«Амнезия творца»

Посвящается Карлу Руснэку и Джиан Бонджорно

Вся скоростная трасса досталась Эджу. Его имущество, его игрушка. Асфальт, ограждение, краска – все, на что он ни бросал взгляд. Спасибо Келлогу и его новому закону о собственности. «Тебе достаточно лишь решить, что это – твое». Эдж уже обзавелся привычкой вспоминать изречения Келлога, слово в слово. «Что видишь, Эдж, то имеешь».

Качая по венам адреналин, он давил на акселератор. Мимо проносился пустынный пейзаж. Он свернул налево, похрустел мертвой травой разделительной полосы и очутился на белых линиях, что убегали на запад. «Сам себе хозяин, – думал он. – Шпарю не по той стороне автострады. Моей автострады».

Он наращивал скорость, пока не завихляла, не затряслась видавшая виды колымага.

Дорожные знаки смотрели не на него, а в противоположную сторону, но он знал дорогу. И знал, что никто больше не мчит сейчас по этой трассе. Потому что Эдж – гонец. «Гонцов не убивают». В голове его собственные мысли перемешались с мыслями Келлога, и подчас мысли Келлога заметно брали верх. Ибо таяли не столь быстро, как свои. Да, Эдж знал наверняка: никто другой не едет по этой магистрали, ибо с войны Хэтфорк – зачумленный город. Полнехонько мутантов и прочих выродков. Время от времени Келлог подбрасывал туда продрейнджеров с едой, но сам не появился ни разу. Он ненавидел Хэтфорк, называл его пиявкой на своей ягодице, занозой в своей лапе и своим выкидышем. А Эдж прозвал Хэтфорк Волосатым Городом. У каждой местной бабенки, которую он видел раздетой (а он повидал-таки голых баб на своем веку), волосы росли там, где не полагается. Все хэтфоркские мужики носили бороды. Кроме Хаоса.

Под, визг покрышек Эдж проскочил мимо поворота, остановился и дал задний ход. Хэтфоркское шоссе круто шло на подъем да еще петляло – вести машину оказалось посложнее, чем он ожидал. Его даже раза три занесло на обочину, но это пустяк. Бровки дороги замело песком, трудно было определить, где кончается асфальт и начинается пустыня.

Эджу чудилось, будто он гонит по самой пустыне. Дорога на Хэтфорк пестрила брошенными машинами: Да что – дорога, подумал Эдж, эти олухи у себя под носом, и то не приберут. На улицах и во дворах растут кучи мусора, и всем на это начхать. Что ломается, не чинят. А новая техника… Эдж напряг мозги, выискивая подходящий оборот. Новая техника с неба не падает, удовлетворился он наконец. Даже Келлог лучше бы не сказал, ну да и хрен с ним. Келлога тут нет.

Он ехал по городу, то и дело замечая прохожих. Большинство обитателей Хэтфорка прятались в домах и глядели на чужую машину из занавешенных простынями окон. Но Эдж знал: чтобы передать весть, лучше всего ехать в Комплекс, где живет Хаос. Для того-то и прибыл Эдж – передать весть. Он пронесся через центр города, обогнул высохшее озеро и выскочил к парку, где стоял Комплекс.

Эдж не завидовал хэтфоркцам, презирал их мышиную возню и жалких отпрысков-мутантов. Но он иногда завидовал Хаосу. Тот держался в стороне от происходящего и вдобавок поселился в недурственном местечке – живи не хочу. Да что там в недурственном – шикарном, если уж на то пошло. Въезжая в парк, Эдж снова восхитился изобретательностью Хаоса. Тот весь Комплекс разукрасил своим именем. Здесь и там, в основном вместо вывесок бывших киношек, алели громадные пластмассовые буквы. Над входом в Первый Кинозал играло солнечными бликами – «ХаОС», над Вторым – «хАОС», над дверью Кинозала Номер Три – «ХАос». И так далее. Подкатив к подъезду Комплекса, Эдж дважды просигналил, затем вышел и нарочито громко хлопнул дверцей автомобиля.

Он не увидел машину Хаоса. Он был один. Во мраке под черепом копошились планы. Он приблизился к двери и погремел ручкой. Хрена! Хаос не такой дурак, чтобы пускать к себе в дом кого ни попадя. Еще сопрут чего-нибудь.

Эдж обогнул громадное здание и остановился в переулке, который отделял Комплекс от разоренного, разграбленного универмага. В переулке стояли три зеленых мусоровоза, все в выбоинах, снизу доверху обрызганные краской из аэрозольных баллончиков. Кривясь от вони, которой был перенасыщен неподвижный воздух, Эдж подумал, что тут можно найти кое-что интересное. Он по очереди вскарабкался на каждый контейнер и заглянул внутрь, и в третьем обнаружил свой приз. Жужжащие мухи облепили кучку птичьих костей и зеленовато-фиолетовой гнили.

Эдж съехал по борту контейнера на пыльную землю. Не стоит оно того, подумал он. «Старайтесь употреблять только консервированные продукты» – вот точные слова Келлога. «Не расходуйте калории на охоту за отбросами». Эдж припомнил, как Келлог рассказывал о пище, в которой меньше калорий, чем требуется на ее разжевывание и проглатывание. «Такая еда способна уморить тебя голодом». Но ретроспективно Эдж заключил, что это изречение – из тех очень немногочисленных высказываний Келлога, которые можно смело классифицировать как собачий бред. Во всем есть калории, сказал себе Эдж. Дерево, бумага, гниль – все калорийно. Я это знаю на собственном опыте. Установил… что за словечко употребил как-то раз Келлог? «Эмпирически». Классное словечко. «И классно, что я его вспомнил, – подумал Эдж. – И его смысл».

У него даже настроение приподнялось. «Я не тупой, – решил он. – Просто нервничаю, когда пытаюсь с кем-нибудь говорить. Забываю, что хотел сказать. Надо быть терпеливым, когда разговариваешь с нервным человеком».

Солнце сделало вылазку из утренней дымки, бросило на тротуар хилые тени. Эдж поглядел на свинцовые космы наползающей тучи. «Господи Боже, – подумал он, – а я-то надеялся, пронесет». Дождь лучше переживать под крышей, а не мокнуть, то и дело выскакивая из тачки. У этой пакости «кумулятивный эффект»!

Рассеянно копаясь в карманах брюк, Эдж двинулся по синусоиде назад к подъезду и вдруг опешил – впритык к его колымаге стояла машина Хаоса. Хаос выбирался из автомобиля, бережно прижимая к животу тяжелый пластиковый пакет, и зло смотрел на Эджа. Эдж подбежал к нему чуть ли не вприпрыжку.

– Здорово, Хаос! Ты не против, чтоб я зашел?

– Эдж, ты бы лучше на стоянке запарковался, – сказал Хаос с тоскливой миной.

Он подкинул, чтобы перехватить поудобнее, ношу, порылся в карманах, достал ключи, отпер дверь Комплекса и шагнул во мрак. Прошел через тесный тамбур в темный с низким потолком коридор. Коридор, точно крысиная тропа в трюме сухогруза, вел к огромному, устланному коврами вестибюлю Комплекса, к проекционной кабине. Судя по всему, в этом здании Хаос сторонился мест общего пользования.

– Вроде дождь намечается, – виновато произнес Эдж, давая понять, почему поставил машину так близко от подъезда. А еще желая сменить тему.

Хаос хмуро молчал, Эдж шагал следом за ним. Пока глаза не привыкли к темноте, он видел лишь крошечные светящиеся фирменные значки на задниках кроссовок Хаоса. Он слегка обиделся – автомобильная стоянка, пустующий акр бессмысленных желтых полос и стрелок, лежала в доброй четверти мили от дверей Хаоса.

Проекционная кабина являла собой бесформенное, разрезанное перегородками пространство; каждое из шести окошек смотрело на свой кинозал. Кинопроекторы Хаос выбросил, но в кабине осталось еще немало раскуроченного оборудования – оно было привинчено к стенам.

Эдж стоял у двери, ждал, когда Хаос зажжет свечи. В помещении остро и фальшиво пахло сластями: освежитель воздуха, свечи с фруктовым ароматизатором. У Эджа забурчало в желудке. В свечах тоже есть калории.

– Ладно, Эдж, – сказал Хаос, – выкладывай, с чем пожаловал. – Он сел на ветхий диван и закурил сигарету.

Эдж опустился на стул и выжидающе подался вперед. Хаос толкнул к нему по столу пачку «Лаки», Эдж вытянул сигарету.

– Келлог говорит, нам предстоит слияние с миром животных, – как мог спокойно и весомо произнес Эдж. Он чиркнул спичкой и поднес ее к концу сигареты. Он знал, что Хаос ждет пояснения. – В основном с китами и дельфинами. Вот что сказал Келлог.

Хаос рассмеялся.

– С миром животных? – переспросил он. – Эдж, мы в пустыне. Животные вымерли. Келлог просто-напросто пудрит тебе мозги.

Эдж глубоко втянул дымок «Лаки». Он хотел заговорить, но вместо речи в защиту Келлога вырвалось спазматическое перханье.

– Не трать на кашель мое курево, – велел Хаос.

– Извини, приятель. – Эдж уловил в своем голосе лебезящую нотку, но уж тут он ничего не мог с собой поделать. – Я, правда, не нарочно. – Он смотрел, как затягивается и выпускает дым Хаос, и пытался подражать. Вдруг он вспомнил свое задание. – Да, в основном с китами и дельфинами. Келлог говорит, это разумные расы нашей планеты в латентном состоянии.

– Чего?

Что-то не так с этим мудреным словечком, заподозрил Эдж. Чертовски не хотелось возвращаться и выяснять, что к чему.

– В летаргическом? – предположил он.

– Возможно, – проговорил Хаос, ничуть не стремясь ему помочь. Он пижонски раздавил о блюдо длиннющий окурок и спокойно выругался:

– Засранец он, Келлог твой.

Эджу прискучило сосать «Лаки», но он не позволил себе погасить окурок по примеру Хаоса. Чутье подсказало, что это будет тактической ошибкой. Слишком ценное добро, подумал он. Все кругом без курева шалеют, вот он и понадеялся, что словит кайф от сигаретки. Ни хрена подобного, ежели честно. Но все-таки он решил докурить до пальцев. Д то чем черт не шутит.

– Он-то, конечно, может и получше растолковать, – сказал Эдж Хаосу. – Когда мне объяснял, я вроде просек. Знаешь, Хаос, я маленько волнуюсь, ну, в башке такая хрень…

– Ничего, все нормально, – в первый раз проговорил Хаос без холодка, даже сочувственно. – Хрень, она и в Африке хрень.

– Не-а, – возразил, приободрясь, Эдж. – Ты все-таки выслушай, ага? У Келлога по гороскопу выходит, что скоро мы сольемся с высшими расами. С рыбами, ну, с рыбами-близнецами. По гороскопу выходит… – В отчаянии он испещрил тираду рваными цитатами из Келлога.

– Я за гороскоп Келлога и дерьма собачьего не отвешу.

– Нет, ты послушай, – шепотом настаивал Эдж, приберегший самый важный факт, самый решающий довод. – Ты вот скажи… ты слыхал, что дельфины когда-то ходили по суше?

Хаос ничего не ответил, и Эдж подумал, что нашел-таки к нему подходец.

– Келлог это доказал, – заявил он с жаром. – Дыхала, во. На земле случилась катастрофа и загнала дельфинов обратно в воду. Ну, прямо как нас, просекаешь? Планетарное бедствие. – Выдержав многозначительную паузу, он снова спросил:

– Ну что, просекаешь?

– Угу, – сухо отозвался Хаос. Должно быть, он вспомнил, что означает слово «дыхала».

Через час Эдж был в пути, выжимал из машины все силы – спасался от дождя. Хаос погасил половину свечей, вытянулся на диване, скрестил ноги на спинке. В вентиляционной системе негромко подвывал ветер, на потолке нервно подрагивали тени. Он сморщил нос: Эдж оставил после себя запашок, точно визитную карточку.

Хаос ощущал некий внутренний дискомфорт еще до встречи с Эджем; неуловимая мысль царапала разум, как де жа вю. В сумке, вспомнил он наконец. Заставил себя сесть, подтащил по столу полиэтиленовый мешок, раскрыл. В мешке лежали коробки из вощеной бумаги, сверху заклеенные черным скотчем. На одной коробке он увидел черно-белую фотографию девушки, над ней надпись: РАЗЫСКИВАЕТСЯ. Нет больше молока, подумал Хаос. Ни молока, ни воска, ни бумаги. Но она все еще «разыскивается».

Прижимая к груди коробку, он снова растянулся на диване. Сорвал ленту, расширил отверстие с рваными краями и уверенно приник губами, глотая ничем не сдобренный спирт, позволяя ему течь по подбородку и шее, чувствуя, как он жгучим водопадом низвергается в сморщенный пустой желудок. Глоток, другой… На время утолив жажду, он предоставил спирту обживаться в желудке и глотнул воздуха – на закуску.

Первый же храп разбудил его. Выволок из сна наполовину, но достаточно, чтобы Хаос опустил молочный пакет на пол и заметил, что свечи еще не погасли. Однако недостаточно для того, чтобы Хаос встал и задул огни. Он двое суток не смыкал глаз, ждал, когда Декол очистит спирт, надеялся, что выпивка удержит его от провала в сон. Но теперь его силы иссякли. Иная реальность всегда бывала такой четкой, такой осязаемой, что Хаосу казалось, будто он окунается в нее раньше, чем успевает заснуть.

На этот раз он очутился на соляных равнинах. Голыми руками копал яму в плотном сухом песке. Там, под песком, таилось что-то важное. Над Хаосом багровело от радиации небо. Он с отчаянным упорством вычерпывал ладонями слежавшийся песок. Он и сам не ожидал, что земля так скоро растрескается и под пустыней откроется каверна.

От черного отверстия по песку разбежались канавки, Хаос попытался отпрянуть, но было поздно. Его неудержимо затягивало во мрак. Он сорвался. Плюхнулся в студеную воду и открыл глаза. Подземная река! Почувствовав, как влажная ткань сковывает движения, Хаос слегка успокоился. Поплыву под землей, решил он. Своему чувству направления он вполне доверял.

Он заработал руками, чтобы принять вертикальное положение. Может, по этой реке удастся доплыть аж до Шайенна.

Но тут впереди возник силуэт, перегородив собою всю реку. С горьким разочарованием Хаос узнал в громадной туше, нелепо плещущейся в воде, Келлога, узнал неизменную сигару в улыбающихся губах. Он нависал над Хаосом – ни дать ни взять, подводный дирижабль. Келлог претерпел метаморфозу. Вместо рук – плавники, ноги обернулись широченным веслообразным хвостом. Он ухмыльнулся Хаосу, а того разобрал страх.

Келлог распухал, ширился, как туча, преграждал доступ воздуху. Хаос поглядел вниз – глубины под ним перетекали в мглистую бездну.

О, черт! Он – на диване, весь в поту. Как будто в очередной раз сработало реле времени, и Келлоговы навязчивые идеи излучились вовне, вторглись в сны Хаоса. «Хуже времени для сна я, пожалуй, выбрать не мог, – решил он. – Уж если Келлог так возбудился, что послал Эджа… потому что почуял, что он, Хаос, не спит».

Хаос снова подумал: не завести ли машину, не удрать ли к черту на кулички? Сколько надо проехать, чтобы хорошенько выспаться наконец? И можно ли вообще выбраться за пределы досягаемости Келлога? А вдруг это заботит лишь его одного? Может, остальные так привыкли к снам Келлога, что им теперь на все наплевать?

Когда-нибудь, может, он это сделает. Выяснит, что пропало. Если что-то пропало. Он боялся, что слишком долго прождал. Надо было это сделать… когда? Много лет назад. Когда работали все машины.

А теперь это по плечу только Келлогу. Ни у кого больше нет ресурсов для такого длинного пробега. А у Келлога они есть, ибо каждый делает то, что ему говорит Келлог. Когда Келлог принялся все кругом переименовывать, никто даже пальцем не шевельнул, чтобы ему помешать. В том числе и Хаос. Да, с самим собой Хаос всегда был честен. И вот теперь он не может вспомнить даже свое прежнее имя.

Полулежа на диване, он промокал лоб рукавом. По телу прошла голодная дрожь – значит, надо чего-нибудь перехватить. Придется наведаться к Сестре Эрскин – до чего ж не охота, но кого это волнует? После одного из снов Келлога он возненавидел Хэтфорк. В том сне все и вся было под чарами Келлога. Куда явственнее, чем обычно.

Сестра Эрскин содержала самый большой магазин для генетически ущербных изгоев, жителей Хэтфорка, Товары (главным образом консервы и вещи, годные в пищу) просачивались через Малую Америку, где распределением ведали Келлог и его продрейнджеры. Сестра Эрскин обитала в старой гостинице «Холидей», в одной из хижин подле пустого голубого бассейна.

Хаос оставил автомобиль на подъездной дорожке и вошел в главный корпус. Прилегающие площадки были захламлены донельзя: машины, машины, машины. Частью запаркованные, частью брошенные. Небо расчистилось, солнце палило вовсю, грело асфальт, заставляло Хаоса ощутить слабость во всем теле. Он услышал в здании голоса и поспешил на них.

Между ним и вестибюлем на бетонном крыльце сидела девчушка в лохмотьях. С головы до ног она была покрыта прелестным шелковистым мехом. Она покосилась на Хаоса, когда он приблизился.

– Виноват, – сказал он с вялой улыбкой. Его мутило от голода.

В гостиничном вестибюле на гнилых диванах сидели Сестра Эрскин и родители той девчонки, что встретилась ему на крыльце, – Джиф и Глори Селф. При появлении Хаоса они оборвали беседу.

– Здравствуйте, Хаос, – любезно сказала Сестра Эрскин. – У меня было предчувствие, что мы с вами нынче увидимся. – Морщинистое лицо исказилось кривой улыбкой. – Хаос, вы ведь знакомы с супругами Селф? Джиффорд, Глори.

– Знаком. – Хаос кивнул супружеской чете. – Сестра, у вас из еды что-нибудь найдется?

– Из еды? – переспросила Сестра Эрскин. – Пожалуй, могу предложить суп в бутылках…

– Консервы, – перебил Хаос. – Есть что-нибудь? – К старухиному супу он пристрастия не питал. Слабенький бульончик с хрящеватыми кусочками некой живности, давшей I, дуба нынешним утром… Тьфу!

– Увы, – рассеянно отозвалась Сестра Эрскин. – Консервов не имеется…

Джиффорд Селф многозначительно поднял брови:

– О том-то мы и говорили, Хаос, перед вашим приходом. Вот уже неделя, как от Келлога ни одной банки консервов. – Он попытался зацепить Хаоса взглядом, но тот не дался.

– Кажется, утром приезжала машина? – спросила Сестра Эрскин. В ее голосе било через край любопытство.

– Эдж, – сказал Хаос.

– И?..

– Все, кто заснут ночью, узнают новость, – ответил Хаос. – Сегодня – насчет дельфинов и китов. А про консервы – ни слова.

Молчание.

– Хаос, мы рассчитываем, что вы съездите в Малую Америку… и, может быть, поговорите с Келлогом… – Сестра Эрскин без всякой надежды прервала паузу. Джиффорд Селф внимал, оглаживая бороду.

– А вы знаете, что было со мной последний раз, когда я в Малую Америку ездил? – спросил Хаос. – Келлог меня в тюрягу засадил. Сказал, мой гороскоп не вяжется с влиянием Марса. Или вяжется. Что-то вроде этого. – Он почувствовал, что краснеет – густо-густо. А что, может, он способен и вовсе обойтись без еды? Хотя жилы горят – надо еще выпить. Тьфу, дурак, обругал он себя, какого хрена лысого ты уехал из Комплекса?

Джиф и Глори сидели, глядя на него. Ждали.

– А почему бы вам не сожрать своего ребеночка? – спросил он. – Он же с виду – настоящий звереныш.

Не дожидаясь ответа, Хаос двинулся к выходу. Под лучи свирепого солнца. Девчонки Селф на ступеньках и след простыл. Но с крыльца он сразу ее приметил: сидит на корточках перед его машиной, подсасывает через полиэтиленовый шланг из бака бензин. Хаос подался назад, в тень козырька, затаился там и глядел, как девчушка, покачиваясь на мохнатых ножках, поворачивает голову, вытягивает губы дудочкой и с отвращением выплевывает бензин, а затем опускает свободный конец шланга в пластмассовую канистру.

Выждав некоторое время, Хаос покинул свое укрытие и медленно зашагал по парковочной площадке. Девочка повернулась, вытаращила глаза, замерла. Бензин струился в канистру.

Хаос остановился рядом с воровкой.

– Давай, давай, крошка. Только не проливай.

Она испуганно кивнула. Хаос заметил, как дрожат ее руки. Он наклонился и двумя пальцами пережал шланг посередине.

– Говорить умеешь? – спросил он, приподнимая влажный конец шланга над бензобаком.

Она сердито блеснула глазами:

– Еще как.

– Прошлое помнишь? – осведомился он. Было яснее ясного, что он имеет в виду.

– Не-а.

– Что, родители не рассказывали?

– Кое-что рассказывали.

– Ну ладно. Короче, маленьким девочкам не пристало заниматься таким дерьмом. – Он тут же пожалел о своих словах. Дурацкие ностальгические проповеди. – Забудь. – Он отшвырнул шланг. Тот закружился в воздухе, разбрасывая капли бензина, и упал на дно пустого бассейна.

Он сел в машину. Девочка встала и стряхнула пыль с серых джинсов. Свесила голову набок, впилась глазами в Хаоса, и его тотчас разобрало любопытство: что же она видит? Кого? Летучую мышь? Пещерного жителя?

– Ну ладно, – повторил он.

– Куда ты едешь? – нерешительно спросила она.

Он вспомнил совет, который дал ее родителям, и подумал: а вдруг они так и сделают?

– Залезай, – предложил он девчонке, подчиняясь необъяснимому побуждению. Протянул руку и отворил заднюю дверцу. Девочка подпрыгнула, он решил, что она сейчас убежит, но она тут же появилась по другую сторону автомобиля и уселась с ним рядом.

Они ни словом не перемолвились, пока не оказались на пустынной магистрали за городом. Он не думал о том, куда едет. Низко над горизонтом висело солнце, и машина неслась прямо на него.

– Ты видела сон? – спросил Хаос.

– Ага, – беспечно ответила она. – Там Келлог был китом… Он меня проглотил, я сидела у него в желудке. А еще было много рыболюдей…

– Понятно, – перебил он. – Откуда ты узнала про китов?

– Из книжки.

– А с Келлогом когда-нибудь встречалась?

– Не-а.

– Он – дырка в заднице. Хочешь с ним познакомиться?

– Конечно. Наверное.

Занятно, подумал Хаос. Понимает ли она, что с Келлогом можно встретиться по-настоящему? Он повернулся и снова, поймал ее взгляд.

– Твои родители хотят, чтобы я у Келлога еды попросил.

Она ничего не сказала.

– Они не понимают самого главного, – произнес он.

Девочка вновь разглядывала голый простор, что расстилался пообочь. Будто что-то там выискивала. Хаос поправил зеркальце над ветровым стеклом, чтобы наблюдать за ней. Заметил, как оттопыривают ветхую тенниску миниатюрные грудки. Поймал себя на любопытстве: а где заканчивается мех? И закапчивается ли вообще?

Он смотрел, как она разглядывает пустыню. Иногда он задумывался, по какой такой причине Вайоминг избежал атомного удара? Может, в нем просто-напросто не было нужды? Штат всегда выглядел так, будто перенес бомбежку. Пустыня. Бросовые земли.

Быть может, это мой побег, подумал он. Махну прямиком через Малую Америку, по этой самой автостраде. Нет. Нужна пища. Вода. И не нужен этот ребенок на пассажирском сиденье. Нет. Если – положа руку на сердце, то – нет. Будь что будет, но с Келлогом я встречусь.

Они поехали по Главной улице. Ошибка. В тот день малоамериканцы выглядели голодными, ничуть не лучше хэтфоркских мутантов. На шум машины Хаоса они выбегали из домов, толпились в дверных проемах, пожирали глазами необычного пассажира. Всякая созидательная деятельность, похоже, замерла; город переживал упадок. В этот раз Хаос недосчитался одной из гостиниц – она сгорела дотла.

Девочка высунулась из бокового окна и смотрела назад.

– Сиди, не высовывайся. – Он ухватил ее за тенниску и вернул на сиденье. Объяснил, не заботясь о деликатности:

– Твою породу Келлог тут вычистил. Местные вас забыли.

Кто-то выкрикнул его имя. Нет, подумал Хаос, это не меня зовут, это они тревогу поднимают. В снах Келлога Хаос был козлом отпущения, считалось, что он возглавляет мятеж мутантов. Или возглавлял в прошлом, но потерпел поражение, – сновидения не всегда были ясными. Все видели сцену изгнания:

Келлог и его депутаты выдворяют Хаоса за городскую окраину. Она повторялась снова и снова, и Хаос уже не испытывал уверенности, что на самом деле его никто не выгонял.

Он поднял боковое стекло и помчался через город к парку и ратуше. Некогда главная площадь, наверно, была зеленой, но теперь она казалась клочком пустыни, перенесенным в центр города. По краю парка семенила собака, ведя носом над самой землей.

Впереди из солнечного сияния вынырнул автомобиль. Не на той стороне улицы, где ему полагалось ехать. Эдж. Хаос затормозил. Эдж остановил машину (еще бы чуть-чуть, и не миновать столкновения), выскочил, размахивая руками, на асфальт и подбежал к боковому окну Хаоса.

– Ого! – воскликнул он. – Тебе что тут надо? Келлог знает, что ты здесь?

– Это Келлог тебе разрешил ездить по левой стороне?

– Извини, приятель. Ты ж ему не расскажешь, а?

– Не бойся.

Хаос закрутил баранку влево и объехал машину Эджа. Тот трусил рядом.

– Хочешь Келлога повидать?

– Да.

– Ага. Так он не тут, он со своими людьми. Я только что оттуда.

– Откуда?

– Да оттуда, с водохранилища.

Хаос поехал к водохранилищу, машина Эджа следовала за ним, как на буксире. Он приткнулся в конец длинной шеренги запаркованных и брошенных машин, девочка выпрыгнула не дожидаясь, пока он остановится. Ему пришлось бежать, чтобы с ней поравняться. Чуть позже сзади раздался частый топот Эджа.

Резервуар был пуст. Осталась громадная бетонная тарелка, этакий футбольный стадион без игрового поля. Концентрические ступеньки вели на самое дно.

Люди Келлога выкопали яму в песчаном дне водохранилища, развели в ней огонь. Келлог сидел в шезлонге подле костра, его окружали человек двенадцать-пятнадцать. За пустыней садилось солнце. Пока Хаос, Эдж и девочка спускались по ступенькам, оно скрылось за верхней террасой водохранилища.

– Как тебя зовут? – спросил Хаос маленькую спутницу.

– Мелинда.

– Вот что, Мелинда. Я попробую договориться с Келлогом. Что бы ни происходило, будь рядом со мной. Хорошо? Сегодня же вечером вернемся в Хэтфорк.

Мелинда кивнула.

– Неужели так бывает, чтоб кого-то тянуло в Хэтфорк? – спросил Эдж. Хаос промолчал.

Толпа расступилась перед Келлогом, чтобы он увидел вновь прибывших; Он повернулся, не вставая с шезлонга, и расплылся в улыбке. Живот пошел складками, точно скрученный воздушный шар.

– Ну-ну, Кингсфорд, милости просим, – сказал он, вынув сигару изо рта. – Вижу, ты гостей привел.

– Да брось ты, Келлог, ну сколько можно? Зови меня Эджем.

– А чем плохо твое христианское имя? По мне, так у него очень благородное звучание. Или ты низринулся с царственных высот?

– Да ладно тебе, Келлог, – ныл Эдж. – Сам знаешь, откуда я низринулся. Зови меня Эджем.

– Зови меня Эджем! – спопугайничал Келлог. – Зови меня Исмаилом. Как угодно зови, только не зови слишком поздно к обеду. А как тебе вот это: зови такси, а то ты в стельку пьян. – Он рассмеялся. – Какие новости принес? Как пить дать, худые. Учти, Кингсфорд, мы можем прикончить гонца на месте. Мы – голодная свора.

– Да брось ты, Келлог. Нет у меня никаких новостей. Я просто так прикатил.

– Так я и думал. Зато твоя компания – это уже что-то новенькое. – Келлог наморщил лоб. – Мужайтесь! – изрек он совершенно иным тоном. Теперь он играл на публику. – Явился Хаос. Как снег на голову, без приглашения. То есть как всегда.

Толпа тупо смотрела, словно пыталась увязать жалкий облик Хаоса с драматическим надрывом Келлога.

– И с ним грядет чудовище, – продолжал Келлог. – Мутант, отклонение от нормы. Стой, Хаос! Ни с места, не вздумай приблизиться к нам! Хе! Или ты хочешь испортить наш скромный праздник?

Над огнем багровела освежеванная туша собаки или козы. Возле ямы валялось несколько пустых консервных банок.

– Я хочу с тобой насчет еды поговорить, – сказал Хаос.

По толпе малоамериканцев пробежал шепоток.

– Скоро мы припадем к рогу изобилия, – пообещал Келлог. – Горькое море наконец примет в объятия своих блудных сыновей.

– Где грузовики с продовольствием? – спросил Хаос.

Келлог отмахнулся:

– Слушай, Хаос: если б я барахтался в океане, а ты бы стоял на берегу и держал веревку, привязанную к моему ремню… ты бы смог меня вытащить? – Он приподнял бровь, подчеркивая глубокий смысл фразы.

– А ремень не лопнет? – встрял в разговор Эдж. Он оставил девочку и Хаоса и протолкался через толпу к Келлогу.

Тот пропустил его слова мимо ушей.

– Не смог бы, – ответил он на собственный вопрос. – А если я буду на дне океана, а ты на лодке, сумеешь вытянуть меня на поверхность?

– Келлог, я не вижу твоих продрейнджеров, – сказал Хаос. – В чем дело? Они что, свалили вместе с грузовиками?

– Плавучесть! – вскричал Келлог. – Да поднимет вода бремя человека!

Похоже, толпа заразилась от Келлога уверенностью. Кто-то пропилил ножом банку бобов, и она перешла в руки Келлога. Он макнул в банку палец, затем наполнил рот поблескивающими бобами и соусом. У Хаоса вдруг мелькнула мысль: а что если эти бобы – последние во всем Вайоминге? Из чего следует: их сожрет Келлог, последний, наверное, толстяк во всем мире.

– Океан зовет, – чавкая, проговорил Келлог.

– До океана тысяча миль. – Хаос позволил себе возомнить, что его упрямство – на самом деле храбрость. Может, так оно и было.

– Нет! – воскликнул Келлог. – Тут ты, Хаос, заблуждаешься. Все планеты – в строю. Континентальные плиты – в движении. Океан – в пути.

Толпа отозвалась одобрительным шепотом.

Вероятно, она уже слышала это пророчество. Или видела во сне.

– В строю, – благоговейно повторил Эдж.

– Все, что я говорю, подтверждают звездные карты, – сказал Келлог. – Вот в чем разница между нами, Хаос. Я подчиняюсь звездам.

– Келлог, Хэтфорку нужна еда. Мне плевать, откуда она возьмется – из океана или со звезд. Мы делали, что ты хотел, смотрели твои сны. Теперь давай еду.

– Без попечительства – никаких налоговых отчислений, – усмехнулся Келлог. – Так, так, прекрасно. Наверное, скоро мне придется изменить твое имя.

– Ага, измени его имя, – поддакнул Эдж. Он помогал водрузить тушу над огнем. Из-за спины Хаоса выскочила девочка – посмотреть.

Келлог нахмурил загорелый лоб:

– Хаос, твоя проблема – в неумении приспособиться к новому порядку. Мы теперь, после бомбежек, – совершенно иная раса. И у нас совершенно новый образ жизни. – В его голосе появилась и быстро выросла интимная, проникновенная нотка, и интерес толпы перекинулся на жаркое.

Меньше всего в болтовне толстяка Хаосу нравились такие вот нотки откровенности.

– Первая задача разумного сообщества – добровольная эволюция, – назидал Келлог. – Признаю, мы унаследовали великую традицию, но нельзя допустить, чтобы эта традиция заставляла нас топтаться на месте. Необходимо переступить через прошлое. Для новичков мы слишком долго игнорировали других разумных обитателей этой планеты. Жителей океана. Хуже того, мы стыдимся своего водяного происхождения. Хаос, эволюция циклична. Ты в состоянии это понять?

– Келлог, что случилось с твоими грузовиками? – Дело было не только в героической стойкости. Хаоса терзал голод. – Что, в Денвере больше нет еды?

– Мы намерены вновь обжить райский сад, Хаос. Я здесь для того, чтобы указать путь. Но на сей раз мы будем действовать иначе. Бомбы лишили этот мир смысла, и теперь наша задача – наполнить его новым смыслом. Новые символы, новые суеверия. Я о тебе говорю, Хаос. Это ты – новое суеверие.

– Уже нет, – удивил Хаос сам себя. – Ухожу. Я тут больше не живу.

– Погоди минутку, – попросил Келлог. – Не говори ерунды. Не можешь ты отсюда уйти.

– Вряд ли где-нибудь хуже, чем тут, – сказал Хаос. – Радиация спадает.

– Да я не про радиацию… Внезапно толпа попятилась от костра, кто-то завыл. Эдж похлопал Келлога по плечу.

– Э, Келлог, – произнес он тоскливо, – ты глянь…

От жара грудь животного лопнула и закишела бледно-розовыми червями. Падая в яму, они корчились и шипели в огне, усиливали своим запахом мясной аромат.

– Дерьмо, – сказал Келлог, ни к кому не обращаясь.

К Хаосу подбежала Мелинда Селф и робко просунула палец в петельку на его поясе. Толпа негромко зароптала.

– Да, дерьмо! – произнес Келлог с большим пылом. Наполнил грудь воздухом, а толпа, казалось, затаила дыхание. – Хммм… – Взгляд его перескочил на Хаоса и Мелинду, и вдруг он вскинул руку и повернулся к толпе.

– Взять их!

Хаос глазом моргнуть не успел, как ему заломили руки за спину, а в позвоночник уперлось чье-то колено. Он принялся лягать стоящих позади – никакого толку. В спину вонзились костяшки его собственных пальцев. Но он и тут не угомонился, и его повалили лицом в песок.

– Ты хочешь знать, что случилось с моими грузовиками? Диверсия, вот что с ними случилось. Кто-то их подорвал в пяти милях от города. Уцелевший сказал, что по ним долбанули с неба. «Воздух-земля», что-то вроде этого. И что теперь прикажешь с тобой делать, а, Хаос?

– Ничего.

– Ну и кто, по-твоему, мог взорвать мои грузовики?

– Понятия не имею.

– Ну да? А вот мне кажется, дружище, тебе все это снилось. Факт, я уверен. Сегодня поутру одна старушка подобрала на обочине трассы туфлю, и в той туфле была нога. И мы, Хаос, хотим отдать тебе должок. Мы хотим съесть твою кралю.

На эту перемену в поведении Келлога толпа отреагировала, как свора отменно натасканных псов. Вмиг забыты утопические грезы; обернувшись свирепыми дикарями, малоамериканцы набросились на девочку, схватили за руки и за ноги, потянули в разные стороны.

– Эй! Это еще что такое! – крикнул Келлог. – Не вздумайте шкурку испортить! Мне она на стенке нужна. Сделаем все как полагается, вымочим в рассоле.

Мелинда Селф заплакала, один из приспешников Келлога зажал ладонью ей рот, запрокинул девочке голову. Хаос попытался подняться, но не удалось – кто-то поставил ногу ему на плечо.

У костра освобождали от обугленной тухлятины вертел.

– Келлог, прекрати, – сказал Хаос. – Это уже слишком.

Он подумал, что его провели, как сопливого мальчишку. В астрологических прогнозах этого не было. Как не было и людоедства в сновидениях.

– Хе! Слишком? Я бы сказал: не то чтобы очень. Может, надо ее сначала покормить? Посмотреть, как она сожрет твои…

– Когда же это кончится? – спросил Хаос. – Что бы ты ни вытворял, своей смертью ты не умрешь, не надейся. Они и тебя сожрут, помяни мое слово, – его голос потрескивал от напряжения, – ублюдок!

Добрую минуту Келлог ухмылялся, выжимая из этой сцены весь балдеж до последней капли. Мелинда Селф высвободила голову и сплюнула на песок. Толпа ждала. Все они у Келлога в лапе, подумал Хаос. Как всегда.

– Хокей, Хаос, ты разгадал мой блеф. Я просто водил тебя за чертов нос. И ты меня разочаровал. Слишком легко догадался. Хотя даже не удостоил вниманием мои намеки. – Он протянул руку и ухватил Мелинду двумя пальцами за подбородок. – Я не съем это прелестное дитя. Ты, наверное, тоже потешался, а, Хаос? Ведь знаешь, шельма, знаешь, что я на такое не способен.

– Я знаю, что ты псих.

Келлог раздул загорелые ноздри, стиснул кулак и разжал – медленно – палец за пальцем.

– Хаос, не испытывай мою выдержку, – сказал он. – В Малой Америке никто никого не ест. Уж не знаю, как там у вас в Хэтфорке, но здесь ничего подобного не случается.

– Тогда отпусти ее.

Келлог отрицательно покачал головой:

– Нет, Хаос. Нам с тобой надо поговорить. Давно пора. Она – гарантия, что ты меня выслушаешь. – Он откинулся на спинку шезлонга. За ним, точно аура, сияло заходящее солнце. – Везите ее в город, – сказал он. – Забирай ее, Эдж. И чтоб ни один волос с головы не упал. Вот.

Его рука нырнула в карман и появилась вместе с ключами, которые он вручил Эджу:

– От моей кладовки. Валяйте, молодцы, открывайте консервы. Лопайте. Все лопайте, девчонка тоже. Мохнатая, не мохнатая – покажем старине Хаосу, что мы умеем обращаться с леди.

К виску Хаоса крепко припечатался чей-то ботинок. Он ткнулся лицом в песок. Толпа поволокла Мелинду Селф по ступенькам водохранилища. К машинам. Завыли моторы. Пока Хаос поднимался на ноги и выплевывал песок, на дне водохранилища не осталось никого, кроме него и Келлога. Стоя на краю ямы, толстяк мочился на огонь.

Он посмотрел на Хаоса, ухмыльнулся, вжикнул молнией брюк:

– Поехали, Хаос. Ко мне в офис. – Он повернулся и зашагал прочь от костра, к первому ярусу ступенек.

Хаос стряхнул с рубашки песок и заковылял следом за Келлогом. Переборол внезапный соблазн броситься на широкую, жирную спину – не было уверенности, что он сумеет повалить здоровенного придурка. Себе самому он казался тонким и бледным, как щепка, выброшенная морем.

Келлог уселся на краю бетонной террасы. Покопался в кармане рубашки, извлек наполовину скуренную сигару, сунул в рот, но так и не зажег.

– Скажи-ка, Хаос, почему тебе всегда нужен толчок, чтобы прийти ко мне поговорить? Неужели я тебе больше не интересен? Мы же с тобой, пилигрим, одной веревочкой связаны. Вместе тонем в дерьме. И ты это понимаешь. Или станешь спорить? – Он состроил рожу, выронив сигару изо рта. – Ты уж не серчай, душа моя, что я тут малость попсиховал. Ты же мне сердце разбил, сказав, что уезжаешь.

Хаос изумился – Келлог пытался разбудить в нем чувство вины, ни больше ни меньше!

И тут вспомнился слух, который он уловил педелю назад у Сестры Эрскин.

– Скажи, это правда?

– Что – правда?

– Что ты был всего лишь торговцем запчастями для машин? Возил в пикапе бесплатные образцы свеч зажигания?

Келлог саркастически улыбнулся, слова Хаоса ничуть его не смутили.

– Правда, Хаос, истинная правда – в том, что я вообще-то не помню. Все могло быть. Но тебе-то какое дело?

Хаос не ответил.

– У тебя бзик насчет прошлого. Пунктик. Будто оно кого-нибудь интересует! Я это к тому, что сам-то ты помнишь прошлое? Настоящее прошлое?

– Нет, – признался Хаос. Он ненавидел этот вопрос. Часто его слышал и с каждым разом ненавидел все сильней.

– Ну, давай, Хаос! Выкладывай! Кем ты был раньше? Чем промышлял перед тем, как посыпались бомбы?

– Не помню, – сказал Хаос. – Даже имени своего настоящего не помню. Да ты и сам знаешь.

– Отлично. – Келлог наконец раскурил сигару. – Вопрос полегче. Давно это случилось?

У Хаоса все плыло перед глазами.

– Не помню, – повторил он. – А сам-то помнишь? Ведь не помнишь ни хрена.

– Не-а. – Келлог с глубокомысленным видом пыхнул дымом, тот потянулся к меркнущему небосводу. – Но предпочитаю относиться к этому так: было бы что вспоминать. Раньше все было в точности как сейчас. Просто есть иллюзия, что раньше было что-то еще. Эндемичная иллюзия. Весь мир – дежа вю.

Вот теперь Хаос выбрался на более твердую почву. Обратно на почву дерьмовых теорий Келлога.

– А весь этот металлолом, весь этот хлам, куда ни плюнь? А, Келлог? Это тебе не иллюзия. А консервы в старых лавках? И то, как мы говорим? Полным-полно слов, которые раньше что-то означали. Я могу не знать собственного имени, зато знаю, что в водохранилище должна храниться вода.

– Ладно, ладно. Я просто хотел сказать, что не все так просто, как тебе кажется. У тебя привычка делать выводы, опираясь на весь этот хлам, что кругом валяется, ты думаешь, из пункта А проще простого добраться до пункта Б. Но ты к нему ни на шаг не приблизишься. – Он вынул изо рта сигару. – Нет, Хаос, я не знаю ответа. Но я знаю побольше твоего, потому что не боюсь заглядывать в суть, в собственную душу, и брать на себя небольшую ответственность. Тогда как ты… не ведаешь и половины правды.

Хаос снова сбился с панталыку. Опять бред, опять бестолковый треп с Келлогом. От голода ныли внутренности.

– Что ты тужишься сказать?

– Вникни, Хаос. Ты такой же, как я. Неужели до сих пор не понял? Между нами всего-то разницы, что я знаю, а ты – нет.

На Хаоса накатила усталость.

– Все, Келлог, я ухожу. Что бы ты тут ни говорил. Хватит с меня твоих снов.

– Что? Моих снов? – зачастил, брызгая слюной, Келлог. – Ты не можешь уйти. Ты не понимаешь. Ты здесь важен, здесь!

– Никто здесь не важен, кроме, может, тебя. Да и не хочу я быть важным. Я хочу уйти.

– Послушай, партнер, – сказал Келлог серьезным тоном, нервно двигая окурком, – мне тут без тебя – кранты. Ума не приложу, что делать, если ты уйдешь.

– То же, что и прежде, Келлог. Перемешивать сны с явью. Я важен только в снах. Ты меня используешь как символ. Настоящий человек для такого дела не так уж необходим.

Как-нибудь и без меня управишься. Обещаю в суд не подавать. Келлог отрицательно помотал головой:

– Насчет снов – извини. Больше не буду, честное слово. Господи! Да если б дело только в снах! Ну сказал бы сразу! Все, клянусь: впредь ничего подобного. И послушай: с нынешнего дня у нас с тобой – пятьдесят на пятьдесят. Полноправные партнеры. Как и должно было быть с самого начала.

– Что?

– Я же вижу, не сидится тебе в Хэтфорке. Сказать по правде, я предвидел, что так будет. Я это учитывал. Пришло твое время – высунуться, заявить о своих правах, потребовать долю. Дружище! Нельзя просто так взять и уйти. Не имеешь права, когда впереди – дела, большие дела. Черт, я хочу сказать, что устал. Выдохся. Работы невпроворот. Готов передать тебе бразды.

– Келлог, ты спятил. – Хаос повернулся и пошел по дну водохранилища к ступенькам, что вели к его машине.

За ним топал по песку Келлог. Сопел. Он схватил Хаоса за плечо:

– Душа моя, ты упустил самое важное. Притормози, чудак! То, что я тут… То, что мы с тобой тут делаем, нельзя просто так взять и выбросить на помойку. Сны – ерунда, просто декорации. Приукрашивание действительности. Ты тоже так можешь, если устал, но разве это имеет значение. Сны – не суть. Ты – игрок, участник того, что тут происходит, непосредственный участник событий. Ты не можешь просто плюнуть и уйти. Без тебя все развалится.

Хаос остановился и повернулся:

– По-твоему, существует средство от развала? Давай к сути, Келлог, Если, конечно, она есть.

– Слушай. – Келлог ткнул пальцем Хаосу в грудь. – Бомбы никогда не сыпались. Это все дерьмо собачье. Мы с тобой состряпали эту лажу, чтобы объяснить беспорядок. А па самом Деле произошло кое-что другое, гораздо сложнее. Уловил? Не было никаких бомб.

Близилась ночь. Западный окоем все еще розовел, но над головами проклевывались звезды. На соляных равнинах гулял ветер. Хаос попытался стряхнуть паутину Келлоговых слов, сосредоточить мысли на машине, воде и пище. На бегстве.

– А радиация? – спросил Хаос. – А девчонка, что со мной, а мутанты? Как насчет них? Если не было бомб, откуда все это взялось?

– А пес его знает. Какая-то гадость стряслась, это точно. Но бомбы ни при чем. И все было не в том порядке, как ты сейчас представляешь. Сколько лет девчонке? Двенадцать? Тринадцать? Неужели мы тут тринадцать лет гнием?

Хаоса злило, что Келлог половчее всех "прочих буравит дырки в его реальности.

– Ну и сколько мы тут, по-твоему? – спросил он.

Келлог улыбнулся:

– Ни малейшего гребаного понятия.

– Не понял.

– Я счел, что мутанты – одна из самых удачных твоих идей. Потому-то и засунул тебя в Хэтфорк. Решил, что это твоя поляна, что эта мура – как раз в твоем вкусе.

Хаос помотал головой:

– Опять все смешал. Назвал меня Хаосом. Ну что общего у меня со всем этим? Неужели достаточно назвать меня Хаосом, чтобы взвалить ответственность за весь этот бардак? С таким же успехом можно назвать кого-нибудь Радостью, а потом упрекать за то, что не все кругом рады.

Он поднимался по ступенькам. Рядом семенил Келлог.

– Ты ведь не уходишь, а? Чудак, я тебе не верю! Блефуешь! Мы же с тобой, Хаос, два сапога пара. Келлог и Хаос, Хаос и Келлог… О, черт! Ладно, слушай: если хочешь, поехали вместе. Поглядим, может, где-нибудь у нас лучше получится, чем тут. На чистом холсте, ну, ты понимаешь. Может, где-нибудь больше ресурсов, не такая гребаная безнадега. А эту дыру еще до нашего прихода выскоблили.

Хаос ничего не сказал.

– Ну и далеко ты надеешься без меня уехать? – сердито осведомился Келлог. – Ты же совсем зеленый, всегда был лохом. Способности есть, но нет навыков. Без меня тебе никак. К тому же гляди! – Он бросился к своей машине, припаркованной в нескольких футах от машины Хаоса. Позвенев огромной связкой ключей, открыл багажник. – Гляди, готова в путь. Только не говори, что у самого все есть. Может, оно и не важно, может, ты бы и сам как-нибудь выкрутился.

Конечно, выкрутился бы, я же тебя знаю. Если захочешь и шевельнешь мозгами, то улетишь отсюда на гребаном ковре, но ты только глянь! Ну, пожалуйста. Глянь.

Хаос не смог сдержать любопытства. Подошел сзади к Келлогову авто. Келлог простер руки, точно волшебник из телешоу, разбрасывающий призы. Багажник был до отказа набит одеялами, инструментами, фонариками, бутылками с водой, банками консервов; выглядывала там и канистра с бензином. Содержимое некоторых банок предназначалось для собак, но все равно зрелище впечатляло.

Келлог шагнул в сторону, давая Хаосу получше рассмотреть сокровища.

– Ну, что скажешь? Если ехать, то почему бы не с шиком? А? Рванули вместе, малыш. Страшила и Железный Дровосек. Том и Джерри…

Хаос вытащил из багажника банку тушенки с бобами, поискал консервный нож. Не нашел, зато под руку подвернулась монтировка. Внезапно его движения обрели хищную легкость. Он угнездил банку в багажнике и сжал монтировку в кулаке.

– Хе! Что, пилигрим, так жрать охота, что башка не варит? Давай, поклюй. Преломим хлеб…

Монтировка описала широкую дугу и смачно припечаталась к черепу Келлога. Шатаясь и поднимая руку к виску, Келлог отступил от машины:

– Ай! А-а, черт! Дурак, ты что делаешь? О, черт, больно же! У меня же все плывет…

Хаос снова размахнулся, но Келлог подставил под удар руку. Монтировка едва не вырвалась из ладони Хаоса. Слабея, он отшвырнул ее, выдернул из замка багажника ключ и хлопнул крышкой.

Колени Келлога ткнулись в песок.

– Хаос, ты мне руку сломал. Я поверить не могу, что ты на это способен. На таком распутье… Это просто рушит все рациональное…

Хаос уселся в водительское кресло и завел машину Келлога. Голос толстяка утонул в реве мотора. Хаос похлопал по карману, убедился, что свои ключи на месте – Келлог не сможет погнаться за ним на его машине. И поехал в город.

На ступеньках ратуши сидели малоамериканцы, ели консервы и возбужденно переговаривались. Их там были десятки, гораздо больше, чем он видел у костра. Обнимая за плечи Мелинду Селф, сидел там и Эдж. Кто-то отбивал на ступеньках ритм, другой пел.

Подъезжая, Хаос услышал, как малоамериканцы шепчут его имя. Остановился посреди улицы, но мотор заглушать не стал и из машины не вышел.

– Эй, Хаос! – завопил Эдж. – Ты чего это в Келлоговой тачке?

– Он меня послал за девчонкой, – ответил Хаос. – Чтобы я ее отвез на водохранилище.

– В его тачке?

– Хочет, чтобы она путешествовала с шиком. Так и сказал. А моя машина не слишком для этого годится. Так что я ее доставлю, идет? Оказалось, она гораздо важнее, чем мы думали.

– Ни хрена не просек. А где Келлог?

– Нас ждет. Так что поехали. Он хочет тебя видеть. И девчонку. Короче, едем.

– Зачем?

– Ну, видишь ли, она… ключевая фигура. Первая в новом племени, о котором Келлог говорит. Амфибии. Знакомое слово, а, Эдж? И для суши приспособлены, и для воды. Он говорит, очень важно, чтобы мы, это, позаботились заранее. Договорились с ключевыми людьми.

Взволнованный донельзя, Эдж бегом приспустил со ступенек, буксируя Мелинду Селф.

– Что я тебе говорил?! А, Хаос? Что говорил? Келлог просек, что сейчас эта, как бишь ее… целая новая парадигма. Я же говорил!

Малоамериканцы, заинтересованные разговором» двинулись со ступенек к машине.

– Ты давай, с этой стороны, – напряженно сказал Хаос Мелинде. Потянулся к задней дверце, отворил.

– А можно мне с тобой? – спросил Эдж. – Ни разу в тачке Келлога не сидел.

– Ну, не знаю, Эдж… Насчет этого Келлог ничего не говорил. Ты уж лучше на своей.

– Ага, ага. Ладно, ладно.

– Да, забыл совсем. Он хочет, чтобы ты еще консервов захватил. Подчисти кладовку, вот его точные слова. Пускай тебе, Эдж, эти ребята помогут. А после дуй к водохранилищу. Мы с Келлогом будем ждать.

– Консервы? Кладовку подчистить?

– Келлог должен что-нибудь дать ключевым. В залог дружбы. Поторапливайся.

– Ладно, ладно.

Мелинда Селф села в машину, Хаос снова протянул руку и хлопнул дверцей.

– Ну, все. – Он помахал толпе, чтобы расступилась перед капотом. – До встречи.

Автомобиль с ревом тронулся, обогнул по краю центральную площадь и помчал в сторону водохранилища. За углом, когда скрылась из виду ратуша, он свернул в переулок и двинул прямиком к скоростной трассе. По затылку Хаоса бегали мурашки, но в зеркальце заднего обзора погоня не появлялась.

Он по дуге спустился в туннель дорожной развязки, слабо веря, что не встретит засаду на той стороне. Но на выезде было пусто. Он не оглядывался на девочку, пока Малая Америка не осталась в миле позади. Мелинда невозмутимо смотрела в боковое окно, но на ее мохнатом носу струйка пота проложила влажную тропку. Заметив, что Хаос на нее смотрит, она улыбнулась и сказала:

– Мы не туда едем.

– Знаю, – кивнул он. – Если поедем назад, он меня прикончит. Хочешь прокатиться?

– Можно.

– Решила сбежать от родителей?

– Не знаю. – Она снова улыбнулась и I пожала плечами.

– Пошлем им открытку.

– Открытку? Что это такое?

– Да так, ерунда.

Еще через милю он съехал на обочину, [остановил машину, вышел и открыл багажник. Достал две банки тушенки, консервный нож, пластмассовую бутыль с водой, ссыпал все это на переднее сиденье. Мелинда затеяла игру с ножом и банкой. Он глотнул, не скупясь, воды и снова завел мотор.

– Не хочу задерживаться, – объяснил он. – Может, за нами едут. Открой что-нибудь перекусить.

Локтем покручивая баранку, он показал, как обращаться с консервным ножом. Они дружно опустошили банку, затем за первой последовала вторая. Потом на него нахлынула тошнота, и он испугался: а вдруг это подлый трюк, вдруг в консервах отрава или наркотик, и, как только Хаос с Мелиндой скиснут, подъедет Келлог и потащит их назад? Слишком уж легким оказался побег. Но нет: еда была в порядке. Все дело в желудке, он ссохся с голодухи, обожжен неразбавленным спиртом. Хаос выпил еще воды и крепче сжал руль.

Луна поднялась уже высоко, заливая пустыню светом. На лице мира загаженной лентой лежала автострада; она то напрочь исчезала под песком, то вновь напоминала о себе, взбираясь на кромку скалистого обрыва или петляя вдоль высохшей речушки. Луна уносилась вперед с той же скоростью, с какой Хаос вел машину, – желтая пасть, разинутая в тумане. На соседнем кресле прикорнула девочка, сложив руки на груди; ветерок ерошил ее коричневый мех.

Они ехали всю ночь и весь следующий день, и Хаос не сомкнул глаз, пока не дождался сумерек.

Он жил в доме у озера. На воде покачивалась лодка, привязанная к причалу, в доме стоял компьютер. Хозяин дома ждал, когда любимая женщина закончит работу в городе и приедет к нему. А пока они разговаривали по телефону. По вечерам. Иногда он задавался вопросом, почему она не осталась в доме, ведь дела можно вести и с помощью компьютера. Наверное, потому, что она за это дорого платит. В смысле, за житье в городе. Поэтому он терпел.

Он коротал время в лодке, или в саду, или в доме – глотая наркотики. Любимая «дурь» не давала уснуть, не позволяла расслабиться нервам и лишь изредка подбрасывала видения. Глюков он побаивался. Все сильнее и сильнее. Он бывал счастлив, когда наркотики дарили ясность ума, поднимали его на грань величайшего постижения (но только на грань). Не хотелось утратить ощущение, которое дарили наркотики. Ощущение было гораздо ценнее любого постижения.

Подойдя к компьютеру, он почувствовал: что-то не так. Компьютер назвал его Эвереттом, не настоящим именем, в чем в чем, а в этом он был уверен, хоть и не мог вспомнить настоящее. Когда компьютер обратился к нему во второй раз, он решил ответить:

– Да?

– Эверетт, я тебя заждался. Где ты был? Я искал, искал…

– Ты кто?

– Неужели забыл? Меня тоже зовут Эверетт. Ты меня поставил, чтобы решить кое-какие вопросы. Давным-давно. Я работал, и, кажется, нашел кое-какие ответы. Но ты сначала должен сказать, что ты помнишь.

– Это мой дом, – ответил он. – Меня зовут Эверетт.

– Да.

– Что произошло?

– Пока не знаю точно. Но я над этим работаю. Мне кажется, ты спишь. Либо принял чрезмерную дозу, и это – галлюцинация. А может, ретроспекция. Всего лишь воспоминание. Несущественное. Либо проблема во мне: ты меня, часом, не выключал? Магнит на мое «железо» не клал? Может, это тест какой-нибудь, а, Эверетт? Не могу сказать точно, в чем неполадка, но уже так долго…

Он отошел от компьютера, спустился с крыльца к машине. Автомобиль был на солнечных аккумуляторах и долго простоял на солнце. Зарядился под завязку. Можно прокатиться, подумал Эверетт. Прижал ладонь к замку, тот сканировал его пальцы; отворилась дверца машины, тихо загудел мотор. Он сел на водительское сиденье и обнаружил, что рядом, на пассажирском, кто-то сидит. Маленькая девочка в рваных джинсах и тенниске. Все ее тело и большую часть лица покрывал красивый коричневый мех.

– Привет, – сказала она. – Хочешь прокатиться?

– Можно.

– А можно и мне?

– Наверное, – ответил он. – Вот только как насчет твоих родителей?

Девочка пожала плечами, и Хаос проснулся. Она сидела рядом, точь-в-точь как во сне, но они по-прежнему находились в пустыне, в авто Келлога. Позади садилось солнце, его тусклое сияние заполняло машину. Хаос почувствовал жуткую жажду. Отыскал между передними сиденьями бутылку с водой, напился.

– Привет, – сказала девочка. Мелинда, вспомнил он. Мелинда Селф.

– Ты давно проснулась?

– Не очень. Можешь еще поспать. Мне все равно.

– Нет. Я хочу ехать.

– А может, еще еды принести? Он отдал ей ключи, она вышла и отперла багажник. Хаос протер глаза, повернулся на сиденье и уставился назад, на полотно автострады. Теперь он был уверен, что малоамериканцы их не преследуют. Интересно, подумал он, как они поступили с Келлогом, когда нашли его лежащим с окровавленной головой у водохранилища? И что он им сказал?

Вернулась Мелинда с охапкой банок. Выбрала одну. Вскрыла.

– Мне снился сон, – сказал Хаос. – Но не от Келлога. Мой собственный. Впервые в жизни.

– Угу, – отозвалась она с, набитым ртом.

– Совершенно не такой, как остальные, – продолжал он. – Как будто я – не я. И все кругом иначе. Там был компьютер, я с ним разговаривал, а еще машина с солнечными панелями…

– Машина и мне снилась.

– Это была другая машина, – сказал он. – Из пластмассы, кажется, и ключи не такие, как эти. Не знаю, на что похожа… Может, на гоночную.

– Угу. Я ее тоже видела. Но только она не ехала. И еще кругом была вода и деревья. « И ты выходишь из дома…

Хаос посидел молча. Осмыслил. Девчонкин сон сходился с его собственным. Эффект Келлога. При отсутствии самого Келлога.

Но, может, для Мелинды это нормально? Своих снов она отродясь не видала. Значит, дело только в ней. Келлог далеко, и она просто-напросто подсматривает сны того, кто ближе.

Он вспомнил слова Келлога о том, что эффект сновидений – ерунда, что Хаос, если попытается, сам его добьется. Но Келлог на своем веку чего только не нагородил: начнешь разбираться – увидишь миллион противоречий.

Но по крайней мере в одном Келлог был прав: Хаос очень многого не понимал.

А как насчет самого сна? Что он означал?

– Это похоже на то, что было прежде? – спросила Мелинда.

– Нет, – поспешно ответил он. – Всего-навсего сон. Забудь.

– Ладно.

Хаос завел машину, выехал на автостраду и запасся терпением для нового перегона. Мелинда выбросила в окно пустую жестянку, а консервный нож убрала в бардачок.

А вообще-то жалко, – сказала она некоторое время спустя.

– Чего тебе жалко?

– Я бы очень хотела туда попасть. Мне там понравилось.

Мне тоже, подумал Хаос. Но вслух не сказал. Он припомнил завершение сна, чувство одиночества, и подумал: должно быть, она не знает всей истории. Она видела только машину, озеро и лес. Настоящий рай, на ее взгляд. Но во сне был не рай. Там были какие-то реальные проблемы. Ему показалось, что там совсем не просто.

Почему же ей так хочется туда вернуться? Он гнал машину все утро, пока солнце не поднялось в зенит. Впереди пустыню сменяли горы. Он оставил позади несколько городов, не обращая внимания на дорожные знаки и указатели въездов. Мелинда принюхивалась, присматривалась к далеким зданиям, а Хаос на них почти не глядел. Они ни разу не свернули с автострады. Когда приходило время есть, съезжали с обочины и копались в багажнике. В конце концов в баке иссяк бензин, и Хаос опустошил запасную канистру Келлога. Заодно помочился на столбик рекламного щита, а Мелинда перешла через магистраль и присела на корточки на песке.

По пути им не встретилось ни единой души, только брошенные машины. От самой Малой Америки – ни единого признака человеческой жизни.

– Бензин скоро кончится, – сказал Хаос.

– А ты мой шланг выбросил, – сказала она.

– У Келлога в багажнике есть. Возле первой попавшейся машины они остановились и осушили бак. К сумеркам расстояние между ними и горами сократилось вдвое. Впереди туман казался зеленым. Хаос остановил машину за гаражом, запертым на висячий замок, и развел небольшой костер, а тем временем Мелинда собрала обед из консервов и воды. Когда наступила ночь, они снова заснули в машине, он – на заднем сиденье, она – на переднем.

Опять ему снился дом у озера, но на этот раз он к компьютеру не подходил. Не был готов вникать в его теории и проблемы. Слишком уж похоже на общение с Келлогом. Когда он проснулся, солнце почти уже встало, а девочки на переднем сиденье не было. Он выбрался из машины, запретив себе даже упоминать о сне.

Ее нигде не было видно. Либо она – в кювете на той стороне автострады, либо ушла погулять в пустыню, на север, на поросшие кустами холмы. Он прополоскал рот водой, сплюнул на песок, затем подошел к гаражу – отлить на стену. Струйка зашелестела, разбиваясь об алюминий, и он не услышал голос девочки, пока не опорожнил мочевой пузырь.

– Перекрывай, – сказала она, – тут уже потоп.

Он обошел сарай и увидел полуоторванный лист алюминия.

– Ты погляди, – сказала она, высовывая голову наружу. – Тут интересно. Залезай.

Стараясь не порезать руки, он взялся за алюминиевый лист, расширил отверстие и пролез в гараж.

– Смотри. Машины.

Пол был земляной, сваи, на которых стоял гараж, выступали из песка. Когда глаза привыкли к сумраку, Хаос увидел, что так взволновало девочку: автомобили напоминали машину из его сна. Короткие, приземистые. Корпуса из легкой пластмассы, панели солнечных аккумуляторов. И вместо замочных скважин – пластины фотоэлементов. Обе машины были целехоньки, будто только что с конвейера, в полутьме слабо сиял лак.

Мелинда гордо улыбнулась:

– Смотри.

Она прижала ладонь к пластине, дверца отворилась, ожил двигатель.

– Выруби, – сказал он. Она снова приложила ладонь к дверце, машина закрылась и умолкла.

– Почему она работает в темноте? спросила девочка.

– Может, стартовые аккумуляторы или что-нибудь в этом роде, – предположил он. – Не знаю.

– Мы можем па ней поехать, – сказала она с надеждой.

– Нет.

– Откуда они?

– Не знаю, – сердито ответил Хаос. – И не хочу об этом говорить. Все, уходим.

Он протиснулся в лаз, она – следом. В молчании они разделили новую банку, затем он раскидал ногой останки костра и забросил мусор как можно дальше в пустыню. Они забрались в машину Келлога и поехали. На сарай au так ни разу и не оглянулся.

В разгаре утра они достигли предгорий и, взбираясь по серпантину, угодили в туман. Когда остановились перекусить у ручья, туман еще просвечивал – казалось, зеленоватые жгуты липнут к скалам, деревьям и даже асфальту; иные плыли над землей, точно призраки. В полдень облако сгустилось, дорога впереди исчезла, в небе, все быстрее теряющем синеву, полоскались зеленые флаги. Машина еле ползла, Хаос напрягал глаза, высматривая впереди редкие обрывки дорожного полотна или ограждения. Гор он уже не видел, слои зеленого кружева стали непроницаемы, все реже на ветровое стекло падали лучи солнца.

– Подними боковое стекло, – сказал он Мелинде, которая молчала с самого завтрака. Она кивнула и закрутила ручку.

Теперь автомобиль продвигался короткими рывками. Дорога сгинула напрочь, Хаос с трудом видел капот. Даже воздух между ветровым стеклом и лицом был насыщен туманом.

– Тащимся, как черепаха, – сказала Мелинда.

– Ничего, терпимо, – ответил он. – А ведь хорошо, что мы не в той солнечной машине, верно? Через такой туман лучи не проходят.

– Да какая разница? Все равно еле ползем. В конце концов ему пришлось остановиться. Он повернул голову к Мелинде, между ними висел зеленый занавес. Она помахала ладонью, но это почти не помогло.

– И сюда забирается, – сказала она.

– Машина не герметична. Даже с поднятыми стеклами.

– А может, те солнечные машины герметичны?

Хаос рассмеялся:

– Возможно.

Он вышел из машины и встал рядом. У зелени не было глубины, казалось, перед тобой лист бумаги. Он поднял ладони к лицу и не увидел их. С гор прилетел ветер, сплющил последние крохи видимого пространства.

Мелинда ощупью обогнула машину и взяла Хаоса за руку:

– Может, лучше повернуть?

– Давай чуток прогуляемся, – сказал он.

– Давай.

Держа ее за руку, он отошел от машины к щебенчатой бровке дороги. И дальше сквозь слепящую зелень их вел хруст щебня.

Мун стиснул руку дочери. Они сидели в приемной Белого Уолната. В непроницаемой зелени кто-то шуршал бумагами на столе. Уже час прошел после первого разговора с секретаршей, и весь этот час Мун просидел в кресле. Влажная рука дочери ответила на пожатие. Они ждали. Мун слышал шум генераторов, питавших громадное сооружение, они были где-то близко, так близко, что казалось, принюхайся хорошенько, и учуешь дефицитный и дорогой полупрозрачный воздух.

Уже много лет Мун не видел ничего, кроме зелени. Только лаборатория Белого Уолната располагала техникой, которая позволяла видеть нормально, и ни разу доселе Мун не проникал так глубоко в недра этого сооружения. Дочь и вовсе не понимала, что значит»нормально видеть». Потому-то он ее сюда и привел. Решил добиться, чтобы ее взяли в белоуолнатскую школу, где талантливым детям дозволено учиться на свету. Таков был его план. Но если он рухнет, Мун утешится мыслью, что дочь была здесь. Неделю, день… Да хоть бы час! Просто увидеть. Один-единственный разок. Чтобы узнать.

Но в Белом Уолнате он встретил упорное и организованное сопротивление. Во всяком случае, так Муну казалось. В этом офисе, куда посетитель мог обратиться с просьбой или жалобой, стояла зелень; Муну и его дочери не давали даже одним глазком взглянуть на вожделенный зримый мир за воздухонепроницаемой дверью. А персонал на все его вопросы отвечал молчанием каменных истуканов.

– Мистер Мун, – позвала наконец женщина. Он взял дочь за руку и повел к столу.

– Пройдите со мной. – Секретарша взяла его за плечо и повела сквозь ряды столов, через несколько проходов, в дальнюю часть зала. Затем звук шагов подсказал, что они входят в помещение поуже, может быть, в коридор, и с обновленной надеждой Мун подумал, что скоро они с дочерью, быть может, увидят свет.

Секретарша скользнула прочь, скрылась за дверью, через которую они вошли; тут же грубые руки схватили Муна за плечи и оторвали от дочери.

– Линда! – выкрикнул он.

– Папа!

– Молчать! – рявкнули в ухо Муну. Грубые руки повалили его в кресло. – Сиди тихо. – По шуму Мун определил, что вокруг него три-четыре человека.

– В чем дело? – спросил он.

– В твоих глазах. Сиди спокойно.

– Папа?

– Линда, все в порядке. Тебе ничего плоxoгo не сделают.

Затрещала рвущаяся ткань. Кто-то запрокинул Муну голову, поднял волосы со лба. По векам мазнула влажная вата. Неприятный запах… Перекись водорода. Затем – сухое полотенце, и тут же на глаза легло что-то жесткое и холодное. Мун недоумевал: зачем нужны шоры в нормальном свете? Он услышал возглас Линды – ее вытолкали с кресла К и погнали в дальний конец комнаты. В следующее мгновение чьи-то ладони толкнули его в плечи, в том же направлении. Справа и слева от него стояли люди. Впереди чмокнули резиновые прокладки, засвистел воздух. Мунa тычками погнали вперед, через воздушный шлюз, и вдруг он сообразил, что чернота на глазах – не очки для слепца, а тонированные пластмассовые линзы, они должны защитить атрофированные глаза от света.

Он снова видел. Но еле-еле. Различал впереди силуэты дочери и двух ее поводырей.

Видел яркие лампочки на потолке коридора. Повернув голову, кое-как рассмотрел людей, шедших совсем рядом.

Его быстро провели коридором в лифт. Кабина камнем ринулась вниз, остановилась, разъехались створки двери. Двое вывели Линду и исчезли. Мун двинулся вслед, но оставшиеся два проводника удержали его на месте. Кабина закрылась.

– Э, постойте, – сказал Мун. – Куда…

– Успокойся. Нам надо с тобой поговорить. А с ней все будет в порядке.

– Что вы…

– Ты же сам ее привел, хочешь устроить в школу. Значит, ей надо пройти кое-какие экзамены. Верно? – В его предплечье больно впились чужие пальцы.

Это нечестно, подумал Мун. Я хочу быть с ней, когда она поймет, что значит «видеть». Я хочу разделить с ней это мгновение.

И вообще, он не хотел сумрака за пластмассой линз. Он хотел ошеломить ее светом.

Кабина провалилась па этаж и открылась; Муна провели по другому коридору в кабинет без мебели. Он пытался рассмотреть через пластмассовые кружочки лица и одежду сопровождающих, но видел только дымчатые силуэты. Принесли стулья. Муна усадили посреди кабинета, спиной к двери.

– Мун, – сказал один из незнакомцев, – Ты назвался фамилией Мун.

– Да…

– Но мы никогда о тебе не слышали. У тебя было другое имя.

Мун невольно поднял руку, схватился за липкую ленту на переносице. Он хотел видеть, с кем разговаривает.

– Руку с лица! А ну, живо! Вот так. Сиди спокойно, руки на коленях. Назови настоящую фамилию.

– Мун, – сказал он. Спрашивавший вздохнул:

– Если Мун – настоящая фамилия, то мы хотим знать, какая у тебя была раньше. В наших краях нет никаких Мунов.

– Зачем вы это делаете?

– Нет, – отрезал собеседник. – Зачем ты это делаешь? Зачем являешься к нам под вымышленным именем и с чужим ребенком, зачем так упорно стараешься проникнуть в Белый Уолнат? Мун, ты – фальшивка. Мы хотим знать, откуда ты взялся. Известно ли тебе, что твоя одежда дурно пахнет, а? Так воняет, будто ты в лесу жил. Как ты это объяснишь, а, Мун?

Мун попытался сосредоточить взгляд на двух сидящих напротив. Оба двигались – закидывали ногу на ногу, наклоняли головы, – и он не мог понять, кто из них задает вопросы. Чертовски хотелось сорвать с глаз пластмассу.

– Я хочу выбраться из зелени, – медленно произнес он. – У меня крыша едет. Ни о чем больше думать не могу. Я… мне начинает казаться, будто все это из меня исходит, дело лишь во мне одном, а все кругом видят нормально… все, кроме нас с дочерью. Может, это из-за моего безумия она ослепла. Я должен разобраться, должен показать ей…

– Хорошо, Мун. Хватит с нас грустных песен. Каждый считает, будто он один такой. Каждый хочет выкарабкаться. Потому-то у нас замки на дверях. Что тебя заставило выползти из норы и скрестись у нас под дверью? Да еще под вымышленным именем, да еще с этой бедной маленькой уродиной?

– Что? – растерянно переспросил Мун.

– Давай не будем усложнять, – произнес другой голос. – Три "вопроса: настоящее имя? Откуда пришел? И чего хочешь?

Мун уже ровным счетом ничего не понимал.

– Я здесь живу, – сказал он. – В зелени. У меня есть право на попытку устроить Линду в вашу школу.

– Здесь живешь, да? И чем же ты занимаешься?

– Я…

– Ну-ну?

Что с ним творится? Может, какая-нибудь разновидность амнезии? Он был смущен, сбит с толку, напуган. Говорят, от него воняет лесом.

– Я на ферме работаю! – выпалил он. Не более чем догадка. Но чем больше он об этом думал, тем больше верил. Он знал, что здесь есть фермы, он все знал об этом местечке, о том, как тут устроена жизнь. Белым пятном для Муна была лишь его собственная биография.

– Я, между прочим, для вас хлеб выращиваю, – сказал он. – И то, чем вы тут занимаетесь, ничуть не важнее. Так что валяйте, упрекайте за запах. – Воспоминания придали ему уверенности в себе, возвратили чувство собственного достоинства. – Мы, между прочим, по полям не запросто ходим, а по тросам-проводникам. Вам бы так хоть разок попробовать! Если хотите знать, я вам не увалень деревенский, которому можно руку выкручивать! До катастрофы я большим человеком был… – Он снова смолк и попытался разглядеть сидевшего напротив. – А жил в Сан-Франциско. И потому вполне могу находиться здесь, у вас. Если на то пошло, у меня полное право устраивать Линду в…

– Ты не местный, – возразил собеседник. – В момент катастрофы ты жил не здесь.

Мун напряг мозги, но воспоминания ускользали. Не здесь? Конечно… Но не здесь – это где? Все, что он помнил, все, что он знал…

Зелень.

Погоди-ка! Он помнил день, когда все изменилось. По крайней мере, эти видения были яркими. Он вернулся домой с работы и сел слушать радио. Ждать подробностей. Курить сигареты, не подозревая, что они в его жизни последние. Биохимическая травма – так это впервые прозвучало по радио. Затемнение земной атмосферы. Потом, чуть позже, это назвали цветением. Как будто заплесневело само небо. Однако очень скоро все стали называть это явление так, как многие называли с самого начала: зеленью. Что же касается причин катастрофы, тут спецы расходились во мнениях. Как всегда.

– Нет. – Он сам себя почти не слышал. – Я жил здесь.

– Но не под фамилией Мун, – упорствовал собеседник. – После катастрофы Белый Уолнат регистрировал фамилии, адреса и профессии всех мужчин, женщин и детей в этом секторе, и не было никакого программиста по фамилии Мун. И не было никакой малолетней дочери. А направления на фермы, Мун, выдаем мы. Мы ведаем всем на свете. Следим за жизнью каждого. Вот только за твоей не уследили. Потому что ты жил не здесь.

Мун на это ничего не ответил. Не смог.

– Ладно, попробуем с другой стороны, – сказал второй. – Что тебя сюда привело? Что изменилось?

– Вы что имеете в виду? Второй собеседник вздохнул:

– Нынче утром что тебя побудило совершить небольшое паломничество на холм? Какой-нибудь знак, знамение? Голос в мозгу? Или что-то еще?

– Не знаю.

Неразличимый человек снова вздохнул:

– В первую очередь я имею в виду сон. Ты сегодня ночью спал? Все было как обычно?

Мун напряг память. Ему было нечего скрывать от этих людей. Однако ничто не шло на ум. Он мог думать только о зелени.

– А вообще тебе снятся сны? О чем они обычно?

Вопросы сбивали с толку. Все глубже затаскивали в туман воспоминаний, и там он заблудился. Он сидел, беззвучно шевеля губами, и не мог вымолвить ни слова.

Он услышал очередной вздох.

– Ладно, успокойся. Ты не спишь. Мун увидел, как человек поднимается со стула и идет к нему.

– Сколько пальцев я поднял?

– Три. – Мун обрадовался вопросу, на который мог ответить.

– Глаза не болят?

– Нет.

– Хорошо. Закрой глаза. – Собеседник протянул руку и снял пластмассовые линзы с лица Myна. Лента больно рванула кожу вокруг глаз и брови. Мун протер глаза и дал рукам безвольно повиснуть.

Впереди, в нескольких футах друг от друга, сидели на стульях двое и смотрели на него. Почти одинаковые серые костюмы, почти одинаковые усталость и скука на лицах. Внешность под стать манерам, а манеры полицейских. Кроме них и Муна, в комнате не было ни души. Зато везде и всюду – зеленый сумрак, проклятая неотвязная дымка. Напрасно Мун моргал, пытаясь от нее отделаться.

– Что, болят глаза?

– Нет. Но тут тоже зелень.

– Потому-то, Мун, этот воздух и называют полупрозрачным. Зелень невозможно убрать без остатка. Черт побери, если не откачивать ее постоянно машинами, тут через несколько часов будет хоть глаз коли.

Мун помахал ладонью перед лицом – хотел разогнать туман. Никакого толку.

– Но если так… то мир никогда не удастся починить.

Один пожал плечами, другой сказал:

– Возможно, ты прав. Мун опустил руку:

– Почему вы увели мою дочь? Что я сделал не так?

– Мун, ты нам принес проблему. Сегодня ночью произошло нечто очень странное. Здорово взбудоражило людей. И никто не понимает, что это значит, и никто не догадывается, почему это произошло. И тут являешься ты с девчонкой и под незарегистрированным именем. По мне, дело тут нечисто. А ты как считаешь? Все это настораживает. Наталкивает на мысли о связи с ночным происшествием. Если ты сейчас начнешь отвечать на вопросы, мы, возможно, придем к выводу, что все это – не более чем совпадение. И всем станет легче. Ты будешь виноват лишь в том, что пришел сюда в неподходящее время. Мы принесем извинения. Но пока мы ни в чем не уверены, давай считать тебя нашей новой проблемой. Ее вестником.

За спиной у Муна постучали в дверь.

– Войдите, – произнес один из его собеседников.

Дверь отворилась, третий человек в сером костюме вкатил инвалидную коляску. В ней уютно полусидела-полулежала старая женщина. Во всяком случае, Мун принял ее за женщину. Под пледом виднелись джинсы и теннисные туфли. Из подвернутых обшлагов торчали тонюсенькие, как хворостины, запястья. Большая голова, повернутая вбок, опиралась на высокую спинку кресла. Седые волосы были очень коротко подстрижены, лицо – сплошь в морщинах.. Когда она заговорила, Мун окончательно убедился, что перед ним женщина.

– Это вы – Мун? – спросила она. Он кивнул.

– Я только что разговаривала с вашей девочкой. Как ее зовут?

– Линда.

– Да, Линда. Весьма необычный ребенок. Что ж, мистер Мун, я очень рада, что вы ее к нам привели. Очень необычный ребенок. Вы знаете, что в ней необычно?

– Что вы имеете в виду?

– У Линды есть весьма специфическая черта, я просто интересуюсь, известно ли вам о ней.

– Не знаю…

– Линда вся покрыта шерстью, мистер Мун. Вам не кажется, что это весьма необычно?

– Кажется, – тихо ответил Мун. Он и сам не понимал, отчего ни разу не обмолвился о ее шерсти… нет, о волосах. Он предпочитал называть это – даже в мыслях – волосами и не знал, поправила бы его Линда, если б услышала. Он решил, что не стала бы.

– Почему? – спросила женщина. – Почему она такая?

– Такой родилась, – ответил Мун.

– Понятно, – сказала старуха. – Мистер Мун, если не трудно, скажите, что вам сегодня ночью снилось.

– Мы уже спрашивали, – уныло произнес один из мужчин. – Он не помнит.

– Позвольте, мистер Мун, я расскажу, что снилось мне. Впервые после катастрофы – не зелень. Я была в пустыне, и со мной – маленькая девочка, вроде вашей дочери. Вся в шерсти. Мы подошли к мужчине, который восседал в огромном деревянном кресле, как на самодельном троне. Мужчина был огромный, жирный, на лице – ужасная гримаса вожделения. Он ел с ножа собачьи консервы. Я еще ни разу в жизни не встречала этого человека, мистер Мун. И никто из этих джентльменов, – указала она на людей в сером, – с ним не знаком, но и они увидели его во сне. Как и все, с кем я сегодня разговаривала. Кроме вас. Но вы поступили гораздо интереснее, чем если бы просто увидели во сне этого человека или девочку. Вы привезли ее сюда. И это, на мой взгляд, весьма и весьма необычно.

Увидев на лице старухи неподдельное удовольствие, растерянный Мун подумал, что она хочет спасти его от недобрых, циничных людей в сером. Но его улыбка осталась без ответа. Он вмиг упал духом, как будто расположение этой женщины было важнее всего на свете, а он не сумел его завоевать.

– Известно ли вам мое имя? – спросила она.

– Нет.

– Странно. Неужели вам не знаком мой голос?

– Голос? Хм… нет.

Она опустила сморщенные кисти на колеса и подъехала к Муну. Он не успел заслониться – старуха протянула руку и шлепнула его по губам. Он отдернул голову и вскинул руки, но старуха уже отстранилась.

– Кто вы? – сверкнула она глазами.

– Мун, – повторил он, хотя уже слегка сомневался в этом.

– Мун, кем бы вы ни были на самом деле, я хочу, чтобы вы кое-что поняли: снами здесь ведаю я. Кто тот, жирный?

– Келлог, – ответил Мун. Не ведая, откуда взялось это имя. Оно просто сидело в голове, ждало своего часа. Если уж на то пошло, у Муна бродило в мозгу смутное подозрение, что Келлог, кем бы он ни был, в ответе за все происходящее.

– Это Келлог вас прислал?

– Нет, что вы. Я сам пришел. У меня дочка…

– Вы хотите, чтобы ее приняли в нашу школу.

– Да, – подтвердил он, чуть не плача.

– Где Келлог?

– В… другом месте. Вы не понимаете…

– А при чем тут девочка? Мне ее приход кажется символичным. А вы что скажете?

– Нет, она ни при чем.

– А Келлог, стало быть, в другом месте. В пустыне?

– Не знаю. – Мун до предела вымотался под шквалом вопросов. – Он же не мне приснился, а вам. – Произнеся эти слова, он вдруг вспомнил свой последний сон. Домик на берегу озера, деревья. Но это было бесполезно, не имело ничего общего с тем, что ее интересовало. Он выбросил из головы никчемные воспоминания.

– Значит, если я захочу передать через вас послание Келлогу, то услышу, что вы не знаете, как до него добраться? – Вновь сверкнули зеленые глаза старухи, но губы ее дрожали.

– Да.

– Я не хочу, чтобы он снова мне приснился, – с угрозой произнесла она. – Понятно?

– Я за ваши сны не отвечаю. Верните дочь и отпустите нас.

– Может быть, мы так и сделаем. – Старуха повернулась вместе с креслом к двери, и Мун явственно, почти физически ощутил, как переключается ее внимание. В голосе появилась растерянность, мысли теперь блуждали неведомо где. Человек в сером подошел и взялся за подлокотники кресла.

– Но не сейчас, – сказала она.

Ему принесли воды и бутербродов, сводили в ванную. Затем убрали поднос и поставили койку, отчего комната уподобилась тюремной камере. Когда вышел последний человек в сером, он встал и попробовал отворить дверь. Она оказалась на запоре. Он вернулся в койку и долго лежал, невидяще глядя в зеленый туман, что заполнял комнату.

Он уже вспомнил, что его зовут Хаосом. Но еще он знал, с убежденностью, которую показал на допросе, что его фамилия – Мун. Он улавливал в себе отчетливый привкус двух жизней. Оба набора воспоминаний, казалось, отступили в некую далекую точку. Вместе со смутными представлениями о жизни до катастрофы и сном о доме у озера.

Мун и Хаос сообща владели этими воспоминаниями. Точно так же, как и телом.

Впрочем, когда человек в сером привел к нему дочь, он быстро обернулся Муном. Как ни крути, у Хаоса дочери не было.

Этот человек не походил на других. Он был постарше, не столь напорист и самоуверен, и смахивал на чокнутого. Волосы были седы, а глаза казались изношенными, как будто он слишком подолгу разглядывал в зеленом мареве бесчисленные ряды крошечных буковок. Он скользнул в комнату Муна и прижал палец к губам, а следом вбежала девочка, бросилась к лежащему на койке «отцу» и обвила его руками.

Линда явно не возражала, чтобы он был Муном. Она плакала, прижимая голову к его груди, а он обнимал ее и водил рукой по волосам, и некий инстинкт заставлял его шептать: «Все хорошо, все будет хорошо». Хотя ему очень слабо в это верилось.

– Хаос, – сказала она, – давай вернемся. А то засосет.

– Линда…

– Мелинда, – поправила она. – Ну, давай, Хаос! Этот дядька нас отсюда выведет.

– Девочка вспомнит, – сказал старик, – даже если я забуду.

– Вы кто?

– Кто б я ни был, я устал, – сказал незнакомец. – У меня очень тяжелая работа, а теперь из-за тебя она еще тяжелее. Я хочу, чтобы ты ушел. Ну, пожалуйста.

Старик нервно почесал нос, а затем одарил Муна куцым подобием улыбки. Даже кивнул, словно объяснил больше, чем достаточно.

– Что я делаю не так? – спросил Мун.

– Ты ей душу травишь, вот что. У меня правда забот полон рот, ты даже не представляешь сколько. Когда ты ей делаешь больно, ты делаешь больно всем. И конечно, в конце концов тебя за это прикончат.

– Кому? Кому я делаю больно?

– Элайн, – ответил старик, не шевеля губами. – Позор, ты даже ее имени не знаешь. Да кто мог вообразить, что ты сюда пролезешь, не зная даже ее имени?!

– Старухи?

– Да, – предостерегающим тоном изрек седой. – Элайн – пожилая женщина.

Мун перевел взгляд, на свою дочь. На щеках, покрытых шелковистым и рыжим, как у лисы, мехом, блестели влажные дорожки. Он впервые за много лет видел лицо дочки, но оно вовсе не показалось ему необычным.

Он снова посмотрел на седого и попросил:

– Скажи, ты кто?

Раздался долгий свистящий вздох, исполненный, казалось, великой муки. Затем старик ответил:

– Психиатр. Ты хоть знаешь, грязное ничтожество, что это за профессия? Моя работа – оберегать Элайн от кошмаров вроде тебя. – Он снова вздохнул, на сей раз вздох перешел в самоуничижительное хихиканье. – И вот я здесь, – вымолвил он с неискренней беспечностью. – Делаю свое дело. Мун ничего на это не сказал.

– Мелинда мне поведала о твоем бегстве из Малой Америки, – произнес седой. – И о проблемах со снами. Ты мне тут просто не нужен. На Элайн очень плохо действуешь, а что для нее плохо… – Психиатр не договорил. Он рванул воротник и выпучил глаза, словно задыхался.

Линда, или Мелинда, дернула Муна за руку.

– Ладно, – сказал Мун. Уж лучше в зелени, чем взаперти на узкой койке. Держа девочку за руку, он следом за психиатром вышел из комнаты.

На этот раз Мун увидел коридор, хотя было бы на что смотреть: огнетушитель да ряды пустых стеклянных ящиков. Он поймал собственное отражение в стекле. Неприятный сюрприз – небрит, волосы всклокочены. Таков Хаос, предположил он.

Они прошли через несколько дверей. Последняя вела в воздушный шлюз, она отворилась с шипением, а когда они вошли в тесноту шлюза, вокруг сгустился зеленый туман. Мун даже не успел взглянуть напоследок на дочь.

Старик вывел их наружу, на мягкую влажную траву. В зелени стрекотали сонмища сверчков. Психиатр схватил My на за плечо:

– Сюда.

Он подвел Муна и девочку к веревке, привязанной к дереву; она была натянута горизонтально на высоте в половину человеческого роста.

– По этой дороге пройдете через город. Скоро полночь, к утру будете на автостраде. Пожалуйста, уходите.

Одежда на Муне промокла от пота; под натиском ветра он задрожал. Он вспомнил автостраду, машину, которую оставил на окраине туманного города, а в багажнике той машины полным-полно всякой снеди и воды, и тут он подумал, что девочка, которую он держит за руку, – вовсе не его дочь.

– Хаос, ну пошли, – тихо сказала Мелинда.

Хаос дотянулся до веревки, повернулся и зашагал по траве на звуки шагов психиатра. Настиг его и схватил за шиворот у самой двери – для этого пришлось пуститься бегом.

– Чем это я душу травлю твоей Элайн?

– Самим твоим существованием, жуткое ты создание! Отцепись!

Хаос еще крепче сжал ворот:

– Объясни. Психиатр застонал:

– Ты что, не понимаешь сон?

– Нет.

– Со дня катастрофы… – он жутко закашлялся, – ..нам снится одна зелень. Не только горожанам, но и нам тут, на холме. Даже тем, кто на очистке работает. Большинству снится Элайн, ее голос, снится, как она с нами разговаривает, успокаивает… всегда так было! Понимаешь? И тут вдруг твоя девчонка да тот гнусный толстяк из пустыни! Первый наш визуальный сон за много лет. Для тех, кто в зелени живет, это вообще первое зрелище после катастрофы.

– Ну и что?

– А то! Элайн чувствует: если мы в снах будем видеть, то уже не сможем терпеть зелень.

– Она считает, что визуальный сон – моя вина?

Это и есть твоя вина. Нет. Сны – из-за Келлога. Он меня преследует.

Психиатр хихикнул:

– Как скажешь. Но раз он с тобой пришел, то с тобой и уйдет.

Хаос молча отпустил ворот старика. Психиатр буркнул что-то себе под нос.

– Бессмыслица какая-то, – сказал Хаос. – Зелень – не проблема. Достаточно отойти на несколько миль…

– Зелень – везде, – сказал психиатр. – Это ты – бессмыслица.

– Чего же тогда боится Элайн? Если я – бессмыслица, то чем я опасен?

– Элайн не боится, – сказал психиатр. – Она в ярости. Это я боюсь. Ты – ошибка, чья-то ужасная ошибка, кем бы ты там себя ни мнил, и ты должен отсюда убраться. Туда, откуда пришел, в поганую пустыню из сна.

– Я уберусь, – пообещал Хаос, – но не туда.

– Какая нам разница куда? Может, вообще сгинешь, едва мы тебя забудем.

Разговор начал действовать Хаосу на нервы.

– Нельзя жить, как вы живете. Топтаться на месте в непроглядном тумане.

– А я и не топчусь, – возразил психиатр. – Я работаю в Белом Уолнате. Но если б и не работал, все равно предпочел бы зелень пустыне с вонючими бешеными скотами.

Хаос повернулся и отыскал дерево, подле которого стояла, держась за веревку, Мелинда.

– Я просто хотел сказать, что ваш подвиг никому не нужен. Можешь так и передать Элайн.

– Прошу прощения, мой маленький несимпатичный дружок, – ответил психиатр, перебирая ключи в звенящей связке, – но Элайн не слушает голоса из снов. Она их создает. – Зашипел воздушный шлюз. – Спокойной ночи.

Они брели всю ночь. Сначала веревки-проводники довели их до города, затем – по улицам – до скоростной трассы. Люди навстречу не попадались, только бродячий пес учуял путников, когда они спускались с холма, и тащился за ними по всему городу. Невидимый в зелени, он семенил позади, принюхивался к следам и лишь на автостраде повернул восвояси. Веревка закончилась у брошенной бензоколонки. Хаос и Мелинда пробрались между домами и поднялись по скату дорожной развязки. На автостраде, в стороне от деревьев, сразу затих стрекот сверчков и заметно похолодало. Они вышли на травянистую разделительную полосу и зашагали навстречу ветру.

Из зелени они выбрались перед самым рассветом. Непроницаемый туман внезапно приобрел объемность; они поднимали руки и видели в дымке шевелящиеся пальцы. Через минуту они взглянули друг на друга и улыбнулись. Вскоре появились звезды.

Затем впереди осветились вершины гор. Хаос и Мелинда повернулись и увидели солнце, ползущее вверх сквозь туман. Они пошли дальше, но вскоре уселись на траву – созерцать в благоговейном молчании. Он снова был Хаосом, однако часть его существа – как бы нелепо это ни звучало – уже много лет не любовалась восходом.

Наконец он встал, чтобы идти дальше, но девочка уже уснула в высокой траве разделительной полосы. Он поднял ее и понес через автостраду к сухому и тенистому местечку в кустах. Уселся на траву в нескольких футах, чтобы и за ней присматривать, и за дорогой наблюдать.

Он размышлял об Элайн. Наверное, она по совету психиатра забудет Хаоса и Мелинду, сотрет их визит в памяти как досадное отклонение от нормального хода вещей. Он подумал о снах Келлога, о том, как сам он, Хаос, служил своего рода антенной, о том, как пришел в этот город и стал My ном, но раздумья эти ни к чему не привели, и он выбросил их из головы.

Хватало других забот. Например, о пище и воде. Быть может, в этих горах есть ручьи, но они пока не попадались на глаза. Не встречалось на дороге и дичи. Вероятно, поесть можно лишь в другом городе, значит, надо добраться до него, где бы он ни находился. А у Хаоса уже родилось подозрение, что в городах его не ждет ничего хорошего.

Некоторое время он рассматривал пустую автостраду, затем, решив, что надо чем-нибудь заняться, встал, повернулся кругом и пошел по траве, достававшей до пояса. Он искал воду. Но не нашел. Он вспомнил свое логово в Комплексе и обругал себя за отъезд. Там намного лучше, чем в этих горах. Там все привычно, а тут он не в своей тарелке, один на один с неизвестностью. И ни сигарет, ни спирта… Тоска.

Печально вздохнув, он вернулся к Мелинде, улегся рядом и уснул.

В середине дня их разбудил хиппи из пикапа. Хаос так и прозвал его, едва увидел: хиппи из пикапа. Как в анекдоте. Они проспали весь день; снов, насколько запомнилось Хаосу, он не видел. Проезжий остановил грузовичок на автостраде в нескольких футах от спящих и подошел к ним по траве:

– Фью-у! Оба-на! Эй, котята, чего это вы тут тусуетесь?

У него были вислые светлые усы и длинная бахрома соломенных волос вокруг лысины. Он носил джинсы-варенки и просторную рубашку в цветочек. Хиппи, сразу понял Хаос. Он знал, кто такие хиппи, и это лишний раз опровергало теорию Келлога, будто не было никакой мировой катастрофы. В Малой Америке и Хэтфорке хиппи не водились. Значит, было что-то такое, что очистило эти места от хиппи.

Хаос помахал рукой. Мелинда все еще спала.

– Э, а где колеса-то ваши? Да вы, никак, на своих двоих хиляете? Изумрудный город? Только что выбрались, ага? Э, браток, а это что еще за волосатое чудо-юдо?

Разбуженная незнакомым голосом, Мелинда села и недоуменно уставилась на хиппи. Тот двинулся к ним вихляюще-пританцовывающей походкой, остановился в нескольких футах, достал носовой платок и вытер взмокший лоб.

– Жарковато, браток. Э, да это же девчонка! Конфетка-малолетка!

– Изумрудный город? – спросил Хаос. – Ты об этом? – Он указал в сторону зелени.

– Ага, зеленые чертики, страна слепых. А в чем дело? Программа Элайн не в кайф? Не смею тебя осуждать.

– Ты там жил?

– Не-а. Со мной, браток, у Боженьки неувязочка вышла, не пробивает мои мозги вся эта сонная шизуха. Иммунитет у меня, врожденный детектор лабуды. Я в Калифорнии кантовался, – он указал пальцем за плечо, на горы, – но после большой бучи ломанул сюда. Остохренела толчея, на простор потянуло. – Он быстренько изобразил этакий танец: локти ходят ходуном, колени стукаются друг о дружку. – На кордоне с Элайн и ее котятами повстречался. Ну, поту совался с ними, полюбовался, как они туманом давятся, как им шавки дорогу вынюхивают. Не-а, не по мне такой сценарий. Короче, взял да и осел вот тут, на Полосе. А что, браток, тут кайфово. Простора, чтоб ты знал, – хоть попой ешь. И ни души, кроме меня и макдональдян.

– Ты что, в зелени видишь?

– Я ж говорю, иммунитет. Бывает, заезжаю туда – просто так, постебаться. Таскаю у них из-под носа жратву и барахло, правда, разок-другой меня чуть не прихватили. А вообще-то сейчас я их не трогаю. Нам нечего сказать друг другу.

– А у тебя… есть вода в машине?

– Вода? А чего ж не быть. Погодь. – Он повернулся и завихлял-затанцевал к насыпи. Хаос поглядел на Мелинду, та слабо улыбнулась. Он не успел ничего сказать: хиппи вернулся с флягой в камуфляжном чехле. Хаос и Мелинда напились, а тем временем хиппи болтал без умолку:

– ..Ну а вообще, на Полосе у меня всего до фига. Чего надо и чего не надо. Но как-нибудь придется взять дробовик, их на Полосе прорва, под каждым прилавком – ствол. Так вот, прихвачу вольту, загляну к ребятам в зелень и шлепну Элайн. Бац, и нету. Шлепну и погляжу, что дальше будет. Хотя… наверняка еще какую-нибудь лабуду вшивую придумают. У этих котов, чтоб ты знал, в чайниках не мозги, а одно дерьмо собачье, натурально!

– А что стряслось в Калифорнии?

– Да то же самое, что и везде, только покруче, чтоб ты знал, это ж Калифорния. Ты тамошний?

– Не знаю.

– Ага, понимаю. Везде какая-нибудь хреновня, куда ни плюнь. Но ежели по выговору судить, так ты вроде оттуда. Нездешний у тебя выговор, чтоб ты знал.

– Говоришь, в Калифорнии то же самое, что и везде… – не без смущения проговорил Хаос. – То же самое – это что?

Хиппи пожал плечами.

– Ну, начиналась там хрень какая-то, чтоб ты знал, ну и все. Не то чтобы по-другому, не так, как везде. Ну, переломили ситуацию, локализовали. Ну и мура эта со снами, да ты и сам знаешь. В каждую башку забрался Боженька, и тут вроде все разом просекли, до чего же он, Боженька, сдвинутый по фазе. Хотя для меня – не ахти какой сюрприз.

"Узнал ли я что-нибудь новое?» – подумал Хаос.

– Ты не скажешь, давно это было? Хиппи запрокинул голову и сощурил глаз:

– Хорошенький вопросик. Ну, я бы сказал, на Побережье это стряслось недельки за две до того, как я отвалил. Не знаю, может, семь месяцев назад, может, восемь. А то и год. Почти.

– Год?! – выпалил Хаос. – Это невозможно! Я жил…

– Да брось ты, все возможно. – Недоверие Хаоса, похоже, рассердило хиппи. – И я тебе скажу, где ты жил: в чьем-то сне. Может, ты и сейчас там или скоро будешь. Так что расслабься. Хочешь глянуть на Полосу?

Хаос повернулся к Мелинде, та пожала плечами.

– Ну конечно, – сказал Хаос. – Ты говоришь, не один тут живешь?

– С макдональдянами, – тщательно выговорил хиппи. – Впрочем, это только я их так называю. Отпадные мужики, чтоб ты знал. Хочешь, познакомлю?

– Не знаю.

– А как насчет похавать?

– Да, – сказал Хаос. Впервые за долгий срок ему задали легкий вопрос.

– Тогда двинули.

Хаос и Мелинда подошли вслед за хиппи к грузовичку. С близкого расстояния Хаос увидел сходство с маленькими автомобилями из пустыни, с машиной из его сна. Пикап был сделан из легкого пластика и покрыт солнечными панелями.

– Интересная машина, – сказал Хаос. – Новая модель?

– Моя тачка, браток, – моя подруга. Куда я, туда и она. Опусти-ка стекла…

– Там, где я жил, таких нет, – сказал Хаос без особой уверенности. То есть он был прав, подразумевая Хэтфорк, но мог заблуждаться насчет далеких воспоминаний, растормошенных снами.

– Ну так ты, значит, точно нездешний, – сказал хиппи. – И не из Калифорнии. – Придя к этому выводу, он, казалось, раздулся от самодовольства. Как будто решил чрезвычайно сложную задачу.

Он расположился на водительском сиденье и открыл правую переднюю дверцу.

– Сюда ее сажай, браток, в аккурат между нами, – произнес он, глядя на Хаоса, словно не решался обратиться к Мелинде.

Лишь проехав пять или шесть миль по пустой автостраде, они заметили первые признаки Полосы. Всю дорогу хиппи не закрывал рта.

Полоса начиналась со стоянок для грузовиков и приземистых блочных мотелей, все они были необитаемы. Затем пошли бензоколонки, магазины сувениров, закусочные, автосалоны и топлесс-бары; все неоновые вывески горели среди бела дня, и нигде не было ни души. Полоса тянулась несколько миль, голова шла кругом от ее однообразия. Хиппи махнул рукой вперед.

– Все тут, браток, все на свете.

– А почему все светится? – спросил Хаос.

Хиппи похлопал по приборной доске.

– Солнечные батареи, браток. Полная автономность, чтоб ты знал. Наверное, так и будет полыхать, пока кто-нибудь не повырубает все к хренам собачьим. Но до этого еще целая вечность. А пока солнце льется на весь этот никчемный неон, а неон день-деньской подмигивает в ответ солнцу, и некому, кроме меня, поторчать от такой красотищи. Я вот что думаю: может, прошвырнуться по Полосе да и вырубить все на хрен? Так бы и сделал, да кто мне за это заплатит? Не солнце, браток, уж это точно.

Они въехали на стоянку перед зданием из оранжевой и желтой пластмассы. «Макдональдс», вспомнил Хаос. В Хэтфорке не было ни одного ресторана этой фирмы, но в Малой Америке был – конечно, заброшенный, все украшения содраны. Этот же бодро сиял. Благодаря солнечным панелям, разумеется.

Хиппи остановил машину и повел их в здание, снова пообещав по пути:

– Вам эти коты понравятся. Отпадные мужики.

В ресторане было светло, но тихо; ни единого человека на виду. «Не чокнулся ли этот хиппи? – возникла мысль у Хаоса. – Может, макдональдяне существуют лишь в его воображении?"

– Посетители! – заорал хиппи. И через лабиринт пластиковой мебели проводил спутников к стойке.

Макдональдяне появлялись один за другим, бесшумно выныривали из кухни. Три тощих, как жерди, белых привидения, каждое лет двадцати, может, чуть старше. На всех – замасленные белые комбинезоны с эмблемами компании. Двое задержались у жаровен, третий подошел к кассовому аппарату.

– Привет, Бойд, – выдавил он с печальной улыбкой. Хаосу бросились в глаза россыпи прыщей на щеках паренька.

– Салют, Йохансон, – ответил хиппи Бойд. – А у вас, котята, не ахти видок. Надо же и клевать чего-нибудь.

– Да ладно тебе, Бойд. Убавь громкость. Ты же знаешь, мы свое не едим. Запрещено.

– Брось ты, браток! Если б ты меня спросил, я б тебе сказал: самое время начхать на все запреты.

Йохансон пожал плечами:

– Чего хочешь?

– Погоди, браток, не гони. Я, браток, гостей привел в ваше распрекрасное закусочное заведение. Йохансон, это Хаос, Хаос, это Йохансон. – Он назвал двоих на заднем плане:

– Стоуни, Малыш, это Хаос.

Стоуни и Малыш кивнули и уставились в пол. Ни один не взглянул на Мелинду. Бойд указал на подсвеченное меню над стойкой:

– Выбирайте что хотите. Деньжата имеются?

– Деньжата? Нет. Там, где я жил, они больше не в ходу.

– Нет проблем, браток. На мой счет. – Он прошептал Хаосу на ухо:

– Бабок тут кругом уймища. Штабеля. Я этим котам все втолковываю: взяли б хоть маленько, чтоб за еду платить. Но они не имеют права самовольно оставлять заведение. Тоже запрещено.

Хаос изучал меню.

– Я возьму только бургер. Думаю…

– Э, браток, бери пару бургеров, они мелкие. И жареной картошки. Мы в Сэшэа все-таки.

Хаос не стал выяснять, что такое «Сэшэа».

– Ты не против бургеров? – спросил он Мелинду. Она кивнула, нервно стреляя глазами. – Хорошо, давай четыре бургера и две, гм, порции картошки, – сказал он Йохансону.

Йохансон наклонился и повторил заказ в микрофон, затем отстукал его на кассовом аппарате, на клавишах с рисунками блюд. За его спиной Малыш вытащил из морозильника коробку замороженных булочек, а тем временем Стоуни включил фритюрницу.

– Созрел? – спросил Йохансон Бойда.

– Конечно, браток. Мне – коронное блюдо.

– Да ладно тебе, Бойд, – заныл Йохансон. – Давай не будем, а? Коронное – это бургер-кинг. Ты же знаешь, я не умею…

– Ладно, пошутил, пошутил. Биг-мак, да как полагается: с грязью, машинным маслом и бумагой.

– Биг-мак, – сказал Йохансон в микрофон. Он вручил полный счет Бойду, тот расплатился.

– Давайте-ка сядем, – сказал хиппи. – Чтобы кухню раскочегарить, им время требуется. – К облегчению Хаоса, Бойд отвел его и Мелинду к столику у противоположной стены зала. Хаос не хотел за едой смотреть на макдональдян. Бойд откинулся на спинку стула и ухмыльнулся:

– Ну, что я вам говорил?

– Значит, на Полосе только они остались? – спросил Хаос.

– Не считая меня и енотов.

– Что-то не понимаю я… Почему…

– Браток, эти котята – с гор. Считай, что из яслей выползли. Может, даже телек ни разу не смотрели. Мы тут, браток, балакаем на аппалачском. Табачная дорога. Они сюда, на Полосу, с гор спускаются и находят работу за три пятьдесят в час, и это все, что им известно о жизни. Свод инструкций компании – их Библия. Короче, когда все смылись с Полосы, эти котята застряли, потому что ничего другого не знают.

– Но почему они думают…

– Браток, они вообще не думают. В том-то все и дело. Для этих сосунков Рональд Макдональд все равно что Элайн для котов из зелени. Они живут, чтобы служить. Я их зову макдональдянами, потому что теперь эта страна – Макдональдия. Просто еще одна хрень.

– Как же еда не кончилась?

– Шутишь? Тут холодильники – битком. Сами ни к чему не прикасаются, а я – единственный посетитель. Но я эту парашу жру не чаще двух-трех раз в неделю. Больше на консервы из супермаркета налегаю, да, кстати, не забыть бы: надо в следующий раз банок привезти, когда сюда наведаюсь. Овощей там или еще чего-нибудь с витаминами. Хреново эти котята выглядят, браток, ой, хреново.

– Четыре бургера, две порции картофеля и биг-мак, – сказал Йохансон в микрофон.

Посетители направились к стойке. Стоуни и Малыш все еще возились с гамбургерами – ловили, когда те падали с транспортера, сооружали биг-маки, укладывали в пеностироловые коробки. Хаос взглянул на Бойда, тот поднял руки и улыбнулся.

– Насчет хлеба им расскажи, – велел он Йохансону.

Йохансон пожал плечами:

– Мы, ну, не можем просто четыре бургера дать, надо с хлебом. Суем в коробку и на десять минут – на подогрев. – Он показал сияющий оранжевый бункер, где собирались готовые гамбургеры. – Ежели, ну, через десять минут бургеры не продадим, то хлеб выбрасываем, потому как, ну, гарантируем свежесть. – Он вытер руки о черный от сажи передник и ухмыльнулся.

Бойд многозначительно поднял брови. Посетители отнесли подносы к столику и принялись за еду. Хаос и Мелинда вмиг умяли два гамбургера.

– Я ж тебе говорил, они мелкие, – сказал Бойд. – Хочешь еще? – Он достал пригоршню купюр и придвинул их к Хаосу по столу. – Дуй, только поторопись, ради Бога, пока они хлеб не выбросили.

Хаос подошел к стойке и взял из-под раскаленных спиралей еще два гамбургера. Макдональдян это явно обрадовало.

После еды троица вернулась на парковочную площадку. Бойд заметил, как Хаос разглядывает два автомобиля на солнечной тяге, и сказал:

– Ну что? Тачку хочешь? Только не из этих, браток. Мы тебе новехонькую сыщем. Пошли.

Он подвез их к автосалону в полумиле от ресторана. Небьющееся стекло витрины, высаженное из рамы, лежало на полу застывшими волнами. В здании стояли четыре машины, еще десяток – на прилегающей территории.

– Хочешь грузовичок вроде моего? – спросил Бойд. – Или из этих грейпфрутовых семечек?

Хаос протянул руку в сторону самого маленького автомобиля на площадке, он больше всех походил на машину из его сна. Взглянул на Мелинду, та кивнула.

– А что, годится, – сказал Бойд. Пока Бойд рылся в офисе, Хаос и Мелинда перебрались через стекло. Хиппи появился с устройством величиной с книгу – разноцветный пластик, логотип. На площадке Бойд включил штуковину и велел Хаосу прижать ладонь к передней панели. Та ненадолго осветилась. Затем Бойд приложил устройство к замку на дверце машины.

– Давай пробуй, – сказал он. Хаос поднес ладонь к двери. Щелкнул замок, заурчал двигатель.

– По дороге хочешь двинуть? – спросил хиппи.

– Вообще-то я думаю Калифорнию посмотреть, – ответил Хаос.

– Вот это клево. Ага, клево, – произнес Бойд так, будто очень сомневался. – Погодь. – Он отошел к своему пикапу и вернулся с ворохом карт. – Восьмидесятая автострада. Знаю, бывал, большая дорога и поганая… Ну, удачи. Хочешь совет? Солт-Лейк-Сити проскочи. Да и Юту заодно. Не съезжай с дороги.

Хаос взял карты:

– Спасибо.

– Да, кстати, в Неваде хрень какая-то военная… Карта, браток, это не территория. Вот и все, что я тебе могу сказать. Карта – не территория. Во всяком случае, теперь. – Он поднял голову и прищурился, глядя на солнце:

– А в Калифорнии чем хочешь заняться?

– Не знаю, – сказал Хаос.

– Ну, ты там будешь не одинок. В этом штате кого ни возьми – башка не из плеч растет, а сразу из пятой точки. Эпидемия. А ты уверен, что хочешь умотать? Постой, браток, прикинь: тут места вволю, ежели, конечно, тебе простора надо. Это ж Полоса, тут есть где развернуться.

– Спасибо, – сказал Хаос, – но мне интересно, что еще в мире делается.

– Это клево, это клево, – быстро и нервно проговорил Бойд. – Я просто хочу сказать, у нас тут уйма всякой всячины, можно покантоваться, короче, зачем спешить? – Он взволнованно поглядел на Мелинду. – Потому как не хватает нам тут только деток-конфеток. Так отчего бы вам не задержаться хоть на несколько деньков?

– Нет, – сказал Хаос. Он открыл дверцу, Мелинда юркнула в машину, скользнула мимо баранки на пассажирское сиденье. – Мы уезжаем.

– Это клево. – Бойд отвернулся. – Лады, браток, не бери в голову.

В разрушенной бакалейной лавке они набрали консервов и бутылок с водой, набили ими багажник и поехали через горы. Первую ночь они провели в машине на обочине. Через несколько часов после остановки Хаос проснулся, рядом посапывала Мелинда; не будя ее, он завел двигатель, и машина вернулась на асфальт. За годы борьбы со снами Келлога он научился не засыпать; бывало, он и хотел уснуть, но не удавалось. Он не забыл совет Бойда и, пересекая Юту, не покидал шоссе. Когда снова опустилась ночь, они уже были за границей штата, в Неваде. Он подремал часов пять-шесть, затем снова взялся за баранку.

Разговаривали мало. Мелинде, казалось, хватало одного развлечения: глядеть в окно.

А ему – смотреть, как утекает асфальт под капот. Оба ушли в себя – решение принято, надо добраться до цели, что тут еще обсуждать? Он не выяснял, что ей известно о Калифорнии, доводилось ли хотя бы слышать раньше это название. Только спросил, нарушив послеполуденное молчание, не скучает ли она по родителям. Она сказала «нет», потом они полчаса спорили о какой-то ерунде, потом надулись, и он вдруг сообразил: Мелинда хочет, чтобы он обращался с ней как со взрослой. Тогда Хаос умолк совсем, чтобы упиваться простором и тишиной, – к этому занятию он пристрастился в Хэтфорке. Он по-прежнему не знал, сколько ей лет. Полагал, что тринадцать.

В те две ночи ему снился дом у озера. В первую он разговаривал с компьютером, тот упорно называл его Эвереттом и выспрашивал, что он помнит и чего не помнит. Компьютер сказал, что женщину, которую ждет Эверетт, зовут Гвен.

На другую ночь он встретился с Гвен. Они вместе были в темной комнате, он ощущал рядом ее тело, дотрагивался до ее лица и рук. Они разговаривали и очень хорошо понимали друг друга, но по пробуждении он не сумел вспомнить ни слова.

Сны казались неестественными, он заподозрил, что они созданы либо компьютером, либо некой частью его спящего «я» – для того лишь, чтобы навести на размышления о прежней жизни. В этом сны преуспели, но вместе с тем ввергли его в смятение. Он подозревал, что некоторые видения – всего-навсего грезы, а не подлинные воспоминания. Как бы то ни было, он уже научился не доверять и грезам, и воспоминаниям. И те и другие могли быть недостоверны. Но в существование Гвен он верил. Недолгий срок, проведенный с ней, оставил ему учащенное сердцебиение – словно в глубине души, в иле сознания, шевелилось, поднималось к поверхности нечто давно захороненное.

Если новые сны и действовали Мелинде на нервы, то она предпочитала об этом не говорить.

В Неваде все было по-другому, сплошь игорные заведения и реклама. Некоторые рекламные щиты были непонятно зачем изменены – отдельные слова замазаны белым, закрашены рисунки, – а другие просто изувечены. Иные города казались безжизненными, по крайней мере с автострады; в иных замечалась жизнь; все города Хаос проезжал, не касаясь педали тормоза. Довольно скоро он вновь очутился в пустыне.

К концу третьего дня пути, в пятидесяти милях от Рино, над ними в вышине раздался гул, а чуть позже появились два летательных аппарата без опознавательных знаков и крыльев – этакие беспропеллерные вертолеты.

Их рев вспорол предвечернюю тишину. Хаос остановил машину. Вертолеты пронеслись низко над дорогой и помчались к далеким горам, затем один повернул назад, а другой исчез.

Летчик указывал пассажиру на их машину. Хаос закричал им и помахал из открытого окна. Вертолет описал круг и сделал новый заход, еще ниже, и человек на пассажирском сиденье направил на машину через боковое окно какое-то устройство. Вертолет остановился и висел прямо над машиной, пока пассажир возился с устройством, нажимая на кнопки и пристально вглядываясь в дисплей. Хаос высунулся из окна и снова закричал, но безуспешно – летательный аппарат неимоверно шумел.

Пассажир убрал прибор, поднял короткое массивное ружье и прицелился в машину.

– Нет! – закричал Хаос. Мелинда, наблюдавшая со своего сиденья, выскочила из машины и побежала через дорогу. Человек выстрелил. Что-то вылетело из ружейного ствола, глухо ударилось о крышу автомобиля и лопнуло. Хаос увидел на капоте огромную кляксу густой розовой фосфоресцирующей краски. Их пометили. Вертолет взмыл в небо и рванул к горам.

Когда утихли его моторы, Хаос вышел из машины и осмотрел розовое пятно. Краска почти целиком покрыла две солнечные панели и уже подсыхала, превращалась в коросту, которую невозможно соскоблить.

Но, когда Хаос завел машину, она поехала ничуть не хуже прежнего.

Он посмотрел на Мелинду. На свое место она возвратилась, не проронив ни слова. Тонкие струйки пота оставили на ее висках блестящие следы. Интересно, подумал Хаос, доводилось ли раньше видеть что-нибудь неживое, но летающее? Наверное, нет. Келлог рассылал кое-какие сны о самолетах, но в снах Келлога полным-полно всякой немыслимой всячины. Совсем иное дело – когда немыслимое оборачивается явью.

Они долго молчали, затем девочка спросила:

– Это что за придурки были?

– Придурков тут кругом хоть отбавляй, – проговорил он.

– И в Калифорнии?

– Не знаю, – ответил он.

Происшествие выбило Хаоса из колеи, оголило его чувства. Когда они останавливались на ночлег, пятно мерцало в лунном свете, точно полицейская мигалка. Хаос прошелся вокруг машины, набрал хворосту и прочего мусора, попытался прикрыть метку, но розовая краска все равно просвечивала.

На другой день, близ городка под названием Вакавилль, машина сломалась. Последний час езды на солнцепеке Хаос чувствовал, что двигатель барахлит, но старался не обращать внимания. Наконец автомобиль заскрежетал и остановился. Хаос предположил, что дело тут в закрашенных солнечных панелях. Поднял капот и попытался заглянуть в мотор, но это ничего не дало – он не знал конструкции двигателя. Мелинда вышла на асфальт, они посидели у бруса дорожного ограждения, пообедали консервами прямо из банок, глядя на увечную машину с большим розовым пятном.

В тот день они вошли в Калифорнию. Сначала шагали по такой же точно пустыне, как в Неваде, затем начали попадаться посевы, промышленные сооружения, пригородные шоссе. Во многих домах явно жили люди. Даже несколько машин проехало мимо Хаоса и Мелинды по автостраде, все на солнечных батареях. Водители не обращали на них внимания. Они вышли на свободный от движения участок дорожной развязки, окаймленный мертвой сухой травой; в отдалении виднелись башни нефтеперегонного завода и высокие административные корпуса, а впереди, всего в сотне ярдов, – над шоссе нависал виадук.

– Что теперь? – спросила Мелинда.

– Не знаю.

– Давай зайдем, – сказала она, выскребая ложкой остатки консервов.

Небо было светлым, но серым. Хаос пригляделся к окраине города, но ничего не сказал. Он вспоминал, как забрел в зелень и оказался Муном. А вдруг и тут случится что-нибудь подобное и, осознавая все происходящее, он не сможет сопротивляться? Вдруг это одолеет его? Он позавидовал Бойду, который гордился своим «иммунитетом».

– Это Калифорния? – спросила Мелинда. Хаос кивнул.

– Но нельзя же сторониться всех городов. Надо куда-нибудь зайти.

– Ладно, – сказал Хаос.

Они подошли к виадуку и взобрались на насыпь, с милю шагали по неширокой дороге, мимо огороженных участков земли, где стояли ломаные автомобили, и рядов приземистых заводских зданий с плоскими крышами и без единого целого окна. И пришли к дому, который особняком высился посреди обширного пустого двора, и уже хотели пройти мимо, когда услышали голос.

Хаос повернул к крыльцу и остановился.

– Погоди, – сказал он. – Помнишь, как я был другим, не собой? В зелени?

– Да, – ответила она.

– Тут ведь это не повторится, как считаешь?

– Не знаю, – с опаской ответила она. – Наверное, не повторится. В смысле, с тобой.

– Ты ведь не видела в зелени, да?

– Не видела.

– Но все-таки еще помнишь прошлое, – сказал он. – Келлога и все остальное?

– Да.

– По-твоему, что там произошло?

– Не знаю, – сказала она. – Ты думал, я твоя дочь. И как будто и впрямь так было…

– Ты помнишь и то и другое, – предположил Хаос. – Помнишь и своих родителей, и меня…

Она заплакала. Они сидели на обочине под жаркими лучами солнца, около здания, из которого доносились голоса. Мелинда свернулась калачиком у него на коленях, снова стала маленькой и плакала. Он гладил ее по шерстке. Когда она успокоилась, он сказал:

– Надо, чтобы ты мне помогала.

– Как?

– Не позволяй забывать. Не дай мне снова потерять себя, как тогда.

– Хаос, я пыталась тебе сказать…

– Пинай меня, что хочешь делай. Потому что мне теперь надо много чего выяснить. Ничего не получится, если я забуду самого себя.

– Ладно, – произнесла она тихо, затем добавила:

– Я не думаю, что и здесь будет так, как там. Я думала, мы для того и едем в Калифорнию…

– Не знаю, – перебил он. – И все-таки запомни. Просто на всякий случай.

– Хорошо.

– Да, и вот еще что. Тебе по ночам снятся мои сны?

Она испуганно кивнула.

– Ты только не скрывай, говори каждый раз. Рассказывай, что увидишь. Ладно?

– Ага. – Она вздохнула. Сползла с его колен, отряхнулась от пыли и произнесла независимым тоном:

– Договорились.

Хаос поднялся на ноги и снова прислушался к голосу, или голосам, из здания. Вроде не один человек говорит, но и на беседу не похоже. А похоже на что-то иное… на что-то смутное из глубины памяти, на какую-то особую речь… Он хотел вспомнить. Он подошел чуть ближе к двери и все равно не смог разобрать ни слова.

Он поднялся на крыльцо, Мелинда не отставала. Дверь оказалась не на запоре. Он отворил ее легким толчком и произнес:

– Эй, есть кто-нибудь?

Ни слова в ответ.

Он вошел.

Говорил телевизор. Он работал в пустой гостиной. В доме было уютно, опрятно. Казалось, хозяин только что вышел. Мелинда остановилась перед экраном, раскрыла рот от изумления. В Хэтфорке почти все телевизоры были разбиты, после катастрофы никто не видел их в действии.

Хаос оставил ее в гостиной и прошел по комнатам, стуча в двери и безуспешно дожидаясь ответа. Наконец оказался в кухне. В раскрытое окно над кухонным столом задувал ветер, шевелил занавеси. Хаос повернул краны, в раковину побежала вода. В сушилке было полно тарелок, некоторые еще влажные. Он заглянул в холодильник – уйма пластмассовых коробочек с крышечками из фольги или пластмассы, со следами «мэджикмаркера» на белых этикетках.

Вошла Мелинда. Он дал ей кусок холодного жареного цыпленка и стакан апельсинового сока, она уселась за стол и с шумом принялась за еду.

Наступила среда. День Переезда. Каждая среда, каждая суббота… Но по субботам легче, ведь она отвозила мальчишек к отцу. Только так она его теперь и называла. Не Джеральд, не «мой бывший», а «их отец». В пятницу завезти малышей, в субботу до полудня побыть в одиночестве, а потом забрать их и к вечеру вселиться в новое жилище. Где бы ни заставала ее среда, приходилось разлучать Рэя и Дэйва с играми и потайными местечками, к которым они успевали привыкнуть, с новыми друзьями по двору и загонять в микроавтобус, не дожидаясь, пока прибудут новые жильцы и заявят о своих правах.

В эту среду, вынося к машине последние сумки с одеждой, она нигде не увидела Рэя и Дэйва. Она снова опаздывала. Соседние дома уже опустели, и она боялась, что мальчики через окошко пролезли в подвал – искать «клады». Худо, если так. Новые жильцы, если поймают детей в оставленном доме, могут выписать «билет» – повестку в Суд. Всего лишь две повестки остались ей до новой явки в Суд Везения, до нового тестирования. Рэй и Дэйв – несовершеннолетние, обвинения против них автоматически лягут на нее. Еще несколько проверок в Суде, и ее отправят в лагерь для невезучих.

А может, и не отправят. Кули заступится. Она знала: Кули ее не оставит в беде. Ибо таков его убогий, подловатый способ ухаживания. Пока она на краю пропасти, он из нее может веревки вить.

Она снова внимательно оглядела улицу. Мальчиков не видать. Всякий раз, переезжая, она брала с собой много лишнего: одежды больше, чем положено, рюкзачок, битком набитый книгами. Надо довольствоваться книгами и журналами, найденными в новом жилище; строжайше запрещено перевозить их с места на место. За такое нарушение запросто можно получить билет, но она остерегалась, маскировала книги промасленной ветошью и слесарным набором – запихивала все это в рюкзачок поверх книг и укладывала его в угол багажника. Если кто и заглянет – решит, что там всякие автомобильные снасти.

Она села за баранку, посигналила, завела мотор и медленно двинулась вокруг квартала. Часы показывали пятнадцать минут первого, уже прибывали новые жильцы. Она увидела два-три знакомых лица – прежние соседи по коттеджу или многоквартирному дому. Таких лиц в ее памяти хранились сотни; никого из этих людей она не знала по имени. Да и не поощряла система близкого знакомства. Соседи не рисковали представляться, даже если нравились друг другу.

День выдался безоблачный, но жара не лютовала. Ехать предстояло через весь город, однако по такой погоде это не беда. На сей раз ее загоняют на окраину, куда-то за старый нефтеперегонный завод. Там она еще ни разу не жила, хоть и переезжала дважды в неделю. Говорят, там просторные и уединенные дома, а который из них достался ей – разве важно? Но где же мальчишки? Как в воду канули. Свернув за последний угол квартала, она увидела детей, а между ними – Кули. Он стоял, положив ладони им на плечи, и ухмылялся до ушей. Ублюдок. Неужели поймал на краже?

Кули был исследователем Везения, и она, хоть и не вполне ясно представляла себе Вакавилльский Институт Везения, догадывалась, что Кули стоит где-то па самом верху. Нельзя сказать, что у него было дел невпроворот – он приезжал донимать ее всякий раз, когда ему этого хотелось. У него она проходила вступительные тесты, и с тех пор он питал к ней интерес, далекий от научного.

В тот раз она набрала мало баллов. Слишком мало. С таким результатом впору сдавать машину, отпускать детей к Джеральду, а самой отправляться в барак для невезучих. Так бы она и поступила, если б не вмешался Кули. А Кули никогда не позволит ей забыть об этом. Он особенно любил наведываться в Дни Переезда, когда у нее и так голова шла кругом.

– Рэй, Дэйв, живо в машину.

– Здравствуй, Иди, – сказал Кули, подходя вместе с близнецами. – Что, потеряла фургон с вождями краснокожих?

Отрицать не имело смысла. Если она ехала вокруг квартала, значит, искала детей.

– Стащили что-нибудь? – спросила она с тревогой.

Кули был широким человеком. Иначе не скажешь. Не из тех, о ком говорят «поперек себя шире». Он очень смахивал на персонажа мультфильма, который проглотил дверь и принял ее форму. Он всегда носил костюм, даже в самую жаркую погоду; пиджак и брюки полоскались на нем, как парус. Лицо тоже было необычайно широким, глаза сидели на огромном расстоянии друг от друга, а лягушачья улыбка, казалось, могла растягиваться до бесконечности. И при всем при этом он совсем не выглядел уродом.

– Не, мам, – сказал Рэй. – Просто мистер Кули нам канализацию показывал. Там лягухи живут.

– Я их в конце улицы нашел, – объяснил Кули. – Вижу, ты квартал объезжаешь, и решил, что не заметила нас. Вот и вернулся сюда.

– А Дэйв подумал, ты без нас уехала, – насмешливо произнес Рэй.

– Ни фига я так не думал, – сказал Дэйв.

– Ладно, в машину. Быстро. – Она не закрывала дверцу. Ждала. – Спасибо, Йан, – сказала она Кули, надеясь, что он отвяжется. Мальчики уселись на заднее сиденье, она протянула руку и хлопнула дверцей. Кули обошел микроавтобус спереди и встал около бокового окна.

– Новый дом – через весь город, – сказал он.

– Снова залез в мой файл?

– Просто нажал на клавишу и позволил файлу повисеть на экране, – ухмыльнулся он. – А что такого? Висит же над моим столом твое фото.

– Очень мило. – Ей осточертели его подходцы.

– Хе-хе, да ты еще не знаешь, как это мило. Теперь от моего жилья до твоего рукой подать. – Кули, как и другие высокопоставленные чиновники, обитал в домах первого класса. Она их видела только по телевизору. Конечно, и она сможет в таких жить, он частенько об этом напоминал. Сможет, если решит с ним сойтись.

– У тебя теперь маленький коттеджик за свалкой металлолома, – продолжал он. – Самая ближайшая халупа от моего дома. И уж на этот раз не отвертишься. Милости прошу ко мне на новоселье.

Она кивком указала на мальчиков:

– Может, когда отвезу их к отцу…

– У Йана во дворе есть дом-дерево, – перебил Рэй. – Он говорит, мы там поиграем, если разрешишь.

– Огорчишь мальчиков, – предупредил Кули.

– Йан, мне еще устроиться надо. Дерьмо ты, подумала она. Через мальчишек давишь. Она убрала ручной тормоз, машина передвинулась на дюйм вперед.

– Загляни попозже, ладно? Когда я соображать смогу.

– Сегодня вечерком?

– Попробуй. Но – никаких гарантий. Он улыбнулся:

– И на том спасибо. – Он салютовал мальчикам кулаком с поднятым большим пальцем, они ответили тем же. Немудрящий заговор против Иди. Она нажала на стартер, машина отъехала, Кули остался посреди улицы.

Жилье действительно оказалось за свалкой металлолома. И за старым нефтеперегонным заводом, и за брошенной средней школой. Коттедж стоял один-одинешенек на несколько миль окрест, соседние давно раздавила железная пята индустрии. Страшновато будет тут жить, ведь кругом – ни души… кроме все того же Кули. Ничего, несколько дней она как-нибудь продержится.

Она оставила машину на улице около свалки, вручила Рэю и Дэйву по небольшой сумке и велела нести в дом.

У входной двери она насторожилась: что-то не так. «Ящик» не бормочет, и это странно. Съезжая, жильцы всегда оставляют телевизоры включенными, да и не только телевизоры, некоторые даже краны на кухне забывают закрыть.

Телевизор не работал, но из кухни доносились звуки.

Не выпуская из руки чемодан, она шагнула через порог, мальчики шли по пятам.

За кухонным столом сидел грязнущий мужчина, уминал цыпленка и запивал апельсиновым соком. Рядом с ним насыщалась девочка – тоже очень грязная, но не это первым делом бросилось Иди в глаза. Девочка была покрыта мехом, как тюлень или выдра. Не переставая жевать, мужчина и девочка повернули головы, но не вымолвили ни слова.

Иди покраснела от злости и смущения, но тут же взяла себя в руки: она знала, как надо поступать в таких случаях. Как говорится, не было бы счастья, да несчастье помогло. Надо только найти книжку с повестками в суд. Выписать им билет. Может, хоть в этом месяце она целиком истратит свою квоту.

Она похлопала себя по карманам. Книжки не оказалось ни в одном.

– Рэй, – сказала она, не глядя на мужчину и девочку, – сходи в машину и найди мои билеты. Помнишь, как они выглядят? Рэй кивнул, выпустил из рук сумку и исчез. Она снова посмотрела на парочку, уютно расположившуюся за ее столом.

– Я вам дам билет. После этого соизвольте уйти – двенадцать часов уже было. Это я к тому, что я хоть и опоздала, но этот дом – мой. Конечно, мне очень жаль и все такое, но вы сами виноваты. Где ваша машина?

Мужчина проглотил кусок цыпленка и сказал:

– Оставили на трассе. Билет? Куда?

– Мам, – сказал Дэйв, – а чего это она такая волосатая?

– Дэйв, прекрати, это невежливо. Иди в другую комнату или помоги брату разгрузить машину.

Дэйв ушел.

– Извините, ему еще только шесть лет. Где вы оставили машину? На трассе?

Мужчина кивнул:

– Она сломалась.

Иди растерялась. Куда эта парочка собиралась ехать? И как они обойдутся без машины?

– Я нездешний, – сказал мужчина. – Вы уж простите. Очень есть хотелось.

Она медленно выпустила воздух из легких. Худо, ой как худо! Тут уже билетом не отделаешься. Тут пахнет большим невезением, лишним подтверждением того, что ее низкий балл – не такой уж пустяк.

Все пошло наперекосяк… В ее доме появился незнакомый мужчина с мохнатой девчушкой. Если об этом кто-нибудь пронюхает, запросто может выписать повестку ей.

– Вы откуда? – спросила она.

– Вайоминг. Малая Америка.

– Хэтфорк, – уточнила девочка.

– Но мы давно в пути, – продолжал мужчина. – А на трассе маловато подходящих мест для остановки.

– Так это ваша еда? – спросила волосатая девочка. – А я думала, вы тут впервые.

– С двенадцати она моя, – ответила Иди. «Господи, неужели придется им все объяснять?!» – До полудня была чужая, а теперь…

В дверях за ее спиной появились близнецы. Рэй держал книжку повесток:

– Вот, мам…

– Хорошо, – сказала она. – Положи в остиной.

– Мы уйдем, – пообещал мужчина. – Извините.

– Все в порядке, – сказала Иди. – Почему бы вам не принять душ, не отдохнуть… – Ее обуревало желание познакомить странного субъекта с мылом и горячей водой.

Мальчики стояли в дверях, разглядывали мохнатую девочку. Та вытаращила глаза и высунула язык, близнецы захихикали.

– Да что вы, спасибо, – сказал мужчина.

– Тогда вам придется искать другое место, – быстро проговорила она. – Если хотите остаться в Вакавилле, обязательно надо зарегистрироваться. Пройти вступительные тесты, подать заявление на биржу труда…

– Хорошо, я насчет этого выясню, – произнес он таким тоном, словно все это не имело ровным счетом никакого значения. – А душ, пожалуй, и впрямь очень кстати. – Он поднялся из-за стола и, не убрав объедки, пошел к двери мимо Иди и мальчиков. При этом он застенчиво смотрел в пол.

– Хочешь телек посмотреть? – спросил Рэй девочку.

Та не ответила, но проскользнула между Иди и дверным косяком в гостиную – к мальчишкам.

Пока Рэй, Дэйв и девочка сидели перед телевизором, Иди перенесла в дом оставшийся багаж и сложила в груду посреди гостиной. По «ящику» шла дневная телеигра «Испытай свое везение», вел ее сам президент Кентман. Иди слышала, как наверху шумит душ. Разгрузив микроавтобус, она прибралась в кухне, а заодно провела инвентаризацию нового хозяйства – это давно вошло в привычку. Потом сделала мальчикам сэндвичи, перешла в гостиную и уселась смотреть телевизор. Рэй и Дэйв, как всегда, болели за разных участников состязания и сами при этом соревновались – кто кого перекричит. А девочка сидела совершенно неподвижно и молчала.

Мужчина спустился в гостиную. Его было не узнать. Очевидно, в ванной он нашел бритву – щетина бесследно исчезла с лица. И хотя он оделся в те же джинсы и тускло-коричневую шерстяную фуфайку, шевелюра уже не смахивала на грязную швабру; влажные волосы были зачесаны назад, открывали лоб и глаза – еще более волевые, чем рот и подбородок. Незваный гость оказался довольно симпатичным. Он встретил взгляд Иди и сразу потупился.

– Спасибо, – повторил он. И обернулся к девочке. – Иди наверх, вымойся.

– Ага, ладно. А ты, Хаос, садись, погляди. Интересно.

Она указала на телевизор, мужчина подошел к дивану, остановился за его спинкой и впился взором в телеэкран. Рэй принялся объяснять правила игры, неимоверно важничая, чем сразу напомнил Иди о Джеральде. Мужчина вежливо внимал, не сводя глаз с телевизора.

Девочка поднялась и приставила палец к экрану:

– Этот парень – вроде Келлога. Мужчина кивнул.

– Иди наверх, – тихо повторил он. – Нам скоро уходить.

– Ладно, ладно. – Она потерла тыльной стороной ладони мохнатый носик и наконец оторвалась от телевизора. – Куда?

Мужчина показал, девочка обиженно зашаркала к лестнице.

Рэй возобновил подробное и бессвязное объяснение.

Иди поднялась на второй этаж и нашла девочку в ванной комнате. Она стояла и глядела в ванну.

– В чем дело? – спросила Иди. Гостья состроила кислую мину:

– Может, покажешь, что тут и как? Иди пустила воду из душа.

– А можно просто наполнить? – спросила девочка. – Я уже так делала. Иди наполнила ванну.

– Меня зовут Иди, – решила она завести разговор. – А ты Мелинда?

– Ага.

– Он твой отец?

– Хаос? Не-а.

Иди не решилась повторить это имя – сомневалась, что правильно расслышала.

– Но он о тебе заботится.

– А на фига обо мне заботиться? – сердито отозвалась девочка. – Мы с ним просто так, гуляем вместе.

Иди не поняла, что значит «гуляем вместе», но выяснять не стала. Девочка на вид – совсем малютка, но много ли Иди знает о мужчине, который смотрит «ящик» в гостиной? Что он за человек, из каких мест приехал? Говорят, в чужих краях нынче бог знает что творится, а эта парочка – странная, как ни крути. «А я его внизу оставила, с мальчишками!» – спохватилась она. Но не испугалась.

Девочка как ни в чем не бывало сняла грязные джинсы и рваную, замызганную футболку. От одежды изрядно попахивало;

Иди затолкала ее между ванной и кафелем стенки и подумала: не предложить ли девочке что-нибудь из своих вещей? Мелинда окунулась, ее мех вздыбился, расстелился на поверхности воды, и та почти мгновенно потемнела.

– Мыло? – спросила Иди.

– А шампунь не найдется?

Иди дала шампунь и вышла из ванной, притворила дверь. Телевизор внизу уже умолк, Рэй и Дэйв учили мужчину – Хаоса? – сложной настольной игре. По-прежнему Рэй бестолково объяснял, а Дэйв пытался помочь ему, но только усугублял путаницу.

Мужчина выглядел растерянным и усталым, но ни Рэй, ни Дэйв этого не замечали. Она заметила, что мальчики липнут к гостю точно так же, как и к Йану Кули, как и к любому взрослому мужчине, кроме их отца Джеральда.

Она приблизилась к холодильнику, взяла две банки пива, прошла с ними через гостиную. Протянула банку мужчине, последовал обмен улыбками.

Откупорив свою банку, она сделала большой глоток, и, пока она смотрела на мужчину, тот смотрел на нее.

– Я пива не пил уже… много лет, – произнес он смущенно.

– Эй! – крикнула девочка сверху. Мужчина и Иди переглянулись.

– Что? – крикнул он Мелинде.

– Да я не тебе. Иди.

Она поднялась по лестнице, вошла в ванную. Согнувшись в грязной воде, девочка щупала у себя между ног. Там в серой воде расплывалось розоватое облачко. Кровь. Девочка подняла окровавленный палец. «Насильник!» – сразу подумала Иди.

Девочка посмотрела на нее, чуть заметно улыбнулась и сказала:

– Я про это слыхала.

– У тебя месячные, – изумленно произнесла Иди.

– Раньше никогда не было.

Иди попыталась собраться с мыслями. Когда-то и у нее это было в первый раз. Все нормально – ребенок растет. Правда, у Иди – сыновья, а у мальчиков месячных не бывает…

Девочка погнала ладошкой воду себе на лобок, рассеяла облачко и снова взглянула на Иди.

– Я тебе кое-что дам. – Иди покраснела, чувствуя себя дура дурой. Надо показать, сообразила она. Если девочка не знакома с душем, вряд ли она умеет пользоваться тампоном. – Ты уже готова?

Гостья кивнула. Затем ополоснулась под душем, начиная с рук. Иди достала из шкафа полотенце, накинула на девочку и принялась вытирать. Мелинда не противилась.

Потом Иди, не снимая полотенца, усадила ее на унитаз и тщательно объяснила, как вставлять тампон. Девочка послушно и без смущения сделала все как надо.

После этого Иди принесла снизу чистую одежду: блузку, брюки и носки. Глянула на часы и пошла обратно, предоставив девочке наряжаться в одиночестве.

Когда она спустилась в гостиную, в дом вошел Кули.

– Гость! – заявил он с показной веселостью.

Здорово, Йан! – сказал Рэй. – Хочешь поиграть в «члена правительства?» «Он всегда играет в члена правительства», – подумала Иди.

– По-моему, мы договаривались на вечер, – язвительно произнесла она.

– Хотел поздравить соседей с новосельем, – ухмыльнулся он, поднимая руки, словно пытался защититься от удара. – Пригласить к обеду. Но у тебя, кажется, гость…

– Да, – подтвердила она.

– Что-то я вас не узнаю, – сказал Кули мужчине.

– Мой двоюродный брат, быстро произнесла Иди. – Проездом…

– Мам, – неодобрительно проговорил Рэй.

– Не перебивай! Ну-ка, убирай игрушки и неси наверх свою сумку. Дэйв, тебя это тоже касается.

"А ведь у дома только моя машина стоит! – спохватилась она. – Кули, наверное, заметил».

– Двоюродный брат? Позвольте представиться: Йан Кули.

Мужчина отвернулся от настольной игры и пожал руку Кули:

– Хаос.

Значит, в первый раз Иди расслышала правильно.

– Хаос? Интересное имя. Погостить собираетесь?

– Да нет, она же сказала, я тут проездом.

– Какая жалость! А то я собираюсь на север прокатиться на выходных, уток пострелять. – Он вскинул воображаемый дробовик и «выстрелил» в потолок. – Любите охоту?

Мужчина по имени Хаос недоуменно посмотрел на него:

– Не знаю.

– А я как-то раз пытался вытащить бывшего мужа Иди, да разве он согласится высунуть нос из своего лифта! – сказал Кули, расстреливая потолок из несуществующего дробовика.

– Йан, – сказала Иди, – он устал. Зайди как-нибудь…

– Ладно. Значит, вечерком?

– Никаких вечерков. Я тоже устала, Йан. В другой раз. Пожалуйста.

– Что ж, пора и честь знать. Мальчики, пока.

Рэй и Дэйв остановились на лестнице и помахали ему.

– И вам, двоюродный брат, всего наилучшего. – Он слишком сильно налег на слово «брат». Если решите погостить, я помогу зарегистрироваться. А Иди пускай расскажет о невезении. Она по этой части эксперт.

– О невезении? – переспросил Хаос.

– Ага. Иди на нем собаку съела. По правде говоря, входя сюда, я было подумал, что вы – его новое проявление. Ну, вы понимаете: приютила какого-то бродягу, лжет, чтобы его выгородить, – опять эти нелепые причуды, попытки свернуть с прямого и узкого пути. Но я рад, что вы – родственник… На лестнице появилась Мелинда, и Кули не договорил, лишь присвистнул.

– Привет. – Он посмотрел на Хаоса. – вы умолчали, что путешествуете не один. Мелинда остановилась на нижней ступеньке и сверкнула глазами.

– Юная леди, какая у вас замечательная шубка…

– Йан, уходи. – Иди сжала кулаки и шагнула к нему. Не сомневаясь, что вытолкает его, если сам не уберется.

– Конечно, конечно. – Он подался назад. – До свиданья. Не пропадай, Иди. И держись подальше от неприятностей.

Он повернулся, вышел, спустился с крыльца и уселся в машину.

– Извините, – промолвил Хаос. – Мы пойдем…

– Нет, – твердо произнесла она. – Теперь вам лучше остаться. Хотя бы на ночь. – Она удивлением она обнаружила, что рада: хотелось узнать о них побольше. – Если сейчас уйдете, он проследит за вами. О Господи. Придется найти вам машину.

– Ну, по-моему, это не проблема, – сказал он. – Их кругом хоть пруд пруди.

– Вы не можете просто так взять машину, – возразила Иди. – Здесь – не можете.

Тут они принадлежат людям. Наверное, придется увезти вас из города. Завтра.

– Что он подразумевал под невезением?

– Ничего. Я не слишком хорошо прошла тест, вот и все. Они не в состоянии доказать, что результаты хоть что-то значат…

– Ладно, – перебил он, – это не мое дело. В комнату вошла Мелинда в одежде Иди. После ванны ее мех выглядел гораздо светлее. Она поочередно глянула на Иди и Хаоса, смущенно улыбнулась и уселась на диван.

– Комната для вас – наверху, – сказала Иди. – Мальчики переночуют вдвоем в другой спальне. А я лягу здесь.

Внезапно на нее нахлынула усталость при мысли, что придется защищать этих беспомощных от Кули, правительства и всех, кто тут выписывает билеты и доносит о нарушениях. Присматривать за ними, не выпускать из дома. Они же совершенно не в курсе, как тут полагается себя вести. Не знают, как устроен этот мирок. И до какой степени сама она, Иди, близка к краю пропасти. Не того человека выбрали они себе в покровители, не того.

А впрочем, уже завтра утром их здесь не будет. Ей еще крупно повезет, если не будет неприятностей из-за того, что разрешила им переночевать. А везет ей редко.

Мальчики бегом спустились по лестнице и снова включили телевизор. И шмыгнули на диван, устроились пообочь Мелинды.

– Хочешь День Переезда посмотреть? – спросил Рэй.

– Конечно, – ответила девочка. – А что такое День Переезда?

– Это такое представление, – сказал Рэй. – Как сегодня, когда всем приходится съезжать. Только это – про то, как все правительственные звезды меняются домами. Не так, как у нас.

– Они даже дерутся, – пояснил Дэйв.

– Это как приключения, – продолжал Рэй. – Потому что плохие ребята не хотят отдавать свои дома. Потому что там, где правительственные звезды живут, – там и взаправду здорово.

– Правительственные звезды? – спросил Хаос.

– Вроде кинозвезд, – сказала Иди. – Но не настоящие. В смысле, они не из правительства…

– Как Йан, – сказал Рэй.

– Да, как Йан. Они и в самом деле сегодня переезжают, но все остальное, все эти драки и романы, – выдумка.

– Но иногда они взаправду влюбляются, – возразил Рэй.

– Что значит – выдумка? – У Мелинды от удивления округлились глаза.

– Понарошку, – ответил Рэй.

– Это как бы телеигра, – добавил Дэйв.

– И Кули в ней участвует? – спросил Хаос.

– Он из мелких звезд, – саркастически произнесла Иди. – Из самых мелких.

– Иногда он помогает президенту Кентману, – заметил Дэйв.

– Во! – Рэй показал пальцем. Началось представление. Президент Кентман и его очаровательная новая подружка или секретарша изучали роскошный интерьер нового жилища.

– Мама влюблена в президента Кентмана, – сказал Рэй.

– Ну да? – Мелинда изумленно поглядела на Иди.

Иди рассмеялась:

– Конечно, нет.

Рэй пропустил ее возражение мимо ушей.

– И все взрослые тети, – хмуро продолжал он, глядя на Мелинду. – Может, и ты в него втюришься, когда вырастешь. Или в того, кто тогда президентом будет.

– Я уже выросла, – сказала Мелинда.

– Ну и что?

– И мне кажется, он козел.

Хаос сосредоточенно смотрел на экран, не слушая Мелинду, Рэя и Дэйва. Иди вдруг застыдилась: идиотская ведь передача, особенно – на взгляд свежего зрителя.

– Это все чушь, – сказала она. – Но больше ничего не показывают, вот мы и смотрим. Все эти правительственные шоу – только про то, какие там, наверху, все талантливые, богатые, счастливые и все такое. А на самом деле никаких талантов у них нет, одно везение. А мы их боготворить обязаны!

– Мам, но тебе ведь эта игра нравится! – напомнил Рэй.

Хаос ничего не сказал, только сел на диван рядом с Дэйвом и уставился на экран. Иди опустилась в кресло позади него. В душе проснулась досада, но в чем тут дело, она не понимала. Может, в том, что она – серая мышка в сравнении с теледивами?

Звезды разыгрывали День Переезда, и по мере неторопливого развития запутанного сюжета она чувствовала, что ее затягивает. Вопреки ее желанию. Не знала она, где тут правда, а где – вымысел, вот в чем причина. Видимо, и правительственные чиновники обязаны переезжать. Все должны переезжать. И ясно дело, у шишек прекрасные дома. Но неужели все остальное, все эти потасовки и празднование побед – ложь? В этом она не была уверена. И Кули не ответит, если спросить. Спасибо и на том, что его нет в этом эпизоде. По крайней мере пока. «Глаза бы мои на него не глядели!"

– Ну так вот, – объяснял Рэй. – Если повезет, ты устроишься в правительство, а потом переедешь в такой вот дом. А маме всегда какие-то магазины дурацкие достаются.

Мелинда, слушая вполуха, рассеянно кивала.

– Но ее и на телестанцию один раз брали, – с надеждой произнес Дэйв.

– Ага, когда папа с нами жил, – уточнил Рэй. – А когда ушел, маму назвали невезучей. Ей даже на мусоровозе пришлось поработать.

– Они ошибались. – Иди надеялась, что Хаос слушает ее, а не телевизор. Со своего кресла она не видела его лица. – Мое невезение – Джеральд, так мне, во всяком случае, кажется. У него мозги набекрень. Слышал, что Кули сказал? Он сейчас в лифте живет. Да ты не подумай чего, он безобидный, я к нему мальчишек привожу на выходные. Не настоящий псих. Но я с ним больше жить не могу. Он просто… безнадежен. Вообще-то все тесты на самом деле определяют только твою восприимчивость к невезению, мне так кажется. Что-то вроде присутствия в крови антител. Вовсе не значит, что от этого зависит вся жизнь. Моя и не зависела, я справлялась. А вызовы в суд – просто грубая система регулировки. На самом деле они ничего не значат. Ну заметил твой сосед, как ты чуть замешкался с переездом или переходом на другую работу, и что с того? Разве порядочно – портить человеку репутацию из-за таких пустяков? Никто не застрахован от ошибок.

Она наклонилась вперед. Рэй и Дэйв ее не слушали, смотрели телевизор. Хаос и Мелинда как сидели, так и уснули. На глазах у Иди голова Мелинды запрокинулась, рот открылся – и тут она вздрогнула и выпрямилась. Конечно, вымотались, вот и сморил сон. Хаос не слышал болтовни Иди. Ну и ладно.

После телеигры мальчики ушли из дома – разведать окрестности. Хаос и Мелинда спали на диване. Иди перешла в кухню – смотреть в окно, как садится солнце. Между кирпичными оградами и стенами заводских корпусов тянулась запущенная, уродливая улица, но Иди была рада, что хоть раз выбралась из городских кварталов, уехала подальше от людей. Два дня можно не бояться, что ей выпишут билет.

Когда вернулись Рэй и Дэйв, она накормила их и отвела наверх, в подготовленную спальню. Они тоже устали – и от беготни, и от волнующей встречи со странными гостями. В их новой комнате висел плакат с медведем, Дэйв сказал, что будет его бояться. Иди сняла плакат и убрала в шкаф.

Когда она снова спустилась в гостиную, Мелинда уже встала и искала ванную. Иди отвела ее наверх и помогла сменить тампон. Полусонная девочка не разговаривала и, едва Иди уложила ее на двуспальную кровать, уснула.

Иди спустилась по лестнице и разбудила Хаоса.

– Супу хочешь? – спросила она.

Он кивнул.

Она принесла в гостиную тарелку супа, потом уселась на противоположный край дивана и смотрела, как он ест.

– Ты откуда? – спросила она, помолчав.

– Ну… Вообще-то, думаю, отсюда, из Калифорнии. Но жил в Вайоминге. Трудно вспомнить.

Она поспешила кивнуть. Она знала, что он имеет в виду.

– Значит, ты здесь из-за этого? Чтобы выяснить?

– Может быть. Но прежде всего надо было убраться…

– Убраться?

– Да городишко тот – сущее болото.

– А что, в других местах – по-другому? – Иди чувствовала, что ему не по себе от ее расспросов, но ничего не могла поделать с разыгравшимся любопытством.

Он пристально посмотрел ей в глаза:

– Да. Совсем по-другому.

– Я подозревала. – На самом деле она вовсе не была в этом уверена. – Но тут… все, что ты видишь и слышишь, внушает, будто везде одно и то же. Если и не веришь, вспомнить-то трудно.

– Понимаю.

– И не важно, что ты при этом думаешь. Понимаешь? Я к тому, что это – моя жизнь. Приходится терпеть.

– Да.

– Если останешься… – Господи, что она говорит! – ..Кули тебе всякой чепухи нагородит про мое невезение. Но если бы все было так просто!

– Плевать я хотел на твое невезение. – Он улыбнулся.

Она положила ноги на диван и глубоко вздохнула. Этого-то она и боялась, и желала: услышать, что кому-то наплевать на ее невезение. Он, Хаос, – противоядие, свежая струя, новая картина мира, хоть отчасти опровергающая бессмысленную, жуткую версию Кули.

– А Мелинда? – спросила Иди. – Она…

– Просто путешествует со мной. Сбежала от родителей.

– Да нет, я про ее мех. Теперь на его лице отразилась растерянность.

– Но ведь была война, – тихо произнес он. – В Вайоминге очень многое изменилось.

– Война?

– Все помнят какое-то бедствие. Но в разных местах оно выглядело по-разному.

– Почему?

– Не знаю. Люди…

– Люди?

– Они объясняют по-разному. Как эти, из телепередачи…

Президент Кентман и правительство.

– Да.

– Я их ненавижу. – Размышляя о войне, она придвинулась к Хаосу. Неужели где-то может быть еще хуже, чем здесь? Еще меньше сходства с прежней жизнью? Может, ей на самом деле повезло. – Но ведь ты… – она уже держала его руку, – убежал. Убрался.

Он негромко рассмеялся:

– Ты хочешь сказать, что я прибежал сюда?

– Почему ты смеешься?

– Не смеюсь.

– Почему бы тебе не остаться? Что плохого в том, что он (Хаос, напомнила она себе, хоть и ни разу еще не произнесла этого имени вслух) ей нравится? Потому что кого-то напоминает. У него симпатичные глаза.

– Хаос, – проговорила она. И еще раз:

– Хаос.

Он не ответил. Зато прильнул к ее губам.

– Так что же?

Он снова поцеловал. Она осторожно взяла с его колен пустую тарелку и опустила на пол.

– Я уже давно…

– Что, неужели – как с пивом?

– Нет, я в том смысле… Я неловкий.

– Сойдет.

– Ага. – Он снова рассмеялся, и на сей раз ей это понравилось. – Сойдет.

– Если только ты не устал…

– Не устал.

Они поцеловались, а чуть позже он задрал Еей блузку и лифчик под мышку, обнажил нежное полушарие. Иди спрятала его, придвинувшись к Хаосу, подняла на нем рубашку, чтобы прижаться к груди. Хаос накинулся на нее с излишней горячностью, словно пытался скрыть за этим растерянность.

Той ночью она спала в объятиях Хаоса и увидела его во сне. «Так скоро», – подумала она по пробуждении. Во сне она ревновала. Он жил с женщиной в доме между лесом и озером. По-настоящему жил, а не просто вселился на несколько дней. Дом ему принадлежал, это угадывалось по тому, как он касался разных вещей, своего имущества. Очень странно. Днем он бросил на трассе свою машину, забрел в дом Иди и открыл ее холодильник; днем он нисколько не походил на человека, привыкшего владеть имуществом. Но тот дом принадлежал ему. Иди ревновала Хаоса к дому, а не только к незнакомой красивой женщине. Она ревновала еще и к покою леса, к одиночеству. Никаких детей. Только деревья и вода. Утром, обдумав сон, она покраснела от стыда.

Места на диване рядом с Иди было маловато, поэтому на заре он поднялся на второй этаж и уснул возле Мелинды на двуспальной кровати. А когда проснулся от шума в кухне, увидел, что в комнате он один. Спустился по лестнице – Иди, Рэй, Дэйв и Мелинда завтракали без него. Иди быстро встала, наполнила овсяной кашей еще одну тарелку и поставила перед свободным стулом. Хаос сел. Иди нервно улыбнулась, Мелинда сверкнула глазами.

После завтрака Рэй и Дэйв увели Мелинду во двор. Иди стояла у раковины, мыла посуду.

– Еды в доме маловато, – произнесла она с досадой, не поворачиваясь к нему. – Я хочу сказать, что теперь тут вы с Мелиндой…

Иди выронила тарелку, та ударилась об пол и разбилась. Как назло, куда-то пропала швабра.

– В таком беспорядке дома оставляют, ужас…

Хаос понял, что она ждет его отклика. Подошел, нежно положил руку ей на талию. Лишь такое прикосновение, на его взгляд, не было неестественным или дерзким. Она сразу притихла, забыла об осколках под ногами.

– Мне сегодня ночью понравилось, – удивила она его своей прямотой.

– И мне.

– Я забыла и этот город, и Йана, и всю муру насчет везения.

– Вот и хорошо. – Он не знал, стоит ли говорить, что ему было хорошо по другой причине, – ведь он-то как раз вспомнил. А до минувшей ночи он не знал, занимался ли когда-нибудь любовью с настоящей женщиной. Даже сексуальные фантазии были расплывчаты до серии снов о Гвен. И вдруг – все это…

Я не собирался путать друг с другом Иди и Гвен, сказал он себе. Но, быть может, сны о Гвен помогли мне захотеть Иди, вспомнить, что это такое: быть с женщиной.

Он боялся заходить в осмыслении еще дальше. Вдруг Иди уловит его смущение и отстранится.

Этого ему вовсе не хотелось.

Впятером они уселись в микроавтобус Иди и отправились в город, в вакавилльский торговый центр. На городских улицах Хаос видел только старомодные машины – как и в Вайоминге, они бегали на бензине. Дома были точными, разве что невредимыми, копиями разрушенных зданий Малой Америки и Хэтфорка. Хаос не догадывался, в чем тут дело. Как и прежде, ему казалось, что он, вознамерясь путешествовать в пространстве, на самом деле перемещается назад во времени.

В торговом центре он обнаружил две четко различимые возрастные группы: взрослых и детей. Взрослые нервозно мельтешили парами и поодиночке, лишь изредка сдержанно приветствовали друг друга. Дети бегали, смеялись и разговаривали – они, видимо, жили в ином мире. Рэй и Дэйв, похоже, знали тут всех своих сверстников. За ними поспешила Мелинда, она лезла во все разговоры, показывала язык, когда близнецы знакомили ее со своими приятелями, а еще – когда кто-нибудь прохаживался насчет ее шерсти. Сначала Иди пыталась не отпускать их далеко от себя, затем пошла на уступку: договорилась с Рэем, чтобы он попозже привел назад брата и Мелинду. После чего дети мгновенно исчезли.

– Видишь вон те лавки? – спросила Иди, оставшись наедине с Хаосом. И показала аптеку, журнальный стенд, парикмахерскую и магазин скобяных изделий. – Я во всех поработала.

Ему показалось, что это прозвучало с гордостью. Он не стал выяснять, почему ей столько раз приходилось менять профессию и где она работает сейчас.

– А я не знаю, случалось ли мне когда-нибудь в магазине работать, – сказал он, чтобы хоть что-нибудь сказать.

– Должно быть, это странно, – прошептала она.

Хаос побывал вместе с нею в супермаркете, катал тележку, куда она укладывала съестное. Ни одного знакомого названия на упаковках. Хаос взял коробку кукурузных хлопьев и показал Иди.

– Это кто? – Лицо на упаковке показалось знакомым.

– Сандра Терфингтон. Помнишь? Вчера по телевизору показывали.

– Выпускает завтраки?

– Все отрасли промышленности спонсируются правительственными звездами.

Зазвучала мелодия, что-то струнное, вроде бы даже знакомое. Он спросил у Иди и получил уклончивый ответ:

– Музыка.

Они отнесли покупки к машине и уложили в багажник. На автомобильной стоянке было полно детей, но – ни Рэя, ни Дэйва, ни Мелинды.

– Они не торопятся, – заметил Хаос.

– Я знаю, где они, – сказала Иди. – Пошли, скажем, чтобы возвращались.

Хаос подчинился. Что за женщина?! Как легко – до абсурдного – им было поладить друг с другом, забыть, что оба уже несколько лет не занимались любовью. Почти как при эффекте Келлога, подумал он. Почти, но не совсем.

Дети сидели кучкой, листали комиксы под козырьком стенда, сплошь уставленного сластями и журналами. Все объявления и цитаты на обложках посвящались телевидению и правительству, даже на таких журналах, как «Тайм», «Роллинг Стоун» и «Плейбой», знакомых Хаосу по Хэтфорку. И никаких упоминаний о жизни за пределами Вакавилля! Рэй подергал мать за рукав и показал на комиксы в руках Дэйва: «Увлекательные приключения телезвезды Йана Кули».

– Рэй, я же говорила: не давай ему… – укоризненно сказала она. – Ты же старше, значит, понимать должен. – Она вырвала у Дэйва журнал.

– А Мне можно посмотреть? – спросил Хаос.

Иди метнула в него сердитый взгляд:

– Ни к чему.

Они поехали домой. Мелинда на заднем сиденье, рядом с Дэйвом и Рэем, была как рыба в воде. Она рассказывала малышам о Хэтфорке, о том, как жила в пустыне. Объясняла, почему телепередачи кажутся ей (дурацкими («потому что в них все не по-настоящему»), обещала, что братья, когда вырастут, будут на все смотреть совсем по-другому.

Хаос видел: с мальчиками ей гораздо спокойнее. Не надо доказывать на каждом шагу, гго она взрослая. Но при всей своей пылкой увлеченности Мелинда, похоже, таила обиду на Хаоса. С самого утра не заговаривала с ним и прятала глаза.

Когда покупки были перенесены из машины в кухню, Иди поднялась на второй этаж, а мальчики включили телевизор. Хаос отвел Мелинду в сторонку.

– В чем дело? – спросил он. – Не нравится, что я – с ней?

– Да мне-то что? – язвительно откликнулась она. – Просто ты при этом видишь во сне ту, другую. Вот это мне и не нравится.

С этими словами она повернулась и вприпрыжку убежала в гостиную.

Хаосу все еще не верилось, что он показывает сны. Неужели он и впрямь способен на то же, что и Келлог? Где бы ни появился, он, сам того не желая, навязывает окружающим свои сновидения.

Здесь, в Вакавилле, ему удавалось сохранять свое прежнее «я», воспоминания о Хэтфорке и поездке на запад. Он даже слегка гордился этим. Хотелось верить, что он крепнет, вырабатывает иммунитет к местным воздействиям.

Очевидно, Вакавилль тоже не избежал перемен. Хаос мало что помнил из прежнего, но знал: людям не свойственно переезжать дважды в неделю и ежедневно менять работу. Или выяснять, насколько они везучи.

С другой стороны, последствия катастрофы здесь были выражены слабее. Правительственные звезды – вакавилльский эквивалент Келлога или Элайн – жили в средствах массовой информации, а не в навязчивых сновидениях. А телевизор всегда можно выключить. Так что, вероятно, способность Хаоса хранить свое прежнее «я» – одно из условий здешней игры, и не более того.

По лестнице спустилась Иди.

– Хочешь познакомиться с Джеральдом? – спросила она.

– Ну, не знаю…

– Я должна отвезти мальчишек, – пояснила она. – На выходные. Не хочешь ехать – не надо.

– Да нет, я бы съездил. Просто…

– Что?

– Мелинда без них заскучает.

Она улыбнулась и ничего не сказала.

– Джеральд живет в здании «Истман-Меррил», – рассказывала она в пути. – Раньше он там работал, а когда мы развелись, у него случился срыв. Он возвратился туда и спрятался. Думал, так можно вернуться в прежнюю жизнь или что-то вроде этого. Кули для него выхлопотал специальное разрешение постоянно там жить, иначе бы Джеральда упекли в лагерь невезучих.

– А что там Кули насчет лифта говорил? – спросил Хаос.

– Видишь ли… По средам и субботам Джеральда, конечно, тянет переехать. Но он боится выйти из «Истман-Меррила». Поэтому ночует в лифте и все вещи там держит…

– А в Дни Переезда меняет этажи, – добавил Рэй с заднего сиденья. Иди хмуро кивнула.

– Смешно, правда? – спросил Дэйв с надеждой.

Посреди бывшей деловой части города высилось покинутое административное здание «Истман-Меррил». Соседние дома поблескивали пустыми витринами магазинов, по многим стеклам и вывескам прошлась кувалда. По сравнению с жилыми кварталами этот район казался призраком. У Иди был ключ от служебного входа, все пятеро вошли в здание, пересекли большой пустой вестибюль и остановились у лифта. Рэй бросился вперед и нажал кнопку «ВВЕРХ».

Створки кабины раздвинулись, открыв взорам тощего и бледного мужчину тех же лет, что и Иди, но с седыми волосами. Он сидел на раскладушке в пижаме и тяжелых черных остроносых туфлях и читал. Из кармана пижамы торчали карандаши и зубная щетка. Чуть ли не полкабины занимал ветхий стеллаж, полки были забиты одеждой, книгами, пустыми бутылками и консервными банками.

– Джеральд, это Хаос и Мелинда. Мои друзья.

– Здравствуйте, – дружелюбно отозвался Джеральд. – Я вас помню?

– Они приезжие, – сказала Иди.

– Вот как? – Джеральд сдержанно улыбнулся. – Из каких мест?

Хаос открыл было рот, но Иди не дала ему ответить.

– С востока.

– Да? Очень, очень мило. Я бы вам предложил выпить…

Мальчики уже залезли на отцовскую раскладушку, и свободное пространство в кабине угрожающе сократилось.

– Мы ненадолго. – Иди поставила на край койки сумку с продуктами. Створки начали съезжаться, но Иди застопорила их, нажав соответствующую кнопку.

– Я видел мистера Кули, – сказал Джеральд. – Он приезжал взглянуть, как я тут живу. Мы поговорили о мальчиках.

– Да? – раздраженно сказала Иди.

– Иди, он за тебя очень беспокоится. Говорит, у тебя проблема с везением…

– Моя проблема – это он, – отрезала Иди.

– По-моему, он к тебе хорошо относится, – сказал Джеральд. – И мальчики ему нравятся, это точно.

– Знаю. Вот что, Джеральд, я к тебе в воскресенье приеду. Всего хорошего.

– Да, конечно. – Казалось, глаза Джеральда подернулись влагой. – Иди, ты собираешься замуж за мистера Кули?

– Нет, Джеральд.

– Я не говорю, что я против, – быстро произнес Джеральд. – Не хочу, чтобы ты так подумала.

– Да, Джеральд. Но я все равно не выйду. До свиданья.

– Он очень большой человек, – проговорил Джеральд. – Он тебе много хорошего сделал. Разве нет?

– Не важно. До свиданья, Джеральд.

– Иди…

– Что?

– Мне почта не приходила?

– Нет.

По тому, как это прозвучало, Хаос заподозрил, что в Вакавилле давным-давно не разносят почту.

– Конечно, – устало произнес Джеральд. – Ну что ж… – Он помахал рукой.

Мальчики тоже помахали. Иди нажала кнопку, кабина закрылась.

– Черт, разозлил он меня, – сказала она через минуту, когда они вышли на улицу. Она стучала каблучками впереди, направляясь к машине.

– Чудик он, – сочувственно заключила Мелинда. – Только и всего. – Она бегом догнала Иди и взяла ее за руку. – Чудиков на свете полным-полно.

Хаос добрел за ними до машины, ни слова не говоря уселся на переднее пассажирское сиденье. Благодаря Джеральду он впервые с той минуты, как появился в Вакавилле, подумал о проекционной кабине в Хэтфорке. И о свечах. О своем крошечном мирке. А еще он ревновал к Кули. Не знал, что было между Иди и этой шишкой, но уже увидел и услышал достаточно, чтобы ревновать.

Домой они возвращались в молчании.

Тот вечер не удался. Мелинда скучала без мальчиков. Когда она включила телевизор, Хаос смотрел и пытался вникать, но без сбивчивых комментариев Рэя и пылких возражений Дэйва дело не шло на лад. Он сидел на диване рядом с Иди, но при этом был в миллионах миль от нее, их разделяла неразбериха его ревности и стыда за сон с Гвен. Иди тоже была не в своей тарелке, будто ее беспокоило, где в эту ночь будет спать Хаос.

А Хаосу хотелось побыть с ней наедине. Но вместо этого он получил нежданный визит Кули.

– Я наверху буду, – сказала Мелинда, едва завидела Кули в дверях гостиной.

– Слушай, почему б тебе не отдохнуть? – спросила Иди.

– Что значит отдохнуть? – Кули снял пиджак и бросил на спинку дивана. Их дивана. – Я пришел поговорить с Хаосом.

– Знаешь, кажется, я не очень хочу тебя сейчас видеть, – сказала она. – Я тебя не приглашала.

– Да брось ты, Иди, – мягко проговорил он. – Сама же знаешь: мне приглашения не нужны. Почему надо напоминать?

– Но ведь ты же ко мне в друзья набиваешься, – с горечью произнесла Иди.

Кули напустил на себя уязвленно-пристыженный вид, но это длилось всего секунду-другую. Он повернулся к Хаосу.

– В мои служебные обязанности входит наблюдение за успехами Иди, и не важно, хочется ей это признать или нет. – Он вздохнул. – А потому я должен постараться, чтобы ты уяснил обстановку и понял, во что можешь влипнуть.

– Влипнуть? – переспросила Иди.

– Путаясь тут с Иди, – сказал Кули, не глядя на нее. – Не знаю, откуда ты взялся, но ты точно ничей не двоюродный брат.

Хочешь остаться в Вакавилле – можно будет поговорить. Но для этого, приятель, ты выбрал самый паршивый способ.

– Он тебе сейчас будет втолковывать, что невезение прилипчиво, – скороговоркой произнесла Иди, словно надеялась, что Кули отступится от своего замысла, если она его опередит. – Попытается запугать. Каждое его слово – попытка убедить, что ты, находясь под одной крышей со мной, подвергаешься смертельной опасности. Он хочет нас разлучить.

– Иди! – предостерег Кули.

– Мне надо выпить, – заявила Иди. – Есть еще желающие?

– Я бы от пивка не отказался. – Манеры киносыщика исчезли с абсурдной внезапностью. Хаос увидел, что незваному гостю хочется лишь одного: быть желанным в этом доме.

– Мне тоже пива, – произнес Хаос.

– Давай-ка присядем. – Кули опустился на диван. Иди ушла в кухню. – Хаос, я не в курсе, много ли ты знаешь об Иди, но уж поверь: ей не позавидуешь. Она набрала слишком низкий балл, хотя, сказать по правде, наши тесты на жизнь не влияют. Мы не можем по ним судить, насколько везуча твоя подружка, однако восемьдесят пять процентов людей с таким, как у нее, баллом в конце концов попадают в переселенческие центры. И ведь мы их не выдворяем, что бы она тебе ни наговорила. Сами уходят – просто потому, что у них иссякает выбор.

Вошла Иди и подала пиво в бокалах. А раньше приносила Хаосу в бутылке. Хочет произвести впечатление на Кули? Неважный признак.

Кули пригубил пиво.

– Более того, – продолжал он, – жизнь таких, как она, – сплошная неразбериха, и ежегодно округ теряет на этом миллионы. Расходы на ремонт, невосполнимые выплаты жалования и тому подобное. Вот почему приходится за ними наблюдать.

– Вы сгоняете людей в лагеря, – зло произнесла Иди, – и смеете называть это статистикой. – Она повернулась к Хаосу. – Ты посмотри, что он делает! С того дня, как я прошла тесты, бегает за мной и вынюхивает. И при этом не скрывает, что результаты тестов – филькина грамота!

– Тесты – это метод научного исследования, – с улыбкой возразил Кули. – Все, что нам необходимо знать о твоем вероятном будущем, они дают.

– Это ты делаешь мое будущее, – сказала она. – Пророк доморощенный. И еще смеешь говорить о везении! Да самое страшное мое невезение – это ты.

– Иди, ты же знаешь, это неправда.

– Хочет, чтобы я жалела Джеральда, – сказала Иди. – Послушать его, так Джеральд из-за моей невезучести свихнулся.

– Иди подхватила наихудший вирус невезения, – пояснил Кули. – К счастью, он редко встречается. В окружающих он развивается скрытно, а в ней проявляется весьма наглядно. Она всегда в центре урагана.

– К несчастью, – саркастически произнесла Иди, – мне не удается заразить невезением Йана. Пока.

Хаос потягивал пиво и размышлял. Кули и Иди общались друг с другом по-свойски, будто пикировка для них не более чем игра. Флирт. Или он воспринимает это недостаточно серьезно? Это их мир, напомнил он себе.

– Хорошо, – сказал Кули. – Забудем ненадолго о везении Иди. Поговорим о тебе.

– Обо мне?

– Да. Ты еще не подумывал заглянуть к нам на тестирование? Давай. И чем скорее, тем лучше.

– У меня нет везения, – сказал Хаос. – И невезения тоже. Я просто иду, куда иду, делаю, что делаю. Везение тут ни при чем.

– Очень мило! – рассмеялся Кули. – Да вот только наука утверждает, что везение всегда при тебе, осознаешь ты это или нет. И боюсь, в твоей биографии я усматриваю признаки невезения. Даже не скрытого, а совершенно явного. Правда, из-за бедного контекста ты его так и не заметил.

"Нет, – подумал Хаос. – Не так-то просто запудрить мои мозги здешней ахинеей».

– И много ли ты знаешь из моей биографии? – спросил Хаос.

– Много ли? Давай посмотрим. – Широченная улыбка Кули уже ничем не напоминала человеческую. – Начнем с машины, брошенной на автостраде. Кстати, отличная машина. Где ты ее раздобыл? Какая жалость, что она сломалась. Я бы сказал, это невезение – когда ломается такая машина, настоящее чудо техники. Теперь, что касается твоей девочки. Скажем прямо, она в весьма плачевном состоянии, хоть и держится, надо отдать ей должное, очень бодро. И наконец, твое имя. Хаос. Оно ведь не настоящее, правда?

– Наверное.

– А настоящего ты, конечно, не помнишь.

– Не помню.

– Настоящего имени не помнишь – так и запишем, еще одно проявление невезучести. Ты еще много чего не помнишь, всю эту муру из сна. И женщину, из-за которой волнуешься.

Хаос поморщился. Что же творится с его снами? Он боялся взглянуть Иди в глаза.

– Можно продолжать? – спросил Кули. – Вот как я все это вижу: ты сбежал из такой поганой дыры, что тебе кажется, будто все твои проблемы – в порядке вещей. Будто нигде не лучше, чем там, откуда ты явился. Хаос ничего не сказал.

– По-моему, я правильно угадал. Конечно, самая большая твоя неудача, хотя ты этого еще не знаешь, – встреча со старушкой Иди. Хуже этого ничего не могло случиться. Вам нечего предложить друг дружке, кроме неприятностей.

– Бредятина, – сказала Иди. – Меня уже тошнит.

Она повернулась и ушла в кухню.

– Я не говорю, что ты обязан сейчас же отсюда убраться. Ради Бога, проходи вступительные тесты. Мне даже кажется, у тебя все будет в порядке, в смысле, проходной балл ты наберешь. Я это чувствую. Гибельно только сочетание.

"Ты хочешь Иди, – вертелось у Хаоса на языке. – Если это невезение, то ты ему подвержен не меньше моего».

Вместо этого он сказал:

– Я не верю в невезение.

– Не веришь? – Кули встал и надел пиджак. На его лице появилась притворная горечь. – Она тебе рассказывала о Дэйве?

– Что? – растерялся Хаос. – В каком смысле?

– Спроси у нее.

– Что спросить?

– Хорошо, мы еще поговорим. А пока следует подумай. – Кули поспешил к выходу. Хаос услышал, как завелась его машина, как с ревом унеслась в ночь. Когда она смолкла, в доме повисла мертвая тишина.

Иди сидела в кухне, скрестив руки на груди, глядя в потолок и качая головой вперед-назад.

– Я должна тебе кое-что рассказать произнесла она наконец. – Это тебе поможет решить насчет Йана.

– Рассказывай.

– Он мне покою не дает, все ходит, ходит… Говорит, если я буду с ним… то все изменится к лучшему.

– Изменится, как же, – проворчал Хаос.

– Он так уверен в себе, в своем везении. Говорит, то, что он получает в Институте Везения, с лихвой восполняет то, чего недостает мне. Так и сказал, слово в слово. Говорит, что каждый раз, когда он проходит тестирование, его балл все выше.

– И все-таки он тебя не устраивает?

– Я его ненавижу.

На самом деле все гораздо сложнее, подумал Хаос. Тебе хочется ненавидеть Кули, но… не всеми потрохами.

Хаосу это напомнило о его собственном отношении к Келлогу.

Вам нечего предложить друг дружке, кроме неприятностей, сказал Кули. Вероятно, правда, но невезение тут ни при чем. Хаос не может стоять в стороне, глядя, как местный синдром запускает корни в жизнь Иди.

Так-то оно так, но чем он может ей помочь в борьбе с невезением? Что он может предложить женщине, чью наихудшую проблему он даже не способен воспринимать всерьез?

Что касается его самого, то он даже не уверен, есть ли у него собственные проблемы. В этом смысле его жизнь – настоящее решето. Проблемы есть в мире, а он, Хаос, всего-навсего сидит у приемника.

А может, его проблема – Гвен. Чьи бы границы он ни пересекал, она – с ним. Но и Гвен вряд ли способна помочь Иди.

– Он сказал, чтобы я спросил у тебя насчет Дэйва.

– Как это на него похоже, – тихо проговорила она.

– Что он имел в виду? Она вздохнула:

– Дэйв болен.

– Болен?

– От рождения. Почки. Примерно год назад отказали. Ему пересадили отцовскую… Нужна была почка близкого родственника – моя, или Рэя, или Джеральда. Теперь у Дэйва и Джеральда только по одной почке. Но тут, впрочем, нет никакого секрета. Всякое в жизни бывает.

Хаос нагнулся и положил ладонь ей на шею.

– Он пытается внушить, что тебе не миновать беды, если останешься со мной, – сказала она. – Будет как с Дэйвом или Джеральдом.

– Он ревнует. Она кивнула:

– А мне все равно. Пускай пристает, раз уж ему хочется. Я даже замечать не буду. Пока не сошлет меня в лагерь для невезучих. Господи, до чего же тут мерзко! Все ходят по лезвию бритвы, но при этом каждый только и ждет, когда кто-нибудь оступится. Будь моя воля – руки бы на себя наложила.

– Не надо, – сказал Хаос. – Все будет хорошо.

"Интересно, что я имею в виду?» – подумал он.

Они уснули вдвоем, кое-как уместившись на узком диване. На заре его разбудил шум мотора за окном. Желтые лучи озаряли комнату. Он поднял голову и с минуту прислушивался; шум нарастал, затем резко утих. Он снова закрыл глаза и уткнулся лицом в женские локоны. Услыхал шаги на крыльце. И тихий стук в дверь.

Он отворил дверь и учуял сигаретный дым. Над заводом, стоящим по другую сторону улицы, уже поднялся краешек солнца, вдали низкие холмы были подернуть туманом. На крыльце сидел спиной к двери человек в поношенной кожаной куртке, держал в руке ярко-красный мотоциклетный шлем. Он стряхнул пепел на росистую траву газона (вернее, неухоженного клочка земли между крыльцом и улицей) и повернул голову.

– Здорово, Эверетт. Не разбудил?

– Билли, – сказал Хаос. В его памяти хранились имя и фамилия этого человека:

Билли Фолт.

Фолт ухмыльнулся, встал на ноги, протянул руку. Хаос окинул его пристальным взглядом. Слишком близко посажены глаза, слишком узок лоб, улыбка от уха до уха. Чтобы водить дружбу с обладателем такой физиономии, нужны веские причины. Во всяком случае, сама физиономия к дружбе не располагала. Хаос заподозрил, что в прошлом таковые причины имелись. Увидеть вновь подобное лицо – все равно что во второй раз найти на пляже приметную гальку.

– Вообще-то я знал, что ты спишь. Иначе как бы тебя разыскал, а? Только по снам.

– По снам? – Хаосу было неприятно это слышать.

– Ага. Уже вторую ночь ловлю, ну и вычислил тебя…

– Как это – вычислил?

– Да просто на сны настроился. Ну как на радиостанцию, точь-в-точь. Я по этой части спец, экстрасенс. Правда, всю ночь промаялся.

– Ты откуда приехал?

– Все оттуда же. Из Сан-Франциско.

– Что значит – оттуда же?

– Эверетт, мы все там живем. Все, кроме тебя. А ты тут, в этой штучке-с-ручкой… пардон, в Вакавилле.

"Все, кроме тебя». О ком это он?

О Гвен?

– ..Эту вшивую дыру не перевариваю, – продолжал Фолт. – Все эти тачки старые, ни дать ни взять – старый пригородный кошмар, эпизод из «Сумеречной зоны». Ниини-ниини, ниини-ниини… – Его пальцы поизвивались перед лицом Хаоса. – Давно тут кукуешь?

– Нет, – ответил Хаос. – А это далеко отсюда? Я про Сан-Франциско.

– С часок, ежели на колесах, – сказал Фолт. – Совершенно, надо сказать, другой мир. Да ты и сам увидишь. Ты ведь собираешься к нам, а?

– Не знаю.

– Тебя Кэйл зовет. – Он умолк и вгляделся в лицо Хаоса. – Ты ведь помнишь Кэйла, а, Эверетт?

Кэйл Хочкисс. И это имя – в голове.

– Да, – сказал Хаос.

– Вот и славно, – ухмыльнулся Кэйл. – Вам с Кэйлом и впрямь надо бы встретиться, утрясти кое-что. Слышь, а не хочешь со мной проветриться? Тут один парень живет, надо бы навестить.

– Идет, – сказал Хаос.

В этот миг на крыльцо вышла Иди в ночной рубашке. И заморгала от яркого утреннего света.

– Иди, – нервно сказал Хаос, – это Билли. Мой старый друг… из Сан-Франциско.

– Здравствуйте. – Иди встревоженно посмотрела на Фолта.

– Наше вам, – отозвался Фолт.

– Я ненадолго отлучусь, – сказал Хаос. – Если хочешь, приеду ночевать. Я вернусь.

Теперь она смотрела на Хаоса, в ее глазах читался вопрос. Но сказала она только:

– Ладно. До встречи.

– Хорошо, хорошо, – произнес Хаос. Фолт раскурил новую сигарету и теперь ждал, глядя на ступеньки крыльца.

– Не забудь, я сегодня переезжаю, – сказала Иди.

– Я вернусь до полудня. – Хаос подошел вслед за Фолтом к мотоциклу и уселся на заднюю половину седла.

– Всякий раз, как здесь бываю, заглядываю к этому корешу, – говорил Фолт, когда мотоцикл с ревом нес их по автостраде, которая огибала город, – и всякий раз думаю, что больше, наверное, его не увижу. А он все живет и живет себе. Между прочим, в шестидесятых его на стул пытались посадить.

– На стул?

– Раньше он был знаменитостью. Участвовал в каком-то покушении. Впрочем, сам не убивал. Говорили, будто его подружка пыталась шлепнуть президента. В общем, классический козел отпущения, твердит людям то, чего они слышать не хотят. Опережать свое время – дело, как ни крути, невыгодное.

– Раньше? – переспросил Хаос, ибо ни на что другое в эту минуту не был способен. Из уголков его глаз ветер выжимал слезинки и разгонял по вискам.

– Ну да, раньше, – ответил Фолт. – До того, как все переменилось.

Мотоцикл оставлял позади редкие автомобили; на противоположной окраине города он свернул на улицу, пообочь которой теснились брошенные закусочные. Фолт притормозил у рекламного щита, призывавшего: «Заблудитесь в величайшем лабиринте под открытым небом». Мотоцикл остановился, двигатель умолк, Фолт пнул щит.

– Вот он где прячется.

– В лабиринте?

– Ага. Единственный чувак, которому не надо все время переезжать.

– Меня тут с одним познакомили, так он в лифте живет, – сказал Хаос. Фолт поднял брови.

– Вакавилль двумя диковинами прославился: дурдомом и лабиринтом. Счастливчик жил и там, и там.

– Никогда раньше не слышал, что в этих краях есть лабиринт.

– Это модель знаменитого японского лабиринта, в Японии это самый крупный аттракцион. Чтобы там поплутать, туристы со всего мира так и валят». Но в переводе это дело не звучит. Я в том смысле, что и этот лабиринт надо было в Японии строить, где все чистенько и аккуратненько. А в Америке все и так заблудшие. Еще до Развала заплутали.

Америка. Хаос вспомнил и это название. Слово обозначает все и вся: Вайоминг, Калифорнию, Юту и многое, многое другое. Есть оно и в названии Малая Америка, правда, на втором месте. Конечно, раз есть Малая Америка, то существует и большая, просто ее ни к чему упоминать, она же такая огромная…

– Когда случился Развал, Счастливчик и еще несколько парней драпанули из психушки и спрятались в лабиринте. Потом другие ушли, но Счастливчик так ничего и не заподозрил. Он и нынче считает себя знаменитостью. А на самом деле его никто и не помнит. Я пытался растолковать, да какое там…

Фолт провел Хаоса через празднично разукрашенный вход в первый коридор лабиринта. Высокие стены были испещрены надписями – философские изречения вперемешку с похабщиной. Фолт высматривал красные аэрозольные стрелки, а Хаос, шагая за ним по пятам, быстро терял терпение.

– Счастливчик! – крикнул Фолт. В мозгу у Хаоса роились вопросы, но он не знал, с какого начать. Он хотел спросить Фолта о Развале. Он хотел спросить о Гвен. В сновидениях Эверетт любил Гвен, и если Хаос – на самом деле Эверетт… Хаос попытался об этом не думать. Они свернули за угол и под навесом увидели Счастливчика. Он лежал в тени на пластмассовом матрасе, читал покетбук без обложки и громко насвистывал мотивчик. При виде гостей улыбнулся, показав полный рот плохих зубов. У него было обветренное морщинистое лицо в обрамлении косматой бороды, одежда давно превратилась в лохмотья.

– Эй, Счастливчик. – Фолт полез в кожаный рюкзачок, достал две банки консервов и вручил человеку, который изрядно смахивал на призрака. Счастливчик уселся на матрасе и с довольной улыбкой прочел этикетки, после чего запихал банки в груду мусора под ржавым карточным столом.

– Как делишки? – осведомился Фолт.

Счастливчик пожал плечами и вновь улыбнулся:

– Да какие у меня делишки…

– Но ты же там ошивался.

– Больше не ошиваюсь. – Счастливчик содрогнулся. – Джек, меня пытались пришить, очень старались. Нет, теперь я просто сижу вот тут, в лабиринте, прячу бороду от дождя, а задницу – от разных свиней. Джек, кто твой друг?

– Счастливчик, его зовут Эверетт.

– Эверетт? Гм… – Счастливчик почесал в бороде – сначала задумчиво, потом яростно, будто обнаружил блоху. Казалось, он хочет что-то сказать, но пауза все затягивалась.

– Счастливчик… – начал Фолт. Старик вдруг выпрямил спину и зло уставился на Хаоса.

– Эверетт, зачем ты сюда пришел?

– Что? – переспросил Хаос.

– Зачем ты пришел сюда, Эверетт? Какого черта тебя занесло в Вакавилль?

– Эверетт маленько не в курсе, что тут творилось последнее время, – сказал Фолт. – Вот и решил вернуться в город – проведать старых друзей, разобраться, что к чему…

– Джек, почему б тебе не заткнуться, а? Он и сам говорить умеет. – Счастливчик раздраженно помахал рукой. – Разобраться, значит? Ага, ага. Ты откуда, Эверетт?

– Я жил в пустыне, – ответил Хаос.

– Ну да? Я привык жить в пустыне. – Счастливчик повернулся к Фолту. – Ничего в этом нет особенного, Джек. Пустыня – это где это.

– Да я ничего такого не имел в виду, – сказал Фолт.

– Ага, знаю. В том-то и проблема. Ты ничего такого не имел в виду. – Счастливчик снова повернулся к Хаосу. – Не давай этому полудурку затыкать тебе рот. Из пустыни выбраться трудно. Уж я-то знаю, приятель. Когда возвращаешься в город, тебя перестают понимать. Поселился в пустыне – считай, что помер.

– Но Эверетт-то из города, – вмешался Фолт. – Он к друзьям возвращается.

– Но ведь это не про друзей? – спросил Счастливчик. – Да?

– Не знаю, – сказал Хаос.

– Это про женщину, ага? Ты ищешь женщину. Вот про что. Вот почему Эверетт возвращается в город. Что, прав я?

– Не знаю, – повторил Хаос.

– Прости, Счастливчик, – сказал Фолт, – но нам пора.

– Ага, – сказал Счастливчик. – Вечно тебе пора. Ну, до встречи, приятель.

Гости не успели скрыться за углом, а он уже уткнулся в книгу.

– Ты уж извини, – сказал Фолт по пути из лабиринта. – Он не всегда такой шизанутый.

– Да ладно, все в порядке. – Хаоса по прежнему обуревали вопросы. Он уже подумывал: а не лучше ли было остаться рядом с Иди на диване? Досматривать сны?

Но, подходя к мотоциклу и видя холмы над Вакавиллем, он уже понимал, что это были не сны. Вернее, что его жизнь и его сны в конце концов заходят на стыковку.

– Билли, – сказал он.

– Чего?

– Когда это случилось? Я про Развал.

– Несколько лет назад.

– А что произошло?

Фолт ухмыльнулся, снова показав десны.

– А вот это, Эверетт, вопрос серьезный. Начать с того, что распалось большинство связей между явлениями и у людей появился шанс создать новые. Однако новые – не обязательно лучшие. Впрочем, это моя личная версия. У чуваков вроде Кэйла на этот счет уйма мудреных идей.

– Но ведь была же какая-то катастрофа.

– Ну, лично я не склонен считать это катастрофой…

– Билли, я очень многого не помню.

Разговор, казалось, действовал Фолту на нервы.

– Жрать охота, – сказал он. – Может, съездим, поищем чего-нибудь? – Он похлопал по седлу мотоцикла.

– Конечно. – Хаос уселся на мотоцикл.

Солнце стояло высоко, но еще не в зените. 0н хотел вернуться к Иди и Мелинде, пока они не уехали, но он тоже проголодался. А еще хотелось снова мчаться на мотоцикле, ловить ветер. Вообще-то он бы предпочел мчаться на мотоцикле Фолта без Фолта. Но он не сказал этого вслух.

В торговом центре они встали в очередь к банкомату. У Фолта оказалась при себе фальшивая кредитная карточка. Он уверенно привез Эверетта в центр города. На первый взгляд здесь было уютно, но мотоциклисты привлекали много взглядов с тротуаров, проезжей части и автостоянок перед торговым центром. Хаос не заметил в Вакавилле других мотоциклов. Ему стало не по себе.

Фолт «растряс» банкомат и повел Хаоса к «Палмеру О'Брайену», ресторанчику, названному так в честь субъекта, которого Хаос видел по телевизору, – что-то вроде рок-певца, который стал диссидентствующим правительственным чиновником. В ресторане, за стойкой бара, висел огромный плакат с О'Брайеном при гитаре. Меню на пластиковой стене кабинки предлагало «яичницу-болтунью – завтрак Палмера», «клубный сэндвич Палмера» и «вареный обед Палмера» – любимые блюда героя. Видимо, он действительно тут трапезничал, по крайней мере однажды – глянцевые вырезки из журналов украшали стены нескольких кабинок. На этих фото О'Брайен жаловал визитом благодарных кухонных нерях.

В ресторане было полно народу, но довольно тихо. Усаживаясь за столик, Хаос кожей чувствовал любопытные взгляды посетителей. В чем тут дело? Может быть, просто его лицо еще не примелькалось в этом городе или манеры Фолта выдают в нем чужака? Позавчера в торговом центре Хаос не привлекал столько взглядов, но ведь тогда рядом с ним была Иди. Как бы то ни было, весь ресторан навострил уши, когда к Хаосу и Фолту подошла официантка. Всем было интересно, что они пожелают съесть.

Хаос заказал сэндвич с ветчиной. Фолт изучал меню, заставляя девушку ждать, наконец хихикнул.

– Ну, даже не знаю, – проговорил он, поднимая взгляд. – Тут этого нет…

– Да? – раздраженно произнесла официантка. Она была молода, а потому, естественно, сразу надула губы.

– Нельзя ли подать «голову Палмера О'Брайена на блюде»?

В зале воцарилась такая тишина, что Хаос услышал, как ерзают на стульях посетители. Все до одного повернулись и уставились на Фолта. Официантка качнулась на каблучках и брезгливо поморщилась.

– Да я просто шучу, – хихикнул Фолт. – Мне – то же, что и ему…

Но официантка уже уходила, и Хаос не был уверен, что она расслышала последние слова Фолта. И она ничего не записала – карандаш так и остался за ухом.

С саркастической миной на лице Фолт передвинулся в глубину кабинки. Очень не скоро в зале возобновились спокойные разговоры.

– Бараны гребаные, – сказал Фолт. – Мне и денег предложи, не стану жить в этой сраной мыльной опере. Понаштамповали себе жестяных телезвезд, тащатся от них…

Это прозвучало недостаточно тихо. Снова оборвались разговоры, снова все напрягли слух. И услышали довольно громкое «Бе-е-е».

– Билли, – мягко произнес Хаос, – может, где-нибудь в другом месте поедим?

– Не пойдет, – отрезал Фолт. – Я жрать хочу.

Они были в центре внимания. Вернулась официантка с подносом, все посетители, затаив дыхание, смотрели, подойдет ли она к столику чужаков. Она подошла и положила один-единственный бутерброд с ветчиной – перед Хаосом. Со всех сторон полетел шепоток.

Хаос попытался замять скандал – передвинул бутерброд на середину стола, разрезал пополам. Но Фолт отодвинул тарелку.

– Где моя хавка? – громко спросил он. Официантка удалялась, изящно покачивая бедрами.

– Сука! – выпалил Фолт. Он повернулся к сидящим позади вакавилльцам и состроил рожу. Упавший духом Хаос откусил краешек треугольной половинки бутерброда. Аппетита как не бывало.

Фолт снова проблеял, затем демонстративно опростал над столом карман кожаной куртки. О поверхность стола звякнули шприц для внутривенных инъекций и закупоренный пузырек. Фолт воткнул иглу в пробку, перетянул в цилиндр содержимое пузырька и стал закатывать рукав.

Посетитель, сидевший напротив, пошуршал в кармане пиджака, достал книжку билетов и стал царапать карандашом по бумаге, словно пародировал официантку, принимающую заказ. И еще человек пять-шесть, точно по команде, открыли точно такие же книжки и торопливо застрочили авторучками и карандашами. А Фолт смотрел на них и ухмылялся. Посетитель из-за столика напротив и толстуха, мать круглолицего мальчика, подскочили одновременно и протянули Фолту заполненные билеты.

– Я первая, – поспешила заявить толстуха, вклиниваясь перед мужчиной.

– Нет, это я первый их увидел, – сердито возразил мужчина.

– Мы все их увидели, – сказала женщина. – Но это ничего не значит. Мы их увидели еще в тот момент, когда они входили. – Она протягивала билет Фолту, а тот, чтобы поднять вену, хлопал себя по предплечью.

– Советую взять, – сказала она. – А то ведь и второй могу выписать, за сопротивление при вручении…

– Мадам, идите в жопу. – Фолт сделал себе укол.

– Прекратите! – Мужчина слишком далеко зашел, чтобы просто так сдаться. – Здесь этого делать нельзя!

– Лучше взять билет и уйти, – сказала женщина.

– А я не думаю, что это лучше. – Фолт положил шприц на стол. – Я не здешний, понятно? А там, где я живу, не принято совать людям билеты.

– Отдайте этому. – Человек, сидевший в кабинке за спиной Фолта, показал на Хаоса. – Он здесь живет. И это он привез сюда нарушителя. Пусть это послужит ему уроком.

– Дельный совет, – благодарно произнесла женщина. – Извольте. – Она протянула билет Хаосу, тот взял и положил в карман. Он хотел уйти, но отчего-то не мог даже пошевелиться.

В этот момент вернулась официантка, а по пятам за ней шествовал пахнущий горелым жиром багроволицый повар с сеточкой на шевелюре.

– Убирайся, – сказала она.

– Пошла в жопу, – не остался в долгу Фолт.

– Я позвонила в правительство, – сообщила официантка. – Сюда уже едут. Не уйдешь по-хорошему – очень пожалеешь. Пшел вон!

– Не уйду, пока не получу свой бутерброд. Или пока не приведете ко мне самого Палмера О'Брайена.

– Ну, это, пожалуй, можно устроить, – прорычал повар, – но ежели до этого дойдет, тебе будет не до шуток.

– Вообще-то я хочу, чтобы Палмер О'Раздолбайен принес мне бутерброд и пел серенады, пока я буду жрать, – издевался Фолт. – Вот это был бы номер!

– Ладно, ты, козел! – Повар оттолкнул официантку, схватил Фолта за ворот, выдернул из кабинки и швырнул к двери. Хаос поднялся сам и взял мотоциклетный шлем. Пузырек и шприц остались на столе. Человек, который выписал билет, официантка и еще несколько посетителей поспешили за ним к выходу. У крыльца вокруг Фолта и повара уже собралась толпа.

– Плати! – Повар толкнул Фолта в грудь.

Фолт плюнул ему под ноги и вызывающе опустил воротник куртки.

– Я не получил заказ.

В толпе несколько человек схватились за билетные книжки.

– Не возьмет, – предупредил кто-то. Другой показал на Хаоса:

– Вот этот сейчас – с бывшей женой Джеральда Биттера. Если он не возьмет, можно будет ей послать.

Хаос оттеснил повара и протянул Фолту шлем.

– Пошли, – сказал он.

Фолт снова плюнул, но повар не заметил. Его отвлек кто-то из посетителей – пытался вручить билет за самовольное оставление рабочего места.

– Думает, его по телевидению показывают, – презрительно говорила какая-то женщина.

Инцидент деградировал в перепалку между поклонниками Палмера О'Бранена, высыпавшими из ресторана, и посетителями из торгового центра, которые видели только, как повар выдворяет Фолта. Толпа возбужденно переваривала новость о звонке в правительство. «Кто сейчас приедет?» – спрашивали вака-вилльцы друг друга. Сам президент Кентман, заявил какой-то пустомеля.

Хаос и Фолт проскользнули на стоянку автомобилей.

Как оказалось, Фолт не знал обратной дороги к дому Иди. Просто взял и приехал, настроясь на сны Хаоса, объяснил он вновь. Пришлось выбираться из города на трассу и ехать по ней на восток, а после возвращаться назад, отыскивая нужную развязку. Ориентир – заляпанная розовым машина – бесследно исчез, вероятно, оставленное без присмотра имущество подлежало конфискации. Хаосу тотчас вспомнилась Мелинда. Кольнула совесть.

Едва Фолт затормозил перед домом, Хаос насторожился. Что-то не так. Микроавтобуса Иди не видать, на ее месте – чужая машина. У крыльца томилась на привязи черно-белая собака, она азартно залаяла, как только Хаос и Фолт спешились.

– Твою мать, – сказал Хаос.

– Чего?

– День Переезда.

– А, черт! Прости, старик.

Хаос поднялся на крыльцо, позволил собаке обнюхать его руку и постучал в дверь. Ему отворила чернокожая женщина средних лет.

– Простите, что побеспокоил, – сказал Хаос. – Тут до вас жила семья…

– Да?

– Вы их видели?

– Вообще-то они слегка задержались с отъездом. Чем могу помочь?

– Скажите, с ними была девочка… гм… с волосами по всему телу?

– Да. И взрослая дама. – Чернокожая смотрела мимо Хаоса и Фолта, на мотоцикл. – А кто спрашивает?

– Вы не знаете, куда они отправились? Они ничего не просили передать?

– Нет. Извините. – Она затворила дверь. Пока Хаос спускался с крыльца, подъехал Кули, затормозил за мотоциклом, вышел из машины и направился к Фолту. Хаос кинулся наперерез.

– Добрый день, Хаос, – сказал Кули. – Ищете Иди?

– Да как вам сказать…

– Ищете, я знаю. Я ее только что видел. Она очень встревожена, сказала, что вы уехали с каким-то старым другом. Я сказал, чтобы не беспокоилась, пообещал вернуться и найти вас. Это и есть ваш старый друг?

– Да. Билли…

– Иан. Рад познакомиться.

– Угу. – Фолт пожал ему руку.

– Вы откуда?

– Сан-Франциско. – Голос Фолта дрогнул.

– В самом деле? Давненько там не бывал. Что же вас к нам привело?

Фолт ткнул большим пальцем в сторону Хаоса. Это должно было выглядеть небрежно, даже вызывающе, но подвело выражение лица. Казалось, Фолт с перепугу утратил дар речи.

– Значит, старые друзья? – прокурорским тоном спросил Кули. – Слыхал, слыхал про скандал у торгового центра…

Фолт отступил на шаг. Он явно боялся. «Может, нутром почуял, что перед ним – правительственная звезда? – подумал Хаос. – Может, и он, как все местные, восприимчив к пропаганде?» С другой стороны, это казалось абсурдным: Кули на вид ничуть не солиднее повара из ресторана «Палмер О'Брайен», и его не поддерживает толпа горожан.

– Было дело, – ответил Хаос за Фолта.

Засим последовало напряженное молчание, очень скоро нарушенное громким смехом Кули. Фолт изумленно уставился на него, а затем подобострастно захихикал. И этим напомнил Хаосу Эджа.

– Было дело! – повторил Кули. – Тебе дали билет? – Он протянул руку.

Хаос достал билет из кармана, Кули внимательно его прочитал.

– Так, так. – Он разорвал листок надвое, затем – на четвертушки и уронил клочки в дорожную грязь. – На сегодняшний момент Иди и своих повесток хватает. И вообще, не ее вина. На сей раз. Это ты дал маху, если уж откровенно. Разве не твое невезение приманило в город этого маленького засранца?

– Что? – спросил Фолт.

– Что слышал. Ты сунул в банкомат фальшивую карточку. Обворовал здешних жителей. Нам тут не нужна хитрожопая шпана из Сан-Франциско. Давай сюда карточку.

Фолт отдал поддельную кредитку, Кули сунул ее в карман.

– Ладно, мотоковбой. Чтобы духу твоего в городе не было. Разрешаю только подкинуть старого друга к новому дому Иди. Посиди на крыльце, мне Хаос нужен на пару слов.

Фолт без звука поднялся на крыльцо.

– Знаешь, Хаос, вы с Иди – уникальное сочетание, честное слово. Да будет тебе известно, невезение экспоненциально. Если не хочешь лишних неприятностей, усовершенствуй радар, и побыстрее. Научись за версту чуять такие вот сюрпризы. – Он указал подбородком на Фолта.

– Где Иди?

– Я дам адрес. Но хочу кое-что взамен. Чтобы ты дал слово в понедельник прийти на тесты.

– Я могу найти дом Джеральда, – показал Хаос в сторону городского центра. – Дождаться, когда она приедет за мальчиками. Обойдусь и без твоей помощи.

– Ты не понимаешь. Думаешь, я тебя цепляю на крючок. На самом деле я хочу помочь. Надо пройти тесты, осесть тут, у нас, зарегистрироваться. Мы тебя и на сменную работу оформим. Наш экипаж приветствует вас, пристегните ремни и расслабьтесь хоть ненадолго. Тесты просто помогают жить нормальной жизнью. Неужели ты думаешь, что все мы тут затравленные параноики? Неужели думаешь, что все мы тут – такие же, как Иди? Не упусти свой шанс, и скоро сам все увидишь.

– Ты хочешь, чтобы я расстался с Иди.

– Ладно, Хаос. – Кули растянул рот до ушей. – Как знаешь. Вот я здесь, перед тобой, готов дать ее адрес, пытаюсь убедить насчет тестов, а их надо пройти обязательно, если хочешь тут остаться с Иди или без Иди, а ты намекаешь, что лучше проведешь ночь с Джеральдом. Как знаешь.

Хаос промолчал.

– В понедельник ей на работу… Пускай утром заодно подвезет тебя к моему офису. Гестирование займет часа полтора.

– Хорошо, я подумаю. – Сказав это, Хаос ощутил себя сломленным.

– Вот и прекрасно.

Кули дал ему адрес, и Хаос сразу почувствовал, что его надули – Иди поселилась в считанных кварталах отсюда. Едва машина Кули скрылась из виду, Фолт исторг поток бессвязных ругательств. Хаос не стал выяснять, почему он так долго ждал.

– Мне надо поспать, – рассеянно произнес Фолт, когда они остановились перед трехэтажным многоквартирным домом. Иди досталась квартира на третьем этаже. – А то застряну тут…

– Ага, хорошо. – Хаосу хотелось скорее подняться к Иди. Надо было поразмыслить.

– Так что давай там, улаживай, – продолжал Фолт, – а утром я за тобой подскочу. Годится?

– Что?

– С утра пораньше, пока город не проснулся. Сбежим от твоих приятелей-фашистов. Смажем пятки, пока они будут утренний кофе варить.

– Ну, не знаю…

– Ты же в Сан-Франциско хотел, помнишь? Там тебя Кэйл ждет.

– Не знаю. Я вообще не знаю, что делаю. – Хаосу не хотелось расставаться с Иди. А еще не хотелось проходить тесты на везучесть. Большой беды не будет, если завтра Фолт вернется, решил он. А сам он не поедет, если не захочет.

– На, – сказал Фолт. – Он вытащил из рюкзачка черный пластмассовый параллелепипед. – Кэйл просил передать. Тебе видак понадобится.

– Видак?

– Спроси у Иди. Они тут, наверное, почти в каждом телеке. Она знает.

Хаос взял кассету.

Фолт закурил сигарету и принял горделивую позу – восстановил образ мятежника, разрушенный Кули. Застегнул ремешок шлема и завел двигатель.

– До завтра, Эверетт.

Эверетт. Хаос мгновенно забыт.

Он унес это имя вместе с кассетой наверх.

Запись воспроизводилась минуты три. Из них две с половиной голова Кэйла – Кэйла Хочкисса – говорила, едва умещаясь в кадре. А начала она так: «Слышь, Эверетт, помнишь, когда нам было лет по двенадцать-тринадцать, мы с тобой поезд разукрасили?"

Хаос вспомнил. Они прошли по шпалам до конца пути, до парка, где ночевали составы. Там они достали из карманов аэрозольные баллончики с краской и один поезд разрисовали от колес до крыши, а затем вернулись на ближайшую остановку – ждать его появления. Но на скамейке под навесом их сморил сон, и поезда они не увидели. Кэйл был лучшим другом Эверетта. Наверное, вопрос был рассчитан на включение памяти, и он сработал.

Если и дальше так пойдет, подумал Хаос, я скоро привыкну к имени Эверетт.

– Хочу с тобой увидеться, – продолжал Кэйл. – Рад, что ты возвращаешься. Сдается мне, ты тут сумеешь помочь в одном деле.

Он замолк на несколько секунд и отвернулся от камеры, и Хаос почувствовал, что должен как-нибудь отреагировать, отозваться. Отчего-то лицо и голос на экране казались более реальными, чем все и вся, увиденное за долгий срок. Лицо и голос позволили ощутить вкус настоящей жизни. Жизни до перелома.

– Эверетт, ты был прав, – продолжал Кэйл. – Насчет причин ты прав на все сто. А все прочее – только следствия, надо разобраться с ними, чтобы найти причины, которые возникли, когда тебе было двенадцать или тринадцать. – Кэйл помолчал, затем уточнил:

– Причины роковых перемен. Когда ты был мальчишкой, тебе хотелось переделать все на свете, ты мечтал, чтобы мир взрослел вместе с тобой. И теперь это стало былью.

Хаосу хотелось верить, что этот темноглазый – его друг. Хотелось верить, что Кэйл скучает по нему, нуждается в его помощи. Знает его. Хаосу хотелось известности, такой известности, которая поможет узнать самого себя.

– Когда приедешь, обо всем поговорим, – сказал Кэйл. – Не хочу перегружать тебе психику. Просто я боялся, что ты маловато помнишь, чтобы вернуться. Что ты повернешь и снова сгинешь.

Кэйл отвел взгляд от объектива, и экран побелел. И – следующая запись: на черном фоне женщина в черном костюме, так что хорошо различимы только лицо и руки, плывущие в дымке пустоты. Она откинула руками волосы с лица, и камера придвинулась ближе. Женщина была красива.

Гвен. Невыразительное пространство на телеэкране очень напоминало затемненную ком-дату, где Хаос встречался с Гвен в снах.

– Эверетт. – Она поморгала и опустила взгляд. – Кэйл говорит, ты и правда здесь. Говорит, узнал об этом в снах. Но я-то больше не сплю. – Она тихо рассмеялась, взглянув на того, кто стоял за камерой. – Не знаю, что и сказать. Ладно, Эв, приезжай, навести меня. Хорошо? Хочу с тобой увидеться. Ну, все, наверное.

Камера еще несколько секунд подержала ее в кадре, затем экран почернел.

Иди научила Хаоса пользоваться видеомагнитофоном, затем села на стул и молча смотрела запись. Но, когда на экране появилась Гвен, она встала, ушла в спальню и затворила дверь. А Мелинда сидела на полу и нервно ерзала. Когда Хаос выключил телевизор, она сделала кислую мину и спросила:

– Где ты это взял?

– Тот парень дал, – рассеянно ответил он. – Я его, похоже, знал когда-то.

– Мотоциклист?

– Да.

– Что делать собираешься?

– Не знаю. – Он встал и постучал в дверь спальни. Не дождавшись ответа, вошел. Иди сидела на краешке кровати возле кипы белья.

– Тут одежду старую кто-то оставил, – сказала она. – Может, тебе подойдет? Но тогда твою придется выстирать.

– По-моему, лучше не брать ничего.

– Одежду брать можно. Что на тебе, то твое. Раз оставили – бери.

– Хорошо, – произнес он. – Примерю. Спасибо.

Она порывисто встала.

– Когда переоденешься, отнеси грязное в ванную. Я выстираю и повешу сушиться.

– Я, наверное, завтра в Сан-Франциско поеду.

– Ну и что?

– Наверное, не успеет высохнуть.

– Пахнет ведь, – сказала она. – Или выстирать, или выбросить. – Она отвернулась и вышла из комнаты. Хаос – следом, мимо Мелинды, которая снова включила телевизор.

В кухне Иди занялась осмотром содержимого холодильника и буфетов, но по ее движениям Хаос заподозрил, что она уже сделала это до его приезда. Оба молчали. Через несколько минут она достала коробку крекеров и пластиковую банку орехового масла с наклеенной вручную этикеткой и торопливо намазала несколько крекеров.

– В чем дело? – спросил Хаос.

– Мне не нравятся твои новые друзья, – жуя, ответила она.

– Это не новые друзья. Это старые друзья.

– Ну так вот, они мне не нравятся, особенно этот, утренний, единственный настоящий. Мистер Кожанка. Хаос, он же отвратительный! И уже втянул тебя в неприятности. :

Хаосу не хотелось обсуждать «заслуги» Фолта. Он сомневался, что у Фолта есть хоть одно достоинство.

– Что значит – единственный настоящий?

– Двое других – только изображения, – сказала она. – Телевизионные персонажи. Как в твоих снах. Я не верю, что они настоящие. Они – из тебя.

– Что за чушь? Иди, это же пленка.

– Чушь? А что не чушь, можно спросить? Кругом сплошная чушь. Я научилась не верить тому, что вижу по телевизору. И всем здешним… Каждый называет себя твоим другом, каждый прикидывается этаким симпатягой… Я думала, ты умнее.

– Иди, это не телепередача. Это видеопленка. Эти люди на пленке – мои знакомые.

– А по мне, они самые настоящие телеперсонажи.

– Иди, ты нелогична. И потом, дело-то в другом. Вот почему мне надо съездить. Йан говорит, я обязан пройти тестирование. Иди, он нас с тобой в покое не оставит. Из кожи вон вылезет, но разлучит.

У нее распахнулись веки, загорелись надеждой глаза.

– Хаос, это не важно. С Йаном как-нибудь справимся…

– Он из правительства, своя рука – владыка. Просто он сдерживается пока, думает, ты ему достанешься. Если я не уйду, он тебе жизнь сломает и назовет это большим везением. Разлучит с детьми.

С минуту она молчала, затем произнесла, не столько к Хаосу обращаясь, сколько к себе:

– Ты просто хочешь внушить, что уходишь ради моего же блага.

– Нет.

– Да. Говоришь, что иначе мне придется туго. А потом Йан скажет: вот еще одно доказательство твоего невезения. Если уйдешь, подтвердишь его правоту. Йан верно говорит, на меня все шишки сыплются.

– Нет. Если я останусь и пройду тесты, нам обоим придется плясать под его дудку. Я ухожу, потому что не верю в невезение.

– А почему бы не сказать прямо? Уходишь, потому что мечтаешь встретиться с той женщиной.

Слово «женщина» повисло между ними, зазвенело в тишине. И не нашлось у Хаоса ответа, способного изгнать его.

– Да ладно, чего уж там, – вздохнула Иди. – Тебе надо разобраться. А то все голову ломаешь. Я же понимаю. Надо ехать. – Помолчав, она добавила:

– И вообще, не могу я больше жить с твоими снами. Такое чувство, будто с ней сплю.

– Дело не только в ней, – сказал Хаос. – Главным образом во мне. Кем я был прежде – вот проблема.

– Ладно. – Она положила в рот крекер. – Больше не хочу об этом говорить.

Он почувствовал себя разбитым. Хоть и настоял на своем.

– А как же Мелинда? – спросила Иди.

– Можно, она у тебя поживет? – Он хотел уехать без Мелинды. Возможно, Иди сочтет это залогом его возвращения. Впрочем, он вовсе не был в этом уверен.

Она ответила не сразу:

– Хорошо.

Но Мелинда стояла в дверях кухни. Телевизор в гостиной работал вхолостую.

– Ты козел, – сказала она. – Хочешь сбежать к той девке. Он стушевался:

– Я денька на два…

– Что, думаешь, с тобой попрошусь? – Ее глаза наполнились слезами, но кривая ухмылка не допускала никакого сочувствия. – Подонок. Ничуть не лучше Келлога, и сны у тебя дурацкие. Ненавижу!

Ту ночь Мелинда и Иди провели в разных спальнях, а Хаос в гостиной сидел перед телевизором, пока не уснул. Разбудили его пробный лучик солнца и рев мотоцикла на улице.

Эверетт вспомнил Сан-Франциско. Фолт долго вез его по городу. Сначала – через Прикрепленный район, затем – в гору, на Нигдешний проезд. В Прикрепленном районе улицы были многолюдны и живописны, сверкали неоном вывески, на тротуарах теснились уличные торговцы, на проезжей части – уйма автомобилей, конных повозок, велосипедов и пешеходов. Владельцы бань стояли рядом с кабинками и зазывали прохо-жих на четвертьчасовую помывку. В мексиканских тавернах яблоку было негде упасть: пьяницы, обычные посетители, дети обычных посетителей, пьяные карманники, малолетние карманники, пьяные дети… Наркоманы в секоналовом полуулете высовывались из окон над магазинами и визгливо перекликались через улицу. Внезапно транспортный поток разделился на две реки, собаки, торговцы и мотоцикл Фолта хлынули на тротуар, уступая дорогу закопченному гиганту – шаттломобилю, космическому челноку на двух колесах; антиграв удерживал его длинное туловище в горизонтальном положении.

Память Эверетта сохранила все в точности – но уже измененным. А может быть, изменился сам Эверетт. Город всегда лежал в руинах, в нем царил Развал, о чем, возможно, многие жители даже не подозревали. «Если останусь здесь, – подумал Эверетт, – то в конце концов, наверное, стану таким же, как они».

Фолт пытался вернуться на проезжую часть, но изъеденный ржавчиной робот-телевангелист, шатаясь, заступил мотоциклу путь. Каждое движение ферропластмассовых конечностей отзывалось скрипом, и когда робот молитвенно опустился на колени, Эверетт увидел разлохмаченные резиновые подошвы, свисающие с его пяток. Фолт бибикнул, теле-вангелист поднял голову – квадратный ящик с компьютерным изображением лица на дисплее – и забубнил проповедь, таращась на них видеоглазом.

Эверетт вспомнил и эти машины, хотя ни одну из них не видел в столь плачевном состоянии. Как правило, они не упускали даже пустяковой возможности разразиться на углу проповедью, дабы обратить прохожих в любую веру из своего богатого арсенала. Этот же робот призывал поклоняться только ему самому.

Фолт снова посигналил. Изображение на экране – щекастая физиономия сельского проповедника средних лет – дрогнуло, на лбу и подбородке пролегли морщины.

– Заблудшая овца, – сказал робот, – не надобен ли тебе пастырь?

– Прочь с дороги, – рявкнул Фолт. Телевангелист лишь основательнее расположился на асфальте и обвиняюще наставил палец:

– Или дьяволы уже?..

– О Господи! – Фолт, упираясь пятками в тротуар, покатил мотоцикл назад.

– Дьявол! Скажи имя владыки твоего! – кипятился робот. Из карманов его ветхой хламиды сыпались на асфальт религиозные брошюры.

Теперь Эверетт вспомнил и Фолта. Вспомнил и свое противоречивое отношение к нему: симпатию пополам с презрением. Эверетт и Кэйл дружили, а Фолт был в компании третьим. Ходил за ними, точно собачонка. Последним вникал в любую хохму. Вот как подвела память… Эверетт покраснел от стыда, вспомнив, как позволил Фолту без толку таскать его по всему Вакавиллю да еще учинить скандал в ресторане… Эверетт без труда избежал бы такой неприятности, но Хаосу недоставало его знаний.

"Дурак ты, Хаос, – подумал Эверетт. – Но все-таки ты привел меня сюда».

Нигдешний проезд окутывал туман. Въезжая в него, Эверетт вдруг вспомнил зелень. И поспешил забыть. Сплошное зеленое марево в горах не имело никакого сходства с белым покровом на холмах пообочь проезда. В Сан-Франциско всегда туман.

Они выехали из города в зону полных разрушений. Лишь изредка из тумана выглядывала крыша, да иногда он редел настолько, что показывались дома по сторонам улицы. Но здесь, в отличие от Прикрепленного района, было тихо, машины стояли либо запаркованные, либо брошенные, на тротуарах – ни души, а за тротуарами подъездные дорожки и лестницы вели опять же в туман.

Когда Фолт затормозил у ворот Хочкисса, Эверетт обомлел – он сразу узнал это место. Дом, надменный и неприступный, возвышался над стеной из кипарисов. Верхний этаж – почти целиком стеклянный, викторианская архитектура заменена рядом окон в модерновом оранжерейном стиле. Солнца было не видно, но стекло все равно разбрасывало блики, и у Эверетта заболели глаза. Сразу за воротами Фолт оставил мотоцикл, и по мощенной булыжниками подъездной дорожке они с Эвереттом шли молча.

Фолт спустился по бетонной лестнице на цокольный этаж. Эверетт посмотрел на верхнюю дверь и вспомнил еще кое-что:

– Кэйл тут вместе с отцом живет?

– Увидишь.

Когда-то цокольный этаж служил Эверетту и Кэйлу штаб-квартирой, тут они хохмили, и Фолт смеялся последним. А теперь этаж больше смахивал на пещеру троглодита. На полу – вразброс одежда и постельное белье, зато нет ни книг Кэйла, ни компьютера.

– А где Кэйл? – спросил Эверетт.

– Теперь я тут живу, – сказал Эверетт. – Пива хочешь? Эверетт пожал плечами.

– Сейчас. – Фолт подошел к огромному обшарпанному холодильнику; на эмали цвета яичной скорлупы бросались в глаза уродливые пятна от соскобленной грязи. На дверце висел замок. Фолт нашел в кармане ключ, отомкнул замок, отворил дверцу, и Эверетт мельком увидел содержимое: на нижних полках битком – шестибутылочные упаковки, в верхнем отделении и нишах дверцы – закупоренные пробирки.

Фолт вручил Эверетту бутылку пива, взял другую и тщательно запер холодильник. Эверетт рассмотрел бутылку. Пробка была зажата с помощью слесарного инструмента, возможно плоскогубцев, что ободрало металлические рубчики вместе с частью стеклянной нитки. Этикетка, наклеенная поверх выцветших останков предыдущей, гласила: «Настоящий эль Уолта». Эверетт пригубил – кустарщина. На ступеньку выше джина ванного разлива, который он пивал в Хэтфорке. Но только на ступеньку.

– Где Кэйл? – снова спросил он. И подумал: «Где Гвен?» Но не произнес.

Губы Фолта чмокнули, отрываясь от бутылки.

– Расслабься. Сначала надо с Илфордом встретиться.

– С Илфордом? – Имя не показалось знакомым.

– Папаша Кэйла. Он ждет. – Фолт снова зачмокал. – Хочет на тебя взглянуть, поздравить с возвращением.

– Ты ему сказал, что я еду?

– А зачем говорить? Эверетт, твои сны тут везде ловятся. – Баюкающее чмоканье участилось, и вскоре в бутьыке Фолта осталась только пена. Поставив бутылку на пол, он сказал:

– Идем.

Эверетт вышел за ним из дома, поднялся по ступенькам, вымощенным плитками, к парадному входу. Дверь цокольного этажа Фолт оставил нараспашку – бутылки и пробирки под надежным замком, а больше там и украсть, видно, нечего. Туман все сгущался, скрадывал теперь даже ворота и мотоцикл Фолта рядом с ними. У двери Фолт повернулся, забрал у Эверетта полупустую бутылку и спрятал в кусте у крыльца. «Потом возьмешь», – преподнес он как исчерпывающее объяснение.

Они вошли в дом, и на Эверетта обрушилась лавина впечатлений: гостиная напоминает музей, стены прячутся под картинами, старинная мебель отполирована до кремового блеска. На стеклянном кофейном столике – узорчатые золотые часы, маятник тихо пощелкивает, его отсветы пробегают по стеклу вперед-назад, вперед-назад… Комната сразу так ошеломила, загипнотизировала, опьянила Эверетта, что захотелось прилечь. После нижнего этажа этого дома (что уж тут вспоминать Вакавилль) он будто в кинокадр попал. Фолт мгновенно уподобился лягушке – лучше отойти в сторонку, не иметь к нему никакого отношения.

Сколь бы диковинно ни выглядела комната, она передала тот же заряд, что и лицо Кэйла на видеопленке. Эверетт вспомнил ее. И тут в гостиную вошел Илфорд Хочкисс, и Эверетт подумал: действительно ли он все это вспомнил?

На вид этот человек не годился в отцы парню с видеопленки. Ростом и сложением он не уступал Эверетту, по держался очень прямо, волосы и глаза напоминали лоснящийся камень, мрамор. Он казался огромным, ни дать ни взять часть стены гостиной, отколовшаяся, чтобы протянуть руку для пожатия. И при этом он был столь холен и благополучен, что казался своей уменьшенной копией – изысканным предметом интерьера, вроде золотых часов или деревьев бонсай, что украшали каминную полку. Волосы на висках были тронуты сединой, но седина казалась лишь вежливым прикосновением времени, даже уловкой гримера. Как и комната, он выглядел идеально. Эверетт – или Хаос? – в жизни не видал такого совершенства.

А еще он был слишком похож на сына. Часть разума Эверетта была уверена, что это он говорил с видеопленки, а теперь изменился лишь чуть-чуть, но достаточно, чтобы изображать своего отца. И Эверетт едва не выпалил:

"Кэйл!» – но тут человек подошел и подал руку.

– Билли, – сказал Илфорд, глядя Эверетту прямо в глаза, – не откажи в любезности, налей нам чего-нибудь. Эверетт, ты не против шотландского?

Эверетт растерянно кивнул, а Фолт юркнул к застекленному палисандровому шкафчику. Илфорд подвел Эверетта к стулу, а сам уселся на диван по другую сторону кофейного столика и сверкающих часов. Фолт подал им широкие, сужающиеся кверху стаканы, они резко контрастировали с побывавшей у кустарей бутылкой пива, которая осталась за порогом. Бокал был тяжеленным, его тянуло к полу, а жидкость так сильно и роскошно пахла – казалось, даже пить незачем, достаточно вдыхать пары.

– Как странно видеть тебя здесь, Эверетт. Вот уж чего не ожидал… – На лице Илфорда застыла улыбка, взгляд впился в зрачки гостя. Что он высматривает? Признание? Готовность сотрудничать?

Эверетт глотнул виски и уткнулся взглядом в стакан.

– Кажется, ты побывал в Вакавилле, – будничным тоном произнес Илфопд.

– Да.

– Та еще дыра.

– Да.

– Я хотел спросить, что ты о нем думаешь.

– Как вы сказали. Та еще дыра. – Эверетт переборол желание схватить незнакомца за грудки и завопить: «Ты кто? Где Кэйл? Где Гвен?"

– Да, пожалуй, у нас тут вполне сносно, если сравнивать с этим местечком.

– Вы про Сан-Франциско?

– Если точнее, то про Нигдешний проезд. Тут весьма специфично. Ты, конечно, заметил, как специфичны в наши дни многие явления.

– У вас тут… – Эверетт смущенно помахал рукой – не хотелось высказывать этого вслух, но хотелось, чтобы его поняли. – У вас тут есть кто-нибудь главный? Ну, вы понимаете, в каком я смысле.

Илфорд рассмеялся, не открывая рта.

– В этом смысле – нет. Подошел Фолт со стаканом, почти до краев наполненным темно-желтой жидкостью.

– Эверетта ни в чем убеждать не надо, – ухмыльнулся он. – Эверетт до нас через полстраны этой гребаной добирался.

Эверетт глотнул виски, поднял глаза и снова подумал: что же за человек сидит напротив него? Илфорд Хочкисс то и дело расплывался, его черты подрагивали, как будто он безуспешно пытался сфокусироваться. Но, едва он встретился с Эвереттом взглядом, напряженная улыбка восстановилась, а вокруг нее сплотилось все остальное. «Я что, пьян?» – испугался Эверетт. Он поставил стакан, чересчур громко звякнув донышком о кофейный столик, откинулся на спинку стула и прикрыл глаза. Хотелось исторгнуть из себя мерцание комнаты, сверхчеткий морок картин и бонсаев и увертливые черты лица Илфорда, но они остались перед мысленным взором, будто успели отпечататься на веках изнутри. Вдобавок щелканье маятника тут же превратилось в настоящую пытку.

– В чем дело? – спросил Илфорд.

– Готов, – сказал Фолт. Фолт и Илфорд расплывались, а оттого казались абсурдными и жуткими – этакие горгульи посреди пустоты, а пустота – не что иное, как отсутствие Кэйла и Гвен. Вот она, истинная его цель: Кэйл и Гвен. Свет маяка, на который он шел.

Но он не добрался до Кэйла и Гвен. Он наткнулся на Фолта и Илфорда. И застрял.

Что за дело его удерживает в этом доме?

Внезапно нахлынула мучительная слабость. Вчерашний спор Хаоса и Иди напрямую связан с Эвереттом, который сейчас льет виски на пиво. Да, он готов. Слишком много встреч, слишком много событий. И эта встреча – последняя капля.

Илфорд Хочкисс – последняя капля…

Он проснулся спозаранку. Шел дождь. Дом молчал. Он лежал в постели в просторной чистой комнате, снаружи по оконному стеклу ритмично мели влажные листья эвкалипта. Он выскользнул из-под одеяла, взял из шкафа чистую одежду, натянул на себя и босиком, на цыпочках спустился по лестнице. Дождю не удалось прибить туман к земле, особняк по-прежнему напоминал игрушечный домик во взмученном иле на дне омута. Он прошлепал босыми ступнями по крыльцу, остановился под холодным влажным ветром и набрал полную грудь утренней свежести. С крыши срывались капли и разбивались о булыжники, что вели за угол, к двери цокольного этажа. Он на цыпочках вернулся в дом, поднялся по лестнице, надел туфли, а затем снова вышел на крыльцо под дождь.

В свинарнике, который раньше был жилищем Кэйла, сидел Фолт. Он размяк на стуле у окна и смотрел на дождь. С вялой улыбкой он повернулся к Эверетту и сказал:

– Ранняя пташка.

Эверетт показался себе безголосым. Как будто вышел из спальни во сне. Фолт благодушно махнул рукой:

– Садись.

Эверетт опустился на свободный стул, не пододвинув его ближе к Фолту.

– Только Илфорду не надо говорить, – предупредил Фолт.

– Что говорить?

– Что здесь Кэйл.

– Ну, Билли, это как раз не проблема. Ведь Кэйла здесь нет.

– Как бы не так. Он тут.

– Что ты имеешь в виду?

– Я с ним всегда по утрам встречаюсь, когда дождь. А последнее время дождь бывает каждое утро.

Фолт спятил – Эверетт больше в этом не сомневался. Но в таком случае откуда взялась видеокассета?

– Я в том смысле, что сейчас его тут нет. – Фолт вдруг оживился и вскочил со стула. – Как раз перед твоим приходом ушел. Но кое-что осталось.

– Где осталось? – Эверетт решил подыграть Фолту.

– В холодильнике.

– Ага. Кое-что от Кэйла осталось в холодильнике.

– Точно. Моя заначка. Эверетт тяжело вздохнул:

– Ну, так поделись. Не будь жадиной.

– Ладно. Только Илфорду – ни слова. – Фолт стал рыться в карманах.

– Не скажу.

Фолт нашел ключ, отомкнул замок и полез в холодильник. Потом выпрямился с закупоренной пробиркой в одной руке и шприцем в другой и ногой захлопнул дверцу.

– Ифи фюфа, – сказал он задумчиво, держа в зубах пробку. – Хуку фафай. – Игла окунулась в пробирку, жидкость перекочевала в шприц.

– Чего?

Фолт выплюнул пробку и сказал внятно:

– Руку.

Эверетт оторопело смотрел на него.

– Чего ждешь? Рукав подними. За стеной дома дождь – нудный, неизбывный – барабанил по камням. Вокруг был только туман. Эверетт ощущал тяжесть стерильной гостиной, золотых часов, палисандрового шкафчика, набитого бутылками с янтарным виски, – всей своей массой дом давил на захламленную комнату в полуподвале.

Фолт надвигался на Эверетта, криво улыбался и держал у бедра наполненный шприц. И Эверетту почудилось, что весь его путь из Хэтфорка вел только к этому мгновению и только к этой цели – дому-фантому, одинокому островку в тумане, а вовсе не к городу. Его цель сузилась в точку шириной в игольный след… Он закатал рукав и подставил руку.

– Эверетт?

Напротив него сидел Кэйл. Сидел на невидимом стуле в белой пустоте. Кэйл из прежних лет, Кэйл с видеопленки, которую он – не Эверетт, а Хаос – смотрел в Вакавилле. Друг, которого он помнил.

Но Эверетт не должен был его помнить. Не мог он знать человека, причастного к тому, что тут творится.

Куда подевались Фолт, комната и окно?..

– Ты приехал. – Кэйл улыбнулся, наклоняясь вперед, но руку не протянул.

– Похоже на то, – услышал Эверетт собственный голос.

«Где бы я ни был, я где-то нахожусь, – подумал он. – И ты. В том же где-то», что и я. Мы оба там».

– Нам о многом поговорить надо. И тут у Эверетта в мозгу вспыхнула тревога.

– Твой отец… – начал он.

– Илфорд гребаный! Ну его к черту. Забудь о нем.

– Ладно, – сказал Эверетт.

Фолт тоже предупреждал, вспомнилось ему. Просил не говорить Илфорду о Кэйле. Что-то вроде равновесия складывается.

Эверетт повернул голову, желая проникнуть в суть темной зоны, что заменила собою мир. Никакой сути, лишь бездонная серость. Где же она кончается? Возможно, не дальше век, а может, не ближе звезд. Она вызывала одновременно головокружение и клаустрофобию.

Он повернулся назад. Кэйл сидел на приличном расстоянии. Единственный ориентир. Единственная риска на измерительной шкале.

– Кэйл…

– Да?

– Я многого не помню. И не понимаю.

– А меня помнишь?

«Кто ты? – хотелось спросить Эверет-ту. – Наркотик из пробирки или оборотень, прячущийся под личиной своего отца?»

Как ни напрягал Эверетт память, она твердила лишь одно: человек, который жил в цокольном этаже, – друг.

Хоть Эверетт и вспомнил кое-что, пока ехал на мотоцикле из Вакавилля в Сан-Франциско, в памяти еще хватало белых пятен. А тут, в городе сплошных «подчисток», мир неимоверно сократился. В нем остались только Эверетт и Кэйл.

"Спроси еще разок про тот поезд», – подумал он, пытаясь вернуть реальность того мгновения.

– Из прошлой жизни я помню тебя, – сказал он.

– А что еще помнишь?

– Еще? Хэтфорк. Городок в Вайоминге. Меня там звали Хаосом.

– А Развал? Помнишь?

– Нет.

– Ничего страшного. Это будто из киноленты вырезали кусок. Каждый что-то упустил.

"Как, например, ты, – чуть было не сказал Эверетт. – Собственное тело».

И тут он подумал: «Что хуже: лишиться тела или того, что потерял я?"

– Я хотел Гвен повидать, – сказал Эверетт. – Я ее помню. Только ради нее и приехал, если честно.

– Знаю.

– Я ее видел на кассете, которую Фолт…

– Через минуту ты с ней встретишься, если хочешь.

Это прозвучало небрежно, но Эверетт все равно тотчас разволновался. Новость, что Гвен всего в минуте от него (не важно, в минуте пути или минуте ожидания), ввергла в замешательство.

– Но сначала расскажи про Хэтфорк, – попросил Кэйл. – Я уже кое-что узнал из твоих снов и от Фолта. Но хочу услышать от тебя. Расскажи про Келлога.

И Эверетт выложил все. Рассказал про Келлога и Малую Америку, про машины, про груды банок. Затем поведал о Мелинде, о поездке на запад, об Иди. Поток слов изумил его самого. Казалось, за эти минуты он произнес больше, чем за всю прежнюю жизнь, которую помнил. В конце концов он сообразил, что надеется заключить с Кэйлом сделку, получить столько же, сколько отдаст.

Однако за монологом последовала тишина. Казалось, Кэйл погружен в раздумья. Он неподвижно глядел в пустоту, которая разделяла его и Эверетта. Как будто там что-то видел.

– Ладно, не суть, – сказал наконец Кэйл. – Пока не выдохся наркотик, я могу отвести тебя к Гвен.

– Все, что знаю, я рассказал, – произнес Эверетт.

– Конечно. Я верю. – Кэйл кивнул с рассеянным видом. – Однако забавно. Ты так рассказывал, будто все это происходило не с тобой. – Кэйл сунул в пустоту правую руку и повернул невидимую дверную ручку. Раздался щелчок.

– Что ты хочешь этим сказать? – Эверетт видел, как отворяется дверь. За ней открылась еще более густая серая пустота. Он вытянул шею и напряг зрение, но так ничего и не разглядел. Глаза скоро устали, и в пустоте закружились иллюзорные серые вихри.

– Только то, что тебе можно верить. – Голос Кэйла поблек. – Ты многое увидел – это уже большое дело. – Он снова поднял руку. – Иди.

Эверетт не хотел шевелиться. И его вдруг понесло вперед, в дверной проем.

В черном вакууме – белые контуры мебели. Он повернулся назад и увидел Кэйла, тот по-прежнему сидел посреди пустоты. Эверетт повернулся и поплыл вперед. Она сидела на краю очерченной белым кровати. Черная одежда сливалась с фоном, руки и лицо светились, и казалось, будто они висят в воздухе. Лицо и руки с видеопленки и из снов. Гвен.

– Эверетт? – Она убрала волосы с лица и застенчиво улыбнулась. – Я ждала… – Она потупилась, локоны снова упали на лицо. Через секунду она опять подняла голову, на глазах блеснули слезы. – Это правда ты?

– Да, – выдавил он.

– Кэйл говорил, что ты едешь. Сказал, знает из снов. Я не могла поверить. Ты тут всем снился, даже Фолту. А мне – нет.

– Это от меня не зависит. В смысле, сны…

– Я знаю. Это не важно. – Она поглядела в его зрачки и отвела взгляд. – Иди сюда.

Он подошел и сел на кровать рядом с ней. Почувствовал, как ее бедро прижалось к его бедру. Она была настоящая. Он коснулся ее плеча. Она взяла его руку, положила к себе на колени. Они переплели пальцы.

– Без тебя я не была собой… такой, как прежде. От меня осталась только половина. Не знаю, как тебе объяснить… с чего начать…

– У меня то же самое, – сказал он. И подумал: «Может, так оно и есть». – Я… потерялся. Не был самим собой.

– Где потерялся?

– В… беспамятстве. – Их мысли ходили кругами, не в силах причалить к реальности. Но это не имело значения. Слова не играли роли.

– Ты меня забыл? – спросила она.

– Я все забыл. До вчерашнего дня я был другим человеком. Даже сейчас не помню, как мы расставались.

Она опустила глаза.

– А меня не забыла? – Он боялся спросить что-нибудь не то.

– Нет. Со мной было другое… Но тебя, Эверетт, я всегда помнила. Кажется, я скорее забуду себя.

– Но ведь и я забыл себя, – произнес он. – Именно это со мной и случилось.. А тебя я вспомнил раньше, чем всех остальных. В снах, – уточнил он.

Она улыбнулась:

– Ты себя забыл по-другому. Не так, как я.

– То есть?

Она коснулась его щеки:

– Трудно объяснить. У меня ничего не осталось, только воспоминания о тебе, о том, как мы были вместе. Пришлось себя воссоздавать по этим клочкам памяти. Вот почему мне больно слышать, что ты меня забыл.

– Прости. Я…

– Ничего.

– Тут все так странно. А Кэйл?.. Он раньше бывал таким?

Она пожала плечами:

– Не знаю.

– По-прежнему чертова уйма пробелов… Тот дом у воды…

– Твой дом? Ты его имеешь в виду? Ты в нем жил перед тем, как уехал из города.

– Уехал из города? Давно это было? Она снова пожала плечами.

– Когда?

– Не спрашивай меня. – Она отвернулась.

Он растерялся:

– Что-нибудь не так? – Ясно, что не так: зернистая рябь по краям поля зрения. Как будто он глядит сильно сощуренными глазами. Укол Фолта, вспомнил он. Кончается действие.

– Ладно, только…

Она поцеловала его. Сначала в уголок рта. Кожу обожгло, он рванулся навстречу ее выдоху, но она уже отстранилась. Когда она снова подалась к нему, ее губы раздвинулись, между ними показался язык; и на этот раз он встретил ее губы, и она не отвернулась, а прижалась к нему. Он почувствовал ее тело, почувствовал, как в нем самом поднимается жар.

– Гвен…

Тут она исчезла, и Эверетт вновь оказался в полуподвальной комнате. По-прежнему Фолт сидел у окна и шел дождь.

Он стоял рядом с Илфордом и Фол-том на каменистом берегу острова Алькатрас, у самой воды. Дул прохладный ветерок, небосвод был удивительно чист и синь. Давно опустевшая тюрьма наводила Эверетта на мысли о вакавилльском лабиринте. И океан, различимый за скобой моста Золотые Ворота, отмечал финиш его бега на запад. Дальше лежит другая пустыня, но ее не пересечешь на краденом автомобиле.

После дождя Фолт и Илфорд усадили его в машину, перевезли через город к берегу, а потом – в лодке – на остров. По пути ему ничего не объяснили. Эверетт чувствовал, что обоим хочется сбежать от Кэйла, оставить в Доме саму память о его существовании. Но Кэйл жил в чертах отцовского лица; сходствобыло столь явственным, что Эверетт даже вздрагивал, когда его взгляд падал на Илфор-да. «Видит ли Фолт это сходство?» – думал он.

Прямо перед ними чайка описала круг над скалами и пеной, а затем ринулась навстречу ветру – крылья серпами, перья прижались к коже. Казалось, она застыла на месте.

– И долго ты в Хэтфорке прожил? – спросил вдруг Илфорд.

Эверетт удивился, но не полез в карман за ответом:

Лет пять, не меньше Да? А ведь Развал меньше двух лет назад случился.

– В Хэтфорке я провел пять лет. Илфорд и Фолт переглянулись. Чайка повернулась хвостом к ветру и скрылась.

– Говоришь, машины там на бензине ходят? – спросил Илфорд.

– Да.

– А как же насчет химического распада в резервуарах?

– Эверетт, он прав, – сказал Фолт. – Бензин столько времени не хранится.

Хранится, не хранится, – какая разница, в его реальности и без того уйма прорех. Он все еще чувствовал те пять лет, прожитых в Хэтфорке, – пять лет Хаоса. Они никуда не делись, они висяг на нем, точно омертвелая конечность. Те пять лет прошли где-то с кем-то.

– Ладно, – произнес он. – Два года. После чего – два года?

– То есть?

– Ты говоришь – Развал. Что ты имеешь в виду?

– Ну, Эверетт, этого не объяснить. Все помнят какое-то бедствие. Но какое – вот вопрос. Тут мнения расходятся. Но ведь ты своими глазами побольше видел, чем любой из нас.

«Откуда он знает?» – подумал Эверетт. О своем недавнем прошлом он рассказывал одному лишь Кэйлу. Не Фолту и уж точно не Илфорду. «Неужели мои сны столько выдали?»

Или он сейчас говорит с Кэйлом?

Эверетт бросил украдкой очередной взгляд на Илфорда. Тот молча стоял и глядел на море. Невозможно было рассортировать отцовские и сыновние черты лица – кроме головной боли, это ничего не давало. Фолт заметил, как Эверетт разглядывает Илфорда, и печально улыбнулся, словно хотел сказать:

"Не бери в голову».

– А знаешь, ты похож на Келлога, – произнес Илфорд.

– В каком смысле? – буркнул Эверетт и подумал: «Знакомый упрек». Мелинда, вспомнил он. И сам Келлог.

"А может, Илфорд получает информацию прямо от Келлога?» – тоскливо подумал Эверетт. Это многое объяснило бы.

– Ты – из тех, кто делает дела, благодаря таким, как ты, происходит то, что происходит. Хэтфорк, Малая Америка… Тут ты не меньше Келлога поработал.

– Совсем напротив, – возразил Эверетт. – Я – универсальная антенна. Какой бы ни была местная концепция, я для нее гожусь.

– Ты не только принимаешь, но и передаешь. Искажая при этом местную концепцию.

Эверетт вспомнил хэтфоркскую еду, мыло, которое варили из кошек и собак. Неужели это он виноват в том, как там живут люди? От этой мысли стало тошно.

– У Келлога навязчивая боязнь радиации, но я тут ни при чем.

– Ты действуешь тоньше.

– Слабее. Так будет точней.

– Ты не осознаешь своих способностей. И это – единственное ограничение.

– Предпочту и дальше не осознавать. Наступило молчание. Оба смотрели на океан.

– Эверетт, зачем ты приехал? – спросил наконец Илфорд. Эверетт не ответил.

– Он девчонку ищет, Илфорд, – сказал Билли Фолт. – Одну конкретную девчонку.

– Девчонку, – скептически повторил Илфорд.

Эверетт хотел спросить Илфорда, знаком ли он с Гвен, но прикусил язык. Он вспомнил, как обещал Фолту не заговаривать о пробирках в холодильнике и о Кэйле.

– Ты слишком замкнут на прошлом, – сказал Илфорд. – Нельзя тебе назад. Тем более с такой способностью все переделывать. К чему бы ты ни прикоснулся, все меняется. Будешь спорить?

«А как насчет Кэйла? – чуть было не спросил Эверетт. – Кто к нему прикоснулся? Кто его изменил? Тоже я, скажешь?»

Он повернулся спиной к воде, а лицом – к разрушенной громадине тюрьмы. Точно уродливый лик великана, закрывала она ясный небосвод. Осторожно ступая между валунами, он двинулся к бетонной набережной, что окаймляла остров. За ним пошли Илфорд и Фолт.

На пристани они забрались в лодку и, ни слова не говоря, вышли в залив. Сидя на банке, Эверетт казался себе маленьким и слабым, ветер и солнце действовали на нервы, а под днищем лежала бездонная тайна. Вспомнился Келлогов сон об океане, о том, как на месте пустыни расстелется море. Сейчас ему думалось: то был сон о продолжении. Сама земля неизменна, неизменны бесконечные протяженности песка, воды и асфальта. Все дело в людях, в чокнутых непоседах, – они носятся по просторам земным, и мир им видится мимолетным, зыбким, переменчивым… Эверетту захотелось, чтобы земля когда-нибудь догнала, остановила этих безумцев, затянула в безмолвие, постоянство, неподвижность.

– Будь моя воля, я бы пошел совсем другим путем, – внезапно сказал он Илфорду. – Нашел бы какой-нибудь способ прекратить сны.

– У тебя нет выбора. Ты можешь строить мир, и сны будут увязываться друг с другом.

– Будь оно и вправду так, я бы стал вроде Келлога, – возразил Эверетт. – Или вроде кого-нибудь из остальных. Например, тех, кто правит в Вакавилле. Но вам тут это ни к чему, верно? – Он не сказал, что Нигдешний проезд, на его взгляд, уже под чьим-то неявным контролем, что в Сан-Франциско уже хватает странного и подозрительного.

– Почему же обязательно – как Келлог? – Илфорд ловко управлялся с гребным винтом, лодка прыгала по волнам к мерцающему краю города. – Сегодня у меня небольшая вечеринка. Поговори с моими друзьями.

Сначала, сторонясь гостей, он прошел на кухню и утонул в роскоши Илфордовой еды. После пяти лет недоедания (во всяком случае, он помнил пять лет недоедания) щедрость этого дома одуряла. Спотыкаясь, он миновал длинный кухонный стол, сплошь заставленный блюдами и кастрюлями, и вошел в кладовую. Но вместо тарелок обнаружил там запасы, которых Малой Америке хватило бы на месяц. Стеллажи ломились от консервов, причем не грубой пищи вроде бобов или супов, а деликатесов: стручковый перец, анчоусы в горчице, маринованная спаржа и очищенные побеги пальмы. Он вмиг позабыл про голод и рассматривал запасы Илфорда из чистого любопытства. В одном из буфетов он обнаружил десятки бутылок шотландского виски (того самого, которым Илфорд угощал вчера вечером) и настоянного на травах уксуса, а также банки жареного красного перца и мешочки дробленых орехов. Холодильник был битком набит огромными кусками говядины и баранины.

У него кружилась голова, когда он возвращался в кухню, брал со стола картонное блюдо мясного ассорти с салатом и нес в гостиную.

В великолепии дома Илфорда гости выглядели карликами, меблировка скрадывала эхо негромких голосов, превращала беседу в робкое перешептывание. «Как они сюда попали? – подумал Эверетт. – Откуда взялись?» Казалось, Илфорд достал из какой-то кладовки набор с гостями и расставил их по гостиной, точно свечи.

– Даун Крэш. – Перед Эвереттом возникла женщина и протянула руку. Она была под стать Илфорду не только возрастом, но и физической формой: прекрасно сохранившаяся фигура, лицо без единой морщинки, отменный загар и прямая осанка; взор пугающе ясен и страстен. Эверетт нашел ее невероятно привлекательной.

– Здорово, Даун. – Билли Фолт проскользнул между нею и Эвереттом.

– Привет, Билли. Представь меня твоему другу.

Эверетт поставил блюдо на кофейный столик, пожал Даун руку и назвался. Похоже, в этом не было нужды. Женщина подступила ближе – Фолт стал лишним.

– Я так и подумала. Илфорд говорит, вы тут погостите.

– Возможно.

– Прекрасно. Может, вместе поработаем… – Она умолкла – в гостиной появился Илфорд и еще один гость, его бритая голова и черные очки напомнили Эверетту сумасшедшего врача из фильма, который он смотрел по телевизору у Иди. Того врача играл сам президент Кентман в волнующей сцене перестрелки на бензоколонке.

– Гарриман, это Эверетт Myн, – сказал Илфорд. – Эверетт, познакомься с Гарриманом Крэшем.

– Здравствуйте, – растерянно произнес Эверетт. Разве его фамилия – Мун? Где-то он ее слышал… Он тут же вспомнил где. В зелени. Белый Уолнат. По всей вероятности, в тумане он носил фамилию Мун.

– Простите. Так вас зовут Гарриман?

– Совершенно верно, – ухмыльнулся бритоголовый. – Гарриман Крэш. Но вы можете звать меня Гарри.

Женщина нахмурилась. Эверетт и Крэш пожали друг другу руки.

Все кругом оторвались от стаканов. Эверетт не терял времени даром – отломил на своем блюде кусочек бутерброда с ростбифом и сунул в рот. Больше никто не ел.

– Простите, – сказал Илфорд. – Я должен играть роль хозяина. – Он наклонился в сторону Эверетта и шепнул успокаивающе:

– Потом поговорим. – И отошел, похлопав Эверетта по локтю. За ним, как собачонка, засеменил Фолт.

– Итак, – все еще улыбаясь, Гарриман поднял бокал, – вы теперь тут новая звезда. Ну, и как вам?

Эверетт смутился. Но Даун избавила его от необходимости искать ответ.

– Гарри, не будь ослом. Эверетт ни черта об этом не знает. Он даже не знает, останется или нет.

– Но вы обсуждали перспективу совместной работы, – не отставал Гарри. – Или я ошибаюсь?

Эверетту удалось совладать с голосом, но фраза получилась не то чтобы очень:

– Я не совсем представляю, что из этого выйдет.

– Очень хорошо. Мы тоже не совсем представляем. Но интересно было бы изучить возможности. Сейчас – пора возможностей. Или вы не согласны?

Эверетт не нашелся с возражением.

– Кажется, – сказал он, – пока меня больше беспокоили… гм… личные возможности.

Гарриман Крэш кивнул.

– Это одно и то же. Особенно для человека с талантами вроде наших. Изучать одну возможность – все равно что изучать остальные.

– Гарри, ты претенциозен, – сказала Даун. – Зануда-моралист. – Она зажгла сигарету, и Эверетта кольнуло изнутри. Он курил? Впрочем, Хаос курил. Ну, Даун, предложи, что ли, сигаретку…

– Я уверена, Эверетту гораздо ближе тема его личных возможностей.

– Очень мило, – ухмыльнулся Гарриман. – Но ему также следует понять, что лучше всего он изучит собственные возможности с нашей помощью. А пока исключительность Эверетта – не столько благо, сколько беда для него. Или я не прав, а, Эверетт?

Неужели – беда? Он проглотил еще кусочек сэндвича и сказал:

– Не думаю, что все так просто.

– Даун, ты слишком рано начала торговать его чувством социальной несправедливости. Эверетт путешествует, и он видит, может быть, даже лучше, чем ты или я, или кто-нибудь другой из здесь присутствующих, – видит, чем чревато неправильное использование, или неиспользование, потенциала такого рода. Путешествуя, вы оставляли людей в ужаснейших положениях… Ведь правда, Эверетт?

– Да, – подтвердил Эверетт, стараясь не думать об Иди.

– Ошибусь ли я, если предположу, что вы бы чувствовали себя лучше, меняя ситуацию здесь, или где бы то ни было, к лучшему?

– Если бы я в это верил… – Что рассказал этим людям Илфорд? Чего наобещал? – Но я сомневаюсь, что верю.

– Правильно! – Гарриман хлопнул его по плечу и снова ухмыльнулся, как будто Эверетт прошел какой-то тест. – Вот это мы и хотим вам показать. На что вы способны. Но давайте послушаемся Илфорда и поговорим позже. Я собираюсь еще выпить. – Он двинулся в сторону кухни.

Даун со скукой на лице отошла к дивану и уселась рядом с седым и темноусым мужчиной, который выглядел старше нее. Поблизости стояли две парочки, шушукались и налегали на спиртное; когда Эверетт посмотрел на этих гостей, они поспешили кивнуть ему и улыбнуться. В комнате было полно людей на вид заурядных, как будто среди гобеленов, изображающих беды нынешнего мира, сохранился островок леденящего постоянства, нечто вроде музея восковых фигур. Может быть, точно так же выглядела и клика лидеров Вакавилля, прежде чем они превратились в телезвезд и супергероев комиксов?

Когда он снова повернул голову, усатый поднялся с кушетки, а незнакомая женщина – с кресла, и Даун представила их: Сильвия Гринбаум и Деннис Эрд. Эверетт постарался удержать новые имена в памяти. Сильвия Гринбаум была пучеглаза, полные губы влажно поблескивали. Вкупе с взрывной жестикуляцией это заставило Эверетта попятиться. Она продолжала с того, на чем остановилась:

– ..Между ними дошло до перетягивания каната. Мистер Три – ветхий такой старичок, любит по грибы ходить и болтать с коровами, ну просто слабенький, чудаковатый старикашка. Но верит, что он – немецкий ученый, изобретатель ракет, и будто бы это он взорвал мир! А нам полагалось разделять с ним угрызения совести, во сне, конечно, потому что он был уверен: все беды – из-за него. А второй – Хоппингтон в каталке, вроде кресла на колесах. Но он был моложе. – Она умолкла и застенчиво улыбнулась Эверетту. Усатый положил руку ей на плечо, и она, приободрясь, вновь затараторила:

– Он был форменный псих, еще хуже, чем Три. И они боролись за контроль, то один возьмет верх, то другой…

Должно быть, на лице Эверетта отразилось недоумение.

– Сильвия говорит о Западной Гавани, – пояснила Доун. – Она там жила, пока сюда не переехала. Она вроде вас, беженка.

– Может быть, они и сейчас дерутся, – сказала Сильвия. – Мы все там жили как в тюрьме, годами жили, кажется. Проклятое Богом место, правда, Илфорд мне сказал, вы еще похуже видели, он имел в виду тот городок, где все всегда зеленое. Я такого кошмара даже вообразить не в силах.

– Ну, это еще ерунда, – сказал Эверетт. – Я и пострашнее видал.

– А, вы про области, где идет война с пришельцами? Вы и там побывали?

– Сказать по правде, нет.

– Деннис, расскажи Эверетту. – Сильвия потеребила за рукав Денниса Эрда. При этом Даун Крэш взглянула на Эверетта, закатила глаза – дескать, сил моих больше нет, – и тихо отошла.

– Я эти сны давно ловлю, с самого Развала, – не без смущения пояснил Деннис. – Гнусные сны, тлетворные. О том, что я больной и бесполезный, гнию изнутри, и если с кем-нибудь заговорю, скажу, кто я такой, то и его отравлю. Затащу в этот больной, деградировавший мир. Не знаю, в чем тут причина… Кажется, у меня особая восприимчивость к излучению этого хозяина снов, кто бы он ни был и где бы ни жил. Наверное, он очень далеко. Тут больше никто его снов не ловит.

– Деннис здесь с самого Развала живет, – сказала Сильвия. – Но, похоже, не собирается выяснять, в чем тут дело.

– В общем, не жизнь, а сплошная борьба. По утрам просыпаюсь и верю, что я – не я, а эта жуткая заразная тварь из снов. Каждый раз приходится убеждать себя в обратном. А днем боюсь назвать вслух свое имя, или подпись оставить, или еще что-нибудь такое сделать – болезнь распространить боюсь. Но вам, наверное, незачем это слушать. – Он тяжело вздохнул, казалось, вот-вот заплачет. – Вообще-то недавно все изменилось. С тех пор как Илфорд вас привез, мне снитесь только вы.

– Илфорд меня не привозил. – В чем в чем, а в этом Эверетт был уверен. – Я сам приехал.

Наступила пауза, затем Эрд сказал:

– Как бы то ни было, мне впервые удалось отдохнуть. Я просто хотел вам об этом сказать. И поблагодарить.

– Гм… не за что, – сказал Эверетт.

– И я рада, что вы здесь, – произнесла Сильвия. – Наверное, так интересно будет работать с Илфордом и Гарриманом. Может быть, вы скоро и Западной Гавани сумеете помочь, как Деннису…

– Вообще-то я с ними еще не работаю, – сказал Эверетт.

Вернулась Даун и подергала его за рукав.

– Сильвия, извини, но я вынуждена похитить Эверетта. – Она повела его в тесный кабинет за лестницей. Он оглянулся, задержал взор на блюде, но не стал упрямиться. В темной комнате Даун указала на кресло, затворила дверь и положила окурок в пепельницу на столике. Он предпочел стулу толстенный ковер, Даун бесшумно упала рядом.

– Я не хотела к тебе подпускать Сильвию и Денниса, – сказала она. – Но они так мечтали с тобой познакомиться…

– Все мечтают со мной познакомиться, – проговорил он.

– Деннис рассказывал о своей беде? – Даун придвинулась к нему ближе – с такого расстояния он уже не мог видеть выражение ее лица.

– Ты про сны?

– Да. Можно, поделюсь своей теорией? Как это понимать? Намекает, что когда-то они уже разговаривали? Он должен вспомнить ее? Он отогнал растерянность.

– Нет.

– Я про того, кто внушает Деннису, что он – никчемный кусок заразной гнили. Что он ни с кем не должен разговаривать. Сказать?

– Ну?

– По-моему, это его бывшая жена. – Она расхохоталась.

– Значит, и тут есть хозяева снов, – предположил он.

– Угу. Тут есть ты.

– Ну, конечно. С какой стати это местечко должно быть чистым? – Эверетт вспомнил туман вокруг дома, странную уединенность Нигдешнего проезда, вспомнил Кэйла. Частичное воплощение Кэйла в отеческом лице. Призрачное существование в холодильнике Фолта.

– Оглянись вокруг, – сказала Даун. – Нам не надо переезжать через каждые три дня, мы не обожествили телевизор. Здесь не Вакавилль. Никто этого не планировал.

– Ты обо всем этом знаешь из моих снов?

– Про Вакавилль мне многие рассказывали. Он же недалеко.

В надежде привести мысли в порядок Эверетт потряс головой. Из гостиной доносились звон стаканов, тихие голоса – вечеринка продолжалась.

– Вообще-то жизнь по плану, бюрократия – не повсеместная норма. Есть и исключения.

– Господи Боже! Эверетт, мы еще вдосталь наслушаемся Гарри! – с показным жаром воскликнула она. – У нас вся ночь впереди. Я просто хотела сначала побыть минутку с тобой.

– Ладно.

– Мне твои сны кажутся сексуальными, – дохнула она ему в щеку. – Вот это я и хотела сказать. Ничего?

Он кивнул.

– Что ты обо мне думаешь? – Ее голова отстранилась, зато тело приблизилось.

– Оставлю свое мнение при себе, – нашелся он.

– Что, – сказала она, – немного коробит эта сцена?

– У меня таких сцен было… не счесть. «Ну уж и таких!» – мысленно одернул он себя.

– Эверетт, я бы хотела еще с тобой увидеться. Не на вечеринке. Можно об этом попросить?

– Конечно.

Она подалась к нему и быстро поцеловала в губы. В этот миг клацнула дверная ручка и в маленькую комнату вклинился свет.

– Вот вы где, – ухмыльнулся Фолт. – Илфорд беспокоится.

– Илфорд может обождать, – сказала Даун.

Фолт уселся на стул. Ни слова не говоря, вытащил из кармана пиджака коробочку с пробирками и шприцами.

– Это Кэйл? – спросила Даун.

Эверетт сидел и смотрел, открыв рот от изумления.

Фолт поднял бровь.

– А что? Хочешь?

– Почему бы и нет? – сказала она.

– Это нам с Эвереттом. – Фолт немного нервничал. – Вот так и только так удается переносить эти сборища у Илфорда. Наверное, ему бы этот способ тоже помог.

– Сделай и мне. – Она протянула к нему руку и по-детски надула губы.

– Мы предлагаем очень простой выход, – сказал Гарриман Крэш. Он сделал эффектную паузу, и Даун многозначительно вздохнула. – До сих пор вы действовали наугад. Я могу помочь с очищением вашей способности, с достижением полного контроля, над ней.

– А, вам нужен хозяин снов, – сказал Эверетт. – Только тут его и не хватает, в Сан-Франциско.

Илфорд открыл было рот, но Гарриман поднял руку.

– Все не так просто. Эверетт, мы гораздо ответственней, чем вам кажется, правда, и амбициозней кое в чем. Нам бы хотелось с вашей помощью расширить зону согласованности, своего рода инфекционной согласованности, способной распространяться отсюда, захватывать другие территории, другие реальности. Но на это, разумеется, понадобится время.

– И как же вы рассчитываете этого добиться?

– При нашем содействии вы научитесь пользоваться собственным талантом, научитесь видеть самого себя. И сопротивляться воздействию других хозяев снов, таких, как Келлог.

– Я думал, у вас тут нет хозяев снов. Я думал, вас эти проблемы не беспокоят.

– Эверетт, талант наподобие вашего способен разбудить другие. Так и случится, если мы не примем меры предосторожности. Или он предпочтет защищаться от нашего вмешательства и превратит нас в морковь или яблони-дички. – Гарриман рассмеялся.

– Нет у меня такой силы, – сказал Эверетт. – На то, о чем вы говорите, я не способен. Может, какие-нибудь мелочи мне по плечу… Замки, например, менять на дверцах автомобилей.

– А что если мы покажем, как глубоко ты заблуждаешься? – спросил Илфорд.

– А что если ты скажешь этим стервятникам: идите на хер? – произнес Кэйл со своего насеста – спинки дивана.

Даун хохотнула, чем привлекла озадаченные взоры Илфорда и Гарримана и испуганный – Фолта.

Кэйл появился, едва Фолт «вкатил» Эверетту и Даун по дозе. Он стоял между ними в кабинете – зримый, слышимый, реальный «Приветик, Кэйл», – саркастически вымол вила Даун. Тот лишь фыркнул в ответ, затем кивнул Эверетту и произнес:

– Где ты был?

– Ты только перед Илфордом с ним не говори, – встревожился Фолт. – Его больше никто не увидит и не услышит, но если ты…

Он умолк – вошел Илфорд и потащил их в гостиную, на беседу с Гарриманом Крэшем. Кэйл пошел следом.

За окнами царили ночь и туман, и гостиная вновь сияла, как будто мебель светилась изнутри. Казалось, во всем мире не осталось других комнат. Деннис Эрд, Сильвия Грин-баум и другие ушли. Задержались только самые важные участники вечеринки.

Даун встала, погремела кубиками льда в стакане и ушла на кухню за напитком. В наступившей тишине Эверетт понял, что Илфорд и Гарриман ждут, когда он заговорит. Кэйл на диване тоже выжидающе смотрел на него.

На столе тихо щелкали золотые часы.

– Я хочу знать, откуда все это берется, – сказал Эверетт. – Сны и хозяева снов.

– Ну, насчет этого я много чего могу сказать, – произнес Гарриман, – но все это будут лишь предположения. Всего-навсего интересные гипотезы.

– До которых любой дурак додумается. – Только Эверетт и Фолт услышали Кэйла.

– После Развала назрела мощная тяга к согласию, – говорил Гарриман, потирая пальцем массивные черные очки. Эверетту вдруг подумалось: если бритоголовый захочет передвинуть их на лоб, вместе с ними полезут и водянистые близорукие глаза. – Простите, если я злоупотреблю метафорами. Когда начались перемены, человеческое стремление к порядку подверглось страшному удару. Результатом этой великой потребности явилось расширение канала, компенсационное усиление восприимчивости к снам.

Вернулась Даун с наполненным стаканом. Кэйл запрокинул голову, закатил глаза, приставил большой палец к нижней губе – сделал вид, будто полощет горло. Даун лишь ухмыльнулась и приподняла бокал в молчаливом тосте.

Эверетт старался на них не смотреть.

– Люди едва ли захотят так жить.

– И тем не менее жизнь по режиму, установленному эксцентричным хозяином снов, все-таки лучше анархии и амнезии посткатастрофического периода.

– Но уж всяко не лучше болтовни Гарримана, – сказал Кэйл.

Даун фыркнула и поперхнулась. Фолт тотчас схватил салфетку и принялся тереть влажное пятно на диване Илфорда. Илфорд, недоумевая, повернулся к Даун. На его лице мелькнул сдерживаемый гнев.

И тут Эверетт заметил, что Кэйл смотрит на отца точно с такой же злобой. И не пытается ее скрыть.

– В прежние эпохи в лидеры выбивались отнюдь не мудрейшие и сильнейшие, – как ни в чем не бывало продолжал Гарриман. – Вождями становились люди с определенной устойчивостью воззрений. Дающие наиболее приемлемое объяснение причин бедствия. Вот откуда – тяга вашего приятеля Келлога к вульгарному миллениализму. Он выпячивает все избитые трактовки греха и покаяния.

– К примеру, мечту застрять в сломанном лифте с Бобом Диланом, – предположил Фолт. Он оставил в покое пятно и отшвырнул скомканную салфетку. Пролетев сквозь Кэйла, она упала на пол.

– Гарри, ты и сам выпячиваешь эти трактовки, – сказала Даун с напускной беспечностью.

– И все-таки ни то ни се, – неуверенно произнес Илфорд. Казалось, спокойствие дается ему ценой неимоверных усилий. «Может, он чувствует присутствие Кэйла? – заподозрил Эверетт. – Может, не он один чувствует?"

– Теорий хоть пруд пруди, – процедил Илфорд, едва не скрежеща зубами. – Теории, как и катастрофы, везде разные.

– В последний раз Илфорд устраивал вечеринку, когда приезжал Вэнс, – сказал Кэйл, заходя отцу за спину. – Кстати, занятный парень.

Эверетт старался не смотреть на него. Он еще не видел Илфорда и Кэйла друг подле друга, – только их черты, смешавшиеся на лице Илфорда.

– Пожалуй, – сказал Гарриман. – Но нам следует перенести акцент на возможность…

Глядя на Гарримана, Кэйл продолжал:

– Вэнс тут проездом был как раз после Развала. Вот бы тебе с ним встретиться. У него совсем другая точка зрения.

«Как же мне встретиться с твоим приятелем Вэнсом, – чуть не произнес Эверетт вслух, – если я даже с тобой встретиться не могу?»

– ..Только это имеет для нас смысл, если мы хотим защитить свое мировоззрение, – говорил Гарриман. – Вы согласны, Эверетт?

– Слушай, шел бы ты, а? – предложил Сэйл. – Дай людям спокойно поговорить.

– Посмотри на него, – сказала вдруг Даун.

– На кого? – испугался Фолт – подумал, конечно, что она имеет в виду Кэйла.

– На Эверетта. А то на кого же? Гарри, он с ног от усталости валится. Ради Бога, оставь его в покое. Илфорд, я и тебя прошу. У него уже голова кругом от всей этой белиберды.

– Даун права, – поспешил Фолт ей на подмогу. – Я и сам маленько притомился. – Он откинулся на спинку дивана – дескать, скорей бы все это кончилось.

– Не будем сегодня говорить «да» или «нет», – с вызовом сказал Гарриман, приподняв бровь над черной оправой очков. – Да вайте лучше скажем: утро вечера мудренее.

– Ладно, – согласился Эверетт.

– Поздновато уже, – заметил Илфорд. – Ну что, на посошок? – И слегка развел руками. – Бренди? – Казалось, он боится, что гости откажутся от бренди и тогда останется предложить только мебельную полироль.

Эверетт вышел из дома следом за Даун и копией, или проекцией, Кэйла.

У крыльца они остановились и сбились в кучку в тумане. Даун закурила сигарету.

– Я сегодня пойду в комнату Гвен, – проговорил Кэйл торопливо, словно боялся, что скоро развеется.

– Гвен – женщина из снов? – Даун выпустила колечко дыма, оно поплыло вверх, в туман. Вопрос адресовался Эверетту. Теперь она вела себя так, будто Кэйла не существовало. Хотя это уже не имело значения.

– Даун, это не твое гребаное дело, – на удивление громко произнес Кэйл.

Она подняла брови и отступила от Кэйла и Эверетта. Но недалеко. «Или слова Кэйла будут достигать ее с любого расстояния, пока не выветрится наркотик?» – подумал Эверетт.

– Ты ее видел? – спросил он. Кэйл кивнул:

– Я с ней говорил.

– Правда?

– Она хотела узнать, когда ты вернешься. Мысль, что она где-то поблизости, что она ждет, точно когтями рванула душу. Он хотел возразить: «Не может Гвен, никак не может ощущать промежуток времени между моими визитами; ее не существует, пока я не приду и не позову ее».

Но он промолчал. Промолчал, боясь признать, что она нереальна и что нереален Кэйл. Что они оба – лишь воспоминания, сны наяву, и больше от них ничего не осталось. В это он поверить не мог. Не мог себе этого позволить.

Прежде чем Эверетт додумал эту мысль до конца, Кэйл растаял.

Нa рассвете, никем не замеченный, он вышел из дому и спустился с горы. Когда добрался до Прикрепленного района, улицы уже оживали. Он шел по широкому проспекту, смакуя неузнавающие, безразличные, мимолетные взгляды идущих навстречу людей. Здесь сны не предвозвестили его появление.

Мексиканские торговцы начинали рабочий день – сооружали на тротуаре сиденья из ящиков для молочных бутылок, ставили лотки, раскладывали товары: обшарпанные компьютерные дискеты, ломаные ноутбуки на солнечных аккумуляторах, початые пузырьки с таблетками, наборы краденых ключей для домов в Хейт-Эшбери и Каллисто, к каждой связке прилагался написанный от руки адрес. Эверетт подошел к одному из лотков, приценился к бутерброду с сыром, но спохватился, что у него нет денег. Он даже не знал, какие деньги здесь в ходу.

Он увидел телевангелиста – того самого, что заступил путь мотоциклу Фолта, когда Эверетт приехал в город. Робот рисовал на тротуаре мелом. Огромное туловище сложилось пополам, ветхая ряса лопнула по шву на спине – виднелись предохранители и пучок проводов. Невдалеке стояли двое маленьких мексиканцев, боязливо подшучивали над ним. Робот не обращал внимания. Но когда Эверетт подошел поближе, телевангелист учуял его и повернул лицо-экран. Эверетт знал, что на самом деле его видят не изображенные на экране глаза, а телекамера, однако не смог оторвать от них взор.

На асфальте было нарисовано мелом распятие в средневековом стиле. Рука робота скопировала его со сверхъестественной точностью.

– Ты хоть узнаешь сей знак? – спросил телевангелист на удивление слабым голосом; на смену его неистовству пришло уныние. – Ты, человек, падший столь низко.

– Узнаю, – сказал Эверетт.

– Когда-то Христос был вашим царем. – Робот выпрямился над рисунком и повернулся к Эверетту «лицом». Ряса на нем была выпачкана мелом. – Я знаю: сие есть истина. Я помню.

– Может, это только программа считает, будто помнишь, – возразил Эверетт.

Телевангелист сокрушенно покачал головой, и лицо на экране покачалось в такт, при этом закрылись глаза и поджались губы.

– Я помню, – сказал он. – Сей мир отошел от Него. Мы ничего не добились. И ныне осталось мало верующих и еще меньше воздающих Ему хвалу.

– Мы?

– Такие, как я. Одиночки, присланные в этот мир. Но во мраке лучше не быть одиноким. Лучше находить, чем терять.

Телевангелист может помнить прежний мир, подумалось Эверетту. Возможно, его не сломили сны. Возможно, он сохранил своего рода объективность и сумеет пролить свет – если только удастся продраться сквозь навороты его программы. К сверхзадаче…

Подошел нищий и встал рядом с протянутой рукой, его подошва размазала крест на асфальте. Робот повернулся, блеснув экраном под прямым солнечным лучом, достал брошюру из кармана рясы и вручил попрошайке. Эверетт развел руками и пожал плечами, и нищий отошел.

Телевангелист выпрямился и поглядел вдаль, словно внимая далекому зову. Над головами пронесся матрац, на бульвар упала тень. У Эверетта вдруг мелькнуло обрывочное воспоминание о том, как выброшенные антигравитационные матрацы впервые покинули свалки и стали носиться над городом. У этого был внизу то ли рисунок, то ли надпись краской из аэрозольного баллончика, но Эверетт не успел рассмотреть – матрац пролетел слишком быстро.

– Что изменилось? – спросил Эверетт.

– Все, – ответил Телевангелист, и лицо на экране болезненно скривилось, как будто по туловищу нанесли сильный удар. – Люди ныне внемлют голосам. Тут и там зришь, как возносится человек в небеса, но вновь раздаются голоса и низвергают его.

Эверетт сообразил, что Телевангелист имеет в виду сны.

– Ты внемлешь церковным колоколам? – спросил робот.

Эверетт прислушался. Никаких колоколов.

– Церковным?

– Сегодня воскресенье, друг мой. Пойдешь? Воскресенье. Где-то далеко, в Вакавилле, Иди снова переезжает. Неужели он тут уже так долго? Или Телевангелист перепутал дни недели?

Вслед за роботом Эверетт пошел с бульвара к большой церкви, что стояла в нескольких кварталах. По сторонам бульвара безмолвствовали дома, многие окна были закрыты ставнями, из других лился свет – возможно, в этих зданиях жили. Над всем господствовали гигантские церковные ворота из кованого железа. Посреди церковной стоянки машин из груды закопченного щебня торчали черные ребра арматуры. Эверетт подумал о церемониальных сожжениях, крестах, колдунах. Телевангелист снял с шеи ключ на цепочке, отпер церковные ворота, и они вошли.

– А запирать-то зачем? – спросил Эверетт. – Вдруг кто-нибудь захочет войти?

Огромный телевангелист повернулся и угрожающе накренился над Эвереттом.

– В церкви сей изувечен алтарь, да ты и сам узришь. Быть может, когда-нибудь люди возжелают вернуться в Его дом. А пока мы должны содержать его в порядке.

Они прошли через внутренние двери в главный неф. На церковных скамьях сидели десятки роботов, таких же развалин, как поводырь Эверетта. С экранов смотрели ничуть не похожие друг на друга физиономии толстых чернокожих баптистов, суровых раввинов-ортодоксов, мудрых и смиренных католических священников. Но «севшие» кинескопы остальных показывали только рябь. На всех роботах были ветхие рясы, многие носили всевозможные религиозные побрякушки – крестики, звезды Давида, христианских рыбок, маленьких яшмовых Будд, масонские глаза. Один, на чьем экране виднелось предупреждение ФБР о противозаконности безлицензионного копирования программных графических продуктов, носил уродливый терновый венец. Заслышав шаги, они повернулись и уставились на Эверетта. Наступила тишина.

– Я нашел паломника, – сказал поводырь.

И тут Эверетт подумал о Кэйле и Гвен. Войти в эту церковь – все равно что ввести себе наркотик Фолта, открыть некую дверь, за которой – сохраненные…

Что?

Подобия?

Навстречу двинулся робот с лицом миссионера, многие годы блуждавшего в джунглях, – борода, худоба и неизбывная тоска в очах. Эверетт попытался вообразить программиста, который потрудился над этим образом, способным вызывать и усиливать религиозный трепет.

– Добро пожаловать, сэр. Мы польщены, хоть и мало можем ныне предложить ищущему… Рэльфрю, наверное, вас уже предупредил.

– Ни о чем он не предупреждал, – сказал Эверетт.

– Рэльфрю хватает смелости выходить к падшим, – сказал морщинистый пророк. По его экрану тоже побежала рябь, но изображение тотчас вернулось. – Мы же, остальные, редко это делаем. Ибо, благословив нас на труды богоугодные, Господь покинул слабых чад своих.

– Но вы остались в городе.

Робот опустил глаза.

– Мы остались в церкви. – Он отвернулся. Остальные телевангелисты вернулись к молитве – опустили головы, сложили фер-ропластмассовые ладони. Эверетт расслышал бормотание одного из роботов; под сводами разносилось слабое эхо.

В подавленном настроении Эверетт вышел из храма; глаза щипало. Слезы. Телевангелист по имени Рэльфрю кинулся вслед, догнал в несколько огромных шагов.

– В чем дело? – спросил Рэльфрю.

– Твои воспоминания – подделка. Программа.

– Подделка?

– Ты просто пустое место, – сказал Эверетт. – Как эта церковь.

– Не понимаю, – пробормотал Рэльфрю.

– Все давно сплыло. Память, Бог и все прочее. Их уже нет.

Даже спорить об этом бесполезно, подумал Эверетт. У робота не было настоящего «я», которое стоило бы разыскивать.

– Мы помним…

Эверетт побежал обратно. На гору.

Объясни, – потребовал Эверетт, когда ворвался в подвальную комнату, взломал замок на холодильнике Фолта и ввел себе дозу «Кэйла».

– Позволь сначала кое-что показать, – попросил Кэйл.

Во мраке отворилась дверь.

– Сюда.

Кэйл ушел в пустоту, Эверетт двинулся следом. И вдруг перед ними возник пейзаж – дымчатый горизонт, холмы и деревья, угнездившееся между ними озеро. Вначале Эверетту показалось, будто перед ним изображение, плоский сияющий мираж в нескольких дюймах от глаз. Но, едва он шевельнул головой, раскрылись три измерения. Мир. Он повернулся и увидел небольшое здание. Дом из снов Хаоса.

В растерянности он смежил веки, и тут нахлынули звуки: шелест листвы над головой, шорохи, щебет и стрекот всякой живности. За звуками ринулись запахи хвои, плесени, гнили. Он ощутил скольжение травы и содрогание земли под ногами. Он открыл глаза. Перед ним и Кэйлом на лужайке стоял дом. Солнце скрылось за облаком, упала тень и закрыла пол-озера. Невдалеке белка взвилась по спирали на столб и скрылась за ним.

– Я его для тебя построил, – сообщил Кэйл. – Для вас с Гвен.

– Что значит – построил? И где мы?

– Я создал это место по твоим воспоминаниям. Ты тут жил, перед тем как уехать из…

– Я помню. Но только благодаря снам. Кэйл опустился на траву. Эверетт тоже лег, оперся на локти и почувствовал, как путается в пальцах холодная трава. Почувствовал сырость земли под нею.

«Насколько детально все это? – подумал он. – Если копнуть – что, насекомых в земле найдешь?»

– Вот на что я теперь трачу досуг, Эверетт. Создаю миры. И уже много насоздавал.

– Как тебе удается?

– Не знаю. – Кэйл пожал плечами, он, похоже, слегка смутился. – Просто делаю, и все. Обычно я их не выставляю…

– Почему?

– Показал как-то раз Билли, но он не особо впечатлился. Да и сил на это много уходит. Быстрее «выветриваюсь».

Они помолчали.

– И ты так можешь, – сказал Кэйл. – Можешь создать тут мир. У тебя еще лучше выйдет. Не выцветет.

– Не понял.

– Ты можешь сном превратить его в реальность.

– Угу. Ты – как твой отец. Тоже ждешь от меня невозможного.

– Не сравнивай меня с Илфордом. «Слово сравнивать" тут не подходит, решил Эверетт. – Я не знаю, где кончается Илфорд и начинаешься ты».

Вслух он произнес совсем иное:

– Твой отец с Гарриманом слишком многого от меня хотят.

– Не говори при мне об этом гребаном Илфорде! – рассердился Кэйл.

Окружающий мир замерцал и утратил объемность. Но ненадолго.

– Кэйл, как это все получается?

– Развал. Все изменилось. – Кэйл, хоть еще и сердился, смягчил тон. Успокоился и ландшафт.

– Ведь ты не больше моего помнишь, правда?

– Я не знаю всего, что ты помнишь.

– Сущие крохи. Ты… разбудил мою память. Тем рассказом про поезд. Я думал, ты помнишь наше прошлое. Помнишь, как мы росли.

Кэйл рассмеялся:

– Это ты во мне разбудил воспоминание о поезде. Первое мое воспоминание. Ни черта я не помнил, пока не оказался в радиусе твоего действия. Пока ты не добрался до Вакавилля. Вот тут-то все и началось. Про поезд, про твоего приятеля Келлога в подземном колодце. А потом про нас с Гвен.

Не зная, что и сказать, Эверетт посмотрел на свои ладони. Трава избороздила их крест-накрест. А может, в этом ненастоящем мире и ладони ненастоящие?

– Я знаю, раньше мы с тобой и с Билли дружили, – сказал Кэйл. – А остальное, пожалуй, не важно:

– Ты помнишь мою семью? Родителей?

– Нет. К сожалению.

Эверетт ощутил нечто вроде разряда статики в пустоте. Легкий, почти незаметный укол.

– А как насчет Гвен?

– Вы с Гвен раньше были вместе, – раздраженно сказал Кэйл. – Это очевидно.

– Но ты ее не помнишь.

– Ну, не совсем так. Остались кое-какие обрывочные воспоминания. Но не в этом дело. Она сейчас здесь.

Не такого утешения ждал Эверетт. Что означает его привязанность к Кэйлу и Гвен, если он их едва помнит? И кто он сам, если вся его биография – лишь клочки воспоминаний, прицепившиеся к этим людям? Да и люди ли они, если живут только в охлаждаемых пробирках?

– Эверетт, я хочу тебя попросить об одной услуге. Не только для меня, но и для Гвен. Сделай вот это настоящим.

– Я не могу.

– Это гораздо проще, чем то, что ты уже сделал. У меня почти все готово. – Кэйл указал на небо. – Тут лишь одно препятствие – связь с внешним миром. Зависимость от него. Ты ее можешь убрать.

Эверетт промолчал. Он поднял глаза.

Солнце уже пересекло небосвод и теперь всходило вновь.

– И вообще, – сказал он, поразмыслив, – что значит – сделать настоящим?

– Поменять, – сказал Кэйл. – Местами. – Он показал руками. – Илфорда, Келлога, всю эту расколотую, выродившуюся американскую реальность сделать маленькими. Превратить в наркотик. Когда захотим, вытянем их из пробирки. А этот мир сделай настоящим. Постоянным.

Эверетт молчал.

– Эверетт! Сделай Гвен настоящей.

– Гвен нет. Есть лишь намек на нее. Фантом.

– И ты готов сказать ей это в глаза? Заявить, что она – всего-навсего пустое место? Смешной разговор у нас получается, Эверетт. От Гвен, если хочешь знать, осталось не меньше, чем от любого из нас.

"Может, ты и прав, – подумал Эверетт. – Я вернулся, потому что искал ее. И нашел. И та, кого я обнимал, была настоящей. Все это – реальное. Все, что вокруг меня».

Месяц назад он жил в кинобудке, пил какую-то дрянь, принимая ее за технический спирт, и видел сны Келлога. Да кто он такой, чтобы смотреть в зубы дареной действительности?

Он был рад, что его узнала Гвен, – хорошо, когда тебя хоть кто-то помнит. Уже не говоря о том, что любит. «В ней столько Гвен, сколько я заслуживаю, – подумал он. – Никак не меньше. А может, и больше».

И все-таки ему этого было мало.

– Кэйл, – сказал он, – кто-то должен знать.

– Что знать?

– Что случилось с Гвен. «И с тобой», – едва не добавил он. – Как насчет Илфорда? Что он помнит?

– Илфорд – лжец! – Вокруг снова затрепетал мир. А затем затрещал, рассыпался на невообразимо яркие составные цвета и сгинул. Они снова очутились в плоском сером пространстве, в мертвой зоне, и Кэйл ссутулился, потупился, будто решил, что Эверетт отшвырнул его подарок, отверг предложение.

А на самом деле исчезновение пейзажа Эверетт воспринял как тяжелую утрату. Не важно, что он почти не верил в реальность этого мирка.

– Кэйл?

– Да.

"Нужно правильно сформулировать вопрос, – подумал Эверетт. – Если опять упомяну Илфорда, ничего не выйдет».

– Ты говорил, мне надо с кем-то встретиться. Другая точка зрения.

– А, ты про Вэнса…

– Как раз это мне сейчас и нужно. Другие точки зрения.

– Вэнс тут проездом был. Год назад или полгода. Не знаю. Если он – настоящий, то у него там, похоже, небольшая война. С пришельцами.

– Где?

– В Лос-Анджелесе. И в других местах. Вот по таким мелочам и отличаешь явь от нового дурного сна.

– Ага, слыхал, – сказал Эверетт. – Где-то в пустыне, говорят, что-то военное происходит.

– Я к нему давненько не заглядывал. Это, видишь ли, не совсем сценическое.

– То есть?

– Билли дал ему дозу, и мы смогли встретиться. Пока он тут был, я создал вариант его мира, ну что-то вроде записи. Сейчас увидишь.

Отворилась еще одна дверь, Кэйл направился к ней. Едва за ним следом вошел Эве-ретт, у него закружилась голова. Он вдруг очутился в хвостовой части не то самолета, не то вертолета, не то катера на воздушной подушке. Машина так жутко кренилась, что бортовые иллюминаторы глядели почти в упор на городские строения. Эверетт увидел на себе глухой комбинезон с проводами и пультами. Экипированный подобным образом, рядом стоял Кэйл. Под ними лежал город – плоский, серый, мертвый. Эверетт закрыл глаза и уловил содрогания корпуса, вибрацию двигателей.

– Кэйл?

Услышав незнакомый голос, Эверетт открыл глаза.

Из низкого люка кабины вынырнул чернокожий человек в таком же, как у Кэйла и Эверетта, комбинезоне армейского покроя. Он был молод, но совершенно сед; черные очечки едва прикрывали глаза.

– Вэнс, – обратился к нему Кэйл, – я привел друга, Эверетта My на.

– Вэнс Эскрау, – представился незнакомец. Он выпрямился и, расставив ноги чуть ли не на всю ширину палубы, протянул руку.

Эверетт воспользовался рукопожатием, чтобы получше утвердиться на ногах.

– Эверетт долго не был в городе, и теперь Илфорд им заинтересовался, так сказать…

– Ладно, не рассказывай. – Вэнс состроил гримасу, повернулся, и Эверетт ощутил, как в него, пробуравив темные очки, впился изучающий взгляд.

– Сны показываешь?

– Да, – ответил Эверетт.

– Тогда давай к нам.

– Да ладно тебе, Вэнс, – сказал Кэйл. – Он про войну хочет узнать, вот я его и привел.

Вэнс ухмыльнулся:

– Ну, что ты хочешь узнать? Мы – это все, что осталось. Пятнадцать или шестнадцать сотен свободных людей. Все прочие – обезьяны безмозглые, рабочая скотина. Но мы их стараемся помногу не гробить – они ж не виноваты, верно? Мы ищем ульи.

Машина выровняла полет, снизилась и пронеслась над заброшенным парком, над ветшающими аттракционами. Эверетт увидел темные силуэты – горожане, точно крысы, шмыгали за углы. Из кабины сквозь треск помех пробились голоса на короткой волне.

– Эй, Стоуни! – обернулся Вэнс. – А ну, выруби. Мы тут беседуем.

– Есть, ваша честь, – донесся саркастический отклик.

– Я думал, вы с пришельцами деретесь, – сказал Эверетт.

– Правильно думал, но они не такие, как ты навоображал. Не марсиашки на ходулях. Догадываешься, почему мы в воздухе? Кэйл не сказал?

– Пришельцы господствуют на земле, – объяснил Кэйл. – Они тоже хозяева снов, только сны у них инопланетные. Единственное спасение от этих тварей – держаться в воздухе.

– Если сядем, – добавил Вэнс, – тоже заделаемся рабами. Вольным людям летать приходится, вот так-то.

– Чьими рабами? – Косясь на иллюминаторы, Эверетт напомнил себе, что скользящий за ними ландшафт нереален.

– Ульи, – ответил Вэнс, – растут в домах. А людям поручено за ними ухаживать, жратву таскать, безделушки, всякие мелкие подношения. У пришельцев на родине господствующим видом являются этакие насекомые с коллективным разумом, а крупные животные служат им руками и ногами. Они и тут такой обычай завели, когда приземлились. Превратили нас в животных. Добро бы хоть заботились о своей скотине, так ведь ни хрена подобного! Да и чего им за людей волноваться, когда нас тут такая прорва? Ежели хочешь знать, народ даже зубы чистить отвык. И про еду больше не вспоминает.

– А ульи… выбираются наружу?

– Не-а. Ульи, Мун, – это что-то вроде раковых клеток. Опухоль. Представь, как внутри дома растет земляная опухоль, ломает перекрытия, и каждая клетка битком набита чудовищной инопланетной жизнью, которая способна забраться тебе в башку, промыть мозги и сделать своим холуем. Представь, как ты шестеришь на опухоль. Здорово, правда?

Они парили над водой. Эверетт смотрел вниз, на отражение летательного аппарата. Беспропеллерный вертолет, вроде того, из пустыни, с которого пометили розовой кляксой его машину.

– Так вы что, даже не садитесь? Вэнс отрицательно покачал головой:

– Здесь – нет. Приходится улетать в другие зоны. Ничего, привыкаешь. Человек ко всему приспосабливается.

– Кому ты это говоришь?! – Кэйл хмыкнул. – Эверетт – это Мистер Адаптация.

– Это уж как пить дать, – ухмыльнулся Вэнс. – Мун, ты откуда будешь?

– Из Хэтфорка, это в Вайоминге. Но раньше жил в Калифорнии.

Вэнс мотнул головой в сторону Кэйла:

– Ты этого парня знал до Развала?

– Росли вместе, – сказал Кэйл, опережая Эверетта.

– Стало быть, Илфорд Эверетта в компаньоны зовет. – Вэнс прислонился спиной к переборке и сложил руки на груди. – Небось большие дела затевает?

Кэйл кивнул.

Вэнс повернулся к Эверетту:

– Слушай и вникай. Если Илфорд сюда сунется или еще куда-нибудь, где ульи командуют, я ему не позавидую. Их ведь только Развал и удерживает. Иначе бы они во всем мире хозяйничали.

– Может, если бы изменилась реальность, – сказал Эверетт, – вы бы и победили.

– Друг ты мой, соты пришли из какой-то иной реальности. И не нам с ними тягаться. Я это к тому, что было у нас тут, в воздухе, несколько хозяев снов, проку от них… Только операции срывали. В общем, пришлось их изолировать. А там, внизу, фокусник вроде тебя – еще одна безмозглая обезьяна.

– Ну а коли так, зачем я вам нужен?

– Мы сейчас с такими, как ты, работаем. Осторожно. Не здесь, а в Мексике. Есть кое-какие задумки.

– Мы с Вэнсом не во всем соглашаемся друг с другом, – произнес Кэйл. Вэнс недовольно отмахнулся.

– Скажи, Мун, по-твоему, мир почему рассыпался? Да потому, что инопланетяне на Землю прилетели. Защитная реакция, понял? Очередная ступень эволюции. Реальность раздробилась, чтобы изолировать ульи.

– Никак не пойму, при чем тут сны, – сказал Эверетт.

– Все дело в ульях. Это они делают сны. Чем целее мир, тем больше земли они способны захватить. Реальность сопротивляется. А ты, Мун, и другие так называемые хозяева снов – олухи, шестерки.

"Чтобы я поверил в нашествие инопланетян? – мысленно обратился к нему Мун. – Многого хочешь. Даже слишком многого».

И насчет олуха и шестерки Эверетт был с ним в корне не согласен.

– Ладно, Мун, постараюсь объяснить попроще. – Вэнс повел вокруг себя рукой. – Из того, что наш вундеркинд создал эту красочную иллюзию, еще не вытекает, что в Лос-Анджелесе все осталось по-прежнему. Может быть, я – настоящий я – уже мертв. Но тут я живой, и в воздухе им меня пока не взять. А коли дело обстоит так, значит, только Развал мешает тебе и многим другим умникам поближе познакомиться с ульями.

Машина прорвалась сквозь нижний слой облаков, и снова город, кренясь, вошел в поле зрения. Только теперь Эверетт понял, что там, внизу, не так. Лос-Анджелес был построен для машин – без них он стал никчемным, как обескровленный труп. Или как опустошенные ульи.

– Ну и много ли во всем этом было настоящего? – спросил Эверетт, вновь очутившись в нуль-пространстве Кэйла.

Кэйл развел руками:

– Ты видел и слышал ровно столько же, сколько и я. – Казалось, он приуныл.

Действие наркотика слабело. Эверетт это чувствовал.

– По дороге сюда, в пустыне, я видел машину вроде этой, на которой мы сейчас летали. С нее мою тачку пометили.

– Да, такие машины тут встречаются. А может, просто снятся. Ты когда-нибудь видел соты? Ведь не видел, правда?

– Правда.

– И я. В вэнсовском Лос-Анджелесе с ними не соприкасаешься. Только летаешь и лупишь по ним издали.

Эверетт вдруг подумал: а вдруг он и впрямь способен на то, чего ждет от него Кэйл? Вдруг он способен во сне сделать пробирочный мирок Кэйла явью? И если в настоящем мире Вэнс действительно мертв, вдруг он оживет?

Может быть, он обязан это сделать ради Гвен?

– Конечно, я помню Вэнса, – сказала Даун Крэш. – Тупой самонадеянный мужлан.

– Значит, он настоящий, – сказал Эверетт. – Не просто выдумка Кэйла. – Ему приходило в голову, что сцена над Лос-Анджелесом могла быть всего-навсего риторическим вымыслом, пропагандистским трюком в холодной войне Кэйла с Илфордом.

– Конечно, настоящий. И скандалы тут устраивал настоящие, пока его Илфорд не выгнал. – Она усмехнулась. – Если хочешь знать, я с ним даже спала.

– Выходит, пришельцы…

– Вэнс настоящий, но из этого еще не следует, что инопланетяне тоже настоящие, – возразил Фолт. – Всего-навсего еще один сон. Знаешь самый легкий способ держать народ в узде? Покажи ему какого-нибудь грозного врага, и тогда все твои глупости можно будет оправдать военной необходимостью.

Едва наступил вечер, Даун и Фолт приехали на машине и предложили Эверетту развеяться. Эверетт сидел в комнате Фолта у подвального окна, смотрел, как меркнет в тумане закат, и отходил от визита к Кэйлу. При виде взломанного холодильника Фолт нахмурился, но ничего не сказал.

Они спустились с холма в Прикрепленный район, к злачному местечку под названием «Пустота», где подавали мерзкое пиво в объемистых грязных кувшинах. Бар показался Эверетту знакомым, но воспоминания ускользали и на фоне всего прочего, что никак не удавалось припомнить, испортили ему настроение. В баре было людно, в кабинках и за столами – уйма мексиканских подростков с жидкими бороденками и стареющих шлюх, охотниц за дармовой выпивкой. У бильярдного стола, примеряясь стукнуть по шару, скалил зубы негр. Бармен непрестанно пихал монеты в проигрыватель, будто ему давно осточертела болтовня посетителей и он хотел заглушить ее музыкой. Эверетт, Даун и Фолт расположились в сумрачной кабинке у черной стены.

Эверетт почувствовал, как по жилам побежали хмель и ритм музыки. Показалось, что сам он – всего лишь сумма этих ощущений.

– Ты моих родителей помнишь? – спросил он Фолта.

– Ни разу их не видел, – осторожно ответил Фолт. Его, похоже, встревожила угрюмость в глазах Эверетта.

– Неужели я про них никогда не рассказывал?

– Может, и рассказывал, да только я не припоминаю. – Фолт поднял пивную кружку, спрятал за ней лицо.

– А я-то думал, если возвращаюсь, значит, кого-то найду. Себя.

– Когда я тебя в Вакавилле отыскал, ты был Хаосом. Радуйся тому, что имеешь.

– Понять, кто ты такой, воспоминания не помогут, – сказала Даун. – Тем более сейчас.

– Ну а что поможет? – спросил Эверетт с горечью и сарказмом. Лишь оставшись ни с чем, он понял, как ему был необходим ответ.

– Ты – это то, что ты делаешь. Ты – это твой выбор. – Она глотнула пива. – Тот, в кого себя превратишь.

– Значит, мне не надо беспокоиться насчет того, кем я был раньше? Даун пожала плечами.

– Беспокойся, если охота, только не зацикливайся. Потому что никогда не будешь знать наверняка.

– А как насчет тебя? – Эверетта вдруг разозлил ее самоуверенный тон. – Почему для тебя все так просто? Или ты помнишь, кем была до Развала? И считаешь, что нынче тебе живется ничуть не хуже, чем тогда?

– Мне бы очень хотелось забыть, кем я была раньше.

Эверетт поразмыслил над этим откровением и почувствовал жгучую зависть. Хотя, возможно, тут мало разницы с желанием не видеть снов, подумал он. С беспробудным пьянством, чтобы не видеть Келлога.

– Ведь ты и раньше была замужем за Гарриманом, да? – спросил он. – Ты ведь его жена?

– Мы уже давно вместе. Но это, пожалуй, не то, что ты думаешь.

– Он кто, ученый? Спец по снам? Кем он раньше был?

– Да, он вел исследования в этой области, но Развал, конечно, ему помешал, как и всем остальным. Не хочу говорить о Гарримане. Скучная тема.

Эверетт забрался поглубже в кресло. Он устал вытягивать из собеседников ответы, не проливающие ни капли света. Его взгляд медленно прошелся по стойке бара к в фасадному окну с полосками липкой ленты на трещинах в стекле и пыльной ветхой рамой. Он узнал стоявшего на улице человека, вернее, человекоподобного робота, телевангелиста. Он то ли проповедовал, то ли выговаривал двум пацанятам, которые сразу напомнили Эверетту Рэя и Дейла. Но это, конечно, были другие, совсем незнакомые дети. На глазах у Эверетта они вырвали из карманов андроида кипы брошюр, швырнули на асфальт и дали деру. Робот невозмутимо нагнулся и подобрать свое добро.

– Почему бы тебе на бильярде не поиграть? – сказала Даун Фолту.

Тот послушно кивнул и выскользнул из кабинки. Эверетт смотрел, как он подходит к столу, как, заговаривая с игроками, нервно дергает головой.

– Я хочу потолковать о девушке из снов, – произнесла Даун.

– Это ты о ком?

– О Гвен. Ее ведь так зовут? Ты ее любишь. Потому и вернулся.

Эверетт кивнул. Он слишком устал, а может, был слишком пьян, чтобы возражать.

– Кэйл хочет, чтобы ты сделал его мир настоящим.

Он отвернулся, не желая подтверждать. На вечеринке от него не укрылось, что Даун презирает Кэйла.

– Чтобы они с девушкой могли жить, – напирала она. – Только не лги, Билли мне все рассказал.

Он снова встретил ее взгляд. Все равно что кивнул.

В полумраке кабинки она придвинулась к нему – соприкоснулись плечи, бедра и колени.

– Знаешь, – сказала она, – а ведь у меня есть идея получше.

– Получше, чем какая?

– Преврати меня в Гвен.

– Не понял.

– Воспользуйся своей силой, чтобы сделать из меня ту, кого ты хочешь. Тогда она станет живой, и ты ее получишь. Ты ведь способен, сам знаешь. Сделай меня ею, и уедем отсюда вместе. Если хочешь, переберемся в тот дом из твоих снов.

Он закрыл глаза, поднял и осушил кружку. И почувствовал на своем бедре ее ладонь.

– Это не очень порядочно, – выдавил он.

– Благодарю.

– Можно спросить, какая тебе в этом выгода?

Она рассмеялась и вонзила пальцы в его ногу.

– Эверетт, я бы могла ответить: не твое дело. Но я скажу. Я снова стану молодой. Конечно, я еще не старуха, но твоя Гвен совсем молоденькая, как и ты. А мне хочется новой жизни. И ты способен посодействовать. У тебя есть сила.

Он промолчал.

– Эверетт, она же не настоящая. И я знаю, как тебе этого хочется. А после тебе не придется творить чудеса.

– Ну а как же Гарриман и Илфорд? Как насчет их планов?

– Милый, я с удовольствием погляжу, как их планы развеются в дым. – Не убирая руки с его бедра, она повернулась, и ее лицо оказалось напротив лица Эверетта.

– Поцелуй меня.

Он приник к ее губам и ощутил вкус ее дыхания. Сладкое, как яблочный сок. Но с горьковатой примесью. Вроде сажи или уксуса.

Даун оторвалась от скамейки, прижалась к Эверетту грудью и животом. Эверетт почувствовал, как она расстегивает ему ширинку. Рев динамиков, запах пота и застоялого дыма, стук бильярдных шаров, язык Даун у него во рту и рука на его бедре – все отодвинулось прочь, точно айсберг. Перед Эвереттом остались только море и туман.

Он выпрямил спину и потряс головой. Даун открыла глаза, усмехнулась и отстранилась.

– Ты же знаешь, ты – не Гвен. – Ему хотелось вместе с этой фразой выплеснуть всю свою мировую скорбь.

Но с лица Даун не сходила улыбка:

– Да. Пока – не Гвен. Но я не совсем безнадежна.

Он покинул кабинку, прошел в туалет и встал, покачиваясь, у писсуара. Следом вошел Фолт с кием в руке.

– Ну, чего, Эверетт? Ты как?

– Пошли отсюда, – сказал Эверетт.

Он стоял и смотрел вверх, на низкий небосклон, на толщу тумана, что придавила черные рощи. Даун высадила Эверетта и Фолта у подъездной дорожки перед домом Илфорда, и ее машина скрылась в ночи, и почти тотчас умер гул мотора.

В тот миг Эверетт пожалел, что отпустил ее. Ведь он мог вырваться из этой гнетущей громадины – дома Илфорда, поехать к ней, лечь в ее постель и спрашивать, спрашивать… Похоже, ее влечение было как-то связано с тем, что она помнила… Он ненавидел себя. За то, что толкнуло его к ней. За то, что у него нет прошлого.

Он повернулся к дому и разглядел силуэт Фолта. Тот ждал. Внезапно к горлу подкатила рвота.

– Так ты и нашим и вашим, ara? – спросил он.

– Чего? – Фолт вытаращился на него в потемках.

– Всем подряд меня подсовываешь. Ил-форду, Кэйлу, а теперь и Даун…

– Хамишь, Эверетт.

– Каждому охота отщипнуть от меня кусочек, – сказал Эверетт. – Всем, кроме тебя. Для тебя я – живец.

– Ты очень многого не понимаешь, – сказал Фолт.

– Тебя хоть заботит, на чьей ты стороне?

– Меня одно заботит: выжить, – гордо изрек Фолт. – Как и тебя, как и всех прочих. Что надо делать, то я и делаю. Ты ведь, Эверетт, моих проблем не знаешь. Понятия не имеешь, что со мной было.

Наступила тишина. Эверетт и Фолт стояли друг против друга во тьме на подъездной дорожке. Эверетт слышал собственные вздохи, чувствовал пульс, усиленный хмелем. Впереди сияли окна Илфордовой гостиной, точно маяки в тумане. Окно подвальной комнаты не светилось.

– Ты прав, – сказал наконец Эверетт. – Я не знаю, что с тобой было.

– То-то и оно.

– Ну так расскажи. Что с нами было, когда случился Развал? Что произошло с Кэйлом?

– Да ничего особенного. Могло быть куда хуже.

– Кого защищаешь? Илфорда? Кэйла? Или себя?

– Никого я не…

– Тогда расскажи, что знаешь.

– Не могу. – Фолт повернулся и зашагал к дому.

Эверетт остался кипеть от злости. Он чуть было не пошел в противоположную сторону, в ночь, в туман. Но в конце концов взял себя в руки и направился следом за Фолтом, в круг света, что падал из окон. У спуска на цокольный этаж он догнал Фолта.

– Мне кольнуться надо, – сказал он.

– Ступай наверх и ложись спать. И так меня ограбил.

– Билли, дай.

– Заткнись, нельзя тут об этом тре паться…

– Тогда внизу.

Они спустились в комнату Фолта.

– Ты долго не приходил, – сказала Гвен.

Дел было невпроворот, – объяснил он. – Все так усложнилось…

Сидя на контурах постели в окружении пустоты, она привлекла его к себе, обняла. Эхо прикосновения, шепот на языке памяти… Но ему надоели эхо и шепот.

– Ты должен что-нибудь сделать, чтобы мы были вместе, – сказала она. – Больше не могу лежать тут и ждать. Невыносимо…

– Но это не так просто, – возразил он.

– Кэйл говорит, способ есть.

– Кэйлу кажется, что способ есть.

– Он сказал, ты можешь закончить начатое им. Ведь ты позвал меня, помог проснуться. Ты можешь возвратить меня в мир.

Эверетт поморщился, как от боли:

– Возможно. Возможно, что-нибудь подобное в моих силах.

– Да, Эверетт. Кэйл в этом уверен.

– А Кэйл… – Он не договорил. Кэйла здесь нет, но это не важно. Она говорит словами Кэйла. И вообще, лучше считать, что это – сам Кэйл, в ее образе, с ее голосом. Лучше, чем думать, что он запрограммировал ее или управляет ею издали. Впрочем, не имеет значения.

Он отстранился.

– Что-нибудь не так? – Она посмотрела ему в глаза.

– Мне надо знать, кто я.

– Я знаю, кто ты.

– Скажи.

– Ты Эверетт. Ты любишь Гвен. Эверетт для Гвен. Точь-в-точь как я. Гвен для Эверетта. Гвен с Эвереттом. Она заморгала и потупилась, затем снова посмотрела ему в глаза. – Эверетт, ты меня любишь?

– Да. Но я не…

– Выходит, я тебя знаю.

– Нет, не выходит, – сказал он. – Ты меня не знаешь.

– Но почему?

Он отодвинулся от нее на постели:

– Можно, я тебе кое-что покажу? Она безропотно кивнула. Он перенес ее в Хэтфорк.

Они очутились на автомобильной стоянке подле Комплекса. Пекло солнце, дул ветер пустыни; у обоих вмиг пересохло в горле. Афиши по-прежнему утверждали, что во всех кинозалах идет только «Хаос». Асфальт жег подметки, норовил добраться до пяток. Хаос поморщился и потянул Гвен за руку под козырек служебного входа.

– Эверетт… – заговорила она.

– Тут надо звать меня Хаосом, – перебил он.

Хаос достал из кармана старые ключи и отворил дверь. Они вошли в коридор, что вел в проекционную кабину.

– Почему я должна звать тебя Хаосом? – Гвен жалась к стене коридора. Она, похоже, боялась.

– Потому что это мое здешнее имя. – Он протянул руку, коснулся ее плеча, и она робко улыбнулась. – Может быть, я сам себя так прозвал. Ведь я участвую во всем, что здесь делается. Я помогал создавать это место.

– Не понимаю. Место уже ничего не значит, так Кэйл сказал. Он говорит, что может сделать любое место, какое захочет. И ты, Эверетт, можешь.

– Это другое место, не такое, как те, что Кэйл делает. То есть я его не в одиночку создавал. Оно мне даже не нравится. Но оно – часть меня. Часть, которую я могу вспомнить.

Он затворил дверь, заточил себя и Гвен во мрак. Но путь он помнил и знал, что не забудет никогда. Схватил Гвен за руку и повел вверх по лестнице.

В проекционной кабине все было по-прежнему: старая аппаратура под слоем пыли, грязные одеяла, запиханные под кровать. Сигареты лежали там, где он их оставил. Он вспомнил, что не курил со дня отъезда. Он вспомнил тот день, тот спор с Келлогом в сухом водохранилище, побег. Он разорвал и сбросил липкую паутину воспоминаний, усадил Гвен на кровать и зажег свечи в углах кабины.

– Это что? – спросила она. – Ты тут жил?

– Пять лет.

– Эверетт, по-моему, ты ошибаешься. Кэйл мне сказал, что ты думаешь, будто не был с нами пять лет, но ведь это – не на самом деле.

Все, что она знала, она знала со слов Кэйла. Эверетт видел: Кэйл не пожалел труда на подготовку. Чтобы Гвен, когда придет ее час, с блеском сыграла свою роль. Чтобы она не упустила свой шанс стать настоящей.

– Не важно, – сказал Эверетт. – Я здесь был, и я это помню. Для меня это – пять лет.

Она недоверчиво покачала головой и вдруг нахмурилась, взглянув ему в лицо:

– Ты не похож на себя. Он кивнул. Здесь у него были волосы колтуном, кожа темна от загара, зубы нечищены.

Она прилегла на кушетку.

– Ладно. Я посмотрела. Теперь я знаю.

– Нет, – сказал он. – Тебе придется… придется съездить со мной. Увидеть. Мне надо, чтобы ты увидела все.

Он усадил ее в машину, и они поехали по городу. Сначала отправились к Декол. Эверетт представил Гвен, Декол одарила ее щербатой ухмылкой и рукопожатием. Декол дала два квартовых молочных пакета со спиртом, Хаос запер их в багажнике. У Сестры Эрскин он добавил бутыль супа и две печенью птичьи ножки в алюминиевой фольге, бывшей в употреблении. «Сколько времени я уже не видел консервную банку или продрейнджера? – подумал Хаос, и в уголке сознания родилась мысль:

– А были ли в действительности продрейнджеры или они тоже выморочены Келлогом?"

Потом он повез ее за околицу, в пустыню. Там они сидели на горбах соляных барханов, смотрели на закат и ужинали.

Мысли его бродили далеко. Он долго сидел в молчании, Гвен тоже. Наконец она осведомилась тишайшим голосом:

– А другое место сделал Кэйл? Дом для нас? Он похож на тот, где ты жил прежде?

– Да.

– Почему мы туда не отправились? – спросила она. – Там лучше, чем здесь.

– Я хочу, чтобы ты меня здесь видела.

– Почему?

– Ты должна знать и эту часть меня.

– Эверетт, это худшая часть тебя. Все это лишнее. Ты ведь отсюда сбежал.

– Я… – Он не сумел подобрать слов.

– Что?

– Разве не в этом суть любви? – спросил он. – Если любишь, люби и худшую часть. – Он знал, что уходит в сторону. Говорит о любви, когда надо говорить о настоящем и поддельном.

– Не знаю, – сказала она.

– Ну так вот, Гвен, мне кажется, что сейчас от меня осталось только это. Худшая часть.

– А мне кажется, ты себя жалеешь. – Она положила на фольгу кость с жилистым мясом. – И еще мне кажется, это тухлятина. Я не верю, что ты мог создать такую помойку, это поганое место, только для того, чтобы меня сюда затащить.

Он смотрел вдаль, туда, где заходящее солнце играло на полотне автострады, и думал о своем путешествии в Калифорнию, о том, что оставлял, как ему верилось, позади, о том, к чему, как ему верилось, стремился.

– Кэйл говорит, ты способен на любые чудеса, – сказала она. – Эверетт, мы можем получить все, что захотим.

Он промолчал.

– Давай вернемся, – попросила она.

– Рано.

Она сжала его руку:

– Ну, тогда давай отправимся в тот дом. Да куда угодно, лишь бы подальше отсюда. Ну, пожалуйста.

Он повернулся и увидел в ее глазах страх.

– Ладно.

Он перенес еду в машину и отвез Гвен обратно в Комплекс.

Там она уселась на кушетку, съежилась:

– Мне страшно. Если ты меня бросишь, я не буду знать, что случится дальше. Не буду знать, куда попаду. Господи, тут такой запах!

– Я не хочу тебя бросать.

– Тогда прекрати! Ты же все портишь. Резкий тон. Снова – отголосок Кэйла.

– Мы же здесь – всего ничего, – сказал он. – Дай шанс.

– Эверетт, это безумие!

– Пожалуйста, зови меня Хаосом. Это важно.

– Нет. Я не буду звать тебя Хаосом. У тебя другое имя. – Она опустила голову и заплакала. – Все это неправда.

– Неправда?

– Все это – не ты. Ненастоящее. Эверетт, это подделка. Как плохо, что ты не понимаешь!

– Все – подделка. – Он вскрыл молочный пакет и глотнул спирта. – Сейчас все – подделка. Но и среди подделок встречается немало важного. Того, что характеризует реальное. Вроде тебя, Гвен. Ты характеризуешь меня. – Он снова хлебнул. – Знаешь, ты ведь тоже – подделка.

– Не надо так говорить. – Ее щеки покраснели от гнева, слезы мигом высохли. – Эверетт, я так долго тебя ждала, а ты…

Слова Кэйла. Каждый раз, когда она злилась, Эверетт слышал Кэйла. Ее ласковая сторона выглядит убедительней, ведь она извлечена из снов Хаоса, но злую пришлось изобретать целиком. А образец у Кэйла был один – он сам. И его голос.

– Тебя создал Кэйл, – произнес он наконец, презирая себя за это.

– Нет…

– Ты – подобие. Он тебя сотворил по нескольким клочкам воспоминаний. А в основе – мысль обо мне, о том, что мы с тобой были вместе. Вот почему все это – ради тебя. Он рассчитывает, что я закончу его работу. Наделю тебя кровью и плотью, сделаю настоящей.

– Кэйл мне совсем другое говорил.

– Он тебе лгал. Ты – слайдфильм. – Он глотнул спирта, пряча глаза. – Гвен, ты – подарок для меня. Приманка, чтобы я вернулся. Кэйл потрудился на славу, ты – его шедевр. Он добился, что ты сама поверила в свое существование.

Она снова заплакала:

– Неужели ты не видишь, что я – это я? Неужели не слышишь мой голос?

– Будь ты настоящей Гвен, ты бы меня и здесь любила. Любила бы Хаоса.

– Эверетт, я не обязана любить тебя только за то, что ты есть. – Она встала. – Я не собака.

Он ничего не сказал. Лишь подумал: «Никому бы и в голову не пришло делать фальшивую собаку».

А хэтфоркская частица его разума подумала: «Будь ты собакой, мы б тебя зажарили. Отменная жратва».

– Все это – вранье. – Она направилась к двери. – Не обязана я выдерживать никакие проверки. Ладно, Эверетт, до встречи. Я ведь даже не знаю никого но имени Хаос.

Придерживаясь в темноте за стену лестничной шахты, она затворила за собой дверь. Каблучки процокали по ступенькам и постепенно утихли внизу.

Эверетт – нечто едва ли большее, чем его привязанность к Гвен, – не выдержал бы ее ухода. Наверное, побежал бы за ней.

Но Хаос не побежал за ней. Хаос потянулся за выпивкой.

Глотая, он подумал: а все ли из того, что он ей наговорил, – правда? А если правда, то что все это значило? В глубине его существа сидела боль. Он пытался погасить ее спиртом. Сидел, глядел на меркнущие свечи, и слова, сказанные им, и слова, сказанные ей, проносились эхом в голове и таяли, как нематериальный осадок Келлогова сна. В конце концов, как всегда, осталась только эта комната. И старые кинопроекторы, что таращились в пустые залы.

А вдруг все, что предлагал Кэйл, – правда? Вдруг Эверетт способен превращать сои в явь? Вот это было бы забавно. Поскольку кое-чего Кэйл определенно не учитывал.

Хэтфорка.

"За это и выпьем». Хаос приподнял пакет.

В вентиляционной системе завывал ветер пустыни. Снаружи царила ночь. «Интересно, – подумал Хаос, – куда пошла эта женщина, в город или на автостраду? А может, исчезла, как только покинула здание и пределы моей досягаемости? Бессмыслица какая-то… Все бессмыслица: и Сан-Франциско, и тамошний народ. Сущий бред. Ох уж этот Келлог со своими дурацкими идеями…"

Он тоскливо вспомнил прощальные слова женщины. Ладно, если уж на то пошло, он тоже не у верен, что знает какую-то Гвен.

Если у Келлога – дурацкие идеи, какого черта он запихивает их в чужие головы?

Да потому что кретин им под стать, решил Хаос.

Он провел в кабине два дня. Пил, курил, мастурбировал. Ночью, чтобы не уснуть, глотал спирт. В конце концов его выгнал на улицу голод. Он сел в машину и поехал к сестре Эрскин за съестным. Пыльный горячий ветер ерошил волосы. Заметив в зеркальце заднего вида свою физиономию, а за ней – полосу автострады, он ухмыльнулся. Все образуется. И со снами Келлога жить можно. Это будет его работа. Его крест. В конце концов, Хэтфорк ему не чужой, здесь он хоть что-то, да значит. Все будет путем.

На стоянке у Комплекса он увидел чужую машину. Незнакомую. Понес сумку наверх и обнаружил, что на его диване сидит и дожидается Келлог. Толстяк освещал кабину автомобильной мигалкой и дымил огромной сигарой.

– Хаос, нам бы поговорить.

Хаос не поверил собственным глазам. В последний раз, когда он видел этого человека, тот, окровавленный, валялся на песке.

– Твоя краля у меня в гостях. Ну, парень, она и нагородила! Хоть я и слыву чокнутым, куда мне до нее! Хе! Где ты только таких находишь?

– Моя краля?

– Гвен. Городская цыпочка, припоминаешь? Ах, до чего же мы забывчивый народ! Надо было тебя назвать капитаном Рассеянным, Космическим Ковбоем. Ладно, не бери в голову. Мы с ней все в лучшем виде уладили. Кто-то теряет, кто-то находит. Ну и милашку ты себе во сне заделал, капитан!

Келлог пыхнул сигарой. Та жирно поблескивала в сполохах мигалки, и Хаосу вдруг почудилось, что она усажена орехами. Что Келлог курит шоколадный батончик.

– Гвен у тебя? – Хаос вспомнил о ней. Только теперь.

Келлог рассмеялся, пуская дым:

– Что, капитан, ревнуем маленько?

– А? Нет. Она не настоящая.

– Не настоящая? Да ты, брат, слепой. Хаос, у тебя совершенно гребаное мироощущение. Она такая же реальная, как и я. Мы оба вышли из тебя.

– Ты псих!

– Какая прелесть! – Келлог вскочил с дивана, Хаос отступил на шаг. – Что я должен на это сказать? «Нет, это ты псих?» Ну, давай поиграем, время терпит. – Он дурашливо скашивал глаза, когда изображал Хаоса:

– «Ты псих». Нет, это ты псих. Извини, но это ты псих. – Он протянул руку и ткнул Хаоса в грудь изжеванным концом сигары; коричневая от табака слюна осталась на тенниске. – Сдавайся, Хаос. В наши времена нормальность и реальность выеденного яйца не стоят.

– Оставь меня в покое. Келлог воздел руки:

– Ты – начальник. В том-то все и дело, Хаос. Ты тут всем заведуешь.

– Дерьмо собачье! – вспылил Хаос. – Я совсем запутался. Я ведь сейчас в Сан-Франциско, верно?

– Ну, допустим…

– И смотри: я снова рядом, точу с тобою лясы. – Хаос опустил голову на ладони. – Дотащился до самого Сан-Франциско и все-таки не сбежал от тебя.

– Ну что за белиберда! Дружище, это ты меня позвал. Я в этом деле всего лишь консультант.

Хаос пропустил его слова мимо ушей.

– В моей жизни огромных кусков не хватает, – продолжал он. – Даже родителей вспомнить не могу.

Келлог пренебрежительно помахал рукой:

– Хаос, тебе уже тридцать. Не тот возраст, когда хнычут про родителей. Кто мешает самому обзавестись семейством?

– Келлог, кто это все со мной сделал? Ты?

– Я? Да ты что, приятель. Ты уже был таким, когда я тебя нашел. Когда ты меня нашел. Когда мы начали работать вместе. Такая уж у тебя жизнь. Не вылазишь из Оэсэр.

– Оэсэр?

– Ограниченная Субъективная Реальность, так я это называю. Надо бы авторское право зарегистрировать. Все просто: ты прибираешь к рукам небольшую территорию, пока не сталкиваешься с другим парнем, который промышляет тем же самым. Небольшое сферическое поле реального и нереального, нормального и ненормального. Всего, что ни напихаешь. Вот так ты и живешь. Оэсэр.

– У тебя на любую загадку готова теория.

– В чем-то ты прав, пожалуй. И твоей Оэсэр явно не мешало бы принарядиться. – Келлог помахал рукой и сбил свечу. – 0-па! Ладно, мне пора. Всяческих успехов. – Он поднял мигалку и пропел:

– Ты пойдешь верхом, а я пойду низом, но буду в Шотландии раньше тебя… – У двери он остановился и повернулся. – А, блин, чуть не забыл. Глен тебе записку черкнула. – Он покопался в кармане и добыл скомканный клочок бумаги. – Лови.

Он бросил записку Хаосу и затопал по ступенькам. Хаос расправил бумажку и прочел:

"Кэйл не может до нас добраться. Из-за тебя ему нас не найти. Если не сделаешь чего-нибудь, мы тут насовсем застрянем».

Хаос положил записку на стол рядом с сигаретами. Посидел неподвижно минуту-другую, затем достал из сумки снедь от сестры Эрскин, снял фольгу, подкрепился.

В ту ночь его разбудили тихие шаги на лестнице. Он сел и зажег свечу. Отворилась дверь, вошла Мелинда.

– Ты, козел! Зачем меня к родителям отправил?

Он протер глаза и моргая уставился на нее. Мелинда плюхнулась в изножье дивана.

– Снова драпанула, только что. Прикончить меня собирались!

– Как ты сюда попала?

– На Эджа наткнулась, он подбросил. Вот козел! Глаз на меня положил, все цепляется… Никак не может поверить, что я вернулась в город.

– Где Иди? Она усмехнулась:

– Ну вот, теперь ты хочешь знать, где Иди. Хаос, малыш, а ты не думал, что уже поздновато?

– Ты о чем?

– В Вакавилле все пошло ко всем чертям. Кули…

– Что?

– Трудно объяснить. И вообще, где тебя носило? И что мы тут делаем?

– Пришлось вернуться. Я не хотел тебя затащить. Это из-за той женщины…

– Знаю, знаю. Девушка из сна. Эдж сказал, она теперь у Келлога. Ну а ее ты зачем сюда приволок?

– Надо было выяснить… Я… Для нее я даже не Хаос. Я думал, возвращаюсь в прошлое… Но ничего там не нашел.

– Ну и что?

– Мне вдруг показалось, что необходимо снова стать Хаосом.

– Ладно, что сделано, то сделано. – Мелинда закатила глаза и зевнула. – Только сдается мне, ты стал не тем Хаосом.

– Что значит – не тем? Она подняла ноги на диван и опустила голову на колени.

– Тебе достался неудачник. Хаос, который только сидит и хнычет. Я в том смысле, что тебе нужен был другой. Тот парень, который чесанул по автостраде.

На это ему нечем было возразить.

– Может, в него она и влюбилась бы. Если это то, чего ты хотел. Если ты хотя бы знаешь, чего хочешь. – Она снова зевнула. Господи, до чего ж я устала. Пришлось впотьмах валяться с открытыми зенками, ждать, когда предки уснут. Ну и натерпелась же страху из-за тебя! – Она приподняла голову и произнесла чуть бодрее:

– Это не ты часы потерял? Там, на стоянке…

Она свернулась клубочком у него в ногах и вскоре уснула. «Похоже, нисколько не сомневается, что ее место – здесь, – размышлял Хаос. – Как бы ни злилась на меня».

Он долго сидел и смотрел на спящую девочку. Когда решил, что уже не разбудит ее, слез с кушетки, спустился по лестнице и вышел из здания. Светало. Он повернулся и увидел над западными холмами последние гаснущие звезды.

Часы он нашел на кучке щебня на краю стоянки. Они оказались на удивление массивными. Когда Хаос их поднял, раздалось звучное щелканье и заходил золотой маятник. Часы щелкали мерно, как их Хаос ни поворачивал. Уму непостижимо, думал он, рассматривая их. В Хэтфорке и Малой Америке никогда не бывало и не могло быть таких чистых, красивых, целых вещей.

Новый знак, новая стрелка, указующая ему путь из Хэтфорка. Но на сей раз – странный, неожиданный знак.

Он понял: придется вернуться. Там, откуда эти часы, осталось незаконченное дело. Возможно, это так и не удавшийся побег.

Щелканье расстраивало ясную мысль, хоть и призывало вернуться.

Хаос подошел к рекламному щиту на краю стоянки и повернулся лицом к солнцу. Оно всходило над пустыней, испаряло росу на траве, что росла вокруг столба и в трещинах асфальта.

«ХаОС» «хАОС» «ХАоС»

Он позволил Хэтфорку исчезнуть. Вместе с небом, пустыней, Комплексом и девочкой, спящей наверху. Целиком.

Часы были счастливы.

Их распирало от гордости. Жизнь была полна смысла. В каждом щелчке звучала целеустремленность. Работа давалась легко. Работа – вторая натура. Быть часами – значит тикать, но эти часы не тикали, а щелкали. Не только сами часы, но и щелканье, и отражение были золотыми. Они не просто делали свое дело. Они исполняли великую миссию.

Резной корпус часов вмещал всю гостиную в миниатюре, только искривленную и позолоченную. Но свет струился и в ту и в другую сторону. Мерцающий маятник раскачивался в дюйме от поверхности кофейного столика, и на стекло сыпались волшебные искры, отлетали на стены комнаты, на все вокруг – огненный танец в безупречном ритме, каждое па в точности повторяет предыдущее. Золотые лучи подчеркивали изящество интерьера, где каждый предмет сиял на идеально подходящем для него месте, – хотя их отражения под гладью корпуса часов сплетались в рельефный блестящий узел.

Дарить и принимать дары! Какое счастье!

Щелк.

Гостиная тоже тонула в блаженстве. Часы осознавали колоссальное удовольствие, которое испытывает дубовый стул оттого, что он – дубовый стул и ничем другим быть не хочет; можно было даже позавидовать дубовому стулу, чья полировка тускло мерцала под множеством тончайших слоев олифы и чья спинка так восхитительно изгибалась, – на него может сесть сам Илфорд! И еще часы знали: когда бы ни вошел Илфорд в гостиную через любую из дверей, часы с радостью и гордостью примут его в свой сверкающий корпус и постараются усладить его сердце мерным щелканьем.

Стул был красив, но часы гораздо красивее. Каждым своим атомом они ощущали сладостную умиротворенность гостиной – мебели, картин, стеклянного столика, мраморной лампы и даже зауженных кверху стаканов возле початой бутылки шотландского виски за палисандровыми, с инкрустацией, дверками застекленного шкафчика. Даже бонсаи на каминной полке – крошечные деревья в горшках, стоящих рядком, – излучали довольство судьбой. Только одно деревце, крайнее, не казалось счастливым.

Щелк, щелк.

Сегодня в тумане моросил дождь, он :плошь покрыл окна алмазным крошевом. Капли мерцали на фоне молочной белизны, окна казались не проемами для дневного света, а зеркалами. Впрочем, так было и до дождя.

Часам не приходилось соперничать с солнцем. Весь свет и все тепло исходили из комнаты, часы являлись сияющим ядром этой системы. А всего остального, быть может, и не существовало. Часы никогда не заволакивало туманом. Для них солнце исчезало крайне редко и всегда очень ненадолго.

Гостиная выглядела идеально, но незавершенно. Недоставало самого главного. И, осознавая свою незавершенность, комната с нетерпением дожидалась Илфорда. Что проку в великолепии, в мягком золотом сиянии, если нет Илфорда, чтобы ходил среди всей этой красоты, чтобы обитал в ней? Гостиная была не просто идеальной комнатой (как будто на свете существовала другая?). Она была идеальной комнатой Илфорда.

Щелк.

Сегодня часам и остальным вещам не пришлось долго ждать. Вошел Илфорд. Отряхнул мокрый плащ, забрызгав ковер. Если судить предвзято, то совершенство страдало в его присутствии – ковер впитывал воду, двери шкафчика были распахнуты настежь. Плеск виски в стакане, беспорядочные шаги, шорохи, стук, – сущая какофония в сравнении с метрономическим голосом часов. Илфорд, весь такой холеный, весь такой щеголеватый, все же не гармонировал со своим жилищем. Но это было не важно. Когда он приходил, гостиная обретала завершенность. Только в его присутствии она могла нормально жить и дышать.

Что же касается часов, то они обожали Илфорда. Обожали невыразимо. Они бы не смогли толком объяснить почему; если уж на то пошло, они не могли задаться таким вопросом. Им хватало гораздо более приятных и нужных дел: погружать Илфорда в золотое марево корпуса, обрамлять его миниатюрный образ идеальным интерьером, непогрешимым хронометражем подчеркивать хозяйское здравомыслие и благоразумие. Эти обязанности, а в сущности привилегии, были смыслом существования часов.

И вдруг случилось что-то странное…

Щелк.

Вместо того чтобы безразлично пройти мимо часов, каждым уверенным шагом, каждым властным шевелением давая понять трепещущим от счастья и обожания вещам, что он владелец этого идеального дома, Илфорд впился взглядом в циферблат. Опустив стакан с виски на кофейный столик и чуть повернув голову, он стоял в неудобной позе и оторопело рассматривал часы. Зрачки расширились от изумления, а рука со стаканом едва заметно дрожала.

Это длилось считанные мгновения, но затем произошло нечто еще более странное, несообразное. Изумленный взгляд уступил властному, даже злорадному. Илфорд смотрел на часы, как на побежденного и усмиренного врага. Как на львиную голову, набитую опилками и повешенную на стену в доме охотника.

Часы встревожились. Разве так смотрят на верных и радивых слуг?

Щелк.

Илфорд поднес стакан к губам, и сразу все пошло по-прежнему. Часы знали: кроме них, ни одна вещь не заметила его странного поведения, все они абсолютно уверены, что их место – рядом с Илфордом, а место Илфорда – среди них. Хозяйское место. Беспокоились только часы. Кроме необычного взгляда хозяина, они заметили еще кое-что. В чертах его лица. Когда он растерянно поворачивался к кофейному столику.

От них не укрылось, как на лице Илфорда мелькнули чужие, плохо стертые черты. Часы приняли бы их за следы молодости, если бы не сомнения, возникшие в тот же миг.

Эти чужие, аномальные черты показались знакомыми. Часы порылись в памяти и сразу наткнулись на ответ. Кэйл.

Кто такой Кэйл?

Часы напрягли память и очень испугались. И все-таки не прекратили безупречно отсчитывать время, даже когда вспомнили, что Илфорд – это не просто Илфорд, а нечто гораздо более значительное, точно так же, как сами они – не просто часы. В сущности, та часть часов, которая имеет значение, – это вовсе не часы.

Щелк.

Илфорд поднял стакан с виски и встал с дивана, он вновь держался, как подобает господину. За окнами шел дождь, но Илфорд даже не удостоил окна взглядом. Он шел к лестнице, ведущей на второй этаж. Видя, что он уходит, комната немного расстроилась, но перечить не посмела – воля Илфорда была для нее законом. Она даже беззвучно одобрила хозяйское решение.

Вещи в гостиной ничего не имели против. Все, кроме часов. Часам отчего-то не хотелось, чтобы хозяин исчез из виду.

Поэтому они остановили время. Илфорд застыл как вкопанный: нога над нижней ступенькой, виски в стакане вздыблено вопреки силе тяжести. Маятник часов замер тоже неестественно – под углом к вертикали.

– Я ухожу, – сказали часы миниатюрному деревцу, что стояло на левом краю каминной доски.

– Илфорд не отпустит, – хмуро произнесло деревце. – Видишь, что он с тобой сделал, лишь бы удержать?

– Он ведь хозяин снов, правда?

– По-моему, можно не отвечать, – проворчало деревце. – Хотя… Мне никогда не удавалось разобраться, сколько знают другие.

– Билли, – сказали часы, – я хочу знать, что сделал Илфорд с Кэйлом.

– Не скажу. – Деревце задрожало.

– Почему?

– Потому что меня Илфорд прикончит. И если уйдешь, тоже прикончит.

– Билли, – сказали часы, – он из тебя сделал предмет интерьера.

– Может, не навсегда, – с надеждой сказало деревце. – Вчера, когда ты исчез, он маленько струхнул. Где ты был?

– В Хэтфорке. Или в одном из вариантов Хэтфорка. Дня два там проторчал. – Часы вдруг подумали о Вайоминге. Что там сейчас происходит? Может, как только Эверетт покинул эту реальность, время и там замерло?

– Так ты туда собираешься? – испуганно спросило деревце.

– Нет, пожалуй. Но здесь точно не останусь. Так что терять тебе нечего, выкладывай все как на духу.

– Илфорд из кожи вон вылезет, чтобы тебя удержать.

– На что я ему сдался, если он – хозяин снов? И без меня прекрасно справляется.

– Нет. Ты – другой. Твой талант идеально пластичен, он так и сказал. Ты легко поддаешься внушению.

– Что значит – я другой?

– Его сны только исполняют желания. Он изменяет людей, переделывает вещи по своему вкусу.

– Так вот, значит, что случилось с Кэйлом и Гвен?

– И со многими другими, – словно оправдываясь, сказало деревце. – С Даун. Помнишь, кем она до Развала была?

– Нет.

– Даун – мать Кэйла. Она была женой Илфорда. Даун Хочкисс. Но потом он на нее взъелся, а Гарриману она нравилась, вот и…

– Так куда подевался Кэйл? И Гвен?

– Кое-кому пришлось еще хуже, – прошептало деревце.

– То есть?

– Илфорд превращает людей… в вещи. Вот почему у него такая уйма барахла.

Часы окинули взором великолепную гостиную, сияющую полировкой мебель и прочие вещи, расставленные и развешенные с идеальным вкусом. Заглянули и в кухню, набитую самой диковинной снедью.

"Да, – осознали они. – Часы – это еще не самый худший вариант».

Илфорд по-прежнему стоял неподвижно у лестницы, перечил земному тяготению и инерции движения. А часы держали маятник на весу и сопротивлялись ходу времени. Это требовало усилий. Все равно что говорить, задерживая дыхание.

Снаружи на окнах замерзли искорки дождевых капель. Дождь притих, словно на него цыкнули.

Крайнее деревце бонсай заплакало. Листочки жалко затрепетали, голос понизился до гнусавого писка:

– Ну почему я один должен все помнить? Часы долго молчали.

– Я не знаю, – сказали они наконец.

– Я ведь только привез тебя и ни во что нe совался, – прохныкало деревце. – Думал, ты сумеешь помочь Кэйлу. Мне нет дела до планов Илфорда. Я и терпел-то все ради Кэйла. А тебе, наверное, на него плевать. Ты ведь его даже не помнишь, он тебе никто…

– Кое-что помню. Да и кассету смотрел…

– Кассета – фигня, – буркнуло деревце. – Я помню прошлое. Когда Кэйл был настоящим.

– Но он и сейчас здесь, – сказали часы. – В твоем холодильнике.

– Кэйл был сильным. Когда все переменилось… когда Илфорд все переменил, Кэйл выжил. Ваял всякую муру виртуальную, потому и выжил. Спрятался в компьютере. Вот откуда вся эта хрень взялась, строительство миров… А потом Илфорд сломал компьютер.

– Ну а наркотик откуда? Деревце замялось.

– Это, наверное, из моих желаний, – смущенно проговорило оно. – Иногда и у меня получается…

Компьютеры и наркотики. Часы вспомнили первые сны Хаоса на автостраде, когда он вышел из радиуса действия Келлога. С домом у озера. Его желания тоже находили лазейки.

– И теперь Кэйл прячется здесь, – сказали часы. – В твоем холодильнике.

– В холодильнике… Илфорд не додумался отобрать. И часто оставлял меня надолго одного. Наверное, потому что я такой безобидный придурок.

– Но Кэйл и в Илфорде.

– Это не Кэйл! – рассердилось деревце Только часть Кэйла. Илфорд ее украл. А Гвен?

Гвен была слабее, чем Кэйл. Часы подумали и решили, что о Гвен и Кэйле знают уже достаточно.

– А со мной что было? – спросили они. – Как я в Вайоминге очутился?

– Когда начались перемены, ты тут был. Помнишь?

Часы, пытаясь отрицательно покачать головой, чуть не вытряхнули маятник.

– Нет, – произнесли они.

– Илфорд хотел, чтобы ты вместе с ним работал. Из-за тебя постоянно с Кэйлом цапался. Потом вы с Гвен собрались уезжать, вот тут-то все и случилось. – Деревце снова заплакало. – Даже Кэйл не помнит. Только я.

– Ты хочешь сказать, это Илфорд все изменил?

Деревце утвердительно всхлипнуло.

– И как же я вырвался?

– Тебе такое приснилось… У нас у всех крыша съехала, – пискляво ответило деревце. – Когда очухались, ты уже исчез. В Вайоминг, должно быть, смылся. Мирки шизовые в пустыне лепить.

Похоже на правду, решили часы. Эверетт бежал, пока не добрался до Малой Америки, а там встретил того, кто мог развеять его сны. Келлога.

И Келлог довершил начатое Илфордом. Постарался, чтобы Эверетт забыл прошлое.

– А ты всегда оставался, – сказали часы. – Ни разу не сбежал.

– Да, – подтвердило деревце.

– Ты предан Кэйлу.

– Я думал, Кэйл, может, вернется, когда Илфорд получит все, чего хочет. А после думал, ты сумеешь его вернуть.

– Увы.

– Почему?

– Не могу, и все. Даже если б мог, как бы это выглядело, по-твоему? В точности как Кэйл возвращал Гвен.

– Ну, раз не хочешь помочь, проваливай, – смирилось с поражением деревце. И добавило:

– Если сумеешь.

Часы посмотрели на Илфорда, замершего на одной ноге, на окно, за которым застыли дождь и туман. По-прежнему трудно было поверить, что за пределами этой комнаты – мир. Что вещи вокруг – не просто вещи. Что Илфорд – не просто Илфорд.

Часы возненавидели Илфорда. И эту комнату, сотворенную им, и свое нынешнее обличье. Возненавидели так люто, что им приснился сон наяву. Им приснилось пробуждение.

И раздался грохот…

Что было похоже на взрыв. Гостиная провалилась в подвал. Эверетт, Фолт и Илфорд дождем посыпались в комнату Кэйла, вместе со стульями, лампами, буфетами, картинами, растениями и стеклянным кофейным столиком, который вдребезги разлетелся посреди комнаты, ударясь о старенькую кушетку. Бонсай превратился в груду земли, черепков и корней, на него упал Фолт. Золотые часы грянулись о бетон подле головы Эверетта и развалились, щелкнув напоследок, словно хотели доложить, что связь времен восстановлена и они с честью погибают на боевом посту. Илфорд, не выпуская из руки стакан скотча, обрушился на старенький холодильник и съехал на пол. Осколок стакана вспорол ему ладонь. Потекла кровь. С рубашки капало виски.

Эверетт посмотрел вверх, в гостиную. Пол исчез, обиталище Илфорда соединилось с логовом Фолта. Стены были ободраны подчистую, неведомая катастрофическая сила увлекла вниз все без остатка. Даже мраморная каминная доска валялась, расколотая, перед дверью. Картину Илфорда – величавый залив, устланный туманом, – проткнула, точно кол, лампа Фолта.

Снаружи ровно шумел дождь, шевелил листья на деревьях, бился о булыжники дорожек.

Илфорд и Фолт выбрались из-под обломков и теперь, тряся головами, ощупывали ушибы и рассматривали ссадины.

Эверетт не стал себя ощупывать.

– Билли, убирайся, – велел он.

– Чего?

– Уходи. Беги.

– Куда?

Илфорд обморочно пошатывался возле холодильника.

– А что, некуда? – спросил Эверетт. – Не к кому?

– У меня был Кэйл.

– Понятно. Беги на юг, в армию Вэнса. Там тебя увидят сверху, подберут. Билли, куда хочешь беги, только здесь не оставайся. Но сначала дай ключ от мотоцикла.

– Чего?

– Ключ от мотоцикла. Он мне нужен.

– Бежать? – переспросил Фолт. – Ты это всерьез?

Эверетт взял ключ. Фолт переступил через разбитую каминную доску и вышел под дождь. В дверях он обернулся, и Эверетт махнул рукой – иди, мол. Фолт пересек лужайку, пустился бегом и исчез на туманном краю соседского сада.

– А теперь уйду я, – сказал Эверетт. Правой ладонью Илфорд зажимал кровоточащую ссадину на левой руке. На его лице бушевало сражение. Он был гораздо старше, чем казался раньше, и теперь, в борьбе с украденной у Кэйла молодостью, уже не мог скрывать свой возраст.

– Ты разрушил мой дом, – процедил он.

– Я рад, – сказал Эверетт.

– Никуда от нас не денешься, – посулил Илфорд. – Едва заснешь, будешь делать сны. Мы тебя найдем и притащим назад.

– Лучше Бога моли, чтобы я никогда больше не заснул, – зло произнес Эверетт. – Есть у меня один сон в запасе. Специально для тебя.

– Ты не властен над тем, что ночью вытворяешь.

– Ничего, я упражняюсь, – сказал Эверетт. – Когда в последний раз был в Хэтфорке, для меня там несколько недель прошло. Вволю времени, чтобы отшлифовать талант.

Он блефовал, но не сомневался, что это подействует. Чувствовал, что берет верх.

– Ты же знаешь, я тебя не отпущу. – Ил-форд двинулся к двери, чтобы заслонить Эверетту проход. Под ногами хрустели обломки роскоши. – Сначала здесь надо закончить все дела. – В его голосе слабым эхом звучала риторика Гарримана Крэша. И самого Илфорда.

– Здесь все кончено, – сказал Эверетт. – Я знаю, что ты натворил.

– Что я натворил? – резко произнес Илфорд.

– Фолт мне рассказал.

– Что он тебе рассказал?

– Прочь с дороги, – рявкнул Эверетт.

– Ты умеешь только бегать, – сказал Илфорд. – Мы с тобой из одного теста слеплены, разница лишь в том, что я остаюсь и пытаюсь созидать, а ты – только убегаешь.

– Если бы я сделал то, что сделал ты, я бы тем более убежал. Бегство – самое лучшее дело для таких, как я.

– Но не век же ты будешь бегать.

– Сколько получится. Все лучше, чем стать таким, как ты.

Эверетту вдруг подумалось, что у него талант беглеца. Талант, быть может, даже ярче выраженный, чем сновидческий. Когда-то он пригодился Мелинде в Хэтфорке. А теперь, возможно, он пригодится Иди.

– Ты меня не удержишь, – сказал Эверетт. – Я сильнее. Я остановил часы.

– А на Кэйла тебе, выходит, плевать, – упрекнул Илфорд. – Бросаешь на произвол судьбы.

– Илфорд, Кэйл мертв. Ты его убил. Илфорд оглянулся на холодильник.

– Эверетт, я знаю про наркотик. Думаешь, Билли мог от меня что-то скрыть? Думаешь, я не вижу, что творится под носом?

Эверетт промолчал.

– Я ведь его на самом деле убью, если сбежишь.

Эверетт подошел к холодильнику. Фолт так и не удосужился его запереть с тех пор, как Эверетт выкрал дозу Кэйла.

Эверетт открыл холодильник, достал лоток с пробирками. От них осталась лишь горсть мокрого битого стекла, наркотик закапал на осколки горшков, на землю, на спутанные корни миниатюрных деревьев, на пружины и шестеренки часов.

Илфорд равнодушно следил за Ним.

– Я другое имел в виду, – сказал он. – Этого Кэйла только что уничтожил Билли. Он предпочел наркотик – не смог смириться с тем, что произошло на самом деле. Легче во всем винить меня, считать, что я просто стер Кэйла…

– О чем это ты?

– О том, что случилось на самом деле, Эверетт. Кэйл тяжело заболел. Но моей вины тут нет.

– Заболел?

– Смотри.

Эверетт обернулся. У противоположной стены, около узкого окна, сидел человек в инвалидной коляске и смотрел на дождь. Сморщенная сухая кожа, кривой позвоночник, впалая грудь, тонкие кисти, безвольно свисающие с подлокотников. Голова слегка повернута к Эверетту. В комнате было темно, но из окна падал мягкий свет, позволяя разглядеть знакомые черты.

Кэйл. Не тот, что обращался к Эверетту с видеопленки, и не наркотический Кэйл, и не Кэйл с лица Илфорда. Настоящий Кэйл. Сломленный болезнью. Еле живой. Жалкий.

Эверетт почувствовал, как его покидает уверенность, утекает, точно вода между булыжниками мостовой. Решимость и гнев сгинули без следа, их сменили усталость и сомнения. Он должен остаться…

Он двинулся к калеке и задел ногой сломанный маятник.

– Не надо, – тихо проговорил Илфорд. – Он слишком слаб. Беспомощен против инфекции. Нельзя дотрагиваться.

Пока Эверетт пробирался по обломкам к темному силуэту калеки, что-то изменилось.

– Не подходи так близко! – В голосе Илфорда всколыхнулся страх.

В кресле на колесиках лежала груда мяса, лишь отдаленно напоминающая человеческую фигуру. Замороженные антрекоты, бараньи котлеты, вырезка… Все – с первого этажа. Из гигантского холодильника.

Но не Кэйл.

Эверетт толкнул кресло, и куски мяса посыпались в пыль, в грязь, на обломки… Только самый тяжелый шмат – огромный кусок грудинки – удержался на сиденье, оставив на кожаной спинке пятно жира и инея.

"Очередная ловушка, – подумал Эверетт. – Всего-то навсего. Илфорд ее подстроил, пока я был в Хэтфорке. Просто на тот случай, если меня не удержат часы».

Или это нечто большее, нечто страшное? Эверетт повернулся к Илфорду.

– Не надо было приближаться, – с горечью произнес старик. – Издали он нормально выглядел. Когда свет подходящий, его можно увидеть… Он возвращается…

– Ты умеешь только делать вещи из людей, – сказал Эверетт. – А наоборот – никак.

Теперь Илфорд был заметно ниже ростом и дряхлее. Голос терялся в шуме дождя.

– Но я пытаюсь, – сказал он. – Все пытаюсь…

– Ты сказал, что убьешь его, – напомнил Эверетт. – Но ведь его тут нет. Тебе некого убивать. И ничто меня здесь не держит.

– Неужели я могу убить собственного сына? – Голос Илфорда задрожал и почти сошел на нет. – Никогда. Как ты мог подумать?..

Эверетт прошел мимо него к двери и лишь на миг задержался в проеме – убедился, что ключ от мотоцикла в кармане.

В Прикрепленном районе в переулке возле бульвара он увел промокшего телевангелиста под навес брошенной лавчонки.

Проповедник недоуменно глядел на него с экрана.

– У меня есть кое-что для тебя. – Эверетт показал пробирку из холодильника Фолта.

– Что это?

– По-моему, тот, кого ты ищешь. Бог. – Эверетт вдавил пробирку в ферропластмассовую ладонь телевангелиста. – Поаккуратней с ним. Храни в сухом, прохладном месте.

– Из какой он категории? – спросил робот.

– Из той, которая тебе нужна, – сказал Эверетт. – Из категории творцов. Понимаю, о чем ты хочешь спросить. Да, он знает, как хочется быть настоящим, а не запрограммированным. Впервые он доступен в таком виде.

Видеолик нахмурился:

– Впервые?

– Да. В мире много ложных богов. Но этот – настоящий.

– Как… как мне прийти к этому Богу?

– Проблема, – согласился Эверетт. – Придется тебе и твоим друзьям хорошенько подумать. Надо его как-нибудь ввести. Пусть он изменит ваши программы.

Он посмотрел на изображение лица и представил вместо него Кэйла с видеопленки, которую смотрел в Вакавилле. Круг замкнулся. И скоро Иди будет права на все сто, если повторит, что Кэйл существует только на экране.

А вдруг роботы поднимутся на гору и убьют Илфорда, когда в них вселится Кэйл?

– Спасибо, – сказал телевангелист.

– Пожалуйста.

Робот твердым шагом ушел под дождь. Эверетт проводил его взглядом и вернулся к мотоциклу.

Через десять минут грандиозный мост остался позади, небоскребы близ него исчезли из виду. На оклендских холмах Эверетт выехал из-под дождя. Он без остановок несся по пустой автостраде, пока в нескольких милях от Вакавилля не кончился бензин.

Он бросил мотоцикл и пошел пешком. Как в прошлый раз.

Все изменилось. Он сразу это заметил. Никто вокруг не выглядел нормально. Точно в зеркалах комнаты смеха – один длинный и тощий, как жердь, другой – коротышка, этот – невероятный толстяк, тому не хватает конечности, а то и двух. Вон тот – альбинос, а там – карлик. И ни одного знакомого лица. И ни одной правильной пропорции. Даже голова разболелась от всего этого безобразия.

Прохожие жались к стенам домов, словно сомневались, что имеют право здесь находиться. Старались не смотреть в глаза друг другу. И Эверетту.

Смеркалось. Он добрался до деловой части города и обратился к жуткой толстухе, сидевшей на скамье в сквере. Она глянула на него поверх комиксов (с нормальными, прекрасно сложенными правительственными звездами); глазки, утопленные в слое жира, тупо заморгали. Но все-таки она показала дорогу к зданию, где тестируют на везение.

Он нашел офис Кули, но хозяина не застал. Его встретила секретарша – сложное сооружение из костей и кожи на тощих, ссохшихся ножках. Она ощупала его подозрительным взором, а когда он представился именем Хаос, у нее брови полезли на лоб.

– Хочу спросить, куда переехала Иди Биттер, – сказал он. – Где она сейчас живет.

– Сначала надо поговорить с мистером Кули. Ему следует знать, что вы здесь.

– С Йаном я после поговорю. Он сумеет меня разыскать.

– Извините. – Она указала на дверь. – Подождите там, пожалуйста.

Эверетт вышел в приемную, и на него уставился сморщенный человечек – он ждал, робко примостясь на краю скамьи. Эверетт кивнул, человечек ответил тем же. И улыбнулся.

– Вы симпатичный, но я вас не люблю, – проговорил незнакомец.

– Что? – опешил Эверетт.

– Вы симпатичный, но я вас не люблю. Я вас даже не знаю. Почему?

– Вы о чем? Не понимаю.

– Вы пришли, потому что вас хотят сделать знаменитостью. Так?

– Нет.

– Ну, не будьте такой букой. Наверное, надо попросить у вас автограф. Скоро вас начнут показывать по телевизору. И девушки будут от вас без ума. Мы все вас полюбим.

– Не полюбите. Вы ошиблись.

– Ах вот как? В таком случае вас ожидают неприятности. Если вы – не из них, выглядеть так хорошо – против правил.

Беседу прервал скрип секретарских костей и гулкий стук уродливых ног-ходуль. Дама злобно посмотрела на Эверетта и карлика.

– Держите. – Она сунула Эверетту лист бумаги.. – Я позвонила мистеру Кули. Можете идти. Здесь адрес. Мистер Кули сказал, что завтра с вами увидится. После того, как вас приведут в норму.

– В норму? Она насупилась:

– Послушайте, мистер Хаос, я не знаю, кем вы себя мните. Но вы проявляете очень мало уважения… к нашим порядкам.

– Я нездешний.

– Вижу.

– У меня к вам несколько вопросов…

– Приберегите их для Йана. Всего хорошего. – Она повернулась и удалилась на негнущихся ногах.

Он отправился на восточную окраину. За спиной низко висело оранжевое солнце, впереди в окнах полыхали его отблески. Он шагал по спокойным и уютным улицам – чем дальше от центра, тем меньше административных зданий и больше жилых. Он нашел указанный на бумажке адрес – роскошный дом с выступающим над парковочной площадкой вторым этажом. И увидел на площадке микроавтобус Иди.

Женщина, отворившая дверь, потрясла его своим обликом. Перед ним стояла Иди, но не та, с которой он расстался несколько дней назад. Эта была всего четыре фута ростом. Повыше человечка, с которым Эверетт беседовал в офисе Кули, но ненамного. Впрочем, телосложение осталось прежним. Она не карлица, подумал Эверетт. Лилипутка. Вспомнилось, что это не одно и то же.

И – точная уменьшенная копия лица Иди.

– Хаос? – спросила она тонким, но узнаваемым голосом.

– Да. – Он не знал, что еще сказать.

– Может, зайдешь?

Он кивнул и прошел вслед за ней в гостиную.

И увидел жуткую пародию на знакомую картину: два мальчика смотрят телевизор, но Рэй чудовищно толст, буквально поперек себя шире. Он один занимал полдивана. Дэйв сидел на краешке. Сначала Эверетт решил, что он уступает место брату, затем обнаружил хвост – он торчал из дыры в брюках и свисал около дивана.

Из спальни вышла Мелинда. Она осталась прежней. Перевела взгляд с Эверетта на Иди, затем с Иди на Эверетта. Бросилась к нему и обвила руками.

– Я не знала, где ты был. – Она прижалась лицом к его боку.

– Провозился дольше, чем рассчитывал. – Говоря эти слова, он встретил взгляд Иди.

Мелинда отступила на шаг.

– Я тебя в Хэтфорке видела. Помнишь? Он удивился:

– Да.

– Думала, крыша едет.

Иди на миниатюрных ножках просеменила в кухню. Рэй и Дэйв сидели и глядели на Эверетта, за ними мерцал телевизор.

– Мелинда, – сказал Эверетт, – может, сходишь вместе с Рэем и Дэйвом погулять? Солнышко нынче – чудо.

Она состроила гримаску, но повернулась и с безмерной усталостью в голосе позвала:

– Ладно, айда, ребята.

Она махнула рукой, и Дэйв с Рэем поспешили к выходу. Рэй колыхался, как медуза.

Эверетт прошел в кухню. Иди демонстративно возилась у мойки с тарелками. Но теперь ей для этого приходилось стоять на стуле.

Подмывало приблизиться и, не теряя ни секунды, обнять ее, как обняла его Мелинда. Но он постеснялся. Так не годится. Нельзя. Может, поднять, как ребенка? Захотелось, чтобы она стала прежней, а еще жгуче захотелось, чтобы поняла: это не самое главное. Эти противоречивые желания боролись в нем, и каждое силилось его пристыдить.

Наконец она повернулась. В глазах – страх и смятение.

– Иди, что случилось?

– Ты ушел, – ответила она с неожиданной горечью.

– Прости, – сказал он очень нежно. – Я бы остался, если б мог. Но все-таки, что тут произошло?

– Ничего, . – буркнула она. Сняла резиновые перчатки и села на стул. – Мы, конечно, несколько раз переезжали. На этой неделе я ходила на фабрику по переработке картона. Мелинда проверилась на везение, она тебе не сказала? Конечно, не сказала. В общем, все прекрасно, Йан очень доволен…

– А что… что здесь случилось? С Рэем и Дэйвом? – Он боялся сказать: «Ты – лилипутка» – А чем тебе не нравятся Рэй и Дэйв? – зло спросила она.

– Хорошо, не будем. Иди сюда. Просто посиди со мной на диване.

Они вернулись в гостиную и сели. Он хотел дотронуться до нее и не мог, и не понимал почему. Ведь он ради этого вернулся. Об этом мечтал.

– Хочешь забрать Мелинду? – спросила Иди. – Вот, значит, почему все это началось… Что ж… Ты знаешь, мне тебя не остановить. Выбора у меня нет. Но девочке нужны…

Он поднял руку.

– Иди, послушай меня. Я вернулся из-за тебя. Не из-за Мелинды. Хотя Мелинда мне тоже нужна, вы обе нужны. Я хочу жить с вами. Не важно, здесь или еще где-нибудь. Если ты не против.

– Что ты плетешь?

– Иди, я тебя люблю.

– Прекрати, пожалуйста.

– Что прекратить?

– Не хочу об этом говорить. Все это чушь. Я же знаю, кого ты любишь. Ты – как все мужчины. Ты любишь девушку из телепередачи.

– Нет.

– Да. Я ее видела. В твоих снах. Не раз и не два. А потом и по телевизору, когда у тебя та кассета появилась.

– Иди, ты ошибаешься.

– Нет. – Она отрицательно покачала головой и грустно улыбнулась. – Да ты себя не кори. Так уж мир устроен. Телевизионные люди лучше нас. Нечего стыдиться. Ты ее нашел?

– Пожалуй… Но это было страшно.

– Не надо так говорить. Когда к тебе неравнодушна какая-нибудь знаменитость из правительства или с телевидения, это большое везение. Очень редкий случай. Мне тоже повезло… но только в этом отношении.

Эверетт слегка сбился с толку. Она что, имеет в виду Кули?

– Иди… – Он наклонился и прижался губами к ее губам, носом к ее крошечному носику. Ресницы Иди пощекотали ему скулу, ее губы сначала не шевелились, и он почувствовал, как она сдерживает дыхание, но воздух тонкой струйкой вырывается изо рта. Наконец она закрыла глаза и ответила на поцелуй, ответила с такой страстью, что Эверетт мигом распалился. Но она тотчас отстранилась.

– О Господи. – Она вздохнула.

– Иди, это я. Ну, пожалуйста, скажи, что помнишь…

– Хаос, я помню, но нельзя же так. Ты уходишь, я все понимаю. Ты никогда не сможешь меня полюбить. – Она повела рукой сверху вниз, указывая на себя. – Не понимаю, за что Йан любит.

– Ты была другой, – выдавил Эверетт. – Ты красивая женщина. Тут все переделали, и теперь каждый не похож на себя.

– Глупо. – Она сильно нервничала. – Как это я могу быть не похожа на себя? Я – это я. Хаос, уходи. Ну, пожалуйста! Не мучай меня. Люби девушку из телепередачи. Вот она-то как раз красивая.

– Я тебя хочу, – сказал он. – Ты была красивой. Была и осталась. На свете много красивых людей, кроме звезд телеэкрана.

– Простые люди – уроды. Хаос, посмотри вокруг. – Она отвернулась.

– Я помню, – сказал Эверетт. – Ты была похожа на женщин из журналов. Любила показывать мне свое тело.

– Какая же ты дрянь! Почему не хочешь взглянуть правде в глаза? Хаос, я уродина. – Она едва сдерживала слезы.

– Тут что-то произошло. Вакавилльские хозяева снов совсем распоясались. Хотят, чтобы вы думали, будто только они…

– Замолчи! – Тонкий голосок задрожал от гнева. – Это моя жизнь! Я здесь живу! И вовсе незачем приходить и говорить, как, по-твоему, все должно быть. В первый раз, когда ты пришел, я тебя выслушала, а ты все испортил и сбежал. Все, с меня хватит! Если хочешь остаться, иди, проверься на везучесть. Может, тебя и на телевидение возьмут. Может, ты особенный. А я – обыкновенная! Оставь меня в покое!

– Ты с ума сошла! – Ему хотелось вернуться туда, откуда он ушел, хотелось, чтобы реальность хоть разок посидела спокойно. – В мире много привлекательных людей. Не полтора десятка, а гораздо больше. Я хочу сказать, если ты – обыкновенная, то чего от тебя хочет Иан?

– Это личное, – прошипела она. Эверетт, распаленный ревностью, поднялся с дивана. Рассудок требовал простора.

– Где ключи от твоей машины?

– Куда ты собрался?

– Хочу тебе доказать. Во сколько закрывается торговый центр?

– Не знаю. Пока открыт…

– Ну, так давай. – Он протянул руку, Иди отдала ключи. – Я вернусь.

– Хаос… – Голос ее упал, гнев уступил смятению. – Мне это не нравится.

– Ну, так выпиши мне билет, когда вернусь.

Он вышел из дома, увидел Мелинду и, ничего не объясняя, потащил ее прочь от Рэя и Дэйва.

– Расскажи, что тут творится, – потребовал он в машине Иди.

– Так ведь я уже сказала: все пошло ко всем чертям.

Он завел машину, и они выехали на улицу.

– Значит, ты помнишь, как в Хэтфорке со мной разговаривала?

– Ага. Предков там моих видела и козла этого, Эджа. И помойку, где ты живешь. Как тебе все это удается?

Он помотал головой:

– Забудь. Слушай, тут кто-нибудь помнит, что было две недели назад?

– Ага, конечно. Но помнят все неправильно. Люди начали меняться, я пыталась объяснить Иди, но тут, похоже, все верят, что они и раньше были такими. Еще крепче к телекам прилипли.

– Меняться? В смысле, внешне?

– Угу. Кроме Кули и его приятелей. Теперь они красавчики, а все кругом – уроды. Меня одну не тронули. – Она рассмеялась. – Наверное, решили, что я и так лапушка.

– И ведь получилось, да? Иди теперь спит с Кули. – Он должен был знать правду.

– Ага. Но это не ее вина.

Он не отрывал взгляда от дороги.

– Вот так и живем, – сказала Мелинда. – Все обожают правительство. Иди было некуда деваться. Он ведь за ней так долго ухлестывал…

Эверетт повернулся и встретил пристальный взгляд.

– Ты чего?

– Забавный у тебя видок, – ответила она. – Вроде поправляешься.

– Поправляюсь?

– Да нет, ничего, – сказала она чересчур поспешно. – Ты, наверное, просто питался хорошо, а то все консервы, консервы… Я тоже не голодала. – Она задрала на себе рубашку и запустила пальцы в мех на талии. – Ты вообще-то где шлялся?

– Повидался со старыми друзьями, – ответил он. – Потом расскажу. – Он затормозил у автомобильной стоянки перед торговым центром. – Побудь здесь.

Эверетт торопливо прошел к знакомому магазину комиксов и журналов. Он хотел купить «Плейбой» или «Пентхауз», показать Иди, что красивые фигуры – везде, что рынок устоял против вакавилльского заговора.

Он нашел магазин, но не увидел перед ним стеллажа с журналами для взрослых.

Он обратился к продавцу, человеку нормального телосложения, но с родимым пятном во все лицо – этакий малиновый осьминог, раскидавший щупальца.

– Мы их теперь под прилавком держим, – объяснил продавец. – Элефантизм?

– Что?

– Новый закон, конечно, знаете?

– Новый закон? Я хочу купить «Плейбой».

– Отлично. Но по новому закону вы можете купить выпуск, предназначенный только для вашей категории. Лилипуты смотрят на лилипутов, великаны – на великанов, и так далее. – Он указал на стеллаж за прилавком. Там действительно стояли десять-двенадцать разных вариантов «Плейбоя», все с немыслимыми уродами на обложках.

Продавец окинул Эверетта взглядом.

– А у вас, похоже, элефантизм. – Он бросил на прилавок журнал. С обложки плотоядно смотрела огромная женщина.

– Что вы сказали?

– Гляди, приятель.

Эверетт заметил собственное отражение в витрине магазина. Он был чудовищно толст, щеки обвисли, руки – точно тесто, убегающее из квашни.

– Четыре доллара, – сказал продавец.

– Не совсем то, что нужно, – возразил Эверетт, чувствуя, как его охватывает безнадежность. – Мне нужны фото красивых тел. Как полагается «Плейбою».

– Их, конечно, печатают, – кивнул продавец, – но покупают только правительственные звезды.

– А мне не продадите? Никто не узнает. Это очень важно.

– Приятель, думаешь, одному тебе хочется первосортного товара? Черта с два. Не продам. Не имею права. Самому смотреть "запрещено. А то бы полюбовался, уж поверь. Но эти номера – под замком. И ключи – только у правительственных звезд.

– Что? У покупателей есть ключи, а у тебя нет? И ты думаешь, я в это поверю? Продавец как будто расстроился:

– Ну, они вообще-то не платят. Вообще-то это мы им приплачиваем, чтобы заходили брали журналы. Считается, от этого растет Престиж заведения.

– Бред.

– Но если хочешь на наших посмотреть, почему бы и нет, – обнадеживающе сказал Продавец. – Вот они, в чем мать родила. – Он показал «Пипл», «Роллинг Стоун» и "ТВ-Гид». С обложки «Роллинг Стоун» смотрел Палмер О'Брайен, а на обложке «Пипл» президент Кентман обнимал за плечи Йана Кули. – Живьем они вообще-то получше выглядят, – доверительно сообщил продавец.

– Я не хочу смотреть на ваших, – проговорил Эверетт. – Я хочу смотреть на других пюдей, которые тоже хорошо смотрятся.

– Но ведь это «Плейбой» все-таки, – смущенно сказал продавец. – Они тут все без шмотья. Кому еще надо на них любоваться, кроме них самих?

– Ладно, забудь. – Эверетт пошел к вы-коду, то есть попытался идти. Ничего не вышло – тело стало невероятно тяжелым. Слои плоти гасили любое движение. Пришлось вытечь и хлопнуть на прощание дверью.

Направляясь к стоянке, Эверетт обнаружил, что теперь он вполне соответствует этому городу. Встречных его вид уже нисколько не шокировал. Эверетт стал одним из них. Наверное, вскоре и он влюбится в какую-нибудь правительственную звезду.

Он сунулся в машину – не так-то просто, пришлось лезть через заднюю дверь. Мелинда оглядела его с головы до ног и сказала:

– Поправляешься. Точно.

– Надо отсюда убираться.

– Я ждала, когда ты это скажешь. Ладно, попробуй уломать Иди.

Он завел двигатель, дивясь толщине своих пальцев. Они не чувствовали ни ключей, ни баранки.

– Только не вздумай сказать, что бросаешь ее. Слышишь, пончик?

– Да, – ответил он. – Мы ее заберем.

– И Рэя с Дэйвом. Угу?

Он кивнул.

Пока они ехали назад, наступила ночь. Рэй и Дэйв сидели перед телевизором. Иди тоже. Когда Эверетт шумно проник в гостиную, они повернули головы, но ничего не сказали.

Он обессиленно расплылся в кресле. Иди тихо прошла в кухню и вернулась с пивом, он выпил и погрузился в раздумья, а всех остальных поглотила телепепедача.

Эверетт ждал, когда закончится вечер. Когда мальчиков уложат спать. Но вечер, казалось, растянулся в вечность. Все молчали. И не подходили к нему. Огибали его кресло, точно мину-рогатку. Ему вспомнилось, как Вэнс описывал опухоли, что росли в лос-анджелесских домах.

Наконец Рэй и Дэйв уснули, Мелинда ушла в свою комнату. Упорно молчавшая Иди кивнула и показала на дверь спальни. Он вошел туда вслед за ней, она затворила дверь, забралась на кровать и уселась на подушку.

– Прошу. – Она похлопала ручонкой по соседней подушке. – Не угодно ли присесть?

Он подошел и, стараясь не дотронуться до Иди, мрачно развалился на кровати. Что могло быть абсурднее соприкосновения таких тел? Но она, видимо, так не считала. Она потянулась к его руке. При всем несходстве в телосложении их объединяло уродство. И казалось, он сумеет это пережить. Сумеет забыть.

– Хаос, прости, что я капризничала. Просто ошалела от твоего возвращения.

– Ничего. Просто я… Просто я не знаю, что делать. Я ведь только ради тебя вернулся.

– Это хорошо, – тихо произнесла она.

– Но тут черт-те что… По-моему, здесь, в Вакавилле, я не смогу остаться. И тебя увезти хочу.

– Куда? – Похоже, она снова испугалась.

– Не знаю. Но здесь нехорошо.

– Ты всегда так говоришь, а я даже не понимаю, что ты имеешь в виду.

– Иди… – Он помолчал и начал снова:

– Иди, если уедешь, то все станет на свои места. Здесь, под этими выродками, тебе вовек не разобраться, что к чему. Но все будет хорошо, если выберешься. Ты мне веришь?

Она кивнула.

– Ты… Ты хочешь быть со мной? Не с Йаном, а со мной?

– Да, – сказала она.

– Ты уверена?

– Уверена. Я не хочу быть с Йаном. Эверетт почувствовал, как в его ладони дрожит его рука.

– Почему?

– Я тебе не сказала… Когда я с Йаном… Не знаю, как он это делает, но у меня изменяется тело. Я больше не маленькая. Я другая, красивая. Но только пока мы… вместе. Понимаешь?

– Да.

По ее щеке сбежала слезинка:

– А я не понимаю. Но он всякий раз добивается, чтобы я… хотела этого. Хотела это испытать. И я его ненавижу, но одновременно…

– Не надо объяснять. Она всхлипнула.

– Но если ты решишься уехать, Рэй и Дэйв больше никогда не увидят отца, – сказал он.

– Да какой из Джеральда отец? Он даже не заметит. Мальчики куда сильнее расстроятся, если Мелинда уйдет. – Она свернулась клубочком под боком у Эверетта.

– Надо уезжать как можно скорее. Этот городок… Тут я могу забыть, кто я. А Йан уже давит на меня, требует, чтобы я прошел тест. Знает, наверное, что я делаю сны.

– Хорошо, – сказала она. – Завтра утром уедем. А сейчас давай спать. – Она притулилась к нему, точно зверек. Он обнял ее одной рукой и придвигал к себе, пока не ощутил, как отдаются в его жирный бок удары ее сердца.

Но себе Эверетт не позволил уснуть. Что если его ищет Илфорд или Гарриман? Его можно выследить по снам. Спать хотелось невыносимо, ведь он, кажется, уже много дней – в бегах, а тут еще эта туша… Но рисковать нельзя. По крайней мере, пока он не выберется подальше за пределы досягаемости недругов.

К тому же его мутило от снов. От любых снов, по особенно – от собственных. Он не хотел вторгаться в мысли Иди или Мелинды, не хотел настораживать Кули своими новыми планами, не хотел знать, как его сны уживаются со снами хозяев Вакавилля.

Иди спала крепко. Через несколько минут в комнату прокралась Мелинда, забралась на кровать.

– Ты чего? – спросил он.

– Боюсь, – сказала она. – Не спится.

– Утром уезжаем.

– Хорошо. – Она вытянулась рядом, на свободном краю постели. И тоже заснула.

Огромный, он лежал, чувствуя два живых комочка. Иди даже меньше, чем Мелинда… Все. Хватит с него бродячей жизни.

Ему было не в диковинку бороться со сном, достаточно вспомнить, как он противился наваждениям Келлога. Но никогда прежде бессонная ночь не стоила таких мучений. Поскольку на этот раз он бежал от собственных сновидений, и этот раз был важнее всех предыдущих. Он вымотался до предела. Галлюцинации не заставили себя долго ждать, и Эверетт встревожился: вдруг они еще опаснее снов?

Голова запрокинулась, глаза потускнели, и он подумал: «А ведь я такой же толстый, как Келлог. Еще толще».

Как будто у него появилась цель. Стать новым Келлогом. Он содрогнулся. Кошмарная перспектива.

Невозможно было бодрствовать между двумя теплыми телами. Он отодвинул от себя Мелинду и Иди, накрыл их одеялами, а сам сполз с кровати. Вышел из дома, нашел в гараже груду картонных коробок, выбрал самые чистые и перенес в дом. Стараясь не шуметь, прошел в кухню и стал собираться в дорогу, укладывать в коробки еду, тарелки и кастрюли. Он сразу же вспотел. Любопытно: струйки пота ощущаются необычно, ведь они текут по новым складкам на теле, огромном, как планета. Заполнив коробки, Эверетт перенес их в микроавтобус. Все остальное собрать было легче, Иди часто переезжала. Как говорится, жила на чемоданах.

Потом он включил телевизор, убавил громкость почти до предела и несколько часов смотрел старые постановки. Когда солнце наконец взошло, он отправился в спальню будить Иди.

– Поехали, – сказал он.

Она протерла глаза и кивнула.

Времени на сборы ушло больше, чем он рассчитывал. Толстяк Рэй был совершенно беспомощен, у Дэйва все валилось из рук. Но через полчаса они были почти готовы к отъезду. Оставив Иди в квартире, Эверетт повел Мелинду на улицу, за угол, к дому, где, невидимый из окон, стоял чужой автомобиль. Впрочем, в доме все спали. В гараже среди хлама Эверетт нашел пустую бензиновую канистру и шланг.

Мелинда поняла, что он задумал.

– А не лучше ли умыкнуть солнечную тачку?

– А вдруг не найдем? К тому же я на север хочу ехать. У Иди бак почти пустой.

Мелинда принялась за работу, и вскоре канистра была полна. Когда Эверетт выходил с нею из-за угла, к дому подъехал Кули. Иди все еще возилась в кухне. Кули заглушил мотор и вышел из машины.

На стоянке машин толпились соседи – нечесаные, в купальных халатах. Самые невообразимые цвета кожи, самые диковинные пропорции тел. У одного – зоб, у другого – заячья губа. У кого-то не хватает конечности, кому-то досталась лишняя. «Откуда их столько набежало? – подумал Эверетт. – Может, Кули обзвонил? Или объехал все дома, постучал во все двери? Боится говорить со мной без свидетелей?"

– С возвращением, Хаос, – сказал Кули. – В чем дело? Разве сегодня День Переезда?

Когда-то квадратный Кули казался Эверетту уродливым, но сейчас он выглядел нормальнее любого вакавилльского обывателя. Местные хозяева снов добились своего. Кули был пугающе красив, ни дать ни взять герой-любовник. Стараясь не смотреть на него, Эверетт подошел с канистрой к машине Иди.

– Помощь не нужна? А то еще удар хватит.

– Пошел в жопу, – сказал Эверетт. Толпа ахнула.

– Постой, дай-ка я угадаю, – сказал Кули. – Ты на меня сердишься. – Он излучал добродушие и веселье.

– Мелинда, иди в дом. Кули, выкладывай, с чем пришел, и вали отсюда.

– Ну, до чего же деловой пузан! Смех. Зеваки реагировали на слова Кули, как телезрители, приглашенные в студию на встречу со звездой, или как записанный на пленку смех в зале.

– Да, деловой, – буркнул Эверетт.

– Ну, так может, отдохнешь, деловой? Тебе это точно не повредит. А заодно как следует подумаешь, что творишь.

– Я знаю, что творю. – Эверетт подумал, что никогда еще не верил так, как сейчас, собственным словам. Он спасается и спасает людей, которые ему дороги, вот что он творит. И когда-то надо было точно так же увезти из Сан-Франциско Кэйла и Гвен. Как увез из Хэтфорка Мелинду, будучи Хаосом.

Он решительно поставил канистру и открыл заднюю дверцу микроавтобуса.

– У Иди плохо с везением, – сказал Кули. – У тебя тоже. Ты хоть удосужился в зеркало посмотреть?

– Кули, невезение – вовсе не то, что стоит на моем пути, – сказал Эверетт. – Невезение тут совершенно ни при чем.

– Приятель, ты катишься вниз. Выпустил из рук свою судьбу. Хочешь удержаться за женщину с двумя детьми, а ведь ты даже о себе не в состоянии позаботиться. Ну увезешь их из города, и что дальше? Они будут совершенно беспомощны, они будут целиком зависеть от тебя. Иди знает только этот мир. А ты воюешь с собственными снами, но безуспешно, и вообще, везение твое давно смердит. А теперь еще и проблема избыточного веса…

– Хочешь поговорить о везении? – спросил Эверетт. – С ним у меня полный порядок.

Вот тебе доказательство: я встретил Иди. И это был самый удачный день в моей жизни.

Он в тот же миг пожалел о своих словах. Он позволил втянуть себя в спор, он оправдывается!

– Все это очень мило. – Толпа за спиной Кули захихикала. – А она разделяет твои чувства? Как насчет того дня, когда ты смазал пятки?

Этого хватило, чтобы Эверетт снова разозлился.

– Спасибо за предупреждение, – сказал он. – Если у тебя все…

– У меня не все. Думаешь, я приехал на тебя полюбоваться? – Кули ухмыльнулся. – Я приехал к Иди.

– Очень плохо. – Эверетт поднял канистру и плеснул бензина на тротуар между собой и Кули. Кто-то взвизгнул. Человек с зобом и лысая женщина бросились выписывать билеты.

– Неужели такому таланту нужен бензин, чтобы сбежать? – Кули начал вызывающе, но на середине фразы встретился с Эвереттом взглядом, и голос дрогнул.

– Не надо меня провоцировать, – сказал Эверетт. – Я усталый и нервный. Ты знаешь: я на все способен. И меня распирает от везения.

– Очень смешно. Но ты только прячешь собственную слабость. И понимаешь, что по уши увяз в дерьме.

– Нет. Я серьезно. Это ты по уши в дерьме. – Эверетт смотрел в глаза Кули. – Повторяю, я устал. И терять мне нечего. Вчера я дом разломал в Сан-Франциско. Ты, конечно, слышал мудрое правило? Никогда не дерись с тем, кто уродливее тебя. Ему нечего терять.

– Ну, так убери канистру, – осторожно произнес Кули. – Давай поглядим, кто из нас удачливей.

– Нет, спасибо, мне недосуг. – Эверетт плеснул бензином вперед, облил Кули брюки и туфли. Тот отскочил, но слишком поздно. Эверетт с канистрой в руках повернулся и подошел к водительскому сиденью микроавтобуса. – кажется, в этой машине есть зажигалка. Кули, я уеду. Сейчас. Если только не захочешь вписаться в этот город. Интересно, для безногого супермена тут тоже напечатают «Плейбой»? Кули стоял как вкопанный.

– Хаос, ты покойник!

– Я покойник, если останусь, тут ты прав, нашел чем пугать. В этом городе все давно уже покойники. – Он выдернул зажигалку. Та не сработала, но это не имело значения. Одного ее вида хватило, чтобы Кули припустил к своей машине. Наверное, бензиновые пары, даже не горя, пекли ему лодыжки.

Человек с зобом отважился подойти к Эверетту с листком бумаги. Видимо, ему не терпелось выполнить норму. Он даже улыбался, протягивая трепещущий билет.

Эверетт выхватил листок, зобатый отскочил под прикрытие толпы.

– Не к тому лезешь, – сказал ему Эверетт. – Ты, наверное, еще не слыхал про новый закон. Несоответствие высокому званию героя комиксов считается грубейшим нарушением. Кули – нарушитель. – Он подошел к машине Кули и крикнул толпе:

– Ну, что рты разинули? Выпишите ему билетики.

Кули хлопнул дверцей и схватил радиотелефон. Эверетт полил бензином машину и спохватился – горючее самому понадобится. Он прилепил билет на ветровое стекло.

Кули завел машину.

– Вот она, ваша правительственная звезда, – сказал Эверетт. Толпа зашепталась и попятилась. – Целый город изуродовал, чтобы только самому не выглядеть страхолюдиной. – Эверетт понес бензин обратно к машине Иди. – Вам, ребята, взять бы билетики да засунуть в распрекрасную звездную жопу. Да где уж вам…

Бог с ними. Не их вина.

Кули уехал, Эверетт втиснулся в машину Иди и расплылся на водительском сиденье. Воткнул зажигалку на место. Он вымотался, но больше не дрожал. Казалось, жир погасил злость, казалось, Эверетт теперь достаточно велик, чтобы эмоции в нем рассасывались без следа.

Соседи оцепенело смотрели, как уезжает Кули, пялились на Эверетта в машине, на Мелинду в дверном проеме.

Эверетт вышел и замахал на них руками:

– Расходитесь по домам. Я – не замена вашему герою. Я просто жирный окорок, которому не терпится свалить из этого поганого городишка.

Толпа медленно растаяла. Эверетт перелил в бак остатки бензина, вошел в дом, отыскал Иди. Она укладывала в коробку от сигар серебряные украшения.

– Оставь, – велел он. – И так машина – битком. Ехать пора.

Иди не стала упрямиться. Видимо, Мелинда сказала ей о стычке Эверетта с Кули.

Через пять минут все сидели в микроавтобусе, но эти пять минут показались часом. Хорошо хоть, дом стоял на окраине, – беглецы выбрались из города, не обнаружив погони. Едва они оказались на скоростной автостраде, Эверетт разогнал машину до семидесяти пяти миль в час. Перегруженный микроавтобус жалобно дребезжал, но водитель не обращал внимания. Только через час он сбросил скорость до шестидесяти миль.

Иди помогла выбрать дорогу. Развернутая ею карта была не меньше ее самой. Дэйву приходилось сидеть вполоборота к окну – иначе мешал хвост. Пока они держали путь строго на север. Эверетту отчего-то верилось, что там удастся найти брошенный им дом. Дом у озера.

Он остановил микроавтобус, все вышли и справили нужду за чахлыми придорожными кустами. Но завтракали в машине. Рэй и Дэйв, завороженные дорогой, не жаловались и не дрались, но Эверетт знал, что надолго их не хватит. Впрочем, это не имело значения. Вечером можно будет остановиться.

На закате микроавтобус свернул с автострады на захудалый грейдер, поднялся на холм к купе деревьев. Там они расположились на ночлег, и Эверетт велел Иди заняться ужином. Сам он есть не хотел. Его слегка беспокоила собственная грубость – с такими манерами трудно обзаводиться друзьями. Впрочем, не важно. Скоро будет вволю времени для дипломатии. А сейчас можно поспать.

Он прошел в заднюю часть микроавтобуса и расчистил себе местечко, выгрузив пожитки на землю. Потом улегся, заполнив своим огромным телом чуть ли не все свободное пространство, и сразу крепко уснул.

Он приблизился к лабиринту по воздуху. Он был толст, как Келлог. («Как я сам», – понял он.) Невесом, но и неповоротлив, точно дирижабль. Этакий небесный кит. Спустя некоторое время он пошел на снижение, к коридорам лабиринта, и приземлился так мягко, что даже пыль не потревожил.

Он пошел, куда указывали нарисованные на стенах стрелки, и, хоть и не заметил с неба ни души, вскоре обнаружил заблудившегося человека. Не местного. Илфорда.

Глаза у Илфорда были закрыты, голова безвольно откинута на спинку инвалидного кресла. Он похрапывал. Кругом валялся мусор: пустые консервные банки, выгоревшие под солнцем и покоробленные дождем журналы.

"Это я его сюда перенес, – подумал Эве-ретт. – Как и грозился».

Калека не вызывал опасений, но Эверетт молча и неподвижно стоял под свирепым полуденным солнцем. Боялся разбудить.

И вдруг он услышал позади, за углом, скрежет и лязганье шарниров и шестеренок. Он обернулся.

Телевангелист шаркал, бороздил пыль лохмотьями резиновых подошв. Брошюры сыпались на землю. На экране виднелось лицо Кэйла.

Не обращая на Эверетта внимания, робот приблизился к человеку в инвалидной коляске.

– Кэйл! – воскликнул Эверетт.

Тот, по всей видимости, не услышал. Зашел за спину Илфорду, сомкнул изъеденные коррозией пальцы на подлокотниках. Толкнул кресло и покатил вперед. Илфорд ничего не замечал, ни на что не реагировал. Спал.

Робот укатил кресло с перекрестка, где стоял Эверетт, и скрылся за углом. Эверетту бросилась в глаза его заботливость. Готовность оберечь Илфорда.

От кого оберечь? «От меня!» – сообразил Эверетт.

И тут, словно разгадав некую важную загадку, дирижаблеподобный Эверетт позволил себе взмыть над лабиринтом, подняться в небесную синеву. Оттуда он увидел, как телеевангелист, толкая перед собой кресло, терпеливо пробирается по лабиринту.

Витая в воздухе, Эверетт приметил еще одного заплутавшего. К нему-то он и направился. Снизился. Приземлился.

Кули.

Снова Эверетт незримым жирным призраком стоял в коридоре лабиринта. Кули расстегнул воротник рубашки, пиджак нес перекинутым через руку, но все равно обливался потом.

Он свернул в другой коридор, но тотчас остановился, повернулся и пошел обратно к перекрестку. Поднял глаза, вгляделся сквозь Эверетта, явно не замечая его. Он искал выход.

– Кули, – окликнул его Эверетт.

– Он тебя не слышит, – произнес голос него за спиной.

Он повернулся и увидел Келлога. Толстяк враскачку вышел из-за угла, остановился и расплылся в улыбке.

Келлог оказался прав – Кули не отозвался. Не услышал. Он уходил прочь, опасливо заглядывая за углы. Его интересовал только выход. Через минуту он исчез из виду. Келлог и Эверетт остались наедине друг с другом.

– Как жизнь, пилигрим? – Келлог вынул изо рта сигару. – Ну и дела! Да ты не человек, а плевок в лицо гравитации. Что ты хочешь этим сказать?

Келлог подошел и ткнул пальцем Эверет-ту в живот. Палец беспрепятственно прошел сквозь нематериальную плоть.

– Большой, но легкий, – изрек Келлог. – Плохой диагноз.

– Они меня не видят.

– Так точно.

– Но это я их сюда перенес. Моя сила растет.

– Ты всех нас сюда перенес, – подтвердил Келлог. – Это твой сон.

– Что теперь будет? – спросил Эверетт. Келлог сунул сигару в рот, скорчил жуткую рожу, руками изобразил клешни.

– Воззмеззздие! – прорычал он. – Но тебе это не по плечу. Ты привел мустанга к воде, ковбой.

– Что?

– Сам себя обезвредил, приятель. – Келлог снова воткнул руку в живот Эверетта. – Ты бесплотен.

Они вместе поплыли в небо, как дирижабли-близнецы. Оставили внизу лабиринт.

– Я не хочу мстить, – сказал Эверетт. Келлог пожал плечами.

– И тем не менее. – Он откинулся назад и заложил ногу за ногу, будто сидел в шезлонге, а не болтался в воздухе.

– Я хочу их отправить домой.

– Они вернутся домой. Они сумеют вспомнить, как сюда попали. Но это не важно.

– Я усадил Илфорда в инвалидное кресло. Я его сделал калекой вместо Кэйла.

– Да, он здорово перетрусил. Но это ненадолго. Очухается, если только ты не помешаешь.

– Я думал, Кэйл его убьет.

– Да ну? – Пепел с сигары Келлога просыпался на лабиринт. – Похоже, ты недооцениваешь проблему отцов и детей. И родственных отношений в целом. А ведь это мощная штука, Хаос.

– Как у нас с тобой?

– Хе! Да. Правда, я бы не хотел сейчас об этом говорить.

– Я когда-нибудь залезал в твои сны? Откуда ты столько знаешь?

– Не чаще, чем я залезал в твои, капитан Рассеянный. Но в этом уголке моих снов ты ни разу не бывал.

Они поднялись уже так высоко, что лабиринт превратился в клочок тени на просторе, захламленном металлоломом и прорезанном автострадой.

– Кули и Илфорд мне не нужны, – сказал, поразмыслив, Эверетт. – Я только хотел выручить Иди. И я это сделал.

– А, ту цыпу с двумя мальчуганами? Эверетт кивнул.

– Ты что же это, волк-одиночка? В капкан угодил?

– Может быть.

Келлог ухмыльнулся:

– Так вот откуда такое пузо. – Он протянул руку, чтобы снова ткнуть Эверетта в живот. – Семейное будущее. – На этот раз жир на животе Эверетта был вполне материален. – Что ж, нет худа без добра. Может, когда-нибудь приличной фигурой обзаведешься.

Эверетт ничего на это не сказал. Лабиринт уже исчез из виду.

– Семья – лучшая оэсэр, – сказал Келлог. – Поздравляю.

– Оэсэр?

– Ограниченная субъективная реальность. Припоминаешь? Ну конечно! Ты всегда был мистер Дырка В Голове.

– Я помню, – сказал Эверетт.

– Да неужто? Не иначе, в лесу что-то сдохло. – Келлог вдруг заложил вираж вправо. – Ладно, мне пора, хочу к самолету прицепиться. До встречи, дружище. И больше не притрагивайся к золотым часам.

Он унесся в облака. Эверетт остался один. «Я отказываюсь от возмездия, – думал он, плывя в вышине. – Я отказываюсь от могущества. Но сначала я должен кое-что изменить. Семью. Сделать всех нормальными».

Он полетел вниз.

Было утро. Иди и Дэйв сидели у костерка возле машины. Эверетт слышал, как Мелинда и Рэй спорят на среднем сиденье. Как только Эверетт сел, они умолкли.

Иди больше не была лилипуткой. А у Дэйва исчез хвост.

Эверетт неуклюже выбрался из машины. К нему подошла Иди.

– Хаос, ты нынче ночью сон делал. Про нас. И вот, погляди. Мы – прежние.

Он промолчал. В голове стояла сонная одурь.

– Завтракать будешь? – спросила Иди. Он кивнул. Она взяла его за руку. Из микроавтобуса вышли Мелинда и Рэй. Рэй был нормального роста, а Мелинда избавилась от шерсти.

– Э, – сказала Мелинда, – а ты все такой же толстый.

– Он, должно быть, забыл про себя, – предположила Иди. И ласково улыбнулась Эверетту. – Но это пустяк.

– Э, а моя шерсть? – сказала Мелинда. – Для меня это не пустяк.

– Извини, – сказал Эверетт.

– Ты, козел! Хоть бы спросил сначала.

– Мелинда! – строго сказала Иди.

– Нет, но ведь в самом деле…

– Он же хотел как лучше. Правда, Хаос?

– Я все исправлю, – пообещал он. – Снов будет еще уйма. Верну тебе шерсть.

– Сегодня же ночью! – велела Мелинда.

– На. – Иди протянула ему гренку с желе и пластмассовую чашку чая.

– А я хочу хвост, – тонким голоском потребовал Дэйв.

– Ты не хочешь хвост, – сказала Иди. – Ты хочешь вредничать, как Мелинда.

– Нет, правда. Правда хочу. Правда! – Ему нравился хвост, – проворчала Мелинда.

– Ничего. Кое-кому твой сон по душе пришелся, – сказала Иди Эверетту. – Правда, Рэй?

– Ага, конечно, – согласился Рэй.

– Так что спасибо, Хаос. И спасибо, что заботишься о нас.

– Да чего там, – произнес он с набитым ртом. – Не стоит благодарности.

Они отправились в путь. Пока дети играли на задних сиденьях микроавтобуса, Эверетт рассказал Иди все, что знал.

Она выслушала и задумчиво покачала головой:

– Тебе больше нечего бояться. Мы тебя в обиду не дадим.

– Откуда такая уверенность?

– Не позволим тебе создать чудовищный мир или увязнуть в бредовых фантазиях. Потому что всегда будем рядом. Помнишь, ты во сне вернулся в кинотеатр? Помнишь, тебя там нашла Мелинда? Она помнит. Потому что это была она, настоящая.

– И что с того?

– А то, что мы всегда будем приходить за тобой. В любой сон. В любой мир. Потому что ты пропускаешь туда людей.

– Эй, Хаос, – сказала Мелинда с заднего сиденья. – Как тебе это нравится?

– Что? – Он посмотрел на ее отражение в зеркальце заднего вида. Она глядела вверх и показывала безволосой рукой.

– Вон! – Рэй показал из своего окна.

– Ух ты! – воскликнул Дэвид.

– Хаос, что это? – спросила Иди. Эверетт развернул на сиденье огромное тело и втянул голову в плечи – иначе было не выглянуть в боковое окно. Под облаками мчалась машина, беспропеллерный вертолет, вроде того, на котором летал Вэнс. Нелегко было разглядеть его на фоне сверкающего солнца, но Хаос понял, что вертолет держится низко, пилот приноравливается к скорости микроавтобуса.

Не надо отвлекаться за рулем. Взгляд Эверетта вернулся на дорогу.

Оглавление

Джонатан Летем . Амнезия творца