«Тарназариум Архимеда»

 Спейсер Кацай  Тарназариум Архимеда

"От своего читателя я ожидаю мужества.

Мужества поверить в свою способность самостоятельно мыслить.

Читая книгу, он должен заглядывать в сноски и делать собственные выводы".

И.Великовский,

23 сентября 1872 года,

Балтимор (штат Мэриленд, США)

Памяти двух писателей:

одного — из моего детства,

другого — из детства моего сына.

Пол Барбикен был взбешен. Ни Мишель Арданьян, ни Джимми Хастон еще никогда не видели в таком состоянии, обычно чересчур сдержанного, председателя "Мэрилендского артиллерийского общества".

— Как? — в десятый раз спрашивал Пол, угрожающе взъерошив свои седоватые усы. — Как вы могли позволить, чтобы какой-то французский бумагомарака рассекретил нашу работу?!

При слове "французский" в таком контексте Мишель чуть поморщился и хотел что-то сказать, но сдержался. Джимми смущенно закашлялся.

— Мишель, скажи честно, это твоя работа? Какого, извини, черта после полета тебя потащило в этот чертов Париж?

Слово "Париж" Барбикен выплюнул, как третье упоминанье о "черте" в своей короткой и гневной тираде. Арданьян крутанул пальцами сложенных рук и уже открыл было рот, но Хастон перебил его.

— Масса Пол, это я посоветовал Мишелю связаться с кем-нибудь из пишущей братии. Ведь вы в то время искали деньги под продолжение проекта, и мне показалось, что хорошая реклама нам никогда не помешает.

Барбикен изумленно взмахнул руками и толстый журнал, лежащий перед ним, с глухим стуком упала на пол. Нагибаться за ним Пол не стал.

— Реклама?! — задохнулся он. — Реклама? Хорошенькая реклама!!! — Барбикен ткнул пальцем в упавший журнал и процитировал (память у него всегда была отменной): — "Рассказ этот разрушит множество иллюзий и опровергнет немало догадок, но зато даст правдивую картину всех трудностей и неожиданностей, связанных с подобного рода опытом…" Джимми, дружище, негритянское твое… — Пол запнулся, фыркнул, как конь на водопое, и продолжил. — От кого — от кого, но от тебя я такого не ожидал. Ладно — Мишель, с его вечными завихрениями…

— Я попросил бы!.. — попытался вмешаться Арданьян, но Барбикен раздраженно отмахнулся от него.

— Какая такая "правдивая картина", Джимми? Да нас бы размазало на три плевка, если бы мы использовали технологию, описанную этим… как его… Верном. Джимми, ты что, не помнишь, сколько мы шишек набили, пока не отработали технику постепенного ускорения? Мишель, вспомни, сколько не спали, пока не вылизали всю конструкцию до мелочей? А тут — пушка! Колумбиада!.. Это надо же такое придумать!

— Пол, ты противоречишь самому себе, — миролюбиво перебил его наконец Мишель. — Ты что, хотел, чтобы я выложил мсье Жюлю полную и конкретную информацию? Мол, мы тут, в Балтиморе, в Артиллерийском обществе занимаемся проблемами межпланетных перелетов. Разрешите, дорогой мистер Верн ознакомить вас с рабочими документами и бортовым журналом… Вот тогда нас бы точно в порошок стерли, а потом, как ты выразился, на плевки размазали. Жюль Верн хотел иметь сказку, сказку и получил. Ну, поговорил я с ним пару раз за бутылочкой бургундского в перерывах между строительством баррикад, беготни по парижским улицам и митингов Коммуны. Ну, представил нас такими себе захолустными американскими фантазерами. Однако же шуму сколько! И, кстати, после этого шума не нас, а его за дурака держат.

— Не нас? — снова начал закипать Барбикен. — Не вас, это точно. Поскольку вам он хоть фамилии изменил. Ардан… Мастон… Джимми так вообще цвет физиономии лица поменял. Из негра в белого превратил, да еще и из моего официального слуги — в секретаря Общества. Джимми, конечно, тащит на себе эту работу, но… Кстати, Джимми, — вдруг откинулся председатель Артиллерийского общества на спинку кресла, — а где твой гуттаперчевый череп, который ты потираешь железным крюком, приспособленным тебе вместо ампутированной руки?..

Хастон растерянно развел руками, бросил короткий взгляд на Арданьяна и произнес:

— Мистер Верн вообще из нас каких-то монстров сделал. Разрешите, сэр? — Он нагнулся за упавшим журналом и быстро зашелестел его страницами. — Вот. "В клубе можно было видеть целую коллекцию костылей, деревянных ног, искусственных рук, ручных протезов с крючком, каучуковых челюстей, серебряных черепов и платиновых носов. Упомянутый выше статистик Питкерн вычислил также, что в "Пушечном клубе" приходилось меньше чем по одной руке на четырех человек и лишь по две ноги — на шестерых", — процитировал Хастон.

Арданьян еле сдерживал смех. Барбикен строго посмотрел на него и, неожиданно жалобно, бросил:

— Видите, вы хоть протезами да фамилиями замаскировались. А я?.. Да мне в Балтиморе проходу не дают. В Нью-Йорке Ротшильд хохочет. Из Петербурга Штиглиц письма ироничные шлет….

— Так говори, что это не ты, Пол, а Импи — какой-нибудь твой дальний родственник из сумасшедшего дома, — примирительно, но с иронией, произнес Арданьян.

— Надо же, Импи, — не обратил на него внимания Барбикен. — Более идиотского имени придумать вообще невозможно. И, кстати, кто такой капитан Николь? Что это еще за член экипажа, вместо Хастона? Откуда у нас соперники да заядлые спорщики появились?

Арданьян шевельнулся в кресле.

— Я ему немного про Маккольна наплел…

Барбикен пожевал губами.

— А где он, кстати? Надеюсь, информации у него немного?

— Куда-то на Юг уехал. А информации… Что может знать бывший, полуграмотный и вечно пьяный, официальный секретарь Артиллерийского общества? — слово "официальный" Мишель произнес с некоторым нажимом.

— Будем надеяться, — вздохнул Пол и, выпрямившись, сурово посмотрел на своих собеседников. — Друзья, мы знакомы не первый год. Не один пуд соли вместе съели в Калифорнии, вместе воевали, вместе работали до изнеможения и всегда прекрасно понимали друг друга. Сейчас мы готовы перейти ко второму этапу проекта и поэтому я просто требую полной секретности. И не только для собственной шкурной безопасности.

Он замолчал, уставившись на лампу, сделанную из гильзы снаряда. С трудом оторвал от нее взгляд и продолжил:

— Джимми прав. Этот французишка — извини, Мишель! — представил нас эдакими монстрами. И дело не во внешнем виде. Вспомните, в романе написано, что, — он поднял глаза к темному потолку, по которому красновато, словно отблески далеких пожаров, прыгали пятна света, — разделив число жертв артиллерийского огня на число членов клуба, было установлено: на каждого приходится две тысячи триста семьдесят пять с чем-то убитых.

— Если вдуматься в эти цифры, — продолжил из затемненного угла кабинета Арданьян, — то станет ясно, что единственною заботою этого ученого общества было истребление рода человеческого (хотя и в филантропических целях) путем усовершенствования боевых орудий, которые были приравнены к орудиям цивилизации. Это был своего рода союз ангелов смерти, которые в жизни, однако, отличались весьма добродушным нравом.

На память Мишель Арданьян тоже никогда не жаловался.

Джимми кашлянул и Мишель замолчал.

— Однако, — добродушный Хастон попробовал защитить неизвестного ему французского писателя, — этот Верн высоко отозвался о способностях американцев, как нации инженеров.

— Нации, снова нации… — пробормотал Барбикен. — Снова гражданские войны, дележка территории, кровь и слезы…

Арданьян задумчиво смотрел на него.

— Не смотри так на меня, Мишель, не смотри! — раздраженно бросил Пол. — Я родился в год начала войны Черного Сокола, на которой погиб мой отец, но странным образом никогда не понимал доктрины Монро. Америка для американцев… — вдруг произнес он с горечью и замолчал.

— Свобода, равенство, братство, — почему-то шепотом выдохнул Арданьян.

Барбикен покачал головой:

— Это не то, Мишель. Может тебе трудно будет понять, поскольку ты стал американцем, состоятельным американцем, только после калифорнийской золотой лихорадки, но… Возьми Джимми. Он — сын человека, который видел казнь Ната Тернера. Вождя восставших негров. А они ведь тоже американцы.

— Вот я и говорю, что гражданская война расставила точки над "и", — начал было Мишель, но Барбикен мягко перебил его.

— Я не о том. Помнишь, ту ночь перед нашим взятием Нового Орлеана? Помнишь, как мы спорили с тобой? Я говорил тебе, что после разборок американцев против американцев на своей территории, они могут начать разборки на чужой. Вспоминал Техас. Америка для американцев… Понимаешь, это — догма. А все догмы быстро устаревают. Нас хотят загнать в схему, но все схемы тоже недолговечны. И все говорит о том, что людское сознание не успевает за жизненными переменами. Оно очень инерционно. Грубо говоря, жизнь — это пушка господина Верна, а наши устремления — сила ее взрывного заряда. Перегрузка же традиционных схем прошлого превращает нас, настоящих, в нечто плоское, безжизненное и кроваво-расплющенное по стенкам снаряда. Вот и писатель-фантаст уловил это, когда писал, что освоение Луны может привести к нарушению политического равновесия на земном шаре. — Барбикен на секунду замолк, судорожно двинув кадыком. — Короче, я ни о чем не сожалею. Но, все-таки, если про нашу работу узнают… Особенно про результаты… Мало не покажется ни нам, ни Штатам, ни всему миру. Наука — схематизированная наука! — на службе прошлого, еще со времен Архимеда, страшная сила. Не готов еще мир к большим открытиям. Он для них мелок. Он и на других планетах такую дележку устроит!.. Марс для марсиан, Луна для лунатиков… Короче, мы в наших условиях работаем на будущее, прошу помнить об этом при любых обстоятельствах.

Барбикен кашлянул, потер виски, и продолжил.

— Хорошо еще, что этот писака, — он скосил глаза на журнал, который Хастон продолжал держать в руках, — ничего не пронюхал про Аламогордо. Ни про завод, ни про стартовую площадку. Кстати, Джимми, что там с южанами и мексиканцами? Разобрались?

Хастон молча кивнул головой.

— Отлично. Так вот… То, что Жюль Верн ничего не пронюхал про Аламогордо, это хорошо. Плохо, что по его воле нам придется убраться из Балтимора со всем его чертовым любопытством. Да и обстановка мне здесь последнее время не нравится.

Арданьян снова смущенно заерзал в кресле и Барбикен бросил на него короткий взгляд.

— Ну, ничего. Все равно для второго этапа проекта наше присутствие в Аламогордо просто необходимо. Хотя, честно говоря, без моря и Патапаско, без верфей и паровозов, я буду скучать в той, забытой Богом, пылищи и скалищи. Но, друзья мои, нужно быть готовым к необычным условиям жизни. Ведь, возможно, года через два нам придется жить в еще более необычных условиях. Будем тренироваться. А то без тренировок Арданьян снова начнет в корабле выдумывать гимнастические способы защиты от перегрузок.

Вспомнив про то, как Мишель доказывал, что для преодоления взлетных перегрузок необходимо предотвратить приток крови к голове и для этого вставал на голову в рубке "Лунар Колумба", друзья заулыбались и напряженная атмосфера в кабинете мгновенно разрядилась. Настолько мгновенно, что звон разбитого стекла показался им оглушительным, как удар молнии в двух футах от головы.

— Какого черта!!!

Грузный Хастон черным медведем метнулся к левой стороне подоконника. Гибкое тело Арданьяна замерло справа от него. Барбикен, молниеносным движением открыл ящик стола и черный кольт появился в его руке, словно карта в руке фокусника.

Когда второй камень добил остатки оконного стекла, Барбикен, пригибаясь, подбежал к ковру, на котором, крест накрест, висело два карабина, и кинул один Арданьяну, а второй — Хастону. Подхваченное на лету оружие мгновенно было направлено в разбитое окно и два выстрела, слившихся в один, вонзились в ночную темноту на внушительном расстоянии от земли. В ответ раздались какие-то приглушенные выкрики.

Хастон осторожно выглянул в окно. И это было его ошибкой. Непогашенная лампа хорошо осветила его, и ответный выстрел хлестнул, как плеть по крупу лошади. Джимми, выронив карабин, со стоном схватился за левое плечо, опускаясь на пол.

— Получай, черная морда! — уже внятно раздалось с улицы и при звуке этого голоса Арданьян, склонившийся над Хастоном, напряженно замер.

Барбикен, подняв руку с револьвером, осторожно пошел к окну, но в это время дверь кабинета распахнулась и на полутемном пороге возникла женская фигура с заметно округлившимся животом.

— В чем дело, Пол? — произнесла Джулия Барбикен. — У нас проблемы?

Барбикен, испуганно обернувшись, бросился к жене, пытаясь прикрыть ее своим телом и оттеснить в спасительную темноту коридора.

— Джу, пройди в подвал, — выдохнул он. — Мы еще не знаем, в чем дело, но когда узнаем, то нам будут очень необходимы три чашечки бразильского кофе с твоим, самым лучшем в мире, яблочным пирогом.

— Что вы хотите, мистер Маккольн? — закричал в это время Арданьян, придерживая, скрючившегося на полу Хастона. — С каких это пор обычные житейские разногласия приводят к состоянию войны? Или таковы нравы на Юге, куда, как говорят, вы отбыли?

— А, это ты, лягушатник, — раздалось с улицы. — Ты — неплохой парень и у нас никаких претензий к тебе нет. Впрочем, как и к мистеру Барбикену, не смотря на все его занудство. А вот к вашему черному сучонку… Выгляни-ка в окно, Арданьян. Безопасность гарантирую.

Арданьян осторожно опустил Хастона на пол и, выпрямившись, выглянул в мрак позднего мэрилендского вечера. В неверном свете полной Луны на лужайке, перед фасадом дома Барбикенов, который находился на самой глухой окраине "верхнего" Балтимора, нетерпеливо перебирали ногами пятеро, хорошо откормленных, коней. Очевидно, это были очень хорошие боевые кони, поскольку звуки выстрелов их не особенно напугали. За ними чернели стволы деревьев, а на конях сидели… привидения. Точно такие, какими пугает друг друга несмышленая детвора всего мира. Но, веревочная петля, притороченная к одному из седел, и винтовки, лежащие на коленях всадников, наводили на мысль о том, что привидения эти довольно материальны. Остроконечные белые балахоны, надетые на головы, мерно покачивались в серебристой темноте, словно языки какого-то потустороннего пламени. Черные вырезы для глаз мертвящими пятнами уставились на окно, в котором замер Арданьян. В это время позади него что-то зашуршало и свет в кабинете резко погас. Мишель быстро повернулся и чуть не сбил с ног Джулию Барбикен, склонившуюся над постанывающем Хастоном. Ее муж с кольтом в руке отошел от газовой лампы. На лужайке перед домом раздался хриплый смех.

— Что это, Мишель? — спросил Барбикен, блеснув в темноте белками глаз.

Джулия расстегивала рубашку Хастона, пытаясь рассмотреть место ранения.

— Ку-клус-клан, сэр, — ответил Арданьян. — Во главе, если я не ошибаюсь, с нашим другом Маккольном.

— Ку-клус-клан? — задумчиво переспросил Барбикен. — Я слышал об этой шайке. Они организовались лет пять назад. Но я всегда думал, что они веселятся где-то далеко на Юге…

Он замолчал и наклонился к Хастону.

— Джимми, как дела, дружище?

— Ерунда. Царапина, масса Пол. Меня волнует другое. Маккольн со своими мерзавцами разнесут ваш особняк, если…

В это время Джулия, видимо, сделала неосторожное движение, и Хастон замолчал, скрипнув зубами.

— Рана сильно кровоточит, Пол, — раздался спокойный, чересчур спокойный, голос Джулии. — Нужно…

— Джу, Джимми, — перебил ее Барбикен. — немедленно спускайтесь в лабораторию. Ч-черт! Конечно, для секретности место дома выбрано очень удачно. Однако я хотел бы сейчас находится в помещении Общества на Юнион-сквер. Поскольку расположение особняка, оказывается, удачно и для банды полоумных южан. Можно, конечно, протелеграфировать, но время, время…

— Сэр, — снова произнес Хастон. — Им нужен я. Разрешите мне выйти к ним.

— Джимми, — в голосе Барбикена зазвучали пронзительные нотки стартовой сирены "Лунар Колумба", — немедленно иди с мисс Барбикен в лабораторию. И не высовывайтесь оттуда, пока я вам не скажу. Это приказ, мистер Хастон! Джулия, родная, не мешкай!

— Эй, Арданьян, чего же ты замолчал? Может принести тебе новые штаны? — раздалось с улицы.

— Новые штаны я пошью из вашей смирительной рубашки, сэр Эрик Маккольн, — мгновенно отозвался француз и выстрелил в ночное небо.

— Не пали понапрасну, Мишель, — остудил его Пол, наблюдая за тем, как Джулия, обхватив рукою поясницу Хастона, выводит его из кабинета.

— Вы поняли меня: не высовываться! — крикнул он им вслед и осторожно приблизился к окну, за которым заплясали какие-то багровые блики.

Призраки в балахонах уже зажгли два факела и их кони осторожной поступью начали приближаться к дому.

— Мистер Маккольн, — выкрикнул Пол, — если вы и ваши люди сделают еще хотя бы шаг, двое из вас получат в подарок по пуле в лоб. Кому они будут предназначены, определитесь сами.

— Наконец-то, — с издевкой в голосе прозвучало из-под балахона на передней лошади, — сэр председатель собственной персоной. Как обстоят дела в Мэрилендском артиллерийском обществе, мистер Барбикен? Сколько листов бумаги испоганил ваш черномазый секретарь?

— Эрик Маккольн, я принял решение. Если вы лично сделаете еще хотя бы шаг, то первая пуля будет вашей.

— Не пугай меня, Барбикен, — выкрикнул Маккольн, но кони остановились на расстоянии футов пятидесяти от выбитого окна. — А подумай лучше о том, какого выродка может родить твоя перепуганная жена.

— Скотина! — скрипнул зубами Мишель.

— Тем более мы не хотим причинять вреда никому из вас, — продолжал тем временем Маккольн. — Мы с вами одной крови и одного цвета кожи. Хотя, Барбикен, ты — психически болен, если позволяешь негритянскому ублюдку жить рядом с собой. Интересно, какой цвета будет твой ребенок?

Раздалось ржание. И только через мгновение Пол понял, что это — смех собравшихся на лужайке. Он слушал Маккольна со спокойным лицом, и только побелевшие костяшки пальцев, сжавших рукоятку кольта, указывали на то, сколько усилий нужно для этого спокойствия.

— Я хочу тебе помочь, Пол. Помочь восстановлению твоего душевного здоровья. Для этого, как ты понимаешь, необходимо хирургическое вмешательство. Ты умный человек и знаешь, что общество будет на моей стороне, а не на твоей. Пусть Хастон выйдет к нам и мы немедленно покинем твою территорию. Иначе, — он поднял факел, — мы вынуждены будем сжечь это негритянское гнездо. Стерилизовать наш общий дом. Избавить его от мышей и тараканов. Даже если для этого нужно будет уничтожить твой особняк, Барбикен.

— Что будем делать, Пол? — тихо спросил Арданьян. — Нас двое против пяти. К тому же, с нами беременная женщина.

— Бывали ситуации и хуже, — так же тихо ответил Барбикен. — У нас лучшая позиция и если бы не эти факелы…

Внезапно он резко поднял руку с кольтом, и перебитое выстрелом древко одного из факелов огненным цветком упало на черную траву. Раздались гневные выкрики и всадники, быстро развернувшись, отступили под прикрытие деревьев, окружающих лужайку.

— Ты хочешь воевать, Барбикен? — закричал Маккольн, но его голос зазвучал глуше. Обороняющиеся надеялись, что не только из-за расстояния. — Это не твое дело, ученая крыса! И сейчас ты в этом убедишься. Я заберу у тебя не только Хастона, но и гонорар за книгу "Из пушки на Луну". Я же имею на него некоторое право, не правда ли? В конце концов, я, а не твой черномазый друг, подготавливал бумаги для доклада твоих бредовых идей. Они, конечно, оказались действительно бредовыми, но хороший гонорар за публикацию сказок ты успел все-таки отгрести, не так ли, господин председатель? — закончил Маккольн с издевкой.

— Вот он в чем дело, — прошептал Барбикен.

— Движущая сила поступков пьяницы и скряги, — согласился с ним Мишель. — Да, пока кроме неприятностей, мы ничего не имеем от романа мсье Верна.

Пол вздохнул и, с укором взглянув на него, подошел вплотную к окну.

— Эрик Маккольн, — выкрикнул он, — вы определенно правы. Предлагаю вам тысячу долларов и мы забудем про этот инцидент.

— Пол! — изумленно воскликнул Арданьян, но Барбикен отмахнулся от него.

За деревьями послышался негромкий разговор и через минуту коренастая фигура в белом балахоне спешилась и вышла на лужайку.

— Полторы тысячи, Барбикен. Это число почему-то лучше делится на пять.

Пол на мгновение задумался.

— Вы отлично знаете свои права, Маккольн, — иронично выкрикнул он после паузы. — Я согласен.

— Только здесь и сейчас же. Никаких чеков и проволочек.

— Вы не только знаете свои права, но и научились разбираться в ситуации. В вашу бытность секретарем Артиллерийского общества за вами таких талантов не наблюдалось. Как благотворно влияет Юг на мыслительные способности человека!

— Не юродствуй, Барбикен! Ты согласен на наши условия или нет?

— Вы не оставляете мне выбора, Эрик Маккольн. Это будет выглядеть так. Вы подойдете слева к центру лужайки. Я подойду справа. Деньги будут переданы вам из рук в руки. Ваши люди не должны показываться из-за деревьев, иначе они схлопочут по пуле в лоб. Моя Джу и мистер Арданьян стреляют лучше всех вас, вместе взятых. Вы прекрасно знаете об этом. И даже ее положение не помешает Джулии выверено нажать спусковой крючок.

— Рискованно, Пол, — заметил Арданьян, наблюдая за тем, как, чиркнув спичкой, Барбикен достает деньги из сейфа. — Они не успокоятся.

— Смотри за ними, а не за мной, — бросил председатель Артиллерийского общества. — Я попробую завалить его. А ты должен утроить настоящий заградительный огонь, когда я захвачу Маккольна. Мы еще поторгуемся.

Арданьян вздохнул и подобрал винтовку Хастона, пристраивая ее рядом со своей.

— Удачи, сэр, — кинул он не оборачиваясь, когда Барбикен выходил из кабинета.

Безжизненная Луна космическим трупом замерла в неподвижности иссиня-черного неба. Миллион миллионов лет ей было безразлично то, что творилось внизу, на ее голубой соседке. И менять свои привычки она не собиралась. Себе дороже. Особенно, исходя из того, что население синей планеты тоже имело психологическую тягу к безжизненности. По крайней мере, этим страдала странная группа из семи человек, четверо из которых напряженно замерли за стволами деревьев, оседлав каких-то четвероногих животных и взяв ружья наизготовку, а один замер у разбитого окна, напряженно приставив к плечу приклад винчестера. Еще двое медленно подходили друг к другу на лужайке перед темным домом. Какое-то движение ощущалось и в дальнем закоулке особняка, но Луне, осветившей ночную арену, это было совсем уже не интересно.

— Ты принял правильное решение, Барбикен, — хрипло произнес Маккольн, когда между ним и председателем Артиллерийского общества осталось не более пяти шагов. За его спиной всхрапывали кони, за спиной Пола чернела открытая входная дверь.

— Я не уверен в этом, но… — начал было Пол, осторожно протягивая вперед пачку долларов, когда вдруг скорее ощутил, чем увидел, как в прорезях белого балахона испуганно расширились блестящие глаза.

Позади послышалось какое-то жужжание.

Испуганно заржали кони.

Барбикен, сам пугаясь своего резкого движения, оглянулся через плечо.

Один из коней, встав на дыбы, вынес своего всадника из-за деревьев и загарцевал на месте. Остальные тоже затоптались около почти невидимых стволов, едва сдерживаемые своими наездниками.

— Дьявол! — ахнул Маккольн и попятился назад, судорожно пытаясь сорвать с плеча, перекинутую через него, винтовку.

И в этом слове что-то было. Облитое мертвенным лунным светом, на пороге дома возникло семифутовое металлическое тело и медленно выехало, словно выплыло, на лужайку, даже не передвигая двумя мощными, закованными в какие-то латы, ногами. Железные руки, по объему не уступающие ногам, были согнуты в локтях и угрожающе выставили вперед дула двух турельных пулеметов, заменяющие им кулаки. Гнойно-красные глаза пылали на блестящей безлицей поверхности, прикрытой внизу черной решеткой из продольных ребер. Не дать, не взять, пасть, оскаленная черными длинными зубами.

— Вы нарушили покой этого благословенного дома и будете наказаны за это! — раздался рев из черной решетки, в котором Барбикен с трудом узнал сильно искаженный голос Хастона.

Впрочем, Маккольн этого не заметил. Он, в конце концов, судорожно сорвал с плеча винтовку и навскидку выстрелил, метясь в железное чудовище. Пули со звоном вонзились в металлическое тело и срикошетили куда-то в темноту, высекши из нее желтые искры.

— Не стреляй, Арданьян, не стреляй! — закричал Барбикен, бросаясь вперед с вытащенным из-за пазухи кольтом.

Но Маккольн уже несся к деревьям, пытаясь, как можно быстрее, добраться до своего коня. Тот испуганно храпел и дергал длинную привязь, а остальные всадники уже бросились врассыпную, с невнятными выкриками исчезая за раскачивающимися ветвями.

В конце концов, Маккольн оседлал беснующееся животное и хлестнул его, успев крикнуть на ходу:

— Я думал, что ты просто ученый дурак, Барбикен! Но ты — чудовище! Скоро все узнают о том, что ты продал душу дьяволу!..

Ответом ему была пулеметная очередь из вращающихся турелей. Сбитые ветки дождем посыпались на землю. Через минуту их шорох стих и на пустой лужайке воцарилась тишина, в которую медленно втекал матовый лунный свет. И только Барбикен, слегка оглушенный, так и не опуская кольта, недоверчиво рассматривал замолчавшее чудовище.

В этот момент в том что-то заурчало и тот же бесцветный голос с металлическими нотками произнес:

— Я к вашим услугам, сэр!

Из входной двери раздался смех и в проеме показалась Джулия, держащая подсвечник, а рядом с ней — улыбающийся и уже перевязанный Хастон.

— Джимми, какого черта! — озадаченно кашлянул Барбикен, пытаясь не выдавать своей растерянности.

— Да, я тоже хотел бы это знать. И именно какого черта! — воскликнул и Арданьян, выскакивая на лужайку прямо из разбитого окна.

Хастон подошел к Барбикену, на ходу похлопав железную фигуру по полированной поверхности:

— Молодец, Кала[1]! Дебют у тебя был неплохой.

— Кала? — недоуменно переспросили в один голос Пол и Мишель. — Что за дурацкая кличка?

— Так Джимми обыграл аббревиатуру КЛ, — объяснила Джулия. — Комический Лунатик.

— На моей далекой прародине, Африке, это довольно распространенное имя, — вставил и Хастон.

— Подождите, подождите, — запротестовал Барбикен. — Какая Африка? Какая Кала? Что здесь происходит?

— Ничего себе, комический лунатик, — поддержал председателя Артиллерийского общества и Арданьян, настороженно обходя застывшую фигуру. — Да, от этого урода наши гости, наверняка, еще долго будут смеяться. Только в приюте для душевнобольных.

— Масса Пол… — начал было Хастон, но Джулия перебила его.

— Сэр Пол Барбикен, перед вами — первый образец механического человека, изготовленный умелыми руками Джимми Хастона. Про голову вашего помощника, руководящую этими руками, я уже не говорю.

— Я хотел сделать вам сюрприз, — виновато произнес Хастон.

— Считай, что он получился, — потер Барбикен лоб и только сейчас заметил то, как он вспотел. — Но, как?!

— Наверное, Джимми вдохновили все эти механические протезы, которые описал мсье Верн, — коротко хохотнул Арданьян.

Хастон с укором взглянул на него.

— Всю механику я объясню вам потом, потому что образец еще очень несовершенен и требует значительной доработки. И дистанционно работает пока всего лишь футов на семьдесят, а для пульта нужна куча проводов. Голос записан на магнитной спирали, придуманной Мишелем. Пулеметы — съемные. Вместо них можно ставить необходимый инструмент. А сама идея — ваша. И возникла она тогда, когда мы находились на борту "Лунар Колумба" и пришли к выводу о том, что Луна — очень негостеприимная для человека планета. Помните, вы сами говорили, что первыми осваивать спутник Земли должны механизмы. Они — наш инструмент, которыми мы расколем этот неподатливый серебряный орех, — и Хастон, подняв голову, посмотрел на лунный диск, неподвижно застывший в недосягаемо высоком мэрилендском небе.

5 октября 2002 года, Море Ясности (Луна)

Осторожно, очень осторожно, Руслана Барбикен начала опускать ногу с последней ступеньки алюминиевого трапа. Тонкие, и на вид — очень хрупкие, трубки его конструкции геометрически правильно поблескивали в лучах бортового прожектора. Странным образом они находились в гармонии с матово-бежевым "величественным запустением", безмолвно поддерживающем спаундер своей неуловимой выпуклостью. Именно так назвал увиденный им из посадочной капсулы пейзаж Нейл Армстронг. Руслана, родившаяся ровно через пять лет после знаменитого рейса "Аполлона-11", за свою жизнь перелистала кучу литературы о Луне и пересмотрела тысячи лунных фотографий, но запомнились ей почему-то именно два этих слова. Потому, наверное, что они были самым емким определением рассыпавшегося булыжниками и присыпанного пылью мира, миллионы лет тонущего в черном пространстве, но так и не достигшем его дна.

Спаундер стоял, немного накренясь. Очевидно, под стойку попал какой-то большой камень и теперь последняя ступенька находилась на непросчитанно большом расстоянии от земли. "От Луны", — поправила себя Руслана и тут почувствовала, что ногой в плохо гнущейся штанине скафандра все-таки коснулась ее. На мгновение замерла и отпустила трап. Она знала, что поверхность Луны выдержит не только хрупкую женщину, пусть и в громоздком защитном костюме, но и многотонный космический корабль, однако чувствовала чисто психологическую неуверенность от соприкосновения с чуждым человеку миром. Никакой радости она не ощущала. Это даже удивило ее. После стольких-то лет подготовки и отчаянного везения последнего времени…

В люке показалась, гориллообразная от горбатого скафандра, фигура Олега. Он замер, упершись черным бельмом светофильтра в окружающий пейзаж. "Олег да Руся, Иван да Марья", — почему-то мелькнуло у Барбикен перед тем, как в наушниках она услышала приятный баритон командира.

— Ну, что, подруга? Как дела на суше?

— В море, — поправила Олега Руслана. — Хотя и в лунном.

Было странно слышать слова командира в наушниках и одновременно ощущать всем телом их эхо, переданное через лунную поверхность. Олег, наверное, тоже ощутил нечто подобное, потому что его голос стал немного суетливым.

— А где же великие фразы? Где напутствие потомкам?

— Ты хотел сказать: напутствие новым сотрудникам фирмы, которые придут на смену нам?

— Не кощунствуй, Руська, — запыхтел Олег, спускаясь по трапу. На горбу ранца его системы жизнеобеспечения чуть покачивались телескопические древки со свернутыми флагами "Дальтура", России и Украины. — Не будь злой, тебе это не идет. Банальный прыжок в развитии частного предпринимательства — новый виток в развитии человечества. Ну, как? — засмеялся он и, чуть покачнувшись, встал рядом с Русланой. — Куда до меня Армстронгу, а? Америка всегда отставала от России в плане изящной словесности. Ну, давай что ли почеломкаемся, солнце мое!

И командир "Тайги" неуклюже полуобнял Руслану, прикасаясь своим, выблескивающим чернотою, светофильтром к ее, точно такому же. Гермошлемы сошлись и в эфире раздался звук поцелуя. Руслана засмеялась, пытаясь разглядеть сквозь непроницаемые мембраны лицо командира и с некоторой грустью осознавая, что ей очень бы хотелось снять к чертям собачьим эти дурацкие шлемы. Почему-то очень ясно вспомнилась синяя палатка на фоне недалеких, покрытых редколесьем сопок. И ночь, рассыпанная в бесконечность всеми своими звездами, с огромной Луной, замершей посреди этой мерцающей россыпи. И окутанные матовым паром камчатские гейзеры, сквозь беспокойный сон бормочущие о чем-то своем, подземном. И она сама, лежащая в каменной чаше, разомлевшая и обнаженная, пропитанная насквозь горячей влагой земных недр. И внезапно возникающая из тумана, блестящая всеми переливами ночного неба, тоже обнаженная, фигура Олега. И мимолетный стыд… И понимание того, что она очень хотела, чтобы это случилось именно так…

— Эй, что за сексуальные игрища в открытом космосе! — вдруг громыхнуло в наушниках. — Доложу куда надо, вам быстро аморалку пришьют.

— Докладывай, докладывай, Серега, — отозвался Олег. — Только учти, что это — научный эксперимент. Ведь не вам, сухарям из "Роскосмоса", туристов сюда возить придется, а нам, честным трудягам на ниве частного предпринимательства. Грошовитым туристам должны быть созданы все условия, правда, Руся? — снова попытался он прикоснуться к гермошлему напарницы, но Руслана, неуклюже, как и Олег перед этим, уже высвободилась из его объятий и, отклоняясь назад всем телом, попыталась поднять голову вверх.

Когда ей это удалось, она замедленно замахала рукой, слыша, как потрескивает внутри ткань скафандра.

— Эй, на орбите! Принимай воздушный поцелуй! — и попробовала изобразить нечто подобное толстенной перчаткой.

— Давно бы так. Ловлю, — удовлетворенно отозвался Сергей Наруддинов, пилот орбитального модуля. — А то оставь их одних, потом еще одно место в "Тайге" понадобится. Вы лучше поработайте сначала, а потом в игры играйтесь. Телята.

На "телят" Руслана с Олегом не обиделись, тем более, что рассиживаться, действительно, особо не приходилось. Это Сергей Михалыч верно заметил. Руслана развернула камеру, вмонтированную в грудь скафандра, а Олег начал устанавливать флаги, сопя и тихонько чертыхаясь. Втыкались древки в грунт довольно легко, но держались плохо. Руслана вела съемку.

Командир уже установил два флага — российский триколор и голубой "дальтуровский", со вздыбленным на нем туром — когда остановился и, развернув третье желто-синее полотнище, жалобным голосом произнес:

— Руся, солнце мое, ну зачем ты настояла на этом? Я уже вспотел весь.

— Ну, во-первых, несмотря на мою работу в России, у меня, все-таки, украинский паспорт. И я член экипажа. А во-вторых, — Руслана пожала плечами в тесноте скафандра, — вы, Олег Анатольевич, сами настаивали на том, что этот испытательный полет наибольшим образом должен быть приближен к последующим обычным коммерческим рейсам… Все равно, Олег, туристы будут флаги свои таскать. А устанавливать нам, Олеженька. Дабы создать для экскурсантов режим наибольшего комфорта и предельного благоприятствования.

Тресилов снова чертыхнулся и повернулся было к установленным флагам, но внезапно остановился и нагнулся над лунной поверхностью в неуклюжем поклоне.

— О, — услышала Руслана в наушниках, — как это я раньше не заметил?!

Барбикен, подпрыгнув словно кенгуру, приблизилась к командиру.

— Что там у вас? — спросил Сергей. — Я через пять минут за горизонт захожу. Где-то около часа меня не будет. Ключ под половиком.

Руслана, согнувшись рядом с Олегом, рассматривала идеально круглое отверстие, диаметром сантиметров в пятнадцать, чернеющее в грунте, покрытом светло-пепельным шлаком. По краям шлак осыпался и от этого отверстие напоминало небольшую воронку. Тресилов направил луч фонаря на непонятный феномен, но непроницаемая тьма наполняла его, как чернила — чернильницу. Рассмотреть что-либо было невозможно.

— Дырка, — отозвалась, в конце концов, Руслана и включила камеру. — Обычная дырка, Сережа. Правда, кто ее просверлил, непонятно.

Орбитальный модуль уже не отзывался.

Тресилов осторожно всунул палец перчатки скафандра в отверстие. Ничего не произошло. Руслана с интересом наблюдала за ним.

— Странно. Стенки, кажется, гладкие.

— Ты бы еще нос туда всунул. Или какой-нибудь другой орган.

— Не беспокойся. Меня сейчас не интересует, кто или что продырявило эту планету, — разогнулся Олег. — Просто, сие — хорошая подставка под флагшток.

— Ах, Олег Анатольевич, какой вы прагматичный! — иронично воскликнула Барбикен и внезапно ощутила какую-то смутную тревогу. Не нравилась ей эта дыромаха.

Она огляделась. Показалось ей, что ли? Спаундер-паук посадочного модуля, наклоненный влево, казалось, накренился еще больше. Барбикен, почему-то стараясь не наступать на ребристые отпечатки ботинок скафандра, оставленные ей самой, медленно побрела к нему. Еще одна дорожка следов пролегла рядом с первой. "На пыльных тропинках далеких планет…" — почему-то вспомнилась любимая песня деда Вовы, которую он частенько напевал, занимаясь домашними делами в их уютной гременецкой квартире.

"Тропинки, это — конечно…" — подумала Руслана, приблизившись к стойкам-лапам спаундера и воскликнула:

— Олег, подойди, пожалуйста! Мне это не нравится.

Тресилов уже воткнул украинский флаг в таинственной отверстие, словно сантехнический шомпол в забитую раковину, и подпер древко булыжником. Чтобы, значит, не кренился.

— Что там такое? — повернул он к Руслане свой черный светофильтр, вспыхнувший внезапно отраженным лучом прожектора.

Руслана не ответила и Олег неуклюже зашагал к ней, ступая прямо по оставленным напарницей следам. Когда Тресилов подошел к спаундеру, за ним осталась вспаханная дорожка, похожая на тракторный след.

Руслана молча указала ему на стойку, сантиметров на двадцать погрузившуюся в грунт.

— Что за… — начал было Олег и замолк. В двух метрах от стойки чернело еще два отверстия, подобных обнаруженному ими. В третье, очевидно, попала стойка посадочного блока.

— Слушай, Руслана Андреевна, знать бы из какого сыра сделана Луна… Да эта планета…

— Изъедена, как яблоко-падалка — червяками, — закончила Руслана внезапно охрипшим голосом. — Но где же сами червяки?..

Олег не отозвался, замерев около стойки.

— Слушай, у меня такое ощущение, что она продолжает погружаться, — вопросительным тоном произнесла Барбикен.

— Ерунда! Успокойся. Этого не может быть. Впрочем… Куда подошва делась?

Только сейчас до Русланы дошло, что стойка спаундера, погруженная в грунт, действительно не имела круглой подошвы, которыми заканчивались трое других стоек. Металлическая нога просто вдавилась в лунную поверхность, которая плотно охватила ее своим реголитом.

— Присыпало, может?

— Каким образом? Посмотри, песочек-то на вид не поврежден.

Тресилов замерцал светофильтром во все стороны и вдруг издал сдавленный вскрик. Руслана проследила направление, перпендикулярно которому замерла лицевая сторона гермошлема командира и замедленно повернулась туда. Вскрикивать она не стала.

Украинский флаг, только что установленный Олегом, уже полностью провалился в грунт и желто-синее полотнище распласталось по поверхности. Но дело было не в этом. Дело было в том, что он продолжал втягиваться, всасываться безжизненным планетным телом. Словно, кто-то, сидящий под поверхностью, легонько подтаскивал его к себе.

— Что за… — снова вскрикнул Тресилов и вперевалку, словно обезьяна, насколько мог торопливо, зашагал к флагу.

— Олег, — закричала ему вслед Руслана, — брось, черт с ним! С модулем что-то делать надо!

Тресилов замер с поднятой ногой, попытался развернуться и, не удержав равновесия, медленно, как в кино, повалился набок. Барбикен бросилась ему на помощь. В наушниках билось надсадное дыхание командира, пытающегося встать на ноги. В конце концов, с помощью Русланы, ему это удалось и они, обнявшись, замерли на пыльной поверхности планеты с содранной кожей. Флаг уже почти исчез. Накренившийся спаундер смотрел на них открытым люком с каким-то немым укором.

— Спокойно, Буян, — выдохнул Олег, пытаясь взять себя в руки. — Спокойно, Руслана. Всем — спокойно.

Он все-таки подошел к остатку полотнища, нагнулся и потянул его на себя. Флаг поддался неожиданно легко и Тресилов чуть было снова не упал, но сумел в последний момент удержать равновесие. Остатки флага в его руке были аккуратно отрезаны чем-то острым.

— Мистика! — пробормотал Олег, снова мерцая светофильтром во все стороны. — Вот что, подруга, давай-ка…

Он не закончил фразы и замер, а светофильтр теперь напоминал огромный, раскрытый в немом изумлении, рот. Из черного отверстия внезапно вышмыгнуло — другого определения подобрать было невозможно — что-то блестящее и подскочило к башмаку его скафандра. Руслане показалось, что она услышала стук глухого удара.

— Брысь ты! — испуганно вскрикнул Олег и ударил по… Существу? Механизму?

Нечто, размером с крысу, такого же пепельно-металлического цвета и с каким-то гибким то ли хвостом, то ли хоботом, отлетело метра на два, упало на спину, быстро перевернулось и снова кинулось к ногам командира "Тайги".

— Да иди ты отсюда, мерзость! — уже с нескрываемым испугом завопил Олег и во второй раз отбил существо ногой. Словно в футбол играл. А Руслана, онемев, не могла ни то, что слова сказать, а даже вздохнуть. В наушниках шуршал космос.

Когда существо в третий раз атаковало Тресилова, тот всей своей массой прыгнул на него и начал бить по нему ногой, пытаясь расплющить и разложить проклятое созданье не то что на молекулы, а на атомы. Барбикен почему-то вспомнила, как она, еще маленькой девчонкой, перепугалась мыши и долго не могла сойти с табуретки, на которую выскочила при появлении зверька. К сожалению, на Луне табуретки предусмотрены не были. На Луне были предусмотрены тишина, покой и полная безжизненность.

— Вот тебе, вот тебе, — по-бабьи вскрикивал Олег. — Получай, пакость такая!

Руслана наконец сбросила с себя оцепенение — даже кожу обожгло! — и кинулась к нему. В наушниках билось какое-то визжание, а существо, видимо порядочно измятое Олегом, начало отползать к дырке. Барбикен попыталась ухватить его за длинный хвост-хобот, но оно так резко взмахнуло им, что она еле успела отдернуть руку. И во время. Из хвоста внезапно вырвался багровый луч и Руслана поняла, что если бы она не среагировала, то попытка захвата могла окончиться печально. Для нее.

Существо исчезло в черном отверстии. Визг в наушниках прекратился. Только прерывисто дыхание Олега переполняло скафандр Русланы.

— Олег, — жалобно спросила она, — что это было?

— Ты успела его рассмотреть? — вопросом на вопрос ответил Тресилов.

Руслана покачала головой.

— Мне показалось, что это — типа какой-то металлической крысы.

— Ага. Типа крыса из нержавеющей стали спасает мир. Часть последняя, — тяжело дышал Олег.

— Если ты сейчас медленно обернешься, — голос Русланы был таким напряженным, что казалось: еще немного и у нее разорвутся голосовые связки, — то сможешь увидать еще один экземпляр всемирного спасателя.

Надо было отдать должное командиру: испуганно оборачиваться он не стал.

Из-за большой глыбы, напоминающей по форме угловатый человеческий череп, тускло поблескивая металлом в свете бортового прожектора, появилось каплевидное небольшое тельце. Словно живая капля ртути, оно покатилось к экипажу "Тайги", однако в последнюю минуту свернуло, обошло людей по дуге и исчезло в отверстии, в котором пропало первое существо. За ними на поверхности Луны оставались гладкие длинные следы. Словно бильярдные шары по песку прокатились.

— Смотри!

Еще одно создание, взявшееся непонятно откуда, торопливо проскользнуло мимо Русланы с Олегом и исчезло в одном из отверстий, обнаруженных возле спаундера.

Олег крякнул и осторожно побрел к черепообразной глыбе. Руслана хотела было остановить его, но, поколебавшись, пристроилась за ним в кильватере. Как они и ожидали, за глыбой чернело еще одна дырка.

Тресилов попытался недоуменно почесать затылок. Скафандр для такого действия был явно не приспособлен.

— Однако же, как оно мутно, это самое Море Ясности. Не помню, чтобы про такое упоминалось в первоисточниках.

— Олег, у меня ощущение того, что мы со всего размаху ляпнулись одним интересным местом прямо на муравейник. Мне кажется, что нужно убираться отсюда.

И внезапно он уставились провалами светофильтров друг на друга.

— Ч-черт! — прошипел Олег.

— Вот именно, — согласилась с ним Руслана, поворачиваясь к спаундеру, а потом, насколько можно быстро, пошла к нему. Тресилов — следом. Про крысоподобных существ они как-то сразу забыли.

Стойка, если еще и погрузилась в грунт, то явно не намного. Проблема была в другом. Ее просто необходимо было освободить от реголита. Откопать. Потому что она цепко держалась за Луну. И взлететь в таком состоянии было явно невозможно. В лучшем случае — посадочный модуль завалился бы на бок. В худшем — взорвался бы двигатель.

— Когда Сергей появится? — пропыхтел Олег, отгребая лопаткой, вытащенной из модуля, шершавый, похожий на засохшую пену, грунт.

— Минут через пятнадцать, — бросила вспотевшая Руслана, взглянув на табло часов. — Надо было все-таки с фирмой связь поддерживать. Эти наши коммерческие тайны могут сыграть с нами же очень плохую шутку.

— Если уже не сыграли, — мрачно отозвался Тресилов. — Связь, в принципе, есть. Но только через Серегу. Я даже позывных не знаю. Это — по линии "Роскосмоса" и это — крайний случай. Если проколемся, то с "Дальтуром", скорее всего, распрощаться придется. Обстоятельства их интересовать не будут.

— Слушай, но, все-таки, что это за чудеса?..

— Копай, давай. Не расслабляйся. Загадки потом разгадывать будем.

Руслана закусила губу и со всего размаху воткнула лезвие лопатки в неподатливый грунт, переполненный поблескивающими стеклянными шариками тектитов. Что-то было не так. Что-то пошло не так с самого начала. Барбикен вспомнила, как они втроем, ощущая все нарастающее напряжение, смотрели на приближающуюся Луну. И внезапно поняла, что, не смотря на все свое волнение, они не чувствовали ее. Их авантюра, их веселая авантюра (по крайне мере, именно такой казался этот вояж до самого прилунения), переполняла и ее, и ребят обычным мальчишеским озорством. Руслана физически ощущала это. Луна в иллюминаторе была всего лишь кадром интересного фантастического фильма, в котором они играли главные роли. Вот сейчас выключатся юпитера, задвигается, загомонит обслуживающий персонал, усталый режиссер сердито сделает кому-то последний втык, а его ассистент украдкой подмигнет и прошепчет одними губами: "Ребята, а я местечко знаю!.. Пиво там!.." И, неостывший еще после съемок народ, потянется к выходу из студии.

Они тогда не понимали, что никакого выхода может и не быть. Что Луна окажется не такой, про какую рассказывали в умных книжках умные ученые. Не такой, какой пытались описать в своих мемуарах американские астронавты. И даже не такой, какую нафантазировали, закатив глаза от восторга, впечатлительные уфологи. А будет она бесконечно далеким, страшным в своей далекости, миром, за безжизненными декорациями которого таится что-то ужасное.

Руслана почувствовала, что ее начинает трясти и она попыталась как можно крепче сжать короткую рукоятку, игрушечной на вид, лопатки. И еще она поняла, что Олег тоже ощущает нечто подобное. По крайней мере, движения его замедлились и стали неуверенными. Вороной светофильтр вплавился в гермошлем и, окаменев, ни на миллиметр не сдвигался вместе с ним в сторону. Напряженность согнутой спины передалась и скафандру, вздыбившемуся горбом ранца. Что-то еще должно было произойти. И когда возле самой стойки багровый луч вырвался из-под грунта, опалив реголит желтым отблеском, Руслана не удивилась и не перепугалась. Перебоялась, наверное.

Она успела схватить Олега за поясницу и отдернуть его от металлической лапы спаундера. Луч вдоль обтекал ее и явным образом нагревал.

— Руська, Руська, что это?! — хрипел Тресилов. — Что это за чертовщина?!.. Взлетаем! Взлетаем немедленно, мать твою!!!

— Успокойся, успокойся, Олег! Бог с ней, со стойкой! Будь тут. Я сейчас достану ключи и отвинтим ее к ядреней фене! Спаундер и на трех лапах устоит, пока не взлетим! Я поскакала…

Поскакать, впрочем, Руслане не пришлось. Тресилов первым ринулся к трапу, резко подтянулся и одним акробатическим движением кинул тело в открытый люк. Если бы Барбикен не увидела этого трюка своими глазами, то она считала бы его невозможным для их, чересчур громоздких, скафандров. Стойка краснела и явно разогревалась.

— Олег, Олег! — рвала Руслана голос на клочья. — Ключи, ключи давай! Двигателя не включай, взорвемся!

Этого она боялась больше всего. Включение двигателя сейчас было бы равносильно самоубийству. Остановившееся было время внезапно рванулось, с хрустом выворачивая себя из пространства, и снова помчалось вскачь.

Тресилов все-таки смог взять себя в руки. Потому что из люка вылетело что-то блестящее и замедленно упало к ногам Русланы. Схватив инструмент, набитый для предупреждения инерционных отскоков железной дробью, она торопливо начала разъединять телескопическое соединение нижней части стойки с основной. Быстрее, Руська, быстрее…

Внезапно Руслана поняла, что последние слова она не повторяет про себя, а слышит в наушниках. Командир выкрикивал их по слогам и цокотал зубами.

Крепление разъединилось на удивление легко и Барбикен, судорожно сглотнув, попробовала восстановить остановленное дыхание.

— Бы-стрей, Русь-ка, бы-стрей, — билось в наушниках и внезапно: — Ру-у-уся, оглянись!

И Руслана оглянулась.

Пар десятков "крыс", как она начала называть про себя непонятных существ, невозможных по всем законам природы в этом мире, замерли метрах в пятнадцати от посадочного модуля, тихо подрагивая поднятыми хвостиками-хоботками. Никаких действий они пока не предпринимали. Оплавленная часть стойки медленно исчезала в пепельном грунте. Спаундер стоял на трех лапах и до Земли было почти четыреста тысяч километров.

Руслана, ощущая нарастающий ужас, попятилась к открытому люку, в котором белел скафандр командира.

"Крысы" медленно, очень медленно и как-то синхронно, начали сужать свое кольцо. Это уже походило на подготовку к целенаправленному нападению.

— Тайга-Луна, Тайга-Луна, — вдруг прорезался в наушниках голос Наруддинова. — Я — Тайга-Орбита. Как дела? Утро ясное пришло, солнце красное взошло…

— Серега, Серега! — в сотню испуганных лошадиных сил ворвался в эфир голос Тресилова. — Серега, у нас — нештатная! Мы взлетаем, Сергей, срочно взлетаем! Руслана, быстро в модуль! Взлетаем!!!

— Что такое? Что там у вас случилось?..

— Потом!.. Руслана — быстро в модуль! Я начинаю разогрев…

Последние слова Барбикен еле расслышала. Уши начал резать нарастающий, неправильно пульсирующий, визг. "Крысы", чуть согнув свои непонятные отростки, ускорили движение. А Руслана уже уперлась в решетку трапа и никак не могла заставить себя повернуться спиной к стае, ртутно поблескивающей в лучах прожектора. Внезапно свет погас и из раструба двигателя, заструился белесый дымок. В наушниках громыхала какофония звуков, из бурлящего котла которых иногда всплывали обрывки слов.

— …То… Лана… Ей… Бита… Нельзя… Черту… Гробанешься, дур-р-рак!

Последняя фраза прозвучала неожиданно четко и Руслана, внутренне взвизгнув, развернула таки неуклюжий скафандр, хватаясь за перекладину трапа и втягивая себя в посадочный модуль. Того, что творилось у нее за спиной, она уже не видела. Только ощущала всем телом какой-то шорох. Словно ветки по песку тянули. Или ей это казалось?

С трудом развернувшись в тесноте спаундера и краем глаза увидев, как, полулежащий в ложементе Олег, быстро клацает фосфоресцирующими переключателями, Барбикен непослушными руками начала закрывать люк. Юркое металлическое создание, легко скользнув по, не втянутому еще, трапу, попыталось было вскочить в рубку. Но было отброшено щелкнувшей дверцей: Тресилов включил, наконец, автоматику. За обшивкой чувствовалось какое-то скрежетание. Посадочный модуль ощутимо вздрагивал.

Чтобы вконец не оглохнуть, Руслана отключила радиосвязь и прикоснулась своим гермошлемом к гермошлему Олега.

— Не раскачивай, модуль, — услышала, как прошипел тот. — Завалимся к чертям собачьим.

— Олег, — чуть не плача, закричала Барбикен, — нельзя взлетать! Нельзя! Сергей может не состыковаться с нами!

— Если не взлетим, у нас вообще шансов не останется, — различила приглушенный и искаженный голос. — Не мешай!..

Внизу, за обшивкой, начало нарастать гудение двигателя. Закусив губу, Руслана снова включила переговорник.

— …тридцать в апоселиии, — ворвался в наушники голос Сергея. Радиовизжание значительно стихло. — Я почти над вами. Если стартуешь удачно, подберу на следующем витке.

— Серега, все будет хорошо! Я просчитал…

— Помехи мешали…

— Помехи мозгу не помеха…

Внезапно у Русланы замерло сердце. И она как-то сразу поняла, что его остановка не касается работы ее организма: просто, сначала неуверенно, а потом все конкретней и конкретней, спаундер начал валиться на бок. В сторону отвинченной стойки. Одновременно с этим двигатель завибрировал на полную мощь. Но непонятное скрежетание ощущалось даже сквозь его, приглушенный обшивкой и вакуумом, рев.

— Серге-е-ей, — заорала, именно — заорала, Руслана, — не старту-у-уй! Нельзя!!! Падаем!

— К черту!

— Олег, ты что, отошел от вертикали?..

— Да-да-да, — зачастила вместо него Барбикен.

— Выключай!.. Выключайся!!! По дуге пойдешь!

— К черту!

— Олег, отключись! Дай я… — судорожно и, чувствуя, как пот разъедает ее лицо, потянулась к выключателю Руслана.

— Вон! — со всей силы отбил ее руку Тресилов. — Вон, шалава! Убью!

— Да пошел ты!.. — навалилась Руслана всей массой скафандра на Олега, полностью нарушая, и так неустойчивое, равновесие модуля.

Возясь на ложементе, издавая нечленораздельные восклицания, они оба внезапно ощутили, что спаундер оторвался от Луны. Руслана замерла. Тяжело дышал Олег.

— Я вас вижу, — раздался в наушниках подчеркнуто спокойный голос Сергея. — Вы пошли по дуге. На орбиту вряд ли выйдете. Опускайтесь. Сэкономьте горючее.

Даже сквозь плотную ткань скафандра Руслана ощутила, как задрожало тело Тресилова.

— Нет, нет, нет, — захрипел он.

— Руслана, опускайся. Это приказ. Горючее!..

Для того чтобы, спокойно начать посадочные маневры, Руслане было необходимо освободить ложемент от окаменевшего тела Олега. И, почему-то без испуга, а просто с какой-то жгучей грустью, Барбикен поняла, что времени на это у нее нет. Поэтому она просто потянулась к стартовому выключателю, вдавливая командира в кресло.

— Не-е-ет!!! — рванулся под ней Олег, выгибаясь всем телом, словно в агонии.

— Да, — просто и буднично ответила Руслана, нажимая толстым пальцем перчатки скафандра на багровую кнопку.

Двигатель, всхрапнув, как встревоженный конь, заглох. Скафандр командира стал внезапно ватным. В иллюминаторе была видна серебристо-пепельная поверхность Луны, медленно проплывающая под ними. Оспины небольших кратеров сменились нагромождением валунов. Выпуклый край горизонта вздыбился вылизанными горами. Они приближались. Сначала медленно… Потом быстрее… Быстрее… Лунная поверхность теряла детали и распрямлялась, сливаясь в одну серо-матовую плоскость. Руслана, так и не вставшая с Олега, еще успела поработать маневровым двигателем перед тем, как сжать командира в своих объятиях. И когда поверхность Луны полностью размазалась пеплом по стеклу иллюминатора, крепко закрыла глаза. Так крепко, что наступившая темнота до боли сплющила глазные яблоки. Поэтому боли от удара Руслана уже не почувствовала. Просто наступивший мрак стал еще плотнее.

26 декабря 1918 года, Гременец (Полтавская губерния, Украинская Народная Республика)

— И все-таки, слава Украине! — заканчивая неприятный разговор, несколько нечленораздельно выкрикнул дядька Василь, поднимая гранчак с мутным самогоном.

Держал, впрочем, он его тоже неуверенно и, пока подносил к длинным усам, часть первака вылилась в тарелку с солеными огурцами. Дядька Василь крякнул, скривился и потянулся за темно-зеленой, осклизлой закуской. Эндрю Барбикен с брезгливостью наблюдал за ним. Если это — представитель нового общества, то имеет ли оно право на существование? Лена тихо сидела рядом с ним, тоже особо не скрывая своего отношения к происходящему. Саша Шаргей, новый знакомец Елены — и где она только их набирала в этом пекле? — неодобрительно протянул:

— Дядь Вась, мы вроде как на свадьбе, а не на митинге.

— Свадьба, — засопел куренной, — свадьба… Похороны, а не свадьба. И как это вас угораздило в такой час, а Оленка? Ну, пан Барбикен, ясно…

Он замолчал, снова засопел и стало непонятно, что же ему все-таки ясно насчет корреспондента крепко иностранной газеты, неведомо как попавшего на территорию УНР. Его территорию. Уже — слава богу! — не оккупированную союзными немецкими войсками.

— Господин Трясило, — с легким акцентом и тщательно выговаривая слова, произнес Эндрю, — я просто требую научить меня пить так, как это делаете вы. После дозы, принятой вами, я бы давно валялся под столом.

И улыбнулся.

Обстановка мгновенно разрядилась. Шаргей быстро хохотнул. Лена шевельнулась. А Василий Трясило снова засопел, но уже одобрительно, и подмигнул Эндрю:

— Вот это верно. Иначе в нашем климате да при наших переживаниях ты просто не выживешь. Пить нужно умеючи. Вот я. Принял достаточно, но поставь мне сейчас бутылку на расстоянии тридцати шагов, я ее из винта с первого выстрела разнесу. Только пустую бутылку ставь, пустую! — внезапно хрипло закричал он, испуганно выкатив глаза.

— Василий Петрович, — мягко сказала Лена, — вы бы пошли, отдохнули в соседней комнате. Поздно уже… Куда вам домой идти?

Трясило замотал головой.

— Н-не пойду… Куд-да д-домой? Мой дом — это курень. Моя жена — саблюка… Н-не пойду.

Шаргей встал из-за стола.

— Дядя Вася, идем отдохнем, идем… И козакам отдыхать нужно.

Он смущенно улыбнулся Елене и Эндрю. А Трясило вдруг закрыл лицо обеими руками и всхлипнул.

— Не надо, прапорщик, не надо. Ты человек хороший. На Кавказском фронте меня из-под расстрела вытащил. Но — не надо. Жену красные ухайдакали, сына, старшенького — офицеры его величества. Малой не известно где. Разорвали меня на части, разорвали! Одно тряпье осталось, а души-то!.. Души-то и нету. Что вам здесь нужно? — вызверился внезапно Трясило на Барбикена. — Что!?! Дайте нам покоя. Покоя нам дайте! Я вот до войны на лесопилке гременецкой работал, что выше по Днепру. Много работали, плохо жили… Но, жили же!.. В село ездили, помогали. Сродственники женкины нам помогали. Один одного держались. И жили. Жили!.. А теперь? Ничего не осталось. Вот заберешь ты Оленку в свою Америку, а ее сродственники тут мучаться останутся…

— Нет у меня родственников, — тихо вставила Елена.

Трясило поперхнулся и уставился на нее мутными глазами. Шаргей, подхватил его под мышки, приподнял со стула и мягко потянул в соседнюю комнату. Тот не сопротивлялся. За окнами послышались, приглушенные полузамерзшим стеклом и расстоянием, выстрелы. Лена даже не вздрогнула. Эндрю прислушался и подошел к окну, за которым полная Луна сверкающими потоками разливала холодный свет на заснеженные гременецкие переулки. Всю Полтавщину засыпало снегом основательно.

— Опять стреляют.

— Говорили, что между немцами и Управой разброд пошел.

— А, что, их, разве когда-нибудь не было?..

— Их не было одновременно в одной точке пространства.

— В той точке, в которой одновременно существуем мы с тобой, — Эндрю отошел от окна, присел возле жены и крепко обнял ее.

Лена положила ему голову на грудь:

— Ты плохой журналист, Андрюша. Даже не знаешь, что в Гременце творится.

— Я хочу быть просто хорошим мужем. И буду им, Лена. Завтра Василий отправит нас в Киев — приятели на железной дороге у него есть. Пропуск он уже сегодня взял. В Директории у меня связи. У немецкого командования — тоже. Впрочем, мне до сих пор кажется, лучше пробиваться на Одессу, а не на Петербург. Хотя, в Питере среди большевиков у меня много друзей.

— Они помогут нам? — большие серые глаза ощупали осунувшееся лицо Эндрю.

— Я верю в это. Так же, как верю в их одержимость. Только вот чем? Знаешь, Элен, — произнес Барбикен имя жены на английский манер, — мне кажется, что они спешат. Для тех изменений — хороших, в принципе, изменений — которые они задумали, им нужно переделать природу каждого отдельного человека. Такого, например, как Василий, — кивнул Эндрю головой на дверь, за которой слышалось приглушенное бормотанье.

— Он хороший, Андрюша. Только пьяный.

— Да я знаю. Плохой человек не захотел бы нам помогать. Или сорвал бы миллион "екатеринок" за помощь в срочной регистрации брака. Да и за пропуск назад на Киев…

Внезапно Барбикен запнулся.

— Слушай, ты же не думаешь, что это — наша настоящая свадьба? Это — вынужденная регистрация. Настоящий праздник мы устроим в Балтиморе. Ты не представляешь, Лена, какой это будет праздник! С настоящим венчанием, шампанским, танцами… А после мы уплывем на яхте далеко-далеко в море и я открою тебе одну очень большую тайну.

— Открой мне ее сейчас.

— Нет, это будет сюрприз. Это будет настоящий свадебный подарок, которого не получала ни одна принцесса на всем белом свете.

— Я не принцесса…

— Конечно. Ты — королева. Моя украинская королева. Странно, до российской революции я даже не догадывался о существовании такой страны. А теперь… Она стала мне родной. И, знаешь, мне почему-то очень больно за нее. Слушай, а почему ты полюбила такого древнего старца, как я?

Лена тихо засмеялась и ласково погладила Эндрю по лицу.

— Тоже мне старик! Это я еще девчонка. Одинокая-одинокая провинциальная девчонка, которая заблудилась в Киеве и на которую напали какие-то бандюги.

— Вы не имеете права так называть патруль пана гетмана Скоропадского, — деланно сурово произнес Эндрю и они оба рассмеялись.

— Если бы не некоторые дорогие мне вещи, я бы никогда не возвращалась в Гременец…

— Если бы не некоторые дорогие мне люди, я бы никогда поехал в это захолустье…

Поцелуй был длинным, очень длинным. Эндрю даже задохнулся.

— Слушай, а кто такой, все-таки, этот Саша? Из белых?

— Александр? Шаргей? Мы познакомились с ним в Полтаве, когда я училась в гимназии. Потом он поступил в питерский политех. Еще потом его призвали в армию. Окончил школу прапорщиков и воевал на Кавказе. Очень большая умница, этот Саша. Ты не ревнуй, но мы с ним немного встречались, еще в Полтаве. Он мне все про звезды рассказывал да про то, как на них летать можно. Представляешь?

Эндрю серьезно взглянул на жену.

— Представляю. А как он здесь оказался?

— Какие-то родственники у него тут. Да и прячется он после демобилизации.

— От кого?

— От всех, — Лена замялась. — У него корни еврейские. А Гременец, вообще-то, городок еврейский.

— Ну и что? — не понял Барбикен.

— Эх, ты, военный корреспондент, — Лена ласково взъерошила волосы Эндрю. — не знаешь ты реалий театра военных действий.

— Ты забыла сказать, — произнес Шаргей, появляясь внезапно из темноты низких дверей, — что в моем роду были также генералы иных кровей. И довольно, кстати, знаменитые генералы. Например, Шлиппенбах, участник Полтавской битвы. Помните, как у Пушкина? — и он, нарочито театральным голосом, продекламировал: — "Уходит Розен сквозь долины, сдается пылкий Шлиппенбах…" Извините, я не подслушивал. Просто вы громко разговаривали.

И Шаргей покраснел.

— Ничего. А стихи чудесные, — совершенно искренне заметил Барбикен. — Но, друг мой, на какой стороне вы воюете сейчас, через двести лет после знаменитого шведского похода?

Александр настороженно посмотрел на Эндрю и перевел взгляд на Елену. Помолчал, а потом тихо ответил:

— На стороне разумных людей. Независимо от их политических взглядов. Есть, знаете ли, такая третья сила.

— К сожалению, такой силы нет, — возразил Барбикен. — Все разумное исчезает в вымороженные времена смут и потрясений. До следующей оттепели.

— Не исчезает. А сохраняет под снегом свои корни. Или, если хотите высоким штилем, корни человека. И человечества.

— Да вы — поэт, — иронично воскликнул Эндрю. — Насчет корней, вы верно заметили. Сидели как-то в глубине бывшей Российской империи американец с англосаксонскими корнями, русская — с украинскими, украинец — с еврейскими, и рассуждали о… Какие корни, интересно, у господина Трясила?

— Татарские, наверно, — хмуро пожал плечами Шаргей. — Тут все перемешано. Но я не за те же корни…

— И я не за те. Ваши корни имеют свойство отмирать. Человек, если брать вообще — лишь одна из страниц черновика эволюции разума. Ведь вы же не можете представить себе книгу, состоящую из одной страницы?

Барбикен протянул руку, взял с этажерки зачитанный томик на английском языке. Мельком взглянул на книжицу, сунутую ему Ником Хастоном еще в Нью-Йорке, как средство от скуки, и продолжил:

— Вот, скажем, господин Берроуз, использовав сомнительную литературную форму, придумал замечательного персонажа — некоего Тарзана, человека, воспитанного обезьянами. А что в нем осталось человеческого, если убрать любимые читателями сантименты?

— Твой пример неудачен, Андрюша, — включилась в разговор Елена. — Тарзан тем и привлекателен, что он остался человеком даже в зверином окружении.

Барбикен слегка поморщился.

— Да я не о том. Давайте подойдем к проблеме с другой стороны. Скажите, друзья мои, чем обезьяны, воспитавшие Тарзана, хуже хомо сапиенса под названием "лорд Грейсток"?

— Н-ну, — неуверенно протянул Шаргей, — у первых, все-таки, больше инстинктов, а не чувств или разума. Они — ситуативны. Действуют только по мере накопления событий и не могут прогнозировать их развитие.

— Это с нашей точки зрения! — рывком подался вперед Барбикен. — Скажите, Саша, а простейший механизм — например, спираль Архимеда — может прогнозировать события? Встаньте на ее точку зрения. Она знает, что воду нужно поднять на определенную высоту, чтобы потом вылить в подставленную амфору. Да, она так запрограммирована великим механиком. Я согласен. Но эта программа уже несет в себе если не зачатки разума, то определенного механического инстинткта. То есть, становится продолжением человека функционального. Поэтому, с точки зрения содержания, которое, все-таки, довлеет над формою, мы должны предположить, что уж звери-то с людьми, по меньшей мере, взаимодополняемы. Ведь, если мы уйдем от осознания этой взаимодополняемости, то докатимся до утверждения того, что евреи, например, чем-то хуже украинцев, а русские не идут ни в какое сравнение с американцами. Стаи-то разные. И в механизмах мироощущения тоже различия присутствуют.

— Какое-то механическо-зоологическое у вас мироощущение, господин Барбикен, — иронично заметил Шаргей.

— Однако, я правильно разобрался в реалиях театра военных действий? — повернулся Эндрю к Елене.

Та улыбнулась:

— Ты, Андрей, любишь строить парадоксы на пустом месте…

За окном снова раздались выстрелы. В этот раз гораздо ближе. Где-то в морозной ночи скрипнули резкие приглушенные выкрики, рассыпался топот коней, а потом все снова стихло.

Барбикен мотнул головой на заиндевелое окно:

— Это — к вопросу о стаях.

Он встал со стула и знаком вопроса согнулся над печкой, подкладывая дров, пахнущих, почему-то речной влагой. Шаргей с интересом наблюдал за ним.

— Вы кое-что спутали, Эндрю, — в конце концов, произнес он. — Предположим, что, как вы сказали, в глубине бывшей Российской империи собрались четверо чистокровных украинцев. Кроме этого предположения, оставим все, как есть. Итак, один — очень состоятельный человек. Вы, наверное, миллионер, господин Барбикен? Вторая — мещанка среднего достатка. Третий — интеллигент, сейчас безденежный, но считающий, что его голова не даст пропасть ему с голоду. И четвертый, — Шаргей кивнул головой в сторону комнаты, в которой спал Трясило, — простой работяга с крестьянскими корнями, который на жизнь зарабатывает своим горбом. Этнографически-зоологических различий нет. Но какие-то все же есть! Может, вы объясните?

Барбикен тяжело выпрямился, отошел от печки и повернул к Шаргею, раскрасневшееся от близкого жара, лицо.

— Я понимаю, куда вы клоните. Но согласитесь, что классы… Классификация господина Маркса тоже страдает некоторой биологичностью. Одни корни подменяются другими. Я не удивлюсь, если через несколько лет кто-то станет хвастаться не национальными корнями, а пролетарскими, и другой человек в это время…

— А, может, это поиск того надчеловеческого, про которое намекал ты, Андрюша, — тихо перебила его Лена.

— Надчеловеческое, основанное на количестве собственности, — иронично крякнул Эндрю. — Друзья мои, надчеловечность — это осознание того, что мы владеем не золотом пылинки пространства, не самой этой пылинкой, а всем пространством. Всей вселенной со всеми ее звездами и планетами. Осознание того, что эта вселенная владеет нами. До последнего атома наших физических тел. Ежесекундное ощущение всего этого — вот признак новой породы разума. Но до этого еще…

И Барбикен с горечью махнул рукой.

Во дворе хрипло загавкала собака — лохматый Топко, которого Лена сговорилась завтра отдать соседу. Немного равнодушный сначала, лай быстро превратился в захлебывающееся клокотанье. Послышалось, как стукнула калитка.

— Кого это еще несет? — привстала со стула Лена.

— Я посмотрю.

Шаргей еще раз заинтересованно блеснул угольками черных глаз на Барбикена и быстро пошел к входным дверям. Повозился с запором и скрылся за плотными шторами. Из-за них чуть дохнуло холодным сквознячком. По полу потянулись мгновенно исчезающие, призрачные клочья пара. Словно привидение в дом проскользнуло. На улице Топко захлебывался студеным черным воздухом. Постепенно ему начали вторить все собаки Занасыпа, глухой окраины Гременца, расположенной почти на самом берегу замерзшего Днепра. Эта близость делала район опасным во время весеннего паводка. Но до весны было еще далеко. Топко вдруг дружелюбно завизжал и затих.

— Там Саша рукопись принес, — вздохнула Лена, расслабившись, но, однако, продолжая прислушиваться к тому, что творилось на улице. — Чтобы ты ознакомился. Я ему рассказала, что ты, вообще-то, по главной профессии — инженер. А корреспондент, это — так, временно.

Барбикен, поколебавшись и настороженно взглянув на входную дверь, подошел к этажерке, положил на нее томик "Тарзана" и осторожно взял в руки пухлую кипу, слегка желтоватой, бумаги.

— Тем, кто будет читать, чтобы строить, — вслух прочитал он на первом листе. — Ну, ну, — иронично усмехнулся, но, по мере быстрого перевертывания страниц, взгляд его делался серьезнее и серьезнее. — Четырехступенчатая ракета… — бормотал Эндрю. — Кислородно-водородное… Шахматное расположение… Параболоидальное сопло… А тут что? Ха, гравитационное поле для торможения!

В конце концов, Барбикен перешел на английскую скороговорку и страницы замелькали еще быстрее.

Наблюдая за мужем, Лена сама заинтересовалась и подошла к нему, на мгновение забыв про стук калитки. Было слышно, как в соседней комнате завозился пьяный Трясило.

— Ну, что? Интересно?

Барбикен поднял на жену слегка ошалевшие глаза.

— Слушай, а этот твой Саша и действительно совсем не дурак. Даже совсем наоборот. Многие этапы мы уже прошли, но…

В это время за их спиной раздался громкий шорох. Подумав, что это окончательно проснулся их захмелевший помощник, Барбикен раздраженно оглянулся, но, охнув, бросил бумаги на этажерку и подскочил к двери, в которую Саша Шаргей втягивал грузное тело, облепленное черной холодной кожанкой. Вдвоем они прислонили мужчину к стене. Кожанка была не только холодной, но и липкой от крови. Шаргей разогнулся:

— Вот… Сознание уже на крыльце потерял.

Эндрю с женой торопливо начали стягивать одежду с безжизненного тела. Саша поддерживал голову мужчины, светлые волосы, которого налипли на высокий и бледный, до белизны, лоб. Рана была, как сказал Шаргей, "поганая". Впрочем, невооруженным глазом было видно, что крови человек потерял много. Лена достала бинты, вскипятила воды, и начала медицинский ритуал. Наблюдая за аккуратными, бережливыми и бережными движениями ее рук, Эндрю понял, что медсестрой на фронте Лена была не из последних.

— Вы знаете его? — спросил Барбикен, обращаясь одновременно и к Лене, и к Шаргею.

Саша молча пожал плечами. Лена бросила короткий взгляд на умиротворенное лицо раненного и сказала:

— Врача ему срочно надо. Пуля, по-моему, в груди застряла.

— Панас это, — раздалось за их спинами. — Начальник комсомоляцкий, что ли. Они в подполе сейчас, а до войны он в депо работал. Как-то рыбалили вместе.

От опухшего Трясила ощутимо несло перегаром. Он, сморщившись, потер грудь и добавил:

— За врачом я сейчас сгоняю. Освежусь немного.

Шаргей бросил быстрый взгляд на Эндрю. Рука Лены на мгновение замерла. Трясило снова поморщился.

— Да бросьте вы. Не нужен он мне. Помирает же человек.

— Врач только в центре, на Сенной, — не поднимая глаз, напомнила Лена.

— Я на станции фельдшера мобилизую. Хватит ему спиртягу жрать. Пусть поработает, — ответил дядька Василь, пытаясь рукой попасть в рукав форменного полушубка.

— Я с вами пойду, Василий Петрович. Может, поднести что помочь.

— Поднести, поднести, — бурчал Трясило, перебрасывая через грудь ремень винтовки. — Знаю, я это "поднести". Не верите… Не доверяете… Может, и вы с нами пойдете, господин Барбикен?

— Может и пойду, — начал было Эндрю, но, встретив косой взгляд Елены, осекся. — Сами справитесь. Чего целой делегацией бегать? Но до калитки провожу.

Когда мужчины вышли из дома, Лена уже заканчивала перевязку. Она наклонила голову, осматривая результаты своей работы, зацепилась взглядом за быстро расползающееся кровавое пятно на груди раненного и тяжело вздохнула. Боже, как ей все надоело! Даже чувства притупились. Лена вспомнила школу медсестер и то, как чуть было не упала в обморок от простого, но едкого, запаха карболки. Выпотрошенные животы, оторванные с мясом руки, кровавое месиво человеческих тел — все это было потом. На Западном фронте. Там она научилась курить, пить разведенный спирт, не замечать крови и работать до изнеможения. Летом семнадцатого скончалась мать. У нее всегда было слабое сердце. Слег отец. Лену отпустили домой, а тут — революция. Разруха полная. Отец, бывший член уездной управы, пришелся не ко двору новой власти, а прошлой зимой подхватил еще и воспаление легких. Где-нибудь в Москве, Питере или, даже — Киеве, его бы спасли. Но здесь… А до Киева она его не довезла. Лена замерзла и вмерзла в свое время. Из центральной части города она перебралась на околицу. Весь прошедший год зима не кончалась для нее. И если бы не Эндрю, вместе с большевиками случайно оказавшийся в Киеве, то…

Лена улыбнулась. Милый, милый Андрюша! Сначала ей было не удобно так называть этого сорокапятилетнего моложавого американца, но потом… Закружило, завертело. Теплый огонек участья оказался пламенем нового, неизведанного еще Леной, чувства. Она отогрелась, оттаяла и, главное, поверила в то, что счастье, все-таки, возможно на этой изнасилованной, изуродованной пытками, а потом расстрелянной, планете. "Странно, — подумала Лена, осторожно проведя ладонью по холодному лбу, лежащего на ее старой шубе, мужчины, — я теперь другой человек. Не Леночка Барсукова, не просто Елена, а Елена Николаевна Барбикен. Словно не фамилию сменила, а естество свое. И у нас будет сын. Маленький Андрюша. Нет, мы назовем его Владимиром. И не потому, что он должен владеть миром, а потому, что он будет жить — обязательно будет! — с ним в ладу". Она приложила руку к животу, но ничего не почувствовала, хотя знала: это случилось. "Нужно, все-таки, Андрею сказать. То-то обрадуется".

"Нужно сказать Элен, — думал в это время Эндрю, вскарабкиваясь на обледенелое крыльцо, — что раненного необходимо срочно перенести, по крайне мере, во флигель. Саша шепнул, что полностью верит Трясиле, — Господи, какая трудно выговариваемая фамилия! — но… Черт, я перестал верить людям. И это… Как там говорил Шаргей? Погано".

Он рывком распахнул двери, в два шага пересек маленькую веранду, чуть было не запутался в плотных шторах и встретился с глазами жены. Были они какие-то бесшабашные и перепуганные одновременно. Барбикен замялся:

— Ну, как он, Лена?

— Без сознания.

— Слушай, давай его во флигель перенесем.

— Холодно там.

— Лучше немного померзнуть, чем умереть окончательно.

— Андрюша…

— Давай перенесем. Я протоплю быстренько. Вдруг кто-то нагрянет: мы отобьемся, а вот ему…

В конце переулка довольно громко раздались невнятные крики.

— Вот видишь. Народу сегодня гуляет!.. — неуверенно улыбнулся Эндрю.

Крики сменились довольно громкими звуками выстрелов. Лена вздрогнула. Лицо Барбикена окаменело. Снова стукнула калитка. Топко гавкнул один раз и замолк. В двери, чуть не оборвав шторы, ввалился раскрасневшийся Шаргей.

— Синежупанники! — воскликнул он с порога. — Сюда идут. Кто-то видал, как я затягивал раненого в дом.

— А Трясило?

— Отстреливается. Совсем ошалел человек. То ли спьяну, то ли…

Барбикену хотелось верить, что "то ли". Но времени на изъявление чувств не оставалось. Он накинул портупею с болтающимся на ней маузером — подарком кронштадстких матросов — и сурово приказал:

— Лена! Одень раненного. Александр, на заднем дворе — конь Трясила. Подготовь. Берите Лену, Панаса этого и ждите меня там. Я сейчас.

— Андрей!… - кинулась было Елена к мужу, но была остановлена коротким жестким взглядом.

— Быстрей, френдс, — и Барбикен исчез за дверями.

Морозный воздух обжег разгоряченные легкие. Снег под ногой хрустнул, как переломанная кость. Эндрю осторожно выглянул за калитку. В конце переулка, на сугробе обочины, чернело продолговатое пятно. Вот оно шевельнулось и выстрел, навылет, пронзил пространство, скрипящее под ногами Барбикена. Или наоборот? Оно перемалывало его? Эндрю, пригибаясь и не ощущая холода рукоятки маузера, подбежал к Трясиле, залегшему у забора крайнего дома, и бухнулся рядом.

— Что там? — выдохнул почти беззвучно.

Дядька Василь повернул к нему пьяные — не поймешь от чего — глаза.

— Вот, чертовы дети, не хотят со мной по-хорошему! Я им говорю: нельзя компанию нарушать. Только самый разгар пошел. А они…

— Трясило, — раздалось из-за забора, — ты что, со всем очумел от горилки? Нам Панаса взять надо, а до тебя никакого дела нет.

— Как так нет? Заберете вы доброго человека, а с кем я чаркуваться стану?

— Да какой он тебе добрый, краснопузый этот? Или у тебя не только нос, а и все остальное перекрасилось? Так у нас другие цвета найдутся.

— Дурак ты, ваше благородие. Такого цвета, чтоб кровь людскую перекрасить, не выдумано еще.

— Вот сейчас ею и умоешься.

Из-за забора выскочило три фигуры с винтовками наперевес.

Трясило, вздохнув как-то резко и очень тяжело, завалил первого одним выстрелом. Второго достал Барбикен. Третий юркнул обратно в зазаборную темень.

Дядька Василь горько крутанул головой. Чуть шапка с нее не слетела.

— Не поняли. Не поняли, чертовы дети. Не можно пилу на полном ходу останавливать. Потом ее из дровиняки не вытащишь. Зубья, снова же… Не один полетит. — Он опять вздохнул и добавил: — Понял, нет, пан иностранец?

Букву "т" в последнем слове он подчеркнуто пропустил и прозвучало оно довольно обидно. Но объяснятся было некогда и Барбикен горячо зашептал — только пар изо рта взвился:

— Василий, бегите к дому: там Шаргей с Леной раненого уже должны на вашу лошадь положить. Уходите. Я вас прикрою. Да и если возьмут меня, спрос маленький. Выкручусь. Уходите быстрее.

— И ты не понял, — констатировал Трясило, дыхнув на Барбикена остатками перегара. — Однако, уходить нам, брат, некуда. Они сейчас всю шантрапу свою сюда соберут. Хитростью их надо. Хитростью. А ну, волчья шкура, — вдруг заорал он, — вставай! Вставай, говорю. Кончилась пьянка. Ты за что другарей моих положил?! Вставай говорю…

А сам подмигивал Барбикену и толкал его в бок, в сторону дома. За забором послышалась возня и еще две фигуры осторожно высунулись оттуда.

Трясило схватил Эндрю за воротник и одним сильным движением поставил его на ноги. Американец даже не представлял, что этот пожилой мужик может обладать такой силой.

— Эгей, братва, — кричал между тем Трясило, — взял я этого охламона. Вы мне пока тут баки забивали, он сзади подвернулся, зараза. С пистолетом. Все отыгрался, волчья пасть! Эгей, пошли и того краснопузого брать!

И толкнул Барбикена в спину.

— Беги! Я сейчас тут представление представлять буду.

Времени на раздумье у Эндрю не было. Его от толчка Василия по инерции бросило вперед и он, чтобы не упасть, был вынужден сделать несколько быстрых шагов. Споткнулся. Уперся руками в рыхлый снег и не почувствовал холода. Клацнул затвор винтовки. Над головой громыхнуло. Трясило палил над самой головой.

— Стой! Стой, мать твою!

Оглянувшись на бегу, Эндрю увидел, что те двое, выпрыгнувшие из-за забора, взяли оружие наизготовку.

— Не стрелять! — орал Трясило. — Не стрелять!!! Он мой! Я его, гада, сам возьму!

А сам потихоньку пятился к темным фигурам. И Эндрю, снова поворачиваясь вперед, краем глаза успел заметить, как один из силуэтов провалился куда-то вниз от удара приклада. Второй слился с тенью Трясила.

Дальше Барбикен действовал чисто автоматически. Он выпрямился и побежал к дому. Но успел сделать только пару шагов…

Шаргей, бегущий навстречу, чуть не сбил его. У калитки виднелась фигура Елены.

— Назад, наза-а-ад!!! — вывернул Барбикен горло наизнанку, бросаясь прямо на Александра и заваливая его в сугроб. Вдруг его спину словно огрели здоровенной дубиной и какая-то нечеловеческая сила бросила их с Шаргеем на землю. Позади хрипел Трясило, схватившись за живот, развороченный штыком. Хрустел снег и слышалось чье-то тяжелое дыхание.

Елена замерла над упавшими, схватившись руками за горло и не обратила внимания на то, как последний из оставшихся синежупанников, ткнув еще раз штыком лежащего Трясила, взял винтовку наперевес и осторожно пошел к ней. Увидела она его, когда между ними оставалось десяток шагов. Под безжизненным телом Барбикена заворочался Шаргей. Осторожно перевернул его на спину и постарался встать на колени.

— Не двигаться! — хрипло выдохнул синежупанник, направляя на него ствол винтовки. — А ты, сучка, ходи сюда!

Лена неуверенно сделала первый шаг и вдруг, подныривая под винтовку, бросилась на вояку, хватая его за ноги. Одновременно Шаргей схватил маузер, выпавший из руки Барбикена, и не целясь, на взлет, выпустил в падающего синежупанника целую обойму. Тот уже замер на снегу, а Саша все всаживал и всаживал горячие пули в быстро холодеющее тело.

— Успокойся, Александр, успокойся, — тормошила его одной рукой Елена, размазывая второй слезы по лицу. — Что с Андреем? С Андреем что?

Они склонились над телом, которое замерло на почерневшем, каком-то обгоревшем, снегу. Только через мгновение они поняли, что это была кровь.

— Андрюша! — охнула Елена, приподнимая его голову. — Андрюша, ты как?

Барбикен застонал, с трудом открыл глаза и всмотрелся во что-то, видимое только ему. Слабо улыбнулся:

— Элен… — и, скосившись, добавил: — Саша…

Снова застонал, судорожно хватая ртом по инопланетному морозный воздух.

— Элен… Люблю… Саша… Молодец… Полеты… Возможны… Найди в Америке… Арданьяна… Хастона… Лену увези, — вдруг почти выкрикнул он, тяжелея и выгибаясь всем телом.

Из-за низких черных туч, распластавшихся над Гременцом, на мгновение выглянула Луна и отразилась в широко раскрытых глазах Эндрю Барбикена. Ветер заботливо укрыл ее краем облака, и снова наступила темнота.

5 октября 2002 года, Море Ясности (Луна)

Им повезло. Им чертовски повезло несколько раз кряду. И тогда, когда обезумевшая лунная равнина выплеснулась навстречу модулю какой-то непонятной вспышкой света. И тогда, когда эта вспышка исчезла в мутно-черном небе, так и не коснувшись переворачивающегося спаундера. И тогда, когда их волокло по чему-то, жестко вздрагивающему, а модуль скрипел всеми своими соединениями, но не поддавался силе, пытающейся разорвать его на части. И тогда, когда он последний раз вздрогнул, покачнулся, но остался лежать на месте, так и не прижав выходной люк к студеной безжизненности неземного мира. Пара синяков не считалась.

"Вообще-то, так не бывает", — думала Руслана, наблюдая за тем, как Олег выкарабкивается из несколько покореженного спаундера. В наушниках билось его надсадное дыхание. Тресилов еще толком не пришел в себя. И когда выпрямился, чуть сгорбившись всей системой жизнеобеспечения, Руслане даже показалось, что его слегка пошатывает. Впрочем, возможно, это пошатывался лунный модуль "Тайги", неустойчиво лежащий на боку и протянувший к черному небу мертвенно металлическую стойку, скрюченно замершую в последнем предсмертном рывке. "Как поваленная избушка на курьих ножках", — растерянно подумала Барбикен, шаркающей походкой подходя к командиру. Неуклюже обняла его за плечи и замерла рядом. Олег раздраженно попытался было сбросить руку Русланы, но она обняла его крепче, прислонившись светофильтром к ранцу его скафандра, и он тоже на мгновение замер. Потом тяжело повернулся и спросил:

— Ну, что? Добилась? Что теперь делать-то будем?

Руслана пожала плечами.

— Давай Сергея дождемся. По моим расчетам он минут через десять из-за горизонта появится.

— Ждать, оно конечно… Только давай договоримся: теперь все решения буду принимать только я. Ты же будешь исполнять их беспрекословно. — Он запнулся и внезапно жалобно закончил: — Господи, говорят же, что женщина на борту — к несчастью. Ну, почему я не суеверный?

А Руслана вспомнила тот день, когда они узнали, что состав экипажа утвержден, и что оба они стартуют на "Тайге". По этому поводу Олег хотел закатить грандиозную вечеринку, но кончилось тем, что весь вечер и всю ночь они провели вдвоем. Только вдвоем. А утром Олег сказал: "Знаешь, Руська, вот героически вернемся назад, и я сделаю тебе одно очень интересное предложение. Тоже героическое". Предложение пока откладывалось. Оставалась только надежда на героическое возвращение. И очень, надо заметить, небольшая надежда. А в ушах все еще больно звучал недавний, искаженный помехами и ужасом, голос Тресилова: "Вон! Убью, шалава!.."

Барбикен зябко передернула плечами в скафандре, словно космический холод начал потихоньку просачиваться в него, и попробовала взять себя в руки. Еще не все потеряно! Они остались живы, и это — главное. У них есть руки. У них есть головы. У них есть надежда. И есть любовь… Руслана тряхнула головой, отгоняя от себя назойливое воспоминание о выкриках Олега. Он просто растерялся. Даже самые сильные люди имеют на это право. Просто им нужно помочь поскорее выйти из этого состояния. И потому, закусив до боли губу, Руслана выдохнула:

— Есть, командир! Какие будут приказания?

Тресилов, молча оттолкнувшись от Барбикен, подошел к упавшему спаундеру. Зачем-то дернул оторванный кусок тонкой обшивки, из-под которого, словно мозг из-под проломленного черепа, показался кусок смятой теплоизоляции.

— Приказания? — переспросил через минуту. — Будут приказания. Посмотри, что там, с другой стороны творится. Я горючее проверю. И как это автоматику не вышибло?!

Немного недоумевая, Руслана побрела в обход модуля. Недоумевала она оттого, что и автоматику, и наличие горючего они проверили сразу же, после их, самой жесткой из всех существующих, посадки. На взлет его хватало. Может, и на маневрирование хватит. А если не хватит… Барбикен еще не решила для себя, что лучше: погибнуть на поверхности Луны, или затеряться в околоземном пространстве. Впрочем, судьба могла сама решить эту проблему: поза, в которой замер спаундер, явно не благоприятствовала взлету. Ни успешному, ни наоборот.

Тресилов проводил Барбикен невидимым из-под светофильтра взглядом, подождал, пока она скрылась за бортом, чертыхнулся и снова полез вовнутрь. Чертыхнулся он зря, потому что сразу же в наушники выплеснулся встревоженный вопрос Русланы:

— Что там такое, командир?

— Да ничего, просто еще в одном месте обшивка лопнула, — отозвался Тресилов, уже наполовину влезая в модуль и вытягивая из-под своего ложемента плоскую коробочку. Осмотрел ее при неверном свете фонарика. Вроде, цела. Потом вытащил следом за коробкой скрученный шнур.

— Слушай, командир, — снова послышался голос Русланы, — а что это оно полыхнуло перед посадкой?

Перед ответом Олег немного помолчал.

— Ты тоже заметила? Черт его знает. Может, пыль засветилась, когда мы в землю… в Луну врезались. Потом разберемся. Ты мне сейчас не мешай.

Полностью в модуль он так и не влез. Соскользнул назад и, отключив подбородком микрофон, чтобы Руслана не слышала его сопения, начал толстой перчаткой засовывать коробочку со шнуром в карман скафандра. Справился довольно быстро и задумался. Установить связь незаметно не удастся. Руслана и Наруддинов, который должен был появиться в эфире с минуты на минуту, услышат каждый его звук. Как-то раньше он не подумал об этом. Да и причин думать особых не было. Кто ж его знал, что придется обращаться не в "Роскосмос", а… Однако, может, он действительно чересчур паникует? Может, действительно, ни с кем связываться и не надо совсем? А нужно напрячься, выпрямить модуль, попробовать взлететь, а там… А что — там?! С орбиты его подобрать сложнее, чем с поверхности. Особенно, если горючего на маневрирование не останется.

"Вот влип!" — даже застонал Тресилов и испуганно прислушался, забыв о том, что связь им отключена. Вспомнил и немного успокоился. Но это временное успокоение не принесло окончательного ответа на вечный славянский вопрос: что делать? Тем более, что этому процессу помешала неуклюжая фигура Русланы, вынырнувшая из-за борта спаундера. По тому, как она, прыгая словно кенгуру, приближалась к Олегу, можно было понять, что Барбикен очень, мягко говоря, встревожена. Если, конечно, это было возможно после всего произошедшего с ними. Тресилов еще раз, с какой-то тоской, чертыхнулся и включил связь, намереваясь выругать свою напарницу.

— Да ничего со мной… — начал было он, но в ушах уже забился рвущийся голос Русланы.

— Олег, Олег, командир, ты чего не отзываешься? Смотри!..

И под ноги Тресилова замедлено упало нечто небольшое, металлически мерцающее, еще недавно прыгающее на них, но сейчас — неподвижное.

— Так, — чувствуя, что внутри у него все леденеет, выдохнул Олег.

Он осторожно ткнул башмаком "крысу". Она безжизненно перевернулась. Тресилов осторожно нагнулся над ней. Весь бок ее был искорежен. Очевидно, досталось при посадке. Осторожно, двумя негнущимися пальцами перчатки, Олег поднял непонятное создание и вплотную приблизил к своему светофильтру. Вес у него, кстати, был довольно приличный. Как у соответствующей массы ртути. Тресилов закряхтел и приподнял светофильтр, чтобы видно было получше. В развороченном боку "крысы" не замечалось никаких деталей или частей живого организма. Только какие-то мелкие кристаллики, осыпающиеся чуть искрящейся пылью при малейшем движении перчатки скафандра. Таким образом, природа существа оставалась неизвестной. Олег, поворачиваясь всем корпусом, огляделся по сторонам. В поле зрения, на дне небольшого пологого кратера, куда упал спаундер, дырок не замечалось. Но, кто его знает… И снова леденящий ужас обрушился на его, повизгивающее от быстрой работы, сердце.

Руслана, до этого все время стоявшая молча, откашлялась в микрофон и произнесла с истерическими нотками в голосе:

— Да не вертись ты, командир. Присмотрись лучше к непонятке…

Только сейчас Тресилов заметил, что на конце длинного упругого хоботка — или хвоста? — существа что-то поблескивает. Небольшой плоский кусок металла словно припаялся к нему. От обшивки, что ли?..

— Я его вместе с мясом от трубопровода оторвала, — подтвердила его догадку Руслана. — Мы его, наверное, вместе с собой оттуда притащили. Может и вспышка та…

Барбикен не закончила фразы, а слово "оттуда" произнесла таким тоном, как будто речь шла о потустороннем мире. Впрочем, окружающий лунный пейзаж как нельзя лучше подходил именно к этому, не по человечески далекому, краю. Вспомнив визг, поднявшийся за обшивкой модуля при взлете, и вспышку света при посадке, Тресилов вздрогнул и резким движением отбросил "крысу" от себя. Она упала прямо под ноги Руслане и воздух скафандра чуть всколыхнулся от удара.

— Д-давай, д-давай все вокруг осмотрим, — дрожащим голосом выдохнул Олег. — Это хорошо, если "оттуда". А если…

— "Тайга-Луна", "Тайга-Луна", я — "Тайга-Орбита". Живы, бродяги? Что там у вас опять случилось? — внезапно раздался в наушниках, чуть искаженный и слегка напряженный — умел себя второй пилот в руках держать! — голос Наруддинова.

Однако через минуту его тон изменился.

— "Тайга-Луна", "Тайга-Луна", — тревожно завибрировали мембраны наушников, — я — "Тайга-Орбита". Отвечайте!!!

Тресилов по прежнему молча топтался на месте, поворачиваясь скафандром во все стороны. Руслана не выдержала.

— Сергей Михайлович, тут мы, — выкрикнула, словно на другой берег реки. — Все нормально. Если оно может быть нормальным. Модуль завалился. Что делать, не представляем.

— Сильно завалился?

— Напрочь.

— А хоть целый-то?

— Вроде. И горючее есть. Только, взлетать-то как будем?

— А командир чего молчит?

Тресилов еще раз зацепился взглядом о "крысу", так и лежащую возле ног Русланы, и, в конце концов, попытался взять себя в руки.

— Думает командир, — хрипло произнес он и сделал шаг в направлении Барбикен. — Руслана, осмотри окрестности на предмет наличия этой пакости, — толстый палец перчатки уперся в "крысу", — а мы пока с Сергеем совет держать будем.

Руслана, по дуге обойдя лежащее существо, двинулась в обход спаундера, постепенно расширяя круги следов. Все, вроде, было спокойно. Никаких дырок в месте очередного прилунения не наблюдалось. Наблюдалась внешняя безжизненность, как и положено классическому представлению о природе единственного спутника Земли. Это почему-то успокаивало. Так успокаивало, что Руслана неожиданно поймала себя на том, что в груди затеплилась слабенькая надежда на счастливое окончание их авантюры. А, может, это голоса, бубнящие в наушниках, оказывали на нее такое действие? Барбикен прислушалась.

— Вот такие пироги, Серега, — немного истерически вздрагивал голос Олега. — Что за твари — непонятно. Одну, кажется, мы с собой притащили. Дохлую. Короче, брат, открытие! Но это открытие накрепко нас к Луне пригвоздило. Вляпались мы, брат, основательно.

— Олег, "Дальтур" уже знает. Из-за внештатной я обязан был связаться с ними…

— Ну и…

— Сам понимаешь. Корабль у них один. Наш. Помнишь, я еще на подготовительном этапе говорил, что без дубляжа работать — безумие? Но вы же тогда все, действительно, с ума сходили. Скопировали американскую технику более чем тридцатилетней давности, модернизировали ее при помощи топора и какой-то матери, чинам роскосмосвским бабок за молчанку отвалили… Что, и теперь молчать будем?

— А что они сделают чины эти? Что?! Техника у них есть какая-то. Но поверь, уже действительно безо всякой модернизации. Пока раскачаются, пока стартуют, пока долетят… Посчитай сам, Серега. Ты же профессионал. А мы на подножных кормах дня четыре продержаться сможем, если не взлетим.

В голосе Тресилова прорезались рыдающие нотки.

— Да и не полетят они… Это же — международный скандал. На уровне Путина отмазываться придется. И закончится тем, что все на "Дальтур" свалят, а сами затихарятся.

— И правильно затихарятся, — жестко донеслось с орбиты. — Это же вы сами решили на космическом туризме бабки срубить. В обход, между прочим, государства и всевозможных инстанций.

— Какой ты правильный стал! А где раньше был, когда мы тебя из "Роскосмоса" вынимали на полгода?! Хорошо рассуждать, сидя на орбите и имея возможность каждую минуту домой рвануть!..

В эфире настало молчание, нарушаемое тяжелым сопением. То ли Тресилова, то ли Наруддинова. Руслана почувствовала, как ее слабенькая надежда просачивается наружу сквозь ткань скафандра, оставляя за собой только ледяную пронзительную пустоту. И когда это ощущение стало совершенно невыносимым, она не выдержала.

— Вы еще подеритесь, умники, — ворвался в эфир ее звенящий голос. — Потом отношения выяснять будете. Что сейчас-то делать станем?

Наверное, не сам вопрос Русланы, а тон, каким он был задан, немного остудил спорщиков.

— Так, Наруддинов, — хмуро, чуть растягивая слова, произнес Тресилов. — Ты пока не вмешивайся. Все равно ничем не поможешь. Сами влипли, самим и отлепляться придется. Попробуем поднять модуль и взлететь. Другого выхода я не вижу. Вот только как ее поднять, бандуру эту?

— Ты ее массу помнишь? — раздался не менее хмурый голос Наруддинова.

— Помню.

— То-то и оно… Слушай, — раздалось после непродолжительного молчания, — я тут почему-то Хейердала вспомнил. Как он на острове Пасхи идолов этих каменных поднимал. Нужно немного приподнять модуль и подложить под него камни. Потом — еще приподнять и еще подложить. До тех пор, пока его вручную вертикально поставить можно будет.

— Ага, — буркнул Тресилов, — каменный век на службе века атома и электроники. Но, впрочем, за неимением гербовой… Барбикен, — позвал он Руслану, которая, в поисках крысиных нор, добрела уже почти до самого края отлогого кратера, — собирай камни, какие найдешь, и тащи к модулю.

Внезапно Олег замолчал и сам окаменел, оглядываясь по сторонам. Вокруг распласталось гладкое днище кратера, покрытое почти черным слоем брекчий. Уныло и тоскливое. Без, хотя бы одного, крупного булыжника, нарушающего мертвую шершавую гладкость.

— Ч-черт… — выдохнул Тресилов, внезапно тоскливо осознав, что булыжники могут быть оружием не только пролетариата, но и потерпевших аварию космонавтов.

Вдалеке, почти на гребне склона, ограничивающего их горизонт, Руслана замедленно повернулась к нему и тоже замерла, чуть мерцая светофильтром скафандра.

— П-понимаешь, командир, — заикаясь, начала она, но Тресилов прервал ее.

— Сам вижу. Вот ведь невезуха!

— Что там такое? — это уже Наруддинов.

— Не везет нам сегодня, Серега. План твой не работает: крупных камней в пределах видимости не наблюдается.

— А не в пределах? — после тяжелой паузы спросил Наруддинов.

— Не в пределах?.. Руслана, поднимись повыше — тебе уже немного осталось — что там, за кратером?

Барбикен молча развернулась и побрела дальше. Только в наушниках запыхтело.

— Знаешь, Олег, ты как хочешь, — всколыхнул эфир пасмурный голос Наруддинова, — а я все-таки свяжусь с "Роскосмосом". Может, посоветуют что-нибудь…

— Прекратить! — откровенно истерически заорал Тресилов. — Прекратить, мать твою! Кто здесь командир? Кто здесь командир, спрашиваю? Кто решения принимает? Кто отвечает за все?

— Отвечать некому скоро будет…

— Не каркай! Выберемся! — Тресилов притронулся к карману скафандра со, спрятанной в нем, коробочкой. Этот жест, казалось, придал ему сил, потому что продолжил он более спокойно. — Выберемся, Серега, поверь. Выберемся. Еще не вечер. Только всем — слушаться меня. Приказы выполнять беспрекословно. Приказ тебе — ни с кем больше не связываться. Сидеть тихо, думать и ждать. Приказ Барбикен… Эй, Руслана Андреевна, ты чего притихла?

— Командир, — прошелестел в наушниках подчеркнуто спокойный голос Барбикен, — командир, ты не мог бы подойти ко мне?

Орбитальный модуль скрылся за горизонтом. За горизонтом кратера Тресилову ничего видно не было. Но по тону Русланы он почему-то сразу понял, что лунные неожиданности еще не окончились. И потому молча, не отвечая ей, побрел по склону, по дороге обойдя на приличном расстоянии мертвую "крысу". Леденящая тревога снова больно сдавила грудь.

По мере того, как Олег, поднимался по пологому откосу, переходящему в такую же террасу, черное и мутное от взвешенной пыли, небо опускалось все ниже и ниже, открывая, еле различимый в лучах солнечной короны, рисунок созвездий. Однако, чем больше появлялось в ее нижнем истонченном крае мертвых, не пульсирующих по земному, звезд, тем больше жгучее ощущение какой-то неправильности овладевало командиром "Тайги". Впрочем, наверное, только потому, что нервы его были напряжены до предела, Тресилов и осознал это. При другой ситуации он ничего бы не заметил. А так… Что же все-таки его смущало?

Олег остановился, не дойдя метров тридцать до Барбикен, стоящей на самом гребне. Дно кратера тут значительно увеличивало угол наклона, превращаясь в террасу, но не это остановило Тресилова. Он вдруг понял, что же ему не нравилось. А не нравилось ему то, что прямо посреди черного, но какого-то мутного от пыли, поднятой при падении модуля, неба можно было различить еще более черную полосу, вонзающуюся в размытый край солнечного неистовства. Рядом с ней Олег заметил еще, несколько меньших, сужающихся, насколько он понял, к зениту, полосок. Они были неподвижны. Такие себе щели в лопнувшем небе. Из них веяло какой-то холодной жутью и поэтому, стараясь не паниковать, Тресилов ускорил шаг. И только встав рядом с Барбикен на краю кратера, он облегченно выдохнул:

— Тьфу, ты… А я-то думал…

Впрочем, то, что думал командир "Тайги", осталось при нем, потому что он внезапно замолчал и несколько изумленно повертел в гермошлеме гудящей головой. Основания для этого у него были.

В неверном свете, сочащемся непонятно откуда, перед Тресиловым и Барбикен на пустынной равнине, округло выгнувшейся близким горизонтом, вздыбился огромный, угольно-черный издалека и на вид — двадцатиметровый, обелиск. Несколько обелисков меньшего размера замерло по бокам. С расстояния, на котором он находились, невозможно было разобрать, искусственные они или нет. Хотя впечатление производили именно такое. Возможно, геометрической выверенностью своих линий и неразличимостью деталей поверхности. А, возможно, неестественностью этой геометрии в покрытом пылью мире, тысячи лет разваливающегося на камни, брекчии и тектиты. Впрочем, у оснований обелисков правильность линий нарушалась. Прищурившись, Тресилов вгляделся в них и ему показалось, что основания непонятных монументов засыпаны каменными глыбами. Которых, кстати, не было заметно ни в кратере, ни на равнине. Казалось, что острые иглы обелисков пронзили лунную поверхность да так и замерли, истратив на этот рывок все свои силы.

— Это что за… — "памятник погибшим астронавтам" чуть было не ляпнул Олег, но во время спохватился.

Он повернулся к Барбикен:

— Руслана, это что за феномен? Не знаешь?

Та, чуть осипшим от долгого молчания голосом, ответила:

— Похоже на образования, снятые в шестьдесят шестом "Лунар Орбитером". Но те были в другом, если я не ошибаюсь, месте.

— Что за образования?

— А я почем знаю? Уфологи тогда затрубили на то, что их расположение напоминает расположение главных египетских пирамид в Гизе. Ученые, как всегда, отнеслись к этому скептически.

— Так… — начал было Олег, но внезапно замолчал, рывком схватив Руслану за руку.

На окончаниях обелисков — сначала большего, а потом и меньших — возникло слабое бледно-голубое свечение. В наушниках зашелестели такие же слабые радиопомехи. Они возрастали по мере того, как свечение обелисков увеличивалось. Окаменевшие Тресилов и Барбикен уже тонули в электрическом шуршании. Свечения разгорались и когда они соединились в мутном небе, то на мгновение замерли и единой святящейся массой начали вытягиваться в направлении замерших космонавтов. Свет из бледного стал уже желто-горячим и в нем плавали какие-то частицы, словно в солнечном луче, проникшем в пыльную комнату сквозь дырку в шторе. И именно это замедленное, неестественное, распространение света было самым жутким во всем этом зрелище.

Олег испуганно рванул на себя Руслану и та, покачнувшись, упала вместе с ним на лунную поверхность. За краем кратера что-то зашуршало. Или это радиопомехи окончательно разбушевались? Краем сознания Олег подумал о том, что в любой неприятности есть своя хорошая сторона. А потом сосредоточился на постепенно затихающем шелесте в наушниках. Засопел, сдвинув в сторону Руслану и, не поднимаясь, осторожно выглянул за край кратера. Обелиски снова были черны и безмолвны.

— Что это было? — шепотом спросила Барбикен.

— А я почем знаю, — так же, как недавно она, ответил Олег, ложась на спину. — Но лезть за камнями в эту сторону мне почему-то совсем не хочется.

— Но все-таки…

— Может, эффект какой-то пьезоэлектрический. Может, мы тут чего-то в грунте нарушили. Может, еще что-то. Понятное и вполне объяснимое. Пылищи-то вон сколько подняли. А она, наверняка, наэлектризована.

Он немного сполз вниз и сел, с усилием сгибая скафандр. Посмотрел на противоположную сторону кратера. На его дне неясно мерцала черно-серебристая масса модуля. Та сторона была явно ниже той, на которой они находились. Тресилов мысленно провел к ней прямую линию. Обелисков, даже в высшей точке гребня, там, кажется, видно не было.

— Значит так, Руслана Андреевна, — повернулся всем телом к Руслане Олег, — топай на ту сторону и посмотри, что там, за гребнем. И назад, назад посматривай. Если эти пирамиды египетские на горизонте покажутся, мне свистнешь. А я пока тут поколдую.

— Олег, давай вдвоем. Не хочется мне расставаться. Да и… Знаешь, я вот что вспомнила. Когда-то в Гременце, на чердаке дома дедушки, я нашла подшивку старых номеров "Юного Техника". Там рассказ фантастический был. Артура Кларка. Про то, как на Луне нашли двухметровую кристаллическую пирамидку. Она машиной инопланетян оказалась…

— Отставить мистику с фантастикой! Что за привычка: чуть что — необычное, сразу лешие с инопланетянами! Ты же ученый, Руська! Академию заканчивала, — запыхтел Олег, пытаясь отогнать от себя воспоминания о визжащих "крысах". — Сама знаешь, какие из-за облучения тут эффекты быть могут. Да и видеть мы друг друга все время будем. Ну, пошла, пошла, — подогнал Тресилов Руслану. — Договорились же, что приказы выполняются беспрекословно.

Барбикен, повозившись немного со скафандром, встала, неуверенно потопталась на месте и пошла через кратер, время от времени останавливаясь и поворачиваясь светофильтром к Олегу. Тот молча помахал ей рукой и попытался сосредоточиться. Он был настолько перепуган, что страха уже не ощущал. Показывать этого Руслане было нельзя, хотя мысли путались так, что напоминали недавние радиопомехи. Вспомнив о них, Олег ухмыльнулся. И эта ухмылка в темноте гермошлема, чуть подсвеченного светодиодами сигнализации, была страшна. Внезапно Тресилов понял, что решение им принято уже давно. В поднятие модуля по методу Тура Хейердала он не верил. Впрочем, видимость можно создать. Хотя бы для того, чтобы экипаж немного успокоился. Вся надежда на Дэна. И на то, что его техника — в самом широком смысле — безотказна. И вот в это Олегу Анатольевичу очень хотелось верить.

Он еще раз взглянул на Барбикен, уже приближающуюся к противоположному краю кратера, и начал осторожно приподниматься, вглядываясь в появляющиеся в поле зрения верхушки странных пиков. Кроме безотказности техники Дэна, ему очень хотелось верить в пьезоэлектрическую природу эффекта неестественных объектов. Впрочем, подтверждать это Олег сейчас никоим образом не желал. Он желал подтвердить нечто совсем иное.

Руслана была уже на гребне противоположной стороны кратера. Тресилов почти выпрямился, с испуганным интересом наблюдая за тем, как на верхушках обелисков снова разгорается голубое свечение. Наушники наполнялись радиошумом.

— …мандир…то ты там…орожнее, — исчезал в нем встревоженный голос Русланы.

"Орожнее", так "орожнее". Тресилов медленно присел, вслушиваясь в исчезающие помехи. Успокоившиеся было, мысли снова понеслись вскачь. Обелиски явным образом реагировали на его появление. Вот и Руслана о чем-то таком кричит.

— Командир, командир! Не вылезай! Ты же видишь, что они тебя чувствуют.

Слов "чувствуют" наполнило Тресилова каким-то неосознанным раздражением.

— Чувствуют, чувствуют, — передразнил он Барбикен. — Ты еще скажи, что познакомиться желают. Выяснить, что тут происходит.

— Извините, я сама чужеземка, — прошуршало в наушниках и только через несколько секунд перепуганный Олег осознал, что это был голос Русланы.

— Ты, что? Вообще там с ума сходишь?! — заорал он.

— Это — из того рассказа, про который я тебе говорила. Кстати, я вспомнила, как он называется. "Часовой".

— Часовой, мать твою! — не успокаивался Тресилов. — Нам больше "Караул" подходит. Барбикен, — в его голосе зазвучали металлические нотки, — не отвлекайтесь! Камни ищите. Булыжники. Я тут без вас с этим конденсатором разберусь.

Раздражение прошло, оставив после себя литую, крепкую злость. И до тупости остервенелую уверенность в том, что они столкнулись с природной электрической емкостью, изменяющей свои параметры по мере ввода сердечника. То бишь, его самого — Тресилова Олега Анатольевича.

Именно эта уверенность настолько успокоила дрожь в руках, что Олег довольно уверенно вытянул коробочку со шнуром. Хватит в игры играть! Он эту кашу заварил, ему и расхлебывать. Директор "Дальтура" по внешним связям немного повозился, вставляя толстыми пальцами перчатки штекера в предусмотренные для этого места. Вспыхнул зеленый светодиод. Руслана исчезала за противоположным краем кратера, словно погружалась во внутренности Луны. Тресилов придавил сенсор, расположенный на боковой грани. Светодиод начал пульсировать. Олег — приподниматься. Шорох радиопомех, постепенно усиливаясь, потек в пустое пространство. Свечение на верхушках обелисков потянулось друг к другу. И когда оно уже почти соединилось, а обезумевшие электроволны радиосвязи начали физически ощущаться кожей ушей, Тресилов снова начал медленно приседать, одновременно, на английском языке, бормоча в микрофон:

— Консул вызывает Республику. Консул вызывает Республику. Вариант ноль. Вариант ноль.

Он еще несколько раз присел и встал перед тем, как в наушниках очень четко послышался твердый мужской голос. Такой твердый, что казался механическим.

— Республика отвечает Консулу. Республика отвечает Консулу. У вас проблемы?

Фраза прозвучала настолько четко, что Тресилов на мгновение усомнился в том, что Руслана не слышит ее за фоном радиопомех. Но это было так. Дэн несколько раз демонстрировал Олегу возможности нового вида связи еще на Земле. Правда, энергии этот вид жрал столько, что длительное время переговоров было очень нежелательно. Поэтому, вспотев от длительных упражнений по приседанию — со стороны казалось, что директор "Дальтура" никак не может приспособиться, чтобы справить большую нужду — Тресилов начал быстро всовывать слова в микрофон:

— Республика, у нас авария. Взлететь не можем. "Дальтур" — не помощник. Второй хочет связаться с "Роскосмосом", но я пока препятствую этому. Прошу помощи. Прошу помощи.

Через несколько очень длинных минут прозвучало:

— Сколько сможете продержаться?

Олег быстро прикинул.

— Дня три.

Ему показалось, что в голосе его собеседника проскользнула жесткая ирония.

— Консул, еще позавчера Республика была бы вынуждена отказать вам. Но вчера произошло одно событие, кардинально изменившее весь расклад. Встретимся, расскажу. Вам чертовски везет, Консул. Давайте координаты.

Олег быстро продиктовал цифры, испытывая такое облегчение, словно Луна резко изменила свое гравитационное поле. В сторону уменьшения.

Он хотел уже прекращать связь, но Республика спросила:

— Второй на орбите?

— Да.

— Сотрудничество возможно?

Тресилов замялся.

— Вряд ли. Тут и с третьей объясняться придется.

— Плохо. Ладно, решим на месте. Но вы попытайтесь найти с ними контакт. Стартуем завтра. Раньше невозможно чисто технически. Будем восьмого. До встречи. Держитесь.

Свечениям обелисков так и не удалось соединиться вместе, чтобы протянуть свой замедленный луч к кромке кратера. Тресилов устало опустился на лунную поверхность прислушиваясь в тому, как сквозь затихающее шипение радиопомех — словно огромная змея заползала в свою глубокую нору — просачивается голос Русланы.

— …Мандир…мандир… Что…елаешь…..Крати… Прекрати…. Хватит, говорю! Я сейчас у ума сойду! Отзовись, Олег, отзовись!

Тресилов взглянул на противоположную сторону. Руслана до половины скафандра высунулась из-за гребня и размахивала руками в такт своим встревоженным фразам.

— Отставить! — улыбнулся он краешками губ. — Отставить, Руська! Все нормально. Мы теперь обязательно отсюда выберемся. Слышишь? Обязательно. Как у тебя-то дела? Подари-и-и мне лунный ка-а-амень, — внезапно пропел Олег, вспомнив слова старой песни. Руслана даже захлебнулась в наушниках. — Талисман моей любви-и-и…

— Эт-то что за арии? — послышался в эфире голос Наруддинова. — Вы что, уже модуль подняли?

— Поднимем, Серега, поднимем. Всенепременно поднимем. Только так. Приказ номер один. Всем беречь силы и нервы. Поскольку их расход влияет на расход ресурсов. Торопиться не спеша. Камни таскать не спеша. На орбите болтаться не спеша. В любом случае нам всего лишь три дня продержаться нужно. Потом выберемся. Это я вам, как специалист, говорю.

— Слушай, специалист, у тебя все нормально?

— Сергей Михайлович, — вмешалась Руслана, — у нас тут свечение какое-то на шпилях каких-то непонятных было. Командир с ним экспериментировал. Вам сверху ничего не видно?

Ответить Наруддинов не успел.

— Бортинженер Барбикен, — жестко перебил Руслану Тресилов, — доложите обстановку.

— Но…

— Обстановку, говорю, доложите.

Было слышно, как Руслана тяжело дышит в микрофон.

— С этой стороны булыжники есть, — в конце концов, нехотя отозвалась она. — Мелковаты только. Много таскать придется.

— Вот и начинаем таскать. Работать надо, бортинженер, работать, а не истерики устраивать. Я сейчас к вам подойду. И двигайтесь, двигайтесь экономно. Нечего воздух зря расходовать.

Олег встал, подняв голову к черному небу, по которому медленно катилось желтоватое пятнышко орбитального модуля. Через три дня рядом с ним должно было появиться еще одно. Через три земных дня, растянутых в часть одного лунного на самом дне Моря Ясности.

7 июля 1924 года, Судак (Крымская АССР)

Море было синим-синим. С чешуйками бликов солнечных лучей, впитывающихся размытым голубым горизонтом. Море было прозрачным и теплым. Сказочным. Даже развалины Солдайи, вросшие в верхушки скал, только подчеркивали пасторальную средневековую сказочность крымского берега и казались противоестественными в этой неуклюжей стране с математическим названием СССР.

По крайней мере все, что до этого видели в ней Ник Хастон и Симон Арданьян никоим образом не соотносилось с пейзажем, открывавшемся перед ними. Он был декорациями из другого мира и из другого времени. По эту же сторону рампы, в этом мире и в этом времени, существовали пожилые чиновники с настороженными взглядами и молодые активисты с глазами, опаленными огнем недавно закончившейся войны. Тут существовали каббалистические аббревиатуры государственных учреждений и по-купечески аляповатая отделка полуподпольных ресторанов. Тут сосуществовали лихие налетчики в ботинках на резиновом ходу и вдохновленные мечтатели в разбитых солдатских сапогах. Тут в деревнях умирали от голода крестьяне и в городах строились грандиозные планы будущего.

"Дай Бог, чтобы их будущее было таким же солнечным", — лениво подумал Симон, наблюдая за тем, как огромный черный Ник Хастон осторожно затягивает в воду повизгивающего Вовку. Мальчонка в своей детской панамке казался игрушечным по сравнению с негром, однако его первый испуг от знакомства с этой образиной уже явно прошел. К вящему удовольствию обоих. Арданьян перевел глаза на развалины генуэзской крепости, приподнялся на локтях и крикнул:

— Ник, ты напоминаешь мне черного пирата, умыкающего наследного принца из родового замка. В Голливуде за такую сцену ты отхватил бы огромные деньги…

Хастон на минутку остановился, подхватив Вовку одной рукой, не расслышал, но, блеснув зубами и огромным медальоном на груди, приветственно помахал в ответ. Симон лениво сделал отмашку и снова бухнулся на спину. Жара-а-а… Однако скоро может стать еще жарче. Когда кино станет реальностью. И когда наследного принца действительно придется умыкать из этой страны. А придется…

Вверху послышался звук клаксона. Симон приложил ладонь к глазам и различил на откосе покрытый пылью всего Крыма старенький грузовичок совхоза "Отузы" — гордость местных виноделов. Худощавый Жора уже спускался вниз, повесив на плечи два брезентовых мешка с провизией. Пикник обещал быть очень насыщенным. В физическом смысле. Арданьян упруго вскочил на ноги и, широко улыбаясь, пошел навстречу Кондратюку. Это был их последний день в Крыму и поэтому его следовало отметить надлежащим образом. Так они решили вчера, стараясь не думать о том, что ожидает их завтра.

— Давай помогу, — подбежав к Жоре, уже было схватился за один из мешков Симон. Но Кондратюк повел плечом, отстраняя американца.

— Осторожно, осторожно. Тут — "Эким Кара".

— Что? — не понял Симон.

— Вино. "Черный доктор". Одно из лучших судакских вин. Я по пути из Джанкоя в совхоз заехал. По путевке отчитался, запчасти показал, а заодно и свои запасы прихватил, — объяснил Жора, осторожно снимая рюкзак с плеча. — Держите. А где Лена?

— Элен обещала прийти попозже, а Вовку с нами отпустила. У нее какие-то дела в немецкой слободе. Сказала: потом домой заскочит и — сюда. Но что-то задерживается. Однако, — плотоядно взглянул Симон на багаж Кондратюка, — с каким удовольствием я нарушу законы свой родины! В плане их совершенно "сухой" части. Так говорите, вино одно из лучших?

Жора, не отвечая и отдуваясь, опустил мешок на землю. Взглянул на часы.

— Да, далековато ей добираться придется. Миша, — крикнул он напарнику, который маячил возле машины и заинтересовано наблюдал за Хастоном с мальчуганом: не каждый же день живого негра встретишь. — Ты знаешь, где Елена Николаевна квартиру снимает?

— Возле базарька, что ли?

— Вот, вот. Съезди, друг любезный, забери ее и привези сюда. Если что, скажешь, что перевод у нее забрать должен. Она для директора статью по виноделию с французского переводит. Я попросил. А потом — в гараж. Если будет возможность, подъедь вечерком, забери нас. А нет, так нет… Мы тут часов до восьми будем. Дорога одна, не разминемся.

Напарник совхозного автослесаря, шофера, снабженца и грузчика в одном лице, молча кивнул головой, еще раз взглянул на Ника, с гортанным смехом обрызгивающего мальчонку — тот в ответ хохотал, хлопая ладонями по прозрачным волнам — и полез в машину. Через минуту белая пыль, поднятая колесами, растворилась в светло-сиреневой дымке.

Симон с Жорой начали распаковывать провизию, выкладывая ее прямо на старенькое пикейное одеяло, которая дала им Елена. Через некоторое время к ним присоединился и Ник, перед этим насухо вытерши Вовку огромным вафельным полотенцем. Тоже из запасов Елены Николаевны. Мальчуган, согрелся, быстро освоился с хозяйственными хлопотами, но было заметно, что помогать ему было особенно приятно чернокожему Нику, а не его бледнокожим друзьям.

Впрочем, смуглый Симон, опаленный крымским солнцем, по цвету кожи немногим отличался от Хастона. Но разве у него были такие розовые ладони и такая белоснежная улыбка, как у нового друга Вовки! Разве у них был такой красивый медальон с какими-то кнопочками, болтающийся на могучей шее негра. Симон с улыбкой наблюдал за тем, как неразлучная парочка возится возле разожженного костра. Мангал они притащили с собою еще утром. Мясо привез Жора.

— Понимаете, Симон, — говорил Кондратюк, раскладывая на одеяле шампура, — можно по-разному относиться к нашей стране. Однако вы уже должны понять, что у нас есть нечто такое, чего нет у западных стран. У нас есть мечта. У нас есть вера в то, что эта мечта обязательно сбудется. Господин Уэллс так и назвал одного из нас — "кремлевский мечтатель". И вы знаете, мне это нравится больше, чем прагматичность англичан или техницизм американцев.

— Однако, вы сами относитесь к сухому племени технарей из рода Архимеда.

— Технарь технарю рознь. Вот работаю я, в силу временных обстоятельств, в совхозе. Слесарю понемногу и вижу, что вот это можно сделать так, а вот это — намного лучше. Скажем, электроэнергии нам не хватает. А ведь ветра здесь! Особенно за Ялтой, на Ай-Петри. Поверьте, пройдет немного времени и я все свои силы да знания направлю именно на это дело. Дело, скажу я вам, совершенно фантастическое по меркам даже вашей техники. Ведь никакого угля или мазута не нужно. Просто чистый ветер. Движение эфира. Материализованной мечты. И так во всем. Ведь вы ездили по России, видели, что у нас происходит. Люди сами рвутся свои фантазии в жизнь воплотить. Потому, что мы смотрим вперед и уверены в том, что техника должна служить человеку. А не наоборот, как это происходит у вас: человек становится органическим придатком механизма.

— Только не надо революционной риторики, Жора. Придатки не придатки, но по развитию техники мы можем дать вам сто очков вперед. И это притом, что на грезы о будущем у нас определенно не остается времени. Кроме того, мне кажется, что пустые мечтания — это не просто уход от реальности. Это — создание нового мира, в котором реальным действующим лицам часто не хватает места. Они становятся декорациями к декорациям действительности.

— Любезный друг, нехватка времени на такое нужное дело, как ежесекундное мечтание, истощает корни цивилизации. А на счет декораций… Если мечты наполнить кровью, обрастить мясом…

— То это уже будут не мечты, а воплощенная, заранее заданная мечтой, схема поведения в реальности, — закончил Арданьян. И добавил: — Правда, уже совершенно иной. Потому что ваши мечты очень часто придумываются совсем не вами.

Кондратюк пожевал губами, потер лоб и внезапно крикнул:

— Володька, ты мечтать любишь?

Мальчонка отвернул измазанную рожицу от дымящегося костра.

— Ага. Про планеты разные. Или про джунгли, — он с трудом выговорил это слово, — по которым Тарзан бегает. А еще о том, чтобы всем хорошо было. И мама ночью не плакала.

Огромный Ник привлек к себе мальчонку своей огромной лапищей, от чего тот действительно стал похожим на маленького Тарзана под защитой своего лохматого покровителя. Кондратюк кашлянул. Симон молча повертел головой, словно ощутил на шее петлю-удавку. Помолчали.

— В принципе, — после неловкой паузы произнес Арданьян, — инженерные расчеты, создающие новую реальность и новых механических существ этой реальности, есть ипостасью фантастических грез. Однако они более надежны. Вещественней, что ли.

— Вы не правы, — мягко возразил Жора. — Ваше взрослое сознание отвыкло от детских формулировок и не поняло того, что сейчас сказал Владимир. А он, между прочим, сформулировал основной принцип различия между западной цивилизацией и той, которую мы пытаемся создать. Я уже вам это объяснял. Попробую по другому. У вас человек служит технике, у нас техника — человеку. Ваш путь ведет к созданию механического Бога — эдакого бутафорного человека. Наш — к изгнанию Бога из машины, переход актера в зрительный зал. Чтобы он, этот Бог, из бутафории переселился в этих самых зрителей. Чтобы всем хорошо было. И Елена Николаевна по ночам не плакала, — тихо закончил Кондратюк.

— Ваше мировоззрение опасно противостоит официальному, — буркнул Симон. — Религия — опиум для народа. Разве не так?

Жора развел руками.

— Так ведь я иносказательно.

— Эндрю убили совсем не иносказательно. И вы, кстати, фамилию сменили тоже совсем не иносказательно. Да и Элен все эти годы прожила реально, а не метафорически. — Французская кровь Симона закипела. — Между прочим, она гораздо мужественней вас. Потому, что осталась Барбикен, не смотря ни на что в то время, пока некоторые занимались своими паспортными метаморфозами. А ведь могла бы!…

— Симон! — предупреждающе кашлянул от костра Ник. Кондратюк механически перекладывал на одеяле блестящие шампура. Словно запчасти какой-то фантастической машины.

Арданьян передернул плечами, как от холода. Этот жест был странен для раскаленного морского берега.

— Извините, Жора, — через минуту произнес он, — я не хотел вас обидеть. Просто мне, американцу, привыкшему к тому, что время — это деньги, очень обидно за нерациональное использование вашей головы. Время-то идет…

— Время на то и время, чтобы куда-нибудь идти, — поднял голову Кондратюк. — А к хорошему или к плохому… Вот это зависит от нас. Сейчас оно нужно для того, чтобы люди успокоились после перипетий последнего десятилетия. Именно поэтому я и не хочу их смущать явлением своей персоны. Хоть я и не по своей воле пребывал в деникинской армии, но разве разгоряченным головам можно объяснить что-нибудь…

И Георгий Кондратюк (в прошлом — Александр Шаргей) смущенно развел руками.

Хастон с Вовкой подошли к ним и остановились, прислушиваясь к разговору. Впрочем, остановился только Ник, поскольку мальчонка потянулся к блестящим палочкам шампуров. Что за новые игрушки такие? Симон заботливо поправил мальчонке панамку, мягко отстранил его и спросил Кондратюка:

— И как вы думаете, когда же наступит время для победоносного выхода из подполья?

Жора снова развел руками. Заводной человечек, да и только!

— Я думаю, что скоро. Другие времена — другие заботы. Нам о будущем думать надо, а не в прошлом ковыряться. "Нам", это означает и вам. Сколько времени вы следы Барбикена искали?

Симон немного замялся и потому его опередил Хастон:

— Вовка, тебе сколько лет?

Тот выставил вперед маленькую ладонь с растопыренными пальцами:

— Пять.

— Ну, вот… Столько и искали.

— Эх, товарищи прагматики, — грустно улыбнулся Жора, — это сколько же денег можно было заработать…

— Так ведь тут другое, — снова загорячился Симон, но Кондратюк перебил его.

— То же самое. То, про что я говорил. Механическое ощущение времени гораздо беднее человеческого. В последнем оси системы координат замещаются ее содержимым. Это уже другое измерение. Ведь сколько событий произошло с вами за это время! Сколько вы испытали! Сколько узнали, в конце концов! И нашли нечто большее, чем искали…

— Нашли б мы, если бы Элен фамилию мужа изменила, — буркнул Симон, а Хастон замахал руками:

— Друзья, друзья, давайте немного отвлечемся. Элен слегка задерживается, а мой организм, — он любовно провел рукой по, бугристому от мышц, животу, — требует не разговоров о времени, а его физического наполнения. Давайте пока по шашлычку, а? — жалобно попросил он и клацнул своими белоснежными зубами. — Испытаем. Может, мясо плохо вымочено.

— Вы оскорбляете меня, Ник, в моих самых лучших чувствах, — засмеялся Кондратюк. — Однако, я и сам от самого Джанкоя ничего не ел. Как насчет "черного доктора", Симон?

— Черный доктор неотделим от черного американца, — заулыбался и тот. — И поэтому Ник назначается начальником камбуза, а Володька — его главным помощником. Мы с Жорой, так и быть, на подхвате останемся.

Впрочем, когда над скалами разнесся аромат жареного мяса, на подхвате оказались все. На подхвате "такой смакоты!", как выразился Вовка, за обе щеки уплетающий горячий шашлык. И легкий желтовато-солнечный ветерок шевелил курчавые волосы Симона, и тело Ника было невесомым от выпитого вина, и голубой горизонт умиротворенно колыхался в такт стихам, которые читал Жора, размахивая шампуром:

— С Перчема задувает. Пеленой играет сельдь и горизонт разорван, и бредит морем юное вино, хмелеющее ожиданьем шторма… [2]

Разомлевший Ник улыбнулся во все свои тридцать два:

— Что за странное настроение, Жора? Разве может эта пастораль, — он обвел руками окружающий пейзаж, — таить в себе безумие и бредить штормом?

— И что скрывается за кулисами спектакля? — выдохнул и себе Симон, переворачиваясь на живот.

Кондратюк внимательно взглянул на них. И только сейчас стало заметно, какие у него, по-еврейски грустные, глаза.

— Извините, Ник, — внезапно прервав чтение стихов, тихо спросил он, — Лена согласилась?

Хастон переглянулся с Арданьяном и произнес:

— Окончательный ответ она обещала дать сегодня. Но мы, на всякий случай, уже все уладили в посольстве.

— И еще, тоже — на всякий случай, задействовали один дополнительный вариант, — добавил Симон и в свою очередь спросил: — А вы, Жора? Что решили вы?

Тот отвел глаза:

— Вовка, иди физиономию сполосни. А то на чертенка стал похож. Мама придет — не узнает.

— А вот и узнает! Потому что вы большие, а я маленький.

— Умный ты очень. А ну-ка, быстренько себя в порядок приведи.

Вовка было насупился, но Хастон взял его за руку, потащив к воде, и вскоре от кромки берега раздался заливистый детский смех, перемежаемый хриплым хохотом Ника.

— Я решил, — тихо произнес Кондратюк, наблюдая за веселящейся парочкой, — несмотря на мои генеалогические корни, недавнее прошлое и определенную опасность, остаться все-таки в этой стране. Я верю в нее, Симон. Я верю в себя. Я актер этой труппы. Лена же пусть решает сама, — закончил он совсем уже тихо.

— И вы ничего ей не посоветуете?.. Даже несмотря на свою любовь к ней?

Кондратюк отвернулся.

— Вы чересчур проницательны, Симон.

— Пообщавшись с вами двумя целую неделю, я понял то, для чего особой проницательности совершенно не нужно. Особенно для констатации любви неразделенной.

Разговор принимал неприятный для Кондратюка оборот. И поэтому, он встал, стряхнув с колен налипший песок, и произнес, так и не взглянув на Арданьяна:

— Пойду, искупнусь. Жарко что-то…

Солнце, приближавшееся к зениту, действительно пекло уже в полную силу. Симон, прищурив глаза, наблюдал за тем, как Жора, на ходу потрепав Вовку по мокрым волосам, с ходу бросился в воду и начал кромсать волны отточенными движениями загорелых рук. Плавал он отлично. Торпеда поджарого тела пошла по дуге и вскоре скрылась за одинокой скалой, под которой они разложили одеяло. Солнечные лучи падали прямо на него и Арданьян решил, что диспозицию необходимо изменить. Лена задерживалась уже довольно прилично. Даже странно.

— Вовка! Ник! — послышалось из-за скалы. — Идите-ка сюда. Смотрите, какой краб здоровенный.

Неразлучная парочка наперегонки побежала изучать чудо животного мира, и Симон остался один. Из-за скалы слышалось веселое бубнение голосов. Вверху, на дороге, зарычал мотор. Арданьян, приложив козырек ладони к глазам, поднял голову и в раскаленном мерцании различил на откосе черный силуэт остановившейся легковушки. Полупрозрачное облачко пыли растворялось в воздухе.

Из машины не спеша выбрался человек в когда-то зеленой, выжженной до бела гимнастерке, смерил Арданьяна внимательным взглядом и, также не спеша, начал спускаться вниз. За ним виднелись фигуры еще двоих. Таких же напряженных и серьезнолицых. Подойдя к Симону почти вплотную, они остановились и тот, что шел впереди, с короткою порослью недавно отпущенных, словно приклеенных, усов на плоском лице, спросил внезапно молодым голосом:

— Господин Арданян?

Симон переводил взгляд с одного лица на другое. На лбах у всех трех блестели капли пота. У спросившего одна капелька зависла на левой брови и никак не могла сорваться с нее.

— Арданьян, — с прижимом поправил Симон. — С кем имею честь?

Бубнение за скалой стихло. Троица тоже тяжело молчала.

— Ну-ну, — в конце концов выдавил из себя спросивший и прищурился. — Армяшка, что ли?

— Француз. А точнее, американец. Гражданин Соединенных Штатов.

— Что — гражданин, знаем… Тут еще второй гражданин должен быть. Негр. Где он?

— Для того, чтобы задавать вопросы незнакомым людям, надо для начала хотя бы представиться, — начал закипать Симон.

— Представимся, представимся, — собеседник полез в карман своей старенькой, но тщательно отутюженной, гимнастерки и достал из нее какую-то сложенную бумажку. Не разворачивая, помахал ей в воздухе. — Петр Васильевич Тресилов. Крымское ОГПУ. Так, где Хастон?

— Хастон здесь, — послышалось сзади и Ник, держа Вовку за руку, появился из-за скалы. Кондратюка видно не было.

Тресилов смерил их взглядом.

— Пацан, как я понимаю, Владимир Барбикен, — утвердительно сказал он. — Очень хорошо. Вот что, господа хорошие, вам необходимо на некоторое время проехать с нами в управление. Это не надолго.

— Что здесь происходит? — черной скалой навис Хастон над Тресиловым. — Симон, что у нас за проблемы?

Арданьян пожал плечами:

— Я думаю, что сейчас это нам объяснит господин Тресилов. Не так ли?

— Давайте поговорим в управлении…

— Позвольте!.. Мы — иностранцы. Визы у нас в порядке. Можете проверить. Находимся здесь на законных основаниях и завтра покидаем ваш гостеприимный край. Нас в чем-то обвиняют?

— Никоим образом! Пока. В то же время у нас есть некоторые основания для некоторых обвинений гражданки Барбикен Елены Николаевны, в девичестве — Барсуковой, госслужащей, проживающей в городе Гременце Полтавской области и находящейся в Судаке на отдыхе с сыном Владимиром. Помогите нам снять эти обвинения.

— Полная чепуха, — взмахнул руками Арданьян. — И в чем ее обвиняют?

— Давайте поговорим в управлении…

Вовка, прижавшись к Хастону, исподлобья смотрел на Тресилова. Ник, полуобняв его, взмахнул своим огромным кулачищем. Даже в воздухе засвистело.

— Вот что, господа хорошие, — передразнил он чекиста. — Я плохо знаю ваши законы, но в нормальных странах для таких приглашений необходимы соответствующие документы. У вас они есть?

— Это в странах гнилой буржуазии. У нас, слава Богу, страна Советов.

— Тогда, молодой человек, позвольте дать вам еще один совет. Лишний не помешает? Идите ко всем чертям, если не хотите, чтобы завтра вас выгнали со службы. Мы находимся здесь по приглашению советского правительства и ему вряд ли понравится, что мелкие чиновники, вроде вас, вмешиваются в его компетенцию.

Хастон почти ревел. Его трудно было вывести из равновесия, но если уж выводили!..

Тресилов, впрочем, не испугался. Он с каменным лицом поглядывал на негра, а двое его товарищей отступили немного назад, как-то синхронно заведя руки за спины. Симону это очень не понравилось.

— Господин Тресилов, — сдерживая себя из последних сил, обратился он чекисту, — мы с другом можем посоветоваться?

Тот пожал плечами:

— Советуйтесь. Но от этого вряд ли что-нибудь изменится. Кстати, насчет приглашения советского правительства… У СССР с вашей страной нет дипломатических отношений. Таким вот образом.

— Извините, — возразил Арданьян, — ваша страна организовывает авиационное предприятие. "Добролет", если слышали. И нас пригласили для консультаций в качестве инженеров.

— Инженеры? Ну-ну, — иронично протянул Тресилов. — Ладно, советуйтесь быстрее… инженеры.

Троица отошла в сторону и о чем-то зашушукалась. Только сейчас стало заметно, что на поясах солдатских ремней у них висели, сдвинутые за спину, кобуры, из которых выглядывали рукоятки наганов. Симон скользнул по ним взглядом и зацепился им за одеяло с разложенными шампурами. На одном еще оставались кусочки мяса. Возле одеяла валялась разбросанная одежда. Одного мальчика и трех взрослых мужчин. Ч-черт!..

После секундной растерянной паузы Симон заговорил быстро-быстро, сливая слова в один журчащий ручеек:

— Ситуация чертовски осложняется. Главное, у нас информации — ноль. Где Жора?

— Он тоже хотел на свет Божий появиться, но когда услыхал про ГПУ, разве что сознания не потерял. Я приказал ему за скалой оставаться и пока не высовываться.

— Слушай, Ник, нужно вызывать тантора…

— Но… — начал было Хастон, сжав рукой медальон на груди, однако его перебил заволновавшийся Вовка.

— Слон?! У вас есть сло-о-он? — удивление малыша было настолько необъятно, что не вмещалось в хрупком тельце. Даже глаза из орбит вылезли. — Настоящий слон?! Ну, тогда мы им всем покажем!..

Арданьян недоуменно взглянул на Хастона. Тому, однако, уже было понятно Вовкино изумленье. Все-таки сдружился он с мальцом более основательно.

— Тантором звали слона в любимой книге этого сорванца. Моей, кстати, тоже. Про Тарзана.

Симон блеснул черными глазами и натянул Вовке панамку на самые глаза.

— Вот как. А я думаю, откуда у нас термины всякие интересные появляются. Оч-чень хорошо. Значит так, дружище Владимир, давай поиграем в Тарзана. Хочешь?

Тот, захлебнувшись словами, только восторженно мотнул головой.

— Тогда слушай внимательно. Когда наша стая начнет с той стаей, — Симон кивнул в сторону чекистов, — разговоры разговаривать, а потом в джунгли играть, ты незаметно соберешь одежду дяди Жоры и спрячешь в какой-нибудь пещере…

— Пусть он ему ее лучше отнесет, — хмуро бросил Ник.

— И то правильно. Но, главное, чтобы все было незаметно, и чтобы ты потом слушался дядю Жору. Временно назначаю его вождем племени. А потом мы на Танторе покатаемся. Обязательно покатаемся! Уразумел?

Вовка снова молча кивнул головой, но взгляд его стал по взрослому неулыбчивым. Умный мальчонка!

— Симон, — также хмуро, как и перед этим, произнес Хастон, — Тантор может взять только двоих. А Жора? А Элен?

— Не знаю… Потом разберемся. Но перед этим… Делай, как я! И Вовку, Вовку собой прикрывай. От тебя тени больше. А от меня — тумана, — и Симон, широко улыбаясь, повернулся к чекистам, которые уже прекратили разговаривать и начали поглядывать в их сторону.

— Дорогие товарищи, — сделал он шаг им навстречу, спиной ощущая жар, идущий от тела Ника, — посовещавшись, мы пришли к выводу, что в управление, которое вы имели в виду, мы, конечно же, проедем. Вместе с вами. Иное дело в качестве кого каждый из нас будет ехать.

С чувством легкого удовлетворения Симон отметил, что лицо Тресилова слегка вытянулось. Он хотел что-то спросить, но американец не дал ему такой возможности.

— Дорогие товарищи, — рефреном продолжил он, подойдя уже вплотную к троице, — товарищи вы мои дорогие, кто из вас сможет ответить мне на такой вопрос: почему недавно в столице вашего замечательного края я видел задержание соответствующими органами… — Арданьян выдержал эффектную паузу, — вот этого человека.

И он ткнул пальцем прямо в, окончательно вытянувшееся, лицо Тресилова, одновременно закричав:

— Ник, вяжи бандитов! Не давай им уйти!

Хастон черной лавиной кинулся на опешивших чекистов, разбрасывая их в стороны, а Симон повалил на землю Тресилова, заламывая ему руки за спину и тыкая лицом в шершавый, как наждак, песок. Краем глаза он заметил, как Вовка юрко метнулся к разбросанной одежде, схватил вещи Кондратюка и побежал с ними за скалу. Больше наблюдать за мальчонкой времени не было, потому что пришедший в себя Тресилов начал оказывать яростное сопротивление. Он привстал, выгнувшись дугой, скинул с себя Симона и перекатился на спину. Встать он не успел. Арданьян со всего размаха ударил чекиста в лицо с вытаращенными глазами и тот, глухо охнув, схватился за него обеими ладонями, да и обмяк.

Симон, не прекращая движения, тоже перекатился по заскрежетавшему песку и вскочил на ноги. Хастон, ударив ногой одного из чекистов — тот сидел, мотая головой и пытаясь приподняться — как раз погнался за вторым. Догнал. Сделал подножку и свалился вместе с ним на землю, хватая противника своими огромными ручищами. "Хоть бы не сломал ему ничего", — мелькнуло у Арданьяна перед тем, как он сам бросился ко второму сотруднику советской тайной полиции. Его остановило холодный — Симон даже удивился этому — ствол нагана, упершийся ему в грудь.

— Стоять! — заорал чекист. — Всем стоять!!!

И резко, подняв руку, выстрелил в воздух. Потом черный ствол снова больно уткнулся в измазанную песком грудь Симона. Второй чекист в это время выскользнул из-под замершего Хастона и судорожно вытянул из кобуры свое оружие. Тресилов, всхлипывая, растирал лицо руками и повторял сквозь сжатые ладони:

— Суки! Вот, суки! Убью, гадов!

— Вы что, ополоумели!? — снова закричал чекист, держащий на мушке Симона. — Какие такие бандиты, придурки?

— Сопротивление при задержании, — хрипло выдохнул второй, пинком заставляя подняться Хастона. — Раскрутим теперь на полную катушку.

— Граждане бандиты, — театрально заломил руки Симон, — граждане бандиты, оставьте нас живыми. У нас с собой денег нет, но мы вам дадим, обязательно дадим! Нужно только кого-нибудь на квартиру отправить.

— Тьфу! — сплюнул чекист, стоящий с наганом в руках возле приподнявшегося Хастона.

— Нет, таких дураков еще свет не видывал, — размазывая по лицу кровь, отозвался и Тресилов. — Вы за кого нас принимаете? Я же вам ясно сказал — Крымское ОГПУ.

— А документ, а документ? Вы же не показывали…

— Как не показывал?! А это что? — снова, как четверть часа назад, полез в карман гимнастерки Тресилов.

— Вы перед нами бумажкой помахали, а в руки не давали.

— Да на, возьми, олух царя небесного! Изучи.

Пока Тресилов ополаскивал лицо теплой морской водой, Симон, старательно шевеля губами, тщательно изучал документ. Ник, по-турецки сидя на песке, поднес медальон к губам и что-то шептал, монотонно раскачиваясь на месте.

— Молишься? — иронично спросил один из двух чекистов, продолжающих держать американцев под прицелом наганов. — Молись, молись, буржуйская морда. Дело твое — швах. Хотя ты, может, и репрессированный класс, но лакеев мировой буржуазии мы первым делом — к стенке!

Хастон не обращал на него никакого внимания, а Симон, внутренне улыбнувшись, внешне весело оскалился, размахивая мандатом:

— Ник, Ник! Они действительно из ГПУ! Ч-черт, надо же было так ошибиться! Господа, граждане, товарищи мои дорогие, вы уж нас извините! Но очень уж рожа, — Симон заглянул в документ, — Петра Васильевича напоминает рожу того гангстера, которого при нас на симферопольском вокзале брали. Помнишь, Ник?.. Вот уж ошибочка так ошибочка! Но уж рожа-то так похожа!

Под левым глазом Петра Васильевича появлялся внушительных размеров синяк и лицо его действительно принимало непрезентабельный вид.

— Рожа, рожа… Ошибочка, видите ли, — пробормотал он, приближаясь к Симону и жестом приказывая подчиненным опустить оружие. — Перестреляли бы вас к чертовой матери, вот тогда узнали бы, что оно такое — "ошибочка". Пацана вон перепугали…

Он внезапно остановился и растерянно огляделся:

— Эй, а пацан-то где?..

Чекисты такими же недоуменными взглядами обшарили синее пространство, пропахшее морской солью, ракушечной пылью и миндалем. Их потные гимнастерки внезапно показались Симону пятнами старой краски, проступившими сквозь слой новой картины. А ветерок, донесший до него запах человеческого пота, усилил впечатление какой-то двойной реальности происходящего.

"Что же скрывается за полотном?" — почему-то подумал Симон перед тем, как попробовать остановить Тресилова, с криками "Барбикен! Барбикен!" тронувшегося к скале. Его подчиненные тоже было потянулись за ним, но в это время на обрыве взревел автомобильный двигатель и все замерли, словно фигурки на внезапно остановившейся кинопленке.

— Что за… — начал было Тресилов, а машина на обрыве уже взвизгнула шинами, всклубилась бежевой пылью и, резко развернувшись, тронулась в сторону Судака.

Остановившаяся кинопленка снова пришла в движение.

— Что за… — снова, уже на бегу, выдохнул Тресилов, карабкаясь по склону. Чекисты, нелепо размахивая руками и со спины напоминая двух растревоженных обезьян, кинулись за ним.

А машина уже исчезала за поворотом. Водителя снизу видно не было, но из открытой кабины что-то белое взметнулось в воздух и упало на склон. Симон прищурил глаза. Это была маленькая детская панамка. Вовкина… Тресилов тоже увидел ее. Подобрал, повертел в руках и, ожесточенно жестикулируя, что-то приказал своим подчиненным. Те начали было возражать, но, очевидно, напор начальника был довольно силен. Потому что, в конце концов, они как-то синхронно взмахнули руками, быстро выбрались на дорогу побежали следом за машиной сквозь, еще не осевшую, пыль. Через минуту они тоже исчезли за поворотом.

Тресилов провел их тяжелым взглядом, развернулся на месте и медленно — в одной руке панамка, в другой — наган — начал приближаться к американцам.

— Ты же не думаешь, что пятилетний малец в состоянии управлять автомобилем? — вполголоса спросил Симон Хастона.

— Нет. Я думаю, что это гораздо сподручнее делать двадцатисемилетнему автомеханику.

Друзья переглянулись.

— Судя по тому, как ты самозабвенно молился на пульт, — кивнул Арданьян на медальон Ника, — я понял, что тантор активизирован.

— Ты удивительно проницателен. Он будет здесь приблизительно через полчаса. Но что будем делать мы?

Симон внимательно наблюдал за приближающимся Тресиловым. Даже издалека было заметно, что тот находится в крайней степени остервенения. Впрочем, тихо стервенел не только он один.

— Я не знаю, что мы будем делать, но дело принимает нехороший оборот. Нужно срочно выручать Элен с сыном. Про Жору я пока не говорю.

— Симон, тантор имеет только два места. При неблагоприятном варианте мы планировали вывозить всех по очереди. Один из нас должен был прикрывать эти рейды в посольствах. Но ты же видишь, что происходит…

— Ничего не вижу. Мы даже толком не знаем, что случилось с Элен… И не погорячился ли Жора.

Хастон тяжело вздохнул.

— Ладно, полчаса у нас есть. Настал мой черед вести игру. Ты не вмешивайся. Я, конечно, не специалист по туману, но насчет теней…

— Чего шепчетесь? Чего шепчетесь? — выкрикнул, приблизившийся уже почти вплотную, Тресилов. Его молодой голос рвался от раздражения и странным образом чем-то напоминал голос плаксивого мальчугана, несправедливо обиженного товарищами. Даже ощетинившиеся усы не скрадывали этого впечатления. — Это что такое?! — И он бросил около Хастона, снова по-турецки присевшего на песок, белую панамку.

Тот спокойно констатировал этот факт.

— Панама. Детского размера. Про место изготовления не имею ни малейшего представления.

Спокойствие Ника так поразило разгоряченного Тресилова, что он резко остановился. Словно со всего размаха на стенку налетел. Повертел головой, поворачивая синюшную половину лица то к Арданьяну, то к Хастону, и прошипел:

— Издеваетесь? Хиханьки вам? Хаханьки? Подождите, господа иностранцы, теперь разговаривать мы станем по всем законам революционного времени. Я вам все нутро наизнанку выверну. Безо всяких хиханек да хаханек. А, ну, — ткнул он стволом нагана в одеяло с разбросанной вокруг него одеждой, — собирайте свои манатки и одевайтесь быстро!..

— Панама. Детского размера, — снова спокойно повторил Хастон, приподняв Вовкин головной убор своей огромной ручищей.

Тресилов, который как раз хотел кинуть что-то острое и злое, внезапно захлебнулся словами. Как недавно Вовка при упоминании о фантастическом слоне.

— Панама, па-на-ма, па… на… ма… — начал тихонько напевать Хастон, методично покачивая белым куском материи.

Тресилов дернулся, перехватил наган другой рукой и хотел было шагнуть к Нику, но остановился и, как завороженный, уставился на раскачивающуюся панамку. А слога, распеваемые Хастоном, сливались уже в новые слова и все эти "намапа", "мапана", "панама", убаюкивали мозг, притупляли чувства и, казалось, весь берег начал покачиваться им в такт и в такт равномерному плеску прибоя. И вот уже нет ни солнца, ни неба, ни развалин генуэзской крепости, а есть только певучий ритм, плавно упаковывающий себя в шелестящие оболочки пространства.

Симон изо всех сил тряхнул головой, сбрасывая с себя шуршащее бездонное наваждение. В уши снова ворвались протяжные всхлипы волн, звон цикад, резкие вскрики каких-то птиц. Даже больно стало. Вот, черт! Знал же о способностях Ника к гипнозу, но тот так неожиданно начал свой сеанс, что… Симон набрал полную грудь теплого воздуха и резко выдохнул его. Еще раз. И еще… Гипнозный туман клочьями вылетал из мозга. Сидящий по-турецки, угольно блестящий, Хастон с мерцающим медальоном пульта на груди и белым маятником панамки в руке, казался древним африканским божком, незрячими глазами рассматривающим заблудившегося в первобытных джунглях человечка. Человечек опустил веки, обмяк, выронил наган из расслабленной руки и, поддерживаемый Симоном, присел напротив Ника.

— Вам хорошо, вам очень хорошо, Петр Васильевич. Вам хочется вспоминать, вам хочется говорить, вам хочется поделиться со мной своими воспоминаниями. Да, Петр Васильевич?

— Да, да, — тихий шепот в ответ.

— Все хорошо, все очень хорошо. Вам покойно, вам уютно. Так же уютно, как там, где вы больше всего любите бывать. Где вы любите бывать, Петр Васильевич? Что вам нравится больше всего? Расскажите мне. Вы сейчас там, где вам больше всего нравится бывать. Вам покойно. Вам уютно. Где вы?

— Я у себя, я у себя. Комнатка небольшая. Свежевыбеленная. Известкой горько пахнет. Хорошо. Стол большой. Лампа настольная. Решетки на окнах. Никто не зайдет, никто без моего приказа не выйдет. Я начальник, я. Портрет над головой. Ленин. Владимир Ильич, мы эту гидру мировой контрреволюции — к ногтю! А в углу — сейф. Там — все. Там и прошлое мое, и будущее. Там — судьбы. Я начальник, я.

Симон сообразил, что Тресилов видит свой рабочий кабинет. Тот самый, с которым они, по идее, должны были скоро познакомиться. Однако не они с Ником, а Тресилов находился сейчас именно там. И та тесная комнатенка, пропахшая известкой, а не это, наполненное солнцем и ветром пространство, было сейчас его настоящей реальностью. Арданьян взглянул на силуэт генуэзской крепости, подножие которой тонуло в леопардовой по цвету растительности склонов, втянул ноздрями терпкий воздух, взглянул на эбонитовую фигуру Хастона и ему на мгновение стало жутко. Реальности наползали одна на другую, сплетались в клубки и слегка шевелились, как змеи в банке.

— Правильно, Петр Васильевич, правильно. Вы начальник, вы. Вы все видите, все знаете. И Барбикен знаете. Елену Николаевну Барбикен, в девичестве — Барсукову, жительницу города Гременец Полтавской области.

Сонное выражение лица Тресилова изменилось: губы с полоской рыжеватых усов вытянулись в прямую линию, а в голосе прорезались металлические, но какие-то ржавые, нотки.

— Садитесь гражданка Барбикен. Вам знакомы эти люди?

И вдруг его голос перешел в другой регистр, так напоминая голос Элен, что Симон даже непроизвольно оглянулся.

— Да, вообще-то. Это друзья моего покойного мужа.

Хастон тихонько мугыкал свою "мапану", покачивая детской панамкой.

— При каких обстоятельствах вы познакомились? — проскрипел Тресилов.

— Они приехали в Судак, — это уже Элен, — пришли ко мне на квартиру. Сказали, что пять лет искали в России следы Андрея. В конце концов, попали в Гременец. Соседка сказала, что я уехала с сыном в Крым… Товарищ начальник, я очень о сыне беспокоюсь…

— Не отвлекайтесь. Ничего с ним не случится. Сами же его с вашими новыми друзьями отпустили. И еще. Здесь принято обращение "гражданин начальник".

— Хорошо, хорошо, тов… Гражданин начальник. В принципе, я все рассказала. Мы много общались. Они мне про Андрея… Эндрю… рассказывали.

— Приводили ли они доказательства своего знакомства с гражданином США Эндрю Барбикеном?

— Ну… Они такие вещи рассказывали, про которые знал только Андрей. И я от него.

— Раньше вы никогда не встречались с гражданами США Симоном Арданяном и Ником Хастоном?

— Нет, нет! Я с ними всего неделю назад познакомилась.

— Вы уверены в этом?

— Простите, тов… Уважаемый. Хотя я и удивлена обстоятельствами нашей беседы, но нахожусь в состоянии здравого ума. И полной памяти.

— Не хамите, барышня. Вы находитесь не в том учреждении, где это поощряется. Почему вы отдыхаете именно в Судаке?

— Н-ну… Климат здесь. Сын у меня болеет, Вовка. Врачи именно эти места посоветовали.

— А не накладно ли при зарплате секретаря-машинистки?

— А я и тут подрабатываю. Переводами. Фининспекция, кстати, об этом уведомлена.

В голосе Элен — Тресилова? — проскользнули нотки облегчения: наверное, какие-то недоразумения с финансовыми органами. Сейчас разберутся, все выяснится и она к Вовке побежит. Но не тут-то было… А Симон в это время отметил, что про Кондратюка Элен вообще ничего не сказала. Хотя это именно он второе лето подряд привозил Барбикен в Крым. Нашел для нее уютную недорогую квартирку, сам заботился о постоялице и часами возился с Вовкой. Неужели белогвардейская эпопея Жоры выплыла наружу? Однако через несколько минут Арданьян понял, что это не так. А местами даже совсем наоборот.

— Фининспекция, говорите, — скрипнул голос Тресилова. — Ну-ну…

— Послушайте, уважаемый. Я не понимаю предмета нашей беседы. Живу я совершенно открыто и…

— Открыто, говорите? Ну-ну. Не понимаете, значит? Так-так… Где вы находились в сентябре прошлого года?

— В сентябре?.. Ах, да! В Харькове. Нас обязали пройти курсы украинского языка и хотя мне это… В общем, приказ есть приказ.

— Не встречались ли вы в это время, находясь в городе Харькове, с упомянутыми мной гражданами США?

Симон насторожился. Ему показалось, что и Хастон немного напрягся. В сентябре двадцать третьего они действительно посещали столицу советской Украины. Или в октябре?… Впрочем, разница небольшая. Именно тогда они почти полностью удостоверились в том, что Эндрю погиб. Но до встречи с его вдовой оставалось еще больше полугода. В двадцать третьем же о ее существовании они вообще ничего не знали. Вот и Элен это подтверждает:

— Я уже объяснила вам, что познакомилась с ними лишь неделю назад.

— А как же тогда вы объясните показания Терновского Владислава Мстиславовича…

— Владика?..

— …преподавателя, упомянутых вами, курсов, члена литературного объединения "Плуг", о том, что в сентябре прошлого года на его квартире вы встречались с членами англо-американской экономической делегации Ником Хастоном и Симоном Арданяном. Во время встреч вы вели с ними разговоры контрреволюционного содержания и осуждали проявления голода в Поволжье. Хотя никакого голода не было, а была борьба за коммунистические методы хозяйствования на селе. Во время последней из встреч, вы, Барбикен Елена Николаевна, передали вышеупомянутым американским гражданам пакет с документами, содержание которых Терновскому Владиславу Мстиславовичу неизвестно. Однако он утверждает, что вы с Хастоном и Арданяном оговорили возможность последующих встреч в районе крымского побережья.

— Бред! — вырвался голос Элен из несуществующей реальности, и Симон был полностью согласен с ней в этом.

Тресилов, впрочем, отнесся к этому иначе:

— Бред, говорите? Эх, гражданка Барбикен! Настоящий бред состоит в том, что человек, женщина, которой советская власть простила ее классовое происхождение, ее неразборчивое замужество, обеспечила работой и нормальными условиями существования, пошла на сотрудничество с агентами мирового империализма. В прямом смысле этого выражения. Поскольку и господин Арданян, и господин Хастон, являются агентами американской разведки. Уполномоченные органы наблюдают за ними уже несколько лет. Еще с тех пор, когда эти мистеры, под прикрытием миссии Нансена, начали по Поволжью ездить. И не делайте круглых глаз!.. Все это известно вам гораздо лучше, чем мне. Недаром вы тут, в Судаке, постоянно по немецкой слободе бегаете. Ну, ничего! Разберемся. А вам все доказательства вашей подрывной деятельности сегодня же предъявят в республиканском ГПУ, куда мне приказано вас препроводить.

Симон одной рукой зажал рот, чтобы случайным вскриком не сорвать гипнотический сеанс, а кулак второй сжал до побеления пальцев. Как же ловко все получается! Ведь действительно и на Поволжье во время голода они с Нансеном работали, и Харьков посещали, и в Гременце про Элен расспрашивали, и в Судак — район крымского побережья! — приперлись… Но… Но зачем же нужно в таком виде представлять их поездки этому… этим… Тихое бешенство Симона грозило перерасти в громкое.

Окаменевший Ник, очевидно, тоже ощущал нечто подобное. Это было заметно по его заострившемуся лицу и по тому, с каким трудом начала раскачиваться детская панамка. Только вот костяшки пальцев у негров не белеют и нельзя гипнотизерам чувствам поддаваться. Никак нельзя.

Поэтому, пока Тресилов рвущимся голосом Элен умолял Хастона отпустить его… ее… к сыну, Ник попробовал еще глубже опуститься в мутные глубины чекистской памяти.

— Успокойтесь, Петр Васильевич, успокойтесь. Все хорошо. Все идет, как надо. Ведь вы уже отправили Барбикен в Симферополь? Отправили?

— Да. Под конвоем.

Симон представил, сколько сил нужно Хастону, чтобы не сорваться.

— А когда вы про нее узнали? Когда, Петр Васильевич? Расскажите. Ведь вы очень хотите мне обо всем рассказать.

— Если хочешь алычи, то давай сюда кричи! — внезапно взвизгнул Тресилов тонким бабским голосом с татарским акцентом. Даже панамка в руках Хастона вздрогнула. — Если хочешь виноград, рупь отдашь, но будешь рад! Начальник, начальник, покупай виноград! Нигде больше такого не найдешь, от Керчи до Евпатории…

И вдруг — тихий изумленный шелест Элен:

— Петя… Петенька! Трясило! Боже мой, Петя!.. Да как же это… А дядька Василь говорил…

— Гражданка! Гражданочка! Отойдите. Отойдите, я вам говорю! Какой Трясило? Какой дядька Василь? Моя фамилия — Тресилов. Тресилов моя фамилия! Обознались, гражданочка…

— Не может быть! Вы же из Гременца? Я с отцом вашим хорошо знакома была. И вас помню.

— Какой такой Гременец? Первый раз слышу. Никогда там не был, никогда!

Вовкина панамка таки упала на землю.

— Вы устали, Петр Васильевич! Очень устали. Вам хочется спать. Вы засыпаете… Засыпаете…

А Трясило-Тресилов, уже лежа на песке, все продолжал шептать немеющими губами:

— Ч-черт! Вот прокол так прокол! Надо же было на батину знакомую нарваться! Но кто ж знал… Что делать, что делать? Даром я, что ли, выкручивался, как мог, когда узнал, что батя с петлюровцами путался? Даром, что ли, документы подделывал, дрожал, чернила да почерк подбирал? Даром, что ли, Гременец до сих пор десятой дорогой обхожу? Даром, что ли, в дерьме ковырялся и по нему на гору лез? Чтобы это все, да коту под хвост?! Не-е-ет! Меня так просто не возьмешь! Я один, что ли, проколотый? У всех, у всех проколы есть! И у Ленки этой Барсуковой обязательно найду что-нибудь!.. Сгною, заразу! А пацана — в детдом. Чтобы, значит, пока не виделись. Чтобы она про него думала, а про меня забыла, сучка буржуйская!..

В конце концов, лепетание Тресилова стало неразборчивым, и он уснул под развеселым крымским солнцем, так и не выбравшись из своей мрачной, пропахшей известкой, действительности. Хастон нагнулся. Симон думал — за панамкой, но Ник поднял с песка наган чекиста. Увидев лицо друга, Арданьян подскочил к нему и рывком выдернул оружие из мелко дрожащей руки. Размахнулся и бросил его в море. В огромное синее море. Раздался негромкий всплеск, но показалось, что этот, почти неразборчивый звук, что-то сместил в чешуйчато-солнечном пространстве и оно, это пространство, внезапно вспучилось, наполнилось каким-то пронзительным свистом и, разбрасывая в стороны стеклянные брызги, извергло из себя темно-серебристый панцирь морского чудовища, до времени скрывающегося в морских глубинах. Плоский пятиметровый панцирь сглаженной треугольной формы на минуту завис в воздухе и мягко опустился на полосу прибоя. Пришло время второго варианта.

Тресилов зашевелился на песке.

Расплющенная треуголка тантора последний раз свистнула, свист перешел в затихающее жужжание и двигатели смолкли. Недельное пребывание на морском дне невдалеке от Ялты никак не сказалось на состоянии поверхности летательного аппарата и теперь он влажно поблескивал своей, чуждой причудливому нагромождению прибрежных скал, геометрией. Симон вспомнил, что когда тантор зимой двадцать первого прилетел из лесов Карелии, где они его тогда законсервировали, в Кронштадт, то вид у него был еще тот. Впрочем, на летательных способностях аппарата это тоже ни коим образом не отразилось. Склепал его покойный Эндрю надежно. Жалко, что первая модель тантора была несовершенна и Эндрю не смог взять его с собой в Россию. Ах, как бы она ему пригодилась! Вот как сейчас им с Ником.

Симон, натягивая брюки и прыгая на одной ноге, крикнул:

— Тантор, люки!

Мгновенно на плоской поверхности выросло два небольших крылышка открывающейся двухместной кабины. Симон, пинком отбросил назад, попавший под ноги, шампур. Прагматичный Хастон, который уже немного успокоился после беседы с Тресиловым, спросил:

— Как системы?

— Системы в норме. Готов к выполнению задания, — голосом Эндрю ответил тантор.

У Симона на миг возникло ощущение, что их покойный друг сидит в аппарате и с нетерпением ожидает их. Но ожидать, наверное, придется ему, Симону. В условиях ручного управления Хастон лучше владел аппаратом. А на ручное, кажется, переходить все-таки придется.

— Ник, — сплюнув песок, налипший на губах, выдохнул Арданьян, — я остаюсь здесь. Посторожу этого урода. Ты облети Судак, осмотри все сверху, найди Жору с Вовкой. Жора, как хочет, а Вовку забери. С Элен потом разберемся.

— Тантор — двухместный, — напомнил Хастон.

— Жора вместо меня влезет, а Вовка много места не займет. Пока где-нибудь их оставим, найдем Элен и потом будем перевозить. Частями. Сейчас, главное, ребят найти. Давай быстрей, дружище!

— Не нравится мне это, — не оглядываясь, отозвался Ник, уже подходя к аппарату. — Дневной полет. Без маскировки. Представляешь, какой переполох поднимется?

— Ничего, перетопчутся. Давай, Ник, давай! Быстрее!

Сзади послышалось поскрипывание песка. Симон резко развернулся и наткнулся на безумный взгляд Тресилова. Казалось, что тот еще полностью не отошел от гипноза и его круглые остекленевшие глаза казались двумя кусочками гальки, вдавленными в, разделенное напополам огромным синяком, плоское лицо. Симон на секунду опешил и, разворачиваясь всем корпусом, осознал, что уже не успевает уйти от удара. Тонкая спица шампура, зажатая в руке чекиста, впилась в грудь Арданьяна. Его откинуло назад, он покачнулся, перекособочился и, замедленно упав, огромным человеческим зародышем скорчился на раскаленном песке.

— Ах, ты… — где-то далеко-далеко раздался рев Ника и тень Тресилова, упавшая на лицо Симона, слетела с него, плеснув в закрывающиеся глаза желтым солнечным огнем.

От удара Хастона подбородок Тресилова хрустнул, а тело поднялось в воздух, по крутой дуге падая на скалу. Второй хруст раздался тогда, когда затылок чекиста коснулся шершавого камня. Тело его мгновенно обмякло и лицо приняло умиротворенное выражение. Даже синяк побледнел.

Ник бросился к Арданьяну и, размазывая по телу кровь друга, поднял его на руки.

— Симон, Симон, дружище, держись!..

Тот приоткрыл глаза:

— Ник… Вовку… Срочно…

— К чертям, — заорал Хастон, — к чертям собачьим! Эта проклятая страна забрала у нас Эндрю. Я не дам — слышишь, Симон? — не дам ей забрать тебя. Ты только держись, только держись, дружище! Тантор, сюда! Левым, левым бортом развернись!

Симон пытался еще что-то сказать, а Хастон, скользя по поверхности аппарата, уже устраивал его на сидении кабины, бормоча:

— Держись, Симон, держись! Несколько часов продержись, пока до Штатов доберемся. Ты должен это сделать, должен! За Элен с Вовкой я потом сам прилечу. Обязательно прилечу. Ты только продержись, дружище!..

Нику показалось, что вся кабина залита кровью, когда тантор, сделав крутой вираж над Судаком, пошел на запад. Внизу мелькнули околицы городка и пустая брошенная машина чекистов, к которой уже подбегали подчиненные Тресилова. Вот они подняли головы к верху и, по-бабьи испуганно, присели, взмахнув руками. Кондратюка с Вовкой видно нигде не было.

— Ур-роды! — скрипнул зубами Ник, встревожено вглядываясь в восковое лицо Симона. — Тантор, прекратить разворот. Цель — Аламогордо. Скорость — максимальная. Высота — максимальная.

— Ускорение? — спросил голос Эндрю.

Ник еще раз бросил взгляд на лицо Арданьяна, провел рукой по неподвижному телу, опутанному проводами датчиков, и тяжело вздохнул:

— Тоже. До определенных пределов. Ты к Симону прислушивайся.

— Есть, Ник. И сам расслабься. Мы прорвемся, дружище, обязательно прорвемся.

Хастон посмотрел на приборную панель, покрытую созвездием сигнальных огоньков, и молча кивнул головой. Если Эндрю соорудил надежный аппарат, то он, Хастон, сделал для него неплохую соображаловку.

— Вывози нас, тантор. Выручай, друг.

Раздался нарастающий свист и Ника вдавила в мягкое кресло пилота. Детали "района крымского побережья" начали стремительно уменьшаться, а пространство синеть, словно от холода. Или от потери крови. Живой человеческой крови. Слева по курсу, на негативе неба, проявился полупрозрачный, призрачный лунный диск. Синева просачивалась сквозь него, а он уже миллионы выныривал из нее, чтобы катиться, катиться вдогонку за Солнцем и все никак не докатиться до него.

8 октября 2002 года, Море Ясности (Луна)

Как ни странно, но спаундер они все-таки приподняли. Если, конечно, так можно было сказать, о покореженном сооружении, лежащим на груде камней под углом градусов в сорок к выпуклому горизонту. Над ним в черном небе разметалось разъяренное Солнце. До его захода оставалось еще несколько суток. Тягучих земных суток, покрытых, как и пространства великой равнины, шершавой наждачной пылью. Дно кратера, перепаханное подошвами ботинок скафандров, напоминало изъезженное гусеницами тракторов убранное картофельное поле, освещенное яркими прожекторами. Впрочем, это касалось, более пологой, северной стороны образования. Сторона южная, со своими террасами, поднимающимися к самому гребню, за которым замерли загадочные обелиски, оставалась девственно чистой. Если, конечно, не считать нескольких цепочек следов, оставленных ими еще в первый день их аварийного прилунения.

Никаких экспериментов со светящимися шпилями они больше не предпринимали. Наруддинов с орбиты произвел серию съемок этого района. Но разрешение компьютерной камеры не позволяло, как следует рассмотреть все детали. И только длинные тени, черными клинками рассекающие лунную поверхность, удлинялись от кадра к кадру, как живые существа, медленно выползающие из своих нор.

Настоящих нор, кстати, в окрестностях больше не появлялось. Вокруг царила полная, "классическая" по выражению Русланы, безжизненность и все, произошедшее с модулем на расстоянии километров тридцати от места их вынужденной посадки, казалось им полным бредом. Впрочем, овеществленное доказательство этого бреда было тщательно законсервировано Олегом.

"На Земле разберутся", — буркнул он, тщательно упаковывая в пластик мертвую "крысу". Это мимолетное замечание снова наполнило Руслану, исчезнувшей было, надеждой и она остервенело выворачивала из тела Луны камни и булыжники, для того, чтобы взгромоздив их на электротележку, с трудом вытащенную из модуля, подвозить их к перевернутому спаундеру. Олег домкратом приподнимал его и они вдвоем, пыхтя на все четыреста тысяч километров безвоздушного пространства, подсовывали их под погнутую обшивку.

Спаундер кряхтел всеми своими соединениями, изгибался, но принимал все более и более вертикальное положение. Потом все начиналось сначала. А вчера вечером, условным земным вечером, "каменные" рейды пришлось прекратить: в поисках материала они вышли из тени гребня кратера. Когда это случилось, обелиски сразу же начали проявлять свое мерцающее беспокойство. Пьезоэффект, надо заметить, получался какой-то на удивление устойчивый. И надежда снова начала просачиваться наружу сквозь плотную ткань скафандра, исчезая среди не оседающей пыли, поднятой их возней. Ее, надежды, становилось все меньше и меньше. Так же, как и воздуха.

Руслана на мгновение приостановила дыхание. Экономить. Надо экономить. Но, как назло, очень хотелось дышать. Полной грудью. Взахлеб. До боли в легких. Ощущая во рту не стерильность регенерированной воздушной смеси, а аромат цветущей вишни возле их гременецкого домика. Или горьковатые крымские запахи в степи за Коктебелем. Или вяжущий смолистый привкус сибирской тайги. Руслана как-то мгновенно вспомнила все места, где ей приходилось бывать в ее короткой жизни. На глазах выступили слезы. Как же далеко ее занесло от Украины, России, от теплой, пахнущей жизнью, планеты, укутанной бело-голубым небом! Так далеко, что не только ее жизни, но и жизней всех ее предков и потомков не хватит на возвращение!..

— Руся, ты спишь? — раздалось в наушниках.

— Не знаю. Но, если это так, то мне кажется, что я уже никогда не проснусь, — тяжело сглотнула слюну Руслана.

— Что за упадническое настроение? — голос Олега был на удивление бодрым. — Сейчас Серега появится, последние известия послушаем, перекусим и за работу.

Вообще, в последние дни Руслана с некоторым удивлением узнавала в командире прежнего Тресилова: умного, ироничного и неизменно приветливого к сотрудникам директора по внешним связям туристической фирмы "Дальтур". Ее заботливого, милого Олега. Земного-земного. То, что случилось в падающем модуле, наверное, тоже было бредом.

— Олег, — слабо прошептала Руслана, — мы не взлетим. Мы просто не успеем взлететь.

— Ерунда! Даю тебе честное селенитское слово, что сегодня же мы покинем эту невежливую планету. У нас просто нет другого выхода… Я тут ночью подумал, подумал и уразумел, что часа через два, при хорошо поставленном производственном процессе, спаундер будет стоять вертикально. Я верхушку немного приподниму, а ты скатишь пару десятков камней под основание. Нам всего несколько градусов осталось. Покачнем — сам на лапы встанет. Госпожа Луна только крякнет, а господин Хейердал в гробу перевернется. В общем, как сказал Архимед, дайте мне точку опоры и я переверну Луну вместе со спаундером!

— А потом…

— Суп с котом, — ворвался в эфир Наруддинов. — Не боись, Руська, я вас выловлю. Вы только взлетите, ребята!..

— Вот и наш ангел-хранитель объявился. Что там в мире творится? А ну, Серега, давай новости, пока я кофей сварганю. А вы, Руслана Андреевна, в это время утренний марафет наведите. Нехорошо перед двумя красавцами-мужчинами неприбранной появляться.

Руслана слабо улыбнулась. Ребята успокаивали ее. Сейчас она залезет в модуль, они с Олегом подзарядят скафандры, выдавят в рот из тюбиков до ужаса концентрированную по вкусу смесь и… О, Боже! А может и действительно уже через несколько часов они втроем будут смотреть на удаляющуюся Луну и во всю глотку, перебивая друг друга, материть в микрофоны дальтуровский полетный центр так, что небу, черному небу космоса, жарко станет. Ах, ребята!.. Нет, что-то она расклеилась. Нехорошо это. Нужно собраться. Силы еще пригодятся. Ох, как пригодятся!

Барбикен тряхнула головой, чуть не ударившись лбом о лицевую пластину гермошлема, и, оттолкнувшись от борта модуля, возле которого продремала последние пару часов, с трудом встала и полезла в перекошенный спаундер. В наушниках веселился голос Тресилова:

— А ну, Серега, снимай зеркало со своего колодца!

— Какой такой колодец? — не понял Наруддинов.

— Эх, ты, темнота орбитальная! Еще Лукиан Самосатский — был такой римлянин в свое время — писал, что на Луне есть колодец, прикрытый зеркалом. Если в колодец тот спуститься, то можно услышать все, что на Земле гомонят. А если в зеркало заглянуть, то и увидеть, что оно там происходит. Это мне Руська рассказала.

— Эрудиты, — с уважением откликнулась орбита, — все то вы знаете. Ну, с зеркалами у нас напряг. Что же касается другого… "Дальтур" все в жилетку плачет. Ничего толкового предложить не может. Широкополосное же информационное агентство "Голос колодца" сообщает, что у Йемена террористы танкер французский взорвали, а в Штатах демонстрации идут против войны в Ираке. Не смотря на то, что Бен Ладен снова американцев по телевизору припугнул. Нашим, естественно, все по барабану и они включили молдавский вариант.

— Как это? — не понял Олег.

— Саммит эсэнговский в Кишиневе собрали, — пояснил Наруддинов. — Полный прикол! Наш Путин украинскому Кучме предложил в СНГ попредседательствовать.

— С чего бы это?!

— В обмен на газовый консорциум. Баш, так сказать, на баш.

— Не иронизируйте, Сергей Михайлович, — улыбнулась Руслана, устраиваясь в ложементе рядом с Олегом, — торговля есть торговля. А в этой области, извините, у украинцев присутствует определенный нераскрытый талант.

— У евреев тоже. Раскрытый.

— У российских или украинских евреев?

— Ох, вы у нас доездитесь! Ох, вы там доторгуетесь! — пропел Олег голосом Высоцкого, передавая Руслане тюбик с куриной пастой.

— Додаритесь, — поправил его Наруддинов. — Это я к тому, что на саммите Кучма Путину часы подарил. Солнечные. Тут он превзошел старика Архимеда, который, говорят, был большим докой по солнечным часам. Многозначительный, кстати, подарок, если учесть такую информацию: группа ученых высказала предположение, что Солнце может взорваться в две тысячи восьмом году.

— Тоже мне, ученые!.. Мракобесы!.. Впрочем, не знаю, как Солнце, но наш шарик… — пробормотал Тресилов, включая скафандры на подзарядку. Он бросил взгляд на индикатор наличия воздуха и лицо его на миг посуровело.

— Возвращаясь к космическим новостям, — тарахтел Наруддинов, — нужно заметить, что у нас появился конкурент. У нас, это значит — у "Дальтура".

— Ну! — изумился командир "таежников".

— Вот тебе и "ну"! Штаты выдали разрешение на первое в мире коммерческое прилунение. Есть у них такая компания "Пан-Орбитал"…

Тресилов напрягся. Руслана усмехнулась в микрофон:

— Чувствуешь, Сергей Михайлович, название-то почти украинское. Ну и что этот пан Орбитал хочет?

— А хочет он в июне следующего года запустить с Байконура свой челнок. К Луне, естественно. Так что, Олег Анатольевич, готовьтесь. На Земле вам тоже спокойной жизни не будет. Конкуренция, брат, это — движущая сила космического туризма.

— Первое коммерческое прилунение, пусть и не очень удачное, уже состоялось. Тут пан Орбитал пусть выкусит, — напряженным голосом заметил Тресилов. Руслана удивленно взглянула на него. — Первый коммерческий лунный взлет мы сегодня обязательно совершим. Тут у него тоже…

Он замолчал. Кашлянул. А потом несколько нервно бросил в микрофон:

— Шутки шутками, но… Представим ситуацию. Не поднимаем мы спаундера. Шансов — ноль. А в это время появляется какой-нибудь "орбитал" и предлагает помощь. Как мы себя ведем?

— Это же элементарно, Ватсон! Облегченно вздыхаем, искренне благодарим за дружескую поддержку и…

— А если этот господин поставит такое условие: для обеспечения коммерческой тайны своей деятельности мы не должны возвращаться ни в "Дальтур", ни во Владивосток, ни, вообще, в Россию? То есть оказаться на Земле мы должны только в качестве сотрудников его фирмы. И в месте, которое он сам укажет.

— Какая-то холодная война у тебя в голове, командир.

— Любая коммерческая деятельность — это война.

— Без правил?

— Правила — это программы для компьютеров. А мы люди. Мы каждую секунду себя перепрограммируем.

— Ты знаешь, у меня дома сейчас Фатима сидит с Эдькой. И оба ждут моего возвращения из командировки. Они моего "перепрограммирования", ну никак, не уразумеют… Поскольку, слава Богу — не компьютеры. Подумай, командир. На следующем витке свои соображения выскажешь. Пока.

— Так ведь семью они тоже к себе заберут! — выкрикнул Тресилов в пустой эфир, не зная, услышал его Наруддинов или нет.

Руслана обеспокоено наблюдала за ним.

— Что за психологические экскурсы, Олег? Почему тебя так встревожило появление на рынке конкурентов?

— Руслана, ты же завотделом внешнего маркетинга! Должна понимать, что к чему.

— Но не в таком ракурсе.

— А что ракурс? Что — ракурс? Я — командир. Мне нужно все возможности предусмотреть. Вот — ты, как бы ты поступила в такой ситуации?

— Н-ну, не знаю, — замялась Барбикен. — если фирма серьезная, то почему бы не посотрудничать? Правда, нужно условия знать. Ведь все можно легально сделать.

— Легально, легально… Минус на минус дает плюс. Раскрытие для широкой общественности двух коммерческих тайн в сумме дает взрыв. А в наших условиях не только экономический, но, как понимаешь, и политический.

— Вот этого не надо. Я в политику не играю. У нас в семье знают, что это такое.

— Да я тоже не играю, — поморщился Тресилов, — но условия могут сложиться так, что…

— Знаешь, Олег, это у меня складывается впечатление, что ты знаешь про эти самые условия нечто большее, чем знаю я.

В наушниках раздалось что-то тягучее. То ли стон, то ли всхлип. Командир "Тайги" опустил светофильтр, словно забрало перед началом рыцарского турнира.

— Ладно, философствовать потом будем. На орбите. Но ты, все-таки, подумай, как с наибольшей пользой для себя выйти из, описанной мной, ситуации. Считай, что это тест такой. А сейчас пошли нашу избушку к добрым молодцам передом поворачивать. Хватит ей Земле-матушке тылы показывать, — нервно хохотнул Тресилов, выбираясь из спаундера.

Перед тем, как двинуться за ним следом, Руслана провела его задумчивым взглядом. Странно. Такое ощущение, что в командире внезапно что-то снова сломалось. А она сама только-только склеиваться начала. Нервы, все нервы проклятые! Им всем себя в руках держать надо. Очень надо. Еще немного. Еще чуть-чуть. Руслана очень верила в то, что у нее это получится. Что она обязательно сможет продержаться.

Но когда через полтора часа спаундер на несколько минут выпрямился, а потом, покачнувшись, начал проседать в другую сторону на неестественно вывернутой лапе… Когда в наушники выплеснулся трехэтажный мат Олега… Когда морозным облачком взметнулся вверх воздух из продавленного резервуара… Когда она окончательно поняла, что это — конец… Нет, она не стала кричать и биться головой о внутренности гермошлема. Не стала голосить тонким бабским голосом, наполняя им все, распахнутое до ядра галактики, пространство. Не стала припадочно кататься по перепаханному лунному грунту, колотя по нему перчатками скафандра. Нет. Руслана просто окаменела. Ее тело наполнилось такой тяжестью, какой никогда прежде не знал этот, древний до пыли, планетоид. И эта вязкая тяжесть, до краев переполнив каждую клетку женского, еще теплого, тела, медленно потянула Руслану к центру Луны. Вглубь. На самое дно. Заставляя ее сгибать, сразу ставший очень жестким, скафандр и падать, падать на выжженную солнцем поверхность, поворачивая светофильтр к его короне, своим краем проваливающейся за выпуклый горизонт.

Вот и все. Окончание первой коммерческой экспедиции. Довольно неудачное, нужно заметить, окончание. Пусть хоть Сергею Михайловичу повезет. Руслана перевела взгляд к противоположному краю горизонта и различила желтое пятнышко лунного модуля, выползающего из-за него. Со стороны Солнца к нему приближалось другое. Точно такое же. Руслана порывисто, насколько это было возможна, села. Олег, замерший на груде натасканных ими камней, тоже смотрел в том же направлении. В наушниках, еще вибрирующих от его ругани, слышалось тяжелое дыхание. Словно прибой на берег накатывался. На берег лунного моря, никогда не знавшего плеска прозрачных волн.

— "Тайга-Луна", "Тайга-Луна", — разрезал тяжелые всхлипы напряженный голос Наруддинова, — я — "Тайга-Орбита". Командир, ты не поверишь, но к нам гости едут.

— Видим, — хрипло прозвучало в наушниках. — Ну, что я тебе говорил? Конкуренты не дремлют.

Руслане почему-то показалось, что лицо в гермошлеме скафандра Тресилова исказилось кривой усмешкой.

— Да кончай ты шутить, Олег! Какие конкуренты! Тут чудеса чудные творятся!

Два пятнышка на черном небе сближались и сближались. И вот второе внезапно остановилось, помедлило и конкретно заскользило по черному небосводу по направлению к первому. Руслана ощутила, как по ее коже поползли мурашки. Никакой радости она не испытывала. Может быть, "пока" не испытывала?.. С большим трудом, не отрывая глаз от орбитальных светлячков, Барбикен заставила себя принять горизонтальную позу.

— Командир, ты помнишь, как Ричардс с "Дискавери" доложил, что видит какой-то объект? Над этим потом все НАСА голову ломало. Так вот, сейчас — что-то похожее. Правда, тогда это произошло рядом с челноком. И размеры объекта были, если я не ошибаюсь, фута два. А сейчас… Расстояние до объекта — километров тридцать. Очень хорошо светится. И, главное, маневрирует! Маневрирует, Олег!

— Что маневрирует, мы тоже уже заметили. Искусственное оно, что ли? — спросил Тресилов ровным спокойным голосом. Но это спокойствие почему-то наполнило Руслану холодной липкой жутью.

— Оно приближается, Олег! Приближается!

— Спокойней, Серега… Спокойней. Опиши его.

— Сейчас, сейчас… Представь себе огромное металлическое яйцо, — чувствовалось, что спокойствие Наруддинову стоило немалых усилий. — Метров двадцать, я думаю, в меньшем диаметре. На остром конце, переднем, нашлепка какая-то черная. Наверное, из другого материала. На заднем конце — выпуклости непонятные. В количестве, если не ошибаюсь, четырех штук. Сопла, что ли?.. Форма объекта очень функциональная. На земные аппараты ни с какой стороны не похоже.

— Много ты знаешь о земных аппаратах, — услышала Руслана бормотание Тресилова. Или ей показалось, что она услышала?

— Олег, — голос Наруддинова стал тонким, как лезвие бритвы, — он сбрасывает скорость. Медленней. Еще медленней. Черт, чем же он маневрирует?.. Мерцание какое-то сзади… Ложится на параллельный курс. До него не больше километра. Мы двигаемся рядом. Рядом!

Светляки передвигались по черной дуге лунного неба, словно привязанные друг к другу.

— Никаких деталей на поверхности "яйца" не видно?

— Ряд кругов по периметру чуть ниже нашлепки и… Надпись, что ли?.. Слушай, Олег, я срочно вызываю "Дальтур". Нужно им сообщить. Такого еще свет не видывал! Да и "Роскосомосу"…

— Отставить!!! — чуть не лопнули наушники скафандра Русланы от разъяренного крика Тресилова. — Отставить! Что ты им сообщать будешь? Хочешь, чтобы всех нас тут за идиотов приняли? Чем они нам помогут? Чем они нам помогли? Советы только давали да сопли вытирали…

— Совершенно верно, — раздался внезапно в эфире хорошо поставленный, незнакомый мужской голос.

Руслана вдруг ощутила такой жар, словно с нее содрали скафандр и бросили, голую, под раскаленное лунное солнце. Это ощущение внезапной обнаженности усилилось и тем, что у нее перехватило дыхание. Как в безвоздушном пространстве. Голос был твердым, уверенным и каждая интонация в нем — математически выверенной. Так мог говорить только Бог. Или Сатана.

— Совершенно верно, — повторил голос. — Сделать соответствующие разъяснения и оказать вам помощь в данной ситуации смогу только я. — И, поскольку эфир пораженно молчал, добавил: — Если, конечно, пожелаете. — Эфир снова молчал. Поэтому голос был вынужден холодно произнести: — Позвольте представиться. Дэн Маккольн, борт "Лунной Республики".

— Здравствуйте, — пискнула Руслана. Ребята слышно не было.

— НАСА, что ли? — в конце концов, выдохнул Наруддинов.

— Никоим образом.

— Европейцы?

— Не нужно гадать. Я — "Лунная Республика". И этим сказано все.

Наруддинову понадобилось около минуты, чтобы переварить полученную информацию. После этого он кашлянул в пространство:

— Да нет, сказано еще не все. И объяснено. Командир, — обратился он к Олегу, — я просто обязан связаться с "Дальтуром" и обрисовать ситуацию. — В его голосе проскользнули насмешливые нотки. — Так, говоришь, конкуренты прибыть могут? Ну-ну…

— Я имел в виду "Пан-Орбитал", — суетливо кинул Тресилов, но его перебила "Лунная Республика".

— Никому ничего сообщать не надо. — Голос Маккольна оставался спокойным, но стал таким холодным, что Руслана поежилась в скафандре. — Конечно, я здесь оказался не случайно. Меньше нужно было на всю вселенную кричать про аварию. Даже на закрытых частотах. Однако, мой рейс экспериментальный и окутан легким флером таинственности. Не хотелось бы нарушать этого приятного состояния.

— Я вынужден принести свои извинения за определенное нарушение вашего комфорта, — не менее изысканно отозвался Наруддинов, — но, согласно инструкциям, я обязан связываться с полетным центром при малейшем отклонении от штатной ситуации.

— По-моему, вы отклонились от нее настолько далеко, что еще один шаг в сторону ничего не изменит.

Тресилов молчал. Руслана не выдержала:

— Да бросьте вы!.. Господин Маккольн, а вы можете снять нас с поверхности?

— Вот, — отозвалась "Лунная Республика", — я всегда говорил, что истинное положение дел ясно, хотя и интуитивно, ощущают только женщины и дети. Конечно, смогу… Госпожа Барбикен, если не ошибаюсь? Можете называть меня просто Дэн. Это относится и к остальным членам экипажа "Тайги".

— У вас довольно много информации, — хмуро заметил Наруддинов. — В отличии от нас.

Желтые пятнышки орбитальных аппаратов начали подползать к ослепительному пространству солнечной короны.

— Хватит ерничать Сергей! — неожиданно зазвенел голос Тресилова. — Тебе хорошо рассуждать там, наверху. А у нас, между прочим, модуль снова завалился. В другую сторону. Хуже того, воздушные баки раздавило. Если в течении еще нескольких часов мы не покинем Луны, то… В общем, я приказываю тебе ни с кем не связываться. Это, заметь, вопрос жизни и смерти двух людей.

Руслана поймала себя на том, что при каждом слове Олега она согласно кивает головой.

— Совершенно верно, — послышался спокойный голос Дэна. И тон этих слов настолько был похож на тон самых первых слов, услышанных экипажем "Тайги" с борта "Лунной Республики", что вызвал впечатление магнитофонной записи.

— Ну, если вы ставите меня в такие условия… — неуверенно начал Наруддинов. — Хорошо. Забирайте людей, господин Маккольн. Я — молчок…

Руслане показалось, что в последней короткой фразе Сергеем Михайловичем было недосказано какое-то слово. И она имела большое подозрение, что этим словом было слово "пока". Очевидно, такое ощущение возникло не только у нее, потому что в шорохе усиливающихся радиопомех она разобрала, как "Лунная Республика" ответила орбитальному модулю "Тайги":

— Господин Наруддинов, я бы не советовал вам нарушать те условия, в которые вы поставлены. Если же вы равнодушны к судьбе ваших товарищей, то у меня есть другие способы получения вашего согласия. Очень радикальные, должен я вам сказать, способы…

Голос окончательно растворился в шорохе радиоволн. И почти неразличимые желтые пятнышки скатились за покатый горизонт, обожженный сияющей солнечной короной. Барбикен и Тресилов молчали, провожая их взглядами. На какое-то мгновение Руслане показалось, что корона дрогнула и по ней пробежали быстрые круговые волны. Почудилось, наверно.

Она опустила голову, втиснутую в черно-белый орех гермошлема, и долгим взглядом обвела, прилизанные временем, лунные холмы. Почему-то вспомнилось определение земной соседки, данное ей полудиким африканским племенем догонов: "Луна суха и безжизненна, подобна высохшей крови". Руслана опустила глаза на свои руки, обтянутые неуклюжими перчатками. Чьей крови? Человеческой? На этот вопрос догоны не отвечали. Они хранили свои тайны, добытые неведомыми способами, точно так же, как притихший Олег, спускающийся с груды, натасканных ими, камней, хранил свои. Хотя, как казалось Руслане, раньше у него от нее никаких секретов не было.

Барбикен кашлянула в микрофон. И напряженная тишина разорвалась с сухим треском, словно чрезмерно натянутый кусок парусины. А поверхность Луны внезапно всколыхнулась, и воздух в середине скафандра ответил ей каким-то, ощущаемым не ушами, а всем телом, резким вскриком.

— Эт-то что такое? — выдохнула Барбикен.

Тресилов, не реагируя, пошел в обход модуля, осматривая его. Молчание затягивалось.

— Олег, ты что-то знаешь? — полуутвердительно спросила Руслана, наблюдая за командиром. Даже сквозь скафандр она ощущала его внутреннее напряжение, явно отразившееся затем и в его голосе.

— Я знаю одно, — ответил через минуту Тресилов, поворачивая к Барбикен черный провал светофильтра, — что мы спасены. Спасены, черт возьми! Но ты, кажется, не рада этому?

Руслана прислушалась к себе. Странно… Она действительно так и не ощутила никакого радостного подъема. А местами даже наоборот. Пустота, пустота сочилась в скафандр. И только пузырящаяся тревога иногда больно покалывала мозг, шипучей жидкостью перетекая в тело. Нервы! Проклятые нервы! Нет, нельзя, никак нельзя сорваться в последний момент! Теперь все будет хорошо. Очень хорошо. Но… Олег явно что-то знает. Руслана в мельчайших деталях вспомнила сегодняшний разговор за завтраком. Нет, на тест это совершенно не походило. Ладно, потом разберемся. Сейчас гораздо главнее другое…

— Олег, — тоскливо спросила Руслана, — а они успеют? Пока виток сделают, пока то да се. Пока призем… Прилунятся. И, возможно, где-то вдалеке, а не здесь. Пока доберемся… Время-то идет. И воздух…

— Не ной, — хмуро отозвался Тресилов. — Вверх, лучше, посмотри.

Руслана откинулась всем телом, чувствуя, что ранец системы жизнеобеспечения опасно нарушает ее равновесие, и пошарила глазами по небосводу. А затем пораженно чертыхнулась, хотя, по идее, ей нужно было начать танцевать от радости. Хлопать в ладоши, подпрыгивать, исступленно топтаться в первобытной ритуальной пляске дикого африканского племени. Тех же догонов. Но пораженный мозг отказывался делать это. Он оцепенел от изумления.

Желтое пятнышко вынырнуло из лучей солнечной короны и пошло по крутой дуге, явно направляясь к месту неудачной посадки лунного модуля "Тайги". Медленно, очень медленно, но оно увеличивалось и росло. Набухало. Точно так же, как, при ускоренной киносъемке, набухает прозрачной и теплой водой, брошенное в нее, сухое янтарное зернышко. Правда, вода в этот раз была хоть и прозрачной, но непроницаемо-черной.

— Черт возьми! — повторила Руслана. — Как же это? Как он это делает?

— Серега же говорил, что аппарат — неизвестной конструкции, — бросил Тресилов каким-то замогильным голосом. И Барбикен краем пораженного сознания отметила, что особой радости он, кажется, тоже не испытывает. — Видишь, как легко маневрирует. И топлива не экономит. Не-е-ет, — протянул Олег Анатольевич, — на счет секретности я его понимаю.

Руслана развернула к нему свой скафандр.

— А где же Сергей Михайлович?

— Не чудите, Руслана Андреевна. Что он его за собой на привязи таскать будет? Серега на следующий виток пошел. Через определенное время появится.

По-прежнему пользуясь самым краешком сознания, Руслана отметила нотки неуверенности, проскользнувшие в голосе командира.

А желтое пятнышко уже приобретало форму, металлически поблескивающего, сфероида — Руслана, почему-то вспомнила лунных "крыс" — и продолжало увеличиваться. Вот оно почти замерло, развернулось, отчего на некоторое время стало напоминать шарик, выпавший из шарикоподшипника, и начала медленно приближаться к месту аварии, одновременно снижаясь над лунной поверхностью. Вокруг него разливалось какое-то желто-зеленое, с красными проблесками, мерцание. На посадки обычных лунных модулей, которые раньше видела Руслана, это было совершенно не похоже.

Не было ни огня дюз, ни струй пыли, растекающихся по дну кратера, ни толчков о шершавую поверхность, отзывающихся в скафандре приглушенными, растянутыми во времени, ударами. Огромное металлическое яйцо на полминуты зависло над, перепаханным "таежниками", слоем пыли и мягко опустилось на нее, поддерживаемое четырьмя выпуклостями, напоминающими собой деформированные ракетные сопла. Мерцание тупого конца "яйца" на мгновение окрасилось переливами оранжевого цвета и исчезло. Будто его не было. Осталось только бесконечное пространство тишины, нарушаемое неровными ударами двух человеческих сердец. Бились они, кстати, в разном темпе.

— Олег, — прошептала Руслана, — ты помнишь, как мы познакомились?

— Что? — не понял Тресилов.

— Девяносто восьмой год, — нервно и почему-то шепотом выдохнула Барбикен. — Борт самолета "Ориент Авиа". Неопознанный летающий объект, сфотографированный Астановым… Он был очень похож вот на это… — она не смогла подобрать слова для определения космического аппарата, опустившегося на неприветливую лунную поверхность. — Только тот меньше был, а так…

Тресилов ничего не ответил, и они продолжали молча смотреть на поблескивающее тридцатиметровое "яйцо", странным образом очень даже шедшее окружающему пейзажу. Гладкая поверхность отражала свет Солнца таким образом, что казалось, будто аппарат высокомерно стряхивает с себя поток лучей. Словно пепел дешевой сигареты, случайно оброненный собеседником на дорогой костюм. Впрочем, "яйцо" занималось не только этим.

Внезапно в его нижней части отпал кусочек скорлупы, образовав собой покатый трап, упирающийся в лунную поверхность. "Сейчас появится Оаннес", — подумала Руслана и попыталась схватиться за эту мысль, чтобы заставить сознание вновь заработать четко и логично. "Почему — Оанесс?" — спросила себя Барбикен, уже зная ответ на этот вопрос. Потому, что этот герой шумерской мифологии, вышел из яйца. "Он был действительно человек, но только казался рыбой, так как он был одет в кожу морского животного", — вспомнились Руслане строки византийца Фотия. И поэтому когда в открывшемся проходе возникла человеческая фигура, затянутая в ярко-зеленое… трико, Барбикен совершенно не удивилась этому. Поскольку трико казалось таковым только издали.

Когда человек, перед тем на минутку замерши на трапе, в конце концов, гибко шевельнулся, ступил на Луну и упругой спортивной походкой начал приближаться к экипажу "Тайги", Руслана поняла, что он затянут в очень тонкий, плотно облегающий фигуру, скафандр. Его зеленоватая поверхность мерцала какими-то маленькими правильными многоугольниками, издалека действительно напоминая рыбью чешую. Барбикен внезапно ощутила всю громоздкость и неуклюжесть собственного скафандра. Собственную техническую отсталость и историческую усталость. Такое чувство, наверное, испытывал неандерталец при встрече кроманьонцем.

Голову "кроманьонца" защищал идеальный по форме и непроницаемый от зеркального блеска, шар гермошлема. Впрочем, находилась ли в нем действительно человеческая голова, было непонятно. "Мы слышали голос, но не видели лица", — снова вспомнила Руслана, наблюдая за приближающимся… Астронавтом? Пришельцем? Гостем из будущего?.. И легкое чувство зависти к непринужденной походке этого самого гостя, по сравнению с обезьяноподобным передвижением "таежников", снова кольнуло грудь. Да, Запад явно обогнал Россию в смысле техники.

Молчание в эфире становилось неприличным. Только Тресилов надсадно пыхтел, торопясь навстречу астронавту. Но тот свернул к Руслане.

— Ну, здравствуйте поближе, Руслана Андреевна! Так и будем молчать? Почему не вижу цветов и не слышу бравурных звуков марша?

Зеркальный шар качнулся и наклонился к неуклюжей перчатке Русланиного скафандра. Руку, значит, поцеловать. Воспитание, блин!.. Вполне, кстати, человеческое. Однако Барбикен отметила, что, несмотря на шутливые слова, голос Дэна Маккольна оставался спокойным и холодным. Эх, лицо бы его увидать!

— Здравствуйте… Дэн. Приветствую вас от имени первой туристической лунной экспедиции российского "Дальтура".

Уела, значит. Командиру должно понравиться.

— Взаимно. От имени международной организации "Лунная Республика". От экипажа одноименного корабля приветствовать вас не могу, поскольку весь его состав находится перед вами.

Вот оно в чем дело!.. Ну, конечно! Руслана же не только слышала о Лунной Республике, не только видела ее сайты в Интернете, но и обсуждала с Олегом возможность сотрудничества с этими ребятами! Впрочем, дальше разговоров дело не пошло. Или пошло?.. Но, черт возьми, как же нужно доверять своей технике, чтобы отправить астронавта в одиночный полет к другой планете! Нет, эти "республиканцы", оказывается, не только сомнительной коммерцией занимаются, продавая простакам участки лунной поверхности. По девяносто девять баксов за штуку. Они занимаются куда более серьезными вещами, чем она думала. По крайней мере, и выверенная конструкция космического аппарата, и непонятный принцип его движения, и удобный скафандр Дэна, свидетельствуют об этом. Что ж, если деньги простаков идут на такое дело, то…

— Привет, Дэн, — выдохнул в наушниках Тресилов, допрыгав, в конце концов, до Русланы с Маккольном. — С посадкой тебя.

— Спасибо.

Хотя Барбикен заметила, что Тресилов сразу же обратился к представителю Лунной Республики не только по имени, но и на ты, однако внимания этому не придала. Поскольку Олег задал очень животрепещущий вопрос:

— Для старта сколько времени понадобится? А то нам кое-какие материалы забрать надо, а воздуха…

— Не переживай, дышать будете воздухом "Лунной Республики". Что касается остального… Собирайтесь не спеша, однако поторопитесь. Желательно взлететь не позже, чем через полчаса.

Руслане показалось, что черный провал светофильтра Тресилова и зеркальный шар гермошлема Маккольна на мгновение замерли, словно обладатели их к чему-то прислушались.

— А Сергей Михайлович? — спросила она, прикинув, что за полчаса орбитальный модуль не успеет показаться из-за горизонта.

Маккольн коротко хохотнул стерильным смехом:

— Господин Наруддинов уже по дороге домой. Мы решили, что он не будет нас ждать. Зачем зря время терять?

Что-то не сходилось. То пилот "Лунной Республики" довольно резко требует от своего коллеги с орбитального модуля "Тайги" полной секретности, то, совершенно спокойно относится к возможному нарушению этой самой секретности упрямым татарином. Да и не походило это на Сергея Михайловича. Он бы обязательно попрощался. Руслана было задумалась, но Олег начал громко торопить ее и это мешало сосредоточиться. Тем более, что покидать эту негостеприимную планету, действительно, нужно было, как можно, быстрее. И так чересчур задержались.

Олег с Маккольном подошли к перевернутому спаундеру. Руслана двинулась следом за ними. Уже возле самого модуля она услыхала, как Дэн щелкнул языком:

— Однако! Вы действительно основательно влипли.

— А ты думал! — отозвался Тресилов и остановился возле самого люка, повернутого теперь в другую сторону.

— А ну, идем с той стороны посмотрим…

— Идем, идем. Руслана Андреевна, соберитесь пока.

И две фигуры двинулись в обход модуля. Руслана полезла в люк. Бортовой журнал нужно забрать. "Крысу" мертвую не забыть. Еще кое-какие мелочи прихватить. По-доброму, так много чего снять надо, но кто его знает, какая грузоподъемность странного аппарата Маккольна. Да и захочет ли сам хозяин багаж перевозить?

Она уже упаковала самую необходимую космическую мелочевку в большую прямоугольную сумку-пакет и выкарабкалась наружу, когда внезапно обратила внимание на молчание, наступившее в эфире. Барбикен уже хотела было позвать командира и получить четкие указания, относительно забираемых материалов, но что-то остановило ее. Может, какая-то неровная пульсация, ощущаемая всем телом? Она замерла и прислушалась.

"Шу-шу-шу… шу-шу… шу-шу-шу…", — раздавалось в скафандре. Руслана осторожно поставила сумку прямо на ребристый след от чьего-то скафандра и прислонилась гермошлемом к обшивке спаундера.

— Вот такие дела, Дэн. Что за создания, не понятно. Что за шпили, тем более — различила она глуховатый голос Тресилова.

Голос Маккольна слышался еще хуже. На грани восприятия.

— Я сверху ничего не заметил. Никакого свечения… Да, понятно, что ничего не понятно. Ладно, потом разберемся.

Руслана осторожно выглянула из-за накрененного борта. Пилот "Лунной Республики" и командир "Тайги" стояли, прислонившись гермошлемами друг к другу. Словно целовались. Барбикен поняла, что радиосвязь ими отключена и они разговаривают в "живую". Не учитывая правда того, что акустические вибрации очень хорошо передаются лунным грунтом и от него — модулю. Стал понятна и неразборчивость голоса Маккольна: его скафандр был более мягкий и гасил колебания. Однако, что за секретность? Впрочем, из отрывков последующих фраз Руслана поняла все. К своему ужасу поняла.

— …очень нужна?

— …одного Наруддинова хватит… чертовки дурацкое положение… поставил… не надо было…

— …через полчаса… знали бы все… представляешь?..

— …переговорить…

— …ты где… три дня… почему…. не разговаривал?..

— …Руслану… не дам…

— …с собой… не денется… ни куда… главное… в "Республику"…

Руслана снова прислонилась гермошлемом к обшивке орбитального модуля. Но уже от растерянности, переходящей в отчаяние.

— Я очень прошу тебя быть очень бережным с Русланой, — послышался шепот Тресилова. И он в третий раз шепотнул: — Очень… Чем же ты Наруддинова?

— "Республика" очень хорошо вооружена. Плазменные у нее не только двигатели.

Руслана оторвалась от модуля, сразу погрузившись в шуршащую тоскливую тишину, и поглядела в пустое черное небо. В котором уже никогда не покажется летящее желтое пятнышко и с которого уже никогда не плеснется в наушники хрипловатый голос Сергея Михайловича. А Фатима с Эдькой все будут-будут ждать окончания его командировки. И ожидание это станет бесконечным. Вот так. Тест, говорите, Олег Анатольевич? Тест на смерть, это точно. Но, что, что теперь делать!?

Руслане стало трудно дышать. Она инстинктивно взглянула на индикатор воздуха. Тот колебался возле нулевой отметки. Вот и слава Богу!.. Вот и хорошо. Не может она возвращаться на Землю с этими людьми. Не может. Никогда больше не сможет спокойно глядеть даже в совершенно незнакомые глаза. Не сможет забыть и простить этой… Этого… Лунного предательства. Впрочем, предательство не бывает ни лунным, не земным. Оно всегда только человеческое. Если таковой остается таковым после него. Оно — нарушение центра тяжести души. Точно такое же, каким определил его когда-то для физических тел великий старец Архимед. От этого нарушения все валится в тартарары — и физическое, и метафизическое.

Но Олег, Олег!.. Руслана представила его с нарушенными центрами тяжести каждой клеточки красивого тренированного тела и почувствовала, что ее выжали окончательно. Даже слез не было.

Оттолкнувшись ранцем от модуля, Барбикен побрела к кромке кратера. О том, чтобы проскользнуть на борт "Лунной Республики", у нее даже не возникло мысли. Это аппарат был страшен. Потому что он был по нечеловечески отбалансирован в своей сути. И Руслана все больше и больше отдалялась от него, апатично наблюдая за тем, как на, поднимающихся из-за края кратера верхушках шпилей, разгорается желтовато-голубое свечение. Она ни разу не оглянулась на лунный модуль "Тайги". Она ни разу не бросила взгляда на, по динозаврьему огромное, яйцо "Лунной Республики". Она даже не вздрогнула, когда в наушники, переполненные шорохом радиопомех, втиснулись чьи-то искаженные голоса, чего-то настойчиво требующие от нее.

Она просто на мгновение замерла на самой кромке лунного кратера и, по каплям выжимая из себя равновесие, покачнулась и начала падать вниз, в желтое мерцание безвоздушного пространства. Лунная поверхность, шпили, затянутое мерцающей поволокой небо, склон кратера, снова — лунная поверхность, сначала медленно, а потом быстрей и быстрей, начали вращаться вокруг нее. Трещала ткань скафандра. Уши переполнял колючий электронный шорох. Внутренняя пустота наполнилась свинцовой тяжестью.

И когда тело Барбикен замерло на конце борозды, пропаханной им по внешнему склону кратера, желтое мерцание обволокло его плотным пульсирующим коконом. В последний момент сквозь янтарную кисею Руслана внезапно различила какое-то движение. Атлетическая фигура обнаженного юноши плавным бегом приближалась к ней. Развевались, словно на ветру, длинные каштановые волосы. Мощная мускулистая грудь равномерно вздымалась глубоким ровным дыханием. И молодое красивое лицо с широко поставленными, слегка удлиненными глазами, склонялось над ней. А потом Руслана потеряла сознание.

14 марта 1932 года, Аламогордо (штат Нью-Мексико, США)

Билл Маккольн с трудом выходил из полубессознательного состояния, приподнимая тяжелую, как гиря, голову. Она болела так, что казалось, словно ее огрели прикладом винчестера. А может, и действительно огрели? Он огляделся, пытаясь вспомнить сразу весь вчерашний день. Дешевая меблировка такой же дешевой гостиницы явно не способствовала этому. Поскольку была ему совершенно незнакома. Или знакома?

Со стоном Билл откинулся на влажную от пота подушку, одновременно засовывая под нее руку. Старый дружище "кольт" был на месте. Значит, все обстоит более или менее нормально. Но, все-таки, более или менее?

Устав от непривычно длинного ряда вопросов, Маккольн, кряхтя сел на кровати и изо всех сил потер руками лицо. В нос шибанул запах перегара. Странно, но это почему-то отрезвило его почти мгновенно. Брезгливо поморщившись, Билл вспомнил вчерашнее утро, когда он оставил-таки копов с носом. Вот с этим самым крупным носом, который сейчас вдыхает не выветрившиеся ароматы отвратительного пойла.

И из чего его только гонит этот морщинистый, словно ящерица, муншайнер[3], встретившийся Биллу вчера вечером в баре с громким названием "Лунная Юкка Страны Очарования"?! Впрочем, когда он шепотом, с многозначительным подмигиванием, заказывал чай, а потом, стараясь не поперхнуться, тянул из чашки совершенно иной крепкий напиток, тот не показался ему таким уж отвратительным. Скорее даже наоборот. В горле у него тогда пересохло, а тело было насквозь пропитано липкой холодной изморосью туманов Скалистых гор.

Нет, запутал он следы на "отлично"! Копы ищут его сейчас в Карлсбаде, а он, изрядно попетляв по окрестностям Розуэлла, направил свой старенький "ройс" через перевалы. В Аламогордо. Конечно, до мексиканской границы отсюда дальше, чем от Карлсбада, но это компенсируется большим спокойствием. Как там говаривал старенький учитель-испанец в их техасской школе, рассказывая о рычаге Архимеда? Проигрываем в пути — выигрываем в силе. Билл плохо запомнил школьный курс, да и в колледже, не блистал знаниями, больше напирая на спорт, но эти слова почему-то глубоко врезались в его память.

Память, оно конечно… Но что же еще вчера вечером было? Маккольн напрягся, вырывая из серого вещества обрывки воспоминаний. Багаж спрятанный под камнем на окраине Аламогордо… Пьяные разговоры с сухоньким стариком-муншайнером… Нелепые предложения о контрабанде самогона вместо нормального спирта… Какая-то потаскуха, которую он выставил из своего номера…

Черт! Разговоры он зря разговаривал. Прожженным бутлегером от него несет за версту. Интересно, ничего больше не выложил? Не должен. Пребывание в команде Аль Капоне научило крепко держать язык за зубами в любом состоянии. Это вчера он расслабился. Устал. Проклятые гуверовские ищейки плотно сели на хвост. Гнали его от самого Чикаго. Из пятерых парней остался он один и отрываться в одиночку от своры полицейских было трудно. Очень трудно. Да еще через пустыню. Но он смог! Смог!..

"Не спеши", — охладил самого себя Маккольн, подходя к окну. Запыленный "ройс" с помятым бортом стоял под облезлой оградой. Над горами вставало солнце. Багаж ожидал его на выезде из городка. "Хвалить себя будешь в Мексике. И моли Бога, чтобы не пришлось прорываться через границу со стрельбой и пулей в области сердца. Или живота". Ах, Мексика, Мексика!.. К черту все! Затаюсь на пару лет. Отдохну. Устал…

В дверь постучали.

Билл метнулся к кровати, выхватывая револьвер из-под подушки, и замер сбоку от входного проема.

— Кто там?

— Ваш завтрак, мистер Николь.

Николь?! Ах, да! Именно так он вчера представился в орхидейно-лунном и пустынном, как и весь этот городок, салуне. Ну, что ж, Николь, так Николь. Билл опустил револьвер, завел руку за спину и открыл двери.

В лоб ему уперся длинный ствол железного собрата его оружия.

— Спокойно, — выдохнул прямо в лицо Маккольна усатый толстяк в форме шерифа. — Спокойно, дружище.

За его спиной маячило еще два человека. Как темно-зеленые кактусы в красной пустыне Среднего Запада. Форма у "кактусов", впрочем, была черной.

— Брось оружие, — дружелюбно посоветовал шериф. — Не нарывайся на неприятности, парень.

Маккольн вяло разжал кулак и его "кольт" глухо упал на пол.

— Вот так. Молодец, — не оставляя добродушного тона, нагнулся за оружием не званный — очень не званный! — визитер. А руки его напарников уже ощупывали тело Маккольна и профессиональными движениями обшаривали гостиничный номер.

— Чисто, сэр, — через минуту доложил один из них.

— Вот и славненько, — отдуваясь и обмахиваясь широкополой шляпой, выдохнул шериф и присел на кровать. — Один — на выход, второй — под окно. Машину потом вместе посмотрим. А пока мы с мистером Николем, — это имя он произнес с явной насмешкой, — про жизнь нашу неустроенную говорить будем. Или устроенную, Маккольн? — кольнул он Билла взглядом из-под широких мохнатых бровей.

Тот спокойно пожал плечами:

— Вы принимаете меня за кого-то другого, сэр.

— Да ну! — деланно изумился собеседник, приподнимая свои моржовые усы. — Надо же! Старым стал. Зрение подводит. И память.

Билл молчал, глядя в окно. Вот и все. Попался. Просто и банально. Шериф сверлил его насмешливым взглядом.

— Да присядь ты, — в конце концов прокряхтел он. — Вон и стульчик в углу стоит. Удобнее будет и тебе, и мне. Поговорить надо.

Билл бросил на него быстрый взгляд. Хотя револьвера старик так и не опустил, но процедура ареста пошла в каком-то незапланированном направлении. Интересно, в каком? Ладно, сейчас разберемся. Маккольн потер нос, взглянул в окно, за которым уже расхаживал полицейский, и тяжело опустился на стул. Улицу с него тоже было видно не плохо.

Шериф заметил деланно равнодушные, но острые, взгляды Билла и усмехнулся:

— И не думай, дружище. Я-то старый, но помощнички у меня — кровь с огнем. С прицельным огнем, заметь, Маккольн.

Билл снова пожал плечами:

— Я же сказал, что вы ошиблись.

— Угу. Это ты, братец, ошибся, когда через перевал поперся. Наши козлы горные от радости, конечно, заблеяли, когда подумали, что ты на Карлсбад дунешь. Там дорога, мол, до самых пещер просматривается да простреливается. Наперерез поскакали. Молоды еще… Но ты ведь не прост, Маккольн. Не прост ведь, а? — Неожиданно в упор спросил шериф. И поняв, что отвечать ему не собираются, продолжил: — Если б ты был таким уж простаком, то в двадцать девятом, после чикагского Дня Валентина[4], тебя сразу же повязали бы. Я, брат, тогда именно в Чикаго дослуживал, — как-то мечтательно протянул шериф, — но уже собирался в кактусовом штате[5] век доживать. А чего? Работенка не пыльная. Места спокойные. Если кто хочет в Мексику махнуть, то почему бы не помочь? За умеренную, естественно плату. Я же, — нагнулся старик к Биллу, — не верю почему-то, что ты к мексикашкам в гости пустой едешь.

Его, только что добродушные, глаза смотрели холодно и внимательно. Билл даже внутренне поежился. Да, старик тоже не прост. Свояк свояка видит из далека.

Билл пожал плечами в третий раз:

— Номер вы обыскали. Машину, я думаю, еще раньше. Какие деньги у… бедного университетского преподавателя латиноамериканской истории, находящегося в командировке, — на ходу придумал он.

Шериф привел себя исходное положение и поиграл в воздухе стволом кольта.

— Хочешь быть историком, будь им. Сочиняй истории. Никто тебе не запрещает. Но, насчет твоей бедности позволь усомниться.

Он помолчал, а потом прокряхтел:

— В общем так, Билл Маккольн, такса за открытие визы таким почтенным туристам, как ты, стоящим полмиллиона, у нас составляет сто тысяч зеленых. Полста — мне на старость, по двадцать мои молодым помощникам — на развлечения. Десять — чтобы тебя на той стороне без скандала встретили. Перейдешь границу спокойно. Все основные силы сейчас Карлсбад вверх дном переворачивают. Это я отпросился на всякий случай. Правильный, впрочем, оказался случай. Да, дружище? — спросил шериф.

Маккольн лихорадочно просчитывал в уме варианты поведения. Особенно его поразила точная цифра, названная шерифом. Именно такое количество баксов они с ребятами положили в потрепанный портфель, засунутый сейчас под обломок известняка на околице Аламогордо. Неужели кто-то из ребят?..

Маккольн быстро вспомнил всех их. Джека хлопнули еще в Иллинойсе. Майка они потеряли в Айове. Пит изошел кровью в Небраске. И уже в Колорадо Билл остался один, похоронив Сэма на заброшенной ферме. Нет, все они были надежными партнерами. Кроме того, моржеподобный старик не догадывался, кажется, что рядом с портфелем лежит еще одна сумка. С двумястами тысячами долларов. Его личными долларами, о которых никому ничего не известно. Но, черт возьми, как откупиться от шерифа, не насторожив его появлением второй части багажа?

Старик иронично наблюдал за Маккольном.

— Мне кажется, что ты уже согласен, — наконец добродушно прокряхтел он. — Но, кое-что тебя смущает. Наверное, точность подсчета?

Билл машинально махнул головой.

— Я помогу тебе, дружище. И еще кое в чем могу помочь, — загадочно бросил шериф. — Ты Сэма Трейнера, по прозвищу Бита, давно знал?

Маккольн замялся, а старик уже отвечал за него:

— С двадцать третьего. Когда в Оклахоме военное положение объявили из-за возрождения, слава Богу, Клана. А потом, в двадцать пятом, ты вместе со всем Ку-Клус-Кланом и дружищем Битой пошел в поход на Вашингтон. Я, брат, тоже там присутствовал. И с Сэмом мы тогда очень хорошо познакомились.

"В каком качестве?" — растерянно метнулось у Маккольна. А старик уже сделал мимолетный приветственный жест Клана. И Билл машинально ответил на него. Они, усмехаясь, посмотрели друг на друга. Глаза шерифа, впрочем, сразу же посуровели, покрывшись свинцовым налетом.

— Не расслабляйся, — бросил он, — разговор еще не окончен. А ну вспомни, по чьей наводке вы не через Техас рванули, а через наши края? — И, заметив, что Маккольн сразу же вспомнил уговоры Сэма, добавил: — То-то же… Ждал я вас тут. Однако, братство — братством, а коммерция — коммерцией.

Билл снова поскучнел. Шериф погладил усы и почесал лоб стволом "кольта".

— В общем так, мистер Маккольн… Меня, кстати, Стивеном звать. Стивен О" Брайен к твоим услугам, дружище. А ты, надеюсь, к моим…

Билл упрямо молчал. О" Брайен тяжело вздохнул:

— Какой-то неразговорчивый ты сегодня. Наверное, вчера все выговорил, — и он, в конце концов, засунул револьвер в кобуру. — Тут вот какое дело, Билл. Живет здесь у нас, невдалеке от Аламогордо, интересная семейка. Даже две. Но на одном ранчо. Даже дружно живут. Но одна семья белых, а другая — ниггеров. Странно это. А ведь пословица есть: "Между человеком и скотиной Бог создал промежуточное звено — негров"…

Маккольн зашевелился:

— Мой дед по иному говаривал…

— Ну-ну… — заинтересовался шериф.

— Между человеком и негром Бог создал промежуточное звено — скотину.

О" Брайен коротко хохотнул, откидываясь на кровати:

— Голова была у твоего деда! Как звали-то его?

— Эрик.

— Ах, голова, этот Эрик Маккольн! Любил его?

— Он, в основном, меня и воспитывал.

— Любил, значит. Ну, что ж, Билл, во имя деда и головы его разумной, я думаю, ты согласишься нам помочь?

— Смотря в чем.

— Да дело простое. Запланировали мы на сегодня эту черно-белую, полосатую, семейку, про которую я тебе говорил, уму разуму поучить. А то чересчур Арданьяны — это которые белые — разошлись. Наши ребятишки немного младшего Хастона — это из тех, которые черномазые — помяли, чтоб не лез, куда не надо, так тут Симон с сынком своим Пьером такую войну устроили, что — ой! Сам Симон Арданьян парень болезненный. Говорят, в России когда-то на пулю нарвался. Подрабатывал он там. Но сынок его ловок. Да и старый Ник Хастон, даром, что чернопупый, но медведь медведем. Оружие, опять же, какое-то непонятное у них есть. В общем, разобраться надо.

Маккольн настороженно слушал О" Брайена.

— А я тут при чем?

— Так про деда же память, — широко заулыбался шериф. — И еще одно. Парнишка мой ключевой ногу вчера сломал. А ты, я знаю, и в драке не плох, и стреляешь метко. Аль Капоне второсортного товара не держал.

— Не держит, — набычился Маккольн.

Шериф развел руками:

— Да по мне… Однако, после октября прошлогоднего[6] все вы как-то унывать начали. Вот и ты. Не от хорошей ведь жизни к мексикашкам подался?..

Ответить Биллу было нечего.

— Вот, вот, — покачал головой шериф. — Короче, дружище, нужно мне, чтобы ты моего ключевого подменил на сегодня. А то побаиваюсь, как бы чего не вышло. А потом дуй в свою Мексику, а, может, и дальше.

Маккольн задумчиво пожевал губами:

— Такая работа, наверно, должна неплохо оплачиваться…

О" Брайен удивленно развел руками:

— Так ведь во имя деда! И во славу Клана.

— Кроме имени и славы любому человеку материальная поддержка нужна. Чтоб от голодухи не загнуться, — уперся Билл.

— Ты загнешься, — стрельнул глазами шериф. — Сам, кого хочешь, загнешь. Впрочем, — задумчиво посмотрел О" Брайен на низкий потолок, — я тебе заплачу. И довольно неплохо. Скажем, сорок тысяч. Цена, по-моему…

— Из моих, естественно, запасов, — хмуро перебил его Маккольн.

— А что? Поработаешь сегодня, отстрелишь мне шестьдесят кусков вместо сотни и — гуляй, парень! У тебя есть другие варианты?

Теперь уже наступила очередь Билла разводить руками.

— Только мой багаж берем после работы и без свидетелей, вдвоем, а деньги — на самой границе.

Они ударили по рукам. Руки у обоих были красные. У шерифа от пустынной пыли ("Обыскивал таки машину!" — догадался Маккольн), у него самого… Вина вроде вчера не пил. Может, проститутку зацепил, когда из номера выставлял? А, впрочем, все равно. Главное, что он получил отсрочку. А там, может, и ситуация изменится. Мало ли чего… Хотя, судя по настороженно-насмешливому взгляду О" Брайена, вряд ли. Ну, посмотрим…

В детали своих планов шериф посвящал Маккольна уже на ходу, перед тем послав конную группу из пяти человек испано-индейской наружности по направлению к ранчо со слюняво-романтическим названием "Лунный Замок". Вспомнив о салуне, в котором он нагрузился вчера самодельным виски под самую завязку, Билл поморщился и подумал: "Какой-то край лунатиков! Впрочем, первобытная природа и такая же глухомань явно способствуют этой хворобе".

Они тряслись на его "ройсе" по извилистой каменистой дороге. Один из напарников О" Брайена, приходивших утром в гостиницу, вел машину, а второй напряженно замер рядом с ним на переднем сидении. Шериф и Маккольн устроились сзади. Стивен, постоянно отдуваясь и ежеминутно вытирая лоб огромным клетчатым платком, бубнил Биллу на самое ухо:

— Короче, хотел я этого Эммануила Хастона сразу же арестовать да засадить. Он, конечно, еще мальчишка и прав был бы для присяжных в той ситуации на сто процентов, но поднимать руку на белого, это уже чересчур даже для нашей демократии. — Последнее слово О" Брайен произнес с нескрываемой иронией.

— Разбаловал Гувер американцев, — согласился с ним Маккольн.

— И не только. Где его цыпленок в каждой американской кастрюле, что он на выборах обещал? Посмотри, что в стране творится. Разруха полная.

— Вот, вот… А он в это время таких деловых людей, как Капоне, врагами нации объявляет, — бросил Билл.

Последняя фраза явно не понравилась О" Брайену, потому что он особенно протяжно выдохнул воздух — даже усы его моржовые вздыбились — и так крепко вытер лоб платком, что казалось кожу сейчас сдерет.

— Ладно, — пробурчал он. — Новые выборы идут. Посмотрим. Мы отвлеклись, однако. В общем, арестовал бы я Эммануила. Да папаша его с Симоном объявились. Сначала рукопашную устроили, а потом начали из каких-то револьверов странных палить. — Тут шериф сделал недоуменную паузу, а Маккольн быстро взглянул на него. — Отбили, короче. И на ранчо уволокли. А ранчо это, дружище, надо видеть. Настоящая крепость. Просто так не сунешься. Поэтому действуем так. Ребята мои сейчас позиции занимают вокруг "Замка". Он в котловине небольшой находиться. Они на скалах засядут. Мы с Тони и Ником, — О" Брайен мотнул головой на переднее сидение, — выйдем из машины немного пораньше. Тебя прикрывать будем.

Маккольн всем корпусом повернулся к шерифу:

— Не понял.

— А чего тут понимать? Ты — университетский преподаватель, находящийся в командировке. Сам говорил. Заблудился. Случайно выехал на ферму. Про дорогу станешь расспрашивать, внимание их отвлечешь, а тут и мы объявимся… Арестую я все-таки этих ниггеров, — мечтательно протянул О" Брайен. — Ну, а с судом мы потом разберемся.

— А если не арестуешь? — засомневался Билл.

— Так хоть поучим немного. Покажем черномазым, кто есть кто и где их место.

Маккольн задумался. Что-то ему не нравилось. Довольно крупные силы, стягиваемые к месту рядовой стычки. Определенная неуверенность шерифа. Выдвижение его самого в передние ряды. Да и про оружие какое-то непонятное О" Брайен уже пару раз упоминал.

— А какими это стволами они твое доблестное воинство перепугали? — поинтересовался Маккольн, внимательно наблюдая за стариком.

Тот немного замялся и нехотя ответил, внимательно изучая запыленные пейзажи, рывками, как раненная змея, проползающие мимо машины:

— Ну, похожи они на здоровенные кремниевые пистолеты времен освоения Америки, — и, заметив, что Маккольн готов бросить что-то ироническое, опередил его: — Да ты не веселись, не веселись, дружище! На вид-то они древние, но стреляют!.. И непонятно — чем. Даже звука не слышно. Шипение одно.

— Так, может, это ребятишки сами шипят. В войну играют? — сыронизировал таки Маккольн.

О" Брайен пренебрежительно фыркнул.

— Как же, играют! А как они лучи из этого антиквариата пускают? И после этих игр у людей — ожоги, а дерево вспыхивает, как спичка. В общем, дружище, держи ухо востро, а нам, — он похлопал водителя по плечу, — вставать пора. За тем поворотом, Маккольн, ранчо увидишь. А мы уж пешочком. Разомнемся немного…

Перед тем, как сесть за руль, Маккольн огляделся по сторонам. Глиняная полоса под названием "дорога" была разрыта ухабами, с торчащими, во все стороны, камнями. Между плоских гор уже виднелась равнина, на которую она выходила. Эта равнина тянулась до самой мексиканской границы, и у Билла мелькнуло: "А может рвануть сейчас?.." Но мысль о багаже и ощущение напряженных взглядов в спину быстро освободили его от этой мысли.

Он снова взглянул на дорогу и та, зажатая между невысоких скал, ощетинившаяся острыми булыжниками, напомнила ему пасть с оскаленными зубами. Да, вцепились в него крепко. Все правильно — бежать отсюда некуда. Билл мягко тронул машину с места.

За поворотом открылась небольшая котловина, окруженная такими же небольшими и редкими возвышенностями. Ее округлая форма напоминала форму лунного кратера. Только грунт был красноватый, как засохшая кровь. Маккольн непроизвольно взглянул на свои руки. Они были чистыми: в гостинице О" Брайен позволили ему привести себя в порядок. На зубах скрипел песок. В котловине расположилось несколько строений, окруженных добротной каменной оградой. Ее назначение в этом пустынном краю было непонятно. Назначение нескольких голов, торчащих из-за верхушек окружающих скал, было понятно более чем. Впрочем, увидел их только Билл: снизу, с территории ранчо, их заметно не было.

Само же ранчо напомнила Маккольну пустынный поселок рудокопов, встреченный им по дороге через перевал. Такой же заброшенный и такой же настороженный всей своей пустотой. Впрочем, строения впечатления заброшенных не производили. Однако их квадратная архитектура была несколько чужда постройкам этого штата, потому что в ней ощущалась некая холодная функциональность. Как у чикагских небоскребов. Хотя по высоте до последних они явно не дотягивали. Да и серебристой, плоской, совершенно круглой крыши наиболее высокого из строений "Лунного Замка" невозможно было представить в каменном лесу Чикаго. Не росли там такие бетонные грибы с приземистой кубической ножкой. Вдалеке, на самом горизонте, виднелась решетчатая конструкция какой-то башни.

Уже спускаясь с возвышенности, Маккольн заметил атлетическую фигуру, быстрым и четким шагом пересекшую пространство между двумя квадратными домами и остановившуюся возле черного проема дверей, как-то внезапно открывшимися перед нею. Потом каменная ограда скрыла двор со странной фигурой из поля зрения. "Странной" потому, что в последний момент Маккольну показалось, что кожа ранчеро ртутно поблескивает в лучах солнца. Непонятный холодок пробежал по его коже. Люди бывают белые, черные. Красные, в конце концов. Но блестящие?!..

Помятый последними неприятностями "ройс" замер возле ворот из рифленого железа. Выходить Маккольн не спешил. Ему казалось, что его разглядывают. И не сзади, где находился О" Брайен, не со скал, за которыми прятались его люди, а именно из-за этой, наглухо закрытой и без следов хоть каких-нибудь отверстий, двери. Взгляд этот был холоден и недоверчив. Маккольн неуверенно улыбнулся. Неизвестно кому. Поэтому улыбки не вышло.

Очень естественно чертыхнувшись, Билл хлопнул подтяжками, незаметно проверив, как держится под пиджаком старый проверенный "кольт", и выбрался из машины. Оглянулся — шерифа с копами видно не было — и громко застучал по громыхнувшему железу. Несмотря на довольно жаркое солнце, оно было на удивление прохладным. Ворота медленно поползли в сторону. В открывшемся проеме напряженно замер сухощавый гибкий человек с проседью в черных курчавых волосах. Оценивающим взглядом он смерил фигуру Маккольна и вопросительно посмотрел на него.

Тот приподнял помятую, как и его "ройс", шляпу:

— Прошу прощения за беспокойство. Эжен Николь. Преподаватель латиноамериканской истории университета в Альбукерке.

На мгновение, как показалось Биллу, глаза ранчеро потеплели.

— Николь?.. На француза вы не похожи.

— Гены шотландки-матери перевесили гены отца, — усмехнулся Билл. — Извините, но вы не подскажете, как проехать на Белые Пески? Что-то я петляю, петляю, и уже совершенно потерял ориентацию.

Собеседник еще с полминуты побуравил Билла глазами, а потом выкрикнул, не поворачивая головы:

— Ник! Тут твой коллега заблудился, — и протянул руку Маккольну. — Симон Арданьян, инженер. — А потом кивнул головой на огромного пожилого негра, появившегося в проеме ворот: — А это Ник Хастон, математик. Читает лекции в вашем университете.

"Ч-черт! — мысленно выдохнул, мгновенно ставшим чересчур горячим, воздух, Маккольн. — Проклятый О" Брайен! Хоть бы предупредил, какие тут живут "ранчеро"!" Впрочем, внешне он оставался совершенно спокоен. Выдержка у Билла Маккольна по прозвищу Ледышка всегда была завидной. Даже не смотря на то, что на его глазах рушились устои общества. Дожили: негры в университетах преподают! Холодная ярость мгновенно привела Маккольна в необходимое боевое состояние. Даже мысль о бегстве затаилась до времени среди нагромождения извилин серого вещества. Преодолевая внутреннее сопротивление, Билл потянул руку негру:

— Добрый день, коллега! Вот ведь какая незадача. Заблудился. А тут еще машина барахлит. Нельзя ли у вас ее осмотреть?

Хастон недоверчиво разглядывал Маккольна.

— Мне кажется, что я вас вижу впервые.

Билл пожал плечами.

— Я вас тоже. Вы — математик, я — историк. Интересы совершенно разные. Кроме того, я стал преподавать в Альбукерке недавно. Заключил контракт. До этого перебивался временными заработками в Техасе.

Хастон с Арданьяном переглянулись и немного посторонились.

— Что ж, заезжайте, — бросил француз, — чем можем, поможем.

И бросил внимательный взгляд за спину Маккольна.

Тот оборачиваться не стал. Понимал, что О" Брайен не такой уж идиот, чтобы без весомых на то оснований показываться на людях и сломя голову бросаться в бой. Он человек основательный. Его характер требует подготовки к действиям. И эту подготовку должен был произвести он, Маккольн. Впрочем, план у Билла созрел уже тогда, когда он увидел железные ворота.

Смущенно улыбаясь, он полез за руль машины. Заводя двигатель, нащупал за приборным щитком провода зажигания и немного ослабил их. Мотор заурчал, как голодный хищник, а Маккольн быстрым взглядом окинул окружающие скалы. Все было тихо. До поры, до времени. До того самого времени, когда "ройс", глухо рыкнув, замер прямо в проеме ворот. Билл эффектно дернулся за рулем. Чуть, даже, не ударившись лбом о переднее стекло. В это же мгновение его рука рванула ослабленные провода, выдирая их из своих соединений.

— Вот, черт! — воскликнул Маккольн, хлопая дверцей. — Уже несколько раз глохнул в самых неподходящих местах! Мотор перегрелся, что ли?

И он начал открывать капот, одновременно оценивая свою позицию. Позиция была неплохой: закрыть ворота, не отодвинув автомобиля, было невозможно. От шальной пули защищает корпус машины. А на дороге уже слышны тяжелые торопливые шаги.

Маккольн до пояса влез под капот, искоса наблюдая за напрягшимися фигурами Арданьяна и Хастона.

— Привет, ребята, — послышался добродушный голос О" Брайена. — Автомобили ремонтируем? А лицензия есть?

Маккольн осторожно выпрямился. Шериф с копами протиснулись в щель около борта "ройса" и замерли лицом к лицу с обитателями "Лунного Замка". Те были безоружны. Руки представителей закона находились в непосредственной близости от рукояток револьверов. На Билла они подчеркнуто не обращали внимания. Даже обидно Биллу стало.

— Привет, Стивен, — хрипло выдохнул Арданьян. — Какими судьбами?

— А по служебной надобности, Симон, — ответил О" Брайен, обмахиваясь шляпой. — Дела все, дела… — Он, тщательно примерившись, водрузил головной убор на предназначенное для него место и повернул лицо к негру. — Где твой щенок, Хастон?

— А какое ваше дело, шериф? — хмуро бросил Ник.

О" Брайен посуровел.

— Все, что происходит на этой земле, мое дело, Хастон. Заметь, мое, а не твое! Твое дело — отвечать на вопросы. Я второй раз спрашиваю, где твой щенок?

Негр молчал. Арданьян поиграл желваками:

— Слушай, О" Брайен, ты находишься на частной территории. Без приглашения и, как я понимаю, без ордера. Не заставляй меня вышвыривать тебя отсюда.

Шериф фыркнул и, не оглядываясь, кивнул головой. Один из копов заложил пальцы в рот и так лихо свистнул, что у Маккольна зазвенело в ушах. Мгновенно на верхушках скал возникли фигуры, держащие в руках карабины. Привидения, да и только.

— Та-а-ак, — протянул Арданьян. — Это тоже твой человек?

И он сделал неопределенный жест в сторону Маккольна. Но шериф его проигнорировал. Он начинал веселиться.

— Это, Симон, преступник, находящийся в федеральном розыске. И задержан он на твоей территории.

— Ну, ты!.. — рванулся было Маккольн, но в грудь его уперся ствол револьвера.

О" Брайен не обратил никакого внимания на движение за спиной. Уверен он был в себе стопроцентно.

— Таким образом, господин Арданьян, — продолжил шериф, — я имею полное право, чтобы задержать обе ваши семейки. Но пока мне нужен только щенок Пьер Хастон.

— Занялся бы ты лучше преступником, О" Брайен, — сплюнул Арданьян. — Впрочем, если это действительно гангстер.

Шериф медленно повернулся к Маккольну и задумчиво осмотрел его с головы до ног. Потом достал из внутреннего кармана вчетверо сложенный лист бумаги, развернул его и ткнул Симону, что-то обведя желтым ногтем. На помятой странице Билл заметил портреты всей их пятерки, прорывавшейся из Чикаго к мексиканской границе.

— Понял, Арданьян? Поэтому ты со своими выродками можешь сделать только две вещи. Первая: поспособствовать тому, чтобы через десять минут молодой Хастон находился в наручниках возле меня. И вторая: чтобы в течении трех дней духу черномазого стада не было на моей земле. Чтоб не воняло. Ты, впрочем, можешь остаться. Если будешь себя хорошо вести. Я со своей стороны замну вопрос о вашей помощи этому бандиту, — по-прежнему не оборачиваясь, О" Брайен ткнул бумажкой в пространство позади себя. — В ином случае загремите на полную катушку.

Маккольн напрягся. Так они с О" Брайеном не договаривались. Ведь он согласился на роль отмычки для сейфа, но не подсадной утки. Утиное мясо стоит дороже. Билл хотел уже было высказать свое мнение по этому поводу, но его остановило движение, уловленное им краем глаза. По пустынному двору что-то передвигалось. Маккольн прищурил глаза, защищаясь от яркого солнца, и рассмотрел нечто, напоминающее большую мышь.

Мышь поблескивала металлом и катилась на маленьких колесиках прямо по направлению к О" Брайену. Тот тоже заметил ее и замер с поднятой ориентировкой, напряженно разглядывая механическую игрушку. У мыши был большие уши и огромная нарисованная улыбка. Вот механизм начал наращивать скорость, но был оставлен башмаком одного из полицейских, который ударом ноги перевернул его. Колесики завертелись в воздухе. Полицейский нагнулся, поднимая игрушку. Револьвер второго был направлен на Маккольна.

Шериф наконец опустил бумажку и обратился к Арданьяну, приподняв свои моржовые усы:

— Что, парень, в детство впадаем? Сейчас мы тебя из него вытаскивать будем. Наставлять, так сказать, на путь взрослый и…

Закончить фразы шериф не успел. Потому что мышь дрогнула в руке полицейского и внезапно глухо взорвалась, обволакивая того мутным желтоватым облаком. Тони — или Ник? — закашлялся, схватился за грудь и начал медленно оседать на каменистую почву. О" Брайен пораженно отшатнулся в сторону. Маккольн кинулся в кабину "ройса" и начал лихорадочно соединять провода, не забывая, однако, наблюдать за происходящим из-за поднятого капота машины.

Он хладнокровно отметил про себя, что реакция и у шерифа, и у его противников была неплохая. Первый, синхронно со вторым полицейским, кинулся за какой-то контейнер, стоящий возле самой каменной ограды. На упавшего копа они внимания не обращали. Тоже синхронно. Негр с французом в свою очередь бросились к входу в миниатюрный небоскреб с дискообразной крышей, двери которого начали медленно открываться перед ними.

И они успели бы добежать до него, если бы со скал не донеслись звуки выстрелов, а у самых ног Хастона и Арданьяна не выросли бы фонтанчики розоватой пыли. Одновременно с этим двери дома на мгновение замерли, неуверенно дернулись и, в конце концов, резко распахнулись, выбрасывая из своего черного проема две женские фигурки, обтянутые застиранными армейскими комбинезонами. Вот они начали скатываться с крыльца, на ходу швыряя мужчинам какие-то продолговатые предметы.

Маккольн прищурился и различил два огромных неуклюжих пистолета, медленно вращающиеся в воздухе, который моментально стал раскаленным и шершавым от поднятой пыли. Впрочем, на счет медленности ему, наверное, показалось. Потому что полет странного оружия Билл наблюдал какое-то неуловимое мгновение, а потом… Один из пистолетов был сразу же разнесен метким выстрелом на куски: Маккольн даже не сообразил, откуда стреляли — со скал или из-за контейнера. А второй внезапно изменил траекторию, срикошетил о землю и, с несколько покореженным стволом, упал прямо возле кабины "ройса".

— Стоять! Всем — стоять! — заорал О" Брайен, высовывая из-под моржовых усов крупные, желтые от никотина, зубы.

Одновременно с ним почти то же самое выкрикнул в сторону женщин кто-то из беглецов. Маккольн снова не успел сообразить, кто это был — Хастон или Арданьян. И, словно принимая эстафету, одна из женщин, черная до синевы, полная негритянка, чуть развернулась, упруго качнув огромную грудь, и закричала в еще чуть покачивающиеся двери:

— Эм! Пьер! Не высовываться! Сидите в доме, ребята!..

Вторая женщина — высокая сухощавая брюнетка — настороженным взглядом обвела верхушки окрестных скал, на которых, уже совершенно не скрываясь, с винтовками наперевес замерли люди О" Брайена и закричала в свою очередь:

— И не трогайте такотанов, Пьер! Не трогайте, Эм! Мы без них разберемся!..

Пока они перекрикивались с кем-то, невидимым в доме, всаживая, как гвозди, непонятные слова в этот крик, Маккольн воровато осмотрелся, быстро высунулся из кабины и, схватив антикварный пистолет, не разглядывая, мгновенно сунул его за пазуху.

В это же время О" Брайен перехватил свой револьвер двумя руками и, осторожно выйдя из-за контейнера, замер, широко расставив ноги и основательно упершись ими в выжженную солнцем землю. Позади него точно в такой же позе замер второй коп. Третий продолжал неподвижно лежать немного сбоку от них. Внушительные дула двух кольтов были направлены на черно-белое семейство обитателей "Лунного Замка". Фигуры на скалах были неподвижны, как изваяния. Маккольн притаился за поднятым капотом. Наступила тишина, иногда прерываемая шорохом упавшей ориентировки, которую таскал по двору, возникающий из ниоткуда, ветерок. А потом краем глаза Маккольн уловил какое-то движение.

Огромные металлические двери строения, увиденного Биллом еще с дороги, внезапно дрогнули и с едва различимым шипением начали быстро падать вниз. В открывшемся проеме замерли две, атлетически сложенные, фигуры в… Доспехах?.. Комбинезонах?.. С первого взгляда они напоминали бы игроков в американский футбол при полной амуниции, если бы не странный, ртутный цвет их нарядов. Да и лиц нельзя было различить за забралами шлемов. Потому что их — лиц и шлемов — не было. Были два абсолютно гладких блестящих яйца, низко посаженных на квадратные плечи. И странным было ощущение того, что эти зеркально-безлицые создания смотрят на тебя. Маккольн вспомнил свои ощущения при подъезде к воротам "Лунного Замка" и почувствовал, что по его спине пробежал холодок.

— Ты хотел получить Эммануила, О" Брайен? — внезапно заревел Хастон, оборачиваясь к шерифу. — Сейчас ты его получишь! Ты все получишь! Вместе с чаевыми. — И он повернулся к открывшемся дверям: — Задайте им, сынки! Задайте на полную катушку.

Побледневший шериф дернулся на месте, развернулся, вкручивая каблуки в плотный грунт и, не целясь, навскидку, пальнул из револьвера по "сынкам". Два выстрела почти слились в один, но никакого вреда блестящим созданиям они не принесли. Только что-то коротко звякнуло и Маккольну показалось, что в темноте проема он заметил моментально гаснущие желтоватые искры. "Сынки" шагнули вперед, вскидывая руки.

И хотя в них ничего не было, два зеленоватых луча метнулось по направлению к О" Брайену. Одежда на нем внезапно вспыхнула и он визжащим огненным клубком беспорядочно заметался по двору. "Сынки" опустили руки и синхронно, заставляя Маккольна вспомнить о недавних движениях копа с шерифом, шагнули к выходу из строения. Каким-то звериным чутьем Билл понял, что выпускать их нельзя. Что в этом случае их развлечение закончится, даже как следует не начавшись. Впрочем, для О" Брайена оно уже закончилось, потому что он катался по земле и сухощавая брюнетка, вскрикивая на ходу, бежала к нему. И фонтанчики от пуль вырастали впереди ее. И кто-то страшно кричал, проглатывая слова. И времени оставалось все меньше и меньше.

Вдруг брюнетка дернулась, словно со всего размаха налетела на каменную стену, и начала оседать рядом с дергающимся шерифом. Пахло горелым мясом, из ствола кольта напарника шерифа струился голубоватый дымок. А Хастон с Арданьяном зигзагами бежали к обалдевшему от убийства белой американки, не способному на второй выстрел, копу.

Но Маккольн уже не смотрел на это. Соединив, в конце концов, провода, он завел машину и резко, до предела, надавил на педаль газа. Машина заревела, дернулась и, быстро набирая скорость, рванулась к прямоугольному строению. Прямо в открытые двери. Прямо на две, стремительно выраставшие впереди, блестящие яйцеголовые фигуры.

— Не-е-ет! — истошно завопил кто-то с боку и черная потная масса, в застиранном армейском комбинезоне, ударилась в Маккольна и начала выворачивать его руки, вцепившиеся в руль.

— Вон, сука! — наотмашь ударил негритянку Билл, на мгновение оторвав одну руку от руля. И это было его ошибкой.

Падая, черная ведьма железными пальцами впилась в запястье Маккольна и выдернула его из кабины, покатившись вместе с ним по горизонтальной плоскости вытоптанного двора. Вокруг них вращались карликовые небоскребы, чьи-то ноги, мчащаяся по инерции машина, пересечения зеленоватых лучей, вспыхнувшее тело второго копа, бездонное синее небо и рыжая твердая земля.

В конце концов, вращение остановилось и Билл, сидя верхом на лежащей негритянке, захрипел, судорожно ворочая шеей, сжатой неожиданно сильной розоватой ладонью. Задыхаясь, нащупал под мышкой "кольт", выдернул его и, скосив глаза, с неуловимым чувством какого-то наслаждения всадил две пули прямо в лоснящееся лицо с неестественно огромными белками глаз. Негритянка дернулась и обмякла. Машина исчезала в темном проеме открытых дверей, волоча носом одного из "блестящих". Второй прыгал в нее.

Маккольн инстинктивно хотел было растереть передавленную до крови шею, но в это время на месте строения, в котором исчез его испытанный разными передрягами "ройс", с глухим нарастающим гулом начал вырастать огненный цветок взрыва. Что-то огромное и упругое приподняло Билла, несколько секунд подержало на весу и со всего размаху швырнуло в сторону, как нечто отвратительное, вызвавшее брезгливый испуг того, кто на ощупь нашел его в чадном пространстве окружающего мира.

Когда через пару минут Маккольн снова приобрел способность соображать, вокруг творилось нечто невообразимое. Что-то полыхало, что-то взрывалось, что-то носилось по воздуху. Казалось, взорвавшаяся машина вызвала цепную реакцию фонтанов огня и всеобщего разрушения. Рядом с Билом с глухим стуком упала чья-то нога. И только через несколько секунд он понял, что это — металлический протез, расцвеченый ртутными отблесками с пламенными бликами, пробегающими сквозь них.

Это напомнило Маккольну две металлические фигуры, исчезнувшие в фонтане пламени. Впрочем, времени на воспоминания не было. Разъяренный Хастон с оскаленным лицом — зверь да и только! — пригибаясь и уклоняясь от повизгивающих пуль, несся прямо на Билла. Маккольн растерянно ощупал землю вокруг себя. Револьвера нигде не было. Ч-черт!.. И черт, наверное, помог ему.

Не добежав пару метров до перепуганного Билла, Хастон внезапно вздрогнул, недоуменно взглянул на него и, медленно подгибая колени, упал головой вперед. На его огромной спине, плотно обтянутой клетчатой ковбойкой, расплывалось кровавое пятно. Лежащий до этого коп, еще толком не пришедший в себя от действия газа из взорвавшейся механической крысы медленно опускал руку с револьвером. Опустить ее он не успел. Как и окончательно прийти в себя.

Арданьян, привстав с колен от тела жены, яростно закричал, схватил обломок какой-то арматуры и изо всех сил метнул в сторону… Тони? Ника?.. Арматура острым зазубренным концом впилась тому в левый глаз и он, конвульсивно дергаясь, снова откинулся на спину.

Маккольн, преодолевая приступ тошноты, попытался встать на ноги, ожидая очередного нападения. Но французу было не до него. Подхватив на руки безжизненное тело брюнетки, он, пошатываясь, побежал к приоткрытой двери уцелевшего здания. Клубы дыма и пламени мешали снайперам прицельно стрелять по нему, и это позволило Арданьяну вбежать в дом. Маккольн замер, заставляя гудящую голову хоть на минутку заработать в нормальном режиме.

Бежать со двора нельзя. На открытом пространстве его по ошибке очень легко могли пристрелить люди покойного О" Брайена. В прикрытом дымом дворе безопаснее. А в здании тем более. Поэтому Маккольн стиснул зубы и, стараясь держаться ровно, побежал вслед за Арданьяном. На мгновение остановился возле копа с арматурой в окровавленном лице, вырвал у него из рук револьвер, и кинулся дальше.

Дальше была полутемная прохлада каменного здания со ступенями деревянной лестницы, ведшей куда-то наверх. Оттуда слышалось хриплое дыхание Арданьяна и его тяжелые шаги. Стараясь ступать как можно тише, Маккольн начал подниматься вслед за ним по скрипучим ступеням. Скрип, впрочем, был почти неслышимым за отголосками гула и глухих взрывов, доносящихся из-за внушительных стен здания.

Когда голова Маккольна появилась на уровне второго этажа, Арданьян уже ногой открывал тяжелую дверь, которая вела в какую-то комнату, расположенную прямо в торце узкого коридора. Подождав, пока он скрылся за ней вместе со своей ношей, Маккольн упруго, словно кошка, выскочил на этаж. Прислушался. Огляделся. В коридоре царила относительная тишина, прерываемая невнятным бубнением из полуоткрытой двери, за которой исчез француз. Билл, осторожно ступая и держа револьвер наготове, приблизился к ней. Еще раз осмотрелся. И осторожно заглянул в неширокую щель.

На узких лежанках с высокими изголовьями виднелись тела двух юношей. Белого и негра. На их головах поблескивали странные шлемы с бесчисленным количеством проводов, струящихся вниз, сливающихся в огромные пучки, которые разноцветным потоком исчезали в недрах непонятной установки. Маккольну был виден только ее металлический бок со слегка округленным краем. Тела юношей слегка вздрагивали, словно от разрядов слабеющего электрического тока. А около них суетились двое… Билл внезапно почувствовал, что ему захотелось перекреститься. Давно уже он не испытывал такого желания.

Двое существ, ростом не более пяти футов каждое, чем-то напоминали крупных мартышек, затянутых в блестяще комбинезоны. Головы их были непропорционально большими, а когда одно из них обошло лежанку, на которой находился негр ("Эммануил, — понял Маккольн, — из-за которого весь сыр-бор разгорелся"), он заметил огромные, в пол-лица, абсолютно черные глаза на абсолютно лысой голове существа. И Билл все-таки перекрестился рукой с зажатым в ней револьвером.

Существо что-то прострекотало второму, и то согласно закивало головой. После этого оба согнулись над юношами и начали осторожно снимать с них шлемы.

— Мана, Ман, как они? — послышался задыхающийся голос Арданьяна. И Маккольн понял, что тот едва сдерживает, разрывающие грудь, рыдания.

Существа осторожно положили шлемы на что-то, невидимое Маккольну, и одно из них ответило стрекотливым, словно швейную машинку разговаривать научили, голосом:

— Сильный стресс, мистер Арданьян. Не забывайте, что они резко и полностью подключились к такотанам. И внезапная гибель тех не могла не сказаться не то, что на периферийных, но и на центральных нервных связях.

— Как они? — рыдающим голосом, как заводной, повторил Арданьян.

— Самое страшное позади, — ответило второе существо. — И я благодарю Хастона, за то, что мы оказались в состоянии нарушить пятый запрет.

Маккольну показалось, что имя "Хастон" существо произнесло, как слово "Бог".

— Хорошо, очень хорошо, — произнес Арданьян, склоняясь над юношами и положив обе свои ладони на их лбы. Какое-то мгновение он помолчал, а затем резко поднял голову. — Мана, — обратился он к существу слева от себя, — активизируй тантора. Ман, — поворот головы к другому существу, — возьми миссис Арданьян и отнеси в рубку. И быстрей, ребята, быстрей!..

Внезапно он оглянулся и Маккольн едва успел спрятаться за створкою двери. "И как он этих дьяволят различает?" — мелькнуло у него. Эта, лишняя в данной ситуации, мысль почему-то успокоила Билла. И он, уже менее перепугано, заглянул в комнату, услышав в ней негромкое гудение. На дворе что-то рвануло особенно громко. Дом вздрогнул.

В низком потолке кабинета, загроможденного непонятной аппаратурой, появилось большое отверстие, в которое медленно вплыла винтовая лестница, сооруженная из множества, хрупких на вид, трубок. Из глубины открывшегося проема струился мерцающий зеленоватый свет. В поле зрения Маккольна попало существо, на удивление легко несущее тело брюнетки. С невидимой стороны комнаты слышалось негромкое болезненное покашливание, перемежаемое неразборчивыми словами. Билл напряг слух.

— Давайте, давайте, ребятки, приходите в себя!.. Времени нет. Совершенно нет, — различил он голос Арданьяна. — Эх, просили же вас не подключаться к такотанам! Ну, да ладно… Давайте в тантор быстренько. Быстрей, быстрей!

— Что с мамой? — послышался слабый молодой голос.

— Ранена. Тяжело. Поэтому, чем быстрее мы взлетим, тем лучше для нее…

— А дядя Ник?… — не успокаивался молодой.

Маккольну показалось, что он расслышал, как Арданьян скрипнул зубами.

— Мами? — внезапно коротко полувскрикнул, полупростонал другой юношеский голос с басовитыми нотками, прорезывающимися в нем.

— В тантор!!! — вдруг заорал Арданьян. — Я кому сказал?! Хватит слюни распускать!

Послышалась какая-то возня и Маккольн увидел, как два юноши, поддерживая друг друга, тяжело подошли к началу винтовой лестницы и начали медленно подниматься по ней. Существо с телом жены Арданьяна в тонких, как у ящерицы, руках уже исчезло в мерцающем проеме. Около лестницы появилась сухощавая фигура француза с каким-то свертком в руках. Внезапно он резко оглянулся и ударился взглядом в бледное лицо Маккольна. У того на мгновение даже скулы свело. Но только на мгновение. Потому что в следующую минуту Билл, схватив кольт наизготовку, вскочил в комнату и заорал, как недавно покойный О" Брайен:

— Стоять! Всем стоять!

Видимо, это вышло у него не так убедительно, как у шерифа. Поскольку Арданьян, не задумываясь ни минуты бросился прямо на наведенный на него ствол, держа перед грудью свой сверток. Маккольн тоже не задумывался ни минуты, дважды нажав на спусковой крючок. Любил он дуплеты.

Француза отбросило к основанию винтовой лестницы, а бумажные страницы из простреленного свертка разлетелись по всей комнате огромными порхающими бабочками, садясь на приборы, столы и стойки с переплетенными проводами. Прямо джунгли какие-то.

И из этих металлических джунглей прямо на Маккольна прыгнула мартышка в серебристом комбинезоне с огромными, в пол-лица, черными глазами. Третий выстрел пришелся прямо по ним. Существо отлетело в сторону, расплескивая липкую желтоватую жидкость, фонтаном хлынувшую из простреленной головы, а с верха винтовой лестницы раздался страшный, ужасный в своей ярости, двойной крик.

— В тантор, в тантор! — хрипел на полу Арданьян, закатывая глаза и захлебываясь своей кровью. — Взлетать! Немедленно взлетать! И в запасной… в комплекс… в Карлсбад…

Он дернулся всем телом и тяжело застыл среди разбросанных бумаг и перепутавшихся проводов. А второе существо в серебристом комбинезоне своими тонкими, но, очевидно, очень сильными руками уже затягивало сопротивляющихся юношей — черного и белого — в зеленоватые недра отверстия, разверзшегося в потолке. Чуть зажужжав, в него начала быстро втягиваться лестница, а само отверстие уменьшаться. И в последнее мгновение, перед тем, как два сегмента скрыли от Маккольна судорожно дергающуюся бело-серебристо-черную массу, он встретился взглядом с высоким юношей, яростно смотрящим на него сквозь спутанные пряди длинных черных волос, упавших на его блестящий потный лоб.

Они смотрели друг на друга какое-то мгновение, но Маккольну показалось, что оно растянулось на целую вечность. И еще Маккольн понял, что если он когда-нибудь в своей жизни еще раз встретится с Пьером Арданьяном, то ему не сдобровать. Поэтому он резко вздернул руку и разрядил всю обойму в бледное искаженное лицо. Но пули с визгом ударились в металлическую поверхность, рикошетя во все стороны. Сегменты сомкнулись. И Биллу показалось, что неподвижное тело старшего Арданьяна мгновенно съежилось и стало неестественно маленьким по сравнению с комнатой, загроможденной непонятной аппаратурой и усыпанной разбросанными листами бумаги.

Вверху что-то негромко загудело. Маккольн чертыхнулся и, чуть не упав, споткнувшись о тело большеголового ("Бывшего большеголового", — мелькнуло у Билла) карлика, кинулся за прямоугольную стойку. Замер, согнувшись за ней в неудобной позе и всей спиной вжимаясь в шершавую стену. Вот сейчас… Вот сейчас… Сегменты круглого отверстия разомкнутся и выкинут оттуда блестящее лысое существо с огромными черными глазами… Полуоглушенных парней Маккольн не боялся, даже безоружный. Правда, вспомнив побледневшее от ярости лицо младшего Арданьяна, Билл слегка поежился и обеспокоено взглянул-таки вверх. Вот сейчас… Сейчас…

Однако все, произошедшее за тем, поразило его еще больше, чем с ужасом ожидаемое появление огромной разговаривающей мартышки, затянутой в серебристый комбинезон. Потолок комнаты начал медленно приподниматься и из-за верхних краев стен в нее начали просачиваться пряди сизого дыма. Билл закашлялся. А диск потолка — Маккольн сообразил, что это была та самая странная крыша, виденная им снаружи — уже уменьшался в открывшемся выжженном небе и постепенно скатывался по нему куда-то влево. За пределы видимости.

Билл кинулся к окну, и увидел, как бывшая крыша, напоминающая сейчас серебристую тарелку диаметром футов в шестьдесят, зависла над скалой с замершей на ней фигуркой одного из стрелков О" Брайена и влупила по нему лучом, подобным тому, который вылетал из странных пистолетов обитателей "Лунного Замка" и пальцев безлицых "футболистов" в ртутных доспехах.

Правда, толщиной этот луч был футов в шесть и напоминал мерцающий столб сгустившегося зеленого света. Вот он соприкоснулся с плоской верхушкой скалы и та, взорвавшись клубами пыли и каменных обломков, стала еще площе. Крика стрелка не было слышно за грохотом падающего камня. А крыша-тарелка уже смещалась к следующему утесу, по отвесной поверхности которого вниз скатывалась другая, визжащая и размахивающая руками, фигурка, где-то потерявшая свой винчестер.

Неосознанным движением Маккольн ощупал пистолет с погнутым стволом, подобранный еще возле героически погибшего "ройса". Тот, втиснутый за пояс брюк, оставался на месте, но явно ничем не мог помочь его обладателю. Билл еще раз бросил взгляд в окно. В здании сейчас было явно безопаснее. Но надолго ли? Да, вот это влип!..

И Билл снова прижался спиной к шершавой, такой надежной сейчас, стене, медленно сползая по ней на пол. Сел, упершись затылком в прохладную поверхность и расслаблено опустив большие, словно ковши землечерпалки, раскрытые к верху ладони на согнутые колени. Правая безвольно скатилась вниз и под ней что-то зашуршало. Маккольн скосил глаза и, прищурившись, поднес к ним измятый листок бумаги. На ней был нарисован эскиз какой-то конструкции, удивительно напоминающей… Билл ошалело взглянул на окно и, крепко сжав листок с эскизом правой рукой, левой судорожно схватил второй, валявшийся рядом.

Синие выцветшие чернила. Быстрый нервный почерк. Буквы, разрезающие собой бумагу с пожелтевшими краями.

"Только после возвращения мы заметили, как наш Нью-Мексико похож на советский Крым, в котором мы потеряли Вовку, Элен и Жору. Что ж, планета у нас одна. А судьбы?.."

Не то! Скомканный листок полетел в сторону. Следующий. Какие-то формулы. Оставить. Дальше. "Ник был против, чтобы я летел один. Но я был обязан сделать это. Хотя бы в память про Эндрю…"

К черту! "Возникшее от разности температур электричество становится тем лучом света, которое превращает нейтронный кристалл в естественный источник поляризованной плазмы…" Пригодится. Еще, еще…

"В третий раз я пролетел через весь Союз. Теперь уже от Балтики до Тихого океана. Никаких следов Элен. Никаких следов Кондратюка…" В сторону.

"Размеры любого вещественного тела напрямую связаны с его частотными характеристиками на уровне молекул и атомов…" Ну, ну! Потом разберемся. Или кто-то разберется. За деньги. За очень большие деньги!

"Поиск по дипломатическим каналам тоже ничего не дает. Создается такое впечатление, что советское общество вакуумизируется, конденсируя энергию разложенных на ноли судеб. Они исчезают в океане энергии не проявленной…"

Через минуту Маккольн ползал на четвереньках по всей комнате, собирая в неровную стопку одни листы и отбрасывая в сторону другие. Его, довольно жирный зад, то растерянно исчезал, то жизнерадостно появлялся в узких проходах нагроможденной аппаратуры. Головы видно не было. И только когда в распахнутом потолке послышалось нарастающее гудение, она вытянулась над квадратной тумбой и напряженно замерла на ней. "Крыша" возвращалась. Но Маккольн не был уверен в том, что она возвращается для того, чтобы занять, надлежащее ей, место. Совсем даже наоборот. Это Билл понял своим отработанным инстинктом старого чикагского гангстера.

Сцепив зубы и уже без разбору хватая подвернувшиеся ему на пути листы бумаги, Маккольн комкал их в огромную охапку, прижимал ее к груди и скатывался с ней по узкой лестнице. На минуту он замер на крыльце. Невидимая "крыша" приближалась к нему с другой стороны здания. Гудение нарастало. Ближе… Ближе…

Билл согнулся, словно у него прихватило живот, и кинулся в сторону самых плотных клубов дыма, задыхаясь и исчезая среди них. Земля дрогнула. Краем глаза, сквозь качнувшуюся дымовую завесу, Маккольн на мгновение различил, как карликовый небоскреб обволокло зеленым сиянием, стены его засветились, а затем начали медленно вспучиваться и разваливаться на части. А потом Билла кинуло сквозь черные угарные клубы, поднимавшиеся, наверное, из самой преисподней, со всего размаху ударило о землю, размазывая его по ней и присыпая чем-то тяжелым, сыпучим и горячим. "Мне бы только до портфеля добраться, до денежек, — билось у него в висках, перед тем, как он окончательно потерял сознание. — Только бы добраться…"

8 октября 2002 года, Море Ясности (Луна)

— Нам туда не добраться, — голос Тресилова был настолько усталым, что Маккольн невольно удивился тому, как это еще командир "Тайги" держится на ногах. — Мы с Русланой уже пытались. Я тебе рассказывал.

Голос Олега был не только усталым, но и безразличным ко всему на свете. Даже к исчезновению проверенной в боях подруги. Дэн качнул своим зеркальным гермошлемом, пытаясь рассмотреть за черным светофильтром лицо "таежника". Ничего из этого, естественно, не вышло. Только на зеленоватых чешуйках гибкого скафандра Маккольна заиграли неясные блики. Словно водой его окатили. Веществом, пенистых прикосновений которого Луна никогда не знала.

Они стояли у подножия террасы, за которой притаились странные светящиеся шпили, обнаруженные Тресиловым и Барбикен в этом, не только навсегда обезвоженном, но и в таком же навсегда непонятном, мире. Дорожка следов, пропаханная ими еще в первый день аварийной посадки, тянулась к краю кратера, превращаясь неподалеку от него в вытоптанную площадку.

Олег прищурил глаза, убирая из поля зрения ненужные детали, и оставленные ими следы стали напоминать ему стилизованный цветок, нарисованный великаном на покатой доске склона. Ни дать, ни взять, один из загадочных рисунков таинственного плато Наска. Эдакий знак. Указующий или предвещающий…

Впрочем, то, что он предвещал, оставалось неизвестным. Но указывал одинокий ряд отпечатков ребристых подошв, вырастающий из верхушки цветка, на край террасы, исчезая за ним на опасной территории "медленного света". И догадки относительно этого новообразования у Маккольна с Тресиловым уже были.

Первым следы обнаружил Олег после того, как, вдоволь накричавшись и находившись вокруг перевернутого спаундера "Тайги" и надежно вросшего в поверхность яйца "Лунной Республики", они поняли, что Руслана исчезла. И на первый взгляд бесследно. Однако Тресилов, не верящий в мистику, упорно раскручивал спираль поисков до тех пор, пока, раза два или три пересекши стебель "цветка", не догадался взглянуть наверх. И сейчас они с Маккольном сосредоточенно изучали цепочку следов, оставленных Русланой. На безопасном расстоянии изучали, правда.

— И куда ее понесло? — тоскливо выдохнул Олег, и уже в который раз закричал в микрофон: — Руська!.. Руся, родная, отзовись!

Крошащееся радиопомехами пространство молчало по-прежнему.

— Какого ее туда понесло? — снова спросил Тресилов у этого пространства, наверняка зная, что оно ему ничего не ответит.

Лишь эфир крякнул голосом Маккольна:

— Олег, а она подслушать нас не могла?

— Может, она и сейчас нас подслушивает, — буркнул тот, затоптавшись на месте.

Чешуйчатый скафандр Дэна оставался неподвижным, странным образом напоминая собой замершую на плоском камне ящерицу, вставшую на задние лапы. Только зеркальный гермошлем снова слегка покачнулся из стороны в сторону.

Тресилов неуклюже взмахнул рукой и побрел вверх по склону: белая горилла на облизанной временем террасе. Маккольн с интересом наблюдал за ним из своего зазеркалья. В ушах пульсировали то ли вздохи, то ли всхлипы. В черном мутном небе разгоралось призрачное свечение. Но, не смотря на это, Тресилов карабкался и карабкался вверх, тяжело переставляя негнущиеся ноги. В микрофонах пыхтел космос.

И даже тогда, когда за краем кратера сияние начало сгущаться в мерцающую массу с размытыми краями и когда эта масса медленно потянула фосфоресцирующее щупальце по направлению к астронавту, командир "Тайги" не остановился. А наоборот, как показалось Маккольну, немного поддал ходу. Если это вообще было возможно для растерянного существа, с размаху всунутого в тяжелый мешкообразный скафандр.

Дэн чертыхнулся про себя и легким упругим шагом, временами словно взлетая над пыльной лунной поверхностью, кинулся вслед за Тресиловым.

— Олег, Олег, — тяжело всплеснул тишину его голос, — ты что, очумел?! Возвращайся немедленно!

С таким же успехом он мог предложить перевернутому спаундеру занять вертикальное положение. Впрочем, заставить принять руководителя дальтуровской экспедиции положение горизонтальное он сумел, в длинном прыжке толкнув того обеими ногами прямо в ранец системы жизнеобеспечения. В шорохе радиопомех что-то заскрипело: то ли ткань скафандра начала тереться о шершавый реголит, то ли друг об друга крепко стиснутые зубы.

Оседлав поверженного Тресилова и непроизвольно повернув голову, Маккольн успел заметить, как световой сгусток над их гермошлемами внезапно сплющился, встрепенулся огромным веером и втянулся назад, исчезая на горизонте, за которым исчезала цепочка следов, оставленных Русланой.

— Пусти меня! Пусти меня, гад, — ворочался под ним Тресилов. — Где Руська? Руська где?! Это ты что-то задумал, ты!.. Сначала Наруддинова, а потом…

— Идиот! — Маккольн еле удержался от того, чтобы не сплюнуть на внутреннюю поверхность гермошлема. — Полный идиот! Пошевели своими тяжелыми славянскими мозгами. Наруддинов бы на весь космос растрезвонил про Республику, а эта… Что б она сделала?.. Был бы твой Наруддинов без связи, то и он бы сейчас живехонький по Луне бегал. А мы его ловили.

Маккольну показалось, что тело Тресилова под ним слегка расслабилось. Он отпустил его и поднялся на ноги.

— Слушай, Олег, сколько у нее воздуха осталось? — чуть хрипло спросил Дэн и замер, уже не думая о том, что ему сейчас ответит российский космонавт.

В поле зрения Маккольна попали верхушки двух, самых высоких, обелисков, про которые он знал только из рассказа Тресилова. Воочию он наблюдал их впервые. Два черно-мутных, суживающихся к верху, и неуловимо неправильной формы параллепипеда замерли в таком же по цвету безмолвии, странным образом не сливаясь с ним. Может потому, что они все-таки были чернее его?..

Маккольну почему-то вспомнились небоскребы-близнецы нью-йоркского Торгового центра, атакованные в сентябре прошлого года самолетами арабских террористов. Одного из них, кстати, он знал очень неплохо. Начинал работать он у него. Но не это воспоминание поразило Дэна. Гораздо более интересным был тот факт, что таинственные шпили не светились никоим образом. Не реагировали на американца. "Разрядились, что ли?" — мелькнуло у него.

И даже тогда, когда Маккольн, ступая медленно и осторожно, чуть ли не по пояс высунулся из-за края кратера, по ним не пробежало ни малейшей искорки. А ведь Дэну уже стали видны другие, меньшие, обелиски. Он уже решил было двинуться по следу Русланы на другой склон впадины, но внизу заворочался и что-то забубнил Тресилов.

— На час где-то у нее воздуха осталось, на час. Так же, как и у меня. Вместе заправлялись. Эй, Дэн, ты куда? — внезапно слабо вскрикнул он, впечатывая, наконец, толстые подошвы ботинок в лунный грунт и выпрямляя плохо гнущийся скафандр.

Верхушки обелисков начали наливаться фосфоресцирующим светом. Маккольн сделал шаг назад, одновременно всем телом поворачиваясь к Олегу.

— Пригнись, немедленно пригнись! — заорал он.

Тресилов инстинктивно наклонил корпус. Свечение начало медленно исчезать, хотя сам Дэн пригибаться не собирался. Но, не смотря на гордую позу, желание изучать следы "таежницы" у него мгновенно пропало. Кто его знает, что задумали шпили эти чертовы!

Маккольн поймал себя на том, что думает о странных образованиях, как о живых существах, хотя уже и был знаком с теорией дальтуровского сотрудника про конденсацию лунного электричества. Живое существо под названием "Тресилов", опасливо пригнувшись, топталось на месте. "Ладно, потом разберемся, что означает полное равнодушие конденсаторов к моей особе, — подумал Дэн. — Наверное, я зарядом не вышел. Тресилову, впрочем, про это знать необязательно".

Внезапно Маккольн вздрогнул. Ему показалось, что нечто холодное и упругое легко коснулось его лба. С внутренней стороны. Ощущение было настолько неприятным, что он сразу же развернулся и начал спускаться по склону, вытянув вперед зеленоватую чешуйчатую руку.

— Отходим, Олег, отходим… Не будем пока экспериментировать.

Тресилов, пятясь, сделал назад с десяток неуверенных шагов и остановился.

— А как же… Что там? — хрипло спросил он. — Руслана где?

— Можешь пойти сам поискать, — подходя вплотную к "таежнику" произнес Маккольн. — Если хотение имеется. У меня, знаешь, оно полностью пропало.

Тресилов было дернулся, но Дэн придержал его на месте.

— Ты что, действительно, хочешь с Луной в "Последнего героя" сыграть? Наверное, ты о ней знаешь что-то такое, чего не знаю я.

— Да пошел ты! — Тресилов завелся не на шутку. — Никто о ней ни хрена не знает! Но пока я не узнаю, что случилось с Руськой, то никуда отсюда не пойду.

Он на мгновение замолчал, тяжело дыша в микрофон, и после короткой паузы добавил:

— В общем, ты — как хочешь. А я все-таки попробую из кратера выбраться. Посмотреть хотя бы… Руська живая, я чувствую это! Да и уйти далеко она не могла.

Чувствовалось, что Олег изо всех сил пытается убедить самого себя в том, что он в состоянии выполнить свое обещание. Маккольн иронически наблюдал за ним. К сожалению — или к счастью? — выражения его лица Тресилов видеть не мог. Поэтому Дэн, обойдя фигуру в белом скафандре ("В Индии — это цвет траура", — мелькнуло у него), двинулся к яйцу "Лунной Республики", бросая на ходу слова, словно камушки в черный омут:

— Давай, дружище, давай! Удачи тебе. На ближайший час, по крайней мере, пока воздух не кончится. Ты, конечно, можешь идти, куда хочешь, но мне этот способ передвижения надоел. Я лучше полечу. У меня, понимаешь, на Земле полная запарка.

Тресилов снова затоптался на месте. И теперь крайне растерянно. Впрочем, когда он отозвался, голос его растерянным назвать был нельзя. Скорее он был яростным.

— Дэн, для чего ты прилетел? Я ведь знаю, что старт "Республики" обошелся тебе в хорошую копеечку. — Олег еле сдерживал себя. — Чтобы свидетеля убрать? Так вот он, я, вот! И мог бы вообще не прилетать, Луна нас сама бы доконала. Хочешь этот процесс ускорить? Чтобы без неожиданностей?.. Куда ты торопишься, Дэн?

Не дойдя нескольких шагов до опущенной скорлупки трапа, Маккольн остановился и повернулся к Тресилову. Слова он подбирал подчеркнуто взвешено.

— Олег, если бы я хотел тебя убрать, то сделал бы это еще на Земле. Более того, чтобы не усложнять ни тебе, ни себе жизнь, я бы вообще не стал посвящать тебя в свои планы. А этих планов, Олег, как говаривал ваш поэт, у меня — громадье. Особенно в последнее время. У меня, понимаешь, сейчас каждый человек на счету. Кстати, и Наруддинов бы пригодился, но… Про Барбикен я уже не говорю. Она мне нравилась. Правда, больше с твоих слов.

— Нравилась? — всхлипнул Олег, спускаясь по склону и приближаясь к Тресилову. — Нравилась?! А она мне и сейчас нравится, потому что она — жива! И я люблю ее, Дэн! Понимаешь? Люблю…

На последнем слове Тресилов внезапно изо всех сил оттолкнулся от реголита и всей массой своего тяжеленного скафандра обрушился на Маккольна. Тот не ожидал нападения и покачнулся, падая спиной на выгнутую плоскость трапа. В открытом люке мерцали светлячки индикаторов. Слегка поламывало затылок, ударенный о внутреннюю поверхность гермошлема. Разъяренный Тресилов переворачивал Дэна на живот и заламывал его руку за спину.

— Убью, сволочь! Убью, — билось в микрофонах. — Жить хочешь, сука? Хочешь? Тогда сейчас же давай мне воздуха на подзарядку и…

Закончить фразу Олег не успел, математически выверенным движением отброшенный к открытой пасти "Лунной Республики". Все-таки скафандр Маккольна был рассчитан на большую свободу движений, чем устаревший защитный костюм "таежника".

Тресилов плавно полетел по короткой дуге и выпуклой плоскостью светофильтра ударился о кромку трапа. Что-то хрустнуло и тишину, нарушаемую надсадным дыханием, разрезал короткий испуганный вскрик. Маккольн упруго вскочил и бросился к неудавшемуся космотуристу. Уперся обеими руками в бок ранца жизнеобеспечения и рывком перевернул того на спину. Правый край черного светофильтра был покрыт мелкими трещинками, на которых быстро конденсировался белым инеем выходящий из скафандра воздух. В самом скафандре что-то хрипело и булькало.

Маккольн замер на какое-то неуловимое мгновение. Правда, в это самое мгновение его сознание работало сразу на нескольких уровнях, молниеносно рассчитывая линию поведения. И человеческая часть Дэна в который раз продолжала удивляться этому.

Вариант "а": на черта ему этот тюфяк?

Вариант "б": площадка должна быть тщательно очищена от всяческих случайностей!

Случайностей и неожиданностей, кстати, здесь почему-то оказалось с избытком. А Барбикен их еще добавила. И чтобы сократить количество этих самых нежелательных факторов, просто необходимо узнать, что же с ней случилось. И удостовериться… Плюс шпили. Не исследовав их, нельзя приступать ко второму этапу. А в одиночку это делать трудно, не смотря на всю замечательность его технического оснащения. Снова же, всякие новые случайности возникнуть могут. Тресилов может пригодиться. Да и в последующих планах ему отводилась не последнее место…

Эти мысли перемещались в голове Дэна, со скоростью зарядов в электрической схеме. Одновременно с этим он перехватил Тресилова за поясницу, засовывая его в "Лунную Республику", нажимая сенсоры закрытия трапа и давая команду на начало шлюзования. Как только трап поднялся, превратившись в покатую стенку камеры, включилось мягкое освещение бактерицидных ламп и послышалось шипение поступающего воздуха. Маккольн прислушался. Сквозь шипение протискивалось глухое мычание, доносящееся из скафандра Тресилова. Ничего членораздельного он не произносил. Даже тогда, когда чуть покачнулся пол включившегося лифта.

Едва перегородка, отделявшая их от входа в рубку, отошла в сторону, Маккольн толкнул Тресилова в спину и тот упал на бежевый пластиковый пол, взгорбатясь своим ранцем.

После этого Дэн действовал чисто механически. Поскольку решение им уже было принято. Отточенными движениями он вскрыл ранец (конструкцию скафандра Маккольн знал очень хорошо: передрали его все-таки с американского продукта) и буквально выдернул Тресилова на белый свет. Как моллюска из раковины.

Впрочем, на счет белого света — это он зря. Потому что освещение рубки носило зеленоватый оттенок. Из-за него искаженное лицо Тресилова напоминало зеленую рожу какого-то монстра из допотопных джунглей. Или киношного инопланетянина. Которым, если абстрагироваться от Голливуда, он и являлся в этом мире.

Маккольн мельком взглянул на экраны, перевел взгляд на пульт, и снова повернулся к командиру "Тайги" — космос ей пухом!

— Давай, давай, приходи в себя! Начинай соображать. Может, дойдет, что я тебя второй раз спасаю.

Тресилов мутным взглядом скользнул по рубке. Обстановка была ему знакома, поскольку ему уже приходилось бывать здесь. Поэтому, когда его глаза остановились на зеркальном гермошлеме Маккольна, их выражение было уже довольно осмысленным.

— Дэн, — шевельнул он пересохшими губами, — Дэн, дай мне скафандр. Руслану… Нужно… Время…

— Успокойся, — голос Маккольна, усиленный микродинамиками, снова был холоден и стерилен, — сейчас я буду разъяснять тебе ситуацию.

Он потянулся рукой к затылку, щелкнул фиксатором и двумя руками снял, наконец, со своей головы блестящую сферу. Словно рыцарь — тяжелый шлем после окончания трудного турнира. Однако его красивое, твердо очерченное, лицо, которое не портил даже довольно крупный нос, было спокойно до умиротворения.

Не обращая внимания на мятущегося Тресилова, Маккольн подошел к пульту и начал переключать сенсора, всем телом ощущая, как в мертвый корпус "Лунной Республики" возвращается ее электронно-механическая жизнь. Одновременно он разговаривал с Олегом. Не поворачивая, впрочем, своего лица к нему.

— Ситуация, дорогой ты мой республиканец, такова. К шпилям мы, конечно, можем попытаться подойти. Но неизвестно, чем это закончится. Очень велика вероятность нашей гибели. И этим мы твоей Руслане не поможем. Тем более, что совершенно непонятно, зачем она туда направилась. Да и то, что с ней случилось, если она попала в зону влияния обелисков, тоже. Загадка на загадке, брат. Поэтому предлагается следующий вариант. Сейчас мы поднимаем "Республику" и осторожненько пролетаем над шпилями. Проводим регонсценировку. Может, и Барбикен увидим. Маневренность, к счастью, у меня гораздо выше, чем у вашего — как это по-русски? — самовара.

Олег непроизвольно взглянул на один из экранов, в глубине которого неясно серебрилась угловатая масса перевернутого спаундера. Да, вскипятило их знатно.

— Дэн, — шепнул он гибкой спине Маккольна, — не успеем. У нее воздуха — максимум на полчаса.

И ощутил мелкую вибрацию, волной прошедшую через все тело. На экране лунный модуль "Тайги" сдвинулся с места. И только через мгновение Тресилов понял, что сдвинулись именно они. "Лунная Республика".

Маккольн, наконец, повернулся к Олегу и окинул его, как тому показалось, насмешливым взглядом.

— Успеем. А для того, чтобы действовать быстро и сообразно обстоятельствам, одень, брат, нормальный скафандр. В этих средневековых железяках, — Дэн указал подбородком на, так и лежащий кучей на полу, белый защитный костюм с нашивкой в виде вздыбленного тура на вывернутом рукаве, — ты точно никуда не успеешь. Даже умереть как следует.

— Да ты оптимист, — буркнул Олег, нажимая на сенсоры "платяного" шкафа. То, где он находился, объяснять ему было не нужно.

Часть стены рубки отъехала в сторону, открывая пространство с чешуйчатыми скафандрами, висящими в нем. Эта картина очень бы напоминала коптильню для рыбы, увиденную однажды Олегом на амурских берегах, если бы не полочка с рядом блестящих гермошлемов, выстроившихся на ней. Их, как и скафандров, было пять. Поскольку, вообще-то, "Лунная Республика" была рассчитана на экипаж из трех человек. И каждому полагалось по два костюма. Один — запасной. И так — во всем. С двойным запасом прочности и надежности.

В свое время Тресилов указал Маккольну на такое расточительное наращивание массы всего аппарата, но тот засмеялся и ответил: "Олег, этому мы научились у вашего бывшего СССР. Примитивно, но надежно. На века". Сам Союз, к сожалению и как оказалось, такой прочностью не обладал. Ее запас был переведен в конструктивные элементы: в людей, которым пришлось выживать на постсоветском пространстве. Ничего, выжили. И сейчас, черт возьми, выживем! И Руслану найдем.

Олег засунул свой костюм в шкаф и натянул прохладное пружинистое трико чешуйчатого скафандра прямо на комбинезон. Пару раз присел и согнулся, проверяя свободу движений. Взял с полки гермошлем, повертел, поставил на место и повернулся к Маккольну. Тот пристально смотрел на него. И взгляд его был очень задумчивым.

— Пристегнись, — бросил он, отворачиваясь и занимая место в одном из трех ложементов, свободно расположившихся перед пультом.

Тресилов, умостившись в соседнее кресло, с какой-то щемящей тоской вспомнил про тесноту лунного модуля "Тайги". Да и орбитального тоже. "Республика" чуть покачивалась метрах в пяти от лунной поверхности, подрабатывая на малой тяге.

— Ну, поехали! — выдохнул Маккольн, включая маршевые двигатели.

"Лунная Республика" неуверенно рыскнула и начала стремительно набирать высоту, вздымаясь над кратером и отклоняясь в сторону загадочных шпилей. Внизу, весь в синевато-оранжевом сиянии, укоризненно молчал перевернутый спаундер.

Сначала Тресилову показалось, что Маккольн плохо рассчитал траекторию движения, потому что поверхность Луны начала стремительно отдаляться и вспучиваться, готовым переломиться, горизонтом. Но потом он понял, что Дэн решил не лезть в пекло, очертя голову. На обзорных экранах был хорошо виден их кратер с какой-то чешуйчатой, как и скафандры на борту "Республики", внутренней поверхностью. Только через секунду Тресилов понял, что это — следы их бурной деятельности по перетаскиванию камней. Да, попахали они с Русланой основательно. И в прямом, и в переносном смысле.

Слева виднелся еще один кратер. На горизонте выгибались непонятной высоты — на Луне очень трудно было определить правильные размеры объектов — горы. То ли Лунные Апеннины. То ли такой же Кавказ. Тресилову показалось, что он различил какую-то извилистую линию, ведущую к ним. Но сразу же его внимание было отвлечено экраном, на котором появилась панорама злополучных обелисков. Вернее, теней от них. Если бы Олег с Дэном не видели их в сравнительной близости от себя, то с орбиты они вряд ли бы смогли определить характер этих образований. Только теперь Тресилов понял, почему Дэн не заметил их.

Параллельные угольно-черные тени тянулись к кратеру Тайга, как уже Олег начал называть место их неудачного прилунения. Сама Тайга с точки обзора "Республики" тоже наполнилась непроницаемой чернотой и стала напоминать эбонитовый щит, брошенный на серовато-серебристую скатерть. Все детали исчезли. Шесть теней — две длинных и четыре покороче, чуть в стороне от них — тянулись к щиту, словно клинки шайки средневековых разбойников. Было в этом что-то зловещее.

Олегу показалось, что там, где тень самого длинного шпиля почти вонзалась в щит Тайги, мелькнуло почти неразличимое белое пятнышко.

— Дэн, Дэн, видишь?! — чуть не сорвав ремни безопасности, выгнулся он, тыча растопыренной ладонью в экран.

Маккольн молча кивнул в ответ, и его пальцы забегали по пульту, как пальцы пианиста по клавиатуре инструмента. Правда, музыка, типа "Лунной сонаты", не зазвучала, но Тайга и клинки теней, целящиеся в нее, начали быстро вырастать на экране. А Тресилов до боли в глазах напряг зрение, пытаясь не упустить из виду замеченное пятнышко. От напряжения даже искры в глазах забегали.

Впрочем, через минуту стало понятно, что эти искорки не были иллюзией. Огоньки действительно имели место быть, независимо от ощущений Олега все больше и больше разгораясь и группируясь в шести местах, неподалеку то кратера. В местах, откуда начинали вырастать продолговатые тени. Шпили явно начинали светиться. Маккольн приостановил движение "Лунной Республики". Лицо его было совершенно бесстрастно.

— Странно, — произнес он, вглядываясь в экран, на котором искры вытягивались в мерцающие нити, соединяющиеся между собой. Бело пятнышко, замеченное Олегом, затерялось среди них. — Странно. Когда я в первый раз подходил к вашей "Тайге", ничего подобного не наблюдалось.

— Тогда ты мог не заметить, — нервно бросил Тресилов. — Спешил. Или с другой стороны подлетал.

— Да? — в голосе Маккольна прорезались иронические нотки и он прикоснулся к какому-то сенсору.

Самый крайний, темный до этого, экран засветился голубоватым сиянием. На его плоскости замер перевернутый лунный модуль "Тайги", а на его фоне напряженно застыли две горбатые фигурки в белых скафандрах. В левом углу экрана мерцали зеленые цифры: "08.10.2003 12:37:08".

Пальцы Маккольна сыграли на пульте еще какую-то неслышимую мелодию и четыре последних цифры пришли в движение: "12:37:01… 12:36:58… 12:36:25… 12:35:44…" Одновременно с этим фигурки начали пятиться, отворачиваясь от объектива и делая неестественные жесты: Дэн включил заднюю перемотку видеозаписи.

Вот спаундер, занимавший перед этим чуть ли не весь экран, начал быстро съеживаться. Возникли неясно очерченные края кратера. Промелькнули тени от шпилей. Поворачивающаяся панорама лунной поверхности сначала выплеснулась на весь экран, а потом начала заваливаться и падать в глубину черного неба. Вместе с ней заваливался и щит Тайги с клинками, направленными на него. Те были темны и угрюмы.

Вот они, вместе с вылизанной лунной поверхностью, уплыли за край монитора, а в небе начал разгораться огненный клубок взрыва с взлохмаченными краями. Клубок уплотнялся, проваливаясь в себя, и сгущался в цилиндрическую конструкцию орбитального модуля. От него, по направлению к объективу, убегал столб плотного зеленого света. А модуль уже увеличивался, увеличивался, переполняя собой весь экран. Где-то внутри его находился Наруддинов. Еще живой.

— Хватит! — хрипло выдохнул Тресилов, пытаясь дотянуться до сенсора видеозаписи. Его трясло.

Маккольн успел отбить руку Олега перед тем, как выключить экран. Она была потная и холодная. Взгляд же Дэна был холоден и внимателен.

— Как видишь, — произнес он, — в первый раз эти чертовы булыжники даже не дернулись.

Тресилов пустыми глазами вглядывался в то, как мерцающие нити вблизи от левого края Тайги сгущают свой рисунок и превращаются в сплошное мерцающее поле. Да, в этот раз они "дергались" основательно. И теория электрического конденсатора, учитывая расстояние "Республики" до шпилей, вряд ли объясняла это явление. Олег искоса взглянул на крайний экран, за темной поверхностью которого продолжал жить второй пилот "Тайги" Сергей Наруддинов. Их разделяла только тонкая стеклянная пластина. Но разбить ее было невозможно.

Дальтуровец тряхнул головой, отгоняя посторонние мысли, и бросил на командира "Лунной Республики" взгляд затравленной дичи. Окончательно затравленной.

— Дэн, время!..

— Время, время, — нараспев пробормотал тот, осторожно приближая корабль к шпилям, над которыми уже всплывало светящееся облако. — Всему свое время, дружище.

И внезапно он так резко кинул "Республику" в сторону, что Тресилова чуть не перерезало ремнями безопасности. И в последний момент ему снова показалось, что он различил белое пятнышко, размазанное между двух огромных валунов. И имело оно форму скафандра.

— Дэ-э-эн!!! — вывернул он свое тело вместе с криком и ремнями.

Но шпили, вместе с фосфоресцирующим щупальцем светящегося облака, уже скрывались за лунным горизонтом. А в глубине облака тонул белый скафандр с дальтуровским шевроном и нашивкой в виде сине-желтого украинского флага под ним.

— Сидеть! — не поворачиваясь к Олегу, бросил Маккольн. И это было произнесено так внушительно, что Тресилов растерянно замер, так и не успев вырваться из цепких объятий ложемента.

— Сидеть! — повторил Дэн уже более расслабленно и "Лунная Республика", перед этим зависшая на своей орбите, медленно поплыла по широкой дуге, прячась за горизонтом и обходя стороной месторасположение обелисков.

Безжизненное небо вращалось над мертвой планетой. У Тресилова кружилась голова. Где-то, за несколько десятков километров от них, начинала задыхаться Руслана.

А яйцо "Республики" уже снова снизилось до десятка метров над лунной поверхностью, словно прижимаясь к ней, и осторожно поползло по направлению к таинственным шпилям. Металлический хищник в каменной саванне.

— Что ты задумал? — спросил Тресилов бесцветным и равнодушным голосом. Все равно от него ничего не зависело в этом мире. Даже собственная смерть, а не то, что чья-то жизнь.

Эта жизнь зависела сейчас от Маккольна, который, сосредоточенно поджав губы, внимательно изучал столбец цифр, ползущий по экрану. Координаты, что ли?

— Меня сейчас больше интересует то, что задумали эти взбесившиеся кирпичи, — в конце концов, оторвался он от экрана, удовлетворенно крякнув перед этим. — Но, какие бы мрачные мысли не ползали в их бетонных мозгах, мы их передумаем, переиграем, переиначим. Не так ли, брат?

Тресилов угрюмо молчал, уставившись на экран монитора, в углу которого прыгали цифры отсчета времени. Оно текло пульсируя, рывками, но довольно быстро.

Маккольн проследил за направлением его взгляда и вздохнул:

— Олег, соберись. Мне нужна помощь. Вести корабль ты не сможешь, но стрелять…

"Таежник" вздрогнул, словно очнувшись от глубокого сна. Глаза Маккольна блеснули холодным отраженным светом мониторов.

— Делаем так. Поскольку мы не знаем, чем нам грозит излучение шпилей, то нужно, на всякий случай, ликвидировать источник этого излучения. Силенки для этого у нас есть.

И он ткнул пальцем в последний ряд цифр, быстро уползающих за край экрана. Тресилов всем корпусом повернулся к нему.

— Маневрировать, — продолжил Маккольн, — придется, возможно, очень быстро. Здесь ты мне не помощник. И поэтому управлять "Республикой" буду я. Твоя задача: по моей команде — ты слышишь? только по моей команде! — включать плазменную пушку. Ты помнишь, как это делается? Вот этой группой сенсоров, — Дэн ткнул пальцем в несколько прямоугольников зеленого цвета и перечислил: — Полная мощность. Средняя. Малая. Ну, малая тебе не потребуется. Лупи на полной. Но только по моей команде! Уразумел?

Тресилов быстро-быстро закивал головой, протягивая, как потопающий к борту лодки, обе руки к заветным сенсорам. Маккольн мягко остановил его:

— Не спеши. Спешить буду я. — И резко выдохнул воздух. — Готов?

Олег сделал короткую паузу и снова молча кивнул головой. Но теперь гораздо уверенней. Одновременно с ним паузу в своем передвижении сделала и "Лунная Республика". А потом так рванула с места, что у Тресилова от перегрузки щеки потекли, а тело расплылось по всему ложементу.

Маккольн направил корабль вертикально вверх, одновременно закладывая крутой вираж в направлении шпилей. "Республика" взвилась из-за горизонта серебряным метеором, крутнулась на месте и обрушилась на обелиски. Они вырастал на экранах со скоростью поезда метрополитена, выскакивающего на станцию из темного туннеля. Казалось, что "республиканцы" застали их врасплох. Но это только казалось.

В этот раз шпили не стали медленно всплывать из своего глубокого каменного сна, нехотя искрясь в темном пространстве теней. Нет, они вспыхнули одновременно и мощно, бросая, скрученные в огромный пучок, лучи ярко-желтого цвета, навстречу "Лунной Республике". Этот пучок гибко качнулся из стороны в сторону, напомнив Тресилову гигантских размеров плеть, норовящую хлестнуть необузданного зверя, принявшего облик космического аппарата. В целях, так сказать, его дрессировки.

— За-а-алп! — заорал зверь голосом Маккольна. — Давай, Олег, давай!

Непроизвольно зажмурив глаза, Тресилов не прикоснулся, а изо всех сил вдавил зеленые сенсоры в пульт, словно это были заржавевшие неподатливые кнопки. Световой столб почти такого же цвета, как и прямоугольники у него под руками, бросился по направлению к желтой плети. Коса, как говорится, на камень.

Камень задумался. И в месте соприкосновения двух световых потоков вскипел ярко-голубой пеной, напоминающей одновременное включение далеких сварочных аппаратов. В количестве миллиона штук. Теперь глаза прикрыл и Маккольн. А желтое и зеленое уперлось друг в друга и на мгновение замерло. "Лунная Республика" внезапно начала терять скорость.

И Тресилову показалось, что он услышал отдаленный, словно из другой галактики доносящийся, треск электрических разрядов. Воздух в рубке стал прохладен и текуч, как после грозы. Зеленый световой столб продавил желтое пространство. Ослепительно мерцала голубая пена. "Республика", почему-то вся вибрируя, снова начала набирать скорость. Светящаяся плеть внезапно взлохматилась и разделилась на несколько бледно-оранжевых прядей, которые начали медленно обволакивать аппарат. Словно щупальца гигантского осьминога ветхую рыбацкую лодку.

— Ах, ты!.. — выругался Маккольн, играя на пульте мелодию новой траектории.

Мелодия была явно безумной. В экранах, стремительно ускоряясь, замелькали меняющиеся кадры: оранжевое щупальце… голубая пена… лунная поверхность, подернутая призрачной дымкой… окутанное такой же дымкой, мутное черное небо… снова оранжевое щупальце…

Появление последнего вызвало у Тресилова мимолетное ощущение "дежа вю". Где-то он видел подобное. Не в падающем ли модуле "Тайги"?

Однако на воспоминания не оставалось времени: "Лунная Республика" вращалась все быстрее и быстрее. Кружилась голова… Кружилась Вселенная…

— Олег, за-а-алп! — кричал Маккольн и Тресилов, почти теряя сознание, снова вдавливал пальцы в сенсора.

Зеленый световой столб шел по кругу, перемалывая на голубую пену окружающее пространство. Оно пузырилось во всех экранах, и даже воздух рубки становился колючим, как газированная вода. Переплетение желтых, голубых и зеленых струй сплеталось в огромный вихрь, в центре которого бешено вращалось яйцо "Лунной Республики", выплевывающее смертоносную плазму. Долго так продолжаться не могло.

Дэн бросил косой взгляд на Тресилова и скрипнул зубами, возвращаясь к игре на сенсорах: тот был на грани безумия. А в этой круговерти даже мозг Маккольна в одиночку не смог бы справиться с ситуацией. Тело могло бы, а вот мозг…

Внезапно Дэн ощутил прикосновение чего-то упругого и холодного к внутренней стороне лба. Точно так же, как недавно на краю кратера. Он непроизвольно замер, наблюдая за тем, как искристая пена рассеивается в пространстве и сквозь нее начинают проступать детали лунной поверхности с темными шпилями на ней. По ним еще пробегали сполохи, рассыпающиеся на отдельные огоньки, но это были огоньки затухающего костра на, размазанном утренним туманом, речном берегу.

Маккольн тряхнул головой, избавляясь от неприятного чувства непрошеного прикосновения к такому скрытому месту, к которому никаких прикосновений вообще не предусматривалось. Еще раз взглянув на Тресилова, он начал замедлять вращение "Лунной Республики", устанавливая продольную ось ее яйца перпендикулярно шпилям. Мало чего они еще выдумают, а чтоб не выдумали…

— Олег, — спокойно, очень спокойно, произнес Маккольн, — залп!

Мутно-зеленый плазменный столб обрушился на поднятые к небу, словно в последнем салюте, клинки обелисков. Тресилову показалось, что он физически ощутил удар взбесившегося — от него взбесившегося! — излучения об реголит. Шпили вспыхнули желтым, с голубыми переливами, пламенем и перед тем, как начать рассыпаться на миллионы, беззвучно падающих обломков, бросили в экраны "Лунной Республики" темно-синий пылающий шар, напоминающий собой огромную шаровую молнию.

Корабль вздрогнул, качнулся из стороны в сторону, и, охваченный синим пламенем, начал плавно падать к подножиям бывших обелисков, ощутимо набирая скорость по мере своего снижения. Рубку подернуло сизой пеленой. Покрытый голубым мерцанием Маккольн, пытался выровнять траекторию полета, не обращая внимания на то, что творилось у него в голове.

А творилось там нечто невообразимое. Рождались вселенные, взрывалось фотонами пространство, падали в пустоту расплавленные капли планет, съеживались корой, остывали, и корявые горные пики пытались докричаться друг до друга через бездны лет. И световых, и темпоральных. "Отзовись, отзовись, отзовись", — пульсировало в мозге, но Дэн, не веря в то, что может сойти с ума, интуитивно, на ощупь, выравнивал и выравнивал "Лунную Республику", каждым нервом срастаясь с ней и заставляя аппарат слушаться себя.

Что-то испуганно взвизгнуло, и сразу же наступила тишина. Аппарат замер на сравнительно ровной площадке с внешней стороны Тайги. Голубой туман клочьями разлетался в стороны. В затухающем мерцании проявилось лицо Тресилова с тупо полуоткрытым ртом. На экранах темнели груды чего-то, что еще несколько минут назад гордо вздымалось к небу.

— Все, — криво ухмыльнулся Маккольн в сторону "таежника". В голове у него до сих пор что-то пульсировало. Правда, все слабее и слабее. — Кажется, приехали. Ты как?

— Н… нормально, — заикаясь, выдавил Тресилов. — А т… ты?

— Полный порядок. Правда, это синее безобразие заставило меня немного поволноваться.

Тресилов с нарастающим удивлением уставился на спокойное — неестественно спокойное! — лицо Маккольна. Неужели можно пребывать в таком каменном состоянии после этой… этого…

— Какое безобразие? — спросил.

Настала очередь удивляться Маккольну. Впрочем, внешне этого заметно не было.

— Ты что, не обратил внимания на то, чем нас порадовали напоследок эти булыжники?

— Почему? Обратил. Видел, как мы в пену провалились. Как корабль закувыркался: до сих пор в мозгах все вверх тормашками… Как ты его выравнивал. Слушай, — внезапно заинтересованно спросил Тресилов, — а где ты научился с такой скоростью на пульте работать? У тебя даже рук видно не было.

Маккольн бросил взгляд на свои руки, расслабленно лежащие на подлокотнике ложемента. Они его сейчас не волновали. Нормально сработали, и слава Богу!

— Слушай, — спросил осторожно, — а шар?

— Какой шар?!

— Та-а-ак, — протянул Маккольн, — кто-то из нас, брат, явно страдает галлюцинациями. Или амнезией. А что ты перед самой посадкой чувствовал?

— Пытался вспомнить, где же на этой чертовой "Республике" находится туалет, — буркнул Олег. — Чтобы успеть донести свой зад до него.

Он уже явно понемногу приходил в себя.

— Дэн, — взмолился Тресилов, выбираясь из ложемента, — давай исповедываться потом будем. Когда Руслану найдем. У нее воздуха максимум минут на пятнадцать осталось.

"Таежник", конечно, был прав, но… Ладно, потом разберемся. Да и обстановку за бортом изучить не помешало бы. И сам корабль осмотреть: вон сколько повреждений появилось, судя по индикаторам. Ч-черт!.. Что же это за феномены да с аномалиями?! На непредвиденные обстоятельства такого рода он, Дэн Маккольн, совершенно не рассчитывал. Нет, этот русский еще может очень сильно пригодиться! И дернул же его черт в одиночку лететь. Но, кто же знал… Да и эйфория была после того, как американцы разрешили коммерческие старты. Однако, как много в нем еще по-человечески неорганизованного! До безобразия много. Эдакого синего цвета безобразия.

Маккольн тяжело повел головой, наблюдая за тем, как пошатывающийся Олег, открыв шкаф, напяливает на себя зеркальный гермошлем. Вытащил свой из захвата ложемента, привычно щелкнул фиксатором и принял вертикальное положение. Его не шатало абсолютно.

Через несколько минут они стояли у выгнутого трапа "Лунной Республики", настороженно оглядываясь во все стороны. Две зеленые ящерицы возле бесформенного нагромождения камней.

Нагромождения-то были совершенно бесформенны, но… Дэн нагнулся, поднимая один из обломков, на которые рассыпались шпили. Абсолютно правильный параллепипед матово-черного цвета с гранями, слабо мерцающими отраженным светом прожекторов "Лунной Республики".

Дэн огляделся внимательней. Шпиль, возле останков которого они прилунились, рассыпался на аккуратные вытянутые кубики. Других форм в обломках, в которых порылась нога Маккольна, не наблюдалось. Он, конечно, не геолог-селенолог, но… Еще одна загадка.

Тресилов между тем, не обращая внимания ни какие тайны с загадками, выкарабкался наверх и застыл там, изучая окрестности. Вертя своей зеркальной головой, он пытался сориентироваться в том, где видел с орбиты маленькое пятнышко, напоминающее скафандр. Немного левее вон того главного шпиля. Вернее, того, что от него осталось. За тем валуном, кажется. Олег спрыгнул вниз, чуть не поскользнувшись на гладких обломках, и побежал к нему, плавно взлетая над лунной поверхностью. Маккольн, неуверенно потоптавшись на месте, сунул подобранный обломок в накладной карман, поправил, висящий на поясе, плазменный пистолет, и поспешил за ним, не забывая, впрочем, внимательно оглядываться по сторонам.

Еще одна груда кубических обломков…

Просто груда…

Облизанный черным небом край кратера…

Пропаханная по нему неровная полоса, ведущая вниз…

И белый скафандр под огромным грязно-серым валуном.

Руслана лежала на спине, безвольно раскинув руки, и в опущенном светофильтре ее гермошлема отражалась бездонная пустота.

— Руська! Руся! — залепетал Олег, бросаясь к ней. Маккольн настороженно замер поодаль: что-то ему не нравилось.

А Тресилов уже под обе руки подхватывал безжизненное тело, пытаясь приподнять его. Оно поддалось на удивление легко. Олег чуть не перевернулся на спину, смытый с места волной ужаса, хлынувшего на него, и непроизвольно выпустил скафандр. Тот упал, переворачиваясь передней частью вниз и открывая пораженному "таежнику" свои тылы. Ранец системы жизнеобеспечения был вскрыт. А скафандр был… Скафандр был пуст.

Ужас упругим толчком перешел в панику. Олега отбросило в сторону, словно перед ним лежала не пустая скорлупа защитного костюма, а невиданный монстр из самых кошмарных фантазий, придуманных воспаленным мозгом. Отвратительный, могучий и готовый к нападению.

— Там… там… там… — тыкал Тресилов пальцем в пустой скафандр.

— Тук-тук-тук, — колотилось сердце, грозя взломать грудную клетку.

— Так, так, так, — задумчиво бормотал Маккольн, внимательно изучая грунт вокруг опустошенного аппарата индивидуального назначения.

Внезапно Тресилов бросился к нему и, рыча разъяренным зверем, изо всех сил начал колотить его по чешуйчатой спине. Словно гвозди забивал со всего размаха.

— Это ты!.. Это ты!… Это ты! — рвался его голос. — Я-то, дурак, не сообразил, но ты!.. Как ты мог начать обстрел, зная, что где-то здесь…

Фразу Олег не закончил потому, что снова был отброшен в сторону. Но уже не ужасом, а обычным, хотя и очень сильным, ударом кулака, закованного в металлизированную перчатку.

— Идиот! — зло и, странным образом, одновременно равнодушно, бросил Маккольн. — Если бы Барбикен попала под обстрел, от нее вообще ничего не осталось бы. Ты сюда лучше взгляни.

Тресилов уставился в направлении вытянутой руки, все еще сжимающей огромный кулак. И почувствовал, что сейчас или потеряет сознание, или окончательно сойдет с ума.

На темном реголите, вытоптанным их ребристыми подошвами, четко выделялся еще один след. След босой человеческой ноги.

20 августа 1937 года, Гременец (Полтавская область, Украинская ССР)

Следы босых ног медленно растворялись в желтом песке после того, как их облизывали ленивые языки зеленоватых волн. Володька сидел на берегу Кавуньки, днепровского островка, расположенного как раз напротив Гременца, обхватив руками колени и положив на них левую щеку. Над городом пылало Солнце и казалось, что дебаркадеры гременецкой пристани уплывают куда-то сквозь раскаленное янтарное марево. В зарослях ивняка шевелился ветерок. Растерянно вскрикивали чайки, и городские тополя на том берегу зелеными ракетами взлетали, взлетали в огромное небо и никак не могли взлететь. Так же, как и Володька. Только во сне он еще иногда испытывал чувство полета. Наяву, наверное, так и не придется.

Парень надрывно всхлипнул и зло растер покрасневшие глаза сжатым кулаком. Плакать он не собирался. Не дождутся. А потом резко вскочил, с разбегу бросился в воду и начал отмерять расстояние до другого берега короткими резкими саженками. Довольно сильное течение сносило его вниз, к мосту, но Вовке всегда нравилось плавать именно таким курсом.

Через четверть часа, в очередной раз победив вязкое движение тупой водной массы, Володька выкарабкался на гранитную глыбу с разбросанной на ней одеждой. Галки уже не было. Только на том месте, где она сидела, осталась лежать измятая "Правда", ставшая причиной их ссоры. Газета давно бы уже упала в воду, если бы не зацепилась за Вовкину парусиновую туфлю. Старенькую и разбитую донельзя.

Володька сердито пнул ее, и газетный лист зашелестел, подхваченный порывом ветра. Плавно спланировал и закачался на ленивых медленных волнах. На быстро намокающей странице была видна злополучная заметка. Про новое достижение советской техники, позволившее зашвырнуть вторую стратосферную ракету "Авианито" на высоту в 3000 метров.

Володька снова сжал кулаки, откидываясь спиной на горячий камень. Эх, везет же людям! Ракеты запускают, на самолетах летают, звездами в телескопы любуются. Высокая жизнь!.. А у него? Документов не то, что в летное училище не приняли, а даже в аэроклуб не записали. Только доходят в анкетах до графы "родители", тут все и начинается. Так, может, права Галка, обозвавшая его неудачником?

Хотя, с другой стороны, хорошо быть "удачницей", если у тебя родители самого, что ни на есть, пролетарского происхождения, папа — заворг в горисполкоме, а сама ты — бывший комсорг школы и в анкетах у тебя ни одной зацепочки не найдешь. Разве что имя какое-то иностранное — Гоэлрина. Однако, и это — в честь плана ГОЭЛРО, государственной электрификации России. Галина — это так, по-уличному. Вот проклятые бумажки! Если бы их подделать да исправить, новые данные какие-нибудь внести…

Представив себя, испуганно озирающимся и подделывающим документы, Володька брезгливо поморщился. И внезапно рывком сел, взлохматив всей пятерней еще влажные волосы. А что!?.. А что, можно и не подделывать, а вот новые данные… Ведь если какой-нибудь подвиг совершить, да такой, чтобы все охнули, а Галка в первую очередь, то… Подвиг, он в анкетах обязательно отмечен будет. Например, награжден Барбикен Владимир Андреевич медалью за спасение утопающих. Нет, это, пожалуй, мелковато. Да и утопающих этих еще поискать надо. Володька непроизвольно окинул взглядом днепровскую панораму. От моста до затона. Субъектов, нуждающихся в его помощи, естественно, не наблюдалось.

Эх, если бы шпиона какого-нибудь поймать! Но откуда у них, в Гременце, злобные агенты иностранных разведок? Сенокосилки, выпускаемые в Грюкове, на правом берегу Днепра, разделившего город на две части, вряд ли их интересуют. Вот, если бы война… И красный боец Владимир Барбикен спасает от разгрома свою дивизию. И суровоглазый комдив жмет ему руку, вручая именное оружие. А потом — орден. Но… Но в армию еще попасть надо. Вот, может быть, осенью…

Володька снова лег, переворачиваясь на живот и подставляя жарким солнечным лучам загорелую спину. Эх, если бы война… Внезапно Вовка замер. Слушай, друг ситный, а война-то ведь идет! Далековато, правда. Но, что для него расстояния? До неба еще дальше.

Он взволнованно заерзал на животе, чуть не обдирая кожу о шершавый гранит и не обращая на это никакого внимания. Так, через границу он вряд ли перейдет: там наши пограничники бдительно охраняют советские рубежи. И правильно делают. Нужно что-то другое придумать… Думай, Володька, думай. Думай, как помочь республиканцам проклятых фалангистов бить, как подсобить испанскому народу в его справедливой борьбе, как орден получить и анкеты исправить!

Он уже представил себя в эспаньолке, с винтовкой в руках, кричащим "Но пассаран!" и самым первым врывающимся в освобожденный Бильбао, столицу Страны Басков, которую фалангисты захватили в середине июня. Или вот он, нагруженный взрывчаткой, под прикрытием ночи минирует самолеты немецкого легиона "Кондор", разбомбившего в апреле свободолюбивую Гернику. Черные железные птицы с крестами на крыльях взрываются на взлете, с грохотом распуская огненные бутоны клубов дыма и языков пламени, а он, командир интернациональной разведывательно-диверсионной группы, в это время…

Володька тряхнул головой, сбрасывая наваждение. Тоже мне, разведчик нашелся! До Испании еще добраться надо. А сделать это… А сделать это можно довольно просто! Едешь, например, в Одессу, устраиваешься на работу в порт — грузчиком хотя бы — пробираешься на корабль, идущий куда-нибудь во Францию, немного страдаешь в трюме от голода и жажды, а после переходишь франко-испанскую границу. Там пограничники, наверняка, послабее наших будут. Какие у буржуев пограничники?!

— Эврика! — заорал Володька, вскакивая и размахивая руками.

Но, если древний старик Архимед после этого возгласа выскочил из ванны, то его отдаленный потомок не удержался на гранитной глыбище и, наоборот, бухнулся в воду, вздымая к небу сноп искрящихся брызг.

Вода была не холодная, но резкий перепад температур сразу же отрезвил Володькину голову. И он зло затряс нею, украдкой оглядываясь по сторонам: не видел ли кто его бесславного падения. Неподалеку несколько рыбаков уставились на неподвижные поплавки своих удочек, и им явно было не до него. Буксир, тянущий по фарватеру баржу с песком, рыкнул коротким гудком, расходясь с рейсовым пароходом. Все было спокойно. Беспокойным оставался только сам Володька.

"Ребячество! — хмуро думал он, выкарабкиваясь на надежность гранитной плиты. — Сплошное ребячество! Ты ведь уже не пацан из детдома. Не дуралей из ремесленного училища, а взрослый человек. Пора за ум браться, на работу выходить, о матери думать…"

Вспомнив о матери, Володька помрачнел еще больше. Странные у них сложились отношения. Еще с тех пор, когда она, освободившись, приехала с Дальнего Востока и пришла в общежитие ремесленного училища. Он, Вовка, тогда только-только начинал учиться в нем, вылетев во взрослую жизнь из детского дома. Незнакомая ему женщина была маленькой, сухонькой и какой-то навеки потерянной. Даже жалко ее было.

Наверное, именно эта жалость позволила ей уговорить Вовку переехать из Харькова в Гременец, в это, в определенной мере, полтавское захолустье. Хотя, еще в начале двадцатых это самое захолустье было центром целой губернии. Но у Володьки, родившегося в нем, остались от той, губернской, жизни только обрывки неясных воспоминаний. Гораздо четче он помнил огромное синее море, огромного черного негра и веселого дядю Жору, бесстрашно приспосабливающего на крутой черепичной крыше какой-то забавный флюгер. Где они все?..

А нашедшаяся мама Лена боялась всего. Больших городов и маленьких полустанков, скоплений народа и одиноких людей в форме, темноты боялась и собак. А больше всего боялась говорить о прошлом. Поэтому Володька относился к ней иронически, с доброй долей непонятной злости, как к младшей сестренке, навязанной родителями на выходной старшему брату. Или сестре. Как, например, Ефимка Галине.

Впрочем, не смотря на свою иронию и злость, Вовка решительно понимал, что ответственен за мать. Непонятно почему, но ответственен. Да и сердце у нее… Если, предположим, он из города куда-нибудь сорвется и ей ничего не скажет, то она на второй день… От тревоги да неизвестности. И от страха.

Владимир тяжело вздохнул, прячась от нескромных взглядов за утесом и выкручивая мокрые трусы. Натянул черные сатиновые шаровары, зашнуровал свои старенькие туфли, а полосатую футболку зашнуровывать не стал: просто перекинул ее через плечо и побрел в город. Думать ни о чем не хотелось. Даже о самых героических подвигах. В мастерские зайти надо, вещи забрать и завтра на работу выходить. Вот и все подвиги.

Футболку, кстати, он зря сразу не одел. Пока начал натягивать ее на ходу, уходящий трамвай, ехидно звякнув, показал ему свой красно-желтый зад. Следующий мог прийти и через полчаса. Мысленно чертыхнувшись, Володька побрел по Первомайской в направлении железнодорожных мастерских. Улица была усыпана голубями и шелухой от семечек. Возле конторы "Потребсоюза" хромой дворник лениво размахивал метлой, гоняя и тех, и другую. Получалось у него это, в общем-то, неплохо. На прохожих, обходящих его стороной, внимания он не обращал совершенно, властный и уверенный в себе. Хозяин улицы.

Володька, не сворачивая, прошел мимо, чуть-чуть не коснувшись его плечом. Дворник, немного ошалело, взглянул ему вслед, а Вовка сбавил шаг, оказавшись возле знакомого полуподвальчика. Почесал затылок, неуверенно потоптался на месте, нащупывая в кармане шаровар, сэкономленные в поездке, деньги и по вытертым ступенькам опустился в букинистическую лавку.

Не смотря на ясный день, в ней было прохладно и сумеречно. А старый Ион, нацепив очки в проволочной оправе на самый кончик носа, что-то читал, стоя в столбе света, который падал на него из низкого окна. Он сопел и упрямо шевелил губами, совершенно не обращая внимания на то, что творится вокруг. Володька кашлянул. Продавец почему-то вздрогнул всем телом, оторвался от книжных строчек и бросил поверх очков испуганный взгляд на входную дверь. И только потом перевел глаза на Володьку. Через мгновение они потеплели.

— Ага, — вежливо кашлянул он в ответ, — здравствуйте, молодой человек. Давненько вас видно не было. Вояжировали где-нибудь?

— Вояжировал, вояжировал. В село ездил, — соврал Володька и почувствовал, что краснеет. В Гременце невозможно было сохранить тайну и то, что он не поступил в военное училище, наверняка, было уже известно если не всему городу, то доброй его половине. Старик Ион странным образом всегда входил в эту самую половину.

— Угу, угу, — закивал он, соглашаясь. — Конечно же, в село. И каковы там сейчас темпы хлебозаготовительных работ?

Володька покраснел еще больше, но, приняв важный вид, забарабанил пальцами по стеклу прилавка:

— Вполне приемлемые, дядя Ион. Не идут ни в какое сравнение с тридцать третьим годом, когда…

Ион Петринеску поправил очки и осторожно, титульной страницей вниз, положил на прилавок книжку, которую читал перед визитом потенциального покупателя, отчего Володькины пальцы прекратили свои судорожные движения. А потом грустно спросил:

— Молодой человек, что вам известно о тридцать третьем годе?

И по тону, каким был задан вопрос, Володька понял, что ни черта ему не известно. Про то время до сих пор говорили шепотом и наедине. Про страшный голод на селе, про людоедство, про похлебку с лебеды и горшки с вареным человеческим мясом. А в харьковских кинотеатрах крутили победную хронику про героическую борьбу за хлеб, про пламенных "двадцатипятитысячников" и мерзких кулаков.

Поэтому, когда они с матерью переезжали в Гременец, Вовка с высоты городского жителя поглядывал на темную селянскую массу. Сами виноваты. И только когда на полтавском вокзале небритый мужик с безумным взглядом коршуном налетел на корочку хлеба, случайно оброненную Володькой, что-то непонятное шевельнулось в его душе. Но вникать в это что-то он тогда не стал.

Наступившую паузу прервала короткая дробь, выбитая по стеклу Володькиными пальцами. Выстрелила и смолкла, словно со сторожевой вышки дали короткую очередь из пулемета. Вовка взглянул на свои пальцы и почувствовал, что уже не просто краснеет, а весь пышет жаром. Ион продолжал внимательно смотреть на него. Володька отдернул руку от прилавка, словно тот раскалился до невыносимости, и сунул ее в карман, пытаясь принять независимую позу. Не вышло. Поэтому он немного сгорбился и, резко меняя тему разговора, спросил у старого румына то, что первым стукнуло ему в голову:

— Ион Ионыч, а у вас карты купить можно?

— У старого Ионы можно купить все, что когда-нибудь было отпечатано на этой планете. Какие карты вас интересуют, молодой человек? Зная вас, я понимаю так, что не игральные? Может быть, карты Африки? Я помню, с каким нескрываемым удовольствием вы покупали у меня сочинения господина Берроуза. Или ваш интерес к могучему рыцарю джунглей Тарзану несколько снизился за прошедшее время?

— Снизился, снизился. Детство все это, — невнимательно пробормотал Володька, думая о том, какую же карту ему все-таки стоит купить. Если Испании, то его сразу же раскусить могут.

— Ах, да, конечно, вы же стремительно повзрослели, — согласно закивал продавец. — И вас, конечно, не интересуют карты Луны Яна Гевелия образца 1645-го года! Действительно, зачем они вам? Ведь, как я понимаю, период увлечения Жюлем Верном тоже прошел? Кстати, — заинтересованно спросил Петринеску, — вы так и не выяснили, откуда у вас столь странное совпадение фамилий с одним из главных героев лунной дилогии знаменитого французского фантаста?

Французского! Франция!!! Ну, конечно, же! С Испанией он и на месте разберется, а через Францию топать придется. Володька почувствовал, что его снова понесло, но остановиться уже не мог и потому воскликнул, не отвечая на вопрос румына:

— Ион Ионыч! Мне Французской Республики карта нужна. Какая есть лучшая!

— Какие есть лучшие карты вы можете найти только в лавке старого Петринеску. Франция. Франция… Ах, Франция!.. Стендаль, Бальзак, Дюма… — он мечтательно взглянул на Володьку и поднял крышку прилавка. — Что ж, молодой человек. Идем, посмотрим. Есть отличная, подробная, поскольку — армейская, карта Франции. Прошу вас, заходите…

От неосторожного движения крышки, книга, лежащая на прилавке, соскользнула на пол. Владимир нагнулся, поднял ее и прочитал название. "Лев Троцкий. Новый курс". Бросил короткий взгляд на старика. Ему показалось, что тот побледнел. Позади скрипнула дверь. Теперь даже в сумраке букинистической лавки было заметно, что лицо старого румына становится все белее и белее. Непроизвольно сунув книжку за пазуху, вместе со всем ее "новым курсом", Владимир повернулся к входу.

На пороге, прищурив, привыкающие к свету, глаза, замерла длинная худая фигура с неуловимой неправильностью, заключенной в ней. Неправильность состояла в том, что протез левой ноги был немного коротковат и человек стоял, слегка перегнувшись набок.

Иногда, выпив по свободе, Галкин отец, заворг гременецкого горисполкома Панас Волк, постоянно убеждал окружающих в том, что завтра же заменит проклятую деревяшку. Но времени на это постоянно не хватало. Ногу же он потерял в схватке с петлюровцами и поговаривали, что именно Володькин отец спас его тогда от смерти. Однако ни мать, ни сам Панас Тарасович никогда не разговаривали с ним на эту тему. Да и друг с другом они никогда не разговаривали.

Волк скользнул взглядом по напрягшемуся Володьке:

— А, Барбикен… Ты чего тут болтаешься? Почему не на работе?

Вовка переступил с ноги на ногу:

— Так ведь я только утром приехал. Отпуск брал. На работе уже отметился, завтра на первую выхожу.

— Ага, мне ж Галка говорила… Так ты иди, иди, отдыхай еще. Нечего тебе тут шляться. Мне с Петринеску переговорить надо.

Всей спиной ощущая два взгляда — один колючий, второй растерянный — и невыносимое жжение за пазухой, Володька побрел к выходу, молясь только об одном: чтобы проклятая книжка не выскользнула из-за неплотно прижатого пояса.

— Петринеску… — забубнило сзади, — сколько можно… тюрьма плачет… Грушевский… история Украины-Руси… книготорг…

Медленно и осторожно закрыв двери букинистической лавки, на тротуар, тем не менее, Володька вылетел пробкой из бутылки, словно за ним гнались все фалангисты Испании вместе взятые. С сотней итальянских фашистов вдобавок. И ошалело замер, прижав обе руки к животу. Тот у него и на самом деле как будто побаливать начал.

Ну, Иона Ионыч!… Ну, перечница старая!.. Троцкого они читают. Врага народа, которого советская власть из страны вышвырнула. Шпиона всемирного империализма. Гадюку, пригретую на груди трудового народа. Ну, Петринеску!.. Вот пойду, доложу, куда надо!

Внезапно до Володьки дошло, что идти-то никуда и не нужно. Стоит лишь развернуться и опуститься в полутьму старенького магазинчика. Он отпустил живот, почесал затылок и снова торопливо схватился за низ футболки: книга чуть не сползла в широкую штанину.

Скажем так, доложить он всегда успеет. А, все-таки, интересно, что там пишет этот мелкобуржуазный выродок? Может, почитать? А потом как ба-а-абахнуть ответ с памфлетом! А что? Красная журналистика тоже неплохое дело. Да и доказывай сейчас, что ты не лошадь, что книжка не твоя…

Опасливо скосив напоследок глаза в сторону цокольных окон лавки, Володька двинулся по улице, постепенно набирая скорость. Только голуби в разные стороны разлетались. Идти в мастерские за фанерным чемоданчиком, который он бросил там, сойдя рано утром с поезда, не хотелось. Завтра заберет. А сейчас — домой. Матери еще не видел.

Мать хлопотала около летней печки, бренча кастрюлями и сковородками. Дымок из трубы аппетитно пах жареной картошкой. У Володьки даже слюнки потекли: с утра ничего не ел. Он замешкался возле калитки их ветхого домика, прикидывая: на какой сегодня смене работает мама Лена? Вышло — на ночной. Сырья у кожевенного завода хватало, и он работал безостановочно.

Вовка еще раз потянул воздух носом. Эх!.. Но, картошка — картошкой, а Троцкого лучше пока спрятать. И он, тихо ступая и наблюдая за тем, чтобы мать не обернулась, нырнул в дом с низенького крыльца. Зашел в свою маленькую комнатенку, заставленную книгами и макетами самолетов, присел на краешек кровати, вытянул из-за пазухи книженцию и встряхнул ее, словно опасаясь, что из нее выпадет еще что-то чертовски неприятное. В ответ книжка вздохнула страницами. Вдали послышался шум работающего автомобильного двигателя. Володька наугад открыл брошюру и мотор заглох.

"Величайшим источником бюрократизма является государственный аппарат… — бегали по строкам Вовкины глаза, и на мгновение ему представился этот самый аппарат в виде огромного штамповочного станка, стоящего у них в мастерских. — Бюрократизм есть социальное явление, как определенная система управления людьми и вещами…"

"Людьми и вещами" — это сопоставление почему-то так поразило Володьку, что он замер, придерживая книгу на коленях.

— Здравствуйте, Елена Николаевна, — раздалось на улице. — Вот, проведать вас приехали.

Володька услышал, как что-то тяжелое упало на землю. Он заметался по комнате и, засунув, в конце концов, книжку под матрас, выскочил в залу, выглядывая в открытое окно. Гостей у них отродясь не было.

Около летней печки, грубо обмазанной глиной, замерла мама Лена с широко открытыми глазами и ртом, прикрытым сразу двумя натруженными ладонями. Тазик с помидорами, которые она несла с огорода, лежал возле ее ног. Ярко-красные шары рассыпались по двору и напоминали огромные капли крови раненного великана.

Самого великана видно не было. Вместо него перед матерью стояли двое незнакомых мужчин. Один, плотный, в пенсне и в легком летнем костюме со строгим галстуком, а второй, пожиже, в военной форме. Различив петлицы НКВД, Володька испуганно шарахнулся от окна. Что, уже?! Да ведь не могли его так быстро с этим проклятым Троцким вычислить! Впрочем, начало завязавшегося разговора немного успокоило Володьку, но потом…

— Елена Николаевна, — мягко, с едва уловимым акцентом, произнес человек в пенсне, — что ж вы так пугаетесь-то? Мы ведь в гости к вам. Проездом.

Мать, наконец, оторвала руки ото рта и попыталась что-то сказать, но у нее ничего не вышло. Только какие-то булькающие звуки вырывались из горла.

— Тебя. Зовет. Марцелл. — Тихо, но с весомой расстановкой, произнес незнакомец. Энкаведист молча стоял рядом.

Мама Лена резко замолчала, вздрогнула всем телом, а потом тяжело выпрямилась и невидящим взглядом уставилась в пространство. Плотный сделал шаг вперед и помахал у нее перед глазами расставленной ладонью. Барбикен совершенно не отреагировала на этот жест. Незнакомец повернулся к энкаведисту:

— Ну, что ж, Николай Федотович, констатирую, что и у этого объекта, на мой взгляд, как и у предыдущих двух, кодировка работает нормально. Товарищ Тресилов может быть доволен. Кажется, эксперимент проходит успешно и время, которое мы просто наблюдали за ними в полевых условиях, зря не потрачено и никак не отразилось на качестве внушения.

— Ты, товарищ Алкснис, перепроверь, все-таки. В Херсоне ты тоже всем доволен был. А он потом — под состав. Может, конечно, и случайность, но… Товарищ Тресилов перед докладом на самый верх должен быть уверен на все сто процентов в твоей методе. Не для того он, Отто Арвидович, столько лет твою шарашку прикрывал, чтобы… Короче, перепроверь! А то все "на мой взгляд" да "кажется"!

— Товарищ Тресилов, — нервно ответил Алкснис, — разбирается в некоторых вопросах гораздо лучше вас, Николай Федотович. Он на своей шкуре испытал, что такое — психокодировка. Но, в отличие от некоторых ограниченных обывателей, не стал плакаться да расстраиваться, а решил использовать этот феномен на службе советского государства и трудового народа. Поэтому, никогда никого он не прикрывал, а планомерно работал с нашей лабораторией. Помните, как стажировался вместе с нами у Шульца в немецком Институте психологии? Как доказывал на всех уровнях, что нужны новые подходы для создания новой красной армии? Армии сверхсолдат. Сверхсильных и сверхисполнительных к ужасу мирового империализма. У Петра Васильевича, товарищ Кандуба, удивительное чувство перспективы. И я, как личный психолог кандидата наук Петра Тресилова, должен…

— Вот и подтверди это самое чувство перспективы, — оборвал Алксниса Кандуба, — а не лекции мне тут рассказывай. Это я тебе тоже как "личный" говорю. Как личный секретарь начальника спецотдела НКВД СССР товарища Тресилова.

Алкснис только руками развел. А энкаведист, раздраженно взглянув на Елену, которая по-прежнему стояла на одном месте с остановившимся взглядом, зло добавил:

— Да сделай ты что-нибудь! Стоит, понимаешь, как чучело на огороде. Не дай Бог, кто-то с улицы увидит.

— Да, да, — засуетился Алкснис, — конечно же. Лучше всего в дом пройти. Там никого нет?

— Перепроверяли. Сынок ее в военное училище поступать подался. Наивняк! Еще, вроде, не возвернулся.

"Невозвернувшийся" наивняк расплющился по стенке рядом с окном. Он совершенно не мог понять того, что происходило на улице. Кодировка какая-то… Объекты… Мать окаменевшая… На дворе что-то влажно чвакнуло и сразу же всплеснулся раздраженный голос Кандубы:

— Отто Арвидович, да заставь ты ее хоть помидоры-то собрать. А то ступить негде!

— Собрать? — задумчиво полуответил-полуспросил Алкснис. — Нет, Николай Федотович… Это было бы очень просто. Мы это дело сейчас усложним немножечко. — И после короткой паузы, словно собравшись с духом, он тяжело и с расстановкой произнес: — Третий. Задание. Передавить ногами помидоры. Выполнение — немедленно.

На дворе что-то захрустело, зачвакало, затоптало. Пораженный Володька снова выглянул в окно. Мама Лена механически, словно заводная кукла, топталась по рассыпанным помидорам. Старенькие тапочки, одетые на босую ногу, насквозь пропитывались красной липкой массой с гнойничковыми вкраплениями желтых зернышек. Энкаведист, нагнувшись, очищал от раздавленного им помидора подошву сапога, отдирая от нее скользкую кожицу, словно лохмотья кожи с еще живого существа. Штатский, придерживая под мышкой большой черный портфель, удовлетворенно поблескивал стеклами пенсне, наблюдая за мамой Леной:

— Так, так… Очень хорошо. Прелестно. Изумительно. — Он весело взглянул на, уже выпрямившегося, Кандубу: — Николай Федотович, как видите, активизация проходит довольно успешно. Так что, давайте протокольчик обследования составлять. И на подпись товарищу Тресилову. — Алкснис снова повернулся к Елене, которая с равнодушием штамповочного станка топталась по остаткам помидоров. — Третий! Приостановка задания.

Мама Лена замерла с поднятой ногой. Штатский недовольно поморщился.

— Ногу, ногу опусти! Да, товарищ Кандуба, над программой еще поработать придется: чересчур она жестка. Необходимо в разумных пределах предусмотреть возможность определенной степени свободы поведения объекта.

Володька почувствовал, что сейчас упадет. Голова шла кругом. А на крыльце уже слышались тяжелые шаги. Володька полубезумным взглядом скользнул по нехитрой обстановке их ветхого домика и подскочил к обшарпанному временем одежному шкафу. Втиснулся в пропахшее нафталином пространство и прикрыл за собой перекошенные дверцы.

В широкую щель ему была видна часть стола со стулом, на котором умостился штатский, и безжизненно опущенная рука матери, замершей рядом с ним. Энкаведист настороженно расхаживал по комнатам.

— Так, — вздохнул Алкснис, доставая из невидимого портфеля ручку, чернильницу-невыливашку и несколько листов бумаги, — приступим, пожалуй…

Перо заскрипело по бумаге.

— Мы, главный научный консультант отдела специальных операций Народного Комиссариата Внутренних Дел СССР, Алкснис Отто Арвидович, — вполголоса бормотал штатский, склонившись над столом, — и старший оперуполномоченный по особым поручениям этого же отдела Кандуба Николай Федотович, 20-го августа 1937-го года, находясь в городе Гременце Полтавской области Украинской Советской Социалистической Республики, провели активацию объекта номер три специальной программы психиатрических исследований под кодовым названием "Рычаг Архимеда"…

— Да не бубни ты! — крикнул откуда-то из кухни Кандуба. — Тошнит уже.

Алкснис было замолк, но через несколько минут снова начал свое невнятное бормотание: очевидно, составление канцелярских документов давалось ему с трудом. Володька аж уши выламывал, вслушиваясь в приглушенные звуки.

— Характеристика объекта… Барбикен Елена Николаевна… Год рождения… Русская… Осуждена… Контрреволюционная деятельность… Статья… Психотип… Дата начала работы с объектом… Применяемые процедуры и медикаменты… Степень кодировки… Особенности… С устрашением перегнули, ну-ну… Время, прошедшее от последней активации…

В поле зрения Володьки мелькнула военная форма Кандубы. Тот, скрипя сапогами и половицами, прошел в его комнату. Владимир почувствовал, что начинает задыхаться в гробовине шкафа.

— Ну, что ж, милая, — откинулся Алкснис на спинку стула, — все хорошо… Все идет очень хорошо, — чуть ли не пропел он и крикнул: — Николай Федотович, раскодировать объект, или как?

— Да подожди ты со своими экспериментами! — раздался голос энкаведиста почти рядом со стенкой шкафа. Володька даже вздрогнул — Гнездо-то это, оказывается, совсем непростое. В нем надо бы хорошенечко покопаться. Вот, смотри.

И Володька увидел, как на столешницу, брошенная рукой Кандубы, упала, знакомая ему, книжка. И если до этого Вовка задыхался от нафталиновой духотищи, то сейчас он внезапно ощутил, как по телу поползла волна леденящего холода.

— Та-а-ак, — протянул Алкснис, взглянув на обложку. — Однако, это уже по вашей части, Николай Федотович.

— По моей, по моей, — хмуро согласился Кандуба. — А ну-ка, спроси у этой красавицы, что в доме еще контрреволюционного есть? И где лежит. Чтобы, понимаешь, на обыск времени не тратить.

— Это мы элементарно, — отозвался Алкснис, — это мы сию секунду… Третий. Задание. Доложить о наличии, а так же о местонахождении всего запрещенного советской властью и находящегося в этом доме. Выполнение — немедленно.

Владимир увидел, как рука матери слегка дрогнула. А потом раздался скрипучий — ее?! — голос.

— В доме хранится маузер покойного мужа Елены Барбикен. Месторасположение — тайник в верхней части платяного шкафа.

У Вовки оборвалось сердце.

— Ух, ты! — присвистнул Алкснис.

— А чего это она про Троцкого ни слова? — недоверчиво спросил Кандуба, но научный консультант не обратил внимания на его слова.

— Третий! Задание. Достать маузер покойного мужа Елены Барбикен из платяного шкафа. Выполнение — немедленно.

Володькино сердце вылетело из каких-то немыслимых глубин, стремительно увеличиваясь в размерах, сминая легкие и переполняя собой всю грудную клетку. Дышать стало невозможно. Дверца шкафа распахнулась и мама Лена, не обращая на задыхающегося сына ровно никакого внимания, начала что-то делать у него над головой. И это равнодушие было самым ужасным из всего, пережитого Володькой за этот бесконечный день. Потому что было неестественным для нее и отвратительным в своей неестественности. Глаза у Владимира расширились до невозможности и его взгляд стал мало чем отличаться от окаменевшего взгляда матери.

— Ух, ты! — снов присвистнул Алкснис, слегка привстав со стула.

Кандуба иронически разглядывал фигуру, забившуюся в шкаф перепуганным, ощетинившимся, но совершенно не опасным, зверем. Мама Лена что-то дернула, чем-то щелкнула, развернулась на месте, почти не сгибая ног, и, так и не взглянув на сына, снова замерла статуей, обтянутой по поясу застиранным фартуком. В руке у нее поблескивал тонкий и длинный ствол маузера. Словно жало какого-то механического насекомого.

Кандуба хмыкнул и поманил Володьку коротким расплющенным пальцем:

— А ну, давай шевелись, недоносок! Вылезай на свет божий. Хватит тут с нами в прятки играть. Сейчас мы с тобой играть будем.

Ну, что еще оставалось делать Владимиру? Он всей спиной оттолкнулся от затрещавшей стенки шкафа, разбрасывая в стороны одежду и взлохмаченным снарядом вылетая из него. Пригнул голову и пошел на таран. На таран сухощавой фигуры Кандубы. В траектории своего движения он на мгновение прикоснулся к плечу матери и мимолетно поразился его жесткости. Как у стенок тесного ящика, из которого он выпрыгнул.

Впрочем, жестким было не только плечо матери. Рука Кандубы, успевшего развернуть корпус и схватившего рычагом захвата Володькину шею, тоже напоминала металлические клещи.

— Пусти, пусти, — хрипел Володька, прижатый щекой к столешнице и скашивая глаза на проклятую брошюру, лежащую на ней, на жирное колено штатского и на удивительно неподвижный — ни одной складкой не шелохнется! — фартук матери.

А Кандуба уже бил его головой об стол, выдавливая с каждым ударом сквозь стиснутые зубы:

— Ты что видел, щенок? Что слышал? Откуда Троцкий в доме?.. Откуда, щенок?..

— Пусти… Пус… те…

— Да отпустите вы его, Николай Федотович, — еле слышно, словно из дальнего далека, донесся голос Алксниса, — убьете ведь парня. И что у вас за методы такие? Чуть что, рожей об землю. Мягче надо, Николай Федотович, мягче. Неужели нельзя с человеком по-хорошему поговорить?

И, поскольку Кандуба никак не отреагировал на его замечания, продолжая железной хваткой ломать Володькину шею, повысил голос:

— Прекратите, Кандуба! Я кому говорю! А то, видите ли, перепроверили они. Сына, видите ли, дома нет.

Захват ослабел. Володька, хрипя и сморкаясь, съехал под стол и грохнулся возле него на колени, негнущимися руками растирая занемевшую шею. Краем глаза уловил неясное движение и ему показалось, что по телу матери прошла какая-то дрожь. Но, наверное, это на глаза накатилась случайная слеза, поскольку мама Лена оставалась совершенно неподвижной. Только маузер в руке поблескивал.

— Встать! — тяжелый сапог Кандубы со всего размаха обрушился на бок Владимира. У него даже в глазах снова потемнело. — Вставай, щенок! И отвечай, если спрашивают!

Владимир попытался принять горизонтальное положение, но ноги его подломились, и он снова замотал головой у края стола.

— Ух, ты! — в третий раз ухнул Алкснис и Володьке показалось, что возле него сидит не человек, а огромный филин с чуть наклоненной головой и огромными желтыми глазами.

— Ухты, ухты, ухты, — заухал филин, приближая свой клюв к Володькиному лицу. — Ух, ты, Троцкий, ух, ты, Троцкий, где мы Троцкого достали?

Володька почувствовал, что ему просто необходимо пожаловаться этой большой доброй птице на проклятого Петринеску со всей его букинистической лавкой, на гордячку Галку, которая обозвала его неудачником, на чертовы анкеты, которые не дают ему устроить свою жизнь, на…

— Эт-то м-моя к… к… к-книга, — раздался чей-то, искаженный до неузнаваемости, голос.

И, хотя это был скорее не голос, а шепот на грани слышимости, Алкснис подавился своим уханьем. Кандуба напряженно выпрямился, заложив за пояс большие пальцы обеих рук, а Володька, ничего не соображая, уставился на маму Лену.

Ее трясло. Мелко-мелко. Эта была даже не дрожь, не озноб, а какая-то вибрация сверхусилия… Тела?.. Мозга?.. Пространства?.. Володька почему-то подумал, что именно так должно было трясти легендарного Атланта, взвалившего на себя неимоверный груз неба.

— Эт-то м-моя к-книга, — выламывая язык, повторила мама Лена. — Н-не т-трогайте… Н-не… С-сына…

— Не понял! — пораженно выдохнул Алкснис.

— Вот и я тоже, — не двигаясь с места, угрюмо поддержал его Кандуба. — Так, говоришь, протокольчик на подпись Тресилову?

Научный консультант бросил на опера испуганный взгляд и, оторвав от стула свой пухлый зад, всем телом повернулся к Барбикен.

— Третий! Задание. Ты должен быть наказан. Ты испытываешь чувство вины. И боль… Невыносимая боль пронизывает каждую клетку твоего тела. Выполнение — немедленно.

Теперь маму Лену затрясло на полном серьезе. Глаза ее начали закатываться под лоб, но сквозь искусанные до крови губы, продолжали сочиться корявые слова:

— Н-не т-трог-гай… С-сына… Н-не… трог-г…

Алкснис сделал шаг по направлению к Елене и поднял выпрямленную руку:

— Успокойся. Тебя. Зовет…

Слова "Марцелл" — последнего слова пароля — он произнести не успел, отброшенный назад к стулу. Хватаясь руками за воздух, перевернул старое колченогое создание и упал на пол, уже действительно напоминая огромную птицу с бессильно растопыренными крыльями. Во лбу у него виднелось аккуратное красноватое пятнышко с опаленными краями.

— Ч-черт! Он же заряженный! — пораженно выдохнул Кандуба, бросаясь к маме Лене. Сработал условный, годами выработанный, рефлекс старого опера.

Однако, рефлексам не всегда стоит доверять, потому что эти слова стали последними, произнесенными им в своей жизни. Потому что второй выстрел навсегда остановил его бросок. Словно энкаведист со всего размаха влип в прозрачную невидимую стену. Володьке даже послышался звон разбитого стекла. Но это на пол упал стакан, зацепленный рукой Кандубы. Сам же он, широко раскрыв глаза и схватившись руками за гимнастерку, на которой начало расплываться коричневое пятно, подогнул колени и упал прямо под ноги маме Лене. Она стояла над ним с уже опущенным маузером, а Володька все еще не мог сообразить, что же произошло. А когда сообразил…

Третий выстрел горячо оцарапал ему щеку, когда он попытался приподняться над столом. Жало оружия снова было угрожающе приподнято. Поэтому, не останавливая движения, Володька инстинктивно перевернулся и так, перевертышем, выкатился в кухню, закричав:

— Мама! Мамочка!!!

В комнате что-то упало. Один раз. А потом — во второй. С более сильным глухим звуком. Володька осторожно, словно молодой неопытный волчонок из лесных зарослей, выглянул из-за дверного косяка. Мать лежала на боку, дергаясь всем телом, которое каждым своим рывком все дальше и дальше отбрасывало брошенный на пол маузер.

Володька на мгновение остановил на нем взгляд, встряхнул головой и так же, как до этого — перевертышем — перекатился через порог. Что-то огромное и до неимоверности раскаленное выжигало его изнутри, но он, пытаясь не обращать на это внимания, склонился над корчащимся телом и попробовал удержать голову матери в своих руках.

— Мама! Мамочка! — первый раз в жизни позвал он ее, отбросив ироническое "мама Лена" и отстраненное "мать".

Или показалось Володьке, или на самом деле дрожь немного успокоилась, но, закаченные под лоб глаза, явно попытались принять нормальное выражение.

На губах у мамы выступила пена. В горле у нее что-то захрипело, забулькало, заклокотало. Володька склонился над ней, вслушиваясь в эти звуки, словно в звуки, доносящиеся с другой, живущей непонятной ему жизнью, планеты. И с очень большим трудом разобрал (или ему показалось, что разобрал?):

— Во…ва… Все… ко…нец… Достали… Бе…ги… мили…цию… Ска…жешь… Приехал… Трупы… Пусть… разберутся… Не разберутся ведь, Володя! — внезапно звонко вскрикнула мама совершенно здоровым голосом и у Володьки даже сердце екнуло. Рановато, правда, екнуло, потому что голос снова начал стремительно слабеть, словно проваливаясь в бесконечность: — Я… сейчас… умереть должна… Программа… Чтоб им… Живи, Володя!.. Выживи… Ты должен… Ради нас с отцом… Жора… Америка… Хастон… Арданьян… А потом… Рычаг… Архимеда… Душу — рычагом!.. За что, сынок?..

И мама так дернулась в Володькиных руках, что его отбросило в сторону, как от разряда электрического тока. Прямо на чье-то холодеющее тело. Алксниса или Кандубы. Володька не стал с этим разбираться, снова бросаясь к той, родство с которой осознал в полной мере только секунду назад. Поздно… Тело мамы каменело, каменело, каменело, наливаясь тяжестью всех планет этой проклятой Вселенной, вместе взятых.

— Мама! Мама!!! — весь превращался в крик Володька, но Вселенная эта была не только проклята, но темна и пуста. Поэтому никто так и не отозвался на крик Владимира Барбикена.

10 октября 2002 года, кратер Архимед (Луна)

— Мама! Мамочка!!! Да за что же мне все это?! — кричала Руслана Барбикен, дергаясь всем телом в чем-то липком и безжизненно упругом.

Внезапно она поняла, что не кричит, а просто слабо двигает пересохшими губами. Вернее, пытается это сделать. И вокруг нет никакого пространства, а есть тело, невыносимо жаждущее движения. Самого простого. Легкого. Полузаметного. Такого, как вот это самое трепыхание губ. И это ощущение своего тела почему-то успокоило Руслану. Не сразу. А тяжелыми и надсадными рывками-пульсациями. Он прислушалась к ним и поняла, что это бьется ее сердце.

С ощущением сердца пришло и ощущение жизни. Такой же тяжелой, зыбкой, пульсирующей и балансирующей на грани смерти. Но это почему-то не пугало. Наверное, потому, что появилось понимание того, что это тело не хочет этой жизни и по этой самой причине пытается, пытается провалиться в черное небытие, однако что-то не дает ему этого сделать. В работу включился мозг.

"Где я?" — подумала Руслана, еще сильнее сжимая и так закрытые глаза, потому что больше этого вопроса боялась другого: "что со мной?". Но он больно выкручивал извилины мозга и требовал, требовал ответа так же, как утопающий организм требует глотка воздуха.

Воздуха… Он у нее уже должен был закончиться. Руслана снова прислушалась к себе. Дыхание было замедленно, но спокойно. И с каждым вздохом что-то свежее и хвойно-смолистое пропитывало легкие. Так, наверное, мог пахнуть воздух в каморке папы Карло. Но она ведь совсем не Буратино. Скорее, Мальвина, брошенная всеми своими друзьями.

Друзьями… Один погиб на орбите. А второй — сильный, умный, красивый — предал его и убил руками существа без лица, появившегося неизвестно откуда и неизвестно зачем.

По телу Русланы прошла обжигающая волна. Словно ее со всего размаху бросили в камчатский гейзер. И она открыла глаза…

Небольшая уютная комнатка, вытянутой прямоугольной формы… Тяжелые, дубовые на вид, двери в одном торце и тяжелые бежевые шторы, полностью закрывающие второй торец. Мягкий свет из-под скромной, но изящной люстры. Деревянные стены… Наверное, именно они пропитывали это помещение тем смолистым запахом, который ощутила Руслана. Такая комнатка, скорее всего, должна была находиться в дачном домике, спрятавшемся в пригородном лесу. Но Руслана точно помнила, что до ближайшего леса было не менее четырехсот тысяч километров. Или уже не было?.. И как она сюда попала?

В памяти возник образ юноши с длинными каштановыми волосами, склоняющегося над ней, агонизирующей в скорлупе скафандра. Предсмертный бред. Так, значит, она все-таки умерла?.. Руслана шевельнула рукой. Не похоже.

Ее взгляд зацепился за, висящую на стене, акварель в простенькой рамке. Плоские, определенно лунные горы, погруженные на дно ослепительно синего неба. Белая дорога, разрезающая светло-коричневые холмы. Леопардовые пятна желто-зеленой травы. Крым?.. Вдалеке, у обочины дороги, маячил огромный высокий кактус. И он сразу же напомнил про небритых ковбоев в широкополых шляпах, про мексиканцев, обтянутых патронными лентами, про салуны с развеселою музыкой и про ветхие дилижансы, убегающие от погони. "Мексика, — поняла Руслана. — Или Южные Штаты… Но, как?!"

Она попыталась привстать с широкой кровати, на которой лежала, укрытая тонким одеялом. Что-то сразу же вцепилось в затылок и потянуло голову назад. Руслана провела по шее левой рукой и нащупала у ее окончания тонкий провод с пластиной, прикрепленной прямо к коже чем-то, похожим на лейкопластырь. Изо всех сил испуганно рванула провод и ощутила легкий укол боли. Эт-то еще что такое?.. Впрочем, мимолетное удивление сразу же сменилось не очень мимолетным стыдом, когда Руслана рывком сбросила с себя одеяло. Она была полностью обнаженной. То, что скафандра на ней не было, "таежница" поняла давно, но полетное трико…

На стуле, напоминающем стулья из старых английских фильмов, лежал легкий серебристый комбинезон. Простой, с нашивкой на груди в виде цилиндра, заключающего в себе конус и шар. Это что-то напомнило Барбикен. Архимед… Древний механик просил поставить на своей могиле именно такое сооружение в память о соотношении этих тел, вычисленном им. Что же это получается? Она находится в усыпальнице основоположника инженерии? Не похоже, однако.

Украдкой осматриваясь по сторонам в ожидании нескромного взгляда, Руслана быстро натянула на себя комбинезон и подошла к зашторенной стене, по пути прикоснувшись рукой к стенке. Это было не дерево. Пластик. И потому, когда Руслана дотронулась плотной ткани шторы, у нее мелькнула мысль о том, что и за нею может не быть окна. Сплошная бутафория.

Окно — огромное, во всю стену — впрочем, было. Но вид, открывшийся из него, настолько поразил Барбикен, что она обеими руками стиснула рот, пытаясь не закричать.

За окном раскинулась лунная поверхность. Пейзаж, висящий позади девушки на бутафорной, под дерево, стенке. Только засунутый под матрас слепого черного неба. Неба, которое никоим образом не способствовало ни появлению леопардовых пятен растительности, ни замершим струям, по инопланетному необычных, кактусовых стволов. Оно способствовало бледной безжизненности выпуклой равнины, хмуро поблескивающей под косыми лучами невидимого солнца.

Дорога, впрочем, была. Вернее, не дорога, а вытоптанная — или выжженная? — полоса, выползающая из непроницаемо угольных теней и скрывающаяся за горизонтом, охваченным широкой дугою обмылков расплющенных гор.

Руслана оглянулась. Вид дачной комнатки с викторианской мебелью настолько не соответствовал виду, открывающемуся из широкого окна, что Барбикен даже застонала. А, может быть, это и не окно вовсе? А такая же картина, как и акварель над кроватью, только нарисованная во всю стену. Однако, каким причудливым вкусом должен обладать дизайнер, создавший все это! Руслана провела кончиками пальцев по гладкой поверхности и краем глаза уловила за ней какое-то движение.

Из-за горизонта, как раз в том месте, где за ним исчезала вытоптанная полоса, начало подниматься еле уловимое неясное сияние. Оно настолько напомнило Руслане другое, выползающее из-за края кратера, что она отшатнулась от окна. Или экрана? По крайней мере, ей стало совершенно ясно, что не от картины. Испуганно отступая назад, Барбикен уперлась спиной в двери комнаты. Вздрогнула, резко повернулась и распахнула их.

За дверями текла фосфоресцирующая тишина. Обратная сторона их, кстати, совсем не напоминала дубовую отделку. Обратная сторона их была покрыта зеленоватым пластиком. Точно таким же, как и стены узкого коридорчика, ведущего в другой, мерцающий впереди прямоугольником матового цвета. Под ногами пружинило мягкое покрытие. Перед тем, как выглянуть из-за угла, Руслана прижалась щекой к прохладной обшивке.

Объяснение могло быть только одно. Ее нашли. И теперь она находится на борту "Лунной Республики". В непосредственной близости от Олега и этого… Как его? Дэна Маккольна. Спокойного и безликого. Интересно, кто ее раздевал?

Руслана даже сжала кулаки, ощутив на теле прикосновение чьих-то липких пальцев. Что же они задумали? Руслана не знала этого точно, но она точно знала, что никогда не сможет простить смерти Сергея Михайловича. Никому. Особенно Олегу. От любви до ненависти один шаг?.. Так, кажется?.. Барбикен в который раз за последние четверть часа прислушалась к себе и с грустью осознала, что этого, последнего, шага она сделать не в состоянии. Пока не в состоянии. Поскольку не знает всех обстоятельств его… Их…

Руслана чертыхнулась про себя и внезапно подумала о том, что и с Олегом, вполне возможно, уже случилось то, что произошло с Наруддиновым. У нее даже желудок свело судорогой от страха за командира. И одновременно с этим она ощутила острый приступ голода. Этого еще не хватало! Интересно, сколько времени прошло с тех пор, как ее сюда затащили? Ладно, потом разберемся. А пока…

Пока надо найти чего-нибудь перекусить, вычислить пульт управления, попробовать захватить его, забаррикадироваться и доставить эту шайку-лейку туда, куда положено. С оборудованием как-нибудь разберется. Не дура же деревенская. А если Олег ей поможет, то ему это зачтется. Но, однако, какая же она огромная, эта "Лунная Республика"!.. Комнаты… Коридоры… Словно попала на космический корабль из фантастических фильмов. Скажешь кому, не поверят. Да, в техническом отношении мы явно начинаем стремительно отставать от Запада.

Уф!.. Руслана осторожно выглянула из-за угла. Посмотрела влево и пораженно застыла. Коридор, залитый матовым светом, свободно струящимся из широких плафонов, пунктирной линией выстроившихся на потолке, тянулся до следующего поворота метров на двадцать. Но… Но таких расстояний не могло быть даже в гигантском яйце "Лунной Республики"!

Довести мысль до конца Руслане помешало негромкое жужжание, донесшееся с противоположной стороны. Внутренне похолодев, она замедленно повернула голову. Прямо на нее, вытаращив гангренозно красные глазища, расположенные над длинными черными зубами в раскрытой пасти, катилась огромная фигура, закованная в металлические доспехи. Ручищи ее были растопырены в стороны, аж до самых стенок коридора. Словно железный монстр заранее преграждал путь всем потенциальным беглецам. На окончаниях рук крутились какие-то пропеллеры. Или блестящие дротики ниндзя?

Взвизгнув, Руслана выскочила из-за угла и понеслась по коридору, всей спиной ожидая удара в нее блестящего смертельного снаряда.

— Мэм! Остановитесь, мэм! — заревело сзади, но "мэм", не слушая, уже сворачивала за очередной угол, перебегала через какой-то мосток и стремительно прыгала по ступенькам, ведущим куда-то наверх.

"М-м… э-э… ос-с… м-м…" — урчало пространство, словно застоявшийся желудок, переваривающий, попавшую в него, пищу. Пища перевариваться не желала, дергая первую, попавшуюся ей на пути дверь.

Дверь открылась мгновенно и очень легко, словно ожидала появления Русланы. Вернее, не открылась, а плавно отошла в сторону от первого же прикосновения женской руки. Барбикен, судорожно хватая ртом воздух, вскочила во внутрь и, зажмурив глаза, прижалась спиной к стене. Стена была шершавой и чуть теплой. Урчание затихало в хитросплетениях коридоров. Что-то легенько прикоснулось к босой ноге. Руслана вздрогнула, открыла глаза и, не наклоняя головы, скосила их вниз.

Мышка… Маленькая такая мышка сизого дымчатого цвета с длинным и каким-то целлулоидным хвостиком.

— Ай! — вскрикнула Руслана, подпрыгнув на месте и случайно зацепив ногой шустрое создание.

Впрочем, одно из двух: или удар был довольно неожиданным, или создание было не совсем шустрым. Оно, кстати, оказалось странно твердым — даже большой палец ноги заломило — и массивным. Несколько раз перевернувшись в воздухе, мышь отлетела в сторону и замерла на боку, чем-то жужжа.

Теперь она напоминала большого серого жука с привязанным к нему неумными шутниками хвостом. А Руслане в ее положении даже умные шутники не нравились и поэтому она осторожно склонилась над непонятным существом, перед этим, правда, бросив быстрый взгляд на несколько дверей, выходящих в небольшой тамбур, в котором она находилась. Заинтересованно и несколько облегченно хмыкнула, обхватывая спину мышки двумя пальцами и поднося ее к лицу.

Тихонько жужжали, вращаясь, маленькие колесики. Пластмассовый хвост безжизненно обвис, но большие, упругие на ощупь, уши оставались жизнерадостно приподнятыми. "Жизнерадостно" потому, что на мордочке механического зверька красовалась широкая, навсегда въевшаяся в нее, нарисованная улыбка. Только два крупных зуба поблескивали белым.

— Откуда ты, Микки Маус? — спросила Руслана, разглядывая игрушку.

В ответ Микки Маус внезапно вспыхнул, черными до этого, бусинками глаз. Они попеременно замигали красным, словно два светофора на железнодорожном переезде. А тонкий вибрирующий визг, раздавшийся откуда-то из внутренностей зверька, настолько напугал Руслану, что она снова инстинктивно отбросила непонятную игрушку в сторону. Укусит еще. Юмористы, чтоб им!..

Механизм упал на спину, по инерции перевернулся и, вцепившись колесиками в покрытие, юрко исчез за одной из дверей, выходящих в тамбур. Вернее, не за дверью, а за пологом из бледно-розовой клеенчатой материи, свисающим над ней. Визг превратился в писк, все еще бьющийся за той стороной занавеса. Словно где-то вдалеке плакал маленький ребенок. Руслане бы осторожно заглянуть в следующее помещение, но она на какое-то мгновение потеряла чувство опасности — ну, что может сделать заводной, со встроенной в него сиреной, зверек? Барбикен, пригнувшись, нырнула под полог. Выпрямиться она уже была не в состоянии.

Около десятка "мышей", точных копий исчезнувшего зверька, но размером с большую кошку, полукругом, вогнутой стороной направленного на Руслану, замерли на полу, стуча но нему хвостами. Словно те же кошки перед решающим броском. Нарисованные улыбки превратились в злобные саркастические ухмылки. И крупные резцы зубов выглядели уже совершенно не смешно. А несколько пар глаз, каждый размером с большую пуговицу, мерцали оранжевым разъяренным светом.

Так и не выпрямившись, Руслана развернулась на месте, чуть не обрывая клеенчатый полог и запутываясь во втором, прикрывающем вход в другую комнату. Судорожными движениями рук она сорвала ткань с головы и ощутила такую боль в горле, словно шею захлестнули быстро стягивающейся петлей.

— Ма… ма… ма-ма… ма… ма… — затряслись губы Русланы. Окаменевшее тело трястись отказывалось.

В этом помещении механических — или уже нет? — тварей было раза в полтора больше. И размером они уже были с крупную собаку. И улыбки их окончательно превратились в ужасные оскаленные морды. И зеленые тарелки глаз с равнодушием глаз убийцы поворачивались к Руслане. Создавалось впечатление, что убежавший "Микки Маус" начал стремительно размножаться, с каждым своим делением так же стремительно увеличиваясь в размерах.

Руслане показалось, что один из монстров сдвинулся с места. И, почему-то путая детские воспоминания про страшноватые сказки Гофмана с воспоминаниями про первый день прилунения "Тайги", Барбикен снова выскочила в тамбур. Из-под полога соседнего входа медленно высовывалась продолговатая крысиная морда с оранжевыми глазами. В том помещении, из которого она выскочила, слышалось нарастающее шуршание. В третье помещение Руслана буквально ввалилась, едва не обрывая спиной очередной занавес, как декорации непонятного кошмарного спектакля.

Оранжевоглазая морда продолжала увеличиваться в размерах. Клеенка напротив начала угрожающе выдуваться под массой, спрятанного пока за нею, массивного тела. За спиной что-то постукивало и пощелкивало. Мелко-мелко цокая зубами, Руслана обернулась на эти звуки. И обомлела. Сказки Гофмана соединились с лунной реальностью. Перед ней замер крысиный король. Не трехголовый конечно, но поражающий своими размерами.

Огромная металлическая туша, высотой в холке метра с полтора, замерла между неестественно тонкими по сравнению с нею, хрупкими на вид, стойками. Фары желто-зеленых глаз были подернуты ртутной поволокой, в которой неясно отражалась окаменевшая фигурка Русланы. Белые пластины двух широких резцов угрожающе выпячивались на узкой морде, ощетинившейся проволочными усами. Монстр слегка подрагивал и внутри его происходил какой-то процесс, поскольку из-под металлической обшивки доносились звуки, так испугавшие Руслану. Внезапно Барбикен показалось, что король механических крыс медленно — очень медленно! — двинулся в ее направлении. Она сделала шаг назад и оглянулась. Несколько более мелких тварей уже выползало из-под пологов, отрезая ей путь к отступлению.

И тогда, взвизгнув, Руслана бросилась прямо на тушу, занимающую собою почти все помещение. Уже перед самым носом, со встопорщенными на нем, усами, резко свернула в сторону, схватилась за хрупкую стойку, выламывая ее из пластикового пространства. Стойка хрустнула. Чудовищная тварь недовольно всхрапнула. Позади послышался нарастающий вибрирующий вой. Десяток эдаких звоночков, перерастающих в десяток зуммеров, которые в свою очередь срастались в одну невыносимо громкую сирену, кромсающую своим воем каждую клеточку тела.

Зажав левой рукой ухо, Руслана правой, со стиснутым в ней обломком стойки, наотмашь взмахнула ею, пытаясь попасть по оскаленной морде короля. Раздался звон разбитого стекла и на Барбикен выплеснулся сноп голубых искр. Тварь, мгновенно ставшая одноглазою, заурчала, затряслась всем телом, в ней что-то громко лопнуло и… Руслана даже не поняла, откуда ей под ноги хлынул поток блестящих ртутных шариков. Словно шарикоподшипник от перегрузки раскололся. Не обращая на них внимания, она с лязгом начала хлестать стойкой по оскаленной морде монстра и тот, недовольно урча медленно отступал назад.

А шарики уже раскатывались по полу, ударялись о босые ноги Русланы, легенько покалывая их какими-то электрическими разрядами, и исчезали у нее за спиной. Оттуда слышалось нарастающее поскрипывание, как будто одновременно раскачивались несколько плохо смазанных рессор. И когда этот скрип стал совершенно невыносимым, Руслана, чуть не поскользнувшись на плотных ртутных капельках, снова обернулась назад.

Крысы, впереди — более мелкие, сзади — покрупнее, выстроились двумя плотными рядами, не позволяя шарикам выкатиться их комнаты. Те шевелились возле ухмыляющихся морд медленной мерцающей волною, постепенно наращивая ее высоту. Но происходило что-то еще.

Руслана прищурила глаза. Отдельные шарики скатывались вниз, плавно увеличивая свои размеры. Их безупречные сферы сплющивались, вытягивались в сфероиды, из задних, более широких концов которых, вырастали маленькие хвостики, мерцающие миниатюрными короткими лучиками красного цвета. Барбикен снова вспомнила первый день прилунения "Тайги", нападение на модуль странных ртутных существ, и почувствовала, что у нее шевельнулись волосы. Сфероиды, вырастающие из капелек, были точной их копией. Правда, копией сильно уменьшенной. Пока уменьшенной.

Стиснув зубы, так, что они начали крошиться, Руслана воткнула стойку в покрытие пола и, пользуясь ею как шестом, по широкой дуге бросила свое тело через тускло мерцающую волну, через ряды механических крыс, к двери, через которую она попала в это помещение, переполненное непонятной механической жизнью. Уже в полете, срывая розовый полог, она заметила, что эта дверь отходит в сторону. А когда приземлилась в тамбуре на обе ноги, то сразу же оказалась лицом к лицу с громадным чернозубым существом, которое гналось за ней после выхода из комнаты с викторианской мебелью.

Раздумывать было некогда. Пользуясь теперь стойкой как копьем, Руслана с размаху метнула ее прямо в металлическую рожу с красными глазами. Существо, защищаясь, вздернуло свою громадную руку. Руслана юркнула под нее и, не разбирая дороги, снова помчалась по длинному фосфоресцирующему коридору. Дальше… Дальше… Куда-нибудь к черту на кулички от этого металлического кошмара.

Чертей, впрочем, было двое. Когда перед самым поворотом, Руслана оглянулась и увидела огромную фигуру бывшего преследователя, снова катящегося за ней, а около нее нескольких тварей из гофмановского бреда — на дать, ни взять, охотничьи собаки у ног своего хозяина — то скорости добавить она уже не успела. Наоборот, у нее даже пятки обожгло от резкого торможения. Из перспективы следующего коридора к ней медленно приближались две фигурки.

На первый взгляд человеческие, подростковые, каждая ростом не более полутора метров. Сразу Руслана даже не сообразила, что насторожило ее в них, почему она сразу не кинулась к, может и молодым, но, все-таки, людям. В таких же серебристых комбинезонах, как и тот, который она натянула на себя в комнате с лунным пейзажем. А потом…

Фигурки синхронно повернули друг к другу совершенно лысые, непропорционально большие головы, что-то прострекотали на языке насекомых, и, набирая скорость, побежали к Руслане, раскачивая на бегу, по обезьяньему длинными, руками. Огромные, в пол-лица, черные провалы глаз без зрачков, были направлены на Барбикен. В них играли потусторонние фосфорные блики коридорного освещения. И именно эта потусторонность мгновенно высосала из сознания Русланы, встрепенувшуюся было, надежду, снова наполняя мозг липкой холодной паникой.

"Инопланетяне! — внутренне ахнула она. — Типичные. Стандартные. Точно такие же, как в Розвелле!" Руслана всегда скептически относилась к сообщениям появление летающих тарелок с зелеными человечками в них. Все-таки она была ученым. Хотя и очень молодым. Хотя и не востребованным в своей стране. Да и в соседней тоже. Ее таланты пригодились коммерческой организации. Что ж, время такое. Но Барбикен частенько размышляла о том, как же может произойти встреча двух разумов. И никогда не представляла, что это будет именно так.

Подскок. Удар левой ногой в грудь одного существа с одновременным разворотом собственного тела в воздухе и ударом ребра ладони по шее существа второго. Инопланетяне — если это было действительно они — разлетелись в стороны, словно кегли от, брошенного в них, шара. Драться Руслана умела. В Гременце, разделенным во время ее детства на множество враждующих подростковых группировок, без такого умения очень легко можно было остаться без головы. Правда, относилось это в основном, к ребятам, но Руслана никогда не отставала от них, проповедуя стихийный феминизм. За это ее уважали, и кличка Барби была знакома многим "королям" улицы. С опасной стороны, кстати, знакомой.

Сейчас бы они ее не узнали. Неустрашимая "королева" Первого Занасыпа, выпучив глаза, словно глубоководная рыба, вытащенная на поверхность, неслась по бесконечности коридоров и переходов, не разбирая дороги и уже совсем не удивляясь этой самой бесконечности. Позади раздавалось стрекотание, повизгивание, скрипение и жужжание. В голове творилось нечто подобное.

Впрочем, жужжанием была наполнено и небольшое помещение, в которое Руслана, в конце концов, забилась, вскочив в короткий тупичок. Прикрыла за собой пластиковую дверь и прислушалась к отзвукам, удаляющейся по основному проходу, погони. Потом медленно обвела глазами тесную комнатку, все стены которой были укрыты какими-то приборами. Мерцали индикаторы, пощелкивали внутренности непонятных аппаратов, выскакивали на экранах ярко-зеленые цифры… Цифры?.. Руслана сползла по стенке и села, обессилено прислонившись к ней затылком. Она уже ничего не соображала, тупо глядя на один из небольших экранов, расположенный прямо перед ней.

Цифры на нем были нормальными. Арабского происхождения, перехваченного потом западной цивилизацией и всем миром. Родные, греческие, были не совсем удобны. Но… Но, как же тогда инопланетяне!?! Что, и для них цифровое выражение чисел было чересчур громоздким? И они, так сказать, занялись межзвездным плагиатом?

Однако, одинаковое выражение чисел подразумевает, как минимум, одинаковую систему счета. Как максимум — одинаковую математическую логику. Руслана тряхнула головой, пытаясь привести в порядок растрепанные мысли, одновременно прислушиваясь за тем, что творится за пластиковой перегородкой. Там все было тихо.

Итак… Итак, сначала она решила, что Олег с Маккольном нашли ее за кромкой кратера и, каким-то образом уберегшись от излучения странных шпилей, затащили ее бренное тело на борт "Лунной Республики". Но пространство, искромсанное Барбикен в состоянии паники, размахивания выломанной стойкой и отрыва от погони, никоим образом не могло вместиться под выпуклой обшивкой космического аппарата. Обязательно где-нибудь да выперло бы.

Поскольку последнего не наблюдалось, логично предположить, что она находится в каком-то большом стационарном помещении. Типа базы или станции. Вопрос: где находится эта самая база? Ответ: на Луне. Что подтверждается видом из широкого окна. Последнее не мешало бы подтвердить еще одним наблюдением. Из какой-нибудь другой точки. Но, чтобы добраться до этой самой точки, необходимо выбраться из этой… Щитовой, что ли?

Руслана поежилась при мысли о том, что ее может ожидать за прикрытою дверью. Ладно, не отвлекайся пока. Примем в первом приближении, что она, Барбикен Руслана Андреевна, находится на лунной базе, принадлежащей… Вот это уже не вопрос, а вопросище! Кому может принадлежать такое сооружение?

Все, что известно ей о мировой космонавтике, никак не предполагает наличие стационарной базы на спутнике Земли. Проекты есть. Расчеты всякие. Американцы, кажется, даже планируют сроки начала строительства, но это произойдет, как минимум, лет через десять-пятнадцать. Не могла же она столько не приходить в сознание! Да и сооружение-то выглядит совершенно законченным. Никакого строительного мусора вокруг не видно. А это еще, как минимум, пяток лет. Руслана ощупала свое лицо. Потное, кожа дряблая от усталости и перепуга, но морщин, кажется, не наблюдается.

Таким образом, логичнее предположить, что хозяйничают тут товарищи неземляне. Логичнее, оно, конечно. Но только и фантастичнее до полного бреда. Хотя, тут все фантастично до этого самого бреда. Как и все, что происходило до этого. Снова же, пилоты НЛО, точно такие же, как и растиражированные громадным количеством уфологической литературы да видеофильмов, по коридорам шастают.

Но, как совместить их с обычными земными цифрами, высвечивающимися на экранах?! Или с вполне земной обстановкой комнаты, в которой она очнулась? Или с нашивкой на груди в виде цилиндра с шаром и конусом? Что, эти инопланетяне с Архимедом знакомы были?

Руслана почувствовала, что запуталась окончательно. Самым логичным было бы то, что она спит и видит все это во сне. Барбикен даже ущипнула себя. Вздрогнула от боли. И застонала, раскачивая головой. Что, что происходит на этой дурацкой планете?! Где Олег? Где все? Люди где? Одни игрушки монстроидальные да инопланетяне! Шпили светятся. Твари какие-то в Луне дырки сверлят.

А, может, тут карнавал развеселый карнавалят в честь какого-нибудь туземного праздника?.. Но ей веселиться не хочется. Она есть хочет. И пить. И разобраться со всем этим бредом хочет, в конце концов. А для этого надо, все-таки попытаться войти в контакт с инопланетным разумом. Ведь этот процесс, в принципе, мало чем отличается от контакта между двумя человеками. Поскольку каждый из нас живет в своем, не похожем ни на что, мире.

Барбикен осторожно выглянула за дверь из своего, загроможденного приборами, мирка и сразу же почувствовала, что контакт налаживать ей — ну, никак! — не хочется. Поскольку карнавал продолжался.

Метров за семь, у выхода из тупичка, спиной к ней стоял… Стояла… В общем, стояло что-то огромное, по росту не меньшее, чем чернозубый монстр, перепугавший Руслану. Однако до ужаса человекообразное. Оно поблескивало широкой спиной своего ртутного тела, а по яйцеобразной голове пробегала полоска света.

Внезапно Барбикен поняла, что существо бесшумно вращает безликой, как гермошлем Маккольна, головой, словно выискивая кого-то. Впрочем, кого оно выискивало, стало понятно через секунду, когда полоска света замерла и Руслане показалось, что ее лицо обжег космическим холодом равнодушный немигающий взгляд. Хотя никаких глаз на зеркальной голове не наблюдалось. На нем не наблюдалось вообще ничего. Эдакий ртутный андроид второго поколения из кинобоевика про Терминатора.

Вспомнив, что тот андроид был создан для безжалостного уничтожения, Руслана рывком захлопнула дверь и заметалась по тесному помещению в поисках спасения. Приборы… Приборы… Приборы… И никакого намека на второй выход. Барбикен показалось, что за дверью она услышала тяжелые, приближающиеся, шаги. В немом крике вскинула голову и увидела на потолке какую-то пластиковую решетку. Вентиляционная шахта, что ли? Шаги замерли у дверей.

Руслана подпрыгнула. Поднятая рука не достала нескольких сантиметров до решетки. За дверью что-то задвигалось. Второй прыжок. Рука со всего размаха ударилась о край пластика и решетка отъехала в сторону по полозьям, приделанным к потолку. А в нем открылось черное квадратное отверстие. Руслане показалось, что двери скрипнули, что, впрочем, казалось невозможным в этих аккуратно-стерильных помещениях. Третий прыжок. Обе руки впились в края отверстия, отрывая от пола, переполненное ужасом, тело и втискивая его в узкое, длинное, как утроба удава, пространство. Дверь начала открываться. Удав начал заглатывать Руслану.

Не оборачиваясь — что, впрочем, все равно было совершенно невозможным в этой тесноте — Руслана прижалась спиной к нижней поверхности шахты и, по мартышечьи зацепив решетку пальцами босой ноги, медленно потянула ее на себя. Пластина поехала за ногой и встала на свое место. Одновременно с этим Барбикен услышала, как внизу закрылись двери. Наступила тишина, прерываемая хриплым дыханием Русланы. Ей казалось, что его слышно не только в этом, похожем на чье-то горло, пространстве, но и во всех помещениях, в которых она сегодня побывала. Или побывает.

Внизу уже совершенно четко слышались тяжелые уверенные шаги. Лежа на спине и отталкиваясь пятками от гладкой поверхности, Руслана медленно поползла головой вперед, до боли в легких сдерживая дыхание. Воздух был теплым и с каким-то мыльным привкусом. Словно где-то невдалеке работала прачечная. Она становилась все ближе и ближе. Воздух сгущался от тягучего парфюмерного аромата. Барбикен даже задыхаться начала. А когда ударилась макушкой обо что-то твердое и острое, только и смогла, что зашипеть во все удавье горло вентиляционной шахты. Оно ответило ей невнятным, но довольно жутковатым, эхом-шепотом.

Руслана, сморщившись, ощупала заломившую голову — еще одно подтверждение тому, что все это не сон! — и с некоторым удовлетворением констатировала, что крови, вроде, нет. Вторая констатация никакого удовлетворения не вызывала. Шахта разделялась на две квадратные трубы. Одна — вверх, градусов на пятнадцать. Вторая, под таким же углом — вниз. Как раздвоенное жало змеи. Куда же дальше ползти? А, не все ли равно! Вниз, оно полегче. И Руслана, перевернувшись, наконец, на живот, заскользила по нижнему ответвлению.

Воздух уже стремительно становился тяжелым и влажным. Мыльные ароматы исчезали под волной иных, приятных, но резких и каких-то одеколонных, запахов. Так, наверное, пахнет в самом центре джунглей. Совершеннейший переизбыток одорантов. Руслана в тропиках никогда не бывала, но ей, почему-то, каждая орхидея представлялась огромным и приятно пахнущим цветком, готовым в любую минуту сожрать севшего на него мотылька во все свое приятствие.

И поэтому, когда она осторожно приблизила лицо к решетке первого же лючка, встреченного ей во время своих пластунских упражнений в недрах металлической анаконды, то сразу же испуганно отпрянула от него. Внизу разверзлась мерцающая пасть гигантской росянки. И только через минуту Барбикен поняла, что это — большая белая ванна, стоящая прямо под ней.

Медленно сдвинув решетку, Руслана опасливо свесила голову вниз, обводя глазами перевернутую панораму. В помещении никого не было. Огромное зеркало на одной стене отражало уже знакомую ванну, размерами напоминающую небольшой бассейн, раковину в виде лепестка великанского растения со стебельком изящного краника, изогнувшегося над ним, да полочки с множеством разнообразнейших бутылочек и флакончиков. Стену напротив прикрывали плотные жалюзи. Обычная, человеческая, ванная комната. Безо всяких инопланетных прибамбасов.

Еще вся внутренне ощетинившаяся, Руслана выскользнула из шахты и спрыгнула прямо на прохладную поверхность ванны. На стеклянном столике возле нее лежало яблоко. Большое, с красным полупрозрачным боком. Земное. Из какой-нибудь украинской глубинки. Барбикен схватила его обеими руками и, пугливо поглядывая на входную дверь, начала отхватывать зубами ломкие кисловатые куски плода, набивая ими иссушенный рот и глотая, почти не пережевывая. Даже семечек не выплюнула.

Через минуту в руке у нее остался лишь короткий коричневый хвостик. С сожалением крутанув его пальцами, Руслана разжала их. Подошла к двери и приложила к ней ухо. Ей почудилось, что где-то вдалеке слышны голоса двух человек. Увидела защелку и осторожно нажала на нее. Еще раз огляделась и подошла к умывальнику, настороженно посматривая на стену, прикрытую жалюзи. Ей казалось, что она знает то, что может увидеть, раскрыв их. И это знание заранее пугало Руслану.

Сначала она хотела принять ванну. Дико хотела. Но переживания последнего часа настолько измотали ее, что она опасалась забыться в теплых, пенистых струях. Поэтому Руслана просто умылась, вдоволь наполоскавшись и напившись воды до бульканья в пустом желудке. Проглоченное яблоко не считалось. А вода, кстати, была холодной, чистой и очень вкусной. Безо всякого водопроводного привкуса.

Приводя голову в порядок найденной, черепаховой на вид, расческой, Руслана рассмотрела себя в зеркале. Лицо осунувшееся, щеки и глаза впали, нос заострился, но жить можно. А такое истончение черт, возможно, и к лучшему. Появился какой-то таинственный шарм. Без изысканного и дорогого, кстати, макияжа. А то раньше Олег, шутя, частенько называл ее "моя пухленькая хохлушечка". На что неизменно получал "моего костлявенького москалика".

Руслана провела руками по шелковистой ткани комбинезона. От груди к бедрам. Тело было напряжено и всякая пухлость из него исчезла. Она вздохнула. Лицо еще покалывало от холодной воды. Ничего, разберемся! Барбикен почувствовала, что сможет — обязана смочь! — взять себя в руки. Она вытянула их вперед. Пальцы еще слегка подрагивали. Руслана еще раз вздохнула, резко сжала губы в тонкую ниточку и, отвернувшись от зеркала, решительным шагом подошла к жалюзи. Итак… Вторая точка обзора, господа!..

Жалюзи бесшумно взмыли вверх. Полукруг облизанных гор обеими своими щупальцами тянулся к черному горизонту. А в их объятиях… Руслана физически ощутила, как у нее снова расширяются зрачки.

Внизу, немного слева от окна, возле которого замерла Руслана, затухало желтовато-янтарное сияние. Оно словно стягивалось в одну точку, в центре которой находился обнаженный юноша из предсмертного бреда Барбикен. Он только что отошел от какого-то аппарата, напоминающего четырехколесный мотоцикл с платформой, одетой прямо на него.

Взблескивали желтыми отсветами серебристые шорты. На широкой, хорошо развитой груди покачивался большой продолговатый предмет. То ли амулет, то ли пульт управления. На широком поясе — не то кобура, не то ножны. Длинные, слегка волнистые волосы. Красивое, но какое-то упрямо окаменевшее лицо. Босые мускулистые ноги оставляют на серо-черном, слегка искрящемся, реголите следы, словно съеживающиеся вместе с гаснущим янтарным свечением, струящимся неизвестно откуда.

Вот он поднял голову и внезапно встретился взглядом с Русланой. Она отшатнулась от окна. А юноша, так и не улыбнувшись, как-то замедленно и торжественно поднял руку в приветственном жесте.

Нет, нет!.. Нет!!! Руслана отступала по белоснежному пластику обратно к ванне. Этого не может быть! Это не… Это противоречит… Она бредит. Она спит.

Барбикен взъерошила свои, еще чуть влажные и коротко остриженные для полета, волосы и вдруг нащупала на затылке саднящий участок кожи. Вспомнила о проводе, прикрепленном кем-то туда с помощью лейкопластыря. Ну, конечно же!.. Она заболела! Она больна. Ее чем-то стимулировали. Электротоком или наркотиками. Все это — последствия. Галлюцинации, чтоб им!

Руслана резко развернулась, за что-то зацепилась, чуть не упав в ванну, и бросилась к двери, за которой ей почудились людские голоса. Дернула ее, забыв открыть защелку. Трясущейся рукой нажала кнопку и, также бесшумно, как и открывшаяся дверь, выскочила в маленький коридорчик. В два прыжка пересекла его и оказалась в большой комнате, в полутьме которой свет от затухающего камина перемешивался с мерцанием нескольких экранов. По экранам передвигались механические крысы, инопланетяне и ртутные андроиды. А перед ними, высокими спинками к Руслане, стояли два кресла.

— Это ты во всем виноват! — сказало правое кресло женским голосом. — Давай ослабим контроль, давай ослабим контроль! Она сама должна шок преодолеть, она сама должна все выяснить!..

— Дорогая, — по мужски сдержанно ответило левое кресло, — ну, кто же знал, что ее понесет в инкубатор?! Кроме того, она совершенно неадекватно отреагировала на появление Калы, которая…

Руслана бухнулась спиной на стенку, глухо ударившись об нее затылком. Кресла начали медленно разворачиваться к ней. Красивая моложавая женщина с платиновыми волосами широко раскрыла глаза, а потом мягко улыбнулась навстречу Барбикен. Улыбка довольно смуглого мужчины, в обычном джинсовом костюме, пряталась под черными усами.

— Ну, вот, — после короткой паузы кашлянул он, обращаясь неизвестно к кому, — и нашлась. Ну, здравствуй, милая!

— С добрым утром, Руслана! — ласково добавила женщина.

А Барбикен уже сползала по стенке, водя обезумевшими глазами по фигурам странной пары. Такой обычной и такой невозможной в ее галлюциногенном мире.

Мужчина медленно встал и сделал было шаг по направлению к Барбикен, но она так втиснулась в стену, что он растерянно остановился.

— Успокойтесь, Руслана, — после короткой заминки произнес он. — Меня зовут Джон. Джон Арданьян. А это, — широкий жест в сторону женщины, — моя жена Эллис. Добро пожаловать в комплекс "Архимед".

Руслана почувствовала, что по ее щеке скользнул слабенький сквознячок. Скосила глаза и увидела, как в комнату вошел юноша из ее бреда. Фантомы сбивались в кучу.

— А это, — донесся из дальнего далека голос Джона Арданьяна, — наш сын ВиктОр.

21 декабря 1940 года, Авиньон (Прованс, Франция)

"Как там мой сын?" — подумал Шарль, глядя на широкую спину Клода, раскачивающуюся впереди. И улыбнулся. Само слов "сын" наполняло его всего непонятной горделивой радостью.

Их велосипеды как раз въезжали на мост, не очень давно переброшенный через Рону. Невдалеке виднелись развалины моста намного более старого. Времен еще Римской империи. Уже больше тысячи лет они омывались тем, во что нельзя войти дважды и время вместе с паводками подтачивало каменные арки. Их сейчас осталось всего две из когда-то многочисленной аркады. Судя по рассказам Клода, их тоже хотели снести, но уважение к седой старине этих мест все-таки остановило строительных варваров. Военных варваров двадцатого века остановить было гораздо труднее.

"Как там мой сын?" — снова подумал Шарль, мельком взглянув на старинную часовню у входа на старый мост. Она напомнила ему другую часовенку под Марселем, в которой он пытался неумело молиться, прося у Бога благополучных родов для Марии.

При этом воспоминании Шарль снова улыбнулся. Но уже грустно. Чего только не сделаешь ради любимой женщины! Даже поступишься своими атеистическими принципами. Но, факт остается фактом. Роды, которых все боялись, прошли успешно, и маленький Жан-Джон появился на свет и здоровеньким, и веселеньким, не доставив никаких огорчений ни ему, ни своей матери. Нет, недаром — совсем недаром! — он привез Мэри на землю своих предков. Хастон был ярым противником этого. Впрочем, он совершенно не одобрял и довольно ранней женитьбы своего друга. Но Шарль настоял на поездке. На свою голову настоял.

— Уф-ф! — тяжело двинул Клод прокуренными легкими и съехал с моста на обочину дороги. — Давай дальше пешочком пройдемся.

Шарль взглянул вверх, куда уползала серая змея дороги и, согласно кивнув, тоже слез с велосипеда. Клод в это время нагнулся, проверяя шины: ему все время казалось, что переднее колесо немного пропускает воздух.

— Сейчас бы нам машину, как в старые добрые времена, — бубнил он. — Нет, постановлений напонаставляли[7]! Проклятые боши!

— Ну, — мягко возразил Шарль, — это уже совсем не боши. Это уже наши, родные. Кризис, все-таки.

— В голове у них кризис, — начал закипать Клод, доставая сигарету. — С прошлого года, когда Гитлер на Польшу полез. Или, даже, с тридцать седьмого. С Мюнхена.

Насчет Мюнхена Шарль был согласен, но говорить о политике ему совершенно не хотелось, и потому он промолчал. Клод же молчать не собирался. Попыхивая ароматным дымком, он всю дорогу бурчал про Компьенское перемирие и линию Мажино, про маршала Петэна и гнусный городок Виши, про проклятых итальяшек, и только неподалеку от древних Папских Палат, перешел на более злободневные темы.

— И все-таки, Шарль, я отказываюсь понимать, как вы будете перевозить такое количество оружия, — пожаловался он, прислоняя свой старенький велосипед к стволу огромного платана, росшего у самого входа в его дом. — До Дижона далековато. До Парижа, тем более. Неужели помощь нашей группы вам совершенно не понадобится?

— Абсолютно, — попытался развеять сомнения Шарль, передавая Клоду руль своего двухколесного агрегата. — Этим делом займется марсельская группа. Парижане настаивают.

О том, что марсельская группа маки состоит из него одного, Ардальон естественно и благоразумно умолчал. Впрочем, в том, что он сможет доставить оружие и взрывчатку на оккупированную территорию, Шарль был уверен на все сто процентов. Неуверен он был в другом.

— Клод, вы так и не сказали мне, каким образом ваши люди обнаружили этот тайник?

Тот отвел глаза в сторону.

— В этих краях можно обнаружить и черта. Или, наоборот, святую чашу Грааля. До Лангедока с его альбигойской ересью отсюда — рукой подать…

— Катары, тамплиеры, Альбигойская война, все это меня совершенно не интересует, — мягко перебил его Шарль. — Это — дела давно минувших дней. Тем более, что те же храмовники вряд ли использовали автоматы и гранаты для защиты чистоты святой веры. При всем уважении к их тайнам, это было бы уже чересчур.

— Чересчур, это тащить такой опасный груз через добрую половину Франции, — недовольно возразил Клод. — Сколько у вас людей?

Шарль внимательно посмотрел на него.

— Людей-то хватает. Правда, отыскивать совершенно непонятные тайники с оружием они не умеют.

Теперь настал черед Клода внимательно посмотреть на Ардальона.

— Мне кажется, или…

— Или, или, дорогой Клод… Понимаете, категория людей, любящих и умеющих наполнять эту грешную Землю чем-то таинственным, очень часто относится к категории секретных служб. В разные времена эти службы носили разные названия. Но всегда были связаны друг с другом. И физически, и духовно.

— Я абсолютно уверен в своих ребятах, — ощетинился Клод.

— Да я не об этом, — слегка поморщился Ардальон. — Ваши ребята могут ничего не знать. Наоборот, скорее всего, они ничего не знают. Им подсунули тайник, у них загорелись глаза, они сообщили вам, вы связались с парижанами, парижане вышли на меня. Как вам такая цепочка? И если теперь раскручивать ее с конца, вовлекая в эту раскрутку все больше и больше звеньев, и никого до определенного времени не трогая, то…

— Вы говорите очень серьезные вещи, Шарль. — Глаза Клода посуровели до стального блеска. — Однако, как мне кажется, эти рассуждения не только что пришли вам в голову. И вы, не смотря на это, все-таки приехали в Авиньон, связались со мной, вышли на… Короче, подставились полностью.

— Подставился, подставился, — вздохнул Шарль. Они так и разговаривали, оба вцепившись в руль его велосипеда. — А что мне оставалось делать? Давайте рассуждать логически. Вы, кстати, кто по специальности?

— Рабочий я. Всю жизнь на ткацкой фабрике вкалывал. А что?

— Да нет, ничего. Очень даже хорошо. Вы, как практик, все быстрее должны схватывать. Итак, ваши люди вышли на вас… Кстати, сколько их было?

— Трое, — хмуро ответил Клод. — Хорошие ребята. Только молодые ужасно.

— Что, прямо так втроем и вышли?! — ахнул Шарль.

— Да нет! Конспирацию мы знаем. Работаю я только с одним. А что трое, так они тайник вместе нашли. Когда с девчонками на пикник ездили.

— И девчонки знают?

— Нет, вроде.

— Ну, ну, — недоверчиво покрутил шеей Ардальон, выпуская, наконец, руль велосипеда. — Ладно, оставим это пока. Как вы с Парижем связались?

— Через Дижон.

— Еще одна лишняя цепочка. Ездили, или как?

— Тетка у меня там живет. Мы с ней переписываемся. А в письме иногда глупые фразы вставляем. Только нам известные.

— Очень хорошо. Дижон тоже связывается с Парижем подобным образом. Физических контактов нет, но кое-какие акции координировать удается. Таким образом, если предположить, что и мои предположения верны, то нашим тайных дел мастерам пока известны только вы, трое ваших ребят да с недавних пор ваш покорный слуга. По идее, они сейчас должны начать меня прощупывать. Что ж, пусть их!..

— И вы так спокойно говорите об этом?!

— Ну, не совсем спокойно, но и волноваться раньше времени я совершенно не намерен. Давайте сделаем так, Клод… Пусть пока ваша тройка рассыплется. Вы тоже где-нибудь притаитесь. Мы же возьмем тайник и посмотрим, какая будет реакция. Если все спокойно, то значит, что у меня довольно буйная фантазия. Если нет… Придется вам своих людей, ох, как перепроверить! Фантазии, ставшие реальностью, страшная сила, мой дорогой друг, для реальности, не проникшейся последствиями фантастики.

— Дуче и фюрера с его СД да гестапо даже в страшном сне не нафантазируешь, — угрюмо бросил Клод. — А тайник могли и кагуляры[8] соорудить… — Он помолчал. — Однако я начинаю переживать за вашу группу.

— Ничего с нами не случиться, — беспечно ответил Ардальон. — Есть у нас в Марселе некоторые способы противодействия, которые и не снились ни германским, ни итальянским воякам.

— Хорошо бы ознакомиться.

— Всему свое время, Клод. А пока давайте прощаться. Ситуация мне ясна и мы попробуем оставить бошей и макаронников с носом. С очень большим и длинным носом.

Рука авиньонского маки была крепка и мозолиста. Надежна. Настоящая рабочая рука.

По дороге на вокзал Шарль попытался набросать план последующих действий. В том, что он сможет забрать оружие, сомнений у него не было. Такотан, надежно законсервированный в окрестностях Марселя, не подведет. Конечно, в условиях войны и всеобщей подозрительности, использовать аппарат, настроенный на нервную систему Ардальона — полная авантюра. Эммануил никогда бы не согласился на это.

Но дружище Эм далеко, в Карлсбадских пещерах Нью-Мексико, спокойно сооружает новую модель тантора. А он, Шарль Ардальон, больше не может спокойно наблюдать за тем, что творится в Европе. В сентябре тридцать девятого он вообще хотел поднять старый тантор и разнести в щепки если не весь Берлин, то резиденцию психически ненормального фюрера обязательно. Пьер вспомнил скандал, который закатил ему тогда Эм, и поежился.

Ведь он согласился с правотой Эма ("А Москву ты не хочешь с грязью смешать?..) только уже здесь, во Франции, после взятия немцами Парижа и после того, как советские войска в свою очередь ринулись на прибалтийские страны. До этого он верил в СССР если не полностью, то… А тогда, во время их спора, Эммануила поддержала и мать ("Даже в самой справедливой войне машина государства работает только на себя!"). Еще через несколько дней ее не стало. Раны, полученные во время памятного нападения на центр в Аламогордо, таки доконали самого близкого Шарлю человека. Близкого, конечно, за исключением Мэри.

Как она плакала на похоронах! А сам Ардальон поклялся, что их будущий ребенок родится только во Франции. Эм отговаривать их не стал. Но и не дал согласия на использование тантора. Впрочем, Шарль и не просил. Ардальоны отбыли в Европу обычным путем, на пароходе. А под его днищем за ними незримо следовал такотан Шарля. Связь с роботом с помощью биополя осуществлялась всего на расстоянии до тридцати километров, но этого хватало, чтобы, до поры до времени, надежно прятать его невдалеке от себя на французской территории.

Все это было еще до нападения бошей, до взятия линии Мажино и Компьенского перемирия. А когда англичане уничтожили в алжирском порту Оран почти весь французский флот, Шарля понесло. Неожиданно даже для себя самого связавшись с парижским Сопротивлением, он хотел сразу же отправить Мэри с Джоном в Штаты, но жена наотрез отказалась делать это.

Пришлось перевести их с сыном на другой конец города и стать для окружающих холостяком. Ничего… Закончит вот это, впервые серьезное, дело и все-таки отправит их в Америку. Если нужно будет, свяжется с Эммануилом, вызовет тантор, насильно засунет в него свое небольшое семейство и… Тут становится опасно. Очень опасно. И Шарль Ардальон, он же Пьер Арданьян, незаметно огляделся по сторонам.

Старинный Авиньон готовился к Рождеству, был по предпраздничному хлопотливо-расслабленным и никакой войны в нем не ощущалось. Что ж, война — это мятежное состояние души. Большинство французских душ было пока безмятежно. По крайней мере, внешне. Хотя, вон в том шатене, с беретом, натянутым на самые уши, явно ощущается какое-то смятение. Ишь, как напряженно замер у витрины небольшого магазинчика!

Пьер прошел через старинные городские ворота, мимо многовековых оборонительных стен старого Авиньона, и оказался на станционной площади. Шатен шел за ним.

Сделав пару небольших кругов и купив свежую газету, Арданьян снова оглянулся, сбивая с плеча невидимую пылинку. Синий берет маячил невдалеке. Та-а-ак… Кажется, началось. Нет, недаром он насторожился, ознакомившись с тайником, найденным людьми Клода в предгорьях Альп. Такое количество оружия, да без охраны! Явный перебор. На немцев непохоже. Они умнее. Скорее, итальянцы.

Однако теперь у него самого охрана, судя по всему, есть. И очень, наверное, надежная. Что ж, проверим-ка мы ее на эту самую надежность.

Подойдя к окошку кассы, Арданьян внезапно закашлялся. Поэтому ему пришлось несколько раз и довольно громко повторить название станции, до которой ему нужен был билет. Да, мадмуазель, совершенно верно. Монпелье. Конечно, конечно… Очень приятно встречать Рождество в винной столице Франции.

Про то, что Монпелье находится в направлении несколько противоположном Марселю, Пьер благоразумно умолчал. И поскольку до отправления поезда оставалось еще несколько часов, то по аллее старых платанов, помнящих, наверное, еще Людовика XVI, повернул назад в Авиньон. Прогуляться, так сказать. Марсельский состав, кстати, отправлялся на пятнадцать минут раньше и билет на него уже давно лежал в куртке Арданьяна.

Прогуливались они основательно. Не спеша побродили по старому городу, полюбовались прекрасным пейзажем с видом на Рону из небольшого садика у замковой церкви, постояли возле фонтана на территории Папских Палат, бросили в него монетку и снова пошли наматывать круги по пространству, напоминающему окаменевшую историю. Синий берет то исчезал, то снова появлялся, но всегда был невдалеке. Завидное постоянство.

Свернув на улицу Красильщиков Тканей, Пьер нырнул в маленькое кафе и, заказав рюмочку смородинового ликера с чашечкой кофе, уставился на узкий, всего метра полтора в ширину, канальчик, видимый из окна. Начинало смеркаться, но на лавочке возле него замер берет, развернувший огромную простынь газеты. Грамотный, чтоб тебя!..

Около дома без окон вращалось большое, во всю ширину канальчика, железное колесо. Сначала Пьер подумал, что это — нечто вроде водяной мельницы. Но потом понял, что колесо просто перемешивает воду, чтобы она не застаивалась в каменных, времен если не древних греков, то древних римлян — точно, берегах. А само инженерное сооружение, наверное, сохранилось еще с тех пор, когда работники, давшие название этой тенистой улочке, полоскали в канальчике свои свежевыкрашенные ткани.

Оно, конечно, не мешало бы и самому перекраситься. Поменять, так сказать, масть. Но условия явно не соответствовали этому длительному процессу. Арданьян еще раз задумчиво взглянул в окно и отодвинул наполовину выпитую чашку.

— Мсье, — обратился он к гарсону, протирающему стаканы за стойкой бара, — не подскажете, где находится туалетная комната в этом богоугодном заведении?

Материализованная древность Авиньона явно благоприятствовала изысканным оборотам речи. Но такое влияние, как выяснилось, она оказывала только на заезжих владельцев лодочных причалов, одним из которых значился по документам мсье Ардальон. На туземных работников ресторанного бизнеса она никакого влияния не оказывала, поскольку гарсон задумчиво приподнял чистейший стакан, еще раз проверяя его на свет, и не очень благожелательно ответил:

— Вон в том коридорчике, налево.

И кивнул головой на узенькие двери в левой части здания. Счет за пользование сантехникой, как понял Пьер, будет им включен в общий. Синий берет за окном был углублен в чтение газеты. В туалете никакого окна вообще не было, если не считать небольшой форточки, расположенной под самым потолком. В нее не пролез бы и ребенок.

Чертыхнувшись, Пьер снова вышел в темный коридорчик и осторожно потянул на себя двери. Ведущие, однако, в противоположную от зала сторону. По вытертым ступенькам поднялся на второй этаж и обнаружил еще одни двери, ведущие на чердак.

На чердаке было сумрачно, но чисто, как в келье средневекового монаха. Эту ассоциацию подчеркивал и призрачный свет, струящийся из слухового окошка. Арданьян осторожно выглянул из него и его взгляд сразу же затерялся среди утесов черепичных крыш. Вид, открывшийся перед ним, напоминал пейзаж какой-то странной планеты, покрытой то ли геометрически правильными холмами, то ли такими же панцирями фантастических животных. Типа моллюсков в раковинах. В двух окнах второго этажа моллюска напротив уже горел свет. На первом этаже закрывались деревянные ставни. Вечерело.

До края ближайшей крыши было метров семь. Для Пьера это расстояние было непреодолимо. Мана смогла бы. Не говоря уже о такотане. Пьер ощутил острое сожаление о том, что не подтянул робота поближе к Авиньону, в тридцатикилометровую зону биослышимости. "Странно, — подумал он, — для нас уже ничего не значат несколько сотен тысяч километров пустоты, лежащие между Землей и Луной, но несколько метров авиньонского воздуха могут стать непреодолимым препятствием. Слаб ты и неповоротлив, человече!.."

Однако, размышлять о своей эволюционной отсталости было некогда. Время стремительно утекало, как вода Роны между арками римского моста, и берет с гарсоном могли начать проявлять признаки беспокойства. До пояса высунувшись из окна, Пьер взглянул вниз.

Улочка, на которую выходила тыльная сторона здания, была спокойна и пустынна в своем спокойствии. Под самым домом, как и перед домом Клода, рос большой платан. Эти деревья накрепко вросли в Авиньон. При определенной ловкости можно попробовать перепрыгнуть вон на ту громадную ветку, а потом спуститься на землю. С тоской вспоминая законсервированный такотан, Пьер выкарабкался на крышу и заскользил по ней, тормозя подошвами ботинок и всей неудобноназываемой частью своего тела. Почти на самом краю крыши скорость была сведена до минимума, но погасить ее окончательно не удалось. Поэтому, зажмурив на мгновение глаза, Пьер резко оттолкнулся от черепицы и, словно в воду, бросился в темно-серый воздух авиньонского вечера.

На ветку он обрушился районом солнечного сплетения. Даже дыхание перехватило. Крутнулся через нее, срываясь вниз, но в последний момент успел впиться в шершавую кору засаднившими ладонями. Подтянулся и гусеницей распластался на упруго качнувшемся отростке. Вокруг пока все было тихо.

Оторвав щеку от дерева, Пьер попробовал подтвердить это спокойствие визуально. Оно подтверждалось. Над крышами бесшумно катилась Луна, как одноименная рыба матово-серебристого цвета. И никто в целом мире, кроме Хастона и Арданьяна, еще не знал о том, что она уже беременна икринками хортов, пытающихся преобразовать ее организм.

Пьер перевел взгляд на окно, светящееся напротив. Спиной к нему сидел человек с короткой стрижкой, одетый в добротный чесучовый костюм. Арданьяну был виден его напряженный затылок и левая рука, озабоченно барабанящая пальцами по подлокотнику кресла. Человек явно и нервно чего-то ожидал. В окне второй комнаты выпрямился строгий, подтянутый мужчина в черном костюме с бабочкой, разговаривающий с кем-то, не попавшим в поле зрения Арданьяна.

В любую минуту его могли заметить.

Между окнами протянулись перильца декоративного балкончика. Под ними — небольшой козырек, от которого до земли оставалось метра три. Оглянувшись на чернеющее слуховое окошко, Пьер медленно пополз по ветви. Она начала угрожающе прогибаться, но Пьер уже соскальзывал на небольшой, но толстый сук. На мгновение замер и, оттолкнувшись от него, одним прыжком преодолел двухметровое расстояние, отделяющее его от балкончика. Прилип щекой к кирпичной стене, скашивая глаза вниз и восстанавливая нарушенное равновесие. До земли оставалось не более пяти метров.

Арданьян осторожно повернул голову и уже не только щекой, но и всем телом постарался слиться с плоскостью старинного домика: в черноте слухового окошка, из которого он вылез, бледным пятном маячило чье-то лицо. Но разглядеть Пьера, прикрытого переплетением голых ветвей платана, в тени между двумя ярко освещенными окнами, наверное, было затруднительно. Пятно качнулось пару раз языком призрачного пламени и исчезло. Осталось жгучее чувство опасности.

Пьер слегка повернул голову к левому окну, за которым слышалось невнятное бормотание двух голосов, и прислушался.

— Невежливо заставлять гостя ждать, Зигфрид, — с трудом разобрал Арданьян укоризненную реплику одного из собеседников.

— Я отвечаю за вашу безопасность, герр Штольц, — твердо возразил второй голос. — И поэтому мне совершенно наплевать на все условности этикета. Вряд ли этими нормами будет пользоваться Дорнбергер по отношению ко мне, если с вами что-то случится.

— Однако ни сам Дорнбергер, ни фон Браун…

— Вы же знаете, как опасны для них встречи на, так называемой, нейтральной территории. Господину американцу надо было бы приехать непосредственно в Германию. Наши страны не находятся в состоянии войны.

— Пока не находятся… Ладно, Зигфрид. Вы все перепроверили?

— Так точно, герр Штольц!

— Это можно понимать как то, что теперь мы можем не принуждать нашего гостя к ожиданию?

— Так точно, герр Штольц!

— Успокойтесь, Зигфрид. И пригласите его ко мне.

— Я буду находиться за дверью, герр…

— Вы будете находиться внизу. У входа в здание.

— Но…

— Всю ответственность я беру на себя. Можете дословно доложить об этом Дорнбергеру.

— Однако инструкции…

— К черту инструкции, Зигфрид! Гость требует разговора с глазу на глаз. Насколько вы поняли, речь идет о неимоверном повышении мощи Рейха в неимоверно короткий срок. Вы возьмете на себя ответственность за то, что мы упустили эту возможность?

Пьер чуть не присвистнул. Вот это да! Из огня да в полымя. Однако, что это за переговоры такие между родными Штатами и неродными — чтоб им! — бошами?.. Он еще раз окинул пустынную улицу быстрым взглядом. Стемнело почти полностью и видно, естественно, ничего не было. Ни почетных караулов, ни секретных эскортов. Метров за двадцать от Арданьяна зажегся тусклый фонарь.

— Герр Николь, герр Штольц ждет вас, — послышалось в правом окне.

Из этой фразы следовало умозаключение о том, что любитель инструкций Зигфрид с минуты на минуту мог появиться на улице. Да и шатен в синем берете… Надо было срочно убираться с балкончика. Весь вопрос в том: в каком направлении. Темнота на уровне второго этажа явным образом не была тождественна темноте на уровне тротуара. Кто знает, какие призраки шатаются по древним авиньонским закоулкам?

Свет в правом окошке погас. Благословляя руку, на выключатель нажавшую, и одновременно проклиная себя за нездоровый интерес ко всяческим извращениям — например, к противоестественной связи демократии и диктатуры — Пьер осторожно тронул форточку. Она открылась легко и плавно. Через минуту Арданьян уже стоял на подоконнике. С внутренней стороны комнаты. Со стороны внешней донесся вздох закрываемых входных дверей. Молодец, Зигфрид. Исполнительный парень.

Коридорчик, в который выглянул Пьер, был полуосвещен неярким светом бра, висящего над большим, в старинной раме, зеркалом. В нем отражалось двое дверей. Одна из них — полуоткрытая, с окаменевшей физиономией Арданьяна в ее проеме. Пьер резко вздохнул, подмигнул своему отражению и скользнул ко второй, плотно прикрытой, двери. Прижался к ней ухом.

— Вы ставите меня в довольно неловкое положение, — произнес уже знакомый Пьеру голос.

— Бросьте, — отозвался второй, басовитый и самоуверенный, — все мы в этом самом положении. И все мы сами себя в него ставим. А потом ответственность за неудобную позу перекладываем с больной головы на здоровую.

— Мистер Николь, военные успехи последнего времени никак не позволяют заподозрить в болезнях головы наших руководителей. Разве не так?

— Военные успехи ваших руководителей привели к тому, что… Послушайте, Штольц, где ваш человек? — внезапно перебил самого себя бас.

— Секретарь, — мягко известил его собеседник о должности своего подчиненного.

— Пусть так. Секретарь. Где он?

— Наблюдает за входом в здание.

Послышались тяжелые шаги и иронический возглас:

— Так он еще и сторож?

Двери внезапно открылись и Арданьян еле успел влепить свое тело в стенку. Сердце на мгновение остановилось, а потом сделало бешенный рывок и начало колотиться в ритме отбойного молотка, пробивающего эту самую стенку. Пьер зажмурился. Шаги замерли на пороге соседней комнаты, а после этого повернули назад.

— Вот так, Штольц. Я предлагаю разговаривать при открытых дверях. И с открытыми картами.

Пьер медленно открыл глаза. Напротив, в тусклом зазеркалье, ему был виден небольшой письменный стол, за которым с саркастическим выражением лица замер худой человек в черном костюме. Штольц. Обладатель басовитого голоса, Николь, умащивался спиной к зеркалу в низеньком, явно ему не по размеру, кресле. Его необъятная спина рвала чесучовый пиджак. Самоуверенный бегемот против задумавшейся анаконды.

— Итак, — продолжил Николь, устроив, наконец, свое массивное тело в непосредственной близости от Штольца, — я остановился на том, что хотел разъяснить вам положение, в котором вы оказались, благодаря военным успехам вашего руководства.

Голос его был откровенно снисходительным. Впрочем, вопрос поставленный Штольцу способствовал этому.

— Скажите, мистер Штольц, сколько деньжат выделял рейхскомиссариат вашей программе накануне войны?

Анаконда дернула маленькой головкой. Все правильно. Пожимать плечами она не могла за отсутствием таковых.

— Можете не отвечать. Храните свои драгоценные секреты. Но по моим данным — с полмиллиарда рейхсмарок. Подумайте, не отвечая, сколько вам выделяют сейчас?

Штольц отвел глаза в сторону и забарабанил пальцами по столу.

— Вот, вот, — бросил Николь. — Раза в три ассигнования сократили или больше, а, Штольц? Впрочем, это действительно подтверждает факт здравомыслия вашего руководства. Зачем, действительно, выбрасывать огромные деньжищи на какое-то непонятное ракетное вооружение, если традиционные танки и самолеты наилучшим образом показали себя в военных операциях. Взлетел самолет — Дания упала. Бабахнула самоходка — ключи от Парижа у тебя в кармане. Красота!

— Однако, работы по нашим программам не остановлены. Они ведутся, — сухо заметил Штольц.

— А, — махнул рукой Николь, — на всякий случай. Но его, случай, — спина в чесучовом пиджаке нагнулась к черному костюму, — разумные люди очень часто используют для своих целей. И для своей пользы.

Анаконда блеснула впалыми глазками:

— Каких же разумных людей представляете вы, мистер Николь?

— Ой, — по голосу было слышно, что тот поморщился, — вы же прекрасно это знаете! Да тех самых, которые позволили вашему ракетостроительному институту воспользоваться разработками Годдарда[9]. Вы, что думаете — это просто хиханьки: опубликовать патент на его двигатель в немецком журнале? Не-е-т, уважаемые! И это снова же к вопросу о неудобности поз. Ваше руководство поддерживает ракетостроение "на всякий случай". Наше, к сожалению, еще просто не доросло до понимания его перспективности. Но есть люди — и у нас, и в Германии, которые прекрасно ориентируются в этой проблеме. Идеи должны работать и зарабатывать деньги!

Наступила непродолжительная пауза.

— Должен вам доложить, что все под нашим контролем, Штольц, — продолжил Николь. — Наши люди работают в окружении Годдарда и в Смитсоновском университете, и на полигоне Розуэлла…

Лицо Арданьяна обдало жаром. В Розуэлле, небольшом городке Нью-Мексико, от которого до Карлсбадских пещер не было и ста миль, у них с Хастоном было много знакомых. Причем знакомились они с ними выборочно. Выборочно в плане ракетных разработок. Хотя их группа оторвалась от сотрудников Годдарда чуть ли не на целое столетие, но руку они предпочитали держать на пульсе. Черт, как бы их самих не схватили за эту самую руку!

А Николь, между тем, заканчивал свои разъяснения:

— Как видите, я с вами предельно откровенен. А знаете почему? А потому, что мне поручено предложить вам объединить наши усилия.

Лицо Штольца напоминало маску дикого африканского племени: окаменевшее и разъяренное одновременно.

— Это решать не мне.

— Естественно. И именно поэтому эту часть нашего разговора вы можете передать Дорнбергеру, фон Брауну, фюреру вашему, в конце концов, если это необходимо, но… Но про цену этого предложения я буду разговаривать только с ними. А именно для вас у меня существует кое-что совершенно особое, дорогой мой мистер Хилл.

Пьер увидел, как африканская маска медленно превратилась в маску древнегреческой трагедии: такая же белая с черными провалами мертвых глаз. Затем лицо Штольца опять приняло бесстрастное выражение. Впрочем, когда он заговорил, в голосе его еще звучали напряженные нотки.

— Вы назвали меня каким-то странным именем, любезный герр Николь.

Тот, не отвечая, полез в карман пиджака и, достав что-то оттуда, показал это что-то собеседнику.

— Что это такое, Штольц?

— Портсигар, — после некоторой заминки ответил немец.

— Именно так и подумал ваш, хм, секретарь, обыскав меня и мой портфель. Но это, Штольц, не портсигар. А безобидный такой приборчик, который, пока не вытянута вот эта сигарета, обеспечивает полную невозможность прослушивания и магнитофонной записи в радиусе до ста метров. Вот так, мистер Хилл. Можете позвать своего секретаря и убедиться. Он же, наверняка, пишет нас.

Арданьяну в зеркале было видно, как Штольц вертит в руках дорогой портсигар.

— Вы второй раз называете это имя, герр Николь… И, кстати, почему я должен вам верить? Ведь все, что мне известно о современной технике — а известно мне не мало! — не предполагает возможностей, о которых вы говорите.

— Не предполагает. Все, что известно. Но, сколько в мире, друг Горацио, того, что неизвестно нашим мудрецам. Мудрецам-то неизвестно, но мне…

Николь откинулся на спинку кресла.

— Этот приборчик можно было создать только благодаря технологии, найденной мной в американской глубинке. В известном вам штате Нью-Мексико. Только не говорите, что не слышали о нем!

Пьер насторожился. Собеседник ничего говорить не стал и потому Николь продолжил:

— Но вот это, — он ткнул пальцем в лежащий на столе портсигар, — только сотая часть того, что можно сделать, полностью расшифровав найденные мной записи. Кстати, вот их фотокопии.

И Николь попытался передать Штольцу маленький цилиндрик. Тот не взял его и американцу пришлось поставить кассету с фотопленкой на стол.

— Не доверяете, Хилл, — вздохнул.

— Называйте меня Штольцем, — напряженно попросил тот.

— Хорошо, мистер Штольц. Как угодно, мистер Штольц. Вам, наверное, кажется, что наш разговор приобрел оттенок провокации. Однако это не так. Я разговариваю с вами откровенно только потому, что откровенность в ваших же интересах, Штольц.

Последнее слово Николь произнес с нескрываемой иронией.

— Докажите.

— Попробую. В структуре, поддерживаемой кругом лиц, которых я представляю, есть еще одна структурочка. Неизвестная для них и замкнутая лично на меня. И именно мои сотрудники выяснили, что некто мистер Хилл, сотрудник британской разведки, помогал в свое время молодой Советской республике создавать военно-воздушные силы. Он даже ходил в советниках у довольно известного товарища Троцкого. Но, что самое интересное, он в то же время создавал в России агентурную сеть. Антигерманскую. Однако, еще более интересно то, что сейчас этот человек добросовестно трудиться в конторе фон Брауна. Это, согласитесь, наводит на некоторые размышления и открывает некоторые перспективы. А именно… Не секрет, что лучшие инженеры работают сейчас в Германии. А они могли бы очень пригодиться для расшифровки разрозненного архива, над которым мы бьемся уже несколько лет. Впрочем, мы могли бы и сами выполнить эту работу. Но время, время!.. Которое, как известно — деньги. Очень большие деньги, дорогой мой мистер Штольц.

Ирония из голоса Николя исчезла совершенно. Арданьяну почему-то очень захотелось увидеть его лицо. Так захотелось, что он даже зашептал: "Ну, повернись! Повернись же, сукин сын!.." Сукин сын поворачиваться не желал. Вместо этого он нагнулся и достал что-то из-под кресла. Или из портфеля, стоящего там.

— Чтобы окончательно убедить вас в своей предельной откровенности, позвольте продемонстрировать вам образец оружия. Оружия нового типа. Правда, несколько испорченного.

Арданьян ахнул. На стол лег один из их первых плазменных кольтов, которые они делали еще в Аламогордо. Называли они их "плазмерами". Правда, этот плазмер был, действительно, с несколько погнутым стволом. Но откуда?!

Штольца не интересовало — откуда. Штольца интересовало, что это такое.

— Опасная штука, — разъяснил Николь, — Стреляет лучами, сжигая все живое. Неживое, впрочем, тоже. Эдакий миниатюрный потомок зеркал, которыми, согласно легенде, Архимед сжигал вражеские корабли под Сиракузами. Не кажется ли вам, Штольц, что это изделие — в рабочем, естественно, состоянии — а также отрывочные описания некоего аппарата, который использует его принцип в качестве двигателя, могут быть интереснее всех ракет вместе взятых, — жестко закончил американец.

Его собеседник пожевал губами:

— И какова же цена вашей чрезвычайной откровенности, герр Николь?

— А ваша жизнь, — коротко хохотнул тот. — Если, не дай Бог, информация про все это, — он указал пальцем на предметы, разложенные на столе, — пойдет куда-то без моего ведома, то незнакомое, якобы, вам имя мистера Хилла выплывет где-нибудь в абвере. Или, хуже того, в гестапо.

И Николь, сладко потянувшись, поднялся с кресла, обошел стол и встал за спиной Штольца, разглядывающего кассету и плазменный пистолет. Словно перед ним лежали две гранаты с выдернутыми чеками. А для Пьера такой, внезапно разорвавшейся, гранатой, стало лицо Николя. Лицо, которое снилось ему по ночам в самых жутких кошмарах. Лицо убийцы его отца, увиденное им, Пьером Арданьяном, из люка взлетающего тантора в пылающем "Лунном Замке". Лицо смерти.

Хотя Пьер буквально вышвырнул себя из-за дверей, за которыми он притаился, действовал он довольно хладнокровно. Этому его научил Эммануил в их далеких уличных потасовках. Впрочем, сейчас бы дружище Эм совершенно не одобрил французскую вспыльчивость Арданьяна. Но Эм был далеко, в Карлсбадских пещерах, вместе с такотанами, манами, хортами и своим завидным упрямством.

Воспользовавшись тем, что оба собеседника согнулись над предметами, разложенными на столе, Арданьян схватил какой-то флакончик, стоящий возле зеркала и снова исчез за дверью. Перед этим, правда, он успел метнуть его поверх склонившихся голов, прямо в окно, расположенное за ними. Раздался звон стекла. Оба резко повернулись на этот звук.

А Пьер уже летел к ним чрез всю комнату, изо всех сил отталкиваясь от паркета и вскакивая на письменный стол. Тренировки с такотанами не прошли даром для его организма: прыжок был настолько молниеносен, что Николь вообще не успел отвернуться от окна, а Штольц только и того, что испуганно скосил глаза на носок ботинка, приближающегося к его лицу. Воспользовавшись им, как хрустнувшей опорой, Пьер, не останавливая движения, обрушил вторую ногу на затылок американца. Про патриотические чувства он даже не вспомнил, зашипев:

— Эт-то тебе за "Лунный Замок"!..

Николь, коротко вскрикнув, ударился головой об раскалывающееся оконное стекло. А Пьер уже соскальзывал с его спины, подхватывал массивное тело под колени и выбивал им затрещавшую оконную рану:

— Эт-то за Хастонов!

Перебросил тело через подоконник:

— А это за отца!

Арданьян жалел только о том, что зарычавший по-звериному человек, бесформенной куклой падающий на тротуар, не успел увидеть его лица. Влажный удар. Вскрик. Тишина. И торопливо приближающийся топот на входной лестнице. Зигфрид…

Мельком взглянув на распластанное тело Штольца с изуродованным лицом, Пьер одной рукой схватил кассету, второй — плазмер, и сквозь выбитое окно вылетел следом за Николем. Хватанул сквозь стиснутые зубы прохладный воздух и приземлился на что-то мягкое, перевертышем скатываясь с него. "Николь", — понял Арданьян и, прихрамывая — ногу все-таки подвернул! — побежал по тускло освещенной улочке.

Свернул за ближайший угол и оказался на берегу знакомого узенького канальчика, прямо рядом с железным колесом, нависшим над ним. Прислушался. Пространство за ним начало наполняться хлопаньем дверей, шорохом шагов и пузырьками коротких возгласов. Впереди было спокойнее. И Пьер, волоча ноющую ногу, побрел вдоль каменного бережка. Как можно быстрее. Как можно дальше. Стараясь не думать о том, что происходит позади. Ну, подрались два джентльмена. В горячке один другого в окно выбросил. Дело житейское. Пока разберутся…

Уже на углу следующей улицы Пьер остановился и задумчиво посмотрел на черную, покрытую мертвенными отблесками, воду. Глубоко вздохнул, размахнулся и бросил в канальчик плазмер. За ним — кассету. Вода плеснулась два раза, словно ртом жадно чмокнула. Пьер развернулся и… Наткнулся прямо на короткий ствол "вальтера", упершийся ему в грудь.

— Что ж ты, парень, на поезд опаздываешь? — благожелательно спросил шатен в синем берете, оскалившись в темноте мертвой белизной зубов. — Пятнадцать минут, как ушел. — И вздохнул: — Чересчур ты у нас внимательный да бегучий. Придется с тобой раньше запланированного разговаривать.

"Мэри будет волноваться", — очень спокойно подумал Пьер. В перспективе улицы угадывалось медленное вращение железного колеса. Колеса судьбы.

11 октября 2002 года, кратер Архимед (Луна)

— А тут опять след колеса, — пробормотал Тресилов, водя лучом фонарика по широкой ложбине между двумя, почти отвесными, скалами.

Все эти дни они передвигались короткими перелетами "Лунной Республики", пытаясь не потерять из виду странную, пепельно-серебристую, словно выжженную, полосу, протянувшуюся от Тайги до предгорий Лунных Апеннин. А потом все-таки почти потеряли ее в нагромождении приземистых скал и утесов, напоминающих обсосанные леденцы. Впрочем, сверху полосу иногда было видно довольно сносно. Но при спуске корабля она снова сливалась с окружающей поверхностью и становилась бы совершенно незаметной, если б временами на ней не появлялись следы ребристых колес и босых человеческих ног. Последнее до сих пор поражало Олега, и он постоянно ломал голову в разгадке этого явления. Желание этой разгадки уже приобретало оттенок маниакальности.

Внешне же создавалось впечатление, что какой-то аппарат, разгоняясь на шасси, взмывал вверх, чтобы через десяток-другой километров вновь прилуниться и начать новый разбег. А некто босоногий, сидящий до поры до времени на нем, соскакивал на поверхность и помогал ему взлетать. Полный бред!

Во время их рейда, чем-то напоминающего осторожное преследование охотниками раненного, но остающегося опасным, зверя, Маккольн сделал анализ нескольких проб грунта, взятого из выжженной полосы. Ничего из ряды вон выходящего, кроме несколько увеличенного числа следов-треков от тяжелых частиц, он не обнаружил. Точно так же Дэн не обнаруживал и своих чувств, оставаясь сдержанным, спокойным и немногословным. Олег, после приступа ужаса, испытанного возле Тайги, тоже словно окаменел, переключив все свое внимание на странные, мягко говоря, следы. Надеяться он боялся. Хотя, если тело не найдено, никто не может считать человека погибшим.

Они вышли из ложбины. Позади их поблескивал выпуклый бок "Лунной Республики". Впереди еле заметная полоса "дороги" уползала за выпуклый горизонт. Туда же тянулся луч фонаря Тресилова.

— Свет! — услышал он сзади и резко обернулся.

Маккольн в прозрачном шлеме с убранным зеркальным светофильтром смотрел сквозь него.

— Не понял… — начал было Олег, но Дэн резко перебил его.

— Свет выключи! — И вытянул руку, чуть не коснувшись плеча Тресилова. — Смотри.

Из-за горизонта, там, где за ним исчезала дальняя дуга скал, на выходе из которых замерли "республиканцы", попыхивало неясное свечение. Словно прожектор включали и выключали. Или же кто-то бродил внутри светящегося облака, тревожа его края своим передвижением.

— Опять!? — с полувопросительной, полуутвердительной тоской выдохнул Олег, мгновенно вспоминая аварийное прилунение "Тайги". Будто ножом его полоснули.

Маккольн молча оглянулся на "Лунную Республику", надежно прикрытую скалами. Тресилов уловил ход мыслей Дэна и резко прикоснулся к чешуйкам его скафандра.

— Не надо, Дэн! Давай попробуем состорожничать. Знаешь, иногда обход лучше лобовой атаки.

И он кивнул головой на верхушки гор, под которыми мерцало призрачное свечение. Маккольн задумчиво посмотрел в ту же сторону.

— Подниматься высоко. И от "Республики" далековато будет.

— Ну, Дэн! У нас же преимущество будет! Эти горы явно выше любых шпилей…

"Если, конечно, это они", — хотел закончить Тресилов, но промолчал. Нечего каркать раньше времени. А вслух произнес:

— Давай втихаря осмотримся, а уж потом решения принимать будем.

Маккольн заколебался.

— Подниматься высоко, — повторил. — Без ранцев не обойтись.

— Так что же тебе мешает…

— Ты мешаешь! Поскольку с ранцевыми двигателями работать не умеешь.

— Так покажи!

— Показать можно. Только без тренировок не получится. Без них ты в два счета гробанешься. Импульс нужно всем телом чувствовать. Без этого, если и не гробанешься, то на орбиту точно вылетишь. Лови тебя потом.

— Ну, Дэн…

— Нет, — твердо произнес Маккольн. — Сделаем по-другому. Ты остаешься в "Республике". Подстраховывать меня будешь. Я возьму ранец и вскарабкаюсь вон на ту горку, — он указал пальцем на, плоскую издалека, вершину. — Осмотрюсь. Ты все время будь на закрытой гиперсвязи. На обычную не переходи. Энергии, конечно выкинем столько, что… Ну да ладно. На паузах сэкономим, а потом подзарядимся. Ты, главное, прислушивайся. Сам молчи. Но все мои команды исполняй немедленно.

Тресилов хотел было возразить, но, потоптавшись на месте, растерянно махнул рукой и побрел к "Лунной Республике". Маккольн — следом, временами оглядываясь на мутно-янтарные блики, высвечивающиеся на горизонте. На выпуклом лунном горизонте, к которому вели следы босых человеческих ног.

Ранец был двойным — с батареей плазменных дюз позади и пультом управления — спереди. Что еще находилось там, Тресилов не знал. А Маккольн, натянув аппарат на скафандр, стал похож на парашютиста перед затяжным прыжком. Однако, когда он сделал свой первый прыжок, слегка подогнув ноги во время него, чтобы выбрать верную траекторию полета, то он больше напомнил Олегу огромного зеленого кенгуру, плавно летящего над бледной выцветшей пустыней. Проводив Маккольна взглядом до ближайшего отрога, Олег вздохнул: да, он не смог бы так экономно и выверено строить свои движения. Совершенно другая биомеханика. Лучшая, чтоб его!..

А Маккольн потихоньку, короткими перелетами, подтягивал свое тело к вершине горы, с другой стороны которой, по его подсчетам, должен был находиться источник свечения. Включать двигатель на полную мощность он побаивался: как бы не вынесло туда, куда не надо. Пару раз перепрыгнул через широкие трещины, до краев наполненные первобытной тьмой, один раз сбалансировал на самом крае запыленного утеса, чуть не сорвавшись с него — только камешки плавно вниз заскользили! — и, в конце концов, оказался метрах в пятидесяти от вершины, слоновьей спиной закрывающей горизонт.

Ее склон уходил вверх градусов под пятьдесят, но Дэн, передохнув на более-менее пологой террасе, решил больше вообще не использовать ранец. Вместо этого, иногда вставая на четвереньки, он мартышкой-переростком начал карабкаться наверх. Дыхание его оставалось ровным и спокойным. Тресилов в далекой "Лунной Республике" даже удивился этому.

А Маккольн удивился другому, когда подошел к краю скалы, отвесно обрывающейся прямо в ободранное до черноты небо. Горная гряда делала тут широкий изгиб, двумя каменными щупальцами обхватывая небольшую котловину. Почти посреди нее замерла одинокая глыба, метра три высотой, напоминающая надгробный памятник. Однако на достопамятные шпили она не походила никоим образом. Около глыбы стояло нечто, напоминающее помесь советского лунохода с железнодорожной платформой. При чем аппарат времен первых инопланетных одиссей человечества был продет сквозь центр платформы и, по-видимому, закреплен там. "Та-а-ак, — подумал Маккольн, — кажется, приехали!"

Внезапно Дэн поймал себя на том, что где-то на ином уровне сознания думает совершенно про иное. Прислушался к себе. И понял, что сейчас его волновало отнюдь не постоянное чувство чьего-то пристального внимания, ощущаемое им в последние дни. Хотя это чувство и оставалось, но сквозь него просочилось нечто совершенно иное. А именно — непонимание того, как он может различать аппарат в тени, отбрасываемой окружающими скалами. Удивившись еще больше, Маккольн подошел к самому краю обрыва, увеличивая тем самым поле обозрения, слегка повернул голову и разве что не присвистнул.

На краю левой каменной полудуги, ныряющей под скалу, на которой стоял Дэн, расположился ряд больших прямоугольных отверстий, врезанных в лунную гряду. Некоторые отверстия были освещены и Маккольн понял, что это — окна. Даже судя по небольшому по количеству, попавшему в поле зрения Дэна, в недрах скрывался целый подземный — подлунный? — городок. База.

"Кажется, приехали", — снова подумал Маккольн.

Тресилов бы уже на месте подпрыгивал от изумления и нетерпения, но Дэн оставался спокойным. Или пытался оставаться. В принципе, нечто такое он и предвидел. Особенно после того, как увидел мертвую "крысу", показанную ему Тресиловым. Она сразу же напомнила ему кое-какие, довольно ужасные, события двадцатилетней давности. И еще один камешек в мозаике его жизни стал на свое место. Вернее, не камешек, а целый булыжник. Потому что, не смотря на, в буквальном смысле, железные нервы, Дэн с трудом скрыл от Тресилова свое изумление при виде странного лунного образования. Лунного, но знакомого ему еще по Земле.

Впрочем, изумляться и сейчас было не с руки, поскольку детали аппарата, замершего возле отвесной глыбы, внезапно стали видны более отчетливо. Маккольн прищурился. К свету, струящемуся из прямоугольных окон, начало добавляться еще какое-то освещение, а Дэн начал отступать от края обрыва.

Впрочем, через несколько шагов он остановился. И если бы не был абсолютно уверен в том, что не может сойти с ума, то подумал бы, что именно это сейчас с ним и происходит.

В янтарном мерцании, приближающемся к аппарату, появились две человеческие фигурки. Мужская и женская. Мужчина в обычном джинсовом костюме и женщина в брючном, платиновом, под цвет ее волос. Вот они остановились, обернулись назад и начали разговаривать с кем-то, невидимым Маккольну из-за обрыва.

Размышлять и удивляться было некогда. Дэн быстрыми движениями открыл переднюю стенку ранца, вытаскивая оттуда две свернутые спирали, которые мгновенно распрямились и превратились в два тонких длинных щупа. На секунду задумался и три раза прикоснулся к сенсору гиперсвязи. Мол, все в порядке, пусть Тресилов не беспокоится. А потом осторожно ввел щупы в лунный грунт и замер, касаясь их клеммами передней стенки ранца. Клеммы автоматически сомкнулись на щупах. Все было под контролем. Прослушка начала работать. Акустические колебания, передаваемые через лунный грунт, усилились и завибрировали в наушниках Маккольна.

Сначала он услышал какой-то слабый влажный шорох. Словно где-то вдалеке несся водный поток. Излучение, что ли? Дэн поправил настройку и сквозь струящийся шелест различил далекие невнятные голоса. Попробовал отфильтровать звуки. Голоса слились в слова. Полуразборчивые, правда. Но на таком расстоянии…

— …сюда. Не бойтесь, — произнес мягкий женский голос. — Вы же видите, что мы спокойно обходимся без всей этой амуниции.

— Да я вижу! И уже не в первый раз. Но понимаете, мисс Эллис, мне себя переломить нужно. Хоть я и в скафандре, но когда на вас смотрю, меня словно в холодную воду бросают. Совершенно неожиданно, — ответил знакомый Маккольну голос. Барбикен. Живехонька, стерва!

Дэн снова осторожно приблизился к краю обрыва, стараясь не выдернуть из грунта акустические щупы. Теперь ему было видно все, как на ладони. Ладони великана, которую напоминала лунная пустыня, уплывающая от гор за округлый горизонт. А внизу к двум первым фигуркам приближалось еще две. Одна в легком серебристом скафандре, напоминающем его, Дэнов, но уже безо всякой чешуйчатой земноводности, а вторая… Маккольн даже головой в скафандре покрутил, а Тресилов точно бы уже рехнулся. Эт-то что за красавец?!

Обнаженное, хорошо развитое тело, обтянутое только узкими шортами. Длинные каштановые волосы. На груди амулет какой-то болтается. Ни дать, ни взять, Тарзан, чтоб тебя!.. И босой. Вот откуда следы взялись! Однако костюмчик у него вообще уж не соответствует… Вот и Барбикен, кажется, это заметила.

— Мне на Виктора смотреть страшно, — пожаловалась она. — Хоть бы натянул что-нибудь на себя. Да и у меня под скафандром почти ничего нет. Непривычно.

— Милая, — это уже мисс Эллис, — свет, — она произнесла это слово таким тоном, что Маккольн понял, что об обычном физическом явлении речь тут не идет, — свет защищает вас и синтезирует необходимые вещества. Вам только надо воспринимать его наибольшей поверхностью тела. От макушки головы до подошв. Лучше бы, конечно, — чувствовалось, что Эллис улыбается, — быть полностью обнаженной. Но некоторые этические установки…

— Нет уж, увольте, — резко бросила Барбикен. — Вы-то сами, кстати, не совсем… Того…

— Тренировка, милая Руслана. Ежедневная и многолетняя тренировка, — вступил в разговор мужской голос. — Виктор, к примеру, еще молод. И опыта, естественно, у него маловато. Да и много ли старикам для жизни нужно?

— Ох, мистер Джон, хотела бы я когда-нибудь стать такой старухой, как вы — стариком.

— Вы мне льстите, юная леди.

Маккольн понял, что легкой формой разговора собеседники пробуют снять с Барбикен психический перегруз. Кажется, им это удавалось. Но даже на расстоянии Дэн ощущал какую-то недосказанность и наигранность. Да и тарзанисто-босоногий Виктор молчал. Немой, что ли?

— Эх, была не была, — выдохнула Руслана. — Если кто-нибудь сутки назад сказал мне, что я без скафандра по Луне шляться буду, то…

Что-то щелкнуло. Маккольн увидел, как фигурка серебристом скафандре взялась обеими руками за гермошлем, на мгновение замерла в этой позе, и рывком сорвала его с головы.

— Х… х… х… — билось в наушниках изо всех сил сдерживаемое дыхание. — Х-хо… о-о-х-х…

Несколько секунд было тихо, потом Джон осторожно спросил:

— Ну, как вы, Руслана?

— Х-хо-о… — снова услышал Маккольн. — Хорошо-о. Медом пахнет. Почему-то.

— Каждый организм по-своему ощущает запах силового поля. Вернее, ему кажется, что ощущает.

— Да? А что вы чувствуете, Виктор? — повернулась Барбикен к лунному Тарзану.

Тот какое-то мгновение не отвечал, а потом Маккольн, наконец, услышал и его голос. Спокойный, свинцово окрашенной тональности, чем-то похожий на его собственный.

— Я всегда ощущаю запах йода. Только не чистого. А с какой-то примесью. Не то чистого белья, не то рыбы, не то…

— Так, наверное, пахнет море, — тихо, с придыханием, вставила Руслана. Дэну показалось, что она слегка задыхается.

Очевидно, это ощутил не только он.

— Руслана, девочка моя, снимите скафандр. Вам будет легче.

— Да, наверное, — голос Барбикен ощутимо слабел. Маккольн увидел, как она покачнулась и упала бы, если б Виктор во время не поддержал ее.

— Отец… мама… — два раза коротко вскрикнул он.

Ни черта себе! Да их тут целая семейка! Пораженному Маккольну со скалы было хорошо видно, как Эллис с Джоном кинулись к Виктору. Вместе они подхватили Барбикен на руки и, положив ее на чуть искрящийся реголит, быстро сорвали с нее скафандр.

— Это все ты, Джон, — расслышал Маккольн сквозь шорох излучения. — То, видите ли, шоковая терапия с погонями, то спешишь человека на поверхность вытащить. Это-то после вчерашних разговоров! Доведешь девчонку…

— Да нет, все нормально, — прорезался слабый голос Русланы.

Она уже сидела прямо на скафандре в золотистых шортах и коротком топике, одетом прямо на голое тело. Холодные звезды равнодушно мерцали в антрацитовом небе. Виктор топтался рядом.

— Море… — внезапно произнес он. Это слово, очевидно, не давало ему покоя. — Почему море должно пахнуть йодом? Ведь лунные моря…

— Виктор, — оборвал его отец, — давай оставим все вопросы на потом. Человеку в себя прийти нужно.

— Слава Богу, дошло, — иронично бросила Эллис. — Правда, как всегда, с опозданием.

— Да нет, все нормально, — повторила Руслана, поднимаясь со скафандра и неуверенно ставя ногу на реголит. Потом — вторую. — Шершавый, — пояснила неизвестно кому. — Не холодный. И не теплый. Никакой.

— Насколько мы поняли, — рассудительно пояснил Джон, — световое поле, селайт, как мы его называем, действует по нескольким направлениям. Выравнивает окружающую температуру, разлагает вещество лунного грунта и синтезирует газовую оболочку вокруг человеческого организма…

— Джон, — бросила Эллис, — сейчас не время для лекций.

А Руслана растерянно повторила первые слова первые слова пояснений Джона:

— Насколько вы поняли!?..

Эллис полуобняла девушку:

— Ученые до сих пор не могут внятно объяснить сущность электромагнитного поля, но это не мешает нам пользоваться им даже в быту. Так что же говорить о других феноменах?

— Да. Феноменах, — повторила Руслана, ощупывая себя и оглядываясь по сторонам. — Я из-за этих феноменов второй день, как во сне, живу.

Маккольн на вершине скалы покусывал губы. Ему очень хотелось побольше узнать световом… Извините, о селайте. Потому как, если говорить о феноменах, то такого в его коллекции и близко не было. Но разговор внизу пошел в несколько другом направлении.

— Какой сон!? — воскликнул Джон. — Вы же ученый, Руслана! Космонавт! Должны в реальности мгновенно разбираться. Что вокруг происходит такого, что выходило бы за ее границы? Селайта пока касаться не будем. А так… Начнем с древнего робота Калы…

— А знаете, как он меня перепугал? Или она?

— Он, наверное. Кала — это самый первый образец. Музейный экспонат. Правда, модернизированный немного. Используется он, как вы уже поняли, в качестве домашнего работника. А что еще?.. Киборги маны?.. Биоуправляемые андроиды такотаны?.. Хорты?..

— Крысы, — поправила Джона Руслана.

— Да нет, хорты. Поросята Господа Бога, добывающие строительные материалы из всего окружающего. Хотя, они немного выпадают из общего ряда. И связано это с селайтом и с тем, что они были первыми механизмами, которые… Ладно, не будем пока об этом. Так вот, в том, что из них получились мыши, вина дедушки Виктора, Пьера. Когда эти модели только начали разрабатываться, он приделал к ним мышиные мордочки. Деду тогда лет десять было. Так и пошло. Хотя, как вы заметили, в последнее время они напоминают и мышей, и поросят весьма отдаленно.

— Внешне, — не сдавалась Руслана, — а по повадкам… Видели б вы, как они на "Тайгу" напали!

— Они приняли аппарат за сломанного робота-собрата. И хотели просто помочь ему. Я же вам объяснял.

— Однако, — не сдавалась Руслана, — а как же сама инфраструктура вашей базы? Такое за один год не делается. И еще. Вы так и не сказали мне, какой стране принадлежит все это хозяйство?

Маккольн напрягся. Его тоже очень интересовали эти вопросы.

— Какой? — Даже сквозь шорох излучения — селайта? — стало слышным, каким задумчивым стал голос Джона. — Какой? Вообще-то "Архимед" принадлежит — или будет принадлежать — всему человечеству.

"Красивые слова", — чуть не сплюнул Маккольн, а Джон продолжил:

— Если говорить конкретно… Если говорить конкретно, то, Руслана, колесо судьбы сделало странный оборот. И мы специально попросили выйти вас на поверхность, чтобы в этих необычных условиях сообщить нечто необычное. Легче, знаете, воспринимается. — Джон сделал небольшую паузу. — "Архимед" — ваш дом. Вы, Руслана Барбикен, вернулись домой после долгого — очень долгого! — отсутствия. Семья Арданьянов приветствует вас.

"Так, — подумал Маккольн, — начинается мелодрама с забиванием баков. Девчонка слаба, они ей и вешают… Конечно, все правильно: свидетелей по возможности нужно превращать в сотрудников. При минимальном запасе кадровых ресурсов это рациональнее, чем примитивное устранение. Однако, что они имеют? База. Роботы. Селайт какой-то непонятный. Вооружены, наверное, неплохо. Но и я, вроде, не очень слаб. Селайт немного волнует, но разберемся. Интересно, с Землей какая связь у них? Нужно будет все частоты пощупать". Маккольн снова прислушался к разговору.

— Мой дом на Земле, — говорила Руслана. — Мой экипаж, — она запнулась, — погиб. Или… Короче, я не знаю, что с ними.

— Да ничего он не погиб, — послышался ледяной голос Виктора. — По крайней мере, один из них. Он сейчас на борту этого нового корабля. Довольно, кстати, интересного. Это что-то новое для землян. — Руслана как-то странно взглянула на него, но он не обратил на это внимания и продолжил: — Они сейчас вон за тем хребтом прилунились, — Маккольн увидел, как Виктор вытянул руку по направлению к нему и даже присел от неожиданности. — Вас, Руслана, ищут. Уже, наверно, и про "Архимед" знают. Прийти в себя от удивления не могут. И у нас возникла проблема, которую вы можете помочь нам разрешить: контактировать с ними или нет?

"Ах, ты сучонок голопузый! — разъярился Маккольн. — Значит, они все время за нами следили. То-то я чувствовал что-то такое. Плохо чувствовал!.. Теперь они про все наши передвижения знают. Если не личного характера, то "Республики" — точно. В кошки-мышки, понимаешь, играют. Контактировать или нет, решают. Ну, сейчас посмотрим, кто здесь кошка, а кто мышка!.."

Дэн резким движением выдернул щупы из грунта, отчего те мгновенно свернулись в спирали, сунул их в ранец и настроился на гиперсвязь. Тресилов отозвался немедленно:

— Слава Богу! Я уже думал, случилось что.

— Не суетись. Не трать энергию. Она нам сейчас пригодится. Слушай меня внимательно. Тут — лунная база. Кому принадлежит, не понятно. Девчонка твоя живехонька и находится здесь. Не поверишь, голышом по Луне шастает!..

— А как…

— Не суетись, говорю! Девчонка твоя много чего про эту базу знать может. Поэтому… Поэтому, сразу двух зайцев убьем.

— Но послушай… — снова попытался вставить пораженный Тресилов.

— Молчать! Садись за пульт управления. Когда я произнесу слово "Архимед", взлетай. Ты нас увидишь. Сесть постарайся как можно резче. Чтобы никто ничего сообразить не успел. У них тут проблемы, понимаешь. Откроешь шлюз. Сам не выходи ни в коем случае. Сиди в рубке. Но, если я скажу "Барбикен", закрывай люк и прикрывай меня огнем. С открытым люком пушки не работают. Только на малой, на малой мощности работай! А дальше — по обстоятельствам. Команды мои слушай внимательно. Чтобы не оплошаться. Понял?

Тресилов не ответил.

— Я спрашиваю, все понял? — рявкнул Маккольн.

— Все, — хмуро послышалось в эфире. — Опять в казаков-разбойников играть будем. А как с Русланой что случится? Слушай, Дэн, зачем так рисковать? Давай я сам все сделаю. Я Руслану лучше знаю. А ты меня со скалы прикрывать будешь. Тогда вообще, может, без боевых действий обойдемся.

— Не обойдемся. Чувствует мое сердце. Тут, понимаешь, нужно людям разъяснить, кто есть кошка, а кто — мышка.

— Какая мышка? — не понял Тресилов.

— Лунная, — снова рявкнул Маккольн. — Вся в селайте. Все понял?

Эфир угрюмо промолчал.

Фигурки внизу о чем-то говорили, размахивая руками. Только одна из них, девичья, неестественная в своей обнаженности, замерла, схватившись руками за обе щеки.

Маккольн сурово прищурил глаза, поправил ранец и плазмер, висящий на поясе, а потом так рванул с места, что скала под ногами, кажется, скрипнула напоследок. Нити плазмы из игольчатых дюз переплетались за спиной. Впереди стремительно приближалась группа людей с поднятыми напряженными лицами. Что странно, удивление наблюдалось только на одном — Русланином. Арданьяны оставались неестественно бесстрастными. И никто не собирался убегать от зеленой чешуйчатой ракеты, падающей прямо на них.

Перед самой поверхность "ракета" резко сбросила скорость, на мгновение замерла, крутнулась вокруг горизонтальной оси и впечатала в Луну подошвы металлизированных ботинок. Управлял ранцевым двигателем Маккольн виртуозно. Уверенно. Неуверенность он ощутил лишь тогда, когда вошел в селайтовую область, окружающую замершую четверку. Ему снова показалось, что так же, как и у злополучных шпилей, что-то прикоснулось к его лбу. С внутренней стороны. Маккольн насторожился.

Старшие Арданьяны как-то синхронно выдвинулись вперед. Виктор оставался позади, прикрывая собой Руслану. А та, так и не оторвав рук от щек, выдохнула:

— Маккольн!

Дэн включил микродинамик, надеясь, что он будет работать в световом облаке, пару раз качнул своей ртутной головой и убрал зеркальность шлема. Светофильтры тут были явно ни к чему. И весело, как ему самому показалось, взглянул на Барбикен:

— Он самый! Приветствую всех от имени экипажа земного, — он подчеркнул это слово, — корабля "Лунная Республика".

Ответом ему было хмурое молчание.

Не смущаясь, Дэн осмотрелся по сторонам. Отвесные скалы, с прямоугольниками огромных окон, врезанных в них, своим полукругом подпирали мутное небо. За спинами Арданьянов чернела огромная арка, над которой помигивали огоньки индикаторов. "Вход в базу", — понял Маккольн, а вслух произнес:

— А вы неплохо устроились. — Иронически взглянул на Руслану. — Вот Руслана Андреевна даже загорать собралась. Не сгорите?

Джон Арданьян сделал еще один шаг вперед:

— Дэн Маккольн?

— Вот и вам уже доложили… Однако я поражен. — Дэн широким жестом обвел окружающий пейзаж. — Провернуть такую работу! И в обстановке полной секретности! Завидую.

— Тот, кому нужно, знают об этой работе, — по-прежнему хмуро заметил Арданьян.

— Да? И кому же это нужно? Кого вы здесь представляете?

— Луну, — ответил Виктор, осторожно привлекая Руслану к себе.

Та вздрогнула от прикосновения, но отодвигаться не стала, расширенными глазами изучая лицо Маккольна. Она видела его впервые. Красивое. Мужественное. Холодное. Чем-то неуловимо напоминающее лицо Виктора Арданьяна. Но, по сравнению с чертами Маккольна, то было каким-то мягким. Не сформировавшимся еще, что ли.

— Луну, — повторил Виктор. — А кого представляет ваша "Лунная Республика"?

— А вы сами только что сказали — кого, — прищурился Маккольн. — Лунную Республику. Единственного хозяина этой территории.

И он открыл передний ранец, что-то доставая из него. Арданьяны напряглись. Маккольн усмехнулся.

— Да расслабьтесь вы! Берите пример с меня. Ведь я, не смотря на все ваши чудеса, остаюсь спокойным.

Он достал из ранца пластиковую карту Луны.

— Так-так… Посмотрим. Кратер… — "Архимед", чуть было не ляпнул он, но во время сдержался. — Вот этот участок… Сейчас сверимся…

Дэн нажал небольшую кнопку и на экранчике, вделанном в верхнюю стенку ранца, побежали какие-то буквы.

— Значит так, уважаемые. Участок этот принадлежит некоему украинскому писателю Алексею Кацаю, гражданину, естественно, Лунной Республики. Приобрел он его в две тысячи первом году. Сделка нормально оформлена, стоимость участка выплачена. Полный ажур. Вы, наверное, его родственники? Поскольку вы так и не представились, то…

— Кончайте паясничать, Маккольн, — не выдержала Эллис. — Нам совершенно наплевать на вашу сомнительную коммерцию. Здесь, на Луне, ваши штучки не проходят. Здесь действуют совершенно другие законы, Маккольн.

— Но законы гостеприимства тут еще действуют, Руслана Андреевна? — обратился Дэн к Барбикен. — Я совершенно случайно обнаружил эту базу, отыскивая вас. Заметьте, что мы могли просто улететь, обнаружив ваш пустой скафандр. Но Олег настоял на поисках и вселил в меня надежду…

— Что с ним? — вскрикнула Барбикен.

— Ранен, — скорбно поджал губы Маккольн. — Тяжело ранен. Порвал скафандр, когда пытался оттащить вас… Ваш скафандр от падающих шпилей. Его срочно на Землю нужно доставлять, Руслана. Но он запрещает мне делать это до тех пор, пока мы не найдем вас. Нашли, слава Богу!.. Теперь я слагаю с себя всю ответственность. Жизнь Олега — в ваших руках, Руслана.

Наступило тяжелое молчание.

— А в чьих руках находилась жизнь второго пилота "Тайги"? — кашлянул Джон.

— Я не виноват, что у него кислородные баки взорвались, — огрызнулся Маккольн.

— Да?! А что взорвалось у лайстонов?

Дэн недоуменно взглянул на него.

— У шпилей, которых вы разрушили?

Теперь недоуменно на Маккольна смотрела Руслана. Очевидно, она еще не знала о битве возле Тайги и потому Дэн решил не обращать внимания на вопрос Джона. Однако, не смотря на всю внутреннюю настороженность, что-то заставило его насторожиться еще больше. Сначала он не понял — что, но потом внимательней пригляделся к Джону с Эллис, и… Ч-черт! Эт-то что такое? Черты их лиц окаменели и теперь напоминали аляповатые маски, сделанные из папье-маше. И довольно, причем, уродливые. Неужели!?.. Вот это может быть сюрпризом!

Руслана, не обращая внимания на Арданьянов, высвободилась из объятий Виктора и выдвинулась вперед:

— Что вы еще натворили, Маккольн?

— Меня больше интересует, что натворили вы, Руслана Андреевна, — ответил тот, поглядывая на Арданьянов и ощущая, что напряжение, растущее внутри него, достигает апогея. — Во что вы вляпались? Бросили раненного товарища, спрятались в норе у монстров и радуетесь?

— Монстров?! — недоуменно обернулась Руслана к Арданьянам и вздрогнула, увидев их лица. Даже попятилась, неосознанно пытаясь спрятаться от них за спиной Маккольна.

А тот уже развивал ситуацию.

— Неужели вы верите в возможность всего этого, Руслана? — Дэн указал рукой на вход в базу. — Неужели у вас ни разу не шевельнулись сомнения в реальности происходящего? Вас используют какие-то странные силы, а вы прячетесь в свою скорлупу, представляя, что находитесь в кратере Архимед, — последнее слово Маккольн произнес с нажимом, — и боитесь признаться в этом даже себе самой. Руслана, вы лежите в скафандре на лунном грунте и у вас кончается воздух!.. Помогите мне оттащить вас от шпилей!

С каждым словом Дэна Руслана, пятясь, отступала и от него, и от Арданьянов, лихорадочно переводя глаза с одного на других. Особенно ее поразило то, что лицо Маккольна чем-то неуловимым стало напоминать лица Джона и Эллис. И только в лице Виктора оставалось что-то человеческое, когда он мягким прыжком выскочил вперед и встал перед Маккольном:

— Кончайте ломать комедию. Лучше… — и осекся.

Из-за скал зеленоватым мерцающим болидом вылетело яйцо "Лунной Республики". На мгновение неуверенно зависло, качнулось, и начало стремительно падать на котловину. Маккольн даже засомневался в том, что Тресилов справится с управлением. Но, очевидно, тревога за Барбикен придала ему сил, и в последний момент корабль резко, но эффектно, затормозил, вздыбил пыль голубоватыми языками плазмы и впечатал посадочный блок в лунную поверхность. Словно кулаком по столу грохнул.

"Хорош!" — мысленно одобрил действия Тресилова Маккольн. Но больше на проявление чувств не осталось времени. Все дальнейшее начало происходить в ускоренном темпе.

Руслана, схватившись руками за голову, дернулась в одну сторону. Потом — в другую. Виктор, подскочив к ней, схватил ее за руки, но девушка отчаянно сопротивлялась и он никак не мог удержать ее на месте. В янтарном сиянии они напоминали два языка пламени, колеблющиеся от сильного ветра. Маккольн, краем глаза заметив, что у "Лунной Республики" начала отваливаться скорлупа шлюза, бросился было к ним. Но перед ним уже стоял Джон Арданьян. Лицо его было мертвенно и по-звериному оскалено. Дэну даже показалось, что его глаза мерцают потусторонним светом.

Не раздумывая ни секунды, Маккольн бросился на него, сшибаясь с ним всей своей массой и ощущая всю металлическую непробиваемость тела Арданьяна. От них, кажется, даже искры полетели.

— Олег, Олег! — кричала Руслана.

Скорлупа отваливалась больше и больше. Дэн готовился ко второму прыжку, краем глаза наблюдая за маневрами Эллис. На окончательную подготовку ему не хватало каких-то долей секунды. Ну, что ж… Прыжок ногами вперед. Ждешь очередного удара, сука?.. Не дождешься! Подкат. Сумасшедший крик (даже горло заломило!): "Барбике-е-ен!". Джон падает на него. Оч-чень хорошо. Ну!.. Ну же! Хватаем его за руки и швыряем через себя. "Барбике-е-ен, Олег!". Джон летит куда-то через тебя по широкой дуге. А теперь — ранец!.. Тысячи нитей сплетаются и впиваются в летящую на тебя Эллис. Ее отбрасывает шевелящимся клубком зеленоватых плазменных змей, в котором она запутывается, оскалив свой рот. Или пасть?.. "Ма-а-ама!".

Импульс ранцевого двигателя отбросил Дэна в сторону и он со всего разгона ударился гермошлемом во что-то упругое, летящее на него. Выворачиваемого криком "ма-а-ама!" Виктора, кинуло к глыбе, отстранено замершей посреди котловины. Маккольну показалось, что что-то хрустнуло.

Он бросил быстрый взгляд на "Лунную Республику". Джону Арданьяну явно не повезло. Благодаря слабой силе тяжести, он, от броска Маккольна, влетел прямо в открытый люк корабля, который после команды Дэна начал быстро закрываться. Половина передавленного туловища бессильно свисала наружу, еще слабо подергивая вытянутыми руками. Сам же люк полностью не закрылся и по этой причине стрелять Тресилов не мог. Ч-черт!.. Неудача.

Метрах в пяти в голубоватом сиянии тряслась Эллис. Голопузый Виктор пытался приподняться, опираясь спиной на глыбу. В голове Дэна начинало твориться нечто невообразимое, очень напоминающее то, что происходило с ним во время решающей атаки на шпили. Или как их там?.. Лайстоны. Нужно срочно убираться отсюда!

— Олег! — крикнул он в пространство уже безо всяких кодовых слов. — Люк, люк снова открой!

И, на ходу вытягивая плазмер, бросился к Барбикен. Но та, пятясь за глыбу, возле которой барахтался Виктор, в ужасе отступала от него. Эллис, в конце концов, еще раз дернулась и упала на реголит. Янтарное сияние, колышущееся вокруг, начало сворачиваться в оранжевые спирали. В черноте входной арки заметались какие-то мерцающие тени, сгущаясь в человекоподобные фигуры. Нет, срочно убираться надо!..

— Руслана, Руслана! — еще раз позвал Маккольн, прыгая в открытый люк и спотыкаясь о переломанное тело Арданьяна. Крови, кстати, видно не было. — Руслана, бегите сюда! Взлетаем!..

Но та отступала и отступала назад, пока не уперлась спиной в глыбу. Посмотрела на Виктора, уже оттолкнувшегося от камня и побежавшего к телу матери. Взглянула на поднимающуюся скорлупу трапа, где, стоя над телом Арданьяна, размахивал руками Маккольн, и вдруг почувствовала, что ее спина упирается не в шершавую поверхность, а во что-то очень гладкое.

Дернулась было по направлению к "Лунной Республике", но потом остановилась и, замедленно повернувшись, посмотрела назад. И замерла с широко раскрытыми глазами, не обращая больше внимания ни на оранжевые спирали, вытягивающиеся по направлению к кораблю, ни на неуверенно взлетающую "Лунную Республику", ни на Виктора, склонившегося над телом матери.

Руслана почувствовала, что у нее зашевелились волосы.

Прямо в глыбу была врезана отполированная табличка из черного камня, на которой мерцали светло-голубые буквы: "Джон Арданьян. 8.VI.1940 — 13.ІX.1979". А рядом — "Эллис Арданьян. 20.IV.1942 — 13.ІX.1979".

Вокруг клубилась мерцающая лунная пыль.

14 августа 1943 года, Нордхаузен (Тюрингия, Германский Рейх)

Ад был переполнен клубящейся пылью, временами закручивающейся в спирали серых галактик, нанизанных на лучи прожекторов. Пыль была повсюду: во рту, в складках одежды, в каждой поре тела. И в удушающем пространстве, которое когда-то называлось воздухом. Иногда это пространство сгущалось и материализовывалось подобием человеческих фигур в черной форме. Они приносили с собой ужас, боль, но иногда и успокоение. Успокоение ужасающей болью, взрывающейся перед тем, как в глазах гаснул слепящий свет прожекторов, в ушах стихал стук кирок и механизмов, а обессиленное тело падало на шершавый гранит.

Потом тела исчезали из штольни. Иногда совершенно незаметно для окружающих. Потому что сами окружающие совершенно не обращали внимания на свое окружение, тупо размахивая кирками или ворочая отколотые глыбы. Они были механизмами во плоти. В очень изможденной, нужно сказать, плоти.

Механизм #2648, который когда-то именовался "Кондратюк", равномерно размахивал киркой, ничего не видя перед собой. Он не исполнял никакой полезной работы. Он просто знал, что остановка натужных движений равнозначна смерти. Удар… Еще удар… И снова… И снова… И снова…

— Дядя Жора, остановись, — дернули его за рукав полосатой робы. — Смена.

Но Кондратюк, словно по инерции, опять поднял инструмент. Володя Барбикен — #2649 — еле успел перехватить его руки и мягко высвободил из них кирку. Обеспокоено посмотрел на лицо Кондратюка. Глаза того были полузакрыты.

— Старшина, — окликнули сзади, — тащи его в центр колонны. Спекся человек.

Володя крутанул головой, пытаясь отыскать в мутном воздухе фигуру Пьера. Это было нелегко в общей серо-полосатой массе, лохмотьями выползающей из пропыленной полутьмы и сбивающейся в колышущуюся протоплазму колонны. Но Арданьян уже сам спешил к ним, чуть волоча, ударенную вчера стеком надзирателя, ногу.

Не сказав ни слова — говорить было трудно и вообще не рекомендовалось — Пьер подхватил Кондратюка под вторую руку и они, вдвоем с Барбикеном, осторожно потащили его к выстраивающейся массе людей. Ноги все они переставляли чисто автоматически.

Кондратюк начал приходить в себя только тогда, когда сквозь пылищу, крики надзирателей и хриплый лай овчарок, их колонна начала приближаться к "баракам". Так в лагерном обиходе назывались тупики, вырубленные в скале и предназначенные для короткого отдыха, отупевших от работы, голода и жажды, людей.

Или того, что от них осталось.

Те же, для кого не оставалось ничего, лежали в полосатых, иногда чуть подергивающихся, кучах, сваленных прямо на обочине того, что напоминало грунтовую дорогу. Заключенные старательно смотрели себе под ноги, пытаясь не замечать страшных образований. Были случаи, когда вид мертвых тел приводил людей к потере сознания. Или контроля над собой. Что, впрочем, было равнозначно. Потому что тогда они неизменно оказывались составной частью одной из этих куч.

"Барак" потихоньку наполнялся кашлем десятков окаменевших легких, шарканьем множества ног и был ужасен в своей безголосости. В усталом стаде голосов не предвидится. Тем более, в стаде человеческом.

Почти в кромешной тьме на ощупь найдя свои одеяла, с привязанными к ним мисками, которые использовались также в качестве подушек, люди потянулись на водопой. На работе вода предназначалась только для машин и бетономешалок.

Барбикен и Арданьян пытались с боков поддерживать Кондратюка, а тот пытался слабо сопротивляться этому. А все трое пытались сопротивляться, давящей на них, огромной массе горы Конштайн, под которой, на глубине семидесяти метров, был запрятан подземный завод.

— Ты пей, дядь Жора, пей, — шептал Барбикен, отталкивая от него, рвущихся к воде, людей. — Сейчас баландой побалуемся. А завтра — в цеха. Там полегче будет.

— Кому полегче? — угрюмо спросил Арданьян, мягко отодвигая очередную человеческую тень с потрескавшимися губами. — Бошам, для которых мы тут ракеты клепаем? Или русским с англичанами, на чьи головы они свалятся?.. Или для совести нашей полегче?..

Ему никто не ответил. И только тогда, когда они, выстояв долгую очередь и выхлебав отвратительное пойло, замешанное на цементе, устроились под тонкими одеялами, Кондратюк закашлялся и прошептал:

— Знаете, Пьер, полегче должно быть нашим детям. А чтобы они не повторили того, что творится в середине просвещенного двадцатого века, мы должны выжить, должны рассказать им… Главное оружие, Пьер, это наша память.

— Главное оружие, — возразил тот, — это наши руки. Вот эти шарниры из костей, обтянутые мясом и кожей. Которые могут вцепиться в глотку проклятого боша. Или испортить все, что только может быть испорчено.

— Вы знаете, почему наш отряд на два дня перебросили на расчистку штолен? — перебил его Кондратюк.

— Ну…

— Знаете. Я видел, как вы с Кунцем шептались. Да и свои связи у нас с Володей в антифашистском центре появились. Верно, Володя? — повернул голову Кондратюк к Барбикену, который лежал от него с другой стороны, внимательно прислушиваясь к разговору.

— Да. Русский комитет…

— Тише вы! — зашипел Арданьян. — Никакой конспирации!

— Так вот, — продолжил Кондратюк, не обращая на него внимания, — перевели нас в штольни в качестве наказания. Немцы вычислили, что наибольшее число поломок ракет происходит во время работы, с позволения сказать, нашего отряда. Грубо действуете, Арданьян. Так и передайте Кунцу.

— Так что же нам, сложа руки сидеть!? — лихорадочно зашептал с другой стороны Барбикен. — В нору забиться и за свою шкуру дрожать?

Ему никто не ответил. Точно так же, как недавно — Арданьяну. Для споров все они были чересчур измождены. Но, не смотря на усталость и ноющее тело, Кондратюк никак не мог уснуть. Он открытыми глазами уставился в темноту и думал, думал, думал…

Конечно, и Пьер, и Володя, ребята хорошие. Но бесшабашны до безрассудства. А потому, что молоды до безобразия. Хотя, кто может судить об их молодости, после всех испытаний, перенесенных ими? С Барбикеном Кондратюк встретился в Бухенвальде. Старшина Красной Армии попал в плен во время зимних боев сорок второго за Харьков. Сам рядовой Кондратюк, еще в октябре сорок первого, раненный и контуженный, попал в лапы гитлеровцев под Москвой.

В лагере он уже был старожилом и тупел от одной только мысли, что скоро может настать и его черед отправляться в печь крематория. Он тогда догорал. И потому, вглядываясь в лицо нового обитателя барака, не мог поверить, что узнает в нем черты другого лица. Доброго… Милого… Любимого… Того, которое он пронес через всю свою несложившуюся жизнь, через аресты и отсидки, допросы и работу в "шарашке". До его белогвардейского прошлого так и не докопались. Но кто знает, чем бы все кончилось, если бы не началась война. Вот уж действительно: кому война, а кому — мать родна.

Родна… Родная… Леночка Барсукова… Тоненькая вишневая веточка на берегу тихой Ворсклы… Девочка, которой он, захлебываясь, рассказывал про звезды и межпланетные путешествия. "Барсуков?! Володя?" — вскрикнул тогда в Бухенвальде Кондратюк. И заметив недоуменный взгляд, поправился: "Барбикен?". Володя, естественно, его не узнал. Это было невозможно. Они заново знакомились долгое время, но с первой же минуты их встречи Георгий понял, что теперь не имеет права умирать до тех пор, пока не будет уверен в безопасности сына Елены Барсуковой.

А потом их перебросили в Нордхаузен, на строительство подземного ракетного завода. Он даже не думал, что у немцев так много наработок в этой области. Да, Советская Россия безнадежно от них отстала… Здесь он сразу же заметил француза, который вздрогнул и замер, когда он назвал фамилию "Барбикен". А сам Шарль Ардальон оказался Пьером Арданьяном. Сыном Симона, с которым они познакомились в то страшное крымское лето. И Пьер потом долго ощупывал Володины руки, заглядывал ему в глаза и шептал: "Нет, ну, надо же! Барбикен! Наша легенда… Наша пропавшая легенда. Неужели вы его сын?!" А Кондратюк грустно наблюдал за ними и понимал, что теперь умирать ему уж совсем никак нельзя: теперь он в ответе за двоих детей.

— Две тысячи шестьсот сорок восьмой, — по массе серых одеял, напоминающих безжизненно-всхолмленную лунную равнину, полоснул луч света, — на выход!..

Кондратюк вздрогнул, зашевелился и, не думая ни о чем — думать при таких командах запрещалось вообще — побрел туда, где в конце черного туннеля мерцало ослепительное пятно фонаря. Спиной ощутил, что Арданьян, приподнявшись на локтях, смотрит ему вслед. Володя спал, как убитый. Как убитые спали и те, на чьи руки и ноги наступал Кондратюк. Словно брел по полю, укрытому теплыми, еще не начавшими разлагаться, трупами. Только счастливчики, нашедшие себе место на вырубленных в скале подобиях нар, болезненно покашливали во сне.

— Шнеллер, шнеллер! — торопливо качнулся световой круг и Кондратюк, насколько мог, убыстрил свои движения.

Думать он начал только тогда, когда его вывели на поверхность. В концлагере "Дора" вечерело. В темно-голубых небесах уже болтался бледный обмылок Луны, а горный воздух был настолько свеж и ароматен, что Кондратюк мгновенно опьянел, словно глотнул стакан крепкого самогона. Его даже качнуло из стороны в сторону. Но удар дула шмайсера в спину мгновенно отрезвил Георгия и он, прикрывая рукой слезящиеся глаза от яркого, как ему показалось, света, побрел в направлении, указанным ударом оружия. Туда, где находился домик начальника лагеря.

Того на месте не было. Вместо него в помещении находился подтянутый худощавый старик с перекошенным лицом. Когда-то чем-то изуродованное, оно зловеще ухмылялось одной своей стороной и скорбно поджимало губы — другой. На переломанном и свернутом набок носу поблескивало пенсне, напоминающее пенсне Генриха Гиммлера. Или Лаврентия Павловича Берии.

Старик нетерпеливо махнул рукой охраннику, попытавшемуся доложить о своем прибытии, отпустил его и несколько раз обошел вокруг Кондратюка, разглядывая его со всех сторон. А тот неподвижно стоял посреди комнаты и не мог оторвать взгляда от стола, на котором, рядом с дымящейся чашкой кофе и картонной папкой, лежала небольшая книжечка в дешевой мягкой обложке. Однако Кондратюк узнал бы ее из миллиона других книг. Потому что именно им самим, за его же собственный счет, она была издана в Новосибирске в далеком двадцать девятом году. Называлась она "Завоевание межпланетных пространств" и автором ее был тоже он сам.

Старик заметил остановившийся взгляд Кондратюка, удовлетворенно хмыкнул и придвинул к столу один из стульев, рядком выстроившихся под стенкой. Указал на него рукой:

— Садитесь, Георгий Васильевич! В ногах правды нет. Что предпочитаете? Чай, кофе?

Кондратюк вздрогнул и только через секунду понял, что Георгий Васильевич — это он, номер две тысячи шестьсот сорок восьмой. Потом еще с минуту Георгий растерянно переводил взгляд с книжки на старика и никак не мог сообразить, чего же от него хотят. А хотели, оказывается, от него совсем немногого. Сотрудничества. Полного и бесповоротного.

— Понимаете, Георгий Васильевич, — бравировал своим либерализмом старик, с едва уловимой брезгливостью наблюдая за тем, как трясущиеся и грязные руки Кондратюка сжимают белоснежный фарфор чайной чашки, — понимаете, я с некоторым скепсисом отношусь к кадровой политике некоторых наших ведомств. Рабочей силой для самых примитивных работ у нас предостаточно. Искать силы интеллектуальные, просто лень. Или же не хватает этого самого интеллекта. Есть в этом определенный перекос. В неправильном направлении перекос.

Старик подтянул к себе папку, лежащую на столе, и открыл ее. Разомлевший от выпитого чая и вкуса армейских галет, Кондратюк пытался внимательно слушать его. Или создавать впечатление такого процесса.

— Так вот. Я внимательно изучил досье, собранное на вас. Как вы понимаете, на рядовых заключенных подобных документов не составляют. После этого я не менее внимательно наблюдал за вами на протяжении последнего полугода. Начиная с вашего перемещения из Бухенвальда. И у меня создалось впечатление, что вы элементарно хотите выжить в этом пекле, не так ли?

Кондратюк на мгновение замер, а потом, опустив глаза, медленно кивнул головой.

— Да не стесняйтесь вы, — попробовал поморщиться своим изуродованным лицом старик, — это — естественное желание. И мы, кстати, можем помочь его осуществлению.

Он пристально посмотрел на Кондратюка, но тот продолжал молчать, опустив голову. Собеседник вздохнул и подтянул к папке книжку.

— У вас очень светлая голова, Георгий Васильевич. Ведь это ваш труд, не так ли?.. Я знаю только двух людей, равных вам по силе теоретической мысли. Правда, они мыслят чисто в инженерной плоскости, а вы… Ладно, об этом потом. Так вот, про теоретиков. Это — американец Роберт Годдард и мой коллега Вернер фон Браун. Кстати, именно последний, ознакомившись через абвер с вашими теориями, и попросил меня поискать ваши следы на территории Рейха. А вдруг?.. "Вдруг" получилось. Таким образом, мы можем помочь вам не только выжить, но и продолжить интересную — очень интересную! — работу по специальности.

И только тут Кондратюк понял, что у него — у них! — появился шанс. Очень большой шанс.

Он оторвал лицо, покрытое подтеками цементной пыли, от чайной чашки и в упор взглянул на старика.

— Извините, герр…

— Называйте меня герр доктор.

— Извините, герр доктор, но, как вы понимаете, я нахожусь не в том положении, чтобы принимать или не принимать полученные предложения. Я просто вынужден исполнять приказы.

Старик снова поморщился:

— Ну, зачем же так, Георгий Васильевич? Ведь мы с вами прекрасно понимаем, что дубиной нельзя заставить работать серое вещество. Дубиной его можно только выплеснуть из черепа. Тут другие силы нужны. И, в первую очередь, силы увлечения, а не принуждения. У вас, как я понимаю, они развиты довольно сильно.

— Силы. Да. Увлечения, — пробормотал Кондратюк, не отрывая глаз от изуродованного лица герра доктора. Давно уже так открыто он не смотрел на другого человека. И это вызывало чувство какого-то непонятного наслаждения. Оно расслабляло. — Увлечения, — повторил он. — С увлечением работать на врагов моей Родины?

Старик попытался пожевать губами:

— Все войны — явление преходящее. А работать можно и не на какую-то конкретную страну, а на будущее.

— Будущее, расстрелянное вашими ракетами?

Доктор помолчал, а потом тихо, очень тихо, произнес:

— Мы работаем над проектом вывода ракеты в космос.

И, не смотря на его полуслышный шепот, Кондратюк вздрогнул, как от оглушительного крика.

— В космос? — переспросил. — В космос!?.. Но, все что я видел тут…

— А, тут, — пренебрежительно махнул рукой доктор, — игрушки для военных. Не игрушками мы занимаемся в другом месте. На одном из островов Балтийского моря. Именно там, Георгий Васильевич, творится космическое будущее человечества. Нового человечества. — И он перегнулся через стол к Кондратюку: — Не желаете присоединиться?

Кондратюк попытался напрячь отупевшие за последние годы мозги. Даже испарина на лбу выступила.

— Но… — прошелестел он через минуту. — Но, герр доктор, я… Поймите… Я не могу работать один. Если бы вы… Если бы… У нас тут группа интересная подобралась. Вы же сами только что говорили, что я — теоретик. А в лагере есть один очень интересный инженер-практик. Светлейшая голова. И еще один парень. Без образования особого, но руки — золотые. Вот, если бы…

— Узнаю славян, — откинулся старик на спинку стула. — Коллективизм, гипертрофированный до стадности. — Он взглянул на раскрытую папку и перевернул несколько страниц. — Шарль Ардальон и Владимир Барбикен, если не ошибаюсь?..

Во внимательном изучении заключенного под номером 2638 ему нельзя было отказать. Кондратюку оставалось только одно: снова молча кивнуть головой.

Старик щелкнул пальцами, закряхтел, еще больше уродуя лицо, и медленно встал со стула. Подошел к окну, за которым на фоне пронзительного горного неба замерла черная инопланетная конструкция сторожевой вышки, и, не оборачиваясь, произнес:

— У вас, Георгий Васильевич, есть две очень веские причины для плодотворного продолжения работы. Это, во-первых, увлеченность, о которой мы уже говорили…

— Да мы только о межпланетных путешествиях и болтаем с ребятами в свободное время, — попытался неуклюже вставить Кондратюк.

— Да? — кинул через плечо герр доктор. — Как я уже заметил, у нас отвратительно работают некоторые ведомства. На свободное время у вас просто нету прав.

— Но…

— Но, — старик отвернулся от окна, сложил руки за спиной и оперся ими на подоконник, — но, как исполнителям, им, возможно, и не нужно вашего энтузиазма, Георгий Васильевич…

Кондратюк с надеждой взглянул на него.

— Однако, есть более весомое обстоятельство, из-за которого я вынужден отклонить ваше контрпредложение. А именно… Понимаете, Георгий Васильевич, насколько мне кажется, у вас нет весомых причин для того, чтобы любить Советскую Россию. Однако у того же старшины Красной Армии Владимира Барбикена…

— Его мать погибла во время эксперимента, поставленного НКВД. А перед этим десяток лет провела в Сибири за контрреволюционную деятельность, — угрюмо бросил Кондратюк.

— Да? Очень интересно. Расскажите мне как-нибудь на досуге. А французский маки Шарль Ардальон?..

— Ну… Шарль… Он же европеец, — лучшего аргумента на ходу Кондратюк выдумать не мог.

— Европеец, — пренебрежительно фыркнул доктор, снова поворачиваясь к окну. — Француз… Лягушатник… Нет, Георгий Васильевич, я не могу взять на себя такую ответственность.

Кондратюк сгорбился и невидящим взглядом уставился в пустую чашку, которую так и продолжал держать в руках.

— Тогда… И я… Не могу…

Старик оторвался от окна и два раза молча пересек комнату. Туда и назад. Подошел к столу и что-то нажал под столешницей. "Кнопка, — понял Кондратюк. — Вот и все…"

Открылись двери и охранник, щелкнув каблуками вычищенных до блеска сапог, замер на входе.

— Этого перед дискфайтером помыть, — кивнул доктор головой на Кондратюка. — Воняет так, что дышать невозможно. Туда же заберете заключенных номер две шестьсот сорок девять и две сто четырнадцать. Тройную вонь я не вынесу. А потом — ко мне.

"Помыть? — удивился Кондратюк. — Перед дискфайтером? Это теперь так газовые камеры называются? Или…"

Оказалось — "или". Потому что через час, обалдевшие от мыла и свежей воды, еще не веря в чистоту своих тел, они втроем снова стояли перед столом герра доктора. Переговорить им не удалось. Это запрещалось. И когда Кондратюк, мыча от наслаждения и захлебываясь теплыми упругими душевыми струями, попытался объяснить ребятам создавшееся положение, то получил такой пинок от охранника, не оставившего их даже в душевой, что прилип к мокрой стене, словно тот лист от березового веника.

Володя попытался было помочь ему, и теперь стоял перед стариком, изредка потирая огромный синяк, расплывающийся под левым глазом. Арданьян же был по странному напряжен, тих и сгорблен. На него это было не похоже. А на высохшие фигуры всех троих были натянуты какие-то серые комбинезоны не по размеру. И поэтому они напоминали самим себе трех усталых, разодетых злыми шутниками, обезьян с погасшими от смертельной болезни глазами. На левой груди помятых комбинезонов распластался орел со свастикой, словно уродливый крылатый паук-мутант, впившийся прямо в сердце. Унылые цифры лагерных номеров на выкинутых робах были, по крайней мере, честнее.

Герр доктор осмотрел их и, как показалось Кондратюку, остался доволен своим осмотром. Он откинулся на спинку стула и пробарабанил пальцами по закрытой уже папке.

— Так, молодые люди. Благодарите Бога, фюрера и Георгия Васильевича за то, что у вас появился шанс выжить. И не только выжить, но и принести хоть какую-то пользу Рейху. В каком качестве, зависит от вас. Животные, предназначенные для вивисекции или испытания новой техники, тоже приносят пользу. Но Георгий Васильевич сказал мне, что у вас есть некоторый иной потенциал. Поверим. И проверим.

Володя бросил на Кондратюка короткий удивленный взгляд. Пьер еще больше сгорбился, пряча свое лицо между плеч.

— Вам все понятно?

Заключенные молчали.

— Я спрашиваю, вам все понятно? — повышая голос, блеснул старик стеклами пенсне.

— Так точно, герр доктор, — прошелестел Кондратюк.

— Ардальон?

Пьер, так и не поднимая головы, молча кивнул ею.

— Барбикен?

Владимир, не отвечая, смотрел в окно, за которым уже стемнело окончательно.

— Барбикен!

Володя до крови закусил губу.

— Та-а-ак, — протянул старик, снова наклоняясь к столу и ложа руки перед собой. — По крайней мере, один из вас уже готов влипнуть в историю.

— В историю влипли вы, когда напали на Советский Союз. Так влипли, что…

Старик коротко хохотнул и снова откинулся на спинку стула:

— Георгий Васильевич, — с легкой укоризной произнес он, — а вы мне не говорили, что ваш протеже еще и историк. — И посерьезнел. — Молодой человек, давайте не будем касаться истории. Ее не перепишешь. Ее можно только подписать. К примеру, в июне сорок первого на подписи у Сталина лежали директивы, предписывающие нападение Красной Армии на Германию пятнадцатого июля. Таким образом, даже если бы наши войска не перешли вашу границу, то…

— Ну, ты!.. — дернулся было Барбикен к столу, но Кондратюк успел схватить его за локоть. Арданьян по-прежнему оставался безучастным.

Герр доктор внимательно наблюдал за ними.

— Георгий Васильевич, — вздохнул он через минуту, — вы все еще настаиваете на ваших условиях?

— Да, — не задумываясь ответил тот.

— Хорошо, — еще раз вздохнул старик и повторил: — Хорошо. Барбикен и Ардальон я говорю специально для вас. Сегодня вы будете переведены на новое место заключения. Условия в нем значительно отличаются в лучшую сторону, что налагает на вас дополнительные обязанности. Более подробно вам все объяснит Георгий Васильевич. А детали узнаете на месте. Скажу только две вещи. Первое. Ваша жизнь и жизнь Георгия Васильевича находится в ваших собственных руках. Второе. Чтобы вы полнее осознали всю ответственность и доверие, которое вам оказали… Короче, через час все поймете.

Герр доктор нажал кнопку под столешницей.

— Уведите, — бросил вошедшему охраннику, — погрузите и доставьте к дискфайтеру. Передайте их с рук на руки и — свободны.

— Ишь, как он к тебе уважительно! — презрительно бросил Володя Кондратюку по дороге к автомобилю с зарешеченными окнами. — Все Георгий да Васильевич! Заслужил, небось.

И зло сплюнул прямо ему под ноги.

Эта злость кипела в Барбикене и тогда, когда они затряслись на жестких сиденьях будки автомобиля, выезжая с территории лагеря "Дора". Два охранника с автоматами поглядывали на них, но не мешали тихому разговору. Очевидно, за колючей проволокой остались и некоторые условности.

Кондратюк, шепотом и чуть задыхаясь от непонятного напряжения, обрисовал ситуацию. Арданьян смотрел в сторону, и, казалось, совершенно не слушал его. Володя, наоборот, выслушал все очень внимательно, стиснув зубы так, что на скулах вздыбились желваки.

— Ты понимаешь, что ты наделал, дядя Жора? — тихим, но рвущимся от ярости голосом, произнес он, когда Кондратюк замолчал. — Ты же Родину предал, иуда!

— Какая разница, где нас заставят работать?..

— Вот именно! Заставят! Заставить могут булыжники таскать или на станках детали точить. Заставить можно мясо на износ трудиться, но не голову. А ты!..

— Володя, если абстрагироваться от войны, то их исследования будут полезны всему человечеству.

— Какому человечеству?! — так громко зашипел Барбикен, что один из охранников недовольно зашевелился. — Какому, твою мать, человечеству? В эсэсовской форме человечеству? На звездолетах со свастикой человечеству? Или такому, которое где-нибудь на Венере крематории для евреев построит, а славян куда-нибудь на Марс — каналы рыть? Да я сам такое человечество на запчасти вместе с планетой разнесу! Потому, что и не человечество это вовсе.

— Да что ты мне, как замполит, втираешь! — тоже потихонечку начал закипать Кондратюк. — Человечество — не человечество! А куда ты родину нашу разлюбезную отнесешь? Вместе со всеми лагерями, что там понастроили. Вместе с людьми ее поломанными. Что мне эта родина сделала? Жизнь перевела? Женщину любимую — твою мать, между прочим! — убила?..

Сказал и осекся. Он никогда не говорил Володе о своих чувствах к Елене. Сорвался.

А Барбикен как-то странно окаменел и проскрипел (словно гравий под откос посыпался):

— Вот этого не надо, дядя Жора!.. Родина, она не количеством подлецов оценивается. Чем-то другим. Может, количеством тех, кто может этим подлецам по роже съездить?.. Жаль, что ты из этого числа выпал.

— Штольц, — тихо прошептал Арданьян и Барбикен с Кондратюком удивленно взглянули на него: это было первое слово, произнесенное Пьером после выхода из подземелья ракетного завода.

— Чего? — не понял Володя.

— Штольц, говорю. Помните, я рассказывал, как меня арестовывали?

Барбикен присвистнул. Кондратюк настороженно замер, а потом спросил:

— Так это вы его так, Пьер? С лицом?

Тот пожал плечами:

— Может быть. Он меня пока не узнал, но узнать может. А, может, и нет. Черт его знает. — Арданьян повернулся к друзьям и лихорадочно зашептал: — Бежать надо, ребята. Срочно бежать! Пока шанс есть. Если нас действительно, как дядя Жора говорит, на какой-то балтийский остров закинут, то оттуда мы не сорвемся. Пока оглядимся, пока то да се, а там уже и зима. Придется следующего лета ждать. Можно и не дождаться. Сейчас бежать нужно! По дороге. Чем нас везти будут, не говорил Штольц?

Кондратюк, еще не отошедший от спора с Владимиром, угрюмо пожал плечами.

— Неизвестно, значит. Но я думаю, что до побережья — поездом. Нужно готовиться.

Но готовиться им не пришлось. Потому что ни о каком поезде, оказывается, и речи не было. Потому, что немцы с первых дней войны поняли, что скорость — залог успеха. Потому, что их, видимо, хотели поразить раз и навсегда. Потому, что когда их вытянули из машины под слепящие лучи прожекторов, они не сразу, но поняли, что находятся на небольшом аэродроме.

Барбикен зло покусывал губы. Арданьян, понявший, что шансы на побег сведены до ноля, снова ушел в себя. Кондратюк украдкой, но заинтересовано, поглядывал по сторонам. И потому, когда увидел то, к чему их вели, только и смог, что сильно толкнуть Владимира рукой в бок. Но тот уже и сам пораженно замедлял шаг. Пьер же вообще на мгновение остановился, из-за чего получил удар по пояснице от, идущего сзади, охранника.

А впереди, за спинами группы эсэсовцев, идущих им навстречу, в призрачно-голубоватом освещении аэродрома поблескивала серебристой поверхностью огромный диск, опирающийся на четыре полутораметровые лапы-стойки.

— Эт-то что… — начал было Барбикен, но Арданьян перебил его.

— Тантор, — выдохнул он, останавливаясь вместе со всеми по приказу, прокарканному сзади. — Тантор, — повторил тоскливо. — Добрался таки Штольц… Как же это он?

Эсэсовцы негромко разговаривали чуть в стороне, передавая друг другу какие-то бумаги. Правда, один из них замер с нервно поднятым стволом шмайсера, наблюдая за заключенными. Вдалеке послышался шум автомобильного двигателя. Арданьян остановившимся взглядом уперся в открытый люк в нижней части борта тантора, из которого выскользнул человек в таком же сером комбинезоне, как и у них, и начал что-то прикручивать, заглядывая под диск аппарата.

Автомобильный мотор замолк. Хлопнули дверцы. Кто-то подошел сзади тяжелой поступью и остановился возле Арданьяна. Тот оглянулся через плечо. Двуликий Штольц смотрел ему прямо в глаза. И Пьер не выдержал.

— Делай, как я, — заорал он и, резко развернувшись на месте, изо всех сил ударил своим лбом в ненавистную рожу.

Штольц заскулил и согнулся, схватившись обеими руками за лицо. А Арданьян уже сбивал его с ног и бросался прямо на дуло шмайсера, замедленно разворачивающегося на него.

— В тантор! — орал он на ходу. — Ребята, прыгайте в тантор!

Ему казалось, что он видит, как раскаленная пуля медленно выползает из короткого ствола и начинает свой смертельный полет. Поднырнул под нее, метнулся в сторону и сбоку налетел на охранника, одной рукой хватаясь за автомат, сгибом второй перехватывая горло противника и всем телом разворачивая его по направлению к группе ошарашенных эсэсовцев. Да, все-таки скорость — большое преимущество.

Охранник хрипел. Шмайсер выплевывал неровные очереди в падающие тела. Барбикен бежал к тантору, видя, как вырастает перед ним растерянная фигура в сером комбинезоне. Кондратюк топтался на месте, совершенно не соображая, что же происходит.

Автомат смолк, расстреляв всю обойму. Полузадушенный эсэсовец хрипел на черной траве. Тень Арданьяна метнулась сквозь свет прожекторов, схватила Кондратюка за шиворот и потащила к диску, возле которого обезумевший Барбикен бил механика — пилота? — головой о серебристый борт аппарата. После каждого удара на нем оставались окровавленные вмятины.

Вдалеке раздались одиночные, но быстро приближающиеся, выстрелы, перемешанные со злобными выкриками. Над головами пробарабанила пулеметная очередь. Но пуля, странным образом, обожгла не голову, а левую ногу Арданьяна. Не обращая внимания на боль, он буквально зашвырнул безвольное тело Кондратюка в люк, нырнул в него сам и закричал оттуда, одновременно на ощупь изучая систему закрытия входа:

— Володя, бросай это чучело к чертям собачьим! Ныряй сюда!

Барбикен в последний раз ткнул механика головой в борт — даже внутри все загудело! — и метнулся к входу. Вдалеке замерцал было свет фар приближающихся машин, но сразу был отсечен захлопнувшимся люком. Пьер быстро разобрался с системой его закрытия. Более того, он почти сразу же включил и внутреннее освещение.

Узкий проход. Кровь на полу из раненной ноги Арданьяна. Двери. Мерцание приборов пульта управления.

— Из-зобретатели! — презрительно кривился Пьер, умащиваясь в узком кресле. — Архимеды недоделанные! Даже расположения систем не изменили.

Поднялись щитки иллюминаторов и стала видна цепь солдат, рассыпающихся вокруг тантора. В неверном свете мечущихся прожекторов, уже пришедший в себя Штольц, одной рукой все еще держась за лицо, размахивал второй, объясняя что-то двум, нависшим над ним, эсэсовцам.

— Пьер, ну зачем вы так? — неожиданно с болью произнес Кондратюк. — Ведь там, куда нас должны были доставить, такие аппараты, наверное, еще есть. Осмотрелись бы и сбежали без всяких эксцессов.

— Заткнись, — повернул к нему разъяренное лицо Барбикен. — Ты что, до сих пор не понял, что у них везде процесс поставлен так же, как в "Доре"? Конвейер, блин. В одну сторону — ракеты, в другую — трупы. — И отвернулся от Кондратюка. — Пьер, взлететь сможешь?

Лицо того было белее алюминиевого борта. Под креслом расплывалась лужа крови. Но он, болезненно морщась, быстро-быстро щелкал переключателями.

Тантор вздрогнул. Раздалось негромкое, но все более нарастающее гудение.

— Вот, дьявол, — внезапно выругался Арданьян, и Володя обеспокоено взглянул на него. — Сказал же, что Архимеды были недоделанные. С чертежей-то все содрали. Вот только принцип работы двигателя так и не раскусили. У них, по-моему, обычная турбина стоит. На керосине каком-нибудь. Далеко мы на этой ступе не улетим.

— Но хоть куда-нибудь… Хоть как-нибудь…

— "Как-нибудь", это можно.

Пьер щелкнул каким-то переключателем и тантор заревел, заглушая все звуки, сочащиеся снаружи. Все ощутили, что аппарат, сначала — осторожно, а потом все уверенней и уверенней начал отрываться от земли.

Арданьян ухмыльнулся и, превозмогая боль, прокричал сквозь рев двигателя:

— Вы мне в этих комбинезонах да с вашими рожами манов напоминаете. Биороботов наших, испытателей танторов. В общем, полная гармония.

В иллюминаторах было видно, как солдаты рассыпаются по полю, вздергивая автоматы и направляя их куда-то вверх. "Куда-то" — это было понятно: пару раз по обшивке что-то звякнуло и Пьер, стиснув зубы, заложил такой вираж, что двоих беглецов разбросало по кабине. Сам он успел накинуть ремни безопасности.

Плоскость аэродрома начала стремительно удаляться. На ней промелькнул один-единственный самолет, начинающий медленно загребать винтами воздух. Вдалеке рассыпанной горстью замерцали огоньки далекого городка. Нордхаузен. Вот они исчезли, но темное пространство за стеклами иллюминаторов внезапно взорвалось ослепительным сиянием: аппарат попал в перекрестье лучей прожекторов. Заахал зенитный пулемет. Арданьян вскрикнул. Тантор вдруг подпрыгнул на месте, словно брошенная галька от удара об воду, и начал заваливаться в сторону, стремительно теряя высоту.

— Пьер, падаем! — дернулся было Владимир, но аппарат уже вырвался из светового круга и бочком, бочком, по широкой дуге стал уходить в ночь.

В кабину ощутимо потянуло сквозняком, который принес с собой не менее ощутимый запах дыма. По левому иллюминатору пару раз скользнули языки пламени. Скользнули и исчезли. Но чадный запах оставался. Даже усиливался.

— Пьер, по-моему, мы горим, — закашлявшись, но, пытаясь оставаться спокойным, сказал Кондратюк, наклоняясь к Арданьяну.

Глаза того были закрыты и, казалось, что руки, лежащие на больших верньерах, дергаются в агонии, а не выполняют какую-то, чертовски необходимую, работу.

— Пьер!!! — закричал Кондратюк, мгновенно теряя наигранное спокойствие и вслушиваясь в непонятный свист, начинающий наполнять кабину.

Немного развернулся и встретился взглядом с расширенными глазами Барбикена. Владимир молча кивнул головой на что-то, видимое только ему. В полу тантора виднелось небольшое отверстие с зазубренными, вывернутыми наружу, краями. Второе отверстие виднелось в наклоненной спинке кресла, на котором полулежал Арданьян. И края его набухали кровью.

Не сговариваясь, с двух сторон, Кондратюк с Владимиром согнулись над креслом.

— Н-не меш-шайте, — различили сквозь стиснутые зубы. — Под-дальше… ув… ув-вести надо…

Руки Пьера судорожно дернулись, и что-то сделали на пульте. Склонившимся над ним показалось, что тантор немного выровнялся.

Пьер попытался приоткрыть глаза. Веки его дрожали в такт нарастающей вибрации всего аппарата.

— Ре-б-бята, — булькнуло у него в горле, — если спа… спас-сетесь… Мэри… найдите… с-скажите… и Джону…

На последнем слове он вдруг улыбнулся, и с этой улыбкой голова его бессильно упала набок. Руки соскользнули с верньеров. Барбикен еще попытался схватиться за них перед тем, как тантор, заваливаясь влево, начал падать в черную бездну. Сначала — медленно, а потом — все быстрее и быстрее, вращаясь вокруг своей оси. Впрочем, все могло быть наоборот: бездна вращалась вокруг неподвижного аппарата, всасывая его в свою черную бездонную глотку.

12 октября 2002 года, горный массив Лунные Апеннины (Луна)

Бездонная глотка бездны поперхнулась и кашлянула голосом Маккольна, обрызгивая небо липкими крошками звезд:

— Олег? Ты где? Сколько можно возиться?

— Сейчас, — буркнул Тресилов, опуская плазменный резак и обводя взглядом окружающую панораму.

Сели они в опасном месте. Опасном не только нагромождением скал, валунов и горных склонов, но и сравнительной близостью проклятого кратера Архимед. Со всей его неожиданно-непонятной жизнью, вытекающими из нее последствиями и потерянной земной девушкой Русланой. Потерянной в странном, застывшем на мгновение перед актом аннигиляции, неземном антимире. И мгновение это продолжалось уже несколько миллионов лет плюс несколько последних суток.

Тресилов крякнул, осматривая, наплавленное им, место на обшивке "Лунной Республики" и попытался выкинуть из головы мысли о Руслане. Все равно пока ничем ей помочь не может. Дэн не позволяет. Все планы какие-то строит. Говорит, что нужно корабль в порядок привести, осмотреть его внимательно, а потом так ударить, чтоб Луна вздрогнула.

Ударить, оно конечно. Но только как бы этим ударом Руслану не зацепить. Вот черт! И откуда эта мерзость взялась? Дэн вспомнил огромную, в человеческий рост, куклу, затащенную Дэном в лабораторию из шлюзового отсека после того, как они выровняли, закувыркавшуюся от удара оранжевых спиралей, "Республику" и спрятались от них за горизонтом. А потом грохнулись со всего размаха на единственную более-менее ровную площадку среди всего каменного безобразия, творящегося вокруг.

— Знакомься, — криво улыбался Маккольн, бросая сломанную, измазанную какой-то зеленоватой жутью, куклу на операционный лежак. В районе поясницы под задранной джинсовой курткой и розоватой кожей, похожей на полупрозрачный пластик, был виден разлом наполненный чем-то зернисто-серым, почему-то напомнившим Тресилову тушку механической крысы-хорта, оторванной Русланой от трубопровода "Тайги". — Знакомься, Олег. Джон Арданьян собственной персоной. Его механическую Еву, в просторечии — Эллис, взять не удалось. Однако, откуда у нас такие мастера — золотые руки взялись? Надо же таких андроидов склепать! На зависть очкастым ученым и патлатым режиссерам Голливуда. Ох, и влипла твоя Руслана! Ну, ничего, ничего, они к ней, вроде, не плохо относятся. Пока. Вытащим твою девчонку, брат! Обязательно вытащим. Вот только с силенками соберемся, корабль подрихтуем, подзарядимся, у этого красавца из башки информацию вытащим и — вперед!

Но быстро "вперед" не получалось. Все попытки Маккольна оживить куклу Арданьяна приводили лишь к тому, что та иногда непроизвольно дергала конечностями, на мгновение раскрывала пустые фотоэлементы глаз и снова впадала в состояние своей механической смерти. А поскольку смерть "Лунной Республики" на этом этапе в большей степени волновала экипаж, то он решили разделиться. Маккольн занялся наладкой внутренних систем, а Олег — осмотром наружной обшивки.

Щупальца зарядных устройств уже были разбросаны по лунной поверхности, и от этого корабль напоминал не огромное яйцо, а громадного осьминога, расположившегося в небольшой котловине на самом дне океанской впадины. Тресилов заикнулся было о возможности одиночной разведки в Архимед, но Дэн так взглянул на него, что Олег счел за лучшее закрыть пока эту тему.

— Успеем, — сказал тогда Маккольн. — Сейчас главное — корабль до ума довести. И в обстановке строжайшей секретности. Ты думаешь, с какой радости я в джунгли эти каменные грохнулся? Места другого не было? Нет, брат. За нами следят, оказывается. Тут, я думаю, не найдут. Ни с хортами их долбанными, ни с селайтом, ни с лайстонами, ни с другой чертовщиной…

Когда Олег, поднявшись в корабль, заглянул в лабораторию, прямоугольный обломок лайстона, подобранный Дэном на месте памятного сражения, стоял в прозрачной камере электронного микроскопа. Рядом на столике лежал мертвый хорт. На лежаке, прикрытое клеенкой, замерло тело Арданьяна. Сам Маккольн колдовал над оборудованием.

Его бесстрастное лицо, освещенное зеленоватым мерцанием приборов, напоминало маску, вырезанную из полупрозрачного камня. Или лицо андроида, прикрытое клеенкой. Так напоминало, что Олег даже вздрогнул. Одновременно с этим снова пришла мысль о Руслане. "Господи, как она там среди этих монстров механических?" — подумал Тресилов, передергивая плечами от холодного прикосновения тревоги, нахлынувшей на него. Блин! Руську выручать надо, а они тут расселись!

— Обшивка в норме, — хмуро бросил он, протискиваясь в лабораторию. — Подзарядка заканчивается. Что у тебя?

Маккольн повернул к нему свое, облитое зеленым светом, лицо.

— У меня? — переспросил, думая о чем-то своем. — У меня тоже, вроде, все ничего. В смысле, ничего из ряда вон выходящего. С системами разобрался. Все поправимо. — Он взглянул на дисплей, по которому медленно тек столбец цифр и символов. — Где-то через час будем в полной боевой готовности. Можно будет взлетать. — Он снова уткнулся взглядом в экран. — Компьютера где-то вирус подхватили. Лечатся. Откуда он взялся, вирус этот?

И, внезапно оторвавшись от экрана, пустыми глазами уставился на Тресилова.

— Вирус?! — удивленно спросил то ли его, то ли самого себя. — Вирус… Ну, конечно же, вирус!

Дэн повернулся к приборам и начал быстро прикасаться к каким-то сенсорам. Изображение на экране электронного микроскопа начало вырастать нервными короткими пульсациями, рассыпая по плоскости геометрически правильный узор светлых пятен.

— Вот это да! — присвистнул Маккольн через минуту. И ткнул пальцем в экран: — Видишь?

Тресилов тупо посмотрел в направлении вытянутого пальца и ничего не ответил. Он никогда не работал с электронным микроскопом.

Дэн бросил мимолетный взгляд через плечо и поморщился:

— Не видишь, — констатировал. — Смотришь, а не видишь.

И он кивком головы указал на прозрачную камеру микроскопа с находящимся в ней обломком:

— Как ты думаешь, что это такое?

— Кристалл, — угрюмо ответил Тресилов. Угрюмость, вообще, стала составной частью его характера за несколько прошедших суток. — Дурацкий кристалл дурацких камней этой дурацкой планеты.

При каждом "дурацком" слове Маккольн ласково кивал головой.

— Угу, — кашлянул он, когда Олег замолчал. — Сам дурак. И я, кстати, тоже. Потому что думал точно так же, как ты. Но это, брат, не кристалл. Вернее, не совсем кристалл. Или, опять же, совсем не кристалл. — Он сделал короткую паузу. — Это, брат, вирус. Вирус-переросток. Лунный, если можно так выразится, акселерат.

— Подожди, подожди, — запротестовал Тресилов. — Ты хочешь сказать, что эти шпили… Лайстоны эти…

— Совершенно верно. Колония вирусов. Огромная колония огромных вирусов.

Олег прислонился спиной к двери, возле которой так и продолжал стоять.

— Больная планета, — произнес тоскливо. — Слушай, а для людей…

— Для людей? Ну, если бы каждый человек был размером с Луну, то — может быть. А так… — рассеянно ответил Маккольн, возвращаясь к работе на пульте. И вдруг вздрогнул. Это было ему совершенно несвойственно. — Знаешь, Олег, ты иди, иди. Не мешай. Я тут поработаю немножко, пока автоматика копошится. А ты в рубку сходи, дублирующие системы проверь.

— Системы, системы!.. — внезапно взорвался Тресилов. — Вирусы, блин, у него! В башке у тебя вирусы! В Архимед лететь надо. Переговоры вести, драться, если нужно, но вытаскивать, в конце концов, Руслану оттуда. А потом уж вот это все, — и он растопыренной ладонью ткнул в экран микроскопа.

— Олег, — серьезно произнес Маккольн, — чем больше мы будем знать об этой дурацкой, по твоему же меткому выражению, планете, тем больше у нас будет шансов вытащить Барбикен живехонькой и невредимой. Информация, брат, очень сильное оружие. Поэтому ты иди, иди. Не мешай.

Тресилов резко развернулся и выскочил из лаборатории. Если бы двери ее были не задвижными, а захлопывающимися, то их бы сорвало с петель.

— Да, — крикнул ему вслед Маккольн, — по эфиру пошарь! На предмет всяких там разговоров непонятных.

В этом что-то было. Было что-то, касающееся непосредственно Русланы. Поэтому Олег решил основательно засесть в рубке, включив все, что способно было работать в радиодиапазоне.

Эфир спокойно растекался фоном излучения, пытаясь хоть им прикрыть эту, ободранную до космоса, планетную глыбу. Иногда в нем что-то всхлипывало, словно кто-то вздыхал, жалея ее, болезную. Ничего, похожего на осмысленную передачу, не наблюдалось. Тресилов взглянул на часы. До окончания подзарядки оставалось девять минут, а потом "щупальца" осьминога "Лунной Республики" можно будет убирать.

Вздохнул и потянулся к выключателям. Но внезапно в эфире что-то коротко стрекотнуло. Словно кузнечика на лугу потревожили. Олег насторожился. Стректонуло еще раз. Пауза. Два стрекота, налаживающихся друг на друга. В них влился еще один, более тихий и другой тональности. Наступило короткое молчание, а потом стрекоты заволновались, перебивая один одного. Словно что-то увидели и теперь обменивались впечатлениями.

Олег почувствовал, что у него на лбу выступила испарина. Быстро включил радар, высвечивая на экране электронную карту окрестностей места посадки "Лунной Республики". Более светлые пики перемешивались с тусклыми впадинами и черными зигзагами провалов. Это напоминало зеленоватые облака, прорезываемые угольными молниями. В центре находилось темное пятно впадины, на грунте которой стоял их корабль. Островок спокойствия в бушующем мире. Впрочем, сейчас этот островок напоминал Олегу "глаз урагана".

Он включил систему ориентировки, пытаясь определить направление хотя бы на один источник стрекотания. И вздрогнул. Источник находился совсем рядом. На пике отвесной скалы, находящейся справа от шлюзовой камеры "Республики". Олег мгновенно вспомнил ее. Она напоминала перевернутую оплывшую сосульку и возвышалась над кораблем метров на пятьдесят. Второй источник находился слева, почти напротив первого, на гребне кряжа, отвесно обрывающегося за горизонт. Третий…

Расположения третьего Олег определять не стал, включая экраны обозрения и задействовав всю электронную оптику корабля, превращая его тем самым в эдакий микроскоп из лаборатории Дэна, но размером с многоэтажный дом. Никакого наличия никаких вирусов он, естественно, не показал. Он показал нечто иное.

— Дэн, — прошептал Олег по внутренней связи, будто боясь, что его подслушивают, — Дэн, включи наружку. Третий экран.

В корабле было тихо-тихо, словно в могиле. В полностью автоматизированной электронной могиле. Потом тишина прошелестела голосом Дэна:

— А в пятом видишь?

Тресилов перевел взгляд на пятый экран. Картинка на нем немногим отличалась от первой. Разве что высотой, на которой в мутное небо с отсветами солнечной короны была врезана трехметровая фигура, стоящая на самом гребне продолговатой скалы. На горе-сосульке с третьего экрана замерла точно такая же, безликая, мерцающая ртутными отблесками. Словно вещество зеркальных шлемов скафандров "Республики" расплавилось, потекло вниз, и покрыло металлическим слоем все изгибы тел загадочных альпинистов.

— Что это за терминаторы? — жалобно спросил Олег, совершенно не надеясь на вразумительный ответ.

— А я знаю? — раздалось по внутренней связи. — Стоят. Молчат. Не двигаются. Ох, чувствует мое сердце, без Архимеда тут не обошлось!

— Они стрекочут.

— Чего? — не понял Маккольн.

— Стрекочут, говорю, на коротких волнах. Переговариваются, что ли.

— Вот ведь балаболки! Но, однако, какое же оживленное движение на этой мертвой планете! Спрятаться от назойливых глаз некуда… Их двое? Больше не видишь?

— Есть третий. Но бормочет слабо. Не разберу откуда.

— А ты разберись, разберись. А то знать не будем, на скольких гостей стол накрывать. И какое угощение готовить.

Олег крутанул ручки настройки, вслушиваясь в нарастающее стрекотание, и…

— Дэн! Дэн, их уже, по меньшей мере, пятеро или шестеро! Трудно количество определить, боюсь ошибиться.

Впрочем, через несколько минут стало понятно, что ошибиться в этой ситуации довольно затруднительно. Поскольку действо постепенно разворачивалось и переходило из радиодиапазона в визуальный: еще две мерцающие фигуры возникли на скалах, сжимающих свое кольцо вокруг "Лунной Республики".

Вслушиваясь в стрекотание и вглядываясь в экраны, Олег, сквозь растерянность и тревогу уловил ощущение чего-то очень знакомого.

— Дэн! — позвал.

— Да? — немедленно отозвался тот.

— Слушай, Дэн, мне эти терминаторы крыс напоминают. Которые хорты. Не формой, конечно. Но сделаны они, сдается, из одного материала.

— Форма определяет содержание, материал определяет форму, — пробормотал Дэн. В микрофонах было слышно, как он передвигает что-то с места на место. — Ой! — внезапно вскрикнул он и Тресилов даже подпрыгнул в кресле.

— Что такое? — заорал встревожено. — Что там у тебя случилось?

— Да ничего особенного, — смущенно, как показалось Олегу, ответила внутренняя связь. — Тут на хорте излом. Край острый. Порезался.

— Да брось ты ерундовиной своей заниматься! — возмутился Тресилов. — Что делать будем? Они явно по периметру располагаются.

Эфир коротко стрекотнул на всю мощность и внезапно затих, словно выплеснул на последний звук все свои силы. Олег, лихорадочно тряся головой, прошелся глазами по всем экранам и, зацепившись взглядом за восьмой, пораженно выдохнул:

— Ч-черт!

Хотя фигура, возникшая на небольшой террасе, этого существа не напоминала никоим образом.

Женщина. Даже издали видно, что довольно симпатичная. С волосами неопределенного платинового цвета. Комбинезон серебристый, обтянутый широкими ремнями. В руках… В руках — какая-то помесь Дэновых плазеров и противотанкового пулемета. Тяжелая, небось. Олег почувствовал, как у него зашевелились волосы. То ли от сквознячка, пробежавшего за спиной, то ли… Людей, разгуливающих без скафандра по Луне, он видел впервые. Хотя и наслышан. Хотя, говорят, и не людей совсем.

Сквознячок пробежал по спине еще раз.

— Дэн! — заорал Тресилов. — Ты видишь?!

— Вижу, вижу…

Олег недоуменно прислушался: голос Дэна звучал необычно четко. Стереофонично. И только через секунду уразумел, что тот уже стоит за его спиной.

— Вижу, — повторил Маккольн, плюхаясь в соседнее кресло и оттопыривая указательный палец, наспех замотанный лейкопластырем. Крови видно не было. — И вижу, и узнаю. Знакомься, Олег. Мисс Эллис Арданьян собственной персоной. Вооружена и очень опасна. Я же говорил тебе, что без Архимеда тут обойтись не могло. Но… Но, как же они нашли нас, игрушки эти заводные? Вроде, и следов мы не оставляли, и сидим тихо, не высовываемся. Спутников-шпионов не наблюдается. Не наблюдается ведь, Олег?

Тресилов отрицательно мотнул головой, уставившись в экран, на котором красивая женщина с тяжелым оружием в руках внимательно рассматривала "Лунную Республику". Никаких действий она пока не предпринимала.

— Хорты? — между тем продолжал вслух рассуждать Маккольн. — Нет, не верю я, что крысы эти могут сквозь скалы бегать! А если — по скалам, то сколько же их нужно, чтобы нас обнаружить. — Он на мгновение замолчал, а потом спросил у изображения Эллис Арданьян, застывшего на экране: — Где же мы прокололись, ненаглядная?

Ненаглядная ничего не ответила, но вдруг повернула голову, скосив глаза на левый край монитора. Маккольн с Тресиловым синхронно перевели свои взгляды на соседний экран и замерли. Тоже синхронно.

— Так, — кашлянул Дэн. — Вот, кажется, и хозяева Архимеда объявились. Без юридических разборок теперь не обойтись.

И замолчал, напряженно вглядываясь в монитор.

На его экране было видно, как из-за валуна, вросшего в плоскую вершину утеса, расположенного между горой-сосулькой с замершим на ней терминатором и террасой, на которой поблескивала оружием Арданьян, появилось небольшое такое существо.

Оно выглядело не только карликом по сравнению с ртутноцветными альпинистами, но и ребенком по сравнению с Эллис. Хрупкое тело с длинными руками чем-то напоминало тело крупной мартышки. Правда, мартышки не носят серых, обтягивающих выпуклую грудь, комбинезонов и не цепляют на пояс кобуру, из которой торчит что-то, напоминающее рукоятку плазмера. Да и головы у мартышек поменьше, заросшие волосами, а не совершенно лысые. И без этих огромных, в пол-лица, черных глаз, впечатанных в безносую физиономию.

— Инопланетянин! — ахнул Тресилов. — Пилот из Розвелла! Ё-п-р-с-т! Вот и не верь фантастам после этого!

— Угу, — угрюмо буркнул Маккольн. — А напротив него, возле вон того разлома, братишка его. Близнецы, видать.

Действительно, второй инопланетянин уже высвечивался на другом экране, и различить их было невозможно. Таким образом, что-то чисто человеческое оставалось только в андроиде марки "Эллис Арданьян".

— Ты прав, — бросил Маккольн, не разжимая губ, — они по периметру расползлись. Кольцом.

— Дэн, давай сматываться отсюда! Что-то не нравится мне их поведение.

— Да ты что! Два инопланетянина и четыре робота против нашего корабля. Нет, брат, шалишь! Самоуверенны они чересчур. Сейчас мы рога им немного обломаем.

— Дэн, — слабо запротестовал Тресилов, — не надо…

Но тот уже включал механизмы уборки зарядных устройств. Их щупальца начали медленно втягиваться в корпус "Лунной Республики". Но, только начали. Потому что при первом же их движении Эллис вздернула ствол своего оружейного монстра-мутанта, и столб зеленого пламени вздыбил лунную пыль. Вместе с раскаленным куском щупальца, которое, быстро остывая и также быстро вращаясь, полетело в направлении солнечной короны и исчезло в ее мерцании. Корабль вздрогнул. По пульту забегали огоньки индикаторов повреждения.

— Нам предлагают не дергаться, — нервно хохотнул Тресилов, а Дэн уже приостановил уборку механизмов. Оставшиеся щупальца снова замерли на дне котловины.

Одновременно Маккольн прикоснулся к другому сенсору, и около его руки начали загораться желтые квадратики. "Щитки плазменных пушек", — понял Тресилов. Он представил себе, как это выглядит снаружи. В верхней части огромного яйца появляются черные отверстия, расположенные строго по окружности. И каждую секунду каждое из них готово огрызнуться пылающими сгустками плазмы для того, чтобы обломать кое-кому рога. Даже в природе несуществующие.

— Ты ничего не заметил? — вдруг спросил Маккольн у Тресилова.

Тот, покусывая губы, отрицательно покачал головой.

— Вот этот красавец, — Дэн ткнул заклеенным пальцем в изображение терминатора, находящегося слева от Арданьян, — когда она стреляла, руку поднял и опустил ее только после выстрела. Словно движения ее имитировал.

— Дэн, — заволновался Тресилов, — да черт с ним! Давай лучше сматываться отсюда. Или переговоры переговаривать. Ведь они из Архимеда. А там — Руслана. Может, предложения какие будут. Не воевать же с нами они прилетели!

— Переговоры? — переспросил Маккольн, настраивая пушки на залп по периметру. Тресилов встревожено наблюдал за ним. — И как ты это себе представляешь? Кричать будешь? Так ведь отсутствие атмосферы, знаешь, не способствует…

В эфире опять что-то громко стрекотнуло, а потом спокойный женский голос произнес:

— "Лунная Республика", с вами говорит комплекс "Архимед". Вы меня слышите? Предлагаем вам не предпринимать никаких агрессивных действий.

В такт словам Арданьян на экране открывала и закрывала рот, создавая полное впечатление того, что она общается с "республиканцами" в акустическом диапазоне. Автоматика, блин!

Маккольн быстро настроился на ее частоту.

— Добрый день, мисс Эллис! Пока агрессивные действия предпринимает только ваша сторона. "Лунная Республика" вынуждена защищаться всеми, доступными ей, способами. Это — во-первых…

— И будет не только защищаться, но и нападать, — ворвался в эфир задыхающийся голос Тресилова, — до тех пор, пока на ее борту не окажется миссис Барбикен…

— Это — во-вторых, — согласился Маккольн. — А в-третьих, мисс Эллис, мы будем договариваться не с вами, а с вашими хозяевами. У них, при всем уважении к вам, все-таки и наверно, немного больше качеств, роднящих их с земным человеком.

Был Дэн Маккольн вежлив предельно.

В эфире наступило молчание. Олегу почему-то показалось, что — недоуменное.

— С какими хозяевами? — после короткой паузы спросила Эллис.

— Ну, я же не знаю, с какой планеты прилетел джентльмен, находящийся справа от вас, — поморщился Маккольн.

На экране было видно, как Арданьян бросила короткий взгляд вправо и… рассмеялась. Это был обычный человеческий смех. Правда, с какими-то грустными нотками в нем. Олег никогда бы не подумал, что так вести себя может какой-то робот. Автомат. Хотя и самый совершенный. Нечеловечески совершенный. Он, искоса, быстро взглянул на Маккольна. Тот пытался следить за всеми экранами сразу и одновременно проверял работоспособность систем "Лунной Республики". Странно, но это у него получалось. И автомат бы позавидовал.

— Олег, — прошептал Дэн, заметив его взгляд и выключив на несколько секунд микрофон, — красавец слева снова пытался имитировать Арданьян. А тот, что рядом с серым инопланетным кардиналом — его. Такое ощущение, брат, что это какие-то механические марионетки.

Между тем, Эллис отсмеялась, и лицо ее стало серьезным. Очень серьезным.

— На этой планете, мистер Маккольн, у нас только один хозяин. Если его можно так назвать. И поверьте, что ничего инопланетного в нем нет.

— Эллис, два инопланетяшки, — бормотал Маккольн, почти не вслушиваясь в ее слова. — Трое. Ртутных монстров — четверо. Всего — семь. Если это действительно марионетки, должен быть кто-то восьмой. В засаде сидит гаденыш, что ли?

Пока Дэн строил свои умозаключения, Тресилов прорвался к микрофону:

— Говорит Олег Тресилов, командир российского космического аппарата "Тайга". Я не знаю, кто тут инопланетянин, а кто — нет, и вообще не представляю, кто вы и какого хрена здесь делаете, но у вас находится член моего экипажа. Гражданка Украины, бортинженер Руслана Барбикен. Вы несете ответственность за все, что может с ней произойти. Именем российского правительства я требую возвращения на борт представителя братской страны Российской Федерации Барбикен Русланы Андреевны.

— Гр-розно, — похвалил Маккольн.

Лицо Арданьян неуловимо заострилось.

— А у вас на борту находится мой муж, гражданин, — Эллис запнулась, — гражданин планеты Земля Джон Арданьян.

Она не скрывала боли в своем голосе, и Олег снова поразился: робот, умеющий чувствовать?!

Маккольн чувствам не поддавался:

— У нас на борту, — жестко заметил он, — находится сломанное механическое изделие с электронной системой управления.

Лицо Эллис Арданьян было грустным-грустным, но дуло плазменного монстра развернулось в сторону экрана. Прямо на лицо Маккольна, иронически наблюдавшего за ней.

— Если вы считаете, что это — "механическое изделие", — передразнила она Дэна, — тем более, сломанное, то оно не представляет для вас никакой ценности. Почему бы вам не вернуть его законным хозяевам?

— Про общение с ними — или с ним! — я только и мечтаю.

— Дэн, Дэн, — зашептал Тресилов, — давай Руслану на эту куклу обменяем! На фиг она нам!

— Не нам, а мне, — так же жестко, как до этого — Эллис, ответил Маккольн. — Тут я буду решать, что нужнее.

Тресилов не выдержал. Его вышвырнуло из кресла и он молча, но слегка оскалив зубы, бросился на Маккольна. Тот в ответ даже не ударил его, а просто отмахнулся, как от назойливой мухи, однако Олег стремительно отлетел к стене рубки, размазываясь по ней всем телом. От резкого движения часть лейкопластыря на залепленном пальце Дэна отклеилась. Перед тем, как на минуту потерять сознание, Тресилов заметил на нем тонкую темно-серую полосу. Крови видно не было.

— Эллис, — бросил Маккольн в экран, не обращая внимания на Олега, скорчившегося возле выхода из рубки, — если ты думаешь, что можешь воевать со мной, с "Лунной Республикой", с помощью своей хлопушки, то твои электронные мозги поехали окончательно. Тебе, дорогая, хороший ремонт нужен.

— Сэр Дэн Маккольн, — прозвучало в ответ, — вы совершенно не разбираетесь в условиях задачи. Это стало заметно после того, как вы приняли манов, обыкновенных биороботов земного производства, за инопланетян. Надо же!.. Так что, насчет едущих мозгов я могу с вами поспорить. Впрочем, это не самая главная ваша ошибка.

Маккольн насторожился. За его спиной завозился Тресилов.

— Руслана… Руслану… — лепетал он.

— Дэн Маккольн, — голос Эллис приобрел свинцовую окраску, — мы можем начать совместные поиски выхода из этой непростой ситуации. Но только после того, как вы передадите нам тело Джона Арданьяна. В противном случае вы рискуете вернуться к статусу шестидесятых годов, и мы будем вынуждены… уничтожить ваш корабль.

"Что это за статус такой шестидесятых годов?" — заинтересованно мелькнуло у Дэна, но времени на разгадывание загадок не было. Кажется, ему ставят ультиматум. Неправильное решение.

Дэн коротким движением снова включил механизмы уборки систем подзарядки. В этот раз Арданьян даже не шевельнулась. Но один из "альпинистов", блеснув ртутными бликами, резко поднял руку, и столб зеленого пламени, вырвавшись из нее, снова ударил в дно котловины. Второе щупальце, закувыркавшись, исчезло в мерцании солнечной короны. Неправильное решение.

— Ну, хватит! — заревел Маккольн, подняв ладонь над сенсорами плазменных пушек.

— Взгляните на северо-запад, — очень спокойно посоветовала ему Эллис.

Огромным физическим усилием — даже, кажется, кости хрустнули! — Дэн задержал руку, приближающуюся к сенсорам.

На северо-западе мерцала солнечная корона. Прямо над лысой головой одного из инопланетян. Или, если верить Эллис, каких-то манов, биороботов земного производства. Кстати, о том, какая страна их производит, она так и не сказала. Умолчала о гражданстве, обезьяна механическая!

Мерцание короны вдруг стало более насыщенным. В нем появились мечущиеся оранжевые отблески. Оно начало разбухать, застилая собою ограниченный участок черного неба, видимый из котловины. Вот уже все оно приняло янтарный оттенок, играя бликами на наружной обшивке "Лунной Республики, а в его центр медленно вплывало какое-то образование.

Нехотя убрав руку от сенсоров, Дэн включил оптику увеличения объекта. Прямо над "Лунной Республикой" замер огромный плоский прямоугольник с полуокружностями больших ребристых колес, выступающих в его центре. Это что-то напомнило Маккольну. А когда прямоугольник немного накренился, наставляя на корабль два коротких, но внушительных ствола, установленных в его передней части, Дэн узнал его.

Аппарат, помесь лунохода с железнодорожной платформой, виденный им стоящим на грунте у входа в комплекс Архимеда. Но теперь свободно зависший в пространстве. Он был приличных размеров и потому фигурка, замершая между стволами за каким-то штурвалом, казалась совсем маленькой. На грани видимости. Но Дэн узнал ее.

— А вот и восьмой, — прошептал он. — Привет, голопузый!

Окруженный оранжевым мерцанием, обнаженный Виктор казался статуэткой, вырезанной из янтаря. Уродливые рыла дул нарушали эту изысканность. Маккольн колебался, просчитывая варианты дальнейшего развития событий. И то, какую мощь может иметь неизвестное оружие. А в том, что на платформе установлено именно оружие, он не сомневался. Шутки были закончены. Начиналась суровая проза жизни. И самое плохое, наконец сообразил Маккольн, состоит в том, что мощь вооружения "Лунной Республики" архимедяне уже знали. И вряд ли сунулись бы сюда с меньшей, чем у нее.

Дэн задумчиво пробежался глазами по приборам. В битве с таинственными лайстонами и от пинка "Архимеда" они потеряли около двадцати процентов невосполнимой, в данных условиях, энергии. На равнине, при хорошем освещении и правильном составе грунтов, ее можно было бы восстановить полностью. Но… Но на равнину Маккольн сесть не решился. И правильно сделал. Если уж в горах нашли!..

Однако не все потеряно. Может статься, что его положение, положение обложенной дичи в каменной ловушке, окажется более выгодным, чем самоуверенных охотников. А все потому, что загнанная дичь не умеет эффектно взрывать стены этой самой ловушки. А все потому, что кое-кто, зная мощность вооружения, не знает запаса прочности корабля. И потому принимает неверные решения.

— Олег… — обернулся Маккольн к Тресилову.

Но того не было в рубке.

— Олег, — переключился Дэн на внутреннюю связь, — куда тебя черти унесли?

Тресилов не отзывался. Маккольну это очень не понравилось, но оторваться от пульта он уже не имел возможности. Тем более, что затянувшаяся пауза была нарушена голосом Эллис:

— "Лунная Республика", вы разобрались в ситуации? Через какое время можно забрать тело Джона Арадньяна?

Ответить Маккольн не успел.

— Несу, — ворвался в эфир хрип Тресилова, — несу уже, подождите! Вы только нам Руслану отдайте! Отдайте Руслану, пожалуйста!

Резким ударом ладони Дэн переключил пару экранов на внутреннее наблюдение. Так и есть! Уже затянутый в скафандр Тресилов, задыхаясь от напряжения, волок по коридору тело андроида к шлюзовой камере.

— Идиот! — второй удар ладони заблокировал шлюзы. — Кретин! — Третий удар ладони включил плазменную накачку двигателя на полную мощность. И вежливо — в экран: — Уважаемая мисс Эллис, когда мы сможем забрать госпожу Барбикен?

Эфир отозвался холодным размеренным голосом Виктора:

— Это будет решать она сама.

— Так, может, вы разрешите нам переговорить с нею?

Время, время!.. Еще секунд сорок.

— К сожалению, это сейчас невозможно. Она больна.

— Что с ней?

— Шок.

Тресилов на экране скребся в заблокированную шлюзовую камеру.

— Какая жалость! Мы просто не имеем права покинуть ваш благодатный край без миссис Барбикен.

— Вопрос о возможности или невозможности покинуть "наш благодатный край" будет решаться после возвращения Джона Арданьяна.

Ах ты, макака голопупая! Дразнишься, значит. Возможности — невозможности. Есть у нас возможности, есть. Еще несколько секунд… Стрекот в эфире.

— Маккольн мне докладывают, что вы разогреваете двигатели. Я не советую вам…

— Да пошел ты со своими советами! Я на Земле кое с кем посоветуюсь, а потом вернусь. Ох, вернусь!..

Заключительный аккорд. Удары по всем сенсорам плазменных пушек, двигателей и системы радиопомех. Чтобы, значит, с эффектом. Чтобы — полная каша. Чтобы, значит, оглушить, ослепить и вырваться.

— Маккольн!.. Лайстон же!.. Что вы дела…

Верхняя, острая часть яйца "Лунной Республики" взорвалась фейерверком сгустков плазмы. Одновременно под ее нижним концом начали вырастать клубы пыли. Такие же клубы вздымались со скал, обломки которых начали замедленно падать на дно котловины: пушки наугад лупили по утесам, окруживших корабль неровными сточенными зубьями.

В мигающих экранах еще было видно, как ртутные альпинисты, биороботы и Эллис, огромными прыжками, напоминающими короткий стремительный полет, перепрыгивают с одного падающего обломка на другой, нигде не задерживаясь и огибая "Лунную Республику". Словно она была наиболее опасным местом обваливающегося в тартарары мира.

Над ними клубы темно-бежевой пыли заглатывали прямоугольную платформу с фигуркой Виктора, нервно выпрямившегося за штурвалом. Через несколько мгновений его не стало видно. "Почему же они не стреляют? — мелькнуло у Маккольна. — Растерялись? Роботы растерялись?!"

Дно котловины полностью затянуло колышущимся озером пыли. Корабль вздрагивал от ударов камней, бьющихся в обшивку. В мерцании экранов уже ничего нельзя было разобрать. Даже искаженное лицо Тресилова распалось на отдельные маленькие черно-белые пятнышки.

Но, перед тем, как экраны окончательно затянуло роем помех, Маккольн успел заметить, как, от сдвоенного залпа плазменных пушек, гора-сосулька, на которой недавно бесстрастно возвышалась одна из металлоцветных фигур, начала стремительно проседать, осыпаясь струями взрыхленного реголита и мелких камней. А из ее верхушки так же стремительно начал вырастать клинок геометрически правильного пика, черным ростком тянущийся к невидимому небу. "Лайстон! — ахнул Маккольн. — Лайстон, засыпанный породой!" Экраны ослепли, и размышлять снова было некогда.

Корабль пару раз вздрогнул особо ощутимо, завибрировал всей своей металлической тушей и, оставляя под камнями обрывки щупальцев, а оставшиеся пережигая струями плазмы, рванулся на свободу из пылевого облака. Если Виктор не успел убраться с его пути, ему явно не повезло. Ну и черт с ним!

— Мы вернемся! — орал Маккольн в микрофон. — Мы обязательно вернемся! С самыми лучшими земными специалистами по лунным проблемам. И тогда разберемся с вами, уроды! Готовьтесь!

Дэн надеялся, что хоть один из этих монстров да услышит его. А если не они, то кто-нибудь в Архимеде. Дезинформация противника есть один их необходимых компонентов разворачивающихся боевых действий.

30 сентября 1960 года, Карлсбад (штат Нью-Мексико, США)

Конечно, дезинформация и запугивание противника всегда были в ходу на этой планете. Но не настолько же примитивно!.. Эммануил поморщился и убавил звук телевизора, на экране которого советский лидер колотил туфлей по полированному столу. Такой экспрессии стеклянное здание Организации Объединенных Наций наверняка еще не знало.

Перед тем, как на кухне, по радио, включенному Диком, завопил Ричард Пенниман, Хастон еще успел услышать саркастическое замечание английского премьера Макмиллана: "Господин Хрущев, может, мне могли бы перевести? Потому что я не вполне вас понимаю".

"A-bop-bop-a-loom-op! A-lop-bop-boom!" — вопил на кухне Маленький Ричард. По телевизору уже показывали ядерный ракетный эсминец, на котором глава СССР прибыл в Нью-Йорк на Генеральную ассамблею ООН. Плюгавенький диктор, захлебываясь от восторга, комментировал добропорядочным обывателям все эти события, а Хастон раздраженно кричал:

— Дик! Можно потише? Сколько раз я просил при мне не включать эту собачью музыку!

— Папа, — просунулась в дверь хитрая физиономия сына, — это же наша музыка, черная. Пусть белые ей подавятся.

Эммануил сделал вид, что хочет схватить вазу, стоящую на столе, и двери тут же захлопнулись.

— Мальчики, мальчики, — пробился сквозь оглушительные аккорды голос Коретты, — давайте завтракать.

Завтракать, это хорошо. Потому что обедать придется неизвестно где. Возможно, в самом комплексе. Нужно осмотреть главный вход и вообще все там проверить. Что-то происходит. Хорты окончательно вышли из-под контроля. Судя по некоторым признакам, исследовательская база в Архимеде превращается в базу военную.

По крайней мере, по сообщениям манов, дело идет к тому, что Архимед будет расстреливать все тела, приближающиеся к Луне. И естественные, и искусственные. В свете разворачивающегося космического соревнования между Штатами и Союзом это может быть чревато. И, вообще, непонятно, чем вызвана такая забота роботов о своем втором доме? Да, просто необходимо побывать на месте. Но, как? Он не может разорваться. Он один. У Коретты мышление работает в совершенно ином направлении. Дик еще чересчур молод и неопытен. Да и увлечения у него в последнее время…

— Сэр Дик Хастон, — наигранно сурово спросил Эммануил, усаживаясь за сервированный стол, — чем вы занимались во время моего отсутствия? То есть, всю последнюю неделю? Как чувствует себя матанализ? А, заодно, и теоретическая механика? Сегодня вечером я проверю их самочувствие.

— Понимаешь, папа… — начал было Дик, но Коретта перебила его.

— Сэр Эммануил Хастон, — в тон мужу произнесла она, — если бы вы чаще бывали дома и сами чаще занимались с сыном, то…

— Папа, — Дик резко положил вилку на скатерть, — я решил переехать в Альбукерке на постоянную учебу. Самоучкой больше не могу. Вернее, могу… Но не хочу.

Теперь вилку положил и Эммануил.

— Мы уже решили — и это обсуждению не подлежит! — что университет ты окончишь экстерном. Только экстерном!

Коретта бросала на них обеспокоенные взгляды. Хастон снова взял вилку и попытался придать голосу мягкий оттенок:

— Сын, ты же знаешь, что это такое — учиться в белой среде. Особенно в наших палестинах. Ко мне только иногда обращаются за консультациями, и то… И то, я чувствую себя солдатом, попавшим в тыл противника.

— Да почему мы должны чувствовать себя осажденными в своей же собственной стране! — срываясь на фальцет, выкрикнул Дик. — Почему какая-то белая стерва может нападать на черного священника? Почему в больших городах существуют гетто? Почему, черт возьми, во вшивой ЮАР, в Шарпевилле, полицейские могут безнаказанно расстреливать черных, а Штаты, оплот демократии…

Дик замолчал, словно поперхнулся, и разве что не сплюнул на пол.

— Политика и рок-н-ролл… Рок-н-ролл и политика… — пробормотал Эммануил.

Дик явно и крепко попал под чье-то влияние. Да, со всеми этими техническими проблемами, исследованиями и консультациями, он явно рискует потерять сына. Если уже не потерял.

В дверь позвонили.

— Я открою, — встрепенулась Коретта.

Эммануил и Дик молча скребли вилками по дну тарелок. Они явно были недовольны друг другом.

Коретта появилась на пороге слегка запыхавшаяся и сильно обеспокоенная.

— Эм, там пришли из ФБР. Спрашивают тебя.

Вилка Дика с глухим стуком упала на пол. Эммануил бросил на него быстрый взгляд и встал со стула. Когда он выходил из кухни, протискиваясь в дверях мимо, застывшей в них, Коретты, та шепнула ему:

— Всю прошлую неделю Дика не было дома. Ездил куда-то с друзьями.

Хастон чуть не споткнулся о порог. Этого еще не хватало! Сам он всю прошлую неделю провел в Уайт-Сендсе[10], куда его в очередной раз — "Больше никогда, мистер Хастон!" — пригласили для срочных консультаций по теоретическим расчетам. Приехал домой он только вчера, поздним вечером. Нет, со всей этой ерундой он скоро потеряет не только сына, но и семью.

В холле Эммануил появился внешне спокойный, но внутренне напряженный до невозможности. И потому даже не смог возмутиться небрежной позой мужчины, затянутого в строгий черный костюм и вольготно развалившегося в кресле. Словно тот пришел после веселой вечеринки не в чужой дом, а в свой собственный и теперь, отдыхая, ждет, пока жена принесет ему его домашние тапочки.

При появлении Хастона мужчина привстал с кресла и бросил, блеснув влажными, словно — хмельными, глазами:

— Агент Адамс. Томас Адамс. — И махнул рукой замершему посередине холла Эммануилу: — Да вы садитесь, садитесь. Разговор будет долгий. И неприятный.

Обнадеженный таким образом Хастон, молча устроился на небольшом диванчике. Ничего спрашивать он не стал, и начинать разговор не спешил. Пусть Адамс попотеет.

Тот, в конце концов, постучал пальцами по папке, лежащей у него на коленях.

— Мистер Хастон, — начал осторожно, — я наделен всеми полномочиями для того, чтобы… Нет, начнем не с этого.

Эммануил с некоторым удивлением отметил, что за внешней развязностью агента Адамса скрывается внутренняя неуверенность. А тот продолжил:

— Мистер Хастон, мы знаем, что вы довольно известный в ученых кругах человек. Правда, из соображений секретности, вас знают под именем Блейка. Многие мои собеседники отмечали недюжинный, аналитический склад вашего ума. — Он нервно хохотнул. — Даже белые собеседники. — И посерьезнел. — Хотя вы живете отшельником в этой, Богом забытой, дыре, но после событий сорок седьмого года, произошедших неподалеку, в Розуэлле[11], вы не могли не привлечь нашего внимания. Конечно, в Нью-Мексико, как вам известно, живет много яйцеголовых, но все они располагаются компактно, а вы… Кроме того, вас, как талантливого математика и знающего биофизика, привлекают для консультаций на некоторые секретные объекты. В тот же Уайт-Сендс, где вы находились всю прошлую неделю.

Хастон очень внимательно посмотрел на фэбээровца. Тот выдержал взгляд без тени смущения и только чуть пожал плечами:

— Вы же понимаете, что люди, допущенные даже к самой маленькой толике государственных секретов, находятся под нашим пристальным наблюдением. Тем более — цветные. И, кстати, не только они сами, но и члены их семей. Вот про одного из таких членов и пойдет разговор.

Адамс открыл папку, достал из нее несколько фотографий и протянул их Хастону:

— Узнаете?

Эммануил, чуть поколебавшись, взял глянцевые прямоугольнички и начал быстро перебирать их. Зрительное восприятие, благодаря тренировкам с такотанами, было у него поставлено на отлично.

На первой фотографии Дик сидел за столиком бара с каким-то сухощавым и довольно молодым человеком. Тоже негром. Не смотря на легкомысленность обстановки, лица их были озабоченны. Бар, кстати, Хастон знал. Он сам иногда перекусывал в нем, заезжая в университет Альбукерке.

На второй фотографии Дик, сидя на лавочке в парке, изучал какие-то бумаги. Тот же негр нервно курил рядом.

Вот они садятся в открытый автомобиль, на заднем сидении которого замерли еще две темнокожие фигуры. Вот Дик передает что-то черной девице с копной смоляных волос, скосив глаза на край объектива. Вот Дик в Хьюстоне. Вот Дик в Новом Орлеане. А это?.. Майами, кажется. На последней фотографии Дик помогал грузить на белоснежную яхту какие-то продолговатые ящики. Сухощавый негр неизменно был рядом с ним.

— Ну и что? — пожал плечами Хастон, возвращая фотографии Адамсу. — Насколько я понял, решили ребята прогуляться по побережью Мексиканского залива. Ну и что? — повторил он. — Дело молодое.

— Угу, угу, — покивал головой Адамс, убирая фотографии в папку. Кроме последней. Взял ее и постучал пальцем по физиономии сухощавого: — Вы его знаете?

Хастон еще раз взглянул на глянцевый прямоугольник и отрицательно покачал головой.

— Тогда я вам расскажу, — чересчур приторно улыбнулся агент ФБР. — Это — некто Натан Клинес. Юрист. Помогал защите во время судебного процесса "Браун против совета по делам образования Топеки". Член радикального крыла Национальной ассоциации прогресса цветного населения. Лично знаком с Мартином Лютером Кингом.

И выжидающе посмотрел на Эммануила. Тот почувствовал, что нарастающее беспокойство сейчас разорвет его на части. Хорошо еще, что белые не могут определить чувств негров по выражению их лиц. Они для них одинаковы. Хотя, не для всех. Исчезнувший в старушке Европе дружище Пьер очень хорошо разбирался по лицу в настроениях Хастона. Но, когда это было…

— Ну и что? — в третий раз и довольно тупым голосом повторил Эммануил, глядя сквозь Адамса. — Насколько я понимаю, все это легальные процессы и вполне легальные движения в демократической стране.

— Угу, — снова буркнул Адамс. — Легальные. В демократической… Вы знаете, что происходит сейчас в недемократической ЮАР? Или на, превращающейся в таковую, Кубе?

— Слышал краем уха. Я политикой не интересуюсь.

— Что не интересуетесь, мы знаем. Однако это тот случай, когда ваш интерес был бы уместен. Поскольку события в этих странах некоторым образом связаны с вашим сыном, Диком Хастоном.

Старший Хастон молчал. Агент Адамс вздохнул.

— Не понимаете… Вот в этих ящиках, — он снова постучал пальцем по фотографии, — оружие. По нашим данным оно предназначено для нового радикального движения ЮАР "Копье Нации". Или для кубинских повстанцев. Или для первых через вторых. Или для обоих сразу. С этим еще разбираться надо. Но, в любом случае, нелегальная торговля оружием не приветствуется даже в демократической стране. Не так ли, мистер Хастон?

Так… Дик влип. Крепко влип. Эммануил откинулся на спинку дивана. Политика и рок-н-ролл… Рок-н-ролл и политика…

Наступила продолжительная пауза, которую нарушил Адамс, вкрадчиво проговорив:

— Да не расстраивайтесь вы так, Хастон. Все поправимо. Ведь я сейчас не с Диком, а с вами разговариваю. А мог бы сразу его за шкирку взять. Парень-то уже совершеннолетний.

Эммануил напрягся. В комплексе, расположенном в недрах Карлсбадских пещер, шевельнулся такотан. Хастон волевым усилием подавил беспокойство аппарата, вошел с ним в резонанс и, с помощью усиленного совместными усилиями биополя, заставил свое сердце биться спокойно и размеренно. Он мог бы сделать это и без такотана, но времени на это понадобилось бы значительно больше. А его, времени, сейчас как раз и не хватало, поскольку Адамс, все хуже и хуже скрывая свою внутреннюю неуверенность, заерзал в кресле.

— Что же вы молчите, Хастон? Неужели вас не интересует, почему я вышел именно на вас?

Эммануила это очень интересовало, но виду относительно этого подавать он не желал.

— Очевидно, у вас не хватает доказательств.

— Да есть, есть они, доказательства эти! — хлопнул по папке растопыренной пятерней агент Адамс. — И больше, чем вы думаете. Клинес и некоторые его ребята уже арестованы. Только Дик на свободе гуляет. Пока… — Адамс наклонился вперед и внезапно Хастон понял, что глаза у него не хмельные — испуганные. — Пока мы не решим с вами одну проблему.

Та-а-ак… Оказывается, не только у Дика, но и у него существуют определенные проблемы. Очень интересно.

Адамс отвел глаза в сторону:

— Вы помните Куртисса Шафера?

Не смотря на резонирующее биополе, Хастон вздрогнул. Они познакомились с Шафером Чикаго, на конференции по электронике. Потом встречались с ним в Уайт-Сендсе. Хастона под именем Джорджа Блейка пытались привлечь к его исследованиям, но имплантация электродов в мозг младенцев, превращающая их в роботов на всю жизнь, настолько возмутила Эммануила, что… Короче, скандал был громким.

С него взяли подписку о неразглашении и на несколько лет оставили в покое. Но именно с того времени он ощутил за собой липкое, как паутина, наблюдение и, боясь обнаружить местонахождение комплекса, почти перестал бывать в нем. Управление осуществлялось через такотанов с помощью внешних антенн, разбросанных вокруг пещеры в виде кактусов. Кактусы, кстати, были настоящими. Кто там разберется что с ними произошло на генетическом уровне?

— Насколько я понял, вы помните этого человека, — продолжал между тем Адамс. — Он, кстати, не смотря на напряженные отношения, установившиеся между вами, очень высокого мнения о ваших способностях. Некоторые же ваши идеи просто поразили его. И он убежден, что в области усиления физических возможностей человека техническими средствами у вас должны быть очень большие наработки. То, что опубликовано вами под псевдонимом Блейка, только верхняя часть айсберга.

Приехали!.. Их с Пьером главная ошибка состояла в том, что они залезли в это осиное гнездо научных центров и полигонов, которое еще перед войной начало вырастать в Нью-Мексико. Мол, мыслили тогда, нужно все держать под контролем. Они были молоды, самоуверенны и не понимали, что сами могут оказаться под этим самым контролем. Очень жестким контролем.

— Я математик и биофизик, — хмуро произнес Хастон, — а не хирург или электронщик. Поэтому Шафер может ошибаться на счет моих возможностей.

— Тогда все очень просто, — облегченно, как показалось Эммануилу, вздохнул Адамс. — Нужно исправить эту ошибку.

— И каким же образом?

— Образом поездки в одно место, расположенное неподалеку от Карлсбада.

— И когда?

— Да прямо сейчас, Хастон. Чего тянуть? Времени, я думаю, это много не займет.

— Как я понимаю, отказываться мне будет неудобно.

— Вы все правильно понимаете, Хастон.

— Я могу переодеться?

Адамс смерил его оценивающим взглядом:

— По-моему, вы и так неплохо выглядите. Кроме того, по прибытию на место вас все равно обыщут.

— Могу ли я предупредить жену?

— Я сам это сделаю.

Агент ФБР с трудом, словно после тяжелейшей работы, выбрался из кресла и пошел в сторону кухни, бросая по сторонам цепкие взгляды. Расположение комнат он, очевидно, знал неплохо.

Когда спина Адамса исчезла в дверях, а на кухне забубнили — "не беспокойтесь… что случилось?.. несколько часов… зачем?.. очередная консультация", Хастон быстро оглядел холл. Сегодня у Коретты день уборки. Она будет обязательно очищать от пыли все кресла, поснимав с них и спинки, и сиденья. Очень хорошо!..

Хастон достал из внутреннего кармана пиджака ручку с блокнотом и, временами бросая взгляды в сторону кухни, быстро, изламывая почерк, написал: "К.! Если до 18.00 я не появлюсь, забирай Дика, пробирайтесь в комплекс и не выходите оттуда, пока я не свяжусь с вами. Если этого не произойдет в течении недели, выбирайтесь из Нью-Мексико на Север и затаитесь в Грин-Бее. Я вас найду. Люблю. Целую". Секунду подумал и дописал: "Учти, за вами могут следить".

Про Грин-Бей он упомянул непроизвольно. Просто это был единственный город, название которого он мог вспомнить на ходу и который находился в непосредственной близости от Су-Сент-Мари. А в канадской части последнего жила Мэри. Возможно, понадобится ее помощь.

Перед тем, как Адамс снова появился в холле, Эммануил успел сунуть вырванный из блокнота листок в щель между сиденьем и спинкой кресла, на котором недавно сидел фэбээровец. В двери, за его спиной, маячило обеспокоенное лицо Коретты. Дика видно не было.

— Дорогая, — кашлянул Хастон, поднимаясь с дивана, — я не надолго. Срочная консультация для господ из ФБР. После обеда буду.

И, уже выходя на улицу, на мгновение обернулся и послал жене воздушный поцелуй. Автомобиль Адамса послал такой же их дому, находящемуся на окраине Карлсбада, в виде клуба пыли, поднятой с обочины.

Городок оставался за спиной. Машина шустро бежала на запад, приближаясь к пещерам. И когда до знакомой развилки оставалось всего несколько километров, Хастон, сохраняющий каменное молчание, заволновался не на шутку. Впереди, до самого Лас-Крузеса, находящегося за горными перевалами, никаких селений не было. Кроме его комплекса, в окрестности которого можно было попасть, свернув по дороге налево.

— Контора, в которую вы меня везете, находится в горной пустоши? — пытаясь придать своему голосу иронический оттенок, спросил Эммануил у сидящего за рулем Адамса. — С каких это пор учреждения ФБР стали располагаться в таких труднодоступных местах?

— А я не говорил, что речь идет об учреждении ФБР, — ответил агент, притормаживая и сворачивая к обочине.

Машина остановилась. Адамс повернулся к Хастону. Метрах в ста от них дорога раздваивалась, как жало змеи.

— Мистер Хастон, из-за условий повышенной секретности объекта, на который мы скоро прибудем, я вынужден завязать вам глаза.

Эммануил удивленно взглянул на него:

— Молодой человек, я был на таком количестве секретных объектов, которое вам и не снилось.

— Возможно. Но есть один небольшой нюанс. Дело в том, что это не государственный, а частный секретный объект.

Слово "частный" Адамс произнес с некоторым нажимом.

Частный объект в непосредственной близости от комплекса?! Это что-то новенькое. Или это сам комплекс!?.. И он уже больше там не хозяин?.. Хастон прислушался к резонирующему объединенному биополю. Да нет, вроде все нормально. Комплекс невозможно обнаружить. Практически. Но… Вызвать такотана, что ли? Нет, пока подождем.

— Частный объект в зоне природного заповедника?! — повернулся Эммануил к Адамсу.

Тот поморщился:

— Не будьте наивным, Хастон. Тот, кто имеет большие деньги — хозяин всей этой большой земли.

— Я, вроде, тоже не беден.

— Вы живете не на той стороне улицы, Хастон. Потому что — черный.

Да. Не на той стороне. Эммануил вспомнил, как с полгода назад на это же жаловалась Коретта. Тогда стабильно дули южные ветра, и их дом был насквозь пропитан пылью из-под колес грузовиков, которых в Карлсбаде почему-то появилось видимо-невидимо. Потом они исчезли. Как-то все сразу.

— Разрешите, Хастон? — Адамс уже держал в руках большой черный платок.

Эммануил пожал плечами и подставил ему голову. Повязка плотно легла на глаза. "Если свернем налево, — решил Хастон, — сразу же вызову такотана". Автомобиль свернул вправо.

Эммануил никогда не ездил по этой дороге. Не зачем. Да и времени не было. А когда почувствовал за собой слежку и подавно перестал обращать на нее внимание. Мало ли в национальном пещерном заповеднике дорог, дорожек и тропинок? Это Пьер был любителем лазить по окрестностям. И по более далеким краям. Так и пропал в них двадцать лет назад. Ни слуху до сих пор, ни духу.

Когда в сорок первом война в Европе полыхнула не на шутку, Эммануил не выдержал. Темной безлунной ночью поднял в воздух тантор и рванул во Францию. Мэри с сыном забирал из Марселя чуть ли не силой: она ждала Пьера. Сговорились на том, что его такотан трогать не будут. Если Пьер появится, то всегда сможет связаться с Карлсбадом. На связь никто не вышел. Так и лежит мертвая механическая кукла на дне Средиземного моря. Правда, в последний момент Эммануил запрограммировал ее на самоуничтожение в случае нежелательного контакта. Мало ли что.

Мэри жила с ними в Карлсбаде до сорок седьмого года. Возилась с маленьким Джоном, ухаживала за Кореттой после ее трудных родов, хлопотала по домашнему хозяйству и ждала, ждала, ждала… Она растворилась в ожидании. Замерла, как трава под снегом. А когда опытная модель тантора, предназначенная для постоянных, а не разовых лунных рейсов, грохнулась вместе с манами под Розуэллом и гуверовские ищейки вместе с военными бультерьерами начали тявкать и лезть во все дырки, Мэри не выдержала. Забрала Джона и уехала к родственникам в Канаду.

Сначала они переписывались довольно оживленно, потом все реже и реже, а в последнее время даже телефонные звонки были им в тягость. О комплексе она вообще ничего слышать не хотела.

Хастон вздохнул и хотел было поправить повязку, но невидимая рука ФБР сама сделала это за него. Эммануил раздраженно тряхнул головой. Впрочем, раздражаться ему нужно было только от самого себя. От своей трусости. Нет, не правильно. От своего страха. Страха за близких ему людей, на всю жизнь въевшегося в него после того, как с борта тантора он, сквозь пелену слез, увидел их горящее ранчо. Отца, лежащего ничком на выжженной земле в своей любимой клетчатой рубашке, насквозь пропитавшейся кровью. Маму, раскинувшую руки возле обломков перевернутого автомобиля. И какого-то мерзавца, прячущегося от залпов бортового плазмера в клубах черного дыма.

А потом была тетя Жанна, умершая от старых ран у них на руках. Тогда они еще очень мало знали о человеческом организме и боялись даже подумать о том, чтобы применить свои куцые знания на практике. Это сейчас бы!.. А тогда Пьер на три дня ушел в одиночку в горы, никого не предупредив, и не только знакомые латинос с индейцами, но даже такотан не мог отыскать его. А Мэри в первый раз ощутила боль тревоги и ожидания.

А еще потом Пьер исчез где-то в европейской мясорубке и Эммануил уже начал ощущать не страх, а панический ужас при одной только мысли о том, что с его семьей может что-нибудь случиться. Заискивал перед белыми высокими чинами, консультировал их, чтобы — не дай Бог! — на него не обратили неблагожелательного внимания. Начал подумывать о переносе комплекса вообще с этой чертовой Земли и все оттягивал, оттягивал привлечение Дика к непосредственной каждодневной работе. Дооттягивался!

Эммануил даже застонал.

— Вам что, плохо, Хастон? — спросил его голос из темноты.

— Нет, — скрипнул зубами Эммануил. — Долго еще?

— Подъезжаем.

Автомобиль действительно начал сбавлять скорость и через несколько минут сбросил ее до ноля. Впереди послышалось то ли тихое жужжание, то ли громкое шуршание. Не то шлагбаум поднимали, не то ворота откатывали. Через несколько секунд жужжание смолкло и машина снова тронулась вперед. Очень медленно, но даже не пытаясь набрать скорость. Никаких голосов вокруг слышно не было. Хастон проверил связь с такотаном. Все было нормально. Биополе резонировало чуть пульсируя, словно от нетерпения. Это чувство передалось и Эммануилу.

— Долго мне еще с закрытыми глазами сидеть? — зло спросил он у невидимого Адамса.

То кашлянул:

— В принципе, уже можете снимать. Приехали.

Хастон хотел так же зло, как до этого разговаривал с агентом, сорвать повязку, но внезапно рука его замерла. Пульсирующий резонанс, отдающийся во всем теле, начал стремительно слабеть. Тяжело плеснулся напоследок и стих окончательно. Ощущение было такое, словно из Эммануила рывком выдернули все внутренности, одновременно с этим срывая и кожу. Каждая клетка тела вздрогнула, будто от прикосновения чего-то, раскаленного до невозможности. Связь с такотаном была прервана. Повязку Хастон снял медленно и растерянно.

Машина въезжала в нечто, напоминающее крытый гараж, освещенный неярким светом больших квадратных плафонов. Проехали мимо большого, крытого мерседеса-фургона, оставив позади запыленный армейский джип со странным трапом, выброшенным с переднего сиденья, и остановились возле черного "линкольна". Из открытой задней двери того выглядывал такой же трап.

Еще несколько машин разных марок замерло невдалеке. Людей вокруг видно не было. За лобовым стеклом автомобиля Адамса, в неровной стене, оставленной в первозданном виде — "Мы в пещере", — догадался Хастон — хмуро поблескивало трое дверей. Довольно внушительного вида дверей. С металлическими штурвалами по центру каждой из них. То ли замков огромных банковских сейфов, то ли входов в бомбоубежище.

— Прошу вас, Хастон, — как-то весело сказал Адамс, подходя к одной из них.

Эммануил отметил, что его внутренняя неуверенность осталась за стенами гаража. У него же самого этот процесс происходил с точностью до наоборот. Все попытки связаться с такотаном были безуспешны.

— Прошу вас, — повторил Адамс, наблюдая за тем, как после нескольких его прикосновений к какой-то небольшой панели, штурвал одной из дверей начал медленное вращение.

— Куда вы меня тащите? — угрюмо спросил Хастон. Не надеясь, впрочем, на вразумительный ответ.

Однако агент блеснул на него своими влажными глазами. Испуг из них исчез совершенно.

— Прокатимся немного на лифте, Хастон. Опускаться на своих двоих в бомбоубежище, поверьте, очень утомительно.

Так. Все-таки — бомбоубежище. И кому же оно принадлежит? Последний вопрос Эммануил задал вслух.

— Я же говорил вам, — пожал плечами Адамс. — Большие деньги могут все. Вы же видите, что в мире творится. Он благополучно катится к ядерной войне. Выживут только богатые и сильные. Некое частное лицо, которому вы сейчас будете представлены, и решило, что оно просто обязано выжить. Путем строительства этого подземного комплекса в старых пещерах.

При слове "комплекс" Хастон вздрогнул.

— Это лицо, — продолжал между тем Адамс, наблюдая за тем, как начали отходить в сторону тяжелые многокилограммовые двери, — понятно, очень богато. Что касается силы… Ну, внутренняя сила у него присутствует. А что касается внешней… Этот человек — инвалид.

— Какое отношение он имеет к ФБР? — спросил Хастон, думая о том, как бы оно связаться с такотаном. Бомбоубежище — это очень паршиво.

Адамс на мгновение замялся.

— Считайте его ветераном нашей службы. Или разведки. Это уж как вам нравится. Во время войны он принимал участие в секретной операции на французской территории. Был тяжело ранен. После этого… Да он сам вам все расскажет. Если захочет. Прошу, — и Адамс указал жестом на просторную кабину открывшегося лифта.

Все это окончательно разонравилось Хастону. Если уж здесь, сравнительно недалеко от поверхности, он не может связаться с аппаратом, то что будет, когда он опустится в эту… "Могилу", — подсказал внутренний голос. Эммануил напрягся. Удар ребром ладони по шее Адамса был молниеносен. Тот сразу же обмяк, подхваченный руками Хастона. И уложен на пол открытого лифта.

Эммануил осмотрелся. Все было тихо. Быстро вскочил в машину, крутанул ключ зажигания и, всем телом выворачивая руль, чуть ли не на месте развернул автомобиль. Вдавил до отказа педаль газа, срываясь с места. Машина начала быстро набирать скорость, вонзаясь в перспективу слабо освещенного туннеля.

Вверху что-то громыхнуло. Туннель, поднимаясь наверх, начал изгибаться огромным винтом и потому Хастон еле успел нажать на тормоза, когда за поворотом появились огромные металлические ворота. Плотно закрытые, естественно. Испуганно взвизгнув, автомобиль остановился в нескольких сантиметрах от них. Тантор не отзывался. Вверху снова что-то громыхнуло и усталый, усиленный динамиками голос, произнес:

— Успокойтесь, Блейк! Не будьте ребенком сами и не забывайте о своем сыне. Капрал, проводите его.

Хастон оглянулся. Три автоматчика в камуфляжной форме без знаков различия — и откуда они взялись! — стояли позади него. Один из них, молча взмахнув стволом автомата, этим жестом приказал Эммануилу выйти из машины. Второй тщательно обыскал его. Третий держал Эммануила под прицелом. За несколько десятков миль отсюда в комплексе замер напряженный такотан: он потерял сигнал своего ведущего.

Таким образом, опускался вглубь бомбоубежища Хастон уже под усиленной охраной. Еще полностью не пришедший в себя Адамс находился тут же. Сидел на полу, прислонившись спиной к стене лифта, и судорожно хватал воздух широко открытым ртом. Все молчали. Жестами разговаривал только ствол автомата, которым капрал указывал Эммануилу нужное направление в переплетении переходов.

Узкие коридоры с множеством одинаковых дверей. Мертвенный свет люминесцентных ламп. Идеальная, стерильная чистота. Еле ощутимый запах лекарств. Или дезинфекции? Безжизненной пластиковое покрытие пола. Даже в их, полностью механизированном, комплексе было больше жизни. И от этого молчаливый капрал напоминал совершенного робота, к созданию которого так стремился Хастон.

Они остановились перед одной из стандартных дверей, ничем не отличающейся от десятков других, мимо которых они прошли. "И как они их различают?" — мелькнуло у Эммануила. Капрал нажал большую белую кнопку. Над дверью два раза полыхнул такой же свет, и она открылась. Конвоир коротким движением ствола толкнул Хастона внутрь. Сам он остался снаружи.

Помещение, в которое втолкнули Эммануила, напоминало странную смесь офиса, лаборатории и кабинета. Признаки первого наблюдались в громадном количестве папок, аккуратно расставленных на пластиковых, под дерево, полках. Второй соответствовало не меньшее количество непонятных приборов, экранов и колб, в которых происходили какие-то химические процессы. А кабинет презентовал огромный письменный стол, заваленный книгами, рукописями и отдельными листами бумаги.

Настольная лампа под большим зеленым абажуром отбрасывал неяркий свет на неестественно белое лицо человека, сидящего за столом на несколько низком, как показалось Хастону, стуле. Потому что столешница скрывала от Эммануила его фигуру на верхнем уровне груди. А белизна лица еще больше подчеркивала черноту кожи Хастона.

— Ну, здравствуйте, Блейк! — произнес человек уже знакомым голосом. Однако, не усиленный динамиком, он производил впечатление не просто усталого, а смертельно усталого. Да и изможденные черты лица, на котором, казалось, жил только один крупный и тяжелый нос, способствовали этому. — Что ж вы так разволновались? Вот, Адамса чуть не убили. А у него — семья. Две девочки маленькие. И так сирот в этом мире хватает.

— Вы позвали меня поговорить о несовершенстве этой бренной планеты? — блеснул Хастон белками глаз.

— И об этом тоже, — кашлянул собеседник, и вяло махнул рукой в сторону кресла, стоящего возле стола. — Да вы садитесь, садитесь, Блейк.

— Спасибо, постою. Я не надолго, — ответил Эммануил, не двигаясь с места. Он снова был внутренне собран и насторожен. — Времени, к сожалению, совершенно нету.

— Как хотите, — человек за столом сделал какое-то неопределенное движение, означающее, должно быть, пожатие плечами. — Времени и у меня нет. Совершенно, — он подчеркнул это слово. — И поэтому позвольте мне взять быка за рога.

Эммануил понял, что этим быком должен быть именно он.

Мужчина тяжело, со всхлипом, глотнул стерильный воздух бомбоубежища.

— Меня зовут Маккольн, — он сделал еще глоток. — Сэр Билл Маккольн, к вашим услугам. А вы, надеюсь, к моим.

— Мистер Маккольн… — начал было Хастон, но тот перебил его.

— Сэр Маккольн, — произнес с нажимом.

Эммануил на мгновение замер, а потом махнул рукой:

— Черт с вами, сэр так сэр! Итак, сэр Билл Маккольн, я совершенно не понимаю…

— А я сейчас объясню, — снова, но уже более мягко, перебил его собеседник. — Хотя, вкратце положение дел вам уже объяснил Адамс, с которым вы так невежливо обошлись. Так вот. У вас есть сын, у которого возникли определенные проблемы. В их решении я могу вам помочь. Однако у меня тоже есть сын. И решению его проблем можете помочь вы, Блейк. Впрочем, наверное, все-таки придется объяснять вам все по порядку. У вас ведь найдется пара минут? — иронически спросил он у Хастона.

— Найдется, — буркнул тот.

— Прекрасно. Так вот, мистер Блейк… Или Хастон?.. Как вам удобнее?

— Мне все равно.

— Да? Тогда я буду называть вас Блейком. Фамилия Хастон вызывает во мне некоторые неприятные эмоции.

Эммануил бросил на Маккольна быстрый взгляд. Тот не обратил на это никакого внимания.

— Так вот, мистер Блейк, в свое время я был тяжело ранен. Знаете, как оно бывает? Война. Секретное задание государственной важности. Нападение проклятых наци. Короче, я выпал из окна. Собирали меня долго и по частям. Кое-что сборке не подлежало. Кое-что впопыхах собрали неправильно. Короче, я стал калекой. Парализованным калекой, у которого, к тому же, появилась масса всяких болячек. И я должен был доказать всем — и, в первую очередь, самому себе! — что я остаюсь нормальным человеком. Маккольны никогда не сдаются, Блейк! — внезапно выкрикнул хозяин бомбоубежища и попытался сделать какое-то движение. Но остался на месте.

Хастон внимательно посмотрел на него. Расширенные глаза собеседника напоминали глаза сумасшедшего. Впрочем, было заметно, что Маккольн изо всех сил пытается взять себя в руки. В конце концов, это ему удалось.

— Так вот, — продолжил он, — мне нужно было доказать свою нормальность. А что самое нормальное в человеке, Блейк?

Хастон пожал плечами:

— Ну, наверное, производное от названия этого существа. Человечность.

Маккольн попытался хохотнуть, но издал только какой-то хлюпающий звук:

— Бред! Человечность! Этим качеством, Блейк, вы противопоставляете себя природе со всеми ее шипами, зубами, дубинами и атомными бомбами. Не надо отрываться от нее, Блейк, не надо. Самое главное в человеке, Блейк, это способность к продолжению своего рода. Любыми способами. Без этого от всей вашей человечности останется только пустой звук. Которого, кстати, никто не услышит. Так вот… Нашел я тут одну… Мало ли в этой стране породистых шлюх, готовых прыгнуть в постель к калеке ради его тугого кошелька? Но… Но одно из двух: или шлюха была непородистая, или мои болячки зашли гораздо дальше, чем я предполагал. — Маккольн снова, тяжело, со всхлипом втянул в себя воздух. — У меня родился сын. Но… Но он тоже стал калекой. Калекой, Блейк! И гораздо худшим, чем я.

До Хастона начал доходить суть сложившейся ситуации.

— И вы хотите, чтобы я… Техническими средствами…

— Нет! — коротко выкрикнул Маккольн. — Нет. Если вы думаете, что помочь ему можно созданием совершенных протезов, то… — Он сделал долгую паузу и с трудом продолжил: — После рождения сына я заболел еще больше. Я начал гнить заживо, Блейк! Мне бы умереть, успокоиться, но… Но перед смертью я должен был сделать все для того, чтобы найти способ вернуть сына к нормальной жизни. Я искал. И не мог найти. Потому я согласился на гемикорпороректомию.

— Боже!!! — широко раскрытые глаза Хастона стали немногим отличаться от сумасшедших глаз Маккольна.

А тот уже нажимал что-то под столом и медленно выезжал из-за него:

— Смотрите!

Эммануилу показалось, что он сейчас потеряет сознание. Да, он слышал об гемикорпороректомии, наиболее деморализующей и калечащей операции из всех существующих, во время которой пациент подвергался ампутации всей нижней части тела. Включая ноги, прямую кишку и гениталии. Он знал об этом, но видеть последствия этой чудовищной вивисекции ему еще не приходилось.

Обрубок, носящий имя сэра Билла Маккольна, возвышался на трубчатой конструкции, заканчивающейся небольшими колесиками. Жужжал небольшой моторчик. Внутри виднелись какие-то трубки, шланги и провода, выползающие из нижней части оставшегося тела и исчезающие где-то за столом. А все вместе это напоминало ужасный, противоестественный гибрид человека и металлического паука. Паук крякнул и вопросительным тоном произнес:

— Впечатляет?

Хастон закрыл глаза.

— Я вижу, что впечатляет, — донеслось из темноты. — И если вы думаете, что я попрошу вас создать нечто подобное для моего сына, то глубоко ошибаетесь, Блейк. Нет, лучше уж я разнесу к чертям собачьим всю эту планету. Вместе с ним, со мной и всеми выродками, которые никогда не знали, что такое настоящее физическое страдание! Да откройте вы глаза, черт возьми! — внезапно раздраженно выкрикнул Маккольн.

Эммануил нехотя повиновался. Человек-паук уже снова находился за столом и внимательно рассматривал Хастона. Выродка, не знающего настоящего физического страдания.

— Блейк, а ведь я знаю кое-что про вас. Знаю, что ваши родители родом из Аламогордо. Знаю, что они были выдающимися, но не признанными учеными. Знаю, что вы храните в секрете некоторые их разработки. И даже, возможно, используете их… Впрочем, всего знать невозможно. — Маккольн попытался наклониться вперед. — А ведь я искал вас, Блейк-Хастон. Долго искал. А вы обыграли меня. Нехорошо. Как в том детективе: чтобы надежно спрятать какую-нибудь вещь, положите ее на видное место. Кто же знал, что вы работаете у меня под носом? Ну, да ладно. Храните свои секреты. Сейчас они меня не интересуют.

Эммануил с нарастающим беспокойством смотрел на Маккольна. Последняя сентенция ему очень не понравилась. И человек-паук заметил это.

— Да расслабьтесь вы, Хастон! Я же сказал, что все ваши секреты мне уже ни к чему. Все равно я долго не протяну. Но перед смертью я хочу увидеть сына. Здорового сына. Понимаете, Блейк? Совершенно. Здорового. Сына.

— Но каким образом… — начал было Хастон, но Маккольн жестом остановил его.

— Вы сможете это сделать. Я знаю. Вы просто воспользуетесь моей идеей, — он снова хотел было глотнуть воздуха, но только тяжело двинул кадыком своей птичьей шеи. — Сама идея проста. Обычно мы действуем так. Есть здоровая нервная система, здоровый мозг, но поврежденное тело. Мы приспосабливаем к нему различные механические протезы и — о-ля-ля! — живем. Существуем. Однако в нашем случае дело обстоит наоборот. Есть молодое здоровое тело с поврежденным мозгом. Нужно заменить мозг протезом, Блейк. Только и всего.

— Так ваш сын?.. — ахнул Хастон.

— Да. Полный кретин. От рождения. И вы должны с помощью своей чертовой электроники помочь его мозгу работать нормально. Что-то там подавить, что-то — усилить. Разберетесь.

И Маккольн что-то нажал на столе. Одна из полок с папками отъехала в сторону. В появившемся проходе молодая женщина в белом халате придерживала за плечи худощавого подростка с пустыми глазами.

— Бэ… — пролепетал он, — па… бу-бу…

— Знакомьтесь, — повернул к нему голову Маккольн, обращаясь, однако, к Хастону. — Маккольн-младший. Мой сын… Поздоровайся с дядей, Дэн.

Из уголка полуоткрытого рта Дэна Маккольна стекала мутная струйка слюны.

18 октября 2002 года, кратер Кондратюк (Луна)

Дэн брезгливо вытер слюну на щеке, пролившуюся из раскрытого рта во время его короткого, но мертвецки крепкого сна. Это было что-то новенькое. В течении сорока лет он вообще не знал, что такое сон. Это в детстве… А потом лишь иногда на протяжении двух-трех суток на него нападало мимолетное оцепенение, во время которого пуговица чипа-усилителя, встроенная в его затылок покойным Блейком, стремительно раскалялась и так же стремительно остывала. И все. Он даже боли почувствовать не успевал.

А на протяжении последних пяти дней он засыпал уже дважды. И каждый раз… Маккольн повернул голову, сверяя свои внутренние часы с электронными. И каждый раз ровно на пятнадцать минут. Непозволительная трата времени! Что-то с ним происходило. Дэн поднял голову с лабораторного стола, сидя за которым он отключился и взглянул на влажную руку. Слюна была какого-то мертвенно серого цвета. Взял салфетку, тщательно вытерся и взглянул на лежак, на котором замер не активизированный Арданьян.

Называть его андроидом с сегодняшнего утра у Маккольна не поворачивался язык. Хотя гладко выбритая голова Джона с панковского вида щетиной из тонких электродов, натыканных Маккольном, более соответствовала этому определению.

Дэн поднялся из-за стола и обошел вокруг лежака, пытаясь подавить свое беспокойство. В том, что с ним происходит, он скоро разберется. Устал просто. Наверное, все произошедшее за последние дни чрезмерно даже для его, электронно-усиленной, нервной системы. Вон ведь как заорал, когда "Лунная Республика" вырывалась из каменной ловушки! В этом тоже было что-то противоестественное. Для него противоестественное.

Хотя, запугать архимедову братию было необходимо любыми путями. Спокойных слов они не разумеют. Да и проигрывать на сухую со счетом 2:0 он не привык. А его ведь во второй раз обламывает непонятная конкурирующая фирма. Ну, ничего! Скоро счет изменится. Размочим мы его, а там… Дэн задумчиво прикоснулся к щеке Арданьяна. Одна была холодна и безжизненна.

За спиной кашлянули. Маккольн, уже окончательно взявший себя в руки, повернулся к двери. Очень спокойно и размеренно повернулся. В дверях стоял Чжан. За ним маячило унылое лицо Тресилова. Синяки, заработанные им во время последнего взлета "Республики", скорее напоминающего бегство, уже почти сошли. Раскосые глаза Чжана были по привычке насторожено прищурены.

— Что будем делать, босс? — спросил он. — "Республику" мы отрихтовали. Можешь опять воевать. Ларсен со своей чертовой аккуратностью там уже порядок наводит. А Раджив спрашивает, что с плазерами делать будем? Устанавливать их на "Республике", или как?

Плазеры были их последними, совместно с Радживом, разработками, совмещающими мощь, уже традиционных для них, плазмеров и большую дальность боевых лазеров. Морочились они с ними долго, но когда парни из ЦРУ ознакомились с экспериментальными образцами — к главным секретам Дэн их, естественно, не допустил — то добро на операцию было дано чуть ли не мгновенно. Что было чудом неизъяснимым для некоторых чиновничьих структур.

Более того, их начали подгонять чуть ли не пинками. Независимому, привыкшему к четкому регламентированию своих действий, Маккольну тогда это очень не понравилось. Но, чего не сделаешь для осуществления своих личных планов?

— Так что будем делать, босс? — переспросил Чжан.

Дэн включил экраны обозрения и задумчиво посмотрел на яйцо "Лунного Президента", истекающего во тьме ярким светом прожекторов. Дубль-корабль прибыл три дня назад после сеанса экстренной гиперсвязи, на которую "Республика" выплеснула все остатки своей энергии, оставшейся после бегства с Апеннин и перелет на обратную сторону Луны.

Сели тогда в Кондратюке, который понравился Маккольну тем, что гор, могущих скрывать внутри себя таинственные лайстоны, вокруг не наблюдалось. Да и от Архимеда их отделяла вся толща промороженной лунной глыбы. Даже ощущение наружного наблюдения если и не исчезло, то сошло почти на нет. Осталось только пакостное чувство внутреннего изучения самого себя, направляемое, почему-то, снаружи. Психология, чтоб ее!..

Впрочем, эта психология тоже немного успокоилась на вторые сутки. Вокруг, кроме кипучих работ по ремонту "Республики" и тягучего ожидания подмоги с Земли, ничего не происходило. Луна, как ей и положено, была пустынна и безжизненна. Складывалось впечатление, что от всяких погонь и слежек они оторвались. Хотя бы на время.

— Я думаю так, Чжан, — повернулся Дэн к китайцу. — Ничего мы пока переставлять и устанавливать не будем. Времени нет.

Чжан согласно кивнул головой;

— Да, Земля вообще-то торопит.

— Вот, вот. Значит, пусть пока "Президент" остается нашим кулаком, а "Республика" — координирующим центром. Мозгом, так сказать. А для того, чтобы они взаимодействовали умно и слаженно, ты, Чжан, вместе с Ларсеном, "косточку" запустите. Подвесьте на селеностационар — пусть поболтается над Архимедом. Для наведения элементарного порядка нужно собрать побольше информации.

— А, может, черт с ней, с информацией? — еще плотнее прищурил глаза Чжан. — Ситуация осложняется. В Индонезии, на Бали, Аль-Каида отель грохнула. Начальство думает сроки перенести на побыстрее. Волнуется. Может, черт с ней, с информацией? — повторил он. — Давай того Архимеда не трогать пока. Сядем где-нибудь в сторонке. Аппаратуру развернем, а дальше — по обстоятельствам.

— Мы уже пробовали "сесть в сторонке", — заметил Маккольн. — Да и начальство не мое, а твое. С меня — как с гуся вода.

Чжан пожевал тонкими губами:

— Тогда давай я сейчас "Президента" подниму да грохну по Архимеду. Плазеры, они же пол-Луны разнести могут.

— Там находится землянка, — напомнил Дэн, взглянув на окаменевшее лицо Тресилова.

— Русская, — скривился Чжан.

— Украинка, — поправил Маккольн. — Но разницы особой нет. Однако, живой же человек.

— А в Нью-Йорке, в Торговом центре, одиннадцатого сентября не живые люди были? — глаза Чжана окончательно превратились в узкие щелочки. — Одну пожалеем — тысячи погибнут. Хуссейна давить надо, а не антимонии разводить! Скоро операция начнется, а мы тут на месте топчемся. Непохоже это на тебя.

"Непохоже", — мысленно согласился Маккольн. Но Чжан видит ситуацию только со своей колокольни. Колокольни Лэнгли. А у него, Дэна Маккольна, сие строение немного повыше.

— А что, боевые действия в древней Месопотамии завтра начинаются? Тоже прищурив глаза, спросил он. — Или уже послезавтра Бен Ладен десант на Белый дом высаживает?.. Времени, конечно, мало. Но оно есть. Потому, — выразительно произнес Маккольн, — вы с Ларсеном сейчас подвесите "косточку" над Архимедом. Раджив пусть садится за сбор данных. И прикажи, чтобы малейшие движения фиксировал!

"Косточкой" они называли миниатюрный наноспутник-шпион, размером с теннисный мяч. Но, размер — размером, а информацию он качал отлично. Во всех диапазонах. Дэн сам расстарался, когда еще надежные контакты в верхах искал.

Чжан пожал плечами и, иронично бросив: "Есть, босс!", вышел из лаборатории, в которой Маккольн жил пару последних суток. Тресилов потянулся было за ним, но Дэн остановил его:

— Олег, останься!

Тот неуверенно замер на пороге, а потом сделал тяжелый шаг в направлении Маккольна:

— Ну?

Дэн молча изучал его помятое лицо. В космосе повреждения тканей восстанавливались медленно — энергетика митохондрий была ослаблена — но русская шкура Тресилова зарастала на удивление быстро.

— Я правильно сделал? — спросил он его.

Олег отвел глаза в сторону, натолкнулся взглядом на, ощетинившийся электродами, череп Арданьяна и снова посмотрел на Маккольна.

— Да. Спасибо. Но… — замялся он. — Но, Дэн… Тут оказывается замешана политика. Ты мне этого не говорил. — Тресилов опять отвел глаза в сторону. — Не нравится мне это.

— Мне тоже, Олег. Но на данном этапе для достижения коммерческих целей поддержка политиков просто необходима. Ты должен это понять.

Тресилов молчал. Дэн тяжело вздохнул. Черт, а нужен ли ему этот российский балласт? Он быстро прикинул расклад. Чжана завербовали и теперь он стопроцентный человек ЦРУ, приставленный к ним с Радживом после того, как Маккольн наотрез отказался выкладывать детальные расчеты и схемы некоторых своих установок. Плазмера, например. Или той же "косточки".

Дэн выяснил по своим каналам, что Чжан не только дипломированный физик, но и был в свое время сотрудником АНБ[12]. Виду не подал, насколько его обеспокоила эта информация, но держаться с ним стал предельно осторожно. Да и Ларсен… Хотя его привел Раджив, но те же каналы подсказали: по наводке Чжана. На самого Раджива, конечно, можно положиться. Однако в пределах лояльных отношений с правительством. Олег… Слабоват Олег. Однако, если вытащат Руслану… Хотя, с ней тоже проблемы могут быть.

Да, основная его беда состоит в том, что жизнь слишком рано приучила его работать в одиночку, не полагаясь на чересчур разболтанный разум своих земляков. Землян, в смысле. Независимо от гражданства и национальности. А приучила жизнь его к одиночеству еще с тех далеких времен, когда папочка взорвал свое бомбоубежище, похоронив себя в нем вместе со всеми, кто мог хоть что-то знать про секрет Маккольнов. И в первую очередь, с вечно угрюмым доктором Блейком. Но… Но недостаток одиночества компенсируется некоторыми особенностями Дэна. Он ведь сильнее всех на этой чертовой планете! И он ей еще покажет.

— Так вот, — произнес Маккольн, отворачиваясь от Тресилова и подходя к лежаку с Арданьяном, — чтобы, значит, политики не мешали нашей коммерции, Олег, мы сами вытащим всю необходимую нам информацию. И будем ли мы делиться ею с ними, это — очень большой вопрос. Ведь, кто владеет информацией, Олег, тот владеет… Луной, — коротко хохотнул он.

Тресилов смотрел в сторону. Маккольн посерьезнел. Подошел к столу, выдвинул ящик, вытащил из него плазмер и протянул Олегу:

— Держи.

Тот недоуменно хлопнул глазами:

— А это еще зачем?

— Ну, не в политиков же стрелять. Подстрахуешь меня немножко. Сейчас мы с этим красавцем, — Дэн мотнул головой в сторону лежащего Арданьяна, — разговоры разговаривать будем. Я, брат, кажется, привел его в чувство.

Тресилов бросил задумчивый взгляд на андроида:

— А по виду не скажешь. Мертвее, вроде, и не бывает.

— Бывает, брат, бывает. Поверь моему опыту. — Маккольн крякнул и умостился за небольшой пульт, стоящий возле лежака. — Только ты, если что, по конечностям стреляй. Или по туловищу. Но в голову — ни в коем случае. Ее, Олег, беречь надо. Много чего интересного в этой голове.

Дэн что-то сделал на пульте и по телу Арданьяна прошла волна мелкой дрожи. Тресилов непроизвольно поднял ствол плазмера. Андроид пару раз хлопнул глазами, широко раскрыл их и бессмысленным взглядом уставился в потолок.

А Маккольн что-то еще пару раз подкрутил, на что-то нажал, и лабораторию наполнило тихое постукивание, напоминающее стук метронома. Оно успокаивало и возбуждало одновременно, заставляя каждую клетку тела пульсировать ему в такт. Плазмер в руках Тресилова чуть задрожал, а Дэн, осторожно, пытаясь не заслонить собой сектор обстрела, встал и подошел к лежаку. Остановился в метре от него и чуть наклонился, пристально вглядываясь в лицо Арданьяна:

— Здравствуй, Джон, — тихим бесцветным голосом произнес он. — Я долго шел. Но я пришел. И я тебя нашел.

"Шел-шел-шел", — сливался легкий шелест с постукиванием метронома. По кончикам электродов, вставленных в череп Арданьяна, пробежали едва заметные голубоватые искорки. Тресилов почувствовал, что по его телу поползло что-то теплое и очень приятное. Однако Маккольн бросил на него быстрый взгляд, и Олег вздрогнул, сбрасывая с себя сонливое оцепенение. А Дэн уже еще больше наклонил корпус в сторону лежащего андроида и повторил:

— Здравствуй, Джон. Вот и я, твой отец. Я пришел помочь тебе, Джон.

Тресилов, отрезвленный цепким взглядом Дэна, хмыкнул про себя. Вот дает! Прав Чжан: с Дэном что-то происходит. Надо же, к механизму, как к живому существу обращается! Однако реакция андроида остудила иронию Олега.

— О-тец, — как-то по складам, не двигая глазами, выдавил из себя Арданьян. — Те-бя нет. Тебя никогда не было. Ма-ма… Мама тебя ждала. Всю жизнь ждала.

— А я всегда был рядом с вами. Всегда, — очень напряженно произнес Маккольн и Тресилов понял, что что-то идет не по плану. — Но злые люди не пускают меня к вам. Не пускают. Помоги мне избавиться от злых людей, сынок. Помоги.

— Злые. Да. Помоги. Я могу помочь.

— Помоги… По-мо-ги… По… мо… ги…

Монотонные слога сливались с постукиванием метронома и не останавливали своего звучания даже тогда, когда Дэн замолчал и снова подошел к пульту, сделав над панелью несколько быстрых движений. Искорки на электродах слились в едва различимое сияние. Тресилову показалось, что он находится в пещере древнего колдуна. Однако же экраны вокруг, электроника, приборы всякие… Или все это антураж? Что происходит?!

А Маккольн уже снова подходил к Арданьяну:

— Злые люди — рядом с тобой, сынок. Злые люди живут вместе с тобой, сынок. Кто эти злые люди? Ты же знаешь, ты знаешь. Ответь мне. Кто вы?..

Последняя фраза прозвучала как вскрик от внезапной боли, и Тресилову показалось, что неподвижные до этого глаза Арданьяна слегка шевельнулись.

— Мы?.. Независимая исследовательская группа.

— Из какой страны?

— Штаты. Америки. Соединенные.

Так, все-таки американцы. Земляки Дэна.

— Кто вас сюда направил?

— Мы сами. Мы независимые.

— Сколько вас?

— Трое…

— Еще.

— Кала.

— Кто такая Кала?

— Робот первого поколения. Сейчас модернизированный.

— Еще.

— Семь такотанов.

— Кто такие такотаны?

— Зависимые роботы второго поколения. Ведомые.

— Еще.

— Четверо манов.

— Кто такие маны?

— Роботы третьего поколения. Киборги с электронно-усиленным мозгом обезьян.

— Еще.

— Хорты.

— Сколько?

— Неизвестно. По некоторым оценкам от пятидесяти до ста тысяч.

— Кто такие хорты?

— Самоуправляемые роботы-синтезаторы.

— И все?

— Еще — Архимед.

Тресилову показалось, что Маккольн вздрогнул.

— Какой Архимед?

— Комплекс.

— Та-а-ак, — протянул Дэн, — все?

— Архимед существует, благодаря лайстонам.

— А что такое лайстоны, сынок? — голос Маккольна был вкрадчивым-вкрадчивым.

— Не знаем. Исследуем. Исследуем. Не знаем, — тело Арданьяна начало дергаться нарастающими волнами, а внезапно ожившие глаза завращались в своих орбитах. Голубоватое сияние электродов заволновалось короткими вспышками. — Отец, я тебе помогу. Отец, я смогу тебя защитить. Отец…

Внезапно его тело изогнулось крутой дугой и если бы не привязные ремни, то скатилось бы на пол.

— Бог… — захрипел Арданьян, — Бог родился, отец! Бо-о-ог…

Его хрип был страшен. Олегу даже показалось, что он материализовался бледным голубоватым сиянием, сквозь которое уродливой тенью метнулось к пульту тело Маккольна. Мерцание электродов на черепе Арданьяна на мгновение стало насыщенным и резко погасло. Андроид дернулся в последний раз и снова застыл на лежаке. Глаза его были плотно закрыты. Словно и не оживал вовсе.

— Хватит, — выдавил Дэн, устало опираясь на пульт. — На первый раз хватит. Ну, как я его?.. — обернулся он к Тресилову.

Тот наконец опустил поднятый плазмер.

— Что это ты с ним?..

— Вылечил я его. Или отремонтировал. Это уж, как тебе нравится. — Дэн еще раз прошелся рукой по пульту и стук метронома смолк. — Хватит, — повторил он. — Главная заповедь врача — не навреди.

— А механика — не сломай, — бросил Олег.

— Нет, брат. В данном случае — именно врача, — серьезно возразил Маккольн и включил один из экранов: — Смотри.

Раздалось тихое жужжание, и к голове Арданьяна опустилась мутная по цвету, чуть прозрачная полусфера. Одновременно с этим на экране возник матово-зеленый отпечаток человеческого черепа с огромными мертвыми глазницами. Они всматривались в напряженного Тресилова из квадратной могилы монитора, гипнотизируя его и затягивая в свой потусторонний мир. Поэтому, когда череп вздрогнул и, рывком бросившись вперед, занял собой весь экран, Олег даже отшатнулся от него.

А изображение черепа продолжало увеличиваться нервными короткими пульсациями. Вернее даже уже не его, а группы пятен, на которые он распался. Пятна в свою очередь рассыпались на мерцающие искры, группирующихся в виде каких-то ячеистых структур. Маккольн приостановил увеличение.

— Узнаешь? — спросил он Тресилова.

Тот уже без страха, а с нарастающим любопытством смотрел на экран.

— Вроде… — замялся он. — Вроде похоже на какую-то упорядоченную структуру.

— Электронную структуру, брат. Это участок электронного мозга Арданьяна. Причем для построения схем использовался не только молекулярный, но и атомарный уровень. У него, кстати, все тело такое.

— Ты хочешь сказать?! — мгновенно сообразил Тресилов.

— Да, — Дэн задумчиво потер подбородок, — да, он соображает всем телом, построенным из чего-то, напоминающего жидкие кристаллы. Хотя, я бы не назвал их так. Это какая-то переходная форма. Я бы назвал их пластическими кристаллами.

— Фантастическая технология! — поразился Олег.

— Не без этого, — согласился Маккольн. — Однако… Смотри дальше.

И он, зачем-то уменьшив разрешение, начал сдвигать изображение ячеистых структур в сторону. До тех пор, пока в их массе не появился участок, переполненный непонятными образованьями, напоминающими маленьких паучков с длинными, тонкими, переплетенными между собой, лапками. Или же похожих на распластанных по плоскости миниатюрных осьминожков. Или — перепутанную рыбацкую сеть с застрявшей в ней рыбой.

— Это что еще… — начал было Олег, но его перебил голос, раздавшийся из динамика. Переплетенные паучки застыли на экране.

— Босс, — громыхнул где-то под потолком динамиковый Чжан, — у нас неприятности.

— Ты, как всегда, меня обрадовал, — обернулся Дэн на источник звука. — Что там еще такое?

— Посмотри сам. На пятом.

Маккольн повернулся к экранам наружного наблюдения. Внимание Олега раздвоилось. Что же напоминал ему хаотический участок, окруженный геометрически правильными ячейками искр? Внезапно он вспомнил фотографии из какого-то медицинского журнала с нейронной сетью человеческого мозга. Нейроны?!

А на пятом экране медленно перемещалось изображение поверхности Луны, искрещенное хаотическим нагромождением кратеров самого разного размера. Ни дать, ни взять, та же нейронная сеть. Только без длинных отростков синапсов. А может, они просто засыпаны многовековой пылью?

Область нагромождения кратеров сменилась выпуклой равниной, потом — округлыми пиками гор. И снова равнинным участком. В углу экрана зеленый светлячок, обозначающий орбитальное положение "косточки", полз по лунному глобусу. Олег, наконец, понял, что монитор показывает панораму, открывающуюся с ее "борта".

Вот по экрану начала проплывать местность, показавшаяся Тресилову знакомой. Очень знакомой. Реликтовые окаменелости угрюмых гор. Потусторонние провалы трещин. Пологие террасы. Ему показалось, что в левом углу промелькнула котловина, затянутая мутной пеленой, так и не осевшей, пыли. А монитор уже высвечивал отвесную поверхность внутренней стены кратера.

"Архимед", — понял Тресилов. И еще он понял, что съемка прокручивалась в замедленном режиме. Потому, что перед тем, как тонкая игла начала вырастать из темноты, кажущегося небольшим с высоты, изгиба стены кратера, Олегу показалось, что он различил на ней мерцание окон комплекса. А игла луча росла, росла, превращаясь в тонкое острое жало, и все быстрее и быстрее приближалась к "косточке". Самостоятельно маневрировать она не могла. "Лунный Президент" с помощью явно опаздывал. Вспышка. Экран затянулся изморосью серебристых помех.

Губы Маккольна сжались в тонкую ниточку:

— Без какого-либо предупреждения? — спросил он у пространства. — Сразу же?

— Ты же видел, — отозвалось пространство голосом Чжана. — С ходу. Только "косточка" из-за горизонта появилась. И как разглядели?

— Да, — отозвался Маккольн, — как? Ничего, мы им гляделки-то выцарапаем! Чжан, — спросил он, — сколько нужно времени, чтобы снять с "Президента" легкий плазер?

Тот ответил, не задумываясь:

— Так минут десять. Только чтоб вынести. Мы его не устанавливали, босс.

— Очень хорошо. А тяжелый?

— В полной боевой.

— Еще лучше. Кто пойдет гляделки выцарапывать?

Наступила короткая пауза.

— Не понял, — крякнул после нее динамик.

— А что тут понимать? — пожал плечами Маккольн. — Каждое неправильное действие должно быть наказано. Это, брат, закон дрессировки. Вот я и спрашиваю: кто дрессировщиком будет?

— Вообще-то, я командир "Президента"… — неуверенно начал динамик, но Маккольн уже принял решение.

— Значит так, командир. Берите с Ларсеном тяжелый плазер и тащите сюда, на "Республику". Это на всякий случай. А чтобы этот самый случай не случился… Раджив! Ты меня слышишь, Раджив?

— Да, Дэн, — отозвался, как всегда — тихий, голос индийца. Только ему, да с недавних пор — Олегу, Маккольн разрешал называть себя просто по имени.

— Раджив, на тебя вся надежда. Через пятнадцать минут поднимай "Президента" и дуй к Архимеду. Только попробуй с другой стороны подойти, через море Дождей. И четко определи время выхода из-за горизонта. Секунд за пять до этого включай плазер на среднюю и пропахай этот чертов кратер. В любом случае, я думаю, луч сработает и как защитное поле. Только ты его не выключай, пока снова за горизонт не зайдешь.

— Дэн, — ответил Раджив, — мы и на средней мощности планету на полкилометра разворотим.

— И черт с ней! Сможет Архимед уберечься — хорошо. Нет — и черт с ним! — повторил Маккольн.

— Вот это по-нашему! — хохотнул динамик голосом Чжана.

— Ты еще там? — оскалился Маккольн. — Пошевелиться не можешь?

— Бегу, босс, бегу! Лечу на крыльях любви к "Лунной Республике".

— Летун! — тихо, но зло, сплюнул Маккольн в сторону, поворачиваясь к Тресилову. И внезапно замер. Прямо на него смотрело прямоугольное дуло плазмера.

— Дэн Маккольн, — тихо, но зло, как перед этим и сам Дэн, сплевывал слова Тресилов, — у тебя есть два варианта. Первый — вообще отменить старт "Президента". Второй — отправить меня вместе с Радживом, приказав нам действовать по обстоятельствам.

Ч-черт! Как же он упустил из виду этого русского вместе с его долбаной девчонкой?! Теперь изворачиваться придется. Конечно, он всегда сможет уйти от прямого попадания плазмера, но расстояние маленькое — может зацепить. Неправильная ситуация.

Маккольн осторожно, пытаясь не испугать Тресилова резким движением, поднял руку.

— Олег, брат, успокойся. Ты же видишь, что они никого — и даже ничего — к себе не подпускают. Не пробираться же нам к ним пешедралом?

— Если нужно будет — пробираться. Пока есть хоть малейший шанс — пробираться. Отмени старт.

— Олег…

— Отмени старт.

— Брат, дай мне пятнадцать минут и я тебе все объясню. Потом решай сам.

Тресилов взглянул на электронные часы, висящие прямо над монитором, на экране которого застыли паучки, похожие на нейроны. Или наоборот.

— Даю тебе десять минут. Если потом не отменишь старт, пеняй сам на себя.

Маккольн тоже бросил быстрый взгляд на часы, на неуловимое мгновение зацепившись им об экран:

— Хорошо, хорошо, брат… — он сделал короткую паузу и такой же короткий шаг в сторону, заставляя Тресилова немного повернуться и уводя тем самым и экран, и часы, из поля его бокового зрения.

— Стой на месте, — голос Олега был ломким донельзя.

— Хорошо, хорошо. Успокойся. Давай продолжим то, на чем мы остановились. Как ты думаешь, что это такое? — мотнул головой Маккольн в сторону монитора.

Тресилов, напряженно следящий за каждым движением Дэна, поворачиваться к экрану не стал и заметил:

— Не тяни время. Осталось восемь минут.

— Да дай же мне все объяснить! — деланно возмутился Маккольн. — Не перебивай.

— Объясняй, если считаешь, что это нужно, но помни… — ствол плазмера слегка, но угрожающе покачнулся из стороны в сторону.

— Хорошо, хорошо. То, что ты видишь на экране… Ведь ты же видишь?

— Вижу, вижу, — не поворачивая головы, ответил Тресилов.

Маккольн подавил внутреннее разочарование.

— Так вот, брат. Это — нейроны. Обычные нейроны обычного человеческого мозга. Таким образом, в электронную схему на жидких — или пластических — кристаллах вделан участок живого органического вещества.

— Так уж и живого, — засомневался Тресилов.

— Живого, живого, можешь мне поверить. Я пока нашел его, пока допер, что это значит, несколько цепей пережег.

— И что же это значит?

— А значит это то, что Арданьян не андроид. Скорее — киборг. Причем киборг с подавленными электронными функциями. То есть, активизированными человеческими. Ты же видел, как я его гипнотизировал. Правда, чуть не сорвалось. Кто же знал, что он — сплошная безотцовщина? Ну, ничего, обошлось. Но зачем нужно все это, не пойму. Я такого никогда не встречал.

— Все мы никогда не встречали того, с чем встретились на Луне. Выводы лучше давай делай. Шесть минут осталось.

— Угу, выводы. Помнишь, он сказал, что их в Архимеде — трое?

— Ну.

— Так вот. Их никого в Архимеде нет.

Тресилов удивленно хлопнул глазами, но плазмера не опустил.

— "Никого" — это не значит "ничего". "Чего" там есть. Роботы. Эллис, вот этот, — указал взглядом Маккольн на лежак с Арданьяном, готовясь к решающему броску, — и тот голопузый. Все трое — верхушка пирамиды, в которую зачем-то внедрены человеческие мозги. Все остальное — вспомогательный персонал. Правда комплекс меня смущает: кто кем управляет… И лайстоны…

Внезапно Маккольну показалось, что он видит Тресилова с какой-то другой точки обзора. Со спины, что ли.

А тот, задумчиво посмотрев на Дэна, спосил:

— Слушай, а что это он там насчет Бога?..

И немного опустил плазмер.

Этого было достаточно. Дэн стремительно бросился на Олега, краешком сознания с удивлением фиксируя ощущение того что его тело размазывается по огромному расстоянию размером, как минимум, с поверхность Луны. Потом оно на мгновение замерло и резко схлопнулось в одну из неисчислимого множества точек Вселенной, носящей название "Дэн Маккольн".

Точка материализовалась вплотную к другой точке с именем "Олег Тресилов", коротким движением выбила у нее из рук плазмер и нанесла сокрушительный удар в челюсть, от которого Тресилов взмыл в воздух и, полетев по крутой дуге, ударился спиной о край лежака, сломался и начал закатываться под него. Нажать на спусковой крючок плазмера он даже и не попытался. Не успел.

А Дэн уже разворачивался на носке правой ноги и ударом пятки левой закреплял успех. Олег только коротко выдохнул воздух и обмяк.

В дверях возникло бесстрастное лицо Чжана. Он хотел было что-то сказать, но, увидев скрюченное тело Тресилова, бросил взгляд на упавший возле пульта плазмер и только невыразительно хмыкнул:

— Что, бунт на корабле, босс?

Маккольн, прислушиваясь к себе, повернулся к китайцу. Вся громадина Вселенной сдвинулась вместе с ним. Что-то происходило. Он хотел сказать нечто типа: "Тресилов напал на меня", но вслух произнес:

— Было нападение вот.

И сам поразился неуклюжему построению фразы.

Чжан, впрочем, на это внимания не обратил.

— Я всегда говорил, что русским доверять нельзя, — прищурившись, бросил он.

"А тебе можно?" — мелькнуло у Маккольна, изо всех сил пытающегося взять себя в руки. Тщательно следя за своей речью, он произнес:

— Как Раджив? Готов?

Чжан взглянул на наручные часы:

— Сейчас должен стартовать.

По "Лунной Республике" прошла волна мелкой вибрации.

— Взлетел, кажется.

Дэн подошел к экранной панели, по дороге подняв с пола оружие, и включил сразу все мониторы. "Лунный Президент", истекая струями плазмы, поднимался в черное небо и стремительно превращался в оранжевую точку, скатывающуюся за горизонт. Горизонт был пуст и печален.

— "Президент", "Президент", — произнес Маккольн, включая дальнюю связь, — здесь "Республика". Инструкции все понятны?

— "Республика", я — "Президент". Все ясно, Дэн, — отозвался, довольно отчетливо слышимый, голос Раджива. — Единственное сомнение. Может, давай не по Архимеду ударим, а рядышком? Демонстрация, так сказать, силы.

Маккольн бросил косой взгляд на неподвижное тело Тресилова.

— "Президент", я — "Республика". Никаких отклонений от инструкций. Удар — только по комплексу!

За спиной хмыкнул Чжан. Маккольн повернулся к нему.

— Не теряй времени. Бери Ларсена, и разворачивайте систему на борту. Ситуации разные бывают. Возможно, Радживу помощь потребуется.

— Ты, кажется, в чем-то неуверен, босс?

Дэн отвернулся, включая сейсмографы — мощность удара неплохо бы определить — и пожал плечами:

— Мы испытывали только опытные образцы. Натуральные, так сказать, просто негде было: развалили бы к чертям собачьим какой-нибудь континент. И хотя, согласно расчетам, мощность плазеров возрастает по экспоненте, но точно так же она может и падать. — Он на мгновение замолчал. — Давай работать, Чжан. Нас ждут великие дела.

— А с этим что делать? — мотнул китаец головой в сторону, слабо зашевелившегося, Тресилова.

Маккольн даже головы не повернул.

— Выкинь за борт. Без скафандра. Инвентаря жалко. — И добавил: — Вот надоело всем тут.

Чжан без лишних разговоров нагнулся к Тресилову, который попытался приоткрыть глаза, пару раз для профилактики въехал ему по физиономии своим сухоньким, но крепким, кулаком и, крякнув, перекинул вновь обмякшее тело через плечо. Взглянул на Маккольна, молча наблюдающего за ним, и, странно расширив свои узкие глаза, уперся ими во что-то, находящееся за спиной Дэна:

— Эт-то что за?!..

Маккольн резко обернулся, всем телом ощутив какой-то внутренний толчок неимоверной силы. Словно в него с разгона въехала вся лунная масса. На экранах сейсмографов высветился крутой пик, а потом пошли затухающие колебания. Как будто кто-то в колокол с размаха ударил. Или грохнулся на поверхность Луны.

— Раджи-и-ив!!! — заорал Маккольн. — Раджи-и-ив!!! Ответь "Республике"!

Эфир, в отличии от лунной глыбы, молчал. Только на одном из экранов над печальным, траурным горизонтом всплыло медленно вращающееся, мутное облачко и начало медленно рассеиваться в угольной пустоте.

21 апреля 1970 года, Барьерные Острова (побережье штата Флорида, США)

Медуза напоминала медленно вращающееся мутное облачко, всплывающее из мерцающей, угольной пустоты. Судя по небольшому размеру, она была довольно ядовита. Те, которые покрупнее, эту самую ядовитость почему-то теряли. Взрослели, наверное, и становились терпимее к этому миру. Если к нему, вообще, можно быть терпимым.

Джордж вздохнул и отошел от борта, видавшей виды, яхты, взятой им по дешевке напрокат еще в Дестине. Включил радио. "Президент Никсон объявил о выводе еще ста пятидесяти тысяч американских военнослужащих из Вьетнама, — зачастила женская скороговорка. — Вот как прокомментировал этот шаг сенатор…" Политика. Джордж крутанул ручку настройки. По волнам, разглаженными шаром закатившегося солнца, запрыгали сиплые выкрики "Роллингов". О, Господи!..

Старик выключил радиоприемник, снова подошел к борту и посмотрел на берег Галф-Айленда, на котором в сумерках мерцало бледное и одинокое пятно чьей-то палатки. Одиночество… Какое одиночество!.. Возвращаться в Пенсаколу, в свой душный гостиничный номер, расхотелось совершенно. Да и Барни, владелец ресторанчика "Флаундерс", в котором подавались отличные устрицы с не менее отличным белым вином, вряд ли его дождался. Поздно уже. Вечернюю партию в шахматы перенесем на завтра. А сегодня…

Заночует-ка он здесь сегодня. Возьмет фонарик и будет до утра бродить по пляжу острова, вылавливая шустрых белых крабов. Как когда-то, давным-давно, в далеком Крыму. Насобирает полный пластиковый мешок. То-то Барни завтра обрадуется.

С левой стороны борта что-то всплеснулось. Джордж повернул голову и различил в стремительно наступающей темноте пятно чьего-то лица. Пятно улыбнулось и выкрикнуло:

— Добрый вечер, капитан! Можно взять вас на абордаж?

Старик ничего не имел против молодых голых пиратов и потому приветливо кивнул:

— Прошу, если не боитесь залпа пушек моего галиона.

Пловец засмеялся, ловко вскарабкался на борт и через минуту, мерцая влажной кожей, протягивал руку хозяину ветхой посудины:

— Джон.

— Джордж, — ответил старик на рукопожатие. И, секунду подумав, добавил: — Барсукофф.

Лицо Джона показалось ему почему-то знакомым.

— Мистер Барсукофф, — блеснул тот ослепительно белыми зубами, — проявите милосердие и спасите наш сегодняшний ужин, — он махнул головой в сторону одинокой палатки, возле которой начал мерцать огонек разжигаемого костра. — Дело в том, что наши, просоленные водами пяти океанов, желудки уже не воспринимают пресной пищи. А про соль мы не подумали, — неожиданно жалобно закончил он.

— Надеюсь, вы не каннибалы? — ухмыльнулся Джордж.

— Как можно! — деланно возмутился новый знакомый. — Мы — благородные, но временно неудачливые, флибустьеры.

— А благородных флибустьеров устроят отличные пищевые концентраты в прекрасных и качественных отечественных упаковках?

— Никаких концентратов! Только естественная еда, испеченная на естественном огне. Сегодня у нас на ужин собственноручно пойманная рыба, — хищно облизнулся Джон.

— Жаль, — откликнулся Джордж из каюты, в которой упаковывал баночку с солью в целлофановый пакет, — жаль. Я хотел угостить вас настоящей космической пищей. Которую употребляют наши бравые астронавты. Больше такой вы, наверное, нигде не попробуете.

Выбрался наверх и встретился с внимательным, изучающим взглядом Джона.

— Пробовали. Уже пробовали, — слегка напряженно произнес он. — Послушайте, мистер Барсукофф, мы с вами нигде не могли встречаться? Что-то лицо мне ваше…

— Да и мне…

— НАСА?

— Канаверал?

— Площадка тридцать девять "а", — утвердительно кивнул головой Джон.

— Та-а-ак. Старт борта ноль четыре триста семьдесят один… Да, теперь вспомнил. Я видел вас там.

— То-то и мне ваше лицо знакомо. А мы вот еле вырвались из этого ада, — обескуражено развел руками Джон.

И Джордж понял, что "адом" он называет не те несколько бессонных суток, когда хьюстоновский Центр, став единым организмом и напрягаясь всеми своими телами, мозгами и приборами, по миллиметру вытаскивал из пропасти космоса "Аполлон-13" (бортовой номер 1970-029А/04371), а то, что наступило там еще до приводнения "Одиссеев".

ЦРУ лютовало. Ему явно была сделана установка на отработку версии внутреннего саботажа. Проверяли всех и вся. Самого Джорджа, правда, особо не дергали. Он был проверенный-перепроверенный еще с тех далеких времен, когда из Франции перешел в американскую оккупационную зону Германии. Перед этим изменив не только имя, но и внешность. Рвать, так рвать! С мясом. С кровью. Вот только фамилию Лены себе оставил. Как талисман, что ли.

Володя ушел на восток еще раньше. Теплые отношения между ними, после гибели Пьера, так и не восстановились, не смотря на то, что воевали они в одном отряде маки и виделись, чуть ли не каждый день. Может, потому не восстановились, что семьи Пьера ни в Марселе, ни в близлежащих окрестностях, они так и не нашли. А, может… Второе "может", конечно, ближе к истине. Не мог Владимир простить Кондратюку его лагерной слабости. И ее мотивы не имели тут никакого значения.

— Вы как, из ада того с боем вырывались? — улыбнулся Барсукофф навстречу Джону.

Тот снова развел руками:

— Да, нет. Не вырывались, а разрывались между Канавералом и Хьюстоном. А потом решили временно сойти с этой проклятой трассы. Пусть ищут, — и Джон беспечно махнул рукой.

— А найдут?

— Ну и что? Я, вообще-то, гражданин Канады. И работаю на нашу АВРО[13], а здесь, — он немного замялся, — нахожусь для решения некоторых наших общих проблем. Дик же… Это мой друг, изнывающий сейчас от голода на пустынном берегу. Так вот, Дик — тоже прикомандированный. Из министерства обороны. Про АРПА слыхали? Агентство передовых исследовательских проектов? Они сейчас с ЭВМ что-то химичат. Не слыхали? Ну, в любом случае у каждого из нас свое начальство и на все приколы местных фараонов нам глубоко наплевать.

В голосе Джона прорезались запальчивые нотки. Словно он продолжал какой-то затянувшийся спор. То ли с самим с собой, то ли…

— А вы? — внезапно спросил он. — Вы тоже сбежали?

Джордж пожал плечами:

— Куда? Я к НАСА уже лет двадцать как прикованный. Особенно к лунной программе. Нет, я не сбегал. Написал пару объяснительных, прошел тестирование и решил взять отпуск. А после отпуска уйду на покой. Стар я уже. Хватит.

Про то, что такое решение было принято им после одного из последних разговоров на Канаверале, Барсукофф говорить не стал.

А Джон смерил его оценивающим взглядом и, принимая из рук в руки, запакованную в целлофановый пакетик баночку с солью, заметил:

— Не наговаривайте на себя. Вы выглядите еще очень даже ничего.

— Молодой человек, — пробурчал Джордж, — старость оценивается не только годами и состоянием тела, но и количеством пережитых событий. А всего этого в моей жизни было предостаточно.

— Да, на счет событий… Мистер Барсукофф, я имею честь официально пригласить вас на торжественный ужин. — Джон приподнял над головой целлофановый пакетик. — Сия приправа предназначена именно для него. Мы с Диком отмечаем сегодня очень важную дату. Присоединяйтесь!

Джордж смерил взглядом расстояние до берега:

— Эта важная дата не очень личного характера?

Джон рассмеялся:

— Отнюдь. Характера она очень даже общечеловеческого. Просто ровно сто лет назад некий французский писатель Жюль Верн написал известный роман "Из пушки на Луну". Ведь нам с вами грех не отметить такое событие? — И молодой канадец хитро прищурился.

Да, это было бы грешно. И через пятнадцать минут надувная лодка Джорджа, шурша листьями морского овса — "Обычная осока по-нашему", — мелькнуло у него — причалила к пологому берегу. Джон, плывший до этого рядом и комментировавший ход предстоящего ужина, уже выбегал на пляж и, отряхивая пятерней воду со своих длинных волос, весело кричал:

— Капитан Дик! Дружище, у нас гости. Приведите себя в порядок перед коллегой из НАСА.

Сам Дик оказался долговязым негром, на вид еще моложе Джона. Рука, поданная Джону, была крепка, а взгляд — настороженным. Чуть-чуть. За палаткой стоял темно-синий, черный в темноте, "мустанг", невидимый со стороны яхты. Его вообще не было бы видно, если бы не отблески огня на поблескивающих бортах. Барсукофф понял, что добрались ребята до Галф-Айленда по мостам из Пенсаколы. Жаль, что там они не встретились. Он обязательно сводил бы их во "Флаундерс" и познакомил со стариной Барни.

Однако, ресторан — рестораном, а ужин на берегу моря, рядом с потрескивающим костром и подогретый настоящей русской водкой из припасов Джорджа, нельзя было сравнить ни с чем. Разве что с туманными воспоминаниями о крымском шашлыке в Судаке. Тогда с Джорджем тоже было двое друзей — белый и черный. А еще маленький мальчик, который сейчас вырос, возмужал и затерялся где-то на необъятных просторах Советского Союза. Родной страны. Страны враждебной. Любимой.

— Я всегда был немного суеверен, — говорил Джордж, подняв маленький стаканчик с плещущейся на его донышке водкой, — и тринадцатый номер "Аполлона" еще задолго до рейса вызывал во мне тревожные предчувствия.

— Не только у вас, — перебил его Джон. — Я стал случайным свидетелем разговора Ловелла с Янгом[14]. Дня за три до старта. Так вот, Ловелл рассказывал, что его жене приснилось, что какой-то астронавт исчезает в космической бездне…

— А в момент их старта, — в свою очередь перебил Джона Барсукофф, — она в душе уронила обручальное кольцо, и его смыло вместе с водой.

— Бросьте вы всю эту мистику, — крякнул Дик, опрокидывая в рот свою дозу. — Хороша, — потряс головой, — и как ее русские ведрами пьют?.. Вы мне эту мистику бросьте, — повторил. — Тринадцать — не тринадцать. Мракобесы! Технике, ей вся эта цифирь до одного места. Технике, ей контроль да проверка нужна. Тогда и не будут кислородные баки взрываться.

— А чего ж ты молиться начал, когда у них акселерометр по всем осям активизировался? — ехидно просил Джон.

— Это лучше, чем губы кусать, когда по расчетам вышло, что они мимо Земли проскакивают, — сердито фыркнул Дик.

— Конечно, лучше, чем пальцы крестом держать, когда на "Аполлоне" батареи греться начали…

— Да уж, не то, что дышать на серебряный доллар, когда гелий корабль закручивать начал…

— А совсем уж хорошо, когда кое-кто тантор вызвать хотел…

Джон сказал и осекся, испуганно взглянув на Барсукоффа. А тот вздрогнул и невидящим взглядом уставился на стаканчик с так и не выпитой водкой. Резко выдохнул воздух, прислушиваясь к чему-то внутри самого себя, и опрокинул его в рот. Вкуса не ощутил. Медленно и очень аккуратно поставил стаканчик на землю. Поставил и взглянул прямо во встревоженные глаза канадца.

— То-то мне лицо ваше сразу знакомым показалось, — сказал. — Очень знакомым.

Ребята молчали. Барсукофф тяжело вздохнул.

— Ну, здравствуй, Джон Арданьян! А ваша фамилия, если не ошибаюсь, — он повернул голову к негру, — Хастон? Кем вам Ник приходится? Дедом, наверное?

Ему никто не ответил. Пламя костра качнулось, вырвав из пространства ночи красные, словно кровью облитые, лица новых знакомых Джорджа. Если их так можно было назвать.

— Меня действительно зовут Барсукофф. Но раньше меня звали Кондратюком.

Затянувшееся молчание подсказало ему то, что и эта фамилия ни о чем не говорит ни Джону, ни Дику.

— Когда мы с Владимиром Барбикеном бежали из фашистского лагеря, с нами был третий. Шарль Ардальон. Американец французского происхождения, выдававший себя за коренного француза. И только мы вдвоем знали, что его настоящее имя Пьер Арданьян.

Джон вздрогнул всем телом, как до этого и Джордж, услышавший слово "тантор".

— Вы знали… Вы знали отца?..

— Да, знал.

И Джордж, не отрывая глаз от пламени затухающего костра, в который, боясь пошевелиться, никто не подбрасывал дров, рассказал все. О Бухенвальде. О Нордхаузене. О смертельном полете диксфайтера — поганой копии тантора. О могилке в лесах горной Тюрингии, к которой он ездил летом каждого года. О том, как они пробирались на запад, к французской границе, хотя Володя всем сердцем рвался на восток. Как добрались до Марселя и никого там не нашли. Как связались с Сопротивлением и как, после гибели Клода Дюбелье, Владимир стал командиром их небольшого отряда.

Про то рассказал, как Георгий Кондратюк побоялся возвращаться в Союз и решил остаться на Западе. Все рассказал. Не утаивая ничего. Весь выплеснулся, как водка из бумажного стаканчика. А костер печально догорал, судорожно вздрагивая пробегающими искрами.

Барсукофф замолчал и понял, что сделал то, чего неосознанно хотел последние четверть столетия. Сильно хотел. Теперь можно было умирать. Спокойно умирать. Навсегда.

Дик, обхватив колени руками и положив на них голову, смотрел на кровавые пятна углей. Джон, застывший после первых слов Барсукоффа, так ни разу и не шелохнулся. И только когда тот закончил рассказ, выпрямил негнущиеся ноги и тяжело поднялся с места.

— Я, наверное, в кемпинг схожу. Матери позвонить нужно. — Он сделал неуверенный шаг в темноту и остановился. — Нет… Не в кемпинг… Дик, — повернулся он к окаменевшему негру, — я машину возьму. В Пенсаколу сгоняю. Матери позвонить нужно, — повторил Джон.

Дик только слабо шевельнулся в ответ.

Когда мягко урчащий "мустанг" растворился в ночном пространстве, Барсукофф бросил пару сучьев в мгновенно оживший костер и спросил Хастона:

— Зачем вы его отпустили?

Тот пожал эбонитовыми плечами:

— Ему сейчас одному побыть надо. Позвонить и из кемпинга можно было.

— Да, — согласился Джордж. — Одному. А как ваши дела? Про деда вашего нам Пьер рассказывал. А отец?.. Чем занимается?

— Ничем, — хмуро ответил Хастон. — Как пропал десять лет назад, так до сих пор — ни слуху, ни духу.

— Где пропал?! — не понял Барсукофф.

Дик снова пожал плечами:

— Никто не знает. В одно прекрасное утро пришли из ФБР, пригласили на консультацию и… Все. Исчез человек. Не стало.

— Но вы же что-нибудь…

— Ничего мы не делали. Отец что-то предчувствовал. Оставил матери записку, чтобы мы уезжали из Карлсбада. Мы там тогда жили. Хотя, — Дик бросил задумчивый взгляд на Джорджа, — после исчезновения отца жизнь наша как-то налаживаться начала. Меня не трогали, хоты было за что. Массачусетский университет без проблем закончил. Правда, во Вьетнам загрохотал. Ну, ничего. Отвоевал, как положено. Медаль вот имею. С Джоном только с год назад в НАСА встретились. До этого не переписывались даже.

Помолчали.

— Как там, во Вьетнаме? — кашлянул Барсукофф.

— Душно, — потер Дик горло. — И жарко.

— Да, — снова согласился Джордж, — душно. — Ему явно чего-то не хватало. — А чем сейчас занимаетесь? Джон упомянул что-то насчет ЭВМ.

— Да неплохая идея. Объединить их все в одну сеть. Чем только это закончится, не знаю. Ситуация неясная. Мы ведь по другому пути пошли.

"Мы, — понял Барсукофф, — это Хастоны, Арданьяны и… Должны были быть еще Барбикены, но…"

— Вот хотим сейчас этот новый путь промоделировать, — Дик запнулся, — на комплексе. Джон, кстати, еще ни разу там не был. — И вдруг блеснул белками глаз на Джорджа. — Присоединяйтесь.

Тот внезапно ощутил жгучую волну, прошедшую через его тело. Даже горло перехватило. И сердце. До боли перехватило. Но умирать почему-то расхотелось.

— Спасибо, — откашлял тугой ком, — обязательно присоединюсь.

Джордж поднял голову, чтобы предательская слеза не выкатилась из глаза, и сквозь дрожащую пелену взглянул на лунный диск. Тот тоже дрожал, словно окончательно решил сорваться с небес на эту грешную землю. И боялся этого.

— Вы ведь сейчас при Пентагоне работаете?

Дик молча кивнул головой.

— Не слышали, когда ваши недоумки — вы уж извините, что я так неуважительно о вашем начальстве! — начнут Луну бомбами забрасывать?

— Не понял! — резко выпрямился Хастон.

Джордж отвел взгляд от серебристого шара, парящего в пространстве, и вдруг осознал, что это — последнее, про что он должен рассказать Дику. Про причину, из-за которой он решил уйти из НАСА.

— Как вам известно, — начал он, — два года назад был подписан очень важный международный договор. А именно — договор о нераспространении ядерного оружия. Мол, хватит, наигрались. Если следовать логике, то следующим шагом должно быть если не запрещение, то хотя бы ограничение всех ядерных испытаний. Но испытывать новое оружие ведь надо где-то! Надо ведь, Дик?

Тот машинально качнул головой.

— В общем, чтобы опередить эти события, у наших умников из министерства обороны и окружения президента возникла идея возродить проект А119. Не слышали о таком?

Дик снова мотнул головой. Но теперь осмысленно, хоть и отрицательно.

— Проект А119 разрабатывался на переломе пятидесятых и шестидесятых годов. А суть его заключалась в том, чтобы вынести испытания ядерного оружия в космос. Более того. Чтобы боеголовки не тратили своей энергии на подсветку и обогревание пустоты, взрывы решено было производить на поверхности нашего естественного спутника.

И Барсукофф снова посмотрел на спокойно сияющий матовый диск. Хастон проследил за направлением его взгляда и напряженно выдавил:

— Ну и чем же все это закончилось?

Барсукофф пожал плечами:

— Если иметь в виду настоящее время, то мне недавно было предложено войти в эту, — он ткнул пальцем вверх, — программу. Но желание таковое у меня совершенно отсутствует. Почему бы тогда не начать бомбардировку Венеры? Или Марса? В целях, так сказать, разработки и усовершенствования. — Джордж сделал короткую злую паузу. — Что же касается времен минувших… То, как мне стало известно из неофициальных источников, было предпринято две попытки запуска ракет. Обе закончились в определенной степени неудачно. Да, ракеты взрывались. Но взрывались они на орбите. Лунной орбите. И самопроизвольно. Если бы Луна была живым существом, то могло бы показаться, что она возмутилась. Или насторожилась.

— Да. Насторожилась, — эхом, как недавно сам Джордж, отозвался Хастон. — Теперь кое-что становится понятным.

— Что "понятным"? — внимательно посмотрел на него Барсукофф.

— Кое-что, — думая о чем-то своем, ответил Дик. И Барсукофф понял, что они дошли до той грани, за которую его не пускают. Пока не пускают.

Со стороны яхты послышалось приглушенное стрекотанье мотора. Кто-то катался на катере по ночному заливу. Возле палатки раздался тихий шорох. Джордж взглянул туда и испуганно вздрогнул. Из темноты на него смотрели ярко-красные бусинки чьих-то глаз. Словно там приготовился к прыжку маленький злобный дьяволенок.

Барсукофф резко вскочил с места. Даже в пояснице что-то хрустнуло.

— Дик! Там что-то…

Хастон бросил невнимательный взгляд в сторону палатки и внезапно улыбнулся, блеснув белыми зубами:

— Не обращайте внимания. Это — маленькая банда местных бродяжек. Вдвоем работают. Енот и скунс. У нас там пакет с мусором стоит. Так они проверять его приходят. Мы их не трогаем — пусть веселятся. Да и сами понимаете — скунс, он парень серьезный. И вонючий ужасно, если что не по его получается.

Стрекотание мотора в заливе смолкло. Джордж медленно сел, неуверенно ерзая на песке и настороженно поглядывая в сторону палатки.

— Да расслабьтесь вы! Они хорошие и добрые. Жуликоватые, правда, немного.

— Барсукофф!.. Мистер Барсукофф!.. Где вы?

Фигуры возле костра замерли, а потом Хастон, пристально вглядываясь в темноту, произнес:

— По-моему, у вас гости.

А Джордж уже стоял на ногах, приложив козырек ладони ко лбу:

— Кого это там принесло? Здесь я! — крикнул он.

Мотор катера взревел, и через пару минут изящная белая посудина подошла почти вплотную к берегу. Крепкий молодой человек в шортах и джинсовой куртке на голое тело имел бы совсем домашний вид, если бы не кобура с тяжелым полицейским "магнумом", болтающаяся на широком поясе.

— Слава Богу, — спрыгнувши в воду, облегченно, но со странными нотками непонятного разочарования, произнес он, обращаясь к Джорджу и поглядывая на трепещущуюся темноту, сгустившуюся фигурой едва различимого Хастона. — Слава Богу, нашел! А наши ребята по всему побережью растянулись. Перебудоражили вы всех, мистер Барсукофф.

Джордж недоуменно смотрел на него:

— Извините, но… Но, с кем имею честь?

Крепыш с "магнумом" на поясе осторожно вытащил из кармана курточки жетон.

— Маккольн. Дэн Маккольн. ЦРУ.

Был Маккольн чертовски молод и от этого чертовски озабочен возложенными на него обязанностями. В такой же самой степени, в какой Барсукофф начал испытывать нарастающую злость.

— Какого черта! — выдавил он. — Какого черта вашему ведомству нужно от меня? Все вопросы мы решили еще в Хьюстоне. И на Канаверале.

— Конечно, конечно, — успокаивающе взмахнул жетоном Маккольн. На мгновение задумался и бережно сунул его обратно в карман. Двумя руками подтянул сползающий ремень с "магнумом", словно малыш падающие штаны, и озабоченно взглянул на Джорджа: — Конечно, все ваши личные вопросы решены. Но вопросы государственной важности…

— Да пошли вы куда подальше вместе со всеми вашими государствами!.. — вскипел Барсукофф.

— Вот это вы зря. Зря вы это. Ведь скольких людей, беспокоящихся о вашей элементарной безопасности, переполошили! Ну сами подумайте, Барсукофф: авторитетный ученый, участник секретных космических программ, не является на традиционную шахматную партию. Вообще ночевать не приходит, исчезает куда-то вместе с арендованной яхтой. Ну, что мы думать должны?!..

"Ну, Барни! Ну, сукин сын!" — мелькнуло у Джорджа, а вслух он произнес:

— Да ничего вы не должны думать!.. А если и заниматься этим процессом, то только в разрезе беспокойства про нарушение моих конституционных прав. Хотя бы права на свободу личности. Слежку какую-то устраиваете, обыски, если не ошибаюсь, по всему побережью…

— Да ничего мы не нарушаем и ничего не устраиваем, — поморщился Маккольн. — И я бы, поверьте, вас совершенно не тревожил. Убедился бы тихонечко, что вы живы-здоровы и — слава Богу, но… — Он настороженно взглянул на полуразличимую фигуру Хастона, замершую возле костра: — А кто это с вами? — спросил.

— А, — махнул рукой Барсукофф, — абориген местный. На ужин меня пригласил.

— Это хорошо, — произнес Маккольн и снова полез в карман курточки. — Аборигены нас не интересуют. Нас другое интересует.

Он достал из кармана какую-то бумажку и вздохнул:

— Не обижайтесь на нас, мистер Барсукофф. Просто возникли срочные вопросы, а вы, как назло, исчезли куда-то. — И он ткнул развернутый листок прямо под нос Джорджа. — Вот. Вы человека этого не знаете? Где-то в этих местах околачивается.

Барсукофф неимоверным физическим усилием заставил себя не вздрогнуть и не обернуться к палатке. Вместо этого он с деланным равнодушием взял бумажку из рук Маккольна и с таким же деланным интересом взглянул на нее.

— М-м-м, — пробормотал, — Лицо, вроде, знакомое. А кто это?

— Некий Дик Хастон. Из министерства обороны. Подозревается в саботаже программы "Аполлон" и связях с советской разведкой.

— Дик Хастон?.. В связях с русскими?.. — как можно громче, чтобы его было слышно возле костра, переспросил Джордж. — Кажется, нет. Не знаком. Хотя, возможно, где-то и встречались. Лицо уж больно знакомое. Где же я мог его видеть? — крутил Барсукофф бумажку в руках, лихорадочно обдумывая создавшуюся ситуацию.

А ситуация начинала выходить из-под контроля. Маккольн, оставив Джорджа, заскрипел по песку в направлении палатки.

— Эй, дружище, — выкрикнул он, — перекусить не найдется? Голоден, как собака! С этой чертовой работой с утра еще во рту ничего не было.

— Вспомнил, вспомнил, мистер Маккольн, — бросился за ним Барсукофф, — я этого типа на Канаверале видел. А потом… Потом… Потом в Дестине я его встречал. Когда яхту арендовал. Он из гостиницы выходил…

Но Маккольн уже не слушал его, вглядываясь в выпрямившегося Хастона. Рука служащего очень центрального разведывательного управления легла на рукоятку "магнума", а мимолетную тишину разрезал удивленный присвист:

— Ого!.. Так это же… Это же мистер Хастон собственной персоной, — и он обернулся к Барсукоффу.

Тот обескуражено развел руками:

— Я же говорил, что лицо какое-то знакомое, — и протянул измятую бумажку агенту ЦРУ.

Маккольн машинально взял ее и снова повернулся к Хастону. В его правой руке уже поблескивал тяжелый ствол "магнума".

Не оборачиваясь, Маккольн шевельнул им:

— Барсукофф, а ну вставайте-ка рядышком. Дайте, я на вас обоих полюбуюсь.

Дик за все это время не издал ни одного звука. Был он напряжен, но странно спокоен. Когда Джордж, опасливо поглядывая на оружие в руках Маккольна, встал рядом с ним, то с удивлением отметил такое же противоестественное напряженное спокойствие и в лице их ночного гостя. Негр и белый уставились друг на друга, словно в гляделки играли. Ноздри расширены, зубы стиснуты, на скулах выступили бугры желваков. На Джорджа, казалось, они не обращали никакого внимания, но когда он попробовал повернуться к Хастону, "магнум" слегка шевельнулся и до крайности искаженный голос Маккольна проскрипел:

— Стоять… Никому не двигаться…

На его лбу выступила испарина. Точно такая же заблестела на черной коже Дика. Барсукофф лихорадочно пытался сообразить, что же оно происходит. Казалось, что возникшее напряжение даже завибрировало в ночи. А, может, этому способствовало трепыхание язычков пламени в костре, распластанном как раз посредине между Маккольном и Хастоном. Неожиданно огонь вздрогнул, на мгновение застыл, а затем пламя начало спокойно облизывать потрескивающие ветки. Хастон расслабился. Как-то весь и сразу.

— Никогда бы не подумал, что у цэрэушника средней руки может быть такая мощная психоблокада, — вытянув вдоль тела руки, ставшие внезапно какими-то неестественно длинными, выдохнул он.

Маккольн, не спуская с него взгляда, покрутил головой и криво ухмыльнулся:

— Ты еще можешь думать, обезьяна? Тогда подумай о том, что твои гипнотические штучки с работниками государственной разведывательной службы, — он так и сказал, сухо и высокопарно, — не проходят.

— Да на кой черт мне нужна твоя разведывательная служба! — буркнул Хастон и негромко добавил: — Мне сейчас такотан гораздо нужнее.

Его услышал только Барсукофф. Мгновенно вспомнил рассказы Пьера и до него начал доходить смысл сложившейся ситуации.

А Маккольн, приняв театральную позу, уже вколачивал слова в глухое пространство:

— Дик Эммануил Хастон, вы обвиняетесь в саботаже секретных правительственных программ, в распространении в средствах массовой информации заведомо лживых материалов, в связях с разведывательными службами Советского Союза, направленными на… Короче, пару десятков лет за решеткой я тебе обеспечу, обезьяна, — неожиданно голосом злорадного подростка закончил Маккольн.

Дик только плечами пожал. Возле палатки снова послышался тихий шорох: маленькие мохнатые бродяжки нашли что-то интересное.

— А вы, Барсукофф… — повернулся было Маккольн к Джорджу.

Шорох усилился и агент ЦРУ, не окончив фразы, замер так же напряженно, как и за несколько минут перед этим.

— Кто это там? — спросил непонятно у кого, направляя ствол "магнума" в сторону палатки.

— Советские шпионы, — криво улыбнувшись, бросил Хастон.

— Шутишь, обезьяна? — зло сплюнул Маккольн прямо в костер. Только зашипело. — Юмор у тебя? Я тебе сейчас покажу юмор! — И закричал в темноту: — Эй, кто там, выходи! Буду стрелять на поражение! Выходи по одному!

Не смотря на серьезность ситуации, Барсукофф почувствовал, что его разбирает смех.

— Молодой человек… — начал было он, но в пространство уже вклинился насмешливый голос Хастона.

— Ты, что — кретин? Слабоумный от рождения? Там ведь…

— Я кретин!?! — внезапно заревел Маккольн и Барсукофф поразился его, мягко говоря, неадекватной реакции на насмешливое замечание Дика. — Я слабоумный?!? Ах ты, макака черномазая! Я тебе сейчас устрою побег при задержании… — и резко вздернул ствол пистолета.

Первая пуля разметала костер, осыпав Джорджа пеплом и горячими искрами. У него даже глаза заслезились. Или это от вони, волной хлынувшей на них? "Испугали-таки беднягу-скунса", — мелькнуло у Барсукоффа перед тем, как он, немного сбоку, увидал аккуратное, черное и слегка дымящееся, отверстие ствола, направленного на Дика.

Времени на то, чтобы ударить по руке, побелевшим пальцем нажимающей на спусковой крючок, не было.

Пространство между летящей пулей и телом Хастона сжалось до минимальных, каких-то атомарных, размеров. Но между временем и пространством еще существовал человек, родившийся под фамилией Шаргей, проживший добрую половину жизни под псевдонимом Кондратюк, и заканчивающий ее…

Кондратюк, разбрасывая собой пространство и время, как пуля "магнума" — пылающий костер, ворвался, втиснулся, в нечто упругое, обжигающее грудь вспышкой не то боли, не то изумления, и отбрасывающее его на, так и не успевшего пошевелиться, Хастона.

Последнее, что он увидал, это — раскоряченная, источающая невыносимое зловоние, фигура Маккольна, слезящиеся белки глаз, склонившегося над ним, Дика, и такой же белый, влажный шар Луны, который начал стремительно уменьшаться, превращаясь в искрящуюся точку, а потом — в тонкую иглу света. Вот игла прикоснулась к лицу Кондратюка, впилась в него и начала сокращаться, вытаскивая его тело из смрадного пространства во что-то прохладное, свежее и огромное. То ли в бесконечную вечность, то ли в вечную бесконечность. Это уж как кому больше нравится.

18 октября 2002 года, кратер Архимед (Луна)

Луч начал стремительно сокращаться, вытаскивая из черной бесконечности, застрявший в ней, осколок миниатюрного летательного аппарата. Через несколько минут он уже завис в ограниченном пространстве исследовательской камеры, пронизанной всеми возможными видами излучения, которые мог генерировать комплекс. Тот изучал аппарат, мерцая доброй третью всех своих пультов и задействовав приблизительно такое же количество приборов и электрических схем. И не только электрических.

Еще минут через десять после того, как орбитальный аппарат был выловлен "Архимедом", на экране монитора высветилась конструкция капсулы, ее основные параметры, количество датчиков и дальность их действия. Но еще за мгновение до этого Виктор внезапно осознал, что мог бы и не смотреть на экран. Поскольку каким-то странным образом уже знал все это.

Он прислушался к самому себе. И внезапно с чувством непонятного ужаса понял, что прислушивается ко всей Вселенной. Прошлой, настоящей и будущей. Которая извивающимися ручейками начала просачиваться в него сквозь дрогнувшее пространство, точно так же, как первые струйки воды сквозь, готовую рухнуть, ветхую дамбу. И ожидание ее окончательного разрушения было страшно.

Виктор непроизвольно закрыл глаза и в наступившей темноте услышал встревоженный голос матери:

— Что с тобой, сынок? Вон побелел-то весь как!

И на его лоб легла легкая рука.

Не открывая глаз, Виктор взял ее и прижал к губам:

— Все нормально, мама. Все нормально. Устал мы немного.

И снова вздрогнул, осознав всю внешнюю неправильность произнесенной фразы и всю ее внутреннюю выверенность. Поскольку "я", которое он хотел произнести, включало в себя "мы" всего окружающего. Вместе с ним и матерью, украинкой Русланой и американцем Маккольном, "Архимедом" и "Республикой", Землей и Луной… Даже вот с этим миниатюрным спутником-шпионом, зависшим за зеленоватым стеклом исследовательской камеры.

Эллис легонько провела кончиками пальцев по лицу Виктора:

— Устал, сынок, устал. Все мы устали. Что-то неправильно пошло. Все пошло неправильно.

Про то, что она считает началом всех неправильностей появление в комплексе Русланы Барбикен, Эллис умолчала. Джон бы с ней не согласился. Джон бы занял сторону Виктора. Вон, как хлопотал над ней, когда сын затащил ее в шлюзовую камеру. Мужчины!..

Эллис бросила взгляд на экран санблока и чуть не вскрикнула: покрывало на кровати Барбикен было скомкано, а сама кровать… пуста.

— Виктор! — все-таки вскрикнула она. — Руслана твоя!.. Снова сбежала!.. — и чуть не закончила фразу довольно резким определением, касающемся Барбикен.

Виктор, наконец, приоткрыл глаза и каким-то пустым, очень не понравившимся Эллис, взглядом, уставился на нее.

— Не переживай все… — сглотнул ком в горле и попытался загнать расширяющуюся Вселенную в дальний уголок сознания. — Не переживай, мама… Мы всечас… Она сейчас…

В руки он себя взял, но закончить фразы не успел, потому что дверь лаборатории мягко отъехала в сторону и в открывшемся проеме замерла громоздкая фигура Калы. За ней, в легком комбинезоне на голое тело, неуверенно переступала с ноги на ногу Руслана. Выражение ее глаз было настороженным донельзя.

Виктор улыбнулся и пошел им навстречу. Эллис укоризненно, но довольно мягко, чтобы окончательно не перепугать девушку, обратилась к роботу:

— Кала! Чудо ты механическое! Как ты могла?.. Был же приказ не будить больную до полного восстановления…

— Я уже восстановилась, — закусив губу, бросила Руслана, а Кала заурчала своими динамиками:

— Мэм!.. Противопоказаний нет. Мэм, поступила команда.

— Какая еще команда? — встрепенулась Эллис.

— На пробуждение.

— От кого?! — мать искоса взглянула на сына, уже вплотную подошедшего к Барбикен и внимательно разглядывающего ее. Та, так же внимательно, изучала его.

Если бы Кала была человеком, она бы, наверно, недоуменно развела руками:

— Неизвестно от кого. Но очень сильная команда. Внушительная.

Не смотря на то, что последнее слово для робота было явно излишне, Эллис даже не улыбнулась. Потому что непонятные, посторонние и внушительные команды на комплексе были излишеством гораздо большим. Особенно в создавшемся положении. Тем более, что команды Кале могли отдаваться только конкретно и только на старых добрых акустических или электромагнитных носителях.

— Виктор? — полувопросительно позвала Эллис сына, но тот только отмахнулся.

— Потом, мама, — и осторожно взял Руслану за руку. — Проходите, проходите. Не бойтесь. Ведь вы уже почти все тут знаете.

— Я не знаю вас, — очень напряженно произнесла Барбикен. — Я не знаю, на что вы запрограммированны.

Виктор оглянулся. Глаза Эллис были холодны и грустны одновременно.

— А это имеет большое значение? — тихо спросила она. — Очень большое? Даже после того, что мы сделали для вас?

— Для "вас" — это для меня лично или для всего экипажа "Тайги"? — вопросом на вопрос ответила Барбикен.

— Кто и что делал для вашего экипажа, вам известно не хуже, чем мне, — пожала плечами Эллис.

— Но я не знаю, кто и на что вас запрограммировал, — упрямо закусила губу Руслана. — И только это знание может помочь мне понять, в конце концов, что же происходит, и по какую сторону баррикад я нахожусь.

— Происходит то, что мой отец захвачен в плен Дэном Маккольном и на просьбу о его освобождении с той стороны баррикад нам попытались ответить отказом, — хмуро заметил Виктор, отходя от Барбикен.

— В плен?! Отец?! — глаза Русланы широко раскрылись. — А разве он не?.. Ах, да. Он же не мог погибнуть. Но вы действительно считаете его своим отцом?

Она пытливо, очень пытливо, посмотрела на обнаженную спину удаляющегося Виктора. Очень широкую и мускулистую спину. Надежную. Настоящую мужскую, если бы не…

Виктор обернулся к ней.

— Джон Арданьян — мой отец, Руслана. А мисс Эллис — его жена и моя мать.

— Ага. А Кала, — Барбикен бросила косой взгляд на застывшего робота, — бабушка, наверное…

— В какой-то степени, леди, — вместо Виктора спокойно ответила Эллис. — В такой же самой степени, в какой самка первобытной обезьяны может считаться нашей общей прабабабушкой. Без нее, извините, — она широким жестом обвела окружающую их аппаратуру, — всего этого просто не могло бы существовать. — Сделала короткую паузу и требовательно спросила: — Кала, откуда все-таки поступила команда на пробуждение миссис Барбикен?

Робот замерцал было своими красными фотоэлементами, но его остановил короткий вскрик Виктора:

— Их двое, мама, их двое…

Ни Эллис, ни Руслана еще не успели среагировать на этот выкрик, а Кала уже забубнила:

— Не могу согласиться. Согласиться не могу. Команда поступила из одного рассеянного центра, лежащего в самом комплексе…

Но робота уже никто не слушал. Руслана с Эллис напряженно вглядывались в снова побелевшее лицо Виктора, за которым два сейсмографа на панели пульта выписывали крутые пики кривых. Молодой человек обернулся и уставился на них.

— Что случилось, сынок? — тихо произнесла Эллис и Барбикен поразилась естественности ее встревоженных интонаций. Не мог андроид так разговаривать. Не мог!

— Мама, на Луне находятся два корабля. Местоположение одного из них на обратной стороне. Конкретнее пока сказать не могу. Второй вроде бы взлетел и упал — или мне это кажется? — в районе Альп, неподалеку от кратера Плато. Первый корабль собирается штурмовать Архимед. Я чувствую это!!!

Не смотря на вполне человеческий всплеск эмоций в последней фразе, сознание Русланы снова раздвоилось: не мог человек видеть и чувствовать того, что творится за многие сотни и тысячи километров от него. Не мог!

— Сынок, — голос Эллис был очень по-человечески обеспокоенным, — что происходит? Какие два корабля? "Республика" улетела сразу же после нашего неудачного контакта с ними. Даже лайстоны этого не опровергают.

— Но и не подтверждают. "Республика" просто спряталась на обратной стороне, где лайстонов почти нет. А я…

— Ты хочешь сказать, что стал чувствовать Луну сильнее их?! Но, сынок, тогда ведь это…

— Если бы только Луну, — с внезапной горечью произнес Виктор. — Я не могу сейчас этого объяснить. Да и времени у нас нет. Ты же видишь, что сейсмографы показывают. Кто-то упал. — Он вдруг задумался. — Или имитировал падение.

Руслана лихорадочно пыталась понять, что происходит и к чему здесь какие-то таинственные лайстоны. Где-то она уже слышала это выражение. Селайт… Лайстон… Внезапно до нее дошел смысл последних слов Виктора.

— Да кто упал? — слабо вскрикнула она. — Олег?!

— Олег? Не знаю, — качнулось напряженное, заостренное до андроидных черт, лицо юноши, — не знаю. Сосредоточиться не могу… И не хочу, — внезапно упрямо добавил он.

— Виктор, ты просто обязан сосредоточиться, — подчеркнуто спокойно произнесла Эллис. — Отбрось все лишнее. Попробуй выяснить, откуда на тебя снизошло, — она замялась, — озарение такое.

— Да черт с ним, с озарением! — яростно выкрикнула Руслана, бросаясь к молодому архимедянину и хватая его за плечи. — Что с Олегом? — Изо всех встряхнула его. — С Олегом что?

— Вот именно ради этого ему и надо сосредоточиться, — слегка насмешливо бросила Эллис.

Барбикен резко обернулась к ней и уже было открыла рот, чтобы выдать что-нибудь острое и злое, но ее остановило урчание динамиков Калы:

— Приказ понятен. Подготовить нуму к рейду. Заменить стойку правого бортового плазмера. Приказ понятен.

Робот зажужжал какими-то своими моторчиками, медленно развернулся и исчез в мерцании коридора. Насколько Руслана не была встревожена судьбой Олега, но по наступившему молчанию она поняла, что на ее глазах снова произошло что-то необычное.

— Виктор, — кашлянула Эллис, — как ты отдал ей приказ? Радиодиапазон был чист. Био, кстати, тоже.

Ее сын, чуть заметно пожав плечами и старательно не глядя на мать, повернулся к Барбикен:

— Я не могу сказать точно, но мне кажется, что с вашим командиром все в порядке. Более или менее в порядке. Я чувствую его…

— Виктор! — коротко, словно от внезапной боли, вскрикнула Эллис.

— Потом, мама, — в конце концов, взглянул он на нее, — потом. Я сам еще всего не пойму. А разбираться некогда. Сейчас про другое думать надо. — Его зрачки вдруг расширились. — Мама!.. Тебе нельзя оставаться в комплексе! В твоем будущем… Я не хочу, не хочу!!! — схватившись за голову, внезапно закричал он.

Эллис с Русланой с двух сторон бросились к нему.

— Да отключите вы его, что ли! — заорала Барбикен на андроида. — Не видите: разладилось что-то в нем окончательно!

В ответ ее одарили таким презрительным взглядом, что на мгновение Руслане стало стыдно. Не понятно за что. И из-за чего.

А Эллис уже, нежно и успокаивающе, гладила сына по лицу:

— Успокойся, Виктор! Успокойся, сынок.

Нет, их конструктор был явно повернутым на имитации человеческих реакций. Совершенно непонятная и пустая трата всех ресурсов! Руслана хмуро смотрела на успокаивающегося Виктора и, сдерживающую тревогу, Эллис. Совершенно пустая трата!.. Несовершенное совершенство. Для чего все это?

Барбикен было заметно, что юноше стоит больших усилий — энергетических? — взять себя в руки. Но, в конце концов, это ему удалось. Черты его лица снова смягчились, широкая грудь с пультом-амулетом, болтающемся на ней, перестала нервно вздрагивать. Он полуобнял мать и тряхнул длинными волосами:

— Все хорошо, мама. Все хорошо. Только… Ты извини, но только сейчас я возьму командование на себя.

Эллис бросила на него короткий встревоженный взгляд, хотела что-то сказать, но промолчала. А Виктор продолжил:

— Через час комплекс будут штурмовать. Глупо, конечно… Но разве объяснишь? "Архимед" прекрасно защитит себя сам, однако нам в нем оставаться опасно. И лишь из-за одного обстоятельства… — Он взглянул на мать и осекся. — Короче, пока комплекс защищается, берем нуму и рейдируем к Плато. Нужно же посмотреть, что все-таки там произошло. Не правда ли, Руслана?

Барбикен быстро и согласно мотнула головой. Хотела было еще раз спросить об Олеге, но ее перебил тихий голос Эллис:

— Сын, а… А отца ты не чувствуешь?

Юноша не расслышал этого вопроса. Или сделал вид, что не расслышал. А Руслана, вместо того, чтобы поинтересоваться судьбой командира, выдавила:

— А что такое нума?..

Нумой оказался тот гибрид железнодорожной платформы и лунохода, который она, перед тем, как потерять сознание, увидела возле каменной глыбы, расположенной у входа в комплекс. Нума мерцала янтарным сиянием. Глыба была печальна и одинока. Старательно отводя от нее взгляд, чтобы не натолкнуться им на полированную табличку, так поразившую ее, Барбикен легко вскочила на платформу.

Собственная обнаженность в безвоздушном, пропахшем медом, пространстве, уже не пугала ее. Гораздо больше пугала Руслану копия — ведь это же была копия, не правда ли? — Эллис Арданьян, сидящая слева от нее. За ней виднелась еще одна копия: Виктор, уверенно сжимающий какой-то огромный штурвал. Впрочем, имени Виктора Арданьяна на могильной стелле она не видела.

Поэтому, еще полностью не осознавая того, что она делает, Руслана чуть нагнулась, выглядывая из-за неподвижно — ни дать, ни взять, бездушный манекен! — замершей Эллис и спросила юношу:

— Виктор, а вы стихи любите?

Тот совершенно не ожидал такого вопроса и потому только неуверенно мотнул головой. Эллис ожила и настороженно взглянула на Барбикен. Та постаралась не обращать на нее внимания. Механизм он и есть механизм. А вот Виктор…

— Как вам вот эти? — спросила Руслана и чуть хриплым, вибрирующим от скрываемого напряжения, голосом продекламировала:

— Неземное пространство со странным рисунком созвездий полыхнуло, слезой изошло и, до тьмы обгорев, вдруг сомкнулось, оставив нам только не спетые песни да ещё непонятный, невнятный, как эхо, припев. Мы хрипели и пели их, лёгкие в кровь обдирая. По молекуле воздух и звуки срывали со скал. И, погасшими дюзами в грунт непривычный врастая, мы мечтали, чтоб кто-нибудь небо мотивом достал[15].

Нума, поддерживаемая непонятной светящейся силой, плавно парила над, почему-то ставшим оранжевым, реголитом, лишь слегка вздрагивая от слов, произносимых Русланой. Мерцание селайта тоже, казалось, покачивалось им в такт. И когда Барбикен замолчала, оно еще долго не могло успокоиться, слегка искажая выпуклую безбрежную равнину, расстелившуюся перед ними, и заставляя ее чуть шевелиться, словно спину огромного животного, прислушивающегося к чему-то, пока непонятному для него.

После продолжительной паузы Виктор кашлянул и, глядя вперед, неуверенно произнес:

— Стихи как стихи. Нормальные. Средние. С точки зрения стихосложения — силлабо-тонический анапест, который характеризуется тем, что сильные места приходятся на каждый третий слог и заполняются…

В янтарном сиянии что-то коротко всхлипнуло. Руслана, внимательно наблюдающая за Виктором и совсем забывшая про Эллис, бросила на нее короткий взгляд. И застыла. Андроид плакал. Тихо и навзрыд. Закрыв глаза обеими руками.

— Мама?! — повернувшись, недоуменно посмотрел на нее и Виктор.

Эллис с надрывом глотнула воздух оболочки селайта, изо всех сил растерла лицо ладонями и, еще чуть вздрагивая, похлопала его по руке:

— Ничего, сынок, ничего. Все нормально. — И повернулась к Барбикен. — Руслана, это довольно жестоко с вашей стороны. Даже если вы еще не знаете истории нашей семьи. Разве все это, — она широким жестом обвела лунную панораму с плоскими вершинами, медленно исчезающими за выпуклым горизонтом, — разве все это не напоминает вам именно то место, в котором воздух нужно собирать по молекулам, слова — по малейшим звукам, а чувства — по самым неуловимым вибрациям сердца? Даже если его нет… Зачем такая грусть, Руслана? Да еще в нашем положении?.. Для чего так жестко демонстрировать ее?

Барбикен могла бы поклясться, что в глазах Эллис стояли слезы. Чертов конструктор! Архимед недоделанный. Ну, попадись он ей!.. Однако… Однако в голове у нее снова все перепуталось. Если она хотела провести семантико-эмоциональную проверку Виктора на "живость", как это советовали отцы кибернетики — мол, машина не сможет не то что ощутить, но и пересказать поэтической, скажем, абстракции — то у нее все получилось. С точностью до наоборот. Андроид Эллис оказался живей, чем неопределенный красавец Виктор.

На платформе нумы наступило тяжелое молчание. Такое тяжелое, что, казалось, оно не могло со всей неизбежностью не прижать аппарат к поверхности Луны, до которой было метров пять. Не больше. Непропорционально большие, "луноходные", колеса замедленно вращались то ли по инерции, то ли под действием какой-то непонятной силы. Сначала Руслана решила, что первое вернее, поскольку после короткого разбега от памятной глыбы шасси были предоставлены самим себе. Но, присмотревшись, она поняла, что это не так.

Колеса явно выполняли какую-то функцию, потому что вращались против направления движения примитивного, с первого взгляда сооружения. Скорость, как и высота была небольшой. Километров тридцать-сорок в час. И от этого, да еще от чувства почти полной невесомости, складывалось впечатление, что нума — или ее водитель? — боится сделать резкое движение, чтобы, не дай Бог, не быть сдунутым мерцающей пылинкой с покатой поверхности в темное пространство, нависшее над ними.

— А быстрее нельзя? — нервно спросила Руслана, нарушив, в конце концов, янтарное безмолвие.

Виктор пожал плечами:

— Нельзя. Нума и так перегружена. Она, вообще-то, рассчитана на одного человека. Кроме того, селайт имеет ограниченную скорость распространения. Мы можем оторваться от него и… Знаете, оказаться без скафандра в безвоздушном пространстве — довольно неприятная штука.

Барбикен представила, как выглядит со стороны их неспешное передвижение: мерцающее облако, плывущее по кратеру.

— Может быть, мне кто-нибудь объяснит, что это за зверь такой — селайт? И откуда он берется?

Ответила Эллис, взявшая, наконец, себя в руки:

— Селайт — продукт жизнедеятельности лайстонов.

— Считайте, что я все поняла, — фыркнула Руслана.

— А мы и сами не все понимаем. Знаем одно: лайстоны — это какое-то… Как бы это понятней выразиться? Квазиживое вещество. Связываются между собой лайстоны при помощи селайта. Излучения, как вы понимаете, в наших условиях довольно полезного.

Руслана окинула взглядом плоскость платформы, окутанную туманной дымкой:

— Что-то я этих самых лайстонов здесь не наблюдаю.

— Вы смотрите на них.

Барбикен недоуменно посмотрела на Эллис. Та улыбнулась. Чуть-чуть.

— Нума сделана из материала этих образований. Их изучение стоило нам… — она запнулась и Руслане показалось, что Арданьян снова вот-вот расплачется.

Очевидно, это показалось не только ей.

— Мама! — мягко, но с внутренним нажимом, произнес Виктор.

Эллис замолчала, а Руслана внезапно представила, как их передвижение на нуме выглядит не со стороны, а сверху.

— Виктор, — обратилась она к рулевому, — а какое пространство занимает сейчас селайтовое об… — хотела сказать "облако", но поправилась, — оболочка?

Виктор что-то быстро прикинул в уме.

— Километров до пятидесяти в поперечнике.

— А когда вы выключаете нуму?

— Оно сжимается. Схлопывается.

Та-а-ак… Что же это получается? Значит, если смотреть сверху, например, с Земли, то… Световое пятно получается, медленно ползущее по темному дну кратера. И при остановке не рассеивающееся, а сжимающееся. Барбикен покрутила головой, вспомнив бредовые книги Джорджа Леонарда и других уфологов. Да, насчет бредовости им с Олегом еще придется пересмотреть свои взгляды. Им с Олегом…

Руслана внезапно ощутила такой приступ тоски, что у нее даже сердце закололо. Господи, да их же всего двое в этом бездушном мире! Про Маккольна она почему-то не подумала. Она решила вообще больше ни о чем не думать. Пусть все идет, как идет. Своим чередом. Должен же когда-нибудь этот кошмар закончиться!

Но затянувшиеся кошмарные видения имеют свойство не заканчиваться, а то ослабевать, то вновь усиливаться, и, пульсируя таким образом, переползать из фазы в фазу. И то, какой будет последняя фаза — то ли полным пробуждением, то ли таким же полным безумием — известно только богу. Или лайстону. Заботливо окутывающему людей янтарной, видимой на огромном расстоянии, оболочкой. Даже с Земли видимой, а не то, что с орбиты.

А по орбите плыла зеленоватая точка, вынырнувшая из-за горизонта. Она передвигалась прямо навстречу нуме в направлении комплекса "Архимед", оставшимся за широкой прямоугольной кормой аппарата. Виктор прищурил глаза. Эллис быстро ощупала захваты, придерживающие ручные плазмеры. Плазмеры бортовые начали разворачиваться в направлении летящего пятнышка. Руслана поперхнулась медовым воздухом селайта.

— А вот и гости дорогие, — пробормотал Виктор, останавливая аппарат. — Надо же, как назло, прямо над нами поперли.

Он начал судорожно и нервно поглаживать штурвал. Барбикен даже удивилась такой реакции, однако, присмотревшись, только сейчас заметила, что тот весь покрыт какими-то не то кнопками, не то пластинками сенсоров. Нума начала плавно, но довольно быстро снижаться и через десяток секунд заскрипела колесами по реголиту. А еще через десяток замерла на покрытой пологими бороздами равнине.

Слева виднелась гряда невысоких холмов, похожая на строй черепах, уползающих за горизонт. Панцири черепах были покрыты бородавками крупных камней. Справа к ним огромными удавами подбирались угольно-черные провалы нескольких трещин. Место было первобытно-угрюмое и неприветливое. Впрочем, приветливость на этой планете явно не приветствовалась. А по мере того, как начало слабеть мерцание селайта, лунный пейзаж начал наползать на экипаж нумы всей своей угрюмостью.

— Ты хочешь до предела сжаться? — спросила Эллис сына.

Виктор утвердительно мотнул головой:

— До самого-самого. Хотя, поздновато, наверное. С орбиты нас точно заметили. Однако попробовать не мешает. А вдруг?..

— Ты, друг, вдруг полностью отключись. Только пульт Руслане отдай. Тебе, как я понимаю, он больше не понадобится.

И Эллис посмотрела на Виктора таким печальным взглядом, что Руслане показалось, что она с ним прощается. Навсегда.

Младший Арданьян хотел что-то сказать, но промолчал. Обеими руками снял через голову цепочку пульта-амулета и протянул его Руслане:

— Оденьте.

— Это еще зачем?

— А затем, — ответила вместо Виктора Эллис, перехватывая у него пульт и бережно, словно ладанку-оберег, одевая его на шею Русланы, — затем, что мы сейчас маскироваться будем.

Свечение селайта, и так уже довольно слабое, начало ослабевать еще стремительней и через несколько секунд хмурые окрестности погрузились в спасительный мрак, освещаемый только мерцанием полуобнаженных тел Виктора и Русланы. Селайтовая оболочка надежно прикрывала их.

Причем, если вокруг Барбикен она распространялась от пульта, покачивающегося у нее на груди, то у Виктора… Руслана прищурилась и ей показалось, что вокруг Виктора сияние сгущается в районе его головы. Эдакий дикий бог первобытного племени. Эллис же прекрасно обходилась безо всяких сияний, как и две ртутноцветные фигуры, появившиеся неизвестно откуда в ложбине между двух холмов-черепах.

— А эти откуда… — вытянула было руку Руслана в их направлении, вспомнив терминатора из первого дня ее пребывания на комплексе, но Эллис мягко перехватила ее и, вздернув голову, подбородком указала наверх.

— Не обращайте внимания на наших такотанов, лучше подкрасьте губы. К нам, действительно, гости едут.

Да, их маскировка явно запоздала. Маккольн, судя по всему, заметил световое пятно, распластавшееся на несколько десятков километров по дну кратера, и теперь зеленоватое яйцо "Лунной Республики", окутанное тихой яростью плазмы, вырастало на глазах. Вот оно на несколько мгновений зависло в пространстве, откололо скорлупу шлюза и из него что-то выпало, начав медленно падать на лунную поверхность.

Эллис держала это "что-то" под прицелом ручного плазмера. Оба бортовых были развернуты в сторону яйцеобразного корабля. А он, потихонечку набирая скорость, уже пошел по широкой дуге. Прилуняться он явно не собирался.

Прилуниться — и довольно жестко! — должен был выброшенный из аппарата предмет, который, постепенно убыстряя свое движение, отвлекал им внимание экипажа нумы от удаляющегося корабля. Вот, бесформенное в начале, пятнышко начало приобретать продолговатую форму и становилось ясно, что оно должно упасть на гряду холмов-черепах, метрах в ста от замершей нумы.

Эллис несколько раз нервно приподняла и опустила ствол плазмера, угрожающе поблескивающий в ее руках. Руслана, прищурившись до боли в глазах, пыталась разглядеть детали падающего предмета. Внимание Виктора было сосредоточено на корабле, взятом под прицел бортовых пушек и явно облетающем их платформу по огромной окружности. Никаких враждебных действий ни одна из сторон пока не предпринимала.

— Олег! — вскрикнула Барбикен. — Это же Олег!!!

И сорвалась с места, кинувшись было к краю нумы, но была остановлена ловкой подножкой Эллис, от которой упала на шершавую плоскость и продолжила свое движение в том же направлении, но уже кубарем. Через несколько секунд она бы скатилась с платформы, если бы Виктор, быстро переключив бортовые плазмеры на автоматику, не бросился к ней и не обрушился на нее всей массой своего тренированного тела. Лица их почти соприкоснулись и замерли на какое-то неуловимое мгновение.

А падающий предмет, уже полностью принявший форму неуклюжего горбатого скафандра, со всего разгона ударился о верхушку одного из холмов, вздыбив вокруг себя медленные клубы пыли, и покатился по склону вместе с потоком мелких камней. Эллис так и не смогла заставить себя прекратить его падение метким выстрелом. Через минуту он остановился сам.

— Мама! — закричал Виктор, изо всех сил удерживая бьющееся тело Русланы. — Посмотри, что там такое. Я тебя прикрою.

Эллис легко соскочила с платформы и, держа плазмер наперевес, побежала к упавшему скафандру. С другой стороны холма, имитируя ее движения, к нему начал приближаться ее такотан. Такотан Виктора оставался в ложбине. В небе "Республика" начала замыкать круг, держась на приличном расстоянии от нумы. Стволы бортовых плазмеров плавно перемещались вслед за ней.

— Пусти, пусти! — изворачивалась под Виктором Руслана. — Отпусти, болван железный! Там же Олег! Олег там!..

Такотан Виктора, в конце концов, сдвинулся с места и занял позицию, позволяющую ему держать в секторе обстрела и нуму, и белый скафандр, над которым склонилась Эллис. Она осторожно ткнула в него стволом плазмера. Он остался недвижим, хотя, судя по массе, внутри его явно находилось чье-то тело. Эллис нагнулась и легко провела ладонью по черному светофильтру гермошлема. Ствол плазмера ей пришлось отвести немного в сторону. И это стало ее ошибкой.

Нечто, находящееся в белой тканевой скорлупе, вдруг вздрогнуло и двумя косолапыми ручищами обхватило Арданьян, сжимая ее изо всех, каких-то нечеловеческих, сил. Та только коротко вскрикнула и, сопротивляясь, повалилась на реголит. А потом забилась всем телом, пытаясь вырваться из железных объятий. Уже две пары боролись между собой: одна на кромке платформы, вторая — на склоне лунного холма. А над ними медленно проплывала "Лунная Республика".

Такотан Виктора неуверенно двигал руками, оставаясь на месте. Такотан Эллис танцевал вокруг слившихся фигур, но почему-то даже не пытался вступить в схватку. И только когда Арданьян ловким движением перебросила противника через себя, он резко вскинул руку и зеленый луч сорвал с белой гориллы горб ранца жизнеобеспечения.

Одновременно с этим Эллис оттолкнула ее от себя, вскочила и нагнулась было за упавшим плазмером, но, полусогнувшись, так и замерла в этой позе. Скафандр перевернулся пару раз, остановился, потом слегка зашевелился, и из его кожуры выползла полностью обнаженная человеческая фигура. Вот она повернула свою лысую, утыканную какой-то щетиной, голову и Руслана с Виктором услышали пораженный вздох Эллис:

— Джон… Джон! Что… Что они с тобой сделали!?

А Джон Арданьян, хищно оскалившись, резко оттолкнулся от скафандра и снова бросился на жену. Та даже не пыталась сопротивляться.

— Отец! Отец! — закричал Виктор, бросая Руслану и скатываясь с платформы. — Что с тобой?! Это же мама! Мама!

Тяжело дышащая Руслана, осознающая краем сознания, что не может слышать ни рычания Джона, ни вскриков Эллис, ни, полного отчаяния, крика Виктора, и все же слышащая все это, с ужасом увидала, как лысый андроид мощным движением отбросил в сторону женскую фигуру, схватил оружие с шершавого реголита и направил его на бегущего Виктора.

— Оте-е-ец! — кричал тот, не останавливая своего бега.

— Нет, Джон, нет! — вскакивала с грунта Эллис, в огромном прыжке бросаясь на спину мужа.

А Руслана, действуя молча и чисто инстинктивно, переворачивалась через спину, подскакивала к захвату с оставшимся плазмером и… Почти не целясь, с полуоборота, она саданула зеленым лучом по сплетшимся фигурам Джона и Эллис.

И наступила тишина. И оборвалось тяжелое дыхание Виктора. И две огромные куклы вспыхнули изумрудным пламенем, на какое-то неуловимое мгновение полностью исчезая в нем.

А потом короткое, как вспышка света, безмолвие взорвалось яростным криком Виктора:

— Руслана!!! Что ты наделала, Рус…

Изумрудное пламя вдруг изогнулось, провернулось крутой спиралью и, разбрасывая быстро исчезающие искры, разлетелось в стороны. Фигура, вынырнувшая из него, поражала своей неправильностью. Руслана, чуть ослепшая от яркого света, тряхнула головой, всмотрелась в нее, настороженно поводя стволом плазмера и… Разве что не охнула.

Выкатывая гнойно-красные, обоженные вихрем огня, глаза, и чуть шевеля четырьмя конечностями, на них с Виктором смотрел монстр с перекошенной физиономией, в одной половине которой можно было различить черты Эллис, а во второй — Джона. Вот монстр отбросил в сторону то, что осталось от оплавленного оружия, поднял все свои четыре руки и задрал корявую, выпаленную до внутренностей черепа, черную рожу к, такому же по цвету, небу. Вокруг что-то заскрипело, заурчало, захрипело, и только через секунду Руслана поняла, что это — голос, родившегося из огня, чудовища.

— Дэн Маккольн, — хрипел тот, выворачивая, казалось, все свои внутренности. Глаза его были направлены в сторону "Лунной Республики", которая, наконец, замкнула траекторию своего кругового движения и явно намеревалась менять курс. — Иди к черту, Дэн Маккольн! И не смей приближаться к "Архимеду"! Это говорю тебе я, хозяин этой планеты — Керчак.

Руслана поняла, что ее выстрел не только сплавил тела двух андроидов, но и каким-то образом переплавил их мозги. В сторону полного сумасшествия.

"Лунная Республика", на мгновение замерши, круто изменила траекторию своего полета и, постепенно набирая скорость, двинулась все-таки в направлении комплекса. Барбикен быстро прикинула, что через пару минут она пройдет прямо над ними. Керчак заурчал и, судорожно двигая двумя парами ног, побежал к нуме. Довольно быстро побежал. А впереди него испуганно пятилась гибкая фигура Виктора.

Такотан Эллис безжизненно лежал на склоне лунного холма. Такотан Виктора дергался на месте, словно попал в невидимую паутину, и Руслана поняла, что связь его с младшим Арданьяном, мягко говоря, несколько затруднена.

— Стой… Стойте! — сдавленно выдохнул Виктор в направлении монстра и Барбикен показалось, что он не знает, как обращаться к тому, что возникло из обезумевшего пламени.

Зато она это знала прекрасно. И потому уже вздернула ствол плазмера, однако в это время Виктор, оттолкнувшись обеими ногами от реголита, прыгнул прямо на Керчака. То ли остановить его хотел, то ли вразумить, то ли…

В любом случае, это действие было не только бессмысленным, но и смертельно опасным. Потому что монстр не остановил своего быстрого передвижения, а наоборот ускорил его и, ловко схватив юношу всеми своими четырьмя лапами, вскинул изгибающееся тело над головой. Руслане показалось, что что-то захрустело. Стрелять в такой ситуации он не смогла бы даже тогда, когда на все сто процентов была бы уверена в том, что Виктор — очередной андроид этого потустороннего, обезвоженного и обездушенного, мира.

Поэтому она, отбросив плазмер в сторону, соскочила с платформы и побежала к Керчаку, переламывающему Виктору позвоночник. Она не знала, что сможет сделать, но попытаться что-то сделать была обязана.

Кто знает, чем бы закончился этот безумный бросок, если бы на фоне черноты, втекающей в ложбину между двумя холмами и находящейся за спиной монстра, не промелькнуло какое-то красноватое пятнышко. Барбикен показалось, что это у нее в глазах от напряжения зарябило. Но, перед тем, как исчезнуть за ближайшим склоном, пятнышко огрызнулось зеленым лучом, очень напоминающим луч плазмера. Он ударил по ногам Керчака и тот пошатнулся, на мгновение снова вспыхивая изумрудным пламенем. А потом отпустил Виктора и недоуменно, как показалось Руслане, повернулся назад. Но сзади уже ничего не было видно.

Барбикен не успела поразиться произошедшему, потому что "Лунная Республика", как раз проплывающая над их головами, внезапно начала разбухать оранжевым сиянием, которое сгущалось и вытягивалось в световой столб неимоверных размеров и обрушивалось им на дно кратера.

Луна вздрогнула.

Всем своим, окаменевшим миллионы лет назад, организмом. Сбивая Руслану с ног и швыряя ее лицом в холодную застывшую пену лунного грунта. Вздыбливая россыпями камней и клубами пыли равнину, распластавшуюся до самого "Архимеда". Удар был такой силы, что, казалось, холмы-черепахи сдвинулись с места, продолжив, в конце концов, свой неспешный путь сквозь тысячелетия.

Руслана, отплевываясь и шатаясь на, мгновенно ставшей зыбкой, поверхности, ощущая нарастающий ужас от всего происходящего, бросилась к неподвижному телу Виктора, исчезающему в клубах пыли. Мимо нее мелькнула многорукая тень. Сквозь качающуюся и мерцающую серебристыми отблесками пылевую завесу Барбикен еще успела различить, как плоский борт нумы начинает двигаться, приподниматься и исчезать во взбесившемся пространстве.

А потом Руслана обрушилась на Виктора всем своим горячечным перепуганным телом, прикрывая его от всех кошмаров этого обезумевшего мира. И это все, что он могла сделать для него.

24 июля 1974 года, Гременец (Полтавская область, СССР)

— И это все, что ты можешь сделать для нас, отец. Большего мы просить не собираемся.

Серые глаза Андрея были насторожены, задумчивы и печальны. Радость, с которой он влетел в квартиру с час назад, прижимая к груди авоську, с купленными на проходящем поезде апельсинами, испарилась из его глаз совершенно.

Владимир Андреевич крякнул от досады, достал из кармана старенькой клетчатой рубашки измятую пачку "Примы" и, прикрыв огонек двумя ладонями, начал долго раскуривать сигарету. Так долго, что Андрей Владимирович внезапно понял: отец просто прячет от него свое лицо. Руки его слегка дрожали.

Под балконом их девятиэтажки раскинулся игрушечный, уменьшенный расстоянием, двор с молодыми, недавно посаженными деревьями. В песочнице под ярко красным грибком играла детвора. Возле подъезда стояла машина "скорой помощи". Рядом замерла серая "волга".

— А что ты еще попросить можешь? — отнял, наконец, ладони от лица старший Барбикен. Зло помахал спичкой в воздухе, не удержал ее и уронил прямо на пол балкона. Черный пудель Такотан метнулся из комнаты, обнюхал все вокруг и, не найдя ничего съестного, укоризненно высунул розовый язык: обманул, хозяин! — Что ты еще попросить можешь? — повторил Владимир Андреевич, отталкивая собаку ногой. — Мост грюковский взорвать? Или рельсы разобрать на вокзале? А, может, давай мешок сахара купим, да будем его в двигатели новеньких ГрАЗов подсыпать? То-то повеселимся!

Работал Владимир Барбикен токарем на гременецком автозаводе, руководил цеховым профкомом и к качеству выпускаемой продукции относился с остервенением. Андрей понял, что даже предположение о ее возможной порче выводит отца из себя: он находился на точке кипения.

— Ладно, батя, — пробормотал, — давай замнем пока. А то ты совсем меня за диверсанта какого-то держишь.

И встал, намереваясь уйти с заставленного цветочными горшками балкона, где они расположились на маленьких и ветхих, сделанных еще руками шестиклассника Андрюхи Барбикена, стульчиках. "Еще скорую, что под подъездом стоит, вызывать придется", — мелькнуло у него.

— Сидеть! — суровым голосом пригвоздил его к месту отец. — Сидеть, Андрей Владимирович! Ишь ты, за диверсанта…

Младший Барбикен снова сел и неуверенно заерзал на месте. Зная характер отца, он не видел смысла в последующем разговоре. Но дисциплина в их семье всегда была железная, и он к ней привык. Даже если не жил в этой семье уже целых восемь лет.

Отец изо всех сил затянулся дешевой сигаретой. Даже зашипело. Некурящий Андрей поморщился:

— Батя, переходи на "Космос". Я же тебе пять блоков привез. Закончатся, еще вышлю. Ведь есть деньги, а ты себя махоркой этой травишь.

— Деньги, деньги, — заворчал отец. — Разбаловали вас эти деньги. Вот ведь до чего дошло!

Было видно, что он изо всех сил пытается взять себя в руки. В конце концов, это у него получилось. Железный характер был у бати!

— Ишь ты, за диверсанта… — остывая, повторил он. — А, может, и за диверсанта. Идеологические диверсии, брат, они еще хуже, чем… — Барбикен закашлялся. — Хуже, чем поезда под откос пускать. Ведь то — железо, а это… Это, значит, мозги — под откос. С брызгами кровавыми. Ведь ты посмотри, что в мире творится! Империалисты проклятые улыбочки нам строят, договоры торговые заключают. Никсон их в Москву, понимаешь, ездит. А с другой стороны… Со стороны тыла… Кукиш они с той стороны держат! Атомный кукиш, сын…

Андрей снова поморщился. Но уже не от дыма.

— Ой, батя, да кончай ты эти политинформации разводить! Они мне еще на Байконуре надоели.

— Вот и плохо, что надоели! — громыхнул было снова отец, но сразу же успокоился. — Плохо, говорю. Иначе бы сам сообразил, о чем родителя просишь. Сообщение, мол, сделай. Расскажи, мол, ребятам о Хельсинской группе да книженцию эту дай посмотреть… "Хроника текущих событий"!.. Надо же, чуть ли не летопись временных лет, едрит ее! Права человека они, видите ли, защищают! Буржуйские вы права защищаете, сосунки! Жизни настоящей не видели, пороха не нюхали, вот и…

Андрей почувствовал, что тоже начинает закипать. Натура все-таки у него была их, Барбикенов.

— Вот хорошо, что ты нюхал! А потом за нюханье это пять годков на лесоповале отмантулил. Да если бы не буржуи французские, которым приспичило тебе орден дать, то ты бы и сейчас из тайги не вылез!..

Сказал и побледнел, почувствовав, что перебрал.

— Вот этого не надо, сын! — угрюмо и медленно произнес старший Барбикен. — Не надо этого. Время такое было. Послевоенное, сын, время. Но ведь разобрались. Квартиру вот новую дали. В девятиэтажке.

— Дали бы они тебе, если бы французы к тебе каждый год не приезжали. Власть, она не о Владимире Андреевиче Барбикене переживает да беспокоится, а о себе. О роже своего лица.

— На свою посмотри, — буркнул отец. — Наверное, плохо при советской власти живешь, если физиономию за день на машине не объедешь.

— Так ведь было кому ее делать, — усмехнулся Андрей.

Отец передернул плечами:

— Зато сейчас переделывать некому. Кличку вон вам прилепили собачью, а вы и радуетесь. Диссиденты, раскудрит твою!..

— Радоваться, батя, в нашей стране особо нечему, — тихо произнес Андрей. — Ни отдельному человеку, ни целым народам.

— Ну, за народы ты брось…

— А что, брось? Что — брось? — заерзал на стульчике Андрей. Тот жалобно скрипнул. — Ведь что с народами делают? У нас ведь их, как в комнате — мебель, переставляют. Или, хуже того, в темный чулан за ненадобностью выкидывают. Чтобы, значит, с глаз — долой, из сердца — вон. Крымских татар, например…

— Тоже мне, татарин нашелся!

— А нас, украинцев?.. — Андрей смотрел прямо в глаза отца. — Про голодуху в тридцатых сам рассказывал. На другое, наверно, в Сибири тоже сам насмотрелся…

— Не украинцы это, — снова начал закипать старший Барбикен. — Не украинцы… Бандеры проклятые. Прихвостни фашистские. А ты тоже… Дед — американец, бабка — русская, батя — не поймешь кто, мать — эстонка. Украинец нашелся, едрит твою!

— Да не в национальности дело, батя. Не в графе паспортной. А в земле, в которую ты корнями врос, которая тебя выкормила да вырастила. И я, свободный человек… — Андрей запнулся. — Или хотел бы считать себя таким… Короче, дело в том, что только свободные — внутренне свободные, батя! — люди могут свободные семьи склепать. Которые своими, а не государственными, руками жизнь свою сделают. Из свободных семей свободный народ получается. А свободные народы — без разницы: украинцы это или русские, американцы там или кубинцы — друг на друга искоса не смотрят. Некогда им. Они свободные страны строят, чтобы в свободные союзы объединятся. Только так, батя! Иначе изо всех объединений империи только какие-то получаются.

— Договорился! — изо всех сил ударил кулаком по колену Владимир Андреевич. — Это Союз-то наш империя?! Ах вы, сосунки! Да вам только волю дай, вы его весь к чертям собачьим развалите!

Андрей оставался спокоен. Сидел он выпрямившись и строго смотря на отца.

— Заметь, батя, что это ты, а не я, Союз империей назвал…

— Фовка! Андрей! — донесся с кухни голос матери. — Готово все уже. Где вы там расселись? Давайте перекусим быстренько, да пойдем. Катюша заждалась уже, наферное.

По тому, как она подчеркнуто выпячивала "ф" вместо "в" в произносимых словах, смешно играя своим прибалтийским акцентом, было понятно, что настроение у нее отменное. В нем мать прибывала уже несколько дней. Еще бы! Бабушкой, наконец, стала. Да и мужская половина была суетливо-счастливой. И, наверное, только это состояние толкнуло Андрея на то, чтобы сделать отцу свое дурацкое предложение.

На кухне они появились слегка взъерошенные и смотрящие в разные стороны. Мама Лиза окинула их быстрым взглядом, вытолкала за двери кухни сунувшегося было следом Такотана и слегка нахмурилась.

— Та-а-ак, — протянула, — что, подрались уже? Почему синяков не вижу?

— А чего он… — буркнул Владимир Андреевич, умащиваясь за столом. — Дитя уже вторые сутки на белом свете живет, а они все ему имени не придумали.

— Придумали, — также хмуро бросил Андрей, устраиваясь напротив отца. — Давно придумали. На Байконуре еще. Только вот ему не понравится.

И он ткнул ложкой в новоиспеченного деда.

— Ну, ну?.. — заинтересовалась мать, подавая тарелки с борщом.

— Решили мы, что, если мальчик родится, то Русланом назовем. А девочка… Руслана, соответственно.

— Руслан и Людмила, — протянул отец, подув на горячую тарелку. — Поэма! Сплошной тебе Пушкин Александр Сергеевич. Это что получается: если вторым пацан будет, то Людмилом назовете?

— А мне нравится, — счастливо улыбнулась мать, пододвигая стул к столу. — Русла-ана, — нараспев произнесла она, неуловимо смягчая тягучее "а". — Хорошо!

И засмеялась.

— Нормальные имена есть, — не сдавался Владимир Андреевич. — Анна, Надежда, Вера. Бабушку Андрюхину вон Любой звали. Любовью. А вы все выпендриваетесь!

— Да не бурчи ты, дед, — махнула рукой мама Лиза. Было видно, что слово "дед" она произносит с превеликим удовольствием. — Доставай-ка лучше свою заветную. По пятьдесят грамм за здоровье Русланы Андреевны не помешают. А вы-то как после вчерашнего? — участливо посмотрела она на своих мужчин. — Головы не болят?

Головы у них не болели. Ну, разве чуть-чуть. От разговоров всяких. Но после того, как приняли три раза по пятьдесят грамм — предложенная мамой Лизой доза для Русланы Андреевны была явно маловата, хотя сама мама Лиза только пригубила рюмку — то всякий там перегруз ушел из голов совершенно. Все в мире становилось если не ясным, то разрешаемым. Даже проблемы советской космонавтики.

— Ничего, сынок, ничего, — говорил дед Владимир, размахивая вилкой, — все нормально. Вам только в кулак собраться надо. Не распыляться. Проиграли Луну американцам — и черт с ней! Космоса на всех хватит. Американцы, они больше на публику работают. Циркачи! А вы, ребята, на будущее. На только не распыляться и не расслабляться!.. Ведь что оно получается? Американцы на своем "Скайлэбе" три месяца летают, раза четыре за рейс в открытый космос выходят, а мы на наш родной "Салют" выскочили на пару недель и — адью! Ариведерчи, так сказать, Рома. А все потому, что распыляемся на блажь всякую.

И он таки укоризненно посмотрел на сына.

Андрей усмехнулся:

— Ну, батя, ты стратег! Тебя бы к нам в Центр управления полетами, так ты бы там все по полочкам разложил. — И посерьезнел. — Будут и у нас на третий "Салют" длительные экспедиции. Ну, а пока… Он, все-таки, комплекс нового поколения. Экспериментальная станция. К тому же, снабжение и дозаправка невозможны, поскольку стыковочный узел один. Потому-то полет "Беркутов" был проверочно-грузовым. Мол, едут к вам ревизор с экспедитором. Провели инспекцию — и домой.

Про то, что после приземления "Союза-14" сам он в Гременец еле вырвался, Андрей промолчал. Чего уж там! После запуска "Салюта" и в ЦУПе, и на Байконуре наступили горячие деньки. И если бы не телеграмма от родителей, к которым он отправил из Звездного свою жену, не короткое телеграфное сообщение про то, что срок пришел, и Катюшу уже забрали в местный роддом, никто не отпустили бы его с работы. Да и так дали всего три дня. Завтра — назад. Однако в качестве не мужа, а отца. Андрей не удержался и довольно расплылся во все свои тридцать два.

— Батя, — улыбаясь, спросил он, — а чего это ты такой сегодня не торжественный? Не побрился даже. Ой, смотри, — захихикал младший Барбикен, — как щетина у тебя полезла! На лбу даже!

Андрей откинулся на спинку стула и уже расхохотался во все горло.

— Мама, мама, — давился он смехом, — на батю, на батю посмотри! Он же на гориллу похож. Большую добрую гориллу. А, может, он и есть горилла? Ой, мама, мама, ты же за гориллу замуж вышла!

Владимир Андреевич поперхнулся, выдавил нечто, напоминающее глухое "гы-гы", а потом и сам зашелся неестественно механическим хриплым смехом:

— А ты на себя, на себя погляди! Погляди на себя, — выкрикивал он сквозь судорожные всхлипы. — Уши-то, уши как выросли! Не уши, а вареники! А мордочка ма-а-ахонькая. Да ты же мартышка, мартышка! Макака. А где твой хвост, макака?

И старший Барбикен, уронив вилку, вдруг полез под стол.

— Мальчики! Да вы что?! — испуганно вскрикнула мама Лиза, хватая мужа за рубашку. — С ума сошли?! Выпили на грамм, а повеселиться на рубль хотите?

И она бросила растерянный взгляд на полупустую бутылку, стоящую на столе. Та хмуро мерцала темно-зеленым стеклом, напоминая собой один, из так любимых Андрюшей, космических кораблей на плоском космодроме столешницы. Только вид у этого корабля был какой-то угрюмо-инопланетный.

А мужская половина семьи Барбикенов уже начинала веселиться во всю. Владимир Андреевич выскочил из-под стола, с грохотом уронив свой стул и чуть не опрокинув по дороге Елизавету Томасовну. Ссутулил спину, вытянул вниз раскачивающиеся руки и на полусогнутых ногах, с каким-то утробным уханьем, выпрыгнул в коридорчик. Там испуганно затявкал Такотан.

Андрей в это время заверещал и одним прыжком взлетел на стол. Потоптался по нему, сбивая на пол тарелки, и схватился за тюлевую гардину, прикрывающую окно. Попытался качнуться на ней. Та, естественно, не выдержала и, с глухим треском срывая карниз, упала прямо на газовую плиту, на которой уже закипал чайник. И пошло-поехало. Чайник — на пол, кипяток — в стороны, визжащий Андрей — в коридорчик, перепуганная мама Лиза — в уголок кухни, всей спиной вжимаясь в стену, обложенную прохладным кафелем.

Широко раскрытыми глазами уставилась на вспыхнувшую штору, взвизгнула не хуже Андрея и кинулась к ней, на ходу крутанув кран мойки и засовывая горящую ткань под струю воды. Кухня моментально наполнилась едким дымом. "Начинаем производственную гимнастику", — кашлянул динамик, висящий над разгромленным столом. В комнате что-то загрохотало. Мама Лиза бросилась туда, скользя по влажному полу и разбрасывая в стороны осколки битой посуды. И, застыв на пороге, только ахнула. Ахать было от чего.

За несколько минут их уютная квартира превратилась в разгромленное кочевье. Полуоборванный ковер огромной заплатой свисал со стены. Ящик телевизора, сброшенный с журнального столика, огромным тусклым оком, чудом не выбитого, кинескопа укоризненно уставился на перекошенную люстру. Оборванные шторы, вместе со сброшенным с дивана покрывалом, грудой валялись посреди комнаты. Груда шевелилась и слабо повизгивала. Андрей сидел на угрожающе перекособоченном серванте, чавкая неочищенным апельсином. В правой руке он держал авоську, наполненную оранжевыми плодами, а ногами отгонял старшего Барбикена, неуклюже топчущегося внизу.

— Ребята! Вы что?! — вскрикнула мама Лиза, бросаясь к скомканному тряпью, вставая на четвереньки и высвобождая из него полузадушенного Такотана. — Вы что, ребята?! — всхлипнула. Ничего не соображающий пудель вертел головой у нее в руках. Она тоже ничего не соображала. — С ума посходили? — вскрикнула Елизавета Томасовна, поднимаясь с колен. — Да успокойтесь вы сейчас же!

Сок из под кожуры апельсина стекал по подбородку Андрея и падал на белую рубашку, оставляя на ней слизкие желтоватые пятна. Изо рта, продолжающего утробно ухать, мужа вылетали брызги слюны и мелким бисером покрывали блестящее стекло серванта. Такотан вывернулся из ослабевших рук мамы Лизы и метнулся под диван, забившись в самый дальний угол. Елизавета Томасовна проводила его растерянным взглядом и вдруг ей стало по настоящему страшно. До холодного сквозняка в костях. Она попятилась к входной двери, лепеча:

— Реб… Ребят… Что фы?..

И акцент ее звучал уже совершенно не смешно.

Владимир Андреевич, в конце концов, изловчился и схватил Андрея за ногу. С глухим рыком потащил сына на себя, роняя тем самым вслед за ним и перекошенный сервант. Елизавете Томасовна даже не попыталась броситься к ним. Ей показалось, что внезапно наступила полная, какая-то вязкая, тишина, сквозь которую замедленно валились выпавшие стекла, фарфоровые вазы и посуда из поддельного хрусталя. Все это билось об пол и разбрызгивалось в разные стороны огромными твердыми каплями до тех пор, пока огромный сундук перевернутого серванта не припечатал их к паркету. Вместе со звоном стекла во вновь озвученное пространство ворвался истерический лай Такотана.

Андрей перекатился через упавшего отца, одной ногой заехал таки ему в лоб — тот только головой затряс изумленно — и, вырвавшись из его цепких рук, засеменил на четвереньках к балкону, держа в зубах авоську с апельсинами. Старший Барбикен с рыком кинулся за ним. Мама Лиза сунулась было следом, но муж внезапно остановился, повернул голову и налитыми кровью глазами так посмотрел на жену, что ее вышвырнуло в прихожую. Ей даже показалось, что дверь в комнату захлопнула не она, а та сама с глухим треском плотно прилипла к косяку.

Господи! Да что же это такое?! Что происходит? Трубка телефонного аппарата, зажатая в руке Елизаветы Барбикен, тряслась мелко-мелко, как и все ее тело. Куда звонить? Кого вызывать? Скорую? Милицию?.. А что говорить?.. Упились, мол, до белой горячки? Господи, стыдоба-то какая! И выпили всего, смешно сказать… А, может, соседей позвать? Яременки дома должны быть. Уже, поди, прислушиваются к тому, что у Барбикенов в квартире происходит. Стыдно то как, боже ж ты мой!

В дверь позвонили. Резко и настойчиво. Мама Лиза даже вздрогнула, роняя телефонную трубку на рычаг аппарата. Тот недовольно звякнул. В комнате охрипший Такотан подавился своим лаем. Стало слышно, как там что-то хрустит, топчется и хрюкает. В дверь позвонили еще раз. Елизавета Томасовна ойкнула и бросилась к ним, трясущимися руками проворачивая головку английского замка.

— Что у вас происходит, гражданочка? — небрежно вскинул руку к фуражке усатый милиционер с одутловатым лицом. — Весь дом переполошили.

За ним стояло трое молодых людей в белых халатах: завязки сзади, рукава засучены. Еще двое, в серых костюмах при галстуках, замерли на нижней площадке. Из дверей напротив выглядывали перепуганные Яременки. Малолетняя Лялька топталась за спинами родителей.

"Они, что ли, милицию вызвали? — мелькнуло у Елизаветы Томасовны. — Так у них телефона нет". А вздрагивающие легкие уже судорожно выталкивали в пространство скомканные слова:

— Ой… Не… Н-не знаю… С мужчинами моими… С ребятами что-то… Случилось что-то…

— Перепились, наверно. Разрешите, — буркнул милиционер, отодвигая ее в сторону, и, сразу ставшая тесною, прихожая наполнилась людьми в белых халатах.

Один из них, с наметившимся животиком и с большим черным саквояжем в руках, внимательно взглянул на маму Лизу и хотел что-то сказать, но его мягко подтолкнул вперед один из молодых людей в серых костюмах. А сам остановился возле Барбикен и, так же внимательно, посмотрел на нее.

— Вы как, Елизавета Томасовна? — спросил. — С вами все нормально?

Та, даже не удивившись тому, что к ней обращается по имени-отчеству незнакомый человек, быстро-быстро закивала головой:

— Нормально, нормально… Вот только с мужчинами моими что-то…

— Разберемся, — молодой человек легко прикоснулся к ее плечу и обернулся ко второму. — Иван, присмотрите, пожалуйста, за хозяйкой. — И почему-то поморщился. — Непорядок.

— Всего не предусмотришь, — пожал тот плечами, и мама Лиза не поняла, чего это "всего"?

А белые халаты во главе с милицейской формой уже перетекли в комнату и осторожно похрустывали там битым стеклом. Мама Лиза, поддерживаемая Иваном в сером костюме, поспешила следом за ними. Владимир Андреевич, прислонившись поясницей к ограде балкона и предельно отогнувшись назад, смотрел куда-то вверх. Андрея нигде не было видно.

— Сынок! — рванулась было к открытой балконной двери мама Лиза. Но хватка у руки, осторожно придерживающей ее, была железная.

Милиционер, стоящий впереди всех, резко обернулся и встретился глазами с молодым человеком, первым заговорившим с Елизаветой Томасовной. И пожал плечами.

— Второй на крышу полез, Анатолий Петрович. Что с этим делать будем?

— Что, что! Успокаивайте быстро! — Было видно, что Анатолию Петровичу с большим трудом удается сохранять спокойствие. — И второго ловите. Гробанется еще, не дай бог.

Андрей? Андрей гробанется?! Мама Лиза представила сына, срывающегося с шаткого навеса, сооруженного над балконом, и падающего вниз с высоты девятого этажа огромной птицей с перебитыми крыльями. Слабо вскрикнула, и колени ее подогнулись.

— Эт-того еще не хватало! — выдохнул Анатолий Петрович, бросаясь на помощь Ивану, успевшему подхватить обмякшее тело. — Тащите ее в спальню пока, что ли. В чувство приведите. Лагута, — бросил он через плечо, — да сделайте же что-нибудь!

Белый халат с небольшим животиком двинулся следом за пыхтящим Иваном, бормоча на ходу:

— Сделай, сделай! Наделали уже. А все спешка проклятая! Как приспичит, так хоть стреляйся…

На балконе старший Барбикен недоуменно скреб рукой затылок. На то, что происходило в комнате, внимания он не обращал совершенно.

— Да заберите вы его! — уже откровенно раздраженно выкрикнул Анатолий Петрович. — А то скоро сюда весь ваш Гременец соберется.

Во дворе уже действительно возникла небольшая кучка людей, кажущихся лилипутами с этой высоты и иногда тыкающими вверх коротенькими ручонками. В направлении балкона Барбикенов.

Белые халаты осторожно двинулись вперед. Милиционер держался сзади. Барбикен перестал скрести затылок и уставился на них тяжелым взглядом.

— У! — выдохнул угрожающе.

— У, у, — ласково ответил один из крепышей. — Конечно, у. Иди сюда, давай вместе у.

Владимир Андреевич попятился назад, недовольно скривил лицо и ткнул поднятым пальцем в навес.

— У, у, — пожаловался.

— Угу!

И белые халаты молниеносно ворвались в тесное пространство балкона, подскочили к Барбикену и профессионально заломили ему руки за спину. Тот даже зарычать не успел. Рычать он начал тогда, когда его затащили в комнату и повалили на диван, натягивая на голову рубашку с длинными рукавами. Повизгивающий до этого где-то под одеялом, Такотан вдруг выскочил оттуда и бросился на защиту хозяина. У хозяина текло изо рта и из носа. Милиционер ударом ноги отшвырнул собаку назад. Пудель взвизгнул, но снова бросился к белым халатам. Анатолий Петрович присел на корточки и почмокал языком, подзывая его к себе. Тот подавился лаем и задумчиво уставился на него.

— Такотан, Такотанчик, иди сюда. Иди сюда, дружище. Мы же с тобой знакомы. Я тебя не обижу.

Шум на диване успокаивался. Милиционер и один из санитаров крепко держали Барбикена. Второй завязывал на спине рукава рубашки. Такотан неуверенно завилял обрубком хвоста и подошел к Анатолию Петровичу, обнюхивая его. Молодой человек ласково потрепал пса по длинным ушам. Мимо них, выйди из спальни со шприцем в руках, прошел хмурый Лагута.

— Ну, что там? — спросил у его спины Анатолий Петрович.

— Успокоительное дал. Пусть полежит, — не оборачиваясь, ответил врач и прикрикнул на своих подчиненных: — Да вы держите, держите его покрепче! Укола невозможно сделать!

Анатолий Петрович рассеяно посмотрел на то, как медленно расслабляется большое тело Барбикена. Почесал горло Такотана — тот успокоено вывалил розовый язык — и быстрым движением ощупал широкий ошейник собаки. Нырнул пальцами под него и вытащил какой-то маленький плоский коробок. Быстро сунул его в карман, обнял морду пуделя обеими руками и легонько дунул на его влажный нос:

— Спасибо, дружище. Выручил. А теперь давай на балкон — отдыхать. Переволновался, небось.

Вытолкнул, не особо сопротивляющегося, пса за балконные двери и плотно их прикрыл. Взглянул на диван, на котором спокойно и умиротворенно лежал с открытыми глазами Барбикен и обратился к Лагуте:

— Федор Николаевич, вы тут со своим пациентом побудьте, а мы с вашими орлами пока второго отловим. Как поймаем, сержант вам свистнет.

И взглянул на милиционера, вытирающего вспотевший лоб огромным платком. Тот на мгновение замер, а потом неуклюже выпрямился, поспешно надевая фуражку:

— Есть, товарищ капитан!

Анатолий Петрович кивнул санитарам и пошел вслед за ними к выходу из квартиры, на ходу бросив в полуоткрытые двери спальни:

— Иван! Мы на крыше. Вы пока осмотрите все тут. Литературу — в протокол, а с тем, что на кухне, сами знаете, как поступить…

На плоскую крышу девятиэтажки выбирались в сложившемся порядке: впереди — санитары, за ними — милиционер, а Анатолий Петрович — в арьергарде, внимательно осматриваясь по сторонам. Слева открывалась панорама привокзальной площади с игрушечными машинками, ползающими по ней, и толпами лилипутов, спешащих на пригородные поезда. Справа виднелся Днепр с участком моста, врезающегося в пенистую зелень деревьев Грюкова — правобережной части Гременца. В безоблачном небе серебристый кристаллик высоко летящего военного самолета распылялся прямым, как стрела, инверсионным следом. Двое патлатых пацанов в неимоверно расклешенных брюках синхронно и тупо ворчали головами от группы людей, выбравшихся на крышу, до будки вентиляционной шахты. В руке одного из них была зажата бутылка "белого крепкого".

— Ах, вы!.. — крякнул милиционер и пальцем поманил ребят к себе.

Те, словно загипнотизированные, но почему-то испуганно оглядываясь назад, побрели к нему.

— Что, охламоны, распитие спиртных напитков в неположенном месте устроили? — спросил сержант, вырывая бутылку из липких пальцев и совершенно не надеясь на ответ.

Но ответ был. Пацан с бутылкой легко отпустил заветный сосуд и ткнул пальцем за спину:

— Там… Там…

— Что "там"? — строго спросил милиционер.

— Придурок там, — вклинился второй подросток. — Прыгает по обезьяньи, в зубах — авоська с апельсинами. И откуда взялся, непонятно, — внезапно пожаловался он.

— Разберемся, — кашлянул сержант. — А вы дуйте отсюда и благодарите бога, что мне не до вас. В следующий раз поймаю — на всю катушку раскручу!

Пацаны, все еще испуганно оглядываясь, по одному исчезли в проеме низенького входа на крышу. Из-за будки вентиляционной шахты высунулась взъерошенная голова. И сразу же исчезла.

— Циркач. Акроба-а-ат, — протянул сержант. — Это же надо уметь: с балкона на крышу запрыгнуть!

— Вы смотрите, чтобы он назад не спрыгнул, — хмуро бросил Анатолий Петрович.

— Смотрите, смотрите… — милиционер почесал затылок прямо рукой, с зажатой в ней, бутылкой. — Вы бы объяснили все сначала. А то — бытовая ссора, бытовая ссора… Я ведь не дурак. Понимаю, что бытовые ссоры ваше ведомство не интересуют.

— Нас интересует все, что касается работников секретных учреждений, — прищурился Анатолий Петрович. — А вы что-то совсем разговорчивым стали.

— Станешь тут разговорчивым, — не на шутку начал заводиться милиционер. — Если этот придурок действительно с крыши свалится, происшествие на мне висеть будет, а не на вас. Показатели по району, опять же…

— Вот, чтобы эти показатели и были в норме, — мягко перебил сержанта Анатолий Петрович, — и чтобы вам от происшествий всяких уберечься, давайте-ка и сработаем аккуратненько. Положение исправлять надо. Значит, так. Вы остаетесь здесь и перехватываете его, если он к выходу рванет. Я сейчас осторожненько крышу обойду и с той стороны встану, чтобы он, не дай бог, с дома не сиганул. Черт его знает, что у него в голове творится. Вы, — капитан посмотрел на санитаров, молча топчущихся рядом, — с двух сторон к будке подходите и по моей команде хватайте его. Вроде, ничего не упустил? Надеюсь, хоть в этот раз все нормально получится.

Оно бы и получилось, если бы в этот момент взъерошенное подобие человека в порванной белой рубашке, с полупустой авоськой в зубах и огромной трубостойкой, брошенной когда-то на крыше радиомонтерами, в руках, не выскочило на вентиляционную будку. Подобие рычало, кривлялось и размахивало железякой. Только в воздухе свистело. Подходить к нему было опасно.

Поражаясь ловкости, с которой, не очень сильный на вид, человек орудовал многокилограммовой трубостойкой, Анатолий Петрович закричал:

— Чего стоите? Окружайте его!

Все вокруг задвигалось, сорвалось с места и бросилось вперед. Но через минуту замерло в двух метрах от будки, не зная, что делать дальше. Трубостойка разрезала горячий воздух, ни на миг не прекращая своего кругового движения.

Милицейский сержант задумчиво взглянул на свою руку, в которой так и была зажата бутылка вина, отобранная у подростков. Поднял ее над головой.

— Эй, — крикнул Андрею, — смотри!

И приложился ртом к горлышку. Анатолию Петровичу, после недавнего разговора внимательно наблюдающему за ним, показалось, что бравый сержант, пользуясь случаем, сделал хороший глоток плодово-ягодного пойла. А тот уже оторвался от горлышка, почмокал языком и ласково погладил рукой себя по животу.

— Хорошо, — крякнул.

Трубостойка начала описывать круги только по инерции, плавно замедляя свое движение. Сержант осторожно поставил бутылку на, размягченный палящими лучами солнца, рубероид и так же осторожно сделал несколько шагов назад.

— Эй, — снова крикнул Андрею, изучающего его пристальным взглядом, — хочешь? — Рукой опять погладил живот. — Возьми, попей. Вку-у-усно.

Барбикен, настороженно озираясь по сторонам, соскочил с будки на крышу. Трубостойку он тащил за собой. На мгновение задумался, выплюнул изо рта ручку авоськи — ярко-оранжевые капли апельсинов покатились по черной крыше — и сделал шаг вперед.

Налетели на него с трех сторон. Неподвижным оставался только сержант. Он подчеркнуто спокойно обмахивался фуражкой с красным околышем, молча высказывая полное неодобрение происходящему, и иронично наблюдал за возникшей потасовкой.

— Гречаник! — зло и тяжело отдуваясь, выкрикнул Анатолий Петрович, пригибая голову сопротивляющегося Барбикена к рубероиду. Руки тому заламывали санитары. — Гречаник, чего стоишь! Беги за Лагутой! Вырвется, зараза!

Однако, вырваться из трех пар цепких было затруднительно даже с учетом того, что в Барбикене явно проснулись какие-то дремлющие силы. Впрочем, силы — силами, но когда запыхавшийся Лагута всадил в кожу Андрея Владимировича тонкое жало шприца, то эти самые силы улетучились из тела, как воздух из проколотого надувного шарика. Оно, вроде, даже съежилось, и потому санитары довольно легко дотащили Барбикена до лифта. Анатолий Петрович с Гречаником спустились во двор на своих двух.

Когда вышли из подъезда, сразу же оказались в толпе зевак, собравшихся, казалось, со всех соседних домов. Двое подростков, согнанных сержантом с крыши, тоже были тут, и что-то рассказывали, во всю размахивая руками. Образно, наверное, излагали. Анатолий Петрович недовольно поморщился.

— Товарищ сержант, — подскочил к Гречанику мужичок в застиранной военной рубашке, — а что случилось? Говорят, из тридцатой квартиры парень до белой горячки допился, родителей поубивал и сам хотел с жизнью распрощаться. Правда, что ль? Это что ж, орденоносцы французские так детей своих воспитывают?

Анатолий Петрович уже не морщился, а кривился всем лицом.

— Граждане, граждане! Распитие спиртных напитков действительно имело место… — начал было сержант, но капитан мягко отодвинул его в сторону.

— Вы бы разошлись, граждане, — кашлянул. — Своими делами занялись бы, а то… Заболел человек. Устал. Переработался. Нервный срыв у него. И ничего плохого никому не делал. — Повысил голос. — Вот подлечим, и будет, как огурчик. Правда, доктор? — повернулся он к подошедшему Лагуте, только что отправившему "скорую помощь" с санитарами и Барбикеном в больницу.

Тот молча кивнул головой.

— Вот видите. Расходитесь, расходитесь. И вам, сержант, спасибо за работу. Дальше мы сами разберемся.

— Это что, Андрюха Барбикен что ли? А почему врач тут остался? — крикнул кто-то наиболее проницательный, но Анатолий Петрович с Лагутой уже исчезали в проеме подъезда.

— Как он? — уже в лифте спросил капитан доктора. — Почему реакция такая, — он замялся, — бурная.

Лагута пожал плечами:

— Всего не предусмотришь. Да и вы постоянно подгоняли. А реакция… Нормальная реакция для перевозбужденного, требующего разрядки, организма. Потому-то и в детство впали, и в обезьянник этот играть начали. Впрочем, возможно не так просто все. Нужно будет более внимательно реакцию изучить.

— Изучить, изучить… Чем же это они так перевозбудились?

Лагута снова пожал плечами:

— Ну, во-первых, радость у них. Девочка родилась. Сами же говорили. Это мы учли. А во-вторых… Во-вторых, еще что-то было. Неучтенное. Иначе бы они, как и было запланировано, просто слюни бы пускали да околесицу несли всякую. А ведь было что-то, Анатолий Петрович? — стрельнул он глазами на сосредоточенную физиономию капитана.

— Было, было, — пробормотал тот, ощупывая в кармане плоскую коробочку, вытащенную из-под ошейника Такотана. — Все было. Только что будет неизвестно.

Лифт остановился.

— Вы уж извините, что мы вас задерживаем, — обратился Анатолий Петрович к спине Лагуты, пропуская того вперед, — но сами понимаете…

— Понимаю, понимаю, — буркнул врач, открывая двери квартиры Барбикенов. — Только вы уж побыстрее. Мне за пациентом проследить надо.

— Нам всем за ним проследить надо, — скрипуче произнес Анатолий Петрович и вопросительно посмотрел на Ивана, вышедшего им навстречу.

— Все нормально, товарищ капитан, — ответил тот на немой вопрос. — Хозяйка спит. Хозяин, — он переступил с ноги на ногу, — пребывает в некотором раздумье.

— В раздумье — это хорошо, — пробормотал Анатолий Петрович. — Пусть подумает. Федор Николаевич, — обратился он к Лагуте, — вы бы подготовили Барбикена к основательному разговору, а мы с Иваном пообщаемся пока.

На кухне, куда они зашли, было уже относительно прибрано. На столе, завернутые в прозрачный целлофановый пакет, лежало несколько брошюр. "Хроника текущих событий" — извещали на верхней угловатые, какие-то самодельные, буквы. Из-под нее выглядывал край зачитанного журнала.

— Та-а-ак, — протянул Анатолий Петрович. — Только эта антисоветчина? Больше ничего нету?

— Есть несколько стенограмм выступлений Гриценка и Сахарова. Полное недоумие — такие материалы с собой таскать! И еще, — Иван постучал ногтем по краю журнала, — "Один день Ивана Денисовича" Солженицына. Но это, как вы понимаете, вещь вполне легальная.

— Была, — буркнул Анатолий Петрович, — до тех пор, пока этого деятеля из страны не выставили. — Он полез в карман, достал оттуда плоскую коробочку и протянул Ивану: — На, магнитофонные записи к делу приобщи. Картина вполне ясная. Даже скучно. Бутылку-то куда дел?

— В мусоропроводе. Никто ничего не определит. Анатолий Петрович, — внезапно замялся он, — а для чего вы усложнили все так? Рисковали, психотропы в водку добавляли? Можно ведь было просто взять этого умника, да и дело с концом. Доказательств-то вон сколько, — и Иван мотнул головой на стол с лежащим на нем целлофановым пакетом.

— А для того, лейтенант, что незачем нам плодить врагов советской власти. У нее внутренних врагов — раз, два и обчелся. Все остальные, так, — он пожевал губами, — придурки. И наша задача — доказать это всему народу. В общем, заканчивай оформление — кто понятыми были? Яременки? — а я с гражданином Барбикеном-старшим парой словечек перекинусь.

Анатолий Петрович вошел в разгромленную комнату и молча прислонился к дверному косяку. Барбикен, лежащий на диване, казалось, не заметил его. Смирительной рубашки на нем уже не было и все его внимание было сосредоточено на Лагуте, который сидел у него в ногах и что-то быстро строчил на больших листах бумаги.

— Тут вот ведь какое дело, — говорил Владимир Андреевич слабым голосом, — я, конечно, всего не помню, но ощущения… Было ощущение какой-то — как бы это сказать? — беспроблемности, что ли. Все, что было уже забылось и не имело никакого значения. Обо всем, что должно было случиться, не имелось никакого понятия. Было только "здесь" и "сейчас". Здесь есть апельсины. Сейчас мне их нужно отобрать у соперника. Вот и все проблемы. Без комплексов.

— Ага, пробуждение памяти животного существования, — не отрываясь от бумаги, пробормотал Лагута. — Хорошо, очень хорошо.

— Чего ж хорошего, доктор? — тоскливо посмотрел на него Барбикен. — Что ж это за бредятина такая с нами случилась?

— Нервный срыв.

— Сразу и у меня, и у сына? — засомневался Владимир Андреевич.

— А что ж вы хотели, — вмешался в разговор Анатолий Петрович. — Наследственность. У вас, насколько мне известно, с матерью тоже не все в порядке было.

— Вы мою мать… — угрюмо уставился на него Барбикен. — С кем имею честь?

Капитан достал из внутреннего кармана пиджака небольшую красную книжечку, раскрыл и поднес к самому носу Владимира Андреевича. Тот прищурился и чуть ли не по слогам прочитал:

— Комитет государственной безопасности. Тресилов Анатолий Петрович. Старший следователь.

Когда дошел до фамилии, еле заметно вздрогнул. Что-то она ему напомнила. Откинулся на подушку и повторил:

— Вы мою мать… — запнулся. — Ладно, замнем. А вы быстро примчались.

— Работа такая, Владимир Андреевич. Быстрая. Тем более, что я за вашим сыном из самой Москвы ехал. И не потому, что мы его в чем-то подозревали, а потому, что несем ответственность за личную безопасность каждого участника секретных программ. Тем более, космических.

— И в сортире, извиняюсь, тоже несете ответственность?

— Вот это вы зря, — нахмурился Тресилов. — Кто знает, что случилось бы с вашей семьей, если б нас поблизости не оказалось.

— А дальше что? — тихо спросил Барбикен.

— Дальше? "Дальше" от вас зависит. Материалы, которые Андрей Владимирович с собой привез, лет на пятнадцать потянут. Но мы понимаем, что не в себе человек. Что его лечить надо. В психиатрической больнице. Долго и серьезно. Это, заметьте, второй вариант. Есть и третий. Оставить его под домашним наблюдением. Вашим, — подчеркнул Тресилов, — наблюдением. Пусть живет, как и жил, встречается, с кем и встречался, с вами о проблемах житейских советуется. А вы дневник наблюдения вести будете и, в свою очередь, с врачами советоваться. Да и мы, может, поможем, если что. Это в ваших интересах, Владимир Андреевич. И в интересах вашей семьи. Вот внучка у вас родилась. Какие гены ей передались? Как лечить, если, не дай бог, случится что с ней?

Барбикен пытался унять противную тягучую дрожь во всем теле. Голова у него и так разламывалась на части, а тут еще этот… Фамилию-то его недоброй памяти Кандуба с Алкснисом вспоминали перед смертью своей. Давно это было. Забылось, а сейчас вот вспомнилось. Этот, конечно, молодой еще, но кто знает, какие у него родственнички были. Да и организации… Родственные.

— Товарищ Тресилов, — тихо начал Владимир Андреевич и запнулся: — Или гражданин?

— Ну, зачем вы так, — укоризненно развел руками капитан.

— Хорошо, хорошо…Так вот, товарищ Тресилов, вы "Книгу джунглей" читали? Киплинга?

— Что? — не понял тот.

— Про Маугли, говорю, знаете? Или про Тарзана?

— К чему это вы?

— Ну, а все-таки?

Анатолий Петрович пожал плечами:

— Про Маугли читал. В детстве. Про Тарзана кино когда-то смотрел. Американское, кажется.

Лагута заинтересованно наблюдал за ними.

— А вы никогда не задумывались над тем, почему у нас в Союзе к одинаковому, в принципе, сюжету такое разное отношение? Одну книгу печатают, издают, а вторую почему-то пытаются и не вспоминать.

Тресилов, немного встревоженный необычным развитием разговора, решил посмотреть, что оно дальше будет.

— А, — махнул он рукой, — художественный уровень совершенно различный. Там — зарубежная классика, Киплинг. А тут… Берроуз, кажется? Тут — сплошная бульварщина.

— Угу, угу, — согласно покивал головой Барбикен. — А еще, при всей схожести судеб, главные герои абсолютно разные. Маугли — человек, так сказать, из народа. А Тарзан — лорд, буржуйская косточка.

— Ну, и это, наверное…

— Наверное. Но не главное. Не знаю, анализировал ли кто-нибудь это, или чисто интуитивно получилось, но… Дело в том… Анатолий Петрович, кажется?

Тресилов молча кивнул головой.

— Дело в том, Анатолий Петрович, что когда Маугли слился с природой, то он организовал ее, стал вожаком, сколотил, так сказать, передовой отряд из ближайшего окружения, чтобы покорять и побеждать, переиначивая джунгли на свой лад. Ничего не напоминает? Эдакий Данко, у которого в руках не пылающее сердце, а зажженная хворостина. Тарзан же хворостиной не размахивал, никого и ничего не сколачивал, а оставался одиночкой и дрался за то, что ему представлялось справедливым, имея не подчиненных, а союзников не только среди животных, но и среди, что более важно, людей. Однако, он всегда оставался одиночкой. Человеком без стаи. И без стада. То есть, если Маугли — лидер-революционер, то Тарзан — одинокий, где-то отрешенный от повседневной суеты, боец-философ. Боевая машина справедливости. И "кто ближе матери-истории ценен", я не знаю. Но, что интересно и если вы это заметили, нарицательным в большей степени становиться имя Тарзана. А не Маугли.

— Вот уж не думал, что на гременецком автозаводе такие интеллектуальные токари работают, — скривился, прищурившись, Тресилов. Словно щекой к прикладу ружья прикоснулся.

— А я по жизни не токарь, — привстал с подушки Барбикен. — В юности астрономией увлекался, потом — космонавтикой. Да и сейчас еще научно-популярную литературу да фантастику почитываю.

— Бульварщина, — снова скривился Тресилов. — Опасная, нужно сказать, бульварщина. Кто-то абсолютно верно заметил — интеллектуальный разврат. Однако, к чему же ведут все эти ваши отвлеченные размышлизмы?

— Да к тому, что я, конечно, не Маугли и, тем более, не Тарзан, но и шакалом Табаки никогда не был. Особенно не могу представить себя в этой роли по отношению к родному сыну.

— А вы можете представить себе джунгли, населенные одними Тарзанами? — тихо, очень тихо, спросил Тресилов.

— А чем они отличаются от таких же джунглей, населенных одними Маугли? — так же тихо, в тон ему, вопросом на вопрос ответил Барбикен.

Их взгляды встретились, и Лагуте внезапно показалось, что в воздухе что-то зазвенело. Он переводил взгляд с одного напряженного лица на другое и внезапно подумал о том, что его пациентом мог бы стать любой их этих двоих, таких разных и таких в чем-то похожих, людей. Все дело только в условиях создания болезни. Сам Федор Николаевич не считал себя больным ни при каких условиях. За застекленной дверью балкона лохматый, давно не стриженый, Такотан, встав на задние лапы и опершись передними на стекло, смотрел на них и все не мог понять, чем же вообще занимаются эти угрюмые, замершие посредине разгромленной комнаты, двуногие существа.

20 октября 2002 года, кратер Архимед (Луна)

Блестящий такотан замер около огромного валуна и, казалось, не мог понять, чем же занимаются угрюмые двуногие существа, окруженные янтарным сиянием и сидящие прямо на грунте посреди клубящегося пылью хаоса, в которое превратилось, ровное еще позавчера, дно кратера. Существа имели довольно усталый вид. Особенно одно, с явными признаками женского пола, в коротких шортах и синем топике, одетым прямо на голое тело.

Второе существо, мускулистый длинноволосый юноша, временами украдкой посматривая на девушку, механически собирал огромный плазмер, запчасти которого были разложены перед ним. Вот он вогнал последнюю деталь в, отблескивающий вороненой синевой, приклад, перекинул оружие через плечо и пружинисто встал, отбрасывая со лба, упавшие на него, волосы. Такотан слегка шевельнулся. Девушка оставалась неподвижной.

— Руслана, — Виктор нагнулся и осторожно прикоснулся к ее плечу, — идем. Уже немного осталось. Километров семь-восемь.

— Не хочу, — прикрыла глаза Барбикен. — Никуда не хочу идти. Устала. Спать хочу. Странно, — потрогала она пульт-амулет, висящий на груди, — есть не хочется, пить не хочется, а вот спать… Словно мы не двое суток по этому бардаку прыгаем, а, по меньшей мере, неделю. Не дорабатывает что-то селайт твой.

— Так ты и спать не хочешь, — возразил Виктор. — Это тебе кажется. Чисто психологическое состояние. Селайт тут ни при чем.

— Ни при чем, ни при чем, — фыркнула Руслана. — Что ты о психологическом состоянии знать можешь? Даже вместе с такотаном своим. А про физическое… Сколько ты без сознания валялся? Часов шесть?

И Барбикен внезапно вздрогнула всем телом, вспомнив тот ужас, который испытала тогда, когда Арданьян поломанной куклой лежал среди нагромождения камней, а она сама боялась сделать лишнее движение, чтобы не вызвать очередного обвала. Весь мир балансировал на грани полного хаоса, вздрагивая от малейшего шага всей своей ободранной, вывернутой наизнанку, окаменелостью, срываясь вниз маленькими песчинками, превращающимися через мгновение в потоки крупных камней, которые потом переворачивали собой огромные, ждущие малейшего толчка, глыбы.

А Руслана взваливала на спину безжизненное тело, и, качаясь от напряжения, тащила его в очередное безопасное место, уворачиваясь от угловатых жерновов, шевелящихся со всех сторон. А когда чуть не сорвалась в, незамеченную среди пелены пыли, трещину, то села у самого ее края, положив рядом тело Виктора, и расплакалась. Громко и навзрыд. Вдруг осознав, что осталась одна на этой совершенно чужой и чуждой планете, что заблудилась в ее каменных джунглях, и что надежды на спасение больше нету.

Как она плакала! Каталась по шершавому реголиту, колотила по нему избитыми кулаками, и, размазывая по лице янтарное безобразие, давилась всхлипами: "Олег! Олеженька! Где же ты, родной мой!" И совершенно не боялась неосторожным движением вызвать очередной беззвучный, как в ночных кошмарах, камнепад, а наоборот желала этого. Хотела, уже готовясь сорвать с шеи селайтовый амулет, чтобы падающие валуны расплющили ее тело, перемешали его с лунным реголитом и похоронили под собой. Раз и навсегда. А через полчаса Виктор пришел в себя.

Руслана бросила на него быстрый взгляд и повторила:

— Ни при чем, ни при чем… Слушай, Виктор, а ты уверен, что мы в правильном направлении передвигаемся? Если, конечно, это можно назвать передвижением.

— Абсолютно уверен. Это у нас некоторые бредут, куда глаза глядят. Без соображения у нас эти некоторые.

Тут Арданьян был прав. Хотя мог бы и не иронизировать. Ирония в его голосе пугала Руслану. Когда он пришел в себя, и слабеющие пульсации его селайтовой оболочки сменились ровным и сильным мерцанием, то первым делом прекратил хаотические передвижения Барбикен. И оказалось, что идти надо в совершенно ином направлении. В противоположном.

Виктор с размеренностью машины шел впереди, прокладывая путь среди нагромождения камней, как тральщик — фарватер по минному полю. Вскоре вышли к месту последней схватки. Вернее, к тому, что от него осталось. И, конечно, они никогда бы не узнали его, если бы не чудом найденный плазмер, брошенный Русланой. Да и напрочь заваленный такотан Виктора оказался рядом.

Он выбрался из-под огромной груды камней, доводя окружающий хаос до совершенства, и в дальнейшем их передвижении роль тральщика начал выполнять именно он. Это было логично и своей логичностью понравилось Руслане. Виктор, все-таки, был больше похож на человека. Более того. Иногда Барбикен с каким-то испуганным изумлением осознавала, что он похож на человека, который все больше и больше ей нравится. Хотя бы тем, что ни разу не вспомнил про ее страшный выстрел. А мог бы. Ведь…

Руслана нахмурилась и закусила губу:

— Слушай, если до комплекса недалеко осталось, ты бы не мог кого-нибудь оттуда вызвать? Манов своих. Или Калу. С нумой вместе, чтобы ног не бить.

Виктор вздохнул и присел на корточки возле Барбикен:

— Понимаешь, Руслана, я не хотел тебе этого говорить, но… Дело в том… Дело в том, что комплекс не отзывается.

— Как не отзывается?!

— Молча. И совершенно. Там что-то случилось.

Барбикен вспомнила яйцо "Лунной Республики", перепахивающей лучом дно кратера по направлению к комплексу. И монстра под названием Керчак, исчезнувшего на запыленной нуме в том же направлении.

— "Республика"? — тихо спросила Виктора. — Или?..

И оборвала себя. Тема Керчака не была темой для разговора с Арданьяном.

Руслане показалось, что он понял ее. Потому что Виктор отвел глаза в сторону и глухо переспросил:

— "Республика"?.. Не похоже. По крайней мере несколько часов назад я не мог отождествить ее с комплексом. И сейчас не могу. И в ближайшем будущем тоже.

Барбикен внимательно посмотрела на Арданьяна:

— Что значит "отождествить"?

— А то и значит… Понимаешь, последнее время я… Я чувствую время. Это не предсказание, это что-то другое. Я знаю, когда происходят события, случившиеся даже не со мной. Вот только их местонахождение определить не могу. Сам не пойму, что это такое… И оболочка. Раньше без пульта я бы не смог ее удерживать. Вот и мама все это заметила.

Вспомнив про Эллис, Виктор моментально нахмурился. Даже сияние вокруг него, казалось, потускнело.

— Тоже мне, чревовещатель, — внутренне поежилась Руслана и попыталась отвлечь юношу от его мыслей. — А ну скажи, что происходило со мной, — она на мгновение задумалась, — двадцать пятого июля семьдесят четвертого года.

Арданьян прищурился.

— С тобой?.. Пойми, я же сказал, что не могу этого знать. Я. Чувствую. Время. По отношению к тебе двадцать пятого июля семьдесят четвертого имеет небольшой привкус страха, сильный запах непонимания и… — он запнулся, — и ощущение прикосновения мокрой… Ткани, что ли? Слушай, по-моему, ты…

И юноша покраснел. Руслана покраснела тоже.

— Ладно, чревовещатель. Мне тогда всего день от роду было. В роддоме я была, а отец…

— По отношению к отцу, — забубнил Арданьян, — запах лекарств забивает все остальное. Кроме страха. Едкость лекарств, едкость ужаса. Потустороннего какого-то, терпкого, вязкого, галлюциногенного…

— Хватит! — выкрикнула Руслана, тяжело дыша. — Не надо! Перестань. Время у него пахнет, видите ли. Отец мой в это время в больнице был. Не по своей воле, правда… Но, слушай, кто же это тебя на такие фокусы запрограммировал?

Виктор сделал вид, что не услышал последнего слова. Он тяжело вздохнул и произнес:

— Совершенно не понимаю, что происходит. Это только недавно началось. Раньше такого никогда не было.

— Слушай, а будущее?.. Какого оно у нас цвета-запаха?

— Хватит! — Арданьян резко встал, изо всех сил сжав зубы. — Нормального оно цвета будет, если попробуем к комплексу выйти. Иначе вообще без масти останемся. В прошлом, будущем, сейчас, на Земле, на Луне… Не знаю я! — видно было, что он изо всех сил старается сдержать себя.

— Слушай, а второй корабль, про который ты говорил? Ты же сразу сказал, где он упал.

— Да не я сказал, — даже застонал Виктор, — а сейсмографы. Я просто почувствовал воронку, в которую время утекает. А это означает смертельное падение. Короче, ты идешь или нет? — внезапно сорвался он на крик. — Или будем здесь разговоры разговаривать?

Перепугано вскакивая с реголита, Руслана краем сознания отметила, что Виктор применил словесный оборот, часто употреблявшийся Олегом. Почувствовал он его, что ли? Но, как бы там ни было, от этого он стал — ну, совсем! — человеком. Правда, злым и раздраженным человеком.

Перепрыгивая через мелкие трещины, спотыкаясь об корявые булыжники, поскальзываясь на каменной мелочевке, Руслана брела за Виктором, изучая небольшой синяк на его, бугроватой от мышц, спине. Синяк тоже был совсем человеческим. Такотан прокладывал фарватер метрах в двадцати от них.

Внезапно Виктор остановился и повернулся к Руслане, вытянув руку вперед:

— Смотри!

В пространстве между двумя, наклоненными в разные стороны, утесами разгоралось неясное свечение, напомнившее Барбикен свечение лайстонов за краем кратера в первый день их прилунения. Только сейчас лайстонов в том направлении не было. В том направлении находился комплекс "Архимед". Неизвестно чей и неизвестно для чего созданный.

Внезапно такотан коротко стрекотнул, развернулся и полез на правый утес, осторожно выискивая в нем впадины для рук и ног. Руслана поняла, что Виктор хочет изучить окрестности взглядом своего механического собрата. Ей, бестакотанной, на это надеяться не приходилось. Поэтому она обошла Арданьяна, ударила пару раз рукой по шершавой поверхности левого утеса, проверяя его на прочность и уже подняла было ногу, чтобы начать карабкаться наверх, как была остановлена сильной рукой Виктора.

— С ума сошла? — зашипел он. — Голову разбить хочешь?

— А как же твой хваленый селайт? — поворачиваясь к нему, иронично бросила Руслана.

Арданьян хотел что-то сказать, но потом махнул рукой и мягко отстранил Барбикен от утеса. Поправил за спиной плазмер, коротко выдохнул селайтовый воздух и, резко подпрыгнув, ударил ногой по наклоненной глыбищи. Та, словно удивившись этому, покачнулась, и начала медленно падать набок, вздымая клубы желтовато-серой пыли.

— Вот так, — хмуро вздохнул Виктор и взглянул на, упрямо закусившую губу, Руслану. Еще раз вздохнул: — Ладно. Лезь за такотаном. Я внизу побуду.

Через пять минут Барбикен, касаясь плечом тусклой поверхности ртутного робота, стояла рядом с ним, пораженно вглядываясь в открывающуюся с пятиметровой высоты панораму. Арданьян взглядом такотана видел, очевидно, то же самое.

Со всех сторон Руслану окружало нагромождение камней самого разного размера — от небольших глыб, до огромных утесов, подобных тому, на котором она стояла. Поверхность некоторых из них была оплавленной. Казалось, вся Луна решительно сбросила с себя пыльную шубу, обнажив свои корявые внутренности. Впрочем, полупрозрачная кисея пыли тоже существовала. Он слегка мерцала серебристым светом до самого зазубренного горизонта: для того, чтобы пыль осела окончательно, нужно было гораздо больше времени, чем двое суток, прошедших после лучевого удара "Республики". Вдалеке, на пределе видимости, к этому серебристому мерцанию подмешивалось желтоватое свечение. Там каменный хаос смешивался с рваным краем кратера. И там находился "Архимед".

— В последний раз, — послышался снизу, приглушенный разрывом селайтовых оболочек, голос Виктора, — я наблюдал такое лет десять назад, когда шел густой метеорный поток, и была большая вероятность попадания в комплекс какого-нибудь шального метеорита.

— То есть, это значит…

— Комплекс включил общую защиту.

Руслана всмотрелась в свечение, чуть покачивающееся над стенкой кратера. Потом слегка нагнулась и обратилась к маленькой фигурке Виктора, топчущегося внизу:

— Эй, ты сказал, что комплекс последний раз включался лет десять назад. А до этого?

Наступила короткая пауза, после которой Арданьян нехотя ответил:

— "До этого" мы только на старых фотографиях видели. Начала шестидесятых. Тогда комплекс расстреливал каждый космический аппарат, приближающийся к Луне.

— Расстреливал?! — ахнула Руслана.

— Ну, возможно, это слишком сильно сказано. Точнее, он создавал условия для всяких там неполадок.

— Но… Но, зачем?

— В то время существовала реальная опасность переноса ядерных испытаний с Земли на Луну. Комплекс защищался.

— Защищался? Но, послушай, тогда получается, что…

— Да, — жестко перебил Виктор Руслану, — приблизиться к "Архимеду" сейчас проблематично. Одна надежда на то, что у нас низкая скорость передвижения. Должен, по идее, учесть. — Он сделал короткую паузу. — Ладно, спускайся. Проблематично, не проблематично, но мы попробуем. Другого выхода нет.

Такотан вдруг вздрогнул, быстро подхватил Руслану на руки — та даже испугаться не успела — и… прыгнул с утеса вниз. Полет был плавным, посадка — довольно мягка, Барбикен — рассержена до предела.

— Ну, ты!.. — набросилась она было на Виктора, после того, как такотан осторожно поставил ее на грунт. Но тот уже поворачивался к ней спиной.

— Пошли, — бросил через плечо, подтягивая ремень плазмера и пристраиваясь за такотаном. — Не нравится мне все это.

Руслане тоже не нравилось то, что, по мере приближения к комплексу, окружающий хаос принимал характер психического припадка. Кроме того, Барбикен все больше и больше беспокоил тихий, но постоянно усиливающийся звон, наполняющий все вокруг и уже двое суток отдающийся в ее ушах. Руслана относила это явление к усталости и переживаниям последних дней, но от тихого, звенящего звука ее тревога шла по нарастающей. В конце концов, она не выдержала и спросила, у спины, маячащей впереди:

— Виктор, ты ничего не слышишь?

Юноша резко остановился и оглянулся. Лицо его было сосредоточенно-отрешенным. Барбикен даже показалось, что он не видит ее.

— Что?..

— Звон какой-то… Это у меня в голове или…

— Звон?! Ах, звон! Так это же Луна звенит. Так всегда тут бывает после ударов. Где-нибудь на обратной стороне молотком стукнешь, а в "Архимеде" слышно. А после последних шуточек "Республики", — он обвел широким жестом нагромождение камней, — сама понимаешь. — Арданьян на мгновение замолчал, явно прислушиваясь к себе. — Меня это не волнует. Меня сейчас другое волнует. Через несколько минут мы встретимся с "Лунной Республикой". Где, не знаю. Но, судя по короткому сроку, это произойдет где-то здесь.

Барбикен бросила обеспокоенный взгляд на черное мутное небо, ограниченное, вставшими на дыбы, глыбами. Никакого движения в нем не наблюдалось.

— С "Республикой"? — переспросила. И иронически ухмыльнулась: — Что, времечко завоняло?

Арданьян ничего не ответил, прищурив глаза и полностью уйдя в себя. По еле слышному стрекотанью — как она его слышала, было еще одной загадкой — Руслана поняла, что он связывается с такотаном.

Согласно кивнув кому-то невидимому, Виктор снял с плеча плазмер и в упор взглянул на Барбикен:

— Останься здесь. Я сейчас определюсь и вернусь.

Руслана напряглась:

— С чем "определюсь"?

Виктор переступил с ноги на ногу:

— Мученья наши, кажется, окончились, но "Республика" меня беспокоит…

— В каком смысле окончились?

Виктор неопределенно махнул рукой в сторону узкого ущелья, в котором перед их остановкой исчез такотан:

— Там начинается ровное пространство. До самого комплекса. И я не знаю, что лучше: оставаться пока тут или выйти на равнину.

— Я пойду с тобой.

Арданьян хотел было возразить, но, взглянув на закушенную губу Русланы, только пожал плечами:

— Пошли.

Ущелье, из которого они вышли, действительно вырывалось на памятную плоскую и волнистую равнину, вздыбившуюся через несколько километров стенами кратера. Прямо напротив них стена изгибалась знакомой впадиной и в ней можно было различить несколько окон комплекса. Окна светились ярким насыщенным светом. Менее насыщенное свечение сползало с гор на равнину, укрывая ее мерцающей дымкой. Она сходила на нет и полностью исчезала невдалеке от такотана, замершего метров в двадцати от Русланы и Виктора.

Барбикен оглянулась. Картина сзади поражала. Создавалось впечатление, что миллионотонный каменный поток, ринувшийся на комплекс, внезапно был остановлен непреодолимой преградой и вздыбился, в последнем усилии, указывая на нее многометровыми корявыми пальцами.

"Боже! — мелькнуло у Русланы. — Неужели мы выбрались оттуда?" И пожала плечами, поворачиваясь назад к комплексу: вопрос был чисто риторическим. В голосе, внезапно ворвавшемся в селайтовую оболочку, риторические нотки отсутствовали напрочь.

— Арданьян! Барбикен! Если вы меня слышите — а я почему-то уверен, что это так — не делайте резких движений. Медленно, очень медленно, повернитесь и посмотрите на утесы слева от себя.

Руслана оцепенела. Виктор тоже не сделал ни одного движения. Но его такотан юлой крутнулся на месте, вскинул руки, и два зеленых луча метнулись над головами лунных путешественников по направлению к застывшему каменному потоку.

Все последующее пронеслось с такой скоростью, что Руслана еле успела воспринять разрозненные обрывки произошедшего. Вспышка. Две шаровые молнии, возникшие в месте соприкосновения лучей, летящих навстречу друг другу. И мягкий хлопок дрожащих сфер, рассыпавшихся фейерверком разноцветных искр.

Удар световых потоков был настолько силен, что такотана его отдачею отбросило назад, прямо в сгущающуюся дымку селайтового поля комплекса. У двух фигурок в гибких зеленоватых скафандрах, замерших на вершинах утесов, той же отдачею выбило из рук их плазмеры. Медленно кувыркаясь, они полетели во тьму, уплотняющуюся за спинами зеленых скафандров. Самих их бросило из стороны в сторону, но они удержались на верхушках скал.

А Виктор уже разворачивался и брал их под прицел своего оружия. Такотан, так и не достигший в своем падении лунного грунта, вдруг начал стремительно краснеть и вот уже огромным раскаленным углем вылетел из селайтовой дымки, отброшенный ею прямо к подножиям скал, на которых еще отчаянно балансировали зеленые скафандры. Ударился изо всех сил об угловатую поверхность и замер в россыпи камней, поблескивая там остывающим слитком металла.

Виктор качнул стволом плазмера и крикнул:

— Маккольн! Я советую вам прекратить ваши игры! Я думаю, что мой плазмер — довольно весомый аргумент против вашей обезоруженности.

— Ошибаешься, Арданьян! Поскольку твоя ртутная кукла выведена из строя, наши шансы сравнялись. Кстати, ты не знаешь, почему ее отшвырнуло от родного порога? Но, в любом случае… Чжан, бери на прицел девку и стреляй при первой же попытке нашего юного друга нарушить паритет.

— Дэн! — ворвался в эфир знакомый — такой знакомый! — Руслане голос. — Ты же мне обещал!

— Олег! — тихо ахнула она, лихорадочно переводя взгляд с одной зеленый фигуры на другую: которая?

Впрочем, это стало понятным уже через несколько секунд, когда один из скафандров, полыхнув малиновым пламенем ранцевого двигателя, сорвался со скалы и начал стремительно приближаться к ним.

— Командир? — вопросительно всколыхнулся эфир чуть хрипловатым голосом.

"Чжан", — понял Виктор, давно уже заметивший в тени ущелья, из которого они вышли на равнину, очертания третьей фигуры в зеленом костюме. В руках у нее угадывался плазмер. И было непонятно, каким образом у "Республики" началось размножение экипажа.

— Отставить! — громыхнул Маккольн в ответ на вопросительные интонации эфира. — Пусть его. Девку держи под прицелом.

А "девка" уже бежала навстречу зеркальноголовой ящерице, зависшей в десятке сантиметров от лунного грунта.

Внимание Виктора раздвоилось. Кроме того, он ощущал, что поток времени начинает разбегаться на несколько ручейков. И в пенистом веществе только одного из них не было отвратительного привкуса смерти.

Тресилов впечатал подошвы ботинок в зернистый реголит. Руслана укутала его скафандр теплым янтарным сиянием и обеими руками обняла непроницаемую зеркальную сферу гермошлема.

— Олег! Олеженька, — выдохнула. — Как я извелась вся! Сколько вынесла! У нас тут столько всего было!.. А с тобой, с тобой все нормально? Нормально?..

Тресилов не отвечал, обняв ее и прислонившись гермошлемом к лицу девушки.

— Где же ты пропадал? Где??? Почему сразу не вытащил меня отсюда?

— Так вот он я, Руська, вот. Нормально все, нормально. Будем жить, Руська! Я же с боем к тебе прорывался, сама видела. А ты тогда… Ладно, Руська, ладно. Все хорошо. Все хорошо теперь будет. Теперь я тебя никому не отдам.

— Но почему ты во второй раз сразу не пришел?

— Так ведь обстоятельства. Сама знаешь. Да и ты хороша. Почему в прошлый раз сразу к кораблю не побежала? Куда тебя, вообще, от "Тайги" понесло? Если бы не дергалась, давно бы на Земле пивом баловались.

— На Земле… Обстоятельства… Как же получилось, что разлучили нас обстоятельства эти? И… И что с Наруддиновым произошло? Что?!

— Так ведь сказано — авария. Кислородные баки взорвались. Мне Сергея Михайловича не меньше твоего жаль. Но это — космос, Руся. Обстоятельство такое. А ты, наверно, невесть что себе вообразила.

— Обстоятельства… Снова обстоятельства. Обстоятельный ты человек, Олег. Прагматичный. Маккольна-то откуда знаешь?

— Ну… С Земли еще. Помнишь, мы с тобой о Лунной Республике разговаривали? Решили контакты с ней искать? Вот я и нашел. Сюрприз тебе хотел сделать.

— Считай, что сделал. Почему же Маккольн до сих пор тебя на Землю не вернул? После такой аварии-то?

— Так ведь тебя искали, Руслана. Без тебя мы никак улететь не могли. Но теперь… Теперь, считай, все позади. Впереди — только Земля, Руська. Наша Земля.

— За… Забери меня отсюда, Олег. Забери!

— Конечно, Руська! Конечно, девочка моя! Идем со мной, идем. Со всей этой машинерией потом разберемся. Дэн понять должен.

Руслана внезапно отстранилась от зеркального шлема, в котором не было видно лица Олега. Это ее раздражало.

— Что должен понять Маккольн?

— Н-ну, — замялся Олег, — что устали мы все. Что пора перерыв сделать. Что, в конце концов, пора сообщить Земле про, мягко говоря, все странное, происходящее на ее естественном спутнике.

— Это странное из меня все нервы вымотало, — пожаловалась Руслана.

— Но ты хоть что-нибудь выяснила? Откуда эта база здесь? Кому принадлежит?

Руслана пожала плечами:

— Некогда выяснять было. Вы с Маккольном не давали. Его, кстати, судить надо за все его фокусы. Международным судом судить. А что касается другого, — она оглянулась на Виктора, напряженно замершего с поднятым плазмером, — то это — какие-то одичавшие андроиды. Как в каком-нибудь фантастическом фильме. Зачем их создавали, один бог знает. Связи с Землею, насколько я поняла, у них нет. Хотя все интерьеры базы — земные. И, вообще, гораздо интереснее всего эти образования — лайстоны. Однако… Однако, давай разбираться со всем этим после возвращения на Землю. Давай?

— Давай. После возвращения. Пошли?

Руслана снова оглянулась на одинокого, так ни разу и не пошевелившегося, Арданьяна и внезапно с ужасом поняла, что не хочет покидать его. Или, что равнозначно, идти с Олегом к подозрительному типу Маккольну. Последнее было более-менее понятно. Первое — не понятно вообще.

— Олег, — она опять обеими руками обняла зеркальную сферу, — ты бы шлем снял. Со мной рядом, между прочим, можно без скафандра обойтись.

— Может не надо? — засомневался тот. — Страшновато.

— Да, страшновато, — согласилась Руслана. — Слушай, а давай, может, тут останемся? С этими, — она мотнула головой в сторону Арданьяна, — у меня, вроде, неплохие отношения сложились.

— Какие такие отношения могут сложиться с машинами? Тем более, с одичавшими машинами. Сама ведь говорила. К тому же, по твоим словам, связи с Землей у них нет. Мы, что, до скончания века на Луне куковать собираемся?

Аргумент был неотразим, но что-то не давало Руслане согласиться с ним полностью. Кроме того: комплекс не отвечает. Виктор совсем один остается. Бросить его сейчас — в этом было что-то похожее на предательство. Даже по отношению к вещи.

— Олег, — тихо сказала Барбикен, — давай поможем Виктору в комплекс пробраться. А потом… Потом улетим и пусть дальше с ним Земля разбирается.

— Да я хоть сейчас, — развел руками Тресилов. — Вот только Дэн. Не знаю, согласится он или нет.

Руслана снова вплотную приблизила лицо к зеркальной поверхности гермошлема, пытаясь разглядеть за ним глаза Олега. Но увидала только свои, неестественно искаженные то ли усталостью, то ли выпуклостью сферы. Вздохнула и сделала шаг назад.

— Маккольн! — крикнула в пространство. — Виктор! Вы меня слышите?

— Очень даже неплохо, юная леди, — всколыхнул селайтовую оболочку спокойный голос командира "Лунной Республики".

— Руслана, вам опасно там оставаться, — в голосе Арданьяна звучали тревожные нотки и был он более… Человеческим, что ли?

— Господа Маккольн и Арданьян! — голос же Русланы был совершенно механическим от, скрываемого в нем, напряжения. — Мы с господином Тресиловым предлагаем всем нам временное перемирие. Сейчас мы общими усилиями попытаемся проникнуть в комплекс. Если это удается, то мы с помощью Виктора консервируем его и возвращаемся на Землю. Делаем соответствующее заявление и дальнейшее изучение всех этих феноменов проводим только под эгидой международных организаций. Как вам такой план?

— Я никогда не покину "Архимед", — сразу же отозвался Арданьян. — И никого не пущу туда. Это — мой дом.

— А я, — откликнулся с вершины скалы Маккольн, — всегда смогу войти в него без чьей-либо помощи.

— Оно и видно, — иронично бросил Виктор, кивая головой на равнину, в которую уперся каменный поток от залпа "Республики", — оно и видно, как у вас получилось войти.

— Кроме того, — не обратил на него внимания Маккольн, но голос его едва уловимо повысился, — кроме того, я никогда не пойду на контакт даже с человеком, не говоря уж о механизме, причастным к гибели моего друга.

— Друга? — не поняла Руслана.

— На помощь Маккольну прибыл еще один корабль с Земли, — хмуро пояснил Тресилов. — Комплекс уничтожил его вместе с одним из членов экипажа.

"Второй корабль, про который говорил Виктор", — мелькнуло у Барбикен, а вслух она произнесла:

— Да что у него, целый космофлот, что ли?! — И повернулась к Арданьяну. — Виктор, это правда?

— Правда, — качнул тот стволом плазмера. — Наверное, правда. Но комплекс тут ни причем. В этом я могу поклясться.

— Прелестно! — донеслось со скалы. — Машина, умеющая клясться! Такого еще свет не видывал. И вы верите ему, миссис Барбикен?

Руслана внимательно всмотрелась в напряженную фигуру Виктора.

— Верю… Я не верю вам, Маккольн.

— Ах, вот как!.. Наверно, это взаимное чувство. Мне тоже что-то подсказывает, что вы не та Руслана Барбикен, с которой я имел честь познакомиться несколько дней назад, и которая была похищена из кратера Тайга. Олег, — обратился он к Тресилову, — тебя не удивляет, что твоя старая знакомая обрела способность разгуливать чуть ли не нагишом в безвоздушном пространстве?

— У нее пульт какой-то на шее, — буркнул Тресилов.

— Пульт? — в бесстрастном голосе Маккольна прорезались заинтересованные нотки. — А ознакомиться с ним ты не можешь?

— Да пошел ты!.. — второй раз буркнул Тресилов.

— Чжан, — голос Маккольна вновь стал неестественно спокойным, — мне нужна эта девка. Достань ее.

Зеленая ящерица выпрыгнула из тени ущелья. Виктор резким движением направил плазмер на верхушку скалы.

— Если ваш… — он не нашел эпитета для подчиненного командира "Республики", — сделает хотя бы шаг, я успею достать вас, Маккольн.

— Неужели? — холодно спросил тот. — Понаблюдайте, друг мой, за тем, что сейчас произойдет.

В эфире раздался короткий щелчок и из-за вздыбленных скал, перекрывая собой половину горизонта, начало выползать что-то огромное, гладкое и мертвенно-блестящее. "Республика" шла на минимальной высоте и от этого казалась чрезвычайно угрожающей. Вот она зависла у самой кромки селайтового поля, прикрывающего комплекс, и в заостренной части ее корпуса начали открываться бойницы плазеров.

— Впечатляет? — хохотнул Маккольн. — Ларсен, — крикнул он в пространство, — держи все под контролем и если что…

Он полыхнул ранцевым двигателем и через минуту оказался возле Тресилова. Виктор отдал должное главному "республиканцу": летал он математически выверено и театрально грациозно.

А тот уже медленно шел по направлению к Барбикен. Руслана испуганно пятилась от него. Ствол плазмера в руках Арданьяна качался от Чжана к Маккольну. Тресилов неуверенно топтался на месте.

— Ты даже не подумал о том, урод электронный, — обратился Маккольн к Виктору, не поворачивая, впрочем, к нему головы, — почему оказался в западне. Но я сейчас расскажу тебе это. Просто я ждал тебя тут. Я знал — слышишь: знал! — что ты возникнешь в этом месте. Правда, не знал, когда. Ну, ничего, можно было подождать. Можно было расслабиться после того, когда без чьей-либо помощи — слышишь: без помощи! — комплекс оказался под нашим контролем. Под нашим жестким контролем.

— Мне почему-то кажется, что вы элементарно врете, — не двигаясь с места, ответил Виктор на его тираду. Ствол его плазмера был опущен. Глаза напряжены до невозможности.

— Да? — Дэн замедлил шаг. — Почему же это?

— Время вашего совмещения с временем комплекса находится несколько дальше. А пока, извините, вы с ним существуете в разных координатах.

— Время? — поперхнулся Маккольн, и Руслана отметила, что это было первое проявление удивления в его голосе. — Ты хочешь сказать, что…

Но его фраза, как и удивление, осталась незаконченной. В селайтовые оболочки Арданьяна и Барбикен ворвался какой-то истошный визг. Очевидно, то же самое произошло и в эфире, потому что зеленые скафандры как-то синхронно заворочали своими зеркальными шлемами. Еле заметная, сходящая на нет, кромка дымки за спиной Виктора внезапно начала сгущаться и клубиться бежевыми вихрями, вытягивающимися в оранжевые смерчи.

— "Республику"!!! — заорал Арданьян, бросаясь к Руслане. — Уберите "Республику", Маккольн! Комплекс, видите ли, они контролируют, идиоты!

— Ларсен! — успел еще рявкнуть Дэн перед тем, как один из наиболее стремительно вращающихся смерчей ринулся к жирно блестящему, зеленому брюху космического аппарата. "Как огромная навозная муха", — мелькнуло у Русланы.

А пилот "Республики", видимо, сам уже заметил приближающуюся опасность и корабль стремительно, на предельном ускорении, взмыл вверх, стремительно превращаясь в синеватую точку. Оранжевая спираль своим утончающимся концом потянулась было за ним, но явно не успевала достать корабль. Поэтому она метнулась из стороны в сторону, словно досадливо рукой махнула, и изо всех сил хлестнула по зыбкому нагромождению камней. И началось…

Грунт всколыхнулся и зубы рваных скал зашевелились на всем протяжении видимого пространства, будто хотели отгрызть еще кусок, подгоревшего до черноты, неба. Над ними начали вздыматься клубы пыли, в которых иногда проскакивали белые искры, напоминающие собой электрические разряды. Некоторые из скал повалились назад, некоторые — вбок, а передние — вперед, по направлению к комплексу, кромка дымки над которым уже превращалась в сплошную стену оранжевых, с ядовито-желтыми отблесками, вихрей.

Они танцевали, раскачивались и изгибались до самой колышущейся лунной поверхности, наугад хлеща расширяющимися концами по всему, окружающему их. Вот один из вихрей, осыпаясь снопом искр, ударил по скале, под которой металась зеленая ящерица по имени Чжан. Каменная стена ущелья за его спиной начала, сначала — медленно, а потом убыстряя свое движение, валиться на него. Эфир был переполнен трескучими, словно пространство рвалось, помехами, сквозь которые протиснулся, искаженный до неузнаваемости, голос Маккольна:

— Чжа-а-ан!!! Беги!

Какая-то неясная тень, мерцая с зеленоватыми отблесками, метнулась сквозь клубы поднятой пыли по направлению к капитану погибшего "Лунного Президента". Или это в глазах рябило? Но, как бы там ни было, фантом явно опаздывал. Многотонное каменное надгробие впечаталось в грунт всей своей плоскостью, похоронив под собой, захлебнувшегося кровавым визгом, человека.

— Дэн!!! "Республику"! Возвращай "Республику"! — расслышал Виктор голос Тресилова в трещащем пространстве. — Загнемся все сейчас к чертям собачьим!

Но Маккольн не ответил ему, а, бешено вращая головой, внезапно подпрыгнул на месте и, включив ранцевый двигатель на полную мощность, ринулся в стремительно сокращающийся проем между двумя покачивающимися вихрями. И Арданьян с некоторым удивление отметил, что командир "Республики" принял единственно правильное решение.

Потому что комплекс допустил одну существенную ошибку. Увлекшись атакою на корабль, он перегрузил локализациями напряжения внешнюю кромку селайтового поля и теперь она напоминала собой рыбацкую сеть с крупными ячейками, сквозь которые рыбья мелочь могла проскочить внутрь беспрепятственно. Если успевала. Маккольн успел. Два вихря обвились вокруг друг друга, схлопывая узкий проход, но его, ставшая синею от желтого сияния, слившегося с зеленью скафандра, фигура уже исчезла во внутренней, штилевой части силового поля.

— Руслана! — голос Виктора попытался пробиться сквозь помехи к девушке, едва различимой в клубах обезумевшего хаоса. — Ко мне! Нужно делать, как он!

Но, то ли голос Арданьяна был чересчур слаб, то ли помехи чересчур сильны, однако Руслана его не услышала. Или сделала вид, что не услышала.

— Олег! — различил Арданьян ее слабый вскрик. — Олеженька, спаси меня! Ранец, ранец включай!

Виктор бросился вперед, уворачиваясь от хищных плетей вихрей, хлещущих по грунту, и, стараясь не терять из виду Барбикен вместе со второй, неуклюжей фигурой, топчущейся по вздрагивающему реголиту.

Тресилов растерялся. И только крик Русланы вывел его из болезненного оцепенения. Ранец! Конечно же, ранец! Он сразу врубил его на полную мощность, но Руслана уже обхватила его обеими руками, прижалась к нему всем телом и аппарат начал поднимать двойной груз не стремительно, а медленно наращивая скорость. Очень медленно, потому что бешено вращающаяся воронка уже приближалась к ним, и времени до столкновения оставалось все меньше и меньше.

Руслана так и не увидела глаз Олега за непроницаемой зеркальной поверхностью гермошлема перед тем, как он, грубо схватив запястья девушки, разорвал объятия и оттолкнул ее от себя. Вниз. В клубящийся хаос. Прямо в прожорливые пасти энергетических вихрей.

Ранцевый двигатель сразу же начал набирать скорость, но оранжевая плеть хлестнула его раньше, чем он смог выйти из радиуса ее действия. Хлестнула изо всех сил, словно в наказание за только что совершенное им. Орущий клубок нервов и жил, скомканный в чешуйчатом мешке зеленого скафандра, отбросило в сторону и кинуло прямо на каменное острие, наклоненной под углом градусов в тридцать, зазубренной глыбы. Нанизало тело на нее, переламывая позвоночник и наполняя все вокруг ослепляющей, оглушающей болью.

А Руслана, отчаянно размахивая руками и ногами, падала с сорокаметровой высоты прямо на плеть нового, разворачивающегося смерча. Виктор по-звериному зарычал, направил ствол плазмера на лунный грунт и резко нажал спусковой крючок. Ударная сила, вырвавшейся на свободу, плазмы швырнула его тело вверх, прямо навстречу падающей Руслане.

Арданьян отбросил плазмер в сторону и широко, словно крылья, раскинул руки, пытаясь поймать ими, стремительно приближающуюся, девушку. Получилось. Более того, получилось выйти из-под удара селайтовой плети. Но лишь для того… Лишь для того, чтобы попасть под удар другой.

Полуоглушенный, изо всех сил прижимая Руслану к себе, Виктор летел в сторону накренившихся скал. Перед тем, как, пройдя по широкой дуге, влететь спиной в груду шевелящегося щебня, Арданьяну показалось, что под ними промелькнуло, переломанное каменным острием, тело Тресилова. А потом наступила темнота.

13 сентября 1979 года, Море Дождей (Луна)

А потом наступила темнота, и все попытки Джона восстановить энергопитание тантора ни к чему не приводили. Впрочем, она была не права. Минут через сорок тускло замерцало аварийное освещение, которое, по идее, должно было включиться сразу же после возникновения нештатной ситуации. Но, идеи, возникающие на Земле, на Луне очень часто не срабатывали. Это начало принимать признаки неумолимого закона. И в последнее время они с Джоном прилагали все усилия для того, чтобы, если не опровергнуть, то хотя бы пошатнуть устои этого самого закона.

А сколько было радости, когда Джону удалось таки воплотить в металл и пластмассу установку прямоточной подпитки двигателя тантора и, таким образом, разрешить, наконец, проблему, над которой бился еще отец Дика! Теперь не нужны были многотонные батареи, ограничивающие время полета аппарата и не позволяющие сделать рейды на лунный комплекс обыденным делом. Правда, теперь они были прочно привязаны к комплексу земному, что несколько ограничивало свободу маневров, но за все надо платить.

"Луч — порох, тантор — снаряд. Странно, но мы вернулись к идее Жюль Верна с его пушкой, но на более высоком уровне. Вот бы дед смеялся!" — сказал тогда Джон. И добавил, что работа карлсбадской базы отлажена десятилетиями контролируемого развития внутренней автоматики. Она абсолютно надежна и главное теперь — разобраться с непонятками "Архимеда". Чересчур долго лунный комплекс работал автономно. Радиосвязь и эпизодические его посещения карлсбадцами в расчет не принимались. Эпизоды, они и есть эпизоды. Флуктуации в потоке событий. Но теперь!..

А что — теперь?.. Эллис откинула со лба непослушную прядь волос и оторвалась от сенсоров штурвала нумы. Их проверка была закончена. Хоть этот аппарат нормально работает! А все потому, что не связан пуповиной луча подпитки с земной базой. Независимость, она очень полезна в некоторых случаях. Особенно в тех случаях, когда энергия луча исчезает непонятно куда. Раньше это были небольшие пульсации, и Джон объяснял их некоторым несовершенством аппаратуры.

В ответ на что Эллис, прищурив глаза, постоянно укоряла его в поспешности, с которой он организовывал этот рейс. И с Диком уже нельзя было посоветоваться! И Джон неизменно стоял на своем. Мол, Картер с Брежневым подписали, наконец, договор об ограничении ядерных вооружений, мир становится более разумным, а на Луне черт знает, что творится! Пора разбираться с "Архимедом" и брать его под полный контроль. Полумеры уже не проходят. Сегодня, вроде, все нормально, а завтра… И Дик бы его одобрил.

Короче, вывели из ангара тантор и помчались, сломя голову, с хортами да прочими разбираться. Малолетнего Виктора забрали с собой, вместе с Калой, которая настолько привязалась к мальчику, что Эллис иногда казалось, что в ней работает уже не программа, а что-то иное. Теплое и человеческое.

Арданьян вздохнула, повертела головой, поправляя микрофон гермошлема, и включила дальнюю связь:

— Кала! Здесь Эллис. Как Виктор?

После короткой паузы эфир всхрипел механическим голосом робота. Арданьян поморщилась: сколько раз просила Джона поменять голосовой блок — когда-нибудь мальчишку в смерть перепугают — но ему все некогда.

— Мисс Эллис, — хрипело в наушнике, — температура организма Виктора тридцать шесть целых и семь десятых градуса по Цельсию. Рост организма за сутки составил одну целую и восемь тысячных миллиметра. Прирост массы…

— Чем ты его кормила? — перебила робота Эллис.

— На завтрак был рисовый пудинг с апельсиновым соком. Общая калорийность завтрака составила…

— Ой, да не мучь ты меня своими цифрами! Рост-прирост, калорийность!… Прагматичная ты очень, Кала. Если бы знать, как у него ум-разум растет.

— Вечернее психотестирование показало…

— Уф!.. Чем он сейчас занимается?

— Бесцельный бег по отсекам сменился лирическим настроением и сейчас мистер Виктор рисует акварель под названием "Земля — голубая клякса на черной бумаге неба". В кляксе угадываются очертания лица массы Джона.

— Хорошо, Кала, — вздохнула Эллис. — Присмотри за ним. Скажи, что мама с папой немного задерживаются. А когда придем, то обязательно сыграем с ним в лунные пятнашки.

— Пока в эти самые пятнашки с нами играют, — раздалось сзади, и Эллис немного испуганно обернулась, резко выключив связь.

Джон взобрался на платформу нумы совершенно бесшумно и уже стоял позади Эллис, хмуро поглядывая на огромный штурвал, поблескивающий в тусклом свете аварийного освещения. Губы его были плотно сжаты. Арданьян внимательно вгляделась в лицо мужа:

— Что еще случилось, Джон?

Тот отвел глаза в сторону:

— Ничего, кроме того, что сегодня — тринадцатое число.

Взгляд Эллис стал еще более внимательным:

— Мистер Арданьян, вы никогда не были суеверны. Более того, еще вчера мне было объяснено, что сегодня — юбилей. Ровно двадцать лет назад Большое Человечество напрямую соприкоснулось с Луной. Малое Человечество в расчет, естественно, не бралось.

— Малое, большое, — скривился Джон. — Ну и формулировочки у тебя. Дробящие. Зубы. Зубодробящие.

— Поверьте, в вашей зубной боли я абсолютно не виновата.

Джон вздохнул и присел возле жены, шурша тканью стерильно белого скафандра. Точно такого же, какой был и на Эллис. Натянули они их сразу же после нарушения энергопитания тантора. Стекла гермошлемов были подняты. Пока подняты.

— Человечество, — пробурчал Джон. — Соприкоснулось… С Луной, видите ли… Столкнулось оно, а не соприкоснулось. На всем ходу столкнулось. Лбами. Как поезд с поездом. Или, что более соответствует истине, как снаряд со стеной здания. Только — вот беда! — за этой стеной жили люди. Которые, мягко говоря, встревожились. И решили защищаться. А для начала, если вернуться к нашей теме, сыграть с нами в пятнашки. Запятнать, так сказать.

Эллис начала терять терпение:

— Ты долго будешь метафорическими опытами заниматься? Давай, рассказывай, в чем дело. Я о Викторе беспокоюсь.

— Правильно беспокоишься. Правильно просила этот рейс лучше подготовить и побыстрее закончить. Это я весь неправильный какой-то. Сунулся прямо в осиное гнездо и хотел не искусанным остаться.

— Осиное гнездо, — тихо спросила Эллис, — это комплекс?

Джон слегка поморщился:

— Да нет! "Архимед", он, скорее, приманка. Гнездо, оно — тут.

И Арданьян ткнул пальцем перчатки скафандра в солнечные батареи, покрывающие платформу нумы.

— Не поняла…

— Да я тоже не совсем того… Но факт остается фактом. Смотри, — и Джон, подняв правую руку, включил экран электронной карты, вмонтированной в него.

На экране, разграфленном зеленой сетью координатных осей, выделялось три пятнышка. Одно — в левом нижнем углу. "Тантор", — определила Эллис. Второе — прямо по центру, на пересечении ноля градусов долготы и тридцати градусов широты. Место жесткой посадки "Луны-2". И третье — в верхнем правом углу, к которому тянулась размытая, огибающая условное обозначение месторасположения тантора, полоса.

— Что это? — постучала Эллис по правой стороне экрана.

— Не знаю. Но вот это, — Джон провел пальцем по размытой полосе, — энергетический луч с Земли. И он должен заканчиваться, — Арданьян переставил палец жены на пятнышко тантора, — вот здесь.

— То есть?.. — Эллис почувствовала, как испуганно екнуло ее сердце.

— Кто-то — или что-то? — перехватило нашу энергетическую подпитку. И это что-то находится вот тут.

Арданьяны уставились на зеленое пятнышко, мерцающее в верхней части экрана.

— А при чем тут "осиное гнездо"? — внезапно охрипшим голосом спросила Эллис.

Джон выключил экран и откинулся на спинку кресла нумы.

— Вспомни посадку первого лунного зонда. Советской "Луны-2". Ровно двадцать лет тому назад. Сама посадка была чрезвычайно жесткой и фактически напоминала обстрел Луны. Воронка, до которой мы не долетели пару километров, должна быть диаметром метров в сто. А потом начались вспышки. Ирландцы, немцы и англичане зарегистрировали их, по крайней мере, в трех районах. А еще потом начались всякие неприятности в лунных программах. Но началось все отсюда, — и Джон снова ткнул пальцем в покрытие нумы. — Русские тогда кого-то крупно перепугали. А через двадцать лет нечто, расположенное в этом месте, перехватило наш энергетический луч и сделало возвращение на Землю весьма проблематичным.

— Что!? — Эллис почувствовала, что в гермошлеме у нее зашевелились волосы. — А карлсбадский комплекс?

— Дело в том… Дело в том, что он не отвечает.

Эллис трясущимися руками врубила связь с "Архимедом".

— Кала! Кала! — чуть не срывалась она на крик. — Как состояние комплекса? Как параметры?

— Давление в норме. Влажность в норме. Химический состав… — забубнил эфир.

— Да все там нормально, — мягко произнес Джон, выключая связь. — Я уже проверял.

Эллис повернула к нему побелевшие глаза:

— Нормально?!.. Нормально?.. Нет, Арданьян, не нормально. Потому что там — Виктор. Один. И если с комплексом что-нибудь случится…

— Комплекс действует уже более тридцати лет. Никаких внутренних сбоев не было. Успокойся, пожалуйста.

— Мне кажется, что внутренние сбои начались гораздо раньше… — начала было Эллис, но замолчала, плотно крепко сжав губы.

Освещение мигнуло, на мгновение стало ярким, снова потускнело и, еще раз мигнув, исчезло окончательно. В неверном свете сигнальных огней нумы влажно поблескивали широко открытые глаза Эллис.

— Ч-черт! — выругался Джон. — Генератор опять скис. Батареи сели. Очень быстро, нужно сказать, сели. Настолько быстро, что тантор на глазах превращается в груду металлолома. Поэтому делаем так: я остаюсь здесь, а ты берешь нуму и мчишься в комплекс. Собираешь все запасные батареи, какие найдешь и возвращаешься. Маршевых батарей мы не предусмотрели, потому попробуем взлететь на аварийных. На несколько десятков километров должно хватить. Сейчас главное — тантор в комплекс затащить. А там разберемся.

— Джон, что ты будешь делать на мертвом корабле? Маны могут работать не хуже тебя и вполне самостоятельно. Они для этого созданы. И, вообще, мне не хотелось бы разделяться в такой ситуации. Кроме того, сейчас, наверное, главное не тантор, а связь с земным комплексом. Вам так не кажется, мистер Арданьян?

"Мистер Арданьян" задумчиво пожевал губами и тронул жену за плечо скафандра:

— Подвинься. Нуму поведу я.

Уже на ходу, выезжая из шлюза на шуршащий реголит, связались с манами, отдавая последние приказания. Два такотана бесшумно скользили с двух сторон аппарата, угрюмо поблескивая отраженными лучами сигнального освещения. Луна была пустынна, небо — бездонно, звезды — холодны, а сердца — встревожены. Джон приподнял нуму метров на пять и повел ее по широкой дуге, облетая тантор.

— Осмотрюсь-ка еще раз, — пробормотал он в ответ на вопросительный взгляд жены. — А то мы все внутри да внутри ковыряемся.

Огромные колеса нумы медленно вращались по бокам платформы, генерируя энергию для отталкивающей силы. Джон опустил аппарат на минимальную высоту и начал передвигаться почти вплотную к борту цельнометаллического диска тантора. Вблизи она напоминала выпуклую стенку утеса, отполированного неторопливым временем и потому казавшегося совершенно не чуждым окружающему миллионолетнему пространству.

Когда нырнули в угольно-черную тень от левого бока тантора, Джон резко затормозил. Так резко, что Эллис бросило вперед, а аппарат, чем-то заскрипев, упал сразу на все свои четыре колеса.

Эллис порывисто развернула стекло своего гермошлема к гермошлему Джона:

— Ты что, сдурел?!.. Предупреждать же надо!..

Муж ничего не ответил, пристально вглядываясь во тьму. Тоже мне, сова! В темноте, естественно, ничего видно не было. Эллис уже было подняла обе руки, чтобы изо всех сил толкнуть Джона, привлекая к себе его внимание, но в это время краем глаза уловила что-то необычное. Так и не опустив рук, она снова повернула корпус. Но уже в другую сторону.

Теперь стекла двух гермошлемов смотрели в одном направлении. В темноте вспыхнула неяркая желто-красная искорка. И погасла. Если бы через несколько секунд в метре от нее не вспыхнула еще одна, то можно было считать, что мимолетный огонек просто привиделся. Третья вспышка окончательно убедила архимедян в своей реальности.

— Что за… — начал было Джон, но Эллис перебила его.

— Да включи ты освещение! — зашипела она, потянувшись к штурвалу нумы и совершенно забыв о фонаре, вделанном в гермошлем скафандра.

Джон быстрее вспомнил о нем и голубоватый луч его фонаря первым врезался в плотный, словно овеществленный, первобытный мрак.

— Мрак! — пораженно выдохнула Арданьян, вглядываясь в блеклое световое пятно, расползающемуся по скошенному вниз борту тантора.

Относилось это, впрочем, не к недостатку освещения, а к тому, что копошилось на гладкой поверхности.

С десяток каплевидных хортов, присосавшись плазменными хвостами к обшивке, медленно погружались в нее. Некоторые уже почти исчезли в ней, а там, где лучи фонарей скользили по гладкому металлу, было заметно несколько отверстий с оплавленными краями. Они расплывались по поверхности и некоторые дыры уже почти соприкасались своими краями. Эллис лихорадочно включила все фары нумы.

— Боже! — вырвалось у нее.

Участок борта размером в сотню квадратных метров на глазах превращался в сплошное решето. А к ртутной массе, шевелящейся на скошенном борту, из нор в лунной поверхности выкатывались новые и новые ртутные капли.

— Ах вы!… - выкрикнула Эллис, спрыгивая с платформы нумы и отбрасывая ногой первого же, попавшегося ей, хорта. Оба такотана, бешено кружась и то появляясь, то исчезая в лучах фонарей, занимались тем же самым.

— Ман-пилоты! — орал в микрофон Джон. — Что там у вас происходит? В пятом секторе? Быстро оба туда!..

В ответ — встревоженное стрекотание и, как показалось Эллис, суетливое шуршание за обшивкой. Впрочем, на внешней стороне тантора суеты было не меньше. Даже больше, если считать, что тут с хортами воевало не двое манов, а в два раза больше боевых единиц. Однако минут через пять две боевые единицы, запыхавшись и несколько раз увернувшись от плазмоидных выстрелов хортов, что особо встревожило их, сидели на краю нумы, свесив ноги и наблюдая за мечущимися такотанами.

— Уф! — выдохнула Эллис. — Вот тебе и причина аварии. Хорты взбесились. А ты — энерголуч, энерголуч…

— Расслабься, — взглянул на нее Джон из-за стекла гермошлема. — Даже взбесившиеся хорты не могут летать. А утечка энергии из тантора началась на высоте в метров в сто пятьдесят…

— Ну и что? — не сдавалась Эллис. — А, может, они на тантор еще в "Архимеде" пробрались!

— Расслабься, — повторил Джон. — Ты же знаешь, что это невозможно. Все ходы, по которым хорты доставляют материал в комплекс, находятся под полным контролем. Я думаю, что нападение хортов — следствие. А причина…

Внезапно он замолчал, бросил короткий взгляд на обшивку тантора и легко соскочил с платформы.

— Ты куда? — резко нагнулась вперед Эллис, но муж только неуклюже отмахнулся и пошел в обход нумы, внимательно поглядывая под ноги. Поблескивающие такотаны продолжали метаться около борта летательного аппарата.

В наушниках раздался всплеск стрекота. Эллис прислушалась, быстро произвела перекодировку и закричала в микрофон:

— Джон! Да брось ты свои экскурсии! Слышишь, что маны сообщают?

— Слышу, — буркнул тот, внезапно появляясь с противоположной стороны платформы. Арданьян даже вздрогнула. — Слышу. И вижу. — Он вздохнул, и что-то прострекотал в эфир. Эллис за несколько лет так и не научилась свободно пользоваться языком манов. Наверное, ей несколько не хватало ловкости. Все-таки информацию этот язык передавал раз в пять быстрее родного английского. Но понимать и переводить она могла неплохо.

— Ты что?! — выдохнула пораженно, когда поняла о чем идет речь. — Да они же все тут разнесут к чертям собачьим!

— Не разнесут, — хмуро ответил Джон. — Я же сказал: на минимальной мощности… Да скоро тут и разносить-то будет нечего, — после тяжелой паузы добавил он.

А возле обшивки уже взблескивали лучи плазмеров: Джон разрешил такотанам и манам применить боевое оружие, поскольку хорты появились и в четвертом секторе.

Эллис вскочила на ноги и метнулась было к захватам плазмеров:

— Тогда чего стоишь? Помочь ребятам нужно!..

Джон вяло побрел за ней следом:

— Расслабься, — на протяжении последней четверти часа это стало его любимым выражением, — расслабься и сядь рядом. — Он занял место за штурвалом нумы. — Если всплески энергии, коими есть выстрелы плазмеров, не помогут, то уже больше ничего не поможет.

Эллис зло топталась на месте с плазмером в руках.

— Сядь, говорю! — внезапно рявкнул Джон. — Передвигаться надо. Такотанов здесь оставим. Пусть манам помогают. Ты только своего заряди соответственно. А мы… Мы сейчас только мешать им будем. Да и Виктор, действительно, один на комплексе остался.

Упоминание о сыне заставило Эллис прислушаться к словам мужа. Хмуро поглядывая на него, она заняла соседнее кресло, зажав плазмер между колен.

— Может, объяснишься все-таки?

— Объяснюсь. — Джон через плечо посмотрел на удаляющийся тантор, подсвеченный зеленоватыми вспышками излученья. — Обязательно объяснюсь. — Нума чуть покачивалась на неровностях грунта. Взлетать Арданьян не спешил. Вместо этого он прикоснулся к одному из сенсоров и в центре штурвала вспыхнул небольшой экранчик, на котором был ясно различим участок реголита под нумой, передвигающийся вместе с аппаратом. Кое-где на нем были видны норы хортов. — Хорошо, очень хорошо, — бормотал Джон, вглядываясь в них.

— Да чего же хорошего! — Эллис разъяренно стукнула по полу прикладом плазмера. — Хорты жрут тантор, какая-то зараза ворует у нас энергию, Виктор болтается один по комплексу, а ему, видите ли, "хорошо"!

— Эллис, возьми себя в руки. Не паникуй, — спокойно произнес Джон. Но какие-то нотки в его голосе подсказали Эллис, что за деланным спокойствием мужа скрывается неимоверной силы напряжение. Даже в воздухе скафандра что-то завибрировало. А ее саму, словно холодной водой облили.

— Джон… — начала было она.

Но Арданьян, насколько мог — мягко, перебил ее:

— Что такое хорты, Эллис?

Женщина прикрыла глаза, вспоминая все, о чем рассказывал ей муж, спустя определенное время после их знакомства.

— Самоуправляемые, самопрограммирующиеся и самовоспроизводящиеся роботы, предназначенные для добычи и синтеза необходимых химических элементов из пород естественного происхождения, — забубнила она.

— Вот-вот, для добычи…

Нума рыскала по курсу и Эллис заметила, что Джон меняет его тогда, когда черных отверстий хортовых нор в реголите становится меньше.

— Сама сказала — для добычи, — продолжил муж, внимательно вглядываясь в экран. — Этот метод, как ты знаешь, был предложен еще основателем группы — Полом Барбикеном. Для чего лететь на Луну, тащить туда материалы, надрываться, строя не зная что и невесть где, если можно послать туда пару небольших аппаратов, которые добудут необходимые элементы, сделают из них еще пару аппаратов и так далее? А необходимое количество этих самых аппаратов может построить еще что-нибудь. Исследовательский комплекс в цирке Архимед, например. Долговато, правда, но надежно.

— Все это я знаю.

— Знаешь, — согласился Джон. — А теперь подумай. Что мы заметили, когда навестили комплекс? Как рассредоточились хорты по поверхности Луны?

— Гнездами.

— Правильно, гнездами. А центры этих гнезд располагаются там, где есть высокое содержание каких-нибудь полезных пород. Ильменита там, или алюминиевых руд.

— То есть… — начала понимать Эллис.

— Да, — качнулась в гермошлеме голова Джона. — Что представляет собой мертвый аппарат с точки зрения хортов? Да просто очень богатый источник полезных элементов. И роботы в лучшем виде разберут его на составляющие молекулы, чтобы затем перетащить в комплекс. Я специально осмотрел стоящую нуму. Ни один хорт даже не попытался вцепиться в нее. А все потому, что она заряжена однотипной с ними энергией.

— И ты надеешься на то, что выстрелы плазмеров укажут им на "живость" тантора?

— Да. Очень надеюсь. Иначе…

Арданьян замолчал.

— Слушай, Джон, — медленно произнесла Эллис, — мне кажется, что нужно сделать одну вещь. Прекратить к черту это размножение гнезд. А создать одно, на комплексе. Бесконтрольность, она, знаешь…

— Знаю. И согласен полностью. Вообще, за две недели пребывания в Архимеде мы преступно мало внимания уделили основному его элементу — хортам. Одна быстротекущая эволюция от механических мышей до цельных электронных схем чего стоит!

Помолчали.

— А я-то думаю, почему, за несколько десятков лет строительных работ на комплексе и после десятка ваших рейсов, вокруг него никакого мусора не наблюдается, — через минуту выдавила Эллис. — Полная утилизация.

— Точно, — отозвался Джон, прекращая, наконец, поверхностное передвижение нумы и приподнимая ее на несколько метров над грунтом. — И здесь тоже полная утилизация да стерилизация. Поскольку — гнездо.

Эллис огляделась. Аппарат замер над невысокой грядой, двумя рваными дугами тянущейся к близкому горизонту. Почти на его краю дуги смыкались, образовывая почти правильное кольцо. "Кратер, — поняла Эллис. — Недавнего ударного происхождения". На внешней стороне кратера лунная поверхность была усеяна точками нор хортов. Словно черные песчинки рассыпали по дну алюминиевой сковородки. Внутренняя поверхность образования казалась нетронутой. По крайней мере, сколько не вглядывалась в нее Эллис, до боли прищурив глаза, она ничего не заметила.

Джон из-под стекла своего гермошлема перехватил ее взгляд и напряженно улыбнулся:

— Не ищи. Там их нет. Все давно подобрано и переработано. Вместе с обломками советского зонда. Если таковые оставались после удара.

Эллис поняла, что Джон привел аппарат к месту жесткой посадки "Луны-2". Еще раз взглянула на кратер, больше напоминающий взрывную воронку, чем естественную впадину, и переключилась на видение своего такотана. Тот как раз взблеснул лучом по короткой дуге, отгоняя нескольких хортов, которые, заверещав в электромагнитном диапазоне, бросились врассыпную. Еще трех, уже присосавшихся к обшивке тантора, сдунул с нее такотан Джона. В эфире перемешивались стрекот и короткое повизгивание. Битва была в самом разгаре.

Эллис прислушалась к обмену сигналов между роботами и поняла, что если в четвертом и пятом секторах дела более-менее налаживаются, то в районе днища тантора положение осложняется. Потому что там появился еще один отряд хортов. До которого добраться было несколько затруднительно. Ман-пилоты воевали там своими силами. И особых признаков того, что атакующие поверили в "живость" тантора, пока не наблюдалось.

В далеком комплексе маленький мальчик, пока беззаботно, раскрашивал свои рисунки и безжизненное пространство, раскинувшееся между ним и его родителями, требовало принятия безотлагательного решения.

Устанавливая минимальный уровень связи со своим такотаном, Эллис непроизвольно, но сильно, сжала перчатками скафандра ствол плазмера, по-прежнему стиснутого коленями. Джон разворачивал бортовую пушку. В черном небе покачивался голубой, с белыми разводьями, шар Земли. Эллис понимала, что это покачивается не он, а платформа нумы, но впечатление было еще то. Ее даже поташнивать начало. Впрочем, когда Джон развернул ствол пушки в сторону вала кратера, усыпанного россыпью хортовых нор, тошнота прошла. Осталась только литая, крепкая злость. Вот только на кого, не понятно.

— Сядь за штурвал, — нарушил затянувшееся молчание Джон, — и веди нуму вдоль края гребня.

— Что ты хочешь делать?

— Разворочу это логово. Потеря сотни хортов для него невелика, но, по идее, она должны оттянуть роботов от тантора. Нужно же им муравейник родной спасать!

Спасению чего-то всегда предшествует полное разорение этого "чего-то". Разорял же Джон тщательно, поливая склоны кратера мятущейся плазмой. Эллис вела нуму по широкой дуге и за ее кормой вставала стена пыли, в которой вспыхивали огоньки сгорающих хортов и иногда проскальзывали короткие искорки-молнии.

Эфир был наполнен шорохом и треском помех.

Когда же траектория движения нумы начала смыкаться и две клубящиеся стены протянули свои языки к аппарату, Эллис плавно бросила нуму в сторону и приостановила полет. На месте кратера тихо шевелился мерцающий купол. И было в этом бесшумном шевелении что-то до невозможности жуткое. "Нет ничего ужаснее движения там, где движения быть не может", — вспомнила Арданьян строчку из, прочитанного перед рейсом, Артура Кларка.

— Ломать — не строить, — нервно хохотнул Джон, приподнимая ствол пушки.

По данным такотанов напор хортов на тантор начал явно ослабевать. Но Эллис казалось, что в разреженной донельзя лунной атмосфере нарастает какое-то неуловимое напряжение. Хорты от тантора подтягиваются, что ли? Летать они, конечно, не могут, но…

— Джон, — обратилась Эллис к мужу, — приподними нуму еще метров на пять. Что-то мне неуютно.

Арданьян бросил на нее быстрый взгляд и уже протянул было перчатку к сенсорам, но в это время платформа чуть вздрогнула. Движение было едва уловимым, однако у Эллис почему-то оборвалось сердце. Словно ее с отвесного обрыва столкнули.

— Джон!.. — слабо вскрикнула Арданьян.

А ее муж уже быстро прикасался к гладким квадратикам сенсоров, покрывающих штурвал нумы каким-то первобытно-пещерным орнаментом, но аппарат, вместо того, чтобы приподняться над всклубленной поверхностью, начал медленно — чертовски медленно! — опускаться вниз.

Вот уже очертанья колес размыло охристой дымкой.

Вот уже призрачный языки пыли начали заползать на плоскость платформы, касаясь подошв ботинок скафандров.

Вот уже сами скафандры начали изменять свой свежий — до скрипа — белый цвет на цвет еще живой, но уже начинающей загнивать, мякоти фруктов.

Эллис даже показалось, что в горле у нее запершило от пыли, просочившейся внутрь защитного костюма. Еще немного, и тяжелая, пахнущая камнями и цементом, земля сомкнется над ними.

— Джо-о-он! — во весь голос закричала Арданьян, уже полностью охваченная паникой.

А тот упрямо двигал перчаткой по огромному штурвалу, словно слепой, на ощупь пробующий незнакомый опасный предмет. И ничего не мог сделать. Аппарат продолжал снижаться. Стремительно тускнел свет бортовых фонарей. Сначала Эллис подумала, что это — из-за сгущающегося пылевого облака, но потом…

— А, чтоб тебя!.. — выругался Джон в затихающем эфире.

И внезапно нума вздрогнула, приподнимаясь и начиная движение вперед и немного влево. Эллис оторвала взгляд от суетливых рук мужа и взглянула в том направлении. Ей показалось, что там, в пылевой завесе, проявляется какое-то световое пятно. Или вход в освещенный тоннель.

Нума рыскнула вправо и моментально начала снижаться. Поворот влево — и снова неторопливое плавное движение сквозь пропыленный космос.

— А, чтоб тебя!.. — повторил Джон, и Эллис повернулась к нему, пытаясь не прислушиваться к лихорадочно бьющемуся сердцу.

— Что происходит? — спросила.

Джон искоса взглянул на нее:

— Кажется, эта зараза и нас достала.

— Какая зараза? — не поняла Эллис.

— Та, что энергию из тантора высосала. По-моему, теперь она нащупала и нуму.

— Джон, — голос Эллис был тихим и напряженным, — Джон, поворачивай к комплексу. Давай выбираться отсюда.

Арданьян скрипнул зубами и когда снова заговорил, то Эллис поняла, что если раньше деланное спокойствие мужа доставалось ему неимоверными усилиями, то теперь сил для этих усилий почти не оставалось.

— Эл, девочка моя, до тебя что, не дошло? Нас ведут. Мы можем передвигаться только в одном направлении.

— И куда же нас?.. — глаза Эллис распахнулись в пол-лица.

В ответ Джон только молча пожал плечами в скафандре.

И тогда Эллис решилась. Упрямо сжав губы, она настроилась на связь с комплексом.

— Кала! Здесь Эллис. Как Виктор?

— Изучает строение первого образца хорта путем разборки его на составляющие, — немедленно отозвался робот. — Ведь если взять экспериментальный образец, то…

— Хорошо, — сглотнула Эллис тяжелый ком в горле, перебивая механическую няньку. — Хорошо, — повторила. — Теперь слушай меня внимательно. У нас внештатная ситуация. Такотаны и ман-пилоты задействованы на поврежденном танторе. Мы передвигаемся с помощью нумы. Настройся на радиомаяк и внимательно следи за ним. Если он погаснет или на протяжении часа мы не свяжемся с тобой, загружайся воздухом, едой, медикаментами, бог еще знает чем, и дуй к нам! Если увидишь, что помочь нам не в состоянии, защищай Виктора. Всеми возможными способами защищай. И невозможными тоже. Все. Конец связи… А ты, — повернула Эллис голову к напрягшемуся Джону, — включай нуму на полную мощность и двигай туда, куда нам приказывают. Хватит волынку тянуть. Нужно разобраться. Раз и навсегда.

И Эллис разжала колени, вытягивая угрожающе поблескивающий плазмер.

Джон на протяжении всего времени смены командования сохранял каменное молчание и даже не посмотрел на жену, когда нагнулся всем корпусом вперед и обеими руками, крепко, до треска ткани перчаток скафандра, сжал штурвал нумы. И в то же самое мгновение аппарат, постепенно набирая скорость и выравнивая платформу по курсу движения, поплыл в направлении тусклого светового пятна.

Через несколько минут пространство начало светлеть и в него заглянули настороженные звезды. Арданьяны даже не попытались оглянуться на шевелящееся пылевое облако, исчезающее за покатым горизонтом. Все их внимание было привлечено к экрану маршрутной карты, на котором размытая световая полоса ползла к верхнему его краю, где притаилось… Про то, что там притаилось, прикинул Джон, при такой скорости передвижения они узнают минут через тридцать.

По сторонам текла унылая серая равнина, иссеченная длинными тенями, отбрасываемыми редкими камнями. Под медленно вращающимися колесами змеились километровой глубины трещины: этот участок лунной поверхности был чрезвычайно опасен и напоминал собой раздавленную скорлупу грецкого ореха, готовую окончательно развалиться от любого неосторожного движения. Впереди вырастал рваный гребень очередного кратера. И странное свечение, выползающее из-за него, втягивалось, по мере приближения нумы к его, вздыбленным тысячи лет назад, скалам.

Только минут через десять Джон, случайно оглянувшись, понял, что это не оптический эффект. За кормой аппарата света не было. Там тьма сгущалась по мере того, как аппарат пролетал над, только что освещенным, участком поверхности. Словно за валом кратера находился прожектор, гаснущий синхронно с передвижением нумы и держащий ее на самой границе своего света. А Эллис это напомнило волну прибоя, тянущую за собой в бездну с безлюдного пляжа щепку, заброшенную туда ночным ветром. Щепкой была платформа нумы.

Обменяться впечатлениями они не успели. Поскольку Джон попытался вдруг резко замедлить полет аппарата. Эллис даже чуть плазмер не выронила. Но возмутиться не успела. Потому что почти одновременно с мужем различила то, что так насторожило его.

В выеденном чернотой пространстве между двумя холмами, разделенными глубокой трещиной и напоминающими собой фирменный знак "МакДоналдса" показался сгусток мерцающих искр, венчающий собой нечто прямое, тонкое и высокое. Такого же темного цвета, как и вывалившееся за ним небо. Предмет был различим только благодаря слабым отблескам, иногда пробегающим по нему. И именно в него втягивалось тусклое сияние, тянущее нуму за собою. Тянущее, не смотря на все попытки Джона остановить аппарат и посадить его на край змеящегося провала в лунной поверхности. Нума, как загипнотизированное животное, окончательно перестала слушаться своего хозяина.

Тонкий черный клинок вырастал на глазах, медленно впиваясь в живую ткань космоса.

— Ах, ты!.. — заорала Эллис, бросая плазмер на поверхность платформы и хватаясь за рычаги управления плазменных пушек.

Короткие дула начали разворачиваться в сторону таинственного образования. Джон изо всех сил пытался посадить аппарат. Мерцающий свет продолжал гаснуть. Странно-гладкая, разбитая на какие-то мерцающие прямоугольники, поверхность черного шпиля стремительно приближалась. И тогда Эллис не выдержала.

Сдвоенный удар двух пушек, настроенных на полную мощность, был ужасен. Плазма обрушилась на мрачный столб, вздыбленный к не менее мрачным небесам, взъярилась на нем искрами и взрывами, рванулась вверх и через несколько мгновений шпиль утонул в огненном вихре, бросающем оранжевые отблески на потрескавшуюся скорлупу Луны. Даже, казалось, лица обожгло сквозь светофильтры. Но это казалось. А вот вибрация, охватившая каждую клетку человеческих тел, каждую молекулу материала, из которого была сделана нума, была совершенно не показной.

Платформу трясло. Мелко-мелко. Вытряхивая со своих орбит электроны в атомах, а весь аппарат с траектории его полета. На какое-то неуловимое мгновение нума замерла, а потом начал медленно валиться на правый борт, переворачиваясь и падая в языки пламени, облизывающие каменные россыпи и соскальзывающие с них в мертвые провалы трещин.

Одна из них разверстой пастью дохнула прямо в стекло гермошлема Эллис, когда та, крича непонятно что, соскользнула с платформы, в последнем безумном рывке пытаясь ухватиться за ее край. Не получилось. Мир потерял опору и провалился в бездну, медленно сжимающую свои базальтовые тиски. А в ушах бился крик Джона, и сам он летел сверху, протягивая руки жене, и обломки нумы бились об скафандры, об выступы скал, не позволяя им соединить свои перчатки, свои тела, свои последние мысли и крики.

А еще потом тиски окончательно сжались, обдирая ткань скафандров, словно кожу с живого окровавленного тела. И камни, вперемешку с покореженным металлом засыпали, засыпали слабо шевелящиеся защитные костюмы. Но еще шуршало в наушниках слабеющее дыхание Джона. Но еще губы Эллис шептали в микрофоны: "Кала, Кала, спаси нас! Спаси ради Виктора! Делай что хочешь, но мы должны жить! Должны. Сын не выживет без нас. Не выживет!" И электронное эхо, искореженное радиопомехами, отвечало: "Выживет, выживет! Вы не умрете. Главное — мозг сохранить. С телом придумаем что-нибудь. Держитесь! Я уже иду, я уже на подходе. И такотаны близко".

Но это "близко" растягивалось в бесконечность точно так же, как минуты и часы — в вечность.

А еще через несколько вечностей Арданьяны умерли.

23 сентября 1983 года, Национальный парк "Карлсбадские пещеры" (штат Нью-Мексико, США)

А еще через вечность Дик все-таки выбрался из холодного, пахнущего угольной пылью, небытия. Этот запах, удушающий запах, спрессованных в камень, трупов первобытных растений теперь постоянно преследовал его по ночам. И сами ночи по протяженности равнялись всем тем миллионам лет, которые прошли с тех пор, как стволы деревьев упали в затхлую тину всемирной карбоновой трясины.

Иногда ему казалось, что он никогда не проснется и навсегда останется в этой удушливой мгле, сам постепенно превращаясь вместе с ней в холодный черный камень. И только стойкое отвращение к любому типу болот заставляло Дика каждое утро, хрустя всеми сухожилиями и извилинами мозга, выбираться из, просачивающегося в сердце и легкие, небытия.

Он открыл глаза и уставился ими в ночное, низко нависшее над спальным мешком, небо. Небо того самого же цвета, что и его сны без сновидений. Сны мертвеца.

В принципе, он и был им. Уже около полугода. С тех самых пор, как услышал объявление Рейгана про начало программы звездных войн и понял, что все, хватит! Он может опоздать. Лучше уж пулю в лоб, чем со всей Землей под лучи лазеров. Или плазмеров. Ведь это только им, политикам долбанным, кажется, что они все могут. Что они крутят всем и вся, вплоть до шарика этой планеты. А сами не в состоянии задрать вверх свои чугунные головы и в упор взглянуть на диск Луны, который своим желто-кошачьим глазом внимательно наблюдает за ними уже не первый год. Наблюдает, притаившись, как пума в засаде.

Дик скрипнул зубами, и сам скосил глаза на краешек тускло-янтарного шара, выглядывающего из-за пологой вершиной близлежащей горы. И стоило десять лет, сидя за решеткой, писать анонимные статьи во все газеты, чтобы с самого начала неправильно определить группу риска!

А статьи были умные. Громящие и развенчивающие. Издевающиеся и хохочущие. Иронично-злые донельзя на всех уфологов мира, вместе взятых. Только не на политиков. Статьи, в правдивость которых он сам никогда не верил. Но ведь нужно было кому-то, наступив на горло своей песне, своей лунной балладе, встать на защиту… Чего? На чью защиту? Луны? Земли? Непонимающих ничего человеков? Исчезнувших неизвестно куда Арданьянов? Самого себя? Точно ответить на эти вопросы Дик и сам не мог. А Джон помочь был не в состоянии.

Не было Джона. Последние года три ни писем, ни звонков, ни редких визитов в тюрьму вместе с красавицей Эллис. Зря он им такотанами и тантором запретил пользоваться. Но ведь какая слежка кругом! А потом и рад бы был пойти на крайние меры, но… Что-то случилось. Случилось что-то.

И вот когда неизвестность стала невыносимой, а голливудские боевики на тему звездных войн начали превращаться в жуткую реальность, Дик сделал невозможное. Сам. Без помощи всяких такотанов и танторов. Он бежал из тюрьмы, добрался до места назначенной встречи, а потом выбрался из зоны оцепления в старом грузовике, заживо погребенный под тяжелым слоем угля.

Лерой не подвел. Подвела Дика потеря формы. Все-таки, тюрьма есть тюрьма. Кузен Лероя, с перебитым в давнишней драке носом, вытянул его из-под угля на своей заброшенной ферме совсем плохого. Никакого. В смысле живого человека. Еще лет пять назад Дик пришел бы в себя за пару дней. Но после десятилетнего пребывания за решеткой на это ушло почти полтора месяца.

Еще несколько месяцев ушло на то, чтобы окольными путями добраться до Нью-Мексико. И только во время своих бродяжьих скитаний Хастон ощутил всю огромность своей страны. А то раньше все на машине да машине. Или самолетом. Про тантора он уже и не вспоминал. Мир был мал и мелок. И до Луны было рукой подать. Однако первобытный способ передвижения все расставил на свои места. Сунул отдельно взятую личность носом в ее ничтожность.

До Карлсбада Дик добрался пять дней назад со стороны Хоббса, голодный и грязный до невозможности. Деньги, взятые в долг у Лероя, кончились пару недель назад. Подрабатывать Дик до сих пор опасался, как и передвигаться обычным для двадцатого века автомобильным способом, хотя со дня побега времени прошло уже предостаточно.

Но Хастон теперь сверхнастороженно относился к этому миру. Он был уверен, что копы ожидают его появления в двух точках: в районе канадской границы и на противоположной окраине Штатов. И, не смотря на это, в одну из этих точек он и поперся, огибая людные города и только по мере необходимости появляясь на малолюдных фермах.

Потому что в его жизни была странная и страшная личность. Маккольн.

Потому что лучше уж поберечься и немного потерпеть, чем снова попасть за решетку. Вот, доберется до Арданьянов, которые после судебного процесса перебрались из Су-Сент-Мари в их, Хастонов, карлсбадский дом, тогда и отдохнет.

Добрался. Несколько дней не решался войти в Карлсбад, а потом глухой ночью все-таки проскользнул туда. Когда-то уютный дом на окраине городка был нем, глух, пуст и заброшен. Вся надежда оставалась на комплекс. И тот был уже рядом. Вот за этой горой, за которой прячется желтый диск Луны. Или, наоборот, выныривает оттуда.

Дик, в конце концов, сам вынырнул из, видавшего виды, спального мешка потянулся, помахал руками и уже хотел было подпрыгнуть пару раз на месте, но в это время что-то остановило его. Сначала он не понял, что это было. Просто организм, привыкший за несколько месяцев к полуживотному существованию, именно так, по животному инстинктивно, среагировал на что-то, еще не дошедшее до мозга. И только через несколько мгновений Дик понял что это было.

А когда понял, осторожно повернул голову влево и застыл, вглядываясь в ночной полумрак, сгустившийся со стороны, противоположной горе, скрывающей за собою вход в комплекс с нависшей над ним Луной.

Пространство, еще мгновение назад пронзительно прозрачное до звезд и траурное до боли в сердце, начало набухать неясной световой поволокой. Словно сквозь черную ткань начала просачиваться мерцающая вода. Дик выпрямился в полный рост, напряженно вглядываясь в невидимый горизонт, обрывающийся в ущелье, по дну которого пролегла извилистая пыльная дорога, ведущая к комплексу и раздваивающаяся в месте его короткого ночного отдыха.

Прислушался. Шуршащая тишина ночи начала наполняться каким-то неясным, надсадно пульсирующим звуком. Кто-то полз на первой передаче по узкой долине, спускающейся отсюда почти до самого Карлсбада. Звук мотора становился все громче и громче. Отсвет мощных фар все больше и больше накатывался на, растворяющиеся в них, звезды. И когда он начало превращаться в ослепительный круг, выкатывающийся из-за поворота, Дик быстрыми движениями свернул спальный мешок, сунул его в расщелину между камнями и притаился за огромным валуном, вывалившемся чуть ли не на самую дорогу.

Вовремя притаился. Потому что небольшой грузовичок, взгорбленный каким-то грузом, свернул на правую дорогу, протестующе рыкнул уставшим двигателем, вздрогнул всем своим металлическим телом и замер как раз напротив притаившегося Хастона. Наступившая тишина тяжело скользнула в ночь, словно камень с обрыва за спиной Дика. Только песок зашуршал.

Впрочем, это зашуршали по песку шаги водителя, неуклюже вылезшего из кабины. Он обошел вокруг машины, постучав ногой по колесам, потом запрыгнул в кузов, поправляя что-то у груза, напоминающего тушу небольшого, выброшенного на отмель кита, снова спрыгнул на дорогу и с наслаждением потянулся. Только кости захрустели.

Дик, затаив дыхание, наблюдал за ним. Верней, за его силуэтом, двигающемся в неверном свете непогашенных фар картинкой из китайского театра теней. Водитель явно был один, и это еще больше насторожило, и без того настороженного, Хастона. По этой скалистой дороге, ведущей в никуда, и днем-то редко кто ездит, а уж ночью…

Потому что действительно — "в никуда". Заброшенная дорога, ведущая влево от развилки, проходила мимо замаскированного входа в комплекс и терялась в пустынных пространствах, тянущихся до самого Лас-Крузеса. Правое ответвление вело к бомбоубежищу какого-то чудака-миллионера, построенного им во время всемирного ожидания ядерной войны конца пятидесятых — начала шестидесятых годов.

Поговаривали, что потом у него окончательно поехала крыша, и он взорвал свое бомбоубежище вместе с собой и всем обслуживающим персоналом. Правда это или нет, но, как бы там ни было, никто из местных не ездил в сторону "Пещер Черного Миллионера". Это считалось смертельно опасным. Про то и туристам талдычили. Таким образом, вторая дорога тоже была заброшена. Куда же несет этого ночного шоферюгу?

Силуэт скользнул к кабине, и неверный свет фар вырвал на мгновение его лицо из ночной темноты. Хастон вздрогнул, едва не нарушив тишину предательским вскриком. Потому что он знал, очень хорошо знал, это лицо. Лицо, которое чуть ли не каждую ночь снилось ему в камере еще до того, как он вообще утратил способность видеть сны. Лицо человека, который сломал всю его жизнь, упрятав за решетку на много лет.

Лицо агента ЦРУ Дэна Маккольна.

Ошибиться Дик не мог. Слишком часто он видел его еще на стадии следствия, а потом — на длительном судебном процессе. Суде, который полностью признал виновным Дика Хастона в связях с советской разведкой, саботаже американских космических программ и убийстве известного ученого, участника этих самых программ, Джорджа Барсукоффа. Маккольн искусно повесил на Дика все, что только было можно повесить.

Хорошо еще, что дело не дошло до электрического стула. А могло бы… Но расстарались адвокаты, нанятые Джоном. Самому Арданьяну Дик строго-настрого приказал держаться подальше от процесса. Обух ЦРУ плетью Карлсбада не перешибешь. Самому дороже будет.

А Маккольну он тогда поклялся отомстить. И только эта жажда мести да необходимость постоянной дезинформации общества для того, чтобы кто-нибудь действительно всерьез не занялся Луной, и поддерживали Дика все это время, проведенное в тюремной камере.

Вот мы и встретились, Дэн Маккольн… Вот и встретились. Ты, наверное, этого сам хотел.

Хастон сделал неосторожное движение и в темноте раздался стук упавшего камня. Дик замер. Точно так же, как и черный силуэт возле кабины грузовика. Потом силуэт развернулся и начал настороженно, мягкой поступью бывалого охотника, приближаться к валуну, за которым спрятался беглец. Одновременно он начал доставать что-то, спрятанное у него подмышкой. Это "что-то" блеснуло вороненой сталью короткого ствола. Безоружный Хастон напрягся, врастая всем телом в шершавый камень и обретая в нем надежную опору для решающего броска.

Все происходило в абсолютной тишине. В определенной степени бесстрашия Дэну Маккольну отказать было трудно. До валуна оставалось пять метров… Четыре… Три… Дик внутренне перекрестился и напряг икры ног. И краем глаза уловил какое-то движение в ночном небе.

Очевидно, его уловил и Маккольн. Потому что его силуэт замер и медленно повернул голову. В небе, со стороны восходящей Венеры, к краю лунного диска приближалось… Приближался… Приближалась…

"Ч-черт!" — внутренне изумился Дик, наблюдая за серебряным пятнышком, быстро вырастающем в размерах и принимающем форму, опрокинутой вверх дном, тарелки. Тантор!.. Но… Но какой-то неправильный тантор. Когда он проплыл почти над самым грузовиком, Дик на глаз попытался определить его диаметр. Вышло метра два — два с половиной максимум. С учетом размера двигательной установки, в такого и одного мана не всунешь, не то, что человека. Диск тантора снова начал уменьшаться, четко выделяясь на фоне лунного света. Он явно шел на посадку, спускаясь за гору. Туда, где находился замаскированный вход в комплекс.

Сердце Дика забилось учащенно. Значит… Значит, Арданьян жив-здоров и продолжает исследования. Но, почему он использует не тантор, а какую-то уменьшенную его модель? В том, что над ними только что пролетела модель летательного аппарата, Хастон не сомневался. Ладно, дело не в этом. Дело совершенно в другом, а именно в том, что через несколько часов он будет рядом с дружищем Джоном. Дело в том, что через несколько часов его уже никогда не найдут никакие копы, фэбээровцы и цэрэушники. А если найдут, то очень могут пожалеть об этом. И дело в том, что он, наконец, сможет заняться своим любимым делом. То есть, вернувшись с того света, начать новую, чертовски интересную жизнь, исправив все ошибки, которые они допустили. А исправлять нужно было много чего.

Хастон почувствовала, как горячая радостная волна обожгла его тело. Давно он уже не испытывал подобного чувства. Про то, что испытывал Маккольн, можно было только догадываться. Он, окаменев, проводил взглядом летающую тарелку тантора, и когда она слилась с черным гребнем скалы, метнулся к грузовику, враз забывая о непонятном шорохе за валуном и на ходу засовывая пистолет в кобуру, болтающуюся подмышкой. До половины корпуса нырнул в кабину, что-то достал оттуда и выпрямился, приложив правую руку к уху. Над его головой раскачивалась тонкая гибкая тень короткой антенны.

Если раньше Дик до предела напрягал зрение и мускулы для того, чтобы раз и навсегда разобраться с Маккольном на этой безлюдной развилке двух дорог, то теперь он расслабился, предельно напрягая только слух. До неимоверности напрягая. Даже в ушах зазвенело.

— Раджив! — донеслось от грузовика. — Раджив, ты меня слышишь? Что там у тебя? Все спокойно?

У Раджива, очевидно, все было спокойно. Но, не смотря на это, в голосе Маккольна появились раздражительные нотки.

— Смотрю, смотрю!.. Дрыхнешь ты там без задних ног, а не смотришь! Я уже на подъезде… Да, на развилке… Тут, понимаешь, чудеса чудные происходят. Никогда в тарелки эти летающие не верил, но теперь…

В ответ, незнакомый Дику, Раджив произнес, наверное, что-то язвительное, потому что температура голоса Маккольна начала подниматься до отметки кипения.

— Да. Снится. Тем более, что я уже сутки за рулем сижу, в то время, как некоторые… Ладно. Молчи и слушай. Тарелка действительно была. Я не мог ошибиться. Полностью соответствует описанию Кеннета Арнольда[16]. Помнишь, как мы над этим бредом смеялись? Только, сдается мне теперь, что это не совсем, а, может, и совсем не бред. То, что я видел, летело на север и явно снижалось. Скрылось за горой… Знаешь, слева от развилки?

Поскольку ответ Раджива был очень короток, Дик понял, что собеседник Маккольна неплохо знает эту местность.

— Да, да, — продолжил силуэт с качающейся над головой антенной: ни дать, ни взять, инопланетянин из летающей тарелки. — Значит так, Раджив, явление интересное и мне кажется, что его нужно срочно исследовать.

Наступила пауза. Видно, Раджив что-то объяснял Маккольну.

— Нет, — не согласился с ним Дэн. — Нечего до утра ждать. Нужно идти по горячим следам. В этом деле, оказывается, что-то есть. Недаром, оказывается, мои бывшие коллеги из ЦРУ в секреты игрались.

"Бывшие, — мысленно повторил Дик. — Бывшие? Значит, теперь мистер Маккольн работает на кого-то другого? Или на самого себя".

— Да и Пентагон с его "Голубой книгой"… — продолжал между тем Маккольн. — Короче, я сейчас включу маячок и проедусь по левой дороге. Ты, брат, бери джип, загрузись оружием, желательно большего калибра, и дуй по маяку ко мне. И времени, времени не теряй! Бомбоубежище папашино подождет. Пятнадцать лет ждало. Все. Конец связи.

Маккольн кинул рацию в кабину, и сам легко запрыгнул в нее. В отличие от Хастона, он был в хорошей форме. Отдохнувший немного двигатель недовольно заворчал, словно потревоженный спросонок зверь, и машина начала тяжело разворачиваться по пропыленной дороге, впрессовывая в нее ребристые следы своих протекторов. Закончила неуклюжие движения и двинулась вниз, к развилке, выворачивая колеса влево.

Дальше Дик действовал чисто инстинктивно. Когда борт грузовика, быстро набирающего скорость, поравнялся с валуном, за которым притаился Хастон, тот бесшумной тенью выскользнул из-за него, вцепился своими черными ручищами в прохладный металл и перекинул тяжелое тело в пространство, пахнущее промасленным брезентом. Вышло не плохо, не смотря на то, что Дик был не в лучшей спортивной форме. "Не плохо" потому, что машина не остановилась, а, надсадно подвывая, снова поползла вверх на первой передаче. Но уже по левой дороге. Дороге, ведущей к комплексу.

Мимо проплывала ночь. Удушливая ночь конца последней четверти уходящего тысячелетия земной истории. Ночь, вывернутая наизнанку лицами людей, спящих в далеких душных комнатах, изъеденной колдобинами дорогой, протянувшейся между невидимых в темноте плоских гор, и жесткой поверхностью днища кузова, нещадно расплющивающего каждым свои толчком тело Хастона. Дик попытался устроиться поудобнее, протиснувшись в щель между низким бортом и, прикрытым брезентом, грузом. Кстати, а что это Маккольн везет своему разлюбезному другу Радживу?

Дик попытался приподнять край брезента и тот на удивление легко поддался его руке. Начинало светать. Хастон прищурился, разглядывая в неверном сером свете груз, раскачивающийся от пульсирующего движения автомобиля. Машину бросило в сторону на особо глубокой рытвине и Дик, отпустив грубое покрывало, едва успел ухватиться за борт грузовика, смягчая удар об него своего тела и пробуя остановить, помчавшиеся вскачь, мысли.

Черт возьми!.. В безлюдную скалистую пустыню Южных Штатов можно, конечно, возить все. От швейных машинок до наркотиков и оружия включительно. Но зачем здесь компрессор, несколько комплектов аквалангов, гидрокостюмы, мотки тонких линей? Такой ассортимент более уместен на морском побережье, где-нибудь в районе Пенсаколы, где Дик впервые встретился с Маккольном. Но здесь?!

Пригнув голову, чтобы его не было заметно из кабины, и, вцепившись обеими руками в борт, Хастон задумался. Маккольн, конечно, парень еще тот. Силен, умен, сообразителен, коварен. Агент ЦРУ. "Бывший агент", — поправил себя Дик. За все прошедшие годы, на протяжении которых Хастон из-за тюремной решетки пытался эпизодически наблюдать за жизнью Маккольна, многое могло произойти. Слишком обрывочна была информация, слишком много было в ней белых пятен.

Внезапно Дику вспомнилась заметка из какой-то калифорнийской газетенки, на которую он обратил внимание только потому, что собирал все материалы по лунной тематике. Вот и в том листке было сообщение о создании совершенно навороченной организации под названием "Лунная Республика". Некто Деннис Хоуп, найдя, как ему казалось, лазейки в международном космическом законодательстве, начал продавать зажравшемуся народу недвижимость в виде участков лунной поверхности.

Что ж, бизнес как бизнес. Ничем не хуже другого. Мало ли лопухов, и не только растительного происхождения, произрастает на этой планете? По крайней мере, эта деятельность намного лучше того, чтобы пичкать тот же народ ЛСД или героином. Только вот ведь в чем дело. Дик помнил, как удивился тому, что на фотографии с пресс-конференции Хоупа за спиной того просматривалась фигура Дэна Маккольна. И хотя его имя не упоминалось ни в этой заметке, ни в одном из последующих материалах, Хастон своим обострившимся чутьем ощутил, что Маккольн берет какое-то участие в проекте. В каком только качестве, не понятно. Но, как известно, в любых проектах их идеологи и вдохновители стараются держаться в тени.

Хастон тряхнул головой. Ладно. Лунная Республика, не Лунная Республика — это сейчас дело десятое. Не настало ли время поговорить с мистером Маккольном о делах более насущных? Они вроде, уже и от комплекса недалеко. То есть, при любом развитии беседы помощь оттуда должна быстро подоспеть. Главное, Арданьянов расшевелить. А уж это он всегда может сделать.

Осторожно высунув голову из-за борта, Дик оглядел, проплывающие пульсирующими толчками, окрестности. Тускло-серебристый предутренний свет, казалось, слегка вибрировал от какого-то скрытого напряжения. Светлело в этих местах резко и быстро, как-то сразу. И именно это должно было произойти через несколько минут. Пора было принимать окончательное решение. Тем более, что машина находилась уже в какой-то сотне метров от замаскированного входа в комплекс.

Дик прислушался к себе. Странно. Неуловимой дрожи пространства, которую он всегда и всем телом ощущал возле работающего комплекса, заметно не было совершенно. Было щемящее ощущение полностью мертвой, одичавшей до безжизненности, природы. Что-то случилось. Случилось что-то.

Хастон прищурился, пытаясь рассмотреть сторожевые кактусы и два огромных валуна, прикрывающих стальной люк входа в комплекс. Кактусы были сломаны, а возле самых валунов…

Грузовик резко затормозил, накреняясь на борт, возле которого застыл Дик. Его резко бросило на металлическую перегородку. Но Хастон не стал останавливать этого случайного движения, а, наоборот, поспособствовал его продолжению, рывком своих рук выбрасывая тело на дорогу, перекатываясь по ней и впечатывая тело в тень невысокого утеса, нависшего над автомобилем.

Маккольн ничего не заметил. И это было естественно. Потому что его сейчас интересовало совершенно иное. Наклонившись к запыленному лобовому стеклу, он изумленно разглядывал небольшой серебристый диск, лежащий возле двух огромных глыб, напоминающих грубо высеченные панцири гигантских черепах.

Потянулся за рацией, одновременно доставая из кобуры старый, проверенный-перепроверенный в разных передрягах, "магнум".

— Раджив! Раджив! Ты меня слышишь?

Микрофон зашуршал слабыми помехами, чем-то пару раз щелкнул и, в конце концов, отозвался:

— Да, Дэн. Что там у тебя?

— Чудеса продолжаются, брат. Ты где сейчас?

— Загрузился, как ты просил, и минут через десять выезжаю.

— Давай, брат, давай, скорее выезжай. Приедешь, увидишь и не поверишь.

— Да что там такое?

— Летающая тарелка, брат. Самая, что ни на есть, обыкновенная. Лежит себе спокойненько на камнях и никого не трогает.

— А человечков зеленых не видно? Или чертиков в глазах? — иронично отозвалась рация.

— Я из тебя зеленого человечка сделаю, если ты через полтора часа здесь не будешь, — рявкнул Маккольн. — Давай, пошевеливайся!

Эфир немного помолчал, видимо, переваривая услышанное.

— Хорошо, — буркнул, в конце концов, — я же сказал, что выезжаю. Ты там без меня не лезь, куда не надо.

— Добро, не полезу. Осмотрюсь только. Все. Конец связи.

Маккольн перекинул ремень рации через плечо, сжал рукой пистолет и осторожно выскользнул из кабины, не отрывая взгляда от таинственного предмета. До него было метров пятьдесят. Не больше.

Двухметровый диск поблескивал оранжевым в неуверенных лучах солнца, спросонок вывалившегося из-за гор. По окружности аппарата располагалось несколько выпуклостей. Еще одна такая же выпуклость, только размером побольше, располагалась в центральной части диска. Никаких дюз, винтов или чего-нибудь подобного, заметно не было. Может быть, в нижней части?

Маккольн нагнулся, пытаясь с пятиметрового расстояния заглянуть под аппарат. Рация соскользнула с плеча и глухо ударилась об землю. Поймать ее Дэн даже не попытался, замерши в полусогнутом положении и почувствовав, как у него зашевелились волосы. Выпуклость в верхней части аппарата вдруг замерцала мягким желтым светом и легко отъехала в сторону. Из образовавшегося отверстия выскользнуло нечто блестящее и каплевидное, с тонким длинным отростком, напоминающим антенну и вырастающим из сужающейся части существа. Или механизма?

Резко выпрямившись, Дэн вздернул руку с зажатым в ней "магнумом". А непонятное создание уже соскользнуло с покатой поверхности аппарата, на мгновение замерло и покатилось в сторону валунов. Маккольн прицелился в него, но какое-то внутреннее чувство опасности не позволило ему сразу же нажать на курок. А каплевидное существо уже докатилось до расщелины между глыб и взблеснуло там коротким, красным, словно раскаленный прут, лучом.

— Ах, ты!.. — выдавил из себя Маккольн, плотно припечатывая подошвы к земле и перехватывая рукоятку пистолета обеими руками.

Но выстрелить он так и не успел. Короткий луч расплылся оранжевым сиянием, в которое быстро погрузилось каплевидное металлическое тельце. И исчезло в нем. А потом исчезло и само сияние. Между валунами заструилась сизая дымка, а внезапный порыв ветра дохнул на Маккольна запахом перегретого камня. Вокруг стало тихо-тихо. Только между валунов что-то слабо потрескивало да сердце Дэна глухо билось, пытаясь вырваться из грудной клетки.

Не опуская "магнума", Маккольн искоса посмотрел на летающую тарелку. Выпуклость снова заняла свое место, и аппарат казался таким же, каким Дэн увидел его в первый раз. Словно ничего не произошло.

Время от времени бросая на него недоверчивые взгляды, Маккольн осторожно приблизился к валунам. Между ними виднелось черное отверстие с оплавленными краями. Перехватив пистолет одной рукой, Дэн неуверенно приблизил к нему пальцы второй. И отдернул руку. Края отверстия были еще горячими. Непонятное создание каким-то непонятным образом закопалось в эту каменистую землю, проплавив ее поверхность. Тупо глядя на чернеющую нору, Маккольн пытался сообразить, что же делать дальше. Не мешало бы фонарем в нее посветить.

Обойдя на приличном расстоянии, не подающий признаков жизни, диск, Маккольн вернулся к грузовику. Достал из кабины мощный армейский фонарик. Поколебался и засунул пистолет в кобуру. А потом пошел назад. Растерянно потоптался возле тарелки и, осторожно протянув руку, легким движением ощупал ее поверхность.

Она была гладкой, прохладной и чуть скользкой, словно смазанной тонким слоем какого-то масла. Постучал по ней кулаком. Звук был глухим, как будто весь аппарат представлял собой цельную массу без каких-либо пустот. Пнул его ногой. Диск даже не шевельнулся. Вместо этого выпуклости по его краям начали наливаться зеленоватым, с голубыми отблесками, светом.

Маккольн испуганно отшатнулся от диска, но было уже поздно. Выпуклости на глазах превращались в ядовито-зеленые бородавки, а воздух внезапно наполнился тихим, на пределе слышимости, визгом. Визг быстро повышал свой тон, начиная острым лезвием разрезать изнутри ушные раковины, и Дэн, каким-то звериным чутьем ощущая то, что сейчас произойдет что-то ужасное, бросился в сторону валунов, пытаясь спрятаться от ними от визжащего металла.

Во время попытался. Визг прекратился так же внезапно, как и начался. На мгновение наступила тишина, режущая уши не менее, чем звук, предшествующий ей. А потом пространство глухо охнуло, земля вздрогнула, и Маккольна со всего размаха бросило на нее, обсыпая чем-то твердым, колючим, режущим и бьющим. А еще потом все это твердое, режущее и бьющее, начало проваливаться вместе с телом Маккольна куда-то вниз, в грохочущие недра этой планеты.

Потом эти недра сомкнулись над Дэном и сколлапсированное пространство раздавило собою время. Маккольн не помнил, сколько он находился в этом безвременьи, которое постепенно наполнялось какими-то рваными звуками. С трудом приходя в себя, Дэн прислушался и внезапно понял, что это — стон. Его собственный стон. Вместе с пониманием этого пришла боль.

Он попробовал шевельнуться и не сразу сообразил: то ли это вяло качнулось его тело, то ли тяжело всплеснулось упруго-ртутная планета. Открыл глаза. Прямо над ним светлело пятно внушительного отверстия. И было до него метров десять. Не меньше.

Дэн двинул головой, ощущая на затылке твердую пуговицу ментоусилителя, вставленного когда-то туда вечно хмурым доктором Блейком. Пуговица была на месте. Вырвать ее можно было только вместе с мозгом. Мозгом, который все больше и больше начинал паниковать пульсирующей болью по мере того, как Дэн ворочал головой, оглядывая стенки колодца, в который он провалился после взрыва летающей тарелки. А в том, что она взорвалась, Маккольн почему-то не сомневался.

Стенки же были отвесны, шершавы и с болтающимися на них покореженными листами пластика, который, очевидно, недавно плотно покрывал их. Пластика совершенно не было только вверху, там, где колодец суживался к туманно светящемуся отверстию. На его фоне застыла огромная звезда. Маккольн вспомнил, что из глубоких колодцев небо видно очень четко. И потому не удивился ее размерам. Он удивился другому — ее цвету. Звезда была черной.

— Эй, Маккольн, привет! — крикнула звезда. — Ты как? Не зашибся?

И Маккольн понял, что это — голова человека, заглядывающего в провал колодца.

— Раджив? — прохрипел Дэн, заново учась слышать свой голос.

Голова молчала.

— Раджив!.. Брат… Слава богу! Вытащи меня отсюда…

Голова продолжала молчать, неподвижно замерши на фоне белесого неба. Маккольн ощутил, что, успокоившееся было чувство панического страха, снова запульсировало в районе ментоусилителя.

— Раджив, — дернулся он, выворачивая тело из-под обломков породы, — какого черта ты молчишь? Веревку, веревку давай!

С невидимой для Дэна стороны колодца, расположенной за его головой, послышался какой-то звук. Ему показалось, что это — плеск воды. Черт, галлюцинаций еще не хватало! Он снова задергался, почувствовав, как боль из головы хлынула в каждую клеточку избитого тела. Но само тело оставалось неподвижным. Единственное, что мог сделать Маккольн, это вывернуть криком свое горло:

— Раджи-и-ив!!! Вытащи меня!..

Сквозь плеск воды, уже вполне различимый, заструился какой-то сухой шорох. И гибкая фигура, стремительно увеличиваясь в размерах, заскользила по тонкому линю на дно колодца. Вот она покачнулась, впечатала обе ноги в обломки известняка, огляделась, изумленно присвистнула и, в конце концов, склонилась над Дэном.

— Привет, Маккольн, — повторила. — Вот мы и встретились.

Маккольн пристально вгляделся в лоснящуюся негритянскую рожу, вплотную приблизившуюся к ее лицу, и с медленным ужасом начал узнавать ее.

— Хастон! — прохрипел. — Дик Хастон, чтоб тебя!..

— Слава богу, узнавалка работает, — разгибаясь, иронично бросил негр. — Со свиданьячком.

— Но… Но, как?!?..

— А вот так… — невнимательно ответил Дик, вглядываясь во что-то, невидимое Маккольну. — Так вот, — повторил. — Что ж ты, дружище, бросил-то меня? Не уследил? А я вот соскучился по твоему теплому участию. И потому, понимаешь, решил из тюрьмы деру дать.

Маккольн тяжело покрутил головой. Боли в теле он уже не чувствовал. Просто не было его, тела.

Хастон сделал было шаг куда-то в сторону, но, поколебавшись, снова повернулся к Дэну.

— Я все хотел спросить тебя, Маккольн. За что ты меня так? Ведь знал, что я к вашим шпионским играм никакого отношения не имею. И про Барсукоффа… Понимаю, что ты шкуру свою спасал. Но мог бы ведь объяснить, что все случайно произошло. И я бы подтвердил. А так… Все равно, говорят, из ЦРУ тебя поперли. Финита, так сказать, ля карьера.

— Много ты понимаешь, — буркнул было Маккольн, но напрягся, задыхаясь и меняя тон. — Многого ведь ты не знаешь, Дик. Не знаешь многого. Ты ведь нег… Извини, афроамериканец. Второй сорт. Тебя могли бы сразу убрать, но я… Я тебя прикрывал. И за решетку упрятал, чтоб не достали.

— Да ну!.. Благодетель ты мой!..

— Правда, правда, Дик! И из ЦРУ я сам ушел. Ну их к черту, параноиков этих! Настоящие, большие деньги нужно в науке делать, а не в политике. Они ведь, олухи, не понимают, что идеи — главное в наше время. Во время, когда информацию можно на ощупь почувствовать. Даже в тюрьме. Ее, информацию схватить надо, да. Это и разведка может. Но новое в ней найти — черта с два! Это, брат, только науке под силу. Вот у папаши моего… Много у него идей было всяких и аппаратуры разной. Но… Но, тоже — олух. Ни с кем не поделился. Все взорвал вместе со своим бункером.

— Подожди, подожди… Так этот черный миллионер, про которого легенды ходят, твой отец?

— Ну, да!.. Болен он был очень. А от страха еще и крыша поехала. Не выдержал. А я не сообразил, что к чему. Сразу в бункера не полез. Думал — потом, потом… А потом умники лос-аламосские ядерные испытания под землей устроили. Хоть и далековато отсюда, но для нас хватило. Что-то где-то сдвинулось и все, что недозавалило в буккере папашином, затопило напрочь. Теперь нырять придется.

— Затопило, говоришь? — Хастон задумчиво потер нос и, сделав шаг, исчез из поля зрения Маккольна. — А я-то думал, — через минуту донеслось до него с боку, — откуда здесь вода в подъемном тоннеле? Значит, и тут все затопило. Значит…

Голос его резко оборвался и он снова возник в поле зрения Маккольна.

— Да вытащи ты меня отсюда, Дик! — хрипя, взмолился тот.

— Значит, — не обращая на этот хрип никакого внимания, продолжил Хастон, — значит, загибаться тут тебе, дружище, в полном забвении и таком же одиночестве…

— Эй, эй, — насколько мог лихорадочно, завертел головой Маккольн, — ты что задумал?.. Ты меня вытащи, вытащи отсюда, брат. За мной не заржавеет. — Он облизнул пересохшие губы. — У меня деньги есть. Много денег. Я тебе заплачу. Отцом клянусь. А не хочешь, давай, в проект новый входи. Соскучился, небось, по работе-то в тюряге? А проект интересный…

— Это не твоя ли лунная республика для лохов? — внезапно наугад ляпнул Хастон.

— Для таких лохов, как ты, — так же внезапно оскорбился Маккольн. — Сама республика, она — декорация, которую я одному парню нарисовал. Незаметно так. Он, наверно, до сих пор думает, что сам кисть держал. Ну, ничего. Пусть капусты нарубит. А за кулисами в это время можно такое дело провернуть, что… Давай, Дик, давай! Кому-кому, а тебе точно интересно будет!

— Интересно? — Хастон снова наклонился над полузасыпанным телом Маккольна. — Интересно? — переспросил. — А тебе неинтересно узнать, Маккольн, что происходит с невинным и неглупым человеком, полным идей и планов, когда его за решетку сунут? Когда он каждый день физически ощущает, как ссыхается его мозг? Когда кругом его — не лица, а рыла одни? Когда вместо разговоров о звездах, он вынужден слушать кобелиное тявканье про баб и наркотики? Когда…

— Ну, про звезды ты имел возможность и думать, и высказываться, — вдруг слабо ухмыльнулся Маккольн. — Вон сколько за десяток лет макулатуры извел.

— Ах, ты!.. — видно было, что Хастон еле сдерживается, чтобы не ударить Дэна. — Ах, ты, мокрица! Да это была моя отдушина, которую я нашел, без которой бы…

— Ха! Он нашел! Да я ее нашел, я. Думаешь, с какой радости корявые статьи какого-то зека по всем Штатам печатали? Просто нужны они были. Талант мозговтирания у тебя присутствует все-таки. А мне для того, чтобы никто не мешал заниматься лунной республикой и не полез куда не надо, только этого и надо было. Да и интересы мои с интересами, нелюбимого тобой, ЦРУ совпали. Ведь ты про комиссию Робертсона[17] слышал? По роже вижу, что слышал. Вот только другого не слышал. ЦРУ тогда к ее выводам несколько своих рекомендаций добавило. И одна из них требовала систематической, так сказать, дискредитации летающих тарелок. Чтобы, интерес публики лопоухой к ним умерить. И хотя времени с тех пор прошло предостаточно, но рекомендация эта действует. Вот тут я на тебя и показал. Может, мол. А ты и клюнул. Хотя, оказывается, есть эти тарелки, есть. Сам же видел.

— Нету уже ничего. Взорвалась она. Самоликвидировалась. Нечего было ее ногами пинать. Не мяч, все-таки, — пробормотал Хастон, думая о чем-то своем. И после короткой паузы вдруг пораженно выдохнул: — Слушай, значит все это время?..

— На меня ты работал, на меня. И именно все это время, — тяжело ухмыльнулся одной стороной лица Маккольн. — Потому нет у тебя сейчас другого пути. Вытаскивай меня отсюда. Со мной дальше работать будешь. Я тебя не обижу. От федералов так прикрою, что в жизни не найдут. Связи у меня остались. А за деньги не переживай, будут…

— А теперь слушай меня, Маккольн, — черное тело Хастона обсидиановой, готовой рухнуть, скалой склонилось над уже полупогребенным Дэном. — Я не знаю, что это у тебя за лунная республика такая и знать не хочу. Я знаю другое. Таких людей, как ты, не то что на Луну, но и на земную орбиту выпускать нельзя. Ты — хворь, которая землю жрет, а теперь и на небо замахнулась. И для того, чтобы ты всю свою микробность в полной мере осознал, останешься ты тут, Маккольн. А когда осознаешь, станешь удобрением для этой земли. Вот в этой роли от тебя, действительно, хоть какая-то польза будет.

— Дурак ты, — насколько мог жестко, бросил Маккольн. — Дураком был, дураком и помрешь. А помрешь, брат, ты очень даже скоро. Сейчас мой человек подъедет. Меня спасет, а с тобой разберется. На запчасти разберется, поскольку ты, зек недоделанный, без оружия, а у него…

— Ну, на счет оружия мы еще поспорим, — усмехнулся Хастон, еще ближе наклоняясь к Маккольну и доставая у него из-под мышки тяжелый "магнум". Черное дуло пистолета смотрело прямо в глаза Дэна. И по цвету было с ними почти одинаковым. — И еще мы поспорим про то, — продолжил Хастон, — когда твой человек приедет. Понимаешь, дружище, я ведь твой грузовик на несколько километров в сторону отогнал, когда ты сюда свалился. К Змеиным пещерам. Там тебя искать будут. И долго, нужно сказать, будут искать. Вместе с тарелкой летающей, про которую ты растрезвонил. Вот так, Маккольн, рождаются легенды, — жестко закончил Хастон.

С темной стороны затопленного тоннеля послышалось какое-то приглушенное бормотание. Словно вода в кастрюле закипела. Хастон насторожился. А Маккольн, злобно скривившись, прикрыл глаза.

— Ты что, рожа черномазая, — полушепотом произнес он, — думаешь, что я сейчас тебя умолять начну? Плакаться? А хрен тебе! Ты, ублюдок, никогда мозгов не имел и иметь не будешь. Потому как второй сорт — рабочая скотина. Я иногда думаю, на кой ляд мы со времен Архимеда машины выдумываем, роботов всяких. Ведь есть, есть уже роботы. От природы роботы. Это вы, выродки черномазые!.. Я вот тебя, не напрягаясь, использовал. А если напрячься?.. Думаешь, спасешься от меня? Свалишь, думаешь? Нет, придурок! Вычислят тебя и найдут. Найдут и рассчитают, когда к электрическому стулу привяжут. Некому тебя с него снимать будет. А найдут тебя, ублюдка, потому, что спецслужбы все могут. Ты что, действительно за чистую монету принял все, что я тебе тут вешал? Дурак! Какая наука? Какая политика? Настоящая власть на этой планете только у секретных служб. Умных, быстрых, расчетливых. Всяким компьютерам до них, ой, как долго еще тянуться придется! Но высший пилотаж, самый высший — ты слышишь, ублюдок? — это использовать спецслужбы для своих личных целей. Это не каждому дано. Это не каждый может…

Маккольн внезапно замолчал, приподняв веки и уткнувшись взглядом в побелевшие глаза на окаменевшем лице Хастона. Глаза смотрели куда-то в сторону. Не на Дэна.

Он тоже слегка повернул голову, изо всех сил ворочая негнущейся шеей, и внутренне вздрогнул. Словно током его ударили. По покрытому обломками, рваному и тесному пространству к нему приближалось — катилось? ползло? — нечто мертвенно блестящее и ужасное в своем металлическом блеске. Маккольн совсем забыл про существо, выскочившее из летающей тарелки и проплавившее землю, но теперь…

— Дик?! — полувыкрикнул, полуспросил Маккольн, глядя даже не на существо, а на влажную полосу, тянущуюся за ним: оно, должно быть, выползло из воды.

— Пошло, пошло отсюда! — услышал он бешеный крик Хастона и в поле его зрения появился носок избитого военного ботинка, со всего размаху въехавший в блестящую поверхность.

Существо взвизгнуло и рыскнуло в сторону, а из его задней части взвился тонкий гибкий хвост, моментально набухший на конце малиновой почкой, которая, в свою очередь, бесшумно взорвалась оранжевым лучом и хлестнула им по ботинкам Хастона. Запахло горелой кожей.

— Ах, ты!.. — заревел Дик, вскидывая "магнум" и всаживая пулю за пулей в ртутное тельце.

Пули рикошетили и ударялись в стенки колодца, вздымая на них облачка серой пыли. Тоже серо-металлической по цвету. А ртутное создание крутнулось на месте и его луч вздымающейся спиралью начал раскручиваться над обломками провала. Два раза Хастон увернулся от нее и, поняв, что в третий раз этого не удастся, схватился за линь, вытаскивая из зоны лучевого обстрела свое тяжелое тело.

А луч еще раз обошел по кругу тесное, ставшее мгновенно неимоверно жарким, пространство, остановился над головой Маккольна и начал медленно опускаться к его перекошенному лицу.

— Не-е-ет!!! — заорал тот, выворачивая из горла слизь и пену. — Нет! Дик, останови его! Останови!..

Но Хастон, вцепившийся в раскачивающуюся веревку, уже ничего сделать не мог. Он мог только с ужасом наблюдать за тем, как, задымившись, вспыхивают светлые волосы Маккольна, смешивая свой горелый смрад с вонью загоревшейся материи. Как обугливается лицо с судорожно раскрытым ртом. Как лопается кожа, а ртутное тело в кровавом сиянии прожигает череп, разбрызгивая, сразу же запекающуюся, кровь и постепенно исчезая в поджаренной массе вывалившегося мозга.

Больше на это Дик смотреть не мог. Он лихорадочно засучил руками, выбираясь из колодца, переполненного одичавшим кошмаром, перевалился через его зазубренный край и вырвал прямо на пыльную, выжженную солнцем, землю. Каменистый склон стекал в безлюдную равнину и Хастон был один, совсем один на этой, забытой богом, планете.

18 августа 1998 года, Владивосток (Приморский край, Российская Федерация)

Она была одна, совсем одна на этой, богом забытой планете. Владивосток оказался городом пыльным и каким-то недостроенным. И в архитектурном, и в житейском смысле. А до родного Гременца было почти восемь тысяч километров. И все это пространство, протянувшееся через два огромных материка, тоже было совершенно недоделанным. Если не в смысле недостроенности, то уж неустроенности — точно.

Руслана украдкой посмотрела на свои пальцы. Они уже не дрожали. Все-таки, брать себя в руки она научилась. Отец научил. Милый, добрый папа!.. С которым она познакомилась только тогда, когда ей стукнуло пятнадцать, а Андрея Владимировича Барбикена выпустили, в конце концов, из воркутинских лагерей. Был самый разгар перестройки, в воздухе носился запах свободы — во всех смыслах свободы — и взъерошенная девчонка-подросток, затянутая в черную кожу и обвешенная металлическими цепями, недоверчиво разглядывала худого, какого-то высушенного, мужчину, неуверенно замершего на пороге их квартиры.

— Ну, здравствуй, дочь! — сказал он тогда.

И вот это мужское "дочь", а не бабушкино сюсюкающее "внученька", не жалеющее дедово "дочка", поразило тогда Руслану. Словно ее, растерянную, вдруг крепко сжали крепкие мужские руки. Надежные руки. Маминых она не знала. Мама умерла, когда ей было всего полтора года.

Вздохнув, Руслана посмотрела в конец коридора. Где там, за стеной, раскинулась панорама под красивым названием "Бухта Золотой Рог". Море у Владивостока было гораздо симпатичнее города. "Не море никакое не Японское, — поправила себя Руслана, — а океан". Тихий океан. Pacific Ocean. Ocean of Pacific. Мирный океан. Океан мира. Распахнутый, как небо, и к суматошной Америке, и к беспечным полинезийским островам, и к далекой, немного таинственной, Австралии.

Эта распахнутость была похожа на начало бесконечности. И Руслана Барбикен зябко передернула плечами, представив себя балансирующей на краю этой самой бесконечности вместе с домами, трамваями, сопками и, вскинувшем к ней руки, горнистом памятника борцам за власть Советов в Приморье. На каком же еще краю она сама балансировала? Сейчас ей это объяснят.

Девушка взглянула на часы: в краевом отделе ФСБ она находилась уже около пяти часов. Экипаж давно отпустили, только вот ее маринуют, то вызывая в кабинет, то прося подождать пару минут в коридоре. Ну, как же — иностранка!.. Пятнадцать минут назад Руслана не выдержала и высказала все, что думает по этому поводу заезжему московскому чину, срочно, наверное, прилетевшему из столицы.

Нет, ну надо же было так вляпаться на третьем же рейсе!.. А Жан-Пьер, отдублировав своего земляка-"кристалла" с двадцать седьмого "Союза", давно, наверное, уже во Франции и совсем забыл об украинской девчушке, которую его отец, по просьбе ее отца, просил устроить на работу в российские космические структуры. Не вышло… А сам "Союз-27" до сих пор пристыкован к "Миру", но, поговаривают, что его сменный экипаж готовится к возвращению с орбиты.

Стюардесса авиакомпании "Ориент Авиа" Руслана Барбикен прикрыла глаза. Эх!.. Кто сказал, что жизнь человека напоминает полосатую зебру, чередующую белые и черные полосы? Ее жизнь после окончания института напоминала, скорее, шкуру пантеры Багиры из мультика про Маугли. Такая же угольно-черная. Без просвета.

В коридоре послышались тяжелые шаги, замершие возле кресла, в котором сидела Руслана. "Чего надо?" — хотела было раздраженно кинуть она, открывая глаза, но успела заметить только широкую мужскую спину, исчезающую за дверью кабинета, из которого она вышла десять минут назад. Дверь хлопнула, но не закрылась и немного отошла в сторону, оставив неширокую щель. Руслана непроизвольно напрягла слух: если ее тут за шпионку-диверсантку держат, то и она будет играть по их правилам.

— Привет, батя! — едва расслышала она. — Что это у тебя за красавица под дверью сидит?

— А, мелочевка! Стюардесса одна.

— Вижу, что не две стюардессы. Сексот, что ли?

— Да какой к черту сексот! Зелень она еще подкильная, как ты выражаешься. Так, знакомства неправильные имеет. И видит то, чего видеть не нужно. К тому, гражданка сопредельного государства.

— Это какого такого сопредельного?

— Украины.

— Ха, нашел государство! Курица — не птица, Хохляндия — не заграница.

— Угу, угу… Именно так, Олег, в мое время про Польшу говорили. А в твое время, заметь, поляки проживают в самой, что ни на есть, загранице. Потому как бдительность теряем.

— Это я бдительность потерял, товарищ полковник, когда разрешил тебе с твоими друзьями-товарищами пообщаться. А они тебя — раз! — и в оборот. Помогите, мол, Анатолий Петрович. А ты ведь на пенсии. И не к ним, а ко мне в гости приехал.

— Да у них людей не хватает…

— Мозгов у них не хватает. Людей, батя, не хватает у меня. А после вторника[18], к тому же, может и денег не хватить. Ты когда мне остатки перекачаешь?

— Не тебе, Олеженька, а "Дальтуру". Ты пока еще не директор. Да и совладельцем станешь только через меня. И уступлю ли я тебе свою часть, от твоего поведения зависит.

— Батя, согласись, что у меня уже несколько лет очень даже хорошее поведение.

— Ага. Благодаря тому, что я тебя из Москвы подальше выпроводил, чтобы про твою персону забыли немного.

— Ну и что? Забыли?

— Не все пока. Короче, чего приперся? У меня еще дел по горло.

— А мне, батя, на это самое горло наступают. Завтра утром весь остаток должен быть в банке. Они сейчас все по крохам собирают. Так что ты с делами своими закругляйся, красавицу, что под дверью сидит, выпроваживай куда подальше, и — за работу…

— Ладно. Раскукарекался. Ты иди. Без тебя разберусь.

— Ну, батя, надеяться-то можно? Я по телефону не хотел…

— Я тебя когда-нибудь подводил? Подводил? Это ты все наоборот делаешь. Сидел бы сейчас, если бы не я. Ладно, иди, иди…

— Ну как вы, Анатолий Петрович, умеете людей обнадеживать! Хорошо, я полетел. Ты вечером не задерживайся. Колян Барановский с женой должны подойти. Все, адью!

— Позови мне эту… стюардеску.

Дверь распахнулась так резко, что Руслана едва успела изменить заинтересованное выражение лица на безразлично-скучающую мину.

Моложавый широкоплечий крепыш облил Барбикен маслянистым взглядом.

— Зайдите, девушка! — И пропел голосом Высоцкого: — Еще не вечер, еще не вечер…

"Хлыщ", — мысленно классифицировала его Руслана, обходя плотную фигуру и переступая порог, ставшего уже ненавистным, кабинета.

Полковник Тресилов, не отрывая глаз от каких-то бумаг, разложенных перед ним, жестом указал ей на кресло, развернутое к столу. Надул щеки, тяжело вздохнул, по-лягушачьи поплямкал губами и, в конце концов, взглянул на Барбикен:

— Так, Руслана Андреевна… Давайте-ка быстренько пройдемся по тому, что нам известно, и сделаем некоторые предварительный выводы.

— Давайте, — нехотя согласилась Руслана.

А что ей еще оставалось делать?

— Итак, начнем с общих данных. Барбикен Руслана Андреевна, семьдесят четвертого года рождения, гражданка Украины, образование высшее — окончила в девяносто шестом Харьковский авиационный институт…

— Сейчас уже аэрокосмическая академия, — хмуро вставила Руслана.

— Это нам известно. Кстати, Барбикен Андрей Владимирович, надо понимать, ваш отец?

Руслана кивнула головой.

— Да, — откинулся Тресилов на спинку своего кресла, — редкая фамилия. Запоминающаяся. Как он сейчас?

— В гременецком политехе работает. На кафедре математики.

— И активный член вашего Руха к тому же, — как-то плотоядно ухмыльнулся Тресилов.

— Был. Сейчас — Республиканской партии, — поправила его Руслана.

— А, — махнул тот рукой, — хрен редьки не слаще.

— Правильно, — согласилась Барбикен. — Острее только.

Тресилов стрельнул на нее глазами.

— Ладно. Оставим это. Пока. А вот вы, Руслана Андреевна, почему после окончания института на Украине не остались?

— В Украине, — поправила его Руслана.

— На Украине, — с прижимом повторил Тресилов, глядя девушке прямо в глаза.

Та отвела взгляд.

— Работы не было, — ответила, наконец. Распространяться на эту тему ей не хотелось. И добавила: — По специальности.

— А вы что, на стюардессу в академии учились?

— Это временно. На России, — уколола таки Руслана, — тоже с работой не очень. Все космические программы валятся.

— Во-первых, девушка, не дерзите. А во-вторых, в российской космической отрасли работают только высококлассные специалисты.

— А кто меня на классность проверял?

— Не дерзите, — повторил Тресилов и пошуршал бумагами. — Та-а-ак… — протянул. — С середины прошлого месяца вы, устроившись на работу в "Ориент Авиа", проживаете во Владивостоке. Что, город понравился?

Руслана пожала плечами:

— Угол-то надо какой-нибудь иметь.

— Надо, — согласился Тресилов. — Только вот ведь в чем дело, Руслана Андреевна. Известный вам Мамед Астанов тоже сейчас проживает во Владивостоке. И тоже с середины прошлого месяца. Странное совпадение, не правда ли?

— Ну, сколько можно объяснять! — занервничала Руслана. — Я Мамеда года четыре не видела. После того, как он с третьего курса куда-то исчез.

— Не "куда-то", — вставил Тресилов, — а во вполне определенном направлении. Направлении чеченских бандформирований.

— Это для вас они "банд", — взорвалась Руслана. — А я относительно этой приставки имею очень большие сомнения.

— Уважаемая Руслана, — очень серьезно посмотрел на нее Тресилов, — вы подданная другого государства. И хотя многие воспринимают его с иронией, я отношусь к нему довольно серьезно и с пониманием того, что не все российские реалии ему известны. Но телевизор-то вы, наверное, смотрите? Видели, наверное, кадры терактов в Москве, имеющих явный чеченский след?

Руслана снова хотела выдать кое-что о своих сомнениях относительно всяческих следов, но благоразумно промолчала. Попрут ее из России, ох, попрут! Снова без работы останется. Хотя, какая это работа!..

А полковник словно подслушал ее мысли.

— Руслана Андреевна, — с расстановкой произнес он, — если вы хотите спокойно жить и работать в нашей стране, то должны, если не чувствовать ее, то, хотя бы, относиться к ней с уважением. И со-чув-стви-ем. — Он сделал короткую паузу. — Значит, вы утверждаете, что не встречались с Мамедом Астановым с девяносто четвертого года?

— Утверждаю.

— Как же вы вчера его узнали? Он ведь довольно таки изменился.

— Да он меня первый узнал! Он!.. Сколько уже объяснять можно! В тридцать первом кресле девочка закапризничала. Я помогла матери ее успокоить. Возвращалась по проходу в направлении кабины пилотов. Мамед меня остановил. Мы с ним поболтали. Минут пять, не больше. А потом…

— Потом, — снова зашуршал бумагами Тресилов, с головой зарываясь в них, — в четырнадцать часов пятнадцать минут по московскому времени вы, Астанов и еще несколько пассажиров обратили внимание на, видимый в иллюминаторе левого борта, объект яйцеобразной формы, передвигающийся параллельным курсом с вашим авиалайнером и имеющий одинаковую с ним скорость…

Руслана молча кивнула головой.

— В четырнадцать шестнадцать, — продолжал полковник, — вы сообщили о наблюдаемом явлении командиру экипажа.

Руслана снова кивнула головой.

— В четырнадцать девятнадцать вы, командир экипажа и бортинженер вернулись к креслу Астанова и около минуты наблюдали за объектом. В четырнадцать двадцать две борт сообщил о наблюдаемом явлении в диспетчерскую службу аэропорта "Владивосток". В четырнадцать двадцать четыре объект резко увеличил скорость, пересек курс авиалайнера на расстоянии полукилометра от него и скрылся в северо-восточном направлении. В четырнадцать двадцать пять в службу безопасности аэропорта "Владивосток" и Центральную диспетчерскую службу поступили телефонные сообщения о наличии на борту авиалайнера заряда взрывчатки.

— Стоп! — неожиданно для себя воскликнула Руслана. — Стоп! — повторила. — Это что же получается? Только объект нам нос подрезал, и сразу же пришло сообщение о взрывчатке? Автор сообщения, кстати, вам известен?

Тресилов машинально мотнул головой, не отрывая глаз от бумаг и продолжая:

— Согласно сообщению, были приняты все меры предосторожности, пассажиры эвакуированы из здания аэропорта, а после посадки авиалайнера на нем был произведен тщательный обыск. Взрывчатки обнаружено не было, но в багаже Мамеда Астанова была выявлена крупная партия наркотического вещества.

— Да никогда Мамед этой гадостью не интересовался!

— Стоп! — воскликнул Тресилов, явно пародируя Руслану. — А откуда вам это известно? Вы ведь четыре года не встречались.

Руслана только что на пол не сплюнула.

— Не хотите отвечать? Хорошо. Еще один вопрос. Где фотоаппарат, которым Астанов фотографировал неопознанный летающий объект?

— Да откуда я знаю!..

— Но только вы имели близкий контакт с гражданином Астановым.

— Близкий контакт с ним еще имели несколько человек нашего экипажа, поскольку он в кабину потом вместе со мной заходил. Когда объект на обгон пошел. И все это, не считая ваших людей в аэропорту.

— Кстати, насчет, аэропорта. Кто сообщил журналистам о событиях, происходящих на борту? Вон сколько их набежало.

— Ну откуда, откуда, я знаю?! Все переговоры фиксируются приборами.

— А мобильные телефоны?..

— Я пока такого не имею. Дороговато для меня.

Полковник взглянул на часы и, скривившись, потер рукой затекшую шею.

— Ладно, Руслана Андреевна. На сегодня хватит. Подпишитесь вот здесь и здесь. Из города советую не уезжать.

— Да мне в рейс через два дня!

— С вашим начальством мы все согласуем.

Из здания, опостылевшего ей за несколько часов, Руслана вышла с чувством тошнотворной смеси усталости, возмущения и растерянности. Прислушалась к себе и сообразила, что кроме эмоциональной составляющей ее состояние имеет и приземлено физическую. Просто ей очень хотелось есть. Последний раз она выпила чашечку кофе еще в аэропорту.

Небольшое кафе на Светланской было довольно уютным, прохладным после уличной жары и, поскольку находилось почти в центре города, имело несколько оживленное движение. Люди входили и уходили. Небольшая компания студенческого вида тихо веселилась на двух сдвинутых столиках. За стойкой бара чернявый бармен восточного вида лихо разливал пиво в высокие фирменные бокалы. Пиво Руслана не любила и потому, заказав отбивную с винегретом, усугубила ее бокалом терпкого хереса. Подумала и заказала еще пирожного с обязательной чашечкой кофе.

Помешивая ложечкой ароматную, дымящуюся жидкость, пузырящуюся кремовой пеной, Руслана с грустью размышляла о том, что земные, даже самые великие, страсти являются безжалостными убийцами чего-то более высокого. В полном смысле неземного. Детского удивления, например. Того удивления, с которым они вместе с Мамедом, а потом с командиром и бортинженером, рассматривали зеленое яйцеобразное тело, подсвеченное каким-то непонятным сиянием и легко мчащееся рядом с бортом их самолета.

На традиционную летающую тарелку оно похоже не было. Но, черт возьми, что мы вообще знаем про НЛО? А тогда вместе с удивлением каждый нерв пульсировал какой-то непонятной тревогой и голос командира наполнялся беспокойной хрипотцой, когда он сообщал диспетчеру про их летающего, вопреки всем физическим законам, соседа. И даже у Мамеда слегка тряслись руки во время его попытки, как можно быстрее, вытащить фотоаппарат из своей огромной кожаной сумки.

Стоп!.. Маленькая чашечка кофе замерла на весу, так и не донесенная до накрашенных губ. Руслана тогда стояла в полный рост возле кресла, на котором, сгорбившись, сидел Мамед, роясь во внутренностях своего багажа. Ей, Руслане, они, внутренности, были очень хорошо видны. И не было в них больших целлофановых пакетов с белым порошком, небрежно брошенных на самый верх скомканной одежды и так же небрежно выуженных оттуда, затянутым в черное, спецназовцем. Подбросили!.. Подбросили, гады! Но… Но, зачем? Куда сообщить об этом? Кому?..

Поставив чашку на стол, Руслана потянулась к своей сумочке, положенной на соседнем стуле и…. И почувствовала, что ее щеки обожгло нестерпимым жаром. Сумочки не было!.. Взгляд Русланы растерянно заметался по помещению, сразу же ставшим донельзя тесным, натыкаясь на фигуры, еще несколько минут назад безразличных ей, людей. Одна из них, замершая возле стойки бара, показалась девушке чем-то неуловимо знакомой. Видимо почувствовав ее взгляд, человек обернулся, всмотрелся в лицо Русланы и, вдруг широко улыбнувшись, поднял высокий пивной бокал в приветственном жесте.

Руслана вспыхнула еще больше, резко отвернулась и до побеления пальцев сжала краешек столешницы. Вот черт!.. И этот тут. Вот повеселится, когда ее из кафе выставлять будут: проела-то она не очень большую сумму, но все деньги остались в украденной сумочке. Барбикен почувствовала, как ее губы начинают трястись. Мелко-мелко. А широкая улыбка Олеженьки Тресилова, расслабленным шагом бывалого донжуана приближающегося к ее столику, начала линять по мере того, как он все пристальней и пристальней вглядывался в лицо Русланы.

— У вас что-то случилось? — спросил, присаживаясь напротив. — Если это связано с заведением, которое вы недавно посетили, то я мог бы вам помочь.

Руслана отрицательно завертела головой, едва сдерживая, переполняющие глаза, слезы.

— Не… — выдохнула она. — Нет. Не поможете. Сумочку у меня украли.

— Та-а-ак, — протянул, окончательно посерьезнев, младший Тресилов. — И что там было?

— Мелочь всякая. Документы. Ключи. Денег немного.

— Сколько?

— Долларов пятьдесят.

— Вы что же, больше доверяете иностранной валюте? — спросил Тресилов и сам себе ответил: — Впрочем, после недавних событий это совершенно логично.

И побарабанил пальцами по столу.

— Вот что, уважаемая… Извините, вас как зовут?

— Руслана.

— Красивое имя. Меня — Олег. Так вот, уважаемая Руслана, вы посидите здесь несколько минут и никуда не уходите. Хорошо?

Барбикен молча мотнула головой. А что ей еще оставалось делать?

Тресилов подошел к стойке бара и о чем-то зашушукался с хитроглазым барменом. Запотевший бокал с недопитым пивом стоял на столе у Русланы. Уверенно так стоял. Пена в нем уже почти осела.

Через несколько минут Олег снова умостился напротив девушки.

— У вас как со временем? — спросил он. — Подождать немного сможем? Я думаю, что минут через сорок ваша пропажа найдется.

— О, — выдохнула Руслана, делая круглые глаза и шмыгая носом, — у вас, оказывается, связи не только в ФСБ, но и среди местного ворья.

Однако это ироничное замечание Олега не смутило. Наоборот, он снова широко улыбнулся — улыбка у него была хорошая — и сделал большой глоток янтарного напитка.

— А у нас, у славян, это стиль жизни такой. Мы все воруем понемногу, то что-нибудь, то где-нибудь. Чувствуете, как звучит? Почти по-пушкински. Я думаю, что во все века это было своеобразной формой протеста против условий нашего существования. А Владивосток, вообще, город криминальный. Вот даже в гостиницах постояльцев просят сдавать все ценные вещи администрации на время длительного отсутствия.

— Ага, — буркнула Руслана, глядя в сторону, — гангстерский такой город. Американский.

— А что? — сам себя спросил Олег, обеими ладонями ворочая бокал. — Один из интересных персонажей нашей истории, Хрущев Никита Сергеевич, еще году в шестидесятом дал установку на то, чтобы сделать Владивосток советским Сан-Франциско. Не знаю, как отразилось это на условиях градостроительства, но, что касается населения, то такой установки вообще делать не нужно было. Поскольку люди здесь интересные. Нет жлобства материковой России. Все подвижны, независимы. Потому что коренного населения маловато, а основная часть его это те, кто готов моментально сняться с насиженного места и кулаками выбивать свое новое место в жизни. В общем, нужно заметить, народ действительно американизированный. В смысле духа, а не национальности.

— А вы абориген?

— Нет. Не сподобился. Москвич я. А здесь… Работа здесь интересная. Занимаю должность замдиректора одной туристической фирмы. Командировки всякие, контакты необыкновенные, впечатления свежие, ну и… В общем, головой приходится работать. А мне это нравится. А вы, как я понимаю, тоже не туземка?

— Из Украины. Окончила харьковский авиационный. Работы по специальности не нашла, вот и болтаюсь. Сейчас стюардессой устроилась. Головой работать не нужно… И мне это очень не нравится.

— Да? Очень интересно. В вашем возрасте, обычно, женщины работают головой только в одном направлении — направлении замужества.

— Вы такой большой знаток женщин?

— Дилетант-любитель. А если серьезно, кто вы, вообще, по жизни?

— Баллистик. Математик. Космонавтикой очень интересуюсь.

— Боже, — Олег откинулся на спинку стула, — чем больше я вас узнаю, тем больше вам поражаюсь. С женщинами-математиками я имел связи только в школьном возрасте. А с женщинами, имеющими космические, а не косметические наклонности, никогда.

— Оно и видно.

— Да? И в чем же проявляется эта видимость?

— В узости ваших взглядов.

— Вот как? Это уже интересно. — Было заметно, что Олег нисколько не обижается. Скорее — забавляется. — Не могли бы разъяснить популярней?

— Пожалуйста. Вот вы работаете в туристической фирме. Сейчас их появляется — море. В основном для отмывки денег. Это же невооруженным глазом видно! Потому, что нет еще у нас такого огромного количества людей, которые могут позволить себе куда-нибудь на Канары съездить! Но появятся. Со временем. Однако, с этим самым временем появятся и люди, которые будут выбрасывать бешеные деньги для того, чтобы поглядеть на Землю с орбиты. Пройдитесь по интернет-сайтам. Тенденция к этому явно заметна. Грядет время космического туризма, уважаемый замдиректора. Пока за такое удовольствие вырученные деньги идут госструктурам. Но что мешает частному лицу разработать стратегический бизнес-план, найти партнеров, провести лоббирование соответствующего законодательства и заняться этим всерьез? Затраты, конечно, будут сумасшедшие. Но ведь и окупятся!.. Однако, это — стратегия. А наши скоробагатьки — есть такое украинское слово — мыслят максимум тактически. Если вообще мыслят. Это — к вопросу об узости взглядов.

Руслана бросила взгляд на заинтересованное лицо Олега. Он явно не спешил начинать обижаться.

Барбикен вздохнула:

— Иногда мне становится душно на территории СНГ. Я с уважением отношусь к нашей общей истории, и поэтому меня очень волнует наше общее творческое уродство. Хотя, нужно быть справедливой, Россия в этом отношении имеет более симпатичную внешность. Потому, наверное, что со всего бывшего Союза лучшие мозги в российских центрах работали. Но, все-таки и она… По сравнению с Западом, который эти самые мозги не только собирал, но и выращивал. Веками. И это к вопросу о реакции народа на формы существования. Там ведь любой бомж при желании такое придумать может!.. Если захочет, конечно. Вот недавно наткнулась я на один сайт. "Лунная Республика" называется. Не поверите, люди продают участки лунной поверхности. Вполне, кстати, официально продают. А если этот бизнес совместить с космическим туризмом? Соображаете, что нагородить можно? Но… Но нам, к сожалению, до этого еще очень далеко.

И Руслана, отвлекшаяся было от своих грустных мыслей, снова потухла, молча уставившись на чашечку с остывшим кофе.

— Да, — кашлянул Олег, — вы знаете, Руслана, я хотел бы с вами работать. Голова у вас действительно варит. Хотя и заносит. Но, это очень симпатично. А также симптоматично, судя по тому, что я встретил вас в одном интересном учреждении. Мне кажется, что у вас есть еще какие-то неприятности. Кроме пропавшей сумочки.

И Олег осторожно прикоснулся к руке Русланы. Она вздрогнула, замерла, но руки не убрала. А, наоборот, закусила губу и вдруг, неожиданно даже для самой себя, всхлипывая и запинаясь, начала рассказывать Тресилову все о событиях последнего рейса.

Тот слушал внимательно, не перебивая, понимающе кивая в наиболее напряженных частях рассказа. А когда Руслана уже почти выдохлась и странным образом успокоилась, отпустил, наконец, ее запястье. Почти одновременно с этим к нему подошел бармен, склонился, и что-то быстро зашептал на ухо.

Олег стрельнул глазами на Руслану, согласно кивнул парню и мягко обратился к девушке:

— Руслана, извините, пожалуйста. Но, кажется, ваша сумочка нашлась. Сейчас я ее принесу.

Вернулся он минут через пять, слегка взъерошенный и чем-то озабоченный.

— Вот, — выдохнул, ставя дамскую сумочку на полированную, под мрамор, столешницу, и пристально взглянул прямо в глаза Руслане. — Посмотрите, все ли на месте?

Барбикен лихорадочно щелкнула замком, быстро перебрала повседневно необходимую мелочевку, звякнула ключами, пересчитала деньги и облегченно кивнула головой:

— Ой, все, все на месте!.. Спасибо вам большое, Олег. Огромнейшее спасибо!

Достала из сумочки зеркальце, собираясь подкрасить губы, но внезапно замерла, наткнувшись на хмурый взгляд ее добровольного сыщика. Даже когда она рассуждала об узости взглядов местных бизнесменов, тот смотрел на нее совершенно иным образом.

— В чем дело, Олег? Что-то не так?

Тресилов, не отрывая от взгляда от девушки, сунул руку в карман пиджака и положил рядом с сумочкой небольшой серебристый фотоаппарат явно импортного производства.

— А это? — спросил.

Глаза Русланы расширились.

— Ой!.. Так ведь это… Это же Мамеда фотоаппарат. Которым он НЛО фотографировал. Откуда он у вас?

— У меня?.. — вздернул брови Тресилов. — У меня? — повторил. — Да нет, уважаемая Руслана, это у вас. Он в вашей сумочке был. Только вы, почему-то, мне ничего об этом не сказали.

— Но… — заволновалась Барбикен, — но, этого не может быть! Я его второй раз в жизни вижу. Я вообще к нему даже не прикасалась!

Она смотрела на фотоаппарат, как на адскую машинку, равнодушно тикающую на столике и безжалостно отсчитывающую последние секунды ее жизни. Ее более-менее спокойной жизни.

— Ну, если вы к нему не прикасались, то это можно будет легко проверить.

Худощавая рука, покрытая дряблой старческой кожей, вынырнула из-за плеча Олега и накрыла фотоаппарат большим клетчатым платком, убирая его со стола.

Руслана испуганно вздернула лицо. Олег резко повернулся, чуть не упав со стула.

— Батя! — пораженно выдохнул он.

А полковник Тресилов, засунув аппарат в карман, уже обернулся к соседнему столику.

— Разрешите? — обратился к смуглому молодому человеку какой-то кинематографически индийской наружности, внимательно изучающему свежий номер "Vladivostok News". И взялся за спинку свободного стула.

— Please, — буркнул тот, не отрывая глаз от газеты.

Старший Тресилов вежливо улыбнулся, передвинул стул к столику, за которым сидели Руслана с Олегом, сел и, сокрушенно поплямкав губами, пожаловался:

— Вот беда! Скоро шагу нельзя будет сделать по русской земле без того, чтобы иностранцу ногу не отдавить. — И добавил, взглянув на Руслану: — Да вы не обижайтесь. Вас я за иностранку не считаю.

— А я и не обижаюсь, — нервно передернула Барбикен плечами. — Только вот появление ваше…

— Да уж! — буркнул и себе молодой Тресилов.

— Вот тебе-то в первую очередь удивляться не пристало, — немного презрительно бросил Анатолий Петрович. — Всю кодлу разворошил с этой сумкой. Не дал Кренделю ее до нас донести.

— Ах, вот оно в чем дело… — начиная что-то соображать, пробормотал Олег.

— В том, в том, — раздраженно кинул старший Тресилов, поворачиваясь к Барбикен. — Вы, Руслана Андреевна, не удивляйтесь. Прошу любить и жаловать, — он сделал указующий жест в сторону Олега, — это — сынок мой бестолковый. А сумочку бы вам и так вернули в целости и сохранности. Проверили бы ее содержимое, поскольку раньше кое-кто не додумался до этого, а потом повода не было, и все…

— Да какое вы имеете право!.. — побагровела Руслана.

— Имеем! — жестко осадил ее полковник. — Имеем, гражданка Барбикен. — Он похлопал по карману, в котором лежал, завернутый в платок, фотоаппарат. — Вы говорите, что не прикасались к нему. Знаете, я вам охотно верю. Потому что мне кажется, что Астанов его вам подкинул, когда ходил с вами в кабину пилотов.

— Да зачем?!.. Что там такое в этом фотоаппарате?..

— Вот этого мы и сами пока не знаем. Но… Только, все это между нами, Руслана Андреевна, и только для того, чтобы вы не вздумали распускать слухи и давать какие-нибудь интервью по поводу НЛО. Про вашу страсть к уфологии нам известно.

— Не к уфологии, а к нормальной космонавтике, — буркнула Руслана. И в упор посмотрела на Тресилова. — Но ведь было что-то за бортом! Летело! Я сама видела. И не только я.

— Да было, было!.. Успокойтесь. Никто к вашему психическому состоянию претензий не имеет. Все намного сложнее, Руслана Андреевна. Это — уже третий случай. Но самое интересное в том, что во всех трех случаях Астанов был их очевидцем. И во всех трех случаях проводил фотосъемку.

— А как же наркотики? — бросил Олег.

— А за что бы мы его задержали, по-твоему? Он хоть и чечен, но ничего такого на нем не висит. Или, скажем, не доказано, что висит. Звонки, опять же, дурацкие эти. Одновременно во Владивосток, в Москву, и в редакции трех газет. А мы, как дураки, вон какой тарарам подняли! Представляете, как бы нас журналюги размазали, если бы мы ничего не нашли? Да еще бы этот объект припадочный выплыл?

— Честь мундира защищали? — презрительно скривилась Руслана. — И теперь за этот подранный мундир невиновный человек сидеть будет?

— Виновный, гражданка Барбикен, — уколол ее взглядом Тресилов. — Виновный уже в том, что его чеченом родиться угораздило. Впрочем, не переживайте про друга своего. Вот разберемся, что это над Приморьем летать начало, и спустим дело на тормозах. Если за ним ничего другого не выплывет. Да и вам теперь, Руслана Андреевна, полегче будет. Мне кажется, что вы можете продолжать свою славную трудовую деятельность. Но насчет сенсаций каких-нибудь — ни-ни. Завтра подойдете: со звонками телефонными попробуем разобраться, и — свободны.

Руслана было дернулась, но, напоровшись на предостерегающий взгляд Олега, обмякла.

— Ладно, — пропыхтел, поднимаясь, полковник, — пошел я. Так говоришь, Олег, Барановские вечером придут? Добро, постараюсь не опаздывать.

С неожиданной для его возраста легкостью он заскользил в извилистом пространстве между столиками. На соседнем столике белел забытый номер "Vladivostok News". Индиец уже ушел. Тихо и незаметно. Руслана проводила спину полковника побелевшими глазами.

— Вот, гад! — не выдержала. Вздрогнула и бросила испуганный взгляд на Олега. — Вы меня извините, Олег, но…

Тот скрипнул зубами, косясь на окно, за которым Анатолий Петрович подходил к черной "тойоте".

— Не извиняйтесь, Руслана. Действительно, гад. Хоть и папаша мой.

Старший Тресилов, тяжело отдуваясь, опустил боковое стекло и потянулся к ключу зажигания.

— Все-таки знает что-то КГБ — или ФСБ, какая разница? — про НЛО. Вот бы в архивах их порыться! — насколько могла — мечтательно, протянула Руслана, пытаясь сгладить возникшую неловкость.

— Да, — согласился Олег, — вот бы…

Закончить фразу он не успел.

"Тойота" за окном внезапно вздрогнула и, словно лопнувший черный бутон, выкинула огненный цветок взрыва. Руслана даже не смогла сообразить, что же ударило ее первым: выжигающее ли глаза пламя, выдирающий ли уши грохот, или, рассекающие кожу, осколки разбитого стекла. Ее бросило вперед, прямо на искаженное криком лицо Олега, поволокло по полу и изо всех сил ударило обо что-то плоское, испуганно рванувшееся прямо в вертикаль из недр этой планеты.

Все произошло настолько быстро, что Руслана даже зажмуриться не успела. И потому, глядя на полированную поверхность, вздыбившуюся перед нею, она только через несколько длинных секунд поняла, что это — столешница их перевернутого столика. Ее мраморная отделка, хмуро мерцающая красноватыми отблесками от пламени горящей машины, вздымалась вверх, словно грань мраморного обелиска над могилой безвременно погибшего полковника ФСБ Тресилова Анатолия Петровича.

21 октября 2002 года, кратер Архимед (Луна)

Сероватая приборная панель возвышалась, словно грань обелиска, над неподвижным телом бывшего командира российского космического корабля "Тайга" Тресилова Олега Анатольевича. Впрочем, почему бывшего? Его никто не разжаловал. И с работы пока не уволил. А для того, чтобы это тело снова наполнилось жизнью, они сделали все возможное. И невозможное тоже.

Ларсен осторожно добавил напряжение на синапс-контакты ментоусилителя и Дэн с удовольствием наблюдал за тем, как медленно, неуверенно, но все-таки возрастает электрическая активность мозга Тресилова. Как это там русские говорят? Жив курилка? Черт его знает, что это за "курилка" такая, но в том, что брат Олег будет жить, Маккольн уже не сомневался. Да и братом он теперь ему будет не только в иносказательном смысле.

— Хватит, Ольгард, — кинул Дэн в микрофон. — Войди в автоматический режим и пусть пару часов наш пациент отдохнет. Теперь все будет хорошо. Очень хорошо, брат.

На большом экране, расположенном в центре связи комплекса Архимед, пилот "Лунной Республики" согласно мотнул крупной головой и начал молча работать с переключателями. Говорить Ларсен вообще не любил, и был самым молчаливым в их команде. А после событий последних суток — особенно.

Чжан погиб. Не было никакого смысла извлекать его изуродованное тело из-под нагромождения серых глыб, еще дымящихся пепельной пылью. Тем более, что Ольгард возился возле них в одиночку, посадив "Лунную Республику" вне зоны видимости Архимеда: тот начинал чересчур волноваться при малейшей попытке корабля вынырнуть из-за искореженного горизонта. Да и самому Ларсену зеленой ящерицей приходилось постоянно скользить в укрытиях между угловатых скал. Поскольку при первом же его появлении на более-менее открытом пространстве селайтовая оболочка комплекса каким-то странным образом начинала ощущать приближение человека, медленно вытягивая в направлении "республиканца" туманные щупальца, покрытые присосками небольших вихрей.

Чем мог окончиться непосредственный контакт, было неизвестно. А Маккольн решил не рисковать: находясь внутри защитного поля, возле наглухо закрытого входа в комплекс, он строго настрого запретил Ларсену экспериментировать с селайтом. Себе дороже. Нашли тело Тресилова, и — слава Богу!.. Не видно никаких следов девчонки и голопузого, так и черт с ними! Главное — затащить русского в корабль и сделать все возможное для его спасения.

Однако, для этого нужно было самому руководить этим самым спасением. Потому что меры необходимо было принимать радикальные. Про которые Ларсен ничего не знал. Но эти самые меры предусматривали возвращение командира на "Лунную Республику". И это в то время, когда вход в таинственный комплекс находился всего в двух шагах от него! Да и непонятно было чем чреват выход из защищенной зоны через внешнюю границу поля. Может, черт с ним, с Тресиловым?..

Дэн вспомнил болезненное чувство собственного тягостного раздвоения в тот момент, когда тускло мерцающие ворота комплекса внезапно слабо вздрогнули и начали медленно подниматься, вытягивая мутно-зеленый язык отблесков внутреннего освещения к подножию стелы на могиле Арданьянов. А потом из наполненного мертвым светом пространства вылетело нечто быстрое, паукообразное, с перекошенной физиономией и бешено вращающимися конечностями.

Нападение было настолько внезапным, что только через полторы секунды, уже лежа на реголите, Маккольн сориентировался, собрался и приступил к яростной обороне. А потом и к нападению. И странная способность, лишь недавно прорезавшаяся в нем и касающаяся какого-то телепатического ощущения пространства, позволяла ему гнать Керчака по коридорам комплекса до тех пор, пока тот не был загнан в тупик с тяжелыми, закрывающимися винтовыми задвижками, дверями.

И когда жертва роботизации, нарушенной излучением плазмера, была накрепко заперта за ними, Дэна еще долго провожал тяжелый стук металлоидных кулаков по металлической обшивке. Но он уже спешил по, мгновенно ставшим знакомыми, переходам в сектор связи, чтобы оттуда, связавшись с "Лунной Республикой", начать операцию по спасению брата Олега.

…В коридоре раздалось какое-то царапанье, переходящее в приглушенный шорох. Если бы Маккольн не включил внешние микрофоны, то этих звуков вообще бы слышно не было. Но Дэн был настороже. Слишком уж негостеприимным оказался прием в том месте, куда он так стремился в последнее время. Поэтому Маккольн моментально напрягся, весь превратившись в пространство, сложенное из кирпичиков помещений комплекса. За ним, любезная сердцу Дэна, геометрия искусственной среды переходила в хаос естественной. А за упорядоченной атомной структурой, означающей входные двери в центр связи, копошилось несколько полевых образований, втиснутых в дикую смесь органики с неорганикой. Кое-где, впрочем, органики было совсем ничего.

"Да у меня это что способность за?.. Откуда и?" — раздраженно мелькнуло у Маккольна, и он вдруг с каким-то непонятным ужасом осознал, что эти мысли тоже представляют собой лишь короткие всплески изогнутого пространства, связанные с точкой координат, в которой пребывало его бренное тело. Это уже становилось совсем непонятным. А непонятного Маккольн не любил, особенно если с каждым прожитым часом оно приобретало все большую остроту. Но… Но размышлять над этим вопросом времени сейчас не было. Да и существовало ли вообще оно, время?

— Связи конец, Ларсен, — пытаясь оставаться спокойным, бросил Дэн прямо в микрофон и отключил экран.

Во время отключил. Потому что полевое образование странной структуры, чем-то напоминающее одностороннюю ленту Мебиуса, начало стремительно перемещаться в сторону двери.

"Керчак! — со внезапно пришедшей уверенностью сообразил Маккольн. — И как только выбрался ты, скотина?" И сам начал перемещение к двери, занимая позицию немного сбоку от нее.

— Что ж ты не успокоишься никак, дружище? — прошептал, вжимаясь в пластиковую стену и ощущая в ней надежную опору для последующего броска.

Вопрос его, впрочем, остался без ответа. Поскольку Керчак до упорядоченной атомной структуры, мерцающей в мозге Дэна, так и не добрался, а в последний момент сдвинулся в сторону, пропуская вперед нечто кристаллизованное, вспыхивающее искрами квантовых уплотнений пространства. Дверь глухо охнула, а затем с грохотом вывалилась из пазов и Кала черной мерцающей скалой выкатилась чуть ли не на центр помещения.

"Это что еще чудо за?" — попытался удивиться Маккольн, зная, что на это чувство давно уже не способен. И, оттолкнувшись от стенки, обрушился на Керчака, следующего по фарватеру за двух с половиной метровым роботом.

Тот, не смотря на всю свою двойную массивность — и физическую, и интеллектуальную — этого нападения явно не ожидал. Да и опыт предыдущей схватки-погони у Маккольна сказывался. Он был сильнее всех на этой планете!.. Всех!.. Вон как сплюснуло, и так перекошенную, рожу Керчака от молниеносного удара кулака Дэна. Он сильнее всех на этой планете! Нет, на двух планетах!.. И ему не надо никаких плазмеров, чтобы справиться с этой грудой железа и пластика.

Болевые точки сплавленного тела андроида Маккольн нащупал еще несколько часов назад и теперь только повторял заученное, нанося по ним расчетливые удары, ловко уворачиваясь от всех четырех рук и экономя энергию для решающего броска. Никакой, самый тренированный человек, не выдержал бы и минуты такого поединка. Никакой. Кроме него, Дэна Маккольна. Но, черт возьми, как же этот монстр все-таки освободился?..

Однако ни ответа на этот вопрос, ни момента для решающего броска Маккольн так и не дождался. Потому что внезапно андроид метнулся в сторону, переворачивая какие-то стойки, рассыпающие снопы голубоватых искр, а Дэн сунулся носом вперед прямо в проем вываленных дверей, потеряв равновесие от сокрушительного удара в спину. Пространство, переполненное полями и атомными структурами, внезапно начало стремительно сжиматься вокруг него. И времени на то, чтобы вырваться из этого коллапса, у Маккольна совершенно не оставалось. "Кстати, — мелькнуло у него, — что-то странное творится с этим временем в последнее время".

Атомные структуры приняли вполне осязаемый вид двух ртутных истуканов и трех обезьяноподобных созданий с огромными черными глазами. "Такотаны и маны", — вспомнил Дэн про допрос мужской половинки Керчака. Как это было давно! Или только что? Черт! Да что же это с чувством времени творится?! Однако, размышлять на эту тему снова было некогда, поскольку все монстры с каким-то стрекозиным стрекотом одновременно набросились на Маккольна.

Тому пришлось до предела увеличить скорость своих движений и со стороны начало казаться, что командир "республиканцев" растворился в мерцающем вихре, от которого к стенкам отлетали серебристые куклы, юркие обезьяны и даже четверорукий атаман этой шайки. Только громоздкий робот с бронированным корпусом, вытолкнувший Маккольна в широкий коридор, оставался неподвижным посреди этой круговерти.

И это, наверное, было наилучшей тактикой. Потому что движущиеся сгустки пространства Маккольн воспринимал очень хорошо, а вот про замершее нагромождение кристаллических решеток на какое-то мгновение просто забыл. И в это самое мгновение Кала обрушила свою лапу, весом чуть ли не в сотню килограммов, прямо на самую верхушку вихря, в который превратилось тело Маккольна. У того в глазах засверкали даже не искры, а какие-то электронные помехи. "Против лома нет приема", — почему вспомнилось Дэну выражение, слышанное от Тресилова, перед тем, как он погрузился в абсолютный мрак, в котором уже не было не только времени, но и пространства.

Вынырнул из этого безмысленного и бессмысленного небытия Маккольн как-то сразу и весь. Ощущая, что плотная вселенная окончательно сомкнулась вокруг него, переполнив все тело свинцовой неподвижностью. Впрочем, для причин этой неподвижности существовали вполне зримые обстоятельства: Дэн был весь опутан широкими металлическими лентами, крепко удерживающими его на пилотском кресле с высокой спинкой. Эти кресла, насколько уже успел заметить Маккольн, были неотъемлемой частью интерьеров комплекса, внося в них нечто средневековое: эдакие троновые сооружения для феодала, расположившегося перед толпой верных сюзеренов.

Сюзеренов было двое. Хотя, насчет того, что они относились именно к этой категории, у Дэна имелись очень большие сомнения. Черный неуклюжий робот замер возле, уже вставленной на место, входной двери, а четырехрукий Керчак индийским божком скользил по помещению центра, ставя последние штрихи в картине приведения оного в порядок. Такотанов и черноглазых обезьян видно не было.

Маккольн сквозь едва приоткрытые веки бросил быстрый взгляд по сторонам и прислушался к своему телу. Было оно негнущееся и окаменелое. И эта окаменелость ссыпалась в каждую клеточку его организма, странным образом переполняя каждую из них чем-то тяжелым, весом в целую галактику. Что-то происходило. Словно удар по голове разрушил какие-то шлюзы, сквозь которые в Дэна хлынуло нечто ужасное и неизбежное в своей ужасности.

Спокойно… Спокойно… Сейчас он со всем разберется. Не надо было экран отключать. Пусть бы Ларсен увидел, что здесь творится. Хотя… Что он может сделать? Если Дэн и сам ничего…

То, что с ним что-то происходит, Маккольн понял уже несколько дней назад. Однако теперь процесс этого "происхожденья" пошел явно быстрее. На порядок стремительней. Внезапно Дэн ощутил такую волну ужаса, какой не ощущал с тех пор, когда был брошен умирать в каменном провале карлсбадских пустошей, а что-то раскаленное и блестящее начало всемерно убыстрять этот процесс, вгрызаясь в его окровавленное лицо.

Боже!.. Только сейчас почему-то Маккольн окончательно и бесповоротно уверился в том, на что было похоже это карлсбадское нечто. Это же был хорт!.. Хорт! Однако — хорт на Земле! В кактусовом штате Нью-Мексико! И это значит, что…

— Он очнулся, — раскатилось по помещению, и Маккольн попытался расслабить напрягшееся тело. Но было уже поздно.

Изуродованная громада оплавленного тела андроида возникла в поле зрения, закрывая собой корпус чересчур внимательного робота.

— Спасибо, Кала, — проурчал Керчак, и голос его отличался от голоса механической образины только в сторону уменьшения громкости. — Спасибо, — повторил. — Стало быть, оживший. Стало быть, тащить в медблок не надо. Стало быть, пока не разберусь, что он тут накуролесил да где его жестянка находится, бери этого героя и закрой там, откуда меня вытащила.

Согласное урчание Калы напоминало урчание голодного тигра. Маккольн, уже не таясь, широко раскрыл глаза. Спокойно, парень, спокойно…

— Привет, уроды, — сказал, словно сплюнул, ощущая всю вязкую негибкость собственного языка.

Керчак молча нагнулся, вплотную придвинув к Дэну свою перекошенную рожу: один глаз карий, второй — серый, с зеленоватыми прожилками, нос — набок, багровый шрам — от лба до подбородка, левая половина черепа выше правой. Кала, так же молча, мерцала фотоэлементами, не двигаясь с места. Огромный экран, по которому еще недавно передвигался сосредоточенный Ларсен, зиял туманной пустотой. Все было неправильно. Как сплавленное тело Керчака.

— Так и будем молчать? — попытался пошевелить плечами под металлическими лентами Маккольн. Те держали его надежно. Очень надежно. — Я не знаю, что вы собираетесь делать, но мне нужно срочно связаться с моими людьми.

Слово "людьми" Дэн подчеркнул особо.

— Людьми, людьми, — ухнул, передразнивая его, Керчак, и умостился на краешек соседнего кресла: нижние руки — на колени, верхние — за затылок. — Тут есть, по меньшей мере, три вопроса. Первый риторический: с какими людьми? Второй конкретный: каким образом? И самый глобальный вопрос: для чего?

Маккольн, насколько мог насмешливо, посмотрел на него и напряг мышцы (что-то происходило!).

— Отвечаю по порядку. Первое. Мне нужно связаться с экипажем моего корабля. Другие особи в данный момент меня не интересуют. Второе. Перед вашим, несколько неожиданным, визитом я уже общался с "Республикой" и думаю, что повторение сеанса не составляет особого труда. А третье… Третье сформулируем следующим образом. Мне кажется, что в данный момент всем нам выгодно восстановление мира на этой планете. Взаимовыгодного мира. С расчетом установления его и на Земле. Нужно собраться да обсудить, что мы тут, как ты выразился, накуролесили. Безопасность гарантирую.

Керчак судорожно дернул головой: некоторые блоки в нем явно работали неслаженно. Да и странно было, как они вообще работали?! Кала глухо гудела в своем углу. Мышцы Маккольна напряглись до предела. И этот процесс был ему уже неподвластен.

— Не будет у нас с тобой взаимовыгодного мира, — выдохнул монстр. — Потому, что врешь ты все. Кому врешь, ублюдок белковый?.. И связаться ни с кем ты из комплекса не мог. Потому как отказал комплекс. Людям отказал. Плюет он на них теперь. Даже я с ним несколько часов работал, пока он меня слушаться не начал. Вот уж достали вы его так достали! Понял теперь, какая у нас история с селенографией, человек?

И Керчак обернулся к Кале:

— Забирай его, подруга. Пусть пару часов посидит, а потом… Черт его знает, может на запчасти сгодится?

Ответить Кала не успела. Поскольку металлические ленты, обвивающие Маккольна, внезапно лопнули с глухим звуком и разлетелись в разные стороны, словно гнилые бечевки. Дэн даже сам поразился своей силе. Таких способностей он раньше за собой не замечал. Но изумляться было некогда, потому что необходимо было одним прыжком долететь до знакомого пульта и резким движением врубить центральный экран. И все это, ожидая очередного удара в спину.

— Да, босс? — повернул к нему свою бородатую физиономию Ларсен. За ней была видна безжизненная рука Тресилова, протянутая к прозрачной капельнице.

А Маккольн уже разворачивал корпус к своим противникам, пресекая любое их передвижение. Пусть Ольгард посмотрит — быстро сообразит своими скандинавскими мозгами что к чему.

Но никакого движения позади Дэна не наблюдалось. Керчак не сдвинулся с места: как сидел на краешке кресла, так и остался сидеть. Только рожу свою покореженную повернул следом за Маккольном. Да руку поднял, останавливая, оторвавшегося было от стены, робота.

— Кала, — как-то удивленно прохрипел он, — Кала, он действительно установил связь. Он не…

— Босс, что там у вас такое? — зашевелилась на экране борода Ларсена.

— …Он не Виктор, — окончил Керчак, внезапно прорезавшимся, голосом Джона Арданьяна.

— Скорее, Виктор — не он, — это уже Эллис.

— Он… Не он… Этот феномен нужно срочно изучить. Это может быть занятным.

— Нужно срочно и глубже познакомиться с этим человеком. Он может быть полезен.

— Люди не могут изучать природу. Они вносят в нее хаос быстротечного времени своего существования.

— Природа не выносит техники. Она упорядочивает ее до полного омертвения.

— Но формулы…

— Но эмоции…

— А если?..

— Нет… Нет!..

Разноголосое бормотание Керчака убыстрялось и убыстрялось, оплетая струйки слов потоками фраз, которые сливались в одно, нервно пульсирующее, течение. Из левого глаза скатилась слеза. Правый налился чем-то красным. Кровью, что ли? Тело его трясло. Сначала мелкой, а потом все более крупной дрожью. Кала встревожено взревела и с медленным ускорением покатила свой корпус к креслу, в котором билось невообразимое для обыденного сознания создание. Нежно — ?! — обхватила его своими огромными лапищами и начала медленно поглаживать, разбрызгивая по обгоревшей коже быстро погасающие искры.

— Что там у вас происходит? — снова потребовал ответа Ларсен за спиной Маккольна.

— Демонстрация техники шизофрении, — повернулся Дэн к экрану. — Или наоборот — шизофрении техники… Ладно, — он устало провел ладонью по лбу, — все, вроде, под контролем. Сейчас мы вырубим защитную оболочку, а ты поднимай "Республику" и мчись к нам на крыльях любви.

— И каким же это образом ты собираешься "вырубить" оболочку? — голос Керчака, раздавшийся со стороны кресла, оказался неожиданно довольно трезвым и вменяемым.

Дэн на секунду замер, а потом спокойно развернул свой негибкий корпус к изуродованному киборгу-андроиду. Изуродованному, кстати, причинами не только сугубо физическими. Керчак, уже довольно осмысленно, уперся в него взглядом своих разноцветных глаз. Кала, так и не опустив конечностей, замерла возле кресла, словно рыцарь, ожидающий от друида вручения освященного меча.

— Так каким же образом мы снимем защиту? — повторил Керчак, выскальзывая из металлических объятий робота и ковыляющей походкой приближаясь к Маккольну.

Тот прищурился:

— А вот именно ты сейчас мне и объяснишь, как это делается.

— Да ради Бога! — голос Керчака стал на удивление ласковым. Даже шелковистым. — Пятая группа сенсоров, — обе его левые руки выпрямили два корявых указательных пальца по направлению к левому краю изогнутого пульта. — Нижний — программа. Средние — плотность защиты. Верхний — снятие задачи.

— Прошу, — отодвинулся Маккольн, пропуская Керчака вперед себя.

— Да пожалуйста!

Правая нижняя конечность киборга коснулась верхнего сенсора. И… И ничего не произошло. Едва различимая мутно-золотистая дымка за огромным иллюминатором центра связи, распахнутого во вспученную лунную безбрежность, продолжала монотонно струиться к унылому горизонту. Только какие-то слабые вспышки пробежали по верхушкам глыб, нагроможденных залпом бортовых плазеров за полкилометра до входа в комплекс. Пробежали и погасли.

— Что, заклинило? — еще больше прищурил глаза Маккольн, все больше и больше напоминая этим самому себе покойного — Луна ему пухом! — Чжана.

Керчак равнодушно пожал несимметричными плечами:

— Сам попробуй.

— Слушай, ты, — зашипел Дэн и сразу же выровнял свой голос, — не надо вот. Вот не надо. Не надо мне лапшу вешать. Ты что, до сих пор не понял, кто здесь хозяин?.. А ну, давай сюда своих уродов! Такотаны? Маны? Как их там?

— И хорты, — вставил Керчак.

— Давай, давай, — не обратил на него внимания Маккольн. — Всех давай. Я вам сразу всем объясню, кто есть кто в этой дыре.

— Да по мне то, — снова пожал плечами киборг. И снова равнодушно. — Объясняй. Только сначала лайстонам объясни, чтобы они контроль над комплексом сняли.

Ларсен на экране задумчиво почесывал свою короткую бородку.

— Ах, лайстонам! — начал для пущей убедительности добавлять гневные нотки в свой голос Маккольн. И вдруг запнулся. — Лайстоны?! — переспросил. — А эти здесь…

И вдруг схватился за голову, в которую обрушилось сразу все пространство этой огромной вселенной. Оно завертелось необъятным мутным пузырем, сокращаясь до размеров Солнечной системы, потом — до размеров Луны и, в конце концов, вяло закачалось, вместив в себя небольшой участок поверхности кратера Архимеда.

В этом участке мерцающее пятно комплекса было накрепко оплетено миллионами мерцающих нитей, тянущимися от двух тусклых сфер, расположенных километрах в двадцати от него. А эти сферы, в свою очередь, были связаны еще с тремя, затерянными где-то в нагромождении утесов Лунных Апеннин. Впрочем, слово "где-то" здесь не проходило. Маккольн узнал это место. Вернее, прочувствовал его координаты. Координаты приземления "Республики" после первого огневого контакта с лайстонами.

Мыльный пузырь пространства лопнул, опадая измятой оболочкой коры головного мозга. Ларсен настороженно замер, стреляя глазами по всему помещению… Керчак что-то бубнил, вяло жестикулируя верхними конечностями… Кала тихонько гудела, словно внутри ее корпуса томился целый рой встревоженных механических пчел…

Наконец, Маккольн отпустил голову и, пытаясь взять себя в руки, прислушался к полуразборчивому бормотанию Керчака.

— …после вашей стрельбы дурацкой, — говорил он. — Такое ощущение было, что комплекс контужен и ничего не соображает. Я всех задействовал. Хортов даже. Такого раньше не бывало. Лайстоны, вообще-то, образования странные. Мы их уже пару десятков лет изучаем, но пока… Пока только гипотезы да фантазии всякие. Использовать, правда, мы их научились. Для энергетической подпитки. Не больше. Да еще для создания защитных полей. Но вчера…

Керчака снова передернуло, и из металлических захватов Калы рассыпалась пригоршня искр.

— Вчера складывалось впечатление, что комплекс защищается даже от нас. Про людей я уже не говорю. Пока мы с ним контакт установили!.. Словно он вообще стал каким-то отдельным субъектом. Подозрительным, нужно сказать, субъектом. Разобрались, однако… Только вот с линиями защиты… Не слушаются они нас, — внезапно на какой-то плаксивой нотке закончил киборг.

— И не послушаются, — буркнул Маккольн. — Комплекс ваш расчудесный в энергетическом отношении стал частью лайстонов. А, может, и не только в энергетическом.

— Не понял, — дернулся Керчак.

— Да что тут понимать, — махнул рукой Дэн. — Симбиоз на этапе перехода в гибридную стадию. Дурость, переходящая в стадию полного кретинизма. У вас других источников питания нет, что ли?

— Почему же нет? — взгляд киборга был одновременно и грустным, и настороженным. — Очень даже есть. Только вот экономичней…

— К черту твою экономичность! — рявкнул было Маккольн, но сразу же сбавил тон. Что-то сегодня он чересчур разнервничался. — Самое экономичное место на свете — это кладбище. Или, с учетом природы кое-кого, склад запасных частей. Это тебя устраивает?

Он стрельнул глазами на экран. Ларсен был собран, сосредоточен и спокоен. Молодец! Дэн снова посмотрел на Керчака:

— Короче, включай, парень, все ваши источники питания, если они еще не включены, а мы… Ларсен! — повернулся Дэн к монитору.

— Да, босс!

— Как Тресилов?

— В норме. Если это можно назвать нормой. Каждые пять секунд, как вы приказали, проводится малая активация. Каждые пять минут — большая.

— Отлично. Закрепи его понадежней, чтобы не растрясло, и поднимай "Республику". Передвигайся на малой высоте к точке в двадцати километрах на северо-запад от комплекса. Когда до нее останется километров пять, зависни и включи внешние экраны. Изображение переведешь сюда, и будешь ждать моих указаний.

Керчак с интересом наблюдал за ним.

— Мне будет позволено узнать то, что вы затеваете? — спросил с иронией. Ирония в голосе искусственного создания навевала что-то жутковатое.

— Позволено, позволено, — ответил Маккольн, наблюдая за тем, как Ларсен закрепляет на лежаке тело брата Олега. — Конечно, позволено. Сам же сказал, что разъяснять положение вещей нужно не вашей шайке, а лайстонам этим. Вот я и разъясню. Пора уже.

— Мэм… Мистер… Какие действия он хочет произвести? — заволновалась Кала.

Керчак бросил на нее короткий взгляд, словно отмашку дал, и снова вопросительно уставился на Маккольна. Тот пожал плечами:

— Да не переживайте. Просто отключим мы эти аккумуляторы каменные. А ты, наоборот, давай свои аккумуляторы включай.

Все то время, пока Керчак колдовал над пультом, отчего на панелях зажигались все новые и новые группы огоньков, Кала встревожено гудела, мерцая своими гнойно-красными фотоэлементами.

— Мэм… Мистер… — в конце концов, не выдержала она. — Мэмистер, выполнение этой программы не может предусматривать ее однозначного завершения. Многовариантность последствий каждой ступени исполнения свидетельствует о том, что…

— Пасть… — бросил Маккольн и поправился: — Динамик заткни свой.

— Мэмистер, мэмистер!.. — загудели механические пчелы, но Керчак только плечами передернул.

— Подожди, Кала, — бросил он. — Не мешай. Многовариантность — это пластика живого осознания материи. — Голос Эллис. — Конечный вариант только один: освобождение от зависимости к лайстонам. Мне они тоже уже поперек горла. — Это уже Джон Арданьян.

Маккольн застыл, упершись взглядом в Керчака. Снова приступ?

Но тот, слабо дернувшись, уже продолжал спокойно работать над пультом. Только неуловимое напряжение продолжало сгущаться в помещении центра связи.

— Босс, я на месте, — раздалось из микрофонов. На центральном экране напряженнолицый Ларсен замер в ложементе. Одна рука — возле сенсоров управления двигателями, вторая — возле управления бортовыми плазерами. Правильная позиция.

На меньшем экране, расположенном слева от центрального, появилось изображение близкого волнистого горизонта, подсвеченного неясным мерцанием, застывшим над ним. Маккольн уже знал, что это такое.

На втором экране, справа, появилось изображение лунной поверхности, иссеченной контрастными, до боли в глаза, тенями от неровностей и небольших глыб. А возле одной из них, скатившейся в нижний угол дисплея…

— Ольгард, — голос Маккольна стал напряженным, как атмосфера в помещении, — Ольгард, брат, разверни немного камеру.

На зернистой поверхности, выпаленной обнаженным Солнцем и вымороженной распахнутым космосом, четко выделялась цепочка следов босых ног. Мужского и женского размера. И вели эти следы за горизонт, в направлении тусклого свечения, угрожающего взорваться оранжевым пламенем при малейшей попытке нарушить его спокойствие.

— Та-а-ак, — протянул Маккольн, — вот и наши затерявшиеся друзья. Куда же это их понесло, болезных?

— Может, посмотреть? — шевельнул губами на экране Ларсен.

— Посмотреть, посмотреть, — передразнил его Маккольн. — Только сунься, гляделки-то сразу вылетят.

— Нельзя. Нельзя, — заволновалась Кала. — Опасно. Для Виктора. Для юной леди.

— Черт его знает, может и не опасно уже, — хмуро произнес Керчак. — Сказано же: последние сутки лайстоны людей на дух не переносят. Так что…

— Может радикальным образом посмотреть? — снова спросил Ларсен. — Чтобы, значит, все вопросы сразу решить.

— Может… — неуверенно кивнул было головой Маккольн, но в это время Кала не то, что заревела — заверещала:

— Опасно. Опасность. Для Виктора. Для юной леди.

И, набирая скорость, всей своей огромной массой покатилась прямо на Маккольна. Тот начал было группировать свое, ставшее за последний час каким-то пластилиновым, тело, но Керчак огромным пауком уже прыгал на спину робота, что-то там открывал, что-то там нажимал, и через несколько мгновений черная металлическая глыба замерла в каких-то двух метрах от пульта. Только последние гаснущие блики пробегали еще по потемневшим фотоэлементам. Верещание прекратилось так же внезапно, как и началось. Пчелы сдохли.

Дверь центра внезапно резко отошла в сторону, и два ртутных красавца скользнули внутрь помещения. Каким образом Керчак связался с такотанами, Дэн так и не понял. А те ловко перевернули Калу на бок, легко подняли ее и потащили куда-то в недра механического муравейника, каким Маккольну на мгновение представился весь этот комплекс.

Керчак провел их взглядом и повернулся к Дэну. Смотрел, впрочем, он не на него, а на экран. Комментировать поведения Калы он не стал.

— Ну, что? — посмотрел на него Маккольн. — Я вывожу "Республику" из-за горизонта и отключаю лайстоны?

Киборг не ответил. Он молча изучал цепочку следов, тянущуюся за горизонт. Горизонт Ойкумены.

— Осмотреться не желаешь? — шевельнул, в конце концов, верхними конечностями.

Маккольн задумчиво наморщил лоб.

— Да оно не мешало бы. Но времени у меня нет совершенно. На Земле, наверно, и так волнуются.

— Осмотреться нужно, — набычился Керчак. — Меня Земля твоя меньше всего интересует. К тому же, тебе все равно, а у меня, и действительно, Виктор там. Толка от него, сейчас, конечно, не много, но…

Ноток Эллис или Джона в его голосе не слышалось совершенно.

— Но восстановление контроля над комплексом сейчас гораздо важнее, — заметил Маккольн. — У меня тоже землянка там, — напомнил. — Короче, я вывожу "Республику".

— Подожди, говорю! — рявкнул Керчак. — Осмотреться нужно. Я сейчас туда пару хортов запущу, а потом уже соображать станем.

Он снова склонился над пультом, быстро работая сразу четырьмя руками. Словно паутину какую-то плел.

Мягким светом заструилась группа совсем небольших экранчиков, на которую раньше Маккольн не обращал внимания. Из их потусторонней темноты внезапно выпрыгнула полоска крупнозернисто наждачной поверхности. Поверхность имела какой-то сплющенный вид, протянувшийся к черному горизонту. Словно верхняя часть экранов оставалась не включенной. Только через секунду Дэн понял, что видит Луну с точки обозрения хортов.

Эта точка никоим образом не походила на человеческую. Скорее она походила на точку обозрения Дэна, придавленного камнями к земле в карлсбадской пещере. Он непроизвольно скрипнул зубами. А на экране появились мускулистые мужские ноги, облитые тусклым сиянием и живущие отдельно от тела. На втором экране ноги были явно женские. Они напряженно замерли, в то время, как мужские осторожно переступали с места на место.

— Молчи, Руслана, затаись! Не шевелись, не шевелись… — прожурчало из микрофонов.

— А нельзя ли изображение… — начал было поворачивать Дэн голову к Керчаку, но не закончил своего жеста, поскольку ноги на экранах начали уменьшаться и отдаляться, одновременно вытягиваясь в напряженные человеческие фигурки.

Какую позицию и где заняли хорты, из комплекса понять было невозможно. Но изображения на экранах явно приобретало панорамные свойства. И на открывшейся панораме Виктор, вытянув вперед руки — словно успокаивал кого-то — осторожно приближался к испуганно замершей Руслане. А с другой стороны к ней приближалась медленная взвихренная дымка. И над ней возвышался, мерцающий переливами слабых отблесков, угольно-черный лайстон.

Прищурившись, Маккольн различил, что сияние, окутывающее тренированное тело Виктора, было гораздо интенсивнее, чем у Русланы. У той оно неровно пульсировало, рассыпаясь временами на группы отдельных пятен. Словно девушка была укрыта, шевелящимися от ветра, лохмотьями.

— Поверь, мой друг, мы не враги! — внезапно обратился неизвестно к кому Виктор. Голос его был жестким и уставшим одновременно. — Я — время с сердцем обожженным. Землянка рядом. Помоги созданью с пультом поврежденным.

— На стихи это чего вроде его потянуло как? — непонятно кого спросил Маккольн.

Но, если спрашивать непонятно кого, то, понятно, никто тебе и не отвечает. Ответили Виктору.

— Поверь. Мой друг. Мы. Не враги, — раздался внезапно в микрофонах раскатистый, напоминающий взращенный в электронном синтезаторе, голос.

Маккольн вздрогнул. Арданьян напряженно замер. Дымка коснулась ног Барбикен и начала медленно подниматься вверх, к ее тонким рукам, изо всех сил стиснувших, готовый взорваться криком, рот. А Виктор, резко выпрямленной рукой не позволяя Руслане шевельнуться, уже пробивался своим голосом сквозь шершавые синтезированные звуки:

— Время замыкает круг там, где друга встретил друг…

— Друг-друг-друг, — завибрировало пространство, с головой укутывая Барбикен вздрагивающим мерцанием.

— Ч-черт! — не выдержал Маккольн, нарушая напряженное молчание, стремительно сгущающееся в центре связи. — Происходит что? Ведьмак этот что вытворяет?

Он сказал "ведьмак" и только потом осознал всю правильность этого слова, как нельзя лучше подходящего для определения обнаженной фигуры, шепчущей рифмованные заклинания в месте, совершенно для этого неприспособленном. Очертания женского же силуэта неясно проступали сквозь медленный костер селайта. Виктор начал так же, как и он, медленно приближаться к застывшему факелу. Плавно и осторожно. Чтобы не спугнуть нечто, омывающее Руслану мягким теплым светом. Чтобы это "нечто" не вздрогнуло и не обрушилось внезапно Ниагарой пламени на вздыбленную лунную поверхность, смывая с нее, только что проклюнувшиеся, живые ростки.

Все замерло. Даже Маккольн. Ощущая, правда, какое-то внутреннее беспокойство оттого, что два человеческих существа находились вне зоны его влияния. И это беспокойство было оправданным. Поскольку человеческая непредсказуемость порождала неопределенность ситуаций. И этой, и всех будущих. И в этом, отдельно взятом, месте, и во всех других местах этой, отдельно взятой, вселенной. Неопределенность эта, кстати, была гораздо выше той, что была связана с таинственными лайстонами.

Поэтому Дэн, косясь краешками глаз на экран с изображением Арданьяна и Барбикен, медленно повернул свое лицо к изображению немного растерянного Ларсена.

— Давай, брат Ольгард, — кашлянул глухо. — Вперед, за орденами!

И, не смотря на свое скандинавское тугодумие, Ольгард мгновенно сообразил, что неопределенности любой степени сложности иногда могут быть определены сразу же и радикально. Для этого космическому аппарату с грозными плазерами на борту просто нужно взмыть над горизонтом, четко разграничивающим оболочку спутника Земли на черную пустоту и пепельную равнину. Но сделать это в полной мере "Лунная Республика" не успела.

Горизонт на центральных экранах начал было проваливаться вниз, но внезапно лицо Ларсена исказилось, а картинки изображения бешено закувыркались, временами полностью рассыпаясь на тусклые искры помех. Один раз из этой россыпи вынырнуло мутное пространство, насаженное на кол зеленоватого лучевого столба, напоминающего излучение бортового плазера. Или начальную стадию селайтового залпа. Но тянулся к кораблю этот столб сзади, со стороны кормы. Оттуда, где — и Маккольн в этом был почти уверен — никаких лайстонов никогда не наблюдалось. Ни в реальности, ни за ее пределами.

Впрочем, в реальности, окружающей Дэна, происходило нечто, не имеющее, на первый взгляд, никакого отношения к космическому аппарату, получившему хороший лучевой пинок под свой округлый зеленоватый зад. Освещение Архимеда внезапно ярко вспыхнуло, на мгновение застыло в этом ослепительном режиме, а потом резко погасло, впечатывая в наступившую темноту быстро потухающие прямоугольные пятна экранов. Они беззвучно растворялись в ней вместе с фосфоресцирующей рожей Керчака, провалы глаз которой разрастались, разрастались, засасывая в себя все окружающее пространство размером в сотню тысяч световых лет.

11 сентября 2001 года, Ванкувер (Британская Колумбия, Канада)

До самого ядра Галактики пространство зияло провалом размером эдак в сотню тысяч световых лет. И даже если бы Дэн полностью активизировал сетчатку глаз, то рассмотреть это ядро, скрытое за туманностью в виде конской головы, он бы не смог. Кроме того, последние звезды уже гасли над Мэрайн-Драйв, и медленный пожар снегов вершины Грауз-Маунтин уже начал отбрасывать разгорающиеся серебристые отблески на инопланетно-кристаллические заросли белых небоскребов.

Дождя, как ни странно для начала осени, вроде бы, не намечалось, и потому небо над амфитеатром Ванкувера казалось особенно высоким и огромным. Вспененным редкими облаками над драконьими спинами гор, окруживших город. Интересно, а каким выглядело это небо ту самую сотню тысяч обыкновенных — не световых! — лет назад? Необходимых для того, чтобы кто-нибудь на Земле все-таки смог разглядеть таинственный центр галактики. Разглядеть задолго до появления не только индейцев на близкой (прямо вниз всего полторы тысячи футов) американской земле, но и кроманьонцев в далекой Европе?..

Гидросамолет чуть качнул крыльями, а Маккольн напряженно замер, ощутив на затылке легкое покалывание активизировавшегося ментоусилителя. Панорама города на мгновение подернулась сизоватой дымкой, сквозь которую проступили непривычные контуры созвездий древнего небосвода: мозг просчитал их координаты и выдал полное изображение.

Дэн встряхнул головой. Это получилось непроизвольно. Конечно, второй, ослабленный, уровень реальности не очень мешал первому, основному, однако… Береженого, знаете ли, бог бережет.

Еще раз окинув взглядом с этой высоты панораму утреннего Ванкувера (обосновался он тут всерьез и надолго), Маккольн ощутил прилив каких-то необъяснимых, но радостно-могучих сил. Зрачки его глаз немного расширились, а сами глаза приняли слегка напыщенное выражение. Так, наверное, Бог смотрел на дело рук своих, чувствуя не только удовлетворение от хорошо выполненной работы, но и ощущая полную и безраздельную власть над своим творением.

Ну, скажите, что могло противостоять Дэну не только здесь, в устье реки Фрейзер, но и на всем тихоокеанском полигоне с вершинами: Ванкувер — Алеутские острова — Владивосток — острова Мидуэй? Да и не только в этом многотысячном по площади параллелограмме… Маккольн начал закладывать крутой вираж, разворачивая самолет в направлении одноименного с городом острова, еле видимого на самом горизонте: хватит эстетствовать — работать надо! Необходимо срочно решать проблему стартовой площадки, поскольку проект вступает в решающую стадию.

Дэн потянул штурвал на себя, набирая высоту и постепенно обретая свое привычное, холодно-математическое, состояние. Кроме чисто технических и географических проблем появилась и кадровая: куда-то исчез Салех и Маккольну это очень не нравилось — пилотом тот был отменным. Именно из-за этого Дэн прощал арабу его чрезмерную религиозность, граничащую временами с полным фанатизмом.

Вспомнилась серия аварий при первых испытаниях аппарата в условиях открытого полигона. Над океаном тот вел себя совсем неплохо. Проблемы начинались при полетах в районе суши. Именно тогда они решили сконцентрироваться на рейдах над материковой территорией. Где-нибудь в диких просторах России. И… И внезапно попали под чье-то пристальное наблюдение. Там, где никогда не ожидали этого.

В том, кто тогда их пас, Маккольн не разобрался до сих пор. Однако, на работу российских спецслужб это было не очень похоже. Раджив тогда сработал четко и быстро, убрав всех ненужных свидетелей. Правда, с полковником ФСБ немного поторопился. Не нужно было. Гораздо интереснее был чеченец, попавший в поле их зрения. Но… Но в то время сразу не сообразили, и только через несколько месяцев до них дошло, что тот работал напрямую с заказчиком.

Однако… Однако, все это — дело прошлое. И тогда, в этом самом прошлом, их аппарат крепко-накрепко застрял в горах с непроизносимым названием "Сихотэ-Алинь", а Салех, вместо того, чтобы вытаскивать его и спешить Радживу на помощь, отмечал какой-то свой мусульманский "рамадан" Или что-то другое. Сейчас этого Дэн не помнил.

Нет! Если завтра этот феллах недоделанный не объявится, нужно будет решать с ним кардинально. И получше присмотреться к этому новенькому, китайцу. Кажется, парень не плох и при определенном натаске вполне сможет заменить Салеха. Интересно, а какие праздники китайцы празднуют?.. И еще одного человечка надо бы. Дела идут неплохо и они с Радживом уже не могут разрываться на несколько частей.

В наушниках что-то зашуршало и, отфильтрованный пространством, мужской голос произнес:

— Внимание! Внимание всем бортам! Особенно частным. В связи с непредвиденными обстоятельствами воздушное пространство над Британской Колумбией, ограниченное… — голос выплюнул цифры координат, — временно закрывается. Просьба перейти…

И началось распределение коридоров. Маккольн только удивленно головой повертел: эт-то еще что такое?.. Он еще раз, уже более внимательным взглядом, обвел небо, скатывающееся в океан из-за амфитеатра гор. Никаких сверхъестественных ощущений оно уже не вызывало. Только легкое чувство тревоги. Такого же синюшного цвета, как и горизонт, отделяющий небосвод от горных вершин. Что же происходит?.. Погода — летная. Самолет — исправен. В лесных дебрях, на стартовой площадке километрах в шестидесяти от Тофино, его Раджив ждет. Да пошли они все к черту! Пусть своими маневрами без него занимаются!

И Маккольн продолжил полет, не сворачивая с выбранного курса и не обращая никакого внимания на монотонное бубнение в наушниках. Зря, впрочем, не обращал.

— Борт два ноля восемнадцать, вас что, это не касается? — В монотонном голосе прорезались раздраженные нотки. — Войдите в пятый коридор и оставайтесь там до особого распоряжения.

— Борт два ноля восемнадцать — диспетчеру, — небрежно бросил Дэн в микрофон. — Выхожу из воздушной зоны Ванкувера. Хотел бы продолжить полет по заявленному курсу. Уж очень я спешу, ребята, — закончил, ощущая всю свою недосягаемость для крыс из наземных служб.

— Два ноля восемнадцать!.. — заволновалась диспетчерская, но Маккольн уже выключил микрофоны.

Перед этим, правда, он бросил в них:

— Я - птица вольная. Куда хочу — туда лечу.

Однако, на счет вольности Дэн ошибся. Особенно явно это стало заметно минут через семь-восемь. После того, как два серебристых "фантома", вынырнувших неизвестно откуда, взяли гидросамолет Маккольна в классические "клещи" и начали прижимать его к поблескивающей океанской поверхности. Опознавательные знаки на них, кстати, были не канадские. Американские. Но легче от этого не ставало. Да что же это происходит, черт возьми?!

— …восемнадцать! — зло кашлянули вновь включенные наушники. — В случае неисполнения приказа будем вынуждены открыть огонь на поражение. Повторяем…

Ему очень настойчиво предлагали совершить посадку. И эта тупая настойчивость настолько дисгармонировала с аквамариновой истомой прибрежного утра, что вызывала у Маккольна полузабытое и неосознанное чувство протеста. Да и планов своих за последние годы он менять не привык.

— Эй, пираты! — проорал в микрофон. — Два ноля восемнадцать просит через береговую охрану связаться с полковником Рудольфом Манфельдом в Сиэтле. Он уж вам…

Свою просьбу Маккольн завершить не успел, потому что воздух впереди самолета вспорола короткая очередь трассирующих пуль. За ними, по идее, должна была следовать и ракета.

Посадили его около самого "Края Мира" — парка в западной части небольшого островка, расположенного как раз напротив Ванкувера. Гидросамолет медленно покачивался на ленивых пологих волнах. Высоко в небе барражировали два истребителя. Из-за излуки берега вынырнул бело-праздничный катер и начал стремительно приближаться к Маккольну, беззаботно свесившему ноги с крыла самолета. Приподниматься для того, чтобы встретить своих гостей, он даже не собирался. Сами заварили кашу — сами пускай и расхлебывают. Впрочем, когда катер вплотную приблизился к его легенькой "сессне", поставленной на поплавки в результате совместного труда Раджива и Салеха, лицо Дэна слегка вытянулось. И он пожалел о том, что сам не решился связаться с Руди.

На борту изящного кораблика, широко расставив ноги, стояли два морских пехотинца. Дула их коротких автоматов были направлены прямо на Маккольна. А знаки различия, снова же, у них были отнюдь не канадские. А родные, американские. Это уже начинало напоминать какую-то оккупацию.

— Какого дьявола! — возмущенно начал Маккольн, одновременно продолжая беспечно болтать ногами. — Я, между прочим, гражданин Соединенных Штатов и…

— Сэр, — перебил его один из пехотинцев. Спокойно так перебил. Не повышая голоса. — Сэр, прошу вас взять документы и подняться к нам на борт.

— Нет, это поразительно, — только что руками не развел Маккольн. — Безо всяких объяснений расстреливают мирный самолет. Частный, к тому же. Без таких же объяснений, насильно, сажают его. Потом чуть ли не бросают в кутузку хозяина… Или, все-таки, бросают? — прищурил он глаза.

— Сэр, — спокойно повторил пехотинец, — прошу вас с документами подняться к нам на борт. — Он сделал короткую паузу и чуть качнул ствол автомата. — Считайте, что уже пару часов все мы находимся в условиях военного положения.

— Да кто находится?!? Провинция?.. Канада?.. Штаты?.. Кто?..

— Весь мир. Прошу вас подняться на борт с документами.

И та серьезность, с которой сержант произнес "весь мир", подсказала Маккольну, что вокруг действительно происходит нечто, из ряда вон выходящее. Поэтому он молча нырнул в кабину, взял права, страховку, полетную карту и прочее бумажно-пластиковое барахло, а затем, так же молча, перепрыгнул на борт катера. До Сиэтла, в конце концов, было рукой подать. В любой момент с ним связаться можно. А там — старые связи, организация, Манфельд, наконец!

С Манфельдом, впрочем, связываться особой необходимости не было. Тот ждал его в каюте, дымя сигаретой и небрежно перекинув ногу на ногу, сидя за низеньким столиком под квадратным иллюминатором. От неожиданности Дэн чуть не споткнулся о высокий порожек каюты, но во время скоординировал движение левой ноги. Ментоусилитель работал отлично.

— Руди! — пытаясь оставаться спокойным, выдохнул он. Отлично работал ментоусилитель. — Это что, новый способ приглашения на пикник?

И, не ожидая приглашения, плюхнулся на диванчик, принайтованный под самой переборкой, перед этим небрежно кинув на стол, сразу ставшие не нужными, документы.

Руди Манфельд, большая шишка в восточном секторе ЦРУ, пристально смотрел на Маккольна. Поздороваться он так и не соизволил. Просто сухо спросил:

— Где сейчас Салех, Дэн?

И от тона, которым был задан вопрос, Маккольн ощутил в затылке нервное покалывание ментоусилителя. А, может, это просто мурашки пробежали по коже? Как в старые добрые времена. Задолго до "смерти" в пещере, затерянной в далеком кактусовом штате. Впрочем, внешне Дэн оставался совершенно спокойным. Только выпрямил негнущуюся спину перед тем, как пожать плечами:

— Если этого не знает Лэнгли, то как это может знать бедный канадский фермер…

— Слушай, "фермер", кончай веселиться. Сейчас это совершенно не в твоих интересах. Когда ты видел его в последний раз?

Маккольн попытался расслабиться, прислонившись спиной к перегородке каюты и крепко обняв колени обеими руками.

— Что происходит, Руди? Мне ответят, в конце концов, на этот вопрос? Салех, конечно, фрукт еще тот, но что же он должен такое натворить, чтобы его вылавливали с помощью военно-воздушных сил?!

И Дэн скосил глаза на иллюминатор, за которым в небе, начинающем клубиться белесыми облаками, исчезали серебристые искорки далеких истребителей.

Манфельд, не отрывая напряженного взгляда от лица Маккольна, взял со стола пластиковую коробочку и включил небольшой телевизор, стоящий в углу каюты.

— Смотри!.. По-моему, ты влип, Дэн. Это сейчас показывают все мировые каналы.

Маккольн хотел было бросить ироническое замечание по поводу любителей сенсаций вселенского масштаба, но, мельком взглянув на экран телевизора, вздрогнул и медленно повернулся к нему всем корпусом.

Небоскребы он узнал сразу. Это были знаменитые башни-близнецы Всемирного торгового центра в Нью-Йорке. Еще на прошлой неделе он посещал один из них вместе с ребятами из Сиэтла. Наводку на этих ребят дал ему, кстати, именно Руди. Они тогда заключили неплохой контракт на поставки керамики для обшивки корабля. Про обмазку для трубопроводов должны были договориться дней через пять. Но делать это теперь, очевидно, придется в самом Сиэтле. Поскольку условий для этого в Нью-Йорке с некоторого времени просто не существовало.

Маленький, какой-то игрушечный издалека, самолет медленно, словно нехотя, врезался в такой же игрушечный, вылизанный лучами утреннего солнца, параллепипед здания, и исчезал в нем, закрутив пространство клубами дыма и пламени. Мозг Маккольна на какое-то неуловимое мгновение бросил принадлежащее ему тело внутрь этого помещения, расположив перед огромным окном, к которому приближалось тупое рыло пассажирского лайнера.

Оно было перегружено ужасом и осознанием неизбежности страшного конца. И некуда было бежать. И некому было молиться. И не существовало никакой возможности хоть до кого-нибудь дозвониться, достучаться. Докричаться. Существовала только одна возможность. Просто замереть на те несколько, напоминающих растянутые сухожилия, секунд, которые отделяли его от превращения в сверхплотный сгусток человеческой боли, небесного огня и рушащегося с немыслимой высоты железобетона.

Неимоверным усилием Маккольн подавил активность ментоусилителя. Это уже было чересчур. Даже для него.

— Бен Ладен… Джулиани… Буш… — бубнил телевизор, словно утопленник, пускающий последние пузыри.

— Да что же это… Да как же вы… Да где же… — повернул Дэн свое побелевшее лицо к Манфельду и, чуть задыхаясь, спросил: — Талибы?

— Нет, — пожал плечами тот, — "Аль Каида".

Про это движение Дэн слыхал только краем уха. На слуху, в основном, были афганские талибы. Именно по ним проводила кое-какую разработку их группа, помогая Пентагону через ЦРУ после ввода в эту страну американских войск. Было это своего рода проявлением благодарности за то, что определенные структуры сквозь пальцы смотрели на их деятельность. Или самодеятельность. И не только не смотря смотрели, но и прикрывали от чересчур любопытных взглядов. Как внутри страны, так и за ее пределами. Но что-то подсказывало Дэну, что времена взаимовыгодных симбиозов заканчиваются. Мир менялся. Нет, не менялся. А рушился на глазах, подобно нью-йоркским небоскребам.

— Как? — коротко спросил Маккольн, напряженно вглядываясь в экран. Словно знакомых-приятелей увидеть пытался.

— Очень просто, — пожал плечами Руди. И выключил телевизор. — Собирается группа в пару десятков человек. Накачивается идеологически и психологически. Обучается азам пилотирования. В час "Х" этими зомби, роботами этими, угоняются самолеты и направляются на дома, на Пентагон, еще черт его знает куда! И…

Он замолчал, тяжело двинув кадыком.

— Их, действительно, собралась группа в пару десятков человек, — после тяжелой паузы повторил Манфельд и поднял побелевшие глаза на Маккольна. — Согласно предварительным данным одним из них, возможно, был Салех.

Дэн внезапно вспомнил о том, что старшая дочь Руди, удачливая бизнес-леди, держала офис в Торговом центре. Да уж…

— Рудольф, — попытался сосредоточиться Маккольн, — Салех, конечно, был склонен к проявлениям фундаментализма… Или фанатизма, если хочешь… Но… Но смертником он никогда не был. Зарабатывал парень очень прилично — я его не обижал. Да и работа его интересовала.

— Интересовала, — эхом повторил Манфельд. — Только, почему интересовала? В этот раз эти ублюдки обошлись без бомб. Сами бомбами стали вместе с угнанными самолетами. А в следующий раз? Кроме того, что, все-таки, мог знать твой Салех? Вот ты даже со мной про свои наработки особенно не распространяешься. А про них, между прочим, уже легенды рассказывают.

— Да прямо, легенды…

Пожав плечами, внешне Дэн оставался абсолютно спокойным. Внутренне же он представлял собой компьютер, работающий на предельном режиме. Действительно, что мог знать Салех? Вопрос Манфельдом был поставлен очень правильно. Думай, Дэн…

К афганским разработкам араба они не подпускали. Словно чувствовали что-то. Про лабораторию гиперсвязи на Алеутах он знал только понаслышке. Тоже неплохо. Но вот про стартовые площадки… Про основную — на острове Ванкувер, и две запасных — на Мидуэях… Знал ведь, зараза! И кое-что про производственные цепочки знал. Конечно, только кое-что знал, но… Но, главное, про аппарат знает. Хотя, в свете последних наработок и того, что им предстоит сделать, не про аппарат даже. Про модель аппарата. И то, только про одну. Однако, дайте такую вот модель какому-нибудь Бен Ладену и!… Дьявол!.. Плохо все…

— Да ничего он не знает, — в конце концов, выдохнул Маккольн, и сам почувствовал, насколько неуверенно это было сказано. Внутренне собрался и продолжил: — Он ведь так, технический работник. Поверь, Руди, твои коллеги на порядок больше представляют то, чем мы занимаемся.

— А теперь они будут иметь об этом полное представление, — ладонь Манфельда припечатала к столику документы Дэна, так и лежащие на нем без движения. — Хватит демократию разводить. Демократия хороша в трусливом стаде при смелом пастухе. Вооруженном, как минимум, какой-нибудь берданкой. Если ее не будет, то это стадо само проклянет свою демократию. И так вашей группе чересчур много свободы дали, а результата — ноль!

— Ты считаешь, что полный информационный контроль над девяноста процентами территории Афганистана напоминает полный ноль? Мне кажется, что в Пентагоне и Белом доме такой арифметики не поймут. Наши "косточки" работают отменно.

— По нашим данным у вас, кроме "косточек", много чего другого есть, — всем корпусом наклонился вперед Манфельд. — И, как я понимаю, в ближайшем времени станет вопрос о полном контроле. И не только над Афганом. Над Ираком, например. И не только о контроле…

Помолчали. За тысячи километров отсюда, на Манхэттене, под дымящимися обломками задыхались люди, визжали пожарные машины, горели трупы, и перемешивалась, перемешивалась с запеченной кровью серая цементная пыль. За четверть тысячи километров отсюда в противоположном направлении Раджив ждал Маккольна, чтобы окончательно решить вопрос о сдаче в эксплуатацию первого и закладке второго, дублирующего, аппарата. Ч-черт!.. Стартовые площадки нужно срочно куда-то переносить. С этого мгновения — очень срочно переносить. От греха подальше. Но…

— Понимаешь, Руди, — хмуро выдавил из себя Маккольн, — я ведь не дурак и немного разбираюсь в ситуации. Это значит, что лично я совсем не против того, чтобы полностью перейти под ваш контроль. Голова меньше болеть будет. Но у меня есть партнеры. Проект, все-таки, носит коммерческий характер.

— Коммерческий! — пренебрежительно фыркнул Манфельд. — Вспомни о фирмах, которые, вопреки нашим советам, пытались с Ираком торговать. Или с Сирией. Или с Ираном. И не только о фирмах, о некоторых государствах тоже вспомни. Где они сейчас?.. А уж эта твоя Лунная Республика!.. Смех, да и только.

— Руди, — серьезно посмотрел на собеседника Дэн, — я уверен, что у тебя есть полный расклад по нашим поставкам. И если вы до сих пор в них не разобрались, то только потому, что среди нужного оборудования и материалов мы заказываем совершеннейшую чушь. Не скупимся. Прикрываем себя. Таким же прикрытием есть и Лунная Республика. Если бы ты знал, кто в данном случае стоит за ней!.. Сам подумай — кто, если вы до сих пор до этого не докопались. Кроме того, если, как ты говоришь, речь идет об установке полного контроля над… — Маккольн сделал короткую паузу. — Мне почему-то кажется, что речь идет об огромном участке территории Центральной Азии. И не только Азии, — позволил он себе передразнить Манфельда. — Так вот, в этом случае, Республика — идеальное юридическое прикрытие для всего проекта. Соображаешь?

Манфельд пожевал губами:

— Это ты у нас чересчур сообразительный. Куда уж нам до тебя. Завидно даже. Это мы, деревенщина неотесанная…

И внезапно обмяк, не закончив фразу и на мгновение широко распахнув глаза, а затем уронил голову на свое плечо. Удар Дэна был молниеносен, а движения по-кошачьи мягкими и легкими. Выверенными с компьютерной точностью. Быстро подхватив тело Руди, чтобы оно с ненужным шумом не упало на пол, Дэн осторожно положил его на диванчик, на котором только что сидел сам. На мгновение задумался, прикидывая расклад, который мог быть на палубе катера с учетом того, что кроме старого друга Руди на борту находилось еще трое — два вооруженных морских пехотинца и рулевой этой посудины.

Рулевого, в принципе, можно было не принимать во внимание. С "морскими котиками" приходилось сложнее. Они сами на внимание напрашивались.

Дэн осторожно высунул голову из каюты. Подошвы тяжелых армейских ботинок находились как раз на уровне его глаз.

— Эй, сержант, — выкрикнул Маккольн, задрав подбородок, — мистер Манфельд просит вас спуститься в каюту.

И прижался к стене, пропуская пехотинца вперед. Тот только и успел, что дернуться перед тем, как увидать, лежащее на диванчике, тело Руди. А потом колени его подогнулись, и он бы грохнулся на пол, не поддержи его Дэн: удар по затылку не способствует правильной ориентации в пространстве. В иллюминаторе мелькнула какая-то тень, и Маккольну показалось, что это было чье-то перепуганное лицо. Такое развитие событий ему очень не понравилось. Потому, мягко уложив сержанта на пол, покрытый однотонным паласом, Дэн бросился на палубу.

Вот здесь он явно поспешил, не оценив ситуацию с наиболее возможным хладнокровием. Подтверждением этого явился и сокрушительный удар носка тяжелющей армейской обуви — и из чего ее только делают? — пришедшийся ему прямо по правой скуле. Только зубы клацнули да в глазах взорвались багровые пятна. Впрочем, зубы у него были крепкие, а голова, как он сам говорил — чугунная. Поэтому ориентацию он потерял только на какое-то мимолетное мгновение. В течении этого времени она была восстановлена полностью.

С законами физики было труднее — они восстановлению не подлежали. Согласно им, Дэн начал падать на спину с полностью нарушенным центром равновесия. И восстановить его он даже не попытался. Наоборот, для начала расслабился, а потом, оттолкнувшись обеими ногами от исчезающего пола, сделал кульбит через спину. А когда встал на голову, упершись руками во вновь появившийся пол, нижними — верхними? — конечностями нанес удар по корпусу противника, уже почти полностью соскользнувшего в каюту.

Удар, в принципе, был не очень удачен. Но он позволил на долю секунды ввести пехотинца в состояние растерянного транса, "Привет, Джонни!.." И этого неуловимого мгновения было вполне достаточно для того, чтобы Дэн, до предела убыстрив свои движения, нанес еще два удара по болевым точкам, тренированного опытными инструкторами, тела. По его же собственному телу пробежали колкие разряды ментоусилителя: тот тоже работал на пределе. И работал на отлично.

Через пару минут после того, как третий член экипажа пиратского катера присоединился к первым двум, Маккольн вихрем вылетел на палубу и… И чуть было не схлопотал пулю, посланную из района небольшой рулевой рубки. Хорошо еще, что стрелок был не очень умелым. Даже, скорее, очень неумелым. Поэтому еще через несколько минут и три-четыре кувырка по скользкой плоскости палубы, Маккольн присоединил этого недоделанного Уленшпигеля ко всей честной компании, собравшейся в каюте.

А потом, долго не раздумывая, Дэн метнулся в кабину "сессны", достал шприц, коробочку с необходимыми ампулами и, вернувшись на катер, всадил по уколу каждому из своих новых знакомых. Теперь, в течении ближайших шести часов, проблем с ними не должно было наблюдаться. За это же время нужно было попытаться решить некоторые собственные проблемы.

Обсудив с ментоусилителем возможные варианты развития событий, Маккольн решил не трогать собственного самолета: повторное вторжение в воздушное пространство Ванкувера имело непредсказуемые последствия. Вместо этого он встал за штурвал и, развернув катер по широкой дуге, лег на курс, ведущий к городу. Стремительно уменьшающая "сессна" сиротливо покачивалась у "Края Мира".

И уже перед самой набережной Мэрайн-Драйв, с ее веселыми зданиями, столпившимися у кромки океана, Маккольн достал из нагрудного кармана джинсовой рубашки мобильный телефон. Повертел его в руках. И с размаху бросил в темно-зеленую, до синевы, волну. Игры начинались очень серьезные и Дэн не решился связываться ни с Радживом ни с Чжаном — опасался прослушки.

С китайцем он связался уже из телефона-автомата поблизости от Фрейзеровского университета. И разговор их был предельно краток.

— О, босс! — нервно воскликнул Чжан на Дэново "алло". — Где ты? У нас тут…

— Чжан, — перебил его Маккольн, — встречаемся через полчаса там, где мы отмечали последнее день рождения Щелкунчика. Все. Конец связи.

Щелкунчиком — он знал! — ребята называли его самого. А последнее — не в смысле окончания жизненных процессов, а в смысле нумерации — день рождения Дэна они отметили в небольшом уютном ресторанчике местного Чайнатауна. Второго, кстати, по величине в Северной Америке.

Мельтешение лиц китайской, арабской, индейско-индийской и прочей не совсем белой национальности, а также архитектура и пейзажи, в корне отличные от других частей Ванкувера, создавали впечатление невозможности существования по соседству с ними добропорядочной, по-европейски солидной, Канады. А сам себе Маккольн напоминал эдакого Синдбада-морехода, застрявшего волей обстоятельств в пестром древнеперсидском порту.

Одна из шхун этого Синдбада, кстати, мирно покачивалась возле самой набережной в окружении многочисленных яхт, чьи голые мачты в этот полуденный и не очень добрый час напоминали бамбуковый лес, через который должен был пробираться главный герой будущего новоканадского эпоса. А на борту этой самой шхуны мирно — пока! — отдыхало четыре шайтана, к которым Синдбаду необходимо было вернуться до окончания их несколькочасового и недобровольного отдыха. Ох, как нужно было торопиться!

Именно из-за этого Дэн ощутил чуть ли не полное удовлетворение от того, что, окунувшись в полутемное состояние китайского ресторанчика, он сразу же увидал за крайним столиком коренастую фигуру Чжана, уже ожидающего его, Маккольна.

— Ну и дела! — крутанул головой, обычно спокойный, китаец после того, как Дэн, отдуваясь от быстрой ходьбы, плюхнулся напротив него за низенький столик с иероглифическими инструктациями. — Вы знаете, босс, что в Нью-Йорке творится?.. Мне почему-то кажется, что это скоро может и до нас докатиться. И быстрее, чем мы думаем. Раджив звонил. Тоже беспокоится. Никак не может с тобой связаться, босс…

— У него-то хоть все нормально? — спросил Дэн, полностью расслабляясь и рассеянно вертя в руках палочки для еды.

Через два столика от них веселилась какая-то компания совершенно не восточного вида. Про недавние события в Штатах ей, явно, ничего известно не было.

— Да, вроде, все, — ответил Чжан. — Если можно назвать нормальным аудиописьмо Салеха, оставленное Радживу на автоответчике, — Чжан наклонился вперед, пытаясь пробиться голосом сквозь неясный гул от соседнего столика.

— Та-а-ак, — протянул Маккольн, аккуратно положив палочки на плоскость столешницы. — И что же нам пишут?

— Предлагают сотрудничество. Предварительно, — Чжан тяжело сглотнул пряную от тайской кулинарии слюну, — предварительно убрав тебя. Поскольку ты, босс, — закончил он немного злорадным голосом, — есть исчадие ада. Эдакое компьютерное исчадие.

— Та-а-ак, — снова протянул Маккольн, — значит Салех действительно… Из этих…

Чжан утвердительно мотнул головой, до предела прищурив свои, и без того — узкие, глаза.

— Пока еще снится в полетах услада:

ручные часы не сбываются боем.

Сырою погодой встречает Канада,

а город Ванкувер — нелетным покоем[19], - донеслось со стороны веселящейся компании.

— Русские, что ли? — рассеянно спросил Чжан, внимательно наблюдая за Маккольном.

Того в данный момент этот вопрос не интересовал совершенно.

— Та-а-ак, — протянул он в третий раз. — Мы влипли, Чжан. А если и не влипли, то оказались между жерновами. Короче, слушай и запоминай… Первым делом — свяжись с Радживом. Сама связь — предельно короткая. Просто сообщи, что скоро будешь у него. Пусть ждет. Сам найми какую-нибудь посудину — нашу не бери, возможна слежка — и дуй на остров, к Радживу. Самолетом, оно, конечно, было бы быстрее, но боюсь, что в свете последних событий это может быть чревато. А так, я думаю, часов через пять будешь на месте. Грузите все необходимое в аппараты и перегоняйте их… — Маккольн задумчиво забарабанил пальцами по столешнице.

— Как славно волна погружается в око, — декламировал за соседним столиком упитанный симпатичный парень с чуть выпуклыми, блестящими от алкоголя, глазами. — Соленая горечь гуляет по глии, и можно докрикнуть до Владивостока, но только опять обвинят в ностальгии[20].

— И перегоняйте их, — в конце концов, принял решение Маккольн, — в лабораторию гиперсвязи. На Алеуты, к Ларсену. А я пока буду тут воду мутить да время тянуть.

Он взглянул на часы. До пробуждения его пленников оставалось около четырех часов. За это время необходимо было решить некоторые срочные дела в городе и доставить всю эту компанию во главе с Манфельдом на "Край Мира", к "сессне". Для того, чтобы минут на пятнадцать уснуть рядом с ними, а потом вместе со всеми делать недоуменные глаза и не понимать того, что произошло на борту катера: кроме снотворного свойства препарат, который Дэн ввел американцам, обладал еще и свойством вызывать некоторые расстройства памяти.

— Время буду тянуть, — повторил Маккольн. — Но его у нас мало. Так что давай, Чжан, действуй.

Лишних вопросов Чжан задавать не стал. Он в самом деле был человеком действия и этим нравился Маккольну. В их яйцеголовой команде такой склад характера был очень уместен.

— Я сам свяжусь с вами завтра, — крикнул он в спину уходящего китайца.

Тот, не оборачиваясь, мотнул головой и исчез за дверями.

Маккольн рассеянно и быстро доел цветы из кальмара, сдобренные сладким перцем, совершенно, однако, не ощущая их вкуса. Он ощущал лишь нарастающее раздражение. Последнее было вызвано не только неопределенностью плана последующих действий, но и шумом, доносившимся от соседнего столика, занятого подгулявшей русской компанией.

Вот ведь дикари! Разве можно так задолго до вечера?! Дэн поморщился, уловив несколько неодобрительных взглядов, направленных поверх его головы. Вытер рот бумажной салфеткой, резко поднялся и, бросив деньги на фанерную столешницу, направился было к выходу. Но по дороге чуть не был сбит с ног неуклюже вскочившим парнем, еще недавно декламировавшим на весь ресторан свои стихи.

— Ой! — немного испуганно обернулся тот, чуть не расплескав содержимое стаканчика, зажатого крупной ладонью. — Извини, дружище! Не хотел. Гена, — заорал он, поворачиваясь к худощавому бородачу, неуверенно обнимавшему девицу вполне определенного вида, — налей товарищу! Пусть с нами за удачу выпьет.

Еле уловимым жестом остановив официантов, готовых ринуться к ним, Маккольн нагнулся к уху парня и спокойно дохнул в него. На русском языке дохнул. На одном из того десятка языков, которыми владел в совершенстве.

— Мой юный друг! Ведите себя прилично. Вы находитесь в китайском квартале и здесь, вообще-то, не принято подобное изъявление чувств.

— О, — заорал парень, совсем не сбавляя оборотов, — ты что, русский что ли? Земеля, блин!

И полез было целоваться, но был остановлен холодным, каким-то змеиным, взглядом Маккольна:

— Я - американец. Американец, довольно уважительно относящийся к вашей стране. И поэтому мне совершенно не хотелось бы присутствовать здесь во время падения ее авторитета.

И Дэн показал глазами на трех вышибал, подтягивающихся к столику русских.

— Авторитета… — внезапно презрительно скривился парень и опрокинул стакан в широко открытый рот. Только крякнул потом утробно. — Авторите-е-ета, — повторил. — У нас этот авторитет давно уже ниже плинтуса упал. Ну, ничего, — пьяно взмахнул он рукой, — если держава ни на что не способна, то мы сами покажем, что к чему!.. Мы, у кого мозги есть. И бабки. Мы еще вас, америкосов, покупать будем! Или на буксире за собой тащить. Снова же, за ваши кровные.

Он внезапно нагнулся к Маккольну, немного смешно, словно утенок — крылья, оттопырив назад вытянутые руки:

— Не изволите ли на орбиту прокатиться? Агентство космического туризма "Дальтур" к вашим услугам. Эх, братишка, — выпрямился он и, в конце концов, все-таки полуобнял Дэна, — мы такой контракт заключили!.. Космодром будем частный строить!… Присоединяйся, отметим это дело!

— Благодарю, — Дэн осторожно снял руку русского со своего плеча. — С удовольствием, но не могу. Спешу очень. Тоже по космическим, — усмехнулся он, — делам. А вы, все-таки, это дело потише отмечайте. В чайнатауне свои правила.

— Китайцы!.. — забормотал парень, засунув руки в карманы брюк и начав что-то сосредоточенно искать там. — Американцы!.. Русские!… Евроазиаты-азиатоопы, мать их!.. Конкуренция… Стаи… Джунгли с пампасами какие-то!..

Наконец, то, что он искал, было благополучно найдено, и русский протянул Маккольну белый прямоугольник визитной карточки.

— Вот. Если нужен буду, звони, дружище! Понравился ты мне, братан!

Дэн только головой повертел да улыбнулся растерянно. Эта улыбка была приклеена к его лицу и тогда, когда он уже втискивался в желтое такси, на ходу приказывая водителю двигать в Гестаун. Машина мягко тронулась с места, а Маккольн, сидя на заднем сидении, все еще вертел в руках полученную визитку. В конце концов, бросил это занятие и невнимательно прочел: "Тресилов Олег Анатольевич. Туристическое агентство "Дальтур" (Владивосток, Россия). Директор по внешним связям".

Откинувшись на мягкую спинку сиденья, Дэн задумался. Что это говорил там… Как его?.. Маккольн снова взглянул на визитку. Тресилов Олег Анатольевич. Про частный космодром что-то?.. Черт! А ведь, если бы это было правдой, то могло бы стать и вариантом. Вполне, кстати, официозным вариантом. Который можно было бы провести через, скажем, Лунную Республику.

Нет, не зря, не смотря на определенную иронию некоторых своих коллег, Дэн не прекращал контактов с этими чудаками, используя их "в темную". Все-таки, ребята, идея Республики была хорошей идеей. Перспективной идеей. Согласно некоторой информации из Белого Дома, там снова начинает вариться план колонизации Луны. Посмотрим, посмотрим… Как бы господину президенту не пришлось принимать окончательное решение по этому вопросу с ним, Дэном Маккольном. А не с руководством "космических" держав.

Однако для этого на данном этапе необходимо брать контроль над ситуацией в свои руки. Иначе нечем будет торговаться с ребятами из Вашингтона. А они еще ему нужны. Очень нужны. Пока нужны.

Такси проскочило мимо памятнику Джеку Дейгтону по кличке Гесси, от которой и получил название этот район города — отреставрированный квартал первых поселенцев. А сам Гесси, владелец первого салуна будущей столицы золотоискателей, лесорубов и охотников, вместе со своим неизменным бочонком виски, стал символом не только Гестауна, но и всего Ванкувера. Туристы обычно валили сюда толпами. Но сегодня их что-то было маловато. Возможно из-за последних событий? Это русским все ни по чем, вспомнил Маккольн подгулявшую компанию и заснул визитку в кармашек своей джинсовой рубашки.

Автомобиль мягко затормозил возле одного из престижных коттеджей — отказывать себе в комфорте Дэн не любил. Благо и средства это позволяли. Особенно после раскопок папашиного бомбоубежища и странного объекта, найденного неподалеку от него. Найденному, благодаря бредовым летающим тарелкам и… И черномазому Дику Хастону, чтоб его!..

Спокойно, Дэн, спокойно. Кстати, где это тот все-таки запропастился? После событий почти двух десятилетней давности следы ниггера исчезли окончательно. А странное чувство его постоянной близости Маккольн списывал только на некоторые свои личные психические особенности, появившиеся после того, как его безжизненное тело с изуродованным черепом было вытащено Радживом из заброшенного провала.

Маккольн скрипнул зубами, открывая двери в гостиную. Жаль, конечно, что не придется возвращаться в этот обжитый дом, но… Но глупо жалеть о замке, имея виды на приобретение дворца. И дворца, в полном смысле этого слова, заоблачного.

Пока же, открывая застекленные двери своего, вполне земного, жилища и мягкой походкой вскальзывая в прохладный холл, Дэн думал о том, что сегодня, перед отлетом, он и предположить не мог, что всего через несколько часов снова окажется дома. И лишь для того, чтобы затем покинуть его навсегда.

Впрочем, не только Дэн не предвидел такого развития событий. Потому что из-за дверей, в которые упирались деревянные ступени лестницы, ведущей на второй этаж, и за которыми находился рабочий кабинет Маккольна, послышался еле различимый шорох. Настолько "еле", что Дэн, замерший внизу посреди просторного холла, никогда бы ничего не услышал, если бы не был обладателем ментоусилителя.

А поскольку он им был, то сначала Маккольн напряженно выпрямился, а потом начал медленно и предельно тихо подниматься по лестнице. Поднявшись, прислонился ухом к дубовой двери. За ней явственно слышались осторожные шаги. Вот они пересекли комнату по диагонали и затихли в ее дальнем углу. Маккольн резко распахнул тяжелые створки.

Если бы человек в яркой клетчатой рубашке, стоящий спиной к Дэну и склонившийся над его рабочим столом, бросился бы на хозяина дома, то был бы обречен. Человеческий механизм, могущий легко расправиться сразу же с несколькими натренированными представителями морской пехоты, не оставлял вору никаких шансов. Но тот даже не попытался обернуться. Только окаменел на какое-то неуловимое мгновение, а потом, так полностью и не разогнувшись, тараном пошел на широкое окно, вываливая его и бросая тело со второго этажа прямо на аккуратный, покрытый развеселой зелененькой травкой, газон.

Когда Маккольн подскочил к подоконнику, хрустя острыми стеклянными осколками, вор уже прыгал через невысокий заборчик, упершись в него огромными черными ручищами. Он так и не обернулся. Но что-то в его спортивной, хотя и немного грузной, фигуре, показалось Дэну знакомым. Почему-то — зловеще знакомым.

Таксист, выскочивший ему навстречу (Маккольн оценил отвагу шоферюги и решил предельно увеличить количество чаевых), был сметен с дороги ударом крепкого кулака. И через несколько секунд клетчатая рубашка исчезла за поворотом. Водитель, уже принявший вертикальное положение, взглянул вверх и, встретившись взглядом с Маккольном, обескуражено развел руками. Дэн только успокоительно помахал ему в ответ. Да, такого в их районе давно не наблюдалось. И еще… Откуда же все-таки это тягучее и неприятное чувство "узнавания" чернопупого ворюги?

Дэн снова взмахнул рукой, успокаивая уже себя самого, и начал быстрый осмотр места происшествия. С одновременным сбором всего самого необходимого, что нужно было забрать с собой. Открывая ящики столов, перебирая шуршащие бумаги и складывая черные квадратики дискет, он включил телефон, попутно прослушивая сообщения, оставленные на автоответчике.

— Мистер Маккольн, первого октября в Торонто состоится научная конференция по теме "Искусственный интеллект — реалии и перспективы"…

— Дэн, это — Руди. Срочно свяжись со мной…

— Если вас заинтересует наше предложение, вы можете сделать заказ по телефону…

— Босс, не забудь захватить с собой…

— Объединенный уфологический центр имеет честь сообщить вам…

— Тебе конец, Маккольн. Стопроцентный конец. Абсолютный. — Голос Салеха был холоден, как клинок из дамасской стали. — А если твои людишки не пошевелят своими куцыми мозгами, то и им. Это война, Маккольн. Война, на уничтожение всей вашей шайки. Шайки грязных гяуров, которые хотят властвовать не только над народами, но и над каждым отдельным человеком. Шайки, которая хочет превратить людей в стадо механических баранов для того, чтобы проклятые империалисты стригли с них свои поганые деньги. Шайки, у которой не осталось ничего человеческого в этом, пока еще человеческом, благодаря Аллаху, мире. Прощай, Маккольн. Твое место в аду и ты сам ускорил свой путь туда, включив автоответчик…

— Ч-черт!!! — вывернул Дэн свое тело в направлении выбитого окна, понимая, что уже почти ничего не успевает сделать.

Его спасло только то, что араб переусердствовал в своей самоуверенности. Поэтому ту долю секунды, которую ментоусилитель подарил перепуганному телу Маккольна, оно использовало с полной отдачей. С той самой отдачей, которая вышвырнула его на газон и потащила к ограждению. Подальше от багрово-черного бутона взрыва, разбрасывающего во все стороны обломки того, что еще совсем недавно было соединено в конструкцию солидного коттеджа.

Маккольна по широкой дуге бросило на разламывающийся штакетник, и острая боль пронзила правую ногу. Но перед тем, как барабанные перепонки разорвал налетевший грохот, он успел различить внизу слабый хруст. Хруст ломающейся конечности.

Расширенными от ужаса глазами Дэн уставился на, набухающую кровью, штанину. Однако совсем не вид крови потряс его.

Разодрав брюки, из кровоточащего мяса в ткань вонзился обломок… Нет, не кости. А чего-то серого, поблескивающего на изломе безжизненными зернами металла. Арматурного. И ужасного в этой арматурности, заменившей живые ткани человеческого скелета.

24 октября 2002 года, Море Дождей (Луна)

Металлическо-зернистая арматурность, заменяющая теплые живые ткани, выглядела жутковато. Не верилось, что существо, слепленное из этой холодной массы, может не только шустро передвигаться, но и неплохо соображать. Однако это было так.

Руслана вспомнила свои приключения первого дня пребывания в комплексе Арданьянов и зябко передернула плечами. Все-таки было в хортах нечто совершенно чуждое человеческой природе. Что бы там не рассказывал Виктор, не верилось, что люди могли сконструировать такое… Такие… В общем, эдакое. Неземное.

Вот лайстоны — другое дело. Их никто не конструировал и потому они, почему-то, не вызывали чувства неосознанного неприятия. Хотя тоже находились совсем рядом, угрюмо возвышаясь метрах в тридцати от того места, где Виктор, сосредоточенно поджав губы, производил какие-то операции над, пятым уже по счету, хортом. Облитый мертвенно-потусторонним сиянием селайта Арданьян тоже выглядел совершенно чуждым человеческой природе. Как и самой Руслане, тихо пристроившейся неподалеку от него.

"Копии… Отражения… — думала она, наблюдая за тем, как Виктор кладет каплевидное металлическое тельце на реголит и то, медленно выходя из оцепенения, начинает скользить к черному отверстию норы, просверленной в грунте неподалеку от них. — Все мы — неясные туманные отражения. Жизни. Живых существ. Друзей и врагов. Самих себя. Вчерашних и будущих".

Арданьян тяжело поднялся с корточек и пару раз подпрыгнул, разминая затекшие колени. Прыжки его были замедленны и плавны. Нереальны.

"Отражение!" — снова тоскливо подумала Барбикен, молча наблюдая за ним. А Виктор уже поворачивал к ней свое немного хмурое лицо, встревожено вглядывался в ее глаза и несколькими широкими шагами преодолевал расстояние, лежащее между ними. Небольшое такое расстояние. Точно такое же, какому полагается лежать между двумя отражениями. Никогда, однако, не позволяя им слиться в единое целое.

— Ты чего загрустила, Руслана? — спросил у девушки, присаживаясь рядом с ней. — Все будет нормально. Поверь мне. Самое страшное уже позади.

Да, позади. И яростный бросок взбесившегося селайтового поля на нагромождение скал возле комплекса. И безжизненное тело Виктора, самортзировавшее удар ее тела об обломки камней. И щемящее чувство благодарности к нему за очередное свое спасение. И зло на эту нескончаемую серию спасений, когда поврежденный пульт почти перестал генерировать селайтовое покрытие, а изможденный организм требовал, требовал хотя бы одной искорки тепла, хотя бы одного глотка воды. Хотя бы одного-единственного глубокого, полной грудью, вздоха.

Там же, позади, оставалась и — самая черная из всех самых черных — зависть к Виктору, которого таинственные лайстоны почему-то не бросали наедине со смертоносным пространством, а продолжали заботливо укутывать мерцающим сиянием. Осталось позади и непреодолимое желание немедленной смерти, когда Арданьян тащил ее умирающее тело к ближайшим действующим обелискам, чтобы вымолить у них еще немного жизни. А из-за близкого горизонта выкатывалось зловещее яйцо знакомого космического корабля и, кувыркаясь, летело дальше, получив хороший пинок от какого-то загадочного союзника. А лайстоны уже взрывались ослепительным светом и укутывали тело Русланы спасительным теплом.

Все это осталось позади. Как и самое страшное: чешуйчатое тело Олега с безлицей головой, яростно и жестоко отрывающее Руслану от себя и бросающее прямо на агонизирующую лунную поверхность.

Девушка внезапно громко всхлипнула, вздрогнув всем телом и прижавшись им к плечу Виктора, который уже умостился рядом с ней. Юноша напрягся, но после мимолетной паузы расслабился и неуверенно обнял Руслану. А та даже не шелохнулась, наблюдая за тем, как каплевидный хорт юрко закатывается в свою узкую нору. Как шар в бильярдную лузу.

— Ну и что? — в конце концов, спросила непонятно у кого. — Чего мы ждем? Что будет дальше? Чем нам могут помочь эти крысы? Лунные крысы из нержавеющей стали, — вспомнила название романа Гаррисона и легонько провела ладонью по мускулистой груди Арданьяна. Словно на сталистость ее проверяла.

Мужская грудь, впрочем, на ощупь была самой обычной. Теплой. С чуть пульсирующим комочком сердца, скрытым в ее глубине. Или с тем, что имитировало этот комочек. Руслана снова в который раз поразилась болезненно-изощренному натурализму создателя этого механизма и непроизвольно отстранилась от него. В смысле, от механизма.

Арданьян почувствовал изменение настроения девушки и, чуть поколебавшись, снял руку с ее плеч.

— Чем они нам могут помочь? — повторил последний вопрос Барбикен. И сам себе ответил: — Многим, Руслана. Многим они нам помочь могут. Главное сейчас — перепрограммировать их немного. Беда только в том, что я никогда этим не занимался. Да и никто у нас этим почти не занимался. Родители, правда… Лет двадцать назад… После катастрофы… Когда смогли, в конце концов, хоть одного хорта на Землю отправить. Для восстановления связи.

— На Землю?.. — переспросила Руслана. — После катастрофы?.. Ты ничего мне не рассказывал об этом.

— Условие решения наших задач пока этого не предусматривают, — спокойно произнес Виктор. — Пока эти условия предусматривают не рассказы, а некоторые, вполне определенные, действия. Такие же действия, какие должны были выполнить мои старики для того, чтобы… Понимаешь, хорты в то время нападали на любую форму жизни. Это не значит, что они одичали. Нет. Их на это лайстоны запрограммировали. Я сам видел кошку, на которую напал хорт модели двух десятилетней давности. Внешне та оставалась живее всех живых. Да и по сути тоже. Но… Но скелет у нее стал металлоидным.

Виктор бросил на Руслану короткий взгляд:

— Хорт, нападающий на живой организм, не пожирал, а преобразовывал его костные ткани. Отец даже предполагал, что он тем самым учил эти ткани каким-то странным образом мыслить.

— Мыслить скелетом? — усмехнулась Руслана. — Оригинально.

— Да не совсем оригинально, — чуть поморщился Виктор. — Вот ты мне скажи, что такое кости скелета с точки зрения геометрии?

Барбикен только плечами передернула. Поэтому Арданьян продолжил:

— Топологически, и трубчатые кости, и наши позвонки являются ни чем иным, как псевдосферами Лобачевского в сочетании с двухполостными гиперболоидами. Ты же, вроде, математик! Должна соображать.

— Единственное, что я хочу сообразить, так это то, как живой выбраться из этой переделки и вернуться на Землю… не в форме скелета.

Виктор серьезно взглянул прямо в глаза девушки:

— Выберемся. Если станем действовать точно по заранее разработанной программе. С лайстонами, сама видишь, разобрались немного. Тебя, по крайней мере, спасли. На данном уровне — это главное. Было. Теперь главное — контроль над комплексом восстановить. Это — задача номер два. Пусть хорты с ее условиями разберутся. Мы же пока подождем, успокоимся, рассчитаем все…

— Успокоимся? — вопросительным эхом отозвалась Руслана.

Помолчали. Мягкое сияние укрощенных лайстонов стекало на их напряженные фигуры.

— Так вот, — кашлянул Виктор после тяжелой, но непродолжительной паузы, — мама установила, что сигнал, поступающий на поверхность тополоида — так она псевдосферу Лобачевского назвала — распараллеливается. Представь себе огромное количество вариантов событий, происходящих параллельно одному, дискретному. Ничего не напоминает?

Руслана угрюмо пожала плечами.

— Конечно, — сделал такое же движение Виктор. Словно передразнил девушку. — Тут сразу и не сообразишь… Короче, согласно теории моих родителей, тополоиды скелета действуют, как суперкомпьютер. Такой "супер", что все ныне существующие по сравнению с ним — детские игрушки! В лучшем случае — счетные доски какого-нибудь древнего Архимеда. То есть, хочешь — не хочешь, но существует определенный риск того, что человеческий скелет способен мыслить. Недаром, насколько мне известно, земные попы кости и черепа своих святых собирают да сберегают!

— Угу, — еще угрюмей пожала плечами Руслана, незаметно отодвигаясь от Виктора. — Ты знаешь, издавался когда-то в России журнальчик под развеселым и немного наукообразном названием — "Сатирикон". Так вот, было в этом сатирическом синхрофазотроне такое определение: "Человек, сей не обглоданный скелет…" Короче, ты, возможно, и можешь мыслить, как какой-нибудь суперкомпьютер, но вот я… — Барбикен презрительно фыркнула. — Кости… Скелеты… Черепа, блин!.. От твоих рассуждений мертвечиной за версту несет!

— Мертвечиной? — переспросил Арданьян. — Ну, если уж ты вспомнила о России, то был там один ученый. Известный тебе, наверное. По фамилии, если не ошибаюсь, Тимирязев. В "сатириконах" всяких он вряд ли подрабатывал, но однажды заметил, что "в состав того, что мы называем человечеством, входит более мертвых, чем живых".

Руслана вскочила с места так резко, что селайтовое мерцание рассыпалось вокруг мгновенно погасающими искрами. Эдакая разъяренная ведьма из навороченного фэнтези.

— Ну, ты!.. — начала на такой высокой ноте, что сразу же задохнулась. Но тона не сбавила. — Ты, жестянка ржавая! Ты что, запугать меня хочешь? Не получится! За последние дни я и без твоих намеков очень хорошо уяснила, что… Что здесь более мертвых, чем живых, — передразнила она Виктора, изо всех сил сжимая свои маленькие кулачки.

— Да что с тобой?!.. — вскочил и Арданьян, пораженный такой бурной реакцией Барбикен, но фразы закончить не успел, оборвав ее на полуслове.

По лайстонам пробежала волна мерцающих огоньков, словно они вздрогнули, испугавшись чего-то, а на окончаниях их тонких шпилей начали сгущаться облачка мутно-оранжевого тумана. Они явно готовились к отражению какой-то атаки, но происходила эта подготовка довольно вяло. Словно события последних суток высосали из них последние силы, и теперь они действовали на пределе своих энергетических возможностей.

Но, как бы там ни было, именно эта вялость и позволила Виктору поднять руки, отворачиваясь от растерянной Барбикен, чтобы прокричать в направлении обеспокоенных обелисков:

— Взорвется новая звезда,

чтоб течь по нервам и антеннам,

но стихнет крик ее когда,

к нам кто-то вырвется из плена!..

Руслану даже трясти начало. Это переклинивание Виктора на стихотворных, каких-то шаманских, строках, пугало ее больше, чем все его рассуждения обо всех мертвецах этой беспредельной вселенной, вместе взятых. Кто его исправит, если у него окончательно программы зависнут?

А из-за близкого гребня кратера, посреди которого вырастали сдвоенные шпили лайстонов, уже вылетало нечто продолговатое, отсвечивающееся вороной синевой и медленно опускающееся неподалеку от Арданьяна, который, широко раскинув руки, уже бежал навстречу этому "нечто", совсем забыв о перепуганной Руслане. Та даже ощутила какую-то мимолетную досаду от такого невнимания к своей особе.

Вороненому же монстру, в которое превратилось низко летящее ракетообразное тело, чувство досады знакомо явно не было. Ему было знакомо чувство совершенной координации своих движений. Вот оно замедлило плавный полет, приняло вертикальное положение и мягко опустилось на лунную поверхность между двух череповидных (сказывались недавние разговорчики Арданьяна) валунов, к которым уже подбегал Виктор.

С чуть поблескивающей обшивки чудовища соскользнули четыре, противоестественно громадные, капли хортов, сразу же раскатившиеся вокруг него по неровному периметру. Начавший было свое формирование луч лайстонов, так и не окончил этот процесс, медленно втянувшись в верхушки шпилей. После этого наступила бы полная тишина, если бы не прерывистое дыхание Виктора:

— Удалось!.. Удалось!.. Кала, подруга, как ты? Как все прошло?

— Докладываю, докладываю, — завибрировал металлический голос робота. — Масса Виктор, благодаря посланным вами хортам, питание моих блоков было восстановлено. Согласно переданным инструкциям, в контакт с самим комплексом не вступала. По ходу, проделанному в грунте и предельно расширенному хортами, была выведена на поверхность. Затем перешла в реактивный двигательный режим и переместилась в заданный пункт с координатами…

— Отлично, Кала, отлично, — перебил ее Виктор. — Как там… — он запнулся. — Родители мои как там? И вообще — обстановка.

Из черной норы, расположенной позади Русланы, выскользнул запоздавший хорт ("Это, наверное, тот, который последним был", — мелькнуло у девушки) и занял свое место в окружении Калы, превращая неровный прямоугольник в довольно выверенную пентаграмму. Мистика какая-то! Правда, мистика, довольно плотно переплетенная с жестокой лунной реальностью, под самую завязку набитой всякой электроникой.

— Масса Виктор, — Руслана с внезапным удивлением ощутила неуверенные нотки в голосе робота, — масса Виктор, ваших родителей в комплексе… Ваших родителей… Мистера Джона и миссис Эллис… В комплексе наблюдается их отсутствие, масса Виктор.

— Там наблюдается то, что именует себя Керчаком! — металла в голосе Арданьяна было гораздо больше, чем в голосе его механического собеседника.

— Согласно замерам биополя, его параметры отличаются…

— Меня не интересуют твои замеры и чьи-то параметры. Меня интересует то, что произошло перед тем, как хорты обнаружили тебя в одном из наиболее удаленных отсеков комплекса. В условиях задачи, кстати, стояло и твое перепрограммирование, если… Короче, делать этого им не пришлось. Но меня, однако, интересует, почему ты раньше…

— Была не в состоянии не подчиниться киборгу с предельно усиленным и запредельно упорядоченным электронным полем. Мне ведь его никто и никогда не усиливал. — Это могло показаться странным, но в голосе Калы уже явственно ощущались укоризненные нотки. — Однако нужно заметить, что этот мозг с упорядоченным полем совершил одну существенную ошибку. После того, как мои блоки были отключены, меня поместили туда, где влияние киборга, благодаря расстоянию, было несколько ослаблено. А комплекс…

— А комплекс?.. — эхом повторил Виктор.

— Масса Виктор, по моим наблюдениям, комплекс держится только на своих внутренних ресурсах. Симбиоз с лайстонами остается в прошлом. По крайней мере, на этом этапе.

— Да, — хмуро согласился Арданьян, — это заметно и по самим лайстонам.

И бросил косой взгляд на темные обелиски, оцарапав по пути этим взглядом и Руслану.

— А контроль над комплексом, — продолжала между тем Кала, — если не в полной, то в преобладающей степени, находится у киборга.

— То есть, проникновение больших и не идентифицированных масс в комплекс…

— Затруднено, масса Виктор.

— Так, — на мгновение задумался Арданьян. — А их корабль тоже находится на территории комплекса?

— Нет, масса Виктор. Он расположен за километр от входа. Возле бухты Тарзана. Комплекс все еще волнуется при любой попытке приближения "Лунной Республики". И, очевидно, это та доля процента, на которую контроль над комплексом киборгом пока не установлен. Но мне кажется, что этот вопрос будет решен им в ближайшее время.

— Это время пока еще есть и у нас… И я уверен в том, что оно будет использовано правильно, — взгляд, который Виктор бросил на Руслану, очень не понравился ей. Было в нем что-то от безумия, граничащего с полной отстраненностью от всего человеческого.

— Может быть, мне все-таки объяснят, что здесь происходит? — переборола Барбикен свой мимолетный страх и сделала шаг по направлению к странной паре. Пятиугольник из хортов она вообще пыталась не замечать.

— Да ничего особенного, — пожал плечами Виктор. — Поскольку контакт с Архимедом был утрачен даже лайстонами, то я решил не рисковать и наладить контакт своими силами. Хотя бы с одной из составляющих комплекса. По ряду причин этой составляющей я выбрал Калу. А поскольку связь с ней наладить не удавалось, то потребовалась помощь нескольких, перепрограммированных только на мои приказы, хортов. А дальше — дело техники. Элементарный подкоп и…

Виктор сделал широкий жест в сторону Калы.

— Добрый день, мэм, — громыхнул робот. — Не правда ли, сегодня чудесная погода?

Руслана только головой покачала:

— По-моему, ты выбрал не лучшую из составляющих.

— Это самая верная составляющая, — возразил Виктор. Слово "верная" он подчеркнул особо. — По крайней мере, для того, чтобы быстро и без проволочек доставить нас к месту стоянки "Лунной Республики".

— Это еще зачем?

— А затем, что проникновение в комплекс, как ты слышала, несколько затруднено, а на лайстоны сейчас рассчитывать не приходится. Поэтому наилучшим вариантом из всех нам видится захват космического аппарата. Который, кстати, можно использовать и в качестве неплохого оружия.

— Наилучшим оружием из всего, что я видела в последнее время, мне видятся хорты. Перепрограммируй еще с десяток, направь их в комплекс и…

Виктор мягко приложил свою ладонь к губам Русланы:

— Во-первых, для перепрограммирования хортов необходимо время, которого нам попросту может не хватить. Поскольку с энергетикой лайстонов что-то происходит, а состояние твоей селайтовой оболочки в очень большой степени зависит именно от них. В любой момент… Мы-то и перебиться сможем, а ты… Короче, спешить нужно. А во-вторых, ты же сама слышала, что у киборга предельно усиленно электронное поле. Просто так к нему не приблизишься.

— Что, сам боишься под контроль Керчака попасть?

Арданьян серьезно, очень серьезно, взглянул на Барбикен:

— А ты, думаешь, что термином "киборг" Кала классифицировала Керчака?..

Этот вопрос, ответа на который она так и не дождалась, больно бился в ушах Русланы все то время, пока они устраивались на вытянутых в стороны руках Калы, словно те курицы на насесте. В другое время это выглядело бы смешным до полного идиотизма, если бы постоянно не приходилось удерживать равновесие на скользком металле, чтобы случайно не сорваться с высоты метров в двадцать-тридцать. Именно на таком расстоянии от лунной поверхности робот принял горизонтальное положение и медленно полетел над ней, повторяя траекторией полета все неровности нижележащего рельефа. Ни дать, ни взять — крылатая ракета из анимационных репортажей про действия доблестных вояк США в Персидском заливе.

Хорты блестящими рыбами-прилипалами присосались к ногам Калы. Как они на них держались, известно было только Господу Богу. Да еще, возможно, Виктору Арданьяну.

— Кала, — попросил он, когда робот преодолел гребень, отделяющий кратер Архимед от вылизанной звездами равнины Моря Дождей, — Кала, давай пойдем по кругу, поближе к внутренней стороне гор цирка. Времени, конечно, такая трасса займет больше, чем напрямик, но… Но напрямик только вороны летают. Да и спрятаться, в случае чего, всегда успеем.

Дальнейшее передвижение происходило по траектории, повторяющей не только неровности дна цирка, но и почти отвесных скал, иссеченных провалами антрацитовых теней. От таких виражей Руслану, не смотря на все ее тренировки в дальтуровском космоцентре, даже поташнивать начало. Но жаловаться и показывать то, как ей нехорошо, она не стала: нечего перед всякими железяками позориться.

Однако, когда Кала снова приняла вертикальное положение, плавно опускаясь в изгибе каменного барьера, чем-то напоминающего бухту Уллис во Владике, где Руслана с Олегом любили летать на параплане, голова у нее закружилась основательно. Барбикен даже пришлось прислониться к корпусу робота, чтобы не упасть.

Хорты снова шустро рассыпались по периметру и замерли, как настороженные псы. Кала зловеще мерцала в темноте своими вишнево-красными фотоэлементами. У Русланы не прекращалось головокружение. И нарастала слабость во всем теле. Даже дышать трудно стало. Виктор обеспокоено взглянул на нее:

— Что с тобой?

— Ничего. Сейчас пройдет. Просто давно не летела на роботе. Последнее время — только в ступе, — слабым голосом попыталась пошутить девушка, прижав руку к груди и сжимая ею, изуродованный и скрепленный Виктором непонятно как, черный медальон пульта.

Арданьян сделал шаг назад, внимательно осматривая ее и через минуту еще более обеспокоено воскликнул:

— Руслана! Немедленно сядь! И постарайся, как можно меньше двигаться. Экономь дыхание. Энергию экономь.

Впрочем, приказывать этого Барбикен было не нужно. Потому что ноги у нее окончательно подогнулись и Руслана, цепляясь слабеющими руками за обшивку робота, съехала ему под ноги.

— Виктор! Со мной что-то не того…

— Конечно, не того, — Арданьян успел подхватить ее за талию и бережно усадить возле неподвижной Калы. — Посмотри на свои руки!

Руслана скосилась на них, а потом медленно обвела глазами свое, до предела обнаженное, тело и вздрогнула: толщина селайтового сияния сократилась всего до нескольких сантиметров.

— Виктор! Что это?! Опять?!

— Снова. — Виктор нагнулся и повертел в руках пульт Русланы, случайно коснувшись рукой груди девушки. Покраснел и немного суетливо отпрянул от нее. — Нет. Это не он. Просто у лайстонов не хватает мощности на поддержку твоей энергетики. У меня не хватает времени, чтобы отвести тебя назад. — Арданьян прислушался к чему-то внутри самого себя. — Впрочем, мощность лайстонов, кажется, совсем не зависит от расстояния до них. Чертов Архимед! — внезапно выругался он.

И от этой ругани по отношению к собственному дому у Русланы мороз прошел по коже: было в этом что-то неестественное. Впрочем, неестественное с ее, человеческой, точки зрения. Да и мороз ей, кажется, не почудился: вокруг стало ощутимо холоднее.

— Кала, — резко поднял голову Арданьян, — где он?

— Вон за теми скалами, — фотоэлементы металлической головы повернулись к огромной груде многотонных глыб, нагроможденных у подножия взметнувшегося вверх утеса. — Помните, масса Виктор, как вы убежали из дому и играли тут в Тарзана, а потом сорвались во-о-он с того обрыва. И тогда масса Джон…

— Помню, помню, — хмуро перебил робота Арданьян. — Даже то помню, что если прыгнуть с него, то… — Он запнулся. — Слушай Кала, сколько метров от кромки скал до корабля?

— Предварительно: метров сто с небольшим. Сейчас я просканирую пространство и доложу вам с точностью до…

— Хорты просканируют.

Арданьян прострекотал что-то на стрекозином языке, и внезапно ожившие хорты начали шустро, до половины своих корпусов, зарываться в грунт. Только еле заметная пелена пыли поползла в стороны. Когда они снова замерли, Виктор медленно повернулся к Кале:

— Метров сто, говоришь?.. Эх, жаль тебя нельзя в этой ситуации использовать. Ладно, сам разберусь. Руслана, ты как? — обратился он к девушке, бессильно прислонившейся спиной к иссиня-черной обшивке Калы.

Барбикен только головой слабо мотнула в ответ. Ничего, мол, нормально. Но в глазах у нее сразу же заплясали какие-то красные пятна. Словно фотоэлементы робота, высившегося над ней, приобрели способность к размножению. И холодно… Боже, как холодно!

— Ах, ты!.. — крякнул Виктор и вытянул вперед обе руки.

Руслана изо всех сил напрягла слух.

— Не знаю, как вы сможете помочь, когда душою выгорев до сердца, уносит искру человека в ночь седое время…

 — бормотал Арданьян, словно из далекого далека.

Руслане стало жалко себя до слез. Вот ведь виршеплет механический! А когда Арданьян, бросив Кале: "Держи контакт, подруга! Я пошел!", отвернулся от нее и легко побежал к скалам, так и не сказав ничего утешительного, слезы все-таки заскользили по щекам, покрытым тонкой селайтовой оболочкой.

Барбикен заплакала. Громко и навзрыд. Совершенно не сдерживая себя. Нет, не от страха — бояться за последние несколько суток она разучилась совершенно — а от того, что никому не нужна на этой проклятой планете. Это раньше бы… Олег взял бы ее за тонкие запястья, сжал их легонько, уткнулся бы лбом в ее лоб, а потом, нырнув лицом в волосы цвета листопада, прошептал на ухо: "Ничего, Руська, ничего!.. Держись. Прорвемся. Нас же двое, Руська, двое. И это совсем не ноль даже в двоичной системе исчисления". А потом бы нежно-нежно прикоснулся своими шершавыми губами к ее губам, заставляя сердце биться радостно и тревожно, словно в предощущении чего-то радостного, светлого и огромного в этой своей светлости.

Девушка вздрогнула. Ее сердце действительно стало биться и упруже, и уверенней, сильными пульсациями выталкивая из тела болезненную слабость. Даже теплее, кажется, стало. Словно, не сдержанные гордостью, слезы очистили организм от всего темного и нехорошего. Вдалеке мерцающая фигурка Арданьяна карабкалась вверх по отвесной и черной, будто надгробие, скале. Селайтовая оболочка на глазах становилась толще и гуще. Что-то происходило.

Что-то происходило. Виктор ощущал это каждым нервом. И ощущение это было каким-то протяжным и вибрирующим. Словно до предела натянули, готовую лопнуть, тетиву. Арданьян непроизвольно оглянулся и посмотрел вниз. Очертания, замершего у черного корпуса Калы, силуэта Русланы размывало плотным селайтовым сиянием. Вот оно что!.. Лайстоны, с которыми ему еще раз удалось связаться, работали на пределе. И поэтому нужно было торопиться.

Большая ребристая глыба легонько качнулась из-за неосторожного движения босой ноги. Виктор замер, слившись с отвесной поверхностью утеса. Нет, только не это!.. Страшен был не сам камнепад, а клубы пыли, которые могли бы заметить с противоположной стороны обрыва. Из "Лунной Республики".

К счастью, глыба устояла. Только пара мелких камешков, медленно кувыркаясь и постепенно — даже, в некоторой степени, степенно! — набирая скорость, полетели вниз. Виктор позволил себе расслабиться и на десяток минут заглянуть в будущее. То медленно растекалось несколькими ручейками. "Запаха" близкой опасности не ощущалось ни в одном из них. Правда, касалось это только его самого, а вот Барбикен… Арданьян внезапно вздрогнул от резкого, напоминающий нашатырный, "запаха". Вперед, вперед!.. Нечего прохлаждаться на обрывистом берегу, никогда не существовавшего, моря.

Минут через пять Виктор осторожно выглянул из-за, покрытого крупнозернистой пылью, края утеса. Внизу зловеще мерцало зеленой нежитью яйцо "Лунной Республики". Скорлупа входного трапа была поднята и плотно пригнана к обшивке. По прямой до нее было метров сто пятьдесят. Это означало то, что прыжок должен быть выверенным чрезвычайно тщательно. Но… Но пока в этом не было никакого смысла.

А время шло. И запах нашатыря просачивался сквозь вакуум. И сам вакуум густел, превращаясь в тяжелый, источенный червями, мрак могилы. Арданьян скрипнул зубами, не решаясь оглянуться назад. Черт!… Калу использовать никак нельзя. Еще один — "черт"!.. Что делать? Как вскрыть эту консервную банку? Банку, наполненную, такими необходимыми им теплом и воздухом? Ни обычных ножей, ни ножей консервных рядом, к сожалению, даже не предвиделось. Ничего металлического. Разве что… Третий "черт!" за последнюю минуту. Ну, конечно же, конечно! Металл! Хорты!..

Короткое стрекотание было слышно только в селайтовой оболочке Виктора, а напряженнолицая Руслана внезапно скосила глаза, заметив, как полузарывшийся в грунт хорт слева от нее крутанулся на месте, на мгновение замер и шустро покатился по широкой дуге, огибая утес, на верхушке которого замерла едва различимая фигурка Арданьяна. За первым хортом с места сорвался и второй… Потом — третий… Через несколько секунд про них напоминали только узкие длинные борозды: словно пятеро проголодавшихся змей кинулись на, прошмыгнувшую мимо, добычу.

А на вершине скалы, прижавшись щекой к шершавому камню, Виктор щурил глаза, наблюдая за тем, как пятеро серебристых искорок подкатываются к яйцу космического аппарата и потухают в тени, отбрасываемой им. Однако через несколько минут они опять ярко вспыхнули в ней. Но цвет их стал уже традиционно-красным: хорты пытались прожечь обшивку аппарата в районе входного трапа.

Обшивка, очевидно, была довольно тугоплавка. Потому что около десяти, показавшимися Виктору бесконечными, минут внизу ничего не происходило. Потом его щека, остающаяся крепко прижатой к камню, ощутила слабую, на грани восприятия, вибрацию, передавшуюся ей через горные породы: "Лунная Республика" начала открывать свой вход. Арданьян напрягся.

На отвалившейся скорлупе входного трапа появилась фигура в гибком зеленоватом скафандре, чешуйчато искрящемся в неверном свете, который сочился из внутренностей корабля. Словно желтоватый белок из разбитого протухшего яйца. В руках фигурка сжимала длинноствольный плазер. Вот она соскочила на грунт, неуверенно потопталась на месте, оглядываясь по сторонам, и нагнулась, заглядывая под трап, который прижал собой, увлеченных работой, хортов.

Виктор напряг уже не только тело, но и каждый нерв в нем, переключаясь на электромагнитное восприятие. Пространство затянуло пеленой, расцвеченной фиолетовыми сполохами. Она катились вдаль, играя барашками оранжевых искр в такт словам, колышущим, сжимающийся вокруг Арданьяна, ультрамарин.

— Дэн, — играли индиговые блики, — ты был прав. У меня под трапом их несколько штук. Обшивку прожигают, гады. Что делать? Замочить их из плазера, что ли?

— Не спеши, Ларсен, — словно камень — в воду, упал в фиолет второй голос, ставший Арданьяну за несколько дней ненавистным до крайности. — Эту дрянь тут называют хортами. Сейчас я проконсультируюсь.

Консультации были короткими, но явно содержательными.

— Ольгард, брат, — через минуту снова всколыхнулась темно-синяя пелена, — тут мне советуют плазмером не дразнить их особо. Лучше стартони "Республикой" и снова присядь. Плазма двигателей, по идее, должна эту мерзость конкретно достать.

Последние слова начали затухать в пространстве, стремительно принимающем в глазах Виктора свой обычный вид. Поскольку прыгать в ультрамариновое болото ему было несподручно.

Внизу Ларсен, чуть пригнув голову в зеркальном гермошлеме и встав спиной к утесам, прислушивался к указаниям Маккольна. Вверху Арданьян, рывком подтянувшись и выпрыгнув на самую верхушку скалы, прищурил глаза, начиная короткий разбег по ее гребню. Мозг его был сосредоточен, а тело послушным, как никогда. Вот только время полета ему никак не удавалось до конца совместить с его траекторией. Потому что пространство, в отличие от времени, ощущалось Виктором в последнее время как-то зыбко.

Но, зыбко — не зыбко, а под ногами уже ничего нет, кроме обезвоздушенной и обездушенной пустоты, а, начавшая выпрямляться, чешуйчатая фигурка вырастает прямо на глазах. Хотя, в принципе, можно и побыстрее ей вырастать! Потому что, если не самортизировать ею удар, то размажет по грунту на добрый десяток метров. Инерция, она остается инерцией при любой силе тяжести. Как и масса. Дьявольщина!.. Кажется, промазал!

Виктора выручило то, что Ларсен, окончив сеанс связи с комплексом, сделал шаг по направлению к трапу. Именно это движение и позволило Арданьяну не пролететь мимо него придурошным метеоритом, со всего разгона ударяясь о грунт для того, чтобы перемешать вздыбленную пыль со своими переломанными костями, а упруго обрушиться на спину "республиканца". Тот такого нападенья явно не ожидал. А неожидание нападения способствует, естественно, падению. Прямо рылом — в землю. Или в Луну.

Плазер отлетел далеко в сторону, а Виктор, коротко стрекотнув хортам — хватит, еще действительно из корабля сито сделают! — кувыркнулся через голову, не удержавшись на спине Ларсена, крутанулся на боку, принимая нормальное положение, и снова бросился на него. Нужно было отдать должное противнику: еще полностью не пришедший в себя после сокрушительного удара, он, может и неосознанно, но среагировал на неясное движение, замеченное им краем глаза. Более того, успел сделать блок, хватая Арданьяна за ногу, и бросил его через себя.

И началось! В клубах медленной пыли мерцающая человеческая кожа переплеталась со змеиной шкурой скафандра. Словно этот человек пытался вырваться из пасти удава. Иногда, впрочем, казалось и противоположное: извивающийся удав рвался из человеческих рук. Но, как бы там ни было, одной из своих целей Арданьян все же достиг: в круговерти потасовки Ларсен никак не мог связаться с "Архимедом". Достижение такого же эффекта при нападении на "республиканца" хортов без участия Арданьяна было, мягко говоря, сомнительным.

Но у медали, как известно, две стороны. Точно так же, как Ларсен не мог связаться с комплексом, так и сам Виктор не мог выбрать момента для отдачи приказа хортам. А без их помощи ему приходилось туговато. Противник проигрывал Арданьяну в скорости, но выигрывал в силе: раз вцепившись в обнаженное тело, отрывался от него он с превеликими трудностями. Словно огромная пиявка болотно-зеленого цвета. Тогда Виктору приходилось изо всех сил отталкиваться от грунта и во время замедленного полуполета-полупадения вырываться из цепких рук Ларсена: без опоры они эту самую хваленую цепкость быстро теряли.

Такая тактика была бы всем хороша, но натужные подскоки раз за разом отодвигали дерущуюся парочку от входа в корабль и, в конце концов, приблизили ее чуть ли не вплотную к утесу, прорастающего сквозь черное небо из многотонной груды камней. Арданьяну все это начало надоедать. После очередного прыжка он не стал снова бросаться на противника, а, наоборот, бросился от него. В сторону космического аппарата. Разрывая на ходу свои голосовые связки стрекозиным стрекотом.

Ларсен хотел было поймать его за ногу, но промахнулся, не удержался на месте и перевертышем покатился к камням, подпирающим западный выступ скалистого берега бухты Тарзана.

Удар о них был не очень силен, но один из булыжников, застывший торчком тысячу тысяч лет тому назад, неуверенно покачнулся, замер на какое-то мгновение и начал медленно валиться набок. Валун, упирающийся в его верхушку своим покатым боком, соскользнул вниз. За ним — еще один. Потом — следующий. И через несколько секунд неровная каменная стена начала медленно рушиться вниз, погребая под своими обломками, обтянутое гибким скафандром, тело с вытянутыми вверх, в последнем испуганном жесте, руками.

Виктор, изо всех сил бегущий к распахнутому входу в корабль, ощутил под ногами непонятную нарастающую вибрацию и быстро оглянулся через плечо. После чего затормозил так резко, что даже, казалось, пятки босых ног обожгло трением. А отвесная стенка утеса уже утопала в клубах поднятой пыли. Радиодиапазон молчал, иногда искрясь случайными помехами. Время текло спокойно и размеренно.

— Кала, — не произнес, а со всхлипом выдохнул Арданьян: ненужных жертв ему не хотелось, — Кала, как у вас дела? У меня тут…

— Согласно последним замерам потенциал селайтового поля снова начал обретать тенденцию к уменьшению, — немедленно перебил его робот. — За последние две минуты и тридцать четыре секунды….

— Бери Руслану, — не стал отставать от него в невежливости Виктор, — и мчись к кораблю. Пока нас принимают.

Когда Кала с девушкой, устроившейся у нее на плече, закончила широкий вираж на выгнутой скорлупе трапа, Арданьян, уже исследовал шлюзовую камеру. То, что эти исследования носили довольно успешный характер, подтверждалось тем, что как только Руслана с роботом вошли в отсек, трап сразу же начал подниматься, превращаясь в его изогнутую стенку. А Виктор, оторвавшись от ряда кнопок, покрывающих стенку противоположную, внимательно вгляделся в осунувшееся лицо Барбикен:

— Как самочувствие, Руслана?

Та устало пожала плечами:

— Твоими молитвами. Стихотворными. Хотя, могло бы быть и лучше.

Пол шлюзовой камеры мягко дрогнул и она начала неторопливое движение вверх. На грязной щеке Русланы Виктор различил светлую дорожку. Плакала она, что ли?

Он уже было приоткрыл рот, чтобы спросить ее об этом, но замер, наткнувшись на стремительно меняющийся взгляд землянки. Словно она внезапно рассмотрела в Арданьяне нечто настолько отвратительное, что зрачки у нее распахнулись, как два туннеля, ведущие в бесконечность. Бесконечность мерзло и тошнотворно дохнула в лицо Арданьяна ладаном, гарью и сладковатым запахом разлагающихся трупов.

Позади шуршали открывающиеся двери шлюзовой камеры.

Рот Русланы свело судорогой беззвучного крика.

Арданьян бросился прямо на бесконечность, не позволяя ей всосать в себя этот, пока еще теплый, мир.

Они с Русланой покатились по пластиковому полу.

Луч плазера, опалив густую шевелюру Виктора, ударился в черную грудь Калы и рассыпался на ней клубком извивающихся электрических змеек голубоватого цвета.

Робот взревел и кинулся к выходу, прямо на наведенное на него, мерцающее чем-то рвотно-зеленоватым, дуло.

Виктор, прикрывая собой Руслану и втискивая ее упругое тело в пол шлюзовой камеры, ворочался на нем, пытаясь если не вырваться из зоны обстрела плазера, то, хотя бы, оставаться за спиной Калы.

Рев робота. Шипение электрической дуги. Короткий удар. Вскрик. И снова рев, переходящий в быстро слабеющий визг.

Арданьян оглянулся, прикрывая лицо локтем поднятой руки: Кала неподвижно замерла перед самым выходом из камеры, переполненной какой-то призрачно-люминесцентной гарью. Ее небольшая голова казалась немного деформированной, и от нее к потолку вился легкий дымок. Из-за ее корпуса выглядывали чьи-то ноги в легких спортивных туфлях. Ноги шевелились, отталкивались от пола и понемногу исчезали из поля зрения.

Бросив короткий взгляд на испуганное лицо Русланы, Виктор обеими руками оттолкнулся от пластикового покрытия, упруго вскочил и бросился в обход Калы, в коридор, к обладателю исчезающих ног. Тот, еще полностью не придя в себя после удара робота, уже дотягивался растопыренной пятерней до, выпавшего из нее, плазера. Отбросив ногой оружие в сторону, Арданьян схватил человека за шиворот комбинезона, переворачивая его лицом вверх и нанося две хлестких оплеухи по дергающемуся искаженному лицу. Сопротивление противника было на удивление слабым.

— Олег! — раздалось сзади, и только через несколько секунд Виктор узнал в этом голосе, больше напоминающем приглушенный рев Калы, изуродованный болью, голос Русланы. — Олег!..

Она склонилась над полубесчувственным телом.

— Ну и сволочь же ты, Олег! — закончила на слабеющем вздохе и, резко выпрямившись, внезапно не прижалась, а уткнулась лицом в плечо Виктора, неподвижно замершего над, затянутой в легкий комбинезон, фигурой Олега Тресилова. Голова того была перебинтована, а из разбитого носа стекала тонкая струйка крови.

Виктор обеими руками взял за щеки лицо Русланы, приподнял его и, впервые со времени их знакомства, словно в зеркало, посмотрел ей прямо в глаза, клубящиеся чем-то матово-серым, похожим на утренний туман над, никогда еще не виденной Арданьяном, дальневосточной тайгой.

14 января 2002 года, Южный Сихотэ-Алинь (Приморский край, Российская Федерация)

Странный матово-серый инистый туман, спускаясь с гольцов, выползал из тайги и укутывал собой свинцово-цветную узкую бухту. Где-то, на выходе из нее, в поволоке пряталась огромная нефтяная платформа, выкупленная "Дальтуром" у норвежцев и переделанная дальневосточными умельцами под стартовую площадку для ракет. К скалистому берегу прилепилось несколько деревянных зданий — импровизированный центр управления полетами, связанный с платформой великим множеством подводных кабелей.

Далеко внизу, под обрывом, у маленькой пристани к тонкому припаю примерзло несколько, таких же маленьких отсюда, посудин, переделанных во вспомогательные суда из списанных по конверсии торпедных катеров. Вверху, за зданиями ЦУПа, была расчищена небольшая горизонтальная площадка, превращенная во временный аэродром, на котором, по-насекомьему настороженно прижавшись к каменистой поверхности, замерло два вертолета. На одном из них вчера вечером Дэн вместе с Олегом прилетели из Владивостока, чтобы…

Чтобы из-за нелетной погоды застрять в этом, Богом забытом уголке.

Чертыхнувшись про себя, Маккольн зябко передернул плечами и накинул на голову капюшон курточки: по щекам снова больно ударили колючие холодные крупинки очередного снежного заряда. Да, погодка еще та!.. А вчера так все хорошо начиналось. Думали, мотнемся по быстрому на дальтуровский космодром, осмотримся, некоторые дела порешаем и вечерком пойдем к Олегу в гости. Нужно, наконец-то, с его девчонкой познакомиться. А то — только разговоры одни о ней. Завидно даже. Но не получилось. Хорошо еще, что до комплекса дотянули.

Дэн полез в карман курточки за телефоном, совсем забыв о том, что все средства мобильной связи у них были забраны еще в Кропевцах, под Владивостоком, вблизи которых находился основной аэродром "Дальтура". Секретность, чтоб ее!.. Вспомнив об этом, Маккольн снова выругался, но, уже не стесняясь, в полный голос. И, поворачиваясь к строениям ЦУПа, окинул еще раз взглядом мглистую панораму, раскинувшуюся перед ним.

Крути не крути, однако при некоторой примитивности исполнения, в изобретательности русским никак не откажешь. Все было сделано дешево и сердито. Действительно, зачем мучиться со строительством стационарного космодрома, если можно воспользоваться подручными плавсредствами? Да и мобильность некоторая возникала. Такой взлетный комплекс не нужно было привязывать к определенной географической точке в экономически нестабильной стране. Его невозможно было запереть в границах, скажем, Японского моря: в случае возникновения непредвиденных обстоятельств ЦУП всегда можно было законсервировать, а платформу перегнать в другое место. Благо, глубины, даже вблизи побережья, всегда позволяли сделать это. Да, интересное решение.

Конечно, у него, Дэна, на Алеутах все исполнено совершенно по иному: солидно, с применением техники горных выработок, доставшейся ему в наследство еще от отца с его сумасбродными бомбоубежищами. Хотя, почему сумасбродными? Очень может быть, что в скором времени подобные сооружения очень даже потребуются этой грешной планете. И тогда окажется, что старая развалина Билл Маккольн был не только первопроходцем да первооткрывателем, но и собирателем первоначального капитала. И обычного, и интеллектуального. Непризнанным, так сказать, гением середины прошлого века. А ему, Дэну Маккольну, как наследнику этого самого гения, на строительстве подземных "билл-билдингов" можно сделать очень даже неплохой дополнительный бизнес. На смену традиционным "макдональдсам" идут нетрадиционные "маккольны"!

Мысль была свежая и неожиданная. Но вполне реальная и весомая. Дэн даже повеселел, поднимаясь к главному зданию дальтуровского ЦУПа по обледенелым деревянным сходням. Все слаживалось не так уж плохо, даже не смотря на то, что они застряли в этой глуши: контакты с "Дальтуром" развиваются довольно успешно, а определение болевых точек организации и взятие ее под свой контроль — дело техники.

Техника эта, конечно, довольно рискованна и еще год назад Дэн ни за что не пошел бы на контакты с Тресиловым. Но активность Безоса[21] заставила Маккольна вспомнить о своем ванкуверовском знакомце. А когда до Алеут, куда, от греха подальше, Дэн перенес свою штаб-квартиру после одиннадцатого сентября, дошла информация о том, что Джефф в тайне от всех собирает команду, которая за тридцать миллионов баксов собирается строить свой "шаттл", то он занервничал. А тут еще и Маск с Рутаном[22]. Что-то засуетились, господа бизнесмены. И хотя все они возятся на земной орбите, но кто его знает, куда их может вывести эта орбитальная кривая. Конкуренция, она и на какой-нибудь Бета Эридана — конкуренция. Так что, может, стоит пока господам русским помочь немножко?

Задумавшись, Дэн поскользнулся, но устоял, успев покрепче ухватиться за перила сходен. В ушах взвыл особо злобный порыв ветра. Нет, не зря он сюда приперся. По теплому славянскому приглашению. Православное Рождество, чтобы, значит, отпраздновать в дружеской компании. Экзотика, понимаешь. Впрочем, как он и ожидал, празднование было сугубо мужским, а окончилось тем, что после серии переговоров Тресилов пригласил Дэна на экскурсию к новому стартовому комплексу. Без одобрения руководства, естественно, такие приглашения не делаются. Хотя… Что-то подсказывало Дэну, что поездкой на космодром Тресилов решает какие-то свои личные проблемы. Посвящать в них напарника, в которого постепенно превращался Маккольн, он пока не собирался. Ну и пусть! Тут бы со своими проблемами разобраться… А для этого необходимо быть, как минимум, во Владике, как называли свой город русские. А он тут застрял!..

Маккольн даже закряхтел, вваливаясь в помещение ЦУПа, еще пустынное в этот ранний час. Но, кое-кому не спалось. Как и самому Дэну. В глубине своего кабинета Василий Васильевич (фамилию его Дэну так и не назвали), вахтенный руководитель ЦУПа, хмуро вертел в руках кружку с дымящимся чаем. Дверь в его кабинет никогда не закрывалась, давая возможность вахтенному начальнику руководить движением по узкому коридорчику, ведущему к актовому залу, переделанному под аппаратную. В дверь было видно, как Василий Васильевич недовольным взглядом уставился на зеленую армейскую рацию, занимающую добрую часть его рабочего стола. Другую часть занимал компьютер, и места для неизменного чайника оставалось всего ничего.

— Доброе утро, Василий Васильевич, — тщательно выговаривая слова, помахал ему рукой из коридора Дэн. — Как наши дела? Что с погодой?

— Привет, привет, господин Маккольн. Дела наши такие же, как и обычно: чем хреновей, тем лучшей. Вам, впрочем, этого не понять. — Небритое лицо вахтенного начальника приняло еще более унылый вид. — А погода… Что, погода?.. До вечера ничего хорошего не обещают. Да ты заходи, заходи, — внезапно замахал он кружкой, вставая из-за стола и ногой пододвигая к нему второй стул. — Чаю хочешь?

— Если честно, то не очень, — ответил Маккольн, умащиваясь напротив Василия Васильевича. — Вот, если бы кофе…

Начальник только руками развел:

— С этим — к следующей смене. Это они у нас европейцы — не доведи Господь. Без кофе и в отхожее место не ходят. А мы уж по старинке. С чефирком.

Дэн улыбнулся:

— И когда же ожидаются ваши кофеманы?

Василий Васильевич снова развел руками:

— В свете последних событий сие вообще неизвестно.

— Что так? Погода?

— Погода-погода! — внезапно взорвался руководитель ЦУПа. — Что тебе… вам… что вам погода эта далась? Сидите себе и сидите. Отдыхайте. А у нас похуже дела будут. Возможно, скоро вообще нашу лавочку сворачивать придется, — и он громко отхлебнул горячего чая. Даже дуть на него не стал.

— Что так? — зациклило Маккольна.

— Да корешок один только что со мной связался, — покосился собеседник на рацию. — Из Фонда дикой природы. Есть такая всемирная организация. У нас, во Владике, представительство ее. Так вот, сообщил он мне прерадостное сообщение. Мол, ЮНЕСКО — знаете, небось, такую шарагу? — включила Сихотэ-Алинь в список природных объектов, имеющих, господин Маккольн, глобальное, — Василий Васильевич многозначительно вздернул указательный палец к потолку, — значение.

— Ну и что? — не понял Дэн.

— А то, господин представитель мировой державы, что на этом этапе объектами всемирного наследия, — последние три слова начальник выговорил подчеркнуто тщательно, — уже объявлен наш биосферный заповедник, а также заказник "Горалий". Есть такой рядышком.

— То есть… — начал соображать Маккольн.

— То есть, то есть, — согласно закивал головой Василий Васильевич, — такое, дружище, "то есть", что слава начальству, которое додумалось к стационарной площадке не привязываться. Поскольку попрут нас отсюда. Обязательно попрут. Потому как, сами понимаете, господин Маккольн, что если на коммерческие космические старты в заброшенной местности государство еще может посмотреть сквозь пальцы, то на такую самодеятельность в заповедной зоне… — Начальник горестно махнул рукой. — Зеленые с экологами, опять же…

— А мы этих зеленых да зелененькими, зелененькими! — радостно раздалось сзади и это настолько не соответствовало унылому голосу небритого вахтенного руководителя ЦУПа, что Дэн непроизвольно вздрогнул.

А Олег Тресилов, ввалившийся в кабинет, был и весел, и странно беспечен. В этом состоянии он находился еще со вчерашнего дня после каких-то таинственных переговоров с представителем — как он сообщил Маккольну — "Роскосмоса", прибывшего сюда на втором вертолете из тех, что стояли сейчас на миниатюрном аэродромчике. Сам представитель был желчным, напряженным, нервным и старался, как можно меньше, попадаться на глаза обслуживающему персоналу. И, таким образом, являлся полной противоположностью общительному заместителю гендиректора туристической фирмы "Дальтур".

— Сею, вею, посыпаю, — внезапно заорал замдиректора, резко вынимая руку из кармана летной курточки, — с Новым годом поздравляю!

Первой реакцией Маккольна было инстинктивное желание — как недавно, на берегу бухты — натянуть на голову свой меховой капюшон. Потому, что по щекам снова хлестнуло что-то мелкое и колючее. Правда, было это "что-то", в отличие от мерзлых крупинок снежного заряда теплым, рассыпчатым и тихо шелестящим. Живым.

Сердито отмахнувшись рукой от веселящегося Тресилова, Дэн скосил глаза на пол, на котором раскатывались во все стороны маленькие янтарные ядрышки. Зерно, в конце концов, определил он. Кажется, пшеничное.

— На счастье, на здоровье, а не на беду, — веселился Тресилов, щепотками разбрасывая пшеницу по тесному кабинету, — чтоб росло лучше, чем в прошлом году!

— Да прекрати ты! — не выдержав, заорал в ответ начальник ЦУПа. — Крыша поехала, что ли? Аппаратуру же угробишь!

И склонился над столом, прикрывая свои крупным телом, засунутым в тяжелый свитер… Нет, не клавиатуру компьютера, а чашку с чаем. Чтобы, значит, не насыпало.

— Эх, ты! — по-прежнему жизнерадостно, но с презрительными нотками в голосе, бросил Тресилов, умащиваясь на краешек стола. — Славянин! — фыркнул. — Ну, ладно — Дэн… Ему простительно. Америкэн бойз, все-таки. А ты… Не знаешь наших древних народных обычаев

— Каких еще к черту обычаев? — прокряхтел вахтовик, ероша волосы и сбрасывая, застрявшие в них, зернинки на пол.

— Я же сказал — древних. Многотысячелетних, — серьезно пояснил Олег. — Сегодня, дружище, "старый" новый год. В Украине, например, знаешь, как его отмечают?.. Вчера, например, был щедрый вечер. Семьи за праздничными столами собирались и ждали щедровальников, которые к ним с песнями да забавами приходили. Это мне Руслана Барбикен рассказывала. Знаешь, небось? С маркетингового отдела.

— Так это вчера мы должны были идти на такой щедрый вечер? — догадался внезапно Маккольн.

— Ага, — мотнул головой Тресилов. — Очень уж у меня Руська фольклор всякий любит. Иногда даже во мне что-то такое просыпается, — он на мгновение замолк, словно с удивлением в зеркало заглянул, а потом продолжил: — Так вот. А утром хозяева посыпальщиков встречают. Потому как они в хату счастье да достаток приносят. Прямо как я сейчас.

— Мусор ты мне принес, а не достаток, — пробурчал вахтенный и хотел что-то добавить, но Тресилов уже уткнул ему в грудь указательный палец.

— А ты молчи. С тебя вообще причитается. — Он оглянулся на Маккольна. — Дэн, ты знаешь какой еще сегодня праздник?

Тот только плечами пожал:

— Да ну тебя, Олег! Вас, русских, вообще не поймешь. И когда работать успеваете? Сплошные праздники. Надо же додуматься: новый год за один месяц два раза встречать!

— Это у нас не праздники, это у нас состояние души такое праздничное. И вам, западным сухарям, этого не понять. Потому как живете, словно компьютеры, по программам, от сих до сих. Внутри своих правильных электронных схем. А мы… Мы — снаружи. Мы по клавиатуре пальцем тычем.

— Обезьяны тоже по клавиатуре стучать умеют.

— А, — не обратил внимания на его тон Тресилов, — ерунда!.. Хотя, кстати, кто-то рассчитал, что если обезьяна энное количество времени будет играться с клавишами, то вполне может настучать полное собрание сочинений Шекспира. Таким вот образом. А с тебя причитается, — снова упрямо произнес он, поворачиваясь к сменному начальнику. — Сегодня ведь не только новый год по старому стилю. И даже совсем не Новый год. А день Святого Василия. А ты у нас кто? Ты у нас двойной Василий.

Василий Васильевич внимательно посмотрел на него:

— Слушай, Олег Анатольевич! Да ты пьян! Где с утра настаканиться в нашей дыре успел-то?

— А, — отмахнулся Тресилов, — ты мне зубы не заговаривай! Давай, давай, выставляйся! Да и ты тоже, — обернулся он к Маккольну. И заметив его, несколько удивленный, взгляд, пояснил: — Василий ведь откуда взялся? Был у предков славян — ариев, кажется — бог такой, Уациль. Вот этот самый Уациль со временем в Василя и превратился-то. Но главное в том, что был он богом Месяца. Луны, блин. И рожденье-то его и означало начало нового года. Сопоставляешь?.. Так что, Месяц Месяцович, — снова повернулся Тресилов к начальнику вахты, — выставляйся!..

— Я выставлюсь. Я тебе сейчас очень крупно выставлюсь, — начал закипать тот. — Ты, конечно, замдиректора, однако не мой непосредственный начальник. И потому плевать мне на тебя с крутого берега пролива Лаперуза. И пьянок в ЦУПе во время моей вахты я не потерплю!..

— Каких таких пьянок? — обескуражено развел руками Тресилов. — С вертолетчиками немного… Застоялись хлопцы…

— Ни с вертолетчиками, ни с лунатиками, ни с туристами иностранными, — Василий Васильевич бросил разъяренный взгляд на Маккольна, — ни с кем другим во время работы я пить не позволю! И потому…

— Василий Васильевич, — перебил его молоденький парнишка в цигейковом жилете, просунувший голову в кабинет, — я, конечно, извиняюсь, но там Олега Анатольевича Владивосток вызывает.

— Так переключи сюда! — рявкнул вахтенный начальник, скользнув взглядом по селектору.

— Да, нет, — пожал плечами парень, — сам директор звонит. Хочет с Олегом Анатольевичем конфиденциально переговорить.

Тресилов несколько раз мотнул головой из стороны в сторону и несколько удивленный Маккольн наблюдал за тем, как он начал моментально трезветь: словно капли алкоголя из мозга выплеснулись. Да, дисциплина у русских все-таки присутствовала. И это вселяло некоторые надежды. Под подошвами тяжелых унт Тресилова захрустело рассыпанное зерно.

А еще через полчаса про недавнюю жизнерадостность Олега напоминало только несколько пшеничных зернышек, застрявших в его густой шевелюре. Лицо же Тресилова, когда он нашел Дэна в аппаратной, понемногу заполняющейся монтажниками оборудования, было мрачнее тучи. По сравнению с ним недавнее уныние Василия Васильевича казалось настроением веселящегося карапуза.

— А ты, оказывается, у нас известная личность, — буркнул Олег, усаживаясь рядом с Дэном, который бесцельно перебирал стопку российских журналов, временами рассеяно наблюдая за молодым работником с дымящимся паяльником в руках, влезшим по пояс в какой-то металлический шкаф.

Аппаратная еще не работала. Так же, как и весь комплекс. На нем шел монтаж оборудования. Хотя, согласно недавним рассуждениям начальника ЦУПа, скоро вся эта суматоха могла быть груба прервана. Но сейчас это Дэна совершенно не волновало. Он изучающе посмотрел на Тресилова, вежливо кашлянул и, не дождавшись никаких комментариев к брошенной фразе, осторожно спросил:

— В каком смысле "известная"?

— В прямом. Знаешь, агентов ЦРУ у нас до сих пор не любят. Не смотря на все демократические веяния последнего десятилетия.

— Не понял. При чем тут ЦРУ? — напрягся Маккольн.

— Брось, Дэн, — махнул рукой Олег. — Мне, собственно, плевать на кого ты работаешь. С крутого, как недавно заметил Уациль Уацильевич, берега близлежащего пролива. Но мне совсем не наплевать, когда твоя политика начинает влиять на мою коммерцию. Причем, влиять не в лучшую сторону.

Слов "твоя" и "моя" Тресилов подчеркнул особо.

— Да при чем тут ЦРУ? — повторил Маккольн, повышая голос и начиная нагнетать обстановку: в мутной воде эмоций рыбка информации всегда ловится гораздо легче. — При чем тут ЦРУ? Ты ведь меня уже, как облупленного, знаешь. Знаешь, что я в проекте "Лунной Республики". Торгую потихоньку участками. Свою долю имею. Знаешь, что сейчас подсел на космический туризм: дело уж очень перспективное. Знаешь, что за мною приличные капиталы стоят. Что тебе еще надо?..

— Да ничего, — пожал плечами Тресилов. — Разве, чтобы ты разговаривал потише. — И он бросил быстрый взгляд на группу монтажников, склонившихся над какими-то чертежами. — Деньги у тебя, конечно, присутствуют, — продолжил после короткой паузы, — но откуда?.. И вообще… Тебе ничего не говорят имена Барсукофф, Манфельд, Салех?..

Он помолчал, а потом наклонился, вплотную приблизив свое лицо к лицу Дэна, и тихо произнес:

— Есть у нас один старый фильм с таким, приблизительно, названием: "Кто вы, мистер Маккольн?"

Тот выдержал его прямой взгляд.

— Я твое богатое будущее, — ответил через минуту. — Богатое, конечно, если ты не будешь увлекаться всяким бредом. Надо же! Барсукофф, Салех, ЦРУ… Прямо Джеймс Бонд какой-то, а не Дэн Маккольн. И кто же тебе такое… Такую лапшу на уши навешал? — вспомнил Дэн, понравившееся ему, русское выражение.

— Начальство, — хмуро ответил Тресилов, отводя глаза в сторону.

— А начальству?

— Журналюги…

— Всего-то?

— Ты не догоняешь. Не знаю, как у вас, а у нас многие из них под колпаком у одной очень интересной организации. Так что я думаю, что и суток не пройдет, как эта самая организация ворошиться начнет. Если уже не…

Тресилов внезапно замолчал, как-то странно глянув на Маккольна.

— Что "не"? — занервничал тот. — Что ты от меня скрываешь, Олег? И, вообще, с какой это радости приморские журналисты заинтересовались моей скромной персоной? Вон сколько по твоему Владивостоку иностранцев шастает и ничего… А тут…

— Ну, "тут" ты, конечно, прав, — слегка иронично заметил Тресилов, думая, впрочем, о чем-то своем. — Наводку им дали. Только, опять же, дала ее ваша сторона.

— Ну, ну?..

— А что — "ну"? — пожал плечами Олег. — Директор наш только что мне сказал, что через день после твоего приезда появился в городе какой-то нег… Извините, афроамериканец. Вроде как, корреспондент из "Оттава Метро". Вроде как, материалы он собирает о развитии туризма в России. По редакциям бродил, про наши туристические фирмы расспрашивал. Про "Дальтур" тот же. На одном журналистском междусобойчике зашел разговор о космическом туризме. Твое имя всплыло. И началось.

— Имя этого корреспондента тебе директор не сообщил?

— Джоном Мастоном назвался.

— Он еще во Владике?

— Да вроде…

— Интересно было бы с ним познакомиться. В неофициальной обстановке. Жаль, погода нелетная. Может он нас не дождаться. Жаль, — повторил Маккольн, — а то быстро бы со всем разобрались.

Тресилов наморщил лоб и почесал затылок:

— Так, может, и разберемся… Тут ведь какое дело, Дэн. Через час и духу нашего на комплексе не должно быть.

Маккольн, словно ища кого-то, обвел взглядом зал, уже битком набитый работающими людьми, и недоуменно уставился на Тресилова:

— А метеоусловия как же?

— А что метеоусловия? У нас, Дэн, условия гораздо хуже складываются. Летуны, они создания нежные. Мореманы посуровей будут. И где-то через час, — бросил Олег взгляд на часы, — пограничный сторожевик должен к нам в бухту пожаловать.

— Откуда знаешь?

— Директору нашему от погранцов позвонили. Шепнули по дружбе. И еще шепнули, что нам с тобой с этими ребятами совсем ни к чему встречаться.

— А я за собой никакой вины не чувствую, — набычился Маккольн. — У меня и документы, и все остальное в полном порядке.

— Ты что, не понял? Нам с тобой настоятельно рекомендовано брать вертолет и с боем прорываться во Владик. Только вот беда, — Тресилов задумчиво почесал нос, — пилоты наши пьяные, как ежики. Всю ночь гудели… Кто же знал?.. Хорошо, что еще Уациль Уацильевич про это не пронюхал.

Маккольн еще раз невнимательным взглядом обвел, наполненное движением, помещение.

— Что-то ты не договариваешь, Олег. Не мог твой директорат так разволноваться из-за меня. Да и целый корабль посылать, пусть даже и за иностранным шпионом, довольно накладно. Может, объяснишься, все-таки?

— Ну, Дэн, — развел руками Тресилов, — я и так тебе все по полочкам разложил. Впрочем, хочешь оставаться — оставайся. Ты птица вольная. А у меня, сам понимаешь, начальство, приказы, карьера опять же… Короче, пошел я, поскольку времени и так мало.

И Тресилов неуклюже встал, покачнувшись и зацепив рукой стопку, небрежно сложенных Дэном, журналов.

— И кто же вертолет поведет? — спросил Маккольн, наблюдая за тем, как шелестящие страницы разноцветными бабочками слетают на пол. Задержать их полет он даже не попытался.

— Кто, кто! — снова пьяно покачнулся Тресилов. — Сам поведу. Я в этой жизни все умею: и летать, и падать.

— Судя по твоему состоянию, второе у тебя сегодня получится гораздо лучше, — хмуро бросил Маккольн, вставая и задвигая ногой журналы под стол. — Ладно, пошли. Я стариной тряхну. У меня и пилотское удостоверение есть, и около тысячи часов налета. Пошли, пошли… — похлопал он по спине, остановившегося было, Олега. — Времени, действительно, мало. Если уж чего решать, то — сразу, а не тянуть кота за разные конечности.

— Ну, ты — молоток, Дэн! — бросил повеселевший Тресилов. — Ох, чувствую, мы еще с тобой наворотим! Короче, ты иди вещи наши забери и топай к машине, а я сейчас к Ваське Уацильевичу заскочу, объясню ему все, как положено.

— Давай, давай, только про обряды народные больше не вспоминай. Оно ведь холодно тебя на улице ждать.

Тресилов, не оборачиваясь, молча помахал рукой и, пытаясь держаться ровно, побрел к кабинету начальника. Дэн свернул к лестнице, ведущей на второй этаж. Но, мгновение подумав, подыматься, в выделенную им с Олегом комнату, не стал, а начал опускаться в полуподвал, где, как он уже успел разобраться, находилась электрощитовая этого богоугодного заведения. Молодым лунным богам угодного.

В полуподвал стекал запах свежей хвои и паяльной канифоли. В конце коридора, весь облитый смолистым светом тусклого фонаря, над дверью щитовой колдовал дежурный электрик. То ли открывал ее, то ли наоборот. Впрочем, в данный момент Маккольна это совершенно не заботило. Его в данный момент заботило совершенно иное: чтобы электрик случайно не обернулся и не узнал его в то время, как тело Дэна быстрым бесшумным шагом зазмеилось к синему комбинезону технаря.

В последний момент тот, очевидно, что-то почувствовал, поскольку начал выпрямляться, разворачивая свой корпус в сторону американца. Но очень медленно. Маккольн до предела ускорил все свои движения и поэтому удар ребром ладони по шее электрика напоминал короткий электрический разряд. Что ж, антураж для этого был вполне подходящий.

Подхватив оглушенного рабочего под руки — тот явно так ничего и не понял — Маккольн усадил его прямо на пол, прислонив к дощатой стене, а сам проскользнул в щитовую. На секунду замер, подняв обе руки и быстро разминая пальцы. Словно хирург перед операцией. А потом, развернув их ладонями к себе, приложил ногти прямо к оголенным клеммам.

Его затрясло. Мелко-мелко. И голубоватые, быстро затухающие искры пробежали по напряженным запястьям. Ощущение было не из приятных. Дэн так и не смог к нему привыкнуть, обнаружив однажды, исследуя свое тело после памятного ванкуверовского покушения, что стал обладать способностью, с пользой для себя, подсоединяться к высоковольтным электрическим сетям. А польза эта состояла в следующем.

Быстро пробежав каждым нейроном мозга орущий, воющий и визжащий радиодиапазон, Дэн настроился на гиперсвязь и, сжав зубы, нырнул в это пространство, как с высокого моста в бурную реку. По телу пробежала рябь мятного холода и голос Дэна, тысячекратно отраженный от чего-то, так и не понятого им, обрушился в свои же собственные уши.

— Лунный Президент вызывает Дворец. Лунный Президент вызывает Дворец. Раджив, отзовись.

Тусклое освещение тесного помещения сначала замигало, а потом стало еще тусклее: энергии гиперсвязь забирала не мерянное количество.

— Президент, здесь Дворец. Что случилось, Дэн? Почему в гипере работаешь?

— Ситуация, напоминающая нештатную. Нахожусь на космодроме "Дальтура". Мобильник изъят. Обычная радиосвязь нежелательна из-за возможности ее пеленгации. Необходима помощь, Раджив.

— Слушаю, Дэн.

— Первое. Пусть Ларсен поднимает аппарат и гонит во Владивосток. Сядет где-нибудь на Де-Фризе. Я потом с ним свяжусь. Если какие-то проколы будут — я остановился в гостинице "Влад Мотор". И второе. Пока он передвигается — это с подготовкой часа два займет — ты собери все данные по некоему Джону Мастону, корреспонденту "Оттава Метро". Передашь их Ларсену.

— Дэн, может, лучше давай я полечу? Все-таки я город знаю. В девяносто восьмом неплохо там поработал.

Маккольн на мгновение задумался. Действительно, в девяносто восьмом, когда какие-то непонятные силы очень сильно заинтересовались полетами их аппаратов, и пришлось принимать радикальные меры, Раджив сработал во Владивостоке очень даже неплохо. Но… Но сейчас он нужен на базе.

— Нет. Пусть Ларсен.

— Есть… Подожди, Дэн, не отключайся. Звонили из Пентагона. Благодарили. Они на афгано-пакистанской границе по пещерам горы Танджи влупили. Помнишь, просили через "косточки" дать им приблизительные планы этого якобы гнезда якобы Аль-Каиды? И твои соображения. Вроде все неплохо получилось.

— Ладно, ладно, потом благодарности принимать будем. Вместе с банковскими чеками. Все, конец связи. И так скоро русские без электричества останутся.

— Понял, Дэн. До связи.

Насчет электричества Маккольн был совершенно прав. Потому что, когда Тресилов, пыхтя и отдуваясь, забрался в кабину вертолета, лицо его было мрачнее тучи.

— Какие, однако, люди тупые бывают, — пожаловался он Дэну, бережно пристраивая в ногах небольшой металлический чемоданчик, — пока объяснишь, что к чему… Пока докажешь… А тут еще перебои с энергопитанием. Электрики что-то нахимичили. Химик один их в щитовую полез, коротнул, видно, где-то. Сейчас сидит, двух слов связать не может — так долбануло.

Дэн, запуская двигатель вертолета, только улыбнулся в ответ.

Летели молча. Напряженный Маккольн, превратившийся в придаток машины, изо всех своих лошадиных сил борющейся с порывами ветра, и не менее напряженный Тресилов, все время нервно поправляющий свой металлический чемоданчик.

Разъяренный обжигающе-морозный туман метели буйствовал за, обледеневшим по краям, лобовым стеклом. В полумраке кабины фосфоресцирующие стрелки приборов и мерцающие огоньки индикаторов жили своей механической жизнью, никоим образом не соприкасающейся с жизнью этой заснеженной планеты. Несмотря на болтанку, Олегу с трудом верилось в то, что вертолет не завис в этой, взбесившейся внезапным снежным зарядом, мгле, а прорывается сквозь нее со скоростью, составляющей пару сотен километров в час.

Он взглянул на Дэна, замершего в соседнем кресле. Лицо американца, подсвеченное зеленоватым потусторонним светом, было бесстрастно до безжизненности и напоминало этой безжизненностью лицо покойника. Словно они не в вертолете, а в гробу летели.

От этого сравнения Тресилову стало жутковато. Настолько жутковато, что внезапно у него слегка закружилась голова. А потом в ней что-то упруго, до ломоты в висках, запульсировало и Олег явственно ощутил, что кабина вертолета начала стремительно крениться влево.

Испуганно вскрикнув, Тресилов пробежался глазами по индикаторам приборов. Все они показывали полную норму. Но этого не могло быть!.. Крен достигал уже не менее тридцати градусов и продолжал увеличиваться. Кроме того, аппарат явно начал снижаться. Весь мир смещался по какой-то головокружительной спирали.

— Д-дэн! — только и смог выдавить Тресилов внезапно окаменевшим горлом, до хруста в костях вдавливая свое тело в кресло и понимая, что американец никак не может услышать этого сиплого шепота за гулом двигателя, перемешанного с подвыванием ветра за тонкой обшивкой.

Так оно и было. Скосив глаза, Олег увидел по-прежнему мертвенно бесстрастное лицо Маккольна и его сильные руки, спокойно лежащие на черном штурвале. Черт!.. Да неужели он ничего не чувствует!? И приборы…

Все это было настолько странно, что странность эта таки вывернула горло Тресилова паническим криком:

— Дэ-э-эн!.. Падаем!!!

Одновременно с этим криком Олег, вырывая ремни безопасности из своих креплений, потянулся к штурвалу, хватая его и пытаясь выправить положение летательного — "геликоптера", почему-то вспомнилось, как на украинский манер называла его Руслана — аппарата. Стрелки приборов протестующе шевельнулись, свет индикаторов забегал встревоженной рябью, а Маккольн, хищно сузив глаза, сначала оттолкнул Тресилова за плечи, а потом наотмашь ударил его по искаженному лицу. Все произошло стремительно. Но для того, чтобы достичь этой стремительности, Дэну пришлось на мгновение отпустить штурвал, до которого уже дотянулись трясущиеся руки заместителя директора туристической фирмы "Дальтур".

Это было ошибкой американца. Вертолет швырнуло в сторону, бросило вверх, потом — вниз, двигатель взревел как-то по-особому натужно и вдруг захлебнулся своим ревом. Внезапно наступившая тишина больно хлестнула пилотов по барабанным перепонкам, а сам аппарат начал ощутимо валиться в белесую, цвета бельма на глазу, мглу. И теперь — в полном соответствии со всеми показаниями приборов.

— Ты что, с ума сошел?! — не менее яростно, чем Тресилов перед этим, заорал Маккольн, пытаясь восстановить контроль над аппаратом.

Двигатель пару раз чихнул и снова начал угрюмо набирать обороты, с натугой приостанавливая замедленное движение вертолета вокруг своей оси. Но уже было поздно.

Из мутного заснеженного пространства внезапно вынырнул ослепительно-белый косогор, покрытый черным редколесьем. Но его, этого редколесья, хватило для того, чтобы аппарат чиркнул корпусом верхушку огромного старого дуба, царапнул лопастями пару кленов и, ломая своей массой то ли березы, то ли ясени, зарылся носом в многометровый сугроб, превращая его в не менее многокилограммовое облако. Единственное, что мог сделать Маккольн, болтаясь на ремнях безопасности, это благодарить Бога за то, что они не грохнулись в самую чащу. Тогда последствия были бы гораздо плачевнее. А так отделались они довольно легко. Погнув, правда, все, что только можно было погнуть, и потеряв всякую надежду на возможность самостоятельного взлета.

Дэн, непонятно как, но явно вывихнул руку. Вставил, правда, сустав на место он вставил безо всяких осложнений. Олег же, с разбитым в кровь лицом, потерял сознанье. А потом, придя в себя, тупо хлопал глазами на покрытое снегом лобовое стекло. В конце концов, застонав, стащил с шеи шарф и начал прикладывать его взлохмаченный конец к своим ранам, используя его в качестве тампона. Маккольн завис на ремнях безопасности и, так же молча, пытался сообразить, что делать дальше. Редко, но такое с ним бывало.

Еще раз застонав, Тресилов повернул голову и вздрогнул, наткнувшись на взгляд Маккольна. Глаза того были свинцово-ртутного цвета.

— А чего… А чего ты, — залепетал Олег, приложив дрожащей рукой шарф к разбитой губе, отчего его голос раздавался, словно из подземелья. Подземелья паники. — Не видел, что ли, что валиться начинаем?

— Deuce takes it! — выругался Маккольн. — Это у тебя мозги набекрень валиться начали, реал чертов!

— Чего?.. — в конец растерялся Тресилов.

— Реал ты недоделанный, говорю! Поскольку на виртуала никак не тянешь. Жидковат будешь, — бросил Дэн, осторожно расстегивая ремни и выбирая точку опоры для того, чтобы, наконец, выбраться из перекошенной кабины вертолета.

Олег оставался неподвижным. Только головой вертел, проверяя целостность шеи.

— А будущее, — продолжил между тем Маккольн, — как раз за виртуалами.

— Что это за звери такие? — успокаиваясь — бить его пока не собирались — и энергично работая шеей, спросил Тресилов.

Дэн уперся плечом в дверь кабины, нависшей над ним под углом градусов в сорок пять, и бросил на Тресилова короткий взгляд.

— Это, дурень, две расы людей, на которые мы, в конце концов, беспощадно разделимся. — Закряхтел, нажимая плечом на дверцу: держалась она крепко. — Реалы это те, которые, как ты, будут полагаться только на свои собственные ощущения. Вот ведь как тебя ГР тряханул.

— А это что за…

— ГР — эффект "гигантской руки". Впервые описан американским летчиком и врачом Кингом. А состоит в том, что пилот перестает доверять приборам и попадает в плен собственных зрительно-вестибулярных иллюзий. Как один мой знакомый с десяток минут назад. И в наказание за это все потомки этого моего знакомого будут заниматься в будущем только не престижными работами, трудно поддающимися автоматизации. Сельским хозяйством, например.

Олег неуверенно хмыкнул в полутьме и, пытаясь выловить из узкой щели между креслом и стенкой кабины свой чемоданчик, спросил:

— А виртуалы?

— О, виртуалы, — воскликнул, чуть задыхаясь, Маккольн: дверь никак не хотела поддаваться его плечу, — эта аристократия киберпространства! Благодаря своему исключительному доверию к технике и каждодневному опыту взаимодействия с ней, они обретут невероятные возможности: смогут мгновенно связываться с любой точкой земного шара — и не только земного! — смогут качать любую информацию из электронных сетей — и не только электронных! — смогут…

Внезапно Дэн осекся, уставившись на Тресилова, держащего в руках, выуженный, наконец, из щели, чемоданчик. От резкого рывка тот вдруг раскрылся, открывая напряженному взгляду Маккольна свое содержимое — прозрачные пластиковые коробочки-контейнеры с какими-то темными камнями.

— Эт-то что?.. — выдохнул Дэн, непроизвольно протягивая к ним руки.

— Ничего, ничего. Образцы всякие. Геологические, — зачастил Тресилов, пытаясь захлопнуть неподдающуюся, как и дверца вертолета, крышку кейса.

Но Маккольн уже дотянулся до него и хищным движением вырвал чемоданчик из рук замдиректора "Дальтура".

Тресилов дернулся, пытаясь перехватить инициативу, но был остановлен сильным и хлестким ударом. Даже пятна какие-то красные у него в глазах запрыгали.

А Дэн, не обращая внимания на полуоглушенного Олега, уже внимательно рассматривал миниатюрные пластиковые контейнеры.

— Та-а-ак, — протянул, в конце концов, — вот почему ты хотел с комплекса смыться… Но рисковал-то какого черта!.. И меня под монастырь подвел! Взял бы их, — Маккольн приподнял одну из коробочек, — да и в тайгу сорвался. Ведь не нашли бы!

— Нашли бы, нашли, — всхлипывая и сморкаясь, выдавил Тресилов. — Тем более, что вертолет наш на площадке оставался бы. — Он тяжело сглотнул плотный ком, собравшийся в горле. — А ты чего дерешься? Больно же!

— Сейчас тебе еще не так больно будет! Ты что же думаешь, парень? Меня просто так подставлять можно? Здесь же камней лимонов, как минимум, на двести!

У Тресилова, не смотря на весь его перепуг, усугубленный телесными страданиями, прорезалась сообразиловка и широко распахнулись глаза:

— На двести?! А мы рассчитывали на двадцать-двадцать пять.

Маккольн вспомнил, как в девяносто третьем присутствовал на нью-йоркском аукционе "Сотби". Тогда на его глазах кусочек лунной породы весом меньше одного карата был продан более, чем за четыреста тысяч долларов. То, что находилось в чемоданчике Тресилова "весило" не менее полумиллиарда. Но, если народ не знает рынка, то, пожалуй, не стоит его и просвещать. И, кроме того, есть еще один интересный вопрос…

— Откуда? — коротко спросил Маккольн, продолжая рассматривать пластиковый контейнер.

Тресилов засопел и отвел глаза в сторону. Дэн пожал плечами:

— По крайней мере, теперь мне совершенно ясно, какой это представитель "Роскосмоса" совершенно случайно оказался на космодроме одновременно с нами. Однако, я-то причем?.. И еще… Судя по размерам камней, российскими они быть не могут. Ваши аппараты на такое способны не были. А вот наши астронавты…

Маккольн осторожно положил коробочку обратно в кейс.

— Значит так, — произнес он после короткой паузы, — все это добро я конфискую. В пользу Лунной Республики.

От такой наглости у Тресилова даже не нашлось сил на возмущение. Только челюсть до самой груди отвалилась. И Маккольн, внимательно наблюдавший за ним, был доволен этой реакцией: он был уверен в отсутствии оружия у своего визави, но… Чем черт не шутит.

— Хватит глазами хлопать! — жестко бросил Дэн. — Включай рацию. На помощь звать будем. Не зимовать же нам среди этой… Природы нетронутой. Даже с благословения ЮНЕСКО.

И Маккольн бросил быстрый взгляд на заснеженное стекло кабины, за которым пологий косогор стекал к чему-то, напоминающему речную долину. По долине бродили белесые призраки вихрей и ползали матовые змеи поземки.

— Да, да, — растерянно пробормотал Олег. И вдруг заорал: — Да, сейчас я включу! Сейчас я вызову! Я охрану дальтуровскую вызову, понял? Ишь, ты, орел сизокрылый: конфискует он!..

А сам потихонечку вжимался в кресло, готовясь к решающему броску.

— Дурак ты! — бросил Маккольн, совершенно равнодушно наблюдающий за его приготовлениями. — Да на кой черт тебе эти лунные булыжники? Ты что, со своим начальством солить их будешь? Сам подумай. Продать толком их вы не сумеете. Ведь даже с ценами на них не разобрались, про что уж еще говорить! А я вам… Тебе… Я предлагаю партнерство. На взаимовыгодных, брат, условиях. Вот, к примеру, куда вы деньги хотели направить?

Тресилов немного помялся, но, в конце концов, немного расслабился и ответил:

— Ну… Разные варианты есть. Про аппараты пока не говорим: более важно сейчас чиновников наших подмазать. Хотя бы в связи с выносом космодрома из заповедной зоны. Сам же слышал. А стоит у нас это очень недешево. Наверное, еще не один аппарат приобрести можно было бы.

— Вот-вот, — удовлетворенно мотнул головой Маккольн, — это дерьмо во всем мире дорого стоит. Но я сейчас не об этом. Я о другом. Предлагаю вашей фирме сотрудничество. Чего вам на орбите толкаться? Заключаем договор, я продаю камешки и на вырученные деньги поставляю вам парочку лунных модулей. Горяченьких. Прямо из… — "музея НАСА" чуть не ляпнул Дэн, но вовремя спохватился, пропуская первое слово, — из НАСА, а с ними — прямо на Луну. Минуя промежуточный этап. Ну, как? Всех конкурентов одним махом отобьем.

— А тебе что за интерес в этом? — все еще недоверчиво спросил Олег.

— Интерес?.. Интерес такой. Во-первых, ты же, надеюсь, не думаешь, что я не стану брать комиссионных за продажу камней? Правда? А во-вторых, — Дэн нагнулся к Тресилову, — у нас еще некоторые не понимают, что настало время от продажи лунных участков переходить к колонизации спутника. И если возглавить этот процесс, представляешь, какие деньжищи отгрести можно? И именно тут я предлагаю тебе персональное сотрудничество. Заключаться оно будет в следующем. Я воспользуюсь своими связями в НАСА и Пентагоне. Под прикрытием Лунной Республики. А ты — своими в Министерстве обороны и "Роскосмосе". Под прикрытием "Дальтура". Соображаешь? В результате этих усилий может появиться огромнейший шанс для колонизации Луны на частной основе. Пусть даже под государственным прикрытием. Последнее, впрочем, можно обсуждать. Ну, как?

Видно было, с каким трудом Тресилов переваривает сказанное. Как говорится, его лицо обезобразил проблеск мысли. Но, когда до него дошло…

— Дэ-э-эн!.. Ну, ты голова!

Если бы на Тресилове была надета рубашка, он обязательно рванул бы ее ворот.

— Ох, голова! — засуетился Олег. — Так, сейчас я "Дальтур" вызову, они нас отсюда вытащат и мы начнем первый этап переговоров. И я, дружище, буду на твоей стороне…

— Нет, — мягко возразил Маккольн. — Я предлагаю действовать несколько иными методами. Ты, вообще, представляешь, где мы грохнулись?

Олег задумчиво всмотрелся в белесое пространство:

— Где-то между Лазо и Партизанском. Это, — ткнул он пальцем в заснеженное стекло, за которым угадывалась речная долина, — по идее, река Партизанская. Мы на ее левом берегу.

— Вот и ладненько. Включай рацию. И про маячок не забудь. Время радиомолчания истекло. Сейчас я быстренько свяжусь со своими ребятами и, думаю, через полчаса, — Дэн взглянул на часы, соображая, где уже может находиться Ларсен, — нас заберут отсюда. У нас, брат, техника — на грани фантастики. А "Дальтур" твой пусть немного поволнуется. Побеспокоится пусть. А мы это беспокойное время с пользой для себя используем.

— И каким же образом нас забирать будут? — в голосе Олега снова прорезались недоверчивые нотки. — Отсюда до ближайшего поселка с полсотни километров. Не меньше.

— Я же сказал: техника — на грани фантастики. Или, если хочешь, фантастика на грани техники. Это без разницы. Но, когда ты ее увидишь, то поймешь, что с нею лунный туризм на нашей, — Дэн особо подчеркнул это слово, — на нашей территории будет развиваться очень стремительно. И, я думаю, не менее очень успешно.

За стеклом кабины снежный вихрь, словно испугавшись чего-то, бросился от вертолета в выбеленный снегом безлюдный распадок.

25 октября 2002 года, кратер Архимед (Луна)

Какой-то световой вихрь, словно испугавшись чего-то, бросился от Виктора в сторону распадка, вылизанного ослепительным светом Солнца. Такого он еще никогда не видал. Световые столбы, связанные с электростатической активностью, были вполне распространенным явлением во время лунного дня. Но передвигаться, тем более вот так, рассыпаясь спиралями гаснущих искр, они никогда не умели. Это было что-то новенькое. И у Арданьяна имелось крепкое подозрение, что это новенькое каким-то образом связано с лайстонами. Или, возможно, с комплексом.

Однако, если это были лишь подозрения, то внезапная атака ман-пилотов на "Лунную Республику" не оставляла никаких сомнений в том, что они были переподчинены Маккольну. Или Керчаку. Что, впрочем, в данной ситуации было равнозначно. Ведь на команды Виктора они не реагировали совершенно, с какой-то тупой расчетливостью расстреливая корабль со склонов близлежащих гор. Арданьян мог бы сказать "с машинной расчетливостью", если бы не знал, что маны были не совсем машинами. И даже обладали зачатками характеров, что отличало их как друг от друга, так и от других обитателей этих негостеприимных окрестностей.

Все это становилось если не опасным, то довольно надоедливым. Тем более, что взлететь Арданьян не мог. Потому что несколько часов назад, штурмуя "Лунную Республику", он совсем не учел того, что покойный Ларсен посадил ее в таком месте, взлет с которого по любой траектории, хоть на несколько — но довольно длинных! — секунд открывал борт аппарата комплексу. Со всем его селайтовым вооружением. И в сложившихся условиях это было чревато. Поскольку нескольких секунд для электроники, перепуганной кораблем, было достаточно для того, чтобы…

— Кала! Через пять секунд! — внезапно воскликнул Арданьян, прервав свои невеселые размышления и ощутив, что, через названное им время, очередной удар плазмеров пройдется по искореженной обшивке "Лунной Республики".

Искореженной потому, что пока их маленькая группа сориентировалась после внезапного нападения да пока приспособилась на очень короткое время включать малую мощность бортовых пушек для нейтрализации выстрелов манов, то те несколько раз, безо всяких предупреждений, успели таки достать корабль разрушительными лучами. И только потом, после этих залпов, в воспаленном мозгу Виктора заплескался ртутно-холодный голос Маккольна:

— Ну, что, голопузый? Как угощение? Предлагаю тебе сдаться. Иначе буду вынужден вывести из строя систему регенерации внутренней атмосферы "Республики". — Именно в эти районы обшивки наносились основные удары обезумевших манов. — Подумай о людях, находящихся у тебя на борту. Тресилов — вообще беззащитен. Подругу твою лайстоны уже почти освободили от своей зависимости и, в принципе, теперь она ничем не отличается от него. Все понял? В тебе никакой закон робототехники про защиту людей не заложен? Сдавайся, брат. И мы вместе обсудим возможности нарушения любых законов. И естественных, и научных, и этических.

Для Виктора, впрочем, вопрос стоял несколько по иному. Даже не смотря на то, что при упоминании о робототехнике Руслана как-то странно посмотрела на него. Можно было, конечно, лупануть в ответ по окружающим высотам изо всей бортовой артиллерии. Но такой шаг снес бы ко всем чертям и эти самые высоты, открывая корпус корабля для прямого воздействия старика Архимеда. Может быть, на это и рассчитывал Маккольн? Не дождется.

Именно поэтому, взяв легкий "республиканский" плазер и оставив Руслану с Калой за командным пультом — первую на попечении второй — Виктор решил немного попользоваться своим, вновь приобретенным, чувством времени для того, чтобы в одиночку и с огромнейшей неохотой, но поохотиться таки на перепрограммированных манов. Поскольку, хоть и жаль их, конечно, но альтернативы ему не оставляли. Впрочем, в этом лунном мире если не все, то многое подлежало дальнейшему восстановлению. Закон, так сказать, Архимеда, про который не упомянул Маккольн.

— Пять… четыре… три… — бросал слова отсчета в радиодиапазон Арданьян, — два… Сейчас!

И перед тем, как отлететь метров на двадцать в сторону вместе с породой, выброшенной из огромной воронки, появившейся как раз в том месте, где он только что стоял, Виктор заметил несколько световых вихрей, метнувшихся к нему. И еще, в конце концов, понял, что те не нападали, а, наоборот, защищали его. Потому что, если бы они не окутали его плотным коконом селайта, последствия могли бы быть для него самыми плачевными, как, впрочем, и для любого другого живого организма, попавшего под сдвоенный удар плазмеров. И еще это означало, что нейтралитет лайстонов некоторым образом был нарушен.

На "Лунную Республику", естественно, никакого селайта не хватило бы. Она, управляемая Калой и Русланой, окуталась облаком заурядной плазмы. Впрочем, эта трата энергии была совершенно излишня. Потому что Виктора в очередной раз подвела потеря чувства пространства: залп был произведен манами через предвиденные пять секунд, однако его острие было направлено не на корабль, а именно на него, Виктора Арданьяна. Видимо, оставшиеся функционировать двое из четырех манов, решили, что с проблемой бывшего их хозяина нужно разобраться кардинально. Это немного пугало, но на эмоции времени не было.

— Где? — коротко вскрикнул в радиодиапазоне Виктор, немного оглушенный, но так и не выпустивший из рук своего плазера: это, конечно, не плазмер из Архимеда, но все-таки…

— Один — шесть градусов к востоку, — зеленовато всплеснулся голос Калы. — Второй — два градуса семь секунд к северу. Расстояние соответственно — триста пятьдесят семь метров восемь сантиметров и двести шестьдесят один метр сорок один сантиметр.

— Спасибо, подруга, — мгновенно сориентировался Виктор, вскакивая и всматриваясь в пылевую кисею, которая скрывала его от размаскированных и обезумленных ман-пилотов.

И два выстрела плазера слились в одну сверкающую дугу.

— Маккольн, предлагаю сдаться! — закричал Арданьян, прислушиваясь к безжизненному будущему и не ощущая в нем никаких следов обугленных манов.

В радиодиапазоне тоже ничего не ощущалось. Никаких ответов, ни каких голосов слышно не было. Он был холоден, пуст и напряжен в своей пустынности. Но слабые завихрения течения времени подсказывали Виктору, что оставаться на открытом пространстве довольно опасно. Нужно стучаться в ворота крепости. Даже такой ненадежной, какой являлась сейчас "Лунная Республика".

В самом же, когда-то летающем, фортификационном сооружении, Кала с Русланой никак не отреагировали на появление Арданьяна. Даже не повернулись к нему. И ни о чем не спросили. Только прервали какой-то свой быстрый разговор, и это показалось Виктору немного странным. А они уже замерли возле командного пульта и только в фигуре девушки, наклонившейся к мерцающим индикаторам, чувствовалось тщательно скрываемое напряжение. Это что еще за тайны обратной стороны Луны?

— В чем дело? — спросил Арданьян, словно капли, стряхивая с себя гаснущие искры селайтовой оболочки: он настолько быстро влетел в рубку, что не только его команда, но и его организм не успел толком отреагировать на изменение окружающей среды. А лайстоны с некоторого времени в этом процессе задействованы не были.

Кала, в конце концов, с тихим жужжанием развернула корпус к Арданьяну и уже замигала было своими фотоэлементами, намереваясь доложить обстановку на передовой, но Руслана опередила ее. Что ж, случаются иногда моменты, когда нервная система человека каким-то странным образом начинает действовать значительно быстрее всех электронных схем, вместе взятых.

— Господи! — беря себя в руки, резко, хотя и несколько наигранно, рассекла Барбикен синтезированный воздух. Но внезапно, словно слепая, быстрыми, почти неуловимыми, движениями ощупала лицо Арданьяна. — Живой! — Беспокойство ее было совершенно неподдельным. — Ты так моментально исчез из зоны обстрела, что я не успела ничего сообразить. — Виктору показалось, что в голосе Русланы проскользнули какие-то фальшивые нотки. Проскользнули и исчезли. — Предупреждать же надо!

Действительно, предупреждать корабль о том, что он до самой допустимой грани ввинтился во время, Виктор не стал. Но Кала с ее реакцией не могла не видеть всех его передвижений. И ничем не успокоила Руслану!

Арданьян приоткрыл было рот, чтобы высказать все, что думает по этому поводу, но робот уже перебивал его, включив все свои динамики. Словно свой внутренний голос заглушить хотел.

— Масса Виктор, — ревел он, — пока мэм вычисляла ваше местонахождение, я обратила внимание на показание радаров. Прошу вас взглянуть. Можно утверждать с точностью до девяносто одной целой и восьмидесяти сотых процента, что нас обкладывают по периметру с помощью такотанов.

— Как такотанов?! — удивление Виктора было настолько велико, что он мгновенно забыл обо всех своих недоумениях, а Руслана испуганно отпрянула от его вскинутых рук.

А юноша уже каким-то непостижимым образом оказывался возле пульта, к чему-то прикасался, что-то передвигал, вглядывался во что-то, и его изумление окостеневало хмурой озабоченностью.

— Действительно, обкладывают, — скрипнул, в конце концов, он зубами. — По всем правилам. И, самое интересное, что все пятеро из оставшихся такотанов. Четверо по незамкнутому пентагону, а пятый на нуме — с пушками на борту, надо полагать — замыкает фигуру. Все пятеро. Кроме тех двоих, которых мы потеряли во время первого штурма комплекса. Но такого быть не может!..

— Почему? — вмешалась Руслана, втискиваясь в узкую щель между плечом юноши и металлической обшивкой робота.

Ответил ей именно он:

— Понимаете, мэм, такотаны — это ведомые металлоидные андроиды. Сами по себе они работать не могут. Только во взаимодействии с биополями. В комплексе их оставалось пятеро. Четверо работали с манами и один, — маленькая голова Калы неуверенно качнулась в сторону Арданьяна, — с массой Джоном. Как вы видели, все маны расфиксированы, а масса Джон…

— Ну, не могут же ими управлять призраки! — резко взмахнул рукой Арданьян, чуть не ударив кулаком по пульту. — И всеми пятью сразу!

В рубке наступила тишина, ничем не отличающаяся от миллионнолетней лунной.

— А… — попыталась нарушить ее Руслана, неуверенно повернув голову к юноше, — а нельзя задействовать одного андроида, чтобы через него управлять другими? Ну, как по цепочке?

Сказала и покраснела. А Виктор бросил на нее быстрый заинтересованный взгляд:

— По цепочке, говоришь?.. А что? Можно, наверное. Мы как-то об этом не думали — потребности не было. Но… Но тогда все они будут действовать, как одинаковые куклы. Впрочем, если скорость передачи команд увеличить до неимоверности, то… То для этого нужен нечеловеческий мозг. И, в любом случае, должен быть такотан, на котором замыкаются все команды. Где этот мозг?.. Где этот такотан?..

Второй сеанс лунной тишины был более продолжительным и более напряженным. На экранах радаров четыре искристых точки и одна, ограниченная матовым мутным прямоугольничком, замыкали свое построение вокруг "Лунной Республики". Минут через пять пентагон должен был замкнуться. И после этого покинуть его границы без серьезных повреждений было бы очень проблематично.

За спиной Виктора раздался какой-то шорох, напоминающий звук удаляющихся осторожных шагов, но он не обратил на него внимания, занятый совершенно иным. Не менее быстро, чем во время недавней схватки с манами, Арданьян перебрал в уме все варианты поведения такотанов. Все они сводились к одному. Если догадка Русланы верна, то необходимо было вычислить центрового андроида. Лезть в драку сразу с пятью единицами было бессмысленно — это вам не маны. А ведь даже с ними он провозился более двух часов. Да и про вооружение нумы забывать нельзя.

— Слушай, Руслана… — вышел Виктор из оцепенения, поворачивая голову к девушке.

И пораженно застыл. Ее не было рядом с ним.

Более того, с противоположной стороны не было и Калы. Их вообще не было в командной рубке. Это что такое!?.. Нашли время без предупреждения по кораблю шастать!

— Кала, — тихо позвал Виктор в микрофон, боясь оторвать глаза от пятиугольника, сжимающегося на экране радара. Ему никто не ответил. — Руслана! — повысил он голос.

Звуки исчезали, раскатываясь из динамиков по помещениям "Лунной Республики", так же, как исчезла в них небольшая команда Арданьяна. И явно не собирались возвращаться даже в виде слабого эха.

Упругая волна тревожного непонимания потащила Виктора в бездну паники. Что происходит?!

— Ка-а-ала!!! — расплескал Арданьян электромагнитными волнами голубую тину радиодиапазона, бросив в него мощный импульс растерянного крика.

Тина упруго всколыхнулась и медленно, словно трясина, начала принимать свое привычное положение. Никто не ответил Виктору. Только по колеблющейся плоскости радиопространства прошла какая-то рябь да в уши начал просачиваться тихий стрекот: такотаны явно готовились к атаке. А это означало, что нужно собраться, нужно выкинуть из головы все лишние мысли, что эмоциям не должно быть места в боевой машине, в которую стремительно превращался Арданьян.

Две еле уловимые искры скользнули по левому верхнему углу экрана. Скользнули и пропали. Маккольн был рядом. Рядом?.. Что такое "рядом"?.. Маккольн был скоро. Совсем скоро. Через несколько минут одного из такотанов. Но, какого? Все они существовали в одном времени. А пространства Виктор не воспринимал вообще. Неужели все-таки это было платой за инификацию?

Арданьян попытался сосредоточиться еще больше. Маккольн сосуществовал со временем комплекса. По крайней мере еще с полчаса. А потом… Но сейчас не это главное!..

В самый последний момент Виктор успел таки прикоснуться к сенсорам затворов плазменных пушек, окутав "Лунную Республику" облаком плазмы. И это спасло корабль от залпа нумы. Он только тяжело вздрогнул всем корпусом, но, вроде, остался невредим. На очень короткое время невредим, правда. Потому что одновременно с окончанием залпа, сквозь слабеющее защитное плазменное поле "Лунной Республики", по ее обшивке хлестнули, настроенные на полную мощность, лучи четырех ручных плазмеров, вделанных прямо в конечности такотанов. А нума в это время концентрировалась для очередного выстрела. Началось, в общем.

Корабль вибрировал каждым своим стыком, напоминая со стороны, как заметила бы Руслана, украинскую писанку[23] с постоянно меняющимся световым узором. Внутри корабля узоров не наблюдалось. Внутри корабля все шаталось и тряслось, грозя сорваться со своих мест и рассыпаться деталями да обломками деталей по всем его помещениям. Самопроизвольно открывались и закрывались двери отсеков, по стенам пробегали зеленоватые разряды, а в самом воздухе метались искрящиеся образования, напоминающие шаровые молнии. Даже в наиболее защищенном месте "Лунной Республики" — командирской рубке — находиться было довольно сложно. Что уже говорить о слабо защищенных переходах. Где же Руслана с Калой?..

Виктор только на мгновение отвлекся на постороннюю мысль, и сразу же чуть было не пропустил очередного спаренного выстрела, направленного в район шлюзовой камеры. Вообще, как он понял, острие атаки было направлено именно туда: Маккольн хотел вскрыть корабль, словно консервную банку. Все это время его стремительно изменяющееся биополе, будто встревоженная змея, ускользало от гоняющегося за ним биополя Арданьяна. Про их схватку речи не шло. Речь шла про их соприкосновение. Хотя бы мимолетное. Позволяющее, однако, вычислить центрового такотана.

Эта гонка по пересеченной местности — пересеченной необходимостью ежесекундной защитой корабля — не позволяла Виктору перейти от обороны к нападению: осажденный корабль только огрызался, как загнанный в ловушку, напоминающий овеществленный сгусток ярости, зверь.

Вот!.. Виктору показалось, что он, наконец, уловил неясный обрывок чьего-то биополя. И сразу же потерял его. Боже! Да кто же такой этот Маккольн? Не может, не может работать обычный человеческий мозг с такой быстротой!.. Стоп! Куда был направлен вектор последнего сигнала? На нуму?.. Нет, вряд ли. Сам Виктор никогда не усадил бы центрового такотана на острие атаки. Это выглядело бы чересчур очевидным. Нет, центровой находится среди четверки, прорывающейся к шлюзу. К шлюзу!..

Арданьян даже вздрогнул, быстро пробежав по всем, зарегистрированным компьютером, координатам передвижения андроидов. И по времени координации их действий, зарегистрированных его мозгом. Так… Вот этот, находящийся в сорока градусах к северу от корабля, всегда на несколько метров находится ближе к стенке шлюза. И на несколько сотых секунды быстрее координирует свои перемещения. Неужели?!..

Времени на раздумывания не было. Сконцентрировав залп нескольких пушек — на малой мощности, но нескольких! — Арданьян ударил по подозрительному такотану, одновременно сделав такой командный выверт, за который родители его никогда бы не похвалили. За несколько мгновений до плазменного контакта он со всего разгона ворвался в электронные схемы андроида с ужасом убеждаясь в том, что, действительно, запретительные команды тут не сработают: кто-то перенастроил такотана. Поэтому он отдал ему разрешительный приказ: разрешил ему замыкать все внешние команды только на себя, не переподчиняя их другим андроидам.

Виктор ощутил, как яростно всплеснулось чье-то биополе, пытаясь перенестись к ближайшему такотану, но… Но было уже поздно. Строенный залп вздыбил лунный грунт, растворяя в его клубах гаснущую искорку расплавленного механизма, а четверо оставшихся андроидов замерли вокруг корабля безжизненными марионетками с порванными и перепутанными нитями. Для их оживления кое-кому потребуется очень длительное время, направленное на регенерацию электронных связей. А он, Арданьян, этому кое-кому такого времени ни за что не даст.

Впрочем, этот кое-кто мыслил точно так же, как и Виктор.

Арданьян только-только хотел расслабиться, связаться, в конце концов, с Калой, выяснить причины ее с Русланой непонятного бегства с командного мостика, проверить, наконец, как чувствует себя Тресилов, запертый в медицинском блоке, но… Но его остановили непонятный изменения, начинающие происходить на экранах радаров и замеченные им буквально краем глаза. А вторым краем он различил мужскую фигуру, несколько неуверенно замершую на пороге сектора управления "Лунной Республики".

Прорвавшее плотину собранности, время хлынуло сквозь нее и забурлило двумя пенистыми потоками. В одном из них трясущийся — от возбуждения или от страха? — Тресилов вгонял медицинский скальпель в незащищенную спину Виктора. Во втором "Лунную Республику" накрывала тяжелая ртутная волна, взламывающая — или растворяющая? — стенки шлюзовой камеры.

Второй поток протекал немного дальше во времени. И поэтому Арданьян, совершенно не готовясь к этому, прямо с места прыгнул в сторону — на стенку рубки и, оттолкнувшись от нее обеими ногами, огромной стрелой полетел сквозь ослабленное поле лунного тяготения на Тресилова, действительно сжимающего в руке поблескивающий медицинский скальпель. Наверное, от недавней встряски, полученной кораблем, двери медицинского блока открылись, освободив своего пленника. А найти там инструмент было совсем не сложно. Все остальное — дело техники.

Однако Виктор был лучшим техником. Именно поэтому еще через мгновение скальпель жалобно звякнул далеко в стороне, рука Тресилова безжизненно заболталась в воздухе, а его лицо исказила гримаса боли и изо рта вырвался не то громкий стон, не то приглушенный вскрик. А Виктор, не останавливая движения, уже добивал противника, и тот отлетал вслед за скальпелем, бесформенным мешком застывая под стеной рубки.

Ч-черт!.. Где же Руслана с роботом?!.. Никакого тебе прикрытия!

— Ка-а-ала! — снова заметался по радиодиапазону, словно плывущая змея по поверхности заиленного пруда, крик Арданьяна.

В ответ не раздалось ни единого отзвука. Все это становилось не просто странным, а каким-то угрожающим. Не могли же они просто перепугаться и бросить Виктора на произвол судьбы! Ладно, Руслана… Но Кала! Впрочем, и про Барбикен думать так не хотелось. Да и разбираться со всем этим снова было некогда, поскольку второй временной поток начал приобретать размеры цунами. Впрочем, относилось это не только к нему.

Экраны радаров — от краев к центру — затягивались странной мерцающей изморосью, а радиодиапазон начал наполнять, не менее странный, нарастающий шорох. Словно недавняя змея, плывущая через пруд, выбралась на берег и заскользила в неведомом направлении по сухим прошлогодним листьям. Направление, однако, в котором она передвигалась, было вполне "ведомо": конечной его точкой была "Лунная Республика".

Виктор отвел взгляд от экранов радаров, мельком взглянув на неподвижного Тресилова, повернулся к экранам внешнего обозрения и… оцепенел.

На них было видно, как скатывалось со склонов гор, выползало из ложбин, просачивалось сквозь лунную поверхность, растекалось по ней, нечто ртутное, тяжело колышущееся, вздыбленное тяжелой волной кольцевого передвижения и смыкающееся вокруг "Лунной Республики".

Хортов было сотни. Тысячи. Десятки тысяч. Казалось, они собрались тут со всей Луны для того, чтобы похоронить под своей немыслимой, тупо шевелящейся массой не только надежду на освобождение корабля, но даже малейший намек на ее былое существование. Вместе с Виктором Арданьяном. Вместе, с неизвестно куда исчезнувшими, Калой и Русланой Барбикен. Даже вместе с обездвиженным телом Олега Тресилова.

— Ка-а-ала!!! — в третий раз завопил Арданьян, понимая, что ни она, как и никто другой, помочь ему не в состоянии.

Впрочем, кое-какая, пусть и довольно зыбкая, надежда оставалась. Из кольца ртутного вала, окружившего корабль, начал вырастать какой-то отросток, сложенный из тысяч, хмуро поблескивающих, хортов и быстро превращающийся в щупальце, протянутое к району шлюзовой камеры. Виктор в очередной раз убедился в том, что сам корабль уничтожать не хотели никоим образом. Просто его в очередной раз пытались вскрыть. И в том, кто стоял за этим желанием, у Арданьяна не было никакого сомнения.

Можно было, конечно, сконцентрировать всю оставшуюся энергию и перепахать все окружающие окрестности залпом бортовых пушек, срывая горы, перемешивая породу с расплавленными телами хортов и… И снова же играя по правилам, придуманным Маккольном. То есть, полностью открыть "Лунную Республику" обстрелу лунного Архимеда.

Арданьян даже зубами заскрипел, проклиная себя за то, что все последнее время сдерживал себя, не позволяя вновь приобретенной, неожиданной и пугающей его, способности к темпоральному предвидению полностью овладеть им. Да, он боялся этого. Ведь на такие последствия никак не рассчитывали ни он, ни его родители, когда ставили опыты по генетической корреляции селайтовых полей. А сейчас он мог превратиться в механическую игрушку в руках грозных и непонятных ему сил. Сил, без преувеличения, вселенского характера. Однако теперь, когда он остался совершенно один, когда самые близкие из всех, остающихся на этой планете, существ почему-то бросили его, когда то, что осталось от отца и мамы, было подчинено злобному и нечеловеческому, в своей злобности, разуму… Теперь терять ему было нечего.

И, словно с отвесного обрыва в бушующий штормовой океан, Виктор бросился в нечто, ранее бесплотное и бестелесное, ранее реально не существующее. В то, к чему кем-то для собственного умственного удобства был прилеплен ярлык "время". В то, в чем не существовало ни координатных осей, ни расстояний между ними. Не было дна и не было берегов. Не было формы. А содержанием был гольфстрим событий, омывающий неподвижное, словно огромный континент, тело Арданьяна. Событий, в которых каждая частица материи была одновременно и самим этим вязким океаном, и исчезающе малой каплей в нем. В океане протоплазмы. И эта протоплазма всего прошлого и всего будущего упругой волной протекала сквозь пористое, и окаменелое, и растворяющееся, никогда не знавшее пространства, тело Арданьяна.

Он не мог сдвинуться с места. Потому что его, места, не существовало в этом мире. Однако он мог — он чувствовал это! — изменять скорость потока, дробить его не бесчисленное количество струй, переплетать их по иному, по-своему, направляя в разные стороны. Только вот того, где произойдут эти самые изменения направлений, в каком месте огромной вселенной это случиться, ему не дано было знать. Они, эти изменения, могли касаться и чьего-то, взорванного от перенапряжения, сердца, и, разметавшегося взрывом сверхновой, Солнца: самой близкой звезды, уже миллионы лет сжигающей и родную Луну, и непонятную Землю. Эти изменения могли коснуться даже соседней галактики, начавшей вдруг всей своей невообразимой массой сталкиваться с иной галактикой. С его.

Виктор дернулся и попытался вынырнуть из той немыслимой глубины, куда затягивал его круговорот времени. Он забился всем телом, с ужасом ощущая, как от его судорожных движений где-то рушатся муравейники многоэтажек, взорванных террористами, как где-то умирает от СПИДа ребенок, так и не узнавший любви, как где-то небольшие кометы, мчащиеся к Земле, превращаются в смертоносные многомиллионотонные астероиды. И все это никак не уравновешивалось тем, что где-то кто-то вглядывался в глаза любимой, уже живущие новой жизнью, что где-то вырастали новые прекрасные города, что где-то кто-то засыпал, уронив голову на законченную рукопись нового великого открытия. Все это не уравновешивало друг друга. Все было по тупому случайно и по случайному тупо, завися от его, Виктора Арданьяна, случайных движений.

Весь объятый каким-то первобытным ужасом, Арданьян прекратил всякие попытки выбраться из потока времени. Океан превращался в трясину, медленно затягивающую его в себя и переваривающую его живое тело. Виктор не умирал. Виктор становился бессмертен. И это было ужасно. И еще он боялся сделать малейшее движение, чтобы окончательно не разрушить эту смертную вселенную. Он не мог, не хотел, не имел права противопоставлять свою жизнь ее существованию.

Он уже почти полностью смирился с последствиями своего неразумного поступка, но вдруг какая-то свежая струя легонько коснулась его разъеденного тела. Он различил в ней что-то очень хорошее. Очень доброе. И очень светлое.

Прислушался.

Руслана.

С этой струей переплелась другая, более упругая, более плотная и настырная, бьющаяся в его мозг, словно прибой в отвесный берег.

Кала, понял Виктор.

Они были рядом и одновременно неизмеримо далеко. Где-то на краю вселенной. А, может быть, и за ее пределами. Особенно касалось это Русланы. Но они были одновременны с ним. И именно это единство попробовал использовать Виктор, осторожно, по секунде, вытягивая свое тело из трясины времени. Тело, покрытое копошащимися пиявками, на которое распалось существование Маккольна, тоже единовременного с ними, но странно чуждого этому миру.

Однако Виктор попытался пока не думать о нем, весь настроившись на, еще очень слабенький, но уже невыразимо живительный поток Русланы. И Калы.

— Масса Виктор, масса Виктор, отзовитесь! — больно ворвалось в ободранные до барабанных перепонок уши. — Отзовитесь, масса Виктор! Я вас не слышу!

— Виктор, Виктор! — это уже Руслана. — Что происходит? Где вы? Что с вами? Отреагируйте хоть как-нибудь!

— Тут я, — приходя в себя, слабо всплеснул радиодиапазон своим голосом Арданьян, — тут. В корабле. Все нормально. Вы-то куда исчезли? Я уже волноваться начал, а тут еще…

И он осекся, бросив взгляд на экран обозрения.

Вздыбленной, угрюмо поблескивающей свинцом, волны хортов на нем, как не бывало. Последние их капли растекались по перепаханному дну котловины, исчезая в угольных тенях близлежащих скал.

Эт-то что такое?! Арданьян хотел было смахнуть со лба выступившие капли пота, но руки его остались неподвижны. Он взглянул на них и с каким-то равнодушным отупением согласился с таким положением дел: руки его были плотно примотаны к телу прозрачным скотчем. А сам он надежно зафиксирован в командирском кресле. Ухмыляющийся Тресилов стоял немного сбоку и поигрывал стволом плазера. И где только взял его?..

— Слава Богу! — бился в ушах голос Русланы. — Виктор! Срочно покидайте "Лунную Республику"! Туда идет Маккольн. Мы с Калой захватили комплекс и поставили ему ультиматумом то, чтобы…

Индиговую толщу радиодиапазона внезапно затянуло, стремительно густеющим, черным туманом, в пелене которого растворилась, быстро затихая, скороговорка Барбикен. И наступила тишина.

Ее нарушили размеренные тяжелые шаги в коридоре. На пороге рубки появилась чья-то гибкая фигура в чешуйчатом зеленом скафандре. За нею угадывался искореженный силуэт Керчака.

— Здравствуй, ну, Арданьян, — словно сквозь вату услышал Виктор, еще не отошедший от стремительного перехода от радиодиапазона к звуковому. — Встретились вот и.

И, сделав шаг через порог, какой-то механической походкой, человек подошел к креслу Виктора, полностью перекрывая ему как обзор, так и блокируя весь радиодиапазон. Арданьян впервые видел так близко спасателя "Тайги", очень быстро переквалифицировавшегося в завоевателя Архимеда. Раньше они все больше издалека переругивались. Он взглянул ему прямо в глаза и с какой-то внутренней дрожью наткнулся на иглы микроскопически маленьких зрачков, которые словно зарастали свинцово-серой радужной оболочкой. Довольно необычные глаза были у Дэна Маккольна.

А тот уже в улыбке разлеплял рот, приоткрывая ряд тускло-серых, похожих на металлические, зубов.

— Хорош! — выдохнул. — А связан, зачем ты? Непорядок. Олег, — повернулся он к Тресилову, — гостя развяжи нашего.

Тот, тоже как-то механически переставляя ноги, словно передразнивая своего командора, подошел к связанному Арданьяну и начал отдирать трещащий скотч. Со своей перебинтованной головой и каким-то отсутствующим взглядом был Олег Анатольевич похож на свежеиспеченного зомби. Да и приятели его…

Виктор бросил на них быстрый взгляд. С Маккольном все было более-менее ясно. Изуродованный Керчак напоминал почему-то его искаженную тень. Виктор попытался найти в его чертах хоть что-то, напоминающее черты отца. Или матери. Но на это не хватало никакой, даже самой изощренной, фантазии. Арданьян едва сдержал тяжелый всхлип. Потому что веяло от всей компании какой-то потусторонностью. И неестественностью существования даже в этом, битком набитым механизмами и электроникой, мире.

— Хорошо и вот, — бросил Маккольн, наблюдая за тем, как Арданьян растирает затекшие руки. — Славненько вот и. Давно поговорить хотел с тобой. В обстановке непринужденной.

— Чтоб в мыслях наших не было тумана, скажи-ка мне, что с Калой и Русланой? — все еще встряхивая запястья, поднял лицо Виктор и осекся, увидев свое отражение в одном из выключенных экранов.

Вернее, свои глаза, которые странным образом начали напоминать глаза Маккольна. Только зрачки их, наоборот, были расширены до невозможности и окольцованы, исчезающе малой, радужной оболочкой.

— С Русланой, Калой и? — не обратил внимания на его смятения Маккольн. — Так ничего не знаешь ты? Послал их не ты это?

— Куда?

Маккольн своей механической походкой проковылял из конца в конец рубки.

— Интересно. Врываются существ двое — белковое одно, другое механическое и — в комплекса сектор командный, взорвать обещают его. Не покинем мы его если. Обещают серьезно очень. Убедительно. Шахидки как какие словно. Керчак даже разволновался вот, — повернулся он к искореженной фигуре.

— А как не волноваться? — хмуро буркнул киборг, подходя к пульту и с интересом изучая его. — На тебя ступор какой-то напал, а Кала возьми да и сбеги. А потом возвращается с девчонкой этой, никаким командам не подчиняется, грозится себя взорвать вместе с комплексом и с подругой своей. А подруга эта не сопротивляется совершенно. Поддакивает только. Терять, мол, ей нечего. Да и сам комплекс как-то странно себя вести начал. Что тут делать? Пришлось подчиниться.

"Так, — сообразил Виктор, — пока я воевал с манами да такотанами, полностью сосредоточившись на этом, Руслана с Калой решили не мешать мне. А попробовали решить задачу кардинально. То есть, комплекс захватить решили. Наверное, воспользовались тем ходом, который проделали хорты, освобождая Калу. Вот ведь сумасшедшие!.. Интересно, а что это за ступор был у Маккольна?"

Интересно, конечно, но вслух Арданьян спросил про другое:

— Чтоб не взрывать фундамент стен, чего хотелось им взамен?

Маккольн приоткрыл было рот, но Керчак опередил его:

— А чтоб мы комплекс покинули и на корабль перебрались. В то же время Виктор Арданьян должен был поступить с точностью до наоборот. Наше счастье, что мы все варианты быстро просчитали да согласились быстро на все их условия. И когда узнали от Тресилова, что Виктор в кому какую-то впал, находились уже на подходе к кораблю. Остановить нас уже никто не мог. Не успевал просто. Так что, обстоятельства изменились и теперь мы немного по-другому разговаривать станем…

Только сейчас Арданьян бросил взгляд на декоративные часы, висящие над входом в рубку. "Странно, — мелькнуло у него, — существу, обладающему властью над временем, необходима помощь прибора, тупо отсчитывающего его течение, для того, чтобы узнать, что схватка с такотанами была шесть часов назад. Да, за этот срок многое могло произойти".

А Маккольн внезапно наклонился, приближая свои слепые глаза к лицу Арданьяна. И тот с ужасом заметил, что зрачки на них вообще почти исчезли, заросли поблескивающими ртутными бельмами.

— Ты да? — тихо спросил Дэн. — Тоже это ощутил? Прикоснулся тоже? Было это что?

И Виктор как-то сразу понял его.

— Там нет людей, нет островов… Лишь океан без берегов, — так же тихо, словно боясь кого-то спугнуть, прошептал он в ответ.

Ртутноглазое лицо Маккольна приняло задумчивое — очень задумчивое! — выражение.

— Было у меня по-другому. Берега одни. Разбегающиеся вечно стенки пузыря мыльного. В кристаллы потом превращающиеся. Меня на части разрывающие. На молекулы. На атомы. До бесконечности. И я бесконечным был. Больно это. Страшно. Что бесконечно потому. Бесконечно. Времени отсутствие — бесконечность. Отсутствие…

Внезапно Маккольн вздрогнул всем телом. Внезапно всем телом вздрогнул Арданьян.

Они поняли.

Они уставились друг на друга, замерши, и боясь расплескать неосторожным движением… Один — время, другой — пространство.

— Та-а-ак, — через длинную, словно вечность без пространства (или бесконечность без времени), минуту, выдохнул Маккольн. — Вот оно что, брат. Брат, оно что вот. Двое нас. Друг погибнем без друга. Уйдет в себя каждый. Пропадет. Сгинет. Но объединиться если… Если объединиться…

Он обвел взглядом, моментально ставшее тесным, пространство командной рубки с догорающими угольками индикаторов пульта, с втиснутой в него изуродованной фигурой Керчака, с недоуменно застывшим Тресиловым, и снова наклонился к Виктору.

— Здравствуй, брат. Здравствуй, половинка Бога. Ничто теперь нас не остановит. Мир. Наш. Весь. Теперь, брат, здравствуй!..

Арданьян, чуть не выпав из кресла, отпрянул от него. А после короткой паузы вскочил на ноги и моментально был отброшен к стене сокрушительным ударом Керчака. Тот, оказывается, был настороже.

А Маккольн был разъярен.

— Ты! — оскалил он железные зубы в сторону кибернетического урода. — И ты! — поворот головы к Тресилову, который с тупым видом поигрывал стволом плазера. — Никому к Арданьяну не прикасаться! Вы мизинца его не стоите со всей планетой паршивой этой.

Неизвестно, как Тресилов, но Керчак с такой установкой явно согласен не был. Его перекошенное и озлобленное лицо стало еще более перекошенным и озлобленным.

— Парень, между прочим, мой, — заурчал он. — Я много лет его организм приучал вырабатывать селайтовое поле. И теперь я сам буду изучать все побочные эффекты этого. Даже темпоральные. А ты болен. Ты…

Закончить фразу он не успел, потому что Маккольн, не говоря ни слова, начал стремительно разворачивать свой корпус, а потом… А потом исчез из поля зрения Арданьяна и возник уже возле самого Керчака с плазером в руке, непонятно когда и как вырванным из руки Тресилова. Киборг явно не ожидал такой стремительной реакции, потому что в следующее мгновение распластался на полу, как паук, перекинутый на спину, а к его рассеченному уродливым шрамом лбу был приставлен ствол оружия. Виктор понял, что Дэн воспользовался своей способностью играть с пространством. Так же, как и он сам — со временем.

— Приказ раз еще нарушишь, — скрипел железными зубами Маккольн, — разложу атомы на. Без восстановления возможности.

Керчак только поблескивал красными, словно кровью налитыми, глазками и еще больше кривил, и без того до неимоверности искривленную, физиономию. Тресилов же, внезапно оставшийся без оружия и никоим образом не удивившийся этому, тупо почесывал свою перебинтованную голову. Радиодиапазон оставался блокированным и поэтому, едва уловимый намек на какие-то изменения в нем, мгновенно насторожил Арданьяна.

Очевидно, то же самое почувствовал и Маккольн.

Он отпустил Керчака и слегка повернул голову, вглядываясь во что-то, находящееся рядом с Виктором. Тот проследил за его взглядом и вздрогнул: на экранах радаров снова возникла знакомая кольцевая волна, стягивающаяся к точке, в которой находилась "Лунная Республика". Хорты!.. Очередное нападение хортов!.. И в этот раз, кажется, совсем не запланированное Маккольном.

Подтверждением этого стало внезапное ослабление им блокировки электромагнитного поля. И сразу же в мозг Арданьяна плеснулся знакомый, чуть вибрирующий от напряжения, голос.

— …отпустите его, — говорила Руслана. — Повторяю. Маккольн, если вы не хотите, чтобы хорты просто раздавили корабль, оставив вас без возможности возвращения на Землю, отпустите Виктора Арданьяна. Отпустите его.

Сам же виновник этого ультиматума позволил себе немного расслабиться и почувствовал, как три временных потока — его, Калы и Русланы — очень скоро должны слиться вместе. Но, где?

Дэн почувствовал, что точки пересечения координат под названиями "Кала" и "Барбикен" стремительно приближаются, для того, что бы соединиться с точкой "Маккольн". Но, когда?

Впрочем, изображение, возникшее на одном из экранов внешнего обозрения, давало в некоторой степени ответ на эти вопросы.

В черном небе возникло светлое, быстро увеличивающееся, пятнышко. Оно вытягивалось, вытягивалось, принимая очертания летящего робота, на спине которого застыла, окутанная призрачным мерцанием, полуобнаженная девушка с тяжелым архимедовским плазмером в руках. Вот Кала опалила струей тяжелой плазмы мелкозернистый лунный грунт и осторожно, словно боясь провалиться, опустилась на него. Руслана легко спрыгнула с робота. Позади их угрюмо шевелилась нарастающая стена хортов.

— Вы меня слышите, Маккольн? Немедленно выпустите из корабля Арданьяна. И… И Тресилова тоже. Мне, знаете ли, терять нечего.

Она смотрела прямо в объектив внешнего обзора, а Виктору казалось, что она, слегка прищурившись, смотрит прямо на него. И в глазах ее плескалась злость, тревога и еще что-то совсем непонятное Виктору, и чему еще не было названия в этом мертвящем лунном мире. Но что-то очень светлое, очень доброе. И очень-очень огромное. Размером, наверное, не меньше ужасающего океана времени. Однако утонуть в этом океане, в этом "что-то", было совсем не страшно. Скорее, наоборот.

Сбоку, в угловом поле зрения Арданьяна, возникла фигура Маккольна, замершая рядом с ним, и профиль его лица с поджатыми, но презрительно искривленными губами.

— С нами хотите померяться силами вы? — бросил он в пространство. — С нами, могут с галактиками которые играть? Попытайтесь. Сейчас выйдем мы, Барбикен мисс. Керчак, — повернулся Дэн к киборгу, скосившему глаза куда-то в сторону. Словно задумал он что-то. — Керчак, на борту остаешься. Олег, — поворот к оплывшей фигуре Тресилова, — скафандр одень иди. С нами пойдешь. Просит дама. Сейчас маленькую произведем демонстрацию мы. Не правда ли, брат?

— Правда, правда, — не стал разубеждать его Арданьян.

Они вышли на зернистую плоскость лунной поверхности, напоминающую чем-то, засыпанную свежим песком, поверхность античной арены, подготовленную рабами для последнего боя гладиаторов. Зеркальноголовые, затянутые в чешуйчатые комбинезоны Тресилов с Маккольном и светящийся, почти полностью обнаженный, Арданьян. Почти такая же, гибкая и мерцающая, фигурка Русланы замерла метрах в пяти-шести от них рядом с черным утесом корпуса Калы. Вокруг, куда не кинь взгляд, полностью закрывая собой горизонты, шевелилась ртутная стена хортов. Чем еще больше усугубляла впечатление арены, окруженной вздымающимися рядами зрителей, закованных, почему-то, в поблескивающие рыцарские доспехи.

— Маккольн, — по-прежнему напряженно произнесла Руслана, направляя ствол плазмера в сторону более плотной чешуйчатой фигуры, — вас я не вызывала. Вы — свободны. Виктор, ты как?..

— Да, свободен я, — вдруг заревел Маккольн, не давая Арданьяну ответить на вопрос Барбикен, и резким движением срывая с головы зеркальный гермошлем.

Тот замедленно, как в кошмарном полусне, упал на реголит, растекаясь бликами отраженного света, и покатился к ногам Русланы, ошеломленно уставившейся на Маккольна: не каждый день люди совершают самоубийство таким изощренным способом. Впрочем, через несколько длинных секунд — или коротких вечностей? — стало понятно, что суицидом тут и не пахло.

Маккольн медленно повертел головой, словно разминая затекшую шею, и искорежил лицо своей металлической улыбкой. Само же оно посуровело и немного заострилось, но оставалось пока вполне живым. Приобретя, впрочем, очень резкие черты, в отличие от, немного размытого мягким селайтовым сиянием, лица Арданьяна. Или Русланы.

Сказать, что те были поражены, значит не сказать ничего. Даже Виктор, многое уже понявший, не ожидал такого. Что же говорить про Барбикен? А то, что почувствовал, остающийся неподвижным, Тресилов, было уже совсем непонятно. Маккольн медленно обвел их слепым взглядом и вдруг откинул голову, задирая свою окаменевшую рожу с ртутными бельмами глаз к выжженному до угольной черноты небу.

— Не ждали? — хрипло захохотал он. — Думали, нужен мне воздух ваш, припасы ваши? Ваша энергия? Плевать да мне на это все! Я — Бог почти! Сгинет Луна эта пусть, Земля ваша взорвется пусть, а жить я буду и перемешивать бесконечность эту! И не один. Потому, что теперь двое нас. Непобедимых. Вечных и бесконечных. Существовать в этой вселенной чему и как по-своему решающих. Правда, брат?

И он повернулся к Виктору, черные глаза которого уже стали сплошными провалами зрачков. Руслана тоже взглянула на него и, непроизвольно вздрогнув, слегка опустила ствол плазмера.

Но этого было вполне достаточно для того, чтобы Тресилов внезапно сорвался с места и бросился к ней зеленым зигзагом. Для того, чтобы он выбил оружие из рук девушки и бросил ее саму на наждак грунта.

Кала гуднула было встревожено, разворачивая к ним свой корпус, но внезапно на мгновение замерла, а потом начала поворачиваться в совершенно иную сторону. В сторону "Лунной Республики", по отвалившейся скорлупе люка которой скатывалось паукообразное тело Керчака, размахивающее всеми своими конечностями и что-то невнятно орущее Маккольну. А тот не считал за нужное обращать внимания ни на него, ни на Калу, ни даже на дерущихся землян, гипнотическим взглядом уставившись на посуровевшее — словно селайт с него смыли — лицо Арданьяна.

Над всем этим неуверенно балансировала почти отвесная стена хортов, грозящая в любой момент обрушиться вниз, погребая под собой и корабль, и роботов, и людей. Если таковые здесь еще оставались. В чем, к примеру, Арданьян уверен совершенно не был.

— Тот, кто себя понять не смог, скорее — идол, а не Бог, — презрительно бросил он, скашивая глаза на то, как Руслана юркой светящейся ящеркой выскользнула из-под Тресилова. А потом отбросила ногой далеко в сторону упавший плазмер и, переборов растерянность на полном серьезе вступила в драку со своим замдиректора. Хорошо вступила. Со знанием дела. Помощь пока ей не требовалась. — Ты — Бог? — повторил Виктор. — И я — Бог? Не надо Дэн словесной каши, ведь понял ты уродство наше. Я — неудачный опыт и не боле, а ты… По-моему, ты просто болен. Ты напоминаешь мне старого, еще чисто механического исполнения, хорта, инфицированного с полвека назад вирусом лайстона.

От особого удачно проведенного удара Русланы Тресилов отлетел метра на три и противники оказались на равном расстоянии от упавшего плазмера. Многокилограммовый корпус Калы, быстро ускоряясь, скользил на встречу бегущему Керчаку, явно собираясь брать его на таран. К тому, что творилось в радиодиапазоне, никому не было времени прислушиваться. Так же, как и к вечности, перемешанной с бесконечностью.

— Вирус? — окаменевшее лицо Маккольна потеряло способность к выражению удивления, но подобные нотки в его голосе проскользнули. — Вирус все-таки?!..

— Не знаю. Предполагаем, что лайстоны — это нечто вроде огромных вирусов, а не природные образования, обладающие, к тому же, каким-то странным сознанием. Но я знаю так же, что раньше "заражению" подвергались только механизмы. Те же хорты. Но ты же не был механизмом до посадки на Луне, Маккольн?

Вдалеке Кала со всего разгона столкнулась таки с Керчаком. Только искры в разные стороны полетели. Тресилов провел неплохую подсечку, и уже Руслана отлетела к шевелящейся ртутной стене. В памяти Дэна промелькнуло детство с встроенным ментоусилителем, обращению с которым его обучал доктор Блейк. Вспомнилось нападение чего-то, поразительно напоминающего хорта, в затопленном комплексе каких-то сумасшедших ученых.

Оно, это существо, как оказалось в последствии, полностью перестроило его костную систему, добавив, впрочем, телу Дэна и реакции, и сообразительности. Вспомнился внезапно и случайный порез об острую грань осколка лайстона уже здесь, на Луне. Вспомнились и его догадки, чуть было полностью не высказанные Тресилову. Нет!.. Нет!!! Этого не может быть!..

— Не знаю, как это произошло, — продолжал между тем Арданьян, тщательно следя за своей речью, чтобы не сбиться на стихотворное изложение (очень уж это ему не нравилось последнее время), — но сейчас ты, Маккольн, почему-то напоминаешь мне совсем не Бога. А хорта-переростка. Эдакую ржавую и тупую железную крысу.

Дэн за своей речью не следил. Он был просто перепуган. Может быть, впервые за пару десятков прошедших лет. Именно поэтому звериный рык, тяжелым комом скапливающийся в горле Маккольна, гнойным нарывом выплеснулся наружу:

— Не-е-ет!!! — заорал он, хватая своей металлоидной рукой горло Арданьяна и разрывая его своими ногтями, стремительно превращающимися в когти. — Нет!!! Врешь ты!…

Виктор захрипел, изо всех сил ворочая головой и понимая, что никак не сможет освободиться от этой железной, в прямом смысле, хватки.

Кала, обхватив своими ручищами Керчака, пыталась, казалось, спрессовать его изуродованное тело до атомарных размеров. А тот, дергаясь и извиваясь, пытался всеми своими четырьмя верхними конечностями дотянуться до блокировки робота.

Руслана, наконец, провела серию коротких быстрых ударов, словно перфоратором впечатывая скафандр Тресилова в стену хортов. Несколько из них, не удержавшись на ней, сорвались вниз, покрывая упавшее тело огромными тяжелыми каплями. А Руслана уже хватала плазмер и с разворота бросала гарпун тонкого луча в сторону Маккольна, одной рукой разрывающего горло Арданьяна.

Сконцентрированная энергия хлестнула по чешуйчатой конечности, перерезая ее чуть выше локтевого сустава. Но вместо фонтана, мгновенно застывающей в вакууме, крови, пораженная Барбикен увидела на сухом срезе искрящиеся наждачные зернинки, памятные ей еще со времен знакомства с первым, раздавленным "Тайгой", хортом. Значит, Маккольн был киборгом?!?

Но того, что означают багровые потеки, стекающие на широкую грудь Арданьяна, Руслана сообразить не успела, потому что ее селайтовую оболочку всколыхнул тяжелый хрип Керчака:

— Отпусти, мясорубка старая! — это относилось к Кале. А потом — ко всем: — Бегите! Дальше, дальше от корабля бегите! Он поставлен на старт. Я поставил! Пусть улетает!.. Нечего ему на моей планете делать! — И внезапно, после короткой паузы, в селайт Барбикен проник тоскливый женский голос: — Виктор, сынок! Беги, беги отсюда. Ты должен остаться жить… Должен… Ты сможешь. Мы с отцом все для этого сделали…

— Мама! — различила Руслана чей-то слабый вскрик. — Мама!… Отец… Вы не сделали. Вы наделали. Как и сейчас… Архимед… Он же встревожен… Сейчас расстрел корабля возможен!

— Ну и что? — трещал скелет — или каркас? — Керчака в объятиях Калы. — Зато никто больше с Земли на Луну не сунется. Не пустим больше никого!

А "Лунная Республика, окутывая все вокруг призрачным плазмоидным светом, начала медленно и как-то грациозно подниматься в перевернутую пропасть неба. Первыми в зловещее мерцание перегретой плазмы окунулись спаянные корпуса Калы и Керчака. Однорукий Маккольн презрительно повернул в их сторону свое каменное лицо. А Виктор, застонав, бросился к Руслане, падая вместе с ней на древнюю лунную поверхность, измазывая ее своей кровью, соединяя с нею свою селайтовую оболочку и защищая ее своим телом от всего пламени этой взбесившейся вселенной.

А вселенная действительно взбесилась. И, стоило "Лунной Республике" выйти из прикрытия котловины, она обрушилась на нее смерчами зеленого огня и вихрями оранжевых протуберанцев. Огромное яйцо аппарата на мгновение замерло, приостановив свое движение, потом рыскнуло из стороны в сторону, вскружилось вокруг своей оси, стремительно наращивая вращение для того, чтобы бесшумно рассыпаться на мириады обломков и огромных пылающих капель. Пламенная стихия ворвалась в котловину не разбирая того, кто здесь неживой, кто живой, а кто живой пока еще. А потом ослепительным вихрем взметнулась над лунной поверхностью, быстро тая в пространстве и небо, нагретое только что до белого каления, начало принимать свой обычный траурный вид.

Кала с Керчаком так и застыли бесформенной массой, по которой еще пробегали слабые искры. Маккольн же за все это время даже не пошевельнулся и не изменил каменно-презрительного выражения своего лица. Под стеной из оплавленных хортов слабо шевелился скафандр Тресилова.

Руслана, вся измазанная кровью Арданьяна, слабеющими пальцами прикасалась к его ранам и вглядывалась в его глаза, начинающие принимать нормальное состояние. Губы ее тряслись. Мелко-мелко.

— Бож-же! Бож-же мой! Ты же живой… Ты же человек, Виктор!.. А я то, дура…

Внезапно Арданьян вскрикнул, вздрогнул всем телом и откатился в сторону от жестокого удара ноги Маккольна. А тот уже стоял над ними, сжимая левой рукой плазмер Русланы:

— Да, человек он. И только потому, Богом что не захотел стать, не захотел бессмертным стать. Образом таким, для Арданьяна мистера сейчас только существует один путь естественный: мертвецом стать.

Черное отверстие дула плазмера вплотную приблизилось к глазам Виктора, в которых снова начинали стремительно разрастаться бездны зрачков. И выхода из этих бездн уже не существовало.

— Позвольте с вами не согласиться, господин Маккольн, — внезапно мягко всплеснулся радиодиапазон и в тело Дэна вонзился ослепительный луч чьего-то плазмера.

Дэн закричал, выворачивая, казалось, этим криком не только себя, но и все внутренности этого, проклятого им самим, мира. Метнулся в одну сторону. Потом — в другую. Но луч крепко-накрепко вцепился в свою жертву и отпускать ее был не намерен. И лишь выжигал, выжигал ее дотла, до пепла, до несуществования.

Поэтому, когда очередная чешуйчато-зеленая фигура скатилась вниз, с гребня волны оплавленных хортов, и выключила, в конце концов, свой плазмер, от Дэна Маккольна остался только обгорелый скелет, больше напоминающий стальной каркас, покрытый черной окалиной.

— Вот и все, — как-то грустно произнес незнакомец, толкая то, что осталось от Маккольна стволом оружия и наблюдая за тем, как оно осыпается и смешивается с зернистым реголитом безжизненного спутника Земли. — Финита ля комедиа. Окончен труд тысячелетий…

А потом повернулся к Виктору и Руслане, настороженно, снизу вверх смотрящих на него. Прикоснулся к чему-то на шее и зеркальность гермошлема начала исчезать, превращаясь в обычную прозрачность выгнутого стекло.

Сначала Руслане показалось, что за этим стеклом ничего нет, и очередная волна испуга хлынула на ее, и так до невозможности перепуганное, тело. Но потом, собравшись и чуть прищурившись, она различила за прозрачной выпуклостью гермошлема чье-то темное, очень темное, лицо. Лицо негра.

— Позвольте представиться, — сказал негр, — Дик Хастон. Ваш, можно сказать, дядюшка. И, по совместительству, карающая десница богини мщения Немезиды.

И он сверкнул широкой, ослепительно белозубой, улыбкой.

5 октября 2002 года, Крысьи острова (штат Аляска, США)

Темнота сверкнула широкой, ослепительно белозубой, улыбкой. Жаль, что ее не мог видеть сам Дик, забившийся в самый дальний уголок гулкого грота, из которого были видны серые, прозрачно-оранжевые по краям, облака. Они распластались над стремительно темнеющими свинцовыми волнами, покрытыми красными, словно гранатовые зерна, вкраплениями отблесков заходящего солнца.

Скоро совсем стемнеет, и пойдут вторые сутки с того момента, как в густом тумане надувная лодка Хастона приблизилась к этому, богом забытому, островку, расположенному на самом краю света. Без преувеличения — на самом краю. Поскольку дальше было только Берингово море, арктические льды, белые медведи да атомные подводные лодки. То ли русские, то ли американские. По-доброму, нужно было бы, если не плакать, то, хотя бы, немного озаботиться сложившимися обстоятельствами, а не веселиться, как некоторые! Хихоньки, ему понимаешь, с хахоньками!

Однако, вместо того, чтобы внимать этим умным рассуждениям, Дик снова улыбнулся. Широко-широко. Что поделать, у него было настроение усталого охотника, загнавшего, наконец, неуловимую дичь в безвыходную ловушку. Впрочем, если наблюдать со стороны, вся обстановка в данный момент напоминала все это с точностью до наоборот. Что ж, у каждой охоты — своя логика. И в этом отношении они с Мамедом сработали предельно логично.

С Астановым они встретились тогда, когда Хастону стало совершенно ясно, что работать в России, не привлекая к себе внимание, он просто не сможет. И дело было не в опасениях, а тем более — в проявлениях, американизированного отношения к неграм, примарафетенных белой цивилизацией. Нет. Россия в этом отношении хотела быть страной действительно цивилизованной. Хотя бы на внешне-бытовом уровне. Или бытийном?

Дик чуть поежился, вспомнив, совершенно поразившие его, строки российского поэта. "Друзья, устал топтаться я на минном поле бытия…"[24] Поле, на котором они с уставшим Мамедом стараются не просто выжить, не просто не взорваться, но и сотворить еще что-то. На поле этой дурацкой Земли. Ведь месть, настоящая месть, это тоже акт творения. Творения справедливости.

Улыбка Хастона, как-то незаметно, стала гримасой.

Да, свободно работать в России он, с цветом своей кожи, конечно, не смог бы. По той простой причине, по какой тот же белый медведь прикрывает лапой свой черный нос, чтобы предполагаемая дичь не заметила его среди снегов. И такой "лапой" для чернокожего Хастона стал Мамед Астанов.

Когда они познакомились, Мамед находился на перепутье. Как и сам Дик, он скрывался от всех на свете: и от российских спецслужб, и от бывших своих коллег-боевиков. От "бывших" потому, что, как чеченец, он не мог не бороться за свободу своей родины. Но, в то же время, после смерти первого и последнего, как считал Астанов, президента независимой Ичкерии Джохара Дудаева, он не мог согласиться с методами этой борьбы.

Одно дело, говорил Мамед, честно и открыто воевать на своей территории, и другое — переносить войну на территорию противника. Причем, территорию незащищенную, мирную. Тщательно обходя укрепленные военные объекты и, не менее укрепленные, объекты чиновничьи. Обходя для того, чтобы эпизодически протаскивать тротил в метро или в электрички, перегруженные беспечными студентами и житейски рассудительными дачниками. Было в этом что-то… Не мужское. Мягко говоря.

Короче, как и сам Дик, Мамед остался без стаи, и потому их встреча была в чем-то закономерной. Конечно, на территории Центральной России с ее кавказским психозом Астан тоже не смог бы работать на полном серьезе. Но на Дальнем — очень дальнем! — Востоке его — их! — деятельности ничего особо не мешало. Мамеду даже удалось несколько недель назад устроиться на работу в "Дальтур" после того, как фирменную ракетную площадку, переделанную из старой нефтяной платформы, почему-то перегнали к Командорским островам. И, таким образом, он оказался совсем рядом с гнездом Маккольна, которое Хастон искал уже пару десятков лет. Искал, так и не поняв до конца, каким же образом выжил агент ЦРУ после их последней встречи в Нью-Мексико.

Но, как бы там ни было, он выжил. Работу развернул такую, что — ой!.. И гнездо… Ах, гнездо!.. В том, что оно находилось именно здесь, Хастон уже почти не сомневался. Радиомаячок, поставленный Мамедом на вертолет Тресилова, несколько раз указывал на его посадку как раз на этом островке, больше напоминающем одинокую скалу, выросшую в небольшом архипелаге, входящем в состав Алеутских островов. А потом и самому Дику, заплатившему приличную сумму вечно пьяному авиамеханику из Датч-Харбора, удалось внедрить такой же приборчик на гидросамолет, которым иногда пользовался некто под фамилией Маккольн.

Координаты, показанные двумя приборами, сошлись.

Именно поэтому Дик Хастон сейчас покачивался на упругом дне надувной лодки, спрятанной в глубоком гроте. Это укрытие было случайно обнаружено им вчера ранним утром после того, как капитан ржавого сейнера — старый алеут с синими, покрытыми татуировками, руками — повертел возле своего виска пальцем одной руки, а пальцами другой выхватил пачку долларов, протянутых ему Диком за краткосрочную аренду резинового плавсредства. Через трое суток он должен был ждать его в этой же точке, находящейся в пяти милях юго-восточнее безымянного "крысьего" островка.

Дик взглянул вверх, откуда сквозь узкую расщелину сочился тусклый, какой-то медленный, свет, и пожал плечами: если он опоздает в точку рандеву, искать его никто не станет. Поэтому, в принципе, у него есть только эта ночь для того, чтобы обшарить сей неуютный кусочек суши. Можно, конечно, и завтра днем. Но, если их с Мамедом предположения о наличии на острове базы Маккольна верны, то такая дневная операция выглядит довольно рискованной. Кроме того, пользоваться радиосвязью в этой географической точке вообще не рекомендовалось. Радиосвязь — это самый крайний случай. Крайнее не бывает.

Оранжевые облака на выходе из грота окончательно покрылись темно-свинцовой окалиной. Пора было действовать. Хастон поплевал на руки и подергал тонкий канат, еще днем закрепленный им с помощью корабельной кошки на верхнем крае расщелины, рассекавшей свод грота. Легко подтянулся и, пытаясь не оттолкнуть далеко в сторону привязанную лодку, полез наверх. Через несколько минут его голова показалась на темной поверхности скалы, совершенно сливаясь с ней. Иногда, нужно заметить, черный цвет кожи довольно таки уместен. А еще через десяток секунд Хастон на корточках расположился на сыром камне, настороженно оглядываясь по сторонам.

И то, что его осторожничанье оказалось совершенно правильным, стало ясно буквально через минуту, когда Дик краем глаза уловил бесшумное движение в темном небе: по мертвенно-бледному диску Луны, то выкатывающегося, то прячущегося среди облаков, скользило странное продолговатое пятнышко. Оно довольно быстро увеличивалось, начиная приобретать явственную яйцеобразную форму. Почти одновременно с этим Хастону показалось, что из-за утеса, расположенного слева от него, забрезжило призрачное прерывистое мерцание.

Ах, Мамед!.. Теперь Дик был совершенно уверен в том, что они с ним были правы. Что-то происходило на этом промороженном обломке затвердевшей вулканической породы, вычисленном ими. Впрочем, радоваться этому было некогда. Стараясь не споткнуться о невидимые в темноте камни и пытаясь не упустить из виду нечто, приближающееся к островку, Хастон начал быстро карабкаться на утес. И во время.

Зеленоватое яйцеобразное тело, знакомое Дику еще по фотографиям, сделанным Астановым в Приморье несколько лет тому назад, зависло над ровной и почти идеально круглой площадкой, расположенной с наветренной стороны утеса. Ограничена она была мерцающей рампой сигнальных огней. Со стороны моря всей этой прелести заметно не было. Только с воздуха. Да еще с той точки, в которой сейчас находился Хастон.

Летательный аппарат, размером в большем диаметре не более пяти метров, завис, чуть покачиваясь, над площадкой, опираясь на какие-то синеватые струи, а потом медленно опустился на нее. Почти одновременно с этим световая волна рампы ограждения на мгновение замерла, а потом резко погасла. У Дика даже глаза заломило от внезапно наступившей темноты.

Округлая черная масса верхнего конца "яйца" замерла приблизительно на том же уровне, на котором находился Хастон. Всего лишь метрах в трех от края утеса. Внезапно это расстояние как-то неуловимо начало меняться. Дик сразу даже не сообразил, в чем дело. А когда до него дошло…

Времени на размышления не было.

Чертыхнувшись про себя и крепко сжав зубы, Дик упруго оттолкнулся от шершавой поверхности скалы, бросая свое тело на аппарат, опускающийся вместе с посадочной площадкой.

Чуть не соскользнул с гладкой холодной поверхности, но удержался, распластавшись по ней всем телом. Да так и въехал прямо в просторное помещение, наполненное холодным люминесцентным светом. И только тут позволил себе немного расслабиться, съезжая вниз по зеленой выгнутой плоскости. Где-то метрах в трех от пола плоскость приобретала отрицательный изгиб, и Дику пришлось срочно сгруппироваться для того, чтобы бесшумно упасть на пластиковое покрытие. И сразу же откатиться в сторону, потому что над его головой что-то приглушенно зажужжало, и тень от опускаемого трапа упала на черное лицо Хастона.

То есть, откатился он за выпуклый бок аппарата он очень даже своевременно, поскольку по отвалившейся скорлупе трапа уже спускалось двое людей. И один из них был давно знаком Хастону. Очень знаком.

Сердце Дика забилось учащенно. Во рту появился какой-то медный привкус. Даже пальцы, казалось, слегка задрожали.

Такой бурной реакции от себя он совершенно не ожидал. Хотя так близко от Маккольна он в последний раз находился пару лет назад, в Ванкувере. Когда тот нарушил любопытство Хастона своим неожиданным появлением в собственной квартире. А до этого — как, впрочем, и после — Дик наблюдал за Маккольном с безопасного расстояния. Но наблюдал очень внимательно. Поскольку твердо уразумел: брать противника нужно во всеоружии фактов и доказательств. Потому как скользок очень господин Маккольн — обязательно выкрутится при малейшей слабине.

Впрочем, в данный момент ни выкручиваться, ни выскальзывать тот явно не собирался. В данный момент он неожиданно остановился и, идущий следом за ним, сухощавый человечек чуть не наткнулся на его спину. А в светло-бежевой стене помещения начала возникать темная щель, отходящей в сторону, двери.

Хастон, выглядывающий из-за корпуса аппарата, еле успел снова спрятаться за него. Но успел, однако. Поскольку моложавый мужчина какой-то самурайской наружности, вошедший в помещение, не заметил его, а сразу же вытянулся перед замершим Маккольном.

— Босс, — донеслось до Дика, несколько раз отразившись от стен: гулкость тут была не хуже, чем в покинутом гроте с оставленной там надувной лодкой, — босс, слава Богу, что ты появился! Консул в гипере работает. Отвечать ему ты никого не уполномочивал. Мы прямо-таки в растерянности пребываем.

— Как в гипере?! — в голосе Маккольна прорезались явные злобно-удивленные нотки. — Он, что, с ума сошел?!?

Ему никто не ответил. Можно было предположить, что, невидимый Хастону, собеседник просто молча пожал плечами.

— Идиот! — сказал, словно сплюнул, Маккольн. — Ладно, пошли быстрее, Чжан. Посмотрим, что там у этого лунатика стряслось.

Послышался быстро затухающий топот таких же быстрых шагов, и гулкое помещение окунулось в полную тишину. Хастон внезапно сообразил, что его проникновение во внутренности острова произошло настолько быстро, что он даже испугаться не успел. Дик тряхнул головой и осторожно выглянул из-за аппарата. Оставшаяся открытой дверь сиротливо чернела в бежевой стене. Закрыть, что ли, забыли?..

И еще более осторожно, чем до этого, Дик выдвинулся вперед, бросив короткий взгляд вверх. Изогнутый трап тоже был заброшен и пуст. Эх, была не была!..

Бросившись вперед, Хастон в два прыжка преодолел пространство, отделяющее его от двери, и оказался в узком коридоре, круто поворачивающем влево. За поворотом слышались далекие шаги и глухие встревоженные голоса. Хастон напрягся и высунул голову из-за угла.

Маккольн со своим сухощавым спутником и, встретившим их, самураем, уже исчезал за одной из дверей, расположенных в коридоре. Само же узкое пространство упиралось в глухие, пластиковые на вид, жалюзи, перекрывающие его метрах в двадцати от поворота, за которым замер Хастон.

Сзади послышался неясный, жестко механический, шорох. Дик испуганно оглянулся и увидел, как с потолка, отрезая ему путь в помещение с яйцеобразным летательным аппаратом, опускается еще одно жалюзи, подобное увиденному им за углом. Таким образом, он оказывался запертым в очень ограниченном пространстве, где в любую минуту могли появиться обитатели этого подземного логова. И скрыться от них было некуда. Крысоловка какая-то!

Выругавшись про себя, Дик бесшумно — сказывалась еще временами его боевая вьетнамская юность — побежал к двери, за которой скрылась команда Маккольна, на ходу опробуя все, попадающиеся ему по пути, дверные ручки. Внезапно одна из них легко поддалась и Дик, холодея от внутреннего напряжения, осторожно заглянул в помещение, полностью заставленное какими-то приборными шкафами. Спрятаться тут было где. И это внушало некоторое успокоение.

Именно поэтому Хастон, оставив эту дверь чуть-чуть приоткрытой, позволил себе мягким шагом приблизиться к двери следующей, замерши, в конце концов, немного сбоку от нее. "Бу-бу-бу", — доносилось из-за зеленоватой плоскости. Дик до предела напряг слух. Даже в ушах заломило.

— У консула неприятности, — едва различил он голос, очень похожий на голос Маккольна, — он, кажется, основательно влип. Настолько основательно, что может навсегда остаться на Луне.

"На Луне?!" — пораженно екнуло сердце Хастона. Не слишком ли часто сие небесное тело начало ему встречаться в последнее время? Вот и Астанов недавно докладывал о подготовке русскими какого-то, несанкционированного их властями, полета к этому вымороженному каменистому шарику. Теперь и Маккольн что-то такое вытворяет. Или не Маккольн?..

Дик так плотно припечатал ухо к двери, что, казалось, стал с ней одним целым.

— А, может, черт с ним? — послышалось за ней и Дик узнал голос "самурая". — У них своя программа, у нас своя, и…

Он не закончил фразы, потом что Маккольн перебил его. Довольно жестко перебил.

— Знаешь, Чжан, тут я буду решать, кого посылать к черту, а кого прикрывать от него. Сколько сможете продержаться? — последняя фраза явно была обращена к кому-то другому, ответа которого Хастон так и не услышал.

— Консул, — после короткой паузы продолжил Маккольн, — еще позавчера Республика была бы вынуждена отказать вам. Но вчера произошло одно событие, кардинально изменившее весь расклад. Встретимся, расскажу. Вам чертовски везет, Консул. Давайте координаты.

За дверью снова наступила тишина. Очевидно, Хастону диктовали необходимые цифры. Дальнейший разговор пошел короткими рублеными фразами.

— Второй на орбите?.. Сотрудничество возможно?.. Плохо. Ладно, решим на месте. Но вы попытайтесь найти с ними контакт. Стартуем завтра. Раньше невозможно чисто технически. Будем восьмого. До встречи. Держитесь.

Теперь молчание стало продолжительным и каким-то смолисто-густым. Хастон нервно переступил с ноги на ногу.

— Та-а-ак, — раздалось наконец. — Какой аппарат у нас на зарядке стоял?

— "Президент", — хмуро ответил тот, которого Маккольн назвал Чжаном.

— Та-а-ак, — еще раз протянул старый знакомец Хастона. — То есть, насколько я понимаю, из-за непредвиденного сеанса гиперсвязи он если не полностью разрядился, то…

— Процентов на восемьдесят точно, — вклинился третий голос. Наверное, сухощавого спутника Маккольна.

— Тебе, Раджив, виднее, — не менее хмуро, чем перед этим Чжан, отозвался Маккольн. — Какой из аппаратов теперь можно быстрее к полету подготовить?

— Теперь, я думаю, "Республику".

— Сколько времени займет?

— Сам же сказал — до завтра…

— Ты слышал, Чжан? Бери Ларсена и… Кстати, где он?

— В аппаратной, гипер подстраивал…

Внезапно Хастон с ужасом ощутил какое-то, еле уловимое, движение воздуха. И шло оно совсем не от той двери, к которой он плотно прижался ухом. Отметив краем глаза то, что жалюзи, перегораживающие коридор, оставались неподвижными и поэтому не могли быть источником сквозняка, Дик бросился к двери, ведущей в помещение с приборными шкафами. А еще через мгновение, продолжая двигаться по инерции, уставился на них стремительно расширяющимися глазами: кто-то медленно открывал их изнутри.

Конечно, медленность этого процесса только казалась Хастону: просто его собственное время до предела убыстрило свой ход. Однако даже это не позволяло ему сделать что-либо для того, чтобы избежать встречи с широкоплечим бородатым блондином в ультрамариновой спортивной курточке, накинутой прямо на голое дело.

Единственное, что мог предпринять Хастон, вглядываясь в расширяющиеся, как и у него самого, зрачки голубых глаз, так это со всей возможной убедительностью прошептать: "Ты меня не видишь, не видишь! Здесь никого нет. Никого! Ты спокоен. Спокоен. Ты проходишь сквозь пустоту".

Это, конечно, было детство. Но, может быть, именно неистовая детская вера, еще не изъеденная взрослыми сомнениями, и есть то, что изменяет весь этот несуразный мир? И, взрослея, мы просто отшлифовываем эти изменения, доводя их до логического завершения?

По крайней мере, Дик внезапно вспомнил, как году эдак в пятидесятом, он, играя в прятки с соседскими мальчишками, уже использовал однажды этот трюк. И его, стоящего на самом видном месте, никто тогда не заметил. А когда он рассказал об этом отцу, тот быстро переглянулся с матерью и выдохнул, ласково потрепав сына по курчавой голове: "Весь в деда пошел! Тот тоже, говорят, на такие фокусы горазд был". И тяжело вздохнул, вспомнив что-то очень свое и очень далекое.

"Ты меня не видишь! Здесь никого нет. Никого. Тебя не отвлекают никакие посторонние мысли. Никакие. Ты озабочен только своими делами. Только своими", — шептал Дик, наблюдая за тем, как расслабляется, напрягшееся было, бородатое лицо голубоглазого блондина. Вот уголки его губ слегка опустились, и он сделал шаг вперед, и Хастон еле успел отпрянуть в сторону, пропуская его мимо себя. А потом шустро юркнул в щель, уже закрывающегося, дверного проема. Придержал рукой плоскость дверей и прислушался к голосам, глухо доносящимся из соседнего помещения.

— А вот и он…

— Ты чего такой бледный, Ольгард?..

— Да, так. Показалось что-то…

— Когда кажется, креститься надо. Ты лучше скажи, какая разрядка у "Президента"?..

— Восемьдесят два и три десятых…

Голоса резко затихли, и Хастон понял, что двери, возле которых он недавно стоял, приняли нормальное закрытое положение. Он прислонился к стенке, внезапно ощутив, как у него дрожат колени. Мелко-мелко. Словно вибрируя от немыслимого напряжения. Дик провел ладонью по лбу, размазывая по нему капельки пота, выступившие, не смотря на довольно прохладный воздух. Да, все-таки возраст сказывается. Староват он уже стал для того, чтобы в такие игры ковбойские играть. Староват. Возраст, понимаешь.

Возраст, оно, конечно. Но зачем тогда нужно было кости свои стариковские на аппарат маккольновский бросать? Решили же с Мамедом: оглядеться тут — и назад! Чтобы следующий визит капитально спланировать. А он!?.. Мальчишка!.. Как теперь отсюда выбираться будет? Времени-то всего около двух суток осталось. Алеут ждать не будет. А команда эта крысиная, если что, и на слезу не сподобится. Мальчишка!

И Хастон, вместо того, чтобы озабоченно нахмуриться, широко улыбнулся. По-мальчишечьи озорно и весело. Вот ведь незадача! Какой, однако, в нем талант гипнотизерский пропал!

Но, талант талантом, однако испытывать его одновременно на всей маккольновской компании Дик не собирался. Себе может дороже выйти. Для начала просто осмотреться бы не мешало. Что Хастон и сделал, осторожно скользя по проходам между шкафами, передние панели которых были укрыты великим множеством приборов с шевелящимися усиками стрелок и подмигивающими паучьими глазками индикаторов. Прямо мир насекомых какой-то! Млекопитающих в нем, кроме самого Дика Хастона, не наблюдалось. Бородатый Ольгард явно находился тут в одиночестве.

Метров через тридцать ряды насекомьих приборных шкафов закончились и Дик уперся в глухую стену, покрытую таким множеством экранов, что она казалась выложенной из них. Большая часть кирпичей-экранов мерцала голубоватым светом, показывая картинки, иллюстрирующие довольно однообразную жизнь островка. Черные блестящие скалы снаружи. Пустынные переходы внутри. Помещения, своей обстановкой, напоминающие научные лаборатории. Кое-где в них мелькали какие-то движущиеся механизмы, напоминающие примитивных роботов-уборщиков из фантастических фильмов. А, может, это и были кадры из творений голливудских мастеровых? В любом случае островной комплекс Маккольна основательно врос не только в эту землю, но и в фантастику, причудливо перемешанную с реальностью.

И какая составляющая преобладала в этой смеси Дик Хастон точно определить не мог.

Определить он смог только одно: помещение, в которое он попал, было не только аппаратной, но и пунктом внешнего слежения за комплексом. Не доверяли, что ли, островитяне друг другу?

Впрочем, для Хастона это недоверие сыграло хорошую службу. Поскольку на одном из экранов Маккольн, сидящий в кресле с высокой спинкой — ни дать, ни взять — королевский трон — стаскивал с головы нечто, напоминающее гермошлем летчиков военной авиации. Правда, гермошлем этот был полностью зеркальным, а с его верхушки стекал пучок световодов, исчезающих за нижней границей экрана. А до своего исчезновения он мерцающим ручейком пробегал между двух фигур, стоящих за креслом.

"Чжан и Раджив", — определил Хастон. Широкоплечий Ларсен переминался с ноги на ногу слева от королевского трона. И Маккольн, сняв, в конце концов, гермошлем и передав его Радживу, повернулся к нему. Что-то спросил. В ответ бородач беззвучно зашевелил губами. Дэн остановил его взмахом руки и что-то снова спросил. Хастон лихорадочно начал искать на пульте управление звуком.

Зацепил какой-то рычажок и воздух аппаратной всплеснулся холодной волной, такого же по температуре, голоса Маккольна:

— …никого? Только сейнер рыбацкий?

Вздрогнув от неожиданности, Дик до отказа потянул рычажок на себя, уменьшая до предела силу звука, и потому того, что ответил Ольгард, он не разобрал. Чертыхнувшись вполголоса, поставил регулятор звука в среднее положение.

— Хорошо, — потягиваясь на экране, щелкнул пальцами Маккольн. — Значит так, Ларсен. Пока меня не будет, удвой, утрой наблюдение за окрестностями. На этом этапе, брат, секретность — наиглавнейшее. Да-а-а, — задумчиво протянул он, — русский явно поспешил. Очень поспешил. По-доброму, мне сейчас никуда передвигаться нельзя, но…

— Так в чем же дело, шеф? — дернулся узкоглазый Чжан. — Давай я этого недоумка с Луны вытащу. Какие проблемы?

Маккольн, не изменяя задумчивого выражения своего лица, повернулся к нему:

— Нет, Чжан. Нет, брат. Первый наш рейс на Луну сделан будет мной лично. Даже чисто из психологических соображений это просто необходимо. Не правда ли, Раджив? — посмотрел Дэн на смуглого, напоминающего индийца, парня, с которым они вместе вышли из летательного аппарата.

Тот молча пожал плечами. "Самурай" вопросительно уставился на него. Раджив еще раз приподнял сухонькие плечики и нехотя произнес:

— Мы с Денисом Лори[25] встречались. Он интересную фразу обронил. Луна, говорит, давно созрела для промышленного развития. И она, говорит, гораздо ближе, чем вы думаете.

— И мне кажется, — вмешался Маккольн, — что мистер Лори имел в виду совсем не расстояние. Кстати, старт его зонда намечен с Байконура летом следующего года. Такой вот парадокс, братья. Разрешение на коммерческий рейс дают Штаты, а запуск аппарата осуществляет Россия. — Он помолчал и продолжил: — Что-то происходит, братья. Что-то происходит. И наше доблестное ЦРУ, — короткий взгляд в сторону Чжана, — ничем помочь нам не может. Их информация совершенно несоразмерна тому, что мы делаем для них.

Чжан как-то по-птичьи повертел головой:

— Босс, давай будем справедливы. Мы тоже для них не особо чего…

— Да? — вкрадчиво спросил Маккольн. — А информация по Афганистану? Или по Ираку?

— А что по Ираку, что по Ираку? — слегка закипятился Чжан. — Ни одной точки по оружию массового уничтожения не дали.

— А они есть, точки эти? — внезапно прогудел, казалось совершенно безучастный к разговору, Ольгард Ларсен.

Наступила короткая, словно пулеметная очередь, пауза.

— Тайна сия великая есть, как наш друг Тресилов иногда говаривает, — протянул, в конце концов, Дэн. — Иногда мне кажется, что наши, не меньшие, чем Олег Анатольевич, друзья из государственного департамента иногда перегибают палку. И это довольно опасно, поскольку война с Саддамом уже предопределена. А ну как "джи ай" наши всю Персию на уши поставят, да ничего не найдут? Как тогда Буш отдуваться будет?

— Отдуется, — буркнул Чжан, кося свои, и без того косые, глаза в сторону. — Тем более, что Аль-Каида очень уж мобильная организация. Она что хочешь из страны вывезти может.

— А она есть, Аль-Каида эта? — снова, и так же безучастно, прогудел Ларсен.

— Так ведь Бен Ладен…

— А он есть, Бен Ладен этот? — внезапно, в тон Ларсену, передразнил его, сдержанный до этого, Раджив.

— Тс-с-с, — приложил палец к губам Маккольн, — тихо! Разболтались тут! Раскудахтались. Некуда нам тыкалками тыкать. И не на кого. Время такое. Технологическое. Еще от древних греков — технологическое. Только, если они свои технологии к дереву да металлу применяли — к материи, то есть, то мы — к сознанию. К духу, значит. Поскольку — прогресс, братья мои. И только он, мистер Прогресс, виноват, например, в том, что искусство превращается в инсталляцию, бизнес — в рекламные кампании, а политика — в политтехнологии. И во всех этих конструкциях каждый отдельно взятый человек — весомый, однако совсем не главный, компонент.

— Так, может, это и не прогрессом вовсе называется? — встревожено гуднул Ларсен.

— Прогрессом, прогрессом… Поскольку поднимаемся мы, братья, от частного к глобальному. Синтезируемся. Регресс, он в обратном, по-моему, направлении ползет…

— Вообще-то, — внезапно набычившись, перебил Маккольна Ларсен, — направление, обратное синтезу, анализом называется. И тупо противопоставлять его прогрессу, это, знаете ли…

— Слушай, философ, — так же внезапно вызверился Маккольн, — готовь лучше "Республику" к старту. А то, как баксы за "косточки" над Афганом получать — все молодцы! Поровну, понимаешь, делите. А ведь эти спутники мы с Радживом склепали. Некоторые спинозы здесь совершенно ни при чем были.

— Босс, аппараты ведь… — попытался было вставить Чжан, но Маккольн уже разошелся во всю.

— Аппараты мы вместе соорудили, согласен! — громыхал он. — Вместе! Но напомню, что сама идея и основные расчеты моими были. Моими! Ты, Чжан, только того и сделал, что предложил "Республику" с "Президентом" на орбите подвесить. Чтобы, значит, если Саддам упираться начнет, так тут по нему и шандарахнуть. На правительство, понимаешь, вышли. А те и поддержали! И неплохо, кстати, заплатили. Я снова всю эту сумму за мои — слышишь, мои! — аппараты на всех разделил. Но теперь скажу так: если все не станут работать на равных, я пересмотрю к черту все арифметические принципы деления!

Хастон отметил, что проблема, очевидно, была застарелой. Поскольку, во время всей этой тирады команда Маккольна бросала взгляды по всем сторонам, кроме одной. Той, в которой находился их непосредственный начальник. Ну, это их дело. Пусть сами разбираются. Ему бы, Дику, с другим разобраться. А именно: как выбраться из этого склепа и вообще подобру-поздорову убраться с острова. Временно, естественно, убраться. Потому что информации, даже за последние четверть часа, получено столько, что теперь Маккольну не выкрутиться. И нужно ли для процесса более плотного его закручивания привлекать организации более высокого уровня, они с Мамедом подумают. Очень крепко подумают. С учетом всех мыслимых и немыслимых технологий. Главное сейчас — выбраться отсюда незаметно.

А вот с незаметностью, насколько мог понять Хастон, у него и могли возникнуть основные проблемы. Если уже не возникли. Не смотря на всю его генетическую склонность к магнетизерству. Потому что прятаться долгое время в аппаратной он не сможет, а коридор с обеих сторон плотно перекрыт непонятными жалюзи. Очевидно, что открыть их, не привлекая внимания компании, собравшейся в соседнем помещении, он вряд ли сможет. Кроме того, неизвестно кто — или что? — прячется за другими, выходящими в Г-образный коридорчик, дверьми. Однако, в любом случае нужно что-то предпринимать, пока у островитян идет процесс вялого переругивания.

Хастон бросил последний взгляд на экран и выключил его уже на ходу, начиная свое быстрое перемещение к выходу из аппаратной. Осторожно выглянул в коридор. Его светло-зеленая пустота сочилась люминесцентным светом.

Дик нырнул в него, словно в холодную воду Берингова моря. Даже кожу обожгло. Бросил короткий взгляд на опущенные жалюзи, а потом на угол, из-за которого он выскользнул с полчаса назад. Немного подумав, мягким кошачьим шагом заскользил к нему: неизвестно, что находится с противоположной стороны коридора, а тут, за рифленой перегородкой, стоит странный летательный аппарат. Который — в принципе и при некотором везении — можно угнать. А везет, как известно тому, кто твердо уверен в себе. И, к тому же, еще Станиславом Лемом было замечено, что чаще всего выход находится там же, где вход. Мудрый поляк, все-таки!

Однако, как понял Хастон через несколько минут, польская мудрость в данный момент была, мягко говоря, бесполезна. Поскольку за желанным углом края жалюзи были плотно вогнаны в предназначенные для этого пазы и никаких кодовых, или другого вида, замков для их открытия рядом не наблюдалось. Очевидно, что все было построено на дистанционном управлении. В общем, в данной ситуации Хастону наиболее пригодился бы старый добрый лом — самый надежный механизм со времен еще старика Архимеда. Но где его взять?

Дик настолько задумался, что пропустил тот момент, когда по пластиковому покрытию пола прошла волна еле ощутимой вибрации, а за углом раздался, такой же еле ощутимый, шорох. Весь собравшись — и внутренне, и внешне — он выглянул в коридор и сразу даже не понял, что же там изменилось. И только через пару секунд различил медленно увеличивающуюся щель между полом и перегородкой, перекрывающей противоположную сторону коридора. В самом коридоре было пусто. Пока пусто.

Теперь уже Дик не мягко скользил, а изо всех сил несся по пластиковому полу, испуганно косясь на дверь, ведущую в отсек какой-то, непонятной ему, гиперсвязи. И снова время уплотнялось до предела. И снова медленно, очень медленно, открывалась проклятая дверь, а Хастон, падая на пол, закатывался в узкое пространство между замершей горизонталью и недобро, словно устанавливаемая гильотина, поднимающейся вертикалью. Вкатился в открывающийся проем и, не вставая, засучил ногами, выворачивая свое тело в сторону от него, а потом вжался в стенку, пытаясь унять бешено колотящееся сердце. Колотящееся то ли от быстрого движения, то ли от переизбытка адреналина в крови, то ли от вида, открывшегося его взгляду.

А вид, действительно, был еще тот. Из сравнительно узкого и короткого коридорчика Дик вывалился прямо в огромную пещеру, свод которой вздымался высоко вверх вместе с сотнями прожекторов, подвешенному к нему по огромному, диаметром не менее двухсот метров, кругу. Центральная же часть свода была затемнена: словно зловещая "черная дыра" среди плотного скопления ослепительно голубых звезд. Странно, но Дику показалось, что к нему самому призрачный свет струится именно из этой темной бездны, а не от пятен далеких осветительных приборов.

Лучи падали на плоскость довольно узкого, по сравнению с бездной — метра четыре в ширину — парапета, который окольцовывал пещеру, прилепившись к ее гранитной стене. Прямо от входа, через который Дик попал в это таинственное помещение, к противоположной стороне кольца, истончающегося от расстояния, был переброшен, такой же по ширине, мостик. Он опирался на металлические конструкции, стекающие всеми своими элементами глубоко вниз, прямо… Прямо к двум огромным яйцеподобным аппаратам, которые посверкивали зеленой обшивкой на самом дне пещеры.

Их верхушки находились почти на уровне кольца и мостика, огражденных пластиковыми перилами. Но, хоть до них было совсем недалеко, и хоть сами аппараты казались точными, пусть и многократно увеличенными, копиями яйца, на котором Маккольн с Радживом прибыли на остров, прыгать на них Дик ни за что бы не решился. Поскольку, если бы он вдруг не удержался на покатой поверхности, то падать ему предстояло бы не менее пятидесяти метров.

Однако, что-то предпринимать было необходимо. Потому что жалюзи, из-под которых он выскользнул, поднялись уже почти до отказа и из коридора до него явственно доносились чьи-то голоса.

Упруго вскочив на ноги, Дик бесшумно бросил свое тело к перилам, перевесился через них и заглянул в вертикальное переплетение металлических конструкций, постепенно мельчающих и исчезающих в полумраке, поднимающемся со дна пещеры.

Голоса становились громче и громче.

Метрах в двадцати от Хастона, возле небольшой площадки, выступающей немного в сторону от мостика, висела полукруглая, с жирными черными полосами на ярко-желтом фоне, кабинка, напоминающая кабинку фуникулера. Судя по положению направляющих, она была явно предназначена для передвижения по вертикали.

— Республика… Луна… Долларов, — уже разбирал Дик отдельные, доносящиеся до него, слова.

Перегнулся через перила еще больше и различил прямо под собой то ли трос, то ли кабель, свисающий прямо в пропасть, которая внезапно напомнила Хастону огромное заброшенное гнездо с гигантскими яйцами. Не то исполинских уродливых птиц, не то таких же ящеров с аллигаторской родословной. Ощущая себя, неслышно пищащей от ужаса, букашкой в клюве громадной наседки, Дик перепрыгнул через ограждение, вцепился в него руками, а ступнями ног сжал непонятный канат и подергал его, испытывая на крепость.

— …с ЦРУ. И с НАСА. Но ты его проконтролируй, Раджив. Очень плотно проконтролируй, — уже совершенно четко раскатился по гулкому пространству голос Маккольна.

Хастон, чувствуя, как обрывается его сердце, отпустил ограждение, съехал пару метров вниз, схватился за канат и, обдирая кожу рук, быстро заскользил в спасительную полутьму.

— Позови Ларсена. Я хочу, чтобы он лично осмотрел "Лунную Республику", — донеслось сверху.

Последние слова Дик едва разобрал, все быстрее и быстрее погружаясь в призрачную бездну и, пытаясь не раскачивать своим телом тонкую паутинку электрического кабеля, напомнил этим самому себе киношного Тарзана, вцепившегося в гибкую лиану. Все вокруг, казалось, окаменело. Лишь гулкий звук шагов Маккольна — или кого там еще? — резонируя от стен пещеры, надсадно отдавался в грудной клетке Хастона.

Спуск его был настолько же опасен, насколько и быстр. Кабель уползал в геометрическое переплетение металлических джунглей на расстоянии метров трех от пола. Их Дик благополучно преодолел, благодаря силе земного притяжения. С чем самого себя и поздравил.

Осмотрелся по сторонам, не выходя из пространства, иссеченного тенями конструктивных элементов. Прямо перед ним вздымалась изогнутая, зеленовато поблескивающая поверхность огромного яйца. Только сейчас Хастон рассмотрел то, на чем оно было установлено. Несколько округлых уплотнений, вырастающих прямо из скорлупы и напоминающих несколько гигантских дюз, выгибалось по бокам космического аппарата. Да уж, расстарался Маккольн! Нужно отдать ему должное: пока сам Хастон мыкался по белу свету щенком, отбившимся от своей стаи, его противник проявил недюжинные способности вожака подобного звериного образования.

Дик вполголоса чертыхнулся и перевел взгляд в противоположную сторону, где за ажурными металлоконструкциями мерцал корпус второго аппарата. Точной копии первого. И отличие его состояло только в том, что от гладкого корпуса откололся внушительный обломок скорлупы и упал на пол, превратившись в подобие изогнутого трапа, ведущего к непроницаемо черному отверстию входа в его внутренности.

Вверху что-то зажужжало. Тоненько-тоненько. Но, отбиваясь от стен пещеры, этот звук быстро превратился в басовитое жужжание рассерженного шмеля. Дик резко вздернул голову. Шмель на глазах превращался в полосатую кабинку опускающегося лифта, замеченного недавно Хастоном возле мостика, перекинутого через пещеру.

Дик порывисто отпрянул в сторону, всей спиной вжимаясь в жесткую прохладу металлических конструкций. Во время отпрянул. Потому что созвездие прожекторов, подвешенное к невидимому своду, внезапно вспыхнуло сплошной сияющей поверхностью: кто-то включил дополнительное освещение. Холодный свет залил все окружающее пространство, рельефно вычерчивая не только каждую тень, но и малейший намек на нее. Вход в соседний аппарат таинственно мерцал чем-то совершенно иссиня-черным. Непроницаемым. И мерцал он не только таинственно, но и призывно. Поскольку спрятаться на всем видимом пространстве больше было негде, а шмель лифта пролетел уже почти половину своего пути.

Резко набрав воздуха в грудь, словно ныряльщик перед опасным погружением в темную глубину, Дик нырнул в переплетение металлических конструкций, пробираясь сквозь них к открытому входу в яйцеобразный аппарат. Пару раз сильно ударился обо что-то коленями, сбил левый локоть, расцарапал щеку, но уже через минуту мчался вверх по странному выгнутому трапу. И лишь окунувшись во мрак непонятной просторной камеры, позволил себе оглянуться.

Желто-полосатая кабинка уже остановилась и сквозь ажур балок, тавров и уголков было видно, как его старый знакомец, сопровождаемый Радживом и Ларсеном, выкарабкался из нее. Отзвук шагов этой троицы медленным пульсом шевелился в гулкости пещеры: акустика тут была еще та.

— Да не в этом дело, брат, — расслышал Дик, как Маккольн отозвался на чье-то замечание. — Вот скажи мне, Ольгард, на чем была замешана первобытная магия?

— Н-ну… — неуверенно начал было тот и замолчал, растерянно разведши руками.

— Не знаешь, — удовлетворенно констатировал Маккольн и повернулся к сухощавому индийцу: — А ты, Раджив?

Тот почесал нос:

— Мне кажется, что на полном и безоговорочном признании факта существования таинственных сверхъестественных сил.

— Вот! — вздернул вверх указательный палец Маккольн. — Именно — на безоговорочном. И именно — таинственных. А теперь, Ольгард, не можешь ли ты привести нам пример таких таинственных — для самых широких масс мировой общественности таинственных! — сил нашего прагматичного столетия? Столетия, которое толком не верит ни в Бога, ни в черта, ни в себя самого, родимого?

После непродолжительной паузы ответ Ларсена прозвучал уже довольно уверенно:

— Поскольку, судя по твоей ремарке, шеф, это самое столетие в сверхъестественное не верит, то, скорее всего, оно верит в нечто самое, что ни на есть, естественное. Реальное. Однако — таинственное. И такими реально-таинственными силами мне представляются многочисленные тайные организации и, берущие с них пример, спецслужбы разных стран.

— Вот! — снова крякнул Маккольн. — Совершенно верно. Именно они являются главными персонажами мифологии нашего времени. Стоит только телевизор включить или взять в руки книженцию с яркой обложкой, и сразу понимаешь, что демонизация ЦРУ или КГБ ничем не отличается от демонизации масонов или Аль-Каиды.

— Дэн, — тихо прошуршал Раджив, — а не путаем ли мы мифологию с мистификациею? Мистификациею войны, например. В мировом масштабе.

— Нет, — строго произнес Маккольн. — Мы, — это слово он подчеркнул, — не путаем. Что касается других коллективных персонажей — правительств всяких например — то кто же виноват в том, что никто из них до сих пор не придумал красивого, демократического — и никакого другого по исполнению! — противовеса тем же Штатам?.. Поэтому для нас, — снова нажим на последнем слове, — сложилась уникальная ситуация. Ведь если мистификация рассчитана на бойцов, то мифология — на потребителей. Коих всегда больше. А мы, осознав это, уже смогли успешно стать одними из творцов мифов. И именно поэтому, брат Ольгард, наша небольшая группа может на равных — слышишь? на равных! — разговаривать не с небольшими бойцовскими кланами, а со всеми действующими лицами всемирной истории. Включая и правительство Штатов.

Маккольн сухо кашлянул и сурово закончил:

— И мне очень бы хотелось, чтобы за время моего отсутствия вы смогли бы донести эту мысль до Чжана.

Наступило какое-то неловкое молчание. Хастон, с интересом прислушивающийся к разговору, одновременно все же пытался рассмотреть помещение, в которое он попал волей сложившихся обстоятельств.

— Ладно, — гулко отразился от стен пещеры голос Маккольна, — оставим пока теории и перейдем к практике. Значит так, брат Ольгард, закрывай шлюз "Президента" и ставь его на подзарядку. А "Республику" готовь к старту. И сделай, пожалуйста, полную прокачку генераторов гиперсвязи.

— Есть, шеф! — отозвался Ларсен и начал еще что-то говорить, но Хастон уже не обращал никакого внимания на все эти разговоры.

Потому что изогнутая скорлупа трапа внезапно начала — сначала медленно, а потом все быстрее и быстрее — подниматься, отрезая Дика Хастона от внешнего, хотя и захороненного под многометровой толщей гранитов, мира. И он с ужасом понял, что волей уже упомянутых обстоятельств оказался в поставленном на подзарядку "Президенте". И время, необходимое для окончания этой операции, было ему совершенно неизвестно.

26 октября 2002 года, исследовательский комплекс "Архимед" (Луна)

— И время, необходимое для окончания этой операции, нам совершенно неизвестно, — громыхнула Кала.

Робот с помятым и оплавленным, так и не приведенным в порядок после последней схватки, корпусом, замер на пороге медицинского блока. Его багровые фотоэлементы, затянутые какой-то пепельной дымкой, посверкивали хмуро и печально. Руслана растерянно повернулась к Арданьяну, опутанному клубком разноцветных проводов и тоненьких трубок: словно он в змеиное гнездо провалился.

— Виктор, — тихо произнесла она, — мне просто кажется, что вы ничего не хотите сделать для своих родителей.

Показалось ей или на самом деле ее друг скрипнул зубами, но, в любом случае, его, ровный до этого, голос слегка изменился:

— Руслана, Кала совершенно правильно обрисовала ситуацию. Сам господь Бог, — он замялся на неуловимое мгновение, — не может ускорить процесса разъединения схем, — еще одна заминка, — мамы и отца.

Барбикен искоса бросила на него быстрый взгляд:

— А вы… А ты… Ты на самом деле считаешь эти самые схемы, эту электронику, своими родителями?

Ответный взгляд Арданьяна был немного недоуменным:

— Ну, во-первых, это не совсем электроника, а, во-вторых…

Закончить фразу он не успел, потому что динамик над дверью внезапно кашлянул встревоженным голосом Хастона:

— Руслана! Где вы? Не могли бы вы в центральный сектор подойти?

— А что там происходит? — бросила Барбикен просто в пространство, будучи совершенно уверенной в том, что ее слышно в любом уголке комплекса.

Вот только, кто ее слышит? В последнее время ей почему-то постоянно казалось, что это не кто-то конкретно, а вся Луна в целом. И ощущение это было, мягко говоря, несколько неуютным. Лучше бы ее вся Земля слышала. Может, помогла бы чем-то.

А Арданьян, прислушиваясь к чему-то, так и не услышанному Русланой, уже обрывал трубки с проводами со своей перебинтованной груди. Словно, решил, в конце концов, из уже упомянутого змеиного гнезда выбраться. Бинты же, наложенные ему девушкой, придавали юноше свойский, какой-то домашний, вид.

Однако Барбикен поймала себя на том, что, не смотря на такое "одомашнивание" того, что совсем недавно принималось ею за совершенно одичавшего и пугающего ее робота, бояться его меньше она не стала. Даже наоборот: какая-то странная сковывающая робость охватывала временами Руслану при обращении к Арданьяну. И эта сегодняшняя легкая робость казалась ей почему-то страшнее вчерашнего, еле заметного, презрения.

Кала загудела, отодвигаясь в сторону и открывая проход из медицинского блока. Виктор, уверенно шагнувший в него, в последний момент остановился на пороге и повернулся к девушке:

— А ты чего стоишь? Дядя Дик ведь тебя просил прийти. Не меня, почему-то.

В последнем замечании Руслана уловила нотки едва уловимой, тщательно скрываемой, ревности. Чуть передернула плечами и шагнула вперед, протискиваясь между холодным корпусом Калы и горячим тело Виктора. Случайно задела плечом его грудь и краем глаза заметила, что лицо Арданьяна исказила болезненная гримаса. Испуганно вздрогнула, но юноша уже легонько толкал ее в обнаженную спину:

— Иди, иди. Все нормально.

Ненормальной обстановка стала тогда, когда их троица молча проходила мимо огромной застекленной стены, за которой тускло мерцало нагромождение десятков непонятных приборов и механизмов. Это нагромождение полукруглым амфитеатром стекало к широкой белой плоскости, на которой, прихваченное черными лентами, лежало…

Руслана старательно отвела взгляд в сторону и со всего размаха налетела на корпус, резко остановившегося, робота: Кала первой отреагировала на то, что позади оборвался мягкий звук шагов Виктора.

Потирая ушибленное колено и стараясь не смотреть в сторону застекленного ограждения, Руслана осторожно оглянулась через плечо.

Виктор, упершись обеими руками в прозрачную стену, до предела приблизил к ней свое лицо. Губы его были плотно сжаты. На скулах играли желваки. Профиль лица заострился и, облитый мертвенным люминесцентным светом, снова напомнил Барбикен металлический профиль бездушного автомата. Так напомнил, что Руслана слабо вскрикнула, резко выпрямляясь и мгновенно забывая о боли в колене:

— Виктор! Виктор, успокойся!..

Тот, казалось, не услышал ее, вглядываясь в белую плоскость, на которой было распято четырехрукое тело. Тело серебристо посверкивало, покрытое какой-то мелкой, напоминающей ртутноцветную пудру, пылью. И поскольку само оно было неподвижно, игра света создавала впечатление, что эта пыль вязко шевелится на теле Керчака. Или она на самом деле шевелилась?

Руслана прищурилась.

Глаза Виктора подозрительно поблескивали чем-то влажным.

Кала мерцала дымчатыми углями своих фотоэлементов.

Все тяжело молчали. Словно разучились не то, что говорить, но и дышать.

— Чем это, — первой не выдержала Руслана, — его обсыпали?

И, ткнув пальцем в стекло, повернулся к Кале. Хотя ей хотелось повернуться совершенно в другую сторону.

— Мэм, — мгновенно отозвался робот, будто ожидал этого вопроса. Или же, по-человечески обеспокоено, искал причину для того, чтобы нарушить затянувшееся молчание. — Это — нанохорты, мэм. Микроскопические механизмы, работающие над разъединением Керчака. Они, кстати, не только снаружи его, но и внутри…

— Мы неверно формулируем суть проблемы, — внезапно перебил Калу Виктор, отрываясь от стекла и поворачивая к ней свое лицо. Оно, кстати, действительно поблескивало от слез. — Совершенно неверно. Ни ты, Кала, сейчас, ни Руслана недавно в медблоке. Нанохорты работают не над разъединением, а над объединением. Не всегда монолит является таковым в своих глубинах. Не всегда. Плюс на минус дают монументальный минус. Но этот минус помнит, — Арданьян выделил это слово, — все о своих прежних состояниях. И эта память есть невозможностью омертвения материи. Есть тем, что существует на равных и в электронных схемах, и в нервных сетях, заражая своей памятью все, созданное ими и в прошлом, и в будущем.

Арданьян положил руку себе на грудь и хотел что-то добавить, но гнетущая тишина коридоров внезапно взорвалась громкоговорящей связью.

— Руслана, — поинтересовалось пространство голосом Хастона, переиначивая минус тревожного безмолвия в плюс не скрываемой озабоченности, — Руслана, вы где?.. Мне кажется, что если минут через пять вас не будет в моем секторе, то я буду вынужден покинуть пределы комплекса.

— Бегу! — крикнула Барбикен в сужающуюся перспективу коридора, не отводя взгляда от напряженного лица Арданьяна. — Через пару минут буду.

И, резко развернувшись на месте, Руслана по короткой дуге обогнула Калу и бросилась вприпрыжку по пластиковому, слегка пружинящему под ногами, покрытию.

— Мистер Хастон, — бросила на бегу, — а почему вы обращаетесь только ко мне? Я ведь здесь не хозяйка.

— Нет, конечно, — как-то неуверенно отозвались динамики. — Мне кажется, что и Арданьяны не совсем того… Но, в любом случае, Виктору лучше пока побыть в медблоке. Его ранения, может, и не опасны, но если на эти ранения наложить впечатления…

В голосе Хастона явно ощущалась какая-то недосказанность и Руслана бросила через плечо испуганный взгляд: Кала с Виктором уже врывались вместе с ней в просторное, с многочисленными экранами, помещение центрального сектора комплекса "Архимед". Лицо Арданьяна, кстати, уже высохло и приняло свое привычно-бесстрастное выражение. Которое, впрочем, снова начало быстро линять, как только Виктор пересек порог сектора.

— Ах, ты! — услышала Руслана раздосадованный возглас и массивный Хастон повернулся к ним, отрываясь от какого-то монитора. — Я-то думал, что ты поняла… Не надо было с Виктором… Нам бы самим сначала разобраться нужно было…

А Виктор уже отодвигал в сторону Барбикен, обходил Хастона и, слегка прищурившись, вглядывался в плоскость экрана, от которого только что отвернулся Дик.

На нем печально замерла черная глыба, расположенная перед входом в комплекс и так в свое время испугавшая Барбикен. Надгробие на могиле Арданьянов. Настоящих родителей Виктора. А над ним…

— И давно это происходит? — спросил Арданьян не понятно у кого, ткнув указательным пальцем в темный прямоугольник.

— Минут двадцать, — осторожно кашлянул Хастон и замолчал, явно ожидая последующих комментариев.

Их не было.

А на экране, над заостренной верхушкой глыбы, чем-то напоминающей вздыбленный лайстон, пульсировало матово светящееся облако, пронизанное тонкими молниями, рвущимися из него в черную бесконечность. И от этого похожесть надгробия на таинственное лунное образование еще более усиливалась.

Само же облако то почти полностью гасло, то снова медленно разгоралось, разбрасывая в стороны не только нити молний, но и непонятные туманные сгустки. Они плавно опускались на лунную поверхность и гасли, перед этим странно вспучиваясь какими-то фигурами, отдаленно — очень отдаленно! — напоминающие изуродовано человеческие. Словно какие-то горбатые уродцы хотели вырваться из пылающих коконов, но у них этого никак не получалось.

Молчаливая тревога центрального сектора исследовательского комплекса "Архимед" настолько сгустилась, что казалось — еще немного, и ее можно будет резать на куски. И потому, когда Хастон снова кашлянул, Руслана непроизвольно вздрогнула.

— Ну, что? — тяжело спросил он у Виктора. — Опасно это или как?

Тот с каким-то неимоверным физическим усилием оторвал взгляд от экрана.

— А я знаю? — спросил в свою очередь. — Таких явлений мы никогда не наблюдали. Тем более, в непосредственной близости от комплекса. — Он помолчал, что-то соображая. — А приборы что показывают?

Дик молча ткнул пальцем в группу индикаторов, расположенных на самом пульте. Разобрался он в конструкции комплекса довольно быстро. И даже без посторонней помощи. Словно домой вернулся. А, может, и действительно — домой? По крайней мере, именно такой вывод можно было сделать из его рассказов о распавшейся американской исследовательской группе. По воле судьбы распавшейся. Или наоборот? Рассказывал, во всяком случае, Хастон о ней очень убедительно. Вот только поверить ему Руслана никак не могла.

Слишком уж фантастичным был этот рассказ. Хотя, кто, в недоговоренном кем-то, в кем-то недосказанном мире, может четко разграничить фантастику и реальность? А, может, у них и границ-то не существует? А есть одна, огромная, туманно ворочающаяся в самой себе, метареальность. Или, такая же неуклюжая, квазифантастика.

Руслана грустно улыбнулась. Потому что Виктор не стал разбираться со всей этой гиперфилософией, а просто сразу и бесповоротно поверил Хастону. И называл его теперь только дядей Диком. А сама Барбикен продолжала обращаться к нему строго официально: "мистер Хастон". Или она за десяток, проведенных на Луне, земных дней окончательно в людях разуверилась?

Сейчас этот самый мистер вместе с Виктором встревожено склонился над пультом.

— Так, — в конце концов, выдохнул Арданьян. — Это, действительно, опасно.

Хастон согласно кивнул головой:

— Да, уж. Создается впечатление, что кто-то — или что-то? — высасывает энергию из комплекса. И пульсации этого "сосания" совпадают с пульсациями облака, — он ткнул пальцем в экран. — Теленочек ты наш, — бросил и добавил: — А если учесть, что энергопитание "Архимеда" завязано на селайтовых полях, то…

— Таких явлений мы еще никогда не наблюдали, — задумчиво повторил Арданьян.

Руслане почему-то вспомнилось серебряно шевелящееся, распятое тело Керчака. Так и не разъединенное пока на механические копии людей, чьи останки покоились под, взметнувшейся к далекой Земле, глыбе обелиска.

— Мистер Хастон, — кашлянула неуверенно, — Виктор, а это не может быть связано с операцией, которая производится сейчас с… киборгом? — Назвать Керчака чьим-то отцом или матерью Руслана так и не смогла. — Может быть, нам пока ее приостановить?

Сказала и испугалась, напоровшись на взгляд побелевших глаз Арданьяна.

Хастон тоже искоса взглянул на него и кашлянул в третий раз:

— Вот я и говорю, что лучше бы ты одна пришла, Руслана.

Наступило неловкое молчание, нарушенное, в конце концов, самим Диком:

— Ладно, ребятки. Мне кажется, что в наших условиях лучше всего было бы приостановить не то, что происходит внутри комплекса, а то, что снаружи. В общем, так, — он на мгновение задумался, — вы тут оставайтесь и подстраховывайте меня, а я пойду, прогуляюсь.

Он уже было сделал шаг к выходу, но Арданьян остановил негра коротким взмахом руки.

— Извините, дядя Дик, но… Но, нечего вам там делать. Это мой дом, — слово "мой" Виктор подчеркнул особо, — и я сам должен разобраться в том, что в нем происходит.

— Самого три года искали, — буркнула Руслана. И ощетинилась: — Одного не пущу. Вдвоем пойдем.

Ее взгляд был не менее побелевшим, чем недавно у Арданьяна.

В общем, закончилось тем, что Хастон остался за пультом, а Руслана с Виктором, в сопровождении Калы, отправились к выходу из комплекса. По дороге проверили Тресилова, запертого вместе с Радживом в одном из отсеков, неподалеку от хортового инкубатора, куда Руслана попала в первый день своего пребывания в "Архимеде".

"Лунный Президент", захваченный несколько дней назад, запертым в нем еще на Земле, Хастоном, замер неподалеку от обелиска, хмуро поигрывая, бегающими по его обшивке, отблесками от пульсирующего светового облака. Оно, кстати, и затухать, и разгораться, стало и реже, и медленнее, все на большее время спокойно зависая над верхушкой надгробия. В нем явно происходили какие-то процессы, но то, чем они должны были завершиться, оставалось непонятным.

Мерцающие селайтом гибкие фигурки Виктора и Русланы — все мышцы напряжены, в руках сжаты неуклюжие плазмеры — замерли метрах в пятидесяти от обелисков. Над ними угольной скалой нависла Кала с оплавленной, настороженно вращающейся, головой. Это вращение прекратилось только тогда, когда облако внезапно вздрогнуло всей своей поверхностью и вдруг ослепительно вспыхнуло, разбрасывая во все стороны туманные сгустки размером с большой теннисный мяч.

— Осторожно, ребята! — тревожно всплеснулось пространство голосом Хастона.

А Виктор с Русланой уже скользили за прикрытие металлического корпуса и лишь временами выглядывали оттуда, прикрываясь от рассыпающегося на части света руками, свободными от тяжелого оружия.

Вокруг слышалось какое-то электрическое потрескивание, сухие шорохи и тяжелое прерывистое дыхание Хастона.

— Слушайте, хватит экспериментировать! Уходите оттуда!..

Но Арданьян, казалось, не слышал его, наблюдая за тем, как один из матово светящихся сгустков, коснувшись лунного грунта, вдруг отскочил от него и по замысловатой кривой взмыл вверх. Снова опустился. Поднялся. Опустился. И, подпрыгивая таким образом, начал стремительно увеличиваться в размерах, одновременно покатившись прямо под шасси Калы.

Сбоку от нее Руслана вздернула было ствол плазмера, но Виктор резким движением остановил девушку. Впрочем, она и сама уже опускала оружие.

Сгусток, по-медузьему плавно шевелясь, остановил движение в нескольких метрах от робота. Вздрогнул всей поверхностью и… И внезапно рассыпался миллионом, напоминающих ослепительные иглы, молний, пронизывая ими и, покрытое серой чешуей грунта, дно кратера, и вылизанную бездну черного неба, и оплавленный корпус Калы. Казалось, что тот даже засветился немного.

Виктор с Русланой еле успели зажмуриться, спасая глаза от беспощадного света. А когда открыли их…

Дэн Маккольн напоминал собой стеклянную статую, подсвеченную изнутри желтым светом. Вся поверхность его тела влажно поблескивала, стекая вниз и странным образом оставаясь в тоже время на одном месте, ничуть, таким образом, не срывая светящийся покров с его обнаженных внутренностей. Янтарные блики играли на пораженных лицах Виктора и Русланы, разрисовывая их какими-то тигриными полосами. Однако тигры Луны не могли сдвинуться с места.

— Не ждали? — усмехнулся Дэн, блеснув позолоченными зубами. — А я вот не выдержал. Скучно там, — он на мгновение замялся, — в зазеркалье.

— Да как же это?!… - пораженно выдохнула Руслана.

Арданьян, стиснув зубы, невидящим взглядом уставился на Маккольна. И каменность его лица ничем не отличалась от металличности рожи Калы.

— Ну-ну, — похлопал себя по бедру Маккольн, — расслабьтесь. — И в упор взглянул на Виктора. — Ты-то чему так удивляешься, голопузый? Ладно — Барбикен. Но мы-то знали, что еще встретимся. Ведь знали, брат?

Арданьян напряженно, очень напряженно, повел головой в сторону. Руслане даже показалось, что у него шея заскрипела.

— Знал, — прошелестел на уровне слышимости. — Знал — когда. Но не знал — где. И поэтому каждую минуту был готов… К смерти готов.

— А я вот знал — где, — ухмыльнулся Маккольн, — но, как понимаешь, не знал, когда. И чтобы не затягивать это прекрасное действо, решил, в конце концов, всемерно его ускорить.

Внезапно Дэн крутнулся вокруг своей оси и резким движением отбил в сторону пару светящихся сгустков, опускающихся на него из облака. Те мгновенно вспыхнули мириадой искр, рассыпались на нее и быстро погасли. В общем, показалось, что Маккольн просто отмахнулся от чего-то надоедливого, но у Русланы почему-то возникло стойкое ощущение того, что он — или как там оно сейчас называлось? — несколько опасается облака, из которого сам же недавно появился.

— Виктор! — внезапно больно колыхнуло пространство голосом Хастона. Словно он со всего разгона стену собой пробил. — Виктор, не двигайся! Я сейчас выскочу к этому… Этому… К баньши этому поганому. Вот ведь, достал! Ну, из любой дырки, зараза, выкарабкается…

— Отставить! — рявкнул Арданьян и Руслана поразилась свинцовым ноткам, которые, словно дробь, раскатились в его голосе. Раньше, даже в самых аховых ситуациях, они напрочь отсутствовали в нем. — Отставить, Хастон! Всем оставаться на своих местах. Не двигаться никому без моей команды. Никому! — еще раз рявкнул Виктор, бросив, почему-то разъяренный взгляд на Барбикен, хотя та даже не попыталась сдвинуться с места.

Не двигался и Маккольн с интересом наблюдающий за Виктором и, с таким же интересом, прислушивающийся к тирадам Хастона.

— Ух, ты! — поцокал он языком. — А малыш-то растет. Не правда ли, дружище Дик?

Пространство только злобно фыркнуло, но Маккольн это фырканье проигнорировал совершенно.

— Раст-е-ет, — продолжил он. — И уже, кажется, без рифмовки своей сюсюкающей обходится.

— Да и ты, кажется, в конце концов, фразы правильно лепить научился, — бросил на него тяжелый взгляд Арданьян.

— Научился, брат, научился. Научился, все-таки, пространство вербально организовывать. А кое-кто, хоть и с трудом, но научился время вербально да дезинтегрировать, — согласно закивал головой Маккольн. — Все мы многому чему научились. Не пора ли нам и дипломы-то получить? С отличием.

Молчание, наступившее после последней фразы, было настолько же коротким, насколько и запредельно тяжелым. Весом, наверное, в целую планету. Не меньше.

— Нет, не пора, — сдвинул таки с места эту громадину Арданьян. На его лбу даже вены выступили. — Еще не пора. Уже не пора. Никогда не пора. И некому.

Руслане показалось, что на мгновение в золотисто-кошачьих глазах Маккольна проскользнуло выражение удивления. Или какой-то безмерной усталости. Он даже веки опустил.

— Прежде, чем ты примешь окончательное решение, — произнес он, в конце концов, — ты бы хоть своим друзьям-товарищам ситуацию разъяснил. Потому как от твоего решения их жизни зависят.

Слова "твоего" и "их" Маккольн выделил особо, а Руслана внезапно встрепенулась.

— Да, — бросила она Арданьяну, — объясните, все-таки, что здесь происходит?

Тот пристально вглядывался в лицо Маккольна — словно в гляделки с ним играл — не обращая, казалось, на девушку никакого внимания. Но это только казалось.

— Спокойно, Руслана, спокойно, — напряженно ответил он. — Просто сейчас происходит то, что происходит ежеминутно и то, что подметили еще древние. Помнишь выражение "мертвые хватают живых"? Именно это сейчас и происходит.

— Все-таки… мертвые?.. — испуганно зажала рот рукой Руслана.

— Я не знаю, кто тут мертвый, а кто — живой, — зло шевельнулась селайтовая оболочка голосом Хастона, — но если через пять минут вы не вернетесь в комплекс, я приму самые кардинальные меры для выяснения этого вопроса. Наплевав на все приказы. Поскольку к игрищам с привидениями я всегда относился резко отрицательно.

— Слушай, черномазый, — внезапно зло прищурился Маккольн, — я точно такое же привидение, как и твой новый дружок. Или старики его. Да мы все на миллион порядков живее, чем ты, вместе со всеми своими…

Вдруг он запнулся, словно ему не хватило воздуха. Вещества, совершенно противоестественного для этой планеты. Планеты, которая безмолвно замерла всеми своими горами, кратерами и трещинами, прислушиваясь к нему, как к чему-то очень далекому. И очень опасному.

— Я все понял, Хастон, — после долгой паузы продолжил Маккольн, — я понял весь твой идиотизм. Сколько времени ты охотился за мной? Всю свою жизнь? С чем тебя и поздравляю. Ведь вот, кажется, ты уже загнал меня. Загнал в пространство, расположенное, буквально, по ту сторону жизни. И не только твоей. Ну, и что? Да, загнал. Однако я стал в миллионы раз сильнее и живее всех, подобных тебе. Всех, облепивших кусок этого вещества…

И Маккольн ткнул янтарным пальцем вверх. Туда, где за селайтовой оболочкой висел, тускло-зеленый отсюда, шар Земли. И никто не осмеливался перебить разошедшегося… Человека? Киборга? Привидение?..

— А я, я сильнее всего этого вещества. Потому, что познал его обратную сторону. Ох, какой я был дурак! — внезапно воскликнул Маккольн. — Сначала хотел контролировать свое правительство, свою страну. Потом — огромный участок планеты. Потом — всю планету. Ну, а потом… Потом до меня дошло, что я — Дэн Маккольн, могу не контролировать, а владеть. Владеть всем этим миром. И не только им.

Все это время он не отрывал взгляда от лица Арданьяна. Как, впрочем, и тот от него. В селайтовой оболочке, казалось, слышалось какое-то легкое жужжание. Словно далекий гуд высоковольтных проводов.

— Ты считаешь, что я помогу тебе? — в конце концов, тихо спросил Виктор.

— А куда тебе деваться, — пожал плечами Маккольн. — И не мне ты поможешь, а самому себе. И для того, если хочешь знать, чтобы помочь всему этому миру. Ведь никто не может отказаться от того, чтобы стать для него Богом. Настоящим полноценным Богом. Не идолом.

— Я откажусь, — тихо, очень тихо, произнес Арданьян. Но Руслане почему-то показалось, что в черном небе слегка качнулся шар Земли, а Луна всей своей массой скользнула в сторону от привычной орбиты. — Я откажусь, — повторил Виктор. — И, если хочешь, объясню почему.

Янтарно-полыхающий Маккольн ничего ему не ответил. Голос Хастона тоже не всколыхнул эфир. Безмолвная Кала стыла черной скалой. И Арданьян тяжело, всем корпусом, повернулся к Руслане.

— Я не знаю, как это произошло у Маккольна. Могу только предположить, что в его организме было много не только механических, но и электропротезов. И лайстоны заразили его точно так же, как несколько десятков лет назад заразили всю мыслимую и немыслимую технику моих родителей, доставленную ими на Луну. А после катастрофы, произошедшей тут, и после того, как Кала из всего, что осталось после этого, сделала их мнемокопии… — Виктор тяжело сглотнул ком в горле. — После этого они заразили и их самих, как и весь комплекс. Короче, если учесть, что лайстоны — внеземные образования, то в Маккольне сейчас не осталось ничего человеческого.

— А в тебе? — иронично бросил Дэн.

И Руслана напряглась, с неподдельным ужасом ожидая ответа Арданьяна.

Тот как-то неуверенно кашлянул:

— Во мне?.. Не знаю… Во мне все перепуталось. Во всех смыслах. Знаю только одно — никакой механики с электроникой в моем организме нет. Просто… Просто мои родители проводили эксперименты по генной инженерии.

— По генной?.. — широко распахнула глаза Барбикен. — И, все-таки, инженерии?

— Успокойся, Руслана, — слегка поморщился Виктор. — Просто они имели естественное желание того, чтобы белковый организм их сына имел способность вырабатывать селайтовую оболочку безо всяких пультов, напрямую контактируя с лайстонами.

— Но ты же сам говорил, что лайстоны — внеземные образования. — Голос Русланы стал ледяным донельзя. — Значит…

— Да бросьте вы! — внезапно перебил ее Маккольн, ловко отбив рукой пару световых сгустков, метнувшихся к нему из облака. Оно, кстати, за последние минуты стало каким-то… Более подвижным, что ли. — Внеземные — не внеземные. Искусственные — не искусственные. Вирусы — не вирусы. Какая разница! Дело совершенно в ином. Если сейчас Виктор решится, то грань между живым и мертвым исчезнет. Навсегда исчезнет.

В селайтовой оболочке было слышно, как далеко в комплексе удивленно присвистнул Хастон. А потом спросил:

— Виктор! Ты уверен, что сейчас тебе кое для кого смирительной рубашки не потребуется?

Арданьян не ответил, а просто предостерегающе поднял руку и как-то удивленно посмотрел на золотистого Дэна:

— Послушайте, мистер Маккольн, я не знаю для чего и каким образом лайстоны проецируют ваше изображение, но…

— Изображение? — взревел Маккольн. — Изображение?!? Да я материальней всей этой материальной вселенной! Потому что, как и ты, поднялся над ней. Более того, если сейчас ты согласишься, мы начнем творить ее по новой!

— Видишь ли, Руслана, — подчеркнуто спокойно повернулся Виктор к Барбикен, — господин Маккольн предлагает мне объединиться с ним для того, чтобы из полубожков, в которых мы с ним превращались в последнее время, стать полным божком. Единым и неделимым. Который может играть пространством и временем. Исправлять прошлое и знать будущее. Создавать и уничтожать новые вселенные…

— Владеть ими, владеть! — вклинился Маккольн.

— Владеть, владеть, — поморщился Арданьян.

— Быть всемогущим, — снова выдохнул Маккольн.

Но в его голосе проскользнули какие-то неуверенные нотки.

— Да, и всемогущим быть, и всюду сущим, — вздохнул Виктор. — Но… Но я вынужден отказаться от такой чести. Видите ли, Маккольн… Для того, чтобы стать Богом… Для этого… Для этого нужно очень многому научиться. А я, Маккольн, еще только учусь быть человеком. И сейчас это для меня гораздо важнее.

— Ты… — пораженно качнулся всем своим золотистым телом Дэн. — Ты отказываешься?!

— Окончательно и бесповоротно.

Наступила короткая пауза, после которой Маккольн вздернул обе руки и неистово затряс ими:

— Ты!.. Ты не можешь отказаться! Загляни во время. После твоего отказа эта планета станет мертвой! Навечно мертвой! Ты… Мы… Мы нужны лайстонам. Нужны!!! Со всеми своими ошибками и сомнениями, со всем своим вдохновением и неистовством. Со всей своей немыслимой человеческой энергией. Ведь что такое даже эти простые вирусы-переростки? Они просто застывшие информационные системы, для оживления которых необходим толчок энергетической подпитки. И на Луне этот толчок сделали вы, Арданьяны. Вы оживили Луну с помощью хортов! И теперь вы за нее в ответе.

С кончиков пальцев Маккольна слетали оранжевые искры.

— Лайстоны проснулись, — кричал он, — нашли какой-то свой источник энергии, но теперь ваш симбиоз с ними вечен. Вечен и взаимовыгоден!.. Им зачем-то нужен ты. Им зачем-то нужен я. Им зачем-то нужны мы. И если один из нас откажется, они погибнут. Но не только они. Погибнет и комплекс "Архимед", и твои друзья, и твои… И твои родители.

Руслана увидела, как лицо Виктора исказила болезненная гримаса.

— Боже! — лихорадочно зашептал он. — Боже, что, что я могу сделать? Ты видишь, что я могу, могу отказаться от ответственности за весь этот мир! Но как мне отказаться от ответственности за судьбу… за судьбы близких мне людей?..

А светящееся облако, зависшее между шпилями обелисков, пульсировало все быстрее и быстрее, рассыпая вокруг яркие туманные сгустки. Они раскатывались по лунной поверхности, сталкивались, разлетались в разные стороны, но странным образом их хаотическое движение концентрировалось по окружности, в центре которой находился Маккольн и который то злобно отпихивал их ногой, то отбивал резким взмахом руки.

Но вот один из сгустков, ударившись о реголит, подскочил вертикально вверх, потом мгновенно опустился, снова поднялся, да так и запрыгал в пространстве между Луной и невидимой плоскостью, напоминая собой теннисный мячик, бьющийся между столом и ракеткой.

Вот светящийся "мячик" до предела убыстрил свои движения, слившись в одну туманную полосу, потом замер на неуловимое мгновение и разлетелся в стороны истончающейся туманной дымкой. А внутри ее… Руслану словно холодной водой облили. Внутри ее возникла еще одна янтарная фигура. Очень ей знакомая фигура. Но совершенно невозможная в этом мире. Ни на Луне невозможная, ни на Земле, ни где-нибудь еще в этом бесконечном космосе.

Барбикен окаменела, уронив плазмер и испуганно зажав рот обеими руками.

— Спокойно, Руська, спокойно, — сказал Сергей Михайлович Наруддинов, расплескивая в стороны быстро гаснущие янтарные брызги. — Все под контролем.

— Да чтоб тебя! — пораженно всколыхнулось пространство голосом Хастона — Кто-нибудь объяснит, в конце концов, что здесь происходит?

Маккольн с Арданьяном тоже окаменели, словно передразнивая Барбикен. Однако не испуганно, как она, а до предела настороженно. Чем-то неуловимо напоминая друг друга. И еще напоминая хищников пред решающим броском.

Воскресший второй пилот "Тайги" тяжело ворочал головой, переводя взгляд с одного на другого. В конце концов, он остановил его на лице Виктора. Яростно кося, впрочем, глаза на фигуру Маккольна.

— Спокойно, — повторил, — спокойно, мсье Арданьян. Все под контролем.

— Мы знакомы? — прищурился Виктор.

— Да что же это?.. Да как же это?.. — лепетала Руслана, так и не оторвав рук ото рта.

— Спокойно, — в последний раз произнес Наруддинов. — Всем спокойно. Никакой паники. Никакой мистики. Все объясняется очень просто.

— Кто это? — слегка повернул голову к Руслане Виктор.

— Серг… — екнула она, — Мих… Михалыч… Наш второй пилот. Но он же… Он же… Он же погиб!

— А ты это видела? — улыбнулся Наруддинов. Но как-то жестко улыбнулся. Невесело.

— Не… — оторвала, в конце концов, руки ото рта Барбикен, бессильно свешивая их вдоль тела. — Не видела… Так значит… Значит, я все нафантазировала?.. Выдумала все?.. И, значит, никуда мне убегать не нужно было? И ничего бы всего этого не было?.. Или, — глаза Русланы испуганно распахнулись в пол-лица, — ничего этого и нет!?

— Чтоб тебя! — снова всколыхнул пространство Хастон.

— Руська, я же сказал — никакой мистики, — чуть поморщился Наруддинов, отворачиваясь от Арданьяна и внимательно наблюдая за Маккольном. Тот, впрочем, оставался совершенно неподвижным. Только ухмылка какая-то ехидненькая играла на его губах. — Никакого мракобесия. С человеческой, естественно, бытовой зрения.

— А с бытийной? — разлепил, в конце концов, губы Маккольн.

— С бытийной? — переспросил Наруддинов, делая к нему осторожный шаг. Дэн мгновенно напрягся всем тело. — С бытийной, тем более. Поскольку, как ты уже понял, выродок, в этом бытии конкретно живого и конкретно мертвого просто не существует. Это все мы границы всякие да заборы вокруг явлений городим. Дырочки в них вертим и в эти дырочки внешний мир рассматриваем. Наоборот никак не удосуживаемся.

— А надо наоборот? — спросил Виктор.

— Да уж! — это уже Хастон.

— Надо, надо, — бросил Наруддинов, не отворачиваясь от Маккольна, словно боялся пропустить его внезапное неосторожное движение. — Вам, кстати, господин Арданьян, это должно быть лучше всех известно.

— Не понял, — вздернул брови Виктор, одновременно чуть шевельнув лучом плазмера, будто подтверждая этим движением свое непонимание.

— А чего тут понимать? — пожал плечами Наруддинов. — Вот скажите: ваши родители, они живые или мертвые?

Руслана, которая до этого испуганно жалась к Виктору, вдруг резко выпрямилась, пытаясь увидеть его лицо.

— Что вам может быть известно о моих родителях? — холодно — очень холодно! — ответил вопросом на вопрос Арданьян.

— Многое, — серьезно ответил Наруддинов, — очень многое. В том месте, где изволим пребывать мы с Маккольном, — иронический взгляд на Дэна, — утаить почти ничего невозможно. Это место, знаете ли, можно назвать территорией правды.

— А мы что, на территории лжи находимся? — скрипнул Арданьян. — Беспамятства?

— Вы находитесь на обратной, вывернутой наизнанку, стороне Земли. В ее антимире. Который кем-то был назван Луной.

— Соприкосновение мира и антимира предполагает аннигиляцию, — начал было Виктор, но осекся и замолчал. То ли события последних дней вспомнил, то ли еще что-то.

— Короче, — хмуро передернул плечами Наруддинов, — каждый находится на своей территории. Просто жаль, что в большинстве случаев к ней применимо название — "охотничья". А что касается другого, — он мотнул головой в сторону Русланы, — то вот Руська, например, до сих пор не разобралась с тем, что собой представляют Джон и Эллис Арданьяны. И роботами их обзывала, и киборгами. А они, как уже здесь говорилось, просто мнемокопии, созданные в свое время Калой с помощью лайстонов. Овеществленная память, которая после своего создания начинает жить своей жизнью.

— А в-вы, Сер… Серг Михалыч? — выдвинулась Руслана из-за спины Виктора.

Тот снова пожал плечами:

— Да точно такая же мнемокопия. Только созданная самими лайстонами на полевой основе, а не на вещественной. После того, как "Лунная Республика" успешно расстреляла орбитальный модуль "Тайги". Но, братцы, — вдруг грустно-грустно произнес он, — что же такое сам человек? Он-то чья мнемокопия?

Наступило тяжелое молчание. Даже Хастон в глубинах комплекса дышать перестал.

— И как же вы… Ты… Себя… И как же вы себя чувствуете? — выдохнула, в конце концов, Руслана.

— Нормально, Руся. Было бы еще лучше, если б господин Маккольн не пытался из поля в ваше зазеркалье выскочить. Очень уж хочется ему с Арданьяном договориться. И местным божком стать. Идолищем поганым.

— Ну, ты! — дернулся Маккольн. — Выражения-то подбирай! За них и ответить можно. Не божком, а Богом. Настоящим и полноценным. Не правда ли, брат? — повернулся он к Арданьяну.

Тот тяжело взглянул на него:

— Когда рождается Бог, где-то обязательно умирает человек. Я же сказал тебе, Маккольн, что отказываюсь.

— Идиот! — доисторической рептилией зашипел Дэн. — Кретин голопузый! Отказывается он! Ты ведь не только себя под монастырь подводишь, не только. Не позволю-ю-ю!!!

И внезапно он стремительно бросился на Виктора. Так стремительно, что его тело растворилось в пространстве и зазмеилось по селайту ослепительной ломаной молнией. Облако заволновалось, а Арданьян даже не успел осознать всех этих передвижений. И только Наруддинов каким-то непостижимым образом среагировал, остановив этот молниеносный, в буквальном смысле, бросок.

— Остынь, — бросил он, исчезнув на неуловимое мгновение и сразу же снова возникнув перед Маккольном, не позволяя ему приблизиться к Арданьяну. — Остынь, говорю. Замри, урод!

— Да я!… Да я… Да мы!.. — размахивал руками Маккольн.

— Не мыкай!.. Не чувствуешь, что ли, что Бержерак Чжана блокировал, а Кондратюк — Ларсена?.. Что Жюль Верн с Циолковским подтягиваются?.. Что…

— Боже! — дрогнули побелевшие губы Русланы. — Так вас там…

— Много нас, много, — не оборачиваясь и внимательно наблюдая за передвижениями Маккольна, кивнул головой Наруддинов. — В основном, неплохие ребята. Луна нас всех помнит. Всех, кто к ней стремился. Ну, ты!.. — это уже к Маккольну. — Дождешься у меня!

А Маккольн, резко крутнувшись на месте, уже превращался в огненный вихрь, который, расширяя свое движение, протягивал огненные спирали к Арданьяну. Но никак не мог достичь своей цели. Потому что постоянно натыкался на такие же спирали, в которые превращался Наруддинов. Огненные вихри сплелись, втягивая в свое вращение светящееся облако, хлеща молниями по реголиту, в пол-Луны рассыпая искры и пламенные сгустки.

Селайтовое поле приняло синеватый оттенок, отчего лица Барбикен и Арданьяна казались в нем лицами покойников. Электрические разряды рвали пространство. Плазмер неуверенно прыгал в руках Виктора, не зная куда выплеснуть свою огненную злость. У Русланы испуганно дрожали губы. "Бегите! — метался, рассыпающийся на помехи, голос Хастона. — Бегите оттуда, ребятки!.. Ах, черт!.. Что же делать-то?!.."

— Виктор! — кричал Наруддинов, то выплескивая лицо из огненных спиралей, то снова исчезая в них. — Если решил… Разрывай!.. Разрывай связь лайстонов с комплексом. Оставь… Оставь вирусы без энергоподпитки… Заставь… Заставь их вернуться в информационное… В коматозное состояние… Заставь!

— Да, да!.. — выплескивал вслед за Наруддиновым свое лицо и Маккольн. — Оставь!.. Оставь комплекс без подпитки! Через день все загнетесь…

— Серге-е-ей! — орал Арданьян, размахивая плазмером. — Миха-а-алыч! Если связь разорвем, вы же окончательно погибнете!..

Руслане показалось, что сквозь огненное мельтешение спиралей, лиц, разъяренных овеществленных слов, на нее взглянули грустные, чуть-чуть раскосые, глаза Наруддинова:

— Ты же к Фатиме зайдешь, Руська? Когда до Земли доберетесь…

И, не ожидая ответа, мир снова провалился в огненную пропасть, в которой шипел, словно масло на раскаленной сковороде, голос Маккольна:

— Разорви!.. Разорви связь-то. Вы, может, сутки и протянете, а старики твои, голопузый?.. Сразу развалятся. Не соберешь потом.

— Да ничего с ними не будет! — орал Наруддинов. — Пока… Я верю в это. Уснут лайстоны. Вместе с ними. И нами. Но вы-то, вы ведь спать не будете! Разбудите всех, когда сами с собой разберетесь…

— Да, голопузый, неплохие у тебя старики были…

Руслана увидела, как исказилось лицо Виктора. Как его глаза затянуло дымчатой поволокой и они приняли совершенно безумное выражение. Как выступила кровь на его, неистово закушенной, губе. И как внезапно что-то начало меняться в окружающем мире. Словно на него накинули полупрозрачную туманную пелену.

И в этой пелене медленно гасли огненные спирали, замедляя свое круговое движение. Казалось, что они остывали, потрескивая, словно угли догорающего костра. Отдалялись, погружаясь в пронзительную бездну, из которой больше не было слышно ни шепота, ни зова, ни крика. И только, ставший каким-то механическим, голос Хастона больно растекался по барабанным перепонкам

— Ребята, — хрипел он, — ребята, возвращайтесь! Срочно возвращайтесь. В комплексе что-то происходит.

Впрочем, "что-то" происходило не только в самом комплексе, но и за его пределами. Потому что, тающее в бездне, облако потащило за собой и селайтовую оболочку. А из самой бездны на Виктора и Руслану хлынул леденящий холод. Потусторонний холод открытого космоса. Сковывающий каждую клетку тела, превращающий их все в колючие кристаллики, снежинки, льдинки, оболочки микроскопических вирусов.

И две колонии вирусов, два снеговика, теряющие сознание от недостатка воздуха, который стал вдруг летучим и невесомым, словно эфир, упали на колени перед черной бесконечностью, отбрасывая в стороны, мгновенно ставшие не нужными, плазмеры.

Глаза Виктора, обеими руками схватившегося за горло, медленно вылазили из своих орбит. Словно он из последних сил пытался рассмотреть что-то в этой, надвигающейся на них, равнодушной к ним, бесконечности. И Руслана, которая, в отличие от него, уже была знакома с этим состоянием, внезапно с ужасом поняла, что он растерялся. Просто растерялся. Чисто по-человечески. И с осознанием этого на Барбикен хлынула такая волна чего-то светлого, чего-то легкого и чего-то нежно-теплого, что оно могло растопить собой все льды всех миллионов замерзших планет этой недоделанной вселенной. И еще Руслана поняла, что она не может, не имеет права, дать Виктору погибнуть.

А тот уже ничком падал на колючий лунный грунт. И Барбикен, с хрустом выламывая саму себя из глыбы льда, бросалась к нему, хватала под обмякшие, еще покрытые гаснущим селайтом, руки и, напрягаясь изо всех сил, вытягивала Арданьяна из головокружительных бездн, чтобы, треща всеми своими костями и сухожилиями, тащить, тащить, тащить его по наждаку планетоида, стремительно сжимающегося в мертвую глыбу, к далекому — безмерно далекому! — входу в комплекс.

И черный, весь обугленный Хастон, уже метался в нем. И оплавленная Кала, подхватив под мышки два безжизненных тела, стремительно вкатывалась в шлюзовую камеру. И последние клочья селайта гасли, сползая с обнаженных тел.

Жизнь медленно, очень медленно, возвращалась из заоблачного небытия.

Руслана вздрогнула, тяжело закашлялась, едва не выворачивая легкие через рот, и чуть скосила глаза. Рядом огромный Хастон хлопотал над, каким-то съежившимся, телом Виктора. Кала, всадившая Руслане пару инъекций, замерла над ней. И в проеме коридора, ведущего во внутренности комплекса, неуверенно топтался с ноги на ногу…

— Хастон!.. Дядя Дик!.. — слабо вскрикнула Руслана, борясь с кашлем. — Там… Там — Тресилов!..

Хастон обернулся и бросил невнимательный взгляд в направлении, указанном Русланой, на, чуть согнувшуюся возле дверей шлюзовой камеры, фигуру. По телу Виктора пробежала судорожная волна.

— А, — махнул рукой негр, — знаю… Не трогай его. У нас тут еще один труп. А у него… У него друг погиб.

— Да какой он мне друг! — внезапно выпрямился Тресилов. — У меня вот… Барбикен вот…

И осекся, наткнувшись на ненавидящий взгляд девушки.

А Виктор уже приподнимался на локтях, начиная трясти головой и судорожно глотая воздух.

Хастон заботливо помог ему приподняться и похлопал по спине своей огромной ладонью. Потом произнес:

— Тут, в комплексе, энергопитание резко упало. Пока перестроились, пока то да се. Ну, они с Радживом и выбрались из своей комнатухи. В инкубатор хортовый сунулись. А там…

Руслана вспомнила первый день своего пребывания в комплексе и непроизвольно вздрогнула.

— Короче, — продолжил Хастон, — когда свет окончательно погас, Раджива нанохортами засыпало. Минут пять питания не было. Ему хватило, — закончил хмуро.

— Так ведь, — подал слабый голос Виктор, — так ведь не могли хорты его задушить окончательно. Пять минут — не время. Кроме того, они — на автономном питании. Даже если бы попали внутрь организма — ничего страшного.

— Все хорты обесточены, — как-то потеряно развел руками Хастон. — Все. По крайней мере, в зоне моей видимости.

— Но… — окрепшим внезапно голосом вскрикнул Виктор, — это значит… Значит это… Мама!.. Папа!.. Нет, такого не может быть!

— Может, может, — став еще более хмурым, возразил Хастон. — У вас, дружище, все быть может. Сейчас тебе это более убедительно разъяснят. В центральном секторе. Ждут уже.

— Кто?!?

— Пойдем, увидишь.

Так и побрели в центральный сектор комплекса по коридорам, залитым каким-то призрачным — словно мощности ему не хватало — светом: впереди — Хастон, поддерживающий пошатывающегося Виктора, за ними — Руслана, ощущающая на затылке покалывающий взгляд Тресилова. А замыкала процессию, еле слышно жужжащая двигателями, Кала. В таком порядке и вошли в помещение Центрального.

В нем было пусто. Только струился с экранов синеватый таинственный свет, а на двух из них…

— Мама! — рванулся вперед Виктор, отталкивая в сторону, заботливо полуобнявшего его, Хастона. — Отец!

Эллис Арданьян на одном экране и Джон — на другом, печально улыбались ему навстречу.

— Привет, сын! — как-то растерянно кашлянул Джон Арданьян, а Эллис молчала, встревожено вглядываясь в лицо Виктора.

— А ты возмужал, сынок, — в конце концов, произнесла она. — Похудел только… Где это тебя? — ткнула она пальцем в перебинтованную грудь сына. — Сильно болит? — спросила.

А Виктор Арданьян хватал, хватал ртом синтезированный воздух и все никак не мог выдавить из себя ни единого звука.

— В-вы… — наконец нашел он в себе силы для этого, — в-вас… Операция закончена, мама? Успели?

— Видишь ли, — скользнул в сторону взгляд Эллис Арданьян, — видишь ли…

И тяжело замолчала, словно подавилась словами.

— Да что ты юлишь, Эллис, — нахмурился Джон. — Тут все и сразу говорить нужно. — Замолк на мгновение, длинное, как вечность, и продолжил: — Операция не закончена, Виктор. Физически мы еще не разъединены, и нормально функционировать не можем. Только в виде радиоволн. Лайстоны, понимаешь, решили заснуть в самый неподходящий момент. И теперь комплекс может рассчитывать только на свои силы. И в этом нет твоей вины, сын. В этом нет вины даже Маккольна. Это решение приняли мы. После того, как вы были спасены Калой, мы решили, что всем нам взаимодействовать с лайстонами еще рано. Как и им с нами. Во всех смыслах рано. И с точки зрения отдельной личности, например, какого-нибудь мистера Хастона, — улыбка в сторону Дика, — и с точки зрения всего человечества. Давайте уж сами с собой разберемся для начала. А то так и будем друг друга в жертву этом миру приносить. То лайстоны, то мы. С собой нужно разобраться, — повторил, — а потом с другими.

— Ага, с другими, — внезапно закусила губу Руслана, — А с искусственной электронной формой разума вы разобрались? — Она бросила на Эллис отчаянно вызывающий взгляд. — С собой, например.

Эллис Арданьян грустно посмотрела на нее и улыбнулась. Чуть-чуть. Уголками рта.

— Руслана, девочка моя, если ты думаешь о возможном соперничестве машин и человека… О пресловутом бунте машин… То… То это просто невозможно. Поскольку все, созданное человеческими руками, уже несет в себе отпечаток человеческого разума. Его души. И поэтому сейчас, как и во все времена, можно говорить не о борьбе человека с машиной, а человека с человеком.

— Тут есть один нюанс, — мягко перебил ее Хастон. — И после того, как вы бросили меня на Земле, у меня было время разобраться в нем. Около ста лет назад наша группа сделала одну ошибку. Вернее, ее сделали еще пару тысяч лет назад древние греки, а мы… Мы ее усугубили.

— Ну-ну… — чуть насмешливо начал Джон Арданьян.

— Не нукай! — внезапно резко, на грани грубости, оборвал его Хастон. — Следом за греками, за Архимедом тем же, мы пошли путем оразумливания вещей. А надо бы — человечества. То есть, конкретно нам надо было начинать не с создания роботов, а с создания Интернета. Я поздно это сообразил. И обсудить это уже не с кем было…

— Остановись, Дик, — оборвал его Джон. — Наш лунный комплекс, по большому счету, и есть моделью такого всеземного интернета. У него — миллионы внешних связей, он уже может существовать сам по себе. Ну и что?.. Пойми, дружище, если роботы играют судьбами отдельных людей, то Интернет — человечества. Чувствуешь разницу? Ответственность чувствуешь?

— А вы, вы ее чувствуете? — внезапно тихо, но предельно зло, спросила Руслана. — Чувствуете?.. Ведь все, что я знаю о вашей группе…

— Не вашей, а нашей, — мягко вставила Эллис.

— …о вашей группе, — не обратила на нее внимания Барбикен, — говорит мне о том, что ваш распад, ваша, если хотите, деградация, была закономерна. Вы знаете, — спросила внезапно, — почему во Вселенной не нарушается закон энтропии, хотя наблюдения, вроде бы, говорят об обратном?..

— Ну-ну, — снова насмешливо бросил старший Арданьян.

— Не нукайте! — зло, голосом Хастона, взорвалась Руслана. — Потому что Вселенная — открытая система. Слышите, вы? От-кры-та-я. Упрощение одной ее части компенсируется усложнением другой. И вы, из-за своего безмерного интеллектуального эгоизма, оказались в той ее части, которая подлежит этому самому упрощению. Хотя, думали наоборот. А все потому, что не поняли одной, довольно простой, вещи. А именно того, что сумма всех ошибок человечества равняется сумме всех возможных путей их исправления. И эта сумма, как вы понимаете, неизмеримо больше, чем такая же для замкнутой группы. Наподобие вашей. Вы ограничены самими собою. Вы существуете в аквариуме своего высокомерия…

— Да нет, — буркнул Хастон, — бери больше — океанариуме.

— В охренариуме! — бросила на него бешеный взгляд Барбикен. — В полном охренариуме! Тупом и ограниченном.

— Ну-ну, — словно сдаваясь, поднял на экране обе руки Джон Арданьян. И насмешливые нотки из его голоса исчезли напрочь. — Успокойтесь. Разошлись, понимаешь. Одна нас в деградации обвиняет, другой в том, что его на Земле одного бросили…

— Понимаешь, Дик, — по-прежнему мягко перебила его Эллис. Хотя было видно, что эта мягкость дается ей с большим трудом. — Понимаешь, перед тем рейсом, последним рейсом, мы получили известие о твоей гибели в тюрьме. Официальное известие…

— Ч-черт! — выдохнул Хастон.

— Не черт, а Маккольн, — поморщился Джон Арданьян. — Он тебя переиграл, Дик. И нас тоже.

— Значит, — несколько задумчиво протянул Хастон, — я во время деру дал. Значит, он уже готовился меня убрать.

— Наверное, — согласно кивнул Джон. — Однако уже потом, после катастрофы, после того, как Кала, комплекс и лайстоны, сделали для нас все возможное, мы, с ограниченными тогда энергетическими возможностями, склепали небольшой тантор и отправили на нем хорта…

Дик уже все понял.

— Этот хорт, согласно всем, действующим тогда, законам, напал на Маккольна. Тот оказался не в то время и не в том месте…

— Вот оно что, — пожевал губами Джон.

— А насчет деградации, — снова вступила в разговор Эллис, — я вот что скажу… Обстоятельства складываются так, что всем вам необходимо срочно покинуть комплекс. Вернуться на Землю. После того, как лайстоны впали в кому, предоставив нам самим разбираться со своими делами, энергетика "Архимеда" просто не потянет такого количества людей.

— Да куда уж… — начала было Барбикен, но Эллис так взглянула на нее, что она осеклась.

— В общем, — продолжила Арданьян, — дайте нам возможность с помощью Калы перейти из этого волнового состояния, — она, несколько смущенно, потрясла на экране кистями рук, — в нормально физическое. Прогрессировать, а не деградировать. И законсервировать комплекс. И лайстоны замаскировать. А потом мы свяжемся с вами.

Говоря все это, Эллис смотрела прямо в глаза сына. Очень строго смотрела.

— Если вы думаете, что нам очень хочется расстаться с вами, то это не так. Вы ведь не знаете, куда отправляетесь. Не знаете в полной мере того страшного места, куда мы свое время решили не возвращаться.

И Эллис Арданьян, искоса взглянув на экран мужа, сделала какое-то неуловимое движение. Несколько соседних экранов синхронно мигнули, а потом…

А потом на одном из них появилось изображение нескольких фигур, с головы до ног затянутых в черное, и стоящих с автоматами в руках на чем-то, напоминающем сцену. Под ней, как показалось Руслане, робко шевелилась темная людская масса. На втором экране люди в черных масках ("Российский спецназ", — определила Барбикен) рассыпались вокруг какого-то здания, немного напоминающего театральное. Их камуфляжные фигуры, кстати, почти ничем не отличались от фигур, замерших на темной сцене.

Третий экран показывал обычных людей, толпящихся на улице, но с необычно обеспокоенными лицами, воспаленными глазами и, закушенными до крови, губами. Дальше — какие-то личности в добротных одеждах, подходящие к ним. Многие их них были знакомы Руслане по телевизионным передачам, но твердо она узнала одного — депутата российской Госдумы Немцова. Да еще женщину эту. Японку, кажется. Хакомаду. Еще дальше на экранах что-то вещали известные деятели. Путин, Жириновский, Зюганов, кто-то еще…

Промелькнул даже некий украинский депутат, затянутый в Москву политическими сквозняками. Лица всех их разительно отличались от взволнованных лиц простых людей с третьего экрана и чем-то напоминали искусно сделанные восковые маски. Они искажались гримасами, руки жестикулировали, а их владельцы говорили, говорили, говорили, беззвучно шевеля губами…

Руслана непроизвольно попыталась прислушаться к ним. Но услышала нечто совершенно иное.

— Всю страну, словно губку пропитывая, -

шептал Арданьян, весь облитый синюшним потусторонним светом экранов, -

разъедая основы всего, эта мгла, словно пыль антрацитовая, оставляет тебя против всех одного. Выживай, на других не рассчитывая, у тебя больше нет никого…

Барбикен неимоверным усилием оторвала взгляд от экранов и с ужасом уставилась на Виктора. Неужели опять?!? Неужели по новому кругу?.. Бесконечному кругу всех мыслимых и немыслимых антимиров.

Экраны снова синхронно мигнули и резко погасли. Словно взорвались черным взрывом, обрушившим изображения в мглистое небытие. Впрочем, два из них продолжали светиться.

— Не пугайтесь, Руслана, — грустно сказала Эллис. — То, что вы видели — перехваченная нами телепередача с Земли. Из Москвы. Там сейчас боевики чеченские заложников захватили. Прямо в театре. Пришли, значит, люди мюзикл посмотреть. "Норд-Ост" называется… А то, что Виктор бормотал — это строки из его либретто. Осталась у Виктора еще некоторая способность к радиоперехвату. А вы говорите — аквариум…

В центральном отсеке наступило тяжелое молчание.

— Мы специально вам Москву прокрутили, — нарушил его Джон Арданьян. — Она вам просто ближе, Руслана. Но можно и из других точек земного шара. Хотите?..

Руслана быстро-быстро замотала головой. На ее глазах блестели слезы.

— Руслана, — прошелестела Эллис, — вы там за Виктором присмотрите, хорошо? Он ведь у нас — деревня. Никогда в больших городах не был.

— Мама! — дернулся было Виктор, но Эллис Арданьян остановила его коротким взмахом руки.

— Это не обсуждается! Все должны вернуться домой. На Землю. Все должны когда-нибудь возвращаться. Хотя бы для того, чтобы начинать все сначала. Вот даже господин Тресилов этого хочет. Не так ли?

Виктор, Руслана, Хастон и даже Кала, словно по команде, обернулись к входу в центральный отсек, на пороге которого замер, забытый всеми, Тресилов. Был Олег Анатольевич весь какой-то съежившийся и заброшенный. Даже жалко его стало.

— А что? — затоптался он на месте, неуверенно переступая с ноги на ногу. — Давно уже пора на Землю лететь. Я "за" двумя руками.

И непроизвольно почесал затылок, в который пять дней назад Маккольном была вставлена кнопка ментоусилителя. Глаза его сверкнули ртутным отблеском. Или это свет от экранов в них отразился? А на одном из экранов в черном пространстве завис синий, с белыми разводьями, шар Земли. Далекой и чуть таинственной. Любимой и ненавистной. Родной…

2002–2003 г.г.

Примечания

1

Здесь и далее некоторые названия и термины взяты из "Тарзана" Э.Берроуза. Кала — обезьяна, приемная мать Тарзана; Керчак — обезьяна, его отчим; хорты — свиньи; тантор — слон; нума — львица; маны — мартышки и т. п.

(обратно)

2

М.Помренинг, "Судак"

(обратно)

3

Муншайнер — сленговое название американского самогонщика.

(обратно)

4

14 февраля 1929 года (День Святого Валентина) известный гангстер Аль Капоне устроил бойню для устранения конкурирующей банды Багса Морана.

(обратно)

5

Народное название штата Нью-Мексико.

(обратно)

6

17 октября 1931 года суд присяжных признал Аль Капоне виновным по большинству пунктов обвинения и приговорил к 11 годам заключения без права обжалования.

(обратно)

7

В 1940-ом году во Франции использование транспортных средств с бензиновым мотором было ограничено машинами, необходимыми для коммунальных служб.

(обратно)

8

Французские фашисты.

(обратно)

9

Роберт Хитчингс Годдард (1882–1946) — знаменитый американский ракетостроитель, один из пионеров конструирования космической техники

(обратно)

10

Американский ракетный центр, находящийся в 390 км южнее Лос-Аламоса (штат Нью-Мексико).

(обратно)

11

Город Розуэлл известен тем, что в 1947 году в его окрестностях произошла авария неопознанного летающего объекта.

(обратно)

12

АНБ - Агенство Национальной Безопасности США

(обратно)

13

AVRO-Canada — канадская авиастроительная компания

(обратно)

14

Ловелл Джеймс Артур, Янг Джон Уотс — американские астронавты, первый — командир корабля "Аполлон-13", второй — командир дублирующего состава.

(обратно)

15

Стихи автора

(обратно)

16

В полдень 24 июня 1947 года американский бизнесмен Кеннет Арнольд во время полета на своем самолете увидел девять дискообразных объектов, летящих на большой скорости между ним и горой Рейнир. Кеннет Арнольд заявил, что движение их было необычным, что они летели "как блюдце, брошенное вдоль поверхности воды".

(обратно)

17

Комиссия Робертсона — комиссия, возглавляемая физиком-теоретиком Калифорнийского Университета Х. Робертсоном, заседала в январе 1953 г. и рассмотрела отдельные сообщения об НЛО

(обратно)

18

Во вторник, 17 августа 1998 года в России произошло обвальное обесценивание национальной валюты.

(обратно)

19

Михаил Цук, "Ванкувер"

(обратно)

20

Михаил Цук, "Ванкувер"

(обратно)

21

Джефф Безос — основатель компании "AMAZON.COM", занимающейся коммерческими космическими разработками.

(обратно)

22

Элон Маск — владелец компании "SpaceX", которая в декабре 2001 года обнародовала ракету "Falcon Explorer", способную выводить на околоземную орбиту военные спутники.

(обратно)

23

Писанка — покрашенное яйцо с орнаментальным узором, непременный атрибут украинского варианта празднования Пасхи.

(обратно)

24

Стихотворение Вадима Шефнера "Иная Земля".

(обратно)

25

Денис Лори — руководитель калифорнийской компании "Trans Orbital", получившей в 2002 году официальное разрешение властей США на отправку к Луне коммерческого зонда "Trail Blazer".

(обратно)

Оглавление

 Спейсер Кацай .  Тарназариум Архимеда

5 октября 2002 года, . Море Ясности (Луна)

26 декабря 1918 года, . Гременец (Полтавская губерния, Украинская Народная Республика)

5 октября 2002 года, . Море Ясности (Луна)

7 июля 1924 года, . Судак (Крымская АССР)

8 октября 2002 года, . Море Ясности (Луна)

14 марта 1932 года, . Аламогордо (штат Нью-Мексико, США)

8 октября 2002 года, Море Ясности (Луна)

20 августа 1937 года, . Гременец (Полтавская область, Украинская ССР)

10 октября 2002 года, . кратер Архимед (Луна)

21 декабря 1940 года, . Авиньон (Прованс, Франция)

11 октября 2002 года, . кратер Архимед (Луна)

14 августа 1943 года, . Нордхаузен (Тюрингия, Германский Рейх)

12 октября 2002 года, . горный массив Лунные Апеннины (Луна)

30 сентября 1960 года, . Карлсбад (штат Нью-Мексико, США)

18 октября 2002 года, . кратер Кондратюк (Луна)

21 апреля 1970 года, . Барьерные Острова (побережье штата Флорида, США)

18 октября 2002 года, . кратер Архимед (Луна)

24 июля 1974 года, . Гременец (Полтавская область, СССР)

20 октября 2002 года, . кратер Архимед (Луна)

13 сентября 1979 года, . Море Дождей (Луна)

23 сентября 1983 года, . Национальный парк "Карлсбадские пещеры" (штат Нью-Мексико, США)

18 августа 1998 года, . Владивосток (Приморский край, Российская Федерация)

21 октября 2002 года, . кратер Архимед (Луна)

11 сентября 2001 года, . Ванкувер (Британская Колумбия, Канада)

24 октября 2002 года, . Море Дождей (Луна)

14 января 2002 года, . Южный Сихотэ-Алинь (Приморский край, Российская Федерация)

25 октября 2002 года, . кратер Архимед (Луна)

5 октября 2002 года, . Крысьи острова (штат Аляска, США)

26 октября 2002 года, . исследовательский комплекс "Архимед" (Луна) . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

Реклама на сайте