излучая радость и здоровье. Я мог бы поклясться, что на облысевших местах уже начали расти волосы. Пациент показал на счеты. Сделка взял их у меня и протолкнул в его руки сквозь изолирующую мембрану. Человекообразная обезьяна держала счеты так, чтобы мы видели изумрудные бусины, и накрыла три из них ладонью.

Сделка щелкнул как никогда громко.

— Похоже, имеет в виду двенадцатую базу, — признал он без всякого удовольствия. — Конечно, существуют другие возможности, но ваш способ может сэкономить время… Хотите вернуться в свою комнату, доктор?

— О… да, конечно. Полагаю, я препятствую вашей гравитационной терапии.

— Вы так считаете? Наши Магистры, очевидно, нашли в вас защитника. Пойдемте, я провожу вас в вашу привычную атмосферу.

Мы двинулись в обратный путь. Сделка практически волочил ноги, но его партнер бодро скакал рядом со мной.

— Вы молодец, доктор, — шепотом прощелкал Цена-что-надо.

* * *

Моя комната не изменилась. В отличие от меня.

— Сделка-всех-десяти-жизней, — начал я, встав между ним и дверью (пустая затея, если он захочет выйти). — У вас явно какая-то проблема, связанная именно со мной, и я хочу знать, в чем дело.

— Если настаиваете, я скажу.

Цена-что-надо, вошедший за мной, подпрыгнул, без разрешения плюхнулся на тележку и отвел ее на обычное место. У меня создалось впечатление, что он находит эту конфронтацию чрезвычайно забавной.

— Вот именно. Настаиваю, — подтвердил я.

— Прекрасно. Я предпочел сделать ставку на то, что вы потерпите неудачу, и это потребовало внушительной суммы, поскольку всякий мечтает получить значительную прибыль.

Я ошеломленно уставился на него.

— Итак, уточним, правильно ли я вас понял. Вы ставили на мой провал. Пришлось выложить кучу денег, потому что местные букмекеры взвинтили ставки.

— В общем и целом так и есть.

— А вот я, с другой стороны, — вмешался Цена-что-надо, — играл на два фронта. Риска почти никакого, а выплаты очень даже приличные. Сделке-всех-десяти-жизней следовало бы подстраховаться, сделав ставки одновременно «за и против».

Сделка негодующе погрозил партнеру ногой.

— Огромное спасибо, о, первый друг из моих друзей! Твой совет, очевидно, несколько запоздал.

Я примирительно поднял руки:

— Ладно, мы во всем разобрались. Может, прекратим пререкаться и попытаемся заключить мир?

— Не вижу причин, почему бы нам не поладить.

В искусственной имитации голоса Сделки звучала обреченность. Похоже, он смирился с неизбежным.

— Я всего лишь пытался обеспечить позитивный итог. Для себя, разумеется.

— И поэтому были не слишком приветлиры.

— Старался, как мог. А теперь, мой самодовольный друг, хочу напомнить, что у нас много дел. Доктор, оставляю вас наслаждаться победой. Больше я не позволю себе недооценивать вас.

Парочка удалилась, а я вдруг сообразил, что умираю от голода. Поэтому я развернул несколько полуоттаявших сандвичей с крилем и протеином на настоящем зерновом хлебе и вытащил шоколадный напиток из соевого молока: мой встроенный в тележку рефрижератор не потрудился включиться на полную мощность. Кладовые в номере были забиты обычной едой, правда, содержащей много углеводов и буквально набитой сахаром и насыщенными жирами. Как выяснили биологи почти век назад, нужно следить за питанием: каждый обед отражается на твоем здоровье. Поскольку я жил взаймы и хотел продержаться как можно дольше, не отдавая долг, то и не мог позволить себе лакомства, которые наверняка стимулируют последующий обвал необратимых процессов. Но проклятое печенье с шоколадной стружкой, тоже обнаружившееся в кладовой, едва не прожгло дыру в моей силе воли.

Честно говоря, на душе у меня было чертовски хорошо. Я не только сделал огромный шаг к решению проблем пациента номер два, но и заработал у своих хозяев первую золотую звезду. Более того, во мне вновь загорелась надежда. Может, у меня нет никаких шансов излечить или хотя бы диагностировать неврозы инопланетян, но что если у первого или третьего пациентов возникли не связанные с психикой затруднения? Такого рода, который способен определить только технологический примитив вроде вашего покорного слуги.

Тут я невольно усмехнулся. Из опасливого пессимиста «думаю-что-не-смогу» я превратился в наивного оптимиста, хотя мой успех, скорее, можно отнести к разряду «дуракам везет». Не посети я случайно ту токийскую школу, ни за что не догадался бы, в чем дело, а мои шансы на подобные победы в будущем, по правде говоря, равны нулю. Но упоминание Сделки об увеличении изображения считающих рук подало мне идею…

Не хотелось бы, чтобы те, кто ведет мониторинг моей комнаты, подумали, будто я разговариваю сам с собой. Но я достиг того состояния, когда необходим кто-то, с кем можно посовещаться. Тот, у кого нет скрытых мотивов. Значит, остается одно.

Было очень весело вводить мой старый администратор базы данных в режим голосовой интерактивности — из-за сказок, которые я туда загрузил и настроил, чтобы развлекать сына, чей администратор базы данных, естественно, был в списке моих родных и друзей. Я произносил слово «Аладдин», видел и ощущал в руках лампу. Стоило потереть ее, как оттуда поднимался дым, сгущавшийся в Карла Юнга [11].

Система, которой я пользовался сейчас, изначально была предназначена для оборонных целей, и я сильно сомневался, что такие вещи приспособлены к каким-то развлекательным режимам, вроде «Аладдина» или «Кольца Всевластья».

Но мои наставники из НАСА проявили неожиданный энтузиазм при мысли о получении новых «игрушек», а потом, возможно, заподозрив, что психиатры неспособны различать метафоры, объяснили, что имели в виду улучшенное распознавание рисунков, а не какой-то раздражающий музыкальный аккомпанемент. Поэтому в моем приборе имелся выбор из четырех дизайнеров: Дианы, Дэвида, Дейны и Дорис. У меня было две недели, чтобы узнать их всех и усвоить методики управления.

— Диана, Диана, Диана, — трижды повторил я, чтобы предотвратить появление кого-то другого. Сейчас я не нуждался в философских бреднях Дэвида, в шутках Дейны или постоянных тревогах Дорис о моем здоровье.

— Чем могу помочь, Ал? — раздался приятный альт, отрегулированный по моему вкусу. Тон был дружелюбен, но деловит.

— Находясь в прошлый раз в этой комнате, я смотрел кое-какие видео, обнаруженные тсф на инопланетном корабле. Насколько мне известно, ты записываешь все, что происходит, так что, полагаю, записала и их?

— Если твоя повышенная интонация означает вопрос, ответ — «да».

— Здорово. Когда я скомандую «давай», пожалуйста, покажи по очереди любые изображения инопланетян из этих видео. Один кадр в секунду, и только на половине экрана… скажем, на левой стороне. На другую половину выведи изображение первого пациента, которого я навещал сегодня. Похожего на тех, кто заснят на видео.

— Хочешь видеть своего пациента в режиме реального времени или каким я его помню?

— Как ты можешь показать пациента в реальном времени?

— У меня обратная связь с базой.

— Ха! Тогда в реальном времени. Давай!

Передо мной появился виртуальный экран и те изображения, которые я затребовал.

— Остановись на этом месте, — приказал я через минуту. — Дай крупный план. Увеличь изображение того инопланетянина, что слева, пока он не станет такого же размера, как и стоящий справа. И поставь его на режим десятисекундного повтора.

Я выбрал именно этого тигра, потому что он стоял в той позе, что и моя клиентка. И стал смотреть, как он регулирует сложный механизм на черном стенде. Просмотрел эти кадры трижды. Черт! Инопланетяне, конечно, во многом различались, но я не видел особой физической разницы между пациенткой и предположительно здоровым тигроящером. И все же чувствовал, что упускаю что-то.

И вдруг… вот она, огромная разница! Пациентка начала исполнять свой номер по усилению цвета. Только на этот раз все продолжалось так долго, а цвета становились такими нестерпимо яркими, что я почти ожидал появления взметнувшегося в потолок огненного фонтана. «Тигр, о тигр, светло горящий»… [12]

— Сделка! — крикнул я. — Если вы меня слышите, сообщаю, что иду к пациентке номер один. Думаю, с ней тоже не все в порядке.

Не задумываясь, я выскочил из комнаты, и тут на меня обрушились лишние восемьдесят с чем-то фунтов. Я завопил от ужасной боли в правой коленке. Нога подогнулась, и я врезался в пол, словно от зверского удара накачанного стероидами регбиста-профессионала. По крайней мере, в одном ребре образовалась трещина, и я целую вечность не мог дышать. Но все же умудрился поймать губами немного воздуха и кое-как встал на четвереньки, намереваясь ползти к больничному коридору, если, конечно, не смогу выпрямиться. Больше у меня не было оснований гордиться собой.

Экран уменьшался на глазах. Я не позаботился закрыть его, но, пока приходил в себя, Диана догадалась свести его до размеров иконки. Минуту спустя тележка ударила меня в зад. Вот тебе и Доктор Достоинство! Я мельком глянул на крохотный экранчик и обо всем забыл. Тот тигр, что слева, каждые десять секунд повторял регулировку того же механизма, а вот в комнате пациентки остался только робот. Куда подевалась тигрица?

Показавшийся в конце коридор Сделка добрался до меня гигантскими прыжками и, действуя четырьмя ногами, помог подняться. Я был уверен, что он справился бы и одной.

— Вы ранены? — спросил он, правда, не сразу, но все же было как-то странно слышать, что он тревожится за меня. — Мы видели, как вы упали.

— Со мной все в порядке.

По крайней мере, я мог стоять самостоятельно. И дышать… вроде бы.

— Но смотрите!

Я показал на экран.

Ничего не скажешь: только дурак, способный ринуться из одного гравитационного поля в другое, совершенно для него не подходящее, может ткнуть пальцем в виртуальный объект, видимый исключительно ему одному.

— Простите. Вы не можете видеть того, что вижу я, потому что…

— Наоборот! Ваша и наша системы контроля данных связаны между собой. Моя показывает мне то, что ваша показывает вам.

— Вот как…

— Кроме того, исходная подача идет от нас, поэтому мне уже известно об отсутствии вашей пациентки.

Теперь его слова казались куда более злорадными, чем тон.

— Может, она так похудела, что стала прозрачной?

Я мог бы поклясться, что переводчик предварил его ответ презрительным фырканьем.

— Мы проверили ее комнату на признаки жизни. Мы сомневаемся, что она прекратила выделять газы, прекратила производить хотя бы легчайшие звуки непроизвольной органической деятельности, прекратила излучать и поглощать что-либо на существующем электромагнитном спектре, остановила…

А вот теперь передо мной тот Сделка, к которому я уже успел воспылать такой симпатией.

— Я все понял. Она исчезла.

— Мы также нашли ее следы… повсюду… Вы как-то кособочитесь. Уверены, что не пострадали при падении?

Я пожал плечами. Даже это незначительное движение послало в ребра резкий удар боли.

— Может, самую малость.

— В таком случае возвращайтесь к себе и поправляйтесь. Пока вы ничем не можете помочь в поисках тронутой.

— Вы сказали «тронутая»?

Если это устаревший сленг, обозначающий существо, страдающее умственным расстройством, мне он кажется непонятным.

— Да. Возможно, переводчик выдал неверную метонимию [13].

— Ладно, проехали. Давайте дальше.

— Заметано. Если нужна медицинская помощь, наша команда врачей трепещет в ожидании.

Я представил сверхретивых медикусов, сующих в меня свои зонды.

— Спасибо, со мной все будет в порядке. Погодите! А зачем вообще искать? Разве у вас нет… датчиков или каких-то приборов, которые могут определить ее местонахождение?

Сделка потер гондолу ногой — типичным жестом, каким задумавшийся человек потирает челюсть.

— Уже пробовали. Много раз. Но пока мы прибываем на место, она уже успевает переместиться.

— Господи боже! Телепортация?

— Мы считаем, она становится достаточно разреженной, чтобы пройти сквозь стены. И этим объясняется ее способность к мгновенному исчезновению.

Я продолжал смотреть на Сделку. Тот, помолчав, продолжал:

— Откровенно говоря, мы поражены ее способностью впитывать нашу атмосферу. Несмотря ни на что, она по-прежнему сохраняет бодрость и энергию.

— Вы не пытались прижать ее гравитацией.

— Еще как! Но безуспешно. Не сравнивайте ее возможности с вашими. Прежде чем я возобновлю поиски этого перекати-поля… — Он подождал, пока я не уразумею, о чем идет речь, и закончил: — Могу я проводить вас в комнату?

Нам всем необходим тот, на кого можно опереться.

* * *

Боль сразу уменьшилась, стоило мне очутиться в своей «хижине». Сделка умчался, а я устроился на тележке, которая, как обычно, тащилась за мной хвостом. Стоило мне лечь на спину, как экран мгновенно повис над моей головой. Но я едва глянул на него.

Интересно, как тсф распознают сигналы инопланетян, терпящих бедствие? Может, слышат песню некоей супермодернизированной внеземной сирены?

Но по размышлении казалось маловероятным, что тсф нашли трех неизвестных потерпевших крушение инопланетян за такой короткий период времени. Сделка заявил, что все они обнаружены недавно. Он также упоминал об этой троице как об «уникальной случайности», но мне казалось более вероятным, что все найденыши стали жертвой одного несчастного случая. Возможно, они знают друг друга и встретились, чтобы заключить соглашение. Но что-то пошло не так. Или плохо кончилось.

Три путешественника. Один, судя по странным картам звездного неба, явился из галактики, до которой не могут добраться даже тсф. Второй способен выполнять сложные вычисления, не имея даже счетов. Третий может просачиваться сквозь стены. Все трое, похоже, преодолевают границы обычного трехмерного измерения. Возможная связь?

В приступе честности я признался себе, что все эти размышления суть попытка забыть, что по станции шатается спятившая тигрица.

— Возьми себя в руки, Ал, — предупредил я себя. — Вполне возможно, ты на что-то наткнулся. Но это что-то не имеет ничего общего с причиной, по которой тебя завербовали.

Но если торговая сделка сорвалась, подобно стандартной сделке между драгдилерами, которую потрясенные зрители так часто видят в телесериалах, возможно, пациент номер один ищет других… и не для того, чтобы их подбодрить.

Я сел слишком быстро, и ребра сразу мне об этом напомнили. Через минуту экран появился, но не показал ничего нового.

— Диана, Диана, Диана! Можешь связаться со Сделкой-всех-десяти-жизней через корабельный администратор базы данных?

— Да. Что вы хотите передать?

— Скажите, что пациентам два и три может грозить опасность от первого.

Голосовой ответ Сделки прозвучал почти немедленно.

— Доктор, мы уже их охраняем. Все в порядке! Отдыхайте! И тебе того же…

Значит, все неотложные проблемы решены. Теперь можно немного отвлечься. Заняться полезным делом. Изучить видео Дианы с пациентом номер три: скрипучее колесо, которое движется слишком медленно, чтобы скрипеть.

— Диана, закрой все запрошенные изображения и покажи, что у тебя есть на того плоского инопланетянина с кучей крючков.

Вот он, во всем своем омерзительном великолепии. Конструкция его тела не казалась мне функциональной. Как он может использовать эти скрученные, почти двухмерные отростки в качестве конечностей?

Я впервые заметил, как он передвигается: медленно раскачивается на нижних отростках, словно бегун в мешке, твердо вознамерившийся прийти последним.

— Моя проблема, — громко пожаловался я, — состоит в том, что эта тварь слишком уж инопланетна. Я не могу ни с чем ее соотнести, не говоря уже о каких-то сравнениях! Следовательно, как я должен?..

Вопрос был риторическим. Но Диана тут же вмешалась.

— Если в смысле внешности, он прекрасно соотносится с тихоходками.

От неожиданности я осекся.

— Что такое тихоходки, черт возьми?

— Животные. Крохотные. С узором на спинах и беспозвоночные. Филум тардиграда.

— С какой планеты?

Может, тсф снабдили этой информацией наших ксенобиологов? Какие-то неполадки в программе придали тембру голоса Дианы неодобрительный оттенок.

— С Земли. Обнаружены в тысяча семьсот семьдесят третьем году. Люди, сведущие в биологических науках, должны о них знать.

Не только неодобрение, но и высокомерие пополам со снобизмом.

— При условиях виртуально летальных для всех остальных видов и включающих высокий вакуум, засуху и температуры, приближающиеся к абсолютному нулю, тихоходки выживают, впадая в экстремальное состояние временного прекращения жизненных функций, называемое «tun». В этом состоянии они почти неуязвимы.

— Ха! Каждые десять дней узнаешь что-то новое! Детальные изображения, пожалуйста, с дополнительной информацией внизу, бегущей строкой.

Я смотрел на парад этих странных маленьких созданий, а в приведенной информации упоминалось, что их прозвали также «водяными медведями» и «моховыми поросятами», но даже эти забавные клички не до конца убедили меня, что подобные твари милы и привлекательны.

Подробно узнав о состоянии «tun», я ощутил, как глаза полезли на лоб, и хохотал до слез, несмотря на боль в ребрах. Если сходство моего пациента с тихоходками не просто поверхностное, — а я нюхом чуял, что так оно и есть, — трейдеры допустили невероятный промах.

Конечно, нужно признать, что мои суждения основывались на внешнем сходстве. Но меня ужасно позабавило то обстоятельство, что теперь я так же легко смогу добиться второго, столь же «чудесного» исцеления.

При условии, что я прав.

Но когда свет куда-то исчез, а гравитация подскочила до небес, мне разом стало не до смеха. В моем виртуальном укрытии стало темнее, чем в подземной пещере, и я в поисках опоры инстинктивно схватился за первый же ремень тележки, до которого смогли дотянуться мои трясущиеся руки. Было очень страшно, и к тому же при полной невозможности сориентироваться в непроглядной тьме кач залось, что я падаю и все никак не упаду. Явно происходит что-то! неладное, если только сами тсф не устроили это идиотское затемнение.

— Включай DTB, — велел я Диане с вымученной бравадой. — Да будет свет!

И свет появился. Только ни к чему хорошему это не привело. Даже когда я нахожусь дома и, не желая разбудить жену, приказываю персональному джинну осветить дорогу, скажем, в ванную, освещение, бьющее непосредственно по мозгу, выводит меня из себя. Мало того: когда администратор базы данных использует интерфейс DTB, чтобы создать иллюзию видения, перед глазами прокручиваются те картины, которые ты наблюдал до наступления темноты, а не существующая реальность. Поэтому на пути в туалет пол может казаться абсолютно свободным от всех препятствий, но бывает так, что я натыкаюсь на туфли жены или саму жену, если у нее вдруг тоже возникает потребность ответить на зов природы.

Наверное, со мной что-то не так, если невидимые люди и предметы вызывают во мне неприятное, похожее на страх чувство. Но в этом случае мой суперадминистратор базы данных при получении информации лишь частично полагается на мои чувства. Тележка утыкана электромагнитными глазами и ушами, как собачий ошейник — металлическими бляхами. Вызов только DTB-видения без добавления других функций позволил получить исключительно оптическую запись. Поэтому, когда моя комната стала видимой, все выглядело странным и расфокусированным: прежний виртуальный пейзаж наложился на муаровый рисунок из тонких белых линий, спроецированных на серые стены, которые переливались цветовыми оттенками, находившимися вне пределов моего визуального спектра. Головокружительная картина.

Мне стало дурно. Я снова рухнул на тележку, и тут потолок немного посветлел, что позволило получить еще один слой оптической стимуляции. Казалось, вся комната вибрирует. На меня снова навалилась тяжесть, перед глазами плыли искаженные образы, и, чтобы не упасть, я поспешно лег.

— Диана, немедленно отключи DTB. Спасибо. Так гораздо лучше.

Зрение прояснилось. Обстановка комнаты была простой, но совершенно незнакомой. Искусственный пейзаж исчез, и помещение оказалось куда просторнее, чем предполагалось ранее: куб со стенами длиной около четырнадцати футов, отчего потолок выглядел на удивление высоким.

— Хорошо, а теперь объясни, какого черта тут творится?

— Связь с контроллером данных базы прервалась, поэтому я могу только перечислить события, происходившие до разъединения.

Вот тебе и расширенные разговорные возможности, несчастный я человек!

— Итак, что происходит?

— Ваша пациентка, находясь в своей разреженной форме, проникла в зону, где находился главный ЦП станции, генерирующий электромагнитное взаимодействие. И в этот момент контроллер вышел из строя.

Час от часу не легче. База была такой огромной, что вряд ли моя тигроящерица случайно наткнулась на контроллер. Значит, спланированная диверсия…

На пороге возник тсф, и я не сразу узнал в полумраке Сделку. На этот раз с ним не было переводчика: вероятно, и эта система зависела от главного процессора. Однако он издавал знакомые звуки, и пришлось признаться, что я ни слова не уразумел. Вряд ли и он меня понял.

— Хочешь, чтобы я перевела? — спросила Диана.

— Что?! Пытаешься сказать, что разбираешь эти щелчки?

— Из твоих предыдущих общений с тсф я собрала достаточно информации, чтобы обеспечить вполне адекватный синхронный двусторонний перевод.

Мысленно я взял обратно злобную реплику насчет разговорных способностей Дианы.

— Класс! Но как он тебя услышит?

— У него тоже есть внутренний менеджер базы данных, который сохраняет некоторую автономию, даже когда отсоединен от контроллера. И хотя я не могу установить стандартную беспроводную связь из-за несоизмеримых частот, тсф находится так близко, что передача осуществляется через индукцию.

— Понял. Никаких междугородных переговоров. Что сказал Сделка?

— Он обращался скорее ко мне, чем к тебе. Спрашивал, собрала ли я достаточно информации, чтобы обеспечить двусторонний перевод, и смогу ли я использовать индукцию для передачи…

— Стоп!

Я почти вернулся к прежнему суждению о ее разговорных способностях.

— Пожалуйста, скажи ему…

— Ваша беседа пройдет быстрее, если вы просто станете обмениваться репликами, не обращая внимания на мое присутствие.

Интонация Дианы напомнила мне моего первого секретаря. Та тоже была деловитой, дисциплинированной и отличалась слегка пренебрежительной манерой речи.

— Прекрасно. Сделка-всех-десяти-жизней, я рад вас видеть.

— Вполне понятно, — ответил он через Диану. — Искренне извиняюсь за то, что так много времени ушло на активацию аварийных источников энергии. И от всего сердца прошу прощения за полную невозможность изолировать эту комнату. Мы были вынуждены повысить гравитацию на всей станции, что вы, разумеется, нашли крайне обременительным. Но это минимальная величина, необходимая нам для того, чтобы поддерживать рабочее состояние на достаточно продолжительный срок.

Я имел в виду, что рад видеть его, но решил не уточнять.

— Что значит «продолжительный срок»?

— Несколько земных часов, но, надеюсь, до этого не дойдет. Мы ищем вашу сбежавшую пациентку со всем усердием и с помощью самых современных методов. Как только мы ее найдем и схватим, можно вывести наш контроллер данных из режима самозащиты. Тогда он рекоагулирует, и все системы начнут функционировать. Предлагаю запастись терпением и оставаться здесь, где вы будете в безопасности.

Толкования Дианы были далеко не такими красочными, как в переводчике тсф, но у меня возникло тошнотворное предчувствие относительно намерений Сделки. Очевидно, не я один заподозрил преступный умысел и знал, как реагируют трейдеры на возможную угрозу. Им даже не понадобилось оружие, чтобы расправиться с бандитами, пытавшимися ограбить их в Нью-Йорке. Правительственные аналитики, изучавшие видеозапись бойни в замедленном режиме (ничего не скажешь, повезло им), пришли к заключению, что кожа и определенные фасциальные [14] мембраны могут мгновенно затвердевать до прочности металла, превращая мышцы в треугольные дубинки или, при максимальном напряжении, в нечто вроде ножей.

Моя пациентка стала персоной нон грата. И вскоре вообще потеряет статус персоны.

Я было открыл рот, чтобы спросить Сделку, не могут ли он и его люди рассмотреть альтернативный способ решения судьбы тигрицы, но он словно растаял в воздухе.

* * *

Я чувствовал себя невероятно, неимоверно тяжелым. Судя по давлению на спину, мой нынешний вес составлял не менее трехсот пятидесяти фунтов. А может, и больше. Из-за этого и моих несчастных ребер каждый вдох превращался в серьезное испытание. Я менял позы, чтобы хоть немного освободить диафрагму, но ничего не помогало. И тут я вспомнил, как хорошо укомплектована тележка.

— Диана, дай мне болеутоляющее, только сильнодействующее, и какой-нибудь жидкости, чтобы его запить. Э… лучше проглотить его сидя, поэтому переведи меня в сидячее положение.

Диана выполнила приказ. Руки из смарт-пены протянули мне таблетку и маленький оплетенный соломой стакан. Быстрорастворимая таблетка провалилась в желудок, будто свинцовая дробь, а жидкость едва не удушила меня. Но через минуту-другую острая боль в груди стала затихать.

И только тогда я ощутил смешанный аромат цветов и травы. Совсем не тот запах, который я всегда ассоциировал с большим хищником. Поэтому когда мой полосатый клиент сгустился до состояния видимости, я оказался не готовым к его появлению. Тигрица смерила меня взглядом, после чего взвыла так пронзительно, что я подумал: пришел конец моим барабанным перепонкам.

Интересно, что ее так будоражит при виде меня?

Тигрица подскочила, ударилась головой о потолок, как копер для забивки свай, и осталась висеть на черепных штырях, пока собственный вес, многократно увеличившийся в условиях новой гравитации, не потянул ее вниз. Совершенно комическая ситуация, но мне было не до смеха.

Она легко приземлилась на лапы и снова подпрыгнула, на этот раз всего лишь достав до проделанных ею дыр в потолке.

Громадное тело, казалось, заняло все пространство в моей комнате, и я впервые в жизни так чертовски перепугался, что не мог пошевелиться или хотя бы завопить. Некий внутренний голос умолял посвятить последние мгновения жизни воспоминаниям о самых счастливых минутах, проведенных с женой и сыном, пока еще есть такая возможность, но меня всего лишь терзало ужасное сожаление о том, что я так и не поделился со Сделкой своей догадкой о пациенте номер три.

Моя посетительница скакнула вбок. Я понял, что на этот раз она приземлится прямо на меня и благополучно раздавит, несмотря на подушки.

Но когда тигрица упала, моя тележка — вернее, мой администратор базы данных — пришла в действие. Четыре толстых колонны из смарт-пены, две над моими плечами и две у самых ног, вырвались из матраса, подхватив мою пациентку под грудь и бедра.

Она снова взвыла, на этот раз тише, и звук, как ни странно, очень походил на восторженный визг. Мы не моргая смотрели друг другу в глаза. Ее тело нависало над моим. Потом она медленно выпустила когти. Я окаменел от смертельного ужаса. Мой мозг сначала захлебывался, потом завелся, как один из старых бензиновых двигателей; меня вдруг осенил миллион идей. Мысли крутились с невероятной скоростью.

С такого близкого расстояния было заметно, что сверкали только последние две трети когтей, казалось, покрытых настоящим металлом. Если все это естественное, не может ли существо с природными способностями к электролитическому осаждению, генерировать хотя бы слабые заряды? И если сохраняет этот заряд, просачиваясь сквозь главный контроллер корабля в какой-то бестелесной форме… черт, даже самое мощное экранирование будет бесполезно против прямого вторжения. И, может быть, способность инопланетянки становиться нематериальной связана также…

Без всяких усилий, свесив лапу вниз, пациентка провела когтями по моему торсу от левого соска почти до лонной дуги. И при этом располосовала смарт-костюм, а заодно и кожу. Правда, когти впились не слишком глубоко, но царапины оказались длинными, а боль — невыносимой.

Я завопил, а хищница добавила к ранению еще и оскорбление, плюнув мне в лицо. Немного слюны попало в открытый рот.

Лавина мерзости. Я задохнулся от горячей жидкости со вкусом меди. Из ран хлынула кровь. От разорванного смарт-костюма полетели искры: это замкнуло нагревательные блоки.

Некая отстраненная, словно издалека наблюдающая за происходящим часть моего разума пыталась определить, что именно убьет меня: кровотечение, потеря головы, откушенной клыками тигрицы, яд, если плевок токсичен, или просто смерть от обморожения.

Может, тигрицу отпугнули искры или она терпеть не могла запаха человеческой крови. Какова бы ни была причина, пациентка еще несколько минут глазела на меня, прежде чем проделать знакомый фокус по усилению цвета, ярко загоревшись, несмотря на окружающий полумрак. Потом она спрыгнула на пол, взвыла и вылетела из комнаты.

Ощущая огромное облегчение и страшное неудобство, я поскорее провел ладонью по подбородку, прежде чем слюна инопланетянина успела замерзнуть. Оглядел влажную руку. Ни один из тигроящеров, снятых на видео, не слюнявился. Так вот, что я видел, но не замечал! Теперь я точно знал, что все это означает. Следовало бы догадаться с самого начала!

* * *

Истекающий кровью, промерзший до костей, раздавленный собственным почти удвоившимся весом, я отчаянно жаждал одного: оставаться на месте и попробовать подлатать себя. Но ждать не было времени. Трейдеры вот-вот совершат ужасную, непоправимую ошибку.

Я стянул обрывки одежды, несколько раз проделал упражнения по поднятию тяжестей, всего лишь подвигав руками, и покрепче прижал к ранам ткань костюма.

— Сделка! — позвал я, задыхаясь. Правда, вместо крика вышел жалкий писк. — Цена-что-надо! Кто-нибудь! Мне нужно с вами поговорить!

Я прислушался, но не услышал цоканья приближавшихся трейдеров. Плохо дело.

— Диана, положи матрас так, чтобы он укрывал меня от шеи до кончиков ног.

Это немного согреет меня.

— И вези тележку в коридор, к больничному отсеку. Немедленно! Ничего не произошло. Тележка не сдвинулась с места.

— Диана? Диана. Диана! Черт возьми, что тут творится. Заставь двигаться эту тварь!

— Пока не могу. Мой ЦП регулирует твой защитный костюм: вместе они образуют единую систему.

— И?!

— Повреждение твоего смарт-костюма привело к тому, что протокол безопасности потребовал полной диагностики, которая будет завершена через десять минут двенадцать секунд. А пока в качестве меры безопасности некоторые мои функции, включая управление тележкой, отключены. В настоящий момент я ищу обходные пути.

— О дьявол! Десять минут?!

— И теперь уже четыре секунды. Вероятно, мне удастся найти обходной путь немного раньше.

— Я не имею права столько ждать. Как по-твоему, не мог кто-то встроить костыли или ходунки в эту дурацкую козетку?

— Это излишне, поскольку сама тележка мобильна.

Я придержал рвавшийся с языка ответ и постарался как можно ос-торожнее выпрямиться. Но раны тут же снова открылись, оросив кровью живот и ноги. Попытка встать потребовала гигантских усилий. Что же касается получения законной порции кислорода… об этом можно забыть. Я попробовал воспользоваться методиками, усвоенными в тренировочном центре НАСА: дышал неглубоко, поверхностно, раздувал нижние ребра, включил «трехмерное» дыхание. День выдался счастливым: из-за прежних увечий при каждом вдохе в грудь словно вонзались ножи.

Я поборол панику и возрастающее желание хватать воздух огромными порциями, что лишь ухудшило бы дело.

Ковыляя крохотными, шаркающими шажками и отмечая свой путь кровавым ручейком, я добрался до коридора. К этому времени ноги дрожали от усталости. Приходилось держаться за стены, чтобы хоть как-то продвигаться вперед.

— Еще один шаг, только один… — твердил я себе.

Тусклое освещение с обеих сторон, казалось, пульсировало в такт ударам сердца. Я оглянулся и оцепенел: оказалось, что все это время я почти стоял на месте!

Меня трясло от злости: ведь всех этих испытаний можно было избежать! Если бы ко мне приставили охрану…

А вдруг так и было?

Я представил себе тигрицу, явившуюся в виде тумана и просочившуюся сквозь стену, пока два равнодушных стража за дверью играли в тсф-разновидность кункена [15]. Я так и представлял, как после всего, что со мной случилось, пациентка проскальзывает мимо них, выпустив когти, с которых капает алая кровь, а охранники гонятся за ней, пока она не исчезает из виду.

Все это казалось таким реальным, пока я не ощутил, как спине становится все холоднее. Только тогда я обнаружил, что мои глаза закрыты, а я сижу, разбросав ноги и прислонившись к стене.

Очнувшись от испуга, я заставил себя открыть глаза. Заснул и сам не заметил? Неужели это воздействие таблетки? Или потеря крови настолько велика?

Подняться я так и не смог — все время соскальзывал вниз. У меня не хватало дыхания даже на стон, не говоря уже о вопле, но я продолжал надеяться, что в коридоре кто-то покажется. Но никто не появился. Полагаю, все бросились на поиски моей пациентки с одной лишь целью: прикончить ее.

И когда я понял, что умираю, на меня снизошло вдохновение. Я щелкнул пальцами.

Когда-то, во времена интернатуры, я носился с мыслью стать нейрохирургом, а мой руководитель ежедневно в течение года заставлял меня резать трупы, даже после самых тяжелых смен. Этот опыт внушил мне отвращение ко всему, связанному с наложением швов. Зато с тех пор у меня очень сильные пальцы. И хотя сейчас я был слабее новорожденного опоссума, щелчок получился громким и отчетливым. Должно быть, звук разнесся далеко, потому что теперь отовсюду слышались ответные щелчки.

Я закрыл глаза. А когда снова открыл, Сделка уже мчался ко мне вместе с одним из медикусов, Простым-торговцем. В моем расплывчатом состоянии они казались мультяшными персонажами, а не живыми существами, и стоило им остановиться, я хихикнул, живо представив скрежет тормозов. Очевидно, мой анальгетик включил четвертую скорость.

Сделка расставил ноги, чтобы оказаться на одном уровне со мной.

— Доктор, вы выведены из строя и сильно ослабли. Точно. Ослаб.

— Вам следует позволить Простому-торговцу определить размер повреждений.

Он отступил в сторону, и за дело взялся мой новый личный врач.

«Его следовало бы назвать Простой-торговкой», — сказал я себе, и эта шутка показалась мне бесконечно остроумней.

Должен признать, она оказалась компетентной, знающей свое дело и умелой. Правда, сенсорные жгутики, прижатые к различным частям тела, ужасно щекотали. У меня создалось впечатление, что стетоскопы в нее имплантированы.

— У вас имеются следующие повреждения, — отрапортовала она.

— Три неглубоких пореза, идущих параллельно от грудной клетки до брюшной полости.

Услышав столь профессиональную терминологию, я мысленно вскинул брови.

— Кроме того, обнаружены трещины в двух костях грудной клетки, множество изнуренных усталостью мышц и повышенная степень гипотермии.

Разве степень гипотермии не должна быть сниженной?

Я снова ухмыльнулся в восторге от собственного остроумия.

— Гипотермия, должно быть, направленная, — продолжала она, — но ни одно из повреждений не угрожает жизни. Однако вы потеряли и продолжаете терять с фатальной скоростью вашу жизненно необходимую, несущую питание жидкость.

Сделка снова защелкал. Но обращался не ко мне, может, только сейчас заметил, насколько я ослаб.

— Каким образом доктор получил такие повреждения?

— Судя по размеру и расстоянию между порезами, я уверена, что тут замешана наша гостья.

Сделка тряхнул тремя конечностями в сторону медика:

— Ошибаетесь! Когда несколько раньше я оставил человека, ее уже обнаружили в третьей секции. С того времени весь штат охранников окружил секцию и постепенно продвигается вперед, ставя часовых с чувствительными детекторами в каждой комнате, на случай, если она попытается уйти сквозь стены.

— Я констатирую факты. В мои обязанности не входит их объяснять. Но когда вы услышали, как доктор зовет на помощь, должно быть, заподозрили, что потребуются мои услуги, иначе не привели бы меня сюда.

— Да, порезы — это факт. А вот ваши выводы ложны. Простой-торговец негодующе выпрямился:

— Если вы считаете, что лучше меня разбираетесь…

— Прекратить! — приказал я, хотя голос оказался чуть громче шепота. Впрочем, в переводе Дианы он прозвучал повелительным окриком. Спор мгновенно сошел на нет.

— Может, моя пациентка обладает гипнотическими способностями или чем-то в этом роде. Доктор права: это она распорола мне грудь.

Я улыбнулся, пытаясь показать, что не затаил зла ни на одно создание во Вселенной.

Сделка словно оледенел.

— Не понимаю, как это ей удалось, но больше она никому не причинит вреда. Она уже приговорена за все те беды, которые успела принести.

— Послушайте! Она не… о, черт, она прямоувасзаспиной!

Моя спровоцированная таблетками эйфория лопнула, как мыльный пузырь. Тигрица тихо рычала, переводя взгляд золотистых глаз на каждого из присутствующих. И тут Сделка набросился на нее, да так быстро, что я и опомниться не успел. Она отреагировала почти мгновенно, но все же опоздала. Сделка вцепился в ее запястье одной из конечностей. Я и не подозревал, что его конечности такие гибкие!

Передо мной разворачивалась сцена, достойная кисти сюрреалиста. Тигроящерица нависала над тсф и выглядела вдвое массивнее и вдесятеро сильнее. Но хотя она отчаянно пыталась вырваться и ударить врага тремя руками и ногой, никак не могла оттолкнуть его, поднять, причинить боль или сбежать. То, что я видел, казалось физически немыслимым, даже с такими мышцами, как у тсф. Но тут, случайно глянув вниз, я заметил, как глубоко погрузились три ноги Сделки в эластичное покрытие пола. Очевидно, он превратил их в крохотные якоря и надежно закрепился. Но, черт возьми, для того чтобы удержать тигрицу, понадобилась всего одна конечность!

Когда я снова поднял глаза, трейдер уже превратился в оживший кошмар.

Четыре ноги были высоко подняты и тянулись к груди тигрицы. Концы затвердели и сузились, превратившись в органические мечи. Напряженное тело излучало смертельную угрозу. Впервые я ясно увидел гондолу тсф. Она не походила на пузырь, как у осьминога, а больше напоминала фиолетовый шар, обтянутый крокодиловой кожей, имевший не менее пяти уродливых ртов как вертикальных, так и горизонтальных. Один был снабжен трехдюймовыми клыками. Издаваемые пациенткой звуки почти не отличались от воплей перепуганной кошки. Тело то вспыхивало яркими красками, то немного тускнело, но не превращалось в туман. Очевидно, контакт с тсф блокировал ее возможности.

Бог знает, как мне это удалось. Я не сознавал, что прилагаю какие-то усилия, хотя слышал собственное пыхтение. Но каким-то образом оказался на ногах и схватился за один из импровизированных мечей Сделки.

С таким же успехом можно было пытаться оторвать прикрученную болтами стальную балку. Да будь у меня силы, я мог бы подтянуться на чертовой штуке!

— Погодите! — пропыхтел я. — Она… не… хотела… ничего… плохого. Мой голос, наверное, был почти не слышен за воем. Но Диана донесет мысль до тсф.

Трейдер мягко оттолкнул меня свободной ногой.

— Вы нездоровы и, следовательно, неспособны мыслить связно.

— Вы уже усвоили, что недооценивать меня не стоит. Смотрите! Даже сейчас у нее втянуты когти.

Простой-торговец создавал задний фон и очень походил на всполошенную курицу, с той только разницей, что щелкал, а не кудахтал. Сделка слегка опустил свои клинки.

— Да, это правда. И совершенно необъяснимо. Но если она не замышляла ничего дурного, почему расцарапала вас?

— Случайно. Видите ее мех? Толщиной не более дюйма. Думаю, она всего лишь пыталась расчесать мой. Но она заинтересовалась мной, потому что… я один из всех обитателей станции чем-то напоминаю ее соотечественников. Черт! Я не слишком понятно выражаюсь. Она всего лишь… малышка, почти младенец. Все еще слюнявится. Просится на горшок.

— Поразительная теория, но опыт ей противоречит. Не зря она повредила наш главный контроллер. А ведь там стоит мощнейшая защита. И вы не можете уверять, что она случайно обнаружила наш центр управления!

— Почему же нет? На моей планете постоянно происходят совершенно невероятные события. Но, может, ее привлекло что-то в вашем администраторе базы данных… или в том месте, где вы его держите? Кроме того, вы сами привели доказательства ее незрелости.

— Ничего подобного!

— Вы сказали, что панель управления космического корабля, в котором нашли тигрицу, была установлена так, что обитательница не могла ее достать, если не сумеет проделает настоящие акробатические трюки. Весьма наблюдательно с вашей стороны. Очевидно, у нее очень крупные родители.

Мечи Сделки оставались такими же острыми, но напряжение слегка ослабло.

— Вы пробуждаете в нас вполне естественные сомнения. Мне очень жаль, но данная особь слишком опасна, чтобы ее отпустить. Кроме того, ее нельзя удержать известными нам средствами.

Совершенно неожиданно глаза застлало дымкой, и освещение в коридоре потускнело. Плохи дела. Намерения Сделки совершенно ясны: несмотря на все свои сожаления, он не расстается с мыслью убить или хотя бы обездвижить пациентку. Только я могу ее спасти. К тому же у меня возникла прекрасная идея. Но времени оставалось все меньше…

Я набрал в грудь побольше воздуха и усилием воли прогнал тьму.

— Мы можем ее удержать. Разве не видите? Она бы немедленно растаяла, будь у нее такая возможность. Для этого нужно только сжимать ее лапу, пока…

К моему ужасу вокруг все почернело, и я почувствовал, что падаю.

— Диана… Робот… Скажи ему…

Я не был уверен, что успел выговорить эти слова. Молился только, чтобы Диана сообразила, что к чему. Потом я отключился.

* * *

Когда я открыл глаза, надо мной плыли высокие облака, а слух щекотал рев водопада. Да, я лежал в своей комнате, согревшийся, в прекрасном настроении и восхитительно легкий.

Я сонно оглядел себя. Смарт-костюм оказался целым и, очевидно, в рабочем состоянии. Кожа под ним немного натянулась в тех местах, где были царапины, но боль исчезла.

Я потянул за молнию, раскрыл костюм ровно настолько, чтобы видеть верхнюю часть тела. Разошедшиеся края ран были склеены. Прекрасно!

Но тут память вернулась ко мне, и сердце укатилось в пятки.

Непонятно откуда раздался голос Сделки:

— Как, черт побери, вы догадались?

— Сделка-всех-десяти-жизней! Я узнаю ваш голос, который звучит… из переводчика.

Тот, очевидно, снова заработал, если даже тсф стал чертыхаться.

— И я слышу ваши щелчки, так что вы, должно быть, здесь. Только я вас не вижу.

Трейдер, казалось, появился прямо из воздуха.

— Моя плохая. Пробыл здесь так долго и держался так неподвижно, что контроллер вмонтировал меня в виртуальность.

— Вот как? Что с моей пациенткой? Той, полосатой?

— Она прекрасно себя чувствует. Вернулась в свою комнату, и мы предоставили ей соответствующий уход. Но откуда вы знали, что робот ограничит ее способности временного перемещения массы?

Мы часто недооцениваем такую эмоцию, как облегчение. Моя тигрица жива!

Улыбаясь от уха до уха, я открыл рот, чтобы спросить, что означает термин «временное перемещение массы», но по зрелом размышлении передумал. Пора начинать трудиться на землян. Вполне разумно ожидать, что трейдеры заплатят больше, если будут сильнее уважать. Вознаграждение соразмерно репутации — как могла бы выразиться Диана. Поэтому мне нужно время на обдумывание.

— Если не возражаете, — пробормотал я, сползая с тележки, — я все расскажу после короткого визита в ванную.

— Будьте моим гостем, каковым вы и являетесь.

Чувствуя некоторую слабость, я все-таки довольно бодро прошагал мимо Сделки. Движение, должно быть, сгладило мои мозговые извилины, потому что я получил ответ еще до того, как добрался до санузла. Тсф сообразили, что тигры обладают неким сверхпространственным качеством, позволяющим выйти из будущего «я» и сосредоточить его в настоящем моменте. И когда они нагоняют это будущее, тела достаточно разрежаются, чтобы проходить сквозь твердые поверхности. Полагаю, их, хоть и с натяжкой, можно назвать путешественниками во времени. Или заемщиками времени. Очень подходящий талант, если всю жизнь приходится скрадывать добычу и нападать. И… да! Может, этим даже объясняется, почему моего тигренка оставили одного на корабле.

Для полного реализма я спустил воду во вполне земном туалете, хотя сомневался, что Сделка услышит звук за шумом водопада, и вернулся на любимую тележку.

— Как? — подсказал Сделка, на случай, если я забыл вопрос.

— Ничего особенного. Стоило мне догадаться, что моя пациентка — младенец, роль робота стала очевидной. По моему мнению, произошло вот что: пациентка путешествовала под присмотром только одного взрослого. Когда корабль потерпел аварию, взрослому пришлось использовать свои способности фазировки времени, чтобы попытаться найти помощь.

Втайне я гадал, как может двигаться бестелесное тело. Но как это создание могло искать помощь? Импровизируй, Ал, импровизируй!

— Думаю, не дети, а именно взрослые обладают способностью перемещения на родную планету. Или могут оставаться… расплывчатыми… достаточно долго, чтобы добраться до цивилизованного мира.

— Возможно. Или взрослый сумел найти другой звездолет, управляемый контроллером, поскольку эти существа могут быть кибертропическими, как, к нашему сожалению, обнаружил главный контроллер. Но прошу вас, объясните, в чем состоит функция робота? — Тут не было просьбы — почти приказ.

Хорошо, что он не предложил мне объяснить, что такое «кибертропический»!

— Легко! Если приходится покидать ребенка, пусть и временно, разве вы не позаботитесь о том, чтобы он был сыт и обихожен? А если это дитя способно проходить сквозь стены в пустоту и потеряться или погибнуть, после того как массообмен исчерпает себя, разве вы не вылезете из кожи вон, чтобы оно оставалось на месте? Я сказал бы, что вы недооценили этого робота, причем куда в большей степени, чем меня! И бьюсь об заклад, мамочка или папочка, обнаружив, что девочка исчезла, обязательно заявятся сюда… э… при условии, что вы оставили в корабле карту звездного неба с указаниями, куда вы ее отвезли.

— Разумеется, оставили. И наша торговля еще более оживится, когда они узнают, что мы сохранили их отпрыска. Мало того, сделали все, чтобы девчушка осталась здоровой и невредимой.

— Есть и кое-что еще, — добавил я. — Вы сказали, что моя пациентка начала исчезать совсем недавно. Не с того момента, когда питание робота стало истощаться?

— Так просто! И все же мы не врубились! Инопланетный доктор, вы доказали свою компетентность!

Я всмотрелся в него:

— Вы больше не сердитесь на меня из-за проигрыша?

— Я был бы последним кретином, если бы не сделал новой крупной ставки на ваш полный успех, до того как изменятся условия. Благодаря вам я разбогател!

— Послушайте, может, все дело в переводчике, но тон у вас вовсе не кажется счастливым!

— Потому что у меня для вас печальные новости. Ого!

— Прошу вас, скажите.

— Когда мы вас нашли, вы были почти обескровлены. Вам требовалось гораздо больше крови, чем могло выработать ваше тело. Наши медики взяли анализ и сделали вам прокалывание.

— Хотите сказать «переливание»?..

— К сожалению, должен сообщить, что ваша кровь оказалась сильно загрязненной. Очевидно, инфекцию внесла ваша пациентка, хотя в настоящий момент на ее когтях нет загрязнений.

Тело Сделки почти обмякло.

— Мы не посмели избавить вас от инфекции, потому что организмы, присутствующие в вашей крови, казались на вид синтетическими и не были нам известны. Кроме того, на них абсолютно не влияют наши лучшие антибиотики и антивирусные препараты. Мы боимся, что в ближайшем будущем последствия этого заражения станут необратимы, и предлагаем вам как можно скорее прибегнуть к помощи ваших медиков, которые, возможно, более сведущи в подобных болезнях. Еще раз приношу вам искренние соболезнования. Знакомство с вами оказалось неожиданным удовольствием и к тому же весьма выгодным предприятием. Желаю доброй смерти, и примите мои поздравления. Ваши успехи феноменальны. Как вы, люди, говорите: два из трех — не так уж плохо!

И снова это невероятное облегчение. Скоро я подсяду на него, как на иглу.

— Собственно говоря, три из трех — это еще лучше, — объявил я, стараясь не рассмеяться.

— Вы поняли, в чем нуждается третий пациент? Я в шоке. Вы выше всех похвал и достойны самого высокого комплимента. Немедленно попрошу свой администратор базы данных поискать подходящий!

— Не терпится его услышать…

— Каково же ваше решение последней проблемы?

«О'кей, Ал, — сказал я себе, — хватай каждую унцию доверия, какую только можешь украсть, и делай вид, что все твои победы не были отчасти везением, отчасти интуицией трейдеров, а в остальном — делом рук Дианы».

— Именно решение. Оказалось, что на моей родной планете есть крохотные создания, имеющие большое сходство с вашим плоским парнем. И если это сходство что-то означает, лекарство одно — добавить воды.

— Не понимаю. Мы нашли его в атмосфере, лишенной влаги.

— В этом все дело. Вы описали звездолет как «разбившийся», верно? Миниатюрные земные двойники этого создания впадают в спячку, когда условия существования становятся невыносимыми. Они высыхают и в этом состоянии способны вынести почти все. Бьюсь об заклад, администратор базы данных межгалактического корабля мистера Флэта [16] обезводил судно после аварии, чтобы спасти его жизнь. Поэтому гидратируйте беднягу, но только медленно, на тот случай, если я ошибся.

Наконец-то я мог рассмеяться!

— И не тревожьтесь за мою кровь. У меня так называемая лейкопения, то есть мой костный мозг не вырабатывает достаточно белых кровяных телец, чтобы бороться с инфекцией. И эта болезнь, по мнению моих докторов, не поддается обычному лечению. Так что крошечные биомеханические букашки, которых вы нашли в моей крови, — именно то, что поддерживает мое существование. Они — и полный запрет на многие радости жизни.

— Круто! Я доволен, как слон. Что же касается больного номер три, я передал ваши инструкции, и техники уже их выполняют. Счастлив сообщить, что третий пациент уже начал раздуваться. И я вспомнил выражение наивысшего восхищения у людей. Доктор, вы — суперкласс!

* * *

Я переминался у воздушного шлюза. Каждый встреченный мной тсф и даже те, которых я ни разу не видел, собрались, чтобы проводить меня, но до этой минуты никто не затронул деликатной темы вознаграждения. Я даже не знал, чего и как просить. Но тут меня посетила безумная идея, и я, как плохой гость, торчал на пороге, но не уходил.

Наверное, Сделка прочитал мои мысли:

— Прежде чем вы с триумфом удалитесь, доктор, позвольте спросить, обдумали вы размер гонорара или станете придерживаться первоначальной договоренности с Землей, потребовавшей обычной поставки товаров?

Ого! Недаром на Земле все твердили, что тсф — кристально честные торговцы.

— Еще не успел сообразить, потому что не знаю, сколько заработал и сколько стоит то, чего я хочу.

— Решение простое. Скажите, что вам нужно, и мы оценим стоимость запрошенного в сравнении с выполненной вами работой. Надеюсь, вы не будете экономны в мелочах и расточительны в крупном, как говорит ваша пословица.

— Идет! Контролируемая гравитация, как вы предлагали.

— Заметано. Эта технология плюс затребованные Землей товары все же далеко не равны оказанной вами услуге. Мы у вас в большом долгу из-за беспрецедентных возможностей, которые открываются перед нами.

— В самом деле?

Я перевел дыхание. Вперед, к звездам, Ал!

— В таком случае у меня большой счет: сверхсветовая скорость.

Сделка взмахнул ногой:

— Вы просите слишком много. Сверхсветовая скорость — это не только технология. Содержащаяся в ней астрофизическая информация все еще неизвестна земной науке. И мы весьма и весьма рискуем, сообщая ее: рано или поздно вы можете стать нашими торговыми конкурентами.

— Понимаю…

Я действительно понимал, хотя, к собственному удивлению, немного расстроился. Неужели я настолько жаден? Разве секрет генерированной гравитации — недостаточная плата за один день работы? А мысль о том, что простой труженик на моей скромной ниве привезет домой такую добычу — плод достижений высокой науки, — невероятно мне льстила.

— Но наш долг, — продолжал Сделка, — может быть выплачен наличными.

— Каким это образом?

— Если предпочтете получить остаток из рук в руки, у нас имеется предложение. Мы откроем клинику с отсеками, в которых будет поддерживаться самая различная контролируемая среда, обеспечим вас штатом из пригодных к делу существ и будем доставлять только самых интересных пациентов. Если вы добьетесь хоть сотой доли здешнего успеха, ваши соотечественники скоро будут летать быстро и высоко.

— Планируете добавить мои услуги к вашему торговому портфолио?

— В самую точку.

Фантастическое предложение. Волнующее предложение. Но я предвидел свой личный крах, который превратит меня в жалкого, ничтожного шринка. Что если я помогу человеческой расе ценой потери семьи?!

— Где, — медленно спросил я, — будет расположена эта клиника? Смогу ли я взять с собой жену и сына… или, по крайней мере, часто их навешать?

— Это они смогут легко вас навещать. Почему бы не устроить клинику на Земле, рядом с вашей резиденцией, для вашего же максимального удобства? Привлекает вас это предложение?

Вперед к звездам, психиатр! Привлекает? Господи боже, да!

Я и сам летел так высоко и быстро, что забыл все предостережения насчет сделок с трейдерами: второй стороне настоятельно рекомендуется вникнуть во все детали торгового договора. Я не спросил, что подразумевал Сделка под «штатом из пригодных к делу существ». Кроме того, мне в голову не пришло подумать о реакции соседей на подобное заведение вблизи границ их владений. Но в этот день мне было не суждено обнаружить свои ошибки.

Я улыбнулся.

— Не могу обещать подобный процент успеха в будущем, но готов попытаться.

— В таком случае, это вполне может стать началом симбиотической дружбы.

Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА

Rajnar Vajra. «Doctor Alien». 2009.

Повесть впервые опубликована в журнале "Analog" в 2009 г.

Юлия Тулянская Кошка Шрёдингера

Я лениво стучала по клавишам, пользуясь возможностью немного расслабиться. Я не хожу по веб-чатам, но iRC — дело другое. На старом добром канале был только один человек, которого я знала давным-давно, и мы беспечно трещали о том о сем. В частности, обоих беспокоила осень. Она вот уже месяц как совершенно откровенно свирепствовала в нашем городе (а мы на этом канале все из одного города), навевая экзистенциальную грусть.

— Хожу по скверу, — выстукивала я, — под ногами желтые листья, над головой бледное небо, — думаю об упущенных возможностях…

— Та же фигня, — элегически выводил на экран мой собеседник.

Слово "фигня" он писал несколько иначе, чем я сейчас, оно начиналось у него на другую букву, и после буквы шло два характерных символа — "собачка" и знак процента. В таком виде слово "фигня" выглядело особенно выразительным и поэтичным.

Оба мы понимали, что осень — штука такая. Не всякий осознает скрытые в ней механизмы, но завести она может человека довольно далеко.

— Думаю обо всех, кем я не стала. Мне кажется, что они все, — те, кем я обещала стать, но не стала и не стану никогда… все где-то рядом со мной, — стучала я.

— Та же фигня, — соглашался собеседник, являя полное единодушие.

Я вдохновенно стучала дальше (ибо к тому времени основательно наболело).

— А вот еще бывает, взял ты билет на поезд. И едет он по намеченному маршруту, и на стене висит расписание, в котором черным по белому написано: такая-то станция — тогда-то, стоянка столько-то минут. И встречается на пути полустанок с бабушками, продающими снедь, и Гусь-Хрустальный, где можно купить кофейный сервиз, люстру, вазу и что угодно, и все заранее ясно, и тебе действительно реально надо туда, куда этот поезд едет. Ты спокойно пьешь чай, зная, что через два часа будет Муром, а потом за окном раскинется такой-то ландшафт. Тебе хорошо. У тебя есть цель и пункт назначения.

И вдруг какая-то зараза переводит стрелку. Да так переводит, что состав несется как псих совсем в другую сторону, — туда, где нет ни Гуся-Хрустального, ни знакомых ландшафтов, ни бабушек с пирожками, ни вообще остановок. Он несется сквозь незнакомые места, и ты понимаешь, что сейчас 9.00, и должна… должна по тому, уже недействительному для тебя расписанию, быть такая-то станция, а ее нет. Ее вообще нет на этом маршруте следования, ее никогда тут не было и не будет. Она осталась там. Нового расписания на стену не повесили, а старое уже неактуально. И пункт назначения остался там, а новый пункт назначения неизвестен.

А где-то в параллельной Вселенной, там, где никакой гад не перевел стрелку, несется твой поезд, и ты в нем, и сейчас тот ты подъезжаешь, должно быть, к запланированной и давно ожидаемой станции, указанной в расписании. Ты этого никогда не узнаешь.

Написав все это, я окинула экран удовлетворенным взглядом. Собеседник на том конце провода вчитался в мои далеко не скупые строки, видимо, порадовался моей способности образно мыслить и меланхолично вывел: "Та же фигня!".

Тут меня выкинуло с канала, и мой провайдер показал себя во всей красе — подконнектиться было уже больше нереально, и после трех-десяти попыток я оставила это бесполезное занятие.

Наутро собеседник из МИРКа позвонил мне на работу (на работе нам не разрешают сидеть в Инете за счет фирмы, поэтому связаться в аське или МИРКе мы не могли). В отличие от нас, людям из той конторы, где работал мой приятель, все эти блага были доступны в течение дня и на халяву, чем он и пользовался весь рабочий день весьма активно.

— Ир, короче, я лог вчерашнего чата переслал тут одной… Она заинтересовалась. Пишешь ты хорошо.

— Зачем еще? — спросила я.

— Да так… Она занимается проблемами этими. Пригласил ее к нам на канал, ты не возражаешь? Она очень заинтересовалась. Ничего?

— Да мне в общем-то все равно, — ответила я.

Через десять минут я об этом разговоре забыла.

Вечером я открыла, как всегда, кучу окон в Интернете, и среди прочего зашла в МИРК.

На канале никого не было, и я оставила окно открытым, дожидаясь кого-нибудь. Минут через десять я проверила, что там у нас в МИРКе. К своему удивлению, я увидела, что на канале, кроме меня, висит некий новый ник: Koshka_Shre.

— Ты кто? — спросила я, думая, что это кто-то из знакомых.

— Ты Airin? — в свою очередь спросила (спросил, спросило) Koshka_Shre.

— Я-то Айрин, а вот ты кто? — невежливо отозвалась я.

— Кошка Шрёдингера, — ответили мне.

— А кто такой Шрёдингер? — заинтересовалась я. — Надеюсь, он хорошо обращается с домашними любимцами?

— LOL, — ответила Кошка.

— Или это что-то типа Собаки Павлова? — продолжала стебаться я.

— Пожалуй, вот это ближе, — согласилась Кошка Шрё.

К стыду моему, я действительно не знала, что такое Кошка Шрёдингера. Могу я чего-то в этом гребаном мире вообще не знать?

— Айрин, — сказала Кошка. — Дай аську. Надо поговорить…

Я кинула Кошке в приват номер моей аськи и отключила МИРК.

Мало ли о чем Кошке надо поговорить? Я люблю животных…

Дальнейший диалог происходил в аське. Из уважения к тем, кто будет это читать, и кто не знаком со спецификой виртуального диалога, я не буду здесь ставить смайлики и придам диалогу характер обычного, хотя, как вы понимаете, изначально он выглядел несколько иначе по синтаксису и орфографии.

— Я читала твои мысли об упущенных возможностях и разных вариантах событий, — не успев толком авторизоваться, кинула мне сообщение Кошка.

— Ага, — согласилась я.

— Ты очень правильно все понимаешь, хотя и довольно стихийно.

— Как стихийно?

— Ты чувствуешь это интуитивно.

— Что именно?

— Цитирую: "А вот еще бывает, взял ты билет на поезд. И едет он по намеченному маршруту, и на стене висит расписание, в котором черным по белому написано: такая-то станция — тогда-то, стоянка столько-то минут"…

— Постой, это откуда?

— Мне дал Rif. Разве он тебе не говорил, что послал мне лог? Этот лог у меня сейчас открыт.

— Ах, да… Он сказал, что "послал одной". Ты же не предупредила, что ты и есть эта "одна".

— Забыла… Итак, цитирую дальше: "Вдруг какая-то зараза переводит стрелку. Нового расписания на стену не повесили, а старое уже неактуально".

— Ага, и что?

— Погоди, дальше самое главное. "А где-то в параллельной Вселенной, там, где никакой гад не перевел стрелку, несется твой поезд, и ты в нем, и сейчас тот ты подъезжаешь, должно быть, к запланированной и давно ожидаемой станции, указанной в расписании. Ты этого никогда не узнаешь".

— Да… я об этом много думала.

— Так я тебе хочу сказать: это все так и есть.

— ?

— Действительно твой поезд в параллельной Вселенной несется сейчас по старому расписанию, как ты говоришь. Хотя это не совсем точно на самом деле. Это не Вселенная… Люди привыкли слово "параллельная" сразу связывать со "Вселенной".

— Ага, а еще есть параллельные прямые…

— Не суть. Суть в том, как пересесть в нужный поезд, ведь правда? И как сбежать с маршрута, где вокруг — только жуткие промышленные города и адские зловещие факелы ТЭЦ? Или еще хуже — с маршрута, который скоро окончится тупиком? Темным тоннелем, в конце которого нет света? Потому что стрелки переводятся каждый день, и более того — каждый миг. Как тебе это?

— Мне это… ну, страшно.

Пока мы говорили, я открыла окно ее личной информации. Там, мягко говоря, было не густо. "Мертва наполовину", было написано в разделе, где полагается быть сведениями о личности юзера. Ник ее и в аське был Кошка Шрё. Сейчас можно писать ники кириллицей.

— Так о чем ты хотела поговорить? — спросила я.

— О поездах, стрелках и параллельных путях.

— Конкретнее…

— Могу помочь. Избежать перевода стрелок… Тупиков, темных тоннелей…

— Хватит, может быть, уже? — мне стало порядком надоедать это философствование. — Ты что, магичка — из этих?

— Нет…

— Ну а зачем тогда все это говорить?

— Я действительно могу помочь. Ты мне не веришь?

— Нет, конечно.

— Зря. Твой поезд подъезжает сейчас к такому… узлу, развязке… И лучше бы тебе не прозевать, когда опять переведут стрелку! Образно говоря, конечно, но мне твоя образная система понравилась. Я ее решила использовать.

— А какой образной системой ты пользовалась до этого? — спросила я.

Мне, естественно, стало не по себе от упоминания об очередном переводе стрелки.

— Своей, — захихикала она (по крайней мере, смайлик свидетельствовал о том, что она захихикала).

— А в твоей образной системе как обозначается то, что ты называешь теперь "стрелка"?

— В моей… ну, я это называла "переключение". Щелк! И включилась другая программа.

— А кто включает?

— Да кто угодно. Обстоятельства. Выбор. Иногда — внешние факторы. Чаще всего "гад, который перевел стрелку" — сам человек. Ты, я… Причем мы это делаем совершенно неосознанно и потом говорим: "какой-то гад"…

— Все это, конечно, очень интересно, но тут мы бессильны что-либо изменить, — сказала я ей, чтобы, наконец, отделаться.

Тема была для меня слишком близкой и болезненной, чтобы еще раз перемалывать ее со случайной знакомой.

Почему-то еще в достаточно раннем возрасте я представляла, нет, знала, что буду старой. Я уверена, что никто из моих ровесников тогда об этом не задумывался: возраст сорок-сорок пять лет казался порогом, за которым люди уже не живут, — так, доживают, в лучшем случае. Я же знала о собственной будущей старости всегда и втайне надеялась, что, может быть, за то, что я уже заранее много раз пережила ее в предвидении, в разнообразных вариантах болезни и одиночества, даже нищеты, — за это мне Кто-то-Там-Наверху пошлет хотя бы спокойную и счастливую старость (насколько она вообще может быть таковой).

Случались у меня другие предчувствия, когда я заранее видела и представляла, кем могу стать. Проходили годы, я не становилась ни этим, ни тем, но все образы, все так и не сбывшиеся варианты моей судьбы оставались мне дороги, как будто еще ждали меня где-то.

Уже закончив университет и даже основательно забыв все, что я там постигла, я часто ловила себя на мысли: "Когда я буду учиться на таком-то факультете…" На том, на который на самом деле я не пошла, выбрав в свое время другой.

Умом я прекрасно понимала, что учиться я больше никогда не буду. Нельзя учиться на всех факультетах зараз, нельзя стать одновременно художником, музыкантом, математиком, писателем, ученым, оставаясь при этом всегда молодой, вечно влюбленной, вечно ожидающей того, единственного, и вечно встречающей его, и — и еще не забыть стать счастливой матерью. Я все еще ловила себя на мысли-чувстве-состоянии: "Когда у меня будут дети…"

Теперь, к моим двадцати девяти годам, я точно знала, что детей у меня не будет: неожиданная беременность, случайная инфекция, неудачная операция… Не хочу говорить подробнее, но вот уж точно, "какой-то гад перевел стрелку". И при этом постоянное ожидание какого-то (теперь уже точно не моего) будущего, где у меня будут свои дети, меня не покидало.

И я так запуталась во всех этих чужих-своих будущих и несбывшихся настоящих, что порой, особенно осенью, меня просто охватывала непонятная ностальгия о том, чего никогда не было и не будет, но что должно было быть.

Невозможным было еще одно: одновременно ожидать будущего и жить в нем. А ведь ожидание будущего — это и есть счастье. Если бы можно было всегда находиться перед какими-то событиями, чтобы они оставались у тебя впереди, и при этом проживать их, и при этом проживать их все сразу; и к тому же еще предвидеть те повороты судьбы, которые эти события от нас отрезают…

Счастливее всего я была (я имею в виду более-менее взрослую жизнь, конечно) тогда, когда окончила школу и познакомилась со своим первым мальчиком. Это произошло почти одновременно. Передо мной расстилалось бесконечное море будущих. Выбор специальности, любовь, семья, друзья — да тут кто угодно ошалеет от счастья. Потом я поступила в университет и уже на первом курсе поняла, что сделала глупость. Специальность была мне не интересна. Мальчик оказался не то чтобы козлом, — просто уже через два месяца сменил меня на другую девочку, а я нашла себе другого мальчика. Подруги оказались частично высокомерными, частично коварными, частично назойливыми, друзья — ненадежными, здоровье — таким же ненадежным, как друзья, и через два года после школы будущих у меня было меньше, наверное, уже наполовину, а счастья меньше раз в пятнадцать. К окончанию универа будущих осталось считанные единицы, а счастья было совсем мало — как мелочи на проезд за три дня до зарплаты. И вот теперь, боюсь, будущее у меня всего одно (я имею в виду такое будущее, о котором вообще стоит думать), а счастья, объективно говоря, нет. Разве что кто-то еще раз, по-доброму так, переведет стрелку…

В общем, Кошка Шрёдингера задела меня за живое. Тем, что очередной раз растравила душу, и как всегда — неконструктивно. Я сама себе ее могу так растравить, что и делаю регулярно.

Однако, задумавшись, я не сразу заметила, что свернутое на панель управления окно диалога с Кошкой уже давно лихорадочно мигает желтым: она мне ответила, и, наверное, не один раз. Открыв диалог, я прочитала:

— Это вы бессильны. Я до тебя уже полчаса пытаюсь донести, что есть возможность овладеть всем этим. Не прикидывайся глупее, чем ты есть, и не делай вид, что никогда так не думала.

— Иди ты…

— Нда… А еще интеллигентная девушка, — хихикнула, судя, опять же, по смайлику, Кошка Шрё.

— А существует еще игнор-лист, — ответила я довольно абстрактным высказыванием, не содержащим, казалось бы, ничего личного.

— От того, что ты меня выслушаешь, ничего плохого ведь не случится, согласись? — приняв к сведению сообщение об игнор-листе, продолжала Кошка. — А в игнор и ты, и я всегда успеем. Ничего хорошего там нет, в игноре, и никто там нас особенно не ждет. Верно?

Отчего бы не потрепаться с умной девушкой, или кто она там, на философские кухонные темы, будоражащие умы всех неудачников России, а может быть и мира? Впрочем, насчет мира не знаю. Не думаю, что проблема несбывшихся вероятностей особенно тревожит нацию, которая пишет, например, на коробке с кошачьим ошейником от блох следующую инструкцию по применению: "Первое: достать ошейник из коробки…"

Опять же про всех неудачников России — это я погорячилась: к мыследеятельности способен далеко не каждый, кого угораздило стать неудачником. Следовательно, только мыслящие неудачники причастны к данной теме…

— Ладно, — вяло согласилась я. — Излагай свой полночный бред.

— Прими пока за аксиому, — начала она, — что я могу управлять вероятностями.

— Оба-на, — засмеялась я.

— Я же сказала: прими за аксиому. Ну, или, если тебе тяжело представить, что я могу управлять ими, допусти просто, в качестве рабочей гипотезы, такое существо. Которое может.

— Что там допускать. Это Бог. Вы, часом, не…?

— Нет, я часом не. Представь себе существо, которое сумело просечь для начала свои вероятности, все свои возможные будущие, прочувствовать их, просмотреть… Представила?

Такое существо я представить могла. Отчасти я сама была таким существом; лишь отчасти — потому что не всегда понимала: те будущие, что я вижу — это все-таки реальные будущие, которые могли бы быть, или же просто моя фантазия? Но известная способность представлять будущие, как прекрасные, так и страшные, у меня была.

— Представила, это не трудно.

— Хорошо. Какие стояли бы перед этим существом — человеком — задачи, если бы он не просто мог все это увидеть и представить, но и как-то всем этим управлять?

— Не знаю. Дай подумать.

— Думай, а я пока облегчу тебе этот процесс. Если брать образ поезда и железной дороги, то самая первая цель — не попасть на стрелку при неблагоприятном переключении. Когда переводится стрелка, чтобы отправить твой поезд в тундру, в тупик, в тоннель без выхода или на динамит — важно заметить это и не дать переключению случиться.

— То есть, — исключить неблагоприятные будущие?

— Ага. Именно. Оставить только благоприятные. И постоянно следить за тем, чтобы в процессе жизни не набежало новых.

— Чудненько. И как ты это делаешь?

— Это уже вопрос технический. Я пока говорю о задачах. Другая цель, которая стоит перед таким существом… Какая, ты думаешь?

— Выбрать самую лучшую вероятность, и вперед?

— Неправильный ответ.

— ?

— А вот так. Следующая задача — сохранить будущее вечно живым. Вот мы отсекли все неблагоприятные вероятности нафиг. Так?

— Так… Допустим, люди могут сохранять вечно живым прошлое — в воспоминаниях о нем… Но чтобы будущее? — печатала я.

— Прошлое — фигня. Зачем нам прошлое. Прошлое — это у кого будущего нет, — лихо стучала в ответ Кошка. — У нас — будущее. У нас прорва будущего. А поскольку мы отсекли всякую дрянь и оставили только ряд "прекрасных будущих", у нас цель сохранить их вечно живыми и прекрасными. Теперь мы попадаем в такую ловушку. Выбирая какое-то одно, пусть даже самое прекрасное будущее, мы сразу же — сами того совершенно не желая — убиваем все остальные, не менее прекрасные, но и это еще не все. Все гораздо более запущено…

— Куда уж дальше-то?

— Мы убиваем не только все остальные, не выбранные нами будущие. Или вероятности, как ты говоришь. Мы убиваем и то самое будущее, которое выбираем.

— Каким это образом?

— Элементарно. Реализуя его.

— Ну, это понятно…

— Что ж понятного-то? Казалось бы, так классно, вот будущее. Ты выбрала его. Оно тебе нравится. Ты идешь по этой линии вероятности… И начинается! Во-первых, каждый шаг на пути продвижения к этому будущему порождает новые развилки вероятностей, и есть опасность свернуть куда-то не туда.

— Но ты вроде как тут хвасталась, что можешь отсекать лишние.

— Да, могу. И если действительно решиться выбрать одно будущее, убив другие, то надо идти по этой выбранной линии, грубо говоря, с топором в руках. Чтобы отсекать все возникающие по пути ветви реальности. Но и это еще не все. Когда будущее реализуется, оно перестает быть будущим. Умирает как будущее. Его просто больше нет. У кого больше всего будущего? У ребенка, который только что родился на свет. У кого меньше всего будущего? У старика, или у больного, или у приговоренного к смерти, которому осталось жить всего день. У кого будущего нет совсем? У того, кому жить осталось одну минуту. Он реализовал все, данное ему, он вложил свой капитал во что-то одно, и другого вклада ему сделать не дадут.

— Да, добрая ты девочка, Кошка.

— Есть проблема — но есть и выход из нее.

— Выход?

— Я научилась сохранять будущее вечно живым, не убивая его. Я научилась сохранять живыми все ветки реальности, так, чтобы будущее и реализовывалось, и при этом оставалось будущим.

— Ай, не гони. Это, наверное, даже Бог не смог бы.

— Не смешите мои тапочки. Бог-то точно смог бы, только для Бога это вообще не проблема. Другой вопрос, что человек обычно не может. Но само то, что человек, даже вот ты, способен вероятности предвидеть и оперирует самим словом "вероятность", — это говорит о том, что от Бога он тут отличается не так сильно…

— Не гони…

— Отличается количественно, а не качественно. Как новорожденный ребенок от взрослого, например. А не как машина от человека и даже не как животное от человека.

— Погоди, у меня кипит мой разум возмущенный…

— Ты пальцы-то из розетки вынь… Понимаешь, по отношению к человеку и вероятностям обычно хорошо подходит бессмертное выражение: видит око, да зуб неймет. А представь себе, что и око видит, и зуб ймет.

— Да как же он может это… ять?

— Вот и нет, — опять заржала на том конце кабеля Кошка Шрё. — И наш человеческий "зуб", то есть наши отчасти забытые, отчасти утраченные, отчасти еще не развитые способности могут овладеть миром вероятности… Извини за столь серьезный и напыщенный тон.

— Но как технически?

— Елки… Я пока говорю только о том, что, а не о том, как. Например, я сообщаю тебе, что можно кататься на велосипеде или плавать. Что человек может освоить эти навыки. Ты говоришь: как? Я же не буду тебе объяснять, что вот мол, двигая руками так-то, а ногами так-то. Это техническая сторона дела. Допусти, что контролировать поле вероятностей — это один из доступных человеку в принципе навыков.

— Гонишь.

— Не гоню. У всех есть какие-то способности к музыке — но не каждый может написать симфонию. Все могут хоть как-то бегать, но не все участвуют в олимпиадах. Так и здесь, способность хотя бы видеть вероятности есть у всех, а вот управлять ими… ну да, не у всех. Но есть.

— Хорошо. Допустим. Значит, как ты говоришь, наша задача в том, чтобы и сохранить все будущие, не потеряв ни одного, и при этом выбрать и реализовать какое-то одно.

— Да, но даже больше того. Реализовать все и сохранить все.

— Это невозможно.

— Дело навыка.

— Гон. Нельзя идти по двум дорогам одновременно, и нельзя за один срок прожить даже две жизни, тем более пять, десять.

— Да, кстати, — ты интуитивно опять угадала. После отсева неблагоприятных вероятностей действительно остается не так уж много будущих, которые стоит сохранять и контролировать. Именно пять-десять, не больше. Не знаю, почему это так, но так уж получается.

— То есть ты хочешь сказать, что можно жить одновременно пять-десять жизней?

— И при этом стоять у их начала, только вступая в них и предвосхищая каждую из них. И при этом, живя каждую из них, на очередном повороте открывать новые варианты жизней, которые хотелось быть прожить, и включать и их в сферу своего влияния.

— Нереально.

— Реально. Это что еще. Возможно и пересесть в "другой поезд". Представь себе ситуацию. Вот ты замужем… допустим.

— Я не замужем.

— Я знаю.

("А это еще откуда?" — подумала я. Я ей вроде не говорила. Хотя вполне могла разведка донести: Rif же ей наш лог, точнее, мои излияния переслал, мог и о моем статусе сообщить).

— Но представь, что замужем, и давно. И муж хороший, все дела. Но вдруг встречаешь ты мальчика. Опять же именно мальчика, а сама-то ты — допустим — уже такая себе тетенька. И понимаешь, что родись ты попозже да не выйди в каком-то там мохнатом году замуж, — так вы бы с этим мальчиком были бы просто идеальной парой. Можешь представить?

— Представить? Могу.

— И что мы видим у людей в таком случае? Истерики, выдирание себе волос, — ах, где я была раньше, ах, где ты был раньше, ах, почему все так железобетонно сложилось, почему нельзя все открутить назад, почему нельзя все изменить… Кризис среднего возраста. Жизнь прошла мимо.

— Нда… Фарш невозможно провернуть назад. А у не-людей что бывает в таком случае?

— Запускают и эту ветку тоже. А еще лучше — стараются запустить ее в самом начале, предвидеть заранее.

— Крыша едет.

— Да ну, не поверю. Уж будто ты никогда об этом не думала и даже не пробовала ничего делать.

— Делать что?

— Не пробовала управлять вероятностями? Хоть немного?

— Не знаю, дай подумать.

Пожалуй, под громкое определение "управлять вероятностями" подходило только одно мое действие за всю не такую уже теперь короткую жизнь. Три года назад я летом ездила в некий дом отдыха, где было невыносимо скучно. Зачем меня туда понесло, сказать трудно, просто негде было провести отпуск. И почему-то там, в номере на четырех человек, ночью, я вдруг ясно увидела, что теперь, начиная с этого момента, кем-то переведена стрелка, и до старости я ни фига не доживу. Что сейчас во мне зреет некая отвратительная болезнь, от которой я скоро и отправлюсь, как принято говорить, в лучший мир. (Видимо, лучшим его считают по умолчанию, поскольку хуже того, в котором мы живем сейчас, трудно вообще что-нибудь представить).

Я ясно увидела, как это будет, и прочувствовала заранее состояние обреченности, когда путь "поезда" заведомо кончается фатальным тупиком. Удивительно: еще час назад, глядя в будущее, я могла видеть уходящие к горизонту рельсы, переваливающие за окоем и теряющиеся где-то в грядущих десятилетиях. А поезд вдруг свернул в тоннель, а тоннель-то в один конец. И главное, если туда сворачиваешь, назад уже все, — нельзя, опаньки.

Мне стало так страшно, что я молча, беззвучно заорала "нет!" и усилием воли (по крайней мере, я ощущала какое-то усилие, мне было это нелегко, хотя не так уж и невозможно, в общем — вполне по силам) "толкнула поезд мимо поворота в тоннель", или, иначе, захлопнула дверь в боковой чулан и увела свою жизнь вперед, мимо, дальше.

— Было дело, — кинула я Кошке.

— Ну, вот и дивно, значит, поняла, о чем я. И сколько раз доводилось…?

— Пока могу вспомнить только один раз, — скромно сказала я.

— Что-то закрыла или открыла?

— Наверное, закрыла.

— Ну что ж, логично. Обычно, когда человек только начинает этим заниматься, то ему не до жиру, он прежде всего убивает самые мерзкие варианты, которые просто бросаются в глаза… На позитив его не хватает поначалу.

— А ты с чего начинала?

— Я-то? Конечно, с закрытия всякой дряни. Как-то раз довелось реально закрыть один пакостный вариант реальности. Сделала это инстинктивно, как… Ну, как человек, убегающий от погони, интуитивно находит такой путь, на котором его не догонят. Инстинкт самосохранения.

— А потом?

— А потом подумала: вот я, с перепугу, закрыла один из вариантов. Если я могу закрыть, логично предположить, что я могу и открыть? Могу изменить то, что уже открыто, могу "переключить стрелку"? Ведь когда я поутру выхожу из дома в магазин, я сама выбираю маршрут и цель назначения? Почему же я не могу точно так же выбирать варианты жизни?

— Погоди… дураков нет! А что ты делаешь с причинно-следственной связью?

— Не поняла…

— Смотри. Вот ты привела в пример выбор маршрута. Допустим, ночью или вечером накануне где-то раскопали дорогу, и проезд закрыт. Ты об этом не знаешь, но утром, выйдя из дома и выбрав маршрут, ты понимаешь, что, вопреки твоему решению, ты там пройти не сможешь.

— Ну, вот видишь, ты отлично ориентируешься в мире вероятностей… А бывает еще так, что я сама вчера сделала что-то такое, что сегодня вообще не смогу выйти из дома. Например, бросила в стирку единственные колготки или штаны? И утром, гордо и смело собравшись в путь, я понимаю, что еще вчера отрезала себе саму возможность вообще куда-то пойти?

— Вот-вот! И что ты с этим делаешь? Срочно сушишь колготки утюгом?

— Вот это уже ноу-хау. Я же сказала, что на одном, самом простом, уровне управлять вероятностями и видеть их могут почти все, но есть уровень, который доступен не каждому… Можно сказать так: я ухожу назад, в тот момент, когда я постирала колготки, и раздваиваю реальность. В одной я стираю их, а в другой — оставляю сухими. И в этот узловой момент выбора начинают существовать две меня. Одна обречена сидеть дома, другая — идет, куда ей надо.

— Понимаю, ты в переносном смысле…

— Отнюдь… Ты же сама говорила, что тебе кажется, что те, кем ты "не стала", живут где-то рядом с тобой? Твой лог у меня перед глазами.

— Но это же просто ощущение…

— Ты просто делаешь многие вещи бессознательно. А я делаю то же самое сознательно. Поэтому у тебя — смутные ощущения, а у меня — реальное знание. Другие "я" действительно могут жить параллельно со мной, но мой долг — подчищать за собой реальность. Уважай, как говорится, труд уборщиц. Лучше всего, как мы уже говорили, неблагоприятные варианты убивать совсем. Иначе реальность будет загажена тупиковыми, непродуктивными вариантами…

— Постой, реальность разве не одна?

— Щаз!.. Реальность — это совокупность всех вариантов, и не делай вид, что не знаешь.

— Ага… где-то что-то такое проходила… читала…

— Ладно… не буду тебе напоминать, при каких обстоятельствах ты это читала.

— А что? Ты в курсе о моих обстоятельствах?

— Не то чтобы… просто нетрудно догадаться. Ты читала это, но безнадежно забыла, потому что некий вариант реальности не получил развития. И в том варианте, в котором ты живешь сейчас, это знание оказалось тебе ненужным, не получило продолжения.

— А, ну да… Я готовилась к экзаменам по философии, к кандидатским. Но пролетела, как всегда, мимо денег.

— Что, не вышел из тебя молодой ученый?

— Ни молодой, ни старый… Впрочем, если я буду перечислять все, что из меня не вышло, трафик зашкалит…

— Хм… а может быть, наоборот?

— Что наоборот?

— Не "не вышло", а "вышло"?

— ?

— Ну, может быть, как раз из тебя очень много что вышло? Может быть, как раз… погоди, сейчас… вот твой лог, пожалуйста. "Думаю обо всех, кем я не стала. Мне кажется, что они все, — те, кем я обещала стать, но не стала и не стану никогда… все где-то рядом со мной". Цитата из ранней тебя.

— Из поздней.

— Поздняя — это ты сейчас. Вчера, когда ты писала это, была еще ранней, ибо знала мало. Тут Кошка нарисовала пучок смайлов.

— Ну и к чему ты суешь сюда эту цитату из ранней меня?

— Может быть, допусти на миг, что ты ими всеми стала? И все они из тебя вышли.

— Как из шинели Гоголя? — Тут уже смайлы поставила я.

— Как из шинели. Но ты девочка умная, и я тебе дам другой ключевой образ. Куколка и бабочка. На этом, извини, отключусь, хочу, чтобы ты подумала сама, ты вроде это умеешь. Завтра увидимся, и тогда поговорим… ОК?

— Эй, погоди…

— Нет, я серьезно. Тебе надо продумать это самой, я уверена, что ты поймешь принцип. Куколка и бабочка! А остальное договорим завтра. Это важно. Я буду в сети завтра всю ночь с восьми вечера.

— Ну, пока…

* * *

Я не была уверена, что завтра она появится в Сети. Сколько таких случайных знакомств было, и все они куда-то канули. Я привыкла к потерям, к мелким и крупным, и старалась не сильно огорчаться из-за несостоявшихся планов, несбывшихся надежд и расстроившихся встреч. Не пришел кто-то на "стрелу" — и ладно. Обещал написать "потом" — скорее всего не напишет, ну и ёж с ним. Появился в сети новый знакомый, — если надолго, хорошо, но если исчезнет, тоже плакать не станем. "Уж сколько их упало в эту бездну" [17].

Впрочем, если верить версии Кошки Шрё, в параллельных реальностях (ой, нет, реальность-то одна, вариантов много), в других вариантах реальности все эти встречи состоялись, все эти знакомства продолжились, и я кем-то стала, из меня что-то вышло…

Куколка и бабочка. Ай да Кошка! Взломала-таки мои мозги… "Все, кем я не стала, — где-то рядом со мной". Не так! "Где-то рядом со мной", в параллельных вариантах реальности, живут именно те, кем я СТАЛА!

Они настолько рядом, что иногда я чувствую их, как будто они проходят мимо. Более того, они — это и есть я, только я, ставшая тем, другим, третьим. И, может быть, я просто сохраняю с ними какую-то едва уловимую связь?

Опять же, кто "я"? Я одна, разные варианты меня — это только варианты: Айрин-ноль, Айрин-альфа, Айрин-бета. То есть не Айрин, конечно, а Ирина. Основа, инвариант — это Ирина. Может быть, только в этой реальности, где я не стала почти никем, я назвалась ником Айрин. Все остальные Ирины живут сейчас в тех прекрасных далях, которые манили меня всегда, но куда мне-Айрин не довелось попасть.

Куколка и бабочка. Скорее, куколка и бабочки. Из куколки-Айрин периодически вылетают красивые и яркие бабочки, из меня "выходят" Ирина — любимая женщина, Ирина — счастливая мать (это в том варианте, где я не забеременела случайно, и не схватила инфекцию, и не попала под нож хирурга), Ирина — душа компании, Ирина — автор и исполнитель классных песен. Ирина… кто только не… Ирина-счастливая, Ирина-здоровая, Ирина, которая свободна и может ездить по большому миру. Все эти бабочки разлетелись в разное время, точнее, разлетались, высвобождаясь из куколки, оставляя каждая пустую и невзрачную оболочку. И этой оболочкой всегда оставалась я. Они улетали в яркие и радужные варианты реальности, — они становились кем-то или чем-то, а та, которая сейчас осознает себя как "я", вечно оставалась в том варианте, где не происходило ничего, кроме самого минимума.

Я — вернее, Айрин — это усредненный вариант. Не самый плохой, потому что здесь нет катаклизмов, диких конфликтов с людьми, особо страшных болезней (ведь я тогда захлопнула эту дверцу!), острой нищеты, совсем уж жуткого одиночества. Но не происходит здесь и ничего из того, о чем я мечтала. Я — вариант нейтральный, никакой. Видимо, самые плохие варианты тоже где-то есть? Или нет, — может быть, они убиты?

Кто же их убил, если так?

Нет, погоди, сказала я себе. Я не должна называть себя "я". Надо абстрагироваться. Представить, осознать, что настоящая "я" — инвариант — где-то вне этой линии реальности, как и вне всяких других. Я только один из вариантов. Нейтральный, средний, куколка, из которой вылетают бабочки. А где-то над всем этим — над всем этим железнодорожным полотном, над всеми этими коридорами, переходами и системой комнат и дверей, над всей вязью расплетающихся и сплетающихся, убегающих за линию горизонта дорог, — стою настоящая "я", та, которая выбирает, та, которая оставляет благоприятные варианты и убивает тупиковые, та, которая тасует их как карты.

Исток Дорог, как называли наши языческие предки вроде бы Велеса. Не понимаю, что это точно значит, но мне кажется, что именно это выражение применимо к истинной-мне, стоящей у начал всех путей моей (нашей) реальности.

Но впрочем, и это не совсем так. Мы-варианты (допустим эту версию) — ведь мы тоже живем и своей жизнью плодим вероятности. И в наших жизнях тоже то и дело появляются узлы выбора и стрелки, и от одного узелка начинают разбегаться две, три дороги, постоянно открываются в коридорах новые двери. Что же, эта Ирина-инвариант, кто бы она ни была, контролирует и эти наши порождения? Так сказать, варианты второго, третьего и энного поколения? Ведь она ощущает себя всеми нами, но и всеми ими, теми, кто "выходит" из нас? Если бы это было так, она "убивала" бы и наши следующие производные, тех, кто оказывался бы на кривой дорожке. И оставляла бы от каждого расхождения одну-две благоприятные вероятности.

И еще вопрос: кто же настоящая? Когда мы все умрем окончательно? Ведь наверняка в разных вариантах реальности все ОНИ, то есть мы, будем умирать в разное время? Или она всем нам обеспечит невероятное долголетие и пресловутое "умерли в один день"? Тогда, наверное, умрет и ОНА, и мы все соединимся в единую Ирину, которая и есть душа, или дух, или монада?

О, надо же, какое слово я вспомнила! Кошка Шрёдингера явно растормошила во мне уже порядком поблекшие способности к анализу и воззвала к жизни мою былую, теперь изрядно оскудевшую эрудицию. Действительно, нафиг секретарю-референту фирмы, торгующей бильярдным оборудованием, — а я работаю именно этим, — знать слово "монада"? Может, ей еще надо знать слова "экзистенция" или "трансцендентность"?

Я вздохнула. Да, из Айрин не вышло ничего. Но где-то живут другие варианты меня, сильные, талантливые, свободные, состоявшиеся во всех отношениях…

* * *

Следующее утро было утром пятницы. Пятница всегда была для меня днем предвкушения свободы, — хотя последнее время на выходные у меня не бывало никаких особенных планов. В обеденный перерыв я никуда не пошла — выпила кофе на рабочем месте и закусила бутербродом с колбасным сыром. После работы зашла в книжный магазин и где-то около часа присматривалась, играла в игру "что я купила бы, будь у меня деньги". Придя домой, сразу же включила свет, телевизор (чтоб орал погромче) и компьютер, а сама пока пошла на кухню разогревать вчерашнюю картошку.

У меня нет родителей, умерли еще во время моей учебы в университете. Нет детей — об этом речь уже шла. Нет домашних животных. Пусть хоть телевизор орет глупости в пустой комнате, пусть хоть модем привычно воет, обещая хороший и прочный коннект на всю долгую пятнично-субботнюю ночь.

Когда я с тарелкой картошки, залитой кетчупом, села к компу, там уже мигала чуть ли не по всей длине списка аська. Кто-то сообщал, что наступил вечер, кто-то уточнял, что вечер добрый, кто-то просто говорил "привет". И новая знакомая, Кошка Шрё. Висит в онлайне и сигналит желтым. Мол, вот она я. Добро пожаловать в реальный мир веера вероятностей.

— Привет! Ну что, подумала над тем, что я вчера говорила? — спросила она с налета.

— Привет! — отвечала я, наворачивая картошку с кетчупом. — Подумала. Поняла.

— И что ты поняла?

— Многое… — Черт, как неудобно печатать одной рукой, в другой-то вилка!.

— Например?

— Про куколку и бабочку. — Я отодвинула все-таки тарелку с недоеденной картошкой и принялась стучать обеими руками. — Точнее, кажется, бабочек… Про варианты и инвариант.

— Ох ты! Молодец. Слово "инвариант" мне нравится.

— Если я правильно понимаю, ты заняла позицию этого инварианта в своей реальности? В реальности своих "бабочек"?

— Ого! Ты намного умнее, чем даже я думала…

— Ты же сама сказала, что можешь контролировать… контролировать вероятности?

— Правильно догадалась. Правда, я не называла это инвариантом. Не додумалась.

— Значит, некоторые варианты реальности ты просто убиваешь? И некоторых "тебя" не стаёт?

— Да, неудачных, несчастных, больных и одиноких "меня" просто не стаёт. Я их не терплю.

— И ты ощущаешь себя всеми ими… одновременно?

— Тоже правильно. Да, продуктивно ты провела вчерашнюю ночь и сегодняшний день…

— Не особенно. Я не все поняла до конца. Не буду спрашивать, как ты это делаешь технически, — пока мне это не важно. Скажи, так — каждый человек?..

— Каждый мог бы… ключевое слово — "бы".

— Кто же из вас настоящий — из всех этих вариантов? Именно ты, та, кто может все это регулировать?

— Вопрос некорректный. Все — настоящие. Все — и есть я.

— Тупик. Мыслительный тупик. Ну, хорошо, все настоящие, у каждого человека таких настоящих — не знаю сколько — миллионы вариантов, так? Только ты это осознаешь, а другие — нет. Но ведь и у других в наборе вероятностей есть успешные, состоявшиеся, счастливые… ну короче любой неудачник мог бы утешать себя тем, что у него где-то в другом варианте есть удачливый… он же сам.

— Общая сумма вероятностей влияет на личность. Ведь личность — это совокупность всех нас. Если в одной линии вероятности кто-то — негодяй, а в другой он же — порядочный человек, как ты думаешь… каково ему?

— А что, они как-то взаимосвязаны? Это варианты? И порядочный человек может не спать ночами от того, что в другом варианте его "двойник" делает пакости?

— Как-то — да, связаны. Это ведь все равно — одна реальность. Неблагоприятные вероятности имеют тенденцию стягивать ткань реальности на себя.

— Тянуть на себя одеяло? — засмеялась я.

— Типа того.

— И в чем это будет выражаться?

— А будет смещение в сторону неблагоприятного. И даже у порядочного и благополучного человека при каждом следующем узле выбора будет гораздо больше нехороших вариантов… И в конце концов вообще могут оказаться только неблагоприятные, в конечном итоге.

— В общем, как ни крути, в итоге во всех вариантах реальности он окажется несчастным, или хуже того, скверным человеком?

— Вот именно. Это если не "чистить".

— Понятно. Уважай труд уборщиц, как ты выразилась… Кстати, я тебя хотела спросить, как ты вышла на Rif-а?

— Познакомилась в сети.

— А как тебя зовут по реалу?

— Ирина…

— Как и меня… — написала я, и тут руки мои соскользнули с клавиатуры, и я откинулась на спинку вращающегося стула. Тарелка с недоеденной картошкой опасно стояла на самом краю стола и грозила в любой момент оказаться на полу.

Не может быть. Это совпадение.

Но аська уже сигналила: Кошка-Ирина что-то хотела добавить к своему имени.

— Догадалась уже? — кинула она мне.

Я, может быть, и догадалась, но все еще надеялась, что моя догадка — это просто бред, который часто посещает людей во время ночных бдений в Интернете.

— Да ладно. Ты так хорошо, двумя-тремя штрихами, обрисовала НАШУ ситуацию. Про инвариант… Про бабочек.

— Ты хочешь сказать, что ты и есть инвариант?

— Ты сама догадалась, и не говори, что нет… Не поверю, — пришло сообщение из непонятной дали, из другой ветви реальности.

— Постой… Ты где физически?

Пучок смайлов:

— Ты и правда думаешь, что я — фигура в белом над сетью дорог, по которым бредете вы все?

Еще пучок смайлов. Надо сказать, проницательно: именно так я себе это и представляла. Впрочем, если она и есть я, то она прекрасно может знать, как и что я себе представляю. Вернее, я и есть она… Она первична, как материя в марксистко-ленинской философии. Я же вторична, как марксистское сознание, намертво определенное бытием.

О Господи, какой бред… мы обе свихнулись. Играем в интеллектуальную игру, две дуры. Небось, сидит какая-нибудь девица или уже тетка в пустой комнате (в холодильнике мыш повесился, не мышь, а именно мыш, он добытчик, мужик, глава семьи, ему кормить детей, а нечем, вот он и повесился с горя; в кухонном шкафу — только счета за Интернет вместо продуктов питания). А она и изображает из себя властелина реальности, Исток Дорог!

И я, у которой в холодильнике, правда, еще завалялось два яйца и пакетик майонеза (что мыша, собственно, тоже не порадует), ей подыгрываю и ведусь на ее мистификацию.

— Нет, подруга, — пришло из непонятной дали. — В холодильнике у меня лежат несколько салатов, паштет, йогурт и апельсиновый сок. Надо же чем-то питаться! Мышам мужского пола ничего не угрожает. Я вполне довольна и счастлива, и я, естественно, твоя ровесница, тут уж вариантов нет…

— Ты читаешь чужие мысли?!

— Боже упаси. Я отслеживаю свои собственные. Ты и есть я…

— Тихо-тихо. Не надо так нервно реагировать…

— А как мне еще реагировать, мать твою!

— Не забывай, мать у нас была одна. И в моей реальности, кстати, родителей тоже нет. Ведь они умерли еще до того, как я научилась регулировать всю эту бодягу.

— Значит, ты не всегда это умела? — немного начала успокаиваться я. — А я когда появилась? После того, как ты научилась?

— Помнишь, как я… как ты… Ну, короче помнишь этот дурацкий дом отдыха, "Солнечный"? Помнишь реальность смерти?

— Ты тоже помнишь это?

— Ну а как же? Это же была и я тоже… Мы обе были там, и мы тогда были одним. Мы закрыли эту реальность, ты это прекрасно помнишь. Ты вспоминала об этом вчера вечером, — и я тоже.

— А потом?

— А потом получилось раздвоение. Ты — самый ранний отделившийся вариант после того события. Фактически мы с тобой — одного поколения.

— Как же я отделилась?

— Ты не пошла устраиваться в аспирантуру. Ты не пошла — а я пошла.

— Ты, получается, бабочка, которая из меня вышла?

— Нет, я — я… теперь я инвариант. Но тогда да, тогда я была первой бабочкой, вышедшей из тебя. Потом их было много. Я наблюдала за вами. Одна за другой вы… мы… они… уходили в большой мир, а ты оставалась как пустая оболочка… Я была всеми нами… вами… ими… Была и остаюсь, естественно.

— Погоди…

Я просмотрела начало нашего диалога и скопировала две реплики: "Значит, некоторые варианты реальности ты просто убиваешь? И некоторых "тебя" не стает?" — "Да, неудачных, несчастных, больных и одиноких "меня" просто не стает. Я их не терплю."

— Вот этого не понимаю, — продолжала печатать я. — Я вполне подхожу под определение несчастных, больных, одиноких "тебя" — однако же ты меня не… "убила". Это как понимать?

— А, вот что! Ну… во-первых, ты даже не представляешь, какие были бы по-настоящему несчастные, больные, одинокие "я" или, если хочешь, "ты" — если бы я их не убивала. А во-вторых… я как раз хочу попросить у тебя прощения. За то, что тебя оставила.

— Ничего себе! Оставила… Как о несостоявшемся аборте!

— Ну, это почти так и есть. Но тут имеются некоторые обстоятельства. Я не могла не оставить тебя.

— Это почему же?

— Потому что… На самом деле ты не самый плохой и несчастный вариант. Ты — просто нейтральный вариант.

— Да?! А сама пробовала? Так жить?

Пучок смайлов:

— Ты так и не поняла? Я не только пробовала, я и сейчас так живу. В качестве тебя. Это же я живу…

— Да, но я живу только так, а ты живешь, кроме этой жизни, какие-то там еще… красивые и радостные… Там, наверно, у тебя есть любимые мужчины, дети, творчество, наука, что там еще у тебя? Гавайи…

— Не Гавайи, но вариант, где я живу в Швейцарии, действительно есть.

— Отлично! Швейцария! Никто не спросил меня вообще, может быть, я тоже хочу в Швейцарию? Или на Гавайи? Нет, мне вы отвели только эти лужи, грязь, темное окно на девятом этаже, когда я возвращаюсь с работы… Мило!

— Это — равновесие реальности…

— Что еще выдумали?!

— Нельзя иметь только благоприятные, абсолютно счастливые варианты. Реальность начнет… Ну, не могу это никак назвать, кроме традиционного слова "глючить". Начнет приводить сама себя в равновесие. Посыплются, просто-таки попрут неблагоприятные "ветки", так, что только успевай подчищать.

— И ты кинула ей в жертву меня? Как сапоги медведю, когда он за тобой гонится?

— Это… это было наименьшее зло. Твой вариант нейтрален…

— Кому нейтрален, а кому как…

— Ты — нижний допустимый предел благополучия… или верхний — неблагополучия для моей реальности. То, что я отсекла реально — это был кошмар. Ты — не кошмар.

— Я — это кошмар. Ты не можешь понять… У меня никогда не будет детей.

— У других, которых я отсекла, дети были бы, но они потеряли бы их очень рано. Что хуже?

— Иди ты со своим принципом меньшего зла…

— Знаешь, я-то к тебе совсем с другим.

— С чем это? Вот не думала я, что я такая сволочь… оказывается. Ведь ты — это вроде как я… И надо же, как я могу обращаться с человеком! Заставлять его жить невыносимую жизнь!

— Постой, подруга. Я? Я заставляю тебя жить такую жизнь? Ты что-то путаешь… Я просто оставила твой вариант в реальности, не убила его, и все. Все твои выборы ты сделала сама. Ты не пошла в аспирантуру, ты не пошла на курсы, ты не позвонила той женщине, которая хотела помочь тебе с работой, ты не пошла в ту компанию, куда тебя звала Танька, ты не пошла на свидание с Вадимом, ты не поехала в отпуск в Питер, ты не пошла тогда в поход, помнишь? Ты только и делала, что НЕ шла, НЕ поступала, НЕ делала, НЕ ездила, НЕ звонила, НЕ читала, НЕ смотрела, НЕ писала, НЕ, НЕ и НЕ. А все остальные варианты — они отслаивались от тебя, когда ты НЕ делала этого. Они, как раз, все это делали. И, как ты выражаешься, "улетали, как бабочки, в светлую радостную жизнь, оставляя тебя как пустую оболочку". Я лишь не убирала оболочку.

— Ну и что теперь? Я ведь, такая, зачем-то тебе нужна в твоей реальности? Чтобы равновесие мной такой поддерживать? Ты же меня не убила… и теперь не убьешь?

— Теперь — убью, — пришло из таинственного зазеркалья.

Я молчала. Не знала, что ответить, — молча таращилась в экран.

— Ау! — окликнула меня Ирина-Кошка, мой инвариант и вершительница моей судьбы. — Завтра снова тебе позвонит Вадим, и, по своему старому алгоритму, ты не должна была бы пойти с ним на свидание. Но я вмешиваюсь сейчас в твою жизнь и говорю: пойди. Тупо возьми и пойди. Увидишь, что будет потом…

— А… в чем убийство?

— Я убью Айрин-неудачницу. Айрин, в жизни которой ничего не происходит, кроме содержательных диалогов в Интернете.

— А как же равновесие? Ради которого ты держала в своей реальности вариант неудачницы?

— Это мои проблемы. Буду рубить неблагоприятные ответвления до последней капли крови…

— Выходит варианта неудачницы не будет совсем?

— Совсем не будет. Хотя это, повторяю, был не совсем вариант неудачницы, просто — никакой. Вариант оболочки.

— А что же будет с оболочкой?

— Она превратится в бабочку. Не "из нее выйдет бабочка", — а она сама станет бабочкой.

— Ничего себе? А… за что?

— Ни за что. Просто… хочу, чтобы "никто не ушел обиженным".

— Н-да… А условия?

— Без условий. Завтра идешь на встречу с Вадимом, дальше события понесутся, я тебе не скажу, как, но тебе очень понравится. И все, твоя жизнь меняется. Единственное, что тебе будет нужно делать, но в этом ты и сама заинтересована: как увидишь нехорошую стрелку… ну, ответвление в неблагоприятный вариант, — закрывай, или "толкай поезд мимо стрелки", как ты умеешь. Как тогда, в доме отдыха. Сил на это у тебя точно хватит.

— А ты?

— А я? Какая тебе разница? Завтра ты будешь еще помнить меня, а послезавтра я покажусь тебе просто сетевым глюком, а там и…

— Но ты где-то будешь?..

— Буду что?

Пучок смайлов.

— Вообще. Быть.

— Конечно. Я буду жить жизнями своих вариантов.

— А где ты и как живешь сама?

— Смотри личную инфу.

— Там написано "мертва наполовину".

— Ну, можно и так сказать. А можно сказать и не так…

Тут произошел дисконнект. Чертыхаясь, я быстро нажала кнопку "соединение", и пока модем урчал и выл, пока заново грузилась аська, я лихорадочно доедала картошку, а когда все загрузилось, я поняла, что Кошки Шрё уже нет в онлайне. Из офлайна мигало ее последнее сообщение:

— Удачи тебе, Айрин. Я буду очень рада, когда у тебя все сложится хорошо! Мы больше не увидимся, точнее, ты не увидишь меня. Иногда ты будешь ловить мои мысли и чувства, ведь мы взаимосвязаны, — но будешь воспринимать их как свои собственные. Да и какая разница? Счастливо! И не забывай время от времени чистить реальность от неблагоприятных веток. Уважайте труд уборщиц!

Далее следовал пучок смайлов.

* * *

Сегодня суббота. В три часа мне действительно, после двухлетнего перерыва (ох и обидела я его тогда, два года назад, когда отказалась встретиться с ним!) позвонил Вадим, попросил меня о новом свидании. Я пойду во что бы то ни стало, хотя пока не вижу в этом никакого смысла. А дальше — посмотрим.

Крупный план

Возвращение звездных королей

НОВАЯ КОСМИЧЕСКАЯ ОПЕРА: Антология. АЗБУКА-КЛАССИКА

Космическая опера всегда сопутствовала научной фантастике, роскошно обрамляя ее идеи, привлекая нарочито мужественных и подчеркнуто женственных персонажей, занимая читателей каскадом приключений на просторах Галактики. Она пережила времена небывалого расцвета и тягостного упадка, но на рубеже веков переродилась и даровала своим поклонникам диковинные, яркие произведения. Эта объемная антология — своего рода история становления «новой космической оперы».

Составитель «Новой космической оперы», авторитетный Дэвид Хартвелл, взял на себя труд представить читателю историю субжанра с момента его появления и до дня сегодняшнего. Коллекция включает произведения, относящиеся к последним десятилетиям, когда космическая опера пережила кризис и освоила новые высоты (не за горами и появление тома, посвященного зарождению и расцвету классической космооперы). Увесистый томик состоит из трех разделов, которые посвящены классическим рассказам времен упадка жанра и его последующего возрождения, а также произведениям, представляющим будущее space opera.

Как и любой сборник, ставящий своей целью дать широкий спектр темы, антология не лишена произведений слабых, проходных. К таковым можно причислить рассказ Кэтрин Азаро — любовную историю, романтичную и изобретательную в части фантастического антуража, но провальную из-за злоупотребления сверхспособностями героини. Новелла Скотта Вестерфельда живописует взаимоотношения Искина и 15-летней девушки. Оригинальных идей и изобретательного сюжета здесь нет, поэтому центром рассказа стала демонстрация эротических сцен. Сара Зеттел в «Подвиге шута» небрежно описывает стандартную ситуацию о выходе Искина из-под контроля…

И все-таки подавляющее большинство авторов антологии демонстрируют высокий уровень. Особо стоит отметить рассказ Пола Макоули «Внимая ангелу», примыкающий к трилогии о Слиянии и повествующий о возвращении звездолета из экспедиции, которая длилась несколько миллионов лет. В повести «Изгой» Дональда Кингсбери, самом крупном произведении сборника, описывается жизненный путь представителя инопланетной расы кзинов — от котенка до взрослой особи. По детальности описания инопланетной цивилизации произведение напоминает цикл Барри Лонгиера о войне людей и драков, однако на поверку оказывается более бескомпромиссным. Рассказы двух Майклов, Муркока и Канделя, закономерно подводят итог классической космоопере: первый пародирует «высокий штиль» произведений Ли Брекетт и (традиционно для Муркока) насыщен отсылками к другим литературным произведениям, в частности, циклу о Тарзане Берроуза; второй буквальным образом трактует понятие «космическая опера» и разворачивает перед читателем веселое действо в «пяти актах» с ремарками («Они исполняют энергичный дуэт на тему морали. «Компромисс недопустим», — поет он, а она отвечает: «Случаи бывают разные»).

Парадоксально, но именно эти произведения лучше всего иллюстрируют определяющие жанровые признаки космической оперы: масштабность в построении сюжетов и приоритет приключенческой линии над научной составляющей — при том, что действие происходит в мире, основанном и порожденном несомненно наукой.

Вообще же определиться с жанровой принадлежностью произведений не так просто (попробуйте-ка дать ответ, что преобладает в сюжете — идеи или приключения). Сам составитель признает, что включил в антологию работы, не относящиеся непосредственно к space opera, но оказавшие на нее сильное влияние. К числу таких текстов, прежде всего, следует отнести рассказы Бенфорда и Ле Гуин, экспериментирующие, соответственно, в естественнонаучной и гуманитарной сферах.

Впрочем, как водится, с течением времени само понятие космической оперы претерпело существенные изменения. Заключительный раздел антологии носит громкое название «Новейшая волна» и включает рассказы, представляющие наш, новый век и современное положение дел в жанре. Говоря об этих произведениях, уместно вспомнить слова Джона Клюта, который характеризовал романы Вернора Винджа как «лучшую космическую оперу», написанную со времен Смита, — хотя тогда и Вселенная была попроще».

Действительно, сочинения представителей «новой космической оперы» на порядок сложнее предшественников. Свою роль в этом сыграли и изменившиеся жизненные реалии, и возможности современной науки, и инъекции в космооперу достижений других жанров.

Так, в рассказе Чарлза Стросса «Медвежий капкан», примыкающем к недавно переведенной дилогии об Эхнатоне (романы «Небо сингулярности» и «Железный рассвет»), очевидна инсталляция киберпанка. «Медвежий капкан» описывает постсингулярное будущее человечества, используя давнюю концепцию Вернора Винджа и инструментарий писателей-киберпанков. В результате мы видим мир, где привычные нам реалии искажены, смещены, собраны в невероятных конфигурациях и ускорены, насколько позволяет «пропускная способность канала».

Джон Райт в «Гостевом законе», напротив, смешивает космооперу с архаичным рыцарским романом. Феодальные отношения в антураже космических кораблей производят должное впечатление, а появление странствующего рыцаря, поборника справедливости, эффектно дополняет картину.

Рассказ Тони Дэниеля «Грист» наглядно демонстрирует спектр возможностей новой космооперы. Изобретательно сконструированный мир, в котором люди объединены в БАЛы — большие агрегации личностей, где планеты связаны кабельной сетью, а Бог и человек существуют в одном теле, оказывается на пороге войны. Автор вообще не скупится на выдумку. Большая часть действия происходит на Чирье — помойке для планет внутренней системы, а одно из действующих лиц — хорек в теле женщины. К Дэниелю стоит присмотреться. «Грист», пожалуй, лучшее произведение антологии.

Авторов космической оперы нового столетия неслучайно сравнивают с «новыми странными», пересмотревшими и расширившими каноны жанра. Уточнить их позиции и намерения можно по приведенным составителем прямым высказываниям и цитатам. Эта особенность сборника обнажает не только сопряжение космической оперы и научной фантастики, но и противопоставление британских и американских фантастов.

Кажущийся единым корпус текстов разделен политическим разломом. Британские авторы космической оперы (Макоули, Маклеод, Бэнкс, Бакстер, Стросс) придерживаются левых взглядов, в то время как их заокеанские коллеги во главе с Бенфордом и Нивеном, по выражению Макоули, «воспевают гегемонию американской капиталистической демократии».

Отрадно, что отменно составленный сборник содержит заметные и знаковые произведения новой space opera и позволяет узнать не только о галактических, но и о бушующих литературных сражениях.

Сергей ШИКАРЕВ

Критика

Рецензии

Чарльз СТРОСС

ЖЕЛЕЗНЫЙ РАССВЕТ

Москва: ACT, 2009. — 410 с.

Пер. с англ. О. Колесникова, А.Синицына, М. Черняева. (Серия «Science fiction»). 3000 экз.

Ч.Стросс из того молодого племени фантастов, что выросли и легко обжились в мире победившего киберпанка с его блогами и сетевыми коммуникациями. Немудрено, что в его творчестве в равной степени клокочут информация, факты и образы, подогреваемые высоким темпом действия.

«Железный рассвет», второй роман из цикла об Эхнатоне — могущественном искусственном разуме, рассеявшем человечество по Вселенной. О поневоле колонизированных мирах повествовалось еще в романе «Небо сингулярности», откуда в новую книгу перекочевали и некоторые герои.

Однако в отличие от первой книги, в ироническом ключе показавшей информационно-революционную ситуацию на отдельно взятой планете, «Железный рассвет» более традиционен.

Зато роман существенно приобрел в масштабе: тут и красочно описанный управляемый взрыв звезды, и уничтожение планетарной системы Новой Москвы с несколькими миллионами жителей, и угроза бомбардировки Нового Дрездена, и религиозно-экспансионистский заговор расы РеМастированных, а еще заговор внутри заговора. Разумеется, все сюжетные перипетии завершатся относительным хеппи-эндом: убийство еще 800 миллионов человек будет предотвращено, враги разоблачены, а заодно сделан намек на продолжение.

Роман привлекателен не только событийной канвой, но и фоном, на котором разворачивается сюжет. Картины постпостиндустриального и сверхинформационного общества Строссу удаются. Именно в этих эпизодах и становится очевидной сложность адекватного перевода плотного, насыщенного терминами текста.

Если извлечь эти фрагменты будущего, достаточно чуждые, а порой и нелепые, читателю останется лишь залихватское приключение в космических декорациях, сдобренное фирменным юмором Стросса.

Сергей Максимов

Джон МИНИ

ПЕСНЬ ПРАХА

Москва: ACT, 2009. — 446 с.

Пер. с англ. С.Минкипа. (Серия «Science fiction»). 3000 экз.

Отрыв от науки дорого обошелся НФ. Отсутствие даже самых примитивных представлений о научном мышлении приводит к тому, что под брендом «НФ» в настоящее время выходят воистину невообразимые вещи. Например, роман британца Д. Мини, где описана экономика параллельного мира, базирующаяся на использовании энергии душ покойников, заключенных в «некрореакторы», а в полиции служат зомби и говорящие волки. И вся эта фантасмагория преподносится без какого-либо внятного объяснения.

Впрочем, беда даже не в этом. Если отвлечься от антуражных побрякушек из арсенала плохого хоррора, то перед нами банальнейший нуар-детектив, маскирующийся под НФ. Главный герой, лейтенант Донал Риордан, служащий в полиции города Тристополис, расследует загадочные убийства и похищения тел нескольких известных певцов. Как и положено, ему мешают враги и глупое начальство, а помогают верные коллеги и любимая женщина-зомби (по совместительству — еще и начальник опергруппы по борьбе с деятельностью черных магов). С неменьшим успехом Риордан мог заниматься похожим расследованием не в параллельном мире, а в реальных США или Англии 20-50-х годов. Причем без всяких потерь для детективного сюжета. И без надуманной некропарферналии, которая при чтении лишь раздражает. К тому же в романе вообще нет того, что присутствовало в книгах Д.Хэммета или Д.Х.Чейза — уверенно пробуждаемого автором сочувствия к героям. Персонажам «Песни праха» — как живым, так и мертвым — не симпатизируешь. Отождествлять себя с главным героем желания не возникает. Поэтому и за приключениями Риордана наблюдаешь отстраненно и с легкой зевотой.

В финале следствие закончено лишь частично, далеко не все злодеи понесли наказание. Явный намек на продолжение? Так и есть — сиквел «Темная кровь» вышел на языке оригинала еще в 2008 году. Только стоит ли его переводить на русский? Не уверен.

Глеб Елисеев

Андрей ЛАЗАРЧУК

АБОРИГЕН

Москва: ЭКСМО, 2009. — 352с. (Серия «Русская фантастика»). 9100 эка.

Земля контролирует планету Эстебан и кровно заинтересована в получении пыльцы «орхидеи Ван Слипа», понижающей аллергенную активность колонизируемых планет. В обмен аборигены, чьи нравы напоминают американских поселенцев, получают энергоносители и лекарства.

В декорациях, знакомых по Хайнлайну и Герберту, эстебанцы противостоят технологическому превосходству землян и стремятся к независимости.

По сегодняшним временам такие продуманные политические и социальные построения в отечественной НФ — редкость.

В традиционной для Лазарчука манере читатель вовлекается в роман по пунктиру (пусть и не такому информационно насыщенному, как в романах времен «турбореализма»), который автор сложил из описания мироустройства в планетарном масштабе и происходящих с героями локальных событий. И лишь по мере приближения к финалу сюжетные линии складываются в единую картину, разъясняя смысл происходящего.

За бодрым сюжетом, не раз пускающим по ложному, обрывающемуся следу, на второй план уходят явные отсылки к недавнему прошлому и настоящему нашей страны (в разрушении Стены, разделявшей территории аборигенов и землян, легко угадывается намек на падение «железного занавеса»). Такой подход объясняет и скомканный вроде бы финал, завершающий красочное описание гонки аборигенов к Башне за призом — местом в будущих органах государственного управления. Неожиданный поступок добравшегося до финиша главного героя символично и недвусмысленно устанавливает приоритет местных норм и обычаев над инициативами землян, предотвращая смену жесткой блокады на «мягкий» контроль и управление со стороны коллаборационистской администрации и напоминая, что цель былого сопротивления — не власть, а свобода. Идея значительная и по важности преобладающая над сюжетными построениями. Роман, может, и не этапный, но определенно заметный.

Сергей Шикарев

Александр ТЕРЕХОВ

КАМЕННЫЙ МОСТ

Москва: Аст-Астрель, 2009. — 832 с. 5000 экз.

Литература основного потока с удовольствием вторгается на территорию фантастики, присваивая ее художественные средства, но пытаясь при том сохранить реноме: «К фантастам не имею отношения…». С этой точки зрения книге Александра Терехова трудно отыскать адекватное определение. Что это: мистическая проза? экзистенциальный роман? ультра-фикшн? Текст сделан в насыщенной стилистике мейнстрима, однако в качестве сюжетного двигателя имеет фантастическое допущение. Странная организация занимается расследованием одного убийства, произошедшего шестьдесят лет назад в Москве на Каменном мосту. Следователи при определенных обстоятельствах могут допрашивать мертвецов, да и сами-то не вполне живые люди…

Лучшее в романе Терехова — рассказ о том, что представляла собой жизнь политической элиты 30-х — 50-х годов. Как она ради силы, власти, «служения бессмертию» отказалась от всего человеческого в себе, как слово было исторгнуто из ее уст и она онемела, причем оставалась немой, даже когда писала пустые, из штампов составленные мемуары. И как это человеческое, сопротивляющееся железному «бессмертию» все-таки прорастало, брало свое — в «лишних» фразах, «лишних» поступках, в опасной свободе детей, не понимающих, что и какой ценой досталось отцам. Терехов, мешая будни следовательской группы и экскурсы в прошлое, дает читателю материал для размышлений на тему: любовь стоит дорого, а вянет быстро; отказ от любви стоит еще дороже — чем тогда заполнить время, оставшееся до смерти? Выбирать все равно придется.

А теперь о минусах. Роман неоправданно велик. Высокий объем авторизированных отступлений при ослабленной логике развития сюжета превращает книгу, начавшуюся завлекательно, в страшную тягомотину. Роману не помешали бы редакторские ножницы. Автор ваял книгу целых одиннадцать лет? Что ж, быть может, последние два-три года он мог бы с большим успехом писать что-нибудь другое.

Дмитрий Володихин

Евгений ВОЙСКУНСКИЙ

ПОЛВЕКА ЛЮБВИ

Москва: Текст, 2009. — 893 с. 1000 экз.

Наверное, каждый писатель мечтает написать свою личную Главную Книгу. Да не каждый имеет право на нее. Тут нужна биография. У патриарха русской фантастики и маринистики Евгения Львовича Войскунского биография столь насыщенна, наполнена такими удивительными событиями и фантастическими персонажами, обогрета такой Любовью, что не написать свою Главную Книгу он просто не мог.

Это даже не автобиография, а полноценный художественный роман, в котором есть сюжет, характеры, любовная линия, приключения. «Действие» книги охватывает целую эпоху — с конца 1930-х до конца 1980-х, когда завершилась история не только целой страны, закончилась эпоха в жизни самого писателя: уход из фантастики и потеря самого близкого человека — жены Лидии, главной опоры на протяжении полувека. Трогательная и чистая история любви Е.Войскунского и его жены — самые художественно сильные страницы произведения, по существу это смысловой стержень романа, на который нанизываются сюжеты бурной жизни. А это и бакинская юность 30-х, и довоенный Ленинград, и, конечно, война, которую писатель прошел офицером-моряком: Балтика, защита полуострова Ханко, блокада Ленинграда… У книги есть редкостное свойство: то трудное время писатель отражает даже без намека на злость, ненависть, нет тут и ерничанья над эпохой. Да разве ж можно издеваться над эпохой, частью которой ты сам был! Наверное, все дело в том, что Войскунскому очень везло на прекрасных людей. Их в книге много — от одноклассника Леонида Зорина до Арсения Тарковского, Михаила Дудина, братьев Стругацких.

В романе не так уж много страниц посвящено собственно фантастике (большинство «фантастических» фрагментов было опубликовано в «Если»), но интересующийся историей советской НФ найдет тут немало интересного. Однако самым увлекательным в книге остается другое: удивительная жизнь фантаста вне фантастики.

Евгений Харитонов

Вехи

Вл. Гаков Леденящая утопия

Приставку «анти», более привычную, как только речь заходит о знаменитом романе английского писателя Олдоса Хаксли, 115-летие со дня рождения которого мы отмечаем в этом месяце, опущена намеренно. Как и всякое великое произведение литературы, тем более литературы фантастической, роман «О дивный новый мир», «преподнесет еще сюрпризы», как пророчески предрек герой другого великого фантастического романа.

Вот и в наши дни, когда абсолютное большинство, кажется, окончательно (причем многие — вполне осознанно) готово променять свободу на пресловутую «стабильность», роман, написанный почти восемьдесят лет назад, приобретает неожиданную актуальность. И сегодня на отрицающей приставке «анти» в случае с этой неоднозначной книгой может настаивать лишь незначительное меньшинство читателей. Личности, для которых творение Хаксли представляет собой материализованный кошмар, а мысль о том, что всеобщая стабильность и покой достижимы только на кладбище, является самоочевидной, — такие личности постепенно вытесняются в маргиналы. Для большинства же это несомненно утопия — мир желанный, прекрасный безо всякой иронии. И ежели пока неосуществимый, то дайте срок — еще несколько рывков прогресса, и тогда!..

И тогда наступит дивный новый мир. Воистину прекрасный — если по первоисточнику (шекспировской «Буре»): «Сколь прекрасен этот новый мир, в котором есть такие люди!». Но действительно ли прекрасен? Наверное, не случайно великолепный переводчик Осия Сорока в итоге остановился на более двусмысленном прилагательном «дивный». Да и можно ли назвать людьми жителей этой странной Утопии?

Суть этого провокационного романа можно выразить одним-единственным вопросом: много ли человеку нужно? И еще более провоцирующим ответом: хватит просто счастья. Вопрос о цене за это счастье всерьез даже не обсуждается — да никакой не жалко! Тут вспоминается даже не горьковская максима советского детства («Человек создан для счастья, как птица для полета»), но и заученная нами много позже финальная фраза-крик из «Пикника на обочине»: «Счастья для всех даром, и пусть никто не уйдет обиженным».

Это ж так просто. Посему — анафема на тех, кто находит извращенное удовольствие в том, чтобы усложнять все и вся!

Однако прошедший век заставил навсегда распрощаться со многими иллюзиями. И главная среди них — иллюзия простоты.

Первым, вероятно, задумался над «элементарным» вопросом платы за счастье Олдос Хаксли. Выводы, к которым привели его раздумья, элементарными никак не назовешь. Человечество бьется над коварной задачкой без малого век, а решение все никак не дается в руки. Ведь в формулировке Хаксли «проклятый вопрос современности» звучит примерно так: стоит ли счастье свободы?

Будет ли счастлив человек, если принесут ему это счастье на блюдечке с голубой каемочкой? Устранив все мыслимые неприятности — социальную несправедливость, войны и бедность, несчастную любовь, болезни, даже страх смерти… Взамен же придется отказаться от сущей малости — свободы располагать собой по собственному усмотрению. Случайной свободы рождения. Свободы выбрать ту жизнь, какую для себя пожелал (и сотворил себе сам). Свободы любить — пусть и трагично, и безответно. Свободы интеллектуальной, творческой, социальной, религиозной.

Знакомые строчки из «Фауста»: «Лишь тот достоин счастья и свободы, кто каждый день за них идет на бой», — связывают две великие цели человеческого существования соединительным союзом «и», а не альтернативой выбора. Но как быть, если чаще приходится выбирать что-то одно? Именно эту дьявольскую альтернативу и поставил, как мне представляется, перед читателем автор романа «О дивный новый мир». А приблизился ли Хаксли к ее решению — это как посмотреть. И когда посмотреть.

Сегодня, повторяю, большинство смотрит на выводы английского писателя совсем по-иному, нежели первые послевоенные читатели. Я впервые прочитал роман в семидесятых в оригинале. И позже, из-под полы — на скверном русском, в каком-то из томиков «тамиздата». Несколько глав каким-то чудом пробились к нам — на страницы журнала «Интернациональная литература» — еще в 1935-м, но к началу эпохи застоя с чудесами оперативно разобрались, и крамольные экземпляры журнала были надежно упрятаны в спецхранах (вместе с английскими оригиналами).

Тогда для отдельных прогрессивно мыслящих критиков, имевших допуски в оные спецхраны и рискнувших поднять голос «за Хаксли», все было яснее ясного. Роман Хаксли — великая антиутопия XX века, стоит в одном ряду с еще реже упоминаемыми Замятиным и Оруэллом. Не было вопросов и у орды критиков «правильных», идущих в ногу: «антисоветский пасквиль». Хотя последнее было даже не несправедливо — просто смешно, достаточно непредвзято прочитать роман.

Как и помянутые к слову антиутопии Замятина и Оруэлла, роман Хаксли также в полной мере испил чашу несправедливости, недомыслия, предубеждения. Хотя из знаменитой троицы Хаксли единственный не торопился с осуждением своей схемы мироустройства («антиутопия» — это ведь как приговор!). Английский писатель предпочел пофилософствовать над придуманной им дьявольской альтернативой. До которой, кстати, не додумался и сам великий провокатор из поэмы Гёте!

Русский (хотя и не до конца советский) писатель Евгений Замятин боролся с определенными представлениями соотечественников, с их социальными утопическими взглядами. Англичанину Джорджу Оруэллу, замкнувшему великую триаду, было не до теоретических дебатов — он зримо увидел в недалеком будущем политическую реальность, которая ужасала именно своей реалистичностью. Его соотечественник Олдос Хаксли сохранил верность холодной интеллектуальной сатире, выработанному с годами философскому скепсису. Его борьба протекала в сфере чистых идей. Он сражался с утопией философской.

Действительно, а что если ценой ограничения свободы будет счастье — всем, даром? И возможно ли оно — без свободы?

Как для ученого-теоретика, для Хаксли не существовало иных критериев истины, кроме логики и внутренней красоты выведенных уравнений. Политические идеи, вера в Бога, в социальный прогресс или в Человека с большой буквы — все это было не для него. Его философское неверие, которое, к счастью, редко изливалось сметающим все на своем пути нигилизмом, — только ирония, изящная сатира, никакой патетики, никакого педалирования! — в конечном счете обязательно должно было привести к появлению такой книги, как роман «О дивный новый мир».

Вероятно, это был эталонный агностик, сомневавшийся во всем, будь то наука, политика, исторический опыт. Хаксли не верил ни в Бога, ни в черта — как не верил и в то, что обоих не существует. Для истинного ученого подобный скепсис — необходимое, но недостаточное условие (хотя и построения физика-теоретика базируются на неких исходных аксиомах, не требующих доказательств). Но в общественной жизни подобный агностицизм чрезвычайно опасен. Как минимум, дискомфортен для тех, кто его исповедует.

* * *

Олдос Леонард Хаксли родился 26 июля 1894 года. Детство будущего писателя прошло в условиях, можно сказать, тепличных. По крайней мере, на первый взгляд. Блестящее образование в Итоне, рафинированная интеллигентная семья. Внук знаменитого естествоиспытателя-дарвиниста Томаса Хаксли (фамилию которого у нас по традиции пишут иначе — Гексли), сын состоятельного издателя, внучатый племянник известного поэта и литературного критика Мэтью Арнольда… Так и хочется сказать «аристократ», имея в виду не сословное деление, а в большей мере аристократизм духа. Незаурядной личностью, органично чуждой плебсу, толпе, он был несомненно.

В литературу его привел, как ни странно, физический недуг. В шестнадцатилетнем возрасте юношу, всерьез собиравшегося стать врачом, самого настигла тяжелая болезнь глаз. Он всю оставшуюся жизнь провел под угрозой полной потери зрения — в очках с чудовищными линзами. С наукой было покончено, и молодой Хаксли направил стопы по другой семейной дорожке. Он начал писать и быстро понял, в чем его настоящее призвание. И его Голгофа.

Невозможно представить себе британскую интеллектуальную жизнь 1920-х годов без Олдоса Хаксли. И невозможно, вероятно, назвать натуру более спорную — хотя и адекватную «свингующим двадцатым». Его романы критики поругивали, но идеи и беспощадное «раздевающее» остроумие признавали даже те, кого одно имя писателя приводило в состояние раздражения. Да и как ему не поддаться, когда этот жуткий шутник позволял себе издевательские насмешки над всем набором увлечений тогдашней интеллектуальной лондонской элиты! Над рационализмом и мистицизмом, культом духовности и «низменным» Фрейдом. Для него поистине не было ничего святого, а в этом случае, как заметил польский мастер афоризмов Станислав Ежи Лец, «оскорбятся даже атеисты»!

Как и его соотечественник Оруэлл, Хаксли был настоящим интеллигентом (если не настаивать на том, что интеллигенция — это исключительно российский феномен). Во всяком случае, оба английских писателя обладали таким «родовым» качеством интеллигента, как сдержанная неприязнь к обожествлению кого и чего бы то ни было. Чувство самоиронии, критической дистанции — в том числе по отношению к самому себе — Хаксли, несомненно, было присуще.

Многие взгляды Хаксли в посвященных ему работах либо старательно замалчиваются, либо, напротив, сознательно преувеличиваются и утрируются. Кто-то посчитал, что английский романист-интеллектуал с симпатией относился к национал-социализму; другие обвиняли Хаксли чуть ли не в расизме и ксенофобии. Что-то определенно было, но, к счастью, так и осталось штрихами, досадными пятнами на портрете человека, в общем, светлого. У всякой значительной личности таких «пятнышек» хватает. Хаксли и сам был человеком сложным, и роман свой писал не для тех, кто жаждет простых ответов.

В литературе он прожил почти полвека и много всего написал — тут и романы, и стихи, и пьесы, а также эссе, биографии, путевые дневники, философские сочинения и то, что сегодня назвали бы публицистикой. Писал Хаксли как заведенный, отказывая себе в отпусках и выходных, и делал свое дело методично, аккуратно, без особого надрыва. Он не сжег себя в короткой жизни-вспышке, как Эдгар По или тот же Оруэлл, и дотянул почти до семидесяти. Да и умер не в результате нервного истощения, не надорвавшись, а от болезни, безразличной к типу личности, — от рака.

Он рано узнал, что обречен. Но даже глядя в лицо смерти, постарался отнестись к ней философски. Как ко всему в жизни.

Поздние его книги признаны откровенно неудачными — это относится и к скучной утопии «Остров» (1961), и к одному из первых в мировой литературе сценариев «постатомного» будущего — роману (фактически, киносценарию) «Обезьяна и сущность», вышедшему вскоре после войны и Хиросимы — в 1948-м. Более успешными среди определенной части читающей публики оказались публицистические книги Хаксли, посвященные мистическим исканиям и наркотическим откровениям смертельно больного писателя. Мескалин, получаемый из южного кактуса пейота (или пейотля), он попробовал раньше Кастанеды, а затем перешел на героин и ЛСД. К наркотикам Хаксли пристрастился не от праздной лени — во-первых, они позволяли хоть ненадолго, но снять физическую боль, а кроме того, ему было просто любопытно! Его поздние книги, посвященные наркотическим путешествиям за грань доступного, вызывали скандалы. Однако мало кто сподобился прочитать их как путевые дневники писателя, никогда не ленившегося открывать для себя неизведанное.

В последнее свое путешествие — без возврата — Олдос Хаксли отправился в ноябрьские дни 1963 года. Писали, что обреченный больной принял смертельную дозу ЛСД, чтобы прекратить мучения. На самом деле он всего лишь попросил жену дать ему дозу обычную, саму по себе не фатальную. Как бы то ни было, эту смерть почти не заметили, потому что мировые СМИ были полны разбором обстоятельств другой кончины — убили президента Кеннеди…

* * *

Ранние книги Хаксли — романы «Желтый Кром» (1920), «Шутовской хоровод» (1923) и «Контрапункт» (1928) — по сей день считаются высокими образцами английской сатиры и философской прозы. И, конечно, не забыто его главное творение — утопия-антиутопия, название которой, не без издевки заимствованное у Шекспира, с легкой руки Хаксли приобрело широкую известность.

Между прочим, задумал свой роман Олдос Хаксли как художественную полемику с великим соотечественником — тогдашним гуру интеллектуалов Гербертом Уэллсом. Хаксли по своему обыкновению планировал дать резкий, но вместе с тем корректный, как и подобает в споре британских джентльменов, ответ утопическим грезам Уэллса на тему «люди как боги». Однако в процессе работы, как отмечал сам Хаксли, «первоначальный замысел пародии быстро вышел из-под контроля».

То, что задумывалась пародия, сомнений не вызывает. В книге немало персонажей с «говорящими» именами — Ленин (которого в нашем переводе благоразумно превратили в Линайну), Бернард Маркс и «доктор Шоу», Бенито Гувер, Гельмгольц Уотсон, Морган Ротшильд, Герберт Бакунин, Жан-Жак Хабибулла. А еще некто по фамилии Уэллс — а как же иначе! Провоцирующих масок в этом шутовском хороводе выше крыши, а вот герои странным образом отсутствуют. Их вполне заменяют столь же провоцирующие, будоражащие, шокирующие идеи.

Пересказывать роман сегодня нет необходимости. Тем из любителей фантастики, кто его не читал, можно только посочувствовать. Но напомнить главный вопрос, которым задался автор, как раз в наши дни — актуальнее некуда. Сформулировать его можно так: до каких пределов мы согласны пожертвовать нашей индивидуальностью ради комфорта и благополучия?

Позже Хаксли напишет: «Одной из многих причин одичания и трагизма человеческого существования является тот факт, что социальная организация для человека одновременно и необходима, и фатальна. Люди всегда создавали такие организующие начала для собственного удобства, чтобы потом с той же последовательностью оказываться жертвами этих своих доморощенных монстров».

Многие государства и социальные системы могли бы при желании узнать себя в изображенном обществе, как в зеркале — и узнавали. Однако точно известно, что замысел «технологической утопии» зародился в голове Хаксли после поездки в США. О том говорят и многие детали, самая яркая из них — летосчисление «после Форда». В оригинале AF (after Ford) — вместо латинского AD — Anno Domini (от Рождества Христова). «В конце концов, — замечает Брайан Олдисс, которого трудно заподозрить в особых симпатиях к социализму, — это 632 год от Рождества Фордова, а не Ленинского».

Итак, главное, по мысли строителей очередной утопии — это гарантировать всем без исключения счастье. Что важно — счастье, понимаемое как комфорт. Иными словами — стабильность, здоровье, абсолютную и изначальную удовлетворенность своим местом в жизни, бездумное и безбедное потребление, распространяемое не только на вещи, но и на эмоции, на чувства, на секс… Достичь этой кажущейся невозможной гармонии поможет всесильная наука — недаром названа утопия «технологической». Конкретно — помочь выводить будущих жителей Утопии в специальных колбах, после чего изрядно промыть им мозги, изначально «определив» в ту или иную конкретную касту. В романе Хаксли это зомбирование проводится посредством гипнопедии. И всего-то!

«Весь секрет счастья и добродетели: люби то, что тебе предначертано. Все воспитание тела и мозга как раз и имеет целью привить людям любовь к их неизбежной социальной судьбе… Они вырастут, неся в себе то, что психологи когда-то называли «инстинктивным» отвращением к природе. Рефлекс, привитый на всю жизнь. Мы их навсегда обезопасим от книг и ботаники». Слова директора одной из таких «колыбелей счастья» поразительно перекликаются с более поздними идеями психологов-бихевиористов — те были убеждены, что натаскиванием методом «стимул — реакция», известным по опытам с крысами, можно добиться правильного поведения и человеческих особей. После чего общество обретает искомые стабильность и покой. При этом энтузиастов «модификации поведения», похоже, совсем не волновала корректность перенесения «крысиного» опыта на человеческий социум. Тем более они отмахивались от главного вопроса: а кому будет доверено управлять этим процессом выращивания «новой общности людей» для «дивного нового мира»?

У Хаксли процессом «рулит» Мустафа Монд, Постоянный Главноуправитель Западной Европы, один из десяти Главноуправителей мира. Именно он терпеливо разъясняет Дикарю из американской резервации принципы устройства Утопии, а также то, как человечество дошло до жизни такой. Как всякий управитель, он знает больше своих «управляемых». Мустафа Монд способен оценить тонкую мысль, смелую идею, революционный проект, но во всех случаях бестрепетно выносит свое цензорское «нет», оправдываясь высшими интересами общества. Управителю позволено держать в сейфе запрещенную литературу — Шекспира, Библию. И это даже не обычный цинизм вождя, проистекающий от полной безнаказанности, — скорее, результат самовнушения. Ведь не только «управитель утопии», но и автор романа далек от однозначного осуждения дивного нового мира. Жители-то утопии счастливы? Счастливы! Или на худой конец считают себя таковыми.

«Дивный новый мир» по Хаксли, как известно, родился в результате коренной переоценки западным обществом своих основополагающих ценностей. Первым делом, вслед за божеством Фордом, общество пришло к выводу, что история — это «полная и, главное, вредная чушь». Далее, оно отказалось от социального института семьи — в постфордовом мире слова «мать», «отец», «родители» суть синонимы непристойностям: «Господь наш Форд — или Фрейд, как он по неисповедимой некоей причине именовал себя, трактуя о психологических проблемах, — господь наш Фрейд первым раскрыл гибельные опасности семейной жизни». И наконец, с магистрального пути человечества были решительно отброшены такие мешавшие всеобщему счастью завалы, как искусство и наука. «Эту цену нам приходится платить за стабильность… Мы пожертвовали высоким искусством. Мы науку держим в шорах. Конечно, истина от этого страдает. Но счастье процветает. А даром ничто не дается. За счастье приходится платить».

Вот и подвел нас автор к сакраментальному вопросу, сформулированному выше. Итак, многочисленные «отказы» человечества на пути к утопии — всего лишь плата за счастье. И как же — стоит оно свободы?

Для нас, ранних читателей Хаксли, ответ был очевиден. Как очевиден он для одного-единственного человека в романе — Дикаря, выросшего не в Инкубатории, а в индейской резервации, где люди продолжали появляться на свет по старинке. Дикарь помнит свою мать, он в восторге от Шекспира, поэтому от предложенного ему «дивным новым миром» строго отмеренного счастья в пробирке простодушного Дикаря тошнит. Буквально… Человеку в этой антисептической утопии — не жизнь; к этому выводу писатель приходит так же логично, хладнокровно и убедительно, как до того он выстраивал свой мир «всечеловеческого счастья без свободы». Но единственный человек (не гомункулус, произведенный в колбе) в романе — Дикарь. Изгой, маргинал. И от этой констатации тоже отдает холодком.

До конца жизни Олдос Хаксли так и не разобрался со сформулированной им же жуткой альтернативой: рациональный мир тоталитарного подавления — или примитивная дикость. Есть ли третий путь — здоровое и одновременно свободное цивилизованное общество, — он для себя так и не выяснил. А мы?

Во всяком случае Дикарь так и не смог построить свою собственную микроутопию посреди ненавистной ему всеобщей. И тогда он воспользовался последним правом свободного человека — добровольно ушел из жизни, от насильственного счастья. Подобный бунт, считает автор, не интеллектуальное извращение и не умственный заскок. Да и откуда они у Дикаря! Это инстинктивный протест разумного существа против неведомых благодетелей, которые все решают за него. Отказ от рая, в который загоняют насильно. «Не хочу я удобств. Я хочу Бога, поэзию, настоящую опасность, хочу свободу, и добро, и грех». В этом, на первый взгляд, сумбурном предсмертном крике души свита, однако, безукоризненная логическая цепочка. Начат список пожеланий отказом от удобств, а заканчивается — добром и грехом. Пусть уж лучше они — связанные воедино, как исстари, и неотделимые от нашего естества, — чем лабораторное стерилизованное «счастье» в пробирке.

Конкурс

Конкурс "Рваная грелка"

Очередной этап старейшего в фантастической реальности сетевого конкурса «Рваная грелка» проходил с 17 по 20 апреля; итоги были объявлены в начале мая. За трое с половиной суток участники должны были написать рассказ на тему, предложенную Борисом Натановичем Стругацким (или, если угодно, Александром Сергеевичем Пушкиным): «В надежде славы и добра…».

В роли членов жюри выступили сами участники литературного состязания, каковых набралось 277 человек, приславших 327 рассказов. Голосующим потребовалось два тура, чтобы выявить победителя. В первом определились 56 лучших произведений, затем они получили «эстафетные» места.

По договоренности с организаторами конкурса наш журнал обязался опубликовать рассказ, завоевавший первое место, а также два-три произведения из первой десятки, но уже по собственному выбору. Поскольку в конкурсе до окончания итогов участвуют анонимы, то и редакция рассматривала лидеров, не зная их имен.

Итак, мы предлагаем вниманию читателей рассказ Лоры Андроновой «Темными тропами», занявший первое место, а также новеллу Александра Гордиана «А был ли Гагарин?», которая, как выяснилось позже, завоевала «серебро», и миниатюру Сергея Токарева, оказавшуюся шестой.

Хотим познакомить наших читателей с авторами публикуемых рассказов.

Андронова Лора Александровна родилась в Риге в 1976 году. Закончила физико-математический факультет Латвийского университета. Первый рассказ, «Чёрная полоса», был напечатан в журнале «Порог» в 2001 году. Публиковалась в журналах, сборниках. В 2004 году вышла книга «По велению Грома», которая в 2005-м стала лауреатом премии «Аэлита-Старт» и получила «Бронзовый Кадуцей» в номинации «Лучшая дебютная книга».

Гордиан Александр Владимирович родился в 1969 году в Ульяновске. Учился в Ульяновском государственном техническом университете. Кандидат технических наук. Пробовал себя в разных сферах — в образовании, науке, бизнесе, но работа всегда была связана с высокими технологиями. В настоящее время трудится в банковской сфере. Первая публикация состоялась в сборнике «Чистое небо» в 2008 году.

Токарев Сергей Викторович родился в 1974 году в Таганроге, но всю жизнь прожил в Сибири (последние 18 лет — в Томске). Закончил Томский политехнический университет по специальности инженер-электрофизик. С 2001 года как журналист и технический писатель сотрудничает с компьютерными журналами. В сентябре 2008 года на фестивале «Звездный мост» получил диплом за рассказ «Моление о ките». Этот рассказ и стал первой художественной публикацией (журнал «FANтастика»).

Лора Андронова Темными тропами

Земля легко сыпалась сквозь пальцы, не пачкая кожу, оставаясь висеть в воздухе серым облачком. Убрав верхний слой, Пит поднялся, посмотрел на часы. Отряхнул джинсы и медленно, как учил дедушка, провел рукой над могилой. Та отозвалась — глухо, недовольно, не желая отпускать постояльца.

— Темными тропами, светлыми путями, выйди из сумерек, разорви цепи, — забубнил мальчишка, не отрывая взгляда от исчирканного листа школьной тетради.

Почва чуть шевельнулась. Пит со страхом посмотрел вниз и перевернул шпаргалку на другую сторону.

— Черное марево отмети прахом…

По земле, все расширяясь, пробежала трещина. В открывшемся провале смутно мелькнуло что-то блестящее, багровое, заметалось, ища выход. Зашуршал гравий.

— Солнцу ушедшему поклонись снова, — скороговоркой закончил Пит и юркнул за ближайшее дерево.

Ночное небо расколола алая молния, и на секунду сделалось совершенно светло. Стали видны кресты и статуи, торжественные склепы и деревянные скамьи, стал виден далекий лес и церквушка, словно спиной повернувшаяся к одинокой, развороченной могиле без надгробия.

Едва Пит успел прижаться к шершавому, пахнувшему смолой, стволу, как кладбище тряхнуло, закаркали вороны, разноголосо завыли окрестные псы. Из земли потянулась рука, схватилась за пучок травы.

— Господи, господи, — зажмурившись, шептал паренек. Потом вспомнил, что дед говорил про молитвы и оборвал себя. Глаза же решился открыть только когда карканье и вой прекратились.

Вокруг снова было темно и тихо. Мигая, разгорался фонарь, ветер гонял по дорожке обертку от мороженого. Возле распахнутой безымянной могилы, покачиваясь, стоял высокий, сутуловатый человек в довоенном костюме и новеньких, но испачканных глиной ботинках.

Неуверенно тряхнув головой, он сделал шаг, потом другой, и вдруг стал заваливаться на бок, на жесткие, аккуратно подстриженные кусты. Упасть он не успел: тонкие мальчишеские руки обхватили воскресшего за плечи.

— Дедушка, — сказал Пит. Уткнулся носом в знакомый с детства пиджак, и заплакал.

* * *

Старик пришел в себя на полпути к шоссе. Провел ладонью по лицу, чихнул, достал из кармана клетчатый платок и трубно высморкался. Осмотрелся, бормоча что-то неразборчивое, хмурый взгляд остановился на Пите.

— Ты что, малец, себе позволяешь?!

* * *

— Дедуля…

— Какой я тебе дедуля!

Мальчик виновато шмыгнул:

— Георг…

— Всю жизнь Георгом был и после смерти остался!

— Я хотел как лучше!

— Он хотел! Посмотрите на него! Великий Хотетель! Мало ли чего ты хотел! — старик инквизиторски воззрился на внука. — Сколько дней прошло?

— Шесть, все как учил.

Георг фыркнул.

— Все как учил! — передразнил он. — Надо же, какой прилежный!

— У меня тут записано, — Пит робко помахал листочком с каракулями. — Слово в слово.

— Подумать только! — восхитился дед. — Записано! Слово в слово! Собственной ручкой! А у тебя записано, чем грозит скорое оживление?

Пит кивнул, нахохлившись.

— А поразмышлять не пробовал на эту тему? Пораскинуть мозгами? Воображение подключить — хотя бы на четверть мощности?

— Но ведь…

Тот не слушал.

— Десять лет потратил! С колыбели, можно сказать, вдалбливал, рассказывал, расписывал, объяснял, что да как. И все зря! Ничего в башке не задержалось: пустота сплошная, плесень, паутина и мухи жужжат. Дурень — одно слово. Чем венчается наше гордое фамильное древо?

Внук шмыгнул носом, не решаясь ответить.

— Сморчком! Хлюпенькой поганкой! Да, не видать больше нашему роду славы Бессердечного Боба и Алекса Ненасытного!

Георг посмотрел по сторонам и решительно зашагал через шоссе. Пит вцепился ему в локоть, не смея отстать и на сантиметр. Дорог он очень боялся, даже таких — тихих, пустынных. Особенно таких.

— Мне было страшно.

— Веская причина, что ни говори! Когда замерзнешь зимой — подожги город. Очень, говорят, согревает.

Пит крепче сжал дедову руку.

— Я скучал.

В сердитом стариковском взгляде на мгновение мелькнула теплота — и тут же растворилась в рассветной прохладе.

— Надо же, — пробурчал он. — Как трогательно. Живо домой, будем думать, что делать дальше.

* * *

Квартира встретила их запахом борща, свежего хлеба и тонким, едва уловимым, ароматом свечей.

Скинув ботинки и вымыв руки, Георг уселся за стол. С усмешкой отодвинул раскрытый на середине Codex Gigas.

— Неплохо бы поесть, — заметил он.

Пит просиял и засуетился.

— Вот супчик, сметанка, хлебушек — все как ты любишь.

— Что к чаю?

— Эклеры, шоколадные.

— С поминок остались, что ли?

— Не, новые купил.

Дед милостиво кивнул.

— Неплохо, — зачерпнул ложку свекольной гущи, с удовольствием принюхался. — Эй, а ты-то что к сладкому тянешься? Положи на место. Не заслужил.

Эклер вернулся на блюдо, и Пит вздохнул — одновременно расстроено и довольно. Пусть ворчит, пусть ругается — только чтобы был рядом, не оставлял одного. Он хотел это сказать вслух, но не сказал — побоялся.

— Встань тут, — Георг показал горбушкой на место возле книжного шкафа. — Так. Теперь отвечай: ты у нас кто?

— Пит Янсон.

— Мило. И все?

— Нек-кромант, — заикаясь, проговорил мальчишка.

Корешки фолиантов за его спиной переливались всеми оттенками потускневшего от времени золота.

— Чудесно! Хоть это ты помнишь. В чем состоит твоя первейшая обязанность согласно Своду?

Пит переступил с ноги на ногу, чувствуя, как слабеют колени.

— Присматривать за кладбищами города… Упокаивать… Развоплощать… В особых случаях — вызывать духов.

— Мм? Неужели? А не говорилось ли там чего на счет воскрешения скончавшихся родственников? Например, что это — особо рекомендованная процедура для юных некромантов?

— Возвращать недавно умерших к жизни строго запрещено, — еле слышно отозвался Пит.

Отставив пустую тарелку, Георг придвинул к себе кружку с чаем и эклеры.

— Я — старый человек, — сказал он печально. — Такой старый, что уже даже покойный. Склероз меня донимает, жуть как. Не подскажешь, к чему такие строгости?

— Воскрешенный будет использовать жизненную силу некроманта и, в результате…

Георг шумно заглотил третий эклер.

— Да-да? В результате?

— Выживет тот, кто сильнее. Второй угаснет, — отозвался Пит, морщась от головной боли. Ноги ослабели настолько, что ему пришлось опереться о стул.

Не обращая внимания на побелевшего внука, Георг задумчиво прихлебнул чаю.

— Что-то мне это все напоминает. Только вот — что? Проклятый маразм!

Он потянулся, посмотрел в потолок, полистал Codex.

— Ах, точно! Ты оживил меня, и теперь один из нас определенно угаснет, — дед бросил косой взгляд на дрожавшего Пита. — И не нужно быть особым пророком, чтобы понять — кто.

Георг поднялся, сгреб бледного до синевы парнишку в охапку и отнес на диван. Подложил подушку, укрыл пледом. Вернулся к столу, быстро собрал тарелки, поправил сбившуюся скатерть. Пит следил за ним сквозь пелену слабости и тошноты, лежавшая под щекой рука была холодной, как камень, зубы отбивали дробь.

Потом дед сел на краешек дивана и сказал:

— Не делай так больше.

Его сухая рука коснулась лба мальчика, и тот потерял сознание.

* * *

Очнулся Пит на следующий вечер. Слабость прошла, он чувствовал себя так хорошо, что это могло означать только плохое. Отбросив одеяло, парнишка вскочил, заметался по квартире. Деда не было.

Натянув кроссовки, он выбежал на улицу, пересек двор и припустил по тротуару. До приморского кладбища было две остановки на пятнадцатом, но Пит не ездил на автобусах. Не то, чтобы боялся, нет. Просто не ездил.

У ворот мальчишка на минуту притормозил отдышаться, и снова понесся — между строгих клумб, по присыпанным песком дорожкам.

Одинокая могила без надгробия снова стала аккуратным холмиком с едва заметной вмятиной от отсутствовавшей таблички. Все было по-прежнему, кроме зловещего вида черного пса с горящими глазами. Помахивая облезлым хвостом, кобель прогуливался по истоптанной траве.

— Хорошая собачка, — неуверенно сказал Пит.

Пес зевнул, демонстрируя великолепные клыки. Из пасти повеяло мерзлым смрадом — главным признаком нежити.

— Кис-кис, — еще неувереннее произнес мальчик, и был вознагражден низким, неприятным рычанием.

Пит смутно помнил, что некромант может приручить баргеста, даже помнил страницу в книжке с витиеватой гравюрой, но кроме обрывочной фразы"..падок на сырое мясо…" в голове ничего не находилось. Осторожно пятясь от щерившегося пса, он выскочил за кладбищенскую ограду и побежал к ближайшему магазину.

В гастрономе сырого мяса не оказалось, и Пит свалил в тележку целый набор из колбас, сосисок, сарделек и копченостей всех видов. Кассирша глянула на изможденного русоволосого мальчишку с удивлением, присмотрелась внимательнее, вздрогнула.

— Спасибо, тетя Эдит, — сказал Пит, рассовывая сдачу по карманам.

Сгреб покупки в пакет и поспешил обратно к кладбищу.

Возле могилы он вывалил все на землю, достал перочинный ножик и принялся кромсать мясные изделия. Порезал палец, зашипел.

— Кушать подано, ваше собачество, — сказал Пит, разложив копчености на пакете.

Баргест равнодушно принюхался, потянулся. Снова повел носом, одним прыжком очутился возле колбасы, но, проигнорировав угощение, скакнул к застывшему от ужаса мальчишке.

— Славный песик, — произнес тот дрожавшим голосом.

Ледяное дыхание коснулось его шеи, он зажмурился, и вдруг почувствовал, как собачий язык лижет его окровавленную ладонь. Открыв один глаз, Пит увидел, что адский пес сидит у его ног и умильно виляет костистым, похожим на грязноватую метлу, хвостом.

— Рядом! — важно приказал мальчик, и баргест покорно затрусил следом за ним.

Через пару часов, когда совсем стемнело, Пит был готов к ритуалу. Он встал над могилой, протянул руки и заговорил:

— Темными тропами, светлыми путями…

* * *

…На этот раз воскрешенный очнулся в квартире. Пошевелился, поморгал — и обнаружил, что сидит за кухонным столом. Пит стоял у плиты и деловито жарил котлеты, у его ног юлил баргест, выпрашивая мясные обрезки.

— Ах ты, предатель, — пробормотал Георг и профилактически шлепнул пса по тощему заду.

Тот заворчал и спрятался под раковину, обижено кося оттуда огненным глазом.

— Дедушка! — обрадовался Пит. — Сейчас будем кушать!

— Кушать?! Я уже сыт по горло — тобой и твоими фокусами!

— Погоди…

— Когда ты уже успокоишься? Тебе вчерашнего дня было мало? Чуть коньки не откинул!

Пит выключил газ и вытер руки вышитым куском черной парчи явно похоронного происхождения.

— Я все предусмотрел!

— Думаешь, мне так весело скакать туда-сюда из гроба в гроб? Дай мне покой!

— Дед, ну послушай!

Старик вилкой подцепил котлету прямо со сковородки и сказал:

— Послушаю, отчего бы не послушать. Благо — время позволяет. Еще пара часиков есть до того, как ты свалишься замертво.

— Не свалюсь! Я по аптекам прошелся, по магазинам, — затараторил Пит. — Накупил всякого, должно помочь.

Жестом фокусника он вытащил из-под стола корзинку, доверху набитую пучками трав, лекарствами, упаковками витаминов, пачками кофе, банками с тонизирующими напитками. Часть коробочек была раскрыта, плитки шоколада ополовинены.

— Что это? — близоруко прищурился Георг. — Маралий корень?

— И он тоже. Бодрящее, поднимающее тонус, укрепляющее жизненную силу… Я уже принял всего по чуть-чуть.

— Ты бы еще стены в оранжевый цвет выкрасил.

Пит вскинулся.

— А что? Помогает?

— Ага. Не хуже остальных твоих… снадобий. Примерно как лечить перелом, обматывая руку нарядной ленточкой: толку никакого, зато хоть приятно.

— Но, может…

— Не может. От этого нет спасения. Покушаю — и пойду обратно, помирать, — он потянулся к горчице. — Не понимаю, на что ты надеялся? Найти абсолютный оживлятор и прославиться в веках? Пит Путеводный — звучит неплохо.

Некоторое время стояло молчание. Георг терзал пятую котлету, Пит сидел на табурете, невидяще глядя на чирикавших за окном воробьев. Слабость подступала волнами — то накатывала, то отпускала. Цокая когтями по линолеуму, нему подошел пес, калачиком свернулся у ног.

— Не понимаю, как ты мог умереть так внезапно? — неожиданно зло и сердито заговорил паренек. — Ты же был здоров.

Взгляд Георга был пустым, непроницаемым.

— Старость, понимаешь ли. Сердце поизносилось, легкие. А печень… Про маразм я, кажется, уже упоминал?

— Неправда! Ты еще крепкий, бодрый!

— Был бодрый, — поправил дед, вставая.

— Ты не имел права оставлять меня одного!

— Скотина я эгоистичная, — покаянно согласился Георг.

С далеко не старческой быстротой он выпорхнул из кухни и, прежде чем Пит успел опомниться, заклинил дверь снаружи шваброй и стулом.

— Деда, пусти!

— Как же. Еще побежишь меня снова выкапывать.

Загремели ключи, и Пит остался наедине с похрапывавшим псом.

* * *

Выбраться из квартиры пареньку удалось только под утро. Защелкнув на шее баргеста новый ошейник с поводком, он побрел к кладбищу, гадая, что на этот раз изобрел дед, чтобы помешать воскресить себя.

Возле безымянной могилы Пит остановился и какое-то время топтался на месте, беспомощно озираясь, не в силах поверить в произошедшее.

Земля была по-прежнему разворочена, гроб распахнут.

Георга в могиле не оказалось.

Пит бросился к сараю, обшарил полки и обнаружил, что пропала лопата и несколько веревок. На дощатом полу валялась пуговица — коричневая, старомодная. Он сел возле нее на корточки, сдерживая глупые детские слезы.

Где теперь искать деда? В лесу? В море? На пляже? В чужой, неизвестной могиле? Ерундовая задача для опытного некроманта, непосильная — для подростка.

— Я стану опытным, обещаю! Стану известным, стану настоящим мастером! — прошептал он. — Я найду тебя и сделаю так, чтобы мы оба могли жить.

Скакавший рядом баргест положил ему лапы на плечо и лизнул в мокрую щеку. Пит сжал пуговицу в кулаке и поднялся.

— Идем, — сказал он. — Пора и потрудиться.

* * *

Волны шуршали галькой возле пещерки, на маленьком острове, где гостили только чайки. Завалив вход, Георг отбросил лопату и улегся на камни, отсчитывая последние удары сердца. Под голову он пристроил табличку, снятую перед ритуалом с могилы внука, несколько дней назад. Четкая надпись "Пит Янсон, 20 апреля 2000 — 1 марта 2010" — сейчас была не видна, но она и так огнем горела в его памяти.

"Парню рано было в землю, — в который раз подумал дед. — Слишком рано. Пусть поживет еще, глядишь — и правда прославит род. Интересно, поймет ли он когда-нибудь, что произошло, вспомнит ли? Чертов автобус. Чертов. Автобус".

Георг закрыл глаза и увидел русоволосого мальчишку, ведущего на поводке здоровенного лохматого пса. Они шли вперед — небыстро, поглядывая по сторонам — темными тропами, светлыми путями.

Александр Гордиан А был ли Гагарин?

Беллетрист Даниил Шмустрый еще во времена ученичества дал зарок не начинать текст со сцены похмелья. Он заходил от основ, от земли-матушки, мол, грозовые тучи заволакивали небо, копья молний били в землю — и во втором абзаце, не раньше, являл героя миру. «Вспышка боли озарила затуманненое сознание, и генерал спецназа Егор Шеремет по прозвищу Смерш очнулся в окружении крестоносцев».

Да, как-то так. Шмустрый возделывал жирную ниву провалов во времени и прочей альтернативы, и с зачином всегда имел проблемы. Фантазии не напасешься придумывать, каким бесовским промыслом генерала занесло к псам-рыцарям. Ну, взрыв, молния. Секретный эксперимент, наконец. Банальной пьянки Даниил чурался, как приема нелитературного, а поди ж ты! Жизнь распорядилась по-своему.

Беллетрист отклеил щеку от столешницы и повел головой, слушая звенящую пустоту внутри черепа.

«Эк, меня», — подумал Даниил. — «Погорячились вчера с абсентом!»

Собственно, ничего экстраординарного он не увидел. Лаборатория, советская, предынфарктно-перестроечных лет, судя по оборудованию. Много их, лабораторий, повидал Шмустрый во времена научно-технической молодости.

И все бы ничего, но за приборным стендом вполоборота сидел человек. Смутно знакомый человек. Даниил бочком-бочком как краб подкатился ближе.

Не может быть!

Человек развернулся навстречу. Улыбнулся знаменитой улыбкой.

— Здравствуйте, Даниил Сергеевич, — сказал Юрий Гагарин.

«Мамой!» — была Шмустрому вторая мысль. — «Мамой клянусь, больше ни капли!..»

Примерно в то же время, в Москве на площадь трех вокзалов выпрыгнула из переулка лихая машина шестой модели, ведомая джигитом немолодых годов и приятной наружности.

— В Душанбе, да? В Душанбе тепло! — развлекал пассажира джигит. — А здесь холодно. Двенадцатое апреля, праздник космонавтики — и холодно!

Пассажир цокал языком. Он не знал такого праздника и вообще думал, что космонавты стоят на дорогах с черно-белыми палками. И что им каждый день — праздник.

— Вах! — огорчился джигит и за оставшуюся до вокзала минуту провел краткий ликбез.

— …и сказал «поехали»! Наш парень! — джигит отставил большой палец. — Я его сам видел, руку жал. Он тоже из Душанбе, жил на улице Гагарина — у любого спроси.

Груженный мешками пассажир отчалил в сторону Душанбе, в машину тут же сел новый.

— Куда едем? — спросил джигит.

— В Домодедово, — распорядился новый и мягко пожурил. — Зачем же выдумывать, Роман Абдулсалимович? В Душанбе я бывал только проездом…

А на другом краю Земли, в гостиной собственного дома в пригороде Лос-Анджелеса моложавая женщина, не веря глазам, перечитывала открытку.

— А я говорил, Джен, у тебя получится! — добродушно гудел муж.

— Вау, бабушка! — пищали внуки. — Ты выиграла викторину?! Ты победила Умного Ларри?!

— Ма, ты супер! — обнимал сын. — Мы тобой гордимся! А кто это?

С открытки широко улыбался человек.

Женщина вдруг разозлилась.

— Сашка, — сказала она по-русски, и понял ее только сын. — Это Гагарин! Ты-то мог бы запомнить, хотя бы в детстве!

— Я помню, помню! — всплеснул руками сын. — Это человек, которого ты угадала в викторине. Ну, забыл, извини…

Последним из компании подтянулся бизнесмен широкого профиля Витька Муртазин на собственной парусной яхте «Смуглянка».

В конце апреля «Смуглянка» зашла в рыбацкий порт острова Брахмапутра или Махабхарата — сам дьявол язык свернет от этих названий.

На дощатом берегу «Смуглянку» ждали.

— Эскьюзми! — поздоровался Витька с таможенником.

Таможенник почесал лодыжку заскорузлой пяткой и тоже поздоровался. Наверное.

— Уотер, фуд, рипэйр, — обозначил приоритеты Витька. — Ю андестенд ми?

Таможенник достал из тюрбана бумажку.

— Витька… вас просят… пройти… паж… пожал… уйста.

— Вона как!

Приключения Витька любил. Он сунул в подставленный тюрбан бумажку с Франклином и отдался судьбе.

Брахмапутра (или Махабхарата) оказался ничего так. В меру цивилизованный, в меру экзотичный: аквамариновое небо, зеленая лагуна и разноцветные, торопливо живущие джунгли между ними. Хоть в рекламе снимай!

Деревенька прилепилась к речке, утекающей в море. Витька осматривался, удивлялся, мимоходом схватился за камеру, чтобы снять, как шоколадные женщины в одних только юбках полощут белье и детей в прозрачной как хрусталь воде. А на берегу дремлют философски настроенные крокодилы.

Дорожка, отмеченная фонариками и яркими лоскутами на ветвях, петляла джунглями и закончилась у коттеджа вполне европейского вида. Таможенник сложил руки лодочкой перед чахлой грудью и быстро-быстро закивал тюрбаном. Выказал, значит, уважение.

— За яхтой следи! — подпустил строгости Витька. — Помыть, почистить, чтоб все как положено.

Витька толкнул сетчатую дверь.

— Ты все такой же, Муртаза! — встретили его, и Витька сбился. — Командовать любишь.

* * *

В последний раз они сидели за общим столом двадцать лет назад.

Бледный как сон алкоголика Данька Шмустрый — он и тогда чах над чертежами, не жалел здоровья. Солидный Ромка Саидов, Саид. Он был старше и опытнее других, застал еще Королева и Гагарина. Женька Степанова, профессорская дочка, умница от бога и красавица от черта, неприступная как Шевардинский редут. И Муртазину не выпало. Он тогда всего Северянина зазубрил, репетировал перед зеркалом, а Женька только вздохнула: «Нет у тебя таланта, Муртазин, не старайся!»

И он, Витька Муртазин, от сохи, от комсомольского набора, комсорг и завлаб «Перспективных аэрокосмических систем».

— Женька! — сказал Муртазин с чувством. — Двадцать лет без малого, а ты все хорошеешь! Есть справедливость на свете!

Женька только плечиком повела.

«Удачно выступил», — сделал вывод Муртазин.

— Ребята, давайте ближе к делу, — предложила Женька. — Кто-нибудь что-нибудь понимает?

— Случайность, — проблеял Шмустрый и заискал глазами.

«Ой-ей-ей!» — огорчился Витька. — «Данька-то всё. Никогда пить не умел».

— Случайность — не наша профессия, Шустрый, — отрезал Саид, как это он умел; двигателист, как-никак, железячник. — Ты как здесь?

— Не помню, — тихо признался Данька. — Помню, на кон ехал, а потом как отрезало.

— Я выиграла тур по островам, — прервала неловкое молчание Женька. — В телевикторину. Вот, прилетела.

— А я в кругосветке, — не удержался, похвастал Витька. — Одиночное плавание, экстрим-маршрут, Виктор Муртазин фест — не слышали? Был звонок по спутнику, один… важный человек просил сделать крюк. А ты, Саид?

Саид подвигал желваками.

— Меня сюда привезли, — сухо признался он.

Спросить Муртазин не успел. Сетчатая дверь распахнулась.

— Здравствуйте! — через порог шагнула темнокожая хрупкая девушка в сари; представилась с очаровательным акцентом. — Меня зовут Лаша, я пресс-секретарь светлого Биндусара, великого раджи Маджурикота и наследного посла Галактического Совета на планете Земля.

«Маджурикота!» — вспомнил Муртазин. — «Не Брахмапутра и не Махабхарата»

— Приехали! — вздохнула Женька. — Деточка, какого совета?..

В помещение вступил собственной персоной раджа и посол, как он есть — при бороде, тюрбане и в драгоценностях, стоимостью в годовой бюджет державы средней руки.

Лаша засуетилась, устраивая патрона. Для раджи-посла в красном углу стоял трон, и собравшиеся заворожено наблюдали за процедурой воцарения. Раджа сел, поерзал и заснул.

— С космосом общается! — шепнул Муртазин, интимно наклонившись к Женьке.

Посол нахмурился.

За спиной деликатно покашляли. Витька увидел, как стремительно расширяются Женькины зрачки, и замер, не решаясь оглянуться. Голос! Голос показался смутно знакомым еще тогда, в телефонной трубке.

— Здравствуйте, товарищи! — негромко сказали. — Вы, наверное, меня помните. Майор Гагарин. Да-да, я жив, если не верите, можете пощупать.

Муртазин увидел широкую ладонь и боязливые Женькины пальчики в ней. Женька отдернула руку, будто обожглась.

— Слава богу! — взрыднул Шмустрый, заглядывая поочередно в лица. — А я уж думал…

— Хотелось бы разобраться в происходящем, Юрий Алексеевич, — твердо заявил Саид. — Объясните?

Двигателист, чертяка! Железный человек! Витька украдкой смахнул пот с верхней губы.

— Объясню, — согласился Гагарин и сел за стол.

«Не может быть!» — Витька начал успокаиваться. — «Обманка, ему должно быть за семьдесят».

Гагарин сидел напротив, молодой как в день полета, в новехонькой, с иголочки форме и улыбался.

— Мне трудно находиться здесь, — начал он. — Я жив, но… немного иначе. Поэтому я коротЕнько. Эта очаровательная девушка сказала правду. Есть Галактический Совет…

— Нет! — брякнула Женька. — Если это розыгрыш… это глупо и унизительно.

— Почему, Женя? — удивился Гагарин. — Вы же истово верили в инопланетный разум. Над вами подшучивали даже. Что изменилось сейчас?

— Она всегда так, — обозначился Шмустрый, — когда упрется. Вы рассказывайте, Юрий Алексеевич.

— Да… Совет наблюдает за пограничными цивилизациями и, когда они выходят в космос, начинает процедуру… если хотите, посвящения.

— Мы ее прошли? — спросил Роман.

Гагарин нахмурился.

— Нет, товарищи. Пока нет.

«Все это было так давно», — подумал Витька. — «Какая теперь разница?»

— Процедура сложная, — вздохнул Гагарин. — Боюсь, описать ее не смогу, но представьте… Клондайк! Мы застолбили право на выход, но должны его подтвердить. Нужен еще один полет.

— Мы летаем постоянно, — вырвалось у Витьки, хотя обычно на переговорах он молчал до последнего. — Станция, шаттлы, китайцы подтянулись.

Гагарин покачал головой.

— Нет, Виктор… разрешите без отчества? Совет не признаёт других. Лететь должен я, но… сами знаете, как получилось.

Женька хмыкнула.

— На второй полет накладывается ограничение — пятьдесят лет по местному календарю. Иначе цивилизация считается не оправдавшей доверия и отлучается от космоса. Навсегда.

Жирная тропическая муха замерла на потолке, слушая непривычную тишину.

— Ну… допустим. Что вы от нас хотите?

— Мне нужен корабль, — твердо сказал Гагарин. — И вы его сделаете. Больше некому.

— Я не понимаю, — признался Саид. — Почему мы?

Гагарин с трудом поднялся, ему и впрямь было тяжело здесь.

— Потому что у вас глаза горели, Роман! Я это помню!

* * *

— Я уезжаю, — объявила Женька, когда они снова остались одни.

И не двинулась с места.

— Вдруг это правда? — сомневались все, но сказал Даниил. — Вдруг — навсегда?

— Как это — больше некому? — забрюзжал в ответ Роман. — Сейчас только ленивый не запускает!

— Представляю, как Гагарин приходит в НАСА и просит корабль, — хихикнул Шмустрый. — И говорит, что галактический посол — вовсе не директор уважаемого агентства, а полуграмотный раджа на задворках мира.

— Это как раз понятно, — отмахнулся Роман. — Посольство, наверное, открыли еще до Колумба, лет этак за тысячу. Или за две.

— О чем вы? — не выдержала Женька. — Посольство, НАСА, тьфу! Пятьдесят лет — это через два года. Как вы думаете спроектировать и собрать корабль за два года?! И где? Здесь?

— Да сколько лет-то прошло, Жень! — заспорил Витька. — Технологиям семьдесят лет, если считать от Вернера, не нашего, Брауна.

Не то чтобы он считал, что Женька не права. Просто любил с ней спорить.

— От Циолковского еще больше! — рассердилась Женька. — И от Леонардо, и от китайцев. У наших… американцев, то есть, планы на новый корабль только к девятнадцатому году!

— Ну, это ты загнула, — хмыкнул Витька. — У меня спроси, как такие планы пишутся. Чем больше бюджет, тем шире планы. Сотни миллиардов неприлично осваивать за год, неправильно поймут. А когда жизнь заставила, в НАСА за пять лет подняли с нуля лунную систему.

— Муртазин, я тебе в глаз дам! — пообещала Женька. — Честное слово!

— Они нашу лабораторию восстановили, — вмешался Шмустрый. — Я когда проснулся… там всё, в общем. Ромкина тетрадь, мои схемы.

— Господи! — Женька закатила глаза.

— А я бы сделал, — помечтал Шмустрый. — На ПЛИСах. Сейчас электроника — ого-го! Мне даже не снилось в те времена. А твой движок, Ромка?

— Движок нужно испытывать, — буркнул Саид.

Они с Данькой переглянулись, и Женька все поняла.

— Фантасты, блин, романтики! — чуть не заплакала она. — Седые, плешивые, а туда же…

— Зато ты красивая, — сказал Шмустрый.

— Спроектируем, ладно! Не все еще забыли, — не купилась на лесть Женька. — А старт? А посадка? А кислород и керосин? А титан? А легированная сталь? А монтировать кто будет? Лаша? Вы на какой планете живете, мечтатели? Это же миллиарды, не считая прочего!

— Деньжата, положим, у раджи водятся, — ни к кому не обращаясь особо, сказал Витька. — С титаном и прочим железом тоже решаемо. Есть у меня заводик, на паях с одним гражданином. И керосину не танкер нужно, на один-то полет.

— Я уезжаю! — заявила Женька и не двинулась с места.

— Что мы теряем, в конце концов? — спросил Витька; его словно черт подзуживал. — Ну, вернешься ты к своему стоматологу не через месяц, а через два года. Отдохнешь, я же вижу — устала ты.

— Данька материала наберет на книжку, — улыбнулся Саид. — На хорошую, а то копается, понимаешь, в истории как бомж на помойке.

— А ты на машину скопишь, — отомстил Шмустрый.

— У меня транспортное агентство, между прочим! — взвился Саид.

— А тебе какой резон? — перебила Женька, обращаясь к Муртазину. — Ты вроде как в шоколаде?

Резонов у Муртазина и впрямь не было, зато печального опыта — хоть отбавляй. Тухлый проект, однозначно. Но Женькин язвительный вызов смутил.

— Я ж вас не гнал, — сказал Витька в сторону. — Вы сами ушли, я остался. Год сидел за гроши, а потом… Оборудование там, помещение в центре. Глупо было отказываться.

— А ну тебя к черту! — снова обозлилась Женька. — Комсомольцы-добровольцы. Стихи еще читал… Шустрый, где лаборатория? Посмотреть хочу.

* * *

Работа закипела.

Шмустрый поставил на панель бутылку с ядовитым абсентом и временами отрывался от схем, поглядывая на нее с ненавистью и злорадным превосходством.

Саид первым делом выкинул стул, организовал на его месте лежак и завалился мечтать. Иногда вскакивал, пугая всех безумным взглядом, и начинал строчить в тетрадь. Спал здесь же. Мстительная Женька будила его и сварливо допытывалась:

— Сколько делаем ступеней?

— Оставь меня, женщина! — лениво отбивался Саид.

Женщина носилась по всему острову как привидение, возникая то здесь, то там. Вымеряла, чертила. Таскала за собой перепуганную Лашу и даже пыталась разбудить раджу. Посол Галактического Совета улыбался в бороду и категорически продолжал спать.

Витька поглядывал на суету свысока. Жил на яхте, ловил рыбу и прятался от Женьки. Когда более-менее улеглось, принес и повесил над дверью коттеджа дощечку с надписью «НИИ ПАС».

— Это как? — спросила Женька змеиным шепотом.

— НИИ Перспективных Аэрокосмических Систем, — насторожился Витька.

Женька сняла табличку и с размаху треснула его по башке.

— Напишешь НИИ ГОЛ, — велела она. — Как расшифровать — придумаешь. И если опять замечу с удочкой… лучше сейчас проваливай!

— Ладно! — разозлился Витька. — Брысь работать, женщина. Я сам место подберу.

Муртазин обшарил весь остров до последней отмели, угонял до обморока безотказную Лашу и, наконец, вошел в раж.

— Вот! — одобрил Саид. — Зрю Наполеона в его очах!

— Сколько будем делать ступеней? — могильным голосом спросил Муртазин. — По хорошему спрашиваю!

— Две, — кротко ответил Роман. — Носитель и отделяемая капсула. Я посчитал — вытянем на двух. Организуй испытательный стенд и оставь меня, гяур, мешаешь думать.

— Мне нужен сборочный цех, — подала голос Женька.

— А мне компьютер, — ангельски улыбнулся Шмустрый и посмотрел на бутылку. — Хороший, мощный. А лучше два или три.

— Ладно! — грозно пообещал Витька и убежал искать Лашу.

Спустя час он вышагивал вдоль строя, держа руку на груди за неимением мундира и, соответственно, отворота.

— Бойцы! — крикнул он, и Лаша мелодично прочирикала. — Вы, конечно, ни хрена не понимаете, но дело ждать не будет…

Бойцы, черноглазые пацаны лет пятнадцати-шестнадцати, следили за ужимками дикого сахиба с испуганным любопытством и действительно ни хрена не понимали. Витька, надсаживаясь, орал что-то про миссию, про корабли и просторы и зачем-то про Чапая. Бойцы мялись, ковыряли в носах и службы не знали. Витька погнал их с лопатами на расширение взлетно-посадочной, и через пару дней первый борт сел в аэропорту Маджурикота. Доставил бульдозер.

— Уважаю! — призналась Женька.

— Стенд где? — рыкнул, не просыпаясь, Саид.

— Ладно! — скрипнул зубами Витька и погнал избранных на курсы молодого бульдозериста. За ним вприпрыжку поскакала Лаша.

Через неделю в свежий котлован провалился любимый слон раджи и жил там несколько дней, пока Витька срочным рейсом не выписал многотонный кран.

Назавтра случайным ливнем в котлован смыло кран. Когда отчерпали воду, обнаружили на дне семейство возмущенных крокодилов.

В споре с крокодилами Витька оказался убедительнее. Его начали уважать, а Лаша смотрела почти влюбленно. Она переоделась в практичные джинсы и короткий топ, смущая Витьку блестящим камушком в пупке.

— Муртазин, старый ты козел, — показала кулак Женька. — Испортишь девку — в глаз дам, честное слово!

— Жень, я тебя люблю, — в стопятидесятый раз признался Витька. — А ты любишь стоматологию. Что мне остается?

— Я предупредила!

Вскоре борты начали садиться на просторном аэродроме с регулярностью швейцарского часового механизма. Через месяц Маджурикота при содействии Виктора Муртазина открыл технологию заливки сверхпрочным бетоном и сборки устойчивых металлоконструкций.

— Це добре, — возрадовался Саид. — Мы сюда движочек пристроим, опробуем…

— Стоп! — окоротил его Витька. — Пора прекращать самодеятельность. Объявляю в три совещание, всем побриться, форма одежды… — он покосился на блестящий Лашин пупок, — форма одежды приветствуется. Писателю штаны найдите приличные, а то стыдно, ей-богу.

— Есть, товарищ генеральный!

Витька глянул подозрительно, но Женька говорила всерьез.

Ромкин двигатель взорвался на стенде, не выйдя и на половину мощности.

— Суета сует! — вздохнула Женька и взъерошила Ромкины седины. — Хочешь, я блинов сделаю?

Почерневший Саид не хотел блинов. Он перестал спать и питался насильственно. Женька присматривалась к аптечке со шприцами и витаминами, Шмустрый изучал бутылку нехорошим, задумчивым взглядом. Туземцы шарахались черной тени, бродившей вокруг нового котлована, а Ромкину тетрадь воспринимали не иначе как книгу смерти.

— Глаза горят! — пожаловался Лаше мрачный Витька. — А нужно, чтобы керосин горел. Новый двигатель довести — это не слона из ямы вытащить. Люди нужны и время!

— Суета сует… правильно? — старательно пожалела его девушка. — Хочешь, я блинов напеку? Я умею.

Она провела рукой по Витькиной лысине и засмущалась.

— Замуж бы тебя отдать, красивую, — растрогался Витька. — Языки знаешь, блины печь умеешь. Пропадаешь ты здесь!

— Нет! — засмеялась Лаша. — Не пропадаю!

Утром в коттедж пришел раджа, а с ним Гагарин.

— Роман, — улыбнулся космонавт. — Не падайте духом. Вы же испытывали прототип двадцать лет назад. Позже им занимались и наши, и американцы. Вот…

Он выложил на стол объемистую папку.

— Отчеты об испытаниях. Секретные. Думаю, вам пригодятся.

— С капсулой проблемы, — признался Витька упавшим голосом. — Мы делаем носитель, на корабль может не хватить времени.

— Успеете, — обнадежил его Гагарин. — Сделайте проще, мне же не нужно возвращаться.

Раджа проснулся, и они ушли.

— Ша, братва и девушки, — решил Витька, проводив гостей взглядом. — Теперь всё по науке. Организуем группу по маршевому двигателю, группу по носителю, группу по капсуле и группу по старту. Работаем параллельно. Есть вопросы? Нет вопросов!

— Гагарин липу подсунул, — сказал Витька, оставшись с Женькой наедине. — Никто Ромкиным двигателем не занимался.

— Я поняла, — улыбнулась Женька. — Главное, что Ромка поверил.

Ромкин двигатель снова взорвался, но перед смертью вышел на расчетную мощность. Саид позеленел, аборигены шарахались от его бледной тени. Ромкину тетрадь окурили тайком от злых духов, и Саид каждый раз кривился, приступая к работе. Но, главное, за ним повсюду дрожащим от ужаса хвостиком тянулись четверо смышленых ребят из местных. Саид рявкал на них и всячески гнобил интеллектуальным трудом.

Годовщину встречали дружно, на подъеме.

Ромкин движок, наконец-то, «выдал мощь» и мирно сгорел, отработав аж два ресурса. Саид просветлел.

Женька и Шмустрый раскатали в новом сборочном цехе чертежи носителя в натуральную величину, ползали по ним и склочно делили каждый сантиметр бортового пространства. Женька клялась внуками дать Шмустрому в глаз, беллетрист рычал в ответ прорезавшимся басом.

Муртазин откопал еще один котлован, под старт, напоролся на нефтеносный слой и велел засЫпать — не дай бог раджа проснется! Ожившего Саида Витька запер в рабочем коттедже вместе с приближенными туземцами и поклялся дверь не отпирать, пока капсулы не увидит. Первое время заключенцы слезно просились на солнышко, затем притерпелись. Звуки из-за дверей доносились железные, сочные, правильные.

На двенадцатое апреля Муртазин объявил первый в году выходной.

— Ну, что, пенсионеры, — спросил ядовито, поднимая бокал с кокосовой брагой. — За успех нашего безнадежного дела?

Прибежала Лаша и доложила, что на посадку заходит «ну очень большой самолет». Женька вскинулась, за ней побежали остальные.

Выходной пропал.

Под огромным, в полнеба, «Русланом» собрался весь остров. Онемевший от изумления карго-мастер вытягивал краном прямо в джунгли элементы конструкции, а за стеклами далекой кабины маячили бледные лица ошалевших пилотов.

Женька переселилась в сборочный цех, лично отобрав в помощники сообразительных ребят. Тревожить ее Витька не решался, опасаясь за глаз.

Наконец пришел день, когда Муртазин вернулся со старта и понял, что делать ему нечего. Из срочного все переделал, а на несрочное все равно времени не хватит.

— Испытания? — обманчиво ровным голосом предложила Женька. — У нас с Данькой готово.

— Саид?

Ромка воздел к небу руки, мол, все в руках аллаха.

— На десятое октября назначаю пробный запуск, — решил Муртазин. — Готовьтесь, висельники.

Висельники замолчали, не глядя друг другу в глаза.

— Что-то случилось? — забеспокоилась Лаша.

— Все в норме, — нехотя ответил Витька. — Если считать авантюру нормой. Ну, авантюра же! Из трех двигателей два сгорели, Шустрый черт знает что напрограммировал, и ведь не проверишь. Остальное… — он махнул рукой. — Чувствую, накроется все медным тазом!

— Виктор, ты не прав, — Лаша несмело улыбнулась. — Даже если испытательная ракета взорвется, вы сделаете новую. Потому что умеете и у вас есть Гагарин!

Женька посмотрела на девушку с интересом.

— Я не знаю, как объяснить, — засмущалась Лаша. — Я вам лучше расскажу легенду. Когда-то к нашему острову приплыла огромная акула. Рыбаки называли ее Белая Смерть, потому что акула переворачивала лодки и уносила людей. Рыбаки перестали ходить на лов, женщины боялись, дети плакали от голода. И тогда проснулся раджа. Он взял острогу и в поединке один на один победил акулу! Женщины сложили песню, дети пели ее, а рыбаки снова вышли в море. Они больше не боялись акулы! Они стали победителями. А у победителей все получается, рано или поздно. Руки опускаются у побежденных.

— Ай, хорошо сказала! — удивился Данька. — Как писатель ответственно заявляю.

Лаша смутилась окончательно и сбежала, выдумав срочное дело.

— Вы вот что… седина в бороду, — негромко предупредила Женька. — Бесов своих придержите. Я девочку с собой заберу, когда Юру запустим. Нечего ей здесь делать!

Ракета, которой в спешке не придумали названия, взлетела точно по плану, совершила положенные маневры и выбросила на орбиту макет обитаемой капсулы.

— Данька, гони макет в атмосферу! — скомандовал Муртазин, не чувствуя ничего кроме стариковской боязливой усталости. — Всем спасибо, всем спать.

Утром его разбудила Лаша, распухающая от важных новостей.

— Вот! — жестом фокусника девушка сорвала покрывало с упаковочного ящика. — Доставили ночью, по приказу светлого раджи.

Витька, не веря глазам, коснулся пальцами гермошлема.

— Скафандр Юрия Гагарина, — похвасталась Лаша. — Точная копия. Обещали, что в рабочем состоянии.

— Принеси мне… чем вы это рисуете? — Муртазин взял ее за ладошку, украшенную тонким узором.

— Ага… а зачем?

Витька заклеил белым скотчем буквы «СССР» на шлеме и маркером наметил поверх:

— «Земля»! Так будет правильно.

* * *

Они едва уложились в срок!

Последние мартовские недели практически не спали, навалившись миром на доводку орбитальной капсулы. Саид один за другим жег маломощные двигатели на испытательном стенде. Шмустрый метался от компьютера до корабля, слепо натыкаясь на препятствия. Витька монтировал жизнеобеспечение, а Женька ползала по корпусу, проверяя изоляцию и качество сварки.

— Какой он маленький! — ужасалась Лаша, видимо представляя себя в этой ореховой скорлупке даже не в космосе, а посреди привычного океана.

— Меньше — не больше, — ворчал Роман.

В ночь перед стартом центр управления посетили светлый раджа и Гагарин. Раджа мирно заснул на троне, а космонавт долго бродил среди плотно смонтированного оборудования. Мечтательно улыбался, касаясь спящих приборов.

— Отдыхайте, Юра, — предложил серый от усталости Муртазин. — У вас завтра трудный день. А мы к утру будем вывозить и заправлять носитель.

— Завтра… До сих пор не могу поверить, — признался Гагарин. — Так хочется слетать еще хотя бы раз.

В пять утра Женька подняла носитель с закрепленной капсулой на стартовый стол и начала заправку.

— Что это?! — из последних сил озверел Витька, указывая на ярко-красный узор на белоснежной ракете. — Опять шаманство?

— Это название, — испугалась Лаша. — Мы с Женей решили…

— Переведи!

— Человек победивший, — тихо ответила девушка.

— Можно, — буркнул Муртазин.

Он ушел на берег и долго смотрел в спокойный мощный океан.

К полудню все собрались в ЦУПе. На троне спал привычный как предмет обстановки посол инопланетных цивилизаций. Данька суетился у приборов — наступил его день. Женька деловито раскладывала на столике коробочки с лекарствами.

— Да-да, Муртазин! — посмотрела она с вызовом. — Я старая больная женщина. У меня сердце, нервы и внуки.

— Женька ты, Женька, — вздохнул Муртазин.

— Юра на месте, — доложил Саид, железный человек. — Люк закрыт, носитель заправлен, все системы в норме. Ваш выход, товарищ генеральный!

Витька принял у него микрофон.

— Внимание! — сказал он на весь островной мир и прилегающие окрестности.

Остров напряженно слушал отсчет и Витькины команды. Притихли джунгли, и даже птицы, казалось, замерли в полете. Игла ракетоносителя с маленьким человеком на острие, куталась в испарениях. В этом мареве чудилось, что она дрожит в предвкушении рывка. Стоит, опираясь на удерживающие пилоны, и ждет только слова, чтобы сорваться в неприступное синее небо.

— Предварительная! — командовал Витька, поражаясь твердости собственного голоса.

Ракета дрогнула — или Витьке померещилось на огромном экране. Клубы пара обернулись вспышкой, из которой рванула жадная струя.

— Есть предварительная!

Муртазин всей шкурой чувствовал, что друзья рядом. Что ракета не подведет.

— Промежуточная!

— Есть промежуточная!

Земля ушла из-под ног, вернулась и забилась мелкой дрожью. Ракета встала на огонь, и держало ее только притяжение родной планеты. Но что такое притяжение для «Человека победившего»?

— Главная!

— Есть главная! — выкрикнул Данька.

Секунды растянулись до бесконечности. Замысловатая вязь медленно поползла по экрану — ракета поднималась, минуя камеру наблюдения.

— Ну, пожалуйста, милая, пожалуйста! — рыдала Лаша на родном языке, и все ее понимали.

— Есть контакт подъема! Есть отрыв! Поехали! — Данька охрип.

— Поехали! — взревел Саид.

— Поехали! — завопила Женька, срывая голос.

— Поехали! — оглушил джунгли Витька.

— Поехали! — последним засмеялся Гагарин, и Витька лишь теперь осознал, что никакая не икона, а молодой азартный парень лежит сейчас на многометровой пламенной струе. Лежит между небом и землей, и плевать ему на бессмертие, а нужно только сделать, вырвать, победить! Вытянуть не пламенем, так волей неподъемную махину туда, где небо черное и до звезд рукой подать.

— Десять секунд! — прохрипел Данька. — Телеметрия — норма.

— Спокойнее, ребята, спокойнее!

Куда там! Ракета уже превратилась в яркую звездочку на небосклоне, джунгли начали приходить в себя, а страсти в ЦУПе только накалялись. Не было станций слежения, не было спутников, и лишь ниточка телеметрии соединяла рвущую пространство ракету и беспомощных людей за приборами.

— Легли на траекторию, — сообщил Данька и встревожился. — Температура двигателя растет!

У Женьки затряслись губы, и она сжала их рукой.

— Пожалуйста, пожалуйста, пожалуйста!.. — шептала зареванная Лаша.

— Десять секунд до разделения, — мертвым голосом доложил Шмустрый. — Температура критическая…

Метроном сломался. Витька следил за стрелкой, но она не двигалась, и вместе с ней остановилось сердце. Десять секунд, господи! Стрелка перекинулась, отсчитывая первую, и опять замерла.

Муртазин закрыл глаза, чтобы не видеть, как Женька кусает руку.

— Есть разделение! — выдохнул Данька. — Есть! Включился двигатель второй ступени…

— Ва-а-а!.. — железный человек Ромка Саидов сорвался в пляс, не то в лезгинку, не то в танец с саблями. — Ва-а-а, не подвел, любимый! Отработал, родной!..

Где-то далеко разом утихло пламя, гигантская труба носителя дрогнула, отбрасывая от себя крошечную капсулу, и лениво завалилась вбок, в сторону облаков и океана.

— Юра, как ты? — всхлипнула Женька, забыв все правила и наставления.

— Лечу! — прорвался сквозь помехи голос полный восторга и ужаса, какой только и бывает у людей, умеющих летать.

— Двадцать секунд до выхода на расчетную орбиту! Телеметрия — норма!

— Десять секунд! Норма!

— Выход… Нет телеметрии!

Писк радиомаяка оборвался. Шмустрый вскочил, заметался пальцами по кнопкам.

— Нет телеметрии! Никакой! — Данька чуть не плакал.

В отмеряемой метрономом тишине как горох посыпались таблетки.

— Должна быть! — выкрикнула Женька, роняя аптечную баночку. — Ищи!

— Нет же!

— Убью!

— Нет… — Данька отступил, бессильно опустив руки.

Витька медленно обернулся. Раджа спал, насупив строгие брови.

— Это значит… всё? — Лаша шевельнула белыми искусанными губами.

У Витьки челюсти свело. Не мог он это вслух произнести!

Нет телеметрии…

Динамик кашлял, хрипел и свистел помехами.

Потом замолчал.

— Спасибо вам, ребята! — сказал Гагарин из невозможного далека.

* * *

Данька и Саид улетели первыми, раджа организовал им чартер до Москвы. Следом — мрачная Женька, она долго разговаривала с Лашей, но садилась в самолет одна. На прощание Женька сунула Муртазину визитку, распорядилась «звони!» и расцеловала в щеки. Ловко уклонилась от ответных нежностей.

Витька Муртазин вернулся на яхту, обошел ее в тоскливом недоумении — зачем это все? Какой Муртазин-фест? И начал готовиться к отплытию. Его провожали всем островом, бросали в воду цветы. Лаша расплакалась, впрочем, и Даньку с Саидом и особенно Женьку она тоже провожала слезами.

— Не плачь, милая Лаша, — уговаривал ее Витька. — Ты замечательный человечек, у тебя все будет хорошо. Вспоминай нас иногда.

«Смуглянка» прошла несколько тысяч миль, прежде чем Витька Муртазин понял, что так и остался дурак-дураком, несмотря на пять десятков лет за плечами. Он отвернул с маршрута, в конце которого его ждали слава и деньги, и погнал усталую «Смуглянку» к ближайшему острову с работающим аэропортом.

Через неделю, раздираемый эмоциями Муртазин спустился по трапу в аэропорту Коломбо, откуда утром на Маджурикота вылетал шестиместный самолетик местных авиалиний. Да, прошло время, когда остров принимал «Геркулесы» и «Русланы»…

В поисках ночлега и пропитания Витька набрел на ближайший отель из разряда «пять звезд и армия тараканов» и почти не удивился, спустившись из номера в ресторан.

Точнее, он на это рассчитывал. Еще точнее — ждал и надеялся.

— Я вам говорила — объявится? — спросила Женька у Саида и Даньки. — Легок на помине. Привет, Муртазин!

Данька улыбался от уха до уха, Женька пыталась сдерживаться. И даже железный Саид немного раздвинул губы.

— Здорово, ребята, — Витьке стало хорошо; вот так сразу, без компромиссов хорошо. — Какими судьбами?

Он присел за общий столик.

— Мы с Ромкой помозговали, — затараторил Шмустрый как по писаному, видно не раз и не два репетировал. — А вдруг с Юрой — это была не крайняя проверка? Что мы знаем об этом? По сути ничего! Раджа, который посол, спал как медведь все два года…

— На Луну они нацелились, Муртазин, — вздохнула, перебивая, Женька. — Говорят, американцы со второй программой в пятьдесят лет не уложатся. Без нас, говорят, никак. У них уже и двигатель готов.

— Мы не знаем ни-че-го! — вмешался Саид. — А вдруг?

— Подождите… — растерялся Витька, припоминая, что Армстронг жив, что «Апполоны» прилунялись с завидной регулярностью; и главное. — Как вы это представляете? Одно дело — выбросить капсулу на орбиту, но Луна… Это уже за гранью! Авантюризм показан в разумных дозах, не больше.

— У нас профессия такая, за гранью! — отрезал Ромка. — Нерешаемых задач не бывает, бывают нерешенные.

— Понятно, что в одиночку не потянем, — поддержал друга Шмустрый. — Будем привлекать.

— Лешку можно, Соколова, — наседал Роман. — Сидит на пенсии, а ведь железячник от бога.

— Андрюха Кузнецов, — вспомнил Шмустрый. — Мобилки ремонтирует, что ли. Мне бы по электрике кого…

— Дом престарелых, — опять вздохнула Женька.

— А мы разве молодые? — заглянул в ее глаза Витька.

— Да, Муртазин, — серьезно ответила Женька. — Мы молодые, тебя вон не узнать, человеком выглядишь. Мы еще сами полетим, как мечтали, дури хватит.

Саид с Данькой увлеченно вспоминали старых друзей, но Муртазин их не слушал.

— Зачем ты вернулась, Жень? — спросил он прямо.

— Я слабая женщина, Муртазин, — криво улыбнулась Женька. — Я про Луну не думала. Я поняла, что это были самые лучшие годы, и сделала большую глупость. Нельзя возвращаться в прошлое, можно все испортить.

Витька задумался.

— А меня просто тянет, — признался он. — Ромка правду говорит, мы шагнули за грань. Я так думаю, что обратно дороги не будет. Куда не спрячься, а все равно вернешься на Маджурикота. Наверное, ты не права. Извини.

— Ох, Витька, Витька, — женщина спрятала лицо в ладонях. — Три месяца прошло! Знаешь, чего я боюсь? До ночных кошмаров просто. Что мы прилетим, а там… ничего. Разобрали на хозяйство. Или — хуже! Стадо туристов, и каждый что-нибудь откручивает. Как будто руки мне откручивает!

Витька промолчал. Отогнал воспоминание, как отгружал в девяносто втором прототип Ромкиного двигателя в скупку цветных металлов. Он тогда думал, что это никому, то есть вообще никому, не нужно. А зачем тогда ему?

Ранним утром маленький самолетик кружил над островом, запрашивая посадку. Витька Муртазин сидел возле иллюминатора, но не видел ничего, разноцветные круги ходили перед глазами. Он только старался, чтобы счастливая улыбка — оттого что любимая Женька сидит рядом, обнимает и прячет на его плече лицо, только бы не смотреть на клочок земли под крыльями — чтобы эта пацанья улыбка не выглядела слишком уж идиотски. Как-никак пятьдесят. Какой-никакой, а генеральный. Ребят можно не стесняться, вон и Данька улыбается хорошо, и Ромка молча одобряет, но внизу нужно выглядеть солидно.

— Старт на месте, — разглядел главное Данька. — Сборочный тоже… кажется.

Аэропорт встретил пугающей тишиной и безлюдьем. Экскаватор, бульдозеры, грузовики стояли на огороженной площадке, как и три месяца назад, но Витька сразу понял — брошенные. Работая с железом, он научился различать усталость и обиду ненужных механизмов.

Женька тихо застонала. Витька обнял ее за плечи.

— Склеп! Только таблички не хватает, — процедил Шмустрый. — Зря мы приехали, ребята.

— Не каркай! — оборвал его Муртазин и повел всех на поиски.

Они ткнулись в запертый коттедж, в котором прожили два насыщенных года. Дорожку к нему жадные джунгли уже засеяли травой. Вышли к ЦУПу, подергали гигантских размеров замок на двери.

— Сборочный? — предложил мрачный Саид. — Или стенд посмотрим?

— В сборочный, — решил Витька, потому что с той стороны ему чудились признаки жизни.

В сборочном цехе и впрямь что-то происходило. Падало железо, гремела музыка, смеялись люди. Молодые жизнерадостные голоса.

— Спортзал? — ухмыльнулся Шмустрый. — Или дискотека? Я за спортзал.

Они вошли под высокие своды, смонтированные вахтовиками-индусами и лично Витькой — вот здесь он едва не навернулся с высоты шестого этажа. Переступая порог, Женька закрыла глаза, то тут же передумала. Твердо шагнула и только подрагивающие губы выдавали ее.

Шагнула и пошла, как зомби.

На гигантском стапеле лежала ракета.

Маленькая ракета, чуть побольше тех, что Витька запускал в кружке ДОСААФ в неправдоподобно далекой юности. Несуразная в огромном цехе, да еще выпотрошенная — провода свисают, двигатель разобран. А вокруг десяток ребят из тех, что слушали Витькину зажигательную речь два года назад, повзрослевших, увлеченных, с горящими глазами. Только музыку они зря, отвлекает. Ракета — дело тонкое, нежное. Как женщина внимания требует.

Гостей заметили, и музыка захлебнулась.

— Здрасьте… — сказал Данька обморочным голосом и оглянулся на Саида.

Ромка стоял бледен. Муртазин тоже почувствовал, что им не очень-то и рады.

Толпу парней растолкала всполошенная, перемазанная чем-то техническим…

— Лаша, здравствуй! — поздоровалась Женька.

Лаша смотрела испуганно и виновато.

— Здравствуйте, — сказала очень тихо, и если бы не акустика высоких сводов, ее бы не услышали. — Мы только попробовать…

Витьку заклинило, и его друзей тоже.

Лаша не поняла их молчания и расстроилась. Но за испугом — Муртазин все же изучил ее, наивную, за два с лишним года — Витька разглядел вызов.

Лаша заговорила, и с каждым ее словом истончался страх и укреплялся вызов.

— Мы хотели попробовать, — сказала девушка, глядя исподлобья. — Сами. Великий раджа нам позволил. Мы взяли кое-что из ваших материалов… двигатель, блок управления. Книги. Неужели нам нельзя?!

— Да мы только… — растерялся Данька и умолк, потому что бледный лицом Саид основательно придавил ему ногу.

Лаша смотрела в глаза, а Витька молчал. Не мог слова выдавить, в груди застряла не то стенокардия, не то…

«Старый ты дурак, Муртазин!» — Витька сглотнул. — «И правда думал, что никому, что склеп…»

— Можно! — пришла на помощь Женька, милая, умная, все понимающая Женька. — Конечно, можно! Это будет ваша Ракета, девочка.

Губы Лаши дрогнули, расслабились парни за ее плечами.

В красном углу, на троне, спал и ласково улыбался в бороду раджа, мудрый и великий как свет далеких звезд.

Сергей Токарев Большая Мольберта

Когда ударная волна разворотила блиндаж, красноармеец Семен Платонов сидел у входа. Потому и выжил. Выжил, выполз, выплюнул песок и выхаркал красным на дымящуюся почву. Из кучи песка рядом торчали новенькие хромовые сапоги политрука товарища Седых.

— Извини, товарищ Седых, — сказал Платонов, обхватывая первый сапог. — Тебе уже без надобности, а мне еще Дрезденскую галерею брать.

Второй сапог дернулся и ударил его в подбородок. Семен опрокинулся на спину и увидел небо. По ляписной лазури ползли кляксами облачные белила. Где-то в вышине выл заблудившийся истребитель, как испорченный репродуктор.

Куча песка зашевелилась, обнажив почерневшее лицо политрука с безумными глазами.

— Суки! — сказал товарищ Седых, выдавливая себя на свободу. — Опять тяжелым калибром фигачат.

— Что это было, товарищ политрук? — спросил красноармеец Платонов.

— Неконвенционное оружие. Большая Мольберта.

Политрук протянул измазанную кровью руку.

— Пойдем, товарищ! Нам надо найти профессора Швыдке. Он найдет способ, как остановить фашистов.

Профессор Швыдке сидел у перевернутой полевой кухни и набивал перловой кашей пустые гильзы из-под снарядов для салютной пушки.

— Столько мы не употребим, — сказал он. — Но солдатская каша может храниться практически вечно. Мы могли бы оставить капсулу времени для наших потомков, чтобы они отведали нашей пищи и узнали её сладость.

Красноармеец Платонов запустил палец в одну из гильз, облизал его и почмокал.

— Пригорела! — сказал он. — Жаль, что повара уже нельзя расстрелять.

— Не время, товарищ, рассуждать о кулинарии, — сказал политрук. — Нам надо найти и уничтожить Большую Мольберту, пока она не прервала линию нашей жизни. Профессор, как это можно сделать?

Профессор Швыдке уронил почти полную гильзу в озеро каши. Всплеснув руками, он погрозил кулаком в сторону запада.

— Бесполезно! — воскликнул он. — Против нас — французские импрессионисты и немецкие модернисты! Против нас — беспощадный итальянский футуризм и жестокий испанский кубизм! Против нас — вся мощь европейской культуры!

Политрук выдернул именной горн из кобуры.

— Паникёрство! — процедил он, нацеливая оружие на профессора. — Я так и знал.

Красноармеец Платонов прыгнул в сторону и упал, утюжа брюхом глину. Он зажал уши со всей силы, но мелодия боевого горна просочилась сквозь ладони, как сквозь рваную штанину. Семен скрипнул зубами, дернулся несколько раз и вытянулся.

— Вставай, товарищ! — сказал политрук. — Музыкальная минутка окончена.

— Ладно, товарищ Седых, ваша взяла, — вздохнул Семен. — Пойдем, убьем Большую Мольберту.

— Убьем! Убьем!! Убьем!!! — взвизгнул профессор Швыдке. Очки на нем повисли наискось, словно сорванная взрывом фрамуга. Политрук поморщился.

— Давайте без эксцессов, — сказал он. — Оставьте истерику гражданской интеллигенции.

— Есть отставить! — выкрикнул профессор Швыдке и щелкнул каблуками.

Семен уважительно посмотрел на товарища Седых.

— Как только вас самих эта музыка не забирает? — пробормотал он. — Небось, на спецкурсах этому учат.

— Тому есть две причины, — ответил политрук. — И первая состоит в том, что эффект любого воздействия на мозг со временем слабеет. Вспомни, как ты бежал покупать облигации первого займа. И вспомни, как второго. А третьего?

— Верно, товарищ политрук! Эх, мне бы вашу голову! — восхищенно воскликнул Семен. — А что вторая причина?

— Она заключается в том, что в детстве моем, которое прошло в одном из самых глухих уголков Сибири, мне наступил на ухо оголодавший медведь-шатун…

Товарищ Седых не успел закончить. Небо потемнело, с холмов рвануло горячим ветром. Пылающая листва полетела в небо, как октябрьский салют. Никто из троих не устоял на ногах — все полегли мордой в землю.

— Вот суки! — рявкнул Семён: — Решили нас к чертям собачьим заштриховать! Мол, была Расея-матушка красным пятном, а станет белым!

— Не боись, прорвемся! — сказал политрук. И, повернувшись к профессору, добавил: — Эй, человек, видевший Менделеева и Римского-Корсакова! Расскажи, как нам порвать эту Большую Мольберту!

— Хоть я и чувствую готовность в сердце идти до конца, разум мой шепчет, что дело это безнадежное, — ответил профессор, протирая очки.

— Вот как?

— Да. Культура — это удел богатых. У них там, на Западе, любой нищий себе клизму из акриловых красок поставит и бац! Готов смертоносный концепт! Дюжины три как минимум ударной волной снесет, остальные сойдут с ума от ментальной радиации и заражения в течение года. Что мы можем им протипоставить, кроме горна-трехлинейки, да боевых барабанов? Ничего!

— Но-но!..

— А ты не нокай! — закричал профессор. — Куда ты нас погонишь?! С шашкой на танк, с жестяным горном на симфонический оркестр, с барабаном на дискотеку?! А с мелками известковыми — на Большую Мольберту?! Русский — значит бедный! Значит, убогий! А культура — вещь вещественная, деньгами питающаяся, золотое вымя сосущая!

Политрук размахнулся и произвел удар боевым горном в грудь профессора. Швыдке поперхнулся, замолк и завалился на бок.

— Пойдем, — сказал товарищ Седых красноармейцу Семену. — Он нам больше не товарищ. Большая Мольберта уничтожила его мозг.

Кряхтя и матерясь, Семен выполз из окопчика, потирая поясницу и посмотрел окрест. Дымились руины, на сгоревшем дереве ветер трепыхал обрывки полкового знамени. Культурный слой третьего краснознаменного полка превратился в пыль и пепел.

— Пойдем, — повторил политрук. — Хоть надежды нет, но надо попытаться. Там, за холмами, сочится маслом Большая Мольберта. Блестят на ней мазки, каждый размером с воронку. И стоят под ней пьяные от вдохновения вражеские импрессионисты. Белая кость, тонкая рубашка, кружевные воротники. Одно слово — культура. Пойдем, товарищ, в штыковую с примкнутыми горнами. Пойдем, пока они не накатили третий этюд. Хоть умрем, да со своими песнями!

— Русский, значит, бедный… — прошептал Семен. — Значит, нищий…

Политрук нахмурился.

— Нет, нет, товарищ Седых! — воскликнул красноармеец. — Просто… Я хотел лишь сказать… Эх, я даже спецкурсов не кончал, чтобы грамотно все обсказать.

— Говори как умеешь! — приказал политрук.

— Профессор говорил про нищих, последних нищих. Помните, у них, мол, если даже нищий клизму поставит и над холстом присядет, то уже дюжины две вперед ногами выносят!

— Три дюжины… — прохрипел профессор в стороне, не поднимая головы.

— Три! Три дюжины от клизмы!! Понимаете?!

Политрук почесал затылок.

— Ай да Семён, чертово семя! — вдруг закричал он. — А да сукин крестьянский сын! И ведь есть ещё время до последнего этюда!

— Возьмите мой френч на пыжи, — прохрипел профессор. — Все равно он уже не новый!

* * *

И грянул гром.

Мольбертфюрер фон Холст поморщился.

— Опять эти русские варвары пускают свои бессмысленные салюты! — пробормотал он.

— Я думал, вы закатали их под грунтовку! — подобострастно выкрикнул старший этюд-мейстер.

— Я тоже так думал. Разворачивайте этюдники, подносите тюбики! Мы сотрем их с лица земли и напишем свою картину… — сказал мольбертфюрер и вдруг осёкся. Руки его опустились, глаза замерли, а губы задрожали.

И вместе с ними застыли все арт-зольдаты. Замер старший этюд-мейстер, остановился младший тюбик-юнга. На полпути к Большой Мольберте, как вкопанный, остановился бледный холстомер.

Потому что там, на гигантском холсте с нарисованным новым смыслом жизни растекалось огромное бурое пятно из солдатской перловой каши.

— Смертоносный концепт… — прохрипел фон Холст, пытаясь пошевелиться.

Но грянул гром еще раз. И еще. И еще…

А у далекой пушки за холмами плясали два чумазых обгорелых русских солдата. И уставший профессор, привалившись к колесу салютной пушки, сворачивал самокрутку.

— Еще десять гильз, — сказал он. — Добавьте жару.

— Остынь, товарищ Швыдке, — сказал красноармеец Семен Платонов. — Этим уже без надобности. А нам еще Дрезденскую галерею брать.

Курсор

"Видеодром" — знаменитый триллер Дэвида Кроненберга, в честь которого, в частности, названа рубрика в журнале "Если", — удостоится ремейка от студии Universal. Новую версию сценария пишет Эрен Крюгер. В оригинальной ленте рассказывалось о кабельной программе "Видеодром", в эфире которой пытали и убивали по-настоящему, а у зрителей во время просмотра начали происходить странные метаморфозы. Сценарист планирует осовременить материал, добавив в него модные нанотехнологии.

Планета-океан обнаружена за пределами Солнечной системы. Красный карлик Gliese 581, что находится в 20 световых годах от

Солнца, давно привлекает внимание ученых — там найдено уже четыре экзопланеты. И если две планеты-гиганта представляют малый интерес, то земноподобная крошка Gliese 581е удостоилась даже персонального послания, отправленного в октябре 2008 года при помощи радиотелескопа РТ-70, принадлежащего Национальному космическому агентству Украины. А в апреле 2009 года швейцарские ученые выяснили, что Gliese 581с, чья масса превышает земную в пять раз, скорее всего, покрыта океаном, а значит, там возможна жизнь. А вдруг вариант Соляриса не так уж и фантастичен?

Супруги Дяченко стали обладателями Большой премии "Заветная мечта" за подростковую фэнтези-трилогию "Ключ от королевства", "Слово Оберона" и "У зла нет власти". Премия имеет статус национальной и присуждается за прозаические произведения для детей среднего и старшего школьного возраста. Имена лауреатов были объявлены 21 мая на торжественной церемонии в московском центре имени В.Мейерхольда. К "Большой премии", которую получили соавторы, прилагается солидный денежный приз — 1,5 миллиона рублей. Второе место в этой номинации занял Эдуард Веркин (роман "Мертвец"), третье — Тимофей Юргелов (роман "Желтый, серый, Анжела Дэвис, Вулкан и другие"), "Серебряный" и "бронзовый" лауреаты получили по 500 и 300 тысяч рублей соответственно. "Малую премию" (повесть или рассказ) получили Юлия Кузнецова за повесть "Выдуманный жучок", Илга Понорницкая за сборник "Наша Земля — дышит" и Сергей Седов за сборник "Сказки Детского мира".

Следует отметить, что все произведения оценивают как известные личности, так и старшеклассники из нескольких российских школ. При этом "Детское жюри" имеет такие же права, как и взрослое, в том числе и право вето.

Может ли пистолет стоить 270 тысяч долларов? Вполне, если это пистолет из фантастического фильма. Именно за такую цену ушел с Аукциона голливудских памятных вещей бластер, с которым Гаррисон Форд охотился за андроидами в фильме Ридли Скотта "Бегущий по лезвию". Вторым по стоимости оказался оригинальный постер "Франкенштейна" ($ 216 ООО), третьим — маска чудовища Черной Лагуны ($ 84 ООО). Распродавалась также часть знаменитой коллекции недавно почившего "главного фэна" всех времен Форри Акермана, и самым дорогим лотом стала робот Мария из "Метрополиса" ($48000).

Очередная "Аэлита" прошла в "Екатеринбурге" с 26 по 29 мая. В рамках самого старого российского конвента, проводящегося сейчас на базе Уральского государственного университета, прошло множество мероприятий: семинары, кинопоказы, пресс-конференция с почетными гостями фестиваля — писателями Сергеем Лукьяненко и Владимиром Васильевым, критиками Дмитрием Байкаловым и Андреем Синицыным. На торжественной церемонии был объявлен очередной лауреат приза "Аэлита" (вручается за заслуги писателя перед фантастикой по результатам голосования представительного жюри). Им стал Владимир Васильев. Также были вручены призы Сергею Лукьяненко ("Орден рыцаря фантастики им. И.Г.Халымбаджи" — за заслуги перед фэндомом) и победителю конкурса короткого рассказа "Аэлита" Анне Сырцовой.

Сергей Лукьяненко приступил к сценарию фильма "Золотой человек", постановщиком которого станет другой уроженец Казахстана — Тимур Бекмамбетов. Финансировать масштабный проект, возможно, будут госструктуры Казахстана. По замыслу тандема, уже поработавшего совместно над "дозорной дилогией" и некоторыми еще не запущенными проектами, новый фильм должен представлять собой современное фэнтези с рядом этнических и эпических мотивов.

Агентство F-пpecc

Personalia

АРТАМОНОВА Ольга Владимировна

Ольга Артамонова родилась в 1964 году в Калужской области. В 1993 году закончила Московский институт культуры по специальности режиссер. Позднее получила диплом Высших курсов иностранных языков при Министерстве внешних экономических связей РФ по специальности итальянский язык. С 1998 по 2000 год училась на факультете дополнительного образования ВГИКа.

Работала в различных театральных объединениях, экспериментальных проектах в качестве режиссера и сценариста, параллельно — переводчиком и преподавателем итальянского языка. В настоящее время живет в Москве, работает в авторской школе иностранных языков имени Шехтера.

Фантастику начала писать с 2005 года, первая публикация — рассказ "Соловей на пальме" в альманахе "Полдень, XXI век" (2007).

ВАДЖРА Раджнар (VAJRA, Rajnar)

Американский писатель и профессиональный музыкант Раджнар Ваджра родился в 1947 году в Нью-Йорке. До занятий литературой был "классическим" пианистом и занимался рок-музыкой (играл на гитаре и клавишных), писал песни, преподавал в университете и был владельцем музыкального магазина.

Ваджра дебютировал в научной фантастике рассказом "Прохождение теста Арболи" (1997). С тех пор опубликовал два десятка рассказов и повестей, выпустил книгу в межавторской серии "Нулевая вероятность" — "Последовательности" (2000), а также роман "Выступ у Нокай Коррал" (2003). Большинство произведений писателя вышли в журнале "Analog", и дважды фантаст становился победителем конкурса на лучшее произведение, опубликованное в данном журнале.

ДЭВИС Колин (DAVIES, Colin Р.)

Английский писатель Колин Дэвис проживает в Ливерпуле и трудится инспектором строительных работ.

Писать Дэвис начал в середине 1980-х, а первый НФ-рассказ "Рольф и "вольво" опубликовал в 1989 году. За последующие годы напечатал более 20 рассказов и повестей, лучшие из которых составили сборник "Небылицы о железном коне" (2008). Несколько прозаических работ Дэвиса вошло в антологии "Лучшие научно-фантастические произведения года".

В настоящее время писатель ждет публикации своего первого романа и работает над вторым.

ПРАШКЕВИЧ Геннадий Мартович

Прозаик, поэт, литературный критик и эссеист Геннадий Прашкевич родился в 1941 году в селе Пировское Енисейского района, а школьные годы провел на маленькой станции Тайга. После окончания Томского университета с дипломом геолога участвовал в геологических и палеонтологических экспедициях на Урале, в Кузбассе, Горной Шории, Якутии, на Дальнем Востоке и Камчатке. Работал в лаборатории вулканологии Сахалинского комплексного НИИ, был главным редактором литературного журнала "Проза Сибири" (1994–1997).

Печататься Г.Прашкевич начал еще в школьные годы. Первый опубликованный НФ-рассказ — "Остров Туманов". Однако дебютная книга писателя — "Такое долгое возвращение" (1968) — была сугубо реалистической. Лишь в 1974 году автор вернулся к фантастике, опубликовав повесть "Мир, в котором я дома" (1974), а четыре года спустя увидела свет первая книга НФ-прозы "Разворованное чудо" (1978).

Сегодня Г.Прашкевич — один из самых разносторонних авторов "фантастического цеха", работающий в различных жанрах и направлениях НФ: детективной, социальной, лирико-философской и исторической. Перу Прашкевича принадлежат книги: "Пять костров румбом" (1989), "Кот на дереве" (1991), "Записки промышленного шпиона" (1992), "Великий Краббен" (2002), "Шпион в юрском периоде" (2003), "Кормчая книга" (2004), "Золотой миллиард" (2005), "Подкидыш ада" (2006) и другие. С не меньшим успехом писатель работает и в других областях — он автор стихотворных книг, детективной и исторической прозы, очерков о поэтах и ученых, мемуаристики и очерков по истории отечественной НФ (в 2007 году он выпустил 600-страничную историю русской фантастической прозы "Красный Сфинкс", пополнившую наградной лист писателя еще одной "Бронзовой улиткой", а также Беляевской премией, "Лунной Радугой" и премией фестиваля "Звездный мост").

Лауреат премий "Аэлита", имени Н.Г.Гарина-Михайловского, "Золотой Роскон", "Филигрань", имени И.А.Ефремова, а также кавалер ордена "Рыцарь фантастики". В 2007 году удостоен звания "Заслуженный работник культуры Российской Федерации".

СИНЯКИН Сергей Николаевич

Волгоградский фантаст Сергей Синякин родился в 1953 году в семье военнослужащего в поселке Пролетарий Мстинского района Новгородской области, но в 1965-м семья перебралась в Волгоград. После службы в рядах Советской армии поступил на работу в органы внутренних дел, где прослужил до 1999 года, пройдя путь от рядового милиционера до подполковника милиции, начальника отдела по расследованию особо тяжких преступлений.

Участник волгоградского КЛФ и знаток старой советской НФ С.Синякин в 1980-х и сам начал писать. Первой опубликованной работой стала повесть "Шагни навстречу" (1988) в городской газете, а двумя годами позже увидел свет сборник рассказов "Трансгалактический экспресс" (1990). Еще через год вышел новый сборник "Лебеди Кассиды" (1991), после чего Сергей Синякин на десятилетие исчез из жанра.

Возвращение в фантастику оказалось более чем удачным: первая же повесть "Монах на краю Земли" (журнал "Если", 1999) была обласкана критикой и получила престижные жанровые награды — "Сигму-Ф", "Бронзовую улитку", "Интерпресскон", АБС-Премию и "Мраморного фавна". В 2002 году к этой коллекции добавилась еще одна "Бронзовая улитка" — за повесть "Кавказский пленник".

Перу Сергея Синякина принадлежат книги "Монах на краю Земли" (2000), "Владычица морей" (2000), "Вокруг света с киллерами за спиной" (2001), "Злая ласка звездной руки" (2001), "Люди Солнечной системы" (2002), "Операция прикрытия" (2003), "Пространство для человечества" (2004), "Заплыв через реку Янцзы" (2004).

ТУЛЯНСКАЯ Юлия Тихоновна

Юлия Тулянская родилась в 1963 году в Казани, где живет по сей день. Закончила Казанский государственный университет. По специальности — филолог, лингвист, в данный момент работает переводчиком (английский язык). Пришла в фантастику, увлекшись творчеством И.Ефремова.

Дебютировала Ю.Тулянская романом: в 2007 году вышла книга "Королевство белок", написанная в соавторстве с Натальей Михайловой. В следующем году творческий дуэт выпустил еще два романа — "Небо и корни мира" и "Ветер забытых дорог" (ACT, 2008).

ХИГГИНС Питер (HIGGINS, Peter)

Английский писатель Питер Хиггинс свой первый рассказ "Оригинальное слово для дождя" опубликовал в 2006 году. С тех пор Хиггинс напечатал еще пять рассказов.

В настоящее время молодой писатель, проживающий в небольшом приморском городке Южного Уэльса, работает над романом с любопытным рабочим названием "Миргородская зима". По словам автора, "это фэнтези, действие происходит в лесах и на равнинах Центральной Европы, а также на берегу Балтийского моря". Среди многочисленных хобби Хиггинса — "психогеография", археология, неоромантизм, живопись.

Подготовили Михаил АНДРЕЕВ и Юрий КОРОТКОВ

Примечания

1

Зона, имеющая достаточно света для процесса фотосинтеза. (Здесь и далее прим. перев.).

(обратно)

2

База в графстве Беркшир, где до 1990-х годов размещались американские ракеты. Там же находился лагерь женщин из организации "Женщины за мир", протестовавших против присутствии этих ракет на территории Англии.

(обратно)

3

Вечером 5 ноября отмечается раскрытие "Порохового заговора": фейерверки, костры и сожжение чучела Гая Фокса, главы заговора

(обратно)

4

Американская психиатрическая ассоциация. (Здесь и далее прим. перев.)

(обратно)

5

Trader — торговец (англ.).

(обратно)

6

Цветочная гирлянда, которую обычно вешают на шею гостю.

(обратно)

7

Психотерапевт (жарг.). Shrink — уменьшать, сокращать, сжиматься.

(обратно)

8

Методика Берлица позволяет успешно изучать иностранные языки.

(обратно)

9

Доля падающею потока излучения или частиц, отраженная поверхностью.

(обратно)

10

Гравитационная аномалия, расположенная в межгалактическом пространстве.

(обратно)

11

Представитель психоаналитического направления в изучении культур.

(обратно)

12

Цитата из стихотворения «Тигр» Уильяма Блейка в переводе С. Маршака.

(обратно)

13

Образное выражение, делающее два предмета логически смежными друг другу.

(обратно)

14

Фасция — соединительно-тканная оболочка мышцы, образующая слои различной толщины на всех участках человеческого тела.

(обратно)

15

Азартная карточная игра.

(обратно)

16

Flat — плоский (англ.).

(обратно)

17

Марина Цветаева

(обратно)

Оглавление

Проза

  Ольга Артамонова Идеальная совместимость

  Сергей Синякин Основной вопрос

  Геннадий Прашкевич Другая история Вселенной

    ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

    ДОКТОР МИКРОБУС

    ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы отожгли летом)

    ДОКТОР МИКРОБУС

    ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

    ДОКТОР МИКРОБУС

    ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

    ДОКТОР МИКРОБУС

    ДОМЕН ЛИЦЕНЦИАТОВ (как мы зажигали летом)

    ДОКТОР МИКРОБУС

  Колин Дэвис В полной уверенности

Видеодром

  Хит сезона

    Нам с вами по пути?

  Рецензии

    ЗАПРЕДЕЛЬЕ (THE FALL)

    ЧЕРНИЛЬНОЕ СЕРДЦЕ (INKHEART)

    13-й РАЙОН: УЛЬТИМАТУМ (BANLIEUE 13 ULTIMATUM)

    ДРАКОНИЙ ЖЕМЧУГ: ЭВОЛЮЦИЯ (DRAGONBALL: EVOLUTION)

  Интервью

    Марина и Сергей ДЯЧЕНКО: «НАДО БЫЛО ВЫДУМАТЬ СВОЙ САРАКШ»

  Премьера

    Пандора Камерона

Проза

  Питер Хиггинс Песни субмарин

  Раджнар Ваджра Доктор для чужаков

  Юлия Тулянская Кошка Шрёдингера

Крупный план

  Возвращение звездных королей

Критика

  Рецензии

Вехи

  Вл. Гаков Леденящая утопия

Конкурс

  Конкурс "Рваная грелка"

  Лора Андронова Темными тропами

  Александр Гордиан А был ли Гагарин?

  Сергей Токарев Большая Мольберта

Курсор

Personalia X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?