«Референт»

Андрей ИЗМАЙЛОВ

РЕФЕРЕНТ

Все, что вы хотели узнать о писателях, но боялись спросить

Остряк любезный, по рукам! Полней бокал досуга, И вылей сотню эпиграмм На недруга и друга!

(Стихи и рисунок А С Пушкина)

В новой книге Андрея Измайлова, автора знаменитых детективов, собраны подлинные, но невероятно смешные истории (анекдоты) из жизни писателей.

АНДРЕЙ ИЗМАЙЛОВ(tm) - автор захватывающих детективов, многие из которых стали бестселлерами ("Русский транзит", "Считаю до трех!"). Но друзья и коллеги знают его как очень веселого человека. По словам одного из них, "он непрерывно травит анекдоты и, кажется, всех их перетравил". (Анекдоты - друзьям? Или друзей - анекдотами?) Источник его неиссякаемого буйного веселья - жизнь, которая их (и друзей, и анекдоты) все время порождает. Она, собственно, из них и состоит. В новой книге Андрея Измайлова собраны невероятно смешные истории из жизни его друзей-писателей. Мало кто знает о том, как живут наши очень и не очень знаменитые литераторы. Из этой книги вы узнаете о них такое... ...Как говаривал А. С. Пушкин: "Анекдот - кирпич русской литературы". Читатель по достоинству оценит и "кирпичи" и "каменщиков".

НЕИЗВЕСТНЫЙ ХУДОЖНИК

Портрет известного художника слова А. Н. Измайлова

в окружении друзей (все не поместились) и любимых предметов Самый конец XX века

РЕФЕРЕНТ

Мемуар Предуведомление Некоторые имена и фамилии, но не события, изменены по причинам, известным одному автору

Других писателей у меня нет... Генсек Коба

Предоставьте человеку свободу - и он неизбежно начнет писать книгу. Собственно говоря, если посадить человека в тюрьму, он также начнет писать. Не знаю, важно ли это сопоставление, но твердо убежден, что многих авторов я предпочел бы увидеть за решеткой. Альфред Бестер

1983 ГОД. За день, вернее, за ночь до решения секретариата о привлечении меня референтом Союза писателей приснилось: Воля (секретарь по оргработе, которую просто зовут так... правда, она соответствует своему имени) ведет группу претендентов на звание референта по Дому, знакомит с апартаментами. Человек пять, среди нас даже какая-то дева. А я все приосаниваюсь - как бы есть у меня преимущество, знаю уже этот Дом от плинтуса до лампочки. И вот Воля подводит нас к мавританской гостиной, где тоже все уже знакомо. Открывает дверь, а там... все та же "мавританка", но умопомрачительно комфортабельная. И не как служебная, а как жилая комната: стены затянуты розово-золотым штофом, мебель теплой матовой фактуры, лампа бронзовая на бюро, кровать-тахта под балдахином, ковер ворсистый-топкий. И т. д. А под выключателем у выхода, где обычно табличка "Отв. за пожарную безопасность", - сверкающая латунная пластинка, и на ней витиевато выгравировано: "Переходящий кабинет лучшему писателю ...Проснулся. Мда-а! Днем на рабочем заседалище тогдашний первый секретарь Чепуров сказал, что теперь у нас новый референт... Это - я. И в "мавританке", то бишь в реферятнике, - шесть лет от звонка до звонка.

"СПРАВОЧНИК союза писателей СССР. 1986 год" - содержит 784 страницы и чертову уйму фамилий... Популярная игра студентов Литинститута - рулетка. Каждый скидывает в банк, скажем, десять копеек, и по кругу пускается "Справочник". Каждый по очереди раскрывает наугад и тыкает пальцем - кто в какую фамилию попадет: Мина Ромуальд Рихардович, переводчик, прозаик. Можешь хоть что-то сказать о нем? Назвать хоть одну книгу, которую читал или о которой хотя бы слышал? Нет? Клади еще десять копеек и передавай "Справочник" следующему. Следующий: Скучайте!.. Не в смысле - скучайте. А в смысле - Скучайте Рамута Ионовна, поэт, драматург... Каким же бессуеверным поэтом и драматургом нужно быть, чтобы печататься под такой фамилией! Это не ответ! Десять копеек, и - далее. Банк растет до тех пор, пока кому-нибудь не повезет. Предание гласит, что одному повезло. Он ткнул в Эльдара Рязанова. Сорвал банк в 18 рублей. Эка накопилось! (По курсу 1986 года.) Хорошо, что режиссер Рязанов еще и член СП СССР!

СКОНЧАЛСЯ писатель Мононзон. Идет референт на панихиду в Дом писателя и видит - весь город в траурных флагах. Надо же!.. Оно конечно... Но чтоб столь масштабно скорбеть?! Ага! Вот она, догадка! Вьетнамский генсек Ле Зуан в тот же день... Гм! Похороны Мононзона имени Ле Зуана.

БЫЛ ТАКОЙ литератор - Г. Мелкий пакостник. Козни строил своим же, подставлял по мелочи, гадил при первой возможности. Получал от этого удовольствие. Потом заболел и почти умер уже. Но почти. На смертном одре призвал к себе поэта А. А. Прокофьева, самого главного среди тогдашних писателей Ленинграда, официально главного. И покаялся этот самый Г. поэту А. А. Прокофьеву: - Саша, я такая сволочь, такая сволочь! Прости меня! И все наши ребята, кому я нагадил, пусть простят, если смогут. А. А. Прокофьев, твердый-бронебойный и потому сентиментальный, расчувствовался и пустил слезу: - Что ты, Г., что ты! Все хорошо! И ты неплохой! - Нет, я плохой. Я же знаю. И ты знаешь. И ребята наши знают... И поэтому - последняя просьба ко всем вам и к тебе, в первую очередь, как к нашему первому... Пусть меня похоронят в закрытом гробу. А то мне стыдно глядеть в глаза товарищам, которым я причинил столько вреда. Даже ОТТУДА стыдно глядеть! - Что ты, Г., что ты! Не надо! - Надо! Это моя последняя воля. Ты не можешь ее не выполнить, Саша! Обещай! Обещал. Поплакали еще на плече друг друга. А через парочку дней этот Г. умер. И принесли его на Комаровское кладбище, к ямке. В заколоченном гробу. Уже было отговорили прощальные речи исключительно положительные, не молчать же над могилой, памятуя известный обычай "или хорошо или ничего". И тут, откуда ни возьмись, - машина подруливает, визжа покрышками. Люди в сером из нее повыскакивали, книжки красненькие продемонстрировали. И командуют: - Вскройте гроб! - Да вы что?! Вы что-о?!! - вскипел А. А. Прокофьев. И коллеги по творческому цеху, понятно, взроптали. В общем, народ не взбезмолвствовал... - И все-таки вскройте! К нам, на Литейный, четыре, поступило заявление от товарища Г., что он умирает, а первый секретарь А. А. Прокофьев, ненавидя товарища Г., обещал публично похоронить его лицом вниз. А остальные коллеги будут не против, а только за. Потому что тоже ненавидят товарища Г. Но на похоронах будут и родственники усопшего, и всякие посторонние не исключены. Потому и гроб будет заколочен... Вы отрицаете? Да? А гроб-то заколочен. Почему?! В общем, вскрыли. Разумеется, никакого "лицом вниз". Все как обычно. Только физиономия усопшего - ехидная-ехидная! Нет, но каков, а?! С того света достал! Ладно бы только своих коллег! Но Контора-то до чего в идиотском положении! У-у-у, п-п... писаки!

В РЕФЕРЯТНИКЕ обычно пустынно. То есть, конечно, кто только не заглядывает, но обычно - пустынно. Сидит референт. Младшенький коллега Горячкин сидит. Еще прозаик Рекшан сидит - по случаю решил на казенной машинке попечатать. Входит прозаик Степанов. Просто так. Входит поэт Знаменская. Тоже просто так. Потом - критик Топоров. Да вот мимо проходил, заглянул... Потом - дядя Миша Демиденко уже в привычной для него кондиции. Потом еще кто-то. И еще. И еще. Косяком пошли! И никто не уходит! Через десять минут реферятник сильно похож на общественный сортир в кинотеатре за пять минут до сеанса: человек тридцать с сигаретками топчутся и недоуменно друг на друга поглядывают. Во взгляде: я-то знаю, зачем именно сюда пришел, но вы-то все чего вдруг?! Хотя и тот, кто считает, что знает, тоже не знает. Как-то так получилось само собой... Ноги сами принесли... Потом пришла очевидная разгадка! До открытия кабака было минут двадцать! Вот и поднялись в "мавританку" переждать... Но чтоб в таком количестве?! - Ну-ка, все на выход! У нас всенародное горе, а вы тут... - Да пожалуйста! Тем более что кабак вот уже открылся.

ВСЕНАРОДНОЕ горе - почил генсек Черненко. "По сути дела, надо бы печалиться, а я пою, а я пою!" Но нет! Писатели в ту пору - верные помощники Партии, и это уже приказ... Приказ, вернее, распоряжение: в канун предания генсека Кремлевской стене, организовать в Доме писателя ночное дежурство у телефона, глаз не сомкнуть и хотя бы один раз за ночь совершить обход вверенных помещений. Зачем? А вдруг что-нибудь! Что? Что-нибудь! И если вдруг это самое что-нибудь, то вам позвонят. Или вы сразу звоните, если у вас что-нибудь. Му-у-уд-д...ро! Кому дежурить? А референту, например! И стал референт дежурить. Кабинет писательского Председателя. Глухая ночь. Гулкая тишина. Пустота - тени великих витают. Со стены Максим Горький взглядом выражает: "Если враг не сдается, его уничтожают!" - а глаза добрые-добрые. Телефон стоит молча. Скучновато, но и жутковато. Обход, что ли, затеять? Дом писателя, бывший Дворец Шереметева, - обширен и закоулист... Белый зал, где Зощенку хаяли. Стройные ряды кресел, потусторонние ангелы с ангелицами в качестве лепнины, колыхание портьерного занавеса от невесть откуда проникшего сквозняка. От сквозняка?.. Неуютно... И меж рядов вполне залег некто прошлый - щас выскочит и гаркнет: "Совершенно справедливо Зощенко был публично высечен как чуждый советской литературе пасквилянт и пошляк!" Да ну вас всех! Вон отсюда. В... ...кабак. Стены обшитые мореным резным мрачным дубом. Единственное светлое пятно - тускло подсвеченный витраж, фальшь-окно: герб шереметевский и то ли ободрение, то ли угроза по-латыни: "Бог помнит (хранит?) всё!" Намек вольнодумцам, что сюда же повадились "соседи" через дорогу (то бишь с Литейного, 4) - выпить-закусить, дружить, внимать слову, которое не воробей? Угу! И "жучков", наверняка, пона-тыкали в деревянные излишества генитального вида! Шорохи по всему кабаку осторожные, потрескивания, ЗВУКИ!.. Оно конечно, тараканы празднуют ночное затишье, а то и мыши. Но... Шел бы референт отсюда! А хотя бы в... ...Готическую гостиную... Ага, конечно!! Готика - она, по определению, жизнерадостная. Камин, острые тени, стулья-истуканы, суровый Дант с мозаичного портрета - типа: в Аду не был? а то сходим, я провожу. Тьфу! И тут... ..завывание нечеловеческое ниоткуда и отовсюду. Ветер... так не воет. Человек - тоже. А вот НЕ человек... В манере "Поднимите мне веки!". - Смирррно! - отпугивает референт сержантским рыком. Тишина... Вот оно (он, она, они?) вытягивается по стойке "смирно" и, выпучив глаза, с натугой молчит. Чур меня, чур! Подняться ли по винтовой лестнице из Готической? Аккурат к "Мавританке"? Как бы завывание оттуда, больше неоткуда... Нет уж! Инициатива наказуема. "Мавританка", мавританская гостиная - со всеми интерьерными прибамбасами, присущими каким-нибудь сельджукам. А у сельджуков, понятно, чуть что и - секир башка. Глупости, разумеется! Но... Даром что "мавританка" - она же и реферятник, то бишь непосредственное рабочее место референта. Все равно - нет уж! Референт там днем работает. А сегодня ночью он работает у телефона в кабинете писательского Председателя - вдруг что-нибудь... в связи с кончиной генсека?! Пойти, что ли, обратно! Дежурство, знаете ли... И пошел. А оно вослед завыло вновь, заулюлюкало, заголосило. - Смирррно! - отпугивает референт по-новой. Умолкает око по-новой... Через паузу - опять: "Поднимите мне веки!" В общем, пока референт до телефона добрел по коридорам-лестницам, раза четыре с ним (оно!) обменялись любезностями. И потом, после, уже из кабинета, референт ему (оно!) в никуда: "Смирррно!" - а оно из ниоткуда: "Уууыыыааа!" (поднимите, мол... веки!) И так - от заката до рассвета. А звонить по координационному номеру как-то... не с руки... Дескать, у нас тут нечто! Ответ известен: "Так пойдите, проконтролируйте и прекратите!" Опять же Горький со стены напутствует: "Если враг не сдается, его уничтожают!" Вот сами и пойдите, соцреалисты доморощенные! ...Серое утро настало. Развиднелось. Телефон сам зазвонил. Вздрагивает референт, трубку сдергивает и по инерции рявкает в нее: "Смирррно!" Координатор партейный после настучал, что дежурный пьян был в стельку. А когда дежурный (референт!) не поленился и сходил-проверился, справку принес с печатью ("Мертвецки трезв! Ни в одном глазу!"), ябеда публично извинился и не то чтобы зауважал, но сторонился и сторонился: экий дежурный! координатору - "смирррно!" К полудню и начальство писательское подтянулось. Как, спрашивают, устал? Не отдохнул, отвечает референт уклончиво. Ладно, поощряют, можешь отдыхать. Только вот еще принеси из реферятника наш общий писательский отклик на печальное событие - ты ж его вчера составил, да? Да... Хочешь, не хочешь - в реферятник, в "мавританку". ТУ САМУЮ. Впрочем, уже день деньской. И оно (оно!) стихло. А и было ли оно!.. А референт просто сейчас скоренько сходит на свое рабочее место и - домой, на боковую! В конце концов, вчера же был референт в реферятнике (не ночью, но ранним вечером), и ничего! Кто тут?! А тут - дядя Миша Демиденко! Вчера, когда референт вытурил из "мавританки" толпу, дядя Миша Демиденко уже был в забытьи. И был он забыт. Ветошью на диванчике прикинулся... А среди ночи очнулся. Во рту - сухостой, вокруг - тьма и сельджуки, дверь замкнута - замуровали демоны! Взорал дико (водички бы хоть! в сортир бы хоть!). А ему вдруг голос с неба: "Смир-ррно!" А он человек в прошлом военный... Так всю ночь и промаялся... Уф-ф! Налил референт ему водички. Предварительно отжурчал дядя Миша свое-простатитное. Жив курилка! - А что это ночью было? - спрашивает осторожно. - Понятия не имею! - отвечает референт осторожно. - Дежурил я, ничего не слышал. Мы тут генсека, в общем, хороним... - А, - говорит, - это бывает. Но со мной - не дождетесь! Впрочем... ты меня спас и за это на, получи! схватил что под руку попало (листок, блин, с общим откликом!) и на обороте начертал: "Референту. Личное приглашение на мои похороны. Это будет для меня счастьем! Миша Демиденко".* И пошел куда подальше от Дома писателя - к себе домой. Ну и референт - к себе... куда подальше от Дома писателя. Но позже, сутки спустя, - снова в тот же Дом, в тот же Дом. Куда ж мы без него, без легендарного...

ДОМ ПИСАТЕЛЯ одолеваем киношниками. И подо что только его не "гримируют"! Киевская студия арендовала для съемок Белый зал. Выставили оттуда на время все ряды стульев, очистили зал, поставили легкие круглые столики, усадили за них фрачных-бальных мужчин-женщин, шампанское, разумеется, тут же. А на сцену, убрав трибуну, выпустили развеселых гололягих канканщиц. Посмотрел референт на это дело... А чего! Вот бы так и оставить! А писательские собрания проводить как раз в кабаке ниже этажом - так или иначе, именно там-то все и решается за стаканом.

МЛАДШЕНЬКИЙ коллега, референт Горячкин, встречает выпученными глазами: - Представляешь, спускаюсь по лестнице весь в себе. Навстречу - мужик. Я его нечаянно толкнул плечом, извинился машинально. Потом глаза поднимаю, а это - Мастроянни! Я просто обалдел! - А он? - А он тоже, естественно!

А Мастроянни шлялся по Дому из-за "Очей черных" Никиты Михалкова. И Дом писателя, он же Дворец Шереметева, у Михалкова - дом средней руки помещика. Это каким же патриотом-лакировщиком нужно быть, чтобы темному западному зрителю всучить княжеские апартаменты за средний-сельский домик "помещика " - Смоктуновского... ...который, радушно сбегает по лестнице навстречу Мастроянни (см. "Очи черные"). И надежда только на то, что он (великий!) прикует все внимание зрителей к своей шизофренически-интеллигентной улыбке, и те не заметят в кадре белые батареи парового отопления, которые так и барельефствуют, так и барельефствуют... Или Михалков и здесь не то что проморгал, но наоборот: мол, видали?! в России аж в начале века, аж в глухой глубинке функционировало паровое отопление!

КАК-ТО собрались за одним столом в кабаке Дома великовозрастные родители великовозрастных детей. Писатели, разумеется. И каждый скупо, по-мужски, сетовал на нищее житье-бытье, алименты, хроническую безнадегу. С чем и ушли было нестройной кучкой. Но писатель по натуре оптимист. И прозаик Суров, проходя мимо бронзовой группы, где лев уже наполовину истерзал человечка, а второй человечек в чалме и на коне рад бы помочь (не льву!), но какой-то клептоман давным-давно выкрал из ладошки абрека копье (на память?), и тот просто беспомощным кулачком на льва замахивается... Так вот, Суров хехекнул и приободрил, кивнув на бронзовую группу: - Ничо! Вон, гляди! Раньше людям еще хуже жилось! Все несколько повеселели. Жизнь прекрасна!

ИДЕТ референт из "Невы", где прозаик Суров тогда заведовал прозой. Не застал его, оставил рукопись в секретариате. Идет в метро. Где и встречает Сурова! Как удачно!.. Перебросились репликами о том, о сем. Как бы непосредственно референт говорит: - Валера! А я тебе в "Неву" только что свой роман принес! - Молодец! - похвалил Суров. И поинтересовался: - А когда унесешь?

ПРОЗАИК Суров в ответ на стенания младшенького референта Горячкина (зарезали в "Неве" очерк Горячкина, не печатают!) задумчиво рассказал: - Вот когда я еще работал в этой конторе, приходит к нам по почте толстенный роман. И сопроводиловка: "Уважаемые товарищи! В свое время этот роман прочел Александр Твардовский и очень хвалил. Но он умер. Потом этот роман прочел Илья Сельвинский и тоже хвалил. Но он тоже умер. Потом роман прочел Сергей Наровчатов и очень хвалил. Но и он тоже умер. Теперь я посылаю роман вам и хотел бы знать ваше мнение"... - Как думаешь, Коля, - спросил Суров Горячкина, - что я ему ответил?..

БАБУШКА стала вести себя странновато. Исподволь выспрашивала, какие симптомы у людей, которые сходят с ума. И день ото дня все настойчивей и настойчивей. Наконец, решил с ней начистоту: - Что такое? Что произошло? Говорит, решив что-то про себя. - Пойдем! Вот книга. Ну-ка, прочти вот тут... Нет, погоди! Возьми меня за руку, чтобы я знала, что это не галлюцинация! Ну, взял за руку. Ну, читаю. "Улицы были завалены говном".. - Так и написано? - Так и написано: "Улицы были завалены говном"... Бабушка! Сейчас ТАК пишут! Она неуверенно: - М-да? А где гарантия, что ты мне тоже не кажешься?

ГРУППА молодых поэтов (Добряков, Знаменская, Комаров, Левитан, Толстоба образца середины восьмидесятых) по путевке бюро пропаганды писательской организации предпринимает "чес", то есть подряжается читать стихи перед производственной аудиторией - "Электросила", "Кировский завод", ЛОМО и т. д. Между выступлениями, как и водится при "чёсе", - полчаса, ну, час. А надо успеть! И приезжают они в очередной рабочий коллектив. А там вдруг ведущая заявляет: - Сегодня у нас в гостях молодые поэты Ленинграда!.. Но сначала перед вами выступит наш детский ансамбль "Ромашка". И выбегают на сцену девочки-ромашки в самодельных бальных платьицах, пляшут самозабвенно и вполне трогательно. А поэты за кулисой исходят на нет - жара, духота, убийственное лето, плюс неотвратимое опоздание на очередной объект "чёса". (Sic! Жара, духота, убийственное лето немаловажный фактор случившегося впоследствии, ибо поэт Комаров, когда при нем вспоминают тогдашнее случившееся, истово и горячо убеждает: "У меня просто губы слиплись! Жарко было! Слиплись просто губы, ну!") Наконец, девочки-ромашки заканчивают умилять народ, и объявляют поэтов... которым уже все равно и состояние души отвратное. И выходит к рампе Комаров, мрачно вперяется в зал и мрачно обещает в полный голос: - Пиздец вам! Зал осто... лбеневает. Замирает, в общем. А Комаров вдруг без паузы начинает читать совершенно невинные строки про березку, про ту же ромашку, про травинку и тому подобное. Заканчивает. Раскланивается. Уходит. За кулисой коллеги по несчастью набрасываются: - Ты что сказал?! Ты сам-то понимаешь?! Или уж тогда действительно надо было им всем... того самого... - Чего - того самого? - искренне удивлен Комаров. - А того, что ты им всем пообещал! - Чего?! ...Оказывается, ничего поэт Комаров не пообещал производственной публике, а объявил свой цикл стихов "Из детства" См.: Sic! Губы слиплись... Он и сказал разлепившимися и опять слипшимися губами: - П-п... из детства... м-м. Фрейд понуро курит в сторонке...

ОТПРАВИЛАСЬ делегация маститых питерских писателей в Мурманск на Дни детской книги. Поэты Леонид Хаустов, Александр Шевелев, прозаик Валентина Чудакова и многие другие. И юный тогда прозаик Алла Драбкина. Ехали поездом, ехали долго. И Валентина Чудакова отзывает из купе Драбкину и в тамбуре на ухо напутствует: - Ты только не вздумай на выступлении сказать слово "жопа"! Драбкина удивилась, потому что никогда ранее не говорила на выступлениях слово "жопа". Но пообещала: и впредь не... Потом Леонид Хаустов отзывает Драбкину и тоже напутствует: - Ты только ни в коем случае не скажи на выступлении слово "жопа"! Потом и многие другие по очереди обратились к Драбкиной с аналогичным предостережением. Оказалось, что тогдашнему главе Ленинградской писательской организации Чепурову, кто-то доложил ябеду: юный прозаик Драбкина громко произнесла на выступлении слово "жопа". И Чепуров, отправляя делегацию в Мурманск, завещал маститым поработать с юным прозаиком, чтобы не повторился инцидент. Приехали в Мурманск и успешно провели Дни детской книги. Ни разу на выступлениях Драбкина не сказала слово "жопа". Очень следила за собой. И многие другие, коллеги, за ней следили В заключение их повезли в горком Партии, где вручили по две банки тресковой печени в подарок и устроили прощальный банкет. Щедрый банкет. Поели-попили. Попили. Попили. И пустились в пляс. Первая - Валентина Чудакова. Дробя каблуками, зачастила бежаницкие частушки. Потом Леонид Хаустов к ней присоединился. И многие другие. Самая пристойная озвученная частушка была такая: Мы начальнику милиции насерим на наган, Разбросаем все патроны! Подбирай, мудила, сам! Юный тогда и непьющий тогда прозаик Алла Драбкина сидела в уголку, как "девочка со спичками", затравленно смотрела на это на всё. Наутро уже в обратном поезде каждый из маститых счел своим долгом отозвать Драбкину и строго спросить: - Мы вчера с какого-то момента ничего не помним. Но, надеемся, ты вчера по пьянке не сказала слово "жопа"?

А НАСЧЕТ ябеды Чепурову - это его в заблуждение ввели. Не то слово говорила Драбкина. И не она говорила, а ее почитатели. И не на выступлении, а после оного. Где-то когда-то маститые литераторы выступали, а вместе с ними была юный прозаик Драбкина. И к ней по окончании творческого вечера подошли почитатели и громко сказали: - Мы всех этих мудаков два часа из-за тебя слушали. Подпиши книжку!

А ВПРОЧЕМ... что считать ненормативом?! Может, человек просто на другом языке разговаривает! На китайском, например! Вот Вячеслав Рыбаков - помимо того, что писатель, еще и синоист (не путать с сионистом! синоист есть китаевед). И воспроизвел он по-китайски диалог: - Ни хуй бу хуй дайлай хуйхуй дао дан дахуй? - Во шэммо ебу хуй! - Дуй! Ласкает слух? А оно оказывается: - Ты можешь привести мусульманина на партийный съезд? - Никоим образом не могу! - Ну и правильно! Все мы где-то китайцы...

СИНОИСТ Вячеслав Рыбаков любит играться с иероглифами. Подарил он Измайлову листок с двумя иероглифами - чжэнь и чжоу. Красивые такие. Звучат тоже хорошо. Но главное - перевод: наливать и пить вино. А также (равнозначно): обдумывать, размышлять, обсуждать. А также (равнозначно): принимать правильное коллективное решение. То-то и оно. То-то и оно. То-то и оно...

ВСЮ ЖИЗНЬ (литературную) референт кичился абсолютной грамотностью. Снисходительно принимал ахи-охи корректоров и редакторов, мол, "вы нам работы не даете, нам в ваших текстах делать нечего!". Даже никогда не путал "одеть" и "надеть". (Проверочное: разница между "одеть женщину" и "надеть женщину". Почувствуйте разницу.) И только обретя последний Word, который подчеркивает красной линией ошибки, с удивлением обнаружил референт, что всю жизнь (литературную) писал одно слово с ошибкой. Сначала даже не поверил компьютеру, несколько раз перезагружал - никак, Word глючит! И лишь забравшись в кои веки в орфографический словарь, убедился, что такое емкое и значащее (чисто писательское!) слово, как перепитии, пишется перипетии - от греческого внезапная перемена в жизни. И все-таки древние греки не правы, менее правы, чем референт. Для внезапной перемены в жизни более подходит - перепитии. Полагаю, коллеги по всей жизни (литературной) референта поймут и поддержат.

ВОЛГОГРАДСКИЙ прозаик Евгений Лунин пишет очередной замечательный роман, а заодно мельком увековечивает друзей, раздавая их фамилии персонажам. В частности, минского прозаика Николая Чадовича. A Word, зараза педантичная, подчеркивает красным неизвестное ему буквосочетание Чадович и - предлагает варианты. Собственно, вариант лишь один: чадо ВИЧ.

ВОЛГОГРАДСКИЙ писатель Сергей Синякин еще и майор милиции. И вот он поймал бандюгана, провел с ним длительную профилактическую работу. Хорошо поработал, профилактически! Вплоть до того, что убедил бандюгана собственноручно явку с повинной написать. Бандюган взял ручку и бумагу. Писатель Синякин у него за спиной стоит и через плечо контролирует. Бандюган пишет: "Я, такой-то, решил у ларька пива ёбнуть, потому что вчера нажрался в жопу..." Писатель Синякин своей ручкой из-за плеча правит: "пива хлопнуть... нажрался в стельку..." Бандюган пишет: "И тут подваливает этот мудозвон..." Писатель Синякин своей ручкой из-за плеча правит: "этот козел..." Тут бандюган вскидывается и возмущенно орет: - Слушай, начальник! В конце концов, кто из нас явку с повинной пишет?! Я или ты?! Писатель Синякин устыдился.

В СВОЕ ВРЕМЯ референт проявил интерес к экзотической корреспонденции на адрес Союза писателей. С тех пор всех сумасшедших подсылают к нему. - Я письма собираю, а не психов!!! Но считается, что референт самый крупный специалист по ненормальным мол, этот всегда с ними найдет общий язык. Охота пуще неволи! .............................. "Добрый день, уважаемые писатели г. Ленинграда! Знаю тайну Сфинкса и спешу отдать ее вам, а вы, очень прошу, расскажите о ней ленинградцам своими словами. Прошу извинить за почерк, пишу при свече (выключили свет), а за ошибки, которые допущу с меня не взыщите. Итак, пока безмозглые ЭВМ с быстродействием до 1000 000 операций в секунду занимаются "делами поважнее чем мир" люди думают о мире. Разгадка этого чудовища не стоила мне ни сидых волос, ни лысины на голове (правда угодил в психбольницу). Собственно, экстренно пишу потому, что в ближайшее время пойду заканчивать лечение, и каким буду бог весть, а эту тайну хоронить ни как нельзя. Посмотрите внимательно историю нашей цивилизации, и вы сможете со мной согласиться. От богов Олимпа (отцов "героев") до наших дней. Думаю что ваш город в отношении семейной порядочности на первом месте по Союзу. И спасибо тому, кто сам не разгадал его загадки, но взял занос этого самого Сфинкса, с его ухмылкой, и приволок на берег Невы. Не вам рассказывать, что поэты пишут образно, а легенда - поэтическое произведение. Обо мне справок не ищите т. к. я личность сомнительная (около 12 лет провел в заключении). Сфинкс - разврат. Его разгадка - человеку к старости нужна не палочка, а живая опора. Поняв это будет легче жить. Если это бред моей фантазии (вы так посчитаете), прошу простить, и напоминаю - имею статус душевно больного. С уважением к вам, Днепропетровец. П.С. Извините за многословность, то что можно было сказать в трех словах растянул на газетную полосу".

ГРАФОМАН принес чемодан спичечных этикеток. На обороте каждой четверостишие. Говорит: "Издайте. Видите, и иллюстрировать не надо, уже есть картинки".

ГРАФОМАН по телефону: - Я Гнёт Василий Титыч. Играл юродивого, а теперь преподаю детям. У меня сорок девять общих тетрадей статей!

"ПРОШУ принять меня в Ленинградскую писательскую организацию начинающим писателем на 40 рублей в месяц. У меня нет профессионального писательского образования, но можно ведь заниматься постепенно самообразованием. Ленинградский техникум холодильной промышленности закончил в 1970 году. Два месяца назад я посылал подобное письмо, но вероятно оно не дошло, раз я не получил ответа. Фактов грубого нарушения общественного порядка с моей стороны не числится. Способности к писательству имеются. Написанное отсылаю в "Литературную газету". Главное правило успеха моего писательства - выполнение распорядка дня. То есть у меня нет выходных - все семь дней недели рабочие. 1 сентября 1988 года. Андреев".

- ОН ЖЕ паршивый прозаик! - Гм! Композитор Цезарь Кюи был плохим композитором. Но он был основателем "Могучей кучки".

В БЕЛОМ ЗАЛЕ Дома критик Юрий Андреев с трибуны растолковывал коллегам про ужасающую экологическую обстановку в Питере: - В частности, знаете ли вы, что содержание свинца в воздухе нашего Дзержинского района превышает норму в сто раз, и все хищные птицы по этой причине уже стерилизованы! Зал неясно шумнул. Писатель Яков Гордин в кулуарах прокомментировал: - После сообщения Юры некоторые наши соколики в зале забеспокоились, а подавляющее большинство никак не отреагировало, видимо, считая себя певчими...

ЮГОСЛАВСКИЙ русскоязычник, поэт Йоле Станишич, любит выступать с трибуны на каждом собрании в Белом зале. Что и делает. Говорит размеренно и почти разборчиво. Но странная закономерность! Как только Йоле восходит на трибуну, тут же уйма коллег-писателей испытывает приступ острой никотинной недостаточности - гуськом-тишком крадутся из зала в коридорчик перекурить. Ну и референт поступил так же. Покурил. Потом думает: не спуститься ли заодно в кабак скуки ради? Спускается. А там уже отдельные манкирующие писатели обсели столики. Референт к ним присоединился. Ну, пивко попивают, анекдоты травят, гогочут. Хорошо сидим!.. И через часа полтора славных посиделок за столом поэт Сережа Махотин воздевает палец вверх (как бы в Белый зал) и загробно вещает: - А Йоле там всё говорит, говорит...

ЗА ПОЛЧАСА до начала очередного общего собрания в Белом зале рассказал поэт Лев Куклин референту анекдот (у них так повелось - друг с другом обмениваться малопристойными историями). Анекдот: Возвращается писатель домой из Дома - на бровях. И говорит жене: "Так! Я - в кабинет. И мне - тазик! И оставь меня одного! Блевать буду!" Образцовая жена писателя усаживает его в кресло, подставляет тазик и на цыпочках - за дверь. В коридоре притихла, вслушивается. Тишина... Заглядывает через длительную паузу в кабинет - бледный муж сидит в кресле, как сидел. Тазик перед ним пуст. Она ему сердобольно: "Ну? Что?" Он ей с апломбом: "Знаешь, я изменил концепцию. Я обделался". Анекдот так себе, но за те полчаса до начала собрания общительный референт успел его пересказать дюжине собеседников-писателей. Те, в свою очередь, кому-то успели. И начинается оно, собрание. С некоторым запозданием, ибо тогдашний Председатель в Смольном был, напутствия получал от партийно-художественных кураторов. И он, запыхавшись, взбирается на трибуну и начинает доклад. И первая фраза: - Товарищи! Что касается текущего литературного процесса, то нам надо изменить концепцию... В Белом зале - не громовые-хоровые, но спорадические хиханьки-хаханьки с разных мест. Тогдашний Председатель строго смотрит в публику, потом себя тайком оглядывает, потом продолжает с вразумляющим напором: - Я только что из Смольного, и мне там посоветовали, чтобы я довел до вашего сведения: для советского писателя на современном этапе изменение концепции... Дальше референт не помнит и не знает. Потому что с группой давящихся литераторов (человек сорок) беспорядочно покинул зал - как бы срочно покурить или там по телефону позвонить. А Председатель впоследствии долго пытался выяснить, что он такого сказал?! Но никто ему не растолковал. Круговая порука...

- ДА, Я ПИЛ! И напился! Но со мною был не я один!

- ТЫ ТОЖЕ хороший прозаик. Главное, грамотный! Д-давай с тобой выпьем на эшафот!

БИБЛИОТЕКАРШИ Дома писателя подарили референту насовсем карточку ("Все равно никто не читает, за десять лет ни разу не требовали"): Гудкович Л. Н. Чтобы не посадить корабль на рифы (О проблемах полового воспитания). "Семья и школа", 1976, № 5, стр 42-45.

НА ПЕРВЫХ демократических выборах первым секретарем Ленинградской писательской организации избрали Владимира Арро - вместо долголетне-бессменного Чепурова. Поэт Чепуров - толстенький, низенький, лысенький, нос картошкой. Драматург Арро - стройный, ладный, в бороде, красавец. Комментарий в кулуарах: "Кричали женщины "Арро!" и в воздух чепчики бросали".

ОБЪЯВЛЕНИЕ. Дом писателя им. В. В. Маяковского, ул. Воинова, д. 18. Четверг, 19 февраля 1981. У НАС В ГОСТЯХ ЛЕНИНГРАДСКИЕ "МОРЖИ". Они расскажут, для чего они купаются и какие болезни оставлены в проруби... Встречу ведет писатель-"морж" Генрих Рябкин.

НА ВОЛНЕ демократизации первый секретарь Арро пытался добиться от всяческих деловых партнеров, включая зарубежных, режима наибольшего благоприятствования. Халявы, короче. По принципу: дайте нам если не все, то многое, но за так, просто потому, что мы теперь ведь хорошие, мы ведь не тота-литаристы, а демократы. Естественно, не дали, не добился. Комментарий в кулуарах: "Фиг Арро - здесь! Фиг Арро - там!"

КВАРТИРНЫЙ вопрос. Разные вопросы у писателей Питера и Москвы. Некий московский литератор, побывав в гостях у ленинградца Арро, посочувствовал в доверительной беседе с младшеньким референтом Горячкиным- Мда-а... И это ваш первый секретарь? Председатель? Что ж, не могли ему приличное жилье отыскать? - Да вы что! - взревел младшенький референт Горячкин. - Это ж, можно сказать, дворянское гнездо! Двухуровневая квартира! Одних комнат целых четыре! И вообще! - Скудновато, скудновато.. - поддакнул некий московский литератор. - Я вот, правда, тоже собираюсь меняться. Но еще не решил. Нет, решил! Буду меняться, буду! Зала меня моя не устраивает. Неуютная зала. - Гостиная, что ли? - Нет, гостиная меня как раз устраивает. А вот зала... Какая-то она неуютная. Я уж и мебели туда купил на пятнадцать тысяч долларов, и все равно как-то пустовато... Нет, решено! Буду меняться!

БЕЗДОМНЫЙ референт Горячкин снял очередную комнату и как-то на выходные уехал к родителям в Карелию. В понедельник еще не вернулся, но в понедельник на его столе в "мавританке" уже появилось письмо: "Ленинград, ул. Воинова, 18. Дом писателя им. Маяковского. Лично Горячкину Коле. Обратный адрес: Ленинград - проездом. Вынуждены срочно уехать, сломали дверь, в ночь на субботу была милиция. Буду звонить, но обстоятельства грустные".

ПО РАДИО в литературной передаче ведущая без паузы между предложениями сообщила: - Достоевский был гением! Он сменил в Петербурге двадцать квартир...

АМЕРИКАНСКИЕ филологи и прочие русоведы долго и совершенно искренне считали Мих. Мих. Зощенко писателем-фантастом. Не могли взять в толк, что действительно существуют такие реалии, как коммунальные квартиры. И без задней мысли считали, что Зощенко придумал такие вот многоклеточные помещения странные, населил их странными людьми...

АМЕРИКАНСКИЙ классик-фантаст Гарри Гаррисон приехал в Питер по приглашению поклонников (1998 г.) и сказал: "Вот я и дома!" - То есть? - Так ведь мать моя и бабушка жили на Невском проспекте... Корни мои - от давних испанских евреев, которые жили очень неплохо при мусульманах-османах, даже процветали. А перестали это делать при христианах, поскольку лозунг "Христианизация всей страны" быстро преобразовался в "Бей жидов - спасай Испанию". Предки не стали дожидаться провозглашенного, перебрались в Голландию... где и процветали. Вдруг, откуда ни возьмись, - Петр Великий, который и перевез их в качестве деловых-мастеровых людей из Голландии в Санкт-Петербург... где они и процветали. К примеру, маминым дядей был такой барон Гинзбург - настолько состоятельный, что постоянно ссужал царскую семью деньгами, пока всё это не кончилось. - Деньги? Или цари? - Сначала кончились деньги. Потом - барон. Потом - цари... А бабушка с мамой эмигрировали в Америку задолго до вашей Революции, в 1905-м. Бабушка была ярой анархисткой, что не привечалось при самодержавии. Вот я и родился двадцать лет спустя в Стэмфорде (штат Коннектикут)...

- И ВСЁ ЭТО одновремЕнно. - ОдноврЕменно! - ОдновремЕнно! - Нет, ОдноврЕменно! - Да говорите вы по-русски: синхронно!

МЛАДШЕНЬКИИ референт Горячкин собирает рукописи в очередной "День поэзии". Круглый день к нему вьется ручеек начинающих стихотворцев. А он вдруг - в кабаке. - Вы туда спуститесь, там и найдете - А я его никогда не видела. - Запросто узнаете! Очень похож на Блока в худшие годы его жизни. Ушла. Пришла. - Нашли? - Да... Бедненький... - Кто, Горя-а-ачкин?! - Нет. Блок. Как же ему жилось!..

КОЛЛЕГА Ивченко, третий референт, - бывший комсомольский деятель-трибун. Говорит много, убедительно, сухого остатка - ноль. Но убедительно. Дамочки слушают его, как кобра - флейту. Одна дамочка заметила: "Он не успевает за собой записывать". Мы ласково прозвали его "Великий немой".

В КАБАКЕ Дома референт Ивченко с умным видом охмуряет дамочку-"кошатницу" с умным видом: - Хемингуэй, чтобы ничто не отвлекало его от работы, проделал в двери две дырки - для кошек. У него две кошки было, большая и маленькая. И дырки сделал - большую и маленькую. И все удивлялся, почему обе кошки в одну дырку ходят, в большую. Он ведь - чтоб не отвлекало! Дамочка-"кошатница" с умным видом: - Как он в двери для себя третью дырку не сделал! Самую большую-пребольшую. Чтоб не отвлекало.

В КАБАКЕ Дома Виктр-Виктрыч Конецкий от души празднует запоздалое, но все же присвоение Звезды Героя подводнику Маринеску. Свой, мореман! - А как он погиб? - интересуется прососедившаяся дамочка с умным видом. Виктр-Виктрыч мрачно молчит. Оказавшийся тут же референт Ивченко знающе говорит: - Утонул. Причем в лифте... - вероятно, имея в виду некий подъемный механизм в подлодке. Виктр-Виктрыч мрачно молчит, тем более не комментируя сухопутного Ивченку. Есть ли такой подъемный механизм в подлодке? Называют ли подводники его меж собой "лифтом"? Утонул ли в нем Герой или вовсе погиб на берегу?.. Что с вас, с сухопутных, взять! Без комментариев! - Да-а... - через паузу сочувствует дамочка с умным видом. - У нас в лифте бомжи тоже писают...

РЫЖИЙ поэт Владимир Уфлянд, тот самый, из которого произрос Иосиф Бродский, свидетельствует: - В начале шестидесятых была компания - "Филологическая школа" или, по версии "Самиздата века", "Круг Михаила Красильникова". Оба названия одинаково верны. Миша Красильников - этакий неофутурист, он как бы задавал тон. А мы помладше - Леонид Виноградов, Лев Лосев, Сергей Куллэ, Михаил Еремин, я... Собирались у кого-нибудь на дому. Бродский захаживал. Иосиф ведь не сразу стал "ахматовским сиротой". Он искал, куда бы прибиться, и с вниманием относился ко всем и всему, что касается стихосложения. И очень удивлялся, что наши сборища постоянно заканчивались потасовкой - главным образом, Миши Еремина с Леней Виноградовым. "Неужели поэты под конец пьянки обязательно должны драться?" Мы отвечали: "Ну, у нас так принято! Не знаем, как в других компаниях, но у нас Миша с Леней завсегда подраться должны!"

РЫЖИЙ поэт Владимир Уфлянд, тот самый, из которого произрос Иосиф Бродский, опровергает: - Открываю толстенный "Самиздат века" и читаю: мол, на демонстрации 7 ноября в 1956 году Леонид Виноградов на Дворцовой площади развернул плакат "Свободу Венгрии!", за что был арестован, провел много лет в лагерях. с ним вместе за то же пострадал и Уфлянд... Всё липа. Во-первых, Леня Виноградов никогда на демонстрациях не был и не мог быть по определению Потому что раньше двенадцати дня не просыпался никогда. Во-вторых, там тогда был Мишка Красильников. Он шел в колонне студентов филфака и дурачился, возглашая: "Да здравствует кровавая клика Тито-Ранковича" Все студенты и соседние колонны кричали: "Ура-а!" - "Да здравствует кровавая клика Имре Надя'" "Ура-а!" А на выходе с Дворцовой площади его взяли под локотки... и он отсидел четыре года. В-третьих, меня там просто не могло быть, я тогда служил в армии. А вот первого января 1959 года в Ленинграде рядом с башней Думы открылся первый пивной бар. И после новогодней ночи наша большая компания отправились туда во главе с моей мамой - поглазеть и вообще... Все уселись пить пиво, а мы с приятелем-музыкантом пошли в другой зал, где были такие вертящиеся стулья, - стали соревноваться, кто с одного толчка больше прокрутится. Я победил! Вдруг слышим в соседнем зале жуткий скандал. Оказалось, наши сцепились с соседями по столику. Те опрокинули столик, расколотили бутылки и сбежали. А официанты закрыли бар, вызвали милицию и стали требовать возмещения ущерба. Мы все довольно долго сопротивлялись (почему же ущерб на нашей совести?!), но потом все же сочли за лучшее проплатить. Порядок? Порядок!.. Тут входят два милиционера и настаивают: "Раз уж нас вызвали, мы должны кого-то забрать, чтоб не зря ходили". Тогда, говорят официанты, заберите этого - он больше всех кричал, не хотел платить. И того длинного (приятеля-музыканта) тоже, он с ним был! Повели нас. По дороге мы своим конвоирам декламировали "Моя милиция меня бережет" и общались вполне дружелюбно. Но, когда вошли в отделение, дежурный сразу через барьер вдруг кричит: "А, сука, стиляга!" - и р-раз мне в глаз. Я тут же вскочил на этот барьер, чтобы, значит, глаз за глаз. Тут все милиционеры навалились, с улицы их еще набежало, может, решили, что здесь-то и празднуют Новый год. Нас с приятелем связали "лягушкой" руки к ногам за спиной... И оказались мы в "Крестах". Старожилы камеры прогнозируют: "От семи до девяти лет вам светит! Избиение сотрудника милиции!" Только-только был издан высочайший Указ: "Пусть земля горит под ногами хулиганов!" Указ требует увеличения поголовья осужденных, и дело было поставлено на поток. У нас там был глухонемой - подходит ко мне со своим обвинительным заключением и обескураженно мычит: "Ы-ы?! Ы-ы?!" Читаю: "Не слушая уговоров сотрудников милиции, выражался нецензурными словами". А мы просидели четыре месяца, нас все никак не могли осудить - масса контр-вопросов к милиции возникла в процессе... В общем, рабочий коллектив, если так можно назвать филфак ЛГУ, взял нас на поруки. Из Крестов я страшно довольный двинулся к себе на Фурштадсткую пешочком через мост Литейный, мимо Большого дома. Кто видел, говорят: ты был схож с Никитой Хрущевым на трапе самолета - шляпой аналогично махал, эдак приветственно... И у того Большого дома милиционер останавливает: документы! Я ему - справку об освобождении. Он, молоденький совсем, оторопел, Видимо, для него нонсенсом было, что кого-то вдруг освободили. Идите, говорит, и больше не попадайтесь! Больше не попадался...

РЫЖИЙ поэт Владимир Уфлянд, тот самый, из которого произрос Иосиф Бродский, ностальгирует: - Помнится, приехал я к Сереже Довлатову в Таллинн. Спрашиваю, какое здесь самое роскошное место? - "Мюнди-бар". - Вперед!.. Там небольшая, но очередь. И в ней финны и эстонцы. Каждый по-своему лопочет - друг друга не понимают. Сережа говорит: "Как же так?! На одном языке говорят, и не понимают! Сейчас я им переведу! С финского на эстонский, с эстонского на финский!" Он отучился на финском отделении университета и считал, что эти языки отличаются только количеством падежей... До-олго переводил, голову заморочил и себе, и всем остальным. Ни финны, ни эстонцы ни хрена не поняли, зато нас пропустили... Сережа потом написал: "...Той ночью мы с ним в паре Нажрались в Мюнди-баре, Мы выпили там джина литров пять, Наутро пили пиво, Вели себя игриво, И в результате напились опять..." Ну, в общем, почти не преувеличил.

РЫЖИЙ поэт Владимир Уфлянд, отдавая должное емкости довлатовского текста, вспоминает в качестве примера: "Он повесил пиджак на гвоздь. Гвоздь оказался мухой". Дескать, всего несколько слов, а всё видно - и комнату, и состояние человека, и настроение... - Позвольте, - настораживается въедливый референт, - оно, конечно, так, однако... "Повесил пиджак"... П и п в одной фразе? Может, все-таки не так? (Известный принцип Довлатова: категорически избегать слов на одну и ту же букву в предложении.) - Так, так! - настаивает Уфлянд. - Вероятно, Сережа потому и не любил эту фразу, что в ней "поступился принципами", но другого варианта подобрать не смог. И всякий раз морщился, когда я ему цитировал ее. А мне нравится! - Может, не "повесил"? Может, "кинул"? И принцип соблюден, и состояние с настроением - еще более... - Нет, у Сережи именно "повесил"... Гм! А "кинул", пожалуй, не хуже. Даже лучше!.. Гм, да. Сережа на том свете вам очень благодарен - за вариант. Так польщенный референт стал соавтором Довлатова...

ОДНОФАМИЛЬЦЫ портят всё! Звонишь малознакомым, представляешься: - Я - Измайлов. - Лион? - почти через раз уточняют малознакомые. Блин! Я-то Измайлов, а что касается однофамильца, это надо еще уточнить: Лион Измайлов - Измайлов ли он?! Славочке Рыбакову тоже не проще. Даром что лауреат Государственной премии... Регулярно при общении с ним малознакомые отдают должное его литературному таланту: "С детства любим ваши книжки "Кортик" и "Бронзовую птицу". Не говоря уж о "Детях Арбата" !" А когда маэстро Грэм Грин в кои веки посетил Ленинград и встретился с прогрессивной общественностью в Доме писателя, критик Самуил Лурье, дьявольски ухмыляясь, предложил подойти к маэстро и отдать должное: мол, очень ценим, читаем-перечитываем ваши повести - "Бегущая по волнам" и "Ветер с Юга". (Для непросвещенных - Александр и Эльмар, соответственно, Грины.)

...НО ПУСТЬ лучше путают, чем не путают - из-за фамилии, которую невозможно перепутать, потому что один-единственный такой человек-носитель... По НТВ вдруг показали сюжет в новостях. Информационный повод нулевой: устроил некий прапорщик в части учебный класс на природе. Рутина, ничего особенного. Зато фамилия у прапорщика - Телебзда... И минут пять тот сюжет длился и длился и длился. И энтэвэшные репортеры за кадром через слово смачно повторяли: "Прапорщик Телебзда взрастил не одно поколение... У прапорщика Телебзды такое мнение по поводу... С прапорщиком Телебздой воины чувствуют себя... Слово самому прапорщику Телебзде..." Оттянулись, в общем. ...Или довелось как-то референту беседовать с дядечкой по фамилии Говнюк. И в процессе разговора поинтересовался референт деликатно, как живется с такой фамилией в обществе, от которого нельзя быть свободным. - Я - ГОвнюк, а не... не то, что вы подумали! - дистантно заявил ГовнЮ... ГОвнюк. - Но, может, сменить?.. Вы-то, ладно, ГОвнюк. Но дети ваши, внуки... им каково будет? И тут дядечку прорвало, и он в сердцах вызверился на потомков: - А-а вот уж не-ет! Я всю жизнь был ГовнюкОм, так пусть и дети мои, и внуки!.. Чтоб им жизнь медом не казалась! Чтоб знали-помнили! Чтоб на своей шкуре испытали, каково их отцу и деду приходилось!..

И ТАКИ еще раз о фамилиях и носителях оных. Расставаясь с Гарри Гар-рисоном, референт спросил: - Книжку-то надпишешь, Гарри? - А то! Что написать? - А просто мои имя-фамилию по-английски. И - подпись. Он так и сделал: "Andrey Is My Love! Да! Harrison". Потом говорит: - Это ж какую ты сделку с Богом заключил - за такую фамилию?! - Каку-ую сделку?! - горячо возмутился референт. - Он мне до сих пор так и не заплатил!!!

ТРОГАТЕЛЬНЫЕ бабушки-старушки в гардеробе Дома между собой общаются специфически: - Я молодого человека пока тут в углу положила, а когда освободится повешу. - А я дамочку все-таки повесила! Сразу! - горделиво. Они так, оказывается, про верхнюю одежду, сдаваемую молодыми человеками и дамочками. Впрочем... Новенькая заступила на дежурство. И с тихим ужасом глядит, как собутыльники выносят из кабака по коридору невменяемого прозаика Ж., а критик X. следом ползет по-пластунски, приборма-тывая: "Где ж мой шарфик?! Шарфик же! Где ж?!" А старожилки гардероба, насмотревшиеся всякого, успокоительно поглаживают новенькую по плечу и ласково втолковывают: - Это писатели. Это их дом. Они отдыхают. Они так отдыхают. Писатели это. Дома они. У себя...

ПОСЛЕ грандиозной совместной гулянки с собратьями по перу просыпается референт на диване в квартире давней подруги-поэтессы, у которой, собственно, и была гулянка. - Соды у тебя нет, подруга? - Нет. И не было никогда. А зачем она вообще? - От изжоги, блин! - У меня никогда не бывает изжоги - Счастливая! Значит, ты меня не поймешь. У-у-у! Эх, не знаешь ты, что такое изжога! - Зато ты не знаешь, что такое геморрой! - ревниво отстаивает подруга свое право на мучения. - Не знаю, м-да... - И действительно не знает. Но вот изжога... Представляешь, изжога это... Вот берут рашпиль засовывают тебе в горло и шуруют им туда-сюда, и шуруют!.. - Ага! - радостно находит общий язык подруга. - А геморрой это то же самое, только рашпиль не в горло, а... Нашли общий язык, да...

ДАВНО что-то не звонила референту очаровательная ТВ-звезда Марианна Баконина, прозаик. И - звонит. - О-о! - радуется референт. - Куда пропала?! Почти год от тебя ни слуху ни духу! - Вот... звоню... - И что новенького? - Вот... дочку родила... - Гм-гм! - настораживается референт. - А почему, собственно, ты звонишь МНЕ?

ПРОЗАИК Житинский, будучи в Доме Каралиса, на исходе фуршета с детской (или пьяной?) непосредственностью предложил: - Вот бы провести вечер, где писатели делятся своими амурными похождениями. Как на духу! И доктора Щеглова пригласить, чтоб комментировал. Абсолютно потерял бдительность прозаик Житинский, ибо позади него сидит жена-Лена и специфически-ласково смотрит на супруга. - Начинай прямо сейчас! - тоном указывает на неуместность Измайлов. Только заранее договоримся, что первая фраза исповеди каждого писателя будет: "Один мой хороший приятель..."

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ явился домой под утро и мрачно рассказал жене, что его как неординарную личность всю ночь вербовало КГБ на явочной квартире в Ольгино, сначала пряником заманивало, потом кнутом грозило, потом опять пряником, опять кнутом. В общем, измучился один мой хороший приятель за ночь, но не поступился демократическими принципами. Даже как бы заморочил голову чекистам - ни "да" им не сказал, ни "нет". Но что будет дальше, он и не представляет. Думать надо, крепко думать. Но сначала - спать. Да! Естественно, поэтому он, один мой хороший приятель, никак не мог позвонить жене и успокоить: мол, жив-здоров. И чекисты посоветовали ни-ко-му о беседе не рассказывать. Тем более жене! А он, видишь, так ей доверяет, что перво-наперво ей же и рассказал. - Господи! Лучше бы ты был у бабы... - пригорюнилась жена. Да так искренне пригорюнилась, что один мой хороший приятель только громадным усилием воли удержался от того, чтобы ее утешить: дескать, не горюнься, вытри слезы, у бабы и был...

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ проживал в доме творчества Комарове. Бурно и страстно проживал. И не с женой. А тут жена приехала навестить. Один мой хороший приятель заметил ее поздно - с балкона. Безвыходная ситуация! С того же балкона даму сердца (не жену) спустить затруднительно - третий этаж плюс масса любопытствующих собратьев по перу на соседних балконах. В дверь тоже не вытолкать - жена уже в нее стучится. Открыть как ни в чем не бывало и выдать даму сердца за платоническую поклонницу - тоже никак, ибо на ней из одежды - полный ноль, а на нем лишь презерватив. - Жанна! - командует он. - Собери свои шмотки в кучку, прижми к груди, притаись за дверью! Как только я открываю - пулей вылетай, вниз по лестнице, оденешься где-нибудь там... в коридоре, что ли. Открывает. На пороге - жена. Мимо нее пулей вылетает, вниз по лестнице, - Жанна. - Здравствуй, милая-дорогая-любимая-единственная! - радуется он жене и норовит обнять. - Вот так сюрприз! - Кто это был?! - уклоняется жена от объятий. - Где? Когда? - Здесь И сейчас. Которая пулей и вниз по лестнице. Голая. - Это... м-м. . Голявкин был. Витя Голявкин. - Ка-а-акой Голявкин?! - Нормальный Голявкин. Друг и собрат по перу. Ты что, Голявкина не знаешь? - Голявкина-то я знаю. Но кто это был? - Голявкин! Надо сказать, прекрасный писатель Виктор Голявкин, бывший боксер, к тому времени сильно погрузнел и вообще безвылазно сидел дома в Купчино, будучи полупарализован. - Ну а все-таки? - Голявкин! - Ладно. - (Сто лет прошло.) - Кто все-таки там был? - Голявкин! ...И правильно. Жена в конце концов уверилась, что там был действительно Голявкин.

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ пришел поздней ночью в гости к одним своим хорошим приятелям, которые почти семья (он и она!), но недооформленная юридически. Квартира коммунальная - и одного моего хорошего приятеля впустили соседи по признаку более-менее знакомой физиономии. А семьи (ни его, ни ее) нет. Лишь две записки на готическом столике. Она: "Буду вечером". Он: "Уже не вечер" И - ни его, ни ее.

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ имел тривиальную фамилию - не Иванов, но, скажем, П... етров. И по этому поводу очень сетовал. Отнюдь не из-за того, что писательская слава размывается. Он очередной раз по уши втрескался в замужнюю даму. И она - в него. А муж дамы, почти застав их в момент соития, после этого и слышать не хотел тривиальной фамилии "П... етров". И сидит П... етров за столиком в богемном заведении, тоскует, любовью мается: даже не позвонить даме сердца - вдруг муж трубку снимет и спросит: кто ее спрашивает? Ну, не врать же! Подсаживается к П... етрову некто случайный-незнакомый. Выпили, разговорились. - Такая вот петрушка, - горестно заключает love-story П... етров. - А давай я ЕЙ позвоню! - проникается некто случайный-незнакомый. - Меня же муж не знает. Потом тебе трубку передам. - Давай! - А что сказать, если муж спросит, кто звонит? - Ну, назови ему свою фамилию. Какая разница! Звонит некто случайный-незнакомый. ЕЙ. Трубку снимает муж: - А кто ее спрашивает? - П... етров! - правдиво называет себя ранее некто случайный-незнакомый. - У-у-у, б-б-б!!! А-а-а, б-б-б!!! Ё-о-о, б-б-б!!! Вот такая... приключилась.

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ загулял с другим моим хорошим приятелем. С ними была и девчушка-цветик. У обоих отношение к девчушке нежное, но дистантное. Тем более, что ссориться из-за такого пустяка приятелям не хотелось и не моглось. Кончился загул где-то на Васильевском острове у приятельницы той девчушки-цветика, которая (приятельница) всячески дала понять, что она (приятельница) - пас. И оставила она всю троицу ночевать в одной комнате, а сама куда-то делась. Положили молодых и оставили одних. Тахта. На пол никто, естественно, не хочет. Ну и ладно. Слева на тахте - один мой хороший приятель, справа ДРУГОЙ, посередке - девчушка. О групповухе не то что речи, но и мысли нет - иначе воспитаны (увы?). Так и промаялись оба приятеля до утра, чутко прислушиваясь к дыханию друг друга: вдруг да заснет кто-либо из них! тут-то и... Никто не хотел засыпать. Дождались, когда по времени метро открылось. Встали, умылись, напоследок кинули эдакий покровительственный-снисходительный взор на спящий цветик (продрыхла ведь, блин, всю маету!). И пошли. По домам. - М-да-а... - протянул один мой хороший приятель, - давно не было такой идиотской ночи. Главное, бессмысленной! - Сам виноват! - скрашивает идиотизм другой мой хороший приятель, играя гея. - Проти-и-вный! Я все ждал-ждал, когда ты придешь! - Я бы пришел, - подхватывает один мой хороший приятель, - но между нами лежал "кинжал"... - И каждый из нас всю ночь то и дело за него хватался... - уточнил педантичный другой мой хороший приятель.

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ в угарный период прогуливал очередную даму сердца по Летнему саду (а более вести ее было некуда - денег ни шиша!). Солнце, травка, статуи, ветерок с Невы, идиллия! Но... чего-то не хватает. И он возвел очи горе и выплеснул вслух абсолютно искренне, доверительно: - Оч-чень хочется денег! Дама сердца резко прильнула и - глаза в глаза - абсолютно искренне, доверительно: - Какой-то ты не такой, как все!.

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ имел счастливый талант не ссориться с дамами сердца по прошествии угарного периода, но превращать их (постфактум) в близких платонических подруг. Само собой, все дамы сердца так или иначе (постфактум) становились персонажами его книг и никоим образом против этого не возражали. Лишь одна дама сердца возразила. Но не постфактум, а еще в угарный период. Прочитала она книжки одного моего хорошего писателя и так, между прочим, so-so, la-la, вдруг сказала с неподдельной угрозой: - Только попробуй меня в своей писанине когда-нибудь вывести! Только попробуй. Он и не стал пробовать. Ни в угарный период, ни потом. Дюжина романов у него вышла потом, и - ни-ни. А с той дамой сердца, как водится, сохранились близкие-платонические... Единственное что - разонравилось ей творчество одного моего хорошего приятеля: - Абсолютно, - говорит, - не могу читать твоих последних книг! Не то чтобы не интересно... Понимаешь, ты какой-то другой стал. Чего-то в них не хватает. Очень не хватает!..

УМНАЯ ЖЕНА референта посмотрела "8 1/2" Феллини в Доме писателя. Долго молчала. Потом сказала: - Творчество писателя - это предательство своих близких...

ОНА ЖЕ, умная жена референта, сказала про Витю Пелевина еще в период его произрастания: - Он хронически умеет писать... - Долго молчала. Потом сказала: - Но это совсем не значит, что из него получится хороший писатель...

ДАВНЫМ-ДАВНО, еще на заре Застоя, поэт Дмитрий Толстоба столкнулся с прозой. Жизни. Суровой. Он впервые и ненадолго женился. И родился у него цикл про себя и жену от первого брака. Так и назвал - "Я и моя жена". "Идем в гости. - Какую куртку мне надеть? - спрашиваю. - Синюю, - говорит жена. Надеваю синюю... Идем в гости через неделю. - Какую куртку мне надеть? - спрашиваю. - Зеленую, - говорит жена. Надеваю зеленую... У меня две куртки - синяя и зеленая. ...................... - Жена, - кричу в телефонную трубку, - я выиграл "Москвич"! Не верит. Называю номер билета. Не верит. Приезжаю к ней на машине. Не верит. Строим гараж. Не верит. Едем на юг. Не верит. Возвращаемся. Не верит. Она мне не всегда верит. ............... - Жена, - говорю, - ухожу в турпоход. Она молчит. Влезаю в джинсы. Молчит. Собираю рюкзак. Молчит. Обуваюсь. Молчит. Вытряхиваю из пепельниц окурки. Молчит. Проверяю газ. Беру рюкзак. Выхожу в коридор. - Может быть, ты все-таки останешься? - говорит она. Я остаюсь. ................. - Что-то у нас не так, - говорит жена. - Не так, - соглашаюсь я. - Плохо как-то. Пусто. - Пусто, - соглашаюсь я. - Понимаешь, о чем я? - Понимаю, - говорю я. - Дальше так нельзя. - Нельзя, - соглашаюсь я. - Надо решать! - Решай, - говорю я. - Я давно решила, - говорит она. - Да? - говорю я. - Передвинем шкаф и... купим телефонный столик. Двигаю шкаф. Покупаю столик". ...Измайлов, тогда еще не референт, а журналист, тиснул эту вот часть цикла Толстобы в районной газете. И получил нагоняй от партийного столоначальника - за моральное разложение и разрушение здоровой советской семьи.

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ в пик медового месяца с женой от второго брака просидел за пишущей машинкой до глубокой ночи. Молодая жена от второго брака ходила вокруг да около, всячески стараясь глядеть на мужа нежно. Наконец не выдержала и заявила: - Делай со мной что хочешь, но я пошла спать! - Угу, - кивнул муж, не отрываясь от машинки. - Но только делай! Делай! - Что? - удивился муж, не отрываясь от машинки. - Что хочешь... - намекнула толще некуда жена. - Угу, - кивнул муж и так и не оторвался от машинки.

ОДИН МОЙ ХОРОШИЙ ПРИЯТЕЛЬ многие годы молчал, будто кадровый разведчик (каковым и был в прошлом), и наконец-то рассказал, почему на заре туманной юности сослуживцы припаяли ему прозвище "зять Председателя". Ему, приятелю, довелось когда-то протанцевать с дочкой Председателя. Под "Смело, товарищи, в ногу!" (иных песен, кроме революсьённых, в Китае на танцах не пели и не играли). А потом... А что было потом - один мой хороший приятель категорически возразил против обнародования. Как я могу возразить против возражения против обнародования?! Вот и не буду!..

КАК ДЯДЯ МИША Демиденко важного чиновника снял... Был такой, скажем, Хотюнин. Тот самый, который в группе товарищей настрочил донос о "сионистском шабаше" (том самом - с Довлатовым, Уфляндом, Кушнером и др.). После доноса Хотюнин все равно не стал писателем, но стал важным чиновником Лениздата, решающим судьбы-тиражи книг писателей. Еще слыл Хотюнин ориентированным нетрадиционно - в смысле интима. Фамилия, опять же, соответствующая. А дядя Миша Демиденко не любил Хотюнина - не в смысле интима, но вообще. И уже не раз предупреждал при случайных встречах: мол, не попадайся ты мне на глаза, что ли... Но Хотюнин все попадался и попадался - на глаза. Подружиться тщился или что? И вот он, Хотюнин, снова попался дяде Мише на глаза, пришел зачем-то в кабак Дома писателя. Демиденко демонстративно покидает кабак, даже кофе не допив (типа - отлучаюсь на минуточку, и, вернувшись, надеюсь кое-кого здесь не застать). Возвращается - и застает Хотюнина, который ко всему прочему прихлебывает кофеек из демиденковской чашечки. Тут дядя Миша и выносит проти-ив-ному выговор с занесением в лоб. То есть ревет на весь кабак: "Гомосексуалист!!!" (именно так, интеллигентно, а не хрущевским "пидорасом" или вовсе ненормативно) - и бьет Хотюнина аккуратно, но сильно. Демиденку кое-как утихомиривают, держа за руки и за ноги. А Хотюнин тем временем кое-как покидает помещение. Наутро тогдашний глава Лениздата звонит Воле, секретарю по оргработе, и обвиняет: - Ваш писатель вчера избил нашего сотрудника! Требуем примерно наказать дебошира! - Где избил? - В ресторане Дома писателя! - А что ВАШ сотрудник делал в НАШЕМ ресторане? И как он вообще туда попал? У нас вход только по членским билетам. Он, ваш сотрудник, ведь не член? холодно парирует Воля. Тем самым она, аппаратчик от бога, предоставляет главе Лениздата (и Хотюнину, и Хотюнину!) единственный шанс - дескать, ничего не было и быть не могло, забудем. Но тогдашний глава Лениздата на голову слаб. Причем не просто глуповат, а - клинически... (В частности, всерьез проектировал рытье тоннеля между Лениздатом и Смольным. Чтоб идеологические работники напрямую общались. И кафелем тоннель облицевать, а то и мрамором. Кадки с пальмами установить на каждом повороте...) Так вот, глава Лениздата не отступает и требует санкций. Ну, вызвали Демиденку на заседание рабочего секретариата, пожурили под протокол: - Как же вы так, Михал-Иваныч?! Доколе?! - Больше не буду! - прикинулся паинькой Демиденко. - То-то! Иди и больше не греши. А протокол в Лениздат отправили с нарочным - меры приняты. Таким образом история и получила широкую огласку... После чего Утех... то бишь Хотюнина с должности сняли. Негоже быть одновременно с битой мордой и важным чином. Что-то одно, пожалуйста...

ЛЕНИЗДАТ горазд на редакторов... Бабушка-одуванчик (редактор) проводит работу с автором, принесшим повестушку про слесарей: - Вот тут у вас один из героев постоянно, через слово, повторяет "блин!" Не поняла, он что - повар? - Н-нет, - деликатно растолковывает автор. - Он не повар, он слесарь. - Тогда "блин" надо везде убрать. - Это такой... м-м... эвфемизм... Вместо... м-м... - пытается достучаться автор. - А-а! Поняла!!! - радуется бабушка-одуванчик. - Тогда тем более надо везде убрать! - и проникшись сочувствием к посмурневшему автору: - Может, тогда везде заменить? На оладышек?

ЛЕНИЗДАТ горазд на редакторов... Молодой-да-ранний редактор решил подзаработать и внутреннюю рецензию на ненавистного ему поэта тиснул в газете "Смена", помечая курсивом особо возмутительные строки и каждый раз в скобках указуя: "Выделения мои!" Ненавистный поэт прислал молодому-да-раннему телеграмму в Лениздат: "Поздравляю благополучным протеканием цикла". Кстати, тот молодой-да-ранний всюду таскал с собой роскошную импортную кожаную папку с массивными застежка-ми-металл. Добыл, вероятно, где-то на презентации чего-то. И ведь таки да! Однажды удалось прочесть, что собственно на той папке вытиснено золотыми буквами: "СИМПОЗИУМ. Сантехника и способы запирания. Вяртсиля орас примо".

ЛЕНИЗДАТ горазд на редакторов... Будущий лауреат Госпремии Вячеслав Рыбаков сдал для сборника фантастики рассказ "Пробный шар". В рассказе уйма персонажей, названных по-всякому - Сосеро, Веспасиан, Гульчехра... Что никакого внимания редактора-рецензента не привлекло. Зато был жирно-красно подчеркнут Марат Блейхман, и на полях жирно-красно - вопрос: "Что за странная фамилия?" Да уж, что "Пробный шар" - то пробный шар. Редактор-рецензент - Евгений (дядя Женя) Кутузов.

НЕ ТОЛЬКО ЛЕНИЗДАТ горазд на редакторов... Прозаик Витман-Логинов, будучи идеально трезвым, дал по морде киевскому редактору Евгению Шкляревскому. За что?! А в начале девяностых киевское издательство решило выпустить сборник Витмана-Логинова. Автор отправил рукопись и получил письмо от главного редактора, что текст принят и никаких исправлений не будет. По гримасам судьбы, книга киевского издательства печаталась в питерской типографии. Витман-Логинов поспешил глянуть макет. И обнаружил, что его герои ходят исключительно своими ногами, глядят только своими глазами и прочее. Оригинальный текст Логинова из рассказа "Ганс-крысолов": "Палач города Гамелъна кнутом убивает быка, но может, ударив с плеча, едва коснуться кожи". Текст, который он увидел в макете: "Палач города Гамелъна может кнутом убить быка, но может как бы даже вроде ударив с плеча, едва коснуться их кожи". ...Когда Борис Стругацкий спросил с обыкновенным неудовольствием, что там опять произошло, ему подробно разъяснили ситуацию. Борис Стругацкий не сдержал довольную улыбку: - Дать по морде редактору - святое дело...

ПРОЗАИК дядя Миша Демиденко вместе с прозаиком дядей Женей Кутузовым опять нахулиганили. На секретариате решают, как их наказать. Ну, там, впредь творческих командировок не давать, общественное порицание вынести... - И литфондовской дачи лишить! На сезон! - увлекается возмездием первый секретарь Чепуров. - Позвольте! - встает директор Литфонда "полковник" Мустафаев. - Даю справку! Литфонд был создан задолго до возникновения Союза писателей, сто пятьдесят лет назад. И создан он был, как сказано в его Уставе, "для помощи нищим и спившимся литераторам". Так что позвольте вам не позволить. Устав - святое. Не лишили хулиганов литфондовских дач. Ни на сезон.

СЛУЧИЛСЯ у Литфонда юбилей. Не то чтобы круглая дата, но 140 лет со дня образования - тоже повод. Собрался полный зал литераторов (не нищих! и не спившихся! во всяком случае, по внешнему виду не скажешь...) - во дворце Белосельских-Белозерских. Был большой сборный концерт. Актеры из БДТ рассказы Зощенко читали, а потом и "Девушку и смерть" (все-таки посильней, чем "Фауст" Гете). Музыканты на аккордеонах наяривали (на скрипках пилили?). Певцы классические романсы исполняли. Было мило. Но самого громкого успеха добился самородок с номером художественного свиста - под минусовку. То есть караоке. Музыка играет, самородок художественно свистит. Причем, предваряя свой номер, он объявил: "Посвящается всем жертвам репрессий!" Гм, да. Художественный свист памяти жертв репрессий...

ПРОЗАИК Алла Драбкина вспоминает, как впервые увидела прозаика Кутузова, еще не зная, что это прозаик Кутузов: - Стою я на Московском вокзале... - и, поймав специфически заинтересованное лицо дяди Миши Демиденко, заотрицала неконтролируемую ассоциацию: "Нет!!!" - Вижу, идет по платформе седой мужик, держа под мышками два баллона маринованных огурцов. Идет, как предводитель, выступает даже. А следом - гвардейцы-пристебаи количеством с дюжину. Небритые, полупьяненькие. Послушно и преданно следуют за старшим. И Кутузов приостанавливается у лотка с мороженым, оглядывается на свою "гвардию" и спрашивает: "Мороженого хотите?" Те нестройно, однако дружно отвечают: "Не-ет!" Тогда Кутузов царственно сует продавщице десятку (не выронив ни баллона!) и гордо заявляет: "Мороженого не надо!"

ОДНАЖДЫ прозаик Кутузов проявил чудеса дедукции. Он с прозаиком Демиденко, по обыкновению, прокуролесил в кабаке за полночь. А утром Демиденко в громкой панике звонит Кутузову: - Женя! У меня вчера куча денег была! Не те, что мы пропили, а еще, в загашнике. Я специально их берег, чтоб до дому донести. Все время о них помнил - чтобы донести! Вот просыпаюсь, и - нету! Нигде! Обыскался - нету. - У тебя шнур телефонный длинный? - спрашивает Кутузов. - Да... - Вот иди в коридор. - Зачем? - Иди! - Ну, пошел. Пришел. - Теперь повернись спиной к входной двери. - Ну, повернулся. - Теперь иди в комнату. Прямо, не сворачивая! - Ну? Дальше не могу. Преграда. - Что перед тобой? - Книжный стеллаж. - Подними руку, положи на книги. - Ну? - Вынь ту книгу, на которую ладонь легла. - Ну? - Они - там. - Да ну!.. Ой!!! Женя!!! Откуда ты зна... - Элементарно! Логика! Ты вчера вернулся домой "на автомате" и с мыслью спрятать деньги, чтобы их не потерять. И что ты сделал "на автомате", по логике? Вот это самое. И забыл. Но идеомоторика, старик, идеомоторика!..

ДЯДЯ МИША Демиденко после инсульта обрел имидж безобидного старичка и поселился на лето за городом, на даче. Свежий воздух, яблочки со своих яблонь, то-сё. И подъезжает к его дачному участку джип с тремя жвачно-мрачными амбалами. Выгружаются амбалы и начинают, демонстративно гогоча, трясти яблони. Дядя Миша выходит на крыльцо и увещевает: - Сыночки, зачем же вы деревья портите. Вот же паданцы под яблонями - бери не хочу... - беспомощный такой. Подходит к нему один из амбалов, ножик большой вынимает, крутит "бабочкой" и гнусавит: - Ты, древность ушастая, еще выступишь - уроем на три метра под землю! - И - чирк ножиком под глаз дяде Мише, легонько, для острастки. Кровь - изобильно. Дядя Миша огорчился. А у него на поясе колотушка висела, типа пестика от ступки. Так, на всякий случай. Дядя Миша выхватил тот пестик и - хрясь амбалу в лоб. Амбал рухнул замертво. Двое его подельников бегом к джипу, заперлись, окна подняли-застопорили, пытаются сходу запустить двигатель и умотать от греха подальше. - О-о-о, - вспоминает дядя Миша, - пока они заводились, что я с их машиной пестиком сотвори-ил!.. А они, главное, изнутри мне кричат: "Отец, что ж ты делаешь?! Ты ж за нас кровь проливал!" Аргуме-е-ент... В конце концов ухитрились запустить двигатель, уехали, визжа покрышками. Более не возвращались - ни с подмогой, ни вообще. А нужны были бандюкам не яблочки, конечно. Там передел территории был в известных криминальных кругах, и дядь-Мишин участок они хотели м-м... отчуждить. Вот и предприняли для начала акцию устрашения. Еще вопрос, кто кого устрашил - окончательно и обжалованию не подлежаще. Амбал, которого дядя Миша пестиком угостил, таки сыграл в ящик. Сердечника Демиденко даже не затаскали по коридорам правосудия. Вызвали только разок, спросили. И удовлетворились: не превысил гражданин пределов необходимой самообороны. Правда, сам гражданин со шрамом под глазом очень переживал (но как-то неискренне): - Грех на мне, грех. Я убил человека... - Ты убил бандита, - искренне утешал Измайлов. - Бандит - не человек. Всё ты правильно сделал, Михал Ваныч, Измайлову ли не знать, что правильно и что не правильно по отношению к мелкому бандиту, обирающему пролетариев умственного труда. А не укради!

ПРИШЕЛ как-то молодой фантаст Столяров к молодому фантасту Витману-Логинову. Они дружили еще. Вернее, они еще дружили. Витман-Логинов гостеприимно напоил гостя и показал свою коллекцию монет. Нумизматикой баловался Витман-Логинов. А Столяров взял из коллекции какой-то редкий рубль (чуть ли не "константиновский", то есть не "константиновский", но весьма раритетный и жутко дорогой, по понятиям знающих нумизматов). И положил Столяров тот рубль в карман. Как бы и не склепто-манил, а, будучи подшофе, забрал на время - дескать, поношу и верну. И ушел восвояси. И добрался до дому - на такси. Потом встречаются они периодически (в Доме писателя, на семинарах, на секции, в кабаке), и Витман-Логинов всем своим стеснительным видом напоминает... А Столяров и не помнит ничего. Но чувствует флюиды. Наконец что-то такое у него в мозгу всплывает. И он по-купечески щедро возглашает: - Я тебе рубль, что ли, должен?! Кажется... Да на, получи трешку! И забудем! Можешь кофе на сдачу взять - себе... и мне! Витман-Логинов обескуражился. Но кофе взял. И себе, и... ему. Еще потом Столярову втолковали, в чем прикол. И он тот "константиновский" (?) рубль хозяину вернул. Хорошо, хоть в такси тем рублем не расплатился...

НА СЕКРЕТАРИАТЕ рассматриваются прошения писателей на творческие командировки. - Демиденко просится в Бирму, - докладывает секретарь по оргработе Воля. - Обойдется! - говорит Чепуров. - Он опять нахулиганил, а мы его - в Бирму! Обойдется! Отказать. - Да пусть едет! - машет рукой Воля. - Что там в Бирме?! Только инфекция и инфляция! Ему же хуже будет! Ладно. Тогда пусть едет.

ДЯДЯ МИША Демиденко очередной раз вернулся из Китая. - А какая там кухня! О, там такая кухня! - А какая? - Китайская кухня! Подали яйцо. Отколупываю - а на меня оттуда глаз смотрит! И плачет!..

ДЯДЯ МИША Демиденко каких только блюд не пробовал, будучи в Юго-Восточной Азии... м-м... по службе. Но, когда ему неуточненные брамины подали жареную крысу, тут организм взыграл и сказал "нет". Но причину организменного "нет" пришлось лихорадочно придумывать тут же (служба-с...). И дядя Миша сказал неуточненным браминам: - Нет! Не могу? - Почему? - насторожились неуточненные брамины. - Вера не позволяет... И неуточненные брамины отступились, уважили. Вера святое. Что ж за вера у тебя, дядя Миша?

НОВОСИБИРСКИЙ прозаик Геннадий Прашкевич - большой любитель путешествовать По экзотическим странам в том числе И вот попадает он впервые в Лаос (или в Бирму?), а там уже дядя Миша Демиденко на правах старожила. И спрашивает Прашкевич старожила что бы такое здесь съесть-попробовать, чтоб на всю жизнь запомнить? И дядя Миша безапелляционно заявляет. - Плод дуриана! Ты что, Гена, никогда не пробовал дуриана?! Считай, не был в Юго-Западной Азии! Это - м-мечта! И покупают они зеленый такой плод дуриана и располагаются на лужайке в парке в античных позах, типа полулежа. А вокруг местный народ бродит, искоса поглядывает со священным ужасом на белых сагибов. Вернее, на белого сагиба Прашкевича. Потому что дядя Миша вдруг куда-то тишком-молчком слинял - дескать, ты пока вскрывай дуриана-то, а я за водичкой сбегаю, жажда, жара, то-се. И вскрывает Прашкевич плод дуриана при всем раскосом местном народе... и сам смотрит раскосо (окосев!) и бежит-бежит-бежит. Ибо, по местным законам, категорически запрещено, оказывается, вскрывать плод дуриана в общественных местах. Но не потому бежит-бежит-бежит Прашкевич, что законопослушен, а ненароком закон нарушил. Потому бежит Прашкевич, что закон не самодурский, а исключительно функциональный, охраняющий граждан, блюдущих этот закон. Ибо... Дуриан всем хорош, райское наслаждение, деликатес из деликатесов. Но кушать его можно, лишь болея хроническим насморком. В общем, воняет тот дуриан, как дюжина засранцев, принявших "мотилиум", одновременно. ...А дядя Миша потом объявился - уже в гостинице к Прашкевичу постучался. Агнец божий, а не дядя Миша. "Понравилось?" - спрашивает. Прашкевича, к слову, долго-долго не пускали в ту гостиницу - подите, мол, отсюда и сначала отмойтесь от аромата, сильно благовоняет от вас, белый сагиб. А чего? На всю жизнь, во всяком случае, Прашкевич запомнил...

ДЯДЯ МИША Демиденко бывает нищ и бывает богат. Когда он нищ, то стреляет сигаретки и не прочь выпить на халяву. Что компенсируется с лихвой, когда он богат. Тогда он сразу выворачивает карманы и поит-кормит всю литературную шатию-братию. Особенно если кто-нибудь из шатии-братии похвалит его и вообще выразит большое уважение. Так, в ЦДЛ (он сам уже и вывел градацию), если знают, что он пуст, встречают небрежным: "А, Мишка, ну, привет!" Если знают, что у него - ну, сотня, тогда: "О-о! Михал Ваныч!" Если же еще больше, то: "Всем встать! - командует изголодавшийся собрат по перу. - Писатель Демиденко!!!" И вот дядя Миша получил аж четыреста тогдашних рублей гонорару и пришел в ЦДЛ отобедать. Знает, что все знают, какие у него деньжищи. Хрен вам, думает, не купите на фу-фу! Не поддамся! Игнорируя шатию-братию, заказывает бадью окрошки, две порции мяса, коньяку бутылку. И поглощается процессом поглощения. - О-о! Михал Ваныч! Хрен вам, думает. - Всем встать! Писатель Демиденко!!! Хрен вам, думает. И тут чувствует, за плечо его теребят. Оборачивается. И видит - стоит перед ним литератор Марк Соболь. И плачет! - Что с тобой, Марик?! Что?! А тот: - Миша... Я давно хотел тебе сказать... Бунин и ты! И дядя Миша сорвался, расшвырял в народ всё. Всё, что было при себе. Было четыреста...

ДЯДЯ МИША Демиденко в пору нищенствования снимал квартиру на Зверинской, рядом с зоопарком. В квартире - три коробки от телевизоров. Вот и вся мебель. На двух коробках спал, на третьей работал. Лето. На улицу выходил чуть ли не в нижнем белье. Проникал в зоопарк в период кормления животных. Подходил к служителю, который закидывал мясо в клетку со львами. Почесывая свою ржавую грудь, укорял: - Африканского зверя кормишь, а тут русский человек с голоду погибает! И ему, устыдившись, отпиливали кусок. А потом... перестали. Дядя Миша тогда пронаблюдал, что летом львы какие-то квелые. И сам подбирался к клетке и заговаривал им зубы: -Лежишь, скотина?! Мяса не жрешь?! Заелся?! - А сам кусок зацепит и тащит к себе, и тащит. Потом делился впечатлениями: - Львы, они индифферентные были. А вот когда я у макаки яблоко отнял, она такой крик подняла!

СТАРЫЙ ПРОВОКАТОР дядя Миша Демиденко после судьбоносного подсчета голосов на выборах главы прозаиков Санкт-Петербурга пристал к победившему Измайлову: "Хочу сто грамм! Именно из твоих рук!" Судьба... Только ста граммов не оказалось в шалмане - только пиво. Ну, по бутылочке. По две. По три. По четыре. По пять... И едет себе Измайлов домой на метро. И понимает, что домой проблематично! До следующей станции (до "Горьковской") доехать бы! И доезжает. И - к эскалатору. А - час пик. Не взбежать - плотность населения изрядная. Терпи, грусть, терпи!.. Корчится, сотрясается в судорогах скрежещет зубами. Соседствующая на ступеньке эскалатора дамочка очевидно принимает странного субъекта за сексуального маньяка. Маньяк дотерпливает до верха и с места в карьер неистовым галопом мчится к стародавним общественным сортирам в садике на "Горьковской". И в спину ему - бдительное "Стоять!!!" от дежурящих у метро блюстителей порядка (по городу режим "фас!", Чечня, гексоген, террор и все такое). Щассс!!! Успел! Не догнали! ...но подоспели: - Руки в гору!!! - Щассс!!! Петергофские фонтаны отдыхают в сторонке. - Счастливчик, - говорят, - что мы тебя не догнали, не задержали! - И ваше счастье, и ваше! - уверяет счастливчик от души, от облегченной. Поладили...

НА ОЧЕРЕДНОМ Конвенте фантастов (Сидоркон) в Разливе (говорящее название!) вдруг случается вечер полностью халявного пива. Пей, не хочу! Главное, кружку свою не выпускай, а то - перехватят, обслюнявят. Измайлов идет в сортир с полной кружкой в отставленной руке. Нервно теребит заевшую "молнию" над сантехникой. Потом оглядывает себя с ног до головы и философски восклицает: - А на кой мне это промежуточное звено?.. ...И медленно выливает пиво из кружки в унитаз. И таким образом удовлетворенный-облегчившийся возвращается к коллегам - продолжать застолье.

ПРОЗАИК-ФАНТАСТ, баламут и одессит Лёва Вершинин с некоторых пор ударился в политику, вспретенднул аж на должность мэра Одессы, преобразовался из Лёвы в Льва Рэмовича. Но баламутом остался. И после какой-то загранкомандировки, откуда привез полный бедуинский доспех, решил поразвлечься. Облачился в тот доспех и поздним вечером затаился в кустистом скверике. Вот-де как смешно - идет по тропинке прохожий, а из чащобы на него выпрыгивает нечто в белом, рукавами размахивает, улюлюкает! Привидение страшное, но симпатишное... Идет первый прохожий. Вдруг перед ним шумное привидение! Прошел первый прохожий сквозь, глазом не моргнув. Пьян был, "на автомате" ничего и не профиксировал. Идет второй прохожий. Вдруг перед ним шумное привидение. С криком "А-а-а!!!" второй прохожий бежит-бежит-бежит. Трезв был, но суеверен, вероятно. Идет третий прохожий. Пуще прежнего шумит привидение, пляску святого Витта закатывает, воет нечеловечески... А третий прохожий пальцами щелкает (удача какая!) и говорит просительно: - Лев Рэмович! А когда нам в доме горячую воду дадут?.. Да-а, Лёва, не быть тебе политиком...

1986 ГОД. Сподобился референт! Приняли в "Советском писателе" его повесть "Граждане квартиросъемщики"! Но при категорическом условии замены названия. Мол, квартиросъемщики - это нечто коммунальное, а ВСЕМ ИЗВЕСТНО, что таковых (коммуналок) давно нет. Ладно. Предложил менее "крамольное" - "Спокойной ночи". Ну! Совсем другое дело!.. Так и прошло... Впоследствии выяснилось, что аналогичное название - у повести тогдашне-крамольного Андрея Донатовича Синявского (Абрама Терца). От судьбы не уйдешь!

СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ прозаик Александр Мясников. Был он в Италии с группой товарищей КУЛЬТУРНОГО толка. Среди товарищей - аж целый зам министра культуры. Нашей культуры, расейской. Группу возят на экскурсию: - Посмотрите налево, посмотрите направо. Это - часовня святого Антония. Это - усыпальница преподобного Иннокентия. А это - обратите внимание на уникальную архитектору, восемнадцатый век! - дворец князя Кавальканти!. И наш зам. министра культуры понимающе кивает и спрашивает: - А сейчас там что? Гид непонимающе отвечает: - А сейчас он там живет, князь Кавальканти... Или я не понял вашего вопроса, скузо? - Нет-нет, спасибо, исчерпывающе. Этим итальянцам умом Россию не понять! У советских собственная гордость!

СВИДЕТЕЛЬСТВУЕТ прозаик Александр Мясников. Был он после Италии на Крите. Все с той же группой товарищей, среди которых все тот же зам. министра культуры. Нашей культуры, расейской. Седая старина. Величественные руины - откопанные, расчищенные, сохраненные в неприкосновенности. - Обратите внимание! - говорит гид. - Это Кносский дворец. Тот самый, где, согласно мифу, обитал Минотавр. И наш зам. министра понимающе кивает и спрашивает: - А когда вы его будете восстанавливать? - То есть, скузо? - Ну, надо же его восстанавливать! Московский синдром храма Христа-Спасителя... - Вы полагаете? - с вежливой осторожностью переспрашивает гид. - А как же! - с законным чувством превосходства над отсталыми аборигенами, не ценящими наследия предков.

В ПИТЕР из-за кордона приехала старенькая Шереметева, прямая или косвенная родственница того самого Шереметева, который построил особняк на Шпалерной, 18, ныне Дом писателя. И ее туда, в особняк, спроваживают экскурсия... Старушка шаркает по коридорам, по лестницам, по гостиным ахает-охает, слезу пускает: "Как всё сохранилось! Как тогда! Ой, как всё сохранилось!" Потом спрашивает: - А сейчас здесь кто? - Писатели, графиня, писатели. - Ну слава Богу, что не большевики!

ПЕТЕРБУРГСКОМУ телевидению очень понравился лауреат Вячеслав Рыбаков. Оно решило снять с ним отдельный сюжет. Потом оно решило, что диалог выигрышней монолога, и предложило Рыбакову избрать собеседника (понятно, избрал он Измайлова). Потом оно решило, что для большего интереса диалог должен происходить на Волковском кладбище, на Литераторских мостках. Потом оно решило, что для еще большего интереса к диалогу двух единомышленников должно присоседить антипода. И в качестве такового, антипода, - Эдичка Лимонов. Нахмурились Рыбаков с Измайловым внутренне, потому что ни за пристойного писателя, ни за пристойного человека Эдичку не держат. Но внешне вида не подают. Тем более, что менять-отказываться как бы поздно - процесс пошел. Ладно, думают, где наша не пропадала! Заодно хоть накостыляем Эдичке интеллектуально - у великих могил. А процесс пошел таким образом, что сначала телевизионщики (две дамы) на "газели" подхватили по пути Рыбакова с Измайловым и потом поехали за Эдичкой. Тот где-то в центре лекцию вещал своим тинэйджерам о методах революцьонной борьбы. Приехали в центр, заглушили мотор, ждем Лимонова. Он задерживается. Ждем Задерживается. Ждем. Задерживается. Наконец объявляется вместе с каким-то щупло-манерным существом. Поясняет, что это телохранитель. И влезает в "газель". А она не заводится. Нет, не заводится. Не заводится. - Подтолкнуть надо... - нерешительно говорят две дамы. Рыбаков с Измайловым каменно сидят на заднем сидении. Демократичный Эдичка лихо заявляет: - И подтолкнем! Рыбаков с Измайловым каменно сидят на заднем сидении. Демократичный Эдичка вместе с щупло-манерным существом вылезают и толкают. Рыбаков с Измайловым каменно сидят на заднем сидении. - Вот, Славочка, - говорит Измайлов, - дожили-дослужились. Сидим в машине, а нас Лимонов толкает... - ...На кладбище! - уточняет педантичный Рыбаков. Завелось. Поехали. А на Литераторских мостках два единомышленника таки накостыляли антиподу! Интеллектуально...

- МЕНЯ ЧИТАТЬ - как семечки грызть. Утомительно, однако не оторваться...

КРИТИКА Евгения Павловича Брандиса все очень уважали. А у Стругацкого случился юбилей. Драбанты решили поздравить его на дому. Он через "связного", Вячеслава Рыбакова, поставил условие: не больше получаса и не больше четырех человек. Он об этом знает, драбанты об этом знают, но дипломатически играют в непосредственность. Он: "О, какие люди пришли!" Они: "Да вот, проходили мимо и решили..." Ровно через полчаса драбанты смотрят на часы, переглядываются, мнутся: - Ну, пора! - Да что вы! - гостеприимно лицемерит Стругацкий. - Да посидите еще! - Нет, - говорят, - Борис Натанович! Извините, но вы разрешили только четверым можно придти, а Евгений Павлович тоже не мог не поздравить, но он пятый. И он сказал: "Вы идите, а я вас в подъезде подожду, покурю пока. Только не задерживайтесь, а то холодно". Стругацкий на минуточку остолбенел. Представил, вероятно, субтильного-старенького Брандиса - на апрельской холодрыге, в подъезде, с обмусоленной сигареткой. Драбанты хором бросились пояснять, мол, шутка! - Драбанты вы, и шутки у вас драбантские!

СКОНЧАЛСЯ всеми уважаемый критик Брандис. Лежит в Белом зале Дома писателей. В скорбном почетном карауле - Славочка Рыбаков и Славочка Витман-Логинов, Андрей Измайлов и Андрей Столяров. Столяров - сквозь зубы, шепотом: - Евгению Павловичу должно теперь очень крупно повезти. Между двумя Славами и между двумя Андреями лежит...

ПРИШЕЛ как-то Измайлов к Стругацкому и подарил давнему чаелюбу Борису Натановичу два специальных сосуда для употребления чая, специально вывезенных из Баку. Стругацкий руками всплеснул и воскликнул: "Андрей Нариманыч! Вы меня обогащаете!" Пришел Измайлов от Стругацкого домой и сразу все записал. Потом перечитал и решил последовать совету Стругацкого: "Андрюша, будьте кратки!" И верно! Сестра таланта все-таки... Взяли вычеркнул все лишнее, всяческие ненужные подробности. Вот и получилось: "Пришел как-то Измайлов к Стругацкому. Стругацкий руками всплеснул и воскликнул: "Андрей Нариманыч! Вы меня обогащаете!""

ПРИЕХАЛ как-то Измайлов в Москву с собственными детьми. Эх, думает! Так бы повидал издателя Виталика Бабенку, а теперь придется в Кремль идти, детей просвещать. Приходит Измайлов с детьми в Кремль. И первого, кого он там видит... нет, никто не угадает!.. - Бабенку! Засмущался Измайлов, будто не в Кремле его застукали, а... ну, не знаю... и говорит извиняющимся тоном, мол, вот с детьми я тут. Засмущался и Бабенко, будто не в Кремле его застукали, а... опять же не знаю... и говорит извиняющимся тоном, мол, вот иностранца выгуливаю, достопримечательности показываю. И локтем иностранца толкает, чтобы тот что-нибудь иностранное пролопотал. Тот пролопотал. Действительно иностранец! Да и дети Измайлова - действительно дети Измайлова. Но распрощались как-то торопливо и суетливо. Но каждый в душе предвкусил, как завтра в газетах вдруг появится сообщение: "Вчера в Кремле состоялась встреча Бабенко с Измайловым!" Но ни черта не появилось! Вот только теперь (см. выше) тайное стало явным.

ПРИШЕЛ как-то Измайлов к Стругацкому и говорит: - Был я тут, Борис Натаныч, в Москве и, чтобы вы думали, встретился там в Кремле с Бабенкой! - Зря вы так! - перебил Стругацкий. - Виталик хороший человек и писатель тоже!

ПРИШЕЛ как-то Измайлов к Стругацкому, а тот и говорит: - Вы только не ссорьтесь, ребятушки! - А я и не ссорюсь ни с кем. - сказал Измайлов. - Даже когда в гости приходят, никого в шею не гоню. - Например? - уточняет педантичный Стругацкий. - Например, были у меня у меня тут Рыбаков и Столяров. - И Столяров? - недоверчиво уточняет Стругацкий. - Оба! - подтверждает Измайлов. - Правда, сначала намеревался только Рыбаков и не в гости, а по делу - рукопись забрать, на минуточку. А я Славочку предупредил, что буду в запланированном забытьи (после некоей презентации). Он и пришел. И Столяров с ним. Глядят - Измайлов в забытьи. Ну, они сели на кухне, выпили то, что принесли с собой, еще по сусекам поскребли. Песни попели любимые - "Взвейтесь кострами!" и "Ой, да не вечер". Надоели моей жене до чертиков и ушли часа через три. Так что были, были они в гостях. Оба. Если жене верить. - Если еще придут, - сказал педагогичный Стругацкий, - гоните их в шею!

ПРИШЕЛ как-то Измайлов к Стругацкому. Тот и спрашивает: - Напомните, пожалуйста! Вы ведь мне дарили свою книгу "Покровитель"? - А как же! - честно признается Измайлов. - Не верите?! - Верю, - мнется Стругацкий, - и даже помню что-то такое. Но... нигде не могу ее найти. Наверно, кто-то у меня ее "зачитал". - Я вам еще одну такую же подарю! - щедро посулил Измайлов. На обратном пути все приосанивался Измаилов, приосанивался. Из личной библиотеки Стругацкого "зачитывают" книгу Измайлова! Эка! Потом уже дома оглядел стеллаж, смирил гордыню. Из личной библиотеки Измайлова за годы и годы неизвестными был "зачитан" с десяток томов братьев Стругацких. А насчет книг Измайлова - вроде, все на месте. И это правильно...

НАСОБАЧИЛСЯ Измайлов расписываться, как Стругацкий. Из уважения к мэтру. Так ловко насобачился, что сам Стругацкий посмотрел, сравнил и говорит: "Да-а, похоже! Не отличить!" А тут, в связи с Перестройкой и новыми веяниями наградили группу ленинградских писателей государственными блямбами - орденами и медалями. Стругацкому досталась медаль "За трудовое отличие". Но, чтоб ее получить, надо предварительно придти в секретариат и где-то там в наградных документах предварительно расписаться. А медаль - потом, в торжественной обстановке. Домосед Стругацкий звонит в реферятник Измайлову и говорит: - Андрюша, у меня к вам просьба. Не могли бы вы... чтоб мне не тащиться. А то! И заходит Измайлов в соседнюю комбату, где сидит новенькая дамочка с кипой этих самых наградных бумажек, и бодро восклицает: - Н-ну?! Где тут Стругацкий должен расписаться?! И расписывается. И уходит обратно в реферятник. И через стенку слышит восторженное-дамочкиное: - Ой, девочки! Представляете, сейчас приходил целый Стругацкий! Он та-акои молодой!

ФАНТАСТ Вячеслав Рыбаков получил Государственную премию за сценарий фильма "Письма мертвого человека". Приехал из Москвы с триумфом и блямбой на лацкане. А сколько денег-то дали?! - Триста двадцать рублей! - гордо сказал лауреат. - Это что же за государство такое, у которого такая государственная премия?! - приужахнулся московский прозаик Борис Руденко, бывший тут же в Питере.

ПРИЕХАЛ Измайлов летом в гости к московскому прозаику Борису Руденко. Прогуливаются они оба-два по столице. И тут - проливной и долгий дождь. А они оба-два без зонтиков. Укрылись под каким-то козырьком, пережидают и уже куда-то опаздывают. Измайлов неявно упрекает: - Стоило мне из вечно дождливого Питера в Москву ехать, чтоб и здесь мокнуть! Руденко неявно испытывает неловкость за родную Первопрестольную. А Измайлов, интеллигентно пытаясь загладить упрек, примиряюще говорит: - М-да... Зато для грибов, наверное, хорошо. "Грибной" дождик... - М-да... - задумчиво отвечает Руденко. - Ас другой стороны, на хрена мне на голове грибы?!

ПРИШЕЛ как-то Рыбаков к Стругацкому. А Стругацкий сидит и с редкостной импортной электроникой балуется. - Вот, - говорит, - Славочка, какой полезный прибор у меня появился! Составляю программу, чтобы в слове было, например, не более семи букв, чтобы не повторялось более двух согласных подряд, включаю - и внутри начинается стохастический процесс. А на выходе каждые три секунды высвечивается абсолютно инопланетное имя методом случайного выбора букв! Рыбаков дыхание затаил и ждет - время пошло! И действительно! Через три секунды высветилось первое абсолютно инопланетное имя: МУДАКЕЗ. Латинскими буквами, разумеется. Переглянулись Стругацкий с Рыбаковым и не стали дальше смотреть. Бедная фантазия у редкостной импортной электроники!..

ПОЭТ Олег Левитан написал сюжетный стих про то, как он видел летающую тарелку. То есть не он сам, а как бы лирический герой. Прототип лирического герой на самом деле видел летающую тарелку и рассказал Олегу Левитану. А тот написал сюжетный стих - от первого лица. Но дозволил референту распространять байку прозаически - в массах. Вот что рассказал прототип Олегу Левитану: - Мы с корешами на охоту поехали. Ну, добрались до избушки, стали распаковываться. А я вышел на воздух покурить пока. Стою на крылечке, курю. Болото кругом - до горизонта, и - никого. И тут смотрю - в небе звездочка загорелась. И увеличивается, увеличивается! Ё-моё! Уже не звездочка! Она! Тарелка! И опускается, опускается - ниже и ниже, прямо на болото! Ё-моё! Уже все видно. Железная, блестящая! Заклепки, сигнальные фонари по ободу! И уже вот-вот садится! Вот-вот! На болото! В двух шагах!.. О, как... - Ну?! Дальше, дальше?! - А не знаю, что дальше. Я в избушку пошел. Налили, позвали...

ШЛИ КАК-ТО семинаристы Стругацкого очень поздним вечером от Дома Каралиса после заседания. Запнулись у станции метро "Василеостровская" - мол, еще по пиву? И стоят, посасывают пивко, говорят интеллигентно про судьбы отечественной литературы. Тут, откуда ни возьмись, как по команде "Плюс!" из киношного "ТАСС уполномочен заявить", обрушиваются блюстители порядка в полной омоновской экипировке, окружают: - Пр-ройдемте! - Позвольте, - качает права Измайлов, будучи относительно прямоходящим, а в чем, собственно?.. - Вы оскорбляете своим видом человеческое достоинство. Статья такая-то, пункт такой-то, подпункт такой-то. - Ай, бросьте, парни! - миротворствует Измайлов. - Бандитов ловили бы, что ли! Нас-то зачем? - А вы-то можете идти, - тушуются блюстители, почуяв юридическую подкованность оппонента. - Мы их (то бишь всех) забираем, а вы можете идти, вы трезвый. - Эт-то я-а-а трезвый?!! - оскорбился Измайлов. - А ну пройдем! Куда тут у вас, где?! В смысле, пройти. А н-ну пошли! Пошли-пошли! Ну, пошли... Потом всех отпустили, обязав завтра принести и подарить по своей книжке с автографом. Назавтра обязательный Измайлов обзванивает семнаристов: - С вас по книжке! С автографом. - Почему это?! - Потому что! Ментам. Помните? - Нич-чего, - отвечают, - не помним! Ни бум-бум. А что было-то? На нет и суда нет. Так и остались блюстители без книжек с автографами...

ШЛИ КАК-ТО семинаристы Стругацкого очень поздним вечером от Дома Каралиса после заседания. Задержались у ларька попить пивка, чтобы подольше не расставаться. Проговорили часа полтора о фантастике и о жизни. Кому-то приспичило по нужде - он свернул в ближайшую подворотню. За ним, естественно, потянулись остальные. А там длинный туннель, облицованный мелкой коричневой плиткой, ведет в укромный двор. Оправившись, возвращаются на проспект. Кроме одного из них, который застыл посреди туннеля и недоумевает: - Что за станция метро? Никак не узнать!

ШЛИ КАК-ТО Измайлов с Рыбаковым очень поздним вечером от Дома Каралиса к себе домой, в кондиции были соответствующей. До того соответствующей, что Рыбаков на полпути к метро вдруг остановился и сказал: - Не могу! Давай такси поймаем. - У меня ни рубля... - открестился Измайлов. - А у меня сегодня есть! - успокоил Рыбаков. Тогда Измайлов, вглядевшись в Рыбакова с чувством искренней и давней любве, сказал: - Славочка!.. А вдруг тебя в метро пустят?!.. А деньги пропьем! - Пошли! - сказал Рыбаков. Удивительно, однако в метро пропустили.

НАУТРО писатель Коля Романецкий деликатно обзванивает вчерашних героев party в Доме Каралиса: живы? дома? нет? И попадает на жену одного из героев! Которая уличает: - Так и ты с ними вчера нарезался?! - Нет! - открещивается Романецкий. - Я был за рулем! - Ах, ты их еще и развозил?! - по-женски логично обвиняет жена героя. - Нет! - пуще прежнего открестился Романецкий. - Их развезло без меня!!!

ПРОЗАИК Шадрунов очередной раз пришел в Дом искать писателя Коняева. - Сегодня его не было, но вчера, да, был! - говорят Шадрунову. - Как - вчера?! - не верит Шадрунов. Он мне сказал, что в больницу лег! и поспешал к телефону дозваниваться... Возвращается и сообщает: Правильно! Дома он, Коняев, но прячется. Я, говорит, специально тебе, Шадрунов, так сказал, чтоб ты случайно в гости не пришел. И про жену сказал, что она в командировку уехала. А то меня все равно дома не было, а ты бы пришел, а она у меня дура, она тебя могла мясом накормить...

ИНТЕРНАЦИОНАЛИЗМ интернационализмом, но!.. В клубе Молодого Литератора Ленинградской писательской организации России два литконсультанта - Герман Гоппе и Эрик Шмидтке...

ГРУППКА подлинных патриотов бьется за издание собственного журнала. Название они уже придумали: "Перун". Говорят, что будут там печатать только молодых. Обменялись мнениями на сей счет. Решили, что нечего "патриотам" зажимать ветеранов, пусть уж издают два журнала - и для молодых, и для стариков. "МОЛОДОЙ ПЕРУН" и... "СТАРЫЙ ПЕРУН".

В КРАСНОЯРСКЕ - Пушкинские дни. Почему-то на помосте два дня без просыпу резвится парочка чернорубашечников из "памятников". Вещает, что русского поэта затравили масоны во главе со всяческими дубельтами-бенкендорфами. Он, Альсан-Сергеич, сопротивлялся, как мог, но... закатилось солнце русской поэзии! Бабушка-старушка протолкалась и - сетующе-недоуменно: - Сыночки! Что ж вы все о политике и о политике? Пушкин ведь еще и стихи писал... Вы бы почитали нам что-нибудь из поэта... - Между прочим, бабаня, - наставительно ответствовал один из "памятников", - сам Пушкин и писал: "Поэтом можешь ты не быть, но гражданином быть обязан!" - Сыночки! - искренне растерялась старушка. - Ведь это же не Пушкин, а Некрасов! "Памятник" не дрогнул и, сохраняя наставительность, подбавил обвинительности: - А вот нас, исконно русских, в школе такие, как вы, литературе учили. С таким же носом! Специально так учили, чтобы мы родную культуру забыли и Пушкина от Некрасова не могли отличить!

ВПРОЧЕМ, помнят в народе Пушкина, помнят! И ежеюбилейно печатно поминают в хвост и в гриву. Вот, подлинно (НЕ ХАРМС!): "ПУШКИН И ФИЗКУЛЬТУРА. Купание для Пушкина было средством закаливания. В этом он подражал своему кумиру, знаменитому полководцу А. В. Суворову. А вот что вспоминал дворовый Петр: "...плавать плавал, да не любил долго в воде оставаться. Бросится, уйдет во глубь и - назад. Он и зимою тоже купался в бане, завсегда ему была вода в ванне приготовлена. Утром встанет, пойдет в баню, прошибет кулаком лед в ванне, сядет, скатится, да и назад..." Уверенным, умелым пловцом, охотно передающим свои знания другим, проявил себя Пушкин при встрече с С. М. Сухотиным в 1835 году. Последний рассказывает: "Мы с братом ходили каждый день купаться в большую купальню, устроенную на Неве, против Летнего сада. Один раз, барахтаясь в воде и кой-как еще тогда плавая, я не заметил, как ко мне подплыл какой-то кудрявый человек и звонким голосом сказал: "Позвольте мне вам показать, как надо плавать. Вы не так размахиваете руками, надо по-лягушечному". И тут кудрявый человек стал нам показывать настоящую манеру, но, вдруг от нас отплыв, сказал вошедшему в купальню господину: "А, здравствуй, Вяземский!" Мы с братом будто обомлели и в одно слово сказали: "Это должен быть Пушкин!"" Пушкин искренне завидовал английскому поэту Байрону, переплывшему 3 мая 1810 года Геллеспонт (так в древности именовали Дарданеллы) и как бы повторившему проплыв легендарного Леандра на свидание к Любимой Геро. А сам этот проплыв являлся едва ли не первым марафонским проплывом в Европе... А. С. Пушкин одним из первых в России овладел искусством бокса. Он умел не только сам отлично боксировать, ной охотно учил других. Вот что писал в своих воспоминаниях князь Вяземский: "В 1827 году Пушкин учил меня боксировать по-английски, и я так пристрастился к этому упражнению, что на балах вызывал желающих и не желающих боксировать, последних вызывал даже действием во время танцев. Всеобщее негодование не могло поколебать во мне сознания поэтического геройства, из рук в руки переданного мне поэтом-героем Пушкиным". Влечение Пушкина к физическим упражнениям хорошо охарактеризовал П. В. Анненков: "Через два месяца по приезде в Петербург утомление и какая-то нравственная усталость нападают на Пушкина. Он начинает томиться жаждою физической деятельности". Друг поэта князь П. А. Вяземский с печалью писал после смерти Пушкина: "Сложения был он крепкого и живучего. По всей вероятности, он мог бы прожить еще столько же, если бы не более, сколько прожил". Вот та мало известная сторона облика Пушкина, в которой мы видим проявление высокой жизнедеятельности, черпаемой поэтом в физических упражнениях, позволявшей ему, несмотря на все невзгоды жизни, быть в большой дружбе с Музой". Да уж! Александр Сергеевич, простите нас за наше всё...

ПРОЗАИК Василий Белов выступал в Останкино зимой 1988 года. Его спросили, как он пишет? По принципу "ни дня без строчки"? Или по вдохновению? Он ответил буквально следующее: - Я пишу не ради денег. Я пишу только по нужде... - И добавил: - По большой нужде!..

ПРОЗАИК Коняев заматерел. Отрастил бороду-лопату, отстроил себе тяжелую шубу с бобровым воротником. И приглашен прозаик Коняев на дискуссию о судьбах современной литературы. Выгодно отличается от вечных распустяев Измайлова и Рекшана, которым лишь бы пошутить-поиронизировать. От депутата-писателя Сергея Андреева, избравшего амплуа "душа нараспашку", - тоже выгодно отличается прозаик Коняев. И от молодого Дмитрия Кузнецова, впервые попавшего в одну компанию с э-э... мэтрами, - тоже... тоже выгодно. Говорит прозаик Коняев, значительно покашливая, со Станиславскими паузами, задушевно - про бесовщину. Она, бесовщина, дескать, выражается в том, что несознательные массы читают зарубежные детективы и прочую порнографию, вместо подлинно духовной литературы, истинно христианской. По окончании дискуссии прозаик Коняев облачается в свою тяжелую шубу, выискивая рукава. И тут из кармана этой самой шубу вываливается и плюхается на пол книжка популярного зарубежного мастера детектива Джона Кризи. Вот что на самом деле читает прозаик Коняев! Злорадное уличающее ржание собратьев по перу. Надо отдать должное Коняеву - он тоже заржал. Слава богу (или Богу? в транскрипции Коняева...), что не "Кама-сутра" или там "Эммануель" какая-нибудь!..

ЛАУРЕАТ Вячеслав Рыбаков подхватил воспаление легких. Уложился в больницу. Долго там пробыл и от нечего делать отрастил бороду - впервые в жизни. Расчесывал ее, холил-лелеял. Получилась она ржавенькая, реденькая, кустиками. Но Рыбаков решил, что это все равно придает ему недостающую солидность и значительность. Выздоровел он, идет из больницы степенно. А навстречу два жутких бомжа, еле передвигающихся. То есть один - вообще никакой, на руках собрата виснет, а второй - еще более-менее, хотя... Поравнявшись с бородатым лауреатом, парочка на мгновение замирает, всматривается... И тот, который более-менее, наставительно говорит тому, который вообще никакой: - Вот будешь и дальше так пить - у тебя такая же вырастет! Переждал Рыбаков, пока бомжи с глаз скроются, развернулся на каблуках и назад в больницу, к умывальнику, к зеркалу. Бритвой выскреб лицо до синевы. Ну ее, солидность-значительность!

- СЛУШАЙТЕ, а как правильно? Сионистские близнецы? Или сиамские мудрецы? Никак не могу запомнить!

БЫВШИЙ пресс-секретарь Конторы, а ныне писатель и переводчик со старославянского Евгений Лукин (не путать с волгоградским прозаиком-фантастом Евгением Лукиным!) перевел "Задонщину". Дарил книжку ("Задонщину") с трогательным автографом: "Уважаемому такому-то - от автора"... Не путать автора с Софронием Рязанцем, ПРЕДПОЛАГАЕМЫМ автором старославянской "Задонщины"!

ВОЛГОГРАДСКИЙ прозаик-фантаст Евгений Лукин, будучи в дурном состоянии духа, меряет шагами некий высокопоставленный писательский коридор, в котором случился ремонт и стоят заляпанные краской строительные кОзлы, туда-сюда, туда-сюда. И каждый раз, проходя мимо них (туда-сюда, туда-сюда), сладострастно шипит им: "Коз-з-злы! Коз-з-злы!" Впрочем, и не им, быть может...

ВОЛГОГРАДСКИЙ прозаик-фантаст Евгений Лукин идет себе по улице вместе с женой и соавтором Любой Лукиной. И видят они на мостовой белесую густую лужу. Явно какой-то неудачник банку со сметаной выронил. - Инопланетянина кончили! - комментирует прозаик. - Инопланетянин кончил! - поправляет соавтор. Фантасты, блин.

ВОЛГОГРАДСКИЙ Евгений Лукин после скорбнопамятных взрывов жилых домов в Столице подарил от щедрот московскому прозаику, номинальному армянину Эдику Геворкяну имя виртуального каталикоса: Каталикос Гексоген Второй...

ВОЛГОГРАДСКИЙ Евгений Лукин при большом скоплении поклонников дает концерт собственной песни (что делает не хуже, чем пишет). Одна из песен (шуточная, шуточная, шуточная!) с рефреном: "Берегись армян! Кооператив!" - Надеюсь, я не задел ничьих патетических чувств? -застенчиво спрашивает у зала волгоградский Евгений Лунин. - Абсолютно нет! - подает голос из зала толерантный московский прозаик, номинальный армянин Геворкян.. - Я только не понимаю, Женя, почему ты поешь эту песню с азербайджанским акцентом! - А с каким еще акцентом, если не азербайджанским, петь фразу "Берегись армян"? - подает голос из зала задумчивый питерский прозаик, номинальный азербайджанец Измайлов.

НОМИНАЛЬНЫЙ Геворкян и номинальный Измайлов настолько интернациональны и дружны, что позволяют друг другу рискованные шуточки по известному поводу. На очередном сборище писателей-фантастов они живут в соседних номерах. Ранним утром волгоградский Евгений Лукин, несколько заплутав по коридорам, сильно колотится в номер и зовет: - Геворкян! - Сам ты Геворкян!!! - трубно отзывается сквозь дверь возмущенный Измайлов. А чуть позднее, уже в баре, волгоградский Лукин виновато произносит веселящейся аудитории: - Опять эти два армянина чего-то не поделили... После чего ловит в спину пристальный двойной взгляд Геворкяна с Измайловым, которые тут за столиком и сидят. Оборачивается, разводит руками, еще виноватей произносит: - Ну, два азербайджанца... Ну, я не знаю...

В ТОГДА ЕЩЕ советских Дубултах - всесоюзный семинар фантастов и приключенцев. От Питера, как водится, Измайлов, Рыбаков, Столяров. На правах старожилов-дембелей игнорируют семинары, манкируют, в общем. Ну что, мол, там могут сказать новенького, чего мы не знаем?! Лучше посидим в номере, выпьем кофию (кофию, кофию, кофию!), интеллигентно пообсуждаем друг с другом судьбы русской литературы. Так и делают. Причем, по негласной договоренности, действительно интеллигентно, где-то даже рафинированно. Тут распахивается дверь, и на пороге - московский критик Гопман. Внешне критик Гопман - типичный, характерный... Гопман. Критик Гопман был на семинаре, сбежал оттуда и тыкался в разные двери, чтоб кому-нибудь выразить накипевшие эмоции в связи с уровнем семинара. И вот ткнулся дверь распахнулась, а внутри Измайлов, Рыбаков, Столяров. И критик Гопман не в адрес питерцев, но в адрес семинара от всей души говорит: - Мать!!! Перемать!!! Перемать-мать!!! Мать!!! Неловкая безмолвная пауза. И в набрякшей тишине голос Столярова: - Вот пришел русскоязычный критик...

СТОЛЯРОВ решил, что западло ему числиться фантастом. Придумал литературное течение, назвал турбореализмом. Мастеровитый фантаст и единственный в своем роде турбореалист - почувствуйте разницу! Что такое турбореализм - объясняет подробно-пафосно-путано. У внимающих единственная ассоциация - Карлсон с пропеллером в заднице: "Я мужчина в полном расцвете лет! Мы тут плюшками балуемся..." Хоть горшком назовись... Хоть чучелом, хоть тушкой...

ПРОЗАИК Богачук, облазивший Афганистан вдоль и поперек в пору Той Самой Кампании, обрел философское отношение к уходу в другой мир. - Все люди, - говорит, - празднуют свой день рождения, а мы с приятелем ежегодно празднуем день нашей будущей смерти. - ?! - А она произойдет 16 ноября 2017 года. И у него, и у меня. - ?! - А очень просто! 7 ноября 2017 - столетие Великого Октября. Ну, мы с приятелем, разумеется, наколдыримся по этому поводу. А возраст уже преклонный, и сердечко нам откажет. Нас - в реанимацию. За недельку (обычный срок) откачают и выпустят. Как раз 15 ноября. А тут, 15-го, как раз получка! Мы, само собой, по этому поводу опять и сразу наколдыримся! И уж по второму разу нас не откачают... Так что - 16. 11. 2017.

ПРОЗАИК Богачук, обретший философское отношение к уходу в другой мир, завещает: - А на кладбище перед тем, как тело предадут земле, пусть почетная рота даст залп над могилой. Но из газового оружия. Хочу наверняка быть уверенным, что на моих похоронах уж точно все будут плакать.

В ТОГДА ЕЩЕ советских Дубултах на очередном всесоюзном семинаре фантастов и приключенцев прозаики Богачук с Измайловым живут в одном номере и ни в чем себе не отказывают. Ни в молдавском коньяке "Белый аист", ни в сухих грузинских винах (и того, и другого в Дубултах почему-то - хоть залейся!). В общем, гусарят Богачук с Измайловым, еще и угощают всех приходящих. И тут в предпоследний день кончаются деньги. А имидж уже создан. И негоже терять лицо. - Лёня! - говорит хозяйственный Измайлов. - Идея! Потихоньку набиваем чемоданы пустыми бутылками, потихоньку идем и сдаем их, а на вырученные деньги продолжим гусарить. - Где мы их возьмем?! - кручинится Богачук. - Идея хорошая, но не по номерам же нам ходить собирать... - Дык, наши же бутылки! - втолковывает хозяйственный Измайлов. - Я их не в коридор выставлял, а на антресоли запихивал. Как знал, что пригодятся. - О! - говорит Богачук. Выгребли пустую тару с антрессик пересчитали, разделили-умножили - аккурат на три "Белых аиста"! Набили чемоданы и украдкой поспешили в пункт приема. Сдают бутылку за бутылкой в окошко, а сами поминутно оглядываются, стесняются. Как бы кто из семинаристов не прошел мимо, не застукал. И тут приемщик, латышская флегма, вдруг заявляет: - А эту я не приму. - Па-ачему?! - взорал Измайлов, Все ведь сосчитано. И без эдакой мелочи не бывать трем "Белым аистам", только два. - Па-ачему?! - Она полная! Глядим - действительно! "Белый аист". Нераспечатанный. Ну, ладно, Богачук с Измайловым - идиоты, в спешке-то. Но приемщик-то, приемщик! Полная, да... Прогусарили напоследок всю ночь. Имидж!

В ТОГДА ЕЩЕ советских Дубултах группка семинаристов решила выбраться в Ригу, пройтись, поглазеть. Миша Успенский, Славочка Рыбаков, Богачук, волгоградский Лукин. И, само собой, Измайлов. Само собой - потому что не будь в той группке Измайлова, Латвия (с Ригой и Дубултами включительно), возможно, осталась бы советской. Идут, значит, русские писатели по Риге, шутками обмениваются, гогочут, не без интереса глазеют на кучки латышских граждан с непонятными флагами и транспарантами - там и сям. Как раз в ту пору национальное самосознание у прибалтов только-только начало просыпаться. М-да... А навстречу этим самым русским писателям - советский солдатик, зачуханный, пугливый. Заслышал родную речь и шасть к ним, к писателям: - Разрешите прикурить? Неизвестно, какая вожжа под хвост Измайлову попала (это у него надо спросить), но он, очкастый блондин, вдруг сквозь зубы с диким прибалтийским акцентом надменно отвечает советскому солдатику: - Найди сепе ф эт-том короде русского и у него прику-у-урифффай! Солдатика ветром сдуло. А группка семинаристов дальше пошла, обмениваясь шутками и гогоча. Через месяц же началось... При встрече в компаниях собратьев по перу Миша Успенский регулярно произносит значительным тоном: - А я зна-аю, кто виноват в том, что Прибалтика от нас отделилась, зна-аю... - и глаза проницательные-проницательные...

МИША УСПЕНСКИЙ в пору крайней молодости, еще никакой не классик, работал в издательстве, специализирующемся на детской литературе. И выпускает оно, издательство, книжку-раскладушку для малышей - сказку "Длинноухий зайчик". Половину тиража отпечатывает, и - стоп! Ошибка! В заголовке ошибка! Под нож тираж, под нож!.. И тираж - под нож. - Но хоть один экземпляр для себя сохранил? - тщетно надеются собратья по перу годы и годы спустя. - Нет. Кто ж знал... - сокрушается Миша Успенский. Жаль. Экий был бы раритет!.. Наборщица совершила тривиальную ошибку, перескок буквы в названии "Длинноухий зайчик" - и была бы, сохранись хоть экземпляр, замечательная детская сказка... "Длиннохуий зайчик". Крупнокегельно так, на обложке... Фрейд опять же понуро курит в сторонке.

В КРАСНОЯРСКЕ случился конгресс фантастов. Участников такового поселили за городом, на бывшей обкомовской даче. Кормили и поили хорошо. Но захотелось домашненького. И красноярский абориген Миша Успенский предложил Измайлову поехать к нему домой, в город, - посидеть-пообщаться и вообще. Согласился Измайлов. А Успенский говорит: - Сейчас я только вещи свои соберу. Выйдем на дорогу, "проголосуем" и через полчаса мы дома. Среди вещей оказался приз, врученный Успенскому по итогам конгресса, натуральный полутораметровый двуручный меч ("Меч в камне"? "Меч в зеркале"? "Меч в жопе"?). Никак и никуда тот приз не помещался. И Успенский сотворил себе перевязь из мохнатого-цветастого-длинного шарфика, приспособил к ней "Меч в жопе" и, с дребезжанием волоча приз по земле, вышел на трассу - "голосовать". - Вот сволочи! - искренне удивлялся. - Все мимо и мимо! Никто даже не притормозит! Вот сволочи! Дома были через три часа - случайная "милицейка" с мигалкой подобрала-таки, заинтересовалась. Слава Богу!

В КРАСНОЯРСКЕ на конгрессе фантастов торжественная обстановка - полный зал и вручение призов за успехи на творческой ниве: "Меч в камне", "Меч в зеркале", "Меч в жопе"... На сцене важно сидят писатели - предполагаемые лауреаты и те, кому ничего не светит, но все равно писатели. А Измайлов скромненько в зале сел - он не фантаст, он как бы детективщик, он вообще называет свои труды простенько: Литература (да, с большой буквы). Объявили всех лауреатов, раздали всем сестрам по мечам. Как бы всё. И тут вдруг главный спонсор говорит: - И еще мы хотим вручить премию "Самому читаемому писателю" - по итогам беспристрастного опроса населения всея Западныя и Восточныя Сибири... Мечей у нас уже нет, все розданы. Потому премия - денежная, в конверте. Премия! Вручается! Измайлову! Не думал, не гадал он, никак не ожидал он такого вот конца, такого вот конца. И никто из коллег-недоброжелателей не думал, судя по шипению за спиной, когда новоиспеченный лауреат на сцену из зала поднялся, чтоб конверт получить. И даже никто из коллег-доброжелателей не думал, судя по радостным вопросам: "Что ж ты с такими деньгами теперь делать будешь?" Что-что! - А скока все эти ножики стоят? - нарочитой новорусской гнусавостью осведомляется лауреат о "Мече в камне", "Мече в зеркале", "Мече в жопе". И купюры из конверта отслюнивает. Впрочем, на кой ему мечи (тем более - в жопе)?! - Пропьем, разумеется! Всем конгрессом! - Ур-р-ра! Никакое не "ур-р-ра!". Не удалось окончательно пропить премию. Даже всем конгрессом. Пришлось лауреату некоторую часть (правда, малую) домой привезти. На первое время хватило. Первое время - три месяца.

В КРАСНОЯРСКЕ участников конгресса фантастов разбили на "тройки" и принялись возить на встречи с читателями. "Тройка" - минский Брайдер, питерский Измайлов, киевский Штерн. - А вот вы верите в бога? - публично спросил читатель на встрече. - Я - да. Категорически!- ответил минский Брайдер. - Я - нет. Категорически! - ответил питерский Измайлов. - А я воздержался... - примирительно ответил киевский Боря Штерн.

В КРАСНОЯРСКЕ на встрече с читателями при большом скоплении оных дама-халда напористо спросила облауреаченного Измайлова: - Вот вы вообще называете свои. труды простенько: Литература (да, с большой буквы). Но это же детективы! Неужели вы всерьез полагаете, что... Измайлов глазом не моргнул и проответствовал: - В моем последнем романе есть, как минимум, десяток страниц непревзойденной прозы, которые, безусловно, признаны вершиной мировой литературы. Переждал возмущенную публичную паузу ("Каков наглец!"), пояснил: - ...ибо я включил в свой текст отрывки из романов Достоевского "Идиот", "Братья Карамазовы", "Бесы", "Преступление и наказание", никоим образом их не закавычив. Переждал недоуменную публичную паузу ("Каков аферист!"), завершил: - Впрочем, если читатель этого не заметил, льщу себя надеждой, что и остальной текст романа в какой-то степени соответствует уровню Федора Михаиловича. А собственно...

В КРАСНОЯРСКЕ на конгрессе фантастов группа писателей так называемой четвертой волны сидит в нумере, чинно пьет чай. - Ребята, - говорит Миша Успенский, - все, что мы пишем, - это полное дерьмо, на котором когда-нибудь произрастет гений! - Я уже произрос, - без тени улыбки с апломбом заявляет Столяров.

И ВОЛГОГРАДСКИЙ Евгений Лукин, прежде чем стать писателем, потрудился типографским работником: - А какие пометки на полях делали журналисты, отправляя полосы нам на правку! О-о, какие пометки! "Тем же кеглем, но покрупнее!"

О РЕАЛИЗМЕ. Сидит фантаст Витман-Логинов, пишет сельскохозяйственную фантастику. И вот есть у него в рассказе механизатор, который по пьяной лавочке тракторы топит в реке. Сидит Витман-Логинов и думает: сколько же разрешить персонажу тракторов утопить - два или три? Два вроде маловато, три - не поверит никто... Волгоградский Евгений Лукин сочувственно смотрит на его мучения и спрашивает: - Слава, а сколько этот мужик на самом деле тракторов утопил? Логинов тяжело вздыхает и говорит: - Одиннадцать...

КОГДА-ТО В МОСКВЕ создалась группа "Апрель" - яростные сторонники Перестройки. Туда могли входить и немосквичи-писатели. (Писательская группа этот "Апрель".) Прозаика Житинского спросили: - Саша, а ты собираешься вступать в группу "Апрель"? Житинский подумал и сказал: - Я лучше вступлю в группу "Ласковый май"!

НО НЕ ВСЕ прозаики столь аполитичны. Некоторые еще с младых ногтей... К примеру, Измайлов... Семейное предание гласит: Давным-давно, в 1958 году, дедушка решил, что пора внука приобщить к святыне. Взял он трехлетнего бутуза на руки, сходил с ним в Мавзолей. Паломничество не паломничество, Мекка не Мекка, но мероприятие утомительное по тем временам. Это нынче на площади трех вокзалов зазывала завывает в мегафон: "Кто в Мавзолее не бывал, тот Москвы не повидал! Москвичи и гости столицы! Бесплатно! Посещение Мавзолея! Кто в Мавзолее не бывал..." А тогда - с шести утра очередь занимай в Александровском саду, к полудню добредешь - медленно и печально. И вот он уже - почетный караул-носферату. И вот она - дверь. И первые, кто тебя встречает за порогом, - два организма в строгом, которые каждому (каждому!) входящему показывают "тс-с!", прикладывая палец к губам. Адов труд! Четыре дня в неделю присутственными долгими часами каждому (каждому!) входящему внушать мимически: тс-с! И вот он уже - саркофаг (в ту пору двуспальный). Народ безмолвствует, как и предписано. Народ конвейерно следует предписанным маршрутом-полукругом чтоб разглядеть мощи во всех ракурсах: вид снизу, вид сбоку, вид сверху, опять вид сбоку, опять вид снизу... и пожалте на выход, не останавливайтесь, идите, идите. И вот в этой мертвой и разве что шаркающей тишине вдруг раздается звонкий альт трехлетнего бутуза: - Ленин-Сталин - на бочок, а Булганин - не-ету! И - тишина. Снова. Шаркающая... Дедушка поседел мгновенно. Понятно, не дедушка Ленин. Понятно, не дедушка Сталин. (Им-то все равно! Мертвые срама не имут!) Дедушка Артем Джамалович, у которого на руках было то голосистое дитятко. Дедушка Артем Джамалович обоснованно ждал, что сейчас его повяжут. Вот сейчас выйдет из Мавзолея - схватят и повяжут. Вот сейчас минует Аллею почетного захоронения - схватят и повяжут. Вот сейчас покинет пределы Красной площади - схватят и повяжут. Вот сейчас вернется домой, а там уже ждут - схватят и повяжут. Вот сейчас через день, неделю, месяц, год, сто лет - схватят и повяжут! Обошлось! Вероятно, блюстители решили пропустить звонкий альт мимо ушей. Действительно! Хватать и вязать в 1958-м уже не совсем... м-м... актуально. Да и дедушка старый, ему все равно. Пацаненок же мал еще, чтоб ему припаять нечто. И явно не от ранней (с пеленок) политизированности он того самого... а от радости узнавания. Портреты Ленина-Сталина в ту пору на каждом углу. Портрет Булганина - тоже... в ту пору. (Был он, Николай Александрович, в ту пору целым Председателем Совмина. По рангу положено чтоб на каждом углу.) Ну и - радость узнавания, детская непосредственность: "...а Булганин не-ету!" Таково семейное предание. Которому Измайлов бы не поверил, сочтя за анекдот а ля Чуковский, а ля "От двух до пяти". Но седенький дедушка Артем Джамалович был, что называется, по жизни зятем одному из двадцати шести бакинских комиссаров и выдумать подобную крамолу не способен был по определению. И потом... совсем потом, в разгар Перестройки, довелось пообщаться с очень пожилым отставником компетентных служб на тему "Мавзолей" (для перестроечного "Огонька"). Он и говорит, мол, всякое бывало - от драматического, когда маньяк по саркофагу из пистолета выпалил, до забавного, когда устами младенца над нетленными телами было озвучено: "Ленин-Сталин - на бочок..." Говорит он, говорит и палец к губам подносит: "Тс-с!" И смотрит профессионально-испытующе, так и вынуждает собеседника к идиотическому "А это был не я!" или к не менее идиотическому "А это был я!"... Ну и вот, никому не скажу, а вам скажу. Таки это был Измайлов. Трех лет от роду. В 1958-м году. Первое посещение Мавзолея.

НА ЗАРЕ Перестройки, в пору "Огонька" и пьес-"шатрофф" балетмейстер Андрей Кузнецов дозрел до текста. - Я, - говорит, - пьесу решил написать. Название уже придумал. "Диктатура сивости"! И главное, придумал имя-фамилию главному герою. Его зовут Роман Газета! Ну и подумал, что достаточно, что дальше и писать не стоит...

В ПОРУ позднего застоя балетмейстер Андрей Кузнецов сильно бедствовал и брался за любую работу. Желательно, разумеется, по профилю. И ему говорят: есть работенка - для коллектива песни и пляски Тувинской АССР нужно поставить танцевальную программу. - Нет вопросов! - отвечает он. А у самого глаза на лбу - тувинцы со своей столицей, городом Кызылом!.. Ни малейшего понятия! Приезжают ребятки - ясно, что сцену они не только никогда не видели, но и не слышали о ее существовании. Балетмейстер Андрей Кузнецов просит руководителя ансамбля: - Дайте мне какие-нибудь наводочки, я бы почитал чего-нибудь по танцам тувинским... - Пожалуйста! - говорит тот и дает книжки. Приносит балетмейстер Андрей Кузнецов книжки домой, всю ночь читает. Действительно, очень интересно - горловое пение, красота необычайная. Про танцы - ни гу-гу. - А танцы-то где? - спрашивает поутру. - А танцев нет. - А почему? - А мы вообще не танцуем... Исторически так сложилось. - А как же ансамбль песни и пляски? - Понимаете, министерство культуры финансировало и песни, и пляски. Вы уж постарайтесь... Балетмейстер Андрей Кузнецов начинает стараться. Надо, значит, быстренько нечто сочинить. Придумывает каких-то белых шаманов, черных шаманок, бубны-шмубны... Через год выпускается программа под названием "Ритуалы". И там в течение пятидесяти минут происходит праздник посвящения юношей в воинов и девушек в... девушек. Охотники в национальных костюмах свирепствуют, несчастную лань загоняют, шаманы скачут. Приезжает на сдачу программы первый секретарь тувинского обкома партии, смотрит внимательно и говорит балетмейстеру Андрею Кузнецову уже на банкете: - Молодец! У меня дочка так танцует! ...И это еще не конец. Где-то в году 1988-м по ТВ идет трансляция из зала Чайковского. - Гляжу, - вспоминает балетмейстер Андрей Кузнецов, - какая-то смутно знакомая раскосая физиономия объявляет: "Тувинский народный танец охотников!" И мои четыре парня в погоне за той ланью... Думаю: "Абзац! Вот я и создатель народного фольклора!"

ПОЭТ ЛЯЛЯ Володимерова решила стать членом Союза писателей. И не прошла бюро секции (первую ступень). На бюро поэт Нонна Слепакова взывала к Ляле: - Я слышала, у вас двое детей! Значит вы, как минимум, дважды в жизни кричали! Почему в ваших стихах я не слышу этого крика?! (Почему непременно надо кричать, Нонна?! В стихах...)

ПОЭТ ЛЯЛЯ Володимирова весьма миниатюрна. И пребывала в Доме отдыха писателей "Комарово". Стихи писала на природе и вообще... Изредка в Дом отдыха "Комарово" наведывался прозаик Саша Житинский. На период его пребывания в оном доброхоты запирали-прятали поэта Лялю Володимирову в шкаф. То ли чтобы она так и не увидела прозаика воочию, то ли чтобы прозаик на нее не покусился... Они, Житинский и Володимирова, так и не дали внятного ответа даже спустя пятнадцать лет (1999 г.), когда амстердамская гранд-дама Ляля нанесла визит в Питер, где провела творческий вечер под руководством Саши. Но оба вели себя прилично. Даже неприлично прилично...

ВДРУГ на общем писательском собрании кто-то пошутил (или свалял дурака) выдвинул кандидатуру Измайлова в председатели. Поэт Нонна Слепакова взбежала на трибуну и заявила: - Ни в коем случае! Вот вы все телевизор не смОтрите, а я смотрю. И там Измайлов заявил, что Лев Толстой скучен и косноязычен! Представляете?! А вы его, Измайлова то есть, в председатели! Аргуме-е-ент!..

ЛЕВ ТОЛСТОЙ. "Юность". Глава "Нехлюдовы": "Как будто все здоровье ее ей подступило кверху с такой силой, что всякую минуту грозило задушить ее. Ее коротенькие толстые ручки не могли..."

- А ПОЭТЫ Левитан и Позина очень долго беседовали и пришли к общему согласию, что у них настолько разные манеры письма, что не мешало бы дать друг другу по морде.

ПРОЗАИК Оля Ефремова на требование прозаика Пети Кожевникова оценить им написанное: - Петя, ты вообще-то думаешь, когда пишешь? - Нет. Не думаю. А ты что, думаешь?! - Да, думаю... И иногда не пишу...

ПРОЗАИК Оля Ефремова уехала на заработки из Петербурга в Салехард. Стала там сугубой журналисткой. Регулярно наезжает в Питер, рассказывает: - Год назад я целовалась в гробу со своим главным редактором. Шли втроем с работы - я, он и одна такая Катя. И - речка. Катя вброд решилась, а мы решили, что холодно. И дальше двинулись. Хотя наверняка знаем, что дальше брода уже не будет. Но почему-то идем - по инерции. И проходим мимо морга. Он на берегу реки. А там гробы выставлены у дверей. - С... содержимым? - Нет. Мы и стали содержимым. Он мне говорит: "Давай в гробу переплывем!" Сели, поплыли. А я к нему всё приставала: "Давай поцелуемся?"

ПРОЗАИК Оля Ефремова, будучи сугубой журналисткой в Салехарде, не единожды предупреждалась доброхотами: дескать, мы (и ты!) работники идеологического фронта, и потому надлежит вести себя поприличней или, на худой конец, не очень афишировать богемные замашки. И вот у кого-то из редакционных сотрудников - новоселье. Справили на старой квартире, не очень афишируя. Потом глубокой ночью нагрузились скарбом и утварью, не очень афишируя, двинулись на новую квартиру, чтобы там продолжить, не очень афишируя. Утром партийная бонза вызывает Олю Ефремову и хмуро спрашивает: - Ну что?! Новоселье у такого-то справили?! Погуляли?! А она помнит (из того, что помнит) - вчера всё было втихомолку и не очень афишируя. Потому смело глядя в глаза бонзе отрицающе спрашивает: - Кто это сказал?! - Да весь город говорит! Весь Салехард! Откуда бы всему Салехарду знать?! Оказывается, когда компания глубокой ночью перемещалась со скарбом и утварью на новое место жительство такого-то, Оле Ефремовой досталось нести сервиз на двадцать четыре персоны. Ну, не целиком сервиз, но тарелки. Все равно тяжело. А такому-то, новоселу, досталось нести ружье. И он посочувствовал даме: - Тебе тяжело? - Угу. - А знаешь, как я здорово по тарелочкам стреляю?! Сто из ста! - Да ну! - Не веришь? Подбрасывай! Она, пока шли по спящему Салехарду, тарелки и подбрасывала в небо. Одну за другой - все. А новосел такой-то палил в них из ружья. Попадал или не попадал - вопрос не по делу. Все равно они все разбились - с характерными громкими звуками. Да и ружейные выстрелы тоже - с характерными громкими звуками.

ВДРУГ в 1987 грянула всесоюзная писательская Конференция "Ради жизни на земле". Приехал в Питер цвет писательства. Как отечественного, так и зарубежного. "Например, аж Макс Фриш. Дородный такой... С каким-то тявкающим существом на поводке. Как зовут существо? - А... а назову его Гантенбайн! Из наших столпов - Сулейменов, Гамзатов, Вас. Белов, чуть ли не Бондарев. Короче, все! Питерское писательское командование в легкой (даже тяжелой!) панике. Еще бы! Масссштаб! Впервые эдакое! И вот все носятся по гостинице "Ленинград" с безумными глазами, истерично и поминутно спрашивая: "Все в порядке?!" Спрашивают почему-то с удручающим постоянством у референтов. Референты и отвечают: "Все в порядке!" Потому что им, как бы так выразиться, начхать... по большому-то счету. Потому и вид, в отличие от большинства, какой-то уверенный. А потому что начхать. Но уверенный. Именно поэтому. Главное, что все вопросы таким образом и решились. И главный вопрос тоже решился... то есть вопрос: все ли в порядке. "Все!" - отвечаем. И действительно, все в порядке.

ЕДИНСТВЕННЫЙ раз референт Ивченко на упомянутой конференции сымитировал всеобщую озабоченность - когда по цепочке решался вопрос вопросов: кто будет выступать на пленарном заседании из гостей и хозяев? Так вот этот вопрос вопросов срикошетил к Ивченке, и тот почему-то не сказал "Всё в порядке!" Он почему-то с паникующей озабоченностью обратился далее к директору Ленинградского Литфонда "полковнику" Мустафаеву: - Игорь Михайлович! Кто будет выступать на пленарном заседании?! Мустафаев, именуемый в кулуарах "полковником" (ибо похож на такового, перенеси его куда-нибудь в бананово-колонизированную республику), ответил с большим и внимательным участием: - Я тебе так отвечу на твой вопрос Володя. Вот те талоны, которые я вам выдал каждому, вы можете ими пользоваться и на "шведском столе", но не увлекайтесь. И учтите, что, помимо "шведского стола", есть еще обязательные комплексные обеды, и лучше не опаздывать. И всем об этом тоже скажите... Я правильно ответил, Володя, на твои вопрос? - Правильно! - согласился референт Ивченко. - Понял, Игорь Михайлович. Правильно. На пленарном заседании выступили все, кто выступил. Всё в порядке.

А ВООБЩЕ Конференция прошла как-то... щедро. Волей-неволей всплывало подсознательное: вот куда денежки народные уходят! Самый главный финансист - из Московского Литфонда. Он вроде и раскошеливался за все про все. Фамилия - Магер. Комментарий в кулуарах: "Магер, как война, все спишет".

БЫЛ и литератор Поволяев. Крупный, вальяжный, значительный. Как выяснилось, входит в десятку самых высокооплачиваемых литераторов. Почему? Никто не знает. Но входит. Комментарий в кулуарах: "Не Поволяев - не поешь!"

ВСЕ ТА ЖЕ Конференция. Ночь, Штаб. Это референт. Больше никого. Референт штаб. Каждый из референтов по очереди - штаб. Телефонный звонок: - Это штаб? - Штаб. - Не могли бы вы подняться на третий этаж? - А в чем дело? - Нам нужна ваша помощь. Это дежурная по коридору звонит. Я двадцать лет тут работаю, но такого еще не видела!!! Та-ак! Штаб - референт. Референт - штаб. И не имеет право покидать... - А что, собственно, произошло? - Валек, чех, - это ваш? - Нет, это чех! - Но ваш? Писатель? - Писатель. Но не наш. - Но он участник вашей Конференции? Что есть, то есть. Не отвертеться... - Да. А что случилось? - Он тут... Он тут... наделал на жену американского туриста. То есть она, жена, не в претензии, но муж еще не знает. А когда узнает, боюсь, будет международный скандал! Гм-гм! Референт тоже боится и всяко не желает быть участником такового: - Простите, вы сказали, что нужна моя помощь. Как вы ее представляете? Разве что в назидание наделать на чеха? - Ах-м... Эх-м... - Одно твердо обещаю. Как только появится наш председатель иностранной комиссии, я его направлю на третий этаж, посвятив в суть проблемы. - Ой, пожалуйста, сделайте! ...Является председатель иностранной комиссии Бранский - очень довольный. С какого-то престижного театрального действа, куда наконец и наши проникли под соусом Конференции вместе с зарубежными классиками. - Доволен, Саша? - Ага! Ты вот тут сидишь, а мы там такое посмотрели! - Угу. А теперь сядь... Сел. Так и сел. Но вроде бы в итоге дружба народов (чешского и американского) победила. То бишь последствий инцидент не имел. Не слыхать, во всяком случае.

РАСУЛ ГАМЗАТОВ - истинный кавказец! Всю Конференцию просидел за накрытым столом с различными собутыльниками. Собутыльники отпадали по мере... ну, понятно. Тела оттаскивали, а на их место подсаживались новые. Потом их тоже оттаскивали. И далее - до бесконечности Наконец, Расул Гамзатов самостоятельно выгрузился из-за стола, сделал три-четыре твердых шага. И рухнул в коридоре. Цвет лица - малиновый Дыхание - чуть. Пульс не прощупывается Набежали доктора в белых халатах - с носилками, шприцами: - Расул Гамзатыч! Расул Гамзатыч! Полный аут... Вкололи ему что-то ободряющее. А носилки не сгодились - не рассчитаны оказались на эдакий вес. В члене Президиума Верховного Совета - за двести кэгэ. - Куда-то его надо... В номер, что ли.. Пусть отдыхает... - говорят доктора в белых халатах и растерянно глядят окрест. И, на свою беду (?), окрест - референт с коллегой по реферятнику. - Ага! Знаете, в каком он номере? Расул Гамзатыч-то? М-м... Знаем... м-м... По службе положено знать. Эх-х-х... Взялись, что ли? Взялись. Приговаривая "Расул Гамзатыч! Расул Гамзатыч!", проволокли тулово метров триста, до номера. Взвалили на кровать. Упрели. Ушли. Хоть бы кто спасибо сказал! Больше мы его на Конференции не видели. Но! Расул Гамзатов - истинный кавказец! А суть истинного кавказца не в том, чтобы всех перепить (это априори) но и помнить, даже будучи в беспамятстве... Через месяц после Конференции из Москвы на Ленинградскую писательскую организацию поступают две почетные грамоты - от Союза писателей РСФСР. "За отличную организацию " и пр. Референту и коллеге по реферятнику, единственным из всего дружного коллектива. Всё в порядке!

ПИСАТЕЛЬСКАЯ ОРГАНИЗАЦИЯ. Хм! Сочетание "писательская" и "организация" - это катахреза.

И ВДРУГ все кончилось. То бишь пришел полный дефолт. И преуспевающие стали нищи. Зато так же вдруг обнаружилось Последняя Халява. Некий заграничный-скандинавский "Балтик-центр" от щедрот наприглашал российских писателей года на три вперед То есть выстраиваются писатели в порядке полуживой очереди, а когда наконец приходит приглашение, отправляются последовательно и по одному в месячную заграничную командировку - на шведский остров Готланд. Там писателю предоставляют идеально-комфортные условия и вручают настоящую валюту, эквивалентную тысяче долларов, - на пропитание. Бывший мамонт отечественного рока, а ныне крепкий прозаик Владимир Рекшан, отбыв свой срок на Готланде, прокомментировал: - Новый мучительный способ зарабатывания денег российским литератором! Ссылают тебя на остров, дают на руки много купюр, и ты целый месяц жмешься-экономишь, чтобы привезти обратно хотя бы часть, и пожить на эту часть еще дома. Главное, никуда с острова не денешься! И ведь прав мамонт! Бывало, особо бережливые до половины от тысячи "зарабатывали". При том, что Швеция - самая дорогая из капстран. А один исполин духа (не скажу, кто!) и вовсе вернулся на Родину с $ 800! Главное, ни в чем себе не отказывал на чужбине (всяко в еде не отказывал).

ПРИЛЕТЕЛА в "Балтик-центр" на пару деньков глава иностранной комиссии Юля Федякова - не отдыхать, а по делам. Противоестественное сочетание ума и красоты. Но что еще более ценно - знаток нравов и обычаев, имеющих место быть в "Балтик-центре". И говорит Юля Федякова Измайлову: наслышана, мол, что Измайлов зам-меча-тельно готовит блюда кавказской кухни А Измайлов уже вторую неделю на Готланде бродит-прогуливается с независимым видом по здешним супермаркетам, глазеет и ограничивается хрестоматийным "Одна-ако!" - Воздастся... - внушительно говорит Юля Федякова. Тогда доверчивый Измайлов приобретает баранину-рис-картошку-томаты-киндзу... в общем, все, что нужно для харчо. И готовит целую бадью этого самого харчо на всю ораву. Вся орава датчанин, исландка, гречанка, финка, норвежец, парочка шведок, литовец, плюс москвич Кибиров и белоруска Светлана Алексиевич. Приглашает Измайлов всю ораву на общий ужин, и вся орава отдает ему должное: в смысле, действительно он зам-мечательно... А до того, до ужина-харчо, вся орава питалась сугубо индивидуально - у каждого своя полочка в холодильнике. На следующий вечер гречанка объявляет, что сегодня все мы будем есть тушеную баранью ногу, приготовленную по редкостному греческому рецепту. А на следующий вечер исландка объявляет, что сегодня все мы будем есть "пасту" со специями и морепродуктами, приготовленную по редкостному исландскому рецепту. А на следующий вечер шведки объявляют, что сегодня все мы будем есть лосося в тирьям-пам-памном соусе,- приготовленного по редкостному шведскому рецепту И так далее - так и повелось. Оставшиеся две недели Измайлов на Готланде не бедствовал. Во всяком случае - желудком. Воздалось, воздалось...

НА ИЗЛЕТЕ Измайловского срока прибыл на остров писатель Валерий Попов, приговаривая: "Надо экономить Экономить надо. Надо экономить". Он и прибыл-то на остров не самолетом, но паромом. Потому что надо экономить, экономить надо. - Гляжу, шикуешь ты здесь, Измайлов! - поделился первым впечатлением. - А как у тебя получается? Объяснил Измайлов. Закручинился Попов - стряпать-готовить не умеет отродясь. Но экономить как-то ведь надо?! - А пойдем, Валера, что я тебе покажу! - на правах старожила предлагает Измайлов и ведет в супермаркет. - Смотри, пиво! Шведское. Упаковка из шести банок - столько-то крон, а упаковка из двадцати четырех банок - в три раза дешевле, если посчитать за банку из шестиштучной упаковки. Загорелись глаза у Попова. Вот она, экономия! И он, наблюдательный, спрашивает: - Что там на ценнике еще написано: "Pant - 12 cr."? Что за пант такой? - А это, - доходчиво толкует Измайлов, - пиво выпил, пустые банки сдал, получил еще двенадцать крон. По полкроне за жестянку. Оно и есть - пант. Пуще прежнего загорелись глаза у Попова. Вот она, экономия! Оставшиеся дни до убытия восвояси пил Измайлов пиво, одно только пиво и ничего, кроме пива. . У Валерия же Попова в периоды совместных прогулок по окрестностям глаза сверкали как никогда, глаза грибника: "А там что лежит, на травке? Не банка? Банка! А во-он там, под деревом?.." Пант - штука заразная. Особенно в условиях самой дорогой капстраны Швеции. - Вернемся в Россию, всем будем рассказывать, на что мы тут жили, предвкушает Измайлов. - Что, правду?! - настораживается Попов. - Конечно. Святую правду. Но без перевода. Надо только в распальцовке потренироваться. Представляешь, Валера, приезжаем и говорим, растопырив пальцы козой: "Мы в Швеции жили на одних па-антах! Заваливаемся в супермаркет с па-антами, а нам за это пива выкатывают. Нет, без па-антов там, в Швеции, сложно". - Это да, - соглашается Попов. - Главное, экономить надо, надо экономить. - Ив благодарность, надо полагать: - Давай-ка я тебя своим преемником объявлю! На посту председателя секции прозы! - Неохота что-то... ...И ведь объявил, возвратившись в Питер. Не за одни па-анты, надо полагать...

ОБЪЯВИЛ Валерий Попов своим преемником Измайлова. Тут, откуда ни возьмись, объявился конкурент. Называется Столяров. - Это для меня не конкурент! - с присущей ему интеллигентной улыбкой прокомментировал Измайлов. При всем при том, что вплоть до дня выборов "починял примус", то есть никакой пиаровщины не предпринимал - в отличие от конкурента, славного интриганством, а более ничем. Результаты голосования по председателю секции прозы: "Какая боль, какая боль! Аррргентина - Ямайка..." В пользу Измайлова. Идет Измайлов с дядей Мишей Демиденко сразу после голосования пить пиво. Навстречу мертвенно-бледный Столяров Человеколюбивый Измайлов его в упор не видит, политесно увлекшись беседой с Демиденко. Но Столяров придвигается вплотную и говорит Демиденке: - Михаил Иванович! Вы же сами на всех углах говорили, что Измайлов говно! И как писатель, и как человек! А сами за него проголосовали! Стыдно! И быстрым шагом, переходящим в трусцу, - за угол. - Что он сказал? - политесно не расслышав, переспрашивает Измайлов. - Да пошел он в жопу, мудак! - отвечает дядя Миша. - Пиво-то будем? - Будем. И они, Демиденко с Измайловым были пиво (см. где-то выше). Измайлов первые три кружки все-таки рефлектировал: вдруг дядя Миша и впрямь нечто такое озвучивал. Но потом справедливо рассудил, что писатель Демиденко не стал бы пить пиво с говном - и как писателем, и как человеком. И правильно! Вот, например, с доброжелательным Столяровым дядя Миша ни разу пива не пил. Даже на халяву. А доброжелательный как-то с тех пор на глаза не попадался. Наверное, в пути - туда, куда его дядя Миша послал.

ОЧЕРЕДНЫЕ выборы кого-то куда-то. Не писательские, а общегражданские. Избирательский участок, как водится, в обычной средней школе. Урна, куда бюллетени совать, - в кабинете литературы. Ну-ка, ну-ка, вспомним детство, вдохнем той забытой атмосферки! Портреты-эстампы Пушкина, Некрасова, Бунина (о! прогресс!). Плакатики для особо бестолковых: "Жи- Ши- пишутся с буквой И", "Ча- Ша- пишутся с буквой А". В "красном углу" картонный щит с листом ватмана. Виньеточки - цветными карандашами. И текст-методичка аршинными буквами: ЗНАКОМСТВО с книгой 1. Рассмотри обложку книги. 2. Прочитай фамилию автора и название произведения. 3. Рассмотри иллюстрации. 4. Определи содержание книги. 5. Самостоятельно прочитай произведение. ...А мы-то, бедолаги, стараемся!..

ПАМЯТНИК НЕИЗВЕСТНОМУ ЛИТЕРАТОРУ: Фигура в граните под покрывалом. Покрывало тоже из гранита, цельным куском...

1993 ГОД. Дом сгорел, писатели разбежались... Жаль... P.S. "Петербургский Час Пик" № 99. 1 декабря 1999 года: "Новый уютный отель появится на Шпалерной улице, 18. Ранее на этом месте находился особняк основателя пожарной охраны А. Шереметева. По иронии судьбы особняк этот сгорел... У государства денег на восстановление памятника архитектуры, естественно, нет. Поэтому планируется приспособить то, что от него осталось, под отель на 45 номеров (90 гостей). Общая площадь будущей гостиницы - 4700 квадратных метров. Избранный способ создания отеля называется реконструкцией-реставрацией. Иными словами, значительная часть интерьеров особняка подлежит восстановлению, а при отделке новых помещений будут применены приемы и материалы, которые использовались в XIX веке. Полностью современными будут только двор и подземный гараж общей площадью 500 квадратных метров". Sic transit gloria mundi...

ВТОРЖЕНИЕ Правда о Бармалеевке-83 Предуведомление Бармалеевка (Малеевка) - подмосковный Дом творчества, где в пору Застоя энтузиасты умудрялись проводить конвенты молодых фантастов со всего тогда еще нерушимого Союза. Иные из персонажей по прошествии лет и лет стали почти классиками. Иные - даже лауреатами Государственной и прочих премий. Иные - бросили писать. Иных уж нет... Но тогда - когда мы были молодые и чушь прекрасную несли... ПРОЛОГ Много легенд и народных поверий связано с Бармалеевкой. Нам нужна только правда. Нам: Рыбакову, Столярову, Измайлову. Для чего и посылают.

СЛУХИ Рыбаков сразу заявляет, что ни в какую Бармалеевку не поедет. Он часто так заявляет. Он любит, чтобы его уговаривали. Все знают, что он поедет. Поэтому уговаривают вяло. Рыбаков соглашается. Что такое Бармалеевка? Отвечают бармалеевцы прошлогоднего призыва - Витман-Логинов, Жилин, Майзель: "Бармалеевка - кругом одни писатели, они много пьют и много говорят о фантастике, еще им показывают кино". Год назад там Витмана-Логинова назвали классиком. Так он говорит. Как назовут нас? Жилин говорит: "Там отлично кормят". Майзель молчит. Он вообще ничего про Бармалеевку не помнит. Он вообще ничего не помнит. И вообще отсутствует. Поэтому не говорит.

ТРИ НАКАЗА Какие будут напутствия? Борис Стругацкий (он же Экселенц) напутствует: а) не пить, б) не болтать, в) не рассказывать анекдотов, только слушать. Принимаем к сведению. Столяров говорит: "Две недели потерпеть можно". Измайлов тут же рассказывает анекдот с сильным содержанием. Экселенц смотрит тревожно, понимает - нужна отдушина. И разрешает: "Несите всех по кочкам как хотите!" Хорошо...

ЕЩЕ НЕ ЕДЕМ Кто придет первым, тот займет нижнее место. Так договорились. Первым - Столяров. Двадцать минут до отхода поезда. Койка занята. Пятнадцать минут. Никого. Десять минут. Появляется интеллигентный Измайлов. Пять минут. Рыбакова нет. Три минуты. Рыбакова нет. Измайлов и Столяров нервно беседуют о литературе. Минута. Роняя чемоданы, появляется Рыбаков. Едем!

ЕДЕМ Неожиданно хорошо. У всех троих накопилось - было, что выплеснуть. Из себя. Потом - в себя. Самочувствие хорошее. Поезд работает нормально. Стучит колесами, навевает. Рыбаков ушел. Рыбаков пришел. Не один. Но с мужчиной. Мужчина продал гадкий кофе по рублю. Измайлов так и не попробовал - куда-то кофе подевался. Рыбаков снова ушел. Он непоседливый. Столяров и Измайлов поют. Поют хорошо. Громко. Им так говорят из соседнего купе. Голосуем, что пора спать. Ложимся. Столярову достается самая верхняя койка. Все заснули. Потом Рыбаков говорил, что не спал. Может быть, на него так подействовал кофе? Тот самый, что не достался Измайлову...

МОСКВА. ВСЕ РАВНО ЕДЕМ Проснулись. Самочувствие неожиданно хорошее. Поезд работает нормально, но замедляет ход. Рыбаков смотрит в окно. Говорит, что Серпухов. Появляется проводница - самочувствие у нее нехорошее. Она говорит, что Москва. Измайлов верит Рыбакову и все еще лежит. Думает: Серпухов. Оказывается, нет. Еще нет свитера Измайлова. Все ищут свитер. Поезд едет дальше. Все ищут свитер. Измайлов решает, что и без свитера хорош, надевает рубашку. Рыбаков находит свитер. Поезд работает нормально. Проводница ведет себя ненормально. Ленинградские писатели со свойственной им хладнокровностью обмениваются незлобными шутками, впечатлениями, билетами. Поезд куда-то прибывает. Окончательно. Прыгайте! Прыгаем.

МОСКВА. ИДЕМ Темно. Никого. Рельсы. Мутные редкие фонари. Гудки. Интимные женско-мужские переговоры по громкой диспетчерской связи. Глубокие рыхлые следы от ленинградских писателей. Это - Москва! Столяров спрашивает, где Кремль. Он в Москве первый раз. Ему отвечают, где Кремль. Вязнем в снегу. Самочувствие уже нехорошее. У некоторых. Измайлов говорит: уже близко. Так понимать, что до Москвы. Измайлов прав. Вышли к мосту. Светает. Пьем газировку на Киевском вокзале, хотя дошли до Рижского, а приехали на Ленинградский. Закупаем сигарет, едим сосиски, идем. Столяров все время оглядывается по сторонам: где Кремль? Вот и Правление. Толпа. Одни фантасты. Ведем себя. Обсуждаем творчество Хиндемита. Фантасты в ступоре: вот они какие, ленинградские писатели! Возня с чемоданами, командировками, билетами. Неинтересно. В автобусе - несколько женщин. Интересно! Евгений Войскунский! Мэтр! Живой! Стоит. Беседует. Собеседник - тоже фантаст. Но женщина. Измайлов колеблется - знакомиться или спать. Разум побеждает. Спим. Повадки: хрестоматийные, рафинированные ленинградцы. Первый ляп Столярова: громко роняет сетку, которая характерно звякает. Говорит: "Ах, рукописи упали!". Едем. С достоинством спим. Пристает неожиданный Ильин. С достоинством спим. Ильин отстает. Пристает к другим. Пристает громко. С достоинством проснулись. Деликатно выразили на лице. Где-то рядом громко говорят: "Белорусский язык это - о-о-о! У нас в Кишиневе - а-а-а!" Где только нет этих фантастов! Еще говорят: "Как написать хороший рассказ? Надо написать двадцать шесть страниц, а потом одна ударная фраза!" Почитаем...

ПРИЕХАЛИ Бывший дворец. Очень бывший. Отнимают паспорта. Неинтересно. Приглашают идти есть. Едим. Называется чебурек. Хорошее название. Рыбаков: Понимаю теперь, как плохо живется Жилину, он сказал, что в Бармалеевке отлично кормят. Ленинградские писатели обособлены за отдельным столом. И еще Ильин. Едим с хорошо подчеркнутым интеллигентно плохо скрываемым отвращением. Нас заселяют. Хорошо селят. Напротив - Бабенко-Руденко. Номинальное начальство. Хорошо селят. Рыбаков живет один. Столяров и Измайлов вместе. Столяров спрашивает, не храпит ли Измайлов. Измайлов говорит, что лунатики не храпят. Раскладываем пожитки. У Столярова из пожитков - только рукописи. Их много. Все остолбеневают. Почтительность и тишина. Все по очереди фотографируются на фоне рукописей Столярова.

ПЕРВЫЕ ПРЕДУПРЕЖДЕНИЯ Общее собрание. Нас разлучают. Рыбаков и Измайлов - у Евгения Войскунского. Столяров - у Дмитрия Биленкина. Жаль. Мы б всем дали! Всеобщая патронесса Беркова берет слово: Вы все отличные писатели, но на занятия пьяными приходить не надо, это нехорошо. Многие конспектируют. Ленинградские писатели не конспектируют, они помнят Первый наказ. Беркова говорит, что можно приглашать гостей. Одну или нескольких. Но чтобы все было тихо и предупреждено ее, Беркову. Выражаем на лице. Не за тем ехали. Беркова обещает фильмы, встречи с редакторами, издательствами, возможность публикаций где-то, когда-то, через много лет...

ГЛУХОВО. МАГАЗИН НОМЕР 6 Обед. С нами сидит еще один старенький писатель. Очень дружелюбный. Говорит: недалеко есть магазин, где продают водку. Рыбаков говорит, что мы не пьем, но живо интересуется, как туда пройти. Идем. Простор. Лес. Вдали лошадка обновляет путь. В магазине есть: мыло, водка, конфеты. Берем конфеты. Идем обратно. Навстречу валят фантасты. Удивлены: опять ленинградцы всех опередили. Спрашивают, что есть? Отвечаем: конфеты. Не верят. Показываем. Все равно не верят. Несем кулек открытым, чтобы видели. Не верят. Едим конфеты и начинаем обсуждать. Семинар Биленкина (СБ): Ильин. Двадцать пять лет. Полтора десятка рассказиков. Мы такие писали. Много лет назад. Бросили. Ильин не бросает. Ему советуют бросить писать миниатюры и перейти на полотна. Семинар ведет женщина с остатками внешности на лице. Перебивает, учит как надо писать. Столяров думает: Вот он, мэтр Биленкин. Но оказывается: Биленкин - тихий мужчина с бородой сбоку. В смысле, сидит сбоку. От женщины. Столяров встает и говорит. Женщина умолкает. Все умолкают.

КСТАТИ, О ПСЕВДОБИЛЕНКИНЕ Псевдобиленкин, в смысле, эта женщина, еще до обсуждения прицепилась к Столярову и Измайлову (ноги, шубка, очки, злоглазая): "Покажите Рыбакова! Так много слышала!" Показали. Отцепилась. Больше не цеплялась. К Рыбакову. Ее зовут Людмила Козинец, с Украины. Даем ей грубое, но достойное имя. Голосуем. Имя проходит единогласно. (В дальнейшем - просто Ец в тексте.)

РЫБАКОВ Рыбаков обсуждается в первый день. Читает себя в подлиннике. Надо хвалить. Измайлов хвалит. Хотя есть за что врезать. Пусть это делают другие. Другие не делают. Заявление почему-то в адрес Рыбакова: Надо писать не в стол! Измайлов возражает: Надо. Не в стол. А при чем тут Рыбаков? Заявляемый - женщина. Та, что беседовала с Войскунским. Еще в этот день на Рыбакове в семинаре Войскунского (СВ) сидит холеная старушка. За ужином эта старушка садиться к Рыбакову и эпиталамно хвалит Рыбакова. Рыбаков роняет счастливую слезу.

ИДЕМ ЗА ВОДКОЙ, И ТУТ... Идем за водкой. Чего уж там. Все-таки Рыбаков отстрелялся. И удачно. Ему врезали только за "трепетную негу". Трепетная нега обогащает словарный запас ленинградских писателей на все две недели Бармалеевки. Идем за водкой. По дороге Измайлов безыскусно говорит: В СВ есть красивая женщина. Измайлову говорят: Это Людмила Синицина из Душанбе. В Душанбе есть Памир. В Душанбе есть "Памир". В "Памире" есть Синицина. Голосуем называть ее Поднебесной. Единогласно. Возвращаемся с водкой. Навстречу по лесу ненавязчиво гуляют две женщины. Поднебесная и другая, которую нам завтра обсуждать в СВ. Ненавязчиво приглашаем на чай. Ненавязчиво приглашают прогуляться по лесу. Рыбаков и Измайлов ненавязчиво гуляют, а уж потом ненавязчиво пьем чай. Под руководством Столярова. Он сидит дома и правит опечатки. Он привез книгу. Он хочет, чтобы она была без опечаток. Он моет стаканы, засыпает заварку. Ленинградские писатели соблюдают имидж: постоянно голосуют, напоминают про завтрашнюю политинформацию, про утреннее обтирание снегом. Женщины заинтригованы: вот они какие, ленинградские писатели! Садимся в кружок, работаем. В смысле, читаем. Женщину, которую нам завтра обсуждать. Ее звать Наталья Лазарева из Москвы. С профессиональной настырностью появляется Борис Руденко (майор милиции, пишущий фантастику, староста СВ). Читаем. Трудно. Читаем. Делаем вид, что читаем. Не читаем. Снова регулярно появляется Руденко. Говорит, что ничего из Лазаревой не понял. Говорим, что тоже.

В ГОСТИ Столяров продолжает уничтожать опечатки. Рыбаков и Измайлов интеллигентно пьют чай. У женщин. У них чай лучше. Индийский. Рыбаков и Измайлов ведут себя прилично. Прощаются. Вовремя. Уходят. Приходят к москвичам. Вовремя. Им оставили. У Блохина - день рождения. Угораздило! Немного пьем. Много играем в неинтересные игры. Измайлов и Столяров незаметно уходят и интересно беседуют. Приходит Рыбаков и делает то же самое.

НИКОЛАЙ БЛОХИН У него не только день рождения. Еще он из Ростова-на-Дону. Еще он тоже обсуждался в первый день. Вместе с Рыбаковым. Хорошо пишет. Смешно, точно, лаконично. Но плохо. Есть ситуация - нет конца, он нас обманул. Когда читал вслух. Вслух хорошо. Глазами - плохо Очень плохо. Жаль.

ИДЕМ СПАТЬ Идем спать. Стуком вызываем буржуя Рыбакова из отдельной комнаты. Он приходит... "А как ты, Рыбаков, относишься к Достоевскому?" Сильно смеемся! Рыбаков залезает в кровать Столярова. Измайлов лежит на своей. Столяров сидит на стуле - очень легко одетый, замерзающий. Продолжаем сильно смеяться. Столяров - громче всех: "Как мы Рыбакова-то?!" Спим.

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ Встаем с Доницетти на устах. Очень ободряет. Попеременно смотрим в зеркало. Попеременно восклицаем: "Кто это?!" Наверно, сказалась перемена климата. Приходит Руденко и смотрит на Столярова. Говорит, что не так его представлял. Говорит - как. Столяров убит Руденко говорит, что не верит теперь разным слухам. СБ: Обсуждаются Козинец и Коблова. Ец - красиво, многозначительно, неземно, льнокудро, любийственно. Все хвалят. Столяров ругает. Столярову дают отпор. Ирина Коблова. Двадцать три года. Свердловск. Худенькая, темненькая, молчаливенькая, скромненькая. В своей повести - наоборот, героиня бьет и своих, и чужих приемами каратэ. Ни за что. Просто так. Зовут героиню Рысь На героиню валятся потолки, но она реагирует вовремя. Столяров комментирует: "На хорошего человека потолок не свалится". Так понятно, что Коблова очень бы хотела быть как Рысь... Столяров встал и разгромил. Коблова не Рысь. И хорошо. А то Столяров никогда бы больше не встал. Другие тоже громят Коблову. Но у нее в прозе есть, черт возьми внутренний ритм, что-то есть. Столяров жалеет, что так сильно разгромил.

ЖЕНСКИЙ ДЕНЬ-2 СВ: Обсуждаем Лазареву. Руденко говорит, что ничего не понял. Коварный Измайлов, который еще вчера говорил то же, встает и объясняет глупому Руденко все, что тот не понял. Войскунский: Когда я читал, то на полях увидел карандашную приписку. Чью-то. "А не выпендреж ли все это?" Я приписал: "Он самый'". Так что чего тут про Лазареву говорить...

РУЗА Идем в Рузу. Рыбаков, Измайлов, Поднебесная, Лазарева, Руденко. Руденко спрашивает, правда ли что ленинградцы обтирают снегом. Правда. А кого? А вот весна наступит, снег растает, тогда увидишь. Идем из Рузы. Рыбаков и Измайлов ведут себя куртуазно. Куртуазно - это такое слово. Сказал Войскунский. Мол, ленинградцы всегда отличались. Да уж. Руденко ведет себя не куртуазно. Хочет хряпнуть из горла прямо в лесу. Осуждаем. Скрепя сердце. А хочется. Но женщинам не хочется. Им хочется вальяжно. Они так говорят.

СТОЛЯРОВ: ОХМУРЕЖ Пока ходим в Рузу, Столяров якобы правит опечатки, а на самом деле приводит к себе Биленкина и охмуряет. Кофе, интеллект, неспешность. Столяров умеет, когда захочет. Он хочет... Столяров спрашивает разное. Биленкин разное отвечает. В частности про прошлогоднего Витмана-Логинова. Классик ли? Нет. Это говорит Биленкин. Он говорит, что рассказ "Цирюльник" был назван классическим примером фантастики определенного рода. И только. Так рушатся легенды. Решаем, что будем создавать свои.

КРАСНАЯ КНИГА Говорим о Витмане-Логинове. Говорим объективно. Рыбакову не нравится. Говорим еще объективней. Рыбакову не нравится. Он не любит объективность. Он любит Витмана-Логинова. Заносим Витмана-Логинова в Красную Книгу. Витмана-Логинова не замаем. Вторым туда же заносится Ефремов. Почему - никто не знает. Но заносим.

КВВК Появляется Вл. Гаков. Он же Михаил Ковальчук. КВВК. Ковальчук Выдержанный Высшего Качества. Объясняет, что прошлая Бармалеевка была такая-то и сякая-то. По сравнению с ней у нас - тишь. Непонятно, почему Экселенц давал такие наказы.

АРБИТМАН Обсуждение. Роман Арбитман. Из Саратова. Филолог. Как Ильин, но чуть грамотней. Гладко и плохо. Все филологи пишут плохо. Столяров рад, что он не филолог.

СНОВА ЕЦ Приходит Ец и просит у Столярова "Ворона". Слышала, что гениально. Столяров и так это знает и тут же отдает "Ворона" Ильину. Тихо просит Ильина, чтобы тот читал "Ворона" до конца семинара. Козинец (Ец) рассказывает про гарну Украину. За статью в газете принимают в СП. Площадь Льва Толстого у них называется майдан Левка Дебилого. Ясно, почему в СП принимают за статью. Ец обещает познакомить с редактором, который может напечатать. Столяров проникается и дружит с Ец. И всем предлагает дружить. С Ец. Рыбаков и Измайлов натужно соглашаются.

БОЛЬШАЯ МАГИЯ СБ: Обсуждения. Забирко. Тридцать плюс-минус лет. Повесть "Войнуха". Очень плохо: мужские и женские пола, физиологизм. Столяров громко вламывает. Долгое молчание. Потом все хвалят. Не Столярова. Забирко. Биленкин говорит, что у Забирко магия слова. Столяров ничего не понимает, и говорит Рыбакову с Измайловым, что все понимает.

ХОЖДЕНИЕ В НАРОД Все хотят ленинградцев. Все хотят знать про Экселенца. Ленинградцы ходят в народ, ничего не рассказывают про Экселенца. Но отбирают лучшие рукописи, говоря: "Это для Бориса Натановича". Народ безмолвствует и молча отдает. Зародились планы перейти на шмотки: "Нет ли джинсов сорок восьмого размера, пятого роста? Для Бориса Натановича?" Красной нитью через все бармалеевские дни проходит саранчевая формула ленинградцев "Это для Бориса Натановича". Мысленно: шмотки, газеты, полдники, рукописи, драгоценности. Рыбаков: "Потом привезти все это и вывалить из мешка перед Экселенцем"...

НАСТУПАЕТ ВЕЧЕР Наступает вечер. Ковальчук читает лекцию. Измайлов натихую читает некого Клугера. Измайлов выводит Поднебесную в холл. В телевизоре скачут кони и сообщает ЦСУ СССР. ПОДНЕБЕСНОЙ НЕ НРАВЯТСЯ СТРУГАЦКИЕ! Измайлов гордится своим самообладанием и, гуляючи, ведет Поднебесную за водкой. Говоря, что для Столярова. Но закрыто. Возвращение. В Корпус А. Но закрыто. Куда-то делся Столяров. Тогда идем пить чай к Поднебесной. По дороге - Рыбаков. Тоже идет пить чай. Пьем. Набивается женщин. Рыбаков сажается на кровать. Говорит: "Ничего, что торчат ботинки?" Родились стихи: "До чего же бестолков, этот Слава Рыбаков!" Рыбаков не обижается. Чтобы еще больше не обижался, объясняем: Бестолков = бес! толков! = умен, черт! Рыбаков примиряется.

КВВК - ТЕЛЕПАТ Идем к москвичам. Посиделки. Ковальчук - подопытный в игре "Телепат". Трудно. Он так и не верит. Тогда не говорим ему, в чем собственно дело. Хорошо подыгрывает Бабенко. Все время приходит Руденко и только и делает, что любит выпить.

ОЧЕРЕДНОЙ ЛЯП СТОЛЯРОВА Измайлов идет провожать Поднебесную. Столяров громко и грубо шутит. Поднебесная сереет. Столяров соображает. Поздно! Измайлов говорит Столярову: "Придурок!" Столяров и так это понимает. Но поздно. И вообще поздно. Измайлов провожает. По-прежнему куртуазно. Но имидж ленинградских писателей нарушен. Обсуждаем ляп Столярова сообща с Рыбаковым. Да уж, Столяров!

УТРО. ОЦЕНКА ТВОРЧЕСТВА РЫБАКОВА НАРОДОМ За завтраком обслуга берет меню Рыбакова, вглядывается, мучается: "Это кто писал? Рыбаков! Ну и пишет он!!!" К Рыбакову пристают пожилые женщины, секретари Горького, простые шахтеры. Рыбаков купается. В лучах. Столяров и Измайлов думают, что придет и их черед.

КУТАНИН СВ: Обсуждение. Сергей Кутанин. Двадцать пять лет. Кишинев. Сказочки. Натужные каламбуры, шутки. Ухухухуд-шенный Йион Тихий. Измайлов решает просто сказать: "Очччень мило"... Поднебесная говорит Измайлову: "Ну-ка, вдарь ему как следует!" Куртуазный Измайлов раскрепощается. Вдаряет как надо. Кутанин даже не понимает, что его уничтожают.

ПОДНЕБЕСНАЯ СВ: Обсуждение. До обсуждения Столяров прочел Поднебесную, подогреваемый положительными отзывами обычно беспощадного Измайлова. Столяров сказал: "Да". Столяров сказал: "Все-таки и среди женщин могут быть писатели!" (А где их только нет?! В смысле, писателей!) Вот и на обсуждении. Поднебесную деликатно хвалят. Поднебесная благодарит. Поднебесную деликатно ругает Руденко. Поднебесная благодарит. Она вообще знает все недостатки своей рукописи. О чем и говорит. Правильно говорит.

СНОВА ГРЯДЕТ КОВАЛЬЧУК Снова грядет Ковальчук. Грозится лекцией. Очередной. Мы думаем, что не пойдем. И скрываемся пить. Чай. А там, куда скрылись, неожиданно оказывается Ковальчук. Говорит. Пьем чай. Говорит. Чай кончился. Говорит. Время кончилось. Говорит. Говорит, что пора идти говорить лекцию. Идем. Говорит лекцию. Про атомные ужасы. Измайлов и Поднебесная натихую читают "Пилюлю" Блохина. Не переставая хохочут. Все не понимают, почему под атомные ужасы Ковальчука эти странные хохочут. Говорим, что нервы. Говорим, Ковальчук нарисовал очень жуткую картину - и нервы не выдерживают.

ГРУЗИН ТИПИЧНЫЙ Игорь Минеев - высокий, белокурый, очкастый, лошадинолицый, из Тбилиси. Типичный грузин. Говорит после Ковальчука про конкурс "Не дадим взорвать". Победителей ждет все. Даже Тбилиси. За свой счет. Ленинградские писатели решают, что не будут.

ХАКИ И ПОСЛЕДСТВИЯ Народ читает мордобойный рассказ Измайлова "Хаки". Поднебесная под впечатлением говорит Измайлову, как здорово автор знает все виды восточных борьб. Судя по "Хаки". Автор благоразумно делает длинные паузы, переходящие в полное молчание. Руденко под впечатлением "Хаки" беседует с Поднебесной. Оживленно. Профессионал-майор Руденко размахивает руками. Поднебесная с воодушевлением про каратэ - как историю. Руденко - про то, что вот вдарит и никакое каратэ.

ПЕРВАЯ ИСПОВЕДЬ РУДЕНКО Сидим. Пьем. Снова ходит Руденко и снова любит выпить. Так и делает. Поет громко. Рассказывает про передряги сегодняшних писателей по поводу двухтысячелетней давности. Говорит: "Была идея идиота - помиритесь!" Снова горько поет: "Жизнь невозможно повернуть!" Говорит: "Схожу за стихами". Уходит. Измайлов пользуется и тоже уходит. С ним - Поднебесная, провожаючись. И Рыбаков.

ПРОГУЛКА Беседуем: Тарковский и прррр. Тарковский - бррррр! Нашли общий язык. Скользим. Стоим в беседке. А вот Михалков!.. Ей НЕ НРАВИТСЯ МИХАЛКОВ!!! Ужо ей! Спокойной ей ночи... Рыбаков и Измайлов. Гуляючи. Хорошие мы ребята! Столяров, открой! Не открывает. Думает: Руденко. Убеждается, что не Руденко. Открывает. Профессионально-неожиданно появляется Руденко. Поет про невозможную жизнь. Измайлов и Столяров идут спать, демонстрируя, что идут спать. Рыбаков принимает огонь. Как-то незаметно уходит Руденко.

НОЧЬ Ночь. Измайлов читает Чадовича из Минска. Ржет. За стенкой Рыбаков читает Абидова из Узбекистана. Ржет. Родилась хокку. Это такое японское слово. Курит Измайлов, лежа. Лучше бы он не курил. Скоро придет Рыбаков. И действительно. Говорим. Про Достоевского. Уже спя, решаем, что завтра хватит. В смысле пить.

ЭТОТ ИЛЬИН! Завтрак. Напевая Доницетти, завтракаем. Ильин говорит: "Сегодня надо будет всем..." Приглашает. Уже не напеваем Доницетти. Общий вздох. Недифференцируемо.

АВИЛОВ ИЗ КАКОЙТОСТАНА СВ: Не надо особенно ругать, говорит Войскунский. Особенно не ругаем. Ругаем как обычно. То есть с треском. То есть ругает Измайлов. Рыбаков молчит. Он взял такую моду. Абидов пишет, агенты ЦРУ на машине времени прыгают на тысячу лет назад, чтобы украсть или убить Авиценну, чтобы такой крупный не родился на территории СССР. Абидов пишет: "почернели лица представителей Белого дома", "казенные доллары".

ЧАДОВИЧ СВ: Он вообще-то Чадович-Брайдер. Но Брайдера нет. Пишет хорошо. Но как Шекли. Но как Катнер. Измайлов хвалит, но говорит экселенцево: "Не представляю, где это может быть напечатано". Еще говорит, что получил удовольствие, читая. Все поражены: Измайлов хвалит!!!

КАКИЕ-ТО ОНИ ПЛОХИЕ Бабенко сказал, чтобы мы были поосторожней с юмором. Не все понимают. Поэтому складывается мнение: какие-то они плохие. Мы спрашиваем, понимает ли Бабенко? Бабенко понимает. Нам этого достаточно. Остальные как-нибудь дойдут до мысли: какие-то они хорошие. И действительно. Но позже.

ЗАГАДОЧНАЯ ПОДНЕБЕСНАЯ Поднебесная какая-то загадочная. Говорит: "Какие будут распоряжения?" Говорит: "Хочу побыть загадочной". Измайлов самонадеянно думает: всё потому, что Поднебесная прочла повесть Измайлова. Поднебесная признается: вся загадочность от похмелья. Ленинградские писатели поражаются и умиляются: вчера Поднебесная пила ложка водки плюс стакан пепси. Поднебесная снова спрашивает про распоряжения. Измайлов распоряжается чаю. Пьем чаю.

В ОЖИДАНИИ ГУРЕВИЧА Ждем классика Михаила Гуревича. Говорят, он нудный. Ждем, что он не приедет. Он так и делает. Облегченно читаем по кругу дуэт минчан Дрозд-Зеленский.

И СНОВА ИЛЬИН У Ильина гости. Гости - мы. И еще Ец, Блохин. Ец привел Столяров. Чтобы с ней дружить. Чтобы в предвкушении обещанного украинского редактора Рыбаков и Измайлов тоже с Ец дружили. Держимся вместе. Даже в метаболярии. Рыбаков предлагает Столярову дружить. Столяров согласен. Но через пять лет. Надо проверить это чувство. Рыбаков берет гитару. Рыбаков поет. Ец зарывается в волосы. В свои. Демонстрация ранимости. Ец липнет к Рыбакову. Возмущенный Столяров! Он для всех старался! Бабенко приводит Ерашова. Это такой бородатый, антипатичный. Бабенко говорит, что Ерашов будет жить у ленинградцев. Ленинградцы наотрезно говорят, что Ерашов не будет жить у ленинградцев. Бабенко делает вид, что обиделся. Потом делает вид, что не обиделся. Шутит Блохин. Смеемся. Шутит Ильин. Не смеемся. Ильин распрягается. Ему можно. У него какая-то дата. А мы расходимся.

ПАДЕНИЕ РЫБАКОВА Измайлов возвращается с традиционной прогулки. Ему открывает сонный Столяров. Говорит, что Рыбакова - не беспокоить! У Рыбакова звучит мебель. Потом звучат двери. 03.45. Кто-то кого-то провожает. Жизнь прекрасна, Славочка!

СПЛОШНАЯ РАБОТА С утра начинается новая жизнь. С Доницетти на устах ленинградские писатели завтракают, раскланиваются с начальством - Бабенко, Войскунский, Биленкин. И бросаются в семинары обсуждать. СБ: Обсуждение. Сергей Иванов из Риги. Плюс-минус тридцать. Здоровяк. Откровенно передирает Стругацких, но значительно хуже, чем Столяров. Три рассказа, замешанных на уголовщине. Биленкин: "А представьте, что бы сделали из этого Стругацкие!" Облизывает пальчики. Столяров по обыкновению громит. Остальные по обыкновению хвалят. Биленкин говорит про Столярова: "Адвокат дьявола". Пока говорит благожелательно. СВ: Обсуждаем минчан. Дрозд-Зеленский. Зеленский - громкий, толстый, лохматый, многоречивый. Дрозд - тихий, худой, лысый, молчаливый. По отдельности у них и проза такая же. А вместе: начитанность фантастикой до хорошего не доведет. Все знакомо, хотя и крепко сделано. Измайлов говорит, что вчера читал и на второй странице угадал, как и что дальше будет. Говорит, свидетели есть. Свидетели кивают красивой головой.

ЛЕГЕНДА ОБ ИЗМАЙЛОВЕ Войскунский говорит: "Не равняйтесь на Измайлова, равняйтесь на среднего читателя". Измайлов и Рыбаков совещаются: можно ли слова Войскунского истолковать? В смысле: Измайлов был назван в Бармалеевке эталоном. Решают, что да. Итак, Измайлов - эталон.

СНОВА ДРОЗД-ЗЕЛЕНСКИЙ Долго благодарят за разгром. Просят Поднебесную и Измайлова дать квалифицированную рецензию в кулуарах. Поднебесная - редактор, Измайлов эталон. Кто еще, кроме них?! Хорошо. Но потом.

А ПОКА - СБОРЫ А пока - сборы в Москву. Собираемся Столяров заканчивает править опечатки. Столяров хочет сдать книгу. Измайлов тоже этого хочет, но у Измайлова нет книги. Рыбаков хочет что-то купить. Поднебесная хочет не терять ленинградцев из виду.

НАС ЧЕТВЕРО Поднебесная оборачивается на обращение: "Эй, Ленинградцы!" Прикипела. Рассказывает, что в прошлом году забирала всех ленинградцев с собой гулять по гнусному, чавкающему лесу. И те - безропотно. А теперь ленинградцы забирают ее в Москву. И она - безропотно. Говорит интересно.

В ПРЕДВКУШЕНИИ МОСКВЫ Столяров хочет выспаться. Он ложится 23.00. По этажам громко гуляют пьяные казахи. Наверно, писатели. Стучат в двери, уходят. В час ночи приходит Измайлов. Громко ударяет дверью Громко наливает что-то в ванну. Воду. Громко старается вести себя тише. Встает Столяров. Измайлов в прихожей - держит в руках ботинки. Часто роняет. С доброй улыбкой объясняет, что решил почистить ботинки. Всем. Заодно смазать. Чтобы не промокали. Специальной гадостью. Столяров идет на кухню курить. Измайлов громко моется в ванной. Потом громко засыпает. Рыбакова не видать, затаился. Спит. Столяров засыпает, и наступает утро.

МОСКВА На автобус не успеваем. Идем по шоссе до остановки. Остановка называется "Писатель". Это утешает. В электричке все читают. Приезжаем. Рыбаков тут же бежит. Рыбаков бежит не туда. Его ловят. Объясняют. Все равно бежит. Запихиваем Рыбакова в такси и едем. Таксист не знает, куда ехать. Мы знаем, но показать не можем. Сами не знаем. Таксист спрашивает у другого таксиста. Тот тоже не знает. Поднебесная смотрит вдаль и видит то, что нам нужно. Это высотный дом. Издали видать. И на нем написано "Молодая гвардия". Что бы мы без Поднебесной делали! Катаемся в лифте с этажа на этаж. Ищем то, что нам нужно. Нас посылают. Мы идем. Оттуда снова посылают. Мы кричим: "Кто так строит! Ну кто так строит!!!"

В КАБИНЕТЕ БОЛЬШОГО МАСТЕРА В кабинете Большого Мастера сначала Столяров. Выходит оттуда в сатьяграхе. Это такое слово. Ему сказали - шиш! В кабинете Большого Мастера Измайлов. Он шиша не боится. Он еще ничего не показывал Большому Мастеру из рукописей. Измайлов говорит: "Тут с нами еще дама, не знаем, куда ее девать". Большой Мастер радушно предлагает пригласить и даму тоже. Столяров и Измайлов приводят Поднебесную. Большой Мастер тут же уходит на минуточку. Приходит через час.

В ОЖИДАНИИ БОЛЬШОГО МАСТЕРА Столяров и Измайлов заглядывают в творческую лабораторию Большого Мастера. Там напечатано: "Он знает что-то, чего не знаем мы". Интересная мысль. Все трое (Рыбаков пошел в свободный поиск за покупками) интеллигентно беседуют по всем редакционным телефонам. Измайлов накаляется и говорит про Большого Мастера. Говорит, что видел того в гробу. Говорит, что сам себе Измайлов и не заставит себя ждать больше часа какого-то Большого Мастера. Большой Мастер сразу приходит.

ОН ПРИШЕЛ Большой Мастер смотрит на Измайлова. Измайлов вручает ему рукописи. Большой Мастер смотрит на Поднебесную. Столяров представляет Поднебесную. Большой Мастер смотрит плотоядно. Измайлов смотрит, как бы дать Большому Мастеру в ухо. Измайлов это любит. В смысле, в ухо.

МЫ УШЛИ Быстро уходим. Таскаемся по делам. Столяров все еще хочет сдать книгу. Глупый. Но трогательно. Столярова ведут туда, где можно сдать книгу. Где это место - никто не знает. Но Измайлов быстро находит на улицах Москвы женщину, которая родом из Баку. Бакинцы не оставляют друг друга ни в беде, ни в Москве. Приходим туда, где сдают книги. Столярова не пускают без пропуска. Измайлов нагло пропихивает Столярова без пропуска. Столяров оставляет книгу у секретаря. У него ощущение, что еще не один десяток раз он будет так делать.

МОСКВА - ОКОНЧАНИЕ Столяров первый раз в Москве. Впечатление жуткое. У Столярова. От Москвы. Все бегут. Даже вверх по эскалатору. Транспорт переполнен. Даже днем. Никто ничего не знает. Кремль так и не был увиден Столяровым. Назад! Назад! В Бармалеевку! Электричка. Рыбакова нет. Хотя и договорились. В четвертом вагоне. У Рыбакова плохо с математикой. Столяров и Измайлов проходят электричку насквозь. Вид уже не интеллигентный. Зло и предвкушающе: как только они найдут того, кого ищут - сразу свалят в проход и начнут бить ногами. Такое впечатление. Не находят Рыбакова. Возвращаются. Столяров размахивает рецензией. Он считает, что рецензия хорошая. Измайлов читает и скрипит зубами: рецензия мерзкая. Подловатая. Поднебесная читает рецензию и соглашается. Сообща утешается Столяров.

БАРМАЛЕЕВКА Приехали. Ночь. Мороз. Рыбакова нет. Его следов на снегу тоже нет. Заботимся о Рыбакове. Оставлять ли ему в снегу продукты? И спички? Если бы он знал, как о нем заботятся. Рыбаков не знает. Рыбаков просто приходит через полчаса. Непонятно, на чем он приехал. Все ленинградцы (Столяров, Поднебесная, Измайлов) рады. Пьем. За здоровье Рыбакова. Чай.

САГА О ТИМОФЕЕВЕ Пока были в Москве, в СБ обсуждался Филенко. "Сага о Тимофееве". Из Перми. Столяров сказал, что читать книгу с таким названием не может. И не читал. И никто из ленинградцев, включая Поднебесную, не читал.

ЛЕГЕНДА О СТОЛЯРОВЕ Утро. Обсуждается Столяров. Приходят все. Войскунский переносит свои занятия на два часа! Биленкин говорит: "Ну, наш бенефициант!" Совещаемся. Решаем, что если Измайлов в Бармалеевке - эталон, то Столяров - бенефициант.

БЕНЕФИС Говорят про Столярова много. Сначала он сам много говорит про Столярова. Но говорит не по делу. Бабенко достает дефектную ведомость и лезет в дебри филологии и правдоподобия. После Бабенко времени уже не остается. Измайлов тем не менее бросается грудью на защиту. Но махает на всё это рукой.

САМЫЙ БОЛЬШОЙ МАСТЕР Во время обсуждения Столярова входит некто и садится в задних рядах. Это оказывается Самый Большой Мастер из места, куда вчера Столяров сдал книгу... Он выступает после обеда. У него простое лицо. И вообще он очень простой. Учит, как писать. Украинцы жадно внимают. Москвичи вызывающе хлопают стульями и выходят курить. Они давно знакомы с Самым Большим Мастером. Который вещает, отвечает на вопросы: Какие книги плохие? "Неназначенные встречи" братьев Стругацких. Какие хорошие? "Купол надежды" Казанцева, "Семь стихий" Самого Большого Мастера. Он предлагает: "Дайте мне прямо сейчас рукопись, я сразу определю, и если хорошо, то сразу печатаю". Громкий грохот. Чадович из Минска, роняя стулья, бежит за рукописью. Приносит. Самый Большой Мастер читает четыре фразы - демонстрирует всем, какие они плохие, демонстрирует всем, какой он малоумный, одновременно демонстрирует Столярову, что тот зря подал книгу. Так Столяров все это понимает. Он правильно понимает.

В КАКУЮ-ТО РУЗУ И ОБРАТНО Поднебесная и Измайлов не хотят видеть и слышать Самого Большого Мастера. Поднебесной надо дать телеграмму. Поэтому едут в какую-то другую Рузу. Не в ту, где были раньше. Туда - в машине с телогреечными тетками и углем. Обратно - пешком и трактором. В тракторе - тракторист в очках и не матерится. Оказывается, учебный трактор. Оказывается, тракторист - учитель. Тогда понятно.

МАЛЕНЬКИЙ КОНФЛИКТ Вечером Столяров устраивает маленький конфликт с Рыбаковым. Рыбаков уходит в ночь. Столяров ложится спать. Рыбаков пойман полуголым на дороге Поднебесной и Измайловым и уведом пить чай. Беседа: жизнь сложная штука, Славочка. Вот. На том и порешили.

ВЫСШАЯ МАТЕМАТИКА Так сказал Биленкин про повесть Бабенко "Земля" - сто восемьдесят страниц. В СБ на обсуждении повесть хвалят. Ец находит в ней восемь культурных слоев. Столяров еще раз понимает, что ничего не понимает в литературе. Поднебесная, Измайлов, Столяров прочитывают сто восемьдесят страниц за полтора часа. Говорят: "Да-а-а-..." Недифференцируемо. За ужином окружаем Бабенко и в голос говорим, что он пишет абово. Очень абово.

ЭТО ТАКОЕ СЛОВО Аб ово - это сказал Войскунский. Это по-латыни. Войскунский любит. Чтобы по-латыни. И переводит - от яйца. Откуда и пошло: абово пишет, абовая рукопись и так далее.

ДАЛЕЕ Коварный Измайлов вбросил в народ остальные мордобойные рассказы. Минчане ворвались с ревом и воздушными поцелуями. Самонадеянный Измайлов предвкусил, что сейчас его заобнимают. Оказывается, минчане обрадовались, что Измайлова, который всех избивал словом, можно будет тоже избить. Словом. Столяров не согласен. Столяров считает, что рассказы Измайлова - во! Измайлов тоже так считает. Но не переубеждает массы, а коварно подсовывает массам повесть. Свою. "Билет на Луну". Чтобы замолчали. Все читают. Все размягченно молчат. Бабенко размягченно жмет руку. Минчане тоже. Что-то будет на обсуждении.

ОБСУЖДЕНИЕ ИЗМАЙЛОВА Про мордобойные рассказы никто не говорит. Говорят только о вторичности рассказа "Следующий". На все упреки во вторичности Измайлов отвечает однообразно: "Я не читал". Говорит, что рассказы у него лучше, чем у американских фантастов. У него литература, а у них - нет. Измайлов удостаивается чести быть подвергнутым пародии на "Хаки". Автор пародии- Зеленский. Столяров: "На плохое произведение пародии не напишут!" Он прав. Про повесть все размягчаются, в чем и пребывают. Пока Поднебесная не говорит: "И те недостатки, которые все-таки есть в повести..." Все затвердевают и нависают: "Ка-ки-и-ие недостатки?!!" На том и заканчивается дискуссия. Войскунский забирает повесть читать в кулуарах хорошим людям.

ЧУТЬ НЕ ЗАБЫЛИ: ЕРАШОВ! Между делом обсудили Ерашова, которого не пустили к себе жить. Правильно сделали. Из Калининграда. Повесть тридцать пять страниц. "АВТОПОРТРЕТ. ПРОЗА. 1983 год" - так называется. Вся из одной фразы. Начинается так: "И увидел я..." Мессия, блин! Терзаем искренно и жестоко. Говорим, что не любим экспериментов над семинаром. Говорим, нам ЭТОГО не надо. Уничтожаем. Знай наших. Заслужил носи.

МНЕНИЕ БЛОХИНА Блохин заметил интересную вещь. По его мнению, в рукописях всех ленинградцев единственный способ разрешения конфликта - стрельба. Такой способ решения слишком легкий. Так говорит Блохин. Ленинградцы на Ерашове показали, что могут убить и просто словом...

БАРМАЛЕЕВКА, КАК ОНА ЕСТЬ Приехали москвичи Силецкий, Покровский, Веллер. Еще кто-то. Круто отдыхают. Так круто, что ленинградцам неловко за свою трезвость. Они запираются и никого не пускают. В дверь ломятся. Незаметно приходит Руденко. Рассказывает милицейские истории, почесывая мозоль под мышкой. Приходит измученный Бабенко. Хочет посидеть в тишине, попить чаю. У него в комнате пятнадцать человек курят, пьют и поют. Снова приходит Руденко. Он хочет переночевать. У него у самого кто-то ночует. Он не знает кто. Голосуем за предоставление ночлега. Руденко расчувствован. У него развязывается язык.

ВТОРАЯ ИСПОВЕДЬ РУДЕНКО Руденко рассказывает, как еще бывает в жизни. В жизни московской милиции. Про фарцовщиков, спекулянтов, из-вращенцев и поглотителей бриллиантов. Потом приглашает всех в гости. В смысле, когда будем в Москве. В смысле, приходите запросто на Петровку, тридцать восемь. А кому из другого города ехать и не отпускает начальство - тому Руденко просто повестку пришлет. Ленинградцы благодарны Руденко за приглашение. Главное, искреннее приглашение.

АНГАР. КИНО Ковальчук обещал много кино. Предварительно рассказал содержание. На всякий случай. Содержание ленинградцы уже знают. Большего не удалось. Ковальчук прислал людей, чтобы те объяснили, что кино не получится. Сам не приехал. Стесняется, наверное. Но все-таки кино показал. По телевизору. У него, наверно, там связи. Кино "Ангар-18". Главный космонавт внешне похож на Большого Мастера. Только более пристойно выглядит. Но убили в кино не его, а другого. Жаль, что другого. Параллельно с "Ангаром" идет глухое гуляние в квартире Бабенко. Оттуда появляется Силецкий, садится перед телевизором и спит. Положив голову на живот. На свой. Спит громко. Смотрим "Ангар" и Силецкого. И то, и другое - интересно.

НЕ ВСЕ ЛЕНИНГРАДЦЫ В ЦЕНТРЕ ВНИМАНИЯ Глухая ночь. Рыбакова нет. Остальные волнуются. Снег и мороз. Он у нас такой неприспособленный. Ищем. Находим. У Ильина. Вокруг полулежа-сидя-стоя - бармалеевцы. В центре Рыбаков плюс Ец. В кресле. Оба излучают. Они нашли друг друга. Остальные внимают. Столяров и Измайлов шутят. Общая укоризненная тишина. Они снова шутят. Снова тишина. Шутки не к месту - Рыбаков говорит о литературе. Оглушительным шепотом дав оценку происходящему, Столяров и Измайлов уходят.

СКУЧНЫЙ ДЕНЬ СБ: Обсуждение. Драченко. Журналист из районки уральского городка. Проклятые империалисты напустили микробов, прогрессивная общественность разоблачает микробов и посрамляет. Минеев. Тот самый типичный грузин. За тридцать. Пишет серо и вообще не пишет - один рассказ в три года. СВ: Обсуждение. Клугер. "У него такие длинные пальцы!!!" - сказала Ец. Если это достоинство, то это единственное достоинство. Клугер пишет плохие стихи - Ец называет их интеллигентными. Клугер пишет плохую фантастику: У фашистов украли ученого из газовой камеры в будущее. Чтобы тот в будущем творил. Латиноамериканские фашисты посадили хорошего поэта. Хороший поэт читает стихи Клугера - появляется женщина в черном и выводит сквозь стенки на свободу. Измайлов на обсуждении по обыкновению говорит правду, одну правду и ничего...

ТРЕТЬЯ ИСПОВЕДЬ РУДЕНКО СВ: Обсуждение Руденко. Хорошо пишет. Рассказы "Подарки Семилиранды". "Трус". "Трудный случай в практике". Хвалят. Руденко исповедуется: говорит, что знает - он пишет на твердую четверку. Говорит, что Бармалеевка ему ничего не дала. В кулуарах говорит ленинградцам: ничего не дала, кроме знакомства с ленинградцами. Отвечаем соответственно. Взаимно польщены.

МЭТР В ГОСТЯХ Столяров зовет мэтра Биленкина. В гости. Чтобы не только для себя. Но магазин и буфет закрыты. И приехал мэтр Снегов, который обещает интересно побеседовать со всеми. Выбираем: Сергей Снегов или ленинградское гостеприимство. Гостеприимство! Столяров, Поднебесная, Измайлов идут в Рузу - конфеты, вино. Пришел Биленкин. Непринужденная беседа. Каждый о своем: Столяров о литературе, Измайлов о себе, Биленкин о Джавахарлале Неру, Рыбаков ни о чем, Поднебесная умно молчит. Всем интересно. Появляется Руденко. Прощается. Уезжает. Жаль - только что и очень подружились. Ну, ничего! Петровка, тридцать восемь всегда нас ждет.

ИСАРОВА Исарова - Лариса Теодоровна. Руководит детективщиками. Любит опекать молодых людей. Заметно: в семинаре у нее десяток ухоженных мордоворотов. Все как на подбор талантливые и интеллигентные. Но до ленинградцев им далеко. Так считает Измайлов. Испрашивает у Исаровой уедиенцию. Измайлов знает, что Исаровой понравилась повесть. Исарова читала повесть. Измайлов подсовывает ей другую повесть - детективную. И приходит, ждя, что его будут хвалить. Исарова разносит повесть в мелкие дребезги. Измайлов тем не менее благодарит. И даже ухом не ведет. Он выдержанный. Исаровой это нравится. А вот Столяров Исаровой не нравится. Потому что...

РОМАН С СОДЕРЖАНИЕМ СБ: Обсуждение. Задорожный. Двадцать пять лет. Москвич. Роман: "Защита от дураков". 250 страниц. Столяров читает и спрашивает Биленкина. Биленкин отвечает, что если бы знал, то тоже бы не. А так - приходится обсуждать. Приходит Бабенко и просит Столярова ограничиться погромом стилистики, не касаясь содержания. Содержание: "О чем роман?" - спросил Экселенц Столярова и Измайлова по прибытии. "Там две страны, или города, - Агрария и Агломератия", - начали Столяров и Измайлов. "Достаточно!" - сказал Экселенц. Он проницательный до неестественности. На обсуждении Задорожного есть Исарова. Она блестит глазами - ей нравится роман. Столяров непроницательный до естественности! Он роет себе яму: разносит в клочья сюжет, язык и правдоподобие. Остальные дико хвалят. Не Столярова. Роман. Исарова разносит в клочья Столярова. Не умеет Столяров понравиться...

АГЕНТ ОМЕГА СВ: Обсуждение. Тимур Свиридов имеет машину. Тимур Свиридов имеет импозантный вид. Тимур Свиридов имеет брата где-то в писательском руководстве. Тимур Свиридов имеет остросюжетный роман "Агент Омега-корпуса". Почти триста страниц. Давеча Поднебесная пересказывает остальным ленинградцам шестьдесят страниц. Остальные двести пересказывает Чадович. Нам этого достаточно... Разумные коты, агенты с удачно выраженными признаками мужественности на лице, превращения в гигантских червяков, в которых открывается дверца, куда входят ударные силы и подкапывают авторитет маршалов. Обсуждают с опаской: Свиридов имеет брата. Даже хвалят. Честный Измайлов все равно ругает. Молчаливый Рыбаков молчит.

КОЧЕРЯН СВ: Кочерян тоже молчит. Все две недели. Он молчаливый. Он из Ленинакана. Ему тридцать с хвостиком. Он пишет про юношу двадцати трех лет без штанов. Юноша ночью купается в бассейне - на юношу нападает пришелка. Тоже без штанов. Она его топит, а он блаженствует. Потом догоняет ее и "Прижимает к толстому стволу". Кочеряна ругает Измайлов, ссылаясь на Матенадаран и прочие реалии культурнейшего армянского народа. Чтобы Кочерян не думал, что его зажимают по национальному признаку. А его и не зажимают. По признаку. Его бьет Измайлов за то, что Кочерян плохо пишет.

КАКИЕ-ТО ОНИ ХОРОШИЙ Прощается Чадович. Тепло прощается: "Какие-то вы хорошие!" Наконец-то! Дрозд говорит Поднебесной: "Хочу, чтобы ленинградцы меня почитали". Хорошо. Будем почитать.

РЕЦЕНЗИЯ Но надо и дать оценку. Дрозду. Поднебесная боится. Она не читала. Измайлов не боится. Хотя тоже не читал. Посещение Дрозда. Глубокая, квалифицированная оценка творчества дуэта Дрозд-Зеленский. Честная, нелицеприятная критика. Дрозд-Зеленский растроганы: "Какие-то они хорошие! Эти ленинградцы!"

ОТДУШИНА Какие-то хорошие ленинградцы, отдуваясь, прячутся, запираются и находят отдушину. Всё время говорят о животных. Измайлов - про змей. Столяров про мамонта. Поднебесная - про котов. Рыбаков где-то ходит. Что-то с кем-то делает. Столяров рассказывает, как от зоомузея собиралась экспедиция за снежной бабой. Поднебесная рассказывает, что делала эта экспедиция, прибыв на Памир. Забавно.

ИТАК, ИТОГ Все собрались в актовом зале. Раздача дырок от бубликов. СБ. БИЛЕНКИН: Будем давать оценки редакторские: а) графоманство; б) можно печатать, можно не печатать; в) обязательно печатать. ИЛЬИН: Предварительная, чисто техническая работа. Самая первая литературная площадка. Надо с нее сходить. Она слишком мелкая. Хватит миниатюр. КОБЛОВА: Слабая техника. Содержание повести не соответствует объему. Но интересно мыслит. Умеет создать интересные женские образы. КОЗИНЕЦ: Неплохой уровень. Претензий можно предъявить мало. Часть рассказов на уровне б), часть - в). ИВАНОВ: Три рассказа - два ломаются при испытании на прочность. А вот "Игрушка" - ничего. Надо доводить. АРБИТМАН: Владеет. Некоторые можно печатать. Широкий диапазон: лирика-сатирика. Но язык графики. Пора переходить на масло. ЗАБИРКО: Рассказ разваливается. В повести на некоторых страницах настоящая магия слова. Надо работать. ДРАЧЕНКО: Пробно. Вторичность. Гладко и сухо. МИНЕЕВ: Как Ильин. Те же недостатки. Один рассказ довольно интересен. ФИЛЕНКО: Повесть - серьезное содержание, сюжет, характеры. Первая фраза пятнадцать страниц. Но это не формальный прием, а обусловлено композицией. После небольшой правки - в печать. СТОЛЯРОВ: Много ошибок в литературной технике. Повесть под отсветом Стругацких. Но важное качество: пишет так увлекательно, что недостатки проскакивают. (Биленкин на обсуждении Столярова: "Учитесь у него заговаривать зубы!") Рассказы можно печатать. Повесть дорабатывать. БАБЕНКО: Мелкие погрешности в технике, но неважно. "Земля" - штука сложная, много слоев. Может нравиться, может нет. Независимо от этого настоящее литературное произведение. ЗАДОРОЖНЫЙ: Писателя можно узнать по одной фразе. Биленкин прочел "Тихо, как после смерти" и понял - писатель! Недостатки равны достоинствам. Синтез буффонады и интеллектуальности не получился. Это плохо. Роман скорее черновик. А вообще большой шаг. Вперед. СВ. Войскунский: АБИДОВ: Ученичество. Русло молодой какойтостанской фантастики. БЛОХИН: Смешно. Весело. Только... вслух. Глазами - много хуже... ДРОЗД-ЗЕЛЕНСКИЙ: Рассказы разнородны. Необходимо избавляться от неологизмов. Вместе пишут неплохо. Порознь - плохо. ИЗМАЙЛОВ: Повесть - высокая оценка. Корни в молодежной повести пятидесятых-шестидесятых. Сама она из семидесятых... Уверенность письма, крепко, профессионально. Есть разработанные характеры. Рассказы экстраполяция американского образа жизни. "Следующий" - интересно. "Хаки", "Мишень" - неинтересно. Геометрически. КЛУГЕР: Безусловно талантлив. Стихи. И проза тоже. Правда, темы спорны. Клугер - высокая культура и образованность. КОЧЕРЯН: Похоже на подстрочник. Слабо. Возвышенно. Избавляйтесь от сантиментов. КУТАНИН: Незавершенность, неровность, большие потенции. Сказки - с доброй улыбкой. Пусть воздержится от буйного словообразования. ЛАЗАРЕВА: Пытается выделить свой голос. Построить свой мир. Хочет писать необычно, получается - вычурно. РУДЕНКО: Все крепче и лучше. "Подарки Семилиранды" - высокая оценка. Повесть - ряд замечаний. Руденко держит читателя в напряжении. РЫБАКОВ: Наиболее серьезная попытка придать фантастике философские качества. Серьезный успех автора. Самое сильное - "Люди встретились". Свой путь, но сообразовываться надо с реалиями сегодняшнего дня. Болезнь выглядеть покрасивее. СВИРИДОВ: Лихой сюжет. Но интересно только с шестидесятой страницы. До того - много и неряшливо. Рука к концу крепнет. Повесть сыровата. Нужно сокращать и править. СИНИЦИНА: Повесть хуже прошлогодней. Идея интересная, но выполнена нерешительно. Сюжет - построен неинтересно. У автора новое качество: писательская пристальность. К детали. Усилилось литературное мастерство. ЧАДОВИЧ: Чрезвычайно интересная пара авторов. Два рассказа нужно печатать. ВЕЛЛЕР: Вне конкурса. Рассказ рассыпается на несогласованные куски. Общее резюме мэтров об уровне: "Если собрать сборную бармалеевцев и выставить против сборной фантастов, скажем, ФРГ, Италии, Японии - победили бы наши! С внушительным перевесом..."

ГОЛОС ИЗ НАРОДА: Со всякими сборными ФРГ, Италии и Японии мы бы и играть не стали. А вот с американцами могли бы. Думаем, сыграли бы в ничью.

ГОЛОС ЛЕНИНГРАДЦЕВ; Почему вничью?! Раздолбали бы! Мы их.

УБИТЫЙ СТОЛЯРОВ Столяров убит. Его поставили в один ряд с авторами, которые еще не умеют писать. Главное - заявили, что у Столярова плохая техника! Измайлов утешает Столярова, вспоминая, что говорили хорошего про Столярова. Получается плохо.

ЕЩЕ ОДИН МЭТР В ГОСТЯХ Измайлов приволок мэтра Войскунского. Чтобы Столяров познакомился. Но тот убит и молчит. Войскунского занимает Измайлов. Оба из Баку, есть о чем. На все прямые вопросы о литературе и литераторах Войскунский начинает рассказывать, как они с Дудиным в сорок первом эвакуировались с Ханко. Дудин хотел застрелиться, а Войскунский ему не дал. Поднебесная готовит всем чай и вообще сильно скрашивает.

БАНКЕТ Стол, выпивка, закуска. Ленинградцы сели. Вокруг, конечно, сразу сели мэтры. Войскунский скорострельно тостует. Все благодарят - непонятно кого, непонятно за что. Снегов обливает рассолом Исарову. Исарова говорит: "Снегов облил меня тем, что обычно не капает". Все шутят. Шумно и гамно. Измайлов и Столяров выводят Биленкина в коридор и спрашивают, что он на самом деле думает про прозу Рыбакова. Биленкин говорит. Что думает. Измайлов и Столяров удовлетворены. Неожиданно банкет заканчивается. Ленинградцы понимают, что так не бывает. Неназойливо приглашают мэтров к себе. Биленкин колеблется. Исарова не может, но зовет завтра на чай. Войскунский идет на поводу. Неожиданно появляется Беркова и пресекает. Возвращаемся. Рыбаков исчезает. Измайлов идет провожать. Поднебесную. Столяров ищет Рыбакова. Находит. Рыбаков кидает в окно снежки. С улицы. Столяров предлагает вернуться. К человеческому виду. Рыбаков обтирается снегом и возвращается. Идут на третий этаж. Куда кидалось снежками. Ясно! Ец переметнулась к умному Веллеру. Умный Веллер умно разговаривает. Ец млеет от беседы с настоящим писателем. Столяров с опаской оставляет Рыбакова. Столяров идет к Бабенко. Где и поет под гитару любимые песни. Благо, никто кроме Бабенко не слышит. Поют вместе. Поют долго. Столяров идет спать. А там Измайлов. Тоже спит. Давно.

УТРО НОВОГО ДНЯ Столяров и Измайлов с трепетной негой открывают дверь к Рыбакову. Из комнаты грянул Доницетти в исполнении Рыбакова. Жив!!! Завтрак. Все зеленые. Кроме ленинградцев. Ленинградцы свежи и интеллигентны. Столяров и Измайлов идут к Исаровой, дабы закрепить отрадное впечатление. Понимающе забирают обратно приглашение Исаровой на чай. Исарова смотрит благодарно. Столяров и Измайлов надеются, что Исарова и вообще благодарная женщина.

СНЕГОВ Мэтр Снегов предлагает поговорить пойманному в коридоре Измайлову. Приводит, сажает. Очень хвалит. Всё понял, что Измайлов написал в повести. Всё понравилось. Надо же! Измайлов умно кивает. Появляется мэтр Биленкин. Говорит, что ему не очень хорошо. Снегов говорит, что понял. Достает очень сильно початую бутылку "Апшерона". Измайлов пьет коньяк с мэтрами. Ощущает себя на равной ноге. И правильно.

ПРОЩАНИЕ Ленинградцы тепло прощаются со всеми мэтрами. Те - в свою очередь.

СНОВА В КОТОРЫЙ РАЗ МОСКВА Бабенко по приезде зовет ленинградцев к себе, если некуда. Ленинградцы щадят Бабенко. Столяров и Рыбаков идут с Берковой в ЦДЛ. Измайлов с Поднебесной идут по делам. Столяров и Рыбаков тепло, но торопливо прощаются с Поднебесной. Осознание того, что Поднебесная была ленинградкой только в Бармалеевке. А теперь ей уезжать. Она из Душанбы. Поэтому уезжает в Минск. А потом в Вильнюс. А пока ведет Измайлова снова к бакинцам. Где и сидится, курится, пьется чаю, беседуется с хозяином дома, ждется, когда отойдется поезд в Ленинград.

А В ЭТО ВРЕМЯ... Столяров, обедая с Берковой, выясняет, что не попал даже в десятку сильнейших. Окончательно убит. И безвольно следует за Рыбаковым. Рыбаков следует к знакомым, чтобы оставить вещи. Знакомых нет. Тогда - в "Знание-Сила". Там редактор говорит, что Столяров очень кстати. Пусть еще на три страницы сократит "Сурков". Столяров не знает, что там можно вычеркнуть. Кровожадный Рыбаков знает. И предлагает помощь. Вычеркивает смело. От "Сурков" остается... Нет, что-то да и остается. Столяров, так и не увидевший Кремль, видит футбол совместно с Рыбаковым в гостях у Покровского. Там же пьет водку. Думает, что молод и еще может поступить в техникум, приобрести интересную специальность... Наступает вечер.

ЭПИЛОГ. ОТТОРЖЕНИЕ Поезд тронулся. Усталые и довольно недовольные ленинградцы едут. Спят. Ленинград не Москва. Его не проедешь, как Москву. Ленинград встречает ленинградцев маршем и гимнами. Ленинградцы заглушают марши и гимн традиционным Доницетти. Снова дома.

ПОСТСКРИПТУМ Хотелось начертать на снегу в Бармалеевке: "Спасибо, Бармалеевка". Но снег растаял. Столяров, Измайлов, Рыбаков говорят это устно. Каждый вкладывает в "спасибо" свое содержание. И на том спасибо.

ПОСТПОСТСКРИПТУМ Будем писать. Рассказы, повести, романы. Письма. Надеясь на ответные. Будем рассылать контейнеры с рукописями, надеясь на лучшее. Лучшее - это то, чего еще не произошло.

ПРАВДА О БАРМАЛЕЕВКЕ Такова правда о Бармалеевке.

КОНЫ** ПРИВЕРЕДЛИВЫЕ Предуведомление Конвенты - они разные. Волгакон, Кентавркон, Зиланткон, Сибкон, Фанкон, Сахкон, Фэндомкон, Сидоркон. От Одессы до Сахалина. Конвенты - они одинаковые. Ежегодно то там то сям по всей территории нынешнего СНГ собираются писатели-фантасты и читатели-поклонники (устоявшееся - фэны). Общаются... ...Мифы и легенды о "конах" передаются изустно и письменно. Единого автора мифов и легенд о "конах" не назвать. Автор - любой, бывший очевидцем (и участником) информационного повода. Очевидцев (и участников) на любом "коне" - пруд пруди. Участник и очевидец Андрей Измайлов благодарен участнику и очевидцу Андрею Николаеву-Легостаеву за согласие "вспомнить всё".

НАПИСАЛ Измайлов мениппею "Покровитель". Наворотил там черт-те что. И в частности, обрисовал штрих-пунктиром общую атмоферку на одном из очередных Сидорконов. Борис Стругацкий благосклонно отметил: "У хорошей кухарки всё идет в суп". А фэны в массе своей про мениппею в целом благоразумно умолчали, но: "Но вот про Сидоркон ты, Измайлов, написал как есть. Сила!" М-да. Любая реклама хороша, кроме некролога. "Покровитель" (извлечение): ...А раньше тут, в Разливе, была база отдыха для комсостава. На первый взгляд, впрочем, ничего не изменилось. Тот же бюст Вождя перед парадным входом. Те же "девочки" в полувоенном, прилежно и ежедневно 2обстригающие кусты, придавая растительности ЕДИНУЮ форму (военных не корми - дай единую форму!). Те же стенды с цветными репродукциями родной природы в вестибюле. И стишата, выведенные гуашью армейским старателем под каждой картинкой: "Наша память, как факел горящая, Неожиданно входит непрошено Из прожитых годов в настоящее. Сбережем наше гордое прошлое!" На том прошлое и заканчивается. Властвует ирреальное настоящее! Ни одного военного. Другая, странная публика. Которую не мешало бы призвать в армию! Да годика на два! Да выколотить из них дурь посредством усиленной строевой подготовки! Кто тут?! Кто они?! Беспрерывно гогочут. Неустанно прикладываются к бутылкам (пиво), к банкам (джин-тоник). И уже влачат, то бишь несут, - со всяческим пиететом! - в нумера не сдюжившего, но уважать себя заставившего (живого! живого! полу...) - как Гамлета. В смысле, как воина, четыре капитана. Беспрерывно гогочут. В лифт набиваются всемером-вдесятером. (Там же ясная инструкция: не больше четырех!) Застревают. Колотятся. Требуют "карнавальных" сосисок в щель. Мандражируют: пришел! абзац! Оборвется сейчас и... Но -. Беспрерывно гогочут. Гурьбой шляются по этажам, оглашая коридоры трубным: "Завгар! Завгар!" (Должность? Фамилия? Кличка? Почетное звание?) Вдруг из какой-либо двери отзовется, затворник? Анекдоты - истошно! застенчиво курит в сторонке. Беспрерывно гогочут. А в баре?! Вдруг устраиваются на полу! Вповалку! Добро бы спьяну, а то ведь просто захотелось! Присоединяйтесь, присоединяйтесь! Свальный... не грех... не в библейском смысле... Но свальный... Куча-мала... Грех, грех! Если не в библейском, то в армейском понимании. Вста-а-ать! Смир-р-рна! Дис-цип-лин-ка! Здесь вам военная база! Не... не лежбище! Беспрерывно гогочут. В генеральском же номере 701 - обжился некто Сидор. (Почему -- Сидор?! Никто не объясняет. Но все те, которые беспрерывно гогочут, только и галдят: "Сидор! Сидор!") Ну, Сидор!.. Борода. Очки. Мрачно-замученный взгляд главкома, брякнувшего: "Орлы! Три дня вам на разор побежденных!" Ан четвертый (пятый!) день к сумеркам близится. "Орлы" же вышли из-под контроля, гул-л-ляют! Рявкни им: "А-а-атставить! Строиться!!!" Беспрерывно гогочут. Что такое?! Кто такой (такие)?!.. Оказывается, "Интерпресскон" (он же "Сидоркон"). Н-не понял!.. На военной базе! (Пусть отдыха, но базе, но военной!) Почти элитная (по армейским понятиям!) точка - и... оказывается!.. сдана в аренду на неделю этим... беспрерывно гогочущим! С загадочным Сидором во главе!.. Загадочным, загадочным! Ишь, главком! В бороде! В очках! Не бывает! Бывает. Есть. Оно вот оно. Средства нужны? Для поддержания базы в сносном состоянии?.. Нужны. Кто готов платить, тот пусть... да хоть на ушах, на бровях, на кочерге! Впрочем, средств у загадочного Сидора - не весьма. Если судить по сдавленному крику души в генеральском номере: "Где двадцать лимонов взять?! Сегодня! Конкретно!" "Интерпресскон"! Сборище литераторов-фантастов и "болельщиков" таковых! (Кто беспрерывней гогочет - "игроки" или "болельщики"?! Важно, да? Н-нет. Ну и!...). Собирают, значит, раз в год вече-толковище: лучшее из лучшего оно каково на данный момент? А потом, на манер Великого Инки, дарят друг другу бабочек, лягушек, улиток. Не из золота, да, но всяко из бронзы. Традиция! Позвольте! Что значит -- традиция! Лет сколько?! Традиции?! Второй десяток пошел...

ОТНОШЕНИЯ у писателей-фантастов с поклонниками-фэнами, разумеется, теплые. Кто ж не любит и не ценит, когда его любят и ценят! Но с годами что-то такое происходит... Все меньше на конах писателей, все больше фэнов. Однако сие никак не отражается на жизнерадостности и самодостаточности поклонников. Глядишь, еще через пару-тройку лет на одном из конов случится лекция-дискуссия "Нужны ли писатели фэнам? И на кой нужны?" - без участия писателей, само собой, как не приглашенных. Короче, в манере питерского хиппаря Коли Васина, много лет эрегирующего идею воздвижения храма Джона Леннона. Развил бурную деятельность. В результате, стал почти знаменит. И уже смутно, кто из них и чем более известен: Коля Васин, потому что из любви к музыке Джонна Леннона аж храм... или Джон Леннон, который неплохой, конечно, музыкант, но, главное, сам Коля Васин для него храм хочет...

БЫЛ Волгакон. Под предводительством Бориса Завгороднего, официального "фэна номер один". Андрей Николаев: Много всяких понаехало. Зарубежных в том числе. Со всеми не перезнакомишься. Слышал я краем уха, что с японцем хреново говорить совсем по-английски не тянет, даже "дринк" без своего самурайского акцента произнести не может. Ну, кроме японца, тут куча своих-доморощенных. Сижу у своих-доморощенных. По кроватям народ впритык жмется, а стаканов только два. Жду очереди, читаю рукопись. Из-за плеча кто-то спрашивает: - Ну как, инт'ересно? - Ничего, - говорю и поворачиваю голову. Вижу, сидит фэн. Может, из Казахстана, может, из Узбекистана, к их акценту я еще в армии привык. А на Волгакон к Боре Завгороднему кто только не приезжает. Тут как раз стаканы подают. - За Бор'иса? - провозглашает южный. - С незнакомыми не пью! - говорю и представляюсь: - Андрей Николаев, Санкт-Петербург. - Норихиро Ооно, - отвечает, - Джапан. Я только и выдавил: - Так все же жалуются, что ты паршиво по-английски говоришь... - Ну, п'рохо я говор'ю по-ангр'ийски, п'рохо... - развел руками японец. Этот Ооно - профессиональный переводчик с русского...

НА ОДНОМ из конов устроили конкурс красавиц - довольно вяло все прошло. Так Боря Завгородний выполз на сцену, выбрал наиболее эффектную соискательницу, облобызал и заявил: - Столь достойной девушке надо дарить цветы. Но не сезон. Не нашел я нигде цветов. Вот тебе розочка! Достает из широких штанин пустую бутылку, разбивает о стойку микрофона и "розочку" подносит красавице.

НА Фанконе сидят как-то фэны в нумере и жадно общаются. Тут кто-то неразумный кричит: - Хотим выпить со Штерном! Тут кто-то благоразумный увещевает: - Штерн лежит неподъемный в своем нумере. Не получится у вас. Тут один из фэнов, могутный-крупномасштабный сибиряк, выходит из комнаты и через минуту возвращается со спящим Штерном на руках, сажает на кровать. Замечательному писателю, лауреату всяческих литературных премий Борису Гедальевичу вставляют в руку стакан и толкают под ребро. Он открывает глаза: - Выпить, да? - выпивает и опять погружается в сон. Могутный-крупномасштабный сибиряк уносит почетного гостя Фанкона в его номер. Выпили со Штерном...

СВОЕ СОСТОЯНИЕ на конах Борис Штерн сам определяет одним словом: "Спью!"

НА Сидоркон-97 Борис Штерн приехал вдвоем с супругой. И под бдительным оком - ни глотка. В преферанс коллегам-литераторам проиграл, причем крупно. "Трезвый потому что!" - мрачно констатировал. И вообще был не в себе из-за вынужденного сухого закона. На четвертый день супруга Штерна не выдержала, дала ему денег: - Иди, выпей свой стакан! Борис Штерн входит в бар. За столиком перед стойкой сидят Коля Чадович, Женя Лукин, Юра Брайдер. Все свои! И бутылка водки. - Боря, Боря, иди к нам, выпей! - раздаются призывные кличи. Борис Штерн делает знак, что сам, и с чувством собственного достоинства становится в очередь за местными мамами, приведшими своих детей угоститься мороженым в единственном в поселке приличном кафе. Очередь двигается медленно, но Штерн стоически терпит, не поддаваясь на призывные кличи коллег-литераторов. И вот он, звездный час, - Штерн небрежно бросает на стойку деньги и заказывает: - Двести грамм. - Сливочного или шоколадного? - спрашивает официантка.

МАЛЕЕВКА-БАРМАЛЕЕВКА. Только что приехавший белорусский фантаст Николай Чадович заходит в поисках компании в какую-то комнату. Там сидят писатели, которые Чадовича в жизни не видели и, наверное, не читали. Смотрят вопросительно - мол, кто таков? Коля осматривает комнату в поисках знакомого лица и видит прикорнувшего в уголке воробушка Борю Штерна. - Боря! - радостно вопит Чадович. - Боря, здравствуй! Штерн открывает один глаз, смотрит на Чадовича и неожиданно спрашивает: - А ты кто такой? - Это же я, я, Коля Чадович!!! Штерн открывает второй глаз и требовательно произносит: - Паспорт! Чадович ошарашено протягивает Штерну свой паспорт. Тот садится на кровати, берет паспорт обеими руками, открывает, читает: - Паспорт... - и снова отключается.

НА Волгаконе вываливается из отеля "Турист" белорусский фантаст Николай Чадович. Погулять вышел, гм, проветриться. Его тут же ловит милицейский наряд и обоснованно хочет припаять ему "оскорбление человеческого достоинства своим видом". - Хана вам, мужики! - блажит Чадович. - Не знаете, кого замели! у меня соавтор - полковник милиции! - (что правда.) - Можете сразу погоны снимать! Заробели правоохранители - мало ли, вдруг действительно промашка вышла? И потащили Чадовича в его с Брайде-ром нумер. В нумере, натурально, Брайдер - в состоянии аналогичном соавтору. - Юра, - тормошит Чадович. - Ты гляди, Юра, чего творится, а! Брайдер разлепляет глаза, видит Чадовича между двумя коллегами в форме, привстает, ухмыляется и говорит: - Что, падла, попался, да?! Наконец-то! Падает обратно, отворачивается к стенке и умиротворенно спит дальше.

СОН БРАЙДЕРА рождает Чадович.

БРАЙДЕР-ЧАДОВИЧ, да, соавторы. Но на все коны до определенного момента ездил Чадович (количество - один). И спросил фэн Чадовича: - Коля, тебя я уже хорошо знаю, а вот кто такой Брайдер? Ни разу не видел! - Достали уже вопросами! - взрывается Чадович. - Брайдер - это двадцатилитровый жбан, с которым я хожу за пивом, а потом на пару с этим жбаном пишу романы. Фэн принял за чистую монету. У писателей свои причуды. А на Волгаконе пришел наконец определенный момент, и представляют тому фэну солидного мужчину в галстуке: Юрий Брайдер. - Как же так?! - искренне удивляется фэн, - А Чадович мне в прошлом году сказал, что Брайдер - это жбан с пивом... В углу тихо пискнул Чадович и споро выскользнул за дверь. - Сейчас разберемся, кто тут у нас жбан... - сказал Брайдер и уверенно-медлительной походкой профессионального следователя направился вслед за соавтором.

НА ОДНОМ из конов Юрий Брайдер и Николай Чадович (имеющие в жюри один голос на двоих) жили, соответственно, в одном нумере. После заседания жюри у Бориса Стругацкого Брайдер поехал в отель вместе с другими писателями, а Чадович отправился на вечеринку к Сидору. - Ну, Чадович - гад, - вдруг в метро говорит Брайдер. - Наверняка же забыл ключ от номера у дежурной оставить! Пусть только мне на глаза покажется, я ему устрою! Я теперь по его милости вынужден буду по коридорам болтаться! Приехали в гостиницу, ключ на месте. - Вот сволочь, - вознегодовал Брайдер, - и здесь обманул!..

ПЬЯНЫЙ, но тихий, интеллигентный компьютерщик Александр Пирс на Сидорконе обижался на Николая Чадовича за то, что тот не хочет подарить книгу. А у Николая Чадовича не было с собой. Нет - и все. Тут он увидел на подоконнике случайный кусок доски, толщиной сантиметра три и размерами с книжку. И подарил. Другой, дескать, нет. Пирс очень гордится этим подарком, только вот прочитать никак...

АМЕРИКАНСКИЙ классик-фантаст Гарри Гаррисон по приглашению поклонников приехал в Разлив на Сидоркон-98. Измайлов, сидючи с классиком-фантастом в баре, пытается взять у него интервью. Получается плохо. Сам Гаррисон более чем благосклонен, однако в баре не продохнуть от музыкального фона и (главное!) от поклонников, пребывающих в кондиции "мыслящего тростника". То есть поклонники спорадически подсаживаются за столик и выражают свое приятие удручающе однообразно: "Я вас обоих так уважаю, так уважаю... А все равно вы оба говно!" В общем, Измайлов предлагает Гаррисону пройтись, как минимум, до холла, где, как минимум, нет музыкального фона и, как максимум, поклонников. Что они, оба-два, и делают. Сидят в холле, жадно общаются. И даже беседа получается. И к ним таки подсаживается... нет-нет, не "мыслящий тростник", но интеллигентный компьютерщик Александр Пирс (пьяный, но тихий): "Можно, я просто вместе с вами посижу в тишине?" Разрешили посидеть. Сел и благополучно задремал. Тут-то из бара на никаких ногах выплетается поклонник-имярек и - прямиком к столику в холле, за которым общаются Гаррисон с Измайловым. Собеседники ледяно не замечают "тростника". Тогда тот в избытке чувств норовит обнять хотя бы интеллигентного компьютерщика Пирса и что-то невнятное, но шибко доброжелательное ему сообщить. И! Пирс, отстраняясь, экспромтом произносит одностишье на зависть признанному Вишневскому. Он, Пирс, мягко, но твердо (так!) говорит поклоннику-имярек: - Уж лучше ты меня не уважай!.. ...Гаррисону адекватно перевести не удалось.

НАУТРО встретили Пирса, бледного и страдающего. Спросили: - Саша! Может, тебе пивка принести? - Гильотину... - ответил.

ОДИН ИЗ ФЭНОВ весьма гордился тем, что в восьмидесятых годах пил пиво с Гарри Гаррисоном, когда тот приезжал в Москву. Андрей Николаев-Легостаев жутко ему завидовал. А уже на излете девяностых приехал на один из конов Роберт Шекли, адекватный Гаррисону по легендарности. И сидит в столовой Андрей Николаев-Легостаев со товарищи. Пьет со товарищи пиво из фужеров. Входит Роберт Шекли с женой, а свободные места (два) лишь за столом, где Андрей Николаев-Легостаев со товарищи. Усаживается. Андрей Николаев-Легостаев и Роберту Шекли пива бы налил, но всех заранее предупредили, что тому нельзя. Однако пил же Андрей Николаев-Легостаев с Шекли! Рядышком ведь сидели! За одним столом! Выходит Андрей Николаев-Легостаев из столовой и всем хвастается: пил пиво с Шекли! Все уважительно и завистливо цокают. Лишь отец-основатель Сидоркона, Саша Сидорович, педантично поинтересовался: - А Шекли-то с тобой пил?

АНДРЕЙ Николаев-Легостаев: Даже если я не сделаю в жизни ничего более-менее достойного, мне уже есть чем гордиться! Когда Витман-Логинов писал своего "Многорукого бога далайна", я был первым читателем. Причем читал в рукописи и маленькими кусочками. Наверное, не будет преувеличением, если скажу, что жил этим романом вместе с автором. И вот спрашиваю: - Слушай, а чего это в твоем романе вино пьют только вельможи? - Так дерево туйван редкое и плоды, из которого делают вино, дорогие. Беднякам это недоступно, - терпеливо поясняет Витман-Логинов, словно ученику на уроке химии. - Подожди, но чавга у тебя есть? - Есть. - И горячие каменные авары, у которых сушат порох, есть? - Есть. - А что будет, если мякоть чавги поставить к аварам? - Забродит. - Так какого лешего твои изгои трезвенники? И по страницам романа загулял перегар от браги из чавги. Целиком моя заслуга, бью себя в грудь и горжусь!

HA ОЧЕРЕДНОМ Сидорконе лауреат Госпремии Славочка Рыбаков, придя в себя поутру после бурной ночи в компании с обожателями и обожательницами, выходит на балкон. Девятый этаж. Чайки крякают. Леса - до горизонта. Елки-сосны по макушку в густом тумане. Рыбаков глядит сверху вниз на это на всё и, ни в коем случае не думая шутить, искренне ужасается: - Ну и накурили мы вчера!..

НА Сидорконе-94 Борис Стругацкий в кулуарах посетовал: дескать, некоторые писатели так напиваются, что не помнят о сотворенном накануне. Вот, например, Славочка Рыбаков утром извинялся перед ним, Борисом Стругацким, за то, что вчера спустил мэтра с лестницы. Оказалось, что над Славочкой Рыбаковым кто-то подшутил, рассказав такое. А тот и не помнит ни бельмеса. Даже не помнит, кто, собственно, ему об этом личном кошмаре сообщил. Но поспешил к мэтру с истовыми извинениями. Имена тех шутников - якобы тайна сия велика есть. Все и каждый в курсе: то были Измайлов с Эдиком Геворкяном... Почти аналогичный случай произошел и в среде фэнов. Один из них убедил другого, что вчера, будучи в невменяемости, тот грязно домогался киевской писательницы и красавицы Марины Дяченко. И протрезвевший фэн понуро пошел валяться в ногах у дамы, вымаливая прощения. Непьющая писательница и красавица Марина Дяченко, не моргнув глазом, сказала ему: - Я ничего не помню. Значит, ничего и не было. Протрезвевший фэн, льстя своему самолюбию, и поныне горячо убежден в обратном.

МОСКОВСКИЙ режиссер Игорь Вознесенский по наущению Измайлова прибыл на очередной Сидоркон с новым фантастическим фильмом. Не только себя показать, но и на людей посмотреть. Себя показал. Насчет же людей - он, моторный сердцеед, на Сидорконе таковых не обнаружил. В смысле, пристойных (в смысле, непристойных) дамочек. - Не за тем ехали! - огрызался Измайлов всякий раз, когда московский гость предъявлял ему претензию по поводу "безрыбья". - Оно конечно, - соглашался московский гость, но снова и снова затягивал арию по поводу "безрыбья": - Мне даже вчера ночью собственный хрен приснился! Он смотрел на меня с упреком и укоризненно спрашивал: "Зачем ты меня сюда привез?!" Прозаик Миша Успенский, оказавшийся тут же, озадачился задумчиво: - Как там Фрейд? Вот ведь, если хрен приснился, то это уж наверняка фаллический символ? А?

ЧЛЕН номинационной комиссии Андрей Чертков на Сидорконе-97 в первый же день основательно отдохнул. В итоге проспал голосование. Вечером приходит в бар и громогласно заявляет: - Все, водки больше ни глотка! Работать надо. Да и Ютанов (непосредственный начальник) запретил. Я ему поклялся: водки - ни капли! Подумал и с пафосом добавил: - Но пиво - не водка. Его я не пить не обещал, да и не напьюсь я с пива. Ошибся он насчет "не напьюсь". На следующий день в баре Андрей Чертков громогласно заявляет: - Пива - ни капли! Дайте мне джин-тоник. На четвертый день непосредственный начальник Ютанов представил Черткову всеобъемлющий список напитков, которых тому не рекомендуется пить на Сидорконе. В список на всякий случай были включены кумыс, чача, сакэ и дорогой коньяк "Курвуазье".

АНДРЕЙ ЧЕРТКОВ: - А можно, я налью себе еще... чаю? - "Не чай он там пьет"... - Ну, кофе. Ну, с коньяком. Ну, забыл я кофе налить, ну и что?!

НА Сиборкон-93 приезжал Виктор Пелевин. Поддерживая репутацию своих странноватых рассказов, избрал соответствующий стиль поведения. На четвертый день один из гостей, некий фэн из Ростова-на-Дону, сокрушенно сказал одному из организаторов кона, Андрею Николаеву-Легостаеву, что вот завтра уезжать, а бутылка ростовской водки, которую специально тащил за тридевять земель, чтобы распить ее именно с Николаевым-Легостаевым, так и не раскупорена. Николаев-Легостаев глянул на часы и махнул рукой: - Ладно, мне нужно еще кое-что сделать, но через сорок минут буду у тебя. Заходит он в номер ростовчанина через оговоренное время и видит картину: на кроватях сидят разные фэны, включая ростовчанина, и смотрят на Пелевина. А тот сидит за столом, на котором красуется пустая водочная бутылка, - пальцы козой, размахивает руками в стороны и жужжит. Медитация? Медитация длится минут пятнадцать. Никто Пелевину не мешает. Наоборот, смотрят на него, не отрываясь. А Николаев-Легостаев, заскучал. Наконец медитация заканчивается на высокой ноте жужжания и эффектном пассе. - Чувствуешь? - вопрошает Пелевин фэна. - Нет, - виновато отвечает тот. - А ты? - оборачивается Пелевин к другому фэну. - Нет. - А ты? - к третьему фэну. - Нет. - Ну а ты? - вопрос к Николаеву-Легостаеву. - Чувствую. - Во-о! - оживляется Пелевин. - Видите?! Он - чувствует! И что ты чувствуешь? - Чувствую, - отвечает горько Николаев-Легостаев, - что водка моя уже выпита. С тех пор Пелевин с Николаевым-Легостаевым не разговаривает.

РЕДАКТОР издательства "Центрполиграф" Геннадий Белов перестал существовать для Андрея Николаева-Легостаева после того как... Написал Андрей Николаев-Легостаев книжку, тем самым номинально перейдя из категории фэнов в категорию авторов. И всем интересующимся давал почитать рукопись на предмет издания. Позвонил автору редактор Геннадий Белов, предложил приличную сумму гонорара. Автор охотно согласился (в другом издательстве гонорар был значительно скромнее). Редактор отправился за авансом в Москву. Заверил, что такого-то числа привезет деньги и - подпишем договор. Такого-то числа он не позвонил. Автор всячески пытался его найти, но безуспешно. Не позвонил редактор и через десять дней. Автор плюнул и в сердцах подписал договор с другим издательством, где гонорар значительно скромнее. И буквально на следующий день звонит редактор Геннадий Белов: - Сейчас я привезу тебе оговоренный аванс. Автор объясняет, что уже подписал договор с другим издательством. Редактор во гневе. Автор пытается огрызнуться: - Ведь обещанный срок давно прошел! - Я был в запое и не мог позвонить! - безапелляционно парировал Белов. Но у тебя-то какие оправдания?!

ФЭН ПО ФАМИЛИИ Керзин стал (или был изначально?) издателем. И так неудачно стал (или был изначально?), что его долго и настойчиво принялись искать неуточненные братки. Наконец нашли. Среди ночи звонят в дверь, в квартиру. Керзин спросонья потерял бдительность. Открыл. В одних... Стоят на пороге характерно-суровые амбалы, спрашивают: - Керзин? - Нет! - безнадежно врет фэн по фамилии Керзин. - Хе-хе! - ловят на горяченьком амбалы. - Голый, в ЕГО квартире, ночью! И ты - не Керзин?! - А я... Я... Я у бабы его, мужики! - вдохновенно осеняется фэн по фамилии Керзин. Мужики-амбалы переглянулись, мстительно сверкнули глазами. Потрепали Керзина по голому плечу: - Молодец! Давай-давай! Так ему, гаду! Ушли, подмигивая...

КОН В КРЫМУ. Глубокая ночь. Одесский прозаик Лев Вершинин в положении риз бредет по коридору гостиницы. Навстречу ему из-за поворота - аналогичный Вершинину редактор Ираклий Вахтангишвили с бильярдным кием в руке. - Лева! - орет Вахтангишвили. - Лева, я грузин!!! Вершинин понимающе кивает. - Лева! - орет Ираклий, - Лева, мне нужен боевой конь!!! Вершинин послушно становится на четвереньки. Вахтангишвили садится на него верхом. И они с грохотом начинают носиться по коридору. Вахтангишвили размахивает кием, а Вершинин громко ржет. Тут в торце коридора с треском распахивается дверь, и в коридор выскакивает до невозможности возмущенный и в жопу трезвый автор "Лунной радуги" и лауреат "Аэлиты" Сергей Павлов. - Что здесь происхо... - начинает он, видит в просвете коридора силуэт всадника с копьем и столбенеет. Вершинин делает боевой разворот, бьет копытом, фыркает. Ираклий взмахивает кием, кричит: "Асс-са!" - и дает Вершинину шенкелей. Лева с места в карьер устремляется в атаку. Стук копыт, пыль, боевые кличи. Сергей Павлов застывает. Но в самый последний момент, когда разгоряченный грузин уже готов пригвоздить цель кием к стене, Сергей Павлов опоминается и захлопывает дверь. Больше никогда Сергей Павлов не реагировал на доносящиеся из коридора по ночам вопли.

КОН "Странник-96", отделившийся от Сидоркона, проводился в роскошном питерском отеле "Русь". Условия непривычные как для писателей, так и для фэнов. И вот ночью в нумера звонит характерный женский голос: - Не желает ли мужчина отдохнуть? Уже было заснувший Миша Успенский бесхитростно ответил: "Спасибо, мужчина уже отдыхает". И лишь повесив трубку, сообразил, о чем шла речь. А вот фэн Байкалов не растерялся: - У меня в нумере сейчас еще десяток хороших людей и два ящика водки. Часа через четыре мы с ней, с водкой, справимся и тогда возжелаем отдохнуть! Перезвоните. Не перезвонили...

- ДАВНО ХОЧУ раздобыть брелок в форме луны - с пятнами морей и всем прочим... - Зачем? - А чтоб, когда тоскливо, поднять в руке над головой, уставиться на нее и завыть.

НЕСКОЛЬКО ЛЕТ подряд Сидоркон проводился в Разливе, на базе отдыха для комсостава. Перед пансионатом - бюст дедушки Ленина. На Сиборконе-96 гипсовая голова пугала всех отбитым носом - эдакий откровенный сифилитик. Написал Измайлов мениппею "Покровитель". Наворотил там черт-те что. И в частности, обрисовал безносого вождя перед пансионатом. На Сидорконе-97 съехавшиеся писатели и фэны обнаружили, что бюсту придан должный вид - нос приделан и вообще... - Вот она, сила печатного слова! - резюмировал Измайлов. - Вот она, волшебная сила искусства! ...В первый же день кона кто-то густо напомадил губы дедушке Ленину. И он так и красовался вплоть до общего разъезда. А может, и поныне красуется. Измайлов же еще не обрисовал вождя напомаженного, не так ли? Не так. Вот - обрисовал. Так что наверняка бюсту снова придан должный вид. Сила печатного слова, знаете ли. Волшебная сила искусства...

1985-2000. Санкт-Петербург

Серия "Ю-ПИТЕР" Измайлов Андрей Нариманович РЕФЕРЕНТ

Главный редактор Ю. М. Гупало Оформление обложки и иллюстрации А. В. Сергеев Макет Г. М. Гупало, О. М. Гладкова Технический редактор М. П. Шафрова Корректор, верстка О. М. Рощиненко Технологическая подготовка В. Ф. Морозова

Издательство "СКРИПТОРИУМ". 1 91040, Санкт-Петербург, Литовский пр., д. 87. Тел./fax (812) 164-21-28, (812) 325-03-06 E-mail: book@scriptorium.ru http:\

ЛР № 000359 от 28.12.99. Подписано в печать 16.06.2000. Формат 70 х 90 1/32. Бумага офсетная. Гарнитура "Балтика". Печать офсетная. Усл.печ.л. 12,9. Уч.-изд. л. 5,38. Тираж 3000 экз. Заказ № 367

Отпечатано с готовых диапозитивов в Академической типографии РАН. 199034, Санкт-Петербург, В.О., 9-я линия, д. 12.

ИЗДАТЕЛЬСТВО "СКРИПТОРИУМ" предлагает вашему вниманию новую книжную серию - "ЗАПРЕТНАЯ ЗОНА". Это не просто детективы. Таких книг еще не было. Захватывающий сюжет, душераздирающие истории, мистика, фантастика, триллер... Самые знаменитые писатели России. Самые лучшие сюжеты. Самые запретные темы. Все это - "Запретная зона"

В серии вышли в свет: Андрей Измайлов. Считаю до трех! Станислав Родионов. Криминальный фантом. Александр Щёголев. Зверь-баба. Марианна Баконина. Фанатика вызывали?

Готовятся к изданию: Алла Драбкина. Смерть от кутюр. Ант Скаландис. Виртуальный бумеранг.

ИЗДАТЕЛЬСТВО "СКРИПТОРИУМ"

предлагает вашему вниманию книжную серию - "Карманный оракул". В нее входят редкие, малоизвестные нашему читателю сочинения самых выдающихся философов, историков, писателей, полководцев человечества, посвященные одной, но огромной теме: кто мы, для чего живем, а главное, как нам жить, чтобы "не было мучительно больно за бесцельно прожитые годы...". Оракул- это пророк, мудрец, предсказатель. У кого же нам спрашивать совета, как не у самых мудрых людей, посетивших когда-либо нашу планету? В серии "Карманный оракул" вышли в свет книги: 1. Грасиан Б. "Карманный оракул, или Наука благоразумия". Книга была написана более 300 лет назад испанским ученым-монахом Б. Грасианом и многократно переиздавалась в России, став "настольной книгой" русского дворянства. Многие поколения воспитывались на мудрых советах Грасиана и, как всякая истинная мудрость, его наставления не утратили силу до сегодня. О чем свидетельствует невероятный успех этой книги у наших современников. 288 стр., твердый переплет. 2. "Мудрые советы на каждый день, собранные гр. Л. Н. Толстым". Составленная в 1903 году Л. Н. Толстым книга сразу после выхода в свет произвела настоящий взрыв в обществе. Десятки издательств выпускало этот сборник афоризмов самых знаменитых мыслителей. Успех ее можно объяснить не только прекрасной подборкой из высказываний Эпиктета, Марка Аврелия, Сократа, Конфуция, св. Августина, Паскаля, Лютера, Канта, Достоевского и мн. др., но и тем, что составлена книга в виде календаря. 448 стр., твердый переплет. 3. "Великие мыслители древнего и нового мира". Книга "Великие мыслители древнего и нового времени", представляет собой сборник афоризмов и мудрых изречений четырех самых знаменитых французских философов Золотого века - эпохи Просвещения: Ларошфуко, Лабрюйера, Вовенарга и Монтескье. В составлении, переводе и подготовке текста принимал участие Л. Н. Толстой. 416 стр., илл., твердый переплет. 4. Карлейль Т. "Этика жизни". Книга, написанная выдающимся английским историком, философом и публицистом Томасом Карлейлем, является, пожалуй, одной из лучших книг о человеке. Его яркие, сильные, поэтические образы и отточенные как бриллиант мысли отрывают нас от будничной действительности и уносят в прошлое и будущее человечества. 416 стр., илл., твердый переплет. ВСЕ КНИГИ ИЗЯЩНО ОФОРМЛЕНЫ. ОНИ СТАНУТ ПРЕКРАСНЫМ ПОДАРКОМ ДЛЯ ВАС И ВАШИХ ДРУЗЕЙ.

СЕРИЯ "КАРМАННЫЙ ОРАКУЛ" (Издано совместно с издательством "ОЛМА-ПРЕСС")

5. Рубинштейн А. Г. "Короб мыслей". (Мысли и афоризмы). 320 стр., илл., твердый переплет. 6. Суворов А. В. "Наука побеждать. Мысли. Афоризмы. Анекдоты". 480 стр., илл., твердый переплет. 7. Жан де Лабрюйер. Познание человека. 448 стр., илл., твердый переплет. 8. Жан де Лабрюйер. Познание мира. 448 стр., илл., твердый переплет. 9. Люк де Клапье де Вовенарг. Афоризмы и максимы. 480 стр., илл., твердый переплет. 10. Люк де Клапье де Вовенарг. Душа и тело. 480 стр., илл., твердый переплет. 11. Франсуа де Ларошфуко. Афоризмы, максимы и размышления. 448 стр., илл., твердый переплет. 12. Пифагоровы законы и нравственные правила. Афоризмы Эпиктета. 384 стр., илл., твердый переплет.

ИЗДАТЕЛЬСТВО "СКРИПТОРИУМ"

в августе-сентябре 2000 года выпускает в свет следующие книги: В серии "Юпитер" Ю.Зверлин."Про бобра". *** В серии "Песни Ямато" Стихи япнских императоров. Поэзия древней Японии. Средневековая японская поэзия. Сборник стихов японских поэтов. *** В серии "Проза поэтов" Ш. Бодлер. Парижский сплин. С. де Бержерак. Иной свет, Или Государства и Империи Луны. *** Альбом "Загадочный мир геральдики". *** Анастасия Монастырская. ЛЮБОВНЫЕ ИСТОРИИ самых знаменитых людей XX века.

* См. "приклад" в к ... е. **(Кон - сокр. от Конвент- лат. conventus - собрание, сходка)