«Армагедец»

Харик Бу Армагедец

Армагедец (Из сборника «Армагедец»)

Земля

Не помню, кто сказал «если вы найдете что-нибудь, с чем все согласны, значит, дело обстоит наоборот». Я нашел. Вот только вопль «эврика!», мною изданный, привел к весьма плачевным результатам. Чем я занят последние три года? Рутина. Одно утешение: читаю на работе Верлена, флиртую с коллегой и ненавижу начальника за то, что у него потрясающая секретарша.

Я сидел в лаборатории, которую мечтал назвать своей, и корпел над отчетом, в очередной раз тупо сверяя исходные данные и полученные результаты. Что-то было явно не так. Я чувствовал это подспудно, всем нутром, а в рапортах — все в полном порядке. Выходило так, что очередной инцидент на ферме пищевой биомассы, — обычная техногенная авария. Всего лишь несколько странных отказов техники, нелепейших ошибок персонала— ничего больше, никакой системы.

Последовательность событий, которая привела к очередной аварии, по рапортам независимых экспертов, была следующей:

операторы случайно выключили насос, который перекачивал клеточную массу из емкостей для размножения в герметичные камеры подготовки к переработке (ошибка человека);

автоматически должен был включиться запасный насос, но его вентили оказались закрытыми. Вследствие подъема давления, камеры, которые должны быть герметично закрытыми, разгерметизировались: открылся предохранительный клапан для стравливания давления (ошибка человека);

когда давление выровнялось, клапан не закрылся (техническая неисправность);

индикатор на пульте показывал, что клапан закрыт (техническая неисправность);

в течение двух часов происходила утечка биомассы из регенеративной зоны (ошибка человека).

Авария была небольшая: в окружающую среду попало несколько кубометров жидкости, содержащей микроорганизмы, которые служат основой для создания белковой пищи. Система контроля стоков на сей раз воспрепятствовала обширному «загрязнению» окружающей среды.

На моем столе в полнейшем творческом беспорядке лежало уже как минимум полтора десятка подобных отчетов — Китай, Австралия, Россия, Голландия, Бразилия, Канада, — хоть географию изучай. Единственное, что объединяло их, — абсолютная нелепость и непредсказуемость каждой последующей аварии, или «инцидента», как всегда исправлял шеф.

В комитете, где всего несколько месяцев тому назад меня встречали едва ли не с оркестром, сегодня смирились с отсутствием быстрого спасительного решения. На мое участие в расследовании каждого события теперь смотрели как на необходимость, которая способна лишь усложнить и без того нудный процесс составления огромного количества отчетов и справок, жизненно важных для функционирования инертной европейской бюрократической машины.

В очередной раз убедившись в том, что никакой закономерности в цепи более или менее однотипных аварий нет, я собрался было перекинуться парой слов с милой коллегой, которая сидела в соседнем кабинете (благо, дело шло к перерыву), когда раздался зуммер вызова к руководству. Вызов прошел и по внутренней связи, а это, как красный флажок, — скверный знак, ничего хорошего ожидать не приходится. Срочность, в моем понимании, синоним неприятностей. Поверьте, весть о повышении, новом назначении, заманчивом предложении будет идти к вам со всевозможными проволочками и задержками, а то и вовсе окажется неудачной шуткой.

Всегда ненавидел длинные коридоры. Теперь я шел одним из таких: унылые в аттической безукоризненности светильники, ненавязчивые тона звукопоглощающего покрытия, единообразные двери чиновничьих кабинетов, проштемпелеванные номерами… Ужас! Добравшись до нужного крыла, я неохотно постучал, не ожидая ответа, повернул ручку двери и вошел в приемную. Все как прежде. Меня встретили дежурной улыбкой, словно фосфоресцирующими (наверное, от избытка эндорфинов), со вкусом подкрашенными глазами, безукоризненной чистоты блузкой и юбкой строго установленной длины и фасона, хотя все вместе так вызывающе женственно, так сексуально, что… взгляд отвести невозможно. По-моему, я покраснел: никогда не мог ничего скрывать.

— Вы, как всегда, великолепны, — только и сказал на ходу. Белозубая восхитительная улыбка или гримаска в ответ. Приоткрываясь, дверь кабинета мягко щелкает. Профессионально безразличное обращение, никак не могу понять: она что, меня вовсе не замечает?

— А-а, мой дорогой! — Это уже шеф, а жаль. — Заходите, заходите немедленно, дело не требует отлагательства. Ах, как я вам завидую. Скинуть эдак лет двадцать пять, и я с удовольствием отправился бы в эту экспедицию, навстречу приключениям, свободе, всякий там ветер перемен, брызги соленой воды в лицо, загорелые красотки, романтические вечера, но… — Он сделал артистическую паузу, — повезло вам.

Лицо шефа просто дышало искренностью, и мне не оставалось ничего иного, как заподозрить невероятную гадость. Действительность превзошла всякие ожидания.

— Вам несказанно повезло, повторю еще раз. Предстоит расследовать инцидент на ферме биомассы, аналогичный тем, которыми вы у нас занимаетесь, однако на сей раз на Венере…

— Как это?! — от неожиданности я прервал начальника, однако это вполне простительно, если учесть бес-прецедентность сообщения. — Я ни разу не летал ни на чем быстрее дирижабля местных авиалиний.

— Вот-вот! — искренне обрадовался шеф. — Представляете, как путешествие расширит ваш кругозор? Руководство одобрило вашу кандидатуру, ведь дело, повторюсь, крайне неприятное. Ну, ладно, — примирительным тоном продолжил он, — не делайте вид, что мое предложение оставило вас равнодушным. Во-первых, это однозначное признание ваших возможностей и опыта. Во-вторых, это шанс обратить на себя внимание очень и очень важных людей. Втретьих, весь мир с замиранием сердца следит за событиями на станции, и ваше появление там в ранге ни много ни мало спасителя — это шанс выигрышный, потрясающий, сказочный. В-четвертых, вы просто не представляете, насколько обворожительны девушки в скафандрах…

— Ну да, — неохотно выдавил я и, будучи отпетым пессимистом, добавил: — Скафандр как лучший способ контрацепции.

— Это вы о чем? — осведомился шеф, а затем уточнил, пытаясь исправить негативное впечатление. — Ну-у, они ведь не все время в скафандрах.

Минут пять я приходил в себя, а шеф уже торопливо вводил меня в курс дела, снабжая информацией как в традиционном виде, так и на архаичных бумажных носителях с грифом «ДСП». Наконец-то дар речи вернулся ко мне в полном объеме, я прекратил бессмысленное подтверждающее мычание и задал первый членораздельный вопрос:

— Несколько дней хоть у меня есть? Когда нужно вылетать?

— Еще вчера, мой дорогой, еще вчера! Вот билет на «Супер Джет», на месте вас будет ждать геликоптер ВВС США, далее — мыс Канаверал и челноком на Луну…

Вот тут я и «развалился на части» окончательно, все поплыло перед глазами: цветные блики, круги на воде, утренний туман… сказочное ощущение. Рекомендую попробовать шлепнуться в обморок в «начальственном» кабинете.

Действительность возвратилась с ароматом кофе, насмешливым взглядом фосфоресцирующих, едва подведенных глаз и чудесным видом в вырезе безукоризненной форменной блузки.

— У меня всегда было достаточно живое воображение и низкое артериальное давление, — оправдываясь за минутную слабость, промолвил я, потягивая обжигающе горячий напиток.

— Мелочи! — великодушно отмел мои робкие извинения шеф. — Вот со мной как-то… — И он понес совершенно невоспроизводимую ересь, по-видимому претендующую на остроумие.

Спустя два часа (вы только вдумайтесь, всего два часа) я сидел в кресле самолета, летящего в Америку. Я немного опоздал, но меня пропустили на борт в сопровождении какого-то чина из охраны без всяких формальностей. Может же работать старушка Европа, когда припечет.

Не буду вводить вас в заблуждение, заснуть мне не удалось. Разве немного прикорнул, словно курица на насесте. Почему-то все время казалось, что окружающие меня с подозрением рассматривают. Чтобы из-за кого-то задерживали вылет «Супер Джет»? Чтобы Управление расщедрилось на бизнес-класс? Никогда такого не было. Потом мне пришла в голову спасительная мысль, и я отдал должное авиационной кухне и бару. Последнее было очень нужно, просто необходимо, это так снимает стресс. Вот почему ко времени прибытия на место я был в таком приподнятом настроении, что произвел на встречающего офицера однозначно положительное впечатление.

Нелепо икнув вместо приветствия и бодро извинившись, я осведомился, куда мы направляемся далее. Получив заверения, что все под контролем, я успокоился и через несколько минут честно заснул в геликоптере, просто выключился. Когда я возвратился в реальность и окончательно пришел в себя, мы все еще находились в летательном аппарате. Смутно знакомый офицер порекомендовал перевести стрелки на несколько часов… назад и предложил кофе.

Дежавю! Скажите честно, вам когда-нибудь доводилось в одно и то же время, в один и тот же день, пить кофе, находясь при этом по разные стороны Атлантического океана? А ведь я именно это и делал. Второй раз пил кофе в 13:10 сегодня. Правда, перед моими глазами на сей раз был безукоризненный армейский китель, а не восхитительные «монбланы» в вырезе форменной блузки.

Как летит время, хотел сказать я, но это тривиальное замечание было бы абсолютно неуместным в сложившейся ситуации.

— Вы не любите кофе? — осведомился провожатый, следя за выражением моего лица.

— Нет, что вы! Просто не привык пить его в таком большом количестве.

Офицер с некоторым недоумением посмотрел на аккуратную чашечку и напомнил:

— Осторожнее, стоит только во время полета предложить кофе, сразу начинается вибрация…

— Вы это специально? — отреагировал я, одновременно вытирая брюки, — старая шутка, но на этот раз сработало.

— Мы идем на посадку, поторопитесь, будьте любезны. В дополнение к небольшому пятну, едва видневшемуся на правой брючине, я еще и обжег небо.

Наконец геликоптер коснулся земли. Успевший надоесть гул, который в полете мы перестали замечать, снова ворвался в уши. Постепенно он начал стихать. Откинулась панель, словно в маленьком мирке салона образовалась колоссальная брешь, и мы оказались под хмурым небом. Порывистый неуютный ветер гнал вдаль клочья облаков. Вокруг, сколько видно глазу, — бетон, ангары вдалеке, унылая аккуратная трава. Прибытие.

— Ну и что теперь? — я едва успел закончить фразу, как, скрипнув тормозами, перед нами застыл вывернувший словно из иного измерения тяжелый джип. Сопровождающий офицер завладел моим нехитрым багажом, и спустя несколько секунд мы уже неслись но серой бетонной полосе. Что-что, а оперативность была образцовая. «Видно, сильно их припекло», — думал я про себя во время недолгой поездки.

— Вот мы и на месте, — отметил мой провожатый, когда машина резко затормозила около очередного ангара, который я не отличил бы от доброго десятка других, промелькнувших перед глазами. Офицер, не расставаясь с моими вещами, провел пластиковой карточкой перед едва заметным считывающим устройством, панель отошла в сторону, и мы оказались внутри.

Рослый сержант смерил нас недоверчивым, придирчивым взглядом, молча кивнул, махнул рукой в сторону моей поклажи. Все те же длинные коридоры, кабинеты, унылый пластик стен, монотонно-скучное покрытие. Мы лишь на несколько секунд задержались перед лифтом. Наконец кабина подошла.

— Лифт скоростной, — предупредил офицер. «Сколько тут может быть этажей, максимум десять-двенадцать», — прикидывая высоту ангара, успел подумать я, до того как содержимое желудка едва не оказалось на безупречном кителе: мы провалились вниз так стремительно, словно торопились нанести визит сатане в аду.

— Гнусный кофе, — нашел в себе силы признать я, когда пришел в себя в очередной раз, — не нужно было его пить.

— Содовой? — предложил офицер. — Говорят, что помогает.

— Лучше цианистого калия, но пусть уж содовая, если можно.

Слабо газированная вода быстро утихомирила мой попытавшийся было взбунтоваться желудок. Стало просто интересно, какие еще фортели приберегла для меня судьба на бесконечный сегодняшний день.

В следующем помещении два офицера мельком оглядели нас, на долю секунды оторвавшись от огромных объемных дисплеев. Снова холл, охрана, дверь, и вот наконец навстречу поднимается из-за длинного девственно чистого стола четырехзвездный генерал.

— Вы тот, кто нужен стране, — с места в карьер начинает он и моментально исправляет себя, видимо вспомнив о моем гражданстве, — не только стране, но и всем, кто участвует в освоении космического пространства. Вас рекомендовали как одного из лучших гражданских специалистов. Боюсь, что своими силами, учитывая ограниченные сроки, мы не справимся.

— Но я до сих пор не знаю, что от меня требуется, — заметил я и заслужил насмешливый взгляд провожатого.

«Тут, по-видимому, не принято перебивать начальство», — сообразил я без дальнейших подсказок.

— Грец, это ваша забота, как и краткая программа подготовки к космическому полету. Челнок отправляется через 53 часа 32 минуты. Это все на сегодня.

— Генерал был с вами чрезвычайно многословен, это хороший признак, — отметил Грец, едва за нами закрылась дверь.

Я быстро взглянул ему в лицо, пытаясь отгадать, разыгрывают меня или говорят правду.

— Нет, действительно, он обычно произносит не более четырех-пяти слов кряду, — поспешил дополнить офицер.

— Хороший начальник — немногословный начальник, — прокомментировал я, вспоминая собственного шефа, страдающего хронической непроизвольной логореей[1]. Попытался выудить из памяти латинскую пословицу, подтверждающую мою мысль, но не вспомнив ничего более подходящего, подкрепил высказанное вполне нейтральным suum cuique[2].

Грец вопросительно взглянул на меня, так что пришлось продолжить:

— Латиняне говорили: каждому свое.

— Умные, наверное, были люди, — как-то отстранение ответил он, и я опять подумал, что надо мной издеваются.

Мы прошли несколько помещений, снова попали в длинный коридор, и я уже приготовился к бесконечным блужданиям в этом лабиринте, когда мой провожатый открыл такую же, как сотня других, дверь. Передо мной оказался весьма скромный двухкомнатный номер, словно в провинциальной гостинице средней руки.

— Я устроюсь тут, если вы не против, — кивнул офицер на диван, — спальня в вашем распоряжении. На сон отводится 5 часов 12 минут.

— Но еще рано ложиться спать, — попытался возразить я, глядя на хронометр и мучительно соображая, сколько сейчас в Европе.

— Здесь нет времени суток в обычном, цивильном понимании. У нас есть временной интервал, который генерал отвел для подготовки. Позволю напомнить, осталось 53 часа и 21 минута, это очень и очень мало. Программа подготовки уже составлена мною и одобрена. Отклоняться от нее — смерти подобно. Periculum in mora. Латиняне говорили: опасность в промедлении.

— Умные, наверное, были люди, — нашел в себе силы ответить я и наконец-то заслужил искреннюю улыбку.

— Вам следует принять душ, желательно не очень горячий, чтобы не возбуждать излишне нервную систему. Вот несколько бутербродов: сыр, колбаса, ветчина, салат. Персиковый или яблочный соки. Повышают кислотность немного. Если желаете, разогрею бутерброды.

Через 3 минуты 50 секунд я стоял под душем, дожевывая последний бутерброд, еще через 4 минуты 20 секунд лежал на жестком матраце. Сон не шел. Я несколько раз повернулся, пытаясь найти наиболее удобное положение, кровать тихо поскрипывала. Ненавижу этот звук.

— Ложитесь на спину, — услышал я ровный голос из соседней комнаты, — теперь постарайтесь полностью расслабить мышцы ног, таза, живота, посчитайте до пяти в такт спокойным умеренно глубоким дыхательным движениям, освободите и расслабьте мышцы шеи так, чтобы было удобно голове, внимательно слушайте меня, и вы заснете, едва я досчитаю до пяти. Раз, два, три…

— Ван де Билт, пора просыпаться, до отлета осталось 48 часов 13 минут, — услышав ставший ненавистным голос буквально через несколько минут, я проснулся в том же положении, в котором и заснул 5 часов 4 минуты назад. Завтрак на столе, ваш любимый кофе тоже. Через десять минут нас ждут в учебной аудитории, потом — практические занятия и медицинский осмотр.

— Но я только месяц назад проходил полное обследование, — возразил я параллельно с пережевыванием бутерброда, к черту приличия.

— Мы в курсе и обязательно учтем все, что можно не дублировать. Здесь иные требования, поверьте!

И я поверил, а как бы вы поступили на моем месте?

Если попытаться пересказать, что со мной делали и что делал я сам в эти 53 часа 21 минуту, отведенные генералом, либо ничего не выйдет, либо получится дневник мазохиста. Меня проверили извне и изнутри. Всюду, куда только можно, засунули датчики, сделали семь разных инъекций, одну капельно (это время я честно проспал). Обучили всему, что должно знать астронавту (с использованием гипнотехнологий и иных современных штучек). Прокрутили на центрифуге до такого состояния, что у меня из-под ногтей сочилась кровь. Засунули в скафандре на 100-метровую глубину и показали глубоководных рыбок со светящимися синяками под глазами и такими же плавниками около задницы — страшная мерзость, одни зубы чего стоят. По-моему, я совсем забыл, что нахожусь невесть где, и порывался убежать, а это, поверьте, весьма трудно сделать на стометровой глубине и в тяжеленной сбруе. Меня стукнули током, не могу сказать, случайно или нарочно. Потом, когда я был в полудреме от усталости и гипоксии, проверяли на детекторе лжи или аналогичном ему свинском аппарате. Более всего почему-то их интересовал вопрос «не кажется ли мне, что я мочусь чаще, чем остальные». Полнейшая деградация. Потом…

— Ну, как дела, сынок? — услышал я, словно в полусне, запечатленный в подкорке генеральский голос. — Вы прекрасно поработали, Грец! То же относится и к вам, ван де Билт. Родина следит за вами, надеется на вас, верит вам! — Крепкое пожатие, твердый взгляд, строго поджатые губы. Оживший плакат.

Генерал был с нами чрезвычайно многословным, это хороший признак, — отметил я, едва закрылась дверь кабинета.

Грец пристально глянул мне в лицо, пытаясь отгадать, разыгрываю я его или говорю искренне.

— Нет, действительно, он обычно говорит не более четырех-пяти слов кряду, — продолжил я, сохраняя серьезное выражение лица.

Первые плоды усилий Греца и моих собственных проявились быстро.

— Сразу видно опытного человека, — одобрительно прокомментировал мои действия один из сопровождающих, который помогал мне облачиться в скафандр, — а то иногда такие персонажи попадаются, просто посмешище, а не астронавты. Давно в команде, сэр?

— Вечность! — И я ступаю вслед за Грецем на короткий транспортер. Стоим на высоте 5–6 метров, оборачиваемся назад: серый бетон, унылая трава, порывистый ветер. Прощай, Земля! С момента прибытия минуло 53 часа 21 минута…

— Мой капитан! — громко произносит Грец, после того как мы удобно устроились в покойных креслах. — Цель путешествия — Луна-3. Все, что нам нужно, — это сон и еда.

Луна

Мы проспали все 384 тысячи километров, разделяющие стартовую площадку на мысе Канаверал и станцию Луна-3 в Лунных Альпах. Отдохнувшие, отоспавшиеся, отъевшиеся, мы ступили на поверхность вечного спутника планеты вслед за героями Годвина, Бержерака, По, Верна, Беляева, Азимова, Лема и десятков других фантастов.

— Вон Земля восходит! — указал Грец, и я увидел над неярко освещенным краем Луны узкий серп родной планеты.

Господи! Куда же нас занесло? Меня охватило сильнейшее желание, чтобы все происходящее оказалось дурным сном. Провожатый, словно понимая, дал несколько минут на адаптацию и, неожиданно сменив тон, заметил:

— Ну что же, коллега, поздравляю с завершением первого этапа. Будем знакомиться поближе. Арнолд Грец, для своих Арни…

Я пожал протянутую руку, что было весьма затруднительно в скафандре:

— Лудолф ван де Билт, для своих Рюйт или Рюйти, это по второму имени.

— Ну что же, прекрасно. В сторону от бетона отклоняться не рекомендуется, в реголит можно провалиться на несколько метров, хотя его тут не может быть много, а в остальном все как дома. Теперь стилем «кенгуру» — к тому куполу.

Признаюсь, что сразу у меня ничего не получилось, я переусердствовал, как-то выпустив из виду, что сила тяжести здесь в шесть раз меньше, чем на Земле, и, если бы не Грец, залетел бы в этот самый реголит по самую шею. Поймав меня в полете, он предложил соразмерять усилия с условиями, и дальше все пошло нормально, правда, сначала я скакал в стиле «кролик», но к финишу почти освоился.

Оказавшись под куполом, мы прошли краткие формальности. Нас уже ждали. Освободились от ненавистных скафандров довольно быстро: я не люблю памперсы и аналогичные технологии. Миловидная особа (как тут не вспомнить шефа) разрешила все трудности с поселением и подключением к местной компьютерной системе. Теперь мы получали информацию на равных. Грец перестал быть моим поводырем, и я в полной мере оценил обращение «коллега».

Нас разместили в удобном номере. Вид земных Альп за окном, тихий, безмятежный вечер, Луна в небе — реальны до абсурда. Пахнет, как в хвойном лесу, тихий шум деревьев под редкими порывами ветра, так, если бы в соседней комнате было открыто окно…

— Может, тебе будет интересно, но здесь есть филиал лаборатории Ньюкома. Хочешь заглянуть к ним? Времени — больше суток.

— Сколько-сколько? — не веря собственным ушам, переспросил я.

— Двадцать семь часов 54 минуты, — моментально исправил сам себя Грец, — полет близко, генерал далеко. Точность хороша как инструмент в достижении цели, а в остальных случаях… Что-то говорили по этому поводу латиняне.

Мы искренне рассмеялись.

— Не люблю знакомиться с чужими результатами, пока не составил собственного мнения, это уж точно не приведет никуда. Так что в лабораторию не пойду.

— Оно и верно, — спокойно реагировал Арнолд, — тогда у меня есть другое предложение. Как-то я познакомился тут с коллегой, она не только умница, но и эффектная женщина. Если у нее есть подружка… — Грец прервал себя на полуслове. — Я что-то не так сказал?

— Нет-нет, — быстро ответил я, чтобы развеять подозрения, — но впервые появиться на Луне и сразу же отправиться в веселую компанию — это слишком, хотя когда еще представится такая возможность.

Когда я увидел Греца не в форме, сначала не поверил собственным глазам. Пришлось и самому искать свободный удобный свитер, светлую сорочку.

— Сколько там градусов? — автоматически переспросил я, абсолютно забывая о том, где мы находимся.

— На улице около восемнадцати, в помещениях около двадцати четырех, снаружи за сто пятьдесят, с минусом, — ответил Арнолд. — Кстати, воды здесь достаточно, можно не экономить. Замкнутый цикл существует, но в полутора километрах прямо под нами — ледник. Вода вкуснее, чем во многих местах на Земле. Можно даже сходить в бассейн. Ты бы видел, что здесь вытворяют прыгуны с трамплина! Прыжок в восемнадцать оборотов! Это просто фантастика. Я как-то попробовал. Повторил бы такое же на Земле — и все, готовый олимпийский чемпион.

На Земле бы я сказал, что мы гуляли допоздна. На Луне… На Луне единственное отличие в силе тяжести. Такие же туалеты дам, те же напитки и музыка. Правда, уровень комфорта на порядок выше. С легкой руки Греца мы отдохнули по полной программе. Ничего крепче легкого пива, а в остальном… Я полностью возместил потери последних нескольких суток. Единственное, чего мне не хватало, — чтобы меня в такой славной компании увидел шеф. Представляю себе его удивленную физиономию.

«Утром» следующего дня мы позволили себе поваляться подольше. Когда еще будет возможность понежиться под теплым одеялом, пусть и при непривычно низкой силе тяжести. До отлета оставалось всего несколько часов, когда Арнолд предложил хотя бы приблизительно наметить план дальнейших действий. Мой весьма пространный доклад о собственных изысканиях по интересующему предмету был достаточно пессимистичным, впрочем, это в моем духе.

Грец не делал вида, что не знаком с моими работами. Он просто извлек из дипломата микрочип, поколдовал несколько секунд над компьютером, активизировав его программу защиты. После чего познакомил с имеющейся у него информацией. Военное ведомство поработало на славу. Здесь были даже черновики статей, не вошедших в публикации, потому что когда-то я счел эти данные не на сто процентов достоверными.

— Да, я понимаю, что все мы под пристальным контролем, но не до такой же степени!

— Если мы не хотим проиграть войну террористам, это необходимость. Информация — единственный стратегический продукт. Не углеводороды, не вода, не индивидуальная безопасность, и даже не технологии…

— Так что каждый из нас постоянно проверяется всеми имеющимися способами? — задал я довольно нелепый вопрос, хотя многократно заполнял анкеты, где собственной рукой писал, что разрешаю практически всеобъемлющий контроль.

— Теперь нет! — отрезал Грец.

— А что, собственно, изменилось?

— Все! Теперь ты наш. Ты уж мне поверь, тебя будут проверять по полной программе, но редко. Наверное, так же, как и меня. Хотя все это абсолютно не относится к делу.

— Как это не относится! — взвился я. — Наш вчерашний вечер, или как его называть на этой треклятой Луне, тоже многократно запечатлен, размножен, и где-то далеко, может, в твоем ведомстве, в эту самую минуту какая-то бездушная скотина безнаказанно сортирует полученную информацию и разносит по разным досье?

— Тьфу ты! Господи, ну зачем столько эмоций по пустякам. Кстати, если тебя это успокоит, вчерашние вечерние, как ты выразился, «материалы» я полностью аннулировал. Они у меня, — повторил Грец, заметив выражение моего лица.

— Я могу все это сейчас пересмотреть?

Арнолд молча заменил микрочип, и я увидел свою блаженно улыбающуюся физиономию около аккуратного ушка…

— Никогда не умел хорошо танцевать, — признал я, — кстати, а потом можно будет взять себе кое-что?

— Разумеется, — великодушно согласился напарник, — все, что не носит конфиденциальный характер, может быть передано в частные руки. Кроме того, теперь и ты, и твой компьютер блокированы от любых посягательств: ты наш.

Странное все же существо человек. Я знал, что контроль тотален. Знал, что все государственные служащие, кроме всего прочего, проверяются на благонадежность, но убедиться, насколько всеобъемлющ этот контроль…

А какая мелочь примирила меня с подобным положением вещей? Не то, что я теперь «свой», а то, что могу невзначай продемонстрировать шефу, что на Луне действительно можно хорошо провести время, пусть этого самого времени совсем мало.

Спустя 7 часов 12 минут, которые мы честно проспали после приличного ужина (или завтрака?), начались недолгие сборы.

— Должен тебя обрадовать: на Венере мы будем очень скоро.

— Что-то изменилось в наших планах? — без особого интереса спросил я.

— Нет. Фамилия командира корабля Попов, а «какой русский не любит быстрой езды…»

— Ничего не смыслю в славянских языках, хотя когда-то учил кириллицу, — отреагировал я, потому что последние несколько слов, сказанные Грецем на другом языке остались мне непонятны.

— Я когда-то неплохо знал русский, проходил стажировку в Москве и Петербурге. Красивый, кстати, город. Хорошо, смогу немного попрактиковаться, — заметил он. Я снова ничего не понял, и Грец лихо перевел.

— А что, если командир русский, это отражается на скорости полета?

— Нет, это отражается на режиме ускорения.

— Ясно. — И я отчетливо представил, что меня ждет на сей раз.

Очередная процедура надевания скафандра прошла для меня настолько буднично, что сам удивился. Проскакали к третьему терминалу, постояли несколько минут в шлюзовой камере, затем — по бетонной полосе к транспортному кару, который доставил нас к стоящей в отдалении на стартовом блюдце ракете. Величественная все же штука тяжелая межпланетная грузовая ракета. Просто не верится, что это творение рук человеческих. Кажущийся небольшим с такого расстояния жилой отсек в носовой части, системы жизнеобеспечения, грузовые танки. Ниже — похожие на конструкцию Эйфеля ажурные крепления, мощные лазерные пускатели и в самом низу — фотонные двигатели. По серому кольцу над лазерами большими буквами со школы памятной кириллицы — «МАГЕ». «Наверное, „Магеллан“, подходящее название», — решил я.

— Если хочешь, можешь обойти, рассмотреть со всех сторон. Красивый корабль, я на таких еще не летал. Все равно капитана пока нет, — предложил Арнолд, и я попрыгал по периметру, стараясь не влететь в реголит, который мы поднимем при старте и «раздуем» на десятки километров вокруг.

— Странное название, — сказал я, возвратившись к исходной точке своего короткого вояжа, — если я правильно помню все буквы, то получилось «МАГЕДЕЦАР», а я думал вначале, что «Магеллан».

— Это было бы значительно лучше, — прокомментировал Грец с неопределенным выражением лица, — сейчас узнаем у экипажа.

Пока мы обменивались этими замечаниями, к стартовой площадке подъехал еще один кар, из него вышли трое членов экипажа. После взаимных представлений Арнолд сразу же задал вопрос капитану:

— Сэр! Эта ракета на самом деле так называется, или нам показалось?

— Ах, бросьте! Вы что, читаете по-русски?

— И даже немного говорю. — Грец в подтверждение своих слов перешел на родной язык командира корабля.

— Это замечательно! — с энтузиазмом ответил тот. — А ракета действительно так называется. Теперь я этим не горжусь, хотя в свое время выиграл пари на десять литров водки.

— А в чем был смысл пари? — вмешался в разговор я, пытаясь разобраться, в чем, собственно, дело.

— В том, что можно ли дать вообще такое название чему-нибудь, кроме домашней газонокосилки, — не моргнув глазом ответил капитан.

— И как вам это удалось? — спросил Грец, давая мне понять, что сейчас все объяснит.

— Весь цирк в ударении, — весело сообщил капитан. — Ударение нужно делать на первое «е», а не на второе.

— И это сильно меняет смысл? — усомнился мой напарник.

— А как же! Мне пришлось сказать, что я родился на окраине старого Армавира, в пригороде, под названием Армагед. Так что ракета названа в честь жителя города, как, например, вашингтонец или бостонец. Теперь ясно?

— А что же чиновники, поверили? — продолжал допытываться Грец.

— Никаких проблем! Наши умельцы немного поковырялись в их компьютерах, плюс десять процентов выигрыша — и дело в шляпе. Так и летаем. Сейчас меньше спрашивают, а вот раньше проходу не давали. — И капитан предложил занять места в кабинке лифта.

Я не стал откладывать выяснение интересующего меня предмета «на потом». Грец произнес название корабля, и я после короткой паузы, ушедшей на осмысление, задал всеми ожидаемый вопрос:

— Ну, надеюсь, что это не от библейских корней?

— На самом деле именно от них, — откровенно наслаждаясь эффектом, ответил капитан.

— Но не может быть, чтобы по-русски это так звучало, точнее, имело такой смысл, — продолжил я, так как кое-что заподозрил, слушая разговор капитана с Арнолдом.

— Ну, это с какой стороны посмотреть, — ответил наш великолепный капитан, — если речь идет о победе сил добра, то нужно менять окончание и называть в классическом варианте, а вот если предположить иной исход, то как раз получится в масть!

— И сколько лет вы на этом летаете? — стараясь казаться безразличным, спросил я.

— Почти четыре года, и, кстати, ни одного летного происшествия…

Так мы стали пассажирами корабля с достаточно своеобразным, чтобы не сказать больше, названием.

Перед стартом я познакомился с любопытным ритуалом, привожу в транскрипции — «priseli па dorozhku». Смысл, как я понял, заключается в том, чтобы собраться всем вместе и на несколько секунд, но непременно одновременно сесть куда-либо. Не знаю, откуда произошла данная традиция, но это послужило прекрасным поводом обстоятельнее познакомиться с экипажем.

— Все свои, из России, — бодро начал представления наш капитан. — Бортинженер и ответственный за все — Алексей Геков, лазеры и силовая установка — Хайнц Герлах, электроника и связь — Сергей Крачевский, теперь также отвечает и за специфический наш груз.

Мы были представлены как американский и европейский эксперты комиссии по чрезвычайным ситуациям. После взаимных приветствий и обмена любезностями все разошлись по местам, мы расположились в своих микроскопических отсеках-каютах, и корабль стартовал.

Луна — Венера

Должен признаться, что взлет челнока, пусть он и происходил с Земли с ее силой тяжести, — это несколько иные впечатления, нежели старт тяжелой грузовой ракеты. Вибрация, физически ощущаемая мощь разгонных твердотопливных двигателей, характерный звук лазерных пускателей… и словно могучая рука подхватывает корабль и несет… Черт знает куда несет, одним словом. Меня не тошнило и тяжело не было, но все равно как-то непривычно скверно себя чувствовал.

Как и обещал Грец, плановой скорости мы достигли в сроки, минимально возможные из регламентированных правилами. При лунной силе тяжести встретились за общим столом, поболтали немного, а потом разошлись.

— Ты что-нибудь смыслишь в астрономии? — спросил меня Арнолд, когда мы устроились в его отсеке, чтобы наконец обсудить ситуацию.

— Нет. И никогда не интересовался, — чистосердечно признался я, — до этих событий летал дважды и то на прогулочном дирижабле.

— Поразительный прогресс, — признал напарник, — впрочем, минимум данных могу сообщить и я, пусть в сжатом виде. До Венеры сейчас около 60 миллионов километров. Наша миссия рассчитана на несколько недель, за это время планета и мы с нею приблизимся к Земле на 20 с небольшим миллионов километров и затем начнем удаляться. Следующее сближение через 584 суток, таков синодический период, никуда не денешься. Вот тот временной интервал, за который нам предстоит решить задачку. Если учесть, что скорость корабля около 100 км в секунду, то лететь нам несколько менее 10 суток. Торможение, ясное дело, будет таким же эффектным, как и разгон. Так что временем, потраченным на него, можно пренебречь. Именно за эти-то десять суток мы должны успеть все понять и сделать.

— Я готов к работе. — А что мне оставалось ответить? И мы начали с места в карьер. Грец, нужно отдать ему должное, занимался проблемой серьезнее, чем я ожидал. Его анализ аварийных ситуаций отличался четкостью, лаконичностью, хотя и страдал некоторой поверхностностью и полным отсутствием выводов. Любопытно, что мы начали с противоположных концов. Я шел от общего к частному, пытаясь найти фундаментальные изъяны, он — от частного, стараясь нащупать какие-то закономерности в целой серии аварий. Анализ соотношения отказов техники и ошибок персонала оказался до смешного схожим, равно как и полное отсутствие идей относительно первопричины всех бед. Лишь мои необоснованные пока подозрения.

— Ладно. Подойдем к проблеме иначе. Какие материалы могли быть мне недоступны? — глядя на собеседника в упор, спросил я.

В объеме монитора обозначился достаточно запутанный график: пересекающиеся линии, даты, объемы…

— Это обмен матричным материалом, сроки поставок и количества. Ты же в курсе, что для поддержания работоспособности биомассы (это называется пролиферативной активностью так ведь?) необходимо совершать частичный обмен генетическим материалом? — пояснил Арнолд.

— Это априорная истина. — Я отмел всякие сомнения в собственной компетентности. — Понимаешь ли, мне как-то пришла в голову странная идея. Биомасса — это, по сути, химера, искусственно созданный из генетического материала различных клеток новый организм. Там есть спирулина киммерийская, вольвокс, хлорелла, фрагменты ДНК нескольких простейших, какого-то комара (не помню точно, зачем это понадобилось), и даже термита. Странно, но некоторые данные мне удалось получить с большим трудом и, похоже, в урезанном виде. И потому повторяю вопрос: какие материалы могли не попасть ко мне на стол, учитывая мой уровень доступа?

Грец выглядел несколько смущенным, хотя, быть может, мне просто показалось. Теперь на экране появилась совершенно секретная информация, ранее мне недоступная. Оказывается, в свое время, когда биомасса только создавалась, было принято решение разрешить использование фрагментов человеческой ДНК. Разработчики объясняли необходимость такого шага возможностью достичь лучшей совместимости и, стало быть, повышения пищевой ценности продукта. Были проведены эксперименты, которые завершились поразительным результатом: наиболее подходящими оказались нейроны — клетки коры головного мозга. Из них и были взяты фрагменты ДНК. Учитывая чрезвычайную важность разработок, необходимость прохождения различных инстанций при постоянной оппозиции «зеленых» — в то время значительной политической силы, — данные засекретили.

Испытания прошли успешно. С тех пор человечество на 50–60 % питается биомассой, ассоциированной на матриксе из целлюлозы. Матрикс может использоваться неограниченное число раз, разумеется, после глубокой переработки, а биомасса воспроизводит себя на многочисленных фермах. Таким образом во второй половине XXI века и был устранен продовольственный кризис.

Этическая сторона проблемы осталась, как водится, в стороне. Что ни говори, но на протяжении десятков лет питаться «человечинкой» — занятие не самое благородное. Я сразу же и высказался в этом смысле, на что Грец живо ответил, видно, обдумывал заранее мою возможную реакцию:

— На самом деле это даже не разновидность каннибализма. ДНК человека составляет едва ли более нескольких процентов. В остальном это похоже на обычные сине-зеленые водоросли.

— Я не раз видел, как эта штука выглядит, но меня беспокоит иной вариант или, лучше сказать, аспект проблемы. Вольвокс — это колония из многих клеток, это раз; комар питается кровью гомойотермных1 организмов, это два; головной мозг человека — это совокупность огромного числа высокоспециализированных клеток, но именно генетический материал этих клеток был использован для построения химеры…

— Ты думаешь, что химера способна реализовать потенциальные возможности, в ней заложенные, и эволюционировать? — Грец оставался спокойным, хотя глаза выдавали настороженность.

— Это нужно сесть и рассчитать. Только не здесь и не сейчас. Учитывать совокупную клеточную массу. Эти дурацкие обмены и их объемы. Сумасшедшая работа и куча неизвестных, как в математике.

— Ты понимаешь, по некоторым нашим данным получается, что биомасса способна воздействовать на головной мозг операторов. — Арнолд запнулся, потому что увидел выражение моего лица.

— Я же просил выдать всю информацию, не порциями, не чайными ложками. Какая это работа, если я не имею полного объема данных… — Я хлопнул дверью и пошел к себе. Точнее, хотел хлопнуть, на самом деле это невозможно на корабле, везде эти гнусные люки.

В каюте я наконец-то дал волю чувствам, хотя при скромных значениях силы тяжести, позволительных при перелетах, излишне эмоциональные проявления могли привести к неприятностям. Прошелся немного, как затравленный зверь, поразмахивал руками, чтобы «сжечь» вредные вещества в работающих мышцах, и, наконец успокоившись, улегся, и, как это ни покажется странным, мгновенно заснул. Будто провалился в небытие.

Не знаю, как у других людей, но мне часто удается думать во сне. Я могу по нескольку раз просыпаться, ставить задачу, очень отвлеченно, в полудреме прикидывать возможные пути решения, снова засыпать, даже казалось, что проблема мне снится. Так случилось и в этот раз.

Я ворочался, принимался пересчитывать все инциденты, потом представлял, что могла «думать» о нас эта проклятая химера, учитывая тот факт, что мы ее жрем, причем в прямом, самом примитивном и первобытном смысле. Мне порой мерещилось, что сижу я в своем уютном кабинете, а все происшедшее — нелепый сон. Потом приходило странное ощущение тревоги и исчезало вместе с цветными сновидениями, где я летал, плавал… К счастью, без этих страшных рыбок со светящимися подфарниками.

Легкое шипение вывело меня из сладкой полудремы. Автоматически глянул на хронометр. Неплохо, почти десять часов проспал. Голова немного гудела, так почти всегда со мной и бывает. Осторожно принял полувертикальное положение и опять услышал этот неприятный, тревожащий звук. Пока соображал, что бы это могло означать, овальный кусок переборки между каютами, где располагались мы с Грецем, вывалился плавно, упал на мягкое покрытие, и в моей комнате показалась знакомая голова.

— Лудолф! А-а! Ты не спишь?

— Удивительная наблюдательность, из-за тебя и проснулся. Что это за представление? Очередные фокусы, приветствуемые в твоем ведомстве?

— Погоди ерепениться, не время. — Голова на несколько секунд пропала, и в моей комнате появилась рука. — На, держи на всякий случай. — Грец протягивал мне настоящий боевой пистолет.

— Может быть, ты объяснишь мне, что происходит? — моментально отказавшись от агрессивных высказываний, спросил я.

— Не знаю сам, но что-то действительно происходит, и это «что-то» чрезвычайно враждебно. Слушай внимательно. Надеюсь, что ты умеешь пользоваться этой штукой. У нас не было времени тренироваться, извини. Восемнадцать патронов, тефлон, один в стволе, сердечник пули из обедненного урана (баллистические характеристики отменные), лазерный прицел. Подствольный электрошокер большой мощности, убить не убьет, но обездвижит точно. На, держи запасную обойму.

Я довольно неловко взял пистолет, который пришелся по руке. Попробовал быстро заменить обойму — патрон, который был в стволе, разумеется, оказался на полу…

Грец смотрел на мои потуги довольно спокойно, хотя можно себе представить, что он по этому поводу думал. К счастью, комментариев не последовало.

— Удивительно, — наконец проговорил я, — подходит так, словно для меня подбирали…

— Для тебя и подбирали, более того, кроме тебя, никто не сможет воспользоваться.

В ответ на мой пристальный взгляд он быстро исправился:

— Я смогу, но больше действительно никто.

— Похоже, мы начинаем понимать друг друга. Но все же, что произошло?

— Иного варианта у нас нет! Поверь. Ладно. Все по порядку. Во-первых, я отключил нас от местной сети, мы теперь только на моей базе. Ты не должен ощутить разницы, потому что… — Грец увидел, что я сейчас взорвусь, и быстро продолжил: — У меня просто не было времени предупредить. Мы не всегда можем быть в общих базах с экипажем, они недостаточно защищены. Поэтому мы используем свои автономные поддерживающие устройства. В моем кейсе, ты видел…

— А как вы скачали мой сайт из базы? — задал очередной дурацкий вопрос я. — Информация ведь строго конфиденциальная, нас всегда в этом уверяли.

— Ничего абсолютно конфиденциального, прости за неловкое сочетание, давным-давно нет, и потому-то ты сейчас не будешь испытывать никакого дискомфорта из-за того, что остался без привычных информационных объемов.

— Убедил. Цель оправдывает средства, — решил не конфликтовать я, похоже, мне предстоит сделать еще немало подобных открытий. — Так что же произошло?

— Я имею возможность контролировать местную сеть, поверь мне, это абсолютно необходимо, жизненно необходимо. Санкционировано на самом высоком уровне в Москве. Так вот, сорок минут назад сеть эта полностью опустела. Такое впечатление, что кто-то скачал всю имеющуюся там информацию.

— Это означает?

— Это означает, что экипаж может пользоваться только своими мозгами, не более. Кроме того, по локальной сети идут шумы и низкочастотные колебания, которые транслируются, ясное дело, непосредственно в мозг. От них у большинства людей появляется неконтролируемое чувство страха, обреченности, а иногда и патологические реакции вплоть до суицидальных попыток или немотивированной агрессии.

— Вот, кстати, чем может окончиться создание химер с фрагментами человеческой ДНК, аппетитом комара и обменом одноклеточных растений.

— Смелое предположение, — прокомментировал Грец мое высказывание, — только нам теперь не до эволюционных теорий: корабль летит черт знает куда. Экипаж, вполне возможно, выведен из строя, во всяком случае, за последние сорок минут мне не удалось зафиксировать никаких проявлений разумной последовательной деятельности.

— Ты предлагаешь выйти отсюда и перестрелять всех, кто еще остался на корабле?! А кто нас доведет до Венеры?

— Стрелять ни в кого не нужно. Разве что при непосредственной угрозе жизни, и надеюсь, что нам не от кого защищаться на этом корабле. Кстати, ничто так не успокаивает собеседника и не настраивает на конструктивный лад, как направленный в лоб ствол пистолета, — Грец и не думал шутить.

Исследователь в военном мундире, каким он казался мне всего несколько часов назад, стал тем, кем являлся в действительности, — совершенной машиной, обученной эффективно обезвреживать противника, добиваясь выполнения поставленной задачи любыми доступными средствами.

Он снова исчез на несколько минут, затем в округлое отверстие в переборке пролез небольшой сверток, как в замедленной съемке, упал на покрытие, следом появилась голова:

— Надень. Это на всякий случай.

— Когда ты все это протащил на корабль? — успел спросить я, поражаясь тому, что автоматически, словно делал это не одну сотню раз, облачился в легкий бронежилет.

— Omnia mea…[3]

— Умные были люди, — прервал я латынь, — они никогда бы не сделали химеру. Они возлежали в триклиниях, ели до умопомрачения под танцы очаровательных невольниц, потом… — Я на несколько секунд замялся.

— Потом блевали, чтобы снова идти нажираться под танцы очаровательных невольниц и кровавые гладиаторские бои! — Грец холодно, словно оценивая, оглядел меня и продолжил: — Вопрос стоит так, причем вполне просто и доходчиво: либо мы будем продолжать жрать эту самую химеру, либо это будут делать без нас. Все, что здесь произошло, уже известно на Земле. Необходимые меры будут приняты. Штаммы химеры, которые прошли эту опасную для нас эволюционную стадию, будут элементарно уничтожены, а малейшая возможность повторения чего-либо подобного исключена. Миссию мы выполнили, теперь остается физически выжить самим и спасти ни в чем не повинных колонистов на Венере. Это понятно?

Мою расслабленность после этого ледяного душа сняло как рукой. Грец умеет убеждать. Почти как со стволом пистолета у лба.

— Все понятно. Я готов!

— Вот и прекрасно. На счет «три» открываем люки. Ствол вперед, контролируем любое движение, не издаем ни звука, между собой общаемся, используя только визуальный контакт. Ясно?

Все произошло словно во сне. Я поразился тому, что внутренне был абсолютно готов к подобным действиям. В коридоре, где мы оказались через несколько секунд после хлопка Арнолдова пистолета, изуродовавшего замковое устройство, было пусто. Грец поднял ладонь, и я замер, прислушиваясь. За т-образной развилкой явно кто-то был. Слышалось тяжелое прерывистое дыхание, какое-то неясное бормотание. Арнолд медленно (ведь сила тяжести была минимальная, и каждый из нас весил килограммов 5–7, не более) двинулся вперед. Я пошел следом, стараясь контролировать пространство за спиной. Перед поворотом мы на несколько секунд замерли. Тяжелое, частое дыхание теперь было слышно совершенно отчетливо. Грец поднял левую руку. Три пальца, два, один… Он медленно падает за угол, держа перед собой пистолет. Едва коснувшись пола спиной, переворачивается, только затем вскакивает.

Капитан сидел, опираясь на стену, свитер в крови, которая уже перестала сочиться из глубокой раны справа, в лобно-теменной области. Глаза закрыты, под ними темные крути, лицо бледное, а губы и вовсе пепельные.

— Ты что-нибудь смыслишь в медицине? — с надеждой спросил Арнолд, а прозвучало так, словно говорил, мол будет ли от тебя хоть какая-то польза.

— Весьма скромно, однако достаточно, чтобы оценить: травма совместимая с жизнью, а рана заживает что-то неестественно быстро.

— Абсолютно нормально заживает, у нас у всех такие репаративные[4] возможности. Прививки перед вылетом делали. Продолжительность эффекта до полугода, затем нужно прививаться снова или возвращаться в исходное состояние. Помоги ему тут, а я осмотрюсь.

Пока я возился с раненым, Грец на несколько минут исчез, а затем вернулся уже не такой сосредоточенный и агрессивный. Традиционную бинтовую повязку я решил не накладывать, аккуратно убрал волосы и напылил пленку на скверного вида рану.

— Этого будет достаточно? — недоверчиво оглядел Арнолд мою работу.

— Думаю, что да. Там гормоны, антибиотики, витамины, факторы роста — все, что необходимо для восстановления тканей. Удар пришелся по касательной, а не то никакие бы прививки не помогли, мозги бы собирали по стенкам.

— Ладно, — согласился он с моими доводами, — нужно привести его в чувство и поскорее, нам нужна информация из первых рук. Дай ему что-нибудь понюхать, хотя погоди. — Грец достал из внутреннего кармана плоскую флягу, поднес ее к губам капитана и осторожно наклонил.

Капитан судорожно кашлянул и почти тотчас открыл глаза. Я ощутил сначала страх, а потом удивление. К этому времени я и сам находился в той фазе, когда состояние крайней мобилизации в ответ на стресс сменяется реакцией. Короче говоря, меня начала бить внутренняя дрожь и бросило в пот. Арнолд, словно читая мысли, протянул флягу и мне, а потом отхлебнул сам. Даже такой человек, как он, не сделан из стали.

— Дерьмо дело. Да, капитан?

Попов, едва шевеля губами, ответил шепотом:

— Это Крачевский, сукин сын! Я его блокировал, но теперь и нам до пульта не добраться. Вот сволочь, как голова болит. Дай еще глоточек. Сейчас бы стакан водки хряпнуть, но чего нет, того нет.

Нужно отдать должное, наш капитан держался молодцом, и ко мне вскоре вернулось самообладание.

— А где Герлах, что с Гековым? — спросил Арнолд. Он уже успел подмостить под спину капитана подобие подушки, и тот теперь расположился комфортнее, да и чувствовал себя, по-видимому, несколько лучше.

— Герлах внизу у двигателей, там есть где разместиться. Он как раз вышел что-то проверить, забыл, как называется… По его, ходовой части. Геков блокирован у себя в каюте. К счастью, за час до этого я его сменил.

— Ну?

— Что «ну»?! Я как раз рассчитывал тормозной отрезок, чтобы не так медленно, как запрограммировано, а этот урод огрел меня чем-то тяжелым по голове. Я только успел чуть отклониться — увидел движение на экране, отражение. Как выскочил оттуда и блокировал люки, не помню, потом потерял сознание. Пришел в себя, полз к вам, чтобы предупредить, но крови много потерял, не получилось.

— Спасибо! Это я уяснил. Теперь мне нужны ответы. Просто «да» или «нет», ладно? — и удовлетворившись коротким кивком, продолжил: — Крачевский давно работает с биомассой?

— Несколько лет, по-моему, практиковался под Питером. Да нет, он грамотный мужик и свой в доску.

— Он был нойсером?

Капитан вопросительно взглянул на собеседника, словно прося помощи.

— Можно попроще, у меня в голове пусто, как в съеденном грецком орехе. Ха! «Грец»! Вы заметили странное сходство? Очень созвучно!

Арнолд, однако, и не думал смеяться, да и я вполне осознал масштабы беды. Вопрос Греца был задан по существу. В точку. В яблочко.

Дело в том, что уже добрые пятьдесят лет значительная часть людей слушала «шумы». Первыми отметили странное действие биоритмов клеточной массы на человека несколько операторов во Франции. Дело в том, что для контроля над состоянием биомассы использовались методики, аналогичные электроэнцефалографии, правда, усовершенствованной. Каждый резервуар биомассы, к удивлению исследователей, обладал характерологическими отличиями в этих самых шумах: частотный диапазон, сочетание альфа-, бета-, дельта- или патологических для человека тета-ритмов, наличие пик-волн, «веретен». По изменениям этих кривых, можно было контролировать состояние всей клеточной популяции, а это десятки тысяч триллионов клеток. За дело взялись ученые — и через несколько лет мы уже имели прекрасный инструмент для того, чтобы распознавать любые отклонения от оптимального состояния огромных колоний клеток.

Потом кто-то додумался поставить дело на коммерческую основу. Записи биоритмов стали распространяться, как в свое время тиражировалась музыка или кинофильмы, на любых носителях. Большая часть исследователей, и врачей в том числе, сходились на том, что никаких негативных влияний ожидать от подобной практики не приходится. В результате чиновники от медицины дали новому бизнесу зеленый свет, и нойсеры составляют сейчас около 10–12 % населения нашей планеты.

Биоритмы разных клеточных популяций воздействовали по-разному. Филадельфийский центр ценился любителями живой природы. «Прослушивание» записей (а ведь на самом деле это подключение с помощью электродов, часто даже внутрикожных) возвращало людей в то время, когда Человечество не разделяло себя с природой. Фанаты-нойсеры рассказывали мне, что чувствовали себя растущими деревьями, видели события, свидетелями которых были старые баобабы или секвойи.

Записи популяции, которая находилась недалеко от Нью-Йорка, ценили любители экстрима. Средиземноморский центр поставлял записи для гедоников, эротоманов. Черноморский особо привлекал любителей истории и приключений во времени.

Я, говоря честно, и сам слушал эти шумы, правда, с исследовательской целью. Года три назад мне казалось, что ключ к решению задачи именно в этих шумах, я даже статью опубликовал. Но меня подняли на смех. Как же! Какой-то полоумный молодой ученый, да еще малоизвестный, позволяет себе замахнуться на колоссальный бизнес. Хороша идея! Пищевая масса способна своими биоритмами расстраивать психику человека — смех, да и только. Меня объявили параноиком, обвинили в стремлении посадить человечество на голодный паек и возродить мальтузианство[5] в его первозданном, диком виде. Каких только ярлыков не навесили.

Руководство мягко упрекнули за нерациональное расходование средств, исследовательскую программу прикрыли, а я оказался в центре европейской бюрократии в сомнительном качестве эксперта по авариям на комбинатах пищевой биомассы. О научной карьере теперь следовало забыть раз и навсегда. Меня бы не приняли в самую захудалую лабораторию даже коридоры мести или пробирки мыть.

Теперь все факты, которые хранились словно за семью печатями в моей электронной базе, выстроились в одну абсолютно неопровержимую и фатальную цепочку.

Мы уже давно жили не своей головой, даже в том, что касалось чувственной сферы. Вся «подключенная» часть населения имела в сети собственные защищенные базы-сайты. Там хранилась информация, которая нужна для работы, для частого пользования, например, любимая музыка или художественные произведения. Нам не нужно ходить в библиотеку, рыться в справочниках и даже включать наручный микрокомпьютер, чтобы найти интересующие детали. Достаточно зайти на свою базу, а там все уже есть в готовом, рассортированном и аккуратно разложенном виде. Именно так хранится, не занимая драгоценной живой памяти, моя любимая латынь, именно там у большинства располагаются иностранные языки, математика и многое другое. Жизнь стала иной, легкой, правда, зависящей от функционирования сети. За эволюцию всегда нужно платить. Вопрос в ином: не слишком ли высока эта плата.

— Ну что же. Дела не так плохи, как могло показаться на первый взгляд, — вывел меня из задумчивости знакомый голос. — С одним одурманенным мы как-нибудь справимся.

Первым долгом мы удобно устроили капитана, сделали обязательную в таких случаях инъекцию, благо, аптечка содержалась в идеальном порядке. Потом освободили Гекова. Едва услышав наши постукивания, он помог нам открыть люк и первым делом осведомился:

— Какая жопа вырубила сеть и блокировала люки? — он говорил по-русски, и мне оставалось уповать лишь на беглый перевод.

— Хорошо, что люки блокированы! — Грец коротко посвятил его в курс дела. Получалось, что на время недееспособности капитана Арнолд принял командование на себя, во всяком случае, именно он определял последовательность действий. — Твоя задача — освободить Герлаха. Попов сказал, что он внизу, у двигателей. Только очень прошу, никакой самодеятельности. В вашей инструкции, если мне не изменяет память, зафиксировано…

И он понесся на русском цитировать документ, да так точно, что Геков не смог скрыть удивления. Разумеется, он ведь оставался без базы, а Грец бессовестно пользовался всеми достижениями прогресса.

Разобравшись с первоочередными делами, мы еще раз обговорили ситуацию. По всему выходило, что на пульт прорываться нужно обязательно: дело не терпит отлагательств.

Пока Арнолд обдумывал, как бы справиться с этой задачей, я продолжал рассуждать на тему опасной эволюции химеры. Мыслить вслух, всегда удобно: ориентируешься и на реакцию слушателя.

— Нужно полагать, что типовая конструкция ферм для выращивания биомассы создает идеальные условия для эволюции. Соединенные каналами танки с прозрачной верхней частью, необходимой для попадания солнечных лучей. Проточная вода с добавкой необходимых минералов, солей и прочих веществ — идеальная среда для размножения. Избыток клеточного вещества по каналам выдавливается в соседние танки и в конечном итоге попадает на переработку. Основная часть делящихся клеток, по сути, живет бесконечно, как любой одноклеточный организм, при этом реализует все преимущества многоклеточного организма, которые были заложены нашими безумными предками.

Грец молча кивал головой, будто приглашая к продолжению.

— Десятки лет мы довольствовались лишь тем, что для стимуляции пролиферативной активности устраивали обмен клеточным материалом, таким образом лишь способствуя эволюции. Кстати, в большинстве стран с той же целью применяют незначительные уровни радиации, используя гормезисные [6]явления. Получается, что мы сами ускоренными темпами рыли себе могилу. Да! Жизненно важно, просто необходимо четко установить местонахождение всех, кто когда-либо контактировал с химерой. Однозначно следует ввести наблюдение за всеми нойсерами, которые имеют доступ к обслуживанию сети. Ключевое звено — это контроль над информационной сетью. Как только она исчезнет, современную цивилизацию ждет коллапс и без массовых жертв едва ли обойдется, — я наконец выдохся и замолчал.

— Я же говорил начальству, что ты наш, — Грец выглядел довольным. — Знаешь, что перед отлетом я им порекомендовал сделать?

— Откуда бы я мог это узнать, — замечание напарника задело меня за живое. Как понимать выражение «ты наш» в его устах и в контексте сказанного?

— Я порекомендовал всем заинтересованным проштудировать твою статью трехлетней давности, это был действительно прорыв. Если бы мы тогда отреагировали адекватно, ничего подобного не произошло бы. Ты опередил многих, а главное, нашел в себе силы и смелость сказать об этом.

— Скорее не смелость, а глупость, — без всякой позы отреагировал я, вспоминая перипетии последних трех лет, — говоря честно, я бы не хотел столь фатального подтверждения собственной правоты, одно дело статья, а другое — реальная катастрофа.

— Это делает тебе честь.

— Знаешь, когда я несколько лет назад экспериментировал, то занимался, кроме всего прочего, митохон-дриальной ДНК химеры. Так вот, в отличие от нашей, человеческой, она весьма совершенна. Это особенно важно, учитывая высокую пролиферативную активность пищевой массы. — Лицо Греца оставалось непроницаемым, и я так и не сообразил, стоит ли мне повторять.

— Так! — наконец отреагировал он. — А что нам следует ожидать, учитывая вышесказанное?

— Не знаю, говоря честно! Ни один из организмов, фрагменты ДНК которых использовались при построении ДНК химеры, подобными характеристиками не обладает. Это что-то совершенно новое. Более того, мне абсолютно непонятно, чем такая особенность может обернуться в эволюционном плане. В плане пищевом, утилитарном, так сказать, это высокая энергетическая ценность, а дальше? Трудно себе представить, чтобы химера была заинтересована в том, чтобы нам было ее полезнее жрать, прости уж за примитивизацию.

— Ничего страшного, я ведь не такой профи в этих вопросах, хотя кое-что помню и знаю.

— Дальше сплошные вопросы. Митохондрии — это клеточные электростанции. При синхронизации процессов высвобождения энергии и при возможностях органических кристаллов… Смешно сказать, но денег на продолжение экспериментов в этой области мне не выделили, а потом и этого оказалось мало. Работы вовсе прикрыли, а меня уволили.

— Это я знаю, — мрачно заметил Грец, — теперь всё дадут, а не дадут — так мы выдавим.

И выражение его лица при этом было не самое веселое.

— Не хочу так. Лучше ничего, чем насильно.

— Все еще обижен? Европейский интеллигент. Успокойся. Мы теперь всех раздавим. Кто-то должен ответить за сложившееся положение вещей и нашу полную неготовность к фатальному развитию событий.

— Да не то чтобы обижен, только времени слишком много потеряно, — я хотел привести еще несколько аргументов, но Грец вернулся на несколько «ходов» назад.

— Митохондрии — это клеточная энергия. Если их много и они умные, то при синхронизации некоторых процессов можно ожидать…

— Мне казалось, что таким образом может реализоваться органический лазер, нечто многократно более опасное, нежели электрический разряд мраморного ската, к примеру. Только этим я и не успел заняться.

— А мы занимались, правда, без особого успеха. Времени оставалось мало, да и мозгов. Слишком узкая специализация. Наши тоже считали, что направление это не самое перспективное. Не горячись, — заметил он мою реакцию, — дай только вернуться, генерал поставит под твое начало пару-тройку лабораторий. Достаточно для того, чтобы развернуться и наверстать упущенное?

— Он сможет?

— Генерал?! Он может все, дай только выберемся из этого дерьма! И потому нам теперь следует вернуться к делам практическим. Необходимо деблокировать пульт и обезвредить Крачевского, который себя не контролирует. Кстати, наша главная цель, как это ни странно, довезти колонистам эту взбесившуюся биомассу. Срок — всего две недели. Дальше всякие запасы у них подойдут к концу. С учетом героических усилий по ограничению рациона это время можно утроить, но это все, предел человеческих возможностей.

Хороша задача: с одной стороны, взбесившаяся, никем и ничем не ограниченная пищевая плазма, контролирующая через Крачевского корабль, а с другой — всего два человека, которые непосредственно могут что-то предпринять.

— Кстати, у нас есть связь с Землей, или она односторонняя? — спросил я, начиная мыслить последовательно и конкретно.

— В точку! Сообщение я отправил, но более ничего сделать не могу без доступа на пульт, впрочем, у нас есть обходной вариант. Правда, это достаточно хлопотно. Русские обычно очень тщательно относятся к защите и добраться до кабелей — дело сложное, даже если нам будет помогать экипаж.

— Интересно, а кто-нибудь из фантастов прошлого мог представить себе заговор промысловой рыбы или одичавших растений, например, против человека?

— Мы уже все придумали. Все, что могли. В XX веке Лем описал взбесившуюся картошку, правда, в юмористических тонах, и тогда же был написан роман «День триффидов»… — он на несколько секунд замялся и с некоторой тревогой продолжил: — Не могу вспомнить автора, а этого просто не может быть, хотя, конечно, если кто-то добрался и до наших баз…

Нужно отдать должное Грецу. Я бы еще несколько минут раздумывал над возможными причинами сбоя и вариантами развития событий. Он же без всяких колебаний отключил компьютер, поддерживающий локальную сеть, и… моя голова опустела. Это приблизительно то же самое, как если бы в одну секунду потерялась львиная доля памяти. Исчезло почти все. Оказалось, что я, как большинство обитателей Земли, давно не думаю собственной головой, оставив за нею лишь дирижерские функции. Адресация и анализ осуществляется в головном мозге, обработка материала, подготовка вариантов решения — в мощных компьютерах, поддерживающих сеть. Теперь этого всего нет, и я почувствовал себя, словно младенец, которого неожиданно распеленали: сучу ножками, пускаю пузыри и попукиваю от удивления перед непонятностью и убийственной красотой окружающего мира.

— Мы не успели пройти тренировки на самостоятельную работу. Жаль, времени не хватило. Теперь ты мало что можешь: большая часть сидела в базе, хотя простейшие навыки, нужно полагать, сохранились.

Грец оставался верен себе. Его интересовало лишь то, как я запомнил курс, пройденный в центре подготовки.

То, что я почти совсем не способен к логическому мышлению, не могу собрать воедино факты, которыми еще несколько минут тому назад с легкостью манипулировал, его нисколько не волновало.

— Главное, не застрелись от огорчения, — как-то легкомысленно сказал он. — Зато теперь у нас есть стимул быстрее добраться до Крачевского.

— Возьми и выпили дырку в переборке, а потом что-то придумаем, — робко предложил я.

— Хорошая идея, но пульт имеет более серьезную защиту, чем стеночки между каютами. Как только будет нарушена герметичность переборки, коридор может наполниться инертным газом или быть подвергнут воздействию ионизирующего излучения, вариантов много, сейчас все и не вспомню…

— Тебе тоже не хватает железа?

— Еще как! Хорошо, что я все обдумал заранее. Надеюсь, что мы сможем это выполнить.

К тому времени, когда мы заканчивали первый этап подготовки, появились Геков и Герлах. Оба чему-то смеялись, а увидев нас, и вовсе пришли в прекрасное расположение духа. В очередной раз пожали нам руки, потом неожиданно вспомнили о капитане и так же шумно отправились его проведать.

— Да! — прокомментировал Грец. — Некоторое время им нужно на акклиматизацию или адаптацию. Это пройдет. Поверь, через несколько минут они будут совершенно другими.

Впрочем, я и сам начал понимать, что игра с химерой принимает достаточно странный, а лучше сказать, жестокий оборот. Я слышал голоса за спиной — возникло чувство тревоги. Мы как раз собирали лазерную установку с дистанционным управлением, чтобы прорезать переборку. Поставьте себя на место человека, который абсолютно отчетливо ощущает, что ему смотрят в затылок ненавидящим взглядом. Потом начались всякие шорохи. Я осторожно посматривал на Греца, но он работал как заведенный, сосредоточенно сопел, что-то бормотал себе под нос.

— Арни, — полушепотом позвал я, — как ты думаешь, мы тут одни?

— Совершенно одни, — уверенно заявил он, — мы даже некоторое время можем контролировать себя, правда, обойдется это дорого, но это будет потом. Потом, потом, потом, — ритмично пропел он, прикрепляя лазер к сооруженной нами нелепого вида установке из нескольких предметов, которые смогли отодрать или отвинтить.

— Так! Теперь мы можем дистанционно направить луч под нужным углом. Я залезу в скафандр и уберусь подальше. Конструкторы в России довольно изобретательны, когда речь идет о способах защиты. Один наш сотрудник раскрыл как-то, казалось, все их секреты, все отключил, а когда открыл отсек, то получил удар по голове увесистым куском обшивки.

— Это шутка или правда? — переспросил я, не зная, смеяться мне или плакать, ведь в роли того, кто получит по голове, должен был оказаться кто-то из нас.

— Не нервничай, это байка. Штучки в стиле этих, южноамериканцев, древних, аборигенов, ну… — Он на некоторое время задумался и затем, перебив сам себя, прокомментировал: — Вот стерва, как же она добралась до моего компьютера все-таки? Клятые нанотехнологии.

Так за разговорами мы и коротали время. Никакой латыни, обстоятельных цитат, феерической эрудиции — как все же слаб человек, оставшийся без достижений цивилизации.

— Никогда не видел такого первобытного сооружения, — заметил Грец, потирая руки, — держится прилично, сейчас попробуем в работе.

Он взял пульт дистанционного управления камеры обзора, которую мы варварски выдрали из гнезда в коридоре, и отошел на несколько метров от люка моей каюты. Немного поколдовав над кнопками, он наконец привел конструкцию в движение. Лазер, прикрепленный к штативу камеры, перемещался достаточно уверенно.

— Если бы знать, каким резервом времени мы располагаем… Крачевский, я думаю, настороже и что-то явно подозревает, если все время пытается добраться до нас. Значит, он не исключает возможности ответных действий с нашей стороны.

— А как он узнает, что мы собираемся делать? — Я и в нормальном состоянии мало что соображал в разных шпионских штучках, а без дополнительной памяти оказался и вовсе не готов к предстоящим событиям.

— Тоже мне специальная теория относительности. Во-первых, звук; во-вторых, включится принудительная вентиляция, чтобы не допустить попадания инертного газа внутрь; в-третьих, я бы очень удивился, если бы у него не было какого-то способа наблюдать за нами, даже если не визуального, то по тепловому излучению или как-нибудь иначе он все равно знает, что мы уже добрых полчаса торчим в коридоре. Спрашивается зачем? Кроме того, как только нарушится герметичность переборки, он увидит сигнал, и у него будет достаточно времени, чтобы предпринять какие-то ответные шаги.

— Что-то мне ничего в голову не приходит, — пожаловался я. — Однако, если учесть достаточно примитивную тактику, которую он предпочел в инциденте с капитаном, я бы оценивал его возможности достаточно скромно.

— Это справедливо, но рассчитывать на тупоумие противника — значит обречь себя на поражение, только не спрашивай, кто это сказал. По-моему, китаец, древний, ну убей, не помню…

— Наверное, умный был человек, — невесело пошутил я, потому что голова попросту раскалывалась, о настроении лучше и вовсе было не упоминать. Я едва держал себя в руках, борясь с постоянным, тошнотворным чувством страха. Если бы не полная уверенность в собственной безопасности рядом с Арнолдом, этот страх был бы просто парализующим.

— Здесь все закончено! Лучше ничего не придумаем. Пойдем, поможешь мне влезть в скафандр, и будем прорываться.

Можете представить мое состояние, пока я сидел в каюте, а Грец, облачившись в скафандр и лежа на полу в коридоре, отгородившись на всякий случай металлической крышкой, которая ранее прикрывала какую-то техническую нишу, пытался вырезать отверстие в переборке. Я сидел, обхватив голову руками, старательно прислушивался к тому, что происходило в коридоре, и понимал, что там, похоже, решается наша судьба…

Оно подбиралось издали, медленно, с расстановкой, подолгу кружило не приближаясь. Томило бесконечным ожиданием, нагнетало безграничную тревогу, затопляющую все вокруг. Потом замирало, почти исчезая в отдалении, и скрывалось там, где клубилось непроглядное и страшное. И от этого тишина была еще мучительнее. Пытаешься спрятать глаза от света, чтобы заметить его появление, до рези в глазах всматриваешься в пустоту — и вот за спиной, обязательно за спиной, раздается не то лай, не то хохот, а быть может, пение, и вновь клочьями, вызывая дурноту, тянутся рукавами без рук мягкие клубы тьмы. Тают, неотвратимо приближаются с каждым мгновением, и тогда неопределенность разрешается тихим отчаянием, когда любое движение становится лишним и ненужным. Когда нет желаний и воли. И только тогда, сделав огромный скачок, ужас охватывает все кругом, и нет уже ничего, кроме него. И тишина означает лишь конец, черную пропасть…

Раздался стук — люк отворился. Спасительный голос:

— Эй! Приятель, ты где?

— О Господи! Я уже думал, что время остановилось. Почему же так долго? Ну что, вышло? — это было первое, что я сказал, когда вернулся к реальности и выбрался на все еще ватных ногах в коридор перед нашими каютами.

— Похоже, что ты прав, — не обращая на мою истерику никакого внимания, будто продолжая только что прерванный разговор, заявил Арнолд, — особой инициативы наш противник не проявляет. Так что оставайся здесь и держи люк под прицелом, а я пока что скину эту сбрую. А из нашей затеи ничего не получилось: там жидкий металл, все моментально заплавляется, только след на обшивке, ничего больше. Сам посмотри.

На стене, в том месте, где Грец пытался вырезать лаз, чтобы пробраться в помещение, я увидел след, похожий на шрам после давней хирургической операции.

— Что теперь? — уныло спросил я, несмотря на то что настроение мое в обществе Греца заметно улучшилось и кошмары отступили.

— Остается одно. Будем прорываться с «парадного входа». Ничего лучшего в голову не приходит, действовать нужно быстро, а то эта проклятая химера доберется и до моих мозгов. Похоже, что времени в запасе нет.

То, что происходило дальше, я помню скверно. Грец над чем-то старательно возился, закреплял какие-то проводки, соединял комочки, напоминающие светлый пластилин. Потом потащил меня в каюту, а сам заклинил наполовину открытый люк и пристроился за ним так, чтобы можно было быстро выскочить в коридор.

Мне показалось, что корабль развалился на куски, такой раздался грохот. Уши моментально заложило. Грец, не обращая внимания на дым, выбрался в коридор, а больше я практически ничего не помню вплоть до того момента, покуда знакомый голос не вывел меня из кошмарного состояния. В голове была восхитительная, пугающая пустота, и тишина, и покой.

— Лудолф, ты меня слышишь! Давай, приходи в себя, хватит прохлаждаться.

— Что-то получилось?

— Получилось. Как мы и предполагали, твоя любимая химера может воздействовать на нас только при посредничестве человека. Едва я отключил Крачевского от сети, все моментально прекратилось. Никаких страхов, никаких кошмаров и ужасов. Так что если ты готов, то можешь стать полноценным homo sapiens.

— Bis dat, qui cito dat[7] было первое, что я вымолвил, после того как память в полном объеме вернулась ко мне. Как это восхитительно вновь почувствовать себя человеком мыслящим!

— Ессе homo![8] — отреагировал Грец улыбаясь, так же, как и я, радуясь вновь обретенным возможностям. Мы, даже находясь у последней черты, хотим оставаться самими собой, цепляемся за свои привычки.

— Теперь к делу. Хоть я и не наследник Гиппократа, но Крачевский, мне кажется, находится в глубокой коме. Это лишь первая скверная новость. Вторая беда в том, что мы не можем контролировать химеру и, стало быть, не сможем выявить, в каком из четырех танков находятся активные очаги.

Арнолд снова обошел термин «мышление» или «разумная деятельность» применительно к химере.

— Я так понимаю, что избавиться от всех четырех танков мы не можем?

— Абсолютно верно! Гениальная догадка. Если колонисты получат половину груза, им будет обеспечено полуголодное существование до тех пор, пока объем пищевой массы не станет оптимальным.

— Нам остается придумать способ, как выявить нужный танк, в котором находится очаг агрессивной деятельности. — Я тоже воздержался от термина «разумной», чтобы не ввязываться в ненужную полемику.

Грец, похоже, оценил мою тактичность и, пока мы катили кресло с Крачевским по коридору к его отсеку, не возвращался более к этой теме. Весь экипаж находился в одной каюте. Голова капитана была перевязана живописным платком, отчего он сразу стал похож на пирата с картинок в детских книгах. Несмотря на то, что вся команда была все еще лишена базы, выглядели они уверенно и деятельно, помогли нам устроить Крачевского с максимально возможным комфортом.

Капитан окончательно оправился от последствий травмы, а узнав, что может приступить к выполнению своих обязанностей, пришел в полный восторг.

— Попов, вы тренируетесь на самостоятельное управление? — Грец, как обычно, начал с самого главного.

— У меня в базе несколько тысяч анекдотов и компромат на начальство, — весело отреагировал капитан.

Такой ответ меня окончательно успокоил: если человек способен шутить, значит, с ним все в полном порядке. Говоря честно, компетенция экипажа никогда не вызывала у меня ни малейшего сомнения.

Геков и Герлах, убедившись, что имеющимися средствами Крачевского в себя не привести, продолжили спор, прерванный нашим приходом.

— Я все же думаю, что это не имя, а то глупость какая-то получается — Царевна-лягушка.

— Но тогда что же это такое? А Гуси-лебеди или Сивка-бурка? Я в детстве очень любил сказки.

— Оно и видно. Мне иногда кажется, что это любимая поза… — После такого ответа несчастный Геков так и остался стоять с раскрытым ртом, а Арнолд с чрезвычайной заинтересованностью ждал продолжения спора.

— Ну, ты иногда как ляпнешь, так хоть стой, хоть падай. Ты пробовал рассказать о своей гениальной догадке психологам? Рекомендую, и ближе чем на 10 километров к космодрому тебя не подпустят.

На этом спорщики поставили точку и отправились каждый в свои владения, а мы, позволив себе лишь двухчасовой отдых, сели обсуждать пути решения основной проблемы.

— Твой любимый кофе? — Мы сидели в моей каюте.

— Только не говори, что сейчас начнется вибрация, — пошутил я в ответ, с благодарностью принимая чашечку с ароматным напитком. Я почти полностью восстановился. Принятые перед сном в максимальных дозах ноотропы решительно улучшили мое состояние.

— Экипаж знает свое дело. Молодцы ребята. Я наблюдал, как они управляются на своих участках. Спокойно, без паники, свои мозги используют. Все же у них отменная практическая подготовка, и хотя мы не соглашаемся с их негативным отношением к сетям, я вынужден признать, что в ситуациях критических они выигрывают. Наши только бы и думали о том, как восстановить работу сетевых компьютеров и базы.

— Вот и хорошо. — Я удобно устроился на своей койке, держал в руке чашечку кофе, вдыхая крепкий и приятный аромат, и искренне наслаждался жизнью. Мне давно не было так комфортно.

— Ну что же, — Арнолд и не собирался отдыхать, — я обдумал нашу проблему и пока не нашел ничего утешительного. Биомассу в том виде, в каком она сейчас находится, мы не можем привезти на Венеру. Однозначно. Необходимо любым, пусть самым фантастическим способом выявить очаг активной деятельности.

— Умственной деятельности?! — закинул удочку я.

— Называй, как хочешь. Для меня химера не может быть существом одушевленным, не может быть мыслящим объектом, не может быть ничем, кроме… пищевой массы.

— Dixi et animam levavi.[9]

— Понимай, как хочешь.

— Ладно, — я не стал ввязываться в полемику. Времени действительно мало, какие уж тут споры.

Решение не приходило. Проклиная про себя тупоголовых чиновников и традиционную для журналистов ограниченность, нежелание видеть ничего, кроме сенсаций, я судорожно пытался найти выход из, казалось, тупиковой ситуации.

В который раз мы перебирали возможные варианты, и каждый раз находили изъяны. Я уже совсем потерял счет времени.

Команда работала как хороший часовой механизм. Наши друзья практически не мешали нам, спокойно приспособившись к автономному существованию. Жизнь на корабле текла размеренно, по раз и навсегда установленному распорядку, но стрелочки виртуальных часов неумолимо двигались, почти касаясь красного флажка, как на старинных шахматных часах.

— Не представляю пока, что нужно сделать, чтобы в такие короткие сроки, и гарантированно, выявить, в каком из танков находится… — Арнолд запнулся, сглотнул слюну, будто во рту у него пересохло, и выдавил наконец: —…разумный штамм.

— Кто-то должен сесть за пульт вместо Крачевского. Учитывая, что специфический этот опыт есть только у меня, выбор невелик. Время истекает, привезти колонистам «ящик Пандоры» будет самой страшной услугой.

— Думаешь, что справишься?

— Я, пусть и немного, но занимался этим. У любого другого нет и тени шанса. Ты же видишь, что химера сделала с Крачевским, а ведь он был опытным специалистом, просто асом по сравнению со мной.

— Тебе придется рассчитывать только на себя. Успокаивает то, что ты по всем тестам мало внушаем.

— Так то тесты, — вяло протянул я, — а вот по самочувствию, когда химера воздействовала на нас, я бы в этом здорово усомнился. Кроме того, где гарантия, что эта хитрая бестия не сможет или хотя бы не попытается обмануть нас относительно центра активности.

— Это правда. Нужно как-то заставить химеру раскрыться. Тебе придется отдать все, а может, и больше. Не боишься?

— Больше, чем все? Нонсенс! На самом деле не просто боюсь, а боюсь смертельно. Что стало с Крачев-ским? — Какой смысл, спрашивается, обманывать себя или Арнолда, единственного, подготовленного практически к любому развитию событий и, тем не менее, оказавшегося в тупике.

— Ладно, — подытожил наше «сидение» Грец. — Пошли в столовую. Ребята, наверное, уже в полном сборе, без нас за стол не сядут. Хорошая традиция, да и экипаж классный.

Команда и впрямь была в сборе. Кто-то из них соорудил вполне приличное блюдо из имеющихся концентратов, и мы с удовольствием присоединились к компании. Беседа была обо всем и ни о чем, как всегда бывает в таких случаях, Герлах о чем-то рассказывал, и вся компания весело смеялась. Один я сохранял серьезность, потому что абсолютно ничего не понимал.

Наконец Арни смилостивился и перевел последнюю фразу рассказчика, которая вызвала целый взрыв комментариев.

— Он все на те же вечные темы, а Геков просит капитана отселить его подальше от сексуального маньяка. — И пока я следил за мимикой спорящих, Грец заявил достаточно громко:

— Не может быть, чтобы не было способа объехать эту тварь на кривой кобыле!

— Поражаюсь тебе, — отреагировал живо капитан, — это же надо так выучить русский. Не удивлюсь, если ты силен и в наших выражениях.

— Ну, выражения у вас интересные, хотя и не очень разнообразные…

— Как это не разнообразные?! — И мои собеседники окончательно перешли на родной язык, наперебой убеждая Арнолда в том, что в русском языке есть определения для всех без исключения процессов, которые известны на нашей планете и в ближайших ее окрестностях. Наверное, долго бы длилась эта пустопорожняя, незлобивая болтовня, если бы мне в голову не пришла вполне приличная идея.

— Грец! — я невольно схватил своего товарища за рукав свитера. — Из меня нужно сделать полного идиота.

А так как собеседник не поспевал за ходом моих мыслей, я выразился грубовато, но однозначно доходчиво:

— Меня нужно превратить в полную задницу, чтобы мои мозги были химере абсолютно неинтересны и ни на что не годились. Чтобы меня нельзя было использовать во вред даже в случае полного подчинения воли. Датчики на танках мы разместим не традиционно, а несколько иначе, попарно, каждый с каждым, я так уже делал, когда экспериментировал, гораздо чувствительнее получается. Вы мне перед подключением в единую сеть задаете какую-нибудь задачку, я ее попытаюсь решить, ну а если задачка будет достаточно любопытной, есть шанс, что химера себя выдаст. Как-то же эта бестия читает наши мысли, в конце концов, — и я замолчал, окончательно выдохшись.

— Это вариант, — почти сразу признал Грец, — только боюсь, что на космическом грузовике едва ли будут столь серьезные препараты, наркотики, психотропные, галлюциногены, что там еще яйцеголовые придумали, чтобы превращать людей в баранов.

— Нужно что-то предпринять. Может быть, сосудосуживающие использовать или давление снизить до критических цифр, почти до комы что ли. Глюкозу в кровь вогнать? Только это опасно, наверное? — Проклиная себя за скромные медицинские познания, я судорожно пытался найти выход. Отказываться от заманчивой идеи не хотелось, да и время поджимало.

— Кэп! — Грец как-то легкомысленно подмигнул мне. — В вашей аптечке нет средства, которое способно превратить нашего друга в полного идиота, не навсегда, разумеется, а обратимо?

— Вообще-то, в этих делах у нас лучше всего разбирается Крачевский, но он временно выбыл. Кстати, а причем тут аптечка? Средство есть, правда, запрещенное.

— Можно полюбопытствовать?

— Какая же тут военная тайна, — с усмешкой продолжил капитан, — водка!

— Твою… дивизию!!! — и Арнолд шарахнул по столу ладонью. — Как я не догадался? — Он и впрямь выглядел расстроенным. — Гениальный напиток. Даже к середине следующего дня чувствуешь себя херово.

— Это как? — я неловко встрял в разговор, потому что мой напарник снова перешел на русский.

— Это «хорошо», но наоборот.

— Точно! Сладко стелешь — липко спать, — капитан был в полном восторге от своего предложения, — а загадку мы уж точно выдумаем, я такие истории знаю, что без бутылки не разберешься.

Так вот и получилось, что ближайшая судьба моя была предопределена. Мне предстояло напиться вдребезги, как выразился капитан, решив, что серьезную миссию по спаиванию должен выполнять именно он. После того, как мои мучители решат, что я уже в достаточно хорошем состоянии, я подключусь к сети, войду в контакт с химерой и попытаюсь решить задачку, которую обещался предложить капитан. Простенькая схема, но вполне выполнимая.

Приготовления к эксперименту были… занимательными. Все происходило прямо на пульте — злостное нарушение всех Уставов, нужно полагать. Кэп притащил литровую бутылку водки, которую передал на несколько минут Грецу.

— Ну, как тебе такое средство?

— Класс! Самокатная, 4[10], — заявил Арнолд с видом знатока.

— Ха! Он и это знает. Надо же. Видишь, что там написано «Cool before…»[11]?

— Ну и что тут сложного? Холодильники для чего?

— Какой там холодильник, забудь. Ребята! — И водку слегка охладили жидким азотом — кошмарная технология, вы бы видели.

— Ну, покатили! — заявил наш доблестный капитан, и я обжег глотку холодным до нечувствительности напитком. Потянулся к одному из бутербродов, аккуратная горка которых красовалась на тарелке, но рука моя была уверенно перехвачена. — Ну уж нет! После первой не закусывают! — безапелляционно заявил он.

Мне пришлось смириться и подчиниться, ощущая приятное тепло в животе, настроиться на лирический лад. Не тут-то было. За меня взялись всерьез.

— Между первой и второй — перерывчик небольшой, — провозгласил капитан по-русски, а Грец едва успел перевести это выражение, как я влил в себя вторые пятьдесят граммов, после чего мне позволили чуть закусить.

Тепло потихонечку разлилось по всему телу, легкость появилась какая-то необыкновенная, и в мыслях тоже.

— А сколько же в ней градусов? — задал первый глупый вопрос я.

— Ну, по закону в ней должно быть 40 градусов. Дмитрий Иванович так постановил.

— Это твой первый командир? — Мне показалось, что Грец ненароком икнул от удивления.

— Вот те раз! Это Менделеев Д. И. Дмитрий Иванович, стало быть. Диссертация у него такая была.

— Хорошая диссертация. — И я потянулся к бутылке.

— Руку менять нельзя! — рявкнул бесподобный наш капитан и бестрепетно наполнил стаканчики.

— Ну, за женщин! Пьем стоя! — провозгласил он, и мы выпили стоя…

Третья пошла превосходно. Настроение мое все улучшалось, так что, едва прожевав бутерброд, я принялся рассказывать про бесподобный бюст секретарши шефа.

— Секретарши — это материя опасная. Как сказал этот, тьфу ты, забыл имя начисто. Его соотечественник, — и капитан кивнул в сторону Герлаха, — беда с фамилиями, но сказано здорово, я дословно помню, специально заучивал, чтобы подружку поразить, когда еще в летной школе учился: «Двоякого хочет настоящий мужчина: игры и опасности. Оттого необходима ему женщина как самая опасная игрушка».[12]

— Чей соотечественник? — переспросил я.

— Герлаха соотечественник, не мой же, а вот со мной как-то приключилась… — И мой капитан выдал такую историю и с такими интимными подробностями, что нам пришлось выпить еще раз.

Сил, казалось, было море, и я уже с опаской поглядывал на стремительно пустеющую бутылку.

— А литр — это много?

— Литр, это в самый раз! Могучая штука водка, — начал было капитан очередную историю…

— Чем не тост, — игриво предложил я, и мы выпили снова. Спустя несколько минут я зачем-то снова вспомнил секретаршу шефа, и потому мы решили спеть что-нибудь душевное. Капитан затянул какую-то песню. Оказалось, что я знаю ее… Никогда бы не подумал. У меня лучше получалось с мелодией, а у капитана со словами, потому что пели по-русски. Впрочем, все это маловажно.

Потом капитан достал нож и начал разрезать оставшиеся бутерброды на мелкие кусочки.

— Это зачем? — с интересом следя за этими эволюциями, спросил я.

— Делаем изобилие! Руку не меняем! — гаркнул он, предупредив мою неловкую попытку, и разлил напиток по стаканчикам.

— Хорошо пошла! — заявил я по-русски. Оказалось, что. немало помню из того, что изучал в школе. Первое время кэп переспрашивал, а потом начал совсем здорово понимать, по-видимому, привык к акценту.

— Эх! — почему-то горестно заявил мой собеседник спустя непродолжительное время, — жизнь иногда подкидывает такие загадки, что без бутылки и не разберешься.

— Так в чем дело! Вот бутылка, а вот две самые светлые головы в Галактике. Можно даже записаться. Вот как мы эти задачки решаем. — И на моей голове мигом оказались наушники и электроды подключения, объем монитора засветился мягким светом.

— Ну что, я первым буду загадывать? — предложил кэп.

— Не проблема, — я икнул, едва не пролив драгоценную жидкость, и, лихо запрокинув голову, опорожнил стаканчик, — где тут хваленое изобилие? Так в чем задачка?

— Мой приятель как-то оказался в дивно хреновой ситуации. Его попросили привезти в деревню здоровенный качан капусты, молодую глупую козу и волка. Настоящего. Живого. Детям показать что ли? Так вот, при нем эти твари вели себя пристойно, но стоило только отвернуться, как дура коза норовила сожрать капусту, а волк пристраивался полакомиться козой. Пока он перся в джипе с этой развеселой компанией, все было хорошо. То волка покрепче привяжет, то козу подальше от капусты. Знаешь, какие у нас дороги? — как мне показалось, мечтательно спросил кэп.

— Неужели лучше, чем у нас? — несказанно удивился я.

— Пс-с-с, — презрительно сложил губы он, — у нас дороги как дороги — средство для проверки качества сборки автомобиля, трясет, как при взлете с рассинхрони-зированными двигателями. И то бы ничего, только дело было весной, река разлилась, до моста километров сорок крюк, так что пришлось надувать лодчонку и садиться на весла. Места мало. С собой можно взять или волка, или козу, или, значит, капусту. Так он все же перевез.

— Молодец! Нужно за это выпить, — заявил я, и мы выпили за этого хитроумного приятеля капитана, а я стал думать, как он это умудрился провернуть.

— А что, капуста была такая большая?

— Здоровая, как…

Последнего слова я совсем не понял, а Грец, немного замявшись, спросил неожиданно:

— Рубенсовских женщин помнишь?

— О-о! — сообразил я наконец.

— Так вот, пока ты допрешь ее до противоположной стороны, волк ухайдохает козу, — дождавшись конца нашего разговора, продолжил капитан.

— Это правда, — вынужден был согласиться я, — из всей компании только волк и капуста — парочка безопасная, остальные комбинации — барбекю.

— Так тоже нельзя, — прикинул очередной вариант я, — после второго заезда коза сожрет капусту. Кляп ей в пасть. Экое гадство! Детская же задачка. Сейчас решу. А что, мы уже все выпили? Маленькая тара.

— Тара хорошая. Литр. Ну что, шашлык, объяснять?

— Нет. Я сам. Сначала везем козу, потому что волк с капустой не очень.

— Совсем не… А вот из козы я шашлык не пробовал, — очень тоскливо заметил кэп, очередной раз отвлекая меня от решения пустяковой этой задачки.

— Ничего. Вот прилетим ко мне. У нас такие козы. Такая шерсть длинная, настоящая ангора.

— Типун тебе. Волосатый шашлык еще хуже, чем тушеная капуста, — отреагировал мой собеседник.

— Так. Это есть у вас. Слово такое хорошее. Я же в школе знал. Ага, утро вечера помудрее, да?

— Почти. Слушай, а я ведь и сам забыл, как он этих мутантов перевез. — И кэп, развеселившись подобному склерозу, продолжил весело: — Впрочем, капуста была трансгенная, коза ее не жрала, а волка и вовсе кастрировали, так что он от огорчения стал вегетарианцем.

— Жалко, — изумился я такому повороту событий, — а за что?

— Ясное дело, какие у мутанта могут быть детки, сплошные козлятки…

Я бы еще что-нибудь сказал не менее остроумное или придумал, как задачку эту плевую решить, только после очередной рюмки слабость страшная одолела, на одну минутку опустил голову на сложенные на пульте перед монитором руки и… проснулся.

Грец, как всегда чисто выбритый и подтянутый, сидел в изголовье, а убедившись, что я осознал, где нахожусь, протянул мне флягу.

— Нет, ни за что! — как можно решительнее заявил я, точнее попытался, потому что в действительности из этой попытки мало что вышло.

— Кэп сказал, что иначе не вылечишься.

— Варвары! Гунны! Закат Европы… — Я хлебнул омерзительной жидкости, даже не почувствовав вкуса, и сразу упал на подушку. Голова начала кружиться, причем, как и Венера, в обратном направлении. Только через несколько минут пришло какое-то странное облегчение. Вроде как кровь веселее побежала по сосудам.

— Нам все удалось, — следя за этими эволюциями, заявил Грец, — третий танк по прекрасной траектории направляется к Солнцу, капитан лично рассчитал, а мы скоро будем на месте назначения. Поздравляю. Без шуток.

— Хорошо. Это действительно хорошо. А что с козой? Погоди… Сначала коза, потом капуста, коза обратно, волка к капусте и последний заплыв, да?

— И никак не иначе!

— А что третий танк? — окончательно успокоившись, спросил я.

— Дивная активность. Шутка удалась. Я все записал, так что, как только окончательно придешь в себя, сможешь проанализировать.

— Ты издеваешься?

— Поверь мне, я серьезно. Твое решение станет классикой, вот увидишь. Его изучать будут.

— А что капитан?

— Как огурец! — бодро ответил Грец и, поймав мой вопросительный взгляд, разъяснил: — В России так говорят, когда хотят выразить удовлетворение хорошим самочувствием.

— Ты был прав, у них отменная практическая подготовка…

Вы когда-нибудь пробовали на следующий день после «прочувствованной попойки», как выразился капитан, пересмотреть, что вы вытворяли? Лучше не делайте. Настроение ухудшается.

Венера

Впрочем, впечатления от Венеры быстро вернули меня в норму. Правда, «от Венеры» — это громко сказано. Мы выполняли последние маневры, чтобы выйти на стационарную орбиту.

Болтаясь в невесомости в столовой, капитан разразился микролекцией, выяснив, что мы абсолютно ничего о цели нашего путешествия не знаем:

— Венера — вторая после Меркурия планета земной группы, это вы помните, я надеюсь. Расстояние 108 миллионов километров, орбита почти идеальный круг — эксцентриситет, по-моему, 0,007. Почти как Джеймс Бонд, — и он подмигнул Грецу, отчего тот вздрогнул едва заметно. — Год здесь почти 225 наших суток, а скорость движения планеты в пространстве — около 35 км/сек. Сейчас мы ее догоняем.

Считай, все планеты нашей системы вращаются вокруг своей оси матюком, то есть против часовой стрелки, а Венера вращается вокруг своей оси по часовой стрелке. Времен года тут нет. Что день, что ночь — температура не меняется, парниковой эффект сказывается. Правда, длится ночь 117 наших суток.

Облака, которые вы видели на экране, — скопление капелек концентрированного водного раствора серной кислоты с примесью плавиковой и соляной кислот. Содержание водяного пара минимальное, так, отдельные кристаллики льда, ничего больше. Пейте воду здесь, внизу будете ее экономить, это вам не Луна.

Кстати, температура в облаках вполне подходящая (если вы хорошо себя чувствуете при минус 40 градусах по Цельсию), а на поверхности — под 500 градусов и давление в девяносто раз больше, чем на Земле. Станция построена в глубине базальтовых пород, в 70 километрах от северо-западного окончания области Атлы. Мы сейчас над ней зависнем на стационарной орбите. Геологи уверяли, что это самая спокойная область в смысле вулканической деятельности.

А так, холмистая местность, свет дневной — желтый, мертвенный. Сухо, страшно, давление почти как на километровой глубине в океане. Обстановочка, что ни говори, враждебная, гибельная для всего живого. Так что, кроме Крачевского, никто из экипажа туда не полетит, да и в космическом лифте лишний вес никому не нужен — воды больше влезет. За вами прилетит местный экипаж, ребята классные, а мне кувыркаться в серной кислоте как-то не улыбается. Я космический дальнобойщик, а не каскадер-камикадзе.

— Кэп, это вы тоже для своей любимой наизусть заучивали? — пошутил Арнолд, поразившись подготовке экипажа.

— Да нет, я же говорил, у нас в летной школе мы и не то запоминаем. Память тренированная, до сих пор некоторые цифры помню, причем до четвертого знака после запятой, сам удивляюсь.

Капитан был прав. Никаких прогулок по поверхности, никаких бассейнов. Режим, как на космическом корабле, — экономия во всем. Главное — холодильники и силовые установки. Важнее даже, чем еда. Впрочем, встретили нас очень хорошо, чего о посадке я сказать не могу, — отвратительные впечатления. Как на мотобайке по разбитой трассе, да еще и с сумасшедшими перегрузками.

Поставленную задачу мы выполнили. Нам удалось наладить производство биомассы в необходимых объемах, убедиться в том, что ошибки с третьим танком не произошло. Местные эскулапы практически полностью восстановили работоспособность Крачевского, и он к концу нашего пребывания на планете Любви активно нам помогал. Вот, пожалуй, и все скудные впечатления от Венеры, одно название, что там был: микроскопические каюты, мои «любимые» коридоры, лаборатории. Зачем мы, в смысле человечество, туда полезли? Столько средств на это ушло. А с другой стороны, именно под этим предлогом и прикрывали мои работы. Пусть уж лучше в таких вопросах разбираются специалисты.

Возвращение

Обратный путь никак не отложился в моей памяти. Я очень много спал. По восемнадцать часов в сутки. Никогда ранее такого со мной не было. На Луне мы практически не задержались. Правда, в бассейн, по настоянию Арни, сходили. Впечатления и впрямь незабываемые, да и после Венеры, где дрожат над каждым стаканом жидкости, плавать в пятидесятиметровом бассейне…

Полет на челноке прошел и вовсе не заметно: какие-то жалкие 384 тысячи километров против почти 120 миллионов, которые преодолел только что — ничего, способного сколь-нибудь поразить воображение. И это говорит человек, не летавший ни на чем, кроме прогулочного дирижабля. Как вам такая динамика?

По-видимому, нет нужды описывать то, как нас встретили. Наши приключения, разумеется, их «надводная часть», были в ярких красках расписаны журналистами еще до нашего возвращения. И погибающие от голода колонисты Венеры, и «взбунтовавшаяся протоплазма», и рискованные ситуации, в которых мы побывали, равно как и великолепные действия экипажа. Изголодавшиеся по сенсациям борзописцы раздули происшествие до невероятия.

Я ступил на Землю, чувствуя себя не только опытным астронавтом, но и триумфатором. Генерал, как и при первой нашей встрече, оказался по-своему разговорчивым. Он уверенно заявил, что ни на минуту не сомневался в успехе нашей миссии.

Грец за блестящее выполнение задания получил очередное воинское звание, и не успел я отправиться домой в Европу, как вынужден был принять участие в весьма своеобразной процедуре «посвящения» в полковники. Совершенно неудивительно, что и обратный путь я проделал примерно в том же состоянии, в каком не так давно впервые ступил на Американский материк.

Неожиданности для меня на этом не закончились. Едва я успел распаковать вещи (задержала пресс-конференция, которая спонтанно возникла в здании аэропорта), как был вызван в военное ведомство своей страны. Вы можете представить мое удивление. Лично принятый военным министром, я узнал, что с учетом блестящей подготовки в американском учебном центре, успешного выполнения задачи мне присваивается воинское звание… полковника.

Робкие попытки убедить людей в мундирах, что я человек сугубо штатский и столь высокое звание, о присвоении которого идет речь, может лишь обидеть тех, кто верой и правдой годами служил Отечеству, прежде чем получил эти погоны, ни к чему не привели. Мне резонно ответили, что любой из немногочисленных старших офицеров моей страны сочтет за честь разделить мою радость по этому поводу.

Жалованье мне, оказывается, начисляли со времени старта, так что опыт, приобретенный на аналогичной церемонии в Америке, а также навыки, живо перенятые у капитана космического грузовика, мне пригодились в полной мере.

Наконец настал и мой черед удивить Греца. Я встречал его в аэропорту в парадном мундире (в ателье сотворили маленький шедевр), кроме того, звание… Он был искренне поражен и не скрывал этого.

— Говоря честно, я постоянно ожидал чего-то подобного. Так ты кадровый военный!

Я не стал разочаровывать своего товарища, для которого звание означало почти что причисление к сонму полубогов и героев. Так и должна была эта история закончиться на мажорных тонах, если бы не фатальная размолвка, которая приключилась буквально на следующий день после посвящения.

Арнолд, разумеется, остановился у меня и не мог не увидеть приглашения выступить в соответствующем комитете при ООН. Мы и до этого не единожды обсуждали будущее и нашу стратегию в отношении химеры. Грец был ортодоксальным сторонником идеи полного уничтожения всех очагов опасности, уничтожения физического. Моя мягкотелость в этом вопросе казалась ему преступлением. Разговор сразу начался нервно и велся на повышенных тонах. Мое мнение, кардинально отличающееся от исповедуемых им идей, было воспринято как преступная беспечность, а к концу спора и как личное оскорбление.

Несмотря ни на что, лейтмотивом моего, быть может, излишне эмоционального выступления в Комитете была мысль, которая обошла все газеты мира. Ван де Билт заявляет, что мы никогда не встретимся с братьями по разуму и потому преступно уничтожать пусть и созданную собственными руками разумную жизнь.

Спустя два дня я получил официальное письмо, сообщавшее о полном разрыве всех и всяческих отношений. Не могу сказать, что тяжко переживал разрыв. Горькое чувство, безусловно, оставалось, да и полной уверенности в своей правоте не было. Но я был занят ухаживаниями за… Ну, вы сами понимаете, незабываемый вид в вырезе форменной блузки и прочая.

Восемь месяцев спустя, месяцев, которые были заполнены невероятной по интенсивности работой, я получил срочное послание из военного ведомства Штатов с предложением принять участие в траурной церемонии в связи с трагической гибелью Арнолда Греца…

На сей раз я перебрался через Атлантику транспортным бортом ВВС США. Встречающий офицер был безупречно вежлив и холоден. Я всей кожей ощущал враждебность.

Генерал лишь на секунду позволил себе расслабиться, когда, ответив на мое приветствие, заметил коротко:

— Это большая потеря. Во многих вопросах Арнолд был моей правой рукой. Элитный офицер.

Церемония прошла без всякой помпы, сухо и сдержанно. Закрытый гроб под звездно-полосатым флагом, сухой треск выстрелов, слезы близких и судорожно сжатые челюсти сослуживцев.

Шепоток за моей спиной: «А этот отказался учитывать мнение Арни». И спустя секунду: «Его просто разорвало на кусочки, взрыв был чудовищным. Погибло более половины команды. А ведь он не был обязан идти в пекло сам, но…»

Тяжелые были минуты, только присутствие Попова, который тоже был приглашен на траурную церемонию, поддержало меня. Мы особенно не разговаривали, но от капитана исходила какая-то спокойная уверенность, которая передалась и мне.

В подавленном настроении возвращался я в Европу. Несколько дней, последних дней, размышлял над решающим выступлением в Комитете. Моя точка зрения, несмотря ни на что, осталась прежней. Химера получила право на существование в ранге представителя разумной жизни, заметим, жизни, бурно эволюционирующей.

Относительно средств и лаборатории Арни оказался абсолютно прав. В моих руках было сосредоточено и то, и другое. Мы начали поиск путей сотрудничества, а первым шагом на этом трудном пути стал отказ от уничтожения всех очагов разумной деятельности, которые нам удалось выявить.

* * *

Время шло, и воспоминания о нашей «героической эпопее» стали сглаживаться в памяти, как и горечь утраты. Работа, которая поглощала без остатка, семейные, большей частью радостные хлопоты — лучшее лекарство от тяжелых воспоминаний. Через два с половиной года я оказался в Бейруте по весьма специфическому поводу. Один из подающих надежды сотрудников лаборатории, ливанец-маронит[13], пригласил меня на торжества в связи с рождением первенца. Важное событие для жителей восточных стран. Разумеется, в первую же свободную минуту я оказался на рынке, чтобы подобрать подарок супруге, которая оставалась дома с маленьким Арни. Спустя час я почти выбился из сил в этом море шумного разнообразия. Просто ходил и смотрел по сторонам, когда неожиданно мое внимание привлекла звонкая латынь. Словно на пружинах, я обернулся к говорившему. Человек, с которым он беседовал, стоял ко мне спиной, но…

— Умные, наверное, были люди, — успел услышать я ответ, и мне показалось, что ноги стали ватными, все поплыло перед глазами, а знакомый голос продолжил:

— Ничего страшного, это с ним бывает, сейчас придет в себя. — Короткий взгляд серо-голубых глаз, решительный подбородок, плотно сжатые губы — и мираж растаял. Я едва успел прошептать имя.

— Простите, с кем это вы говорили только что? — спросил я хозяина лавчонки, едва только пришел в себя, все еще продолжая лежать на маленькой неудобной софе.

— С приятелем, мой господин.

— Вы знаете латынь?

— Нет. Арабский, французский, немного английский и русский, латынь не знаю, кто на ней говорит?

— Но вы же говорили по-латыни только что.

— Это любимые слова моего приятеля, я их повторил.

— А как зовут вашего приятеля?

— Хамид, мой господин. Он живет в христианских кварталах. У меня вы найдете самый лучший подарок и для жены, и для сына. Такое хорошее имя, Арнолд, моему знакомому очень понравилось…

— А почему вы решили, что так зовут сына?

— Мой приятель так сказал, он столько всего знает, удивительный человек.

Хамида я не нашел, хотя провел в христианских кварталах и на рынке практически все свободное время. Только это ничего не значит теперь, ибо сердце подсказывает мне: пройдут месяцы или годы, но если когда-нибудь я окажусь глубоко в чреве земли, там, под ангарами, то увижу этот решительный взгляд и судорожно сжатые губы. Я не удивлюсь, если после непродолжительной аудиенции боготворящий своего начальника молодой адъютант скажет, с нескрываемым удивлением обращаясь ко мне: «Господин полковник! Генерал был с вами чрезвычайно многословен…»

Treuga Dei[14]

(Из сборника «Армагедец»)

За тридцать минут до времени «Ч», в полном соответствии с секретными приказами, только что вскрытыми командирами, тысячи танков, вытягивая унылые хоботы орудий, потянулись к передовой, занимая исходные позиции для атаки. Мотопехота, доедая на ходу остатки пайка, группировалась возле боевой техники, чтобы по первой команде занять места возле амбразур и ринуться вперед, вслед за танками, сея разрушения и отчаяние, ужас и смерть. Рядовые дальнобойной артиллерии подтягивали поближе снаряды чудовищных калибров, готовились открыть убийственный огонь по тылам и разведанным огневым точкам противника, чтобы в первые же минуты боя лишить вражескую мотопехоту артиллерийской поддержки. Пилоты, получив последний инструктаж, занимали места в кабинах, чтобы прикрыть атакующие наземные части в их неудержимом движении вперед. Бесшумно передвигались по узким проходам подводных лодок элитные офицеры флота, последний раз придирчиво оглядывали подчиненных и убеждались в том, что приказ будет выполнен: центры промышленности, науки, скопления резервов, порты при необходимости будут подвергнуты ужасающей в своей неотвратимости и фатальности ядерной атаке.

За 24 часа до времени «Ч» дипломаты обоих блоков попытались договориться в последний раз, но представители противной стороны, невзирая на справедливость и скромность выдвинутых требований, не шли ни на какие уступки. Главы делегаций мило улыбнулись друг другу, пожали руки на прощанье, заняли места в комфортабельных лимузинах, спеша как можно скорее довести до сведения своих правительств неутешительные результаты переговоров.

В последние месяцы и недели перед временем «Ч» мир продолжал медленно скатываться в паранойю войны. Провокационные статьи в прессе накаляли страсти и пытались воскресить былые воинские доблести. Эфир был переполнен реляциями военных, маршами в исполнении поп-див, экспертными оценками специалистов. По Елисейским полям расхаживал галльский петух в средневековых рыцарских доспехах, а на Красной площади, ощетинясь штыками и усами, стояли две роты семеновцев и преображенцев.

Первые пятьсот тысяч китайских народных добровольцев в кедах пересекли половину Евразии и насмерть перепутали европейцев раскосыми улыбками и перспективой наплыва туристов. Последователи Чу Чхе порекомендовали жителям японских островов изучать эпистолярное творчество своих руководителей, с тем чтобы быть морально готовыми к грядущим переменам. Европейские оптимисты потянулись на курорты Пиренейского полуострова, а пессимисты разобрали билеты на Боро-Боро, Антигуа и острова Зеленого Мыса, повергая операторов туристических агентств в состояние, близкое к шоковому.

Мировые биржи в последних судорожных конвульсиях деловой активности тянули индексы вверх на сумасшедших котировках голубых фишек — монстров военно-промышленного комплекса. Промышленность работала в две, а то и в три смены. Со стапелей сходили новые эсминцы, десантные баржи, из ворот заводов тянулись эшелоны с бронетехникой, артиллерийскими системами.

Нервно воспрянули духом страны-поставщики энергоресурсов, снимая свою жирную пенку с непомерно раздутых военных бюджетов.

Украина, устами спикера парламента, в очередной раз напомнила, что остается единственной страной, которая отказалась от обладания ядерным оружием. А стремление в НАТО не направлено против кого бы то ни было, а тем более против северного соседа. Жители Новой Зеландии попытались заверить международную общественность в собственном миролюбии, но на всякий случай вооружили до зубов местную милицию, забили два миллиона овец и предусмотрительно завезли мясо в ледники Антарктиды. Население Австралии раскупило все запасы бумерангов, а правительство объявило предмобилизационную готовность.

Половина астронавтов международной космической станции попытались перекрыть кислород в соседнем отсеке, но оттуда азбукой Морзе отстучали, что отключат отопление и вентиляцию. Консенсус был, таким образом, достигнут, но от очередного выхода в открытый Космос пришлось отказаться. Вопрос о том, какое впечатление произведет на лабораторных крыс линии Вистар вид Земли с орбиты и отразится ли это на их фертильности, оказался нерешенным, как и оставшееся неисправным заклинившееся устройство одной из камер внешнего обзора.

— Господи! Кого я вижу! — воскликнул старший офицер Силазийской Службы Умиротворения, приподнимаясь со своего кресла и протирая глаза. — Хлорис! Неужели органы чувств снабжают мой мозг ложной информацией?

— А! Мой старый визави, снова к барьеру?! — Раскрыв объятия, офицеры устремились друг к другу, и звук соприкосновения боевых орденов был подобен залпам орудий.

— Не ожидал столь скоро увидеть тебя здесь после выполнения такого сложного задания, — продолжил старший офицер, делая знак молодым коллегам, чтобы они быстрее организовали место для столь важного гостя. Свежеиспеченные офицеры и без того лезли из кожи вон, чтобы угодить вновь прибывшему, о котором в Академии СУ давно ходили легенды, а некоторые операции по умиротворению, блестяще им проведенные, успели войти в учебники.

— Да! Говоря честно, я и сам был готов к моральному фиаско и едва пересилил искушение прибегнуть к крайним аргументам, чтобы избежать наихудшего, но последняя идея, по-видимому от отчаяния пришедшая мне в голову, оказалась потрясающе эффективной.

— Хлорис! Ты найдешь в нас внимательнейших слушателей. Поверь, это лучшие офицеры последнего выпуска, и для них было бы страшной потерей не выслушать рассказ славного ветерана нашей службы. Располагайся удобнее и, если у тебя есть хоть немного времени, посвяти его не только удовлетворению потребности в животном насыщении, но и поучительной беседе.

— Папавер! Я всегда завидовал твоему умению убеждать, — с легким поклоном ответил гость, удобно размещаясь в покойном кресле. — Я столько лет мечтал пристроить свои кости в «Старой гавани», и потому нет ничего удивительного в том, что сразу после сдачи рапортов я оказался здесь.

— Хлорис, Хлорис. Сколько лет я мечтал проводить блестящие операции, а вместо этого я рассказываю о них курсантам. Какая злая насмешка судьбы. Эта старая травма, будь она проклята, привязала меня к Силазии так прочно, как не смогли бы это сделать самые надежные путы, — и Папавер на время замолчал, с легкой завистью наблюдая за тем, с каким завидным аппетитом поглощает нехитрую снедь, привычную с далеких курсантских времен, знаменитый гость.

— Ну, что же. Господа! Я готов удовлетворить ваше любопытство, — Хлорис Дротавер откинулся в кресле и окинул взором молодых офицеров, — смею надеяться, что мой скромный опыт, быть может, когда-нибудь вам пригодится.

Как вы, без сомнения, знаете, звездное население в рукавах Галактики значительно меньше, нежели в ее центре и ближайших окрестностях. Это приводит к тому, что плотность цивилизаций там на два порядка ниже, нежели в привычных нам условиях. В результате присущая всем мыслящим существам на ранних стадиях интеллектуального развития агрессивность как наследие жестокой межвидовой борьбы за выживание переходит в аутоагрессию. Ксенофобия, присущая многим цивилизациям до- и прекосмополитического этапа развития, доходит до крайних форм: расовой или религиозной ненависти, например, а развитие науки уже позволяет не просто добиться победы или полной гегемонии, но элементарно уничтожить все живое на подобных планетах. Если верить астроархеологам, а я не думаю, что эти данные претерпели значительные изменения, подобная точка зрения продолжает находить печальные материальные подтверждения.

Высшие цивилизации призваны оградить развивающихся собратьев, уберечь любую колыбель разума от саморазрушения. Потому в достославные времена и начала функционировать Высшая Академия Службы Умиротворения, и я с чувством глубокого удовлетворения вижу в вашем лице, сколь успешных результатов она способна достичь.

Молодые офицеры с почтительностью и благодарностью приподнялись со своих мест, едва слышно обмениваясь первыми впечатлениями о той изысканной форме, в которую облек свой рассказ знаменитый гость.

— Третья планета Sol в этом смысле объект уникальный и давно привлекает внимание ученых и офицеров нашей службы как классическая модель аутоагрессивного развития. Отсутствие на соседних звездах планетных семей и, стало быть, конкурирующих цивилизаций, делает эту расу чрезвычайно изолированной, не позволяя переключить бьющую через край энергию на покорение внешней силы или отражение возможного нашествия.

Вся история Sol-3 проникнута примерами жесточайших конфликтов, приводивших к уничтожению целых пластов культуры, вы, без сомнения, знаете об этом из курса истории первобытных сообществ, которую столь блестяще читал в наши курсантские времена незабвенный Кальци Гомопант. Впрочем, и новые времена почти ничего не изменили на этой планете. Вечные идеи панге-гемонии в последние столетия были облечены сначала в форму экспорта революции, что привело к страшной трагедии и гибели десятков миллионов живых разумных существ, а затем экспорта демократии, когда, руководствуясь собственными представлениями о добре и зле, развитые страны пытались навязать угодные им модели развития соседям.

Сто оборотов третьей планеты вокруг Sol назад, там было создано ядерное оружие и сразу испытано в боевой обстановке. Уникальность ситуации проявилась в том, что ядерное оружие было применено, когда это не диктовалось военной необходимостью и страной, которая называла себя образцом демократии — «правления народа» на одном из древних туземных наречий. Наши ученые по сию пору спорят о том, что следует считать началом цивилизации, отправным пунктом ее, так сказать. Кто-то настаивает, что исходной точкой можно считать систематическое применение огня или изготовление и использование относительно сложных орудий труда и предметов. По моему глубокому убеждению, и на примере Sol-3 я готов это доказать, истоки цивилизации следует видеть не в употреблении предметов, но скорее, в злоупотреблении ими…

Заметив недоверчивые улыбки и уловив легкий шепоток, гость немедленно развил свою мысль:

— Например, сотни лет члены некоего древнего племени составляли палки из бамбука, чтобы достать высоко расположенные фрукты. Это цивилизация? Зададите вопрос вы. Нет! Без всякого колебания отвечу я. Цивилизация — это когда в некое прекрасное утро один из индивидуумов вместо того, чтобы отправиться с палкой на добывание фруктов, огреет ею соседа, заставив того выполнять ненавистную работу и присваивая плоды чужого труда. Однако продолжим, мы невольно отвлеклись от основной темы, которая собрала нас здесь.

Через некоторое, самое непродолжительное время, когда крупные военные конфликты, казалось, отошли в далекое прошлое, благодаря «равновесию страха», ядерное оружие попало в руки откровенно нестабильных режимов, исповедующих религиозную «надидиологию». Местный мир раскололся на две половины, потенциал взаимоистребления был накоплен огромный, переключения на внешнюю экспансию не предвиделось, и обстановка начала медленно, но верно накаляться…

Именно в таком виде мы приняли дела всего три оборота планеты вокруг Sol назад.

— Удручающая картина, — прервал говорившего Папавер, давая несколько минут передышки, чтобы рассказчик отдал должное комплоту, излюбленному напитку курсантов многих поколений, — мы с вами не единожды говорили о третьей планете системы Sol как о классическом варианте самоустраняющихся цивилизаций. Время их технологического существования удивительно коротко. Они появляются, чтобы поразить мир уникальной быстротой развития, достигают ядерного уровня и сгорают в пламени, оставляя после себя руины материнской планеты. Иногда спустя значительные периоды времени там вновь возрождается высшая жизнь, но крайне редко достигает прежних высот, оставаясь на предынтеллектуальном уровне. Это выглядит так, словно печать проклятия прапредков тормозит развитие цивилизации, развивающейся на тлеющих очагах былого величия…

— Да, все это действительно печально, — вернулся к своему повествованию Хлорис, — картина и впрямь была безрадостная. Наши предшественники перепробовали все традиционно рекомендуемые варианты воздействия на общественное мнение через средства массовой информации, создание антивоенных сообществ и организаций. Несмотря на нашу активность и немалые средства, успех оказался минимальным и недолговременным. Стимуляция защитников окружающей среды была достаточно быстро сведена к судорожным и маловразумительным акциям. Сторонники движения Green Pease в скором времени после возникновения организации получили название «грин писюны» и перестали пользоваться сколь-нибудь существенной поддержкой, хотя изначально их представители вошли в органы правления нескольких стран, в том числе и развитых, что сулило немалые политические дивиденды. Организации общественности, озабоченные наступлением транснациональных корпораций (на местном наречии «антиглобалисты») сначала имели некоторый успех, но быстро выродились в какие-то хулиганствующие группы достаточно обеспеченных людей, ищущих сомнительных развлечений с политической подоплекой. Мир стремительно катился в тартарары, несмотря на все усилия миротворцев.

Одна из рекомендаций разрешает в таких ситуациях имитацию внешней агрессии, что позволяет отвлечь аборигенов от внутренних противоречий и заставляет сплотиться перед угрозой неотвратимой экспансии. Более того, мы уже практически приступили к созданию имитатора боевого инопланетного корабля за орбитой четвертой планеты системы Sol. Работа эта кропотливая, грандиозная и рутинная, а я чрезвычайно ленив. Именно поэтому, а не в силу какой-то гениальной догадливости и созрел план действий, который оказался успешным.

Мы сдались в плен! Причем сделали это практически одновременно. Я к одной из конфликтующих сторон, а мой напарник — к другой.

За столом повисло изумленное молчание, прерванное робко заданным вопросом:

— Но аборигены, стоящие на достаточно высоком технологичном уровне, могут…

— Да, определенный риск, несомненно, был, но наша Академия… Кстати, — прервал рассказчик самого себя, — Люпус Эст[15] все еще возглавляет кафедру физического выживания? Мы его не единожды с благодарностью вспоминали.

— Нет. К сожалению, всего несколько лет тому он покинул свой пост, но все еще крепок и вынослив, а кафедру возглавил Кверкус Дурум[16], я думаю, ты его помнишь.

— Да, это были железные преподаватели, настоящие силазяне. Но вернемся к нашему повествованию. Разумеется, к нам были применены все разрешенные и запрещенные методы воздействия, я ведь отмечал, что аборигены чрезвычайно изобретательны. Меня в одном легком костюме оставили на несколько суток среди льдов, продолжая пристально наблюдать за поведением и состоянием из расположенного рядом комфортабельного жилого модуля. Впрочем, это старый фокус. Я изолировался от окружающей среды, ел и спал в свое удовольствие, пользуясь неизвестной им х-связью, бесконечно поражая своих мучителей тем, что температура моего организма оставалась на уровне плюс 36 местных градусов, в то время как температура окружающей среды составляла столько же, но с противоположным знаком.

Я не буду упоминать о введении лекарственных препаратов, действие которых подавляет волю, это элементарно, это азы. Через несколько дней на полигоне мне пришлось продемонстрировать кое-что «покруче», говоря на местном наречии. Расплавить дуло бронетехники в считанные секунды не составляет никакого труда для успешного курсанта, а умение на практике пользоваться специальными выводами единой теории поля, делает нас, по туземным меркам, неуязвимыми и всесильными. Можете себе представить, какое впечатление на военных способна произвести выведенная из строя столь чудовищным способом грозная боевая техника.

Спустя некоторое время я разогнал целое подразделение, использовав низкочастотные, инфразвуковые колебания, вызывающие панику из-за резонансных явлений во внутренних органах аборигенов, а полк штурмовой авиации был погружен мною в глубокий летаргический сон в течение нескольких минут, при этом я находился от него на расстоянии около 12 000 местных единиц длины. К этому следует добавить тотальные отказы электроники в радиусе около 50000 единиц. В принципе, можно было и больше, но крупный населенный пункт мог пострадать в существенно большей степени, нежели военные объекты: больницы, водоснабжение, транспорт…

Все операции были проведены в строгом соответствии с Правилами и привели лишь к 21 случаю слабого и среднего термического поражения, 3 легким сердечным приступам, 17 несварениям желудка, 94 случаям проявления острой диареи и некоторым другим, менее существенным, по местным понятиям, расстройствам здоровья у тех, кто рискует жизнью добровольно и сознательно. — И рассказчик потянулся к стакану с комплотом.

— Мы согласны, это сделано профессионально, но демонстрация нашего технологического превосходства… Хотя погодите… — Задавший вопрос молодой офицер смешался, наконец поняв, по-видимому, всю глубину замысла.

— Дело в том, что мой напарник «демонстрировал», как вы выразились, свое превосходство противоположной стороне конфликта, но мы-то рассматривались как офицеры так называемого спецназа войск противника. Как вы можете предположить, столь невероятное технологическое преимущество недругов, выявленное буквально за несколько часов до начала крупномасштабных боевых действий, способно вызвать шок и коллапс не только у военного, но и у политического руководства противоборствующих сторон.

Дипломаты обоих блоков попали в… мягко говоря, неприятное положение — вести жизненно необходимые переговоры с позиции безоговорочной слабости. Получив необходимые указания (при этом военные, которые всего несколько суток назад буквально излучали непоколебимую уверенность в победе, оказались в состоянии полнейшей прострации, особенно усилившейся после исчезновения находящихся под арестом) дипломаты отбыли на переговоры.

Признать собственную слабость? Пойти на невероятные уступки? Соглашаться с любыми, пусть самыми унизительными требованиями и ультиматумами?..

Это был самый любопытный дипломатический саммит, поверьте мне на слово. Скрывая под уверенными улыбками полную растерянность, лучшие лицемеры противоборствующих сторон, к собственному удивлению, убедились в умеренности требований и склонности идти на уступки в достижении компромисса у своих коллег. Мир был заключен невероятно быстро и был всеобъемлющим. Под полным запретом оказались лишь идеи Чу Чхе, но с этим ничего поделать не удалось.

Разумеется, не все прошло идеально. Меня, например, насторожило быстрое разрешение однополых браков в странах традиционного католицизма и ортодоксального ислама. Выступление папы римского по этому поводу едва ли можно назвать удачным, а Римская курия потратила немало усилий в попытках объяснить верующим, что имел в виду понтифик, приводя цитаты из древнегреческих источников. Военно-промышленный комплекс обоих блоков был быстро переориентирован на мирные нужды, а освободившиеся колоссальные материальные ресурсы использованы в сельском хозяйстве и науке. Все перечисленное, несомненно, даст свои плоды. Я думаю, что в ближайшие десятки местных лет мы увидим невероятный прорыв так называемых Homo Sapiens и вскоре они займут достойное место среди культурных цивилизаций нашей Галактики.

— Вот, мои дорогие юные коллеги, блестящий результат творческого применения тех знаний, которые дает наша Академия. Этот пример, я ни минуты не сомневаюсь, украсит собой многие учебники. Вы согласны? — резюмировал преподаватель.

Молодые офицеры кивали, шепотом обмениваясь впечатлениями, пока самый смелый не задал вопрос, вероятно волновавший многих:

— Может быть, все же стоило использовать демонстрацию силы, это всегда производит впечатление на представителей низших по уровню развития цивилизаций?

— Вы так думаете? Низших по уровню развития — однозначно, но никак не по воображению, не обольщайтесь… — Но обосновывать свой ответ почему-то не стал, обратившись к своему однокашнику:

— Папавер, мы можем покинуть это гостеприимное заведение? — и, удовлетворившись выразительным кивком, продолжил: — Господа, давайте выйдем на площадь.

Молодые офицеры, все еще по-курсантски торопясь, покинули помещение, чтобы оказаться на небольшой площади, которая разделяла городские кварталы и стройные корпуса Академии. Мэтры, не торопясь и едва заметно сторонясь этого шума, последовали за молодежью, вполголоса продолжая начатую беседу и чему-то улыбаясь.

— Хлорис, а это не будет выглядеть как нарочитое, демонстративное нарушение Правил?

— Думаю, что нам простят это. Миротворцы иногда действуют в нарушение всех писаных и неписаных Правил, кроме всего, можно считать это продолжением учебного процесса. Они, быть может, хорошие теоретики, а я практик-пекарь.

— Эх, я тоже стал за эти годы закоренелым теоретиком-рецидивистом, — и он замолчал, наблюдая за тем, как его добрый приятель отошел на несколько десятков шагов от группы выпускников, вежливо извинившись, попросил посторониться стайку подростков, мечтавших попасть в Академию, глянул на притихших молодых офицеров и…

Лик его неожиданно стал ужасен: за мощными плечами, все более расширяясь, выросли титановые крылья, тело, невероятно увеличившись, приняло наклон и, продолжая вытягиваться в длину, стало напоминать стальную сигару, покрытую, словно чешуей, вольфрамо-керамическим напылением. Ноги немедленно превратились в стойки шасси с гроздьями колес, под стремительно расходящимися несущими плоскостями показались две ракеты с гафниевыми боеголовками, способными обеспечить долговременное радиационное загрязнение огромных территорий. В небольшом углублении корпуса угадывалась крылатая ракета с термоядерной пять-сотмегатонной бомбой в бронебойном кожухе, способной проникать в толщу планетной коры, вызывая после взрыва ее полное разрушение.

— У них в арсеналах была «кузькина мать», но такого!.. — воскликнул один из выпускников.

А превращения между тем продолжались. Глаза стали стреловидно расположенными плоскостями фонаря кабины, в углах крыльев показались дула скорострельных мелкокалиберных кинетических пушек, а на корпусе, позади кабины пилотов, чтобы не ухудшать аэродинамику, расположился сверхмощный боевой лазер с ядерной накачкой. В толще корпуса угадывался канал фазора, способного дестабилизировать ядра атомов на расстоянии нескольких световых минут, выпускное отверстие кварковой пушки зловещим темным глазом смотрело из-под каждого обтекателя. Шахты ракет «воздух-земля», снабженных бактериологическими распылителями, прятались в корпусе, чтобы по первой команде с победным ревом рвануться вперед, сея мучительную и неотвратимую смерть…

Наконец, когда казалось, что устрашающим изменениям не будет конца, раздался резкий щелчок, взвизгнули лазерные пускатели, за хвостовыми мегатурбинами маршевых двигателей боевого космического челнока под все усиливающийся могучий рокот вихрями заметалась пыль, и бешено завертелись потоки раскаленного газа. Едва заметно качнувшись, машина уничтожения двинулась вперед…

— Стой, стой! — закричал надрывно Папавер, выскочив вперед так, словно старался прикрыть собой молодых коллег. Его фигурка казалась игрушечной по сравнению с жуткой громадой смертельно опасной машины, но в ту же секунду ситуация разрешилась. Перед все еще пораженными удивлением и ужасом молодыми офицерами стоял, оправляя немного помявшийся парадный мундир, ветеран корпуса миротворцев.

— Так вот, господа, определенную долю того, что вы только что видели, они уже имеют, а вы предлагали чем-то поразить их воображение?.. — Ив воцарившейся тишине добавил, обращаясь к старому приятелю: — А ты действовал достойно, наша школа!

— Ах, Хлорис, ты об этом. Это, по-видимому, инстинкт, но где ты нахватался этих кошмарных подробностей, да таких реалистичных? Кварковые пушки, фазор — глупость же какая-то на поверку.

— Знаешь ли, читал на досуге, пытаясь не замерзнуть в снегах во время пыток, их сайнс фикшн…

Ловушка для…

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

За одну наносекунду дальний разведчик «Морской волк», пройдя около 36 световых лет, вышел в эйнштейновское пространство в непосредственной близости от Омеги-Зиро на расстоянии, которое диктовала привычная логика прямых гравитационных взаимодействий.

— Ближе пусть подходят испытатели, — бурчал пилот-командир, комментируя происходящее для нескольких присутствующих в кабине управления ученых. Он лихо манипулировал маневровыми двигателями, причем, как всякий уважающий себя астронавт, пытался использовать остаточные активности движителей маршевых. — Вечно вы все спешите, ничего не произойдет, если потерпите еще 72 часа.

— Почему же так долго? — изумилась когнитолог[17], которую поддержали все без исключения члены научной экспедиции.

— А я не дам больше 2g, — угрюмо продолжил пилот-командир без всяких эмоций, словно не слыша адресованного ему вопроса.

— Но ведь разрешено до 5g, — попытался было возразить физик, бородка которого от возмущения едва не стала торчком.

— В экстренных ситуациях на короткое время разрешается… — начал нудным голосом цитировать параграф Устава пилот-командир…

— Нет, это абсолютно невозможный человек, — с экспрессией произнес физик, в бессилии вскинув руки, и ученая братия, словно по команде, спешно покинула пультовый зал, причем когнитолог напоследок презрительно и негодующе фыркнула.

— Разрешается движение с ускорением 5g, — тем же тоном невозмутимо продолжил пилот-командир в никуда и после непродолжительной паузы резюмировал: — Ну, словно дети! Ладно, так и быть, пойдем в 2,1 g. — И, удобно устроившись в кресле, дал сигнал второй готовности к движению с избыточным ускорением.

Расположившись с наибольшим комфортом, который позволяла имеющаяся мебель, он вывел на объемный экран внешнюю картинку. Капелла, кажущаяся с такого расстояния огромной, желтым шаром висела в пространстве, словно на расстоянии вытянутой руки. Рядом с материнской звездой, греясь в ее лучах, застыла планета, видимая с такого расстояния светлой пылинкой, — цель их путешествия, Омега-Зиро, за небольшим исключением вылитая сестра Земли. «Ну, что же, — подумал он про себя, — быть может, все и обойдется…»

Несколько месяцев назад, когда поступил вызов из Космического Агентства, у него был очередной кризис и он всерьез подумывал о том, чтобы выйти в отставку. Нет, поверьте, черные просторы Космоса все так же манили, но потеря близкого друга, нелепая смерть которого вызвала шок у всех, кто его знал, и неожиданное решение сына отправиться в дальний вояж, заставили критично взглянуть на собственные планы и пересмотреть принятое решение. Перспектива не увидеть внуков оказалась той каплей, которая окончательно склонила чашу весов в пользу отказа от заслуженного отдыха. Вот так получилось, что он, фигурально говоря, стал за штурвал «Морского волка», на борту которого собралась воистину команда космических непрофессионалов.

Предыстория этой экспедиции в изложении шефа отдела дальних полетов Космического Агентства выглядела весьма удручающей. За последние полторы сотни лет на Омеге-Зиро побывали две научные экспедиции, цель которых была весьма простой — понять, что за существа обитали на этой симпатичной планете. Неловкое во всех отношениях название «людли», которое закрепилось за «аборигенами» еще во времена первых абортивных контактов, абсолютно ничего не говорило, да и «контактами» это можно было назвать с очень большой натяжкой. Отчеты обеих экспедиций изобиловали специальными терминами, которые, по мнению шефа, призваны были замаскировать полное бессилие ученых не только поймать одно из этих феноменальных существ, но хотя бы понять их природу.

Главное осложнение было в том (хотя никто, кроме ультрарадикалов вслух об этом не говорил), что Омега-Зиро во всех отношениях была идеальным объектом для колонизации человеком. Именно этот факт стал причиной пристального, хотя и завуалированного внимания всевозможных цивильных комитетов. Действительно, обилие пресной воды, мягкий климат, почти что питательный аминокислотный бульон, который представляли собой океаны этой безжизненной по всем параметрам планеты, могли бы стать великолепной средой для земных бактерий, которые в кратчайшие сроки насытили бы атмосферу ее достаточным количеством кислорода, но… людли! Было от чего прийти в отчаяние и поставить вопрос о несоответствии средств, которые выделялись сообществом на освоение космического пространства и той отдачей, которую это освоение приносило.

— Собака экономики вертит хвостом политики, — говорил шеф. — Так было всегда. Поразительно то, — трубным голосом вещал он, — что ученые не могут вообще ничего с ними поделать, с этими людлями. Теперь в агентстве принято, на мой взгляд, абсурдное решение послать на Омегу-Зиро молодежь. Кто-то на самом верху решил, что молодые специалисты с неза-шоренным зрением, возможно, выведут ситуацию из тупика. Может, это и так, но кроме уныния, подобное решение у меня, к примеру, ничего не вызывает. Так что все мы здесь с надеждой смотрим на ваше участие в этой затее.

Из этого забавного, хотя местами и лестного монолога несостоявшийся отставник понял, что в случае неудачи все спишут на него.

Именно таким странным и немного двусмысленным образом состоялось его назначение. И вот теперь, сидя в удобном кресле перед экраном, пилот-командир Артур Райли, 47 биологических лет, ветеран космофлота, вспоминал подробности того памятного разговора.

— Красиво-то как, — вывел его из задумчивости женский голос, — кажется, что всей кожей чувствуешь тепло, правда?

— Что вы тут делаете?! — резко бросил он с трудом стоящей на ногах молодой женщине. — Более 2g, когда же закончится этот ба… детский сад?

— Ничего, — упрямо возразила когнитолог, сделав вид, что не заметила заминки, — я на тренировках ходила и при 3g и, как видите, жива.

Пилот-командир смолчал и лишь развернул свободное кресло так, чтобы пришедшей, а лучше сказать «приползшей» — все-таки 2, lg — было удобнее разместиться в нем.

Эдисон Хаусер, 27 биологических лет, выпускница Кембриджа, два года стажировки в Сорбонне. Когнитолог, психолог. Набрав 100 баллов из 100 возможных, вышла победительницей конкурсного отбора в своей номинации. Блестяще прошла предполетную подготовку в Звездном городке под Москвой, получив звание, космонавт — исследователь. Увлекается археологией и альпинизмом.

Краткая характеристика из досье всплыла в почти фотографической памяти Райли. Он принципиально не пользовался локальной информационной сетью, к которой были подключены все находящиеся на борту. За подобные удобства всегда приходится платить. Эти умельцы вечно умудряются залезть в чужие секреты, нарушая все этические нормы.

— Вы специально эпатируете экипаж или у вас это получается непреднамеренно? — не обращая никакого внимания на нескрываемое неудовольствие, которое вызвало ее появление, продолжила молодая женщина. — Нам предстоит провести вместе значительное время, и от настроения каждого многое зависит. Почему вы ни в чем не идете на уступки?

— Я лишь придерживаюсь известных правил, — стараясь говорить как можно мягче, ответил пилот-командир. — Постоянно нарушать общепринятые нормы поведения — скверный способ для достижения какой бы то ни было цели. Да и ради чего, спрашивается. За оставшиеся несколько часов можно отдохнуть, подготовиться к высадке. Зачем спешить сейчас, чтобы терять время там, вблизи конечной цели нашего маршрута? Разве не так?

— Так-то оно так, но постоянное неукоснительное соблюдение отвлеченных параграфов и правил способно убить любую живую идею, — она говорила так, словно дала себе обещание переубедить его.

— Моя цель, — не желая продолжать этот пустой разговор, сказал пилот, — доставить вас к месту назначения. Далее, согласно действующим правилам, которые вы все так не любите, я передам бразды правления в ваши руки до тех пор, пока вы сами не попросите о помощи или мы не отправимся в обратный путь по окончании миссии. И это все! — Райли специально сложил губы в бесившую большинство окружающих гримасу.

Ответа он не дождался. Через некоторое время когнитолог едва заметным кивком головы попрощалась и отправилась в свою каюту. Оказалось, однако, что этот разговор не был последним, едва пилот-командир удобнее устроился в кресле, чтобы немного отдохнуть, как очередной визитер вывел его из состояния блаженной дремоты.

— Когда же мы наконец доползем до Омеги? — с места в карьер начал разговор все еще кипятившийся физик. Он отверг вежливо предложенное кресло и теперь стоял, опираясь на закрытый чехлом блок аварийной связи.

Альберт Ангелов, 35 биологических лет, доктор физики, выпускник Московского физико-технического, автор 37 научных работ. Включен в состав экспедиции вне конкурса по квоте КА. Блестяще прошел предполетную подготовку под Москвой, получив звание, космонавт-исследователь. Увлекается лингвистикой и экстремальными видами спорта.

Автоматически воспроизвел информацию тренированный мозг.

— Через шестьдесят восемь с половиной часов, — демонстративно глянув на архаичный наручный хронометр, терпеливо ответил пилот-командир, решив быть корректным до пределов возможного.

— Вы же понимаете, что ваша власть заканчивается с прибытием к месту назначения?! — агрессивно продолжил физик.

— Я с нетерпением жду этого момента, а пока давайте придерживаться традиционного поведения в условиях полета, — Райли специально начал что-то переключать на пульте, желая продемонстрировать свою занятость.

«Да, снова разговора не получилось, — думал он про себя, после того как физик ретировался. — Похоже, что все они активно меня ненавидят, — блестящий итог нескольких недель общения, а все возраст. Я для них почти что ископаемое, археологическая находка. Не нужно было соглашаться на эту дурацкую миссию. Кёниг верно говорил: ничего хорошего из этой затеи не выйдет».

Марк Кёниг, старый сослуживец по работе в КА, которого он навестил незадолго до отлета, был пилотом-командиром второй экспедиции к Омеге-Зиро и после этого попал в глухую опалу из-за рапорта, подписанного большинством ученых. Расследование той, уже давней истории наделало много шума. Кёнигу вменяли в вину то, что он якобы выпустил попавшего в магнитную ловушку людля, спровоцировав перебои в ее электропитании. Чиновникам удалось замять скандал, но по рекомендации согласительной комиссии Космическое Агентство обязали не только отстранить пилота-командира, но и организовать третью экспедицию на Омегу-Зиро, чтобы поставить наконец точки над «i» в накопившихся вопросах.

Кёниг, старый немногословный ветеран, почти ничего не добавил к тому, что Райли знал и сам, но беседа с ним была на удивление приятной. Его не озлобили печальные события последнего времени. Это был все еще очень крепкий румяный человек с трезвыми взглядами на жизнь и твердыми, не поддающимися коррозии принципами. Оба пилота ценили профессионализм и потому легко нашли точки соприкосновения. Пиво в тех краях замечательное, и, перепробовав почти все сорта в округе, они наперебой убеждали друг друга, что в агентстве давно дурно пахнет, начальство надо разогнать как минимум за 50 световых лет, а в руководстве держать прагматиков-практиков. В заключение памятного вечера, когда хмель немного выветрился из крепких командирских голов, Кёниг, к удивлению, расчувствовался, достал из небольшого стенного сейфа аккуратный пакет, бережно завернутый в красивую декоративную бумагу, и передал его Райли.

Воспоминания о том разговоре заставили пилота подняться и, преодолевая двойную силу тяжести, подойти к командирскому сейфу. Кроме штатной информации на трех видах носителей (вот уж, действительно, архаика, и это помимо нескольких «черных ящиков»), там лежал и пресловутый подарок Кёнига.

— Когда доберетесь туда, попробуй уронить эту штуку, только перед этим чуть сожми ее, ненадолго, смотри, — вспомнил он тихий, с хрипотцой голос собеседника и его лукавую усмешку.

Устроившись в кресле, он в который уже раз осмотрел диск, немного сплющенный к центру с обеих сторон, около четырех сантиметров в диаметре. Один к одному чудовищно увеличенный эритроцит человека — эту характеристику дал подарку его сын, в чем в чем, но в этих самых эритроцитах разбиравшийся.

Райли аккуратно сдавил диск и выпустил его из рук. Как и положено по всем законам (пилот не раз проделывал это на Земле), она полетела вниз, пилот едва успел подхватить. Райли сунул «эритроцит» в карман куртки, не забыв, правда, бережно застегнуть клапан.

Кажущееся со стороны каменным, сердце пилота-командира на самом деле не выдерживало и просто разрывалось от нетерпения так же, как и у всех членов экипажа. Наверное, те же чувства испытывали матросы Магеллана или Колумба десять веков назад. А пока 370 тысяч тонн «Морского волка» уверенно гасили остаточную скорость, с которой он вышел из Hoos subspace.

Именно поэтому, пренебрегая всеми трудностями передвижения при избыточном ускорении, он спустя часа два остановился в длинном коридоре, куда выходили шлюзы кают. В одной из них шел шумный спор.

— Я не верю, что цивилизация может быть развита настолько, что не будет использовать материальные блага. Две экспедиции — никаких следов системной разумной деятельности! Нонсенс.

— А людли?! — вмешался женский голос. — Их-то куда деть? Не коллективное же это видение…

— Да не очень-то и коллективное. Несколько рисунков, ни единого бесспорного доказательства их реального существования. Это как НЛО в XX веке. Самовнушение, обман, подтасовка… или что на сей предмет думают психологи?

— В обширной литературе, которая посвящена этой теме, есть два стоящих упоминания относительно возможной роли психогенных факторов. Первое: это внешнее влияние, и тогда мы лишь отодвигаем вопрос о природе этого явления. Второе: это действительно своего рода сложное коллективное видение…

— Не хочу слышать этот бред! Не видение же почти поймали 75 лет назад. Кого выпустил Кёниг? Другой вопрос, что за этим стоит, или кто за этим стоит.

— Микки! — услышал пилот-командир голос Ангелов. — Что ты скажешь насчет постоянных жалоб на незащищенность локальных сетей на этой Омеге-Зиро?

— Электроника тут ни при чем, — невозмутимо ответил кибернетик.

— Естественно! Дешевле все спихнуть на психологов. Массовые жалобы на наличие вмешательств в личные базы данных, компьютерные, кстати сказать, и технари тут не при чем. Вы представляете, каким уровнем развития нужно обладать, чтобы проделать что-либо подобное?

— Вот-вот, — вмешался уже звучавший ранее мужской голос, — я опять возвращаюсь к своей исходной мысли. Столь развитая цивилизация не может не оставить на планете хоть каких-то следов деятельности. Любая разумная раса должна преобразовывать окружающую материю. Это аксиома.

— А если они настолько развиты, что могут позволить себе жить в первозданном мире?

— Это как? Уничтожить города и инфраструктуру, разрушить плотины и мелиоративные сооружения, провалиться в тартарары всем вместе, 12 миллиардов населения?! — говоривший аж захлебнулся от негодования и закашлялся.

— Да. Трудно себе представить, что это возможно. Разумной, в нашем понимании, деятельности на планете нет. И это, вероятно, нужно сделать отправным пунктом наших исследований. Я не собираюсь никому навязывать свою точку зрения…

— И именно это делаешь!

Пилот-командир прошел мимо открытого шлюза, кивнул головой, насколько мог приветливо, улыбнулся. Как же, еще не добрались до места назначения, а споры в разгаре, хотя, может, это и к лучшему.

Спустя двадцать минут, когда на один час сила тяжести стала привычной и можно было передвигаться по-людски, без дурацких лееров и магнитных полей, он пригласил всех заинтересованных принять участие в выборе места посадки. Что и говорить, вопрос серьезный.

Пришли почти все, даже кибернетик появился и, часто мигая светлыми ресницами, устроился в уголке. Райли вывел на трехмерный экран несколько подходящих площадок.

— Это в трех километрах от лагеря второй экспедиции. Горы рядом, океан в пятидесяти километрах, пресная вода близко. Место удобное.

— Скучно здесь, — бросила Хаусер, — уже давно все облазали. А если расположиться там, где они устроили морскую базу? Там остатки какой-то техники, у них что-то взорвалось.

— Не что-то, а газовая силовая установка, да и разгерметизация радиоактивного источника произошла. Двое получили лучевую болезнь, правда, легкую. Исследования океана свернули, хотя до этого они ничего необычного не нашли, — Ангелов, как всегда, старался быть максимально точным и обстоятельным.

Райли быстро нашел ту зону, о которой говорила когнитолог.

— Вон останки разбитого корабля. Радиационный фон уже, наверное, пустячный, если вообще есть.

— Лет десять как стабильные изотопы остались, никакого ионизирующего излучения.

— И эти каменные пирамиды в воде, — мечтательно протянула доктор.

Кибернетик молча отделился от стены и направился к выходу.

— Микки! Подожди, что скажешь?

— Это хорошее место, — бросил тот в ответ на вопрос Ангелова, — мне нравится.

Райли совсем не улыбалась перспектива очередного научного диспута, поэтому он добавил:

— Место хорошее, достаточная площадка, пресная вода всего в двухстах метрах, четыре метра над уровнем моря, грунт удобный, пыли мало, радиационный фон меньше земного…

— Ну что, решено? — Ангелов выждал секунд 30 и добавил: — Ну уж если пилот-командир «за», то вопрос более не обсуждается.

Наконец-то, когда казалось, что время вовсе остановилось и терпению подходит конец, корабль, подведенный с ювелирной точностью, замер на стационарной орбите в 350 км над экваториальной областью Омеги-Зиро. Пилот-командир в очередной раз собрал всех свободных членов экипажа в зале, где на экране была изображена местность, на которой предстояло работать.

— Ну что же, дамы и господа, — стараясь быть официальным, начал он, — наш путь практически завершен. Согласно действующим Уставам, после развертывания лагеря я должен передать право принятия решений общему собранию.

Он неожиданно тепло пожал руку своему вечному оппоненту-физику, наверное, как старшему по возрасту члену коллектива, и настолько решительно, насколько это позволяла искусственная гравитация, вышел из помещения.

Спустя семь часов, успев натерпеться неприятностей как от местной гравитации, так и от невесомости, которая была нужна при перемещении грузов, планетарный модуль отделился от корабля и плавно устремился к Омеге. Посадка прошла мягко, обычные меры предосторожности, связанные с этой процедурой были, к удивлению Райли, выполнены неукоснительно.

По традиции первым покинул модуль пилот-командир, остальные, грызя губы от нетерпения, наблюдали, как он нарочито неторопливо сделал несколько плавных шагов и неожиданно подпрыгнул, демонстрируя, что сила тяжести здесь всего 0,84g. В видавшем виды комбинезоне, с легким кислородным прибором для обогащения вдыхаемого газа, он совсем не казался тем классическим астронавтом, которых обычно рисует воображение людям неопытным.

Наконец он махнул рукой, и все члены научной делегации, едва не сбивая друг друга с ног, ринулись вниз по узкому трапу, веселясь, словно школьники на перемене. Пилот-командир, передав свои полномочия общему собранию, привычно развернул малую палатку, примитивнейшим образом вбил два колышка в грунт и, укрепив гамак, удобно устроился в нем. Одним глазом приглядывая за суматохой, он в десятый раз перечитывал неутешительные отчеты предыдущих экспедиций на Омегу-Зиро, пользуясь древним, давно морально устаревшим жидкокристаллическим ридером, выполненным в виде средневековой книги.

За час с небольшим дружной работы под разноцветными куполами выросли палатки исследователей, оборудование, как это принято, перетащили в невысокий вместительный ангар. В строгом соостветствии с Уставом по периметру установили датчики движения, объема, биоизлучения и другую аппаратуру слежения. Эта процедура своей неотвратимостью и организованностью в очередной раз напомнила Райли постройку древнеримского военного лагеря.

Он выбрался из гамака, прошелся вдоль периметра, на этот раз не скрывая симпатии перекинулся парой слов с красоткой когнитологом, которая успела с кем-то смертельно поссориться, и, не найдя никаких изъянов в проделанной работе, одобрительно хмыкнул. Когда общий защитный купол закрыл все строения, люди наконец с облегчением избавились от кислородных приборов.

Лица ученых лучились счастьем, а вечно озабоченный Тоши Сузуки улыбался так, что и без того узкие глаза его и вовсе стали похожи на щелочки. Мануэла да Силва, которую и в обычное время трудно было остановить, болтала без умолку, тормоша всех по поводу и без, задавала одновременно несколько вопросов, не удосужившись выслушать ответ хотя бы на один из них. Пилот-командир, пользуясь своим привилегированным положением, смотрел на этот шум со стороны.

Мануэла да Силва, 29 биологических лет, выпускница Лиссабонского университета, автор 3 научных работ, биолог, врач. Набрав 99 баллов из 100 возможных, стала победительницей конкурсного отбора в своей номинации. Отменно прошла предполетную подготовку в Центре подготовки на мысе Канаверал, получив звание, космонавт-исследователь.

— Бьюсь об заклад, — бурчал себе под нос Райли, — они даже не отдохнут, а пойдут искать этих самых люд-лей. Кто же с тобой поспорит, — продолжал он, — десять из десяти: сейчас начнется скандал из-за того, что кто-то должен оставаться в лагере.

Действительно. Общее решение возникло сразу же — отправиться на поиски. Откуда-то взялась уверенность, что все удастся, словно успех был изначально гарантирован как нечто само собой разумеющееся.

— Два человека должны остаться в лагере, так полагается по правилам, — перекрывая шум, надсаживался физик, — сколько можно повторять. Из вечного оппонента командира он превратился в строгого поборника дисциплины, что сразу же отразилось на отношениях с доброй половиной участников экспедиции.

— Вот ты и оставайся, — неожиданно перешла в атаку Мануэла, почему-то решив, что в лагере хотят оставить именно ее.

— Себя я и хотел предложить, — принося жертву, но не уступая инициативы ответил Ангелов. — Кто еще?

Взгляды большинства неожиданно обратились на пилота-командира, и тот, не удержавшись от улыбки, согласно махнул рукой.

— Виват командиру, — неожиданно провозгласила когнитолог, и все деятельно начали готовиться к выходу.

В считанные минуты были еще раз осмотрены и опробованы вездеходы, заправлены до отказа кислородные приборы, проверено специальное оборудование…

— Я уже думал, что этот гвалт не прекратится никогда, — с облегчением констатировал Райли, когда пыль из-под колес последнего вездехода осела на дальнем холме.

— А мне, честно говоря, чертовски хочется быть там, рядом с ними, — с неожиданной тоской в голосе признался физик.

— Ерунда! Вероятность появления этих самых люд-лей, на мой взгляд, значительно выше именно здесь, вблизи лагеря, — Райли говорил так, словно это банальная истина. Собеседник мгновенно уловил эту странную, подозрительную интонацию.

— Это почему же? — недоверчиво переспросил он.

— Так, интуиция. Да и, если верить Кёнигу, еще никому не удалось предсказать поведение этих существ.

— Если бы не Кёниг, мы бы уже все знали, — возразил физик убежденно.

— Мы бы не знали ничего, — с ударением ответил Райли и неловко перевел разговор на другую тему. — Альберт, я, честно говоря, раз десять пытался одолеть специальную теорию Ху, но так ничего и не понял, не мог бы ты помочь мне с нею разобраться, хотя бы в первом приближении…

— Ну да, хорошенькое дело, — хмыкнул физик. — Математический аппарат специальной теории относительности по сравнению с этим монстром просто детский лепет. Ху был гением, это правда. Весь смысл в том, что в моментальном перемещении вещества нет никакого нарушения классических физических законов.

— Как же так, — возразил Райли, чистосердечно не понимавший существа дела, что его всегда тяготило, — мы прошли это расстояние за доли секунды, а на Земле пролетели 36 лет, бред какой-то…

— Вот-вот! — ухватился за его последние слова Ангелов. — В этом-то и квинтэссенция. На самом деле, ничего не нарушается. Мы просто пронизываем пространство по времени, а оно-то идет по всем классическим законам, и на временной шкале никаких чудес не происходит. — Заметив по выражению лица собеседника, что требуется дополнительная аргументация, физик продолжил: — Если, например, материальное тело движется вдоль абсцисс, то по оси ординат его перемещение будет равно нулю. Верно? — Теперь настала очередь Райли. Он кивнул, а затем недоверчиво покачал головой:

— Так-то оно так, это на уровне детского сада, но… в нашем случае время как раз и проходит…

— Ну, так оно и есть, — подхватил с горячностью Ангелов, — если проходит время, то нашим перемещением в пространстве по его оси можно пренебречь…

— Это как же пренебречь, хорошенькое дело, 36 световых лет все-таки, — недоверчиво протянул Райли.

— Да хоть сто, — с уверенной улыбкой продолжал Ангелов, — по шкале времени все идет по законам, где скорость света — величина конечная, и мы ничего не нарушаем, но вот с пространством происходят превращения удивительные. Меняются его фундаментальные свойства. Камнем преткновения является на самом деле энергия. Пока мы не научились полностью освобождать энергию, заключенную в веществе, идеи Ху были чистой воды теорией.

— Все равно что-то тут здорово не так, — уныло не согласился Райли, в очередной раз убеждаясь, что понять эту «простую» истину он не сможет ни в классическом изложении, ни в адаптированном для «чайников» варианте, — это же надо, столько раз летал, а не понимаю как именно.

— Говоря честно, — продолжил физик спокойно, — мне всегда казалось, что половина из тех, кто преподавал мне теорию Ху, сами толком не разбирались, в чем там дело. В конце концов, миллиарды людей пользуются всеми благами цивилизации, ничего не понимая в принципах, на которых все это построено.

— Это перебор, верно? — возразил пилот-командир. — Но все равно забавно. Даже утешает в какой-то степени. Вот уж действительно, «специалист — это варвар, невежество которого не всесторонне». — И он вымученно улыбнулся.

Ангелов заинтересованно взглянул на собеседника, словно увидел его впервые.

— А вы «вещь в себе», Райли, сейчас редко кто цитирует Лема…

— А я и не помню автора, но мы как-то болтались в пустоте, когда выпали из вашего любимого Hoo's sub-space неизвестно где, и времени, с которым вы так лихо расправились на словах, у нас было в избытке. Меня спасал вот этот старенький ридер и математика, впрочем, это не новый фокус, по-моему.

— Как же вас нашли? — изумился физик.

— Шанс был, правда, один на миллион. Немного, верно? — ответил он, встретив изумленный взгляд собеседника. — Маленький лысый доктор, который не попал на борт из-за случайно выявленного нарушения сердечного ритма, заявил, что знает, как мог произойти сбой. Мне это рассказывали потом. Самого доктора уже не было в живых. Они в точности воспроизвели старт, и доктор ошибся точно так же, как и наш штурман-инженер, они тренировались вместе, вы же знаете, что совместные тренировки всегда приветствует начальство…

— Я где-то об этом читал, — заметил физик, задумчиво. — И вы продолжаете летать после всего этого? Это гораздо менее понятно, нежели физические теории.

— Это единственное, что я могу делать хорошо. Да и теперь я летаю для пополнения коллекции, вот провалим последнюю миссию — и на покой, — отшутился Райли.

Теперь настал черед удивляться физику. Он и мысли не допускал, что экспедиция может закончиться неудачей.

* * *

Как часто бывает в научных экспедициях, первые недели пролетели незаметно. Новые идеи, догадки, тревоги и разочарования, хлопоты… Дни бежали за днями. Энтузиазм, с которым взялась за дело молодежь, постепенно иссякал. Попытки найти следы разумной, в понимании землян, деятельности на планете в очередной раз терпели крах. Они пытались развести костер — именно таким образом первой экспедиции удалось привлечь внимание людлей — без толку. Классический вариант общения посредством фигурок на песке поначалу привел к успеху, но после таинственного появления пятой фигурки продолжения не последовало. Любые работы в «запретных зонах» точно так же, как и десятки лет назад, пресекались. Два месяца унылой рутинной работы — никаких прорывов и открытий.

«Запретных зон» было известно великое множество. Даже их экспедиция обнаружила несколько новых. Исследованию «зон» много времени посвятила вторая экспедиция. Ученые выяснили, что эти участки обладают незначительной радиоактивностью за счет наличия в них относительно коротко живущих редкоземельных элементов, что однозначно указывало на недавнее происхождение «зон». Никаких следов созидания они не обнаружили, но любая деятельность в этих зонах радикально пресекалась. Даже примитивно вбитые в грунт колья спустя некоторое время непостижимым образом оказывались далеко за пределами этих участков, вырванные и перенесенные таинственной силой. Рекордом в этом смысле была зачем-то установленная в одной из зон электростатическая машина, которая и вовсе исчезла. Спустя 78 лет ее обнаружили на орбите ученые следующей, второй экспедиции.

После той, теперь уже давней истории стало понятно, что с людлями шутить не стоит. Несмотря на затраченные средства и колоссальные усилия нескольких десятков ученых, так и не удалось получить хотя бы одно достоверное изображение людлей. Все, чего достигла наука за почти 160 лет исследований, — это несколько рисунков, выполненных самими участниками экспедиций, единичные встречи которых с «аборигенами» происходили как раз в тот момент, когда никаких технических средств под руками не было. Некоторые из функционеров Космического Агентства даже заподозрили ученых в попытках злокозненной мистификации…

Свидетели независимо друг от друга изображали людлей небольшими, до 120–130 сантиметров, сероватой окраски, вероятнее всего, двусторонне симметричными. В верхней части туловища располагалось что-то наподобие головы. Органы зрения большинству очевидцев казались небольшими, прикрытыми полупрозрачной, будто перфорированной мембраной, что давало основание некоторым ученым предполагать, что у людлей фасеточное зрение, как у насекомых на Земле. Конечности либо вовсе отсутствовали, либо изображались едва заметными, а передвижение, судя по отчетам, происходило прыжками. У тех, кто наблюдал эти прыжки, оставалось впечатление, что инерция каким-то образом их не касается, будто перемещается не материальный объект, а лишь его объемное изображение.

Самым большим, просто феноменальным успехом второй экспедиции была поимка в магнитную ловушку одного из этих существ. В тот самый момент, когда люд-ля должны были обследовать, произошел сбой в электропитании. В непосредственной близости от ограниченного магнитными полями пространства находился Кёниг, именно он оказался рядом с генератором и в момент странного сбоя. Неудивительно, что раздосадованные ученые заподозрили его в саботаже. Все последующие попытки как-то заманить людлей в область, которую можно было быстро ограничить полями, терпели провал. Несколько раз таинственным образом, словно в никуда, исчезала энергия, достаточная для того, чтобы решить энергетические проблемы средних размеров Земного города. Исчезала бесследно, безвозвратно и неуловимо быстро.

В такой ситуации продолжение работ грозило непредвиденными осложнениями, и после недолгих споров вторая экспедиция свернула свою деятельность.

Нечто подобное, правда, в качественно ином варианте, происходило и сейчас. Полное отсутствие хотя бы минимальных успехов порождало отчаяние. Как пишут в учебниках, самые фатальные изменения произошли с теми, кто более всех надеялся на быстрый успех. Мануэла теперь едва не плакала, когда выпадал ее черед отправляться в экспедицию. Прибавилось работы и психологу.

Райли, который подспудно ожидал подобного развития событий, оставался самым большим оптимистом. Теперь разговоры в лагере все больше велись о том, в каких словах и как доложить на Земле о полном провале миссии. Попытки любыми доступными методами зафиксировать хотя бы что-то, выходящее за рамки уже отмеченного предшественниками, одна за другой терпели крах. А ведь на планете постоянно что-то происходило, в этом никто не сомневался. Появлялись новые «запретные зоны», непонятным образом перемещались значительные массивы пород, словно кто-то играл в огромной песочнице. В океане, как и ранее, наблюдали локальные очаги волнения, будто дьявольские силы гигантской, невидимой ложкой перемешивали этот первобытный аминокислотный бульон.

Планета, словно грандиозный организм, жила неведомой жизнью, не подпуская чужаков к своим тайнам. В этом было что-то нестерпимо обидное: открыл книгу, а текста-то и нет, а то, что есть, невозможно прочитать. Было от чего почувствовать себя обманутыми. Так незаметно подошло время, когда общее собрание должно было решиться на последний логичный шаг — поставить вопрос о признании полного фиаско миссии. С этой целью все собрались на центральной площадке лагеря.

Как и следовало ожидать, самым жизнерадостным во всей компании оказался Райли. Он в который раз обращался к белобрысому, всегда спокойному, выдержанному кибернетику Микки Лайно с одним и тем же вопросом, который почему-то доводил молодого ученого до белого каления.

— Микки, скажи мне, ради бога, почему Ангелов все термины приводит на своем языке, a Hoo's subspace, только на английском, — говорил он достаточно громко, чтобы привлечь внимание соседей.

— Он говорит на русском, а не на своем, он там учился, в Москве. Там принято говорить Эвклидова геометрия, Эйнштейново пространство, соломоново решение и тому подобное, лексическая форма такая, — в сотый раз терпеливо повторял северянин, мигая белесыми ресницами.

— Вот за что я тебя люблю, — вмешалась в разговор Мануэла, — так это за темперамент.

Микки застенчиво улыбался и продолжал о чем-то сосредоточенно думать. Райли иногда казалось, что он совершенно отчетливо слышит какие-то потрескивания, исходящие из его головы.

— Чертовски хочется понять все же, почему для Hoo's subspace сделано столь почетное исключение, — принципиально не обращая ни на кого внимания, продолжал допытываться Райли.

— Ну что тут понимать, — в конце концов не выдержал кибернетик, — как-то я сказал, что мечтал в детстве открыть кафе. Это было на Земле еще до окончательного отбора. Ангелов сидел вместе с тем большим усатым парнем… забыл, как его звали… в общем, «задери кого-то» в переводе. Я это говорю, а тот, усатый, спрашивает: «А как будет называться это кафе?» Я продолжаю, мол очень просто — кафе «Лайно». У него, у этого усатого, сок пошел носом от смеха, потом его не взяли, оставили дублером, не из-за этого случая, наверное. Я несколько раз спрашивал Ангелова, почему усатый так реагировал, а он сначала уклонялся от ответа, но потом сказал, что моя фамилия на родном языке того усатого парня обозначает что-то не совсем относящееся к кулинарии и даже не очень аппетитное.

Мануэла, вероятно посвященная в подробности того памятного разговора, сидела рядом, старательно отворачивая голову от рассказчика и задыхаясь от едва сдерживаемого смеха. Райли же продолжал делать вид, что никак не возьмет в толк, о чем ему хотел сказать ученый. История эта в изложении как Ангелова, так и Микки всегда поднимала настроение, и несчастный кибернетик с фантастическим терпением продолжал объяснять всем интересующимся, в чем тут, по его мнению, соль.

— Все-таки Hoo's subspace — это не кафе, пусть даже очень хорошее, здесь что-то здорово не так… — гнул свою линию Райли, пока Мануэла не испортила все дело и не рассмеялась в голос. Кибернетик окончательно смутился и, обиженно поджав губы, очень добропорядочно удалился.

К сожалению, этот островок хорошего настроения погоды не делал. На большинстве лиц читалось разочарование. Дождавшись тишины, Ангелов нудно и на удивление сбивчиво доложил о результатах, точнее, об их полном отсутствии, потом уже в заключение предложил дать всем еще три дня на последние эксперименты. Как правило, вслед за подобным решением оставалось свернуть лагерь и бесславно ретироваться.

Как и следовало ожидать, никто на исходе третьего дня не крикнул «Земля!». Всякие чудеса происходят лишь один раз. Последнее общее собрание передало командование в руки Райли, что означало признание собственной слабости и конец миссии.

Пилот-командир отдал необходимые распоряжения, и с присущей ему энергией принял участие в сворачивании лагеря. После демонтажа большей части оборудования работы были временно прекращены. На изумленные вопросы ученых Райли ответил одним предложением:

— Я думаю, что, отгородившись от окружающей действительности всеми известными нам способами, мы обрекли себя на неудачу. Что мы потеряем, если проведем еще одни сутки без всякой защитной и другой техники? Кого нам бояться на этой планете?

— Но если они появятся в этот момент, мы ничего не сможем никому доказать, — возразил было Тоши.

— Кому мы должны что-то доказывать? Этим перестраховщикам-чиновникам? — взорвалась Мануэла и, дергая за руку несчастного кибернетика, пыталась выдавить из него хоть слово в свою поддержку. — Я в любой момент и кому угодно скажу, что честно выполнила свой долг, правда?

Принятое решение более не обсуждали, доселе общий разговор разделился, распался. Райли, наверное, в последний раз привычно устроился в гамаке, который предусмотрительно не разобрал, предложив Ангелову маленький походный стул.

— Как-то не по себе мне от всего происшедшего, — начал разговор физик, — не привык терпеть неудачи, хотя отрицательный ответ, это тоже ответ в науке…

— Мне и вовсе неприятно, — с готовностью подхватил уничижительные интонации пилот-командир, — все же это мой последний полет, а такой финал — не очень-то достойное завершение неплохого доселе послужного списка. Черт с ним. Хватит об этом. Выйду на пенсию, поеду в те места, где жил Кёниг… Никак не могу привыкнуть говорить в прошедшем времени о человеке, с которым разговаривал и пил пиво несколько месяцев тому назад… — Райли тяжело вздохнул.

— Да, — подтвердил физик, — на Земле к нашему возвращению пройдет 72 с небольшим года. Наука ушла далеко вперед, мне будет тяжело догонять, если это вообще возможно. А все из-за… — Он пнул ногой ни в чем не повинный кол, на котором был укреплен командирский гамак так сильно, что вся конструкция задрожала.

— Вроде и идеальное место, эта Омега-Зиро, но у меня, говоря честно, постоянно такое ощущение, что кто-то ковыряется в моих мозгах.

— Забавно! Я совсем недавно говорил на эту тему с Хаусер. Похоже, что все мы ощущаем нечто подобное. Быть может, это из-за каких-то свойств сети? — не совсем уверенно предположил физик.

— Может, это и так, я не шибко разбираюсь в этих самых свойствах локальных сетей, но я-то не подключен.

— Как это?! — не смог скрыть изумления физик. — Это требование жестко регламентировано Уставом, который вы так чтите.

— На самом деле, Устав лишь способ снять или хотя бы разделить ответственность. Иногда я в этом не нуждаюсь, — просто ответил пилот-командир.

После нескольких минут молчания он возобновил разговор:

— Как же получается, что время на Земле проходит так быстро? — Он повернулся к собеседнику, и какой-то предмет в кармане неизменной куртки больно уперся краем в самые ребра.

— Ах ты черт, совсем забыл, — он достал из кармана подарок Кёнига. — Вот забавная штука. Пилот второй экспедиции говаривал, что это очень непонятная вещь.

— Тор, — вяло поинтересовался физик и продолжил: — Похоже на человеческий эритроцит, по-моему..

— Точно, точно, — оживился Райли, — смотри.

Он на долю секунды сдавил колесико и разжал пальцы. Как и десятки раз до этого, странный подарок коллеги полетел вниз, но на середине траектории неожиданно пропал. Не растаял, не испарился, а именно исчез. Ангелов выпрямился, провел ладонями обеих рук в том месте пространства, где только что находился исчезнувший предмет.

— Ничего не понимаю, что за оптические фокусы, — он не успел продолжить, потому что маленькое колесико в эту самую секунду продолжило свой полет к поверхности и упало на песок.

— Вот я и говорю, что никак не могу понять, что же происходит со временем, — нарочито не выказывая удивления, будто произошло самое заурядное событие, продолжил Райли.

— Погодите, — прервал его Ангелов, — как вы это сделали? Мистика какая-то. — Он осторожно поднял подарок Кёнига и передал его Райли.

— Да так и сделал, — уверенно заявил пилот-командир, словно ничего необычного не случилось и это нормальное поведение вещей. Он снова на долю секунды сдавил этот странный предмет и выронил его. Эффект повторился.

— Почему же вы раньше не показывали мне эту штуку? — изумился физик.

— Да забыл я о нем в этой суматохе. Сейчас вот неловко лег, и он прямо в ребра уперся…

Райли, как и все остальные члены экспедиции, до мельчайших подробностей запомнил эту секунду: несколько палаток под чужим светом Капеллы, берег океана, сидящий на ящике какого-то прибора Тоши о чем-то спорит с кибернетиком. В нескольких метрах от них, у входа в палатку, расположились Мануэла и Элисон, разбираются с пищевыми концентратами, но что-то неуловимое уже произошло, изменилось. Может быть, дрогнул и осел один из дальних холмов, или неслышимая волна первобытного океана ударила в берег…

Неожиданно какое-то беспокойство охватило ученых. Райли всем телом ощутил низкочастотные колебания, от которых непривычно заныло слева в грудной клетке никогда им раньше не ощущаемое собственное сердце. Все вокруг наполнилось гулом, казалось, распались сферы. Неизмеримо огромная серая масса, заслоняя светило, мягко опускалась в нескольких сотнях метров по направлению к дальним скалам. Похожая на усеченную призму, подавляющая, вселяющая суеверный, первобытный, пещерный ужас. На вершине ее неожиданно открылся исполинский глаз — человеческий глаз. Все замерло. Райли почувствовал себя маленькой букашкой под микроскопом, как капелька крови, которую показывал сын, радуясь, что может рассказать отцу что-то неизвестное.

Странное оцепенение охватило его. А в широкой полосе перед лагерем взметнулись ввысь египетские пирамиды, из океана к древним людям вышли неведомые существа, обучавшие их наукам и ремеслам, взвились над двумя древними поселениями огонь и дым… Вот бесконечной массой двигаются вдаль повозки и всадники, квадратные каре окутываются дымом залпов, и льется кровь, вскипает атомный гриб над большим городом… Вот, опираясь на раскаленный столб пламени, беззвучно взмывает ввысь ракета… — долгая череда видений, а вот и они сами, занятые устройством лагеря…

Непонятно, когда и как все исчезло. Снова те же холмы, и берег океана, и ласковый свет Капеллы. Ошеломленные и подавленные, застыли ученые в тех позах, в которых их застало «пришествие». По лицу Мануэлы медленно текут слезы. Тоши так и стоит с изумленно приоткрытым ртом. Бородка Ангелова, словно наэлектризованная, выглядит совсем не академически. Когнитолог часто мигает, словно в глаза ей попал песок…

Райли с трудом поднялся, автоматически поискал странный подарочек Кёнига, все пытаясь понять, что же произошло.

— Запропастилось куда-то, — привычно бормотал он, не адресуясь ни к кому, и первые звуки членораздельной речи возвратили всех в реальность. Медленно, словно после долгого сна, люди приходили в себя, освобождались от странного впечатления, которое произвело на них происшедшее.

Они почти не говорили в тот последний вечер на Омеге-Зиро, да и о чем говорить, когда все ясно. Страшная усталость навалилась на всех. Райли даже не пошел в палатку, а задремал тут же в гамаке и только к середине ночи, основательно продрогнув, проснулся и устроился с привычным, пусть и походным комфортом.

Проснулись поздно, впрочем, никто и не торопился. Не договариваясь, занялись первоочередными делами. Демонтировали кислородную и регенерационную установку, разобрали палатки. Райли, под осторожные улыбки ученых, чертыхаясь на чем свет стоит, пытался извлечь колья, на которых был укреплен знаменитый гамак.

Когда большая часть оборудования была погружена в посадочный модуль, физик неожиданно предложил устроить последний неофициальный пикник и на глазах изумленных коллег извлек из свертка бутылку.

— Уж если нарушать Уставы, так нарушать по полной программе. Это болгарский коньяк, и я его припас для того, чтобы отметить окончание нашей экспедиции, — стараясь говорить торжественно, провозгласил он.

Под общими взглядами он начал извлекать пробку и…

— Ты когда-нибудь оказывался в более дурацкой ситуации? — прокомментировал он происшедшее, держа в правой руке часть пробки, а в левой — бутылку коньяка, которую ему так и не удалось открыть.

Кибернетик, к которому был адресован этот вопрос, вымученно улыбнулся и привычно промолчал. После событий прошедшего дня все в их жизни изменилось. Странно, но никто не собирался говорить о виденном, будто это было нечто сокровенное, глубоко личное, обсуждению не подлежащее. Создавалось впечатление, что теперь каждый из них лишь играл самого себя, притворяясь, что ничего не произошло, что все идет так, как ранее намечено, так, как должно.

— Надо же, пройти 36 световых лет и не найти штопор, чтобы открыть бутылку коньяка, — продолжал Ангелов.

— Коньяк должен быть армянским, — неожиданно мстительно сказала Мануэла.

— Сигары — гаванскими, духи — французскими, — продолжила когнитолог, словно поддерживая игру.

— Водка — финской… — заявил важно кибернетик и смутился, потому что непривычно громко засмеявшийся физик моментально опроверг его мнение:

— Водка должна быть русской, и если в твоем хваленом кафе ее не будет, то не будет и посетителей.

Он продолжал держать в руке злосчастную бутылку, разглядывая ее содержимое в свете лучей Капеллы.

— Давайте не заносить это в журнал, — внес свою лепту в разговор пилот-командир.

— Что именно? — поддела его Элисон. — То, что мы собирались распивать спиртные напитки, или то, что не нашли штопора?

Она ехидно и с вызовом улыбалась, глядя на Райли зеленоватыми глазами.

— Отдадим бутылку Микки как экспонат для кафе. Бутылка, которая преодолела 72 световых года и осталась нетронутой, — это очень большая редкость.

Райли явно гордился пришедшей на ум идеей.

— Интересно, а как теперь считать возраст этого коньяка? — неожиданно задумался Ангелов, в ответ на вопрос которого сразу посыпались различные предложения.

В это время за единственной, оставшейся не разобранной палаткой, заслонявшей ближние холмы, раздался легкий, напоминающий звон серебряных колокольчиков звук. Возгласы и шум моментально смолкли. Четверо людлей, нисколько не опасаясь присутствующих, вышли на открытое пространство. То, что можно было бы считать лицами, казалось, сложилось в немного странную, но в целом дружелюбную гримасу. Осторожными шажками-прыжками они приблизились к замершим от неожиданности ученым. Маленькие конечности с неведомо откуда появившимися присосками на кончиках коротких пальчиков протянулись к вожделенной бутылке, которая буквально вывалилась из рук обмершего от происходящего физика.

Наверное, ученым показалось, что едва заметная струйка жидкости совершенно свободно прошла через матовое стекло и исчезла в непосредственной близости от державшего бутылку людля. Личико его, казалось, страдальчески сморщилось, и нечто похожее на еле сдерживаемый кашель несколько раз сотрясло тельце, бутылка моментально оказалась на песке, а людли исчезли так же быстро, как и появились.

Ангелов, испытавший нечто похожее на шок от только что увиденного, оправился быстро и, взяв в руки многострадальную емкость, попытался найти следы только что проведенного эксперимента.

— Вы видели что-нибудь подобное?

Ответы посыпались одновременно, но тут совершенно непривычно всех перекрыл резкий голос молчуна кибернетика:

— Я понял, что это такое. Пилот-командир изначально был прав, он все время говорил: «Не будьте как дети». Так вот…

— Это детский сад или ясли, — перебила Мануэла и набросилась на кибернетика с поцелуями, приговаривая: — Ах ты, мой умница, мой сладкий, просто гениальный ребенок… — Микки, стесняясь коллег, краснел и отбивался, что моментально разрядило обстановку. Как-то естественно и органично вернулось утерянное состояние равновесия, словно ничего не произошло.

— А почему бы и нет? — неожиданно серьезно продолжил Ангелов. — Тогда все проявления вроде бы укладываются в одну концепцию. Дети тут растут, в этом самом питательном бульоне, должно быть, где-то все это обогащается, отчего и все странные явления в океане.

— Взрослые прилетают их навестить, а места посадки… или как 7гучше сказать, и есть «запретные зоны», — подхватил Тоши, — кому же понравится, когда на стартовой площадке появляются всякие предметы, приборы или дурацкая электростатическая машина.

— Точно, — поддержал разговор Райли, проникшись всеобщим энтузиазмом, — наверное, если бы не ученые, которые вечно размещали всякие штучки вблизи «запретных зон», их было бы весьма ограниченное число.

— Это имеет смысл, — поддержал пилота-командира физик, — мы, с нашими неуклюжими попытками зафиксировать любые действия, им здорово надоедали.

— Вы представляете, каким терпением нужно обладать, чтобы не выкинуть нас всех подальше от своих детей? — продолжила общий разговор когнитолог. — Жаль, что Кёниг не дожил до того момента, когда стало ясно, что именно он спас нас всех от неминуемой беды. Если бы что-то плохое произошло с маленьким, то нам всем пришлось очень и очень скверно.

— Я сейчас отобью горлышко, — с людоедскими интонациями пригрозил физик, и Райли пришлось спасать многострадальную бутылку. Он держал ее в вытянутой руке и пытался возможно отчетливее представить, как пробка медленно выходит из горлышка… На глазах изумленных присутствующих цилиндр пробки начал, медленно вращаясь, подниматься и, наконец вывернувшись из горлышка, упал на песок.

В повисшей над группой астронавтов тишине издалека едва слышно донесся показавшийся чуть насмешливым звон серебряных колокольчиков.

— Райли! — начал было предложение физик, но Элисон перебила его.

— Я поставила диагноз, — заявила она. — Мы снежные люди, мы йети, и мы для них открытая книга. Единственно, чем мы отличились от своих предшественников, так это бутылкой коньяка. Смешно…

— Так что, состоялась наконец встреча цивилизаций? — неловко продолжил разговор пилот-командир, на которого все обратили теперь уже сожалеющие взгляды.

— Да, я тоже думаю об этом, — подтвердил кибернетик. — Мы им просто неинтересны. Этим даже можно гордиться, наверное…

— Молодцы мы, все же раскусили задачку. Так и доложим на Земле: «Ребята, мы космические неандертальцы. Кёнигу нужно поставить памятник, а нам перед выходом на пенсию выдать премии», — Ангелов разливал золотистый напиток в разнокалиберные стаканчики. — Давайте выпьем за тяжелую долю неандертальцев в Космосе.

— Быть может, наши далекие потомки точно так же…

— Будут весело водить за нос исследователей, принадлежащих к другим цивилизациям, — подхватила когнитолог и храбро сделала глоток. — Фу, какая же это…

— Прелесть, — вновь захватил инициативу в свои руки Ангелов. Коньяк был выпит, за импровизированным столом восстановилась тишина, а с океанского берега слышались переливы серебряных голосов, но никто из присутствующих уже не собирался «мешать жить» детям другой, непостижимо великой цивилизации.

В тот же вечер исследовательский лагерь был свернут окончательно. В посадочный модуль погрузили все, до мельчайшей детали. Последним на борт был занесен командирский гамак. Ангелов и Райли стояли рядом в проеме люка, бросая последний взгляд на местность, которая несколько месяцев служила им домом.

— Райли, только без дураков, вы ведь знали, чем это закончится? — сказал физик, пользуясь тем, что их никто не слышит. — Откуда у вас этот диск, из-за которого, как я понимаю, и произошло… «пришествие». Что рассказал Кёниг?

— Да, в общем, ничего особенного, — признался пилот-командир, — мы выпили много пива в тот вечер. Он пустился в воспоминания, а я всегда был неплохим слушателем, особенно когда собственный язык едва ворочается. Знаешь, как они заманили этого людля? — задал он вопрос и, не ожидая ответа, продолжил: — Они переделали оборудование так, чтобы закрывать магнитным полем небольшое пространство, но напряженность его довели до каких-то несусветных значений…

— Райли, я все это прекрасно помню, — не выдержал Ангелов, — я знаю их отчет наизусть, он мне в цвете снится.

Физик нетерпеливо теребил свою бородку.

— Они тщательно замаскировали эти самые генераторы, а на видное место положили китайские головоломки, простые, из проволоки, ну, этот самый людль и попался…

— Вы надо мной издеваетесь, — не выдержал Ангелов, — да гори огнем отчет второй экспедиции. Что сказал Кёниг? Он всегда что-то скрывал, правда, ну не скрывал, а не договаривал… — добавил он примирительно.

— Он действительно был ближе всех к генератору, а когда все это произошло, то у него в руках осталась эта штука, подарок, может быть. Кёниг предполагал, что это устройство для связи или маяк. Для активизации достаточно едва сдавить его.

— А вы пробовали это делать на Земле?

— А как же, — живо ответил Райли, не обращая внимания на выражение лица собеседника, — на Земле эта штука не работает.

— Это же какая энергия должна быть… Погодите. Но тогда… Похоже, они и со временем сделали то, что мы только-только научились делать с пространством. Неужели вы ничего не помните из того разговора, ведь было, должно было быть что-то важное, самое главное.

— Да, когда пиво немного выветрилось из моей головы, я напрямик спросил Кёнига, почему он сделал это, зачем отпустил людля…

— Ну, — торопил собеседника Ангелов, понимая, что сейчас прочитает последнюю страничку этой давней истории, — так что же он ответил?

— Я тогда не совсем, не до конца понял. Он сказал, что услышал тихий детский плач…

То, что видишь, напиши в книгу[18]

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Брюс Раске сидел за столом с мокрым полотенцем на голове и пытался осилить дьявольский математический аппарат статьи, стоически не обращая внимания на совершенно невыносимую жару и так несвоевременно вышедший из строя кондиционер. Тихо чертыхался, в который раз перечитывая страницу, тянул прохладный апельсиновый сок и мучительно тяжело продирался через стройные ряды математических символов. Наконец, не выдержав, он отбросил журнал, в очередной раз сорвал полотенце, глянул в зеркало на светлый ежик над страдальческими голубыми глазами и, криво усмехнувшись, направился в ванную.

«Да, — размышлял он невесело, — жизнь в очередной раз преподнесла сюрприз». Он перебирал в уме возможности, благо это было просто: либо соглашаться на предложение, либо уходить из обсерватории. Шеф, старый дурак, так лебезил перед этим невзрачным типом, что становилось противно. Уже о вечном нужно думать, а он лезет в какую-то грязную политику. Вот свиньи. Интересно, почему они не обратились к Томасу? А потому, что у того деньги под задницей, он их просто пошлет подальше, и ничего с этим не поделаешь. А с ним можно играть в эти мерзкие игры.

Вода была теплая настолько, что даже душ не приносил облегчения. Он не вытерся, а так и вышел из-под теплых струй и, оставляя мокрые следы, отправился в комнату. Раскрыл географический атлас и вновь нашел точку своего назначения — Армению, будто подозревал, что за ночь она могла переместиться хоть чуть-чуть поближе к Америке. «Боже, — думал он, — ну это же надо, лететь в такую чертову даль. На каком языке они там говорят, интересно?»

Он включил компьютер и в электронной энциклопедии быстро нашел ответ. Выходило, что в Армении говорят на армянском языке. Это открытие несколько утешило его, во всяком случае, все логично. Он мельком просмотрел всю статью, и это привнесло в душу неожиданное умиротворение. Памятники архитектуры, древняя культура, известная на весь мир обсерватория… Будь неладна эта астрономия, из-за которой ему приходится лететь в такую даль, чтобы «работать на Правительство», как выразился этот мерзавец. Брюс даже скрипнул зубами от ненависти. Выходило так, что безвестный чиновник, винтик в безликой государственной машине, в любой момент может кардинально изменить твою жизнь. Безразлично, можешь ты выполнить эту работу или нет, хочешь заниматься этим делом или испытываешь к нему стойкое отвращение…

Раске отправился на кухню, вытащил из холодильника пакет с соком, бултыхнул содержимым, проверяя, сколько в запасе, и, запрокинув голову, сделал несколько глотков. В горле запершило, и он несколько раз кашлянул. Не хватало еще простудиться. Они решат, что он это сделал нарочно, чтобы отсрочить отлет.

В то время, когда Брюс, исходя злостью, маялся от жары в пригороде Вашингтона, его злой гений и по совместительству автор злополучной статьи, что-то писал, сидя в полутемном помещении башни, где давным-давно был установлен метровый телескоп Шмидта. Работа спорилась. Долгожданная ночная прохлада располагала к неторопливым размышлениям. Он давно вел этот ненормальный образ жизни, добираясь до дивана только под утро, когда заря исподволь окрашивает горизонт сначала в светло-фиолетовые, а затем в розовые тона и нежно гасит уставшие звезды.

День обещал быть жарким. Даже здесь, в предгорьях Арагаца, на высоте более 1500 метров, летний зной был нестерпим. Август выдался просто дьявольским. Солнце словно решило испепелить эту древнюю долину под сенью вечной горы, и пирамидальные тополя в жарком мареве выглядели как-то особенно безжизненно. Перспектива в такую жару ехать в Звартноц встречать какого-то сытого американца, от которого, быть может, зависит, получит ли обсерватория американский грант на проведение научных исследований, отнюдь не выглядела заманчивой.

Предстоящий разговор с академиком особо не расстраивал. Вопрос был уже решен: он так или иначе поедет встречать американца. Не посылать же эту маленькую пичужку с огромными карими и такими грустными глазами, Диану, не так давно принятую на работу сотрудницу, как поговаривали, внучку одного из местных «динозавров».

Роберт прошел по дорожке к склону, откуда сквозь густую кипу листвы можно было видеть восход Солнца. Он успел как раз вовремя. Уже победно светилась сахарная шапка Масиса[19] и мелкие птицы подняли шумную перебранку в ветвях стоящего рядом дерева. Скоро, совсем скоро! Вот радостно заалело над кромкой горизонта, тонкая нестерпимо красная точка, полоска… Медленно, но неотвратимо выкатился из-за горизонта огромный красный шар, первые же лучи которого были обжигающе горячи. Он прикрыл глаза и, развернувшись на 180 градусов, направился к своему коттеджу.

Цивилизация, что ни говори, штука удивительная. Двое незнакомых молодых ученых, стартовав из почти диаметрально противоположных точек Земли, спустя несколько часов должны встретиться в некогда ультрасовременном здании ереванского аэропорта. Роберт моментально выделил гостя из толпы приезжих. Все туристы крутили, как и положено, головами, большинство из прилетевших встречали родственники, а этот, сухой, высокий, с невыразительным длинным лицом под бесцветным ежиком волос выглядел излишне целеустремленно и потому бросался в глаза.

Они узнали друг друга сразу и одинаково, немного вымученно улыбнулись, встретившись взглядами. Одному пришлось долгие часы делать вид, что он спит в самолете, другому — перековеркать привычный распорядок дня, чтобы встретить свалившегося как снег на голову заокеанского гостя.

Однако при общей похожести была между ними и невидимая разница. Хозяин ничего не знал о приезжем, а Брюс, после того как дал согласие на поездку, получил полное досье на Роберта Элояна. Этот молодой, подающий надежды астрофизик со студенческих лет занимался проблемами нестационарных звезд, традиционной для Бюракана с середины XX века тематикой. Уже его дипломная работа вызвала оживленные споры, и тогда же он получил свой первый грант на продолжение работ. Деньги были европейские, небольшие по американским масштабам, но выпускник был моментально приглашен в Бюраканскую обсерваторию. Вполне возможно, он попал бы туда и без этих денег, но… Из песни, как говорится, слов не выкинешь.

Из имеющихся данных следовало, что отношения на новом месте работы сразу же не сложились. Молодой человек не собирался идти ни у кого на поводу, продолжал работы в интересном ему направлении, которое казалось бесперспективным местной научной элите, вел себя самостоятельно и, что более всего бесило окружающих, на пушечный выстрел не подпускал никого к европейским деньгам.

Скорее всего, научной карьере его пришел бы конец, как только закончился б срок выполнения работы, но в этот момент подоспел гораздо более весомый грант из Америки. Объемы финансирования исследований, которые, по словам местных корифеев, были абсолютно безнадежными, оказались столь большими, что оппоненты вынуждены были прикусить языки и мириться с ненавистным молодым коллегой, его независимостью, его скверным характером и, наконец, его эпиграммами, которые расходились в ученых сферах, словно круги на воде от брошенного булыжника.

«Да, — подумал Брюс. — Кого угодно можно назвать человеком, с которым комфортно, но только не Роберта Элояна». Тот непринужденно улыбаясь, направлялся к нему. В карих глазах смешинка и едва скрываемое любопытство, движения энергичные. Ладонь крепкая, сухая и теплая.

— Я думаю, что вы не успели выучить армянский, так что будем общаться на языке Шекспира и Франклина, — на вполне приличном английском продолжил разговор хозяин после традиционных приветствий.

— Да, как-то не получилось, — подтвердил мнение хозяина о своих лингвистических способностях Брюс, сразу приняв шутливый тон, — для меня это путешествие — такая неожиданность, пока что себе не верю, приличное расстояние все же.

Они стояли в ожидании багажа и скромных пограничных формальностей. Американцы всюду желанные гости.

— Это точно, — хозяин непринужденно улыбается, — неожиданность, это мягко сказано, для меня ваш приезд как шило в задницу…

Брюс, еще не пришедший в себя от долгого полета, мучительно пытается сообразить, что может быть радостного в ситуации, когда острый предмет внезапно втыкается в ягодицу, а потом понимает смысл сказанного и весело смеется в ответ на неожиданную откровенность.

— Мне тоже очень приятно встретиться с вами… Они вышли из просторного прохладного зала, и Солнце, словно обухом по голове, огрело американца.

— Господи, — простонал он, — я думал, только в Вашингтоне такая жара. Тут еще хуже…

— Ничего-ничего, скоро заберемся в горы, там свой микроклимат, а поздно вечером воздух можно почти что пить. — Роберт говорил вполне серьезно, хотя глаза его продолжали смеяться.

Оба, словно договорившись, не проронили ни слова о деле, которое привело заокеанского гостя в Бюракан. И без объяснений ясно, что американцев интересуют исследования, которые проводит Роберт Элоян. Они уже приглашали его работать в Маунт-Паломар, но встретили неожиданный, хотя и предельно вежливый отказ. Остался последний и практически безотказный вариант — деньги на продолжение работ с просьбой принять к себе американского коллегу.

Денег пока нет, коллега есть, сидит рядом в раскаленной машине, которая трясется по разбитой дороге туда, где, по словам хозяина, можно будет хоть чуть перевести дух. Остановились на крутом повороте. Роберт выходит из машины, приглашая гостя последовать за ним. Идут к источнику — трубе со следами ржавчины. Несколько местных жителей с бидонами. Брюс с осторожным интересом рассматривает смуглые, открытые, привычные к солнечным лучам лица, слышит незнакомый говор. Им уступают, и Роберт, что-то ответив на вопрос, неожиданно кивнул в сторону Брюса. Присутствующие улыбнулись, сверкнули едва сдерживаемым любопытством черные, словно пережженный сахар, глаза совсем еще юной девушки.

— Что-то произошло? — спросил гость, будто кожей ощущая некоторую неловкость, как любой человек, не привыкший к излишнему вниманию.

— Нет. Просто наши соседи полюбопытствовали, как себя чувствует американец в такую жару.

— А откуда они знают, что я американец, — автоматически спросил Брюс и сам улыбнулся глупости своего вопроса. Внешний вид, звездно-полосатый прямоугольник на рубахе, английский язык, да и на заднем сиденье машины красуется его чемодан с прилепленными к ручке американским и армянским флажками…

— Здесь самая вкусная вода в Армении, — говорит Роберт и протягивает ему стаканчик.

— Что, можно прямо так и пить? — задает он очередной вопрос, который, будучи тут же переведен, вызывает веселый смех присутствующих. Под ироничными взглядами он делает несколько глотков и впервые не ощущает того, что выпил воду. Удивительно. Роберт сразу же наполняет стакан снова.

— Но эту воду нужно продавать, это же деньги… — изумленно говорит он.

— Money, money, — посмеиваются вокруг.

— Они что, все понимают английский? — он совсем обескуражен.

— Нет-нет. Не нужно беспокоиться. Просто слово это давно стало интернациональным.

Третий стакан ему не дали. Роберт и сам сделал всего несколько глотков. Объяснил сразу, что если много пить, то будет очень тяжело переносить жару.

Брюс принял слова хозяина на веру. Он и вправду моментально взмок, едва только вернулись в раскаленную машину. Хорошо хоть легкий ветерок при движении создавал какую-то иллюзию прохлады.

Дорога, как и было обещано, не была дальней. Вот и первые постройки. Все произошло так быстро, что они едва успели забросить чемоданы. Уже через 30 минут — даже душ не дали принять — приезжий был представлен руководству.

Раске только и успел отметить строгую монументальность двух наблюдательных шестигранных, словно сторожевые вышки, башен, расположенных по обеим сторонам строгого, приземистого, со стрельчатыми окнами административного корпуса. Разговор велся чисто формальный, некоторые условности, извинения за, быть может, непривычно спартанские условия, которые смогли предоставить заокеанскому гостю. Впрочем, тут не фешенебельный отель, а обсерватория, да и Брюса Раске привели в Бюракан не красоты природы, а возможность познакомиться с работами местных ученых.

После короткой встречи молодые люди направились к коттеджу, в котором предстояло разместиться американцу. Все тот же розовый, «теплый», как сказал Роберт, артикский туф, который уже успел привлечь внимание Брюса, и лишь одна комната с небольшой прихожей, скудной мебелью и… отсутствием воды.

— Ничего, — утешал американца хозяин, — не пройдет и двух дней, как ты привыкнешь, а пока пойдем ко мне, у меня вода есть.

Удивленный столь откровенной дискриминацией, Раске неохотно поплелся в очень похожий коттедж, в котором обретался Роберт. Типовая квартирка, но вода у него действительно была: прямо в ванной комнате стоял солидных размеров бак, полный живительной влаги, и в нем плавал пластиковый черпак. Выходило, что никакой дискриминации нет, а есть подача воды по графику — мера, помогающая экономить и электричество.

— Мы тут люди бедные, ресурсы у нас весьма ограниченные, вдоволь только камни, а жить хочется всем, — беззлобно прокомментировал ситуацию хозяин и без всякого перехода продолжил: — Ты яичницу ешь?

Только сейчас Брюс почувствовал, насколько он устал, и потому без всяких споров согласился на все. Хотя омовение (а как иначе назвать этот процесс поливания себя ковшиком) не принесло облегчения. Он даже не понял, стало ли ему легче переносить жару, но уже через несколько минут поразился тому, как необычайно вкусны томаты, насколько отличается от всего привычного местный хлеб, и сыр, и зелень, которую нужно было так просто и употреблять — руками.

Роберт ел с аппетитом, и это передалось гостю. Запивали очень простым столовым белым вином, большая бутыль которого в оплетенном кувшине стояла тут же, под столом, и страшно мешала ногам. Брюс наконец-то устроился поудобнее, вытянул конечности и с вновь проснувшимся интересом осмотрелся. Уют, судя по увиденному, был понятием, совершенно незнакомым хозяину. Голый прагматизм, только максимально необходимое. Посуду и вовсе отличал крайний аскетизм. Роберт долго ковырялся в ящике, прежде чем нашел вторую вилку.

После тоста за благополучное прибытие хозяин перевел разговор на самое, пожалуй, главное, будто прекрасно понимал, какой интерес привел Раске в Армению.

— В последние недели все, что я делаю, делаю со вкусом, даже ем иначе, — заговорил он серьезно, хотя глаза продолжали смеяться. — Знаешь, когда получаешь результаты, которые способны перечеркнуть жизнь… — он запнулся, — не мою, а вообще жизнь как явление, начинаешь невольно ценить любые вкусности, будь то вино или общение, пение птиц или аромат чистой воды…

Раске даже растерялся от такой откровенности. После инструктажа в Вашингтоне ему казалось, что добраться до интересующей чиновника информации будет крайне трудно.

— Я читал твои работы, а выводы, которые ты делаешь, очень беспокоят всех, кто способен мыслить. Тебе верят. Я, честно говоря, не столь хорошо разбираюсь в этом разделе математики, чтобы уяснить все в тонкостях, но и без этого все выглядит пугающе… — Брюс решил не скрывать свою заинтересованность.

— Да уж, — кивнул головой Роберт и долил вина в опустевший керамический стаканчик гостя, — если бы кто-то доказал мне, что я ошибаюсь, это принесло бы только радость. Самому страшно, поверь. — Он стал абсолютно серьезным. — Ладно, не буду забивать мозги. Тебе, да и мне, нужно хорошенько отдохнуть. До ночи не так далеко, как кажется. Поужинаем у меня и на работу.

Спустя десять минут Раске уже лежал на коротковатом диванчике у себя в комнате, глаза буквально слипались, и он успел лишь припомнить вкус хлеба, который только что ел.

Стук в дверь вырвал его из сна, как морковь из грядки. Несколько секунд он не мог вспомнить, где находится, почему, а главное, за какие прегрешения, и только услышав смутно знакомый с характерным жестким акцентом голос, полностью восстановил события последних суток.

— В Вашингтоне уже проснулись и бодро маршируют на работу, пора и нам. Захвати что-нибудь потеплее, под утро будет прохладно, — неожиданно добавил Роберт.

— Ничего. Сейчас прохлада только в удовольствие, — но, увидев на хозяине легкий джемпер, отнесся к совету внимательно и нашел в чемодане видавший виды свитер. — Куда мы направляемся?

— Сначала ко мне, нужно немного перекусить, а потом работать. С прошлой ночи что-то не сходится в расчетах, не люблю математику, может быть, поможешь? — Роберт быстрым взглядом оценил его реакцию.

— М-м-м, — протянул американец красноречиво, — боюсь, мои математические способности заслуживают более скромной оценки. Я хоть и астрофизик, но в основном наблюдаю, сопоставляю, накапливаю материал, никаких прорывов, никакой новизны — рутина. Я превращаюсь в чернорабочего в своей специальности. Вот Томас, тот умудряется еще и наукой серьезно заниматься.

Брюс не собирался ничего скрывать, да и полное отсутствие собственных статей моментально расставило бы все по своим местам.

— Главное не статьи, это наживное. Главное — идеи. Кстати, воду дали. Тебе нужно достать какую-нибудь емкость и набирать воду впрок, а то будешь страдать. — Не продолжая эту тему и не теряя времени, он стал на табурет и извлек с полки под потолком солидный пластиковый таз.

— Вот. Литров на двадцать, — удовлетворенно прокомментировал он. — Я пока стирать не буду, а тебе хватит, чтобы хоть ополоснуться при необходимости.

Спустя сорок минут, решив первоочередные житейские проблемы, они уже сидели в рабочем кабинете Роберта. Брюс сразу отметил, что один из компьютеров к Интернету не подключен, вот его содержимое, вероятнее всего, и интересовало чиновника.

Роберт как будто и не собирался ничего скрывать. Подсунул гостю кипу исписанных листов бумаги, кстати, сплошь математика. Страниц десять текста на английском (гостю сразу бросились в глаза несколько ошибок).

— Извини, это без проверки, может быть много ошибок, у меня с английской орфографией не очень. Кстати, сразу и исправляй — будет двойная польза.

Едва закончив последнюю фразу, он, прервав разговор, уткнулся в какие-то записи. Раске понял, что продолжения ждать не нужно, и неохотно начал читать. Уже через минуту он сообразил, что от материалов, которые находились у него в руках, у чиновника вытянулось бы лицо. Похоже, именно эти выкладки более всего интересовали безвестную организацию, по воле которой он сейчас и сидел в неуютном, излишне скромном кабинете за тысячи километров от дома. Он поднял глаза на Роберта, но понял, что попытка отвлечь того от работы может завершиться скверно. Неловко устроившись за захламленным столом, отодвинув клавиатуру, чтобы высвободить место для нескольких листочков бумаги, тот что-то азартно писал, черкал, писал снова.

У Брюса не оставалось выбора, он поневоле погрузился в работу. Черновик статьи, которая была посвящена все той же проблеме нестационарности применительно к ближайшим двойным звездным системам, судя по всему, был первым вариантом работы. Роберт рассчитывал, как может отреагировать Солнце на катастрофу в системе Сириус-Сириус В.

Самая яркая из звезд, известная человеку с древнейших времен, взорвалась как сверхновая всего шесть с небольшим лет назад. Только ленивый за это время не написал работу об этом событии. Брюс относился именно к этой категории астрономов. Роберта Сириус интересовал меньше всего, он анализировал возможные варианты поведения Солнца, доселе устойчивой термодинамической системы, во время прохождения через нее ударной волны.

Расстояние в полусотню парсеков отнюдь не успокаивало автора. Из расчетов выходило, что с большой вероятностью можно было ожидать существенного изменения параметров динамического равновесия нашего светила. Эта эволюция, по его мнению, могла привести к срыву части конвективной зоны, обнажению более глубоких горячих слоев Солнца. Убийственная близость материнской звезды, всего 8 и 1/3 световых минут, при таком варианте развития событий, могла привести к тому, что атмосфера Земли будет практически сметена.

К удивлению Раске, автора вовсе не занимала судьба нашей планеты. Дальнейшие расчеты касались только времени стабилизации Солнца, достижения нового равновесного состояния и изменения характеристик излучения. Раске бросал осторожные взгляды на Роберта. У него возникла масса вопросов, ответы на которые он найти не смог. К тому времени, когда терпение американца почти иссякло, гостеприимный хозяин наконец вспомнил о его присутствии и оторвался от расчетов.

— Там кое-что не совсем верно, — с места в карьер начал он и, уловив в выражении лица американца признаки недоверия, мгновенно перешел в атаку.

— Смотри, — Роберт положил на стол персик. — Это Сириус, во всяком случае, таким он был до взрыва. — Он сочно вгрызся в сладкий плод. — А вот Солнце. — На столе появился еще один персик, размером поменьше, но более спелый. — Когда Сириус взорвался, наше светило получило свою долю электромагнитного импульса, который привел к некоторой его дестабилизации. Активность Солнца возросла, динамика появления пятен, факелов, флоккул, протуберанцев и всего остального за весь период наблюдения существенно отличается от нормы. Это ты знаешь, я думаю. И тут приходит вторая волна возмущения. Нас меньше всего волнует масса, учитывая расстояние, она не может быть значительной, но это огромная энергия! Получается эффект цунами: в океане волна абсолютно незаметна, но чем ближе к берегу, тем мельче. Скорость падает, а масса «нагребенной» воды возрастает — и мы получаем катастрофу.

Он победно откинулся в кресле, наблюдая за произведенным эффектом.

— Да, но что будет с Землей? — спросил Брюс, отвлекаясь от интересной научной проблемы и в свою очередь кусая персик, только что имитировавший родное светило.

— Боюсь, что цивилизации в том виде, к которому мы привыкли, придет конец, — Роберт говорил вполне серьезно, но так, будто это был только теоретический спор.

— Хорошенькая перспектива, — Брюс несколько дней назад, еще в Америке, обсуждал некоторые аспекты данной проблемы с шефом. Тот не разделял фатальных взглядов молодого заокеанского коллеги, но признавал, что подобный сценарий исключить полностью нельзя. Теперь Раске проникся уверенностью в том, что Землю ждет неминуемая катастрофа. От Роберта исходила такая убежденность в собственной правоте, что допустить возможность ошибочности его идей мог только очень независимый человек. Раске не успел выработать собственного мнения, а принять позицию шефа ему не хотелось из-за все еще не забытой обиды.

— Я попытался дней десять назад набросать сценарий для нашей старушки Земли, так вышло нечто весьма похожее на «ядерную зиму», да еще и с космическими дополнениями. Я отдал исходные данные ребятам в Новосибирск, они там занимались этой проблемой, обещали за две-три недели выдать первые количественные параметры. — Роберт говорил достаточно просто, без позы.

— Как отдал? — решив, что ослышался, переспросил Раске.

— Да так и отдал, по Интернету переслал. Они сейчас делают расчеты, а если выплывет что-нибудь интересное, то мы общнемся в реальном времени.

— Но это же твои результаты? Как на это посмотрит твое руководство? — не сдавался американец.

— Говоря честно, мне совершенно все равно, как относятся к моей работе, и к моим действиям «динозавры», — Роберт стал серьезным. — Да и никого это не будет интересовать, если мои расчеты окажутся верны. Более того, я их и в известность не ставлю о своих намерениях.

— Здорово, — искренне поразился Брюс, — у нас так не принято, — хотя, наверное, Томас имеет больше свободы, чем я.

— Дался тебе этот Томас, вот задачка интереснее, смотри.

И он, не вылезая из кресла, подкатился к небольшому столику, за которым работал американец. Две головы склонились над несколькими листочками бумаги, и спустя несколько секунд разгорелся нешуточный спор. Как-то совсем незаметно пролетел час, а то и более, работа, вероятнее всего, и далее продолжалась в том же темпе, если бы не раздался неуверенный стук в дверь.

— Да, — недовольным голосом откликнулся Роберт, но запнулся и совсем иначе продолжил: — Можно-можно.

На пороге появилась молодая женщина, показавшаяся очень бледной. Большие, карие, широко расставленные глаза безмятежно встретили оценивающий взгляд американца, но не задержались на нем.

— Знакомьтесь, — беря инициативу в свои руки, громко продолжил Роберт, — это наш американский коллега Брюс Раске, а это Диана Брутенц — наш аспирант и надежда на лучшее будущее.

Молодые люди обменялись ничего не значащими формальными приветствиями, Раске с удивлением отметил, что ее английский намного лучше, чем у Роберта.

— Ничего удивительного, — спокойно ответила женщина на его комплимент, — я несколько лет жила у родственников во Фресно, в Калифорнии, так что английский для меня почти что второй родной язык.

— Это точно, — если бы не Диана, то мне было бы очень тяжко с публикациями в англоязычной периодике. Кроме того, она прекрасный математик и даст фору нам обоим, к тому же она великолепно готовит, а печет так, что…

Он не успел закончить длинное предложение, потому что дверь за молодой коллегой закрылась.

— По-моему, ты ее обидел, — откровенно заметил Брюс.

— По-моему, тоже, — чистосердечно ответил Роберт, — так хочу сделать ей что-нибудь приятное, а получается всегда неловко или глупо. Ладно, давай работать. Хотя, говоря честно, она — самое хорошее, что есть в нашей обсерватории.

Продолжать эту тему не стали, и мужчины вновь вернулись к работе. Спустя час Роберт откинулся в кресле, потянулся, хрустнув позвоночником, и прокомментировал, словно разговор не прерывался:

— Сегодня мы остались без кофе, а обычно Диана меня балует. Она отчаянная любительница этого напитка. На заре нашего знакомства она спросила, какой кофе я предпочитаю, а я по наивности ответил, что растворимый…

— Ну, — поторопил рассказчика Брюс, которого несказанно раздражала эта манера — вечно останавливаться на самом интересном и тянуть паузу.

— Что «ну». Конец всему. Как человек я для нее теперь не существую, я теперь на уровне Homo sapiens, fossilis[20], не более.

— Да, — сочувственно кивнул Раске, — знаешь, я привез небольшую упаковку кофе. Хороший, американский. Давай принесем и презентуем ей.

— Она не пьет декофеинизированный, сублимированный, витаминизированный, с цикорием и прочими вывертами. Я же тебе сказал: она кофеманка, чокнутая, но идея хороша, сейчас и двинемся.

Молодые люди с удовольствием пробежались по едва освещенным дорожкам к коттеджу Раске. Тут же была вручена и бутылка виски, которую пришлось заносить к Роберту. Обратно возвращались медленно. Стало существенно прохладнее, и, как обещал хозяин, воздух был настолько чист, что его, казалось, на самом деле можно было пить. Редкие, едва освещавшие асфальтовую ленту фонарики, не мешали смотреть на звезды. Ночь была удивительной.

— Ты хочешь сказать, что через некоторое время всего этого не будет, — неожиданно нарушил молчание и тишину Брюс.

— Почему же. Материальный мир, все это, как ты выразился, будет, не будет нас… — И американец поразился тому, каким неестественным, непривычным, смертельно утомленным голосом это было сказано.

Однако уже через несколько секунд перед ним был прежний Роберт Элоян. Подтянутый, энергичный прагматик — человек решительный и независимый.

— Не спеши, она сама зайдет, — ответил он на предложение Брюса заглянуть к коллеге, которая работала где-то рядом. Действительно, в начале четвертого молодая женщина появилась на пороге кабинета с небольшим подносом в руке, на котором дымились две чашечки кофе, а на салфетках красовалось несколько бутербродов.

Кофе был галантно вручен и принят с искренней благодарностью. Остаться с мужчинами Диана отказалась и быстро ретировалась, захватив с собой несколько листков бумаги со стола Роберта.

— Боже, какая она маленькая, — с неожиданным умилением сказал Брюс.

— Это точно, но:

На то и меньше мой алмаз Гранитной темной глыбы, Чтобы дороже во сто раз Его ценить могли бы![21]

— Это ты сочинил для нее? — быстро отреагировал американец.

— Не я и не для нее, ты, как всегда, прав, — парировал Роберт. — Но я тоже большой специалист в литературе. Начисто забыл, кому принадлежат эти строки.

Так что давай не будем распускать слюни и сопли, нужно работать.

И они работали. Работали так, как никогда до этого не работал Брюс Раске. Он оказался хорошим ведомым, и пока Роберт улетал вперед, незаметно, самоотверженно и кропотливо разбирал оставленные завалы. Бывало и так, что приходилось пересматривать казавшиеся стройными взгляды, благодаря его нетривиальным решениям и находкам.

Дни летели за днями. Время для них словно спрессовалось. Окружающая действительность отступала. Они жили от восхода и до восхода. Отсыпались днем и работали ночами. Втроем ездили на базар в редкие выходные. Брюс научился разбираться в местных сырах и винах, пробуя которые, смешно вертел головой, поражая продавцов своими познаниями и варварским произношением нескольких десятков слов, которые постарался выучить.

После посещения развалин древнего Амберда, благо совсем рядом, Раске всерьез заинтересовался историей. Он умудрялся находить время для чтения, задавал множество вопросов и здорово обиделся, когда Роберт отказался поехать с ним в Гарни[22] и Гегард[23]. Поэтому экскурсия все же состоялась, и заокеанский гость возвратился каким-то притихшим и растерянным от навалившихся впечатлений.

— Как же получилось, что я не знал всего этого? — вырвалось у него неожиданно.

И Роберту пришлось вспоминать все, что он знал из истории этой древней земли.

Они сидели на склоне горы, смотрели вниз в долину, ели сладкий, без косточек виноград с белым пышным хлебом и соленым сыром, лениво перебрасывались ничего не значащими фразами.

— А эта самая Офик, полное имя как? — методично добивал вопросами элегически настроенного хозяина американец.

— Офелия, — лениво ответил тот.

— А этот, крикливый, забыл кто такой по должности, Грант, это в честь генерала Гранта или…

— Боюсь, что герой Гражданской войны в Америке тут не причем. Наверное, это из-за Жюля Верна, «Дети капитана Гранта»[24], помнишь…

Разговор на некоторое время прервался, но чувствовалось, что затронутая тема все еще беспокоит американца. Через несколько минут молчания он приподнялся на локте и спросил:

— А Размик, это в честь кого?

Роберт поменял позу и теперь сидел, обхватив согнутые в коленях ноги, лицо его выражало страдание, хотя по голосу слышалось, что он едва сдерживает смех.

— Наверное, в честь Эразма Роттердамского, — успел произнести он, хотя последние слоги уже были смешаны приступом хохота.

Он обхватил голову руками, но даже не пытался справиться с собой. Через несколько минут он вроде затих, но при взгляде на длинное, изумленное лицо гостя, зашелся снова. Слезы все еще стояли в глазах, когда на тропинке наконец-то показалась знакомая, маленькая фигурка. В линялых джинсах, легкой выцветшей рубашке и солнцезащитных очках Диана казалась совсем подростком. Воскресенье, можно позволить себе расслабиться.

Молодая женщина казалась озабоченной. На вопросы отвечала как-то невпопад, а потом махнула рукой и призналась:

— Неприятную статью скачала из Интернета, — сказала на армянском, чего ранее никогда не позволяла себе делать в присутствии Брюса.

— Мне отойти? — тактично предложил американец. Роберт отрицательно мотнул головой, но не перешел на английский. Диана что-то сбивчиво объясняла. Роберт расспрашивал, а чувствующий странную неловкость Брюс делал вид, что его страшно заинтересовал парящий в вышине орел, похожий на существо из иного, фантастического мира.

— Так что же ты мне голову морочишь, — грубовато воскликнул Роберт, наконец-то переходя на английский, и буквально вырвал из рук Дианы несколько листочков бумаги.

— Не нужно ко мне придираться, я не имею к этому никакого отношения, — парировала та и, обращаясь к Брюсу, продолжила: — Пойдем, пусть подавится своей информацией. Почему все, за что я ни возьмусь, нужно, оказывается, делать иначе? — сказала возмущенно, но голос ее предательски дрожал.

Захватив бутерброд, она отошла и демонстративно уселась спиной к ним. Брюс осуждающе глянул на Роберта, который моментально погрузился в чтение, и направился вслед за обиженной, неся в руке большую кисть винограда, похожего на диковинную, умудрившуюся нахохлиться в полете птицу с «оливковой ветвью» мира.

Когда он вернулся, Роберт сидел, выпятив нижнюю губу, смятые листки валялись рядом.

— Что, плохи дела? — завел разговор американец.

— Полный… — последовал наполовину непонятый ответ.

Брюс попытался воспроизвести впервые услышанный термин, на что Роберт, неожиданно нервно развеселившись, отреагировал:

— Ага, ты еще громче скажи, совсем хорошо получится.

— Понимаешь, этого звука в английском нет, получается «ts» вместе, очень трудно воспроизвести, но звучит экспрессивно, — серьезно анализировал американец, вызвав у собеседника новый приступ немного мрачного веселья.

— Брюс, я тебя очень прошу, прекрати. Это очень некорректное, мягко говоря, выражение. Даже с русского на армянский не переводится, так и произносится в оригинале.

— Нет, я не буду объяснять, — продолжил он, решительно отметая просьбы, — на вот лучше, прочитай. — И Роберт протянул несколько из принесенных листков.

То, что это полная катастрофа, Брюс понял с первых же строк. Малоизвестный журналист, какой-то Вим Петере, написал огромную, снабженную броскими фотографиями статью о грандиозном строительстве, которое велось в Скалистых горах. Расписано было все: колоссальные резервуары для воды и нефти, помещения для станков и строительных материалов, упакованных для длительного хранения, подземные отели, многокилометровые коммуникации…

Оставалось непонятным, как он смог разнюхать все это. Вероятнее всего, спланированная утечка информации, и тогда следовало задаться вопросом, кому это выгодно. По данным этого чертового журналиста, проект назывался «Ковчег», а работами руководил трех-звездный генерал Люк Карпентер. Хуже всего было то, что среди ученых, которые занимались данной проблемой, фигурировал Роберт Элоян в трудно выговариваемой английской транскрипции — Aeloian.

— А твое правительство быстро ориентируется. Судя по всему, уже два года ведут работы. Почти сразу после моей первой статьи, — невозможно угадать одобрительно или осуждающе, комментировал Роберт, в упор глядя на собеседника.

— Да. Традиционный прагматичный американский подход. Я же говорил, что тебе верят… — Брюс вновь ощутил давно забытую неловкость.

— Мне верят, это правда, и вот ты здесь…

Голос Роберта сел, стал утомленным, глухим, словно доносящимся издалека. Складка залегла между бровями, и взгляд карих глаз стал недобрым.

— Ты наивно предполагал, что не являешься человеком значимым и интересным для всех, — пошел напролом американец. — Наше правительство финансирует многие разработки во всем мире, если результаты могут оказаться весомыми. Это двигает прогресс, согласись…

— И спасает Америку… — злость Роберта, казалось, отступила. — Цинично немного, а впрочем, этого и следовало ожидать. Я ничего не скрываю, ты это заметил? Все равно, главное вот здесь. — И Роберт указал пальцем на собственную голову.

— Что теперь будет? — вмешалась в разговор Диана, которая незаметно подошла к ним, привлеченная громкими голосами, и аккуратно села на край подстилки.

— Боже мой! — неожиданно воскликнул Роберт, невольно или намеренно отвлекаясь. — Как же ты хороша в этой позе, словно «Нимфа, ужаленная скорпионом» Бартолини.

Женщина протестующе махнула рукой, слегка покраснела, но на сей раз не ушла, а повторила вопрос.

— Ничего не будет, — решительно ответил Роберт, — пришлют пару молчаливых горилл для соблюдения порядка. Заинтересуются Брюсом и его участием в нашей работе. Приедут корреспонденты, залезут в каждую щель, налгут вне всякой меры, раструбят на весь мир — и начнется дикая паника. Всесветная паранойя как достойный финал Человеческой цивилизации…

— Ты знаешь, а ведь я тебе до сих пор не верила, — едва слышно проговорила Диана.

— Как же ты работала? — не скрывая крайнего изумления, воскликнул Роберт.

— Так и работала. С тобой рядом хорошо работать, интересно.

— Это правда, — поддержал ее Брюс, несколько невпопад вмешавшись в разговор, — с вами интересно работать…

Он так и застыл с приоткрытым ртом, потому что в этот момент разразился неистовой трелью мобильник, и ненавистный голос зазвенел в ушах. Лицо американца померкло.

— Вот видишь, наш Джеймс Бонд, похоже, получает взбучку от своего руководства за манкирование обязанностями, — Роберт кивнул в сторону американца, который с совершенно окаменевшим лицом слушал собеседника.

— Я перезвоню позже, — проговорил тот и спустя два десятка секунд режущим, металлическим голосом почти прокричал: — Я же сказал, что перезвоню позже!..

Молчание повисло над ними, словно грозовая туча. Слышно было, как стрекочут кузнечики, посвистывает какая-то птица…

— Это правда? — Диана смотрит на Раске огромными, округлившимися от ужаса, ставшими влажными глазами.

— И нет и да, — не в силах соврать, тот отвечает хриплым после крика голосом, замечает, как отвернулся Роберт, как задрожали губы собеседницы.

— Но зачем? Ведь… — Она по-детски отмахивается рукой и через несколько мгновений продолжает, обращаясь к Роберту: — Ведь мы ничего не скрываем, правда?

— Ладно, ребята. Поменьше эмоций, полученную информацию нужно переварить, трезво оценить. Как говорят в таких случаях, утро вечера мудренее, пойдем. Пикник считается удавшимся, по завершении его под звуки духового оркестра, доселе тайно скрывавшегося в ближнем гроте, утомленные участники расползаются по домам…

Шли молча. Считали камешки на тропинке.

— Я ни с кем ни о чем не говорил. Я не видел ничего, кроме нашей работы, той, которую мы выполняли… — спохватывается Раске.

— Тс-с-с, — прикладывает палец к губам Роберт. — Мы все обсудим позже. Время еще есть, пусть его немного, но для серьезного разговора нам хватит. Вот мы и дома.

Оказалось, что Роберт недооценил могущество прессы. Первое, что поразило его поутру, — несколько офицеров на территории.

— Доктор, — буднично сказал один из них, сидевший на скамейке недалеко от коттеджа, — с сегодняшнего дня обсерватория является режимным объектом. Вот ваш пропуск.

Он узнал свою фотографию из досье отдела кадров и, не развязывая полемику, закрепил пропуск на кармашке рубахи. Брюса он застал в полном расстройстве. Тот пытался понять, что происходит и почему это ему нельзя покидать своей квартиры. Разговор с охранником происходил на чудовищном английском. Роберт быстро уладил конфликт, осведомился, завтракал ли американский гость, и уже вдвоем они отправились за Дианой. Она держалась хорошо, хотя выглядела испуганной. На старенькой, наверное, еще студенческой фотографии пропуска она выглядела Очень смешно.

— Интересно, что отмочил фотограф? — поинтересовался Роберт.

— Какой еще фотограф? А-а-а, — протянула молодая женщина, проследив за его взглядом, — это подружка виновата, как раз в тот момент сказала, что собирается выходить замуж, я и удивилась не вовремя.

— Да, под таким документом должна стоять подпись «ВСЮДУ», — но продолжать тему не стал. — Похоже, я немного недооценил серьезность ситуации.

— Дед сказал, что территорию еще ночью оцепили. Теперь к нам никто не попадет случайно, да и мы отсюда никуда не денемся, — Диана, узнавшая об этих событиях раньше всех, до сих пор не могла прийти в себя. Она впервые упомянула заместителя директора по науке по-родственному, раньше не позволяя себе подобного.

Работа в этот день как-то не шла. Брюс пытался что-то рассчитать, скрупулезно сверялся со старыми данными Роберта, но часто отвлекался. Диана пропадала где-то, практически не показывалась. Роберт часто раздражался, много говорил по телефону. Последний раз на повышенных тонах. Вернулся, заглянул в записи, собрал их аккуратно и на недоуменный взгляд коллеги ответил коротко:

— Пошли! Через десять минут «динозавры» собирают пресс-конференцию. Со всего мира журналисты налетели. Кажется…

— Это из-за статьи, — виноватым тоном заметил американец.

— А то, — не стал ввязываться в полемику Роберт. — Тут еще и Диана куда-то запропастилась.

— Зачем я там нужен? — продолжал допытываться Брюс.

— «Динозавры» хотят, чтобы группа была интернациональной. Они все еще думают, что присутствие ученых из других стран придает больший вес научным изысканиям. Сплошные памперсы в мозгах… — Роберт презрительно скривил губы.

Давешний офицер, теперь уже в безукоризненном костюме, встретил их, окинул испытывающим взглядом.

— И не пытайтесь, — мгновенно отреагировал Роберт, предупреждая готовую сорваться с его уст фразу относительно внешнего вида, — пусть «динозавры» парятся в пиджаках, я останусь в этой рубашке и без галстука.

Офицер демонстративно поднял руки вверх:

— Мое дело — ваша безопасность, поэтому о любых неожиданных перемещениях ставьте меня в известность.

Пожали друг другу руки, обменялись любезными улыбками. Мимо двух полицейских прошли к черному ходу. Услышали за спиной щелканье камеры — кто-то из журналистов их заметил.

В зале было тесно. Напряженно ждали начала, слышался наговариваемый на диктофон текст. Доносилась хорошо распознаваемая французская речь. Кондиционеры не работали и, несмотря на настежь открытые окна, было очень жарко. Роберт казался совершенно спокойным, сделал несколько шагов, пропустил вперед Раске, уселся на крайний стул второго ряда, демонстративно вытянул ноги.

Его узнали моментально. Защелкали камеры. Послышалась разноязыкая речь. Те, кто расположился в зале слева, теперь норовили перекочевать правее, чтобы не мешала допотопная трибуна, которая, словно специально, скрывала главное действующее лицо. Послышались первые вопросы, но Роберт, будто нарочно эпатируя журналистов, извлек из кармана несколько листочков бумаги, в которых Брюс с ужасом узнал свои утренние записи, и начал громко комментировать сделанные им расчеты.

Наконец что-то сдвинулось. В зал вошли все как на подбор в темных костюмах, тяжеловесные, на мощных коротких ногах, всем своим видом демонстрирующие непоколебимую уверенность, носатые, бровастые…

— Ну держись, — улыбнулся Роберт, — «динозавры» идут в атаку. Видишь, клином построились. Не бойся, они только с виду хищники, на самом деле травоядные, но есть и падальщики, эти могут и тяпнуть с перепугу.

Раске не разделял столь нигилистического подхода. Официоз явно произвел на него надлежащее впечатление, да и галдящая толпа как-то притихла. Патриархи привычно заняли места в президиуме. На их фоне Роберт казался несерьезным, даже фатоватым в этой модной рубашке с закатанными рукавами. Листочки в руке исписанные, как у студента в ночь перед экзаменом…

Конференцию предложили вести на английском. Переводчица заняла свое место, и плановое избиение началось залпом из орудий главного калибра.

— Вызывает недоумение, почему и зачем в погоне за дешевой сенсационностью некоторые ученые допускают проникновение информации в прессу, которая зачастую оказывается не готовой воспринять и тем более донести массовому читателю новости с передовых рубежей науки. Уклоняясь от дискуссии в научных кругах, такие горе-ученые создают себе громкое имя, играя на вполне понятных опасениях людей за будущее. К сожалению…

— И из-за этого бреда меня вытащили в такую жару из дому? — громко спросил Роберт.

Докладчик остановился. Лицо его пошло пятнами и побагровело. Несколько корреспондентов, почувствовав приближение взрыва, живо комментировали происходящее, однако профессор сдержался:

— К сожалению, отказ от научной полемики может привести к ошибочной трактовке общеизвестных истин. Мы неоднократно анализировали…

Роберт откровенно уставился в принесенные записи и, обращаясь к Раске, предложил продолжить расчеты. Брюс, опустив глаза, следил за ним несколько минут и с удивлением убедился, что тот действительно работает, а не создает видимость занятости. Впрочем, он уже знал, что в такие моменты Роберту лучше не мешать, и лишь увлеченно наблюдал за ним, привычно выискивая, где коллега, дойдя до неинтересных ему мелочей, остановится, чтобы погнаться за ускользающей истиной.

Аудитория между тем оживилась. Слово предоставили следующему оратору. Теперь разговор велся на более узкие, специальные темы, но оценки, даваемые молодому коллеге, не стали от этого менее уничтожающими. Линчуемый ученый на глазах у всех продолжал увлеченно писать, временами обмениваясь короткими репликами с соседом. Роберт успевал комментировать и некоторые пассажи выступающего, причем делал это нарочно громко, так, чтобы слышали журналисты.

— Вы познакомились с мнением ведущих ученых, специалистов в этой области. Думаю, теперь настало время дать высказаться виновнику последних печальных событий… — предложил председательствующий.

Аудитория зашумела, задвигалась. В проходе приключилась давка. «Какого хрена», — раздался неожиданно зычный голос оператора, который умудрился все же поймать камеру, сбитую неловким движением соседей. Реплика, будучи моментально переведенной на добрый десяток языков, удивительным образом разрядила обстановку.

— Брюс, сейчас мы будем делать поворот оверштаг[25], помоги мне притащить доску, не могу видеть эти физиономии.

Раске послушно отправился за Робертом, пытаясь понять упомянутый коллегой незнакомый, явно не астрономический термин. К радости журналистов, на сцене появилась древняя деревянная доска на ножках, которая скрыла центральную часть боевых академических порядков.

— Вот так и получается, — в никуда обратился докладчик, — из-за того, что у кого-то дефицит кальция в организме, приходится писать чем попало. Я не имею в виду предыдущих ораторов, они, к несчастью, уже давно вышли из этого возраста. Мел через пять минут будет, а пока я хочу спросить у присутствующих, кто-нибудь даст стопроцентную гарантию в том, что сенсационный материал, который собрал нас здесь в такую жару, не банальная утка? В Скалистых горах немало реликтов, которые остались там со времен «холодной войны». Охотник за сенсациями мог легко скомпоновать кадры таким образом, чтобы создавалась иллюзия грандиозной стройки какого-то одного объекта. Да! Люк Карпентер. Это реальный персонаж или плод фантазии нашего «разгребателя грязи»[26]? Дамы и господа! Я не буду напоминать вам, в каких выражениях шельмовали генетику в далеком 1948 году в стране, которой давным-давно нет на географической карте. Часть из той «славной» риторики вы только что слышали. Поверьте мне, проблема, которая вызвала такие эмоции, вполне возможно, имеет лишь теоретическую значимость…

Роберт, к ужасу журналистов, начал с неимоверной быстротой покрывать доску формулами, сопровождая некоторые из них беглыми комментариями.

— Вот этот вывод попытался опровергнуть наш американский коллега. — Раске под одобрительный ропот был извлечен на свет Божий из уютного второго ряда, где до той поры обретался.

Американец неловко улыбнулся. Напомнил, что он лишь совсем недавно подключился к работе, в которой безусловную пальму первенства держит Роберт Элоян. Молодые ученые прямо тут же устроили небольшую полемику, потом неожиданно согласились с выводами друг друга, стерли все написанное и начали с начала.

Сенсация на глазах у публики выдыхалась. Минут через десять молодых людей вернули к действительности:

— Прокомментируйте, пожалуйста, заявление о том, что Землю ждет неминуемая катастрофа.

— Земле уже столько раз предрекали неминуемую катастрофу, что можно сбиться со счета. Одних крупных метеоритов и комет было около двадцати. Предлагаю спросить у Брюса Уиллиса, можно надеяться, что он еще помнит свои кинематографические подвиги…

Корреспонденты смеются. Ветеран Голливуда действительно в свое время неоднократно заявлял, что ему надоело спасать Землю.

— Почему вы отказываетесь от научной дискуссии, которая может помочь разобраться в данной проблеме?

— Это кто-то из местных подвывал, — комментирует, на ходу обернувшись в сторону Брюса, и громко продолжает: — Дискуссия может состояться, когда есть хотя бы три разбирающихся в данных вопросах специалиста. Применительно к данной проблематике речь может идти только о монологе…

Снова слышится смех. Сверкают вспышки.

— Вы уверены, что нам не о чем беспокоиться?

— Человеку свойственно беспокоиться постоянно. Предположим, что мы имеем счета в банках. Вы — в прочном и надежном американском, а я, привлеченный высокими процентами, — в сомнительном местном.

В зале снова оживление. Американец, задавший вопрос, пытается отбиться от коллег, которые пристают к нему, бестактно интересуясь, о каком банке идет речь и сколько на счету.

— Беспокоимся мы оба, — продолжает Роберт, — но ваши шансы перекрыть инфляцию полученными процентами выглядят существенно лучше моих.

Установленная на сцене доска удивительным образом отгородила официоз от происходящего не только физически, но и психоэмоционально. Обмен репликами продолжается в прежнем темпе. Роберт, стараясь обходить острые углы, давал серьезные ответы на значимые вопросы, не переставая шутить, апеллировал к ведущим специалистам, которые по трагической случайности оказались «по ту сторону доски».

После очередного упоминания виновница несправедливого разделения на «касты», была вынесена с поля боя. Когда пыл корреспондентов несколько утих, слово взял очередной «динозавр». Роберт, который стоял, опираясь на трибуну, в нескольких метрах от выступающего, пытался найти общие черты с милым лицом Дианы в этих раз и навсегда окаменелых формах и в очередной раз убеждался, что, к великому счастью, ничего общего не находит.

— Я должен сказать, что удовлетворен услышанным. Интернациональный коллектив, который сложился в наших стенах за последние недели, нужно надеяться, сможет разобраться в сложных задачах, перед ним поставленных. Не хочу скатываться в конфронтацию, но позиция доктора Элояна зачастую приводит к ухудшению отношений в коллективе…

Роберт отвернулся и делано зевнул, поспешно прикрывая рот, опустил руку с таким выражением, словно отмахивается от нелепых придирок.

— Я понимаю, что талант, материальная независимость, завидная молодость сказываются и на мироощущении, и на поведении, но… Мы с вами стали свидетелями информационной паники. Еще один не в меру предприимчивый «молодой талант» объединил стройку в горах и серьезные, хотя очень проблемные научные разработки и идеи, вот так получилась адская смесь, которая повергла мир в коллапс. Я могу подтвердить, что доктор Элоян не заинтересован и никоим образом не способствовал возникновению паники. Несмотря ни на что, это талантливый ученый, который способен увлечь за собой коллег.

Хочется еще раз напомнить, что Бюраканская обсерватория, со дня основания ее академиком Виктором Амазасповичем Амбарцумяном…

— Вот это был человечище, — шепнул на ухо Брюсу, подсевший к нему Роберт. — Ну, как тебе эта головоногость? Не вышло устроить публичную порку, в ход пошли комплименты. Ах мастера, ах молодцы, ну просто красавцы.

Встреча с прессой завершилась достаточно мирно. Очередная сенсация лопнула. В тот же день на другом конце Земли была устроена гораздо более демократичная, но не менее громкая пресс-конференция, на которой перед всеми предстал злосчастный Петере. Он неожиданно лихо признался в том, что переусердствовал в надежде состряпать сенсационный материал и отделался легким испугом, хотя соответствующие службы собирались основательно за него взяться.

Несколько дней спустя наконец состоялся обещанный серьезный разговор, который был анонсирован на памятном пикнике. Молодые люди едва не поссорились окончательно, хотя Раске был абсолютно честен и рассказал все. Роберт же, в десятый раз повторяя, что предавший единожды всегда ненадежен, гнул свою линию, пока Диана не примирила враждующих:

— Вы что же, думаете, что я поверила бредням, которые вы несли в своем выступлении на конференции? Давайте работать, похоже, времени совсем не остается…

Тучи между тем сгущались. То из одной, то из другой страны поступали материалы, аналогичные тем, которые были опубликованы Петерсом. Правительства неуклюже лгали, напряженность нарастала.

Погожим осенним днем, когда о приближающейся зиме можно догадаться лишь по пожелтевшей листве деревьев в горах, в то время как в долине все еще буйно зеленело, в обсерваторию пришел солидный конверт. В отдел кадров моментально вызвали Элояна, имя которого было напечатано крупным шрифтом.

— Приглашаем вас принять участие в конференции, посвященной проблеме, над которой вы плодотворно работаете. Все расходы — за счет принимающей стороны. Рассчитываем на ваше участие. При необходимости с удовольствием включим в программу доклад ваших коллег, впрочем, оставляем данный вопрос на ваше усмотрение, — неловко перевел он специально для любопытных, зная, что через несколько минут все, как ни скрывай, будут знать о приглашении.

Так и произошло. Уже через полчаса он был вызван к заместителю по науке. Отношения его с коллегами после пресловутой конференции стали еще более натянутыми. Ничего хорошего не ожидавший от разговора, Роберт был удивлен тем, что его никто не встретил. Прошел по короткому коридору мимо пустующего столика секретарши, скользнул взглядом по табличке, постучал.

Академик выглядел скверно. Лицо его потеряло привычную монументальность. Тяжко далась попытка примирить враждующие стороны. Коллеги не простили «капитулянтское» выступление на конференции. Он тяжело поднялся навстречу, пожал руку, попытался начать разговор, но остановился…

— Вас что-то интересует из последних событий? — нарушил молчание Роберт. Хозяин кабинета махнул рукой, неловко сел сам и предложил выбирать кресло гостю.

— Там есть немного коньяка, — неожиданно предложил он, — принесите, не откажите в любезности. Что-то сердце в последнее время все чаще напоминает о себе.

Роберт не стал отказываться. Выбрал десятилетний добрый коньяк, налил едва-едва в два бокала.

— Быть может, стоит обратиться к врачам? — поддержал разговор, оставаясь в рамках затронутой темы.

— Можно подумать, что это кардинально решит проблему, — собеседник втянул аромат напитка, коротким движением запрокинул голову, посмаковал немного и продолжил: — Вечно страдал от неумения начинать с главного, но сейчас времени нет, оттягивать разговор далее некуда. Вы получили приглашение на конференцию в Америку. Я прошу вас, возьмите с собой Диану, она — единственное, что мне дорого на этой планете…

— Но это только конференция, — неловко ответил Роберт, — и я действительно хотел предложить ей выступить там с содокладом, тем более что она принимала участие во многих моих работах, да и английский ее…

— Это хорошая новость, — собеседник не дослушал его, перебил, но сделал это не просто так, но чтобы сказать о главном: — Молодой человек, вы ничего не поняли, у вас есть будущее… Помолчите минутку. — Он протестующе поднял руку, и Роберт вспомнил, почему это движение ему так знакомо. — Вы действительно ничего не поняли. Оставайтесь там, в Америке, им нужны ваши мозги и ваши идеи, а если Диана для вас не только пустой звук… — Голос его дрогнул, и Роберт неожиданно увидел перед собой старого и очень усталого человека, которого беспокоит лишь одно — мечта спасти дорогое существо.

— Но я никогда не думал… — смешался молодой ученый. — Мне и в голову не приходило.

— Она живет только вами, молодой человек, но я прошу никогда не упоминать об этом разговоре, она меня возненавидит.

Краски вернулись на его лицо, даже глаза ожили. Он вновь наполнил бокалы. Молча пригубил, левой рукой пододвинул поближе вазу с поздними фруктами.

— О-ох, тяжело все это. Даже думать тяжело. Я знаю, что проект этот, ну… «Ковчег» существует. И наверное, есть список тех, кто будет приглашен… Может быть, после этой конференции вы будете в этом списке, я очень хочу на это надеяться.

К удивлению многих, Раске остался в Бюракане. Собирались недолго. В аэропорту провожающих тоже было всего несколько человек. Диана не скрываясь плакала, уткнувшись в лацкан пиджака деда, потом смешно поцеловала наклонившегося к ней Брюса, шепнула на ухо: «Ты не давай ему тут киснуть, что-то он сдал в последнее время».

Конференция прошла более чем успешно, и они приняли приглашение на некоторое время задержаться в Штатах…

Тринадцатого октября, ранним, уже по-осеннему прохладным утром Брюс Раске, по привычке работавший всю ночь в неуютном кабинете Роберта, вышел встречать восход на то место, где это так часто делал его отсутствующий коллега.

Он успел как раз вовремя. Уже победно светилась сахарная шапка Масиса, и мелкие птицы подняли шумную перебранку в ветвях рядом стоящего дерева. Скоро, совсем скоро. Он услышал тяжелые шаги. Обернулся к академику и показал: заалело над кромкой горизонта. Нестерпимо красная точка, тонкая полоска…

За четыре минуты и двадцать две секунды до этого астрофизические обсерватории зарегистрировали мощный электромагнитный импульс. В толще Скалистых гор сидящий за приборами Роберт Элоян вскочил, сгреб ладонью исписанные листы и в бессилии уткнулся в них лицом.

Птицы неожиданно смолкли. Раске почувствовал, как влажная теплая рука сжала его кисть. В ту же секунду вершина горы исчезла, словно затянутая пеленой… Спящая равнина вспухла неслышной волной, опережающей звук…

Медленно выкатился из-за горизонта заметно уменьшившийся, зловеще желтый диск, и над вечной долиной под сенью библейской горы, скрывшейся теперь в облаках пыли, взошло новое, бело-голубое, нестерпимо жаркое и никем не видимое Солнце.

P. S. от переводчиков. После известных событий, которые произошли с Хариком, и осмысления того, кто он такой, мы с известной осторожностью стали относиться ко всему, что с ним связано. На наш запрос в Бюраканскую обсерваторию был получен ответ, что ученого по фамилии Элоян или близкой к ней в штате не числится. Разумеется, мы вздохнули с некоторым облегчением.

Сотрудница, которая по нашей просьбе выполняла это поручение, по собственной инициативе переадресовала запрос в Ереванский университет. Оказалось, что Роберт Элоян действительно учится на втором курсе и мечтает стать астрономом…

Уста их полны злословия и горечи[27]

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Джо Флетчер был обижен на весь мир. Говоря честно, и в лучшие времена его едва ли можно было назвать человеком выдержанным, спокойным, лишенным амбиций, но за последние дни с ним приключились изменения невероятные. Все началось с памятного вызова к шефу.

— Присаживайтесь поближе, — сказал тот своим самым елейно-ядовитым голосом, — вы знаете, как мы все вас ценим. Руководство всегда с удовольствием идет вам навстречу, и потому я думаю, что будущее ваше в фирме гарантировано.

Флетчер сразу почувствовал себя не в своей тарелке. В коридорах уже давно ходили слухи о том, что Галахер переводится в Европу и его место освобождается. По всем неписаным законам вожделенная должность должна была достаться ему, но после такого вступления в душу закрались сомнения.

— Благодарю вас, думаю, что могу, не кривя душой, сказать, что в последние годы я отдаю для процветания фирмы все силы… — У него даже голос сорвался от искренности.

— Да-да, поверьте, мы это знаем и ценим, но от вас потребуется немного терпения. — Флетчер заерзал и неожиданно почувствовал себя очень неловко. — По ряду причин ваше вполне заслуженное назначение руководителем группы пока что откладывается. Из деловых соображений, вы же знаете планы фирмы в отношении некоторых стран Африки? Так вот, высокие инстанции рекомендовали на это место Капрезона. Я думаю, что вы уже неплохо знакомы. Поверьте, я делал все, что мог, — быстро добавил шеф, наблюдая за изменениями лица собеседника, — но с руководством не поспоришь.

— Да, конечно, — через силу выдавил Флетчер.

Он механически ответил на несколько вопросов относительно последнего поручения, заверил, что все будет выполнено в срок и, как всегда, на высоком уровне. Собственные ноги неожиданно показались ватными, когда он выходил из кабинета.

Секретарша не то участливо, не то насмешливо взглянула на него. Профессионально-безразлично предложила кофе и спокойно встретила привычный вежливый отказ. Закрывая стеклянную дверь, он слышал, как она вызывала к шефу этого чертова новичка. А вот и он собственной персоной в безукоризненной белой сорочке — эбонитовый, лоснящийся Джошуа Мыгамба Кап-резон, с широченной улыбкой, словно у него 48 зубов.

Работа не шла. Вовсе ничего не получалось у Флет-чера в этот день. Зная за собой такую странность, он даже не пытался что-то придумать, благо рутинной, черновой, неблагодарной работы было более чем достаточно. Вот и сидел, отгородившись от всего мира монитором, не слушал сплетни коллег, не пытался перехватить их многозначительные взгляды… Он умел вкалывать, и сейчас доказывал это сам себе и всему неблагодарному миру. Кропотливо развязывая узелок за узелком, погрузился в суть решаемых проблем, даже не заметив, как опустел зал. Уже погасли лампы над большинством столов и раздавались голоса уборщиц, когда он поднял голову и неожиданно встретился взглядом с шефом. Тот многозначительно кивнул, показал на часы, мол уже рабочий день завершился.

Только поздно вечером, после выпуска новостей, он, устроившись на крошечном балкончике в старом плетеном кресле, дал волю чувствам. Едва слышно доносилась классическая музыка из окна той бледненькой молодой соседки, которая при случайных встречах бросала на него торопливые, трусливые взгляды и спешила куда-то со своей вечной скрипочкой и нотной папкой — бедолага!

События прожитого дня, загнанные усилием воли куда-то вглубь, в подсознание, теперь настигли его. Вновь слышал он лисий голос шефа и видел насмешливую улыбку Капрезона. Выскочка, нувориш, парвеню, homo novus… Будто напоказ выставленная, а потому еще более вызывающая несправедливость произошедшего сегодня и невысказанная обида глодали его, и рот наполнился горечью, будто он съел что-то до противности жирное, и теперь печень, жалуясь на свою несчастную долю, выказывает ему свое негодование.

Пришлось подниматься и идти за щелочной водой. Не включая свет, достал свой любимый, с толстым дном, высокий бокал, наполнил его спасительной влагой, убрал баллон обратно в холодильник и, неловко повернувшись, смахнул все на пол… Флетчер аж всхлипнул от огорчения и жалости к самому себе. Присел на корточки, собирая крупные осколки, да так и застыл на несколько минут, потом достал щетку и навел порядок.

Это был последний из тех трех бокалов, которые ему когда-то подарили. Первый треснул, когда он протирал его полотенцем, второй разбила… ну, в общем, сами понимаете, специально разбила эта… бывшая, и вот теперь — последний.

Пить пришлось из обычной чашки. Горечь во рту прошла, но осталась в душе. И едва слышимый Моцарт не приносил желанного умиротворения. Флетчер сидел под невидимыми в гигантском городе звездами. Один на крошечном балкончике, который только и можно позволить за свои скромные деньги. Ритмичными сполохами — отсветами рекламы — нервно пульсировала стена противоположного дома, словно жила своей жизнью. Замирал уличный шум. Из-за крыши соседнего дома выкатилась на немое городское небо тусклая Луна, и блеклой тенью по световой дорожке скользнул к маленькой жалкой фигуре на балконе едва различимый силуэт.

Некто простер над головой сидящего руку, сквозь которую ясно видны были отблески рекламы на глухой кирпичной стене и произнес нараспев: «Ты праведен в словах Твоих и победишь в суде Твоем»[28].

Джо Флетчер вздрогнув, проснулся. Легкий озноб заставил волоски на руках встать дыбом. Он зябко поежился, автоматически глянул на руку: ничего себе, почти полтора часа пролетели. Моцарт уже давно отзвучал, и окно соседки было темным, сиротливым и беззвучным. Аккуратно прикрыв дверь балкона, он быстро принял душ и юркнул в постель, пытаясь не возвращаться к печальным событиям, но прожитый день вновь прошел перед глазами. Флетчер явственно услышал вкрадчивый голос шефа и, проваливаясь в спасительное небытие сна, успел прошептать: «Чтоб ты онемел, старый лис…»

Сон принес облегчение. Происшедшее вчера словно отдалилось, но новый день спокойствия не сулил. Ближайшие перспективы и впрямь были безрадостными. Опять эти взгляды и этот шепоток. Все тот же элегантно-эбонитовый Капрезон, убирался бы к себе домой в… Он порылся в памяти, пытаясь припомнить, из какой страны свалился на его голову ненавистный и удачливый конкурент, и не смог. В общем, домой, в родную жаркую Африку.

После привычно безвкусного завтрака он отправился в офис. Утренняя поездка — не то событие, которое приносит умиротворение в душу. Скорее наоборот, это процесс, готовящий горожан к очередной жизненной схватке. Флетчер едва продирался к цели своего путешествия по предпоследнему ряду, когда, как раз перед супермаркетом, подрезая его, к тротуару свернула блестящая, новая BMW, да еще и вызывающе красного цвета.

«Да чтоб ты обосрался!» — со скрежетом затормозив, подумал он. Не успел нажать на педаль газа, как хозяин красного авто, с перекошенным лицом проделав на верещащих скатах дикий разворот, помчался в обратном направлении, оставив стоящую на тротуаре женщину в полном недоумении.

Приключения, однако, на этом не закончились. Припарковать машину на своем месте ему не удалось: какой-то шизофреник влепил туда свой «Lexus». Парень на стоянке что-то прокричал ему и показал рукой на место левее. «Да чтоб ему целый день возиться с этой проклятой машиной, железо полированное… — обиделся обычно не столь вспыльчивый Флетчер. — Что же это такое, с самого утра все не задается?»

Благо лифт работал великолепно. Дверцы бесшумно разошлись, и Флетчер оказался в до боли знакомом коридоре.

— Х-м, ты почти опоздал… — кивнул ему приятель, отхлебывая из пластикового стаканчика.

— «Почти» — это для журналистов, а у меня все в полном порядке… — беззлобно ответил он, стараясь выглядеть непринужденно. — Сандовал, ты опять не можешь прийти в себя без кофе? Женщины тебя погубят.

— Ты в курсе, что хозяин приехал…

— Я даже подозреваю, по какому именно поводу, — ответил он на ходу и скрылся за стеклянной дверью.

Похоже, что новое назначение хотят обставить с помпой. Флетчер снова почувствовал привкус горечи во рту и с беспокойством подумал, что надо бы обратиться к доктору. Едва успел устроиться на рабочем месте, как раздался звонок и знакомый голос секретарши прошелестел в уши, что его ждут в кабинете. Недоумевая, что бы вся эта суета могла означать, он не откладывая отправился наверх. Лифт снова гостеприимно принял его и безропотно выпустил двумя этажами выше.

— Что уже случилось? — стараясь выглядеть эдаким бодрячком, сказал он, но ответа секретарши на сей раз не получил, только любезную гримаску. Нерешительно открыл дверь, автоматически поздоровался в никуда. Шефа в кабинете не было. Хозяин, владелец фирмы м-р Мак-Мюррей, собственной персоной приподнялся ему навстречу, на удивление тепло и энергично пожал руку…

— Присаживайтесь, Флетчер. У нас тут возникли неожиданные проблемы, и справляться с ними придется вам. Галахера я перевел в наш европейский офис, это решение не отменено, а ваш шеф лежит с инсультом в неврологической клинике. Да, это произошло сегодня под утро, — упреждая вопрос, продолжил собеседник, словно разговаривая сам с собой, — а этот чертов Капрезон час назад звонил и сказал, что вынужден взять двухнедельный отпуск и лететь домой по ужасающе важным делам. Так и сказал, — м-р Мак-Мюррей был явно возмущен столь откровенным пренебрежением делами фирмы.

— Если я могу чем-то помочь… — начал осторожно Флетчер.

— Иначе бы вы здесь не сидели, — хозяин излучал уверенность, — представлять вас людям не нужно, приказ я уже подписал, надеюсь, что у вас нет тяжко больных родственников в Африке, Гонолулу или на озере Титикака.

Получив краткие, но убедительные заверения об отсутствии фатальных заболеваний у близких родственников новоиспеченного руководителя, м-р Мак-Мюррей быстро ввел его в курс некоторых дел, пообещав подробнее обговорить все за ленчем в субботу или воскресенье, вручил ключи от сейфа и засобирался по срочным делам в банк.

— Да, — от самой двери проговорил он, — можете не особенно стесняться в средствах. Если проблемы наши разрешатся и все пойдет успешно, а я в этом не сомневаюсь, у вас не будет повода обижаться на фирму.

«Вот тебе раз», — думал Флетчер, медленно вращаясь в кресле шефа и разглядывая стул, который двадцать четыре часа назад украшала его скромная персона. По укоренившейся за годы работы привычке выглянул за дверь в поисках секретарши.

— Вы можете вызывать меня по телефону, — пролепетала та, преданно глядя в глаза, и улыбнулась, — вы всегда были мне симпатичны. Какой кофе предпочитаете?

— Боюсь, что вы меня не поймете, кофе люблю слабый, но не декофеинизированный, а вот чай — крупнолистовой и желательно китайский. Так что же наш Капрезон? — он вернулся к делам, отвлекаясь от гастрономических предпочтений.

— Представьте себе, позвонил сегодня рано утром и сказал, что срочно улетает, ничего более, никаких объяснений и подробностей, — она сделала большие недоуменные глаза. — Я перезвонила шефу.

Собеседница конфузливо запнулась.

— Все правильно, мы все очень преданы нашему шефу, продолжайте, не беспокойтесь понапрасну…

— А там домашние в слезах, его, парализованного, увезли в неврологическую клинику в четыре часа утра…

Неожиданно оба дернулись из-за резкого зуммера, который прервал взволнованное повествование.

— Ненавижу этот звук, это хозяин, — она подняла трубку, передала ему, грациозно перегнувшись через стол.

— Наведите порядок на стоянке! — не сдерживая эмоций и громоздя ругательства одно на другое, орал м-р Мак-Мюррей. — Какой-то ублюдок исцарапал мою тачку, увольняйте всех идиотов к чертовой матери…

Гудки отбоя прервали начальственную брань.

— Странный какой-то день, все с самого утра пошло кувырком. Ладно, вызовите ко мне Сандовала, кому-то нужно прикрывать зад, простите… дела нашего эбонитового друга.

Хосе-Луис-Диего-что-то еще Сандовал (Флетчер никак не мог запомнить полное имя приятеля и тайно подозревал, что тот специально меняет средние составляющие, чтобы ввести в замешательство честных людей) успевал за троих только в одном деле, а именно в ухаживаниях за представительницами слабой половины рода человеческого. Работник он был неплохой, хотя звезд с неба не хватал, зато как человек был абсолютно прозрачен и верен. Неистовому мачо, ему были чужды подковерные приемы, склоки и интриги. В качестве временного назначенца это был вариант практически идеальный. Как минимум две трети сотрудников — женщины, и такие, пусть и временные изменения по службе они встретят однозначно доброжелательно.

Сандовал появился на пороге кабинета с неизменным стаканчиком кофе, улыбнулся сердечно, увидев приятеля в начальственном кресле, сел элегантно и небрежно на предложенный стул.

— У меня к тебе просьба, — с места в карьер, откровенно подражая хозяину, начал Флетчер, — отложи на время свои дела хотя бы с частью синьорин и посвяти освободившиеся часы и силы работе. Это мне сейчас очень нужно. Честно говорю, вот так нужно.

Он выразительно провел ребром ладони по шее, делая акцент на слове «мне».

— А что Капрезон? — И приятель снова улыбнулся, удачно пародируя знаменитую 48-зубую улыбку.

— Наш друг отправился домой в Африку по срочным семейным делам, что не привело, как ты понимаешь, хозяина в восторг. Подумай над этим в свободную минуту…

— Уже подумал. Увы, увы. Прощай, моя маленькая Алисия-и-Буэнос Севилья Кордовес, наш неистовый, но нежный роман должен зачахнуть, как едва распустившийся розовый бутон, лишенный живительной влаги по злому умыслу мерзавца садовника…

— О Господи! Неужели ее так зовут? — сбиваясь на привычный приятельский тон, спросил Флетчер.

— Ах, мой несчастный друг и непосредственный начальник. В другой жизни она, безусловно, носила это славное имя. Но сейчас ее зовут Анке Штомпф, и она крупная, светлая, невозмутимо спокойная, как профессиональный киллер, немка.

Сандовал в ритме слышного только ему аргентинского танго покинул кабинет, чтобы уже через несколько минут сухим деловым тоном осведомиться по телефону, следует ли готовить встречу с Крэнстоном, очень важным потенциальным заказчиком и влиятельным человеком в штате, вхожим, кроме всего прочего, в дом губернатора на правах личного друга.

— Разумеется, — ответил так же деловито Флетчер, — более того, мы отправимся на эту встречу вместе. Мне будет нужна поддержка. Насколько я знаю, референт нашего визави — твоя соотечественница, и надеюсь, вы быстро найдете общий язык.

Эту информацию выдал в полном объеме хозяин, и Флетчер охотно демонстрировал перед приятелем собственную осведомленность.

Чтобы справиться с волнением, Флетчер полностью ушел в работу. Разбирал бумаги, которые лежали в папках дел неотложных. Выходило, что у шефа водились грешки, и, судя по всему, достаточно крупные. Многие решения сейчас показались ему как минимум спорными, да и интересы фирмы не всегда учитывались в той мере, в какой это следовало бы делать лояльному сотруднику. Правда, анализ его никак нельзя было назвать беспристрастным.

К счастью, его не беспокоили. Требовалось время, чтобы сослуживцы медленно переварили новости. Только через три четверти часа Айрин напомнила о встрече, а еще спустя минут двадцать раздался все тот же, уже ненавистный, резкий зуммер.

— Сегодня явно не мой день, — неистово честя всех и все, что попадалось на глаза, орал хозяин, — я добил эту долбаную тачку. Меня на встрече не будет. Так! Я только что говорил со своим портным, подъезжайте к нему, он подберет что-нибудь подходящее. Не обижайтесь, этот жирный боров Крэнстон — сноб, а на него нужно произвести очень хорошее впечатление, ну, вы меня понимаете?

— Да, большое спасибо, я и сам хотел просить вас помочь мне в этом деле…

— Вот и прекрасно, ах ты ж… — перебил его хозяин и вновь понесся по кочкам той части любого живого языка, которая, несмотря на свою обширность, употребляемость и несомненную значимость, как правило, не представлена в академических словарях.

Понимая, что последние филологические экзерсисы относятся не к нему, а, вероятнее всего, к многострадальной машине, сегодняшнему дню, сложившейся ситуации, настырным полицейским, ремонтникам, жирному борову Крэнстону, а может быть, и ко всем им одновременно, Флетчер повесил трубку и задумался.

По всему выходило, что от того, насколько успешно пройдет предстоящая встреча, зависит его будущее. Просто поразительно… Можно несколько лет практически незаметно, хотя и качественно, честно выполнять свою работу, а потом — улыбка богов, стечение обстоятельств! И ты оказываешься на залитом электрическим светом ринге, и зрители, заходясь в крике, ждут зрелища. «Теперь все зависит от меня», — прошептал он вслух. Постарался расслабиться, несколько раз глубоко вздохнул, закрыл глаза…

Сандовал появился секунда в секунду, как всегда, подтянутый, элегантный, самоуверенный — живая реклама «комплекса победителя».

— Мы должны еще куда-то заехать? — начал он с места в карьер.

— Да, нужно подобрать что-то подходящее у портного.

— Ясно, тогда поторопимся.

В этот район Флетчер почти никогда не заглядывал: дорого. В небольшой мастерской его встретили по-деловому, но с максимальным вниманием. Мастер деловито оглядел его, бросил несколько слов помощнику, который исчез моментально, словно провалился в тартарары, и уже через несколько минут Флетчер любовался своим отражением в гигантском зеркале. Костюм ему откровенно не нравился, был однозначно из дорогих и подчеркнуто немодных.

— Я вас понимаю, — с резким незнакомым акцентом сказал портной, — это не ваш стиль, но Дик говорил именно о чем-то подобном.

Называть м-ра Мак-Мюррея по имени мог позволить себе не всякий, и Флетчер должным образом оценил эту нарочито продемонстрированную фамильярность.

— Если бы я мог выбирать, то никогда бы не остановился на подобной вещи, — откровенно заметил он, — но я доверяю вашему опыту…

Он горько вздохнул, стараясь подчеркнуть размеры жертвы, на которые идет.

— Поверьте мне, этот костюм выбрал бы Крэнстон, если это имя вам о чем-то говорит, — мастер хитро улыбнулся, — вы мне его вернете потом, и в благодарность за мой совет закажете у меня какую-нибудь мелочь. Шить здесь — это марка, вы уж мне поверьте…

Сандовал уже в который раз показывал на часы, и Флетчер с беспокойством глянул на подкрадывающуюся к восьмерке часовую стрелку.

— Если костюм принесет удачу, я вернусь и обязательно…

— Торопитесь, — похлопал его по спине мастер, — деловой мир не любит опозданий, это не на базар идти.

«Господи, — думал он, садясь в машину, — нам только не хватало попасть в пробку». К счастью, все сошло благополучно, они появились, как нарочно, за минуту до назначенного часа. Крэнстон, однако, уже уселся в кресло и успел налить себе воды. Едва приподнявшись, подал руку, подозрительно и кисло глянул в незнакомое лицо, скользнул оценивающим взглядом по безукоризненному в своей консервативности костюму, заметно оттаял.

— Не ожидал, что на столь важную, как мне кажется, встречу, не появятся первые лица. Я что-то не припомню вас…

Флетчер представился, подспудно подражая природной раскованности Сандовала, неторопливо уселся в кресло напротив, налил воды, отчетливо понимая, что именно сейчас предательская горечь вновь появится во рту.

Вы, наверное, работали в Европе? — Крэнстон все еще пытался разобраться, чем вызвано появление незнакомого человека в момент подписания важных документов, когда нужно решить самую главную проблему. Ведь дело идет о размерах и условиях финансирования, а это живые деньги, тут не до шуток.

— Я бывал в Европе и работал там на Дика некоторое время, однако большей частью нахожусь здесь. Я слышал о вас немало добрых слов и надеюсь, что мы уладим все противоречия. — Флетчер решил немного поблефовать.

Нарочитая фамильярность, живо перенятая им у хозяина ателье, не ускользнула от собеседника. Референт тоже подняла на него быстрые, абсолютно черные глаза, оторвавшись от бумаг, которые ей передал Сандовал. Тот в свою очередь знакомился с вариантом документов, которые подготовила противоположная сторона.

— Они готовы выложить существенно меньше той суммы, на которую мы можем согласиться, — шепнул он, наклоняясь к его уху, — боюсь, что ты их не сдвинешь.

— М-р Крэнстон, — излишне сухо начал Флетчер, не в силах избавиться от ощущения, что подсознательно подражает чему-то фальшивому, виденному на экране, — мы знаем, что наши отношения принесут выгоду обеим фирмам. Вы платите сейчас и получаете дивиденды в скором будущем. Мы начинаем работать с вами и гарантируем эти самые дивиденды. Мы нужны друг другу как воздух.

— Я плачу сейчас — это истинная правда, — Крэнстон противно причмокнул, словно ему что-то мешало говорить, — гарантии хороши, когда лежат в банковском сейфе.

Он улыбнулся, коротко всхрапнул носом. Протянул руку за бумагами, мельком глянул на запись, сделанную референтом, бросил оба экземпляра на стол перед собой, словно раздумывая. Флетчер был готов побиться об заклад, что он пришел на встречу с уже готовым решением, и это решение было отрицательным. Лишь отсутствие Мак-Мюррея насторожило его и отклонило от первоначально намеченного курса.

Флетчер почувствовал, как медленно поднялась откуда-то снизу и мгновенно заполнила рот знакомая противная горечь, привычно потянулся за стаканом, с видимым удовольствием выпил, понимая, что сейчас наступит облегчение. Как-то запросто, совсем без злости подумал: «Да подписывай уже, жирный боров, сколько можно тянуть. Тебе бы мои неполадки с печенью…»

Почти тотчас Крэнстон как-то неестественно сглотнул слюну и потянулся за водой. Обычно невыразительное, с тяжелыми складками лицо его казалось брезгливо удивленным.

— Единственное, что спасает от этой чертовой горечи, причем без всяких последствий, в отличие от врачей, — Флетчер постарался искренне улыбнуться, приподнял стакан и сделал небольшой глоток, словно приглашая собеседника последовать своему примеру.

— Странно, действительно отпускает, вы с этим как-то справляетесь? — неожиданно доверительно, как с товарищем по несчастью, продолжил Крэнстон.

— Я наблюдался у… — И он выложил первую пришедшую на ум известную фамилию, — но от лекарств мне худо, а вот совет всегда иметь при себе щелочную воду оказался действенным, правда, обошелся мне, наверное, как фургон этой самой воды.

Крэнстон понимающе усмехнулся, шутка пришлась по вкусу, рука его потянулась к внутреннему карману.

— Странно все же, что мы ранее не сталкивались. Если наши дела пойдут на лад, я хотел бы иметь дело именно с вами. Иду на эти условия, хотя соглашаться сразу не в моих правилах.

Сандовал в этот момент старательно заговаривал зубы симпатичному референту. Та не вмешивалась, хотя исподтишка, не веря собственным глазам, наблюдала, как ее шеф ставит подпись под условиями, о которых еще тридцать минут назад говорил как об абсолютно нереальных.

Лишь вечером, в привычном, уютном старом кресле на крошечном балкончике под невидимыми звездами Флетчер расслабился и вздохнул свободно. В ушах все еще гудел голос хозяина.

— Я до сих пор не могу прийти в себя от удивления. Это великолепно! Вы знаете, что у нас на фирме для топ-менеджеров принята бонусная система премирования? Ну, так вот, известный процент от заключенной сделки украсит ваш счет в банке. Да, кстати! Я не очень люблю одиноких гостей, если это мужчины, разумеется, так что появляйтесь с супругой, хотя… мне что-то такое говорила Айрин, впрочем…

— Не беспокойтесь, я появлюсь в обществе милой дамы, — заверил его Флетчер, честя про себя длинный язык секретарши и легкомысленно рассчитывая, что Сандовал, как это иногда бывало и раньше, представит его какой-либо из своих многочисленных очаровательных подружек.

Спустя пять минут эта идея ему уже активно не нравилась. Заявиться на ленч к хозяину со знакомой Сандовала, учитывая его славную репутацию, пожалуй, не лучший вариант. Решить проблему кардинально за два оставшихся дня едва ли реально, и тем не менее, что-то экстраординарное нужно, просто необходимо предпринять.

Он продолжал неподвижно сидеть на своем балкончике, перебирая варианты решения этой проблемы, которых, увы, было очень немного. Сверху едва слышно доносилась музыка, на сей раз что-то совершенно незнакомое: рояль и альт, нет, скорее все же виолончель. Неожиданная идея осенила его. Еще вчера он ни за что не решился бы на подобный шаг, но прошедший день в корне изменил все вокруг и, главное, его самого.

Выйти из дому и в ближайшем магазине купить бутылку легкого белого калифорнийского вина было делом нескольких минут. Он на секунду замер перед дверью с протянутой к кнопке звонка рукой, вспомнил себя вчерашнего и решительно нажал ее.

Дверной глазок заслонила тень, и он, опережая вопрос, достаточно громко и внятно произнес:

— Это нижний сосед, не беспокойтесь…

— Простите, я, наверное, вам мешаю. — Она стоит на пороге в простеньком аккуратном домашнем халатике.

— Нет-нет, это вы простите меня, я по-домашнему, без предупреждения… У вас есть сыр?

— Есть, по-моему. — Соседка недоуменно смотрит на него округлившимися от удивления глазами.

— Понимаете, у меня был очень тяжелый день, а тут музыка, а включаете вы, к сожалению, так тихо… если вы не против…

Он замечает нерешительность в ее глазах, и желание побыть с нею хотя бы час кажется ему самым важным в жизни. «Да соглашайся же!» — почти кричит он про себя.

— Вы любите классическую музыку? Это сейчас такая редкость… — Она отходит в сторону, приглашая Флет-чера пройти в комнату.

Вино придает краски ее лицу. Она с увлечением рассказывает о композиторе и исполнителях. Пластинки виниловые, звук настоящий, и легкое потрескивание живо напоминает ему детство. Они не заметили, как пролетело время, спохватились, когда бутылка опустела.

— Боже, мы выпили целую бутылку! — Она забавно всплеснула руками.

— Да, страшные алкоголики. Целая бутылка сухого вина за вечер. Просто невероятно, как классическая музыка располагает к легким винам.

— Представляю, что вы пьете под джаз или под тяжелый рок.

— Наверное, надо пить водку с томатным соком. — Он улыбается.

— А наш валторнист пьет коньяк и говорит, что именно от него звук становится мягче, это так забавно. Серьезный человек и, словно школьник, прячется от дирижера.

Спустя полчаса Флетчер уже сидел перед телевизором в своей квартире и слушал новости. Очередная полицейская сводка о перестрелке у доков, два десятка дорожных происшествий, забастовка на фабрике… В сердцах заметил: «Да перестреляли бы друг друга, всем спокойнее бы жилось».

Утром гладко выбритый стоял перед зеркалом, выбирая костюм. Остановился на темно-синем с едва заметной вертикальной полоской, который раньше недолюбливал за консерватизм. После вчерашнего разговора в ателье его взгляды и в этом вопросе претерпели некоторые изменения. На новостном канале диктор, захлебываясь слюной от эмоций, комментировал ночные события: бойня, гангстерская война, возвращение в двадцатые годы прошлого века. Только из полицейской сводки, уже сидя за рулем, узнал, что в результате целого ряда перестрелок погибло по меньшей мере несколько десятков самых известных в криминальных кругах лиц: мафиози итальянцы и колумбийцы, отпетые бандиты и крупные наркокурьеры из негритянских районов, пострадали даже малоизвестные рэкетиры, держащие в страхе китайские кварталы.

Флетчер попросил Айрин никого не пускать в кабинет и отключил телефоны. Странное чувство охватило его. В пришпоренной памяти удивительной чередой прошли события последних дней: инсульт шефа и молниеносный отъезд Капрезона, перипетии с хозяйской машиной, успешное подписание столь важного договора, а теперь это жуткое кровопролитие…

В оцепенении просидел он минут двадцать, потом вышел в приемную и, стараясь ни о чем особом не думать, обратился к секретарше, которую все еще про себя называл «секретаршей шефа».

— Айрин, вы не узнавали, как дела у шефа?

— Я звонила, — голос ее звучал несколько приглушенно, как-то виновато, — он все еще в глубокой коме, и врачи пока воздерживаются от комментариев.

— Да, все это печально. Спасибо, что держите в курсе дел. Нужно поддержать семью, ведь вы с ними в приличных отношениях. Когда будете говорить с его супругой, передайте и мои пожелания скорейшего выздоровления, или… Вы знаете, я, наверное, поеду туда, ну, в этот госпиталь, сам.

Решение было спонтанным, а потому и совершенно искренним. Переговорить с Сандовалом было делом одной минуты. Работа по новому проекту кипела, особой нужды в его присутствии не было, и он впервые в жизни воспользовался машиной фирмы.

Госпиталь поразил его. Сначала он потерялся в огромном холле, где суетились люди в белом и зеленом. Кого-то везли на носилках, кто-то настойчиво искал доктора, который вчера принимал пациента с политравмой… Темнокожий полицейский, огромный, добродушный, с полными губами и глазами навыкате, взирал на эту суету с привычным спокойствием ветерана и на его вопрос молча указал направление. Получить интересующую информацию оказалось делом достаточно легким. И вот он уже разговаривает с лечащим врачом — миловидной женщиной средних лет, которая терпеливо пытается втолковать ему, почему проводимое лечение пока не приводит к желаемому эффекту.

— А можно хотя бы, ну, не поговорить, разумеется, но пусть побыть рядом…

— Да, конечно, только недолго, пойдемте, у меня есть несколько свободных минут. Коридоры госпиталя показались бесконечными.

— Вот мы и пришли, — наконец сказала доктор.

За полупрозрачной стеклянной дверью и пластиковой занавеской, на очень чистой функциональной кровати, с десятками разных проводков… Флетчер с неожиданной болью всматривается в ставшее пугающе незнакомым лицо человека, который так долго руководил его работой и по каким-то причинам не дал ему должность всего каких-то несколько десятков часов тому назад… Понимание того, что шеф ни при каких обстоятельствах не вернется к работе, а, вероятнее всего, умрет в ближайшие дни, отозвалось в душе, задев какие-то неожиданно очень чувствительные струны. Он и сам не мог представить, что огорчение будет столь искренним и глубоким…

«Если бы это хоть в малой степени зависело от меня… пусть он хотя бы придет в себя, не выглядит таким одиноким, беспомощным и покинутым», — подумал он и почувствовал, как пальцы врача неожиданно крепко вцепились в его халат.

— Ничего не понимаю, посмотрите! — Она показывала на монитор, но Флетчера не интересовали какие-то отвлеченные кривые.

Безжизненно бледные, отекшие веки больного дрогнули, и ожившие глаза на все еще маскоподобном лице посмотрели на него с робкой надеждой узнавания, едва шевельнулись, просто дрогнули пальцы левой руки.

— Доктор! По-моему, он приходит в себя, — воскликнул он, зажимая себе рот, чтобы не говорить так громко.

— Я не знаю… Я… я не понимаю, как это произошло, но готова спорить, что именно… — доктор замолчала и странным, продолжительным взглядом, словно оценивая, посмотрела на него. — Видите ли, этот пациент по всем медицинским канонам не мог прийти в себя так быстро. Это была глубокая кома, да и прошло слишком мало времени.

— Вы знаете, доктор, — медленно и с расстановкой ответил он, — я всегда был уверен в том, что медицина почти всесильна, да и «она не умерла, но спит»[29],— неожиданно добавил он.

— Что вы хотите этим сказать? При чем тут его память или его кора…

— Это не я сказал. — Флетчер, говоря честно, и сам не мог вспомнить, из каких глубин памяти и детства всплыли эти слова.

— Пойдемте, я проведу вас обратно коротким путем. Теперь ему нужен покой, и, быть может, произойдет чудо, одно из тех, в которые мы в медицине перестали верить.

Они спокойно шли по коридору, когда доктор достаточно резко подтолкнула его к двери в палату.

— Зайдем на минутку, — прокомментировала она это странное, почти насильственное приглашение.

Флетчер, не в силах противиться, робко переступил порог. На кроватях, стоящих вдоль идущих к окну стен, полулежали на высоко подбитых подушках две женщины. Одна из них, оторвавшись от еды, казалось, совершенно безумными глазами посмотрела на него и, протянув руку вперед, на удивление отчетливо и абсолютно ясно сказала: «Я же говорила вам, он придет, и у него будет голубая аура, ну, посмотрите же сами. Убедитесь в том, что я права. А теперь отпустите меня, я уже устала, я так устала. Отпустите меня теперь, совсем отпустите…»

Она на несколько секунд замолчала, а потом совершенно иным, глухим голосом продолжила нараспев: «Созвав же двенадцать, дал им силу и власть над всеми бесами, и врачевать от болезней. И послал их проповедовать Царствие Божие и исцелять больных».[30]

— Вот-вот. Чего-то подобного я и ожидала, — сказала доктор, словно общаясь с кем-то другим, невидимым, когда они вышли в коридор.

— Что это за женщина? — переспросил Флетчер еще раз, смущенный только что происшедшим. — Кто она?

— После инсульта, перенесенного семь лет назад, у нее частичная амнезия, но Библию и Евангелие она помнит наизусть, если вы запомнили последние слова, можете проверить.

— Мне кажется, я тоже все это помню, — немного испуганно ответил он.

— Хотите, я вас обследую, это не обойдется вам в значительную сумму… — ухватилась за его последние слова доктор.

— Нет-нет, что вы. Я абсолютно здоров. У меня сейчас столько дел, вы даже не можете себе представить.

— Простите за нескромный вопрос, — они остановились в уже знакомом холле перед тем как проститься, — вы часто бываете в церкви, когда вы последний раз брали в руки Библию?

— Я не помню, — почему-то очень робко ответил Флетчер и, коротко кивнув на прощанье, заторопился к машине.

— Плохи дела у шефа, — то ли вопросительно, то ли утвердительно сказал шофер.

— Почему же, похоже, что он пошел на поправку. Если верить докторам, трудно надеяться, что он вернется к нам. Но, несомненно, жить будет. Мне, во всяком случае, так показалось…

После этого за всю дорогу Флетчер не проронил ни слова, да и весь день был отстраненным и задумчивым.

Телефонный разговор с Крэнстоном показался ему мучительным. Он несколько раз прикладывался к щелочной воде, и даже чай, заваренный так, словно он делал это сам, не принес облегчения телу и умиротворения душе.

Сандовал, живой и непосредственный, отогнал было тяжелые мысли, и привычный блеск в глазах вернулся, но эти изменения оказались временными. Реакция фройлен Штомпф на экстравагантное предложение временно расстаться даже в описании умелого рассказчика отвлекла Флетчера лишь на несколько минут.

Выходя из кабинета, Сандовал обменялся многозначительным взглядом с Айрин, и та с профессиональной бесцеремонностью сразу же выдала интересующую его информацию.

— Он был у шефа в госпитале и после этого вернулся сам не свой.

— Ну что же, будем надеяться, что это ненадолго, бывали события и похлеще… — легкомысленно бросил приятель перед тем, как удалиться к себе.

Пятница так и закончилась без происшествий. Вечером Флетчер вновь остановился перед знакомой уже дверью этажом выше, снова нажал кнопку звонка, представляя себе реакцию на предложение вместе отправиться на ленч к Мак-Мюррею, да еще и в качестве… Интересно, в каком же это будет качестве?

Разговор, однако, сложился чрезвычайно спокойно. Соседка легко согласилась принять участие в невинном розыгрыше.

Флетчер еще ни разу не был на вилле хозяина. В принципе он подспудно ожидал увидеть нечто подобное. Мак-Мюррей сразу предложил перейти на обращение по имени и несколько раз напоминал об этом, когда Флетчер привычно сбивался на официальный лад.

— Джо, а ты парень не промах. Старый лис, похоже, не зря затирал вас. Очаровательная подружка. Моя супруга, а у нее нюх на приличных людей, уже оценила ее.

Флетчер и сам едва не ахнул в голос, когда увидел соседку на пороге своей квартиры. В кажущемся очень простым, но чрезвычайно элегантном платье, которое ей потрясающе шло, с ненавязчивым макияжем, она была не просто хороша, она выглядела обезоруживающе эффектно.

— Очень привлекательна, — поддерживая непринужденную беседу, ответил он, — и даже вечный синяк, постоянно забываю, как его называют профессионалы, мне кажется, идет ей. Она играет на скрипке в нашем симфоническом…

— Мой Бог, супруга просто помешана на классической музыке, она говорит, что это единственная область, которую еще не засрали наши политики. Теперь я окончательно пропал. Должен признаться, что любая музыка продолжительностью более двадцати минут способна уморить меня.

— Мне с этим легче, в родительском доме очень часто звучала классика, и я как-то привык, даже пытаюсь делать вид, что немного в ней разбираюсь.

— Ну, в столь милой компании ты скоро будешь экспертом в классике, — жизнерадостно предположил хозяин, и они отправились к столу.

Женщины нашли общий язык. Джоанна уже успела пригласить хозяйку на генеральную репетицию, и теперь они живо обсуждали, где будет удобнее встретиться. Как-то незаметно у него исчезла даже тень сомнения в том, что соседка в новой для себя роли может оставить невыгодное впечатление. Флетчер охотно и с облегчением взял на себя роль второй скрипки и лишь подыгрывал своей милой спутнице. Вечер прошел на удивление приятно.

После застолья они на некоторое время вновь уединились в кабинете хозяина и обсудили важные, не терпящие отлагательства дела фирмы. Его умеренность в просьбах и активное нежелание кардинальных перемен произвели на Мак-Мюррея хорошее впечатление. Расстались почти по-приятельски.

Возвращение, однако, было несколько омрачено странным предложением Джоанны, пригласить чету Мак-Мюррей к себе.

— Как ты это себе представляешь? — невольно насторожившись, спросил Джо.

— Если честно, я уже пригласила Кэтлин на следующую субботу…

— Но куда? — от изумления воскликнул он так громко, что водитель невольно вздрогнул и обернулся.

— Я умудрилась придумать, что мы с тобой на время ремонта квартиры сняли старые скромные комнаты, где жили, когда познакомились. Кэтлин сказала, что это очень романтично. — Джоанна на несколько секунд замолчала, наблюдая его реакцию, а потом с деланным безразличием продолжила: — В конце концов, ты всегда можешь сказать, что я все это придумала или еще что-нибудь.

— Да-а, — протянул Флетчер, пытаясь за короткие мгновения прийти в себя от неожиданного предложения, — но мы ничего не знаем друг о друге. Это ведь достаточно серьезно, не так ли?

— Может быть, — теперь пришел черед Джоанны сомневаться и нервничать, — наверное, я много вина выпила…

В этот вечер они не расставались. Следующие дни были заполнены работой, да так интенсивно, что Флетчер не мог ни о чем другом даже подумать. Он и не предполагал, насколько сложно принимать ответственные решения, как трудно находить общий язык с людьми, от которых зависит не только твоя судьба. В среду после сложных, как обычно, переговоров с Крэнстоном и деловой поездки с Мак-Мюрреем он оказался дома необычайно рано, еще солнце стояло над горизонтом. Быстро приготовил ужин, привычно уселся на балкончике с газетами и отчетами, не зная, чему отдать предпочтение. К счастью, выбрал газеты и со второй попытки успешно выронил сосиску, которую попытался поймать на лету, и едва не сбросил с подноса остальное. Сверху раздался смех.

— Привет, — улыбнулась Джоанна, из окна была видна только ее голова, — я уже и не чаяла увидеть тебя.

— Ты и представить себе не можешь, сколько дел на меня навалилось. А почему ты не слушаешь музыку, я уж решил, что тебя нет дома…

— Вертушка испортилась, я теперь почти осиротела, зато сделала кое-что по хозяйству. Кстати, Кэтлин была у меня на репетиции.

— Да, — вспомнил о приглашении он и кисло добавил: — Она все так же хочет навестить нас?

— Не нас, а меня, и не «хочет», а будет здесь завтра вечером. Во-первых, совсем неофициально, а во-вторых, одна, без своего громогласного супруга.

— А-а, — протянул он, судорожно пытаясь как-то продолжить разговор, — это упрощает дело. Если я смогу, то… Я могу заглянуть к тебе?

— У нас что-то серьезное или так, интрижка? — говорящая голова этажом выше на несколько секунд скрылась, а потом вновь возникла в оконном проеме.

— Я не думал над этим, — Джо не имел ни времени, ни желания размышлять над текущими событиями своей жизни, какими бы важными они ни были. У него не оставалось ни сил душевных, ни лишней минутки на это. Теперь же все эти оправдания или отговорки казались искусственными и фальшивыми. Разговор разваливался.

— Дай мне несколько дней, ладно?

Он поднял глаза, успел увидеть резкую складочку в углу губ и энергичный кивок головы.

— Думай, только не очень долго.

Джоанна исчезла, оставив его в тягостном недоумении. Прячась за работой от личных проблем, он углубился в дела фирмы, разбирался с отчетами, пытался понять то, о чем еще несколько дней назад не имел ни малейшего представления.

Прошло несколько часов. На землю стремительно опускалась ночь. Растаял гул машин — дневной фон городской, суетной жизни. Стало прохладно. Только тогда Флетчер вспомнил разговор с Джоанной и понял, что теперь дела не отговорка. Стащил с дивана плед, уселся в кресле и попытался представить, что будет, если…

Он сидел под невидимыми в гигантском городе звездами, один на крошечном балкончике, который сейчас не променял бы ни на какие апартаменты. Ритмичными сполохами рекламы нервно пульсировала, словно жила своей жизнью, стена противоположного дома, замирал уличный шум, из-за крыши выкатилась на немое городское небо все та же тусклая вечная Луна, и по световой дорожке вновь скользнули вниз блеклыми тенями едва различимые силуэты.

— Странно все же, что при их нынешнем, вполне приличном уровне развития, эта старая сказка все еще действует, — произнес молодой голос, по-видимому продолжая давно начатый разговор.

— Вполне нормальное прикрытие. Когда проект только открывался, это было просто гениально.

— Не знаю, не знаю, но как-то уж очень примитивно.

— Ты когда-нибудь видел человеческие жертвоприношения? — неожиданно с нажимом и пристрастно спросил глуховатый голос.

— Нет. Но думаю, что это на самом деле ужасно, — молодой голос даже дрожал от эмоций.

— Мы дали им другую идею. Можешь назвать это сказкой или верой, вы-то сами теперь не верите ни во что.

— А что, Старик часто проводит подобные эксперименты? — Молодой кивнул на фигурку в кресле.

— Раз в сто лет, — привычно начал собеседник терпеливо тягучим голосом, — он выбирает двенадцать человек, которым дает часть своих возможностей. Когда он убедится в том, что это не принесет большой беды, наша миссия здесь завершится, а пока… Что говорить, теперь на ближайшие тысячу местных лет ты — Гавриил. Да, кстати, как у тебя с языками?

— Двадцать семь базовых в совершенстве и несколько десятков диалектов, мне кажется, вполне прилично для начала, разве нет?

— …Лучше пять слов сказать умом моим, чтоб и других наставить, нежели тьму слов на незнакомом языке.[31]

— Господи! Ну, неужели нельзя говорить нормально, а не готовыми фразами, которые наши подопечные трактуют уже две тысячи лет…

— Привычка, — флегматично ответил глуховатый голос, — я многое бы дал, чтобы посмотреть на тебя через тысячу лет. Трудно слышать все их мольбы и просьбы, трудно видеть страдания и не иметь возможности помочь.

— Получается, что этот эксперимент по частичному делегированию полномочий — неплохое развлечение для Старика и для нас.

— Не думаю, что наверху понравится подобное определение, хотя наблюдать за тем, как они распоряжаются полученным даром, иногда доставляет немалое удовольствие. Один несколько столетий тому занялся пророчествами и сколотил на этом немалое состояние, другой…

— Да уж, и этот натворил дел, — молодой вновь кивнул на сидящую фигуру, — несколько десятков трупов, инсульт начальника и инфаркт чьего-то родственника, продвижение по службе, устройство личной жизни, деловые успехи…

— Фи, это такие мелочи. Поверь мне, они очень изобретательны, ты скоро в этом убедишься. Ладно, заболтались мы, прощай. Я подписал контракт на тысячу лет, я честно выполнил свой долг. Теперь твой черед.

Флетчер, вздрогнув, проснулся. Успел подумать, что уж очень странные сны посещают его в последнее время, и разглядел парящую над краем перил едва заметную, словно полупрозрачную фигуру.

— Ничего себе, — сказал вслух, чтобы удостовериться, что проснулся, — всяко бывало, но так… Кто ты?

— Архангел Гавриил, — знакомым молодым голосом ответил странный гость.

— Это я уже слышал. А что со мной было и что теперь будет… Как это все понимать? Я умер?

— Если же другому из сидящих будет откровение, то первый молчи[32], — начал было его собеседник.

— Разве от вас вышло слово Божие? Или до вас одних достигло?[33] — парировал Флетчер, совершенно отчетливо понимая, что все приключившееся не сон, но действительно происходит сейчас с ним.

— Ничего не будет, — устало сказал Гавриил, — все останется, как было. Попытка сообщить всему миру, что разговаривал с архангелом, не нова. Чем это может закончиться, общеизвестно. Выбирать тебе…

— Но кто вы в действительности?

— Открыв нам тайну Своей воли по Своему благословению… — Странный собеседник сбился, затем продолжил совсем другим голосом: — Так и мы, доколе были в детстве, были порабощены вещественным началом мира.[34]

— Но я хочу остаться обычным человеком, таким, как все. «Если я не имею любви, то я ничто…»

— «Если имею дар пророчества и знаю все тайны, и имею всякое познание и всю веру, так что могу и горы переставлять, а не имею любви, то я ничто».[35]

Гавриил молча вглядывался в него, раздумывая над последствиями подобного шага. И наконец он простер над головой сидящего руку, сквозь которую ясно видны были отблески рекламы на глухой кирпичной стене, и произнес…

— Джо Флетчер! Теперь ты решил притвориться лунатиком. И все из-за того, чтобы убежать от принятия решения? — насмешливый голос раздавался из верхнего окна. — Посмотри, на кого ты похож? — И Джоанна, не удержавшись, рассмеялась.

Флетчер стоял на маленьком балкончике в сердце огромного, засыпающего и никогда не спящего города, завернувшись в плед, словно в римскую тогу, с рукою, красноречиво протянутой к Луне.

— Да я… как-то… сон такой, такой странный…

— Господи, так ты еще и заикаешься? Если только перспектива провести остаток жизни рядом со мной приводит тебя в такое состояние, то я освобождаю тебя от любых моральных обязательств.

— Я, я так не говорил, — неуверенно промямлил он.

— Ну, так поднимайся ко мне. Можешь не вылезать из своего пледа, ты такой смешной…

Прерванный полет

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Когда наконец я забросил дипломат на полагающееся ему место, а сам удобно устроился в комфортабельном кресле аэробуса А-320, отгородившись таким образом от всех мирских забот прочными стенками из сплавов алюминия, то почувствовал себя почти счастливым. Я летел из Франкфурта в Бурунди, самолетом компании «Люфтганза», и мне совершенно не было дела до того, где находится точка моего назначения — пилот должен об этом догадываться, это его забота, — а далее все решит посольство. Где, собственно, будут использовать мои специальные возможности, меня также не интересовало, что позволяло избежать массы различных неприятностей как этического, так и фискального плана.

Скажу прямо, без дураков, что читаю мысли на расстоянии. Это моя фишка, проще говоря, моя специальность. Правда, внушаю мысли я весьма посредственно, чистой воды любительщина. Это, пожалуй, можно считать хобби.

В моей семье все отличались недюжинным чувством юмора, которое особенно ярко проявлялось в делах и отношениях, которые приводят к появлению наследников и наследниц. Этому-то специфическому чувству юмора я и обязан своей абсолютно интернациональной физиономией, которая может в равной мере принадлежать жителю любой европейской страны от Португалии и до Камчатки (хотя с Камчаткой меня, похоже, занесло… опять что-то не так с географией).

Благодаря такому выдающемуся разнообразию кровей, я пребываю практически в полном неведении относительно того, кому я обязан своим даром. Старшие члены моей семьи поговаривали, что моя бабушка со стороны мамы, именно та, которая вышла в свое время за серба, матерью которого в свою очередь была уроженка Кипра, умела силой мысли двигать домашние тапочки, когда ей утром не хотелось искать их, шлепая босиком по холодному полу. Однако ее супруг, заметив эти экзерсисы, запретил подобные шуточки в своем доме, справедливо решив, что в семейной жизни — а тем более находясь в положении — это бабушку до добра не доведет.

Скажу сразу, более того, я попросту уверен, — бабуля не вняла голосу разума, который в этот момент избрал рупором ее мужа, в другое время не отличавшегося особым здравомыслием, и втайне предавалась своему любимому занятию. Именно поэтому мой дядя Иеремия, по мнению большинства родственников, почти полный идиот во всем, кроме математики, в которой он и преуспевает. Тут наши семейные дела обстоят особенно плохо, ибо его супругу, в девичестве Мейо, подобное положение дел не устраивало, поэтому ветвь генеалогического древа, которую представляет дядя Иеремия, усохла, хотя официально его супруга и осчастливила меня двумя старшими кузенами и одной кузиной. Ни в одном из них нет и грана того счастливого дара, которому я обязан своим пребыванием в удобном кресле комфортабельного сверхсовременного лайнера.

Абсолютное отсутствие талантов у отпрысков дяди Иеремии косвенно доказывает мою мысль о том, что специфические наши способности, которыми в какой-то мере владею и я, передаются таинственным образом по женской линии.

Один из моих кузенов со стороны отца, мать которого полька, по специальности врач, как-то сказал, что передача парапсихологических способностей происходит, скорее всего, по аутосомно-доминантному механизму. И мое редчайшее счастье, что я мужчина и ими обладаю, так как в подавляющем большинстве случаев таланты наследуются по женской линии. Он, кроме того, сказал, что я должен основательно убедиться в этих своих качествах, но так как я по молодости лет не понял, в чем должен убеждаться: в том, что я мужчина или в том, что читаю мысли на расстоянии, мне пришлось почти неделю утверждать себя в обоих этих качествах. Так и получилось, что вследствие совершенно дурацкого совета кузена я похудел на 2,5 килограмма и едва избежал скандала из-за ситуации, в которой совсем не виноват. Эта особа, когда нас притиснуло друг к другу в подземке, сама подумала о таком… А когда, проделав лишь треть, мы попались на глаза ее родителям, старики отреагировали неожиданно нервно.

«Во всяком случае, — утешал я себя, вспоминая эту скандальную историю, — я получил лишнее подтверждение того, что с юмором у моего кузена со стороны отца все в порядке, хоть он и врач, а медицина — прямое противопоказание чувству юмора».

Я думаю, что эти темные, непознанные свойства (термин «парапсихические способности» меня абсолютно не устраивает) передались с кровью древних наций. Бабушка, которая перемещала шлепанцы, вышла замуж за серба и родила сначала дядю Иеремию, а потом мою мать, говорила, что ее дед называл себя шумером (или бушменом, опять вечная путаница с географией), нет, наверное, все же шумером. Он прожил сто одиннадцать лет, и второй его женой была уроженка Индии, имя которой я при всем желании не смогу вспомнить в силу его крайней сложности.

Вот именно при слиянии этих кровей (во всяком случае, это самая убедительная версия на этот счет) возникли наши семейные способности. Далее все просто. Вторая дочь от второй жены привела к шумеру в дом мужа-аристократа, правда, обедневшего. Так как среди его предков, упоминавшихся в анналах раннего средневековья, не было сожженных и колесованных за колдовство, то с большой долей вероятности можно утверждать, что виновницей способности читать мысли, которая проявилась у одной из дочерей того аристократа, была мать, а не отец. Именно в этой семье родилась моя бабушка, которая, не в силах преодолеть лень, двигала домашние тапочки из-за того, что ее муж, серб, уходя на работу рано утром, вечно разбрасывал их по всей комнате, а полы ведь холодные…

Я не навязываю вам свою точку зрения. Мои близкие родственники, знакомясь с подобными идеями, обычно говорят, что у нас с дядей Иеремией много общего. Могу вас уверить, что только говорят, думают они совсем иначе, кто-кто, но я об этом знаю. Да и, будучи в здравом уме, нельзя плохо думать о способностях человека, который имеет солидный счет в банке, собственный особнячок в пригороде, дорогое авто, работает на правительство и к тому же холост. Если все предыдущее вас не убеждает в моем здравомыслии, то последнее обстоятельство, несомненно, свидетельствует в мою пользу.

Теперь нужно объяснить, почему или за что я обрушил на ваши головы эту массу вроде бы ненужной информации. Дело в том, что это одна из немногих тем, которые занимают меня настолько, что я практически перестаю слышать чужие мысли. Это почти то же, что заткнуть уши, стоя неподалеку от автобана. Меня всегда удивляло, о чем же люди столько и абсолютно без толку думают. На улицах сплошной шум от мыслей. Там, где народа много, — гул, а если все думают об одном и том же, получается чудовищный канон[36], переходящий в какофонию.

В соседнее кресло буквально упала яркая блондинка, и меня обдал ворох ее мыслей, выглядящих приблизительно следующим образом:

— Интересный тип у иллюминатора… К счастью, здесь чистенько… А он довольно симпатичный, какие губы… Как он находит меня? Пристегнуть ремни, этого еще не хватало… Как мой бюст в таком освещении и под таким утлом… О Господи! По-моему, я забыла дома крем, что я буду делать, если не найду его… Нужно успеть хорошо загореть… Какой противный толстяк с широким кольцом на влажных пальцах, как можно выйти за такого замуж… Интересно, а что думает обо мне этот тип…

И вот так все время, если не уйти в спасительные мысли. Воистину «ни сна, ни отдыха». А что же, собственно, о ней думать: вечная туристка, дочь вполне обеспеченных родителей, везде ищущая и находящая то, к чему привыкла: комфорт, косметика, кавалеры — ККК. Типичная представительница поколения, решившего, что бюстгальтер — абсолютно ненужная и несущественная часть туалета, юбка — анахронизм, а естественный запах тела — преступление против человечества. В этот момент я как раз уловил ее аромат. В конце концов, я тоже отношусь к этому поколению. Кроме всего прочего, в ней около 172 см, и мы по всем экстерьерным признакам идеально подходим друг другу.

Я совершенно несерьезно пытаюсь внушить ей эту нехитрую идею и с определенным удовольствием чувствую в сутолоке ее мыслей, точнее их обрывков, нарастающий интерес к своей скромной персоне. Тем не менее, это удар ниже пояса. Я перестал заниматься подобными глупостями, когда убедился, что в отношениях с прекрасной половиной рода человеческого можно вполне обойтись без парапсихологии…

В прессе как-то мелькнуло сообщение о том, что дядя Иеремия сделал набросок одной из своих известных работ на салфетке, сидя за праздничным столом. Это правда. Серба к тому времени уже давно не было в живых, а бабуле исполнялось не то 66, не то 68 лет, точно не помню. Дядя Иеремия, как я уже отмечал, человек со странностями, но к тому времени уже зарабатывал неплохо, что не могло не повлиять на его рейтинг в семье, говоря современным языком. Родичи по инерции продолжали удивляться, как он может разбираться в финансовых делах, но после истории с акциями какой-то компании, которые он сбыл на бирже втрое дороже номинала, хотя уже распространились слухи о скором крахе фирмы, удивление уступило место почтительности. Человек чаще всего боится того, чего не понимает.

Так вот, у бабули в доме часто происходили любопытные и странные вещи: то военный френч покойного серба летал ночью по комнате, как утверждала тетя Моника, урожденная Мейо, со своим жутким эльзасским акцентом, то кастрюля среди ночи вываливалась из кухонного шкафа… Бабушка в такие дни бывала весела и вспоминала множество забавных историй. Тогда мы съехались на очередной день рождения и все уже сидели за столом, когда дядя Иеремия неожиданно заорал, схватил салфетку и, едва не свалив супругу, опрометью бросился в сад.

Мы не обратили особого внимания на эту эскападу, просто привыкли, такое частенько случалось и ранее. К тому времени, когда подрастающее поколение уже приступило к клубничному желе и мороженому, беглец с победным видом возвратился за стол, будто драгоценность, неся перед собой исписанную, словно иероглифами, салфетку. Он взмахнул ею, как флагом, а та чудом выпорхнула из его рук, одним плавным рывком, словно движимая неслышным порывом ветра, пересекла комнату и вылетела вон через широко распахнутое окно. Именинница смотрела на это странным, диковатым взглядом, запомнившимся мне с детства, а я впервые в жизни отчетливо понял, что подумала тетя Моника, урожденная Мейо.

«Господи, — подумала она, — ради всего святого, излечи этого придурка…»

А тот, кого мысленно назвали придурком, в голос причитая, продирался сквозь колючие кусты роз за своей бесценной салфеткой. Говоря между нами, именно эта работа принесла дяде Иеремии широкую известность в математическом мире, а тете Монике — манто из шиншиллы… Вот с тех пор я и говорю: «Господи, ради всего святого, избави от недругов и завистников этого удивительного человека». Я люблю дядю Иеремию.

— Этот проклятый аэрозоль не действует. Я вспотела… Интересно, как долго мы будем лететь, я все забыла… Главное — позвонить домой, они вечно сходят с ума… Этот тип такой интересный, а соня. С ним рядом очаровательная блондинка, а он спит! Любой другой на его месте уже двадцать раз попытался бы познакомиться. Как я выгляжу с его стороны, интересно…

Я понял, что мысли о дяде Иеремии на какое-то время перестали спасать. В этой алюминиевой коробке, как в любом замкнутом пространстве, было очень тяжело абстрагироваться от окружающей действительности и назойливых чужих мыслей.

— Нет-нет, я не сплю, — с тоской пробормотал я, — спать, не обращая внимания на столь очаровательную попутчицу, почти преступление…

И сразу же раскаялся в содеянном, она же глупа, как курица. Но… Разговор заведен, и мы набираем высоту в самолете, ищем общие интересы.

Спустя два часа я уже знал, что она чувствует, если это происходит днем, и почему она предпочитает заниматься этим ночью. Сколько сотен акров виноградников у ее отца, и какой автомобиль ей подарили на последний День рождения. Почему она предпочитает голубоглазых брюнетов кареглазым блондинам, и что ей необходимо прибавить полдюйма в бедрах и полтора на уровне бюста. Кроме того, я оказался посвящен в то, как ее зловредная кузина попыталась отбить у нее парня, за что едва не поплатилась своими волосами, которыми она так гордится, а парень (недоносок, по определению моей спутницы) остался на бобах…

Меня спасла стюардесса. Ужин отвлек мою соседку. Роль благодарного, вечно поддакивающего слушателя мне к тому времени смертельно наскучила. Я отдал должное салату, курятине и запил все это белым вином. В тот момент, когда кровь, как говаривал мой кузен-врач, прилила к желудку и кишечнику, а мозг, естественно, попал в состояние… (ну, в общем, в какое-то состояние, когда с мыслями скудновато, запамятовал термин, что-то с ги-по), я погрузился в сон.

Так как меня не пытались вывести из этого восхитительного, блаженного состояния разговором, я предположил, что и с хорошенькой, хотя и пустой головкой моей соседки происходит та же самая пертурбация.

Видимо, в эти секунды произошло нечто, о чем я, собственно, хочу рассказать. Мне как раз снился предок, второй женой которого была дама из Индии со сложным именем, когда самолет встряхнуло, двигатели, словно заговоренные, умолкли и мы в тряской и страшной тишине стали катастрофически терять скорость. Мы падали… Моя милая соседка подумала нечто конкретное, короткое, но уж совсем непечатное. Самолет затрясло, после крутого виража мы ощутили несильный удар, затем тряска, сопровождаемая скрежетом, усилилась, и мы наконец замерли.

Молочно-белый туман за стеклами иллюминаторов поредел, показались ангароподобные строения, зеленая трава вдоль серого бетона. Приземлились, однако, чудно. Только тут я с удивлением понял, что панике, которая совершенно естественна в такой ситуации, мы не поддались. Напротив, особенно после полной остановки, в салоне воцарилось неожиданно приподнятое настроение. Самолет на сломанных шасси стоял посреди неизвестно откуда взявшейся полосы. Альтиметры указывали высоту в две с половиной тысячи метров, и после открытия люков воздух оказался свежим, разреженным и чистым.

Мы быстро разобрали чемоданы. Я с огорчением убедился, что в дополнение к своему более чем скромному дипломату мне придется тащить невероятных размеров чемодан-шкаф своей спутницы. Мы уже начали разбиваться на команды под руководством наших доблестных летчиков, когда появились эти типы. В общем, они не были людьми, это было ясно, хотя сказать, в чем отличие, я не смог ни тогда, не могу и сейчас. Один из нас, как оказалось, неплохо рисует, но то, что он изобразил на страничках походного альбома, было людьми, а это… Не могу я объяснить, но не люди в том понимании, которое мы вкладываем в это слово.

Подошедшие не разговаривали между собой, но я их четко понимал. Они сразу это уловили и выделили меня из группы. Один из хозяев, несколько странно по нашим представлениям одетый, довольно громко, хотя поначалу и не совсем уверенно, обратился к нам.

— Глубокоуважаемые гости. Позвольте приветствовать вас в нашей стране. Спустя непродолжительное время, которое понадобится вашему славному экипажу, чтобы с помощью наших специалистов отремонтировать поврежденный самолет, вы продолжите свое путешествие, а пока вы — гости нашей столицы. Итак, Дурдунди к вашим услугам.

Я в душе очередной раз удивляясь спокойствию как своему, так и окружающих, направился вслед за хозяевами к оранжевому полотнищу весьма внушительных размеров. Мы без труда разместились на нем и… плавно поднялись в воздух. Медленно набирая скорость и высоту, мы понеслись прочь от нашего красавца лайнера. «Неужели парастатика, — лихорадочно думал я, — никакого притяжения, никаких видимых двигателей!!!»

Под нами за зеленым лесным массивом показались и стали быстро приближаться великолепные сооружения самых разнообразных форм и расцветок. Гигантские деревья — я оценил их высоту в 100–120 метров — чудесно гармонировали со зданиями, составляя единое архитектурно совершенное целое. Возле дворца, невольно приковавшего мое внимание еще в полете, между клумбами, перед которыми били фонтаны, оранжевое полотнище — наш удивительный ковер-самолет — мягко приземлилось и, когда мы сошли на траву, самостоятельно свернулось. Я не уставал удивляться, а тропинка-транспортер уже мягко несла нас к парадному входу.

— Ваши комнаты соответствуют номерам кресел в самолете. Мы убедительно просим ничего не перепутать, ибо там все приготовлено согласно вашим желаниям. Будет очень обидно, а для вас и неудобно, если наши хлопоты пропадут зря. Те из вас, кто после отдыха захочет выйти в гостеприимный Дурдунди, могут ознакомиться с некоторыми нашими, надеюсь, необременительными правилами и обычаями прямо в своих апартаментах.

На этом странно одетый индивидуум закончил свою речь, и мы, на ходу обмениваясь впечатлениями, разошлись по номерам. Удобство моих двух комнат было ошеломляющим: шелк стен, изящество светильников, теплые тона мебели. Стоило подумать — и кресло приближалось, принимая наиболее удобную форму. Ванная комната была просто произведением искусства. Струи душа, повинуясь желаниям, охватывали все тело и были то восхитительно упруги, то расслабляюще горячи. Банный халат не только моего любимого цвета и качества, но и моего размера… Я не смог побороть искушения и заглянул в дипломат, хотите верьте, хотите нет, но мой халат был на месте.

Я защелкивал замок, когда моя соседка, как показалось, без стука влетела ко мне в одном весьма легкомысленном халатике и, в полном восторге упав в подкравшееся сзади кресло, объявила:

— Здесь словно в раю. Захожу в номер, а там такая косметика, что можно сойти с ума. Одних шампуней одиннадцать, а у тебя?

— Я не пользуюсь шампунями. У меня копия любимого халата и лучшие в мире лезвия.

— Пойдем в город? — Моя знакомая, судя по всему, была полна самых восхитительных предчувствий.

— Погоди, — мне пришлось немного остудить ее пыл, — наши гостеприимные хозяева просили ознакомиться с их обычаями.

— Да, я помню. Этот странный тип.

Я понял, что определение «этот странный тип» является дежурным и употребляется в любых ситуациях. Я удобно устроился в кресле, мне достаточно было лишь протянуть руку к столику, который словно качнулся вперед, и в ладонь мою буквально скользнул яркий буклет.

Название государства восходит к названию горы Дура, в предгорьях которой и располагается столица. Предурия — государство площадью 280 ООО км2 и населением 8 139718 человек. На моих глазах последние цифры изменялись, население страны медленно увеличивалось. Я закрыл надпись большим пальцем, а когда вновь посмотрел, там значилось 8139720 человек. Столица — г. Дурдунди — 1072 032 жителя — эти цифры тоже менялись. В административном отношении страна разделена на 26 дупартаментов.

Физико-географический очерк почему-то отсутствовал. В разделе «население» значилось, что 100 % его составляют предурки, что было неудивительно и следовало из названия страны. Разделы о сельском хозяйстве, промышленности, транспорте, внешней торговле, исторический очерк я, уступая настойчивым просьбам своей милой соседки, пропустил, а зря, по-видимому. В рубрике «Государственный строй» было записано: «П. — дуржуазная республика, в которой построено постобщество, а функции коллегиального главы государства осуществляет Национальная Дуррамблея, в которую входят 17 предурков, избираемых на 4 года прямым тайным нетелепатическим голосованием». Это тоже было малоинтересно, за исключением некоторых деталей. Я и дома не хожу на выборы, какого же дьявола меня должна интересовать эта самая Дуррамблея (не помню, где встречал это словечко)… К тому же мне показалось, что я уже сталкивался с аналогичным органом управления (может, у Лема?), только никак не мог вспомнить, где именно.

Обычаи… Эта глава, естественно, привлекла мое внимание. Параграф первый гласил:

— желания не должны высказываться вслух. О желаниях можно лишь думать;

— несогласие по какому-либо вопросу нельзя высказывать вслух, только в мыслях;

— предуркам и гостям столицы запрещено есть на ходу, громко разговаривать (даже в мыслях), бегать в присутствии лиц противоположного пола;

— строго воспрещается есть яйца после 19:00 и ранее 6:00 (см. дурильня нравов).

Пунктов было достаточно много, и потому часть из них я легкомысленно пропустил. Следующий же термин невольно привлек мое внимание:

— «Очередение» — любимое занятие предурков, — говорилось далее, — его наказуемый аналог — «доставание», которого нужно избегать любыми способами, так как оно является суррогатным заменителем «очередения». Это самое «очередение», по уверениям авторов брошюры, являлось адекватным состоянием любого предурка, а систематическая замена «очередения» «доставанием» способна привести к моральной деградации личности и потому наказывается условно через органы общественного самодуревания. Повторное уличение в «доставании» может привести к более серьезным последствиям, и меру пресечения в таких случаях определяет дурильня нравов (см. раздел Вооруженные силы).

Возвращаться к рекомендованному разделу очень не хотелось, и я продолжил чтение. Принуждение к «доставанию» является более строго наказуемым деянием, нежели само «доставание»… Круг, таким образом, замкнулся, и я прекратил всякие попытки разобраться в том, что же такое это самое «доставание».

— Меня эта инструкция уже достала, — решительно сказала Кэт и отправилась к себе переодеваться.

Я еще некоторое время листал буклет и в разделе «обычаи» наскочил на любопытную подробность. Оказалось, что ночные купания в реке, на берегах которой располагалась столица и носящей поэтичное название Никтурия[37], оказались строжайшим образом запрещены. «Во всяком случае, запретов на дневное купание нет, и можно будет пару раз окунуться, — с облегчением подумал я, — надо бы купить плавки».

И вот спустя 20 минут мы (это я и Кэт, хотя зовут ее на самом деле Натали, но по мне хоть с горшком под руку гуляй, если он живой и имеет такие формы) вышли на улицы Дурдунди. Разговаривали мы очень тихо, так что каждый раз я почти касался губами ее восхитительно розового ушка, а ее теплое дыхание, когда она хотела что-то сказать мне, отнюдь не ухудшало моего настроения. В городе было очень, просто на удивление тихо и чисто, а большая часть жителей действительно «очередила».

Один из моих многочисленных родственников бывал в Москве до 1991 года и не понаслышке знал, что такое очереди. Его жуткие рассказы весьма подействовали на мое еще совсем юное воображение. Теперь же эти воспоминания подсказали мне правильный способ действий. Мы пристроились к хвосту достаточно длинной колонны предурков, молчаливо продвигающихся к киоску, и через 20 минут стали счастливыми обладателями двух ластиков для стирания графита, как было на них написано.

На набережной, куда мы вскоре вышли, почти никого не было, воды в реке тоже, только в полужидком месиве на дне копошились очень похожие на крокодилов (но не крокодилы) твари. «Хороша речка, — подумал я, — теперь понятно, почему нет запрета на дневные купания».

За полосой деревьев неподалеку виднелся хвост еще одной очереди, и мы живо пристроились в самый ее конец, тем более что щекотать друг другу уши губами, стоя спокойно, гораздо удобнее, чем на ходу. На сей раз нам не повезло. Когда мы были в непосредственной близости от павильона, предурки, стоящие перед нами, выразили немое, понятное дело для Кэт, неудовольствие и разошлись. И тут нам не повезло еще раз. На сей раз крупно. Какой-то местный весьма сомнительного, впрочем, вида предложил мне, разумеется телепатически, достать то, что уже закончилось. Я сначала испугался, но затем согласился, а зря. Едва непрозрачный пакет попал ко мне в руки, как два невесть откуда взявшихся очень внушительных предурка схватили провинившегося что называется «на горячем». Мне, учитывая статус гостя, было сделано краткое, но суровое внушение. Кэт, которая абсолютно ничего не поняла из этой молниеносно свершившейся сцены, перебывала в превосходном настроении.

Несмотря на то что пакет экспроприирован не был, состояние мое ухудшилось, «очередить» мне более не хотелось, и потому мы немного прогулялись по зеленой зоне Дурдунди, где играли очень молчаливые, на удивление степенные дети.

По возвращении я отдал пакет своей милой спутнице, пообещав быть у нее через 5 минут. У себя в комнате я быстро переоделся и, вспомнив о ластике, начертил загогулину в блокнотике и попытался ее стереть. Попытка оказалось неудачной. Я в негодовании бросил оба предмета на стол и в озлоблении подумал: «Стирай, собака!» Ластик как-то лениво поднялся, неуклюже доковылял к замысловатой закорючке, стер ее возникшей ниоткуда ножкой и, как мне показалось, обиженно улегся. Я оторопело следил за этими эволюциями. Минут десять после этого я экспериментировал, убеждаясь в том, что ластик меня понимает. Это было совершенно непостижимо, только нужно было очень четко отдавать команды.

Утомившись от этих занимательных опытов, я отправился к соседке, которая все это время принимала душ. Она вышла через несколько минут, не обращая на меня никакого внимания, продефилировала в одном полотенце и, накинув халат, спросила.

— Слушай, а это съедобно?

Я еще не привык к ее образу мыслей и потому собрался было ответить, что это (имея в виду ее саму) более чем съедобно, но вовремя сообразил, что речь идет о нашем приобретении. Я молча извлек из пакета «доставшиеся» мне предметы, которые напоминали очень крупные грейпфруты и, ополоснув их, положил на тарелку.

— Я не могу так широко открыть рот, — вполне резонно заметила Кэт, пытаясь совладать с плотной кожурой.

Не обратив внимания на эту реплику, наученный своими упражнениями с ластиком, я дождался, покуда моя милая попутчица отвлечется, и моментально заставил свой фрукт «разрезаться». Грейпфрут распался на аккуратные ломтики, наполнив комнату очень приятным, может быть, излишне пряным ароматом. Кэт, широко раскрыв глаза, смотрела то на меня, то на целехонький шар на своей тарелке.

— А почему мой лежит себе, как ни в чем не бывало?

— Поцелуй меня, и он от зависти лопнет, — ответил я, — ведь именно это я представил себе только что.

— А твой почему обошелся без поцелуев? — Кэт совсем не казалась расстроенной. — Ладно, тогда и я представлю себе, как целую тебя.

Кэт сосредоточилась и, вперив взор в грейпфрут, принялась думать обо мне, правда, не совсем о поцелуях. Как и следовало ожидать, эффект отсутствовал, оранжевый шершавый шар не шелохнулся.

— Вот видишь, — воспользовался я донельзя выигрышной ситуацией и констатировал, стараясь не улыбаться, — я более ярко представляю тебя.

Этот простенький аргумент неожиданно оказался убедительным. Моя спутница прильнула ко мне и наградила очень приятным поцелуем, это было настолько восхитительно, что я едва успел «расщепить» шар до того, как она обернется.

— С ума можно сойти, — не скрывала удивления Кэт. — Если несчастный грейпфрут, или как его тут называют, вытворяет такое, то что придумает постель, прежде чем позволит мне уснуть?

Эта фраза была не лишена смысла, даже двух смыслов, и я, продолжая лакомиться, улыбнулся. Было вкусно, сытно, и я про себя подумал, что предурки не такие уж придурки, как может показаться на первый взгляд с их «очередениями» и «доставаниями».

Трапеза между тем шла своим чередом. Едва я подумал о напитках, как бар на мягких колесиках бесшумно подкатил к столику, за которым мы устроились, и открыл зеркальное брюшко. Было нечто донельзя трогательное в том, как он, заботливо поворачиваясь, демонстрировал свое содержимое.

Мы выбрали нечто похожее на апельсиновый сок с небольшим добавлением алкоголя, после чего бар с мелодичным звоном отъехал в сторону.

— Знаешь, а когда я одна, мне приходится все доставать самой. А в твоей комнате кресло словно подкралось ко мне, и этот чудный бар… Как это понять?

— Видишь ли, у меня с детства очень живое воображение. Мне кажется, предметы здесь способны воспринимать импульсы моего мозга, — после нескольких секунд молчания, сказал я. — Вот сейчас мне кажется, что ты рядом, и я касаюсь тебя.

Я в самом деле подумал об этом. Наши кресла подплыли друг к другу, и упругая грудь заполнила мою ладонь…

— Ну вот, — сказала Кэт, неохотно, как мне показалось, отстраняясь, — можно было коснуться и руки.

— Видишь ли, это несколько менее вдохновляет, я не хотел тебя обидеть.

— Теперь он извиняется, глупенький. Я тебе нравлюсь?

— Ты не просто нравишься, ты опьяняешь! Я закрыл глаза во Франкфурте, когда впервые увидел тебя, потому что у меня начала кружиться голова от твоей близости. Нужно быть полным кретином, чтобы не убедить женщину в том, во что свято верит она сама. Для этого отнюдь не требуется сверхъестественных способностей…

Потом Кэт осталась в номере, а я после получасового сна отправился в город. «Очередить» я не собирался. Медленно шел я по набережной, покуда мое внимание не привлек пожилой предурок с каким-то нездоровым румянцем на лице, отличавшемся крупными и выразительными чертами. Он сидел на плетеной парковой скамейке в полном одиночестве. Молча и максимально вежливо попросил я разрешения присесть рядом. Неожиданно между нами завязался достаточно интенсивный разговор.

Моего собеседника звали Пре мор Бидис[38]. О прибытии нашем он, как оказалось, знал из выпуска новостей и чрезвычайно обрадовался встрече, найдя во мне заинтересованного собеседника.

Я почти не задавал вопросов, хотя история страны в кратком изложении моего пожилого знакомого выглядела просто удивительной. Оказалось, что некоторые местные историки связывают возникновение Предурии с катастрофическим извержением вулкана Санторин. Спасшаяся часть атлантов и основала, по их мнению, страну, унеся с собой все знания древних повелителей земли. Вынужденный исход, исчезновение всех материальных ценностей древней культуры существенно затормозили развитие. Постоянные конфликты с аборигенами обескровливали нацию и заставляли древних предурков чем далее, тем больше обособляться. Уже несколько столетий все связи с Предурией оказались прерванными, а ранее весьма простое сообщение с окружающим миром донельзя затруднилось.

В данный момент страна, по мнению Пре мор Бидиса, переживала поздний расцвет. После создания Бесконечных Автоматов стало возможным почти полное удовлетворение всех насущных потребностей любого члена общества. «Очередение» как отголосок давних времен частого дефицита стало, по сути, некоей формой социального общения.

В настоящее время все население было разделено на пять категорий от членов Дуррамблеи до рядовых жителей страны, не участвующих в процессе создания каких бы то ни было материальных или духовных ценностей. До мелочей продуманная система обеспечения позволяла достичь завидного социального равновесия.

Эта излишне благостная картина заставила меня предположить, что мой собеседник и сам принадлежит к чиновникам весьма высокого ранга. Действительность превзошла мои самые смелые ожидания. Пре мор Бидис возглавлял центральный Дурхив страны и относился к первому классу чиновничества. Осведомленность же его во многих вопросах попросту поражала.

После этого разговора я незамедлительно отправился в Дуртэкс, где подвергся почти нечувствительной, но как я подозреваю, нейрохирургической операции. Я был подключен к сети волнового вещания и ночного Гала-видения. Это цветное, объемное, осязательно-обонятельное и прочая изображение. Похоже, мне вживили какой-то микроскопический чип в область центра зрения, однако боюсь утверждать наверняка.

Программы у них донельзя любопытные. Крутят понемногу и наши клипы, но марши, похоже, свои. За то время пока я возвращался в гостиницу, успел принять передачу об аварии самолета. Из текста явствовало, что нас поселили во Дворце исполнения желаний, далее говорилось, что вскоре так будет жить каждый предурок.

«Хороша передача, — подумал я, — а сообщить о том, что, кроме одного из обитателей, никто не может воспользоваться предоставленными благами, у них почему-то не получается». Хотя, что, собственно, ждать от предурков.

Кэт уже проснулась и встретила меня, как всегда, восхитительной улыбкой:

— Что-нибудь «выочередил»?

— Нет, просидел в Дуртэксе. — Я не стал ни расшифровывать названия, ни вдаваться в подробности, да ее это и не интересовало.

Приведя себя в порядок, я заказал довольно сытный и весьма изысканный обед, который спустя самое непродолжительное время был подан из едва заменой ниши над столом. Приготовлено было так, словно я сижу в моем любимом ресторанчике. Суфле из спаржи было уникально вкусным. Запивая все это великолепиев меру охлажденным белым вином, я с невольной улыбкой подумал о том, каким же образом питаются мои спутники, лишенные столь обычных здесь парапсихологических способностей. Далее, впрочем, я уж почти ни о чем думать не мог, разве о том, как побыстреедотащиться до кровати, ибо в мозгу моем все смешалось, и страшно захотелось принять горизонтальное положение.

Галавидение — это прекрасно… двенадцать npoграммснов, от развлекательных до серьезных. В полночь по всем каналам официоз — местные политические новости, а затем любые программы на все вкусы…

Спутница моя сетовала, что я полночи что-то бормотал во сне. Может быть, и так, я разве отрицаю, ведь я побывал в самых восхитительных уголках страны. Я бродил старыми улочками Дурзана — второго по величине города Предурии, я чувствовал, как пахнут предурийские луга, когда начинает испаряться роса под первымилучами солнца, я обонял, сколь превосходны протухлики в собственном соусе, которые подают в приморском ресторанчике Самбаран… И это все, подчеркиваю, не выходя из дому, более того, лежа в постели!

Я не рассказывал обо всем Кэт, зачем разжигать ее любопытство и зря дразнить человека, которому все это недоступно. Так прошли четыре чудесных, незабываемых дня. Мы стали свидетелями воистину триумфального выхода из тюрьмы (после трехлетнего заключения) местного поэта, властителя дум молодого поколения, разумеется, находящегося в оппозиции к правящей элите.

Толпу, состоящую в основном из молодых женщин все больше с вдохновенными тонкими лицами и лихорадочно горящими глазами, первой увидела моя спутница. Решив, что это очередь за каким-то сверхновым дефицитом, она потащила меня в самую гущу народа (я не понимаю, откуда в ней взялась эта страсть к «очередению», быть может, прав Пре мор Бидис, и это действительно какая-то органично присущая предуркам, и даже не только им, потребность в достаточно своеобразном социальном общении).

Неожиданно прямо на наших глазах ворота внушительного здания из темного камня открылись, и под непривычно шумные в Предурии проявления восторга в образовавшемся свободном пространстве появился весьма молодой субтильный человек с бледным лицом и большими выразительными глазами.

— Люпис! Люпис! — скандировала толпа.

Это был Люпис без Окум, который провел три года в заточении по явно сфальсифицированному делу. Дуэль в Предурии запрещена законом и, по-видимому, в силу этого сохраняется как социальный институт. Ясно, что как ни храни тайну о подобных происшествиях, все становится известным. Так произошло и в тот раз с Люписом.

— Он стрелялся на дуэли? — выдохнула восторженно Кэт, едва я познакомил ее с имеющейся у меня пускай отрывочной информацией, которая воистину просто витала в воздухе, оставалось только успевать пересказывать.

— Не совсем так, — вынужден был разочаровать ее я. — Дуэли в Предурии проходят несколько иначе, чем у нас. Противники должны взорвать сделанный из особого материала пистолет визави силой своего воображения. Люпис, как всякая неординарная личность, а тем более поэт, не только опередил своего незадачливого обидчика, но и изрядно покалечил его, едва не оторвав голову, что было и вовсе исключительной редкостью.

Противники поэта воспользовались прецедентом и упекли его за решетку, что, впрочем, пошло ему на пользу, ибо способствовало регулярному занятию литературой. За три года он выпустил несколько новых сборников стихов и сделал десятки более чем удачных переводов. Попытки гонителей очернить его, злобная кличка Люпус[39] без Мозгум, которую пытались прилепить к нему завистники, ни к чему не привели. Слава поэта росла словно на дрожжах. И теперь на руках восторженных почитателей он был торжественно пронесен по центральным улицам столицы, буквально нафаршированным правительственными учреждениями, и доставлен толпой к дому, местонахождение которого был известно всей стране.

Нужно честно признаться: участие в описанных событиях и общая атмосфера повлияли даже на нас. Мы возвращались в гостиницу-дворец в приподнятом и даже торжественном настроении.

— Неужели ты не сможешь прочитать что-нибудь из Люписа, — неожиданно предложила Кэт, тесно прижимаясь и глядя на меня умоляющими глазами, — он такой душка.

— Погоди, — вынужден был сказать я, держа паузу, прежде чем смог удовлетворить ее любопытство, «процитировав» проходящую мимо молодую восторженную женщину…

Я заточен был в келью эту По вредоносному навету Завистников, но здесь обрел Освобождение от зол, Присущих суетному свету; Мой стол был скуден, кров убог, Зато я был весь этот срок Наедине с тобой, о Боже, Я не завидовал, мне тоже Никто завидовать не мог.[40]

Извини, это лишь перевод, сделанный Люписом, но все равно его талант чувствуется и здесь. Правда?

Спутница моя была в таком восторге, что я едва не приревновал ее к несчастному, только что освободившемуся из заточения поэту.

Кстати, именно в эту ночь, во время просмотра какой-то из научно-популярных программ Галавидения, я наткнулся на очень полезную информацию. Пюпитр психологии Кор дан Эрвед (пюпитр — звание, соответствующее нашей научной степени) сообщал о новом способе абстрагирования от чужих мыслей. Речь шла об усовершенствованном аутодурнинге.

Забегая вперед, скажу, что благодаря этому пюпитру я смог перейти от необходимости думать о бабуле, двигающей шлепанцы из-за мужа-серба, и дяди Иеремии, с ревом мчащегося за невесть как улетевшей салфеткой, в качестве «глушителей» чужих мыслей к спокойному, почти обыденному существованию.

К великому сожалению, все подходит к концу, Гегель был прав. К вечеру четвертого дня мы были доставлены к самолету. Провожал нас тот же, уже знакомый преду-рок. Он приветливо простился с нами, но неожиданно предупредил, что возвращаемся мы в то самое время, из которого случайно «выпали» в Предурию. Он так и сказал, «выпали». Таким образом, для стороннего наблюдателя наш полет не прерывался, а упоминание о пребывании в Дурдунди может привести лишь к появлению нежелательных сомнений окружающих в нашем здравомыслии.

Эта информация, преподнесенная столь обыденно, с большим трудом укладывалась в сознании. К удивлению, все мои попутчики восприняли ее как нечто само собой разумеющееся. И все же мне хотелось получить более подробные разъяснения.

К счастью, буквально через несколько минут с быстро снизившегося ковроподобного летательного аппарата, так поразившего воображение несколько дней назад и приземлившегося в непосредственной близости от нас, сошел Пре мор Бидис. Он явно торопился и немного задыхался.

— Спешу обрадовать вас, мой молодой друг, — без предисловий обратился он ко мне, — совет нашел возможным оставить вам воспоминания о пребывании в нашей стране. Отойдем в сторонку, так будет спокойнее.

Я последовал за своим почтенным собеседником, в то время как вся наша группа остановилась перед странного вида фотографом, расположившим свой на удивление громоздкий агрегат на основательном с виду треножнике.

— Не смотрите туда, дорогой мой, это не для вас. Да, я опять сбился. Передайте это вашей милой бабушке…

— Но почему? — от удивления я даже перебил собеседника..

— Вы еще не догадались? Странно. Ведь она внучка того, кто в числе немногих покинул Предурию много десятилетий тому назад, чтобы жить среди людей.

Выходит, что относительно шумера я был абсолютно прав. Вот откуда пошли таинственные способности, которыми обладаю я и некоторые члены нашей семьи. Подозреваю, что дядя Иеремия — гипнотизер, — иначе как объяснить эту немыслимую историю с акциями?

Перед прощанием мой собеседник настоятельно рекомендовал не напоминать моей юной спутнице о пребывании в стране, чтобы не тревожить ее.

— Так этот фотограф… Это как «Люди в черном-3», — с некоторым опозданием догадался я.

— Ну что вы, мой дорогой друг. Это как раз «Люди в черном-1», — мой собеседник едва улыбался одними уголками тонких губ.

— Боже мой, неужели вы помогаете…

— Мы лишь сотрудничаем, не обольщайтесь на счет нашего альтруизма. Итак, вы помните наш уговор? Никому ни единого слова, даже вашей милой бабушке.

— Погодите, прошу вас. Назовите хотя бы кого-либо из тех ваших сограждан, кто стал известен в нашем мире.

Моя, быть может, несколько наивная просьба заставила моего собеседника вновь улыбнуться мимолетно.

— Вы помните любимого героя сэра Артура?

— Вы имеете в виду Шерлока Холмса? — не веря своим ушам (мы ведь разговаривали не вслух), переспросил я.

— Да, разумеется, что же тут удивительного. Шер лок Холмис был одним из тех, кто покинул Предурию вместе с вашим предком. В Лондоне он познакомился с молодым писателем и часто поражал его воображение своей «догадливостью», а дедуктивный метод и эти занимательные истории — все это уже плод фантазии Конан Дойля.

— Боже мой, но тогда и летающие тарелки, и эти исчезновения, быть может… инопланетяне???

Удивительная, невероятная догадка невольно поразила мое воображение, но мой собеседник как-то очень мягко посмотрел на меня и почти скандированно произнес:

— Вы слишком утомились, мой друг. Стоит поберечь себя. Вам страшно хочется спать…

Я открыл глаза в тот момент, когда стюардесса объявляла о приближающейся посадке. С невольным сожалением посмотрел я на все еще спящую свою соседку. Она сладко улыбалась, как-то по-детски сложив губы. Боже мой, неужели все это лишь сон? Как жалко расставаться с мыслью о том, что чудесная страна в предгорьях на самом деле существует, что люди когда-то смогут общаться телепатически… Горькое разочарование охватило меня.

Мы уже спускались по трапу к автобусу, когда в моей голове явственно прозвучал смутно знакомый голос: «Мой дорогой друг, простите за назойливость, но ваша очаровательная спутница находится в полном неведении об… отношениях, которые возникли между вами за время пребывания в нашей стране».

Я думаю, не стоит утруждать читателя подробностями моего ничем не примечательного пребывания в Бурунди. Спустя неделю я был у бабули, которую ластик привел в полный восторг. У нее он бегал по бумаге так же резво, как и у меня. Благодаря этому скромному подарку она долго пребывала в приподнятом настроении.

Спустя еще два месяца у нас состоялось небольшое семейное торжество в связи с присвоением дяде Иеремии звания доктора Honoris Causa[41] Канберрского национального университета и приглашения в Чехию, где он должен был прочитать цикл лекций. Забегая вперед, отметим, что его супруга, в девичестве Мейо, со своим эльзасским акцентом, осталась весьма довольна поездкой. Наконец она смотрела на дядю с давно заслуженным им уважением. Хотя, на мой взгляд, он достоин много большего уже хотя бы за то, что так долго ее терпит.

О своем приключении, да и то с жестокими купюрами, я рассказал только кузену-врачу, у которого мать-полька, и, похоже, поэтому он не без чувства юмора. Он внимательно выслушал меня и даже назначил лечение. Следуя его советам, я сначала почувствовал себя доской, затем поленом, и те несколько дней, в которые принимал проклятые пилюли, ощущал себя бревном. Большую часть лекарств я спустил в унитаз, о чем и по сию пору ничуть не жалею…

Что касается Галавидения, то с этим все в полном порядке. Я удивительно четко принимаю все двенадцать каналов.

А в Предурии постепенно происходят изменения. Кстати об изменениях (простите за сумбур), на энцефалограмме, кардиограмме, при ультразвуковом исследовании и ЯМР у меня их нет.

Как-то вечером я получил срочную телепатему, из которой следовало, что мой сановный знакомый оставил свой прежний пост и посвятил себя иной деятельности, о роде которой мне довелось узнать спустя еще несколько недель, когда в голове моей «возникла» информация о минировании террористами важного промышленного объекта. Руководство мое отнеслось к этим данным более чем серьезно; а операция по обезвреживанию прошла без потерь и с полным успехом.

Нет нужды объяснять, как далее развивалась моя карьера. Я стал своего рода связующим звеном между агентами, которые поставляли информацию Пре мор Бидису и нашими органами правопорядка. О методах, которыми я пользуюсь, в министерстве вскоре стали ходить упорные слухи и даже легенды, а неизменный успех, сопровождавший наши молниеносные действия, стал внушать стойкий оптимизм моему руководству.

Вот, пожалуй, и все. Остается добавить, что Натали (бывшая Кэт) не такая уж непроходимо глупая, как казалось ранее… или мне кажется теперь? Во всяком случае, она появилась в родительском доме, одетая традиционно, как и большинство женщин. А я уж думал, что скорее вода в Никтурии появится днем…

P. S. Спустя известный срок после свадьбы, на радость моим многочисленным родственникам, у нас родилась двойня. Чудесные малыши Артур и Азалия (названная в честь бабушки моей супруги). Прабабка от них без ума. Имя девочки ее поначалу несколько насторожило, но, ко всеобщему удовольствию, она ограничилась лишь замечанием, что, к счастью, у моей половины не было дедушки Рододендрона, но в девочке она души не чает.

В последний наш приезд, когда дети уже уверенно ходили и забавно разговаривали, она насторожившим меня, хоть и знакомым с детства диковатым, цепким взглядом мгновенно темнеющих глаз оглядела малышей и проговорила, словно про себя:

— Ха, вот посмотришь, девочка-то с перчинкой.

— С изюминкой, ты хотела сказать, — автоматически заметил я, не придав значения скрытому смыслу замечания.

— Ну вот. Теперь мой собственный непутевый внук будет учить свою старую атеросклеротическую бабку…

Сильно испугавшись и подозревая то, о чем, таким иносказанием и с такой интонацией хотела сказать бабуля, я отправился к своему кузену. Вы его знаете, у него мать-полька (я этим не хочу сказать ничего плохого). Азалию обследовали — и ничего, разумеется, не нашли. Мой кузен, сидя в своем шикарном кабинете — он, похоже, преуспевает, — понес совершенно непередаваемый околонаучный бред относительно законов наследования парапсихологических способностей. Он все говорил и говорил, так что я вскоре начал зевать, с риском отправиться к хирургу или стоматологу с вывихнутой челюстью…

Неожиданно из закрытого доселе шкафа вывалился старый стерилизатор, набитый ко всему прочему тысячей разных мелочей, и с грохотом упал на пол. Дочь моя сопровождала это действие очень странным взглядом, мне совсем не хотелось сравнивать ее с бабушкой, но она, казалось, ничуть не испугалась. Так и не добившись ясности, мы и отправились домой. Покой, однако, длился недолго.

Спустя несколько недель моя любимица вышла из детской с сияющим, как обычно по утрам, лицом (это в маму) и отчетливо проговорила, внимательно следя за моей реакцией широко распахнутыми, почти черными глазами в ореоле пушистых ресниц:

— Папа, я тоже хочу такую штуку в голове, как у тебя!

— О Господи! — почти простонал я. — А это, похоже, в меня…

По плодам их узнаете их

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Он выбрался в Город по обычному делу — наличные подошли к концу. Загрузил в старенький, но вполне приличный фургон то, что на скорую руку собрал в обширном своем огороде — не пропадать же добру — и, закрыв дверь дома, уехал. Ворота захлопнулись автоматически, свистнули для убедительности, мол не беспокойся, Хозяин, все в полном порядке.

Он не любил Город. Суетный, пыльный, шумный, с вечной сутолокой, неразберихой, да и людишки разные попадаются, вот, к примеру… Ладно, проехали, что было, то прошло. По дороге гадал, в какую сумму оценит привезенное знакомый оптовик. Тот деловито оглядел отборные овощи, с видом знатока пощупал лоснящиеся, глянцевые баклажаны, отложил несколько бумажек, потом пошевелил губами, словно считая про себя, и добавил еще одну.

Интересно, что же за цены сейчас в Городе, ведь практически сошлось, подумал про себя, удовлетворенно пряча деньги в карман, но любопытствовать не стал. Зато не отказал себе в удовольствии зайти в большой супермаркет. Чего только люди не придумают! Возле отдела с сантехникой не выдержал, застрял.

С ума можно сойти от ослепительного блеска и изыска различных моделей. С ностальгической, светлой печалью Он вспомнил старенький медный кран-крючок, который стоял у них на кухне, а какая была вода, разве сравнишь…

Все же не смог устоять, уж больно красив, купил невероятно сложный с виду никелированный или хромированный чудовище смеситель. Крепкий парень из персонала, отличавшийся от остальных разве что буйной, разметанной шевелюрой, неожиданно что-то крикнул вроде как управляющему, и Он не успел даже оглянуться или осознать, как стал счастливым обладателем огромной яркой коробки в качестве миллионного посетителя. Щелчок, вспышка — фото на память.

— Можете зайти и забрать фото, когда вам будет угодно, — дежурная улыбка. — Эта коробка — к смесителю! Спасибо за покупку, и ни о чем не беспокойтесь! Инструкция внутри, в упаковке, вы человек, безусловно, грамотный. Гениально! Однозначно разберетесь…

Еле поместили коробку в фургон, а он ведь не маленький.

Потратив таким образом почти все вырученные за овощи деньги, подъехал к банкомату, привычно набрал PIN-код. Это еще что такое, странно — 0,00. «Могли бы еще нули нарисовать, чего ж их жалеть», — подумал беззлобно. В принципе, еще пару недель и с остатками наличных можно протянуть, но потом уж точно нужно будет с этим разбираться.

Все. Ну и слава богу. Ненавистный Город остался позади. По дороге обратно на несколько минут заскочил по-соседски к мяснику, пакеты пришлось класть на заднее сиденье. Тот обещал прислать вечерком сына за овощами. Уж больно те у него хороши.

«Вот и мой поворот», — подумал удовлетворенно. Мигнул фарами — и ворота послушно отворились, пропуская машину. Свистнули за спиной — будь спокоен, Хозяин.

Старую усадьбу Он купил по случаю. Продал практику и квартиру в Городе, купил дом и участок с пустырем в придачу в Глуши, чтобы никто не беспокоил. Поначалу местные занимали его мало, а близкие… Сын уехал еще до этих событий, разве молодежь удержишь под крылом, у него вечно свои дела, когда-никогда пришлет несколько строчек в бездушном электронном варианте. Счастье, что помнит. Супруга убыла на родину почти в то же время, не на ту, которая с заглавной буквы, а на другую, малую: за родителями, совсем уж пожилыми, некому присмотреть.

— Продержишься сам немного? — спросила на прощанье.

— Да, разумеется…

Драмы не вышло, обычная трагикомедия. Так Он и остался один. Местная публика, да немногочисленные соседи сначала проявляли к нему интерес, но потом поостыли. Молодежь, как всегда более предприимчивая и любопытная, попыталась было в лице самых энергичных особей завязать личное знакомство, но это весьма понятное чувство осталось без ответа, а звук выстрела, даже если это выстрел в воздух, — аргумент достаточно убедительный.

Местная Власть также оказалась мобильной, но… Собственность частная, разрешение на оружие есть, налогоплательщик честный.

— Извините, больше не повторится!

Соседка с фермы неподалеку раз-два в неделю начала наведываться. Молока принесет, кое-какими овощами разживется, уж очень они красивые и вкусные, ни у кого таких в округе нет, а от самой тоже приятно так молоком пахнет, словно пропиталась этим чистым, с детства знакомым запахом.

Чуть позже и Он стал выбираться в местное общество. Играл на бильярде, ставки скромные, выигрывал чаще: рука крепкая, глаз верный. Раньше его, как правило, называли «с усадьбы», но после нескольких советов, которые Он дал своим партнерам по игре, его стали величать Док. Прозвище это так и прижилось. Одним словом, за несколько месяцев приняли его в округе за своего, а стало быть, за равного…

Вот к этому времени и подоспела эта подарочная, огромная, яркая коробка. Он не стал разбираться с презентом сразу. Нет. Сначала поел, потом смонтировал смеситель быстро и легко. Все подходит. Выглядит эффектно. «Вполне самодостаточная штука, — подумал, разглядывая агрегат, — чудо современной сантехнической эстетики. Интересно, что же еще можно к нему придумать?»

Очередь коробки, однако, наступила только во второй половине дня назавтра. Она была торжественно водружена посреди большой кухни, даже стол пришлось отодвинуть к стене. Внутри оказалась масса маленьких коробочек, а в них провода и пластиковые трубы, декоративные панели и напорные шланги, что бесконечно его озадачило. Действительно, где водопровод, а где провода и электричество, хотя… Может быть, это нагреватель, прямо так, без всяких сложностей?

Несколько месяцев назад Он поразил соседей тем, что установил на крыше дома, над службами, чтобы не портить вид с фасада, черный бак-резервуар, в котором были хитро спрятаны тены, и теперь пользовался благами цивилизации постоянно.

Так, а куда же они засунули инструкцию, даже не дали понять, что всучили миллионному клиенту. Боже! На китайском, что ли? Он вертел в руках яркий буклет. Ну, точно, иероглифы. Разве же это можно прочитать? Стоп! Вот какая-то схема, правда, сложная и путаная.

Три дня. Честно. Все свободное время Он составлял в единое целое части этого невиданного устройства. Поругивался иногда в сердцах, ну как же можно делать так, что едва ли не каждую деталь или блок можно закрепить в трех-четырех позициях? А защита от дурака?! Получавшийся диковинный агрегат подсоединялся к водопроводу и электрической сети, вполне логично и к канализации, но как оказалось совсем неожиданно, и к газовой сети тоже. Назначение всего приспособления, таким образом, оставалось полной загадкой.

Только на четвертый день Он вспомнил о финансовых неурядицах, попытался решить их по телефону. Все вежливо до приторности, но, похоже, без толку. Так и так снова необходимо ехать в Город. Заглянул по дороге в супермаркет, может, получили инструкцию, но там как с Луны свалились.

— Кто продал?! Какой миллионный посетитель?! С растрепанной шевелюрой? Этот сотрудник два дня назад неожиданно уволился. Телефон? Никто не отвечает, наверное, уехал.

Воистину замкнутый круг безобразий. Можете представить, в каком настроении Он добрался до банкомата и вновь убедился в непробиваемости бюрократической системы. Те же опостылевшие нули.

Вечером этого неудачного дня Он вскрыл последнюю коробочку и чрезвычайно обрадовался содержимому. Большая красная кнопка как раз закрывала пустое пространство в верхнем левом углу передней матовой панели. На стекле красовалось три слова:

LET'S GO

ПОЕХАЛИ

С первым все было понятно, и разбираться не пришлось. Со вторым тоже долго не возился, благо, компьютер, хоть и старенький, под рукой. «Куда поехали, колес-то нет?» — недоумевал Он, монтируя кнопку, с которой агрегат приобретал какой-то законченный вид и теперь занимал почетное центральное место так прочно и бесповоротно, что вся остальная жизнь оказалась словно на его обочине.

Он тщательно проверил подключение к водопроводу, к электрической и газовой сетям, к канализации, и неожиданная догадка поразила его. Стоп! Это хитрая китайская стиральная машина-конструктор, потому и в подарок… А газ зачем, вместо стирального порошка, что ли? Черт! Полная нелепица, бака-то нет, куда белье совать. По этой же причине агрегат не может быть посудомоечной машиной.

«GO» Он нажимать не стал, куда торопиться. Сел бочком за стол, плотно поел: яичница с беконом, помидоры, лук уж очень могучий в этом году, душистый, щиплется. Только потом, на полный желудок, довольный и умиротворенный, подтащил табурет поближе, потягивая горячий чай, попытался угадать еще раз назначение конструкции, которую собрал собственными руками. Медлил по старой привычке. Заглянул в коробочку. Ага! Здесь еще и конверт какой-то есть. CD-диск! Ничего себе, а его-то куда засунуть можно? Этого приспособления в комплекте точно не было!

Пожевал уныло губами. Встал, налил очередную чашку чая, отметил про себя «вот и здесь китайский». Так и сидел на табурете, грыз сухарик, запивал душистым сладким напитком, оглядывался вокруг, словно запоминая, как это было «до того».

«Ну „GO“ так „GO“, „Поехали“», — прошептал Он незнакомое слово и нажал на кнопку… Ну! Ничего особенного, слава Господу. Дрогнул неожиданно холодильник, тонко засипела вода, устремляясь внутрь агрегата. Громче всех встретил новшество вздорный старенький компьютер, перезагрузился неожиданно и теперь победно возвещал об этом, проверяя колонки.

«А тебе что не так», — подумал спокойно. Отложил мыльную кисточку, которой проверял герметичность газовых стыков, и отправился в комнату.

«Обнаружено новое устройство, — вещал электронный мозг, — идет поиск необходимых драйверов, вставьте прилагаемый диск».

— Ничего себе! — аж задохнулся от догадки Он. Как же этот агрегат до компьютера добрался? Получив вожделенный CD, компьютер удовлетворенно зажужжал и вскоре оповестил мир о том, что установка нового периферического устройства успешно завершена, но некоторые параметры системы не отвечают требованиям.

«Включите печатающее устройство».

Мелко затрясся старый, матричный, принтер, которым пользовались так редко, что при каждом включении он, вероятно, страшно удивлялся. На листочке значилась желаемая конфигурация.

Он, крайне озадаченный, отправился на кухню за очками, обозрел агрегат и, очень уважительно похлопав его по боковой поверхности, вслух произнес, словно тот мог его слышать: «Ну, это не сегодня, денег на счету нет». Рука его потянулась к кнопке и уверенно нажала ее, что, однако, не привело к желаемому результату. После нескольких повторных попыток из комнаты вновь донеслось стрекотание принтера. Снова нужно возвращаться. На следующем листке красовалось всего несколько слов.

«Прерывание процесса не рекомендуется!»

Самое противное, что и тут ни слова о том, какой «процесс» имеется в виду и для чего предназначается сам агрегат. Пришлось смириться и с этим, а куда денешься? Вежливо же так, «не рекомендуется».

Ладно. Будем надеяться, что пару дней агрегат как-то обойдется и стареньким компьютером и ущерба это ему не нанесет. Надежды развеялись достаточно быстро. Уже через день требование о настоятельной необходимости приобретения дополнительной оперативной памяти, нового процессора и материнской платы повторилось. Он решил сразу уладить дела и со своими счетами, и с покупкой нового компьютера. Отправился в ненавистный Город, деться все равно некуда.

Снял перед отъездом показания счетчика электроэнергии и обмер. Нелепица какая-то, уж больно цифра несуразная. Такой же казус произошел с показаниями счетчиков холодной воды и газа. Ну, теперь повод ехать в Город есть. И повод серьезный.

В компании, ведающей распределением электроэнергии, уперлись и стояли на своем намертво. Обещали только прислать специалиста и все проверить на месте. Готовый взорваться, Он подъехал к банкомату, набрал PIN-код и задохнулся, поразившись невероятной громадности суммы на своем счету. Черт, даже если убрать два последних нуля, то все равно много. Может быть, опять хакеры что-то учудили, да счета в спешке перепутали?

Он, как всякий добропорядочный гражданин, снял максимально возможную сумму и предоставил событиям развиваться своим чередом. Идти ссориться с остальными чиновниками Он не захотел. Молча оплатил все счета сполна, поражаясь про себя величине расходов. Придя таким образом к внутреннему компромиссу, Он уже совершенно спокойно отправился за электроникой.

— О-о! — уважительно глянул на него молодой человек, после того как ознакомился с требованиями. — INTEL Xeon MP 3,0GHz? Боюсь, что этот процессор мы сможем поставить только в течение двадцати четырех часов! Никто еще ничего подобного здесь не заказывал. Ваш адрес. Ваша карточка, позволите? О-о-о! Такие клиенты делают нам честь… Мы будем у вас завтра в 15:00, не позже. Спутниковую антенну не возьмете, чтобы сумма была круглой, и тогда лазерный принтер от фирмы в подарок.

Уже дома, сидя на табурете около агрегата, Он снова задумался. Ну, ладно, электричество куда-то пропадает, но вода? А газ куда уходит в таких объемах, не в Китай же качается. Сплошные вопросы. И почему везде эти иероглифы, при чем тут китайцы, это же за океаном…

На следующий день в 14:55 у ворот раздался сигнал: давешний молодой человек, высунувшись из окна фирменного фургона, весело улыбнулся и поздоровался как со старым знакомым. Его угрюмый донельзя волосатый попутчик, молча кивнул головой, быстро наметил, где удобнее разместить тарелку антенны, и занялся своими делами.

— Вы не будете против, если я установлю все сам, первый раз приходится работать с такой техникой. Тем более что время у нас есть.

Компьютер и впрямь был какой-то чудовищный. Темно-серый, с незнакомыми устройствами, клавиатура просто поражала обилием кнопок, о назначении которых ему только предстояло узнать.

— А инструкция-то есть? — робко спросил Он, памятуя о досадной или нарочитой забывчивости создателей агрегата.

— Да, разумеется, — молодой человек протянул ему яркий буклет, — гарантии отдельно, все честь по чести. Если хотите, можете расписаться сейчас, а можете через три-четыре дня, мы не настаиваем.

Увидев родные буковки, Он даже расчувствовался. Сидел в кресле с умным видом, пытался во всем разобраться, аж очки на вспотевший нос съехали от усердия. Часа через полтора молодой человек хлопнул в ладоши и радостно сообщил:

— Ну, с этим зверем можно ракеты в Космос запускать. Производительность сумасшедшая. Еще раз спасибо вам за покупку.

Как раз в этот момент волосатый, который все это время возился на крыше, спросил, можно ли протянуть кабель через кухню. Получив утвердительный ответ, молча направился в указанное помещение и замер на пороге.

— Ого! — вырвавшееся при виде агрегата восклицание лишь в малой степени отражало впечатление, которое производило это странное создание китайского технического гения. Молодой человек оторвался от компьютера и, присоединившись к напарнику, теперь также с удивлением рассматривал устройство.

— Да, — резюмировал он, наконец оправившись от первого изумления, — до чего только не додумаются люди, — он уважительно обошел агрегат вокруг, прислушался к издаваемому им шуму и не удержался, спросил: — А что это за хреновина необычная?

— Китайская, — хозяин, не обижаясь на определение, ограничился таким индифферентным ответом, которого оказалось, как ни странно, достаточно.

— Да, любите вы всякие передовые штучки и суперсовременные технологии. Такой мощный компьютер нам до сих пор никто не заказывал.

Они обменялись еще несколькими фразами, просмотрели пять каналов на выбор (волосатый справился с работой великолепно), а спустя еще несколько минут рокот мотора уже растаял вдали.

Он возвратился в дом и неожиданно для самого себя отметил, что в чем-то произошли какие-то неуловимые изменения. Может быть, свет горел ярче, или Солнце необычайно красиво заходило, бросая последние ласковые лучи в уютную долину.

Весь вечер после привычных «Новостей» Он с неожиданным удовольствием занимался новым компьютером. Поставил фильм, который прислал на диске сын уже несколько месяцев назад, а раньше он просто не открывался на старом устройстве, не хватало какого-то декомпрессора. К его радости, экран ожил, и воспоминания нахлынули, и счастье нового узнавания, и слезы умиления, вот ведь, маленький внук агукает и пускает пузыри. Это, наверное, возраст, склероз и сопутствующая им сентиментальность.

Поздним вечером пил любимый (некрепкий на ночь) китайский чай, одобрительно смотрел на деловито гудящий агрегат. «Какой там Космос, — вспомнил Он слова молодого человека из компьютерной компании, — абсолютно земная и полезная вещь, нужно только понять, в чем его предназначение».

На следующий день раненько зашла соседка, занесла флягу молока, набрала овощей, поболтали немного. Днем ковырялся потихоньку в огороде, доделал насос для автоматического полива, а вечером опять сидел за компьютером почти до двух часов ночи в Сети, никогда такого не было. «Бродил» по Венеции, «заглянул» в картинную галерею: Ботичелли, Джорджоне, Караваджо…

Приятное позднее пробуждение, сулившее хороший день, обмануло ожидания. Хлопот оказалось много. Сначала явился представитель Закона с человеком из энергопоставляющей компании. Он почему-то, наверное, инстинктивно, прихватил дробовик, вышел к гостям.

— Док, — успокаивающим тоном заметил представитель Власти, — мы только удостовериться, что здесь все в порядке. Счета-то большие… — Он запнулся, где ж такое видано, это же местный, свой, а он чужака защищает.

— Счета большие, согласен. Но счета оплаченные, правда? — Он обратился к «электрическому» чиновнику, который нерешительно кивнул, переминаясь с ноги на ногу, словно собираясь идти в неопределенную пока сторону.

— Ну, так что, можно будет посмотреть? — нейтрально продолжил слуга Закона.

— А почему нет, смотрите, у нас свободная страна, — но ворота остались закрытыми. Чиновник попытался было возразить, но… Так ни с чем и уехали.

Вечером выбрался поиграть на бильярде. О происшествии уже всем было известно, и на него смотрели с нескрываемым уважением как на своего, утершего нос каким-то чужакам. Он впервые ощутил себя органической составляющей этой группы людей, оказавшихся здесь или родившихся здесь, и живущих именно здесь.

Вернулся совсем поздно. Забрался привычно в сеть. От сына пришла короткая весточка, всего несколько слов, но зато три видеосюжета о внуке, который уже ходит, говорит несколько слов, разжился четырьмя зубами. Поверьте, честно сказал «деда».

Несколько следующих дней прошли спокойно, правда, принтер отстучал очередную просьбу: мол необходимо срочно приобрести десять литров медной краски, да не просто так, а в аэрозоле. Причем, все это в том же императивном порядке. Что за манера? Едва вернулся с приобретением, как явился представитель Власти, на сей раз один.

— Можно зайти? — крикнул от ворот.

— А почему бы нет! — И ворота медленно отворились.

— Привет, Док, как дела?

— Спасибо. Всем бы так.

— Ничего необычного не происходит?

— Да что у нас может произойти? Все тихо, спокойно, благодарение Господу…

— Может, помочь спилить то старое дерево? — И гость кивнул в сторону пустыря. — А что это у вас там, Док?

— Это не дерево — это философия жизни, — заметил Он, посмотрел в том направлении, куда указывал гость, и обмер на несколько секунд, хотя по многолетней профессиональной привычке виду не подал. Из неплодной земли на пустыре торчала арматура, поблескивая под лучами Солнца красновато-медным.

— А… Это… Да вот, решил на старости лет построить синхрофазотрон, правда, энергии жрет много, паразит.

— Да, это точно, и газа, — добавил недоверчиво слуга Закона, но больше вопросов не задавал.

В клубе за бильярдом партнеры попытались было удовлетворить свое любопытство по поводу интересовавшего всех предмета. Он в нескольких словах сослался на сына с его проектами, чертежами и деньгами. А так как происхождение средств было указано точно, то какие могут быть еще подозрения. Самым закадычным приятелям показал видео внука. Ну, зачем что-то придумывать, когда все ясно до предела. Дед для любимого внука строит синхрофазотрон по чертежам и на средства сына — обычная ситуация.

Прутья на пустыре между тем росли себе потихоньку. Не монтировались, а именно росли, медленно, но совершенно неотвратимо — 3–5 сантиметров за ночь и еще несколько днем. На голых поначалу ветвях-прутьях, набухали почки и давали новые, более тонкие побеги. Возникала нежная, ажурная, поражающая воображение конструкция.

Соседка суеверно косилась на странное сооружение, но объяснениям представителя Власти верила слепо, как и все в округе, да и Док все такой же спокойный, уверенный в себе, любимый…

Сентябрьские дожди, казалось, ускорили рост конструкции. Теперь было абсолютно понятно, что это невероятно красивая, медно-красная, ажурная пирамида. Она ослепительно сияла в лучах восходящего Солнца и багровела на вечерней заре. Связать в единое целое последние необычные события Он и не пытался. Настолько привык к безобидно успокаивающе гудящему агрегату, что даже стал оставлять на нем немытую посуду, ложки и вилки, а на доселе безукоризненно чистой матовой поверхности появлялись милые домашние пятна — следы от блюдец и чашек.

Соседка теперь не крестилась, входя на кухню, и как-то совершенно спокойно и естественно протерла его влажной тряпкой. Так агрегат стал чем-то вроде сложного домашнего прибора, безусловно, нужного и полезного, предназначение которого пока оставалось не до конца понятным.

Августовские счета оказались столь же фантастическими, но оплачены были скрупулезно и своевременно. Клерк в банке, когда Он решил получить порядочную сумму наличными, разговаривал уважительно, на полутонах. Посетовал искренне, что шеф отсутствует, ведь тот очень хотел лично познакомиться со столь солидным вкладчиком.

Вечером 23 сентября Он в очередной раз обошел пирамиду, выросшую на пустыре, и заметил на тыльной стороне нечто наподобие двери. Подошел робко. Плавно и абсолютно беззвучно панель отошла в сторону, освободив узенький проход.

— Ну-ну, — почему-то в голос сказал Он.

Угрозы не чувствовал: пирамида, пронизанная лучами заходящего Солнца, была прекрасна. Сквозь резные, иначе и не скажешь, боковые грани было видно далекое небо с плывущими по нему подсвеченными розовым, красным и фиолетовым облаками.

— Да… — снова вслух и очень многозначительно сказал Он.

Постоял, пожевал привычно губами, обошел сооружение по внутреннему периметру, глянул под ноги и невольно поразился. Тонкая вязь: листочки, гроздья, мелкая сеточка, невиданное переплетение лиан… Снял сапоги, как же можно. Через тонкие носки ощутил подошвами чистую прохладу металла.

Представитель Власти на следующий день долго разглядывал из-за ворот сияющую громаду конструкции, а когда Хозяин вышел к нему, спросил нерешительно:

— Это же дорого, поди? Столько меди…

— Да не медь это вовсе, — спокойно ответил Он, — обычный черный металл, только напыление медное, почти десять литров ушло. — И достал оплаченный чек, случайно завалявшийся в легкой рабочей куртке.

— Ты посмотри, вот что творят новые технологии, никогда бы не подумал, японская, наверное? — одобрительно качал головой гость.

— Нет, наша, — с нескрываемой гордостью ответил Хозяин. Изнутри все сияло медью, аж глаза слепило.

— А то в округе медные провода исчезают, ворует кто-то, похоже, — решил объясниться представитель Власти, — да, видать, залетные, не наши.

— Это кому же провод-то нужен, пусть и медный? — Он искренне недоумевал.

— Смотрите, Док, ежели к вам наведаются, шуганите их.

И слуга Закона, убедившись, что здесь все чисто, степенно удалился.

Пирамида между тем словно манила, притягивала его. Все свободное время Он теперь старался проводить в ней. Поставил старое кресло-качалку, маленький столик и часто когда читал, а когда и дремал внутри чудесной конструкции, поражаясь тому, как тут спокойно, чинно и благостно. Самочувствие его заметно улучшалось, отпускали привычные пульсирующие головные боли. Мышцы становились гибкими, словно после хорошего отдыха и легкой тренировки.

— Ты прекрасно выглядишь, — заметила как-то соседка, — помолодел, даже седых волос поубавилось.

Бреясь на следующее утро, Он и сам обратил внимание, что разгладились, напрочь исчезли огорчительные, предательские морщинки и лезвие шло гладко, словно лет десять тому назад. Ополоснулся холодной водой, брызнул одеколоном, вышел на порог, неожиданно для самого себя подошел к турнику, подпрыгнул легко и сделал два подъема переворотом.

— Положительно что-то меняется, — сказал привычно вслух.

Спустя неделю изменения уже трудно было не заметить, а тем более скрыть. Старенький брадобрей только хитро качал головой, когда Он начал было рассказывать о шампуне, который порекомендовал сын. Да и партнеры по бильярду в голос утверждали, что он скинул лет пятнадцать-двадцать.

Как-то и соседка не выдержала:

— Я тоже хочу так, — истинно по-женски сказала она, — все отдам, только пусть и я так изменюсь.

Теперь все свободное время они проводили в чудесной пирамиде, благо, погода благоприятствовала. Часами разговаривали, читали, даже ели тут же.

Будничным октябрьским днем, прозрачным и прохладным, они вместе выбрались в Город, по делам, разумеется. Клерк в банке сначала опешил, потом засуетился.

— Вы великолепно выглядите.

— Да, местные минеральные воды творят чудеса. Можем на паях построить лечебницу или наладить выпуск в промышленных масштабах, — величественно обронил Он.

В уютном кабинете шефа обговорили и эту идею. Потом зашли в модный салон. Оделись. Теперь на молодую эффектную пару обращали внимание. Посидели в ресторане, заказали по старой памяти приличное вино, и вокруг пошла приятная, тихая суета.

— Док! Чудно все это, — говорил доверительно представитель Власти, — мы теперь на вид, считай, ровесники.

Он молча достал пару брошюр, валявшихся в машине. «Омоложение без пластической операции», несколько дней назад пришли по почте, а вроде никто и не заказывал, да мало ли что сейчас рассылают. По-старинке или в электронном варианте.

— Современная наука творит чудеса, да и вода в наших краях замечательная, — не стал вдаваться в подробности и детализировать.

В конце октября, когда холодные ветры в долине стали срывать пожелтевшую листву, агрегат неожиданно остановился. Он сидел за столом в этот момент, ел свежеприготовленный салат с ветчиной и хлебом, как вдруг непривычная, давно забытая тишина восстановилась в доме. Даже компрессор холодильника предательски молчал в эту минуту. Только компьютер перезагрузился, рявкнули победно могучие колонки, принтер вежливо попросил бумагу и в несколько секунд выплюнул ее заполненной.

Он подхватил еще теплый лист, по старой привычке потянулся за очками, потом хмыкнул: «Двенадцатый кегль[42], ерунда».

«Программа выполнена полностью, и предназначение исполнено»,

— уведомлял электронный мозг — и снова никаких объяснений, даже тени намека нет на то, что все происшедшее и происходящее должно значить.

Упрашивать дважды не пришлось, выполнена же неведомая программа. Он молча и быстро разобрал на составляющие блоки всю конструкцию, бережно упаковал в коробки и коробочки, которые предусмотрительно сохранил в сарае. Завернул в хрустящую бумагу красную кнопку «LET'S GO, ПОЕХАЛИ».

На следующий день (удивительная случайность, словно сговорились заранее) посетили с соседкой нотариуса. Мыслимо ли такое совпадение? Оставили завещания.

— Такие молодые, а о всяких неожиданностях помните, — одобрительно кивал тот, заверяя бумаги и пряча свои экземпляры во внушительный сейф.

Потом не стесняясь, все же Город, обнявшись, бродили по улицам, наведались в давешний ресторан.

— Ваше любимое вино заказали, — суетился метрдотель, лично встретивший солидного клиента.

Вечером того дня Он долго писал сыну, получилось внушительное послание, а внуку отправил видео, благо камеру установил недавно, совсем простенькую, смешную цену просили. Относительно коробки в сарае написал отдельно. Мол сложная современная китайская головоломка, и поступать с ней нужно осмотрительно…

Последний день октября выдался удивительно солнечным и безветренным. Почти сплошь медный с пятнами багрянца лес за дорогой. Голубое, бездонное до головокружения небо.

Соседка пришла часам к десяти. Пришла неожиданно, вроде и не договаривались. Походка легкая, молодой румянец на щеках, мелкие задорные веснушки, принесла две фляги парного молока. Позавтракали с удовольствием, Он опять что-то придумал кулинарное, на сей раз удачное, потом…

Потом оба услышали странный глубокий звук, будто кто-то неведомый отпустил туго натянутую от края и до края горизонта гигантскую струну, и этот отозвавшийся в груди звон или гул словно звал куда-то. Они не сказали ни слова друг другу, переглянулись только понимающе. Молча собрали в большую эмалированную посудину овощи, туда же положили кусок мяса, она подхватила полную флягу молока и, взявшись за руки, подошли к пирамиде. На несколько секунд замерли — молодые, стройные в традиционных сине-голубых расцветках плотного хлопка.

Они оставили все на пороге, прямо тут же на неухоженной почве пустыря, зачем… Все это суета. Босыми ногами переступили грань и ощутили стерилизующий, чистый холод металла.

— Чтоб, оторвавшись, ускользнуть В похожий на любовь палящий тихий путь, Ушедший в дым легенд, как плаванье галер,[43]

— одними губами едва слышно прошептал Он неожиданно всплывшие в памяти строки.

— С тобой я готова идти хоть на край света… — так же тихо ответила Она.

— За край Ойкумены…

Солнечные лучи в этот момент как-то особенно ярко вспыхнули на гранях пирамиды, словно она вся искупалась в медном пламени, и стороннему наблюдателю, на миг ослепшему, показалось бы, что исчезла реальность, будто в объеме воды образовалась пустота и вмиг заполнилась беззвучно и неотвратимо, бесповоротно. Пропала пирамида, словно ее никогда и не было.

* * *

Вечером того же дня представитель Закона не смог докричаться до Хозяина, чтобы узнать, что сталось с соседкой его и почему на ферме так тревожно мычат коровы. В крайнем удивлении и вполне понятной тревоге обследовал пустырь, теперь вполне соответствующий названию. Внимательно посмотрел на почти засохшее дерево — единственного немого свидетеля событий.

— Я вам честно говорю, — тихо рассказывал он в баре нескольким приятелям после литра пива, — ничего более вкусного я никогда не ел. Мясо, запеченное с овощами. Странно только, что все неочищенное и прямо в большой посудине, но, может быть, так и надо по рецепту. А топленое молоко во фляге… Нет, вы просто не представляете себе, как это вкусно, словно в детство вернулся.

Слушатели потрясенно качали головами.

— Единственное, что подозрительно, — продолжал рассказчик после кратковременной, мастерски продуманной паузы, — так это две пары обожженной обуви тут же, рядом с едой. А на пороге дома охотничьим ножом приколота записка, все честь по чести, мол не нужно нас искать. Мы обязательно встретимся в будущем.

— Ну, и что ты тут скажешь? — безуспешно напрягая отсутствующие извилины и пытаясь хоть что-то сообразить, спросил бармен.

— А что тут думать. Уехали они вместе, а вот вернутся ли… Я бы не стал биться об заклад.

Спустя две недели в округе появились Сын и Внук Дока. Вступили в права наследования, странные же бывают завещания, внесли полагающиеся деньги… Добропорядочные граждане, платят налоги, соблюдают и чтят Закон. Общество местное встретило их благосклонно. А почему бы и нет? Всех угостили пивом, так и должно быть, уважительно, без дурацкой спеси. Малыш и вправду забавный очень, только глаза, как у Дока, внимательные, не по-детски грустные…

Потом на долгие месяцы вся округа погрузилась в зимний сон. Ожидание возвращения сменилось разочарованием, так бывает, когда читаешь старую, потрепанную книгу, а нескольких последних страниц по какой-то причине нет. За это время местное общество смирилось с происшедшим, рассудив философски: с этим все равно ничего не поделаешь.

Уже весной, когда все в долине ожило и наполнилось молодостью и красотой, слуга Закона подъехал к знакомому особняку.

— Привет, малыш! Ты один?

Мальчишка с игрушечным пистолетом в руке подбежал к воротам, задрал голову и, забавно щурясь под лучами солнца, бойко ответил:

— Не-а! Папка насол какую-то колобку в салае и те-пель собилает масину на кухне…

— Ну-ну! Передавай папке привет. Если нужна в чем помощь, пусть обращается.

— Ага! — И ребенок резво побежал к дому. Как раз в этот момент его отец, обнаружив в очередной упаковке отрезок толстостенной трубы, недоуменно разглядывал ее и пытался приладить к странному устройству, стоящему посреди кухни.

— Дуло какое-то, что ли, — вслух размышлял он, — ну точно винтовочный ствол, что за ерунда.

Слуга Закона в этот момент аккуратно втиснул позади руля заметно округлившийся за зиму животик (больно уж местное пиво хорошее), глянул на пустырь подозрительно, прислушался к резким звукам, которые доносились из открытого окна кухни, и махнул рукой с досады.

— Что-то будет на сей раз, — буркнул он неодобрительно и дал газ так резко, что щебенка на обочине с визгом полетела из-под бешено вращающихся колес.

«Я скоро буду сослан в память»

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Арчи Эзери сидел в глубоком кресле, греясь в рассеянных лучах утреннего солнца, и неторопливо, по-стариковски размышлял. Легкий ветерок перебирал еще нежную июньскую листву — первые дни календарного лета, день все прибывает…

Он с вполне понятной тоской смотрел на зелень сквера, где так часто гулял, когда мог себе еще это позволить, до болезни. Теперь ступени стали непреодолимы для него, и притяжение Земли тоже. Как мало нужно младенцу, чтобы подняться на окрепшие ножки? Сколько времени должно пройти, чтобы человек на склоне лет понял, насколько велики эти извечные 9,81.

Солнце выглянуло из-за реденьких утренних облаков, и Арчи был вынужден закрыть глаза, перед которыми теперь плавали остывающие оранжевые круги. Чужая жизнь неслась мимо. Казалось, она находится на соседней ленте транспортера, который движется почему-то все быстрее и быстрее, а его линия вот-вот остановится, и почти никто не заметит этого.

Всю свою сознательную жизнь Арчи Эзери работал над одной проблемой — возможностью передачи информации на нейронном уровне. «Как это расточительно, просто непозволительно, терять колоссальные знания вместе со смертью человека», — всегда поражался он. Каждый родившийся ребенок должен учиться всему, абсолютно всему. Неизбежно наступит время, когда движение человечества вперед практически прекратится уже в силу того, что жизнь коротка. Даже самым талантливым физически не хватит времени, чтобы достигнуть пределов человеческого знания и сколь-нибудь существенно раздвинуть их.

Несколько десятилетий, самую плодотворную часть жизни, он потратил на то, чтобы научиться передавать знания из поколения в поколение во много крат быстрее, нежели традиционным, таким привычным путем.

• 1-я ступень — изустные предания;

• 2-я ступень — печатное слово и компьютерные технологии;

• 3-я ступень — компьютерные технологии и передача информации на нейронном уровне.

Написанные на обложке толстой студенческой тетради строки заключали смысл всей его жизни. 3-я ступень — это его научные работы, ученая степень, годы преподавания и поисков, его лаборатория и его ученики, его несостоявшаяся Нобелевская премия…

Старый Арчи мучительно сглотнул, потому что теперь приходилось дышать ртом и горло постоянно пересыхало, дети тоже часто дышат ртом…

Первые обнадеживающие результаты они получили, когда экспериментировали с умственно отсталыми детьми. Ученые списывали информацию с нейронов без трепанации и прочих средневековых ужасов — тончайшие, чудовищно сложные и дорогие технологии, которые и сейчас, спустя десятилетия, кажутся фантастикой. Маленькие пациенты их, к неописуемой радости несчастных родителей, получали возможность читать и писать — это был невероятный, великий прорыв, но…

Когда он постарел настолько, что уже не мог появляться в лаборатории, часть оборудования перенесли сюда. Он, бывало, сутками не покидал своих кабинетов, а теперь… Арчи попытался вспомнить, когда последний раз садился за компьютер, и не смог. Наверное, давно, еще в начале апреля, до болезни.

Ребята — внук, тоже Арчи и его жена Карин — говорили, что ему установили новый компьютер, какой-то чудовищный, суперсовременный с невероятными возможностями, но он пока не работает на все сто, нужны какие-то конверторные программы.

Арчи вспомнил один из первых своих экспериментов, когда идентичные тексты, в сходных по интеллектуальному уровню и подготовке группах студентов, читали разные преподаватели. Удивительно, но усвоение материала всегда существенно отличалось. Они тогда только нащупывали подходы к когнитологическому типированию познавательных процессов. Это теперь совершенно привычно студентов разбивают на группы в соответствии с его методикой — старой, многократно проверенной, и так же подбирают лекторов.

В полусне, ставшем обычным состоянием после болезни, Арчи в который раз удивился тому, что даже два компьютера, железо, не понимают друг друга и нуждаются в специальных адаптационных программах… (вспышка желтого, ослепительного света). Но тогда почему же мы решили, что все люди одинаковы и память одного человека всегда способна легко пополнить интеллект другого… Иное форматирование, другая кодировка, скорость записи в конце концов! А почему с умственно отсталыми всегда был такой высокий процент удачных результатов?

Арчи беспокойно заворочался в кресле, едва слышно промычал что-то нечленораздельное себе под нос — старая привычка. Когда-то давно сотрудники шутя спрашивали друг у друга, «мычит» ли шеф, и при утвердительном ответе не рисковали приближаться к нему даже на пушечный выстрел, сколь бы серьезным и неотложным ни был вопрос.

Движение опять застопорилось. В висках бьется, стучит высокое давление, сердце с ощутимым усилием проталкивает кровь по ставшим узкими сосудам. Он физически ощущает, как к нему подкрадывается вечность. «Врешь, не сейчас», — шепчет Арчи, и вновь ослепительная желтая вспышка. У умственно отсталых, возможно, что-то не так с этим форматированием или кодированием — какие неловкие термины, совсем не физиологические, нужно непременно заменить. В первом случае нас ждет полное фиаско: информация не зафиксируется, просто не на чем. Во втором случае, возможны варианты, и даже если кодирование разительно не совпадает, то при многократном повторении часть информационных массивов усваивается.

Точно! Они всегда удивлялись тому, что идентичные информационные блоки, например устный счет или письменная речь, у одних и тех же акцепторов усваивались по-разному, в зависимости от того, кто был донором. Система «замок-ключ». Однако плановый подбор с такими детьми, похоже, неосуществим, только слепой, нудный и неблагодарный метод проб и ошибок.

— Дед, ты спишь? — плеча коснулась рука внука. — Мы с Карин хотим ненадолго выйти в город, ты сможешь последить за Тимом?

— Да, разумеется, только дай я приму эту чертову капсулу, вечно забываю эти современные названия, вот аспирин почему-то помню.

— Тебе нехорошо, может дождаться, пока придет Маргарет?

Внук заботливо смотрит ему в глаза, протягивает стакан воды и нужную красно-желтую капсулу.

— Ерунда! Бегите вместе и не ждите никого, тем более эту ленивую Маргарет, а где малыш, и… он уже все успел сделать?

— О, наделал столько, что еле отмыли. Вон он ползет, — на пороге комнаты показывается движущаяся фигурка, и в узкой полоске света появляется умытая физиономия правнука с лукавыми карими глазами, круглыми щеками в обрамлении еще светлых локонов. Неуклюже усевшись прямо в дверном проеме, он начинает хлопать в ладоши, потом произносит традиционное громкое «у-у» и очень быстро, не проскальзывая на ворсе ковра, на четвереньках устремляется к ним.

— Арчи, знаешь что, проводи-ка меня в кабинет, хочу глянуть, что это за «чудовищный» компьютер мне собираются установить, — одышка все не проходит.

— Дед, а может, не сегодня, ты еще не совсем восстановился после болезни.

— Арчи, — укоризненно говорит старик привычным менторским тоном, — неужели ты веришь этому милому лекарю. Какое там восстановление, я уже полностью выработал свой ресурс. Никогда не думал, что настолько переживу Эву… — Бессильная, медленная, стариковская слеза скатывается по впалой щеке. — Да он просто обязан обнадеживать своих пациентов, это один из канонов его профессии. Пойдем, ничего страшного, не беспокойся, еще немного я проскриплю.

— Как скажешь, — привычно соглашается внук, и они шествуют: вначале старый Арчи с палочкой, сзади Арчи молодой, готовый в любую минуту прийти на помощь, а впереди, правда, на четвереньках, но зато быстрее всех, правнук, вообразивший, наверное, что это новая и, должно быть, чрезвычайно веселая игра.

— Смотри. Он уже передвигается быстрее, чем я, — старик остановился, чтобы перевести дух (лекарство пока не действует — двадцать минут еще не прошло), но успехи правнука отмечает с явным, нескрываемым удовольствием.

— Скоро он и меня будет опережать, — подыгрывает внук.

— Ну, не так чтобы очень скоро, не придумывай. Пошли.

Он на ходу прихватывает с книжной полки упаковку ноотропила, сует в карман старенькой вельветовой куртки, которая теперь, после болезни, свободно болтается на нем.

На пороге кабинета все останавливаются. Тим, усевшись, издает очередное победное «у-у» и, едва дверь приоткрывается, устремляется вперед, в неизведанное, будто вечно закрытые комнаты давно манили его.

— Дед! Ты в курсе, что они уже полностью скачали и установили информацию на новую машину?

— Да, мне кажется, что я слышал что-то об этом, может, вчера или третьего дня, не помню точно.

— Эта машина многократно производительней старой. Да. Они едва смогли подобрать шину для твоей установки, но теперь все должно быть в полном порядке.

— Это славно!

Старик привычно откидывается в старом кабинетном кресле и чувствует, как ослабевают, исчезают тиски, привычно сжимающие его не желающее сдаваться сердце.

— Знаешь, кто был против того, чтобы установить компьютер у тебя? Не поверишь, Вителли.

Молодой Арчи ждет эмоционального всплеска, но дед более чем спокойно комментирует:

— Он всегда был полным идиотом, но ты знаешь, без таких в науке невозможно. Вителли много обещал в свое время, но… погоди. — Старик взял листочек бумаги и очень четко написал несколько строк. — Вот, пусть он прочитает, когда меня… когда я уйду. Он точно вылезет говорить, то-то будет смеху.

— Что, прямо так и передать? — спрашивает недоверчиво внук, быстро проглянув написанное, после поощряющего кивка старика. — Дед, тебе нужно жить и жить, иначе и Вителли долго не протянет.

Наконец дом опустел. Старик достал из кармана баночку с лекарством и быстро одна за другой принял несколько капсул, запив их предусмотрительно оставленной рядом водой. Прошептал едва слышно себе под нос:

— Двенадцатый раунд, силы беречь незачем, нужно успеть отдать все…

Открыл старенькую версию Outlook Express, благо, программу заботливо оставили для него, и минут двадцать на удивление бегло печатал. Работалось легко, как в добрые старые времена. Маргарет, к счастью, не появлялась (балаболка!), а маленький, приученный к самостоятельности с первых месяцев жизни, чем-то увлеченно баловался. Арчи пригляделся, близоруко сощурив глаза (а-а, старенький манипулятор-мышь, видно, пришел ее последний час, туда ей и дорога!).

Он нашел свою нейронную запись, очищенную от помех, полностью готовую к передаче, все блоки на местах — тогда ему было всего шестьдесят, и голова работала, как этот компьютер, и без всякого шума вентиляторов. Сбросил все на винчестер, машина действительно была фантастически производительной. Всего через пятнадцать минут в отдельной папке, плотно упакованные, оказались все его знания: математика и языки, любимая и бесконечная нейрофизиология, эмоционально-волевые установки, личные переживания, долговременная память, вкусы, праксисы. Долго сидел, расставляя коэффициенты, хотел было вовсе опустить все личное, но вовремя одумался: в других разделах, сколько ни чисть, однозначно будут ссылки на эти фрагменты или воспоминания, и тогда все может пойти прахом. Теперь же, при переадресации на что-то не вполне памятное, создастся впечатление, что это забыл сам реципиент по каким-то причинам, и система продолжит функционирование, обойдя этот информационный блок.

Не может быть, чтобы все наши знания умирали вместе с нами. Не должно быть! Это совершенно непроизводительный, непозволительный расход. Следующие поколения должны идти дальше не от истоков, а с тех позиций, где остановились мы, иначе коллапс…

Арчи на несколько минут застыл, задумался. Какой шанс, что у нас с маленьким сходное кодирование? На одну восьмую общая ДНК, много это или мало? Как же они все тормозили его работу: правительство, церковь, зеленые, фанатики, суфражистки… Он вспомнил давно вышедшее из употребления слово и улыбнулся.

Какой объем займут все его знания в головном мозге малыша? Процента два, — три, а то и меньше. Неизмеримо большая часть нашего конечного пятого мозга никогда не задействуется в течение всей жизни, так и остается резервом памяти, пустым местом, полигоном для склероза.

Арчи наконец полностью подготовил и настроил аппаратуру. Мысль о том, как удержать внимание малыша, не беспокоила его: знал по опыту, что как только оживет экран, ребенок просто не сможет оторвать глаз. Именно так вели себя все, даже тот младенец после страшной черепно-мозговой травмы. От него тогда все отказались.

«А что если мы все же совсем не похожи? — Арчи вновь на несколько минут застыл. — ничего страшного не произойдет: в памяти малыша останется лишь мелькание цветовых пятен и символов на мониторе, череда непонятных пульсаций и вспышек. В конце концов, молодые родители так часто берут с собой детей в кино, когда их не с кем оставить дома. Так и они с Эвой… Как же фильм назывался тогда, давно? Да, „Коммандо“, с этим, здоровым актером, потом стал губернатором Калифорнии. Чаще всего дети засыпают, а если умудряются бодрствовать, то уж вряд ли что-нибудь запоминают, и ничего страшного в этом нет».

— Тим! — негромко позвал он. — Ползи сюда, маленький. Вот уж не рискну гадать, поблагодаришь ли ты меня когда-нибудь за этот подарочек, но, ты уж поверь, ничего более дорогого у меня нет. Давай, давай, ох, какой же ты стал тяжелый. Нет-нет, не мешай, это наушники, так будет удобней, а это — электроды, не бойся, да что же тебе все не так, непоседа, не отнимаю я у тебя мышь, успокойся… Уф! Наконец! Едва не задохнулся. Вот. Смотри туда, давай-ка свой маленький пальчик. Нет, другой руки, ты же у меня не левша? И теперь мы вместе нажимаем Enter.

Старый Арчи увидел перед собой неплотно прикрытую дверь, протянул вперед пухленькую, с ямочками над суставами пальцев руку и толкнул ее. Солнечный свет сквозь чисто вымытые стекла небольшого окна слепит глаза.

— Ма!

Молодая женщина улыбнулась удивленно и ласково, оторвалась от работы, широко раскинула руки, наклоняясь к нему.

— Ты пришел сам? Иди ко мне, маленький…

Тим мягко скользнул вниз с коленей на пол, слетели с висков едва держащиеся электроды, бессильно повисли на проводках наушники. Шлеп — амортизировал памперс несильный удар. Малыш как ни в чем не бывало стал на четвереньки и бодро направился в другую комнату, нашел по дороге соску и привычным, уверенным движением отправил ее в рот.

В дверном замке едва слышно повернулся ключ, ребенок быстро пополз на звук, уселся в виду входной двери, деловито извлек соску и улыбнулся во все тридцать отсутствующих зубов…

— Ма!

— Арчи, смотри на него. Ты пришел сам? Иди ко мне, маленький… — И молодая женщина широко разводит руки, наклоняясь к ребенку.

— Дед?! — молодой Арчи с удивленным и встревоженным лицом торопится в кабинет. — Почему Тим здесь? Что-то случилось? Карин… это все.

Университет взял организацию церемонии на себя. Вителли со свойственной ему энергией выполнил львиную долю работы. Приехали коллеги из нескольких десятков стран и университетов. Арчи с удивлением убеждался, что дед его в своем мире был фигурой уникальной. На прощальной церемонии, когда слово взял Вителли, он молча передал ему памятную записку, не в силах и тут поступить против воли деда.

— Что это? — шепотом спросил Джанкарло.

— Дед просил вас прочитать это на церемонии, ну, когда его не станет…

Дородный Вителли снова выпрямился во весь свой внушительный рост, держа в руке записку.

— Дамы и господа! Это последние строчки, которые написал Арчи Эзери, он просил, чтобы я прочитал их сейчас, перед вами… — Он развернул лист, сначала покраснел, а потом кровь отхлынула от его лица. Слышно сглотнул слюну:

— Вителли! Ты полный идиот, но я искренне благодарен судьбе за то, что ты есть… Присутствующие переглядываются, знавшие Арчи близко, кивают головами и печально улыбаясь, разводят руками. Голос говорящего сорвался. Заранее подготовленные торжественные и траурные, подходящие такому случаю слова, напрочь вылетели из головы. Не умея сдерживать эмоции, Вителли сквозь душащие его слезы продолжил:

— Он всегда говорил, что я использовал процентов десять своих возможностей, потому и остался идиотом, но я был счастлив работать рядом с ним, даже в таком качестве…

* * *

После печальных событий, связанных с кончиной старого Арчи Эзери, прошло почти пять месяцев. Время медленно, но неумолимо залечивало раны, и в старой квартире все чаще звучал искренний смех. Маленький Тим, к великому счастью родителей, начал говорить, причем сразу на трех языках, и смешно путал слова, хотя с Маргарет говорил только по-английски.

Карин была против, но ребенок так упорно просился в кабинет старого Арчи, что родители наконец сдались. Заветные двери были открыты, и малыш долгие часы проводил в старой лаборатории, это даже вошло в привычку. Он доставал из ящиков черновые записи прадеда со смешным, донельзя серьезным выражением лица, так не идущим пухленьким детским щекам, рассматривал их, забавно мычал иногда.

Как-то раз молодой Арчи застал его сидящим среди разложенных листков с ручкой в руке. Ему показалось, что сын старательно копирует записи деда.

— Что ты тут делаешь, маленький? Откуда у тебя эта ручка, смотри, не попади себе в глаз.

Он подхватил ребенка на руки, но тот упорно капризничал до тех пор, пока не уселся снова в круг, образованный аккуратно разложенными листами, исписанными торопливым и угловатым старческим почерком.

Еще через несколько недель к ним в гости заглянул Вителли. Принес красивую игрушку для Тима. Как полагается в таких случаях, посидели, поболтали, выпили по стаканчику легкого вина.

— А что не видно маленького Тима? Спит? — спросил гость, не желая отказывать себе в удовольствии увидеть реакцию ребенка на подарок.

— Как же, — ответила за супруга Карин, — уложишь его так рано спать. Сидит, наверное, в кабинете прадеда и перерисовывает его записи, это теперь наше любимое занятие.

— Интересное увлечение, — отреагировал Джанкарло, — а мы в университете и в лаборатории хотели просить вас разрешить разобрать его бумаги и, быть может, опубликовать несколько статей.

Но почему-то при этом он выглядел несколько виновато.

— Да, разумеется! Дед, я думаю, был бы не против. До самой болезни он подолгу работал у себя. Мы даже коляску туда к нему ставили, когда Тим был совсем маленький. Наверное, есть что-то интересное.

Молодой Арчи взялся проводить гостя. Дверь в кабинет была приоткрыта, и оставалось лишь слегка подтолкнуть ее. Ребенок сидел на полу среди разбросанных бумаг и что-то увлеченно изображал на листе, который лежал рядом. Во рту его вместо соски красовалась пустая трубка прадеда…

— Ничего себе, — не выдержал молодой Арчи, — где ты ее нашел, безобразник?

И он подхватил сына на руки.

— Прадед твой вечно сосал эту трубку, когда врачи запретили ему курить. А вот и наше любимое развлечение — перерисовывать записи.

Арчи протянул Вителли несколько листков, заполненных детской рукой. Джанкарло недоверчиво посмотрел на малыша, как-то робко протянул ему яркую игрушку, принятую с явным интересом, а сам попытался разобраться в написанном. Арчи с Тимом весело забавлялись с занятным подарком до тех пор, пока стоявший, словно соляной столб, гость не уселся прямо на пол в своем шикарном костюме.

— Mamma mia! — только и сказал он в крайнем изумлении. — Арчи, ты можешь мне поверить, но это Тим написал сам… В голове мгновенно ставшего серьезным Арчи все словно перевернулось и встало на свои места. В одну цепочку выстроились и страсть сына к кабинету и записям прадеда, и владение тремя языками, хотя дома все эти языки и звучали, и скоропалительный отказ от памперсов, и, наконец, эта дурацкая, пустая трубка во рту…

— Ну, дед?! — все еще не придя в себя окончательно, протянул он. — Неужели у него все получилось?

С осторожным любопытством, словно впервые, посмотрел на ребенка.

— Иди-ка сюда, малыш.

Они сидели рядом на полу, прямо среди разложенных листов бумаги, исписанных стариковским и детским почерком. Маленький Тим удобно устроился на ноге отца, не выпуская из левой руки все ту же трубку.

— Ты помнишь деда, Тим? — стараясь не волноваться и говорить естественным голосом, начал разговор Арчи.

— Конечно, помню, мы с ним много играли, тогда, до болезни. Он хороший, — добавил ребенок неуверенно и на несколько секунд запнулся, — жаль очень.

Взрослые переглянулись значительно.

— А что ты еще помнишь, — продолжал допытываться Арчи.

— Когда я был маленький, — очень смешно начал ребенок, помнишь, как я испугался пожарной машины с этой сиреной? Да, столько всего… — увлеченно продолжил Тим достаточно живо, несмотря на то, что часть букв выговаривал совсем по-детски. — А помнишь, когда ты был маленьким, то очень боялся, когда приходил Вителли, с этими страшными усами…

Джанкарло инстинктивно прикоснулся к верхней губе, которая лишилась украшения лет пятнадцать назад, когда Эзери при всех на конференции заявил, что усы эти напоминают ему о старой доброй сицилийской мафии.

Челюсти у взрослых попросту отвисли. Малыш, заметив эту реакцию, нейтрально продолжил:

— Столько всего разного в голове… — И замолк посреди неоконченного предложения.

В университете вскоре распространился слух, что Вителли наконец взялся за ум и ушел в науку. Он оставил практически все административные посты и сутки напролет проводил в кабинете и лаборатории старого Арчи. Синьора Вителли после недолгого сопротивления смирилась с подобным положением вещей. Терпеливо носила его любимую лазанью и даже находила в новой ситуации определенные преимущества: взять, например, его вечный, абсолютно невыносимый храп.

Родителям Тима также пришлось смириться с тем, что малыш долгими часами находится в кабинете и в лаборатории. Как это было двадцать лет назад с молодым Арчи, так и теперь, именно Вителли проводил с ребенком большую часть времени. Правда, Тим успевал сбить себе коленки, бегая за мячом или обучаясь езде на велосипеде. При всей физической невозможности падения с трехколесного велосипеда, ему это неоднократно удавалось проделать. Маргарет не единожды истово крестилась, находя в детской кроватке книги, названия которых не то что не понимала, но с трудом читала, хотя там же бывали и сказки Андерсена.

Ребенок рос абсолютно здоровым, хотя успел переболеть, как и полагается, корью. Ему было почти четыре года, когда Вителли поставил вопрос о том, что мальчику можно получать диплом университета. К ним прибыла впечатляющая комиссия. Маленький Тим продемонстрировал уникальные знания по многим дисциплинам, взрослую оригинальность и самостоятельность мышления. Пожилой, почти совершенно седой профессор, председатель комиссии, все же настаивал на том, что для получения диплома столь авторитетного учебного заведения необходимо, чтобы соискатель прослушал весь курс. Попытки членов комиссии, совершенно очарованных ребенком, убедить его в уникальности ситуации и возможности незначительного отступления от правил, ни к чему не приводили.

Тим Эзери в строгом костюмчике, так гармонировавшем с серьезным, подобающим важному случаю лицом, но лукавыми глазами переглянулся с Вителли и, получив ободряющий, многозначительный кивок, подошел к профессору. К тому времени мальчишка уже мастерски имитировал не только голос старого Арчи, но и его манеру говорить… Никто не услышал того, что сказал юный соискатель на ухо председателю комиссии, но тот моментально изменился в лице и лишь спустя секунд двадцать вымолвил традиционное:

— Mamma mia! — И профессорская подпись легла на полагающееся ей место.

К чести присутствующих, нужно сказать, что о происходящем знало весьма ограниченное число лиц. Понимая, что любая информация, попав в прессу, может исковеркать жизнь ребенка, окружающие бережно хранили тайну: кто-то считал мальчишку вундеркиндом, юным Моцартом в науке, посвященные же оставались абсолютно немыми.

И потому не было ничего удивительного в том, что только после выхода нескольких статей в рамках проекта «Наследие», статей, которые невероятно раздвинули представления и возможности нейрофизиологии, в старой квартире начали раздаваться звонки.

— Здравствуйте, Тим, — с нескрываемым восторгом почти кричал с риском рассыпаться от усилий старенький профессор из Филадельфии в разговоре с Арчи, будучи абсолютно уверенным, что говорит с внуком великого Эзери и соавтором статей, — это невероятно, это прорыв…

Арчи принимал поздравления за сына, отбивался от журналистов, разговаривал с коллегами. Шестилетний Тим большею частью пропускал эту суету мимо ушей, как обычно, на долгие часы запираясь с Вителли в кабинете прадеда.

Джанкарло за прошедшие годы изменился до неузнаваемости. Он заметно похудел, что, безусловно, пошло ему на пользу, обзавелся тонкими щегольскими усиками и навечно водрузил на крупный нос очки. Он упорно сторонился журналистов, выбирался в университет, чтобы прочитать лекции, на которые сбегались студенты, свои и чужие, и вновь скрывался в лаборатории. Такое поведение бесконечно поражало тех, кто знал его в прошлом. За Вителли отбивалась супруга, она принимала поздравления, кормила многочисленных визитеров непременной лазаньей и рассказывала, что ее супруг с головой ушел в работу.

Однако, несмотря на все усилия, информация о гениальном ребенке распространялась и в ученом мире стали ходить удивительные, просто невероятные слухи. Даже достаточно близкие знакомые находили странным то, что авторами статей значились Арчи и Тим Эзери и Джанкарло Вителли. Да, всем известно, что младший Арчи получил надлежащее образование, но по стопам деда не пошел, состоявшись в журналистике, но Тим… Одним словом, ситуация не только выходила из-под контроля, но становилась критической.

Взрослые сидели в гостиной, пили охлажденное белое вино, кувшин которого прихватил Вителли, и вели серьезную беседу. Мальчишка гонял мяч во дворе со сверстниками, и, выйдя на балкон, можно было услышать его звонкий голос.

— Боюсь, еще немного, и кто-нибудь докопается до истины. Может быть, не нужно было указывать его имя? — аккуратно надкусывая сыр, говорил молодой Арчи.

Джанкарло совсем недавно, хотя и весьма скромно отметивший 55-летие, с негодованием отверг это мнение.

— Малыш работает по-настоящему. У него стоящие мозги, — он на секунду смешался, — мальчишка мыслит, как истинный Эзери.

— Я думаю, что настало время рассказать ему правду. Будет совсем скверно, если он прочитает о себе в статье какого-нибудь недоумка.

Арчи серьезно беспокоился о том, как отразится на психике сына такое развитие событий. Вителли, усердно жующий сыр, согласно кивнул.

— Как ты думаешь, Карин? — обратился Арчи к супруге.

— Нас недавно фотографировал какой-то папарацци, когда мы бродили по супермаркету. По-моему, Тима это ничуть не насторожило, хотя не понравилось. Может быть, он решил, что виновница происшедшего я? — Карин сказала это, но по тону чувствовалось, что она и сама сомневается в справедливости такого предположения.

— Вряд ли, — подтвердил ее сомнения Вителлли, наконец управившись с сыром, — вы не можете представить насколько ясно и легко он мыслит. Я вам говорю честно, он бы дал несколько очков вперед прадеду. Точно, точно, — добавил он, поймав недоверчивый взгляд собеседника и прижав для убедительности руку к сердцу — Дядя Джан, — сбиваясь на привычное с детства обращение и пользуясь тем, что они остались наедине, сказал Арчи, — может, вы побеседуете с ним? Ведь столько времени проводите вместе, хотите, и я буду присутствовать?

Звонок в дверь прервал разговор. Тим, раскрасневшийся, в мокрой рубашке, со взъерошенными волосами, влетел в комнату, поздоровался торопливо и не стесняясь эмоций громко продолжил, словно был еще во дворе:

— Это точно пенальти, как косой меня скосил. Мама, где йод?

Только тут взрослые обратили внимание на обширную ссадину на левом колене и бедре.

— О Господи! — Карин всплеснула руками, едва не выронив еще теплое печенье, красиво разложенное на блюде. — Тебе очень больно?

— Ерунда! О, это мое любимое! — И с детской непосредственностью полез за печеньем грязными руками.

— Ну, что я говорю, — продолжил Арчи, когда супруга, не успев отнять сладкое, увела сына в ванную комнату умываться и обрабатывать ссадины, — во всем остальном он абсолютно нормальный мальчишка. Не могу себе представить, как он отнесется к правде, когда ее узнает.

Вскоре Тим появился в гостиной чистенький, в свежей рубашке и с обработанными йодом ссадинами. Футбольные эмоции уже отошли на задний план. Уселся в кресло, предварительно подтащив его к столу, нашел чистый стаканчик, налил немного вина из пузатого крестьянского кувшина, почмокал губами, пытаясь распробовать.

— Вителли, а ведь в прошлом году молодое вино было интересней, хотя… — Он неторопливо взял кусок сыра, положил его на печенье и не раздумывая отправил в рот. — Что вы сидите, словно заколдованные, что-то произошло?

— Нет-нет, — поспешно ответил молодой Арчи.

— Видишь ли, Тим, — осторожно начал Джанкарло, мучительно стараясь угадать правильный тон и подобрать нужные слова, но мальчишка опередил всех.

— Вителли, — ясно произнес он голосом старого Арчи, — ты всегда был полн…

Отец успел зажать ладонью рот своему непочтительному отпрыску, а несчастный гость только всплеснул руками.

— Ну, как с ним после этого можно серьезно говорить?! И так всегда. Работаем нормально, но стоит мне сделать что-то расходящееся с его мнением, как снова этот голос.

— Ладно! — Тим стал абсолютно серьезным. — Не беспокойтесь, я уже давно привык к старому Арчи. Я знаю, что он всегда рядом и поможет, если нужно. Не думайте, что это обременительно, Я всегда могу отвернуться от него или не послушать. Это, как советоваться с тобой, папа, только для общения не нужно слов, и так все понятно… Вы, наверное, боитесь, что начнется шумиха вокруг меня, когда об этом узнают?

— Мой маленький, — тихо сказала Карин, которая бесшумно подошла сзади и слышала последние слова. Теперь она прижимала к себе голову сына, — это, наверное, так тяжело…

— Знаете! Для меня все это совершенно не так, как может показаться со стороны, — мальчик на секунду остановился, а потом продолжил: — Мне иногда кажется, я понимаю это как большой, самый большой из возможных, подарок…

Вителли снова расчувствовался. Он тер предательски покрасневшие глаза, хлюпал носом, пытаясь скрыться в большом носовом платке, который торопливо извлек из кармана.

— Старею, наверное. Становлюсь сентиментальным. Я сделал свою полную нейронную копию недавно, — продолжил Джанкарло после минутной паузы, — но для кого?

— Официоз, правительство и церковь все так же против? — переспросил Арчи.

— Да, — безнадежно кивнул головой Вителли, — как и прежде, только для умственно отсталых сделано исключение. Но представить себе, что ты, твои знания и чувства, твои воспоминания и твоя любовь будут продолжать жить в… — он не завершил фразу, только махнул рукой нерешительно.

— Сколько было споров в свое время вокруг клонирования, использования стволовых клеток или трансгенов. Так было всегда. Человечество тяжело расстается с прошлым, — продолжил тему Арчи, — впрочем, что и говорить, это колоссальная по сложности морально-этическая проблема. Боюсь, что не нам ее решать.

— Помните, сколько лет водил Моисей по пустыне народ израилев? — подключился к разговору Тим. — Я не удивлюсь, если нам понадобится столько же…

* * *

Статья о молодом гении, в голове которого почти от рождения живут знания великого прадеда, взорвала информационное пространство. Каких только домыслов не было в печати и электронных СМИ в течение нескольких последующих месяцев. Едва только интерес суетной прессы начал стихать, как новое известие всколыхнуло мир. Нобелевский комитет сообщил о присуждении Арчи и Тиму Эзери, а также Джанкарло Вителли премии за многолетнюю и плодотворную работу в области физиологии мозга и теории мышления.

Более чем странно выглядела четырехлетней давности фотография, опубликованная в одной из газет. Они тогда отдыхали в тихом горном селении, где родился Джанкарло. Подпись под фото: «Нобелевские лауреаты Тим Эзери (на руках отца) и Джанкарло Вителли».

Через несколько дней корреспондент одной из крупных американских газет застал Арчи Эзери врасплох.

— Как вы себя чувствуете, когда держите на руках лауреата Нобелевской премии? — И подсунула микрофон прямо под нос.

— Точно так же, как и вы, задавая этот вопрос, — нашелся Арчи и, прямо глядя в камеру, продолжил: — До невозможности глупо…

Между тем дискуссия в обществе относительно разрешения и целесообразности расширения экспериментов в этой области достигла апогея. Иерархи церкви, правительства большинства стран и, увы, некоторые ученые были категорически против. Маленькая Голландия, как это бывало уже не однажды, оказалась впереди всех, прагматично переведя решение спорных вопросов в холодную и рациональную юридическую плоскость.

Не нужно говорить, с каким вниманием общественность, и не только научная, отнеслась к церемонии вручения премий. Выверенная десятилетиями процедура, строгие черные фраки, присутствие членов нескольких королевских фамилий Европы и мальчишка, которому едва исполнилось десять лет…

Наконец, когда терпение большинства зрителей стало иссякать, слово предоставили Тиму Эзери, и зал замер, как замерли сотни тысяч людей перед экранами.

— Эту премию должен был получать мой прадед, но он физически не может сделать этого. Тем не менее, он сейчас здесь, вместе с нами, и вне зависимости от того, какие чувства или опасения такая возможность вызывает, в этом — величайшая победа человеческого разума. Мне кажется, я знаю, что бы сказал старый Арчи Эзери в эту минуту…

И мальчишка, стоящий на ярко освещенной сцене в строгом фраке и бабочке, звонким голосом, так диссонирующим со словами стихотворения, продекламировал, едва сдерживая бьющие через край эмоции:

Я скоро буду сослан в память, В былое буду выслан я. В пустыне прошлого, друзья, Мой след ищите под песками. У смерти выскользнув из рук, Умру, уйдя от вечной боли. Ведь я всерьез был жизнью болен, А жизнь — смертельнейший недуг. Но и уже истлевший в прах, Уже сочтенный вами дважды И трижды мертвым, я однажды Затрепещу у вас в руках. Взяв эту книгу, ты берешь Меня. И если — дрожь по коже, То знай читатель: это тоже Тебя моя колотит дрожь.

Ноль шансов

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

— Ты кто? — вывел меня из задумчивости резкий, чуть гнусавый голос.

— А кого это волнует? — спокойно ответил вопросом на вопрос я. Предупреждали ведь: приехал в столицу — гав не лови, склюют. — Ну, поступать приехал, абитуриент, — продолжил словно для недоумков.

— А, оно и видно. И откуда?

Я назвал свой родной городишко, даже не подозревая, какие эмоции это вызовет у моего неожиданного собеседника.

— О-о-о! — радостно завопил он. — Ноль шансов, ты уж мне поверь на слово.

— Чего это «ноль шансов», я выигрывал областные олимпиады по математике, — нашел в себе силы возразить, и это была чистейшая правда.

— Пс-с-с! — презрительно скривил губы мой нечаянный визави. — И это все? Ладно, давай ручку, Вологда…

Он буквально вырвал из моих рук и ручку, и блокнот, на несколько секунд задумался, а потом легко изобразил на листочке несколько формул.

— Докажешь?! — спросил с нажимом и посмотрел на меня с ехидным интересом.

Теперь настал мой черед. Я честно попытался вникнуть, понять, что-то сообразить, хотя бы…

— Что-то я никак не пойму, — робко начал я минут через десять.

— Напротив, все понятно. Я же говорил — ноль шансов.

Он поднялся и развинченной походкой по какой-то замысловатой траектории направился к институтскому корпусу.

Чувство, которое охватило меня, невозможно описать словами: нестерпимая обида, горькое разочарование, стыд — все смешалось в одном чудовищном винегрете. Если человек способен хоть что-то излучать, пусть и в пресловутом лептонном поле, то я точно работал, как ядерный реактор. Желание идти на собеседование не просто прошло, его так отбило, что не хотелось ходить вообще. Если бы это было возможно, то я тут же умер бы на лавочке.

Человек с львиным лицом вынырнул из людского потока, как-то очень органично материализовавшись в непосредственной близости от меня. Густые, разметанные ветром и торчащие во все стороны волосы, как у растрепанного Бетховена, придавали всему его облику странное сходство с царем зверей.

Он удобно устроился на противоположном конце лавки, достал журнал с кроссвордом и с поразительной быстротой, словно не читая, заполнил его снизу вверх, не задержался нигде даже на секунду. Наверное, мое лицо изменилось. Перехватив мой изумленный взгляд, незнакомец в свою очередь заинтересовался записями в моем блокноте, которые сделал «вихлястый».

— А-а, — промолвил он задумчиво, словно моя бесцеремонность позволяла и ему действовать аналогично, — это любопытно.

Совершенно естественно, словно так и полагается себя вести, взял блокнот и в прежнем кроссвордовом аллюре начал писать формулы одну за другой. Минут через десять, когда я окончательно потерял представление о том, в какую область преобразований он забрался, незнакомец остановился и счел нужным объясниться.

— Вообще-то, эта задачка пока не имеет решения, — сказал он тоном, не допускающим возражения.

— Но у вас, по-моему, что-то получилось, — осторожно заметил я.

— Да, похоже, что именно так, — незнакомец выглядел несколько сконфуженным, — впрочем, это поправимо. Годом позже, годом раньше — рояли не играет. Вечно я увлекаюсь.

Лицо его и впрямь выглядело огорченным, но вскоре морщинки разгладились, и спокойное выражение лица вернулось.

— Вы здесь преподаете? — набрался смелости и спросил я, чтобы хоть как-то продолжить разговор.

— Можно сказать и так, хотя лучше в будущем времени и не обо мне.

— Как это? — совсем расстроился я, подозревая, что от огорчения перестал понимать членораздельную речь.

— Очень просто. Преподавал, преподаю, буду преподавать — суть единое действие, различие только во времени, и потому, как только человек сможет разобраться с этой краеугольной, определяющей проблемой, все сразу станет на свои места.

— Да нет, же! Софистика какая-то, чистой воды софистика, — возразил я с ненужной, наверное, горячностью. — Поступил, поступаю, буду поступать в этот институт — все это совершенно разные вещи. Более того, я уверен, что будущего времени в моем случае не будет вообще, потому что за время службы в армии из меня выбьют остатки разума…

— Ну, это частный случай на самом-то деле, хотя для индивидуума такой вариант развития событий может оказаться фатальным. — Незнакомец глянул на часы, и я поразился обилию различных кнопок и кнопочек на этом тривиальном приспособлении. — Похоже, что решение придется принимать творческое и экстренное. Давай-ка сюда свои документы.

Я, уже ничему не удивляясь, робко протянул собеседнику все свои бумаги.

— Но у меня совсем нет денег, — пролепетал я едва слышно.

— А-а! Товарно-денежные отношения? На, держи мой паспорт, не дрейфь.

Львиноликий со всеми моими документами направился к институтскому зданию.

Я некоторое время провожал его взглядом, потом на несколько мгновений отвлекся, женщина взвизгнула неподалеку, а когда обернулся, уже не нашел в толпе всклокоченной гривы. Показалось только, что мелькнул знакомый стриженый затылок и непокорный ежик между двумя макушками. Невольно поднял руку и нащупал свои «вентиляторы» на темечке. Как ни стригись и укладывай, все равно торчат, только девчонки смеются. Ах, где же вы Лизка, Светка, у меня даже под сердцем защемило.

Так я просидел почти час, успел проанализировать записи незнакомца. Ну, что сказать, если честно и откровенно, — круто, аж завидно. Из любопытства заглянул в оставленный паспорт и, поверьте, почти не удивился: «Иванов Иван Иванович» значилось там, и стояла залихватская роспись незнакомца. Точно так же это мог быть Сидор Сидорович Сидоров, Константин Константинович Константинов, Платон Платонович Платонов, Сергей Сергеевич Сергеев… Я задумался и еще долго плел всякие фантазии, когда прямо передо мной, словно чертик из табакерки, возник львиноликий. Уселся устало на лавку, на сей раз поближе ко мне, твердо встретил мой вопрошающий взгляд.

— Ноль шансов! — сказал уныло, и сердце мое екнуло, упало. Остановилось. Все. Конец.

— Как это, совсем ничего не вышло?

— Ну, почему же совсем ничего, вышел скандал, да еще какой, — он удовлетворенно причмокнул, словно к деснам у него прилип леденец, и продолжил: — Он меня спрашивает: «Молодой человек, чем вы можете меня удивить?»

— Ну, — заерзал на лавке от нетерпения я, забывая даже спросить, как ему удалось выдать себя за меня. Львиноликий открыл мой многострадальный блокнот и с азартом написал:

X" + Y" = Z", где п — целое число…

Ручка его застыла, а глаза внимательно следили за моей реакцией.

— Но это же Великая теорема Ферма, — почти прошептал я, — она же решения не имеет в целых положительных числах. Хотя, по-моему, в девяносто пятом году итальянцы что-то придумали, но уж очень громоздко.

— Абсолютно точно! — радостно подтвердил мой собеседник. — Ну, я ее и начинаю решать. В принципе, нужно немного больше знаний о диофантовых уравнениях, Куммер же почти разобрался еще в XIX веке…

— Тогда почему же «ноль шансов»? — недоумеваю я.

— А потому, что этот дурак, извини, председатель комиссии, начал орать, что премию за решение этой теоремы отменили в начале XX века, что не следует так легкомысленно и дерзко относиться к сложным математическим проблемам, что смелость, перейдя известный рубеж, становится наглостью… Ну, в общем, нужно приходить завтра повторно. На десять назначено собеседование. — На лице его появилось уже знакомое виноватое выражение. — Но это даже лучше, придется начинать под барабанную дробь.

Он вернул мои бумаги и забрал паспорт.

— Классный получился, правда? — со странной гордостью сказал он, почему-то очень радуясь обычному этому документу.

— Паспорт как паспорт, и фамилия редкая, — как полный дурак, выдал свое любопытство я.

— А как задачка? — благородно не обратив внимания на мою оплошность, спросил львиноликий.

— В общих чертах понятно, но вот здесь, похоже, трудности. — Я ткнул пальцем в превращения, которые при беглом просмотре здорово смутили меня.

— Точно-точно, — искренне улыбнулся он, — в частном случае это может выглядеть следующим образом… — И мой многострадальный блокнот начал покрываться стройными рядами математических символов. К тому времени, когда я почти потерял способность понимать, мой собеседник замедлил темп, повторил несколько последних эволюции и ринулся дальше.

— В общем случае это будет выглядеть иначе и теперь уже совсем просто…

Просто, не просто… Я не спал до четырех часов утра. Выпил почти литр кофе. Утром едва продрал глаза к восьми. Испугался собственной физиономии в зеркале, когда собрался бриться. Ровно в десять я стоял у входа и только тут сообразил, что никого не знаю, даже не представляю, куда идти! Хорош абитуриент. Пока я растерянно озирался, недоумевая, к кому бы обратиться с этими дурацкими вопросами и торгуя своим пожелтевшим, видно, от кофе и недосыпания лицом, на меня буквально наскочил давешний обидчик с вихлястой походкой.

— А-а-а! — заржал он жизнерадостно. — Давай, Вологда, ну и навел ты вчера шороху. Похоже, что я тебя недооценил, больно уж ты Тушуешься. Лови фал… — И он, буквально взяв меня на буксир, в прямом смысле этого слова, протащил на второй этаж, минуя все заградительные кордоны.

— Сгинь, пехота, — весело наехал мой проводник на какого-то вихрастого малого, который собирался что-то спросить у меня, — человек щелкает Великую теорему Ферма, а ты со своими раз… документами.

Когда я увидел комиссию, пульс мой громыхал далеко за 120 в минуту. Как-то сразу понял, кто из них вчерашний «дурак», по выражению львиноликого. Он сидел аккурат в геометрической середине ряда и уже тянул газированную воду из простенького стакана.

— Ну что же, молодой человек, — без предисловий начал он, — вы так быстро ретировались вчера вместе со своими записями, что не оставили нам повода посмеяться над вашей самонадеянностью, — и все тем же противным голосом продолжил: — Чем вы попытаетесь нас удивить на сей раз?

Я перехватил взгляд крепкого с литыми плечами мужика, который сидел почти подле открытой двери. В линялых джинсах и легкомысленной, белой, на кнопках, видно, шибко модной хлопковой рубахе, он столь разительно отличался от официоза комиссии, что не мог не привлечь внимания. Ну, точно «фейс-контроль». Здоровый, как Кинг-Конг, надо же. Тут я почему-то совершенно успокоился, взял мел, представил, что стою у доски в давным-давно знакомом классе, и старательно вывел, почти нарисовал исходные формулы.

— А откуда вам известна эта задачка? — изумился мой вредный оппонент.

— Да вот вчера мы обменялись мнениями с вашим сотрудником… — И я робко указал рукой на «вихлястого», который, видно, из любопытства маячил в отдалении.

— Вот как, — протянул председатель комиссии оборачиваясь, — вы на каком курсе, мой дорогой? — Это уже не ко мне, слава Богу.

— Перешел на последний, — живо ответил мой провожатый и, когда внимание присутствующих вновь сконцентрировалось на мне, выразительно покрутил у виска.

— Ну что же! У вас, стало быть, есть суточный гандикап[44]. Не беда. Так каково же ваше просвещенное мнение по этому вопросу? — завершил короткое предисловие председатель.

Я надавил на мелок так, что он начал крошиться. Вот, наверное, что имел в виду львиноликий, когда вчера упоминал барабанную дробь. Мел буквально летал, противно скрипя, так что волоски на руках поднимались дыбом. Ряды формул, словно шеренги солдат на параде, стояли перед глазами, только успевай переписывать.

— В частном случае это может выглядеть следующим образом, — продолжал я, невольно подражая интонациям странного своего знакомого, — в общем же случае, будет гораздо проще…

— Погодите, молодой человек, в этом превращении…

Совершенно неожиданно возникший легкий шум перекрыл звучный голос. «Фейс-контроль» с тонкой сигарой в руке ровно и спокойно сказал:

— Продолжайте, молодой человек, смелее, некоторые процессы лишь проигрывают от остановок и прерывания.

За столом кто-то гадостно, тонко хихикнул, председательствующий с негодованием обернулся, а я, пользуясь, как мне показалось, явной поддержкой, словно на раздутых парусах, понесся к недалекому уже финишу.

— Вот. — Я опустил руки и оглянулся.

Члены комиссии застыли, словно чего-то ждали. Наконец, от самых дверей раздались неторопливые аплодисменты. «Фейс-контроль» поднялся во весь свой немалый рост, подошел, пованивая сигаркой. Протянул мне руку, и я сразу понял, что означает выражение «попасть в тиски».

— Байк водите? — И, увидев мою растерянную физиономию, сразу перевел: — За рулем мотоцикла сидели?

Я от растерянности только кивнуть успел, ничего себе переходы.

— Так. Все ясно. Парня я беру к себе. Формальности улажу сам. Да, «корова» как пишется? — неожиданно обернулся он ко мне.

— Через «о», — умудрился не растеряться я.

— Для математика вполне достаточно, — резюмировал мой спаситель и повел за собой.

— Коллега, — ядовито бросил он председателю комиссии на прощанье, — похоже, что вам придется изобретать что-то новенькое, чем можно «травмировать» студентов.

Через несколько дней, когда все формальности, словно по мановению волшебной палочки, оказались улаженными, я встретился с львиноликим. Он сидел все на той же лавочке, обмахиваясь зачем-то газетой, хотя утро было прохладным.

— Ну, как дела? — спросил вроде нейтрально, но откровенно хитро прищурился, рассматривая меня так, словно увидел впервые.

— Фантастика, — признался я, — если бы мне неделю назад сказали, что такое возможно…

— Erat. Est. Fuit[45], — пришел мне на выручку собеседник, — мелочи. Латунский ведь известный мерзавец.

— А кто это Латунский?[46] — переспросил я, пытаясь одновременно припомнить, откуда мне странным образом знакома эта фамилия.

— Латунский — это не фамилия, это имя нарицательное. — Он махнул рукой, словно обрывая этот неожиданно ставший ненужным разговор. — Кстати, где знаменитый блокнот, а пока на вот, почитай… — И он протянул мне институтскую газетку.

В небольшой статье рассказывалось об абитуриенте, который на вступительном экзамене решил… Я покраснел. Чтобы обо мне, в газете, да еще незаслуженно… Меня аж в пот бросило. Львиноликий словно насквозь видел.

— Да не переживай так. Я же сказал, все едино. Прошлое, настоящее, будущее. Подумаешь, двумя годами раньше.

— Это несправедливо. Ведь это вы решили. — Уши у меня все еще горели.

— Вот настырный какой. Такие ископаемые теперь, наверное, только в Вологде есть.

Я не знал, обижаться мне или нет, а он продолжил как ни в чем не бывало.

— Считай, что ты получил аванс, а с этим, — на его ладони оказался комок бумаги, — нужно кончать, тем более что там небольшая неточность.

И смятые листки охватило почти невидимое под яркими солнечными лучами пламя. Львиноликий даже не потрудился убрать руку, словно огонь был холодным, и только черный прах слетел с ладони и плавно опустился вниз.

— Кто вы? — наконец набрался храбрости и спросил я. — Как все, что произошло, возможно?

Мне хотелось задать массу вопросов и, главное, получить на них ответы, но вместо этого я ляпнул:

— Вы гипнотизер?

— Это точно! — хмыкнул мой собеседник. — Как есть гипнотизер. Лауреат конкурса магов и гипнотизеров, а также специалистов по телекинезу… Скучно все это, мой молодой друг. — И он собрался уходить.

— Погодите! — почти крикнул я. — А что же… что же теперь будет? Или потом будет?

Я окончательно запутался и смешался.

Мой странный собеседник уже поднялся и теперь возвышался надо мною. Таким я его и запомнил: залитого солнечными лучами, на аллее, в окружении молодых лип… Он многозначительно, как это показывают в кино, провел над моей головой ладонью, и я неожиданно, но удивительно отчетливо увидел солидного мужчину с красивой тростью, медленно идущего по ленте асфальта между рядами могучих лип. Солнце едва пробивается через густые кроны. Он спокойно, чуть прихрамывая (былая травма — дань увлечения мотоциклом), подходит к старенькой лавочке, на которой, уткнувшись носом в книгу, сидит парень в скромненькой рубашке, устраивается на противоположной стороне и достает свежий номер журнала с кроссвордом. Склоняется над ним, и становятся видны поредевшие волосы, все еще непокорно торчащие между двух макушек.

— Никаких шансов, — доносится до него шепот, и эти слова моментально выводят мужчину из задумчивости.

— Это почему же «ноль шансов»? — спрашивает он у молодого человека.

— Я не местный, а здесь, говорят, такие звери в комиссии, порвут, как газету.

— Да? Ну, так давайте посмотрим. — И он легко пишет несколько формул в протянутой неуверенно тетради.

— Так про это даже притча есть, что абитуриент давным-давно прямо на собеседовании решил когда-то эту задачу, — едва взглянув на написанное, отреагировал парень, — теперь таких людей уже нет, а может, это просто красивая сказочка, выдумка. Так нечестно, я знаю решение.

И пользуясь тем, что его неожиданный собеседник на несколько секунд задумался, продолжил:

— А вы здесь преподаете? Да?

— Преподавал, преподаю, буду преподавать, — прошептал едва слышно тот. — Весь смысл в связи времен, как все просто… — Он поднялся и, едва заметно прихрамывая, пошел прочь, а легкий ветерок каверзно прикрыл линованным листком оставленную в тетради визитку.

Я открыл глаза и оглянулся. Наваждение какое-то, вероятно. Солнце голову напекло, говорила же мама. Львиноликого нигде не было видно. Молоденькие липы чуть слышно играли листвой под легкими порывами ветра.

Что-то будет, наверное, когда деревья станут большими…

Часы

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Сашка Сарана — человек самый что ни на есть обычный, можно сказать, заурядный. Дел только, что за летние месяцы вытянулся сантиметров на двенадцать, стал угловатый, нескоординированный, даже в футбол перестал гонять — одышка. Водили его к врачу, обследовали, даже нарисовали какой-то диагноз, дистония, что ли. На этом дело и закончилось. Ест, как у врага в доме, все больше валяется на диване да музыку слушает. За лето книжки три прочитал из программы, остальное — детективы, фантастика, исторические романы. Совершенно обычный подросток, каких в Харькове десятки тысяч, хорошо еще, что вообще читает, а не перед телевизором торчит.

Первого сентября, как и полагается, поплелся в школу, разумеется, неохотно. Выпускной класс, скоро думать об институте или в армию гудеть. Оно, конечно, первый день, забавно всех увидеть. Кто-то совсем не изменился, а на него пальцами показывают, ржут. Месяца четыре назад врезал бы по «чепе», а сейчас лень даже руку поднять. Мимо прошествовал физрук, глянул добродушно. А то как же, новая баскетбольная надежда школы. Клас-ручка туда же, даже руками всплеснула: «Ой, какие вы все стали взрослые, как выросли». Впрочем, как ни делай вид, что тебе все это безразлично, но где-то и приятно: о тебе помнят, может, искренне рады видеть.

— Ну, ты конкретно вымахал.

Это Петька Кривошеев, каким-то чудом перебрался в одиннадцатый. Сколько раз говорили, что стопроцентно отчислят, а он — тут как тут.

— А ты как здесь оказался, я уж думал, что крышка тебе.

Сашка искренне радуется. Без Петьки в классе будет скучно, хотя зараза он редкая.

— Ага, сдыхаются они так просто от меня, как же! Только я теперь как партизан. Тихо, молча. Батя с директором говорил. Теперь если в чем меня засекут — хана. Такие вот дела, брат Саранча.

— Тоже, вспомнил, — с некоторой обидой ответил Сашка, — какая я теперь саранча? У врача был недавно, из-за этого роста даже от физкультуры освободили, не до футбола теперь. Говорят, что сердце и сосуды должны за полгода приспособиться.

— Класс! — Петька даже присел от восторга. — Не-е, это круто. Все в приседе пешком, а ты, как мэн, по-взрослому, «летящей походкой, ты вышел из мая…» — фальшиво воспроизвел он какой-то пошловатый мотив.

Кто же мог знать, что день, так обыденно начавшийся, в корне изменит, да что там изменит, перевернет его, и не только его, Сашкину, жизнь.

На углу Пушкинской, рядом с киоском, распрощались. Пожали руки. Петьке вверх, а Сашке вниз. Пошел, как всегда, свесив голову, мусор рассматривает, трещины в асфальте считает. За новым, жутким этим памятником, не доходя до «McDonald's», как обычно, кучами кулечки, стаканчики. Не отказал себе в удовольствии, поддел ногой фирменный пакетик, а под ним что-то блеснуло. Грязно, черт его возьми. Нашел в портфеле ненужную бумажку, брезгливо, двумя пальцами поднял и обмер. Часы, да еще какие, с калькулятором и кучей кнопочек. Ничего себе счастливый случай.

Оглянулся вокруг на всякий пожарный. Никто внимания не обращает, никто часы не ищет. Хозяина нет, наверное. Достал из портфеля кулечек, аккуратно положил, почти вприпрыжку домой, лишь бы они в этой грязи не испортились, неизвестно ведь, сколько валяются.

Часы оказались в полной исправности. Корпус блестящий, Сашка таких вообще не видал. Снизу и сверху круглого, под старину, циферблата — по двадцать маленьких кнопочек да на самом корпусе еще несколько. Попытался найти производителя, но обнаружил только какие-то значки по вертикали. «Японские, наверное, — привычно рассудил он, — умеют делать, гады». Проверил калькулятор: разделил 100000000 на 9 и получил, как и следовало ожидать, 11111111,1. Предназначение остальных кнопочек он выяснять не стал. Спрятав часы подальше, решил, что потом все успеет.

Вспомнил, о чем говорила историчка, мол завтра в школе, может быть, начнет работу какая-то комиссия, а председатель ее сам когда-то преподавал историю, так что, скорее всего, к ним и заявятся. Просила повторить Полтавскую битву. Кстати, с историей у Сашки было почти все в порядке. Сражения он любил всякие, про полководцев знал много, но как начиналось это вечное «молотите, быки, молотите…» или «положение крестьянства в Средневековой Европе было крайне тяжелое», так он начинал скучать. Да и с цифрами у него бывали беды крупные, так что даже очень известные события легко меняли не только десятилетия, но и века.

Если бы ему четыре месяца назад сказали, что он, Александр Сарана, в здравом рассудке и памяти, вечером 1 сентября будет зубрить историю, то он в лучшем случае бы рассмеялся, а то и по уху огрел. А теперь собрал по полкам все, что можно, от «Всемирной истории» до «100 великих битв», и принялся с неожиданным интересом сравнивать описание тех далеких событий.

Текст укладывался в голове легко, да и воображение у Сашки всегда было приличное, говорить, правда, у него не получалось совсем. Как про себя, так хоть часами, а когда кто-то слушает или, там, в школе у доски… Ничего почти не получалось, будто слова забывались, сплошное жалкое тык-мык.

Наверное, часа два читал, даже когда мама с работы пришла, перекинулись лишь несколькими словами, что там можно про школу говорить. Вернулся за стол, но не утерпел, достал из коробки часы, случайно нажал кнопку сбоку. На какую-то долю секунды, не больше. Часы тоненько тинькнули, на матовой поверхности появился символ «please, уеаг». Сашка с опаской посмотрел на возникшие, словно всплывшие из матовой глубины буквы, все-таки иностранный язык, но не спасовал: сколько лет английский учит, зря, что ли? Быстро набрал 1709. Цифры через несколько мгновений растаяли, снова появился текст «detail». Это слово поначалу поставило его в тупик, но ненадолго. Поковырявшись секунд двадцать, благо, с набором SMS'oк проблем не было, напечатал «Poltava». С буквами произошло то же, что и с цифрами, теперь из глубины экрана всплыло «please, enter».

Еще четыре месяца назад Сашка бы не колебался ни секунды. Теперь он огляделся по сторонам, взял почему-то ножик для разрезания бумаги и положил в карман. Enter так enter, одними губами прошептал он и нажал заветную кнопочку…

Пахнуло гарью. Откуда-то издалека донесся многоголосый крик. Сухим треском раздался залп и следом за тяжелым «бух», физически ощутимо вдавливаясь в воздух, над головой пронеслось ядро. Сашка сидел в неглубокой траншее ни жив ни мертв, не понимал, как, куда и за что попал. После того как в воздухе над ним пронеслось еще несколько ядер, осторожно высунул голову и ахнул. На изрытом железом поле, совсем рядом, выстраивались полки. Офицеры с яркими плюмажами, не кланяясь пулям, важно вышагивали вдоль шеренг. Он едва успел бросить быстрый взгляд назад, где, ощетинившись штыками, шла как на подбор рослая, закаленная в боях сине-желтая пехота, как все накрыл, словно лавина, накатывающийся звук «у-а-а-а». Сухой треск залпа лишь на секунду приостановил это победное «у-а-а-а», и, словно волна, оно прокатилось дальше. В яму к нему буквально упал страшный, усатый, в пороховом кислом дыму солдат, раненый. Темное пятно расползалось на боку.

— А, зацепила, дура, — кричал он. Диким взором поглядел на Сашку, — не боись, малец, достань вон тряпицу, перевяжи.

Сашка робел. От вида крови неприятно поташнивало, руки тряслись. Едва управился. Солдат исподволь рассматривал его, но ничего не говорил, сопел только, и лицо все бледнело. Еле уложил раненого поудобнее, а сам осторожно высунулся из траншеи.

— Ну что, неужто опять отбились шведы? Сине-желтые, словно на плацу, смыкали ряды вокруг раненых и убитых, быстро перезаряжали винтовки.

— Как на параде стоят, а где наши?

— Буде им. Сейчас царь-батюшка сам подойдет, с новыми полками, неможна нам отступить, никак неможна.

И, словно в подтверждение слов раненого солдата, раздался залп батареи, Сашка увидел в сотне метров от себя бело-серые дымы, и туча ядер с победным ревом вонзилась в воздух. Где-то далеко слышалось все то же яростное «у-а-а-а». Земля ощутимо гудела. Каким-то внутренним чувством Сашка понял: конница. Высунулся почти по пояс, ничего не боялся, удивительно, словно в бинокль, увидел, как из-за пологого холма, покрытого редким кустарником, вынеслась лавина всадников, впереди весь в лентах, синих, белых, красных, словно слившийся с конем всадник, блестит клинок в руке. Навстречу, низко пригнувшись к шеям лошадей, тяжелой серой массой летит вражеская кавалерия. Сердце Сашки сначала замерло, а потом заколотилось, как никогда в жизни.

Наряженный, будто на праздник, офицер играючи поднял могучего коня на дыбы и повел лавину вперед, навстречу врагу. Сшиблись. Пыль закрыла место жуткой схватки. Только летал-метался яркий плюмаж, а потом все кончилось. Словно на картинке, пританцовывающий конь под безумцем-храбрецом… Вновь строятся ряды и мерным ходом — вперед, в атаку, словно за спиной не умирают раненые товарищи и поверженные недруги, не бьются и не храпят в агонии лошади.

Сашка едва успел перевести взгляд на пехоту, которая строилась для решающего удара. С безумными глазами навыкате, с усами ниточкой — всадник на крупном жеребце. Рот разинут в неслышном крике, рука указывает в направлении умчавшейся конницы. Ветер доносит отдельные слова «.. но за Россию…» — снова за шумом боя ничего не слышно, и вдруг тот же с надрывом голос звенит в ушах: «…в благочестии своем!» И снова протяжное «у-а-а-а» от горизонта и до горизонта накрывает равнину. Пушек уже не слышно. Страшный ружейный треск и дикая по жестокости атака, орут офицеры: «В багнеты!»

Сашка не раз смотрел на большом экране и «Храброе сердце», и более кровавые боевики, но тут он не выдержал, на несколько минут потерял контроль над собой. Сидел, скорчившись рядом с раненым, держал тяжелую винтовку в руках. Слабость страшная одолела.

На запястье что-то пискнуло, автоматически глянул на часы, весь циферблат заполнила большая восьмерка, сменилась семеркой, затем шестеркой…

— Саша, Александр, — мамин голос, — сколько можно тебя звать? Вон отец уже с работы пришел, кушать иди. Сашка открыл дверь, появился на пороге комнаты с перекошенным от только что виденного лицом.

— Танюська! Ты посмотри, какой он бледный, — это уже отцовский бас. — Ты что же это, брат, совсем нас решил доконать своим состоянием?

Увидев за спиной сына разложенные на столе книги, отец от неожиданности даже голос понизил (все же первое сентября), взглянул на обложки мельком, одобрительно хмыкнул. Прошли на кухню, а тут и мама засуетилась, видно, физиономия у Сашки была бледная, да еще с зеленоватым оттенком небось.

— Может, его на пару недель вообще от занятий освободить? Смотри, на нем лица нет. — Мама чуть не плачет.

— Та не беспокойтесь. Это я просто резко встал. Давление, наверное, низкое.

Не зря же он учил эту дурацкую валеологию. Действительно, через пару минут все стало на свои места, и в окружающий мир вернулись живые краски.

— Что это ты сразу за книги взялся? — полюбопытствовал отец во время небольшой паузы, когда вслед за супом на столе должны были появиться пельмени.

— Историчка сказала, что завтра может комиссия нагрянуть, просила повторить Полтавскую битву, — неожиданно охотно ответил Сашка, хотя обычно слова о школе приходилось вытягивать из него клещами.

Отец молча поднялся из-за стола, достал три рюмочки и едва початую бутылку вина. При виде спиртного мать всплеснула руками, мол этого не хватало.

— Да. Тебе бы сейчас красного, но чего нет, того нет, — не обращая внимания на супругу гнул свое Сарана-старший. — Ну, с началом учебного года.

Сашка заправски выпил рюмку, пожевал губами, пытаясь разобрать аромат, как-то автоматически ляпнул: «Ординарное, столовое, полусладкое, под пельмени в самый раз, наверное…» За столом повисло изумленное молчание.

— Нашел чему у отца учиться, — возмутилась наконец пришедшая в себя мама, но Сарана-старший одобрительно подмигнул и с обычным аппетитом принялся за второе.

Спустя несколько минут через едва прикрытую дверь Сашка слышал отцовский возмущенный шепот: «А ты что, хочешь, чтобы он в подворотне дерьмовую водку жрал или портвейном давился? Пусть с нами за столом. Ишь проблема какая, рюмочка полусладкого».

Потом целый час до новостей сидели, вальяжно развалясь на диване, листали книги и рассматривали карты, обсуждали события 1709 года, словно это произошло несколько дней назад, и потрясенная Европа еще не верит тому, что свершилось на далекой восточной ее окраине.

— Ты бы знал, какая это была победа, — говорил отец, а с Сашкиных губ едва не срывалось предательское «я видел…».

Неожиданно для себя Сашка проснулся за несколько минут до звонка будильника. Отчетливо и сразу понял: если просыпаешься сам, то чувствуешь себя прекрасно, а если после окаянного звонка, то страшно хочется снова упасть на подушку и весь день или, по крайней мере, утро идет насмарку.

Позавтракал без всякого аппетита, хорошо хоть маму не расстроил, выпил очень сладкий и крепкий чай. В школу пошел на удивление охотно. В голове все еще звенел вчерашний бой, перед глазами, словно прямо на Пушкинской, строились в линию баталии полки. А тут Петька маячит на углу, дергает головой, мол иди быстрее.

— Привет, Саранча. — Радостно улыбается.

— Какая я тебе Саранча, — неохотно, как-то кисло, усмехается в ответ Сашка, — я же не ору тебе «Кривошея!».

— А мне по барабану, — искренне удивляется приятель такой реакции.

— А мне — нет, — отрезал Сашка.

— Тю-ю. Так как тебя, блин, называть?

— Не блинкай, слов нормальных нету, что ли?

— У-у-у, как все запущено-о, — тянет растерянно приятель, — ты как в рост пошел, так у тебя что-то с мозгами стряслось. Или солнечный удар приключился.

Он, ерничая, тянется ко лбу приятеля, чтобы проверить, нет ли у того температуры. Сашка наконец улыбается, теперь уже искренне.

— Знаешь, надоело быть клоуном в классе. Не потому, что кто-то что-то подумает, а так, по-настоящему. Ну, как бы тебе объяснить. Когда-то нужно меняться, что ли…

Он опять привычно не находит слов, но и то, что сказал, произвело на приятеля впечатление.

— Так что, труба дело, значит? Прощайте, кнопки на стуле, дым из портфеля, больше никого не засунем в вытяжной шкаф проветриться? — Петька даже расстроился от такой перспективы. — Доктор, сделайте мне красивенько… — вспомнил он какой-то плоский анекдот, из которого в памяти и застряла эта фраза.

Наверное, впервые за долгие годы известная всей школе парочка чинно прошествовала на занятия, никого не задела, никому не отвесила подзатыльник и не подставила ножку. Деловито заняла, как водится, места сзади, обменялась короткими репликами с друзьями-приятелями. Вот и звонок. Историчка почему-то задерживается. В класс заглянула дежурная с перекошенным лицом — девчонка из параллельного класса. Ни к кому специально не обращаясь, бросила быстро: «Уже идут, сидите тихо!»

Действительно. Вошла напряженная училка, следом — представительный мужчина, а через несколько секунд — еще одна строгая (классический вариант пе-дули) дама. Поздоровались. Историчка возьми и ляпни: — Освободите, пожалуйста, стол сзади, пересаживайтесь сюда, ребята.

Наша парочка, ругаясь про себя, под насмешливый шепот однокашников поплелась за первый стол. Петька роняет учебник, наклоняется за ним и с грохотом вываливает из портфеля на пол все остальное.

— Кривошеее, ты совсем не изменился, — реагирует училка.

И тут происходит нечто невообразимое, вместо какой-то претендующей на остроумие глупости Петька спокойно так отвечает:

— Извините, действительно неловко получилось. — Нужно было видеть изумленное лицо исторички и такие же лица ребят.

— Так, — шепчет кто-то сзади, — я тебе говорю, ни в жизнь такого не было, видать в джунглях Амазонки окочурился последний птеродактиль.

Петька, гордый произведенным эффектом, воцаряется за первым столом и победно оглядывается: мол мы и не так умеем.

Однако Анна Ивановна уже заводит свою знакомую давным-давно песню. Мол за то время, когда мы набирались сил, произошло много событий, которые изменили лицо мира. Одним из таких событий в свое время, безусловно, являлась Полтавская битва… Где только слова такие умные берет. Петька исподволь крутит головой, разглядывая ребят, а сам косится на членов комиссии.

— Кто может помочь нам восстановить картину тех далеких лет? — наконец завершает предисловие историчка, и в классе зависает гробовая тишина.

Петька, ехидно улыбаясь, почти одними губами шепчет приятелю:

— Ну что, спасай класс, Демосфен хре… — И не успевает закончить, потому что Сашка Сарана, точно с ним солнечный удар приключился, тянет вверх руку.

Анна Ивановна с каким-то сомнением и колебанием вызывает его и, идя ему навстречу, разрешает говорить с места, а не идти к доске (чтобы хоть комиссию не видел, что ли).

Сашка вытягивается во весь свой непривычно высокий рост, ощущает противный комок в горле, покашливает, вызывая шепоток за соседними столами и… Он впервые заговорил свободно, будто что-то прорвало. Слова находились сами и, словно по волшебству, становились на свои места.

— Преимущество русской армии было большим, особенно это касалось артиллерии. После поражения у Лесной, шансы Карла XII почти исчезли, и это гнало шведского короля вперед. Полтава со своими слабенькими укреплениями стала той стратегически важной точкой, овладение которой было решающим для противоборствующих сторон. Психологический перевес был на стороне шведов. Над Петром, хотя прошло семь лет, все еще витал жуткий дух Нарвской конфузии. Здесь, на изрезанной оврагами равнине под Полтавой, должна была решиться судьба не только летней кампании 1709 года, но, пожалуй, и всей Северной войны. Намеренно или из опасений, что новобранцы не выдержат страшного удара шведов, Петр отдал инициативу противнику. Позиция русских войск была укреплена сооруженными по приказу царя редутами. Битва началась рано утром… — Сашка говорил и говорил. Потрясенное молчание воцарилось в классе. Анна Ивановна, которая осталась стоять, готовая в любой момент прийти на помощь, теперь осторожно, стараясь не шуметь, присела и, делая вид, что все идет своим чередом, слушала.

Сашка продолжал не переводя дух, словно очевидец тех событий:

— Вот уже захвачены два недостроенных редута, вот шведы смяли батальон Новгородского полка, и паника прошла по русской армии, но ведут огонь артиллеристы, сам царь строит полки для контратаки. С безумством обреченных шведы идут прямо на пушки, изры-гающие смерть, но русская армия, воодушевленная царем в атаку («Не за Петра, но за государство, Петру врученное!»), поднимается навстречу. Штыковой бой был ужасен. Идущая вперед, повинуясь только многолетней привычке побеждать, уже обескровленная, потерявшая большую часть офицеров, еще не верящая в поражение, шведская армия останавливается, пятится… И только после следующего страшного удара откатывается, бежит, рассыпается, и Карл впервые теряет контроль над войсками.

Звонок прозвенел неожиданно. Сашка остановился. Он словно грезил наяву и сейчас в недоумении смотрит на Анну Ивановну. А проверяющий, сам председатель комиссии, поднимается из-за стола, подходит к нему и на весь класс благодарит за лекцию. А под конец добавляет:

— Молодой человек, если вы захотите поступать на исторический факультет университета, то я обязательно окажу вам поддержку.

Руку пожал, поблагодарил Анну Ивановну за отменную подготовку учеников.

— Ну, Демосфен, ты даешь, — шепчет Петька, не скрывая восторга, и Люська Самойлова, которая даже не оборачивалась прежде в его сторону, смотрит в упор влюбленными фиолетовыми глазами.

На других уроках ничего заслуживающего внимания не произошло. Отпустили их раньше, все из-за той же комиссии, наверное. Собирались привычно распрощаться у киоска, но Петька, глянув на приятеля, передумал.

— Ты бы на себя в зеркало посмотрел, рожа бледная, аж с синевой, загар к тебе не липнет, наверное.

— А что мне, мордой кверху ходить, что ли, — обиделся на приятеля Сашка, — не до загара было: пол-лета на диване провалялся, а к бабушке поехали, так я чуть с лестницы не слетел, когда вишню собирал, вот где была бы коррида.

— Это точно, — подхватил Петька, — тогда бы тебя освободили от всех предметов, чтобы не приключилось мозгового переутомления.

Приятель снова ерничал, а Сашка, сохраняя на лице обиженное выражение, усиленно решал, «колоться» или нет.

— Знаешь, что я вчера нашел? — не выдержал он. — Никогда не угадаешь!

— А что там гадать, гривен двадцать, наверное, — предположил приятель.

— Сам ты «гривен двадцать», вещь, подороже твоего компьютера, может быть.

— Ну, это ты, положим, загнул. Долоресы на Пушкинской пока не валяются, — но голос Петькин звучал неуверенно, а любопытство, несмотря на напускное безразличие, ясно читалось на лице.

— Только ты никому не трепани, а то знаешь… — Сашка уже почти сожалел, что начал говорить, но иметь такую невероятную штуковину и не похвастаться — выше всяких сил.

Петька залетел в магазин на углу, выскочил через минуту с двумя порциями мороженого. Пока дошли домой, быстренько все сожрали, даже покашливать начали. Сашка что-то нашел в холодильнике, разогрел, пошло вместе с нетронутыми в школе бутербродами, своими и приятеля, и только после этого пошли смотреть вчерашнюю находку.

Нужно было видеть Петькину вытянувшуюся физиономию, когда часы были извлечены из коробочки. Удивление, но и разочарование, что все так просто, ясно читались на нем.

— Классные часы, я таких не видал, — нашел в себе силы признать он, — но до компьютера не дотягивают, это ты перегнул.

— А ты не спеши выводы делать, дай Бог, чтобы все получилось, как надо, тогда и увидишь.

Наверное, никогда в жизни Сашка так не волновался. От одной мысли, что может ничего не произойти, его бросило в пот. Он уже почти жалел о том, что притащил друга к себе.

— Ладно, садись поближе на всякий случай.

Он без предупреждения нажал заветную кнопочку на корпусе сбоку. Часы, как и вчера, тоненько тинькну-ли, на матовой поверхности появились все те же «please, уеаг». Сашка не решился ничего менять, набрал ту же дату — 1709. Цифры через несколько секунд исчезли, всплыли буквы «detail».

— Ну, теперь держись за воздух, кажется, сработало, — одними губами прошептал он и бегло напечатал «Poltava» и сразу нажал Enter.

Пахнуло пушечной гарью. Утреннее низкое солнце освещало холмистую равнину. Откуда-то издали доносился крик, слышны были ружейные залпы. Они сидели в небольшой лощине с густым кустарником по краю. Похоже, что шел бой за редуты. По сравнению со вчерашним, они попали на заветное поле несколькими часами раньше. Шведы уверенно шли вперед, а наши отступали, подавались назад.

— Ты шибко не высовывайся, — сказал он приятелю, — меня вчера чуть не прибило.

— Ни хрена себе, — почти в полный голос ответил Петька, — это что, мы получается, улетели в 1700… ну этот, начисто забыл, год?

— Точно, в тот. В 1709 год, Полтава.

Вспомнил, как было вчера, когда он хотел увидеть конную атаку, взял приятеля крепко за руку, и они, словно сверху, в плане увидели всю грандиозную панораму. Вон в тылу наших строящихся войск — укрепления города, на валах — суета. Совсем рядом выравнивается линия батальонов и ходят офицеры с яркими плюмажами. А если развернуться, видно, как шведы после жуткой атаки все же захватили два недостроенных редута.

На сей раз времени прошло совсем немного. Верно, он от волнения очень коротко нажал на кнопку. Не успели толком все разглядеть, как на запястье пискнуло и на циферблате появилась восьмерка, потом семерка…

— Да, — нашел в себе силы признать Петька, не пришедший в себя от навалившихся впечатлений, — это посвыше компьютера будет, против правды не попрешь. Круто. Только врубиться не могу, а как это получается?

— Это что, — добавил жару Сашка, — я вчера раненого перевязывал, едва в обморок не грохнулся, когда кровь увидел.

— Та ты шо! — глаза приятеля округлились. — Это странно, однако, а если…

И он остановился на полуслове, откровенно что-то соображая. Надо отдать ему должное, по части выдумок Петьке равных не было. Вонючая химическая реакция в портфеле зануды-отличника — это только цветочки, бывали и ягодки, вплоть до вызова наряда милиции в школу.

— Знаешь что, — стратегическим шепотом сказал приятель, спустя несколько минут, — давай Батыя грохнем…

— Как это грохнем? — Сашку даже в пот бросило от изумления.

— Ты бы себя видел сейчас — впору сниматься в фильме «Из жизни лошадей», — не отказал себе в удовольствии съязвить Петька. — Как грохнем? Натурально, из автомата. Или гранатой.

Видимо, план созрел в его бедовой голове сразу в законченном виде, и он без запинки выпалил:

— Сначала смотаемся в Великую Отечественную, захватим оружие, потом перенесемся в, — тут он запнулся и с надеждой глянул на приятеля. — Когда он Киев-то взял, падла? Ни хре… ничего не помню, — исправился неожиданно.

— По-моему, в 1240-м, ну, это можно уточнить, а то попадем пальцем в небо. Только, может, не нужно в эти дела вмешиваться?

Сашка вспомнил рассказ, в котором из-за одной раздавленной бабочки или еще более жалкой комахи, менялся ход истории, а тут Батый!

— Не дрейфь, прорвемся, — Петьку, как и обычно, трудно было чем-нибудь смутить, — только бы удалось предметы с собой перевозить.

— Ну, это я вчера проверил, — признался Сашка, — случайно захватил с собой ножик.

Он достал из набора упомянутый предмет.

— Да, могутня зброя[47], — обрадованно констатировал приятель. — Ты что, хотел этим Карла зарезать или как?

— «Или как», — передразнил он Петьку, но, похоже, снова обиделся, — никого я не собирался резать, говорю же, случайно захватил.

— Ладно. Что у нас со временем? Когда твои приходят?

— Говорили, что могут задержаться, собрание какое-то с застольем, что ли.

— Это классно. Давай, Архимед, химичь со своим аппаратом… — Петьку, похоже, абсолютно ничем нельзя было выбить из колеи.

— Куда химичить-то, умный, — возразил Сашка, — тебе кажется, что в сорок первом оружие так везде и валялось, да?

Он заметил некоторую растерянность на лице приятеля, но тот быстро выкрутился:

— Когда немцы Минск взяли, помнишь? Сколько там наших в плен попало да полегло. Вот туда и махнем.

— Погоди, а как возвратиться, если жарко станет?

— Тю! Туда — Enter, обратно — Esc, чего непонятного-то?

Сашка успокоился только тогда, когда нашел на полагающемся месте заветную кнопочку.

— А если в зиму попадем? — нерешительно спросил он.

— Ну, ты даешь, Архимед. Война началась в июне, это даже я знаю. У тебя и впрямь от этого роста кровь до мозгов не добивает.

— Да иди ты, — окрысился Сашка, вечные шуточки приятеля достали его, даже помрачнел лицом, — натворим сейчас делов, потом вовек не расхлебаешь.

Он, стараясь двигаться спокойно, поднялся с дивана и захватил с полки несколько томов «Всемирной истории».

— О-о, — сразу оценил Петька, — это будет квалифицировано как убийство с особой жестокостью. Таким томом, да пару раз по черепушке — и пиши пропало. Всю оставшуюся жизнь будешь улыбаться, если зубы не вылетят. Куда мы с этими талмудами? Захвати что-нибудь маленькое, но чтобы карты были. По ним мы живо сориентируемся.

Идея не была лишена смысла. Так и поступили. Сашка устроился на диване поудобней, будто это могло спасти в случае неведомой опасности, и набрал уверенно «1941» и затем «Minsk».

Они очутились в открытом поле, недалеко от пыльной дороги, по которой двигались люди, повозки, редкие машины. Сверху с режущим уши звуком пикировали самолеты с черными крестами.

— Этажерки летающие, — презрительно отозвался Петька, но в ту же минуту уши заложило, словно лопнули от близкого взрыва барабанные перепонки, и ребят обдало жаром, засвистели осколки.

— Ни фига себе, — заорал Петька, — крути педали обратно!

Сашка лихорадочно нащупал заветную кнопку, нажал наконец. На весь циферблат появилась огромная цифра «8», потом «7»… Так чертовски медленно. На их глазах два немецких самолета безнаказанно и безжалостно расстреливали из пулеметов бегущих людей.

Они шальными от всего этого глазами смотрели друг на друга, уже сидя в комнате. С Пушкинской послышался трамвайный звонок и следом — сигнал авто.

— Фух! Некислое начало, — передернулся Петька, — ужас.

— А ты думал это тебе Сэма гонять, — мстительно процедил Сашка, вспомнив любимую компьютерную игру приятеля.

— Сэм не Сэм, но страшное дело, это же сколько людей зазря погибло?

— Ты, Петька, как будто не знаешь. Двадцать миллионов, но это явно заниженные цифры. Теперь говорят, что более сорока миллионов человек.

— Кошмар какой. Знаешь, когда читаешь в книжке или, там, по ящику видишь, — это одно, но вот так, своими глазами, просто жуть берет.

Несколько минут они сидели молча, но однажды пришедшая в голову идея продолжала манить.

— Ну что, вторая попытка? Два раза в одну воронку не попадем. — Петька всегда отличался неизбывным оптимизмом.

Только с четвертого захода им все удалось так, как планировали. До этого бродили по какому-то бесконечному полю, потом едва не угодили в непролазное болото. Война угадывалась по едва слышным глухим взрывам да барражировавшим над самым горизонтом самолетам.

На сей раз они оказались за наполовину разрушенным сараем, прямо перед носом стоял мотоцикл, недалеко слышалась немецкая речь, вкусно пахло кашей с тушенкой.

— Тс-с-с, — делая страшные глаза, прошептал Петька, — глянь, на мотоцикле — пулемет, эка дура, явно то, что надо. Одним выстрелом бошку снесет напрочь.

По-пластунски (где только научился) добрался до машины, убедился, что никто его не видит, и лихо снял оружие, вторым заходом прихватил коробку патронов и два «шмайсера» с несколькими рожками.

— Эх, еще бы пару гранат, но нигде не видно. Ладно, давай отсюда валить, пока не влипли.

Они перебрались все в тот же сорок первый год и оказались на опушке леса. Тишина, птички поют, утро раннее, даже озноб пробрал.

— Говорил же, что курточки нужно было взять, — вспомнил реакцию легкомысленного приятеля Сашка, у которого от пережитого, а заодно и от холода, зуб на зуб не попадал. Огляделись, убедились, что поблизости ни души.

— Ничего, сейчас согреешься, — Петька деловито осматривал оружие. — Стрелял когда-нибудь?

— Да мы же вместе в тир ходили, что, совсем память отшибло?

— Тир не тир, только это оружие — боевое. На вот, держи, давай попробуем, а то как бы не опростоволоситься в нужный момент. — Он поднял тяжелый пулемет и нажал курок, однако ничего не произошло.

— Так, нужно снять с предохранителя.

Раздался щелчок и следом… казалось, небеса обрушились на землю, так грохнуло. Из всех елок, лип и чего там ни росло, вылетели очумевшие птицы. Ребятам показалось, что на этот звук понабежит прорва народу, но ничего ровным счетом не произошло.

— У зараза, отдача какая, — сказал Петька, — давай попробуем из этих.

Звук выстрела «шмайсера» был сухой, короткий, отдача небольшая. Проверили, сколько патронов у них в наличии.

— Теперь я понимаю, почему на пустой желудок воевать нельзя, опять жрать захотелось, — тоскливо протянул Сашка.

— Ну, ты проглот, только что ели, сколько в тебя вмещается. Ты лучше давай… Чтобы нам повезло побыстрее, а то носиться с этим железом по долинам и по взгорьям тяжко будет. Дуем в 1240-й.

Едва светало. Было прохладно. Воздух показался непривычно чистым. Вокруг, сколько видно глазу, — поля, холмы, перелески. Ни Днепра тебе не видно, ни Киева.

— Куда-то далеко залетели, — предположил Петька, — Киев, небось, тогда был совсем маленький. Как ты делал, когда мы были под Полтавой, чтобы далеко было видно?

— Точно! — изумился Сашка. — Как я не додумался? Давай, — и они увидели и Днепр, и город, обнесенный стеной, и монгольский стан. Шатер Батыя виден издали, но до него никак было не добраться, это стало понятно сразу.

— Слушай, не может быть, чтобы невозможно было… — Он не закончил мысль. — Покажи-ка часы еще раз. Вот, видишь, стрелочки, как у кнопки tab в компьютере, давани, ну-ка.

— «Давани, давани», и что, ты думаешь, должно получиться?

— А то, что сдвинемся на шаг во времени, сколько же можно ждать, может, когда они на приступ пойдут, нам легче будет. Смотри, нет лучше места, чем с того холма наблюдать, а до него отсюда рукой подать.

— А если это не так? — не сдавался более осторожный Сашка.

— Ну, тогда сразу домой, к тебе дернем!

Они залезли поглубже в кусты, так, чтобы видеть только расположение монголов. Оба держали автоматы наизготовку. Сашка, стараясь не дышать, нажал кнопку, на экране всплыли слова.

— О, я ж тебе говорил, спрашивает «сколько часов», нажимай двойку. Давай!

Яркое солнце осветило все вокруг, заиграли золотом купола церквей в городе. В монгольском стане и впрямь готовились к штурму. Слышны были крики, тащили лестницы. Неожиданно совсем рядом всхрапнул конь, цокнул камень под копытом. Разъезд!

— Мамочка, — шепнул Петька, — дуй назад на два часа. Ух ты, класс, — промолвил, едва отдышавшись, — чуть не вляпались. Видал, какая у них разведка? Как подкрались незаметно, заразы.

— Так, может, они ничего и не заметили? — предположил Сашка, у которого руки все еще тряслись от волнения.

— Минут через десять обратно махнем, перепроверим. Ты только пальцы с кнопки-то не снимай, мало ли что. Если что-то не так, сразу жми назад, здесь тихо. Отсидимся, отдышимся.

Через четыре часа штурм города был в самом разгаре, с такого расстояния это не выглядело страшно, казалось ожившей музейной панорамой. Зато на ближайшем холме, с которого как на ладони было видно все, расположилась монгольская знать. Все на конях, в богатом убранстве, суетились слуги.

Петьку однако не занимали исторические подробности. Он деловито устроился поудобнее, положил рядом запасную коробку патронов.

— Ты меня прикрывай, если кто-то рядом окажется. Из этой пукалки, туда не достать, но в ближнем бою сгодится, как только все расстреляю, так сразу дави на несколько шагов вперед, пока вокруг не будет тихо. Если все пройдет удачно, они с перепугу отсюда свалят. Ну, с Богом, — неожиданно добавил он и, как в тире, деловито прицелившись, нажал на курок.

Сашка оглох сразу Видел только, что на холме началась паника дикая и беготня. Вставали на дыбы и падали кони, все смешалось. Потом грохот несусветный на несколько секунд стих, Петька быстро перезарядил пулемет (не зря же он там, в сорок первом, тренировался) и открыл пальбу снова. Сашка только успевал головой вертеть, чтобы к ним не подобрались неожиданно…

— Все, драпаем, — заорал в самое ухо знакомый голос, — дави часов на десять вперед!

Солнце, подкрашивая реденькие облака над горизонтом в нежные розовые тона, садилось. Вокруг, сколько было видно, — чистое поле, а дальше — купола, стены…

— Смотри. Все гильзы подобрали, но сами ушли, похоже, — он осторожно высунулся, держа автомат так, чтобы можно было сразу стрелять. — Тихо, вроде. Давай свою книженцию.

Сашка захватил не только атлас. Открыл на заложенной странице, прочитал из осторожности шепотом: «Киевские князья, боровшиеся за великокняжеский престол, покинули город, уведя свои дружины. Киев оборонял небольшой отряд во главе с тысяцким Дмитрием при поддержке городского ополчения. С помощью осадных машин монголы разрушили часть стены и уже готовились к решающему штурму, когда подверглись неожиданному нападению.

История не сохранила имен героев, предполагают, что часть ратников напала на ставку самого Батыя в момент штурма городских стен. В жестокой сече все нападавшие погибли, но успели уничтожить монгольскую знать. Вместе с Батыем изрублены были и его полководцы Субедэ и Пета. Этот неожиданный удар, гибель Бату, а также боязнь новых, жестоких нападений заставили монголов отказаться от планов взятия Киева и отойти в заволжские степи».

— Ну, что я тебе говорил! — захлебывался от восторга Петька. — Это получается, что я там почти своего тезку грохнул, кто такой, почему не знаю?

— Да погоди, герой, хвастаться, хотя классно получилось вроде. Давай на карту посмотрим.

Сашка достал атлас, открыл на нужной странице и замер от неожиданности: «Евразия. XX век».

— Смотри, ни черта понять не могу. Вот Русь, погоди, что за название? Столицы Киев и Великий Новгород. Глянь, за Волгой все еще Великое Монгольское Ханство, ого, с половиной Китая в придачу.

— Погоди, что-то тут здорово не так, может, она бракованная? — Петька выглядел не столь уверенно, как всего несколько минут назад. — Вот, Польша на месте. — Ткнул он в карту пальцем. — Смотри, Великая Литва на всю Прибалтику, а Петербурга нет вовсе…

— Это у тебя башка бракованная. Ты понял, чего мы нахреновертили, — не удержался Сашка, — говорил же тебе, бабочку тронешь — и ход истории меняется, а ты со своим Батыем и почти тезку своего грохнул, к тому же.

Петька схватился за книгу и, бормоча себе под нос, прочитал скороговоркой:

— «После ухода монголов князья продолжили борьбу за престол, вместо того чтобы объединенными усилиями попытаться освободить покоренные монголо-татарами земли. Это предопределило историческое отставание княжеств, занятых завоевателями, от той части Киевской Руси, которая оставалась номинально независимой, хотя и вынуждена была платить дань. На несколько веков в стране воцарилась выгодная вечно враждовавшим между собой князьям анархия. Только в начале XVII века киевскому князю Свято-полку III Великому удалось покончить с феодальной раздробленностью и освободить все земли Руси от монголо-татарских завоевателей, однако многократные его походы за Волгу, как и военные предприятия его преемников, к успеху не привели». Ничего себе история, — изумленно шептал он, — вот тебе раз. Что теперь будем делать?

— Вернемся без сохранения, — съязвил Сашка, — сам же всегда говорил, чем хорош компьютер. Перезагрузился и по новой.

— И то дело, — наконец согласился с приятелем Петька, — голова у тебя иногда варит, как и прежде, давай только автоматы тут прикопаем и домой.

— Да брось ты их.

Но Петька, уже наученный горьким опытом, не поленился присыпать оружие землей и разбросать патроны во все стороны.

— Все. По коням!

Сашка нажал заветную кнопку, на запястье привычно пискнуло, на циферблате появилась большая восьмерка, сменилась семеркой, затем шестеркой…

— Ух ты, дома! Давай карту! — Петька рвет из рук атлас. — Ва-у. Все на месте. — И неожиданно пускается в пляс, исполняя что-то среднее между гопаком и лезгинкой.

— Жрать хочется, как перед смертью, — тоскливо говорит Сашка, который нагулял аппетит за время скитаний во времени.

— Ладно, Архимед, я побежал, а то мне батя устроит Варфоломеевскую ночь. — Петька сделал страшные глаза. — Ты без меня никуда не двинь, ладно?

Несколько дней кряду, они путешествовали по времени. Побывали при Марафоне, совсем не таком грандиозном, как расшумелись потом древние греки. Полюбопытствовали, как строились пирамиды, выходило, что точно так, как это написано в учебнике, даже обидно и, говоря честно, скучно. На Куликовском поле тоже было совсем не то, что утверждала историческая традиция, это было разочарование посильнее, чем от пирамид.

Самое невероятное еще ждало их. «За штурвалом» находился Петька, а что его занесло в, казалось, ничем не приметный 1018 год, он не мог сказать ни до, ни после. Они как раз вернулись из Порт-Ройяла, где побывали за несколько дней до страшного землетрясения. Вонища на улицах была такая, что они быстро ретировались, не встряв ни в какие неприятности. Идей относительно дальнейших путешествий не было, и Петька просто рассматривал клавиатуру. Тут все и случилось. Почему он набрал «Kiev»?

Они оказались в полутемных хоромах. Потолки высокие, но воздух все равно тяжелый. Два голоса звучали в тишине. Сначала путешественников привлек сильный акцент одного из говоривших, а потом и содержание этого страшного разговора.

— На! Вот тебе голова, государь! — Говоривший с тяжелым акцентом сделал паузу и достал из мешка, который держал в руке, окровавленную голову. — Можешь ли ты ее узнать?

Ответа он не дождался, только выразительный кивок головы, а потому продолжил:

— Прикажи же прилично похоронить брата…

Только после этого они услышали голос князя.

— Опрометчивое дело вы сделали и на нас тяжко лежащее. Но вы же должны озаботиться и его погребением…[48]

— Погоди, так это же Ярослав Мудр… — в голос воскликнул Петька и сам же зажал себе рот на полуслове. — Быстрее назад, свидетели в таких делах живыми не остаются.

— Ты видал, — уже дома, рядом с Пушкинской, надсаживался он, — Ярослав брата своего заказал варягам, а мы его Мудрым называем.

— Можно подумать, что только его, — повторяя слова отца, комментировал Сашка, — народ любит своих палачей… К тому же это только одна из многих версий, по мне так справедливая.

Время шло. Ребята сами не заметили того, как день ото дня менялись так, словно проходили месяцы и годы. Они становились иными: серьезными, внимательными. Исподволь из лексикона исчезли слэнговые словечки, никто из них теперь не употреблял расхожих «колбасит», «прикинь», «круто»… В русском языке оказалось огромное количество слов, которые с лихвой описывали эмоции и впечатления, какими бы разнообразными и яркими они ни были.

Совсем неудивительно, что и успеваемость у обоих решительно улучшилась. Особенно разительные перемены произошли с Петькой, и если в первое время учителя, по старой памяти, норовили ограничиться «десяткой», то через пару недель в дневнике появились и заветные «двенадцать» баллов, сначала по истории, а потом по химии, старое увлечение, что и говорить. Вполне понятно, что Петькины родители, которые раньше особо не радовались тесной дружбе между ребятами, как правило, приводившей к скверным результатам, теперь с удовольствием замечали, как они вместе готовятся к занятиям, что-то разбирают с помощью компьютера.

После уроков в пятницу, когда так приятно посидеть на лавочке под ласковыми лучами октябрьского солнца, Сашка теперь почти так же энергично, как и раньше, шел по Пушкинской, и вдруг вновь почувствовал это противное сердцебиение. Присел на скамью в небольшом скверике. Несколько студентов в белых халатах, видных из-под легких курток, о чем-то громко спорили: «Я тебе говорю по ноль один, один миллилитр, точно, можешь не проверять». Он прислушивался к своему пульсу, а не к разговору будущих врачей. Точно, студенты, вон побежали в больницу на углу: перерыв закончился, верно.

Львиноликий появился неожиданно, может быть, вышел из перехода метро. Сашкино сердце как-то странно екнуло, когда тот остановился рядом.

— Можно присесть, — голос мужчины был приятным, мягким, с едва заметным незнакомым акцентом.

— Да, конечно, — ответил вежливо Сашка.

— Хорошая погода сегодня. Даже как-то жалко, что это последние погожие дни и скоро начнется обычная осенняя слякоть, а там, глядишь, и зима… А я тут некоторое время назад часы потерял, — и он в упор взглянул на Сашку, словно в душу забрался.

— Значит, это ваши часы я нашел, — сам не ожидая от себя такого спокойствия, сказал он, — только опишите мне те, которые потеряли.

— Зачем же описывать, — ответил незнакомец серьезно, и подтянул вверх рукав свитера на левой руке, — вот такие же, как эти.

Одного взгляда было достаточно, они.

— Только я их не ношу, они дома лежат. Тут недалеко, квартал, можем пройти или посидите тут?

— Пройдем, наверное, я там подожду, во дворе, уж очень не люблю по лестницам бегать.

Вместе со странным незнакомцем они вошли во двор. Сашка быстро сбегал домой и принес часы.

— Да. Они, — оценил незнакомец, — спасибо, что хорошо сохранил.

Он молча снял свои и надел те, которые пусть так недолго, но верой и правдой служили Сашке.

— Так, думаю, будет справедливо, — и он протянул ему только что снятые часы, — носи, не бойся, это подарок на память.

— Но… эти, это только часы?

— И часы, и калькулятор, и переводчик… но «только часы», — подтвердил незнакомец Сашкину догадку.

— Жаль, — Сашка чуть не заплакал, еле сдержался, не мальчишка же маленький.

— Ну да ты свое на компьютере наверстаешь — стараясь говорить беззаботно, ответил незнакомец.

— У меня нет компьютера, — Сашка сразу пожалел, что так сказал, но уже не воротишь. — Ладно, не в этом дело. Скажите честно, если можно, конечно, часы ваши как игра, которую представляешь себе? Получается, что уже можно прямо воздействовать на центры коры головного мозга? Иначе совсем ничего не понятно. Ведь не может же такого быть в действительности! Да! То, что действуют локально, я проверял, поле в диаметре метра два — два с половиной от силы.

— Твоя правда, но технологии эти пока, — он остановился неожиданно, словно подбирая слова, — запрещены, что ли, только в разработке. А вот с твоим компьютером нужно что-то придумать.

— Ничего тут не придумаешь, будут деньги — будет и компьютер, а пока к Петьке побегаю. — Сашка давно и безнадежно мечтал о таком приобретении, но…

— Ладно. Эту проблему мы, пожалуй, решим. Где тут можно купить лотерейный билет? Пойдем, пока есть время.

— Может быть, не сегодня, — предложил из осторожности или из вежливости Сашка.

— Сегодня, именно и только сегодня, — настойчиво сказал незнакомец. — У меня тьма дел в соседней области, так что я без промедления уезжаю в Донецк.

Когда Петька узнал, что объявился хозяин часов, он расстроился почти так же, как и Сашка. Сидели в скверике у зеркальной струи, смотрели на воду и на жениха с невестой, которые приехали сюда, наверное, после церемонии.

— Что она в нем нашла? — как всегда, язвил Петька, желая отвлечь приятеля от грустных мыслей. — Я, когда женюсь, а у меня будет красивая невеста, как Люська, наверное, ни на какие струи не поеду, ерунда какая-то. Посидим с близкими в ресторане, а лучше дома, ты у меня будешь свидетелем.

— Куда это ты собрался? — Сашка развеселился от такой перспективы. — Жить весело надоело, что ли. Я, скорее всего, поздно женюсь, как отец, лет в тридцать.

— А мой женился рано, еще двадцати не было, так что мне и на роду написано торопиться.

— Погоди, никто наперед не знает, как оно будет, хотя, может быть, кто-то и знает… — но про лотерейный билет приятелю не рассказал, побоялся, что Петька будет издеваться.

— Да, жаль все же, что так получилось с часами, интересно было с ними. Да и тебе историю изучать легче, почти по-живому. Ты ведь на исторический пойдешь?

— Скоре всего… Ты же знаешь, как у меня с математикой. Да и нужное это дело. Незнание истории… — Он на секунду остановился, а Петька живо продолжил:

— Не освобождает от уголовной ответственности!

— Это почему же от уголовной, от исторической ответственности, — закончил фразу Сашка.

Больше к этой теме не возвращались. Приятели расстались ближе к вечеру. Дома все было как обычно, пахло чем-то вкусным — мама, видно, пекла. Отец сидел перед телевизором, начинался очередной тираж, и Сашка только теперь вспомнил о том, что это его шанс, его лотерейный билет, который под диктовку незнакомца заполнил в подземном переходе на площади. Достал из кармана, присел рядом.

— Это с каких пор ты стал играть в азартные игры с государством? — поинтересовался отец.

— Вот выиграю и куплю компьютер, — полушутя ответил Сашка.

— Ну, компьютер мы тебе, пожалуй, и так купим, вот только сначала стиральную машину маме, а потом начнем собирать на твое железо, — вполне серьезно ответил Сарана-старший. — Ты куда, посиди, поболей, может, и правда сойдется.

Сашка на секунду задержался, заметил, какой шарик выпал. Семнадцатки у него точно не было. Сердце его оборвалось. Молча пошел к себе, даже дверь прикрыл, чтобы не слышать ничего. Улегся на диван лицом вниз, подушка сверху, как в детстве. Какой резон был этому незнакомцу обманывать его. Так легко сказал, мол не бином Ньютона, хоть и нарушение инструкций, но хуже, чем получилось уже, все равно не придумаешь…

— Бинго! — донесся до него вскрик отца. — Пять кряду в лузу, это же надо! Теперь осталось угадать один из десяти, что ты выбрал?

— Семерку, — враз охрипшим голосом ответил Сашка, уже вылетевший из своей комнаты, и напряженно впился в экран, наблюдая за тем, как перемешиваются и подскакивают в барабане десять шариков. Покатился…

— Ничего себе! — только и промолвили оба в один голос, когда поняли, что выигрыш теперь удвоится.

Милая ведущая, как и обычно, продолжила:

— Через минуту мы узнаем, какие суммы получат те, кто выиграл в этом розыгрыше. Пять угаданных номеров по тысяче девятьсот восемьдесят шесть гривень…

— Да, дела! — Сашка так и оставался с открытым ртом.

— Танюська! — не унимался Сарана-старший. — Наш сын сорвал банк! Первый раз такое вижу, честное слово.

Долго еще не умолкали в квартире громкие голоса. Сашка на радостях позвонил приятелю насчет компьютера, благо у Петьки отец занимается и этими делами.

— На какую сумму ты рассчитываешь приобрести технику? — серьезно осведомился тот.

— Долларов на семьсот, думаю, будет неплохая конфигурация, что скажешь? — И он остановился в ожидании реакции.

— А почему бы и нет. Очень приличный комп можно соорудить, вот завтра и займемся. Я такую шикарную программу у одного знакомого моего отца скачал, ты себе не представляешь.

Прошло всего несколько дней — и на письменном столе у Сашки красовался, иначе и не скажешь, очень «приличный», как выразился Петькин отец, компьютер. С модемом, все как полагается. Первое, что неожиданно получил из Интернета Сашка, было почему-то сообщение про НЛО, которые несколько дней назад видели жители и уфологи в соседней Донецкой области.

— С каких это пор тебя интересует подобная ерунда? — прокомментировал ситуацию Петька.

— Можешь мне поверить, но я и не собирался скачивать такое. Сам страшно удивился. При чем тут НЛО, спрашивается? Я погуглил[49] немного, но совсем не об этом.

— Ну да ладно, — согласился приятель, — в сети и не такое случается. Я вот недавно для приятеля матери санаторий искал, с грудью у нее что-то, а в результате какую-то порнозвезду скачал, так у бати аж челюсть отвисла, как увидел. Кстати, я тебе свежий антивирусник принес, нужно установить, а потом сам будешь обновлять, не то наловишь такого, что никакие гуманоиды не помогут.

— Погоди, а почему это ты вспомнил о гуманоидах? — поразился Сашка.

— Почему, почему? Не верю я в гуманоидов. Глупости все это. Вот заметили в Донецкой области эти тарелки, а где фотографии, спрашивается? Да и при современном развитии техники их бы живо засекли.

— Не знаю, — протянул задумчиво Сашка, — кажется мне, что все не так просто. Ах, если бы я мог все это доказать или знал об этом всего несколько дней назад… — Он достал из все той же коробочки знакомые до последней кнопочки часы.

— Так ты же говорил, что вернул их хозяину? — изумился Петька.

— Вернул, но он мне подарил свои, хотя это только часы.

— Классный подарок, все честно.

— Знаешь, я тебе не говорил, но это он мне продиктовал номера лотереи, которые выиграли потом.

— Так ты думаешь, что это… — Петька не закончил предложения, остановился.

— А какой же смысл в этой информации из Донецка, ведь он и говорил, что срочно едет туда? Видишь, как все запутано. Боюсь только, что правду мы не узнаем никогда, а так хотелось бы докопаться до истины.

— Истина — полезное заблуждение, — изрек важно Петька. — Так сказал этот, немец, сейчас вспомню, не дергай меня. Да! Ницше! И я с ним полностью согласен.

Artefact

(Из сборника «Каникулы в Нигде»)

Третий тост пили, разумеется, за женщин. Жмурились, потому что водка была самая дешевая и отвратительная на вкус, если так вообще можно выразиться в отношении этого восхитительного напитка. Скромная закуска: хлеб, сало, лук, неизменная килька в томате, кровяная колбаса, печеная картошка — были аккуратно разложены на газете, с которой взирал на это великолепие щедро ретушированный президент страны.

— Да, — без всякой связи с предыдущим заметил русоволосый, похрустывая луком, — ни к черту, ничего не получается.

— Цэ ще ничого, дали гирше будэ, от побачитэ, — с неожиданным энтузиазмом поддержал старшего приятеля второй участник застолья, пытаясь подцепить одноразовой пластиковой вилкой многоразового использования кильку из консервной банки.

— Не лизэ, падла, — прокомментировал он, но упорно пытался добиться цели и наконец, удовлетворенно крякнув, отправил закуску в рот.

Третий из присутствующих молча убедился в том, что разнокалиберные стаканчики опустели, ловко наполнил их и поднял свою стопку.

— Нэ так все должно бит, — с ярко выраженным акцентом и значительно сказал он, — давайтэ випьем за успэх. Best way to success is success![50]1 — неожиданно перейдя на английский, но вполне внятно продолжил он. — Как сказал мой земляк, будэт и на нашей улицэ праздник.

Кроме проживания в одном старом бараке, одна выразительная черта объединяла этих совсем непохожих людей — глубоко въевшаяся во все поры кожи мелкая черная пыль и огрубевшие, привыкшие к тяжелому труду руки.

После четвертой чарки разговор, и до этого не отличавшийся интенсивностью, вовсе сошел на нет. Закусывали молча и сосредоточенно, как все, что делали, основательно.

— Ты все еще ходишь на старую шахту? — спустя несколько минут, словно нехотя продолжил разговор русоволосый.

— А що ще робыты? Дитям не тилькы хлиб потрибэн. Там ще е вугилля, на мэнэ выстачыть.

— Да, такой работой много не заработаешь. Только что штаны не спадают. Васек, а там у тебя не опасно?

— Та ни. Потришечки можна робыты. Я ж роблю.

Разговор снова застопорился. Кавказец, чутко уловивший тренированным ухом эту специфическую паузу, разлил по новой.

— Скажи ты, Михалыч, — на правах штатного тамады предложил он.

Русоволосый поднял свой стаканчик, абсолютно трезвым взглядом посмотрел на содержимое и изрек традиционное: «Чтоб у нас все было, и нам за это ничего не было».

Выпили с энтузиазмом.

— Да что же они, из угля ее делают? — заметил русоволосый, передернувшись.

— Та ни, мабуть. Вугиллям можна тилькы чистыты.

Васек, после того как закусил, неловко поднялся, едва не опрокинув колченогий табурет, сделал несколько шагов к старой лавке под вешалкой, на которой оставил свой видавший виды пакет и достал из него черный округлый предмет.

— От, — аккуратно положил его на край стола, — вы такэ бачылы?

Михалыч заинтересованно рассматривал практически идеально правильной формы и антрацитового цвета предмет. Попытался ковырнуть вилкой, но сломал зубец, взвесил на руке.

— Камень не камень, точно не уголь, да и не металл вовсе, — добавил он после непродолжительного перерыва, — ты его что, в шахте нашел?

— Так, так, — закивал Васек суетливо, — я ж тилькы тры рокы тут, такого не бачыв, може хто з вас знае?

— Нет. Я такого раньше не видел. Точно говорю. Би-чо, что ты скажешь?

— Все уже закусили? — неожиданно совсем не к месту спросил кавказец, лицо его немного потемнело. — Я когда в тэхникуме учился, ходил в музэй. Там разные штуки били. Думаю это окамэнэлые яйца мэлкого динозавра.

За столом воцарилось кратковременное изумленное молчание, вызванное смелостью и неожиданностью догадки.

— Ну да, мелкого, — недоверчиво протянул Михалыч, делая странное движение, будто примеряя предмет к себе, — как минимум среднего. Слушайте, если там это, ну… яйца его есть, может, там и куски скелета лежат? Такое точно бывало. Может, какой редкий зверь. В музей продадим!

Слово «продадим» возымело удивительное действие. Бедствующие после закрытия шахты, промышляющие от безысходности «черным шахтерством», мужчины оживились. Даже лица, казалось, просветлели.

Выпили снова, теперь за успех нового дела. Решили отправиться на старые выработки завтра же поутру Подробно обсудили, кто что захватит. Народ собрался опытный. С закрывшейся шахты унесли все, что можно, и теперь при желании могли худо-бедно экипировать целую смену.

На следующее утро, как и договаривались, встретились на окраине поселка. Михалыч по праву старшего и опытного придирчиво оглядел снаряжение, сделал несколько замечаний. День был скверный, пасмурный. Порывистый ветер гнал по небу обрывки серых туч. Кавказец запахивал полы старенькой телогрейки и негромко, но выразительно ругался на родном языке.

Пейзаж был почти что лунный. Старые выработки, отвалы, терриконы на горизонте. Полуразвалившееся строение, давно используемое местными как источник кирпича. Несколько ворон, напоминающих обрывки тряпья, пытались лететь куда-то против ветра, странным образом довершая эту безрадостную картину.

— От. Прыйшлы. — Васек сбросил старенькую сумку с плеча и указал на чернеющее в склоне холма отверстие.

— Дурное это место. Лет десять, а то и больше сюда никто не ходит, а все из-за того холма, что рядом. Говорят, в одну ночь появился. Где ж такое видано? — Михалыч суеверно оглядывался вокруг, словно пытался в очередной раз понять, как такое могло произойти.

— Так мэни нихто ни про що такэ нэ казав. — Несчастный проводник на минутку почувствовал себя Иваном Сусаниным.

— Боковая, наверное, — оценил, отвлекаясь от местного мистического эпоса, Михалыч. Прошел несколько десятков метров вглубь и вниз, подсвечивая фонариком. Выбрался наружу спустя минут десять, после предыстории друзья уж начали волноваться. Прокомментировал:

— Ничего, крепеж еще приличный. Так. Я и Васек идем первыми. Один остается на поверхности.

Он достал две коробки, большую катушку кабеля.

— Это что такое? — спросил кавказец, даже не пытаясь оспорить решение приятеля.

— Что, что, телефон. Не кричать же.

Он деловито сбросил телогрейку и быстро, привычно переоделся. Каска с фонариком довершила перевоплощение. Михалыч не забыл и «Спасатель». Пятнадцать лет подземного стажа все же что-то да значат.

Спустя десяток секунд оба исчезли в проеме. Воздух внутри, несмотря на отсутствие вентиляции, был достаточно свежим. Стало значительно теплее. Они прошли метров сто и спустились по неглубокой штольне. В свете фонариков увидели остатки транспортера и старые рельсы, которые не успели разобрать и сдать в металлолом. Неподалеку на боку валялась вагонетка с искореженным бортом.

— Вот. Здесь последний раз работал, — неожиданно перейдя на русский язык, сказал Васек, озираясь и подсвечивая себе. — Точно. Вон заступ сховав. — Он достал из-под рваного мешка, присыпанного породой, инструмент, вяло ковырнул несколько раз.

— Та погоди ты шуметь. Тут ничего не наковыряешь, вчистую все выбрал. — Михалыч внимательно рассматривал торчащий из породы сантиметров на пятьдесят предмет, плоский, с ровным краем, словно столешница.

Странная штука, — постучал киркой осторожно, и оба услышали глухой металлический звук.

— Та, мабуть тэхника якась стара, — предположил молодой шахтер, но его более опытный друг молча покачал головой. Он достал флягу, брызнул на поверхность и ловко протер. Металл в свете фонаря показался темным, с синеватым невиданным отливом.

Михалыч чрезвычайно заинтересовался находкой. Минут десять пытались вырубить странный предмет из породы, но он уходил куда-то вверх, по наклонной, а расширяться дальше было опасно. Тогда решили подкопаться снизу. Работа пошла быстрее. Вынутую породу не выносили, а отбрасывали как можно дальше вглубь. Через полчаса можно было залезть под торчащую, словно крыло, деталь и почти выпрямиться во весь рост. Металл выполнял роль несущей конструкции. Дышать стало значительно трудней. Через небольшой лаз воздух практически не поступал, и потому приходилось часто выбираться в старую штольню.

Через час к Михалычу присоединился Бичо. Деловито осмотрел металл, поцокал одобрительно языком.

— Что скажешь, друг любезный? — Они уже сидели вне купола, который образовался под металлической конструкцией.

— Знаешь, Михалыч, у меня знакомие ест, они металлические двери дэлают из похожего материала. Может, с ними поговорить?

— Вот-вот и поговори, за спрос не бьют. На том неожиданно быстро и порешили.

В течение нескольких последующих дней новорожденное «предприятие» окончательно оформилось, разрослось и финансово окрепло. Знакомые Бичо не обольщались насчет источника металла, что явствовало из предложенной цены, но и она невольно поражала. На полученный аванс взяли по случаю старенький компрессор и видавший виды резак.

Неприятности начались сразу, едва приступили к работе. От резака проку не было никакого. Ну, разве самая малость. Благо, что в глубине этого странного аппарата нашли перегородки толщиной по два и четыре миллиметра, с которыми хоть как-то можно было совладать с имеющейся техникой. Дело пошло веселее. Качество материала поразило приятелей Бичо настолько, что они основательно повысили закупочные цены. Работа спорилась, как всякое дело, способное прокормить, если приложить настоящие мужские руки.

Через несколько недель ударной работы они вновь собрались в стареньком сарае на редкий в последний месяц выходной. Уже потеплело, так что дверь в сарай не закрывали, но оставались в куртках. На импровизированном столе — перевернутом ящике — красовалась литровая «Немирофф», да и закуска была под стать: охотничьи колбаски, белый сыр, свежая зелень с базара, лаваш, ароматный «Бородинский», шпроты, острая корейская морковь…

— Так-так, — крутил головой Васек, продолжая важный разговор, — цэ головнэ. Не трэба, щоб хтось що-небудь знав.

Осторожный Михалыч одобрительно кивал, по примеру кавказского друга и соседа, заворачивал в лаваш сыр, зелень, морковь, поливал майонезом и затем, свернув в трубочку, аппетитно ел, закусывал. Водка хороша, шла легко, да на свежем воздухе, да под настроение, да с томатным соком.

— Интэрэсно, что же это такое? — разливая бесцветную жидкость в невысокие пузатые рюмочки, задал почти риторический вопрос Бичо. — Я так думаю, что это нэмэцкий бункэр, с войны остался.

Идея по вкусу не пришлась, но направление показалось перспективным, и Михалыч развил мысль.

— Не-е. Скорее, это с советских времен осталось. Может, подземный командный пункт или, — он конспиративно понизил голос, — шахтная ракетная установка. Я служил в охране таких объектов под Москвой, еще при Устинове дело было.

— Так що, мы ту ракету пиляэмо потыхэсэньку? — Васек недоверчиво дергал головой с округлившимися от удивления и недоумения глазами. — Так вже нэма йих в Украини, чи нэ так?

— Слюшай, дорогой, мнэ все равно кого пилит, дэнги хорошие, дэло идет, зачэм много рассуждать, от этого гэморрой получается. Я вот в прошлом году в Харков ездил. Там к одному доктору попал. Он мою кардиограмму посмотрэл и говорит, что это артефакт, а не нарушение, понимаешь? Так и сказал: нэ обращай винимания.

— Ну, артефакт так артефакт, — мудреному слову почему-то искренне обрадовался Михалыч, — пусть так и называется, а остальные пусть внимания не обращают, правильно доктор сказал как отрезал.

Так и получилось, что странный объект получил название «артефакт» с легкой руки лысого доктора, который про это не знал ни сном ни духом, а потому спал спокойно. Наша же троица просто извелась от мысли, что кто-то пронюхает про их гешефт.

Еще несколько недель все шло спокойно. Прибыли стойко росли, вселяя безнадежно утерянную «уверенность в завтрашнем дне», которой так гордились, казалось, совсем недавно. В одну из смен за очередной вскрытой переборкой неожиданно обнаружили странные приборы. Бичо первым засунул голову в широкое отверстие, которое появилось после того, как они вырезали лист нужного размера, и охнул в голос:

— Я такоэ толко в музэе видэл. Мамой клянусь, это командный пункт, точно говорю. — Он отстранился и позволил своему молодому приятелю полюбоваться невиданной картиной.

В большом зале, где терялся свет фонаря, плотно стояли машины разных видов и размеров. На панелях искрились странные приборы и блеск этот не скрывала пыль, лежащая всюду. Непривычное, сероватого цвета покрытие немного пружинило под ногами. Ничего подобного они еще не видели, это уж точно.

— Дорогой, бэги за Михалычем. А я здэсь подожду. — Кавказец присел на корточки и прислонился к переборке в том месте, где была голая панель. Тихо шипел воздух, едва слышно работал компрессор, который они установили так, чтобы снаружи не было видно. Над лазом соорудили неказистый сарайчик и даже повесили старую табличку «Наладчик». Конспирацию соблюдали полную, даже семьям говорили, что нанялись в артель разбирать списанное шахтное оборудование, а точнее, то, что от него осталось.

Микросхемы, которые они извлекли из ближайшего прибора, после несильного, почти что ласкового удара киркой, поразительно отличались от всего когда-либо ими виденного. Прозрачный как стекло, но на удивление очень прочный материал включал тончайшие ниточки сероватого металла, которые шли от одного миниатюрного блока к другому. Понятно было — это что-то чрезвычайно сложное, а стало быть, и ценное.

Дальнейшую судьбу находки обсуждали долго, почти час. Даже работу прекратили, чего ранее никогда не было. Нести микросхемы в таком виде было рискованно, да и куда… Сидели бы долго, если бы Михалыч не рассказал, что возил куда-то списанную технику, когда был еще салагой в армии, потому что в пайке использовались драгоценные металлы. Новый поворот мысли вызвал к жизни и новые идеи. Бичо вспомнил, что у него есть соотечественник, который работает зубным техником и, стало быть, разбирается в драгоценных металлах. Такой вариант был признан разумным и многообещающим.

К упомянутому зубному технику заявились на следующий день, где уж тут утерпеть. Говорил он почти без акцента, представился Манучаром и произвел на Михалыча в целом положительное впечатление. Рассуждать о происхождении микросхем не стал, относительно предложенной доли не спорил. Молчаливо осмотрел принесенное, закрепил в тисках и попытался извлечь металл. Однако ничего из этого не вышло. Он достал из шкафа несколько бутылей с кислотами, потом передумал, спрятал.

Договорились, что оставят все принесенное, а через три дня придут с очередной партией. Пока же сосредоточились на поставках металла. Ко времени следующего визита их ждала более чем приятная новость. Ману-чару удалось извлечь из микросхем несколько граммов металла, как оказалось, платины.

— Эх, жаль, что не золото, — от огорчения перейдя на русский язык, прокомментировал Васек.

— Ты, родной, слюшай, а не говори. Платина дороже.

И пока разговор между соотечественниками продолжался на родном языке, Васек изумленно рассматривал челюсти на столе да чудные снимки, которые висели на нитке, прикрепленные обычными бельевыми прищепками — и как это в голове помещаются такие здоровенные челюсти с зубами?

Приятели оставили у Манучара большую сумку микросхем и отправились восвояси. Люди, которые могли купить драгоценный металл, хотели договориться об объемах и цене, а это дело серьезное, но и опасное.

Теперь работа пошла еще веселее. Деньги были немалые, по местным меркам просто шальные. Троица стала разительно отличаться от окружающего обездоленного населения. Как водится, «таинственный доброжелатель» накропал кляузу в милицию, в результате появилось уголовное дело, которое, ввиду отсутствия состава преступления и благодарности «за чуткость» в вечнозеленой валюте, вскоре было закрыто.

Приятели после этого инцидента поумнели. Доходы свои напоказ не выставляли. Тихо и аккуратно сделали ремонты, благо жили под одной крышей, обзавелись аппаратурой — давней мечтой Бичо. Теперь из открытых окон капитально отремонтированного барака звучала современная музыка, а иногда и традиционное грузинское многоголосие, напоминавшее о старых советских партийно-художественных концертах.

Когда зашел разговор о нехватке рабочих рук, к делу привлекли, правда, на самые легкие работы, старшего сына Михалыча, парень он крепкий, скромный, да и что, собственно, ему до призыва в армию делать? К тому времени все они официально числились слесарями частного предприятия по изготовлению бронированных дверей, окон и так далее. Работа кипела как никогда. Металл уходил быстрее, чем они могли добывать. Разборка электронного оборудования тоже отнимала много времени и сил, но приносила колоссальные доходы. Чистота металла была, как оказалось, невероятная. Кроме того, в каких-то хитрых блоках Манучар нашел кристаллы, которые по собственной инициативе отнес к знакомому ювелиру. Это новое направление деятельности оказалось просто феерически прибыльным.

— Тэпэр ми нэ просто нарушители, а прэступная группа, — как-то раз довольно странно пошутил Бичо, заставив друзей серьезно задуматься.

Ранней осенью, когда по утрам отчетливо чувствуется приближение холодов и странно щемит сердце по ушедшему лету, они вновь собрались в сарае, теперь обложенном кирпичом с новой крышей и старенькой мебелью. Сидели за столом, на вполне приличных стульях — бывшей еще недавно собственности Бичо. Пили «Smirnoff», несколько бутылок которой доходили до кондиции в испарителе вполне сносного, правда, небольшого холодильника, тихо дребезжащего в углу — бывшей собственности Михалыча.

Домашние блинчики с мясом, разнообразные салаты, бастурма, копченая курица, острый породистый сыр с трудно выговариваемым названием и такими крупными дырами, что через них можно было читать, сырокопченая колбаса, да что тут перечислять, глаза разбегались. Ели степенно, пили неторопливо.

— Хорошо получилось с этим «артефактом», очень полезная вещь, — едва прожевав, продолжил прерванный тостом разговор, Михалыч.

— Да. Вот еще нэмного заработаем, и поеду домой. Давно в Грузии нэ бил. Совсэм отвик. Знаешь, какое у нас вино? — Бичо закатил глаза и поцокал языком.

— А по мне и водка хорошо идет. Смотри, сколько выпили, а ни в одном глазу, и голова утром ясная. — Михалыч защищал родной продукт спокойно, без всякой конфронтации. Действительно, что вспоминать о каком-то, пусть и хорошем вине за таким столом.

— Я тоже поеду домой, — поддержал закадычного приятеля Васек, в последнее время совсем перешедший на русский язык. — Не знаю, что потом будет, а тут пив вализы грошей[51]…

— А ты в доллар переводи, больше войдет, — беззлобно посоветовал Михалыч и многозначительно кивнул Бичо, который традиционно заведовал алкогольными напитками.

Рюмки были наполнены вновь, и поделыцики уважительно замолчали, давая тостующему время сосредоточиться.

— Знаетэ, что тормозит прогресс болше всего? — неожиданно заявил кавказец, поразив приятелей столь широкой для тоста постановкой вопроса. — Нищета, — и коротким движением опрокинул рюмку.

— Это почему же? — после непродолжительной паузы, вызванной вполне естественным желанием закусить, продолжил поднятую тему Михалыч.

— Нэ знаю, — отрезал Бичо. По всему было видно, что настроение у него хуже, чем обычно, и даже спиртное не оказывало желанного умиротворяющего и веселящего действия.

— Ну, ты совсем скис, дорогой друг. Что тебе еще надо? Работа идет, деньги есть, смотри стол какой.

— Стол хороший, это правда, но что-то мнэ нэ так, нэ по себе. Может, в Харков поеду к этому доктору, а может, завязывать нам надо с этим артефактом, пока чего не вишло.

— Ну, дорогой друг, ты даешь, — у собеседников даже челюсти отвисли от удивления. — Это как же завязывать, чего нам бояться?

— Знаетэ, почему я сюда приехал, — потемнев лицом, спросил кавказец после небольшой паузы. Он никогда не говорил об этом, и даже на вопросы в лоб не отвечал, отшучивался, а потом в себе замыкался. Так и повелось, что этой темы больше не касались.

— У меня артель била, там, дома. Нэ поделился с кем надо, много хотэли. Все потерял, еле от мэнтов откупился, дом отцовский продал, как после этого людям в глаза смотрэть?

— Так вроде ж ничье это, — обронил Васек, у которого от нежданной тревоги кусок колбасы стал поперек горла, и после приступа кашля добавил: — Никто ж не говорит, что это его, а мы что, мы ничего.

— Хреновые дела, если так. — И Михалыч со вкусом и пространно выругался. — Вот же зараза, засядет такая мысль в голову и жизнь отравит совсем. Что же теперь делать?..

— Да уже нэ свернешь, нэ убежишь. Ну, так что, давай традиционный.

— Чтоб у нас все было и нам за это ничего не было, — на сей раз без обычного энтузиазма, хотя и в тему провозгласил Михалыч, но былое спокойное веселье не вернулось под скромные своды. Что-то сломалось бесповоротно.

С того памятного дня вся троица стала еще осторожнее, даже ходили оборачиваясь, как в дурацких фильмах про шпионов. Заработанные деньги, стали казаться уж слишком большими, головы гудели от мыслей и вовсе не привычных: в каком банке открыть счет, в какой валюте держать. Вот уж действительно «нэ мала баба клопоту».[52] Доллар, евро, рубль, гривня, курсы валют, маржа, депозитный счет, процентные ставки…

На ставшую привычной работу теперь ходили с каким-то усилием, словно неведомая опасность витала в воздухе. Остановиться, бросить все не хватило сил.

Одним ясным, но уже совсем прохладным октябрьским утром в поле, около сарайчика с той же табличкой «наладчик», появился незнакомец. Возник неожиданно, словно из-под земли вынырнул, — никто не заметил.

Был он достаточно рослым, жилистым, а выделялся разве что донельзя растрепанной шевелюрой. Дело было как раз в тот момент, когда все вместе выносили и укладывали в старенький газик металлические листы. Как специально. Лучше нет момента, чтобы накрыть с поличным.

— Ах, зараза, что же вы наделали? — без всяких предисловий воскликнул незнакомец, присел на корточки около баула, набитого микросхемами, ковырнул в нем рукой и схватился за голову. Он так и сидел рядом с полуоткрытой сумкой. Потом глянул на часы, которые красовались на левом запястье, нажал несколько кнопок, внимательно всматриваясь в циферблат, и снова охнул.

— Как же вы ее обнаружили? Так ведь хорошо спрятал! — Он недоуменно смотрел на горе-предпринимателей.

— Да вот… — начал было Васек, нашедший в себе силы сознаться. — Я и увидел первым.

— Да знаю я это теперь. Как назло, часы потерял, будь все неладно.

Незнакомец, казалось, говорил сам с собой, почти не обращая на них внимания. Потом поднялся, заглянул еще раз в сумку, почти доверху набитую варварски вырванными блоками и микросхемами, пнул ногой в сердцах, зыркнул так, что у всех похолодело в груди.

— Что же вы наделали, вандалы. Как же так можно? Чтобы я вас здесь не видел более! Живо убирайтесь! — Незнакомец прошел в сарай, гулко хлопнув дверью, даже не потрудился обернуться или сумку забрать, будто и не сомневался в том, что его приказ будет немедленно выполнен.

— Так что же получается, эта штуковина его? — не обращаясь персонально ни к кому, спросил Михалыч опасливым полушепотом.

— Слюшай, я чэловек нэ нэрвный, но у меня до сих пор под сэрдцем противно. Его это все, а мы разобрали-разломали.

— Ладно. Хуже, чем есть, уже не будет. Давайте сматываться. Честно говоря, и у меня что-то сердце ноет. Как глянул, так и похолодело, — признался Михалыч.

Васек в разговоре участия не принимал, но по суетливым движениям и торопливому, испуганному взгляду было и без слов понятно, что и он не на шутку встревожен таким развитием событий.

Буквально через десять секунд «газик» сорвался с места, только отпечатки протекторов на сырой бесплодной земле, словно следы на месте преступления.

В два часа ночи Михалыч вышел к сараю, ставшему за последние месяцы привычным местом общих сборов, и неожиданно увидел друзей-приятелей.

— Ну что, и тэбэ не спится, дорогой. Что дэлать бу-дэм?

— А почему мы решили, что этот патлатый и есть хозяин артефакта, — привычно обозначил проблему Михалыч, за несколько часов отошедший от недавних потрясений.

— Он хозяин, точно он, нэ может бит иначе, — грустно, будто думая вслух, заметил кавказец.

В этот момент словно дальний гром прокатился над степью. Вся троица выскочила наружу, на воздух. Ночь была безлунная, ясная и бесчисленные звезды, как сотни и тысячи лет назад, безразлично смотрели из непостижимого далека на затерявшуюся где-то на задворках Галактики планету, греющуюся в лучах заштатного желтого светила.

Два еле заметных следа, будто тусклым фонариком прочертили небо от едва видимого Млечного Пути, почти за горизонт, к старым выработкам, куда они столько месяцев ходили как на работу. Все трое молча ждали продолжения, словно понимали, что оно непременно будет и что-то еще более невероятное обязательно должно произойти. Они даже не успели продрогнуть, когда спустя минут десять-двенадцать теперь уже три неясных следа, заметно ускоряясь, пронеслись в обратном направлении, и далекий победный гром снова расколол небо.

— Холодно уже, — нарушил тишину Михалыч, — пошли внутрь.

— Да-а, — безадресно промолвил Бичо, — дэла…

В повисшей тишине было слышно, как чем-то шуршит в дальнем углу сарая Васек. Спустя минуту он появился под светом лампочки, держа всем памятный почти правильной формы предмет.

— Пьять хвылын — и буде тэпло, я вже так робыв, — успокаивающе сказал он. Взял сверло и ловко проковырял неглубокое отверстие, в которое вставил охотничью спичку. Положил на металлический лист, который валялся прямо на земле. Короткая вспышка, а потом огонь словно исчез, в один момент втянувшись внутрь черного шара и буквально через секунд двадцать первая волна тепла распространилась вокруг.

Они выключили свет и сидели почти в кромешной тьме вокруг медленно раскаляющегося шара, который все ярче светился теперь удивительным, ровным, рубиновым цветом.

— Сколько же ты этих штуковин наносил? — спросил Михалыч, привставая, и отодвигаясь подальше от немыслимого жара.

— Да тришечкы, на килька рокив выстачыть…[53]

В полном молчании застыли они там, где уселись, и оставались неподвижными до тех пор, пока не стало чудиться, будто в рубиновых отблесках завораживающего, дивного огня по стенам сарая мечутся и прыгают в нелепом танце своем вокруг костра дикари, где шипит, истекая жиром, огромный сочный кусок мяса последнего мамонта на этой планете…

Послесловие, или Кто такой Харик Бу

Мы познакомились зимой 90–91 годов. Он обращал на себя внимание «бетховенской» шевелюрой, пренебрежением к головным уборам и жестоким незнакомым акцентом. Наше случайное знакомство вскоре переросло в достаточно доверительные, приятельские отношения.

По сию пору помню удивление, которое он тогда вызывал. Переехать из благополучной Европы в разваливающуюся страну, осесть здесь, искренне пытаться осознать, понять процессы, которые тут происходят. Немного позже я узнал, что Харик — журналист и сотрудничал с несколькими газетами, собирал материал для книги о Союзе.

По прошествии нескольких лет мой добрый знакомый стал появляться в Харькове в качестве подданного РФ. Он обзавелся собственностью — домиком в рыбачьем поселке Нигда Калининградской области, недалеко от границы с некогда братской Литвой. Наши встречи были редки, хотя переписка продолжалась и стала особенно активной благодаря Интернету.

Где-то в 1995 году состоялся его дебют в русскоязычной периодике. В одном из Калининградских изданий появилось несколько его рассказов. Остается только гадать, почему именно в медицинских. Может быть, потому, что он учился в медицинском колледже до того, как ушел в журналистику, или в связи с неловким переводом названия всего цикла «Легкие истории» как «Легочные истории». Ошибку исправили, а издание решили не менять.

Несмотря на искренние приглашения провести каникулы в Нигде, я и коллеги так и не воспользовались им. Харик несколько раз появлялся в Харькове, как всегда всклокоченный, шумный, энергичный. Русский язык его стал гораздо лучше, да и акцент смягчился, он признавался, что пробовал даже писать сразу на русском, но из этой затеи ничего не вышло. В одном из разговоров и родилась идея сотрудничества на этой весьма зыбкой для врача почве.

Каково было мое удивление, когда, проверяя почту, я обнаружил рассказ Харика, причем в совершенно жутком виде: он был компьютерной программой переведен на русский язык, а особо темные места разъяснены отдельно. Разумеется, с таким материалом ни один профессионал дела иметь бы не захотел. Передо мной и коллегами оказалась сложная задача, как сохранить весьма оригинальную авторскую манеру изъясняться, памятную по разговорам. Насколько это удалось — судить читателю.

Наша последняя встреча состоялась в октябре 2005 года. Харик выглядел уставшим и встревоженным. Наша работа была шумно одобрена, мы договорились о дальнейшем сотрудничестве, после чего он отправился в Донецкую область по делам и пропал.

Рассказы на наши адреса в Интернете продолжали приходить, мы регулярно переписывались, хотя заметили одну странность. С каждым днем реакция Харика на животрепещущие политические события, которыми он всегда живо интересовался, стала все больше и больше запаздывать. Сопоставив все эти данные и обработав результаты математически, мы пришли к ошеломляющему выводу: такое может быть лишь в том случае, если абонент удаляется от Земли и скорость его удаления равномерно возрастает…

Подозревать нашего доброго знакомого в попытке «злокозненной мистификации», пользуясь его же определением, мы не могли, оставалось ждать, ведь с достижением субсветовой скорости связь с ним должна была прерваться. Именно этот сценарий развития событий и реализовался в жизни. Наши последние сообщения повисли в пустоте, оставшись без ответа, хотя три рассказа, как и было оговорено, оказались у нас в компьютерах точно в срок.

В настоящее время мы располагаем лишь фотографией дома, с отчетливо видимой и явно выполненной его рукой табличкой, которая была укреплена на столбе у дороги, с надписью «Дорога из Нигде в никуда». Текст был сразу же признан авторским. Так сказать и написать мог только Харик Бу.

Мы приняли ситуацию такой, как есть. А что остается делать? Похоже, что нам никогда не доведется беседовать с Хариком, записывать странные истории и смеяться своеобразным шуткам. Новые рассказы его готовятся к печати, и мы тайно надеемся на продолжение сотрудничества, а в настоящий сборник вошли: «Армагедец» и «Treuga Dei» (из сборника «Армагедец») и короткие истории под общим названием «Каникулы в Нигде». Мы лишь добавили постскриптум к одному из представленных рассказов, нам кажется, что это очень важно, ведь мы так и не можем дать ответ на простой вопрос: «Кто такой Харик Бу?»

С. Амиразян

Примечания

1

Логорея (психиатр.) — речевое недержание. (Примеч. ред.).

(обратно)

2

Каждому свое (пат.). (Примеч. ред.)

(обратно)

3

Все свое ношу с собой (лат.). Здесь приводится только начало пословицы. (Примеч. авт.)

(обратно)

4

Репарация (биол.) — восстановление. (Примеч. авт.)

(обратно)

5

Мальтузианство — реакционное учение, пытающееся объяснить все беды, присущие развивающемуся капитализму, перенаселением. (Примеч. авт.)

(обратно)

6

Гормезис — стимулирующий эффект малых доз веществ (в данном случае радиации), которые в больших количествах оказывают поражающее действие. (Примеч. авт.)

(обратно)

7

Вдвойне дает тот, кто дает быстро (лат.). (Примеч. авт.).

(обратно)

8

Таков человек (лат.). (Примеч. авт.).

(обратно)

9

Сказал и тем облегчил душу (лат.). (Примеч. авт.).

(обратно)

10

Адрес известного производителя русской водки — предприятия «Кристалл» в Москве. (Примеч. авт.).

(обратно)

11

Cool before… — охладить перед… (англ.) (Примеч. авт.).

(обратно)

12

Ф. Ницше. Так говорил Заратустра. (Примеч. авт.).

(обратно)

13

Араб, приверженец особой христианской церкви, существующей в Ливане и Сирии. Марониты названы по имени основателя церкви — Марона (VII–VIII в.). (Примеч. авт.)

(обратно)

14

Божественное перемирие (лат.). (Примеч. авт.)

(обратно)

15

Часть латинской пословицы homo homini lupus est — человек человеку — волк. (Примеч. авт.).

(обратно)

16

Quercus durum — дуб крепкий (лат.). (Примеч. авт.).

(обратно)

17

Ученый, изучающий процессы познавательной деятельности: ощущения, восприятия, понятия, мысли и т. д. (Примеч. ред.).

(обратно)

18

Откровение святого Иоанна Богослова (1:11). (Примеч. авт.).

(обратно)

19

Армянское название Большого Арарата. (Примеч. авт.).

(обратно)

20

Homo sapiens, fossilis — человек разумный ископаемый (лат.). (Примеч. авт.).

(обратно)

21

Девушке маленького роста. Роберт Бернc (пер. С. Маршака) (Примеч. ред.)

(обратно)

22

Гарни — древняя крепость в 27 км от Еревана. Уникальный памятник армянской эллинистической культуры, реставрирован. (Примеч. авт.).

(обратно)

23

Гегард (Айриванк — пещерный монастырь) — выдающийся памятник средневековой архитектуры Армении, расположен в 37 км от Еревана. (Примеч. авт.).

(обратно)

24

Имя Грант считают современной формой древнего армянского и парфянского Оронт, напр. династия Оронтидов. (Примеч. авт.)

(обратно)

25

Оверштаг — поворот парусного судна против линии ветра с одного галса на другой (гол.). (Примеч. авт.).

(обратно)

26

«Разгребатели грязи» — группа журналистов, расследовавших в начале XX века деятельность монополий в США. (Примеч. авт.).

(обратно)

27

Послание к Римлянам святого апостола Павла. 3:14. (Примеч. авт.).

(обратно)

28

Послание к Римлянам святого апостола Павла. 3:4. (Примеч. авт.).

(обратно)

29

От Луки святое благовествование. 8:52. (Примеч. авт.).

(обратно)

30

От Луки святое благовествование. 9–9:1. (Примеч. авт.).

(обратно)

31

Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла. 14:22. (Примеч. авт.)

(обратно)

32

Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла. 14:30. (Примеч. авт.).

(обратно)

33

Первое послание к Коринфянам святого апостола Павла. 14:36. (Примеч. авт.).

(обратно)

34

Послание к Галатам святого апостола Павла. 4:3. (Примеч. авт.).

(обратно)

35

Послание к Ефесянам святого апостола Павла. 1:9. (Примеч. авт.).

(обратно)

36

Точное повторение одной мелодии разными, последовательно вступающими друг за другом голосами (форма многоголосной музыки). (Примеч. ред.).

(обратно)

37

Никтурия (мед.) — значительное преобладание ночного диуреза над дневным. (Примеч. авт.)

(обратно)

38

Преморбидис (мед.) — несколько измененное слово от латинского предболезнь. (Примеч. авт.).

(обратно)

39

Люпус (лат.) — волк. (Примеч. авт.).

(обратно)

40

О пребывании в тюрьме. Луис де Леон. (пер. М. Донского). (Примеч. авт.).

(обратно)

41

Honoris causa — «ради почета», за заслуги, ученая степень, присуждаемая без защиты (лат.). (Примеч. авт.).

(обратно)

42

Размер шрифта (от верха до низа строки), равный приблизительно 4,8 мм. (Примеч. авт.).

(обратно)

43

Стихотворение Эмиля Верхарна «Где-то там». (Примеч. авт.).

(обратно)

44

Гандикап — преимущество в условиях, предоставляемое слабому противнику. (Примеч. авт.).

(обратно)

45

Было, есть, будет (лат.). (Примеч. авт.).

(обратно)

46

Критик Латунский — персонаж романа М. А. Булгакова «Мастер и Маргарита». (Примеч. авт.).

(обратно)

47

Могучее оружие (укр.). (Примеч. авт.).

(обратно)

48

Широкорад А. Б. Северные войны России. Москва — Минск, 2001, с. 30. (Примеч. авт.)

(обратно)

49

Google — поисковая система в Интернете. (Примеч. авт.)

(обратно)

50

Лучший путь к успеху — это успех, (англ. пословица). (Примеч. авт.)

(обратно)

51

Полчемодана денег (укр.). (Примеч. авт.)

(обратно)

52

Не имела баба хлопот (укр.). (Примеч. авт.)

(обратно)

53

Да, немножко, на несколько лет хватит (укр.). (Примеч. авт.) 

(обратно)

Оглавление

Армагедец (Из сборника «Армагедец»)

  Земля

  Луна

  Луна — Венера

  Венера

Возвращение

Treuga Dei[14]

Ловушка для…

То, что видишь, напиши в книгу[18]

Уста их полны злословия и горечи[27]

Прерванный полет

По плодам их узнаете их

«Я скоро буду сослан в память»

Ноль шансов

Часы

Artefact

Послесловие, или Кто такой Харик Бу X Имя пользователя * Пароль * Запомнить меня

Регистрация

Забыли пароль?