«Гомес»

Сирил Корнблат

ГОМЕС

Пер. с англ. Т. Хейфец.

Все это случилось двадцать два года назад. В одно холодное октябрьское утро я получил от редакции задание. Ничего особенного, задание как задание встретиться с доктором Шугарменом, деканом физического факультета в нашем университете. Не помню точно, что послужило поводом - какая-то годовщина чего-то такого: первого атомного реактора, испытаний атомной бомбы или, быть может, Нагасаки. Во всяком случае, в воскресной газете должен был быть разворот на эту тему.

Я нашел Шугармена в его кабинете в квадратной готической башне, венчающей скромное здание физического факультета. Он стоял возле стрельчатой арки окна, неохотно впускавшего в комнату пронзительную глубину осеннего неба. Такой плотный толстячок с пухлыми щеками и двойным подбородком.

- Мистер Вильчек? - расплылся он. - Из "Трибюн"?

- Да, доктор Шугармен. Здравствуйте.

- Проходите, пожалуйста, садитесь. Что вас интересует?

- Доктор Шугармен, я хотел бы узнать ваше мнение по поводу наиболее серьезных проблем, связанных с атомной энергией, контролем над атомным оружием и так далее. Что, по-вашему, здесь самое важное?

В его глазах мелькнула хитринка - сейчас он постарается сразить меня.

- Образование, - изрек он и откинулся назад в кресле - переждать, пока я приду в себя от неожиданности.

Я должным образом удивился.

- Это очень интересный и новый подход к проблеме, доктор Шугармен. Расскажите, пожалуйста, подробнее.

Он был преисполнен важности.

- Я хотел бы выразить беспокойство по поводу того, что широкая публика не понимает значения последних достижений науки. Люди недооценивают меня - я имею в виду, недооценивают науку, - потому что плохо представляют себе, что такое наука. Сейчас я покажу вам кое-что в подтверждение своих слов. - Он стал копаться в бумагах и вскоре протянул мне вырванный из блокнота разлинованный и покрытый ужасными каракулями листок. - Вот это письмо, представьте себе, было послано мне. Я с трудом разобрал написанное карандашом послание.

12 октября

Уважаемый господин!

Хочу представить себя Вам, ученому-атомщику, как молодого человека 17 лет, с усердием изучающего математическую физику, чтобы дойти в ней до совершенства. Мое знание английского языка не есть совершенно потому что я в Нью-Йорке только один год как приехал из Пуэрто-Рико и из-за бедности папы и мамы должен мыть посуду в ресторане. Поэтому уважаемый господин простите несовершенный английский, который скоро станет лучше.

Я не решаюсь отнимать ваше драгоценное ученое время, но думаю вы иногда можете отдать минуту такому как я. Мне трудно рассчитать сечение поглощения нейтронов обогащенной бором стали в реакторе, теорию какового я хочу разработать.

Реактор-размножитель требует для обогащенной бором стали

по сравнению с сечением поглощения нейтронов в любом бетоне, с которым я потрудился познакомиться:

Отсюда получается уравнение

означающее только четырехкратный коэффициент размножения реактора. Интуитивно я не удовлетворился такой коэффициент и отрываю ваше время для помощи, где я ошибся. С самой искренней благодарностью

X. Гомес.

Закусочная "Порто Белло"

124 улица, угол Авеню Св. Николаса

Нью-Йорк, штат Нью-Йорк

Я рассмеялся и посочувствовал доктору Шугармену:

- Неплохой экземплярчик. Вам еще везет, что эти типы пишут письма. А у нас они прямо являются в редакцию, и вынь им да положь самого главного. Кстати, могу ли я использовать это письмо? Нашим читателям полезно знать такие вещи.

Он подумал, а затем кивнул головой.

- Ладно, берите, только не ссылайтесь на меня. Напишите просто "известный физик" или что-нибудь в этом роде. Кстати, я считаю, что все это скорее грустно, чем смешно, но у вас свои задачи, я понимаю. Малый этот, по-видимому, чокнутый, но и он, впрочем, как многие другие, полагает, что наука - всего лишь набор фокусов, которыми может овладеть каждый...

Он еще долго распространялся на эту тему.

Я вернулся в редакцию и за двадцать минут накатал интервью. Гораздо больше времени и сил мне пришлось потратить, чтобы объяснить редактору воскресного выпуска, почему письмо Гомеса следует опубликовать на развороте, посвященном атомному юбилею. В конце концов он сдался. Письмо пришлось перепечатать, ибо пошли я его наборщикам в том виде, как оно было написано, нам не избежать бы забастовки.

В воскресенье, в четверть седьмого утра, меня разбудил бешеный стук кулаков в дверь моего номера в отеле. Еще не совсем проснувшись, я сунул ноги в тапочки, накинул халат и побрел к двери. Но те, за дверью, и не собирались ждать, пока я ее открою. Дверь распахнулась, и в комнату ввалились администратор, редактор воскресного выпуска и еще какой-то молодой человек с застывшим лицом в сопровождении трех решительного вида молодчиков. Администратор что-то пробормотал и поспешил ретироваться, а остальные двинулись на меня единым фронтом.

- Босс, - промямлил я, - что с-с-лучилось?

Один из решительных молодчиков стал спиной к двери, другой - к окну, третий загородил вход в ванную. Их шеф, холодный и колкий, как иней, пригвоздил меня к месту, обратившись к редактору резким начальственным тоном:

- Вы подтверждаете, что этот человек Вильчек?

Редактор молча кивнул.

- Обыскать, - бросил старик.

Молодчик, стоявший у окна, умело принялся за дело, не обращая внимания на невразумительные вопросы, которые я все еще пытался задавать редактору. Редактор старательно избегал моих глаз.

Когда обыск был закончен, старик с застывшим лицом сказал:

- Я контр-адмирал Мак-Дональд, мистер Вильчек, заместитель начальника отдела безопасности Американской Комиссии по атомной энергии. Это ваша статья? - Мне в лицо полетела вырезка из газеты.

Я стал читать, спотыкаясь на каждом слове:

АТОМНУЮ ФИЗИКУ МОЖНО РАЗГРЫЗТЬ

КАК ОРЕШЕК, ТАК ДУМАЕТ

СЕМНАДЦАТИЛЕТНИЙ МОЙЩИК ПОСУДЫ

Письмо, полученное недавно одним известным физиком нашего города, подтверждает слова доктора Шугармена о том, что широкая публика плохо представляет себе трудности работы ученых (см. соседнюю колонку). Ниже мы публикуем это письмо вместе с "математическими выкладками".

"Уважаемый господин!

Хочу представить себя Вам, ученому-атомщику, как молодого человека 17 лет, с усердием изучающего..."

- Да, - сказал я, - это написал я, все, кроме заголовка. А в чем, собственно, дело?

- Здесь говорится, что письмо написано жителем Нью-Йорка, однако адрес его не указан. Объясните, почему?

Я сказал, стараясь сохранять спокойствие:

- Я опустил адрес, когда перепечатал письмо, прежде чем отдать его в набор. Мы в своей газете всегда так делаем. А в чем все-таки дело, не можете ли вы мне сказать?

Адмирал пропустил мой вопрос мимо ушей.

- Вы утверждаете, что имеется оригинал письма. Где он?

Я задумался.

- Кажется, я сунул его в карман брюк. Сейчас посмотрю.

И я направился к стулу, на спинке которого висел костюм.

- Ни с места! - сказал молодчик, что стоял у дверей ванной.

Я застыл на месте, а он принялся выворачивать карманы моего костюма. Письмо Гомеса лежало во внутреннем кармашке пиджака; он протянул его адмиралу. Мак-Дональд сравнил письмо с газетной вырезкой, затем спрятал и то, и другое у себя на груди.

- Благодарю за содействие, - холодно обратился он ко мне и редактору. - Но предупреждаю вас: все, что здесь происходило, не подлежит обсуждению и ни под каким видом не должно появляться в печати. Это вопрос государственной безопасности. До свидания.

С этими словами он направился к двери, сопровождаемый своими молодчиками. И тут мой редактор встрепенулся:

- Адмирал, все это завтра же попадет на первую страницу "Трибюн".

Адмирал побледнел. После долгого молчания он сказал:

- Надеюсь, вам известно, что наша страна в любой момент может быть вовлечена в глобальную войну. И что наши парни каждый день умирают в пограничных стычках. А все во имя того, чтобы защитить гражданское население, таких, как вы. Так неужели вам трудно держать язык за зубами, когда речь идет о государственной безопасности?

Редактор воскресного выпуска уселся на край кровати и закурил сигарету.

- Все, о чем вы говорите, мне хорошо известно, адмирал. Но мне известно также, что это свободная страна, и, чтобы она впредь оставалась свободной, газета не обойдет молчанием такое вопиющее нарушение закона, как обыск и конфискация документов без предъявления ордера.

Адмирал сказал:

- Поверьте моему слову офицера, что вы сослужите стране плохую службу, если поместите в газету отчет об этом событии.

Редактор мягко гнул свою линию:

- Ara, поверить вашему слову офицера. Вы ворвались сюда без ордера на обыск. Разве вы не знали, что это противозаконно? А ваш молодчик был готов стрелять, когда Вильчек хотел подойти к стулу.

При этих словах я покрылся холодным потом. Адмиралу, по-моему, тоже было не сладко. С видимым усилием он произнес:

- Приношу извинения за неожиданный визит и невежливое поведение. Меня оправдывает лишь важность происходящего. Могу я быть уверенным, господа, что вы будете хранить молчание?

- При одном условии, - сказал редактор. - Если "Трибюн" получит монопольное право на публикацию всех материалов, связанных с Гомесом. Заниматься этим будет мистер Вильчек, вы должны помогать ему во всем. Мы в свою очередь обязуемся ничего не печатать без вашего согласия и без одобрения цензуры вашего ведомства.

- Договорились, - неохотно согласился адмирал.

Мы с адмиралом летели в Нью-Йорк. Видно было, что все это ему очень не по душе, тем не менее он считал своим долгом рассказать мне следующее:

- Сегодня в три часа ночи мне позвонил председатель Комиссии по атомной энергии. А его перед этим разбудил доктор Монро из Комитета по науке. Доктор Монро работал допоздна и решил перед сном почитать воскресный номер "Трибюн". Ему на глаза попалось письмо Гомеса, и он взорвался, как пороховой погреб. Дело в том, мистер Вильчек, что уравнение сечения поглощения нейтронов - как раз то, чем он занимается. Более того, это тщательно охраняемая государственная тайна в области атомной энергии. Каким-то образом Гомесу стало известно это уравнение.

Я почесал небритый подбородок.

- А не водите ли вы меня за нос, адмирал? Как могут три уравнения быть величайшей государственной тайной?

Адмирал колебался.

- Могу вам только сказать, что речь идет о реакторе-размножителе.

- Но ведь в письме об этом говорится в открытую. Не станете же вы утверждать, что Гомес не просто где-то раздобыл уравнения, но и кое-что в них понимает?

Адмирал мрачно ответил:

- Кто-то из наших потерял бдительность. Русские многое бы дали, чтобы увидеть эти уравнения.

И он замолчал, предоставив мне возможность гадать, пока самолет летел над Нью-Джерси, что бы все это могло значить. Наконец из кабины пилота послышалось:

- Приземляемся в Ньюарке через пять минут, сэр. Нас сажают вне очереди.

- Хорошо, - ответил адмирал, - передайте по радио, чтобы нас ждала машина гражданского образца.

- Гражданского? - удивился я.

- А какая же еще?! В том-то и дело, чтобы не привлекать ни малейшего внимания к этому Гомесу и его письму.

Мы приземлились, и вскоре впятером сидели в легковой машине, довольно скромной на вид; тем не менее это была последняя модель. От Ньюарка до испанского Гарлема в Нью-Йорке мы доехали без особых разговоров и происшествий.

Машина остановилась посреди унылого жилого квартала; "Порто Белло" оказалось магазином, в котором была еще и закусочная. Большеглазые дети сбежались к машине и набросились на нас:

- Мистер, мистер, можно я буду сторожить вашу машину? - слышалось со всех сторон.

Адмирал разразился длинной тирадой по-испански, чем несказанно удивил меня, а детей заставил разбежаться в разные стороны.

- Хиггинс, - скомандовал он, - проверьте, есть ли здесь черный ход.

Один из молодчиков вышел из машины и обогнул здание, сопровождаемый тяжелыми, безразличными взглядами женщин, сидящих на ступеньках и укутанных в черные шали. Через пять минут он вернулся и сказал, что черного хода нет.

- Внутрь войдут Вильчек и я, - распорядился адмирал. - Вы, Хиггинс, останетесь у входа и, если увидите кого-либо, кто будет пытаться спастись бегством, возьмите его. Пошли, Вильчек.

В "Порто Белло" было не более десятка столиков, и все они были заняты в этот обеденный час; посетители, как по команде, воззрились на нас, едва мы вошли.

- Nueva York, отдел здравоохранения, синьора, - бросил адмирал женщине, сидевшей за примитивной кассой.

- А, - сказала она с явным неудовольствием. - Por favor, non aqui1. Туда идите, кухня, понимаете?

Она подозвала хорошенькую девушку-официантку, посадила ее за кассу, а сама повела нас на кухню, темную от дыма и пара. Там был старик повар и парнишка лет шестнадцати, мывший посуду; мы все еле-еле втиснулись в крохотную комнатушку. Мак-Дональд и женщина быстро-быстро заспорили о чем-то по-испански. Адмирал хорошо исполнял свою роль. А я не спускал глаз с юнца у мойки, которому каким-то образом удалось завладеть одним из самых важных атомных секретов Соединенных Штатов Америки.

Гомесу едва ли можно было дать больше пятнадцати лет, хотя на самом деле ему было семнадцать. Он был невысокого роста, худенький и гибкий, с кожей цвета виргинского табака. Черные, блестящие, прямые волосы то и дело падали на влажный лоб. Он поминутно вытирал руки о фартук и резким движением убирал волосы со лба. Работал Гомес как заведенный: брал тарелку, опускал в воду, скреб, споласкивал, вытирал, ставил на стол - и все это с легкой улыбкой, которая, как я усвоил позже, никогда не покидала его лица, если дела шли хорошо. А по глазам было видно, что мысли его где-то далеко-далеко от закусочной "Порто Белло". Мне кажется, Гомес даже не заметил нашего появления. Вдруг мне в голову пришла совершенно сумасшедшая мысль...

Адмирал повернулся к нему.

- ?Como se llama, chico?2

Гомес вздрогнул, на миг рука его, вытиравшая тарелку, застыла, но он тут же поставил тарелку на стол.

- Julio Gomes, senor. ?Por que, por favor? ?Que pasa3?

Он ничуть не испугался.

- Nueva York, отдел здравоохранения, - повторил адмирал, - con su permiso4.

Он взял руки Гомеса в свои и сделал вид, что изучает их, неодобрительно покачивая головой и цокая языком. Затем решительно произнес:

- Vamanos, Julio. Siemento mucho. Usted esta muy enfermo5.

И тут заговорили все разом: женщине не понравилось вторжение в ее заведение, повар был недоволен потерей мойщика посуды.

Адмирал встретил нападение во всеоружии и не остался в долгу. Через пять минут мы при всеобщем молчании вывели Гомеса из закусочной. Миловидная девушка, сидевшая за кассой, была едва жива от страха.

- Хулио... - испуганно сказала она, когда мы проходили, но он, казалось, не слышал.

Мы ехали к Фоли-сквер. Гомес в машине сидел спокойно; на его губах играла слабая улыбка, а глаза были устремлены куда-то вдаль, за тысячи километров от нас. Адмирал восседал рядом с ним, всем своим видом показывая, что ни о каких вопросах с моей стороны не может быть и речи.

Когда мы вышли из машины у Федерального управления, Гомес удивился:

- Это... Разве это больница?

Ему никто не ответил. Мы окружили его плотным кольцом, открыли перед ним дверь лифта. Согласитесь, идти вот так, словно под конвоем, это кого угодно может вывести из равновесия - меня-то уж точно! - ведь у нас всех совесть хоть в чем-то нечиста. Но этот парнишка, казалось, не понимал ничего. Я решил про себя, что он просто чокнутый или... У меня в голове снова промелькнула шальная мысль.

На стеклянной двери было написано: "Комиссия по атомной энергии США. Отдел безопасности и разведки". Когда вошел адмирал, а за ним мы, всех, кто сидел в комнате, будто громом поразило. Мак-Дональд, согнав начальника, уселся в его кресло, Гомеса поместил напротив, на посетительское место.

И началось!

Адмирал вытащил письмо и спросил по-английски:

- Это письмо тебе знакомо?

- Si, seguro.6 Я написал его на прошлой неделе. Вот смешно-то как. Значит, я не болен, как вы сказали там, да?

Казалось, он вздохнул с облегчением.

- Нет. Где ты раздобыл эти уравнения?

Гомес с гордостью ответил:

- Я их вывел.

Адмирал презрительно хмыкнул:

- Мне время дорого, парень. Откуда у тебя эти уравнения?

Гомес забеспокоился.

- Вы не имеете права говорить, что я вру, - сказал он. - Я не такой умный, как ваши знаменитые ученые, seguro, могу делать ошибки. Пусть я отнимаю время у profesor Сухарман, но он нет право меня арестовать.

Адмиралу вся эта история начинала надоедать.

- Ну тогда скажи, как ты вывел эти уравнения.

- Ладно, - хмуро сказал Гомес. - Вы знаете, что Оппенгейм пять лет назад рассчитал случайное блуждание нейтрона в матричной механике, так, да? Я преобразовал эти уравнения от вида, предсказывающего траекторию, к виду, определяющему поперечное сечение, и проинтегрировал по поглощающей поверхности. Это дает ряд и u ряд V. Отсюда легко получить зависимость u-V. Не так?

Все с тем же скучающим видом адмирал спросил:

- Успели записать?

Я заметил, что один из его молодчиков стал стенографировать.

- Так точно, - сказал он.

Затем адмирал поднял трубку телефона.

- Говорит Мак-Дональд. Мне нужен доктор Майнз из Брукхейвенской лаборатории. Срочно. - Он обратился к Гомесу: - Доктор Майнз возглавляет отдел теоретической физики в Комиссии по атомной энергии. Я сейчас спрошу его, что он думает по поводу твоих уравнений. Полагаю, он сразу выведет тебя на чистую воду со всей этой болтовней. Тогда уж тебе придется признаться, откуда ты взял эти уравнения.

Гомес, казалось, совершенно перестал понимать, что от него хотят. Между тем адмирал говорил в трубку:

- Доктор Майнз? Это адмирал Мак-Дональд из Службы безопасности. Мне хотелось бы узнать ваше мнение вот о чем. - Он нетерпеливо щелкнул пальцами, и ему подали блокнот со стенографической записью.

- Некто сказал мне, что ему удалось получить одно отношение, - и он стал медленно читать, - взяв случайное блуждание нейтрона, рассчитанное в матричной механике Оппенгеймером, преобразовав его от вида, предсказывающего траекторию, к виду, определяющему поперечное сечение, и проинтегрировав по поглощающей поверхности.

В комнате стояла тишина, я ясно слышал возбужденный голос на другом конце провода. Тем временем все лицо адмирала, от бровей до шеи, медленно наливалось кровью. Голос в трубке умолк, и после долгой паузы адмирал ответил очень медленно и мягко:

- Нет, это не Ферми и не Сцилард. Я не имею права сказать, кто. Не могли бы вы безотлагательно прибыть в Федеральное управление безопасности в Нью-Йорке? Мне... мне необходима ваша помощь.

Он устало повесил трубку и с крайне удрученным видом вышел из комнаты.

Его молодчики смотрели друг на друга с неподдельным удивлением. Один сказал:

- Пять лет я...

- Молчи, - оборвал его другой, глазами показывая на меня.

Гомес спросил с интересом:

- Что тут все-таки происходит? Странно все это, а?

- Не бойся, малыш, - успокоил его я, - похоже, что тебе удастся выпутаться.

- Молчать! - накинулся на меня охранник, и мне только и оставалось, что заткнуться.

Через некоторое время принесли кофе и бутерброды, и мы принялись за еду. А еще через какое-то время вошел адмирал в сопровождении доктора Майнза, седовласого морщинистого янки из Коннектикута.

- Мистер Гомес, - начал Майнз с места в карьер, - адмирал сказал мне, что вы либо превосходно обученный русский шпион, либо феноменальный атомный физик-самоучка.

- Россия?! - заорал Гомес. - Он сошел с ума! Я американский гражданин Соединенных Штатов.

- Возможно, - согласился доктор Майнз. - Адмирал также сказал, что вы считаете зависимость и - V очевидной. Я бы назвал это глубоким проникновением в теорию непрерывных дробей и умножения комплексных чисел.

Гомес попытался что-то ответить, но язык его не слушался. Когда он смог наконец выговорить: - Por favor, можно мне лист бумаги? - глаза его буквально сияли.

Ему дали стопку бумаги, и пошло, и пошло...

Целых два часа Гомес и Майнз что-то непрерывно писали и говорили, говорили и писали. Майнз снял сначала пиджак, потом жилет, затем галстук. Бьюсь об заклад, что факт нашего присутствия едва ли доходил до его сознания. Что касается Гомеса, то он казался еще более отрешенным. Он не снимал пиджака, жилета и галстука. Но для него просто ничего не существовало, кроме этого скоростного обмена идеями посредством формул и кратких ясных математических терминов. Доктор Майнз вертелся в своем кресле, как юла; иногда его голос просто звенел от возбуждения. Гомес сидел тихонечко и все время что-то писал, приговаривая ровным, низким голосом и глядя прямо на доктора Майнза.

Наконец Майнз выпрямился, встал и сказал:

- Гомес, я больше ничего не соображаю, мне нужно все это обдумать. - Он схватил в охапку свою одежду и направился к выходу. Только тут до него дошло, что мы все еще находимся в комнате.

- Ну что? - спросил адмирал мрачно.

Майнз улыбнулся:

- Он, конечно, настоящий физик.

- Хиггинс, отведите его в соседнюю комнату, - распорядился адмирал.

Гомес послушно дал себя увести, словно был под гипнозом.

Доктор Майнз не преминул съехидничать:

- Уж эта мне служба безопасности!

Адмирал проскрежетал:

- Попрошу вас об этом не беспокоиться, доктор Майнз. Служба безопасности находится в моей компетенции, а не в вашей. Этот молодой человек утверждает, будто он самостоятельно вывел эти уравнения. От вас требуется лишь выразить свое мнение по данному вопросу.

Доктор Майнз мгновенно стал серьезным.

- Да, - сказал он. - Это не вызывает никаких сомнений. Более того, я вынужден признаться, что мне было совсем нелегко следовать за мыслью Гомеса.

- Понимаю. - Адмирал натянуто улыбнулся. - Но не соблаговолите ли вы объяснить, как такое могло случиться?

- Нечто подобное уже бывало, адмирал, - возразил доктор Майнз. По-видимому, вам не приходилось слышать о Рамануйяне?

- Нет.

- Так вот. Рамануйяна родился в 1887 году и умер в 1920. Это был бедный индиец, который дважды провалился на экзаменах в колледж и в конце концов стал мелким чиновником. Он сумел стать великим ученым, пользуясь всего лишь устаревшим учебником математики. В 1913 году он послал несколько своих работ одному профессору в Кембридж. Его труды получили немедленное признание, а его самого вызвали в Англию и избрали членом Королевского Общества.

Адмирал с сомнением покачал головой.

- Такое случается, - продолжал Майнз. - Да-да, такое бывает. У Рамануйяны была лишь одна старая книга. А мы с вами живем в Нью-Йорке. К услугам Гомеса вся математика, какую он только может пожелать, и огромное количество незасекреченных и рассекреченных данных по ядерной физике. И, конечно, гениальность. Как он прекрасно связывает все!.. Мне кажется, он имеет весьма смутное представление о том, как доказать правильность отдельных положений. Он просто видит связь между явлениями; Чрезвычайно полезная способность, можно только позавидовать. Там, где мне нужен, скажем, десяток ступеней, чтобы с огромным трудом осилить путь от одного вывода к другому, он преодолевает все расстояние одним блистательным прыжком.

- Не хотите ли вы сказать, что... что он более талантливый физик, чем вы?

- Да, - сказал доктор Майнз. - Он намного способнее меня.

С этими словами он удалился.

Адмирал долгое время неподвижно сидел за столом, что было на него совсем не похоже.

- Адмирал, - сказал я, - что будем делать?

- Что? А, это вы. Теперь все это не имеет ко мне отношения, поскольку государственной безопасности ничто не грозит. Я передам Гомеса в Комиссию по атомной энергии, чтобы его можно было использовать в интересах государства.

- Как машину? - спросил я, чувствуя отвращение.

Его ледяные глаза, словно два ствола, смотрели на меня в упор.

- Как оружие, - сказал он, не повышая голоса.

Он был прав. Разве я не знал, что мы воюющая страна? Знал, как не знать. И все знали. Налоги, нехватка жилья, похоронные извещения... Я почесал небритый подбородок, вздохнул и отошел к окну. Площадь Фоли-сквер внизу была по-воскресному безлюдной, и только вдали шла какая-то девушка. Она дошла до конца квартала, повернулась и побрела обратно. В ее медленной, печальной походке чувствовалась безысходность.

И вдруг я вспомнил, где ее видел. Та миленькая официанточка из "Порто Белло". Наверное, она вскочила в такси и проследила, куда увозили ее Хулио. "Плохи твои дела, сестренка, - сказал я про себя. - Хулио уже не просто симпатичный паренек. Он теперь военный объект".

Быть может, мысли действительно передаются на расстояние? Казалось, она меня услышала. Прижимая к глазам крошечный платочек, она вдруг повернулась и побежала к метро.

Гомес был несовершеннолетний, поэтому контракт за него подписали родители. То, что значилось в этом документе в графе "Описание работы", не имело значения, главное - для государственного служащего он сорвал довольно большой куш.

Я тоже подписал контракт - в качестве "специалиста по информации". Думаю, что на самом деле мне отводилась роль наполовину приятеля Гомеса, наполовину летописца, а скорее всего, они хотели для собственного спокойствия не терять меня из виду.

Нас никак не называли. Ни "Операция Такая-то", или "Проект Такой-то", или там "Задача Овладения Черт-Знает-Чем-В-Клеточку" - нет, у нас была просто группа, состоящая из пяти человек, которых поместили в хороший дом из пятнадцати комнат на окраине Милфорда, штат Нью-Джерси. Наверху в отдельной комнате с досками и мелом, заваленной книгами и техническими журналами, жил Гомес; раз в неделю его посещал доктор Майнз. Там же была троица из Службы безопасности: Хиггинс, Далхаузи и Лейцер, которые расположились внизу, спали по очереди и рыскали вокруг дома. Жил в доме и я.

Беседы с доктором Майнзом помогали мне быть в курсе событий и вести записи. Не подумайте, что я хоть сколько-нибудь разбирался в том, что все это значит. Мои знакомые военные корреспонденты рассказывали мне, какая ужасная жизнь у них была на фронте, когда в их распоряжении имелись только официальные данные. "Столько-то налетов... Жертв на 15 % меньше, чем ожидалось... Решительное продвижение вперед в активном секторе, несмотря на довольно сильное сопротивление противника..." Что поймешь из такой информации!

Примерно такие же записи можно найти в моем дневнике - это единственное, что мне сообщалось. Вот образчик: "По рекомендации д-ра Майнза Гомес сегодня начал работу над теоретическим обоснованием конструкции фазового реактора, который будет построен в Брукхейвенской национальной лаборатории. Ему предстоит вывести тридцать пять пар дифференциальных уравнений в частных производных... Сегодня Гомес сделал предварительное сообщение о том, что при проверке некой теоретической работы, проведенной в Лос-Аламосской лаборатории КАЭ, он обнаружил ошибочность предположения о нейтронно-спиновом характере... Д-р Майнз заявил сегодня, что Гомес, стремясь преодолеть трудности, связанные с управлением термоядерными реакциями, успешно воспользовался до сего времени неизвестным аспектом тензорного анализа Минковского..."

Однажды во время встречи с Майнзом я попытался протестовать против подобного пустомельства. Думаете, он рассердился? Ничуть не бывало. Всего-навсего поудобней устроился в кресле и спокойно изрек:

- Вильчек, при всем моем расположении к вам должен сказать, что вам сообщается все, что вы в состоянии понять. Любые подробности означают утечку важной научной информации, которая может быть использована иностранными державами.

Пришлось поверить ему на слово. Я тщательно переписывал сообщения, которые он давал, и старался к тому же не упускать того, что могло бы заинтересовать моих читателей, когда придет время делать материал из этой заварухи. Так, я отметил успехи Гомеса в английском языке, его пристрастие к пирогам с мясом и рисовому пудингу, привычку самому убирать свою комнату, упомянул, какой он чистюля, ну прямо вылитая старая дева. "Проживешь пятнадцать лет в трущобе, Бил, и поймешь, что очень любишь чистоту и уют". Я часто видел, как доктор Майнз ходит за ним по пятам наверху, когда он подметает пол и вытирает пыль, донимая его своей математической галиматьей.

Обычно Гомес работал по сорок восемь часов кряду; ел он при этом очень мало. Затем день-другой жил, как нормальный человек: спал вволю, играл в кэтч с кем-нибудь из охранников, рассказывал мне о своем детстве в Пуэрто-Рико и юности в Нью-Йорке.

- А тебе не надоело здесь? - спросил я однажды.

- Разве мне плохо? - ответил он. - Ем сытно, могу посылать деньги родителям. А что еще лучше - знаю, о чем думают большие профессора, и не должен ждать пять-десять лет этот проклятый рассекречивание.

- Разве у тебя нет девушки?

Здесь он смутился и перевел разговор на другое.

А потом случилось вот что. Приехал доктор Майнз; его шофер был похож на человека из ФБР, каковым, по-видимому, он и был. По обыкновению, физик нес в руках толстенный портфель. Поздоровавшись со мной, он поднялся наверх, к Хулио.

Там, взаперти, они пробыли часов пять подряд - такого прежде не случалось. Когда доктор Майнз спустился, я, как обычно, надеялся получить от него информацию. Но он только сказал:

- Ничего серьезного. Просто обсудили некоторые его идеи. Я велел ему продолжать работу. Мы использовали его, как бы это сказать... в качестве вычислительной машины. Заставили слегка пройтись по проблемам, которые не по зубам мне и некоторым моим коллегам.

К обеду Гомес не спустился. Ночью я проснулся от какого-то грохота наверху. Я ринулся туда прямо в пижаме.

Гомес, одетый, лежал на полу. Видимо, не подозревая о препятствии, он споткнулся о скамеечку для ног. Губы его что-то шептали, и он смотрел на меня невидящими глазами.

- Хулио, ты здоров? - спросил я, помогая ему встать на ноги.

Он поднялся медленно, как во сне, и сказал:

-...действительные величины функции дзета исчезают.

- Что?

Тут он наконец увидел меня и удивился:

- Как ты попал здесь наверх, Бил? Уже время обед?

- Четыре часа утра, por dios. По-моему, тебе давно пора быть в постели.

Он выглядел просто ужасно.

Нет, он, видите ли, не может спать, у него уйма работы. Я спустился к себе и целый час, пока не заснул, слышал, как он расхаживает взад-вперед над моей головой.

На сей раз он не уложился в сорок восемь часов. Целую неделю я приносил ему еду, и он с отсутствующим видом жевал, одновременно что-то записывая на желтой грифельной доске. Иногда я приносил обед и убирал нетронутый завтрак. У него отросла недельная щетина - не было времени поесть, побриться, поговорить.

Положение показалось мне серьезным, и я спросил Лейцера, что мы будем делать, потому что он мог связаться с Нью-Йорком по прямому проводу. Он ответил, что ему не дано никаких указаний на случай нервного истощения его подопечного.

Тогда я подумал, может, доктор Майнз как-то прореагирует, когда приедет, скажем, позвонит врачу или велит Гомесу не надрываться. Ничуть не бывало. Он прямиком отправился наверх, а когда спустился через два часа, то сделал вид, будто меня не замечает. Но я не дал ему пройти мимо и спросил в упор:

- Ну, что скажете?

Он посмотрел мне в глаза и сказал вызывающе:

- Дела идут неплохо.

Доктор Майнз был неплохой человек. Человечный. Но он и пальцем бы не шевельнул ради того, чтобы мальчишка не заболел от переутомления. Доктор Майнз неплохо относился к людям, но по-настоящему любил только теоретическую физику.

- Есть ли необходимость так вкалывать?

Он возмущенно пожал плечами.

- Так работают многие ученые. Ньютон работал так...

- Но какой в этом смысл? Почему он не спит и не ест?

Майнз ответил: "Вам этого не понять".

- Куда мне! Я ведь всего лишь малограмотный репортер. Просветите меня, господин специалист.

После долгого молчания он сказал, уже не так сурово:

- Как бы это объяснить... Ладно, попробую. Этот паренек наверху заставляет работать свой мозг. К примеру, великий шахматист может с завязанными глазами дать сеанс одновременной игры сотне обыкновенных любителей шахмат. Так вот, все это не идет ни в какое сравнение с тем, что делает Хулио. У него в голове миллионы фактов, имеющих отношение к теоретической физике. Он перебирает их в уме, вытаскивает на свет божий один отсюда, другой оттуда, находит между ними связь с самой неожиданной стороны, выворачивает их наизнанку, ставит с ног на голову, анализирует, сравнивает с общепринятой теорией - и все время держит в памяти, а главное, непрестанно соизмеряет с основной целью, ради которой работает.

Я вдруг почувствовал нечто совсем необычное для репортера - смущение.

- Что вы имеете в виду?

- Мне кажется, он работает над единой теорией поля.

Очевидно, Майнз полагал, что этим все сказано. Я же всем своим видом показал, что по-прежнему остаюсь в неведении.

Он задумался.

- Право, не знаю, как объяснить это неспециалисту. Не обижайтесь, Вильчек. Ну, попытаюсь. Вы, вероятно, знаете, что математика развивается волнообразно, прокладывая дорогу прикладным наукам. Ну, например, в средние века сильно продвинулась вперед алгебра, что повлекло за собой расцвет мореплавания, землепроходства, артиллерии и т. д. Затем пришло Возрождение, а с ним математический анализ. Отсюда было недалеко до освоения пара, изобретения различных машин, электричества. Эра современной математики, начавшаяся, скажем, с 1875 года, дала нам атомную энергию. Не исключено, что этот паренек может способствовать возникновению новой волны.

Он встал, надел шляпу.

- Минутку, - сказал я, сам удивляясь тому, что голос мне не изменяет. - А что дальше? Власть над тяготением? Власть над личностью? Транспортировка людей по радио?

Доктор Майнз вдруг показался мне старым и измученным.

- Не беспокойтесь о мальчике, - сказал он, старательно избегая моих глаз, - все будет в порядке.

И он ушел.

Вечером я принес Гомесу кусок пирога с мясом и гоголь-моголь. Он выпил немного, рассеянно поблагодарил меня и повернулся к своим листкам.

Вечером следующего дня все это неожиданно кончилось. Гомес, худой, как рикша, шатаясь, спустился на кухню. Откинув со лба непослушные волосы, сказал: "Бил, что бы поесть?" - и вдруг грохнулся на пол. На мой крик прибежал Лейцер, со знанием дела пощупал пульс Гомеса, подложил под него одеяло и накрыл другим.

- Это просто обморок, - сказал он. - Его нужно перенести на кровать.

Мы отнесли Гомеса наверх и уложили. Придя в себя, он пробормотал что-то по-испански, а затем, увидев нас, сказал:

- Ужасно извините, ребята. Должен был вести себя лучше.

- Сейчас дам тебе поесть, - сказал я и получил в ответ приветливую улыбку.

Он с жадностью набросился на еду, а насытившись, отвалился на подушку.

- Новое есть, Бил?

- Что новенького? Это ты должен сказать мне, что новенького. Ты кончил работу?

- Почти. Самые трудности уже сделал.

И он скатился с постели.

- Ты бы полежал еще, - попробовал настоять я.

- Со мной все в порядке, - сказал он улыбаясь.

Я последовал за ним в его комнату. Он вошел, опустился в кресло; глаза его были прикованы к испещренной символами доске, затем он закрыл лицо руками. От улыбки не осталось и следа.

- Доктор Майнз сказал, что ты чего-то достиг.

- Si. Достиг.

- Он говорит, единая теория поля.

- Угу.

- Это хорошо или плохо? - спросил я, облизывая от волнения губы.

- Я имею в виду, что из этого может выйти.

Рот мальчика неожиданно вытянулся в одну жесткую линию.

- Это не мое дело, - сказал он. - Я американский гражданин Соединенных Штатов.

И он уставился на доску, покрытую таинственными значками.

Я тоже посмотрел на доску - нет, не просто взглянул, а посмотрел внимательно - и был поражен тем, что увидел. Высшей математики я, конечно, не знаю. Но кое-что слышал о ней краем уха: ну, например, что там бывают всякие сложные формулы, состоящие из английских, греческих и еще черт знает каких букв, простых, квадратных и фигурных скобок и множества значков, кроме известных каждому плюса и минуса.

Ничего похожего на доске не было. Там были написаны варианты одного простого выражения, состоящего из пяти букв и двух символов: закорючки справа и закорючки слева.

- Что это значит?

- Это у меня получилось. - Мальчуган явно нервничал. - Если сказать словами, то значок слева означает "покрыть полем", а справа - "быть покрытым полем".

- Я спрашиваю, что это значит?

В его черных сияющих глазах появилось выражение загнанного зверя. Он промолчал.

- Здесь все выглядит очень просто. Я где-то читал, что решенная задача всегда кажется очень простой.

- Да, - сказал он едва слышно, - это очень просто, Бил. Даже слишком просто, я сказал бы. Лучше я буду держать это в голове.

И он подошел к доске и стер все, что там было написано. Моим первым движением было остановить его. Он улыбнулся очень горькой улыбкой, какой я никогда прежде не замечал у него.

- Не бойся, я не забуду, - он постучал костяшками пальцев по лбу, - Не смогу забыть.

Я от всей души надеюсь, что никогда больше ни у кого не увижу такого выражения в глазах, какое было тогда у моего юного друга.

- Хулио, - сказал я потрясенно. - Почему бы тебе не уехать ненадолго? Поезжай в Нью-Йорк, погости у родителей, отвлекись, а? Они не могут держать тебя здесь насильно.

- Они предупредили меня, что я не имею права отлучаться, - сказал он неуверенно. Затем в его голосе вдруг появилось упрямство. - Ты прав, Бил. Давай поедем вместе. Я пойду одеться, а ты... ты скажи Лейцеру, что мы хотим уйти.

Я сказал Лейцеру, и тот чуть не лопнул от злости. Затем принялся нас уговаривать не уезжать, на что я ответил, что мы, кажется, не в армии и не в тюрьме. В конце концов я разошелся и начал орать, что он не имеет права держать нас взаперти и будь он проклят, если мы не уедем. Ему ничего не оставалось, как связаться с Нью-Йорком по прямому проводу, и там они с большой неохотой вынуждены были согласиться.

Мы отправились на поезд, идущий в Нью-Йорк в 4.05. Хиггинс и Далхаузи следовали за нами на почтительном расстоянии. Гомес их не замечал, а я не считал нужным ставить его об этом в известность.

Родители Гомеса жили теперь в новехонькой трехкомнатной квартире. Мебель тоже была только что из магазина, а на чьи денежки она была приобретена, вы, конечно, понимаете. Отец и мать говорили только по-испански, а я был представлен как Бил, mi amigo. Они что-то пробормотали в ответ, явно стесняясь.

Заминка произошла, когда мать Гомеса принялась накрывать на стол. Гомес, запинаясь, сказал, что ему не хочется уходить, но мы уже договорились обедать в другом месте. Мать в конце концов вытянула из него, что мы идем в "Порто Белло", чтобы повидаться с Розой, и тогда все снова заулыбались. Отец сказал, что Роза хорошая, очень хорошая девушка.

Когда мы спускались по лестнице, а вокруг нас с криком бегала ватага мальчишек, играющих в пятнашки, Гомес с гордостью произнес:

- Не подумать, что они так мало живут в Соединенные Штаты, верно?

У подъезда я взял его под руку и решительно повернул вправо, иначе он наверняка увидел бы нашу "охрану". Зачем? Я хотел, чтобы ему было хорошо.

В "Порто Белло" было полным-полно народу, и малышка Роза, конечно же, сидела за кассой. В последнюю минуту Гомес чуть было не повернул обратно от страха.

- Мест нет, - пролепетал он, - пойдем куда-нибудь еще.

Я почти силой затащил его в закусочную.

- Найдем столик.

В это время от кассы донеслось:

- Хулио!

Он потупился:

- Здравствуйте, Роза! Я приехал погостить.

- Я так рада тебя видеть, - ее голос прерывался от волнения.

- И я рад. - Здесь я незаметно толкнул его. - Роза, это мой друг Бил. Мы вместе работаем в Вашингтоне.

- Рад с вами познакомиться, Роза. Не хотите ли поужинать с нами? Думаю, вам найдется, о чем поговорить с Гомесом.

- Постараюсь... А вот и столик для вас. Постараюсь освободиться.

Мы сели за столик. Роза присоединилась к нам. Очевидно, ей удалось уломать хозяйку.

Мы ели arroz con pollo - курицу с рисом - и еще многое другое. Постепенно они перестали смущаться и почти забыли про меня, а я, разумеется, принял это как должное. Приятная пара. Мне нравилось, как они улыбались друг другу, с какой радостью вспоминали свои походы в кино, прогулки, разговоры. В ту минуту я забыл выражение лица Гомеса, когда он повернулся ко мне от доски, покрытой слишком уж простыми формулами.

Когда подали кофе, я не выдержал и решил прервать их разговор - они уже держались за руки:

- Хулио, почему бы вам не пойти погулять? Я буду ждать тебя в отеле "Мэдисон Парк".

Я записал адрес на клочке бумаги и отдал ему.

- Я закажу тебе номер. Гуляй и ни о чем не думай.

Я похлопал его по коленке. Он посмотрел вниз, и я сунул ему четыре бумажки по двадцать долларов.

- Здорово, - сказал он. - Благодарю.

Вид у него при этом был очень смущенный. Я же чувствовал себя его отцом и благодетелем.

Я давно приметил паренька, который угрюмо сидел в углу и читал газету. Он был примерно одного роста с Хулио и такого же сложения. И спортивная куртка на нем была почти такая же, как на Хулио. На улице уже совсем стемнело.

Когда юноша встал и направился к кассе, я сказал Хулио и Розе:

- Ну, мне пора. Веселитесь.

И вышел из ресторана вместе с ним, стараясь идти рядом, - для тех, кто следил за нами.

Через квартал-другой ему это, видно, надоело, он повернулся ко мне и зарычал:

- Эй, мистер, чего тебе надо? Катись отсюда!

- Ладно, ладно, - миролюбиво ответил я и зашагал в противоположном направлении. Очень скоро я врезался в Хиггинса и Далхаузи, которые остановились как вкопанные, с открытыми от удивления ртами. Они ринулись обратно в "Порто Белло", и теперь уже я последовал за ними, чтобы убедиться, что Розы и Хулио там не было.

- Ай да молодцы, - не удержался я, хотя желание стереть меня с лица земли было ясно написано на лицах охранников. - Ничего страшного. Он пошел прогуляться со своей девушкой.

Далхаузи как-то странно всхлипнул и приказал Хиггинсу:

- Прочеши окрестности. Может, удастся их засечь. Я буду следить за Вильчеком.

Со мной он не желал разговаривать. Я пожал плечами, взял такси и поехал в "Мэдисон Парк", уютный старомодный отель с большими комнатами. Я всегда там останавливаюсь, если приезжаю по делам в Нью-Йорк. Я заказал два однокомнатных номера - один себе, другой рядом - Гомесу.

Перед сном я прогулялся по городу и выпил пару кружек пива в одной из нарочито ирландских пивных на Третьей авеню. Там я побеседовал с каким-то чудаком, который долго доказывал мне, что у русских нет атомной бомбы, а потому нам нужно хорошенько долбануть их промышленные центры.

Я долго не мог уснуть. Этот человек, серьезно веривший, что русские не смогут ответить ударом на удар, заставил меня задуматься. В голове роилось множество самых неприятных мыслей. Доктор Майнз, который на глазах превратился в старика, стоило мне заговорить с ним о результатах Гомеса... Затравленное выражение в глазах мальчугана... Мои собственные, где-то вычитанные или услышанные сведения о том, что атомная энергия - "это лишь малая часть энергии, заключенной в атоме..." Мое убеждение, что гений только прокладывает дорогу, а шагают по ней жалкие посредственности...

Наконец сон все-таки сморил меня. На три часа.

Поздно ночью зазвенел телефон; звонил он долго и настойчиво. Я снял трубку. Некоторое время в ней переговаривались телефонистки междугородной связи, затем до меня донесся далекий счастливый голос Гомеса:

- Бил, поздравь нас. Мы обженились!

- Поженились, а не обженились, - сонным голосом поправил я. - Ну-ка, повтори!

- Мы поженились! Я и Роза. Мы сели в поезд, потом таксист привез нас в мэрию, а сейчас мы идем в отель здесь.

- Поздравляю, - сказал я, окончательно проснувшись. - От всего сердца. Но ты ведь еще несовершеннолетний, нужно подождать...

- Не в этом штате. Здесь, если я скажу, что мне двадцать один год, значит, так и есть.

- Ах так! Ну, еще раз поздравляю, Хулио.

- Спасибо, Бил, - послышалось в ответ. - Я звоню тебе, чтоб ты не беспокоился, когда я не приду ночевать. Мы с Розой, наверно, приедем завтра. Я позвоню тебе еще. Я храню бумажку с адресом.

- Ладно, Хулио. Всего наилучшего вам обоим. Не беспокойся ни о чем.

Я повесил трубку, хмыкнул и тут же вновь погрузился в сон.

Верите ли, все повторилось сначала. Костлявая рука адмирала Мак-Дональда вновь решительно вытащила меня из постели. Было раннее солнечное нью-йоркское утро. Вчера Далхаузи безрезультатно "прочесал окрестности", испугался за последствия и позвонил высшему начальству.

- Где он? - взревел адмирал.

- Едет сюда со своей девушкой, которая сутки назад стала его женой, отрапортовал я.

- Боже милостивый, что же теперь делать? Я позабочусь о том, чтобы его призвали в армию в части особого назначения...

- Послушайте, - не вытерпел я. - Когда вы, наконец, перестанете обращаться с ним, как с пешкой, которую можно безнаказанно передвигать, куда захочешь?! Вас беспокоят вопросы долга перед страной, ну и слава богу: кто-то ведь должен этим заниматься. Тем более что это ваша профессия. Но поймите же, что Гомес еще ребенок, и вы не имеете права калечить ему жизнь, используя его как машину для решения научных проблем. Конечно, я мало что в этом смыслю, я человек простой. Но вы, профессионалы, почему вы не задумываетесь над тем, что, если вы копнете слишком глубоко, все может полететь к чертовой матери?!

Он посмотрел на меня пронизывающим взглядом и ничего не ответил.

Я оделся и позвонил, чтобы мне принесли завтрак в номер. Адмирал и Далхаузи уныло ждали; в полдень Гомес позвонил.

- Хулио, поднимайся сюда.

Я, признаться, очень устал от всех этих передряг.

Он просто впорхнул в комнату, ведя под руку раскрасневшуюся от смущения Розу. Адмирал тут же поднялся и принялся его отчитывать голосом, в котором слышалась скорее печаль, чем гнев. Он не забыл упомянуть, что Гомес плохо относится к обязанностям гражданина своей страны. Ведь его талант принадлежит Соединенным Штатам Америки. А его поведение носит совершенно безответственный характер.

- И в качестве наказания, мистер Гомес, я хочу, чтобы вы немедленно сели и записали матрицы для поля, которые вы вывели. Преступно, что вы так самонадеянно и бездумно доверяете памяти вещи, имеющие жизненно важное значение. Вот!

Карандаш и бумага полетели прямо в лицо Гомесу, который выглядел совершенно потерянным. Роза едва сдерживала слезы.

Гомес взял бумагу и карандаш и молча сел за письменный стол. Я взял Розу за руку. Бедняжка, она дрожала, как осиновый лист.

- Не бойся, - сказал я. - Они ничего ему не сделают. Не имеют права.

Хулио начал писать. Затем глаза его стали совсем круглыми, он схватился за голову:

- ?Dios mio! - воскликнул он. - ?Esta perdido! ?Olvidato!

Что значит: "Бог мой, я потерял это! Забыл!"

Адмирал побелел так, что бледность проступила сквозь густой загар

- Спокойно, дружок! - голос его звучал успокаивающе. - Я не хотел пугать тебя. Отдохни немного и подумай снова. Ты не мог забыть это, с твоей-то памятью! Начни с чего-нибудь легкого. Ну, скажем, с простого биквадратного уравнения.

Гомес все смотрел на него. После долгого молчания он с трудом произнес:

- No puedo. Не могу. И это забыл. Я ни разу не вспомнил физику и математику с тех пор, как...

Он посмотрел на Розу и слегка покраснел. Роза не отрывала глаз от носков своих туфелек.

- Что делать, - сказал Гомес неожиданно охрипшим голосом. - Ни разу не вспомнил. Раньше всегда у меня в голове - математика. Но с тех пор - нет.

- Господи помилуй, - сказал адмирал. - Может ли такое случиться?

И он потянулся к телефону.

По телефону ему сообщили: да, такое бывает.

Хулио вернулся в свой испанский Гарлем и купил "Порто Белло" на заработанные деньги. Я вернулся в свою газету и купил автомобиль на то, что заплатили мне. Мак-Дональд так и не предал дело гласности, и мой редактор мог с гордостью заявить, что однажды ему удалось провести адмирала, хотя он так и не воспользовался своим монопольным правом.

Несколько месяцев спустя я получил от Хулио и Розы открытку, извещавшую о рождении первенца: мальчик, весит шесть фунтов, назвали Франсиско в честь отца Хулио.

Я сохранил открытку и, как только мне довелось побывать в Нью-Йорке (задание редакции: Национальная ассоциация бакалейщиков; бакалейные продукты ходкий товар в нашем городе), зашел к ним. Хулио чуточку повзрослел и стал более уверенным в себе. Роза, увы, начала полнеть, но была по-прежнему чрезвычайно мила и все так же обожала своего Хулио. Малыш был медового цвета и очень бойкий.

Хулио непременно хотел приготовить в мою честь arroz con pollo - ведь именно это блюдо мы ели в тот вечер, когда я, можно сказать, толкнул его в объятия Розы. Решено было пойти в соседнюю лавку за продуктами. Я вызвался помочь.

В лавке Хулио заказал рис, цыпленка, овощи, перец - он чуть не скупил все (многие мужья не могут остановиться, когда попадают в магазины), едва ли не пятьдесят видов продуктов, которые, по его мнению, могут в крайнем случае полежать в кладовой.

Старик хозяин, ворча, записывал стоимость покупок на пакете; потом он стал складывать доллары и центы, пересчитывая все по сто раз. Тем временем Хулио поведал мне, что "Порто Белло" процветает и что хорошо бы его расширить, прикупив магазин.

- Семнадцать долларов сорок два цента, - выдал наконец старик.

Хулио взмахнул ресницами в сторону колонки цифр, записанных на пакете.

- Должно быть семнадцать тридцать девять, - сказал он с упреком. Сосчитайте снова.

Лавочник с трудом сосчитал.

- Семнадцать тридцать девять, правда ваша. И он принялся заворачивать покупки.

- Хулио?! - только и вымолвил я.

Больше ни слова, ни в тот момент, ни после.

- Никому не говори, Бил, - сказал Хулио.

И подмигнул.