«Орден Дальнейших Успехов»

НИКОЛАЙ КУРОЧКИН

ОРДЕН ДАЛЬНЕЙШИХ УСПЕХОВ

1

Педагогическое училище имени К. Д. Ушинского не зря считают одним из лучших в стране. За восемьдесят лет своего существования "Ушинка" дала стране не только семь с половиной тысяч учителей начальных классов, воспитателей детсадов, преподавателей рисования, пения и физкультуры - но и немало людей, чьи имена известны у нас каждому, И традиционное пожелание "дальнейших успехов", с которым директорша вручала выпускникам дипломы, было больше, чем просто формулой.

Но Колька Руколапов только криво усмехнулся в ответ на слова Анны Степановны: его-то "дальнейшие успехи" не ожидали.

Учись он в рядовом педучилище, учи его унылые неудачники - он бы, пожалуй, стал заурядным школьным учителем и до пенсии добросовестно загонял бы в единое гладенькое русло буйные потоки ребячьей фантазии. Но в "Ушинке" учили талантливые люди - и Колька, незадолго до диплома, понял: его любовь - без взаимности.

Он любит живопись, но она его - ничуть. И если он человек честный, надо отработать после училища положенные три года и искать другое ремесло.

Ведь - этому-то его выучили, - ведь чтобы учить детей рисовать, надо иметь два таланта. Талант учить и талант художника.

Иначе от твоей деятельности будет людям бред, а не польза. Ну, педагогической жилки у Руколапова никогда не было. В училище он пошел, чтобы стать художником. Не стал. Какие уж тут могут быть "дальнейшие успехи"?

Он отпреподавал год, отслужил в танковых, уволился в запас... Самое бы время переучиваться - но как-то очень быстро он влюбился и женился. Надо было кормить семью - и он пошел вкалывать в художественные мастерские.

Вроде бы все шло отлично: заработок неплохой, начальство им довольно и Заказчики не обижаются. Но сам-то он знал: липа это, им сделанные плакаты и транспаранты не только никого не поднимут на то, к чему зовут, но и обессмыслят правильные слова, на них написанные. И огромное панно на развилке автострад не станет визитной карточкой города, не заставит никого притормозить, чтобы вглядеться.

Это были самые благополучные и самые черные годы его жизни. Надо было спасать себя. Колька вспомнил свою военную специальность и пошел на курсы слесарей-наладчиков. Жена решила, что он с жиру бесится.

Ее портреты в самой разной технике нравились ей, и все подруги говорили, что здорово похоже. Чего ж еще?

Да и в заработке он потеряет, если в слесари пойдет.

Они поссорились и жена ушла к маме. Через три дня вернулась, а через месяц, видя, что муж не сдается, назад в художники не собирается, ушла совсем.

Месяца два он крепко тосковал. Потом втянулся, в работу (цеховым механиком на заводе железобетонных изделий), смирился с одиночеством - и дни пошли за днями ровно и незаметно. Завод, правда, работал непрерывно, но именно поэтому часто бывали свободные дни, можно было работать на пленэре. То есть, по-русски говоря, на свежем воздухе.

Ведь живопись он так и не бросил. Не смог! Но теперь писал только для души.

Вскоре, неожиданно для себя, он нашел свою тему в искусстве.

Это было в конце января. Утро было ясное, не очень морозное.

Ветерок налетал только порывами, из прогалов между домами.

Руколапов брел со смены через новый микрорайон. Ему было хорошо и покойно.

Три часа он проторчал, скрючившись, под сломавшимся блоком гравиеподачи - и сейчас шагал с удовольствием, каждой мышцей и каждой жилочкой ощущая прелесть прямохождения.

Вдруг слева потянуло резким и сложным запахом.

Несло от мини-свалки, возникшей вокруг переполненного мусоросборника. "Сегодня же воскресенье, мусоровозки нет, вот и скопилось", - подумал Колька.

Пахло бесформенное пятно смерзшейся дряни гадостно.

Но выглядело - особенно на фоне посверкивающего, как толченое стекло, утоптанного снега, - очень даже...

Очень и очень живописно!

Какого цвета мусор? Скажите - бурого или серого?

Ну да, а небо голубое, море синее и осенние листья желтые. А на самом деле небо бывает порой и зеленым, и белым, а море - зеленым и лиловым, и темносерым. А осенние листья бывают и алыми, и малиновыми, и серыми, и лиловыми - но это уже другой серый и другой лиловый...

Все мы зрячие. Но видеть то, что перед глазами, умеют не все. Руколапов умел. И он увидел, что мусор прекрасен! В нем в самых смелых сочетаниях встречались чистые краски и полутона. В нем сталкивались праздничная, тропическая ярость апельсиновых корок и льдисто-мутная белесость полиэтиленовой пленки.

В нем зеленое стекло битых бутылок отбрасывало рефлексы на мыльно-розовые спины ломаных кукол. В нем возвышались на холмике опилок ошеломляюще сложные внутренности радиолы, в которых целые стаи сопротивленьиц и конденсаторов трепыхались в сетях из пестрых проводов...

Мусор был прекрасен - и Колька решил вернуться сюда с этюдником. Сразу после обеда. Но еда и тепло разморили его. Он проспал до сумерек, а в понедельник, хотя время у него было, писать оказалось не с чего: вывезли уже мусор. Но на краю микрорайона, где в кривых переулках толпились еще не снесенные избушки "самстроя", он наткнулся на сползающую по склону оврага, как глетчер, "дикую" помойку, над которой сиротливо торчал столбик с табличкой: "Мусор не бросать! Штраф 10 руб!" Эта, пожалуй, была даже интереснее: снег, сизо-желтые языки замерзших помоев, а на них - яркие пятна консервных банок, кости, овощи, огрызки пирогов...

Он стал бродить, по задворкам, по овражкам и пустырям. Он полюбил те, небывалые в их жизни, сочетания вещей и продуктов, в которые они вступают после своей смерти. Представьте игру объемов и теней, возникающую, скажем, при слиянии в один натюрморт оранжевого абажура с бахромой, обглоданной говяжьей берцовой кости, трех жестянок из-под дихлофоса и темно-синего эмалированного чайника!

Он не пренебрегал и скромными кучками золы, которую нерадивые хозяйки выкидывают на обочины, а то и на проезжую часть окраинных улочек - но главным... неисчерпаемым резервуаром моделей и тем стала для него, конечно же, городская свалка. Сторож свалки был убежден, что рисование - это так, для отвода глаз, на самом же деле механик с "бетонки" ищет на свалке запчасти. И пусть себе шарится, жалко, что ли? Все одно сгниет, соржавеет.

Годы шли ровно и незаметно. Только набив до отказа полотнами, акварелями и графическими листами еще один шкаф, Руколапов замечал, что прошло еще сколько-то лет.

Приглашение в "Ушинку" на юбилей выпуска его озадачило. Все же двадцать лет - не шутка. Он уже далеко не юноша, но... Но неужели уже двадцать?

В числе прочих аттракционов, воскрешающих идиллическую атмосферу начала восьмидесятых годов, была и выставка работ выпускников художественно-графического отделения. Правда, увидев последние работы Руколапова, организаторы празднования содрогнулись.

Ну да черт с ним, тут ведь важно не "что", а "чье".

И солнечные свалочные пейзажи и утильно-мусорные натюрморты рядом с полотнами известных мастеров (а в выпуске были и такие!) украсили на один вечер два класса и кусок коридора "Ушинки".

А вот как встретит эти работы Выпускница номер один?

Конечно, еще неизвестно было, явится ли она. Как-никак, теперь Райка всесветная знаменитость, может и возгордиться. Да и времени может не выкроить: поездки, приемы, пресс-конференции... И вообще женщина полгода как из экспедиции, до юбилеев ли ей?

Но она явилась.

Все шло как обычно бывает на таких праздниках памяти, пока Раиса Павловна не сказала: "А ну-ка, дайте мне поближе взглянуть на дальнейшие успехи нашего славного Руколапа!"

Картина... Вторая... Третья... Поднятые брови, наморщенный лоб, недоуменные междометия... Руколапов не волновался. Подумаешь, авторитет: глава отечественной школы космопсихологии, первая в мире женщина-звездолетчица и тэ дэ! В живописи она никогда не разбиралась и пусть что хочет, то и лопочет!

Третье полотно, четвертое... Но что это?

У четвертой картины - уютный, редко посещаемый уголок городской свалки - Раиса Павловна вздрогнула, ойкнула, наклонилась низко, осторожно распрямилась и замерла, склонив голову набок. Потом резко согнулась, почти ткнувшись лбом в полотно. Потом обернулась ко всем, вытаращила глаза, испорченные жестоким светом чужих солнц, и хрипло спросила:

- Вы тоже слышите?

- Н-нет... А что?

- Тсс! Тихо!

Она подозвала незадачливого живописца, указала на левый нижний угол картины и спросила:

- Руколап, это вот - что?

- Это? А пес его знает. Металлолом какой-то. Скорее всего, химическая аппаратура.

- Аппаратура? Ну допустим. А эти черненькие, рядом с "аппаратурой"?

- Что ты пристала? Не знаю я. Это свалка, там все может быть, ясно? Фотоувеличители это, по-моему.

- Эх ты, увеличитель. Поедешь со мной.

- Куда еще?

- Куда, куда. В Госбезопасность.

- Зачем? Что я такого сделал?

- Быстрее ты! В машине объясню.

2

Представьте себе, читатель, что Вы - командир "летающей тарелки", уже не впервой попавший на Землю с разведзаданием. Вам нужно выбрать место базирования, причем такое, чтобы и близко от жизненных центров вражьей цивилизации (так называемых "городов") и чтобы никто из землян вас не увидел - а если и увидят, чтобы никто не заподозрил и не догадался, что он видел.

Ну, читатель? Что бы выбрали Вы? В глухомани легко укрыть базу, но разведчики наверняка погибнут по дороге к далеким городам. А в густонаселенных местах где скрыться?

Решение пришло не сразу. Испробовали множество вариантов, погубили не одну "летающую тарелку" - но теперь уже все окончательно ясно и в инструкциях командирам "тарелок" написано: "Пунктами базирования спускаемых аппаратов являются: а) в "белой" зоне - музеи и галереи современного западного искусства, б) в "красной" зоне - свалки. Выбор каких бы то ни было иных точек базирования не допускается по соображениям безопасности".

Конечно, музеи абстрактного искусства - решение близкое к идеальному. Пробрались ночью в зал, заняли свободный подиум, присобачили к борту корабля этикетку: "Дж. Смит, "Летающая тарелка". Титановый сплав" - и порядок. Можно записывать разговоры посетителей - и даже можно средь бела дня разведчиков в скафандрах выпускать. Только, опять-таки, с этикеткой - на шее: "Экспонат, руками не трогать! Мобиль, оп. 13".

Свалка - тоже неплохо, можно свободнее расположиться, чем в музее. Но добираться до города со свалки...

Ведь любой шофер, завидя топающий по шоссе фотоувеличитель, глушит мотор и кидается ловить разведчика. Трое из двадцати восьми членов экипажа "летающей тарелки", дислоцированной на свалке близ города Т., уже самоликвидировались, чтоб не попасть в лапы противника - а работы еще на полгода.

"Вообще чего они там тянут, в Центре? - возмущался капитан "тарелки". - Разведка, разведка... Давно пора бросать в дело боевые звездолеты, обрабатывать гипсовые карьеры и пиритовые разработки бомбами, чтобы задушить землян сернистыми газами, выделяющимися из минералов (это дешевле и быстрее, чем кипятить океаны) - и заселять добровольцами эту планетку, так выгодно расположенную на фланге здешней Галактики. И спешить, спешить, спешить, пока эти паршивые миролюбцы с Альфы Лебедя не пронюхали, прогрессисты озонированные!"

Капитан "тарелки" обрадовался, увидев на свалке человека с этюдником. "Если так дело дальше пойдет, - подумал он, то скоро и в "красной" зоне можно будет в музеи перебраться"! На радостях капитан даже тяпнул полфляжки неразбавленного фенола.

Знать бы ему, чем обернется руколаповская картина... Но он не знал, не в силах был предугадать...

Альфалебедевский квазиживой контрразведчик АБТРРР уже заканчивал обследование невзрачных и безжизненных планеток системы, известной читателям как Альфа Эридана, и собирался вернуться на родину, когда на орбите вокруг Альфы Эридана появился звездолет землян. Примитивная, но многообещающая и динамичная (каких-то восемьсот тысяч лет от первых костров до первых фотонных ракет!) цивилизация землян была, строго говоря, вне круга интересов АБТРРР. Но, не найдя следов анаэробных агрессоров из Крабовидной туманности, он решил провести поиск еще и у Солнца.

Поэтому, изучив язык, мысли и вкусы членов экипажа Второй Звездной, он принял квазикристаллическую форму и устроился в уютной ямке близ ракеты.

Расчет его был точен: уже через три часа женщиназвездолетчица заметила странный, мерцающий серокоричневый камушек (как всегда, АБТРРР, решая сложные проблемы, анизотропно сокращался. Пьезооптический эффект и привлек Раису Павловну), подняла его и решила: это будет сувенир! Вот так изрядно поглупевший (примитивная, любительская, огранка напильником и сверление отверстия для цепочки лишили квазикристаллического храбреца четверти его мыслящего вещества и разрушили миллионы связей в его квазимозге), но сохранивший инкогнито АБТРРР оказался - в виде кулона - на выставке работ Кольки Руколапова.

Он был недоволен собой: время шло, а к цели он не приблизился. Есть ли, нет ли в Солнечной системе разведчики крабовидных, он не выяснил. А этот юбилей...

Конечно, заседания, встречи, визиты - это все интересно, но он же, в конце концов, не специалист по первобытной культуре, а контрразведчик! Борец против поджигателей межгалактической войны и претендентов на мировое господство!

Но вдруг!..

Вдруг среди композиции из мало ему знакомых земных вещей АБТРРР увидел явно с натуры, во всех деталях, списанную типовую "летающую тарелку" анаэробников и рядом с нею - двух крабовидных в скафандрах. Нет, не зря он здесь, не зря! Не подвела его интуиция, подсказав незапланированный крюк к Солнцу!

Альфалебедевца залихорадило от волнения. За секунду он разогрелся настолько, что женщина, на шее которой он висел в качестве экзотического украшения, ойкнула и согнулась, чтобы отстранить от тела жгущий камень. АБТРРР подстроился к частоте пси-колебаний мозга женщины и послал телепатему. Не веришь? Повторю. И еще повторю. И еще, и еще - пока не поверишь!

В конце концов она поверила.

3

Сначала дежурный по Т-скому отделу Госбезопасности решил, что его неумно разыгрывают. Потом - что знаменитая звездолетчица все же не вынесла нелегкого даже для мужчин полета и малость... того... Ну, вы понимаете...

Потом и он поверил - и незамедлительно принял меры.

Межгалактических шпионов быстро и почти без потерь с нашей стороны обезвредили. АБТРРР с первым же автоматическим космозондом отправили домой, наградив орденом, а Руколапову с Альфы Лебедя по каналу нуль-транспортировки прислали Орден Дальнейших Успехов.

Колька пожал плечами, но нацепил на пиджачишко тусклую металлическую звездочку, усыпанную некрасивыми буквами-колючками, и пошел рисовать очередную помойку. На пути ему встретилась молодая женщине с детской коляской. Колька, по привычке глядя себе под ноги, посторонился.

Но странный голос неведомо откуда властно сказал: "Разогни плечи, балда! Погляди ей в лицо, ну!" Руколапов поглядел и остолбенел. Женщина была дивно хороша. Он покраснел и, под диктовку Голоса сказал, с трудом выдавливая из горла слова: "Вы очень красивы. Я - художник. Можно, я вас нарисую?"

Он писал портрет незнакомки, а Голос беззвучно подсказывал, где какую краску положить, где блики бросить, и даже водил его рукой.

Увидев законченный портрет, молодая женщина объявила, что Колька - гений, а ее муж - ничтожество и что она готова посвятить всю оставшуюся жизнь (ей было двадцать три года) созданию творческих условий для Кольки. Руколапов хотел сказать, что и он - не гений, и портрет, в сущности, - не его работа. Но Голос прошипел: "Молчи, дурень! Потому я и назван "Орденом Дальнейших Успехов", что обязан и способен обеспечить лицу, мной награжденному, дальнейшие - и притом максимально возможные! - успехи в любой области. И не угрызайся: у нас знают, что делают. Раз наградили, - значит заслужил. А водить твоей рукой я буду только пока она сама не научится, что ей делать. И соглашайся, пока она не передумала!"

Он согласился. И его жизнь стала калейдоскопом дальнейших успехов. И Голос Ордена вел его по жизни, не давая ни свернуть на окольную тропку, ни зазнаться, ни излишне скромничать, ни смолчать, когда нужно правду в глаза...

Ордена, по закону, остаются в семье покойного. Но Руколапов завещал Орден Дальнейших Успехов родному педучилищу - с тем, чтобы им награждали, сроком на семестр, лучших учащихся художественно-графического отделения.