«Полимакс»

Хельга КНИГСДОРФ

ПОЛИМАКС

Тяжелые белые хлопья отделялись от плотного слоя серых туч и слетали на землю меж голых ветвей огромных платанов.

Мирная тишина царила на аллее и вокруг неприступного кирпичного здания в конце аллеи, где пятнистые стволы, казалось, сдвигались теснее друг к другу. Высокие окна дома светились в сумерках наступающего вечера.

В этом доме, в пятой палате нейрохирургического отделения, на своей постели, лежал Антон Глюк и с удовольствием регистрировал внутреннюю невозмутимость, которую сохранял и в этих условиях.

Он лежал в темноте и размышлял о причудливых поворотах судьбы, которые свели их под этой крышей, его и того, другого, кого, как полагал Антон Глюк, видел он сегодня утром, когда его везли по длинным коридорам на заключительное обследование. Собственно, ему это, возможно, только показалось. Тихийца - пугало всех редакций, едва ли может быть хоть какое-то в том сомнение. Его, с его тощей как жердь, чуть согбенной фигурой, нельзя было спутать ни с кем другим. Она могла принадлежать только тому человеку, на статьях которого Вегнер, заместитель Глюка, обычно переправлял красным карандашом начальные буквы имени автора: "Тих" - на "Уб", подавая тем самым сигнал тревоги. Ведь если поступала статья от Тихийцы, редакторам следовало проявлять чрезвычайную осторожность. Перо Тихийцы натворило бед уже не в одной редакции. Когда Глюка везли обратно, он спросил у сестры, какое это отделение за большой стеклянной дверью, в которую прошел раньше тот человек.

- Для алкоголиков, - ответила сестра, почему-то шепотом.

Антон Глюк, получив такой ответ, почувствовал замешательство. Словно оправдалось то, чего все давным-давно ожидали. Но также словно он был в чем-то виновен. Чувство, которое Глюк не в состоянии был объяснить себе, для которого не было ведь никакого видимого повода, но которое ему, как ни странно, казалось в то же время утешительным, ибо оно связало его с большим миром.

Глюк лежал в палате один. Посещение жены и дочери он сумел выдержать вполне достойно. Они сидели у его кровати, силясь найти верное соотношение между оптимизмом и озабоченностью. Он же, напротив, прикинулся, будто его вообще ничто не тревожит. На самом же деле он примерно представлял себе риск предстоящей операции и, следовательно, понимал, что этот вечер может быть последним, поэтому притворство, на которое он считал себя обязанным, едва не переходило границ допустимой для него нагрузки.

Рентген показал, что в голове Глюка происходит что-то неладное. Врач, освидетельствовав каждый квадратик его мозга, сказал:

- Милейший, что же вы так поздно обратились к нам.

Глюк, достаточно проблуждавший по медицинским лабиринтам - он терпеливо глотал таблетки от мигрени, выдержал раздражающие токи и лечение с поворотом тела в лежачем положении вокруг продольной оси, ждал результатов бесчисленного множества анализов, выжидал бесчисленное множество сроков, - ощутил на мгновение неодолимое желание влепить врачу оплеуху. Однако успокоился, во всяком случае в том, что касалось оплеухи, не обнаружив на лице врача ни малейшего следа цинизма. И вообще, порыв этот можно было объяснить только шоком, который вызвало у него сообщение об истинном состоянии его здоровья, ибо Антон Глюк, главный редактор журнала "Мир прогресса", терпеть не мог неоправданных действий.

На работе он себя чувствовал капитаном, задача которого - безошибочно проводить свой корабль меж гигантских утесов и сквозь бури. Видимо, было необходимо, чтобы на таком посту в духовной жизни общества стояли соответствующие люди, и поэтому для дальнейшего его здравствования кроме личных желаний имелись и объективные соображения. Возможно, именно в этом убеждении черпал он силы, дабы одолевать свое теперешнее состояние.

Антон Глюк забылся коротким беспокойным сном. Вероятно, успокаивающе подействовали уколы. Но они не избавляли его от мучительных сновидений.

Вот он несется по какому-то ущелью, несется что есть силы, не продвигаясь вперед ни на сантиметр. При этом все указывает на опасность, грозящую ему за спиной. Едва ли не физическую угрозу, исходящую от какого-то преследователя. Антон Глюк знал, что ни в коем случае нельзя оглядываться, что это будет его гибелью. А где-то вдалеке, на скале, красными буквами, словно лозунг, выведено слово ПОЛИМАКС. Краска расплылась и смахивала на текущую кровь. Слово это казалось ему знакомым, но он не мог вспомнить, что оно значило. Ему стоило огромных усилий не повернуть назад. Он проснулся весь в поту и с трудом уяснил себе, где он и что с ним.

Пытаясь избавиться от жутких сновидений, Антон Глюк все вспомнил. Прибор "полимакс" был описан в одной из статей Тихийцы. Кстати, вполне дельная статья, если опустить последнюю фразу. Невероятно, о чем только не писал этот человек. Во всех редакциях столицы он был известен как автор непрошеных статей, каковые почти всегда оказывались непригодными для публикации. Если в какой-нибудь редакции еще не поняли, что та или иная тема стала щекотливой, то, получив соответствующее предложение от Тихийцы, редактору надо было задуматься. Трудно сказать, следовало ли называть эту способность Тихийцы инстинктом или отсутствием оного. Вероятнее всего, в данном случае значительная доля наивности сочеталась с фанатичным сознанием личной ответственности за своевременность сообщения. С такими людьми нужно было быть начеку.

Редакторы передавали друг другу поступившие от Тихийцы материалы, на что Глюк намеренно смотрел сквозь пальцы. Равно как избегал официально принимать к сведению, что Вегнер втайне собирает рукописи Тихийцы и называет его "Карлом Краусом наших дней". Глюк, качая головой, пытался представить себе "Карла Крауса наших дней" и не чувствовал ни малейшего желания из-за подобных публикаций неделями извиняться и умиротворять возмущенных. Он все хуже переносил подобные унизительные действия и в какой-то момент склонен был даже увидеть в них причину своего заболевания, однако тотчас отбросил эту мысль. Существовали вполне объективные данные обследований. И он придавал большое значение возможности придерживаться этих данных, хотя и стал пациентом неврологической клиники. А это как небо от земли отличало его от того слабака, который кончает свои дни в отделении для алкоголиков.

На улице уже совсем стемнело. Сестра заглянула в его палату и объявила, что зайдет позднее, чтобы сбрить волосы на голове. И тут внезапно обнаружилось, сколь тонким было покрывало его уверенности в себе. Его охватила паника. Как ни абсурдна была эта мысль, но ему пришло в голову, что этой процедурой его достоинство будет попрано значительно сильнее, чем самой операцией. И его опять стали мучить сновидения. Он опять увидел странную надпись - ПОЛИМАКС, выведенную огромными печатными буквами расплывающейся красной краской.

Статью Тихийцы о приборе "полимакс" журнал "Мир прогресса" опубликовал. Речь в ней шла о лучшем экспонате Выставки достижений науки, о приборе, позволяющем производить компьютерное диагностирование геометрических структур, который несколько странно назывался "полимакс", прибор был создан молодежным коллективом под руководством заслуженного деятеля науки, обладателя высоких наград, и на выставке был удостоен золотой медали. Представители высоких инстанций одобрительно отозвались о приборе. Изложен же был сей факт вообще не в манере Тихийцы. Статья могла быть написана любым другим корреспондентом. Но Глюк читал ее с недоверием, и не обманулся. Последняя фраза звучала весьма выразительно: "В деле этом есть лишь одно "но" - описанная система вообще не способна функционировать".

Но если вычеркнуть последнюю фразу, так речь шла действительно о выдающемся творении, которое пришлось весьма кстати "Миру прогресса".

После появления статьи, заключительная фраза которой была отсечена, в редакции появился Альфред Тихийца. Своеобразный блеск глаз придавал выражению его лица какую-то напористость, что-то было в его лице зловещее. Быть может, тогда уже следовало обратиться к врачу, подумал Глюк. Но он не знал точно, было ли для этого юридическое основание. Тогда, во всяком случае, он на мгновение испугался, что Тихийца может дать волю рукам, этим объяснялись его кошмары.

Глюк всегда считал, что нападение - лучшая форма защиты. Кроме того, в данном конкретном случае он полагал вполне уместным принципиальное разъяснение. Поэтому он весьма резко высказал Тихийце все, что он думает о тех, кто без зазрения совести умаляет авторитет достойных людей.

Но Тихийца ничего из этого не уразумел, а стал ему объяснять, почему прибор "полимакс" не функционирует. Главный редактор не понимал всех этих технических подробностей, да они его и не интересовали. Он назвал Альфреда Тихийцу самонадеянным зазнайкой, ибо прибор уже применялся в практике, и если бы он не функционировал, это бросилось бы в глаза специалистам.

Но людям, подобным Тихийце, нельзя было давать даже малейшего повода для ответа. Он тотчас заявил, что прибором этим анализируют структуры, недоступные для других измерений. Результаты, следовательно, не поддаются никакой перепроверке.

- Послушайте, вы разве не понимаете, о чем, собственно, идет речь? Ведь не о том же, функционирует этот прибор или нет.

Глюк все это криком прокричал, а ведь редко случалось, чтобы он так выходил из себя. Он разглагольствовал о воздействии примера. О поощрении молодежи. Об ответственности журналиста. И в конце концов, обессиленный, замолчал, удрученный тем, что весь его пыл наталкивается на каменную стену непонимания.

Тихийца и правда ничего не понял. Это показали последующие события. Вся прочая пресса подхватила его сообщение, и какое-то время "полимакс" носило, как уж водится, по всем газетам страны. А Тихийца носился следом за ним со своим протестом, став посмешищем во всех редакциях. При этом впервые заговорили об алкоголе. В редакции одной окружной газеты будто бы произошел весьма неприятный инцидент. В каком-то смысле даже трагический. Во всяком случае, по мнению Антона Глюка.

Его воспоминания были прерваны анестезиологом, вошедшим в палату. Он задал Глюку несколько вопросов, записал кое-что в свою книжку и под конец поинтересовался, не шалят ли у Глюка нервы. Тот храбро покачал головой. Он уже опять взял себя в руки. Анестезиолог, человек небольшого роста, коренастый, излучал спокойствие и уверенность. Глюк почувствовал, что проникается к нему доверием. Для него, Глюка, будет сделано все, что в человеческих силах. А дальнейшее - судьба, что тоже приходится учитывать. В такие часы нужно разобраться, правильно ли прожита жизнь, признать как свои взлеты, так и свои падения. Глюку это все в основном было под силу. О семье своей он позаботился. На случай, если дело примет серьезный оборот, все урегулировано. В редакции работа идет своим чередом. Вегнер, когда ответственность ляжет на него, быстро откажется от своих сумасбродных выходок. Тем не менее остается одна брешь. Никто из возможных преемников не мог сравниться с ним, Глюком, в жизненном опыте и выносливости. Уровень "Мира прогресса" за время его редакторства заметно повысился. Не было никаких объективных причин упрекать себя из-за какого-то неразумного человека, который оказался не в состоянии проникнуть в суть значительных явлений. В пользу Глюка говорило уже то, что он принял решение позаботиться о том человеке в случае успешного исхода операции. С теплым чувством любви к ближнему своему Глюк погрузился в какое-то странное состояние парения меж сном и бодрствованием.

И воспарил, видимо, в заоблачные выси, потому что, когда дверь энергично распахнулась, он испуганно вздрогнул и сердце его отчаянно заколотилось. Он с трудом вспомнил, где находится. Но стоило ему взглянуть на хирурга, и он мгновенно вернулся в реальный мир.

Хирург еще раз повторил ему распорядок следующего дня и постарался вселить в него бодрость. Главный редактор со своей стороны отплатил хирургу за его любезность, дав ему понять, что вполне способен рассматривать себя как объект и вести деловой разговор. Хирург завел речь о современных научных методах, которыми они теперь пользуются. Лицо Антона Глюка стало очень серьезным и выразило полное удовлетворение.

Главное, сказал хирург, им важно очень точно определить границу пораженного участка. Для чего теперь, благодаря прибору "полимакс", у них имеется в высшей степени точный способ.

Снег перестал. Тихая, ясная зимняя ночь вступила в свои права. Белый снег покрыл все вокруг, и весь мир казался чистым и невинным.