«Лабиринт»

Юрий Касянич

Лабиринт

Фрагменты из писем и бесед с друзьями. 1988-89

"...Я уверен - письма лишены литературного лукавства хотя бы потому, что пишутся только для одного читателя... Ты спрашиваешь: почему стихи? почему проза? Вначале, конечно,- стихи: вступая, поэтизируем мир. Проза - позднее, когда отчужденность стала восприниматься уже почти как от века данная черта эпохи. (Впрочем, раньше, позднее - все относительно... И сборник "Над ивами бессмертных рек", и первая маленькая повесть "Сауна" в "Пещере отражений" увидели свет в одном, 1988 году.) Стихи сродни птицам - есть люди, которые не замечают резвые росчерки птичьих стай, не вслушиваются в тенорки и сопрано обращенной к ним перелетной радости. Проза скорее похожа на неспешный снегопад, а его-то нельзя не заметить. Ты спрашиваешь: почему фантастика? Мир раздражен. Мир на грани. Иногда кажется - нынешнее поколение мутирует так скоротечно, что завтра возникнет разновидность людей, имеющих ядовитые железы и зубы, подобно змеям. Мне скоро тридцать пять, я много работаю с компьютерами, и у меня с ними взаимопонимания больше, чем с иными приятелями... Вводя в прозу то, чего нет, или криволинейные координаты, я надеюсь остановить и заставить оглянуться..." "...Порою мне надоедают слова, что, будучи написанными, любят шалить, проявляясь изнаночными смыслами, или лгут, смеясь над удивлением, которое выступает на моем лице, когда я оглядываю еще не остывшие строки,- и я ухожу бродить по сырым берегам Балтики, на которые накатываются тревожные волны Грига, или уезжаю в осенние концерты Вивальди, и мне кажется, что я в Сигулде, или рассматриваю, как голограмму, музыку Шнитке, или взбираюсь по извилистым горным тропам Баха, пока не затихают доносящиеся снизу песни сабрин и мадонн, собирающих яблоки на снегу..." "...Знаешь, я перечитал "Лабиринт", и мне показалось, что ему можно предпослать посвящение - М. Г. Впрочем, трудно сказать, верно ли оно будет истолковано. Не исключено, что это моя блажь, не знаю. Когда я писал - не думал об этом, но теперь..."

Лабиринт

Повесть

*

Уже к началу лета молодая осока выгорела почти полностью, и среди жалко состарившихся, но по-прежнему несгибаемых желтовато-кремовых клинков, хрустевших, как пергамент, лишь кое-где оставались недоуменные брызги зеленого цвета, словно перышки лука; бутоны репейников в этом году завязались крошечные, как узелки на нитках стеблей, поэтому их пунцовые цветы меркли на подавляющем фоне пустынях тонов; Берт еще раз встряхнул плечами рюкзак, поерзал спиной, проверяя, не выпирают ли острые углы, которые могут помешать при ходьбе, посмотрел на безжизненное огромное небо, блеклое, словно подернутое тонкой пленкой прибывавшего с каждым годом песка; ностальгическая мысль о тени облака узкой вспышкой осветила сознание; ха! тень облака? романтические бредни, застиранный трюизм поэтов, рефлексирующих на темы прошлого (да и где они, поэты?): он глянул себе под ноги - солнце уже взошло на полуденный перпендикуляр, и тень оказалась ничтожно малой, словно отжатый клочок сырой ваты; вдоль тропинки, которой предстояло увести его, торчали приземистые кустики цикория, его цветки утратили окраску, как и небо, и взирали на него, словно кукольные глаза, обрамленные почти белыми бумажными ресницами; до скал было три с половиной километра по тропинке, что протоптал он здесь с тех пор, как уединился; он часто приближался к скалам, окаменевал у их подножия, ощупывал взглядом шероховатости и складки разогретой ежедневным солнцем породы и силился определить происхождение странной, усиливавшейся с годами магии этого безлюдного и внешне равнодушно-спокойного пригорода; и все чаще взор его обращался к входу в пещеру, под осыпающимся от жары и ветра козырьком,пятно, наполненное темнотой, напоминало пасть старой беззубой ящерицы, которая зевнула, разморенная духотой, и немедленно омертвела,.не успев сомкнуть вход в нутро; удивительно, что нахальная осока, которая с медленной настойчивостью прошивала почву нитями всепроникающих корней и беспрепятственно захватывала новые территории, отступила перед его привычкой и не занимала тропинку; ну ничего, теперь сможет; горячий тяжелый порыв ветра догнал его сзади, но, распоров свое брюхо о тысячи осочьих кинжальчиков, неслышно упал умирать в заросли; до скал оставалось три с половиной километра, уже чуть-чуть меньше...

*

Поразительно все-таки, насколько тесно наше осязание слито с эмоциями; каждое касание кажется всего лишь элементарным взаимодействием с окружающим миром, и вроде бы эти касания не отличаются друг от друга по структуре: извечный труд рецепторов, да и только, но тем не менее - от острого, горячего укола иглы возносится узкий всплеск страха; прикосновение свежего, упругого, в каплях влаги, бутона розы к щеке омывает сердце волной утешения и надежды; через ладонь, ощутившую теплую поверхность, откликается неразведанное или уже выработанное месторождение доброты; скользкий, влажный контакт со змеиным изгибом неизменно открывает клапаны гадливости; внезапная щекотка пропитывает тело невольным смехом; словно в рецепторах, усеивающих кожу, затаены микролинзы - подобно глазным хрусталикам, расщепляющим свет на отдельные цвета, позволяя воспринимать радуги и другие цветовые композиции бытия,- и они, эти микролинзы, расслаивают прикосновение на эмоциональные компоненты; об этом стал размышлять Берт, нащупывая ладонью боковой карман рюкзака, чтоб извлечь баллончик с флуоресцентной краской, когда ощутил на лице мимолетный росчерк крыла летучей мыши, которая, в последний момент избежав столкновения, отпрянула от щеки; царапающий след кожистого взмаха отозвался в душе вспышкой отвращения; надо же - равнодушная кожа, уже шестьдесят четыре года занимающаяся физиономической гимнастикой, так молодо реагирует на прикосновение! или, быть может, я просто на какое-то мгновение упал лицом в паутину сна и испуганно проснулся от неприятно близкого зигзага летучей мыши?

*

Таймер на запястье насчитал уже четыре дня; уже четыре долгих кромешных дня он с неугасающим стартовым энтузиазмом продвигался по лабиринту, оставляя крохи времени на отдых и сон; уступы, острые обломки, впадины под ногами, каждую нужно вовремя нащупать или предугадать; темнота, лабиринт; редкие остановки, чтобы нанести на стену пещеры отметку флуоресцентной краской; и снова вперед - из темноты в темноту; оглянувшись, видеть, как истаивают пятнышки краски, словно маяки или отдаленные огни ночного полустанка; и опять лабиринт и бесформенная неизвестность: долго ли продлится этот полный риска путь и не принесет ли он, завершившись, лишь пасмурный свет тщетности всего совершенного? и два рукава пещеры, усмехнувшиеся тупиками, краткие миги злости на самого себя - словно двигался не в темноте, словно не карабкался с великой предосторожностью по пещерным неровностям, а шагал по широкой гладкой улице и, не прочитав ее название, повернул не туда; и обратный путь из тупиков, крошечные остановки - чтобы загасить черной краской (она размещалась в другом кармане рюкзака) светящиеся обозначения; и вновь лабиринт, и редкие удары фонарем перед собою, когда стремительный конус света мгновенно проглатывал тьму, и ломкие, острые тени, словно зловещие лапы реликтового хищника, когтились над ним, и не привыкшие к вторжениям в их тишину летучие мыши заполняли пространство серо-черным листопадом; Берт с детства испытывал необоримое отвращение к мышам всякого рода: и домашним, и летучим, и мышелюдям, которые гадят там же, где и обитают, и, соблазненные едва различимым копченым запашком мелкой выгоды, часто лезут в тривиальную мышеловку, чтобы заполучить в награду за жадность - переломленный хребет; к удивлению и радости Берта, ни сырости, ни слизи, ни тяжелого воздуха, ни замшелых или заплесневелых поверхностей в лабиринте не было, все ползучие и членистоногие твари остались там, на жаре; летучие мыши были единственными, кто обитал в этом темном, извилистом кишечнике скал.

*

Когда сто пятьдесят лет назад в горах произошла - как предполагали вначале - карстовая катастрофа, которая, к счастью, обошлась без жертвоприношений на алтари природы: город лишь немного тряхануло, повалив дюжину фонарных столбов; после визита международной экспедиции в городе начался настоящий "пещерный" бум: возникали клубы любителей, группы поклонников, кружки юных друзей; афишные щиты ломились от красочных офсетных плакатов, влекущих вступить в члены клуба "Распадок" или организации "Бездна", в школах появились спецклассы со спецуклоном, в моду расторопно вошли туристические и альпинистские башмаки, в театры и на банкеты ходили в штормовках и брезентовых платьях; пожарные машины, полосуя тишину улиц леденящими душу сиренами, то и дело срывались на вызовы - снимать малолетних энтузиастов, которые, вбив крюки в стены своих домов, пытались совершить восхождение и, сорвавшись, повисали над пропастью улицы на последнем страховочном шансе; но, как и во время любой эпидемии, пик миновал, массы переболели; остались грозные публикации, предостерегающие от легкомысленного поведения в горах, рассказы о канувших в безвестность дилетантах, сознательно двинувшихся навстречу нелепой смерти; позднее поползли слухи, что в горах-то, оказывается, есть лабиринт, который ведет не то к несметным сокровищам, не то к разгадке какой-то небывалой тайны (хотя, глубоко поразмыслив, можно было прийти к заключению, что тайн-то уже и вовсе не осталось), не то к вратам вечного блаженства (это, пожалуй, была самая приемлемая версия); в кругах клерикалов, а потом и на проповедях стала протаскиваться проветренная от нафталина и потому показавшаяся новой идея о том, что в горах, в конце лабиринта, есть сияющий колодец, напрямую соединяющийся с небом, и все, достигшие его, непременно вознесутся в рай, получив во время вертикального взлета отпущение любых земных грехов; религия в городе была похожа на запущенный огород, в который периодически забегают одичавшие козлы, чтобы поискать в бурьяне листы выродившейся капусты; интеллигенты кисло морщились, услышав, что возвращаются времена, когда считали, что в постжизни есть две возможности: либо адские сковородки и котлы, либо райские кущи; но когда махрово зацвел миф о лабиринте, пустовавшие храмы на какое-то время стали местами паломничества изверившихся горожан, удивительно возросла популярность обрядов и церковной атрибутики, однако гулкие речитативные призывы святых отцов испытать судьбу - в свете всех сумрачных событий, окутывавших массовые попытки победить лабиринт,- выглядели настолько пугающе и провокационно, что даже самые незлобивые прихожане, поминая лабиринт в спокойных застольных беседах, нет-нет да и посылали проповедников в направлении сияющего колодца, оснастив подобные пожелания едким словцом;

*

Через десять лет после катастрофы на город обрушилось новое испытание пропали, исчезли, канули в безвестность все самолеты, вылетевшие с городского аэродрома, то же самое произошло с поездами, автобусами и машинами, выехавшими из города; впоследствии, провожавшие и простившиеся, все, кто утратил (утратил ли?) родных и близких, находились в смятении как квалифицировать внезапные потери, устраивать ли скорбные сороковые дни с нетрезвыми застольями (слезы, объятия, нелепые воспоминания, резиновые тексты о бренности бытия; мир праху, земля пухом эт цетэра); никто не мог осознать, как в цивилизованном обществе может появиться категория жителей, пропавших без вести; после шока началась паника: в ожидании худшего население превратило денежные запасы в товары (горе - горем, а жить-то надо!), и вскоре самодовольные витрины магазинов стыдливо оскудели; впрочем, город в несколько миллионов жителей был похож на государство в миниатюре и при некотором напряжении - санкции, ограничения, правила - мог функционировать как космический корабль в автономном полете; и опять-таки клерикалы оперативнее всех откликнулись на бедствие; в храмах непрерывно происходили заздравные богослужения о тех, кто не вернулся в город, уйдя в жизнь иную, возможно, даже лучшую, чем эта; религиозные чувства утешили многих, да и церковная казна заметно отяжелела; всех, кто позднее пытался преодолеть коварный рубеж, нарушить установленное (свыше? сбоку? откуда? кем?) негласное табу на переход невидимой границы, отделившей город от остального мира, постигли увечья; эфир безмолвствовал, железнодорожные магистрали и шоссе стали именовать дорогами в никуда, рельсы ржавели, между шпалами буйно цвела льнянка и тянула проволочные стебли пастушья сумка; измерения показывали невероятное напряжение магнитного поля на роковых границах; в то же время астрономы сообщали, что никаких серьезных отклонений в положении и параметрах движения планеты не произошло; город стал похожим на осьминога, который постепенно подтягивает под себя щупальца дорог, коммуникации; город оказался в оглушительной изоляции; карантин? или больше на планете ничего не осталось? пресса и ученые извергали догадки, повсюду кипели дискуссии и ветвились публичные лекции, к единому мнению прийти не удалось; было решено считать все случившееся сверхъестественным явлением (значит, все-таки - тайна!-язвили некоторые); главным же итогом стало понимание необходимости объединить усилия всех жителей города в ударивших, как спирт или мороз, условиях, четко оконтурить моральные критерии жизни, чтобы существование продолжало сохранять нормальные формы; поэтому и пригодилась легенда о лабиринте...

*

Когда Берт, закончив образование, стал пристально заниматься историей,лет тридцать пять назад, - лабиринт был уже надежно погребен под барханами забвения, поколения смирились с состоянием катастрофической изоляции, и дремлющая обывательская масса содрогалась в совеющем неудовлетворяющем гомеостазе, ожидая какой-нибудь природной или социальной бури, чтобы оживиться, поразвлечься созерцанием, а при случае и принять в ней участие; изучая документы тех лет, он пришел к выводу, что появление лабиринта, вернее, легенды о нем, и все, что было связано с лабиринтом, стало причиной серьезной активации умов в изолированном городе, потребовало четкой позиции и конкретной точки зрения; преодоление лабиринта - в буквальном и переносном смыслах - стало общественным идеалом; все - от молодежи до стариков - зачитывались романами "Карстовый раунд" и "Мраморная амазонка", которые вышли массовыми тиражами; молодежь города ринулась в науку; свежая прививка оживила старые ветви, которые вновь начали обильно плодоносить; прошло около четырех десятилетий; молодые, поседев, стали академиками, а технология показала такие возможности, которые еще недавно казались сном; наслаждаясь зеленоватой прохладой архивов, молодой, распираемый надеждами и планами, Берт писал книгу о лабиринте, медленно, любовно поглаживая взглядом стеллажи с книгами и документами; под лиственный шелест кондиционеров он предвкушал эффект, с которым появится его книга, и уже самодовольно - пока еще в мыслях - пожимал влажные от зависти ладони коллег; он надеялся призвать сограждан оглянуться, оценить значение лабиринта и обратиться к реставрации утраченных нравственных ценностей; однако, коллеги, с которыми он обсуждал контуры своего замысла, иронически хмурили брови - наивняк, псих, книжный червь, оглянись вокруг, неужели кто-нибудь сочтет тебя нормальным, услышав парадоксальный призыв: "Назад в пещеру!", попробуй еще пробить публикацию такой сомнительной рукописи, в редакциях схватятся за головы - крамола! а массы все равно проспят; к чему окунаться в эпоху острых социальных различий из времени, где все стали равны благодаря технологии, которая требует минимума затрат? в тот год они еще не знали, что воцарилась жара, и не могли предполагать, какие драматические последствия будет иметь этот очередной необычный карающий феномен.

*

В первые дни Берту было зябко в пещере; термометр, встроенный в таймер, показывал постоянную температуру - около четырнадцати по Цельсию; после стольких лет изнурительной жары прохлада казалась невероятным благом, внушавшим телу недоумение и опасения, однако воздух был недвижим, что говорило об отсутствии близких выходов на поверхность; в то же время не было риска оказаться на пронизывающем простудном сквозняке; дышалось молодо, легко, мышцы не пропитывала свинцовая усталость, кратких привалов вполне хватало для восстановления.

*

Жара началась в том году, когда аспирант Берт приступил к работе над своей книгой; впервые не настала осень, календари по привычке теряли лист за листом, а кроны лип и каштанов оставались на удивление зелеными, хотя и утрачивали с каждым днем летнюю свежесть; к началу ноября затянувшаяся жара неспешно свернула листья-долгожители в трубочки, словно на парки, сады и бульвары обрушились тучи гусениц-листоверток; люди, в недоумении глядя друг на друга, продолжали носить летнюю одежду, разговоры о расшутившейся погоде стали напоминать заезженную пластинку; с удивительной расторопностью клерикалы (а еще догматики!) увидели в затянувшемся лете роковое знамение, в храмовых молебнах они убеждали бога положить конец солнечным бесчинствам, в проповедях набатом звучала мысль, что жара это кара людям, погрязшим в болотах греха, что город был изолирован богом, чтобы грех, как чума, не расползся по планете; синоптики и метеорологи с уверенностью, обеспеченной твердым денежным эквивалентом, врали, давая долгосрочные прогнозы, в которые подпускался неяркий краситель надежды на перемену погоды, ибо зима находилась под очевидной угрозой, и детвора озадаченно вопрошала родителей, когда же пойдет снег; но снег так и не выпал, зима не состоялась, лыжи и санки невостребованно пропылились в кладовках и сараях; весна была похожа на осень и зиму, набухшие почки столкнули гремящую зелено-бурую листву, и через три недели кроны покрылись изумрудными брызгами; в городе все чаще обнаруживали свое присутствие змеи, они нагло валялись, свернувшись чешуйчатыми кольцами на бетонных парковых площадках, как забытые шланги; заползали в песочницы, вызывая панический ужас среди издерганных мамаш, которые по привычке издали орали на своих детей, временами выныривая из непоследовательной болтовни; и как только в воздухе раздавался крик тревоги - эти самые мамаши и медлительные, согбенные и статные бабушки, разом отринув все мысли о хондрозах, ишиасах и подаграх, обретали поразительную стрессовую подвижность, и все стремительно возносили детей на руки, укладывали в коляски и катили прочь; и не менее перепутанная змея внезапно оставалась в полном одиночестве, даже не успев продемонстрировать свою агрессивность; и на казалось бы безопасных архивных полках завелись скорпионы, они даже овладели кабинетом, который Берту выделили для работы; однажды, открыв ящик письменного стола (стол был старинный, даже древний, темной полировки, с инкрустацией на столешнице, у каждого ящика была резная ручка - не чета нынешним стилизациям), он с изумлением увидел, что смоляная самка скорпиона вывела там свое поганое потомство и, почувствовав угрозу, воинственно нацелила на возможного обидчика ядовитый хвост, схожий с маленьким манипулятором; баллончик с инсектицидом, который Берт, перебежав улицу, купил в сутулом магазинчике под вывеской "На всякий случай",- несколько щедрых, от души, струй, и скорпиониха со своими гадкими детенышами захлебнулась отравой, так и не наказав обидчика, а Берт брезгливо собрал пинцетом дохлых тварей на листок бумаги и с удовольствием отнес в мусороприемник; вернувшись, он проветрил кабинет, включил озонатор, расслабленно опустился в обитое кожей кресло и тут же вскочил, испустив непроизвольный крик испуга,- на широком матово-кофейном подлокотнике взметнулся чёрный ядовитый фонтанчик скорпионьего хвоста; приходилось смириться с постоянным присутствием членистоногой нечисти где-то рядом; взгляды горожан стали озабоченнее и внимательнее, движения осторожнее - поначалу всем и всюду мерещились сколопендры, скорпионы, пауки, тропические сороконожки, которые с приходом жары естественным образом (но неведомо откуда) пополнили насекомый мир города; наиболее неуравновешенная часть населения усиленно муссировала слухи о якобы имевшей место диверсии, кто-то даже утверждал, что ночью видел пролетавший самолет, который распылял над городом личинки этих ядовитых пакостей; самолет? откуда? уже давно никто не летает! даже птицы обленились! медицинские лаборатории денно и нощно трудились над изготовлением больших партий прививочной сыворотки, началась поголовная вакцинация; теперь брандмауэры и афишные тумбы пестрели яркими плакатами "Все на вакцинацию" с изображениями последствий от укусов опасных насекомых, к плакатам прилагались адреса круглосуточно действующих прививочных пунктов, в учреждениях проводились занятия по оказанию первой помощи при укусах; предприимчивые ремесленники реагировали на сей малоприятный феномен по-своему: затопили витрины и прилавки своих лавочек морем маек с изображенными на них пауками и многоножками, обвивающими грудь, и надписями типа "Раздавим скорпиона!" одним словом, город ответил на предложенное природой испытание организованно и достойно, хотя, как обычно, нашлось немало паникеров, которые через день ходили на прививки, что вызвало случаи тяжелой аллергии;

*

Незадолго до ухода в лабиринт Берт навестил своего старого приятеля Стина Ведора, возглавлявшего лабораторию в Биоцентре, прошел курс пролонгированной вакцинации и теперь, в немых потемках пещеры, чувствовал себя в безопасности, хотя, понятно, не хотел бы нарваться на лишние укусы и поэтому был предусмотрителен; но, судя по всему, свежая прохлада лабиринта уже не привлекала гадов; они с удовольствием размножались на жаре, которая длилась вот уже тридцать семь лет; был вечер, когда они со Стином сидели в просторном холле Биоцентра; когда-то стены холла были застеклены - за ними широкими террасами расплескивался вниз буйный ботанический сад; ныне же сад оскудел под непрерывными солнечными атаками, многие виды погибли, и скорбные проплешины латались засухоустойчивыми деревьями и кустарниками; на стеклянных стенах навсегда загрустили двойные жалюзи, о полоски которых сейчас разбивались интенсивные закатные потоки деспотичного светила; конечно, Стина опечалило решение Берта идти в лабиринт, они сосредоточенно молчали под шелест карликовых берез, которые росли в холле (после наступления жары комнатные пальмы, фикусы и монстеры, составлявшие неотъемлемую часть административных интерьеров, оказались на улицах и в скверах, а традиционные лиственные деревья и кустарники спрятались в помещения, поближе к спасительной прохладе кондиционеров); они мало говорили; есть такой уровень отношений и такая концентрация взаимного жизненного опыта, когда вопросы кажутся риторическими и очевидность ответов даже несколько пугает, это была такая степень многолетней дружбы, когда общению нужна не информация, а элементарное присутствие, подтверждающее, что в жизни, с постоянством меняющей свои пульсирующие очертания, какие-то основы остаются неизменными; и это ощущение, которое усиливалось прощальным мотивом, всегда набегающим в час заката, приносило грусть, похожую на усталость; на губах, как соль после морской прогулки на резвой яхте, выступала шероховатая улыбка, словно благодаря жизнь за самую возможность существования в ней; но поскольку ни Берт, ни Стин ни сном ни духом не ведали, чем завершится рискованная затея, в которой было скорее отчаяние, чем желание заглянуть за границы неведомого, они не говорили - хотя и думали - о возвращении Берта, о долгом разговоре, который может состояться при той далекой (а может, и не очень далекой, но возможно ли?) встрече; рядом незримо витала тень роковой вероятности, имя которой было "никогда", и заговорить о возвращении означало бы согласиться с тем, что тень эта реальна, как реален этот серебристый мерцающий фонтан, который остужал слух и зрение; все было понятно; в свое время Стин пережил вместе с Бертом оглушительный свист критики, когда появилась книга о лабиринте, он же был свидетелем ровного сонного дыхания читательского океана, который успешно проспал и книгу, и свист; конечно, Берт тогда был в отчаянии, общение с миром прошлого до некоторой степени лишило его чувства реальности, и несмотря на то, что в книге он убедительно констатировал, затронув и причины, несколько признаков пассивности социальной массы, ему и в голову не пришло, что эта пассивность выразится в отношении к нему; разбитый, разочарованный, он запретил себе исторические раскопки на нравственные темы, задушил надежду бросить искру разума в надвигающийся жаркий мрак и устроился консультантом на киностудию: там весело жарили исторические мюзиклы с кровью; мюзиклы приятно щекотали ожиревшие сердчишки потребителей, принося обильную кассовую прибыль; они изредка виделись со Стином, Берт горько иронизировал, именуя себя дешевой проституткой, Стин пытался утешать, слова были явно лишними, оба понимали все, Берт обижался, вспыхивал, как спичка, потом извинялся, угасал, и окончательное примирение происходило в холодных банях, которые с - наступлением жары стали очень популярны среди горожан.

*

Одиночество не отвращало Берта, он привык к нему там, в городе, точнее в своем загородном домике; уже двенадцатый день (по таймеру) он фиксировал ломкое, но отчетливое эхо своих шагов, слух стал его зрением; кумачовые вспышки краски на стенах лабиринта, недолгий, почти мгновенно улетучивающийся ее запах - уже становились событиями пути во мгле; отработанное движение по извлечению баллончика из рюкзака, экономный жест вдоль стены, баллончик на место, задержать дыхание на полминуты, чтобы не вдыхать слаботоксичный запах; он стал сознавать, что каждое его движение уже подчинено цели - достичь тайны, сияющего колодца или чего-то еще более невероятного и невообразимого; любой процесс стремится к итогу, даже если он начат как самоцель; когда Берт в последний раз бросил взгляд на пыльную, заросшую осокой равнину, где подрагивал в нагревающемся воздухе контур его домика, на далекий частокол высохших деревьев, которые несколько десятилетий назад были живым лесом, он знал только одно - он уходит, это было главное; не самоубийство, нет, эта презренная возможность только для слабых духом, нет, именно - уход; он уходил от жары, от бесконечных жвачных статей "К вопросу о...", "Некоторые аспекты...", которые он стал пописывать, уйдя с кинопекарни; в журналах и газетах был неутолимый дефицит на свежий материал, поэтому брали все; с каждым годом журналы тончали, тиражи падали; он уходил от бывшей любви, от красивой женщины, любовь к которой, как молния - ствол дуба, расщепила его сердце (как она выделялась в своем серебристом платье среди пресыщенной публики дорогих ресторанов, куда они ходили по ее настоянию!); от любви, которую он долго вырывал из своего сердца, в минуты озлобления на самого себя называя ее сорняком, противоестественным чувством; разрыв произошел из-за ее насмешливого нежелания иметь детей ("люблю только то, что этому предшествует!"), из-за ее нежелания отказаться от пошленьких соблазнов угоравшего в жаре города (так она и осталась там, в кабаках, среди брызг шампанского, вздрагивая гладкими загорелыми плечами на каждый - пусть даже сомнительный - комплимент); позднее несколько раз он видел ее в городе, издали, не стремясь подойти, и уже без боли, почти автоматически констатируя всякий раз - другого мужчину, другой автомобиль; он уходил от путаницы в словах и делах, которая с каждым годом нарастала и, оставаясь в которой, думать становилось все невозможнее; теперь же - он не уходил, он шел, шел вперед, он знал, что идет вперед, ему казалось, начни он сейчас путь назад, этот путь продлился бы годы; порою ему уже казалось, что он видит в направлении взгляда слабо мерцающий свет, но это была не галлюцинация - стремление достичь цели, пробравшее его насквозь, как озноб осенней полночью (до жары), опережало работу его сознания и все время пыталось смоделировать желанные ощущения.

*

Эхо шагов становилось более гулким, подсказывая, что лабиринт расширился, несколько пробных уколов фонаря в темноту утвердили это - потолок пещеры взмыл на несколько метров, и она превратилась в тоннель, Берту пришлось справиться с неприятным ощущением собственной крошечности в этом огромном пространстве (когда он пробирался по узкому руслу пещеры, обеими руками касаясь противоположных стен, он чувствовал себя почти хозяином, уверенно, даже самоуверенно), теперь же он понял, что он всего лишь гость в этом карстовом кроссворде, незваный визитер, случайно попавший из прихожей в гостиную; вся его победительность, еще недавно слегка расширявшая грудь, спряталась, как испуганный ребенок - под ресницы, и в минуты, когда ему становилось особенно не по себе, он жмурился, словно видел что-то страшное, хотя в действительности не видел ничего, кроме темноты; сильный сноп фонаря не достигал края этой огромной внутренней полости Берт решил аккуратно продвигаться вдоль стены, чтобы избежать риска провалиться в какую-нибудь хитрую скрытую расщелину; стук ботинок многократным эхом сканировал своды гигантского грота, заполняя его тысячами шагов, которые, подобно напуганным табунам, вытаптывали тишину; временами Берту казалось, что к нему приближаются, медленно и неотвратимо, колонны хищных агрессивных существ, бесконечно долго скучавших во тьме; чудилось, что они обрадованно вылезают из колодцев, впадин, влекомые будоражущим желанием - разорвать, уничтожить, переварить его без остатка и невозмутимо проследовать дальше, надеясь на встречу с новой жертвой; в эти мгновения он замирал и ждал, пока последний шорох эха умрет, вернув тишину; теперь, когда позади такой трудный путь, сердце Берта словно разделилось на две части - одна была наполнена пульсирующим предчувствием близкой разгадки, другую сжимал неуправляемый ужас перед какой-то нелепой случайностью, обидной ошибкой, которая сведет на нет все его надежды, а может и жизнь: два дня он обходил грог, разыскивая выход, все больше ожесточаясь по мере угасания надежды, непрерывно шарил лучом фонаря по изломанным стенам, не скупясь расходуя аккумулятор, и, уже отчаявшись и решив, что он забрел в самый длинный и подлый тупик и придется, кляня все на свете, выбираться обратно, Берт вдруг - о боже, как часто это - вдруг приходит к человеку, стоящему на сыплющейся кромке! есть все-таки какая-то закономерность в случайной счастливости этого "вдруг"!!!- Берт вдруг высмотрел на высоте двух метров овальный вход в нору, дупло или что-то подобное; "будем штурмовать этот пещерный кариес, может быть, так и до нерва доберемся!"; хорошо, что в стене темнели выступы, на которые можно было опереться; он подтянулся на руках к краю отверстия - ив лицо накатилась сильная волна теплого воздуха; Берт обрадованно вполз в нору, тут же щедро отпраздновал начало нового, теплого этапа пути размашистым росчерком краски на стене и решил сделать восстановительную паузу: очистил от фольгированной упаковки кубик высококалорийной биомассы и, разжевывая, даже позволил себе промурлыкать какой-то легкий мотивчик; он чувствовал, что находится на верном пути;

*

Биомассой его снабдил все тот же Стин; с приходом жары активность работы в Биоцентре стала затухать, как амплитуда колебаний маятника, и со временем превратилась в отбывание на месте, в патологическую формальность - раздутые ленивые лаборатории занимались нудными замерами экологических параметров ноосферы - эта работа была навязана волевым решением директора центра, который стоял у руля со дня основания (точнее говоря, принимал участие в зачатии) и считал себя отцом родным для всех без исключения сотрудников и, как следствие, полноправным автором всех разработок, (которые, конечно, придутся ему по вкусу, а уж тут губа была не дура); о директоре поговаривали, что влияние жары усилило проявление возрастных отклонений; по городу расползлась разветвленная сеть регистрационных пунктов, на каждом перекрестке стояла будка - сиреневый металлопластик с цветовой термочувствительностью, скошенные полувогнутые панели; будки чем-то напоминали изображенные в старых журналах и видеофильмах кабины комбайнов или авиалайнеров; на козырьках будок красовалась сочного морковного цвета эмблема "эко-эко", название пресловутой программы, захлестнувшей Биоцентр -"экономить экоресурсы"; в каждой учетной часовне унылая сотрудница, равнодушно молясь перед дисплеем, вводила информацию о количестве пешеходов и проезжающего транспорта, в магазинах строго подсчитывалось количество покупателей, в банях - количество моющихся; информация стекалась в кустовой вычислительный центр, где сотни операторов расчленяли, сливали и сортировали информацию, давая раскладку по часам суток; отчеты падали на столы, требовали подписей, согласований, резолюций, совещаний; вычислительные машины были изнурены, загнаны, как кони под вестовыми, энергоресурсы пылали ясным огнем во имя экономии экоресурсов; сочились слухи, что скоро начнут подсчитывать вдохи и выдохи, что планируется поголовная спирометрическая перепись населения, ибо якобы нужна мотивированная информация для технического задания по регенерации флоры, требовались новые штаты для учета расходования природного газа в жилых массивах и связанных с этим тепловых выбросов в городскую атмосферу, словом, налицо была яркая имитация кипучей деятельности,- кирпичи отчетов ложились на полки, полки росли к потолкам, словно возводились мощные бастионы, которые в один далеко не прекрасный момент полностью заслонили горизонт реальности; а болезненные, некабинетные проблемы промышленных выбросов, организация защитных и очистных систем пребывали в замороженном состоянии, даже методикой безотходной регенерации иссякающих запасов воды официально занимались лишь три человека, и то - их обзывали спиногрызами, поскольку в их тощих отчетах не было гигантских цифр и превышенных процентов (директор, полагая себя демократом, махал рукой и говаривал: "В семье не без урода" или, пребывая в благодушной предслезной эйфории от восторга самим собой, величаво изрекал: "Мы всегда за свободу научного творчества", приводя в пример этих же пресловутых "спиногрызов"); тем не менее в этих удушающих условиях энтузиасты не увяли, они по-прежнему - только теперь скрытно - вели фундаментальные исследования (благо, контроль был слабый), заняв позицию молчаливого отрицания в отношении экологического помешательства; и в итоге нескольких лет работы была получена фантастически энергоемкая биомасса; по сути, решился самый больной вопрос - обеспечение продовольствием, и будь в городе иная обстановка, пресса и телевидение разразились бы махровыми дифирамбами, разработчики сорвали бы главные премии года, но в условиях жары обнародование изобретения очевидно обрекло бы город и его обитателей на превращение в тупеющее, жующее стадо; и тогда в пригородном кемпинге на берегу бывшего озера, превратившегося в зияющую котловину, похожую на вытекшую глазницу, под видом пикника состоялось секретное совещание группы ученых (они называли себя оппозицией); были приняты все меры предосторожности: съезжались постепенно, регистрация под вымышленными именами в стиле древних триллеров; заведующий кемпингом был безмерно удивлен такому шальному наплыву отдыхающих и, по-мальчишески бренча ключами, открывал постаревшие от одиночества номера; в душный пыльный вечер, когда утомленный закатный ветер затих, рассыпавшись в сухой степной траве, оформилось решение - создать тайный запас биомассы на случай экстренной ситуации в городе, после чего установку размонтировать, упаковать для сверхдолгой консервации и отправить на хранение в специальные, в разных местах расположенные бункеры на обычных (для отвода всяких подозрений) складах, отмаркировав контейнеры надписью "Аккумуляторы. Срок хранения -150 лет"; доступ к складам биомассы должны иметь лишь определенные на совещании лица, реализация каждого кубика без согласования с группой - невозможна; Стин имел доступ к биомассе, и когда он доложил о предстоящем уходе Берта и необходимости обеспечить его биомассой, группа, не колеблясь, дала согласие - среди мыслящих еще оставались надежды на лабиринт.

*

Скоро в норе уже можно было идти, а не протискиваться на получетвереньках, от быстрой ходьбы становилось жарко, Берт отстегнул три верхние кнопки комбинезона; сердце его билось на удивление ровно, не учащая ритм перекачки крови - вот и дали себя знать последние десять лет регулярных беговых тренировок, когда он, покинув город, поселился в заброшенном сельском доме, лишь изредка - на обшарпанном, дешевом, вышедшем из моды электромобильчике, от которого требовалось лишь умение передвигаться,возвращаясь в шум улиц, чтобы отвезти в редакции свои очередные теоретические опусы, состричь гонорары, забрать рукописи для рецензий и приобрести месячный запас консервированной продукции; Стин называл его отшельником, добродушно посмеивался, но порою в его словах сквозила едва уловимая зависть; впереди защекотался неясный шум; неужели вода? по лицу и ладоням пробежало нервное предощущение влажного прикосновения падающей звенящей струи, вспомнились холодные бани, стиснутые стоны после прыжка в ледяной бассейн; нора оборвалась внезапно снова грот; на дно грота упало озеро, огромная неподвижная масса темного стекла, а с другого края переполненной озерной чаши вода срывалась куда-то вниз, судя по глухому гулу, внутренний колодец был глубоким; обломки породы сложились в нечто вроде старой, разрушенной лестницы, по которой, не торопясь, удалось спуститься к воде; перед тем, как погрузиться в озеро, руки замерли, унимая внутреннюю дрожь, словно любовную игру начать готовились; вода оказалась теплой, мягкой, ленивой, податливой, Берт присел на корточки, замер и стал чуть-чуть покачиваться из стороны в сторону - так иногда, врастая в ночь, сидят перед костром и, смежив веки, опускают затылок в теплые ладони воспоминаний; конечно, в темноте можно не закрывать глаза, но Берт зажмурился; все-таки есть же что-то в этом действии - закрывая глаза, отъединяешься от мира, оставаясь наедине с собой! привычка, ушедшая вместе с ним из той, световой жизни, не оставила его; и в самом деле, сколько лет прожито там, в городе - не сравнить с этими неделями в лабиринте; по таймеру шел тридцать второй день; он с наслаждением набрал полные горсти воды, бросил их в лицо и, затаившись, вслушался, как быстрые капли сбегают по щекам, щекотно запутываются в бороде; Берт впервые за дни путешествия внимательно ощупал свое лицо и удивился - такая борода никак не могла вырасти за месяц; он достал фонарь, снопом луча сделал на поверхности озера импровизированное зеркало и ахнул - его шикарные седые виски, неизменно вызывавшие почтительно заинтересованную реакцию молоденьких лаборанток в Биоцентре, потемнели, борода тоже не выдавала серебра, а лицо, лицо! таким он остался на фотографии тридцатилетней давности!!! чудеса... путь омоложения? обратное время существует? значит, можно вернуться в те годы, когда еще не было жары, когда еще не случилось землетрясение в горах, породившее этот лабиринт и изолировавшее город от остального мира, и попытаться выпрямить эволюционный изгиб? хотя сто пятьдесят лет... нет, это фантастика; нет; но вернуться хотя бы в те годы, когда молодость и надежды еще шаловливо плескали в лицо, словно волны, если плывешь от берега в час прибоя! неужели в лабиринте и взаправду кроется какая-то тайна? ого-го; Берт погасил зеркало и, откинувшись на шершавый выступ, вновь закрыл глаза, давая неожиданности всего увиденного освоиться в удивленном теле и сознании; так вот почему с каждым днем он ощущал в себе все больше энергии и оптимизма - оказывается, он шел вдоль временной оси в обратную сторону! однако, знания свои и опыт он не утратил, он по-прежнему помнил все, что происходило с ним, мог даже процитировать строки из рецензии, которую написал за полгода до ухода в лабиринт; в нем почти воплотилась извечная мечта людей - вернуться в молодость, обладая аккумулированным опытом, чтобы начать жизнь сначала, избежав допущенных ошибок; но ведь это возможно только здесь, в лабиринте, кому нужна его молодая мудрость и .энергия, она нужна там, во впадающем в социальную летаргию городе! Берт импульсивно вскочил, едва не сорвавшись в озеро, и чуть было не бросился в обратный путь (черт возьми, в самом деле, мальчишкой стал); нет-нет-нет, туда я наверняка возвращусь тем же стариком, так и не узнав всего; нет, нужно пройти весь путь, испытание нужно выдержать до конца; и он двинулся дальше в узкую расщелину над колодцем, оставляя за спиной мерцающие следы малиновой краски;

*

На третий день пути от озера он ощутил вибрацию под ногами; эпицентр близок? что прячется впереди? очередное озеро? сияющий колодец вознесения на небеси? где-то глубоко, в толще породы, ожил резкий скрежет, словно, фантастический исполин разминал суставы; и вдруг - толчок, неожиданный, как подножка; Берт упал, больно ушибив колено; жара все неистовей прижималась к лицу, на щеках созревали соленые ягоды пота; поднявшись, он уловил едва различимый свет впереди, красноватое мерцание; Берт испуганно подумал, что вернулся к одному из своих наскальных маячков; "неужели лабиринт, как леший, по-прежнему собирается кружить меня, испытывая терпение, сшибать с ног, не жалея меня и не желая расстаться с тайной, причем именно теперь, когда я чувствую, что разгадка где-то рядом?"; свет усиливался, но и напряжение в скомканном рукаве пещеры нарастало, скалы хрустели, и в их живом звучании была заключена мука и жажда высвобождения - так немой после многих дней лечения с гримасой страдания и боязни на лице пытается произнести обещанный звук; свет подступал, теперь он стал похожим на ясный прямоугольник, падающий в темный коридор из приоткрытой двери комнаты; это означало, что впереди поворот, и стоит его миновать, как свет хлынет в лицо во всю мощь, и Берт, заранее сощуривая глаза, готовился к встрече с ним; только бы не ослепило, думал он; волнение, да нет, натуральный мандраж - сердце колотилось в клетке ребер, словно баскетбольный мяч в тесной корзине; встревоженные мышцы на грани судороги болезненно вжимались в кости.

*

За поворотом высмотрелся пологий недлинный путь наверх, и оттуда, сверху, полыхнуло почти доменным жаром; ушел от жары к еще большей жаре? неужели лабиринт оказался блефом? камни стали горячими, гул достиг уровня шума на гоночной трассе с той лишь разницей, что здесь он был монотонным и почему-то не закладывал уши; подъем завершался овальным отверстием (вход в печь?), за которым и в котором был только свет,- псевдолуна в каменном небе; нора, в которой установили мощный театральный софит; Берт добрался до края норы, выпрямился и понял, что стоит над кратером; на всю длину взгляда перед ним клубилась, клокотала оранжевая масса, из которой непрерывно вырастали смерчи протуберанцев; сияние ее было сильным, режущим глаза; в ноздри ударил знакомый, однако еще не узнанный, странный сырой запах; Берт подумал, что теперь он сможет написать детскую сказку о том, где ночует солнце, и вдруг понял, что это запах крови; тяжелый, липкий запах, от которого покачнулось в голове; он вцепился пальцами в острый, горячий край разлома в стене; в это мгновение откуда-то со дна кратера стал нарастать шелест, который пронесся, как краткий сумасшедший порыв ветра перед грозой, и в том шелесте Берт различил или только почудилось? выдох, человеческий выдох облегчения: "Дош-ш-е-е-л..." галлюцинация? голос архангела? хлеб-соль у ворот вечного блаженства? и почему запах крови? тоже галлюцинация? или с ума схожу от одиночества и темноты глубокой? - кто здесь?- Берт с удивлением услышал через столько дней молчания собственный голос - шершавый от волнения, незнакомый, даже чем-то неприятный, как скрип давно не открывавшейся двери; он чувствовал - должно что-то произойти: чудо, катастрофа, нечто поразительно сверхъестественное или, наоборот, до оскомины знакомое; какую из немногих вечных парадигм выбрала сейчас судьба, чтобы развязать узелок его путешествия? и словно отвечая на его вопрос, клокочущая апельсиновая масса содрогнулась, и вновь повторилось рождение глубинного шелеста, который вырвался на поверхность, образовав на какую-то крошечную долю времени огромный прозрачный пузырь, лопнувший ответом: - время...

*

Конечно же, первым и самым резвым ростком в мозгу стала пробиваться мысль о хорошо задуманном и реализованном розыгрыше, аттракционе, но Берт подавил ее; значит, все происходящее - правда? время? время... время!!! в сознание посыпались обрывки воспоминаний о вялых, как цветы в забытой вазе, спорах в интеллигентских салонах города, где ленивые снобы и снобини, прижимая к разгоряченным щекам бокалы с ледяным тоником, толковали и свивали узлы проблем, связанные с жарой и эпохой безвременья; он припомнил и свою статью об угасании социальных процессов, которую зарыл редактор с трусливым взглядом мыши, и внезапно его озарило - тонкими, невидимыми ручейками время вытекло из города и, уплотнившись, скопилось в этой затаенной, далекой котловине; значит, субстанция времени все-таки существует! просто до сих пор ее не удалось уловить, выцедить, выжать из пространства... Стин сказал как-то: "Время покинуло нас, биомасса лишь продлит агонию, а в состоянии агонии разум вряд ли найдет в себе силы искать реальные пути спасения, это антигуманно - продлевать муки, биомасса должна быть забыта, погребена, останется ведомое немногим зерно знания"; и вот Берт здесь, он нашел Время и теперь нужно что-то предпринять, чтобы оно вернулось; ведь это убийственно мало - пройти такой трудный путь и лишь обрести знание; знания никогда не бывает достаточно, его необходимо обратить в действие; - идем со мною!- крикнул Берт в накаленный купол; глядя на жуткий танец протуберанцев, он понимал - Время возбуждено; самозаточение в лабиринте нестерпимо, бездействие никак не сообразуется с природой Времени, оно взорвется, вырвется и, разрушив скалы, ринется горячей искрящейся магмой на город, не оставляя ни следа, вычищая память о нем; на какие-то минуты гул затих, и было странно видеть непрерывно движущуюся, пульсирующую массу в пустой тишине, словно выключили звук; потом своды грота задрожали так сильно, что частая вибрация размыла четкие контуры изображения и отовсюду: из щелей, из магмы, с купола, запекшегося от длительной замкнутой жары,- стал испаряться голос Времени, плотно насыщая пространство (или это были мысли, направленные беспокойным сгустком Времени, которые сублимировались в сознании Берта, а ему казалось, что он слышит их?): - нет, ты вернешься один; ты вернешься и все расскажешь им; если они поймут и что-то изменится, может быть, еще случится прощение, иначе Время захлестнет город, всех, всех, но ты не страшись раствориться во Времени, это значит, что ты останешься в нем, а другие, не все, конечно, сгорят дотла... но ты и те, другие, сможете потом вернуться в какой-то иной мир, когда Время отпустит вас... в памяти всегда будут живы все, кто шел сюда, все, кто совершил попытку и погиб в пути, смотри... память Времени вечна..." и Берт увидел, как в дрожащих струйках восходящего воздуха длинной удаляющейся колонной по краю котловины двинулись полупрозрачные силуэты людей, некоторые из них были с заплечными мешками, иные держали в руках страховочные веревки - это были энтузиасты, нашедшие смерть в лабиринте; выходит, и до него люди стремились пройти лабиринтом до этого озера, но он оказался первым, кто достиг горячего берега и говорил со Временем; две волны - гордости и страха - взметнулись в душе Берта, он смотрел на сосредоточенную процессию теней и мысленно уже совершал обратный путь; никакого отдыха! без проволочек - возвращаться, город нужно спасти, город еще можно спасти, нельзя допустить, чтобы тысячелетний опыт и труд стали жертвой заблуждений нескольких поколений!; ого, как эмоции зашкаливают! пафос пенсионера, которому впрыснули гормональные препараты; псевдовысокий штиль и прямоугольные буквы на прямолинейных плакатах; притормози, Берт! вот еще! не будем трогать тормозную педаль; в конце концов, я здесь совершенно один - однее некуда, и, кроме меня самого, правду о том, что кипит в душе моей сейчас, не промолвит никто; я должен довести свою затею до какого-то результата, раз уж судьбе было угодно уберечь меня от случайностей на непростом пути к озеру Времени; это тот смысл, который наполнил мою угасающую жизнь новым светом; опять вознесся на трибуну? да, черт возьми, не учили меня говорить и думать по-другому; но сердце-то вложено в меня жизнью, и я хочу сохранить ее, сохранить и х жизни, что - моя жизнь без них?; - теперь ты знаешь тайну, иди...- тени истаяли, и к сводам грота простерлись щупальца протуберанцев, словно руки, поднявшиеся в прощальном приветствии.

*

Это - солнце; оно везде, объемно и тепло оно наступает там, за дверью, как волшебная сказка; кажется, что оно звенит - или это воздух звенит от радости пробуждения? это - гладкая белая дверь, всего лишь на одно нажатие ручки отделяющая меня от того, невероятного, что случится в этот новый, уже начинающий сбываться день; крошечный приотвор двери - и вспенивается белая щель, вертикальная полоса света, как стремительный мазок кистью; блестевшая до этого дверь мгновенно гаснет, как золотой песок сереет от быстро набежавшей тучи; покрывало сумрака, хозяйски развешанное в комнате, тут же съеживается и его тающие облачки ныряют в мои темно-карие зрачки; вокруг становится светло, острые пылинки кипят, касаясь солнечных спиц; и только на дне глаз, как в тихих, отражающих плачи ив, омутах, еще темно, но эта темнота, не успев стать тайною, рассеивается, как пелена летнего тумана над густым заливным, изумительно пахнущим лугом; боже мой, я все это помню - мне четыре года и я, проснувшись, раньше всех в этой уютно и загадочно поскрипывающей даче, стою на пороге, встречая солнце, и у ног моих на ступеньках крыльца, отражая свет бирюзовыми каплями глаз, сидят чуткие, как антенны, стрекозы, готовые в любое мое неосторожное мгновение сорваться с места, прошив воздух целлофановым хрустом; но я медлю и учусь у них замиранью; для меня жизнь - пока еще -- это день, огромно простирающийся от зажмуренного пробуждения, прикоснувшись щекой к прохладному пятнышку слюны на подушке, и до поразительного по неожиданности (как в пьесе Шумана) засыпания, когда ноги, посвятившие сему дню все свои отчаянные побеги, еще продолжают гнаться за секретами по зовущим тропинкам под высокие, грозные, как средневековые замки из книжек о рыцарях, зонтики борщовника; когда голова уже плавает в облаке подушки; до последнего - перед отлетом сознания, до последнего - почему-то светлого, как белая сирень в сумерках,- прикосновения материнской руки к моему лбу; для меня жизнь - пока еще - дар; воздушный шар дня, ниточку которого рассвет намотал мне на палец; поднимается он надо мной, непрерывно наполняясь светом, увеличиваясь в размерах, и я удивленно понимаю, что мой взгляд тоже учится охватывать более в этом бесконечном, словно песни кузнечиков, мире; и я замечаю, как внизу, в рваном, опадающем, как проколотая надувная игрушка, тумане, скрытый по грудь травами и белой, недолговечно парящей водой, к опушке чубатого соснового леса проходит лось, внимательно и невозмутимо пронося крылатую конструкцию своих рогов; он идет по излюбленной им тропе, я всякий раз вижу его, если просыпаюсь на восходе - он идет с водопоя, от охряного берега, где щедро рассыпаны монеты его следов; он идет от озера, в которое давным-давно ушло купаться и уже не вернулось мое детство...

*

Время - это кровь бытия; пронизанное током времени, все сущее проходит отведенный ему большой или малый срок, а в отсутствие времени - чахнет, распадается, умирает, как ребенок в чреве матери, передавивший жизнетворящую пуповину; остановить время - не означает продлить жизнь, напротив - лишить себя шанса продлить ее; время обмануть нельзя; как ни гениальны в своей фантастической дерзости выкладки ученых о замедлении времени, которое до сих пор существовало для исчезающе малых масс, ни одному человеку еще не удалось испытать на себе воздействие этого эффекта (фантасты не в счет!), и неизвестно еще, какими нравственными последствиями начинен он, этот эффект; человек никогда не сможет ни отстать, ни убежать от своего положения на оси времени, но нет гибельнее вести, чем знание о том, что испарилось социальное время; это не предупреждение, это уже вердикт; ошеломленный разум Берта рисовал страшные необратимые картины оранжевого вторжения, потопа, последнего потопа в истории, когда Время, сотрясая лабиринт, хлынет на город, чтобы начать отсчет последних мгновений его существования; возвращению не было альтернативы, и, даже не успев опереться на мысль о том, что, быть может, стоило, обретя молодость и силы, совершив невероятное путешествие вдоль временной оси обратно,- быть может,- стоило остаться здесь, в глухом, недоступном рукаве бытия, грея себя надеждой по-другому прожить годы, сброшенные в лабиринте, быть может, нужно было присоединиться к процессии теней, скрывшейся на той стороне котловины, где могла оказаться совершенно иная, куда более привлекательная жизнь; не позволив себе ни единой мысли, способной стать причиной его задержки над озером Времени, Берт с лихой, почти юношеской поспешностью стал спускаться, вглядываясь в мерцание оставленного им маячка; фонарь! есть же фонарь! повороты, расщелины, острые выступы в скалах теперь он не выключал фонарь, расточительно освещая дорогу, чтобы ускорить свое возвращение; таймер показывал, что путь до озера Времени уместился в сорок дней, следовательно, возвращение будет примерно в полтора раза быстрее, ведь маршрут обозначен,- стало быть, впереди еще месяц пути; заряд одной аккумуляторной батареи рассчитан на два года непрерывной работы, биомассы тоже хватило бы на долгие годы карстовых скитаний теперь экономия ни к чему! возбужденное сердце безумной рысью копытило грудь Берта.

*

Преломляя сильные лучи света, в стенах невообразимыми красками сверкали кристаллы - освещенная, пещера выглядела сказочной, пугающе красивой; тень Берта, образованная отраженным светом, касаясь стен, то убегала вперед, то пряталась позади; вот уже и озеро; Берт выбрался из норы и отогнал тьму фонарем, рассыпая крупу света по невозмутимой поверхности воды, которая, как кожа при ознобе, покрылась мельчайшими пупырышками от непривычного ощущения освещенности; На мгновение Берт задержался и наклонился к воде, световой конус вновь образовал зеркало - да, еще молод, в лице еще не поселились тени равнодушия и разочарования; и на какую-то долю секунды в нем опять промелькнула мысль - предательская искра - остаться, вчувствоваться во вновь обретенную молодость, отдаться во власть размышлений, которые будет неустанно охранять бдительная тишина: биомассы предостаточно, еще возможны целые годы жизни, и какая разница отшельничать ли в сельской хибаре за городом, гоняя скорпионов, изнывая от жары и имея малопродуктивный шанс временами окунаться в быстрораздражающий ритм пыльного города или - блаженствовать в лабиринте среди неповторимой немой красоты камней над черным озером, беспредельное спокойствие которого давало возможность ощутить его глубину, попытаться осознать непостигнутые глубины в себе самом, и наконец - просто успеть подумать о том, на что в той жизни, куда он так целеустремленно возвращался, никогда не хватало лет и минут; ведь в душе каждого человека непременно живет мечта - хотя бы ненадолго укрыться от привычных дел, сбежать из системы координат, к которой привинчен острыми шурупами образа жизни, определенного самим и обстоятельствами, уединиться так, чтобы: вышел из дверей - и навстречу вода, и никаких посредников, только ты и природа; пускай здесь нет солнца, неба, щебета птиц, шелеста листьев, зато есть удивительный потусторонний шанс - остановить мгновение! как сладок соблазн! ого, секунда слабости подзатянулась! он даже улыбнулся, чего не случалось с ним давно; тело после стольких дней непрерывного движения заныло, предвидя возможность расслабления; в самом деле - зачем он так изнурительно гнал себя по коварному лабиринту, пришпоривая свое тренированное тело, словно жеребца во время стипль-чеза, не зная ни минуты покоя от пронизывающей сердце тревоги за большой город, оставшийся под куполом отупляющей жары; ведь он нимало не имел представления о том, что нынче происходит там, где остались тысячи людей, с каждым днем все более жадно желавших удовлетворения своих, разрастающихся, как метастазы, потребностей; зачем? зачем спасать тех, крепости разума которых выдержат и атаку, и осаду, не добьешься никакими уловками, не докричишься, хоть сгори на площади в присутствии тысяч; они и не отяготятся попыткой понять смысл твоего самосожжения, а лишь, усмехнувшись, махнут рукой и скажут, что это перекос сознания и каждый сходит с ума по-своему; и ты умрешь, признав собственное бессилие перед угоревшим социумом, и твой пепел ветры вплетут в косы неба; и в это мгновение, словно ответ, в раковины его ушей стал спирально вкатываться нарастающий рокот (или это нервы, напряженные до предела, загудели, как высоковольтные провода? или это кровь, в бешеном ритме перекачиваясь через шлюзы сердца, сигнализировала о своем давлении?); рокот усиливался, приближался, словно шум прибоя, посылаемый океаном, который от нетерпения вышел из берегов; минута слабости миновала - он понял, что даже наедине с собой он не имеет права уподобиться тем, ради кого ушел в лабиринт, ибо на чашу судьбы брошено главное - жизнь, и как бы ему ни хотелось вызвать жалость к себе (а в отсутствие зрительного зала этот миг недолог), нужно использовать шанс, данный ему озером Времени, которое отворило свою тайну; он понял наконец, не уголком сознания, не усилием воли, а всем своим потрясенным существом, что ушел для того, чтобы вернуться; теперь, когда независимо от его желания или нежелания осыпалась шелуха поверхностных мотивировок и причин, он яснее, чем когда-либо, увидел смысл своего поступка; он должен, потому что действие начинается с крошечного движения, горный обвал стартует и одним покатившимся вниз камешком, и коль скоро судьбе было угодно разложить роковой пасьянс таким образом, что его карта оказалась важной, он должен сделать то, что в данный момент императивно требовало бытие, пока оно не завершилось; постижение долга и делает человека свободным от мелких предубеждений, сомнений и соблазнов, и придает силы, и разжигает сигнальные костры надежды; именно постижение долга возвращает в человека человека.

*

И он стремительно пошел, следуя обратной цепочке светившихся во тьме маячков, сглатывая взглядом фантастические карстовые красоты, как на бегу сглатывают слюну усталым шершавым горлом; дни без неба и солнца смешались, слились в одно непрерывное векторное движение вперед; лишь крошечные, кратковременные передышки - прижаться утомленной спиной, отягощенной рюкзаком, к стене пещеры, закрыть глаза, утишить аллюр сердца, стараясь обесточить тело и душу,- как молнией, ударяя в высокое дерево, обесточивается черно-лиловая опухоль дождевой тучи,- очистить неисчислимые архивы сознания, которые восстановятся, как только он двинется вперед; лишь нокаутирующий сон, когда мускулы и мозг моментально забывают о движении, о цели, когда, как неотвратимая лавина, которой сделал подножку оттаявший пласт снега, накатывается желание спать; передышки участились; Берт физически ощущал, как заполняется возвращающимися годами его еще недавно по-молодому энергичное тело; (каждый час пути означал прибавление месяца или двух?); дыхание густело, шум выдохов уже рождал эхо, годы шли ему навстречу, сливаясь с ним; но это не была дружеская, радостная встреча; было что-то фатальное в том, как тяжелел рюкзак, словно годы плотно .укладывались в него.

*

Сноп света неожиданно уперся в преграду; удивившись, Берт погасил фонарь и оглянулся - далеко позади него, в конце прямого участка пещеры, лучился последний маячок; нет, ошибки не могло быть, он возвращался по своим следам; видимо, за время его путешествия вглубь лабиринта кто-то проследовал его же маршрутом и с непонятной целью перекрыл основной рукав; преграда состояла из плотно пригнанных друг к другу пластмассовых прямоугольных контейнеров; вверху еще оставалась щель между потолком пещеры и последним контейнером - нужно карабкаться наверх; Берт пошарил световой рукой по каменным складкам, выбирая в стене уступы, чтобы подобраться к щели; стены походили на свисающие бугристые огромные шкуры диковинных животных; наконец-то ему пригодились принадлежности спелеологов, которые он обреченно таскал все это время! он крепко вбил в стену, постепенно взбираясь, несколько скоб и вскоре, оттолкнувшись от последней скобы, грузно перевалился на загрохотавшую крышку верхнего контейнера; дальше пришлось ползти; извилистый рукав на большом протяжении был превращен в непонятный склад; судя по быстро гаснущему грохоту, который возникал под толчками его локтей, коленей и ботинок, контейнеры были чем-то заполнены; Берт опасался, что не разглядит свой очередной наскальный знак, который должен был светиться где-то значительно ниже уровня, где он находился в данный момент; но потом он успокоил себя - обратный путь - единственный и именно тот, что он проделал вглубь; значит, выход уже недалеко, раз появились опознавательные знаки присутствия людей, хотя бы в виде этого загадочного хранилища; временами промежуток между скалой и контейнером сужался до пугающе малых размеров, и Берту приходилось снимать рюкзак и тащить его за собой; мышцы наливались свинцом прибывающего времени, требуя отдыха; даже прощаясь, лабиринт устроил ему испытание!

*

Миновав новый поворот, Берт увидел впереди светящееся пятно, которое ровным слабым светом обнажило последний отрезок пути по матовым поверхностям контейнеров, стали видны все зазоры между ними, которые порой были достаточно широкими, чтобы провалиться и остаться в западне; вперед! осторожно, внимательно, дорога подходит к концу; интересно все-таки, каким предстанет перед ним город? или он ползет по кладбищу? или это хранилище людей, ушедших в анабиоз до лучших времен? кто знает, может быть, жара за время его путешествия вынудила людей оставить этот мир? чушь! время путешествия? тоже мне время - шестьдесят восьмой день идет; или там, в городе, время текло по-другому? а вдруг быстрее? Берту стало не по себе, озноб неприятно прозмеился по телу, и его сердце опять стала поклевывать мысль, что он все равно опоздал, что его сенсационное открытие в конечном итоге не принесет результатов, если поделиться тайной лабиринта будет не с кем... дикое предчувствие! но вот последний контейнер, и, еще только подползая к краю, Берт изумленно увидел, что там, где кончался склад,- начинался иллюминированный тоннель; наклонившись вниз, он разглядел тусклые, уходящие далеко вперед рельсы; значит, контейнеры сюда подвозили; удачей было-то, что крайний ряд не заполнили доверху и Берт смог спрыгнуть на крышку предпоследнего по высоте контейнера; пока со стен осыпалось эхо, он увидел встревоженные зигзаги летучих мышей и прочел на контейнере крупную, желтой краской выполненную надпись "Отходы"; отходы! значит, они превратили лабиринт в свалку!., до рельсов оставалось примерно метра три - высота двух контейнеров; Берту не захотелось вновь вбивать скобу, чтобы спуститься, и он спрыгнул; да, конечно, старость вернулась в кости, упругость и выносливость суставов уже не та, что в глубине лабиринта,- после приземления острой болью просигналила левая лодыжка; и он, прихрамывая и наступая на боль, медленно пошел вдоль рельсов; в тоннеле было очень светло, мощные лампы цвели, как магнолии, в больших полусферических отражателях; пройдя около пяти километров, Берт увидел стоящую на рельсах платформу, оборудованную маленьким подъемным краном; на платформе кубиками, похоже на детскую пирамидку, уже стояли заполненные контейнеры; недалеко от платформы в стену углублялся другой, боковой тоннель с гладким бетонированным полом.

*

Металлическая дверь - даже на взгляд - была тяжелой; ржавчина на петлях; "дверь установлена давно; неужели и вправду немало времени утекло в озеро, пока я путешествовал..."; Берт потянул на себя массивную рукоятку, похожую на рычаг, которая торчала над замком; раздался щелчок, и, издав чудовищный скрип, дверь стала медленно, как в фильме ужасов, открываться внутрь; за дверью - заурядный учрежденческий коридор, прямой и безлюдный; в проеме справа - большой грузовой лифт, возможно, для доставки контейнеров; вдоль коридора, за слепыми дверьми располагались неведомые помещения; ни таблички, ни надписи, все двери заперты; пройдя коридор до конца, он достиг винтовой лестницы и, поднявшись по ней на три пролета, опять очутился в коридоре; здесь уже ощущалось постоянное присутствие людей, на белых прямоугольниках дверей пестрели серо-черные следы обуви, кое-кто, не церемонясь, прибегал к помощи ног, открывая двери; вокруг дверных ручек серели неопрятные пятна; некоторые двери уже удостоились табличек; Берт с удивленным интересом читал их: "Группа эффектов", "Начальник затейного отдела", на одной значилась загадочная надпись "Меню", далыпе. помещались "Шоу-директор", "Гостевая галерея", "Отдел упразднения"; однако все двери тоже были заперты; таблички единообразием не страдали, видимо, каждый из хозяев оформлял табличку сообразно своим эстетическим критериям; например, надпись "Шоу-директор" была выполнена в виде татуировки на животе пышногрудой русалки, которая нахально пялила на Берта свои порочные глаза; "Отдел упразднения" был напылен через трафарет черной несмываемой краской, а кто-то из местных хохмачей ниже пририсовал череп с костями; впрочем, могло статься, что упразднение было для кого-то смертельно опасным мероприятием; все это еще предстояло выяснить; потрясенная неудачным прыжком с контейнеров, левая лодыжка периодически протыкала тело спицею боли; естественно, хотелось отдохнуть, но- для этого требовалось, как минимум, найти хоть одну незапертую дверь, хоть одного человека встретить; коридор закончился еще одной удивительной надписью -"Служба музыкальной дозиметрии"; далее следовал лестничный переход в два пролета, видимо, имевший наверху выход в очередной коридор; лабиринт никак не хотел завершаться! ну что же, наверх!

*

...сознание останавливается, и обрывается, и падает вниз, вспять, с оглушительно гибельной скоростью,- как уже обреченная кабина лифта или клеть шахты,- но в момент перед последним ударом, которого, крича каплями стремительного пота, ожидает неуклюже скомкавшаяся плоть,- перед глазами возникают разноцветные узоры, как на дне калейдоскопа; это - снова - сомнительные трюки памяти, безумный подкорковый кинематограф; было это или не было? где, в каких местах осыпалась листва более поздних лет? где слились, акварелъно смешавшись, два-три-четыре пейзажа или натюрморта? где невидимая кисть подлакировала, выправила малые уродства, сопутствующие вечной красоте жизни? не знаю, не п о м н ю... а еще - п а м я т ь!.. мне восемь лет, я лежу на носу лодки, мое прибежище беззаботно покачивается ленивыми волнами озера; не замечая боли и неудобства, я ощущаю попискивающими, еще по-детски мягкими ребрами толстый, много раз крашенный борт, принюхиваясь к черному запаху разогретой просмоленной лодки; солнце так и норовит подшутить, подсовывая под мой упертый, сосредоточенный на поверхности воды взгляд свое лукавое ослепительное зеркало, отчего приходится менять угол зрения, нарушая оцепенение и испытывая при этом неизъяснимое удовольствие от пробегающих по спине мурашек; то озорной, внезапный, исподтишка - ветер - быстрой, как тремоло пианиста, сумятицей пальцев возмутит гладь притихшей воды, отчего она тотчас покроется осколками трепещущих бликов, словно в озеро бросили горсть серебристой, карнавальной, мелко нарезанной фольги или волшебные лягушки высунули из-под воды несколько разом загоревшихся бенгальских огней; когда же сверкающая зябь угасает, гладь снова стекленеет, и по ней, как ожившие скрепки, бегают водомерки; прозрачно прорезают воздух стрекозы, оставляя подобия теней; там, внизу, в темноте, среди стеблей лилий и кувшинок, которые, как канатики, удерживают поверхность воды, словно подозревая ее в стремлении подняться к небу, там, в илистой тишине, происходит некая потаенная, недоступная мистерия жизни, в которой есть и моментально исчезающая черно-серебряная вышивка - сотни снующих иголочек-мальков, и сладостное зачатие - боже мой, мне ведь еще не знакомо на звук, ощущение и вкус это сакраментальное слово! ох, шалит память!- нового бутона лилии, и наконец, в самой глубине, среди коряг - кровожадное щучье поедание добычи; о, невозвратимое состояние детского блаженства - лежать в шатре полудня, приникая к прохладе и тайне, исходящим от воды! парализованное состояние мое длится, покуда отражение облака, словно клок мыльной пены, не проплывает вдоль лодки; тут я обнаруживаю, что лодка отомкнулась от берега и медленно перемещается, повинуясь неизвестным мне, но давно установленным законам переноса воды в этой озерной котловине, которая питается через корни холодных донных ключей; страха еще нет, я не меняю своего положения, но уже поднимаю лицо и воображаю себя капитаном; естественно - осанка, усы, тугой пояс, пистолеты и прочая бутафория из детских фильмов; и, конечно, убогая лодка с похлюпывающей под досками сидений тухлой скользкой водой; лодка передвигается, неуверенно покачиваясь из стороны в сторону, как старая кобыла с опухшим животом,нет, это уже трехмачтовый бриг! и передо мной уже - бесконечное поле бутылочного цвета, поле предстоящей, вызревающей битвы, замусоренное стружками гребней, поле, на котором внезапно могут объявиться вражеские эскадры, флотилии; и победить их, вынудить появление из губительных дымов белого флага - могу только я; но что это? плотная холодная тень, как сеть, падает на меня, и уже мурашки страха ручъятся вдоль позвоночника, в животе что-то начинает нехорошо отрываться; это - обрыв, оранжеватое слоистое возвышение глинозема, издали чем-то напоминающее срез тыквы, заслоняет почти все небо, солнце падает в ловушку заозерного леса так же стремительно,, как и мое, исполненное доверия к собственным правилам игры, сердце; и уже срываются в воду мои пистолеты, капельками пота размываются наведенные жженым углем усы, я хватаю щербатое весло и, неловко погружая лопасть в серую враждебную воду, начинаю разворачивать лодку к своему берегу, где в разливах солнца, словно в ином мире, стоит наша дачка, куда я уношу все свои летние тайны и страхи...

*

Внезапно барабанные перепонки, уже давно переводившие на язык нервных импульсов лишь звук шагов Берта или обморочную тишину, ожили, и Берт тут же понял, что за стеной третьего коридора звучит музыка; за первой же дверью, к которой он приблизился, он услышал приглушенные голоса и, не обращая внимания на погруженную в виньетку из причудливо сплетенных отчеканенных листьев и веточек предостерегающую надпись "Занято", уверенно открыл дверь; в этот же момент в лицо ему ударил, брызнул вибрирующий женский крик, Берт даже зажмурился, а когда открыл глаза, увидел, что верещала полуголая дама в перьях, которые немыслимым кустом торчали из ее прически; ее, судя по всему, платье скорее напоминало пляжный наряд; дама находилась в объятии сильных мужских рук, и Берт понял, что вторгся в помещение в деликатный момент; обладатель сильных мужских рук был в жилетке, надетой на голое тело, он обратил к Берту свое красивое и недовольное лицо, и из энергичного рта вырвалось очевидное: "Какого черта!", но взор Берта был устремлен не на них; Берту даже не пришло в голову извиниться, он смотрел дальше; выяснилось, что Берт оказался в ложе, обрамленной тяжелыми, полуприспущенными сочно-зелеными занавесями с крупными, как цветы гигантского репейника, кистями; ложа выгибалась в зал, откуда возносились звуки шумного веселья, кто-то непрерывно сыпал словами в микрофон, но в ложу долетало только фонетическое крошево, слова скудели в музыке, треске аплодисментов и всплесках выкриков; в просвет между занавесями врывались вспышки яркого света, от которого у Берта заныли зрачки, как ноет от сладкого поврежденный зуб; внизу, подчиняясь воле невидимого звукорежиссера, мучительно содрогалась музыка;

*

- Где я?- хриплым после недель молчания голосом спросил Берт, обернувшись к потревоженной парочке; над потертым бархатным диваном висело овальное, в тяжелой темно-коричневой резной деревянной раме зеркало, в котором он увидел себя и громко захохотал, хлопнул себя ладонями по груди; да, вид его был устращающ - всклокоченные седые волосы выбивались из-под бесформенного фетрового колпака, изрядная борода, как старая лохматая мочалка, топорщилась во все стороны, неопределенного цвета и назначения одежда тоже могла испугать кого угодно, в глазах стоял нескрываемый, почти аборигенский блеск интереса ко всему происходящему; ни дать ни взять пещерный житель, да еще и с рюкзаком! дикарь, ворвавшийся в цивилизованные апартаменты для интимного отдыха; дамочка выдернула из прически роскошное, похожее на облако, перо и стала обмахиваться им, затеняя колышущуюся от волнения свою почти открытую грудь; определенно, она отнесла смех Берта к себе и теперь смотрела на своего мускулистого партнера капризным, требовательным взором, к которому, впрочем, примешивался испуг; решительность молодого человека угасала на глазах, как костер, заливаемый дождем наглости пришельца; он был не в силах понять, как следует расценивать вторжение; и тут дама взвизгнула: "Оборотень!.."; но Берт, резко оборвав смех, отрицательно покачал головой: - вам не следует бояться меня... Я принес вам спасение...

*

Молодой человек на всякий случай отодвинулся от дамы, которая по-прежнему нервно колыхала перо, и скользнул на красивый обитый парчовой тканью стул; "Я не оборотень, я человек, такой же, как вы, просто я очень давно не был в городе и заблудился в этих коридорах, прошу извинить меня и объяснить, где я нахожусь"; любовники с недоверием переглянулись, и молодой человек, с усилием проглотив комок, стоявший в горле, нерешительно ответил: "Это салон отдыха "Логово"; - значит, развлекаетесь,- покусывая пересохшие губы, покачнулся Берт, словно ощутил подземный толчок. - Пикник на вулкане. Безрассудство победило, к сожалению, - непонятно, с грустью, из которой торчали колючки отчаяния, произнес он и яростно почесал в бороде. Двое обменялись недоуменными взглядами; - у нас все уплачено!- топнув гладко выбритой ножкой, скандально заявила дама, а молодой человек в унисон с умеренным раздражением поинтересовался: - может быть, вы оставите нас?но Берт словно не слышал этих слов; там, внизу, в котле, где кипело варево из людей и мелодий, что-то произошло, и отдельные выкрики и музыка слились в одну заставившую поморщиться бурю звуков; - почему они кричат?двое опять переглянулись, дама стыдливо потянула на себя пушистый оранжевый плед; ее приятель ощутил, что напряжение снизилось, и немедленно переместился на диван к подруге; они укрылись пледом, и дама снисходительно пояснила: - видимо, на сцене появился великолепный Лай Кроум,- и после паузы иронически добавила,- наверняка толпы восторженных наглотавшихся поклонниц попытаются разодрать его костюмчик на сувениры, впрочем, это было бы даже занятно - посмотреть на голого кумира. ее партнер недовольно заерзал; - кто это, Лай Кроум?- с методичностью любознательного компьютера, осваивающего незнакомую среду, задавал свои вопросы Берт; дама обессиленно посмотрела на друга; дремучая неинформированность этого внезапно появившегося дикаря лишала ее дара речи; а друг прокомментировал: - Лай Кроум установил новый рекорд, который будет занесен в Книгу Абсурда. Он провисел на стальной проволоке, сжав ее зубами, шестнадцать часов тридцать девять минут. Сегодня Лай - гость салона. Об этом писала газета. дама с восторгом смотрела на друга, словно это он установил рекорд.

*

"Боже мой, неужели у них осталась только одна газета? зато появилась какая-то Книга Абсурда; смогу ли я до них докричаться? вряд ли они встретят меня столь же радостно, как обладателя мертвой хватки; сколько же лет сгорело под солнцем, пока я скитался в лабиринте? о неумолимые шакалы времени! этим весело - бархатные бардаки, шум, не предполагающий существования слов, жутковатые рекорды... гедонизм - на первое, на второе и третье? торжество абсурда никого не тревожит?" - жара по-прежнему продолжается? - махнув рукой в неопределенном направлении (а он и в самом деле не представлял себе, в какой стороне город, коридоры закрутили), поинтересовался Берт; - непонятно, что значит - продолжается, она ведь была всегда, - суховато ответил друг дамы; "ну и дела - они уже не знают, не помнят, когда она началась; они упразднили историю? они отказались от памяти? не тысячи же лет я проторчал в пещере! нужно немедленно спускаться в эту яму с голодными тиграми и пантерами; скорей бы они разорвали на составные части вознесенного ими Лая Кроума; необходимо дорваться до микрофона; для начала надо хотя бы смутить их, привлечь к себе внимание, устроить скандал, сорвать торжество; конечно, риск - причем, немалый,- оказаться один на один с распаленной кумиром толпой; но, может быть, газета даст информацию; а на десерт, быть может, у меня возьмут интервью"; на мгновение он вообразил огромные шапки заголовков: "Пришелец из бездны", "Посланник времени", "Берт предупреждает", и у него закружилась голова, почти как у молоденькой девушки при мысли о первом свидании.

*

- Быть может, вы все-таки оставите нас в покое? Мы ответили на все ваши вопросы,- нетерпеливо спросил молодой человек, косясь жадным взором на расслабляющуюся подругу; - нет,- угрожающе ответил Берт,- я не оставлю вас в покое, теперь,- он с нажимом произнес это слово,- теперь я не оставлю вас в покое; мне нужно вниз, туда; как? - по коридору до конца, там лифт, нажмите голубую кнопку.- благодарю,- усмехнулся Берт,- продолжайте предаваться друг другу, но не забывайте следить за тем, что происходит внизу.Берт снова оказался в коридоре и с удовлетворением услышал, как за его спиной в дверь звонко ввернулся ключ; воркуйте, воркуйте, недолго осталось; он без сожаления, даже с чувством радости и облегчения сбросил на пол рюкзак, вытащил из него плоские плитки биомассы, рассовал по карманам и скорым шагом направился к лифту; кабина вздрогнула, поднялась и остановилась, двери бесшумно разъехались, и взгляду Берта предстал салон.

*

Музыка было плотной, как вода, она лилась, сыпалась, рушилась откуда-то сверху, вспенивалась прямо из-под ног, вместе со струями непрерывно менявших окраску цветовых фонтанов взмывала под недостижимо высокий купол салона; слева в сверкающей яйцевидной кабине с переливчатой надписью "Дозиметрия" игрушечно подпрыгивал, как на пружинках, человек в наушниках, окруженный несколькими мигающими пультами, временами кто-то подбегал к кабине, стучал в ее купол, что-то показывал на пальцах, как спортивный арбитр, человек кивал, начинал манипулировать над пультами, и в море музыки вливался еще один ручей; все присутствующие были одеты очень легко, даже скорее - раздеты,понятное дело, жара - и очень ярко; головокружительные цветовые сочетания ошарашили Берта; за столиками сидели возбужденные посетители салона, и не всегда можно было понять, сколько их,- таким замысловатым представлялось сплетение обнаженных рук, запрокинутых голов и волос, мечущихся в такт мелодии; и в этот момент, перекрывая запредельную громкость музыки, отовсюду послышался голос: - я рад, что вы пришли приветствовать меня - нельзя останавливаться на достигнутом - в Книге Абсурда еще много белых страниц - их нужно заполнить - я обещаю вам довести свой рекорд до восемнадцати часов - это говорю я, Лай Кроум,- все старые достижения нужно преодолеть - нам жизненно необходимы новые!!! и Берт увидел небольшой подиум, который был окружен плотными струями фонтанов; от фонтанов исходила концентрическая прохлада; вдоль них сплоченным бордюром стояли люди, устремляя взоры к герою торжества; некоторые в обессиливающем восторге раскачивались из стороны в сторону; иные, смежив глаза, бросались друг другу в объятия, запечатлевая куда попало поцелуи, потом размыкали объятия, чтобы соединиться снова и целовать, целовать, выражая невероятную радость по поводу того, что- Лай Кроум установил рекорд.

*

Аккуратно, стараясь не наступить на чью-нибудь торчащую из-под столика ногу, Берт протискивался поближе к рекордсмену; там совершенно точно был микрофон; Берт был одет непохоже, но его внешний вид никого не удивлял: поспешная, болезненная жажда отключки жила в зрачках, беспорядочно блестевших вокруг него, как осколки разбитого зеркала; фокусируя свой взгляд, Берт видел, что улыбки скорее напоминают оскалы и само веселье - какое-то искусственное, подогретое; и вдруг он почувствовал - его сознание перестало осмысливать все, что бесновалось вокруг, глаза стали подобны телекамерам, бесстрастно фиксирующим мизансцены перед объективом, ушные мембраны, словно магнитные записывающие головки, запоминали всю звуковую картину, но ничто не вызывало в его сердце никакой реакции, будто он стал зомби, настроенным на одну-единственную программу - получить возможность обратиться к собранию сибаритов, глохнущему от ураганной торжественной музыки, временами срывавшейся на помпезный медно-электронный марш; - гляди, какой забавный старикан!- раздался голос откуда-то слева и снизу; удивительно было то, что музыка, которая звучала что есть силы, тем не менее не поглощала голоса; очевидно, ее частотный спектр не включал в себя основные гармоники человеческого голоса; его еще никогда так не называли ему послышалось "таракан"; он повернулся на голос и увидел полулежащего в низком кресле молодого парня, на голом животе которого в беспорядочном ворохе волос блаженно улыбалось юное, но уже отмеченное скорбными чертами лицо его подружки; на столике Берт увидел спокойно семенящего скорпиона; они их называют тараканами? и не боятся? врожденный иммунитет? во скольких же поколениях закреплялись мутации? или мутировали скорпионы, растеряв свой яд, и стали неопасными? на лице его остановилась гримаса отвращения.

*

- А он боится скорпионов, смотри, как скривился,- говорил парень; он приподнялся и щелчком сбросил скорпиона на пол,- дед, иди к нам, глотнем, отхлебни коктейля. между столов сновали официантки; невозмутимые, как манекены, в длинных полупрозрачных мешках на голое тело с прорезями для рук и головы, они ловко проскальзывали среди посетителей, никого не касаясь; ну и дрессура,восхитился Берт; официантки ставили на столы высокие конические бокалы с прозрачной бесцветной жидкостью и бесшумно упархивали, собрав использованные; подружка оживилась, она уперлась узким острым локтем в крепкий, расписанный мышечными квадратами живот парня, достала из кошелька, болтавшегося между худыми грудями, три таблетки и бросила их в три бокала; жидкость вспенилась и заискрилась; девушка жадно схватила бокал и стала медленно и неотрывно, наслаждаясь, втягивать в себя коктейль; Берт взял бокал с чистой жидкостью, понюхал - запаха не было, пригубил вкуса не было; - дед, не пей пустую воду, вот же коктейль, расслабься, пусть тебе будет так же весело, как нам, а то ты угрюмый и странный, словно думаешь о чем-то плохом,- не веселым, а каким-то деформированным голосом сказал парень; Берт отхлебнул пены, и в мозгу его немедленно, как праздничный фейерверк, взметнулись искры; и когда они погасли, оставив ощущение заглохшей боли, из калейдоскопа слов, завертевшихся в сознании, как вихрь разноцветных оберток на базарной площади в ветреный день, отчетливо, как печать на бланке, выделилось одно; слово, подчинившее себе все остальные микрофон; он поставил бокал, молча кивнул и не отказал себе в удовольствии наступить на скорпиона, ползавшего под столом; оставив за собой посмертный хруст членистоногого, он пошел к фонтанам, отделявшим триумфатора Лая от ликующей толпы; "надо упразднять нашу жизнь, делать ее ярче и удивительнее, будем стремиться к неожиданным формам и таким же неожиданным рекордам, которые противоречат застывшим общественным догмам, нельзя лишать себя возможности фантазировать и удивляться, противопоставим нашу радость трудностям, которыми нас щедро одаряет природа, только тогда мы достигнем непрерывного всеобщего ликования, нужно повышать ценность каждой минуты нашего существования!",- с подвываниями, теребя шейный платок, вещал сегодняшний кумир; какая-то женщина в платье, состоявшем из узких полос ткани, которые ниспадали от плеч, бросилась на грудь Берту и простонала в эйфории: - это оргазм! он невыносим! он грандиозен! потом она подняла свое лицо, влажное от слез, из-за которых немного покраснели ее первые возрастные морщинки, испуганно вскрикнула и спросила: - какой кошмар! кто вы?Берт отстранил ее и, стараясь придать словам вес и многозначительность, ответил: - скоро узнаете.

*

Как только толпа, набухавшая на дрожжах экстаза, подступала слишком близко к помосту, где стоял Кроум, мощность фонтанов возрастала, и обрызганные девицы с визгом отскакивали; "они уже настолько привыкли к жаре, что боятся холодной воды, тем лучше для меня, значит, преграда преодолима"; Берт бесцеремонно растолкал дергавшихся, как язычники в ритуальном танце, поклонниц и шагнул в фонтан; вокруг раздались крики ужаса, словно он нарушил какое-то табу; "вот уж, и в самом деле, племя дикарей"; струи воды, словно серебряный взрыв, вырвавшись из-под ног, обрушились на него с новой силой; хорошо, что комбинезон внизу на стяжках,- подумал Берт; он в три шага достиг подиума, штормовка тоже не промокла; стряхнув с себя холодные алмазные крошки, он взобрался туда, где испуганно замолчал рекордсмен; "интересно, он что - ожидает потасовки? может, у них это принято?"; Кроум без сопротивления отдал Берту микрофон; и куда подевалась недавняя победительность взгляда рекордсмена, все его фразы уже валялись под ногами у ошарашенной толпы, как осыпавшаяся с посленовогодней елки хвоя; шумное дыхание Берта, сжавшего добытый без боя микрофон, заполнило салон; - тихо, теперь буду говорить я,- Берт властно- выставил вперед растопыренную пятерню и распорядился,- дозиметрист, убери музыку!- он поразился, представив себя со стороны,- ни разу в жизни ему не приходилось стоять перед столь большой аудиторией, он никогда не считал себя оратором; однако - никакой боязни перед микрофоном, словно он пару десятков лет скакал на эстраде! видимо, это пещерный Эдем настолько поразил его воображение, что всякие сомнения отступили; удивительно было, что музыка, подчинившись его приказу, стихла, остался только шум препятствующих фонтанов и слабый шелест слов; - я - Берт,- бросил он вниз, как гранату, свое имя, и оно, взорвавшись, гулко разнеслось в пространстве,- я пришел оттуда, из лабиринта,- приняв иконную позу, он указал на стену салона, которая сохранила естественный рисунок горных пород; - из того самого лабиринта, который вы превратили в склад отходов после ваших ликований и упразднений; вы должны знать, что лабиринт тянется значительно дальше, глубже и в конце его есть раскаленное озеро, в котором скопилось покинувшее вас, впрочем нет, теперь я должен говорить - "покинувшее нас" время; он заметил, что, когда прозвучало слово "время", какой-то человек в белом костюме, сидевший в центральной ложе, увитой гирляндами разноцветных лампочек, вскочил и, опершись руками о край ложи, нагнулся вниз и, ныряя взглядом, стал выискивать кого-то в зале и, найдя, сделал резкий жест; "их испугало упоминание о времени, сейчас они предпримут какую-то акцию"; - вы должны изменить свою жизнь, нельзя наполнять ее безумием, подобным сегодняшнему, Время еще может простить вас и вернуться; однако если вы не захотите врачевать поразившую вас хворь, Время выйдет из лабиринта не постепенно, а разом - и страшна-я судьба ждет город; этот потоп не оставит ни следа от всего, что и кто находится в городе; верьте мне, верьте, заклинаю вас, поверьте мне, это не бред безумца, не наркотические галлюцинации, не таблеточный страх, я был там, в глубокой, горячей бездне, я говорил с озером Времени!" Берт видел, что юноши и девушки, лениво потягивавшие коктейли, стали поодиночке, а потом и группками подтягиваться ближе к фонтанам; Лай Кроум парализованно стоял в глубине сцены у двери, заменявшей кулисы; и тут дверь отворилась, и через узкую щель плоско, как тень, проскользнул юркий загорелый мужчина в шортах шоколадного цвета, сливавшихся с загаром; оглянувшись, Берт в первое мгновение опешил, решив, что он голый; человек держал в руках второй микрофон, шнур которого уползал за дверь; Звучным,, профессионально ослепительным голосом он с неискренней жизнерадостностью крикнул в микрофон: - Сан Шейспок приветствует вас, мои друзья! молодежь салютовала ему, всплеснув сотней тонких рук; - внимание, экспресс-интервью у гостя из лабиринта! человек в белом костюме удовлетворенно сложил руки на груди и сел; - смотри, это же он, смотри!- женский возглас спорхнул откуда-то сверху; Берт поднял голову и увидел уже знакомую даму из ложи и, стараясь скрыть растерянность, возникшую с появлением самоуверенного репортера, помахал ей рукой, как старой приятельнице; инициатива уходила из рук, словно сильная скользкая рыба; момент был скомкан, как ресторанная салфетка; этот белый рассчитал точно; оставалась надежда на интервью;

*

- поверьте, милый Берт, поверьте, что никто из наших гостеприимных гостей,- Сан сделал паузу, любуясь своим каламбуром,- так художник, отпрянув от полотна, оценивает только что нанесенный мазок,- никто не считает вас безумцем,- он умело выделил последнее слово, - безумца, - Сан акцентировал, - ха-ха, безумца здесь никто не стал бы слушать, а вас слушают, - он широким хозяйским жестом обвел аудиторию, словно забирая ее себе; - итак, Берт, поразите нас своим ответом - нам безумно интересно, когда же вы ушли в лабиринт, когда вы покинули наш веселый город?и когда Берт назвал дату своего ухода, даже у видавшего виды прожженного репортера Сана глаза округлились от удивления, смешанного с ужасом; на лице его отразилась мучительная гримаса - он подсчитывал; в толпе возвысились холодные пики недоверия; "боже мой, неужели действительно прошло очень много лет, ведь я и вправду не знаю, скольких лет стоил мне поход в лабиринт с эффектами обратного времени, но неужели так много, что этот тип не может сосчитать, или он просто малограмотный?" - дозик, подсыпь немного музычки! тут такое выясняется, что необходимо расслабиться,- с усмешечкой, овладев собой, ласково попросил Сан, переводя ситуацию в ироническую плоскость; и вот уже легкая мелодия, как рука экстрасенса, парящая над головой, отчасти сняла напряжение с огорошенных упразднителей жизни; - итак, - Сан холодным непроницаемым взглядом уперся в Берта, тот словно почувствовал морозный ожог в области переносицы и поморщился, - итак, сто сорок семь лет, три месяца и восемнадцать дней в лабиринте! друзья, это надо же - провести столько лет в пещере по собственному желанию! - в зале раздались колючие смешки и неприятный свист одобрения, предназначенный Шейспоку; "кошмар! да, за это время многое могло измениться, если не все, они вообще уже могли превратиться в какой-нибудь новый тип существ, а я для них нетопырь, тень, кладбищенское привидение, жуть на цыпочках; да, это безнадега! дело-дрянь! они монолитны в своей узколобой вере в тот образ жизни, который ведут; а мне, получается, двести один год и я почти бессмертный, место мне в музее, в роскошной рекордной раме"; - Берт, откройте секрет, как вам удалось столько прожить? может быть, это результат летаргии? у нас не принято так долго жить, - снисходительно, как капризному пациенту, улыбнулся Сан, в публике вновь взметнулись смешки, но чей-то голос пробасил: "И зря..." - мы ведь живем куда более наполненно, напряженно, мы дорожим каждой минутой, - зал ответил одобрительным эхом; "черт возьми, все гибнет!" - понимаете,- простодушно развел руками Берт,- там, в лабиринте, время течет по-другому, очень медленно, для меня не прошло и полугода, - он почти виновато подергал себя за бороду, отросшую в пещере, и попытался улыбнуться, - так уже получилось; - да как же это? - выкрикнул кто-то из толпы, - неужели он не врет? интерес переключился на Берта, и в это мгновение Сан (лицо, искаженное судорогой), словно фанатичный болельщик в минуту, когда любимая команда пропустила в свои ворота мяч, простонал в микрофон: - это же рекорд!!! и это слово, видимо, постоянно сопровождавшее людей в их повседневных упразднениях, немедленно нашло отклик во многих устах, и через считанные секунды все скандировали: - рекорд! ре-корд! ре-корд!растоптав своими голосами смысл рекорда; и над толпой, охваченной пламенем единого порыва, победно, как гонг, провибрировал имитирующий радость голос Сана: - в Книгу Абсурда вписана новая страница!К Берту подбежал внезапно и жестоко отринутый толпою недавний триумфатор Кроум; в лице его, изломанном мукой зависти, просвечивал такой же, как и у тех, внизу, безумный восторг перед автором новой страницы, и мороз ужаса полыхнул по коже Берта; "у всех них вложенное сознание, но ведь есть кто-то, вкладывающий это сознание, нужно добраться до него"; он посмотрел в центральную ложу человека в белом костюме не было; кто-то выключил фонтаны, последние струи воды, как змеи, покинутые дудочкой факира, разочарованно упали в широкий, выложенный смальтой желоб, и возбужденная толпа хлынула к Берту; в мгновение ока он испытал чувство человека, которого казнят, выпустив на него стаю голодных хищников; ломаные прикосновения многих рук оторвали его от паркетного пола сцены; в толпе образовался коридор и под нескончаемые рукоплескания его понесли на руках;

*

У дверей лифта Берта опустили на пол, осторожно, бережно, с благоговением, словно добытую из вековых толщ земли или океана амфору; тут к нему вплотную приблизились два подавляющих мышечной массой молодых человека в светлых костюмах, их равнодушные лица совершенно не разделяли восторга ошалевшей толпы; они вдавились в воздух, впуская Берта в кабину лифта, и плотно вошли за ним, как тугие пробки; "все произошло при большом стечении публики, они не смогут меня просто так уничтожить, но что-то уже задумано"; один из сопровождающих жестом предложил Берту следовать за ним, и, выйдя из лифта, они направились к двери с вывеской "Гостевая галерея"; там оказался тот, из центральной ложи; "добро пожаловать, наш неожиданный герой, - резкая улыбка напоминала магниевую вспышку фотоаппарата, белизна зубов выделялась даже на фоне крахмально-белого костюма; "вы наделали столько шума, такой...м-м-м... экспромт, можно даже сказать, успех... ах, мой милый, ну что вам стоило... м-м-м... обратиться в шоу-дирекцию, мы бы плавно ввели вас в программу вечера, а то теперь... м-м-м... отдел упразднений может выставить претензии, причем вполне обоснованные... м-м-м... впрочем, не буду утомлять вас, ввергать в пучину наших организационных междоусобиц... м-м-м... чтобы вы не подумали, что мы здесь живем, как пауки в банке, нет-нет, вы же сами видели, царит... м-м-м... дружба и едино, так сказать, мыслие, ах, какой порыв воодушевления вызвало ваше появление, мы чрезвычайно признательны вам... м-м-м... за радость, внезапную, сюрпризную, которую вы доставили нашим посетителям прямо из... м-м-м... лабиринта..." "что-то больно мягко он стелет, с чего бы это, судя по его кристаллически холодным глазам, нужно быть готовым к любой пакости; хорошо все-таки, что мне удалось наделать хоть немного шума, теперь они со мной повозятся; несмотря на всю его элегантность, в нем чувствуется и твердолобость, и неповоротливость шейных позвонков, и это дурацкое мычание, как скрип извилин, когда он думает, что сказать дальше,- явно аппаратные манеры, кабинетный работник с лицемерными хунтовскими замашками, впрочем, на эти тупые отары и нужен такой чабан с десяти- или тридцатизарядным кнутом..." "уважаемый Берт, должен вам заметить, что ваша популярность в городе - это элементарно, дело одного дня, один лишь выпуск, например, завтрашней газеты, или послезавтрашней, или...м-м-м... еще какой-нибудь, вы меня понимаете? ваше появление должно остаться... м-м-м... секретом "Логова", нельзя комкать такую сенсацию, из вашего случая нужно извлечь всю глубину... м-м-м... возможной радости, которую могут пережить наши клиенты, да-да, не огорчайтесь, дорогой, ради всего святого, быть может, вам... м-м-м... это чуждо, согласен, бизнес, это подтасовка, подыгрыш, но согласитесь... м-м-м... что подыграть своим соотечественникам, имея целью доставить им радость, разве это не благородно? да и потом не пытайтесь разубедить меня: вам далеко не безразличен... м-м-м...ураганный шквал восторга, обращенный в вашу сторону; поэтому, не углубляясь в альтернативные возможности, я предлагаю вам план на ближайшую перспективу - вам было бы разумно на некоторое время... м-м-м... исчезнуть, ах, не пугайтесь, тень страха непроизвольно омрачила ваше усталое и мужественное лицо; безусловно, никто не собирается уничтожать вас, как белковое... м-м-м... тело, вам лишь предлагают исчезнуть из поля зрения, скажем, пройти курс акклиматизационного лечения, тем более, что оно вам и в самом деле необходимо, у нас прекрасные... м-м-м... специалисты, а за это время - страсти, которые будут подогреты слухами, чуть-чуть поутихнут, и вот именно тогда настоящим фейерверком прозвучит ваш грандиозный вечер в "Логове"... м-м-м..."- он даже застонал, не то от зубной боли, которая поразила его в результате, видимо, нехарактерно длинной речи, не то и вправду от воображаемой грандиозности мероприятия; но верить в искренность его слов Берту не хотелось; он огляделся - вся задняя стена комнаты, этой пресловутой гостевой галереи, была оклеена, как обоями, огромными фотографиями, да, вот и он, сегодняшний Лай Кроум - мускулы на лице одеревенели, глаза полузакрыты, в щелях между ресниц - желтоватые белки, напряжение видно даже по набухшим на веках кровеносным сосудикам, губы жестоко вывернуты проходящей через рот проволокой, словно во время пытки; ясненько, это фотографии рекордсменов-абсурдистов; вот какая-то абсолютно нагая девица - лицо занавешено волосами, а все тело - плотно, как шерстью, вставшей дыбом от ужаса или страха, покрыто воткнутыми иглами; интересно, здесь и меня будут фотографировать? или подстрелят? (вместо птички - пулька?); белозубый неожиданно продолжил речь, как включившийся после внезапной паузы приемник, голос был механический и лживый, и пересиливая отвращение, Берт повернулся, глядя приблизительно в сторону своего собеседника; "наши специалисты знают свое дело, вас доведут до нужной... м-м-м... кондиции, кроме того, вам необходима определенная информационная релаксация, все-таки сто сорок семь лет - это не шутки, и вообще - вы представляете... м-м-м... феноменальный интерес для нашего научного мира, завтра же меня начнут осаждать ловцы новых истин, и это понятно, ведь у нас так долго... м-м-м... не живут; жизнь все больше упраздняется, обилие форм влечет рост нагрузок, это естественно, и к тому же продолжительность жизни находится у нас в добром равновесии с обеспечением потребностей, но об этом... м-м-м... несколько позлее, мне бы не хотелось, милейший Берт, чтобы информационный поток захлестнул вас в первый же день пребывания в нашем замечательном городе, чтобы вы не сочли нас праздными болтунами; так что из этого следует, что самым... м-м-м... благоразумным в сложившейся ситуации будет согласиться на мое предложение, ну, разумеется, оно будет откорректировано вашими пожеланиями"; интонация и глаза говорившего не обещали ничего хорошего в случае отказа и само собой не приглашали вносить какие-либо изменения в предложенный план; ("да ради бога, пускай он упивается своей демократичностью, пускай балдеют от его ослепительной лексики натасканные мальчики-бульдоги, мне не трудно подать милостыню - жизнь, этот белый дьявол прав - альтернативы нет, и не стоит сорить словами, метать бисер, а его напускная корректность, хоть и макияж, грим, но дает верный знак, что кое-какие моральные преимущества за мной остаются"); "вы абсолютно правы, о мой любезный хозяин, я рад, что дух гостеприимства не покинул этот город; я целиком полагаюсь на ваше великодушие, к сожалению, не знаю, как вас называть; а ведь мне в самом деле и приткнуться-то негде, ведь моего дома наверняка уже нет", - мягко ответил Берт; "кстати, а где вы жили?" Берт произнес название улицы, которая еще тогда, в его годы, была запланирована под основательную реконструкцию; "ну, конечно, ее уже давно нет", - последовал разочарованный ответ; ("все ясно, дорогой, все ясно, вы собираетесь кинуться в архивы, не получится, мой белозубый опекун; сдуете пыль, откопаете мои работы, заинтересуетесь ими и решите порыться в моем черепе, чтобы подробнее познакомиться с моими мыслями и с удовольствием захлопнуть потом крышку гроба; фамилию придется, как это вы говорите... м-м-м... скрыть; поиграем в кошки-мышки"); "пожалуй, мне стоит принять ваше предложение, оно представляется мне продуманным и говорит о вашем большом опыте в таких вопросах, ваша благосклонность располагает к доверию"; "ах, это просто замечательно, что мы так быстро нашли... м-м-м... общий язык",- с прежним холодом в глазах и голосе произнес белозубый; "я тоже искренне рад, что за сто сорок семь лет язык общения не изменился", - с капелькой яда в голосе проговорил Берт;

*

Здание клиники помещалось в глубине огромного мертвого парка; Берт ужаснулся тому, что натворила жара за время его отсутствия; в его памяти отчетливо сохранилось это здание и большой парк, тогда в нем высились роскошные серебролистые эвкалипты, змеиными полосами сбрасывавшие кору со стволов, восклицательные черно-зеленые кипарисы, плотно прижимавшие ветви, как птицы прижимают перья; одна прогулка по такому парку заменяла несколько ингаляций при простуде; теперь же эвкалипты и кипарисы умерли - одни стояли, сверкая на солнце отполированной ветрами и песчаными бурями древесиной, похожие на огромные кости реликтовых животных, другие чернели, словно жертвы пожара; пустыня, безжизненная, выжженная мертвая пустыня! вдалеке, со всех сторон, по берегам пустыни располагались городские кварталы: дома, как холсты, выбелены солнцем, их сухие, словно присыпанные крахмалом стены, дрожали в поднимавшихся струйках перегретого воздуха; "глупец, кретин, предчувствие не обманывало меня, не следовало возвращаться из пещеры, нужно было прожить в келейном одиночестве остаток лет и оставить свой прах раскаленным потокам времени, когда оно свирепо хлынет из озера на город с жаждой последнего мщения..." отчужденное, впалощекое лицо санитарки, которая принесла ему крошечный стаканчик с голубоватым лекарством и тощую газетку, убедительно сказало Берту, что вопросы здесь - повисают в воздухе, как причудливо изогнувшийся дымок, и рассеиваются, не получив ответа; она уверенно, заученно двигалась по палате; негнущийся накрахмаленный халат не выдавал очертаний тела; она подошла к окну и с резким щелчком опустила жалюзи, исполосатив вымерший заоконный пейзаж, который уже заливало встающее раскаленное бело-красное, как металлургическая плавка, светило; Берт проснулся до ее прихода и с немощной радостью отметил, что находится там же, где и заснул; вчера в клинике ему ничто не показалось особенно подозрительным, если не считать замораживающего равнодушия медперсонала; и врачи, менявшие друг друга перед дисплеем, вводя в память вычислительной машины его ответы во время осмотра, и медсестра, механически проделавшая над ним все необходимые процедуры, анализы с такой степенью отрешенности, что Берту периодически казалось - он воспринимается ею, как очередной труп в морге, на который нужно составить последнюю в его истории справку перед отгрузкой в небытие,- казалось, все они действуют по четкой, однажды определенной программе и крайне опасаются отклониться от установленных параметров работы; их автоматическая деловитость была категорична и словно заранее отвергала наличие какого бы то ни было эмоционального фактора, и уже тогда Берт понял, что любые разговоры на данном этапе бессмысленны и даже вредны и опасны; необходимо сориентироваться - в этой бесстрастной, формализованной обстановке любое действие должно быть хорошо продумано и подготовлено; в приемном покое у него отобрали всю одежду и выдали темно-синюю пижаму и черный халат с круглыми белыми нашивками, обозначившими его принадлежность к больнице: ограничения свободы следовало ожидать; Берту удалось незаметно запихнуть в карман халата две плитки биомассы (он радовался, как школьник, что ему повезло обхитрить "специалистов"); а когда настала его первая ночь в городе, которая непроглядным маслянистым мраком, как остывающая смола, заполнила пространство, он, наощупь обследовав кровать, нашел укромное место, засунул биомассу под матрац в угол, где сходились две широкие планки и только тогда блаженно расслабился, вытянувшись под одеялом; вот и настало время, когда вся усталость, накопленная телом за дни и недели долгого блуждания в лабиринте, могла заявить о себе в полную силу и торжествующе налить мускулы свинцом; главное - постараться ни о чем не думать, отдых, отдых и еще раз - отдых, и нервы, и плоть должны прийти в уравновешенное состояние; острота внутренней реакции на события бурного вечера в "Логове" вызвала в Берте законные опасения - в таком распотрошенном состоянии очень трудно собирать волю в кулак и принимать решения, которые смогут что-то изменить, в таком состоянии интуиция бастует, дробя сознание; отдых! в нирвану тишины, в стадию медведя в берлоге; каникулы ума, к черту гаммы, экзерсисы и репетиции! спать и желательно - без сновидений, смотреть, но как зеркало, лишь отражая поверхностью и ничего не допуская внутрь! медсестра отошла от окна и бесшумно исчезла за бесшумно закрывшейся дверью, так и не пожелав ему доброго утра; лекарство ничем не пахло, Берт подержал стаканчик в руке и с сомнением отставил его обратно на крошечный столик, придвинутый к торцу кровати; так-так, а что же сообщает самая свежая в этом городе газета? тонкая жалкая бумага, четыре странички, крупный, совершенно не газетный, словно для полуграмотных, шрифт; "неужели они так оскудели?"; вот на первой странице жирными буквами заголовок - "Рекордная хватка" (репортаж из "Логова"): "Вчера в излюбленном горожанами, самом фешенебельном салоне города состоялась встреча с автором нового рекорда, занесенного в Книгу Абсурда. Шоу-дирекция и отдел упразднения, пригласив Лая Кроума, немало постарались, чтобы торжество удалось..."; далее следовала неумеренная порция славословий в адрес городских затейников, из чего неискушенный читатель должен был сделать вывод - не будь этой конторы упразднений, жизнь стала бы невыносимой и всем пришлось бы покончить с собой тем способом, какой каждому по средствам и по душе; потом, с натуралистическими подробностями, включая данные о потере Лаем Кроумом почти двух с половиной литров слюны, был описан сам процесс установления рекорда; оказывается, все это происходило при большом стечении зрителей; ажиотаж вокруг предстоящей попытки подогревался газетой, что нахальный автор ставил в заслугу лично себе; люди приходили на площадь, где висел Лай Кроум, семьями, как на воскресный пикник или на фестиваль песни; наиболее счастливыми автор называл тех, кто видел весь рекорд, от начала, когда полный сил и хищного блеска в глазах Лай закусил проволоку и отпустил руки, попытавшись улыбнуться в последний раз, и до конца, когда скрученное судорогами перенапряжения обессиленное тело Кроума с прощальным лязгом зубов о проволоку упало на траву, как тело висельника, которого сняли с гибельной ветки; одна из таких "счастливейших", стискивая автора статьи в своих объятиях, о чем этот нахал не преминул упомянуть, в экстазе поделилась сокровенной мечтой: "Я хотела бы, чтоб на месте Кроума висел мой сын!"; жуть! ну а дальше, конечно же, смакование подробностей наркотической оргии в "Логове"; ага, вот, в конце репортажа, в третьей колонке один абзац посвящен-таки мне, но с каким вступлением!"; "предвосхищая возможность распространения слухов и сплетен о том, что произошло на вечере Лая Кроума, я просто обязан сообщить уважаемым читателям нашей газеты, что пещерный житель Берт, неизвестным пока путем проникший на торжество и пытавшийся сорвать его, находится в настоящее время под пристальным вниманием ученых, которые сделают окончательный вывод о его состоянии; еще доподлинно неизвестно - тот ли он, за кого себя выдает, но администрация "Логова" считает, что он социально не опасен, поэтому любые страхи по этому поводу безосновательны; утверждение Берта о том, что он провел в пещере сто сорок семь лет, три месяца и восемнадцать дней, проверить нельзя, и я предвижу возникновение серьезных дискуссий в федерации, если Берт будет настаивать на занесении его рекорда в Книгу Абсурда; Книга Абсурда должна быть защищена от шарлатанских покушений"; и дальше снова - Лай Кроум...

*

Ну что ж, все правильно, это самое естественное решение - сделать вид, что ничего не случилось, лучше ничего не замечать, чтобы не нарушать установленный ход событий, а заодно между прочим капнуть про социальную "неопасность", чтобы невзначай установить дистанцию недоверия; однако по тональности, в которой был исполнен абзац, ощущается, что появление Берта кого-то серьезно встревожило; значит, не все еще верят в Книгу Абсурда, как в Библию? неужели есть шансы взорвать застывшую, как вулканическая лава, жизнь? мысль всегда обладала взрывной силой, и нельзя поверить, что никто не задумывается о происходящем вокруг; хотя социальная панорама, представшая в "Логове", обрисовала весьма удручающую картину кастрированной общественной воли; все же хочется надеяться - наверняка в укрытых от подозрительного глаза очагах черепов теплятся искры разума; их нужно отыскать, соединить, раздуть; и на это отведено катастрофически мало восходов и закатов, и еще неизвестно, как долго придется встречать и провожать их собачьим взглядом из наглухо затворенного окна; он подошел к стеклу и поглядел на изглоданный солнцем пейзаж: между мертвых стволов медленно, лениво текла змея, тускло посверкивая в горячих лучах; неприятная горечь обметала рот, ему стало невыносимо обидно, словно он безродный старик, брошенный сюда молодыми бездушными функционерами и обреченный на бездействие в четырех казенных стенах, обреченный на неторопливое, мучительное, угасающее доживание; захотелось возразить самому себе: но ведь это не так! ведь он еще полон энергии, конечно, уже не той, что в молодости, ведь он же одолел лабиринт, спешил, как тот гонец из легенды, добрался и оказалось, что его весть никому не нужна, и резиновая жизнь, подавшись вначале, спружинила и выпихнула его, не приняв; ни ему такая жизнь, ни он такой жизни - взаимно были не нужны; и все же, и все же... он обернулся и увидел - возле столика, вытянувшись, как солдат в почетном карауле, стоит медсестра и недовольно смотрит на невыпитое лекарство; очевидно, она бесшумно явилась сквозь бесшумные двери; прямо привидение какое-то! или у них обувь на воздушных подушках? - это обязательно нужно выпить? что это?- лекарство, - да, исчерпывающий ответ; гримаса недовольства растеклась, как грим под дождем, от сердитых уголков глаз к напряженному скупому рту; - я привык знать, чем меня лечат! и от чего; неужели мой организм находится в опасности? или есть сомнения в моей адекватности? - нирвана была безвозвратно погублена этой столбнячной надзирательницей (впрочем, нирвана ли?), и Берт избрал насмешливый тон, потому что понял - заставить ее говорить можно, только разозлив; - вам назначен курс щадящего лечения, - за мимолетной тенью, промелькнувшей по лицу, угадывалась неистовая буря возмущения, которая поднялась под наглаженным халатом; - ах, у вас еще бывает и беспощадное лечение? увлекательные штуки вы мне тут рассказываете! между прочим, от такой информации со мной может приключиться спровоцированный вами, да-да, милосердная моя, вами спровоцированный стресс,- уже откровенно издеваясь, продолжил Берт; он искренне любовался ее стремлением, ни на что не обращая внимания, добиться результата - лекарство должно быть выпито; - вы лжете! я вам ничего не рассказывала! - с визгливыми нотками, испуганно взорвалась медсестра; видимо, порядки в клинике были строги: тень белозубого витала и здесь; - а я непременно доложу вашему начальству, что вы вступили со мной в речевой контакт, вот так, - прищелкнув языком, засмеялся Берт и подумал, что со стороны он наверняка выглядит, как старый маразматик; "ничего, дошутишься, болван, вколет тебе ночью какую-нибудь гадость и лапки твои окоченеют, и все твои недошученные шутки червячки скушают..."; - вам не поверят! вы никто! пришелец! - склочно завизжала медсестра, не подумав о том, что у него нет возможности добраться до ее начальства; потом пик возбуждения прошел, она справилась с собой и снова сгенерировала основную идею: - вы должны принять лекарство.- и не подумаю,- с какой-то юношеской веселостью почти воскликнул он; подбежал к столику, схватил стаканчик и, подмигнув, произнес: - сейчас я вылью это зелье в горшок с этой зеленью, - на подоконнике жалко стояло некое чахлое растение, - и если к завтрашнему утру оно не загнется, может быть, я вам поверю, но это только - может быть, милочка,- последнее слово застало ее врасплох, она ошарашенно застыла на половине задуманного ею движения и с восковой неподвижностью проследила, как Берт медленно, по капле, вылил лекарство; - вы...- видимо, это было все, что допускала служебная этика; она и так уже распоясалась - назвала его "пришельцем"; у нее могут быть неприятности, в каждом месте в любой момент всегда найдется пара лишних и не всегда нужных глаз и ушей; она еще мгновение помедлила и пропала так же бесшумно, как вошла;

*

...я плыву в прохладной серовато-зеленой воде; плыву, медленно выбрасывая вперед то одну, то другую руку; плыву медленно, и со стороны может показаться, что я растягиваю удовольствие от заплыва, наслаждаясь волнистыми упругими объятиями воды, но мой заплыв происходит в полном одиночестве, со стороны смотреть совершенно некому, разве что рыбам, которым это категорически безразлично; оказывается, озеро огромное, и берега, поросшие лесом, синеют очень далеко, и впереди, и сзади, и сбоку, и синева их подернута сигаретной дымкой уходящего жаркого душного дня..........с каждым взмахом руки, с каждым размеренным движением, я понимаю, что приближаюсь к незнакомому берегу, но в то же время мне кажется, что расстояние не меняется, то ли я барахтаюсь на месте, то ли берег отплывает, как надувная лодка, и тогда между лопаток пробегает змеящийся холодок, принося усталость; я проплываю - или не проплываю - еще несколько метров, переворачиваюсь на спину, чтобы отдохнуть, и уже через минуту мне кажется, что я падаю в небо.........через некоторое время мне приходит в голову, что я плыву по самому длинному пути; меняю направление движения, туда, где берег, возможно, выступает вперед, навстречу - в этот момент нога чувствует какое-то мимолетное скользкое прикосновение, я инстинктивно поджимаю ногу, следующий гребок - и еще несколько водорослей, отдаленно напоминающих вымоченные лавровые ветви, петлями повисают на руке..........я плыву в остывающей воде, впрочем, нет, вода не остывает, просто солнце спряталось за лохматым островным лесом, и оранжево подглядывает оттуда, заливая небо расплавленным чугуном, плыть труднее, я все чаще отдыхаю на спине и с завистью провожаю взглядом одиноких ворон, которые неторопливо, словно издеваясь, пролетают надо мной в направлении берега.........опершись руками о песчаное дно, я медленно поднимаюсь и ватными шагами бреду по мелководью к берегу, наступая на острые раковины озерных устриц, а недалеко от воды, которая мелкой дрожью набегает на песок, мерцает странный костер - языков пламени не различить, но свечение расходится во все стороны равномерно и падает на шарообразные кусты орешника, расположенные вокруг, которые, кажется, парят в воздухе, словно привязанные к соснам невидимыми веревками воздушные шары, совершившие посадку возле сигнального костра..........остановившись на прибрежном песке, я глубоко вдыхаю и чувствую, как по спине сбегают капельки воды и щекочут кожу; я вижу, что у костра сидишь ты, низко опустив голову, так, что твои соломенные волосы колеблются под теплыми потоками воздуха, исходящими от огня, словно в замедленной киносъемке..........я подхожу к самому костру, и меня окутывает щекочущее тепло, словно шерстяное одеяло, наброшенное тренерами на лыжника после финиша изнурительной гонки, и тогда усталость окончательно просыпается во мне и стремительно охватывает все тело; я понимаю, что вряд ли смогу двигаться и, почти падая, сажусь на разогретую землю; неожиданно ты поднимаешь голову, пристально смотришь на меня своими великолепными глазами, спрятанными в шалаше волос, и, осторожно шевеля губами, с усмешкой, которой ты всегда скрываешь правду, скорее выдыхаешь, чем спрашиваешь: ну что, доказал?..........я молчу, но не потому что обиделся на твой вопрос, я элементарно не в состоянии разлепить губы, а ты сердито смотришь на меня, уже готовая обвинить в равнодушии; но мне кажется, что тебе безразлично мое состояние, словно ты не знаешь, что я проплыл такое огромное расстояние; все же я справляюсь с собой, одолеваю усталость и - чертова привычка - не уступать!- медленно шепчу: я сделал это не ради тебя; и тут, словно костры, возгораются твои зрачки и ты бросаешь: ты никогда ничего не делал ради меня!- о, я отлично знаю эту твою прохладную интонацию, которая созвучна обманчивому сентябрю: днем - жара, ночью - заморозок,- ты своенравно встаешь, и тьма ворохом цыганских юбок отплясывает вокруг тебя, расцвеченная искрами, и я, объятый привычной обреченностью, вижу, как ты театрально, с вызовом, уходишь туда, где уже с трудом угадываются мачты высоких сосен...

*

Потянулись бесконечные, опустошенные, убийственно одинаковые, как штампованные детали, дни; медсестра более не являлась; не появлялся никто; ежеутренне Берт подходил к дверям и проверял, не открыты ли они; но увы! под окном проползали змеи, оставляя на песке аккуратные волнистые следы, иногда поднимался ветер, который заметал эти следы, бросал горсти мелкого песка, и - иссеченное песчинками и оттого уже помутневшее - стекло отзывалось слабым звуком; дважды в день из потайного динамика исторгался предупреждающий сигнал, в стене разевалось отверстие, из которого, как в сказке, выезжала полочка со стоявшей на ней тарелкой; к несчастью, на этом сходство со сказкой кончалось: в тарелке всякий раз плескалась одна и та же мутноватая светло-коричневая жижа со странно знакомым запахом; разведенная биомасса? они унаследовали секрет ее производства и унифицировали питание, перестав уделять ему серьезное внимание? и тем не менее не стоит рисковать: вдруг они подсыпают в эту бурду что-то мерзкое, что может лишить его рассудка и присоединить к апатичным толпам, которые выползают из душевного коллапса только при сообщениях о новом рекорде; пока под матрацем есть плитки биомассы, можно чувствовать себя в относительной безопасности; и заодно задать им задачку - как мне удается в течение стольких дней обходиться без пищи; к тому же - на третий день после стычки с медсестрой растение, которое Берт угостил своим лекарством, увяло; увяло, черт возьми!!! можно прикинуться идиотом и настаивать, что в связи с гибелью трех веточек у меня есть основания им не верить; ха, только настаивать не перед кем! Берт игнорировал предлагаемую по звонку трапезу; он ждал, размышлял, придумывал ответы на возможные вопросы - убогое развлечение пленника; а внешне - жизнь сводилась к долгому стоянию у окна, к медленной ритмичной ходьбе вдоль стен, к периодическим посещениям узкого чуланчика в углу, где помещались удобства; вода из кранов шла теплая, даже слишком, и удручающе тонкой струйкой; только под утро она становилась немного прохладнее; ночами сквозь стекло доносились какие-то звуки, похожие на крики птиц; вероятно, птицы перестроились на ночной образ жизни; тишина вызвала сильное обострение слуха, и, когда он среди ночи доставал кубик биомассы и снимал фольгу, он опасливо вслушивался в ее тихий хруст, который казался грохотом; но еще ни разу он не услышал за дверьми звука шагов; звукоизоляция была на высоте; он ждал; он был уверен, что о нем не забыли, что они исподтишка наблюдают и тоже ждут - что он попытается предпринять; (хотя что можно предпринять в одиночной камере, кроме попытки самоубийства?); главное - убедить их, что он не стремится к активным действиям, усыпить их бдительность; но ведь нет же никакого мало-мальски приемлемого плана!

*

Однажды, когда он привычно стоял у окна, всматриваясь в безжизненное пространство через узкие щели жалюзи, что-то вдруг вывело его из состояния полузабытья (собственно, он даже не всматривался; просто его глазам был предложен пейзаж - пейзаж и отражался, фиксировался на дне глазных яблок); он почувствовал, что к его затылку, как равнодушный пистолет убийцы, приставлен чей-то взгляд; обернувшись, Берт увидел того самого, из центральной ложи; тот опять - или всегда?- был в белом костюме; на вид ему было лет сорок пять, энергичное, загорелое лицо (потому выделялись ярко крупные ровные зубы, которые обнажала улыбка, видимо, редко сходившая с лица), мощная, немного тяжеловатая челюсть и короткая сильная шея придавали ему сходство с боксером, готовым отразить любой удар, глаза были защищены легкими очками с затемнёнными стеклами в тонкой блестящей металлической оправе; конечно, он... м-м-м... очень рад видеть дорогого гостя из глубины времен в добром здравии; "ну уж рад, ври больше, удивляешься, небось, что бурдой не отравили, с голоду не свалился и даже не отощал; конечно, твоя кварцевая улыбка ослепительно демонстрирует размеры радости, но снайперский-то взгляд по-прежнему расчетлив и холоден, как замочная скважина; ну-ну, что ты еще там такого хорошего проблеешь? неужели вы что-то придумали? долговато думали... нервы придется зажать в кулаке: он опять мычать будет; буду считать количество "м" в каждой паузе, чтобы не войти в штопор раздражения..." вы прекрасно выглядите, Берт, правда, врачи (4м) сетуют, что вы отказываетесь принимать пищу; "это он называет пищей, ха-ха!" ах, не возникает потребности, что ж, очень может быть, очевидно, в ваши времена люди умели аккумулировать в себе большие запасы жизненной энергии; к сожалению, мы (Зм) за годы развития других ценностей утратили эти способности; да, да, конечно, очень жаль, но я не сомневаюсь, что вы поможете нашим (2м) ученым разобраться в этом вопросе (в улыбке появилось что-то угрожающее, так сквозь лицо красавицы-вампирши временами промелькивает облик старухи-монстра,- но это длится лишь мгновение); то есть как это - вас не лечат? не может такого быть, я лично (м) это лучшая наша клиника (Зм) единственная в своем роде, здесь опытнейшие специалисты; нет, что вы, упаси (м) боже, никто и не думал вас облучать, главное - тишина и покой, они и только они приводят (2м) человека в равновесие, возвращают к незыблемым (Зм) нравственным основам, позволяют острее и точнее чувствовать все происходящее; ну что вы, старина, наши нравственные основы были заложены еще вашими праотцами, не сомневайтесь, мы - достойные (4м) преемники; и вообще, уважаемый Берт, вы обладаете колоссальнейшим опытом, вы должны (2м) согласиться: это практически невозможно - спокойно, без внутреннего рефлекторного (2м) содрогания, воспринять то, что достигнуто несколькими поколениями, через жизнь которых вы так (3м) замечательно перескочили; все новое приходило в борьбе, в борьбе упорной и беспощадной, максималистов всегда хватало, и иногда приходилось действовать (3м) максимально строго; ведь в течение многих столетий людям (2м) вбивали в головы, что смысл жизни - в ее воспроизводстве для грядущих поколений, которые, в свою очередь, должны заниматься (2м) тем же самым, и люди уверовали в это, как в главную мировую истину, и покорно чахли в полумраке своих (3м) разобщенных коптилен; согласитесь, это непросто (2м) произвести гигантский переворот в сознании толпы, изменить соотношение значений сегодняшней (Зм) минуты и будущих тысячелетий для каждого; нам (2м) это стоило больших усилий; я имею в виду ту мыслящую часть населения, которая благородно, не щадя сил своих, неустанно боролась (2м) за то, чтобы каждый мог почувствовать вкус жизни, подержать в руках искрящееся мгновение, как реальное вознаграждение за труды, причем именно (3м) сейчас, а не потом, когда плоды его деяний будут пожинать и не слишком, быть может, достойные потомки, а сам он. в виде разобщенных (2м) молекул праха, будет странствовать по ветру; "вот это да! такую речь исторг! ах ты ж умница с хорошо вычищенными зубками! небось, неделю зубрил! молодец, все-таки осилил!" и никаких но! друг мой, зачем, ответьте мне, зачем в те далекие, овеянные поэзией времена придумали иллюстрированную сказочку про лабиринт? зачем нужно было постоянно (4м) преодолевать себя? вот и вы, несмотря на всю умудренность и искушенность, поддались на эту приманку и ушли в пещеру (4м) а что вы кому (2м) доказали? зачем вы принуждали себя искать глубину в аквариуме? и мы создали (2м) "Логово", мы остановили толпу на пороге лабиринта, это был почти социальный (3м) подвиг, но зато теперь любой мальчишка, умеющий читать только вывески на торговых улицах, скажет вам, что лабиринт - это просто скалы (2м) груда камней; "какой изумительный демагог! и ведь кто-то пишет для него отличные театральные монологи; толпа балдеет и, балдея, впитывает; результативность высочайшая! жуткая картинка - хитрый демагог отечески склоняется с амвона над вялоумной массой и в ответ - буря эмоций, полностью сметающая доводы разума"; вы говорите об этих дурацких рекордах? ах, друг мой, ведь людям свойственно и необходимо самовыражаться, искусство (2м) элитарно, заоблачно, недоступно, не все способны на глубокие сильные чувства или мудрое, вдумчивое их (Зм) понимание; в то же самое время - абсурдный рекорд (2м) одинаково удивляет всех: и умных, и глупцов, будьте уверены, это так, (Зм) слава богу, фантазия неистощима, и каждый понимает (3м) что достаточно лишь одного счастливого озарения - и он может стать причастным, (м) может пережить сладкий миг триумфа; вы говорите - время? а что такое время? оно (2м) нематериально, неощутимо; есть день, час, минута, миг сейчас, и это главное! когда думают о тысячелетиях, перестают (3м) ценить минуты, нет ничего страшнее переоценки значения времени; значительно важнее действие, результат (м) итог; каждый должен жить с полной отдачей и чувствовать полную отдачу от каждого мига; на нынешний момент это и есть (Зм) вершина жизни, которую мы стремимся достичь; вы появились эффектно, ничего не возразишь, антураж, двести лет, порывистость, убежденность, конечно, (2м) этот сопляк Кроум не смог бы устоять, хотя висел (2м) неплохо; но, к сожалению, вы пришли (м) не с той стороны, мы никак не можем допустить гальванизации мифа о лабиринте; после всего сказанного здесь, я полагаю, вы не станете отрицать, что в моих словах есть (2м) резон; - мне привелось пережить долгий период молчания и заточения, сначала - в лабиринте, а теперь - ив клинике, поэтому ваше пространное и очень страстное повествование обрушилось на меня, как информационный сель, безусловно, сразу трудно составить полную картину всех перемен, согласитесь, это трудно сделать, глядя в окно на пустыню и читая пресную газету,- уклончиво сказал Берт; он решил держать миролюбивый тон, хотя и позволил себе "сель",- мало ли как поведет себя этот мекающий интеллектуальный взломщик; по крайней мере, вербовка проводилась на головокружительной скорости; - естественно, туман (2м) не сразу рассеивается,- с ободряющим удовлетворением произнес белозубый (но в сумраке за очками леденело недоверие); - мне все понятно, просто, как после купания, нужно отряхнуться,- Берту вдруг по-стариковски стало страшно, что этот взвинченный прокламатор сиюминутных радостей неминуемо скроется за дверью, и в палате опять на неопределенное время разляжется бесцеремонная тишина; и в то же самое время нельзя было показать этот страх; он утешал себя, что все это элементарный дефицит речевого общения, ведь последний его разговор был со Стином (если не считать инцидент в "Логове"); это было сто сорок семь лет назад, то есть, конечно, три с половиной месяца назад, но все равно - это безумно давно, Стина уже нет; Берт внезапно даже позавидовал другу; "хотя, постой-ка... Стин?.. прекрасная мысль!"; - скажите, могу я посетить городское кладбище? здесь оставались мои друзья;-"главное - хоть на какое-то время выбраться отсюда, заточение морально подавляет; хоть взглядом окинуть город, во что он превратился, на первую экскурсию нечего строить серьезные планы, нужно убедить их в полной лояльности, на контакты необходимо время, чтобы внедриться; вдруг тут все такие маринованные, как эта медсестра? судя по его россказням, здесь всем изрядно затуманили головы; но почему я тогда внушаю опасность? или это досужий интерес? или мне вообще все только кажется?"; - кладбище? вы сентиментальны? впрочем, понятно (2м) возраст и одиночество вызвали воспоминания; ну что ж, пусть это будет (4м) кладбище, - что-то лукавое промелькнуло в его взгляде, - едем...

*

Из треугольного соглядатайского окошка, врезанного в парусиновый кузов машины, город воспринимался как открыточная последовательность стоп-кадров, временами смазанных реакцией рессор на выбоины в мостовой; он был пуст, даже пустынен, казалось, что нестерпимый густой солнечный свет, выпадая в осадок, становился пылью, которая вихрилась вдоль улиц; пересушенные стены домов утратили свою давнишнюю окраску, тянулись беспрерывной светло-серой, кремоватой пыльной полосой; они покачивались в разогретом воздухе и словно пергаментно похрустывали; прямоугольные прорези окон были плотно зашторены; на бывших газонах мертвым воспоминанием торчали костлявые останки кустов; - безжизненный город,- Берт в недоумении оторвался от окна,- где же люди? - все дома внутри кварталов (2м) сообщаются коридорами, движущиеся дорожки работают на энергии солнца, все крыши - это солнечные батареи, а под улицами есть (м) подземные переходы, население опасается прямого воздействия солнца.- шофер лениво крутил руль левой рукой, а в правой держал открытую бутылочку, видимо, с тоником и периодически приникал к соломинке, торчавшей из бутылочки; его круглая голова с коротко остриженными волосами (напоминавшая ватерпольный мяч) неподвижно маячила перед Бертом на фоне узкого лобового стекла, не выражая никакого интереса ни к пассажирам, ни к беседе, которую они вели; было видно, что он делает только то, что требует от него выполняемая работа; - а проблема обеспечения продовольствием? - все можно синтезировать, мы уже давно отказались от (3м) антитеплиц, очень большие расходы на охлаждение; воздух, песок, да все что угодно разлагается на простейшие (2м) компоненты, после чего идет синтез необходимых по составу и калориям веществ; конечно, нет никаких гастрономических излишеств, люди перестали находиться в рабской зависимости от (2м) желудка и вкусовых рецепторов - это высвободило огромные запасы трудовых ресурсов; само собой разумеется, что не все (4м) достижения биотехнологии нам удается использовать сейчас; после катастрофы в Биоцентре...- белозубый осекся, махнул рукой, - постепенно (м) все узнаете сами. - Биоцентр не функционирует?- Берт с встревоженной заинтересованностью вернул разговор; - да, это случилось давно... страшная авария,- после паузы неохотно ответил белозубый, но, видимо, в его интересы входило сохранение дружелюбного, внешне доверительного тона ("значит, зачем-то я им все-таки нужен!") - до конца выяснить не удалось, но многое (2м) говорило за то, что это была тщательно спланированная (3м) акция, фактически произошло массовое самоубийство группы ведущих ученых; ужасающий взрыв во время эксперимента; были утрачены уникальные установки, ценнейшие методики (3м) исчезли даже из архивов, что доказывало чей-то умысел, но главное - потеря умов! многое восстанавливалось по черновикам (2м) по предварительным эскизам; целью аварии, судя по всему, было создание кризиса, который должен был поразить город; к счастью, худшее уже (2м) позади; почти столетие сдержанной жизни, и вот...

*

Неожиданно какая-то тень метнулась перед лобовым стеклом; шофер немедленно утопил тормозную педаль, и машина, скрежеща, уткнулась капотом в воздушную преграду, но "ватерпольный мяч" даже не покачнулся, тогда как Берт и его собеседник подскочили на заднем сиденье; - какого черта ты затормозил?- вскрикнул белозубый; - реакция, - пожал плечами шофер, не оборачиваясь; жуткое, обросшее щетиной лицо заглянуло вглубь машины, мороз пробежал по коже Берта; глаза существа горели каким-то нечеловеческим огнем, ладони с длинными костлявыми пальцами, как два паука, ползали по стеклу; весь вид его был, как немой вопль о милосердии, о помощи, о пощаде; - боже мой, что это?- вырвалось у Берта, - или кто это? - он ошарашенно посмотрел на белозубого; - пустяки,- небрежно ответил тот,- это наши городские крысы, бэгеры; у них нет дома, они не работают, питаются (2м) отбросами, крадут, потихоньку подыхают в каких-нибудь закоулках и потом (3м) смердят, разлагаясь от жары; кошек и собак держать запрещено; настоящие крысы перевелись уже давно, и бэгеры теперь на их (2м) месте; - но это же люди!- что вы говорите? (м) полно вам,- взгляд белозубого посвинцовел,- у них нет имен, дома, родных, никого и ничего, они есть, но их (3м) нет!- в последние слова, произнесенные с нажимом, был вложен направленный смысл; "белая сволочь, намекает на меня; если я не буду делать то, что они захотят, если я не буду полезен им, они предложат мне эту чудовищную альтернативу; или озверение до сотрудничества с виноватым повиливанием хвоста, или озверение до голодной, потусторонней юдоли бэгера; конечно же, он понимает, что я не идиот, мы, как два шахматиста, почти не задумываясь, быстро разыгрываем знакомый по теории дебют; конечно, сотрудничество! так просто вы от меня не отделаетесь! вот гад, прочить меня в бэгеры! выродок! впрочем, ничего удивительного - за эти годы они вполне могли свыкнуться с пассивным геноцидом неизбранных"; бэгер заглянул в боковое окно, увидел белозубого - лицо его исказилось страшной гримасой, и душераздирающий стон ненависти исторгся из почерневшего рта; он отшатнулся, замахал руками, словно увидел оборотня, как та дама в ложе, и, пригнувшись, зигзагами, словно ожидая выстрела вслед, судорожно помчался прочь и исчез в проеме между домами; - боятся, - удовлетворенно произнес белозубый, пожевав губы, и уже другим, холодным тоном продолжил, - едем, - в ту же секунду послушная машина, словно живая, мягко тронулась с места; - они знают вас в лицо,- стараясь придать своему голосу интонацию подобострастия ("о ничтожный трус!"), понимающим полувопросом откликнулся Берт; - кое-где в городе (2м) есть мои портреты, - как о чем-то совершенно очевидном, без тени гордости или хвастовства сказал белозубый; - кстати, я до сих пор не знаю вашего имени; меня зовут Берт, и всякое прочее вы обо мне знаете, я же не имею понятия, кто вы, как к вам относиться - в этом месте белозубый нахмурился: видимо, относиться надо было однозначно - только снизу вверх, с немым обожанием, - и просто, как вас называть; - Дэйм, председатель лиги по борьбе с происшествиями; - теперь понятно, значит, вы возитесь со мной, потому что я происшествие? быть может, даже чрезвычайное? из ряда вон и ни в какие ворота? - еще бы, вы так внезапно (2м) возникли, можно сказать, ниоткуда, выдали кучу фантастической информации о себе и своих (3м) приключениях... я не имею морального права подвергать население такому (2м) риску, вас нельзя было оставлять без контроля, ваши (2м) россказни могли породить и неуверенность в завтрашнем дне, и подорвать основы, которые мы заложили, и, наконец, вызвать (4м) брожение умов... - общество под колпаком?- естественно, тотальный контроль сверху, условия нашей жизни не позволяют (2м) роскошествовать - главное - это труд, ну и, конечно, упразднение остального времени. - наркотическими логовами и книгами абсурда? негуманно; хотя цель ясна вы стремитесь лишить людей возможности думать, - Берт, увлекшись, нарушил незримо очерченную границу; - кто не приемлет - тот обречен, - жестко бросил Дэйм, а вы разумны, поэтому опасны; вы (2м) происшествие; - и вы по долгу службы должны со мной бороться?- если не получится дружбы... - испытующе посмотрел на него Дэйм; "надо же - он еще слово такое знает - дружба! бред какой-то!" машина свернула на улицу, которая полностью находилась в тени составлявших ее высоких зданий; Берт узнал эту улицу - они приближались к центру города; несколько сероодетых прохожих, что скорой поступью шли вдоль затененного квартала, как по команде, отпрянули к домам и исчезли, словно вдавились в стены; и улица стала пуста и безжизненна; возникало ощущение хронического комендантского часа, длящегося двадцать четыре часа в сутки; интересно, они не пересмотрели количество часов в сутках? для удобства управления умами; но Берт удержался от ехидного вопроса;

*

Возле высокого здания из бледно-голубого кирпича машина остановилась; Дэйм предложил выйти; тогда, давно, здесь располагалась центральная библиотека, основные архивные фонды; Берт частенько заглядывал сюда, когда работал над своими статьями; в задумчивых, как аксакалы, высоких залах, увенчанных куполами, похожими на вывернутые тюбетейки, еле слышно урчали кондиционеры, насыщая воздух мягкой округлой прохладой; за массивными столами с вычурными настольными лампами хорошо работалось; ностальгический всплеск сменился волной отвращения ко всему, что он застал в городе, вернувшись; черт возьми, стоила ли игра свеч? не лучше ли было вообще остаться и подорваться в Биоцентре вместе со Стином! - мы прибыли по вашему адресу,- с коробящей двусмысленностью произнес Дэйм, - добро пожаловать на кладбище! - и широкий, радушный, хозяйский жест! "бр-р-р..." - как? здесь же была библиотека! - вскрик удивления; самодовольная улыбка растеклась по напряженному лицу Дэйма - сюрприз удался... -- советую вам забыть о том, что где-то и когда-то было; ("опять намек?") ваше время (3м) давно ушло, так сказать, скончалось; когда-то здесь хранились (2м) факты истории, но ведь люди - это же самые главные факты истории, вряд ли вы рискнете возражать ("черт возьми, опять текст с подкладкой!"); библиотека - это (3м) кладбище фактов; так что против смысла мы не погрешили - на стеллажах хранятся (м) капсулы с прахом, человеческий архив; при этом, естественно,- он скрипнул зубами,- хранится прах тех, кто достоин звания факта. убогая табличка у дверей гласила: "центральное кладбище": "все продумано, выстроено, дозировано, и даже не лишено поставленной на уши логики - чистка населения под аккомпанемент теории Дарвина и вызывающей мутации жары, отслаивание бэгеров, чистка памяти, кладбище уважаемых покойников, как склад высокоэффективной органической золы, и равнодушно улыбающаяся хунта чистильщиков, вершащих историю, вот только с жарой справиться не в силах... впрочем, может быть, она им не мешает?.." в углу темного, как чулан, вестибюля на волнах коричневого мрака покачивался шар настольной лампы; света явно не доставало; даже черемуховая белизна Дэйма поблекла; когда они вошли, по высоким слабо различимым стенам поползли густые неясные тени; под лампой в оцепенении сидела вахтерша, или администратор, или смотрительница, - черт знает, как ее назвать, если вокруг все так странно? может, и ей сочинили какое-нибудь ароматное специфическое наименование? например, ответственный утилизатор? на столешнице фосфоресцировала слабенькими гнилушечными буквами табличка "Дежурная по кладбищу"; замечательно, значит - дежурная; она, как черепаха, сонно приподняла обезресниченные скорлупки век; застывшее, как парафин, тело не дрогнуло; "я слушаю вас",- сухой камышовый шелест слов вместе с выдохом безразлично оттолкнулся от ее губ; - спрашивайте, - Дэйм взял Берта за локоть, как в свое время, которое, по данным Дэйма, безвозвратно сгинуло,- на традиционных кладбищах кислолицые сочувствующие поддерживали скорбящих родственников усопшего; от неожиданного прикосновения Берт шарахнулся, как от шершня, запахнул широкий больничный балахон; "я могу посетить могилу Стина Ведора? скомканным от смущения голосом сказал Берт. - или капсулу?!" - он, сомневаясь, взглянул на Дэйма; тот кивнул; - ждите, - дежурная нажала кнопку на миниатюрной клавиатуре, вспух, засветился встроенный в стену экран; - Стин Ведор, - механически повторила она, нажимая клавиши, -"сообщите год смерти", - прочитала она текст, проступивший на экране; - Ведор? - приглушенно воскликнул Дэйм; - когда случилась авария в Биоцентре? - нетерпеливо, - как в ресторане, подзывая официанта, - щелкнул пальцами Берт; Дэйм задумался, тихо проскрежетал мозгами, назвал год; - как давно, - зевнула дежурная, - ждите, - еще раз повторила она и через несколько секунд, глядя на экран, добавила, - третья кабина; в глубине вестибюля осветилась зеленоватая кабина с овальным верхом; - туда?- удивленно прошептал Берт; "не кладбище, а какой-то переговорный пункт с загробным миром"; Дэйм вошел в кабину за ним;

*

Раздался щелчок - засветился сиреневый экран, щелчок - и в небольшом прозрачном ящике на стене рядом с экраном появилась видеокассета; Дэйм уверенным движением - он часто бывает здесь, что ли? или начинал с дежурных по кладбищу? - вынул ее и, нажав пару клавиш на пульте (на стене была инструкция), вставил кассету в приемное окно под экраном; Берт все еще пребывал в ошарашенном состоянии, но непроизвольный вскрик вырвался у него, когда на экране появилось лицо Стина: - как постарел!.. - это смешная стариковская прихоть (Стин погладил свою жалко-лысую голову) ("боже мой, Стин, где твои волосы, где зоркие, уверенные глаза, неужели слезящийся из набрякших морщин взгляд - это тоже ты?!") -остаться живым на пленке, - так, на всякий случай, если кому-то взбредет в голову припомнить обо мне... чушь, вранье, после смерти мне будет безразлично, кто и когда решит воспользоваться этой кассетой; я, Стин Ведор, чувствую, что нахожусь на грани, меня уже клонит притяжение тьмы, которая находится по ту сторону жизни... родных в моем мире не осталось, они осыпались, как хвойные иглы, вонзились в песок и уже покоятся под барханами забвения; после меня не будет никого, кто сможет сказать "мой отец, дед или прадед", и это меня радует; вокруг еще брезжат готовые к фазовому переходу второго рода мои друзья, близкие, мы шагнем вместе, ибо песочные часы вытекли уже много раз подряд, срок не только подступил, но уже истек, и то, что творится вокруг... (звук пропал, остался только шорох перематываемой ленты, Стин на экране едва заметно шевелил губами)... тридцать лет назад я проводил дорогого сердцу друга, быть может, он вернется (Берт вздрогнул л почувствовал, что его прошиб пот), если к тому времени (звук вновь пропал... Берт: "запорчена пленка или подчистки?" Дэйм: "вся подобная информация контролируется, и, естественно, делаются купюры." Берт: "боже мой, вы даже смерть исправляете!" Дэйм: "однако..." Берт: "извините, понимаю, работа у вас такая...") в долгой жизни мне привелось узнать радость великого открытия, и когда я понял, что оно состоялось, не было человека счастливее меня, но это было давно, тогда я шалел от восторга, мне хотелось черпать счастье из себя и полными ладонями выплескивать повсюду; но розовая пелена тумана спала с глаз, мне открылась непристойная нагота жизни, которой я не замечал, поглощенный поиском истины (Стин переплел пальцы и хрустнул ими), и я понял, что мое открытие, предназначенное людям, поможет лишь быстрее погубить всех, кто живет, не ощущая надвигающейся гибели (Берт: "странно, почему нет купюры?" Дэйм промолчал), и я убил свое открытие ("о добрый Стин, я помню твою скорбь..."), убил свое счастье, свой восторг, как можно убить человека, спасая его от дальнейших неотвратимых мучений, возможно, я был слаб и мне не хватило сил бороться, но как можно... (звук пропал)... я исполнял свои обязанности, исполняю их и сейчас, но совершенно точно знаю, что ухожу с пустотою в пустоту, с моим уходом жизнь уже ничего не потеряет, а смерть ничего не приобретет; смерти я уже помог, раньше... (Стин усмехнулся, умолк, какое-то время сидел неподвижно, словно обдумывая, что еще добавить, но потом махнул рукой, и экран погас).

*

- окно на тот свет, - превозмогая комок в горле, сказал Берт, - могилы были гуманнее - из них никто не являлся, а это... теперь я знаю, что такое - страшно. - и все-таки вы - живой, и сидите по эту сторону экрана, наслаждайтесь такой возможностью, ведь нет ничего страшнее смерти, - сказал Дэйм; Берта поразило, насколько искренне прозвучали слова специалиста по происшествиям; "неужели в нем еще осталось что-то человеческое? или это вульгарный животный страх, облеченный в слова?" - вы боитесь смерти? удивительно - вы ведь моложе меня, причем намного. - смерти боятся все! - почти выкрикнул Дэйм, - я часто прихожу сюда, заказываю кассеты и смотрю в чужие (3м) уже минувшие лица, слушаю чужие голоса и пытаюсь представить, как они встретили свою смерть, а по ночам (3м) мне снятся кошмары, я пытаюсь насладиться каждым отпущенным мне днем, но потом меня снова (2м) тянет сюда, я осознаю, что это уже стало как мания, я вновь и вновь смотрю на бесплотные бывшие лица и никак не могу заставить себя (2м) радоваться тому, что я живу, а их давно нет!.. - посмотрите!- он торопливо рванул застежку рубашки и выудил витую золотую цепочку, на которой висел постукивающий костяной брелок в виде скелета,это я постоянно ношу с собою, как (2м) напоминание; ощущая образок смерти на своей груди, я испытываю постоянную боль, и только эта боль сообщает мне (3м) силы, чтобы примириться с ужасной перспективой ухода, ибо с его наступлением завершится боль... "мазохист, - Берта внутренне передернуло, - с некрофильским уклоном"; - смерть - это конец света, это конец всего! - брызнув слюной, вспыхнул Дэйм,- и никто не знает, какой она будет! - ваша смерть будет катастрофической - стремительной и горячей, уверенно, с внешним равнодушием, как опытный врач, произнес Берт; - что? - как от тока, дернулся Дэйм, - вы прорицатель? - нет, но я догадываюсь. В кабине раздался голос дежурной: "сеанс окончен". "не иначе - подсказку с экрана прочитала," - подумал Берт; они вышли в полумрак и осторожно, пока привыкнут к темноте глаза, направились к столу дежурной; Дэйм вполголоса, вежливо сказал: - большое спасибо. "надо же - вблизи смерти он даже вежлив"; - не за что, работа есть работа, - впадая в черепашье оцепенение, ответила дежурная; у подъезда мелко подрагивала в ожидании заведенная машина; шофер отключенным взглядом изучал узкий сектор пространства; они сели в машину, но шофер не пошевельнулся: очевидно, ждал распоряжения; "дрессировка - высший класс! зато нет проблем - никогда не сделает то, чего не требуется"; - я выполнил просьбу, теперь очередь за вами. - на какой предмет? - вы близко знали Стина Ведора? - да, иначе зачем бы я смотрел кассету? - ну, мало ли, например, Стин Ведор - один из авторов знаменитой биомассы, - эта реплика была важна для Дэйма; - мне это известно. - в вашей одежде мы обнаружили плитку биомассы, сообщите, откуда она у вас? - ее дал мне Стин. - вы работали с ним? - обрадовано, но с тенью ужаса вслушиваясь в свой вопрос, вскинулся Дэйм; "он смотрит на меня, как на покойника, но все же, наверно, начинает понимать, что я действительно оттуда"; - нет, мы дружили, а моя специальность - гуманитарные науки. - где они могли спрятать описание технологии? "ха-ха, значит, не нашли!" - это, скорее, по вашей части. - после катастрофы было обнаружено хранилище готовой биомассы, а Стин умер не в Биоцентре, его там не было, но после сообщения об аварии он принял яд. "Стин избрал принудительный уход, могу представить, как ему стало невыносимо среди созревающего поколения таких вот дэймов, и все-таки он надеялся, что я вернусь, он не забыл меня; или это была всего лишь стариковская ностальгическая лирика? смогу ли я что-то сделать, успею ли?" Дэйм внимательно рассматривал темную полоску грязи на белых брюках, потом стремительным жестом, как фокусник, разворачивая, извлек из кармана крахмально-белый платок и принялся сосредоточенно отчищать грязь, с гримасой отвращения и страха, словно эта полоска была смертоносным бациллоносителем; - в непривычную сторону изменилась жизнь в городе, - миролюбиво, даже слегка заискивающим тоном произнес Берт, - многое кажется мне невероятно трудным, отчужденность людей, отсутствие идеи, владеющей массами, - Берт усмехнулся, - если не считать, конечно, абсурдные аттракционы.- вы не любите людей,- свысока проговорил Дэйм, - а они живут в ожидании празднества, на рубеже рекорда - единой (2м) полноценной жизнью... - ну уж, красок вы не жалеете, но они смахивают на крыс с вживленными электродами, - Берт несогласно покачал головой; - полно вам,- со странным миролюбием заговорил Дэйм,- вы и сами, вероятно, не понимаете,- справившись с грязью, улыбнулся Дэйм, - как этим (2м) сентиментальным визитом на кладбище изменили свое нынешнее положение; вы, несомненно, будете (2м) нам нужны, но потом, позднее, хотя это уже сейчас существенно меняет дело; скажу прямо, до сих пор в наших планах основным вариантом было (2м) ваше исчезновение... - я предвидел такой вариант, это меня не пугает, - откинувшись на сиденье, глухим голосом ответил Берт; - вы не боитесь смерти?- обожженно крикнул Дэйм; - уже нет. - что значит - уже? - возраст, и перемены, которые произошли. - чушь! даже на костре человек надеется выжить! Берт улыбнулся и ничего не ответил; Дэйм щелкнул шофера по затылку, и машина немедленно поехала; - скажите,- нарушил молчание Берт,- а что тот, остальной мир? Который был до изоляции, что вы знаете о нем? вы знаете, что он существовал? - конечно. - что же - никто не осмеливается бросить вызов природе? - теперь? - мелькнула усмешка - теперь - это миф, причем бессмысленный, теперь мы настойчиво и целеустремленно вымываем его из сознания, ибо нужно исходить из данности, неразумно культивировать иллюзии. - человеку всегда было свойственно стремиться к неведомому. - лозунг, - безапелляционно отрубил Дэйм, - зато есть насущные нужды. - не верю, что все так безнадежно,- до Берта уже начали доходить слова Стина про розовый туман: они с дэймами настолько далеки, что уже не смогут достичь взаимопонимания; но он еще упорствовал, скорее из упрямства; - вы же понимаете - эфир мертв, астрономия как наука больше не существует, есть и другие очевидные последствия. - но это же означает - сдаться и вымирать! - Берт, вы излишне эмоциональны, это пройдет. - никогда! а ваш образ жизни - самоубийство! для меня это неприемлемо! - повторяю вам: мы - люди - одни; больше никого нет. - а бог? - кто?- Дэйм захохотал,- вы думаете, до него доходят молитвы? ничего (2м) подобного - они заэкранированы. сейчас даже самые неистовые богомольцы (3м) перестают ходить к воскресной проповеди, а храмы заносит песком. - я уверен, что если он есть, он слышит нас,- Берт понимал, что впал, но ничего не мог с собой ^поделать; - не слышит, даже если есть, тем более, если его нет... теперь мы предоставлены только (2м) самим себе. Берту удалось заставить себя замолчать; - дорогой гость, я оставляю вас наедине с самим собой, вам необходимо утешиться и о многом подумать.:, "кажется, я понял - когда я уходил из города, здесь еще присутствовала радость жизни, теперь все управляется страхом смерти; они перестали понимать, что страшна не единичная смерть, а гибель всеобщая; и сами того не сознавая, движутся навстречу этой гибели; но как вернуть время? в них! возможно ли? они забыли о бесконечности времени, они сосредоточились на конечности жизни..." - пока вы будете жить в той же палате, не возражайте,- Дэйм почти по-дружески взял его за локоть,- вам будет предоставлена свобода передвижения, мы обеспечим приемлемую для города одежду, только пока присматривайтесь, не идите на контакты, а с вами (4м) будьте уверены, по собственной инициативе в контакт никто не вступит. - конечно, каждый мой шаг будет контролироваться? Дэйм лишь улыбнулся обложечной улыбкой. - И еще одно. Опасайтесь бэгеров. Они... (2м) как звери. По городу ползут нехорошие слухи, что они начали поедать людей, "пугает меня? а впрочем, все может быть". Берт содрогнулся, вспомнив лицо, заглянувшее в машину.

*

Огромная, когтистая, до обморока глаз - голубая, молния стремительно высунулась из неба, как хищная лапа дракона, и схватила сгустившийся, пропитанный дождем сумрак; на мгновение стало неестественно светло, и хуторские постройки на том конце поля увиделись как мультфильмовские декорации - настолько беззащитно картонными - дунь ветер посильней, и они немедленно рассыплют с я; я стою под кроной плечистого дуба, одышливо озирая глинистую дорогу, размываемую прицельными, как из водомета, струями воды, и ловлю себя на том, что стараюсь упрятать поглубже, в складки души, лакомую крошку радости, которая иногда еще расцвечивает мое сознание, отягощенное долгим трудом жить; это, видимо, сон вьется вокруг меня, но вполне реальная прохлада пухлыми влажными подушками ложится под купол дуба, насыщая пространство мелким, как морось, едва ощутимым ознобом; ну, конечно же, сон, ведь последний дождь в городе прошел лет сорок назад и теперь остался лишь в памяти видеопленок; безнадежно полагать, что ливень скоро ослабнет, поскольку небо закрашено настойчивым серо-черным колером, и поэтому, смирясь с ролью незадачливого путника, который укрылся под весьма привлекательным для молнии одиноким деревом, о чем свидетельствует широкий - в три пальца - змеящийся след в пожилой морщинистой коре, я закрываю глаза и пытаюсь задремать и, может быть, увидеть сон во сне; и почти сразу же в сознание мое вторгается звонкий голос: - мама, мама, а сегодня дождь не получился! - мне еще крошечное количество лет, и я, шлепая промокшими сандалиями по вчерашним лужам так, что грязные брызги покусывают мои коленки, бегу по тропинке сада за мамой, которая машет мне рукой и уже поворачивается, чтобы ступить на первую ступеньку крыльца; - она уползает, смотри! - сине-серая пузатая туча, которая застряла над нашим озером и грозила пролиться дождем, после часа лежания передумала худеть и медленно, бегемотисто повернулась и стала удаляться; я взбегаю по ступенькам, ощущаю еще не рассеявшийся запах маминых духов и отворяю дверь... это - бесконечное, ровное, искрящееся, поразительное по чистоте и свежести, узкое ярко-белое пространство, вложенное между небом и землей; это - снег, во сне он приблизился ко мне беспощадно близко, мучая хрустом и запахом арбуза; я слышу звук вминающихся подошв, фатально удаляющихся от меня, и скрип каждого шага приносит боли и страхи, потому что я понимаю уходит мама, не оглянувшись, не окликнув; лишь одни шаги я слышу и жмурюсь от ослепительного снега и уже потом, когда глаза немного привыкают к холодному сверканию, я различаю крошечные вмятинки следов, в которые запали тени, уже там, далеко-далеко, далеко... отшатнувшись от динамитного грохота, расцвеченного очередной молнией, я выныриваю из второго сна в первый, и из того, второго сна в душу мою выцеживается горечь и грусть - мне не удалось увидеть лицо матери; боже мой, я забыл ее лицо, я пытаюсь что-то лепить в сознании пальцами воображения, но это все не то, не то! и сон ломается на куски и падает куда-то вниз, словно подтаявший на солнце снег, который неторопливо сползает по крутой металлической крыше и рушится в тишину и полумрак незнакомого мне внутреннего дворика, окруженного решетчатыми окнами; когда во сны мои, как птицы или бабочки, влетают воспоминания о матери, я часто представляю себе большой полукруглый зал с черно-зелеными, как крылья азиатских махаонов, витражами; смычки ткут старинную музыку, зал пустынен, скрипки невидимы, кажется, что музыка опускается сверху, как свет большой, изобильно сверкающей люстры; за спиной звучит богатое, сочное, как спелая вишня, женское меццо-сопрано, но сколько бы я ни поворачивался, голос остается за спиной... я поднимаю голову вверх, навстречу музыке, и мне кажется, что тени в куполе начинают перемещаться и образуют силуэт, отдаленно схожий с богоматерью; и я слушаю музыку и пение - до ломоты в затылке; опустив взгляд под ноги, я обнаруживаю себя на берегу все того же ночного озера, где темно-коричневые валики рогоза светлей мрака; и когда я еще раз обращаю взгляд вверх, то вижу над собою беззащитное большое небо с убегающими, улетающими, как только что лившийся голос, звездами...

*

Возвращение, добровольное водворение в палату не потребовало никаких душевных усилий; Берту даже стало обидно; он думал: "хорошо узнику, которого после долгого заточения в слепом скользком подвале, где падение капли подобно акустическому взрыву, вдруг вывели на волю, и он наглотавшись не различимого для обоняния надзирателей аромата скудной сорной травы, пробившейся между мертвых серых плит тюремного дворика, напившись взглядом, но так и не сумев утолить жажду по синему, далекому, свободному небу, ощутив, разгибаясь, боль во всех летаргических суставах, наполнившихся внезапным обилием света, он - уже возвращается обратно, в тусклую землистую узость и впереди расстилается неопределенно долгая туманность плена, и боль, и горечь, и жажда мелькнувшей свободы, и страх смерти, словом,- целый ураган эмоций! живая реакция"; а так что - апатия, словно экскурсия в город отравила его, лишила сил; "поздно, я вернулся очень поздно, они изменились необратимо; они приготовились к смерти: некротека, бэгеры, вырождение, отчуждение, абсурд... этому помочь уже нельзя, Стин зря надеялся..." Берт утратил аппетит, впрочем, видимо, это кусочек биомассы, который он сжевал несколько дней назад, поддерживал жизнь организма; его не радовали ни светлый отглаженный костюм, который торжественно, как знамя, внесла безмолвная медсестра и водрузила на крючок у двери, ни сама незапертая дверь; он часами лежал и смотрел в потолок, изучая мельчайшие шероховатости аккуратно побеленного потолка, иногда ему представлялось, что это поле снега, притихшее после ночной метели,- снег еще приходил в театр памяти бледными полустертыми воспоминаниями детства (он думал, что единственный из живых в городе знает, что такое снег, он - единственный, кто держал его в руках),- он начинал воображать, чьи следы могли быть занесены снежным пухом, пока белизна не растворилась в белизне и его не втягивал в подушку душный сон; всякий раз он просыпался в испарине и понимал, что ничего не изменилось, просто все вокруг еще на какие-то часы продвинулось навстречу смерти; он вставал, подходил к окну и смотрел на мертвый парк, в котором ничего не происходило; лишь однажды вдалеке, в подернутом струйками жаркого марева воздухе, среди голых деревьев мелькнула рваная, лохматая, неопрятная тень - бэгер? и почти мгновенно растворилась, словно ушла в песок; "я сам врастаю в этот могильный покой, из меня вытекает время; нельзя так долго уничтожая время - потом вдруг, разом, как по мановению волшебника, все вернуть; клиническая смерть побеждается иногда при огромном напряжении сил и таланта на фоне счастливого стечения случайностей, и каждый из таких подвигов достоин быть занесенным в книгу, вобравшую историю единоборства жизни и праха; но смерть обмануть нельзя; вымирание народа можно предотвратить воспроизводством народа; но дышащие трупы, воспроизводящие дышащие трупы, бредущие, как слепые лошади, по пыльному замкнутому кругу,- с каждым шагом приближаются к смерти; они уже во власти смерти; и я уже во власти смерти; я слепну; все кончено..." в один из таких заторможенных дней, когда просыпающееся ватное тело медленно восстанавливало присущие ему ощущения, когда за окном вовсю трудился палящий рассвет, Берт с удивлением отметил тихий, повторяющийся звук шагов по коридору, - видимо, от этого он и проснулся; люди шли поспешно, то поодиночке, то группами; задержавшись у окна, Берт увидел, как от клиники отъехал автобус, нестерпимо сверкая на солнце зеркальными металлизированными поверхностями; очередное мероприятие по упразднению? публичное установление нового абсурдного рекорда? взгляд его упал на газеты, к которым он не прикасался уже в течение нескольких дней; вот самая свежая; в глаза бросились огромные буквы заголовка "Великий проект! Тоннель станет исторической вехой в жизни города! Пора выйти за пределы!"

*

Кровь плеснула в щеки Берту, и руки его похолодели; это конец! они сошли с ума, они взорвут лабиринт, и время разрушит город! машинально достав из-под кровати плитку биомассы, Берт выскочил в коридор и помчался к лестнице прямо в больничном балахоне, забыв и подумать про свой наглаженный костюм; спустившись вниз с четвертого этажа, он остановился отдохнуть: дыхание скомкалось, как салфетка, учащенное сердцебиение вколачивало гвозди в виски; нужно отыскать Дэйма, уговорить его, объяснить безумную опасность этой затеи; и он, по-стариковски отмахивая руками назад, пошел от клиники частым шагом по оставленной автобусом колее, которая была уже наполовину занесена песком; вскоре неприятный налет песчинок ощутился в ноздрях, на языке, песчинки заскрипели на зубах, как назло, ветер сегодня был особенно сильным; он шел по пустынным улицам, на протяжении нескольких кварталов не встретив ни одного человека; Берт знал, как добраться до лабиринта, минуя центр города по дугообразной длинной улице; впереди послышался звон разбитого стекла, судя по мощности осыпания осколков, это была витрина, и тут из каких-то неведомых закоулков выскочило несколько чудовищ; пластика их движений была уже скорее звериной, и все-таки в бэгерах было что-то болезненно-притягательное; Берт не понимал, что это за чувство, возникающее в его душе: это уже не сострадание, но нечто значительно большее, чем простое любопытство; бэгеры бросились на звон стекла; наивно забыв о предостережении Дэйма, Берт ускорил шаг: так и есть - бэгеры грабили магазин, один из них стоял на осколках прямо в витрине, озираясь по сторонам; увидев Берта, он издал дикий свист, прыгнул с витрины внутрь магазина и всякие звуки оттуда прекратились; Берт, испуганный не меньше бэгера, почти побежал, утешая себя тем, что они удовлетворены добычей и вряд ли будут его преследовать; вдруг вспомнив о словах Дэйма, он почти явственно представил, как бэгеры начинают глодать его живьем, и кожа на мгновение покрылась волдырями ужаса; через пару кварталов он догнал молодую женщину, которая, спеша изо всех сил. словно стирала белье на доске, катила перед собой коляску; она обернулась на тяжелое дыхание Берта; - вы тоже к лабиринту?- спросил он, судорожно глотая горячий воздух,- не ходите туда, там опасно, будет катастрофа, все погибнут! - вы что, больны?- с чувством превосходства поинтересовалась женщина, ускоряя шаг, - мой мальчик увидит первый взрыв, это грандиозно! - все сошли с ума,- не останавливаясь, закивал Берт, - впрочем, какая разница, идите, спешите, ликуйте, все равно, город обречен, скоро здесь,он широко развел руками, задыхаясь,- не останется ничего. - вредная чушь,- неприятным голосом с заученной интонацией сказала женщина; впереди послышались звуки бравурной музыки, отдаленный гул возбужденной толпы; - горите вы ясным огнем,- махнул рукой Берт,- пропадите пропадом! он заглянул в коляску - в ней лежал абсолютно лысый, как коленка, крупный бутуз, который крепкими, как дольки чеснока, зубами грыз кусок круглой палки, с удовольствием выплевывая щепки;

*

Улица внезапно кончилась, за ней начиналась крытая эстакада, которая вела в сторону лабиринта; Берт взбежал на эстакаду - быстро вдоль перил, успеть, успеть, Дэйм, хотя бы шепнуть; мельком - взгляд на то место, где когда-то стояла его сельская халупа, конечно, ничего и в помине нет, пустырь и только, и желтая осока неумирающе рубит кольца песчаного ветра; в конце эстакады - пульсирующая толпа, "тон-нель"- это массивное металлическое (сильные удары в колокол или в рельсу) слово, как стон в час горя, перекатывалось в сухом воздухе, который становился вязким от обилия выделявшихся флюидов эйфорического ожидания; Берт стал протискиваться вперед, как гребец веслами, работая локтями; со всех сторон вспенивалось моментальное шипение, но протест тут же угасал: "раз так нахально лезет, значит, право имеет, может, из приглашенных", всегда рядом находился осторожный, который остужал пыл нервных, как опорожненная бочка масла смиряет волну; в конце эстакады, на площади, высился импровизированный помост, где, сплетя руки в приветственные треугольники, возбужденно топтались те, кто задумал этот грандиозный абсурдный проект; вот он, Дэйм, белеет в первом ряду у центрального парапета, как здоровый хорошо вычищенный зуб; сделав ему знак, Берт подбежал к помосту, животнообразный охранник варварским (вероятно, именно так настигали предки, ходившие еще на четырех, свою добычу) жестом схватил Берта за плечо (разве что хриплый рык восторга не вырвался из его угрожающе мускулистой груди) и потащил в сторону; как зеркальная вспышка света, мелькнула раздраженная реплика Дэйма, которая словно подстрелила охранника, как точный лазерный пучок; страж парализованно остановился и разжал конечность, не смея обернуться в сторону, откуда раздался начальственный гнев; почувствовав свободу, Берт обрадованно, словно веря, что еще что-то можно изменить, зачастил по дощатым ступеням; Дэйм встретил его, отойдя от центрального парапета; - Дейм, не делайте этого, остановитесь, - задыхаясь, зашептал Берт, - это полное безумие, это конец, которого вы так страшитесь, всмотритесь в ту фигурку, ту самую, которую вы носите у себя на груди, она не спасет вас, Берт потрясение смотрел в сторону лабиринта, где с муравьиной настойчивостью подрывники откатывали очередную вагонетку с динамитом по рельсам, уходящим в чернеющий скальный проем, - они безумны, - Берт показал на беснующееся потное скопище людей, - но вы же сохранили разум, вы ответственны за последствия; взгляд Дейма стал острым и металлическим, как штык, который - Берт это почти физически почувствовал - воткнулся ему где-то в районе ключицы; - вы что-то знаете?- Дэйм поднял свой взгляд выше и Берту показалось, что глаза Дэйма, словно скальпели, вонзились в его глаза и вскрыли их, пытаясь распознать, что там, на сетчатке; зажмурившись, Берт пошатнулся, перед глазами поплыли радужные круги, он невольно оперся о плечо Дэйма и опять подумал: "поздно..."; - нет, но у меня очень нехорошее предчувствие, - посмотрев на Дэйма выколотым взглядом, ответил Берт, - там, - он поднял руку в направлении скал, и этот жест вдруг показался ему фальшивым, театральным, - смерть; - не пытайтесь меня испугать, мерзкий вы старикашка, - внезапно затопав ногами, истерически завизжал Дэйм, - где вы были раньше, новоявленный пророк, что ж вы молчали, как удав, переваривая пищу, (3м и брызги слюны) лелеяли свои планы? готовились взойти на пьедестал? (2м) поздно, решение принято, и я запрещаю себе верить вашим (2м) маразматическим предчувствиям, мы прорвемся сквозь лабиринт,- дьявольская улыбка, окутанная пеной, появилась на искаженных напряжением губах Дэйма,- ваши слова - чушь, бред, ложь, ха-ха-ха, убирайтесь отсюда вон, (2м) мы отвергаем вас, прочь! вы мне мешаете! к Берту вернулось его прежнее апатичное состояние, но досада больно кольнула его в сердце - в чем-то этот фанатик был прав; он действительно промолчал; но был ли смысл говорить? - умрите с миром, - скорбно прошептал Берт и, сгорбившись, стал осторожно спускаться по ступеням; наэлектризованная толпа, дрожавшая на эстакаде, удивленно впустила в себя старика, побывавшего наверху; его черный халат его мертвое лицо никак не сочеталось со всеобщим предвкушением первого взрыва; выбравшись из толчеи, он увидел давешнюю молодую женщину; ее платье напоминало простыню, намотанную на голое тело; в сильных вытянутых руках она держала своего лысого ребенка, который догрызал палку; лицо ее светилось какой-то ненормальной верой; Берт махнул рукой и пошел прочь; прочь! но куда? всякое движение потеряла смысл; катастрофа неотвратима; улица по-прежнему была пустынна; вдруг внимание Берта привлек странный звук, он оглянулся - на пороге одного из домов мяукала кошка; кошка?! в голодном городе, где давным-давно нет ни крыс, ни мышей? запретная кошка? наверняка, кто-то тайком держал у себя дома это почти забытое существо, может быть, у кого-то еще были кошки, и так же, тайком, продавались осторожно, среди проверенных, своих, котята,- кое-кто в городе сохранял верность давнишним привычкам; Берт подошел к кошке, взял ее на руки; она без сопротивления положила свою мордочку на сгиб локтя, прижалась пушистой волной к его груди и жалобно замяукала, глядя на входную дверь; она боялась; вероятно, хозяева так спешили на эстакаду, что за ними в суете выскочила и незаконная, скрываемая кошка; Берт несколько раз провел сухими пальцами по ее шелковистой ухоженной шерстке и, нажав дверную ручку, утопил дверь в темноту, кошка стремительно спрыгнула и скрылась в доме, на прощание еще раз мяукнув; свернув в пыльную боковую улочку, Берт наткнулся на брошенную машину; решение созрело мгновенно - он впрыгнул в машину и повернул ключ зажигания; резко вывернув на центральный проспект, он краем глаза успел отметить, как метнулись по углам тени бэгеров; в самом деле, как крысы; Берт гнал машину за город, туда, где были холмы; умирать не хотелось; он с удовольствием ощупал в кармане халата плитку биомассы и увеличил скорость;

*

Каменистая тропинка круто поднималась вверх; временами она даже напоминала лестницу - такими почти одинаковыми уступами выветрились камни; из расщелин торчали скрюченные пальцы сожженных солнцем кустов, от взгляда на них становилось еще более жутко - словно мертвецы, погребенные в холме, ожили и высунули наружу свои острые обугленные руки в надежде чем-нибудь поживиться; Берт торопился, порою спотыкался, карабкался, помогая себе руками, словно за ним гналась стая голодных хищников; на одном из уступов он едва не схватил ладонью крупную сонную змею, которая, свернувшись брандспойтными кольцами, грела свою рыцарскую чешую; реакция змеи оказалась быстрее стремительно развернувшись, так, что лица Берта коснулось упругое дуновение встревоженного воздуха, змея мгновенно бросилась влево и исчезла, прошипев уже оттуда, из исчезновения, какое-то запоздалое ругательство типа "ходят тут всякие"; до вершины, на которой маячило несколько сухих стволов, оставалось уже недолго; конечно, этот холм что за высота, так себе прыщик на щеке пустыни, и тем не менее, бросив взгляд вниз, Берт поразился, какой крошечной увиделась ему покинутая у подножия машина; и вдруг дрожь, пронизавшая почву, сшибла его с ног,- словно он, как начинающий жокей, неловко карабкался на спину норовистой лошади и свалился, как только лошадь переступила ногами; вслед за этим накатился гул, беспорядочный грохот, в котором мелкими стеклянными осколками бренчал восторг толпы, присутствовавшей при первом взрыве; Берт в несколько неимоверных бросков достиг вершины и теперь смотрел на город, еще спокойно стоявший; голубой башней высилась некротека, где он не так давно "виделся" со Стином; гул не прекращался; новый взрыв! и теперь к прежнему грохоту примешался какой-то новый звук, словно медная группа в оркестровой яме усилила свое звучание в увертюре, словно скачущее еще за горизонтом войско всадников уже зарядило голосовые связки, готовя неожиданную оглушительную атаку; это оно, обрадованно подумал Берт и удивился тому, что внезапное мстительное чувство посетило его сердце; он почувствовал, что кровь его еще быстрее стала совершать круговорот в теле; теперь он весь был охвачен состоянием, имя которому предвкушение; вдалеке, за городом, с той стороны, у лабиринта, что-то полыхнуло и вслед за этим в небо ударил густой, жирный, жаркий фонтан огня, словно факел вспыхнувшей нефти, и Берту показалось даже, что в этом месте небо опустилось, как прогорающий картонный потолок, и кусками чернеющего пепла и сажи стало падать вниз, медленно покачиваясь в воздухе; ветер донес многотысячный крик боли от мгновенной смерти, и Берт похолодел от ужаса; они все погибли: и Дэйм, и женщина с мутантом на руках; мощная, бесконечная, выпущенная на волю анаконда огня, анаконда времени ринулась на город; словно хрупкие пластмассовые игрушки в пальцах неуклюжего гиганта лопались, ломались дома; кольца огня сжимались вокруг построек, и вверх взлетали только жалкие, не успевшие испариться осколки; время ширилось, пламенело, охватывало новые кварталы, широким валом катилось по пустоши к холмам; несмотря на обилие огня, стемнело; Берт взглянул над собой и поразился - вверху неведомо откуда, словно из тюбиков выдавленные, вспухли темные грозовые облака, как будто небо решило выпадать в осадок; голубые слепящие молнии прорастали сквозь разрываемые облака, добавляя к грохоту земному грохот небесный; дождь упал плотно, тяжело; он низвергался холодными сильными потоками; больничный халат Берта немедленно промок и прилип к телу; все вокруг гудело и шаталось; ураганный порыв ветра сбил Берта с ног, он едва удержался за ствол дерева, упав на колени, вокруг которых вихрилась ливневая вода, отдававшая городу долг за многолетнюю засуху; время-пламя докатилось до подножия холма - глухим щелчком взорвалась оставленная внизу машина; города уже не было, на его месте штормило море огня, который, накапливаясь, стал подниматься на холм; "ну, иди же, иди же, скорее, я готов, прими меня",- умоляюще говорил Берт, глядя на огненную бездну, но безотчетный страх, пропитавший слабую дрожащую плоть в эти последние минуты, не давал ему сил прыгнуть вниз; он ждал, пока пламя достигнет вершины; однако, волны огня стали ниже, все меньше искр носилось в воздухе, да и те гасли под сметающими дланями дождя и ветра; минуты тянулись одна за другой, и Берт с ужасом увидел, что вода начинает останавливать огонь пламя замедлило свой подъем, ему требовалось много усилий, чтобы испарить огромное количество падающей влаги; воздух был перенасыщен паром, каждый вдох был болезненным, казалось, что влага каплями конденсируется в легких; Берт с почти безумной усмешкой подумал: легкие стали тяжелыми... огонь поднимался вдоль холма, потом соскальзывал, сносимый ливневыми сбросами; ожидание стало для Берта подобием пытки; он вдруг подумал, что вода может помешать огню подняться наверх, и с гневом посмотрел в низкое небо, откуда нескончаемо лилась непредусмотренная вода; Берт пронзительно ощутил свое одиночество в пылающем, сошедшем с ума мире...

*

В безудержном хаосе воды и огня, среди завораживающего своим ужасающим размахом катастрофического действа (словно стихии - вода и огонь,- от начала бытия разделенные по чьему-то беспрекословному повелению, наконец во всей полноте ощутили свою силу и, нарушая запреты, заклятия, табу, стремились слиться воедино), среди кромешного, свинцового, смертельного, могильного мрака и ослепительного, жаркого, всепоглощающего огня - белой тающей птицей метался отчаянный крик старого, бесконечно, вселенски одинокого человека, который стоял на коленях, обнимая рукой ствол дерева, скрежещущего от ударов ветра; крик, исполненный последней надежды, крик, переходящий в стон: - не оставь меня одного! сильная молния ударила в дерево, за которое держался Берт, и костлявая крона украсилась клочьями огня, словно осенними кленовыми листьями.

1986-88