«Тень на дереве»

Когда я открываю окно в своей комнате, я вижу ветку. Она суха и черна, на ней совсем нет листьев, и она безобразна в своей наготе. Её жёсткие когти тянутся ко мне, подбираются всё ближе и ближе… она хочет достать меня, вцепиться в грудь и вырвать моё сердце.

Она его не получит. Оно его не получит.

Ведь я теперь могу не думать об этом. Как глупо!

Время — тоже дерево. Некоторые считают, что оно — река, но они просто ничего не знают.

Они не знают, как это — прыгать с ветки на ветку.

Лучше всё-таки закрыть окно.

Мерзкое древесное щупальце бьётся в стекло, барабанит по нему в беспощадном, безжалостном ритме, не зная усталости: тук-тук-тутук!

«Помнишь? Я здесь!»

По-прежнему здесь. Да, я помню.

Можно отойти от окна. Сесть в кресло, расслабиться… Или нет. Сначала открыть шкаф, достать книгу, раскрыть на странице…

Книгу. Ту самую Книгу. Я больше никогда не смогу её достать. Так же, как Кристалл и Жезл. О, это я тоже помню!

В Книге сказано: можно разбить зеркало, но нельзя избавиться от тени.

И ещё: когда наступает ночь, тени не исчезают. Они вырастают и соединяются, они становятся одним огромным целым. И когда они вместе, их власть безгранична.

Тени… но ведь теперь тень — это я. Значит ли это, что оно никогда не сможет от меня избавиться? И, кроме того: что такое теперь оно?

Тень — это тёмный отпечаток, порождённый светом. Но ведь со мной всё наоборот! Я — светлый отпечаток тьмы.

Светлый ли? Хотел бы я знать точно.

А ведь так было не всегда. Вначале я был человеком, а оно — всего лишь моей тенью. Тогда у меня ещё были три атрибута: Кристалл, Книга и Жезл. А теперь у меня нет ничего.

Если бы я только мог! Если бы я мог…

Её зовут Лада, и она совсем не похожа на Ильму. У неё светлые волосы, они окаймляют лицо половинкой овала. В её серых глазах — робость, и одновременно веселье.

Мы познакомились на дискотеке. Она смотрела на меня так, будто очень хотела что-то сказать. Хотела, но не знала, как. А я знал, но сказал другое. А потом мы танцевали.

Она назвала меня Колей. Вот ведь смешно! Мне не подходит такое имя: звучит слишком мягко и податливо. Теперь она называет меня Ник.

Зачем это, спрашивает оледеневший камень внутри. Ты же знаешь: просто ещё одна ветвь, больше ничего.

Ведь всё когда-нибудь заканчивается, кроме ветвей.

Какая разница?

Мы в кафе со странным названием «Иридиум». Ничего не значащее совпадение: с той же буквы начинается имя Ильмы. Здесь полумрак, но его разрушает шар, что крутится под потолком и бросает на стены разноцветные отблески.

Шар — неправильный. Он чужой, ему не место здесь. Впрочем, мне — тоже.

Музыка. Звуки плывут, но их дробят на части. Это жестоко: они не хотят умирать, но вынуждены расставаться с жизнью снова и снова. Бесконечное число раз. Смерть становится их сущностью и проникает в души сидящих здесь людей. Но те ничего не понимают. Они никогда не поймут: даже если чёрное окутает их целиком, погрузит в себя, словно в кокон, и утащит за собой. Даже тогда.

Но я ведь могу не думать! Так почему же снова..?

— …где? — далёкий голос. Он не умирает — он живёт полной жизнью.

— Извини. Я отвлёкся.

— Ты странный. А я ещё всегда считала, что хорошо разбираюсь в людях. Но ты для меня — загадка. Во всех смыслах!

Да-да, она сказала — «в людях». А я…

— Ты боишься меня?

— Ну… нет. И да. Немножко.

Наливаю вино: дорогая «Хванчкара». Пьём; под потолком всё красное. Надо быть начеку! Сохраняй контроль, чело…

— Меня не надо бояться, — говорю не то, что знаю.

— А кого — надо?

Будто удар в спину: секундная потеря ориентиров.

Но ведь она ни о чём не догадывается, верно?

И не должна. Пока — только так.

— Глупости. Тебе никого не надо бояться!

— Ты меня успокоил, Ник, — теперь Лада говорит не то, что чувствует.

Лёгкий ветерок. С него всегда всё начинается.

Его лёгкость обманчива. Он пропитан холодом вакуума; он проникает под одежду и запускает мурашки по спине. Он совсем слабый, но его ледяные уколы пронизывают насквозь. Его не спутаешь ни с чем.

Ловлю линию и тянусь за ней. Дальше, ещё дальше…

Переплетение железа, дерева и пластмассы. Многоуровневый стык.

Пока ничего…

Но ветер уже стихает, даже толком не начавшись. Вот и хорошо, вот и успокойся. В этот раз обошлось.

И всё-таки равнодушный металл постукивает из-под черепа:

«Помнишь? Я здесь».

Её звали Кенил, и она тоже была совсем не похожа на Ильму. Её беспорядочно торчащие волосы будто пылали костром, а узкие глаза рассекали меня надвое, как гильотина. Помню, я подумал тогда, что она — настоящая королева пустыни.

Пустыня. Закрываю глаза — и вижу, как мы стоим посреди неё. Возле камня, что указывает путь. Последнего камня.

— Чамен, — говорит Кенил, — я думаю, время пришло.

— Время для чего? — делаю вид, что не понимаю.

— Ты знаешь.

Она права: мы все знали. Знали с самого начала, когда приняли Вызов: только один доберётся до конца и получит Жезл.

— Но мы ещё не дошли, Кенил.

— Тебе придется драться с Мохеллианом. Незачем растрачивать силу.

— Или тебе.

— Нет.

— Что?..

— Убей меня сейчас. Я не буду защищаться.

Холод. Страшная близость пустоты.

— Ты не в своем уме! Я… что за глупости?!

— Чамен, это не глупости. Тебе всё равно придется.

— Нет, прекрати сейчас же! Мы дойдем туда вместе и вместе сразимся с Мохеллианом.

— А потом?

— Потом… потом — друг с другом. Честно, как и должно быть.

— Нет. Ты — Избранный. Или Мохеллиан. Но я думаю — ты, потому что у тебя Кристалл. Все остальные ничего не значат.

— Неправда! — отчаянный крик, потому что…

— Правда, и ты это знаешь.

Да, верно. Знаю, но не хочу — так.

— А если я отдам тебе Кристалл?

— Ты не сделаешь этого.

Но я снимаю цепочку — и вот он, у меня на ладони. Обычно камень сверкает всеми цветами радуги, но сейчас он холоден и пуст.

— Бери. Я дарю его тебе.

— Но тогда я убью тебя. И это ты тоже знаешь.

— Я не думаю, что ты сможешь, Кенил.

— Посмотри мне в глаза. Они тебя не обманут.

Я погружаюсь в её взгляд — в безнадёжную обречённость и непреклонную решимость. Я уже видел такой взгляд, и не единожды…

— Ты не убьёшь безоружного, — говорю я и опускаю меч на песок.

Она усмехается:

— Не сейчас.

Помню: мы у камня, и на нас нет одежды. Мы любим друг друга, как два зверя, до предела одержимые яростью. Для нас нет границ. Мир исчез; всё лишнее исчезло.

Потом она стремительно хватает и сильно сжимает мой член; резко тянет на себя. Я ору — и вдруг понимаю, что любовные игры окончены.

Между нами — навсегда.

Мы на ногах, и ладони вдавлены в рукояти мечей. Кенил напирает на меня, как взбесившаяся тигрица. Лезвие безумно вращается в её руках; видит ли она что-нибудь перед собой? Отклоняюсь и делаю обманный выпад.

Она на песке, и глаза теперь закрыты. Они больше не откроются. Шея рассечена; кровь хлещет струёй.

Мы с самого начала знали, что когда-нибудь всё так и будет.

Сижу под камнем. Проходит немало времени, но моё тело неподвижно.

Копаю яму. У меня нет других орудий, поэтому я выгребаю песок мечом. Никакой уважающий себя воин не опустился бы настолько. Но сейчас мне всё равно.

На камне — только имя: Кенил. А больше ничего и не нужно.

Скоро я встречусь с Мохеллианом, и мне известно, кто победит.

Иду вперёд. Теплый ветер дует в спину, и Кристалл сияет на груди. Как обычно: всеми цветами радуги.

Я думаю о том, что знаю, где раньше видел такой взгляд, как у Кенил. В зеркале… где же ещё?

Я безнадёжно обречён на победу.

Время — это дерево.

У тебя всегда есть выбор, как поступить. Может быть, только из двух вариантов — но есть. Ты выбираешь один путь, и тем самым навсегда отсекаешь другие.

Но попробуй представить, хотя бы на секунду, что ты ничего не отсекаешь. Что когда ты отдаёшь предпочтение одному варианту, кто-то очень похожий на тебя в далёком, недоступном тебе месте, предпочитает другой.

Кто-то? Может быть, твоя тень?

А может, ты — его тень? Как узнать правду?

Миллионы, миллиарды новых ветвей каждую минуту. Это сложно представить, и в это невозможно поверить. Но так есть.

Миллионы людей, во всём похожих на тебя. И триллионы — совсем чуть-чуть не таких, как ты.

Вы никогда не встретитесь.

Лишь тот, у кого есть три атрибута, един во всех ветвях.

Книга — для мудрости. Кристалл — для силы. Жезл — для власти.

Когда-то они были у меня. Теперь — у него.

Мы по-прежнему едины, хотя мы — не одно целое. Оно — и его тень, а ведь сначала было наоборот. Оно всегда знает, где я. И всегда приходит за мной.

Зачем? — спрашиваю себя, ожидая, что оно ответит.

Но ответа нет. Оно не любит, когда ему задают вопросы.

Ночной город. Свет фонарей: жёлтый, оранжевый, красный… Особенно красный. Зелёные и синие надписи. Они мягче.

Машины. Ах да: машины.

Рука Лады в моей руке. Она незаметно впитывает мою силу. Совсем чуть-чуть — больше нельзя.

Тихо. Никакого ветра. Воздух неподвижен.

Старые здания. Они равнодушно спокойны, им безразлично, что происходит вокруг. В них нет агрессии, но нет и любви. В них уже почти ничего нет. Ненасытные люди высосали из них жизнь.

Они не понимают, что делают.

Круглая луна: далёкий брошенный маяк, что указывает путь призракам. На чёрном фоне — тусклые отблески чужих безутешных слёз.

— Красиво, правда?

Я вздрагиваю.

— Грустно. Это очень грустная красота.

— Почему? — несмелое удивление.

— Она умирает.

— Но почему же?!

— Она теряет силу.

— Какую силу?

— Не важно. Это совсем не важно, Лада, — сжимаю её руку сильнее, и она наконец успокаивается.

Проходим под клёном: нижняя ветка прогнулась под собственной тяжестью и скоро упадёт. Если её не отрежут раньше.

Всего лишь ещё одна ветка. Знакомый перезвон в голове:

«Помнишь? Я здесь!»

Угол улицы. Едкий, противный визг близкой опасности:

— Стой!

— Что такое? — лёгкий испуг в голосе Лады.

— Не шевелись.

Перехватываю линию. Дальше, ещё дальше! Срезать угол… Линия двоится. Нет: уже три… Четыре. Да, четыре. Чёрные и отвратительно скользкие, но всего лишь люди. Нож? Слишком просто.

Подходят сюда.

Волны взбудоражены. Фиксирую одну справа и одну слева. Так, хорошо. Спереди — обманчивое свободное пространство. Жёсткая связь: потенциальный треугольник. Удар должен прийтись туда, в среднюю точку.

— Ник, что…

Вопль, всплеск силы — резкий, отрывистый. Некогда отвечать.

Двое спереди. Левый — высокий и худой, похож на змею. Бессмысленная угроза крупных ядовитых букв: «Tiamat». Правый — как хорошо раскормленный бульдог. Люди.

Яркий режущий свет. Сюда, в самый центр!

Вспышка! Ий-й-йе-э-э-э…

Бульдог спотыкается на ровном месте, головой врезается в змея и сбивает его с ног.

Тихий шёпот:

— Пошли быстро!

Мы за полквартала от того места. Ладу всю трясёт. Я прижимаю её к себе и обнимаю. Проходит минута. Всё — пустяки; кроме него.

— Извини.

— Кто ты, Ник? — она не надеется услышать ответ.

— Я… тень самого себя. — Что это? Попытка сострить?

— Ты всегда и со всеми говоришь загадками?

— Важно, что человек делает, а не говорит.

— А если мне не нравится, что ты делаешь? А главное — как ты это делаешь?

— Разве я в этом виноват?

— Оставь меня в покое! — просит она о том, чего не хочет.

Если бы только она знала…

— Уже может быть слишком поздно.

— Поздно?

— Тебе может грозить опасность.

— Опасность? Во что ты меня втянул? Кто ты такой, ради бога?!

Что я могу ответить? Я — человек, который потерял власть над своей тенью? Или так: я — тот, кто упал с дерева?

Если она уйдёт сейчас, есть ещё шанс… Есть маленький шанс, что оно не придёт за ней — и за мной. И мне не надо будет снова прыгать.

— Ну хорошо. Я сбежал из психбольницы, Лада. Меня ищут санитары.

— Не смешно.

Она разворачивается. Торопливыми, непривычно большими шагами удаляется во тьму — воплощение раздражённого отчаяния. Заставляю себя не двигаться. До тех пор, пока крохотная фигурка не исчезнет с глаз.

Если я не стану наблюдать за ней, не буду беспокоиться и переживать тогда есть надежда, что оно отстанет от меня. А иначе…

Иначе рано или поздно оно придёт. И тогда я должен буду уйти. Так было уже не раз, и так будет снова.

Всё имеет свою цену. Особенно — жизнь. Тем более — жизнь того, кто тебе дорог.

Ильма. Полное имя — Илимандра. С неё всё началось.

Во всех мирах, во всех ветвях нет никого, кто был бы мне так же дорог, как она. И поэтому мы больше никогда не будем вместе.

А ведь я чуть было не предал её.

Тейг предложил мне лететь с ним в экспедицию, и я согласился. Даже после того, как я неделю пролежал без сознания, а потом обнаружил, что потерял свою власть, силу и мудрость, я не изменил решение.

Тейг, мой единственный настоящий друг! Тебя я тоже никогда больше не увижу — но ещё и по другой причине. Тебя больше нет, но не просто — «нет». Твоя сущность вырвана с корнем из древа времени… наверное, странно звучит: вырвана из дерева с корнем? Не важно. Всё, что от тебя осталось — мои воспоминания. Но я ведь не человек, а тень. Что может значить память тени?

Смерть — ерунда. А вот попробуй себе представить миллионы миллиардов одновременных смертей!

И только я виноват в том, что так вышло.

Невозможно спасти всех. Когда спасаешь одного, приходится жертвовать кем-то другим. Я спас Ильму — и пожертвовал Тейгом.

Е м у, наверное, наплевать.

Или нет. Просто оно знает всё, что знаю я.

В тот день, когда Тейг прибыл за мной, я с самого утра чувствовал: что-то случится. И оно случилось.

Оно.

Вижу, как это было. Мы стоим на взлётной площадке; чуть поодаль «Хитрый Кэн-крэн», блистающий корабль Тейга. Ильма — рядом со мной. Ветер сегодня беснуется, и вихри её длинных тёмных волос беспокойно разметались на его волнах. Но так даже красивее. Хотя нет. Ильма всегда красивее, какая бы она ни была.

У неё гибкое, податливое тело. Её длинные тонкие пальцы легко касаются меня.

— Ты ведь не будешь там слишком долго?

— Нет. Разве я могу? — но на самом деле я ничего не знаю. Другая галактика есть другая галактика.

— Я здесь сойду с ума без тебя… — тихо, едва слышно.

— Не надо так… Постарайся не скучать. И к возвращению я бы хотел увидеть твою новую картину!

— О… не знаю, Ихер. Ничего не знаю… Но всё может быть! Ну, ладно. Беги, тебе пора. Тейг уже заждался.

Окрик Тейга, как если бы он слышал:

— Эй, Ихер! Ты скоро там?

— Сейчас! — потом Ильме: — До свидания, моя любимая!

Спешу к нему. Вдруг — будто молния, укол в грудь, пронзающее насквозь лезвие. Холод смертоносной пустоты. Металлический шёпот:

«Помнишь? Я здесь!»

— Тейг, я никуда не лечу!!!

Недоумение:

— Что случилось, Ихер?

— Пока — ничего.

— Ну так что ж…

— Мне нельзя! Я не могу!

— Чамен, ну что это за семь пятниц на неделе!

— Понимай, как хочешь. Думай, что хочешь. Я не могу.

Сидим на холодном камне. Слова не нужны — мы и так понимаем друг друга.

Наконец Тейг говорит, что останется с нами ещё на сутки. Отвечаю: «Это же здорово!» — и подписываю его смертный приговор.

Вечер. Мы снова закатываем пир, второй день подряд, хотя это непредвиденный удар по дворцовой казне. Все веселятся, особенно Тейг. И даже я успел позабыть о недавних страхах.

Не знаю, как я мог не услышать ветер, но я его не услышал.

Окна лопаются, сразу все — как пузырьки на воде; битое стекло со звоном сыплется на ковры. Чернота врывается в зал через дыры — наглая, самодовольная, всеподавляющая и мучительно неуязвимая. Тейг застыл с раскрытым ртом. А Ильма смотрит на меня — она понимает. Потому что я рассказал ей всё. В её глазах нет ужаса, и это — самое страшное.

Она и сейчас чудовищно прекрасна.

Я тянусь за силой во все стороны, нащупываю линии. Но это бесполезно они отсечены. Единственная сила, которая мне доступна, у меня внутри.

Выплескиваю её наружу; строю щит, но он тут же ломается. Чёрное всё ближе. Ильма, нет!!! Она задыхается. Она едва стоит на ногах…

Кричу во вселенский рупор: ты не посмеешь! Тебе нужен я! Я, а не она.

На миг, вместивший в себя безграничные просторы космоса, оно настигает меня в мыслях. И теперь я знаю всё, что должен знать.

Тянусь сквозь вакуумные барьеры и схватываю столько силы, сколько могу. Она даже не сопротивляется — она легко отдаётся мне. Бросаю всё, что есть, на Ильму. Это — светлая сила, она защитит. Она всегда будет защищать… не только от него — от любых опасностей, подстерегающих человека в жизни. Теперь Ильма будет жить долго-долго. Как я.

Если бы Тейг улетел, он тоже остался бы жив. Мне нет прощения.

Меня швыряет прочь — в открытый межмировой проём, который я сделал сам. Сейчас меня нет. Я растворен в пустоте; я везде и нигде. И я ничего не могу — только ждать. Вот что значит быть тенью.

Я даже не успел попрощаться. Не успел сказать, чтобы Ильма не теряла надежды!

Глупо: разве осталось место для надежды среди триллионов ветвей? Только забыть. Забыть и не думать. Если бы я, конечно, мог.

Зато я знаю, что с ней ничего не случится. Какое счастье: хоть в чём-то я уверен.

Один в своей комнате. Здесь мало мебели. Никаких излишеств — только самое необходимое.

Недостаточно устойчивые стены. Дерево впитывает силу, камень сдерживает её. Бетон и металл не могут ни того, ни другого.

Какая разница? Вопрос времени, не более.

Моросящий дождь за окном: унылая тоска природы по давно утраченной девственности. Вяло подыхают изувеченные сморщенные листья.

Простое зеркало в коричневой деревянной раме. В нём — тощее вытянутое лицо человека, которому следовало умереть тысячи лет назад. Редкая поросль на подбородке. В глазах — одиночество светлячка на дне пустой закрытой бочки из-под вина. Волосы чёрные, как шерсть кошки, которую невозможно найти в тёмной комнате; как пучина страха.

Как оно.

Этого человека не существует.

Так и есть; всё очень просто. Я был един во всех ветвях, пока мне принадлежали три атрибута могущества. Когда я утратил их, я стал ничем. Я упал с дерева, как будто меня никогда не было. Люди, которые знали меня, больше никогда обо мне не вспомнят.

Осталась только тень.

Ильма! Ты, наверное, всё ещё королева Кариэмы; ты живешь в моём дворце и не помнишь, кто раньше был твоим королём. Ты не помнишь, как мы любили друг друга и клялись, что наша любовь будет вечной; не помнишь, как несколько лет ждала моего возвращения из ученичества на островах Дракона и как не хотела отпускать меня, когда я принял Вызов; не помнишь, какую цену нам пришлось заплатить на Эльбисе, чтобы мы могли быть вместе.

Ты ничего не помнишь.

Если однажды произойдёт чудо: я вернусь в свою родную ветку и мы снова встретимся, Ильма меня даже не узнает. Ихер Чамен? — напряжёт она память, нет, впервые слышу. Кто он такой?

Это — тоже часть моей платы ему. За её жизнь и безопасность.

Люди видят меня, но не замечают до тех пор, пока я не замечу их. А когда я ухожу, то мгновенно исчезаю из их памяти и из их жизни. Не важно, зовут ли меня Ихер Чамен, Николай Крук или ещё как-то.

Но бывают и исключения. Бывают те, кто замечают меня сами.

Возможно, лучше бы их не было. Возможно…

— Зачем ты пришла?

Стоит надо мной — взволнованная, смущённая, испуганная. Птичка, нечаянно залетевшая в открытое окно чужой квартиры. Знакомый полумрак знакомого кафе, только музыка сейчас тише и ровнее. Это хорошо.

А зачем ты сюда пришёл, спрашивает бездушная сталь, упрятанная под толстые кости черепа, но я не отвечаю.

— Хочешь, чтобы я ушла?

— Н-нет. Извини.

— Значит, я могу присесть?

— Если хочешь… да, садись.

Теперь уже точно. Даже если она сейчас уйдёт, я не смогу выбросить её из головы. Значит, отсчёт начался. Сколько осталось? Неделя? Три дня? Или всего один?

— Дурак, — говорит Лада.

— Да, я дурак. Я действительно тебя впутал… кое во что. Я не хотел.

— Ты расскажешь, в конце концов?

— Может, выпьем чего-нибудь?

— Прекрати!

Боль несправедливой обиды. Если что, я не буду её удерживать. Я не смогу. Но Лада сидит и не спускает с меня глаз.

— Если я расскажу правду, ты не поверишь.

— Я попробую.

— Нет. Не получится.

— Тогда давай расскажу я.

— Ты? — оказывается, иногда и я могу удивляться.

— Ну вот, смотри. Я не знаю, конечно… Ну… может, ты кого-то убил. Может, даже не одного. И ещё у тебя есть какие-то… я не знаю… какие-то особенные способности. Ты работал на спецслужбу… на разведку какую-нибудь… Но ты что-то сделал не так. И сбежал. А они теперь тебя ищут, но ты прячешься. И думаешь, что если кто-то… ну, если ты будешь с кем-то, то они могут что-то сделать… Боже, я не знаю… я себя так глупо чувствую. Но ты сам виноват: ты же говоришь, что я не смогу поверить… Ну, хоть немножко похоже?

— Совсем не похоже.

— Ну так давай сам! Расскажи сказку.

— Сказку?

— Да. Только правдивую. Понимаешь?

— Кажется, да, — если бы я знал, с чего начать…

Но Лада вдруг перебивает — вспышка, стремительная экспрессия:

— Нет! Постой! Пока я не передумала… Дай, я скажу!

— Что?

— Ты ведь думаешь, что я тебя приму за сумасшедшего? А я думаю, что это я сошла с ума. С того дня ещё, боже мой… Ты, наверное, не понимаешь… ведь не понимаешь? Я думала, мне это чудится… или у меня с глазами что-то. Ну, я не знаю… такого не может быть, да, но мне всё-таки кажется, что это правда. Поэтому я, наверное, смогу тебе поверить. Но сначала скажу я. Ник, у тебя…

Слабый отзвук чего-то давно привычного. Заканчиваю за неё:

— Это правда. У меня нет тени.

Её звали Кори. Малорослая и нескладная, она смотрела на меня большими глазами — лягушонок, потерявший дорогу к родному болоту. Я почти случайно спас её от банды грабителей. У неё нечего было взять, но у них имелся и другой интерес.

Кори увязалась за мной. Несколько раз я гнал её, но она возвращалась. Ей некуда было идти — так же, как и мне.

Я не мог тогда думать ни о чём — кроме Ильмы. Множество раз пытался вернуться — и столько же раз убеждался, что это невозможно. В конце концов я устал.

Постепенно я привык. Кори ничего не требовала от меня. Хватало того, что со мной она не была одинокой. Она нуждалась в ком-нибудь, кто всегда был бы рядом. Я, кажется, тоже.

Была ночь, и в фиолетовом небе толпились чужие жгучие звёзды. Мы остановились на захолустном постоялом дворе, и там Кори предложила мне себя.

Нет, не так. Это просто произошло, вот и всё. Лишь где-то вдалеке пролетела вялая мысль: ну вот, Ильма, я снова тебя предал.

Потом мы спали — уставшие, но счастливые от того, что ещё живы. Наутро пошёл дождь, и мы вновь двинулись в путь по грязной просёлочной дороге.

Оно застало нас под вечер. Было пусто и зябко; уже тогда что-то невыносимо будничное ощущалось в неотвратимом приближении черноты.

Я отбивался от него всеми силами, но их было слишком мало. Когда я понял, что есть только один выход — тот же, что и в прошлый раз — оказалось уже поздно.

Она кричала. О, как же она кричала! Её лягушачьи глаза не отпускали меня до последней секунды. Даже после того, как все звуки смолкли, и только крохотная головка торчала наружу из ненасытной утробы мрака.

Я приготовился принять последний бой, но оно вдруг свернулось, опрокинулось в бездну небытия и оставило меня ни с чем. Дождь закончился. Из-за красных облаков предательски выползло солнце.

Я ушёл из тех мест и добрался до города под названием Теркабид. Тогда я уже знал, что люди не замечают меня.

В Теркабиде я познакомился с Анте. Она была статная; властность и уверенность в себе переполняли её. Она хотела обвинить меня в колдовстве, но я открыл ей имя истинного недоброжелателя. С тех пор мы виделись часто.

Анте первая обнаружила, что у меня нет тени. Или не первая — возможно, для Кори это просто ничего не значило.

Она задавала много вопросов и хотела докопаться до моей сути, но я ей не позволял. Однажды я сказал, что она утомила меня своим любопытством и я уйду от неё. Тогда она отбросила остатки высокомерия и стала просто женщиной.

Нет, мы не спали вместе. Я боялся, что оно может прийти вскоре после этого, и под разными предлогами отказывал ей. Мы так и не соединились — но оно всё равно пришло.

Анте тоже кричала, хотя оно не коснулось её ни единым из множества своих бесформенных щупальцев. Но я уже знал, что делать, и не позволил ему забрать её. Как и Ильма, она стала неуязвимой для его происков, но при этом навсегда ушла из миллионов миллиардов других ветвей. А я навсегда ушел из её ветки. Такова цена.

Потом была Селия, мягкая и уютная — милый несмышлёный котёнок. Она ни о чём не спрашивала и всего боялась; во мне она нашла неожиданную опору и защиту. Я был для неё такой опорой почти половину местного года и уже поверил, что оно наконец оставило меня в покое. Затем оно вернулось и развеяло по ветру мои иллюзии.

Меня выбросило в высокотехнологичный мир Альтакастры, но и там люди как и раньше не реагировали на моё присутствие. Так продолжалось довольно долго, пока я не повстречал Тьеру. Резкая и порывистая, с хищными чертами лица полная противоположность Селии и ничего общего с Ильмой. Я нечаянно сломал её транспорт, и она убила бы меня, если бы смогла. Но потом я помог ей достать новую машину, и Тьера меня простила.

Я не думал, что у меня может что-то быть с такой женщиной — уж слишком она была не в моём вкусе. Но у нас было всё — и многое такое, о чём мы с Ильмой даже не помышляли. Вскоре я осознал, что не хотел бы её потерять, и тогда оно настигло нас: история повторилась.

А затем повторялась и повторялась снова. Несколько раз; десять; двадцать. Теперь уже несколько десятков — а может, сотню или больше. Я давно потерял счёт; по правде, я никогда его и не вёл.

Однажды я изменил сценарий. Убедился, что она сама видит меня — и бежал, даже не узнав её имени. Уехал на другой континент и поселился в собственном доме с маленьким садиком. Надеялся, что таким способом обеспечу себе беззаботную жизнь. Наивный идиот!

Каждый день, хотя бы раз, я ловил себя на мысли: что, если оно пришло забрать её, а меня нет рядом, и некому её защитить?

Наконец я сорвался с места и вернулся выяснить, как она там. Но я опоздал. Никто никогда не видел такую женщину. Пока я терзался сомнениями, оно сбросило её с дерева — а я так и не узнал, как её звали.

Больше я не позволял себе подобного легкомыслия. Если ты обучался на островах Дракона, ты не сможешь просто так сложить с себя ответственность за окружающих. Даже если они тебе — никто.

Иногда я спрашиваю себя: что объединяет всех этих женщин? Почему именно они, а не другие, замечают меня?

Не знаю, что между ними общего, если это вообще имеет значение. Разве что одно: все они были не похожи на Ильму.

Лестница: прямые безликие ступеньки. Беспочвенная гордость нахальных граффити — их вызов обращён в никуда. Одинокое, отрешённое от мирской суеты эхо.

Плавный поворот ключа.

— Вот здесь я и живу, — говорит Лада.

Переплетение линий — как переплетение судеб. У каждого предмета — своя судьба, но людей это никогда не интересовало. Избыток лишних стыков: ещё одна человеческая глупость. Пока не важно.

Плащ сиротливо повисает на вешалке.

— Ну, пройдём в комнату, или так и будешь стоять?

— Идём.

Двери, которые ничего не закрывают; круглая лампа под потолком недавно там жил паук, но Лада этого не помнит.

Она в кресле. На ней короткая чёрная юбка и голубая кофточка — просто, без излишеств.

Удар из угла — направленный взрыв во лбу. Нет, разве так можно?! Упругие волны: они давят, они идут во все стороны. Продалбливают дыру в черепе и вонзаются в мозг. Серая каменная фигурка всадника на телевизоре.

— Убери это!

— Что такое, Ник?

— Убери!!! Выбрось!

— Да чего ты…

— Нет. Сиди! Я сам.

Всадник в моей левой руке. Она пылает! Линии разбегаются, многократно перекрещиваются: узел, что проходит сквозь неисчислимые измерения. Люди не понимают, с чем имеют дело. Я… а-а, как же больно!

Окно: прямо туда.

Фигурка встречается с асфальтом и разбрызгивается множеством осколков. Линии расплываются; стык теряет целостность. Теперь легче.

В груди — привычное тук-тук:

«Помнишь? Я здесь!»

Ещё бы я мог забыть.

— Ник, ты ненор… — Лада осекается. Она прочитала всё у меня на лице.

— Извини. Он был тебе дорог?

— Это от папы.

— Ему не место здесь.

Она плачет. Непонимание и беспомощность — но кто виноват? С силой нельзя шутить, даже если ничего о ней не знаешь. Особенно — там, куда вот-вот наведается в гости другая её сторона.

Сохраняй контроль, человек!

— Мне не надо было сюда приходить?

— Не знаю… Ник! Можно, я буду откровенна?

— Конечно.

— Ну… ты не псих из дурдома, я верю. Но я боюсь тебя. Очень боюсь. Именно так, как боятся психов. Ну, когда не представляешь, чего от человека ожидать.

— Лада, я знаю.

— Ну что… что ты знаешь?! — нападение вместо защиты.

— Я хуже, чем псих. Я не человек.

— Боже… — она откидывается в кресле. — Мы знакомы всего неделю, а я уже так устала… Ты говорил… это скоро случится, да? Это твоё оно?

— Скоро. Ты хочешь, чтобы оно пришло?

— Не знаю… — растерянность. — А ты сам чего хочешь?

— Покоя, — но верный ли это ответ?

— А чего хочет оно?

— Я не знаю.

— Но ты же думал об этом? Ведь не мог же не думать? Ну, если оно это часть тебя…

— Оно — не часть меня, — перебиваю резко. — Мы с ним — две части одного целого. Именно так, а не иначе.

— Хорошо… — тяжёлый вздох. — Вы — две противоположности, которые когда-то были одним. Оно знает то, что знаешь ты. А ты — то, что знает оно. Я говорю правильно?

— Да… не совсем точно, но — да.

— Тогда чего так сильно хочет оно? Так же сильно, как не хочешь этого ты? Или… не знаю… или наоборот. Ты очень хочешь чего-то — а оно хочет, чтобы это никогда не случилось?

Конечно же: Ильма! Как бы я хотел увидеть её снова! Пускай даже только увидеть… И, вне всякого сомнения, оно не хочет, чтобы мы с ней были вместе. Не важно, почему… Или важно? Всё равно — это не объясняет остальное.

— Ник! Ты ответишь? Я же для тебя стараюсь!

— Можно мне подумать?

— Ну думай… А я тогда пока посплю. Ладно?

— Спи, — говорю я.

И пока Лада безмятежно дремлет в кресле, я думаю.

Почему оно оказалось сильнее меня? Почему, когда я свершил ритуал и мы состязались в скорости во вселенском туннеле, оно с лёгкостью неслось вперёд, а мне приходилось прилагать все усилия, чтобы только не отставать от него? Почему именно оно первым пересекло границу и сделало меня тенью?

Нет. Надо начать раньше.

Королевский дворец на Кариэме. Мой дворец. Я только что узнал о Вызове.

Нет, не так: Кенил только что поведала мне о Вызове.

Когда обучение закончилось и мы собирались покинуть острова, Дракон назвал претендентом Мохеллиана. Поэтому почти все думали, что именно он и станет Избранным. Но Кенил считала иначе.

Или нет? Как я могу теперь узнать правду?

Помню, как она сказала мне, когда у меня уже был Кристалл: я всегда знала это, Чамен! Всегда знала, что в конце концов учитель всё-таки изберёт тебя.

Она сказала так, потому что и вправду верила? Или потому что хотела верить и…

Да, договаривай: потому что любила меня!

Шёпот вьюги: ты и тогда это знал.

Да, я знал. Так же, как и то, что только один из нас выживет. И всё-таки принял Вызов.

Но ведь я всегда любил Ильму! А Кенил…

Нет, стоп. Когда я во второй раз отправился на острова, я ведь не рассчитывал, что стану Избранным. И когда умирающий учитель вручил мне Кристалл, это вышло неожиданно для меня. То есть, я, конечно, надеялся, что так может быть. Надеялся — но не верил, что у меня больше шансов, чем у кого-нибудь другого. Прежде всего — у Мохеллиана.

Я ничем не выделялся среди прочих учеников. Я был прилежным и исполнительным, но… да, признавайся: я никогда не был столь талантлив, как Мохеллиан. Безусловно, он был достойнее меня. И когда учитель в первый раз остановил выбор на нём, он поступил справедливо. Но во второй раз, когда он вручил Кристалл мне…

Книга — для мудрости. Кристалл — для силы.

И Жезл — для власти. За Жезл нам и пришлось бороться друг с другом.

Нас было семьдесят семь, но только сорок девять приняли Вызов. Остальным, которые отказались, пришлось отречься от учения. О нет, я бы ни за что на это не пошёл!

Даже, если бы опасность угрожала Ильме?

Глупо. Ей ничего не угрожало. Только… только потерять меня навсегда, только это.

Она ведь и так потеряла меня! Как смешно: я победил, но Ильма всё равно потеряла меня.

Я победил. Возможно, Мохеллиан был мудрее, но я оказался сильнее.

Да, я не хотел убивать Кенил, но… нет, ни к чему лживые оправдания: я это сделал. Остальное не важно.

И ещё: она позволила мне сделать это. Да, я был сильнее. Но и она не сопротивлялась — лишь делала вид.

Меня это не остановило. Ничто уже не могло меня остановить. Я прикончил Мохеллиана — и завладел всеми тремя атрибутами.

У меня оказался избыток силы, но мне не хватило мудрости, чтобы правильно распорядиться полученной властью.

И тогда я потерял всё.

Или… Оглушительный вопль всех нервов сразу: или нет?!!

Стремительно темнеет за окном. Ночь берёт власть над городом в свои загребущие лапы. Дождя сегодня не будет. Хорошо.

Лада спит. Её едва слышное дыхание невинно и беззащитно. Вот ведь как: она пригласила меня к себе, а сама уснула. Она правда устала. Я тоже в этом виноват.

Пусть отдыхает. Ей ещё понадобятся силы.

Часы на стене — массовое орудие легального убийства. Они отстают на две минуты сорок три секунды. Всё равно — с невозмутимой практичностью они миг за мигом приближают неизбежное.

Некоторые считают, что время — это река. Они хотели придумать машину времени, чтобы перемещаться в прошлое и в будущее. Глупо: прошлое уже умерло, а будущее ещё не родилось. Им не приходило в голову, что по времени можно путешествовать не вдоль, а поперёк.

Если бы только я мог… но моей остаточной силы слишком мало.

Лёгкие щелчки — но для меня они как лязг мечей в последней смертельной схватке; как удары плетей по оголённой спине. Тик-тук, тиритук. Тик-тук, тиритук.

«Помнишь? Я здесь!»

О нет, не просто помню — знаю.

Картина на стене. Из-за неё всё случится скорее, чем могло бы — ведь её нарисовала Лада. Она не рассказывала, но когда мне нужно что-то узнать от человека, не обязательно задавать ему вопросы.

Ильма тоже рисовала, хотя иначе. Кажется, лучше… или нет. Может быть, и нет. Просто — иначе.

Илимандра — повелительница деревьев на Эльбисе: какая ирония!

Здесь тоже деревья. Линии, что пронизывают их, почти живые, выпуклые. Не многие так умеют, но Ильма умела. Густой лес: первозданно таинственный сумрак, враждебный цивилизации. Однажды оно поймало меня в таком же лесу. Совпадение?

Нет. Всего лишь причудливая игра памяти.

Ещё раньше. Вечер на Кариэме. Я прощаюсь с Ильмой. Скоро я стану учеником Дракона.

Она такая воздушная в этом тонком зелёном платьице, настоящая лесная фея: махнет руками — и поднимется вон туда, к окнам сторожевой башни. Махнет ещё раз — и воспарит над дворцом. Ещё раз — и скроется в облаках.

Беру её за руки и не даю улететь. Стоим не шевелясь; в тёмных глазах Ильмы — бесконечная печаль грядущего одиночества.

— Ну хорошо, Ихер… пора уже. А то ещё чуть-чуть, и я тебя никуда не отпущу!

— Знаешь, о чём я сейчас думаю, любимая?

— Лучше не говори. Пожалуйста! Не говори.

— Но почему?

Если бы Ильма сказала: не лети никуда, Ихер! Зачем тебе чужая сила и мудрость, когда у тебя есть наша любовь… Нет, не так. Если бы она сказала просто: пожалуйста, останься со мной сейчас! Без тебя мне будет очень пусто и тоскливо… Нет, даже не так. Только это: останься со мной. И всё. Если она так скажет, то я выкину всю ерунду из головы и никуда не полечу. Но она говорит:

— Потому что всё уже решено. И я боюсь совсем свихнуться, прямо сейчас… А ты потом будешь жалеть. Не надо этого. Всё идет так, как должно идти. Ихер, я ведь буду ждать тебя! Столько, сколько придётся… даже вечно. Ты знаешь.

— Да, Ильма, я знаю. Но тебе не придётся ждать вечно. Я вернусь, обещаю тебе, и всё у нас будет замечательно. Вот увидишь!

— Конечно же, замечательно… Я верю, верю тебе! — слёзы в глазах: маленькие, но невероятно тяжёлые жемчужины. — Ну всё, иди! — умоляюще: Пожалуйста, иди!

Я ещё могу сказать сам то, что не осмелилась сказать она. Могу прижать её к себе и не отпускать минуту… час… вечность. А потом отдать распоряжение дворецкому — и устроить праздник по случаю того, что остаюсь. Могу поступить так…

Но я закрываю глаза — и вижу возможности, которые открывает передо мной учение Дракона. Не власть над людьми — она, если на то пошло, у меня уже есть. Власть над пространством и временем. Та, что бывает только у богов.

И я поступаю иначе.

Короткий порывистый поцелуй:

— Я вернусь, Ильма! — с полдороги от внешних ворот: — Вернусь, моя любимая! Дождись меня!

Кажется, она что-то ответила. Но я уже не расслышал.

Я буду ждать, сказала Ильма.

Столько, сколько придётся.

Даже вечно.

Вечно.

Я сдержал обещание. Вернулся, и всё было замечательно. А потом меня позвали снова — и я снова ушёл. Но я и тогда вернулся. А потом… именно тогда, когда я решил остаться и больше не уходить, мне пришлось уйти навсегда.

Ильма уже не ждёт меня. О нет, не ждёт! Потому что теперь я — это тень? Потому что она ничего не помнит обо мне? Нет, не поэтому. А прежде всего потому, что оно объяснило ей: ждать больше некого.

Оно — это я, и так было с самого начала. Мы не менялись местами, нет — моя сила всегда была больше моей любви. Просто оно всегда было настоящим мной, а я, жалкий беглец, всегда был тенью.

Издевательский скрежет древнего ледника в груди: ты давно это знал.

Пьём чай — крепкий, бодрящий. Чаинки в коричневой жидкости — как изъеденные временем обломки затонувших кораблей.

Затишье, что бывает перед грозой.

— Мне нравится твоя картина, Лада.

Деревянный стол неустойчив, хотя для других это не заметно. Одна из четырёх ножек — раненная и ослабевшая, её линии порваны, они теряются в пространстве. Сотрясение посильнее — ножка сломается и обрушит на пол искалеченный стол. Но сейчас силы недостаточно. Только в чашке разыгрался десятибалльный шторм.

— Я же тебе не рассказывала!

— Нет. Но это видно.

— Боже… опять я забыла, с кем связалась. И почему я, спрашивается? Я же не какая-нибудь особенная вроде тебя. Обычная себе девушка…

Ответа нет. Скорее всего, и не будет.

— Твоя картина. Наверное, профессионал найдёт в ней изъяны. Зато она настоящая, а это важнее.

— Ты так говоришь… Будто точно знаешь: вот это — настоящее, а вот то — нет. Будто тут не может быть никаких сомнений. А я вот никогда не знаю… Как ты отличаешь настоящее от ненастоящего?

— Просто вижу, — как ей ещё объяснить? Она же не видит линии и не слышит волны, хотя её душа чувствует и то, и другое.

— А я — настоящая?

— Конечно. Разве может быть иначе?

— А ты сам?

— Я уже говорил. Я — тень.

Гнетущее безмолвие. Отяжелевший воздух давит на лёгкие.

— Ладно. Давай лучше про картину. Что в ней такого особенного?

— В неё можно войти.

— Войти? Что, взаправду? Погулять по лесу, посмотреть, куда ведёт эта тропинка? Знаешь, я себе хорошо всё представляла, когда рисовала. Не только то, что видела, но и дальше… как бы всё целиком.

— Потому у тебя так и получилось. У Ильмы тоже… — я не заканчиваю фразу.

Кинжал, рассекающий воздух с противным свистом. Звук такой высокий, что его невозможно услышать. Потом — долгая тишина.

— Ведь всё дело в ней, — говорит Лада.

— Что ты хочешь сказать?

— Что оно приходит за тобой из-за неё. Как чувство вины, что ты не можешь быть с ней. Что ты… ну, вроде ты должен быть с ней, а ты где-то ещё. Вот здесь. Со мной… хотя на самом деле — нет, не со мной. Неужели ты ещё не понял?

— Какое это имеет значение?

— Какое?! Знаешь, что… может, для тебя это и не имеет значения.

Она бежит прочь. Комната осиротела и впала в каталепсию. Я жду чего-то, зная, что всё бесполезно.

Осторожный шорох под потолком:

«Помнишь? Я здесь».

Три минуты: выхожу на балкон. Провода под небесным куполом — звенящие нити огромной паутины, что молчаливо поджидает бесчисленных жертв. Влюблённая пара в тени дерева на другой стороне.

Тени соединяются и становятся единым целым. Да, я помню.

— Лада?

— Ну что?

— Мне уйти? Или остаться?

— Как хочешь, Ник.

— Тогда я останусь.

— Потому что мне грозит опасность? Оно?

— Да. Но не только поэтому.

— А почему ещё?

— Мне приятно быть рядом с тобой… — кажется, я почти не солгал.

— Нет, не продолжай! Подойди. Стань ближе, вот тут… Только не говори ничего. Пожалуйста, не говори!

Я молчу. Иногда в молчании наше спасение.

— Я могла бы нарисовать тебя. Вот, как сейчас…

— Лучше не надо.

— Почему?

— Рисуй живую природу. У тебя хорошо получается.

— Это не ответ, Ник.

А ведь я могу не думать! Могу получить хотя бы то маленькое удовольствие, которое оно у меня не отнимет. Могу ненадолго почувствовать себя человеком.

Могу — но имею ли право?

— Я передумал, Лада. Если у нас будет время, нарисуй меня.

В Книге сказано: есть много химер, но более всех других опасайся двух. Вины — химеры прошлого, и надежды — химеры будущего. Они — твои злейшие враги: они высасывают соки из твоей жизни.

Не терзайся прошлым и не увлекайся мечтами о будущем — живи настоящим.

Но даже если я избавлюсь от вины — то что мне делать с надеждой?

Говорят, надежда умирает последней. Иногда я в этом сомневаюсь. Бывает так, кажется мне, что она не умирает вообще.

Помню, как я увидел её впервые. Снаружи сияло солнце и поджаривало всех неосторожных на медленном огне. Я развлекал короля историями о внешнем мире, из которого прибыл — и тут они вошли.

Илимандра и Хойдин: полевой цветок и чёрный гранит. Он держал её за руку. Они были предназначены друг другу.

— Папа, мы пойдём погуляем… — голос вольной птицы, ещё не знающей, что такое клетка.

А потом наши взгляды встретились. И это было так ошеломляюще, что казалось — об этом узнал весь мир.

— Стойте, — сказал король-отец. — Вы как раз вовремя. Хойдин, этот человек — тот самый пришелец, о котором я тебе говорил. Его имя Ихер Чамен. А это — Хойдин, мой военный советник. И моя дочь Илимандра. Скоро она станет его женой.

Никогда, подумал я уже в тот миг. Никогда она не станет его женой. Только моей — потому что более прекрасной женщины нет во всей Вселенной.

Но в тот миг я ещё не знал, чего это будет нам стоить.

Они погибли все. И король, и Хойдин, и Альдеон — брат Ильмы. И многие другие, которые были мне никто.

Ведь именно я убедил короля объявить войну Чёрным Полчищам.

Я могу придумывать множество оправданий, но я знаю: мы не могли победить. Они слишком превосходили нас числом… и не только числом. Конечно, рано или поздно они пришли бы на наши земли, и мы бы всё равно проиграли. Хойдин считал, что лучше поздно, чем рано. Я сумел доказать королю, что он не прав.

Я хотел отсрочить свадьбу любой ценой. И я добился своего. Теперь церемония не могла состояться прежде, чем закончится война. К тому же, теперь король чаще прислушивался ко мне и гораздо реже — к Хойдину. Это замечали все, и Ильма — первая.

Она даже гордилась нашим негласным союзом.

А потом мы ушли в поход. Мы думали сломить врага внезапным натиском, но оказалось, что нас ждали.

Чёрные обрушивались на нас отовсюду — отвратительные пауки, которые нередко пускали в ход собственные конечности вместо мечей, а ядовитую слизь — вместо стрел. Долина межхолмья превратилась в котёл с кипящей смолой. Мы знали, что нас меньше — но не думали, что настолько.

И всё же у нас появился шанс. Отчаянно рискнув, я бросил вперёд центр, и чёрная стая дрогнула перед нами. Мы сметали их ряды и прокладывали себе путь сквозь кучи трупов, тут же разлагавшихся за нашими спинами. Мой отряд прорывался всё дальше — и я видел, как в ничтожных ошмётках душ мерзких тварей поселяется страх.

Надежда умирает последней. Если бы к нам на помощь подоспел резерв Хойдина, мы могли бы победить… да, иногда я верю в это. Но он не пришёл. И мы оказались в ловушке.

Теперь Чёрные Полчища были повсюду, а страх овладел нами.

Мы бились в одном ряду. Король — старик, давно отвыкший держать в руках оружие; Альдеон — юноша, обычно предпочитавший мечу гитару; и я — чужак, принесший с собой их погибель. Они пали оба, как и много-много людей, которых я даже не знал. Но я выжил.

Я бежал в город, уже просчитав, что сделаю дальше: заберу Ильму, и мы унесёмся с этой планеты прочь. Она ждала нас во дворце; ждала всех — но вернулся один лишь я.

Я встретил его в тронном зале — там же, где и в самый первый раз. Мы стояли друг против друга, сжимая рукояти мечей. Хойдин — сумрак ледяной пещеры, и я — пламя в жерле вулкана.

Закрываю глаза — и вижу, как это было.

— Вот ты где, трус! — говорю, будто вбиваю кол.

— Может, и трус — зато не дурак.

— Не только трус, но и предатель! Я ждал твоей помощи. Мы все её ждали. А ты сбежал и спрятался, как мышь, пока люди гибли тысячами!

— Но ты-то выжил, Чамен!

— Заткнись! — вспышка ярости. Меч готов выпорхнуть из ножен.

— Заткнись сам. Я увёл людей, чтобы спасти их. Ты знаешь не хуже меня: если бы я бросил их в битву, погибли бы все — а так будет жить хотя бы часть. Ты называешь меня трусом, но нам ведь ещё оставаться здесь. Нам придётся скитаться в поисках нового жилья, это будет нелегко. А что собрался сделать ты? Это ведь ты теперь бежишь, как крыса!

— Мне больше нечего делать здесь. Я улетаю и забираю с собой Ильму.

— Ах, да, конечно! Катитесь оба. Из-за вас все наши беды.

— Вот как?! Я знал, Хойдин, что ты никогда её не любил!

— Любил? Что за глупое слово! Она была предназначена мне, а остальное пустые выдумки. Ненавижу романтиков вроде тебя, с вашими благородными и возвышенными устремлениями! Вы подчиняете своей цели всё и идёте к ней напролом, не глядя по сторонам; не задумываясь, чьи трупы вы оставляете за собой. И что хуже всего: вы ни на минуту не усомнитесь в своей правоте. Ты погубил мой народ, Чамен. Если это ты называешь любовью, то лучше мне никогда не знать такой любви.

— Ты и не сможешь её узнать. Ты не выйдешь из этого зала!

— К чему это? Ты мало крови пролил там, в межхолмье? Пропусти меня, Чамен. Людям нужен предводитель, иначе они долго не продержатся.

— Пропустить тебя? Никогда.

— Что ж… в этом — весь ты. Пускай мечи нас рассудят!

Именно тогда я мог проиграть. Не потом, намного позже, когда схватился с Мохеллианом — а тогда, с Хойдином. Он был сильнее и опытнее меня. Несколько раз казалось, что ещё чуть-чуть — и мне конец. И всё же я не знал страха.

И я победил.

Он лежит на полу с распоротым животом и без правой руки, и я слышу его последние слова:

— Будь ты проклят во веки веков, Чамен! — тихо, но отчетливо произносит Хойдин. — Если в мире есть справедливость… пускай ни ты, ни Илимандра, ни ваши дети никогда не узнают счастья. Будь проклят твой род, чужак, так же как проклят теперь наш. Да будет твое имя навеки проклято в истории! Пускай это свершится.

А потом мы с Ильмой мчались вдаль, падая во вселенскую бездну. И мы сказали себе: прошлое не омрачит нам будущего. Мы обещали друг другу: весь пережитый нами ужас не помешает нашему счастью.

И мы были счастливы — пускай и не так, как нам хотелось. Сейчас, когда я думаю об этом, я понимаю: если когда-нибудь в жизни я чувствовал себя счастливым — то лишь в те редкие минуты, когда для нас с Ильмой не существовало ничего, кроме друг друга.

Но если всё было так — то зачем мне понадобилась сила?

Я спрашиваю об этом себя, надеясь, что оно ответит.

Но ответа по-прежнему нет.

Ветер. С него всё начинается.

От него невозможно спрятаться. Если даже ты закутаешься в тёплое пальто и прижмёшься к батарее, он всё равно заберётся под кожу и не успокоится до тех пор, пока ты не взвоешь от страха и боли.

Вот и всё. В этой ветви у меня почти не осталось времени.

— Лада, ты чувствуешь?

— А что я должна чувствовать? Голова болит жутко. И холодно чего-то стало. Ты окно не открывал?

— Нет. Пойдём отсюда.

— Куда?

— Куда-нибудь подальше.

— Это что — и есть оно?

— Да. Оно.

— Ну и почему мы должны уходить?

— Чтобы оно не разрушило твою квартиру.

— Квартиру? Только поэтому?

Я не отвечаю, но молчание — тоже ответ. Лада понуро склоняет голову. Следует за мной, словно рабыня за своим хозяином.

И я знаю: если раньше она сомневалась, то теперь — верит. Когда оно близко, ты поверишь в него, кто бы ты ни был. Твой разум может протестовать, но чувствам откроется правда.

Улица. Редкие машины проползают по ней, как ядовитые гусеницы. Людей почти нет. Когда оно рядом, каждому невольно хочется убраться подальше.

Порывы ветра усиливаются. Тогда, в кафе, я ошибся. Но теперь ошибки быть не может.

— Ник, послушай… — вдруг говорит Лада.

Жду продолжения, но она замолкает.

— Что ты хочешь сказать?

— Что ты не сможешь победить его. Ты никогда, никогда, никогда-никогда не сможешь победить его! Оно — это ведь сила, а ты не можешь быть сильнее силы.

— Я и сам знаю, Лада.

— Ты знаешь… Тогда почему не хочешь признать?

Почему? Потому что я всё так же люблю Ильму, почти говорю я, но…

— Потому что ты привык никогда не проигрывать?

Это правда, отзывается вой северного ветра.

— Я знаю, тебе не понравится… но я всё-таки скажу. Мне ведь нечего терять… Я хочу сказать, нам нечего терять. Понимаешь или нет? Ник, забудь её! Признай наконец, что этот бой ты проиграл. И оно от тебя отстанет.

Негодование вздымается из самых сокровенных глубин. Бурлит, вскипает и коротким залпом выплёскивается наружу:

— Никогда!

— Я знала, что ты так скажешь.

Слёзы — лужи бездонной тоски на краю земли.

— Прости меня, Лада, если сможешь. Я не хотел причинить тебе боль… но иначе не получается. Такова цена. Прости.

Я сжимаю её правую ладонь и больше не говорю ни слова.

Призрак окончательной безысходности. Он растёт, заполняет собой воздух и накрывает меня. Нет, не так — нас обоих.

Ветер превращается в бурю. Деревья вне себя от ужаса. Привычный для них мир рушится; они сбрасывают старые, пережившие самих себя ветки. Шум и треск. Где-то неподалёку падает фонарный столб.

Ещё совсем чуть-чуть — и появится чернота. Я уже чувствую её, хотя пока и не вижу.

Непроницаемые волны становятся вокруг стеной безразличия. Нити вытягиваются и вырастают в непреодолимую паутину. Всё это было уже много-много раз.

Никаких эмоций: каждое действие отработано. Потянуться в пустоту — и поймать на крючок золотую рыбку. Девственная энергия, не принадлежащая никому: только она, и никакая другая. Взять столько, сколько смогу взять. Тащить на себя, потом — выплеснуть изо всех что есть сил.

Точно так же, как десятки раз раньше.

— Ник! У тебя есть тень!

Нарушение первозданной структуры… что?

— Ник, слышишь? Я вижу! У тебя есть тень!

Невозможность, бессмыслица. Почти нет времени.

Ничего не видно. Чернота уже кругом. Пора начи…

Тень? Но я и есть тень. Ведь верно?

— Картина! Я же хотела… ты сказал, что мне можно…

— Я не могу! — зачем я трачу силы? Ведь всё случится именно так, а не иначе.

— Ты не должен… скажи ему! Тень, я видела твою тень!

Ярко-оранжевые нити. Светло-зелёные и ослепительно-жёлтые. Больше, ещё больше! Сконцентрировать здесь и здесь. Опорные точки… одна… другая… Толчок: сместиться сюда. Ещё немного времени. Чёрно-коричневый рот глотает останки продуктов цивилизации. Не вижу — только чувствую. Но не её. Нет, не её!

Тень?

— Не может… я — тень!

— Нет! Неправда! Не ты, и не оно. Я видела… а-а, боже!!!

Нет, оно не сделает…

Белое — почти внутри меня. Чуть-чуть выше. Я не дам!

Скажи ему: не ты, и не оно.

Не может быть. Это ложь. Ещё одна химера.

Но в Книге сказано: если хотя бы двое поверят в одну и ту же ложь, однажды она может стать правдой.

Я ещё могу успеть.

Грубые нити, корявые линии. Хватаю одну за другой, спешу, разворачиваю клубок. Скорее, ближе к центру!

Вгрызаюсь в безобразные корни древа хаоса. Короткий, резкий импульс:

«Отпусти меня».

Ничего в ответ.

«Мне не нужна твоя сила. Не нужно твое могущество. Не нужны три его атрибута».

Убивающий смех тишины. Ничего.

Ты ведь знаешь: не это оно хочет услышать.

Тень.

«Я — не твоя тень».

Пусто. Секунды падают, разбиваются на осколки, просачиваются сквозь решето и уносятся в небытие.

Не то — ты знаешь. Знаешь, знаешь, знаешь: только одно!

Но ведь это будет ложь! Если знаю я — то знает и оно.

Отравленная стрела в сердце: но если это — ложь, то она ничего не значит. Ты можешь произнести её, и ничего не изменится.

Ничего? Картина. Тень!

Будь, что будет.

Белое с чёрным — направленный взрыв. Брызги летят, выворачиваются наизнанку и испаряются. Последнее предательство:

«Я не хочу её видеть. Я больше никогда не хочу её видеть».

Ты врёшь, человек. Сам знаешь, что врёшь.

Но — «у тебя есть тень». У меня…

«Я проиграл. Она больше не нужна мне».

Ещё одна порция обмана. Неужели этого мало? Краткий миг единения с бурлящей, клокочущей массой — и:

«Хорошо, пусть так. Я больше не люблю Илимандру. Я… я никогда не любил её!»

Невозможно стать сильнее силы, говорит Книга. Поэтому нужно стать мудрее. Или, может быть, хитрее?

Только ведь и это — неправда! Вот, ты видишь: оно молчит.

Молчит, верно. Но чернота медленно отступает и обваливается назад в межмировое ничто.

Помни: однажды ложь может стать правдой.

Я повесил картину на стену вместо зеркала.

На ней — столетний дуб, полный сил и желания поделиться ими с каждым проходящим. Его довольные ветви усеяны жизнерадостными листьями, что тянутся к свету. Здесь нет места унынию и печали.

Солнечные лучи наперегонки рвутся в моё окно. Они с опаской прикасаются ко мне, ласково щекочут кожу. Они веселы, как дети на школьной перемене; они не беспокоятся о предстоящей смерти — ведь они не знают, что она всегда наступает.

Там, на картине, я тоже ни о чём не беспокоюсь. Я стою под дубом, и взор мой наполнен неведомыми мечтаниями. Может быть, я мечтаю о новой любви. А может быть, о покое.

И ещё там у меня есть тень. Она оставляет чёткий отпечаток на стволе могучего дерева.

Тень на дереве: совсем как в жизни.

Вечером мы снова увидимся с Ладой. Я предложил ей жить вместе, но она пока боится, и я её понимаю.

Я гляжу на картину вместо зеркала — и думаю о том, сколько у нас ещё времени.

Оно вернётся за мной. Я знаю: оно дало мне шанс, но рано или поздно оно придёт снова.

Надежда умирает последней. Иногда она не умирает вообще.

Но теперь у меня есть и другая надежда.

Может быть, однажды наступит день, когда картина станет правдивой. Когда я смогу увидеть свою собственную тень.

Лада говорит, что и сейчас видит её. Что видела её, когда рисовала меня. Но я ей не верю.

Солнечные лучи падают на мои чёрные волосы и исчезают в них без остатка. Я — светлый отпечаток тьмы? Хотел бы я знать точно.

Гляжу на картину и думаю: если однажды я увижу свою настоящую тень что я почувствую? Чистую радость начала новой жизни — или мертвящий страх безнадёжной обречённости?

Но я не спрашиваю себя об этом. Я боюсь, что когда-нибудь оно ответит.

24.03 — 9.04.2003