«Лечение»

Уильям Моррисон

Лечение

Она проснулась, но не почувствовала желания узнать, где находится.

Сперва появилось ощущение: она существует, она жива, когда должна была быть мертвой; потом — сознание того, что боль стала полновластной хозяйкой ее тела.

А потом мысль: «О боже, теперь я буду не просто некрасивой, а уродкой».

От этой мысли по ней прокатилась волна паники, но она была слишком усталой, чтобы долго испытывать какое бы то ни было чувство, и скоро заснула.

Потом, когда проснулась во второй раз, она задумалась: где же она теперь?

Понять это было невозможно. Вокруг мрак и молчание — мрак полный, молчание абсолютное. Она снова ощутила боль — тупую, равномерно разлившуюся по всему телу. Ныли ноги и руки. Она попыталась их поднять и обнаружила, что они ее не слушаются. Попыталась согнуть пальцы — и тоже не смогла.

Она была парализована, ни один мускул ей не повиновался.

Безмолвие было таким полным, что наводило страх. Ни намека на шорох. До этого она была на космическом корабле, но сейчас не было слышно никаких привычных звуков: ни скрежета, ни ударов металла о металл, ни голоса Фреда, ни даже медленного ритма собственного дыхания.

Потребовалась целая минута, чтобы она поняла, почему ничего не слышит; а когда поняла, то не могла в понятое поверить. Но скоро ей стало ясно, что она не ошиблась: такое безмолвие царит потому, что она оглохла.

А также стало ясно другое: мрак так непрогляден потому, что она ослепла.

И еще одна мысль: почему, чувствуя боль в ногах и руках, она в то же время не может ими двигать? Что за странная форма паралича?

Она гнала от себя ответ, но неодолимо, хотя и медленно, он обретал ясные очертания: это вовсе не паралич. Она не может двигать руками и ногами потому, что их у нее нет. Боли, которые она испытывает, — фантомные, они не вызваны никакими внешними раздражениями.

Когда все это дошло до нее окончательно, она впала в обморочное состояние.

Очнулась она против своей воли. Отчаянно, изо всех сил она попыталась не думать и не чувствовать — подобно тому, как уже не видели ее глаза и не слышали уши.

Но назойливо лезли в голову мысли: почему она жива? Почему не погибла при столкновении?

Фред наверняка погиб. Астероид появился совершенно неожиданно; столкновение было неизбежно. Чудо, что спаслась она, если это можно назвать спасением: безглазый, безрукий и безногий обрубок, лишенный всяких средств связи с внешним миром, она теперь была более мертвой, чем живой. И нельзя поверить, чтобы Фред тоже мог остаться в живых — так же, как и она. Так лучше — Фреду теперь не придется, глядя на нее, подавлять дрожь ужаса, не придется переживать из-за того, что стало с ним самим. Он всегда был красавцем, и для него увидеть себя искалеченным и обезображенным равносильно смерти.

Надо найти способ последовать за ним, убить себя. Конечно, это очень трудно, когда у тебя нет ни рук, ни ног, нет возможности узнать, где ты и что тебя окружает; но все равно, рано или поздно она что-нибудь придумает. Она слышала от кого-то, что люди душат себя, проглатывая собственный язык. Теперь, когда она вспомнила об этом, настроение ее поднялось. Она может попробовать это прямо сейчас, может…

Нет, не может. Она не поняла этого сразу, но поняла теперь: языка у нее нет.

Она не потеряла сознания, хотя желала этого всей душой. Она подумала: «Нужно просто напрячь волю, заставить себя умереть. Умри, беспомощный обрубок, оборви пытку; умри, умри, умри!..»

Но она не умерла, и через некоторое время ей пришла в голову новая мысль: кроме них с Фредом на корабле никого не было, и не было, и не было никакого другого корабля где-либо вблизи. Кто же тогда не дал ей умереть? Кто подобрал ее искалеченное тело, остановил поток крови, стал лечить ее раны, сохранил ей жизнь? И для чего?

Безмолвие не давало ответа, и не давал ответа собственный ее разум. Прошла целая вечность, и она вновь погрузилась в сон.

А когда проснулась, услышала голос:

— Вы чувствуете себя лучше?

«Я слышу! — мысленно закричала она. — Какой странный голос, с таким необычным акцентом. Вообразить что-нибудь похожее я бы никогда сама не смогла, — значит, я уже не глухая! А может и не слепая? Может, это просто был кошмар, и…»

— Я знаю, что ответить вы не можете. Но не бойтесь, скоро вы снова будете говорить.

Чей это голос? Не мужчины, но и не женщины. Странно хриплый, но с четкой артикуляцией, монотонный и вместе с тем приятный.

— Ваш муж тоже жив. К счастью, и он, и вы попали к нам сразу после наступления смерти.

К счастью? Ее охватила ярость. Лучше бы вы дали нам умереть! Хватит того, что осталась в живых я, беспомощная калека, во всем зависящая от других. Но знать, что жив Фред, знать, что он увидит меня такой, какой я стала теперь — безобразной до ужаса… Нет, мне этого не вынести. Верните мне дар речи, и первое, о чем я попрошу, так это чтобы меня убили. Я не хочу жить!

— Возможно, желание смерти, которое вы сейчас испытываете, покинет вас, когда вы узнаете, что способность владеть конечностями и органами чувств будет вам возвращена. На это потребуется некоторое время, но сомнений в исходе нет никаких.

Что за бред?! Да, она знает, что врачи преуспели в создании искусственных рук и ног, ни в чем не уступающих естественным; но ей, если она правильно поняла, обещают вернуть собственные руки и ноги? И даже — она сама это слышала — собственные органы чувств! Значит, речь идет не об электронных заменителях ушей, глаз, а о…

Чушь, ей обещают невозможное. Говорят просто для поднятия духа, как принято среди врачей. Говорят, чтобы придать ей мужества, подбодрить. Но бороться не стоит — у нее не хватит для этого сил. Она хочет умереть и как можно скорее.

— Вероятно, вы уже поняли, я не то существо, которое бы вы назвали человеком. Но это не должно вас тревожить — мне не составит никакого труда восстановить вас в том виде, какой вы сами сочли бы правильным.

Голос умолк. Может, это и к лучшему — ей и так много было сказано. К тому же она не может отвечать на вопросы и задавать свои, ведь их у нее столько!

Так значит это не человек?.. Тогда кто? Почему он говорит на языке людей? Что он сделает с ней, когда он восстановит ее тело?

Она знала: существуют внеземные цивилизации, которым неведомо понятие красоты. У других же цивилизаций, если оно и есть, это понятие не имеет ничего общего с человеческим. Не сочтет ли говорившее с ней существо, что оно вполне ее восстановило, снабдив ее руками, ногами и глазами, одновременно придаст ей вид страшилища? Не станет ли оно при этом гордиться своим искусством — как когда-то гордились врачи на земле, если им удавалось сохранить жизнь обезображенным калекам с плохо работающими органами? Не превратит ли оно ее в нечто такое, на что Фред будет смотреть с дрожью и омерзением?

Фред всегда был немного излишне чувствителен к внешности женщин. Выбор у него был большой, и до знакомства с ней он обращал внимание только на внешность. Она никогда не могла понять, почему он на ней женился. Может, она выделялась тем, что среди всех его знакомых единственная не была красавицей? А может, в таком выборе скрывалась даже некоторая жестокость? Может, ему нужен был кто-то не слишком уверенный в себе, кто-то, на чью привязанность он мог рассчитывать в любых обстоятельствах? Она вспомнила, как пристально порой смотрели люди на них: красавца мужчину и некрасивую женщину, а потом перешептывались, в открытую удивляясь тому, что такой, как он, мог на ней жениться. Фреду это нравилось.

Задавая себе многочисленные вопросы, она незаметно заснула, а потом просыпалась и засыпала, снова и снова, много раз. А потом она опять услышала голос и, к своему удивлению, обнаружила, что в состоянии отвечать. Медленно, неуверенно, временами с мучительным трудом, но она могла говорить снова.

— Мы над вами работаем, — сказал голос. — Пока все идет очень неплохо.

— Я… я… Как я выгляжу?

— Еще не завершенной.

— Наверно, я… безобразная?

Последовала пауза.

— Нет, вы вовсе не безобразны. Во всяком случае, для меня. Просто вы еще не завершены.

— Мой муж был бы совсем другого мнения.

— Я не знаю, какого мнения был бы ваш муж. Вероятно, он не привык видеть незавершенные живые существа. Возможно, его привел бы в ужас даже его собственный вид.

— Я… я об этом не думала. Но он… Мы выздоровеем оба?

— Никаких неразрешимых медицинских проблем ни в вашем случае, ни в его случае не возникает. Совершенно.

— Но почему… почему, раз это в ваших силах, вы до сих пор не восстановили мое зрение? Или вы… боитесь, что я увижу вас и… и испугаюсь?

Снова пауза. Когда же зазвучал ответ, ей показалось, что говорящий улыбается.

— Пожалуй, нет. Нет, не поэтому.

— Тогда потому, что… Как вы сказали о Фреде… что я покажусь страшной самой себе?

— Это лишь одна из причин, но не главная. Понимаете ли, я в некотором смысле, экспериментирую. Не тревожьтесь, пожалуйста, вы не превратитесь в чудовище — с биологией я знаком достаточно хорошо. Правда, о том, как устроены люди, я знаю меньше. Те знания, которыми я располагаю, я почерпнул в основном из ваших книг и при этом обнаружил, что в книгах этих есть некоторые неточности. Из-за этого я мне приходится действовать медленно и очень осторожно. Допустим, я восстановлю какой-нибудь орган, и вдруг окажется, что он не того размера или же вырабатывает не те гормоны. Я стараюсь по возможности избегать таких ошибок, а если они все-таки случаются, спешу исправить до того, как наступят вредные последствия.

— Это не опасно?

— Нисколько, уверяю вас. И внутренне, и внешне вы останетесь такой же, как были.

— Такой же… А смогу… а смогу я иметь детей?

— Сможете. У нас нет половых различий, но мы знаем многие виды существ, у которых они есть, и знаем, как они для них важны. Поэтому я тщательно слежу за гормональным равновесием — как у вас, так и у вашего мужа.

— Спасибо… доктор. Но все-таки я не понимаю… почему вы не хотите восстановить мне зрение сейчас, не откладывая?

— Я не хочу дать вам глаза, которые будут недостаточно хорошо видеть, потому, что тогда мне придется снова их удалять. И я не хочу, чтобы вы видели свои конечности, пока они не развились окончательно — это зрелище причинило бы вам ненужную боль. Только тогда, когда я буду уверен, что все восстановлено как было, я примусь за ваши глаза.

— А мой муж?

— Он будет воссоздан таким же образом. Скоро его сюда перенесут, и вы с ним сможете разговаривать.

— И вы не хотите, чтобы он или я видели друг друга… незавершенными?

— Лучше не надо. Могу уверить вас: когда я закончу лечение, вы станете почти точно такой же, какой были прежде. Когда придет время, у вас будут глаза и вы сможете ими видеть.

Она молчала, и он заговорил снова:

— У вашего мужа были и другие вопросы. Вы тоже можете их задать.

— Простите, доктор… Я отвлеклась. Что вы сказали?

Он повторил, и она ответила:

— Других вопросов у меня нет. Вот только… Нет, пока я их задавать не стану. Что хотел знать мой муж?

— Кто мы — я и мне подобные. Как случилось, что мы подобрали вас и спасли. Почему мы это сделали. Что намерены с вами делать, когда вы будете восстановлены.

— Да, я тоже обо всем этом думала.

— Я могу ответить только на часть ваших вопросов — надеюсь, мой ответ хоть в какой-то степени вас удовлетворит. Наша цивилизация, как вы, возможно, уже поняли, несколько опередила вашу. Мы раньше начали, — словно извиняясь, сказал он.

— Если вы способны восстанавливать не только конечности, но и глаза, вы опередили нас на тысячи лет.

— Мы можем и многое другое, но об этом не стоит говорить. Скажу только, что я врач разведывательной экспедиции. Нам уже приходилось вступать в контакт с людьми, и теперь мы стараемся, чтобы они нас не видели, — мы не хотим вызывать в них тревогу или растерянность.

— Но почему же тогда вы нас спасли?

— Тут была катастрофа — из ряда вон выходящий случай. Мы не люди, но нам, как вы, возможно, сказали бы, свойственна человечность. Мы не любим смотреть, как умирают живые существа. Случайно наш корабль, когда все произошло, находился в нескольких тысячах миль от вашего. Мы увидели — и начали действовать. Как только вы будете восстановлены, мы оставим вас в таком месте, где ваши собратья скоро вас найдут, а сами отправимся дальше. Задачи нашей экспедиции к тому времени будут выполнены.

— Как только мы будем… Доктор, я стану точно такой, как прежде?

— В некоторых отношениях, возможно, даже более совершенной. Могу вас уверить, все ваши органы будут функционировать безупречно.

— Я не об этом. Я… Выглядеть я буду так же?

Наступила тишина, выражавшая, как ей показалось, его изумление, а потом она снова услышала его голос.

— Будете ли вы выглядеть так же? Это для вас… важно?

— Да… о да, очень важно! Важнее всего!

Наверно, теперь он смотрит на нее как на сумасшедшую. Внезапно она обрадовалась, что у нее нет глаз, и она не видит его изумления. И презрения, она не сомневалась, что презрение он испытывает к ней тоже.

Он заговорил медленно:

— Я об этом как-то не задумывался, а сейчас начинаю понимать: мы ведь не знаем точно, как вы выглядели до катастрофы. Как же мы можем сделать вас точно такой, какой вы были?

— Не знаю как, но должны! Должны! — почти прокричала она и почувствовала, как заболели от напряжения новые мышцы горла.

— У вас начинается истерика, — сказал он. — Перестаньте об этом думать.

— Не могу — я только об этом и думаю! Я хочу выглядеть точно так же, как выглядела раньше!

Он ничего не сказал, и вдруг она почувствовала усталость. Только что она была такой встревоженной, взволнованной, а сейчас вдруг ею овладели усталость и сонливость. Ей хотелось заснуть, забыть обо всем. «Верно, он дал мне успокаивающее, — подумала она. — Сделал инъекцию? Иглы я не почувствовала, но, быть может, они обходятся без игл? Так или иначе, хорошо, что он это сделал. Потому что теперь я не буду думать…»

Она спала. А когда проснулась, услышала новый голос. Она его не узнала, но он сказал:

— Привет, Маргарет! Где ты?

— Кто это?.. Фред!

— Маргарет?

— Д-да.

— У тебя другой голос.

— У тебя тоже. Сначала я не могла понять, кто это говорит.

— Странно, как мы не подумали сразу, что голоса у нас теперь изменятся.

— Мы больше привыкли думать о том, как мы выглядим, — сказала она дрожащим голосом.

Он молчал, потому что думал о том же.

— Твой новый голос совсем не плох, — снова заговорила она. — Мне нравится — он стал глубже, звучнее прежнего. Очень подходит к твоему характеру. Врач хорошо поработал.

— Я сейчас думаю, нравится ли мне твой. Не знаю. Пожалуй, я из тех, кто предпочитает привычное.

— Потому то я и не хочу, чтобы он хоть в чем-нибудь меня изменил.

Снова молчание.

— Фред! — снова окликнула она.

— Я здесь.

— Ты говорил с ним об этом?

— Заговорил он сам. Сказал, что ты тревожишься.

— А по-твоему, разве это не важно?

— Пожалуй, важно. Он сказал мне, что технически все будет сделано наилучшим образом — у нас будут правильные черты лица и безупречная кожа.

— Мне не это нужно, мне нужно мое собственное лицо, с неправильными чертами! Голос не так важен, но мое лицо пусть мне вернут!

— Ты многого хочешь. Не достаточно ли он уже для нас сделал?

— Для меня — все равно что ничего, если он не вернет мне моего лица!.. Я веду себя глупо, да?

— М-м-м… Видишь ли…

— Я не хочу быть красивой, потому что знаю — этого не хочешь ты.

— Кто тебе сказал? — изумленно спросил он.

— Ты думаешь, что я, прожив с тобой два года, этого не поняла? Если бы тебе нужна была жена-красавица, ты бы на красавице и женился. Но ты выбрал меня — хотел быть красивее жены. Я знаю, что для тебя это важно — не пытайся отрицать.

— Ты хорошо себя чувствуешь, Маргарет? Ты говоришь как-то возбужденно.

— Нет, очень логично. Будь я уродкой или красавицей, ты бы меня ненавидел. Если бы я была уродкой, люди бы жалели тебя, и ты бы этого не мог вынести, если бы я была красавицей, тебя, возможно рядом со мной перестали замечать. Я же просто некрасивая — как раз настолько, чтобы все удивлялись, как это ты смог жениться на такой заурядной женщине. Я будто специально создана для того, чтобы служить тебе фоном.

Он ответил не сразу:

— Мне и в голову не приходило, что ты обо мне такое думаешь. Очень глупо, Маргарет. Я женился на тебе, потому что тебя любил.

— Может быть. Но почему ты любил меня?

— Не будем в это углубляться, — примирительно сказал он. — Скажу одно, Маргарет: ты говоришь ерунду. Мне все равно, уродка ты или красавица… нет, если сказать правду, то не все равно, но внешность — это не самое главное. На мои чувства к тебе оно почти не влияет. Я люблю тебя за твой характер, за твою личность — остальное для меня второстепенно.

— Фред, не надо меня обманывать. Я хочу быть такой же, как прежде, потому что знаю: именно такой я тебе нужна. Неужели нет никакого способа объяснить доктору, как мы выглядели раньше? У тебя хороший глаз — вернее был. Может, ты ему как-нибудь нас опишешь?..

— Маргарет, будь разумной, ты же прекрасно знаешь, что по словесному описанию нельзя судить ни о чем, — голос его звучал почти умоляюще. — И хватит об этом, ладно? Я вовсе не против того, чтобы лицо у тебя было правильное, как с картинки анатомического атласа, и…

— Вот именно, с картинки! — взволнованно перебила она его. — Фред, помнишь стереоснимок, который мы сделали перед самым отлетом с Марса?

— Но корабль разбит, дорогая, от него почти ничего не осталось.

— Раз они смогли подобрать нас живыми, значит, какие-то части остались неповрежденными. Может, снимок уцелел!

— Маргарет, ты требуешь невозможного. Мы не знаем, где сейчас наш корабль. Группа, в которую входит врач, проводит разведывательную экспедицию. Обломки нашего корабля остались далеко позади. Возвращаться ради того, чтобы их найти, никто не станет.

— Но ведь только так… только так можно… Другого способа нет!

Силы покинули ее. Будь у нее глаза, она бы заплакала, но сейчас плакала только ее душа.

Должно быть, его унесли, потому что никто не откликнулся на ее рыдания. А потом она вдруг почувствовала, что плакать не из-за чего. Более того, на душе у нее стало легко и весело, и неожиданно пронзила мысль: «Врач дал мне какого-то лекарства — он не хочет, чтобы я плакала. Хорошо, не буду. Буду думать только о приятном, буду радоваться…»

Вместо этого она заснула крепким, без сновидений, сном.

Проснувшись, она вспомнила о разговоре с Фредом, и ее охватило отчаяние. «Придется рассказать все врачу, — подумала она. — Может, он что-нибудь придумает. Да, я требую слишком многого, но без этого, но без этого все, что он для меня сделал и делает, потеряет всякую ценность. Лучше умереть, чем стать не такой, какой я была!»

Но оказалось, что необходимости говорить с врачом нет, — он уже все знал от Фреда.

«Значит, и Фред признает, что это важно, — подумала она. — Больше он не сможет этого отрицать».

— Вы просите невозможного, — сказал врач.

— Невозможного? Вы даже не попытаетесь?..

— Ваш разбитый корабль остался в сотнях миллионов миль от нас. У экспедиции есть задачи, которые она обязана выполнить. Вернуться назад мы не можем. Мы не вправе тратить время на поиски стереоснимка, который к тому же вряд ли уцелел.

— Вы правы, доктор… Простите меня.

Похоже, он прочитал ее мысли, потому что добавил:

— Не стройте в отношении себя никаких планов, вам все равно не удастся причинить себе никакого физического вреда.

— Ничего, что-нибудь придумаю. Раньше ли, позже ли, но придумаю обязательно.

— Вы ведете себя неразумно. Мне бы хотелось знать, много ли существует людей, психологически вам подобных.

— Не знаю, мне все равно. Я знаю только одно: для меня это важно.

— Так расстраиваться из-за какого-то пустяка! Ведь насколько нам известно, внешние различия между различными человеческими особями одного пола совершенно незначительны.

— Это для вас различия незначительны, потому что вы не знаете о людях — мужчинах и женщинах — ровным счетом ничего! Для Фреда же и для меня это вопрос жизни и смерти.

Сейчас впервые в ответе врача прозвучало некоторое раздражение:

— Вы как дети, но иногда ребенку следует уступить. Я подумаю, что можно сделать.

Но что можно тут сделать? Где-то в космосе несутся обломки корабля, а в них — стереоснимок, который даже не попытаются найти. Может, врач попросит, чтобы Фред описал ее? Самый лучший художник на земле не сумеет создать точный портрет по одному лишь описанию; чего же ждать от существа, для которого все мужчины на одно лицо и все женщины — тоже?

Она лежала, погруженная в свои мысли, и почти не замечала, как бежит время. Но постепенно она начала ощущать легкое покалывание, которое распространялось по всему телу. Прежняя боль медленно отступала и наконец исчезла совсем. Назвать болью то, что она чувствовала теперь, было никак нельзя. Скорее было даже приятно — казалось, кто-то мягко массирует ее тело, растягивает мышцы.

И вдруг она поняла: это растут новые руки и ноги. Значит, внутренние органы уже восстановлены и врач приступил к следующему этапу лечения.

Когда она это осознала, по ее щекам покатились слезы. «Слезы, подумала она, — настоящие слезы, я их чувствую. У меня растут руки и ноги, и я снова могу плакать. Но до сих пор нет глаз… или, может быть, они тоже появились? Временами мне чудятся какие-то вспышки. Должно быть, он восстанавливает глаза медленно, и сначала привел в порядок слезные протоки. Не забыть сказать ему, что глаза у меня были синие. Пусть я никогда не отличалась красотой, но глаза у меня были хорошие. Не хочу, чтобы они были другого цвета, — он не пойдет к моему лицу».

И в следующий раз, когда врач с ней заговорил, она попросила его об этом.

— Пусть будет, как вы хотите, — добродушно ответил он, словно ублажая капризного ребенка.

— И еще доктор, по поводу корабля…

— Это невозможно, как я уже вам сказал. К тому же в этом нет необходимости, — он помолчал, будто заранее предвкушая эффект, который произведут его слова. — Я посмотрел наш архив. Как и следовало ожидать, ваш разбитый корабль был тщательно обследован — мы надеялись получить информацию, которая помогла бы нам лучше понять землян. Во время поисков были найдены и взяты нами стереоснимки — около десятка.

— Десятка?! Но откуда?

— Видимо, от волнения вы забыли, что снимков не один, а больше. Судя по всему, на них изображены вы и ваш муж. Но снимали, очевидно, в самых разных условиях и разными камерами, потому что даже я, хотя мое зрение и отлично от человеческого, замечаю в изображениях некоторые различия. Может быть, вы скажете, какое из них взять за образец?

— Лучше, если я поговорю об этом с мужем, — медленно произнесла она. — Можно… перенести его сюда?

— Конечно.

Она лежала и думала. Десяток стереоснимков! Она помнила только один, единственный, один-единственный. Конечно, были и другие снимки — во время медового месяца и после, — но те остались дома, на Марсе.

— Как ты себя чувствуешь? — спросил Фред новым голосом.

— Как-то странно — такое чувство, будто у меня растут руки и ноги.

— И у меня тоже. Наверно, скоро мы станем такими же, как прежде.

— Ты думаешь?

— Что ты имеешь в виду, Маргарет? — в его тоне сквозило неподдельное удивление, и она представила себе, как при этом он морщил лоб.

— Разве врач тебе не сказал? Они нашли на корабле стереоснимки и взяли их с собой. Теперь они могут восстановить наши лица.

— По-моему, именно этого ты и хотела?

— Но чего хочешь ты, Фред? Я помню только один снимок, а врач говорит, что нашли около десятка. И по его словам, на каждом из них мое лицо отличается от предыдущих.

Фред молчал.

— Фред, а они красивее меня?

— Ты не понимаешь, Маргарет.

— Все понимаю. Я хочу только знать… снимки были сделаны до нашей свадьбы или потом?

— Конечно, до. После свадьбы я ни с кем больше не встречался.

— Спасибо, милый.

Слова эти, сказанные ее новым голосом, прозвучали ядовито, и она себя одернула. «Я не должна так разговаривать, — пронеслось у нее в голове. — Я знаю Фреда, знаю его слабости, знала их до того, как вышла за него замуж. Нужно принимать его таким, какой он есть, и помочь ему, а не придираться».

— Этих девушек я знал мало, и знакомства были недолгими, — снова заговорил он, — внешне привлекательные, но в остальном не бог весть что. С тобой не сравнить.

— Не надо извиняться, — на этот раз ее голос прозвучал мягко, и ему показалось даже, что она улыбается. — Ты же не виноват, что нравился женщинам. Почему только ты не сказал мне про эти снимки раньше?

— Боялся, что будешь ревновать.

— Может, и поревновала бы, но это бы прошло. Скажи, Фред, а среди них есть кто-нибудь, кто особенно бы тебе нравился?

Ей показалось, что он насторожился. Сдержанным, бесстрастным голосом он сказал:

— Нет. А что?

— Просто я подумала: может, ты захочешь, чтобы меня сделали похожей на нее.

— Не говори глупостей, Маргарет! Я не хочу, чтобы ты была похожа на кого-нибудь другого. Не хочу больше видеть эти пустые лица!

— Но я думала…

— Скажу врачу, что остальные снимки они могут оставить себе. Пусть поместят в какой-нибудь музей вместе с другим хламом. Для меня они ровным счетом ничего не значат уже давным-давно. Я и не выбросил их потому, что совсем забыл о них.

— Хорошо, Фред, я попрошу врача, чтобы за образец он взял снимок, на котором мы вместе.

— Тот, крупным планом… Только смотри, чтобы он не перепутал!

— Постараюсь объяснить ему.

— А то в дрожь бросает, как подумаешь, что до конца жизни придется смотреть на какое-нибудь из этих пустых лиц. Только бы он не перепутал — я хочу видеть твое лицо, а не чье-то другое.

— Хорошо, милый.

Об одном, правда, она не подумала: на сколько же лет будут выглядеть они с Фредом? Врач ведь в этом не разбирается, и может безо всякого дурного умысла сделать их старше. Пусть лучше сделает их помоложе, если сможет, но только бы не сделал старше.

И когда врач снова с ней заговорил, она сказала ему о своем желании. И ей опять показалось, что, говоря с ней, он сдерживает снисходительную улыбку.

— Хорошо, — сказал он, — вы будете выглядеть немного моложе, чем были, но не слишком, потому что, насколько я могу судить по вашим книгам, лучше, когда, нет большого расхождения между наружностью человека и его истинным возрастом.

Она облегченно вздохнула. Все улажено. Все будет как прежде, — может, даже чуточку лучше. Они с Фредом смогут вернуться к семейной жизни, твердо зная, что будут так же счастливы, как были до этого, — счастливы настолько, насколько некрасивая и мнительная женщина может быть счастлива с красавцем мужем.

Теперь, когда с врачом все было улажено, время потянулось медленней прежнего. Руки и ноги у нее росли, глаза тоже восстанавливались. Она начала чувствовать основания пальцев и все чаще видела вспышки света — оживали глазные нервы. Иногда ощущались легкие боли, но теперь она понимала, что это боли роста, а значит, выздоровления, и была им рада.

И наконец настал день, когда врач сказал:

— Вы здоровы. Через сутки, если пользоваться принятой у вас мерой времени, я сниму повязки.

Ее новые глаза наполнились слезами.

— Доктор, как мне отблагодарить вас?

— Не нужно никакой благодарности, я занимался своим делом.

— А что теперь будет с нами?

— Мы подобрали старый грузовой корабль землян, покинутый экипажем, привели его в порядок и перенесли в него запасы пищи, взятые с вашего корабля. Вы проснетесь внутри него и сможете вернуться на нем к своим собратьям.

— Но неужели я… так и не смогу вас увидеть?

— Это было бы нежелательно. По некоторым соображениям мы предпочитаем не показываться. И по этой же причине мы позаботимся, чтобы вы не унесли с собой ни одной сделанной нами вещи.

— Если бы я могла хотя бы пожать руку… сделать что-нибудь.

— У меня нет рук.

— Нет рук? Но как же тогда… как вам удается делать такие сложные операции?

— Я не вправе говорить об этом. Простите, что оставляю вас в неведении, но поступить иначе я не могу. Вы хотели бы поговорить с мужем до того, как заснуть?

— А обязательно нужно, чтобы я заснула? Я так взволнована… так хочется соскочить с постели, сорвать повязки и посмотреть на себя!

— Если я вас правильно понял, вы не очень стремитесь поговорить сейчас с мужем.

— Сперва я хочу себя увидеть!

— Вам придется немного подождать. Во время сна повысят тонус и силу ваших мышц и вы подвергнетесь заключительному медицинскому обследованию. Это очень важно.

Она хотела его перебить, но он остановил ее:

— Постарайтесь успокоиться. Я могу управлять вашими чувствами при помощи лекарств, но лучше, если вы справитесь с ними сами, — потом у вас появится возможность дать им выход. А теперь я должен вас оставить. Больше вы не услышите обо мне никогда.

— Никогда?

— Никогда. Прощайте.

На миг она почувствовала, как ко лбу ее прикоснулось что-то прохладное и шероховатое. Она попыталась поднять руку и дотронуться до лба, но не смогла, и только сказала сквозь слезы:

— Прощайте, доктор!

Когда она заговорила снова, ответом ей было молчание.

Она заснула.

На этот раз пробуждение было другим. Еще не открывая глаз, она услышала скрежет и ровное негромкое гудение: работали привычные ракетные двигатели.

Когда она попыталась сесть, веки ее разомкнулись и она увидела, что пристегнута к койке предохранительными ремнями. Медленно, неуверенными движениями она начала отстегивать ремни. Отстегнув часть из них, остановилась и начала разглядывать свои руки — сильные, гибкие, красивые, покрытые легким загаром. Она несколько раз согнула и разогнула пальцы. Превосходные руки! Врач не обманул ее надежд.

Отстегнув последние ремни, Маргарет встала на ноги. Она ждала головокружения, но его не было. Никакого ощущения слабости, хотя оно было бы вполне естественно после такого долгого пребывания в постели. Она чувствовала себя великолепно.

Она оглядела свои ноги, тело — придирчиво, словно оглядывала ноги и тело незнакомой женщины. Сделала несколько шагов вперед, отступила назад. Да, он не обманул ее надежд. Тело было красивое, большего нельзя было ожидать. Но лицо?

Она повернулась, ища глазами зеркало, и услышала:

— Маргарет!

С койки напротив поднимался Фред. Они впились взглядами друг в друга и замерли.

— В капитанской каюте должно быть зеркало, — после долгого молчания, запинаясь, проговорил Фред. — Я хочу себя увидеть.

Они нашли зеркало и остановились, глядя в него, переводя взгляд с одного лица на другое, и на этот раз молчание длилось дольше и было тягостней.

Каким изумительным художником оказался врач! С какой точностью, черту за чертой, воссоздал он их лица. Форма и линия лба, волосы, высота скул, форма и цвет глаз, контуры носа, губ, подбородка — все было как прежде. Все.

Кроме общего впечатления. Раньше она была некрасивой, теперь стала красавицей.

«Следовало предположить, что такое возможно, — думала она. — Случается, видишь двух сестер или мать и дочь с одинаковыми чертами, будто их лица отлиты в одной форме, и все-таки одно из них уродливо, а другое прекрасно. Точно скопировать черты лица могут многие художники, но немногим дано копировать уродство или красоту. Врач чуточку ошибся — он сделал мое лицо лучше, чем оно было. А лицо Фреда — хуже. Теперь Фреда не назовешь красавцем. Правда, он и не урод: его лицо стало сильнее и значительнее, Но теперь я красивее. И примириться с этим он не захочет. Для нас все кончено».

Фред глядел на нее и улыбался до ушей.

— Ну и женушку я себе отхватил! Ты только посмотри на себя! Можно, немного погрущу?

— Фред, милый, какая жалость! — неуверенно проговорила она.

— Почему? Из-за того, что он дал тебе больше, чем ты просила, а мне меньше? Какая разница, все осталось в семье!

— Не надо притворяться, Фред, я знаю, каково тебе сейчас.

— Ничего ты не знаешь! Я просил его сделать тебя красивой. Я не был уверен, что он сможет, но все равно просил. И он сказал, что постарается.

— Ты просил его? Не может быть!

— Еще как может! Ты недовольна? Я надеялся, что он и меня не обидит, но… Послушай-ка, ты что, вышла за меня только из-за моей наружности?

— По-моему, ты должен знать, из-за чего!

— И я тоже женился на тебе не из-за этого. Я ведь говорил об этом раньше, только ты мне не верила. Может, хоть теперь поверишь.

— Может быть… Может и вправду внешность не так уж и важна, — с трудом проговорила она. — Возможно, я была неправа — не понимала, что важно, а что нет.

— Конечно, не понимала. Но из-за того, что считала себя некрасивой, ты всегда чувствовала себя неполноценной, а теперь у тебя не будет для этого никаких оснований. И быть может, теперь мы немного повзрослеем.

Она кивнула. Было так удивительно, что он обнимает ее руками, которых она никогда еще не касалась, целует губами, которые ее не целовали. «Но это неважно, — подумала она. — Важно знать, что каков бы ни был наш облик, мы — это мы. Знать, что теперь уже ничто не омрачит наших отношений, — и все благодаря волшебнику доктору».

— Фред, — сказала она вдруг, по-прежнему прижимаясь щекой к его груди, — как, по-твоему, можно быть влюбленной в двоих сразу, если к тому же один из этих двоих… не человек, а неизвестно кто?

Оглавление