«Круги времени»

Корепанов Алексей

Круги времени

Горбовский устало опустился на скамейку и закрыл глаза. За бульваром грохотали трамваи, мимо шли люди и Горбовский отчетливо представлял, как они рассматривают его серебристый костюм, обмениваются репликами и не раз оглядываются назад, на него, тридцатидвухлетнего мужчину с непомерно усталым лицом.

- Старик, а вырядился как стиляга...

(О боже, что значит "стиляга"?!)

- Может, это иностранец какой?

- Ну да, иностранец! Напился и спит на солнышке.

(Неужели они в этом находят удовольствие?)

- Гляди, костюмчик шикарный.

- У моего Юрки не хуже. На толчке купил...

(На толчке? Толкать, толкаться... Толкаются и покупают костюмы...)

Горбовский невольно улыбнулся, но глаз не открыл. На это уже просто не было сил. К тому же болела голова - вероятно от удара о переборку

- и перед глазами стояла пелена, из-за которой все окружающее воспринималось как в тумане.

Горбовский сидел, вытянув ноги и вспоминал как очнулся в каком-то сарае на окраине, как долго пробирался по узким улочкам с деревянными домами - и вдруг вышел на широкий проспект, переполненный трамваями, троллейбусами, автомобилями. Он вспоминал как обескураженно стоял на углу возле красно-желтой ограды, стоял и смотрел на бегущие машины, на спешащих мимо людей в несколько непривычных его глазу костюмах. Затем он медленно пошел по проспекту, остановился у газетного стенда возле трамвайной остановки, долго изучал газету, взглянул на другую сторону улицы, на красный плакат "25 съезду KПCC - достойную встечу!", вздохнул и направился дальше.

Солнце палило беспощадно и он с грустью смотрел на длинные очереди, выстроившиеся возле цистерн с квасом, на бутылки с лимонадом, украшавшие витрины гастрономов. Пыль, жара, синие удушливые облака из выхлопных труб автомобилей, грохот трамваев и грузовиков, скрежет тормозов на перекрестках, толпы людей - все это обручилось на него после тишины, покоя и прохлады станции. К концу дня oн совершенно одурел и бесконечно устал, к тому же его мучил голод. Он еле доплелся до бульвара, пересекающего шумную улицу, и обессиленно сел на скамейку.

Впечатлений было слишком много и Горбовский даже не пытался разобраться в них. Для него ясно было одно: он очутился совершенно один в чужом городе, среди чужих людей и не к кому было обратиться за помощью - он слышал кое-что о психиатрических лечебницах...

Горбовокий незаметно для себя задремал и ему приснилась станция, он сам, а потом сегодняшний взрыв, в клочья разметавший сверхпрочные конструкции, разрушивший станцию и закинувший его в какой-то темный пустой сарай на окраине города. Горбовский вздрогнул и проснулся. Вероятно, он спал довольно долго, так как уже стемнело и на бульваре зажглись фонари.

Он встал, размял затекшее тело, провел рукой по лицу, уже покрывшемуся колючей щетиной и в растерянности вновь опустился на скамейку. Что же теперь делать? Куда идти? Всё произошедшее внезапным грузом навалилось на Горбовского и он вдруг почувствовал себя так плохо, что, обливаясь холодным потом, рванул ворот своего серебристого костюма и застонал.

- Вам плохо?

Участливый голос раздался у самого уха Горбовского и он открыл глаза. Над ним склонилась девушка лет двадцати четырех, в белом плаще, с сумочкой через плечо. Горбовский молча смотрел на нее и ему внезапно показалось, что он видит давно знакомое лицо. Светлые волосы, участливые глаза, в свете фонаря золотятся маленькие серьги.

- Ничего, уже лучше.

Он сел прямо и заметил, что девушка с любопытством смотрит на его костюм и устало усмехнулся.

- СмОтрите... И все смотрят... Целый день.

Девушка засмеялась, тряхнула головой и серьги заблестели маленькими каплями золота.

- Необычный у вас костюм...

- Ленинградская швейная фабрика-автомат, - измученно пояснял Горбовский.

- А разве есть такие? - удивилась девушка.

- Нет, так будут, - махнул рукой Горбовский.

Девушка пожала плечами.

(Где же я мог видеть ее? А, чепуха, абсурд, конечно нигде...)

- Вы садитесь, - предложил Горбовский. - Только не думайте, что я набиваюсь вам в кавалеры и не спрашиваете меня ни о чем. Мне трудно отвечать.

- Почему?

Горбовский потер рукой лоб, помолчал и вдруг, резко подняв глаза на девушку, выдохнул ей в лицо:

- У меня болит голова, я очень голоден, устал и вообще мне некуда деться, негде переночевать. Понятно?

Девушка растерянно глядела на него и молчала.

- Не бойтесь, я не сбежавший тюремщик и не сумасшедший.

- Какой тюремщик? - Девушка медленно шагнула назад. - Вы, наверное, хотели скаэать, заключенный?

- Ну да, - поправился Горбовский. - Я не убежал из тюрьмы, но у меня нет никакого, - он замялся, - ну, удостоверения личности, что ли, и совершенно нет денег.

- Господи! - девушка всплеснула руками.

Она помолчала немного, видимо колеблясь, пристально взглянула на Горбовского и внезапно решительно сказала:

- Знаете что, пойдемте ко мне.

- Ого! - Горбовский изумленно поднял брови. - А вы меня не боитесь? Я что-то не слышал, чтобы в ваше время девушки предлагали незнакомым мужчинам идти вечером к ним домой.

- Как вы сказали? - удивилаоь девушка. - В ваше время?

- Я хотел сказать, в наше время, - смутился Горбовский.

Девушка наклонилась к нему и тихо сказала:

- Я вас нисколько не боюсь. Знали бы вы какой у вас вид. Такой усталый и несчастный, что просто жалко смотреть.

Горбовский молча глядел на нее.

- Идемте, - мягко сказала она, улыбаясь и Горбовский улыбнулся в ответ и встал со скамейки.

*

- Между прочим, мы еще не познакомились, - сказала девушка, разливая чай.

Горбовский отодвинул стул, встал, одернул костюм и, откашлявшись, хрипловато произнес:

- Партан.

Девушка улыбнулась:

- И костюм у вас необычный и имя.

Горбовский смущенно кашлянул.

- А меня зовут Таня.

Девушка поставила чайник на подставку, подошла к Горбовскому и подала ему руку. Он осторожно пожал ее узкую прохладную ладонь.

- Ну вот и познакомились. А теперь давайте пить чай и я вас уложу спать.

- Я просто не знаю, как мне вас отблагодарить, - пробормотал Горбовский, размешивая ложечкой сахар в стакане.

- Да что вы! - Таня махнула рукой.

Она села напротив и, взяв чашку, взглянула на Горбовского.

- Хотя знаете что? Вы расскажете мне свою историю.

- Хорошо, - нехотя протянул Горбовский. - Только когда будете вызывать машину из психиатрической лечебницы, скажите мне, для того, чтобы я внутренне настроился на жизнь в компании сумасшедших.

- Неужели ваша история так необычна? - восхищенно удивилась Таня.

- Еще как необычна...

- Тогда вы ее расскажете сегодня.

Горбовский не ответил и отхлебнул из стакана. Приятное тепло растекалось по телу, глаза слипались сами собой, комната плыла куда-то вдаль, лицо Тани расплывалось и исчезало в сладком тумане.

"Откуда же я знаю это лицо, откуда?.. Откуда?.. Почему оно так знакомо мне?.." - лениво думал Горбовский, с трудом удерживаясь на стуле прямо.

- Ой, простите меня, Партан! Я сейчас вас уложу, - услышал он сквозь сон.

Потом он смутно помнил, как раздевался, как ткнулся лицом в прохладную подушку - и всё провалилось в сонное забытье.

*

Он спал крепко, без сновидений, а проснувшись, по привычке бодро соскочил с постели и бросился к двери каюты - раньше всех успеть в умывальник их пятой секции. Лишь сделав несколько шагов по направлению к двери он увидел, что находится в незнакомой комнате. Маленький столик с книгами у окна, рядом - полированный секретер, у стены диван-кровать, на которой спал Горбовский, а посреди комнаты, под люстрой - круглый обеденный стол, на котором лежала записка, придавленная массивными золотыми часами.

Горбовский подошел к столу, взял записку. "Ушла на работу. Вернусь к пяти часам. Еда на кухне в холодильнике. Хозяйничайте сами. Подождите меня. Таня".

Горбовский подтянул трусы, положил записку на стол и, взглянув на часы, отправился обратно к постели. Вдруг он повернулся, еще раз внимательно взглянул на часы и тихо охнул. Он пододвинул ногой стул, обессиленно опустился на него и дрожащими руками взял их со стола. На основании часов, под циферблатом были выгравированы слова, которые он прекрасно знал с детства.

- Дорогой Танюшке в день двадцатилетия, - медленно прочитал он и испугался, что уронит часы на пол - так дрожали его руки.

- От любимого дедушки, - задумчиво сказал Горбовский и облокотился на стол, охватив голову руками.

Часы назойливо тикали возле уха Горбовского, и он все крепче сжимал голову, уткнувшись носом в холодную клеенку.

- Мама, моя милая мама... - простонал он, стиснув зубы. - Моя жена...

Теперь Горбовский понял, что хотел сказать отец. Понял, что значил странный взгляд матери. Два человека на серой бетонной дороге знали, что прощаются с ним навсегда...

...Он не помнил, сколько времени сидел так, раздетый, забыв про неубранную постель. Голод напомнил ему о времени. Он взглянул на часы

- было двадцать минут пятого - торопливо вскочил, натянул на себя серебристый костюм, заботливо повешенный на спинке стула, убрал постель и побрел на кухню.

Он гремел кастрюлями, готовя обед, и не слышал как пришла Таня. Она остановилась в дверях.

- Здравствуйте, Партан.

Горбовский отскочил от плиты, повернулся к девушке, в пестром фартуке, с поварешкой в руке, и она рассмеялась, глядя на его растерянную физиономию.

- Большое вам спасибо, Партан. Идите в комнату, я доделаю все сама.

Она мягко взяла у него поварешку, сняла о него фартук, и он сел на диван в комнате, готовясь к необычному рассказу.

Они пообедали в тишине. Горбовский ловил на себе взгляды Тани и лишь ниже опускал голову.

Таня вымыла посуду, Горбовский вытер ее, и они вернулись в комнату.

- Ну что ж, Партан, я жду вашего рассказа.

Таня села за столик у окна, облокотилаоь на него и с любопытством взглянула на Горбовского.

Он постоял посреди комнаты, потом медленно сел на диван.

- Послушайте, Таня, - он замялся. - Вы - моя жена.

- Что?!

- Я хотел сказать, моя будущая жена...

- Ух ты! - у нее перехватило дыхание. - Вы решительный человек, Партан!

- Не смейтесь, ради бога! - Горбовский вскочил с дивана и подошел к ней. - Bы действительно моя будущая жена. Но это еще не все... Дело в том, - Горбовский в упор взглянул в серые глаза девушки, - что вы еще и моя мать... Вы будете моей матерью...

- Это интересно! - Таня откинулась на спинку стула и с любопытством разглядывала Горбовского. - Может быть, я еще и ваша будущая бабушка?

Горбовский подошел к столу, взял часы.

- Эти часы вам подарил на день рождения ваш дедушка, Василий Андреевич. Правильно?

Таня ошеломленно кивнула.

- Откуда вы знаете?

- Он мой прадедушка.

Горбовский опустил голову, потом исподлобья взглянул на Таню. Она молча разглядывала его.

- О черт, что я говорю! - простонал Горбовокий. - Вы принимаете меня за сумаошедшего. Ладно, буду говорить по порядку.

Он поднес часы к лицу, задумчиво произнес:

- Да, всё это шутки времени. Оно тоже способно иногда идти по кругу, как вот эти стрелки...

Он поставил часы на место и зашагал по комнате - от стула, на котором сидела Таня, до двери в кухню - и обратно.

- Меня зовут Партан Горбовский. Я родился в одна тысяча девятьсот

семьдесят шестом году, - произнес он громко и раздельно.

Таня невольно взглянула на календарь над столиком.

- Да-да, - Горбовский остановился, поднял руку. - Я знаю, что сейчас идет семьдесят пятый. Узнал из газет. В то же время я родился в сорок третьем году, поскольку мне тридцать два. Послушайте, Таня, - Горбовский порывисто шагнул к неподвижной девушке, - ведь ваша фамилия Пархоменко. Через год у нас родится сын и мы назовем его Партаном в честь вас, моей жены. Партан - это сокращенное Пархоменко Татьяна. Мое отчество Партанович. Господи, вы опять ничего не понимаете! Не смотрите на меня так! - умоляюще воскликнул Горбовский.

- Я попытаюсь всё объяснить.

Итак, я родился в тысяча девятьсот семьдесят шестом году. Мои родители - Партан Горбовский и Татьяна Пархоменко. Вчера я ломал себе голову, где я мог видеть ваше лицо. Теперь мне всё ясно: я однажды видел фотографии моей матери, сделанные в годы ее молодости - так ведь это и есть вы! Из рассказов матери, то есть из ваших рассказов, я знаю, что мы переехали отсюда через год после моего рождения, то есть в семьдесят седьмом. Мой отец был монтажником, потом работал на одном из северных космодромов, а мать была врачом. Ведь вы врач?

Таня, не сводя широко раскрытых глаз с шагающего по комнате Горбовского, кивнула.

- Я окончил школу, - продолжал Горбовский, - потом институт и в девяносто восьмом году, приобретя специальность космического монтажника, получил направление на орбитальную станцию "Родина". Почти десять лет я провел над Землей, монтировал космические станции... Ну, вы представляете, что это такое? У вас ведь уже был запущен "Салют" и "Скайлэб".

Таня опять молча кивнула.

- Ну вот, я строил, в принципе, такие же станции, только болвших

размеров, предназначавшиеся для длительной эксплуатации. Несколько

раз в год я навещал родителей - они жили в Петрозаводске, - а потом

вновь возвращался в космос. Так продолжалось до пятнадцатого июня две

тысячи восьмого года. В тот месяц - этo было всего неделю назад - не удивляетесь, сейчас вы всё поймете, так вот, в тот месяц я вновь улетал на "Родину". В последний день перед отлетом отец зашел ко мне в комнату. "Партан, - сказал он, - мне нужно поговорить с тобой". Я отложил книгу и повернулся к нему. Он сел рядом со мной и тихо сказал, глядя мне в глаэа: "Партан, я прошу тебя, не улетай завтра на "Родину". Задержись недельки на две". Я засмеялся, погладил его по руке: "Ну что ты, отец! У нас горит план. Мне никак нельзя опаздывать. Да я ведь вернусь месяца через полтора". Отец грустно улыбнулся и как-то странно посмотрел на меня. "Я очень тебя прошу, - еще тише повторил он. "Нет, я не могу остаться", - твердо сказал я. Я видел, что отец колеблется, словно не решаясь что-то сказать. Наконец он вздохнул и произнес: "Череэ шесть дней после того как ты прилетишь на станцию, ее разнесет на куски..." Я опять засмеялся, поцеловал его в щеку: "Папка, бог с тобой! Плюнь на свои предчувствия!" Если бы я знал, что это было не предчувствие! - Горбовокий стиснул руками стул.

- Отец печально взглянул на меня. "А если тебя попросит остаться мать?" - "Да что вы в самом деле! - взорвался я. - Поймите, у нас горит план, я не могу опаздывать!" Отец медленно поднялся и молча вышел из комнаты.

На следующий день он с матерью провожал меня до аэробуса. Я крепко поцеловал их на прощанье. Они молчали и смотрели на меня как-то странно. Особенно мать... Только теперь я понял... Так смотрят люди, которые знают, что не увидятся больше никогда. "Прощай, сынок", - сказал отец. И добавил что-то о кругах, которые совершает время. Что-то вроде "время вновь пойдет по кругу". Я не понял тогда, конечно, к чему он это сказал и почти сразу забыл о его словах. Я подошел к аэробусу, махнул им рукой. Мать опустила голову на плечо отца и, кажется, заплакала. Но я вспоминаю это лишь теперь, тогда же я был мыслями уже на станции и не заметил их печали. Ведь у нас горел план! - Горбовский горько усмехнулся. - Я прилетел на станцию рейсовым грузовиком и уже на следующий день приступил к работе. Мы монтировали корпус космической обсерватории, работали как черти и мне некогда было вспомнить о родителях, разобраться в словах отца, подумать о нашем несколько странном прощании. А на пятый день я умудрился где-то простудиться и автоконтролер не выпустил меня на работу. Два дня я провалялся на кровати в своей каюте, читая книги, а потом действительно произошел взрыв. На станции не было никого, кроме меня - все находились на участке монтажа обсерватории - и пострадал, вероятно, только я один. Горбовский взглянул на неподвижную Таню. - Я догадываюсь, что там случилось. Недалеко от нашего сектора пространства находились смонтированные на орбите сверхмощные ускорители элементарных частиц. Я плохо представляю, что там вытворяли физики, но, вероятно, причиной взрыва была именно деятельность их установок. Они как-то воздействовали на пространство-время и меня отбросило в прошлое. Мы ведь знаем еще слишком мало о пространстве-времени... А от него, оказывается, можно ожидать любых каверз.

Я увидел в иллюминаторе ярчайшую вспышку, и станцию сильно тряхнуло. Я услышал треск ломающихся переборок, ударился головой, потерял сознание - и очнулся в каком-то сарае. Я уже находился в прошлом, в одна тысяча девятьсот семьдесят пятом году, то есть в вашем настоящем.

Горбовский замолчал, немного виновато развел руками и опустился на диван. В комнате наступила тишина, лишь тикали часы на столе.

- А часы? - дрожащим голосом спросила Таня.

- Что - часы? А! - понял Горбовский. - Они стояли в комнате моей матери с тех пор, как я себя помню.

- Значит, вы были... то есть будете... моим мужем и сыном... Отцом самого себя... - задумчиво произнесла Таня.

Горбовский опустил голову и вздохнул:

- Выходит, так...

- Вы знаете, Партан, что самое смешное?

- Что? - Горбовский удивленно вскинул брови.

- Я вам верю.

Oнa встала со стула и села рядом с ним на диван. Горбовский молчал.

- Хотя, если разобраться, получается какая-то ерунда. Ведь мы знаем свое будущее и можем изменить его. Например, не жениться.

- Ну это вряд ли, - Горбовский осторожно положил руку ей на плечо. - Я знаю ваc всего день, даже меньше... - он помолчал, потом добавил твердо: И люблю вас.

- Пожалуй, этот вариант действительно отпадает, - она с улыбкой заглянула ему в глаза. - Но мы можем подождать с ребенком. Можем не отправлять его в институт по специальности космического монтажника. Можем, наконец, не пустить его на станцию в тот день.

- Ну что вы, Таня, - печально усмехнулся Горбовский. - Теперь я вспоминаю, что мать с отцом очень не хотели, чтобы я поступал в этот институт. Но разве я послушался их? Не пустить на станцию? А мой отец смог не пустить меня? Ну а насчет того, чтобы подождать с ребенком... Мне кажется, это не сыграет никакой роли. Все равно когда-нибудь он родится, вернется в прошлое и вновь встретит вас. И они будут говорить то же, что говорим мы... И что говорил до нас мой отец...

- Но ведь можно попытаться, - настаивала Таня. - Попытаться разорвать круг.

Горбовский бережно обнял ее.

- Можно...

Он помолчал, потом задумчиво сказал:

- Только боюсь, что когда-нибудь, в один июньский день, к примеру, две тысячи восьмого года, когда он будет собираться на станцию, я войду в его комнату и попрошу остаться. А он ответит мне: "Нет, я не могу". И время опять потечет по кругу...

- Я сумею удержать его, - тихо, но решительно сказала Таня.

Горбовский молчал.

г. Калинин, 8 мая 1973 г.