«Охота на дикого вепря»

Борис ЗОТОВ. ОХОТА НА ДИКОГО ВЕПРЯ. Фантастический рассказ

Раньше в подзаголовке у меня стояло другое — «бывальщина». Редактор это зачеркнул; по всей вероятности, зря. Ведь ни я, ни мой ныне покойный друг, от имени которого будет вестись повествование, не склонны фантазировать. Судите сами: Валентин тридцать шесть лет прослужил в армии, в запас ушел с должности командира парашютно-десантного полка. Он был великолепным преферансистом и шахматистом, первоклассным стрелком из любых видов оружия, умелым исполнителем острых анекдотов.

Такие люди имеют железную волю и нервы и крепко стоят на земле. Завершив службу, Валентин три года поработал директором крупного подмосковного пансионата, потом купил «Волгу» и увлекся строительством дачи в живописнейшем месте в трех сотнях верст от Москвы.

Ну а я — технарь и верю только в тщательно поставленный и многократно воспроизводимый эксперимент.

Могли ли мы фантазировать на голом месте, что-то выдумать без оснований?

Собственно, и я сам не придал бы значения рассказу моего друга, не подвернись мне уже в наши дни статья в газете «Труд». Автор описывал странные, невероятные приключения людей, связанные с НЛО. Один поведал нечто, до удивления точно совпавшее со случаем, о котором пойдет речь.

Приношу извинения за излишний, может быть, педантизм, но у меня были свидетели того рассказа Валентина. Это, во-первых, Виктор. Он заслуженный художник, профессор. Во-вторых, Николай Степанович, егерь, в своем кругу человек безусловно авторитетный.

Наша компания, сев в поезд на Савеловском вокзале Москвы, следовала в Стрельчиху. Это станция в Ярославской области. Не такая уж глухомань, но тащились больше восьми часов. У нас была лицензия на кабана.

В первый час мы жадно набросились друг на друга с расспросами о житье-бытье. Перекусили и радостно выпили за то, что снова на несколько дней вместе. Потом «расписали пулю» преферанса, а затем просто сидели в открытом купе допотопного жесткого вагона и под скрип и скрежет гадали: встретит Степаныч на станции с санями или нет?

Не встретил. Идти пять верст по занесенной снегом дороге ночью — дело кислое.

— Странно, — произнес Валентин. — Степаныч раньше не подводил. Видно, сдохла его кобыла. Однако делать нечего, не прозябать же тут до утра. Часа за полтора дойдем. Охота пуще неволи.

Мы расчехлили ружья, загнали в стволы патроны с волчьей картечью и пошли. Ноги бесшумно вязли в сыпучем снегу. Слева от дороги черной стеной стоял лес. Не подмосковные игрушечные посадки, а настоящий крутой медвежий бор. Справа, все больше отдаляясь от нас, белела ровная насыпь одноколейного железнодорожного пути.

Где-то через полчаса мы взмокли от непривычной нагрузки. Луна не выходила, впотьмах ругался Валентин. Еще через десять минут «поплыл» Виктор. Видимо, от лишней стопки он почувствовал себя плохо. Валентин снял с профессора живописи рюкзак, я понес ружье. Потом мы немного заблудились, немного поспорили, где искать затерянный в чаще охотничий домик. Увидели огоньки деревни, поняли, что к чему, и через тридцать минут ввалились к Степанычу.

Здесь-то и поведал нам свою тайну Валентин. Это было на третий или четвертый день охоты. Ничто, надо сказать, не подвигает так на откровенность, как охота на кабана. Дело в том, что облавная охота была к тому времени строжайше запрещена. Опасность подстерегала охотников с двух сторон. Случалось, на них кидался подранок. И ни тяжелая хвостатая пуля Бреннеке, ни легкая скоростная «турбинка», влепленные в упор, не останавливали зверя. Кабан сминал человека и рвал его загнутыми острыми клыками.

Другая опасность заключалась в самой организации охоты. Линия загонщиков надвигалась на линию стрелков, поэтому правила требовали пропустить зверя и бить «от загона». Да ведь и кабан не дурак лезть на рожон, он норовил проскочить в лес или поле вдоль линии стрелков. Охотникам в азарте отчаяния, после нескольких пустых изматывающих обкладок, приходилось иной раз стрелять и в «загон», то есть в ту сторону, откуда шли люди. Последствия понятны.

Загонная охота — дневная, многодельная, потная. Вечером не до откровенных разговоров — приготовить обед-ужин и поскорее принять горизонтальное положение.

Мы же охотились «с вышки». А это тишина, интим, созерцание, размышления. Ночь проходит в попеременном одиноком сидении в «вышке», день — в неторопливом разговоре по душам, когда тянет раскрыть сокровенное.

Когда затеялся тот самый разговор? После первой бесплодной ночи больше перемалывали охотничью тему. Почему не идет зверь? Это занимало нас больше, чем банальные рассуждения о «летающих тарелках», о высшем внеземном разуме и об инопланетянах.

Вторая ночь оказалась подобием первой, но приблизила нас к природе, очистила от суетного, еще теснее связала невидимыми нитями оторванного от городской цивилизации крохотного мирка.

…Друзья собирают меня на дежурство, словно родители первоклассника первого сентября, Валентин осматривает мои патроны:

— Магазины? Спрячь. Это ерунда.

Достает банку свежего пороха, сыплет три с половиной грамма. «Зауер» выдержит. Капсюли новые. Валентин сам запрессовывает в гильзу «жавело». Поверх пыжа закладывает латунную пулю и назидательно говорит:

— Точеная латунная «рюмка» надежней всего.

Тем временем Виктор заменяет мои сапоги на свои большего размера, дает сшитые из грубого длинноворсного материала белые носки, сует свитер.

— Сними-ка свой и натяни водолазный, из верблюжьей шерсти. Он не так сковывает при стрельбе. Морозу двадцать, возьми меховые рукавицы.

Я иду один по глубокой, выше колена, тропинке. На мне ватный армейский комплект, растоптанные яловые сапоги, цигейковая шапка. Морозно, но уши опускать нельзя — охотник обязан слушать ночь.

«Вышка» стоит на опушке продолговатой стометровой поляны. Это грубо сколоченный из горбыля и обрезков фанеры ящик на высоких столбиках. Сзади дверь, в сторону поляны — квадратное окно. Я тихонько забираюсь в ящик, ощупью нахожу скамейку. Проверяю, легко ли сбрасываются рукавицы, делаю проводку стволом в секторе обстрела. И все, больше ничего нельзя. Нельзя стучать, возиться, нельзя курить. Кашлять, сморкаться нельзя. Можно только сидеть, слушать, смотреть. Четыре часа впереди. В мягкой, скорее даже вязкой тишине черно-белая двухтональность действует подобно японскому саду камней. Двести сорок минут одиночества. Возникают причудливые образы, бегут, струятся мысли…

А днем делать нечего. Чай, неторопливая беседа.

И вот в сумерках, после второй философской ночи, наступил момент, когда можно поведать друзьям все, открыть тайники без опасения нарваться на саркастическую улыбку. Момент откровения, когда ты опускаешь вожжи и никто не хлопнет по плечу: «Старик, круто берешь!» Жаль, что не было со мной диктофона и многие потрясающие детали рассказа Валентина выпали из памяти. Тогда я просто ничему не поверил, а после газетной статьи, в которой опознал вариацию этого рассказа, было уже поздно. Валентин ушел из жизни внезапно, без видимых причин. Собственно, он лег на пару дней в бурденковский госпиталь на пустяковую операцию, а в день выписки его сердце остановилось…

* * *

Началось с ощущения беспокойства. Мне было шестнадцать лет, но по силе я уже мог поспорить со взрослыми мужиками. Башка работала как надо — понятия не имел, что такое головная боль. Спал как убитый. А тут словно шар свинцовый засел в мозгу, и сон не шел. Жили мы тогда под Тамбовом.

Я тихонько оделся и вышел на улицу, луна куталась в облака. Какая-то сила подталкивала меня к лесу. И я пошел, хотя не только ночью, но и днем мы, пацаны, редко заходили в лес поодиночке.

Кто-то невидимый и неслышимый вел меня в темноте мимо ям и канав, словно поводырь — слепого. Не помню как — очутился на большой поляне. Здесь в хорошую погоду тамбовчане резались в волейбол и потягивали пивко. Огляделся. Ни души. Внезапно глухие облака, нависшие над поляной, стали наливаться ярким светом, но не как при выходе луны, а интенсивным пятном. Потом из туч вынырнуло крупное светящееся тело и стало опускаться на середину поляны.

Мне показалось, что оно не столько светится, сколько окружено ореолом и поочередно принимает форму то темного круглого хлебного каравая, то блестящего электрочайника — только парящего вместе с круглой подставкой. При переходе из одного состояния в другое тело больше всего напоминало старую фетровую шляпу с широкими полями. Я разинул рот. Болид, шаровая молния, вертолет?…

Здесь начались чудеса похлеще. Тело замедлило спуск, а потом зависло на высоте метров в пятьдесят. Сопоставив его диаметр с высотой деревьев, окружавших поляну, я прикинул: тоже не меньше полусотни метров. Воздушный корабль?…

К земле от него протянулся узкий, в полметра, сноп яркого белого света. Ослепленный, я не сразу заметил другой луч — бледно-зеленый; тонкий луч уперся в запястье моей левой руки, и тут же я услышал голоса.

— Это то, что нужно. Почти все генокоды совпадают.

— Ты смотри, где отыскался потомок нашего знаменитого реципиента из Эмболи.

— Две тысячи километров за пятьсот лет — мелочь.

— Ну что, берем у него? Да отключите транслятор, бога ради…

Тут голоса исчезли. Корабль окутался светящимся газом, лучи погасли. Огненный полу шар с неожиданной для такого крупного объекта резвостью сделал зигзаг вверх, в сторону и исчез из вида, будто растворился в ночном воздухе. Тут же меня стал обволакивать ставший тягучим воздух, будто сгущенный до сметанообразного состояния.

Неожиданно слева от меня, совсем близко, возник корабль, хотя предыдущий маневр уводил его в другом направлении.

Сгусток уплотненного воздуха вокруг меня превратился в широкую трубу, через которую меня понесло к загадочному объекту. Впрочем, я не могу сказать, что был вовлечен внутрь корабля каким-то подобием пневмолифта. Ни давления, ни перегрузок, вообще никаких неприятных ощущений. Страха тоже не было.

…Очнулся я в тесном, белом, неправильной формы отсеке. Я лежал на высоком столе, жестком и гладком. Рядом стоял пожилой мужчина в сером габардиновом костюме, при галстуке. Городской служащий типа инженера-коммуникационщика или бухгалтера. Такие лица совершенно не запоминаются, их миллионы:

— Как ты себя чувствуешь? — произнес он скрипучим, абсолютно равнодушным голосом и, не ожидая ответа, продолжил: — Мы пригласили тебя для одного дела — небольшой операции. Поменяемся с тобой маленькими участками спинного мозга. Ну, прихватим еще кусочек продолговатого мозга.

— Не хочу, — вырвалось у меня, — не люблю операций.

— Успокойся. Боли не будет. Ты заснешь, а проснешься другим человеком. Совсем другим, с глубокими знаниями…

С молодости я строптив и невежливо перебил:

— Зачем мне чужие мозги и знания? Я хочу остаться самим собой.

Собеседник внимательно посмотрел мне в глаза. Так смотрят на котенка, которого берут на руки, чтобы приласкать, а в ответ получают царапину.

И сразу зазвучал голос:

— Что, сопротивляется, чертенок? Может быть, поищем другого донора? Не у него же одного нужный код.

Человек в сером не разжал губ, но его ответ прозвучал ясно:

— У него редкостная генно-хромосомная система. Полный ключ! Он даже врубается в наш транслятор. Долго придется искать что-либо похожее. Попробую поработать с ним.

— Ладно, промой ему мозги как следует…

— Валентин, — сказал пожилой мужчина, — нам нужно обстоятельно поговорить, зови меня Вторым; если хочешь, можешь перебивать и задавать вопросы. Но сначала я покажу тебе корабль. Пойдем.

Выходя из отсека, я подумал: «Непонятно, почему они нянчатся со мной?» Судя по всему, усыпить меня и вырезать что надо им ничего не стоит. Так в чем же дело?

Второй вел меня по широкому кольцевому коридору. Стены здесь, как и в отсеке, состояли из незнакомого мне белого гладкого материала, излучавшего ровный мягкий свет. Перед Вторым беззвучно распахнулась дверь во внутренней, меньшего радиуса, стене. Мы оказались в странном круглом помещении со стенами, состоящими будто бы из маленьких и совсем крохотных стеклянных аквариумов. Здесь мерцал слабый свет, запах был тяжеловат, за стеклянными стенами в мутной жидкости плавали комки какого-то вещества — желтоватые, розовые, серые…

Второй остановился в центре зала и повернулся ко мне, показывая на стену:

— Ты сказал, что не нуждаешься в чужих знаниях. Это спорно. Знания, как правило, именно заимствуются. Или прививаются. В любом случае они приходят извне, от некоего всеобщего космического разума, от Абсолюта.

Никогда не задумывался, почему человечество сделало в своем развитии ряд мощных рывков? Хотя и не везде…

Я действительно в то время не очень понимал, откуда разительная неравномерность в развитии народов.

— Вы хотите сказать, что цивилизацию создаете вы? — поинтересовался я.

— Не совсем так. Мы вносим в различные биообъекты элементы более высокой структурной организации. Там, где это удается, — прогресс, движение вперед, прорыв в будущее. Иногда наши реципиенты оказываются перегруженными знаниями, избыточными для своего времени.

Он вздохнул и поправил съехавший на сторону дешевый темный галстук.

— Мы отслеживаем связи с биосферой Земли с помощью этого гигантского биокомпьютера, электроника лишь координирует работу его частей. Природные биоэлементы воспринимают, обрабатывают и хранят нужную информацию. Например, генокоды.

— Стало быть, биокомпьютер «вычислил» меня? — догадался я.— Почему нужен участок именно моего мозга?

— Очень просто, нет хлопот с совместимостью. Следовательно, решается проблема вечной жизни. Клетки, из которых состоит человеческий организм, в принципе воспроизводят себя сколь угодно долго. Но в определенных участках мозга заложены алгоритмы старения. Мы, слуги Абсолюта, периодически обновляем эти участки, берем молодость и даем часть своего, как ты понимаешь, более совершенного ума. Операция более выгодна тебе, чем мне.

Я промолчал. Второй изучающе обежал меня взглядом и направился к выходу.

— А ты — крепкий орех, — бросил он через плечо, — но я постараюсь склонить тебя к добровольному согласию. Как-никак мы родственники. Твой великий предок — часть меня.

Он знаком предложил следовать за собой. Через тот же кольцевой коридор мы проникли в помещение с такими же белыми светоносными стенами. Но пол здесь был не пластиковый, а металлический, с очень высокой чистотой обработки.

Осматриваясь, я старался привести в порядок мысли, теснившиеся в моей голове. Чего они домогаются? Кто они? Почему их больше интересует моя душа, чем тело?

Второй объяснил:

— Под полом находится приемник космической энергии, этого вечного, неиссякаемого источника. Она преобразуется в поток электронов, генерирующих высокочастотное электромагнитное поле. Управляя им, мы путешествуем во времени и пространстве.

— А светящаяся оболочка? А зигзаги и повороты под прямым углом, будто у вашего корабля нет массы?

— Ответ тебя разочарует. Масса есть масса, дело в скорости. Представь, что ты мчишься на истребителе и хочешь сделать посадку около мелькнувшего внизу условного сигнала, который долго разыскивал. Ведь ты сначала неизбежно проскочишь вперед, потом развернешься и сделаешь заход на посадку. Возможно, и не один.

Корабль тоже не сразу попадает в ваше время. Зрение у людей инерционно, картинка удерживается в памяти около десятой доли секунды. Поэтому с Земли наш корабль виден в разных точках небесного свода одновременно, а глаз дорисовывает не объяснимую обычными законами механики траекторию. Кстати, твой предок из Эмболи сильно удивил исследователей своими совершенно выходящими за рамки эпохи — лет на триста — волновыми теориями звука и света.

Что касается оболочки из светящегося газа вокруг корпуса корабля, то тут совсем просто. Мы концентрируем энергию на оболочке, и воздух теряет способность сопротивляться движению. Корабль летит как бы в пустоте, окруженный газовым пузырем.

Все происходившее очень занимало меня. С первых классов я увлекался естественными науками, на уроках донимал учителей вопросами. Кто создал мир? Землю? Уникальна она или стоит в ряду себе подобных. Ведь если галактик много, и все они похожи, то и планетарных систем должны быть мириады…

И вот, когда передо мной открывался источник знаний высокого уровня, я почувствовал беспокойство и тоску. Захотелось немедленно вырваться из этих гладких светящихся стен.

— Хочу домой, — я сказал это с яростью зверя, загнанного охотниками в сеть-ловушку.

Единственное, что еще хотелось узнать здесь, так это о моем загадочном великом предке. Тут же я услышал голос:

— Примитивные инстинкты срабатывают пока четче, чем переданные по наследству разумные начала, гены великого механика, математика и инженера за полтысячелетия явно ослабли. Вот что: давай его сюда. Он еще не понял радости добровольного подчинения, не убежден в новых открывающихся возможностях.

Голос смолк. Знали ли хозяева корабля, что я слышу их переговоры? Второй вздохнул:

— Что ж, тебя приглашает Первый. Это большая честь. Не пойму только, зачем он торопится. Мы с тобой даже по земным часам беседуем не больше четверти часа.

Мы вышли в коридор. Второй понизил голос:

— Хочу по-дружески, по-родственному предупредить. Первый бывает крут, непредсказуем. Он может показать гостю такие вещи, раскрыл» такие тайны, что дух захватывает. Но в ярости он кидается на обидчика, как дикий вепрь, и подминает его. Тебе лучше проникнуться гармонией и совершенством нашего, так сказать, острова высшего разума.

— Какая же гармония, если вы из меня выдавливаете согласие на операцию, как пасту из тюбика, — пробурчал я в спину Второму.

Он сделал вид, что не слышит, и на ходу продолжил объяснения:

— Электромагнитное поле корабля имеет форму колокола. Энергия концентрируется на периферии, а в отсеках и под центром корабля есть защищенное от излучений пространство для свободного обмена биоинформацией с земными объектами. Между прочим, кольцевые следы на растительном покрове, о которых люди много спорят, образуются как раз нашим электромагнитным излучателем, когда мы проводим эксперименты.

Мы поднялись по трапу на верхний этаж корабля и попали в изумительный по красоте сад. Тропические растения, большинства названий которых я не знал, живописными группами росли на искусственных скалах и между ними. С высоты низвергался маленький, но настоящий водопад. На фоне сочной зелени прекрасно смотрелись пышные цветы всех оттенков красного. Все это великолепие венчал ярко-голубой прозрачный купол. Мелодично щебетали прячущиеся в кущах птицы, а воздух… Воздух благоухал незнакомыми ароматами.

Второй повел меня по узкой, выложенной мрамором тропинке. Впереди, сквозь листья пальм, вырисовывался неглубокий грот правильной овальной формы. Спиной к нам в кресле под маленьким айвовым деревом, увешанным крупными, в два кулака, желтыми плодами, сидел человек. Видны были прямые широкие плечи и платиновая седина волос, тщательно подстриженных, и безукоризненный пробор. Почти над креслом головой вниз висел крупный желто-синий попугай.

Человек повернулся вместе с креслом. Это был Первый. Одет он был в белую полотняную, до пят, рубаху. Босые ноги держал скрещенными. Лицо выглядело бы привлекательным, если бы не колючий взгляд серых глаз, полуприкрытых отечными веками. Он широко улыбнулся мне, но грубо прорубленные линии от носа к углам рта слегка подпортили впечатление.

— Потолкуем начистоту. Я, Валентин, кругами ходить не люблю и врать не привык, — сказал Первый на мощных баритональных тонах. — Вариант номер один: оставим все, как есть. Парень ты неглупый, дойдешь до степеней известных. Не пропадешь, верю. Но разве ты не мечтаешь далеко опередить свою массу, вырваться на широкую дорогу, стать знаменитостью, гением, войти в узкий круг лиц, заслуживающих бессмертия?

— Мечтаю, конечно. Только вряд ли получится. Нет у меня усидчивости. Да и талантов крупных не дал Бог.

— Насчет усидчивости и трудолюбия — вздор, — возразил Первый с оттенком чванливости, — вол трудится много, но он артистом не станет. Крупный талант дать можем только мы.

— Это проверенный, цивилизованный путь.

Я повернулся на голос и увидел Третьего, то ли подкравшеюся ко мне незаметно, то ли возникшего внезапно прямо на пустом месте. Он был мал ростом, толст и плешив. Шаровидная голова плотно сидела на серебристом обтягивающем костюме с медным диском на груди. Странно пришлепывая губами, Третий повторил:

— Модель цивилизованного превращения полуварвара в богатого, европейски признанного интеллектуала известна и проверена веками. Все великие люди, легендарные сверхдолго жители, включая Сен-Жермена и Калиостро, — наши реципиенты. Тут и думать нечего.

— Больно будет, — возразил я, — на время операции вы меня усыпите, а потом все равно мучиться. Вообще чужие мозги…

— Если откровенно, болевого шока не избежать. — Третий причмокнул. — Но он практически мгновенен, а блаженство вечно.

— Главное — понять, — величественно изрек Первый, — а понять — значит согласиться. Самая важная вещь на свете — добровольное и радостное подчинение высшей разумной силе. Добровольное, осознанное согласие — путь к свободе. А вера — путь к согласию. Верь мне!

— Ты пойми, — с внезапной мягкостью продолжил Первый, — мозг человека недаром подобен Вселенной. Та же модель. А нижние отделы мозга — его управляющее устройство. Мы дадим тебе не перетруженный избыточный, подчас вздорный информационный орган, нет. Это будет средство, управляющее развитием мозга. Ты сможешь видеть прошлое и настоящее, если захочешь. Не веришь?

Я молчал, не зная, как себя вести, хотя чувствовал, что мое сознание цепенеет, вязнет в какой-то тине. И снова загомонили в моей больной голове неслышимые голоса. Тут только до меня дошло: от природы, точнее, по наследству, в моем мозгу дремал участок, предназначенный для прямого обмена информацией — не звуковыми колебаниями, а каким-то иным путем, с помощью волн иной, немеханической природы. Когда экипаж корабля переговаривался при мне в первый раз, забыв выключить наружную трансляцию, произошло, видимо, возбуждение этого дремлющего участка, включение его в работу.

— Похоже, возимся зря, — беззвучно сказал Третий. — В этой местности люди особенно тупы и упрямы — себе же во вред. Они обожают тиранов, а в школах учат детей презирать все, что было в прошлом. Вы видели, в каком запущенном состоянии их могилы? Позорнее не бывает. Кроме того, эти аборигены — максималисты, что есть вернейший признак варварства.

— А мне парень нравится, — возразил Второй — У него есть хребет. Попав в наши руки, он не тушуется, держится молодцом.

— Ладно, — прекратил дискуссию Первый, — потратим еще пять минут на последнюю попытку. — И тут же обычным голосом рявкнул:

— Володя! Хватит спать, проспишь царство небесное.

Тут желто-синий попугай встрепенулся и принял положение головой вверх.

— Ну, чего вам? — недовольно спросил он.

— Володя — аудиотерминал биокомпьютера, — пояснил Первый. — У нашего комбинированного мозга исключительные возможности предвидения. Ну-ка, Володя, взгляни в двадцать первый век, лет эдак на полсотни. И расскажи нашему гостю, только покороче, что там творится.

— Безобразий хватает, — хмуро проговорил попугай. — Ну, немного чище стало.

— Нет, ты не о быте в данной местности скажи, а о глобальных достижениях.

— Так бы и сказали. Достижений много. Войн между государствами нет. Правда, периодические столкновения еще остались. Оружие массового поражения ликвидировано или используется для общей пользы. Например, ядерные заряды переброшены на Луну. Десятки тысяч направленных взрывов превратили видимую с Земли часть ее спутника в гигантский катафот. Луна отражает солнечный свет так, что надобность в искусственном освещении отпала. Погодой научились управлять… Что еще? Вегетарианство одержало верх. Построены первые идеальные в экологическом смысле города.

— Слыхали? — воскликнул Второй радостно. — Это он, мой реципиент из Эмболи, впервые разработал проект такого города. Гений и есть гений. Гордись, Валентин, своим предком. Это надо же — опередить развитие на пять, даже на шесть веков. А ведь как его гноили при жизни! Мол, не довел ни одного проекта до ума. А как он мог что-то сделать при тогдашней примитивной технологии? Гений всегда под подозрением. Наш эмболиец тоже угодил под суд. Якобы занимался содомией. Потом ему досталось за страсть резать трупы людей.

Все это интриговало. Благоухал райский сад, расцвеченный искусно спрятанными в бутафорских скалах источниками — во всей палитре радуги. Но сердце все крепче сжимала тоска. Чувствовалось, надвигается беда. Еще нестерпимей захотелось немедленно выбраться отсюда

— Хватит! — Первый хлопнул по ручке кресла и впился в меня прищуренным взглядом — он явно читал мои мысли. — Осталось пропутешествовать во времени на несколько веков назад. Тогда и поставим точку.

— Стоит ли? — возразил Третий. — Придется затратить на этот маневр много энергии. Пересадим ему мозг и так. Без согласия сойдет.

— А ты помнишь, как было с его предком? — Второй был явно возмущен. — Слишком пришлось корректировать.

— Решение принято, — деревянно сказал Первый. Он выпрямился в кресле, запахнул свой белый балахон и положил обе руки на подлокотники.

— Ложись, Валентин! — крикнул он мне.

Не успел я плюхнуться на мягкую влажную землю, как купол над садом дрогнул и поплыл. Мои руки и ноги стали тяжелыми, как чугунные слитки. Никакая сила не могла сдвинуть их с места. Грудь придавило, словно прессом. Я не мог вздохнуть, сознание стало затемняться… И вдруг я будто выскочил сам из себя, взвился, легкий и свободный, под голубой купол. Отсюда я видел свое тело, неподвижно распростертое рядом с айвовым деревцем. Сколько заняло времени это превращение — доли секунды или минуты — судить трудно.

…Первый сидел в кресле в той же позе. Но вместо белой рубахи теперь на его широких прямоугольных плечах красовалась бархатная, с золотой пряжкой мантия цвета густого малинового сиропа. Второй и Третий стояли рядом на прежних местах, одетые в яркие обтягивающие камзольчики и короткие бархатные штанцы. тоже в обтяжку. Лица у всех троих — мрачнее не бывает.

— Мне временами кажется, — говорил Второй. — что наша работа, как и эксперименты коллег с других летающих тарелок, напрасна. А может быть, и вредна. Грубо вторгнувшись в биосферу Земли, мы нарушили своими опытами ход естественного развития, давая ему импульсы локального ускорения, которые неизбежно приводят к внешним и внутренним конфликтам. Мы…

Первый поднял палец, и Второй, потупясь, прервал себя на полуслове.

— А разве не разумно и не логично, — хорошо поставленным баритоном начат Первый, — что представители Высшего Разума ковали и куют себе подобных из того сырого биоматериала, которым переполнена Земля? Если бы не наша методическая работа, человечество осталось бы на том низком уровне развития, который мы наблюдаем на огромных пространствах. Ведь сколько еще дикарей, едва научившихся разжигать костры и делать приличные копья с наконечниками. Вот вам достижения эволюции.

Первый нащупал рукой айву, сорвал и надкусил. Плод был хорош на вид, но тверд и, видимо, терпок. Первый поморщился. Второй тут же воспользовался паузой.

— А зачем мы вмешиваемся? Какая разница, сейчас или несколькими тысячелетиями позже человечество познает истинное строение Солнечной системы? Зато посмотрите: всюду оголтелая борьба, войны, слезы, повешенные, убитые, сожженные. Кругом воровство, ложь, нищета, насилие и торжество лицемеров и предателей.

— Это клевета! — выкрикнул Первый, наливаясь пурпурным, под цвет мантии, соком. — Нельзя только критиковать, нужно видеть и позитивные сдвиги, конечный прекрасный результат. И верить в Высший абсолютный разум, который направляет нашу работу. Разве мало построено прекрасных дворцов, разве нет других достижений?

— Он критикан, — хихикнул Третий, — боюсь, он не с нами. Он против преобразований, начертанных Абсолютом. Следовательно, Второй против нас всех, он но другую сторону баррикады.

По лицу Второго бежали розовые, зеленые, оранжевые блики — карусельная подсветка райского сада продолжала работать, но это не могло скрыть волнения и мгновенно выступивших бисеринок пота.

— Вздор, — нервной рукой он расстегивал пуговицы тесного камзола, — вздор! Какие баррикады?! Я ни к кому не враждебен. Разве сомневаться — значит становиться врагом? Если Абсолют всевидящий и всезнающий, то почему не ведает о море людских страданий, а если всемогущий, то почему заставляет платить такую страшную цену за прогресс? И почему страдают больше невинные и безгрешные, а не носители зла? Почему гибнут дети? Получается, что Абсолют — ничто, ибо он — все…

Второй протянул руку к Первому. Третий спружинился, готовый взорваться прыжком. Первый отвернулся и громко сказал Второму:

— У тебя бальные глаза, коллега. Здоровый человек бодр, он не ведает сомнений никогда. Иди и отдохни как следует. Все пройдет.

Второй понуро и медленно двинулся к выходу. Но не успел он сделать и трех шагов под райскими кущами, как в руке Первого вспыхнул на мгновение ослепительный красный жалящий свет. Второй схватился за затылок и. с треском ломая ветки, бревном рухнул в ближайший куст.

Первый, сбросив маску вальяжного истукана, быстро включил экран, и внутри трота засветились десятки сегментов. На центральном показались контуры средневекового городка с характерным силуэтом звонницы-кампанилы.

— Чего ушами хлопаешь? — зло, угрожающе оскалился Первый. — Волоки его в операционную, — приказал он Третьему, — не то очухается.

— Понял — пересадка мозга! — радостно взвизгнул тот, кидаясь к распростертому у подножия скалы телу.

— Володя, — продолжал командовать Первый, — определись на местности!

— Подлетаем к Эмболи. Вдали виднеется Флоренция, — металлическим голосом защелкал попугай. — Пролетели Эмболи, находимся над деревней Винчи.

— Стой! Включай искатели! — Первый нервно заерзал в кресле. — Некогда путешествовать. Ты понял, какой искать объект?

— С кодом, совместимым с кодом Второго, — заверещал попугай. — Есть объект! Ничего парнишка, незаконнорожденный отпрыск местного нотариуса. Передаю его управляющим центрам программу соответствующего поведения. Сейчас он, как лунатик, бредет сюда. Зовут Леонардо, кажется.

Первый похвалил:

— Молодец, Володя! Выбери лужайку поровнее, будем садиться и принимать пассажира. Да осторожнее, не разбей наше старое корыто. Синхронизируй время с местным. Плохо, что нет времени на уговоры. Придется спешно оперировать так, и вирус варварского несогласия может укорениться во Втором…

Тут мой дух или черт его знает, как это назвать, начал вращение. А может быть, это завертелся корабль. Или скорее биокомпьютер включил такую мощность электромагнитного поля, что защита не сработала. Моя бестелесная оболочка уплотнилась, вытянулась в длинный шнур и выскользнула наружу, в полный и беззвучный мрак.

…Очнулся я дома, в собственной постели. Свинцовый шар перекатывался от виска к виску. Посмотрел на будильник и ахнул: стрелки показывали ровно на один час меньше, чем тогда, перед началом моих приключений. Я решил, что все это не больше, чем сон. Яркий, запоминающийся, но сон. И, если бы не наше благостное сидение в охотничьем домике, вряд ли бы рискнул пересказать его. Смейтесь, если хотите — но что было, то было.

Валентин поднял кружку и втянул в себя остатки подостывшего чая.

Я дежурил на «вышке» с восьми часов, в первую смену. Всю дорогу сюда ворошил услышанное от Валентина и удивлялся — многое ведь попадало в цель, приводило в стройную систему разнохарактерные факты и объясняло то, что казалось сверхъестественным. Может быть, действительно, не только материя самоорганизуется на всех уровнях — от микрочастиц до Галактик? А если и сознание имеет подобные уровни разумного самоуправления на базе некоего единого информационного поля?

Размышляя, я машинально занял свое место в тесной будке, приготовил оружие, скинул правую рукавицу и сунул руку за борт ватной куртки. Пальцы стрелка должны быть мягкими и теплыми.

Впрочем, вряд ли какой дурак кабан в радиусе километра не почувствует наше присутствие. Похоже, зря мы, три солидных человека, бросили дома, семьи, работу, совершенно напрасно залезли в дебри. Напрасно? Во мне потихоньку разгоралась древняя охотничья страсть.

Хитрости, чутью и осторожности зверя я мог противопоставить только свое сильное желание. Я мысленно обратился за помощью к Высшему разуму. Привитый мне с детства агностицизм я оставил и просто сильно взмолился. Странно, но чудо произошло. Совпадение, случай или проснувшиеся на минуту телепатические способности выманили бродившего по лесу кабана к «вышке».

В кустах на краю поляны не увиделось, но угадалось присутствие живого тела. Потом скользнула по снегу неясная тень и исчезла. Идти под стволы кабан не хотел, видимо, боролся с охватившим его нелепым влечением. Но он уже был захвачен моими флюидами — волнами из космической бездны я притягивал его. Зверь уходил, но через несколько минут возвращался. Хотя был мороз, с меня лил пот — тепло шло от моего призывного генератора. Дикий вепрь подошел таки на предельную дистанцию. Как я потом вымерил, до распростертой туши было пятьдесят пять метров.

…Рассказу Валентина я теперь верю. Если есть индивидуумы более развитые, чем обычные люди, а в этом сомневаться не приходится, то должны быть и еще более высокие степени интеллекта. У Вселенной нет границ, нет их и у Разума.

Рисунки Юлии СТОЛПОВСКОЙ

Оглавление