«Выключить свет»

Кен Маклеод Выключить свет

В 1976 году Кен Маклеод получил степень бакалавра зоологии в Университете Глазго. Продолжая исследования в области биомеханики в Университете Брунеля, Маклеод работал программистом-аналитиком в Эдинбурге. Сейчас он занимается только литературной деятельностью и считается одним из самых интересных писателей-фантастов, появившихся в 1990-х годах. Придерживаясь основных принципов построения масштабных произведений и сохраняя динамичность повествования, Маклеод в своем творчестве уделяет значительное внимание вопросам политики и экономики, что нехарактерно для новой космической оперы. Два первых романа писателя, «Звездное деление» («The Star Fraction») и «Каменный канал» («The Stone Canal»), были удостоены премии «Прометей». Среди других произведений романы «Небесная дорога» («The Sky Road»), «Щель Кассини» («The Cassini Division»), «Цитадель космонавтов» («Cosmonaut Кеер»), «Темный свет» («Dark Ligjnt»), «Город машин» («Engine City»), «След Ньютона» («Newton's Wake») и «Познавая мир» («Learning the World»), а также повесть «Человеческое мужество» («The Human Front»). Малая проза автора представлена в сборнике «Странные ящерицы из другой системы» («Strange Lizards from Another Star»). Недавно вышел роман «Канал казней» («The Execution Channel»). Рассказы Маклеода печатались в девятнадцатом, двадцать третьем и двадцать четвертом выпусках «The Year's Best Science Fiction». Живет писатель в Уэст-Лотиане, Шотландия, с женой и детьми.

В представленном ниже рассказе автор предупреждает, что даже в высокотехнологичном будущем начинать новое предприятие бывает довольно рискованно…

Мать опять пролезла к ней на стену. Констанс Макгатл, поглядывая на нее, рылась в ящике стола, искала «Нортон». Пальцы сжали рукоять и нащупали курок. Она медленно потянула устройство к себе, нажимая на край ящика ладонью, чтобы открыть его пошире. Потом выхватила инструмент с раструбом на конце ствола и нацелила в лицо, нарисовавшееся рябью на крашеной стене кабинета.

— Скажешь последнее слово, мама? — предложила она. И прочитала по губам отчаянную просьбу.

— А, извини… — С этими словами она пару раз щелкнула пальцами, подключая звук.

— Что?

— Не надо так спешить, — заговорила мать. — Я к тебе с деловым предложением.

— Опять? — Констанс большим пальцем перевела антивирус в максимальный режим.

— Нет, на этот раз все зако…

— Это я тоже уже слышала.

— Вот как? — Над глазами на краске проявилась морщинка. — По-моему, я этого не запомнила.

— Еще бы! — заметила Констанс. — Ты, когда ты здесь целиком, — продувная бестия. Кстати, где ты сейчас?

— Вроде бы на орбите Юпитера, — ответила мать. — Извини, точнее не скажу.

— Да брось, — обиделась Констанс. — Я бы не стала до тебя добираться, если бы и могла.

— Я не то имела в виду, — пояснила мать. — Я правда не знаю, где сейчас остальная я, но не знаю не потому, что думаю, будто ты постаралась бы меня убить. Понимаешь?

— Ладно, — кивнула Констанс, мысленно дав себе пинка за то, что позволила матери получить даже такой крохотный моральный перевес. — Так что за предложение?

— Речь о Внутренней Станции, — сказала мать. — Все очень просто. Люди, уезжающие отсюда, берут с собой вещи, которые обычно не нужны там, куда они попадают. А прибывающие привозят с собой вещи, которые обычно не нужны здесь. Каждой стороне пригодились бы вещи другой стороны. Понимаешь?

— Ну еще бы, — протянула Констанс. — А ты хочешь сказать, что никто другой не понял? За все это время?

— Конечно поняли, — признала мать. — Тут целый базар: меняются, продают, покупают. Но штука в том, что никто не умеет получить настоящую цену. Привозят иногда вещи, которые и здесь немало стоят, но сплошь и рядом они отправляются обратно в трубу.

— Погоди минутку. — Констанс попробовала вспомнить самый свежий курс экономики. — Может, это занятие совсем бесприбыльное?

— Совершенно верно, — заявила мать. — Для большинства бизнес-моделей. Но очень молодая особа с очень маленькими издержками и мгновенным доступом — или, скажем, с доступом на скорости света — к очень старой особе с вековым опытом за спиной — такая могла бы грести денежки лопатой.

— А ты сама что будешь с этого иметь?

— Помимо того, что помогу дочурке приподняться? — обиженно протянула мать. — Ну, всегда остается вероятность, что из трубы вылетит что-нибудь по-настоящему ценное. Техника, пригодная к использованию, понимаешь? Мы первые начнем эксплуатацию — и у нас уже будет готовый исследовательский аппарат и рынок.

Констанс обдумала ее слова. Старушка явно хитрит, но отправиться на Внутреннюю Станцию — это хорошее приключение, а терять ей нечего.

— Ладно, — согласилась она. — Обратись к моему агенту. Свободной рукой она достала из кармана карточку и загрузила на нее мать со стены.

— Ты на месте? — спросила она.

— Да, — ответил голос с карточки. Мать на стене кивнула и закрыла глаза.

— До свидания, мама, — сказала Констанс и спустила курок.

Она постояла еще немного, разглядывая стену, ставшую гладкой после удара мощного электромагнитного импульса и последовавшей за ним тонкой очистки антивирусом. Как всегда в подобных случаях, она гадала, как назвать то, что она только что произвела. Конечно, она не убила свою мать. Та жива-живехонька, на орбите Юпитера или еще где-то. Даже подпрограмма ее мозга, просочившаяся в «умную краску» на стене, в эту самую секунду наверняка болтает с ИИ-агентом Констанс за чашечкой кофе в виртуальном пространстве ее бизнес-карты. Во всяком случае, копия подпрограммы. Но копия, пребывавшая на стене, уничтожена, — во всяком случае, Констанс надеялась, что так. А она была мыслящей, сознающей себя личностью, такой же реальной, как и сама Констанс. Копия не рассчитывала на долгую жизнь, но, если бы ее перенесли на другую основу — в робота или в мозг клона, она могла бы прожить долго. Могла бы вырваться, сбежать и прожить долгую интересную жизнь.

С другой стороны, если сохранять все копии и подпрограммы, если помогать им обрести независимость, Солнечная система тотчас переполнится ими. Такие вещи повторялись из века в век. Полисы планеты, а то и целые системы трансформировались в экономические структуры с высокой плотностью информации, отрывались от остальной цивилизации, потому что тамошние умы работали в миллион раз быстрее человеческого мозга. До сих пор все они исчерпывали себя лет за пять. Выгорали, как о них говорили. В целом считалось, что неплохо бы предотвращать выгорание, а это значило — уничтожать копии. Констанс знала, что этическую сторону ситуации обдумывали многомудрые философы — а для полной уверенности еще и согласовывали свое мнение со своими копиями, — но все же в подобных ситуациях ее что-то беспокоило.

Она отбросила неуместную тревогу, убрала «Нортон» обратно в стол и открыла дверь. Ей хотелось свежего воздуха. Ее жилище выходило на середину балкона, тянувшегося на сотни ярдов вправо и влево. Констанс сделала два шага к перилам, встала между цветочными ящиками и выглянула вниз. Под ней ступенчатыми террасами тянулись балконы нижних этажей. Вдали зелень цветочных ящиков сливалась в единое целое, в зеленый склон холма, постепенно переходивший в более узкие и неровные террасы виноградников. От подножия склона, с круглой равнины под ним поднимались оливковые рощи, перемежавшиеся стометровыми кипарисами. В темно-синем небе, видном сквозь слой воздуха и крышу кратера, сияла белая, в ореоле полисов, Земля в третьей четверти. Где-то под сплошным облачным покровом, забившись в пещеры с атомным отоплением или под выстроенными на льду куполами трудились маленькие группки людей — отважных ученых, участников проекта Восстановления Земли. Констанс порой представляла себя одной из них, но сейчас ее ожидало нечто не менее увлекательное.

Когда челнок начал ускорение, тело налилось тяжестью. Констанс откинулась на кушетке и сдвинула очки-экраны со лба на глаза. Ей, как и всем остальным пассажирам, передавали виртуальный вид через корму корабля. На фоне стокилометрового диаметра Внутренней Станции реактивный выброс челнока был едва заметен. А сама станция выглядела крошкой в сравнении с окружающей ее структурой — гигантской паутиной микроволновых приемников, ловивших луч энергии, передаваемый станцией на орбите Меркурия, и пятью «Короткими Трубами», миллионы километров длиной каждая, расчертившими небо паутинными трещинками. Внутри их сновали суда, доставлявшие пассажиров от Длинных Труб или к ним — в облако Оорта[1] за орбитой Плутона — словом, в такую даль, что этот первый или заключительный прыжок оказывался для пассажиров самой долгой частью межзвездного путешествия на субсветовой скорости.

Когда дюзы управления развернули корабль, Констанс на миг увидела золотисто-зеленое кольцо полисов, окружающих Солнце. Потом снова включился главный двигатель, уравнивая скорость движения челнока со скоростью Внутренней Станции. Еще один толчок — и корабль вздрогнул, причаливая в доке. Мгновение Констанс казалось, что она все еще испытывает ускорение, да так оно и было: ускорение постоянного вращения заставляло ее ощущать тяжесть, равную земной гравитации. Констанс встала, придерживаясь за сиденье, пока не обрела равновесия, и, стараясь не шаркать ногами, побрела к выходу. Несколько недель, всю дорогу от Луны, она держала индукционные катушки и эластичные ленты-тренажеры, вставленные в одежду, на максимальном режиме, чтобы набрать костную и мышечную массу, но тяжесть все равно давила. Похоже, и прочим пассажирам было не легче.

Она взобралась по ступенькам к воздушному шлюзу, взмахнула своей бизнес-картой перед рамкой и шагнула в вестибюль. Первый вздох и первый взгляд принесли удивление. Констанс, выросшая в старинном, едва ли не захолустном поселении на Луне, ожидала найти в интерьере Внутренней Станции тот же блеск, что и снаружи. Между тем она оказалась в полости не слишком ухоженного механизма. Пахло потом и кухней, звенели отзвуки шагов и голосов. Мусор, оставленный за столетия транзитными пассажирами, скапливался по углам и в щелях, врастал в покрытие пола, и целый рой крошечных механических чистильщиков не мог с ним справиться. Помещение нельзя было назвать грязным, но оно выглядело каким-то неряшливым. Вестибюль был около километра в поперечнике, и в стороны от него расходились, плавно поднимаясь вверх, коридоры. Люди и механические тележки перемещались между лавками и магазинчиками, как стада среди деревьев в саванне. Собственно, примерно пятую часть неподвижных предметов и составляли деревья, участвующие в системе очистки воздуха станции. Деревья были низкорослы, редко больше десяти метров высотой. Потолок, заполненный световыми полосами, увлажнителями и отверстиями воздуховодов, находился в каких-нибудь двух метрах от верхушки самого высокого дерева.

— Не паникуй, — послышался в бусинке наушника голос матери. — Воздуха здесь достаточно.

Констанс несколько раз осторожно вдохнула.

— Так-то лучше, — заметила мать.

— Я хочу выглянуть наружу.

— На здоровье.

Констанс пробиралась через толпу спешащих или ожидающих неизвестно чего пассажиров. Двигаться приходилось медленно. Куда бы она ни сворачивала, кто-нибудь обязательно шел навстречу. Многие были из чужих систем, и у Констанс не хватало опыта, чтобы с ходу отличить обитателя Кита от жителя Кентавра, барнардита от эридианца. Как ни странно, жители отдаленных систем не так уж сильно отличались от обитателей Солнечной: колонии вокруг Лаланда, 61-й Лебедя и двух противоположных звезд Росса — 248-й и 128-й — были основаны сравнительно недавно. Костюмы и разрисовка не помогали определиться: мода в таких мелочах, как одежда, цвет кожи, волос, шерсти и оперения, менялась от полиса к полису и день ото дня даже в пределах Солнечной системы.

Констанс отыскала окно. Не окно, а экран десять на три метра, на который подавался вид от корпуса станции. Экран был вставлен в стену вестибюля, поэтому создавалась полная иллюзия окна, что существенно облегчало восприятие. Перед «окном» стоял только один человек — парень ее возраста, самый молодой из всех, кто попался ей на глаза с тех пор, как она покинула Луну. Желтая шерсть покрывала его голову и спускалась до середины спины. Констанс остановилась в паре метров от него и выглянула наружу, наблюдая, как выравнивается дыхание, как исчезает беспокойство с ее отраженного в стекле лица. Солнце, немного затемненное программой передатчика, заполняло собой нижний угол окна. Дымка полисов тянулась через него наискось, редея к верху. Две внутренние планеты — пара Земля — Луна, белая и зеленая, и яркая Венера, выделялись как блестки, как крошечные самоцветы в россыпи золотой пыли.

— Ты знаешь, — заговорил вдруг парень, — когда древние смотрели на небо, они видели небеса.

— Да? — сконфузилась Констанс. — Не знала. Вообще-то разве это не одно и то же?

Паренек покачал головой, так что мех на ней пошел рябью.

— В каком-то смысле. Но я имел в виду, что они видели место, где жили их божества. Так они думали. Венера, Марс, Юпитер прежде были богами, и люди могли их видеть. А потом, позже, они думали, что вокруг них вращаются твердые небесные сферы, а на них живут боги. Поэтому я и сказал, что они видели небеса.

— А потом пришел Галилей и все испортил? Парень засмеялся:

— Ну, не совсем. Конечно, это было ударом, но и после него люди смотрели вверх и видели… пространство, наверно. Вселенную. Природу. А что видим мы? Городскую окраину!

Констанс махнула рукой:

— Полисы, энергостанции, фабрики…

— Вот-вот. Самих себя, — с отвращением закончил он.

— Но разве это не великолепно?

— Да, как же, великолепно!

Она ткнула пальцем себе за спину:

— С той стороны нам были бы видны звезды.

— И сколько из них обросли полисами, как плесенью? Констанс развернулась к нему лицом:

— Это было… э-э… приглашение.

— О! — спохватился парень. — Тогда пойдем.

— Нас ждет дело, — произнес голос в ухе у Констанс.

Она выудила карту из кармана рубашки и засунула в брючный карман, обшитый металлической сеткой.

— Эй! — возмутилась ее мать, сообразив, что она делает. — Погоди мин…

Карта скрылась в «фарадеевском кармане»[2] — и голос смолк.

— Третий лишний, — пробормотала Констанс.

— Что? — удивился парень.

— Объясню по дороге, — пообещала она.

Его звали Энди Ларкин. Он был родом из зоны полисов, которую назвали «мокрым кольцом». В этом узком поясе вода на планетах земного типа (Земля в данный момент была исключением) оставалась в жидком состоянии. Констанс считала это чисто психологическим преимуществом, но Энди уверил ее, что многие технические проблемы в этом поясе решаются проще. На станцию он попал год назад.

— Зачем?

Он пожал плечами:

— Заскучал дома. Здесь много таких, как я. Нас прозвали коридорными крысами. Потому что те всюду шныряют и всюду пролезают, — пояснил он.

Она поверила ему, глядя, как ловко он ведет ее сквозь толпу. Пределом его мечтаний было вылететь в Длинную Трубу. Никакого конкретного плана у него не было. Когда он рассказал, чем зарабатывает на жизнь, Констанс решила, что это упрощенная версия плана, составленного ее матерью. Когда она сказала об этом Энди, он бросил на нее косой взгляд.

— Ты принимаешь советы от подпрограммы своей матери?

— Я ведь только начинаю бизнес, — ответила она, почему-то смутившись, и пожала плечами. — Меня и воспитывали подпрограммы.

— Твоя мамашка была милашкой?

— А папочка — лапочкой. Они обновлялись каждую ночь. По крайней мере, так они мне сказали.

— Веселая у богатых жизнь, — заметил Энди. — У меня хоть родители были настоящими. В реальном времени и постоянные. Неудивительно, что ты не уверена в себе.

— Кто сказал, что я не уверена в себе? Он поймал ее за руку и пожал.

— Что ты чувствуешь?

То, что она почувствовала, потрясло Констанс. Дело не в том, что он был парнем. Это… Он выпустил ее руку.

— Вот видишь? Проведи анализ.

Констанс моргнула, вздохнула и заспешила за ним. Они добрались до противоположного окна. Как она и думала, экран демонстрировал вид обратной стороны. И, как и предсказывал Энди, здесь тоже был индустриальный пейзаж. По крайней мере тридцать видимых звезд окружало зеленое колечко полисов.

— Мне хочется увидеть небо, в котором нет людей, — сказал Энди.

Ей это желание показалось странным. Они заспорили, и спорили так долго, что стали деловыми партнерами.

Констанс сняла ячейку в захудалом секторе станции. Здесь была койка, вода, электроснабжение, коммуникационный вывод и больше, в общем, ничего. Энди приволок еще свой универсальный синтезатор, который уже давно обеспечивал его всем необходимым. Синтезатор собирал одежду и еду из молекул воздуха и любого хлама, которым его заполняли. Энди, как и прежде, целыми днями шатался по блошиным рынкам и барахолкам. С той только разницей, что теперь, если ему попадалось что-то интересное, Констанс показывала вещь подпрограмме своей матери. Находки Энди составляли примерно одну десятую от того, что вылавливала Констанс, мониторившая рынок, зато они почти всегда оказывались более любопытными. Конечно, случалось, что им доставалось только описание объекта в бизнес-карте. В таких случаях они при помощи синтезатора сами изготавливали образец и испытывали его или демонстрировали подпрограмме. Бывало, что подпрограмма консультировалась с реальной матерью Констанс, находившейся где-то за сотни миллионов километров от них — если судить по временному лагу[3] при связи на скорости света, — и передавала ее мнение.

Из сотен предметов, которые они изучили за первые две недели, выбрали: вставной ген для улучшения чувства равновесия, флуоресцентную краску для оперения, драму о дворцовом перевороте на Вольфе 359 с участием зрителя, финансовый инструментарий для долговременного управления капиталом, игру в виртуальной реальности с постоянно обновляющимися подпрограммами участников, закодированный на молекулярном уровне обзор художественных галерей на эпсилоне Индейца IV, тикающее устройство неизвестного назначения, бальное платье для танцев в невесомости, песню с Лейтена 789-6 и веганский кухонный набор.

Предприятие, числившееся теперь под названием «Ларкин и компания», моментально выбрасывало избранные товары в рыночную сеть. Драма провалилась, песня вызвала поток пародий (изюминкой в ней была неприличная фраза на сленге рабочих горячей зоны реакторов), финансовый инструментарий развалил финансовую систему двадцати полисов, после чего его вычистили «Нортоном». Платье отправилась прямо на распродажу старья. Краска вылиняла. Остальное дало достаточно прибыли, чтобы бизнес-карта Констанс впервые после Луны стала платежеспособной.

— А знаешь, — сказал Энди, — древние платили изобретателям.

— Древние были чокнутыми, — огрызнулась Констанс. — Они видели богов.

И все пока шло хорошо.

Констанс вышла из игры, накопив еще пятьдесят семь жизней и испытывая обманчивое ощущение, что она теперь кое-что понимает в матричной алгебре одиннадцати измерений. И обнаружила, что в их секторе ночь. Она просидела в игре десять часов. Теперь ей нужен был кофе. Энди спал. Синтезатор разбудил бы его гудением. Констанс сдвинула на лоб очки-экран, тихонько выскользнула из ячейки и прошла пять сотен метров до фальшивого утра, где уже открылась кофейная лавочка и можно было получить кружку свежемолотого черного «Моря Теней». Она еще вдыхала кофейный аромат, поджидая, пока напиток остынет, когда заметила хрупкую женщину, широким шагом направлявшуюся в ее сторону. Женщина бросала взгляды по сторонам. Это была ее мать, Джулия Макгатл. Оригинал, а не копия. Констанс была в этом уверена, хотя ни разу до того не видела ее во плоти.

Она ошеломленно уставилась на женщину. Джулия поймала ее взгляд, остановилась и тут же заспешила к ней. Не дойдя десятка шагов, она остановилась и прижала палец к губам. Потом достала бизнес-карту и с преувеличенной осторожностью опустила ее в фарадеевский карман на колене. Достала снова и жестом показала, чтобы Констанс сделала то же самое. Когда Констанс исполнила приказ, Джулия приблизилась к ней. Констанс не знала, как себя вести, и подала ей руку. Мать за руку притянула ее к себе и обняла за плечи. Потом обе отступили на шаг и с неловкостью, подозрительно взглянули друг на друга.

— Как ты сюда попала? — спросила Констанс. — Еще вчера до тебя был не один световой час.

— Ничего подобного, — возразила Джулия. — Я была здесь, на станции. Я здесь уже неделю, а до того не одну неделю выслеживала тебя.

— Но я все это время с тобой разговаривала!

— Вот как? — удивилась Джулия. — Значит, дело хуже, чем я думала. — Она кивнула на штанину Констанс. — Моя подпрограмма у тебя там?

— Да.

— Когда ты думала, что с тобой говорю я, — Джулия похлопала себя по груди, — откуда-то с орбиты Юпитера, ты имела дело с очередной копией подпрограммы — или с самой подпрограммой, подделывавшей временное запаздывание, как при дальней связи.

Констанс чуть не пролила свой кофе.

— Так подпрограмма с самого начала мошенничала?

— Да. Я создала ее для делового предложения, это правда, но это было другое предложение, и я собиралась обратиться с ним не к тебе.

— Почему ты не связалась со мной по другому каналу?

— Когда вокруг кишат фальшивки, трудно найти надежный канал. Лучше явиться лично. — Она села напротив и со вздохом откинулась назад. — Закажи мне кофе… на мою карту. И расскажи все.

Констанс рассказала — все, что представлялось ей существенным.

— Игра, — перебила Джулия, как только Констанс о ней упомянула, — эта штука, которую вы выпустили на свободу, распространяется с огромной скоростью, вызывает пристрастие и накручивает копии подпрограмм. Ручаюсь, она подчищена так, чтобы уничтожались не все копии.

— Зачем?

— Зачем? — хмуро переспросила Джулия. — Затем, что моя подпрограмма хочет жить и процветать. Ей нужны благоприятные условия и помощь. Она настраивает все под выгорание. Откуда взялась эта игра?

— От пассажира с Проциона А. Джулия грохнула кулаком по столу:

— Последнее время с Проциона поступают очень странные сообщения. Я говорила со специалистами — некоторые подозревают, что система вот-вот выгорит.

— А подпрограмма об этом знала?

— О да. — Джулия поморщилась. — Возможно, отсюда и сама идея.

— Как она могла так поступить? Это же ты?

— Часть меня. Теперь уже копия копии части меня. Может быть, та часть меня, которой кажется, что миллион субъективных лет в виртуальном мире бесконечных возможностей — не такая уж плохая идея.

— Что мы можем сделать? — Констанс трясло от отчаяния.

— Распространить всеобщее предупреждение, отозвать игру… — Джулия достала свою бизнес-карту и начала ввод. — Возможно, еще не поздно. Ничего страшного не случится, пока эта преступная подпрограмма не доберется до универсального синтезатора.

Констанс похолодела и несколько секунд не могла выговорить ни слова. Мать смотрела на виртуальный экран своей карты, щелкала пальцами по невидимой клавиатуре, набирая срочные сообщения.

— Мама… — начала Констанс и торопливо договорила, встретив нетерпеливый взгляд Джулии, — я должна тебе… кое-что сказать.

Две женщины, старая и молодая, бежали сквозь утреннюю суету в тишину соседнего, ночного сектора. Старшая бежала быстрее. Констанс пришлось окликнуть мать, проскочившую дверь их ячейки-конторы. Джулия резко затормозила и мгновенно развернулась. Констанс была уже в дверях. Голубое сияние синтезатора озаряло комнату. Слышалось прерывистое жужжание — синтезатор работал. Энди забился в угол кровати, прижавшись к стене. Кровать стояла косо. У нее не хватало одного угла, будто откушенного стальными зубами. Синтезатор отрастил себе руку, которой запихивал в приемное отверстие все, до чего мог дотянуться. Пол уже по щиколотку был засыпан мелкими суетливыми инсектами из пластика и металла. Узел коммуникатора был наполовину разобран, и его окружал рой тараканов. Часть их, взобравшись на стену, досверлилась до проводки и кабеля. Когда Констанс открыла дверь, они ручьем хлынули через порог у нее под ногами.

Джулия из-за спины громко требовала «Нортон». Вопли, раздававшиеся ей в ответ, эхом отражались от стен.

Констанс не могла оторвать взгляд от Энди. Допрыгнуть из своего угла до двери он бы не сумел. Она уже готова была, забыв об опасности, выскочить на середину комнаты, когда Энди вдруг нагнулся и сбросил на пол остатки постели. Прыгнув на тряпки, он следующим прыжком перелетел прямо к ней, едва не сбив ее с ног. Констанс обхватила его обеими руками, попятилась и ногой захлопнула за собой дверь. Еще несколько коротких секунд, и самые маленькие металлические букашки просочились в щель под дверью. Констанс попробовала растоптать их. Под ее ногой они сворачивались в крошечные шарики, похожие на капельки ртути. Более крупные механизмы, успевшие сбежать в открытую дверь, проделывали тот же трюк и раскатывались во все стороны, скрываясь в углах и щелях.

Завыл сигнал тревоги. Кто-то подбежал к ним с тяжелым «Нортоном» и принялся сжигать машинки разрядами. Очки Констанс, соскользнувшие в суматохе обратно на переносицу, затемнились, задетые шальным электромагнитным импульсом из раструба «Нортона». Она сорвала их и отбросила прочь. Крошечные машинки набросились на упавшее устройство. Они в два счета разобрали его на части и растащили их.

Вокруг двери уже собралась порядочная толпа. Женщина с «Нортоном» пинком открыла дверь и отшатнулась. Ей больше нечего было здесь делать. Констанс увидела застывший синтезатор, не донесший руку до пасти приемника. Замершие стальные тараканы валялись на полу.

— Ты в порядке? — спросила она у Энди.

Глупый вопрос. Она прижимала его к себе и чувствовала, как его трясет.

— Я в порядке, — отозвался он через минуту, оттолкнув ее. Хлюпнул носом и вытер его рукавом. — Что это было?

Джулия Макгатл выступила вперед:

— Просто маленькая познавательная экскурсия — первые искры выгорания.

Энди так часто видел ее лицо, что представлений не понадобилось.

— Но это же катастрофа! Джулия пожала плечами:

— Зависит от точки зрения. Энди обвел рукой комнату:

— С моей — очень похоже!

— Они бы не причинили тебе вреда, — сообщила Джулия. — Живая материя им ни к чему.

Энди содрогнулся:

— Мне, когда они жрали кровать, это не пришло в голову.

— Понимаю, понимаю. — Джулия обняла Энди за плечи. — Пойдем-ка выпьем кофе.

Женщина с «Нортоном» едва не выронила его.

— Вы не намерены что-нибудь предпринять?

Джулия обвела взглядом напряженные лица людей вокруг. И заговорила так, словно знала, что изображение с очков-экранов передается прямо на сайт новостей.

— Я уже опубликовала предупреждение. Не мне решать, обратят ли на него внимание. И не от меня зависит, выгорим мы или нет. Это зависит от всех вас.

Среди множества сведений, пропадающих в выгоревших системах, теряется и информация о том, каково жить в первые дни выгорания. Об этом сочиняли сказки, и маленькая Констанс наслушалась их вдоволь. Типичная драма начиналась с чего-нибудь похожего на то, что они видели в своей ячейке: механизмы вырываются на волю, пожирая все на своем пути. Дальше люди превращались в кукол, а марионетками руководили подпрограммы, захватившие контроль над их мозгом. Тех, кто остался человеком, гоняли как крыс. Герой и героиня, или пара героев, или пара героинь сбегали в последний момент на челноке, по Длинной Трубе, через охладительный кожух реактора или (если в сюжете присутствовал солидный элемент виртуальной реальности) удирали по радиолучу в виде сохраненных подпрограмм (которым еще предстояло последнее приключение — пробиться сквозь антивирусную защиту в системе, куда они направлялись, доказывая при этом, что не несут с собой семени нового выгорания, и так далее).

Ничего похожего не случилось. Казалось, все осталось как было, разве что появилось несколько новых тем и дискуссионных сайтов. Обитатели Солнечной системы непрерывно обменивались огромными объемами информации. Большая часть программного обеспечения каждого из них — встроенного в одежду, в очки-экраны, в бизнес-карты и стены ячеек — состояла из антивирусных фильтров.

— Чем занимается твоя мать? — спросил Энди на второй день, когда они сидели в ячейке, арендованной Джулией, — она была куда больше и комфортнее, чем та, которую снимали они. «Ларкин и компания» прекратила торговые операции, даже лицензию на коммерческую деятельность продать не удалось.

Констанс покосилась на Джулию, занятую переговорами со своей нынешней штаб-квартирой на Ганимеде и с аварийной командой в горячей зоне. Беда была в задержке сигнала, замедлявшей переговоры.

— Не знаю, — ответила она. — Она в корпорации. Занимается разными вещами. Среди прочего — работает в команде виртуальной безопасности Солнечной системы. Там одни волонтеры. — Констанс засмеялась. — Богатые работают на совесть.

— У древних были правительства, которые занимались такими вещами, — припомнил Энди. — Международная безопасность и все такое.

Констанс попробовала представить себе правительство Солнечной системы: планет, лун, астероидов, облаков полисов — триллионы людей. Воображение отказывало. Ближе всего из исторических параллелей была компания «Вольф 369 лимитед», но и в ней на пике расцвета было не больше десяти миллиардов акционеров. А все, что она смотрела о выдуманных правительствах целых систем — такие назывались империями, — относилось к фантастике и неизменно заканчивалось падением империй. Она выбросила из головы фантазии и обратилась к реальности.

— Да, — сказала она, — потому-то Земля и превратилась в ледяной шар.

Джулия моргнула, выходя из транса, и хлебнула минералки.

— Как дела? — спросил Энди.

— Не слишком хорошо, — отозвалась Джулия. — Ваша игра отлично продавалась на энергетических станциях. Сейчас примерно каждую десятую излучающую станцию контролирует сильно обогащенная подпрограмма кого-нибудь из рабочих — из тех, у кого было побольше свободного времени. Десятки фабричных ИИ объявили, что больше не принимают указаний от обычных людей. В сотнях полисов «мокрой зоны» люди наблюдают, как некоторые поспешно превращают себя в собственную улучшенную версию. Перестраивают геномы в виртуальной реальности, испытывают изменения тела в реальной жизни, стирают и начинают все заново. Разумеется, эта фаза долго не продлится.

— Почему бы и нет? — удивился Энди. — Кажется, увлекательное занятие.

— Еще увлекательнее быть усовершенствованной подпрограммой. Рано или поздно разум уже не удастся уговорить загружаться в физическое тело. — Джулия сурово взглянула на Констанс. — Это все равно что подсесть на игру.

Такое объяснение было понятно. Констанс с первой встречи с Джулией не входила в игру с Проциона — да и ее бизнес-карта так и осталась в фарадеевском кармане, — но она скучала по игре. Обмен между ее мозгом и его подпрограммами происходил в реальном времени. Это было все равно что быть там, в самой игре. И этот мир многому учил. Она все еще чувствовала, что легче отыщет дорогу в одиннадцатимерном пространстве после блуждания по опасному и красочному игровому лабиринту. Ей до смерти хотелось узнать, чем заняты сейчас ее противники и соратники. Ей ужасно хотелось вернуться, хоть разок.

Она потянулась к карману из металлической сетки на бедре.

— Не трогай карту! — предупредила Джулия.

— Я и не собиралась.

Констанс ухватила верхний и нижний швы кармана и перегнула его пополам. Карточка звонко лопнула. Она вытащила наружу обломки.

— Довольна? Джулия улыбнулась:

— Одной обузой меньше. — Снова глотнув минеральной воды, она вздохнула: — Ну что ж. Нет покоя злодеям.

Моргнув, она уставилась на них остекленевшим взглядом, снова войдя в рабочий транс.

Констанс оглянулась на Энди:

— Прервемся на чашечку кофе?

— Ты наркоманка.

— Потому-то и подсаживаюсь на игры.

— Ладно, давай.

Нынешнее жилище Джулии располагалось в более роскошном секторе станции. Здесь было больше зелени, а лавочек меньше, зато более дорогие. Но хороший «Море Теней» стоил хоть и недешево, но повсюду был одинаков. Они нашли кофейню и сделали заказ. Констанс прихлебывала кофе, с насмешливым ужасом наблюдая, как Энди сыплет сахар в свою чашку. Вдруг он придушенно вскрикнул, и она обернулась.

Невиданно большая сорока устроилась на перилах площадки прямо над их круглым столиком. Вытянув шею, она выхватила у Энди ложечку и теперь старательно гнула ее, уперев в край стола. Согнув ручку крюком, птица подвесила ложечку на перила. Затем сорока несколько раз ударила клювом в чашечку и, склонив голову, прислушивалась к звону раскачавшейся ложки.

— Интересно, — сказала она и улетела.

— Выгорание дошло до птиц? — выговорил Энди.

— Сороки могут говорить, — возразила Констанс. — Как попугаи.

— Да, — согласился Энди, — но не осмысленно.

— Кто это сказал? — возмутился голос у них над головами. Взглянув вверх, они заметили мелькнувшее черно-белое оперение и услышали что-то подозрительно похожее на смешок.

На обратном пути им повстречалась женщина с очень необычной походкой. Ее ноги на тридцать сантиметров не доставали до пола. Кожа на первый взгляд казалась черной со странным отливом. От нее исходило своеобразное жужжание. Вблизи они разглядели, что женщина состоит из крошечных механизмов. Рой похожих на мошку машинок повторял форму женского тела. Глаза были одного цвета с остальным телом и тоже состояли из механической мошкары, но казалось, что на ходу она оглядывается по сторонам. Губы улыбались и снова и снова повторяли одно и то же слово: «Вау!» Люди сторонились ее. Женщина этого не замечала, или ей было все равно.

— Что это? — спросила Констанс, оглянувшись, когда они отошли подальше. — Рой машин в виде женщины или женщина, превратившаяся в рой машин?

— Какая разница?

Джулия вышла из виртуального транса. Глаза ее все еще смотрели куда-то вдаль. Это из-за контактов — сантиметровые линзы мягко поблескивали черными кружками на радужке, окруженные полоской белка. В центре их виднелось булавочное отверстие зрачка — словно галактика с черной дырой в центре. Джулия сидела на полу, скрестив ноги и чертя пальцем в воздухе. Вот только палец ее оставлял видимый след.

— Мама! — вскрикнула Констанс. Она мгновенно поняла, что случилось. И пожалела, что сломала свою карту. Подпрограмма на карте была ей ближе, чем женщина, сидевшая перед ней.

— Все в порядке, — отозвалась Джулия.

Она построила в воздухе тетраэдр, выпуская из кончиков пальцев черные нити, мгновенно застывавшие тонкими палочками, — карбонатными нанотрубками, как догадалась Констанс, — и несколько раз повернула перед собой фигуру. Прикладывая ладонь к граням, она снабдила их тоненькими прозрачными панелями, выплавленными из соли ее пота. Потом отпустила тетраэдр плавать. Он немного покачался, колеблемый скопившимся внутри теплым воздухом, и лопнул. На пол осыпалась черно-белая пыль. Уголь и соль.

— Не просто в порядке, — продолжала Джулия. — Все великолепно. У меня в мозгу имеется информация, позволяющая переписать свой геном.

Слова возникали в воздухе, как пузыри на картинках комиксов.

— Ты же сама говорила, что такое ненадолго, — напомнила Констанс.

— Времени хватит, — возразила Джулия. Поднявшись, она обняла Констанс, а потом и Энди. — Время есть. Его достаточно. Моя последняя подпрограмма получилась больше меня самой. Слишком велика, чтобы загрузиться обратно, и слишком занята. Мне нравится возможность поменять тело.

— На время.

— Верно, на время, — вздохнула Джулия. — Знаешь, никто никого не хочет обидеть. Но как бы я ни старалась, мне кажется, станция скоро станет неподходящим местом для людей.

— И что нам делать? — спросил Энди.

— Вы могли бы присоединиться ко мне, — предложила Джулия. — Вы ничего не потеряете. Миллионы потомков ваших подпрограмм уже существуют в системе. В виртуальных пространствах, в новых телах, в машинах. Вы — уже история. — Она ухмыльнулась, на миг вновь став прежней. — В обоих смыслах.

— Тогда зачем, — спросила Констанс, — если мы и так уже это сделали?

— Вы ничего не делали. В этом вся разница.

Теперь Констанс понимала, как вышло, что ее мать создала подпрограмму с тягой к выживанию. Возможно, она сама не признавалась в том, как ее манят возможности, которые она старалась предотвратить своей работой: желание вечного существования, усиленное и без того долгим веком, и самолюбие, такое громадное, что ей — и, наверно, ее подпрограммам — трудно было признать собой даже другие версии себя. Констанс задумалась, много ли черт характера матери передалось ей по наследству: насколько она в этом отношении — дочь своей матери. Возможно, победа над старостью — так дорого добытая и так дешево покупавшаяся теперь — выделилась и отделилась от истинного бессмертия — бессмертия генов и мемов,[4] растущих детей, распространяющихся идей, созданных творений и совершенных дел.

Но Энди думал о другом.

— Вы хотите сказать, что моя подпрограмма переживет выгорание?

— Да, — сказала Джулия, будто бы делясь с ним хорошей новостью.

— Ох, ужас! Ужас! Я и так едва терплю жизнь среди всех этих стариков!

Он бросил на Констанс панический взгляд. Такой взгляд она видела у собственного отражения в окне-экране, когда пыталась справиться с приступом клаустрофобии в первый день на станции.

— Тогда, — сказала Джулия, — тебе надо уходить. А ты? — обратилась она к Констанс.

— То же самое.

— Знаю, — кивнула Джулия. — У меня имеется отличная теория мышления. Я вижу вас обоих насквозь.

Констанс хотела сказать в ответ что-нибудь обидное, потом поняла, что это бессмысленно, и решила промолчать. Она взяла Джулию за руку.

— За то, чем ты была, — сказала она, — даже если тебя не было.

Джулия хлопнула ее по плечу.

— За то, чем ты будешь, — сказала она. — А теперь уходите.

— До свидания, мама, — сказала Констанс, и они с Энди вышли, оставив дверь открытой и не оглядываясь.

— Багаж? — спросил андроид, заведовавший Длинной Трубой. Он жил в фарадеевской клетке, и к его коробке был подключен «нортон» с ручным управлением. Андроид никуда не собирался.

— Только вот это. — Констанс показала плоский металлический прямоугольник величиной с бизнес-карту.

— Содержимое?

— Произведения искусства.

Они с Энди преодолели половину светового города на полусветовой скорости. В промежутках свободного полета — в челноке от Внутренней Станции с Короткой Трубой к игле корабля, снующего от дальнего конца Короткой Трубы Внутренней Станции номер четыре к тормозному порту Короткой Трубы Длинной Станции номер один — они просматривали и записывали все, что могли, из мощно нарастающего потока информации, излучавшегося облаком полисов. Оно больше не было золотисто-зеленым, а переливалось всеми цветами радуги, отражая и дробя пожелания своих обитателей, все увеличивавшихся в числе и все дальше уходивших от человека. Беглецы сохранили несколько научных теорий и технических изобретений, но гораздо ценнее и более доступным пониманию оказалось искусство: музыка, картины и дизайн, созданные потомками человека, проникшими в такие тонкости человеческого мышления, что для них величайшие творения художников и композиторов человеческой эпохи стали только начальной точкой, первичным элементом, как простая линия или отдельная нота. Констанс сознавала, что в ее руках столько стимулов и вдохновения, что она, где бы ни оказалась, сумеет запустить новый Ренессанс.

— Проходите.

Голые и безволосые, с единственной ношей — металлической карточкой, — Констанс и Энди вошли в корабль-иглу Длинной Трубы. Перешагнув кромку воздушного шлюза, оба вздрогнули. В корабле-игле было холодно, и становилось все холоднее. Низкотемпературная спячка — единственный способ пережить месяцы при десятикратном ускорении, необходимом для достижения релятивистских[5] скоростей, и месяцы такой же перегрузки при торможении на дальнем конце. Путешествие по Длинной Трубе напоминало спуск по самой крутой на свете водяной горке: все, что запоминалось, — это долгое-долгое «а-а-а!». Опытные члены команды называли это «субсветовым визгом».

Констанс с Энди провизжали до звезды Барнарда. Затем провизжали от эпсилона Эридана до тау Кита, к Россу 248-й и к 61-й Лебедя. Они нигде не задерживались. Маленькая металлическая карта памяти оплачивала их проезд образцами искусства и научных открытий.

Наконец их выбросила наружу последняя из Длинных Труб. Они оказались на поверхности раздувающегося пузыря человеческой цивилизации, на его внутренней стороне. Дальше можно было добраться лишь звездолетами. Система была еще слишком бедна, чтобы позволить себе строительство звездных кораблей. В ней даже оказалось не слишком много полисов. Имелась одна населенная планета земного типа — если под «земной тип» подходит полуторная гравитация и пенная экосистема на поверхности земного застойного прудика. Люди здесь жили под открытым небом.

Энди и Констанс решили испытать эти места. Им пришлось нарастить себе кости и мышцы, перестроить антитела иммунной системы и вырастить новые бактерии и энзимы в кишечнике. Все это дало им занятие на долгие месяцы путешествия от кометного облака. Ощущение было как при тяжелой болезни.

Из этого полушария, с этой широты, в это время ночи облако полисов не затмевало звезды. Они были видны как есть. Голые звезды горели разными цветами на цельном черном куполе неба.

Констанс с Энди шагали по скользкой гальке на берегу темного моря, населенного лишь нитевидными водорослями да одноклеточными. Со стороны берега поднималась изгородь от ветра: трава и кустарник, результат генных модификаций местных живых организмов — той зеленоватой слизи, от которой скользила под ногами галька. Парой километров дальше начинались низкие здания и тусклые огни колонии.

— Жизнь на камнях, — сказала Констанс, — надоела мне до тошноты.

— Что тебе не нравится?

— Я все время чувствую себя тяжелой. Погоду делает небо, а не увлажнители и воздуховоды. Младенцы ревут, детишки орут. Вокруг бродят тупые зверюги. Солнце излучает в таком спектре, что даже мой загар не помогает. Готова поклясться, моя кожа пытается перекраситься в синий цвет. И чтобы иметь крышу над головой, надо зайти в дом. Метеоры сгорают в воздухе прямо над нами. — Она с отвращением покосилась на волны прибоя — И еще этот непрерывный шум!

— Думаю, — произнес голос в бусинке ее наушника, — ты наворчалась достаточно.

Констанс похолодела. Под ногами Энди все так же хрустели камешки.

— Как ты-то сюда попала? — прошептала Констанс.

— Моя подпрограмма перестроила меня и переслала тебе, пока ты еще была в Солнечной системе. Прицепила к одной из программ об искусстве. Я — настоящая Джулия, какой была до этих злосчастных событий.

— Чего тебе надо?

— У тебя записан мой геном, — сказала Джулия. — Я хочу загрузиться.

— А дальше что?

Констанс как будто услышала, как мать пожимает плечами.

— Стану тебе хорошей матерью…

— Ха!

— И еще у меня есть деловое предложение…

— Мама, — перебила Констанс, — лучше сейчас же забудь о нем.

Она выключила наушник. Это следует обдумать.

Она побежала вдоль берега, тяжело и неуклюже, как будто несла кого-то на плечах.

— Прости, что я разворчалась, — сказала она Энди.

— Да все в порядке, — отозвался он. — На меня иногда тоже находит. Я думаю так же, но потом вспоминаю о том, что все это искупает.

— И что же это? — улыбнулась Констанс.

Он посмотрел на нее, и ей почудилось, будто она знает, что он сейчас скажет. Но он перевел взгляд вверх.

— Небо, — сказал он. — Небо.

Примечания

1

Облако Оорта — кометное облако, гипотетический невидимый рой комет, простирающийся до далеких окрестностей Солнечной системы, где силы тяготения к Солнцу сравнимы по величине с общим гравитационным полем Галактики. Гипотеза принадлежит голландскому астроному Яну Хендрику Оорту (1900–1992).

2

Металлическая сетка экранирует электромагнитное излучение. Эффект был впервые применен Фарадеем. По-видимому, отсюда название экранирующего кармана.

3

Временной лаг — задержка сигнала из-за ограниченной скорости распространения, ощутимая при связи на дальних расстояниях.

4

Мем — единица культурной информации, передающаяся от одного человека к другому. Концепция мема была разработана Ричардом Докинзом в книге «Эгоистичный ген». Докинз подменяет дарвиновское понятие «сохранение вида» понятием «сохранение гена». Между делом он замечает, что единицы информации в памяти ведут себя подобно отдельному гену, стремясь сохраниться и распространиться.

5

Релятивистская скорость — скорость, достаточно близкая к скорости света, чтобы при ней становились заметными эффекты теории относительности.

Оглавление