«Искатель, 1991 № 01»

«Искатель» № 1, 1991

Джон Криси ИНСПЕКТОР УЭСТ В ОДИНОЧЕСТВЕ Роман

Глава I. Дом на отшибе

Даже сейчас Роджер Уэст не верил, что это фальшивка. Он боялся лишь одного — как бы Джанет не попала в беду.

В жизни часто, так бывает: знаешь, что надвигается опасность, но не ощущаешь ее приближения. И только когда начинаешь поднимать, что она угрожает твоей жене, возникает сосущее чувство страха, особенно если ты влюблен в свою жену.

Роджер стоял возле черного хода.

Дверь была закрыта — точно так же, как парадный вход и окна. Это был небольшой дом на отшибе. Два часа назад Роджер даже не знал, как назывался этот район. Вокруг сада тянулась низкая, полуразрушенная ограда. В темноте смутно проступали неясные силуэты деревьев. В тех местах, которые когда-то были лужайками, росла высокая, по колено, трава. Сквозь гравий подъездной дорожки пробивались сорняки.

Нигде ни звука, лишь завывание ветра.

Сообщение было достаточно ясным, хотя принимал его не Роджер. Джанет звонила в Скотленд-Ярд — Роджера в отделе не оказалось, и поэтому с ней разговаривал Эдди Дэй. Эдди отнюдь не блестящий работник, хотя работает уже тридцать лет и дослужился до старшего инспектора. Но что-что, а сообщения он принимает точно.

— Что-то стряслось у тебя, Красавчик, Джанет звонила. Ну, ну, не волнуйся, с детьми ничего не случилось! Джанет сказала, что поехала навестить свою кузину Филлис — ту, что живет в Саррее, и хотела узнать, не приедешь ли ты к ней туда вечером? Копс-коттедж, Хелшэм — это недалеко от Гилдфорда. Она говорит, что отыскать его непросто. Я вот здесь все записал.

Сверяясь с запиской, он легко нашел Копс-коттедж. У выезда рядом с большим белым камнем стоял щит-указатель. Ошибиться невозможно. Правда, казалось странным, что изображенный на щите вместо стрелки указательный палец и надпись «Копс-коттедж» были нарисованы свежей краской, в то время как табличка с названием дома, прибитая к деревянным воротам, годами не подновлялась.

Дом был погружен во тьму.

Роджера удивило то, что ни в одном окне не горел свет; странным показалось и то, что никто не отзывался на стук.

У Джанет действительно была кузина по имени Филлис, жившая где-то в Саррее. Роджер никогда ее не видел, да и Джанет встречалась с нею не больше двух раз за последние пять лет.

Что же случилось? Может быть, Филлис заболела и Джанет поспешила к ней, чтобы отправить ее в больницу или забрать к себе в Челси? Роджер снова посмотрел на темные окна фасада. Отсюда ему были видны огни габаритных фонарей его машины, которая стояла на узкой, зароешей травой полянке, недалеко от шоссе. Сейчас он еще раз постучит в дверь, а тогда уж поедет в деревню, что в двух милях отсюда, и позвонит домой.

Внезапно огни машины пропали. Роджер остановился и стал всматриваться в темноту. Огни могли исчезнуть только в том случае, если кто-то заслонил их собой. Они горели — он явственно видел их отсвет. Постепенно он различил силуэт… Может быть, это Джанет?..

Нет, это был мужчина. Огни снова стали видны. Роджер не слышал ни шагов, ни каких-либо других звуков. Неясный силуэт растворился в темноте.

Затем он услышал, как кто-то открыл дверцу машины.

— Эй! — крикнул Роджер и бросился к поляне. Дверца хлопнула, двигатель заработал. Роджер был уже в десятке ярдов от ворот, когда машина тронулась с места, а когда он подбежал к воротам, автомобиль уже отъехал ярдов на двадцать.

— Эй, вы!

Ответом был лишь шум удаляющейся машины.

Тревога охватила Роджера. Он бросился вслед. Дорога была неровной, и машина не могла набрать достаточную скорость, а на крутых поворотах водителю приходилось даже резко замедлять ход. Камни и рытвины мешали Роджеру бежать. Он споткнулся, потерял драгоценные секунды и еще более драгоценные метры. Мерцавшие впереди красные огни все уменьшались и наконец, когда водитель свернул на дорогу в Хелшэм, пропали совсем.

Что все это значит? И вообще, что здесь происходит? Прямо-таки фантастика, в которой сквозило что-то зловещее. Интересно, приходила ли сюда Джанет?

Шум машины затих, слышны были только порывы ветра. Темнота — хоть глаз выколи. На лбу Роджера выступил холодный пот. Что же теперь делать? Идти пешком в деревню или вернуться и попытаться проникнуть в дом? Роджер не любил долго раздумывать. Он не мог разобраться в причинах своих страхов. Разумнее было бы взять в деревне машину и вернуться сюда с местным полисменом. Но трудно сохранять благоразумие, если тебя охватило беспокойство за Джанет.

И вдруг в доме зажегся свет.

Он не был ярким — так, какое-то колеблющееся желтоватое свечение. Свет возник на втором этаже в комнате над входной дверью и начал перемещаться. Потом вдруг тень, большая и бесформенная, упала на окно: кто-то переносил лампу из одной комнаты в другую. Вот он прошел мимо окна, и свет снова потускнел. Затем ярко вспыхнул в другом окне и уже не гас.

Джанет?

Она услышала бы его крик и, наверное, отозвалась бы.

Роджер быстро зашагал к дому, не сводя взгляда с освещенного окна. Однако тень больше не появлялась. Когда он повернул в открытые ворота, на него обрушился сильный порыв ветра, и почти в этот момент Роджер услышал крик. Дикий, пронзительный, почти нечеловеческий. Он резанул Роджера по нервам, словно пила по железному пруту. Кричала женщина.

Роджер швырнул камнем в окно, и разбитое стекло отозвалось в тишине взрывом. Осколок поранил ему руку, но он даже не заметил этого. Локтем выдавил застрявшие в раме куски стекла и дотянулся до задвижки, отодвинул ее и поднял раму.

В комнате царила кромешная тьма.

Роджер включил фонарик. Луч вырвал из темноты очертания мебели, зеркало в массивной раме, дверь. Роджер перебрался через подоконник в комнату. Крик не повторялся. Тот, кто переносил лампу, должен был услышать звон стекла, но повсюду была тишина. Роджер неслышно подошел к двери, потянул ручку и ступил в коридор. Слабый свет струился сверху, и с его помощью Роджер разглядел узкую лестницу, мрачный холл, картины в застекленных рамах на стене. Потом выключил фонарик и застыл на месте.

Ни звука, ни движения.

А слышал ли он крик?

В нервном напряжении Роджер так плотно сжал зубы, что больно заныли щеки. Он медленно двинулся вверх по лестнице, стараясь ступать ближе к стене, чтобы ступени не скрипели.

Свет, тусклый, желтый, все еще струился сверху. Роджер остановился на площадке и прислушался. Нервное напряжение первых минут спало, но внутреннее чутье не позволяло ему расслабиться. На втором этаже Роджер увидел двери. Одна была открыта настежь, через нее проникал свет. Он бесшумно приблизился к ней и заглянул внутрь. Эго была спальня. Совершенно пустая, насколько он мог видеть. Большая кровать с медными шариками на спинке стояла у стены. Вплотную к окну придвинут туалетный столик в викторианском стиле с широким зеркалом посередине и узкими по бокам. На нем — керосиновая лампа без абажура, которая благодаря зеркалам давала больше света.

Он подошел к кровати — она была пуста.

Может быть, услышанный им крик всего лишь шутки ветра?

И все же Роджер чувствовал, что это не так, что пришел сюда не зря. Тот, кто зажег лампу, должен быть где-то рядом…

Стоп!

Ведь пока он разбивал стекло и пробирался внутрь, у незнакомца — мужчина или женщины — было достаточно времени, чтобы спуститься по лестнице и выйти из дома через черный ход. Этого он не учел. Роджер вошел в комнату, взял со стола коптящую лампу, вернулся на лестничную площадку и поставил лампу на сундук. После этого он приблизился к одной из двух закрытых дверей. Вынув носовой платок, обернул им ручку и слегка повернул. Дверь открылась без усилий. И эта комната также была спальней, но поменьше, и в ней — тоже никого…

Внезапно тишину разорвал чей-то стон. Судя по всему, он доносился из комнаты за третьей дверью. Похоже, стонала Жен-. щина, и в его воображении тотчас же возник образ Джанет.

Роджер медленно подошел к двери и, повторив трюк с носовым платком, толкнул ее. Но она не открывалась. Стон повторился, протяжный, низкий, пугающий. Дверь была массивной, ключа в замке не оказалось. Он прижался к ней плечом и резко надавил — так, как обычно открывал тонкие двери в современных домах, — но ничего из этого не вышло. Он отступил чуть назад и ударил в неподатливую дверь всей тяжестью своего тела, но только ушиб плечо.

Стон не прекращался. Роджер спустился по лестнице, освещая себе путь фонариком. Сразу же найдя кухню, осторожно открыл дверь. Комната была пуста, Следующая дверь вела в моечную: в таких старых коттеджах обычно находились помещения для мойки посуды. Моечная имела запущенный вид. С окна свисала паутина. Он открыл буфет и нашел то, что искал. Топор, покрытый ржавчиной и толстым слоем пыли. Обернув рукоятку носовым платком, поднялся наверх и решительно направился к двери.

Размахнувшись, Роджер с силой ударил топором в створку чуть повыше замка. Лезвие застряло в древесине, и он с трудом вырвал топор обратно. Грохот, разнесшийся по всему дому, не остановил его. Роджер бил и бил топором, на пол летели щепки. Наконец в двери образовалась щель. Он просунул в нее руку в надежде нащупать ключ.

Ключа не было!

Он снова пустил в ход топор и бил им до тех пор, пока замок не ослаб и дверь не поддалась. Он был весь в поту. Снова послышался стон. Роджер ударил плечом в дверь, и она распахнулась. Включив фонарик, он вошел в комнату.

У стены, плотно прижавшись к ней, стоял человек. Роджер не видел его, пока тот не бросился на него.

Острые ногти впились Роджеру в лицо, и почти тут же противник нанес ему удар коленом в пах. Роджер отшатнулся к двери, а в этот момент сильные руки вцепились ему в горло. Роджер хотел пустить в ход топор, но нападавший прижал его руку к стене, и он никак не мог ее высвободить. Роджер почувствовал, что задыхается. Легкие сдавило, словно тисками, сознание покидало его. Он, извиваясь, отбивался ногами, но избавиться от объятий не мог.

Потом он упал на пол.

Глава II. Темная комната

Тьма.

Тьма и боль. Глухо ныло в груди, саднило лицо. Он никак не мог понять, что же произошло, пока не услышал… стон. И тут же все вспомнил.

Он лежал на полу и никак не мог понять, откуда доносился стон, а стонали где-то совсем рядом, в этой же комнате.

В паху сильно болело. Роджер сделал попытку встать, но боль стала такой резкой, что он упал, на мгновение потеряв сознание.

Придя в себя, Роджер осторожно перевернулся на правый бок и снова попытался подняться. Перед глазами пошли круги, но все же ему удалось встать. Он вытянул правую руку и нащупал стену, потом, шатаясь, сделал шаг вперед и прислонился к ней. В легких все еще ощущалась боль.

За окном, на улице, завывал ветер.

Внезапно возник еще один звук — шум автомашины на дороге. Но он постепенно стих. Роджер наклонился, и кровь ударила ему в голову. Но он все же превозмог себя, нащупал на полу фонарик, включил его и начал медленно водить лучом по комнате, пока не увидел женщину.

Она лежала на кровати, в двух ярдах от него, и рука ее свисала до самого пола — тонкая белая рука. Тело женщины, перевернутое на спину, казалось плоским. Одежда ее была в беспорядке, короткая юбка открывала длинные красивые ноги в нейлоновых чулках. Женщина выглядела молодой и привлекательной — не лицом, лица он еще не видел, а фигурой. Луч света упал на подбородок — точно такой, как у Джанет, поднялся выше, осветил ее лицо…

Фонарик выпал из рук, ударился об пол и потух, погрузив комнату в темноту.

Когда самый тяжелый шок прошел и Роджер снова обрел способность мыслить, у него сразу же возник вопрос: как она до сих пор еще жива? Как вообще могла сохраниться искорка жизни в этом страшно изуродованном теле?

За окном снова послышался шум автомашины — на этот раз почти у самого дома. Сначала Роджер не обратил на него внимания, но когда мотор заглох и хлопнула дверца, он понял, что кто-то подъехал к дому. Роджер не шевелился и не отрываясь смотрел на кровать. Послышались шаги, а затем громкий стук в парадную дверь.

Кто-то крикнул, но Роджер не разобрал слов.

Спустя некоторое время снова раздались шаги — ходили люди в комнатах нижнего этажа. Затем шаги. переместились в коридор. До Роджера доносился разговор, но слов было не разобрать. Несколько человек подошли к лестнице. Вот они начали подниматься, Роджер попробовал нащупать ногой фонарик, но ему это не удалось. Потом он увидел пятно света: гости осторожно приближались, освещая себе путь.

Роджер облизал пересохшие губы и крикнул:

— Эй, кто там?

Шаги стихли, и тут же погас свет. Тогда он снова позвал:

— Ну, где же вы?

Послышался какой-то шуршащий звук, потом скрип ступеней лестницы, — и вдруг луч света ударил ему прямо в лицо. Он непроизвольно зажмурился, а когда открыл глаза, увидел перед собой двух здоровенных мужчин и еще одного сзади. В следующий миг сильные руки схватили его, а луч фонарика скользнул в сторону кровати.

Несколько минут — целую вечность! — никто не произносил ни слова. Потом хриплый голос сказал:

— Ну и зверь же ты!

— Послушайте, не валяйте дурака. Я-.. — начал было Роджер.

— Заткнись!

Говорить Роджеру тут же расхотелось. Он понял, что объяснение состоится позже. Это были, полицейские: два констебля и один в штатском. Из-за слабого освещения Роджер не узнал этого человека. Да и зачем ему было знать в лицо всех полицейских агентов в Саррее? То, что ему хотелось узнать, уже не имело значения. Страх, который перед этим исчез, снова вернулся.

Неужели это Джанет?

— Ну-ка, дай побольше света, — попросил человек в штатском. — Посвети сюда, Харрис.

— Сейчас, сэр.

Харрис, полисмен, стоявший ближе к двери, неохотно выпустил руку Роджера. Зато второй сильно, до боли, сжал ее. Но Роджеру было все равно. Он только хотел узнать, Джанет ли это.

Женщина перестала стонать.

Когда человек в штатском приблизился к кровати, Роджер сказал:

— Взгляните на ее правое плечо.

Полисмен, стоявший к нему спиной, направил луч фонарика на ее лицо…

— Посмотрите… — начал было Роджер. — А ты не лезь, — рявкнул второй.

— Здесь нужен врач, — заметил штатский.

Харрис, дымя сигаретой, вошел в комнату с зажженной лампой и поставил ее на туалетный столик. Человек в штатском тут же предупредил, чтобы никто ни к чему не прикасался. Харрис неуклюже опустил лампу. Теперь комнату заливал теплый, мягкий свет.

Роджер снова напомнил о себе:

— Единственное, о чем я прошу вас, это взглянуть на ее правое плечо.

Человек в штатском был довольно высоким, с тонкими чертами лица. Правда, освещение придавало его лицу немного желтоватый оттенок.

— Зачем?

— Посмотрите, есть ли у нее родинка возле лопатки на правом плече?

— Хочешь убедиться, ту ли ты убил?

— Потом вы будете громко смеяться.

— Тебе будет не до смеха, — отрезал штатский. Тем не менее он наклонился к плечу женщины. Она лежала неподвижно и уже не стонала. Теперь для нее лучшим выходом было бы умереть, чем остаться жить, но… все тот же вопрос словно тяжелым молотом стучал в мозгу Роджера, наполняя его невыносимым страхом: «Неужели это Джанет?»

Он заставил себя говорить спокойно.

— Не будете ли вы столь любезны взглянуть на ее правое плечо и сказать мне, есть у нее родинка?

Человек в штатском распорядился:

— Проводите-ка его вниз и попросите доктора Гилличка подняться ко мне. Если патрульная машина пришла, скажите им, чтобы были поосторожнее и не затоптали следы. Пусть начнут с окна. Когда потребуется, я позову их. Да, и пришлите сразу фотографа.

— Слушаюсь, сэр. — Харрис и второй полисмен потянули Роджера за собой.

«Если родинка есть — значит, это Джанет».

Роджер высвободил одну руку и сразу же понял, что за этим последует. Он повернул голову и тут же получил сильный удар в лицо, на глазах выступили слезы. Очертания женщины и человека в штатском превратились в бесформенные пятна. Роджера выволокли из комнаты. Потом один из полисменов ловко заломил ему руку за спину и подтолкнул к лестнице. Второй следовал сзади. В холле толпились какие-то люди, среди которых находился и средних лет человек с седеющими волосами и черным саквояжем в руках — доктор.

— Инспектор Хэнселл, поднимитесь, пожалуйста, наверх и возьмите с собой доктора.

— Что там случилось?

— Грязное, очень грязное дело, сэр.

Холодный взгляд серых глаз остановился на лице Роджера. Доктор ничего не сказал, но было видно, что поимку преступника он воспринял как должное. Роджера втолкнули в небольшую комнату, ярко освещенную лампой, и усадили на стул.

— Пожалуй, для него это слишком удобно, — заметил Харрис. — д ну-ка, ты, встань и сядь вон туда.

«Туда» — означало на табурет. Роджер даже не шелохнулся.

— Встань, я тебе сказал!

Спорить было бесполезно. Роджер поднялся и пересел на табурет рядом с массивной, старомодной лампой! Не успел он сообразить, в чем дело, как ощутил прикосновение холодного металла к руке и услышал щелчок замка, Его пристегнули наручником к бронзовому торшеру.

Теперь Роджер на себе почувствовал, что значит находиться по другую сторону закона, увидел, как обращаются с подозреваемым. Но надо быть справедливым: они обошлись без рукоприкладства. Удар Харриса был вполне оправдан: ведь Роджер пытался высвободить руку. Вряд ли можно упрекать Харриса за то, что он так силен. Наручники тоже оправданы, ведь он пытался бежать.

Интересно, почему они приехали так быстро и почему их так много?

Краснолицый, мужиковатого вида, Харрис не спускал с него глаз.

Роджер медленно и безразлично сказал:

— Я хочу послать инспектору Хэнселлу записку от старшего инспектора Уэста из Скотленд-Ярда.

Харрис уставился на него непонимающим взглядом.

— Я хочу узнать, обнаружил ли он родинку на правом плече женщины или нет.

Харрис пожал плечами.

— Когда инспектор захочет послушать тебя, он придет сам, А пока прикрой пасть.

— Черт побери, узнай же о родинке! Скажи ему, что я Уэст. И давай двигай, да побыстрее!

Харрис смешался. Второй констебль что-то пробурчал, они обменялись взглядами. Затем Харрис с усмешкой произнес:

— А я, между прочим, королева Майская…

Но он все же вышел из комнаты и стал подниматься по ступеням, которые скрипели под его ногами. Второй констебль, такой же грузный, но приземистый, отошел к двери, всем своим видом давая понять, что не намерен вступать в разговоры.

Когда Роджер услышал, как возвращается Харрис, беспокойство его достигло предела. Он буквально окаменел на своем табурете, глядя в одну точку.

Кто-то остановил Харриса, Роджер хорошо слышал их разговор. О Джанет не было сказано ни слова. Роджер привстал с табурета, но констебль тут же проворчал:

— Не вздумай шутить.

Разговор еще некоторое время продолжался, а потом затих.

Появился Харрис. У Роджера помимо воли вырвался вопрос:

— Ну что?

— Нет родинки, — ответил Харрис.

Глава III. Почему?

Убита не Джанет. Джанет жива, свободна. Джанет…

Значит, она сюда не приезжала.

А как же кузина Филлис? И что за этим всем кроется?..

Если это инсценировка, то выполнена она превосходно.

Допустим, кто-то хотел заманить его сюда, а затем выставить виновником убийства. Тогда все остановится ясным. Непонятно только, зачем и кому это понадобилось.

Так, пойдем дальше.

Все было подстроено заранее, даже звонок в полицию об убийстве. Иначе вряд ли Хэнселл с его отрядом примчался сюда на всех парах.

Нужно уточнить одну деталь. Сообщили ли Хэнселлу, что он может застигнуть в чужом доме на месте преступления Роджера Уэста, самого молодого старшего инспектора Скотленд-Ярда? Если так, значит, стоит лишь доказать Хэнселлу, что перед ним Уэст, и ситуация обернется в его пользу.

Его застали в запертом доме с топором в руках, рядом с обезображенным трупом.

— Кажется, я здорово влип, — вполголоса пробормотал Роджер.

— Давно бы так, — проворчал в ответ Харрис.

Роджер пожал плечами и встал. Длинная цепочка наручников позволяла ему сделать это. На побег не было ни единого шанса, но оба полицейских все же придвинулись поближе. Он отвернулся и взглянул в овальное зеркало над камином. Впервые с тех пор, как Роджер попал сюда, он увидел свое отражение, оно потрясло его. Лицо напоминало темную зловещую кляксу.

Вошел Хэнселл. Роджер не заметил этого, ибо был занят разглядыванием своей внешности. Постепенно отвращение сменилось любопытством. Лицо было в ссадинах, они сильно кровоточили, кровь кое-где запеклась и превратилась в коричневую массу, которая в зеркале казалась черной. Роджер коснулся правой рукой щеки и почувствовал резкую боль где-то выше кисти. Он взглянул и увидел длинный рубец — очевидно, порез от разбитого стекла. И тут только заметил Хэнселла. Тот стоял сзади и тоже смотрел в зеркало. Роджер обернулся. Оба полисмена вышли, закрыв за собой дверь.

— Любуетесь своим отражением? — спросил Хэнселл. — Кто вы?

— Я… — Роджер выдержал паузу, решая, стоит ли нарушать так хорошо задуманную кем-то инсценировку, тем более сейчас?

— Вы что, не уверены? — усмехнулся Хэнселл. — Наверное, у вас не все в порядке с головой. Почему вы так настойчиво интересовались родинкой на теле убитой?

— У моей жены в этом месте родинка.

— Ну что ж, значит, вы не убивали свою жену.

— Вы правильно это подметили.

— Хватит препираться. Кто вы?

Хэнселл понравился Роджеру. Он понимал, что этот человек— толковый офицер, с сильно развитым чувством ответственности. Если Хэнселл узнает правду, то наверняка будет молчать.

— Роджер Уэст, старший инспектор Скотленд-Ярда.

— Вы уже говорили об этом Харрису. Не возражаете, если я посмотрю ваш бумажник?

Роджер потянулся было левой рукой к карману, но наручник не позволил сделать этого.

— Возьмите сами.

Хэнселл вынул бумажник. В тусклом свете было довольно сложно разобрать написанное. Он приблизил бумаги к самым глазам. Роджер не смотрел на то, что делает Хэнселл, а следил за выражением его узкого лица с опущенными уголками губ. В бумажнике было несколько писем. Хэнселл вынул их и поднес к свету. Только теперь Роджер заметил, что это не его бумажник. Он был черного цвета, а у него — коричневый. Кроме того, этот был значительно толще, Роджер увидел целую пачку однофунтовых банкнотов, у него такой суммы не было.

— Это не… — начал было Роджер.

— Три письма, адресованных мистеру Артуру Кингу… А у вас хорошее произношение, — саркастически заметил Хэнселл. Он продолжал осматривать бумажник. — Водительское удостоверение Артура Кинга. Что дало вам основание называть себя полицейским?

Роджер тяжело опустился на табурет.

— Вы Артур Кинг, проживающий по адресу: Сэджли-Роуд, восемнадцать, в Кингстоне-на-Темзе, — сказал Хэнселл, — и я обвиняю вас в убийстве женщины, личность которой пока не установлена, и предупреждаю, что все сказанное вами может быть впредь использовано как улики. Ну, попробуйте теперь вывернуться?

— Пока хватит, — сказал Роджер.

— Но мне все же интересно, почему вы называете себя Уэстом?

— Об этом потом. Не стоит молоть чепуху, Хэнселл, — грубо ответил Роджер и увидел, как руки Хэнселла сжались в кулаки. — Какие у вас улики? Все до единой косвенные! Да, я находился в комнате с этой женщиной, вы увидели меня, тут же сделали вывод и вынесли обвинение. Вся эта галиматья лишь обрадует ваше начальство, зато судью хватит удар.

— Рядом с вами найден топор, которым была убита женщина, — возразил Хэнселл. — На топоре, а также на фонарике и вообще на всех предметах, включая и окно, через которое вы проникли в дом, найдены отпечатки ваших пальцев. Женщина сопротивлялась, и на вашем лице остались следы ее ногтей и кровь, а у нее под ногтями — ваша кровь и частицы вашей кожи.

— Я не убивал ее, — сказал Роджер. — Я находился на улице, услышал крик, а после того, как проник в дом, и стоны. Разбил дверь топором, и, когда вошел в комнату, какой-то человек бросился на меня и буквально нокаутировал. Я пришел в себя минут за пять до вашего появления.

— Как вы сюда добрались?

— На своей машине.

— Марка машины?

— «Моррис-12» с форсированным двигателем, регистрационный номер SY-31.

— Так вот почему возле дома на дороге припаркован «крайслер» с номером XBU-31291! — рассмеялся Хэнселл.

Теперь Роджер уже не сомневался в том, что все это было подстроено, и подстроено настолько превосходно, что начисто лишало правдоподобия его рассказ о том, как он попал сюда. Впившись ногтями в лицо, незнакомец легко создал иллюзию борьбы с женщиной. Ему даже как-то удалось перенести частицы кожи Роджера ей под ногти. И все же, несмотря на всю тщательность замысла и его исполнения, этого было недостаточно. На что рассчитывал его противник?

— Ну, почему вы молчите, Кинг? — спросил Хэнселл. — Мы же взяли вас с поличным.

— Что же, радуйтесь.

— Радовался бы, знай я, за что вы убили эту женщину.

— А я бы обрадовался, если бы вы начали искать истинного убийцу. Не дадите ли вы мне сигарету? — Роджер обычно держал сигареты в заднем кармане брюк, но теперь не мог до него дотянуться свободной рукой.

— Я не курю. И даже если бы и курил, то не дал бы вам, Харрис! — Хэнселл повысил голос, и дверь тотчас открылась. — Выложите содержимое его карманов на стол, — приказал он, — И вы, Листер, побудьте пока здесь.

Второго констебля звали Листер.

Хэнселл вышел, а Харрис приступил к осмотру карманов Роджера. Из правого кармана пиджака он извлек изящный золотой портсигар — у Роджера такого не было, из жилетного кармана — зажигалку, часы и записную книжку — ни одна из этих вещей Роджеру не принадлежала. Незримый противник забрал из карманов Роджера все его вещи, а взамен положил чужие.

Листер аккуратно переписал все, предмет за предметом, по мере того, как Харрис извлекал их из карманов Роджера и раскладывал на столе.

Вошел Хэнселл.

— Закончили?

— Да, сэр, — подтвердил Харрис.

— Нашли что-нибудь, помеченное инициалами Р. У.?

— Нет, не нашли, но на нескольких вещах есть инициалы А. К., сэр.

— Ну что ж, прекрасно, — сказал Хэнселл. — Сержант Дрейтон, который ждет на улице, доставит вас и арестованного в участок. Там арестованного приведут в порядок, но все же я прошу вас соскрести с его лица немного запекшейся крови, она нам еще пригодится. Накормите его, дайте сигарету. Журналистов не пускайте. Посадите его на заднее сиденье, так, чтобы он не видел никого, кроме наших людей.

— Слушаюсь, сэр.

Харрис снял с Роджера наручники. Полицейские встали по обе его стороны, и, когда они втроем вышли на улицу, Листер крепко взял его за руку чуть выше локтя. Лил сильный дождь, и лучи света фар нескольких автомобилей, стоявших вдоль ограды, серебряными струйками просачивались сквозь потоки воды. Машины были обращены передом в сторону дороги к Хелшэму и лишь одна — «крайслер» «Артура Кинга» — в обратную сторону.

Роджер забрался на заднее сиденье машины. Харрис сел рядом, Листер — на место водителя, и еще один человек в штатском — очевидно, сержант Дрейтон, — рядом с водителем. Когда они тронулись, Роджер успел внимательно осмотреть другие автомашины, потом он увидел большой белый камень и перекрашенную табличку-указатель.

Он откинулся на спинку сиденья и закрыл глаза, ощущая на себе тяжесть руки Харриса. Стоило ему только пошевелиться, как Харрис тут же пустил бы в ход свой огромный кулак. Бежать Роджеру было бессмысленно, так что Харрис мог не беспокоиться. Роджер никак не мог собраться с мыслями. Вспомнил изуродованное лицо женщины. Все происходящее казалось ему каким-то неестественным и нелепым.

Машина медленно съезжала по склону пологого холма, по которому Роджер уже поднимался, когда направлялся к дому. На дороге встретилось несколько опасных поворотов, и ни один из них не был обозначен дорожными знаками. Свет фар выхватил из темноты тонкие голые ветви кустарников, клонящиеся под порывами мартовского ветра. Дорога блестела от воды. Деревья, словно серые привидения, бесследно исчезали позади автомобиля. Впереди, по ходу движения, забрезжили огни. Это была деревня Хелшэм. Но машина свернула на Гилдфорд. Кого он знал в Гилдфорде?..

Шофер круто повернул вправо и неожиданно резко нажал на педаль тормоза. Всех швырнуло вперед. Роджер даже не успел бросить взгляд на дорогу.

Глава IV. Нападение

Свет фар выхватил из темноты фигуру человека в дождевике и низко надвинутой на лоб шляпе. Он стоял перед машиной, направив на нее пистолет. Роджер заметил еще каких-то людей. Один из них быстро подбежал к машине и дернул дверцу водителя, направив на него оружие.

Харрис что-то проворчал и сильно сжал руку Роджера. Роджер ощутил на ней холодок стали, потом раздался щелчок — и он снова оказался связан наручником, но теперь уже с Харрисом.

— Спокойно, — произнес ровным, невыразительным голосом человек с пистолетом. Нижняя часть его лица, словно маской, была закрыта широким шарфом. — Делайте, что вам скажут, и вас никто не тронет.

— Вы с ума сошли! — раздался резкий голос сержанта Дрейтона.

— Не более, чем вы, — последовал ответ. — Нам нужен Уэст.

— Здесь нет никакого Уэста… — начал было шофер.

— О’кэй. Забудь это имя. Нам нужен ваш пленник. Это наш парень. Давай, друг, вылезай! — и он посмотрел на Роджера.

Взгляд был запоминающимся: глаза незнакомца в лучах фар словно излучали пламя.

— Мы из полиции! — вскричал Дрейтон.

— А нам нужен наш приятель, даже если бы вы были армией, флотом и авицией. — Дуло револьвера качнулось в сторону Роджера. — А ну, вылезай!

Дверца с той стороны, где сидел Роджер, открылась, В ее проеме появился еще один человек с оружием.

— Я не могу… — начал было Роджер.

— Можешь, можешь, парень. И поспеши, мы не намерены торчать здесь всю ночь.

— Ну, хватит! — вскипел Харрис. Он в отличие от Дрейтона не утратил выдержки. — Убирайтесь отсюда! — крикнул он хорошо поставленным голосом, словно обращался к толпе зевак, сбежавшихся поглазеть на уличное происшествие. — Этот человек арестован! Прочь с дороги!

— Мне мешают наручники, — произнес Роджер. Ему нелегко было сохранять спокойствие и говорить безразличным голосом, сознавая, что наступила вторая фаза задуманного против него заговора.

Харрис откинулся на спинку сиденья, и извлечь его из машины, даже силой, было далеко не простой задачей: весил он явно больше сотни килограммов.

— У него ключ, не так ли? — хрипло спросил человек с необычными глазами, указывая на полицейского.

— Я сказал, чтобы ты убирался, — снова проворчал Харрис. — Через минуту подойдет еще машина, и тогда…

— Не морочь нам голову, — сказал человек. — Тебе же будет лучше, если ты откроешь наручники.

— Кто? Я? — спросил Харрис. Он взмахнул левой рукой, и какойтто предмет, блеснув в свете фар, полетел в кусты. Это был ключ. Теперь на то, чтобы отыскать его, ушло бы несколько часов.

Дверца машины, там, где сидел Харрис, распахнулась. Он обернулся и тут же получил сильный удар, рукояткой револьвера по голове. Вслед за ним — удар в челюсть. Резким движением сбив с головы Харриса шлем, человек снова ударил его.

Харрис сполз на пол машины и затих.

— Послушайте, вы что, рехнулись? — выдохнул Дрейтон.

— Вот именно. Делай, что тебе сказали.

Нападавшие уже вытаскивали тело Харриса из машины. Вместе с ним скользнул к дверце и Роджер. Наручники больно сдавливали ему руку. Наконец Харрис оказался на земле, а Роджер вывалился из машины на его обмякшее тело.

— Спокойно, — произнес человек, нокаутировавший Харриса. Подошел другой и взял Роджера за руку. Теперь ему была видна стальная цепочка, соединявшая полисмена с узником. Он склонился над замком и тонкой пилкой стал перепиливать цепь. К шуму дождя прибавился скрежещущий звук. Вода холодными струйками стекала Роджеру за ворот. Одежда быстро намокала. Двое полисменов молчи стояли возле машины под дулом пистолетов. Человеку с пилкой потребовалось всего пять-шесть минут.

Вскоре Роджер уже в новой компании ехал в машине вниз по склону холма.

Роджер не анализировал происшедших с ним событии. Схема Быглядела довольно просто. Выбирается какой-нибудь полицейский. С помощью фальшивой записки его заманивают в пустынный дом. Там убивают беззащитную девушку. Все улики выстраивают против этого детектива. Ему «присваивают» фальшивое имя. Под этим именем он попадает в руки полиции. Затем его уже под настоящим именем отбивают у нее. И, наконец, увозят в неизвестном направлении.

— Сигарету? — предложил человек, сидевший рядом, и глаза его загорелись странным серебристым огнем.

— Благодарю.

Человек зажег две сигареты, одну протянул Роджеру и откинулся на спинку сиденья. Было слишком темно, и разглядеть его лицо не удавалось. Но вот он стянул о лица шарф, и огонек сигареты осветил острый кончик его носа. Машина свернула с узкой дороги на шоссе, ведущее через Хелшэм к Лондону. Мощный автомобиль легко съедал километры дороги.

— Отдыхаете? — спросил сосед Роджера. Его голос и манеры не соответствовали взгляду его глаз.

— Так себе.

— Должен вам заметить, что вы вели себя превосходно. Я полагаю, мы сработаемся.

— Рано или поздно вам придется спросить, буду ли я работать с вами, — ответил Роджер. — И это совсем не маловажный вопрос.

Человек рассмеялся. Он был явно уверен в успехе.

— Теперь у меня к вам вопрос, чтобы окончательно успокоиться, — как бы между прочим сказал Роджер.

— Ну что ж, слушаю.

— Что с моей женой?

— Вероятно, она ждет вас дома, если уже не позвонила в Скотленд-Ярд, чтобы сообщить о вашем исчезновении.

У Роджера не было оснований не верить этому человеку. На душе стало немного легче. Значит, Джанет избрали наживкой, и винить в этом Эдди Дэя не стоило. Машина, не сбавляя скорости, неслась по освещенным авеню, иногда сворачивая в темные улицы. Наконец возле Гилдфорда она выехала на объездную дорогу и теперь мчалась вдоль рядов маленьких домиков. Впереди, метрах в двадцати, шел такой же мощный автомобиль, который обгонять они, видимо, не намеревались. Навстречу им внезапно выскочила еще одна машина с надписью «полиция» на дверях, и человек тут же мягко сжал колено Роджера.

— Мне не раз приходилось слышать, что если существует такое понятие, как «хороший полицейский», то оно непременно относится к Роджеру Уэсту, — сказал он.

— Благодарю, но я всего лишь новичок.

— Если вы будете вести себя подобающим образом, то у вас еще впереди масса времени для того, чтобы сделать карьеру. Хотите выпить?

— Нет, спасибо.

— Выпейте, чтобы доставить мне удовольствие, — сказал собеседник. — Это шотландское виски, оно приятно на вкус. Вы ничего не почувствуете, зато отдохнете несколько часов. А тогда уж поговорим о деле.

— А что, если я выплюну?

— Ну тогда вас придется обработать, как того быка на дороге.

Сказав это, человек извлек из заднего кармана фляжку. Он отвинтил крышку и зажег свет в салоне машины. У человека было узкое бледное лицо и сверкающие глаза под длинными темными ресницами. Несмотря на покачивание машины, руки его почти не дрожали. Роджер взял протянутую флягу: содержимое по запаху действительно напоминало виски, Напиток согрел его и немного взбодрил.

— Достаточно, — произнес человек, отбирая у Роджера флягу и завинчивая крышечку. — Если не подействует, тогда выпьете еще.

Роджер откинулся на спинку сиденья и, устроившись поудобнее, погрузился в дремоту. Теперь он уже не узнавал дороги.

Когда Роджер очнулся, был уже день. Он лежал на удобной кровати, еще не отойдя до конца ото сна, а потому пока безразличный ко вчерашним болям, но лицо и рука ощущали некоторую неловкость. Но вот Роджер вспомнил о том, что произошло в машине, и тут же возникло чувство тревоги. На несколько минут он закрыл глаза, потом открыл и оглядел комнату. Она была небольшой, но со вкусом обставленной: пожалуй, спальня принадлежала женщине.

Роджер чувствовал, что пора вставать, но не было желания даже пошевелиться. Во рту — сушь: очень хотелось чаю. И ломоть хлеба с маслом. Это было первой стоящей мыслью с момента пробуждения: значит, он приходил в себя. Роджер рывком сбросил одеяло и сел. Ноги были словно ватные. Он с трудом опустил их на пол. Сразу же возникла боль в голове. Почувствовав себя лучше, Роджер встал и медленно подошел к окну. Взгляд его скользнул по зеленой ухоженной лужайке, грядкам с кустиками нарциссов, живой зеленой изгороди, стволам и ветвям деревьев с пожухлыми листьями. Сквозь толщу оконных стекол в комнату не проникало ни единого звука, только видно было, как под напором ветра раскачивались деревья. Окно было о одной рамой, и когда Роджер обследовал ее, то обнаружил, что она не открывалась. Он прижался лицом к стеклу и посмотрел вверх. Стекло имело желтоватый оттенок — очевидно, небьющееся.

Теперь Роджер направился к двери. Она была с ручкой, но без замка и без замочной скважины. Он легонько постучал по ней — похоже, дверь была из металла. Роджер постучал громче, чтобы удостовериться, что таким способом можно привлечь к себе внимание. Потом отошел от двери и: стал обследовать комнату. Только теперь Роджер заметил, что на нем была бело-голубая полосатая пижама, на кровати лежал халат, а на полу— шлепанцы. Верхней одежды не было. Он заглянул в гардероб: там тоже ничего, кроме пустых плечиков.

В зеркале Роджер увидел свое лицо и очень удивился: оно было вполне нормальным. Он приблизил лицо к зеркалу и только тогда различил едва заметные розовые царапины: после удаления с них сгустков крови их покрыли слоем какой-то мази или грима. Запястье руки с ссадинами от наручников было обработано таким же образом. Так вот почему, проснувшись, он ощутил здесь некоторую неловкость. Роджер внимательно изучил свое лицо и улыбнулся, вспомнив, как в Скотленд-Ярде его называли Красавчиком. Теперь, наверное, эта кличка не очень к нему подходила.

Роджер подошел к умывальнику, осторожно вымыл руки и лицо теплой водой и вытер, их насухо. Царапины на лице проступили, приобрели пунцовый оттенок и защипали. Тогда Роджер подскочил к двери и забарабанил в нее кулаком, потом отступил несколько назад и стал ждать.

Спустя некоторое время он услышал шаги.

Глава V. Марион

Прежде чем дверь открылась, Роджер уже знал, что за ней стоит женщина. Шаги были быстрыми, легкими, он слышал их отчетливо даже сквозь стальную дверь. Послышался щелчок отпираемого запора — значит, замок был снаружи. Роджер сел на кровать.

Вошла девушка. Завидев его, она сначала оглянулась, потом улыбнулась и закрыла за собой дверь. Роджер успел заметить человека, который остался в коридоре.

— Доброе утро! — приветливо произнесла девушка. — Вам что-нибудь нужно?

— Чаю, — ответил Роджер. — Целый чайник или хотя бы большую кружку.

— Через несколько минут вам принесут.

— Сигареты и зажигалку.

— Я могу вас угостить сигаретой, — сказала она, — но вам запрещено иметь спички и курить, когда в комнате никого нет.

Она достала из кармана светло-серого платья пластмассовую коробочку и зажигалку. Теперь ей надо было подойти ближе, протянуть сигарету и зажечь ее. Вряд ли нашлись бы мужчины, которые возразили бы против того, чтобы оказаться с ней наедине. Ее нельзя было назвать красавицей, скорее просто очень привлекательной. Привлекательность заключалась в ее чистых серых глазах, в мягком румянце щек, в красивом изгибе губ. У нее был правильный овал лица и светло-каштановые волосы. Роджер скорее назвал бы их темно-рыжими. Они были коротко острижены, и Роджер очень удивился бы, узнав, что их естественные волны сделаны в парикмахерской. Ее руки были хоть и не маленькими, но очень изящными, а ногти покрывал светло-розовый лак, достаточно бледный, чтобы придать им натуральный вид.

Роджер затянулся сигаретой.

— Ну как, все в порядке?

— Да, спасибо. А вы кто?

— Зовите меня Марион.

Он оперся о стену, обхватив колени руками, и уже открыто посмотрел на девушку.

— Очень любезно с вашей стороны. А как вы собираетесь называть меня?

— Мистер Кинг.

— О, вот я и снова король, не правда ли?

Девушка отошла от кровати и присела на ручку одного из кресел, изящно закинув ногу на ногу. На ней было длинное платье, которое не скрывало ее стройной фигуры и красивых коленей.

— Это вы подлатали мое лицо вчера ночью? — спросил Роджер.

— Да, я. А как вы себя чувствуете?

— Думаю, что оно нуждается в повторном уходе. — Прямо сейчас?

— А почему бы и нет?

Девушка подошла к умывальнику, открыла шкафчик над раковиной, сняла с белой полочки небольшую баночку с белой мазью и вернулась к Роджеру.

— Сядьте прямо, — попросила она. Когда Роджер принял требуемую позу, девушка взяла на палец немного мази и начала мягкими движениями массировать царапины на его лице. Закончив, она отступила на шаг и спросила:

— А как насчет руки?

Он послушно протянул руку.

— Очень вам благодарен, — сказал Роджер, когда она закончила эту процедуру, — У вас навыки валифицированной медсестры.

— Вам придется познакомиться со всем понемножку. Дверь вдруг открылась.

Вошел человек, небольшого роста, одетый в белый пиджак, с седой головой и грустным взглядом.

Первое, чем он обратил на себя внимание, начищенные до блеска коричневые ботинки. С изяществом опытного официанта он поставил принесенный им поднос на столик у кровати. Роджер тут же заинтересовался его содержимым. Он увидел сначала большой нож из слоновой кости, по виду напоминавший больше нож для резки бумаги. На подносе были чай, тосты, мармелад, масло и две тарелки под серебряными крышками.

— Я бы на вашем месте позавтракала в постели, — посоветовала Марион.

— Я никогда не завтракаю в кровати.

— Вам не следует переутомляться, — возразила она и тут же придвинула к столику табурет, чем очень рассмешила Роджера. Вначале он налил себе чашку чаю и выпил залпом. Потом приподнял крышки — овсяная каша, яичница с беконом. Роджер съел все без остатка.

— Ну и прекрасно! — сказала она.

— Что прекрасно?

— Ваш аппетит.

— Но это еще не все, — возразил Роджер. — Мне бы хотелось побриться.

— Сейчас я это устрою.

Когда она вышла, Роджер подошел к шкафчику над умывальником. Ни ножниц, ни лезвий — ничего режущего в нем не было. Он ждал минут десять — по крайней мере, ему так показалось: часов в комнате также не было. Затем дверь открылась, и снова вошла Марион вместе с официантом. В руках у него был небольшой черный мешочек.

Официант впервые заговорил. По выговору Роджер понял, что это типичный кокни из самого сердца Ист-Энда.

— Сядете на кровать или к зеркалу? — спросил он.

— К зеркалу, — ответил Роджер.

— Хорошо.

Человек обошел вокруг табурета и развязал свой мешочек. Из него он извлек большую розовую салфетку, Роджер сел. Человек профессиональным движением обмотал ею шею Роджера, быстро побрил его безопасной бритвой.

Очевидно, к Роджеру относились настороженно; девушка к тому же, вероятно, считала его еще и лунатиком.

Официант принес ленч. Пока Роджер расправлялся с ним, орудуя костяным ножом, официант стоял молча поодаль. Минут через пять после того, как Роджер закончил есть, в комнату вошла Марион, держа в руках поднос с кофейником и двумя чашечками. Он сидел в кресле возле окна.

— Вы не возражаете, если я выпью с вами кофе? — Я просто мечтал об этом.

— Как самочувствие? — спросила она.

— Хотя все это ужасно таинственно, но я вполне доволен.

— Я так рада. — Она никак не среагировала на слово «таинственно» и стала по-хозяйски разливать кофе.

— Благодарю. Когда вы намерены посвятить меня в местные секреты? — спросил Роджер.

— Я ничего не могу вам рассказать, — проговорила она.

— Вы считаете меня сумасшедшим?

— Что вы, конечно, нет! — Она пролила кофе на блюдце. — Это же нелепо. Просто вам было плохо, а сейчас вы поправляетесь и скоро будете в полном порядке. Я хочу вам помочь. И мне хотелось бы, чтобы, вы говорили со мной откровенно.

— О чем?

— Обо всем, что придет вам в голову.

— О прикладной психологии? Или психиатрии? Или еще о чем?

— Просто говорите. Приятно, когда люди что-нибудь рассказывают.

— Ну, допустим, я стану говорить о своей жене. О сыновьях. — На ее лице снова появился испуг, и Роджер решил, что у «мистера Кинга», вероятно, нет ни жены, ни детей. — Джанет не похожа на вас, разве только руки… Руки о многом говорят — вы знаете об этом?

— Да, — согласилась она.

Роджер напустил на себя мечтательный вид. — О человеке можно безошибочно судить, если сравнить отпечатки на кончиках пальцев с линиями на ступнях ног. Да, я, кажется, собирался рассказать вам о своей семье. О Джанет рассказывать не стоит, а вот о мальчиках… У меня их двое. Старший — Мартин, но мы зовем его «Скупи». Смешно, не правда ли?

— Мне нравится. — Она делала вид, что верит ему.

— Скупи у нас большой парень. Почти шесть лет. На жизнь смотрит очень серьезно. Ричард на год младше и совсем не такой. Он воспринимает жизнь, не задумываясь, как она есть. Веселый малый и далеко пойдет, если выработает в себе солидность брата. Вы не верите ни одному моему слову, не так ли?

— Прошу вас, продолжайте.

— Почему вы мне не верите?

— Продолжайте, прошу вас.

— Почему вы работаете на убийцу?

— Просто это моя работа.

— Вам совсем не идет быть подручной убийцы. Она улыбнулась.

— А если я, как сумасшедший, вдруг ударю вас?

— На эту тему мне нельзя с вами разговаривать, — сказала она. — Я знаю, что вас мучают сны и кошмары. Сны — это хорошо, а что касается кошмаров — я помогу забыть вам их и спокойно уснуть. Кошмары — временное явление, результат стресса. Не думайте об этом. Расскажите мне о ваших снах. Вот и все, что от вас требуется. Меня вы не испугаете. Я столько слышала всяких странных историй от разных людей. Расскажите самый страшный сон. Прошу вас.

«Что им нужно? Хотят заставить меня поверить в то, что я сумасшедший?»

Глава VI. Кошмар

Он слышал стон…

Ему привиделась девушка с обезображенным лицом, в белой блузке, и ее рука безжизненно свисала с кровати.

Кошмар поглотил его всего, он продолжался, казалось, бесконечно, и каждый раз повторялось одно и то же — девушка, стон, четче, ближе, четче, ближе. Ему хотелось закричать, он открывал рот, но крик застревал в горле.

Потом он проснулся.

Уже третью ночь Роджера мучили кошмары.

Когда он просыпался, было всегда темно. Роджер знал, что, стоит ему уступить и включить свет, он уже не сумеет перебороть страх.

Шагов Роджер не слышал, но внезапно почувствовал, что кромешная тьма рассеивается. Он открыл глаза. Слабый свет пробивался из-под осторожно открывающейся двери. В комнату бесшумно проскользнула Марион и так же неслышно затворила за собой дверь. На ней был халат, волосы стягивала сеточка, на лице играла ободряющая улыбка. Она подошла прямо к нему, и ее прохладная, нежная ладонь легла на его горячий лоб. Затем Марион намочила губку и обтерла ему лицо и руки. Роджеру хотелось, чтобы она как можно дольше не отнимала своих рук.

— Все будет хорошо. Успокойтесь, — говорила Марион. — Если бы вы раньше рассказали мне о них, то теперь вам бы не пришлось так беспокриться.

Она произносила эту фразу десятки раз за последние трое суток, обычно это случалось днем. Утром же, просыпаясь, он никогда не видел ее в комнате. Роджер лежал, глядя на Марион — воплощение привлекательности. Она была для него всего лишь женщиной, с которой можно только поговорить, никак не изменив ее отношения к нему. Она же была уверена, что он болен, и считала своей обязанностью помочь ему. Роджер даже иногда испытывал желание возненавидеть ее, но ничего из этого не получалось.

— Скоро вам будет лучше, — мягко сказала Марион. Он сел на кровати.

— Дайте, пожалуйста, воды.

Она подала ему полный стакан. Роджер медленно пил, не сводя с нее взгляда.

Марион напоминала ему Джанет. Однако, если бы здесь была Джанет, стало бы легче. Быть с ней в разлуке — настоящая пытка. Он знал, что она не находит себе места из-за его исчезновения. Мысли о Джанет терзали его, как терзал и мучительный вопрос: что все это значит?

Роджер не видел газет, не слышал радио. Он не имел ни малейшего представления о том, что происходит за стенами этого дома в недоступном ему мире. Когда приходила Марион, за дверью всегда стоял вооруженный стражник.

— Расскажите мне, что вам снилось? — прошептала она, склонившись над Роджером.

Ему ни в коем случае нельзя уступать им.

— Мне очень жарко.

— Я уберу одеяло. — Она встала и, сложив накидку из гагачьего пуха, положила ее на кресло. — Теперь ложитесь, — сказала Марион и, когда он повиновался, легла рядом с ним. Она показалась ему холодной и бесчувственной, совсем как неживая.

— Расскажите, что с вами произошло? Ее тон был ровным, как всегда.

— Скоро вам будет лучше. Это звучало уже обещанием.

— Все хорошо. Я с вами, — проговорила она ободряюще.

Теперь Роджер уже не думал о ней, его охватила внезапно пришедшая на ум идея — рассмеяться. Еще ни разу с тех самых пор, как он оказался здесь, ему не хотелось этого. Он чувствовал, что наступает новый этап его тюремного заключения, а потому ему необходимо разговаривать, чтобы «они» не подумали, что он побежден.

— Расскажите же мне…

Он стряхнул с себя ее руку, резко сел на кровати и оттолкнул Марион.

— Мистер Кинг…

— Убирайтесь! Уйдите прочь! Вы мне противны!

— Если вы только…

— Убирайтесь! — Он снова толкнул Марион и вдруг, подняв руки, схватил ее за горло. Не сильно — лишь бы напугать. Марион пронзительно закричала: «Сюда, на помощь!» Он все еще держал ее, когда дверь отворилась и в комнату ворвались двое. Один схватил Роджера за руки и оторвал от Марион, другой помог ей встать с кровати. После этого все трое вышли, оставив его одного.

Роджер ощутил озноб. Но вместе с ознобом пришло новое чувство — чувство уверенности в своих силах. Теперь у него был план. Роджер уяснил для себя одно — с ним ничего не случится до тех пор, пока он будет выполнять все требования Марион, откровенничать с ней.

Роджер встал и подошел к окну.

Хотелось курить, но курить ему разрешалось, только когда приходила Марион или парикмахер-официант. Вне всякого сомнения, это означало, что они боятся, как бы он не поджег дом, И вообще, эти двое своим поведением давали ему понять, что его считают буйнопомешанным.

Наконец Роджер решил, что пришло время действовать. Он лег на кровать и стал кричать во всю глотку:

— Нет, нет, нет!.. Никакой реакции.

Он снова завопил истошным голосом:

— Нет, нет, нет!..

Интересно, как люди теряют рассудок? Как кричит буйно-помешанный и вообще кричит ли он в пустой комнате, когда никто его не может слышать?

Вспыхнул свет.

В дверях стояла Марион, улыбающаяся, невозмутимая. Свет лился откуда-то сверху, и Роджеру казалось, что ее голова находилась в центре нимба. Марион неслышно прикрыла за собой дверь.

— Опять дурной сон? — осведомилась она.

— Я— я не могу больше… — пролепетал Роджер, облизывая губы и стараясь говорить как можно убедительнее. Очевидно, ему это удалось, потому что Марион молча смочила водой губку и, склонившись над ним, обтерла ею потный лоб и руки Роджера.

Потом снова прилегла рядом с ним.

— Ну, рассказывайте, — попросила она.

И тогда он рассказал, ничего не скрывая, о том, что с ним произошло в Копс-коттедже. Его голос звучал ломко, дважды он обрывал свой рассказ и отворачивался от нее, тело его напрягалось. И всякий раз Марион гладила его руку и терпеливо ждала, когда он заговорит снова.

Странно, но Роджер испытывал облегчение.

Марион обняла его за плечи и приблизила свое лицо к нему.

— Не волнуйтесь, — проговорила она очень спокойно. — Вам нужно уснуть.

— Сколько… который сейчас час?

— Сейчас полночь. Не волнуйтесь, спите. Кошмар вам больше не приснится. И кошмар ему действительно не приснился.

Был уже день, когда Роджер открыл глаза, солнце стояло в зените. Он хорошо отдохнул, и на душе было спокойнее, чем в предыдущие три дня, вернее, даже четыре. Он немного полежал, разглядывая солнечный зайчик, притаившийся в углу комнаты, а затем встал и посмотрел через окно в сад. Трава блестела, а нарциссы подняли к солнцу свои головки; пейзаж завораживал и успокаивал. Роджер даже не стал раздумывать о том, удался ли ему ночной спектакль. Он знал, что удался. Потом пришла Марион с завтраком.

Человек в белом пиджаке, со скорбным лицом побрил его.

После завтрака Марион принесла ему одежду. Кроме носового платка, в карманах ничего не оказалось. Одевшись, Роджер почувствовал себя уверенней. Одежда оказалась ему по росту. Галстука не дали. Воротничок рубашки был пристежным. Вместо ботинок со шнурками ему принесли пару кожаных шлепанцев.

На одевание Марион отвела ему двадцать минут, после чего снова вошла в комнату. Дверь она оставила открытой настежь. За спиной Марион никого не было видно, Сама она выглядела свежей, и ничто не говорило о том, что ночью она почти не спала.

— Не хотите ли прогуляться по саду?

— Э-э… а можно?

— Да. Сегодня прекрасное утро, — сказала она. — Потом мы немного посидим с вами в саду. Смена обстановки пойдет вам на пользу. Вы сегодня хорошо спали?

— Э-э… да.

— Ничего не снилось?

— Нет.

— Я же вам говорила, — обрадовалась Марион.

В узкий, с кремового цвета стенами коридор выходили четыре двери, Заканчивался он площадкой, за которой виднелась лестница. Скорее всего она вела во двор или в сад. В конце лестницы в маленьком холле была вешалка. Марион сняла о крючка пальто и помогла Роджеру одеться, Накинув на плечи свое, она отперла дверь. Солнце ударило ему в лицо по-весеннему теплыми лучами. Было приятно вдохнуть полной грудью свежий воздух.

Какой-то сгорбленный старик подошел к цветочной грядке, не, заметив их, быстро исчез. Кустарниковая изгородь на деле оказалась куда больше, чем выглядела из окна, — примерно семи-восьми футов высотой и значительно гуще. Перелезть через нее будет нелегким делом. Гуляя, Марион беззаботно болтала о пустяках.

В конце сада Роджер остановился и окинул взглядом весь дом. Внешне он был ничем не примечателен. Серые стены, маленькие окна, причем открывались только те, что на первой этаже. Из одной комнаты слышались звуки музыки. Роджер догадался — Марион не хотелось, чтобы он рассматривал здание, и она, мягко взяв его за руку, увлекла за собой. Чуть погодя Роджер обернулся снова. И в этот момент заметил в окне первого этажа человека. Роджер узнал его. Это был тот, с кем оа разговаривал в машине. Даже на таком расстоянии Роджер увидел его серо-серебристые глаза.

Глава VII. Газеты

Человек внезапно исчез, очевидно, боялся, что его заметят.

На лице Роджера ничего не отразилось, его взгляд безразлично скользнул вдоль окон и задержался на грядке с цветами. Он чувствовал, что Марион внимательно наблюдает за ним, но взгляды их не встретились. Она слегка придерживала его за руку, когда они снова двинулись в путь.

— Что случилось? — спросила она.

— Все в порядке.

— Вам нужно научиться рассказывать мне все, что приходит вам на ум, что пугает вас.

— Я не испугался.

— Испугались, — сказала она. Теперь Роджер уже не смог избежать ее взгляда. Он посмотрел ей в глаза. Они были серыми и на редкость чистыми и спокойными. — Я почувствовала, как напряглась ваша рука. Пока вы не будете все откровенно рассказывать, облегчение не наступит, — пояснила она. Так открыто о его болезни она еще ни разу не говорила. — Почему вы не доверяете мне?

— Я буду очень послушным.

— Я только хочу помочь вам, и, надеюсь, у меня получится.

— Сколько у вас здесь еще пациентов?

— Много. Некоторым мне удалось помочь. И я очень хочу помочь вам.

— А почему бы вам не сказать прямо, что со мной?

— А вы этого не знаете?

— Нет… Я так же нормален, как и вы, и хочу уехать отсюда.

— Вы и уедете, как только вам станет лучше.

Он высвободил руку и прошел немного вперед. Она не сделала даже попытки догнать его. Садовник спокойно копался в земле, не проявляя к ним ни малейшего интереса. Роджер пересек лужайку, поглядывая при этом на окно, в котором видел человека с серебристыми глазами. И снова заметил его. Человек стоял сбоку от окна, придерживая рукой штору.

Роджер обернулся и увидел Марион, медленно идущую через лужайку. Солнце освещало ее волосы, придавая им золотистый блеск, и это. делало ее еще красивей. Он подождал, и, когда она подошла, они больше не возвращались к тому разговору.

— Мне кажется, вы устали. Вам лучше вернуться в дом.

— Не стоит, мне здесь хорошо.

— Вы впервые за несколько дней оказались на улице. Лучше не злоупотреблять, — возразила Марион и снова взяла его за руку, легонько подтолкнула в сторону дома. На сей раз сомнений не было: она слегка прижалась к нему. Роджер вошел в дом, который после яркого солнечного света показался особенно унылым, и Марион повела его к правой двери. Очевидно, это была та самая комната, в окне которой он заметил человека.

Большая, уютная и солнечная комната с виду напоминала гостиную, обставленную в том же стиле, что и комната Роджера. В одном углу, возле окна стоял большой рояль, на нем в вазе — букет нарциссов и ранних тюльпанов, прямо-таки дышавших свежестью. Здесь же было несколько диванов и кресел, на полу — ковер с желто-зеленым узором, на стенах, оклеенных розовыми обоями, несколько неплохих акварелей. Марион подвела Роджера к креслу. Подождав, пока он устроится, подкатила к нему небольшой столик, на котором стояли ящичек с сигаретами и настольная зажигалка. Она предложила ему закурить.

— Благодарю вас.

— Посидите здесь немного. Я скоро вернусь. Она вышла, оставив ему зажигалку — первый признак доверия Роджер с трудом удержался, чтобы не вскочить и не побежать за ней. Он огляделся и заметил несколько газет. Эти газеты были для него первым за четыре дня соприкосновением с реально существующим миром. Они лежали на подставке возле рояля вместе с несколькими журналами. Роджер пересек комнату и взял их. Тут же у него мелькнула мысль: «Это трюк». Наверное, эти старые газеты не представляют интереса.

Но он ошибался. Их было четыре, все — «Дейли край». Первая — от 14 марта. Именно в тот день он поехал на поиски жены. Роджер взглянул на другие: от 15, 16 и 17 марта. Раскрыл вторую, и в глаза ему бросился заголовок.

В ПУСТОМ КОТТЕДЖЕ НАЙДЕНА МЕРТВАЯ ДЕВУШКА

«Тело неизвестной девушки с обезображенным лицом было обнаружено полицией в Копс-коттедже, Хелшэм, наиболее малонаселенной части Саррея. Убийца взломал окно, пробрался в дом, разбил топором дверь комнаты, в которой находилась девушка…»

В заметке упоминались и другие сведения, но ни слова не было о Роджере, о нападении на полицейскую машину. Он бросил газету и взял другую.

БАНДА СПАСАЕТ УБИЙЦУ, ЗВЕРСКИ ИЗБИТ ПОЛИЦЕЙСКИЙ

Здесь была приведена вся история, и гораздо подробнее, чем в предыдущем номере. Роджер мельком пробежал текст, выискивая знакомые имена и названия. Человек, о котором говорилось в заметке, оказался, «как полагают, неким Артуром Кингом, проживающим в Кингстоне-на-Темзе». О Роджере Уэсте — ни слова. Роджер быстро просмотрел оставшиеся номера, прочитывая заголовки, и наконец на одной из внутренних полос нашел то, что искал, — короткий абзац с мелким заголовком: ИСЧЕЗНОВЕНИЕ СОТРУДНИКА СКОТЛЕНД-ЯРДА «Старший инспектор Роджер Уэст, по прозвищу „Красавчик“, самый молодой из старших инспекторов Скотленд-Ярда, покинул свой служебный кабинет в полдень в понедельник, и с тех пор никто о нем ничего не слышал. Руководители Ярда полагают, что с Уэстом, который в течение последних месяцев работал с особым напряжением, возможно, произошел приступ амнезии или какого-то сходного заболевания»…

За этой заметкой крылось гораздо большее. Роджер сразу распознал в ней руку Скотленд-Ярда, который давал газетам намек «обыграть» в печати факт исчезновения. Фото не было, не было и никаких наводящих мыслей — ровным счетом ничего, что могло бы в той или иной степени связать его исчезновение с убийством. Роджер развернул четвертую газету — сегодняшнюю:

ПОЛИЦИЯ ИЩЕТ БАНДУ УБИЙЦ

«Полиция объявила по всей Великобритании розыск членов банды, которая вырвала из рук властей схваченного убийцу. Нападение произошло в понедельник ночью возле Хелшэма, в графстве Саррей, вскоре после ареста преступника. Нападение, подробности которого опубликованы в предыдущем номере „Край“, рассматривается полицией как самое дерзкое из всех упомянутых в ее анналах.

Убитая девушка еще не опознана. В доме не обнаружено никаких доказательств того, что она жила в нем. Дом пустовал уже несколько месяцев — его владелица, миссис Этель Мэллой живет сейчас за границей. В полиции полагают, что убийца назначил здесь свидание неизвестной девушке, которая, слишком поздно распознав его намерения, заперлась в комнате. Ее лицо так изуродовано, что идентифицировать девушку по фотографии не представляется возможным.

Сэр Гарри Грег, главный патологоанатом Скотленд-Ярда, заявил, что убитой было, вероятно, лет двадцать… На ее теле не обнаружено никаких особых примет. Полиция обращается к читателям с просьбой сообщать ей обо всех девушках, ушедших из дома в прошлый понедельник и не вернувшихся, внешность которых соответствовала бы следующим данным: рост 5 футов 6 дюймов, шатенка, глаза — голубые, сложение — нормальное, вес — 10 стоунов 4 фунта. В момент смерти на ней была черная юбка, деловая шелковая блузка с четырьмя перламутровыми пуговицами, каждая размером с двухшиллинговую монету, длинный жакет, на три четверти прикрывавший юбку, нейлоновые чулки размера 9,5 (французские), черные туфли, рейоновое белье (абрикосового цвета). Фирменные ярлыки со всех предметов одежды спороты».

Роджер взял вторую сигарету и закурил, уже не думая об оставленной ему зажигалке. Да, было о чем поразмыслить. Отсутствие клейма на одежде не помешает полиции определить ее владельца. Трудность представляли «французские» чулки. Возможно ли, что девушка приехала из Франции? Вряд ли.

Роджер думал привычно, как если бы находился в своем кабинете.

Перевернув еще несколько страниц, он снова нашел то, что ему было нужно, — еще одна ссылка на него, на сей раз с небольшой фотографией, довольно нечеткой.

СОТРУДНИК ЯРДА ЕЩЕ НЕ НАЙДЕН

«Старший инспектор Уэст (фото сбоку) все еще не возвратился ни в Скотленд-Ярд, ни домой на Белл-стрит, в Челси. Не обнаружено никаких следов его местонахождения с тех пор, как он ушел с работы вечером в понедельник на свидание со своей женой. В полиции предполагают, что его исчезновение отчасти можно объяснить потерей памяти, к чему склоняется и его жена, которая подтвердила, что напряженная умственная работа в последние несколько месяцев могла оказать пагубное воздействие на его здоровье».

Какая чушь! Ну что же, Джанет виднее. По всей вероятности, к ней заходил кто-нибудь из Ярда и убедил именно так отвечать на вопросы прессы. И все же в газетах ни слова, даже намека на связь между его исчезновением и убийством в Копс-коттедже.

Итак, одна загадка влечет за собой другую. Убитая девушка не опознана. Это означает, что Ярд недалеко продвинулся в своих расследованиях. Но все это мелочь по сравнению с более важной загадкой — как эти люди намерены поступить с ним? Зачем они привезли его сюда, выдавая за какого-то Артура Кинга, и почему так открыто, в момент похищения, дали понять полиции, что он в действительности Уэст? Далее, с какой целью с ним обращаются как с больным, да и его стараются убедить в том, что он болен, что нуждается в лечении, чю у него расстроена психика?

Кому понадобилось, чтобы Скотленд-Ярд имел основание считать его убийцей?

Роджер закурил еще одну сигарету.

Поднявшись с кресла, подошел к окну, выглянул в сад и тут заметил, что окно в этой комнате точно такое же, как и наверху, — из небьющегося стекла и с наглухо закрытой рамой.

Роджер отошел от окна и снова взял газеты, как вдруг услышал за своей спиной какой-то звук. Это заставило его обернуться. Окно на его глазах стало медленно закрываться наружной шторкой, напоминавшей венецианское жалюзи. Когда она должна была вот-вот опуститься, Роджер бросился к окну и инстинктивно уперся руками в стекло, но ничего не мог поделать. Теперь он видел лишь узкую полоску зеленой лужайки и головки нескольких нарциссов. Но и они исчезли, когда жалюзи опустилось до самого карниза. Роджер оказался в полной темноте. Светился лишь кончик горящей сигареты, да и тот угасал, когда Роджер переставал затягиваться.

Ни звука, абсолютная тишина. Роджер стоял спиной к окну, не шевелясь.

Вдруг, непонятно откуда, возник какой-то жужжащий звук. Роджер машинально повернул голову вправо. Спустя секунду-две он заметил луч света, будто кто-то обшаривал мощным фонарем противоположную стену комнаты. Стена была голой. Луч ударил в эту стену и остановился, образовав овальное пятно, напоминавшее киноэкран размером в два ярда в поперечнике и полтора, ярда по высоте. Так и есть, свет исходил от маленького проектора, чем объяснялся и жужжащий звук. Значит, ему хотели показать фильм. Роджер заставил себя медленно подойти к креслу, не сводя при этом взгляда с освещенной стены. Он нашел его на ощупь среди прочей обстановки комнаты и сел, закинув ногу на ногу.

На стене возникло изображение.

По узкой безлюдной улице шла девушка. Улица была незнакомой, но по некоторым признакам Роджер догадался, что это не Англия, а скорее всего Франция. Дома высокие, с террасами, окна со ставнями. На верхних этажах домов лепились балкончики. Улица была по-прежнему безлюдной, и только девушка двигалась прямо на снимавшего ее оператора. Она была высокого роста. Одета довольно пестро, выглядела задумчивой. Вряд ли она имела сходство с Марион, но, насколько он мог судить, на Джанет тоже не была похожа.

Вот она свернула на другую улицу, довольно многолюдную, затем — на третью. Это уже была шумная, деловая магистраль. Роджер заметил одноэтажный автобус, набитый пассажирами, на задней площадке которого стояли люди. Похоже на Париж.

На убитой девушке были французские нейлоновые чулки.

Теперь Роджер начисто позабыл страх, который охватил его, когда комната погрузилась во мрак, — так его захватил фильм.

Девушка затерялась в толпе. Потом снова появилась, остановилась у витрины магазина — рассматривала дамские сумочки. Опять двинулась дальше — и тут пленка кончилась.

На следующей пленке было снято кафе с большим полосатым тентом и десятком столиков. В дверях стоял официант в белой куртке, какая-то парочка что-то пила из высоких стаканов. В кадре снова возникла девушка и заняла столик в стороне от парочки. К ней подошел официант. Она отрицательно качнула головой, по-видимому, сказала, что ждет кого-то… Официант вернулся на прежнее место, к дверям. Девушка закурила, поправила на коленях юбку, окинула взглядом улицу. Посмотрела на наручные часы. Лицо ее нахмурилось.

Потом девушка открыла сумочку и что-то достала из нее. Письмо? Видно было, что она внимательно изучала его. Взгляд ее был неподвижен — значит, она не читала. Потом положила бумажку на стол, и Роджер заметил, что это фотография, по-видимому, мужчины, хотя он и не был в этом уверен. Девушка докурила сигарету и стала нетерпеливо постукивать ногой об пол.

Затем возле нее появилась тень. Девушка подняла глаза, взгляд ее выражал беспокойство. Она что-то сказала, и Роджер пожалел, что фильм немой.

Тень падала от мужчины, который стоял спиной к камере. Он отодвинул стул и сел. Мужчина был без головного убора, его светлые волосы нуждались в парикмахере. Что-то в нем почудилось Роджеру знакомым, но что? Когда подошел официант, мужчина обернулся, и тогда Роджер разглядел его профиль — от неожиданности он вздрогнул, и холодные, колючие мурашки пробежали по спине.

Это был его профиль!

Он никогда прежде не видел этой девушки, однако сам, собственной персоной, сидел там и разговаривал с ней.

Изображение исчезло. Но жужжание продолжалось, и экран светился. На лбу Роджера выступил холодный пот. Фильм потряс его, он чувствовал, как его охватывает пока еще непонятный страх.

Снова возникло изображение…

Девушка… без лица, вернее, с лицом, узнать которое уже было невозможно. Он видел его там, в Копс-коттедже. И вдруг из угла комнаты раздался громкий мужской голос:

— Почему вы это сделали, Уэст? Зачем?

Глава VIII. Беседа

Когда он вошел, Роджер не слышал. Он даже не думал о том, что кто-то может появиться в комнате. Роджер резко обернулся и стал вглядываться в темноту. Заметил какую-то нечеткую тень, терявшую свои очертания по мере того, как свет проектора медленно угасал.

— Почему вы это сделали, Уэст? Зачем?

Голос звучал отнюдь не зловеще: обычный мужской голос, даже с оттенком искренности, хотя и довольно мрачный. Роджер слышал его там, в машине, когда они спускались с холма возле Хелшэма.

Человек пошевелился. Роджер снова услышал его голос.

— Почему вы не отвечаете? Зачем вы это сделали? Зажегся свет — не яркий, всего одна настенная лампа возле двери. Все это напоминало спектакль, который игрался в полутьме. Человек казался чуть выше своей тени, но глаза… глаза сверкали необычным серебристым огнем.

— Я вас не понимаю. Я не делал этого. — Слова Роджера прозвучали неубедительно даже для него самого, он не был готов к встрече, а потому казался застигнутым врасплох.

— И вы думаете, что кто-нибудь вам поверит? — спросил незнакомец.

— Поверит, если он разумный человек.

— Любой, кто посмотрит этот фильм и узнает все остальное, будет убежден, что убили ее вы, Уэст.

Роджер повернулся в кресле. Нечаянно задел локтем ящичек с сигаретами, и они рассыпались по столику. Он взял одну, прикурил и почувствовал некоторое облегчение. Человек по-прежнему стоял неподвижно, уставившись на Роджера.

— Что вам от меня нужно? — с усилием спросил Роджер.

— Мне нужно, чтобы вы реально взглянули на факты. Вы не помните о своей поездке в Париж или о посещении коттеджа?

— Я не был в Париже больше года.

— Но вы могли с ней там встретиться.

— Я не знаком с ней. И вообще никогда не встречал. Человек подошел ближе.

— Уэст, кажется, вы не поняли, в каком положении оказались. Вы ездили в Париж и видели ту девушку — камера не лжет. Копию фильма можно легко переправить в Скотленд-Ярд. Вы ездили в Копс-коттедж, вы были там один, когда была убита девушка. Выдали себя за другого, чтобы одурачить полицию. Вас спасли друзья, которые чуть было не убили констебля. Ваши коллеги из Скотленд-Ярда уверены, что убийство — ваших рук дело. Улики очень серьезны. Фильм доказывает, что вы знали ее раньше и имели с ней дело, а потому для убийства у вас были мотивы. Вы назначили ей свидание в пустом загородном доме. Организовали телефонный звонок в Скотленд-Ярд с липовым сообщением, якобы от вашей жены, но не учли, что жена станет отрицать это. Вы думали, что спокойно вернетесь домой и будете вне подозрений, не так ли? Но вам не повезло, Уэст.

— Один из нас сошел с ума, — резко произнес Роджер.

— Никто в Скотленд-Ярде не поверит, что вы рехнулись. Вас слишком хорошо знают, и вы слишком умны. Преступление совершено очень грамотно — такое может сделать лишь тот, кто прекрасно знает закон. Вы — полицейский. — Голос говорившего звучал монотонно, в нем не слышалось ни издевки, ни насмешки, одна только убежденность. — Вам хорошо известно, как ведут следствие, да и самому приходилось собирать неопровержимые улики, чтобы отправить преступника на виселицу. Вы не раз убеждали суд такими уликами. А теперь представьте себе, что на этот раз улики будут против вас: вы были в Париже; эта девушка — француженка; вы там виделись с ней; потом она приехала в Англию и грозила нарушить ваш семейный покой; вы встретились с девушкой и убили ее, чтобы спасти свою семейную жизнь от катастрофы. И не надо, Уэст, убеждать меня, что вы не совершали преступления. Скажите лучше, к какому решению может прийти суд в этой ситуации.

— Каждый судебный процесс предусматривает и наличие защиты… — начал было Роджер.

— Я ухожу, а вы тем временем подумайте, — внезапно прервал его человек. Вынув из кармана конверт, он бросил его на колени Роджеру. Когда он уже уходил, шторка окна начала медленно подниматься, и яркий солнечный свет снова залил комнату.

Роджер ощупал большой конверт, в который, как ему показалось, было вложено несколько листов бумаги. Он зажег еще одну сигарету. Руки его дрожали, когда он извлекал содержимое конверта — три конверта меньших размеров, на каждом — французская марка, парижский почтовый штемпель и голубой ярлычок с надписью «авиапочта». Все они были адресованы Артуру Кингу, Сэджли-роуд, 18, Кингстон-на-Темзе. Почерк крупный, женский, чернила ярко-синие. Роджер вынул первое письмо, и в глаза бросилось обращение: «Мой дорогой Артур…» Почерк тот же, что и на конверте. Вместо обратного адреса стояло: «Париж» и дата. Роджер пробежал глазами текст. Это было обычное любовное письмо, в котором женщина изливала свои чувства. Хорошее, доброе, написанное правильным английским языком письмо, правда, с несколькими неанглийскими оборотами и случайным французским словом или выражением. Подпись — «Люсиль». Был и постскриптум: «Жду скорой встречи. Когда ты сможешь приехать?»

Роджер вскрыл второе письмо, датированное двумя неделями позднее. Начиналось оно так же, но затем шел текст, резкая прямолинейность которого покоробила Роджера. «Я еду к тебе. Да! Очень скоро буду в Лондоне. Я вне себя от радости, cheri…»

Третье письмо было очень кратким. Она сообщала, что прибудет в Лондон в субботу 12 марта, и просила написать ей в, отель «Оксфордпалас» и сообщить, когда и где они могут встретиться.

Роджер мог бы порвать письма, но вряд ли это помогло бы. С них наверняка сняты фотокопии, да к тому же, вероятно, имелись и Другие письма. Письма, адресованные Артуру Кингу. Стоило их передать в руки обвинения и еще кое-что, и ни один суд присяжных не оправдает его. Фильм — явная липа. Специалисту нетрудно состряпать подобный. Кстати, несложно найти и экспертов, которые легко определят подделку. Для защиты это аргумент. Сначала снят один сюжет, потом на негатив наложено другое изображение… в общем, дело техники. Кто-то сфотографировал его. Потом убрали фон… А нужны ли такие сложности?! Достаточно ведь просто загримировать человека, придать ему сходство с Роджером.

Походив в раздумье по комнате, Роджер сел в кресло, заново прочитал письма и чуть ли не физически ощутил страсть, с которой Люсиль писала их. Из этого он заключил, что она была влюблена в мужчину, которому писала. Следовательно, Люсиль имела любовника и приехала в Лондон, чтобы встретиться с ним.

Но кто был ее любовником?.. Человек с серебристыми глазами?

На этот раз Роджер разглядел его. Кроме глаз, в нем не было ничего примечательного. Узкое лицо, не отталкивающее, но и не красивое — какое-то неопределенное. Губы необычно четко очерчены и имеют неестественно красный цвет. Каштановые волосы зачесаны назад на прямой пробор и открывают высокий лоб. Одет человек был в дорогой темно-серый костюм. Он с улыбкой вошел в комнату и спокойно опустился в кресло.

— Ну как, прочитали?

— Да.

— Что, по-вашему, можно сказать на это?

— Защита потребует доказательств, что эти письма адресованы именно мне.

— О, доказательства будут. Восхитительные доказательства. От двух или трех безупречных свидетелей, которые поклянутся, что часто видели, как вы приходили за письмами на Сэджли-роуд, 18. Ну, как вам это нравится?

— Не очень, — ответил Роджер. — А когда вы намерены объяснить мне, зачем вам весь этот спектакль?

Человек засмеялся легко и непринужденно, будто между ними велась обычная беседа, но Роджер уловил в этом смехе и недобрые нотки.

— Слышу разумную речь, — заметил человек, — значит, мы уже на полпути к соглашению. Но заранее хочу предупредить, что вам придется принять мои условия, ибо это единственное, что может избавить вашу шею от веревки. В детали я посвящу вас чуть позже, возможно, завтра. Сейчас у меня есть еще кое-какая информация для вас. Этот дом — частная психиатрическая лечебница. Вы здесь не единственный пациент. Доктор, как и другие свидетели, абсолютно, надежен. Персонал четко знает свои обязанности. Не так давно сюда был доставлен некий мистер Кинг, с которым случился тяжелый приступ буйного помешательства. Ему был назначен специальный курс лечения, и несколько дней назад его выписали. На прошлой неделе он заезжал сюда. Заезжал в то время, когда вас в Скотленд-Ярде не было, вы отправлялись на задание. А потому доказать, что сюда приезжали не вы, практически невозможно. Он тоже блондин, и вас легко принять друг за друга. Только два человека из персонала лечебницы действительно видели его и могут подтвердить, что это были не вы, — санитар, который брил вас, и доктор. Сестра, обслуживающая вас, — милая девушка, не так ли? — никогда его не видела. Вас она очень жалеет. Считает, что вы совершили тяжкое преступление и потому нуждаетесь в соответствующем лечении. Лечащий же врач поклянется на Библии, что Артур Кинг и вы — одно и то же лицо. А общая картина выглядит так: Роджер Уэст узнал нечто такое, что произвело на него столь сильное впечатление, и тронулся умом. Теперь выдает себя за Кинга, а посему проходит курс лечения. Конечно, защита, возможно, кое-что извлечет для себя, но… все будет зависеть от того, что скажет обвинение.

— Не беритесь судить о том, чего не знаете, — хрипло проговорил Роджер.

— Хорошо. Обвинитель заявит, что все это тщательно спланировано, так что, если вас поймают, вы сможете предъявить в свое оправдание только свое психическое расстройство. Местный врач также сделает клятвенное заявление, а что касается других, то они скажут, кстати вполне искренне, что, если человек хочет выдать себя за кого-то, он может это сделать и таким образом ввести всех в заблуждение. Вы же как раз и ввели в заблуждение местного врача. Человек рассмеялся. Роджер расстегнул воротник рубашки.

— Случай простой, — заметил с улыбкой собеседник. — Даю вам весь этот день и ночь на то, чтобы тщательно все взвесить и попытаться найти выход. Будь я на вашем месте, я бы очень быстро решился. Единственный выбор для вас — либо сыграть в мою игру, либо погибнуть. И если вы не примете моего предложения, то убьете себя. Ваш труп выловят в какой-нибудь река с письмами в кармане. Естественно, жена некоторое время попереживает, но боль не вечна. Удивительно, как быстро люди забывают о тяжелых потрясениях! Ей придут на помощь друзья. Ваш приятель Марк Лессинг, например, наверняка поможет ей стоически перенести удар, не правда ли? Он вполне может стать отчимом ваших сыновей. Приятные ребята, я видел их несколько раз. Кстати, как зовут вашего старшего? Как-то необычно — Марион говорила мне — она, правда, не верит, что у вас есть дети, и вообще считает, что вы тяжело больны… Ну, это уже слишком, такое вряд ли кто может вынести… При первом же упоминании о Джанет Роджер почувствовал, как напряглись его мышцы. Когда же речь пошла о сыновьях, им овладела дикая злоба. А этот вопрос: «Как зовут вашего старшего?» — вызвал в памяти Роджера образ Скупи — большого, веселого, доброго мальчугана. Ярость нахлынула на Роджера. Он в мгновение ока оказался на ногах и со всей силы ударил в эту отвратительную физиономию.

В следующее мгновение его окружили какие-то люди, и на него посыпался град ударов. Правую руку резко завели за спину, и он чуть не потерял сознание от боли. Потом Роджер увидел троих незнакомых субъектов и своего мучителя. Двое держали его, а у третьего в руках было что-то, напоминавшее сбрую. В дверях стояла Марион.

— О, прошу вас… — произнесла она.

Мужчины не удостоили ее вниманием. Они силой продели руки Роджера в отверстия этой «сбруи». Теперь он понял, что это смирительная рубашка. На глазах Марион показались слезы.

Роджера вынесли в коридор и потащили наверх, но не в его комнату, а в другую, гораздо меньшего размера, — настоящий карцер.

В ней он просидел конец дня и всю темную и страшную ночь. В карцере была кушетка, на которую его и положили. Перед самым закатом пришли двое и покормили его с ложечки. Роджер почти не спал, а когда ненадолго забывался, в мозгу возникали видения. Правда, это были не кошмары, но он не был уверен в том, сон это или явь. Ему чудились Марион со слезами на глазах, Джанет, его мальчуганы.

Когда наступил день, Роджер лежал на спине, глядя в потолок. В комнате, высоко в стене, было крошечное оконце, в которое не проникало солнце, хотя он чувствовал, что утро выдалось ярким и солнечным; за этим окошком простирался спокойный, светлый и счастливый мир. Счастливый! Роджер не переставая думал и искал выход из своего положения, но всякий раз мысленно невольно возвращался к предъявленному ультиматуму: подчиниться этому человеку или погибнуть — им же ничего не стоит превратить его гибель в самоубийство.

Как все это сложно, хотя незнакомец и убеждал его в обратном. Теперь ему нужно выбирать между жизнью (а в этом случае есть надежда на помощь, хотя вряд ли ему поверят до конца, даже если он примет их предложение) и смертью (тогда загадочный план этого человека рухнет). Все очень просто. Если он откажется играть в их игру, его убьют.

Если откажется играть, то одержит победу, но какой ценой!

Но тогда он не отомстит за погибшую девушку.

Это не поможет Джанет.

Это не вернет Скупи и Ричарду отца.

Роджер лежал, не шевелясь, даже когда в комнату открылась дверь. Он ожидал увидеть санитаров, но вошла Марион. Она улыбнулась, закрыла за собой дверь, решительно подошла к нему и помогла сесть. Затем, не произнося ни слова, стала развязывать на спине узлы смирительной рубашки. Сняла ее.

Его затекшие руки пронзили уколы невидимых иголочек. Марион стала молча массировать их.

— Ну, теперь лучше? Боль утихла? — спросила она.

Он не ответил.

— Я ужасно боюсь, как бы у вас не повторился рецидив, — сказала она. — Полагаю, вы не ударите меня. Вы не должны нападать на своих друзей, не правда ли?

Она говорила с обезоруживающей простотой, словно убеждая ребенка. Не поворачивая головы, Роджер взглянул на нее и подумал, как бы она вела себя, если бы знала всю правду. Была бы она столь же искренна? Правду ли сказал о ней тот человек? Если да, то она могла бы стать его союзником.

— Вы слышите меня, не так ли? — спросила она.

— Да.

— Я хочу попросить, чтобы вам разрешили вернуться в вашу комнату. Полагаю, что вас слишком рано выпустили на улицу после приступа. Доктор Риттер считает, что пациентам нужно предоставлять максимум удобств.

Теперь Роджеру стало известно имя — «доктор Риттер». Кое-что прояснилось.

— Я скоро вернусь, — пообещала Марион. Она вышла, не закрыв дверь.

Было ли это случайностью или она доверяла ему? А может, тот человек хотел проверить, не предпримет ли он попытку бежать? Но куда ему бежать? Его сразу же арестуют и наверняка обвинят в убийстве; бежать глупо. Он ничего не мог предпринять. И мысли его снова вернулись к необходимости выбора: сыграть в их игру или дать себя убить. Он сыграет, конечно. Он вынужден играть.

Вскоре Марион вернулась — ее лицо сияло от радости. В коридоре за дверью никого не было.

Они находились на втором этаже. Потом, когда спустились на первый, Марион ввела Роджера в комнату, куда его поместили в день приезда. Роджер сразу же подошел к окну, ему хотелось взглянуть на белый свет, пусть даже и огороженный забором. Он заметил в саду трех человек, о чем-то разговаривавших между собой, — садовника, высокого мужчину с крючковатым носом, и мужчину, чьи глаза произвели на него столь глубокое впечатление.

Роджер схватил Марион за руку.

— Кто эти люди в саду?

— Не притворяйтесь, что вы не узнали доктора!

— Риттер — это высокий? — Он как-то не подумал об этом. — А кто тот, другой?

— Не притворяйтесь, мистер Кинг.

— Я где-то видел его раньше, но не могу припомнить. — Он прикрыл глаза рукой, делая вид, что роется в памяти, но Марион прервала его «воспоминания» и подвела обратно к кровати. Роджер сел, но ложиться не стал.

Но тут Марион произнесла:

— Это же ваш лучший друг — мистер Кеннеди. Это он привез вас сюда.

Глава IX. Игра

Кеннеди появился в полдень. Солнце уже клонилось к западу, и Роджер покончил с ленчем час — а может быть, два часа? — назад. Кеннеди вошел бесшумно, прикрыв за собой дверь. Роджер взглянул в его сторону, но не двинулся с места. На лице Кеннеди блуждала легкая саркастическая усмешка. Он сразу же направился к Роджеру и предложил сигарету.

— Я вас напугал? — ухмыльнулся Роджер.

— А я никогда и не боялся вас, Уэст! — непринужденно ответил Кеннеди. — Я только позвал на помощь, и друзья тут же пришли. Они знают, что имеют дело с опасным душевнобольным, Ну, так как, вы поняли всю безнадежность вашего положения? Мне хотелось бы его изменить.

— Это в ваших силах, — мягко сказал Кеннеди. Он подошел к окну и посмотрел на улицу. — Мир снаружи остался таким же, как и прежде. Ваша жена, ваши дети, ваши друзья — все они живут, как и жили: едят, спят, работают. Если вы желаете вернуться в тот мир, вам придется сделать то, что вам скажут.

— Это зависит от того, что вам от меня нужно. Кеннеди обернулся и бросил на Роджера пронзительный взгляд своих серебристых глаз.

— Мне нужны вы, Уэст, — спокойно ответил он. — Человек и полицейский. Ваше знание преступности и методов работы полиции. Мне нужен эксперт, владеющий техникой расследования преступлений. Человек, знающий Скотленд-Ярд так же, как врач своих больных, и даже лучше. Мне нужно знать, что делается внутри вашего отдела. Все приемы, которые применяет полиция. Вы держите руку на пульсе Скотленд-Ярда, этого же хочу и я. Вы нужны мне целиком, а не частично. Ум, тело, душа — хотя вряд, ли у вас есть душа — и все остальное. Я хочу владеть и этим.

Все предельно ясно. Кеннеди не был безумцем и не требовал невозможного.

— Я не сумасшедший, Уэст.

— Что вы имеете в виду? — грубо спросил Роджер. — Отправить меня обратно в Ярд замаранным?

— Забудьте об этом. Вас ищут как убийцу. Об уликах, достаточно сильных, я позаботился. Если вам удастся выбраться отсюда живым в одиночку, вам крышка. Побег вам пользы не принесет. Вы можете убежать только за своей смертью.

Будь разумным, прояви свой здравый смысл.

— Потрясающая перспектива. Значит, я работаю на вас и забываю о своем прошлом?

— Прошлого у вас нет.

— А жена? А семья?

— Они живы. Чувствуют себя прекрасно и вне опасности. Но забудьте о них.

— Любой сотрудник уголовного отдела в любом городе, любой патрульный, деревенский полисмен, журналист и еще тридцать миллионов рядовых жителей, которые знают мое лицо после того, как Ярд раззвонил в прессе об этом деле, — все будут искать меня.

— Они не найдут вас. Вы не будете похожи на себя. Перестанете быть самим собой.

Роджер отвел взгляд, покрутил головой, посмотрел на мирный пейзаж за окном, чтобы убедиться, что все это не сон, не сказка. Кеннеди тоже молчал.

— Решайтесь, — наконец сказал Кеннеди.

— Мне от этого никакой выгоды. Зато теряю я многое.

— Вы останетесь живы.

— Вы думаете, что я буду жить на небесах?

Кеннеди откинул голову и рассмеялся. У него был неприятный смех. Глаза его светились. Он потер от удовольствия руки, пересек комнату и хлопнул Роджера по спине. Роджер стоял напрягшись, даже легкое прикосновение этого человека было ему неприятно.

— Вы, как и все, Роджер! У вас не возвышенный дух, нет полета мысли. Вас волнует только то, что вы будете с этого иметь!

— А действительно, что я буду иметь?

— Обеспеченную жизнь. Множество нужных людей. Делайте, что вам скажут, и весь мир будет в ваших руках.

— И никакого прошлого?

— Никакого, — сказал Кеннеди.

— Вы сказали, что вам нужен человек и полицейский. Но и у того и у другого есть память.

— Забыть очень легко. — Кеннеди говорил тихо, почти шепотом. Он отвернулся, будто хотел скрыть от Роджера странный блеск своих пугающих глаз. — По себе знаю, что легко. Я, например, все забыл. — Было видно, что на него нахлынули какие-то воспоминания, но он отбросил их. — Ну так как, Узст, будем играть?

В этом что-то было, но Кеннеди не раскрывал своих карт.

лишь показал их кончики.

— Я не хочу умирать.

— Вам и не придется. Ну, будете играть?

— Похоже, деваться некуда.

— Сейчас вам дадут бумагу и карандаш, — сказал Кеннеди, — и вы составите список всех старших офицеров Скотленд-Ярда с указанием их непосредственных обязанностей. Отметите также личные качества каждого. Упомянете об особенностях работы всего учреждения. Это поможет вам убить время до конца дня. И учтите, все должно быть без обмана.

Сказав это, Кеннеди резко повернулся и вышел из комнаты.

Особого предательства в этом Роджер не увидел: всего несколько небольших секретов. Он писал, пока не заболели пальцы. Пришел санитар и принес ужин, а заодно забрал исписанные листки.

Незаметно наступила ночь, но усталости Роджер не чувствовал. Теперь у него были часы, сигареты, спички, даже виски — начало «легкой» жизни. Мозг работал четко, Роджер знал, что делать. Прежде всего нужно было убедить Кеннеди в том, что он действительно решился «сыграть». Конечно, не обойдется без проверок, ловушек, придется все время быть начеку, пока Кеннеди окончательно не поверит ему.

Теперь он начал хладнокровно обдумывать, как дать знать о себе Джанет и в Скотленд-Ярд. Джанет — в первую очередь, хотя из памяти его не выходила произнесенная. Кеннеди фраза: «Вы прежде всего полицейский, а потом уже человек». Итак, битва начиналась — странная и жестокая.

Марион пришла, когда Роджер еще спал. Сначала ему показалось, что это Джанет. Он проснулся. Тусклый свет проникал в окно. Марион присела на кровать. Сегодня она почему-то выглядела особенно хрупкой.

— В чем дело?

— Я ужасно боюсь, — ответила она.

— Вы боитесь?

— Да.

— Почему? Что произошло?

— Кто вы? — спросила она.

Остерегайся ловушек.

— А вы не знаете?

— Я думала, вы — Артур Кинг.

— А разве нет?

— Он назвал вас другим именем.

— Кто? Доктор?

— Нет. Кеннеди.

— Когда?

— Я случайно подслушала вчера вечером ваш разговор.

Ну что ж, вполне возможно. А еще более вероятно, что и она вовлечена в заговор и явилась сюда в качестве агента-провокатора.

— Забудьте об этом, — резко бросил Роджер.

— Прошу вас! Не говорите громко. Если вы в беде, я могу помочь вам. Я видела фотографию…

— Я болен, и вы знаете об этом.

— Но вы же… — Она крепко сжала его руки. Шерстяной халатик распахнулся у нее на шее, и Роджер увидел розовое шелковое белье. — Мне вас очень жаль. Вы сразу показались мне таким рассудительным, не то, что другие, и я подумала… — Она замолчала и до хруста сжала пальцы.

— Что?

— Я подумала… потому что я… потому что вы мне понравились.

— Это и раньше со мною случалось.

— О, пожалуйста, скажите мне правду. Если вы кто-то другой… я могу передать от вас записку. Это же бесчеловечно держать здесь здорового человека! Может быть, мне передать что-то вашим друзьям или сообщить в полицию? Завтра у меня выходной, и я смогу съездить в деревню, в Лондон, словом, куда потребуется. Я хочу помочь вам.

— Вы это серьезно?

— О, да!

— Тогда дайте мне уснуть.

Она отпрянула, словно Роджер ударил ее, и в ее глазах отразилась боль. Интересно, всякая ли женщина повела бы себя таким образом?

Марион встала и медленно направилась к двери. Впервые за все время плечи ее поникли, словно жизнь покидала ее. Она отворила дверь… можно было еще вернуть ее, но Роджер не сделал этого.

Ему дали безопасную бритву, и хотя Роджер успел отвыкнуть от нее, он все же не порезался. Однако, взглянув на себя в зеркало, заметил слабые следы от заживших царапин.

Санитар принес свежую «Дейли край». В ней были помещены небольшое сообщение об объявленном по всей стране розыске Роджера Уэста и некоторые данные о его личности вместе с большой фотографией. В сообщении говорилось:

«Из надежных источников стало известно, что последний раз инспектора Уэста видели в понедельник вечером в районе Гилдфорда. Просим каждого, кто встречал его после 18.15 в понедельник, немедленно сообщить в Скотленд-Ярд или ближайший полицейский участок».

Это сообщение обнадеживало Роджера. Медленно, но верно Ярд нащупывал связь между его исчезновением и делом об убийстве.

Роджер отложил газету, когда дверь отворилась и вошел Кеннеди, а с ним человечек, похожий на воробья, — с носиком-клювиком, глазами-бусинками, румяным личиком и тонкими, бескровными губками. Ростом он едва доходил Кеннеди до плеча. Одет был довольно пестро: черный пиджак, серые брюки в полоску, бледно-серые гетры, а на серебристо-сером галстуке сверкала булавка с бриллиантом. У него оказался высокий, почти визгливый голос.

— Доброе утро, доброе утро! А вот и мой пациент.

— С какой это стати? — удивился Роджер.

— Ну, мы там посмотрим, — заметил Кеннеди.

— Да-да, — поддакнул человечек, — да-да, я посмотрю. Мистер… э-э-э… Кинг, подойдите, пожалуйста, к окну, сядьте к нему боком. Глядите на стену. Прошу вас.

Роджер повиновался.

Человечек подошел вплотную. Он внимательно осматривал лицо Роджера, дышал на него, постоянно кивал. Потом стал ощупывать его щеки, лоб, кожу на подбородке. Роджер чувствовал себя подопытной морской свинкой.

— Так-так, достаточно.

— Хороший экземпляр? — осведомился Кеннеди.

— Вполне удовлетворительный.

— Слушайте, вы! Выбирайте слова, черт побери!

— Не стоит ругаться, — задиристо прочирикал «воробышек». — Так когда же?

— Сегодня днем.

— Прекрасно, я буду готов. — И «воробышек» с достоинством удалился.

Роджер ощутил на себе взгляд блестящих глаз, и его бросило в жар. Он был откровенно напуган, но взял себя в руки и спросил довольно спокойно:

— Объясните, что все это значит?

— Вторая стадия превращения Роджера Уэста. Не стоит волноваться, вы даже ничего не почувствуете. — Кеннеди рассмеялся, но тут вошла Марион с подносом, на котором стояли две чашечки с кофе. Это было явным отступлением от прежних правил и потому вызывало подозрение. Марион заговорила первой, словно хотела развеять подозрительность Роджера.

— Раз вы здесь, мистер Кеннеди, я решила и для вас привести кофе.

Ему подсыпали наркотик. Роджер понял это по ухмылке, промелькнувшей на лице Кеннеди, и еще по тому, что минут через десять после того, как он выпил кофе, его вдруг потянуло в сон. Кеннеди удалился, а вместо него появился санитар и, сказав: «Следуйте за мной», вышел, рассчитывая на беспрекословное подчинение. Роджер последовал за ним по узкому коридору с гладкими стенами. Санитар открыл какую-то дверь, в нос ударил резкий запах антисептиков, и взору Роджера открылась сияющая белизной операционная. Его охватила паника, он встал как вкопанный, ухватившись за косяк двери.

В затуманенное наркотиком сознание ворвалась мысль: бежать, с боем вырваться на свободу.

Под зажженной яркой лампой стояло кресло. Санитар подтолкнул к нему Роджера и скомандовал: «Снимите пиджак!» Роджер повиновался и сел. И тут же прискакал «воробышек». Ни на кого не глядя, он подошел к стерилизатору, в котором кипятились сверкающие хромом хирургические инструменты. Роджер зажмурил глаза и в изнеможении откинулся на спинку кресла. Его шея коснулась удобного, мягкого резинового валика. Пар, вытекавший из-под крышки стерилизатора, уплотнялся, становился облаком, которое заслоняло собой окно, превращая яркий свет в расплывчатое светлое пятно. «Воробышек» то выныривал из облака пара, то исчезал в нем. Он все время прищелкивал языком, а может быть, это лязгали его вставные челюсти? Он натянул на себя длинный белый халат. Облако пара со стороны походило на адский дым, а «воробышек» — на колдуна. В голове Роджера словно стрекотал кинопроектор, скорость стрекотания с каждой секундой возрастала, превращаясь в сплошной гул. Люди уже двигались, как в густом тумане. Инструменты на подносе блестели, и их сверкание напоминало Роджеру серебристые глаза Кеннеди.

Он потерял сознание.

Роджер застонал. В ответ кто-то заговорил мягко, монотонно. Он снова издал стон, но не от боли. Боли не было, только страх чего-то, но чего — он понять не мог. На плечо легла рука, и снова послышался голос. Роджер попытался открыть глаза, но у него не получилось.

Паника, только гораздо сильнее, чем тогда, в кресле, охватила его. Что-то давило на руки и на глаза. Вот почему он не смог их открыть. Но это было еще не все: давило на щеки, подбородок, губы, шею, давило и стягивало, будто лицо заключили в специальную смирительную рубашку.

— Мистер Уэст!

Он узнал голос.

— Пожалуйста, не шевелитесь, прошу вас.

А разве он шевелится? Ему казалось, что все его тело билось в конвульсиях, которые он бессилен был укротить. Но от прикосновения нежных рук Марион ему стало легче.

— Все будет хорошо, — успокаивала она, — все образуется.

Роджер затих, но ощущал жар. Все тело горело, и ему казалось, что лицо чем-то подогревают. Он не смог даже пошевелить губами.

— Не пытайтесь говорить, пока еще рано. Потом все будет хорошо. Вам сделали пластическую операцию.

Только теперь Роджер понял, что произошло. «Воробышек» был хирургом-косметологом, Кеннеди, упоминал как-то в разговоре о «второй стадии превращения Роджера Уэста». Значит, он имел в виду пластическую операцию.

Он пошевелил правой рукой, и кончики пальцев ощутили уже знакомый ему жар и скованность. Очевидно, с них срезали кожу и приживили новую, чтобы изменить рисунок папиллярных узоров. Но ведь кожа может отрасти, и рисунок восстановится, неужели они этого не знают?

— Я хочу помочь вам сесть, — раздался голос Марион, — а потом покормлю вас.

Руки, молодые и сильные, приподняли Роджера, и он удобно сел, облокотившись на подушку. Она поднесла что-то к его губам, показавшееся ему жестким, холодным и круглым, как сигарета. Но это была не сигарета, а резиновая трубка. Теплая сладкая жидкость наполнила рот, и он громко глотнул, когда она проходила через горло.

— Вам удобно? Кивните, если да.

Он кивнул.

— Может быть, вам что-нибудь нужно?

Ему была нужна свобода. Джанет, его мальчики, все то, чего у него отняли. Он отрицательно покачал головой.

— Я скоро вернусь.

Ему хотелось спросить, сколько еще его здесь продержат, но он по-прежнему не мог шевельнуть губами, и Марион ушла.

Прежде чем она вернулась, прошел час, а может быть, и целая вечность.

— Мистер Уэст, я хочу, чтобы вы выслушали внимательно все, что я вам сейчас скажу.

Роджер кивнул в знак согласия.

— Вы можете говорить, может быть, у вас и получится. Губы ваши свободны, но подбородок и нос пока под бинтами. Если вы умеете говорить, не шевеля губами, у вас должно выйти.

Опытные уголовники знают этот фокус, и Роджер нередко показывал его, чтобы страшно рассмешить своих сыновей. Теперь ему пришлось повторить его.

— О’кэй, я слышу. — Голос Роджера звучал, словно чужой. Неужели они и его изменили?

— В таком положении вы пробудете еще день или два, а потом большую часть бинтов с вас снимут, и вы почувствуете облегчение.

— О’кэй.

— Возле вашей головы — шнур. Потяните за него, если вам что-нибудь понадобится. — Спасибо. — Может быть, принести радиоприемник?

— Нет, не надо.

— Если все же надумаете, воспользуйтесь шнуром. Запомните главное: я сделаю все, чтобы помочь вам. Теперь мне известно, кто вы, я видела газеты и…

Ее прерывистый голос осекся, и она быстро вышла из комнаты.

Теперь все дни были похожи один на другой. Питание — только жидкое, раз в день — визит «воробышка». Музыкальные программы по радио получасовыми дозами.

Разговорная практика, гимнастика для пальцев, музыка по радио, скучные радиокомедии, веселые радиокомедии. Но никаких новостей. Никогда и никаких новостей по радио.

Ему оставалось только ожидать появления Марион, постоянно прислушиваться в надежде различить ее шаги. Как он был разочарован, когда она не приходила, и как радовался, когда она открывала дверь! Во что бы то ни стало отвлечься! Перестать думать о Джанет! Перестать! Остановить бурю, унять волны! Не думать, отвлечься, забыть!

На третий день большая часть бинтов была снята. Жжение прекратилось, но лицо и пальцы продолжали ощущать онемение.

На восьмой день черный мрак отступил — они сняли повязки с лица. Роджер открыл глаза, увидел свет и прямо перед собой улыбающееся лицо «воробышка», разглядывавшего его в упор и, кажется, довольного результатами.

— Еще два-три дня, и все придет в норму. В первое время будете чувствовать некоторую слабость, но она скоро пройдет.

Глава X. Новый человек

Дождь приглушенно стучал в окна, низко над землей стелились тяжелые серые тучи, а сад превратился в хлюпающее месиво. Нарциссы гибли под ударами дождевых струй, прямо на глазах размывалось привычное многоцветье, и все затягивалось зеленым цветом.

Роджер стоял у окна и смотрел в сад.

Дверь открылась. Марион? Его сердце учащенно забилось, в этом доме только ее голос, ее взгляд выражали участливое внимание к нему. Нет, это «воробышек», а вместе с ним — Кеннеди. Кеннеди приветливо кивнул и изобразил на лице улыбку, подчеркнув тем самым свое хорошее настроение.

— С добрым утром! — «Воробышек» радостно потер руки. — Ну как самочувствие, лучше?

— Да.

— Прекрасно, прекрасно. Идите сюда.

Роджер сел в кресло перед зеркалом. Белые бинты еще скрывали часть его лица, но он уже видел и даже стал привыкать к своим «новым» глазам, носу, рту, с которых сняли повязка еще три дня назад. Они резко изменили его внешность.

Кеннеди стоял поодаль, рассматривая в зеркале Роджера.

Возле затылка Роджера щелкнули ножницы, и мягкие пальцы хирурга осторожно, словно кожуру, отделили от лица остатки повязки. Роджер инстинктивно вцепился руками в подлокотники кресла и закрыл глаза. «Воробышек» сказал: «Готово!» Воцарилась тишина, а затем раздался восхищенный голос Кеннеди:

— Великолепно!

— Да, получилось очень удачно. Я знал, что вам понравится. Кеннеди усмехнулся:

— А вам не хочется взглянуть на себя, Уэст?

Роджер стиснул зубы, представив себе радость «воробышка» и злорадное удовлетворение Кеннеди. Очень медленно Роджер приоткрыл глаза. Сначала возникли неясные очертания головы и плеч. Потом туман рассеялся.

Он увидел в зеркале незнакомца.

Лицо потеряло свою привлекательность, но уродливым его тоже нельзя было назвать. Взгляд стал более суровым, нос — шире, особенно в переносице, глаза — уже, Роджер догадался, что из уголков глаз была удалена кожа. Подбородок выглядел менее острым, губы — тоньше и не изгибались книзу. Что же касается лица в целом, то оно вроде бы мало изменилось, но все же стало чужим. Светлые вьющиеся волосы были коротко острижены.

Когда все удалились, вошла Марион. Она застала Роджера у окна. Он смотрел на скрытый за пеленой дождя сад, одинокий, как и его будущее. Марион подошла неслышно и медленно, словно опасаясь того, что ей предстояло увидеть. Он не обернулся. Взглянув на его лицо, она замерла, и крик словно застыл на ее губах.

Роджер проворчал:

— Ну как, вы довольны своей ролью? — Это было жестоко, и он понял, что несправедливо обидел девушку.

— Я же хотела вам помочь…

— Вы оказались превосходной помощницей.

— Если бы вы только позволили мне сообщить о вас.

— Позволил? А разве я запретил вам?

— Да, — ответила она. — Я не сообщила в полицию, думая, что вы скрываетесь от нее. Я бы отдала свою жизнь, чтобы помочь вам. Мне было все равно — мне и сейчас все равно, — убили вы ее или нет.

— Я никого не убивал.

— Тогда почему же вы не позволили?..

— О, забудьте об этом. — Он резко поднялся с кресла. — Все в порядке, Марион. Лучше расскажите, как вы ухаживали за мной после того, как узнали, что я не душевнобольной. Вы же знаете, что ваш драгоценный доктор Риттер и мой дорогой друг мистер Кеннеди — преступники, не так ли?

— Я?.. Да…

— Вы и раньше знали об этом, не так ли?

— Нет, — ответила она глухо. — Когда вас привезли, я и понятия не имела о том, что здесь что-то не так. Только когда меня приставили к вам, доктор Риттер сказал, что вы убили девушку и вашу внешность придется… изменить. Он дал мне возможность помочь вам. Я воспользовалась этим шансом, вернее, должна была, так как боялась, что он узнал обо всем.

— О чем?

— О том, что я полюбила вас, — глухо призналась она.

Неужели Марион лжет?

Или притворяется, чтобы завоевать его доверие? Была ли она орудием в руках Кеннеди или же его жертвой?

Когда Роджер вошел в приемную первого этажа, Кеннеди был уже там. Он отложил в сторону газету и помахал рукой в знак приветствия.

— Хэлло, Уэст! Похоже, вы так же хорошо чувствуете себя, как и выглядите?

— Да, я в полном порядке.

— Вот и прекрасно. После некоторого перерыва вам придется снова привыкать к цивилизации. Я намерен разрешить вам небольшую прогулку в обществе Марион. За вами, конечно, будут наблюдать, и, я полагаю, у вас хватит ума не выкинуть какой-нибудь фокус.

— Я устал от безделья.

— У меня для вас будет много работы, Для начала ознакомьтесь с газетами за последние десять дней. Прочитайте новости, прогуляйтесь с Марион в кино, потанцуйте немного, а потом начинайте жить заново.

С этими словами он вышел из комнаты.

Роджер читал газеты до тех пор, пока не перестал понимать написанное.

Копс-коттедж постепенно исчез со страниц «Дейли край», и его место заняли материалы, связанные с его исчезновением. Пропажа Роджера Уэста занимала газетчиков в течение девяти дней, но официальные власти никак не связывали ее с убийством. Видимо, сообщения контролировал Скотленд-Ярд. Только фотография Джанет бередила душу Роджера. Постепенно им овладело одно желание: дать знать о себе жене. Даже если до нее дойдет лишь намек о том, что он жив, Роджер сможет рассчитывать на ее помощь и сам поможет ей пережить потрясение.

Марион… Можно ли положиться на нее?

Солнце несмело проглянуло сквозь тучи, и сразу же защебетали птицы, воздух посветлел, наполнился густым ароматом. Роджер, одетый в прекрасно сшитый костюм, вместе с Марион стоял возле небольшой машины у парадного подъезда дома. Вдали виднелись деревья, заросли кустарников, поля, пасшийся на траве скот. Но домов не было видно нигде.

— Садитесь, — предложил он. Марион забралась в машину.

На ней был красный пластиковый дождевик поверх голубого платья. Глаза ее сияли, Марион выглядела свежей под стать погоде, страхи ее исчезли, и она была готова действовать. Вместе с ним. Они удобно устроились в машине, и шофер-санитар включил зажигание. Дорога несколько миль вилась между деревьев, а потом вывела на шоссе. Замелькали телеграфные столбы, провода, легковушки, грузовики, почти забытые Роджером. Они миновали деревню, констебля, облокотившегося о велосипед и болтавшего с двумя стариками.

Скоро машина подъехала к городу.

Город был чистым и уютным, все дышало умиротворенностью. Улицы и рыночная площадь были заполнены людьми, машинами, одноэтажными автобусами, между ними оказалось и несколько конных повозок. Санитар направил машину к стоянке неподалеку от огромного здания кинотеатра «Одеон».

— Хотите сразу пойти в кино? — обратился Роджер к Марион.

— Нет, сначала давайте заглянем в «Ройал» попить чаю. Роджер снова находился среди людей, но чувствовал некоторую отчужденность, Здесь было несколько полицейских, но никто из них не проявил к нему ни малейшего интереса. На лицах своих компаньонов он заметил довольное выражение.

Марион крепко стиснула его руку.

За ними, казалось, никто не наблюдал, но Роджер был убежден, что без слежки не обойдется, куда бы он ни направился. Это шестое чувство, выработанное им с годами, еще не умерло в нем. Они подошли к большому отелю, на дверях которого красовалась вывеска: «Чай и танцы. Ежедневно. Вход: 3 шиллинга 6 пенсов».

— Куда мы приехали? — спросил Роджер.

— В Уорчестер.

Уорчестер… Старый городишко, но в нем много новых домов. Они вошли. Обстановка была самая непринужденная, играл неплохой оркестр, правда, танцевали только три пары и еще с полдюжины сидело вдоль стены просторного зала.

Они потанцевали. Марион двигалась легко, словно перышко.

— Если бы так продолжалось вечно, — вздохнула она. Роджер кивнул, но ничего не ответил. Ее присутствие болью отзывалось в нем. Марион своим поведением, своей покорностью очень напоминала ему Джанет. Он танцевал квикстеп с радостью обретенной свободы.

Затем в дверях появилась новая пара. Роджер взглянул на нее и похолодел.

— Не смотрите так, — сказала Марион.

Он отвернулся, но все же успел еще раз скосить глаза в ту сторону. Это не было галлюцинацией. Кровь бросилась ему в лицо, он сбился с ритма.

— Что случилось? — тревожно спросила Марион.

Роджер не ответил и молча повел ее к столику, ощущая тошноту и боль внутри. Мужчина и женщина окинули беглым взглядом зал.

Мужчина и… Джанет.

Мужчина был Марком Лессингом — единственным близким другом Роджера.

— Что случилось? — требовательно спросила Марион. — Прошу вас, скажите мне.

— Ничего особенного.

— Увидели знакомого?

— Да. Прошу вас, ничего не говорите.

Наступило неловкое молчание. Джанет сняла пальто, довольно поношенное, сшитое из черной тюленьей кожи и купленное Роджером несколько лет назад. Марк накинул его на спинку стула. Джанет сидела боком к Роджеру ярдах в пяти от него. Она озиралась по сторонам, и он с горечью отметил выражение усталости в ее серо-зеленых глазах. Джанет постарела, и в ее движениях сквозило безразличие и напряженность. Взгляд ее, минуя всех присутствующих в зале мужчин, остановился на нем. Джанет пришла сюда в надежде встретить его, но надежда ее постепенно угасала. Она снова посмотрела на Роджера, но взгляд ее не задержался даже на короткое мгновение; на Марион Джанет не обратила внимания.

Глаза ее были утомленными, темные блестящие волосы, казалось, утратили свой блеск. Марк Лессинг предложил ей сигарету, и она закурила, затягиваясь нервно и торопливо.

Марк сидел, откинувшись на спинку стула. Он оглядел Роджера не так внимательно, как Джанет, но все же с интересом, изучающе. Это был симпатичный мужчина, в общем даже красивый. Лицо его казалось аскетичным, и те, кто не знал Марка близко, нередко принимали его за сноба. Кожа на лице его имела нездоровый оттенок, темные волосы, несколько длинноватые, лежали крупными волнами.

Джанет и Марк ближе всех знали Роджера.

— Скажите мне, кого вы там увидели? — прошептала Марион.

— Так, одного знакомого.

— О-о, Кеннеди…

— Отправив нас сюда, он устроил мне хорошенькое испытание нервной системы и силы воли. У меня просто нет слов.

— Это ваша жена, я угадала? — спросила Марион безразличным голосом.

— Она… — кивнул Роджер.

— Она очень мила.

— Давайте лучше уйдем отсюда.

— Нельзя! За нами наблюдает Кеннеди. — Марион, видимо, очень боялась Кеннеди.

Роджер грустно улыбнулся.

— Пойдемте отсюда, — решительно сказал он, вставая. Пока Роджер шел, с лица Кеннеди не сходила саркастическая ухмылка. Марк бросил на Роджера вопросительный взгляд. Роджер расплатился у кассы, а когда обернулся в зал, уже никто не смотрел в его сторону. Роджер был весь в поту. Он вышел в вестибюль и увидел человека в кресле — отсюда хорошо просматривался весь танцевальный зал. Все, что Роджер смог сделать в этой ситуации, — это отвернуться от наблюдателя, которым был… Слоун, инспектор уголовной службы Скотленд-Ярда. И никто во всем Ярде, кроме него, не знал Роджера Уэста лучше и ближе. Но и Слоун не обратил на него никакого внимания.

Фильм оказался так себе. Перед глазами Роджера все еще стояла Джанет. Когда они с Марион вышли из кинотеатра, было совсем темно. Санитар дожидался в машине. Обратная дорога заняла не более часа. Роджеру не терпелось добраться до своей комнаты и побыть одному, но Кеннеди пригласил его в приемную. С ним вместе вошла и Марион.

— Вы здесь не нужны, — бросил ей вскользь Кеннеди. — Закройте дверь и оставьте нас одних.

Марион молча повиновалась.

— Неплохо, Уэст, не так ли? — произнес Кеннеди и хмуро посмотрел на Роджера.

— Разве?

— Я бы сказал даже — хорошо. В будущем вы станете Рей нером — Чарлзом Рейнером. У меня уже заготовлены для вас паспорт, регистрационная карточка, занятие, дом, легенда и все, что вам необходимо. Не забудьте, мистер Рейнер.

— Вы упустили из виду, что у меня неважная память.

— Память у вас прекрасная, насколько мне известно, и она вам не должна изменить. Со всеми вопросами обращайтесь к Марион — она довольно милая девушка, мистер… Рейнер.

— Ну а дальше?

— А дальше у вас появится великолепный шанс дать знать о себе вашей супруге. Но не советую делать этого. Кстати, именно я послал ей записку о том, что она сегодня сможет увидеть вас в Уорчестере. Так что, как понимаете, ваша жена не потеряла надежды. Когда вы только выехали в Уорчестер, она уже направлялась в город. Знаете, как я узнал об этом?

Роджер не прореагировал на вопрос. Кеннеди рассмеялся.

— У вашей жены теперь новая прислуга. Она, между прочим, столько времени потратила на ваши поиски, что вынуждена была нанять надежную женщину, присматривать за вашими детьми. Прислуга будет предана вашей жене ровно настолько, насколько вы будете преданы мне. И ни на день дольше. Надеюсь, вы понимаете меня, Уэст. Так вот, я предположил, что, получив мою записку, ваша жена непременно поделится новостью с прислугой или, по крайней мере, не скроет ее. Так и вышло. Запомните это крепко. Прислуга — хорошая девушка и очень любит детей. Но она будет делать то, что прикажу ей я. А мне бы не хотелось причинить детям боль.

В следующий раз Роджеру разрешили покинуть дом лишь неделю спустя после свидания с Джанет.

Лондон!

Лондон, который Роджер знал и любил, снова предстал его взору, пока он ехал по прямой, широкой и кричаще безвкусной Оксфорд-стрит. Машина свернула на извилистую Риджент-стрит. Потом чередой промелькнули суматошная Пиккадилли, спокойная Лесесгер-сквер с островками ласкающей взгляд зелени, Трафальгарская площадь, Уайтхолл, массивное здание парламента и, наконец, Скотленд-Ярд. Шофер свернул к Скотленд-Ярду, но не проехал мимо, а остановил машину так, чтобы Роджеру было хорошо видно старое здание из красноватого кирпича, в котором размещалось управление гражданской полиции. Дежурившие у входа констебли посмотрели на них без всякого интереса, как на туристов. Затем Роджера провезли мимо здания полицейского участка в Кеннон-роу — мрачного дома с низкой крышей и закопченными, забранными решетками окнами. Роджер знал эти места как свои пять пальцев.

Набережная. Новое белое здание отдела уголовного розыска. Затем они миновали шумную улицу неподалеку от дымно-серой, строгой громады нового моста Ватерлоо и выехали на Стрэнд.

Роджер, сидевший рядом с водителем, не проронил ни слова с того самого момента, как они въехали в Лондон, И только теперь он спросил:

— Куда мы едем?

— Увидите.

Возле Ковент-Гардена, тихого и безлюдного в ожидании нового рабочего дня, они свернули со Стрэнда и остановились на узкой улочке. Здания на ней были обшарпанными, старыми — беспорядочное нагромождение контор и жилых домов.

— Вот этот дом — ваш, — сказал шофер. — Номер пятнадцать.

Роджер вышел. У дома номер пятнадцать на противоположной стороне дверь подъезда была отворена, и можно было видеть мрачный вестибюль и нижние ступени узкой лестницы. Роджер был озадачен. Шофер остался в машине. На его лице играла легкая усмешка. Роджер взглянул на вывеску. На ней значилось шесть фамилий, одна из них явно была выведена недавно:

ЧАРЛЗ РЕЙНЕР Торговый агент Оптовая и розничная торговля 4-й этаж

Лифта в доме не было. Роджер стал медленно подниматься по ступеням. Теперь он Чарлз Рейнер, и здесь его контора, в которой ему придется делать свой «бизнес». На лестничных клетках — ни одной лампочки. Четвертый этаж оказался самым темным. Правда, здесь было окно, но оно забито досками. В нерешительности Роджер остановился перед дверью, на которой значилось его новое имя, нажал на ручку и вошел.

И в это мгновение из-за двери на него кто-то бросился.

Глава XI. Рыжий

Железный прут, зажатый костистой рукой, скользнул по плечу Роджера, который каким-то чудом успел уклониться от него, и, ударившись о дверь, со звоном упал на пол. Придя в себя от неожиданности, Роджер сделал привычный финт и сам перешел в атаку.

Правой — в живот, левой — в челюсть. От первого удара человек охнул, от второго пронзительно вскрикнул и отлетел назад. Ударившись о стул, он вместе с ним грохнулся на пол.

Роджер закрыл дверь и вслушался. Где-то за стеной стучала пулеметная дробь пишущей машинки, но и только. Тем временем человек поднялся, облизал губы и в страхе заслонился рукой, ожидая нового удара.

— Как ты думаешь, почему я не сломал тебе шею? — спросил Роджер. Его голос звучал хрипло и угрожающе. Такую манеру разговора он давно выработал в себе специально для бесед с преступниками.

Человек отпрянул назад — его храбрость и решительность улетучились, словно воздух из лопнувшего шара.

Человек выглядел худым и болезненно-бледным. Ему явно не мешало бы побриться и постричь свои рыжие волосы. Одет он был бедно. Обшлага пиджака цвета морской волны затрепались, а вместо воротничка и галстука на шее болтался грязный шарф.

Все это происходило в приемной с голыми розоватыми стенами, двумя кожаными креслами и четырьмя гнутыми стульями — подделкой под Хепплуайта. На простом, ореховом столе, — с десяток свежих журналов торговых реклам. В комнате ощущался легкий запах краски — сухой и неприятный. Из комнаты вели две двери. На одной была надпись: «Справки. Просим звонить» — и под нею колечко вытяжного звонка. На другой — «Чарлз Рейнер. Личные апартаменты».

— Почему вы бросились на меня? — резко спросил Роджер.

— Я— думал… — Человек мялся, не зная, куда девать руки. — Вы совсем не тот, кого я ждал.

— Вы же могли убить меня.

— Я и пришел, чтобы убить.

В его словах, в его неожиданном признании, несомненно, сквозило чувство собственного достоинства. Он был горд тем, ради чего пришел сюда.

— Стойте там, — сказал Роджер. Он повернулся, отворил ногой дверь и увидел просторный офис с шестью или семью столами, несколькими пишущими машинками и телефонами, шкафами — отлично оборудованное конторское помещение, где почти все было новым. Стоял здесь и гардероб с плечиками для одежды и крючками для шляп. Осмотрев все это, Роджер вернулся назад, втолкнул рыжеволосого в комнату и запер в гардеробе.

Другая дверь вела в «личные апартаменты». Роджер отворил ее. Комната выглядела прямо-таки роскошно — с толстым ковром на полу, стенными панелями, довольно большой библиотекой и несколькими креслами она скорее напоминала жилое помещение, чем кабинет. Помещение было пустым. Роджер оглядел потолок, стены. Почувствовав себя снова полицейским, он точно знал, что искать, а главное — где. Он обратил внимание на одну небольшую панель в стене позади письменного стола и, легко надавив рукой, открыл ее.

Роджер довольно ухмыльнулся — эта улыбка была первой непритворной улыбкой с тех пор, как ему пришлось покинуть Скотленд-Ярд.

Внутри открывшейся его взору ниши был установлен крошечный диктофон. С помощью карандаша Роджер выключил его и, поставив панель на место, принялся осматривать потолок, пока не убедился, что в комнате больше нет никаких отверстий, через которые можно было бы подслушивать или подглядывать за ним. Тогда Роджер вернулся в офис, отпер гардероб и выпустил рыжеволосого пленника.

— Выходите, — приказал Роджер.

Он запер изнутри входную дверь на ключ. Теперь в контору можно было проникнуть разве что через окна, но они выходили в глухую стену, а прыгать вниз, в узкую щель между домами, было крайне рискованно. Роджер постоял у одного, потом у другого окна, пока не убедился, что заглянуть внутрь снаружи невозможно. Наконец вместе с рыжеволосым, все еще сильно нервничавшим, он подошел к столу и обследовал оклеенный белой бумагой потолок — никаких следов, никаких отверстий или трещин, через которые можно было бы вести наблюдение.

— Кого вы ожидали здесь?

— Только… только не вас.

— Ну что же, допустим, что я поверил. А кого вы хотели убить?

— Рейнера, — ответил рыжеволосый.

Значит, вместе с именем, подумал Роджер, он унаследовал и врага.

— За что?

— Он убил мою жену.

— Убийц обычно вешают.

— Никто не знает, что он убийца, — устало ответил рыжеволосый. — И вообще никто ничего об этом не знает. Никто, кроме меня. Я был в «том доме», когда это случилось. Рейнер всегда твердил мне, что убьет ее, если она откажется выполнять то, что он хочет. Она отказалась, и Рейнер убил ее.

Это что, очередная шутка Кеннеди?

— Как вас зовут? — спросил Роджер.

— Кайл, — пробормотал человек.

— А как вы оказались в «том доме»? — Кайл?.. Имя было знакомым, какие-то смутные воспоминания теснились в мозгу Роджера.

— Подделка, — сказал Кайл односложно. — Я гравер, хороший гравер. — В его голосе послышались нотки гордости, — В моих изделиях заметить подделку практически невозможно.

Да, все точно: это тот самый Кайл. Его арестовали и судили в Манчестере. Это был один из тех редких случаев, когда провинциальная полиция отобрала лавры у Скотленд-Ярда. Эдди Дэй, специалист по всем делам, связанным с подделками, ездил в Манчестер в поисках «выгодного» для Ярда дела и вернулся, потрясенный лихостью, с которой местная полиция распутала тот узел.

— Когда вас выпустили?

— Месяц назад.

— И чем вы занимались все это время?

— Искал Рейиера.

— А как выглядит человек, именующий себя Рейнером? Водянистые глаза, прикрытые розовыми веками со светлыми белыми ресницами, вскинулись на него вопросительно.

— А вы что, не знаете?

— Я — Рейнер.

— Нет-нет! Этого быть не может! Вы…

— Кто воспользовался моим именем? Как он выглядит? У него есть какие-нибудь характерные приметы?

Кайл ответил ровным голосом, но в нем сквозила нескрываемая ненависть.

— О, Рейнера забыть нельзя. Его глаза… О, как я ненавижу их! Дениза — тоже, хотя она нравилась ему, но Рейнер все время запугивал ее. Тащил к себе и требовал, чтобы она ушла от меня. Приятели рассказывали, что он грозился убить ее, если она останется со мной. Но Дениза не пошла к нему, и ее убили. Случайно. По ошибке! — Последнее слово он выкрикнул на пределе своего голоса, и в глазах его отразилось отчаяние. — Ее сбила машина, страшно изувечив. А ведь Дениза была такой красивой. — Он извлек из кармана фотографию, при этом пальцы его мелко дрожали. Кайл опустил голову, всматриваясь в изображение. На глазах его заблестели слезы, и он прошептал:

— Взгляните!

Веселая, улыбающаяся девушка. Его королева. Легко поверить, что Кайл боготворил ее.

— Могу понять, — сказал Роджер, — почему вам не нравится Рейнер. Дайте-ка мне взглянуть на ваш бумажник.

— Я… нет!

— Дайте, дайте.

Кайл нерешительно протянул бумажник Роджеру. Тот вытряхнул его содержимое на кожаную поверхность письменного стола. Среди прочего он увидел то, что и ожидал: пропуск на выход из тюрьмы, тюремное удостоверение, регистрационную карточку, старое, затертое, со смятыми уголками письмо восьмилетней давности, банкнот в десять шиллингов и еще одну фотографию. Роджер взглянул на обратную сторону. Он чувствовал, что Кайл внимательно наблюдает за его действиями, а потому придал своему лицу равнодушное выражение.

Это было непросто, так как с фотографии на него смотрела… Люсиль. Девушка из Парижа.

Изучив снимок, он сравнил его с фотографией погибшей жены Кайла. Они были похожи, как могут быть похожи друг на друга близкие родственники.

— Симпатичные, — ворчливо заметил Роджер после длительной паузы.

— Да, очень, — в голосе Кайла снова послышалась гордость. — Это моя дочь.

— Неужели? Вы в этом уверены?

— Конечно, — сказал Кайл, — ее зовут Люсиль, — он улыбнулся. — Несколько лет назад я отправил ее во Францию к родственникам жены. С женой, о Денизой, я познакомился еще во время первой мировой войны. Люсиль очень добрая и умная, и мне не хотелось, чтобы на нее пала тень моей подмоченной репутации. Мы с женой решили, что Франция подойдет для нее как нельзя лучше. Нам пришлось пережить тяжелое военное время, жена очень страдала, потому что я не мог избавить ее от одиночества. Но все утряслось. Во Франции Люсиль жила в деревне, в спокойной обстановке.

— А где сейчас? — спросил Роджер.

— В Париже.

— Адрес знаете?

— А вот этого я вам не скажу.

— Дайте мне его, Кайл, иначе вам придется очень плохо. Назовите адрес и можете убираться отсюда. А это поможет вам продержаться несколько недель. — И Роджер, вынув бумажник, отсчитал десять фунтовых банкнотов из пятидесяти, врученных ему Кеннеди.

Радость засветилась в глазах Кайла.

— Я готов давать вам по десять фунтов в месяц, — пообещал Роджер. — Их будут переводить на ваш адрес.

— Нет, нет! Это опасно, так как я живу у Джо. — «У Джо» означало самую отвратительную ночлежку, которая со времен королевы Виктории была в Лондоне. — Посылайте их лучше в… А за что, собственно, вы собираетесь мне платить?

— Я не люблю людей, которые интересуются мною… оплачиваю ваше молчание. Если кто-либо заинтересуется вашим визитом сюда, вы ответите, что зашли попросить денег, а я вышвырнул вас вон.

— О, да-да!

— Так где же Люсиль? — Несчастный, он пока не знает, что труп его дочери уже отправили на какое-нибудь кладбище для бедняков в Саррее.

— Она живет по адресу: Париж, восемь, рю де ля Круя, двадцать три, — неохотно сообщил Кайл. — Вы не причините ей зла?

— Нет. И запомните: я буду ежемесячно высылать вам десять фунтов на имя Джона Пирсона. Получать деньги вам необходимо в почтовом отделении на Стрэнде у Трафальгарской площади, А теперь проваливайте отсюда, И если кто будет вас беспокоить, звоните сюда. — Роджер отстучал на машинке номер телефона, указанного на аппарате, и адрес: «Джон Пирсон, п/о Стрэнд» — и подтолкнул листок через стол. — Мне не пишите и ко мне не приходите, пока я сам не пришлю за вами. Все поняли?

— Да, но… Я не понимаю…

— А вам ничего и не нужно понимать. — Роджер поднялся. — Когда выйдете на улицу, надвиньте шляпу пониже, чтобы вас никто не узнал. У вас могут быть большие неприятности, если ваш знакомый дознается, что вы его искали.

Кайл кивнул. За годы, проведенные в тюрьме, он научился делать то, что велят, и эта привычка к послушанию укоренилась в нем.

Роджер отпер дверь и проследил, как Кайл, надев шляпу, вышел из конторы — маленький, худой, невзрачный. Роджер проводил его вниз по скрипучей лестнице, держась в нескольких шагах позади.

Рыжеволосый Кайл проскользнул в дверь и свернул в сторону рынка. Тем временем на улице показался еще один человек: инспектор Слоун из Скотленд-Ярда — высокий, светловолосый, с подвижным лицом. Он двинулся следом за Кайлом, внимательно наблюдая за каждым его движением.

Сердце Роджера сильно забилось, но он взял себя в руки, повернулся и стал подниматься по лестнице. На втором этаже ему пришлось остановиться.

Слоун внезапно свернул в подъезд.

Глава XII. Проверка

Роджер приподнял панель в стене, включил диктофон и спокойно устроился в кресле за письменным столом. Он выдвинул ящик, вынул несколько бумаг — первых попавшихся под руку — н разложил их на столе. В это время на лестнице послышались громкие шаги Слоуна. Затем Роджер услышал, как открылась входная дверь.

Кеннеди, кажется, допустил серьезную оплошность, что не ввел его в курс дел. Впрочем, было ли это оплошностью? В любом случае, по всем признакам его затея смахивала на ловушку, пустая контора, визит Слоуна. Сомнительно, чтобы Кеннеди позволил бы ему остаться в конторе одному без какой-либо видимой цели.

Шаги Слоуна звучали уверенно, но не тяжело. Роджер хорошо знал эту походку, ведь со Слоуном они распутали несколько десятков преступлений.

Слоун постучал. Роджер смахнул пот со лба и крикнул: «Входите!»

Слоун распахнул дверь и, прежде чем войти и закрыть, внимательно оглядел помещение. Бросил тяжелый взгляд на Роджера, как на человека, с которым встречается впервые. Этот момент был решающим для Роджера, но… Слоун не узнал его.

— Что вам угодно? — спросил Роджер.

— Мистер Рейнер? Чарлз Рейнер?

— Да, он перед вами.

— Простите, что беспокою вас, мистер Рейнер. — Начало как начало, но Роджер почувствовал враждебное отношение Слоуна к себе уже по тому, как тот брал стул и садился. Усевшись, он извлек из кармана желтую пачку и вынул сигарету.

— Курите?

— Нет. Кто вы?

Слоун закурил и, вынув визитную карточку, протянул ее Роджеру. Роджер взглянул на нее.

— Может быть, вы и полицейский, но это вовсе не означает, что вам принадлежит весь мир.

— Я зашел, чтобы прояснить одну деталь, — сказал Слоун. — У вас только что был посетитель — мистер Кайл, который долгое время провел за решеткой.

— Да, он что-то говорил об этом. — Диктофон зафиксировал эти слова, так что Кеннеди в свое время узнает о визите Кайла.

— Ему было нужно что-то от вас?

— Нет.

— Почему вы провожали его вниз? — Чтобы убедиться, что он ушел.

— У вас на все готов ответ, мистер Рейнер.

— Совершенно верно.

— Уверен, что у вас в запасе есть и другие, на тот случай, если возникнет необходимость. — Это заключение в устах Слоуна прозвучало саркастически. — Мой визит к вам неофициальный. Между прочим, готовы ли вы показать в суде, что не были знакомы с Кайлом до его визита к вам?

— Разумеется.

— Каким бизнесом вы занимаетесь, мистер Рейнер? — Я агент по комиссионной торговле.

— Это широкое… понятие. — Пауза между словами прозвучала как обвинение. — И сколько времени вы работаете здесь?

— Нисколько.

Ответ озадачил Слоуна.

— Но ведь это ваша контора?

— Да, но я открою ее только на следующей неделе.

— У вас до этого был другой офис или же вы только начинаете свое дело, мистер Рейнер?

— В вашем распоряжении достаточно людей, которые помогут выяснить все интересующие вас подробности.

— Довольно своеобразное утверждение, мистер Рейнер.

— А я считаю своеобразными ваши манеры, мистер полицейский.

— Понятно, — заметил Слоун. — Это должно означать, что вы не намерены оказывать помощь полиции.

— Если я знаю, как это сделать, я ее оказываю.

— Значит, вы только начинаете свое дело?

— Какой ответ вы бы хотели получить?

— Люди, чувствующие неловкость в разговоре с полицией, потом нередко сожалеют об этом. Учтите это.

— Полицейские, которые обращаются с вопросами в частном порядке, не могут требовать исчерпывающих ответов на них.

— А вы умный человек. Где вы живете?

— Здесь и живу.

— И утром, и днем, и вечером?

— Инспектор, мне не нравится ваш тон, — произнес Роджер медленно и веско. — Повторяю, что человек, приходивший сюда, мне не знаком. И не причисляйте меня к аферистам. В следующий раз, когда вам потребуется от меня информация, не начинайте с обвинений в мой адрес. А сейчас извините, мне нужно работать.

— На кого? — внезапно спросил Слоун. — На Кеннеди?

Вопрос прозвучал словно гром с ясного неба. Роджер знал, что крылось за этими словами Слоуна, ему хорошо были известны все оттенки его голоса. Он понимал, что вслед за этим предостережением должна разразиться гроза. Пока Роджер не знал какая, но одно только упоминание имени Кеннеди застигло его врасплох. Однако ему все же удалось сохранить на лице непроницаемое выражение, какое обычно бывает у игрока в покер.

— Кто этот Кеннеди? — спросил Роджер как можно равнодушнее.

— А то вы не знаете!

— Нет, не знаю.

— Вы совершаете ошибку, мистер Рейнер.

— Вы тоже, — парировал Роджер.

— Так вы настаиваете на том, что не знакомы с Кеннеди?

— Скажите мне, какого Кеннеди вы имеете в виду и зачем вам это нужно, а тогда я отвечу вам, если сочту ваши объяснения резонными.

Было немного странно сидеть за столом и следить за ходом мыслей Слоуна. Они смотрели друг на друга, но вдруг глаза Слоуна потускнели, и это означало, что он пришел к определенному выводу.

— Вы и есть Кеннеди, — заявил он вдруг, — и давайте говорить начистоту.

Итак, Роджер Уэст против Чарлза Рейнера.

Кайл знал Кеннеди как Рейнера.

Слоун предположил, что Кеннеди и Рейнер — одно и то же лицо. Догадка Слоуна не случайна, у него, видимо, были основания так считать.

— И все же вам не удастся долго скрывать от полиции факты, — сказал Слоун, поняв, что его атака захлебнулась.

— Я не могу запретить полиции дурачить себя. Я — Чарлз Рейнер и занимаюсь честным бизнесом, у меня полно работы. — Роджер поднялся с кресла, но Слоун продолжал сидеть с загадочным выражением на лице. К чему бы?

— Вы еще пожалеете о своем поведении, мистер Рейнер, — произнес Слоун и вышел из конторы.

Роджер подождал, пока хлопнет наружная дверь, и в тот же момент услышал из приемной какой-то слабый звук. Он насторожился, посмотрел на дверь и вдруг увидел, как медленно поворачивается дверная ручка. Значит, Слоун решил-таки остаться, чтобы подслушать. Роджер снял телефонную трубку, потом положил ее обратно на рычаг. Эту манипуляцию он проделал несколько раз, после каждого тренькал звоночек. Очевидно, Слоун считал, что близок к успеху, и теперь, в довершение всего, рассчитывал подслушать телефонный разговор. Слух у него был отменный. Но тут Роджеру вдруг пришла на ум идея позвонить в Скотленд-Ярд и спросить, работает ли у них старший инспектор Слоун. Подумав немного, Роджер набрал номер, представив себе, как Слоун, прильнув к двери, напряженно вслушивается в тишину. В трубке что-то щелкнуло, а потом раздался спокойный, очень знакомый голос, и на Роджера нахлынули теплые воспоминания. Конечно же, он сделал глупость, позвонив им.

— Говорит Скотленд-Ярд, чем могу служить?.. Я вас слушаю… — Так как Роджер ответил не сразу, человек на переговорной станции повысил голос.

— Да… да. Скажите, работает ли у вас офицер по фамилии Слоун — старший инспектор Слоун?

— Да, у нас есть инспектор по уголовным делам Слоун, сэр.

— Это такой высокий, румяный?

— А кто это говорит?

— Меня зовут… э-э… впрочем, это не имеет значения… — Роджер положил трубку.

На противоположном конце провода было прошлое Роджера, которое неотступно преследовало его. Стоит лишь поднять трубку и набрать знакомый номер, и он услышит голос Джанет. Джанет… интересно, что бы она сделала, услышав его голос?

Нет, об этом надо забыть! Он мог бы позвонить Марку Лессингу, десятку, сотне друзей, но лучше этого не делать.

Роджер отодвинул телефонный аппарат и закурил. Рука дрожала. Никогда в жизни он не испытывал такой острой потребности выпить, как сейчас. Открыв дверку бара, устроенного в тумбе письменного стола, Роджер нисколько не удивился, найдя бутылку, стаканы и сифон с содовой. Он налил себе виски.

Неплохое начало: виски чуть ли не с утра. Плохо же было то, что он оказался в незнакомой конторе, не имея никакого представления о том, за кого должен себя выдавать, а кроме всего прочего, подвергся нападению и даже заслужил обвинение в том, что он-то и есть Кеннеди. Любопытно, а где в это время находился Кеннеди? Насколько правдива рассказанная Кайлом история? Роджер представил себе жену Кайла, сбитую машиной, и перед его мысленным взором предстала мертвая Люсиль.

Машинально он стал просматривать лежащие на столе бумаги. Здесь были счета, бланки заказов, подшивки писем клиентов — то, чем ему предстояло заниматься. Разнообразия в работе не предвиделось. Он совершенно запутался, глядя на эти бесчисленные документы. Бизнес Чарлза Рейнера оказался весьма процветающим. Он торговал буквально всем — табаком и сигаретами, легкими винами и крепкими спиртными напитками, стульями, сделанными из стальных трубок, и изделиями из пластмассы. Безделушки, изготовляемые в Бирмингеме, Рейнер сбывал на базарах Индии и Китая. Продавал он товар в Англии и за ее пределами, но почему-то ничего не импортировал. Основные сделки совершались в конторе на Лиденхолл-стрит. Потом Роджер обнаружил несколько открыток, уведомлявших своих клиентов об «изменении адреса». Кое-что прояснилось из одного циркулярного письма:

«Мистер Сэмюел Вайзман информирует Вас, что отказывается от своего бизнеса в пользу мистера Чарлза Рейнера, но остается в фирме на некоторое время в качестве консультанта. Он имеет удовольствие заверить Вас в том, что мистер Рейнер берет на себя личную ответственность за дела фирмы и обязуется впредь уделять максимум внимания Вашим требованиям».

Письмо было датировано 1 марта, то есть двумя неделями раньше дня гибели Люсиль. Неужели Кеннеди был настолько уверен в себе, что заранее все спланировал, или у него на примете был другой «Чарлз Рейнер» и только в последний момент Роджер занял его место?

Каковы же в действительности планы Кеннеди?

В ящике стола Роджер обнаружил «свой» паспорт; он откинулся на спинку кресла и стал изучать его. Как сотрудник Скотленд-Ярда, он знал, что достать фальшивый паспорт сравнительно нетрудно, однако это был отличный экземпляр: им уже пользовались, в нем стояли штампы виз и отметки таможенных властей США и нескольких европейских стран, в том числе ФРГ, что же касается фотографии, то она была безупречна. Он даже не знал, что его «новую» внешность уже зафиксировали на пленке, и сходство не вызывало сомнений. В столе Роджер не обнаружил никакой зарубежной корреспонденции — может быть, она хранится в одном из шкафов? Очевидно, он найдет и ее, если основательно включится в «бизнес».

Зазвонил телефон.

Роджер поднял трубку, помедлил, потом поднес ее к уху. Он решил изменить свой голос и заговорил, стараясь не шевелить губами.

— Хэлло!

— Роджер! — При этих словах сердце его учащенно забилось. Голос был женским. — Роджер, прошу вас, помогите мне, я…

Это была Марион. Марион в беде!

— Что случилось?

— Я скажу вам после. Мне необходимо встретиться с вами. Я буду ждать вас через час на Пиккадиллн возле «Суона и Эдгара». Помогите мне, прошу вас!

— Марион, послушайте. Я…

Но в трубке уже раздавались гудки.

Роджер стоял у входа в универмаг, в самом центре Лондона, созерцая сумасшедший транспортный поток. На людей он почти не обращал внимания, зато каждый полицейский, попадавшийся ему на глаза, казался Роджеру великаном.

Марион опаздывала на полчаса… Ждать было уже бессмысленно. Видно, что-то ей помешало.

Может быть, он совершил ошибку, придя сюда? Может быть, зря разговаривал и с Кайлом?

Вдруг он заметил санитара-коротышку. Одет тот был броско: голубой костюм, ярко-желтые туфли и красный галстук в белый горошек. Санитар подошел к Роджеру с важным видом.

Очень устали? — осведомился он.

— Что вам нужно?

— Мистер Рейнер, вы нужны в конторе. На вашем месте я бы не покидал с такой легкостью работу. — Он поднял руку и остановил такси. — Садитесь. — Роджер повиновался. Санитар назвал адрес его новой конторы.

— Что все это значит? — потребовал Роджер.

— Узнаете.

Трижды они попадали в затор и вместо десяти минут добирались все двадцать. За это время они не обменялись ни единым словом. Выйдя из машины, санитар подождал, пока Роджер поднимется по лестнице и подойдет к двери своего офиса, и, быстро догнав его, многозначительно сказал:

— Не сюда — напротив. Вы живете здесь. — Он кинул Роджеру ключ.

Роджер отпер противоположную дверь и оказался в светлой и обставленной комнате.

По радио передавали Брамса. В кресле, вытянув ноги и прикрыв глаза, с мечтательной улыбкой на устах сидел Кеннеди и слушал музыку. Санитар перешел в другую комнату, затворив за собой дверь. Кеннеди продолжал сидеть, не меняя позы. Когда музыка кончилась, он открыл глаза и медленно проговорил:

— Итак, вам нанес визит рыжий Кайл, не так ли? Кеннеди вел себя вызывающе, а в тоне вопроса слышалась угроза.

Глава XIII. Бунт

Кеннеди, прищурившись, пристально смотрел на него. Роджер демонстративно пересек комнату, выключил радио, вынул сигарету и закурил.

— Я с вами разговариваю или нет? — спросил Кеннеди, и в глазах его вспыхнула бешеная ярость.

— Я слышал вас, — спокойно ответил Роджер.

— Тогда отвечайте!

— Вы сами роете себе яму, — произнес Роджер. — Загнали меня сюда, не сказав ни слова и сделав все, чтобы я засветился. Кайл в расчет не идет, а вот Слоун…

— Что вы сказали Кайлу?

— Сейчас задаю вопросы я. Почему вы меня не проинструктировали? Или вы считаете, что я все равно выпутаюсь? Если бы мне было что рассказать Слоуну о своем бизнесе — у кого я купил дело, чем вообще занимаюсь, — ему не к чему было бы придраться. А теперь Слоун сел мне на хвост. Он ведь как бульдог, и если вцепится в меня, то не отпустит, пока все не вытрясет. На это ему потребуется не так уж много времени. А я-то полагал, что вы умный человек.

Пока Роджер говорил, Кеннеди принял другую позу. Глаза его потухли, но взгляда он не отвел. Внезапно смягчившись, Кеннет ди возразил:

— Это было неизбежно. — Он поднялся с кресла. Видимо, доводы Роджера подействовали на него. — Меня тоже навестила полиция. — Значит, мы оба под подозрением.

— Мне они задали несколько вопросов, а вот вам придется найти способ поставить их на место. Это ваше дело, понимаете, Рейнер? Вы здесь именно для того, чтобы оказывать противодействие полиции, сбивать ее со следа. Подумайте, как это лучше сделать.

— Вы ошибаетесь. Прежде чем появиться здесь, вы должны были меня проинструктировать. И если не соблюдать осторожность, то ваш липовый бизнес приведет вас прямехонько на виселицу.

— Вы должны выполнять мои указания.

— Именно этого я и боюсь. Кеннеди нехотя улыбнулся.

— Для этого нужны хорошие мозги, — сказал он. — Уверен, что я сделал правильный выбор. Действуйте осмотрительно и помните: в этом деле босс — я.

Ну, если я что-либо и буду делать, то сделаю это по-своему. — Роджер подошел к креслу, тяжело опустился в него и тут же словно выстрелил в Кеннеди вопросом:

Что случилось с Марион?

— А почему вас это беспокоит?

Она мне позвонила и попросила…

Да, я в курсе, но вам, Рейнер, ни к чему бегать на свидания со всякой красивой женщиной. Вы должны делать только то, что угодно мне, а об остальном забудьте.

— Так где же она?

Кеннеди развалился в кресле и снова вытянул ноги.

— Ее нет, — ответил он мягко.

Смысл его слов не сразу дошел до сознания Роджера. Возможно, он не понял бы его вообще, если бы не ленивая, жестокая улыбка на лице Кеннеди. «Ее нет» означало только то, что Марион нет в живых. Значит, ее убили.

— Дорожное происшествие, — небрежно пояснил Кеннеди.

— Происшествие? — С языка Роджера готовы были сорваться слова: «…как и с женой Кайла», но он сдержался. — Значит, вы…

— Угадали… А разве вы еще не поняли, на кого работаете? Марион слишком разоткровенничалась с вами и оказалась ненадежной. Она влюбилась в вас, подслушивала у замочных скважин, узнала ваш адрес. Когда человек много знает, становится опасным. Но у нее не хватило ума рассказать полиции все, что ей удалось узнать.

— Каждый детектив Скотленд-Ярда, — заметил Роджер, — скажет вам то же самое, что сейчас скажу я. На вас можно ставить крест. Вам, быть может, и удастся скрыть одно, ну, скажем, два убийства. Но вы ведь не успокоитесь на этом и будете убивать до тех пор, пока не погорите. Так что считайте, что вы уже на виселице.

— Вот и превосходно. Я же говорил, что ваша задача в том и состоит, чтобы уберечь меня от полиции. — Кеннеди встал и подошел к окну. Оно выходило на узкую улицу. — Я не хочу превращать вас в покорное существо, такой человек мне не нужен. Но запомните: если меня схватят, вместе со мной пропадете и вы. Итак, я спросил вас, что вы сказали Кайлу?

— А откуда вам стало известно о Слоуне?

— Мы еще успеем поговорить о том, что вас интересует. Слушать же вашу болтовню о всякой чепухе я не намерен. Сейчас речь идет о Кайле.

— Когда я вошел, он уже ждал меня за дверью. Видимо, надеялся встретить кого-то другого, хотя и не сказал об этом открыто. Он сказал мне, что ему было нужно, но я дал ему в ухо и вышвырнул вон.

— И что же ему было нужно?

— Деньги. Найдись у меня на него время, я бы выслушал все до конца. Но времени у меня было в обрез. Кроме того, мне совсем не улыбалось попадаться на глаза полиции вместе с этим каторжником.

— А кто вам сказал, что Кайл — каторжник?

Роджер взглянул на Кеннеди и рассмеялся. Ему даже удалось изобразить на лице удивление. Он закурил еще одну сигарету.

— Господи, да я занимаюсь каторжниками всю свою жизнь. Стоит мне взглянуть на человека, как уже знаю, кто он и сколько сидел. Кайл отбыл в тюрьме по крайней мере года четыре. Вам этого не понять, пока не схлопочете для себя такой же срок или побольше.

— О’кэй, Уэст, — сказал Кеннеди, — согласен. А теперь послушайте меня. Бизнес нужно расширить! Мелкими деталями — подбором сотрудников и текущими делами — пусть займется Роуз Морган, ваша секретарша. Главные инструкции вы будете получать у меня. Вам придется много путешествовать — разве я не обещал вам легкую жизнь? — Он усмехнулся, — Здесь ваша лондонская квартира, две комнаты и кухня. Кроме того, в ваше распоряжение я дам человека, который будет вас обслуживать. Он появится здесь в конце дня. Его зовут Харри. Так что обживайтесь как следует, Рейнер.

— А когда вы намерены посвятить меня в то, для чего все это нужно?

— Узнаете в свое время. Я и так много рассказал для начала. И не забывайте о том, что случается с людьми, которые отказываются играть в мою игру, Девушка из Копс-коттеджа была первой, Марион — второй.

Кеннеди поднялся и вышел из комнаты.

Роуз Морган было за сорок. Она оказалась полной и бесформенной. Платье сидело на ней черным мешком. Маленький носик-пуговка, маленькие же и обычно бледные, слегка приоткрытые губы, высокий и решительный голос. Вся ее внешность говорила о недюжинной деловой хватке. Волосы мышиного цвета, завязанные сзади в тугой узел, красивые руки, тщательно ухоженные ногти. Видно было, что дело свое она знает превосходно.

Роджер впервые увидел Роуз Морган в пятницу, на другой день после визита Слоуна. Она сообщила ему, что сотрудники выйдут на работу в понедельник.

Роджер прежде всего потребовал список служащих — их было девять. Роуз заверила его, что все они вполне надежны и работали еще у Вайзмана, бывшего владельца конторы, в течение нескольких лет. Роджер просмотрел список, где была указана и зарплата каждого — он, оказывается, хорошо платил своим подчиненным! Роуз Морган получала тысячу фунтов в год, а общий заработок остальных сотрудников получился больше пяти тысяч. Арендная плата и другие необходимые расходы тоже были высокими. Однако доход конторы превышал расходы на десять тысяч фунтов. Прибыль обычно поступала без каких-либо затруднений и задержек. Например, за последние два года доходы составили около пяти тысяч фунтов. Теперь в них была и его доля.

Перевоплотившись в Чарлза Рейнера, Роджер стал обладателем счета в банке с кредитом, превышающим две тысячи фунтов, и оказался обеспеченным правительственными гарантиями. Он стал стоить в десять раз дороже, чем стоил Роджер Уэст.

Все это открывало перед ним совершенно новые перспективы: он мог считать себя вполне богатым, даже позволяя себе то, что прежде было ему не по карману.

Харри, который «обслуживал» его, был тихой, невзрачной личностью с кукольным лицом, большими карими глазами, ни дать ни взять — вышколенный слуга, знающий свое место. Утром он подавал чай, перед ленчем и обедом приносил виски. Еда была вкусной, одежда всегда выглаженной.

Роджер имел открытый счет в трех фешенебельных ресторанах и в двух крупных магазинах. Теперь он покупал одежду только высшего качества и последних фасонов. Для этого достаточно было только подписать счет или чек.

Кеннеди не появлялся уже десять дней. Ни о Кайле, ни о Слоуне Роджер не получал никаких известий. Он даже не предполагал, что так быстро потеряет связь с прежней жизнью. Случившееся с ним теперь казалось ему далеким, кошмарным сном. Роджер с усилием заставлял себя возвращаться мыслями к прошлому и даже к той цели, которую определил для себя как главную — узнать всю подноготную Кеннеди.

Роджера увлекло его новое занятие. Ему приходилось отвечать на множество звонков. Он покупал у одного и продавал другому. Бизнес давал Роджеру возможность завести массу ценных связей. Он приобретал без особых затруднений дефицитные товары и потому мог сам назначать на них цены. Не было такого дефицита, с которым не имела бы дела его контора. Однако он не терял головы, действовал осторожно, ибо убедился, что почти все сделки заключались в пределах закона.

Все попытки разгадать «загадку Кеннеди» натолкнулись на прочное противодействие: куда бы Роджер ни направлялся, наблюдение за ним не прекращалось. Выходил ли он погулять, или ложился спать, за ним бдительно следили люди Кеннеди.

С каждым днем он все больше врастал в жизнь Чарлза Рейнера. С каждым днем все дальше в прошлое отступал Роджер Уэст.

К концу третьей недели Роджер понял, что самую большую опасность для него представляет он сам, новые условия жизни, постоянная слежка и желание освободиться от нее. Настоящая свобода придет лишь тогда, когда Кеннеди будет доверять ему и ослабит свое внимание.

Ровно через месяц после визита Кайла Роджер послал заказное письмо «мистеру Джону Пирсону» на адрес почтового отделения на Стрэнде. Кайл с тех пор не звонил.

На следующее утро он получил письмо с пометкой «лично». Это было первое письмо, полученное Роджером с тех пор, как он поселился в этой квартире. Харри принес его на подносе вместе с утренним чаем. Роджер выждал, пока тот уйдет, а затем дрожащими пальцами распечатал конверт. В него был вложен крошечный клочок бумаги, на котором кто-то нацарапал всего два слова: «Кайл мертв».

Утренние газеты подтвердили это. Кайл бросился на рельсы под поезд метро на станции Эджвер-роуд.

В середине дня позвонил Кеннеди.

— Вы получили записку?

— Да.

— Примите это к сведению. А вообще-то у меня к вам дело.

— Где и когда?

— Вас доставят ко мне. Вы помните санитара? Зовите его Перси. Он встретит вас на углу Патни-бридж, возле старого театра. Убедитесь, что за вами нет слежки. Выходите немедленно, Перси будет ждать вас в течение часа.

Кеннеди повесил трубку. Роджер откинулся на спинку кресла, обдумывая сложившееся положение. Значит, его впервые хотят использовать в деле. Он набрал номер Роуз Морган.

— Слушаю, мистер Рейнер.

— Я уезжаю и не знаю, когда вернусь.

— Хорошо, мистер Рейнер.

— Передайте Харри, чтобы ленч не готовил. Думаю, что вернусь к обеду.

— Хорошо, мистер Рейнер.

— Если придет Ренфрю, извинитесь перед ним и скажите, что я болен. А в остальном поступайте по своему усмотрению.

— Хорошо, мистер Рейнер.

Роджер надел шляпу и спустился по лестнице. Добрался до Стрэнда и взял такси, выбрав машину из длинной очереди. «Харродс!» — бросил Роджер шоферу и устроился на заднем сиденье. Он то и дело посматривал в заднее окно: их никто не преследовал. Через три четверти часа он уже был на Патни-бридж.

Перси сидел за рулем большого просторного «даймлера» — старая модель, но с кондиционером. Он был в шоферской униформе, на голове красовалась фуражка. Перси небрежно кивнул вместо приветствия, но даже не улыбнулся, когда вышел из машины, чтобы открыть перед Роджером дверцу. Перси вел себя точно так же, как и Роуз Морган, — словно хорошо отлаженная машина. Роджер уселся на роскошное сиденье, внезапно ощутив себя важной персоной. Он наблюдал за потоком машин, который двигался по мосту, вливался в Патни-хай-стрит и взбирался по ней в гору. Достигнув ее вершины, шофер повернул направо, в сторону Ричмонда. Спустя некоторое время до слуха Роджера донесся жужжащий звук, напомнив ему треск кинокамеры в лечебнице. Шторки на окнах стали медленно опускаться — видимо, на приборной панели автомашины была соответствующая кнопка.

«Даймлер», набирая скорость, плавно вписывался в повороты, а потом с мягким рокотом помчался по главной магистрали города, на которой, судя по шуму, движение транспорта было не столь интенсивным. Так они ехали в течение получаса, а затем, круто свернув, машина выбралась из Лондона и понеслась по шоссе. Вскоре она снова свернула у подножия холма, видимо, довольно крутого, потому что Перси вынужден был переключить передачу. Машина медленно вползла на вершину и остановилась.

Темные шторки поднялись, и солнечный свет ворвался в салон «даймлера», ослепив Роджера. Когда его глаза свыклись с освещением, он увидел, что они стояли возле небольшого загородного дома. Позади него густо росли деревья. К фасаду вела длинная аллея, а перед самым зданием сверкали зеленью лужайки с пестрыми цветочными клумбами, на которых цвели тюльпаны и желтофиоли в горшках, а нежные незабудки придавали голубой фон всему этому многоцветью. Пейзаж ласкал взор. Дорожка, по которой они подъехали, исчезала в густой заросли молодых дубов и березок.

— Выходите, — резко бросил Перси, открывая перед Роджером дверцу машины.

— И все-таки когда-нибудь вам придется сбавить тон, Перси, — заметил Роджер.

Тот осклабился, но промолчал. Роджер поднялся на три каменные ступени и остановился на красно-кирпичном крыльце. Дверь парадного входа была сработана из натурального дуба, обильно покрыта олифой, но не окрашена. По краю шла полоска больших круглых шляпок декоративных гвоздей. Дверь отворил человек — подобострастный и невозмутимый.

— Мистер Рейнер?

— Да.

— Прошу пройти, сэр. — Дверь за ними закрылась, и Роджера провели вверх по лестнице, гораздо более широкой, чем он предполагал. Роджер пересек квадратный холл. В него выходило несколько дверей. Роджера подвели к первой двери направо. Его спутник постучал и открыл ее.

— Мистер Рейнер, мадам, — представил Роджера человек и, отступив в сторону, пропустил его.

Глава XIV. «Мадам»

Она не была похожа ни на Марион, ни на Люсиль, ни даже на Джанет. Это была просто привлекательная женщина — красивая и молодая. Она сидела в кресле за небольшим, с витыми ножками столиком красного дерева. Солнечные лучи проникали в комнату через окно за ее спиной, и потому фигура ее казалась темным силуэтом на светлом фоне. Женщина слегка улыбнулась и указала жестом на кресло — она не встала и не протянула руки.

Кресло находилось напротив окна, и это позволяло ей рассмотреть каждую черточку, каждую морщинку на его лице. Женщина придвинула к нему серебряный портсигар и ждала, пока он закурит. Сама она сигарету не взяла.

На ней была белая блузка, очень простая, застегнутая доверху. Голос ее оказался низким и менее приятным, чем он ожидал.

— Мистер Кеннеди сказал, что вы можете помочь мне, — начала она. — Я поняла, что вы хорошо разбираетесь в работе полиции, уголовном законодательстве и во всем, что с этим связано.

— Совершенно верно.

— Мистер Кеннеди заверил меня также, что я могу целиком рассчитывать на вас. Это верно?

— Да, верно, — ответил Роджер.

— Мой муж находится под следствием в Брикстонской тюрьме. Весьма возможно, что против него возбудят уголовное дело. Если вина будет доказана, то его, очевидно, осудят на длительный срок. У меня есть копии его заявлений адвокатам, и хотелось бы, чтобы вы с ними подробно ознакомились. Я также знакома с некоторыми деталями предъявленного ему обвинения и уликами, которые помогут вам разобраться в этом деле. Я хочу, чтобы вы изучили все документы и высказали свое мнение насчет того, чем может закончиться процесс. Если вы обнаружите слабые стороны в обвинении, то мне бы хотелось, чтобы вы нашли способ сыграть на них. Его обвиняют в незаконном ввозе иностранной валюты и вывозе значительных сумм в фунтах стерлингов из Великобритании в страны континента.

— Я не специалист по валюте, — возразил Роджер.

— Вам нужно изучить это дело в свете имеющихся улик, Вам будет удобно, если вы поработаете здесь?

Изучение документов могло занять несколько часов, день, несколько дней. Но Кеннеди сам предложил ей его услуги, и в данных обстоятельствах Роджеру ничего не оставалось, как согласиться.

— Благодарю вас. Каков ваш гонорар, мистер Рейнер? — осведомилась она.

— Я сообщу вам, когда ознакомлюсь с делом. — Прекрасно.

— Но по этому вопросу вам лучше всего говорить с мистером Кеннеди, — добавил Роджер. Она отрицательно покачала головой.

— За знакомство с вами я уже заплатила ему, а все остальное должно быть решено между вами и мной. Если ваши рекомендации можно будет использовать, я в долгу не останусь. Нужно, чтобы мой муж избежал тюремного заключения.

На уме у нее было еще что-то, но что — Роджер пока не мог понять.

— Какое помещение вы мне отведете?

— Я приготовила комнату, и все бумаги вам доставят туда, — сказала она. — Если вам что-нибудь еще потребуется, можете позвонить. Пока вы здесь, мне хотелось бы, чтобы вы никуда не отлучались, во всяком случае, не уходили за пределы сада.

Она позвонила в колокольчик, давая попять, что беседа окончена.

Теперь Роджер вспомнил, где он видел ее раньше, — на фотографиях в газетах. Правда, сходство было слабым, но он узнал ее, как только она упомянула о контрабанде валюты. Речь шла о крупнейшей валютной операции, которой когда-либо занимался Скотленд-Ярд. Дело обросло многочисленными побочными линиями и неисчислимым количеством подробностей. Значит, его привезли к миссис Джеймс Дэлапи. Муж ее был сыном обедневшего пэра. Как утверждали газеты, обвинении против него оказались самыми тривиальными. Из этого явствовало, что Скотленд-Ярд играл с прессой в «кошки-мышки», скрывая от нее истинный масштаб преступления.

Комната, в которую привели Роджера, была просторной, со всеми удобствами, окна выходили на заднюю часть сада. Принесли чай, а полчаса спустя — две объемистые папки, после чего Роджера оставили наедине с самим собой.

Роджер приступил к работе. Ему нужно было тщательно ознакомиться с массой фактов, вникнуть в каждую деталь и по крупицам воссоздать картину расследования. А оно началось с того момента, когда служащий таможни случайно обнаружил, что Дэлани при выезде из Англии имел при себе на сто фунтов больше, чем разрешалось, — в общем, ничего из ряда вон выходящего. Однако в чемодане Дэлани была найдена почтовая открытка (у дураков всегда при себе есть нечто подобное — они никогда не уничтожают всех улик) с поименным списком французских и швейцарских граждан, с которыми Дэлани входил в контакт. Именно с этими людьми имели дело мелкие валютчики. В папке Роджер нашел подробный отчет о том, какие вопросы задавал сотрудник Скотленд-Ярда Дэлапи и какие сведения последний ему сообщил.

Было около восьми часов вечера, когда Роджер закончил изучение документов. Он протер уставшие от чтения глаза и позвонил по телефону. Швейцар ответил без промедления.

— Я бы хотел поговорить с мадам, — сказал Роджер.

— Мадам просит поужинать с ней, сэр. Ужин в 8.30.

Мадам вышла к ужину в черном платье с белыми манжетами и воротничком. Она ожидала Роджера в маленькой комнате позади столовой. Здесь находился бар, красиво отделанный металлом и цветным стеклом. Когда мадам предложила Роджеру коктейль, на лице ее была написана грусть. Это выражение не сходило с него и когда они пили коктейль. Выглядела она побледневшей и, видимо, уже предполагала, каков будет его ответ. Вопросов она не задавала почти до самого десерта.

Внезапно сна подняла глаза на Роджера.

— Вы пришли к какому-нибудь мнению?

— Да.

— И каково оно?

— Вы были правы. У него почти нет шансов выкрутиться.

— Вы нашли хотя бы одну лазейку?

— Ни одной. В Ярде он выдал себя с головой.

— Нет, — сказала она и улыбнулась, как может улыбаться мать, когда ее ребенок ошибся. — Джеймс не привык иметь дело в полицией. Он под стражей…

— Да, в бумагах говорится об этом. Он в Брикстоне, и в понедельник или во вторник на будущей неделе дело его будет передано в Олд Бейли, Я очень сожалею, но шансов у него нет. Вы, вероятно, полагаете, что к нему подошли слишком строго, так как до войны за это не судили, но… — Роджер пожал плечами, — …по крайней мере хорошо, что ваш муж не втянул а это дело вас.

— А я в этом деле не участвую. Я даже не знала, чем он занимался. И вообще я не понимаю, как можно на этом заработать. — Мадам улыбнулась. Она действительно была очень красивой. — А я-то думала, что Джеймс ради меня затеял все это. Вот почему я считаю своим долгом помочь ему выкарабкаться из этой трясины. Значит, он должен сесть в тюрьму.

— Я не смогу помешать этому.

— А если его не будут судить, то и в тюрьму он не попадет? Теперь Роджер все понял. Догадка осенила его внезапно.

— Его не будут судить, если он исчезнет из Брикстона до суда или по дороге в суд, не правда ли? Вам знаком распорядок дня в Брикстоне? Я хочу, чтобы вы посоветовали, как проще всего вырвать его оттуда, и организовали ему побег. У меня все готово к отъезду из Англии. Если мы с ним уедем, то и не о чем будет беспокоиться. Мистер Кеннеди имеет огромные связи и ради меня сделает все. Только, не говорите, что это невозможно. Это надо сделать.

Глава XV. Побег

Перси вез Роджера от дома Дэлани в Лондон, и по дороге а Патни-бридж они прихватили с собой Кеннеди. По мнению Роджера, пришло наконец время выяснить, где скрывается Кеннеди, и перейти в наступление. Но Кеннеди все еще был недоверчив, а потому опасен.

Кеннеди сел в дальний угол машины и, едва за ним захлопнулась дверца, произнес:

— Она сказала мне, что вы очень самоуверенны.

— Так и есть, — произнес Роджер. Он заявил женщине, что побег можно организовать, поскольку точно знал, что можно.

— И когда вы намерены осуществить свой план?

— В воскресенье ночью. В это время дисциплина во всех тюрьмах заметно ослабевает.

— Я верю вам. А каким образом вы думаете устроить побег?

— Мне нужны будут два человека — один, одетый официантом, другой в форме констебля, и еще девушка для алиби. Форма должна быть настоящей, со всеми аксессуарами — номером, значком и так далее. Обед в комнату Дэлани принесет мой официант. Сопровождать его будет мой констебль, который и отвлечет на себя охрану. Люди должны быть толковыми, а проинструктирую их я сам. Вам же придется уладить дела с рестораном. Дэлани носят пищу оттуда. Нужно сделать так, чтобы этой ночью работал мой официант.

— Какой риск вы собираетесь взять на себя?

— Я поведу машину на обратном пути, если вы называете это риском.

— Я не вижу четкой схемы в вашем замысле, — сказал Кеннеди.

— Мы выработаем ее с двумя помощниками и девушкой. Полагаю, вас интересует не сама схема, а результат?

— Кое в чем вы оказались даже лучше, чем я предполагал, Рейнер. Что еще вам от меня нужно?

— Две автомашины — обычная, старенькая, которая будет ждать у ворот тюрьмы, и еще одна, помощнее, — в полумиле от них. А каким образом вы намерены сплавить эту парочку из Англии?

— По воздуху.

— Откуда?

— У меня есть на примете частный аэродром возле Уотфорда.

— Мне все равно, где он, — заметил Роджер, — но, когда я поведу вторую машину, со мной должен быть человек, хорошо знающий дорогу, чтобы не потерять время. На аэродроме мне понадобится третья машина, на которой я смог бы быстро уехать оттуда.

Перед воротами тюрьмы царил мрак, лишь местами несколько ламп освещали улицу. На территории тюрьмы было почти темно, и только три рассеянных световых пятна тщетно разгоняли ночную тьму. У железных ворот торчали двое полицейских. Неподалеку, за углом, стоял маленький грязно-серый «моррис» с легко сменяющимися регистрационными номерами — для этого достаточно было лишь нажать на кнопку на приборной доске, Роджер сидел за рулем, рядом с ним — девушка, приятная на вид блондинка, без признаков страха или ума на лице. При необходимости она должна была лишь поклясться, что весь вечер находилась в своей комнате вместе с Роджером.

Официант появился первым.

Он был не единственным — в тюрьме работало несколько официантов, и каждый вечер они приносили подследственным, которые располагали деньгами, приличествующий их положению ужин. Официант вышел из ближайшего ресторана, держа в руках большой поднос, накрытый крышкой. Охрана у ворот беспрепятственно пропустила его. Он дошел до дверей главного следственного здания, где охранник осмотрел содержимое подноса.

— Прошу вас, не остудите, — попросил официант охранника.

— Пахнет вкусно, — заметил полисмен. Освещения было достаточно, чтобы он убедился: на подносе не было ничего такого, что могло бы облегчить подследственному побег или самоубийство — одну из наиболее распространенных форм «побега». — Вы новенький, кажется?

— Уже несколько дней. Но сегодня я подменяю товарища. Охранник засмеялся.

— О’кэй.

Официант вошел внутрь. Коридор освещался плохо, но внешне не очень напоминал тюремный. В меблированных камерах были низкие потолки. К официанту подошел еще один охранник.

— К кому? — рявкнул он.

— К мистеру Дэлани.

— О’кэй, проходи.

Охранник повел его по коридору, позвякивая ключами. В камере Дэлани тихо наигрывал приемник. Официально иметь приемник не разрешалось, однако в зависимости от «общественного» положения клиентов и наличия у них денег для некоторых иногда делались и исключения. Из коридора музыку не было слышно. Охранник отомкнул дверь камеры Дэлани. В этот момент в противоположном конце коридора возникла фигура констебля. Он спокойно приближался к двери камеры, пока официант и охранник находились внутри.

Охранник следил за каждым движением Дэлани и за тем, чтобы, кроме пищи, в его руки не попало ничего лишнего.

Дэлани, небрежно развалившись, сидел в кресле, Он был светловолос и голубоглаз, строен, изысканно одет. Правда, все впечатление портило хмурое, почти страдальческое выражение лица. На официанта, расставлявшего на маленьком столике тарелки, Дэлани даже не взглянул.

Констебль из коридора свернул в камеру.

— В чем дело? — спросил охранник.

— Меня прислал мистер Карноди из Ярда, — ответил констебль. Карноди был старшим полицейским офицером, ведавшим охраной Брикстона. — Он только что видел Старика и велел спросить у тебя, что мне делать. Вот с этим. — Он кивнул в сторону сидевшего Дэлани.

— Подожди минутку, — ответил охранник.

— О’кэй, о’кэй. — Констебль расстегнул нагрудный карман френча, скосил глаза вправо, влево, потом оглянулся. Коридор был пуст. Пока охранник наблюдал за официантом, констебль извлек из кармана вещицу, похожую на белый карандаш.

— Ну, скоро? — спросил он.

— Заткнись! — отрезал охранник и обернулся.

И тут констебль молниеносно сломал «карандаш» о подбородок охранника и одновременно нанес ему сильнейший удар в солнечное сплетение. Охранник, судорожно глотая воздух, согнулся пополам. Слезоточивый газ, вытекавший из трубочки белым облачком, обволакивал его рот, нос, глаза. Официант выхватил из кармана противогазовую маску и кинул ее Дэлани.

— Быстро наденьте!

Дэлани судорожно глотнул воздух.

— Надевайте! — Официант тем временем натянул на себя маску, как и констебль. Потом помог Дэлани. Констебль нагнулся над охранником и для верности еще раз ударил его по затылку резиновой дубинкой. Тот затих.

Официант в резиновой маске прокричал Дэлани приглушенным голосом:

— Наденьте свое пальто!

Поняв наконец, что произошло, Дэлани быстро оделся.

Роджер сразу заметил, что у Дэлани тряслись руки — его бил озноб.

— Успокойтесь, — сказал он.

Они забрались в машину, которая ожидала их в полумиле от Брикстона. Когда «бьюик» сорвался с места, официант с девушкой сели в грязно-серый «моррис», стоявший у дороги.

— Все будет в порядке. Побег организовала ваша жена. Вас ждет самолет, на котором вы покинете пределы Англии.

Воскресными ночами движение на дорогах слабое, потому им не было никакой необходимости ехать через Уэст-Энд. Роджер вел машину спокойно, не превышая скорости — около тридцати миль в час. За окнами проплывали полицейские, пешеходы, автомашины, автобусы, мелькали огни кинореклам. Вскоре они достигли окраины и свернули на широкое шоссе. Роджер прибавил скорость. Дэлани, не проронивший до сих пор ни слова, наконец произнес:

— Кто… кто вы?

— Не имеет значения.

— Куда мы едем?

— На аэродром возле Уотфорда. — Вы уверены…

— Там, в перчаточном ящике, фляжка с виски. Глотните как следует. Через пару часов вы вместе с вашей супругой будете за пределами страны.

Дэлани поднес к губам фляжку и долго пил не отрываясь. Роджер в раздумье смотрел в окно. Свой первоначальный план он изменил только в одном пункте. Накануне вечером, отказавшись от проводника, проехал по этой дороге и познакомился с ее особенностями.

Они прибыли на аэродром в тот момент, когда там уже прогревали моторы двух маленьких самолетов.

Возле крошечного ангара их ожидала миссис Дэлани. Пилот окликнул их из темноты: «Ну как, готовы?» Еще двое или трое наблюдали за происходящим со стороны. Роджер ощутил на себе их пристальные взгляды. Был ли среди них Кеннеди? Или Перси? Дэлани вышел из машины, и жена кинулась ему навстречу.

— Спасен! — крикнул ей Роджер. — Забирайте!

Она обернулась. Света на поле аэродрома было достаточно, чтобы увидеть, насколько красива миссис Дэлани и как блестели от счастья ее глаза. Она сунула ему в руку увесистый пакет.

Роджер, стоя возле машины, наблюдал, как они забирались в кабину, как самолетик разбегался по взлетной полосе и отрывался от земли. Больше он ждать не стал, быстро сел в машину и поехал к воротам. Там уже стоял автомобиль поменьше с включенными фарами. Возле него Роджер увидел Перси.

— Неплохо, — произнес тот почти дружеским тоном.

— Не забудьте сменить номера у «бьюика», — напомнил Роджер. — И не выезжайте на шоссе — рискованно.

— Думаете, за вами был «хвост»?

— Нет, «хвоста» не было, однако мне известно много случаев, когда люди попадались на мелочах.

— О’кэй, — согласился Перси. — Спокойной ночи.

На Лайм-стрит было безлюдно, возле дома — ни души. Роджер быстро подошел к подъезду и нырнул в парадное. Отпирая дверь, он осмотрелся по сторонам. Сердце молотом билось в груди. Роджер вошел, запер за собой дверь и смахнул пот со лба. Как часто приходилось ему в подобных местах ожидать преступника, считавшего себя в полной безопасности. На верхней площадке он включил освещение на лестнице. В доме царила гробовая тишина. Роджер остановился у двери, ведущей в квартиру, отпер ее и вошел внутрь. Харри отсутствовал, и в квартире было темно. Роджер прошелся по комнатам, зажигая в них свет, потом сделал себе коктейль, нашел блюдо с сандвичами и копченой рыбой, оставленными ему Харри, и рассмеялся. Закуривая сигарету, бросил взгляд на свое отражение в зеркале — напряжение на лице еще не спало.

Потом извлек из кармана пальто сверток, который ему вручила миссис Дэлани. Он был из коричневой бумаги. Роджер вскрыл его — в нем оказалось несколько пачек фунтовых банкнотов — частью новых, но в основном старых, скрепленных клейкой лентой. Он пересчитал одну из них — ровно сто. Пачек было пять. В свертке оказалось еще что-то — кусок шерстяной ткани, выпавший из пакета к его ногам. Роджер развернул его, и в руке засверкал всеми огнями радуги крупный бриллиант величиной с небольшой орех и стоимостью… сколько он стоил, Роджер понятия не имел.

Плата за преступление…

Роджер умылся и принялся за сандвичи, но вскоре раздался телефонный звонок. Ему звонили редко, обычно Кеннеди или Перси.

— Хэлло?

— Мистер Рейнер?

— Я у телефона.

Человек на противоположном конце провода повесил трубку, не сказав больше ни слова, но Роджеру было достаточно и этого. Ошибиться он не мог: звонил Билл Слоун.

Почему ночью?.. И почему именно сегодня?!

Роджер просматривал воскресные газеты: «Таймс», «Обсервер» и «Экспресс», а также «Дейли край», которую выписал для себя Харри. Он перелистал свои, потом взялся за «Дейли край», и вдруг его словно током ударило.

Его лицо — лицо Роджера Уэста смотрело на него с газетной страницы. Он быстро пробежал глазами заметку, отметив, что на сей раз рядом с его именем был упомянут Копс-коттедж, и погрузился в размышления.

Глава XVI. Бульдог

У входной двери зазвенел звонок.

Слоун вряд ли мог так быстро добраться до его дома, даже если он звонил из ближайшего автомата. Роджер встал и не спеша направился к двери, мысленно пытаясь найти уязвимые места в своем алиби.

Когда Роджер открывал дверь, из-за нее раздался голос Кеннеди:

— Совсем обленились? Может быть, вам присылать кого-нибудь в те дни, когда у Харри выходной? — С этими словами он шагнул в комнату, но Роджер тут же загородил ему дорогу.

— Вы выбрали чертовски неудачное время для визита. Когда вы нужны — вас нет. Скажите, Перси с машиной ждет внизу?

— Нет, — Кеннеди был озадачен вопросом Роджера. Это уже второй случай за время их знакомства, когда Роджер ставил его в тупик. — А что произошло?

— Мне только что звонил инспектор уголовной полиции Слоун, и, как мне думается, он уже отправился сюда. Я не знаю, почему он избрал именно эту ночь, но хочу надеяться, что не из-за сегодняшнего дела. На вашем месте я бы прошел в контору, а когда он появится, осторожно выбрался бы на улицу.

— Мне совершенно не нравится этот ваш приятель Слоун, — тихо произнес Кеннеди, метнув быстрый взгляд через плечо на лестницу. Там пока было тихо.

— Забудьте об этом, Кеннеди. Скажу вам честно: меня беспокоит то, что ваши люди не останавливаются перед применением насилия против представителей власти.

— Не хотите ли вы сказать, что…

— Нет, не хочу. Пройдите лучше в контору.

— Он сказал вам, что идет сюда?

— Нет, потому я и боюсь, что именно так он и поступит. Слоун позвонил мне и, ничего не сказав, бросил трубку. Думаю, что особой опасности нет, за исключением вашего присутствия здесь… — Их шепот вряд ли можно было услышать на расстоянии, но если Слоун уже пришел и находится достаточно близко, он мог заметить тени на верхней площадке. — У вас есть ключ от конторы?

— Похоже, вы даете мне указания? Мне это не нравится, поосторожней.

— Бросьте пустые разговоры, лучше поторопитесь, — отмахнулся Роджер.

Кеннеди пересек лестничную площадку, вошел в помещение конторы и тихо прикрыл за собой дверь. Роджер вернулся к себе, убрал деньги и бриллиант в ящик, запер его, положил ключ в карман и стал медленно спускаться по лестнице, вглядываясь в темные углы и проходы, — никаких признаков присутствия Слоуна он не обнаружил, да и вообще человеку из Ярда здесь негде укрыться. Роджер открыл парадную дверь, вышел наружу и немного прошелся. Он заметил, как на его улицу свернули два человека, но ни один из них не обратил на него ни малейшего внимания и не подошел к дому. Значит, Слоун еще не приехал. Роджер вернулся в подъезд и в этот момент услышал шум приближающейся автомашины. Фары осветили табличку о номером дома. Роджер инстинктивно вжался в стену, чтобы не попасть в луч света, а затем, оставив двери незапертыми, взбежал наверх.

Он включил все светильники в комнате и уже почти доел второй сандвич, когда раздался звонок. Роджер решил подержать Слоуна за дверью, как и Кеннеди. Когда он открыл, Слоун чуть отступил назад, улыбнулся одними губами.

— Кто?.. — начал было Роджер.

— Вы меня помните? — спросил Слоун вместо приветствия, Роджер выждал мгновение.

— А, да-да… вы тот самый полицейский, который приходил накануне открытия моей конторы!.. А разве вы по воскресеньям не отдыхаете?

— У полиции выходных не бывает.

— Ну что ж, входите и устраивайтесь поудобнее, — пригласил его Роджер. Он пожалел, что включил все огни. Теперь ему легко было понять, каким образом преступники совершают ошибки. Вероятно, и за ним тянется хвост разных оплошностей. Слоун огляделся по сторонам и бросил фуражку на стул.

— Вы неплохо устроились.

— Как и все удачливые дельцы. Угощайтесь, берите сандвичи.

— Спасибо. — Если у Слоуна и была слабинка, то это еда. — Сегодня вы что-то слишком любезны.

— Сегодня я отдыхаю, — ответил Роджер и нахмурился. — Я смотрю, вам нравится наносить неофициальные визиты, не так ли?

— Я никогда не хожу в гости по выходным. Можете считать, что я всегда на работе.

— Что будете пить? — гостеприимно осведомился Роджер.

— Пиво, если у вас есть.

— Не только полицейские пьют пиво. — Беседа протекала слишком уж легко. Роджер не знал, следует ли связывать появление Слоуна с Брикстонским делом или нет, но пока его мозг лихорадочно искал объяснение причин визита, мысль о допущенной им ошибке вылетела из головы. Он налил пива в высокий стакан, себе плеснул немного джина, именно джина, ибо настоящий Роджер Уэст никогда его не пил. Он старался говорить резким голосом, не шевеля при этом губами. Больше всего Роджер боялся, что в беседе со Слоуном его выдаст именно голос. — Итак, что вас на этот раз интересует?

— Это главный вопрос. Где вы были сегодня вечером?

— У одной премилой девочки, — мечтательно произнес Роджер. — Милой и невинной, без вопросов и претензий, симпатичной и пышущей здоровьем. А теперь, быть может, вы ответите, почему решили навестить меня?

— Я смотрю, вы сегодня гораздо разговорчивее, чем в прошлый раз.

— И это все, в чем вы хотели бы убедиться?

— Нет, не все. Я еще не знаком с вашими друзьями.

— С Кеннеди, например? — Роджер громко расхохотался.

— Первая буква та же, а фамилия другая. Помните Кайла?

— Кайл… Кайл… — проговорил задумчиво Роджер, делая вид, что пытается вспомнить это имя. — О, Кайл! Тот самый неудачник, который заходил ко мне перед вашим первым визитом? Да, припоминаю.

— У вас хорошая память. Слышали что-нибудь о нем?

— Нет, ничего.

— Удивительно, — сказал Слоун, нахмурившись. — У него в кармане был найден клочок бумаги со штампом почтового отделения на Стрэнде и чужим именем. Когда его задержали, у него нашли и почтовую квитанцию. Я забрал письмо на почте. В конверте ничего не оказалось, кроме десяти однофунтовых банкнотов. Вы что — филантроп?

— Пока нет.

— Ведь это вы послали ему деньги?

— Нет. Можете спросить у него самого.

— А вы даже и не знаете, что случается с вашими друзьями?

— Он вовсе не друг мне. Он…

— Ваши друзья почему-то имеют склонность внезапно умирать, так ведь? Причем от несчастного случая.

— Так он что — умер?! — воскликнул Роджер и нахмурился. — И что в таком случае должен, по-вашему, делать я? Плакать по человеку, которого видел всегоодин раз в жизни и не желал больше встречать?

— А что вы скажете насчет девушки?

Роджер плеснул себе еще джину, наполнил стакан Слоуна и вопросительно взглянул на собеседника.

— Я не совсем вас понимаю. Вы имеете в виду девушку, от которой я недавно ушел?

— Нет, совсем не ту. Я имею в виду Марион Дэй.

Роджер не понимал Слоуна. Тот раскрывал свои карты, чего бы не сделал ни один опытный полицейский. Правда, он поступил умно, выбрав для визита воскресную ночь, пожалуй, наиболее подходящее для детектива время. Тактика вполне правильная. Но все остальное?..

Роджер словно нехотя переспросил:

— Марион Дэй? Не припоминаю такой.

Слоун неожиданно расхохотался, хотя ничего смешного в ответе не было.

— Припоминаете. — Он вынул из кармана фотографию — это была Марион — и сунул ее под нос Роджеру. — Ну-ка, взгляните хорошенько.

— Я видел ее раньше где-то, — ответил Роджер, — но где — не помню. Мне она не знакома.

— Знакома, раз вы встречались с ней, — загадочно произнес Слоун. — Или кто-то хочет доставить вам крупные неприятности, или же вы сами создаете их для себя: — Он встал, подошел вплотную к Роджеру и внимательно посмотрел ему прямо в глаза. — У Кайла найден номер телефона: «Темпл Бар, 89–511». Это номер вашего офиса. В сумочке этой девицы — такой же: «ТБ 89–511». Как вы это объясните?

— У Кайла — вполне возможно. Он был здесь и, вероятно, хотел снова позвонить. Девушка же… — Роджер с сомнением покачал головой. — Нет, право же, не нахожу объяснения, откуда у нее мог оказаться мой телефон. Но, возможно, вы не учли одного обстоятельства.

— Какого?

— В моей конторе одиннадцать служащих. Один из них вполне мог знать обоих. Я же ее не знаю.

— Ну, это я проверю, — сказал Слоун. — Даю вам слово, что все выясню, Рейнер. Оба они погибли в результате несчастного случая, если верить следователю, но лично я не всегда доверяю подобным заключениям. — Он допил пиво и вынул из знакомой желтой пачки сигарету. Роджер тоже взял одну. — Помните убийство в Копс-коттедже? — спросил Слоун, приблизив свое лицо почти вплотную к лицу Роджера, чтобы прикурить от его зажигалки.

Этот ход вряд ли делал честь Слоуну. Многозначительная пауза, небрежная манера — все это могло предшествовать решительному удару. Посторонние не знали об этой привычке Слоуна, но Роджер помнил, что всему этому Слоун научился у него.

— Сейчас столько убийств… — ответил Роджер. — Копс-коттедж? Не знаю. Хотя вроде что-то слышал, Когда это произошло?

— Скажем, месяца два назад.

— Убийство еще не раскрыто?

— Пока нет. Там убили девушку. Убийца исчез. Вернее, ему помогли исчезнуть, какие-то бандиты отбили его у полиции. Вы, конечно, ничего не слышали о действиях преступных банд?

— Напротив, много раз. Я читаю о них в газетах.

— Слишком уж вы умный… — хрипло проговорил Слоун. — А где вы взяли деньги на покупку у Кеннеди его бизнеса? — вдруг добавил он.

— Я загипнотизировал его и не оставил ему никакого шанса отказать мне. Но уж если говорить честно, то дело свое я купил у Сэмюэля Вайзмана. А вообще я не понимаю, к чему вы клоните, мистер полицейский?

Слоун пожал плечами и потянулся к столику за своим стаканом — опасность снова отступила.

— А теперь скажите мне, чем вы занимались до того, как купили свой бизнес?

— Я сколотил небольшое состояние в Африке.

В бумагах, переданных ему Кеннеди, говорилось о таком факте его «прошлого».

— Это я тоже проверю, — сказал Слоун, — Когда вы находились в Африке или после возвращения оттуда, вами никогда не интересовался старший инспектор Уэст?

Глава XVII. Причина для беспокойства

Роджер почувствовал, что над ним сгущаются тучи. Он метнул взгляд на Слоуна. Слоун смотрел хмуро. Он никогда не хитрил. Роджер молчал. Слоун подошел и положил ему на плечо свою тяжелую руку — хорошо знакомый жест, которым с удовольствием пользуются полицейские в тех случаях, когда предъявляют кому-нибудь обвинение.

— Значит, все-таки интересовался, — произнес Слоун.

— Нет, никакой Уэст ко мне не приходил, — выдавил из себя улыбку Роджер. — Однако имя это мне знакомо. Я читал о нем статью в сегодняшней «Дейли край». — Это было правдой, но было ли это спасением? Слоун слегка растерялся. Он даже снял руку с плеча, однако это отнюдь не означало, что Роджер мог вздохнуть свободно. — Он исчез. Убийство в Копс-коттедже!

— О котором вы не слышали, хотя и прочитали о нем в дневной газете.

Роджер возразил:

— Статья была об Уэсте, а об убийстве, по-моему, там ничего не говорилось. Еще пива?

— Нет, благодарю. Вы уверены, что не видели Уэста?

— Ко мне он никогда не заходил. Вы — первый полицейский, с которым я беседую столь откровенно. — Роджер предложил сигареты, Слоун взял одну и задумчиво осмотрел фильтр. — Я никак не могу понять, к чему вы клоните?

Слоун ответил с мягкой укоризной:

— Роджер Уэст был моим другом…

— Почему был?

— Если это сплетня, газеты вряд ли стали бы о ней писать. Прямо там ничего не говорится, но намек, довольно прозрачный, есть. Уэст был очень хорошим другом, Я предполагаю, что его заманили в ловушку и убили, а имя замарали грязью. Сейчас, в свое свободное время, я кое-что предпринимаю, чтобы разобраться в этом, я хочу докопаться до правды.

— Лучше разыщите автора той статьи.

— Его-то разыскать не сложно, — ответил Слоун.

— Жаль, что этого не скажешь о вашем друге.

— Да, — тяжело вздохнул Слоун. — Послушайте, Рейнер, я ухлопал массу времени, выясняя, кто вы и чем занимались. Ничего против вас я не нашел. Сейчас я еще кое-что скажу, чего никогда бы не сделал, будь я на работе. Вы мне нравитесь. Мне и дело ваше кажется чистым, но, может быть, вас пытаются втянуть во что-то — во что, вы еще и сами не знаете. Дело в том, что ваш бизнес раньше принадлежал не Вайзману, а некоему Кеннеди. И мне думается, что Кеннеди может сообщить мне кое-что об Уэсте.

— У вас какие-то странные предположения, — сказал Роджер, — но, к моему сожалению, я ничего не могу сказать вам о Кеннеди. Я имел дело только с Вайзманом.

— Да, и еще… — продолжил свою мысль Слоун. Он запнулся, повернулся вполоборота к Роджеру, и тот сразу почувствовал, что готовится новый удар. — Рейнер, я только что был у жены Уэста. Держится она прекрасно. Правда, боится, что ее муж мертв, но определенно ничего не знает. Ее пугают вещи, которых она не понимает. «Дейли край» вылила на нее целый ушат грязи. Об Уэсте ей известно ровно столько, сколько и мне. Но мне все же хочется смыть с его имени грязь. Ведь когда человек чист, он может прямо смотреть в глаза. Если же нет…

— Мне очень жаль его жену. — Роджер не почувствовал, каким тоном он произнес эти слова, но и Слоун, видимо, не уловил ничего особенного в его интонации. Скорее всего он просто не обратил на это внимания.

— Хорошо, — сказал Слоун. — Передайте вашему другу Кеннеди все, о чем мы тут говорили.

Он встал и направился к выходу.

Заперев дверь, Роджер вернулся в комнату. Перед его мысленным взором неотступно стоял образ Джанет, возвращенный рассказом Слоуна.

Бесполезно было тратить время на догадки о том, как и почему Слоун связал с его именем имена Кайла, Марион и Кеннеди. Правда, он мог представить себе, как Слоун строил свою версию. К этому следовало добавить его обычную настойчивость. Этого одного уже предостаточно. Однако главным было то, что у Слоуна имелась причина подозревать Кеннеди.

Роджер достал из ящика деньги и бриллиант и запер их в небольшой сейф. Слоун вынуждал его к активным действиям. Пока Роджер вел себя осторожно, осмотрительно, он добился того, что Кеннеди хотя бы немного, но все же стал доверять ему. После Кайла Роджер не сделал ничего, что могло бы вызвать подозрение. Слежку за ним прекратили, но, несмотря на это, сейчас он не имел права оступиться.

Первым делом нужно выяснить домашний адрес Кеннеди.

Мысль его прервал телефонный звонок.

— Ну и как? — спросил Кеннеди.

— Мне необходимо вас видеть, — сказал Роджер. По его расчетам взволнованный тон должен был поколебать хладнокровие собеседника.

— Я приду…

— Только не это. Вам надо держаться подальше отсюда, И зарубите себе это на носу. Где вы находитесь?

— Я вас встречу…

— Послушайте, — раздраженно перебил его Роджер, — я вам не марионетка, а партнер. Доверяя друг другу, мы подвергаемся равному риску. Хватит с меня всяких тайн. Где вы находитесь?

— Через полчаса Перси будет ждать вас возле Берлингтон-ской аркады, — ответил Кеннеди. — Он привезет вас ко мне.

Роджер прошел на кухню. Он взял лист бумаги и разорвал его на небольшие квадратики, на каждый высыпал из жестянки немного муки, затем свернул их. Получилась дюжина бумажных фунтиков. Стряхнув остатки муки на пол, он завернул фунтики в носовой платок и сунул его в карман.

Перси сидел за рулем «даймлера». Дверцу он не, открыл, и Роджер сам забрался в машину. Она медленно тронулась, на окна тут же со знакомым жужжанием упала черная шторка. Роджер приоткрыл боковое оконце и, дождавшись, когда маши на дважды свернула в одну и ту же сторону, бросил на дорогу первый фунтик. Машина сделала еще три поворота — и за окно полетел второй фунтик.

Весь путь занял около четверти часа. Ясно, Перси петлял, запутывая след. Вероятно, прикинул Роджер, от аркады они находились не более чем в пяти минутах езды. Больше Перси никуда не сворачивал. Как только машина замедлила ход, Роджер вытолкнул через оконце третий пакетик.

Перси открыл дверцу. Роджер оглядел улицу. Неподалеку виднелась какая-то площадь, но он ее не узнал. Потом взглянул на мостовую — пакетик с мукой рассыпался ярдах в десяти позади машины.

Вслед за Перси он проследовал к дому, заметив на его стене табличку с номером 27. Дверь открыл привратник — Кеннеди жил на широкую ногу. Перси вошел и молча повел Роджера вверх по лестнице. Дом был роскошный: на полу — ковры, на стенах — гобелены, дорогая мебель, мягкий, рассеянный свет — такой дом по силам содержать лишь миллионеру. Перси подвел, его к дзери справа и постучал. Дверь тотчас же открылась.

Это был кабинет с рядами книжных полок вдоль стен и великолепным письменным столом из резного дуба, Кеннеди стоял возле камина со стаканом в руке, слегка прикрыв веки Он поднял голову и в упор посмотрел на Роджера.

— О’кэй, Перси, — выдавил он тихо.

На нем был вечерний костюм, в пепельнице на камине лы милась наполовину выкуренная сигара. В другой пепельнице у кресла, — недокуренная сигарета. На фильтре были видны следы губной помады, значит, он ужинал с дамой.

Дверь закрылась с легким щелчком.

— Отчего вы так встревожились, Уэст?

Оговорка — Уэст вместо Рейнера — выдала его внутреннее состояние. Даже если Кеннеди и осознал свою оплошность, у него хватило ума не исправлять ее.

— Почему вы не сказали мне, что вас разыскивает полиция? — произнес Роджер.

— Меня полиция не ищет, — спокойно возразил тот, — и вы это знаете. Слоун случайно вставил в беседу имя «Кеннеди».

— Смотрите, это ваше дело, — резко отрезал Роджер. — Скажу только, что он связал ваше имя, имена Кайла, Марион и… мое. Только не спрашивайте почему.

Кеннеди отвернулся, взял из пепельницы сигару, затянулся, потом вынул ее изо рта и долго смотрел, как теплится под ее серым пеплом красный огонек. Весь его облик говорил о полном и непоколебимом спокойствии.

— Я бы хотел услышать подробности.

— Утром вы сможете прослушать вашу магнитофонную запись, — ответил РодЖер. — Я думал, что только я рискую… Полиция нашла что-нибудь против вас?

— Им известно только имя и ничего больше. Вы и еще кое-кто знают меня как Кеннеди. Но в этом доме Кеннеди не знают. Меня зовут по-другому. Я осторожный человек, Рейнер. — Он снова перешел на имя «Рейнер». — Против Кеннеди они ничего не имеют. Возможно, его подозревают в каких-то мелких преступлениях, но и только, поэтому нет нужды впадать в панику.

— Называйте как хотите, но это опасно. Слоун предостерег меня, сказав, что если я заодно с Кеннеди, то, значит, заодно и с плохими людьми.

— Вероятно, он принимает вас за честного человека, — сказал Кеннеди. — На его лице не отразилось даже и тени удивления. — Меня всегда беспокоил этот Слоун, он слишком быстро вышел на Кайла. Конечно, он следил за теми, кто был связан с Кайлом, то есть…

— …именно таким путем полиция наполовину разрешила свою задачу. Они взяли на чем-то одного, потом узнали, с кем он связан. Вы недооцениваете способности полицейских.

— Возможно, — произнес Кеннеди. — Кстати, вы не знаете, есть ли у Слоуна досье на вас, на Кеннеди и на тех, кто замешан во всем этом?

— Очень может быть, но, очевидно, он хранит свои записи в своем рабочем кабинете, а уж никак не дома. Немногие детективы держат подобные сведения в памяти. Многое можно и забыть — и тогда жди неприятностей. Так что лучше самое важное записать. Слоун же, насколько я помню, хранит свою записную книжку в рабочем столе.

— Интересно, делился ли он с кем-нибудь своими мыслями? — Сомневаюсь.

— Почему?

— У него нет в Ярде близких друзей. Он вообще молод, да и для своего звания тоже. Обычно мы с ним работали в паре. Мне Слоун доверял. Что же касается нашего дела, то скорее всего он ни с кем не делился, ибо конкретных фактов у него нет. Он чувствует, что другие над ним посмеиваются. Большинство в Ярде наверняка считает, что девушку в Копс-коттедже убил я.

— Так, понятно. Хотите выпить, Рейнер? Я бы порекомендовал вам бренди или…

— Я бы не отказался от виски.

— Прошу вас, — Кеннеди протянул стакан. — Не знаете ли вы кого-нибудь в Скотленд-Ярде, кто любит деньги?

Вопрос нисколько не удивил Роджера, во всяком случае, не был для него неожиданным. Он взял протянутый ему стакан, но промолчал.

— Так как? — Голос собеседника стал резким и хриплым. Значит, он добился доверия Кеннеди. — Теперь отступать нельзя.

— Трудно сказать. Есть, правда, двое, которым я не очень доверял, но вряд ли они согласятся продать то, что вам нужно. Конечно, в семье не без урода. Есть там один… — Роджер сделал паузу и залпом допил свое виски. — Да нет, вы с ума сошли! Хватит с меня Брикстонского дела. Покупать сотрудника Скотленд-Ярда…

— Вам и не придется его покупать. Человек, который займется этим делом, сделает его лучше вас. С нашей точки зрения, он почти вне подозрения. Однако ему потребовалось бы месяцев шесть, чтобы найти такого человека. Вы можете помочь мне совсем в другом, да заодно помочь и себе, Рейнер.

— Я ничего не могу гарантировать.

— А что за человек, которого вы имели в виду?

— Ну, как вам сказать… сержант… детектив…

— Невелика сошка, — хмыкнул Кеннеди. — А что-нибудь посолнднее?

— Вам он как раз подойдет. Стоит ли искать высокопоставленных чинов? Я бы скорее положился на любую из таких «сошек». «Сошка» эта — сержант Банистер, довольно пожилой. Он презирает старших по званию, а кроме того, сам не выдержал ни одного экзамена на более высокий чин. Банистер хороший работник, но никак не может заручиться солидной поддержкой, а потому и добиться повышения в зарплате. Кстати, и дома у него не все в порядке. Жена вечно болеет — хронический инвалид. Я, конечно, не знаю, как Банистер себя поведет, но для вас он — самая подходящая кандидатура… А что, собственно, вы задумали?

— Мне нужна записная книжка Слоуна.

— А еще что?

— Имеющиеся в полиции данные в связи с расследованием убийства в Копс-коттедже, какими уликами она располагает против нас, данные о Кайле, Кеннеди, Марион, одним словом, досье на всех этих людей. Как вы думаете, сложно ли найти в Ярде человека, способного добыть такие документы?

— Найти можно, но эти люди, как правило, в разъездах, — я имею в виду младших офицеров, сотрудников отдела внутренней безопасности или одного из старших офицеров, — но отсутствуют они недолго. Если Банистер клюнет, ему потребуется несколько дней. Правда, есть одно препятствие.

— Какое?

— Если досье исчезнет, в Ярде поднимется страшный шум, и под подозрением окажутся все, кто имел к нему хоть какое касательство. Вы даже не представляете, что будет, когда они бросят в дело всех экспертов. Поверьте, уж я это знаю.

— Бумаги я долго не задержу — ровно настолько, чтобы снять с них фотокопии.

— Ну что ж, — произнес Роджер, — прощупайте тогда Банистера, но не говорите потом, что я вас не предупреждал.

— Не скажу. — Кеннеди рассмеялся, чуть закинув при этом голову назад. — Итак, приступим к проверке вашей полезности. Интересно, сколько бы заплатил Ярд в подобной ситуации кому-нибудь из моих людей? Это мне помогло бы по достоинству оценить их.

— Но предупреждаю — никакого насилия ни над Слоуном, ни над кем-либо еще! — возвысил голос Роджер.

— Я знаю меру, — произнес Кеннеди. Он казался искренним до тех пор, пока, пятью минутами позже, уже уходя, в дверях, Роджер не обернулся и не бросил на него взгляд: лицо Кеннеди было жестким — видимо, он уже мысленно решал судьбу Слоуна. Все это походило на игру с огнем. Привратник затворил за ним дверь, Роджер пересек лестничную площадку, как вдруг открылась другая дверь: на него в упор смотрела женщина — небольшого роста, красивая, что называется, с изюминкой. На ней было черное вечернее платье с вырезом, шею прикрывал газовый шарфик, конец которого свешивался за спину, волосы ее были цвета спелой кукурузы, Не улыбнувшись, она молча отступила назад в комнату и притворила за собой дверь.

На улице Роджера ожидал Перси.

— Где вас высадить? — осведомился он.

— На том же месте.

Роджер сел в машину. Как только она тронулась, следом тронулся и маленький автомобиль, стоявший у тротуара несколько поодаль, Сидя в машине за спущенными шторками, Роджер больше его не видел, но когда он вышел на Пиккадилли, то заметил его снова. Роджер медленно двинулся по направлению к зданию цирка. Ночь была звездная, тихая, ни ветерка, Лондон сверкал огнями, и особенно весело искрились лампочки бегущей рекламы на здании цирка.

Следом за ним шел человек.

(Окончание в следующем выпуске)

Перевел с английского Дмитрий Розанов

Евгений Сыч АНГЕЛ ГИБЕЛИ Повесть

— Ну, и как там, на войне? — спросила Маринка, одноклассница. Она теперь работала продавщицей в отделе пластинок в универмаге.

— Война — это вроде брачных радостей, — отшутился я. — Рассказать невозможно, надо самому испытать.

Но все же стал врать, изображая в лицах и постепенно входя в настроение, так что вскоре Маринка уже хохотала и другие продавщицы прислушивались, а покупателей в отделе не было: время дневное да и до конца месяца далеко.

— Ты заходи! — сказала мне Маринка.

Пока я служил, она вышла замуж. Обычное дело.

С нами вообще-то часто заговаривают. Смотрят с интересом и опаской. Как на психов, но не буйных. Сейчас не буйных, но кто знает? Отвращает от нас и тянет к нам — кровь. Так же притягательны совершенные создания природы акула и черно-желтый тигр. Так разглядывают, не отрывая глаз, каталоги оружия; функциональность, законченность линий!

Надо было устраиваться на работу, но не получалось. Ничего не получалось. Я сразу возненавидел все морды в отделах кадров. Интересно, кто их туда таких собирает, выродков? Одна к одной, не иначе, бывшие особисты.

— Может, в институт поступишь, Юрочка? — сказала мать. — Ты ведь собирался.

И я поехал в Москву решать первые задачи нормальной жизни. Чтобы стать, как другие, чтобы не считали меня ненормальным. Я-то сам знаю, что псих, все мы психи придурковатые, потому что не пойдет нормальный человек убивать людей по первому слову. И умирать не пойдет. Но надо забывать.

Поехал я по гражданке. В форме, говорят, легче принимают, но меня заломало. Только медали повез, показать в случае чего. А в Москве парад абитуры. Все поступают куда-то. Кто куда. Разные экзамены. Испытания. Игры. Старательные девчушки просиживают попки, набирая сумму очков. Конкурс медалистов особый. Наши медали тоже годятся. Не золотые, не серебряные, афганские. Два года назад нам замечательно объясняли, в чем состоит наш интернациональный долг, демонстрируя фотографии, на которых наши солдаты утирали сопли ихним ребятишкам. Но медали заработаны не соплями. И мы еще на что-то пригодны. Если неопределенность — раскрываем по Лопиталю, если ржавеет железо — защищаем цинком. Цинк активнее. Из-за этого цинк, конечно, разъест, зато железо останется целым. Более активные пропадают первыми. Бог с ним, с цинком, пусть хоть железо останется. Железо важнее. Но надо отдать должное и помянуть добрым словом жертвенную активность цинка, так будет только справедливо.

Судьба — баба-стерва, но все-таки она баба. Пожалеет — приласкает. Кинула судьба кость не то чтобы мозговую, но все-таки кость, погрызть, развлечься. Да, я поступил. Да, я помню: я пошел смотреть список, и по дороге меня встретил Витька и сказал: «Ты поступил», — и потребовал у меня персик, я как раз купил с лотка. «Вестнику полагается награда за добрую весть», — сказал он и немедленно съел персик, и только потом добавил: «Я тоже поступил». Я все ж дотопал до декаката и сам увидел свою фамилию в списке. Потом мы вечером отправились обмывать это дело — я, Витька и Славик-гнида. Славик нас и потащил, гнида подмосковная. Терпеть не могу всяких недомосквичей, которые рвутся в столицу, и цепляются репьями за грязные штаны московские, и хают свои города — старые русские города, виноватые лишь в том, что нету в них категорированного снабжения. Еще до армии, давно, мы ездили с отцом к родственникам в Рязань вечерним поездом, где, казалось, ехали мужики, разграбившие барское имение, потому что к радости по поводу удачного хапа примешивалась извечная ненависть к ограбленному барину. Ограбленному, но барину. Когда ночью пришел в Рязань этот словно из гражданской войны выехавший поезд, битком набитые поползли от вокзала троллейбусы и автобусы, и на каждой остановке сходили груженые люди, растекаясь в ночи со своими сумками. В Рязани ни фига, и в Сибири ни фига, А в Афгане за молочную сгущенку можно выменять автомат, Если он тебе зачем-то нужен. Или два автомата.

— Цена Москве — два рубля, — провозглашал Славик. — Трешку дать и рубль назад стребовать. Главное, вовремя сдачу требовать, чтобы помнили себе цену.

Мы поехали в кабак на моторе. Правда, расплачивался Славик все время не трешками, а пятерками. И сдачи не требовал. Пятерку таксисту. И швейцару, чья монументальная, почти каменная фигура грудью заслоняла дверь в родной кабак, — тоже пятерку, в верхний карман пиджака швейцара, где по правилам хорошего тона должен быть платочек. Платочка там не было. Швейцар с непоколебимым достоинством отступил в сторону, мы внедрились, и Слава снова всучил пятерку, на этот раз метру, за столик.

И вот мы уже за столиком, жуем какой-то чепуховый салат, и мы уже довольно поддатые, певица поет под Пугачеву, а оркестр ей подыгрывает, живой оркестр, не радио. Я даже не упомню, когда в последний раз слушал живой оркестр. Мы пьем и едим руками цыпленка табака, вытирая руки салфетками, так что частички рыхлой бумаги остаются на пальцах. И только тут до меня доходит, что я вернулся, что я поступил, что я теперь студент и впереди пять лет сплошного праздника. Надо дать телеграмму матери, она ведь еще не знает, что впереди у меня обеспеченное и уважаемое будущее со столичным дипломом. Будущее у меня в кармане.

Мне становится легко.

Рядом сидят какие-то кубинцы. Витька со Славиком с ними уже общаются. И привлекают к этому делу меня. После Афгана все мы почти полиглоты. Я перевожу. Славик докапывается до кубинцев: почему они захапали Анголу себе, когда мы ихнюю Кубу умыли-обули, накормили-вооружили. Теперь они нам должны век быть благодарны и во всем слушаться. У нас большой опыт в построении социализма. И у Китая большой опыт, только там социализм не такой. И еще есть чехословацкий опыт, мы им тоже помогали. А еще был национал-социализм, но мы их поправили. Мать рассказывала — немцы строили у нас кинотеатры. Все эти кинотеатры назывались «Победа». Совершенно одинаковые кинотеатры, в разных городах. Да, потом венгры начали строить, и нам их тоже пришлось поправлять. Потом поляки чего-то поднапутали, и Пол Пот в Кампучии, правда, там им вьетнамцы помогали, не мы сами. А китайцы помогали корейцам. А мы помогаем афганцам. Без посторонней помощи социализм не построишь. Нам-то никто не помогал, поэтому социализм у нас получился развитой. Все помогали испанцам в тридцать шестом убивать друг друга. Жаль, что никто не помог нашим в это время спастись от ежовщины. Хоть и написал великий философ-парикмахер, повесившись: «Всех не перебреешь!» — это к нам с вами не относится. Это вообще идеализм и чуждая философия. Можно всех, если очень надо. Конечно, это дорого обходится, туда — на броне, а оттуда — в гробах. А Фидель, тот и вовсе троцкист. «Ты переведи, — сказал Славик, — мы ведь можем ихней драной Кубе вентиль перекрыть». Я не стал переводить, мы давно уже. разговаривали сами для себя, без перевода, просто брали, сами для себя. Тогда Славик-гнида воспроизвел жилистыми своими ладонями, как перекрывается вентиль — и хана. Они поняли. Тут только я заметил, что один из кубинцев синхронно бубнит им по-испански то, что я с пятого на десятое вывожу на английском. И еще заметил какого-то не-кубинца, который с ходу влез в раскрутившийся наш разговор. Этот уже вроде американец. Хотя глаза раскосые, может, японец. Или черт их разберет.

Я пошел было танцевать, подвигаться захотелось. Но смотрю: за нашим столиком уже драка намечается. Японец американский полез что-то доказывать без перевода, а Славик его в рожу плоскую двинул слегка. Так, отодвинул, но тот Славику локоть завернул за спину. А Витька ухватил американца за другую руку, «Ну, — думаю, — пора вмешиваться». Думать некогда. Как говорил наш незабвенный сержант, пока будешь умственно разбираться, самолет пролетит шестьдесят километров.

Раздвигаю их всех и стараюсь американца успокоить. Правда, я его перед этим слегка парализовал, но не очень заметно. Сажусь с американцем, успокаиваю, зубы заговариваю, напрягаю мозги, подбирая американские слова поприличнее. Только бы без скандала… Это поступить в институт у нас не так просто, а вылететь — вмиг. Кубинцев поблизости не видно, они насчет скандала тоже, должно быть, пугливые. Наши, чать, социалисты. Это капиталисты борзые, потому что непуганые.

К нам подсаживается какая-то девица и начинает что-то туманно объяснять, и Фил ее приглашает, и вот она уже прочно сидит за нашим столиком вместе с подругой, Фил успокоился, надо сваливать. Фил спрашивает, где я научился так драться — будто я дрался. Он пытается показать мне замечательный прием. Славки давно нет, вовремя смылся, дешевка. «Вы пьяны, — обращается ко мне официант, — я сдам вас милиции». — «Все, — показываю я руками успокоительно, — все, я ухожу, мы уходим. Вот еще четвертной, на больше мы не наели, больше нет, отпусти». Все, мы пошли. Фил приглашает всех к себе. Я вежливо отказываюсь, Витька тоже. Мы уже на выходе, почти на воле. Тут вдруг девка эта, Ирочка, цепляется за меня, а к нам подходит фирмовый парень и пытается Ирочке дать по морде. Она совсем крепко вцепляется в мой рукав и заслоняется мной. Делать нечего, я парня отстраняю, Фил немедленно возникает и делает фирмовому красивую подсечку, парень грохается всем корпусом, и мы выскакиваем наконец за дверь, а там все тот же швейцар без платочка в кармашке, и при нем мент с рацией, салага. Девица никак не отпускает меня, повисла на локте. Мы влезаем в машину, Фил жмет на газ и куда-то мчится, хотя — куда? Разве что до первого поста ГАИ? Сейчас брякнут по рации — и готово.

Музыка в машине истошно вопит. Я показываю Филу: останови, все, ухожу. Есть еще какой-то шанс уйти пешком от большого скандала. Фил улыбается, но не слушает. Тогда я распахиваю дверцу на ходу. Ирочка визжит громче музыки и опять вцепляется в меня. Захлопываю дверцу, едем еще куда-то и резко останавливаемся. Странно, нас, кажется, никто не преследует. Никому мы не нужны.

Вылезаю. Вокруг уйма машин — платная стоянка. В темноте огромный дом сверкает из вышины окнами, словно замок людоеда. Но я еще не знаю, что это замок людоеда. Мы входим в светлый подъезд и поднимаемся в лифте. Ирочка ключом долго-долго открывает дверь.

Затем я сажусь тихо в кресло и под неясный шум голосов незаметно отрубаюсь. Это у меня вроде рефлекса: как прямой опасности нет — сразу засыпаю. Кажется, Ирочка предлагает напоить меня чем-то. Мне уже не до того. Сплю.

Разбудят меня рев и шипение. Рев и шипение в последние полтора года означали только одно: обстрел. Значит, нужно занимать свое место. Механизм включился. Левая рука автоматически дернулась к правому плечу, чтобы рвануть с него летнее легкое одеяло. Но одеяла никакого не было, было кресло в чужой квартире. Ревела по-дурному, в голос какая-то баба за дверью в соседней комнате, и в двух шагах от кресла, где я спал, шипел, выкипая и возмущаясь, электрический чайник.

Я поднялся с некоторым трудом и недоумением, выдернул шнур из розетки и приоткрыл дверь в соседнюю комнату. «Это мне вроде уже снилось, — успел подумать я, увидев, как мужик замахнулся на девицу. — Может, теперь мода такая — баб лупить?» «Ты, — говорю мужику, — хватит, завязывай». — «Это кто такой? — заорал мужик на девицу. — Кто его сюда привел? Откуда взялся?» — «Ты это, — говорю мужику, — потише давай». И шагаю к нему, а он выдергивает откуда-то из-под куртки пистолет и наставляет на меня. «Ты что?» — протягиваю я к нему открытые ладони, помахивая руками у себя перед лицом; я мирный, дескать, я без оружия, я ухожу. «Стой!» — орет мужик. Рожа у него бледная, перекошенная, то ли не в себе, то ли торчной. «Ладно, ладно», — приговариваю я, пятясь, и — раз! — ныряю в коридор, к двери. У двери, когда я пытаюсь открыть незнакомый хитрый замок, этот с перекошенной рожей все-таки догоняет меня, хватает за плечо. Я отшвыриваю его руку и бью наугад, лишь бы отлетел, чтобы мои руки были свободны — дверь открыть. Он отлетает, Я берусь опять за замок и — хлоп! — что-то толкает меня. Оборачиваясь, я успеваю увидеть в его руке бледную вспышку. «Юрка, Юрка!» — зовет меня далекий голос, кажется, мамин. И все.

По щупальцам-венам бежала в город светящаяся кровь страны. Несколько энергичных желудочков, переваривая свет, горели интенсивно, остальные части города словно мутнели, пропадали в сером, размывающем контуры тумане. У города больше не было имени. Город был светящимся пятном среди темноты.

Что же это за город? И что за дом?

Юрка оторвался от притяжения серой громады большого здания и поднялся вверх сквозь путаницу проводов, антенн и радиоволн. Город внизу светился, мерцал — как угли под пеплом. «Что-то не так, — усомнился Юрка, глядя вниз на знакомые и незнакомые очертания улиц. — Со мной что-то случилось. Я умер, — вдруг утвердилась мысль, вырвавшись из хаоса непонятного. — Меня убили», — четко вывел он, но не удивился и не испугался.

Если его убили и он умер, почему же он есть?

Тем не менее он был. Он видел, как светящиеся потоки улиц гонят людей, словно волны, к центру. Потоки, будто в воронку, впадали в пространства гулких магазинов. Из магазинов люди выходили обесцвеченные. Вверх над человеческими толпами поднимались, перемешиваясь, желания, страхи, тоска и ненависть. Поезда и автомашины везли желания с окраин к светящемуся сердцу страны, а обратно мчались темными. Редко-редко мелькал огонек в уносящемся из города поезде, и веяло от него безнадежностью.

«Может быть, я живой? — вопросил с отчаянием Юрка невесть кого — самого себя. И не смог ответить ничего утешительного. — Значит, не живой уж больше. Нет меня… Почему ж меня нет? А что от меня осталось? Мысль, душа?»

Он взвесил это странное слово — душа, — покрутил в разные стороны. Слово было душным и душистым. Перестать мечтать, перестать хотеть, перестать мыслить, улететь к абсолюту… Юрка закружился в растерянности.

Я — Юрка. Помню: мама, школа, армия, экзамены, персик. Меня убили. За что меня — убили? Кому помешало то, что я жил? Плакала бесслезно, причитала неприкаянная душа, невинно убиенный Юрка. Такая хорошая жизнь начиналась. Жизнь-то за что отняли?

«Я должен разобраться, — вдруг понял он, — найти своего убийцу. Найти, понять, за что. Просто так ведь не убивают. Не бывает такого».

Внизу лежали пустые улицы, пустые дома, пустые люди — их маленькие желания вылетели днем, и сейчас огоньки кое-где чуть теплились.

Юрка метнулся вслед за одним огоньком, попал в квартиру. Человек сел в кресло, включил телевизор, уставился в экран, совсем погас. «Чушь какая-то», — Юрка вылетел в окно, брезгливо отряхиваясь. Полетел за другим, пристроившись над его головой, как воздушный шарик. Тот дошел до поворота, излучая желание, сел в машину, набрал скорость — минимальную, робкую детскую скорость и, к недоумению Юрки, малое время спустя врезался в другую машину, ехавшую по встречной полосе с такой же унылой городской скоростью. «Почему? — возопил Юрка. — За что? Кто виноват?» Движение стопорнулось, засверкали мигалки ГАИ, взвыла сирена, Водителя повезли в морг, накрыв простыней с ржавым штемпелем горбольницы.

«Наверное, мое тело тоже в морге», — подумал Юрка.

Морг он нашел, но ничего не нашел в самом морге. Там была стерильная скука: скучные бессмысленные трупы, скучные медики в белом и скучные служители в сером. Не хотелось вглядываться в оболочки, из которых ушло главное. Из соседнего здания до него донеслись дикие вспышки боли и страха. «Больница», — понял Юрка.

Уже раньше он заметил, но не осознал, что мир вокруг другой. Не тот, привычный человеческому зрению — в узком спектре, для простоты именуемом «видимым». Теперь все являлось Юрке как бы в рентгеновских лучах. Одежда и плоть стали туманом, дымкой несущественной и малозначительной. Сквозь плоть проступали скелеты, каркасы, гвозди и скрепки. Лица размывались. Вместо улыбок — пломбы и мосты. Он не различал ни масок удовольствия, ни гримас усталости, зато отчетливо мог углядеть камень за пазухой, пистолет под мышкой, бомбу в букете. И протезы, протезы, свищи, язвы, опухоли, трещины.

Город тоже смотрелся иначе. Серые улицы нависали, ущелья. Многие дома, всегда определявшие облик столицы, теперь были невидимы. И многоэтажных трущоб не было больше, как будто не проживали в них миллионы, теснясь в квартирах-сотах, как пчелы в ульях. Город стал приземист. Над лабиринтом бетонных ущелий поднимался лишь один высотный дом-замок, великанский замок, людоедский, стоящий грозно и неприступно. Он притягивал к себе, но Юрка все же чувствовал: рано, еще не время.

Поэтому просто летел над лабиринтом серого города.

А черное солнце над ним посылало на землю длинные лучи, пронизывающие насквозь, углубляющиеся в рыхлую поверхность строений, вязнущие в человеческой гуще. Скелеты вели себя так, как должны были бы вести себя люди. Они поблескивали очками, звякали в карманах монетами и колпачками авторучек, их обручальные кольца опоясывали фаланги безымянных пальцев. Юрку они не воспринимали. Ибо очами телесными заметить его было невозможно, воспринять его можно было бы лишь зрением духовным, но мало кто способен достичь настоящей духовности в этот суматошный век. Только те, чья совесть была отягощена сверх меры, столкнувшись с невидимым Юркой, вздрагивали, опосредованно, через свою больную совесть ощущая его присутствие. Да порой озирались пугливо кошки, или вдруг обнажали клыки собаки.

Юрка шарахнулся по городу, пытаясь вступить в общение. Но ничего путного из этого не выходило. Он помнил, что собирался делать, но не знал, с чего начать. Опыта не было. Чтобы расследовать собственную смерть, Он должен был самое малое навести справки, расспросить хотя бы, где тот чертов ресторан, с которого все началось. Название его Юрка помнил, но более — ничего. Он заговорил с почтенного вида остовом, но тот настолько перепугался, что кинулся с тротуара на мостовую поперек потока автомашин. Пришлось сбивать его с ног. Это получилось удивительно легко: Юрка просто гаркнул ему в ухо, и колени скелета подогнулись, он рухнул, полыхнув страхом, так что два пучка синего пламени вскинулись из глазниц.

Юрка некоторое время висел над ним, отпугивая приближающиеся автомобили, но, видать, переусердствовал: быстро-быстро стала накапливаться вокруг сумятица, машины сталкивались, гремя искореженными жестянками и испуская свечение ужаса.

Юрка взмыл над этой суетой в некоторой растерянности.

Совсем ничего не получалось.

Тогда он решил улететь из столицы домой, к матери.

Ему не пришлось выбирать направление или искать дорогу. Он знал, куда лететь. И остановился там, где хотел — во дворе родного дома. Дом увидел насквозь, со всеми гвоздями и скрепами. Должны были давно сносить его, но все не сносили: восемь квартир на одиннадцать семей. Когда-то дома эти строили для передовиков. Сейчас в них жили те, кто работой-то своей право на жилье давно заработал, но вот выбивать положенных благ не умел. «Я-то мог бы квартиру стребовать, — загрустил Юрка, — матери с отцом была бы польза». А теперь? Кто знает, как им теперь придется? Матерям афганцев вообще не сладко. Ребята рассказывали. То памятники на могилке ставить не дозволяли, потому что — государственная тайна, и разрешалось писать только фамилию и годы: 1966–1985, например, с прочерком в виде пули посредине. То, случалось, присылали матери в гробу чужого сына. Одного провожала живого, а другого получает — мертвого, чужого. А свой-то где? Мать — по начальству, а ей рот затыкают: убили твоего сына, убили. Вот справка с печатью. И незачем было гроб открывать, не зря же запаянный. Погиб при исполнении интернационального долга, так что не нужно скандалы устраивать, объясняли. Или если в гробу не было вовсе никакого сына, а была упаковка с анашой: «Нечего лезть», тоже объясняли, раз наркотики — вообще нечего соваться. Из-за наркотиков без головы останешься. Страшное дело — кайф. Кому кайф, а кому — смерть.

Юрка не решился приблизиться к матери. Посидел на лавочке во дворе. Заглянул зачем-то в дом к однокласснице Маринке. Так просто, посмотреть. Маринка дома сидела, вязала. Мелькали спицы стальные. Скелетов было у нее два, второй, скрученный и хрупкий, там, где живот. Юрку она не увидела, но почувствовала. Замерла, отложила спицы — будто уколоться побоялась, и стала вглядываться в пустоту. Юрка не захотел ее тревожить и скоренько улепетнул. Стало ему совсем грустно.

Куда теперь податься неприкаянной душе?

Комком невидимого пламени метался Юрка над землей, вровень с легкими облаками. И снова ощущал притяжение большого светящегося города, великанского замка. Щупальца столицы нежно пульсировали, перекачивая желания, страхи, озарения. Мощные информационные потоки сливались в одно мутное море, и это море плескалось, как большая, до краев наполненная чаша. Одновременно Юрка слышал речь сразу по нескольким радиоканалам, а по телевизионному видел что-то неясное, но ужасно раздражающее.

Взвивались трелью в густой звуковой поток телефонные звонки треск трамвайно-троллейбусного несовершенства, гудение высоких вольт линий электропередачи. Трудно было вычленить из этого хаоса слабый писк человеческой мысли. Еще труднее — найти то, что ищешь. Что должно обязательно найти.

Время от времени над городом вспархивали, подобно голубям, души погибших и умерших и, взлетев, целенаправленно устремлялись туда, где нет ни тревог, ни воздыханий, только жизнь вечная. «Присоединиться, что ли?» — подумал Юрка.

Но тут он увидел темно-серую тень — не самолет, не птицу и не душу, — спланировавшую сверху и быстро-быстро юркнувшую в окно большого каменного дома. Юрка азартно вычислил окно, поглотившее тень, и ринулся вдогонку. Дом был старенный; дубовый каркас и рыхлый кирпич. Высокие, словно порталы, окна затянуты тяжелыми портьерами. Два скелета на кровати обнимаются — о, господи! — любят друг друга. Мужчина и женщина. «Мужской таз отличается от женского таза», — вспомнил Юрка из учебника анатомии. Недавно готовился к экзамену. Стыдно ему не было. В углу комнаты скорчился, хихикая и посматривая почему-то на дверь, черный, а не серый вовсе. Черный? Тут затрещал дверной звонок, Юрка явственно уловил электрическую трель, периодическое замыкание и разрыв в цепи. Треск. Двое в постели резко отпрянули друг от друга. «Напугались», — понял Юрка и вылетел. Мир предстал ему, как замочная скважина. Любопытно, но противно. Тоже мне, мир.

Новое зрение вообще его раздражало. Скелеты раздражали тем, как они ходили по улицам, топтались в дверях учреждений и магазинов, сидели на скамейках и в креслах, ели и пили. Он опускался совсем низко и пытался всматриваться в людские лица, но не мог разобрать ничего. Лишь изредка видел смутные огоньки в черепной коробке, красный — желания, зеленый — ненависти, синий — страха.

У двоих, что в постели, не было огоньков. Даже желания, видно, не было. «Жизнь, — подумал о них Юрка, — ну и жизнь».

Вдруг он услышал вопль над головой, потом мелкое злое хихиканье. Юрка поднял глаза и увидел, как из окна торпедой выскочил тот, черный, сжимая в когтях трепещущую и пищащую душу.

— Ты! — неожиданно для себя взмыл следом Юрка. — А ну отпусти!

Черный взглянул на него зло и удивленно.

— Двигай себе, блаженный, — посоветовал черный, — это мой. По вашим же законам.

— На суде про законы объяснишь, — буркнул Юрка и, длинно вытянув руку, ухватил черного за локоть. Черный в шоке выпустил трепещущую душу, но немедленно выхватил откуда-то двузубое раскаленное копье. Юрка ушел вбок, не задумываясь, будто драться в воздухе было для него привычным делом, бесстрашно перехватил оружие одной рукой за раскаленный конец, другой за древко и рванул на себя, крутанувшись. Черный взвыл, вмазавшись в вертикальную металлическую конструкцию, и выпустил копье. Юрка немедленно устремился за черным, чтобы догнать и пронзить. Найти наконец реального врага было для него в радость. Можно взять и допросить. Или расспросить.

Черный не стал дожидаться Юрку, а устремился прочь, лавируя между крышами невысоких домов.

— Куда! — Юрка сделал «горку» и спикировал ногами вперед на черную фигуру так, что у черного захрустел позвоночник — или что там у него под шкурой? Черный рухнул вниз, Юрка вместе с ним, и не отпустил даже, когда накрыл их серой тенью то ли троллейбус, то ли автобус, беззлобный человеческий транспорт.

— Отпусти, — захрипел черный.

— Как же! — пообещал Юрка, — Копьем он будет драться!

— Ты, молодой, — прошипел черный, — отпусти, говорю. За что калечишь? Он был мой. По закону.

— Теперь новый закон вышел, — объяснил Юрка, ломая поверженного. И, прочно перехватив черное горло рукой, спросил: — А ты кто?

— Кто, кто, — хрипя, удивился тот, — дьявол, вот кто.

— Дьявол? — обидно захохотал Юрка. — Какой же ты дьявол? Ты бес.

Юрка вдруг осознал смысл сказанного и выпустил черного. Они поднялись с земли, и бес обиженно произнес:

— Эта сволочь наша была, точно. Знал бы ты, дурак, кого спасал, не лез бы небось.

— Кого? — насторожился Юрка, — Убийцу, вот кого.

— Какого еще убийцу?

— Профессионального.

— Ну да, — не поверил Юрка. — Наемные убийцы только на Диком Западе водятся. Или в Италии, Ты, наверное, бес, все перепутал.

— Перепутал? А певца, совесть вашу, не он, что ли, убил? Поэта, который песни сочинял и пел? То и дело его гитару в магнитной записи слышу. До сих пор поете, кумиром сделали, а — убили.

— Он сам умер, — удивился Юрка. — Он пил, говорили. У него сердце.

— Пил, пел… Не убили бы, так не умер. Тот и убил, которого я сегодня на бабу загнал. Я его нарочно загнал и мужа на них навел. Только ты мне праздник испортил.

— Подожди, — Юрка расстроился очень сильно, — расскажи мне путем, верно ли знаешь, что поэт не своей смертью умер?

— Чего ж не знать? Своими глазами видел. Одни его к креслу привязали, чтоб не куражился якобы, и ушли, а убийца пришел попозднее. Так и договорено у них было. Приехал, машину во дворе оставил за два дома. Квартиру ключом открыл, ключи от этой квартиры много у кого имелись. Поэт-то увидел и даже обрадовался вначале, что хоть кто-то пришел. А этот, мерзавец, надел ему на голову и грудь пакет такой большой, полиэтиленовый, и на шее слегка веревочкой перетянул, чтобы следов не осталось. И все. Без воздуха долго ли задохнуться? И получаса не прошло, как дыхание кончилось. Тогда он мешок снял, веревочку-шнурочек в карман сунул, дверь закрыл и уехал.

— Зачем? — почти заорал в отчаянии Юрка.

— Как — зачем? Ему велели, он и выполнил. Работа такая. Теперь по вашей линии аллилуйю будет петь.

— Может, разберутся? — понадеялся Юрка. — Кому следует, должны разобраться.

— Знаю я эти разбирательства, — махнул когтистой лапой бес, — вот к нам бы попал, там бы надежно. Сидел бы уже в смоле по брови.

— А если вернуть? — завелся вдруг Юрка. — Вернуть его можно?

— Мне не по силам. Может, ты? — засомневался бес.

— Давай вместе! — позвал Юрка. — Где его сейчас искать, как думаешь?

— Ясно где: убийцу обязательно на место преступления тянет.

— Тогда пошли. Поможешь?

— Да уж попытаюсь, — ответил бес, набирая скорость. Летел он плохо, устало, что ли, и вообще был мелковат, вроде пожилого и прокуренного дворового хулигана, изрядно потрепанного жизнью.

В квартире, куда они прилетели, было полно скелетов, то есть людей. Скелеты толпились, группировались, общались друг с другом, переходили из угла в угол. А за письменным столом у окна, в кресле у стола, скорбно сложив то, что у живых считается лицом, невидимая, сидела душа убийцы. Грустила, не обращая на экскурсантов вокруг никакого внимания.

— Музей сделали, — не то уважительно, не то презрительно обернулся к Юрке бес.

— Бери! — толкнул беса вперед Юрка. Бес проворно цапнул убийцу за плечо. Призрак дернулся, испуская истошные волны ужаса. Почуяв недоброе, шарахнулись скелеты-экскурсанты, как голые сучья в лесу под порывом ветра. Юрка поспешно сгреб одной рукой убийцу, другой беса и сквозь перекрытия старого кирпичного дома протащил наверх: разбираться, судить.

— Ты что здесь делал? — спросил он убийцу.

— Я не виноват, мне приказали, — задергался тот.

— Убить приказали? Кто? — настаивал Юрка.

— Одиннадцатый, — выразительно скосил глазом вверх убийца.

— Здрасте, приехали! А одиннадцатый — это кто?

— Откуда мне знать. Одиннадцатый — он и есть одиннадцатый. Звание такое. Шифр, — честно глядя на Юрку, доложил убийца.

— Прячутся! — возмутился Юрка. — Бандиты — те за кличками, а эти, значит, за цифрами. Потом цифры сложат в архив, архив засекретят на полста лет или на сто. Ищи его потом! Кто одиннадцатый? — спросят, а окажется — когда кто. Сегодня — один, завтра, может, другой. Ну-ка, давай к нему!

— К одиннадцатому? — засомневался убийца.

— А чего? — поддержал неожиданно Юрку бес. — Нам-то он не указ.

Троица впорхнула в огромный служебный кабинет, как летний ветерок — в открытую форточку.

Там, в кабинете за монументальным столом сидел широченный скелетина и мучительно чесал голый череп концом шариковой ручки. Его стол был не столько стол, сколько сейф — стальной, с хитрыми запорами. «Эй!» — гаркнул скелету Юрка.

Тот даже не поморщился и продолжал чесать череп, уставя в потолок пустые глазницы.

— С ним не так, с ним по-другому надо, — оживился бес и посмотрел выжидательно на Юрку.

— Ну, — одобрил Юрка, — давай, как умеешь.

Бес подскочил к сидящему и запустил когтистую лапу между нижними ребрами. «Душа-то у него запрятана тут довольно надежно, — пояснил бес, копаясь, как слесарь в сантехнике, — жиром подзаплыла. За душу его так сразу не проймешь. А мы его за нутро».

Неожиданно скелет уронил ручку и скорчился. Попытался подняться, но бес царапнул его за коленку, и он рухнул, треснувшись черепом о край металлического стола.

— Поставь того гада в угол, — почти скомандовал бес Юрке. Юрка заинтересованно подчинился.

Когда начальственный скелет приподнялся и открыл глаза, в углу в максимально жалобной позе стоял убийца. Убийца был что надо: глаза белые, подкатаны вверх — одни белки. На трикотажной майке на груди выходные отверстия: оскорбленный муж палил ему в спину из служебного «Макарова», так что отверстия выглядели весьма впечатляюще. Одиннадцатый, или как там его звали, повел в угол взглядом и застыл. Бес ковырнул в его ушной раковине. Скелет взвыл. Как он воет, к сожалению, слышно не было: Юрка воспринимал человеческую речь только в электромагнитном диапазоне или уж на телепатическом уровне, в прямом диалоге. Вопля он не слышал, но вид был впечатляющий: скелет встал на четвереньки, запрокинул череп, разинул пасть, блестя металлическими зубами, и зашелся в крике. «Хорошо, — удовлетворенно произнес бес. — Достало».

— Иди к нему! — скомандовал Юрка убийце. Убийца шагнул к своему бывшему начальнику. Шаг, другой. Не закрывая пасти, тот перебежал в дальний угол кабинета и влип в стенку. Дальше бежать было некуда.

— Ближе, — подтвердил Юрка.

— Ближе, ближе, — поддержал его бес.

Убийца медленно шел на начальника. Похоже, ситуация его устраивала. Наверное, не в первый раз он вот так приближался, внушая страх, к затравленному и напуганному. Ухмыльнувшись, он протянул руки к шейным позвонкам одиннадцатого. Скелет дернулся и упал.

— Душу вынимать будешь? — деловито спросил бес.

— А я могу?

— А кто не может? Ты — ангел смерти. Ты что, не знал? Нет, — искренне ответил Юрка. — Я ведь совсем недавно умер. Меня, кажется, тоже убили. Как же я — и вдруг ангел? И зачем мне чужая душа?

— Ну, его душу можешь заодно мне отдать, — деловито присоветовал бес. — Так-то он мне не по чину, сам прав таких не имею. Только подкараулить, если концы отдаст случайно, или подстроить совпадение. А просто душу отнять — нет. Но ты можешь. Твоя воля.

— Да конечно, бери себе эту мразь, — сказал Юрка небрежно. — А скажи мне, бес, кто меня убил? Не знаешь?

Бес не ответил. «Ангел смерти!» — прогремело в кабинете. Юрка ошеломленно оглянулся. В широком проеме окна стоял огромного роста крылатый ангел, самый натуральный, не то что он, Юрка, — в белоснежном оперении и с пылающим мечом в протянутой длани, А может, это был вовсе архангел, Юрка помнил схожее изображение, виденное в детстве, когда на пасху ходил с богомольной отцовой теткой в церковь святить куличи, Окно за спиной архангела слепило голубизною. Бес и убийца одинаковым движением попятились от лежащего на полу тела. «Ангел смерти!» — перекатывалось громом под сводами кабинета.

Тут, как назло, распахнулась тяжелая, утыканная шляпками гвоздиков дверь кабинета, и в нее заглянул чей-то бодрый скелет. Заглянул, увидел недвижимого начальника, дернулся, оглянулся на окно и сразу же глазницы рукой прикрыл, словно ударило его по зрачкам или ослепило. Но, вероятно, не поверив собственным глазам, скелет склонился над лежачим.

— Ангел смерти! — в третий раз воззвал к Юрке высокий глас. — Знаешь ли ты долг свой? Как смеешь ты вручать человеческую душу дьяволу? Велика вина твоя.

— Ладно, ладно, — пробормотал Юрка, опасливо косясь на меч. — Долги мои пока еще здесь все, на земле. Да и человеческая ли эта душа?

Архангел шагнул вперед. Юрка растерялся — драться в данном случае было совершенно нереально. Ростом архангел был против него вдвое — как только поместился в кабинете? Но и сдаваться тоже не хотелось, поэтому, секунду помыслив, Юрка нырнул под протянутую длань и вылетел в окно. Удирая, увидел, как взлетел меч — не в него целя, в беса, — полыхнуло пламя, и искры посыпались, но бес уже выскочил в другое окно и, влача законную жертву, сквозанул понизу куда-то — Юрка за ним не следил. Сам он кинулся совсем в другую сторону, с облегчением признал станцию метро «Дзержинская» и нырнул под землю. «Пускай ищет, — думал Юрка, невидимкой пристраиваясь за массивной люстрой. — Тоже мне, слуга божий. Не зря, оказывается, архангелами полицейских звали. Ничего себе порядки завели, один с копьем, другой с мечом. Был бы автомат у меня — другой разговор».

У каждого человека есть предназначение, но не каждый об этом знает. Поэтому очень часто выступает человек не в своей, а в чужой роли, и чувствует себя в ней неуютно. Одному в карты везет, другому — в любви, а они, может, наоборот хотели бы. Смотреть бывает странно и жалко, как человек мыкается. Так куклы-марионетки, которые хоть и послушны ниткам, все-таки вольничают сколько возможно: то ноги завихляются, то руки распадутся, а то и вовсе голова задергается. И все потому, что их назначение им неведомо.

Какая, роль была уготована при жизни ему, Юрка тоже не знал. Не успел — короткая жизнь выпала.

«А почему я, собственно, должен быть именно ангелом смерти? — раздумывал он, давая кругаля по подземным переходам в поисках выхода наружу, — Значит, и другие ангелы есть?

Я ведь вовсе не рвался в ангелы. И опыта у меня нет. Никакого опыта, ни ангельского, ни людского. Сейчас бы со своим курсом как раз на картошку ехал — опыта набираться. Интересно, почему студентов всегда на картошку отправляют для начала?..»

Сгоряча он пролетел пару лишних остановок по тоннелям, пока сориентировался. Посидел еще на неудобной, в несколько деревянных брусков скамейке у гранитной стены. Наверное, ангелы так себя не ведут, на скамейках пыльных не сидят, но к положению своему новому Юрка пока не привык, потому легче было придерживаться знакомого образа жизни, человеческого.

А чем, интересно, положено заниматься ангелу? Ангелу смерти?

Убивать?

Впервые Юрка убил человека, когда его и еще десяток салаг бросили на точку после учебки. Там из кишлака душманов вышибали и, в общем-то, вышибли еще до их приезда, они прибыли на готовенькое. «Деды», усталые, но взвинченные, словно бы под кайфом, устроили новоприбывшим проверочку. Позвали Юрку, подвели, показали: «Вон — „дух“! Давай, зарежь». — «Да ну!» — замотал головой Юрка. «Еще кочевряжится, — оскорбились „деды“, — всю работу за него сделали, поймали, привязали, режь — не хочу, салажня небитая». Ругались они лениво, и побили Юрку лениво, но жестоко, чтобы не было охоты пререкаться дальше. Поставили на ноги, Юрка поплевал кровью, ему всунули в руку нож — местный обоюдоострый кинжал. Подтолкнули: «Иди». «Дух» стоял привязанный. Юрка приблизился, стараясь не смотреть в лицо, видя только клочковатую редкую бороду и ощущая горько-сладкий привкус крови во рту. Он хотел убить его скорее, чтоб не мучился, и ткнул ножом слева, но нож непослушно скользнул по ребрам и распорол живот. Живот как-то разом распался и, прежде чем хлынула кровь, Юрка увидел переплетения внутренностей. Его затошнило. Он стал бить ножом в грудь, в горло, заливаясь чужой кровью и собственной блевотиной, ничего не слыша, будто уши заложило, будто по уши уже в крови. Казалось, человек, которого он должен был убить не умрет никогда.

Потом весь вечер и всю ночь Юрку колотило. Ребята успокаивали: «Все правильно. Мы должны знать, с кем идем в бой». А он знал — их всех потом будут судить. Соберут и устроят суд. Армия эта, век бы в ней не служить. Афган, будь он проклят. Красивые были бы места, если б меньше там стреляли.

А ведь, как ни стреляли, жив остался! Смех один — Афган прошел, а дома убили. Там все мечтали об одном: уцелеть и живым домой вернуться. Вот и вернулся. А сколько ребят не вернулось, там полегло… Он вспоминал погибших в восемнадцать, девятнадцать лет, до его возраста не доживших, н не успокаивался. Несправедливость судьбы к нему самому не казалась менее горькой от того, что к другим эта капризная дама была еще более несправедлива. Так только со стороны кажется, что несправедливость по отношению к другим как-то уравновешивает, несправедливость по отношению к тебе. Ни черта она не уравновешивает, только тяжелее становится.

Помянув черта, Юрка вспомнил нового знакомца беса, а с ним и одиннадцатого, начальника, брошенного на произвол судьбы, «Поискать, что ли, поговорить?» Юрка сорвался со скамейки, окончательно покинув метро, но порхать над столицей ему не хотелось. Напрягшись, он постарался представить, где может находиться этот треклятый одиннадцатый. Действительно увидел: в медпункте того самого учреждения, где они с бесом уже побывали, в белой палате. «Так даже удобнее», — решил Юрка, хотя почему так удобнее, едва ли мог объяснить.

В белой палате он оказался сразу, безо всяких полетов, удивившись и обрадовавшись своему умению. Скелет начальника теперь был чуток — сразу повернул к нему пустые глазницы, «За мной пришел?» — спросил он Юрку беззвучно. «За тобой», — подумал-ответил Юрка, ангел смерти.

Слов ни тот, ни другой не произносили, да слова были и не нужны. Мыслями переговаривались, так получалось проще.

— Значит, все кончено. Обидно. Рановато мне еще.

— Тебе — рановато? — возмутился Юрка. — Ребята втрое тебя младше в земле лежат, а ты? Не ты ли их на смерть посылал?

— Я-то? Я всегда был честным и добросовестным. Мне приказывали, я выполнял. Я — одиннадцатый, а не первый и не третий. Звено в цепи.

— Вас бы самих на цепь посадить, — сказал Юрка, — поэта за что убили?

— «Все поэты будут на кол надеты». Это народ сочинил. Народ так считает. Поэтам когда-то языки вырывали, но потом додумались, достаточно — вот тут — связочки голосовые подрезать, и все, уже ничего никогда не скажет. И дети потом безголосые родятся. Да, дети немые — научиться-то им не у кого. Кричать еще могут, а петь — нет, никогда.

— Не увиливай! — прервал Юрка. — Будешь темнить — отдам твою душу дьяволу.

— А разве дьявол есть? Лично я верю только в маленького-маленького личного Бога. В того, который опекает, подсказывает иногда, нашептывает. Это и не Бог даже, а Боженька, внутренний голос мой. Поскольку он был со мной, я понимал, что я лучше других людей. Ведь не дурак. Не урод. Не негр. Или, например, женщина, — ей хуже. Или — житель развивающейся страны. Симпатичное словцо — развивающаяся? Раньше говорили: отсталая. Иногда надо отстать, отойти назад, чтобы разбежаться для прыжка вперед.

— Ладно, поговорили. По делу отвечай. Поэта ты приказывал убить? — не отставал Юрка. — Нечего мне зубы заговаривать. На меня смотри, а не на стенку, что надеешься на ней увидеть? Бога своего личного, карманного? Не увидишь, убогое ты безбожье, потому что утерял его в пути. Перочинный ножик потеряешь, и то жалко, а Бога?

— Я не приказывал. Я только передавал. Это было нужно в высших целях, в целях государственной безопасности. Ему не удалось перерезать связки, его голос знали слишком хорошо. Если бы он спел против Афганистана, пришлось бы кончить, еще не начав. Я никого не убивал сам. Знал свой долг, своё место. Мне даже нравились его песни. Некоторые из них.

— Тогда скажи, — потребовал Юрка, приближаясь вплотную к лежащему, — от кого поступали приказы? Кто решает за всех?

— Звезда, конечно, — не задумываясь, ответил одиннадцатый, и Юрка понял, что выпытал у него чистую правду, как на исповеди — последнюю правду.

— Какая звезда? Где она? — но умирающий уже выдохся, мысли смешались, в них не было стройности ответов. «Надо бы с семьей попрощаться», — мелькнуло осмысленное среди неясных обрывков.

— Кончается, — хрипловатым дискантом подтвердил неведомо откуда появившийся рядом знакомый бес, — Так что, я беру его себе?

— Фигу тебе, бес, — озлился вдруг Юрка. Он махнул рукой, душа, невзрачная и хилая, юркнула суетливо в рукав.

— А ведь договаривались, — заскулил бес, — словно на ветер кидаешь.

— Ну, ты своего не упустишь, и так подметки режешь на лету. Лучше скажи мне, звезда — это что?

— А вот то, — ответил бес. — Около ямы три хвоя вялы, на хвои стану, хвои достану.

— Не понял, — сказал Юрка.

— Ладно, — махнул лапой бес. — Пошутил я. Между прочим, если интересуешься, девять дней тебе сегодня.

— Что значит — девять дней?

— Как преставился — или у вас теперь дней не считают?

— Считают, — сказал Юрка. — Дома, наверное, поминают, выпивают-закусывают. Если им про меня, конечно, сообщили. Слушай, а не махнуть ли нам в тот ресторан, где все началось? Название-то я помню. Вот дом, в котором все кончилось, совсем не помню.

Некоторое время он разыскивал ресторан, сразу очутиться в нем не получилось, мало оставалось примет. Но все же нашел и влетел в широченное окно.

Время оказалось подходящее, самый разгар угара. Скелеты музыкантов наяривали, скелеты посетителей приплясывали, скелеты официантов сгибались профессионально — обслуживали. Но узнать кого-либо в толпе Юрка не мог: лиц не видел, души не просвечивали — какие у пьяных души? Мигали только однообразно, то там, то сям, зеленые, как у такси, огоньки желания. Юрка вспомнил, что на груди у Ирочки видел заковыристую такую цацку, поискал на скелетах. Цацки не было. «Научиться бы как-то различать этих сволочей, — подумал Юрка с тоской. — По расположению металла, что ли. Пломбы всякие, значки специфические». Не получилось. Здесь даже опыта не хватало. Опыт везде нужен.

— Бес, — позвал Юрка, напрягшись, — пойди сюда. Явись!

И бес явился.

— Ты знаешь, кто меня убил? — не утерпел, спросил напрямую Юрка.

— Нет, — соврал бес. Видно было, что соврал, а как докажешь?

— Узнать можешь? — прикинулся Юрка.

— Попробую, поспрошаю, посоветуюсь. Да найдем, — бес почувствовал себя в своей стихии и оживился, обнаглел. — А может, давай на пару работать? Меня-то всякий обидит, а ты всех вот здесь держать сможешь, — показал бес гладкое место на черной заросшей ладони. — Ты, я смотрю, по справедливости, убийцу не зажал. Мог бы, конечно, и одиннадцатого мне уступить, ну да тут на твое усмотрение. Будем сходиться у изголовья, ты справа, я слева, и определять примерно, по чьему ведомству этот грешник проходит, по вашему или по нашему.

— А как же высший суд? — слабо засопротивлялся Юрка.

— Суд? Суд, когда дело темное. Что, с тем убийцей, что ли, неясно было? И твоих убийц я выведу потом тебе на промокашку, а ты мне их отдашь.

— Посмотрим, посмотрим, — нетерпеливо сказал Юрка. — Главное — найди.

— Эх, — сказал бес, — повеселимся. А сюда мы что, зря пришли, что ли? — И пошел-пошел танцующей походочкой по обеденному залу. Лягнул кого-то по пальцам, хоть не дотронулся, но тот сморщился и оступился. Указал растопыренными пальцами на другого, и другой скорчился, схватившись костяшками пальцев за ребра. Третий сам угодил вилкой соседу в череп. И-ии! — взвыл дурным голосом электроорган, и а-аа! — вплелась нездешняя визгливая нота в фонограмму. Бес вился по залу, кто-то тыкал горящим окурком в чужой, легко воспламеняющийся наряд, кто-то смахнул со стола тарелку с салатом, еще кто-то на эту тарелку наступил и упал. Зазвенел, ударяясь о стойку, оброненный поднос официанта. Уже замахивались друг на друга, целя костяшками пальцев в треугольник носа. Битый летел на накрытый столик. Из органа сыпались искры. Бес перехватил микрофон, зарычал в него так, что с высокого потолка посыпалась штукатурка и задрожали бесчисленные лампочки в люстре. Задрожали и начали палить, перегорая одна за другой. Из-за столиков побежали ужинавшие, сметая официантов, предъявляющих безумные счета. «Как таракашки, — сиял навстречу Юрке веселый бес, уже не скрывавший свой лик, а приплясывающий на эстраде. — Знай наших — тризну справляем. Хочешь — гостиницу наверху подпалим, и из валютных номеров будут… в розовых комбинашках прыгать?» — заботливо спросил он у Юрки. Последние лампочки еще раз полыхнули и погасли, вырубив замыканием электричество во всем районе.

И тогда в наступившей темноте возник немыслимо-яркий луч. Опять архангел в светлых доспехах спускался по этому лучу.

— Ангел смерти! — призвал он голосом негромким и вроде бы даже заспанным. — Иди за мной. Зовут тебя.

— Сам иди, — посоветовал Юрка, — иди, откуда пришел. — Но, помедлив и пожав плечами, последовал все же за архангелом. Бес опять растворился бесследно. «Как безобразничать, так вместе, а как отвечать, так мне одному, — подумал о нем Юрка беззлобно. — Чего от него ожидать, бес, он бес и есть».

Они летели по радужным тоннелям, нечувствительно переходящим один в другой. Юрка оказался впереди, архангел сзади, сопровождал. Когда казалось, что стенки очередного тоннеля вот-вот сомкнутся, архангел затверженно-величественным жестом устранял тупиковое препятствие. Юрке в принципе ничего не оставалось, как лететь впереди.

«Вот ведь гадская система, — негодовал про себя Юрка, — воспитали: сам на свою беду лечу. А может, как раз и не надо лететь». Хотелось повернуть назад, но останавливали два соображения. Во-первых, далеко уже залетел и обратной дороги не знает. Во-вторых, интересно, кто встретит.

Чем ближе подлетали они к неведомому, тем чище становились цвета вокруг. Радужная пестрота отступала. И провожатый смотрел все суровей. Он уже пытался одним движением бровей руководить Юркой, на что Юрка отвечал умышленной небрежностью полета, так что тоннелям приходилось изгибаться и даже несколько менять свои очертания. В конце пути, когда сиреневый цвет сменился благородно-серым, отставший было архангел сократил разрыв и попытался взять Юрку за локоток, даже сжать локоток, чтобы предстать перед Неведомым в роли не просто провожатого, а конвоира. Юрка в ответ на это скорость свою резко увеличил, конвоир тоже вынужденно увеличил. Тогда Юрка резко тормознул и согнулся, сколько возможно было, так что сопровождающий перелетел через его спину в врубился прямо в ноги Всевышнему.

— Ангел смерти, — предостерегающе обратился к Юрке Всевышний, плавным жестом отстраняя кувыркающегося архангела. Тот вроде бы даже в росте уменьшился и застыл поодаль, выражая всем своим видом, что он-де привел и теперь его дело сторона.

Юрка поднял глаза на Всевышнего. Присутствие Бога явственно ощущалось. Но это был не тот Бог, что на иконах, не тот, за которым церкви, религия, попы и псалмы. Это был тот, чьего имени не знал никто, но каждый называл привычными для себя псевдонимами. Тот, который Бог-с-тобой, и Не-дай-Бог, и С-нами-Бог.

— Почему? — спросил Юрка у Бога.

— А почему бы и нет? — ответил Всевышний, посмотрев сквозь Юрку. — Ведь ты убивал и был убит.

— Я убивал по необходимости, а убит без вины.

— По необходимости, — вздохнул Всевышний и протянул Юрке нечто вроде газовой зажигалки. Пояснил: — Огненный меч. Убивай и впредь.

— Господи, — взмолился Юрка. — Я не готов.

— А я? — ответил Бог и исчез.

Юрка повертел меч справа налево, покосился на архангела, но тот стоял, обиженный, и смотрел в сторону, чистил белоснежные перышки.

«Это, наверное, надо так, — подумал Юрка о мече, и меч спрятался в ладонь. — И так!» — меч полыхнул в руке, как язык огнемета.

— В следующий раз, — обратился он к архангелу, — стучать надо, когда входишь. А сейчас обратно сопроводи, хожалый.

— Сам дойдешь. Вниз не вверх, — совсем уж обиделся архангел.

Юрка безнадежно махнул в сторону архангела рукой и провалился по направлению к земле, скользя по все более радужным разноцветным каналам.

Совершенно неожиданно для себя он вынырнул не над столицей, а там, где вовсе не собирался оказываться ни в прошлой жизни, ни в нынешней, но куда приводила его судьба или рок — с постоянством, достойным лучшего применения.

Внизу по дороге, пыля, ехала набитая солдатами, как горошинами, бурбухайка. По ней палили. Над кипящим ущельем в клубах дыма и пламени раскаленной брони метался, злорадно хохоча, местный пестрый ангел. Вспархивающие души он когтил, мял и швырял парящему сбоку, пониже, черному Шайтану или, может, Иблису.

Два взвода зажал в ущелье Гаюр, лупя сверху, с господствующих высот из крупнокалиберных пулеметов. Грамотно зажал, впрок пошла Гаюру выучка в Рязани или в Казани, где он там воевать обучался. Хотя одной выучки здесь было мало. Эти горы были для него родные. На кладбище лежали предки Гаюра, те, что трепали еще войска Александра Македонского, били римлян и англичан. Зеленое знамя пророка овевало горы, и Юрка почувствовал, что здесь, под чужим небом, на чужой земле, он бессилен.

Посреди ущелья, где ребята пытались занять круговую оборону, рвались реактивные снаряды. Кто-то отчаянно вызывал помощь по радио. Им спешили на помощь — навстречу собственной смерти, по шоссе — под безоткатки, с воздуха — под стингеры и зенитные пулеметы. Над ущельем все так же летал и хохотал пестрый местный ангел.

Задохнувшись на секунду от негодования, Юрка кинулся на пестрого. Тот, не глядя, отшвырнул его локтем. Снизу вынырнул черный и ухватил Юрку за ноги. Юрка дернулся раз-другой, вырвал ногу, съездил черного пяткой по зубам и вспомнил про меч. Меч полыхнул в его руке, как факел над скважиной, горы треснули по разлому, и такая волна ненависти хлынула из земли, из чрева гор, что Юрку этой волной просто смыло, закружило, завертело и вышвырнуло куда-то, очень далеко. А за его спиной погибали наши ребята.

Юрка огляделся по сторонам: куда же его отнесло. Вокруг была та же жара, тот же песок, но он почему-то лежал в пыли, а перед глазами его торчал диагонально-полосатый пограничный столб. От расстройства Юрка даже, казалось, летать разучился. Сидел на гудроне шоссе и не двигался с места. По шоссе, крепко задев невидимого ангела боком, полз танк. Танк ехал домой, сминая гудрон. Танк пыхнул на битого ангела соляркой. За первым танком накатывался второй, и Юрка, опасаясь, как бы встреча с ним не вышла бедой дембелям, кое-как приподнялся, оторвался от шоссе и полетел в ту же сторону.

На этот раз он не спешил, летел себе помаленьку, со скоростью среднего самолета, и земля под ним расстилалась, открывая взгляду пески и заболоченные поймы, коптящие небо заводы и неухоженные поля.

«Если я ангел смерти, что же все-таки это означает? — думал Юрка мучительно. — И что может меч в моих руках? Оружие это или просто знак отличия, вроде удостоверения? Глазное — посоветоваться не с кем, совсем не с кем поговорить».

Конечно, лучше всего было бы посоветоваться с кем-то своего ранга, только где же такого взять? А еще считается, что у каждого, так их сколько было б! «Может, не надо мне убивать, а просто заняться какой-нибудь охраной? Для охраны тоже оружие нужно, меч нужен. Кого бы мне выбрать, чтобы охранять? А если — маму?» — Но, додумавшись до этого. Юрка только сильнее расстроился. Он знал почему-то, что быть маминым ангелом-хранителем — не его удел. Он и явиться-то матери боялся. Не за себя, за нее боялся. Хотя мама-то как раз все могла понять и нашла бы, что посоветовать.

С архаягелами же связываться Юрке не хотелось. «Господи!» — позвал он осторожно, но не получил ответа. Ясно, не до того Всевышнему, чтобы каждому его права и обязанности толковать.

Й тут донесся до Юрки звук, резкий сначала, а потом громкий, раскатистый, отличный от других, Юрка полетел на этот звук, будто поймали его на крючок и потянули за леску. Звук нарастал, наполнялся цветом. Из всех шумов эфира он один был живым и манящим.

Пели колокола. Юрка сделал круг над этим красным звоном и спланировал к высокой соборной колокольне.

Красный звон обволакивал приднепровский пейзаж. Осенним пламенем горели задумчивые акварели.

Звон был воскресный.

На колокольне Юрка увидел не скелет, но что-то вроде фигуры звонаря, истово раскачивающегося. И внизу, у собора, среди привычных уже скелетов, овеянных легкой дымкой, оказались вполне вещественные тела. Не страхом, болью или желанием веяло от этих немногих людей в толпе костяков, а незнакомым дыханием веры. Что-то подсказывало Юрке, что тут его смогут увидеть, и он предстал перед одним из тех, кого сам видел во плоти — перед высоким сутуловатым мужчиной средних лет, стоящим в отдалении от основной массы, в боковом приделе. Мужик не рухнул на колени, а опустился медленно, будто сел, и заговорил шепотом, но не с ужасом, а, кажется, даже с радостью.

— Вижу, — сказал тихо он, — вижу, Господи, слава Тебе!

— Встань, — попросил Юрка. — Неудобно. Пойдем, поговорить надо.

— Веди, — согласился человек, поднимаясь с колен.

Они отошли в угол ограды, где скелеты толпились не так густо, а людей не было видно и вовсе. Но и здесь Юрке не понравилось, пришлось выходить с церковного двора в прилегающий заросший скверик или парк.

— Я давно ждал, — заговорил человек, еще сильнее сутулясь, но глядя на Юрку открыто и прямо. — Если нужно, я всякую муку готов претерпеть.

— Угу, — буркнул от неожиданности Юрка, проворчав про себя: «Тоже мне, камикадзе». Потом спросил осторожно: — Слушай, я кто, по-твоему?

— Ангел божий, — выдохнул человек.

— Похоже на то, — согласился Юрка, — И что я, по-твоему, делать должен?

— Душу мою взять.

— Это в свое время, — признал Юрка и замолк, исчерпав тему.

Человек обратил к Юрке горящие глаза, и такую веру выражало изнуренное его лицо, что Юрка несколько растерялся. Никто из его прежних знакомых ни во что особенно неверил. Даже в справедливость. Хотелось бы, конечно, чтобы справедливость торжествовала, но сначала кто-то должен ее устанавливать, справедливость, кто-то должен решать за других. А когда берутся решать. за других, никакой справедливости не выходит.

— А ты кто? — спросил он человека.

— Да я-то, — засмущался тот, — никто, можно сказать. Вадимом зовут. Бессемейный, сын есть, но жена давно ушла и сына забрала, он мужа ее папой называет. И работа у меня малая, покойников обмываю и обряжаю.

— Это что, — удивился Юрка, — профессия такая?

— Нет, профессия у меня другая вообще-то. Строитель я, каменщиком, облицовщиком, плотником могу.

— Почему же не строишь, а с покойниками возишься?

— Характер такой. Отовсюду гонят. Я всегда все до конца договариваю и вопросы до конца задаю, пока не получу ответа.

— Разве же на каждый вопрос есть ответ? — засомневался Юрка. — Я вот тоже узнать хочу, что делать должен, а никто не говорит. Что, по-твоему, должен делать ангел?

— Господь не наставил? — неуверенно спросил Вадим.

— Нет, — скорбно покачал головой Юрка. — Меч вот дал и все.

— Меч дан, чтобы диавола сокрушить, — бледными губами проговорил Вадим.

— Дьявола? — задумался Юрка. — Насчет дьявола ничего сказать не могу, не встречал я дьявола. Бесов видел, но это так, ничего особенного. Могу сокрушить, наверное, двух-трех, если постараться. Только мне кажется, ничего не изменится. У них свои задачи, своя работа.

— Дозволь спросить. Точно ли ты ангел божий?

— Ангел, ангел, — подтвердил Юрка. — Юрой зовут.

— Это Георгий, значит? Тебе лучше знать, конечно, только ты не такой какой-то. Как-то ты не так рассуждаешь, — испугался сам себя Вадим, — не как ангел, в общем.

— Приехали, — сказал Юрка, ухмыльнувшись. — Может, ты меня поучишь, как я говорить должен? Теперь я, пожалуй, понимаю, почему тебя со всех работ гнали, разве вот покойники не протестуют. Больше ты, видать, ни с кем столковаться не можешь.

— Характер у меня и правда скверный, — мягко ответил Вадим. — Только кому-то ведь надо мертвых прибирать, а родственники этого часто не умеют. Сам ведь себя усопший не причешет, не обмоет. А хоронить тоже надо по-людски, по-божески. Я и хочу, чтобы всем хорошо было, — Вадим помялся, не решаясь сказать непривычные слова, но сказал: — Долг чтобы отдать. Мы остаемся, а их уже там встречают.

— Ты хороший мужик, — расчувствовался Юрка. — Слушай, попробуй забыть, что я ангел, ну, вроде как просто парень.

сосед, например, посоветоваться зашел? Мне ведь посоветоваться не с кем. Я в ангелы-то случайно попал, и власть мне дала страшная, видишь — меч, убивать я, значит, должен, ангелом смерти меня называют.

— Ангел гибели? Губитель? — ужаснулся Вадим.

— Не знаю. Не думаю, — прислушался к себе Юрка: слово «губитель» ему решительно не понравилось, — во всяком случае, душу могу забрать любую. Хотя и не палач. Палач ведь убивает тех, кого к нему приводят. А мне что же, самому за преступником бегать, да еще и не знать, за кем?

— Георгий, — сказал Вадим решительно, — если тебе такая сласть от Бога дана, так не затем ли, чтобы ты со звездою сразился?

— Постой, постой, какая это звезда? — заторопился Юрка, вспомнив, какая звезда и где она.

— Наверное, Господь направит твою руку, — серьезно сказал ему Вадим. Он стал вдруг очень бледен, задышал со свистом, губы посинели.

— Ох, не умирай ты, Вадим, — забеспокоился Юрка. — Я вовсе не за этим тебя позвал.

— Ничего, — вяло пробормотал тот, — мне вообще-то жить незачем. Возьми меня к себе, Георгий. Мне уж и так давно хотелось повеситься, только страшно было. Все долги мои розданы, и взять с меня нечего, и жить мне скучно.

— Нет, живи еще, — отмахнулся Юрка. — Может, договорим потом, если получится. Душу-то я твою спасу, а вот земную жизнь — вряд ли. Прощай пока!

Он оторвался от садовой скамейки, поднялся вверх. Человек снизу следил за ним исполненным веры и покоя взглядом. Юрка долго видел его, пока не отвлекся на другую фигуру — огромную статую бывшему великому грешнику, а позднее святому — Владимиру. «Надо же!» — подивился Юрка: памятник был рассчитан именно на него, на то, что он подлетит поближе и взглянет святому в лицо. Увидеть это лицо снизу, с земли, не представлялось возможным — Владимир стоял на краю обрыва. И сбоку тоже лица этого не увидишь, только бронзовый далекий профиль. Внизу у постамента суетились скелеты, щелкали фотоаппаратами, терзали музыку. На пришествие ангела настроены явно не были, явись перед ними Юрка — не признали бы или разбежались от непонятного. Для людей любая неожиданность страшна.

Вадим был единственным человеком, с которым Юрка мог разговаривать напрямую. Нет, возможно, еще существовали такие, только ему они не встречались. Они, по-видимому, старались не проявляться, не выделяться из серой толпы, потому что бывало это чревато недобрым. Впрочем, рано или поздно властители все равно увязывали огонек веры, тихо горящий в глазах, с жизнью духа и стремились потушить его любой ценой. Тогда оставалось только — руки крестом: сдаюсь, не могу больше, кто может — пусть идет дальше, через меня, по мне, пусть подбирает выпавшее из рук, пусть несет до новой вершины, Мудрость чудаков и чудачества мудрых.

А мир вокруг, как всегда, пребывает в неустойчивом равновесии, когда все шатко, валко и грозит обрушиться, но держится, держится из последних сил под атомной сенью сегодня, как под пальмой миллион лет назад, и кто знает, когда человек чувствовал себя в большей опасности.

Черное солнце, подобно вентилятору, гнало и гнало на серый мир горячий солнечный ветер. Ветер этот подхватил и понес одинокого ангела смерти, пока тот не тормознул, зацепившись за что-то железное или стальное, — опору, выдуманную человеком. Вокруг снова был знакомый пейзаж — пустыня. Юрка сел на бурый камень, еще раз собрался с мыслями и решил заняться спасением душ, понимая, что это ему было по силам.

Теперь он летел на вопль, как на маяк. Боль человеческая взмывала к небесам приливными волнами. Души вылетали стаями и метались испуганными голубями. Скелеты то сноровисто, то неумело уничтожали друг друга. Рвались припаркованные в людных местах машины, фаршированные горючим. Сталкивались в открытом море и просто разваливались, тонули корабли. Падали, ввинчиваясь в воздух, как в расплавленный металл, хрупкие, будто бумажные журавлики, лайнеры. Торпеды выныривали из океана хищными, ищущими убийства рыбами и распарывали борта бронированных кораблей легко и мгновенно. Взрывались химические заводы, газовые тучи наплывали на города, проливаясь смертоносными дождями. Зрели-набухали у полюсов планеты скопления бед, боли и невозможности что-то изменить. Юрка раньше даже представить себе не мог, что небо полнится стоном. Милиционер, общающийся с преступниками, видит вокруг одну человеческую нечисть. Врачу больные заслоняют мир.

Для Юрки, ставшего отныне как бы небесной «Скорой помощью», все звуки слились в нескончаемый призыв о помощи. Но почему души вскрикивают, вылетая, так, что слышишь их, но не проявляются при жизни? Почему, кроме последней предсмертной отчаянной боли, страх и желания торжествуют над миром? Почему не всесильна любовь, которая искала бы путь от души к душе? Не вера, что вела бы, сплачивая и объединяя? Но нет! Чаще страх и желание. И сплошной крик боли, лебединая песня, черт бы ее побрал.

И черт побирал. Чаще всего Юрка опаздывал. Раньше его на месте гибели появлялась черная братия, шкодливая и нахальная. Иногда Юрка сцеплялся с ними. Это были мелкие стычки, вроде как до армии на танцплощадке. Правда, вздорный характер и дурная слава определенную службу Юрке сослужили: черные старались не связываться с ним. Их добыча все равно превосходила Юркину, потому что они были мобильнее, везде успевали первыми. А увидев Юрку, в крайнем случае, без излишних разговоров выпускали из когтей прихваченную душу и сматывались по своим черным делам.

Несколько раз попадались Юрке белые ангелы, точнее, розовые. Но то были настоящие небожители: спокойные, уверенные в себе. Души они принимали, будто собирали яблоки в осеннем южном саду. С Юркой в контакт не вступали. Юрка попробовал раз заговорить с ними, но почувствовал такой космический холод, что общаться с соратничками зарекся.

Битые Юркой черные порой грозились напоследок: дескать, прижмем тебя в узком месте, перышки-то пообтреплем. Юрка на их угрозы плевал. Он хулиганов и в детстве не боялся, а с тех пор, как род войск для себя выбрал, и подавно. Как оказалось, выбрал он тогда не только род войск, но и судьбу, только ведь знать своей судьбы никому не дано. А вот то, что угроза — любимое средство слабых, он всегда помнил. Сильные до угроз не снисходят.

Однажды, ринувшись на зов, Юрка обнаружил, что вопль исходит из узкого отверстия в земле — шахты. Метались поверху скелеты, причем угадывались в них люди во плоти.

Юрка уже заметил, что в моменты волнения или отчаяния люди как бы проявляются, только разговаривать с ними бывает некогда, не до того — спасать надо. Юрке нравилось считать себя «Скорой помощью», хотя правильнее было бы именоваться похоронной командой, командой из себя одного. Спасать живых он не мог. Он только отбирал, выхватывал души из черных когтей, уповая на вечность и абсолют. Зло убивало, а он сотрудничал со злом, раз не мог вернуть их к жизни. И от мысли об этом временами у ангела опускались крылья.

Можно было, наверное, не лезть в шахту, а подождать, когда души вылетят наружу, и тогда уже спасать, но Юрка увидел черную тень, скользнувшую в ствол, и нырнул следом не задумываясь. И зря — там, в тоннеле, его и прижали. Четверо на одного. Детская драка на кулачки. Черные были верткими и жилистыми. Подземье для них — дом родной. Можно было вырваться в небо, но Юрка не собирался уступать бесславно поле боя. Свалка получилась бездарная: в узком пространстве не развернуться, а четверо всегда сильнее одного. На открытом месте Юрка бы с ними иначе разговаривал. Только успевал он сгрести одного, как трое цеплялись по-бульдожьи. В конце концов схватились за крылья, выламывая, а один стал старательно, с оттяжкой лупить по ребрам. Юрка задохнулся от негодования. Он готов был сдохнуть, но не уступить, во второй раз сдохнуть. И поэтому, решившись, щелкнул мечом.

Пламя рванулось — какая там зажигалка! — будто молния. Юрка крутанулся на каблуках, очерчивая зону гибели, и опять, во второй раз услышал он стон земли. Стены шахты сдвинулись, сверху загрохотали тяжелые камни. Казалось, меч пропорол мешок, в котором все эти глыбы лежали до случая. Гнулись, треща, крепи, ломалось и рвалось сложное шахтное оборудование. Земля дышала и качалась. Знакомое по прошлой жизни чувство ужаса схватило Юрку и сразу покинуло, уступив место тоске. Кажется, он опять сделал что-то не так: злобный хохот настиг его снизу, сквозь стоны земли. Юрка шарахнулся вбок, в горизонт, к заваленному стволу. Пробросился вверх. Он слышал команды по громкой связи, кто-то плакал в телефон, и плач этот, преобразованный мембраной, он тоже слышал.

А невдалеке умывался кровью и слезами шахтерский городок. Дома щерились выбитыми стеклами, потрескивали арматурой, скрежетали песком и прахом.

Нельзя было доставать меч, нельзя.

Он хотел снова нырнуть в шахту, но больная земля его не пустила. Земля вздрагивала всякий раз, когда он пытался приблизиться, и каждый толчок приносил новые разрушения.

Юрка чувствовал себя настолько усталым, насколько может устать ангел. Он бы напился — если б мог напиться. Сломался бы — если б мог сломаться. Он слишком недавно был живым, чтобы не помнить, как это — жить, и каково умирать, а тем более — погибать. Неужели ему уготована вечная служба похоронщика, как во время чумы, — в кино он видел однажды похоронщиков в одеждах, пропитанных дегтем от заразы, в масках и с горящим трутом. Пугая людей уже фактом своего появления, они крюками зацепляли тела погибших, чтобы трупы не отравляли живых. Неужели такова теперь и его роль, неужели это навсегда? Ведь впереди вечность.

Ангелам не больно, но как передать муку бессилия?

Вдруг решившись, Юрка двинулся к замку людоеда. Дома и улицы на его пути в очередной раз изменились. С трудом, будто что-то мешало, не поверху, а понизу, не на бреющем полете, а едва ли не по-пластунски продвигался он теперь по узким улочкам. Уже не было вокруг толстостенных домов с высокими потолками и окнами-бойницами, домов, похожих на тюрьмы. Да они и были тюрьмами, эти дома, в которых проживали сплошные заложники власти, — само проживание в подобном доме с чужой казенной мебелью и пайком превращало человека в заложника, в фальшивого божка, чья жизнь — сплошной праздник до срока. А в срок его режут. Иной обитатель такого дома был бы счастлив сменить свои хоромы на влажный климат полуподвала. Но в полуподвалы попадала впоследствии его семья, сползая с просторных высот во влажные низы. Если не брали, разумеется, всех вместе… Юрка хорошо помнил эти здания стиля архитектурных излишеств. Но их больше не было: вокруг стояли одни лабазы и терема. Почему, кстати, так похожи эти два слова — терема и тюрьма?

Замок в центре города, в центре холода, на бетоне и средь бетона, и непонятно было, выше он стал того высотного здания, которое заместил собой, или остался прежнего роста, только смотрелся теперь совсем грозно и неприступно. Хотя — двери были открыты. Но не было Юрке пути сквозь эти страшные открытые двери. И не миновать их было, наверное. Двери манили, но и отталкивали. Значит, все еще не пора.

Почему, собственно, его так тянет именно в страшный замок?

— Вадим! — позвал Юрка. — Вадим, отзовись!

Он перенесся от страшных дверей в унылую комнату, где Вадим лежал на постели, а на табуретке рядом с ним была разложена нехитрая трапеза, «цыбуля з олиею» на местном наречии, еда постная не из-за поста, а от бедности и непритязательности.

Юрка пробросился по комнатенке туда-сюда, чтобы снять инерцию полета, и опустился на хилый табурет рядом.

— Ты ешь, ешь, — сказал он.

Сидел он теперь больше для удобства собеседника, чем для своего удовольствия. Он уже привык свободно размещаться в пространстве, понимая, что доверительного разговора не выйдет, если явится он Вадиму во весь рост, во всем блеске своем.

— Я думал о тебе, — Вадим откинулся спиной к стенке, посмотрел на Юрку внимательно.

— Вот, спросить тебя пришел, что такое звезда, — сказал Юрка, — я ведь ангелом-то, недавно стал и многого не знаю.

Не то могильщик, получается, не то санитар. Надоело души таскать. Мне бы с автоматом в бой, а не с санитарной сумкой. Знать бы только, какое оно, глазное зло. Раз Бог назначил в ангелы десантника, значит, настало время драки. А я до сих пор не у дел.

— Что я могу ответить тебе? — помолчав, сказал Вадим. — Я маленький человек, и звезды никогда не видел. Она — над миром. Одни говорят — звезда, другие — дракон, а на земле сейчас время заклинаний. Только заклинаниями бед не выправишь. Сам знаешь, добро и зло поменялись местами, и их не отличить. Бога отменили в рассуждении, что сами умнее Бога. И никто вроде не пострадал. Пострадали все вместе. Но когда вместе — это практически незаметно. А поскольку некого стало любить и некого бояться — тут сплав такой, тонкий и прочный, — то стали любить и бояться придуманный и на постамент водруженный фантом. Но Бога идолом не заменишь.

— Понимаешь, Вадик, — Юрка обращался к человеку, который был много старше, не свысока, а как двадцатипятилетний священник обращается к старухе: «Дочь моя», и она к нему: «Батюшка!» — Понимаешь, я ведь едва армию отслужил, и сразу убили меня. Сначала хотел только одного — найти убийцу и отомстить. Но такое множество вокруг смертей, столько бед — я и забыл про свою. Мне бы звезду эту страшную отыскать, раз от нее все зло. А то — войны кругом, убийства, насилия. Ради чего-то я поставлен ангелом, верно? А по одному рубить бесполезно, я пробовал. Тут не меч, а напалм нужен.

— Это не метод, — сказал Вадим серьезно. — Зло — оно где-то фонтаном бьет, так мне представляется. Бьет фонтаном наверху, на горе, а растекается вниз ручьями и брызгами. Мне тоже бывает трудно проходить мимо. Я уж и на улицу стараюсь зря не выходить. Третьего дня иду мимо рынка, смотрю — наперсточники. Ну, шарик крутят, скорлупкой его накрывают: угадай, где шарик. Кругом толпа веселится, а женщина плачет, на пятьдесят рублей ее раскрутили. Я попытался вмешаться, так, оказывается, один крутит, трое охраняют, рядом. Они меня и побили. Да ловко так.

— Что же делать? — заскрежетал зубами Юрка. — Почему их всегда вечно четверо — на одного? Почему, когда защитить кого-то хочешь, только хуже делаешь? Есть ли предел этому, а?

Юрка махнул рукой и стремительно вылетел в окно. Рванул над землей, взбираясь все выше и выше. Отчаяние вскипало в нем на всех, на самого себя. Рождающихся он не замечал, на умирающих не реагировал. «Пропади все пропадом!» — укрылся от мира в вышине, не откликаясь на призывы.

Только когда душа Вадима негромко позвала его. Юрка опомнился, заспешил. Душа взлетела одна, наособицу. Черные роились вокруг, но дороги Юрке не перебегали. «Прости», — скользнула мимо душа. «Прощай», — пожалел ангел: верил же мне человек, надеялся, жил без меня и долго бы еще прожил, И вечно-то долги остаются за мной.

Черные сгруппировались и взяли Юрку в полукольцо. Юрка, препроводив душу, присматривался заинтересованно и недоброжелательно. Увидел среди черных рыжего, мохнатого, как фокстерьер. Страха в Юрке не было — ангелу ли бояться?

— Вас к себе просят, — заморгал мохнатыми ресницами рыжий.

— Что у меня просят? — изумился Юрка. В это время чья-то запоздалая душа устремилась ввысь, Юрка прибрал ее щелчком, а рыжий завистливо посмотрел на исчезающую у Юрки за пазухой душу, сглотнул и повторил:

— Вас к себе просят. Нужны.

— Ну, раз я нужен, пусть сам и является.

— Честью просят, — взмолился рыжий. — Не могут сами явиться. Нельзя. Или вы боитесь?

— Чего? — дернулся Юрка, собирая остатки злости. Злость, направленная вовнутрь, не вечна. Выжигая все внутри, обращается она наружу. И злости, обращенной наружу, обязательно нужен противник. Враг. — Этих, что ли, бояться, черных? Мразь болотную? Да не стоят они удара огненного меча!

— Тогда летим, — пригласил рыжий.

А внизу, на разноцветном рынке: «Кручу-верчу, обмануть хочу!» — приговаривал жгучий брюнет, вращая по фанерке черный подозрительный шарик. Кто-то вновь плакал. И не было уже Вадима, чтобы если не помочь, то хотя бы закричать в голос.

Праведники нечасто живут средь живых.

За спиной у рыжего крылья пламенели, как первомайские флажки. Юрка летел за ним, поругивая себя за уступчивость и за любопытство. Маршрут рыжий выбрал знакомый: летели на юг. Опять вокруг стелились пески и громоздились горы. Склоны были пусты — ни стонов, ни выстрелов не доносилось. «Может, у них перемирие», — подумал Юрка.

Сзади, перестраиваясь на лету, словно вертолеты сопровождения, двигались черные.

— Ты давно в ангелах? — попробовал заговорить с Юркой рыжий.

— Не твое дело.

— Значит, недавно, — удовлетворенно кивнул тот, — да, мне говорили. Не кипятись. Я не враг тебе. Не там врагов ищешь.

— Друзья, стало быть? — удивился Юрка. — Ну-ну.

А сам оглядывался: уж очень знаком был пустынный пейзаж. Ларкох-бэто — всплыло чужое название. Да, Ларкох, горный массив такой. Посреди ущелье узкое. Там пехота пыталась несколько дней пробиться к месту падения вертолета, на котором летели генерал с сопровождающими. «Духи» сбили вертолет американской ракетой. Красные так и не пробились, послали полосатых — десантников. Им пришлось идти стремительно, за ночь. К рассвету ноги отяжелели, казалось, пути не будет конца. «Веселее, — подбадривал сержант, — чего ты землю сапогами гладишь, как бабу по животу!» — хотя шли, конечно, не в сапогах, какие сапоги в Афгане? Он, Юрка, три пары кроссовок по этим горам истоптал.

Остатки вертолета были похожи на разломанную игрушку. Генералу голову оторвало, пилоты обгорели так, что страшно было смотреть, Юрка почувствовал запах смерти.

Потом как-то в этих же местах встречали караван, его ждали три ночи и два с половиной дня. Когда мало воды, время ожидания запоминается отчетливо, каждый час. Но дождались, «тойоту» с разведчиками пропустили, как и положено, «мерседесы» зажали вплотную. Те, что сопровождали на «мерседесах» груз, дрались, как сволочи. Не до последнего патрона — патронов у них было с избытком, аж до последней гибели бились «духи», и двоих наших ребят прихватили с собой на тот свет. Саню-тюменца и летеху Дементьева. А когда «духов» пришибли всех до одного и вызвали уже вертушку, чтобы сваливать в часть, во второй машине обнаружили то, из-за чего так держались за груз охранники: героин, килограммов двести. Аккуратные такие полиэтиленовые пакеты. Непрерывно ругаясь на чем свет стоит, они перетаскали героин в пещеру, где ранее отсиживались, поджидая, и обложили смертельный груз чудом не взорвавшейся взрывчаткой из другого «мерседеса». Такого количества мин-ловушек, как в этой пещере, сапер Стасик отроду не ставил.

Через неделю или дней через десять на самой дохленькой, плюгавенькой минке, выведенной наружу из этой пещеры Али-Бабы, подорвался старый пастух. Что-то привлекло его внимание, он потянул, а Стасик свою работу знал и делал безупречно. На взрыв прикатила бетра, ребята вылезли посмотреть. Пастух сидел на земле, одну ногу совсем оторвало, другая болталась на жиле, и три пальца на руке как отстригло. Оставшимися пальцами он тыкал в землю рядом и бормотал что-то невнятное. Не стонал, не плакал, наверное, был в шоке.

Сверху дорога казалась совсем узкой тропинкой. Горы стояли отвесно, а дорога змеилась, иногда пропадая из виду, потом пропала совсем. Вершины сгрудились. В их теснине, где не было больше коридоров и расселин, Юрка увидел вдруг выбоину, и на ней Прикованного, распластавшего по камню бесполезные крылья.

Собственно, Прикованного Юрка увидел не сразу. Сначала — глаза, как два прожектора, вычленившие ангела из чреды сопровождения и притягивающие к себе. Боль и ненависть читались в этих глазах, и еще, возможно, стыд — за собственную неполноценность. Всесильный, он был несвободен. Известно, что слепые прекрасно слышат, у безногих чрезвычайно развиты мышцы рук. Наверное, могущество и несвобода тесно связаны, а может быть, даже взаимообусловлены. Да и что такое свобода? Всего лишь возможность делать лично то, что за тебя и так готовы сделать другие — только прикажи.

Издавна известно, что Всевышний свободен, а Злоначальный сидит на цепи, как сторожевой пес, прикован и терзаем. Он, конечно, отказался бы от власти, дай ему свободу. Но свободу никто никому не в состоянии дать.

В жизни Юрка знал многих, кто отказывался от свободы делать самому ради права приказывать другим. Между прочим, лукавый язык означил словом «приказчик» не того, кто приказывает, а того, кому подаются команды. И многим прощались жуткие зверства, потому что прикрывались они приказом свыше. И никак не дотянуться до того, кто приказы отдает.

— Губитель? — спросил Прикованный с холодным равнодушием, которое никак не соответствовало огню, полыхавшему в огромных глазах.

— Ангел смерти — поправил Юрка.

— Самолюбив, — усмехнулся Прикованный. — Что же тогда санитаром работаешь? Ты же убивать поставлен.

— Убивать? — вскипел немедленно Юрка. — А кого убивать? Может, тебя убить надобно? Так я готов.

— Верю, верю, — растянул Прикованный тонкие губы в усмешке. — Знаю, что убивать связанного ты научен. Или я путаю? Только успокойся, я тебя не затем звал. Посмотреть на тебя хотел.

— Много чести, — не унимался Юрка. — Но раз зазвал в этакую даль, смотри, любуйся. А я пока, — он вытянул руку и сгреб подвернувшегося черного, — этого, что ли, казню именем божиим.

— Да на здоровье, — совсем разулыбался Прикованный, а черненький в Юркиной руке съежился и повис испуганным зайцем. — Только всякое зло противно божескому порядку. Так что имя Его тебе ни к чему. На зло молящего Бог не слушает.

— Утомил, — сказал Юрка, разжимая руку. — Говорил бы сразу, что просишь, зачем звал.

— Посоветовать хочу: люби себя. Только себя люби, понимаешь? И всем, кому сможешь, объясни это. Любить нужно только себя.

— Не понимаю, — удивился Юрка.

— Поймешь, — сказал Прикованный.

И Юрка вновь попал в вязкое поле чужой мысли, чужой обиды и чужой боли.

— Любишь ли ты Бога? — спрашивал Прикованный. — Сколько душ было растоптано из жертвенной любви к Христу! Сколько погибло мимоходом, когда шли страна на страну, род на род, стенка на стенку, возглашая: «С нами Бог!» И за Магомета шли тоже стенка на стенку. Возлюбленный Мао стоил обожествленного Гитлера и Сталина — отца народов. Как только главным становится лозунг любви — к Богу, Отечеству или нации, это означает, что человека не принимают в расчет. Что человек не имеет цены сам по себе, а ценится лишь степенью его любви, одобряемой свыше. Нельзя любить людей вообще, надо любить самого себя, свою семью, своего ребенка. Любовь, в которой массы участвуют в едином порыве, — отвлекающий маневр, чтобы свободней убивать и грабить.

— Но что я могу? — оправдывался Юрка. — Ведь люди не видят и не слышат меня. Я несу им смерть, а не любовь.

— Ты пойми и запомни, — настаивал Прикованный. — Когда тебе придется поднять свой меч, себя люби, а не Бога и не Идею, не человечество в целом, не людей вообще. Только так может спастись мир.

— Я подумаю, — сказал Юрка.

Он не успел еще далеко отлететь от толпы черных, как увидел знакомого беса. Бес явно набивался на встречу, и Юрка тормознул.

— Ты где пропадаешь, приятель?

— Вот, — с готовностью отозвался бес, — материал для тебя подготовил. Досье. Все честь по чести.

— Какой материал? — переспросил Юрка, догадываясь, впрочем, о чем речь.

— Сам же просил, — обиделся бес, — Убийц разыскать. Я старался. Ознакомить или разберешься?

— Разберусь, — сказал Юрка, протягивая руку. Бес немедленно всучил ему свернутый плотный, похоже, пергаментный листок, хотя Юрка отроду натурального пергамента не видел.

— Но всех — мне, — поторопился бес. — Ты обещал!

— Не суетись, — Юрка развернул свиток. На нем, как на экране монитора, немедленно возникли и побежали строчки:

«Гоглидзе Михаил Автандилович, продавец наркотиков, сутенер, перекупщик валюты. Стрелял по ошибке: ждал облаву. Не виновен».

«Суспицкий Вячеслав Михайлович, фарцовщик, заинтересован пещерой Али-Бабы. Желал совместных действий. Шагов предпринять не успел. Не виновен».

«Аминова Тамара Валиевна, сожительница Гоглидзе, присутствовала при убийстве. Помогала выносить покойного и уничтожать улики. Не виновна».

«Александрова Ирина Игнатьевна, проститутка, больна СПИДом, в покойнике не заинтересована — искала контактов с присутствовавшим Филом. Не виновна».

«Филипп Дж. Стоун, корреспондент, спекулянт, заинтересован в информации об Афганистане. Об убийстве не осведомлен. Не виновен».

— Постой-ка, постой-ка, — возмутился Юрка, потрясая листком, — что же это получается? Никто не виновен, а меня пришибли? Что же, сам я, что ли, виновен?

— Так ведь и тебя никто не винит за тех, кого ты на войне убивал, — развел мохнатыми лапками бес, — Здесь ведь счет другой.

— Да за них меня бы и дома никто не винил! — вспылил Юрка. — Война есть война. Там и меня могли убить, одинаково.

— И так — одинаково, — успокоительно сказал бес, — тем более что тебе сейчас ничего не стоит у каждого из них душу вынуть и мне вручить. Верно же?

— Вот черт коварный, — еще больше рассердился Юрка, — только о собственной выгоде печешься. Как же их души забирать, если сказано — не виновны.

— Подумаешь! — не согласился бес. — Смерть ко всем приходит, и к праведникам, и к негодяям. Ты за эти сорок дней сколько уже душ прибрал? Что же, думаешь, все они преступники, или им жить надоело? Это, брат, лотерея: оказался на пути ангела смерти — и пора, час пробил.

— Неужто всего сорок дней прошло? — спросил Юрка. — Мне показалось, сто лет.

— Сегодня ночью будет сорок, — подтвердил бес, — Не сомневайся, у меня к счету дар. Да я и перепроверил, дата все-таки.

— Дата, — согласился Юрка. — Юбилей. И я даже знаю, кажется, как ее отметить.

— Возьмешь меня с собой? — попросил бес заискивающе.

— Не могу, извини. В другой раз.

Выходило, значит, идти в замок. Да, только это и оставалось, на этом все сходилось. «Пусть будет спуск, и снова подъем, пусть будет снова дорога, только б услышать: „Рота, подъем! Рота, подъем! Тревога!“» — всплыли в памяти самодельные стишки Сережки Рябого, романтика с ГСМ в ташкентском аэропорту. Дрянные стишки, а вот врезались, будто впечатались.

Как и прежде, дверь в замок была открыта. Самые страшные двери всегда открыты. Запирают на ночь глупые конторы и банки, но всегда, днем и ночью, зимой и летом открыта дверь Комитета госбезопасности. Только всех ли туда впускают?

Юрка собрался перед дверью и кинулся в проем. Но тотчас был выброшен оттуда тупой нерассуждающей силой — будто грузовик взрывчатки сдетонировал. Юрку зашвырнуло так резко и далеко, что он не сразу понял, куда попал, не сразу даже осознал, что произошло: в очередной раз вокруг перед ним лежала пустыня. Это была не та пустыня, которую он слишком хорошо знал при жизни и куда его все время заносило теперь. В противовес бесцветно-серому городу пустыня была кинематографически-яркой. Пролитой кровью рыжели железистые булыжники, В лучах забытого оранжевого солнца сияли скалы.

На маленьком неприлично торчавшем вверх утесике стоял человек — во плоти и в рубище. Юрку человек заметил не сразу, но увидев, исступленно обрадовался.

— Ангел? — разлепил он потрескавшиеся губы. — За мной?

— Чего? — зло удивился от неожиданности Юрка. — На хрен бы ты мне облокотился?

— Но ты же ангел? — Человек недоуменно распахнул запавшие глаза.

— Я-то ангел, — ответил Юрка, потирая ушибленный при падении бок. — А ты кто?

— Я пустынник.

— Пустынник? — переспросил Юрка. — А чем занимаешься?

— Спасаюсь. Женщин бежал, как скверны, людей бежал, от мира спасаюсь и жду пришествия ангелов, которые вознесут с собой.

— Это не по моей части, — сказал Юрка. — Так что можешь спасаться дальше.

— Но ведь я давно уже здесь, в рубище, акридами питаюсь, — бессвязно обиделся человечек.

— Да тут, наверное, всякий спасаться ловок — ни зла тебе, ни соблазнов. Ты бы лучше с мирским злом поборолся, — наставительно произнес Юрка.

— Ты не ангел, ты — аггел, — рассвирепел человечек. Плоть его настаивала на Юркиных глазах. Глазницы скелета ало полыхнули ненавистью.

— Может, и ангел, — не понял Юрка. — Черт с тобой, неохота спорить.

Черные крылья зашелестели. Пустыня немедленно обесцветилась. Двое, нет, сразу трое черных бросились к скелету.

— Но-но, — прикрикнул на них Юрка, — он не ваш. Оговорился я, ошибочка вышла. А ты иди в мир, — повелел он пустыннику. — Со злом борись. Добро людям делай. Живя как все.

Черные выстроились в цепочку и полетели, как гуси.

— Я не хочу как все, — отчаянно крикнул человечек, но Юрка уже уходил и только бросил через плечо, оглянувшись: — Гордыня. Смертный грех. Иди. Лично проверю.

Некогда было сегодня спасать одного.

«Господи, — думал Юрка, устремляясь опять к недоступным дверям, — ну должен же быть какой-то выход? Вернее, вход». Но Господь на риторические призывы не откликался.

Поразмыслив, Юрка понял, что в замок он не хочет. Потому что сквозь досаду: «Не вышло, не пустили» — просвечивало: «И не выйдет, нечего мне там делать». А ведь было, что делать, значит, надо было очень захотеть, захотеть так сильно, чтобы желание одолело силу сопротивления. И мечом размахивать здесь бессмысленно — не поможет. Меч для боя, а не для взлома. Сначала надо попасть внутрь, а потом уж, если придется, хвататься за меч.

«Я хочу в замок, — уговаривал себя Юрка. — Я хочу под высокие потолки — после бараков и казарм. Хочу ездить на черных длинных лимузинах, хочу деликатесов и эротики, послушания и услужения, богатства и роскоши. Хочу туда, где палевые панели, ковровые коровы и пастельные постели. Хочу, чтобы слуги трепетно ждали движения моей ресницы, — он медленно-медленно стал темнеть, всколыхнулись подонки души, и начали проступать на поверхность зависть и жадность, дешевые вожделения и добротный эгоизм. Раз нельзя было пролететь сквозь эти двери, прорваться или просто пройти, оставалось проползти. Одеться бы в маскхалат — так ведь не положено ангелу. Только сам из глубин души мог он вычерпывать грязь.

Я хочу власти, которую дает сила. Хочу всеобщей любви и покорного послушания. Хочу, чтобы по всем проводам, во всем эфире — только мое имя и славословия в мою честь. Хочу быть таким, как те, что живут в замке!» Желчью и кровью, гноем и флегмой пропитывался Юрка, и поскольку сам он был одной сплошной душой, стали проступать желтые, черные, бурые пятна на светлых ангельских одеяниях. Темной кляксой, бесформенной слякотью вполз Юрка через высокий порог на каменный, шлифованный столетиями пол. И не среагировала защита — пропустила.

В ту пору, когда Юрка учился в школе, был такой таинственный предмет — обществоведение. Так уж случилось, что свое обучение этому предмету Юрка начал с того, что снял основной вопрос философии. Всем, кто обучался в средней школе, известно, конечно, что материя первична, а сознание вторично. Юрка же после тяжких недельных раздумий попытался доказать учительнице бессмысленность такой постановки вопроса, притом что Вселенная вечна и бесконечна. Для замкнутой системы, пожалуйста, сегодня — материя, завтра — сознание. В разомкнутой они существуют параллельно. А вечность и бесконечность Вселенной он почему-то принял легко. Представлял себе очень большой шар вокруг с космосом и звездами. А за тем шаром — еще больший, куда первый входит, как косточка в арбуз. А следом еще и еще увеличивающиеся шары, и так до бесконечности, что касается вечности — это еще проще. Вечность — это всегда.

Здесь, в замке, бесконечность предстала иной: бесчисленными коридорами и лестничными маршами. Едва проникнув за порог, Юрка осознал, что вновь материален. Не было больше ангельской бестелесности, только меч-зажигалка по-прежнему оставался в руке. Юрка был даже одет: в пятнистый десантный комбинезон. Он переступал ногами в плотно облегающих кроссовках, шагая по длинным, черного мрамора коридорам, по широким гранитным лестницам, по шлифованным скользким ступеням. На такой лестнице толкнут — не удержишься. Такие лестницы сооружаются, вероятно, для того, чтобы унизить идущего, потому что чувствуешь здесь себя козявкой, мухой с оборванными крыльями, ползущей последней мушиной своей дорожкой под бдительным оком скучающего садиста — все равно куда, навстречу концу.

Юрка уже отвык ходить и сразу не то чтобы устал, а как-то разозлился, что не может взлететь по этим бесконечным переходам, не может миновать их разом.

Вдоль лестницы в нишах застыли каменные изваяния. Каждое изваяние сжимало в руке факел-светильник. Факел отбрасывал неровный колеблющийся свет на лестничный марш, конец которого тонул во мраке, и впереди были только неясные световые пятна, подобные пятнам от фонарей вдоль ночного шоссе, сквозь дождь и туман уходящего. Минуя изваяния, Юрка невольно приглядывался к ним. Колеблющийся свет заставлял гримасничать каменные лица, и казалось, их выражения меняются, что вовсе не свойственно статуям, издревле украшающим здания. На одной площадке стоял мужчина, могучий телом и гордый лицом, волей скульптора вынужденный освещать дорогу любому, ступившему на эту лестницу. Далее — женщина, не с факелом, а со свечой в руке, и пламя толстой, как бы из смолы отлитой свечи, трепеща, озаряло роскошную фигуру благородной дамы, не искаженную рождением и кормлением детей, фигуру, усовершенствованную руками массажисток и дорогостоящими видами спорта — плаванием, теннисом, верховой ездой. Пламя безжалостно высвечивает интимные подробности ее телосложения, все тайны его. Прекрасное лицо искажают ненависть и брезгливость, словно хочется красавице каменными ровными зубками закусить каменную же капризную губу, уничтожив навязанную скульптором застывшую улыбку.

А вот мальчик, освещающий следующий марш. Ему невтерпеж бросить светильник и убежать, с неохотой стоит он, освещая как бы в страхе перед неизбежным наказанием. И следующий марш. И новая фигура в очередной нише.

И поворот. И коридор. И длинный-длинный зал с двумя распахнутыми дверями. Снова лестничные марши, ступени, ниши. Иногда чудилось, что уже был здесь когда-то, хотя быть здесь, конечно, Юрка никогда не мог. Просто просыпалась в нем чужая из прошлого память. Навязчивость повторения подсказывала очередные повороты и каменные символы. Он угадывал их еще не видя, но практической пользы это не приносило: движение длилось.

Вот, кстати, и пустая ниша, не для меня ли приготовлена? Да это еще посмотрим. Может быть, хозяину здешнему встать сюда предстоит с китайским фонариком и светить мне под ноги, чтобы не поскользнулся ненароком на гладких ступенях.

Он уже очень заскучал, когда увидел далеко впереди идущую фигуру. Интересно, всегда она шла, а он только сейчас ее догнал или всего мгновение назад вынырнула из ниши? Интересно — не то слово, пожалуй. Нервно. Нет, не показалось, действительно идет впереди, поднимается. Женщина?

Женщин Юрка не видел со дня собственной гибели. Сорок дней. Если все еще сорок дней, а не год, не вечность. Черные пола не имели, но скорей всего были мужиками, с которыми можно подраться. Скелеты тоже казались ему бесполыми.

Женщина шла, не торопясь, мелкой женской походкой ступала по лестнице, и свет факелов то выявлял ее, то скрадывал. Она была в чем-то темном и шелковом, в чем-то тонком, скользящем, наброшенном прямо на голое тело. Во всяком случае, так виделось Юрке, угадывающему за тридцать, за двадцать, за десять ступенек впереди дивные точеные бедра, прикрытые скользящим шелком. Дорога была одна, и шли они по ней долго-долго, и Юрка, в общем-то, не против был бы идти и дальше следом, но женщина заметила его, наверное, хитрой природой. Все-таки глаза у женщин предусмотрены сзади. Остановилась, посторонилась, пропуская. Еще улыбнулась Юрке приветливо и, пожалуй, обезоруживающе, будто рада встрече в пути и улыбка эта вместо первых слов в разговоре.

— Ты кто? — спросил Юрка недоверчиво.

— Я? Для радости, — опять улыбнулась женщина. — Я — греза поэта или игрушка героя. Ты воин? На тебе одежда воина. Ты спешишь? Мне не угнаться за твоим широким шагом.

— Ничего, — сказал Юрка. — Успею.

Они шли теперь рядом, не особенно даже переговариваясь, но внимание женщина все-таки отвлекла, и только по обострившемуся чувству опасности — школа у него была надежная — чуть ли не поздно, почти вплотную приблизившись, Юрка увидел на площадке следующего пролета не скульптуру, а человека, как-то нехорошо сидящего. Угрозой веяло от опереточной этой фигуры в шароварах шире облака, в бархатной безрукавке и красных сафьяновых сапогах. Юрка подобрался и оттолкнул сразу ставшую мешающей и опасной бабу, шагнул на верхнюю ступеньку пролета.

Человек — а может быть, это был фантом или еще какая-либо нечисть — посмотрел на Юрку с отвращением. Дернулся чуб-оселедец, вымахнула длиннейшая кривая сабелюка. «Москаль!» — мгновенно и с радостью выкрикнул опереточный казак и трижды за миг полоснул Юрку саблей, будто ремнем стегнул. «Москаль», — повторил сладострастно. Наверное, надо было рубить его мечом, но Юрка про меч даже не вспомнил. От прямого тычка он ушел и захватил казака за сафьяновый сапог. Оба они загремели по длинной и скользкой мраморной лестнице, добиваясь обоюдно горла противника и ругаясь на одном языке.

Юркин военный опыт годился для многих ситуаций: автоматная очередь из кустов «зеленки» или из-за глинобитного дувала, хлопок мины, пулеметная перестрелка среди скал. Но когда тебя душат и ругают по матушке, какая же это война? От первого тройного удара ему залило кровью глаза, но озверел он, только докатившись в обнимку с казаком до нижней площадки, и там уж сумел отодрать от себя цепкие руки и отшвырнуть противника. Тот все-таки был легче, хоть и злее. Война для него всегда была войной: руками ли, зубами, саблей или плетью. Отшвырнув казака, Юрка успел вскочить, и когда тот кинулся вновь озверелой сине-зеленой кошкой, встретил ударом каблука в челюсть. Казак перелетел площадку и врубился в стену бритой головой. Юрка подпрыгнул и приземлился на нем, вцепился казачине пальцами в нервные узлы, под слюнные железы, отгибая голову назад под опасным углом. «Бред какой-то, — думал Юрка одновременно, — он же не живой. С ним же как-то по-другому надо».

А сбоку уже мельтешила «греза поэта», она же «игрушка воина», и, виляя шелковыми бедрами, приговаривала:

— Ну вот, Петруха, получил, это тебе за грубость твою, чего на парня набросился.

Но Юрка теперь на нее особого внимания не обращал.

Кто-то еще сзади подошел невидный в черном. Юрка, все еще опасаясь казака, схватил его за оселедец и дважды трахнул о камень ступенек для гарантии. Вскочил, но даже вопроса не стал задавать — и так все было ясно: пришедший был старый и худой, в темном одеянии с капюшоном, с пергаментным лицом и чем-то безобидным — не оружием, — на крученом поясе. Пришедший с заметным усилием растягивал в улыбке вялые губы. Нападать он явно не собирался.

По лестнице, позвякивая, скользила вниз длинная казацкая сабля.

— Вы на него не сердитесь, — проговорил пришедший, выглядывая на Юрку из-под темного капюшона. — Тупость, невежество и буйство — неотъемлемые качества жителей окраин. А этот экземпляр отличается еще и дешевым шляхетским гонором.

— Он что, поляк? — невольно вступил в разговор Юрка.

— Нимало, — ответствовал старик, — поляков он ненавидит, равно как и москалей. Он истинный заслуженный запорожец. Доводилось слышать?

— В школе учили, — признал Юрка нехотя, — «Тарас Бульба».

— Тарас Бульба — литературный персонаж. Худосочное изделие автора, мечтающего польстить старшему русскому брату. Петруха же — запорожец натуральный. Он в войске Карла, короля шведского, под Полтавой сражался за волю Украины. Мазепинец, — поднял тощий палец старик. — Однако, — добавил он, — что ж я вас на лестнице держу? Пожалуйте в залу, будьте любезны, — и сделал приглашающий жест.

Они прошли еще по бесконечной каменной лестнице, сообразуясь с жестом, куда-то вперед и вверх. Неспешно — как подобает, заботливый провожатый и жданный гость.

— Мы вас давно ждали. Подзадержались вы в своем свободном поиске, — ловко прихрамывая по ступенькам, приговаривал провожатый.

Юрке очень хотелось спросить: «А откуда вы знали, что я должен прийти?» Но не спрашивал, держал характер. Поинтересовался только:

— А куда мы идем?

— Мы уже пришли, — они стояли и впрямь на пороге огромного зала. Лестница с неизбежностью перешла в площадку, площадка — в коридор, а зал вырастал из коридора каменным вестибюлем с факелами рубинового огня по стенам. От красноватого света все виделось несколько мрачным. Но Юрка и помнить забыл, каким бывает дневной свет.

Рубиновые факелы прикреплялись к стенам по два и казались глазами невидимых красноглазых существ, затаившихся в камне этих стен. Возможно, они и были соглядатаями. Во всяком случае, ощущение, что, кроме них двоих, здесь есть кто-то еще, не покидало Юрку.

— Имя мое — Якоб Шпренгер, доктор наук, — представился провожатый. Он скинул уже с головы темный капюшон. Лицо было скорее неприятным, чем страшным. Лицо, привыкшее отдавать приказания, а не приветствовать. Улыбка держалась на нем, как приклеенная, и все время сползала куда-то вбок, к уху.

— Прошу садиться, — пригласил он: посреди огромного, каа футбольное поле, зала стоял каменный неуютный стол, и кресла у стола — мягкие, глубокие, затягивающие. Юрка поневоле повиновался. Здесь, в замке, он чувствовал себя вполне человеком. Вернулась сила тяжести, упругость мышц, противящихся этой силе. Сейчас даже усталость некоторую испытывал он от подъема по длинной и скользкой лестнице. А вот боли от ран, нанесенных Петрухиной сабелюкой, давно не ощущал, и рваные порезы на Юркином защитном комбинезоне затянулись словно бы сами собой, заросли. Как человек, он был, разумеется, сильнее этого старикашки, но сила не есть власть. Власть — это хитрость и владение ситуацией. Власть — умение склонить на свою сторону, подчинить. Власть — это звание, наконец, которым она особенно не любит делиться…

— Меня зовут Якоб Шпренгер, я доктор наук, — опять повторил Юркин собеседник и подчеркнул, знакомым уже жестом воздев желтоватый палец: — Богословских наук. Впрочем, я полагаю, что имя мое вряд ли знакомо вам, поэтому можете обращаться ко мне просто: доктор. Герр доктор. Я из германцев.

На Юрку ожидающе смотрели выпуклые водянистые, когда-то, наверное, голубые глаза. Юрка не знал, что должен говорить в таком случае, и беспокойно ерзал в мягком кресле, оглядываясь вокруг. Непривычно было сидеть в таком — слишком мягком — кресле. Из такого разом не вскочишь.

— Не скрою, — не стал тянуть паузу дальше хитроумный доктор, — мы заинтригованы вашим стремлением войти к нам. Вашей целеустремленностью, которая превыше всяких похвал. Так что вы хотите нам сказать, о чем спросить?

— Кто меня убил? — осторожно начал Юрка с малого.

— Вас конкретный человек интересует или роковая ситуация?

— Убийца, — уточнил Юрка.

— Пожалуйста, — кивнул головой вежливый собеседник — Вашим убийцей следует считать Льва Давидовича Бронштейна.

— Ну, это враки, — возмутился Юрка, — Бронштейн — это Троцкий. Я родился, когда его уже на свете не было, А стрелял в меня вовсе Гоглидзе. Путаница, видать, в вашей канцелярии.

— Да нет, — с удовлетворением возразил доктор, — стрелял в вас действительно Гоглидзе, а убийца — Троцкий, для которого страна была словно огород для сумасшедшего садовника. Он выпалывал самых зрелых, самых плодоносящих, самых перспективных, оставляя мразь, грязь, негодяев, трусов и палачей. Их потомство не могло быть иным, чем толпой полностью лишенных веры и нравственности индивидов. А вы, можно сказать, жертва, принесенная на алтарь беззакония. И приятно видеть, что лично у вас думательные органы от длительного бездействия не полиостью атрофировались. Во всяком случае, вы можете постоять за себя и восстановить справедливость.

— Как? — заинтересовался Юрка.

— Простите, и это вы меня спрашиваете — как? Вы, ангел погибели? Да вычеркните всех Гоглидзе и прочих брюнетов из списка живых. Вам с вашим огненным мечом предоставлена уникальная возможность.

Я, старый слуга государственности, вам, как истинно русскому человеку, настойчиво это рекомендую. Избавьте мир от генетического мусора и противоестественных соединений, разъедающих любую государственную структуру, подобно серной кислоте, от азиатов, которые, по сути, — одна мафия. Ну, негры сами вымрут, скорее всего под воздействием СПИДа…

— Ясно, — определил Юрка, — фашизм проповедуешь, немец чертов. Все вы фашисты.

— И правильно, — возликовал Яков Шпренгер, — и немцев давно пора вычеркнуть. Узнаю Русь. Истинно русский размах! Слушайте, вы действительно пришли по адресу, вы тот, кого мы так долго ждали. Нам надо сотрудничать, ведь воистину вы, мой мальчик, — бич божий. У вас просто талант к убийству.

— Тебя я убью! — пообещал Юрка.

— Меня? — рассмеялся доктор. — Но я же скончался давным-давно, задолго до вашего рождения, хотя всегда оставался более живым, чем вы, юноша, потому что продолжали жить мои трактаты, мои идеи. Уничтожить меня можно только вместе с ними. Но для этого пришлось бы сжигать все хранилища книг, чистить библиотеки, подправлять историю. Что, впрочем, тоже не исключено, — глаза доктора богословия вспыхнули звездами, — мне все больше нравится ход ваших мыслей, друг мой. Да, это, пожалуй, поле деятельности не менее просторное, чем сведение корня отдельных наций на нет. Пожалуй, вы правы, национальный признак — не самый надежный. Можно облагодетельствовать человечество иначе, и уцелевшие станут молиться на ваш огненный меч. Вы поглядите повнимательней на этот мир. Он в агонии. Мы присутствуем при акте коллективного самоубийства. Двадцать пять процентов детей — мутанты, сплошные дебилы. Если избавить от них человечество, сколько сиделок я врачей освободится, сколько средств, которых здоровым не хватает. Избавить землю от уродов и сумасшедших, от проституток, гомосеков и наркоманов, от неизлечимых больных и искалеченных в войнах, в гигантских, все перемалывающих машинах индустрии и в автомобильных катастрофах, — значит, дать оставшимся глоток свежего воздуха. Освободившаяся земля сможет прокормить живых безо всяких извращений, вроде пестицидов, рок-н-ролла, гидропоники и дерьмократии. Только очень важно не допустить половинчатости. Рука, держащая меч, должна быть твердой.

Юрке казалось, что мутный поток слов захлестывает его, как волна. Он попытался привстать, но кресло, пока он сидел в нем, словно бы изменилось: чуть сдвинулись подлокотники, в податливости которых руки теряли силу, чуть дальше в глубь кресла отошла мягчайшая подушка. Доктор продолжал свою речь, взмахивая длинными худыми руками, и Юрке представилось вдруг, что эти руки с гибкими пальцами тянутся к его горлу как жилы разлохмаченного кабеля. Он с трудом справился с собой и прервал Шпренгера:

— Хватит, профессор. Меня интересует теперь только одно: где найти твоего хозяина?

— Так ведь нет никакого хозяина, — раскатился дробным смешком доктор богословия, — неужели вы все еще не поняли этого? Нет хозяина, есть только слуги. Слуги идеи, слуги порядка.

— А как же звезда?

— То-то и оно, что — звезда. А у звезды не может быть одного луча, даже с двумя лучами звезды не бывает. Право, ваша заторможенность не может не изумлять, хотя порой ее вежливо именуют загадкой славянской души. Ну, нарисуйте мысленно звездочку. Снежинку. Сколько лучей у нее? Пять? Шесть? Восемь?

Как под гипнозом Юрка увидел, что черные стены посерели, стали прозрачными. Тысячи, миллионы людей предстали Юрки-ному взору как пульсирующий сгусток, складывающийся то в трехконечную мерседесовскую звездочку, то в тридцатидвухгранную звезду, подобную картушке со старых морских карт, то в хрупкую, единой нервной системой пронизанную многолучевую конструкцию.

Порой один из лучей вдруг становился напряженнее и наполненнее, вспухал и лопался кровавый пузырь;

— лавиной выплескивались через границы армии;

— машина, из слипшихся комом чиновников различного цвета кожи, одежд и разреза глаз манипулировала бумагами и печатями;

— после жестокой трепки расползались по своим углам государства;

— правительства, поскуливая, зализывали раны,

— расцветали язвами больные от рождения города,

— бури срывали с мест все легкое и уносили.

Где-то в центре событий стояла, сунув крупные руки в карманы тугих штанов, разъевшаяся многозвездная Америка, покачивалась на каблуках, приценивалась к окружающим.

И вновь что-то отмирало, что-то зарождалось новое, опадал луч, претендующий на лидерство, наполнялись жизнью ранее ущербные, соседние и противоположные.

Юрка сбросил морок, собрался и встал.

Шпренгер, оборвавший тираду на полуслове, взглянул на Юрку, и глаза его расширились. Не было больше мальчишки в нелепом маскировочном комбинезоне, годного лишь служить машиной для убийства. Белый ангел стоял перед ним, и факелы не отбрасывали багровых теней на сияющие его одежды, потому что светился он изнутри.

Доктор богословия попытался сделать предостерегающее движение рукой и окаменел.

Юрка шагнул мимо него, мимо длинного каменного стола — сквозь прозрачную серость стен, послушно пропустивших ангела. Вместе с тем пространство не было нейтральным. Он шел, как идут по болоту, проталкивая себя сквозь сопротивляющуюся тяжелую массу густой жидкости и тумана. Плотная масса эта сначала была по пояс, потом дошла до груди и грозила утянуть с головой. Но над центром этого, условно говоря, болота парила звезда, шевеля лучами-щупальцами, притягивала и отталкивала. Она похожа была на морскую звезду, так же гибка и гармонична. Юрка продолжал двигаться, разбрасывая клочья тумана цвета гнилой радуги.

Звезда вроде бы отступала, во всяком случае, удалялась по мере Юркиного приближения. Тогда Юрка, напрягшись, взлетел.

Туман сразу оказался далеко внизу. Впереди тоже ничего не было, кроме звезды, кроме тела звезды, перекрестья ее лучей. Почувствовав приближение ангела, звезда вроде бы задергалась, но ее лучи связывались множеством капилляров и нервных окончаний с человеческими сообществами, поэтому подвижность звезды была ограничена. То, что давало ей силу, обнаруживало и уязвимость. Поняв это, Юрка поднялся повыше, ощутил в руке потяжелевшую и удлинившуюся рукоять огненного меча и, спикировав, чтоб ударить сильнее, рубанул. Наискось, от края до края. Потом, памятуя Петрухин урок, ударил еще сразу же вдоль, поперек, по диагонали, используя то, что отнять у него не могли, — инициативу.

Звезда под его ударами расселась, как тесто, которое полоснули ножом. Пискнули, лопаясь, нейроны, затрещали связки, сосуды. Края разрубов запотели зеленоватой лимфой, пульсирующей внутри.

Ангел возликовал, увидев звезду рассеченной, и отпраздновал было победу обнаженной душой своей, но сделал это до срока: распавшиеся будто, зашевелились, задергались лучи и начали сползаться. Нервы прорастали друг в дружку, зеленая лимфа на глазах густела. Сердцевина звезды вначале стала похожа на кляксу, потом выгнулась и распрямилась.

Юрка, обеими руками сжав рукоятку меча, выбросил узкий и длинный язык пламени и выжег тоннель в звезде. Опаленные края тотчас чавкнули и срослись. Все было безнадежно.

Теперь, похоже, звезда решила обороняться. Она выбросила стремительный протуберанец, и Юрка влип. Он пытался вырваться, но крылья завязли в зеленовато-лиловом киселе, сквозь ударило жестким излучением. Он содрогнулся в конвульсиях. Очевидно, сработала отлаженная и проверенная веками система безопасности звезды, Юрка зря недооценил ее.

— Я все равно уничтожу тебя! — завопил он отчаянно.

— Ты герой! — запела звезда. — Ты мой. Мы вместе. Нам хорошо вместе.

Юрка ощутил крик боли, ставшей и его болью. Распятый и распяленный ангел медленно растворялся в сгущающейся, поглощающей его липучей плазме. Он попробовал выбросить руку с мечом, но охватившая Юркину руку масса крутанулась и Юрка лишился меча. Это было последним сокрушительным ударом, совсем уже неожиданным. Чуть не впервые в жизни Юрка заплакал. И его горе стало горем всеобщим, все вокруг прониклось им. Плакали и стенали миллионы, потрясенные его печалью. Он растворялся в звезде, сливался с нею. «Мы вместе», — уговаривала, утешала, убаюкивала звезда.

— Нет уж! — уперся последним усилием воли Юрка. — Плевал я на всех. Я сам по себе. Один. Единственный. Я упрямый. Не ваш. Ничей. Свой, — уже впаянный в мозг нейрон отказался передавать сигналы, врастающая в зеленоватое тело звезды мышца перестала повиноваться общему ритму пульсаций. Тромб застрял в сосуде.

— Что, съели? — освобождаясь, выползал весь в зеленом, как в тине, ангел. — Я ненавижу вас. Я одинок. Как перст, — он захолодел и закоченел в ледяном своем одиночестве. В вечно струящемся веществе звезды он торчал, как ржавый гвоздь в живом теле. Система защиты опять сработала — его выбрасывало на обочину. Еще немного, и он был свободен.

«Меч бы найти!»

Да откуда же взяться мечу?

Юрка задумался. Может быть, настал час, когда следует обратиться к Всевышнему? Все еще в задумчивости, полетел он все выше и выше, но не стал подниматься знакомыми радужными тоннелями, а направился в одиночестве к звенящему черному солнцу. На середине пути оглянулся. Земля невесомым шариком крутилась в пространстве, а над ней висела, растопырив конечности, всемогущая звезда. Жирела, шевелила щупальцами, победно горела зеленым в голубом тумане. Горячий комок ненависти сдавил душу ангела. Как линза, собрал он в себе черные солнечные лучи, помножив их на алую ярость. Ничего не осталось от Юрки — весь он стал плотным сгустком поля, рабочим телом космического лазера. Лазер мог сработать лишь раз.

И он сработал.

Луч шарахнул в самый центр звезды, испепеляя сращение щупалец. Обожженные конечности развалились, будто пряжку, скрепляющую их вместе, расстегнули. Обгорелые края больше не срастались, а, наоборот, отталкивались друг от друга и болели, отталкиваясь. Остатки щупалец сворачивались в коконы. Их следовало бы полностью уничтожить, дожечь, чтобы наверняка, безвозвратно, но некому было. Юрки уже не было.

Я долго выныривал из темноты, тонул в ней и захлебывался. У темноты оказался тошнотворно-соленый вкус, застрявший в дыхательном горле.

— Рвотная реакция на наркоз, — произнес кто-то.

Я попытался выбраться из темноты, собирая себя по крупицам, по капелькам. Обломанные крылья оттягивали плечи, давили на лопатки. Чтобы идти было легче, я отвел руки назад, за спину, а кругом был сплошной розарий, только розы отцвели и опали и теперь торчали одни колючки на длинных ветках. На ветках, которые длинней столетий.

— Как тебя зовут? — донеслось из порозовевшей темноты, — Ты знаешь, как тебя зовут?

— Да, — ответил я, всплывая на поверхность. Поверхность качалась, как незакрепленная опалубка.

— Отвечай, если слышишь. Тебя зовут Георгий?

— Да.

— Тебя зовут Юрий?

— Да.

— Сознание не включалось. Его зовут Владимир, — сказали сбоку уверенно. — Владимир Коморин. Танкист. Подбили из гранатомета.

— Тебя зовут Володя, — голос звал настойчиво. Голос был очень близко. — Володя, ты очнулся? Ты слышишь?

— Да.

Они все-таки достучались до меня.

Потом я спал, отсыпался за все прошлое и на пять лет вперед.

Потом с меня сняли повязку, и я впервые увидел себя в зеркале. На это, пожалуй, не стоило смотреть: весь в бинтах. Но глаза целы. Когда снимут бинты, мне обещают сделать лицо. Пересадят кожу, вылепят, как из глины.

— Все будет хорошо, Володечка, — говорит медсестренка, убирая зеркало подальше, на подоконник. — А поначалу, в реанимации, совсем плохой был. Имени своего не мог вспомнить. Спрашивают, как зовут, а ты отвечаешь: «Юрка». Юрка — и все. Еле уговорили.

Мне уже рассказали, что мой танк подрывался на мине дважды. А потом сгорел. Я еще успел по инерции загнать машину в арык. Командир — ничего, только ноги ободрал. Он раньше всех выбрался. Кругом палили, я был в несознанке. Ребята ждали, пока подберут. Танк горел. Потом рванул — там же боекомплект оставался. Но повезло — бетра подъехала чуть раньше. Рвануло, говорят, так, что башня отлетела.

Еще говорят, что ко мне скоро приедет мама. Володина мама, не моя. Но я не стану все-таки огорчать ее. Я уже решил: просто съезжу как-нибудь домой, к своей маме.

Еще говорят, что ребят выводят из Афгана. Война кончилась. Все войны кончились.

А может быть, все не так. Я еще ничего не знаю в этом мире. Меня выдернули в реанимации с того света, как фокусник в цирке выдергивает за уши кролика из черного цилиндра.

Я рад, что глаза не выгорели. Уж лучше без лица.

Я вижу окно, тумбочку, на тумбочке часы, которых у меня никогда не было, — опаленная «Сейка» без ремешка. Ребята передали их вместе со мной, сгоревшим. Ремешок истлел прямо на руке. Выше кисти сейчас круглый ожог. Браслетом. И еще на тумбочке зажигалка. Это моя зажигалка. Она похожа на маленькую рукоять меча.

Боже, ты дал мне силу, дай мне разум.

Агата Кристи ЧЕГО СТОИТ ЖЕМЧУЖИНА Рассказ

День выдался утомительный. Из Аммана экскурсанты выехали рано утром, хотя уже тогда было очень жарко даже в тени, а в лагерь, находившийся в самом центре Петры, городка фантастических и одновременно нелепых красных скал, вернулись, когда уже сгущались сумерки.

Их было семеро: мистер Кэлеб П. Бланделл, преуспевающий американский магнат, довольно тучный мужчина; его темноволосый и симпатичный, хотя и несколько молчаливый секретарь Джим Херст; сэр Доналд Марвел, член парламента, усталый с виду английский политик; доктор Карвер, всемирно известный археолог; полковник Дюбоск, галантный француз, приехавший в отпуск из Сирии; мистер Паркер Пайн, внешность которого нисколько не говорила о роде его занятий, зато создавала атмосферу истинно британской солидности; и, наконец, мисс Кэрол Бланделл, хорошенькая, избалованная и исключительно уверенная в себе, как и подобает молодой особе, оказавшейся единственной представительницей слабого пола в мужской компании.

Облюбовав палатки или пещеры для ночлега, сели обедать под большим шатром. Речь зашла о политике на Ближнем Востоке. Англичанин высказался осторожно, француз — сдержанно, американец — глуповато. Археолог и мистер Паркер Пайн вообще промолчали, предпочитая, как и Джим Херст, роль слушателей.

Затем заговорили о городе, в который приехали.

— Как тут романтично! Просто слов нет! — мечтательно протянула Кэрол. — Только представить, что эти… как их там?.. набатеи жили здесь давным-давно, чуть ли с незапамятных времен.

— Да ну, что вы, — мягко возразил мистер Паркер Пайн. — А вы что скажете, доктор Карвер?

— О-о, тому всего каких-то жалких две тысячи лет, и если рэкетиров можно представлять в романтическом свете, тсгда то же самое можно сказать и о набатеях. Я бы сказал, это была банда богатых мерзавцев, которые вынуждали путешественников пользоваться их караванными путями и рьяно следили за тем, чтобы все другие пути были небезопасны. Петра была сокровищницей нажитого нечестным путем добра.

— Выходит, по-вашему, они обыкновенные грабители? — спросила Кэрол. — Обыкновенные воры?

— «Вор» — не столь романтичное слово, мисс Бланделл. Оно наводит на мысль о мелкой краже. «Грабитель» же подразумевает более широкое поле деятельности.

— А современный финансист? — с озорным огоньком в глазах подбросил мистер Паркер Пайн.

— Это по твоей части, пап! — сказала Кэрол.

— Человек, который делает деньги, приносит пользу человечеству, — нравоучительно произнес мистер Бланделл.

— А человечество, — пробормотал мистер Паркер Пайн, — так неблагодарно.

— И вообще — что такое честность? — вопросил француз. — Это нюанс, условность. В разных странах ей придают разное значение. Вот араб, например, не стыдится воровать, не стыдится лгать. Для него лишь важно, у кого он ворует и кому — лжет.

— Да, это лишь точка зрения, — согласился Карвер.

— Что демонстрирует превосходство Запада над Востоком, — сказал Бланделл. — Вот когда у этих бедолаг будет образование…

— Вы знаете, все это — вздор, — вяло включился в разговор сэр Доналд. — Ребят учат массе никому не нужных вещей. Я же хочу сказать, что ничто не в состоянии изменить нас.

— То есть?

— Ну, я хочу сказать, например, что вор всегда останется вором.

На мгновение воцарилось гробовое молчание. Затем Кэрол возбужденно заговорила о москитах, отец поддержал ее.

Сэр Доналд, несколько озадаченный, повернулся к своему соседу, мистеру Паркеру Пайну:

— Похоже, я что-то ляпнул, да?

— Любопытно, — сказал мистер Паркер Пайн.

Если и произошло короткое замешательство, один человек совершенно его не заметил. Археолог сидел молча, с каким-то мечтательным и отсутствующим взглядом. Когда наступила пауза, он вдруг заговорил:

— Вы знаете, я с этим согласен — во всяком случае, с противоположной точкой зрения. Либо человек в основе своей, честен, либо — нет. От этого никуда не уйти.

— По-вашему выходит, что честный человек, не устояв перед неожиданным искушением, не может превратиться в преступника? — спросил мистер Паркер Пайн.

— Это невозможно! — заявил Карвер. Мистер Паркер Пайн вежливо покачал головой.

— Я бы этого не сказал. Видите ли, следует учитывать великое множество факторов. К примеру, предел стойкости.

— А что вы подразумеваете под этим своим пределом стойкости? — заговорил впервые молодой Херст. Голос у него оказался глубокий и приятный.

— Человеческий мозг устроен так, что может выдержать какую-то определенную нагрузку. Подчас достаточно пустяка, чтобы ускорить кризис, который и превращает честного человека в нечестного. Вот почему большинство преступлений нелепы. И причиной их, в девяти случаях из десяти, и является то самое пустячное перенапряжение — та самая последняя капля, которая переполняет чашу терпения.

— Вы уже ударились в психологию, друг мой, — заметил француз.

— Будь преступник психологом, из него бы получился такой преступник! — сказал мистер Паркер Пайн. Он с любовью поразмышлял над этой идеей. — Если подумать, по меньшей мере девять человек из десяти можно заставить, применив соответствующий стимул, действовать так, как вам того хочется.

— Объясните, будьте добры, что вы имеете в виду! — вскричала Кэрол.

Возьмем пугливого человека. Прикрикните на него погромче — и он повинуется. Или возьмем несговорчивого. Отпугните его от пути, противоположного тому, которым, как вам хочется, чтобы он пошел, и можете не сомневаться в успехе. Наконец, самый распространенный тип — тип людей, поддающихся внушению. Это те, которые видели автомобиль, потому что они слышали рожок автомобиля; которые видят почтальона, потому что слышат грохот почтового ящика; которые видят нож в ране, потому что им сказали, будто какого-то человека пырнули ножом; или которые услышат звук выстрела, если им скажут, что кого-то застрелили.

— Не думаю, что подобное можно было бы проделать со мной, — скептически возразила Кэрол.

— Ты слишком умна для этого, доченька, — поддержал ее отец.

— А ведь все, что вы говорите, — истинная правда, — задумчиво произнес француз. — Предвзятая идея, она в состоянии обмануть чувства.

Кэрол зевнула.

— Пойду-ка в свою пещеру, я смертельно устала. Аббас Эффеиди сказал, завтра мы отправляемся очень рано. Он поведет нас к жертвеннику — что бы это ни значило.

— Это место, где приносят в жертву прекрасных молоденьких девушек, — улыбнулся сэр Доналд.

— Боже, надеюсь, что нет! Ну, всем спокойной ночи. Ах, моя сережка!

Полковник Дюбоск взял подкатившуюся к нему по столу сережку и вернул девушке.

— Они настоящие? — спросил вдруг сэр Доналд. Забыв на мгновение об учтивости, он уставился во все глаза на две большие жемчужины в ушах Кэрол.

— Да, настоящие, — ответила она.

— Обошлись мне в восемьдесят тысяч долларов, — с гордостью заявил ее отец. — А она так небрежно с ними обращается. Хочешь разорить меня, девочка?

— Я бы не сказала, что ты разоришься, даже если тебе придется купить мне новую пару, — с нежностью сказала Кэрол.

— Да, пожалуй, нет, — согласился ее отец. — Я мог бы купить тебе три пары таких сережек, и это нисколько бы не отразилось на моем счете в банке. — Он чванливо оглядел присутствующих.

— Ничего себе! — обронил сэр Доналд.

— Ну, джентльмены, пожалуй, мне пора, — сказал Бланделл. — Спокойной ночи.

Молодой Херст ушел вместе с ним.

Оставшиеся четверо улыбнулись друг другу, будто думали об одном и том же.

— Ну-с, — протянул сэр Доналд, — приятно знать, что денег ему не жалко. Боров, который гордится своим кошельком! — со злобой добавил он.

— У них много денег, у этих американцев, — сказал Дюбоск.

— Бедному трудно понять богатого, — деликатно заметил мистер Паркер Пайи.

Дюбоск засмеялся.

— Зависть и злоба?! — предположил он. — Вы правы, месье, нам всем хочется быть богатыми, чтобы покупать жемчужные сережки. Кроме, разве что, вас, месье.

Он поклонился доктору Карверу, мысли которого блуждали где-то далеко-далеко. В руках он вертел небольшой предмет.

— А? — встрепенулся он. — Нет, должен признаться, обладать жемчужными россыпями я не жажду. Деньги, разумеется, никогда не помешают. — Тоном голоса он отвел деньгам надлежащее место. — Вы вот взгляните на это, — продолжал он. — Это нечто такое, что в сто раз интереснее жемчуга.

— А что это такое?

— Цилиндрическая печатка из черного гематита, а на ней выгравирована сценка представления: одно божество представляет просителя другому божеству, восседающему на более высоком троне. Проситель в качестве подношения несет козленка, а от святейшего бога на троне лакей опахалом, из пальмовых листьев отгоняет мух. Краткая надпись гласит, что этот человек — вассал Хаммураби, так что получается, печатка была сделала ровно четыре тысячи лет назад.

Он вытащил из кармана кусок пластилина, прилепил немного на поверхность стола, смазал вазелином и приложил сверху печатку. Затем перочинным ножом аккуратно поддел квадратик пластилина и показал остальным.

— Видите? — сказал он.

Описанная им сценка отчетливо предстала их взорам.

На мгновение всех захватило очарование прошлого. И тут снаружи донесся грубый, лишенный всякой музыкальности голос мистера Бланделла.

— Послушайте, вы, черномазые! Перетащите-ка мои вещи из этой чертовой пещеры в какую-нибудь палатку! Эти невидимки так кусаются, что я глаз не сомкну.

— Невидимки? — вопросил сэр Доналд.

— Вероятно, песчаные мухи, — произнес доктор Карвер.

— Я предпочитаю «невидимки», — сказал мистер Паркер Пайн. — Это более емкое название, наводящее на размышления.

На следующий день, после всевозможных восклицаний, в путь тронулись рано. «Розово-красный» город и впрямь казался капризом, придуманным Природой, когда она пребывала в самом экстравагантном в цветистом настроении. Шли медленно поскольку доктор Карвер не отрывал глаз от земли, иногда останавливаясь, чтобы поднять какой-нибудь небольшой предмет.

— Сразу видно — археолог, — сказал полковник Дюбоск, улыбаясь. — Ни небо, ни холмы, ни красоты природы его не трогают. Он идет, опустив голову, и что-то высматривает.

— Да, но что именно? — спросила Кэрол. — Что это за вещицы вы подбираете, доктор Карвер?

С улыбкой археолог показал ей два-три грязных черепка.

— Этот мусор?! — презрительно отозвалась Кэрол.

— Гончарные изделия интереснее золота, — сказал доктор Карвер.

Кэрол с сомнением посмотрела на него.

Они круто повернули и прошли две или три вырезанные в камне гробницы. Подъем был довольно трудный. Проводники-бедуины шли впереди, без особого труда взбираясь на крутые склоны и даже не глядя в глубокую пропасть. Кэрол страшно побледнела. Один из проводников наклонился и протянул ей руку Херст прыгнул и оказался рядом с ней, отгородив ее своей тростью, будто перилами. Она одарила его благодарным взглядом, а мгновение спустя уже стояла в полной безопасности на широкой каменистой тропе. За ней неторопливо последовали другие. Солнце уже поднялось высоко, давала о себе знать жара.

Наконец они вышли на широкое плато, откуда к вершине вел легкий подъем. Бланделл сделал знак гиду, что они поднимутся сами. Бедуины устроились поудобней у камней и закурили. Через несколько коротких минут остальные взобрались на огромный квадратный камень на вершине.

Это было любопытное, совершенно голое место, откуда открывался удивительный вид на долину. Они стояли на прямоугольной площадке, где в камне были вырезаны углубления и нечто вроде жертвенного алтаря.

— Великолепное место для жертвоприношений! — с энтузиазмом воскликнула Кэрол. — Но до чего ж, наверное, трудно и долго было поднимать сюда жертву.

— Первоначально сюда вела извилистая горная дорога, — объяснил доктор Карвер. — Мы увидим, что от нее осталось, когда будем спускаться с другой стороны.

Они постояли и поговорили. Вдруг что-то еле слышно дзиньк-нуло, и доктор Карвер сказал:

— По-моему, у вас снова упала сережка, мисс Бланделл. Кэрол стукнула себя по уху.

— Господи, и правда!

Дюбоск и Херст принялись искать.

— Она должна быть где-то здесь, — сказал француз. — Вряд ли она куда закатилась, тут и катиться-то ей некуда. Это место напоминает каменную коробку.

— А она не могла закатиться в трещину? — спросила Кэрол.

— Здесь нет ни одной трещины, — заметил мистер Паркер Пайи. — Сами видите. Поверхность совершенно гладкая, Ага, вы что-то нашли, полковник?

— Всего лишь камешек, — с улыбкой ответил Дюбоск и выбросил его.

Постепенно в поисках сережки возобладало иное настроение, появилась какая-то напряженность. Слов этих никто не произносил, зато думали о них все: восемьдесят тысяч долларов!

— А ты уверена, что серьга была на тебе, Кэрол? — резко спросил ее отец. — Может, ты потеряла ее во время подъема?

— Она была у меня, когда мы взошли на это плато, — ответила Кэрол. — В этом я уверена, так как доктор Карвер подсказал мне, что серьга может упасть, и подкрутил зажим. Правда же, доктор?

Доктор Карвер кивнул, а сэр Доналд выразил вслух мысли всех присутствующих:

— Весьма неприятное дело, мистер Бланделл. Вечером вы назвали нам цену этих серёг. Одна из них — и то уже целое состояние. Если серьгу не найдут, а похоже, так оно и будет, все мы окажемся под подозрением.

— А я, например, прошу, чтобы меня обыскали, — заявил полковник Дюбоск. — И даже не прошу, а настаиваю.

— И меня обыщите, — сказал Херст — голос у него прозвучал довольно резко.

— А как считают другие? — спросил сэр Доналд.

— Что за вопрос, — сказал мистер Паркер Пайн.

— Превосходная идея, — согласился доктор Карвер.

— Я тоже с вами, джентльмены, — произнес мистер Бланделл. — У меня есть на то основания, но я не стану о них говорить.

— Разумеется, мистер Бланделл, как вам будет угодно, — учтиво сказал сэр Доналд.

— Кэрол, дорогая, спустись к гидам и подожди нас там.

Не сказав ни слова девушка ушла, лицо помрачневшее, напряженное. Во взгляде ее сквозило какое-то отчаяние, что не укрылось по крайней мере от одного из экскурсантов. Ему очень хотелось узнать, что за всем этим кроется.

Начался обыск — тщательный, безжалостный и… безрезультатный. Одно установили наверняка: жемчужины ни у кого не оказалось. Спускаясь вниз, все были в подавленном настроении.

Мистер Паркер Пайн как раз закончил одеваться к ленчу, когда у входа в его палатку возникла чья-то фигура.

— Мистер Пайн, можно к вам?

— Пожалуйста, молодая леди, будьте добры.

Кэрол вошла и села на кровать. На лице у нее было то же самое мрачное выражение, что и утром на плато.

— Вы вроде бы помогаете несчастливцам, попавшим в беду, так ведь? — спросила она.

— Я в отпуске, мисс Бланделл, и делами сейчас не занимаюсь.

— Ну а этим займетесь, — спокойно сказала девушка. — Послушайте, мистер Пайн, я сейчас несчастна как никто другой.

— И что же вас тревожит? Это дело с сережкой?

— Вы угадали — именно оно. Джим Херст не брал ее, мистер Пайн. Я знаю, что не брал.

— Я не совсем вас понимаю, мисс Бланделл. С чего бы это кому-то думать, будто он ее взял?

— Из-за его прошлого. Когда-то Джим Херст был вором мистер Пайн. Его поймали в нашем доме. Я… я его пожалела Он был так молод и в таком отчаянии.

«И такой симпатичный», — подумал мистер Паркер Пайн.

— Я уговорила отца дать ему возможность исправиться. Ради меня отец готов на все. Ну, он дал Джиму шанс, и Джим исправился. Сейчас отец во всем полагается на него и доверяет ему все свои деловые тайны. И в конце концов он станет нам совсем близким — или стал бы, кабы не это дело.

— Когда вы говорите «стать близким»?..

— Я имею в виду, что я хочу выйти замуж за Джима, а он хочет жениться на мне.

— А как же сэр Доналд?

— Сэр Доналд — это папина идея. Он не для меня. Неужто вы полагаете, что я вышла бы за чучело гороховое вроде сэра Доналда?

Не высказав своей точки зрения по поводу подобной характеристики молодого англичанина, мистер Паркер Пайн спросил:

— А что думает сам сэр Доналд?

— Смею сказать, сэр Доналд полагает, что я вполне подойду для его обедневшего поместья, — сказала Кэрол с презрением.

Мистер Паркер Пайн задумался.

— Я хотел бы спросить вас вот о чем, — заговорил он. — Вчера вечером было сделано замечание: «Вор всегда останется вором».

Девушка кивнула.

— Теперь я понимаю, почему это замечание вызвало замешательство.

— Да. Джиму стало неловко — так же как и нам с папой. Я страшно перепугалась, как бы Джим чем-нибудь себя не выдал, и заговорила о первом же, что пришло мне в голову.

Мистер Паркер Пайн задумчиво кивнул, затем спросил:

— А почему ваш отец настаивал сегодня на обыске?

— Как?! Вы не догадались? А я догадалась. Папа решил, что я еще, чего доброго, подумаю, будто все это специально подстроено против Джима. Видите ли, папе безумно хочется, чтобы я вышла за этого англичанина. Ну, вот он и хотел показать мне, что ничего он против Джима не подстраивал.

— Боже мой, — сказал мистер Паркер Пайн, — ваше сообщение проливает свет на общую картину, однако не дает ничего для данного расследования.

— И вы не собираетесь прислать нам чек для оплаты?

— Нет-нет, что вы. — Он помолчал, затем спросил: — А что именно я должен для вас сделать, мисс Кэрол?

— Доказать, что жемчужину взял не Джим.

— А что если — вы уж меня простите — все-таки взял?

— Если вы так думаете, вы глубоко заблуждаетесь.

— Да, но внимательно ли вы рассмотрели это дело? А вам не кажется, что эта жемчужина может оказаться неожиданным искушением для мистера Херста? Продав ее, он мог бы выручить крупную сумму и заложить основу, которая, скажем, даст ему возможность играть на бирже, стать независимым, с тем чтобы можно было жениться на вас даже без согласия вашего отца.

— Джим этого не делал, — просто сказала девушка. Данное заявление мистер Паркер Пайн не стал оспаривать.

— Ну, я сделаю все, что в моих силах.

Она отрывисто кивнула и вышла из палатки. Мистер Паркер Пайн, в свою очередь, сел на кровать и погрузился в размышления. Потом вдруг засмеялся, довольный собой.

— Что-то я туговато соображаю, — проговорил он вслух. За ленчем он был бодр и весел.

Вторая половина дня прошла мирно. Путешественники большей частью спали. Когда в четверть пятого мистер Паркер Пайн вошел в большой шатер, там находился один доктор Карвер. Он рассматривал черепки гончарных изделий.

— Ага! — сказал мистер Паркер Пайн, пододвигая стул к столу. — Как раз вы-то мне и нужны. Вы не могли бы одолжить мне тот кусок пластилина, который вы все время носите с собой?

Доктор порылся в карманах, вытащил брусок пластилина и протянул его мистеру Паркеру Пайну.

— Нет, — сказал мистер Паркер Пайн, отмахнувшись от него. — Не этот. Мне нужен тот бесформенный кусок, что был у вас вчера вечером. Честно говоря, мне нужен не пластилин, а его содержимое.

Наступила пауза, затем доктор Карвер тихо сказал:

— Что то я вас не понимаю.

— А мне кажется, понимаете, — сказал мистер Паркер Пайн. — Мне нужна сережка с жемчужиной, принадлежащая мисс Бланделл.

С минуту царило гробовое молчание, затем Карвер сунул руку в карман и вытащил бесформенный кусок пластилина.

— Очень умно с вашей стороны, — сказал он. Лицо у него оставалось совершенно бесстрастным.

— Расскажите мне все, пожалуйста, — попросил мистер Паркер Пайн, заработав пальцами. Что-то хмыкнув, он извлек из пластилина слегка запачканную серьгу с жемчужиной. — Обыкновенное любопытство, вы знаете, — добавил он, как бы извиняясь. — Но я хотел бы все услышать.

— Я расскажу вам, — ответил доктор Карвер, — если вы расскажете мне, как вы догадались, что это я. Вы ведь ничего не видели, правда же?

Мистер Паркер Пайн покачал головой.

— Я просто додумался до этого, — сказал он.

— Прежде всего, вышло все совершенно случайно, — сказал Карвер. — Все утро я шел следом за вами, находился у вас за спиной и наткнулся на нее — мгновением раньше она, вероятно, сорвалась с уха девушки, а та ничего не заметила. Никто ничего не заметил. Я поднял серьгу и сунул в карман, собираясь вернуть ее девушке, как только догоню ее. Но я совершенно о ней забыл.

А потом, где-то посередине того подъема, я вдруг задумался, Для глупой девчонки эта вещица ровно ничего не значила — ее отец купил бы ей другую, даже не обратив внимания на цену. А я, продав эту жемчужину, мог бы организовать экспедицию. — Его бесстрастное лицо вдруг ожило. — Вы знаете, как в наши дни трудно найти деньги для археологической экспедиции? Да нет, не знаете. Продав жемчужину, я бы облегчил себе задачу. Есть одно местечко, где я хотел бы покопать, — в Балучистане. Целая глава прошлого ждет, когда ее прочтут. Сказанное вами вчера все не шло у меня из головы насчет людей, поддающихся внушению. Мне показалось, что девушка как раз принадлежит к такому типу. Когда мы добрались до вершины, я сказал ей, что сережка у нее открутилась, и сделал вид, будто подкручиваю зажим. На самом же деле я просто надавил ей на мочку уха кончиком карандашика. Через несколько минут я бросил камешек. Девушка готова была поклясться, что серьга была у нее в ухе и вот только что упала. А я тем временем вдавил в кармане серьгу в пластилин. Вот и вся история. Боюсь, не слишком поучительная. Теперь ваша очередь.

— А мне и рассказывать почти нечего, — сказал мистер Паркер Пайн. — Вы были единственным, кто что-то подбирал с земли, — именно потому-то я и подумал о вас. И то, что вы нашли камешек, было весьма примечательно: оно наводило на мысль о трюке, который вы проделали. К тому же…

— Продолжайте, продолжайте, — сказал Карвер.

— Ну, видите ли, уж слишком пылко разглагольствовали вы вчера о честности. Слишком уж возражали — ну, вы знаете, что говорит Шекспир. Почему-то создавалось впечатление, что вы прежде всего хотите убедить самого себя. И о деньгах вы отзывались несколько презрительно.

Лицо человека, сидевшего перед мистером Паркером Пайном, казалось морщинистым и усталым.

— Ну что ж, — сказал он. — Со мной все кончено. Я полагаю, вы отдадите девушке ее безделушку? Странное дело, этот варварский инстинкт к украшениям, оказывается, восходит еще к палеолиту. Один из первых инстинктов женского пола.

— Мне кажется, вы неправильно судите о мисс Кэрол, — сказал мистер Паркер Пайн. — У нее есть не только мозги, но и сердце. Я думаю, она никому ничего не расскажет.

— Зато отец с этим не смирится, — возразил археолог.

— Думаю, смирится. Видите ли, у «папочки» есть свои причины помалкивать. Какие там сорок тысяч! Да больше пятерки она не стоит, эта жемчужина!

— Вы полагаете?..

— Да. Девушка об этом ничего не знает. Она считает, что жемчужины бесспорно настоящие. Подозрения у меня возникли вчера вечером. Уж слишком мистер Бланделл расхвастался своими деньгами. Когда наступает кризис и дела идут не так, как надо, лучшее, что остается, это держать хвост пистолетом и блефовать. Мистер Бланделл блефовал.

И вдруг доктор Карвер улыбнулся — улыбнулся обаятельной улыбкой маленького мальчика, которую было как-то странно видеть на лице пожилого человека.

— Выходит, все мы, бедолаги, — сказал он.

— Вот именно, — отозвался мистер Паркер Пайн. — Что называется, нам не страшен серый волк.

Перевели с английского Анжелика Оселедько и Владимир Постников

ОБ АВТОРАХ

Джон Криси — популярный английский писатель. Родился в 1908 году. В семье из девяти человек он был младшим. После окончания школы в течение семи лет сменил два десятка профессий. В 1935 году занялся писательской деятельностью, которая стала приносить ему доход. Романы Криси переведены на 28 языков и разошлись по земному шару тиражом свыше 75 миллионов экземпляров. С 1935 по 1973 год под двадцатью восемью псевдонимами опубликовал 560 книг. Умер писатель в 1973 году, Роман «Инспектор Уэст в одиночестве» входит в серию из более пяти десятков романов под общим названием «Приключения Роджера Уэста». В 1968 году в издательстве «Прогресс» был опубликован роман Д. Криси «Тайна Кукабурры».

Евгений Сыч родился в 1949 году в Красноводске Туркменской ССР, учился в Литературном институте. Автор книги «Параллели». В «Искателе» выступает впервые.

Агата Кристи (1890–1976) — английская писательница. Родилась в Торки. Во время первой мировой войны работала медсестрой. В 1920 году дебютировала произведением «Таинственное путешествие в Стайлсе», где впервые появился образ сыщика Эркюля Пуаро. А. Кристи печаталась под псевдонимами Мэри Уэстмакотт, Агата Кристи Мэллоун. Написала около 80 произведений, которые были переведены более чем на сто языков мира. Наиболее известные романы «Убийство Роджера Экройда», «Восточный экспресс», «Десять негритят», «Объявлено убийство» — последний роман публиковался в «Искателе». Агата Кристи посвящена английской королевой в рыцари.

Оглавление

Джон Криси ИНСПЕКТОР УЭСТ В ОДИНОЧЕСТВЕ Роман

  Глава I. Дом на отшибе

  Глава II. Темная комната

  Глава III. Почему?

  Глава IV. Нападение

  Глава V. Марион

  Глава VI. Кошмар

  Глава VII. Газеты

  Глава VIII. Беседа

  Глава IX. Игра

  Глава X. Новый человек

  Глава XI. Рыжий

  Глава XII. Проверка

  Глава XIII. Бунт

  Глава XIV. «Мадам»

  Глава XV. Побег

  Глава XVI. Бульдог

  Глава XVII. Причина для беспокойства

Евгений Сыч АНГЕЛ ГИБЕЛИ Повесть

Агата Кристи ЧЕГО СТОИТ ЖЕМЧУЖИНА Рассказ

ОБ АВТОРАХ X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?