«Зимой змеи спят»

Как в одном, так и в другом мире я в одинаковой степени чувствую себя пришельцем, и если сегодня я тут, то завтра там, и не потому, что мне так хочется, а по необходимости. Иной раз мною овладевает чувство, что своего собственного мира у меня нет, что я передвигаюсь не в мирах, а в узких промежутках между ними, обреченный вечно патрулировать на этой узкой полоске, именуемой «ничейной землей», что мое призвание не жить, а уцелеть, не творить, а предотвращать.

Богомил Райнов. Большая скука.

Это было время злобного добра и жизнеутверждающих убийств… Самое глупое, что мы можем сделать, — это поскорее забыть о нем; самое малое — помнить об этом времени, пока семена его не истлели.

Б.Н.Стругацкий. Предисловие ко II дополнительному тому Собрания сочинений братьев Стругацких.

Будущее уже здесь — просто оно достается не всем.

Пол Саффо, руководитель Института Будущего.

Глава 1

За девять лет непрерывного семейного стажа Ставров научился угадывать настроение жены уже по одному тому, как она открывала ему дверь. Впрочем, для этого и не надо было быть каким-то экстрасенсом. Когда по ту сторону двери с торопливым грохотом летит вниз непослушная цепочка, и вместе с запахом чего-то умопомрачительно-вкусного на тебя, усталого, голодного и замерзшего, а самое главное — соскучившегося, потоком обрушивается домашнее тепло, и родное улыбающееся лицо оказывается совсем рядом, а в живот твой, мешая супружеским объятиям, тычется пушистая головка дочурки, и Ольга бормочет что-то несвязное-ласковое насчет того, что тебя уже заждались к ужину, — сразу становится ясно, что тебя ждали в хорошем настроении и что жизнь вообще прекрасна и замечательна… Бывает, правда, и по-другому (когда ты по каким-либо причинам возвращаешься раньше, чем обычно): и тогда, едва успев открыть тебе дверь и чмокнув в губы, Ольга убегает на кухню и начинает греметь там посудой, притворно охая и проклиная свою нерасторопность — но все равно видно, что настроение у нее не испорчено. Еще не испорчено — до тех пор, пока не ляпнешь или не так сделаешь что-нибудь, и тогда идиллия летит к чертовой матери, и по тебе немедленно бьет кумулятивный снаряд женского гнева, и никакой брони не бывает достаточно, чтобы защитить твое сердце от обиды… Но самое скверное бывает тогда, когда ты подходишь к двери, заранее провинившись перед своими «женщинами» и зная, что виноват, хоть и не так уж тяжко, как это им видится. И тогда приходится долго топтаться на лестничной площадке, ожидая, пока жена удосужится подойти к двери, и небрежно сброшенная цепочка лязгает злобно, как взводимый курок старинного дуэльного пистолета, и, не успеешь ты перешагнуть порог, как Ольга мрачно роняет нечто вроде: «Ноги вытирать надо за порогом, а не тащить грязь в дом!» — и, развернувшись на сто восемьдесят градусов, величественно, как какая-нибудь боярыня Морозова, уплывает — не в кухню, нет, — а в комнату, чтобы продолжить там обреченное на скорое забвение вязание под аккомпанемент бесконечной «Санты Барбары». Самое скверное заключалось в том, что в таких случаях Капка неизменно вставала на сторону матери, словно заражаясь от нее ледяной надменностью, и тогда бесполезно было пытаться подкупить ее батончиком «Баунти» или даже упаковкой ее любимых «Раффаэлло» — дочь отворачивалась, поджимала губки и, подражая Ольге, упрекала: «Ты еще позже не мог заявиться?»…

Сегодня видимой вины за Ставровым не числилось (пришел домой вовремя, «ни в одном глазу», днем звонил домой без задержки и даже батон на сей раз не забыл купить в киоске у метро), но настроение у Ольги все равно оказалось отвратительным. Хотя она и поцеловала Ставрова, но сегодня этот ритуал был отнюдь не проявлением любви, а, скорее, тестом на наличие запаха спиртного изо рта мужа…

— Ты что, Оль? — спросил, на всякий случай тщательно вытирая ноги о коврик, Ставров.

— Ничего, — сказала она через плечо с холодным удивлением, направляясь на кухню.

— Жрать надо готовить, вот что!.. Ты хлеб купил?

Он протянул ей молча батон. По опыту знал — в таких ситуациях лучше помалкивать, дабы не будить зверя, бдительно дремлющего в женской душе.

— Господи! — воскликнула Ольга так, словно подтвердились ее самые худшие подозрения. — Опять ты черствый взял!.. Да еще целый батон!.. Ну, сколько раз тебе твердить, чтобы ты столько не покупал, если хлеб несвежий?! Нам и половинки-то на два дня хватило бы!..

— Откуда я знал, что он несвежий? — попытался огрызнуться Георгий, и это было его ошибкой.

В следующие пять минут он был награжден самыми разными званиями — отнюдь не воинскими, не научными и уж тем более не почетными. Когда жена впадала в гнев, то выражений она не выбирала, и тогда самым приличным из всех эпитетов было «придурок». Что же касается логики, то про эту науку в споре с Ольгой лучше было забыть сразу и навсегда.

Лучше всего — и это тоже было квинтэссенцией девятилетнего супружеского опыта — в такие моменты было, подобно известному шекспировскому принцу, мученически-стойко сносить удары судьбы и уповать на то, что своим образцовым поведением заслужишь прощения, кое выразится в том, что прощения будут просить у тебя, обнимая тебя и причитая: «Какая же я у тебя нехорошая дура! Какая же я у тебя злючка, да?»…

Поэтому Георгий, не ввязываясь во встречный бой, прошел в комнату, где Капка делала уроки.

— Привет! — сказал он с неестественным оживлением. — Ну, как дела в школе?

— Ой, да отстань ты! — сурово, не поднимая голову от своих старательных каракулей в тетрадке, ответствовала дочь. Ставров уж собрался было прочитать нотацию о недопустимости грубого обращения к старшим вообще и к родителям в частности, но Капка после паузы с пафосом добавила: — У меня появились прыщи!

Только тут Ставров сообразил, что Капка, по своему обыкновению, употребила незакавыченную цитату из рекламного ролика, восхвалявшего якобы супернадежное средство от подростковых прыщей. Что поделаешь — дитя эпохи!.. Это раньше дети подражали героям любимых книжек, фильмов, на худой конец — мультфильмов. Теперь они с младенческих лет обрабатываются рекламой, и неудивительно, что та же Капка еще к шести годам знала наизусть все образчики этого навязчивого жанра, которые порой вызывали у ее родителей самые настоящие приступы морской болезни. «До блевоты», как любит говаривать с присущей ей натуралистической образностью Ольга…

— Что ж, прыщи — это неплохо… Раз «дочь-невеста вся в прыщах — дозрела, значит», — ответил он, употребив пришедшую в голову строку из песни Высоцкого.

— Что-что-о? — протянула Капка, отрываясь от своей писанины. — Это из какой рекламы?

— Что ты к ребенку пристал, придурок? — донеслось из кухни, где посуда гремела так ожесточенно, будто пыталась протестовать против грубого обращения с ней. Как в знаменитой сказочке о Федоре, Ольга обычно круто расправлялась с мятежными кастрюлями и тарелками. — Не мешай ей уроки делать! Лучше бы картошку почистил!..

Ставров показал Капке язык (эта маленькая мартышка, разумеется, не преминула ответить ему тем же, да еще присовокупила к этому одну из своих самых отвратительных гримасок) и с тяжким вздохом двинулся к чуланчику, где хранился картофель…

Причина плохого настроения жены выяснилась лишь тогда, когда они сидели за кухонным столом, потребляя суп, сварганенный Ольгой на скорую руку на основе сухого концентрата типа «Noodles» из пенопластового стаканчика.

— Что там у вас насчет зарплаты слышно? — как бы невзначай осведомилась Ольга.

Ну, всё понятно, подумал Георгий. Как гласит чье-то изречение, «к деньгам надо относиться свысока, но никогда не терять их из виду».

— Да ничего, — пожал он плечами. — В смысле — ничего страшного… Обещают скоро выдать всё, что полагается…

— «Обеща-ают»! — мрачно передразнила Ставрова жена. — По-моему, они еще в прошлом месяце обещали вам всё выплатить, разве нет?

Это было верно. Трехмесячную задолженность «бюджетникам» по зарплате и президент, и премьер публично пообещали выплатить еще в январе, но на деле никаких выплат не грянуло. Впрочем, народ не очень-то обижался на власть имущих — просто-напросто никто уже давно не верил в судорожные обещания сверху «погасить задолженность в самое ближайшее время, понимаешь»: к понедельнику, к первому числу следующего месяца и к Новому году, разумеется. Единственным средством выживания для подавляющего большинства трудоспособных граждан теперь являлись побочные приработки… «халтура», по выражению Ольги. Кто что может и даже то, что не может…

Некоторое время Ставровы обсуждали мутные перспективы получения «своих кровных».

Не первый раз уже… Как всегда, жена упрекала Георгия в пассивности («Вот вы молчите — и вас так и будут кормить пустыми обещаниями!»), а он отбрыкивался стандартным: «А что я могу сделать, что? Объявить забастовку? Или голодовку на рабочем месте?». Ольга понимала, конечно, что муж, по существу, прав, но проклятый женский инстинкт упрекать мужчину в том, что он не обеспечивает семью, брал верх…

Наконец, Ставрову эта вялая перепалка надоела, и он прямо спросил:

— Оль, ну что ты хочешь? У тебя есть какие-то предложения? Так давай обсудим наши проблемы по-деловому!..

И они обсудили это за жареными куриными окорочками с отварной картошкой на гарнир. Оказалось, что завтра надо сдать пятнадцать тысяч на нужды школы (поборы такого рода с родителей осуществлялись ежемесячно), а в понедельник намечается экскурсия всего класса в театр, это еще по десять тысяч только на одни билеты, и плюс еще по двадцать тысяч с носа на заказанный в какой-то фирме автобус, а там не за горами праздники, которые грех не отметить: масленица и Восьмое марта — и по этому случаю в школе устраивают утренник с чаепитием, концертом приглашенных артистов и подарками за счет родительского комитета… Всего же выходило только по школьной статье семейных расходов около сотни тысяч, да надо было подкупить к празднику продуктов, да жене нужны были к весне сапожки, «иначе совсем не в чем будет ходить», а Капке стала мала куртка на синтепоне, и надо срочно ехать на вещевой рынок, да и самому Георгию следовало подумать, в чем он собирается ходить летом- ведь его серые туфли давно пора выкинуть на помойку!..

— Ладно, — сказал мужественным тоном Ставров. — Боевой приказ мы уяснили…

Основные силы выдвигаются на исходный рубеж, дабы штурмовать неприятеля, а подразделения тылового обеспечения наводят порядок и ложатся спать, не дожидаясь исхода сражения и, соответственно, возвращения основных сил с победой!..

— А ты куда, пап? — осведомилась Капка — и тут же была оборвана Ольгой: «Ловить кобылу из пруда, понятно?!.. Никогда не кудыкай под руку!». Был у жены странный предрассудок: она считала, что слово «куда» способно приносить неудачу в дом и что его следует всячески избегать. Вето на это вопросительное словечко иногда доводило до абсурда, и, например, абсолютно невинный, с точки зрения Георгия, вопрос: «Куда ты смотришь?» звучал в устах жены очень забавно: «Далеко ли ты смотришь?»…

— Придется мне переквалифицироваться в извозчики, — невесело сказал Ставров. На сегодняшний вечер отменялась перспектива изучения накопившихся за несколько дней газет, увлекательного блуждания по сети «Интернет» и, наконец, просмотра из положения «лежа в постели» захватывающего голливудского триллера «Скорость», который все никак не удавалось посмотреть раньше…

Ольга вдруг положила свою ладонь на его руку.

— Гера, — сказала она дрогнувшим голосом, — а может, не надо?.. Ну, что мы, не перебьемся, что ли? Я же у Лидии Петровны из восемнадцатой квартиры могу занять, у них всегда деньги водятся… А то я буду за тебя переживать!

— А зачем за меня переживать? — удивился Ставров. — Не первый раз ведь выезжаю… Да и что может со мной случиться, а? — Он повел плечами, словно приглашая полюбоваться на его мышцы и убедиться, что ему ничего не грозит.

— Ничего, солнышко, не переживай, мы же и не такое видали!..

На мгновение он вновь увидел то, что ему пришлось повидать всего каких-то пару лет назад, и криво усмехнулся. Да, странно все-таки устроен человек. Если бы кто-то десять лет назад сказал новоиспеченному командиру взвода внутренних войск лейтенанту Ставрову, что он будет с опаской относиться к перемещению по вечерней Москве — и даже не пешком, а на личном автотранспорте — Георгий ни за что бы этому не поверил. Однако, бравады бравадами, а сейчас так оно и выходило…

Потому что неизвестно, где было страшнее — на войне, где тебя в любой момент мог наповал укокошить спрятавшийся в здании через дорогу снайпер, или здесь, в мирной столице, когда любой человек, попросивший подвезти его, может накинуть тебе на горло гитарную струну или ткнуть в бок самодельной заточкой или стальной спицей. Просто так, ни за что, и если даже выяснится потом, что был он наркоманом, маньяком или просто пьяным хулиганом, — разве твоим осиротевшим близким от этого будет легче?..

Вот почему, всякий раз, собираясь на «халтуру», Ставров чувствовал себя так, словно действительно отправлялся на выполнение боевой задачи. Тем более, что со стороны Ольги и Капки на него так и сыпались ЦУ. Лишние документы с собой не брать!.. Проверить экипировку и боекомплект в виде свертка с бутербродами и баллончика со слезоточивым газом с просроченной датой годности! Через каждый час докладывать обстановку по телефону-автомату! Не задерживаться допоздна. А самое главное — вернуться домой живым и, желательно, невредимым. Не говоря уж о том, чтобы — трезвым… Тут Ольга смахнула с глаз отнюдь не притворную слезу, крепко обняла и поцеловала Ставрова в губы. А ревнивая Капка с нарочитой обидой протянула:

— Ну вот, опять целуетесь! Как меня — так никто не обнимает, а как маму — всегда пожалуйста!..

— Что за дела, дочь? — укоризненно одернула ее Ольга. — Что ж, по-твоему, папа не имеет право обнять и поцеловать свою любимую женщину?

— А я, значит, для него — не любимая?! — картинно подбоченилась Капка.

— Но ты же не женщина!

Подавить начинающуюся перепалку между «женщинами» в самом зародыше можно было лишь многократно испытанным способом: уйти поскорее с глаз долой…

— Ну, пока, галчата! — махнул рукой на прощание Ставров и шагнул в кабину лифта, услужливо распахнувшую перед ним исписанные несмываемой аэрозольной краской двери.

Самое интересное, что потом, много-много лет спустя, заново переживая тот вечер, Георгий Ставров никак не мог вспомнить, было ли у него тогда хоть какое-нибудь предчувствие или нет?

Глава 2

Ощущение того, что он едет сейчас по Москве не на стареньких «Жигулях» с проржавевшими почти до дырок передними крыльями и гнилыми порожками, а на обляпанном снаружи грязью, а изнутри — пролитой в тряске тушенкой бронетранспортере, то и дело преследовало его в ту ночь. Время от времени Ставров ловил себя на том, что у него, как и два года назад, что-то туго, до тоненького звона, натянуто в груди и животе, и тогда он осознавал: это — инстинктивное ожидание того, что вот-вот из тьмы по тебе ударит трасса, которую ты даже не успеешь увидеть… или рванет под передними колесами противотанковая мина, разнося вдребезги бронированные листы и отрывая ноги сидящим в тесной вонючей коробке… Чтобы прогнать наваждение, Георгий встряхивал головой и опускал стекло дверцы, глотая морозный воздух. Но темнота скрадывала очертания проспектов и зданий, и опять явственно виделось: вот там — не стройка, а развалины дома, в который двое суток подряд прямой наводкой били танковые орудия, выковыривая из брошенных квартир снайперов. Порой казалось: вот за тем поворотом дорога будет перегорожена баррикадой из мешков с песком, и патрульные блок-поста будут, пошатываясь от бессонницы и скверной местной водки, держать под прицелом автоматов людей в лохмотьях, стоящих лицом к пропахшей мочой стене и сцепивших руки в замок на затылке. И он сворачивал, и улица действительно оказывалась перегороженной — но не блок-постом, а «гаишниками» с полосатыми жезлами… хотя отличий было мало: такие же хмельные, усталые, бесцеремонные и до зубов вооруженные…

Но постепенно, с каждым перевезенным пассажиром, ощущение это стало проходить.

Не было и не могло быть там, где он воевал три года назад, этих самодовольных, нажравшихся в фешенебельном кабаке и пропахших дорогими духами, представителей той части российского населения, которую почему-то относят к «новым русским» — как будто их раньше никогда не было, или как будто это действительно были только русские… Каждый такой напыщенный молодчик, с размашистыми, уверенными жестами и искренним убеждением, что всё вокруг предназначено для служения ему, вызывал у Георгия сильнейшую аллергию. «До блевоты» — поистине так… Но не ради удовольствия мотался он из одного конца в другой по снежно-слякотной Москве, и поэтому приходилось сдерживать до дрожи в руках желание на ходу распахнуть дверцу и вытряхнуть ночных пассажиров из машины, не обращать внимания на откровенное хамство и грязные шуточки; стиснув зубы, выслушивать пьяные откровения очередного «бизнесмена» и послушно притормаживать у круглосуточно работающих киосков, чтобы загулявшая в клубе компания ночных проституток могла прикупить ящик шампанского…

Хотелось бы, конечно, подвозить приличных людей… Таких, с которыми можно было бы поговорить не о «баксах», «тачках» и «телках», а о чем-нибудь другом. Но таковых в вечернее время попадалось мало — да и не могут себе позволить такие люди кататься на «частнике»: они, скорее, предпочтут добираться на метро или будут до посинения дожидаться редких автобусов.

В тот вечер Георгию тоже не везло на приличных людей. Но зато нескольких перемещений из конца в конец по ночной столице с не очень-то приличными людьми хватило, чтобы набрать сотню с лишним. Как раз на школьные расходы… Время было еще не слишком поздним, чтобы отправляться домой, но Георгий по опыту ночного извоза уже знал, что в ближайшие два-два с половиной часа большой выручки не сделаешь. Тут как повезет. Либо проболтаешься впустую, либо может вынырнуть из ночного клуба или казино какой-нибудь загулявший клиент, который способен за доставку его полубесчувственного тела домой отвалить столько, сколько ты успел к этому времени заработать за весь вечер…

Ставров остановил «Жигули» возле спуска в подземный переход, ведущий к станции метро, и закурил, раздумывая над возникшей альтернативой. Внезапно задняя правая дверца его машины щелкнула, и оказалось, что чей-то неразборчивый силуэт уже устроился на заднем сиденье.

Сначала Ставров хотел ненавязчиво намекнуть незнакомцу, что воспитанные люди вначале спрашивают разрешения, а уж потом садятся в машину, но потом передумал и лишь коротко осведомился, включая зажигание:

— Куда?

— На кудыкину гору, — с усмешкой грубовато сообщил незваный пассажир. — Прискорбно отметить, Георгий Анатольевич, что жене вашей так и не удалось приучить вас спрашивать не «куда?», а «далеко?»…

Это действительно было неожиданно. Как кумулятивная граната, выпущенная из-за угла в борт БТРа, на броне которого ты восседаешь вместе со своими парнями.

Откуда он знает меня по имени-отчеству? Документы я в обозримом прошлом не терял, в транспорте, даже по пьяной лавочке, ни с кем не знакомился. Тем более, что знает он не только меня, но и привычки моей жены… Кто же это может быть, если я слышу его голос в первый раз в жизни? Милиция? Или, наоборот, мафия?

Неужели я своим извозом составил такую мощную конкуренцию московским «бомбилам», что они установили за мной слежку?

Георгий повертел головой, пытаясь рассмотреть в зеркальце заднего вида лицо своего собеседника, но оно скрывалось в тени.

— Нет-нет, мы с вами раньше не встречались, — ответил незнакомец на невысказанный вопрос Ставрова. — И работать в вашем НИИ я не имею чести. Поэтому нет смысла задавать все те вопросы, которые сейчас вертятся в вашей голове.

— Откуда вы знаете, что в моей голове вертятся именно вопросы? — усмехнулся, начиная приходить в себя, Георгий. — А, скажем, не грязные ругательства?

— В таком случае, хорошо, что ругательства вертятся у вас в голове, а не на языке, — усмехнулся незнакомец. — А знаете, вы мне нравитесь. Думаю, мы с вами… поймем друг друга.

— Для начала неплохо бы нам достичь взаимопонимания по части маршрута нашего движения, — пробурчал Ставров, оглядывая окрестности. Вдруг где-то поблизости у неизвестного имеется машина с «группой поддержки», в том числе и огневой?.. Но вокруг было пусто.

— А у нас с вами и в этом плане никаких противоречий нет, — заявил таинственный пассажир. — Вы, кажется, на сегодня уже «отбомбились» и собираетесь ехать домой, так что нам по пути… Нет-нет, в гости к вам я не напрашиваюсь — во всяком случае, сегодня. Просто считайте, что у меня есть дела в вашем районе.

Значит, он знает не только меня и мою жену. Ему известен и мой адрес.

Естественно. Вполне возможно, что ему известно обо мне очень многое, если не все. Тогда значит — менты?.. Или кто-нибудь покруче? Кто же еще может в нашей стране беспрепятственно собирать информацию о каком-нибудь незнакомом человеке?

Не шпионов же потенциального противника ты заинтересовал — тем более, что и противника-то у нас давным-давно не стало. У нас даже официальной доктрины нет, так что неизвестно, кого сегодня следует считать вероятным противником… А, может, он просто блефует, а?

На ближайшем перекрестке Георгий свернул не налево, как следовало, а направо, но человек на заднем сиденье укоризненно сказал:

— Похоже, вы так разволновались, Георгий Анатольевич, что потеряли ориентацию в пространстве. Налево нам было бы намного ближе… Или вы решили, что я не знаю, где вы живете? — И он назвал полный адрес семьи Ставровых. Включая почтовый индекс, который и сам Георгий-то, признаться, постоянно путал.

К этому моменту Ставров уже успел разглядеть своего пассажира. Нет, он действительно никогда в своей жизни его не видел. Это был человек лет сорока пяти, с довольно породистым, но не высокомерным, а интеллигентным лицом. Как у Вячеслава Тихонова в роли Штирлица… На человеке было, несмотря на довольно морозную погоду, хорошего покроя длинное пальто из тонкой светлой ткани, причем пальто было щеголевато расстегнуто, открывая костюм, рубашку с галстуком и пестрое кашне. Головного убора на человеке не было, волосы были стрижены аккуратным коротким ежиком.

— Но какой смысл?.. — начал было Ставров, но пассажир перебил его.

— Нет, все-таки вы не удержались от расспросов! Поистине, человеческое любопытство таково, что в условиях дефицита информации об окружающем мире заставляет поступать всех одинаково… Впрочем, не буду утомлять вас, дорогой Георгий Анатольевич, своим словоблудием. К тому же, времени у вас, — он особенно подчеркнул последнее слово, — не так-то много… Полагаю, что вам очень хочется узнать, кто я такой, откуда вас знаю и зачем вы мне понадобились.

Он вдруг резко перегнулся через спинку сиденья и, со злобным жаром дыша в ухо Георгию, прошептал: — Кольку Морговского помните, Георгий? Помните? А Родоманова? А Чещевика? А Хвоща? Хвоща-то вы, надеюсь, не забыли, а? Вы помните их, старший лейтенант Ставров?

У Георгия перехватило горло, и он ударил по тормозам. Машина вильнула на скользком асфальте и боком влетела на верхушку окаменевшего сугроба на обочине.

Угрожающе накренившись, застыла. От резкого торможения мотор заглох, и стало неестественно тихо.

Так же тихо стало тогда, когда в незабываемом январе девяносто пятого в десятке метров от Ставрова рванула граната, и его контузило взрывной волной. Это ощущение глухоты потом постепенно прошло, а поначалу было даже забавно наблюдать, как вокруг беззвучно рушились стены домов, стреляли из всех видов оружия, как неуклюже пятились от президентского дворца объятые пламенем танки, которых в упор расстреливали из портативных ракетных установок боевики. Это было все равно что смотреть телевизор с выключенным звуком, и если бы не знать, что те человеческие фигуры, которые то и дело падают вокруг тебя, — твои товарищи, то глухоту можно было бы воспринять как избавление от шума. От лишнего шума войны… Но потом голова пришла в норму, и некогда стало наблюдать за происходящим, а надо было действовать: в кого-то стрелять, куда-то бежать, зачем-то командовать остатками взвода. И он стрелял, бежал и командовал, с каждой секундой все больше осознавая, что это не имеет уже никакого значения, потому что даже если завтра им скажут, что они победили, то это будет самой чудовищной победой на свете… К утру от его взвода осталась лишь треть личного состава. И все те ребята, которые сейчас жарким шепотом перечислил ему незнакомец, и много-много других погибли в ту дурацкую, не имеющую права на существование ночь…

Ставров достал сигареты и, не чувствуя горького вкуса сырого никотина, закурил.

— Конечно, помню… И что дальше? — спросил он немного погодя. — Вы тоже были там?

Незнакомец покачал головой.

— Нет, — сказал он с внезапной горечью. — Я не был. Там был мой сын. Он… там и остался…

— Кто он? — спросил Георгий. Всё, оказывается, объяснялось достаточно просто.

Просто отец бывшего сослуживца. Только вот… Как он меня нашел? И зачем ему надо было наводить обо мне такие подробные справки, вплоть до привычек моей жены? — Как ваша фамилия?

— Нет-нет, — поспешно сказал незнакомец. — Мой пацан не служил с вами, и вы его не могли знать. Да и к нашему делу это не относится. А фамилия моя… Вам она ни к чему. Понимаете, всё зависит от вас. Если вы примете мое предложение, то мы с вами познакомимся поближе. А если нет — тогда и не стоит засорять вашу память лишними именами и фамилиями… Есть такая старая песенка, может, слышали: «Не вспоминайте былое — не вспомнится, забываются имена и лица»?..

— Предложение? — тупо переспросил Георгий. — Какое еще предложение? Что-то я пока еще не слышал от вас никаких конкретных предложений…

— У вас сигарета найдется? — вдруг спросил человек на заднем сиденье. — Вообще-то я вот уже пять лет не курю, — пояснил он, разминая протянутую Георгием «золотую яву», которая, если верить рекламным плакатам, представляла собой некий «ответный удар» — не то зарубежным производителям всяких там «уинстонов» и «марлборо», не то родимому Минздраву вкупе с армией курильщиков. — Хронический гастрит, знаете ли. Но ради нашего с вами знакомства стоит вспомнить старые привычки, пусть даже вредные для здоровья… Кстати, мы можем ехать. Только впредь давайте воздержимся от… резких движений, хорошо?

Георгий кивнул. Неизвестно почему, но загадочный пассажир вызывал у него симпатию.

— Скажите, Георгий Анатольевич, — начал незнакомец, жадно затянувшись и уставившись на сигарету в своей руке так, будто ожидал, что она взорвется, — как вы относитесь к той войне, в которой вам пришлось участвовать? — Видимо, заметив в зеркальце усмешку Ставрова, пассажир тут же поспешно добавил: — Извините, конечно, за столь нелепый вопрос. Сформулируем его иначе… Представьте, что судьба свела бы вас с теми людьми, которые развязали чеченскую кампанию.

Представьте, что вам стали бы известны достоверные факты, свидетельствующие о том, что эти люди несут непосредственную ответственность за гибель ваших товарищей, да и за гибель ни в чем не повинных женщин, стариков, детей — тоже…

Если бы вам предоставилась возможность покарать этих людей за их преступления, сделали бы вы это?

Ставров покачал головой.

— Какой смысл обсуждать это? — поинтересовался он. — Судьба, как вы говорите, никогда не сведет меня ни с бывшим министром, ни с нынешним… ни с прочими государственными деятелями.

— Вы что, серьезно считаете, что в развязывании этой бойни виновны одни только министры? — удивился незнакомец. — Вы сильно заблуждаетесь, Георгий Анатольевич.

Есть и другие люди, которым удалось тогда и удается сейчас оставаться в тени, но именно их криминальные замыслы пытались реализовать Грачев и компания… Да, их тоже трудновато достать, но в принципе можно… Если, конечно, очень захотеть.

Что же касается судьбы, то ее вполне могу вам заменить я. Точнее — наша Ассоциация, от имени которой я и беседую с вами…

Далее незнакомец поведал Ставрову следующую историю.

Когда некоторым людям, находившимся в оппозиции к нынешнему руководству страны, стало ясно, что власть имущие не намерены разбираться, кто же должен отвечать за самую бессмысленную и самую кровопролитную войну за последние полвека на территории бывшего Союза, то они решили сделать это сами. С этой целью была создана тайная организация, объединявшая в своих рядах представителей самых разных профессий, возрастов и слоев населения. Своей целью Ассоциация — так именовалась эта организация — ставила установление исторической правды о чеченской войне — но это была только официальная, «надводная» часть задач. Никто не должен был знать, что Ассоциация взяла на себя тайные функции носителя карающего возмездия по отношению к тем, которые были приговорены ею к смерти за особо опасные преступления. Именно их и должны были устранять ветераны чеченской войны, которых Ассоциация активно вербовала под свои знамена в качестве исполнителей («Палачей», попытался поправить своего собеседника в этом месте Ставров, но тот упрямо повторил: «нет, нет, именно — исполнителей приговора. Терминология здесь очень важна!»)… В свете вышесказанного становилось понятно, каким образом Ставров попал в поле зрения Ассоциации и какое согласие от него требуется…

Это был какой-то бред наяву.

Не доезжая двух кварталов до своего дома, Ставров притер машину к бордюру и, глядя прямо перед собой, сказал человеку на заднем сиденье:

— Послушайте, как вас там… Пора расставить все точки над «и». Я не знаю, действительно ли существует Ассоциация, которую вы якобы представляете. Я также не знаю, нашлись ли идиоты, которые согласились работать на вас. Но я твердо знаю одно: в случае со мной вы допустили ошибку. И ошибка эта вызвана тем, что вы, скорее всего, переоценили свои способности уговаривать людей. — Незнакомец дернулся что-то возразить, но Георгий остановил его жестом. — Выслушайте меня до конца, прежде чем мы с вами расстанемся навсегда… Вот вы спросили меня, как я отношусь к чеченской войне. И, наверно, вам казалось, что таким, как я, остается только одно — ненавидеть и войну, и самих себя, принимавших в ней участие. А теперь попытайтесь понять меня, когда я признаюсь вам, что все три года, которые прошли после тех событий, я испытывал лишь одно чувство — желание забыть ту проклятую серую зиму, когда все нормальные люди в стране встречали Новый год, а мы, одураченные и преданные, лежали в жидкой грязи, смешанной с кровью, и нам казалось, что мы попали в ад, и каждый из нас думал про себя в отчаянии:

«Господи, ну почему именно я? Что такого я натворил в своей жизни, за что ты караешь меня кромешным адом на земле?»…

Ставров не то всхлипнул, не то откашлялся и принялся старательно прикуривать очередную сигарету от окурка, догоревшего до самого фильтра.

— Понимаете, — продолжал он, не поднимая головы, словно разговаривал сам с собой, — любый нормальный человек, когда его обманывают, прежде всего испытывает чувство стыда. Ведь виноват, по большому счету, не только тот, кто обманул, но и тот, кого обвели вокруг пальца… Да, можно тысячу раз сослаться на то, что нас никто не спрашивал, согласны ли мы штурмовать Грозный, и что мы всего-навсего выполняли чей-то приказ, но в душе твоей будет оставаться тот червячок, который постоянно будет нашептывать тебе: а разве совсем ничего нельзя было поделать, чтобы не участвовать в этой войне? Разве не с твоего молчаливого согласия тебя сделали рабом большой политики и послали принимать и творить смерть?.. Вот почему лучший выход для всех нас, оболганных и обесчещенных — это не бросаться обвинениями направо и налево и, тем более, не мстить. Напротив, нам следует сейчас сидеть тихо-тихо по норам и ждать, пока о нас окончательно забудут, как забыли о тех, кто воевал в Афганистане… Лично я так и делаю. Когда по телевидению показывают Чечню — пусть даже сегодняшнюю, а не кадры из военной хроники — я переключаю его на другой канал. И когда те люди, с которыми я познакомился недавно, спрашивают меня, чем я занимался в конце девяносто четвертого — начале девяносто пятого, я с честным лицом, не моргнув глазом, принимаюсь напропалую врать им. А когда приходится загорать на пляже, и меня спрашивают, что это у меня за шрамы на руке и на спине, я несу всякую чушь про то, как я поскользнулся по пьяной лавочке и растянулся на осколках разбитой бутылки!..

Ставров с остервенением выбросил окурок в приоткрытую форточку дверцы.

— Теперь, надеюсь, вы понимаете, почему я никогда не соглашусь на ваше нелепое предложение, — глухо сказал он, косясь в зеркальце на незнакомца.

— До свидания.

Но человек в светлом пальто не спешил покидать машину.

— Ну что ж, — сказал он, глядя куда-то в сторону, так что Ставрову отчетливо был виден его правильный профиль на фоне заднего стекла. — Вы считаете, что я допустил ошибку, затеяв с вами этот разговор… Но позвольте заметить, Георгий Анатольевич, что и вы ошибаетесь, категорически отказываясь от моего предложения. Да, мне понятно ваше желание забыть такое тяжкое прошлое. Но дело в том, дорогой Георгий Анатольевич, что тот червячок в душе, которого вы столь образно упоминали — не простой червячок. Это его все нормальные люди называют совестью. Вот представьте: ест поедом вас этот червячок, растет потихоньку, а потом превращается в небольшую змейку. До поры до времени она еще дремлет, эта змея, потому что в душе вашей, Георгий Анатольевич, царит пока та самая зима, которая так запомнилась вам, а зимой все пресмыкающиеся, как известно, спят…

Но где гарантия, что зима в душе продлится до конца ваших дней? Почему вы так уверены, что в один прекрасный день змеи совести не пробудятся и не сожрут ваше нутро?

Ставров покрутил головой.

— Что-то мы с вами забрались в дебри, — сказал он. — Мне пора…

— Извините, — вежливо сказал симпатичный человек в пальто. Потом достал из кармана и протянул Ставрову купюру — видно, она у него была заготовлена заранее.

— Вот, возьмите…

Ставров взглянул на купюру и запротестовал, но незнакомец сказал:

— Берите, берите, это ведь не просто деньги. Номер на купюре одновременно является номером телефона, и вы сможете позвонить по нему, как говорится, в любое время дня и ночи, если вдруг передумаете. Чем черт не шутит?..

«Если он сейчас попросит передать горячий привет моей жене, придется слегка испортить его внешний вид за столь изощренный шантаж», промелькнуло в голове у Ставрова.

Но незнакомец молча выбрался из машины и молча приложил два пальца к виску в шутливом прощальном приветствии.

Против своей воли Ставров приоткрыл дверцу и высунулся из машины.

— Я все-таки никак не могу понять, зачем?.. — спросил он вежливо улыбающегося незнакомца. — Что это даст вам? Что это даст мне? Что это даст всем нам?

— А всё очень просто, — с готовностью, словно давно ждал этого вопроса, ответил «Тихонов-Штирлиц». — В природе есть закон сохранения энергии. Почему бы не предположить, что существует и закон сохранения справедливости, черт возьми?!..

Когда Ставров отъехал на несколько метров и оглянулся, то на тротуаре никого уже не было. Его недавний собеседник словно растворился в воздухе.

Глава 3

— Вы к кому, гражданин?

Вопрос явно относился к Ставрову. Он растерянно оглянулся на закуток вестибюля, отгороженный отполированным до блеска барьером, из-за которого до Георгия и донесся сердитый голос. Из-под белого колпака на него пристально уставились выцветшие колючие глаза. Женщина была в годах и, видимо, обладала незаурядным опытом по части того, чтобы не пускать в палаты посетителей, заявившихся в неурочное время.

Черт, раньше здесь было не так строго!.. Что это они вздумали установить режим охраны, как в тюрьме? Надо было захватить что-нибудь… шоколадку хотя бы… или коробку конфет. Но кто же знал?..

Чувствуя себя взятым с поличным вражеским шпионом, Ставров подошел к стойке.

— Я к Александру Левтонову, — сказал он. — Двадцать девятая палата в хирургическом…

Женщина за стойкой полистала какие-то бумаги.

— Ну, есть такой, — с неохотой признала она. — Только не в двадцать девятой, а в пятьдесят третьей… На пятый этаж перевели его на позапрошлой неделе.

Неужели я не был у Сашки уже целых две недели?! Да за такое разгильдяйство меня надо публично выпороть на Красной площади!..

— А вы кто ему будете? — осведомилась женщина. — Родственник?

— Самый близкий, — усмехнулся Ставров. — Мы с ним служили вместе…

Что-то человеческое на миг промелькнуло в сухих глазах дежурной.

— Близкий, говоришь? — с суровым укором сказала вдруг она. — Что же ты тогда с пустыми руками заявился к своему дружку?

— Да я, это… Я ненадолго… Дай, думаю, забегу на минутку… Проведать, — совсем смутился Ставров.

— Ладно, — сказала женщина. — Иди уж… Только быстро.

Ставров поднялся на верхний этаж по узкой бетонной лестнице, где пахло лекарствами, прокисшим молоком и табачным дымом — в каждом пролете на подоконниках красовались разнокалиберные банки, битком набитые свежими, еще вовсю дымящимися окурками.

Пятьдесят третья палата оказалась в самом конце коридора. Ставров потянул на себя ручку и с невольной осторожностью переступил порог.

— Ну кто там еще? — раздался из глубины палаты знакомый голос. — Да заходите же, не стесняйтесь!..

Ставров прикрыл за собой дверь и сделал два шага к деревянной койке, где под тощим шерстяным одеялом лежал худощавый парень с бледным лицом. Это был Сашка Левтонов.

— А, это ты, Гер, — вяло сказал Сашка. — Ну, проходи, располагайся, что ты, как неродной? Или боишься, что здесь, как в Грозном, всё заминировано?

Шутка вышла невеселой, и Сашка, видно, сам почувствовал это, потому что сделал вид, что ему надо срочно высморкаться.

Ставров присел на стул возле койки и огляделся. Палата была небольшой, но казалась пустой. Коек, кроме Сашкиной, здесь больше не было. На тумбочке что-то неразборчиво бормотал цветной телевизор. В глубине комнаты простой обеденный стол был накрыт скатертью, бывшей белой, наверное, лет пять назад. А вдоль стены почему-то было очень много стульев, как в какой-нибудь приемной.

— Ух ты, — воскликнул Георгий, — в какие хоромы тебя поместили!

— Да уж, — скривился Сашка. — Только я бы лучше в какой-нибудь захудалой коммуналке обитал, чем в таких хоромах!..

— Ничего, ничего, — подбадривающе сказал Ставров. — Будешь ты еще и в коммуналке жить, и в отдельной квартире!.. Ты, главное, выздоравливай побыстрее!.. Как ты сам-то? Как кормежка?

— Да нормалёк, — нехотя сказал Левтонов.

— А что врачи говорят? — не удержался от банального вопроса Ставров.

— Они не говорят, — ухмыльнулся Сашка. — Врачи, старик, предписывают…

«Столько-то кубиков того… Столько-то кубиков — этого… Лечебная гимнастика…

Пить нельзя, курить нельзя»… — Он со злостью смял на груди одеяло. — Обрыдло мне все это, Гера, понимаешь? Об-рыд-ло!..

— Знакомый синдромчик, — из солидарности сказал Ставров. — Когда сам лежал, тоже готов был на стенку лезть!.. Как моя Ольга говорит: «До блевоты!»…

— Ладно, что мы всё обо мне да обо мне? — воскликнул Левтонов. — Ты-то как поживаешь? Что нового? Как жена, дочка?

— Да ничего, — сказал Ставров. — Пока всё без изменений…

Вот дьявол, подумал он. Все-таки что значит — больница!.. Здесь сама обстановка сковывает язык и заставляет посетителя быть каким-то занудным оптимистом. «Все нормально»… «Ничего нового, всё по-старому»… «Как кормят?»… «Как ты себя чувствуешь?»… «Что говорят врачи?»… «Не расстраивайся, все будет хорошо»…

«Когда тебя выпишут?»… Хотя о выписке, пожалуй, не стуит спрашивать. И всё!..

И не находится других тем для общения с человеком, с которым ты бок о бок лежал под минометным обстрелом и который действительно тебе ближе, чем самый близкий родственник, потому что не раз и не два спасал тебе жизнь…

«А что я ему могу рассказать?», вдруг подумал Ставров. Если вдуматься, то — ничего!.. Не будешь же рассказывать о своих делах на работе человеку, который третий год прикован к больничной койке! И не рассказывать же о жене и о дочке тому, у кого с детства не было семьи!..

Он вдруг обратил внимание на бухтящий телевизор. Это был переносной «Шиваки».

— О, я смотрю, ты начинаешь разживаться имуществом! — шутливо сказал Ставров вслух. — Кто это тебе приволок? — Он кивнул на телевизор. — Неужели родственники отыскались?

— А ты что, не смотрел вчера новости дня по московской программе? — ответил встречным вопросом Левтонов.

— Новости дня? Ну вот еще, делать мне нечего!.. А при чем здесь твой телик?

— Как причем? — искренне удивился Сашка. — Ну, ты даешь, старлей!..

Выяснилось, что не далее, как вчера утром Сашку навестила целая делегация высших чинов из Министерства обороны. Оказывается, Сашку еще в Грозном представляли к медали «За отвагу» — и награда эта, как водится в Отчизне, нашла героя всего через два года… К медали Министерство обороны присовокупило ценный подарок в виде вот этого телевизора. Но главное было не в этом… Генералов сопровождала стая телеоператоров и репортеров, и вечером трогательную церемонию награждения раненого героя показали по столичному каналу…

Тут Левтонов замолчал и сосредоточенно уставился в телевизор, где многодетная мать в очередной раз выбирала только импортный стиральный порошок.

— Что ж ты молчишь, герой России? — хлопнул его по плечу Ставров. — Поздравляю!.. Покажи медаль-то!

Сашка как-то странно покосился на него.

— Дурак ты, Ставров, или притворяешься? — спросил задумчиво он. — Ты что, действительно думаешь, что я буду радоваться дерьмовой железке, которую эти сволочи сунули мне в зубы? Ты думаешь, я от этого так растрогаюсь, что прощу их?.. Телик ихний — ладно, с паршивой овцы хоть шерсти клок, пусть стоит, хлеба не просит, а вот медальку я, только они ушли, выкинул!.. Понял?

— Как это — выкинул? — не понял Ставров. — Куда?

— В окошко, куда же еще?.. Попросил сестру, она мне одну створку приоткрыла, и я как швырнул эту побрякушку вниз!.. Представляешь, весной пацаны какие-нибудь найдут ее под деревьями, быть может… А что? Пусть играют!

И Левтонов опять отвернулся к экрану, на котором жизнерадостные, пышущие здоровьем парни и девки долго и косноязычно объясняли, почему они предпочитают одну жевательную резинку другой.

— Саш, — тихо позвал его Ставров. — Ты, главное, не расстраивайся. Всё будет хорошо… Извини, мне пора. Я к тебе еще заскочу на днях…

Он хлопнул Левтонова по острому плечу, выпиравшему костлявым углом из-под одеяла, под которое сразу от нескольких капельниц тянулись пластиковые трубочки с разноцветными жидкостями, и быстро вышел.

Уже спускаясь по лестнице, Ставров вспомнил про загадочного представителя не менее таинственной Ассоциации, с которым разговаривал той ночью. Вот бы лучше куда эти «народные мстители» направили свои усилия, подумал он. Вместо того, чтобы тратить силы и средства на карательные акции и игры в конспирацию, занялись бы лучше оказанием реальной помощи таким бедолагам, как Сашка!..

Кстати, забыл я совсем рассказать ему про этого типа в пальто. Интересно, что бы мне посоветовал Сашка? Ладно, в следующий раз расскажу ему…

Но услышать совет от своего друга Ставрову не пришлось. В тот же вечер Сашка покончил с собой, выбросившись вниз головой из окна своей палаты на бетонные плиты тротуара. Предсмертной записки он не оставил. Видимо, полагал, что ему больше нечего сказать этому проклятому миру… Персонал больницы был в шоке, хотя, на взгляд Ставрова, врачи и сиделки больше опасались обвинений в свой адрес, нежели сожалели о Сашке.

Организация похорон легла полностью на плечи Ставрова: Левтонов был сиротой, выросшим в детском доме.

Когда тело Сашки было предано земле, Георгий занялся поиском того сюжета, который был показан про посещение Сашки генералитетом. Для этого Ставрову не потребовалось обращаться в Останкино. В НИИ, где вот уже год работал Георгий, существовал отдел, занимавшийся анализом и обобщением телевизионных материалов.

В отделе имелся свой видеоархив, который пополнялся с помощью круглосуточно крутящихся в режиме записи видеомагнитофонов. Найти нужную запись оказалось нетрудно — к счастью, ее еще не успели стереть как информативно малозначащую…

Просмотрев видеозапись того самого телесюжета, Георгий понял, почему Сашка Левтонов покончил с собой.

… Да, всё было так, как он и рассказывал. Лоснящиеся в притворной заботливости о бывшем подчиненном физиономии армейских чиновников, потеющий от непривычной миссии главком, выдавливающий из своего пузатого нутра угловатые фразы о том, что Отечество-де никогда не забывает своих сынов; охапки пышных, аляповатых цветов и вспышки фотокамер («Они бы лучше пару килограммов каких-нибудь фруктов принесли, чем эти никому не нужные цветы», не удержался от напрашивающейся мысли Ставров)… И уже в самом конце сюжета, когда у сановных посетителей иссяк скудный запас теплых слов, бойкий закадровый голос оттарабанил:

— Да, награда, как этого и следовало ожидать, нашла героя, но радость от этого события несколько омрачает одно неприятное обстоятельство. Жить бывшему прапорщику Александру Левтонову осталось совсем немного. Приговор врачей был суров и однозначен — рак крови… Поэтому не исключено, что вы видите на своем экране этого обаятельного человека в последний раз…

Рекламная врезка. «Самые горячие и животрепещущие новости — только на нашем канале!»…

Ставров ударил кулаком по колену, не чувствуя боли. Вышел на балкон, покурил, невидящим взглядом окидывая зимне-серый мир вокруг. Вернувшись в квартиру, спросил жену, возившуюся в ванной со стиркой:

— Оль, где те деньги, что я нахалтурил на прошлой неделе?

Ольга с иронией склонила голову к плечу:

— А что такое?

— Мне срочно нужна та стотысячная купюра, которую я тогда принес!

— И где же я тебе ее возьму? — поинтересовалась жена. — Рожу, что ли?.. Или ты думаешь, что я деньги — если, конечно, это можно назвать деньгами — в бочке вместо капусты на зиму солю?!.. Давным-давно я разменяла твою жалкую сотенную…

А что мне было делать — сидеть и любоваться на нее, что ли?

Ставров отвел глаза.

— Ладно, не кипятись, — пробормотал он. — Ну, разменяла так разменяла, что ж теперь?..

Жена хмыкнула и с таким ожесточением принялась полоскать рубашку, словно это был ее «непутевый муженек», измочаленный и скрученный в несколько раз.

Ладно.

Вернувшись в комнату, Георгий включил компьютер и запустил программу подключения к Сети. Вдруг на экране появилось предупреждение: «На ваш адрес Е-MAIL поступило экстренное сообщение. Отправитель неизвестен. Будете просматривать? (Да, Нет)».

Ставров пожал плечами. За все полтора года владения персональным «почтовым ящиком» в системе электроннной почты его скромная персона еще никого не заинтересовала. Кто бы мог пожелать что-то сообщить ему? Какой-нибудь заблудившийся в Сети новичок? Или хулиган-хакер, сочинивший послание, сплошь состоящее из самых отборных ругательств, и запустивший его в Сеть по принципу «на кого Бог пошлет»?..

Однако, Ставров не угадал. Сообщение было весьма коротким. Оно содержало всего одну, абсурдную для посторонних, фразу: «На тот случай, если змеи начинают пробуждаться после зимней спячки, повторяю номер, с помощью которого их можно успокоить…» — и далее шли семь цифр.

Георгий покрутил удивленно головой. «Павлин, говоришь?», пробормотал он одну из своих любимых присказок, еще в детстве позаимствованных у знаменитого киношного красноармейца Сухова, и потянулся к телефону.

Глава 4

— Пап, посмотри, какая неприятная рожа! — Капка потянула Ставрова за рукав.

— Где? — рассеянно полюбопытствовал Георгий, озираясь по сторонам.

— Да не там! — снова дернула его руку дочь. — Там, куда ты уставился, — обыкновенная Баба-Яга на самолете…

— На аэроплане, — машинально поправил Капку Ставров.

— О, господи! — совсем по-взрослому вздохнула Капка. — Ну пусть будет на аэроплане!.. Ты не туда смотришь, пап. Вон там, внизу, видишь мальчишку?..

Ставров обвел быстрым взглядом первый этаж магазина, благо с балкона второго этажа центральный зал «Детского Мира» был виден, как на ладони. Несмотря на выходной день, посетителей здесь было немного. А те, что все-таки заявились сюда, явно не горели желанием сметать с прилавков и из-под оных все товары подряд. Давным-давно кануло в Лету время жарких битв изнеможенных очередей за дефицит и торговли из-под полы импортными шмотками на лестничных площадках между этажами. Насколько помнилось Георгию Ставрову, последний раз он был в самом большом детском универмаге страны именно в те годы, когда приобретение даже пустячных вещей носило характер этакой вылазки за «языком» в тыл врага. Теперь же невооруженным глазом было видно, что «Детский Мир» стал не только и не столько магазином, сколько гибридом городка аттракционов и тематической выставки «Жизнь и быт хорошо обеспеченного ребенка в конце XX века».

Тот самый зал, на который с высоты полета моторизованной Бабы-Яги взирали сейчас Ставров и Капка, был отдан во власть детей полностью и безраздельно. Буквально на каждом квадратном метре здесь был установлен либо игральный автомат, либо надувная горка для малышей, либо игрушечный домик размером со шкаф. Главным же аттракционом, по отчетливо просматривающемуся замыслу администрации, должна была стать десятиместная карусель в центре зала, над которой болтались в корзине воздушного шара мультяшные мыши неестественной величины.

Мальчишка, которого показала отцу Капка, вовсе не был отталкивающим уродом. Это был нормальный с виду сверстник дочки Ставрова. Ну, может быть, на пару лет ее постарше… Однако от окружавших его детей он отличался не только высокомерно-презрительным взглядом — что, скорее всего, и вызвало антипатию Капки. Он на ходу что-то говорил в прижатую к уху черную коробочку мобильного телефона — и вовсе не такого игрушечного, который Ставров в прошлом году подарил дочке на именины. На нем были кожаные брюки, ботинки армейского типа на высокой подошве — детский вариант модного в сезоне «пэтриота», небрежно распахнутая курточка из дорогой овчины. Мальчик был ходячей иллюстрацией с обложки «Бурда моден». Он отнял от уха телефон, сунул его огромному мужчине крепкого телосложения, неотступно следовавшего по пятам за мальчишкой (еще один человек в низко надвинутой на лицо шляпе держался в стороне, профессионально оглядывая окружающее пространство и фиксируя любые излишне резкие движения в нем) и устремился к игральному автомату типа «стрелковый тир». Там из электронного ружья — впрочем, весьма похожего на настоящую снайперскую винтовку — уже палил по невидимым мишеням мальчишка лет десяти, но юный плейбой явно не был обременен терпением настолько, чтобы безропотно дожидаться своей очереди. Он грубо оттолкнул своего конкурента от автомата и схватился за приклад ружья. Обиженный мальчуган громко запротестовал, и к нему рванулась было просто одетая женщина, но возле них мгновенно возник громила. Ставрову было хорошо видно, как, не переставая перемалывать жвачку, он что-то спокойно, но непреклонно процедил на ухо женщине, а потом протянул женщине цветную бумажку, и мамаша, с готовностью приняв компенсацию, заторопилась к выходу, влача за собой всхлипывающего сынишку.

Ставров, не сдержавшись, скрипнул зубами и огляделся. Капки рядом с ним уже не было, и он узрел ее сиреневую вязаную шапочку перед витриной с образцами косметики, которые зачарованно изучала Ольга.

— Послушай, Гер, — сказала с необычным для нее смущением жена Ставрову, когда он подошел к ней. — Мне тут одна тушь понравилась… Вон та, третья справа.

Ставров тупо уставился на продолговатый цилиндрик цвета «синий металлик».

— Ну, а в чем дело? — осведомился он. — Если нужно, купи!..

— Ой, она же дорогая! — тут же испугалась Ольга. — Ты что, забыл, зачем мы сюда приехали?

На Лубянку они совершили вылазку, чтобы приобрести «осенне-весенние» ботинки для дочки, которая давно изнывала по модным «платформам» на толстой подошве и высокой шнуровке. Масла в огонь подлила соседка, которая накануне побывала в «Детском Мире» и якобы видела там итальянские ботинки нужного фасона, причем всего за двести новых рублей. Однако, прибыв в магазин, Ставровы решили разведать прочие торговые точки, коих здесь было великое множество.

— Нет, не забыл, — медленно проговорил Ставров. — Но ты не бойся, Оль: я тут немножко подхалтурил на днях, так что готов пожертвовать тебе свою заначку!..

— А жить мы на что будем? — продолжала сомневаться жена. — Ты уверен, что вам на следующей неделе дадут зарплату?

Ставров красноречиво пожал плечами.

— Ну, вот видишь, — сказала с упреком жена.

— Слушай, тебе эта тушь нужна? — начиная злиться, резко спросил ее Ставров.

— Ну и что дальше?

— Раз нужна — покупай!

— На какие шиши? — посуровело Ольгино лицо.

— А если ты считаешь, что это дорого, — тогда не покупай.

Это было недопустимой оплошностью. И куда только делся девятилетний опыт супружеской жизни, в том числе — реагирования на заведомо провокационные вопросы типа «Как ты считаешь, милый, мне идет вон та норковая шубка?» (лучшая тактика в таких случаях — ни в коем случае не критиковать вещь, ибо это может быть воспринято как скрытое скряжничество с твоей стороны, и уж тем более не сосредотачивать внимание на стоимости товара, а похвалить объект вожделений супруги так, чтобы в конце концов она сама отказалась от своих поползновений)!..

— Вот всегда ты так, — запричитала жена. — Стоит мне что-нибудь присмотреть себе, как ты сразу начинаешь искать повод, чтобы отговорить меня от покупки!..

Боже, и зачем я, дура, только выходила замуж?!

— Эй, предки, мы идем смотреть ботинки для меня или нет? — нетерпеливо встряла Капка.

— В самом деле, Оль, чего ты раскричалась? Люди ж вокруг, — примирительно сказал Ставров. — Куда нам идти-то, а?

— Ой, да пошел ты в жопу, придурок! — отмахнулась от него Ольга, резко разворачиваясь и устремляясь куда-то в недра магазина с решимостью легендарного крейсера «Варяг». В минуты душевного волнения супруга Ставрова не гнушалась отборным словцом, что никак не вязалось с ее хрупкой красотой. Никто бы не поверил, что женщина с подобной внешностью способна выражаться крепче подзаборного забулдыги. Но Георгий давно привык не удивляться и не оскорбляться.

Он знал, что под этим имиджем супруги скрывается ранимая и вполне порядочная натура…

Когда они поднимались на третий этаж, пейджер в кармане Ставрова чуть слышно пикнул. Стараясь действовать незаметно от жены, а особенно — от дочери, Георгий достал приборчик и нажал кнопку приема. На крохотном дисплее «Моторолы» значилось лаконичное сообщение: «Мальчик, которого охраняют».

Внутренне похолодев, Ставров отключил пейджер, стирая злополучные слова с экранчика, но они продолжали гореть перед его мысленным взором подобно зловещему предупреждению, которое царь Валтасар увидел однажды на стене во время пира.

Они что — с ума сошли?!.. Ну ладно, когда речь идет о каком-нибудь заправском мафиози — но взрослом, а не ребенке! Или они считают, что раз он, Ставров, когда-то прошел все круги ада, то стал отъявленным головорезом?.. Да, никто не спорит, мальчишка отвратителен как развращенный вседозволенностью негодяй. Но нельзя же убивать только за это! И пусть даже руки у папаши этого белокурого засранца — по локоть в крови, но разве можно вот так, смертью его отпрыска, мстить ему?!..

Словно уловив мысли Ставрова, пейджер пикнул снова. На этот раз сообщение было еще короче: «Вариант триста». Георгий с облегчением вздохнул. С облегчением — потому что на кодовом языке Ассоциации этот термин, использовавшийся нашим спецконтингентом и в Афгане, и в Чечне, означал, что объект следует лишь припугнуть, возможно, даже побить, но не уничтожать.

Потом по экранчику бойко, словно жучки, побежали буквы: «Жди вызова». Скорее всего, мальчишку, который развлекался в городке аттракционов, «вели» вплотную люди Ассоциации, а Ставрову надлежало вступить в игру лишь тогда, когда руководители операции посчитают, что настал удобный момент.

Это произошло в самое неподходящее время — когда Ольга, наморщив свой ангельский лобик и сдувая с покрасневшего от наклона лица прядь волос, вопросительно воззрилась на мужа; мол, что ты скажешь?.. Капка вертела кокетливо ножкой то в одну, то в другую сторону, демонстрируя примеряемый ботинок. В отсеке, где происходила распродажа итальянской обуви под броским рекламным слоганом «Обул и больше не снимай!», обслуживающего персонала было больше, чем покупателей.

Поэтому пейджер Ставрова пикнул в этой гулкой пустоте помещения особенно слышно.

Девица за кассовым аппаратом, полировавшая ногти, не удержалась от заинтересованного взгляда в сторону Ставровых. Но Ольга, зорко перехватившая этот взгляд, нахмурилась.

— Что это распикался твой приемник? — с подозрением осведомилась она.

— Не обращай внимания, Оль, — сказал Георгий, нажимая кнопку на пейджере. — Курс валют меняется, наверное, слишком резко…

— А тебе он так прямо нужен! — язвительно заметила жена. — Чем всякой ерундой заниматься, сказал бы лучше, как ребенку обувь?

— По-моему, нормально, — растерянно промямлил Ставров. — Не жмет, Капелька?

Капка всем своим видом показывала, что ботинки — словно изготовлены лично для нее. Но Ставровы уже имели печальный опыт на этот счет, когда, не пройдя и сотни метров, Капитолина начинала жаловаться на мозоли, и тогда выяснялось, что купленные накануне туфли (сапожки, сандалии, босоножки и прочие обувные изделия), которые были ей вчера впору, сегодня либо на размер меньше, либо хлябают на ноге… Выбирая обувь, Капка неизменно руководствовалась не размером, а фасоном.

— Ну, вы тут еще подумайте хорошенько, — сказал Ставров своим «женщинам», — а мне надо срочно отлучиться в одно место.

— Ку… далеко, пап? — спросила Капка.

— В туалет.

— Приспичило, что ли? — ворчливо полюбопытствовала Ольга. — Говорила же тебе, не пей на дорогу кофе, а тебе мои слова были — как о стенку горох!..

— Да я мигом, — бодренько пообещал Георгий. — Не успеете и двух пар еще примерить, как я вернусь.

Насчет туалета он вовсе не врал, потому что третье сообщение, переданное на его пейджер, гласило: «В туалете у 127 секции». А поскольку Ставров знал, что одной примеркой Ольга никогда не ограничивается, то надеялся выполнить свое обещание насчет быстрого возвращения.

Прикидывая мысленно разные варианты своих дальнейших действий, Ставров учитывал, что «объект» находится под охраной, но он не предполагал, что охранники поведут себя столь беспечно. Надежнее всего в подобной ситуации было бы, если бы они сопровождали мальчишку вплоть до самого унитаза. Может быть, хотя бы одному из них надо было не погнушаться и зайти в тесную кабинку вместе с юным мафиози. Но в действительности охранники повели себя неосторожно. Один из них занял сторожевой пост снаружи, перед дверью в туалет, словно не собирался пропускать внутрь только мрачных типов с оттопыренными подмышками или с автоматами наизготовку.

Второй — тот, чье лицо скрывала низко надвинутая шляпа, — вошел вразвалочку вместе с мальчиком в туалет, и вскоре оттуда очень торопливо выскочили несколько мужчин, на ходу приводя в порядок свои брюки, а затем вышла, что-то сердито, но негромко ворча, пожилая тетка в синем сатиновом халате, которая явно выполняла функции менеджера в столь благородном заведении.

Ожидания Ставрова, что громила у входа не будет пускать только вооруженных мужиков в масках, не сбылись. Стоило Георгию направить стопы к деревянной двери, на которой был нарисован очень абстрактный мужской силуэт, напоминавший грудную мишень, как телохранитель кашлянул и сделал короткое, но недвусмысленное движение наперерез.

— Туалет закрыт, гражданин, — наглым голосом сообщил он, не глядя на Ставрова. — По техническим причинам…

Георгий изобразил на своем лице ужасную гримасу.

— Мне очень надо, поймите! — заныл он, усиленно переминаясь с ноги на ногу. — Просто сил нет терпеть!.. Пустите, а? Ну, что вам стоит?..

Громила хмыкнул.

— Ты что, глухой, мужик? — миролюбиво осведомился он. — Сказано тебе — клозет не функционирует. А если очень хочется, то сходи куда-нибудь под кустик… на Красной площади! Знаешь, как умные люди говорят? «Пусть лучше лопнет совесть, чем мочевой пузырь»!..

Он задребезжал хриплым смешком, явно высоко оценивая свое остроумие. Как потенциального противника Ставрова он, судя по всему, не воспринимал вовсе.

И зря. Потому что в тот же момент Ставров, даже не вынимая рук из карманов куртки, коротко ударил коленом в пах комику-любителю, а когда тот стал съеживаться так, будто его тоже постиг внезапный позыв к мочеиспусканию, каблуком второй ноги наступил ему на голеностопный сустав и тщательно проутюжил его, дробя кости. Редкие прохожие, шествовавшие мимо коридорчика-тупика, где располагался вход в туалет, так и не поняли, почему дюжий детина, только что травивший анекдоты своему дружку, вдруг вскрикнул и сполз по стене на пол. Для особо любопытных Ставров сделал успокаивающий жест, а затем открыл дверь туалета и одним рывком, используя тело охранника, как щит, втащил своего недавнего собеседника внутрь.

И тут же оцепенел. Но вовсе не от того, что в двух метрах от себя увидел черное отверстие револьверного дула — второй охранник, оказывается, караулил вход в туалет возле самого турникета, на посту старушки-контролерши, и реакция на вторжение в туалет незваных посетителей у него оказалась отменной. Ставров застыл, как вкопанный, потому что поля шляпы уже больше не закрывали лица владельца револьвера: шляпа лежала на деревянном столике рядом с турникетом. В этой ситуации Ставрова больше всего поразила личность человека, целившегося в него. Потому что это был не кто иной, как Юрка Ренжин, бывший командир отделения в третьем взводе.

Через секунду он тоже узнал Ставрова, и ствол его револьвера медленно опустился.

— Старший лейтенант Ставров? Анатольич? — с огромным удивлением спросил он. — Откуда ты здесь взялся?

Георгий отшвырнул от себя громилу, телом которого закрывался, тот ударился лбом о кафельную стенку, взвыл от боли и рухнул без сознания.

— Да вот, — непринужденно пустился в объяснения Ставров, — приехали с женой и дочкой купить кое-что из обуви, и мне пописать захотелось, прихожу — а тут этот мудила вздумал мозги мне пудрить. Грубил, распускал ручонки, ну я его и приложил… слегка.

— Да уж видно, что — слегка, — широко осклабился Ренжин. — Ты, Анатольич, всегда отличался любовью к ближнему!..

Он мало изменился за прошедшие два года. Только слегка пополнел, отпустил усики, да волосы его заметно поредели. А шрам на лбу оставался таким же уродливо-красным, как два года назад. Это не было отметиной от пули или осколка.

Это было следствием того, что один из боевиков пытался вырезать на лбу попавшего в плен сверхсрочника Юрки пятиконечную звезду, но художник из чеченца оказался никакой, и он уже собирался, подобно чукче-хирургу в известном «чернушном» анекдоте, перечеркнуть свой опус с воплем отчаяния «Нэ получается, аднако!», как тут Ставров с горсткой своих окровавленных десантников ворвался в подвал, где происходило дело, и вовремя всадил разрывную пулю прямо в кисть руки горе-художника, превращая ее в кровавый обрубок с белоснежной костью…

Ставров сморгнул, прогоняя видение, до мельчайших деталей реконструированное памятью в столь неподходящий момент.

На мгновение ему стало трудно дышать, в горле словно раздулся резиновый шарик, и захотелось плюнуть и на Ассоциацию, и на задание, и на все остальное, повернуться и уйти восвояси, и пусть кто-нибудь другой разбирается в хитросплетениях судеб и мучается, не зная, как поступить в ситуации, подобной этой, и стоит ли вообще как-то поступать…

Но он не ушел. Вместо этого он спросил:

— А ты что здесь делаешь, Юрук?

Ренжин не успел ответить. Откуда-то из глубин туалета донесся капризный мальчишеский голос:

— Эй, ты, человек со шрамом, с кем это ты там балаболишь?

— Успокойтесь, Владислав Николаевич, — громко ответил Юрка, не отводя взгляда от Ставрова. — Всё спокойно, это мы с напарником тут беседуем… Не торопитесь, занимайтесь по своему плану, сколько вашей душе будет угодно!

— Смотри у меня, — пригрозил мальчишка и вновь умолк, только время от времени что-то бормотал невнятно.

— Это что еще за юный деспот? — поинтересовался Ставров.

— О, это важная птица… Кстати, раз уж ты вывел из строя моего напарничка, прикрой-ка дверь.

Ставров послушно задвинул засов на внутренней стороне двери.

— Что-то я не пойму, Юр, — сказал он. — Он что, сынок какого-нибудь мафиозного босса? — Ренжин кивнул и отвел глаза. — И ты пошел на службу к таким сволочам? Зачем, Юрок?

— Да лишь затем, что они мне платят! — с вызовом сказал Юрка. — И ого-го как!..

— Но как ты мог… они же об тебя подошвы вытирают! — задохнулся Ставров.

— Слушай, командир, не надо со мной воспитательную работу проводить!.. Моя задача — охранять этих подонков, и я буду выполнять ее, потому что ничего больше в этой жизни я делать не умею!.. Да и не такие уж это подонки — ангелочков среди людей вообще не бывает, Анатольич!.. Эти просто более жестоки, чем другие, вот и всё. И потом… бесполезно что-то пытаться изменить в нашем сволочном обществе.

Ну, допустим, не я, а кто-то другой будет оберегать этого маленького подлеца, так какая разница?.. Знаешь, Гер, какое у него любимое занятие? Палить стальными шариками из окна по прохожим — папаша на день рождения додумался подарить ему пневматический пистолет… Позавчера мамаша из соседнего дома с пятилетней девочкой шла, и он малышке в ногу попал, так она до сих пор ходить не может, ее теперь в коляске возят!..

Ренжин скрипнул зубами и спрятал револьвер в кобуру под мышку.

— А что это он там засел? — поинтересовался Ставров, кивая в сторону кабинки. — Понос прошиб, что ли?

— «Понос», — усмехнулся Юрка, и шрам на его лбу на мгновение расправился. — Если бы!.. Мастурбирует он там, понял? Вот почему пришлось оккупировать туалет — ему внезапно захотелось заняться этим именно сейчас!.. Этот гаденыш умудрился узнать номер «телефонной эротики», а учитывая, что позвонить туда он может откуда хочет по своему «сотовику», то иногда нам с напарником приходится на уши вставать, чтобы обеспечить ему уединение… Это ж такой придурок, он и при людях не погнушается делать свое дело, потому что за людей никого не считает!..

— Юрка, стреляй в него, это же киллер! — раздался вдруг из угла слабый голос, и Ставров с Ренжиным поглядели туда. Громила, как оказалось, уже пришел в себя после обморочного отсутствия и теперь, царапая ногтями кафель, чтобы подняться, спешил просветить своего напарника. — Стреляй!..

В глазах Ренжина появилась тень подозрения.

— Подожди-ка, Анатольич, — с подозрением сказал он, — ты и вправду?..

— Да, — сказал Ставров, делая размашистое движение ногой назад и вбок, и появившийся в руке громилы пистолет брякнулся на пол и с лязгом отлетел к ногам Юрки. Вторым ударом той же ноги Ставров достал грудь громилы, и тот, захрипев, откинулся на стену. Из уголка его рта потекла струйка крови. — Это ты верно понимаешь. Я пришел по душу этого маленького засранца, Юрок.

— Но я не могу тебя пропустить к нему, Анатольич, — едва шевеля белыми губами, прошептал Ренжин. — Ты ведь не его убьешь, ты меня убьешь!

Он наклонился и поднял зачем-то с пола пистолет.

— Да не собираюсь я его убивать, — с отвращением сказал Ставров. — Хватит с него и небольшого сеанса воспитательной работы…

— Нет, — сказал Ренжин и поднял пистолет на уровень груди Ставрова. — Лучше уходи, старлей, а я тебя не выдам. Договорились?

— Дурак, — сказал Ставров, — ты хоть знаешь, на кого ты сейчас работаешь? На тех, кто заварил всю эту кашу по «наведению конституционного порядка», понял?!

Это они начали ту войну, Юр, а теперь ты их собираешься защищать?

— Я сейчас выстрелю, — сказал Ренжин, и Ставров понял, что его бывший боевой соратник вовсе не шутит.

И тогда он прыгнул через то пространство, которое их разделяло — теперь уже навсегда…

* * *

— Где тебя черти носят? — накинулась на Ставрова Ольга, когда он вновь появился в обувном отделе. И не удержалась от присущих ей образных сравнений: — Мы уж хотели в лапоть насрать и за тобой послать!..

— В туалет большая очередь была, — пояснил Георгий. — Пришлось ждать… Ну, как дела? Всё уже перемеряли?

— А что толку-то? — сказала жена. — У дочки нога какая-то нестандартная. То мало, то хлябает…

— То не нравится, — вставила Капка, начинавшая скучать. — Мам, пойдем отсюда, а?

Мне уже здесь надоело!

— Навырост надо брать ей обувь, навырост, — авторитетно сказал Ставров.

— Ага, — с иронией сказала дочь. — А потом носить, как бабка старая, с двумя парами шерстяных носок, да? Нет уж, спасибо! — И она демонстративно отвернулась.

— Может, и мне что-нибудь примерить? — задумчиво спросила неизвестно кого Ольга.

— А то черные сапоги прохудятся, не дай Бог — и вообще нечего будет надеть!

— Мам, ну пойдем отсюда! — заныла Капка. — Поехали домой! Я уже кушать хочу!

— Вот засранка! — сказала жена Ставрову. — Если ей ничего не купили — значит, и другим ничего не надо!.. Ну что за ребенок?

Что за ребенок, мысленно повторил Ставров, и перед ним всплыло лицо другого ребенка, когда он ударом ноги сорвал с петель хлипкую дверь туалетной кабинки.

Одного взгляда Ставрову тогда хватило, чтобы испытать неимоверное отвращение…

А ту безобразную сцену, которая последовала, Ставрову хотелось вычеркнуть из своей памяти на всю оставшуюся жизнь, но он знал, что из этого ничего не выйдет и что воспоминание это так и будет преследовать его в самый неподходящий момент… «Гаденыш» так перепугался, увидев Ставрова — хотя в руках у того не было оружия — что обмочился прямо в приспущенные штаны и стал заикаться.

«Д-д-дядя, — с трудом выговорил он, трясясь и не отрывая взгляда от лица Ставрова, — н-не н-надо!.. С-скаж-жи, что ты-ты-ты х-хочешь? Х-хочешь дд-денег, а?»… «Нет, — сказал ему Ставров. — Не хочу. Я только хочу, чтобы ты на всю жизнь запомнил и зарубил себе на носу: деньги не всесильны. И еще я хочу, чтобы ты не брал пример со своего папаши. Иначе когда-нибудь плохо кончишь. Как и он…». Он развернулся, собираясь уходить, но краем глаза уловил сзади себя подозрительное движение. Повернулся как раз в тот момент, когда мальчишка доставал из кармана куртки черный пистолетик. Еще немного — и он успел бы выстрелить. Пневматика пневматикой, но при выстреле с такого близкого расстояния вполне можно человека сделать уродом, а то и убить — если попадешь в висок. «Ишь ты, чего удумал», пробормотал Ставров, отбирая у мальчишки пистолетик. В следующее мгновение он вскрикнул от боли в укушенной руке — маленький извращенец впился зубами в запястье Ставрову, словно вампирчик. Схватив его за волосы, Георгий с трудом подавил в себе желание шмякнуть его мордочкой о кафель так, чтобы мозги разлетелись во все стороны. Вместо этого он сунул мальчишку лицом в унитаз, приговаривая: «Хлебни, хлебни, сучонок!»… Мальчишка хлюпал, пытаясь кричать, и сучил ногами, но Георгий держал его цепко. Потом Ставров извлек мальчишку из унитаза, связал ему руки за спиной его же ремнем и сказал, приблизив свое лицо к его мокрой и искаженной страхом и ненавистью мордочке:

«Сиди здесь, пока тебя не найдут. А будешь дергаться — тогда тебя найду я, и никакая охрана тебе не поможет!»…

— Эй, — сказала громко Ольга, и Ставров очнулся. — Ты меня слышишь или спишь на ходу?

— Да, — невпопад ответил Ставров. И подумал: «Если бы все это было сном!»…

* * *

Юрка Ренжин оказался прав. Через три дня в передаче «Дорожный патруль» по шестому каналу сообщили о том, что на одной из окраин Москвы, в скопище гаражей и строительных свалок, были обнаружены два трупа неизвестных, расстрелянных в упор, причем один — из автомата Калашникова, а другой — из револьвера. Впрочем, неизвестными они были только для милиции. Когда мертвецов показали крупным планом, то в одном из них Ставров опознал Ренжина, а в другом — громилу-охранника. Мафия не прощала ошибок и неудач, и особенно — своим «шестеркам»…

Ставров и не подозревал, что задание, выполненное им в «Детском Мире», было его первым испытанием, и уж тем более он не ведал, какую цель преследуют те, кто проверяет его таким способом. Впрочем, даже если бы тогда кто-то и раскрыл Георгию глаза на происходящее, истина эта показалась бы ему плодом чьей-то необузданной фантазии…

Глава 5

Пулька ударилась в центр нарисованного на листе белой бумаги черного кружка размером с редиску и отрикошетила в потолок. Капка тут же заорала и запрыгала, как сумасшедшая. Ставров приложил палец к губам, но было уже поздно. Дверь комнаты отворилась, и на пороге возникла фигура Ольги. Руки ее были в мыльной пене, и она держала их опущенными вниз, словно опасаясь испачкать мылом передник.

— Ну что вы с ума тут сходите? — укоризненно осведомилась она. — У вас совесть есть? — Несмотря на употребляемое ею множественное число, обращалась она исключительно к Ставрову. — Я там, понимаешь, пашу, как проклятая… раком в ванне второй час торчу с этой стиркой, а они тут развлекаются!.. Ну как так можно, а?

Ее голос дрогнул, а на глазах показались слезы. Ставров виновато сказал:

— Оленька, ну мы же не хотели!..

— А папулька интересную игру придумал, мам! — подхалимским голосом сказала Капка, словно не замечая сурового лица матери. — Мы с ним по очереди из игрушечного пистолета в мишень стреляем, и сначала у меня никак не получалось попасть, а теперь я даже метче, чем он, стреляю! Хочешь, покажу?

С этими словами Капка вскинула пистолет в боевое положение. Ольга невольно попятилась и торопливо сказала:

— Вот мне только еще не хватало глазеть, как вы тут дурью маетесь!.. Ну ладно бы ребенок в пистолетики играл — хотя и ей такие игры не нужны, она же девочка! — а ведь и папаша, как малое дитятко, увлекся… Детство в одном месте заиграло у тебя, Гер, что ли?

— Оль, ну что ты? — опрадывался Георгий. — Просто Капке стало интересно, вот я и решил показать, как надо целиться… А насчет того, что девочка… Может, когда-нибудь ей это пригодится в жизни?

— Еще чего не хватало! — отрезала жена. — «Пригодится»!.. Думай, что говоришь-то! Или мало тебе самому Чечни было, раз ты и ребенка куда-то собираешься отправлять воевать?!..

— При чем здесь война?.. — начал было Ставров, но Ольга, не слушая больше его, покинула комнату и захлопнула за собой дверь так, что из косяка вывалился кусочек шпаклевки.

Капка толкнула отца в плечо, протягивая ему черный пластмассовый пистолетик.

— На, пап, — сказала она просительным тоном. — Твоя очередь…

Ставров, тяжко вздохнув, взял пистолет и, не целясь, послал в мишень, прикрепленную к противоположной стене, одну за другой три пластмассовых пульки.

Ни жена, усматривавшая в этом времяпровождении мужа пустую забаву, ни дочка, считавшая, что Ставров стремится просто поиграть с ней, не предполагали и предполагать не могли, что таким образом Георгий готовился к выполнению очередного задания Ассоциации…

… После наказания «гаденыша» в «Детском Мире» несколько дней прошли тихо и без чьих-либо попыток войти в контакт со Ставровым. Георгий начал уже подумывать, что Ассоциация решила в одностороннем порядке расторгнуть заключенный с ним, хотя и устный, договор. Но это было не так. Отправившись однажды на оптовый рынок за куриными окорочками, Ставров был потрясен, когда, в ответ на его просьбу выбрать «ножки Буша» попостнее, продавщица, мило улыбнувшись, предложила ему войти в контейнер и самому порыться в картонном ящике с товаром. Удивленный таким нежданным сервисом Георгий последовал совету торговки и был просто-таки сражен наповал, когда узнал в мужчине, сосредоточенно разбивавшем топором мороженые брикеты окорочков в недрах контейнера, своего вербовщика, столь походившего на Штирлица-Тихонова. Впрочем, сейчас сходство этого человека с известным киноактером было куда меньше, чем в прошлый раз, если учесть, что, в полном соответствии с обстановкой, он был одет в грязный бушлат полувоенного образца, вязаную шапочку и резиновые сапоги, а щетинистое лицо его было искусно перепачкано чем-то черным.

— Пока вы выбираете себе окорочка — кстати, искренне рекомендую этот ларек, здесь в мясе намного меньше холестерина, чем в других местах, — проговорил, как ни в чем не бывало Заказчик (про себя Ставров стал его называть так, учитывая, что «Штирлиц» явно не собирался представляться, а если бы и сделал это, то не было бы никакой гарантии, что его действительно зовут именно так, а не иначе), — выслушайте наше очередное задание…

Георгий машинально стал перебирать застывшие куриные ножки, словно действительно стремился отыскать среди них поистине образцовые.

— А почему вы так уверены, что я не передумал работать на вас? — осведомился он вполголоса.

Заказчик мягко улыбнулся.

— Потому что другого выхода, Георгий Анатольевич, у вас нет, — вполне дружелюбно и даже как бы сочувственно произнес он. — Змеи проснулись, Георгий Анатольевич, и усыпить их вновь теперь едва ли будет возможно… К тому же, полагаю, не в ваших интересах, если определенные… м-м… органы узнают о том, что вы заделались киллером.

Ставров резко вскинул голову.

— Но-но, полегче! — предупредил он. — Во-первых, я еще никого не убил…

— Вы так полагаете? — церемонно поинтересовался Заказчик, словно в задумчивости поигрывая огромным топором перед лицом Георгия. Чувствовалось, что даже с таким оружием, как топор, Заказчику приходилось обращаться не раз. — А этот ваш бывший сослуживец… Ренжин, кажется?.. тот, что пал от руки неизвестного? Так ли уж неизвестен его убийца, если его пальчики остались на рукоятке пистолета, из которого он выстрелил в лицо своему бывшему другу? И, в общем-то, совершенно правильно сделал, потому как свидетелей надо убирать в любом случае, невзирая на степень близости с ними… Спокойно, Георгий Анатольевич, — предупредил Заказчик, наблюдая за лицом Ставрова, — не делайте резких телодвижений… Я ведь чисто гипотетически анализирую ситуацию и, конечно же, вовсе не собираюсь выдавать вас упомянутым мною органам… равно как и шантажировать вас. Я просто напоминаю вам, как обстоит дело с нашим договором, а он теперь не просто подписан нами… хотя и в уме, разумеется… он подписан кровью, Георгий Анатольевич, и я хочу, чтобы вы осознали все последствия этого.

Несмотря на гнусное стремление выражаться заумно и витиевато, незнакомец был полностью прав. Георгий уставился в ящик с окорочками, но видел он перед собой лица жены и Капки и ничего больше. «Болван, какой же ты болван, Герка, — сказал он себе. — Ты думал, что будешь воевать за попранную справедливость, а тебя просто-напросто поймали на крючок. Ты думал, что будешь сражаться на стороне честных и порядочных людей, а оказалось, что тебя собираются использовать в разборках между мафиозными группировками… Нет, мало все-таки тебя и других таких же идеалистов, как ты, посылали под пули в Грозном!.. Ничему, абсолютно ничему не научила эта война ни тебя, ни твоих товарищей. А особенно главному — нет и не может быть никаких оправданий тупой смелости, потому что в конечном счете она хуже трусости… Ведь признайся, что если бы ты обладал хоть крупицей здравого смысла, то давно сообразил бы, что не случайно именно тебя выбрали в качестве „бла-ародного мстителя“. И не случайно именно тебе поручили расправиться с гадким мальчишкой — ведь те, кто заказывал тебе это, прекрасно ведали, что ты и охранник пацана не просто друзья — фронтовые друзья… А, может быть, и с Сашкой Левтоновым всё было совсем не так, как казалось?» — кольнула Ставрова неожиданная мысль, но он постарался прогнать ее прочь, потому что если поверить еще и в это, то тогда вообще следовало волком завыть от сознания того, что тебя унизительно обманули, словно неразумного младенца…

— Ладно, — глухо сказал он, когда, наконец, все эти мысли пронеслись в его голове, а мышцы, сведенные желанием нанести парочку ударов от души, расслабились. — Что там вы мне заготовили?

— Вы современной эстрадной музыкой увлекаетесь? — вопросом на вопрос ответил Заказчик.

— Не очень…

— Что ж, придется вникнуть в нее поглубже… Впрочем, надеюсь, этот певец вам известен? — В руке Заказчика, как кролик из шляпы фокусника, возникла аудиокассета с портретом длинноволосого молодого человека, мечтательно улыбающегося туманным далям.

Ставров невольно почесал затылок. Сказать, что певец был очень известен, значило ничего не сказать. Наверное, если бы даже в какой-нибудь глухой российской деревне, где телевизор принимает только первую программу, да и то с помехами, спросить древнюю столетнюю бабку, как зовут этого артиста, она безошибочно бы прошамкала беззубым ртом его имя и фамилию!..

— Да-да, вы правильно меня поняли, по глазам вижу, — опередил его удивленное восклицание Заказчик, пряча кассету в карман. — Давно пора очистить нашу эстраду от пошляков и бездарей!.. Только учтите, что подобраться к нему на расстояние даже не пушечного, а хотя бы пистолетного выстрела будет чрезвычайно трудно — господина артиста охраняют почти как нашего президента, если не лучше!.. А Ассоциация совсем не хотела бы, чтобы ее агенты выполняли задания методом камикадзе. Посему постарайтесь, Георгий Анатольевич, не только остаться целым и невредимым, но и не попасться… кому бы то ни было. Тем более — с поличным… Еще вопросы?

— Я хотел бы знать, какое отношение он имеет к Чечне и к вашей идее ветеранской мести, — не удержался от иронии Ставров.

Заказчик пристально посмотрел на Георгия.

— Самое прямое, поверьте мне, — наконец сказал он. — Надеюсь, вы поверите мне на слово, если я скажу вам, что эстрадная деятельность давно уже стала ширмой для этого мерзавца. Вы думаете, у него большие доходы от концертов? Отнюдь нет, дорогой Георгий Анатольевич, на самом деле этот душка успешно ведет нелегальную торговлю оружием и именно его банда поставляла автоматы чеченским головорезам, которые из этих автоматов убивали вас и ваших друзей из-за угла. А вот деньги, вырученные от своего грязного бизнеса, молодой человек отмывает весьма оригинальным способом — вкладывая их в свои видеоклипы, компакт-диски и аудиокассеты. Конечно, у него есть кое-какие музыкальные способности, но музыку заказывают не ему, а заказывает он сам…

Требовать доказательств от Заказчика было бы, конечно же, глупо и бессмысленно.

— Сроки? — спросил Георгий.

— Мы не спешим, — сообщил Заказчик. — Но и тянуть не стоит…

На заочное, но весьма детальное знакомство со звездой эстрады у Ставрова ушло почти три недели. За это время Георгий сумел разыскать и изучить все публикации о нем в прессе, прослушать все песни в его исполнении, просмотреть все его видеоклипы — но это было только цветочками. Гораздо больше времени и усилий было затрачено Ставровым, чтобы установить те данные, которые вовсе не афишировались публично, начиная от адреса певца и кончая численностью и персональным составом его охраны. И с каждым днем Георгий все больше убеждался в правоте Заказчика.

Уничтожить певца так, чтобы при этом не только не быть схваченным, но и не дать повода для подозрений, было практически невозможно. Неизвестно, действительно ли был этот любимец публики замешан в незаконном бизнесе оружием или дело было в его известности, но охраняли его на славу. Ни одна муха не могла пролететь незамеченной в особняк, который принадлежал певцу. Ни один камушек на дороге перед машиной певца не мог ускользнуть от внимания охраны. И уж вовсе было безумством думать о том, чтобы убить его в каком-нибудь ресторане или ночном клубе — туда просто не пускали посторонних, а те, кого пускали, неусыпно контролировались на случай «мало ли чего»…

Между тем, время шло, и Ассоциация тоже начинала нервничать. Однажды Георгию кто-то позвонил прямо в институт и спросил — очевидно, полагая, что попал в террариум, — не грозит ли опасность змеям впасть в спячку посреди лета («Нет, не грозит, — с вялым юмором ответствовал Ставров, — просто у них еще не отросли зубы»).

Надо было срочно что-то придумать.

И Ставров придумал. Идея пришла к нему как раз в тот момент, когда он, наверное, уже в сотый раз лениво просматривал видеозапись одного из последних концертов певца. Оставалось сделать совсем немного, прежде чем воплотить ее в жизнь. И, прежде всего, — научиться стрелять из игрушечного пистолета так же метко, как из настоящего…

* * *

Клим Лазарев сидел в артистической уборной и равнодушно разглядывал себя в большое зеркало. Давным-давно прошло то время, когда он себе не нравился и страшно переживал из-за этого. Воистину — если человек прикладывает усилия, чтобы выглядеть лучше, значит, он еще на что-то надеется в этой жизни. Климу было без малого тридцать пять, но он уже ни на что особо не надеялся. Он знал: всё, что можно достичь, он уже достиг, а то, чего он не достиг, достигнуть невозможно и, следовательно, не стоит по этому поводу комплексовать…

Рядом и сзади него суетились гримерши. Почтенные женщины, знающие толк в своем ремесле. Но даже им сейчас не удавалось скрыть одутловатость лица и набрякшие под глазами круги — неизбежная плата за попойки ночи напролет. Не поворачивая головы, Клим бросил гримершам:

— Ну всё, достали уже!.. Пшли вон!

Те не возмутились, привыкнув за долгие годы к грубости со стороны своего работодателя. По их мнению, за такие деньги, которые им платил Лазарев, можно было бы стерпеть еще и не такие унижения…

Когда дверь открылась, пропуская гримерш, в уборную донесся нечленораздельные выкрики и глухой ропот зала, «разогревающегося» перед приступом массового фанатизма. В который раз за этот день Клим внезапно ощутил безотчетный страх и сам удивился этому. Чего он боится? Чего еще можно бояться в его-то положении?

Ареста? Публичного разоблачения его тайной деятельности? Ну, это вряд ли…

Во-первых, те, кто мог бы это сделать, давным-давно опутаны по рукам и ногам регулярными подношениями. Во-вторых, повсюду внедрены свои, проверенные на деле, люди, которые, в случае, если что-то против Клима и намечалось бы, не замедлили бы оповестить своего хозяина… Так откуда же взялся этот спазм животного ужаса, от которого потеют ладони и спина и кровь стучит в висках? Может, ты опасаешься покушений со стороны киллеров, нанятых «конкурентами»? Но это же смешно, если учесть, сколько человечков заняты исключительно обеспечением твоей безопасности!.. Даже сейчас ты, в сущности, не совсем один, потому что за дверью уборной дежурит парочка охранников, да и вокруг самой сцены телохранители расставлены так, что ни одно подозрительное движение в зале не ускользнет от их бдительных взглядов. Да что там говорить — ты ведь имел возможность убедиться в действенности своих опекунов, разве ты забыл тот злополучный концерт на стадионе в Алма-Ате в девяносто четвертом? Какой-то придурок, накурившийся гашиша, вздумал подпалить тебя из ракетницы, которую каким-то чудом сумел протащить сквозь милицейские кордоны. Милиция не успела ничего предпринять, но ведь твои ребята, Клим, успели. На два счета. На счет «раз» телохранитель, находившийся ближе всего к тебе, сбил тебя на пыльную, пахнущую паркетной мастикой сцену и надежно прикрыл тебя своим большим, широким телом. А на счет «два» второй мальчуган из твоей охраны положил придурка метким выстрелом из своей «беретты».

Это уж потом досужие писаки ужасались, как это он не побоялся ненароком попасть в кого-нибудь из зрителей, тем более, что толпа на трибунах была очень плотной.

А ничего удивительного в этом не было — просто Клима Лазарева всегда охраняли профессионалы, лучшие из лучших…

Дверь уборной открылась, прервав размышления Лазарева, и он услышал позади себя знакомый, нарочито бодрый голос:

— О чем задумался наш народный артист? «О подвигах, о доблести, о славе…»?

— Народный артист почему-то боится идти на сцену, — сказал Клим, следя в зеркало за вошедшим. Это был не кто иной, как его менеджер и сообщник по торговле «железяками» Артур Ишпахтин. Глаза Артура блестели, волосы тоже, и весь он как бы блестел, переливаясь на свету всеми цветами радуги, словно покрывал его тончайший слой какой-то невидимой смазки.

— Да? А я думал, народные артисты уже ничего не боятся, — сказал Артур, плюхаясь сбоку через подлокотник в глубокое кресло так, что ноги его вознеслись в воздух под углом в сорок пять градусов, и наливая себе в стакан виски из начатой бутылки. — Извини, тебе не предлагаю, тебе нельзя перед выступлением…

Клим подавил в себе невольное раздражение.

— Знаешь, Арчи, — сказал он, — это не совсем страх. А, может быть, и не страх вовсе. Скорее всего, это подсознательное нежелание кривляться перед этими сволочами… Слушай, может быть, завяжем с моей певческой карьерой? Чего нам с тобой не хватает, а?

Артур, чуть не поперхнувшись, отставил стакан на гримерный столик и вскочил.

— Да ты что, Клим?! — с неподдельным возмущением воскликнул он. — Крыша поехала у тебя, что ли? Да ведь если ты перестанешь выступать, то как мы будем оправдываться перед всякими там акулами пера, на какие средства, собственно, существуем сами и на какие средства существуют созданные нами фирмы и филиалы?!.. Это сейчас в глазах журналистов и прочих любознательных граждан мы — спонсоры-доброхоты… А потом нас спросят — откуда у вас денежки, господа бывшие артисты? От бывших гонораров? Но сколько мы можем так оправдываться — год? Два?

А потом?..

— Дурак ты, Арчик, — притворно-ласково сказал Лазарев. — Я же пошутил… Но насчет того, что мне действительно противно паясничать перед несколькими тысячами идиотов и идиоток, это я — серьезно…

Артур пристально глядел на своего дружка и непонятно было, какие мысли крутятся сейчас в его голове.

— Во-первых, — сказал он наконец, — не перед тысячами, а перед десятками тысяч… По предварительным данным, трибуны сегодня заполнены битком, и это — несмотря на то, что мы подняли минимальную цену на билеты до ста баксов. Разве помешает дополнительный доходец?.. А во-вторых, друг мой певчий, тебя же не заставляют драть глотку вживую — как всегда, будешь шпарить под «фанеру», и поверь, ничего унизительного в этом нет. Вон, даже Майкл Джексон и Мадонна пользуются фонограммами — и это считается нормальным. А мы что, хуже?.. Так что, давай-ка ты бросай эти упаднические выходки!

То, что говорил Ишпахтин, было верно, и Клим знал, что все равно никуда не денется и что, когда прозвенит третий звонок, послушно встанет и двинется на сцену, которую еще пять-шесть лет назад почитал почти как пьедестал почета, а теперь проклинает как свой эшафот. Но именно поэтому он еще больше злился.

… Взять бы сейчас своего блестящего дружка и подельника за грудки, подтянуть неторопливо к себе и с наслаждением прошипеть прямо в лицо, словно плюясь словами: «А я больше не желаю отдуваться ради того, чтобы ты мог на этот самый „доходец“ по вечерам сорить бабками в казино и содержать дорогих шлюх! Ты неплохо устроился за моей спиной, но когда-нибудь эта лафа для тебя обломится!..

Если я захочу, то тебя завтра же не будет, понял, придурок?»…

Клим даже зажмурился. Он ощутил, что непонятный страх в душе нарастает, и поспешил взять себя в руки. В уборной прозвенел звонок, и подобострастный голос директора киноконцертного зала предупредил: «Клим Сергеевич, до выхода на сцену остается три минуты, выход — по третьему звонку»…

Лазарев полез в карман, достал оттуда пластиковую коробочку и вытряхнул на ладонь один шарик. Упаковка была из-под «Тик-Така», но шарики, которые в ней хранились, не имели ничего общего с «двумя калориями свежести», и Ишпахтин отлично знал это. Он укоризненно воскликнул:

— Климчик, ты чокнулся? Тебе же сейчас выступать!

Но Клим уже бросил под язык шарик и, прикрыв глаза, покатал его по рту, чувствуя, как по всему телу разбегается приятный бодрящий холодок.

— Ничего, ничего, — рассеянно пробормотал он Артуру. — Не дрейфь, Арчи, всё будет, как надо…

Шарик был из семейства бензоидов, похмелье после него наступало жутчайшее, как после попойки натощак, но зато теперь в течение полутора часов можно было вновь чувствовать себя сильным и уверенным в себе. А главное — имеющим хоть какую-то цель в этой паскудной жизни!

— Что-то я тебе еще хотел сказать, — задумчиво произнес Артур, ставя пустой стакан прямо на пол и глядя в потолок, — а вот что — убей не помню… А-а, вот!.. От Усмана вчера человечек прибыл, они просят еще два контейнера изделий…

Клим жестом остановил его:

— Ах, оставь, Арчик, — слабым голосом сказал он. — Потом, всё — потом… Давай лучше я тебе расскажу, как выглядит запах туберозы..

— Глючишь, что ли?

И тут раздался третий звонок, и извиняющийся голос из динамика трансляции сказал:

— Публика вас ждет, Клим Сергеевич!

Лазарев легко вскочил и устремился к выходу. Артур задумчиво поглядел своему приятелю вслед и, когда дверь за ним захлопнулась, потянулся к бутылке, чтобы плеснуть в стакан вторую порцию виски…

Зал был действительно полон, и Клим ощутил прилив энергии. Как в самом начале своей сценической деятельности… Шарик исправно действовал, и страха больше не было. Первую песню он всегда любил исполнять в полумраке, чтобы адаптироваться к переполненному залу и к сцене. Это была лирическая «Прости меня дважды», и фанаты, успевшие принять кто водочку, а кто и анашу, обычно впадали от нее в сентиментальную слезливость, как выживающая из ума восьмидесятилетняя старушка.

Так случилось и на этот раз. Едва Клим закончил петь и, картинно воздев руки над головой, рухнул на колени, как публика взревела так слаженно и мощно, словно там, внизу, под сценой, бушевало одно огромное существо, океан типа пресловутого Соляриса, только не разумный, как у Лема, а, наоборот, лишившийся ума под напором темных, бешеных эмоций…

Главное было — не давать публике передышки, иначе та злая, разрушительная сила, которая накапливалась постепенно в зале, могла прорваться наружу, и тогда концерт способен был перерасти в массовое побоище. Как в девяносто пятом в челябинском Дворце спорта… Поэтому, не дожидаясь конца оваций, Клим дал отмашку своим музыкантам, и тотчас в зале погас свет, а на сцене замигали вспышки прожекторов. И музыка грянула соответствующая — неровная, рваная, печально-возвышенная. «Рапсодия в стиле рок»… Второе место в разных хит-парадах на протяжении полугода — это вам не хвост собачий!..

В этот вечер концерт получался неплохим. То ли волшебный шарик был тому причиной, то ли просто сегодня везло больше, чем обычно, но работалось почему-то необычно-легко. И не было, как обычно, ненависти к беснующемуся, протягивающему руки к сцене залу, и не было никаких «проколов» вроде отказа аппаратуры, и даже ни разу не подвернулась нога во время танцевальных выкрутасов… К середине первого отделения Клим успел забыть и про свои припадки беспричинного страха, и про паразита Артура, и даже про свой Бизнес. Его несло на крыльях вдохновения, теперь у него получалось всё, и, чтобы усилить ощущение своего почти абсолютного могущества, он решил исполнить вещь, которую обычно делал в конце отделения, — «Погибшие в июле»: «Был вечер тот длиною в целый год… Но даже год кончается когда-то… Луна висела, как беда, бежало время, как вода, и были мы друг перед другом виноваты…»

Зал дружно набрал воздуха в грудь, а выдохнуть не решился, словно боясь вспугнуть витиеватое гитарное соло, повисшее изящной виньеткой в воздухе.

Обычно Клим держался на приличном расстоянии от края сцены, но во время исполнения этой песни его неудержимо потянуло к широко раскрытым ему навстречу глазам и тянущимся к нему, как стебли подсолнухов тянутся к солнцу, рукам, и, краем глаза заметив, как за кулисами засуетились охранники, он подошел почти к самой рампе, и прожектора тут же скрестились на его лице, и от этого он еще больше ощутил себя солнцем, богом Солнца, и ему показалось, что горячие лучи прожекторов, отражаются от его потного лба и, вместе со словами песни, улетают к тем, кто замер в зале…

«И, как река, темна и глубока… была та ночь, в которой мы тонули… И нас теченье унесло, никто не смог подать весло… никто не спас нас, гибнущих в июле!..»

Инструменты взвыли изо всех сил, Клим раскинул руки, словно тщась удержать уплывающий звук, и повторил последний куплет на два тона выше. Была в этой песне у него одна заготовка. Последний слог «ле» он тянул минуты полторы под гитарные пассажи, а потом, когда терпение у зрителей было на пределе, внезапной отмашкой руки обрывал звук и падал на сцену так, будто и сам он тоже погиб…

Однако на этот раз концовка песни вышла не такой, как она была разучена на многочисленных репетициях с ансамблем. Певец рухнул ничком на сцену, не дождавшись того момента, когда прекратится музыкальное сопровождение, и ничего не понявшие зрители продолжали слышать фонограмму протяжного слога «ле», пока растерянные музыканты не прекратили играть, дав заключительные аккорды вразнобой. Тем не менее, по залу прокатились громовые аплодисменты, раздались истошные вопли «Ка-а-айф!» и «Крутизна, Клим, стопудовая крутизна!», и на сцену полетели раздавленные цветы и огрызки яблок. Однако, Лазарев вовсе не собирался вставать. Он словно уснул, свернувшись калачиком на виду у десятков тысяч своих поклонников.

На сцену выбежали люди в штатском во главе с Артуром Ишпахтиным и склонились над Климом. Охранники были опытными людьми, и они с первого взгляда поняли, что тот, кого они должны были охранять, безвозвратно мертв…

Концерт был прерван и больше не возобновился. Как показала экспертиза, смерть Лазарева наступила от мгновенно действующего яда. Версия о том, что это было заказное убийство, возникла сразу, но быстро отпала, как только эксперты не обнаружили на теле Клима следов, оставленных колющими предметами, да и на сцене, каждый квадратный сантиметр которой был обыскан личными телохранителями Лазарева с особой тщательностью, не обнаружилось ни иголок, ни стрелок, ни булавок, смазанных ядовитыми субстанциями. Оставалось предположить, что либо убийцей Лазарева был кто-то из числа его близких знакомых (и эта версия потом долго отрабатывалась следствием, так что Ишпахтину пришлось совсем несладко), и тогда ему удалось во всеобщей суматохе подобрать и спрятать орудие убийства, либо… либо Лазарев проглотил ядовитое вещество — но сделать это, по мнению следователей, он мог бы только сознательно. Ведь, как показала экспертиза, покойный употреблял наркотики, в том числе и перед самым убийством…

Одним словом, следствие уцепилось за данную версию и принялось усиленно ее отрабатывать, хотя прессе, чтобы не вызывать ненужных сенсаций, была подсунута легенда о сердечном приступе, о том, что заслуженный артист Российской Федерации Клим Сергеевич Лазарев жил и пел, не жалея себя и своего изношенного организма, ради радости и хорошего настроения своих поклонников…

Лишь один человек знал, как на самом деле был убит Лазарев. Это был Георгий Ставров, потому что он сидел во втором ряду на роковом концерте (билет на нужное ему место обеспечила, разумеется, Ассоциация). И именно Ставров, дождавшись того момента, когда, в полном соответствии с видеозаписями его прежних выступлений, Лазарев замер на добрый десяток секунд на краю сцены с раскинутыми в стороны руками и широко раскрытым ртом, вскинул правую руку над головой, словно приветствуя певца, и нажал на спуск игрушечного пистолетика, спрятанного в кулаке. Тугая пружина выбросила из дула крошечный, незаметный в полумраке шарик, под тонкой растворимой оболочкой которого скрывалось ядовитое ядро. Шарик угодил Лазареву в разинутый рот и, миновав горло, проскочил в желудок… Буквально через несколько секунд яд растворился в крови, и наступила скоропостижная смерть. Выстрел из детского оружия был идеален в условиях концерта: щелчок пружины потерялся в грохоте музыки. Да и сам факт выстрела был незаметен, и Ставров лишний раз убедился в этом, когда впоследствии телевидение, ведшее прямую трансляцию с концерта, неоднократно прокручивало запись последней песни, исполненной Лазаревым в тот вечер…

На следующий день, когда поклонники и поклонницы певца-преступника только начинали переживать смерть своего кумира, человек с внешностью известного киноактера запустил на своем компьютере программу, включавшую совершенно секретную базу данных, трижды ввел, отвечая на запросы защитных оболочек, разные пароли, а потом, когда на экране монитора возникло компьютерное досье Ставрова, набрал в нем еще несколько строчек и удовлетворенно откинулся на спинку вращающегося кресла…

Глава 6

Переулок был смутно знаком Ставрову. Когда-то он здесь бывал раньше, но по какому поводу, вспомнить было невозможно. Дома здесь были старые, еще довоенные, с облезшими стенами, мутными окнами и крошечными вонючими подъездами. Трудно было представить, что в них кто-то может еще проживать. И все-таки в них жили. И не только жили, но и даже занимались бодибилдингом, о чем услужливо сообщала сверкающая начищенной бронзой табличка рядом с входом в подъезд одного из кирпичных трехэтажных динозавров.

Ставров огляделся, но ни с какой стороны интереса к себе не обнаружил. Это было ему на руку. Георгий глубоко вздохнул, потряс расслабленными руками, словно готовясь поднимать штангу, и шагнул в подъезд.

В тесном «предбаннике» было темно, но Ставров сумел разглядеть в полумраке, что справа начинается лестница, ведущая наверх к квартирам, а слева имеет место внушительная стальная дверь без каких-либо опознавательных надписей, но с кнопкой звонка, да не простого, а как в суперсовременном офисе. С динамиком и глазком телекамеры. «Что они, интересно, могут видеть в такой тьме? — подумал Ставров, нажимая кнопку. — Или камера совмещена с прибором ночного видения?».

На тот случай, если бы из динамика посыпались вопросы, у Георгия заранее была заготовлена масса всевозможных вариантов, но ничего такого не потребовалось. Не то динамик был неисправен, не то здесь просто верили в порядочность посетителей.

Что-то сухо щелкнуло, и дверь освобожденно дрогнула. Путь в подвал был свободен.

Вниз вела короткая — ступенек десять, не больше — лестница, а потом была еще одна дверь, на этот раз — деревянная. Георгий потянул ее на себя и оказался в самом настоящем спортивном зале. О том, что это когда-то был обыкновенный подвал, напоминали лишь тщательно замаскированные декоративными панелями толстые трубы, шедшие вдоль стен, да не очень высокий потолок. В остальном же было вполне прилично. Воздух был чист — видимо, помещение было оборудовано мощной вентиляцией. А, может быть, даже и кондиционером…

Собственно, спортзал состоял из нескольких смежных помещений. В первой комнате, куда попадал посетитель, располагался, судя по всему, кабинет для накачки мышц — тут было много всяких тренажеров, гирь и прочих железно-спортивных штуковин. Но через арочный проем виднелся зал, предназначенный явно не для тяжелой атлетики.

Скорее — для тренинга по единоборствам: там почти каждый квадратный метр изобиловал боксерскими грушами, мешками с песком и манекенами для отработки ударов, распятыми между полом и потолком на туго натянутых канатах…

— Если вы на бодибилдинг, то я могу вас записать лишь на следующее полугодие, — раздался вдруг за спиной Георгия мужской голос.

Ставров повернулся. Позади него в стене обнаружилась потайная дверь, открывавшаяся в закуток кабинетного типа. На пороге стоял человек с короткой стрижкой. На нем был синий «Адидас». Человек был массивен, как комод, но движения его были точными и по-своему пластичными. Он разглядывал Ставрова так, как боксер разглядывает своего противника перед поединком. И еще такие глаза бывают у снайперов: выдающие лишь настороженное внимание к окружающему миру, в котором полно потенциальных целей; натренированно прикидывающие дистанцию до цели и поправку на ветер; привыкшие хладнокровно фиксировать как свои промахи, так и поражение объекта…

— Я не на бодибилдинг, — сказал Ставров. — Я хочу, чтобы вы научили меня драться.

Человек в спортивном костюме прищурился.

— Драться? — высокомерно переспросил он. — Драться я никого не учу, молодой человек, с чего вы взяли?

— Мне рекомендовал вас Сан Саныч…

Ставров следовал инструкциям, которые получил от Ассоциации. Он не знал, кто такой был Сан Саныч и действительно ли его имя обладало магической силой, но это сработало.

Человек в «адидасе» неуловимо переменился в лице.

— Так бы сразу и сказали, — упрекнул он Георгия и протянул ему руку. — Меня зовут Анатолий. А вас?..

— Георгий, — спокойно сказал Ставров, прислушиваясь к тишине в спортзале. Судя по всему, человек был в подвальчике один, он должен был быть сейчас один, но убедиться не мешало.

— Так что же конкретно вы хотите, Георгий?

Теперь он смотрел на Ставрова, как победитель смотрит на вещь, которая должна достаться ему в качестве трофея после уничтожения противника.

— Различные виды вольного боя. Достижение боевой эффективности в кратчайший срок.

Человек хмыкнул и оглядел Ставрова с головы до ног.

— Комплекс приемов самозащиты?

— Я этого не говорил, — возразил Ставров. — Пусть лучше другие защищаются от меня…

— Тогда про кратчайшие сроки придется забыть. Чтобы стать мастером, способным не только отбить охоту у пьяных скотов «наезжать» на мирных граждан, но и уничтожать специально обученных бойцов, владеющих приемами рукопашного боя, вам потребуется вся жизнь. И сколько бы вы ни потратили времени на тренировки, вы никогда не сможете сказать себе: «Теперь я умею всё!». Причем время от времени вам нужна будет реальная практика, вы меня понимаете?

— За это не беспокойтесь, — сказал Ставров, глядя в глаза своему собеседнику.

Анатолий поглядел на настенные часы. До начала очередного тренинга у него было еще больше получаса, и Георгий знал об этом. Режим работы «секции бодибилдинга» был изучен им заочно.

— Что ж, тогда я обязан вас предупредить, что обучение по полной программе будет стоить намного дороже, чем стандартный цикл, — вкрадчиво сказал Анатолий.

— Ничего, ничего, — великодушно ответствовал Ставров. — Кто-то из великих сказал, что самосовершенствование — это такая вещь, которая требует исходного капитала…

— Когда вы хотите приступить к занятиям?

— Прямо сейчас.

— Сейчас я не могу, через полчаса у меня тренировка по предварительной записи.

— Что ж, полчаса нам вполне хватит. Где можно раздеться?

Анатолий растерянно начал было:

— Но послушайте…

Однако Ставров, явно не собираясь его слушать, мгновенно сбросил с себя куртку и остался в шерстяном тренировочном трико с олимпийскими эмблемами. Куртку он повесил на ближайший тренажер.

— Где тут у вас ринг? — спросил он тренера.

Тот удивленно поднял брови:

— Ринг? А с кем вы собираетесь сражаться, молодой человек?

— Ну, конечно же, с вами, — спокойно проговорил Георгий. — По-моему, здесь больше никого нет.

— Но… это бессмысленно! К спаррингу я перехожу лишь тогда, когда обучаемый усвоил хотя бы минимум приемов, а для начала желательно поработать над собой…

Накачать мышцы, повысить свою выносливость, скорость реакции… Или вы принадлежите к тем наивным людям, которые верят рекламным обещаниям некоторых шарлатанов, что достаточно по несколько минут ежедневно делать пять-шесть простейших движений, и уже через неделю вы будете владеть секретами реального единоборства?

— Не будем терять время, Анатолий. Тем более, что с кое-какими приемами я уже знаком… И потом, согласитесь: я должен знать, за что мне придется платить вам деньги и, как вы сами сказали, немалые… Вдруг вы и есть тот самый шарлатан, посчитавший, что стал мастером рукопашного боя, если посмотрел по видаку несколько китайских боевиков да пролистал пару дешевых книжонок?

Похоже, последний аргумент убедил Анатолия. Он снова бросил взгляд на часы и нехотя сказал:

— Ну, если вам так угодно…

Ставрову было угодно. Ему очень даже было угодно — с учетом того условия, которое поставила ему Ассоциация: Ставров должен был убить тренера, не прибегая к какому бы то ни было оружию. Голыми руками… Противно, конечно, но в некотором роде честно и справедливо. Чуть ли не по библейскому принципу:

«Поднявший меч от меча и погибнет»… Ведь, отказавшись в свое время от чемпионских титулов и спортивной славы, Анатолий избрал другой способ реализовать свое мастерство. Укрывшись за вывеской частного спортивного зала, где якобы занимаются «строительством тела», Анатолий принялся за хорошую плату обучать бандитов, неофашистов, политических экстремистов и прочую дрянь боевым искусствам. Впрочем, в данном случае этот изысканный термин означал всего лишь совокупность грязных и запрещенных в спорте приемов, которые позволили бы быстро и жестоко расправляться с мирными гражданами, а также друг с другом во время «разборок», прорывать милицейские заслоны в ходе несанкционированных шествий, воевать в качестве наемников на территории бывшего Союза и в других странах…

Ставров и Анатолий прошли в арочный проем, где обнаружился еще один проход в боковой зальчик, оборудованный исключительно для тренировочных боев. Кроме большой квадратной циновки на полу и стенного шкафа, здесь больше ничего не было. Анатолий подошел к шкафу, взял оттуда шлем, похожий на мотоциклетный, и протянул его Ставрову, но тот отрицательно покачал головой:

— Я предпочитаю условия, приближенные к боевым.

— Что, и без перчаток?..

— Ну, какой же бой в перчатках?

— Как хотите, — пожал плечами Анатолий. Сам он явно не собирался пользоваться средствами, предохраняющими от ударов.

— И еще одно условие, — продолжал Георгий. — Схватку проводим в режиме «полный контакт».

Анатолий осклабился.

— За личико свое не боитесь? «Фулл-контакт» предполагает повышенный травматизм.

Можно и кровь пустить из носа, и глаз подбить, а то и чего-нибудь похуже сотворить… Может, мне все-таки надеть перчатки?

— А почему я должен бояться? Вы же не боитесь, — поддел тренера Георгий.

Анатолий усмехнулся и укоризненно покачал головой: мол, зря ты так шутишь, юноша, скоро тебе станет совсем не до шуточек… Он встал на циновку и сделал несколько быстрых, красивых движений, разминая суставы.

— Да, и еще, — предупредил его Ставров. — Драться так драться… Будем использовать любые приемы. Идет?

— Тогда это будет не спарринг, — возразил Анатолий.

— А если я скажу вам, что это вовсе не спарринг, вы поверите мне? — осведомился Ставров.

Анатолий нахмурился.

— Что за чушь вы несете? — с внезапным подозрением спросил он. — Что вам все-таки надо?

— Мне надо убить вас, Анатолий, — ровным голосом сказал Ставров, снимая с себя «олимпийку» и оставаясь с голым торсом.

— Ну, и плоские же шутки у вас!

— Я не шучу.

— И за что же вы меня должны убить?

— Скорее, не за что, а — ради чего… Ради того, чтобы остановить ваш подпольный конвейер, на котором вы клепаете бойцов-костоломов для преступных целей.

— Откуда вы знаете о том, чем я занимаюсь? Вы что, из милиции?

— Нет, и именно поэтому не собираюсь доказывать вашу вину.

Тренер вдруг искренне расхохотался.

— И вы… и вы решили, что сможете убить меня… таким способом? — в промежутках между припадками смеха выдавил он. — Ну, и юморист же вы, Георгий!.. Вы хоть знаете, что у меня — «черный пояс»?

Разумеется, Ставров знал. Он успел изучить спортивное прошлое своей жертвы и знал, что орешек ему попадется крепкий. Но он также знал, что «черный пояс» не всегда является гарантией победы в драках, где не соблюдают никаких правил, где степень риска и шансы на победу каждой из сторон зависят во многом от ее хладнокровия и бойцовских качеств.

Посмеявшись вволю, Анатолий, видимо, решил прекратить затянувшийся фарс и хорошенько проучить этого глуповатого парня, возомнившего себя «борцом за справедливость».

Он принял боевую стойку и красиво ударил Ставрова ногой в подбородок. Один раз, второй, третий… Воздух гудел, рассекаемый мощными и быстрыми ударами. Сделано это было добротно и надежно. Для любого из тех, кому не приходилось драться в реальном бою. Но Георгий был именно из тех, кому приходилось, и не раз, и поэтому ни один из ударов Анатолия не завершился смачным попаданием.

Тренер с легким недоумением вскинул брови.

— Недурно, — похвалил он Ставрова. — Очень даже недурно…

Он все еще не понимал, кто ему противостоит, а следовательно — не осознавал, что жизни его угрожает серьезная опасность. Пришлось разубедить его в этом контратакой справа. Но и Анатолий был не лыком шит, и контратака канула в воздух, хотя и в опасной близости от тела тренера.

— Где это ты так настропалился, Жора? — фамильярно осведомился он. — В «учебке» спецназа? Или посещал в детстве спортивную секцию?

— Нет, я занимался по самоучителю, — съязвил Георгий. — И не называй меня Жорой, я этого не люблю…

Тут вдруг вихрь, возникший из пустоты, хлестнул Ставрова наотмашь по лицу так, что голова сразу стала легкая-легкая, словно надутый газом воздушный шарик, и только навык «держать удар» не позволил упасть. Ставров отступил вправо и назад, выигрывая время, чтобы прийти в себя, и откуда-то издалека до него долетел насмешливый голос:

— Ну что же ты так быстро скис, шварценеггер недоделанный? А мне сначала показалось, что из тебя выйдет толк. Но теперь вижу, что ошибся… Как мой потенциальный ученик ты — безнадежный материал… отброс в виде человека… А с такими знаешь, что делают?

— Знаю, — непослушными губами, из которых обильно текла кровь по подбородку, ответил Ставров. — Их убивают. Такие фашисты, как ты…

И вовремя поставил блок, предотвращая очередной удар пяткой в лицо. Левая рука автоматически перехватила ударную ногу противника, а правая заученно нанесла ответный удар.

Анатолий упал, но тут же оказался на ногах. Удары он тоже переносил хорошо, как и следовало ожидать. Он помотал головой, но говорить больше ничего не стал, а двинулся в атаку.

В следующие семьдесят секунд Ставрову пришлось очень туго. Все-таки «черный пояс» по контактному каратэ — это не свора пьяных отморозков и даже не «воины Аллаха», поднявшие свой боевой дух анашой.

На практике редко встретишь бойца, одинаково хорошо владеющего разными ударами.

Но, похоже, Анатолий принадлежал к числу подобных уникумов. Он бил Ставрова из самых неудобных положений — и попадал. Он использовал как таранные удары, так и хлещущие. Он бил под любым углом ногой и рукой, он наносил точечные уколы сложенными вместе пальцами — и неизменно доставал тело или конечности Ставрова.

Георгий чувствовал себя так, словно по нему бьет кузнечный молот. В коже лопались кровеносные капилляры, ребра трещали и надламывались, тело покрывалось пятнами ушибов и гематом, и непрекращающаяся боль ослепляющими вспышками то и дело жалила нервные окончания. Глаза застилал соленый пот, а по шее и груди струилась соленая кровь из разбитого носа и губ. Однако каким-то чудом он еще держался. Дыхание стало хриплым, в глаза то и дело лезли яркие назойливые лампы — почему-то в зале их сразу стало очень много, но потом Ставров догадался, что вовсе не лампы слепят его, а те удары, которые попадают ему в голову.

Неизвестно, хотел ли Анатолий насмерть забить или лишь хорошенько проучить этого «наглеца», каким он посчитал Ставрова, но пока что удары по многострадальному телу Георгия не прекращались.

Наконец Ставров понял, что еще немного — и сознание его не выдержит нарастающей боли и отключится. Пора было что-то предпринимать. Но что? Анатолий был профессионалом высокого класса и по технике боя намного превосходил Ставрова.

Бесполезно было даже пытаться ловить его «на прием»… Единственное, что могло быть отнесено к числу недостатков Анатолия каким-нибудь придирчивым знатоком рукопашного боя, так это то, что тренер был слишком безупречен и правилен. Мера нужна во всем, в том числе и в рукопашном бою. Чрезмерное увлечение техникой, рано или поздно, перерастает в неправильную оценку ответных действий противника, который не стремится техникой блистать. А ошибка в прогнозировании, как правило, приводит к поражению, потому что в единоборстве профессионалов, как и в любом другом бою, обычно побеждает тот, кто предвидел развитие событий на несколько ходов дальше, чем противник…

Анатолий попрыгал на носочках вокруг Ставрова, давая себе передышку, а потом возобновил нанесение ударов, словно отрабатывая серийные связки на тренажере. По лицу его, оскаленному в предвкушении близкой победы, было видно, что он уже не считает Ставрова достойным противником. Скорее — манекеном из старого комбинезона, до отказа набитого тряпьем и распятого между полом и потолком на канатах. Ему даже в голову не приходило удивляться, почему это Ставров до сих пор не упал.

И тогда, отклонившись от линии атаки, Георгий нанес ответный удар. Точнее, два удара. Левой рукой он ударил по атакующей ноге Анатолия, и тот вскрикнул от боли. Ставров прекрасно знал, что сейчас чувствует его противник — ощущение от встречного удара по бицепсу атакующей конечности такое, будто рубанули топором.

Такой удар проникает под кожу, расплющивая кровеносные сосуды. Локтем же правой руки Ставров ударил наотмашь по горлу Анатолия, и тот с хрипом осел на циновку.

Лицо его побелело, раскрытый во всю ширь рот тщетно вылавливал из воздуха молекулы кислорода. Другой бы боец, привыкший соблюдать правила спортивных поединков, в этот момент деликатно прыгал бы вокруг поверженного противника, благородно ожидая, когда тот встанет для продолжения боя, но Ставров теперь не собирался играть в «благородство». Он обрушил на противника, стоявшего на коленях, серию ударов, каждый из которых был направлен в болевую точку. Анатолий попытался защищаться, но мышцы его все еще были скованы болью, да и поза не располагала к удачным действиям, и Ставров расстреливал его ударами с близкого расстояния почти беспрепятственно.

Первый же удар кулаком, а точнее — вторыми фалангами пальцев, сжатых в виде так называемой «лапы дьявола», угодил точно в солнечное сплетение. У «качков», к которым принадлежал и противник Ставрова, пробить «солнышко» трудновато из-за мощного пресса, но даже натренированные люди не могут постоянно держать мышцы живота в напряжении. Достаточно поймать момент, когда противник делает вдох, — и эта мишень открывается для поражения.

Анатолий согнулся пополам, но еще не падая.

Ставров пустил в ход свое колено, ломая противнику челюсть ударом снизу под подбородок. Тело Анатолия, как тряпичное, рухнуло назад, причем одна нога неестественно вывернулась в сторону. Изо рта на пол хлынул поток крови.

Собственно говоря, перед Ставровым был уже не человек, а полутруп. Последний удар должен был вызвать не только сотрясение мозга и бессознательное состояние жертвы, но и перелом шейных позвонков, а эта травма обеспечивала инвалидность первой степени со стопроцентной гарантией.

Ставров помедлил, глядя на тело, распластавшееся у его ног. Надо было нанести всего один удар, чтобы довести дело до конца, но изнутри поднималась волна отвращения. Да, в Чечне приходилось делать кое-что и похуже этого. Например, добивать тяжелораненых боевиков выстрелом в голову, чтобы избавить их от более мучительной смерти. Но это было так давно и так чудовищно, что сейчас казалось выдумкой, эпизодами отвратительного, жуткого фильма, поставленным свихнувшимся на почве садистского натурализма режиссером…

И вот теперь надо было вновь убить беспомощного, корчащегося в судорогах врага.

Другого выхода не было.

«Поднявший меч от меча и погибнет»…

И еще Георгий вспомнил восемнадцатилетнего мальчика из своего взвода, которого не успел даже запомнить по имени и фамилии, потому что на второй день после его прибытия под начало Ставрова разрывная пуля снайпера пробила его легкие, и он умирал долгих два с половиной часа, постепенно все больше захлебываясь кровью, и твердя в промежутке между жалобными стонами одно только слово — «мама»… Он был щупленьким и хрупким и при росте метр шестьдесят два весил всего сорок восемь килограммов. Он и погиб-то только потому, что бронежилет оказался для него слишком большой тяжестью, и мальчик снял его, по-детски веря в свою неуязвимость для летающей смерти… Тот, кто его убил, наверняка тоже считал, что слабым и тщедушным «отбросам» не следует путаться под ногами у сильных личностей, а значит, он вполне мог быть одним из учеников тренера-фашиста…

Преодолевая отвращение, Ставров нагнулся и одним движением рванул голову своего противника, поворачивая ее против часовой стрелки. Страшно хрустнул, ломаясь, шейный позвонок, и тело в его руках сразу безжизненно обмякло…

Георгий не помнил, как отмывал над раковиной в соседней комнате кровь с лица и с одежды под струей холодной воды. Он не помнил, как вышел из подвала и стал взбираться по лестнице в душную темноту. Ноги подгибались, и его мотало и шатало из стороны в сторону так, словно он был мертвецки пьян.

Едва Ставров успел покинуть подъезд и рухнуть в изнеможении на сиденье своей «шестерки», как в переулок лихо влетел микроавтобус «Ниссан», и из его салона стали вываливаться широкоплечие, коротко стриженые и уверенные в себе парни в кожаных куртках.

Если бы Георгий задержался в подвальчике еще на несколько минут, то ему пришлось бы объясняться с этими кандидатами в «крутые», и весьма сомнительно, что они поняли бы его объяснения…

* * *

По дороге домой он заехал еще в два места. Сначала — в аптеку, чтобы хоть чуть-чуть замаскировать синяки на лице (женщина по ту сторону прилавка ахнула:

«Кто это вас так, молодой человек?!», а он с трудом прошлепал вздувшимися почти до размера сосисок губами: «Неудачно упал — лицом в грязь»… «Так зима же сейчас, где вы грязь-то нашли?», удивилась аптекарша. «Свинья грязь всегда найдет», ответствовал Георгий. «Может быть, вам „скорую“ вызвать?» — «Да нет, спасибо, у меня с собой страхового полиса нет»)…

Потом он заехал в сбербанк — снять со счета сотню-другую, чтобы Ольга не сомневалась, что он действительно «бомбил» (иногда, если он возвращался «пустым», у нее почему-то возникали какие-то нелепые женские подозрения, что-нибудь вроде «знаем мы, кого и куда ты возил! лучше честно признайся, как Ее зовут» — и в такие моменты Ставров с ужасом чувствовал, что все его возражения обречены на бездоказательность, а все его защитные потуги только усиливали впечатление его виновности в глазах жены).

Счет на имя Ставрова был открыт относительно недавно, причем сам он и пальцем не пошевелил для этого: просто однажды ему позвонили из Ассоциации и сообщили, что отныне он может компенсировать вынужденные расходы, понесенные при выполнении заданий. Конечно же, это было скромно сказано… Сумма, которой Ставров мог располагать (и которая исправно пополнялась после каждого «задания»), явно превышала любые возможные затраты, и при первом же удобном случае Георгий поставил соответствующий вопрос перед «Штир-лицем». Как и свой киношный прототип, Заказчик был невозмутим и разъяснил, что речь идет отнюдь не о плате за убийства, а всего лишь о материальном обеспечении тайных операций. «В конце концов, Георгий Анатольевич, вы ведь можете и не пользоваться этими средствами, во всяком случае, вас никто не принуждает к этому, только глупо так поступать, если государство не платит вам законную зарплату по несколько месяцев кряду»…

Кажется, именно тогда у Ставрова впервые возник вопрос о происхождении денег, которыми так свободно оперировала Ассоциация. Наверное, бывший старлей уже созрел для того, чтобы разглядеть за фасадом общественного объединения тайных борцов за справедливость нечто иное… Разумеется, собеседник Георгия не собирался открывать ему глаза на источники финансирования Ассоциации, он только скупо и туманно проронил: «Спонсоры, Георгий Анатольевич, спонсоры» — и вопрос этот был закрыт раз и навсегда… Сначала Ставров поклялся себе, что никогда не воспользуется счетом в сбербанке. Но на то и дает себе клятвы человек, чтобы потом нарушать их… Однажды, подвергнувшись из профилактики УЗИ в женской консультации, Ольга расстроенно объявила, что врачи обнаружили у нее какую-то внутреннюю опухоль, которую можно устранить лишь путем регулярного приема неких «чудесных» таблеток, которые можно достать исключительно за деньги, причем за немалые деньги. «Сколько?», поинтересовался Ставров и, услышав цифру, нервно схватился за сигарету. На следующий же день он поехал в банк, чтобы нарушить девственную чистоту своей новенькой сберкнижки… Самое скверное во всей этой истории было вовсе не то, что Ставрову платили за «задания», как какому-нибудь ординарному киллеру, а то, что ему постоянно приходилось врать своим, где он раздобыл деньги (ссылаться на «бомбежку» не всегда было разумно, учитывая, что он выезжал на машине не каждый день). Не мог же он сказать жене и дочке, каким страшным путем добыты эти деньги!..

Это случилось, когда Ставров шел дворами к своей машине, которую из-за отсутствия мест на близлежащих паркингах пришлось оставить за два квартала от банка. Еще не стемнело, но к вечеру ощутимо похолодало, и сыпался, как манна небесная, легкий, воздушный снежок. Весна в этом году, наверное, тоже будет холодная, рассеянно подумал Ставров.

Вдруг за его спиной послышался рев мотора, Георгий оглянулся и увидел, как во двор, озлобленно урча и портя воздух выхлопной копотью, въезжает «ЗИЛ» с кузовом в виде железного фургона. На фургоне было что-то неразборчиво начертано. Возле одного из подъездов грузовик ткнулся тупым носом в грязный сугроб, дверцы кабины распахнулись и на землю с подножек спрыгнули два субъекта. Один из них был в армейском пятнистом бушлате, другой — в длинном черном пальто. У «бушлата» в руках был такой огромный сачок, словно он собирался поймать, по меньшей мере, птеродактиля. Второй был оснащен незатейливо: не то ломиком, не то длинной монтировкой. Дальше экипаж машины небоевой повел себя и вовсе странно. Хищно пригнувшись, оба субъекта двинулись к детской площадке, выполняя маневр, который на языке военной стратегии называется «охват».

Напрягая зрение, Ставров вгляделся и различил возле качелей на площадке грязно-белое пятно. Это была собака — из тех, что не имеют ни дома, ни хозяина.

Прижавшись спиной к столбику качелей, пес дрожал всем телом, словно предчувствуя свой конец. Слезящиеся глаза неотрывно следили за людьми, которые приближались, держа наперевес свои охотничьи инструменты. Только теперь Ставров расшифровал надпись на борту грузовика: «Служба отлова бродячих животных».

Он двинулся было дальше, но не сделал и нескольких шагов, как воздух расколол детский крик. Ставров снова оглянулся. Ловцы животных подошли к своей будущей добыче почти вплотную. Кричала девочка, примерно Капкиного возраста. Она стояла на тротуаре у подъезда и держала на поводке маленькую, похожую на игрушечную, собачку. В голосе девочки звучали слезы отчаяния: «Дяденьки, не трогайте собаку!.. Что она вам сделала?»… Не обращая внимания на девочку, тип в армейском бушлате взмахнул сачком. Дворняга дернулась, но было поздно: грязная сетка связала движения лап, и собака превратилась в лохматый комок, в предсмертном отчаянии бьющийся в сачке.

Охотники на бродячих животных поволокли свою добычу по земле к грузовику. У самого фургона субъект в пальто привычно размахнулся ломиком и неприцельно вдарил по белому комку в сетке. Вой, который раздался на всю округу, был коротким, но ужасным. Ставров на миг прикрыл глаза. Такой же вопль ему пришлось услышать, когда от попадания противотанковой ракеты во второй этаж полуразрушенной школы в Гудермесе, где они сидели два дня, тяжелая балка перекрытия обрушилась, перебив позвоночник Коле Федорову. Почему-то до тех пор, пока его не отправили санитарным вертолетом в тыл, Коля был в сознании и кричал точно так же, как сейчас выл в предсмертной агонии бродячий пес…

Девочка опять что-то закричала, но ее увела в дом выскочившая из подъезда женщина в наспех накинутом пальто.

Георгий не помнил, как он оказался возле грузовика. Как ни странно, злобы он не чувствовал. Было только хладнокровное стремление расправиться с двумя зверями в человеческом обличии так, чтобы они умерли не быстро, а успели напоследок помучиться подольше. Нет, в этом побуждении не бьло ничего от садизма, скорее, срабатывало подсознательное стремление заставить этих ублюдков ощутить то, что испытывают их жертвы перед смертью, и не имело значения, что на сей раз они убивали животное, а не человека, ведь убивать животных тоже можно по-разному…

Лица вблизи у этих двоих оказались вовсе не такими, как ожидал Ставров. Это были вовсе не небритые физиономии с опухшими от ежедневного пьянства, гноящимися глазками и прокуренными до черноты обломками зубов во рту. Обычные лица нормальных людей, с которыми часто стоишь в одной очереди, едешь в одном автобусе и живешь в одном подъезде…

Словно почуяв намерения Ставрова, мужики на всякий случай приняли оборонительные позы: один, как бы невзначай, перехватил ломик поудобнее, другой закинул сетку с трупом пса в фургон и встал в подобие боксерской стойки.

— Ты чего, мужик? — вполне добродушно поинтересовался тот, что был с ломиком. — Помочь, что ли, хочешь? Если так, то извини, мы тут и сами управились…

— Шел бы ты лучше своей дорогой, приятель, — беззлобно добавил другой.

— Или какие-то проблемы?..

— Проблемы, — подтвердил Ставров, двигаясь прямо на поднятый ломик.

— А-а, — протянул тип в бушлате, — он, наверно, собачку пожалел… Пожалел, да, мужик? Нервный, что ли?

— От нервов валерьянку надо пить, — хохотнув, изрекло черное пальто. — Эй-эй, ты лучше не подходи, мужик!

Но Ставров не собирался останавливаться и, тем более, вступать в переговоры с убийцами бродячих собак. Он увернулся от ломика и вырубил людей из грузовика почти одновременно. Одному хватило удара подъемом стопы сбоку по почкам, другой же рухнул от удара локтем с разворота по ребрам. Ставрову показалось, что противники падают слишком медленно. Вполне можно было добавить еще парочку ударов, от которых они не скоро бы встали. Если вообще бы когда-нибудь встали.

Но тут взгляд Георгия упал на окно второго этажа, из которого на него неотрывно глядела, прижавшись к стеклу, та самая девочка, которая кричала недавно у подъезда. И на ее лице была не радость от того, что живодеры были наказаны, а страх. Ставров почувствовал, что этот страх передается ему.

А ведь когда-нибудь я не сумею вовремя остановиться, с ужасающей ясностью подумал он. И никто не сможет меня остановить. Человека, привыкшего убивать, пусть даже из благородных побуждений, невозможно остановить. Вот откуда берутся такие подонки… Он слепо перевел взгляд на темные фигуры, корчившиеся на грязном снегу под его ногами и что-то неразборчиво бухтевшие… Значит, когда-то и я стану таким же, как они? Неужели я смогу убивать людей без разбора и беспричинно?..

Он повернулся и пошел к своей машине. Люди, которые попадались ему навстречу, невольно отводили глаза и старались прошмыгнуть поскорее мимо. Люди почему-то боялись Ставрова, и от этого ему было еще больнее.

Глава 7

— А вот и наш герой, — сказал Мадин, глянув в зеркало заднего вида.

Человек, тяжко дышавший на заднем сиденье, с натужным кряхтением извернулся, чтобы посмотреть назад, и Мадин с невольным злорадством подумал: «Не надо было распоряжаться поставить машину задом к тому месту, откуда должен появиться нужный человек. От таких вывертов можно вывих позвонков себе заработать!». Но эту ехидную мысль он оставил при себе.

— Ха-арош, — задумчиво протянул одышливый после паузы. — А что, за Чечню он действительно отхватил «Героя»?

— Ну что вы, Тополь Артемьевич, — невольно усмехнулся Мадин, — это я просто так выразился… фигурально…

— Выражаться полагается в пивной, Вик, — строго заметил тот, кого Мадин назвал Тополем Артемьевичем. — А мне ты должен докладывать!..

Он покрутил головой, потом полез в карман роскошного кожаного пальто, и Мадин услышал за спиной шуршание хрустящей бумажки. Тополь Артемьевич питал необъяснимую страсть к карамелькам. «Хоть бы раз предложил, хотя бы ради приличия!», мелькнуло в голове Мадина, хотя он был равнодушен не только к леденцам, но и вообще к любым сладостям.

— Все равно — вылитый герой! — сказал немного погодя с нечеткой от конфеты дикцией Тополь Артемьевич. — Да с таким ростом и с такой фигурой ему сам Бог велел позировать художникам в качестве модели!.. Аполлон, да и только!.. Ты полагаешь, что с такой внешностью он не будет там привлекать к себе внимание?

Мадин оторопело взглянул в зеркало. В двух шагах за человеком, которого они поджидали, действительно двигался спортивный мужчина баскетбольного роста.

Встречные особи женского пола, независимо от возраста, пожирали красавца глазами так увлеченно, что забывали обо всем на свете — даже про витрины коммерческих киосков, бесконечной, хотя и несколько однообразной чередой тянувшихся вдоль тротуара. Мадин почувствовал, как на его лице возникает неуместная ухмылка, и поспешно отвернулся от зеркальца.

— Это не тот, Тополь Артемьевич, — поправил он своего спутника. — Наш человек идет перед высоким… Во-он тот, в вязаной шапочке, у которого в правой руке «дипломат», видите?

Одышливый с хрустом разгрыз карамель.

— М-да? — с сомнением пробурчал он. — Ты уверен?

— Я же контактировал с ним от имени Ассоциации, — с некоторой обидой сообщил Мадин.

— Да я не это имею в виду… Вы уверены, что он — именно тот, кто нам нужен?

— Во всяком случае, он зарекомендовал себя только с положительной стороны…

— Э-э, брось, Вик! — протянул укоризненно Тополь Артемьевич. — Эти излюбленные фразы наших кадровиков у меня уже в печенках сидят!.. «Морально выдержан», «в плане пристрастия к спиртному устойчив»… Читаешь служебную характеристику, а кажется, будто перед тобой реляция на присвоение к награде!.. Все такие хорошие, такие морально устойчивые… Поэтому мы и державу свою просрали, что перестали различать, кто надежен, а кто — нет… Давай-ка лучше по существу!..

— Понял. Значит, так… Ему тридцать лет… скоро исполнится. Возраст вполне подходящий: рефлексы еще не утрачены, но мышление все еще, скорее, романтическое, чем конкретное. Аттестации по всем линиям — просто отличные… в том числе, и от кадровых органов. Управляем в той мере, в какой требуется — то есть, не слишком самостоятелен, но и не безвольная марионетка. В своих побуждениях прост и прозрачен. Практические тесты показали, что при выполнении даже сложнейших задач проявляет инициативу и изобретательность… я бы даже употребил слово «смекалка», но знаю, как вы не любите подобных определений…

Что еще? И морально, и физически безупречен…

Тополь Артемьевич звучно чмокнул языком, не то наслаждаясь конфетой, не то желая таким образом выразить обуревающие его эмоции.

— А как, по-твоему, он догадывается, что его подвергали, как ты выразился, «практическим тестам»? — вдруг осведомился он.

— Разве это имеет какое-то значение? — удивился Мадин.

— А разве нет?

— В любом случае, — задумчиво произнес Мадин, — узнать это не представляется возможным. Человеческая душа, как известно, — потемки…

— Душа? Ты считаешь, что у этого киллера есть душа?

— Если бы у него не было души, — с расстановкой сказал Мадин, невольно начиная злиться, — то мы бы никогда не остановили на нем наш выбор!.. Вы же прекрасно знаете, Тополь Артемьевич, что нам с вами нужен не заурядный убийца, и даже совсем не убийца-профессионал, а обычный, нормальный во всех отношениях человек, который вынужден убивать других людей, будучи убежден, что, с одной стороны, таким образом он облагодетельствует, не более и не менее, всё человечество, а с другой — не видит иного выхода из того положения, в которое его поместили, кроме как убивать…

— Да ты философ, Вик, — с иронией заметил человек на заднем сиденье. — Но теории теориями, а как этот твой гуманист поступит на практике — вот что меня интересует, и ничего, кроме этого!.. Ты мог бы за него поручиться?

Мадин хотел было сказать, как он обычно говорил в таких случаях, что когда за кого-то ручаются головой, то чаще всего имеют в виду не свою и что убедительнее всего присяга на верность звучит в устах будущего предателя. Но вместо всего этого он почему-то лишь молча кивнул.

Человек, которого они поджидали, давно уже миновал их машину и теперь удалялся по тротуару. Тополь Артемьевич со странной улыбочкой созерцал сутуловатую спину, размеренно покачивающуюся при ходьбе из стороны в сторону.

— Знаешь что, Вик? — спросил он немного погодя. — Если хочешь верно оценить человека, то наблюдать за ним следует сзади. Лицо — вовсе не зеркало души, оно изначально лживо, как бульварная газетенка, потому что человек непроизвольно напрягает лицевые мышцы, желая выглядеть лучше, чем он есть на самом деле. Нет, только спина способна сказать о человеке правду, потому что никто не в состоянии контролировать свою спину…

— И что же вам говорит спина нашего героя? — с улыбкой поинтересовался Мадин.

Тополь Артемьевич выбросил в окно дверцы смятый конфетный фантик и некоторое время следил, как ветер гонит его по тротуару.

— В целом, она внушает мне доверие, — наконец, с серьезным видом признался он.

— Значит, можно готовить его к отправке?

— Ну-ну, ты слишком забегаешь вперед, Вик, ведь ему остается пройти самый главный и самый трудный тест.

— Разве того, что он уже выполнил, недостаточно?

— Ну, ничего из ряда вон выходящего он пока не совершил. Прикончить кого-то, когда тебя навели на цель, как управляемый снаряд, — не такой уж подвиг Геракла!.. Да, конечно, этот парень еще ни разу не сплоховал и был весьма техничен, но нам-то ведь нужен не просто отличный исполнитель, но, прежде всего, думающий исполнитель, а этим качеством обладает не каждый… Иначе заказные убийства не были бы в наше время такими однообразными, словно их совершает один и тот же убийца. Статистика, дорогуша, статистика… Девяносто процентов наемных убийц пользуются огнестрельным оружием. В семидесяти пяти случаях из ста киллер подкарауливает свою жертву в подъезде либо стреляет по подъехавшей машине…

— Я знаю, — рискнул перебить своего собеседника Мадин. — И что же вы предлагаете, Тополь Артемьевич?

— Суть последнего теста будет заключаться в том, что твоему кандидату придется самому отыскать того, кого он обязан убрать. Он не будет знать о своей жертве ничего.

— Ничего? — с изумлением переспросил Мадин.

— У него будет только вот это.

Тополь Артемьевич протянул своему спутнику бумажный глянцевый квадратик. Это была не очень четкая фотография темноволосого мужчины средних лет в темном костюме и рубашке с галстуком. Снимок был черно-белым и не позволял рассмотреть все детали расплывчатого фона, но лицо человека было достаточно резким, чтобы рассмотреть его в деталях. Ничего примечательного в нем не было. Никаких особых примет.

— Кто это? — спросил Мадин.

— Вот это ему и нужно будет установить, — не без удовольствия ответил Тополь Артемьевич.

— Но вы-то, надеюсь, знаете этого типа?

— Конечно, иначе испытание не имело бы никакого смысла… Все равно что экзаменатор задавал бы студенту вопросы, а сам не знал бы на них ответа.

— Да, но как я объясню ему?..

— А это уж — твоя забота… По-моему, недостатком фантазии ты не страдаешь, Вик.

— И сколько времени мы ему дадим?

— А сколько бы ты дал?

— Н-ну, я даже не знаю, — в замешательстве протянул Мадин. — Месяц, два?..

Тополь Артемьевич благодушно хохотнул.

— Я всегда подозревал, что в душе ты — мягкий и добрый человек, Вик, — проговорил он с улыбкой, — но на этот раз ты переборщил… Неделя, Вик, и ни днем больше!

Мадин кивнул и запустил двигатель.

Когда он уже выруливал на проезжую часть и, повернув голову, ждал, когда мимо промчится поток попутных машин, то в голове у него вдруг зародился вопрос, который он не преминул озвучить:

— Кстати, Тополь Артемьевич, — как можно непринужденнее спросил он, — а что мы будем делать, если он не справится с нашим заданием?

— Как будто ты сам не знаешь! — откликнулся его одышливый спутник так, словно давно ждал этого вопроса.

* * *

Ставров отложил лупу в сторону и со вздохом откинулся на спинку стула. Спина в том месте, где сходятся лопатки, тупо ныла от долгого сидения согнувшись над столом. Но самое скверное было то, что время опять было потрачено напрасно, до истечения недельного срока оставалось всего двое суток, а клубок упорно не желал разматываться в ту ниточку, которая могла бы вывести Ставрова на его следующую жертву.

Условия задания на этот раз напоминали некую игру, в ходе которой он, Ставров, должен был найти среди миллионов жителей Москвы одного-единственного. И не просто найти, но и убить. «У нас имеется только фотография этого человека, — сказал Георгию Заказчик, словно оправдываясь за нелепую схожесть задания с игрой. — Да, я понимаю, что задача на этот раз очень сложна, но… попытайтесь выполнить ее во что бы то ни стало. От вашего успеха на этот раз зависит очень многое. Вы даже не подозреваете, чту именно…». — «А все-таки, чем он так не угодил Ассоциации?» — «Имеются все основания полагать, что этот тип руководит мощной сетью распространения наркотиков, в том числе и в школах, среди подростков»…

И вот уже четыре дня Ставрова ни на минуту не оставлял вопрос: кто тот человек в темном костюме, который так неугоден Ассоциации, и как отыскать его след, не имея никаких сведений о нем?

Хотя чисто внешне все это время Георгий жил, как обычно. Он исправно ходил на работу в свой, никому уже особо не нужный, НИИ и с девяти до семнадцати изображал вялую трудовую активность на рабочем месте. Он возвращался домой в битком набитом общественном транспорте, уставившись невидящим взглядом в окно.

Он поддерживал разговор с женой и дочкой за ужином, он играл с Капкой в лото и помогал ей расправиться с заковыристыми задачками, но перед его глазами постоянно маячило симпатичное лицо мужчины с фотографии, и возможные варианты решения этой, отнюдь не математической, задачи один за другим штурмовали его изнемогающий от напряжения мозг…

Самое главное время суток наступало для Ставрова тогда, когда Ольга и дочка ложились спать, а он, сославшись на неотложную работу, садился за свой самодельный письменный стол, включал для отвода глаз компьютер, доставал фотографию, которую носил повсюду с собой, и начинал мыслить.

Если бы был известен хоть один параметр о неизвестном с фотографии!.. Например, фамилия… или род занятий… или хотя бы где и когда был сделан фотоснимок — но, увы, ничего этого в распоряжении Георгия не было, а был только кусочек бумаги, который хоть проешь взглядом до дырки, но ничего не узнаешь!.. Даже если бы Ставров имел доступ к тем справочным системам, которыми пользуются спецслужбы, и то едва ли ему удалось бы найти данные о человеке с фотографии: отсутствовали критерии, по которым его следовало искать. Ведь не являются же существенной зацепкой для поиска аккуратно подстриженные усики, которые носил человек в темном костюме! Или форма его ушей, почти лишенных мочек…

Часами напролет Георгий изучал лицо незнакомца с лупой и без лупы, но никак не мог нащупать верную методику поиска. Единственный вывод заключался в том, что работать следовало в два этапа. Для начала нужно было найти ту самую «печку», от которой нужно было, согласно известной поговорке, танцевать, а потом уже искать типа, запечатленного на фотоснимке…

Но каким способом искать? Не ходить же с фотографией, увеличив ее до размеров плаката, по вагонам метро, громко вопрошая пассажиров: «Граждане, кто видел этого человека»?.. А может быть, дать объявление в газету? Или обратиться за помощью к населению по телевидению — мол, так и так, пропал без вести такой-то человек… вот его фотография… просьба всех, кто что-то о нем знает, сообщить по телефону… Хм, заманчиво, конечно, но подобная методика влечет массу проблем. Во-первых, надо будет выдумать целую историю о «без вести пропавшем»: кто он такой, где родился, где жил, когда и как пропал… Во-вторых, правом давать такие объявления наделены милиция и прочие компетентные государственные органы, значит, предварительно придется обращаться в официальные инстанции, а это не только займет много времени, но и чревато разоблачением, если обман раскроется…В-третьих, информация о розыске насторожит и заставит быть начеку искомого субъекта, ведь даже если он сам не увидит объявления о своем розыске, то ему могут поведать об этом родственники, знакомые, товарищи по работе… И наконец, где гарантия, что в ответ на подобное объявление не посыплются звонки от любителей розыгрышей и жаждущих поживиться обещанным в таких случаях вознаграждением, и этот мутный поток дезинформации не захлестнет истинный вариант?..

Нет, надо идти другим путем; не таким путем надо идти, как говаривал в прошлом один политический деятель. Но каким?

Может, все-таки прибегнуть к помощи милиции? Например, неофициальным путем, через знакомых?.. Но ведь и в этом случае надо сочинить что-то убедительное.

Хотя бы историю о том, что тип, которого ты ищешь (пора, кстати, его как-нибудь окрестить для удобства… какую-нибудь кличку дать, что ли? «Неизвестный», например, — оч-чень оригинальная кликуха!), нагло поправ правила дорожного движения, совершил таран твоей машины, платить за нанесенный материальный ущерб категорически отказался, документы предъявлять не стал и преступно скрылся с места происшествия, а ты якобы успел только в самый последний момент «щелкнуть» затвором фотоаппарата, который, по счастливой случайности, оказался у тебя под рукой… А что? Вполне даже естественное объяснение… Номер машины и марку мы не запомнили, других сведений о нарушителе не имеем, так почему бы твоим милицейским дружкам не поспособствовать в установлении личности подонка? Им-то достаточно прогнать фотокарточку через компьютер… может, этот тип числится в розыске, может, ранее отбывал срок, ведь на него это похоже, раз он напускает на себя такую вид такого «крутого»?..

Чтобы убедиться, что путь этот не выводит на Неизвестного, Ставрову пришлось потратить целых три дня. Он приложил массу усилий, чтобы разыскать своего бывшего одноклассника Олега Воронина, который в настоящее время числился в штате одного из столичных УВД. Поначалу Олег заронил в сердце Ставрова слабую надежду на везение заявлением, что, мол, где-то этого субъекта он уже раньше видел, но вот где — хоть убей, не помнит. Но, как говорится, тревога оказалась ложной, потому что поиск по милицейским картотекам результатов не дал…

После этой неудачи оставалось надеяться только на собственные потенции несостоявшегося гения сыска.

И теперь, во втором часу ночи, Георгий сидел за своим столом, до рези в глазах вглядываясь в проклятую фотографию, лишавшую его сна и покоя. Порой ему начинало казаться, что человека, изображенного на снимке, вовсе не существует и что он напрасно тратит время, пытаясь вычислить его тем же самым способом, каким Леверье в свое время обнаружил существование планеты Урана в Солнечной Системе, а задание это — всего лишь неумная шутка со стороны Ассоциации, решившей таким способом поиздеваться над ним, Ставровым; что даже если это и не шутка, то ничто не мешает послать всех заказчиков на три буквы и спокойно отказаться от этого дела, потому что с такими исходными данными работать невозможно, ведь он не нанимался к ним в роли частного детектива!.. В конце концов Ставров спохватывался и гнал из своей головы эти мысли. В душе его еще теплилась надежда, что не все возможности исчерпаны…

Он вновь потянулся к фотографии. Так, в который раз сказал он самому себе. Давай попробуем рассуждать логически, абстрагируясь от всего, что мешает нашим умопостроениям.

… Что может нам дать фотография? Какие сведения о человеке? Да ничего явного:

Неизвестный может быть кем угодно, потому что нет у него никаких признаков, позволяющих определить его профессию, интересы, склад характера и наличие семьи.

Вроде бы есть такая наука (кое-кто полагает ее лженаукой) физиогномистика, с помощью которой пытаются определить что-то по лицу человека, но, насколько не изменяет память, сведения эти относятся, скорее, к складу характера индивидуума, а это нам мало что дает. Только потеряешь время на поиск специалиста по физиономиям…

… А что, если попытаться оттолкнуться от самого снимка? Тебе почему-то еще не приходил в голову вопрос, кто, когда, где и как мог его сделать, а ведь это может говорить о многом… Одно дело, если Неизвестного снимали скрытой камерой на расстоянии в несколько сотен метров в ходе слежки, и совсем другое — если это был чисто дружеский снимок, подаренный на память, возможно, даже с дарственной надписью… В любом случае, надо найти господина фотографа…

«Вот оно что!», сверкнуло в утомленном мозгу Ставрова. Я шел до этого по ложному пути. Я пытался сделать какие-то выводы о самом Неизвестном, а нужно было делать умозаключения о снимке и об его авторе!..

На следующий день Ставров отправился в фотолабораторию своего родного Института и продемонстрировал фотографию Неизвестного пожилому мастеру, которого все звали дядей Гошей. Двух минут дяде Гоше хватило, чтобы заключить, что снимок сделан профессиональной камерой типа «Никон» и не с натуры, а с другого снимка, причем, скорее всего, опубликованного в газете. При этом, по словам дяди Гоши, снимок представлял собой лишь увеличенную часть кадра оригинала, так называемую «вырезку».

Пораженный столь уверенным выводом, Георгий осмелился поинтересоваться аргументами в пользу данной версии, но дядя Гоша обрушился на него всей мощью своего авторитета, заслуженного им за почти четверть века работы в фотолаборатории. «Видишь, фон как бы размыт? — напирал он на Ставрова. — А что зерно не соответствует контрастности бумаги, тебе ни о чем не говорит?.. В общем, гони кубок или пошел вон!» (кубком дядя Гоша именовал всё, что вмещало в себя больше поллитры спиртного)…

Ставров взял отгул и закопался в зал периодики Государственной библиотеки, где принялся изучать центральные и столичные печатные издания. Задачка была из разряда весьма трудоемких, потому что число источников доходило до тысячи, да и временные рамки оставались неопределенными, хотя про себя Георгий принял решение ограничиться для начала двумя последними месяцами. Неизвестно, сколько времени у него ушло бы на поиск нужного снимка, и Ставров уже мысленно дал себе зарок обратиться к Заказчику с просьбой о продлении срока задания, но тут ему неожиданно повезло. В скромной газетке, выпускаемой в одном из столичных административных округов, он нашел не только оригинал того снимка, с которого была переснята заветная фотография, но и целую статью о Неизвестном. Прочитав ее, Георгий испытал нечто вроде шока.

Статья называлась незатейливо, но информативно: «На страже спокойствия жителей района», и посвящена она была будням рядового ОВД, начальником которого был майор милиции Владимир Анатольевич Звягинцев, он же — Неизвестный…

Ставров срочно связался с Заказчиком по телефону, чтобы сообщить ему о том, кем является руководитель подпольной наркосети. Но в ответ услышал невозмутимое: «Ну что ж, поздравляю вас, Георгий Анатольевич, с успехом. Но это лишь завязка сюжета, за которую нужно как следует потянуть… Вам остается решить проблему двухсотого варианта». Георгий похолодел. «Вы уверены, что хотите этого?», спросил он своего собеседника. Тот, судя по голосу, усмехнулся: «Подобные вопросы обычно задают джентльмены проституткам перед тем, как лечь с ними в постель… Неужели вы так плохо меня узнали за время нашего знакомства, раз считаете, что я решил пошутить?» — «Нет, но, может, все-таки есть какие-то другие способы… решения вопроса?», растерялся Ставров. «Никаких „но“! — отрезал Заказчик.

— Вариант двести — и точка!». — И он бросил трубку.

Только этого мне еще не хватало, подумал Ставров. Одно дело — убивать нуворишей, «крутых» наркодельцов и прочую нечисть, за смерть которых следует опасаться возмездия лишь от каких-нибудь группировок, и совсем другое — покуситься на жизнь человека в милицейских погонах, находящегося на страже закона и, в свою очередь, охраняемого этим самым законом. Если не смертная казнь, то лет пятнадцать точно будет светить за такое убийство!..

В то же время отказаться от задания Ассоциации было чревато, и не столько за себя Ставров опасался, сколько за жену и дочь. Оставалось только «стиснуть зубы да терпеть», как пел в свое время Высоцкий. И еще надеяться на то, что когда-нибудь удастся вырваться из этого порочного круга, в который его втянула Ассоциация…

На следующий день Георгий занялся майором Звягинцевым вплотную, взяв его под наблюдение. И вскоре испытал второй шок, не слабее первого.

Майор Звягинцев явно опасался за свою жизнь пуще, чем пенсионер, перенесший два инфаркта. Меры, предпринятые им с целью обеспечения собственной безопасности, внушали уважение. Так, с работы и на работу начальник ОВД добирался на «Волге» с тонированными стеклами под охраной трех вооруженных автоматами милиционеров — тем более, что подчиненных в распоряжении Звягинцева хватало. Майор наверняка не снимал с себя бронежилета и заплечную кобуру с пистолетом даже в туалете. Может быть, он и спал с пистолетом под подушкой, но об этом можно было только догадываться. Во всяком случае, дверь своей квартиры Звягинцев не открывал никому, а пытаться взять ее штурмом было бесполезно ввиду особой бронированности. И, самое главное, начальник отделения милиции перестал принимать каких бы то ни было посетителей, переложив эту обязанность на плечи своего заместителя, лысоватого капитана Борисова.

Можно было долго думать и гадать, чего опасался Звягинцев, но проще было принять этот факт за данность и ломать голову над тем, как подступиться к человеку, который подозревает в каждом встречном-поперечном киллера и дергается от малейшего подозрительного движения вблизи от него… О минировании машины или двери квартиры нечего было и думать, потому что никакое взрывное устройство не обеспечивало стопроцентной гарантии успеха. Наверное, лучше всего было использовать снайперскую винтовку, чтобы попытаться снять майора на пути либо от своего подъезда к машине, либо от машины до входа в ОВД. Но, во-первых, не было времени заказывать подобное вооружение у Ассоциации, а во-вторых, Ставров сомневался, что ему удастся снять майора первым же выстрелом — Георгий никогда не относил себя к людям, умеющим очень метко стрелять — а второго ему сделать уже не дадут…

Что же делать? Срок задания истекает завтра, и надо постараться уложиться в эти двадцать с лишним часов, причем, скорее всего, придется что-то придумывать на ходу.

В ходе своих наблюдений Ставров тщательно изучил здание ОВД и даже побывал там внутри, под каким-то пустяковым предлогом. Интерьер был стандартным, как в сотнях, тысячах отделений милиции по всей стране: у самого входа, за высокой стеклянной перегородкой, перечеркнутой прутьями стальной решетки, и стойкой-барьером, — комната дежурной части; миновав ее, попадаешь в унылый, кишкообразный коридор, куда выходят двери кабинетов сотрудников — впрочем, их не так-то много; наконец, за стальной решетчатой дверью — вход в ту часть отделения, где располагаются камеры для задержанных… Черных входов и выходов не предусмотрено, случайный человек в отделение не прошмыгнет, если только он не носит шапку-невидимку.

Для начала требовалось выбрать «театр военных действий». Таковых Ставров усматривал три: жилье Звягинцева (к этой категории он относил ближние подступы к дому, подъезд, лифт, лестницу и квартиру майора), транспорт (служебная машина и иные средства передвижения, которыми мог воспользоваться Звягинцев) и помещения ОВД. Наиболее заманчиво выглядел первый вариант, но именно поэтому после некоторых раздумий Ставров отказался от него. Если этот вариант представлялся соблазнительным ему, то и Звягинцев, так переживавший за свою жизнь, не мог не опасаться нападения именно в домашней обстановке, а, следовательно, находясь дома, он не только будет постоянно начеку, но и предпримет что-нибудь еще, чтобы обезопаситься от возможного покушения. Из оставшихся мест наиболее проблематичным вариантом, несомненно, было отделение ОВД — там-то, по мнению Ставрова, Звягинцев должен был чувствовать себя наиболее защищенным: под боком всегда находится десяток-другой вооруженных милиционеров, окна заделаны мелкой решеткой, доступ в отделение для посторонних существенно ограничен… Прямо-таки служебная крепость, штурмовать которую можно только в открытую, наделав много шуму, но не имея шансов на успех.

И все-таки именно этот вариант избрал Георгий Ставров. По своему боевому опыту он знал, что, если противник застигнут тобой врасплох, то ты уже наполовину победил его.

Однако, убийство начальника ОВД в своем служебном кабинете, под носом у всего личного состава отделения, да еще тогда, когда объект покушения боится своей собственной тени, — если не безнадежное, то, по крайней мере, очень трудное дело. Ставрову требовался достаточно надежный и в то же время оригинальный план.

На его разработку у Георгия ушла почти вся ночь…

* * *

Утром невыспавшийся, осунувшийся Ставров, как обычно, собрался на работу. Как всегда, Ольга и Капка провожали его до дверей: Георгий выходил из дома раньше, чем дочь отправлялась в школу.

Когда он уже поцеловал жену и Капку и собирался открывать дверь, Ольга спросила:

— Гер, ты во сколько сегодня будешь дома?

Он пожал плечами:

— Как обычно.

— Как обычно — это во сколько? — ехидно вылезла из-под руки матери Капка. — На прошлой неделе ты, между прочим, тоже обещал, что вернешься домой с работы вовремя, а сам только в начале десятого заявился!..

Ставров смущенно опустил голову. Дочь была права, такой эпизод действительно имел место. Это было в тот день, когда он расправился с подпольным тренером Анатолием.

— В шесть я буду, в шесть, — сказал он вслух. — А что это вы такой интерес проявляете ко времени моего прибытия со службы?

— Здрасьте, жопа: Новый год! — изрекла Ольга одну из своих любимых присказок. — Ты что, спал за столом, что ли?!..

Разумеется, полчаса назад за завтраком, будучи занят своими мыслями, Георгий слушал, но не слышал того, что вдалбливала ему жена. Теперь с помощью наводящих вопросов ему с трудом удалось уяснить, почему требуется, чтобы он нигде не задерживался после работы. Оказалось, что Ольга замочила огромный таз белья для стирки в стиральной машине, а поскольку управляться со всей бытовой электронной техникой способен был исключительно Георгий, то без него запуск «Индезита» не представлялся возможным. Кроме того, в половине седьмого у дочери в школе начиналось родительское собрание, и, с учетом того, что Ставровы посещали подобные мероприятия по очереди, сегодня очередь была как раз его, потому что в прошлый раз он вероломно не явился вовремя домой, и в школу пришлось идти Ольге…

Ставров возвел очи горе. Мысленно, конечно, чтобы не вызвать залпа упреков, причем из двух «стволов» сразу.

— Ладно, ладно, — с фальшивой бодростью сказал он. — Всё будет нормально…

Постараюсь не опоздать.

— Да уж постарайся, — в тон ему сказала Капка. — Иначе лучше домой не приходи, понял?

Ставров захлопнул за собой дверь и на несколько секунд прислонился затылком к прохладному дерматину, которым была обита дверь снаружи. Что-то было не так, какое-то смутное предчувствие томило его сегодня, а по своему чеченскому опыту Ставров знал, что предчувствия никогда не подводят. Некоторое время он пытался разобраться в своих ощущениях, но потом махнул рукой и двинулся к лифту.

Скорее всего, подумал он, на душе у меня так скверно от того, что вернуться сегодня к шести у меня вряд ли получится, и я прекрасно знал это, но все-таки обманывал своих… Но что я могу поделать? Ничего. Ладно, не так-то этот грех и страшен. Подуются, подуются на меня жена с дочкой, да и простят…

Думая так, Ставров и не подозревал, что этот день окажется намного хуже, чем можно было предполагать.

Глава 8

Майор Владимир Звягинцев считал, что убивать людей следует только в самом крайнем случае. Этого правила он старался придерживаться всегда: и тогда, когда, будучи рядовым патрульным, испытывал соблазн не чикаться с каким-нибудь бомжом, извлеченным им среди ночи из недр грязного подвала или чердака, а вдарить ему пару раз по затылку дубинкой и запротоколировать «обнаружение трупа неизвестного, скончавшегося в результате тяжелой черепно-мозговой травмы, последовавшей явно в результате падения с лестницы» — и тогда, когда занялся подпольным бизнесом, сопряженным с опасностью получить «вышку», а следовательно, требовавшим от всех участников строжайшей дисциплины, конспирации и, как ни странно, честности по отношению друг к другу… Тем не менее, жизнь есть жизнь, и люди попадаются разные, поэтому не раз Бизнес висел на волоске из-за того, что какой-нибудь придурок проболтался об источнике своих доходов либо о том, кто ему помог так быстро разбогатеть. Но даже в этом случае Звягинцев не рубил сплеча головы виновным и разгильдяям, особенно если последствия проступка уже были непоправимыми. В отличие от своих зарубежных коллег по Бизнесу, месть он считал делом, не только недостойным, но и даже вредным для истинного Бизнесмена. Когда горит дом, справедливо полагал майор, надо спасать дорогие вещи и близких людей, а не швырять в окно канистру с бензином, вызвавшим пожар… Может быть, именно поэтому Звягинцеву удавалось так долго держаться «при деле» и сохранять свое инкогнито для подразделений по борьбе с организованной преступностью.

Бывали в ходе занятий Звягинцева Бизнесом и такие эпизоды, когда ему переходили дорогу коллеги по преступному миру. Но он ни разу не пошел на поклон к наемным киллерам, чтобы убрать конкурентов… Нет, пакости всякие им он устраивал… тем более, что порой это было запросто в его-то положении… но чтоб на чью-то жизнь покуситься без нужды — ни-ни!..

И теперь, когда эта проблема внезапно возникла перед ним самим, он искренне недоумевал, за что его могли взять на мушку. Кто был тот человек, который желал его смерти, — это уже другой вопрос, в общем-то, не такой уж и важный. Судя по методам работы, вряд ли это были государственные органы. Те не стали бы подсылать наемных убийц к Звягинцеву, а постарались бы взять его с поличным — хоть это было не так-то легко сделать — и шумно судили бы, как какого-нибудь коррумпированного чиновника. Значит, щупальца, тянувшиеся к горлу майора, принадлежали спруту, затаившемуся в подполье преступности, а это означало, что кому-то выгодно было убрать Звягинцева. Но в чем, мать твою, заключалась эта самая выгода?.. Конкуренты? Или мстительные «воры в законе», посчитавшие, что он чем-то обидел их?..

Узнал же Звягинцев о том, что за ним разворачивается охота, совершенно дурацким путем. В один прекрасный день позвонил ему на службу неизвестный и сухо, не вдаваясь в детали и не отвечая на какие-либо вопросы, предупредил, что жить Владимиру Анатольевичу осталось, в сущности, всего — ничего, потому что решение о его ликвидации принято и будет исполнено в самые кратчайшие сроки. На исполнителя или инициатора приговора аноним похож не был, во всяком случае, у Звягинцева сложилось такое впечатление, и больше этот человек Владимиру Анатольевичу не звонил, но дилемма перед майором была поставлена: верить или не верить таинственному «доброжелателю»…

Пару дней Владимир Анатольевич колебался, не делясь, разумеется, ни с кем своими сомнениями. В достоверности полученной информации его убедил, на первый взгляд, технически совершенно естественный отказ рулевого управления у его служебной «Волги», чуть не повлекший за собой падение машины с набережной Москва-реки в воду. А буквально через два дня, возвращаясь вечером домой, Звягинцев ткнул случайно не ту кнопку в лифте и проехал на один этаж выше, чем нужно. Лифт в доме Владимира Анатольевича был старой конструкции, с закрывающимися решетчатыми створками, и перед человеком, ехавшим на нем, один за другим мелькали этажи и лестничные площадки. Когда лифт ехал мимо этажа Звягинцева, майору показалось, что чей-то темный силуэт занимает выжидательную позицию на лестничной площадке, прижавшись к стене. Человека этого Владимир Анатольевич разглядеть не успел, а потом, выйдя из лифта и с массой предосторожностей подкравшись сверху к своему этажу, Звягинцев никого там не обнаружил. Как это обычно бывает, через несколько минут майор уже сомневался в том, что ему не почудилась фигура неизвестного на лестничной площадке, но сомнения эти он успешно переборол. К тому же — «береженого Бог бережет!»…

Вот почему Звягинцев распорядился временно доставлять его на работу и с работы под охраной автоматчиков. Официальных объяснений и предлогов для этого у него нашлось достаточно. Совсем недавно в соседнем округе неизвестные расстреляли в упор капитана милиции, когда он вышел во двор, чтобы помыть свой личный автомобиль. На другом конце Москвы средь бела дня вооруженные преступники совершили дерзкий налет на здание дежурной части и изрешетили троих сотрудников автоматной очередью…

Помимо этого, по своим, уже подпольным, каналам, Звягинцев организовал разведку возможного противника и кое-какие меры, направленные на то, чтобы в случае необходимости ответить ударом на удар…

И, тем не менее, до конца спокоен он не был. Тот, кого наняли убить его, — а Звягинцев почему-то в глубине души был убежден, что убить его собираются именно с помощью киллера — не давал о себе знать, а это могло свидетельствовать о том, что киллер либо испытывает затруднения в выполнении своей зловещей миссии, либо, наоборот, готовится так тщательно, что избежать смерти будет практически невозможно — даже если ты и майор милиции и имеешь оценку «отлично» по специальной подготовке. За время своей службы майор Звягинцев повидал немало убийц, в том числе и профессиональных, и отлично знал, что нападать из-за угла гораздо легче, чем защищаться, потому что нападающий обладает неоспоримым преимуществом — внезапностью. Если его судьбой занялся «профи» — а в этом Звягинцев тоже не сомневался — то шансов остаться в живых было маловато. Гораздо меньше половины…

В тот день он впервые вынужден был сломать устоявшийся за последние десять дней распорядок дня. С утра позвонили из городского управления внутренних дел и приказали к тринадцати ноль-ноль явиться на служебное совещание. Звонил не кто иной, как один из высоких милицейских чинов, и отказаться майор не мог, даже если очень хотел бы этого (а он, естественно, хотел). Мелькнула было мысль взять освобождение у врача от исполнения служебных обязанностей на пару дней, но благоприятный момент в разговоре с начальством был упущен, да и особых подозрений этот вызов, несмотря на всю его подозрительность, не вызывал: не мог же Константин Алексеевич Захаров, полковник и честнейший до отвращения мент, выманивать своего подчиненного под прицел снайперской винтовки!..

Рассудив так, Звягинцев героически прибыл на совещание, не менее героически отсидел его, что называется, «от» и «до» и благополучно вернулся в свои служебные пенаты только к концу рабочего дня. Собственно говоря, возвращаться в отделение уже не было особого смысла, и можно было бы напрямую ехать домой, но майор обнаружил, что оставил все наличные деньги в своем сейфе, а в тот вечер ему предстояло расплачиваться с поставщиками «товара» — несмотря на глухую оборону, в которую ушел Звягинцев, Бизнес продолжался, и надо было участвовать в нем как ни в чем не бывало, чтобы не спугнуть партнеров…

Дежурный по отделению доложил майору, что в его отсутствие чрезвычайных происшествий не случилось, если не считать одной кражи со взломом, двух пьяных драк и массы случаев мелкого хулиганства. В ответ на вопрос майора о том, где Борисов, дежурный отрапортовал, что капитан убыл на проверку постов.

Звягинцев собирался уже проследовать в свой кабинет, как дежурный вдруг вспомнил:

— А, чуть не забыл, товарищ майор!.. Ребята тут одного чудика задержали у метро.

Хулиганил, приставал к прохожим, разбил витрину коммерческого киоска — в общем, буйствовал по причине нетрезвой невменяемости… Он у нас в шестой камере теперь сидит…

— На кой черт вы его сунули в нашу камеру, лейтенант? — поморщился Звягинцев. — Нельзя было отправить его в вытрезвитель?

— Так он же… это… — растерянно начал лейтенант. — Материальный ущерб нанес частному предпринимательскому лицу… И еще кое-что выяснилось. Пока ребята везли его в отделение, он спьяну болтал языком всё, что ни попадя… может, думал, что его за это отпустят?.. И в потоке своей нецензурной речи проболтался этот тип по-крупному, товарищ майор! Потом-то он уже, видать, опомнился, и в отделении замолчал, как рыба, но Савченко и Орлов — ребята ушлые, они хорошо расслышали, что он сказал… Поэтому мы его и решили до утра в камеру запереть, а капитан Борисов сказал, что утром отправит этого алкаша в УБНОН…

— И что же такого выдающегося он сказал? — поинтересовался майор.

— Я точно не знаю, товарищ майор, какими словами он выразился, но в том плане, что, мол, знает кое-что про некоего Эльфа… ну, в смысле, как на него выйти и где его искать… А вы же сами знаете, что «убноновцев» типчик с этой кликухой давно интересует…

Конечно же, Звягинцев знал об этом, потому что Сергеев, из Управления по борьбе с незаконным оборотом наркотиков, уже всю плешь проел майору насчет Эльфа. Этот таинственный тип, о котором в столице ходили легенды, был одним из основных перекупщиков «наркоты», но выйти на его след было невозможно. Главным образом, потому, что на самом деле Эльф был правой рукой самого Звягинцева в рамках общего Бизнеса, и отдать его в объятия правосудия означало срубить под корень сук под самим собой. Именно потому Эльф и был таким неуловимым, что ему покровительствовал не кто иной, как сам начальник ОВД, только об этом, кроме них двоих, никто не должен был знать. Но если Эльф кому-то проболтался, и его теперь заметут, то нетрудно предположить, кого он «заложит», в свою очередь…

И, слушая дежурного, майор почувствовал, как по его спине ползет струйка ледяного пота. Но мозг его в мгновение ока проанализировал ситуацию и принял решение. Сейчас ему было нужно ни в коем случае не проявлять излишней заинтересованности каким-то пьяным придурком, потому что мало ли что он сболтнул при задержании: в конце концов, это еще ничего не значит… Вот если и когда этот дебошир попадет на официальный допрос к сотрудникам УБНОНа, только тогда из него вытянут всю правду-матку, ведь по наркотикам мужики крутые работают, уж это майор знал точно…

— Ладно, — сказал наконец Звягинцев дежурному, стараясь, чтобы его слова прозвучали как можно небрежнее, — вы вот что, лейтенант: принесите-ка мне документы на этого знатока преступного мира… протокол, личные бумаги, вещи… всё, что у вас по нему имеется… А я сам попытаюсь разобраться с ним…

Однако, сразу после этого Звягинцев не сунулся изучать данные о «болтуне», а вначале проинструктировал дежурный наряд, отправил его на посты, побеседовал о том, о сем с Борисовым, вернувшимся к тому времени в отделение, и отпустил его домой. Только тогда он принялся штудировать досье задержанного хулигана.

«Досье» — это слишком громко сказано. Имелся в тощей папке лишь протокол задержания гражданина Климова Константина Захаровича, 1967 года рождения, русского, работающего… нет, временно не работающего… ранее не судимого… адрес назвать отказался… документов, удостоверяющих личность, с собой не имел, в связи с чем сделан запрос в компьютерную базу данных ГУВД г. Москвы…

Фотография… Нет, раньше мы с ним определенно не встречались… рожа-то какая гнусная, про такую говорят: «Тюрьма по нему плачет»… Отпечатки пальцев, приметы… особые приметы… Ого, при осмотре выявлены шрамы от пулевых ранений на правой руке и на спине — может, раньше этот тип не одним только хулиганством занимался?.. Вывод… Задержан на двадцать четыре часа ввиду грубого нарушения в нетрезвом виде общественного порядка (ругался… сломал… упал… ударил… всё ясно), причинения материального ущерба частному предпринимателю Кавазашвили Г.Г. (объяснительная записка прилагается), а также для установления личности…

М-да-а-а… Так, что там у него при себе было?

Звягинцев высыпал на стол содержимое полиэтиленового пакета, где находились личные вещи задержанного.

Негусто, подумал он, обводя глазами жалкую кучку предметов. Не то, что обычно пишут в детективах. Ни записной книжки с массой адресов сообщников и наспех зашифрованных заметок про преступные делишки, ни перочинного ножа со следами крови на лезвие, которая потом обязательно окажется кровью от недожаренного бифштекса из общепитовской «забегаловки», ни даже бычков с марихуаной… Только замызганный носовой платок, спички, сигареты, связка ключей от простеньких замков дверного типа, горсть монет на сумму пятьсот двадцать три рубля без учета деноминации, сплющенная пальцами пробка от пивной бутылки да книжечка абонементов для проезда на общественном транспорте, причем четыре абонемента уже продырявлены…

Откуда же этот тип может знать Эльфа? Неужели тот проболтался о Бизнесе случайному дружку? Хм, на Эльфа такое не похоже, он даже своим партнерам по Бизнесу и то не очень-то открывается… Родственников у него, насколько известно, давно нет, да и друзей-приятелей тоже…

Ладно, что там думать да гадать, пусть об этом скажет сам задержанный.

Звягинцев посмотрел на часы. Было начало восьмого, но за окном уже стемнело — часы на летнее время еще не переводили. Майор вышел в коридор и прошел по своим владениям.

Людей здесь осталось немного. Дежурный, три бойца с автоматами, исполнявшие функции телохранителей Звягинцева, дежурная смена в количестве пяти человек во главе с прапорщиком Гершиковым, да дежурный надзиратель камер для арестованных и задержанных старший сержант Голубничий. Палыч, водитель «Волги» — не в счет, он к милиции отношение только своей формой имеет, и то лишь два раза в год — когда надевает ее на День Победы и на День милиции…

Что ж, тянуть время нет смысла, а то скоро подчиненные удивляться будут, по какой причине начальник задерживается на службе, если в районе всё спокойно, ЧП никаких нет, отчетов и проверок в ближайшее время не предвидится. Пора побеседовать с гражданином Климовым, причем желательно — без свидетелей, и не в своем кабинете, а прямо в камере… А наутро Голубничий обнаружит, что задержанный гражданин Климов предпочел по каким-то, известным лишь ему причинам покончить жизнь самоубийством. Дело, конечно, грязненькое, но ничего не поделаешь — в данном случае заниматься этим придется тебе самому, Владимир Анатольевич, больше-то никого под рукой нет…

Звягинцев спустился в подвал, где располагались камеры. На табурете за столиком у двери-решетки, отделявшей подвал от лестницы, ведущей в отделение, старший сержант Голубничий увлеченно решал кроссворд в газете «Московский комсомолец».

Увидев Звягинцева, он вскочил и, отдав честь, начал было рапортовать о том, что все в порядке, но майор небрежно махнул рукой в знак того, что продолжать не надо.

— Как сам, Сережа? — заботливо поинтересовался он у надзирателя.

Тот махнул рукой:

— Да нормально, товарищ майор… Зуб вот только, сволочь, на ночь глядя разнылся, а я из дома никаких таблеток не захватил… У вас, случайно, анальгинчика не найдется? А то, боюсь, не выдержу я всю ночь с больным зубом дежурить!..

Это было удачным совпадением, потому что майор уже собирался выдумать какой-нибудь предлог, чтобы отослать Голубничего из подвала — хотя бы на несколько минут.

— Ты знаешь, — тем временем сказал он сержанту, — я, как назло, сегодня сам последнюю таблетку из своих запасов принял… Башка с утра разламывалась, давление, что ли, подскочило…

— Магнитная буря, — авторитетно заявил сержант. — У меня теща второй день уже страдает…

— Соболезную.

— Что вы, товарищ майор, ей, наоборот, такие страдания только на пользу!.. Сразу тише воды, ниже травы становится! — Он вдруг скривился, схватившись за щеку. — Уй, проклятый, как простреливает!..

— Да не мучайся ты, — великодушно предложил майор. — Какие проблемы?.. Сходи в аптеку, купи там какой-нибудь «эффералган упса», а утром — прямиком с дежурства отправляйся к зубному. Зубы — это такое дело, запускать ни в коем случае нельзя… Иди, иди, я разрешаю. А я пока посмотрю, как себя чувствуют наши кролики в клетках. Ну что ты, не доверяешь мне, что ли?

Голубничий мялся, колеблясь. В принципе, оставление поста надзирателя было грубым нарушением инструкции, но никакого криминала в данном случае видно не было. Наконец, сержант широко улыбнулся и протянул майору связку ключей от камер.

— Ладно, — сказал он, — я мигом обернусь… Одна нога здесь, другая — там!

И побежал вверх по лестнице.

Давай, давай, подумал насмешливо Звягинцев. Твое «мигом» минут пятнадцать займет, не меньше. Для начала ты будешь спрашивать анальгин у всех, кто тебе попадется в отделении, но, как всегда, дежурная смена окажется непредусмотрительной в отношении медикаментов, аптечка у дежурного вот уже год как не пополняется — кстати, пора уже вставить фитиля начальнику штаба за это — так что сам Бог велел тебе, Сергей, мчаться в аптеку, а та, что за углом, уже закрылась, а ближайшая дежурная аптека находится за два квартала отсюда, так что, даже если ты устроишь себе пробежку до нее — в чем я сильно сомневаюсь, учитывая твои вес и лень, — то вернешься ты через четверть часа, не раньше…

Этого времени мне вполне хватит.

Он выбрал в связке нужный ключ и открыл шестую камеру, предварительно поглядев в глазок. Мебели в камере не было. Спальное место представляло собой бетонное возвышение вдоль стены напротив двери. В свете тусклой лампочки было видно, что на нем, скрючившись в три погибели и укрывшись с головой курткой, спит человек.

Войдя, Звягинцев тщательно прикрыл за собой дверь, чтобы обеспечить звукоизоляцию, и с садистским удовольствием рявкнул:

— Задержанный, па-одъем!..

* * *

Георгий Ставров вовсе не спал. Ложе, на котором он скорчился, вовсе не располагало ко сну. Поэтому, когда в замочной скважине заскрежетал проворачиваемый ключ, он приготовился к тому, чтобы продолжать изображать из себя ничего не понимающего спросонья, до конца еще не протрезвевшего и физически не очень развитого человека.

— Задержанный, подъем! — гаркнули над головой.

Это был не кто иной, как начальник отделения майор Звягинцев, и, увидев его, Ставров испытал мгновенное удовлетворение: всегда приятно, когда всё идет так, как ты задумывал.

Стянув с себя куртку, которой он укрывался с головой, жмурясь от света и неразборчиво канюча себе под нос нечто вроде: «Ну что такое, начальник, почему вы не даете поспать несчастному человеку?», Георгий сел на жесткой лежанке, спустив ноги на пол. По лицу Звягинцева было заметно, что он совершенно забыл к этому времени про то, что его жизнь подвергается постоянной опасности, а если и помнил об этом, то уж никак не считал заключенного из камеры номер шесть своим опасным противником.

— Вставать надо, сволочь, когда с тобой разговаривает офицер милиции! — беззлобно сказал Звягинцев и ударил Ставрова по лицу.

Удар был не очень сильным, но болезненным. При иных обстоятельствах Георгий успел бы среагировать и избежать его, но сейчас это было ему противопоказано.

Размазывая кровь по лицу и плаксиво приговаривая: «Ну чего ты, начальник, ну чего ты дерешься?», Ставров как бы с трудом поднялся с лежака и встал, стараясь держаться расслабленно. «Как мешок с говном», как говорит в таких случаях Ольга.

— Значит, ты знаешь Эльфа? — не то спросил, не то констатировал Звягинцев.

Такой уверенный в себе — аж противно!.. Уже не молодой, но и не старый.

Мордастый, да и накаченный как полагается, чтобы сдавать проверку по «физо» только с оценкой «отлично». Стоит по школе — одна нога впереди, другая, развернутая под углом в сорок пять градусов, сзади, полусогнута, чтобы обеспечить мах. Волосатые кулачищи наготове повторить удар, и нет сомнения: переборщит майор, не рассчитает замах и силу хука — и запросто убить может. Тем более, такую макаронину, как задержанный хулиган и алкоголик Климов…

Теперь — максимум ужаса и удивления на физиономии, чтобы даже дураку сразу стало ясно, что врешь ты, как первоклассник.

— Что вы, начальник!.. Какой такой Эльф? И понятия не имею, о чем вы…

Ой-ой-ой, только не бейте!..

Это — реакция на вторую зуботычину со стороны майора. Сейчас следует рухнуть на пол, как бы будучи сбитым ударом, и начать ползать, цепляясь за ноги Звягинцева.

Противно, конечно, но надо играть свою роль до самой последней минуты, чтобы майор ничего не заподозрил.

Интересно, будет он меня еще допрашивать насчет Эльфа или в его распоряжении времени маловато?

Звягинцев, словно читая мысли Ставрова, пнул его в грудь, чтобы освободить свои ноги от цепких рук пресмыкающегося перед ним задержанного и достал из кармана брюк нож. Нажал кнопку в рукоятке — тут же выскочило матово блестящее лезвие.

Разумеется, Ставров не поверил в то, что майор настолько глуп, чтобы прирезать его, как барана, но, тем не менее, положение обязывало Георгия заорать благим матом:

— Ты что, нача-альник, офонарел?.. Ты не имеешь права, поял? За что ты меня хочешь замочить, мент проклятый? Я сейчас охрану позову, поял?

Звягинцев ощерился одним углом рта.

— Можешь орать, сколько твоей поганой душе угодно, — сказал он. — Тебя все равно никто не услышит. — («Вот он и подтвердил, что надзиратель на своем посту отсутствует. Значит, действительно собирается убрать меня, но, конечно же, так, чтобы потом никто не заподозрил неестественность моей смерти»). — Снимай рубаху!

— З-зачем? — начиная заикаться, с огромным ужасом в широко распахнутых глазах спросил Ставров.

— Снимай, я сказал!.. Или ножичком тебя пощекотать?

Звягинцев сделал вид, будто собирается кольнуть Ставрова ножом под ребра.

Георгий на четвереньках отскочил к лежаку и, преувеличенно дрожа и то и дело шмыгая носом, принялся снимать рубашку. Он уже знал, что задумал его противник.

Рубаха была сделана из плотной байковой ткани. Достаточно порвать ее на длинные лоскуты, чтобы изготовить некое подобие веревки. А затем — один конец на шею, а другой, уже после удушения, закрепить на решетке, которая закрывает крошечное оконце под потолком камеры — дотянуться до него можно, встав на цыпочки на бетонные нары…

— Быстрее! — скомандовал Звягинцев и угрожающе повел ножом в сторону Ставрова. — Что ты возишься, как сонная муха?

А ведь он прав, время надо экономить, а не то вот-вот вернется дежурный по камерам, ведь не навсегда же майор его отослал куда-то!..

— Ну ладно, — сказал он своим естественным голосом, переставая расстегивать пуговицы на рубашке и поднимаясь на ноги. — Пора заканчивать эту комедию, майор Звягинцев!

Челюсть у начальника отделения отвалилась вниз, но не более, чем на несколько секунд.

— Что-о-о? — протянул Звягинцев. — Что ты сказал, гнида?

— Моя фамилия — Ставров, — сказал Георгий. — Я работаю в отделе по особо тяжким преступлениям управления ФСБ по городу Москве… Мое пребывание в этой камере является частью операции, с целью ликвидации той шайки по сбыту наркотиков, которой вы имеете честь руководить!.. Вчера мы обработали Эльфа, и он нам всё про вас выложил…

Больше Ставров ничего сказать не успел, потому что майор приступил к делу.

Естественно, ему было уже не до того, чтобы пытаться изобразить самоубийство узника шестой камеры. Надо было как можно скорее убрать «эфэсбешника», а потом пуститься в бега и исчезнуть, затеряться на просторах нашей бескрайней Родины!..

Поэтому Звягинцев применил то, что у него было под рукой, а точнее — в руке. Тот самый ножичек, которым он хотел вначале лишь попугать Ставрова да надрезать ткань рубахи для последующего разрыва на лоскуты.

Майор шагнул вперед и отработал прием «Атака безоружного противника с помощью ножа». При этом нож он держал вполне грамотно — возле своего правого бедра, острием вперед, большой палец лежит сверху, со стороны тупой части клинка.

Только профессионалы знают: чтобы убить человека, совсем не обязательно полосовать ему горло, пронзать насквозь сердце или разрезать живот. Достаточно, например, рассечь косым ударом лезвия лучевую артерию, проходящую всего на глубине нескольких миллиметров по внутренней стороне запястья, — и противник примерно через полминуты грохнется в обморок, а еще через пару минут скончается от большой потери крови. Тем же грозит и глубокий порез локтевого и коленного сгибов либо внутренней стороны подмышечной части руки. Во всяком случае, удовольствие, которое испытает раненый, будет ниже среднего…

И, прыгнув вперед, Звягинцев целился достать ножом не живот или горло Ставрову, а его руки, и не кончиком лезвия, а всей режущей частью. Но Георгий ловко увернулся и блокировал опасную руку. Мгновенно захватив кисть, он вывернул ее наружу и одновременно ударил майора ногой в живот. Тот согнулся, но не упал, а только оперся на одно колено. Ударом по руке Звягинцева сверху Ставров сломал своему противнику локтевой сустав, и майор взвыл от дикой боли. Но в ту же секунду его левая рука скользнула под китель и вновь вынырнула, уже сжимая пистолет. Пришлось лишить майора нездоровой тяги к стрельбе, выбив ногой пистолет.

После этого Ставров приподнял Звягинцева, прислонил его к стене и обрушил на него серию коротких, но мощных ударов, самый последний из которых он произвел ногой в грудь, ломая грудную клетку майора. Всё это произошло так быстро, что его противник застыл, словно вбитый ударами в стену, а затем качнулся всей своей расплющенной, окровавленной массой вперед и рухнул лицом на бетонный пол. При этом он даже не попытался выставить руки вперед, чтобы смягчить падение. Он уже не чувствовал боли. Еще до того, как упасть, майор Звягинцев был уже мертв: видимо, обломок ребра повредил его сердце.

Ставров наклонился над трупом и вытащил из кармана связку ключей. Оружие его не интересовало — сейчас оно вряд ли поможет ему, а вот потом может стать неопровержимой уликой против него.

Выскользнув из камеры, Ставров прислушался. Наверху все было тихо. В тесном пространстве, куда выходили двери камер, никого не было. Наверху, на посту дежурного надзирателя, — тоже. Георгий поднялся по лестнице наверх и, отперев дверь-решетку, выскользнул в коридор первого этажа. И тут же, почти нос к носу, столкнулся с одним из бойцов дежурной смены, который зачем-то околачивался под древним стендом под названием «Жизнь нашего отделения», где красовались выцветшие, от руки написанные заметки и мутные, неразборчивые фотографии. Увидев Ставрова, милиционер что-то крикнул через плечо вглубь коридора и тут же проявил свою врожденную тупость, потому что умные люди никогда не станут хватать своего противника не только за горло, но и за другие части тела, ведь от любого захвата можно, при наличии умения, освободиться легко и быстро.

Боец сжимал шею Георгия так старательно, что в глазах Ставрова помутилось.

Волей-неволей пришлось для начала нанести удар коленом в пах милиционеру, чтобы его перестало привлекать горло Ставрова. Потом Георгий ударил костяшками согнутых под углом указательных пальцев по вискам своего противника, и тот с коротким вскриком рухнул ему под ноги.

Из-за угла коридора, между тем, уже спешила к месту схватки целая толпа вооруженных людей, если судить по тому шуму, который доносился до Ставрова: топот множества ног, бряцание оружия, неразборчивые возгласы. У Георгия было два выхода: либо вниз, обратно в подвал, либо ломать решетку, закрывающую окно в конце коридора. И третий выход — отстреливаться до последнего патрона из автомата поверженного милиционера. Ставров взял его и привычным движением передернул затвор. Патрон вошел в ствол, и его-то Ставров и выпустил над головой первого, кто показался из-за поворота. Тот, словно сломавшись в поясе, упал, а остальные отпрянули назад, под укрытие выступа стены. Выбив оконное стекло и стреляя короткими очередями вдоль коридора, Ставров принялся сбивать решетку с окна прикладом автомата. Наконец, решетка загремела вниз, и Ставров выпрыгнул наружу.

Оказавшись на грязном снегу, он в недоумении огляделся. Окно выходило в тупиковый закоулок. Отправляясь буйствовать к метро, Георгий предусмотрительно поставил свои «Жигули» именно в этот тупичок. Дверца с водительской стороны открывалась от сильного рывка, а ключи зажигания были спрятаны под сиденьем машины, в комке промасленной ветоши. Всё это было призвано обеспечить бегство Ставрова из-под носа у милиционеров в случае погони.

Но сейчас Георгий вновь и вновь обводил взглядом переулок, где не было никакой машины. Не только настоящей, но даже игрушечной… Угнали? Или гаишники отбуксировали на свою стоянку?.. Какая разница!.. Главное — теперь не на чем удирать!..

Ставров кинулся к тому месту, где переулок соединялся с улицей, но из-за угла здания выскочил человек и присел на полусогнутых ногах. В сведенных вместе руках у него был длинноствольный пистолет, и дуло его смотрело прямо в лоб Георгию.

Расстояние было таким, что бесполезно было надеяться на промах.

— Стоять! — приказал человек. — Брось автомат и — лицом к стене, руки за голову!

Человек был в обычной гражданской одежде, и Ставров не сразу узнал его. Только послушно отшвырнув автомат в сторону, он вспомнил, что это не кто иной, как заместитель Звягинцева капитан Борисов. Значит, все это время он терпеливо поджидал его в этом переулке, находясь в засаде… но почему? Откуда он узнал?..

Только теперь до Георгия дошло и другое: там, в коридоре отделения милиции, в него не стреляли — видимо, были предупреждены, что убегавшего следует брать живым…

Между тем, остальные милиционеры, успевшие выбраться через оконный проем вслед за Ставровым и подбежавшие к нему сзади, видимо, посчитали, что настало время отыграться за свои потерянные нервные клетки. По почкам, ребрам и голове Ставрова посыпались беспорядочные жестокие удары, и, чтобы уберечь свои внутренности от повреждений, Георгий упал и сжался в комок.

Раздался чей-то окрик, и удары прекратились.

Щелочками заплываюших глаз Ставров еще успел увидеть, как, размахивая пистолетом, капитан Борисов бежит к милиционерам, а потом эта картинка закружилась, как в каком-нибудь рекламном видеоклипе, и Георгий отключился.

Глава 9

— Выходи, — сказали из коридора. Кто именно — видно не было. Темнота.

— С вещами? — попробовал, как звучит голос, Ставров. Вроде бы с речью получалось лучше, чем с мышлением. Голова была налита мутной болью — наверное, сказывались последствия вчерашних инъекций. Вчерашних ли?..

На его шутку не ответили. Шуток здесь явно не понимали.

Ставров с трудом поднялся с лежанки и вышел в коридор. Его пошатывало, как после двухнедельной голодовки.

— Иди за мной, — сказал человек, вызвавший Георгия в коридор, повернулся и куда-то пошел.

Ага, значит, это не СИЗО и не тюрьма. Там конвоир всегда держится позади арестованного. А тут почему-то не опасаются попытки к бегству.

— Слышь, друг, — хрипло сказал Ставров, влачась за своим провожатым. — Какое хоть сегодня число?

Тот опять не ответил. Интересно, когда кончится этот однообразный коридор без света и без каких-либо примет? И как в нем ориентируется конвоир, если нигде нет никаких знаков?

Словно читая мысли Ставрова, силуэт, шествовавший впереди, остановился, развернулся лицом к стене и провел по ней ладонью. В стене высветился матовый прямоугольник кнопочного пульта управления.

Человек нажал хитрую комбинацию кнопок, и стена разошлась, открывая проход в какую-то еще более темную, чем коридор, пещеру. Ага, понятно, это у них такой лифт…

— Входи, — бесцветным голосом сказал человек Ставрову.

Ставров послушно шагнул в «пещеру», и створки сомкнулись за ним. От непроницаемой тьмы кружилась голова, и когда лифт сработал, то Георгий не смог даже определить, то ли он движется вниз, то ли поднимается вверх. То же самое насчет пройденного расстояния. Сколько можно пролететь в лифте секунд за десять?

Три этажа? Шесть? Или десять?..

Лифт остановился, створки разошлись, и в кабину лифта хлынул ослепляющий поток света. Ставров невольно зажмурился и тут же почувствовал, как его берут под руки с двух сторон, чтобы вывести из лифта.

Глаза привыкли к свету, и Ставров рискнул открыть их. Он находился в просторном зале-кабинете. На стенах — медные бра, на полу — красные ковровые дорожки. Окна закрыты жалюзями по евростандарту, и вообще кабинет обставлен так, что в нем странно сочетаются ультрасовременные штучки типа подвижных скульптур и старинная роскошь, представленная дубовой мебелью, картинами в тяжелых рамах на стенах и камином.

В креслах за длинным письменным столом сидели двое, и одного из них Ставров узнал сразу. Это был его Заказчик. Представитель Ассоциации, черт бы ее побрал… Змей-искуситель, будь он трижды проклят!.. Второй был постарше и комплекцией посолиднее. Дышал он с присвистом — видно, страдал хронической астмой. Больше в кабинете никого не было видно, но каким-то шестым чувством Ставров угадывал, что его постоянно держат на мушке. Тот, кто воевал, знает, что такое чувство возникает там, где на тебя охотятся снайперы противника.

— Позвольте представить вас друг другу, — сказал Заказчик в пространство. — Ставров, Георгий Анатольевич… — Он махнул рукой в сторону Ставрова. — Присаживайтесь, Георгий Анатольевич. — Повернулся к своему спутнику. — А это — Тополь Артемьевич, один из членов руководства нашей Ассоциации.

Одышливый укоризненно качнул головой:

— Ну-ну, Вик, не выдавай раньше времени наших секретов!.. Садитесь, Георгий, только не делайте резких движений.

Он принялся молча рассматривать Ставрова. Георгий постарался светски поклониться и, морщась от боли во всем теле, опустился в свободное кресло, стоявшее на неестественном удалении от стола.

Боятся, подумал Ставров, они меня почему-то боятся. Значит, для меня это будет неприятный разговор…

— М-да, — наконец сказал Тополь Артемьевич, ни к кому особо не обращаясь. — Перестарались твои люди, Вик!.. Ты только посмотри, во что они превратили его лицо.

Заказчик смущенно покрутил головой.

— Ну во-первых, это не мои люди, — возразил он. — А во-вторых…

— Ладно, ладно, — грубовато оборвал его Тополь Артемьевич. — Расскажите-ка о себе, Георгий.

— Да пошли вы!.. — непринужденно сказал Ставров. — Вы наверняка и так про меня всё знаете! К тому же, я не люблю вспоминать прошлое…

— М-м? — лаконично удивился Тополь Артемьевич. — Что так?

— Песня такая есть, — скривился Ставров, — не слышали?.. «Не вспоминайте былое — не вспомнится, забываются имена и лица… Всё быстрее мчится дней конница, разгоняется лет колесница!» — фальшиво пропел он, с трудом слыша себя, словно в ушах у него были ватные пробки. — И вообще, не собираюсь я разговаривать с вами, пока мне не скажут, что здесь происходит — раз… на кой черт вам понадобился весь этот цирк с убийством Звягинцева

— два… и какое сегодня число — три!..

Тополь Артемьевич и Заказчик переглянулись.

— Спокойно, Вик, спокойно, — посоветовал своему напарнику одышливый. — У нас еще всё впереди. К тому же, парень имеет право знать… хотя бы ответ на последний вопрос.

— С тех пор, как вас якобы арестовали в переулке возле милиции, прошло не более десяти часов, Георгий Анатольевич, — сказал Заказчик.

— Ни фига себе — «якобы»! — удивился Ставров. — По-вашему, подчиненные Звягинцева в казаки-разбойники играли, когда лупили меня по башке и по почкам?

— Я бы назвал этот эпизод, скорее, репетицией ареста, — сказал Заказчик. — Видите ли, Георгий Анатольевич, вам предоставлен уникальный в своем роде шанс избежать ареста и, соответственно, наказания за убийство офицера милиции… тем более тяжкое, что совершено оно было при исполнении покойным своих служебных обязанностей… Впрочем, пока вы находитесь у нас, никто из блюстителей порядка вас и пальцем не тронет, хотя, поверьте, они прекрасно осведомлены, где вас искать… И если вы… м-м… неразумно отказываетесь от нашего предложения, то мы просто-напросто отпускаем вас на все четыре стороны.

— Что ж, я давно понял, — процедил Ставров, — что от вас не следует ждать ничего хорошего. Но не думал, что вы способны на такой примитивный и грубый шантаж!..

— Обстоятельства вынуждают, Георгий Анатольевич, — как бы извиняясь, произнес Заказчик. — Впрочем, выбор в этой ситуации все-таки есть, и сделать его — ваше право.

— Как я могу что-то выбирать, если неизвестно, чего вы хотите от меня на этот раз? Хотя, если судить по масштабам последней репетиции, ваша Ассоциация работает по-крупному. Кого же вы взяли на мушку теперь? Президента? Или Генерального секретаря ООН?

— Ну, что вы, Георгий Анатольевич, — протянул Заказчик. — На таких личностей рука поднимается только у каких-нибудь самодеятельных фанатиков и политических экстремистов… Мы же люди скромные, и масштабы нашей деятельности никоим образом не распространяются на крупных политических деятелей. Нет, Георгий Анатольевич, нас интересуют обыкновенные люди — в принципе, такие же, как мы с вами… Вы никогда не задумывались, почему люди стремятся покарать предателей? И никогда не испытывали такого желания — выпустить в своего бывшего сослуживца длинную очередь, потому что он в решающий момент струсил и попытался перейти на сторону врага?

Ставров отвел взгляд в сторону. Заказчик наступил, что называется, на его больную мозоль. На той войне, где ему пришлось повоевать, не все из его товарищей проявляли мужество и стойкость. Дудаевцы шли на все, чтобы переманить на свою сторону российских военнослужащих, особенно владеющих современной военной техникой. И однажды Ставрову с его взводом немало крови попортил одинокий танк с российскими опознавательными знаками, молотивший фугасными снарядами прямой наводкой по зданию, где они держали оборону в течение трех суток. Только после того, как по приказу Ставрова танку перебили оба трака, он застыл неподвижной грудой. Экипаж пришлось выкуривать выстрелом из ранцевого огнемета в упор. Впрочем, оказалось, что экипаж представлен лишь механиком-водителем и стрелком-наводчиком. Оба были еще мальчишками, прослужившими месяцев семь, не больше. «Как же это вы, пацаны, своих-то, а? — удивился тогда Ставров. — Вы хоть думали, что творите, когда палили по нам из своей бандуры?»… От обстрела из танковой пушки во взводе Ставрова погибли трое и были ранены четверо. Выяснилось, что танкисты были окружены три дня назад боевиками и сдались им в плен после того, как поняли, что дальнейшее сопротивление бессмысленно. Чеченцы обещали отпустить их домой, но свое обещание не сдержали, а отправили в бой, пригрозив раздавить гусеницами их же танка, если они откажутся воевать против своих… Ставров привел плененных предателей в подвал, где лежали раненые, и спросил: «Как мы их накажем, ребята?». «Странный вопрос, командир», сказал, скрипя зубами от боли, Леша Мичиганов, прижимая к груди, как младенца, толстую от бинтов руку: осколком снаряда ему оторвало кисть. Из всех раненых он один мог говорить, потому что другие были без сознания. «Командир, — рухнул неожиданно на колени с отчаянным воплем механик-водитель, — не надо нас убивать! Простите нас! Мы все поняли!.. Дайте нам возможность исправиться!..». «Лейтенант, — сказал Мичиганов, побледнев не то от гнева, не то от большой потери крови, — если ты оставишь этих гадов в живых, я тебе никогда этого не прощу!»… Через полчаса танкистов поставили к стенке и расстреляли, предварительно заставив их написать домой родителям коротенькие записки, в которых предатели сообщали, что у них пока всё хорошо… Это, возможно, было справедливо тогда, но Ставров до сих пор просыпался в холодном поту, если ему снился экипаж того проклятого танка…

— Что вы имеете в виду? — хрипло осведомился Георгий у Заказчика. — Неужели вы решили моими руками уничтожить всех ветеранов чеченской кампании?

Заказчик и одышливый опять переглянулись.

— Я думаю, Вик, хватит ходить вокруг да около, — сказал Тополь Артемьевич «Тихонову-Штирлицу». — Пора разговоривать с ним более предметно… Видите ли, Георгий, — обратился он к Ставрову, — наша Ассоциация ведет тайный сбор очень важной информации. Естественно, что для выполнения этой задачи у нее, как и у любой другой разведывательной организации, имеются агенты, которые действуют подчас автономно… так сказать, в отрыве от основных сил. Но при этом неизбежно возникает проблема верности агента по отношению к своей организации и… своей стране. И эта проблема имеет тем большее значение, чем важнее становится добываемая информация. Ведь, если кто-то из наших разведчиков перешел на сторону врага… если таковой имеется… или, по каким-либо иным причинам, решил снабжать своих заведомо ложной информацией, то вред, который он нанесет, будет намного превышать ущерб от непосредственных действий противника против нас…

Вот почему уничтожение агентов-предателей и тех, кто не справляется с возложенной на него миссией, не только носит характер справедливого возмездия за измену, но и имеет оперативно-стратегическое значение, а потому должно рассматриваться как боевая задача…

Возможно, вы уже догадались, что вас используют не в качестве обычного киллера, говорил дальше Тополь Артемьевич, то и дело смешно присвистывая горлом, чтобы преодолеть астматическую одышку. Те задания, которые вы выполняли по нашей просьбе, были направлены, помимо достижение чисто практических результатов, на испытание и оценку ваших способностей для исполнения особых функций, о которых я вам говорил выше. И теперь я хотел бы поставить вас в известность, что вы заслужили высокой оценки, и именно вам мы хотели бы поручить осуществление акций по физическому устранению тех своих агентов, которые, так или иначе, предали наши интересы и тем самым нанесли ущерб миллионам, а возможно — и миллиардам человек… Да-да, я не оговорился, дорогой Георгий, речь идет о сведениях, которые бесценны не только для России, но и для всего человечества…

— Я вас понял, — перебил его Ставров. — Вы, наверное, представляете службу внешней разведки? И вы хотите отправить меня за рубеж, чтобы я убирал там перебежчиков и предателей?.. Помнится, что-то в этом роде я уже читал в газетах, когда вас рассекретили!.. Но я вам никак не подхожу: языков не знаю, и вообще ни разу за заграницей не был. Какой, к черту, из меня джеймс бонд?!..

— Вы меня разочаровываете, Георгий Анатольевич, — корректно улыбнулся тот, кого Тополь Артемьевич называл Виком. — Боюсь, и Тополя Артемьевича тоже… Неужели, по-вашему, разведка может вестись только против других государств?

— Но не против своей же страны! — с иронией воскликнул Ставров.

— А вот это уже горячйе, как говорят в детской игре…

— Но какой смысл шпионить против самих себя? — удивленно спросил Георгий.

— Смысл есть, — покачал утвердительно головой Заказчик. — И очень большой, если учесть, что операции, которые проводит наша Ассоциация, имеют не пространственный характер, а временной. Как выражаются ученые — темпоральный…

У Ставрова вмиг пересохло горло:

— Вы хотите сказать, что пользуетесь Машиной Времени?!..

Позабыв обо всем, он вскочил на ноги. Ярко-красное пятнышко тут же заплясало на его груди, и Ставров понял, что кто-то за стенами кабинета поймал его в перекрестие лазерного прицела.

— Сядьте, Георгий, — проговорил Тополь Артемьевич. — Я же предупреждали вас не делать резких движений. — Ставров послушно опустился в кресло. — Машина Времени — это чересчур громко и примитивно сказано… На самом деле то, чем мы пользуемся, называется по-другому, но сути дела, а именно — возможности перемещения во времени, это название, конечно же, не меняет…

— И на сколько же лет вы забрасываете в прошлое своих людей? — осведомился Ставров. Почему-то только этот вопрос сейчас пришел ему в голову, как будто ответ на него имел какое-то значение.

— К сожалению, чисто по техническим причинам мы лишены возможности выбирать или изменять срок перемещения, — ответил Тополь Артемьевич. — Я сейчас не буду забивать вам голову ненужными подробностями, скажу только, что это, ни много, ни мало, пятьдесят лет… Но почему вы полагаете, что речь идет о разведке прошлого?

— В свое время я зачитывался фантастикой, — сказал Ставров. — А большинство путешествий во времени в книжках совершалась в прошлое.

— На практике же мы пока лишены этой возможности, — сказал Тополь Артемьевич. — Трансгрессировать можно лишь по оси координат со знаком «плюс»… то есть, в будущее, дорогой мой Георгий, только в будущее.

— И только на пятьдесят лет? — спросил недоверчиво Ставров.

— Именно так.

— Сколько времени я имею на размышления?

Тополь Артемьевич взглянул на свои наручные часы.

— Десять минут вам достаточно?

— А почему так мало? — обиделся Ставров.

— Те люди из милиции, которые караулят вас снаружи, устали, и им давно пора обедать, — с невозмутимым видом ответствовал Тополь Артемьевич. — Да и условий у нас нет, чтобы держать вас здесь слишком долго…

— Все равно, — не согласился Ставров, — такие вопросы за десять минут не решаются!.. Я должен как следует взвесить все «за» и «против».

— Ну, а сколько времени, по-вашему, мы должны вам предоставить? — резко спросил Заказчик.

— Ну хотя бы… — Ставров возвел глаза к потолку, словно проделывая сложные мысленные расчеты. — Ну хотя бы минут пятнадцать!

— Странно, — сказал Тополь Артемьевич Заказчику, — почему вы мне ничего не сказали о том, что наш герой обладает свойством шутить в самый неподходящий момент? Это могло бы резко изменить мое мнение о нем…

— Тополь Артемьевич, я думаю, что за четверть часа мы с вами вполне успеем выпить по чашке чая, — сказал Заказчик. И перевел ироничный взгляд на Ставрова:

— Думайте на здоровье, Георгий Анатольевич!

Они поднялись из кресел и направились к выходу из комнаты. Никаких предостережений от них не последовало, но и без этого надо было быть самоубийцей, чтобы пытаться выбраться из мягкого плюшевого кресла: на груди Ставрова сразу неподвижно замерла красная метка, и Георгий предполагал, что его затылок тоже не остался без внимания снайперов.

— Да, кстати, — сказал своим собеседникам в спину Ставров. — А как насчет тех аргументов, которые можно было бы привести в пользу вашего предложения? Другими словами, чту я буду иметь, если приму его?..

Заказчик раздвинул губы в вежливой улыбке.

— А вы сами подумайте, — посоветовал он. — Вы же человек умный, почти интеллигентный…

И они ушли.

Ничего не оставалось делать, кроме как приступить к мыслительной деятельности.

Хотя о чем можно думать, когда голова твоя уже лежит на плахе, и гнусно ухмыляющийся палач занес над ней острый, как бритва, топор?.. А еще точнее — не только над твоей буйной головушкой, но и над головами близких тебе людей?..

… Господи, мне же нельзя просто так взять и пропасть из жизни двух самых дорогих для меня существ! Ну ладно — моя жизнь уже искалечена, сначала — войной, потом — вот этими ловкими господами… Но Ольга с Капкой-то тут при чем? За что они должны мучиться? И неужели ты допустишь это?!.. Нет-нет, мне обязательно надо к ним вернуться!.. Что для этого надо сделать? Надо согласиться на предложение этих двух заправил с дипломатическими манерами. И я соглашусь!..

Сделаю всё, что смогу, только бы вернуться. Если они мне не наврали, то, может быть, смогут вернуть меня домой в тот день, когда я должен был вернуться до шести часов?.. Остается надеяться на это, что же еще мне остается? Уж, конечно, не арест и не суд — и дело даже не в том, что мне «светит» большой срок, если не «вышка», просто Ольга с Капкой не смогут без меня… Нет, они, конечно, не пропадут без меня, но… но им будет так плохо!.. Им уже сейчас, наверное, плохо, пока я сижу тут, в этом мягком пыточном кресле. Всю ночь, наверное, не спали — во всяком случае, Ольга… Ребенок есть ребенок, вырубилась, наверное, мертвым сном, когда усталость отняла все ее силенки, а жена всё прислушивалась к каждому звуку за окном, к каждому стуку двери подъезда… Одному Богу известно, чту в эти минуты она думает обо мне… Проклинает, считая, что я заночевал у другой женщины? Боится, что со мной случилась какая-нибудь беда? Утром она будет звонить на работу, и ей скажут, что я там не объявлялся. Скорее всего, именно тогда она объявит тревогу… обзвонит всех мыслимых и немыслимых знакомых, больницы, морги… обратится с заявлением в милицию. Всё, однако, будет напрасно. Пропал человек, как пропадают каждый день сотни людей только в Москве… Интересно, эта их Ассоциация использует в качестве агентов подготовленных профессионалов или обычных людей, отобранных из общей массы по случайному критерию? Если второе верно, то неудивительно, куда у нас бесследно исчезают граждане… не все, разумеется, но в том числе… Не инопланетяне какие-нибудь на «летающих тарелках» умыкают их, и не продают их в качестве бесплатной рабсилы на плантации или в публичные дома современные охотники за рабами, как о том твердит бульварная пресса… В будущее, спустя полвека, — вот куда забрасывают пропадающих без вести людей. Но если это так, то почему никто из них не проговаривается после возвращения обратно в наше время о том, где он побывал? Боится, что его покарает Ассоциация? Или что ему никто не поверит, а то и сочтут не вполне психически нормальным?.. Или просто-напросто никто не возвращается? Но ведь так не может быть, чтобы все — не возвращались, правда?!..

Какой им смысл так жестоко поступать со своими агентами?.. Впрочем, что толку думать об этом? Пока ты здесь, ты все равно не узнаешь, обоснованны ли твои подозрения, потому что, если даже ты задашь этой сладкой, словно взятой из рекламы «Твикса», парочке прямой вопрос, они просто-напросто солгут тебе и глазом не моргнув… Эти люди умеют лгать, это их образ жизни, разве ты еще не усвоил эту истину?..

Поэтому расслабься, Гера, и, если есть желание, помолись, чтобы всё было так, как тебе хочется верить. Что ты согласишься выполнить их безумное задание в абсолютно чужом, и в то же время своем, мире… Что после этого ты вернешься домой как ни в чем не бывало и запустишь стиральную машинку, а Ольга отправится на родительское собрание, а ты, пока она будет слушать переливание из пустого в порожнее от учительницы и оч-чень инициативных мамаш из родительского комитета, приготовишь вкусный ужин — ты же умеешь готовить вкусно, Гер, — и позанимаешься математикой с Капкой, а потом вы поиграете в ней в карты и в лото, а потом вернется Ольга и спросит с порога: «Вы меня еще не потеряли, зайчата?»…

«Я так хочу уверенно знать, что ты меня вечно не будешь ждать»…

Господи, я не умею молиться, я даже не знаю, как это делается, но ты сделай так, чтобы всё было хорошо, ты же можешь так сделать, ну что тебе стоит устроить хэппи-энд для грешника, который всю свою жизнь стремился прожить так, чтобы не причинить зла никому, но которого постоянно — то насильно, то обманом, то шантажом — заставляли делать это?!.. Как же я устал!.. Ты слышишь меня, Господи?!..

Глава 10

Вначале был длинный туннель, и он испугался, что это тот самый, который так красочно описывал в своих книжках небезызвестный доктор Моуди. Он несся по этому туннелю, не прилагая к этому усилий и не ощущая своего тела.

Потом он понял, что туннель похож не столько на сооружение, которое предназначено для доставки душ покойников на тот свет, сколько на виртуальный объект, созданный компьютерной программой рисования. Всё новые и новые витки извилистой, светящейся трубы, по которой он двигался, летели навстречу с невероятной скоростью, и каждый раз, когда надвигался очередной крутой поворот, то казалось, что именно за ним и откроется тот мир, куда он направлялся, но поворот оставался позади, а впереди простирался все тот же призрачный, как лунный свет, радужно переливающийся туннель без начала и конца…

Однако, когда он полностью уверился в том, что туннель бесконечен, как сама Вселенная, в глаза вдруг полыхнул ослепительный свет, словно впереди взорвалась звезда, а потом мир вокруг сделался черным-черным, и тогда человек сразу понял, что лежит навзничь на чем-то твердом и холодном и что в лицо веет еле ощутимый ветерок.

Это означало, что он прибыл.

Он прищурился, оглядываясь вокруг себя. Может быть, тут было светло, как днем, но после ослепительного туннеля зрение еще не успело адаптироваться к иному освещению, и пока он различал по сторонам лишь мутные, нерезкие тени зданий (это действительно — здания?) и странные, уродливые силуэты каких-то причудливых растений (если это и в самом деле растения!). Все его органы чувств работали напряженно, пытаясь как можно быстрее проанализировать окружающий мир и сделать какие-нибудь выводы о нем, но спокойно завершить эту работу ему не дали.

Совсем рядом послышались чьи-то шаги. Они явно приближались к нему, и он, повинуясь неосознанному побуждению, поднялся на ноги. И тут же вспомнил свое имя. Следом пришла мысль, точнее, это была аккуратно напечатанная строчка, которую он послушно прочитал с книжной страницы, которая возникла перед его мысленным взором: «Основным признаком разума является самосознание, и, следовательно, разумным мы можем считать такой объект, который выделяет самого себя из окружающего мира»… Прошла еще не то секунда, не то вечность, прежде чем он сумел вспомнить, откуда взялась эта строчка. Из «Введения в системологию» доктора… нет-нет, не Моуди… погоди-ка… ага… Миллерова. Правильно.

«Введение в прикладную системологию» написал Прохор Миллеров, и в том, оставшемся за спиной мире, он частенько зачитывался этим трудом, словно захватывающим детективом…

Теперь он окончательно вспомнил всё. Вот только времени на осмысление этого воспоминания у него уже не было.

Из темноты прямо в глаза ударил луч света, и командный голос крикнул, обращаясь к кому-то невидимому:

— Вот он!.. Я нашел его! — И, обращаясь к нему, застывшему так неподвижно, словно он стремился слиться с тьмой, голос приказал: — Руки за голову, лечь лицом вниз!..

Судя по властной интонации, обладатель голоса был вооружен чем-то очень солидным. Гранатометом, по крайней мере… Но ничего похожего в руках своего соперника человек, прибывший в этот мир через Туннель, не увидел. Напрягая зрение, чтобы превозмочь ослепляющий луч света, он разглядел лишь тоненькую проволочку, которой небрежно помахивал обнаруживший его человек.

Это было несерьезно.

— Я сказал — лицом вниз! — еще более страшным голосом проревел человек с проволочкой, явно собираясь хлестнуть ею неподвижно стоявшего пришельца из Туннеля.

Просто хулиганство с его стороны, подумал тот. Хулиганов же он не любил с детства. С того самого дня, когда, в возрасте десяти лет, будучи посланным родителями поздно вечером за хлебом в булочную за углом, он напоролся на знаменитого в округе хулигана по прозвищу Хатып, который вот уже третий год подряд успешно грыз основы грамоты в одном классе. Хатып был не один, а с дружками, и когда те ухватили свою добычу за руки, то вытащил перочинный, но очень острый ножичек и приблизил его к лицу мальчишки. «Деньги давай!», сказал он, дыша перегаром бражки в лицо мальчику, и тот послушно вытряс из варежки рубль одной монетой с изображением великого вождя. Потом уже, спустя всего четверть часа, он сам себе стал противен за безвольную капитуляцию, но было уже поздно, и он прекрасно осознавал это. Даже после того, как, уже летом, мальчик снова встретил Хатыпа и отлупил его всласть, невзирая на тот же самый ножик, его еще долго преследовало мерзкое ощущение отвращения к самому себе из-за минутной трусости…

И сейчас, вместо того, чтобы подчиниться приказу, он уперся поудобнее и ударил в направлении агрессора левой ногой. Судя по тому, что нога нашла в конце своей траектории что-то мягкое, и судя по возгласу неразборчивого силуэта, удар получился на редкость удачным. Силуэт скрючился, как большой полураздавленный червяк, а потом медленно завалился вбок.

К сожалению, хулиганов было, как водится, несколько, и уйти, не вступая в контакт с остальными, пришельцу из Туннеля не удалось.

Откуда ни возьмись, из-за зарослей причудливых растений — теперь он видел, что это были какой-то гибрид кустарников и деревьев — набежали другие силуэты, в руках которых тоже были источники яркого света, и они окружили человека со всех сторон, пытаясь ослепить и оттеснить от кустов на простор.

Прежде, чем вступать в драку с этим воинством, нужно было прикинуть перспективу спасения бегством, и он добросовестно сделал это. Перспектива была отнюдь не блестящей. Хулиганье перекрыло все вероятные пути отхода и явно готовилось напасть, судя по их крикам. Следовало брать инициативу в свои руки, чтобы нейтрализовать численное превосходство нападающих и остудить их наступательный пыл. Для этого требовалось давить им на психику и вообще вести себя не так, как они ожидают. Ошарашить всякими дурацкими заявлениями, чтобы подумали, что имеют дело с психом…

Стараясь не делать резких движений, он расслабился и, пятясь от осторожно окружавших его людей, естественным тоном спросил:

— Ребята, вы тут не видели, случайно, моего двойника? А то выпить ужас как хочется, а выпить не с кем!.. У вас такое бывает? Или вы только кровь сырую предпочитаете?

Никакой реакции в пределах ожидаемого спектра со стороны полуразличимых в темноте противников. Даже не переглянулись, гады… Наступают, словно роботы…

Ну, зачем же вы стараетесь своими фонариками лишить меня возможности видеть?!

Руки бы вам поотбивать, чтобы навсегда пропало желание нападать на случайных встречных по ночам!..

Одновременно он оценивал соперников. Вот тот силуэт покрупнее других будет — значит, начинать надо с него. А этот оглядывается куда-то вбок — значит, не все в порядке с нервишками. Достаточно припугнуть замахом — и он на три метра отскочит. Третий отличается длинными руками — значит, надо остерегаться захватов с его стороны, да и на удар ему лучше не попадаться…

И одновременно он продолжал нести всякую ахинею, которая лезла в голову в стиле так называемого «потока сознания», используемого писателями-авангардистами:

— Слушайте, а вы что, не узнаёте меня совсем? Мы же с вами, парни, позавчера виделись, помните? В центре Москвы… Лично я, например, сразу вас узнал… Вот тебя, который посередке, уж точно не забыл. Имя у тебя, правда, какое-то японское… не то яма, не то канава… но зато сам ты парень — просто класс!..

Продолжая молоть околесицу, он незаметно занимал намеченный ранее рубеж для контратаки — еле заметный бугорок позади себя. И когда это случилось, и он оказался чуть повыше, чем нападавшие, то испустил для отвлечения внимания внезапный тарзаний вопль и тут же нанес удар в лицо тому, кого определил в качестве неформального лидера шайки-лейки. Удар всей пятерней, растопырив пальцы — хоть один да воткнется в глаз. И он действительно воткнулся, потому что пальцы сразу стали мокрыми и липкими, а хулиган душераздирающим эхом подхватил его крик и закрыл руками лицо… Покричи, покричи, милый, много ли ты теперь навоюешь, без глаза?

Развивая свой первый успех, человек прыгнул вперед. Длиннорукому хватило удара ребром подошвы по голени ноги и короткого, но очень энергичного тычка в район печени: он по-лошадиному всхрапнул и согнулся пополам, осветив своим фонарем траву на земле. Третий силуэт отпрянул, и человек рванулся в открывшуюся брешь.

Хулиганов, однако, оказалось слишком много. Просто целая толпа хулиганов.

Совершая спурт, человек услышал за спиной топот погони. И тут же где-то в стороне взвыла сирена, и стали лихорадочно заводиться моторы. Моторизованная банда?..

Ладно, сейчас главное — не дать себя нагнать. Иначе повалят и затопчут. И обязательно вооружиться хоть чем-нибудь.

В соответствии с этой идеей, он наклонился на бегу и схватил с земли какую-то штуковину, похожую на кнут с проволочкой, — ту самую, которым пытался хлестнуть его первый нападавший. Не бог весть что, но на худой конец и это пригодится…

Он услышал, что постепенно его догоняют. Двое, не больше… Быстро пригнулся, развернулся и шагнул навстречу, на ходу замахиваясь рукой с зажатым в нем подобием кнута: «Убью, гады!»… Догонявшие отпрянули в разные стороны так, будто он был разносчиком чумы. Не очень-то они здесь смелые, мимоходом подумал он с усмешкой.

Опять пустился наутек. Теперь уже ему было видно, что все дело происходит в каком-то парке, разбитом посреди города. Измайловский или Сокольники, если это Москва?.. Трудно понять. Из-за разлапистых, как огромная герань, деревьев виднелись очертания многоэтажных зданий. В стороне, на высоте нескольких десятков метров, то и дело проносились светящиеся линии. Высотная эстакада для наземного транспорта, немного погодя сообразил он.

Он повернул туда. Может быть, стоит прорваться из лона природы к прелестям цивилизации, а значит — к более людным местам, чтобы отделаться от столь назойливых молодчиков?

Ошибка. Из зарослей растений, похожих на помесь фикусов с плющом, вывалилась наперерез целая толпа и перекрыла путь. В уши ударили отрывочные команды, искаженные мощным усилителем: «…Ять!.. ять!». Стрелять или стоять?.. Ну уж нет, никаких остановок! Только — отчаянный рывок, похожий на прорыв в регби.

Сбоку зацепили за одежду — закрутиться юлой, высвобождаясь от цепкой пятерни.

Кто-то попытался подсечь — сделать вид, что падаешь, потом, после переката — кувырок, — и дальше, дальше… Впрочем, бежать сразу не получилось: окружили со всех сторон, и лицо мгновенно одеревенело от хлесткого удара. Хорошо, что били рукой, а, скажем, не рукояткой пистолета, а еще лучше — что удар пришелся вскользь по щеке, а не напрямую в висок… Вообще, неплохой ударчик был задуман.

Даже непохоже на ночных негодяев — те обычно бить не умеют, даже по лицу, если только жертву избиения не держат за руки…

Тем не менее, он послушно упал, прокрутился на триста двадцать градусов на том, на чем обычно все остальные люди неподвижно сидят, одновременно работая ногами по коленям и лодыжкам, попадающимся в поле зрения. Улучив момент, пнул кого-то в пах, вскочил, протаранил головой оказавшегося на пути придурка — и снова в спринт…

На бегу человек лихорадочно рассчитывал пределы допустимой самообороны. Можно ли, скажем, включиться на всю мощь или не стоит превращать ночных любителей повеселиться в инвалидов? Что, если законы здесь настолько суровы, что потом придется отвечать за разбитые головы да переломанные конечности перед судом?

Согласись, это никоим образом не входит в твои интересы… В то же время, горячего желания стать жертвой уличных преступников тоже нет. Ладно, если бы ребята хотели просто ограбить тебя. В этом случае можно было бы и подчиниться, отдать всё, что есть — кстати, карманы твои все равно почти пусты, так что подвергнуться ограблению было бы не очень обидно. Но тут, судя по всему, собрались угрожать не твоему кошельку, а твоей шкуре, а это — совсем другое дело…

На пути ему попался низенький заборчик, который он перемахнул, почти не заметив.

Следующая преграда была повыше: бетонная стена метра два высотой, и человек сразу вспомнил свои курсантские времена, когда приходилось почти каждый день преодолевать разные препятствия — до обеда, после обеда, а иногда — и вместо обеда, пока не появится необходимый навык на уровне автоматизма…

Когда он уже висел на гребне стены, за ногу сзади кто-то ухватился. Ничего не оставалось делать, кроме как хлестнуть нападавшего трофейным «кнутом».

Последовавший вопль был явно неадекватен воздействию. Человек глянул через плечо — и остолбенел. От того, кто пытался поймать его, осталась лишь обугленная бесформенная груда. Ничего себе «кнутик»!.. Тем самым решилась и проблема пределов самообороны — теперь уже не имело значения, за один труп придется отвечать или за несколько.

В следующее мгновение он перевалился на другую сторону стены и спрыгнул на дорожку. Покачнулся, с трудом устояв: дорожка двигалась. Текла куда-то вдаль стремительной лентой, похожей на эскалатор, только положенный на горизонтальную плоскость. И тут же из-за ближайшего поворота вынырнули фары приземистой, но очень хищной на вид машины и понеслись прямо на него.

Пришлось покинуть чудо-дорожку и устремиться к ближайшему зданию. На вид это был обычный жилой дом, ничуть не отличающийся от многоэтажных коробок его времени.

Но отличия все-таки имелись, и, достигнув подъезда, он понял это. Вход в подъезд был недоступен, дверь не поддавалась ни на йоту, сколько бы он ее ни толкал.

Зато рядом с дверью имелась небольшая коробочка с двумя кнопками. Домофон или кодовый замок. Хотя особой разницы нет, чту именно ломать…

Он размахнулся и с силой ударил рукояткой «кнута» по коробочке с кнопками. Дверь беззвучно отошла в сторону на полметра и застыла, словно задумавшись: а стуит ли открываться дальше?

Он протиснулся в щель и побежал наверх по лестнице. На ходу отмечал, что жилища стали намного лучше, чем были раньше. В его время стекла в окнах между этажами были бы уже выбиты, что позволило бы сэкономить время на открывание, если срочно надо выпрыгнуть вниз. Да и перила бы держались кое-как. Если приспичит, ничего не стоит выбить ногой один из поддерживающих перила стальных прутьев, а это — отличное средство для обороны от полупьяных «отморозков»… А здесь всё было чисто, пристойно и не содержало никаких намеков на халатность строителей. Нечем воспользоваться… Только ступени, непроницаемо закрытые двери из прочных материалов и высоко под потолком — крохотные окна.

Внизу послышались возбужденные голоса. Смотри-ка, даже населенное место этих сволочей не отпугивает… Ну, и куда теперь?

Одна из дверей распахнулась, и на лестницу выглянуло белое лицо. Не то женоподобный мужчина, не то мужеподобная женщина.

— Что же вы не соблюдаете сценарий? — с упреком сказал человек неразличимого пола, обращаясь к Ставрову. — Вы, случайно, не забыли свою роль?..

Ставров угрожающе замахнулся «кнутом» и постарался как можно страшнее процедить:

— Впусти внутрь!.. Иначе — уб-бью!.

— Оч-чень убедительно! — хмыкнул бесполый тип. — Ладно, входите, да побыстрее!..

Дверь растворилась чуть пошире, и Георгий вбежал внутрь квартиры. «За кого он меня принял?», мелькнуло в голове. Но тут же решил: а не все ли равно?..

На жилое помещение «квартира» вовсе не походила, Ставров проскочил анфиладу каких-то помещений, уставленных странными предметами мебели и приборами. Где-то рядом то и дело раздавались восторженные голоса: «Браво, маэстро, браво!.. Вы очень нестандартно трактуете свой образ, даже великий Бриз так бы не сыграл!..

Но почему вы решили быть инкогнито? Кто вы?»… Сначала Георгий вертел головой, пытаясь обнаружить невидимых зануду, но потом догадался, что голос идет из скрытых динамиков.

Окно, ему надо было во что бы то ни стало найти окно!.. В следующей комнате оказалось много людей. Кое-кто бродил, как сомнамбула. Другие вполголоса беседовали друг с другом, не совершая лишних движений. Никто не обращал внимания на совершенно обнаженную девицу, развратно развалившуюся в кресле посреди комнаты. Так же, как никто не обратил внимания на него, застывшего на мгновение на пороге. Взгляд его впился в черный прямоугольник в противоположной стене, в котором виднелись какие-то огоньки и здания напротив. Вот оно, искомое окно, и, судя по всему, не на такой уж высоте над землей, чтобы можно было переломать себе конечности…

Он кинулся напролом через комнату, приготовив на всякий случай «кнут». К его удивлению, никто не пытался задержать его. А когда он наткнулся и попытался отшвырнуть в сторону мирно беседовавших мужчин, то обнаружил, что они бестелесны и сквозь них можно беспрепятственно проходить, как сквозь облака дыма.

Голография, всплыло в голове. Кажется, так это называется…

Добравшись до окна, он примерился и высадил одним ударом ноги стекло… Однако вместо ожидавшегося свежего ночного воздуха в лицо ему хлынул черный едкий дым, и он понял, что это вовсе не окно, а экран. Тьфу ты!..

Он беспомощно огляделся, и взгляд его упал на пол в самом углу комнаты, очерченный четким контуром. Внутри контура, как на взлетно-посадочной полосе аэродрома, светились крупные буквы: «Лифт». Стоило попробовать, тем более, что другого выхода не было, а где-то совсем рядом уже орали вламывающиеся бандиты…

Он встал в контур. Ничего не произошло. Тогда он сказал: «Ну, поехали!». В ответ тут же ехидно осведомились: «Куда именно?». «Вниз, конечно!.. На выход!», скомандовал он, и по его бокам внезапно сомкнулись непрозрачные стенки. Тело сначала стало невесомым, а потом влипло в пол, и стенки исчезли.

Он оказался перед зданием на тротуаре, и на него тут же навалились сзади, но не для того, чтобы ударить, а чтобы скрутить и задержать. Кто это был, он так и не разглядел, хотя от диковинных фонарей в виде длинных трубок, висевших между зданиями и даже между деревьями, было светло, как днем. Он только присел и отработанно ударил в промежность нападавшему. Захват ослаб. Тогда он распрямился и ударил назад, но на этот раз уже локтем. Сзади вскрикнули, и он почувствовал, что его отпустили.

Из-за угла соседнего здания выбежала группа людей в кожаных куртках с такими же «кнутами», как у него. Кто-то указал на него пальцем, и все они рванули к нему.

Он побежал к пустынному перекрестку, понимая, что на этот раз его обязательно нагонят: сил оставалось мало, а дыхания в груди — еще меньше.

Когда Георгий свернул за угол и перед ним оказалось плоское, как камбала, транспортное средство со знакомыми шашечками на боку, он поблагодарил Бога за такой щедрый подарок. Видимо, чтобы не наехать на него, таксист сбросил скорость и вильнул в сторону. Этого было достаточно. Он лихорадочно стал рвать на себя дверцу, но она не поддавалась, и сквозь зеркальные стекла он увидел, что за рулем никого нет. Это было автоматическое такси, с автопилотом в качестве водителя… Черт, как же тут открывается дверь?.. Гадать больше было некогда, и тогда он распластался на крыше машины, изо всех сил вцепившись в какой-то выступ на крыше и крикнув что было сил: «Гони!»… При этом, правда, «кнут» выпал на дорогу, но на это уже было наплевать.

Машина вновь рванулась вперед по улице со все нарастающим ускорением, и он невольно зажмурился, чтобы не видеть, во что они врежутся на такой бешеной скорости, но, к его удивлению, ничего подобного не случилось. Впрочем, ехать в таком положении с открытыми глазами все равно не получалось: сразу начинала кружиться голова, как будто сидишь в самом переднем вагончике на «американских горках» в парке Горького…

Он не знал, много ли прошло времени и далеко ли ему удалось умчаться на крыше диковинной машины, но наконец настал такой момент, когда ровный, еле слышный гул снизу прекратился, и машина замерла возле края тротуара.

Он кое-как слез со своего «автомобильного коня» и, поспешно отойдя от машины на несколько метров, огляделся. К счастью, поблизости никого не было, а то пришлось бы объяснять с прохожими, почему он избрал столь необычный способ езды. Сквозь боковые стекла вспыхивала и гасла надпись, сделанная крупными буквами: «Oplatite marshrut poezdki… Oplatite marshrut poezdki…».

Сначала он решил, что расчеты были неверными, и его занесло не в Москву, а в одну из бывших восточноевропейских стран, но потом счел, что латинские буквы в автомате рассчитано на иностранцев.

Но почему латиница используется для написания явно русских фраз?.. И почему всё вокруг написано тоже так странно: «torgovый tsentr», «юvelirnaя masterskaя», «lutchiй kofe evronatsiй s orbitalьпых vzят plantatsiй»?.. Ведь перед отправкой сюда мне никто не говорил об этом… И никто меня не предупреждал о странных «кнутах», и о лифтах внутри жилых помещений, и о такси-автоматах… Но потом он вспомнил слова инструкторов по адаптации: «Это мир, где постоянно что-то меняется, поэтому не стоит воспринимать то, что мы сейчас вам рассказываем о нем, как некую догму… Мы нарочно не забиваем вам голову подробными описаниями и объяснениями. Просто к моменту вашего прибытия там всё может коренным образом измениться, потому что использование информации, полученной нашей Ассоциацией из будущего, неизбежно ведет вначале к микроскопическим, а затем — к макроскопическим изменениям… В то же время вам не следует бояться. Попав в этот мир, вы перестанете замечать все последующие коррективы, они будут для вас естественными, потому что произойдут задолго до вашего появления в этом мире».

Инструкторы были правы.

Однако сейчас, когда он осознал, что это такое — оказаться в мире, где неожиданности подстерегают тебя на каждом шагу, ему стало вдруг так страшно, как не было страшно даже в Чечне, когда приходилось ступать по заминированным развалинам, ежесекундно рискуя взлететь на воздух…

Нужно было куда-то идти, но куда — он не знал. В таких случаях говорят: «Куда глаза глядят»… Глаза Ставрова глядели в узкие, кривые улочки, где было меньше света, и именно туда он и направился.

На ходу Георгий обдумывал сложившуюся ситуацию. В ней было два обстоятельства, одно из которых ему нравилось, а другое — нет. С одной стороны, переброска по Туннелю состоялась, причем он остался в живых и очень удачно прибыл в пункт назначения (а назначения ли? может, сейчас, и не середина двадцать первого века?) ночью, а не днем (Ставров живо представил себе, как бы ему пришлось улепетывать от погони средь бела дня, и невольно поежился) — и это не могло не радовать. Но, с другой стороны, его прибытия ждали, если навалились со всех сторон, едва он успел прийти в себя, а раз это была засада, то, значит, кто-то его предал. Предать же мог лишь тот, кто работал на Ассоциацию либо здесь, либо там…

Таким образом, пребывание Ставрова в этом полуреальном мире вовсе не обещало стать увлекательной экскурсией по ознакомлению с достижениями человечества за последние пятьдесят лет…

Глава 11

Артур Саармин смотрел в узкую щель жалюзей на залитую утренним солнцем улицу так, как наблюдает за своим сектором обстрела через амбразуру дзота пулеметчик, в любую секунду готовый открыть огонь.

День обещал быть очень хорошим. Крыши соседних коттеджей блестели от ночной росы так, словно были покрыты тонким слоем ртути. Тихая улица была залита мягким солнечным светом. Где-то совсем рядом щебетала какая-то пташка, и от этого становилось мирно и спокойно на душе. Если закрыть глаза на время от времени пролетавшие над верхушками высоченных вязов джамперы и не вглядываться в стремительные силуэты турбокаров, почти беззвучно мелькавших вдалеке по эстакаде Второго Кольца, то вполне можно было представить, что всё случившееся с тобой за последние годы — неприятный сон, и что на самом деле этого ничего не было, а будто просто ты настолько увлекся потрепанным томиком БСФ, что не заметил, как задремал в своем любимом плюшевом кресле… Но надолго этой иллюзии все равно не хватало — ее очень быстро что-нибудь да нарушало. Чаще всего — компом.

Вот и сейчас за спиной Саармина приятный мужской голос деликатно кашлянул пару раз, словно прочищая горло, а потом решительно произнес:

— Хозяин, пора завтракать.

— Иду, иду, — сказал рассеянно Саармин, не отрываясь от своей смотровой щели.

Ничего подозрительного вокруг вроде бы не было. Всё — как всегда. Но Саармин продолжал обшаривать взглядом окрестности, словно был разочарован отсутствием признаков, позволявших сделать вывод о слежке.

Да брось ты, раздраженно одернул он самого себя. Ну что ты опять начинаешь давать волю своей фантазии? Кому ты можешь понадобиться, если не считать фирму, через которую ты арендуешь этот коттедж, да налоговых инспекторов? Поистине, у страха глаза велики!.. Ведь посмотри на себя, в кого ты превратился? В забившегося в темный угол, вечно дрожащего от страха отшельника! Да ты просто все больше сходишь с ума, а когда-нибудь вообще повесишься, испугавшись стука соседа в дверь!.. Взгляни-ка, ведь тебя окружает прекрасный мир, полный благ цивилизации и всего того, что нужно человеку для нормальной жизни, а не прозябания в четырех стенах! Давай начнем с сегодняшнего дня новую жизнь, а?

Сейчас плотно позавтракаем, а потом отправимся… куда?.. да куда глаза глядят!.. ведь весь день в твоем распоряжении… И на отсутствие денег тебе грех жаловаться! Хочешь — можешь поехать в центр, там всегда много народу. Надоест толпа — пожалуйста, занимай любую Кабину Уединения и наблюдай сквозь анизотропные стекла за окружающими. Они тебя не будут видеть, зато сами будут у тебя — как на ладони. Или, скажем, полезно просто совершить двухчасовую пешую прогулку… вокруг какого-нибудь пруда в глубине леса, чтобы там плавали лебеди и вокруг не было никого, кроме птиц. А потом, когда тело твое будет приятно ныть от утомления, ты вернешься домой, плотно пообедаешь, соснешь пару часиков и сядешь за работу. Ты продолжишь работу над книгой, которую забросил несколько лет назад, и на этот раз у тебя всё будет получаться, как надо, и когда, наконец, ты закончишь ее и запустишь в Сеть, то опус этот произведет фурор и прославит тебя до конца твоих дней!.. Жить надо так, чтобы после тебя хоть что-то осталось, Арчи! А начнем мы эту самую новую жизнь с того, что откроем надоевшие жалюзи и впустим в комнату свет и тепло!..

Артур открыл было рот, чтобы скомандовать компому насчет жалюзей, но тут дверь одного из коттеджей на другой стороне улицы распахнулась, и на крыльце показалась женщина, ведшая за руку мальчика лет пяти. Это была госпожа Герд, супруга коммерческого директора какой-то фирмы. Она прошла к гаражу, дверь которого открылась сама, уловив чуткими датчиками приближение хозяйки, и вскоре наружу бойко выкатился роскошный турбокар с ярким декоративным бантом на крыше.

В этом сезоне было модно украшать машины под детские автомобильчики…

Вот за что боролось веками, не жалея живота своего, человечество. За этот бантик на крыше машины… Пройдет еще пятьдесят лет, и на крыше какого-нибудь совсем немыслимого суперскутера его хозяин тоже прилепит бантик… или эмблему Звездного Корпуса… или клыкастого тигра в прыжке… широк диапазон, всё не перечислишь… И что там ни говорите, господа футурологи, о прогрессе человечества, а весь этот прогресс, в сущности, сводится лишь к тому, что нецензурные надписи в общественных местах делаются уже не мелом или несмываемой краской, а крошечными голографическими проекторами…

Словно услышав мысли Саармина, госпожа Герд пристально посмотрела в его сторону, и он поспешно отпустил планку жалюзей, ликвидируя щель.

— Нервы шалят, хозяин? — ехидно поинтересовался все тот же приятный голос за спиной. Как обычно при разговоре с компомом, Саармина потянуло обернуться к собеседнику, хотя он прекрасно осознавал, что никого позади себя не увидит.

Просто по всему дому были установлены скрытые камеры, микрофоны и динамики, заменявшие компому глаза, уши и рот. Сам же электронный мозг был надежно спрятан в подвале коттеджа.

— С чего это ты взял? — ворчливо переспросил Артур. — Разве по мне заметно, что я чего-то боюсь?

— А то нет! — нахально заявил компом. — Вы бы еще на три метра отпрыгнули от окна!.. И не чего-то вы боитесь, хозяин, а кого-то. Люди всегда боятся только людей.

— Ладно, философ, — невольно усмехнулся Саармин. — Лучше корми своего оголодавшего господина!

— Кушать подано — садитесь жрать, пожалуйста! — непринужденно воскликнул компом.

Время от времени Саармин ради развлечения подбрасывал в его оперативную память такие фразы, которые, благодаря фильмам и книгам, были некогда весьма популярными.

Вообще-то компому можно было при желании присвоить любое имя, на которое он охотно бы отзывался. Но Саармину почему-то не хотелось называть компьютерную программу человеческим именем, а давать компому кличку, как псу или «блатному», было бы глупо. Может быть, подсознательно Саармин просто опасался в один прекрасный день свихнуться, если относиться к компьютерному помощнику как к живому человеку. Когда сутки за сутками проводишь в четырех стенах, где тишину нарушают лишь электронные приборы, нетрудно удариться в мистику и считать эти наборы микросхем подобными себе самому…

Саармин прошел на кухню, где по его команде послушно включились тостер и кофеварка. Стол был уже накрыт так, как его накрыл бы сам Саармин. Даже лимон зачем-то был предусмотрительно нарезан тончайшими ломтиками на фарфоровом блюдце, хотя компом прекрасно ведал, что его хозяин не пьет кофе с лимоном.

— А лимон-то для чего? — осведомился Саармин, усаживаясь за стол так, чтобы можно было видеть экран стереовизора.

— Лимоном рекомендуется закусывать коньяк, — сообщил компом.

— Но я не хочу пить в такую рань коньяк! — возмутился Саармин.

— М-да? — скептически произнес компом. — А третьего дня кто надрался за завтраком так, что потом не мог найти входную дверь?.. К тому же, тогда вы, хозяин, хлестали, как, извините, какой-нибудь сапожник, водку, а сейчас вам благородный напиток предлагается, и не стакан до самых краев, а на донышке, для поднятия тонуса!.. Вы только представьте себе: янтарный цвет, мягкий вкус, а аромат — ммм!.. А потом вы кладете на ломтик лимона миниатюрную ложечку черной икорки и отправляете этот крошечный бутербродик в рот, и по всему телу у вас начинает расползаться приятное тепло…

— По-моему, ты меня хочешь загипнотизировать, — сказал Саармин, машинально намазывая маслом гренку. — Или ты делишься со мной своим богатым жизненным опытом?.. А что, отличная идея, и об этом, по-моему, еще никто не писал: как компьютер постепенно становится алкоголиком и все чаще и чаще требует от обслуживающего персонала, представленного неким слесарем дядей Сашей с вечно красным носом алкаша, протирать ему контакты микросхем чистейшим спиртом, а потом они на пару надираются в стельку и начинают буянить!.. Смешно?

— Ни капли! — обиженно отрезал компом. — У вас буйная фантазия, хозяин, но отсутствует чувство меры…

— Ладно, черт с тобой, наливай! — смягчился Саармин. — Только чуть-чуть, а то мне еще работать, понял?

— Исесено, — все еще дуясь, ответил компом.

Раздаточный пластиковый манипулятор, похожий на щупальце осьминога, поставил на поверхность стола граненую хрустальную емкость, на одну треть наполненную янтарной жидкостью. Запах был действительно изумительным. «Арманьяк» пятидесятилетней выдержки, не иначе… Этот транжира меня когда-нибудь разорит, беззлобно подумал Саармин, опрокидывая в себя коньяк одним большим глотком.

— Кто же так потребляет благородные напитки? — укоряюще сказал компом.

— Нет, хозяин, вы действительно — сапожник!..

«Вот дьявол, и зачем я вчера запрограммировал его на стиль дерзкого юнца?», подумал Саармин. Надо быть настоящим мазохистом, чтобы выслушивать подобные вещи в свой адрес! Либо неисправимым оптимистом-бодрячком, воспринимающего всё вокруг себя как одну очень смешную шутку…

— А тебе не кажется, друг мой, что ты перегибаешь палку? — поинтересовался он вслух, принимаясь за ветчину из оленины.

Компом начал что-то бойко говорить, но Саармину внезапно стало скучно, и он бросил в пространство:

— Вот что, заткнись-ка до тех пор, пока я тебе не разрешу разговаривать, а мне включи стерео!

Голос в кухне послушно умолк, а в углу, где располагался стереовизор, тут же возникло напряженное гудение, и приятный голос — на этот раз женский — вкрадчиво спросил:

— Что вы хотели бы посмотреть? Фильм? Концерт? Инфо? Иное?

Голосовое меню, черт бы его подрал… Стоит заказать кино или музыку, и оно с маниакальным напором ярого инквизитора будет выпытывать, чту именно хозяин хочет посмотреть или послушать, а когда, наконец, заказ будет сформулирован четко и конкретно, то окажется, что именно этого произведения в архивах стереовидения не значится…

— Инфо, — сказал Саармин, жуя толстый бутерброд.

— За какой срок? — тут же поинтересовалось меню.

Фу ты, совсем забыл, что заказы компьютерам обязательно нужно уточнять!..

— За последние двенадцать часов…

— Какой ареал охватить?

— Агломерацию — подробно, всё остальное — только самое важное…

В углу тут же сформировалось туманное облачко, из которого вскоре развернулся большой голоэкран, стилизованный под старинный свиток со свернутыми в трубочку краями. По нему снизу вверх побежали строчки информационных топиков:

… Феномен «Эль-Ниньо» возвращается: наводнения и засухи в странах тихоокеанского побережья…

… Европейские правительства имеют общий план демилитаризации…

… В Московской агломерации запущен новый научно-исследовательский комплекс, позволяющий предсказывать землетрясения с точностью до минуты…

… Пожар пятой категории сложности в центре столицы Евро-Наций…

… Катастрофа, вызванная столкновением двух джамперов…

… Провал ночной операции полиции и сил безопасности по задержанию особо опасного преступника в Московии…

Саармин и сам не знал, почему он распорядился показать подробнее именно последнее сообщение. Может быть, сказался тот нездоровый интерес, который в последнее время вызывало у него всё, что было связано с противником в лице «безопасников» и полиции.

Экран мигнул, и на его месте появилось уменьшенное изображение Центрального парка. Съемки проводились ночью, и вначале, пока аппаратура видеозаписи автоматически настраивалась на резкость и на специфическое освещение парка (типа «под водой, на большой глубине»), видимость была отвратительной. Потом расплывчатые силуэты, словно плававшие в чернилах, прояснились, и тогда стало видно, что люди в форменных кожаных куртках сотрудников безопасности окружают высокого, неброско одетого в простую серую куртку парня. Безопасники, вооруженные термохлыстами, надвигались, явно стремясь взять парня живым и невредимым. Губы парня вдруг зашевелились, и Саармин с трудом расслышал обрывки фраз, что-то вроде «Двойник… Выпить не с кем… Кровь». Тут, наконец, включился голос комментатора, с наигранным негодованием излагавший полицейский пресс-релиз: «Этот человек давно разыскивался как опасный преступник, совершивший ряд тяжких преступлений… С целью его поимки подразделение капитана Сверра и устроило засаду в Центральном парке, но даже опытные полицейские не могли предположить, что при задержании головорез окажет им столь ожесточенное сопротивление»… Голос умолк, камера сменила ракурс, и человек в серой куртке внезапно ударил одного полицейского рукой в лицо, другого — ботинком по ноге, а потом устремился в кусты… На этом видеозапись оборвалась, и скорбный голос комментатора сообщил: «Благодаря невероятному везению и своему наглому поведению преступнику все-таки удалось скрыться, невзирая на то, что против него было применено самое разнообразное оружие. Неуязвимость этого бандита наводит на определенные размышления… А сейчас мы просим граждан внимательно посмотреть на комп-реконструкцию лица преступника и тех, кому известно его местонахождение, сообщить по номеру…».

Стереоэкран добросовестно воспроизвел лицо разыскиваемого мужчины в натуральную величину, а потом комментатор перешел к другим инфо. Однако Саармин уже не слушал его. Он вернулся к началу предыдущего сюжета и просмотрел его еще раз.

Потом — еще и еще. Что-то беспокоило его, но что именно — он никак не мог понять. Наконец, Саармин догадался прослушать запись на максимально возможной громкости, и тут он понял, что его насторожило в столь рутинном, на первый взгляд, происшествии. Готовясь прорываться сквозь цепь своих противников, парень болтал всякую чушь, но было в его словах нечто важное. Он сказал: «В центре Москвы»… Хотя задолго до его рождения это историческое название перестало употребляться, сменившись на «Московскую агломерацию». В крайнем случае, в ходу, особенно у молодежи, бытовали такие наименования населенного монстра, расползшегося на картах во все стороны гигантской кляксой, как «Московия», «Агломерация» или даже просто «Аглом»… Почему же в момент опасности, когда подсознание раскрепощено и действует бесконтрольно, этот тип, усиленно подаваемый в инфо как преступник, вспомнил старое название города? Он что — заядлый любитель старины?.. Или дело совсем в другом?.. Может быть, это очередной «референт»? Хм, не очень-то он похож на «рефа», да и если бы это было так, то едва ли он допустил бы такой прокол с Москвой… Кто же он на самом деле?

Саармин приказал стереовизору отключиться, а компому — чтобы загнал в свою память инфоролик об операции в парке. Его не оставляло ощущение надвигающейся опасности, хотя он не смог бы разумно объяснить, чем оно вызвано.

Артур с отвращением отодвинул от себя недоеденный завтрак и откинулся на спинку стула.

«Вот тебе и новости — прислал козел из волости», как говаривала, помнится, матушка…. В этом проклятом мире лучше вообще не слушать новости, потому что те, кто составляет инфоролики, — своего рода садисты. Так и норовят побольнее поразить души и воображение слушателей какой-нибудь мерзостью, и чем изощреннее — тем лучше для них. Сенсации, будь они прокляты!.. А ты тоже хорош, стоило пригреть чуть-чуть, и ты разомлел, как цепной пес на солнцепеке! Утрата бдительности ведет к утрате жизни, разве ты забыл любимую присказку инструктора по конспирации? Не следует расслабляться, дружище, потому что не где-нибудь на солнечном пляже ты загораешь, а находишься в тылу противника!.. Кстати, что это тебе взбрело в голову тащиться куда-то с утра пораньше? Что интересного ты надеешься увидеть в чужом для себя мире? Толпы идиотов, для которых виртуально-компьютерные штучки ближе и дороже, чем реальные люди? Перевернутую вверх дном природу, где лес представлен какой-то синтетической порослью, и где даже пение соловья воспроизводится компьютерной программой? К тому же, благодаря их проклятой технике, ты и так можешь увидеть всё это, не выходя из дома — достаточно лишь попросить компома запустить телекамеру-стрекозу в соответствующее место…

— Эй, «старый шкипер Вицлипуцли, — грубовато сказал Саармин, отвлекшись на секунду от своей хандры, — ты, случайно, не заснул? Берегись, к тебе несутся…»

— «… стаи жареных акул!», — с готовностью откликнулся компом. — Братья Стругацкие, «Трудно быть богом», страница сто семь… Кстати, хозяин, вы допустили при цитировании неточность. На самом деле там было так: «ты, приятель, не заснул?»…

— Ну-ну, — проворчал Артур. — Вырастил на свою голову знатока…

— Вы хотите поговорить со мной, хозяин?

— А ты считаешь, что мне интересно с тобой разговаривать?

Несколько секунд компом молчал — совсем как оскорбленный до глубины души человек. Потом неуверенно сказал:

— Н-ну, по-моему, всем живым существам нужно общение с себе подобными…

— Ишь ты, умник, — усмехнулся Саармин. — Куда коньяк спрятал? А ну, плесни еще на два пальца!..

— Хозяин, — укоризненно начал было компом, но Саармин резко оборвал его:

— Вот именно!.. Я — твой хозяин, и твое дело — беспрекословно выполнять мои команды, а не лезть со своими советами тогда, когда тебя об этом не просят!

Уяснил?

— Уяснил, — согласился компом, но Саармину показалось, что в интонации звуковоспроизводящей программы просочилась тень иронии.

— Повтори! — потребовал он, отталкивая в сторону гибкое щупальце кухонного сервера, водрузившее на стол бутылку «арманьяка», и сам наливая себе коньяк. — Десять раз подряд!..

Под голос компома, ставший сразу монотонным и скучным, Саармин опрокинул в себя содержимое стакана, и когда внутренности его обожгла теплая жидкость, вдруг понял, что ведет себя глупо. Нельзя же, в самом деле, обращаться с компьютерной программой, как с человеком!

— Ладно, замолчи! — оборвал он компома. — Включи-ка лучше что-нибудь этакое… ты знаешь…

В динамиках послышалось явственное шипение, как от древней поцарапанной пластинки, а потом тягучая мелодия, от которой Артуру почему-то всегда хотелось плакать, повисла в кондиционированном, стерильном воздухе.

On a dark desert highway… Cool wind in my hair… Slight smell of colitas rising up to the air… In the night at the distance I saw the shimmering light… Та-ра-ра-ра-ра-ра-ра… I have to stop for the night…

Прикрыв глаза и сморщившись, Саармин отбивал рукой ритм в воздухе и подпевая голосу солиста. Это был «Отель Калифорния», единственная гениальная вещь рок-группы под названием «Иглс». Саармину стоило больших трудов (и денег тоже) откопать композицию в архивах звукозаписи. Почему-то ему казалось, что любой, кто прослушает — хоть по Сети, хоть по видео — эту вещь, не сможет остаться равнодушным. Оказалось — черта с два!.. То ли у них, этих местных, напрочь отсутствовали простые человеческие чувства, то ли с музыкальным слухом было не в порядке, но, не дослушав до конца и первого куплета, они отводили взгляд и вяло цедили: «Да, ничего вещица… звук вот только подкачал… примитивненький звучок-то!..». Первое время Саармин бесился, слушая эти отзывы, потом — привык…

Он прослушал песню три раза, и перед каждым воспроизведением наливал себе в стакан коньяк и выпивал его залпом, уже не чувствуя никакого благородного вкуса…

То, что с ним приключилось, иначе как предательством со стороны злодейки-судьбы назвать было трудно.

Родом он был из небольшого районного центра в Тверской области, где самыми многоэтажными домами были бывший райком партии, больница и гостиница типа «Дом приезжих» с рестораном-забегаловкой на первом этаже. До окончания школы Артур жил с матерью и бабушкой в крохотном домике на окраине городка. В детстве он часто болел ангиной, и коротать дни болезни ему помогали книги. Сначала он читал все подряд, но как-то в шестом классе ему попалось несколько книг Стругацких, и с тех пор Артур стремился читать только фантастику. Он запоем глотал публикации соотечественников, отдельно взятых зарубежных корифеев, и к окончанию школы мог считаться спецом по литературе о будущем. Он не заметил, как книги постепенно стали заменять ему реальных друзей-сверстников и как все его жизненные интересы стали сводиться лишь к тому, чтобы приобрести и, не отрываясь на сон и еду, усвоить очередное сочинение в жанре «сайенс фикшн», а потом долго переваривать его в себе, как плохо прожеванную котлету. Вскоре фантастика стала выступать для него в качестве основной жизненной ценности, а всё остальное в жизни лишь подчинялось удовлетворению этой страсти. Лишь для того, чтобы быть ближе к «цивилизации», а значит — и к любимому жанру, Саармин после школы поступил в Московский автодорожный институт и даже умудрился, невзирая на почти полную отрешенность от учебы, закончить его не со справкой, а с полноценным дипломом. В Москве он примкнул к великому движению фэнов, общение которых отнюдь не ограничивалось только рамками Клубов любителей фантастики… После института перед новоиспеченным инженером возник выбор из двух вариантов своего дальнейшего бытия в этом презренном веке: либо добросовестно отработать назначение в автохозяйство в одном приволжском городе, название которого неизвестно никому, кроме его жителей, с перспективой к пенсии стать главным механиком или перебраться в областной центр, либо устроиться в Москве не по специальности — ну, скажем, дворником… или продавцом книг… или сторожем… или и тем, и другим, и третьим по совместительству, а все свободное время лазить по Сети (у него уже тогда был «пентиум» и доступ в Интернет), общаясь с такими же безумцами, как он сам, а если иногда везло — то и с самими небожителями в лице писателей-фантастов. Собственно, выбором это назвать было трудно, настолько естественно вписывалось решение Артура в его жизненную линию безоговорочного, со священным трепетом в душе, служения литературе об Иных Мирах…

Жизнь летела мимо Саармина, словно бесплатное приложение к счастью посещать в своем воображении интересные и заманчивые миры, в которых хотелось жить, и не раз он мысленно восклицал: «Ну, почему я родился именно сейчас, а не в двадцать первом веке?!» — ведь к тому времени Артур уже почти полностью поверил в то, что в книгах, которые так занимают его, описаны реальные события и приключения реальных героев, и что дети и внуки нынешних «фэнов», несомненно, будут Прогрессорами, комконовцами, учеными и первооткрывателями чужих миров… Так незаметно, тихой сапой, прошло почти десять лет. За это время Артур так и не женился — ему это просто было не нужно — но похоронил сначала бабушку, а потом и мать. Проданный домик, в котором он родился и вырос, значительно укрепил его благосостояние и позволил целых полгода ездить с одного «кона» на другой…

Однажды, когда Саармин возвращался домой из «Стожаров», после встречи «фэнов» с одним из корифеев отечественной фантастики, к нему подошел незнакомец и сделал предложение, по своей сути переплевывающее любую фантастику. Если бы Артур согласился, то у него появилась бы реальная возможность своими глазами увидеть то, о чем он мог раньше только мечтать!..

Артур согласился, почти не раздумывая, хотя на размышления представитель Ассоциации — именно так он представился Саармину — отпустил ему целые сутки, при условии сохранения данного предложения в тайне.

И вот уже, без малого, три года он находится в середине двадцать первого века.

Но сказать, что его ожидания и мечты не сбылись, — все равно что ничего не сказать. Реальный мир будущего оказался совсем не таким, каким его описывали фантасты, даже самые выдающиеся… Очень быстро Артур понял, что, в сущности, время, в котором он оказался, не намного отличается от конца двадцатого века. В нем только стало больше всяких технических штучек-дрючек наподобие того же «компома». Вместо самолетов и вертолетов теперь летали скайдеры и флайджеры, крупные города превратились в огромные агломерации, на смену телевизорам пришли стереовизоры, а компьютеры использовались теперь буквально на каждом шагу… Ну и что? Саармина, как и многих настоящих «фэнов», в фантастике никогда не привлекало описание технических «прибамбасов», его интересовали более существенные сдвиги в развитии человечества: переход к всеобщей телепатии, например, как у Бестера, или появление среди людей так называемых «люденов»…

Но в том времени, где он очутился, ничего такого не было. Всё так же заседали парламенты и правительства, всё так же грызлись между собой различные политические партии и течения, всё так же люди отчаянно добывали себе кусок хлеба и стремились, чтобы он был пожирнее… порой — за счет других людей…

И еще было одно обстоятельство, которое способствовало разочарованию Саармина: в этом времени фантастика больше не имела таких верных почитателей, как это было пятьдесят лет тому назад. Собственно, о существовании самой фантастики-то можно было лишь с определенной натяжкой, ведь теперь традиционная литература все больше хирела, превращаясь в развлекательный придаток к компьютерным сетям. Это было следствием того, что еще в начале века сочинительство было поставлено на компьютерный конвейер. Появились специальные креативные программы, с помощью которых отныне практически каждый мало-мальски образованный человек мог сам сочинить потенциальный бестселлер. Достаточно было запустить программу на своем «компе», задать необходимые параметры сюжета, имена героев и их внешность, определить иные детали (впоследствии даже это компьютеры стали делать сами) — и через несколько часов, а то и минут получай готовый роман… примитивненький, но крепко сколоченный, а местами — даже занимательный… для тех, кого интересуют приключения тела, а не духа. А именно таких читателей почему-то становилось все больше… И теперь, почти полвека спустя, книг с каждым годом выходило все меньше и меньше, выпускались лишь самые признанные опусы, по итогам анализа спроса на них, да и то делалось это, скорее, для чудаковатых коллекционеров-библиофилов, чем для истинных читателей: ведь любой, кто хотел, мог намного дешевле прочитать любую книгу (так же, как и опубликовать свою), обратившись к «библиотеке» Сети…

Вот почему очень скоро Саармин стал тяготиться пребыванием в том будущем, к которому столько лет стремился. Не зря, видно, утверждают психологи, что достигнутый идеал перестает быть идеалом. А на смену любви, согласно канонам все той же психологии, слишком часто приходит ненависть.

По заданию Ассоциации Артур Саармин должен был реферировать то, что было близко связано с его институтской специальностью — автомобилестроением — и первое время он исправно исполнял свои обязанности. Донесения-рефераты о новых моделях отечественных и зарубежных автомобилей, марках и типах горючего, изобретениях и создании принципиально новых видов автодорожного транспорта ежедневно отправлялись им в прошлое. Однако потом, когда разочарование переросло в его душе в ненависть к тому миру, в котором он оказался, Саармин решил отомстить за крушение своих идеалов и иллюзий. Кому? Сначала он и сам этого толком не знал, а потом решил, что — всем… Ассоциации — за то, что она закинула его сюда. Миру образца середины двадцать первого века — за то, что он оказался таким тривиальным и серым. Себе — за ту неисправимую глупость, которую совершил…

Неисправимую — потому что одно время Саармин слезно умолял руководителей Ассоциации забрать его отсюда, тратя на эти мольбы драгоценные килобайты своих комп-донесений. Но в ответ на его мольбы приходили лишь сухие инструкции о том, что еще интересует Ассоциацию, и однажды бывший «фэн» догадался, что он никогда уже не вернется в свое время. Да и был ли в этом какой-нибудь смысл теперь? Он понял, что — нет, даже если завтра он вновь окажется в середине девяностых годов прошлого столетия, то не будут его интересовать так, как интересовали прежде, вымышленные миры и вымышленные герои. Что-то сломалось в душе Саармина, и причем навсегда… Злобно пыхтя и грязно ругаясь, Артур принялся дезинформировать Ассоциацию. На помощь ему пришло знание фантастических реалий, в том числе и по части автотранспорта. Снабжая своих анонимных хозяев выдумками об экстравагантных экипажах и никогда не существовавших средствах передвижения, Саармин с ехидным любопытством ждал, что из этого выйдет. Однако, к его разочарованию, видимых последствий его подрывной деятельности так и не последовало.

И тогда он ударился в жуткий запой. Окружающий мир перестал его интересовать окончательно, и он перестал выходить из своего коттеджа. Благо, достижения современной цивилизации и счет в банке, который был открыт на его имя Ассоциацией (он предусмотрительно перевел средства с него на другой счет, открытый уже им самим), позволяли влачить безбедное существование в качестве городского отшельника чуть ли не до конца своей жизни.

В редкие периоды просветления Саармин еще пытался что-то изменить в своей судьбе. Так, однажды он вспомнил свое былое увлечение фантастикой и решил сам написать что-нибудь. Многое из того, что было им когда-то прочитано, в этом времени уже безвозвратно забылось или потерялось, а ведь не зря утверждают классики, что новое — это хорошо забытое старое. И Артур стал создавать произведения-компиляты из кусков малоизвестных и чуточку переиначенных фантастических повестей и рассказов — благо, память у него всегда была отличная, ведь однажды за два месяца, проведенных в стройотряде, он на спор выучил целых три главы «Трудно быть богом», и до сих пор способен был целыми абзацами цитировать Стругацких. Он писал на вполне тривиальные темы: о полетах на другие планеты и о путешествиях во времени, о мутантах и о роботах, о пришельцах и о контактах с ними. Одного он почему-то так и не решился описать: того, что случилось с ним. И, скорее всего, потому, что это уже не являлось для него фантастикой…

Опусы Артура Саармина не вызвали ни всплеска поклонения среди пользователей библиотеками Сети, ни критических замечаний со стороны истинных ценителей литературы. Словно камни, брошенные в безбрежный океан, они тонули в Сети один за другим, не оставляя и следа на безмятежной глади общественного сознания, и с каждым броском этих бесполезных камней все тяжелее становилось на душе у человека, превратившегося в заложника предмета своего увлечения…

Когда уже звучал заключительный длинный пассаж «Калифорнии», компом сообщил, убавив громкость музыки, что в дверь коттеджа стучит какой-то мужчина, и спина Саармина, несмотря на хмель, тут же покрылась липким потом: музыка могла вызвать ненужные подозрения у того, кому было известно, что эта композиция была написана около семидесяти лет назад, а Артур по-прежнему опасался, что его могут разоблачить как шпиона по отношению к этому миру.

От волнения он забыл про компома, и, вместо того, чтобы приказать включить наружные камеры обзора, направился к входной двери.

— Опасно, хозяин, — предупредил компом. — Мужчина вооружен.

— Откуда т-ты знаешь? — осведомился непослушным языком Артур.

— От верблюда, — огрызнулся компом. — Не забывайте, что я, в отличие от вас, способен видеть в самых различных спектрах, в том числе и рентгеновском!.. В кармане у мужчины металлический предмет, очень напоминающий своими очертаниями пистолет.

Хм… Откуда у непрошеного гостя оружие — тем более, металлическое, которое вообще не применяется с двадцатых годов — если, конечно, компом не ошибается?

Впрочем, на девяносто девять процентов можно поручиться, что он не ошибается, во всяком случае я подобных ошибок с его стороны не припоминаю… Может, это грабитель, решивший поживиться за мой счет? Но ни один грабитель не полез бы в дом, из которого на всю громкость гремит музыка… И потом, почему он стучит?

Неужели не знает, что это не имеет смысла, ведь компом и без стука заметит любого, кто подойдет к двери колледжа…

— Вызвать полицию, хозяин? — услужливо предложил компом.

— Подожди, — сказал Саармин. — Покажи-ка мне сначала физиономию этого субъекта.

Компом включил в холле голоэкран и, используя его в качестве монитора, вывел на него картинку с камеры внешнего обзора. Перед входом в коттедж стоял, опустив руки по швам, тот самый парень, которого ночью пыталась захватить полиция.

Выражение его лица было спокойным, но именно это неестественное спокойствие и не понравилось Саармину.

Мысли лихорадочно прыгали в голове вмиг протрезвевшего «писателя».

Если это «реф», присланный Ассоциацией на замену, то почему ему, Саармину, не сообщили об этом?.. Может быть, это новичок, попавший в беду и пришедший сюда за помощью? Но как он меня нашел? Разве Ассоциация информирует своих агентов о других «рефах»? Нет, это входит в условия конспирации… Тогда что это значит?

Значит, независимо от того, кем на самом деле является этот молодчик, он представляет для меня опасность, решил Артур.

Он открыл было рот, чтобы скомандовать компому сообщить о визитере в полицию, но вовремя спохватился. Зачем мне это надо? Предположим, схватят его полицейские, а дальше что?.. Начнется расследование, что да почему… Кому-то может прийти в голову идея навести обо мне самые подробные справки, и тогда — прощай, свобода!.. Едва ли удастся вразумительно объяснить, где я болтался почти пять десятков лет. Будет вполне логично, что меня в конце концов арестуют и начнут применять ко мне всякие полицейские штучки-дрючки… нет, только не это, хватит с меня и домашнего ареста!..

— Слушай сюда, компом, — почему-то шепотом скомандовал он, на цыпочках удаляясь подальше от входной двери. — Слушай меня внимательно. Нам с тобой придется впустить этого типа в дом…

— Но это опасно, хозяин! — повторил компом.

— Я знаю, что опасно! — прорычал Артур. — Но другого выхода у нас… у меня нет.

Я должен во что бы то ни стало убить его. Иначе он убьет меня, понимаешь?!..

Глава 12

Вначале предстоящая операция представлялась ему пустяковым делом. Надо постучать в дверь с безобидным видом, представиться каким-нибудь слесарем-электриком… или почтальоном… или рекламным агентом… лишь бы только дверь открыли, а уж там нужно будет отключить сознание и положиться на свои мышцы да рефлексы. А еще на старенький, но вполне работоспособный «макаров», который пришлось «позаимствовать» в одном из магазинчиков, сотнями встречающихся в тех узких и длинных закоулках, где Георгий бродил до самого утра. По его прикидкам получалось, что это был район бывшей московской Сретенки…

Те, кто отправил Ставрова на это невероятное задание, видимо, знали о мире образца середины будущего века многое. Однако, вопреки ожиданиям Георгия, они не потрудились просветить его на этот счет. А когда он напрямую задал соответствующий вопрос, то ему сказали, что учиться придется на месте. Смысла, мол, нет забивать голову тем, что может коренным образом измениться… В общем, кинули на пятьдесят лет вперед так, как маленького ребенка бросают в омут, чтобы научить его плавать… Брать с собой какие-то вещи, деньги и оружие почему-то тоже было запрещено… из тех соображений, что в будущем подобная амуниция превратится в антиквариат и может с головой выдать ее владельца, что ли?..

Единственное обеспечение, которое эта шарашкина контора под названием Ассоциация гарантировала Ставрову, заключалось в достаточно внушительной сумме, хранившейся на счете в специальном банковском автомате, реагирующем на отпечатки пальцев и радужную оболочку глаза Георгия, да в списке тех «предателей», которых он должен был ликвидировать, вместе с их координатами, основными приметами, краткими биографиями и характеристиками. Всего этих типов было одиннадцать человек, и время на их поиск и ликвидацию Георгию не ограничивалось, но тут и дурак сообразил бы: чем быстрее выполнишь свое черное дело, тем быстрее вернешься домой. Кстати, этот пункт тоже вызывал у Ставрова некоторые… как бы это мягче выразиться?.. опасения: не надуют ли его, пообещав вернуть в свое время? А то, может быть, потом махнут на него рукой — вот еще, тратить средства и энергию из-за наемного убийцы!.. В ответ на это «Тихонов-Штирлиц» только устало поморщился и заверил: «Будь спокоен, Гера, наша контора — не космическая ракета, и своих людей, как отработанную ступень, она не бросает. Выполнишь задание — и наш человек, с которым ты должен будешь связаться, проинструктирует тебя, куда нужно явиться для возвращения в свое время»…

И вообще, до самого последнего момента у Ставрова было ощущение, будто его решили разыграть, и вот-вот «Тихонов-Штирлиц» скажет: «Ну, ладно, Гер, ты уж извини нас за глупую шутку… Иди-ка ты домой, старина, и зла на нас не держи, а поскорей забудь нас, дураков!». Но он, конечно же, ничего подобного не сказал, а только хлопнул Ставрова по плечу и буднично, словно отправляя его за поллитрой в ближайшую коммерческую палатку, сказал: «Ты… это… не очень там задерживайся.

Мы тебя будем ждать — с не меньшим нетерпением, чем твоя супруга»…

После засады в парке вывод напрашивался сам собой: раз Георгия ждали, значит, милицию… или как там она теперь называется?.. заранее предупредили о его появлении в этом времени; и этим доносчиком был, скорее всего, кто-то из людей, отправивших его сюда. Ведь неизвестно, что произошло за те полвека, которые он, бывший старший лейтенант бригады спецназа Георгий Ставров, перепрыгнул одним махом… Но раз так, то теперь становилось смерти подобно пытаться снять деньги с заготовленного для него счета. Тот, кто знал время и место появления Георгия в этом времени, должен был знать и реквизиты этого счета, и вполне вероятно, что сейчас в банке круглосуточно дежурит вторая засада.

Поэтому первое, что сделал Ставров, уйдя от засады, так это постарался разжиться оружием. Причина была четкой: без еды, жилья и денег выполнить задание было трудно, но возможно, а вот без оружия — нельзя. Он-то еще с Чечни знал цену оружию… Правда, ввиду отсутствия финансов, раздобыть даже плохонький пистолет можно было лишь преступными способами, оставалось выбрать из них наименее рискованный, потому что, например, нападение на каких-нибудь носителей оружия было бы чревато… Да и напороться на милицию-полицию можно было запросто.

Ставрова продолжали разыскивать, в этом он не сомневался: время от времени над головой с ревом проносились разнообразные воздушные транспортные средства с «мигалками», иногда на улицах встречались люди в уже знакомой кожаной униформе, которые внимательно разглядывали прохожих. Встреч с ними Георгий на всякий случай старался избегать. Для этого приходилось заскакивать в разные заведения, в изобилии встречавшиеся на его пути. Заглянув таким образом в один из магазинчиков на бывшей Сретенке и увидев там на стене, под стеклом, наподобие редкой картины, видавший виды «макаров», Ставров сначала даже не поверил неожиданной удаче. Магазинчик вообще был увешан всевозможными военными атрибутами — вымпелами, медалями, кортиками и винтовками. Венцом экспозиции явно был почти космический комбинезон стального цвета, распростертый во весь свой гигантский размер на стене, с шлемом, оборудованным стеклом-забралом дымчатого оттенка, и с какими-то баллонами на спине. Продавец, бывший военный, если судить по его выправке, поведал Георгию, что после того, как Евро-Нации распустили регулярные вооруженные силы, он решил заняться коллекционированием оружия и армейского снаряжения, а иначе уже через три поколения люди забудут, что когда-то военная служба была священным долгом каждого здорового гражданина…

Потом он цепким взглядом окинул Георгия и, видимо, углядел в нем нечто схожее с собой, потому что спросил:

— А ты, дружище, никогда раньше не имел дело с военной службой?

— Было дело, — лаконично ответствовал Георгий, не отрывая взгляда от «макарова».

— Пандух? — поинтересовался непонятно продавец. — Или что-то другое?

— Другое. — Разговор Ставрову не очень-то нравился, потому что был чреват каким-нибудь «ляпом» с его стороны. Он покосился через витрину на улицу. Трое в кожаных куртках вяло беседовали на другой стороне перекрестка, озираясь по сторонам, как стервятники.

Продавец задумчиво покачал головой.

— Да-а-а, — протянул он, облокотившись на прилавок, — милитары нынче не в моде.

Это лет десять назад они считались защитниками Отечества, а сегодня, когда армию разогнали, каждый так и норовит пнуть бывшего военного под зад… прямо настоящую охоту на Легион устроили, сволочи!.. Я-то сам пятнадцать лет оттрубил в строю, — сообщил он Ставрову. — Но ничего, о нас, милитарах, еще когда-нибудь вспомнят, вот увидишь! Приспичит — и хватятся…

— Ладно, пойду я, хозяин, — сказал Ставров, предчувствуя, что разговор вот-вот свернет на скользкую дорожку воспоминаний и расспросов о его, Ставрова, биографии.

— А что ж ничего не хочешь приобрести у товарища по несчастью? — прищурился продавец. — У меня — широкий ассортимент, ты не смотри, что лавочка маленькая…

— В другой раз, — сухо сказал Ставров. Троица за окном дружно побросала окурки прямо на гладкое дорожное покрытие и отправилась дальше своей дорогой.

— Э-э, — укоризненно протянул продавец. — Другого раза может не быть, потому как сцапают тебя не сегодня-завтра…

— А ты откуда знаешь? — нахмурился Георгий.

— Стереовизор смотрю практически непрерывно, — сообщил продавец, кивнув на прозрачный ящик, похожий на аквариум, стоявший в углу магазинчика на низкой подставке. Только теперь Георгий обратил внимание, что в «аквариуме» вместо рыбок двигались какие-то маленькие фигурки. — Тут недавно передавали, что ночью какой-то опасный преступник лихо ушел от полиции при попытке ареста… На тебя похож — как две капли воды. Вот ведь как в жизни бывает! — Он преувеличенно-сокрушенно покачал головой. Лоб у него был перехвачен широкой повязкой, на которой значился небезызвестный девиз по латыни, переводившийся как: «Хочешь мира — готовься к войне». — Да-а-а, они уже совсем обнаглели, сволочи: любого в преступники готовы записать, если он не собирается сидеть сложа руки и лизать задницу юнписовцам!.. Ты давно в Легионе, друг?

Ситуация становилась двусмысленной. Ставров прикинул, что в случае чего он будет бить прямо в центр повязки продавца, но тот внезапно широко улыбнулся и сказал:

— Понятно, можешь не продолжать… Вообще-то полиция меня уже неоднократно предупреждала, что нельзя боевое оружие, да еще с полным магазином, хранить под стеклом на стене, — он кивнул на пистолет. — Ну, а я послал их куда подальше, а, может быть, и зря… Вот представь: а ну, придется мне отвернуться на пару минут… под прилавок зачем-нибудь слазить или в подсобку сходить за товаром… а вернусь — стекло разбито и пистолет пропал без вести! Кто взял — поди разберись, покупателей бывает много… Тем более, пока полиция прибудет, пока то да се, — тот, кто пистолет украдет, далеко уже будет!..

Человек с воинственным девизом на лбу подмигнул Ставрову.

— Во, вспомнил, — с удивлением сказал он. — Мне же нужно товар пересчитать в подсобке!.. Так что, мил человек, если ты ничего приобрести не желаешь, то поскучай здесь несколько минут в одиночестве…

Это вполне могла быть ловушка. Но другого выхода у Ставрова не было. Через минуту он уже покинул магазинчик, оставляя позади себя осколки разбитого стекла…

Когда и после пятого стука — причем ногой, а не рукой — дверь коттеджа не открылась, Ставрову пришлось серьезно задуматься над тем, что делать дальше.

Торча на крыльце, он и так уже слишком долго «светился» перед соседями.

Собственно говоря, выбор у него был не очень богатым. Либо плюнуть в сердцах и навестить негостеприимного хозяина как-нибудь в другой раз, либо проявить определенную настойчивость и избрать другие способы проникновения внутрь этого полуигрушечного домика. Например, лихим ударом снести дверь с петель, подражая героям боевиков, и ворваться в коттедж с воплем «Ложись, гады, стреляю без предупреждения!». Тем более, что в Чечне, в ходе так называемых «прочесываний местности», такое приходилось делать сплошь и рядом… и, действительно, стреляли без предупреждения… по кому придется… А, может, вскарабкаться по дереву во-он до того окошка на уровне второго этажа, выдавить аккуратно стекло, забраться внутрь, а уж дальше — дело техники?..

Да, но все это годится лишь в том случае, если тип по странной фамилии Саармин… нерусский, что ли?.. в самом деле отсутствует, а не затаился внутри.

А почему он должен прятаться от меня? Знает кошка, чье мясо съела? Но тогда почему он не сменил место жительства?..

На Саармина Георгий вышел до удивления легко и быстро. Конечно же, Ассоциация снабдила его адресами «объектов», подлежащих ликвидации, но надеяться на то, что эти люди покорно ждут, когда к ним придут, чтобы, так сказать, потребовать оплатить счет, было бы, по меньшей мере, глупо. Первое, что должен был сделать каждый из предателей и перебежчиков, не вернувшись в свое время, — это сменить место жительства, фамилию, возможно — и внешность… Но следовало в первую очередь проверить самые дурацкие варианты, а уж потом переходить к головоломным.

Так Ставров и сделал.

Прикинувшись не то провинциалом, жившим в глуши и никогда не видевшим чудес цивилизации, не то сбежавшим из дурдома дебилом, он пристал, как банный лист, к одному прохожему, требуя консультации: как он может найти одного своего знакомого, если тот куда-то переехал? Где здесь ближайшее справочное бюро и дорого ли за такую справку возьмут? Прохожий с неясным подозрением оглядел Георгия с головы до ног и, похоже, пришел к выводу второго типа. Тем не менее, он нехотя разъяснил, что никаких справочных бюро в городе и в помине нет, да и зачем они нужны, если на каждом шагу имеется бесплатный комп-терминал, входи в инфосеть в раздел «Поиск», выбирай там подраздел «физические лица»… ну и так далее. А терминал, кстати, у вас почти под носом, уважаемый… Прохожий ткнул пальцем в направлении стеклянной раковины, торчавшей на краю тротуара на высокой изящной стойке, и, еще раз недоуменно хмыкнув, отправился своей дорогой.

Навыки работы на компьютере у Ставрова были, и довольно неплохие, но тут пришлось изрядно помучиться, пока не стал ясен принцип действия терминала и пока на эфемерном экране, возникшем почти под носом у изумленного Георгия, не возник алфавитный список «физических лиц». И тут ему вновь повезло. Саарминых в этом списке было двадцать человек, но лишь один из них звался Артуром да еще и жил по тому адресу, который был запечатлен в памяти Ставрова…

Тут что-то было не так. И сейчас Георгий безуспешно ломал голову над тем, чем вызвано странное постоянство Саармина: обыкновенным головотяпством и надеждой, что авось пронесет, или он не просто предал своих, но и исполняет теперь функции приманки для таких, как Георгий?

Перед тем, как постучать в дверь, Георгий долго наблюдал за двухэтажным коттеджем, в котором проживал Саармин, но ничего подозрительного не обнаружил.

Впрочем, было бы удивительно, если бы, как в кинокомедии, из окон за километр виднелся десяток разнокалиберных стволов, а на крыше лежал бы тип с подзорной трубой, изучающий прохожих на подступах к домику…

Могло быть и так, что в действительности Саармин здесь уже давно не живет, а просто числится по регистру. Хотя заброшенным домик никак назвать было нельзя.

Когда во дворе коттеджа через дорогу женщина заводила приземистый, похожий на увеличенную во много раз пулеметную пулю, автомобиль, крыша которого была почему-то перевязана ярким бантом, то на втором этаже саарминского жилища чуть дрогнули жалюзи на окне. А немного погодя из него донеслась музыка, которую Георгий знал и когда-то очень любил… Значит, хозяин — или некто вместо него — находился внутри коттеджа…

Георгий поднял руку, чтобы постучать в последний раз («Что за горе-строители проектировали эту конуру? — подумал при этом он. — Даже простейшего звонка не предусмотрели… Или здесь вовсе не принято ходить друг к другу в гости?»), но вдруг обнаружил, что дверь перед ним уже приглашающе открыта. Произошло это так бесшумно, что не могло не вызвать определенные опасения. Но делать нечего: назвался груздем — полезай в кузов… И Ставров полез… в том смысле, что проскользнул в щель ужом, стараясь ни к чему не прикасаться и готовый в любую минуту выдернуть из-за пояса пистолет и выстрелить не целясь…

У коттеджа была стандартная планировка.

В свое время Георгию пришлось повидать бетонно-кирпичные дворцы, воздвигнутые с неестественной быстротой так называемыми «новыми русскими», которые старательно передирали с западных журнальчиков схемы интерьера и внутреннего дизайна: обязательно такой холл, чтобы в нем можно было в футбол играть, а еще отдельно гостиная и столовая, хотя разделены они между собой чисто условной стенной аркой, и непонятно, в чем заключается различие между этими двумя зонами… Еще на первом этаже обычно устроена кухня, в холле — бар со стойкой, а на втором — спальни, рабочий кабинет хозяина дома и детская. А уж совсем зажиточные особи могли позволить себе роскошь в виде бильярдной, курительной и обязательно солидной библиотеки, хотя в последний раз книгу открывали еще в школе, да и то под угрозой оставления на второй год…

Саармин жил, конечно, намного проще. Но расположение комнат здесь было таким же, как в особняках нуворишей. Только повсюду, даже в самых неприспособленных для этого местах, стояли книжные шкафы, битком набитые яркими разнокалиберными томиками, пухлыми канцелярскими папками и потрепанными подшивками журналов.

В домике стояла подозрительная тишина. Никто Ставрова не встретил и, судя по всему, встречать не собирался. Похоже, что его гипотеза о хозяине, уподобившемся перепуганной крысе, начинала подтверждаться. Георгий пинком захлопнул за собой входную дверь и, сняв «макаров» с предохранителя, принялся бесшумно обходить помещения коттеджа одно за другим. Действовал он классически — опыт по этой части у него был богатый, и если бы даже в коттедже была организована засада, застать Ставрова врасплох сейчас было бы ой как непросто!..

Где же ты, подлый трус Леопольд? Выходи!.. «Ребята, давайте жить дружно»… Фиг тебе, подлый трус, жить дружно с тобой мы не собираемся, потому что ты предал нас. Поэтому выходи из своего укрытия, чтобы получить заслуженную пулю в лоб, и не заставляй нас терять время. Таких, как ты, подлый трус Леопольд, у нас еще десять голов…

Время от времени Ставров прислушивался, и тогда ему казалось, что он слышит чье-то сиплое дыхание, но, как он ни крутил головой, не мог определить, откуда оно доносится. Прятаться в коттедже, в общем-то, было негде. Мебели было немного… разве что эти гороподобные шкафы… На всякий случай Георгий резко открыл дверцу одного из шкафов, но книги за стеклом были настоящие, а не какие-нибудь бутафорские, предназначенные скрывать ход в какой-нибудь тайник или подвал… В последнюю очередь он заглянул на кухню, где проверил все укромные углы и столы, но и там никого не было. Георгий уже собрался идти наверх, как вдруг за его спиной раздался еле слышный шорох, он резко обернулся и обомлел.

Зрелище было достойно фильма ужасов. Выдвинувшись прямо из стены, к Ставрову стремительно протягивалось длинное фиолетовое щупальце, увенчанное уродливой клешней. В клешне был зажат угрожающего вида тесак — наподобие тех, какими некогда дюжие мясники на рынке разделывали туши. Еще немного — и лезвие тесака вонзилось бы Ставрову в шею. Георгий успел лишь с силой ударить по щупальцу рукой, в которой у него был зажат пистолет, и тесак улетел в один конец кухни, а «макаров» — в другой. В то же мгновение что-то сильно ударило Георгия под колени, и он загремел на пол, покрытый эластичным теплым материалом, похожим на ковролин, только намного мягче. Опустив взгляд, Ставров понял, что его сбило второе щупальце, выдвинувшееся из стены под столом. Напрашивалась версия-«ужастик» о том, что за стенкой спрятано некое спрутоподобное чудовище, которое специально надрессировано хозяином для защиты дома от грабителей и прочих непрошеных гостей. Впрочем, эту версию тут же пришлось отбросить, потому что щупальце было явно искусственным. Значит, речь идет о кухонном автомате, по совместительству запрограммированного на отражение агрессии со стороны незваных гостей… Тут все мысли вылетели из головы Ставрова, потому что верхнее «щупальце» показалось над краем стола, и на этот раз в его «клешне» был зажат какой-то вместительный сосуд, из которого поднимался пар. Там наверняка был кипяток. В следующий миг в днище сосуда открылось аккуратное отверстие, и на Георгия… вернее, на то место, где он только что возлежал и откуда он каким-то чудом успел перекатиться вбок… пролился водопад жидкости зеленого цвета.

Жидкость и в самом деле была очень горячей: половое покрытие тут же вспучилось скользкими пузырями и с шипением лопнуло.

Георгий невольно выругался сквозь зубы по матери. Перспектива пасть в бою от щупалец кухонного монстра его вовсе не устраивала. Надо было срочно переходить от пассивной защиты к нападению. Он перекатился еще раз — теперь уже чтобы не дать второму, «нижнему», щупальцу обвить его ноги наподобие удава — и огляделся в поисках подручных средств. Одно из таковых обнаружилось в поле зрения в виде ажурного пластикового стула. Ставров схватил его за одну ножку и применил в качестве ударного орудия против щупалец. Улучив момент, вскочил и, завладев тесаком, рубанул сплеча раз, потом другой… Фиолетовые «клешни» остались лежать на полу, а остатки «щупалец», как ни в чем не бывало, убрались в стену.

Георгий сменил тесак на пистолет как на более совершенное оружие и двинулся к лестнице на второй этаж. Оказавшись в тесном коридорчике-холле, куда выходили двери трех комнат, он прислушался, и из-за одной из дверей до него явственно донесся шорох. Там, несомненно, кто-то прятался. Ступая на цыпочках, Ставров подкрался к этой двери и затаил дыхание. Он отчетливо услышал, как изнутри доносится звук тихих шагов. Вот что-то скрипнуло… половица под ногой?.. или передвигаемая мебель?.. Может быть, этот засранец решил забаррикадироваться от меня изнутри?..

Георгий набрал воздух в легкие и поднес руку к дверной ручке, чтобы осторожно повернуть ее и затем внезапно распахнуть дверь настежь. В самый последний момент что-то остановило его, какое-то смутное ощущение, что однажды он уже видел нечто подобное… Да, это был какой-то фантастический боевик… кажется, одна из серий «Секретных материалов»… «Летающая тарелка» ночью повисла над домиком, чтобы похитить ребенка, а когда мать, спавшая в другой комнате, кинулась, чтобы помешать пришельцам, то обожгла руку о вмиг раскалившуюся докрасна дверную ручку и потеряла сознание… На этой двери ручка тоже была металлической… а вдруг она под током?.. Где гарантия, что автомат действует лишь на кухне?

Ставров отдернул руку от дверной ручки и ударил в дверь ногой, врываясь в готовности выстрелить в того, кто… Но в комнате никого не оказалось. Это было нечто вроде небольшого рабочего кабинета. Вдоль одной стены стояли два шкафа с книгами на иностранном языке, по другую был стол, на котором возвышался компьютер, громоздились какие-то электронные приборы и кипы отпечатанных листов, третья стена представляла собой сплошное окно, закрытое жалюзями, а на четвертой висело несколько картин — и всё… Да, здесь никого не было и прятаться было абсолютно негде.

Ставров понял, что угодил в ловушку, и всей кожей спины ощутил, что противник находится позади него. Шанс на спасение был слабенький, но его надо было добросовестно использовать. Время на оглядывание назад терять не стоило. Георгий кувыркнулся вперед, что-то тонко свистнуло над ним, и, перекатываясь через голову, Ставров нажал на спуск, стреляя вслепую назад. Еще в бытность курсантом, когда они всем училищем выезжали в летние лагеря, им часто приходилось баловаться этим трюком на досуге: их преподаватель по стрелковой подготовке был большим поклонником ковбойских фильмов типа «Великолепной семерки»…

Вскакивая после кувырка, Ставров уже знал, что не промахнулся, потому что мгновение спустя после его выстрела чей-то темный силуэт, охнув, неуклюже осел по другую сторону дверного проема. Ставров подошел к нему, опустив пистолет вниз стволом. Парень мог быть ровесником Георгия. У него были выразительные, слегка косящие вбок глаза, узкие плечи и руки с длинными, нервными пальцами музыканта или компьютерщика… Пуля пробила ему грудь, но он был еще жив и смотрел на Георгия так, будто просил о чем-то. Рядом с парнем валялся пластмассовый, смахивавший на игрушечный, пистолетик с длинным стволом.

— Ты Саармин? — спросил Георгий, присаживаясь на корточки возле раненого. Вопрос был излишним, Ставров и сам уже знал, кто перед ним.

У парня сил хватило только на то, чтобы кивнуть. Потом ему все-таки удалось открыть рот, но вместо слов изо рта вытекла тонкая струйка крови и бойко закапала с подбородка на пол. Руки Саармина вцепились в пол, он что-то силился выдавить из себя, какие-то нечленораздельные звуки, словно то, что он хотел сказать, было важно… словно это вообще имело какой-то смысл… но звуки эти никак не складывались в слова, и когда у Саармина кончились силы, чтобы удерживать голову, и она запрокинулась назад, он сдался смерти и, издав последний хрип, замер, уставившись невидящим взглядом в потолок.

Георгий выпрямился, убрал пистолет за пояс и оглянулся. В комнате, где он только что был, воткнувшись в стенку книжного шкафа, торчала толстая, хищная игла, из которой сочилась остропахнущая жидкость… наверняка какая-нибудь пакость… яд или, в лучшем случае, снотворное… Ставров поднял с пола пистолетик и повертел его в руках, пытаясь определить, как с ним обращаться.

— Вы убили моего хозяина, — где-то прямо над ним раздался обвиняющий голос, и Ставров вздрогнул от неожиданности. — Зачем вы это сделали?

Голос был вполне человеческим, но Ставров сразу понял, что это говорит машина.

Компьютер с синтезатором речи…

— А ты кто такой? — огрызнулся Ставров, вертя головой, чтобы отыскать скрытые динамики.

— Я — компом четвертого поколения, — с некоторой гордостью ответил голос.

— Хорошо, что не сам Господь Бог, — пробормотал Георгий.

— За что вы убили Артура? — повторил гневно голос.

— Я защищался, — решил слукавить Ставров. — Ты и твой хозяин не в игрушки со мной собирались играть… Сначала в кухне на меня набросился ты, но когда мне удалось отрубить твои жадные ручонки, ты решил заманить меня в эту комнату, а твой хозяин выстрелил мне в спину какой-то дрянью…

— Парализантом, — прервал его компом. — У хозяина был только парализатор, другого оружия он не имел… И вообще, он мне нравился. Иногда был груб со мной, но в целом человек он был неплохой.

Ставров был поражен. В его времени даже самые «навороченные» компьютерные программы были неспособны на подобные высказывания. Далеко же они здесь продвинулись, раз компьютеры общаются с людьми на равных!..

— Возможно, я не спорю, — сказал он. — Только ты не учитываешь одного обстоятельства… Как бы тебе получше объяснить?

Интересно, знал этот самый компом про то, кем был Саармин? Или нет? И, кстати говоря, что это он так со мной разговорился? Нет ли тут очередной ловушки?

Может, он уже давно вызвал полицию — ведь у него должны быть какие-то каналы связи с внешним миром — а сам пытается задержать меня, так сказать, на «месте преступления», изображая из себя суд совести?.. Или готовит мне очередной «приятный» сюрприз?..

— Я тебя внимательно слушаю, незнакомец, — насмешливо сказал голос. — Как тебя зовут, ты, конечно, мне не скажешь… Боишься, наверное, что в один прекрасный день тебя возьмут за жопу?

Несмотря на то, что нервы были напряжены до предела, Георгий невольно улыбнулся.

И тут же понял, что его тревожило. Это был сладковатый, чуть ощутимый запах, и доносился он откуда-то снизу. Скорее всего, из кухни, потому что только в кухне имеется газовая плита, а это был явно запах газа…

Судя по концентрации газа в воздухе, кран был полностью открыт и причем давно, так что теперь достаточно было даже небольшой искры, чтобы, объятый пламенем, коттедж взлетел на воздух. Взрыв газа в помещении — страшное дело. Георгий помнил, как раньше в Москве от подобных взрывов рушились пятиэтажки.

Интересно, этот говорящий компьютерный домоуправляющий был запрограммирован на самоуничтожение или самостоятельно принял решение принести себя в жертву ради возмездия?

Он наверняка не только слышит, но и видит меня, подумал Георгий. Следит скрытыми камерами с разных ракурсов, и стуит мне сделать хотя бы шаг, как он взорвет дом вместе со мной и с собой. Реакция-то у него побыстрее моей будет. Значит, до лестницы добраться я уже не успею…

Вслух он сказал:

— Твой хозяин был хорошим человеком, компом. Я охотно верю в это. Плохой человек не может так любить книги, как любил их твой хозяин. — Ему показалось, что невидимый собеседник печально вздохнул. — Вон их сколько у него было! — Он шагнул в комнату, якобы чтобы в подтверждение своих слов обвести книжные шкафы жестом руки. Компом молчал, и взрыва не последовало. Правда, запах газа становился все сильнее, теперь даже человек с заложенным от насморка носом не мог бы не ощутить эту сладкую, почти трупную вонь. — Но пойми, компом, даже хорошие люди способны ошибаться. Вот и твой хозяин в этом плане не был исключением…

Главное — заговорить зубы этому умнику. А там и до окна будет рукой подать…

— Я не знаю, по какой конкретно причине Артур совершил свою ошибку, но от нее пострадали люди… много людей. И меня послали специально для того, чтобы остановить его, понимаешь? Разве имеет значение, от чьих действий страдают люди, от поступков негодяя или отличного парня?

— Что ты несешь, человек? — пренебрежительно прервал его компом. — Ты хоть сам понимаешь, что говоришь?

— Да об этом еще Ницше говорил! — вскричал Георгий. — Вон, я вижу, у твоего хозяина его томик имеется… позволь, я тебе дословно процитирую…

Стараясь ступать естественно, он направился к книжному шкафу, который стоял у самого окна. Шаг, еще шаг…

— СТОЙ! — внезапно взревел компом через динамики так, что Ставров испугался за целостность своих барабанных перепонок. — НИ ШАГА БОЛЬШЕ — ИНАЧЕ!..

Не дослушав угрозу, Ставров прыгнул в окно. В самый последний момент у него в голове мелькнула предательская мысль: а вдруг в строительстве здесь стали применять особо прочное стекло, которое и пулей-то не возьмешь, не то что головой?!..

Но стекло оказалось обычным, оно легко разлетелось на множество осколков.

Ставров еще парил в воздухе, когда позади него полыхнуло ослепительное пламя, и ударная волна сильно толкнула в спину и придала дополнительное ускорение его полету с высоты второго этажа. Вместе с осколками стекла Георгий упал на мягкую землю недавно взрыхленной клумбы, и тут коттедж, как при замедленной киносъемке, вспучился дымом и пламенем, стекло брызнуло из других окон, стены расперло наружу мощным давлением изнутри, крышу сорвало и швырнуло куда-то, будто она была сделана из алюминиевой фольги, а потом, перекрывая грохот рушащихся стен и перекрытий, к небу взлетела громкая музыка: «Some dances to remember… some dances to forget» — но тут же захлебнулась, как вскрик умирающего человека…

Глава 13

Телефон зазвонил как раз в тот момент, когда Найвин заканчивал смешивать салат с майонезом. Виктор чертыхнулся и бросил взгляд на часы. Было без пяти восемь.

Конечно, звонок мог быть от кого угодно, тем более — в такой день, но у Найвина давно выработалось некое сверхъестественное чутье, позволявшее ему без всяких премудрых паролей и условных примет определять, что звонок исходит от Ассоциации. А это могло означать только одно: имеется срочная работа. Несрочных заказов для него еще ни разу не было…

Они что — совсем там с ума посходили? Не дадут даже спокойно выпить пять граммов за свой день рождения!.. Тем более, что сейчас должна появиться Маринка!.. Ну их к лешему, не буду брать трубку — и всё!.. Нет меня дома, понятно вам? Нет!..

Каким-то краешком сознания он еще надеялся, что это звонит кто-то из университетских знакомых… что какой-нибудь бывший однокашник случайно открыл сегодня свой старый ежедневник, где под сегодняшним числом записано: «Наивный Витёк — Birthday»… Бывало же так, что кто-нибудь из старых корешей иногда прорезблся из небытия, чтобы нагрянуть, устроить двухдневную оргию и снова кануть в небытие на долгие годы… Как когда-то Галич пел: «И, как спятивший трубач, спозаранок уцелевших друзей созываю»… А может, это Маринка с полпути решила перезвонить?.. Вдруг у нее что-нибудь стряслось, как это всегда бывает по «закону подлости»?..

Телефон продолжал звонить хотя и настойчиво, но казалось, что в его трезвоне как бы проскальзывает просительный оттенок: мол, извини, за нахальство, приятель, но, понимаешь, ты нужен позарез!..

Теперь, если это была действительно Ассоциация, то они должны были задействовать пейджер, и тогда уж точно не отвертеться.

Он наложил салат в резную хрустальную емкость, почему-то всегда вызывавшую у него ассоциации с легендарной Чашей Святого Грааля, и тут в футлярчике на брючном ремне запикала «Моторола». Текст был, как водится, кратким, но емким:

«Коля в Иркутске. Мама.».

Та-ак… Слово «Коля» — это 4 буквы, «Иркутск» — 7. Ну, а «мама» — это Ассоциация, такой своеобразный юмор для служебного пользования… Четыре плюс семь дают одиннадцать. Значит, через одиннадцать минут они мне перезвонят.

Телефон замолчал, успокоившись. Теперь Виктор уже знал, что это и в самом деле был вызов Ассоциации. Оказывается, все это время он подсознательно считал количество звонков, а их было двадцать пять. Ровно столько, сколько Найвину исполнялось в этот день лет, и сначала он не врубился, почему это вдруг они стали использовать его возраст в качестве «метки», но потом сообразил: сегодня же было 25-е число!..

Интересно, это считается счастливой или, наоборот, роковой приметой, если дата совпадает с количеством прожитых тобой лет?..

Он стал резать хлеб, хотя руки дрожали так, что можно было порезаться. Нарастало предчувствие безвозвратно испорченного вечера… Все же он еще успел нарезать хлеб, отыскать в дальнем углу кухонного «пенала» свечи и воткнуть их в медные, позеленевшие от времени подсвечники, проконтролировать состояние курицы-бойлера, пекшейся в «микроволновке» по не раз испытанному рецепту, и тут вновь очнулся от спячки телефон. На этот раз, как и положено, звонок был междугородним.

Найвин взял трубку.

Глухой старческий голос пробубнил:

— Это Екатеринбург?

— Нет-нет, — сказал Виктор. — Это Москва. Вы ошиблись…

— А ваш номер, молодой человек, заканчивается, случайно, не на семьдесят шесть?

— Случайно — нет, — буркнул Найвин и повесил трубку.

Ему захотелось взвыть волком и швырнуть хрустальную «Чашу Грааля» в стену, но он, конечно же, сдержался.

Сообщение по телефону было сделано с применением очень простого кода. А значит, по их мнению, надежного и гениального… К текущему времени следовало прибавить ту разницу во времени, которая имелась между Екатеринбургом и Москвой… два часа, как известно… Цифры «семьдесят шесть» означали сегодняшний код доступа к базе данных — он менялся ежесуточно.

Значит, через два часа придется бросить всё и приступить к выполнению заказа. И вообще, руководствуясь требованиями конспирации, он сейчас обязан был не пускать в свою квартирку никого, даже самых родных и близких людей. Найвин представил, как Маринка сейчас торчит под рассеянным и мелким апрельским дождиком в сумерках на остановке у метро, дожидаясь автобуса в его проклятое Бирюлево, а потом едет, стоя на одной ноге, и очень стараясь уберечь в давке букет цветов, а потом тащится по грязи через обширный пустырь к его девятиэтажке, и как он должен будет, согласно этой чертовой, неизвестно кем и в каком бреду сочиненной инструкции, не открывать ей дверь, а она будет долго звонить, пока не поймет, что здесь что-то не так… Еще вызовет милицию, с нее станется!.. А может, открыть ей дверь, но сразу по-честному предупредить: мол, извини, Мар, но тут срочная работа намечается, да к тому же очень секретная, так что давай разворачивайся на сто восемьдесят градусов и топай обратно в свою «общагу» на Пироговке, а мой день рождения мы потом как-нибудь отметим?.. Найвин аж застонал, представив, какое лицо будет у его Марины, когда она услышит такое.

Конец света будет, не меньше…

Ну давай, думай, думай, ты же у нас умненький, не зря тебя в свое время в аспирантуре оставили сразу после выпуска, а не сунули куда-нибудь в черноземную глубинку, как других… И кандидатскую по теории управления защитить в двадцать три не всякий дурак смог бы… И на работу в Ассоциацию не случайно выбрали именно тебя, хотя специалистов по твоей проблематике — хоть пруд пруди по всей Расее!.. Так что же ты сейчас не можешь решить одну простенькую задачку, ты, спец гигантского масштаба по теории управляющих воздействий? Как наиболее оптимально воздействовать на свою любимую девушку, чтобы, как говорится, и рыбку съесть, и… на елку влезть? А?..

Сунув руки в карманы джинсов, Виктор отключил печь, где допекалась курица, и закружил по единственной комнате своей квартиры, не видя ничего вокруг себя.

Зачем-то включил телевизор. Словно надеялся, что оттуда последует какая-нибудь подсказка. Но по ОРТ шли новости, и диктор суровым голосом комментировал действия федеральных сил в Чечне, а по НТВ начинался фильм «Красотка» с Джулией Робертс и Ричардом Гиром. Один из любимых фильмов Маринки, между прочим…

Сейчас приедет и будет весь вечер стонать да канючить: давай еще раз посмотрим, ну, Витечка!.. Ну, только вот тот момент, когда он берет ее с собой в ресторан на встречу с деловым партнером!.. Этот Гир — такая прелесть и, кстати, чем-то на тебя похож, Витенька!..

Найвин невольно улыбнулся и решительно выключил телевизор.

А пошли они все к черту, подумал он. Разве я не имею права отметить свой день рождения вместе с любимой девушкой? Да пусть потом объявляют мне хоть сто выговоров… если узнают, конечно… А как они узнают-то? Я же ничего не скажу им… буду нем, как рыба-камбала… Неужели они действительно следят за мной и днем, и ночью? Делать им, что ли, нечего?

Он подошел к окну, отодвинул край плотной шторы и всмотрелся в дождливые сумерки. Редкие фонари под еще голыми деревьями стояли, словно окутанные паром.

Мужик тоскливо бродил по двору с собакой, которая невесело плелась, без особого интереса обнюхивая столбы и прочие заслуживающие собачьего внимания предметы.

Вдоль дороги мокла вереница пустых машин. Больше никого не было видно… Он усмехнулся. А что ж, по-твоему, они следили бы за тобой так, чтобы с первого взгляда слежка бросалась в глаза?..

Мания. Мания преследования, вот что это такое… И еще — мания величия у тебя, Виктор Семенович…

В дверь нетерпеливо позвонили. Раз, потом другой. Потом третий…

Виктор стиснул зубы и пошел открывать.

Ее мягкая и теплая щека, нежно пахнущая французскими духами, лежала у него на груди, по потолку бродили неясные световые блики от уличных фонарей, попадавшие в комнату из окна, а над слегка поникшими, но все еще надменными розами, над недоеденным салатом, над длинноногими фужерами с остатками шампанского и оплывшими, перекошенными огарками свеч плыла мелодия, и гортанный, надломленный женский голос пел:

«Encore, je voudrais t'aimer encore… et par l'ancre de mon coeur arreter le temps qui va… un jour te voler а moi..»

Лежать было не очень удобно, но Виктор боялся шевельнуться. Ему казалось, что Маринка засыпает.

Но она вдруг сказала прямо в его сосок, так, что ему стало щекотно:

— Вить, а о чем она поет?

— «Еще… я хотела бы любить тебя еще», — трагическим голосом перевел Найвин. — «И якорем своего сердца остановить время, которое однажды украдет тебя у меня»…

— Красиво, — оценила Маринка. — Как будто про меня… Я тоже хотела бы остановить сейчас время.

— Зачем?

— Глупенький, — засмеялась она и чмокнула его в подмышку. — Потому что мне сейчас очень хорошо, и хотелось бы, чтобы так было всегда… Чтобы ты всегда был со мной…

— А так и будет, — сказал он. — Как же может быть иначе-то, а?

Откуда-то из глубин всплыла неприятная мысль: а ведь ты уже целый час как должен был работать, не покладая рук, а не музыку в постели слушать!.. Он поднатужился и прогнал эту стервозную мыслишку подальше от себя.

Когда кассета закончилась, Виктор потянулся, чтобы перевернуть ее, и тут обнаружил, что Маринка крепко спит и что грудь у него от ее щеки стала почему-то сырой…

Он осторожно встал, накрыл девушку получше пледом, взял чемоданчик «ноутбука» и вышел на кухню, плотно затворив за собой дверь.

Пока шло подключение к Интернету, пока загружалась программа запроса со всеми базами данных и справочной системой сервера Ассоциации, он успел сварганить себе кофе покрепче и распечатать новую пачку «Данхилла».

Как обычно, в начале запроса на его имя была указана степень срочности. Увидев ее, Виктор тихо присвистнул. Работу надо было сдать к шести утра. Еще хорошо, что не вчерашнего… как это бывает иногда. А задачка на этот раз попалась загогулистая. Условия ее были таковы.

Было дано: в десять сорок пять, при въезде на мост через реку Яузу переполненный автобус типа «Икарус», следующий в столицу из Костромы с сорока пятью туристами на борту, ввиду гололеда и превышенной скорости движения идет юзом по дороге, и его выносит на встречную полосу, опрокидывая боком на трамвайные рельсы.

Мчащийся навстречу автозаправщик на базе ЗИЛа, пытаясь уйти от столкновения, краем цистерны бороздит корпус автобуса, и вылившееся горючее мгновенно воспламеняется. После этого на мосту начинается самый натуральный конец света локального масштаба. Огненная река в считанные секунды охватывает машины, прохожих, деревья и асфальт… Горит всё, что может гореть и даже то, что никак не может… Люди пытаются сбить пламя на себе, катаясь по земле и кидаясь с моста в ледяную воду реки, по которой местами еще плавают льдины… Водители автомашин пытаются избежать столкновения с горящими машинами и сталкиваются друг с другом, причем на большой скорости, погасить которую в потоке не удается.

Ситуация усугубляется тем, что на мост транспортный поток выходит из-за поворота, и водители слишком поздно замечают происходящее впереди… В конечном итоге, не выдержав перегрузки, мост рушится в реку. Итог катастрофы: сто тридцать погибших, двадцать пять раненых и обгоревших, в том числе три ребенка.

Ущерб на астрономическую сумму и общероссийский траур в течение трех дней…

Схема реконструкции катастрофы прилагалась, кое-какие видеоотрывки, записанные, видимо, случайными очевидцами, тоже были, и Виктор раз десять прогнал их с начала до конца… Это было действительно страшное зрелище. Уж на что Найвин был опытным аналитиком по части разных передряг, но даже им овладевала дрожь, когда он смотрел, как из окна горящей машины высовывается маленькая детская ручка, словно пытаясь схватить руку матери или отца, чтобы не было так больно от ожогов, а потом взрывался бензобак, и на месте машины оставался только большой смрадный костер…

Чем больше Виктор изучал «условия задачи», тем все больший стыд он испытывал перед самим собой.

Да, такая задачка действительно стоила того, чтобы отменить день рождения. А я, как последний подонок!.. Ладно. Начнем, пожалуй. Еще есть время, и вполне можно успеть не допустить этого ужаса.

Но как это сделать, чтобы иметь стопроцентную гарантию успеха — вот в чем вопрос… Плюс необходимость минимальных затрат… не только экономика должна быть экономной, но и управляющее воздействие — не ты ли сам доказывал в своей кандидатской эту трудную теорему?.. Плюс соображения секретности воздействия: никто, ни одна живая душа, не должен догадаться, что катастрофу сознательно пытались предотвратить, потому что из этого будет следовать, что кто-то знал о ней заранее!..

И Виктор приступил к работе. Через час он забыл, где и когда он находится, что в соседней комнате спит его будущая жена, что он пьет уже пятую порцию горького, остывшего кофе и курит вторую пачку сигарет, на этот раз уже «Яву»… Руки его порхали над клавиатурой «ноутбука», набирая команды и запросы. Ему пришлось «перелопатить» огромное количество дополнительной информации о трагедии. Он отработал множество вариантов, начиная от радикальных, имеющих целью недопущение катастрофы вообще, и кончая так называемыми «щадящими», хотя в таких случаях подобное определение было похоже на кощунство: какая уж там «пощада», если вместо ста тридцати человек погибнут десять… но ведь погибнут же!..

По опыту Найвин уже знал, что никогда не следует ограничиваться только одним вариантом, причем радикальным. В самом начале его высокооплачиваемой работы на Ассоциацию был такой случай, когда террорист из какой-то экстремистской группировки прорвался на летное поле, захватил там авиалайнер с пассажирами на борту и выдвинул наглые политические требования, которые никто не собирался удовлетворять, а при штурме самолета группой захвата подорвал самодельное, но очень мощное взрывное устройство, и около половины пассажиров погибли. Задача казалась проще пареной репы, и по рекомендации Виктора полицейские, устроив заранее засаду, задержали придурка, не дав ему ступить на территорию аэропорта.

Вылет самолета в тот день состоялся точно по расписанию, только вот в полете по неизвестной причине двигатели самолета отключились — все разом! — и лайнер рухнул с большой высоты как раз на город, и число жертв потом измерялось сотнями… Эх, если бы знать, какой вариант лучше — ведь второй попытки для исправления допущенных ошибок уже не будет!.. И потом еще не раз Найвин убеждался, что существуют такие событийные пункты, которые как бы жестко запрограммированы кем-то, и бесполезно пытаться их предотвратить или исправить.

Такие «ключевые точки», как он сам для себя их именовал, либо реализуются во что бы то ни стало, либо представляют собой наименьшее из зол, и если даже суметь предотвратить их, то новое событие принесет намного больше бед, чем первичное…

И теперь работа осложнялась для него тем, что он всякий раз вынужден был гадать: является очередной заказ «ключевым» или нет? И решать поставленную задачу с поправкой на эту вероятность…

Ночь пролетела, как одна секунда.

Тем не менее, к шести утра у Виктора осталось два варианта предотвращения «месиловки» на Яузском мосту. Именно их он и загнал в отведенный для него раздел Сети, предварительно зашифровав так, что никто из посторонних не заподозрил бы в безобидном, хотя и местами дурацком, тексте описание способов коррекции Будущего.

Сердце у Виктора билось, как с перепоя, руки тряслись, как у последнего ханурика. Когда он в ванной принимал ледяной душ, то случайно глянул на себя в зеркало — и не сразу узнал. Погулял, называется, на свой день рождения!..

Он сложил «ноутбук», навел порядок на кухонном столе, потом разбудил Маринку, ни слова не говоря ей о своем ночных бдениях. Они вместе позавтракали и тепло расстались: Маринке пора было на свою «Большевичку» — она сегодня трудилась в первую смену…

Несмотря на усталость, настроение у Виктора было приподнятое. Он набрал сложную комбинацию телефонных номеров, как при звонке по межгороду, и с облегчением услышал чей-то голос в трубке:

— Все нормально, спасибо, отбой. Ваши предложения включены в план оперативных мероприятий. Можете отдыхать.

Потом голос, помедлив, осведомился:

— У вас ночью всё было нормально?

Виктор ощутил холодок под ложечкой, но, стараясь не подавать виду, бодро доложил:

— Да, конечно! Полный порядок!..

— Ну, хорошо, — сказал голос. — До свидания.

Найвин прилег на неубранную постель прямо в одежде и забылся мертвым сном. Он проспал до самого вечера, а когда проснулся, то в памяти его не осталось и следа о том, какую задачу он решал всю ночь. Первым делом Виктор включил телевизор.

Через несколько минут почти по всем программам начинались информационные обзоры и сводки новостей. Виктор долго переключался с канала на канал, сам не зная, что ищет. Он уже хотел выключить свой «Панасоник», как вдруг миловидная дикторша со скорбным выражением лица объявила:

— К сожалению, только что мы получили скорбную новость из Подмосковья. Сегодня утром там произошла катастрофа с гибелью людей. Смотрите репортаж нашего специального корреспондента с места событий…

Под откосом, покрытым грязным снегом, лежал обгорелый остов пассажирского автобуса. Вокруг него копошились люди в форме пожарников… Санитары в белых халатах таскали носилки, накрытые простынями и брезентом, к шоссе, где сгрудилась вереница машин «скорой помощи»… Ежась от порывов холодного ветра, мужчина с непокрытой головой говорил в микрофон, обращаясь в камеру:

— По данным ГАИ, на большой скорости водитель автобуса с туристами пытался избежать столкновения с грузовым автомобилем, остановившимся прямо перед ним на шоссе по пока не установленной причине. Вследствие того, что данный участок шоссе был покрыт утренним ледком, автобус занесло, и он рухнул с дорожного откоса в придорожную канаву. Сразу после падения машина загорелась, и это повлекло гибель пассажиров, оказавшихся погребенными в салоне автобуса ввиду того, что входные двери заклинило… В результате аварии сорок человек погибли, остальные в тяжелом состоянии госпитализированы…

На экране появилась вычерченная компьютером схема катастрофы, показывающая, как коробочка автобуса медленно ползет к черному прямоугольнику, обозначающему грузовик, перекрывший полосу движения, а затем виляет резко вбок и пересекает границу дорожного полотна, разворачиваясь на сто восемьдесят градусов…

На экране появился обгорелый зад автобуса, на котором под слоем грязи и копоти виднелся номер. Судя по нему, автобус шел в Москву из Костромы. И этот номер еще что-то напоминал Найвину, какое-то смутное знание было с ним связано, но что именно — он так и не мог припомнить, сколько ни старался…

Но чем же он занимался ночью? Ведь он отлично помнил, что провел эту ночь без сна, ломая голову над какой-то сложной задачей!.. Взгляд Виктора упал на «ноутбук». Дрожащими руками Найвин откинул крышку-экран и включил компьютер.

Обшарил все свои директории и файлы и недоуменно пожал плечами. Никаких признаков или упоминаний о потерпевшем аварию автобусе… Может быть, ему просто чудится, что он должен знать о туристах из Костромы нечто особенное?.. Может быть, это и есть так называемая «ложная память», о которой так часто толкуют психологи, когда ты ловишь себя на ощущении, что всё происходящее в данный момент времени уже когда-то было с тобой, и ты знаешь, чту будет дальше, но только в ту секунду, когда это случается… Странное чувство. И ведь вспомни: подобное чувство возникало у тебя и раньше, причем чаще всего тогда, когда накануне ты решал какую-нибудь задачу для Ассоциации… Кстати, помнишь ли ты хоть одну задачу, в чем она заключалась? Вот именно, что нет!.. Правда, они с самого начала разъясняли тебе, что так и должно быть, что если ты справился с заказом и по твоей рекомендации приняли правильные меры, то событие, которое следовало предотвратить, просто-напросто не состоится, а, следовательно, и некому будет сообщить о нем… А что если?.. Нет-нет, этого не может быть!.. Но все равно удивительно: почему тебе никогда такое простое предположение не приходило в голову?..

Найвин кинулся к телефону и дрожащими руками набрал заветный номер, который должен был использовать только в самом крайнем случае. Это был телефон его непосредственного начальника. Тот, казалось, нисколько не удивился ни внезапному звонку, ни вопиющему нарушению требований конспирации. Только сказал:

— Ладно, приезжай ко мне. — И назвал адрес.

Квартира, где начальник назначил встречу, была наверняка конспиративной, используемой от случая к случаю, потому что в ней стоял нежилой запах.

— Что случилось? — спросил начальник, подержав руку Найвина в своей жесткой, шершавой пятерне. Звали его Антон Сергеевич, но Виктор не был уверен, что эти имя и отчество настоящие. Как и звание полковника, которое якобы вполне официально имел Антон Сергеевич. Впрочем, Найвин полностью доверял своему начальнику, зная, что, в отличие от многих других, тот стремится понимать его…

Было начальнику Найвина лет под пятьдесят, но голова его уже была седая, как у Расула Гамзатова…

— Прошлой ночью я выполнял очередной заказ Ассоциации, — сказал Виктор.

— Скажите, Антон Сергеевич, вы знали, в чем он заключался?

Антон Сергеевич закурил «Приму» без фильтра.

— Конечно, — мягко сказал он. — Как же иначе?

— А теперь вы помните его содержание?

— Нет, не помню. А что тебя беспокоит?

Виктор рассказал про костромской автобус.

— Мне кажется, — сказал в заключение он, — что вчерашний заказ Ассоциации был как-то с ним связан…

— Может быть, — развел руками полковник. — Откуда я знаю? А, может быть, и нет… Чем же ты недоволен?

— Как это — чем? — опешил Виктор. — Люди же все-таки погибли, понимаете?!..

Антон Сергеевич встал и принялся расхаживать по комнате, рассеянно стряхивая пепел прямо на пол.

— Сколько времени ты уже работаешь у нас? — вдруг осведомился он.

— Три месяца… — растерянно сказал Виктор. — Да вы же сами меня… нанимали…

Но при чем здесь это?..

— А при том, — внезапно жестко сказал Антон Сергеевич, — что пора бы тебе усвоить, Витя: в нашем деле мало кто помнит, чем ему приходилось заниматься вчера. Такова, к сожалению — а, может, и к счастью, — наша специфика… Да, ты решил задачу и, судя по всему, решил ее верно, раз сейчас не помнишь, в чем она заключалась. То смутное воспоминание, что все-таки засело в твоем сознании, — не более, чем остаточное явление, которое еще через пару дней окончательно выветрится у тебя из головы, и ты сам будешь смеяться над своими нынешними сомнениями. Так что же ты мучаешься, дурачок? Иди, живи, радуйся жизни! Кстати, деньги тебе за работу положены, и причем немалые, даже по нынешним временам.

Чего тебе не хватает, Витя?

Найвин опустил голову.

— Антон Сергеевич, — решился, наконец, он, — я хочу признаться вам начистоту… поскольку доверяю только вам… Вот что мне сегодня пришло в голову… Вы уверены, что Ассоциация работает… э-э… только на благо общества? А не пользуется ли она этой своей спецификой, о которой вы сказали — ну, когда исполнители не помнят, что они сделали, — для достижения каких-то иных целей?

Что, если нас с вами эксплуатируют для решения совсем других задач, нежели те, о которых твердят официально?

— Что ты имеешь в виду, Виктор? — нахмурился Антон Сергеевич.

— Вы можете допустить, что мы работаеим не ради спасения людей, а, наоборот?..

Что нашими руками убирают неугодных и карают несогласных? Что информация, на основе которой мы работаем, используется в интересах какого-то узкого круга людей, а не всего государства?

Антон Сергеевич прищурился.

— По-моему, Виктор, ты ошибаешься, — ровным голосом сказал он. — Если бы то, о чем ты говоришь, соответствовало действительности, то неужели, по-твоему, я молчал бы? Да, каждый судит в меру своей информированности, а у меня как у начальника отдела информированность намного выше твоей… И я могу дать тебе честное слово офицера и человека, что мне неизвестны факты из деятельности Ассоциации, свидетельствующие о том, что наша организация работает во вред обществу… или в ущерб кому-то из людей! Надеюсь, ты мне веришь?

Найвин потупился. Да, Антону Сергеевичу он верил, как родному отцу… даже, наверное, больше, потому что отец Виктора до сих пор не ведал, где именно трудится его сын.

— Извините, Антон Сергеевич, — после паузы выдавил он. — Наверное, вы правы, у меня уже заскоки начинаются…

— Поменьше фантастики на ночь читай, — посоветовал полковник.

Когда Виктор уже уходил, Антон Сергеевич как бы невзначай спросил:

— Скоро свадьбу играть будешь?

Виктор вскинул голову, как обожженный:

— Откуда?..

— Ну-ну, от меня-то ты ничего не утаишь, — погрозил Антон Сергеевич пальцем. — Не бойся, никакой слежки за тобой нет, просто смотрю я, шебутной ты какой-то стал, а в твоем возрасте это может объясняться только тем, что у тебя появилась дама сердца… Я прав?

— Да, — смутился Найвин.

— Как зовут?

— Марина.

— Что ж, пора, пора, а то так и останешься старым холостяком! Ты пойми, я искренне желаю тебе счастья… Только не торопись с женитьбой, обдумай всё как следует…

— Спасибо за совет, Антон Сергеевич! Да всё будет нормально!.. Я побежал?

— Ну, давай…

Антон Сергеевич пожал Виктору на прощание руку и вернулся в комнату. Начинало темнеть, и он включил настольную лампу. Выждав на всякий случай с полчаса, он достал из кармана сотовый телефон и набрал сложный номер. Когда ему ответили, он сказал:

— Только что имел встречу с Наивным по его инициативе.

— И что он хотел? — поинтересовался голос в трубке.

— Он вбил себе в голову, что тот автобус, о котором передавали сегодня утром, — дело наших рук.

— Он убежден в этом? — после паузы поинтересовался голос в трубке.

— Не совсем. Во всяком случае, я думаю, мне удалось отбиться… Кстати, автобус действительно?..

— Если бы в результате нашего вмешательства его не унесло в кювет, то в Москве он стал бы причиной крупной аварии с человеческими жертвами… А знаете, кто бы погиб в этой катастрофе? В одной из машин, которые должны были сгореть дотла из-за этого дурацкого автобуса, находился сам…! — и голос назвал фамилию известного политического деятеля, успевшего побывать за свою карьеру и в Госдуме, и в администрации Президента, и в правительстве. — А иначе разве заварили бы мы всю эту кашу?.. А знаете, как этот ваш гуманист-аналитик предложил предотвратить катастрофу? Чтобы его на полчаса под каким-нибудь предлогом задержали на посту ГАИ на сорок пятом километре и на въезде в город!..

Вот уж действительно — Наивный, давая ему такую кличку, вы в самую точку попали, Антон Сергеевич!.. Он не учел одного: нашего российского разгильдяйства… На одном посту автобус попросту забыли тормознуть гаишники, на другом — водитель не остановился… то ли не заметил, то ли не хотел останавливаться… Пришлось принимать срочное решение, а вы сами понимаете, какие решения принимаются в условиях цейтнота!..

— Значит, Наивный был прав? — осторожно осведомился Антон Сергеевич, вытирая платком лоб, хотя в комнате было совсем не жарко.

— Прав, прав!.. И поэтому он теперь опасен… Как неразорвавшийся снаряд, если позволите сравнить… Это когда саперы топчутся вокруг и гадают: взорвется эта хреновина сейчас или не взорвется вообще никогда?.. А как там насчет его девки этой… как ее?.. Мария?..

— Марина, — поправил Антон Сергеевич. — Информация подтвердилась, она действительно провела у него всю ночь. По данным наружного наблюдения, накануне вечером эта девушка заявилась к Наивному на дом, а вышла от него только утром.

Но…

— Какие могут быть «но», полковник? Разве вам неясно, какие меры следует принять?

Антон Сергеевич еще раз вытер платком лоб.

— В отношении девушки я с вами согласен, — сказал наконец он, — а в отношении Наивного считаю, что мы могли бы его еще использовать… Все-таки я не думаю, что он окончательно потерян для нас. Предлагаю взять его на особый контроль.

Голос в трубке молчал. «Вот возьмет сейчас и разжалует до подполковника за пререкания», подумал Антон Сергеевич. По опыту — к счастью, чужому, а не своему опыту — он знал, что это не так уж и нереально. А разжалование влекло за собой и иные, более неприятные санкции…

— Ладно, — наконец принял решение голос. — Давайте еще подождем. Но имейте в виду: под вашу личную ответственность!..

Глава 14

Настроение было отвратительное. Но надо было продолжать жить и делать вид, что ничего особенного не произошло.

— Ну, я пошел, — громко сказал Юлов и похлопал по своим карманам, проверяя, всё ли на месте… Компнот… Видео-очки, именуемые в народе как «вички»… А самое главное — удостоверение и банковская карточка…

— Что ты сказал? — донеслось из комнаты. — Я ничего не слышу!

Ну конечно, сердито подумал Юлов. Как ты можешь что-нибудь услышать, если стерео у тебя врублен на полную мощность! И так — с утра до вечера!..

— Я ухожу! — прокричал он. — Мне пора на работу!

В этот момент жена убавила, наконец, громкость почти до минимума, и получилось нелепо: будто он орет со злостью невесть на кого в полной тишине. Даже теща, ведьма, якобы вечно глухая, и та услышала его крик и на секунду высунула змеиную головку из своей норы… Впрочем, ты же давно знаешь, что, когда надо — а точнее, не надо — она всё слышит!..

Жена появилась на пороге своей спальни, зябко кутаясь в халат из стереосинтетика, хотя в квартире было тепло, и за окном пекла летняя жара.

— Ты к ребенку заходил? — инквизиторским тоном осведомилась она.

«Вот стерва!.. Сама валяется днями напролет, пялясь в голоэкран, и даже не может заглянуть к дочке, а я должен опаздывать на работу!»…

— Заходил, — сдержанно проинформировал Юлов. — Она спит. Пока еще сухая… и ночью вроде бы кровь не текла…

— Когда теперь заявишься? — Жена скрестила руки на груди.

— Не знаю, — сухо отрезал Юлов. — У меня ненормированный рабочий день.

— У тебя все ненормированное, — с готовностью сообщила жена. — Только мы у тебя — по норме… Как паек какой-то. А тебе что? Пришел, пожрал — и спать завалился!

Встал, пожрал — и на работу!.. Выполнил, называется, свою норму общения с семьей! И наплевать тебе, как мы тут, что с нами…

— Лида, прошу тебя, не начинай в сотый раз одно и то же! — стараясь не выходить из себя, сказал Юлов. — Между прочим, на пороге не ссорятся…

— Да пошел ты!.. — в сердцах сказала дрогнувшим голосом жена, повернулась и скрылась в своей комнате.

И тотчас же еле слышно щелкнул допотопный замочек в двери тещиной комнаты. Опять подслушивала, старая гадюка, и не успеешь выйти из дома, как она тут же скользнет в спальню к дочери и начнет жужжать: «Я же тебе сто раз говорила!.. Я тебя предупреждала, Лида… и отец покойный… царство ему небесное!.. Этот человек погубит тебя!»… Пятнадцать лет уже прошло с того времени, как мы поженились, а эта хрычовка все еще не может успокоиться и смириться с той мыслью, что ее Лидочка связала судьбу с каким-то безродным… не дворянином, не бизнесменом и даже не знаменитостью!..

Юлов шагнул через порог и, не сдержавшись-таки, хлопнул массивной дверью так, что что-то явственно обвалилось.

Встав в прямоугольник лифта-антиграва, он машинально пробурчал код доступа и добавил: «Первый этаж». Голоустройство было уже стареньким, и «стенки» лифта просвечивали насквозь, так что возникало легкое головокружение, как при скоростном спуске с «американских гор», хотя силовое поле, выполнявшее защитные функции, не позволяло пассажирам выпасть или высунуться из «кабины».

А ведь когда-то всё было по-другому, думал Юлов, рассеянно следя за мелькавшими мимо него межэтажными перекрытиями. И поцелуи, и объятия, и теплые слова… Куда все это делось? Куда вообще со временем девается всё хорошее в отношениях между людьми? Может, у нас с Лидой так получилось из-за того, что дочь родилась инвалидом?.. Неужели мы с женой — те самые моральные уроды, «свиньи», о которых в свое время писал Франкл и которые любят друг друга только тогда, когда им хорошо, а когда им плохо — то готовы растерзать друг друга?..

Выйдя из подъезда, он направился было к подземке, но, взглянув на часы, передумал и двинулся к аэрокампусу. В очереди на воздушное такси уже томилось два десятка человек, но машины прибывали одна за другой, так что ждать предстояло немного. Люди в очереди почти не разговаривали друг с другом, занятые кто чем… Одни коротали время в игры на карманных компах, другие, нацепив «вички», приобщались к новинкам видеозаписи.

Кто-то толкнул Юлова в бок, и он с неудовольствием оглянулся. Человек, пристроившийся за ним в очередь, относился явно к тем, кто органически не способен переваривать ни еду, ни информацию в одиночку. В руках у него был миниэкранчик инфора, по которому двигались неясные тени и фигурки и откуда неразборчиво пищал голос комментатора…

— Слышь, друг, — заговорщицки сказал человек с инфором и подмигнул Юлову. Глаз у него был мутный, словно человек всю ночь не спал. — Тут вот передают, что ночью в Центральном парке ловили кого-то… А он возьми да и сбежи! До чего же наша полиция дошла — я прямо на нее удивляюсь!.. Наверное, эти гады скоро будут в открытую, средь бела дня, убивать да грабить, а наши стражи, извиняюсь, порядка только руками будут разводить: таковы, мол, реалии… Тьфу! — Человек мастерски сплюнул в сторону. — Ты-то сам как считаешь?

— В смысле чего? — не понял Юлов. Голова у него после почти бессонной ночи — да еще эти семейные распри, всё на нервах! — была словно налита чугунной тяжестью, и поэтому умственные усилия давались Юлову не без труда.

— В смысле, поймают этого типа, который ночью от полицейских убег, или нет? — терпеливо повторил человек с инфором. Голова у него явно не болела с самого утра. У таких головной боли вообще никогда не бывает, наверное… понятное дело: чему болеть-то?..

— А вам-то что? — грубовато осведомился Юлов. — Мне, например, и своих забот хватает.

— Это верно, — вздохнул человек, отпуская локоть Юлова, который успел уже ухватить своими цепкими птичьими пальцами. — Все мы люди, все мы человеки…

Тут подошла их очередь садиться в воздушное такси, и человек с инфором замолчал.

Оказавшись в уютном салоне аэра, Юлов сразу нацепил на себя видео-очки, чтобы отвязаться от назойливого попутчика. Впрочем, тот больше не приставал к нему, уткнувшись в свой экранчик.

Лететь до работы было всего минут двадцать. Юлов наугад запустил модный ролик по мотивам «Транс-эксгибиционистской модернизации» Генриха Ыстара. Однако мысленно он вновь оказался в ночном Центральном парке, где он, Алаинов и Ренлунд сидели в кустах в засаде с двенадцати ночи. Собственно говоря, ребята приступили к ночному дежурству еще раньше, это он присоединился к ним в районе полуночи, поужинав дома и даже соснув полтора часа под несмолкаемый грохот стереовизора из соседней комнаты.

На Центральный парк их вывели неоднократные сообщения жителей близлежащих жилых модулей о том, что по ночам здесь участились различные аномальные явления. Одни свидетели утверждали, что наблюдали странные вспышки и подозрительные звуковые эффекты, словно в парке бушевала сильная гроза. Другие заявляли, что своими глазами видели какие-то темные фигуры, которые якобы появлялись из огромных светящихся яиц. Третьи информанты с пеной у рта отстаивали версию о том, что даже вступали в контакт с пришельцами, которые появлялись ниоткуда и исчезали в никуда, но о чем шла речь, разумеется, они не могли вспомнить даже под гипнозом… Но всё это было бы лирикой, не имеющей отношения к отделу Юлова, если бы не имелись и другие факты, которые свидетельствовали о том, что какая-то аномальная возня в парке все-таки временами происходит. Например, однажды утром в укромном уголке была обнаружена странные следы, оставленные тонкой правильной окружностью, раскаленной до сверхвысокой температуры. Трава в этом месте выгорела до земли, а земля спеклась в кусочки шлака. Как ни удивительно, но буквально уже в сантиметре от границы зоны, подвергшейся термической обработке, растения, насекомые и мелкие животные здравствовали как ни в чем не бывало…

Или взять тот случай, когда пучком энергии неустановленного типа время от времени прерывалось не только бескабельное энергоснабжение окрестных зданий и сооружений, но и всякая связь. Однажды из-за такого перебоя случайно пролетавший над парком пассажирский джампер чуть было не врезался в высотную башню супер-отеля. По свидетельству пилота, приборы и автопилот мгновенно сошли с ума, как во время магнитной бури невероятной силы…

И уж совсем подозрительным выглядело то обстоятельство, что попытка установить в парке скрытую регистрационную аппаратуру потерпела очень быстрый крах. Приборы регулярно выводились из строя, и не всегда бесконтактным путем, с помощью высоких энергий: пару раз инфракрасные камеры просто-напросто были варварски разбиты сильными ударами. Толком записать ничего так и не удалось, и тогда отдел Юлова учредил в парке пост круглосуточного дежурства. Ввиду малочисленности сотрудников отдела дежурить приходилось по очереди, но вскоре стало окончательно ясно, что если кто-то и противостоит отделу «аномальщиков», то шутить с ними этот «кто-то» отнюдь не собирается. Неделю назад в этом парке, на скамейке, расположенной в одной из дальних аллей, был найден мертвым Ринк Рыбанин. Лицо его было безмятежным и слегка удивленным, что свидетельствовало о мгновенной смерти. Сердце Рыбанина было пробито точным ударом какого-то очень острого круглого предмета наподобие спицы. Именно факт использования столь примитивного орудия для убийства Ринка и вызвал наибольшее недоумение у Юлова.

Только после гибели Рыбанина начальство, наконец-то, соблаговолило пойти навстречу запросам Юлова и разрешило устроить в Центральном парке полноценную засаду. Пользуясь такой милостью верхов, Юлов развернулся вовсю. Он даже умудрился заполучить подкрепление со стороны полиции. Разумеется, при этом он вовсе не собирался посвятить «коллег» в подоплеку операции. В то же время, дабы повысить бдительность полицейских, им была сочинена басня о необходимости задержания особо опасного преступника, но исключительно живым, а не продырявленным из всех видов оружия. Ему даже удалось добиться, чтобы личный состав группы поддержки был вооружен не огнестрельным оружием, а лишь термохлыстами.

На деревьях в разных местах парка были закреплены камеры-автоматы разных типов, начиная от стереоскопических и кончая инфракрасными, совмещенными с компьютерным анализатором. Всякая связь между участниками операции воспрещалась — на всякий случай, по принципу «береженого бог бережет»…

Они благополучно досидели до трех часов, и Юлов начал уже тоскливо подумывать о том, что, видимо, сегодня ничего аномального не состоится по давно известному человечеству «закону подлости» и что теперь трудно будет убедить руководство Службы повторить операцию, как вдруг в сотне метров справа возникло сильное свечение, словно там вспыхнула мощная неоновая ламп, и тут же погасло. Землю ощутимо сотрясла сильная вибрация (вследствие которой, как потом выяснилось, одна из камер ночного видения рухнула с дерева, а добрая половина других аппаратов вышла из строя), и раздался звук, напоминающий падение тяжелой плиты плашмя на мягкую поверхность. Если судить по смутным картинкам, зафиксированным с помощью обычной видеосъемки, то именно в этот момент на поляне между кустами, откуда ни возьмись, материализовалась фигура, практически ничем не отличающаяся от обычного человека…

Еще на предварительном инструктаже Юлов, наверное, сотню раз повторил и своим, и чужим, как надо действовать в подобной ситуации — в рамках предполагаемых вариантов… В частности, требовалось, не выдавая себя, следить за неизвестным из укрытий, дать ему переместиться поближе к кустам и деревьям, и лишь тогда внезапно навалиться на него и обездвижить с помощью как магнитонаручников, так и парализантов… Однако какой-то идиот из группы, которой руководил капитан полиции по фамилии Сверр, сразу после появления незнакомца напрочь забыл все инструкции, выскочил из своего укрытия и попытался задержать его простым, хотя и весьма свирепым окриком типа «Руки вверх!». После чего этот умственно отсталый полисмен стал звать на помощь своих дружков, и те, вывалившись неорганизованной толпой из кустов, окончательно завалили всё дело… Пришелец мгновенно сориентировался в обстановке и, заморочив нападавшим голову тем, что стал разговаривать с ними на чистом русском языке (странно было бы, если бы он залопотал по-инопланетному!), в результате раскидал их абсолютно не напрягаясь, после чего пустился спасаться бегством. Пришлось Юлову и его людям вступать в дело, но операция была уже бездарно провалена. Мало того, что эти недоумки из полиции упустили «визитера», они умудрились подсунуть ему термохлыст, каковым он не замедлил воспользоваться, причем на максимальной мощности, так что полицейский сержант по фамилии Хах был превращен в обгорелую головешку…

Дальше началось твориться нечто странное. Людей у Юлова в районе парка было достаточно, к тому же, он успел вызвать резервную группу. В воздух были подняты джамперы, скайдеры и даже флайджеры. Улицы контролировались специальной техникой. Казалось, субъекту, за которым они гнались, уйти было никак нельзя.

Тем не менее, он ушел. Причем самым необъяснимым образом. Когда его загнали в один из тупиков в районе Старого Арбата, он исчез, не оставив и следа…

Когда удрученный Юлов по горячим следам проводил «разбор полетов», то выяснились несколько странных вещей, которые он включил в свою докладную на имя начальника Службы.

Во-первых, полицейский, вспугнувший пришельца, доложил в качестве объяснения, что указание осветить лицо незнакомца он получил лично от своего непосредственного начальника, капитана Якова Сверра. Зачем? Почему? А точнее — какого хрена, мать твою за ногу?!..

Во-вторых, тот же полицейский (и его показания подтверждали другие члены данной группы) заявил, что капитан Сверр, якобы вооружившись компакт-ружьем со снайперским прицелом, занимал позицию, позволявшую ему открыть огонь на поражение по любой точке пустыря. Однако по неизвестной причине капитаном Сверром ни одного выстрела не было сделано, и никто не видел его во время преследования преступника… Более того, и это было третьим загадочным обстоятельством злополучной засады, капитан Яков Сверр неизвестно куда пропал во время погони…

Четвертой загадкой было то, что незнакомцу в парке удалось каким-то образом ввести в заблуждение группу, которой командовал лейтенант полиции Закревский.

Эта группа, вместо того, чтобы преследовать истинного преступника, в полном составе ворвалась в подъезд модуля 7-А на улице Лужкова и учинила погром в одном из салонов голо-арта, где в это время как раз разыгрывался нашумевший в Европе перформанс под названием «Крах электронной цивилизации» с непременным битьем мониторов и голоэкранов. Закревский утверждал, чуть ли не стуча кулаком в свою могучую грудь, что в данном модуле якобы пытался скрыться тип из парка и что потом он удрал в неизвестном направлении, скорее всего, воспользовавшись кибер-такси, которое потом люди Закревского якобы видели несущимся на сверхъестественной скорости… Однако никто из участников перформанса посторонних в салоне не видел, если не считать «вандалов-полицейских». Правда, все они были без ума от перформанса — даже известный критик, затесавшийся в эту компанию, восхищался игрой того, кто исполнял роль Разрушителя… Были срочно проверены все кибер-такси, но ни одно из них не зафиксировало перевозку пассажира, похожего на человека из парка. Если, конечно, речь шла именно о человеке…

И наконец, пятое — и самое главное. Уцелевшим камерам удалось запечатлеть фигуру неизвестного в полный рост, но лицо оставалось в целым неразборчивым, и требовались определенные усилия, дабы получить полноценный фотопортрет. Этим было поручено заниматься Ренлунду, которого Юлов оставил за себя, отправляясь домой хоть немного поспать…

Оставалось предположить, что либо неизвестному пришельцу удалось путем применения неизвестных средств ввести десять дюжих полицейских в состояние измененного сознания, а проще говоря — вызвать у них одну и ту же галлюцинацию, либо… этот человек каким-то образом раздвоился, когда за ним началась погоня.

В свете этого становились понятными его странные заявления о некоем двойнике, которыми он, как считалось поначалу, пытался ввести в заблуждение окруживших его полицейских…

В любом случае, теперь Юлов был окончательно убежден, что косвенно их засада достигла цели, потому что, судя по всему, ночью в парке они преследовали не обычного преступника, а одного из тех, на кого он, Александр Эмильевич Юлов, охотился вот уже почти четверть века. Без особых успехов, правда, но ведь, рано или поздно, любой охотник убивает зверя. Или зверь убивает его…

Огромная черная пантера, в которую превратился человек из парка, оскалила ряд белоснежных клыков и прыгнула прямо на Юлова, вцепившись ему в плечо, но боль от ее укусов почему-то не ощущалась, рука словно одеревенела…

Юлов дернулся, открыл глаза (ролик, оказывается, давно закончился, и в глазах мерцал бессмысленный «снег») и стянул с лица «вички». За плечо его, оказывается, тряс тот самый тип с инфором, который приставал к нему еще в аэрокампусе.

Увидев, что Юлов пришел в себя, человек укоризненно сообщил:

— Ну вы и спите!.. Так ведь всё на свете проспать можно, в том числе и свою посадку… Вам пора выходить.

Юлов огляделся. Аэр стоял на крыше здания Службы, где огромными буквами была сделана фосфолюгенная надпись: «СООС». Юлов заворочался, выбираясь из мягкого кресла. Пилот аэра, сидевший впереди за прозрачной перегородкой, терпеливо ждал.

И пассажиры, количество, которых, правда, заметно поубавилось за время полета, тоже ждали. Половина из них посапывали в удобных креслах — видно, далеко лететь…

— Молодой человек, вы не знаете, что такое — «СООС»? — спросил женский голос.

— «Служба охраны окружающей среды», — ответствовал кто-то за спиной. — Ее создали недавно, вот и закинули… к черту на рога… В городе места, наверно, не хватило…

Пилот спросил у Юлова:

— Платить будете наличными или карточкой?

Вместо ответа Юлов молча предъявил удостоверение Службы, и пилот торопливо кивнул.

Спешившись, Юлов направился к лифтовой кабине. После сна в голове у него немного прояснилось.

Смотри-ка, минут двадцать прикорнул, а чувствую себя так, будто всю ночь сладко дрых. Может, старею, а? Это ведь старики так спят обычно, как кошки да собаки: на скамейке в парке чуть-чуть вздремнул, в транспорте на несколько минут откинулся, а потом бессонница терзает до рассвета… Вообще-то рано тебе стареть, одернул он сам себя. Если уж в сорок ты заговорил о старости, то что же с тобой будет лет через пятнадцать? Ходячая развалина?.. Разумеется, если вообще доживешь до этого возраста с учетом характера своей трудовой деятельности…

Он оккупировал лифт, такой уютный, светящийся голубеньким светом и пахнущий вкусным морозным запахом, и отправился на свой второй этаж. В Службе у каждого был свой этаж, и нечего было даже пытаться проникнуть туда, куда у тебя не имелось специального допуска. Знал бы об этом тот знаток, который ляпнул в аэре про охрану окружающей среды!.. Впрочем, насчет охраны тот умник, может быть, сам того не ведая, верно подметил… да и насчет окружающей среды не так уж ошибся… Общество — это тоже окружающая среда для человека, и его, как и природу, полагается всячески беречь и охранять… А интересно, действительно ли эта аббревиатура, которая тебе уже приелась, расшифровывается именно так? Надо будет при случае поинтересоваться у Начальства… Может быть, это просто затянувшийся сигнал бедствия? «СО-ОС»!.. Будто кто-то взывает о помощи протяжным криком…

Юлов невольно улыбнулся, но тут лифт остановился, и он, все еще улыбаясь, шагнул в коридор, отработанным движением проведя служебным удостоверением по контрольной пластине и глянув на секунду в окуляр иридо-идентификатора. В коридоре его уже поджидал Петя Сиренко, который с недоумением воззрился на своего шефа, явно не ожидав увидеть улыбку на его лице.

Наверное, Петя полагал, что сегодня было явно неподходящим днем, чтобы радоваться жизни.

— Здравствуйте, Александр Эмильевич, — сказал он и, пропустив Юлова вперед, пристроился ему в хвост на манер этакого сопровождающего советника. Визиря при падишахе, обходящем свои владения… В действительности Сиренко числился у Юлова заведующим технической лабораторией.

— Как дела? — осведомился Юлов.

— Нормально.

— Сие определение означает, что твоим лаборантам удалось восстановить всю видеозапись? — витиевато осведомился Юлов.

Петя виновато засопел.

— Нет… то есть, не до конца… Александр Эмильевич, — взмолился он, — вы разрешите?.. Мне тут еще надо забежать к экспертам…

— А я тебя и не держу, — милостиво сообщил Юлов.

По пути к своему кабинету он заглянул в комп-центр (где разогнал компанию молодых аналитиков, изощрявшихся в анекдотах не на служебные темы перед смазливыми программистками), в кабинет своего второго зама Алаинова (где поделился печальным опытом тяжелых взаимоотношений в одной отдельно взятой семье) и к оперативникам (где устроил небольшую выволочку «дармоедам», до сих пор не решивших проблему обнаружения одного-единственного человека в современном многомиллионном городе; то, что Пришелец мог выбраться за пределы Агломерации, Юлов сознательно не принимал во внимание: во-первых, потому что еще ночью по его распоряжению были приняты соответствующие меры на всех станциях аэров, такси, вокзалах магнитопоездов и прочих транспортных узлах, так что незаметно просочиться через кордоны Пришелец никак не мог, а во-вторых, если «визитер» обладал способностью становиться в нужный момент невидимкой, то вычислить и отловить его вообще не представлялось возможным, тогда оставалось только поднять лапки вверх и подать Начальству рапорт об отставке)…

У себя он сел не за стол, а в так называемое «гостевое кресло» и потер лоб.

Что-то тревожило его… какая-то мысль… но о чем именно, он так и не мог припомнить. Невидящим взглядом уставился на большой глянцевый плакат с чьей-то знакомой физиономией в три четверти анфас, висевший на стене сразу за столом…

А это откуда у него? И кто это? Артист, что ли?

И тут его словно ударило током. Не плакат это был, а увеличенный портрет того типа из парка… что ж, молодцы, помощники: такой портрет хоть в картинную галерею определяй!..

Юлов поднялся из кресла, подошел к портрету вплотную и уставился на него в упор, покачиваясь с пятки на носок.

Где же ты сейчас, Пришелец? И на хрена ты к нам пожаловал? Впрочем, и козе понятно, что не для дружественных объятий и переговоров, раз ты и тебе подобные не только стараются не извещать о своем прибытии, но и всячески скрывают сей факт. В том числе и путем убийств. Друзья тайно не приходят, как бы пушло это ни звучало…

В дверь робко стукнули. Это был Борис Ренлунд. Пришел доложить о результатах ночной, а точнее — утренней, деятельности отдела. Глаза у Бориса были красные — видно, от долгого сидения за компом, — и он часто моргал ими. Результаты были не очень… К поиску Пришельца подключены полиция и иные государственные службы. В частности, в наиболее посещаемых местах установлена аппаратура, реагирующая на Т-признак. Банки, аптеки, магазины и иные учреждения бытового обслуживания населения получили указание сообщать о любых подозрительных личностях… Портрет Пришельца, стилизованный под «фоторобот», вместе с легендой об опасном преступнике доводится населению по средствам массовой информации…

Юлов невольно глянул на огромный плакат над его столом.

— А вы его с базой данных Евро-Наций сверяли? — поинтересовался он.

— Александр Эмильевич, неужели вы нас за маразматиков принимаете? — ответил вопросом на вопрос Ренлунд. — В том-то всё дело, что его там не числится!.. И, кстати говоря, не только в Евро-Нациях, но и в Американской Федерации, и в Афро-Азиатском блоке!.. Мы все наши филиалы к этому подключили! И этот факт, кстати говоря, лишний раз говорит о том, что мы правы, считая его Пришельцем!..

Под вашим чутким руководством, разумеется…

— Ладно, ладно, не лезь в бутылку… Ты лучше скажи, что там у нас нового о Сверре.

— О ком? — изумился Ренлунд.

— Ну, всё ясно, — сделал вывод Юлов. — Тебе уже пора домой, а то заснешь на ходу.

Борис смутился.

— Прошу прощения, Александр Эмильевич… Капитан до сих пор так и не появился ни дома, ни на работе, ни у своих друзей и знакомых.

— Справка-доклад о нем готова? — поинтересовался Юлов.

— Заканчиваем, Александр Эмильевич… через полчасика будет у вас на экране терминала.

— «Через полчасика», — поддразнил его Юлов. — А мне через пятнадцать минут Начальству докладывать, и оно просто-напросто не поймет меня, если я в ответ на просьбу изложить краткую биографию этого самого Сверра, будь он неладен, покраснею и стану чертить ножкой узоры на ковре!..

— Александр Эмильевич, — расстроенно засуетился Ренлунд (нет, дорогие вышестоящие начальнички, что там ни говорите про излишне демократичную обстановку в отделе, а все-таки приятно чувствовать, что подчиненные тебя любят!). — Да я!.. Да мы!..

Сейчас всё сделаем!..

— Э-э, ладно уж, — сделал широкий жест Юлов, чувствуя себя если не самодержцем всея Руси, то, по крайней мере, Генеральным секретарем Евро-Наций. — Все мы люди, все мы…

Он осекся. Откуда это взялось в его памяти? Где он успел подхватить эту пошлость?.. В голове сверкнула вспышка: человек, лицо которого освещено крохотным экранчиком инфора… нетактично ведущий себя попутчик, которого почему-то очень заинтересовал ночной инцидент в парке… И эти его слова, на которые ты абсолютно не обратил внимания по причине своей сонливости, но которые занозой засели в твоей бедной, больной башке: «Вам пора выходить»!.. Откуда он знал, что я работаю в Службе? Может быть, ты ему что-то говорил? Нет, такого быть не могло… Он мог видеть твое удостоверение? Если только обладал способностью видеть сквозь предметы. А видел ли он, какую кнопку на подлокотнике кресла в аэре ты нажимал, чтобы сообщить пилоту о своей посадке? Да нет, если только он не сидел в тот момент под твоим креслом!.. Какой же ты растяпа!

Неужели раньше нельзя было прийти к выводу о том, что когда-нибудь ты настолько достанешь непрошеных гостей из будущего, что они будут стремиться войти с тобой в контакт?!.. Вот они и вошли. Это значит, что ты их достал, и причем очень крепко достал своей настырностью!..

— Что с вами, Александр Эмильевич? — заботливо поинтересовался Ренлунд. — Вам плохо? Может быть, вызвать инфирмьеров?..

Но Юлов только отмахнулся. Новая мысль возникла в его голове, и он попросил:

— А все-таки, Боря, принеси, пожалуйста, мне то, что у нас имеется на Сверра. И желательно, с его фотографией…

Вскоре подозрения Юлова подтвердились: человек, который приставал к нему сегодня утром, и исчезнувший этой ночью капитан полиции Яков Сверр были одним и тем же лицом.

Теперь всё складывалось в одну четкую картинку, как детский «пазл». Но картинка эта вовсе не сулила радужных перспектив в борьбе с Пришельцами…

* * *

Примерно в это же время пилот аэра, на котором Юлов добирался до работы, посадил машину в аэрокампусе в районе Яхромы и обернулся к последнему пассажиру, который оставался в кабине:

— Конечная. Прошу освободить салон.

Человек убрал инфор в карман своей просторной куртки и, пригнув голову, чтобы не задевать головой низкий потолок, проследовал к прозрачной перегородке.

— Чем будете оплачивать пролет? — традиционно осведомился пилот аэра.

— Вот этим.

Человек достал из нагрудного карманчика какую-то картонку и сунул ее под нос пилоту. Тот взглянул на нее, и ему показалось, что перед глазами у него раскручивается на бешеной скорости огненная спираль, и от этого вращения у него сразу перехватило дыхание, а в следующую секунду что-то сверкнуло, и пилот на несколько секунд потерял сознание.

Когда он пришел в себя, то из его головы напрочь вылетели всякие воспоминания о том, кто летел в его аэре до Яхромы, и вообще летел ли кто-нибудь, или ему пришлось впустую жечь горючее… Теперь даже под гипнозом он не вспомнил бы о человеке, на поиски которого была брошена вся система общественной безопасности Агломерации.

Глава 15

Артур Саармин был одним из немногих «предателей», кто нагло продолжал жить, как ни в чем не бывало, под прежней фамилией и по прежнему адресу. В этом Ставров убедился, в очередной раз погоняв публичный инфо-терминал чуть ли не до белого каления — своего, разумеется, а не компьютера…

Большая часть его «объектов», по данным терминала, ни в живых, ни в покойниках не числилась. Словно пропали без вести все эти люди, не оставив после себя и следа. Словно они никогда и не рождались на белый свет. Собственно, именно такого впечатления они, наверное, и добивались…

Теперь их требовалось разыскивать, и можно было лишь предполагать, сколько времени займут эти поиски. Месяц? Год? Десять лет?.. Сколько вообще времени нужно, чтобы найти нужную песчинку в пустыне? А сколько времени требуется, чтобы найти нужную травинку в лесу? И так далее…

А тут тебя самого уже ищут, и явно не для того, чтобы одеть и накормить…

Кстати, а что, в самом деле, они собираются со мной сделать? Отдать под суд?

Что-то не верится… Ведь я им был нужен еще тогда, когда не убил ни полицейского, ни Саармина. Зачем? Хотели прикончить меня без суда и следствия?

Но какой им в этом смысл?.. И потом, если бы меня хотели бы убить, то у них был отличный шанс там, в парке… Однако они не стреляли и даже не стремились причинить мне ущерб. Не-ет, любому, кто мало-мальски разбирается в подобных вещах, стало бы ясно, что меня хотели взять живьем. Для чего? Видимо, по их мнению, я знаю нечто такое, что хотели бы знать и они… Может быть, то, каким образом осуществляется к ним переброска агентов Ассоциации? Пароли, явки, агентурная сеть — всё, как в шпионских романах? Может быть, и меня они принимают за одного из таких шпионов?.. Хм, это кажется ближе к истине… А непонятнее всего то, почему им, несмотря на всю их оснащенность, так и не удается выйти на меня. Или они уже вышли, но решили пока ограничиться слежкой?..

Георгий повертел головой, но ничего и никого подозрительного вокруг себя не увидел. Пришлось переключить внимание на окружающий его город.

… Да, Москва за прошедшие полстолетия, конечно, изменилась, но не слишком сильно. Во всяком случае, разобраться было можно. Больше всего перемены коснулись так называемого исторического центра, где вознеслись к небу махины в несколько сот метров высотой, появились целые кварталы новых развлекательных сооружений, торговых комплексов, бизнес-центров, супер-отелей и черт знает еще чего!.. Изменились транспортные магистрали, теперь повсеместно появились посадочные площадки воздушного такси, похожего на вертолет, только без винтов; на высоте нескольких десятков метров почти весь город был опутан воздушно-рельсовыми путями, по которым носились бесшумные пассажирские и грузовые составы. Плюс ко всему бывшая Москва… впрочем, как уже знал Ставров, теперь она называлась Московской агломерацией… слилась с населенными пунктами бывшей Московской области и растянулась на сотни километров из конца в конец.

Насколько Ставров успел уловить из информационных сообщений (несколько раз на его пути попадались огромные настенные экраны, транслировавшие новости, рекламу, музыку и даже фильмы; впрочем, на них мало кто обращал внимание), Россия теперь входила в состав объединения европейских стран, которое именовалось Евро-Нациями, и деньги здесь ходили общеевропейские, и основные государственные органы были едиными на всем пространстве от Ла-Манша до Чукотки… языки, правда, еще сохранялись в пределах этнических территорий, но Ставров не сомневался, что каждый из людей этого времени может общаться, по крайней мере, еще на двух-трех языках…

И вообще, в принципе, приспособиться жить в этом времени было можно. Это было не то, что описывал в одном своем романе Станислав Лем, когда звездолетчик через много лет после старта вернулся на Землю и оказался в ставшем ему чужим мире беспомощнее грудного ребенка… Да, в некоторые вопросы, конечно, надо было вникать особо — например, как у них тут с питанием?.. оплатой за различные услуги?.. что принято носить?.. как пользоваться средствами транспорта?.. куда обратиться, если заболеешь?.. даже самое простейшее — скажем, где находится общественный туалет и как им пользуются?! — но всё это, со временем, выяснится.

Главное на первых порах — не выдать себя полиции, а это значит, что не следует привлекать внимания окружающих расспросами и странным поведением…

Первое время Ставров боялся показывать свое лицо прохожим, опасаясь, что его могут опознать по сообщениям, переданным еще в тот день, когда он ликвидировал Саармина. Но никто не обращал на него ни малейшего внимания, и он понял, что, как и когда-то в его времени, у здешних граждан хватает своих собственных забот и проблем вместо того, чтобы постоянно держать в памяти приметы «опасного преступника». К тому же, щетина, ввалившиеся щеки, синяки под глазами и прочие изменения внешности никак не соответствовали той фотографии Георгия, которая использовалась полицией. Да и разыскивали в этом мире не одного Ставрова, так что опасаться следовало лишь встреч с теми, для кого розыск людей является профессией…

Для себя Ставров построил четкую логическую цепочку целей и задач. Чтобы вернуться в свое время (а он считал это своей главной задачей), он должен был выполнить задание Ассоциации. Чтобы выполнить задание и ликвидировать еще десять человек, их следовало найти. Поскольку поиск и подготовка к нанесению решающего удара требовали времени и затраты усилий, необходимо было решить проблему выживания и самообеспечения всем необходимым — в первую очередь, питанием, жильем, одеждой. Последнее было возможно лишь при наличии денег, потому что и пятьдесят лет назад жить можно было только тогда, когда у тебя есть на что покупать продукты и одежду, платить за квартиру или номер в гостинице… А задача выживания заключалась не только в том, чтобы не угодить в лапы полиции или иных органов власти, но и в овладении реалиями этого мира, следовательно, надо было как можно быстрее вживаться в новые условия, наматывать на ус всё, не пропуская ни малейшей мелочи…

Деньги были задачей номер один. Во все времена добыть их можно было двумя путями: честным и нечестным. Первый путь не гарантировал немедленного успеха и требовал затрат времени и наличия определенных средств, но зато, в отличие от второго, он был намного безопаснее, и поэтому Ставров решил с него начать процесс своего обогащения.

Перебрав в уме массу вариантов добывания денег подобно «великому комбинатору», Георгий остановился на наиболее, по его мнению, реальном в его положении.

Он решил продать свой труд. Однако очень быстро выяснилось, что это не так-то просто: честно заработать энную сумму. Во-первых, везде при приеме на работу требовали документы… не то что в конце двадцатого века, когда достаточно было иметь здоровье и желание заработать, чтобы денно и нощно разгружать вагоны на товарных станциях… не говоря уж о прочих возможностях так называемого «левого» заработка. Но здесь, пятьдесят лет спустя, вагоны, судя по всему, разгружали не грузчики, а автоматы, а авральные работы не практиковались вовсе… Во-вторых, чтобы работать здесь, нужно было обладать вполне конкретными знаниями и навыками, подтвержденными либо соответствующим документом, либо практическими умениями. Попробовать, конечно, было можно, ведь неумелым белоручкой Георгий не был со времен безотцовского детства, он мог и слесарить, и в строительном деле был не новичок, и на компьютере работал не хуже других… Но имелся риск, что здесь он сделает что-нибудь не так и тем самым вызовет повышенное внимание к себе со стороны напарников или возможного работодателя…

Тем не менее, грабить какой-нибудь банк или прохожих в темном переулке Ставров пока не собирался. Так же, как и просить милостыню у прохожих. Еще не все возможности честного заработка были исчерпаны. Хотя есть ему хотелось все больше и больше с каждым днем. Несколько раз в эти дни Ставрову удавалось, пересилив отвращение и стыд, доесть объедки, которые оставались после чужих трапез в кафе под открытым небом и в закусочных-автоматах, но это привлекало к нему внимание людей и не решало глобальную проблему голодания. В мусоросборниках же шарить было бесполезно, поскольку все отходы, попадавшие в них, мгновенно сортировались, перерабатывались в пыль и отправлялись по специальному трубопроводу на Централь — станцию утилизации.

Потом Ставров, проследив за такими же бездомными бродягами, как он сам, только более опустившимися и потерявшими человеческий облик, сумел несколько раз подкормиться в бесплатных благотворительных столовых, но, видимо, не очень-то он походил на бомжа образца двадцать первого века, потому что однажды человек, разливавший по пластмассовым тарелкам суп, бросил в его адрес:

— Ты сначала зарегистрируйся, как положено, приятель, а потом приходи…

Еще оставалась проблема ночлега. Несколько ночей Ставров провел под мостами и в будках теплоколлекторов, но, во-первых, эти места часто подвергались ночным облавам, а во-вторых, подобные ночевки не способствовали тому, чтобы поддерживать свой облик в цивилизованных рамках. А выход из этих рамок был чреват тем, что тебя, рано или поздно, полиция заметет вместе с другими бродягами во время рутинной проверки документов.

Три дня подряд Георгию пришлось питаться лишь гнилыми фруктами, подобранными им на рынке, да раздавленными при разгрузке булочками, которые ему удалось подхватить возле булочной-автомата, прежде чем булочки упер в переулок огромный рыжий кот. Кот наверняка тоже был бездомным и голодным, но, в отличие от Ставрова, его не преследовала полиция, из чего Георгий сделал вывод, что имеет больше прав на выпечку, чем отощавшее животное… Он положил булочки за пазуху и носил их при себе, грея теплом своего тела и отщипывая черствые кусочки тогда, когда, по его мнению, наступала пора заморить червяка.

Все это время Ставров пытался найти работу. Самый реальный шанс ему выпал в районе бывшего Останкино, когда в поисках выброшенного кем-нибудь съестного он брел мимо магазинчиков с яркими витринами, кафе и баров, откуда раздавалась музыка, и ресторанов, где на входе дежурили мускулистые вышибалы. Был поздний вечер, и прохожих на улице было немного. В это время, как и пятьдесят, как и сто лет назад, люди, плотно поужинав, готовились ко сну, смотрели телевизор, принимали душ или ванну…

Проходя мимо пищевых автоматов, где за стеклом были выставлены самые разнообразные лакомства, Георгий старался не смотреть на них, но взгляд сам собой жадно ощупывал витрины, и в голову приходили дурацкие намерения, вроде того, что достаточно разбить стекло ногой или камнем… набрать полные руки — и ходу! Колени дрожали от голода и усталости, в глазах начинали временами плясать багровые шары, а в ушах раздавался тонкий комариный звон…

В одной из лавчонок происходило что-то непонятное. Сквозь витрину, заваленную товарами, было видно, как пожилой, лысоватый человек за прилавком застыл неподвижно, а перед ним, непринужденно повернувшись спиной ко входной двери, три здоровенных типа в свободных спортивных костюмах неторопливо рылись в кассовом автомате. Сквозь стеклянную дверь была видна табличка «Закрыто», но Георгия это не остановило. Он подергал ручку и обнаружил, что дверь закрыта изнутри. Тогда Ставров нанес по стеклу сильный удар каблуком, и под грохот рушащихся стекол успел отодвинуть задвижку замка.

Парни резко повернулись на шум, но, увидев перед собой одного-единственного бродягу, осунувшиеся щеки которого густо заросли жесткой щетиной, осклабились в недоброй усмешке.

— Ты что, читать не умеешь? — спросил тот, что был в центре. В правой руке у него красовался длинноствольный пистолет, который он направил на Ставрова.

Сотоварищи его тоже были вооружены, один — штукой, напоминающей старинный кистень, а другой — ножом с блестящим лезвием. — Пшел отсюда, придурок, пока мы твои мозги по стене не размазали!..

Георгий остановился. Оружие сейчас ему бы очень пригодилось, но «макаров» он зарыл в надежном месте, чтобы не испытывать соблазна с его помощью добывать деньги. А парализатор Саармина, который он взял в качестве трофея, очень быстро стал бесполезен, потому что, в результате утечки, в его баллончике кончился сжатый газ, с помощью которого производился выстрел…

Значит, полагаться следовало только на свою реакцию и навыки рукопашного боя.

Главное — не дать этим молодчикам пустить в ход их арсенал.

— Да вы что, ребята? — притворно-дебильно заныл Георгий, потихоньку, по сантиметру, продвигаясь к прилавку. — Я же к своему дяде пришел!.. Он меня обещал на работу устроить!

— Мы в морг тебя сейчас устроим! — пообещал тип с пистолетом.

Он вскинул оружие, целясь в Ставрова, и тогда Георгий прыгнул.

После короткого, но бесславного сражения, в ходе которого выяснилось, что вооруженный человек не всегда одерживает верх над безоружным, даже если соотношение сил равно трем к одному, троица вынуждена была спасаться бегством, потеряв свое вооружение, а взамен приобретя ушибы и даже переломы, если судить по ругательствам субъекта, рука которого повисла плетью после того, как Ставров, вывернув ее, ударил локтевым суставом о свое плечо…

Ставров растер ушибленные костяшки пальцев, нагнулся и собрал в одну кучу вооружение грабителей. «Пора мне уже свой собственный арсенал заводить здесь», подумал он, но потом повернулся к человеку за прилавком, который испуганно косился на него.

— Возьми, хозяин, — посоветовал Георгий, кивая на оружие. — Глядишь, в хозяйстве пригодится…

— Что ты, что ты! — замахал руками тот. — Мне это все равно ни к чему, я и пользоваться-то этими штуками не умею… А ты, я вижу, человек бывалый, раз так ловко с этими мордоворотами обошелся. Это же стив-уолкеры, а они никаких законов и правил не соблюдают, даже тех, что у нормальных бандитов приняты… Спасибо тебе за избавление, сынок!..

— Не за что, — усмехнулся Георгий. — Тем более, что спасибом сыт не будешь…

Хозяин лавки почесал в затылке.

— Извини, друг, — сказал он виновато, — деньгами тебе помочь я не смогу, наличных у меня не имеется, а вот если тебе и вправду нужна работа, то я взял бы тебя к себе… подсобным рабочим… Тут частенько всякие типы наподобие этих заявляются, как к себе домой, и каждому нужны либо деньги, либо бесплатный товар, либо еще что-нибудь… А полиция далеко, да и не может она каждого торговца от грабителей уберечь. Да и часто бывает нужно съездить на оптовую базу за товаром, привезти его, разгрузить… В общем, работенки хватает, не думай, что от безделья у меня будешь маяться. Пятьсот юмов в месяц тебя, надеюсь, устроят… — Человек откровенно оглядел поистрепанные одеяния Ставрова. — Ну как, согласен?

О такой удаче можно было только мечтать. Можно будет попросить аванс, снять какой-нибудь угол с крышей над головой… да и отлучаться из магазина по своим делам можно будет под предлогом поездки на базу. Остается лишь одна закавыка…

— Только у меня документов нет, — честно признался Ставров. — Украли…

— Ну что ж, — прищурился хозяин лавки. — Бумажка — не самое главное в человеке… Был бы человек хорошим, верно?

У Ставрова отлегло от сердца. Он открыл было рот, чтобы ответить, что он, конечно же, принимает предложение человека за прилавком, но тот опередил его:

— Ты только полиции обязательно расскажи всё так, как было… Ну, я имею в виду, как эта троица пыталась меня ограбить. Сам знаешь, у этих сволочей связи повсюду имеются, еще попытаются на меня всех собак повесить и получится, что это не они меня грабили, а я, вооруженный до зубов, на них напал!.. А ты, как-никак, — свидетель…

— А вы что, собираетесь вызвать полицию? — ошеломленно спросил Георгий.

— Почему — собираюсь? — удивился хозяин лавки. — У меня здесь сигнализация, понимаешь, она автоматически срабатывает при разбивании стекол, что в витрине, что в двери… Камера скрытая имеется, которая передает картинку о том, что в заведении творится, прямо на пульт дежурного по отделению полиции. Так что вот-вот прибудут, сам увидишь!..

Ставров мысленно ругнулся. Значит, не судьба работать ему в этом чистеньком и уютном магазинчике…

— Я сейчас, — сказал он хозяину, пятясь к выходу. — Мне срочно позвонить надо в одно место…

— Позвонить и от меня можно, — сказал человек за прилавком, доставая из кармана плоскую коробочку. — Эй, куда же ты?

Но Ставров выскочил из магазина и пустился бежать, сворачивая на перекрестках то влево, то вправо, чтобы запутать следы…

Собственно говоря, самым трудным в его положении было наличие нескольких соблазнительных вариантов, позволявших избежать лишних мытарств и лишений.

Просто-напросто Ставров старался не поддаваться им, зная, что ничего хорошего от каждого из соблазнов ожидать не придется… но на то они и соблазны, чтобы мучить своей доступностью.

Первая возможность заключалась в том самом счете в банке, который приготовила — или должна была приготовить — для Ставрова Ассоциация. Было самым настоящим издевательством то, что приходилось загибаться от холода и голода, хотя ты мог бы отправиться в любую автоматическую кассу, где достаточно набрать личный шифр доступа, предъявить пятерню на предмет отпечатков пальцев, а зрачок — для иридоидентификации, чтобы получить право распоряжаться деньгами, которые лежат на твоем счету… Хочешь — получай наличными, а хочешь — оформляй электронную карточку… Но Георгий боялся, что именно за этот кончик и ухватились те, кто охотился за ним. Если они знали, что он прибыл из прошлого века, то могли знать и все остальное. И где гарантия, что, обратившись к банкомату, он не выдаст самого себя с потрохами полиции?..

Вторым соблазном была мысль о своей семье. Что, если разыскать их?.. Ну, Ольги-то, наверное, уже нет в живых, ведь ей теперь восемьдесят с гаком должно быть… Но ведь есть Капитолина… Заявиться к ней, выложить, наплевав на конспирацию, всё начистоту и попросить помощи… Неужели дочь родному отцу не поверит и не поможет?.. Правда, встреча с дочерью тоже была чревата разными осложнениями, ведь неизвестно, как она может отреагировать на то, что отец, канувший в Лету полвека назад, вдруг объявляется в том же самом виде, каким она запомнила его!.. Поверит ли она ему или примет за проходимца и сообщит в полицию? Ну, даже предположим, что ты ее убедишь… ты ведь такое о ее детстве знаешь, чего никто другой просто не может знать… Но захочет ли она помогать тебе, если ты прямо признаешься ей, как и зачем ты очутился в этом времени? А врать своему ребенку, пусть даже ставшему теперь старше тебя, — хуже предательства!..

И, наконец, на самое дно сознания Георгий загонял третий выход из того тупика, в котором очутился. Память его хранила трехступенчатый номер телефона, по которому он должен был позвонить после выполнения задания. Ставров не знал, кому принадлежал этот номер, но «Штирлиц-Тихонов», фамилия которого оказалась Мадин, напоследок сказал ему: «Запомните, вы должны связаться с человеком по этому номеру только тогда, когда уберете последнего из вашего списка. Этот человек — тот самый паромщик, который перевезет вас обратно, на свой берег… Но упаси вас Бог, Георгий Анатольевич, воспользоваться этим телефоном до этого — даже если вам будет угрожать смертельная опасность!.. Вы поняли меня?». Искушение нашептывало Георгию мысли типа: «Неужели человек, с которым я должен связаться после задания, настолько суров, что сейчас откажет мне в помощи? Мне ведь многого-то не надо, только чуть-чуть денег… одежду… и я опять уйду… Какая разница, когда я обращусь к нему?». Но подсознательно Ставров понимал, что искушение это гибельно для него, потому что Ассоциация зарекомендовала себя в его глазах как серьезная организация, которая шутить или прощать отклонения от инструкций не собирается, и где гарантия, что вместо помощи не получишь пулю в лоб?..

Последнюю ночь он провел под эстакадой Третьего кольца. Второй день в городе лил дождь, было сыро и мерзко, от холода стучали зубы, и неудивительно, что чувствовал себя Ставров неважно. Свернувшись в клубок в укромном уголке за сваями, прямо на бетоне, он равнодушно слушал, как наверху, на высоте трехэтажного дома, над ним то и дело проносятся причудливые тени машин. Он потерял всякое представление о времени, не зная, утро сейчас или вечер. Небо было затянуто тучами, а часов у него не было. Но все-таки похоже было, что день только начинается, а не заканчивается…

Значит, надо было подняться и идти, хотя сил почти не оставалось. Хотелось просто неподвижно лежать, дожидаясь, пока силы окончательно иссякнут. Однако остатки здравого смысла говорили Ставрову, что идти все равно надо. «А, может быть, не стуит больше тянуть волынку? — коварно вертелось в голове, — А лучше отправиться на старое кладбище в районе бывшей Сущевки, где на могиле некоего Павла Ивановича Дюгина, родившегося в 2001 году и скончавшегося в возрасте тридцати девяти лет по неизвестной причине, ты закопал, завернув в промасленные тряпки и пластиковый пакет, пистолет, и, не отходя, как говорится, „от кассы“, пустить пулю себе в висок? Ведь кладбище — подходящее место для отдыха, тем более — вечного!»…

Но тут же Георгий явственно услышал, как чей-то далекий детский голосок напевает: «Если устал — отдохни… не тормози — „сникерсни“!.. Сил наберись — и вперед… от „сникерса“ — радость весь год!». Когда Капка была еще маленькая, она любила — особенно сидя на горшке — напевать рекламные песенки, которые знала назубок благодаря ежедневным усилиям телевидения. И Ставров снова увидел ее в четырехлетнем возрасте — маленькую, пухленькую, с большими доверчивыми глазами и светлыми волосиками, схваченными на макушке большим бантом, и ему как-то расхотелось тащиться на Сущевское кладбище…

Вместо этого он с трудом поднялся и зашагал к ближайшему комп-терминалу.

Прозрачные раковины терминалов были прилеплены в ряд вдоль стены старинного пятнадцатиэтажного дома у набережной Москва-реки. Как назло, все компы были заняты. Чувствуя, что дожидаться стоя у него не хватит сил, а идти дальше — тем паче, Георгий огляделся и устремился к крохотному скверику неподалеку от «пятнадцатиэтажки», где имелось несколько скамеек.

Опустившись на сырой пластик и вытянув ноги, он прикрыл глаза. Желудок по-прежнему требовал пищи, но почему-то больше всего хотелось курить. Георгий оглядел землю вокруг скамейки, но ни одного, даже самого завалящего, окурка не обнаружил. Это было неудивительно: Ставров успел узнать, что после самого настоящего сражения с наркотиками, которое пришлось выдержать человечеству в двадцатые годы этого века, курить даже безобидный табак было не принято, а те, кто все-таки не мог отказаться от пагубной привычки, баловались тайком дома, в одиночку, и страшно стеснялись, если кто-нибудь их заставал их за этим занятием… Значит, ему тоже придется бросить курить, хотя бы временно, на период выполнения задания, а уж когда он вновь окажется в своем мире, то купит настоящую гаванскую сигару, раскурит ее, окутавшись дышистым дымом…

Кто-то сел на скамью рядом с ним, и Ставров очнулся от наплывающей дремы. С невольной завистью покосился на незнакомца. Тот был одет, что называется, с иголочки. Об острые стрелки его тщательно отутюженных брюк, наверное, можно было бы порезаться. На светло-кремовой рубашке не было видно ни единого пятнышка.

Туфли выглядели так, словно вокруг не слякотный асфальт, а натертый до блеска паркет. Невыразительное лицо мужчины было гладко выбрито, и веяло от него чуть ощутимым, но кружащим голову запахом дорогого одеколона. Взгляд незнакомца был прикован к парапету набережной, где, опершись на гранит, оживленно беседовали двое мужчин. Один из них, высокий и длинный, то и дело махал руками, что-то объясняя румяному толстяку, похожему на авиатора начала двадцатого века из-за откинутых на лоб блямб видео-очков.

Ставров снова прикрыл глаза, решив сосредоточиться на своих мыслях.

… Если бы у меня было хоть немного денег, неотвязно думал он об одном и том же. Тогда можно было бы попробовать найти этих сволочей по их физиономиям.

Он уже успел выяснить, что местные комп-терминалы заменяли людям не только компьютер, средство связи, библиотеку… и что там еще?.. но и справочные бюро.

Каждый мог войти в справочный раздел инфо-системы и, выбрав в качестве исходного определенный параметр, организовать поиск чего угодно: учреждений, зданий, машин, самолетов… наконец — людей. (Трудно было представить, что в компьютерных базах данных занесен каждый человек из скольких-то там миллиардов живущих на Земле, причем его анкетные данные каким-то образом своевременно — чуть ли не автоматически — корректируются при соответствующих изменениях, но это было действительно так!). Но бесплатно можно было найти какого-то человека, лишь зная либо его фамилию и имя, либо адрес. Имелась еще одна возможность поиска, и именно она подходила Ставрову в его нынешних обстоятельствах больше всего. Это было некое подобие «фоторобота» — поиск человека по его внешности. Для того, чтобы найти нужного человека, которого ты знаешь в лицо, надо только заплатить определенную сумму… кажется, пятьдесят юмов… Но где их раздобыть?…

— Я вижу, у вас проблемы? — вдруг послышался рядом с ним чей-то голос.

Георгий оглянулся на незнакомца, занимавшего другой конец пластиковой скамьи, но тот по-прежнему глядел в пространство. Хотя говорил, несомненно, он, рядом больше никого не было…

Георгий почувствовал, как по спине пополз холодок. Едва ли посторонний человек, да еще так одетый, заговорит от нечего делать с опустившимся бродягой. Но кто это может быть? Переодетый полицейский? Или, наоборот, свой человек, специально посланный Ассоциацией для оказания помощи?.. Что же делать? Уйти, не вступая в контакт? Или посмотреть, как дальше поведет себя этот тип?

— Не пугайтесь, — сказал «этот тип», словно ему удалось прочесть мысли Ставрова.

— Я не представляю для вас опасности и не причиню вам вреда. Я действительно хочу помочь вам, но с одним условием: вы будете откровенно отвечать на мои вопросы.

Все-таки полицейский, мелькнуло в голове у Ставрова, и он напрягся, чтобы ударить франта ребром ладони по горлу и удрать за угол «пятнадцатиэтажника». А там видно будет…

— Если бы я был из полиции, то мы бы с вами разговаривали в другом месте, Георгий Анатольевич, — с усмешкой возразил человек в кремовой рубашке.

— Кто же вы? — хрипло выдавил Ставров, чувствуя, как по шее сбегают струйки пота.

— Пусть пока это вас не волнует, когда-нибудь вы всё узнаете, — улыбнулся человек. Говорил он очень правильно, тщательно соблюдая все нужные интонации и правила произношения, но все равно в его голосе ощущалось нечто искусственное. — Сейчас, насколько я понимаю, вам очень нужны деньги?

— Ну, допустим, — ухмыльнулся Ставров, решив про себя не верить ни на йоту словам незнакомца: «Знаем мы таких доброхотов!.. Сначала предлагает помощь, а потом потребует оказать небольшую услугу!..».

— Я думаю, что, с учетом первоочередных потребностей, полторы тысячи юмов вас на первое время устроят, — небрежно продолжал человек, сидевший на другом конце скамьи. — Только, к сожалению, лично у меня таких денег сейчас нет… а если быть честным, то у меня вообще нет денег. Видите ли, они мне просто не нужны…

Нет, это, наверное, псих, переменил свое мнение о незнакомце Ставров. Должны же и в этом времени быть психи… Иначе как можно объяснить ту околесицу, которую он несет?

— Ну, а зачем мне, по-твоему, нужны деньги? — поинтересовался он, решив больше не церемониться и перейти в общении с душевнобольным на «ты».

«Душевнобольной» впервые перевел взгляд на Георгия, но тут же снова отвел его в сторону. В его взгляде промелькнула какая-то непонятная эмоция.

— На полторы тысячи юмов, — рассудительно заметил он, — вы вполне можете прилично одеться и несколько дней питаться в шикарном ресторане…

— А я что — голый? — грубо перебил его Ставров. Разговор начинал вызывать у него злость.

— Хотите, я покажу вам вас со стороны? — вежливо предложил собеседник Георгия. — Нет, нет, зеркал у меня нет, — добавил он, опять разгадав мысли Ставрова.

Георгий глянул недоверчиво на своего соседа и оторопел. Вместо аккуратиста теперь там маячил одетый в замызганные до неопределенного цвета тряпки бородатый субъект с одутловатым, испитым лицом и тусклым взором. Только по отдельным, чудом сохранившимся черточкам можно было распознать былого Георгия Ставрова.

Георгий заморгал, не веря своим глазам, а потом его «зеркальное отражение» зарябило, и оказалось, что рядом по-прежнему сидит щеголеватый человек в кремовой рубашке и отглаженных брюках.

— Ты что, фокусник? — пробормотал пораженный Ставров. — Или маг-волшебник?

— Нет, я только учусь, — улыбнулся неизвестный, и эта скрытая цитата из какого-то смутно знакомого Ставрову источника укрепила Георгия в мысли, что перед ним — действительно свой. «Тем более, он знает, как меня зовут»…

— Ладно, ты меня убедил, парень, — криво ухмыльнулся Ставров. — Но если у тебя нет денег, то как ты?..

— Да, у меня их нет, — согласился аккуратист. — Но они есть у других людей… Видите тех двух спорщиков?

Диспут между мужчинами у парапета набережной был в самом разгаре. Длинный вовсю махал руками, как ветряная мельница, а толстяк, подбоченившись, то и дело язвительно перебивал его.

— Сейчас они окончательно разругаются, — прокомментировал незнакомец, — после чего разойдутся, и тот высокий будет так возбужден, что не заметит, как у него из кармана выпадет бумажник. Хватится же он его лишь через два часа, но так и не припомнит, где и когда потерял деньги…

Либо он действительно был фокусником-гипнотизером, либо… черт его знает, кем!.. но мужчины окончательно впали в раж ссоры и схватили друг друга за грудки. Ставров заметил, как из кармана длинного выпал какой-то темный предмет, но никто из мужчин не заметил этого. Словно опомнившись, оба разом вдруг отпустили друг друга, тяжело дыша, одернули на себе костюмы, толстяк еще что-то отрубил напоследок и кинулся к дороге, где, подняв руку с оттопыренными указательным и средним пальцами, остановил переливающуюся всеми оттенками радуги машину, за рулем которой опять никого не было видно, нырнул внутрь и мгновенно унесся прочь. В свою очередь, длинный развернулся и размашисто зашагал куда-то вдоль парапета, потом свернул в ближайший переулок и исчез из вида.

Ставров огляделся. Казалось, что никто, кроме них, не уделил ссорщикам особого внимания.

— Вообще-то, — колеблясь, сообщил он своему соседу, — нехорошо присваивать чужие деньги. Мама мне с самого детства это в башку вбила…

Человек в кремовой рубашке приятно усмехнулся.

— Ваша мама была, очевидно, мудрой женщиной, — сказал он. — Но все же такой способ обзавестись деньгами гораздо лучше, чем грабить кого-то, приставив нож к горлу. К тому же, тот человек не очень пострадает от потери: он богат…

— Ладно, ты меня убедил, спонсор, — сказал Ставров и, поднявшись со скамьи, направился к тому месту, где лежал темный предмет. — Пойду проверю…

Внутренне он почему-то уже не сомневался в словах незнакомца. Бумажник оказался сшитым из тонкой коричневой кожи. В нем оказалось всего несколько бумажек, но общая сумма денег действительно составляла столько, сколько указывал незнакомец.

Георгий взглянул на скамейку, но таинственного добродетеля там уже не оказалось.

За считанные секунды он успел как бы раствориться в воздухе.

Глава 16

Сообщение о том, как особо опасный преступник ускользнул от полиции, устроившей ночную засаду в Центральном парке, Резидент прослушал несколько раз и дал своему компьютеру команду вылавливать впредь из инфо-роликов и из Сети любые данные, связанные с этим человеком, и записывать их в отдельном каталоге.

Потом он откинулся в кресле и затянулся сигаретой «Мальборо» — из тех табачных запасов, что хранились у него в тайнике вместе с небольшим, но разнообразным арсеналом оружия, чистыми бланками всевозможных документов, фальшивыми купюрами на общую сумму в сто тысяч юмов и прочими шпионскими штучками типа миниатюрных микрофонов для подслушивания, капсул с ядами, взрывчатых веществ… Вся эта дребедень полагалась Резиденту по инструкции, но ни разу еще она ему не пригодилась, и трудно было представить себе ситуацию, когда потребовалось бы воспользоваться этим хламом… Кроме сигарет, разумеется. Чтобы не вызывать ненужных подозрений со стороны соседей и знакомых, курить он позволял себе только тогда, когда посещал ту квартиру, где у него был оборудован тайник и которую он так и называл: «тайниковая квартира». Всего же в городе у него имелось несколько жилищ, в которых он проживал под разными именами и фамилиями…

Сегодня был так называемый «чистый» день, когда он мог заниматься своими делами.

Единственной обязанностью, что приходилась на сегодня, была отправка сообщения для Ассоциации, а больше — ничего. Связь осуществлялась с помощью специальных устройств, которые стояли у него в «тайниковой» квартире и принцип работы которых Резидент до сих пор не знал. Впрочем, он сомневался, что ему кто-нибудь раскрыл бы эту тайну, даже если он очень захотел бы это узнать: как в любой секретной организации, каждому в Ассоциации полагалось знать только то, за что он непосредственно отвечал. Иногда на Контору, сами того не ведая, трудились обычные сотрудники обычных, даже незасекреченных, НИИ, причем каждый из них делал маленький кусочек общего дела — как шутливо утверждал Мадин, «вносил свою лепту в общий лепет» — а потом в Центре эти кусочки сводили воедино, и процесс этот напоминал создание большого мозаичного панно…

Смакуя горьковато-синий дым, Резидент лениво обдумывал сообщение о неудачной операции полиции в Центральном парке. Еще неделю назад он получил из Центра сообщение о том, что они направляют сюда ликвидатора. Наконец-то, подумал тогда он, чувствуя облегчение от того, что ему удалось-таки выиграть небольшую, но очень важную для него битву с руководством Ассоциации. А то нашли дурачка в моем лице: ты, мол, и работу агентуры налаживай, и референтов обеспечивай да контролируй, и за противником следи, а тут еще, значит, и всяких подонков ищи да устраняй?!.. Дудки вам, поняли?

Эта тяжба между Резидентом и Центром тянулась уже около года. На первых порах проблем с агентами почти не возникало, но потом в Центре стали замечать, что сообщения, поступающие от «референтов», противоречат друг другу по некоторым вопросам. Возникла необходимость отделять зерна от плевел, и Резиденту было предоставлено право контроля информации, поставляемой «референтами». Лишь тогда стало возможно определить, кто и по каким причинам поставляет в Центр дезинформацию, а кто сообщает правду… Потом отдельные агенты вообще стали бесследно пропадать, и в отношении некоторых Резидент констатировал явное дезертирство на основе ошибочных представлений, что будто бы Ассоциация не достанет отступников. И тогда руководство Центра потребовало от Резидента примерно наказывать «предателей», когда таковые будут выявлены…

Однако Резидент не согласен был рисковать своей жизнью даже ради успеха общего дела. Он всегда с сомнением относился к некоторым «закидонам», как он их называл, со стороны руководителей Ассоциации. К «закидонам» он, в частности, относил и упорное стремление Центра использовать не специально вышколенных для разведывательной деятельности профессионалов, а собранный с миру по нитке сброд, который, по мнению Резидента, рано или поздно либо проваливался, либо предавал… И теперь, когда на него хотели взвалить, в довесок к организаторским и контрольным, еще и карательные функции, он возмутился и впервые за время своей работы на Ассоциацию открыто выступил против Центра. Это было рискованно, потому что руководство Ассоциации не любило пререканий, и это было хорошо известно Резиденту. Однако терять ему было нечего. Путь отхода, он, как и любой умный человек, заготовил еще в самом начале своей подпольной деятельности… тем более, что ему были отличны известны методы работы «Конторы»… так что едва ли его нашли бы в этом случае, а если бы и нашли, то он дорого отдал бы свою жизнь… Может быть, потому, что Центр отдавал себе отчет в полезности непокорного Резидента, а может быть, потому, что все-таки нашлись в «конторе» светлые головы, сообразившие, что он прав, но недавно Резидент получил сообщение о том, что для поиска и ликвидации дезинформаторов и предателей направляется некий Георгий Ставров, отлично зарекомендовавший себя в ходе предварительных испытаний. Сообщение содержало основные анкетные данные, приметы, характеристики, фотографии в профиль и анфас, а также время и место прибытия Ставрова.

По замыслу Центра, ликвидатор должен был работать в режиме полной самостоятельности, но после выполнения задания он поступал под начало Резидента, которому должен был доложиться и действовать по его указаниям. В свою очередь, Резиденту предписывалось, по мере возможности, пристально наблюдать издалека за действиями Ставрова и докладывать в Центр о всех его отклонениях от намеченной программы…

И вот сейчас, не успел еще Георгий Ставров ступить на землю Агломерации, как угодил в непредвиденную и очень опасную ситуацию. Судя по всему, засада была уготовлена именно ему, и в этой связи возникал ряд вопросов, на которые Резидент обязан был попытаться ответить сам и доложить свои соображения начальству…

Резидент любил аналитическую деятельность. Собственно, и Резидентом-то он стал после некоторого периода кабинетной работы в Центре. Он был одним из немногих профессионалов, которые умели не только стрелять, прыгать с парашютом и уходить на машине на бешеной скорости от слежки, но и ворочать мозгами при решении сложных задач. Скорее всего, именно поэтому в свое время Ассоциация и предложила ему работать на нее. Он тогда болтался в так называемом «отстойнике» после очередной зарубежной командировки по линии ГРУ, ожидая, пока стихнет международный и отечественный резонанс, вызванный его уходом (а уходить пришлось нелегально, с массой трудностей и трупов — причем как чужих, так и своих).

Человек, вышедший на него, бывшего тогда еще в звании майора, сулил интересную и не очень хлопотную работу, но, правда, со своей спецификой. В принципе, будущему Резиденту было все равно, в чем именно заключается эта специфика, потому что его научили работать в любых условиях… как климатических, так и общественно-политических… Но попав в Ассоциацию и узнав, что его планируют направить на разведку будущего, Резидент сначала не то чтобы не поверил, но заподозрил какую-нибудь хитроумную уловку со стороны своих новых хозяев…

Диапазон предполагаемых им вариантов был достаточно широк и включал как работу в лабораторных условиях с увешанными датчиками экстрасенсами, так и подключение его мозга к некоему компьютеру, очень правдоподобно симулирующему «объективную действительность» двадцать первого века… И даже после трех с лишним лет тайной работы в будущем, он иногда ловил себя на том, что не верит своим ощущениям, подтверждающим реальность происходящего. Впрочем, в конце концов Резидент научился бороться с сомнениями одним очень простым способом — он просто-напросто выбрасывал их из головы, вот и всё… Если мир кажется тебе иллюзией, лучше относиться к нему как к настоящему. На всякий случай…

Однако сейчас Резидент зашел в тупик. Те вопросы, которые появились у него, оставались загадкой, потому что информации явно не хватало. Возникло и укреплялось интуитивное ощущение ловушки, но в чем она заключалась, определить не удавалось, и постепенно Резидент стал нервничать…

В своих умозаключениях он следовал следующей логике. Если Ставрова поджидала засада, то это вряд ли была полиция. Кто мог известить полицию о том, что в парке той ночью следует ждать появления преступника? И с какой целью? Если чтобы помешать Ставрову выполнить свое задание, то, следовательно, в предупреждении местной полиции был заинтересован некто из предателей, опасавшийся, что Ставров доберется до него. Но вряд ли кто-то, кроме Резидента и непосредственного руководства Ассоциации, знал что-либо о Ликвидаторе. А если все-таки утечка информации о миссии Ставрова имела место, то отсюда вытекало два возможных вывода. Во-первых, в Центре кто-то мог быть перевербованным «перевертышем» или внедренным агентом противника и тогда это он снабжал противника сведениями о деятельности Ассоциации… (Кстати, интересный вопрос: а кто может быть нашим противником? Служба темпоральной безопасности двадцать первого века? Или иностранные разведки — ведь вполне возможно, что о Трансгрессоре стало известно за рубежом). Но тогда он имел бы доступ и к другим секретам Ассоциации — в частности, был бы неплохо осведомлен о работе сети «референтов», которую возглавлял Резидент, и те, на кого он работал, неизбежно предприняли бы что-либо с целью нейтрализации, дезинформации или хотя бы установления слежки за этой сетью. Резидент тщательно прокрутил в памяти события последних месяцев своей деятельности, но ничего, что могло бы вызвать его подозрения, не вспомнил.

… А, может быть, все эти измышления не имеют под собой никакой почвы и засада, в которую угодил Георгий Ставров, по чистой случайности была организована полицией в ту ночь в рамках мероприятий по поимке настоящего преступника, а? Да, но при просмотре даже той скудной записи о ночной погоне, которая распространялась инфослужбой стереовидения, очевидно: те, кто организовал засаду, стремились во что бы то ни стало взять «объекта» живым. Зачем бы он им был нужен живым, если бы это действительно был опасный преступник? И вообще, где это видано, чтобы убегающий «преступник», да еще убивший сотрудника полиции, был отпущен с миром без единого выстрела?.. Не-ет, братцы мои, тут напрашивается очевидный вывод: полиция имеет к этой засаде такое же отношение, как импотент к зачатию ребенка. То есть: да, был, присутствовал, возможно, даже свечку держал, но вешать на него ответственность за случившееся просто-напросто глупо…

… А это значит — что?.. Верно мыслишь, это значит, что остается третья возможность. Агентом противника, кто бы этим противником ни был, является сам Георгий Ставров, ловко засветившийся перед Ассоциацией в качестве наиболее подходящей кандидатуры на роль будущего ликвидатора. Предположим, те, кто послал его в прошлое — а, возможно, и не только его, а еще сотню-другую таких подходящих Ассоциации человечков, — стремятся найти и убрать вовсе не агентов-«предателей», а, наоборот, добросовестных информаторов Ассоциации. Их замысел прост: сымитировав засаду на Ставрова, они, с одной стороны, обеспечивают его безупречный имидж перед Ассоциацией (глядите, мол, какой герой — и от полиции ушел, и от службы безопасности; кстати, вот и еще один сильный довод в пользу фальшивости такой засады: что-то очень плохо верится в то, что этот бывший старлейчик, этот суперменчик недоделанный, сумел раскидать группу захвата и бесследно кануть в недрах Агломерации; это с нынешними-то возможностями по розыску!), а с другой — готовят почву для того, чтобы «ликвидатор» вышел непосредственно на меня. А что, в самом деле?.. Повод очень удобный: мол, раз уж так невыгодно сложились обстоятельства, то я решил обратиться к вам, господин Резидент, за помощью… уж извините, что нарушил инструкцию, но без денег и без оружия просто-напросто не смогу выполнить задание!..

Резидент уже успел осторожно, но недвусмысленно навести справки и установить, что деньги с того счета, который был открыт Ассоциацией для Ставрова, не снимались и что вообще никто в банк по этому поводу не обращался.

… Что ж, молодцы, ребята, решили одним махом срубить все дерево, начав с корней, то бишь с меня!.. Если я прав, и в ближайшее время этот Жора-Киллер выйдет на меня, то останется лишь надеяться на то, что мне не уготовано судьбой сыграть в ящик в середине двадцать первого века… Хорошо еще, что в Центре сидят не окончательные идиоты, раз они не снабдили Ставрова номером моего домашнего телефона!.. Страховка в данном случае ох как пригодится!.. В крайнем случае, даже если противник решил не выводить на меня Ставрова, а действовать осторожно, то уже сейчас квартира, где имеется видео с тем номером, взята под плотное наблюдение всеми возможными способами, и стоит мне появиться там, как меня «поведут» дальше… или схватят под белы рученьки, в зависимости от обстоятельств…

Посидев еще немного и наполовину опустошив драгоценную пачку сигарет, Резидент составил, наконец, справку-доклад для Центра, в которой изложил все свои соображения, в том числе и первый вариант (деваться-то от этой возможности все равно некуда!), а также запросил разрешения действовать по своему усмотрению в случае, если его предположения подтвердятся. Потом отправил это донесение с помощью одного из сложных устройств, которыми была напичкана его «тайниковая» квартира, и, уничтожив следы своего пребывания в ней, отбыл восвояси.

Ответ из Центра Резидент получил через день.

Руководство Ассоциации благодарило его за проведенный анализ ситуации и давало «добро» на уничтожение Ликвидатора в случае, если он будет искать досрочного контакта с Резидентом.

Глава 17

Если допустить, что кто-то когда-нибудь вздумал бы составить так называемый «краткий курс истории Ассоциации», то там значились бы следующие основные пункты.

… Жил-был некто по имени Арвин. Впоследствии к имени стали добавлять еще и отчество — Павлович. Фамилия же его в течение всей жизни так часто опускалась, что ее нет смысла упоминать. Поэтому в неписаную историю Ассоциации он вошел именно как Арвин Павлович…

Родился Арвин Павлович в начале пятидесятых годов в Москве в семье партийного работника. Окончив школу, поступил в физмат, затем — в аспирантуру. Где-то на рубеже благополучной защиты кандидатской диссертации ему удалось сделать негласное открытие, перевернувшее всю его дальнейшую жизнь. На некоторых фотографиях, взятых из личного архива отца, были пятна, похожие на очертания человеческой фигуры. Тщательное изучение всего остального архива вскоре показало, что речь не идет о браке пленки или об иллюзии, потому что и на других фото тоже наличествовала фигура «невидимки». Дальше — больше… Арвин Павлович начал интересоваться публикациями на эту тему не только в нашей, но и в зарубежной прессе, и быстро нашел множество фактов, относившихся к «невидимкам».

Будучи материалистом, он сразу отбросил гипотезу о привидениях, посланцах Бога или Дьявола и т. п. Ему было легче предположить, что это — разведчики-наблюдатели, посещающие наш мир либо из космоса, либо… из будущего.

Постепенно у Арвина Павловича созрела идея организации противодействия этим, временами невидимым, наблюдателям… речь пока вовсе не шла о крупномасштабной войне, да и не могла идти, пока существование противника не было доказано и, тем более, пока не было доказано, что это — именно противник. Не общественному мнению и не научному миру — Арвин Павлович не собирался вести предстоящие военные действия открыто, ведь было бы глупо демаскировать себя перед врагом — а власть предержащим, так как именно от них зависело финансово-материальное и прочее обеспечение предстоящей кампании, а необходимость затраты больших средств на эту странную войну не требовала доказательств. Через своего отца, ставшего к тому времени ответственным работником ЦК, новоиспеченный кандидат наук попытался пробиться наверх, но быстро убедился, что этот путь не только безнадежен, но и опасен, поскольку чреват упрятыванием в «психушку» в компании борцов за правду и права человека. И тогда он решил встать на путь подпольных, почти партизанских действий. Если бы ему удалось захватить в плен хоть одного Наблюдателя, если бы удалось вытянуть из него какие-нибудь сведения, подтверждавшие его, Арвина, правоту, то тогда можно было бы обращаться хоть к самому Генсеку!.. Созрела идея инсценировки некоего «исторического события», которое стало бы загадкой для потомков и, вследствие этого, можно было быть уверенным, что на нем будет присутствовать разведчик будущего… Но никто, включая и отца Арвина, не способен был выслушивать подобные «бредни» без скептических насмешек…

Тем не менее, за несколько лет Арвину удалось проделать неимоверную организационную работу и сколотить костяк своих единомышленников, готовых безоговорочно подчиняться ему и выполнять любые задания на одном голом энтузиазме (самым удивительным было то, что «костяку» удалось не угодить в поле зрения КГБ и прочих органов, иначе кто бы поверил их «бредовым» объяснениям насчет истинных целей подобной конспирации?!)… Несколько раз подозрительные личности, за которыми энтузиасты вели непрофессиональную слежку, ускользали из-под самого носа неизвестно куда. Если это были Наблюдатели, то об Арвине Павловиче и компании отныне должны были знать в туманном грядущем, а значит, война все больше переходила из тайной в открытую.

Между тем, время шло. Официально Арвин Павлович трудился в одном из благополучно загнивавших НИИ. Он женился, у него родилась дочка, которую в честь недавно скончавшейся матери он назвал Асей. Потом умер Брежнев, и на его месте оказался Андропов. Это вселило определенную надежду в Арвина Павловича: человек, бульшую часть жизни отдавший тайным операциям, как профессионал не мог не заинтересоваться его предложениями… И тут вдруг грянула беда. Жена Аня и годовалая дочка Арвина Павловича погибли во время нашумевшей катастрофы теплохода на Волге, вместе с сотнями ни в чем не повинных людей. Следствию так и не удалось толком установить, по какой причине в тот теплый летний вечер, проходя под большим мостом, теплоход устремился не в тот створ, который был предназначен для прохода судов, и на всей скорости ударился в железобетонные плиты верхней частью своего корпуса.

Безжалостный пресс моста проутюжил надстройку и прогулочную палубу судна вместе с находившимися там людьми — а там в это время было много людей.

Аня с дочкой в детской коляске тоже гуляла наверху, а Арвин буквально перед самым мостом решил спуститься в буфет на нижней палубе за мороженым. Это спасло ему жизнь, но потом он проклинал свое спасение. После чудовищного удара он бросился к трапу, по которому навстречу ему бежали темные ручейки. Лишь выбравшись наружу, Арвин понял, что это не вода, а кровь…

На прогулочной палубе — а точнее, на том, что от нее осталось, — среди искореженного железа и обломков повсюду лежали изувеченные, расплющенные, разрезанные тела людей. Большей частью это были уже трупы, но некоторые раненые еще стонали и дергались в мучительных предсмертных судорогах… И всюду текла кровь, реки крови…

Арвин и другие уцелевшие пассажиры теплохода, скользя в крови, бросились искать своих родных и близких. Арвин долго не мог отыскать Аню и ребенка, а когда нашел, то сразу поседел.

Коляска с дочкой была превращена в лепешку тяжелой двутавровой балкой, а Аня… она была еще жива, но обе ноги у нее были отрублены по колено. Когда Арвин поднял ее голову себе на колени, то жена пришла в себя и тихо прошептала: «Не плачь, милый, я еще жива»… И сразу после этого умерла.

В этот момент Арвин Павлович случайно поднял голову и вдруг увидел, как из остатков рулевой рубки, раздавленной могучим ударом, за ним спокойно наблюдает неизвестный, одетый отнюдь не в морскую форму. Арвин Павлович потряс головой, предполагая, что стал жертвой галлюцинации, и, словно в подтверждение его мыслей, странный человек послушно растворился в воздухе… Арвин Павлович потом специально наводил справки: в экипаже теплохода этот человек не числился, среди пассажиров — тоже…

Потом, как из некоего чудовищного рога изобилия, на страну посыпались другие катастрофы и бедствия — и там, где причины трагедии были неизвестны, неизменно присутствовал какой-нибудь хладнокровный незнакомец. Вот когда, собственно, Арвин Павлович возненавидел пришельцев по-настоящему и стал их считать не только своими кровными врагами, но и врагами всего человечества конца двадцатого века.

И война разгорелась с новой силой…

Тут как раз вышла в свет книга Стругацких «Волны гасят ветер», которую Арвин Павлович, не являясь поклонником фантастической прозы, прочел от корки до корки.

Ему был близок бескомпромиссный настрой героев романа: «Я знаю две вещи. Они пришли без спроса, это раз. Они пришли тайно, это два. А раз так, то, значит, подразумевается, что они лучше нас знают, что нам надо — это раз, и они заведомо уверены, что мы либо не поймем, либо не примем их, — это два. И не знаю, как ты, а я не хочу этого. Не хо-чу! И все!»…

К этому времени организация, которая действовала под началом Арвина Павловича, уже не была сборищем любителей-альтруистов, не имеющих даже портативного спектроскопа, чтобы вне лаборатории исследовать признаки невидимой деятельности Пришельцев. Теперь она обладала не только необходимой техникой и средствами (как их приходилось добывать — к делу не относилось; во всяком случае, к этому делу, а не к уголовному), но и широкими связями на различных уровнях общественно-политической иерархии. Тем не менее, выйти на Горбачева удалось не сразу, а лишь к концу восьмидесятых, когда позади уже была чернобыльская трагедия и землерясение в Спитаке… Однако, даже «рулевой перестройки», чуждый догмам консервативного мышления, не поверил Арвину Павловичу и его сторонникам.

Перелистав несколько страниц пухлого тома компьютерных распечаток Ассоциации (именно так Арвин Павлович и его единомышленники все чаще именовали, в целях конспирации, свою организацию), Генеральный сказал, что у него нет времени и желания читать лирику. Самое большее, что он мог посоветовать Арвину Павловичу, — так это: «Вы там еще поработайте с товарищами из Академии наук… обозначьте х-хлавную суть в справочке, а потом приходите… в любое время». Зная все тонкости эзопова языка партаппарата, Арвин Павлович не сомневался, что, едва за ним закроется дверь, как Генсек даст указание своим помощникам впредь близко не подпускать к нему «шизофреника». Да и разжевывать он никому ничего не собирался…

В недрах Ассоциации созрела очередная идея относительно тактики захвата «языка» в лице Наблюдателя. Как удалось установить в ходе многолетнего труда, путем сотен проб и ошибок, действия разведчиков противной стороны подчинялись одной существенной константе. Это было принципиальное невмешательство в происходящие события. Разумеется, речь не шла о мелочах наподобие раздавленной бабочки, как в рассказе Рэя Бредбери, поскольку Наблюдатели просто физически не могли бы не влиять на настоящее, ведь они должны были пользоваться транспортными средствами, дышать, питаться, пить… да даже просто занимать определенный объем пространства!.. Нет, речь шла о более значительном воздействии на ход событий.

Если допустить, что действия Наблюдателей подчинялись каким-то законам, то основные их заповеди, скорее всего, должны были гласить: будь вездесущ, но неприметен; будь всевидящ, но не привлекай к себе внимания окружающих; будь всесилен, но ни во что не вмешивайся — прямо-таки кодекс поведения самого Господа Бога?!.. Конечно, Арвин Павлович мог только догадываться, в силу каких причин его противник исповедовал принцип невмешательства: то ли потому, что далекие потомки благоговели перед незыблемостью истории человечества и считали, что любое изменение может пойти во вред прогрессу; то ли они относились к людям предыдущих эпох всего лишь как к ожившим персонажам исторического кинофильма.

Именно этот вопрос и собирался задать Арвин Павлович первому же агенту неприятеля, который попадется в руки Ассоциации. Впрочем, на искренний ответ он, будучи человеком умным, не надеялся. (Уже потом истина открылась ему и без чьей-либо подсказки. Вмешиваться в уже состоявшиеся когда-либо события, чтобы изменить их — так же, как и пытаться предупредить своих предков о чем-либо — было рискованно, потому что из-за этого в данной точке линия мирового развития могла раздвоиться, и после этого разветвления уже всё было бы по-другому в Мире Будущего, и было бы неизвестно: а существовали бы сами Наблюдатели в результате произошедших изменений?.. Грубо говоря, Наблюдатели стремились не допустить воплощения в жизнь известной поговорки: «За что боролись — на то и напоролись!»).

Надо воздать должное Арвину Павловичу — и, возможно, тот, кто составлял бы историческую справку о деятельности Ассоциации, не преминул бы это отметить — считая таинственных пришельцев своими, теперь уже кровными, врагами, он, тем не менее, избежал соблазна повесить на них всю вину за многочисленные бедствия и катастрофы, происходившими в те годы в самых разных сферах. Хотя вполне можно было бы сделать напрашивавшийся вывод о том, что, раз со стороны противодействующей стороны не видно никаких хороших и полезных нам действий, то, следовательно, она стремится навредить, нанести максимальный ущерб нашему времени. Это был бы очевидный козырь, который можно было бы использовать и для убеждения руководства страны: вот, мол, смотрите, кто на самом деле строит козни и повинен во всех бедах!.. и не ваши мифические ошибки, и не национальное разгильдяйство, принявшее в последние годы размах поистине всенародного бедствия, и не роковое стечение обстоятельств, и даже не происки зарубежных злопыхателей имеют место быть, а тайные действия агентов далекого будущего!.. — и на этой волне получить и «добро» на организацию ответных мер, и деньги, и оружие, и людей… Однако Арвин Павлович не пошел по этому пути — и не потому, что был таким уж кристально-честным борцом за справедливость. Скорее всего, из-за того, что подобный вывод был тривиален и сделать его означало бы повторить ошибки других «ясновидящих пророков», приписывавших вину за всё на свете то «шпионам других держав», то внутренним «вредителям», то инопланетянам с «летающих тарелок», то демонам и нечистой силе…

Впрочем, для Арвина Павловича причины явного стремления противника ограничиться одним только наблюдением были пока не очень важны. Важна была возможность использовать это обстоятельство в своих интересах: «Бей врага его же оружием»…

Нет смысла — и места тоже, ведь речь идет именно о «кратком курсе» — описывать, какие именно оперативные мероприятия были предприняты Ассоциацией в августе 1990 года, чтобы напасть на след одного человека, подозреваемого в Наблюдении. Было это в одном из южных городов — тогда еще «наших»… Люди Арвина Павловича «сели на хвост» подозрительному незнакомцу, неизвестно откуда взявшемуся и невесть с какой целью мотающемуся по городу из конца в конец, и проверили его с помощью нехитрых тестов-ловушек. Например, в непосредственной близости от подозреваемого довольно правдоподобно инсценировались ситуации, не вмешаться в которые не смог бы даже самый черствый и трусливый отщепенец. Ограбление беззащитной женщины двумя пьяными придурками в подворотне, куда свернул незнакомец… Двое великовозрастных хулиганов обижают десятилетнего мальчишку в мужском туалете в присутствии объекта слежки… Попытка изнасилования в парке, где шествует поздно вечером подозреваемый… Несчастный случай с мужчиной, который без труда и риска можно было предотвратить: заглядевшись на что-то, подставной человек (опытный кинокаскадер), шагающий навстречу потенциальному Наблюдателю, не видит, что вот-вот провалится в открытый канализационный люк — и проваливается-таки, но «объект» и пальцем не шевелит, чтобы предупредить «ротозея»… Когда подобных эпизодов накопилось достаточно много, чтобы понять, что непримечательный малый лет тридцати пяти, с синей спортивной сумкой через плечо, в серых брюках и в рубашке неопределенного цвета с короткими рукавами спокойно проходит мимо терпящих бедствие и нуждающихся в помощи, было принято решение брать его, так сказать, «с поличным»… И тут незнакомец, видимо, заподозривший, что его «ведут», окончательно выдал себя. В самом начале оперативникам Ассоциации удалось прилепить к нему крохотный «маячок», чтобы не потерять объект слежки из виду. Каково же было удивление людей Арвина Павловича, когда, войдя в подъезд одного жилого дома, тип со спортивной сумкой исчез, а вместо него с «маячком» вышла типичная домохозяйка, собравшаяся за покупками с видавшей виды хозяйственной кошелкой. К счастью, вместо того, чтобы решить, что человек с сумкой, обнаружив на себе датчик, пересадил его на невинную домохозяйку, кому-то пришло в голову очень быстро — буквально, в считанные минуты — поднять данные о жильцах того дома и выяснить, что женщина с сумкой в нем не проживает и никому из жильцов неизвестна. Следовательно, заключил Арвин Павлович, Наблюдателям доступно еще и кардинальное изменение своего внешнего облика… что ж, это не удивительно, учитывая, откуда и с какой целью Они прибыли…

Уже не для проверки, а для поимки незнакомца была разыграна душераздирающая сценка: самосвал на полной скорости мчался по улице, а под горку из переулка прямо под колеса машины неслась детская коляска с грудным ребенком, упущенная молоденькой раззявой-мамашей, и из коляски доносился отчетливый истошный рев младенца… Времени у «домохозяйки», неторопливо шествующей по тротуару, было полным-полно, чтобы не только осмыслить ситуацию, но и предотвратить гибель малютки. Тем не менее, «женщина» лишь судорожно огляделась по сторонам, словно проверяя, не следит ли за ней кто-нибудь (естественно, ни одной живой души на пустынной улице), и попятилась, не сводя взгляда с коляски… Грузовик раздавил, как яичную скорлупу, хрупкий экипажик вместе с белоснежным свертком, перетянутым голубым бантом, и только тогда выяснилось, что в коляске вместо грудного ребенка лежала большая пластиковая кукла с электронной начинкой…

Не давая незнакомцу в облике женщины прийти в себя, сотрудники Арвина Павловича подлетели к нему сзади на машине и усыпили сильнодействующим снотворным.

Находясь в почти мертвом сне, незнакомец вернулся в свое естественное мужское обличие (метаморфозу эту запечатлели на видеопленку в качестве хотя бы косвенной улики против Наблюдателей, но потом оказалось, что никакого чудесного превращения и не было — видимо, иллюзия изменения внешности достигалась гипнотическим воздействием на органы восприятия окружающих) и был доставлен на временный командный пункт Ассоциации, расположившийся в подземном убежище местной системы гражданской обороны.

Когда обездвиженный специальными инъекциями представитель Будущего пришел в себя, Арвин Павлович лично побеседовал с ним. Наконец-то он получил уникальную возможность впервые разговаривать с одним из тех, против кого боролся все эти долгие годы, и вначале не смог сдержать свои бурные эмоции, вылившиеся в короткий, но страстный монолог типа прокурорской речи на суде. Незнакомец, с наглой усмешечкой представившийся Ивановым, не долго отпирался и полностью признал, что является Наблюдателем (он вообще держался на протяжении всей беседы так же спокойно, как привык наблюдать за катастрофами и гибелью людей; правда, когда Арвин Павлович обвинил его и его коллег в бесчеловечности, он на короткое время утратил над собой контроль). В конце концов Арвин Павлович сделал «Иванову» предложение, суть которого заключалась в том, что он должен предоставить Ассоциации сведения о предстоящих событиях… хотя бы в нашей стране… В случае отказа Арвин Павлович обещал применить кое-какие насильственные методы выуживания информации из незнакомца… гипносканирование… новейшие «сыворотки правды»… (скорее всего, он все равно применил бы эти спецсредства, даже если бы незнакомец немедленно согласился сотрудничать — дабы предотвратить его попытку дезинформировать Ассоциацию).

«Иванову» было дано определенное время на размышления… до утра (тут Арвин Павлович опять лукавил: до утра оставалось совсем немного времени, поскольку беседа-допрос происходила до глубокой ночи).

А утром человек по «экзотической» фамилии Иванов превратился в дебила, страдающего недержанием слюны и мочи и абсолютно ничего не помнящего и не соображающего. Естественно, Арвин Павлович поначалу не поверил этому внезапному сумасшествию, приняв его за великолепную актерскую игру. По отношению к незнакомцу были применены все известные методы исследований, но вывод всех специалистов был однозначен: человек этот на самом деле ничего не помнит и не знает, мозг его девственно чист, и даже жизненно важная информация из него улетучилась. Оставалось только поместить его в то заведение, где активная терапия заключается в душе Шарко и в инъекциях химикатов, делающих даже самого буйного пациента тихим и спокойным. Что в итоге и было сделано. (Примерно через полтора года бывший Наблюдатель почил от сердечного приступа, хотя недоверчивый Арвин Павлович до самого конца подозревал, что смерть эта была лишь разыграна теми, кто послал «Иванова» в наше время, с целью эвакуации его тела в будущее; он даже подумывал, не произвести ли эксгумацию трупа, но выяснилось, что останки покойного были буквально в тот же день преданы кремации).

Любой на месте Арвина Павловича был бы подавлен этой неудачей, но глава Ассоциации не собирался предаваться унынию. Годы безуспешной борьбы закалили его характер и научили извлекать крохи информации даже из своих поражений. И буквально на следующий день после скоропостижного сумасшествия захваченного «языка» он, используя связи отца, отправил на имя Горбачева короткую докладную, в которой излагал данный эпизод деятельности Ассоциации и утверждал, что ему удалось-таки вытянуть из агента будущего кое-какую информацию. В частности, о том, что в ближайшее время в городе, где был схвачен Наблюдатель Иванов, произойдет некое чудовищное бедствие. Последнее предположение было плодом логических рассуждений Арвина Павловича, успевшего сделать для себя вывод, что наиболее активно Наблюдатели копошатся в тех точках нашего пространственно-временного континуума, где вскоре должны последовать какие-либо громкие события, причем чаще всего — трагического характера… Неизвестно, поверил ли ему Михаил Сергеевич или нет (позже Арвин Павлович догадался, что генсек предпочел не то чтобы верить или не верить автору анонимного послания, а просто-напросто выждать некоторое время, дабы проверить: сбудется предсказание или нет?), но «в ответ была тишина»… А через несколько дней город, о котором шла речь в докладной, был сметен с лица земли мощным землетрясением, вызванным подземными ядерными испытаниями, проводившимися за много километров от того региона.

Арвин Павлович заявился к Генеральному без предупреждения, но никто из помощников Горбачева и не рыпнулся задерживать его: видно, ими были получены соответствующие указания. На сей раз инициатор перестройки уже не заикался о необходимости «еще поработать и обозначить», а вполне деловито осведомился, чту и в какие сроки требуется Ассоциации для успешного решения своих задач… Спустя всего месяц статус Арвина Павловича резко поднялся до поста руководителя тайного ведомства, напрямую подчиняющегося лично Михаилу Сергеевичу и никому больше.

Теперь у Ассоциации было всё, о чем в прежние времена можно было только мечтать.

Взамен требовалось лишь регулярно нашептывать главе партии и государства всякую чушь, выдавая ее за информацию, полученную от захваченных агентов «противника».

Если предсказание сбывалось — что было, разумеется, большой редкостью — то Горбачев укреплялся в правильности своего решения относительно Ассоциации, а если нет — то у Арвина Павловича всегда была наготове масса отговорок, правдиво смахивавших на уважительные причины… дескать, всё было правильно, но по вине топорной работы ряда разгильдяев — далее указывались ведомства или конкретные должностные лица — ситуация изменилась, потому как мир перескочил на другую «ветвь» исторического развития… Или, например: да, виноваты мы, Михаил Сергеевич, потому как поспешно поверили этим сволочам из будущего, которые сознательно дезинформировали нас, сдав нам своих агентов… Как правило, такая ложь сходила до поры до времени с рук, Горбачев понимающе кивал своим родимым пятном и ронял напутственно что-нибудь о необходимости «тщательной проработки информации с товарищами»…

Естественно, что «прорабатывать информацию» Арвин Павлович ни с какими «товарищами» не собирался, будь они хоть академиками семи пядей во лбу, хоть многоискушенными в вопросах информационного противоборства сотрудниками специальных «контор». По той простой причине, что все его доклады Генеральному были хорошо продуманной «туфтой». На самом же деле Ассоциация, взяв рубеж официального признания со стороны государственного и партийного руководства, продолжала свою деятельность в полностью независимом режиме. Как показали события 1991 года, это была дальновидная политика…

Когда в Москве остались только следы от танковых траков, а заговорщики из ГКЧП уже сидели в Лефортово, взбешенный генсек, прилетевший из Фороса, на секретном совещании руководителей силовых ведомств, куда был приглашен и Арвин Павлович, поочередно склонял всех присутствующих по падежам за то, что они «манкировали», по его выражению, представить ему заранее доклады о готовящемся путче. В самом конце он впервые нарушил им же утвержденные правила конспирации и патетически провозгласил, указав рукой на Арвина Павловича:

— Вот у кого вам учиться надо, товарищи!.. Вот кто единственный дал мне вовремя информацию, что со дня на день заговор развалится сам по себе, благодаря чему мы избежали ненужного массового кровопролития!..

В запале генсек даже объявил Арвину Павловичу личную благодарность и попросил подготовить список сотрудников Ассоциации, отличившихся в «операции».

По залу пополз нехороший шепоток.

Следствием этого совещания стало то, что отныне Асссоциация была взята на заметку конкурирующими ведомствами и управлениями как источник надежной, хотя и из неизвестных источников, информации о будущих потрясениях. Это значительно осложнило деятельность Арвина Павловича и его подручных, потому что теперь приходилось сражаться на два фронта. С одной стороны — охотиться за невидимым противником, а с другой — обороняться от своих же «коллег», готовых дорого заплатить за секрет необычайной осведомленности Ассоциации. Вступать в торговые переговоры на этот предмет Арвин Павлович отказался, и тогда ему была объявлена война. Война есть война, и она требует жертв. Однажды в Ассоциации были выявлены несколько внедренных в нее офицеров КГБ. Всех их после допроса расстреляли и утопили в Москве-реке, а отрубленные правые кисти их рук отправили на Лубянку, дабы можно было по результатам дактилоскопической экспертизы вычислить «павших при исполнении своего служебного долга»…

Никто не знал, что именно Арвин Павлович стоял за решением Горбачева уйти с политической сцены в начале 1992 года, когда его фактически приперли к стене беловежские деятели. «Не надо, Михаил Сергеевич, — посоветовал тогда руководитель Ассоциации нервничающему генсеку, — не цепляйтесь вы за свое кресло… Есть информация, что в этом случае вы и члены вашей семьи останетесь в живых и даже будете еще процветать».

Генеральный долго молчал, а потом проронил:

— А если я не отрекусь?..

— У меня нет информации о таком варианте, — усмехнулся Арвин Павлович, красноречиво потирая руки так, словно мыл их с мылом.

Генсек все-таки послушался Ассоциацию, и именно тогда в голове Арвина Павловича впервые забрезжила смутная идея насчет того, что информация о будущем — страшная вещь, потому что с ее помощью можно вертеть как тебе угодно не только отдельными людьми, но и всей страной… а то, может быть, и всем миром… Но для этого следует действительно обладать такой информацией.

Отныне в деятельности Ассоциации наметилась новая линия. Если раньше Арвин Павлович и компания боролись против того, чтобы потомки могли изучать человечество эпохи конца двадцатого века, как через увеличительное стекло, то теперь они поставили перед собой несколько иную задачу. Наблюдателей следовало захватить для того, чтобы выпытать у них сведения не о ближайшем будущем, а, ни много, ни мало, о том способе, каким они могли попадать в наше время из будущего… будь то пресловутая машина времени или что-то иное… Далее Арвин Павлович собирался использовать этот способ для того, чтобы повести с врагом диверсионно-шпионскую войну на его же территории, заслав в будущее своих собственных разведчиков.

Однако легко сказать — трудно сделать.

А тут еще на смену человеку с родимым пятном на лбу пришел некогда опальный Борис Николаевич, который решил поменять в государстве не только строй, но и всех должностных лиц… всю «команду», по его спортивно-политической терминологии… и в одном из сейфов, доставшихся ему от предшественника, он обнаружил кое-какие бумаги, где упоминалась Ассоциация. Вызвав Арвина Павловича к себе на аудиенцию, первый российский президент без обиняков спросил его:

— Ты вот что, паря, мне скажи… Правда, что ты и твои парни предсказываете будущее?

— Неправда, — честно признался Арвин Павлович.

— Так какого же тогда хрена вы едите казенный хлеб? — удивился Б.Н. — Мне дармоеды, понимаешь, не нужны!.. Ты это… давай… или на меня будешь работать, или против меня…

И он широко улыбнулся, видимо, забыв о том, что на встрече не присутствуют представители средств массовой информации.

— С вашего позволения, я буду работать только на себя, Борис Николаевич, — вежливо сказал Арвин Павлович, возмущенный отношением к себе со стороны нового главы государства.

И, не оглядываясь, вышел.

В ту же ночь Ассоциация, поднятая Арвином Павловичем по тревоге, сменила все свои штаб-квартиры и явки и ушла в глубочайшее подполье, прихватив в качестве трофеев, добытых в прежних сражениях, технику, спецсредства и кое-какую материальную базу.

Глава 18

Рабочий день в отделе обычно пролетал незаметно. Ведь только, казалось, пришел, в один кабинет заглянул, в другой… пообщался с занудливым Петей Сиренко, выслушал свежий анекдот от кого-нибудь из молодых… сходил к начальству на доклад… или на совещание… или на получение втыка — это уж как придется… пришел, попил кофейку, собрался с мыслями, мозг набрал обороты, и вдруг — бац!.. пора обедать!.. Обед — дело святое, и не столько сам прием пищи имеет значение… да что там пища, желудок набить и бутербродами можно, не отрываясь от компа!.. Нет, главное в процессе обеда — это общение с товарищами-коллегами в целях закрепления и упрочения внутриотдельской атмосферы дружбы, взаимопонимания и, если не братской любви, то хотя бы отсутствия грызни по всяким пустякам…

Потом, затратив на это благое дело никак не менее получаса, возвращаешься на свое рабочее место и тут обнаруживаешь, что за время твоего отсутствия на комп уже набросана куча задачек… или такой массив данных статистики, что в нем утонуть можно с головой… до самого конца рабочего дня. И ты проклинаешь всё и всех на свете, потому что именно сегодня после обеда ты мечтал разделаться с давно висящими на тебе рефератами по пожарам в Северной Америке и о таинственных небесных знаках в Австралии, потому что, как справедливо напоминает время от времени Начальство, ты числишься в отделе именно на штатной должности референта-аналитика по зарубежным АЯ… аномальным явлениям, то бишь… а насчет того, что тебя не всегда эксплуатируют по должностному предназначению, ты и пикнуть не смей… Итак, ты медленно шипишь и кипишь от возмущения, а потом вдруг обнаруживаешь, что сам в это время потихоньку уже приступил к разгребанию набросанной тебе кучи, и едва ты свыкся душой с этим муторным занятием и даже стал находить в информационном мусоре кое-какие зерна, как тут же к тебе «в гости» припирается кто-нибудь из своих, кому сейчас делать нечего и кто полагает, что и другие тоже маются от безделья… И этот самый гость, несмотря на то, что он устраивается скромно в уголке с тысячей извинений и настаивает, что не будет тебе мешать, невольно требует повышенного внимания к своей персоне: то ему кофе захотелось выпить, но сахар кончился… и ты все бросай и шарься в недрах своего стола… то ему, видите ли, скучно и назрела необходимость обсудить последние события в мире и в отделе… то подай ему какую-нибудь занятную комп-игрушку на свободный терминал… в общем, после двадцатиминутного общения с гостями ты обнаруживаешь, что до конца рабочего дня остается всего час, а тебе еще пахать и пахать… и ты свирепеешь, выгоняешь всех посторонних к чертовой матери, невзирая на лица и степень сопротивления, запираешься на внутренний блокиратор, коему даешь команду впускать только Начальство, а всех прочих гнать в шею… правда, приборчик вскоре приходится перепрограммировать, потому что, как выясняется, не ведая значения данного фразеологизма, он выдает в ответ на попытки сослуживцев проникнуть в твой кабинет соответствующие надписи на инфо-табло… И потом тебе кажется, что ты лишь несколько секунд назад принялся за работу, как вдруг, скосив взгляд на часы, обнаруживаешь, что рабочий день уже закончился… Ты вспоминаешь, что сегодня ты обещал жене прийти с работы пораньше, потому что именно сегодня вы с ней намылились устремиться в ресторан… или на концерт синтез-музыки… или в солярий… и ты звонишь ей и слезно умоляешь не казнить тебя и простить авансом, в счет будущих жертв с твоей стороны… но она, конечно же, не дослушав тебя, отключается, и ясно, как божий день, что дома тебе будет оказан весьма холодный прием и что еще, как минимум, несколько дней супруга будет дуться на тебя и разговаривать лишь в случае неотложной необходимости…

Впрочем, уже через минуту ты забываешь и про дом, и про жену, и про то, как тебя зовут и где ты находишься, потому что тебе попадается такая задачка, которая требует не только тупого копания в больших массивах данных, но и напряга всего «серого вещества», потому что не совсем ясно, чту же требуется искать и где…

Речь в данном случае идет о том опусе, который с некоторого времени блуждал по Сети и в конце концов привлек внимание Службы. Это короткий — страничек десять, не больше — рассказ… даже трудно сказать, к каком жанру он относится… не то к юмору с элементами гротеска, не то к юмористической фантастике… несерьезный, в общем, рассказец. Называется он нехитро: «Интервью», и почти весь состоит из диалога двух действующих лиц. Суть его заключается в том, что в один прекрасный день некоему ученому мужу нашего времени удается изобрести и построить сложное, типа зубоврачебно-гинекологического, кресло, с помощью которого можно выдернуть к нам из будущего века на определенное время какого-нибудь человека и попытаться узнать в беседе с ним, что же ждет человечество спустя сто лет. «Соль» рассказа состоит в том, что для пробного интервью в энергетическую сеть исследователя попадается обыватель, который ни сном, ни духом не ведает о происходящем в окружающем его мире, и по его словам получается, что и в будущем веке якобы ничего не изменилось по сравнению с настоящим. Все тот же образ жизни… те же увлечения… та же работа… тот же транспорт… Даже если и есть какие-то перемены, то представитель наших потомков не может вразумительно объяснить, в чем заключается их суть… Он ничего не помнит, не знает и ничем не интересуется, кроме как футболом, рыбалкой и выпивкой с такими же простейшими человекоподобными, как он сам…

С первого же прочтения рассказа до тебя доходит, по какой причине он был взят на заметку… точнее, не он, разумеется, а тот, кто написал его… В прошлом году коллеги из Внешнего отдела баловались полумистическими экспериментами по разведке будущего. Только у них там не кресло использовалось, а какой-то сложный прибор, который, по их словам, и прибором-то в строгом смысле слова не являлся… что-то наподобие дикой смеси зеркал, дуг из редких металлов различной проводимости и стеклянных призм… И не человек во плоти и крови, по утверждениям, «внешнеотдельцев», появился однажды перед изумленными экспериментаторами, а некий образ… месмерическая личность… голографическая имитация человека… Тем не менее, «дух» из будущего исправно отвечал на вопросы вызвавших его сотрудников Службы (разумеется, не представившихся таковыми)… только информации в его ответах было столько же, сколько алкоголя в артезианском колодце… ноль целых, хрен десятых… Если абстрагироваться от бесконечных повторов, уточнений и переспрашиваний этого типа, то коммуникация выглядела примерно так же, как в рассказе:

«Вопрос. Может быть, вы вкратце обрисуете панораму политической жизни вашего века?

Ответ. — Ну вот, например, последние выборы были самым настоящим свинством!

В. — Какие выборы?

О. — Последние!

В. — Которые проходили?..

О. — Дату я не помню, но это было где-то в последние четыре года…

В. — Продолжайте же!

О. — Результаты были сфальсифицированы!

В. — Кем?

О. — Разумеется, тем, кто одержал победу на этих выборах.

В. — И кто же это был?

О. — Да все они — на одно лицо!..

В. — Это были президентские выборы?

О. — Президентские или губернаторские, я сейчас точно не помню. Меня тогда не было в городе. У меня в то время ужасно болело горло и держалась повышенная температура. Так что перед самыми выборами моя жена посчитала, что нам следует уехать куда-нибудь на юг…»

Или, к примеру:

«В. — Расскажите, как вы добираетесь на работу.

О. — Я сажусь на восточный экспресс. Нужно сделать всего одну пересадку. Вся поездка занимает девятнадцать минут.

В. — Как, вы сказали, это называется?

О. — Восточный экспресс.

В. — Это средство воздушного транспорта?

О. — Скорее, полуназемного.

В. — Что же это такое?

О. — Но ведь я уже вам объяснял! Это — восточный экспресс, отправляющийся в семь тридцать девять, в семь пятьдесят две и в восемь шестнадцать. Потом он идет еще в девять сорок восемь…

В. — Что еще вы можете сказать об устройстве этого экспресса?

О. — Сиденья тесноваты. После них так болят ноги!..

В. — А как он выглядит?

О. — Как правило, я вижу только его хвост. Дело в том, что я обычно вхожу через заднюю дверь, чтобы побыстрее выйти там, где делаю пересадку…

В. — Что его движет?

О. — Механизмы, конечно!

В. — Работающие на каком-то топливе?

О. — Ясное дело!

В. — А какого типа это топливо?

О. — Мне уже надоело слышать, как говорят, что где-то там был изобретен бестопливный транспорт! Пока не увижу собственными глазами, ни за что этому не поверю!.. Между прочим, цены на горючее растут год от года. Кто-то неплохо греет на этом руки за наш счет!

В. — Может быть, это ядерное топливо?

О. — Послушайте, я скажу вам все, что захотите, только если вы будете задавать мне толковые вопросы!

В. — Хорошо. Значит, это было ядерное топливо?

О. — Я не интересуюсь этим еще со времен учебы. Если бы вы заранее меня предупредили о том, что собираетесь посреди ночи вытащить меня из постели…»

И так далее. В рассказе это было неплохо обыграно: с одной стороны, дотошные экспериментаторы, тупо пытающиеся докопаться до истины, а с другой — дубоватый мещанин, которого в газетах интересуют только кроссворды, прогнозы погоды и отчеты о футбольных матчах…

На самом деле, как рассказывали ребята из Внешнего отдела, потом, на подведении итогов эксперимента, у кого-то из них зародилось жуткое подозрение: а не было ли идиотское поведение «сомнамбулы» мастерской игрой неведомых профессионалов? А, может быть, под маской обывателя скрывался некий контрразведчик будущего, который упорно старался не выдать информации о своем времени?.. Вопрос этот, помнится, так и остался тогда без ответа, потому что, сколько Внешний отдел ни пытался добиться повторного вызова на связь кого-то из туманного грядущего, ничего из этого так и не вышло (отдельные остряки, в частности, фантазировали, что будто бы однажды, после особо настойчивых попыток «внешнеотдельцев», в пространстве разверзлась черная дыра, из которой выглянула мерзкая дьявольская рожа, которая обложила опешивших исследователей трехэтажным и опять скрылась во мраке)…

Обычно всё, что относится к деятельности сотрудников Службы, является секретом нулевой категории — то есть, выше некуда. И весьма сомнительно, что кто-то из них мог поделиться со своими родственниками или друзьями хохмой о безуспешном общении с представителем будущего. Однако, на всякий случай было проведено суперзакрытое служебное расследование по вопросу о возможной утечке информации, которое пришло к однозначному выводу: утечки по вине сотрудников Службы не было…

Следовательно, удивительная идентичность содержания рассказа и реальных событий могла объясняться двумя вариантами: либо случайным совпадением (кто-то даже припомнил исторический прецедент, когда в середине сороковых годов прошлого века к одному американскому писателю-фантасту заявились агенты ФБР, так как в одном из своих рассказов он подробно описал устройство атомной бомбы, над которой физики еще только работали в сверхсекретных лабораториях), либо… автор рассказа узнал о данном эксперименте непосредственно от того, кто отвечал на вопросы. Но в этом случае явственно пахло серой для Внутреннего отдела Службы, вследствие чего именно тебе и поручили расшибить лоб о компьютер, чтобы отыскать ниточку следа, ведущего к неосторожному бумагомараке…

Ну, естественно, для начала ты пытаешься установить время поступления рассказа в Сеть, что нетрудно, поскольку всякая информация в Сети индексируется и регистрируется автоматически, и эту процедуру невозможно ни подделать, ни миновать… Та-ак, приобщение человечества к сему гениальному творению произошло не далее, как в прошлом месяце… а точнее — тридцать восемь дней тому назад.

Откуда, в смысле — с какого сервера, поступил файл, конечно же, установить невозможно… это было бы возможно только в том случае, если бы перекачка файла в Сеть происходила в данный момент. Ну, хорошо… Обратимся теперь к фамилии, а точнее — к псевдониму, под которым скрылся автор рассказа. «В.Шор»… Хм. Мало что дает… Мужчина это или женщина? Кто это по национальности? Англичанин? Или обрусевший американец? Еврей? Или какой-нибудь кавказец?.. В прилагаемой справке о проведенных розыскных мероприятиях, между прочим, говорится, что этим путем уже до тебя проходили. На мощнейшем ультрасовременном транспьютере был обработан алфавитный список почти всех живущих в настоящее время на Земле. В итоге в разных странах выявлено сто двадцать семь В.Шоров, в том числе сорок пять — у нас. На всякий случай за всеми из них установлено долговременное наблюдение по типу «кокон», но уже сейчас, спустя неделю, можно смело утверждать, что ни один из этих людей, в силу тех или иных причин, не имеет никакого отношения к писательству вообще и к данному рассказу в частности…

Значит, бесполезно и пытаться обнаружить что-либо на этом пути. Пойдем дальше.

Проверим все анналы современной фантастики — а вдруг кто-то из писателей сам признается в авторстве… случайно проговорится в каком-нибудь автобиографическом сайте… либо составителям всевозможных библиографий…

Смотрим всё, что можно по этому поводу… Уф-ф!.. Пока комп работает в режиме поиска, можно и очередную порцию кофейка дернуть…

… Ну что ж, этого и следовало ожидать. Пусто. Как в твоей голове… Но как-то искать этого неуловимого писаку надо?! Значит, придется напрячь свои выдающиеся аналитические мозги… Думай, думай, башка — шапку сошью…

И вот уже когда ты испробуешь всё, что только можно и что нельзя; и когда голова твоя гудит громче, чем комп; и когда за окном-экраном уже давным-давно темно, тебя вдруг осеняет озарение…

Не стоит раскрывать профессиональные секреты, верно? Поэтому никому, даже жене своей — или ей-то уж тем более — не говори, дружище, как тебе удалось сегодня расколоть этот крепкий орешек и выйти на сервер, с которого рассказ был «подброшен» в Сеть…

Остальное — дело техники.

А техника у Службы такая, что позволяет выполнять большинство заданий, не покидая здания. Все средства связи в распоряжении комп-центра Службы, и поэтому не надо никуда мчаться, чтобы отыскать конкретного человека и спросить его о чем-то… Миром правит информация, и поэтому невольно чувствуешь себя этаким всесильным божком, у которого всегда под рукой ответ на любой вопрос.

Поэтому ты проникаешь в базу данных о клиентах данного сервера так беспардонно и грубо, как… фи, какое неприличное сравнение напрашивается!.. Система пытается защититься паролем, но для Службы никакие пароли не действительны, потому что любой пароль нейтрализуется специальным кодом доступа — будто замок открывается отмычкой… Ты взламываешь каталог, относящийся к тому дню, когда рассказ поступил в Сеть, и устанавливаешь, с какого терминала он пришел. Собственно говоря, файлы здесь зашифрованы и по их названиям едва ли можно определить, что за информация в них содержится… Что ж, значит, не судьба решить эту проблему сегодня.

Зато на следующий день, когда ты приходишь на работу с красными от невысыпания глазами и дрожащими вследствие утреннего общения с супругой руками, комп, прокорпевший в автономном режиме всю ночь над файлами нужного каталога, услужливо докладывает тебе на экране результаты.

Теперь тебе известно, что рассказ написал некто Артур Николаевич Саармин, лицо без определенных занятий, время от времени кропающий что-либо фантастическое. По гордому самоопределению, зафиксированному на его автобиографическом сайте в Сети, — компилятор. Это значит, что он пишет не «из головы», а использует куски из чужих вещей, компонуя их в соответствии со своим замыслом и связывая друг с другом так, чтобы это не бросалось в глаза. И конечный результат именуется компилятом. Раньше такое назвали бы плагиатом, а ныне это модный способ творчества. Адрес… Проживает в Агломерации, арендуя на неопределенное время коттедж у такой-то риэлтерской фирмы…

Ты уже собираешься отправиться к Начальству на доклад, но тут вдруг комп выводит на свой голографический экран краткое, но очень важное примечание, порожденное результатами ассоциативного поиска. Оказывается, не далее, как позавчера в коттедже, где проживал этот Саармин, произошел взрыв газа, вследствие чего коттедж сгорел дотла, а сам хозяин, ведший затворнический образ жизни, погиб при пожаре.

И ты опять садишься за работу. На этот раз — чтобы собрать всю информацию о пожаре. С этой целью ты влезаешь в базу данных Полицейского управления и быстро выясняешь, что по данному факту заведено уголовное дело, поскольку судебно-медицинская экспертиза выявила, что смерть покойного, каковым, несомненно, является хозяин дома, наступила не в результате, а до пожара, и не от ожогов или отравления продуктами возгорания, а от выстрела из почти антикварного пистолета калибра 7,62 мм. Компом при пожаре подвергся таким повреждениям, что восстановлению не подлежит, но его «черный ящик» найден в пятидесятипроцентной целостности и сейчас расшифровывается в специальной лаборатории.

В какой именно — установить хоть и долго, но можно… Ну и идиоты же сидят в нашей доблестной полиции! Какого, спрашивается, черта они отправили «ящик» на экспертизу в Институт транспорта? По тому принципу, что у магнитопоездов и джамперов тоже имеются «черные ящики»?.. Ладно, посмотрим, что там накопали в лаборатории… Ого, это интересно!.. Скопируем-ка мы эту информацию себе… на всякий случай… кстати, что-то лицо этого типа мне знакомо… Где же я его видел?..

* * *

— Ну, ты даешь, Ксен! — воскликнуло непосредственное начальство референта-аналитика Перлина в лице Юлова. — Это называется, совсем ты, брат, прокис за своим компьютером и не живешь жизнью коллектива!

— Ну что вы, шеф, — кисло улыбнулся Перлин, переминаясь с ноги на ногу.

— Какая там жизнь коллектива?.. Тут не помнишь, когда с женой-то последний раз жил…

— Это ты брось, — строго сказал Юлов. — Гнусных намеков на то, что отдельные у нас перерабатывают лишку, не потерплю!.. Ну, может, дам денек-другой на восстановление… потенции… а вообще-то рабочий день в Службе — ненормированный…

Он вновь уткнулся в экран своего компа, куда вставил комп-кубик, принесенный Перлиным по итогам розыска автора рассказа «Интервью».

— Тип этот, физиономия которого осталась запечатленной в «черном ящике» компома Саармина, — не кто иной, как тот самый «гость», которого мы с Алаиновым и Ренлундом встречали три дня назад в Центральном парке, — сказал Юлов. — Его, между прочим, сейчас по всей планете разыскивают, а он, оказывается, вот к кому решил наведаться!..

Перлин виновато молчал.

— Ксен, а ты мог бы прощупать этого Саармина на достоверность биографии? — с жадным интересом спросил Юлов.

— Прямо сейчас?

— А почему бы и нет?

— Тогда с вас будет причитаться не «денек-другой» на восстановление потенции, а полноценных три дня, — с ухмылкой отчеканил аналитик.

— Ну, что за подчиненные мне попались — ни стыда, ни совести! — с притворным возмущением вздохнул Юлов. — Шантажируют своего непосредственного начальника в хвост и в гриву!.. Ладно, дам я тебе три дня… включая субботу и воскресенье… только сделай дело, как надо, ладно, Ксен? И если можно — не выходя из моего кабинета…

— Да уж вас пошантажируешь, Александр Эмильевич! — улыбнулся Перлин, садясь за комп на место своего начальника, а Юлов выбрался из-за стола и занял позицию за спиной аналитика. — Сейчас мы покопаемся в архивах… пошлем запросик… по всем параметрам…

И они вместе славно покопались в архивах. По всем параметрам… Только всё было напрасно. Биография у Саармина была крепкая. Он проходил не только по базам данных Гражданского Регистра, но и по архивам школьной канцелярии, регистратур поликлиник, по допотопным церковным книгам, университетским ведомостям и картотекам полиции. Во всех общественных и присутственных местах он оставил за свою жизнь четкие следы своего пребывания. У него были железные документы и стопроцентный банковский счет, заведенный еще три года тому назад, когда Артур Николаевич после бурной геологической деятельности перебрался в Агломерацию, где и осел в виде заслуженного пенсионера, честно заработавшего к двадцати восьми годам пенсию поиском с риском для жизни и здоровья месторождений урановых руд на Камчатке.

Камачтка была далеко, но и туда добрался по компьютерным каналам ловкий Перлин.

Проверил контракты соответствующей геологоразведочной компании… нет, всё было чисто… действительно, именно Саармин работал там, не покладая рук, вот и фотография его в базе данных имеется, тогда совсем мальчишкой он был…

Оставалось проверить только самое главное — опознают ли Артура его ближайшие родственники и соседи, ведь, по легенде, родился он в какой-то деревеньке близ Саратова…

Перлин пощелкал, подобно магу-волшебнику, пальцами перчатки-джойстика, воздействуя на пиктограммы соответствующих команд. Родителей у Саармина давно не было в живых, но имелась сестра, работавшая учительницей в школе в городке под названием Мапряльск. Судя по подсказке компа, ее звали Юлией.

Разыскать ее оказалось не очень сложно, Юлия Саармина только что закончила очередной вирт-урок и проверяла контрольные работы своих подопечных.

Когда на экране появилось ее серьезное, строгое лицо, Юлов представился инспектором полиции, ведущим расследование о причинах гибели ее брата, и выжидательно уставился на женщину.

Та озадаченно поморгала ресницами.

— Брата? — спросила она. — Какого брата?

Дальнейший разговор протекал в духе пьес «театра абсурда».

— У вас есть брат, Юлия Николаевна? — спросил Юлов.

— Не-ет… То есть, да… Вообще-то я… О! — лицо женщины озарилось. — Вспомнила!.. Да, у меня есть брат.

— Как его зовут?

— Артур.

— Это он? — Юлов дал знак Перлину, и тот вывел на экран компа портрет Саармина так, чтобы он был виден их собеседнице.

Женщина помолчала.

— Да… Нет. Нет-нет, это он!.. Времени много прошло, — пояснила она, — и Артур сильно изменился…

— Расскажите-ка мне о нем, — попросил Юлов.

— В каком смысле?

— Ну, в какие игры он любил играть в детстве? С кем дружил? Какое кушанье было его любимым блюдом?..

Женщина странно замешкалась.

— Не помню, — наконец, тихо сказала она.

— Не помните? — Юлов и Перлин недоуменно переглянулись. — Но вы жили вместе до окончания школы?

— Да… должно быть, так.

— Извините, Юлия Николаевна, вы памятью никогда не страдали? Не было ли у вас в детстве ушибов головы? — неожиданно спросил Перлин.

— Что-о? — возмутилась учительница. — Что ж, по-вашему, я — ненормальная?.. Ну, а если я действительно ничего не знаю о своем брате, кроме того факта, что он у меня был?!..

— Любопы-ытно, — протянул Юлов. — Ладно, спасибо вам за помощь в расследовании, Юлия Николаевна… Вы не будете возражать, если к вам придут как-нибудь наши люди, чтобы провести… э-э… небольшое обследование?..

Но Саармина уже отключила свой терминал, видимо, не на шутку обидевшись на «тупых и бесцеремонных полицейских».

— Что и требовалось доказать, — сказал Юлов Перлину. — Никакого Артура Саармина в действительности не существовало… во всяком случае, в нашем времени… Те, кто его заслал к нам, позаботились о его «легенде», но не думали, что мы копнем так глубоко… Да, они запрограммировали Юлию Саармину на признание факта наличия у нее брата… но, конечно же, они не могли досконально набить ее память деталями…

— Значит, это был Пришелец, — констатировал Перлин.

— Выходит, так.

— Но почему его убил тот тип, за которым охотится Служба?

— А вот это покрыто мраком тайны, — вздохнул Юлов. — Может быть, Артур Николаевич чем-то провинился перед своими хозяевами? А, может быть, дело в чем-то другом?.. Не знаю, но хотел бы я знать… Ладно, Ксен, ты иди, а я еще немного покумекаю и двину к Высокому Начальству…

Перлин поднялся из кресла за терминалом и с хитрецой прищурился.

— А далеко ли вы меня посылаете, Александр Эмильевич? — осведомился вкрадчиво он.

— На рабочее место, — удивился Юлов.

— А наш с вами уговор?

Начальник Внутреннего отдела засмеялся и махнул рукой:

— Представь, уже совсем забыл!.. Конечно, Ксен, конечно! Ступай отдыхать!..

* * *

Однако к Высокому Начальству Юлов попал только после обеда. И то не лично, а посредством вирт-визита. Чем-то сверхсекретным, видно, было занято начальство, раз не соизволило допустить Юлова в свой реальный кабинет. Но ничего не попишешь, на то оно и Начальство, тем более — Высокое, чтобы диктовать свои правила…

Юлов нацепил на лоб вирт-шлем со специальным забралом-очками, подсоединился к блоку вирт-связи и нажал кнопку на наручном браслете. В ту же секунду он оказался сидящим в кресле в кабинете начальника Службы, у которого было красноречивое прозвище Монарх, хотя ничего монархического в его облике не наблюдалось. Звали же его Сократ Константинович, но на великого мыслителя он тоже не смахивал. Больше всего к имиджу начальника подходил образ Джеймса Бонда, благополучно ушедшего на пенсию и обзаведшегося собственной фермой где-нибудь на Диком Западе… хотя по отношению к начальнику Службы ни о пенсии, ни о ферме не могло быть и речи. Поговаривали, что Монарх до сих пор тренируется в тире и по утрам бегает на время трехкилометровый кросс…

В виртуальной реальности кабинет начальника был абсолютно таким же, как и в действительности, только цвета были ярче да пол почище. Иллюзия пребывания именно там, на семнадцатом этаже, была очень сильна, и вскоре Юлов стал ловить себя на том, что забывает про условности изображения и, того и гляди, допустит какой-нибудь ляп…

Тем более, что он сильно волновался.

Юлову было неизвестно, чем сейчас реально занимается Монарх, но по вирт-контакту выходило, что начальник стоял напротив Юлова спиной к окну, и поэтому лицо его было скрыто в тени… Вот старый пройдоха, подумал Юлов, даже во время вирт-связи норовит схитрить!..

Отдавая дань вежливости, а не объективной действительности, они пожали друг другу бесплотные руки абсолютно бесполезным жестом, и Монарх сказал:

— Я вас слушаю, Александр Эмильевич.

Юлов добросовестно описал события последних дней, связанные с засадой в парке, полуфантастическим-полуреалистическим рассказом и убийством Артура Саармина.

— И что вы по поводу всего этого думаете? — поинтересовался начальник Службы, не выдав ни единым мускулом лица, какие выводы он сам делает из доклада Юлова.

Юлов развел руками:

— Думать можно всё, что угодно, Сократ Константинович. Это процесс, который пока еще не поддается контролю…

— Вы так полагаете? — пошутил с каменным лицом Монарх. Хотя… кто его знает, чем занимаются другие отделы Службы?.. может быть, старик вовсе и не шутит. — Тогда озвучьте свои думы, сделайте милость.

Садиться он явно не собирался, и Юлов стал испытывать невольный дискомфорт. Хотя еще в самом начале беседы, когда он дернулся было подняться из кресла, Монарх махнул рукой: сиди, мол, я разрешаю…

— Я полагаю, Сократ Константинович, — начал Юлов, — что ситуация в рамках нашего противоборства с Пришельцами в последнее время обострилась. Значительно участились случаи проникновения в наш мир агентов противника, которые ведут активную деятельность по сбору информации различного характера. Наверняка не будет преувеличением сказать, что они внедрились во все органы управления Сообществом… и на всех уровнях…

— Есть доказательства? — перебил Юлова Монарх.

Юлов щелкнул пальцами, и прямо между ними из пола эффектно вырос большой, высотой в человеческий рост, голо-экран. Еще один щелчок пальцами — и на нем появился портрет Сверра. Снимок был увеличенной копией того объемного снимка, который содержался в личном деле полицейского.

— Это сотрудник Полицейского управления Московской агломерации, — пояснил Юлов.

— Его фамилия — Сверр, капитан Яков Сверр… Биография — комар носа не подточит!.. Характеристики сплошь и рядом превосходные. Отличный семьянин, отличный друг, отличный работник — кстати, работает он в оперативном отделе Управления… Просто золото ходячее, а не человек!.. Тем не менее, в ходе засады, организованной нами в Центральном парке — я уже вам вкратце докладывал, Сократ Константинович, — этот «золотой человек» дает своим подчиненным указания, фактически направленные на срыв операции, поскольку они демаскируют засаду…

Далее. Сверр таинственным образом исчезает из парка, и есть все основания полагать, что именно он ввел нас в заблуждение, направив погоню в противоположную от вновь прибывшего Пришельца сторону… Налицо все признаки оказания помощи «своему»…

Тут Юлов умолк, обдумывая, стоит ли докладывать Монарху о том, что Сверр пытался установить с ним контакт в аэре. Нет, наконец решил он, лучше оставить это на будущее. Хотя покаа неизвестно, как и где это может пригодиться, но сейчас лучше будет промолчать…

— И где сейчас этот Сверр? — осведомился спокойно Монарх.

— Нами приняты все меры, объявлен всеевропейский розыск, но он словно сквозь землю провалился! — посетовал Юлов.

— Ну, хорошо, — после паузы сказал начальник Службы. — Так что же вы все-таки предлагаете, Александр Эмильевич?

Юлов глубоко вздохнул, щелкнул пальцем и голо-экран свернулся в еле заметную светящуюся в воздухе точку.

— Надо приступить к нулевому плану мероприятий, — стараясь говорить как можно спокойнее, произнес он.

— Что-о? — У Сократа Константиновича отвисла челюсть. — Вы хоть понимаете… вы представляете себе, что это такое?

— Разумеется, представляю, — вежливо наклонил голову Юлов. — Позвольте напомнить, что в свое время именно наш отдел разрабатывал «нулевку»…

Действительно, первое, что сделал Александр Юлов, будучи назначенным на должность начальника Внутреннего отдела Службы, так это изложил на бумаге свои давние соображения по поводу того, что следует предпринять, когда обнаружится, что весь мир кишит агентами Пришельцев. План этот был краток, но энергичен. Он подразумевал фактический ввод негласного чрезвычайного положения в стране.

Установление режима секретности в отношении любой информации, имеющей государственное значение… Усиление охраны промышленных предприятий, иных жизненно важных объектов и органов управления… Тщательные проверки анкетных данных граждан… Выявленных лазутчиков противника допрашивать с применением любых, в том числе и запрещенных Конвенциями ЕН, средств, а после суда использовать на каторжных и особо вредных работах… При малейшей попытке с их стороны оказать сопротивление или избежать ареста — применение оружия и спецсредств… Наконец, перевод на военное положение Службы как передового органа борьбы с чужаками, регулярная смена местонахождения ее штаб-квартиры, контроль и принудительное гипносканирование сотрудников…

Все ознакомившиеся с этим документом сначала смеялись, принимая его за пародию, но потом посерьезнели, когда, как ни странно, план был утвержден лично Генеральным секретарем Евро-Наций, на рассмотрение к которому совсекретный документ попал совершенно секретным образом.

— Да, — упрямо повторил Юлов, — я понимаю, Сократ Константинович, чем чревато применение плана номер ноль, но, к сожалению, иного выхода в данной ситуации не вижу… Пока еще не всё потеряно, но вскоре будет поздно, и тогда…

— Ну хорошо, — опять перебил его Монарх, садясь в кресло у окна. — Предположим, вы правы, и наш мир кишит разведчиками противника… Но с чего вы взяли, что они враждебно относятся к нам? В чем вообще заключаются их намерения? Ради чего они были засланы к нам? Чтобы шпионить? Или чтобы всячески вредить нам? А, может быть, они стремятся помочь нам… может быть, они спасают нас, вы подумали об этом? А вы засады на них устраиваете, гоняете их, как зайцев!.. Не пора ли, Александр Эмильевич, прежде чем палить из всех видов оружия, поставить все точки над «и» и установить, кто же эти таинственные Пришельцы?

— Но я же этим занимаюсь не первый год, Сократ Константинович! — растерянно сказал Юлов. — Вы что, совсем не читаете мои справки и доклады?

— Да читаю, читаю!.. — отмахнулся начальник Службы. — Только все ваши доказательства до сих пор носят косвенный характер. Кто-то где-то слышал… кто-то где-то видел… следы… экспертизы… заключения специалистов… Тьфу! — Он подался к Юлову всем своим корпусом. — Вы меня извините, Александр Эмильевич, но я — фома неверующий, и на моем месте любой был бы им!.. Вот если бы вы в один прекрасный день привели молодчика со скрученными за спиной руками и сказали: вот он, негодяй-шпион, а он сам бы это подтвердил — тогда бы я вам поверил…

— Да поймите вы, Сократ Константинович, — чуть ли не взмолился Юлов, — что нам противостоят не просто люди, а профессионалы, оснащенные такими средствами, которые нам и не снились!.. Программирование психики окружающих, неизвестные приборы и спецсредства, невидимость, наконец, — разве против этого мы можем что-то противопоставить? В нынешних условиях, когда, кроме нас с вами, мир не подозревает о Пришельцах, бороться с ними невозможно!..

В конце концов, в отчаянии думал Юлов, раз уж старый хрыч так хочет, то устроить ему «живого» вражеского лазутчика было бы парой пустяков для моих ребят. Как будто наличие конкретной личности со скрученными руками и ее искреннее признание что-то доказывают!.. Вспомнить хотя бы сталинские времена… Нет, старик просто тянет волынку, потому что, как и все руководители его уровня, боится ошибиться.

Ошибка, в самом деле, смерти подобна, потому что в случае чего… Например, пронюхают о том, что мы здесь замышляем и чем занимаемся, Пришельцы — и никто не заподозрит, что Александр Эмильевич погиб в автокатастрофе по дороге на работу, а Сократ Константинович — от вполне естественного в его возрасте сердечного приступа!..

— И все-таки, Александр Эмильевич, — сдержанно сказал Монарх и поднялся из кресла, давая понять, что аудиенция окончена, — я бы на вашем месте не горячился, а хорошенько бы взвесил еще раз все «за» и «против»… да и конкретные результаты не помешали бы… не всё же вам за газетами будущего гоняться, ха-ха-ха!.. Всего доброго и — не пропадайте, держите меня в курсе событий…

Вот черт старый, с досадой подумал Юлов, отключив вирт-шлем и вновь оказавшись в своем кабинете. И откуда он узнал про Газету?..

Глава 19

Сегодня последний урок у него был в девятом «А». Тема была такая, что от нее пробегал невольный холод по спине и мелкой противной дрожью тряслись пальцы.

Впрочем, он надеялся, что сумеет справиться с волнением. Авось, не первый раз…

Лишь бы только никто не смеялся во время урока. Больше всего он ненавидел, когда кто-нибудь из этих верзил-акселератов ржет в самый неподходящий момент… а надо бы, наоборот, плакать, потому что русский флот, окруженный и расстрелянный почти в упор турками, тонет, а адмирал Нахимов, сняв фуражку и морщась от боли в раненой руке, не собирается покидать капитанский мостик… или когда соратники по Политбюро убирают Хрущева в самый разгар Карибского кризиса и, заняв его место на переговорах, доводят своим упорством американцев до пуска ядерных ракет… Тогда хотелось неторопливо, с наслаждением взять загоготавшего за шиворот и ткнуть его мордой в стол… раз, другой и третий… чтобы он проглотил свой дурацкий смех раз и навсегда!.. Но естественно, этого делать было ни в коем случае нельзя, а нужно было иными методами добиваться того, чтобы они слушали тебя, и причем слушали внимательно…

Почему Лицей назывался Президентским, никто точно не знал. Не то он создан был решением Президента, не то учились в нем дети президентов государств и коммерческих компаний, не то выпускались из него уже готовые президенты, не то просто-напросто назван он был в честь одного из последних президентов Республики. Независимо от того, какой вариант больше соответствовал истине, лицей был престижным общеобразовательным учреждением, сюда стремились попасть со всех концов Сообщества, а преподавателей отбирали в ходе многоэтапного конкурса.

Журналисты, методисты и разные исследователи здесь дневали и ночевали, потому что во всем мире не было другого такого учебного заведения, которое само бы определяло, чему учить и как учить. Здесь каждый набор не повторялся, и каждый первый класс начинал учиться по-новому, здесь пособия и учебники писали сами учителя, а иногда не писали вообще; здесь использовались уникальные компьютерные программы и методики; наконец, оценки здесь абсолютно не имели никакого значения, потому что главным был ответ на вопрос: удалось ли за десять лет научить человека мыслить или он так и остался на уровне среднестатистического члена общества, который не способен целенаправленно обдумывать, скажем, бесконечность Вселенной или проблему возникновения жизни на Земле — по той простой причине, что у него полным-полно так называемых текущих проблем, а, скорее всего, потому, что ему, этому среднему жителю планеты Земля, по большому счету, — до лампочки вышеозначенные проблемы…

Два года назад ему повезло. Его сосед по Университетскому городку вовремя узнал о том, что в Лицее открывается вакансия для преподавания вновь вводимой дисциплины, и это было именно то, о чем он мечтал всю жизнь. Он принял участие в конкурсе, опасаясь больше всего не профессиональных тестов, а углубленных кадровых проверок, но, к его удивлению, выдержал и те, и другие, и был зачислен в преподавательский штат. Платили здесь вполне прилично, но для него это было не главное. Главное заключалось в том, что именно здесь он мог безболезненно обкатывать свои теоретические идеи и замыслы…

И все равно он сегодня волновался больше обычного. Настолько, что даже забыл в преподавательской комп-кубик с материалом для демонстратора. Пришлось на полпути возвращаться по длинному коридору, а потом опять тащиться уже пройденным путем.

Черт, какие же тут длиннющие коридоры!.. Зато, как утверждает директриса, не надо никаких лифтов, которые вызывают массу проблем, потому что, во-первых, постоянно заняты и их не дождешься; во-вторых, их нужно содержать, ремонтировать и обслуживать — а это дополнительная статья расходов; и наконец, в-третьих, лифты вредны тем, что приучают людей жалеть свои ноги, а эта жалость, в конечном итоге, пагубно сказывается на здоровье!.. Большая демагогичка… или демагог, как правильнее?.. наша директриса… Прямо хоть на турбокаре въезжай в этот нескончаемый коридор и рули прямиком на урок!.. А что, это не так уж и нелепо — вон, кто-то из великих въезжал на своем коне повсюду… хоть в сенат, хоть в супружескую спальню… Нерон, что ли? Или Александр Македонский? Эх ты, историк, скоро совсем всё позабудешь и погонят тебя отсюда в три шеи!.. Впрочем, я же — не обычный историк, подумал он. Где они откопают еще такого?..

Между тем, коридор неожиданно закончился боковым отростком-тупиком, в торце которого виднелась стеклянная дверь. Из-за двери доносился сильный шум. Словно там, за дверью, было не тридцать две особи четырнадцати лет от роду, а, по меньшей мере, многотысячная толпа… как тогда, в августе девяносто первого, на Манежной, когда там еще не было никакого подземного торгового комплекса, а простиралось огромное ровное пространство, словно специально задуманное как место для проведения всяческих митингов и демонстраций…

Он тряхнул головой, чтобы избавиться от картины, внезапно с пугающей четкостью вставшей перед его глазами, и вошел в услужливо-автоматически раздвинувшиеся перед ним двери.

И вот уже в который раз обнаружил, что его здесь совсем не ждали. Сигнал начала урока не проходит к ним в класс, что ли? Или они каким-то образом его отключают?

Но зачем?.. Лупанов и Шергин боролись в проходе между кабинками учебных ячеек, Дидух приставал к Джумбаровой, нарываясь на пощечину, а на экране демонстратора красовался он сам, одетый в какой-то жупан и со зверской бородатой физиономией.

В следующий момент его двойник на экране простер к сидевшим в кабинках длань и на манер шукшинского Степана Разина провозгласил: «Я пришел дать вам волю!».

Девятый «А» дружно взревел от восторга. Он кашлянул, и тут его заметили. Экран мигнул и погас, все дружно вскочили на ноги. Включая потных и помятых Лупанова и Шергина…

— Садитесь, — бросил он и проследовал к своему месту за учительским пультом. На всякий случай внимательно изучил кресло и стол, дабы снова не попасться: один раз ему подсунули вместо кресла голокопию, и он, безмятежно опустив седалище на сотканное из множества лазерных лучей сиденье, под дружный смех жестоких экспериментаторов оказался на полу…

Обвел глазами взирающие на него — такие понятные и в то же время такие загадочные, такие одинаковые и в то же время такие разные! — лица.

Кто бы это мог быть? Ага…

— Кстати, Сикора, — безмятежно сказал он, — на следующий урок подготовите небольшой рефератик на тему: «Что было бы, если бы восстание Степана Разина закончилось победой»… Минут этак на восемь, хорошо?

— А почему я, Сей Сеич? — пробубнил Сикора, опустив голову.

— А кто? — коварно осведомился он. — Или я ошибся в выборе, вьюноша?

В классе стало тихо.

— Ну ладно, я — так я, — наконец пробубнил Сикора, не поднимая глаз, и он понял: всё правильно. Все облегченно загомонили, как грачи.

— Тихо, тихо, — сказал он. — Начнем… Сегодня нам предстоит разобраться в новой теме. Итак, представьте себе: рубеж двух тысячелетий… а именно — двухтысячный год. В России, которая тогда еще именуется, как вам прекрасно известно, Российской Федерацией… кстати, кто скажет, почему?.. Лупанов, прошу вас… Что ж, все верно, только вот никакой Уральской Республики тогда еще не было… прошу всех не путать и, наверное, уже в сотый раз зарубить на своем носу: вы изучаете альтернативную историю, но это вовсе не означает, что вы не должны знать историю настоящую!.. Итак, двухтысячный год… Цуриков, назовите основные события в общественно-политической жизни, которые произошли в этом году… Нет-нет, подписание Хельсинского соглашения, во-первых, относится к международным событиям, а мы сейчас будем расматривать исключительно внутреннюю историю нашей страны, а во-вторых оно имело место лет этак на пять позже!.. Хорошо. Ну, а что было самым главным?.. Правильно, президентские выборы!.. Надеюсь, все присутствующие помнят, кто был избран всенародным волеизъявлением на пост руководителя государства? А что вы смеетесь? Если уж иногда вы выдаете такое, от чего просто волосы дыбом становятся… гм, не только на голове, Зайцев, согласен, только вы зря выбрали мой урок для проявлений своего плоского юмора!..

Марш к директрисе!.. Так вот, я вовсе не удивлюсь, если кто-то из вас признается, что не помнит имя того российского президента, с которым страна вступила в двадцать первый век… Ладно, не буду вас пытать по этому поводу, а лучше сформулирую ту проблему, над которой мы сегодня вместе поломаем голову… да-да, нашу общую голову, Левтонов… Лично у вас ее временами нет совсем…

Он сделал длинную паузу, а затем отчеканил чуть ли не по слогам:

— ЧТО БЫЛО БЫ, ЕСЛИ БЫ ПРЕЗИДЕНТОМ РОССИИ БЫЛ ИЗБРАН ДРУГОЙ КАНДИДАТ?

Секунду класс, словно завороженный, молчал, а потом раздались выкрики:

— А кто? Кто именно?… Кого вы имеете в виду, Сей Сеич?

— Давайте не будем ограничиваться одной конкретной личностью, — сказал он. — Так сказать, проделаем многовекторный анализ. — Это словосочетание должно было поднять гордость ребят за самих себя: дескать, вот мы какие «вумные», раз то, чем мы занимаемся, так мудрено и красиво звучит! — То есть, рассмотрим все кандидатуры поочередно и, в зависимости от их политических взглядов и предвыборных платформ, попытаемся представить, какая тенденция стала бы главенствующей в ходе его, так сказать, правления… Даю вам пятнадцать минут на размышления, а потом заслушаю вас; наиболее разумные варианты будут удостоены чести быть показанными на демонстраторе. При подготовке можете пользоваться теми справочными материалами, которые я ввожу в свой комп… Время пошло!

Он всунул комп-кубик в гнездо дисковода на компьютере и щелкнул клавишей ввода.

Потом поднялся и стал прохаживаться туда-сюда вдоль экрана демонстратора, зябко охватив плечи руками и стараясь не смотреть на класс.

Давайте, давайте, думал он. Это вам не по унылым учебникам зубрить скучные формулировки и не с компьютерами баловаться… Думайте, напрягайте свои извилины, воображение и память… и что еще у вас там имеется?.. Если вы до сих пор еще не поняли — хотя уже должны были бы понять, все-таки через год будете выпускаться из лицея — что не так-то просто не поддаться своим эмоциям и фантазиям, пристрастиям и предрассудкам, а посредством холодных логических рассуждений, как скальпелем, рассечь кровоточащее тело истории, произвести вивисекцию и вновь зашить швы, надеясь, что больной после такой операции не просто будет жизнеспособен, но и станет еще здоровее, чем прежде!.. К тому же, мало учесть все явные и скрытые движущие силы, мало оценить, к чему приведет даже самое незначительное отклонение от исторически свершившихся маршрутов — не-ет, братцы мои, тут надо еще и видеть мысленным взором, а не только на экране демонстратора, как это всё будет происходить, кто что скажет и кто что сделает в каждый исторический момент… А потом — еще и рассчитать отдаленные последствия, чтобы не получилось так, что через несколько лет произведенный тобой переворот аукнется массовыми потрясениями, кровью и смертью тысяч людей!..

А еще, и это самое главное — вы должны почувствовать, как это заманчиво и прекрасно: одним усилием своей воли вносить коррективы в сценарий той пьесы, которая разыгрывается на исторических подмостках, и знать, что от того, как ты решишь конкретную задачу, будет зависеть судьба целых народов… всего мира, в конечном итоге!..

Он взглянул на экран атомного хронометра.

— Ну что, готовы? — бодро спросил он. — Кто желает выступить первым?..

Как всегда, аппетит у них пришел во время еды, и теперь не хватило самую малость времени «для обобщения». Но по опыту он уже знал: стоит сделать им хоть небольшую поблажку, и они дотянут волынку до конца урока.

— Всё-всё! — хлопнул он в ладоши. — Рарог, вам предоставляется честь начать наше обсуждение…

Он не зря начал именно с Рарога. Этот упорно претендующий на хватание звезд с небес мальчик должен послужить как бы возбудителем болезни… этаким капсюлем-детонатором… Сейчас в его выступлении прозвучит немало спорных тезисов, с которыми класс категорически не согласится и бросится опровергать Рарога. Завяжется диспут, и постепенно, то перечеркивая, то поддерживая сказанное другими, они придут к общему знаменателю, и тогда уже с ними не согласится он — может быть, искренне, а может быть, и чисто в учебных целях — и будет сразу видно, кто действительно работал, а кто отчебучил что-то наобум и наугад, лишь бы не ломать голову, потому что аргументировать свою точку зрения смогут только первые, а вторые будут возводить очи горе и тянуть: «Ну-у, я так ду-умаю…».

Так оно и вышло.

Когда они дружно, перебивая его и самих себя, разбили в пух и прах версию Рарога, когда лентяй Шлапунов был уличен в подтасовке исторических фактов, а невежда Лупанов — в незнании основных исторических законов; когда уже все согласились с тем, что в случае избрания кандидата А хорошо будет только сначала, а плохо лет через пять, а если станет президентом кандидат Б, то плохо будет и сразу и потом, и что лучше всего поддерживать кандидата В, потому что, хотя он ни мычит, ни телится вплоть до самых выборов, но зато при нем будет обеспечена медленно, но неуклонно нарастающая стабильность, постепенное падение уровня инфляции, безработицы и ежегодный двухпроцентный прирост НВП, и лет так через десять страна, наконец-таки вылезет из опутавших ее внешних долгов, вздохнет полной грудью, утрет трудовой пот со лба и сядет перекусить бутербродом, изготовленным из своих, а не заморских продуктов…

— Молодцы! — похвалил их он, и лишь двое-трое учуяли в интонации его похвалы подвох. — Всё правильно… за исключением малю-юсенькой такой ошибочки… да и не ошибочки даже, а недосмотра. Знаете, это как в шахматах: бывает, рассматриваешь мысленно какую-нибудь красивую и сложную комбинацию с жертвой ферзя и последующей рокировкой в длинную сторону, ломаешь голову и так, и сяк, и все вроде бы правильно, и только потом, сделав решающий ход, вдруг видишь, что ты не имеешь права на рокировку, потому что после нее король оказывается под боем… Давайте-ка посмотрим, чту произойдет согласно вашему варианту, и тогда вы сами поймете, в чем же заключался ваш промах…

Он почти наощупь проделал нужные манипуляции на пульте, и после нескольких минут напряженной тишины запустился демонстратор. На экране появились какие-то расплывчатые тени… потом они сфокусировались…

— Смотрите, — скорбно и торжественно произнес он, скрестив руки на груди и встав спиной к окну, — смотрите, ребята, очень внимательно…

Сменявшие друг друга кадры не нуждались в комментариях.

… Когда, через несколько месяцев после приведения нового президента к присяге, стало ясно, что сбор налогов провалился, а переговоры с зарубежными кредиторами зашли в тупик, и не сегодня-завтра России придется платить по счетам всем тем, кому она задолжала головокружительные суммы, а дефицит внутреннего баланса достигнет двухсот миллиардов, то в качестве спасительной соломинки новоиспеченный глава государства выдвинул идею приравнивания рубля к американскому доллару, дабы вытянуть те миллиарды долларов, которые годами держали «в чулках» граждане. Идея была безграмотной как с экономической, так и с политической точки зрения, и многие умные люди пытались доказать новому народному избраннику, что он, мягко говоря, не прав. Тогда он отправил несогласных в отставку, окружил себя лицемерами и врунами, которые поддакивали каждому его слову, распустил сначала правительство, а потом и парламент… Идея была проведена в жизнь волевым президентским указом и быстро дала ожидаемый эффект. Действительно, доллары, накопление которых стало надежным средством борьбы с инфляцией для большей части населения, нарастающим потоком полились в государственную казну, и через пять-шесть месяцев, когда стране удалось бы покрыть выплатить не только внешние долги, но и набежавшие по ним проценты, экономика, несомненно, стала бы карабкаться в гору, но… именно эти несколько месяцев стремительно нищавшие народные массы и не могли прожить, не имея за душой ни копейки и ни доллара, в условиях роста безработицы и упадка многих отраслей производства. Причем в тяжелом положении оказались не только те, кто влачил существование за невидимой чертой бедности, но и те, кто еще вчера благополучно занимался своим мелким и средним бизнесом. Тысячи частных предприятий прогорали за считанные дни, рушились даже банковские, торговые и промышленные колоссы… Последней же каплей в чаше национального терпения стала отмена валютного курса из расчета «один к одному», в результате чего цены ежедневно стали удваиваться, а то и утраиваться. В стране начался массовый голод. Голодали семьями и трудовыми коллективами, целыми населенными пунктами и регионами…

В этой обстановке оппозиция решила, что революционная ситуация налицо, и в открытую выступила против «зажравшейся клики грабителей народа». В столице начались массовые волнения, и власти решили ввести в столицу воинские подразделения. Именно этого давно ждал верховный генералитет, полагавший, что с «бардаком» может покончить только твердая армейская дисциплина и что лучший порядок достигается только под угрозой смерти… В лучших традициях отечественной истории высаженный ночью в Кремле отряд десантников совершил малый дворцовый переворот… только вот не малой кровью, и наутро страну обрадовали известием, что отныне граждане могут спать спокойно, потому что каждый, кто… далее следовало длинное перечисление возможных нарушений порядка… будет расстреливаться на месте без суда и следствия, а каждый желающий сотрудничать с новым режимом будет получать бесплатное питание и одежду…

Конечно же, после почти десятилетнего периода «разгула демократии» не все население восприняло новых вождей с генеральскими погонами на плечах, начались волнения и митинги, каковые были ликвидированы армейской хунтой в самом зародыше.

Между тем, пользуясь моментом и будучи против режима военной диктатуры, от России собрались отделяться автономные республики, края и даже отдельные области в Сибири и на Дальнем Востоке. Новая власть не потерпела сепаратизма, и применила, по ее мнению, самый сильный аргумент в политических спорах: введение войск и чрезвычайного положения. Началась кровопролитная гражданская война.

Ситуация усугублялась тем, что в самой армии не все были согласны покорять собственный народ «огнем и мечом», что расценивалось военными радикалами как трусость и измена своему воинскому долгу. Как и все общество в целом, вооруженные силы вскоре тоже раскололись на две части. «Верных своему долгу» было большинство, но в распоряжении меньшинства были оперативно-стратегические ракеты с ядерными и прочими «хитрыми» боеголовками, и однажды, будучи окруженными танками и ракетными системами сплошного огня со всех сторон, N-ский гарнизон ракетных сил решил смоделировать для противника Армагеддон, осуществив пуск двух крылатых ракет. В самом центре европейской части страны прогремели килотонные ядерные взрывы, в результате чего образовались зоны радиоактивного заражения, охватившие несколько крупных населенных пунктов с общей численностью населения пять миллионов человек…

В своих последних кадрах демонстратор рисовал совсем уж удручающие картины национального бедствия: поля и крыши домов, засыпанные радиоактивным пеплом… почерневшие, вздувшиеся трупы повсюду… поток беженцев, текущий по дорогам… ходячие скелетики голодающих детей… мечущиеся в беспамятстве больные и раненые… Тучи ворон над брошенными городами, где прекратилась всякая жизнь…

Старик, плачущий над трупом своего сына… Массовые расстрелы «бунтовщиков»…

Вздергивание на виселице пойманных мародеров, руки которым предварительно отрубили по локоть топором…

Он нажал кнопку, отключая демонстратор, и в классе некоторое время держалась тишина. Потом кто-то, кажется, Шергин, со своего места недоверчиво спросил:

— А почему вы так уверены, Сергей Сергеевич, что новый президент приравняет рубль к доллару?

— Во-первых, потому что он неоднократно высказывался за это еще в прошлые годы, — ответил он, садясь на свое место, — ведь в восьмидесятые годы подобная мера с успехом была применена в Аргентине… он в то время был еще студентом, и ему запал этот опыт в душу на всю жизнь… он потом даже диплом на эту тему защищал… А во-вторых, всю свою жизнь он был сторонником той точки зрения, что все эти разговорчики насчет объективных законов истории — просто-напросто болтовня ученых и что только сильная личность делает историю…

— А что, разве это не так? — спросил из последней кабинки Лупанов. — Вы действительно считаете, Сергей Сергеевич, что он не прав?..

— Хорошо, — сказал он, — допустим, что он прав. Ну, а теперь, когда вы знаете, к чему приведет избрание президентом данного кандидата, как вы можете не допустить этого?

— Что-то я не пойму, Сей Сеич! — удивленно воскликнул Сикора. — Это все когда было-то?!.. Почти пятьдесят лет тому назад, да нас тогда… да еще и наших родителей-то тогда не было!.. Как же мы могли бы повлиять на результат президентских выборов?

Тридцать две пары глаз воззрились на него. Он хотел было ответить правду… может быть, замаскировав ее под шутку… но вовремя остановил себя. Э-э, подумал он, чувствуя, что неприятный холодок сбегает по его позвоночнику куда-то вниз, да ты слишком разоткровенничался с этими юнцами, Сергей Сергеевич, а ведь они уже не маленькие и кое-что соображают… Не страшно быть раскрытым своими же учениками? Ведь это только Иисус не боялся предательства со стороны своих апостолов, а ты-то боишься этого, верно?.. Ты же не хочешь, чтобы кто-то из них донес на тебя в полицию? И ведь ты так страшишься этого не потому, что дрожишь за свою шкуру, а потому, что не хочешь лишиться возможности экспериментировать над историей своей страны. Сначала — мысленно, на уроках в лицее, а потом и в действительности, отправляя своим такую информацию, которая способствовала бы изменениям согласно твоему стратегическому замыслу… Жаль, конечно, что не всегда можно узнать, что именно по твоей воле стало так, как есть… особенно, если действительно стало лучше… Правда же?

Спас его сигнал окончания урока.

* * *

Выжидательную позицию Ставров занял на противоположной стороне улицы от входа в лицей. Тут очень удобно располагалась остановка какого-то общественного транспорта… Ставров постоянно забывал его название… что-то, оканчивающееся не то на «бус», не то на «план», но обязательно имеющее в корне слово «экран» (почему-то) и передвигающееся без колес и прочих привычных шасси…

Народу на остановке пока было немного, но и среди нескольких людей можно затеряться, а самое главное — нет того ощущения, что ты торчишь по-дурацки посреди тротуара невесть зачем — мол, поджидаешь этот самый запропастившийся куда-то на маршруте не то экранобус, не то экраноплан… не забывать только для убедительности поглядывать время от времени на часы… только так, чтобы их не было видно окружающим, потому что таких часов здесь никто не носит (еще в магазине, когда Ставров занимался примеркой нового одеяния, продавец-консультант не переставала ойкать: «Какие у вас часики, ну просто прелесть!.. Настоящая находка для антиквара!.. Тем более — с милитарной символикой, это сейчас такая прелесть!.. Мой дедушка, помнится, носил почти такие же часики, как у вас!»…

Часам марки «Командирские» с изображением танка и ракеты действительно было в обед сто лет. Если бы эта милая девушка узнала, что в свое время Ставров снял их с руки собственноручно застреленного им полевого командира под Гудермесом, то она наверняка так не щебетала бы). Однако, выбрасывать часы было почему-то жаль, а пытаться и в самом деле загнать их какому-нибудь любителю древностей было чревато — еще нарвешься на бдительно-любопытствующего: «А откуда они у вас?.. А почему вы их продаете?.. А ведь совсем не похоже, что часикам больше полвека, вон как шустро тикают!»…

Вчера на набережной Ставров сначала не собирался присваивать себе деньги, которые по наводке таинственного незнакомца достались ему в виде наглядной иллюстрации поговорки «Что с возу упало — то пропало». Ему и нужно-то было всего несколько десятиюмовых монет, чтобы воспользоваться справочным комп-терминалом.

Однако в бумажнике лежали только крупные банкноты, а мелочи не бьло вовсе, вследствие чего пришлось тащиться в ближайший магазинчик, приобретать там костюм — во-первых, чтобы разменять «пятисотку», а во-вторых, чтобы одним махом решить проблему своего внешнего вида. К его счастью, уже упомянутая продавщица-щебетунья без лишних расспросов восприняла тот факт, что стремительно теряющий человеческий облик бродяга-ханурик вдруг решил исправиться, сбросить свои лохмотья и облачиться в нормальную одежду. Единственно, что она позволила себе посоветовать Ставрову — это принять перед примеркой «душик»… «кстати, он имеется в этой же кабинке, достаточно раздеться и нажать зелененькую кнопочку… разумеется, за отдельную плату, но это совсем не дорого, всего двадцать юмчиков»… Георгий решительно нажал кнопку, с некоторым, правда, недоумением раздумывая, куда будет сливаться вода и чем после душа нужно будет вытираться, но оказалось, что никакой воды данный душ… впрочем, его следовало бы назвать как-то по-другому… и не предусматривал. Перед глазами прямо на зеркале загорелась фосфоресцирующая надпись: «Pоdniмiте ruкi i nе dvigаiтеsь nеsкоlько sекund». Из стенок кабинки на Георгия дунул сильный душистый ветерок, что-то тонко засвистело и тут же умолкло. Надпись сменилась на «Prоtsеdurа окопtchепа, spаsibо». Ставров с удивлением оглядел себя: на коже не осталось ни пятнышка… не побрезговал обнюхать подмышки и прочие участки своего тела — все было в порядке, он благоухал и скрипел, как огурчик. Будто несколько часов провел в горячей ванне, по уши в пене и мыле… Тут продавщица принесла вещи, и пришлось повернуться к ней передом, хотя так и подмывало повернуться спиной. Но спиной было нельзя, потому что там у Георгия красовался безобразный осколочный шрам…

Впрочем, она была достаточно вышколенной, чтобы сделать вид, что ничего особенного в голом мужике не видит… будто он не живая натура, а так, картинка из журнальчика… Представления Ставрова об одежде образца середины двадцать первого столетия основывались, главным образом, на фантастических видеобоевиках, которых в свое время он насмотрелся вдоволь. За прошедшие дни он, к своему удовольствию, убедился, что кое-кто из прохожих действительно одет, как в фильмах… видно, самые отъявленные модники, думал он… И сейчас, увидев, что девица предлагает ему примерить обычный хлопчатобумажный костюм невзрачного покроя, он разочарованно похлопал ресницами и осведомился, нет ли чего-нибудь этакого… более современного. «Ладно, гулять так гулять», подумал он.

Продавщица Ставрова не поняла и уточнила: «А что вы имеете в виду?». Когда же выяснилось, что Георгий имел в виду нечто особо прочное, не требующее ни чистки, ни стирки, ни глажки, рассчитанное на широкий диапазон температур и, вместе с тем, достаточно приличное, она недоуменно надула пухлые губки и объем ее щебетания резко уменьшился. Уже потом, расплачиваясь за покупку, Георгий узнал, почему: выбранный им превосходный комплект, состоявший из удобных, не стесняющих движения брюк, красивой тонкой рубашки и легкой элегантной курточки и начиненный всякими прибамбасами вроде термообогрева, саморегенерируемой ткани и множества карманов на автоматических «молниях», стоил в три раза меньше, чем ничего не представлявший из себя хлопчатобумажный костюмчик… причем именно в силу того, что костюмчик был из натуральной ткани и явно не вечным… видимо, здесь престижными были именно натуральные вещи, потому что изредка нужно было тратиться на обновление своего гардероба, а это могли позволить себе лишь состоятельные личности…

Ну и пусть мне будет хуже, мысленно воскликнул Георгий, выходя из магазинчика.

Тут у него закружилась голова, и пришлось потратить еще определенное количество из «найденных» денег на то, чтобы утолить давнее чувство голода. Вся хитрость состояла в том, чтобы вовремя остановить себя и не утратить боеспособность, вследствие наедания до отвала. Он зашел в кафе-автомат и съел что-то неимоверно вкусное… название которого тут же забыл.

И только потом отправился к комп-терминалу. Проглотив несколько десятиюмовых монет, автомат стал несравненно более щедрым на предоставление информации, и Ставров очень скоро надыбал из него пару адресов своих «целей». Потом ему в голову вдруг пришла одна мысль, и он, зачем-то оглянувшись по сторонам, решил поддаться соблазну.

Он задал компьютеру поиск данных о Капитолине и Ольге. Сначала — по фамилии…

Как выяснилось, Ставровых в этом мире числилось много, в том числе и женского пола, но уточняющий запрос показал, что все они не имели никакого отношения ни к его жене, ни к дочери. Тогда он решил зайти с другого конца и ввел запрос по адресу своего бывшего местожительства. Это было опасно — в том случае, если те, кто преследовал его здесь, знали о нем хоть что-нибудь — но очень хотелось узнать, где они сейчас, его роднульки, что с ними?.. На экране появилась лаконично-сухая надпись: «Dаппые отsuтsтvuют». Может быть, теперь его улица называется как-то по-другому?.. Поколебавшись, он вошел в платный раздел справочника и, потрудившись несколько минут, изобразил для фоторобота очень похожий портрет Ольги… С Капитолиной этот номер был бесполезен, ведь неизвестно, как она теперь выглядит… Компьютер искал данные очень долго, так что Ставров устал переминаться с ноги на ногу. Наконец, он выдал ответ, и Георгий остолбенел. В базе данных имелось девять женщин, как две капли воды, похожих на Ольгу. Разумеется, во всех случаях речь шла о совпадении. У каждого человека имеются «двойники», очень похожие на него… Только раньше он об этом не ведал, а теперь была такая возможность, с помощью всеобъемлющей базы данных… Интересно, а если запросить данные на самого себя? Георгий набрал команду запроса, но потом вовремя отменил ее. Зачем, подумал он. Что мне это даст? Если меня в самом деле усиленно ищут, то тем людям, которым не посчастливилось быть похожими на меня, сейчас, скорее всего, приходится несладко… тягают, небось, их в полицию на допросы, да проверяют всю их подноготную, не являюсь ли я их родственником…

Уже на следующий день, покинув приютивший его на ночь дешевый отельчик в районе бывшей Автозаводской и направляясь к видневшейся неподалеку станции монорельса, Ставров осознал, что, в сущности, напрасно дергается, пытаясь разыскать жену и дочь. Как ты себе это представляешь, спросил он сам себя. Придешь поклониться могилке?.. Или заявишься в какой-нибудь Дом престарелых, чтобы поцеловать шамкающие губы сухой, сморщенной и никого не узнающей старухи?.. Может, не стоит обманывать себя, утверждая, что ты и такую будешь любить ее, а, Гер?.. А что касается Капки… сейчас уже ставшей бабушкой, наверное, ведь на днях пятьдесят восемь должно было ей стукнуть… Почему на нее нет данных в компьютере? Да, наверное, потому, что, выйдя замуж, она сменила фамилию… может быть, даже — не один раз… И вот в один прекрасный день заявляется к ней тип, похожий на ее пропавшего много лет назад отца… и что? Что ты ей ответишь? Правду? Или будешь врать? Или скажешь вежливо: «Извините, вы меня принимаете за кого-то другого»?..

И вообще, не об этом тебе думать надо, Герка, вовсе не об этом. О том, как побыстрее выполнить свое страшное дело да выкарабкаться из этой ямы, куда угодил по собственной дурости… Они же ждут тебя, Гер, они тебя ох как ждут!..

Воспоминание шевельнулось в груди угловатой глыбой, и, сам не зная, почему, Ставров вдруг ощутил, что бумажник жжет ему через карман курточки тело. Совсем как у Остапа Бендера: «Деньги жгут мне ляжку»… Да, они здорово пригодились ему, и в дальнейшем нужны будут позарез, но нельзя же отделаться от ощущения, будто в твоем кармане оказался ком отвратительной слизи!.. Повинуясь этому побуждению, Ставров огляделся. У входа на станцию монорельса прямо на тротуаре сидел, закрыв глаза, человек в лохмотьях. У его изуродованных ног стояла коробка, на которой было от руки выведено: «Подайте участнику Пандуха.

Спасибо»… М-да, века меняются, но есть некоторые вещи, которые так, наверно, и будут сопутствовать развитию человечества. Проституция, например. Или нищенство сирых, убогих да увечных… Георгий подошел к инвалиду и, достав из злосчастного бумажника тысячу юмов, опустил их в коробку поверх мятых мелких купюр. Остаток от «пятисотки» он оставил себе, а бумажник бросил в ближайший мусоросборник, тут же алчно чавкнувший, чтобы переработать свою добычу на молекулярном уровне и отправить получившееся сырье в утилизаторную Централь. Человек в лохмотьях не открыл глаз, полагая, видимо, что ему подали какую-нибудь мелочь… то-то будет для него сюрприз, когда он очнется от своих невеселых мыслей и проверит содержимое коробки!..

Один из выявленных Георгием объектом трудился в лицее учителем. Лицей находился в районе Вешек. Судя по схеме, раньше это было где-то на севере Москвы. Стоя в тамбуре монорельса и разглядывая проплывавшие внизу улицы, Ставров обдумывал предстоящую ликвидацию. В анкете на Учителя приводился адрес, но заявиться к нему домой Георгия как-то не тянуло. После того случая с Саарминым он решил, что ввиду оснащенности теперешних жилищ компьютерами и всякой электроникой выполнять задание на дому у жертв рискованно: кто его знает, какой защитой запасся предусмотрительный «клиент»?.. Нет уж, лучше работать старым, многократно испытанным способом: поджидать свою жертву в подъезде… прямо за входной дверью или на выходе из лифта…

Впрочем, как убедился Ставров, прибыв на место и проведя «рекогносцировку местности», с Учителем это едва ли будет возможно. Он проживал на территории Университетского городка, куда не пропускали посторонних и откуда, в случае возникновения шума — а шум наверняка будет, потому что глушителя к «макарову» не прилагалось — уйти будет весьма сложно. Значит, надо стрелять в промежутке между выходом Учителя из лицея и возвращением в Университетский городок.

Именно это и намеревался сделать Ставров, обосновавшись вблизи остановки.

Собственно говоря, открывать пальбу прямо перед зданием лицея он не собирался: место было открытое, свидетелей — выше крыши, да и пути отхода в случае чего перекрыть было бы парой пустяков для полиции. Нет, уж лучше последовать за Учителем… машины у него нет, так что пешочком домой добираться будет или на общественном транспорте… а потом надо будет выбрать уютное местечко и удобный момент, достать пистолет, выстрелить и сразу уходить…

Но задумкам Ставрова не суждено было осуществиться.

* * *

Миновав ворота в решетчатом ограждении Лицея, историк рассеянно огляделся, словно колеблясь, куда бы податься, и взгляд его упал на фигуру человека, топчущегося возле остановки. Взгляды их на мгновение встретились, и учитель ощутил холодное дуновение опасности. Он и сам не знал, что именно ему показалось подозрительным в этом простенько одетом незнакомце… не то взгляды, которые тот бросал на свои наручные часы… не то скрывающиеся в его движениях и позе нарочитая беззаботность и в то же время напряженное ожидание чего-то… или кого-то… Факт оставался фактом: еще не сознавая, кто это может быть и какое отношение он может иметь к нему, историк внутренне напрягся и торопливо двинулся по тротуару к перекрестку, где было больше прохожих. Сначала у него даже мелькнула мысль вернуться в Лицей, закрыться в своей преподавательской кабинке и никому не открывать, но потом он понял всю глупость этого поступка: рано или поздно, это укрытие все равно пришлось бы покинуть…

В свою очередь, от внимания Ставрова не ускользнули ни быстрая тень догадки в глазах Учителя, ни изменения в его поведении. Георгий понял, что откладывать выстрел на потом не получится, придется это делать здесь и сейчас, потому что ситуация явно осложняется, и полез под куртку, чтобы достать «макаров».

В этот момент Сергей Сергеевич оглянулся, и ему бросилось в глаза, что с противоположной стороны к остановке приближается экранобус, но человек в дешевом одеянии туда вовсе не смотрит, а неотрывно глядит в его, Сергея Сергеевича, сторону и вдобавок еще характерным, знакомым по полицейским фильмам, движением достает что-то из-за пояса. Медлить было больше нельзя. Нужно было отрываться и забиваться в такой уголок, где тебя никто никогда не найдет…

Сергей Сергеевич судорожно рванулся к стоявшему неподалеку открытому, канареечного цвета, турбокару, в котором сидела, подкрашивая губки, хорошенькая особа, одетая так, будто сознательно провоцировала окружающих на изнасилование.

Терять время на уговоры историк вовсе не собирался. Откинув в сторону люк-дверцу, он схватил девицу за руку и вышвырнул из машины. Девица заорала так, будто ее подспудные мечтания наконец-то сбылись. Сергей Сергеевич прыгнул в турбокар, краем глаза заметив, как на тротуаре превращаются в скульптурную группу Лупанов, Рарог и Цуриков из того девятого «А», где он только что вел урок… Ничего. Это теперь не имеет никакого значения, успел подумать историк.

Теперь уже ничего из того, что было прежде, не имеет значения…

Турбинный двигатель был включен. Выжав педаль ускорения до предела, Сергей Сергеевич устремился по узкой улице к перекрестку. Только бы успеть свернуть за угол, подумал он — и я буду недосягаем. Мне бы только успеть свернуть на проспект!..

* * *

Как назло, пистолет зацепился за какую-то деталь непривычного костюма, и Ставрову удалось приготовиться к стрельбе лишь в тот самый момент, когда Учитель вскочил в желтую машину, выбросив из кабины на микрозернистое дорожное покрытие какую-то пигалицу в миниюбке.

Ничего не оставалось делать, кроме как открыть огонь вдогонку.

При первых же выстрелах люди вокруг отпрянули от Ставрова, послышались испуганные крики. Не обращая внимания на суматоху, Георгий стрелял, стараясь представлять себя выполняющим в тире упражнение «поражение движущейся цели», но внутренне уже понимая, что шансы на меткость в этой ситуации равны нулю. Не то оружие «макаров», чтобы попасть из него на пятьдесят метров в стремительно удаляющийся овальный зад автомобиля… тут нужен хотя бы СКС со снайперским прицелом, а еще лучше — противотанковая установка с самонаводящимися ракетами… но, разумеется, ни того, ни другого под рукой не было, и пришлось обходиться тем, что есть.

А ведь этот тип сейчас точно уйдет, понял Ставров, нажимая по инерции на спусковой крючок в последний раз. Ему достаточно свернуть на перекрестке, до которого — рукой подать, в любую сторону, хоть вправо, хоть влево — и он уйдет, и потом ищи-свищи его по всей Европе!.. Господи, если ты есть, взмолился про себя Георгий, не дай ему уйти!..

И Бог словно услышал его мольбу.

* * *

Выброшенная Сергеем Сергеевичем с водительского места турбокара Жанна Солунская (25 лет, штатный хореограф ночного стриптиз-бара «Сплошные прелести») быстро пришла в себя от шока. Машину, дорогую «беретту» последней модели, она купила после трехлетнего ущемления себя в еде и шмотках, причем купила совсем недавно.

И любое поползновение на ее драгоценное приобретение Жанна рассматривала как самое гнусное преступление. Именно поэтому она буквально на следующий день после покупки «беретты» заказала в мастерской установку противоугонной системы типа «локер», и сейчас ей предоставлялся удобный случай испытать ее эффективность.

Что она и сделала. Пульт «локера» висел на шее Солунской в виде изящного медальончика. Сдернув его с себя и старательно прицелившись в свою удалявшуюся собственность, девушка нажала особую комбинацию кнопочек на «медальоне», блокирующую органы управления автомобилем и отключающую двигатель.

Результаты действия «локера» превзошли все ее ожидания.

* * *

Приблизившись к перекрестку на скорости около ста километров в час, Сергей Сергеевич приготовился повернуть направо — в том направлении, где проспект сливался с Третьим кольцом и где можно было надежно затеряться. Однако, при нажатии на педаль тормоза нога встретила неожиданную преграду… будто педаль окаменела… и турбокар, не снижая скорости, вылетел наперерез потоку машин, двигавшихся по проспекту. В последнее мгновение учитель попытался уйти от столкновения, выворачивая штурвал управления вправо… потом — влево… но машина почему-то абсолютно не слушалась руля. Стало тихо, и историк понял, что двигатель заглох. А в следующий момент что-то с силой ударило в задний левый борт, и Сергея Сергеевича бросило лицом в лобовое стекло-экран…

* * *

«Неужели попал?», недоверчиво подумал Ставров. Сразу показавшийся таким маленьким и хрупким, желтый автомобиль вынесся на проспект, не собираясь тормозить, и попал под удар серебристой торпеды, летевшей на большой скорости.

От столкновения его развернуло и второй удар, на этот раз уже в зад, был нанесен машиной, выскочившей на перекресток справа. Канареечный кабриолет, получивший дополнительное ускорение, устремился к тротуару и, пробив хрупкую решетку ограждения, врезался в стеклянную витрину не то кафе, не то магазинчика.

Зазвенели бьющиеся стекла, замелькали разбегающиеся в разные стороны силуэты людей, и тут же полыхнула ослепительная вспышка, и машина оказалась охваченной пламенем. Крики вокруг усилились, и где-то вдали завыла сирена. Быстро же тут срабатывает оповещение, подумал Георгий, пряча пистолет под куртку.

Он кинулся бежать по улице, потом свернул в первую же арку, ведущую во двор, проскочил его навылет и, попетляв по переулкам, перебрался на другую сторону проспекта. Место катастрофы уже было оцеплено полицией и пожарниками, движение на перекрестке было перекрыто, и там скопилось множество любопытных.

Через несколько часов Ставров узнал из столичных инфо, что человек, находившийся в желтой машине, скончался, не приходя в сознание, еще до того, как его успели вытащить из кабины. О самом Ставрове не было сказано ни слова, но Георгий понимал, что многочисленные свидетели могут вспомнить, по какой причине мирный лицейский преподаватель решил заняться угоном машин…

Глава 20

Несмотря на довольно позднее время, автобус был переполнен. Но ничего не поделаешь, время и так уже поджимает. Надо влезать в эту вонючую духоту и протискиваться сквозь неподатливую человеческую массу… да еще и думай о том, как бы не наступить на ногу слишком больно кому-нибудь из стоящих в проходе… а то аукнется потом эта пустяковая травма так, что тошно станет!..

Интересно, почему в этом году куда-то враз подевались все таксомоторы?

Разорились таксопарки? Или все никак не могут прийти к договоренности в отношении приватизации рассыпающихся на запчасти, изношенных машин?.. Кризис, будь он неладен. Первый год правления внука известного детского писателя. Это годика через три его будут вспоминать кто с усмешкой, кто с ухмылкой, но в целом довольно беззлобно — ведь именно при нем состоялось насыщение изголодавшегося по дефицитным товарам и продуктам народа, а сейчас пока еще проклинают как горе-реформатора, при котором впервые подорожали такие незыблемые ценности, как хлеб, молоко и колбаса!..

Может быть, нужно было поймать частника? Деньги-то есть, это не проблема…

Нет-нет, не стоит привлекать к себе ненужного внимания, потому что на следующий день все столичные сыщики будут сбиваться с ног, пытаясь обнаружить хоть малейшую зацепку в этом деле, и дадут объявления в поисках обладателей хоть какой-то информации… за вознаграждение, разумеется… Так что, правильно ты решил воспользоваться общественным транспортом, тем более, что и маршрут почти прямой и доставит тебя к нужному месту всего минут за двадцать…

Он наконец пробился со всеми предосторожностями, которые окружающим наверняка казались врожденной тактичностью, на промежуточную площадку и, уцепившись за поручень, уставился в мутное стекло. Еще было светло. Весна в самом разгаре, весна — как надежда на истинное возрождение… Счастливые все-таки эти люди, подумал он мельком о своих попутчиках. Не ведают, что с ними будет завтра, через полгода, через пять лет…

Может, в этом и заключается счастье — не знать?..

Он усмехнулся. Смотри-ка, неплохо ты вжился в их образ, раз начинаешь мыслить их категориями!.. А скажи кому-нибудь в Центре, вернувшись после Выхода… тому же шефу, например… «Вы согласны, что мы с вами никогда не познаем подлинного счастья?» — не поймут. Или примут за издевательство с твоей стороны…

А уж если признаться друзьям-Наблюдателям, что и ты однажды был счастлив, то нетрудно представить, какова будет их реакция. Не видать тебе больше никогда в жизни Выходов. Это — в лучшем случае… Нет, все-таки правильно ты тогда поступил, никому не сказав о том дне и о той ночи, проведенных вопреки всем инструкциям в старом доме на… Кстати, а ведь он должен быть где-то рядом отсюда… может быть, сейчас мы его будем проезжать…

Он пригнулся, пытаясь что-либо разглядеть в грязном, словно засиженном тысячами мух, стекле, но из-за того, что снаружи темнело, а в салоне несколько чудом уцелевших плафонов распространяли тусклый свет, в стекле можно было разглядеть только свое отражение (ничего особенного, человек как человек; даже самый внимательный из окружающих взглянет на такого — и, не успев еще даже отвернуться, забудет его лицо; именно такая внешность идеальна для Наблюдателей)…

Интересно, а вот почему тогда, почти двадцать пять лет назад — для них, разумеется, не для него — она остановила на нем свой взгляд? Что могло привлечь ее в нем, серо-невыразительном человеке, одном из тысяч и тысяч, встречающихся в большом городе? И, в свою очередь, чем так привлекла его она, застенчивая, скромная женщина, которую никак нельзя было назвать красавицей и в которой даже обаяния молодости оставалось не так-то много ввиду того, что ей было почти тридцать пять?.. Загадка. Парадокс. Одна из многих тайн бытия. Тем не менее, так оно и было.

Помнится, в тот, юбилейный для всей огромной страны, готовившейся отмечать пятидесятилетие революции, год он тоже ехал куда-то по Москве, только, в отличие от сегодняшнего Выхода, не на «Икарусе», а на задрипанном не то «пазике», не то «ЛИАЗе», и причем, в отличие от сегодняшнего Выхода, времени тогда у него было куда больше… почти сутки бездеятельного интервала образовывались… Конечно, можно было бы прыгнуть к себе, в свое время, чтобы потом вернуться, когда надо, и, может быть, он именно так и поступил бы в конце концов, но в автобусе он наткнулся на чей-то пристальный взгляд. Умение ловить на себе внимательные взгляды со стороны было развито у него достаточно хорошо и не раз спасало его… особенно во время Выходов в тридцатые и сороковые годы, когда в стране было так развито увлечение охотой на иностранных шпионов и доморощенных вредителей… но на этот раз взгляд принадлежал явно не профессиональному шпику и не охотнику на шпионов, и даже не излишне бдительному гражданину, начитавшемуся книг о майоре Пронине — в этом он уже тоже разбирался очень хорошо. Внимательно смотрела на него гражданка, сидевшая у самой двери с авоськой, в которой были какие-то свертки и ранние помидоры. Он искоса посмотрел на нее, и она отвернулась, но потом он снова ощутил на себе ее застенчивый взгляд. Когда взгляды их встретились в третий раз, он понял, что она интересуется им не как возможным тайным врагом, а как мужчиной, и от этого открытия почему-то сладко заныло в груди… Возможно, что это переглядывание украдкой в переполненном автобусе так ни к чему и не привело бы, но… Как сказал бы чеховский герой, «спускаясь по ступенькам автобуса, у женщины лопнула авоська» — и помидоры и свертки ссыпались на тротуар. Она беспомощно огляделась, и он, сам не зная как, очутился рядом с ней, чтобы помочь… Впервые за многие годы Наблюдения он помогал человеку, жившему за много лет до него, и пусть эта помощь была пустяковой, но она наполнила его каким-то новым чувством… уж не предчувствие ли грубого нарушения Главной Заповеди Наблюдателей это было?..

Он проводил ее до дома, где женщина жила одна в квартире, доставшейся ей от недавно умерших родителей, и она робко, словно боясь того, что он не только ей откажет, но и посмеется над ней вдобавок, попросила — именно попросила, а не пригласила — его выпить вместе с ней чашечку кофе (видимо, позаимствовав этот не Бог весть какой предлог для продолжения знакомства из кинофильмов того времени типа «Журналиста»). Почему он все-таки не посмел отказать ей, он и сам не знал… Но он на самом деле не только поднялся в ее тесную трехкомнатную квартирку, но и провел там почти сутки… Если бы не задание, которое он должен был выполнять на следующий день, то, возможно, он остался бы еще, но долг Наблюдателя в конце концов взял верх над эмоциями. Все это было слишком безумным, чтобы могло продолжаться и впредь… Он осознал это сразу же, как только расстался с ней, и, выполнив задание, благополучно отбыл в свой мир.

Потом, во время последующих Выходов, приходившихся на другие годы, он не раз вспоминал о ней, но почему-то ему всегда не хватало решимости заявиться к ней снова, чтобы узнать, как она там живет… одна ли или сошлась с кем-то?..

Вычеркивание из памяти, добровольная ампутация небольшого кусочка своей жизни — вот что это было такое…

Автобус свернул с проспекта на узкую улочку и пополз по ней, как гигантская гусеница. Через три остановки выходить, так что пора пробираться к выходу… Он убрал руку с липкого поручня, и тут по нему прямой наводкой выстрелил чей-то пристальный взгляд сбоку. Стараясь не оборачиваться слишком резко, он покосился туда и обомлел.

Это была она. Та самая женщина, с которой двадцать пять лет назад он познакомился почти на этом же месте. Вот уж, какие-то знамения судьбы существуют, ведь он только что вспоминал о ней!..

Взгляды их встретились, и он поспешно отвернулся, но чувствовал, что она не отрывает от него глаз. Время не очень сильно изменило ее лицо, разве что на лице появилась сетка морщин, да волосы поседели. Тем не менее, узнать ее все еще было можно… А уж его-то только слепец мог бы не опознать на ее месте!..

Черт, как же всё некстати и по-дурацки получалось! Теперь надо сходить на ближайшей остановке и топать оставшееся расстояние пешком. Иначе…

Что будет иначе, он додумать не успел. Кто-то тронул его сзади за руку, и сердце у него провалилось куда-то в пятки, потому что это робкое, все еще любящее прикосновение могло принадлежать только ей. Вполне может быть, что она вовсе не имеет к нему никаких претензий четверть века спустя после их первой и последней встречи… да и какие могут быть с ее стороны претензии? Просто смешно… Но все равно, даже если сейчас она ни в чем не собирается упрекать его, даже если она все эти годы любила и ждала его, не спала ночами и специально моталась по проходящим в этом районе автобусным маршрутам, чтобы встретить его снова, что он сможет сказать ей, кроме стандартного «Вы ошиблись, гражданочка»?.. Ведь он и не помнит, чту тогда наплел ей, за кого выдавал себя. За командировочного представителя какого-нибудь провинциального заводика, случайно заброшенного в столицу необходимостью выбивания дефицитных запчастей из главка? Или за бывшего зэка, безвинно севшего в результате чудовищной судебной ошибки и честно отбывшего свой срок от звонка и до звонка? Или за молодого, подающего надежды ученого (варианты: инженера-конструктора, важного специалиста), работающего в секретном НИИ над созданием принципиально новой техники?.. Да что там говорить, ведь он и сам теперь уже не помнил, кем была тогда она… что-то связанное с педагогией… не то преподаватель в институте, не то учительница начальных классов…

— Толя, — раздался сзади тихий голос, и осторожное прикосновение повторилось. — Толя, это ты?

Ага, подумал он. Вот значит, как меня тогда звали. Толя. Анатолий… отчество теперь, конечно, уже и не вспомнить… столько их пришлось сменить за почти две сотни Выходов под разными «легендами»!..

Он повернулся и в упор посмотрел ей в лицо. Она пытливо смотрела на него снизу вверх. Надо было сказать что-то убедительное… ну пусть даже не очень убедительное, но нельзя было продолжать молчать, потому что молчание его будет истолковано ею совершенно однозначно в пользу своей правоты. И, тем не менее, губы его словно склеились, не в силах выдавить ни звука. Словно он боялся, что его стошнит, если он соврет ей.

— Толенька, — повторила она узнавающим тоном. — Господи, Толя!..

На них начинали оглядываться. Дальше молчать было бы уже просто преступно. Он разлепил склеившиеся губы и снова закрыл рот. Автобус качнуло, и она ткнулась лицом ему в грудь.

— Как же… как же так, родной?.. — шептали бессвязно ее увядшие губы.

— Зачем?.. Ну скажи: зачем?..

Он наконец увидел происходящее словно со стороны, и оцепенение покинуло его.

— Нет, — громко сказал он, отрывая ее от своей груди, казалось, вместе со своей кожей. — Нет!..

Автобус спасительно подрулил в этот момент к остановке, и он, почти грубо отстранив ее от себя, пулей проскочил между пассажирами к выходу и ссыпался вниз по скользким ступенькам, не оглянувшись. Бегство — вот что это было такое, самое настоящее бегство, и обычно тем, кто вот так дезертирует, стреляют в спину свои же товарищи, и на миг ему показалось, что в него действительно вот-вот кто-нибудь выстрелит из натужно отваливающего от остановки «Икаруса», и кожа на его спине уже съежилась зябко в предчувствии попадания пули, но выстрела, конечно же, не последовало… Стрелять в него ей было нечем. Разве что взглядом, но можно ли разглядеть что-либо в темноте сквозь мутное стекло?..

Дом, куда он шел в темноте позднего весеннего вечера, был отгорожен от улицы и от соседних зданий высоким забором из металлических прутьев. Стоянку машин караулил специальный охранник, сидевший в стеклянной будочке у ворот, а второй охранник — не какой-нибудь замшелый дед-вохровец в мятой форме, а крепкий, молодой парень в пиджаке и белой рубашке с галстуком с оттопыренной подмышкой — сидел за деревянным барьерчиком у входной двери в подъезде. Можно было пройти мимо него так, что он вообще никого не заметил бы, но сама собой открывающаяся и закрывающаяся тяжелая дверь могла бы вызвать у него ненужные размышления, и Анатолий решил применить голомакиятор. Он «нацепил» на себя образ отставного министра, жившего в этом закрытом доме на пятом этаже… У него, согласно справке Оракула, вечерний моцион является стойким обыкновением.

Он открыл дверь и уверенно прошел мимо барьерчика, снисходительно кивнув приподнявшемуся из кресла молодому человека.

— А где же ваша собачка, Сергей Викторович? — неожиданно раздался в спину вопрос охранника. — Вы же вроде бы недавно с ней выходили?

Спина вмиг покрылась мелким холодным потом. Вот из-за таких мелочей и рушатся самые подготовленные инсценировки. Ты совсем забыл, что твой «прототип» — кстати, именно он должен будет завтра на рассвете обнаружить хладный труп того человека, который тебя интересует в этом доме — таскается на прогулки поздно вечером и рано утром не ради прогулки, а ради выгула своего пса!.. И что теперь?

Провал? Или еще можно выкрутиться? Только бы этому шерлоку холмсу не пришло в голову спросить, какой породы собачка у господина бывшего министра… вопрос на засыпку будет…

— Нет, уважаемый тезка, — по подсказке Оракула очень кстати будет подчеркнуть знание личности охранника, дабы унять его разыгравшуюся бдительность. — Вы, видно, спутали… Это вчера мы выгуливались, а сегодня что-то приболели… ветеринара надо будет вызвать, кстати…

Охранник широко улыбнулся.

— Ну что ж, желаю выздороветь, Сергей Викторович! — сказал он, опускаясь обратно в кресло. — Вашей собачке, конечно…

Тоже мне, шутник выискался!..

Под неусыпным взглядом из-за барьерчика он прошествовал к лифту, в душе моля Бога о том, чтобы никто не выполз из спустившейся сверху кабины, потому что тогда придется вновь вступать в опасные разговоры. К счастью, лифт пришел пустой, и он нажал кнопку десятого этажа.

На десятый этаж он ступил уже в своем обычном облике. Впрочем, этажом ниже щелкнул дверной замок, послышались громкие голоса, и пришлось входить в состояние транспарентности.

Так… «Время?» — «Расчетное». Хорошо…

Дождавшись, когда голоса внизу смолкнут, он подошел к двери из натурального дуба, выходившей на обширную площадку справа, и надавил кнопку звонка. Вскоре за дверью послышались шаркающие шаги.

— Кто там?

— Телеграмма.

Глазок в двери мигнул желтым светом и вновь почернел. Изнутри пытались рассмотреть лестничную площадку… Снимем на секунду транспарентность, чтобы нас было видно.

— Опустите в почтовый ящик.

— Срочная телеграмма, Павел Антонович.

Невнятное ворчание, но потом любопытство и уверенность в бдительности охраны явно взяло верх. Загремела дверная цепочка, и дверь приоткрылась ровно настолько, чтобы можно было просунуть в щелочку лист бумаги. Что ж, этого и следовало ожидать, все-таки не так-то просто проникнуть в квартиру человека, за считанные дни превратившегося из высокопоставленного партийного функционера в рядового пенсионера…

А мы опять станем невидимыми.

Глаз в дверной щели недоуменно завращал зрачком, пытаясь дотянуться взглядом до того, кто в такое позднее время принес срочную телеграмму, но на лестничной площадке никого не было. Только в двух шагах от двери прямо на полу лежал свернутый в несколько раз телеграфный бланк.

Сейчас он должен решить, что почтальон не выдержал занудных расспросов и отправился восвояси, оставив телеграмму возле двери: если, мол, она им нужна, то пусть выйдут и подберут, а мне, мол, некогда с этими бывшими препираться!..

Цепочка лязгнула, дверь распахнулась, и на лестничную площадку, озираясь, выглянул высокий худой старик в потертой пижаме. Уже готовился отойти ко сну, наверное, когда я позвонил… Убедившись, что на площадке и впрямь никого не видно, старик, прихрамывая, доплелся до бумажного прямоугольника, и, кряхтя, нагнулся, чтобы поднять его.

Используя этот момент, Анатолий скользнул в оставленную приоткрытой дверь и проследовал в квартиру. М-да, неплохо жили ответственные работники ЦК, совсем даже неплохо… Конечно, теперь уже не тот интерьер, и сервис не тот, но все еще такой квартирой по сравнению с жилищем среднего москвича можно гордиться.

Старик, которого звали Павел Антонович, жил в трехкомнатных хоромах один. Жена умерла несколько лет назад, когда он еще был завотделом Центрального Комитета, а сын давно уже не жил вместе с родителями. Хорошо, что ему не пришло в голову завести собаку, подумал Анатолий, обходя квартиру, — а то бы пес учуял меня…

Что-то ворча себе под нос, Павел Антонович вернулся в квартиру и тщательно запер на все замки входную дверь. Чистый телеграфный бланк, который Анатолий использовал для того, чтобы выманить старика из квартиры, он сунул в карман пижамы. На следующее утро, когда его обнаружит отставной министр лежащим на асфальте с размозженным от падения с десятого этажа черепом, этот листок по-прежнему будет лежать в кармане пижамы и станет одной из многих загадок для следствия по этому громкому делу…

Вначале старик двинулся было в спальню, где была разобрана широкая кровать, но потом вдруг остановился. Видимо, спать ему уже не хотелось. Почесав в затылке, Павел Антонович вернулся в гостиную — невидимый Наблюдатель следовал за ним буквально по пятам — и уселся в кресло-качалку с продранной обивкой. Щелкнул кнопкой пультом дистанционного управления, тщательно нацелившись трясущейся рукой в огромный «Джей-Ви-Си», стоявший на подставке-тумбе в углу комнаты.

От долгого пребывания наедине с собой у старика, видно, выработалась привычка бурчать себе под нос, и сейчас, перескакивая с канала на канал в поисках интересной программы, он отпускал язвительные комментарии по поводу того, что мелькало на телеэкране. Наконец, он выбрал какой-то тягомотный разговор ведущего с известным политиком, бывшим профессором столичного вуза, и, подперев лысоватую седую голову костлявым кулачком, застыл. Чувствовалось, что в таком положении он может просидеть долго…

Но Анатолий знал, что в эту ночь Павлу Антоновичу не дано заснуть в кресле.

Согласно материалам следствия, всего через час бывший чиновник должен будет открыть окно на кухне, вскарабкаться на подоконник и шагнуть во тьму По какой причине и добровольно ли он сделает этот шаг — это-то и предстояло выяснить…

Однако время шло, а поведение старика не давало никаких оснований видеть в нем самоубийцу. Воспользовавшись рекламной паузой, он сходил в туалет (Наблюдатель уже привык присутствовать при самых деликатных проявлениях физиологии объектов Наблюдения, и его давно не шокировал тот факт, что даже самый респектабельный политический деятель, оставшись в одиночестве, способен на мелкие постыдные грешки — человек остается человеком на любом посту, как бы цинично это ни звучало в данном случае), потом проследовал на кухню, где наложил на тарелочку сушек с маком, налил из термоса крепкого чая, настоенного на шиповнике, и вернулся к телевизору.

Наблюдатель вскоре поймал себя на мысли о том, что этот, по-детски макающий сушки в кружку с чаем, старец вовсе не похож на некогда грозного завотделом цека, который, в принципе, мог вызвать к себе на ковер и распечь любого, кто был ниже его в партийной иерархии. И не только партработников… Достаточно было вот такому Павлу Антоновичу позвонить — и перед ним стелились лакейски директора предприятий и автобаз, услужливо намекали на возможность отоваривания прямо со склада директора магазинов и заведующие разными торгами. От одного его слова могло зависеть, выйти какому-нибудь фильму в прокат или так и остаться на архивной полке, быть напечатанной какой-нибудь книге или нет, поехать за границу известному артисту и спортсмену или всю жизнь носить несмываемый ярлык «невыездной», встретиться отцу с сыном или мужу с женой или так и жить в постоянной разлуке по обе стороны государственной границы, которая для них действительно — на замке…

Разговор в передаче, которую смотрел Павел Антонович, стал вертеться вокруг событий прошлого августа, и старик чуть не подавился сушкой.

— Вот козлы! — неизвестно в чей адрес высказался он. — Такую страну просрали!..

И эти тоже… конспираторы херовы!.. не могли начатое дело до конца довести, все миндальничали с Мишкой да Борькой!..

Зазвенел телефон, и он вынужден был прервать свои излияния. Наблюдатель мгновенно переместился на темную кухню, где имелся параллельный аппарат, однако разговор оказался неожиданно очень кратким.

— … к тебе сейчас приеду, — успел услышать в трубке Наблюдатель чей-то неторопливый голос, и сразу же пошли гудки.

Значит, действительно ждать оставалось совсем недолго.

Теперь сомнений не оставалось. Скорее всего, тот, кто должен заявиться к бывшему партбоссу, и будет каким-то образом причастен к его падению из окна. Остается только выяснить, как именно это произойдет и кем окажется этот неизвестный — и еще одной загадкой истории станет меньше…

Судя по тому, что старик не собирался переодеваться, в гости к себе посреди ночи он ждал хорошо знакомого человека, тем более, что тот обращался к нему на «ты».

Бывший товарищ по работе? Или кто-то из соседей по дому?

Ладно, осталось совсем немного.

Зазвонил дверной звонок, и старик поплелся в прихожую в сопровождении невидимого Анатолия.

Звонили нетерпеливо, и Павел Антонович пробормотал на ходу:

— Иду, иду, чего трезвонишь так, будто у тебя мочевой пузырь вот-вот лопнет?!..

Глянув в дверной глазок, он тут же загремел замками и засовами, впуская в квартиру высокого, статного мужчину в возрасте не более сорока лет, но совершенно седого, как лунь.

— Раздевайся, — хрипло предложил старик вошедшему. — И ноги вытирай хорошенько, убирать теперь некому…

— Что, прислуга сбежала к новым хозяевам? — иронически осклабился гость, тем не менее, тщательно протирая подошвы туфель о коврик у двери.

— У меня никогда и не было прислуги, — огрызнулся Павел Антонович, шаркая в комнату. — Уж тебе-то грех не помнить!..

— Да я и не забыл, — сказал мужчина, следуя за стариком. — Вместо прислуги мы с матерью за тобой убирали да мыли… У тебя, помнится, занятная теорийка была насчет того, что будущий партработник должен с детства понюхать, чем пахнет дерьмо… вот ты и изгалялся над собственным сыном… в духе марксизма-ленинизма…

— Арвин, да прекрати ты, — вяло поморщился старик, видно, уже успевший привыкнуть к подобным упрекам. — Чаю хочешь?

Наблюдатель мысленно вызвал Оракула, чтобы тот нашептал ему данные о сыне старика, и вскоре убедился: да, это был тот самый человек… Но для чего ему может понадобиться выбрасывать своего отца в кухонное окно?

Тем временем Арвин Павлович от чаю отказался, сел в кресло и принялся излагать дело, которое привело его в столь поздний час к отцу.

В последние годы отдельные умники в ЦК КПСС предполагали, что вскоре может грянуть «Большой Взрыв», как они сами называли конец безраздельного властвования партии по аналогии с известным «Биг-Бенгом». Причем, предполагая это, они не сидели сложа руки, а готовили почву для ухода в подполье. Чтобы выжить и иметь надежду когда-нибудь вернуться во власть, по их мнению, нужны были деньги, много денег… И дальновидные «умники» добывали эти деньги и закладывали их на долговременное хранение в зарубежные, прежде всего — швейцарские, как более надежные, банки. История известная и все еще обсасываемая журналистами на разные лады… Естественно, для хранения денег использовались всяческие коды и пароли, с помощью которых открывался доступ к банковским сейфам и лицевым счетам, а их знали только немногие доверенные лица. Одним из таких партийных «казначеев» был назначен и ушедший в отставку завотделом ЦК Павел Антонович. Конечно, по своему возрасту, здоровью и биографическим данным он мало подходил на эту почетную роль, но тогда, в августе девяносто первого, когда толпа уже ломилась в ворота здания на Старой площади, выбирать достойных было некогда. Возможно, в один прекрасный день заменили бы и Павла Антоновича, но настать этому дню было не суждено…

У сына Павла Антоновича была небольшая, но очень важная просьба к отцу. Арвин Павлович хотел, чтобы его папочка передал ему ключевой пароль, дающий возможность распоряжаться партийными счетами в женевских банках. Павла Антоновича чуть не хватил инфаркт, когда он услышал от сына такое.

— Да ты что, сынок? — побелевшими губами прошептал он. — Какие счета? Какие деньги в банке?..

Он еще пытался притвориться, что ничего не знает и не ведает о партийной казне.

Арвин Павлович, видимо, ожидал подобного поворота беседы и в течение последующих десяти минут предъявил оторопевшему старику веские и убедительные доказательства того, что именно он, Павел Антонович, в настоящее время является, так сказать, подпольным миллионером… и даже — миллиардером…

Тогда Павел Антонович, переведя дух, поинтересовался, зачем его сыну так много денег. «Не бойся, папа, — кротко ответствовал проситель, — мне нужны эти деньги не ради того, чтобы удовлетворять свои личные потребности. Просто мы не поладили с новой властью, и теперь наша Ассоциация осталась без источников финансирования… Ты и только ты, отец, можешь помочь не только нам, но и всей будущей России!»…

Однако Павел Антонович был стоек и непреклонен. В нем чувствовалась многолетняя партийная закалка. Может быть, он даже казался себе героем, наотрез отказываясь признаться во владении несметными богатствами и выдать деньги из партийных тайников своему родному сыну…

Некоторое время Арвин Павлович еще по инерции уговаривал отца, пока в конце концов тот не вспылил и не послал своего наглого отпрыска в одно интимное место человеческого организма.

— Ах, так? — сказал Арвин Павлович, поднимаясь из кресла. — Смотри, пап, пожалеешь!..

— Ты еще будешь мне угрожать, сосунок? — рассвирепел тот. — Вон отсюда, негодяй, и чтобы твоей ноги больше в моей квартире не было!

Внезапно он схватился за грудь и рухнул в кресло, хватая посиневшими губами воздух. Арвин Павлович, однако, спокойно взирал на корчившегося отца. Вместо того, чтобы подать ему корвалол или нитроглицерин, он отправился в прихожую, отворил входную дверь, что-то тихо кому-то сказал, и в квартиру тут же ворвались люди с торопливыми движениями.

Анатолий прижался к стене, чтобы на него кто-нибудь не наскочил ненароком и взглянул на часы. Теперь все было понятно. До падения из окна Павлу Антоновичу оставалось десять минут. За это время, действуя расторопно и привычно, незваные гости сделали старику укол и посредством четких, умелых вопросов выудили из него всю информацию, касавшуюся партийных денег. Номера счетов… коды доступа… специальные пароли-отмычки… суммы, подлежащие снятию в первую очередь, и деньги, подлежавшие долгому хранению…

Павел Антонович синел лицом, хрипел и кашлял, но скрыть сведения, которыми обладал, был не в силах. Язык его сам собой выдавал все тайны. Наверное, лучшим выходом для него была бы скоропостижная смерть от сердечного приступа, но допрашивавшие его люди, видимо, вкололи ему какой-то кардиостимулятор, потому что до самого конца старик находился в сознании. Арвин Павлович невозмутимо присутствовал при допросе, он даже не чистил свои ногти пилочкой, как это делают в фильмах эсэсовцы, чтобы не глядеть на мучения допрашиваемого. Нет, он спокойно и неотрывно наблюдал за тем, как из человека, который зачал, вырастил и выкормил его, выбивают нужную информацию. Вот из кого мог бы получиться превосходный Наблюдатель, невольно подумал Анатолий. Если бы, конечно, не его подлая, нечеловеческая натура…

Потом Павлу Антоновичу сделали еще один укол (парализант, догадался Наблюдатель) и поволокли его неподвижное, будто одеревеневшее тело в кухню, где после некоторой возни перекинули старика головой в открытое окно. Павел Антонович не кричал и не сопротивлялся — не то силы уже покинули его, не то он смирился со своей участью. Только по посиневшему, морщинистому лицу его текли крупные, как у умирающей лошади, слезы…

Анатолий неотрывно смотрел на это ужасное зрелище. Как и у других Наблюдетелей, у него не было ни камеры, ни фотоаппарата. Но когда он вернется в свое время, всё увиденное им во время выполнения задания будет извлечено из его головного мозга специалистами с помощью хитроумных устройств, тщательно отфильтровано и трансформировано в обычную видеозапись…

Однако вернуться Наблюдателю к своим было не суждено. Покончив со стариком, люди Арвина Павловича надели себе на лоб странные устройства, похожие на видео-очки двадцать первого века, и стали ловить Анатолия, загнав его в угол гостиной. Он догадался, что теперь они видят его так же хорошо, как будто его освещают лучи прожекторов. Собственно, наверное, так оно и было… «Очки», которыми пользовались помощники Арвина Павловича, позволяли «видеть» предметы по отражаемым ими радиоволнам. У каждого из этих людей было по пистолету, но пользоваться оружием они явно не собирались: стволы были подняты вертикально вверх. Наблюдатель никогда не относил себя к слабым, да и арсенал приемов единоборства, которыми он владел, позволил бы ему разбросать нападавших в разные стороны, чтобы уйти из квартиры. Однако, во-первых, не было гарантии, что за дверью его не караулит второй заслон, который не будет уже таким гуманным, как люди в гостиной, а во-вторых, последствия подобной схватки могли быть отрицательными для естественного хода событий. Оставалось либо сдаться, либо… либо нарушить первейшую заповедь Наблюдателей. Вдруг что-то острое кольнуло Анатолия в правую руку, и мышцы мгновенно отказали повиноваться, но ноги перестали удерживать тело, и он мешком осел на пол, ни издав не звука… Однако сознание Наблюдателя оставалось по-прежнему ясным, и теперь он понял, что всё происходившее до этого момента с Павлом Антоновичем было всего лишь прелюдией, необходимой для того, чтобы заманить его — не его лично, разумеется, а его как представителя своего времени — в гениальную своей простотой и чудовищную своим злодейством ловушку…

* * *

Собственно говоря, нечто подобное Арвин Павлович и мыслил предложить партийному руководству еще в конце семидесятых. Схема была простой, как детская шарада: надо инсценировать некое событие, которое на протяжение многих поколений будет привлекать к себе неизменное внимание не только падкой на сенсации прессы, но и ученых-историков. Оно, это событие, на многие годы вперед должно стать загадкой для исследователей, которые будут выдвигать различные версии, пытаясь объяснить таинственную подоплеку События, однако так и не докопаются до истины… И лишь много-много лет спустя те, кто овладеет способом перемещения во времени, захотят узнать правду и отправят своего агента к месту и времени свершения События.

Следовательно, одновременно с инсценировкой События, необходимо лишь принять ряд особых мер, и если инсценировка окажется удачной, то взять лазутчика с поличным…

В то время никто и слушать его не стал, и в первую очередь — родной отец. Теперь же ничто не мешало Арвину Павловичу осуществить свой замысел: партия почти год как была в загоне-разгоне, а отец оказался не у дел и его можно было не посвящать в свои замыслы…

К тому же, сейчас можно было, как говорится, убить двух зайцев.

Однажды окольными путями Арвину Павловичу стало известно, что Павел Антонович одно время серьезно рассматривался бывшим руководством КПСС в качестве кандидата на пост тайного казначея-кассира партийной «кассы» за рубежом, однако потом был найден кто-то помоложе и, следовательно, понадежнее шестидесятивосьмилетнего старика. Однако мысли Арвина Павловича уже начали крутиться, как колеса по наезженной колее, в этом заманчивом направлении.

Действительно, почему бы не предположить, что в один прекрасный день бывший заведующий отделом ЦК бывшего «ядра советского общества» таинственным образом покончит с собой? На фоне чуть ли не ежедневных рассуждений по телевидению и в газетах о «партийном золоте» его смерть не останется незамеченной. Более того, писаки и искатели сенсационных разоблачений сами окутают ее нужным флером, особенно если им подкинуть кое-какие детали… Нет, отец никогда ничего не рассказывал, но, знаете, в последнее время был каким-то очень уж задумчивым… нет-нет, после его ухода из партаппарата никто не звонил ему и никто не навещал его… хотя, постойте, постойте… да-да, было однажды что-то такое… какие-то странные личности попадали не туда, куда им было нужно… а однажды заявился какой-то однорукий тип со страшным шрамом на правой щеке… впрочем, он тут же извинился и удалился восвояси…

Нетрудно представить, что под таким соусом смерть отца сразу станет «загадочной» и что фантазия сыщиков-любителей разыграется не на шутку. Господи, что они только не понавертят вокруг загадочной кончины самоубийства отца: и длинные руки КПСС и КГБ, и происки мирового сионизма, и психотронное оружие, и программирование психики, и зомби, и уборщицу тетю Машу в роли агента ЦРУ… у кого на что хватит воображения.

И поднятую шумиху вокруг самоубийства отца наверняка не пропустят те, кто изучает прошлое, отправляя с этой целью в наш мир невидимых, но вездесущих Наблюдателей…

Что ж, замысел был неплох, но ведь отец вовсе не собирается лезть в петлю или выбрасываться из окна — вот ведь закавыка!.. И однажды Арвин Павлович поймал себя на крамольной мыслишке о том, что, мол, отец свое все равно уже отжил и что жизнь его теперь уже не имеет никакого смысла… телевизор только с утра до вечера смотрит да ругается сквозь зубы на новую власть… да он, рано или поздно, помрет… может, через день, а может — через пару лет… так почему же нельзя ускорить этот естественный процесс?..

Нельзя было сказать, что руководитель Ассоциации совсем не любил своего отца.

Нет, Арвин Павлович все еще помнил, как отец подбрасывал его в воздух, приходя домой поздно вечером с работы… как научил его играть в шахматы так, что в десятилетнем возрасте Арвин без труда разделывался со своими взрослыми соперниками… как возил его в закрытую для обычных смертных поликлинику, когда Арвин в студенчестве подцепил стыдную болезнь… как дарил ему на день рождения дорогие подарки, которых в жизни не видел никто не только из класса — из всей школы…

Однако любовь эта к родителю странным образом сочеталась в душе Арвина Павловича с понятиями о том, что целесообразно, а что — нет в интересах великого дела.

Наверное, он все-таки был фанатиком защиты своего мира от происков Пришельцев из другого времени, и, возможно, если бы он не был таковым, то никогда не добился бы успехов на этом поприще… Привыкнув жертвовать в борьбе с незримым врагом самым дорогим, лишившись семьи в этой необъявленной войне, Арвин Павлович считал, что имеет право использовать любые средства ради победы, а если при этом кому-то — и ему самому в том числе — становилось больно, то это были личные проблемы, не имеющие никакого отношения к Делу…

Да, первоначально он еще обманывал себя вариантами, согласно которым отца не нужно было бы подталкивать к краю могилы. Например, разыграть смерть отца как спектакль, а на самом деле отправить его доживать свои дни куда-нибудь в глухую деревню. Или, скажем, инсценировать не самоубийство, а бесследное исчезновение при туманных обстоятельствах… Однако все эти варианты содержали элемент риска.

В одиночку обман всей страны провернуть было бы невозможно, а если посвятить в него кого-то еще, пусть даже из числа верных соратников, то где гарантия, что через десять, двадцать, тридцать лет никто из пособников не проговорится?.. Да и уговорить отца на подпольное существование будет непросто, и еще труднее будет заставить его держать язык за зубами даже на смертном одре. А проще всего — дождаться, пока отец сам не умрет… но сколько придется ждать? Год? Два? Пять лет?..

Чем больше Арвин Павлович обдумывал все это, тем все больше убеждал самого себя, что иного способа достичь своей цели у него нет. Так вор-карманник ходит на рынке вокруг да около соблазнительно оттопыренного кармана беспечного покупателя и уговаривает самого себя, что сам Бог велит воспользоваться невнимательностью ближнего, дабы тому неповадно было впредь разевать рот…

И теперь, глядя на неподвижное, скованное действием паралитической сыворотки тело попавшегося в расставленные им сети Наблюдателя, Арвин Павлович испытывал горькое облегчение. Жертва, которую он принес всеобщему Делу в виде своего собственного отца, оказалась не напрасной…

Оставалось лишь правильно использовать этот тактический выигрыш, чтобы, развивая успех, одержать первую крупную победу.

Глава 21

Фамилия его была Рольщиков. А имя Александр означало в переводе с древнегреческого — «храбрый защитник». Однако, по иронии судьбы, всю свою тридцатилетнюю жизнь Рольщиков чего-нибудь боялся. Сначала — отца, который бил его за малейшую провинность широким армейским ремнем, предварительно загнав в угол, чтобы мальчик не мог убежать. Отец у Рольщикова был прапорщиком и стремился воспитать сына в духе древних спартанцев, а посему считал, что излишняя суровость наказания даже за мелкие грехи только приучит Сашу стойко переносить удары судьбы. Мать же у Рольщикова была робкой, застенчивой женщиной маленького роста, которая стеснялась всего — и своей внешности, и своей неучености, и бедности, и грубости мужа. Видно, сын пошел целиком в нее, потому что большую часть времени проводил с ней, впитывая ее бесконечные предостережения типа «туда не ходи», «этого не делай», «так не поступай»… В конце концов, Рольщиков с детства привык к мысли о том, что любой поступок сопряжен с опасностью и риском и стал бояться всего на свете.

С мальчишками водиться было опасно, потому что они вечно попадали в какие-нибудь истории… Гулять после наступления темноты было страшно, потому что можно было нарваться либо на пьяных хулиганов, которые любят издеваться над одинокими мальчиками, либо на бродячую собаку (в том районе, где жили Рольщиковы, их почему-то было неисчислимое множество), которая может наброситься и укусить, а если будет еще и бешеной, то придется вынести весьма болезненную процедуру получения в живот полусотни уколов от бешенства… Ну, а прыгать в речку с самодельного трамплина или кататься на велосипеде и вовсе было рискованно, так как запросто можно было остаться инвалидом на всю жизнь…

Отец Рольщикова только вздыхал и пожимал плечами, глядя на то, что, вопреки его стараниям, мальчик растет не закаленным невзгодами мужем, а чахлым и робким гомункулюсом… этаким ожившим чеховским «человеком в футляре»… Тем не менее, Рольщиков-старший надеялся, что со временем сама жизнь научит его отпрыска быть более мужественным.

Не научила.

Из-за своей робости и застенчивости Рольщиков всюду подвергался остракизму и насмешкам окружающих. В школе одноклассники его дразнили Трусом; в институте, куда он вырвался из-под родительского крыла, однокурсники его прозвали Монахом, потому что он шарахался от девушек, как бешеная собака от воды — в памяти живы были материнские наставления о том, что девицы только и стремятся «охомутать» парней известным способом, а если они еще и не очень чистоплотные, то можно без труда подцепить какую-нибудь неизлечимую пакостную болезнь; даже на закрытом «номерном» заводе, куда после распределения на должность инженера-проектировщика попал Рольщиков, он панически боялся начальства, особистов, коих там было хоть пруд пруди, и даже своих рабочих…

Годы шли, а Рольщиков жил себе спокойно и незаметно и дожил до преклонного тридцатилетнего возраста.

И тут он был взят на заметку Ассоциацией в качестве кандидата на освободившуюся должность «референта» по авиационным двигателям. Остается загадкой тот факт, что никто из вербовщиков не обратил внимания на трусливость Рольщикова как на качество, несомненно, не подобающее разведчику, пусть даже разведку пришлось бы вести, в общем-то, в весьма благоприятных условиях… Можно лишь предположить, что либо вербовщики Ассоциации не раскусили слабохарактерную натуру молодого инженера, стремясь быстрее заполнить образовавшуюся вакансию, либо раскусили, но посчитали, что для дела исключительная осторожность кандидата не помешает, а, может быть, и наоборот, даже поспособствует, поскольку он будет послушно выполнять указания руководства…

Рольщикову было сделано предложение.

Надо сказать, что почему-то именно в этот период судьба принялась испытывать на прочность нервы молодого перестраховщика. Неизвестно, было ли это обусловлено естественным ходом событий, или же Ассоциация готовила почву для предстоящей вербовки.

Факт остается фактом: непосредственно перед тем, как на Рольщикова вышел представитель Ассоциации, на инженера обрушился целый град неожиданных и незаслуженных несчастий.

Началось это на вечеринке у одного из сослуживцев Рольщикова. Вообще-то он всегда стремился избегать подобных мероприятий — во-первых, потому что не пил, а во-вторых, потому что боялся стать объектом для насмешек со стороны подвыпивших собутыльников. Однако на сей раз он был вынужден, скрепя сердце, согласиться, потому что сослуживец, отмечавший не то свой день рождения, не то повышение по службе, кратко, но выразительно пригрозил: «Не придешь — обижусь!»… Застолье было чисто служебным — то есть, собрались сразу после работы в помещении конструкторского бюро. «Скатерть-самобранка» была накрыта на сдвинутых вереницей кульманах, переведенных в горизонтально-походное положение. Все шло в традиционной последовательности: собрались мужички — выпили; выпив, пожалели, что среди них нет представительниц прекрасного пола, а поскольку на одном этаже с проектировщиками располагалось чертежно-машинописное бюро, где этого самого прекрасного пола было навалом, то туда были засланы гонцы; в результате вскоре за столом из кульманов оказались женщины и девицы, и все стали пить за «прекрасных дам» стоя и до дна… Кто-то притащил и врубил на полную мощность старенький кассетник, народ полез дрыгаться и топтаться в обнимку… Нет, до оргии дело не дошло, и Рольщиков вовсе не упился до состояния главного героя рязановской «Иронии судьбы». Он всё порывался незаметно исчезнуть, но эти попытки вовремя пресекали бдительные сослуживцы. Потом удерживать зануду всем надоело, и тогда его решили отпустить восвояси не просто так, а озадачив общественно-полезным поручением. Поручение состояло в том, чтобы, ввиду зимних сумерек, проводить до дома не то чертежницу, не то машинистку по имени Муза.

Деваться Рольщикову было некуда — не отказываться же без уважительной причины… а в качестве уважительных причин, кроме головной боли и спазмов в желудке, ничего больше в голову не приходило… И, мысленно проклиная этот день, Рольщиков потащился провожать машинистку с поэтичным именем на другой конец города.

Нет-нет, ничего амурного между ними во время этих провожаний не стряслось… ни жарких признаний типа «ты именно тот (та), кого я искал (ждала) всю жизнь!», ни прощальных лобызаний в подворотне, ни заходов «на огонек и на чашечку кофе»…

Рольщиков благополучно доставил чертежницу-машинистку по назначению и без каких-либо приключений (хотя на обратном пути по причине позднего времени ему и пришлось пережить массу отрицательных эмоций) прибыл в свою девятиметровую конуру в заводском общежитии для семейных.

Однако вскоре выяснилось, что горизонты не столь уж безоблачны. Буквально на следующий день Рольщиков установил, что по поводу его и Музы в коллективе ходят чудовищные слухи. Дальше — больше… Оказалось, что за Музой давно безуспешно ухаживает один из местных криминальных авторитетов, уже совершивший немало ходок на зону. Соперника терпеть он не собирался и с пугающей простотой, подкараулив как-то Рольщикова у проходной, признался ему в ходе частной беседы, что любому, кого он еще хоть раз застукает наедине с девушкой его мечты, планирует чикнуть ножичком по горлышку, а затем с камнем на шее пустить рыбам на корм в близлежащее водохранилище. Помертвевший инженер заверил авторитета, что ничего с Музой у него не было и не будет, но тут вдруг выяснилось, что Муза буквально сама виснет ему на шею. Она отлавливала его в обеденный перерыв в столовой, поджидала у проходной после работы, звонила в общежитие и просила вахтершу позвать его к телефону… даже отправляла по почте письма с весьма прозрачными намеками… В случае неблагосклонного отношения к ней со стороны Рольщикова девушка угрожала, ни много, ни мало, отравиться нембуталом. Рольщиков перестал осознавать, что вокруг него происходит. Он ел, дышал, ходил и работал как во сне, а во сне его преследовали душераздирающие видения предстоящего личного апокалипсиса… Занятый своими переживаниями, он стал работать спустя рукава и вскоре угодил в «черный список» заводского начальства. Его лишили квартальной премии и пригрозили уволить по несоответствию. В довершение всего прочего заводские особисты на основе дошедшей до них в виде слухов информации вплотную занялись Рольщиковым и откопали в его родне троюродного дядю, который еще в годы перестройки дезертировал из Союза куда-то за границу и канул там… по мнению чекистов, в объятия коварных спецслужб.

В довесок к многочисленным неприятностям Рольщикову все отчетливее стала светить перспектива быть разоблаченным шпионом, подло внедрившийся на закрытый объект с целью вредительства в особо крупных размерах.

Немудрено, что, с учетом вышеперечисленных обстоятельств, предложение представителя Ассоциации представилось Рольщикову чудодейственной панацеей от всех бед сразу. Потому что таким способом можно было исчезнуть, сбежать в недосягаемый для всех скрытых и явных врагов мир. Да, и перемещение во времени, и работа на своих новых хозяев тоже представляли собой немалый риск, но по сравнению с грозящими катастрофами они выглядели менее реальными.

Впервые в своей жизни Рольщиков решил рискнуть по-крупному и согласился стать тайным агентом.

Однако, прибыв в мир туманного грядущего, он понял, что никогда не сможет выполнить полученное им задание. Отныне страх стал сопутствовать ему постоянно.

Это был страх разоблачения со стороны людей того времени, в котором он оказался.

Рольщикову постоянно чудилось, что за ним следят. В каждом встречном он видел переодетого полицейского, который вот-вот арестует его. И поэтому он так ни разу и не вышел на связь с Ассоциацией. Он понимал, что предает тех, кто послал его на это задание, и что предатели обычно плохо кончают, но ничего не мог с собой поделать. С самого детства Рольщиков привык бояться больше всего той опасности, которая угрожала ему в данный момент. В данном случае угроза раскрытия его шпионской сущности была, как ему казалось, намного более реальной, чем мифическое возмездие со стороны Ассоциации.

Так прошло почти полтора года. За это время Рольщиков сменил фамилию, внешность, перебрался в пригород Агломерации, постепенно обжился в новом мире, устроился на работу.

Никто не являлся по его душу, и он постепенно стал успокаиваться. Переборов прирожденную робость, он даже решил обзавестись семьей, женившись на скромной официантке из кафе, где по выходным любил обедать. Не то чтобы он любил свою избранницу — скорее, инстинктивно стремился с помощью женитьбы еще больше раствориться в обществе, став таким, как все…

В тот день Рольщиков договорился с женой, которую звали Риммой, о встрече возле супермаркета на центральной площади Ферровиария, как назывался в этом времени бывший город Железнодорожный. Надо было сделать кое-какие, очень важные для их молодоженской жизни покупки. С работы ему удалось уйти за час до назначенного срока, и он решил провести это время в сквере-солярии, под искусственным солнечным светом прозрачного, почти невидимого, купола.

Снаружи сегодня было пасмурно, задувал порывистый ветер: видно, барахлила установка микроклимата. А в сквере было хорошо. Рабочий день еще был в самом разгаре, и влюбленные парочки еще не успели оккупировать все мягкие скамейки, лишь в центре сквера возились в песочнице малыши в панамках и трусиках, за которыми надзирали мамаши и нянечки, да грелись под солнцем вечно мерзнущие старики-пенсионеры.

Рольщиков выбрал скамейку ближе к краю солярия с таким расчетом, чтобы ему была видна площадка перед входом в супермаркет, куда то и дело подъезжали турбокары, и, откупорив большой пакет с ореховыми чипсами, приготовился приятно провести время.

Тут-то и взял его на абордаж широкоплечий мужчина среднего роста в темных очках и дешевом походно-спортивно-рабочем костюме, какой обычно носят лишь уборщики улиц да безработные. Впрочем, ни на того, ни на другого незнакомец не был похож.

Он опустился почти вплотную рядом с Рольщиковым на скамейку, не спросив разрешения и неестественно обхватив свой подтянутый живот руками крест-накрест, и Рольщиков тут же ощутил, как в бок ему уперлось что-то жесткое.

Когда несостоявшийся референт догадался, что его опасения сбылись и что в бок ему упирается не что иное, как ствол оружия, то испугался так, что пакет с чипсами чуть не вывалился из его вмиг ослабевших рук, а в животе — как уже у другого чеховского героя — что-то явственно оборвалось.

Однако, как у бегуна или лыжника находятся силы для так называемого «второго дыхания», так и у Рольщикова неожиданно нашлась решимость сделать всё, что только можно, лишь бы избежать предстоящей гибели. Больше всего он сейчас боялся, что незнакомец молча и не глядя на него нажмет на спусковой крючок, чтобы разнести Рольщикову бок, а потом так же хладнокровно покинет скамью, на которой будет корчиться в предсмертных судорогах окровавленный Рольщиков.

Задачей номер один сейчас было вступить с незнакомцем в беседу, попытаться любой ценой выяснить, кто это: грабитель, полицейский или посланник Ассоциации… отдать ему все наличные деньги и пообещать еще… рассказать о себе: может быть, он сумеет понять его?.. а там видно будет… да и Римма должна будет к этому времени подойти. Только бы он не выстрелил сейчас, подумал Рольщиков. Только бы не нажал на спусковой крючок!..

— По… подождите, — просипел перехваченным голосом он. — Не стреляйте!.. Я вам отдам все!.. Хотите деньги? У меня с собой много денег!..

Он полез во внутренний карман пиджака, но незнакомец был начеку, и давление твердого предмета в бок усилилось настолько, что стало болезненным, и Рольщиков невольно охнул.

— Не шевелись, — сказал человек в темных очках, почти не разжимая рта.

— А то еще стрельну ненароком… пистолетик у меня с глушителем, так что… отряд не заметит потери бойца… Слышал в детстве такую песенку?

Рольщиков попытался что-то сказать, но губы не слушались его. Цитата из песни убедила его в том, что человек в черных очках покушается вовсе не на его, Рольщикова, кошелек, а на нечто более дорогое ему — на жизнь…

— И вообще, — сказал Ставров (это был именно он). — Не стоит предлагать незнакомым людям деньги, это их унижает. Я что, по-твоему, похож на нищего?

— Н-нет, — выдавил трясущимися синими губами Рольщиков.

— А на кого я похож? — осведомился Ставров. — Да ты не роняй пакетик-то, не роняй… Вкусно, наверное?

Невооруженной рукой он взял с колен Рольщикова несколько чипсовых хлопьев, выпавших из перевернувшегося пакета, и метко закинул их себе в рот.

— Так я слушаю тебя, — вопросительно покосился Георгий на соседа по скамье. — Чего застыл, как будто кол проглотил? Сам понимаешь, что я не случайно к тебе подсел…

Здесь он лукавил: как раз-таки решение засветиться перед Рольщиковым пришло к нему абсолютно спонтанно, после того, как Георгий в течение битых тридцати с лишним минут имел возможность убедиться, что этот тип никуда не спешит и, возможно, просидит в солнечном оазисе до самого вечера. Ему-то что, он может сидеть тут хоть до опупения, подумал Ставров, ведь за ним никто не гонится и он явно не собирается возвращаться в свое время в объятия родителей и сослуживцев… Конечно, приводить приговор в исполнение в таком людном месте — это не вяжется с обычной киллерской тактикой, когда нет ни подготовленных путей отхода, ни машины за углом с заведенным двигателем, ни даже пистолета с глушителем… Ладно, прорвемся, решил он.

Конечно, в идеале надо было бы стрелять сразу, не дав этому любителю загорать на солнцепеке времени опомниться и выкинуть какой-нибудь фортель, но Ставрова разбирало любопытство.

Перед заброской сюда Мадин прочел ему краткую лекцию об индивидуальных особенностях тех людей, которых он, Георгий Ставров, должен был найти и убрать.

Когда речь зашла о Рольщикове, Мадин, усмехнувшись, сказал: «А вот этого ликвидировать будет труднее всего» — и не пожелал пускаться в разъяснения.

Ставров невольно представлял себе Рольщикова этаким негодяем-суперменом, победа над которым — если удастся одолеть его — будет почетна и приятна. Однако, увидев, что речь идет о тщедушном, то и дело тревожно озирающемся и невзрачном парне, поневоле заинтересовался: что же в нем имеется такого, что может помешать Ставрову исполнить приказ Ассоциации? Действительно ли этот субчик боится смерти до умопомрачения или только притворяется трусом?

— В-вы… вы из п-полиции? — предположил наконец Рольщиков. Зубы у него стучали, как у алкоголика перед первой рюмкой спиртного после долгого воздержания.

Ставров решил хитро промолчать и сделать двусмысленную мину: мол, понимай, как знаешь. Однако Рольщиков истолковал его молчание как подтверждение своей версии.

— Вы знаете, — продолжал он, то и дело косясь на невозмутимо жевавшего его чипсы Ставрова, — я ни в чем не повинен перед законом!.. Ни в чем, понимаете? Я никому не причинил никакого вреда, поверьте!.. Может быть, вы хотите знать, в чем заключалось мое задание? Я все вам скажу, все… без утайки!.. Но я и пальцем не шевельнул, чтобы что-то сделать с целью его выполнения!..

— Ну допустим, — хмыкнул Ставров. — А почему ты сразу не явился с повинной… в полицию?

— Но… но ведь я не сделал ничего такого… — Рольщиков растерянно развел руками. — А вы знаете, — вдруг оживился он, — вы задали хороший вопрос.

Действительно, как же я сразу-то не сообразил? Просто-напросто явиться к вам и все рассказать!.. Нет. — Он опять поник. — Почему-то эта мысль мне не приходила в голову…

Ставров знал, почему… Во время одного из инструкторских занятий ему самому пришло в голову: а что, если кто-нибудь из «расстрельного списка» обратился куда следует и теперь противник использует его в качестве живой приманки? Или, скажем, вовсе не предательство имеет место быть в отдельных случаях, а контригра спецслужб двадцать первого века, сумевших «расколоть» агентов Ассоциации?.. Но Мадин напрочь отверг эту возможность. «Но почему?», не отставал от него Ставров, и тогда Мадин поведал, что перед заброской в будущее все «рефы» проходили спецобработку. С помощью гипноза им внушали строгий запрет на попытки поведать о своей тайной миссии каким-либо официальным органам или средствам массовой информации…

Рольщиков опять принялся ныть, что у него есть кое-какие сведения об агентурной сети Ассоциации в этом времени, что эта сеть опутала весь мир и что руководит ею некий Резидент, которого никто из «рефов» в глаза не видел, но который, несомненно, существует, а сам он, Рольщиков — исключительно честный и порядочный гражданин, который оступился однажды, но теперь намерен всячески исправить свою ошибку…

Ставров сначала слушал своего визави с любопытством, но потом ему надоела эта игра.

— Послушай, дружище, — сказал он с тайным злорадством, — по-моему, ты опять принимаешь меня за кого-то другого. Я подсел к тебе вовсе не для того, чтобы вручить тебе орден за стремление исправиться, а для того, чтобы привести в исполнение приговор.

— Какой еще при… п-приговор? В-вы шутите? — Рольщиков подскочил на месте, начиная вновь заикаться.

— Меня послали те же самые люди, которые послали и тебя, — сказал Ставров. — Они очень не любят предателей. Признаться — я тоже… Поэтому вскоре ты умрешь, Рольщиков.

— Но… но за что? — едва не вскочив со скамейки, воскликнул с дрожью в голосе несостоявшийся «реф». Мамаши и пенсионеры повернули головы в их сторону.

— Еще одно такое дергание — и получишь пулю прямо в аппендикс, — предостерег Ставров своего соседа, ткнув его пистолетом. — За что, говоришь? Думаешь, если ты не передал ни крупинки информации в Ассоциацию, то не причинил никому особого вреда? «Толку от него — как от козла молока, — процитировал он Высоцкого, — но вреда-то тоже никакого» — так, что ли?.. Знаешь, до того, как прийти к тебе, я уже отправил на тот свет несколько таких, как ты, предателей. Но никто из них не был таким мерзким!.. Да, одни предавали своих современников из ненависти, другие — из научного любопытства, третьи — из искреннего стремления сделать мир лучше, но только ты совершил предательство из трусости!.. Ты наплевал на всех своих родных и друзей, ты наплевал на тех, кто тебя выкормил, вырастил и обеспечил работой! Наверное, ты хорошо устроился в этом мире — твари твоего сорта всегда хорошо устраиваются в любых мирах — но теперь твоему благополучному существованию пришел конец!..

— Но ведь я… — попытался возразить Рольщиков. — Неужто вы подумали, что я…

— Я ничего не думаю, — перебил его Ставров. — Лучше сам подумай. И если найдешь в себе силы раскаяться…

— Но я не предатель!.. Вы же сами видите, что я никому не причинил вреда!..

Похоже, он собирался завести с самого начала свою любимую песню. Краем глаза Ставров уловил, что Рольщиков посматривает на какое-то административное здание в глубине площади, над которым виднеются огромные старинные часы. Он что, ждет кого-то? Неужели надеется, что ему удастся ускользнуть от меня? Или гипнозапрет не сработал, и он каким-то образом умудрился пожаловаться полиции?.. Ясно одно: этот тип явно тянет время, пытаясь запудрить мне мозги. Значит, надо кончать с ним. Здесь, при всех?.. Может, завести сперва куда-нибудь в укромный уголочек?

Но Ставров представил, как они окажутся в глухом переулке-тупике, где Рольщиков сразу же поймет, что его сейчас убьют, и как он будет ползать, обнимая липкими от страха руками колени своего палача и как будет клянчить, пуская искренние слезы, чтобы его отпустили, а когда догадается, что его не собираются щадить, то обгадится и будет смердеть на всю округу… Ставрова передернуло от этого видения, и он понял, что, если хочет привести приговор в исполнение, то сделать это нужно именно здесь и сейчас.

Но сможешь ли ты выстрелить в человека, который до дрожи в коленках боится смерти и, в сущности, ничего, кроме этого страха, в своей жизни не испытавшего?

Сумеешь ли ты быть суровым палачом по отношению к тому, кто вертится, как уж на раскаленной сковородке, лишь бы избежать неотвратимого конца? Разве не будет более справедливым наказанием для такого труса дать ему прожить еще много-много лет, чтобы страх высасывал из него силы и жизненные соки, пока, наконец, от него останется лишь иссушенная страхом жалкая оболочка человека?!..

Да, прав был мудрый провидец Мадин, и я не знаю, как будет обстоять дело с остальными в моем списке, но этого убить труднее, чем просто выстрелить в безоружного врага. Есть в этом его страхе смерти нечто детское, а разве поднимется у нормального человека рука на ребенка?!..

Ставров сжал теплую рукоятку пистолета, но Рольщиков, словно прочитав его мысли, тихо попросил:

— Дайте мне еще немного времени, а? Ну, хоть пару минут!.. Пожалуйста, я очень прошу вас… вы… чувствуется, что вы — не такой, как другие ваши… наши… вы — человек… Я только хочу вам кое-что показать. А потом… потом решайте, стоит ли мне жить…

Твердя всю эту бессвязную околесицу, Рольщиков то и дело посматривал куда-то вдаль.

— Загадками говорить изволите? — нарочито шутливо осведомился Георгий, чтобы скрыть охватившее его беспокойство.

Он проследил за взглядом своего соседа.

На площадке перед грандиозным многоэтажным зданием — судя по всему, это был какой-то торговый центр — царила обычная сутолока. Ничего особенного не было заметно. Люди входили и выходили из магазина. Группа молодых парней о чем-то с жаром разговаривала возле одного из автомобилей. Подкатила длинная высокая коробка с рекламными видеоэкранами на бортах, и из ее дверей посыпались, один за другим, люди с сумками, пакетами и прочей нехитрой тарой. Одной из первых из «буса» спустилась женщина, как-то странно отклонившись назад и из-за этого с трудом сохраняя равновесие…

— Вот! — с торжеством в голосе воскликнул Рольщиков, указывая в сторону торгового центра. — Вот!..

У него явно не хватало словарного запаса, чтобы адекватно выразить переполнявшие его эмоции.

Ставров вгляделся в указанном направлении и обомлел. Из-за экранобуса неторопливо, даже вразвалочку вышли двое в уже знакомых Ставрову кожаных куртках и огляделись, явно разыскивая кого-то. Один что-то сказал другому, взмахнув рукой, и они двинулись к скамье, где сидели Ставров и его жертва.

Дальнейшее промедление было смерти подобно, и Георгий нажал курок. Насчет глушителя он преувеличивал, но выстрел все равно прозвучал не очень громко из-за того, что ствол был плотно прижат к боку Рольщикова, а сам пистолет был накрыт полой курточки. Наверное, люди, сидевшие в сквере, приняли его за чересчур громкий выхлоп, потому что, повертев головами по сторонам, вновь вернулись к своим делам. Голова Рольщикова мотнулась, словно от удара, и бессильно откинулась на спинку скамьи. Из угла рта поползла бойкая струйка крови. Если бы не это, то казалось бы, что, разморенный солнцем, он сладко задремал на полчасика…

Ставров спрятал пистолет под куртку, поднялся и, стараясь не убыстрять шаги и не оглядываться, пошел прямо через проезжую часть на другую сторону площади.

Однако оглянуться ему все-таки пришлось. Едва он успел благополучно достичь противоположного тротуара, как сзади раздался истошный женский вопль: «Сашенька!

Родной мой! Что с тобой?»…

Молодая женщина, которую он видел выходившей из «буса», теперь стояла на коленях перед скамьей, где было распростерто ставшее сразу каким-то плоским, словно из бумаги, тело Рольщикова. Она не плакала, а лишь причитала навзрыд.

И только теперь Ставров разглядел, что она была примерно на восьмом месяце беременности.

Он отвернулся и скрылся в переулке, ничего не различая впереди себя. Мозг его жгла мысль: «А если бы она приехала на две минуты раньше, ты бы все равно выстрелил в ее Сашеньку?»…

Мадин был все-таки прав, стервец.

Глава 22

Голова трещала и разламывалась, как с похмелья, и это пока было единственным достоверным ощущением. Всё остальное еще требовалось доказать. Например, что руки и ноги на месте, что глаза способны видеть, а уши — слышать… Хотя нет, уши слышали вполне исправно, потому что что-то отчетливо стрекотало где-то поблизости.

Он с трудом разлепил склеившиеся веки, прищурившись от хлынувшего в глаза яркого света. Прямо перед глазами торчали тонкие зеленые былинки. Трава. Зеленая трава, растущая из земли. Он лежал, уткнувшись в землю носом, и было это где-то в лесу.

В лесу? Куда это его, интересно, забросило, если ближайший лес находился на удалении пятидесяти километров от того места, где он помнил себя в последний раз?.. Или он все еще лежит в Центральном парке?

Он осторожно попытался двинуть левой рукой, потом правой. Вне всяких сомнений, руки у него наличествовали, потому что правое предплечье ныло тупой болью. В левом кулаке был зажат какой-то знакомый предмет. Он покосился. «Редфорд», всплыло в отуманенном сознании. Ага, так называется пистолет, который закреплен за ним в Полицейском управлении. И тут же, будто вспомненное слово пробило брешь в той плотине, которая перегораживала поток его мыслей, водопадом хлынули знания, воспоминания, образы…

Его зовут Сверр, Яков Сверр. Он работает в оперативном отделе Управления полиции Московской агломерации. Ему скоро исполнится сорок восемь, у него есть жена и двое детей. Но все это не столь важно, потому что он должен во что бы то ни стало выполнить свою Миссию. Главное — найти человека, за которым он минувшей ночью гнался с пистолетом в руке. Найти, чтобы убить его…

Сверр перевернулся на спину и рывком сел. Помотал головой, прогоняя остатки одури. Опоили его чем-то, что ли? Состояние — словно после приема внутрь солидной дозы какой-нибудь «дури». Но он точно знал, что накануне не употреблял ни лекарств, ни спиртного, ни антидепрессантов для поднятия настроения…

Пейзаж вокруг был странно знакомым. Деревья были, и кусты были, и травяной ковер расстилался под деревьями, но все-таки это не мог быть лес. Почему? Ага, вот в чем дело. В лесу трава должна быть дикая, растущая то густо, то редко, а тут она была аккуратно подстрижена до одинакового уровня, чтобы все было ровненько… Да и стрекотание, которое доносилось издали, это не что иное, как работающий робот-газонокосильщик. Деревья тоже растут не как попало, а тщательно подобраны по ранжиру, покрашены в целях защиты от жуков-короедов и ухожены: ни единой веточки внизу на траве не валяется.

Это парк. Причем не удивлюсь, если тот самый, где мы сидели ночью в засаде.

Сколько же сейчас времени?..

Он поднес руку с браслетом наручного компа к глазам, но мини-экран был покрыт сеткой трещин и отказывался загораться при нажатии кнопки включения. Видно, кто-то — или что-то — хорошенько долбанул мне по руке, подумал он и тут же вспомнил, как это произошло. Он бежал с пистолетом в руке за Пришельцем, но не стрелял, потому что хотел стрелять только наверняка, когда догонит убегающего поближе. Где-то в стороне раздавался топот других людей, но создавалось впечатление, что они гонятся вовсе не за тем, за кем следовало бы… Ладно, думал на бегу он, я и один справлюсь. Мне бы только настигнуть его… ну хоть на десять метров поближе… В горле уже стоял ком удушья, легкие лихорадочно перерабатывали ночной воздух, но явно не справлялись с этой задачей. Во рту появился стойкий медный вкус. Спина человека впереди мелькала между кустов смутным белесым пятном, но попасть в несущийся с нечеловеческой скоростью силуэт было немыслимо. Карабин Сверр бросил еще в самом начале, потому что он мешал бежать, а пистолет годился только на тот случай, если они вырвутся на открытое пространство или если Сверр нагонит убегавшего типа. Яков предпринял отчаянный спурт, и расстояние между ним и Пришельцем стало сокращаться… вот еще немного, и можно стрелять… он поднял на бегу пистолет, целясь в спину человека, мчавшегося впереди него, но тут какая-то темная фигура вывернулась сбоку из-за кустов и вдарила с силой по руке капитана чем-то длинным и тяжелым. Бейсбольной битой или просто отломанной веткой — значения в той ситуации не имело. Что-то хрустнуло (теперь Сверр понимал, что тогда-то и наступил каюк наручному компу), пистолет вылетел, но Яков успел поднять его с земли левой рукой и прицелился в фигуру. Однако сообщник убегавшего опередил его. Прямо в глаза капитану сверкнула ослепительная вспышка, и мир перестал существовать вплоть до того момента, как Сверр очнулся лежащим вниз лицом в этом уголке парка…

Ладно, точное время узнать не представляется возможным, но сейчас явное утро, причем достаточно раннее, потому что вокруг еще ни одной живой души, а днем и до самой темноты по Центральному парку шляются все, кому не лень. Да и солнце светит по-утреннему розовым светом, едва-едва успев выкатиться из-за горизонта на небосвод.

Он попробовал встать. Ноги, хоть и болели каждой своей жилкой — ну правильно, побегай всю ночь кроссы по пересеченной местности! — но подчинялись и держали тело в вертикальном положении. Голова закружилась, но Сверр оперся на ствол ближнего дерева и старательно продышался.

Потом спрятал пистолет в кобуру и оглядел себя с головы до ног. Да-а-а, видуха еще та… хоть выставляй в качестве пугала посреди газона!.. Рукав кожаной куртки под мышкой лопнул, лицо наверняка расцарапано до крови ветками, волосы всклокочены, под глазами — круги. Не капитан полиции, а подзаборный бомж!.. И зеркала нет, чтобы как-то поправить свой внешний вид.

Он пошарил озабоченно в карманах. Не хватало еще, чтобы во время ночных приключений я потерял бумажник и Жетон!.. Нет, деньги на месте, и Жетон болтается на специальной цепочке у пояса. Можно отправляться…

Но куда? Домой? Или сразу в отдел? Предупреждал я вчера жену, что ночью буду работать, или нет? Да какая разница: Тереза все равно потом голову с меня снимет, скажет: «Ты что, не мог хотя бы позвонить?»… О, а это мысль!.. Надо ехать прямо на работу, а оттуда позвонить домой, и все будет тип-топ, хотя ревновать она, конечно, все равно будет… ну, тут уж ничего не поделаешь: если бабе втемяшилось в башку, что мужик ее по ночам к любовницам шастает, то, как ты ни доказывай обратное, только еще больше ее в этом убедишь…

Сверр прошел прямо по траве несколько сотен метров, потом обнаружил тропинку и дисциплинированно ступил на нее. Однако тропа вывела его почему-то не к аллее, а, попетляв километра два между деревьями, впала в широкую асфальтовую дорогу.

Тут Сверр наконец допер, что если бы он находился в Центральном парке, где, как он помнил, бесславно закончилась его погоня, то там и речи бы быть не могло о таких расстояниях, потому как весь парк занимает пять километров в своей самой протяженной части. К тому же, скайдеров и аэров в небе было не так много, как должно было быть в центре города. Тут он испугался… А что, если меня перевезли, пока я был без сознания, куда-нибудь за тысячу верст и там выкинули, как бесполезный хлам?.. Или вообще забросили на другую планету?..

Но через сто метров, когда дорога сделала крутой поворот, и там обнаружился дорожный указатель, всё стало ясно, и оказалось, что для паники нет оснований.

Хотя недоумение у Сверра осталось: как это, интересно, его могли, пусть даже в бессознательном состоянии доставить в парк «Лосиный Остров»? Напичкали химией?

Но все равно непонятно, почему, вместо того, чтобы прикончить его любым способом, неизвестные похитители просто-напросто оставили его валяться до полного возвращения памяти?..

И закралась змеевидная мыслишка: а, может быть, они со мной что-то такое сотворили, пользуясь моей беспомощностью, о чем я и ведать-то не ведаю? Ведь раз уж Пришелец обладает способностью раздваиваться… а, возможно, и троиться… четвериться, и так далее… то он еще и не такое может?.. Подсадить, например, в мое тело сознание кого-то другого и потом вертеть мной, как ему захочется? Ты уверен, что сможешь в решающий момент всадить в него пулю?

Сверр ухмыльнулся и покрутил головой. Ну уж это вообще бред, подумал он. Всадить пулю я в кого хочешь могу, для меня это — раз плюнуть… Зря, что ли, почти тридцать лет в полиции служу? Всякое бывало за эти годы, и ни разу рука не подводила, когда целился в убийц, грабителей и иных преступников. А уж в этого — и тем более не должна дрогнуть, потому что он, гадина, — хуже всякого преступника!..

Он доковылял, наконец, до станции монорельса и направился в центр Агломерации.

По дороге он размышлял чисто на служебные темы… Например, поймали ли его напарники Пришельца или тому удалось ускользнуть, и что делать, если обнаружится, что ОН преспокойненько сидит в одной камере с проститутками и грабителями… Убить его сразу, пока еще существует такая возможность, или подождать благоприятного момента, когда рядом не окажется свидетелей? Все же за убийство задержанного по головке не погладят, и придется мотать из-за него срок, а полицейских, хоть и бывших, ни на зоне, ни в тюряге не очень-то жалуют, так что… остается исполнить свою Миссию оперативно, но и надежно в то же время, чтобы не осиротить детей своих…

Так ни до чего особенного и не додумавшись, кроме убийства задержанного под предлогом его попытки к бегству, Сверр обнаружил, что уже прибыл и машинально поднимается по широкой многоступенчатой лестнице к входной двери Управления. В стороне группка молодых оперативников скалила зубы и смолила по очереди одну и ту же сигарету: плевать им было и на общественное мнение Евро-Наций, и на осуждающие взгляды прохожих. Однако, когда капитан поравнялся с ними и строго погрозил им пальцем, лица их почему-то одновременно вытянулись, гоготать они перестали, а тот, в чьих зубах в данный момент торчал окурок, чуть не проглотил его… Хм, а шеф еще упрекает меня за то, что я фамильярничаю с молодежью, подумал Сверр. Какой-никакой авторитет у этих сосунков все-таки имею!..

Он толкнул стеклянную дверь, на которую дежурные обычно вывешивали что-нибудь злободневное, преследуя этим сразу две цели: во-первых, чтобы сообщить какую-нибудь срочную информацию (вроде сбора денег на проведение чествования уходящих на пенсию ветеранов), а во-вторых — чтобы кто-нибудь по рассеянности не пробил лбом прозрачное до почти полной невидимости стекло. Вот и сейчас на двери что-то висело с внутренней стороны, но тратить время на чтение всяких дурацких объявлений Сверр не стал.

Он вошел в чистый вестибюль с мраморным полом, предъявив пластиковый пропуск охраннику в красном мундире. Тот с подозрением оглядел Сверра сверху вниз, а потом снизу вверх, но все-таки пропустил капитана. Сбоку, за барьером, отгораживавшим добрую половину вестибюля, сидели оперативные дежурные по телефонным коммуникациям и беспроволочной связи, по сбору оперативной информации и по организации неотложных мероприятий, по работе с заявлениями и жалобами граждан и по изучению прессы… Их было много, но Сверра интересовал только тот, кто отвечал за составление ежедневного отчета. Сегодня это был Юрка Рослин из отдела по раскрытию умышленных убийств.

— Привет, Юрик! — жизнерадостно сказал ему Сверр. — Тебя что — на замену поставили? Вчера вроде бы не ты дежурил, а кто-то из «дорожников»…

Юрка молча смотрел на него, почему-то приоткрыв рот. Наверное, мой растрепанный вид его смущает, решил про себя Сверр.

— Ты не думай, — сказал он, не давая своему собеседнику вставить хотя бы слово, — это вовсе не жена причинила мне такой урон… это мы ночью одну операцию проводили… кстати, ты не в курсе, поймали наши того типа?

Юрка наконец сморгнул.

— К-какого типа? — осведомился он странным тоном.

— Ну, ради которого мы сидели в засаде в Центральном парке, — терпеливо пояснил Сверр. — Только не говори, ради Бога, что ты ничего не знаешь и что это великая тайна. Знаю я тебя, как облупленного, Юрик… ты любишь напускать на себя важный вид, но со мной это не проходит, понял?

Он для пущей убедительности помахал перед носом Рослина указательным пальцем.

— Ну что? — спросил он, так и не дождавшись ответа.

— Я… — странным голосом начал было Рослин, но так и не закончил фразу. — Послушай, Яш, я и вправду ничего не знаю ни о каком типе, я только вчера вернулся из командировки!

— Ну что ты мне заливаешь? — с досадой сказал Сверр. — Из какой командировки, Юрик?.. Ну ладно, — он махнул рукой, — не хочешь мне ничего говорить — так и скажи. Только глупо это, я ведь все равно сейчас все узнаю у своих…

Он развернулся и двинулся к лестнице, ведущей наверх.

В спину ему Рослин громко сказал:

— А ты не знаешь, что тебя ищут?

Но Сверр уже утратил к нему всякий интерес.

— Кто меня может искать, кроме начальства? — буркнул он на ходу. — Да зайду я к шефу, зайду, будь спок, Юрик!..

И пошагал вверх по лестнице, на ходу нащупывая в кармане ключ от своего кабинета на третьем этаже. Однако ключ ему вовсе не понадобился. Дверь кабинета была приоткрыта, и из него в сумрачный коридор падала полоска света. Правда, внутри никого не оказалось.

Сверр вошел, недоуменно глянул на чей-то пиджак, висевший на спинке его кресла, на включенный комп с какой-то мудреной таблицей на экране и спросил сам себя:

— Это кому же так не терпится сесть в мое кресло? Ну, дают мужики!.. Не успеешь задержаться на каких-то пять минут, как тебя уже норовят подсидеть!..

Он невольно взглянул на настенный атомный хронометр и увидел, что опоздал на службу совсем ненамного — было еще полдесятого — но, наверное, все равно придется писать объяснительную…

Он решил заглянуть к кому-нибудь из своих «мужиков», чтобы выяснить, что за наглец оккупировал его служебное помещение без спроса и предупреждения, но снова глянул на экран компа и так и застыл.

Таблица называлась «Сводные данные об убийствах, совершенных Пришельцем».

Сверр опустился в кресло и вытер холодный пот со лба.

«Пришельцем» они прозвали ЕГО, когда еще только готовились к засаде в парке.

Неизвестно, кто и по какой причине предложил именно такую кличку, впрочем, никто из ребят не возражал: Пришелец так Пришелец. Сверр имел свои соображения на этот счет, но не собирался их раскрывать перед остальными…

Значит, этой ночью ЕМУ все-таки удалось уйти. Что ж, этого и следовало ожидать… Что мы против НЕГО с нашими жалкими пистолетами, парализаторами и виброхлыстами? Да будь у нас под боком хоть даже парочка оперативно-стратегических ракет, я и то сомневаюсь, что мы сумели бы задержать его!..

Капитан пощелкал клавишами, пролистывая файл справки-отчета.

Ну-с, что же ОН успел натворить? Тэ-эк… Троих уже замочил. Во дает! Шустрый, сволочь, как этот… «Фигаро тут, Фигаро там»… Откуда этот мусор в моей башке?.. Да ОН не только шустрый, он еще и плодовитый, как кролик в брачный период… Посмотрим, кто же жертвы…

В самый последний момент что-то странное показалось капитану в таблице, но что именно — установить Сверр не успел, потому что дверь распахнулась и в кабинет ворвался не кто иной, как Прокофий Стронский из второго отделения по кличке «Кофейник». В руках его была стопка каких-то бумаг, за ухом торчал электронный маркер, и вдобавок ко всему он был в рубашке без пиджака.

— О, — сказал Сверр, оглядывая Прокофия с головы до ног, — так вот кто меня из моего служебного помещения выживает!.. Надеюсь, ты сюда раскладушку еще не приволок?

Стронский словно споткнулся и воззрился на капитана так, словно перед ним за столом восседал оживший скелет.

— Ладно, живи, — великодушно разрешил Сверр. — А правда, кто тебе сказал, что меня сегодня не будет? Черновол? Или Левтонов?

— Н-нет, — наконец, сумел выдавить Кофейник.

— А кто?

— Ш-шеф, — по-прежнему чуть заикаясь, ответствовал Стронский. На длинные фразы его пока еще не хватало.

— Да? Странно, — пробурчал Сверр. — Откуда он мог знать? Если только ему с утра уже доложили ребята из СООПа… Да ты присаживайся, Прокофий, — предложил он Стронскому. — И пиджак свой забирай, пока я его не помял… Ты лучше мне вот что скажи, когда это наш Пришелец успел столько дел наворотить?

Стронский испуганно посмотрел на Сверра.

— Яков Денисович, — спросил он, уже почти не заикаясь, — а где вы были все это время?

— Какое время? — не понял Сверр.

— Вас не было на службе целую неделю, — трагическим голосом сообщил Кофейник.

— Мы вас искали повсюду, и дома, и у… друзей, в общем… но вас и след простыл!.. И до сих пор вас ищут… по нулевой категории, между прочим… И вдруг вы объявляетесь, как ни в чем не бывало!..

Только теперь до Сверра дошло, чту же ему показалось неестественным на экране компа: даты совершения убийств Пришельцем. Они все были разными и приходились на период времени после ночной засады в парке. Он откинулся в кресле, чувствуя, что начинает обливаться холодным потом. Теперь все вставало на свои места… и замешательство Юрки Рослина… и занятый Стронским кабинет…

Значит, его не просто зашвырнули в Лосиный Остров, но так, что он проболтался где-то в безграничной Вселенной целую неделю!.. Но зачем? Чтобы вывести его из игры? Похоже на то… А наши тоже хороши — сразу заподозрили в нем дезертира и пособника преступников, что ли, раз объявили розыск-«нулевку»? Ведь нулевая степень поиска кого-либо на полицейском жаргоне означает, что при малейшей попытке искомого объекта скрыться или оказать сопротивление по нему применяется оружие на поражение!.. Это вам не хухры-мухры, даже отъявленные подонки не всегда подаются в «нулевой розыск»!.. В принципе, тот же Кофейник сейчас с полным правом может выхватить свой табельный и пристрелить меня. А даже если и не сделает этого… по старой дружбе… то из здания теперь мне точно не дадут выйти, потому что засветился я перед Юркой, и он сейчас, наверное, названивает вовсю моему шефу. Того и гляди — дежурный наряд явится арестовывать меня!..

Он глубоко вздохнул, невольно прислушиваясь к обстановке за дверью, но там было пока относительно тихо.

— Но почему? — стараясь говорить спокойно, спросил он. — Что я натворил, по их мнению? Ну, пропал… но не по своему же разгильдяйству!.. Понимаешь, Прокофий, ни черта не помню после того, как меня осветил этот придурок, — он кивнул на экран компа, — какой-то штуковиной, и я отключился. А очнулся только сегодня, лежу, рою носом землю в парке Лосиный Остров… Так за что же меня в «нулевку» объявлять было, а?

Стронский отвел взгляд в сторону.

— Начальство считает, что вы сознательно сорвали операцию, — нехотя сказал он. — По мнению сооповцев, вы хотели предупредить Пришельца о засаде, раз нарушили план и послали Левтонова заорать Пришельцу в ухо, что, мол, он окружен и должен поднять руки вверх…

— Я? — изумился Сверр. — С какой стати?

— Откуда я знаю? Может быть, чтобы ошеломить Пришельца?..

— Да ничего я не говорил ни Левтонову, ни кому бы то ни было! — вскричал Сверр и затоптался по кабинету взад-вперед. — Как я мог ему сказать такое, если…

Он вовремя прикусил язык, потому что у него едва не вырвалось признание: «если я сидел в это время в кустах с карабином наизготовку!»… О том, что он с самого начала хотел убить ЕГО, ни Стронскому, ни кому-либо другому знать было необязательно, особенно в данной ситуации.

— Двойники! — вдруг воскликнул капитан. — Вот оно что!.. Этот тип напустил в парк двойников… сначала моего, а потом — своего!.. Поэтому и возникла вся эта катавасия, поэтому ему и удалось так легко уйти от всей нашей своры!..

Стронский смотрел на него совершенно однозначно. Таким взглядом нормальные люди смотрят на несчастных шизофреников, которые несут дикий бред. «Еще немного — и он меня точно застрелит как спятившего пособника преступников», мелькнуло в голове у Сверра. Он остановился и сунулся в ящик стола, где у него обычно хранился старенький компнот. К счастью, все его имущество пока было на месте.

Подключив компнот к стационарному компу инфракрасным лучом, капитан скачал файл отчета и сказал Стронскому:

— Ладно, Прокофий… Ты тут хозяйничай по-прежнему, а я пошел…

— Куда? — тупо осведомился Прокофий.

— Решать вопросы, — загадочно усмехнулся Сверр. — Да, и мой визит можешь не скрывать, меня все равно видели в дежурке…

Стронский открыл было рот, чтобы что-то сказать, но тут вдруг грянул вызов видеофона, и на стене, откуда был виден весь кабинет, на большом голубом экране нарисовалась физиономия полковника Звягинцева, одного из заместителей начальника Управления. Он глянул, набычившись, на Сверра, потом — на Стронского.

Официальным голосом приказал:

— Капитан Сверр, немедленно сдайте оружие на склад и зайдите ко мне.

На это трудно было что-то возразить.

Однако ни до оружейного склада, находившегося в подвале, ни до кабинета Звягинцева на втором этаже капитан Сверр так и не дошел. Окно на лестничной площадке выходило во внутренний дворик, и, глянув в него, он увидел, как на служебную стоянку подкатывает, еле слышно свистя приглушенной турбиной, неброский, но стремительно-верткий «чжу-ду» с антенной радиофаксной связи на крыше. А потом дверные люки турбокара отъехали вбок сразу по обе стороны корпуса, и из машины пружинисто выпрыгнули четыре хорошо сложенных парня, один из которых был уже знаком Сверру по совместной операции в Центральном парке… фамилия у него была то ли скандинавская, то ли немецкая… Ренланд или Ролунд…

Да, быстро работает у нас оповещение… когда не надо. И взаимодействие с СООПом налажено. Кто, интересно, им стукнул: Юрка или сам Звягинцев? Впрочем — какая разница?.. Надо же — не прошло и четверти часа, как уже явились по мою душу!..

Ну и что теперь?.. Заберут эти молодчики меня к себе и подвергнут допросу с пристрастием, причем начхать им будет на мой долгий стаж работы в полиции и на отсутствие взысканий в послужной карточке… Придется тогда признаться, что на меня возложена Миссия и что нет для меня ничего главнее на свете, чем уничтожить эту мерзкую тварь, которая явилась в наш мир в Его облике. Поверят они мне или только посмеются дружно, как над смешным анекдотом?.. Нет, конечно, не поверят, потому что нет у меня никаких доказательств, а есть только Знание. Значит, надо сделать все возможное, чтобы не угодить в лапы сооповцам.

Сверр прикинул мысленно имеющиеся возможности, чтобы покинуть здания Управления без нежелательных эксцессов в виде мордобития и стрельбы, но на ум ему ничего не приходило, кроме каких-то суперменско-киношных вариантов типа «забраться на крышу и перепрыгивать на соседние здания, отстреливаясь от погони»… нет, не пойдет: во-первых, выход на крышу, скорее всего, надежно заперт, а во-вторых, до соседних зданий метров двадцать, как минимум… Взять кого-нибудь в заложники и, угрожая пристрелить его, потребовать машину и свободу? Или запереться в туалете, чтобы выбраться через унитаз в систему городской канализации? Ну, и глупости же лезут в голову!..

Значит, уйти без шума невозможно, а если поднимется шум — то и тем более… Даже если удастся удрать из Управления, то не дальше, чем на пару кварталов. Потом запускается система поиска «Кольцо», включающая в себя скрытые камеры в разных точках города, датчики-детекторы и даже спутниковые системы наблюдения… не говоря уж о приведении постов и патрулей в готовность номер один… что говорить, ты же сам не раз участвовал в учениях… и не только в учениях, а помнишь в тридцать втором году, когда эта система только вводилась и отлаживалась, с ее помощью брали серийного маньяка по кличке Дандарон?.. По чистой случайности полицейские из группы дорожного патруля обнаружили его очередную жертву еще в сознании, и умирающая успела сообщить им, что один из пальцев у убийцы толще других… Благодаря «Кольцу», Дандарона взяли буквально через полчаса, когда он еще даже толком не смыл с себя капли крови…

Внизу, в вестибюле, послышались чьи-то громкие голоса. Значит, сейчас будет объявлена тревога… Сверр машинально побежал по лестнице, но не вниз, а вверх.

Динамик на лестнице ожил после короткого треска, и чей-то суровый голос объявил:

— Внимание! Тех, кто видел в здании Управления капитана Якова Сверра или знает, где он находится в настоящее время, просьба доложить дежурному по Управлению или своему непосредственному начальнику!

Тоже мне грамотеи, подумал Сверр на бегу. Не могли даже согласовать падежи… А насчет доклада — вообще здорово придумано, особенно если бы они еще уточнили, что докладывать надо в письменном виде…

Он поднялся на пятый или шестой этаж (по счастью, никто из знакомых не попался ему за это время) и хотел было свернуть в коридор, но вовремя опомнился. Нет, в коридор нельзя: там же установлены видеокамеры, выдающие картинку на пульт дежурному по Управлению, и сейчас дежурные только этого и ждут, переводя взгляд с монитора на монитор… Впрочем, на лестнице оставаться тоже опасно: вот-вот они приступят к обыску служебных помещений вплоть до туалетов, кладовок, пожарных отсеков и вентиляционных камер…

Постой-ка!.. Есть в здании Управления одно место, которое едва ли придет им в голову обыскать и в котором можно спрятаться, не покидая лестницы. Помнишь, как однажды ты сам дежурил по Управлению и сломался лифт, а когда прибыл механик, то ты от нечего делать смотрел, как он, блокировав двери, спускается в шахту?.. Ты даже с заинтересованным видом задавал ему от нечего делать всякие вопросы, а он охотно делился с тобой секретами устройства древнего, как и само здание, лифта… Не воспользоваться ли теперь этими знаниями?

Сверр подошел к двери лифта, выходящей на лестничную площадку. Судя по цифрам на табло, кабина блуждала где-то на верхних этажах. Именно это нам и надо… Улучив момент, когда на лестнице не было слышно ничьих шагов, Сверр достал из кармана перочинный ножик, обычно используемый им для чистки своих ногтей во время допросов задержанных, и действуя им, как рычагом, раздвинул створки двери настолько, чтобы в щель можно было просунуть руку. Потом убрал ножичек в карман, поднатужился и преодолел сопротивление пневматики, раздвинув двери так, чтобы в них можно было протиснуться. Оказавшись на порожке шахты и ухватившись обеими руками за один из туго натянутых металлических тросов, капитан повис в воздухе.

Створки двери вновь сомкнулись за его спиной. Однако висеть так до бесконечности Сверр не собирался. Хотя бы потому, что сверху на него угрожающе надвигалась кабина лифта, да и трос был в жирной смазке, а поэтому скользкий, как тело змеи.

Мысленно сожалея, что у людей нет обыкновения носить даже летом рукавицы или хотя бы кожаные перчатки, Сверр чуть ослабил хватку и скользнул вниз на несколько метров. Ладони опалило огнем. Однако, кабина продолжала опускаться.

Капитану пришлось пожертвовать кожей на ладонях и опуститься до уровня самой нижней двери на первом этаже. Кабина стремительно надвигалась на него. Видно, кто-то спускался в вестибюль. Ничего не оставалось, кроме как разжать руки и спрыгнуть вниз, в яму высотой около двух метров. Кабина остановилась над головой Сверра, и послышался скрежет раздвигаемых створок двери.

На дне бетонного колодца можно было не только лежать, но даже сидеть. К недостаткам этого укрытия, несомненно, относились кучи мусора, по которым время от времени шмыгали крысы, не очень приятный запашок разложившейся кожуры от банана, которую, наверное, кто-то небрежно бросил в колодец через щель между кабиной и порогом двери, а также почти полное отсутствие света. Прямо-таки подземное царство… Но зато здесь можно спокойно дождаться конца облавы.

Впрочем, спокойно — это слишком рано сказано… Это как в детской игре в прятки: никогда не знаешь, придет ли в голову тому, кто ищет, та же мысль, что пришла тебе…

В шахту доносились отзвуки усиленного прочесывания этажей. Один из искателей — видно, самый умный — даже открыл створки на втором этаже и посветил фонариком в колодец — правда, почему-то не вниз, а вверх…

Сверр представил, как сейчас сооповцы ломают голову над его загадочным исчезновением и злорадно ухмыльнулся в темноте. Время в его убежище текло очень медленно, а потом и вовсе остановилось. Если бы не скрежет лифтовой кабины, то и дело ползавшей вверх-вниз по тросам, то, наверное, можно было бы очень скоро свихнуться от полной тишины и кромешной тьмы.

И тут Сверр вспомнил про компнот. Достав его из кармана куртки, капитан проверил заряд батарей. Вздохнул с облегчением: энергии должно было хватить часов на пятнадцать непрерывной работы. Он надеялся, что ему этого вполне хватит…

Он изучил файл с данными о жертвах Пришельца так тщательно, что вскоре заучил его почти наизусть. Потом закрыл компнот и стал размышлять.

Для него важнее было знать, где и как он может найти Пришельца, чем ответ на вопрос, ради чего тот убил троих внешне ничем не связанных между собой людей.

Однако, судя по всему, первое зависело от второго. Чтобы найти Его, капитану следовало установить, по какому принципу Он выбирает своих жертв. Что общего между ничем не примечательным отшельником Саарминым, лицейским преподавателем альтернативной истории и безобидным клерком авиакомпании, проживавшим в Ферровиарии? И какая связь существует между Ним и всеми этими людьми? Зачем он их убивает? По чьему-то заказу? Из чувства глубокой обиды и личной мести на все человечество? Или вообще из таких соображений, которые недоступны нам, простым смертным?..

Сверр вчитывался снова и снова в сухие строчки биографических данных погибших, но глазу не за что было зацепиться. Общего между этими людьми было столько же, сколько бывает между ангелом, дьяволом и обычным человеком. Или между римским папой, китайским императором и арабским кочевником… Сравнения такого рода можно было приводить до бесконечности, но толку от них не было ни на йоту…

Он не знал, сколько прошло времени с того момента, как он добровольно заточил себя в чрево своего Управления. Однако, когда он вновь включил компнот, то оказалось, что уже десятый час вечера — хорошо, что часы в компноте работали в режиме двадцатичетырехчасового времени, иначе можно было бы ломать голову: сейчас девять двадцать утра или двадцать один двадцать вечера? Людей в Управлении, кроме дежурных в вестибюле, должно было остаться очень мало, потому что кабина лифта неподвижно висела где-то на уровне десятого этажа.

«Вот будет номер, если сегодня на дежурство по Управлению заступил какой-нибудь педантичный сухарь, — с невольным холодком под ложечкой подумал Сверр. — По инструкции дежурный обязан в двадцать два ноль-ноль лично обесточить все лифты до завтрашнего утра, а это означает, что мне придется карабкаться вверх по скользкому тросу по крайней мере до третьего этажа… — Он грустно осмотрел при тусклом свете экранчика компнота свои ободранные до крови ладони и заключил: — Нет, это нереально… Таким способом я не выберусь отсюда. А если я не выберусь отсюда сейчас, то завтра предстоит сидеть еще весь день, и нет гарантии, что сегодняшняя ситуация не повторится и завтра, а это значит, что в конце концов может наступить такой момент, когда я вообще не смогу выбраться отсюда по причине отсутствия сил. И труп мой обнаружат лишь тогда, когда однажды лифт сломается, и механик полезет в колодец устранять неисправность, или когда по всему зданию начнет распространяться вонь от моей разлагающейся плоти»…

Перспектива скончаться от голода в яме, в которую ты загнал себя сам, не очень способствовала настрою на решение задачи, но Сверр упорно заставлял себя думать только о той скрытой связи, которая могла иметься между жертвами Пришельца.

И за десять минут до контрольного срока его осенило. Дрожащими руками он вытащил компнот и включил его, чтобы проверить свою догадку. Открыл файлы погибших на одной и той же графе и с огромным облегчением убедился, что почти фотографическая память, которая была развита у него с детства, и на этот раз не подвела его.

В том разделе сведений о жертвах Пришельца, который представлял собой краткую медицинскую карту, отчасти составленную по материалам личных дел, а отчасти — по итогам судебно-медицинской экспертизы, у всех троих было указано, что они, как и положено всем нормальным людям, в возрасте пяти лет подверглись обязательной вакцинации против СПИДа, введенной во всем мире аж с 2005 года, когда наконец-то был открыт способ предотвращения этого грозного заболевания… Но весь фокус заключался в том, что ни у одного из погибших от рук Пришельца ни в крови, ни в костной ткани не было обнаружено ни следа антивирусных клеток! В каждом случае исследование проводилось разными экспертами, и они не особо акцентировали внимания на этом странном обстоятельстве, видимо, полагая, что убитому каким-то образом удалось избежать довольно болезненной прививки.

Зато теперь у Сверра была зацепка, и не такая уж незначительная, как могло бы показаться на первый взгляд. Достаточно навести справки по медицинской информ-сети о том, у кого из жителей Агломерации было выявлено подобное расхождение между записью в медкарте и реальной вакцинацией, и можно будет ждать, когда Он доберется до этого человека. Да, возможно, пройдет много времени, прежде чем это произойдет, но для выполнения Миссии время не имело никакого значения. Главное — результат…

Радость Сверра от своего открытия была так велика, что буквально окрылила его.

Наверное, даже если бы кабина, висевшая наверху, не тронулась без пяти десять, он бы обошелся и без нее. Но она все-таки тронулась, как по заказу. На десятом этаже располагались лаборатории экспертов, и видно кто-то из них засиделся допоздна над срочной работой, а теперь ехал домой. Кабина опустилась на первый этаж, и облегченно вздрогнула, когда из нее кто-то вышел. Сверр достал свой перочинный ножик и вонзил его лезвие в пластиковое дно лифтовой кабины. Работать следовало бесшумно, чтобы дежурные из вестибюля не услыхали подозрительного шума в лифтовом колодце. Капитану удалось вырезать и оторвать внешний слой пластика, под которым начиналась толстая доска. Она была твердой и поддавалась маленькому лезвию с трудом. Наконец, Сверр сумел вырезать в полу кабины квадратное отверстие размером со свою голову, и тут лезвие ножика сломалось.

Сверр в отчаянии огляделся, но под рукой больше ничего подходящего не было. Ни увесистого ломика, ни топорика. Как ни странно… Ведь, если бы речь шла о сюжете какого-нибудь боевика, то автор обязательно подсунул бы герою, угодившему в безвыходное положение, пилу-ножовку, которую случайно уронили бы в лифтовый колодец строители здания еще полвека назад…

Пролезть в проделанное отверстие могла бы только крыса, но не широкоплечий полицейский. Снаружи, за створками двери, выходившей в вестибюль, послышались чьи-то отчетливые шаги. Наверняка это приближается дежурный, чтобы отключить лифт.

Это конец, понял Сверр. Завтра первый же сотрудник, вошедший в лифт, поднимет тревогу, увидев дырку в полу кабины… Неужели ты допустишь, Господи, чтобы слуга Твой не сумел исполнить возложенную на него великую и славную Миссию?

Неужели Творцу будет все равно, будет уничтожен Он, гнусный зверь, явившийся, чтобы принести смерть и бедствия людям, или нет?!..

И тут кабина вдруг дернулась и поехала вверх. Господь Бог был на месте и, как всегда, хорошо ведал, чьи просьбы следует удовлетворять, а чьи — нет…

Сверр успел зацепиться за шершавый край пролома в полу кабины и стал подниматься вместе с ней. На третьем этаже он ухватился за выступ дверного порога и повис параллельно стене. Кабина продолжала подъем, и он взмолился, чтобы она еще долго не останавливалась, иначе он мог не успеть… Кабина остановилась на седьмом этаже как раз в тот момент, когда, напрягая все силы в ноющих, больных руках, Сверр сумел забраться на узенький выступ в стене, куда выходила дверь, ведущая на третий этаж. Кабина вздрогнула и заходила ходуном на тросах, когда в нее вошел кто-то грузный… вот сейчас он нажимает кнопку, чтобы ехать вниз, на первый этаж… через пару секунд сработает реле, или что там срабатывает в таких случаях?.. и кабина двинется вниз. Расстояние примерно в десять метров она преодолеет за считанные секунды. Не успеешь разжать створки, чтобы вылезть из колодца — и эта убийственная конструкция размажет тебя по стене и сбросит то, что от тебя останется, на дно вонючей ямы…

Капитан судорожно стал разжимать створки. Кабина, набирая скорость, поползла по тросам вниз. Неимоверным усилием, срывая с рук ногти и кожу, Сверр все-таки успел открыть дверь ровно на столько, сколько нужно, чтобы протиснуться боком в образовавшуюся щель.

На лестнице было тихо и царил полумрак, который нарушали лишь лампы дежурного освещения. Снизу доносился неразборчивый голос оперативного дежурного, который диктовал аудиокомпу вечернюю сводку. Сверр сел прямо на ступени, потому что ноги не держали его больше. Его мутило, и он вспомнил, что последний раз принимал пищу вчера вечером, ровно сутки назад… хотя, подожди, какие там сутки?!.. целую неделю!..

Надо было выбираться отсюда. Хотя бы для того, чтобы поесть…

За окнами было уже темно. Это было хорошо. Но на всех окнах, с первого этажа по третий, снаружи стояли крепкие решетки, которые нельзя было открыть и тем более — сломать. Пришлось подниматься на пятый этаж, где под окном проходил вдоль всего здания выступ кирпичной кладки шириной чуть больше ступни, и добираться по этому карнизу к тому месту, где рядом со зданием рос высокий раскидистый каштан, верхушка которого достигала четвертого этажа. Выбрав ветку потолще, капитан оттолкнулся от стены и совершил полет, достойный Тарзана. К его удивлению, ветка выдержала его вес, и через несколько минут он уже был на земле.

И тут на его плечо легла чья-то тяжелая длань. Сверр с трудом обернулся, тяжело дыша. Перед ним стоял человек в форме ночного полицейского патруля, в левой руке у него был виброхлыст, а правой рукой он отдавал капитану честь. Лицо его было не знакомо Сверру — видно, патрульный поступил в Управление недавно.

Жаль, невольно подумал капитан. Сейчас мне придется убить тебя, парень, а в сущности — ни за что… По дурацкому совпадению ты оказался здесь… нет, чтобы проходить мимо дерева минутой позже или раньше!.. А сейчас ты, конечно же, попросишь меня предъявить документы, но предъявлять тебе свое удостоверение я, естественно, не стану, а просто выстрелю в упор — и дам дёру в темный переулок.

Заранее извини, что так получится…

Но получилось вовсе не так.

Вместо того, чтобы потребовать документы, патрульный козырнул еще раз и стальным голосом отчеканил, глядя куда-то в пространство мимо Сверра:

— Придется заплатить штраф, господин хороший, поскольку вы нарушили пункт третий статьи пятьдесят второй Экологического Кодекса, согласно которого гражданам запрещается в пределах городской черты лазить по деревьям!..

Глава 23

Прошла неделя с того момента, как Резидент предположил наличие у противника коварных замыслов по уничтожению агентурной сети Ассоциации вообще и его, Резидента, в частности, но никто не спешил арестовывать его или покушаться на его жизнь, даже слежки за ним и то не было заметно…

Между тем, жизнь шла своим чередом, и наступил тот день, когда можно было съездить на проверку «почтового ящика», посредством которого руководство Ассоциации присылало Резиденту сообщения и инструкции. Этот пункт своей деятельности Резидент всегда выполнял с особой осторожностью, потому что именно в этот момент его можно было бы взять с поличным, и улики были бы налицо, невзирая на все меры безопасности. А на этот раз требовалась сверхосторожность, и Резидент потратил целый день на то, чтобы убедиться в отсутствии «хвостов»… во всяком случае — явных, потому что, будучи профессионалом, он знал, что еще в его время можно было вести наблюдение такими способами и средствами, что объект ни за что не догадается об этом, а уж теперь-то и подавно. К россказням, встречающимся порой в беллетристике и мемуарах об интуиции и некоем «шестом чувстве» опытных шпионов, Резидент относился с пренебрежением, потому что это было, по его мнению, сплошное «фуфло»…

Наконец, изрядно поколесив по городу на одном из своих турбокаров, Резидент выбрался на Четвертое Кольцо и через четверть часа остановил машину на стоянке у входа в парк Лосиный Остров. До «почтового ящика» нужно было идти пешком.

Шагая по ухоженным тропинкам, разбегавшимся в лес от центральной асфальтовой трассы, и глядя на ровно подстриженную траву на газонах между тщательно прореженных посадок деревьев, Резидент вспоминал, как выглядел парк раньше. В начале 90-х, когда развернулось движение за сохранение этого заповедника, он парком еще не был. Места здесь были достаточно глухие и не исхоженные даже многочисленными грибниками, это потом уже водители грузовиков частенько стали сваливать всякий мусор и отходы прямо под деревья, чтобы не везти его на свалку на другом конце столицы. Помнится, даже мощное общественное движение в защиту Лосиного Острова развернулось на волне перестройки и экологических митингов…

Ассоциация не случайно избрала заповедный парк для связи с Резидентом. Место это даже в середине двадцать первого века оставалось вполне необитаемым, а, в случае чего, можно было придумать массу объяснений того, почему ты регулярно наведываешься сюда.

На этот раз «почтовый ящик» располагался в небольшой лощине, которую почти целиком закрывали разросшиеся кусты бересклета. Резидент еще раз огляделся на всякий случай и поводил карманным индикатором над землей. Потом достал из кармана небольшую складную лопату наподобие саперной, осто заточенную и изготовленную из нержавеющей стали, и принялся копать в определенном месте, предварительно отвалив толстый пласт дерна. Точнее говоря, он не копал яму, а раскапывал уже имевшуюся. Где-то на глубине метра с небольшим лопата звякнула, и он извлек из ямки черную коробочку размером с пачку сигарет. На крышке имелась пронумерованная от одного до ста шкала, по которой можно было переместить рычажок на определенное значение, как у штангенциркуля. Неверно набранная цифра на этом кодовом устройстве не только блокировала замок коробочки, но и приводила в действие детонатор небольшого, но мощного взрывного устройства в двойном дне.

Резидент сложил в уме цифры, составлявшие сегодняшнюю дату, а потом прибавил к их сумме сумму цифр своей даты рождения и переместил верньер кодировщика на полученное значение. Коробочка с готовностью пикнула и распалась в его ладони на две части, одну с зеленой, а другую — с фиолетовой крышкой. Открыть без риска стать инвалидом можно было лишь одну из этих герметично закрытых частей.

Резидент бросил зеленую коробочку в ямку, а с фиолетовой сорвал крышку и достал оттуда запаянный футлярчик размером с зажигалку. На обеих концах футлярчика имелись проволочные колечки под номерами один и два. Резидент усмехнулся и потянул за колечко номер два. Если бы он выбрал кольцо «намбер уан», то содержимое футлярчика обратилось бы в пепел в результате мгновенной химической реакции с выделением большого количества тепла.

В футлярчике лежала узкая полоска шелковистой на ощупь зеленоватой бумаги, испещренной цифрами типографского шрифта. Резидент присел на пень, запустил наручный компнот и за несколько секунд расшифровал текст сообщения Ассоциации.

Он был коротким.

«Имеем честь пригласить вас на торжественный прием по случаю 50-летия ассоциации, который состоится 23 февраля в 22 часа 08 минут по адресу: юз-4-12; 1-й подъезд, 15-104.»

Резидент внимательно изучил послание, вбивая его содержание в свою натренированную память. Потом порвал бумажку пополам, и она тут же вспыхнула бездымным пламенем.

Он проследил, как пепел развеивается ветром, и только потом ухмыльнулся. «Ну, юмористы!», подумал он. Тщательно закопал все составные части коробочки в ямку и аккуратно накрыл ее дерном.

Сообщение из Центра было приятной неожиданностью.

Резидента вызывали домой.

Несложный шифр означал, что в 22–08 (то бишь, завтра, 22 августа) 24 февраля (в 23 часа 02 минуты) он должен был совершить темпоральное перемещение в штаб-квартиру Ассоциации, а адрес обозначал координаты того места, где в указанное время откроется «дырка» Трансгрессора. Всё было очень просто. Надо было взять «План города Москвы», изданный Управлением геодезии и картографии в 1997 году, открыть раздел «Юго-Запад», найти в алфавитном указателе наименований улиц четвертую сверху строчку; нанести ту точку, где пятьдесят лет назад располагался первый подъезд дома номер двенадцать по искомой улице, на карту современного Агломерограда; а непосредственно перед перемещением, ориентируясь по компасу, отмерить 104 метра по азимуту 15 градусов и там ждать трансгрессии… то есть, перемещения.

Иногда переброска срывалась из-за того, что координаты точки, указанной в шифровке с вызовом домой, приходились точнехонько на какой-нибудь материальный объект… чаще всего — здание, или просто дерево, и тогда приходилось, хотя и с разочарованием, убираться с того места несолоно хлебавши и ждать следующего раза. Правда, такие накладки случались за прошедшие три года раза три-четыре, не больше. Все-таки в Центре тоже имелся План Агломерации, и иногда там сами видели, что «дырка» будет недоступна полвека спустя…

* * *

В указанное время всё было готово, и все были на своих местах. Операторы фиксационных сеток, врачи, техники — в общем, вся приемная команда. Огромное, похожее на пустой элеватор, помещение приемной камеры было ярко освещено скрытыми в стенах ртутными бестеневыми лампами. Высотой оно было с пятиэтажный дом, а длиной и шириной не уступало Малому Залу в спорткомплексе «Лужники». Ни единого предмета не было в этом зале: все необходимое было спрятано в стенах, а сами стены и пол были покрыты эластичным, пружинящим материалом-амортизатором.

Словно здесь собирались тренироваться в прыжках цирковые акробаты…

Одна из стен этого поразительного куба была выполнена из толстого, ударопрочного стекла, и на уровне примерно третьего этажа тут имелась наблюдательная рубка. В настоящее время там находились трое. Один из них был высокий, седой, ему было лет пятьдесят; другой, грузный и неуклюжий, страдал сильной одышкой, а третий был их моложе и походил на Штирлица из кинофильма. Они внимательно смотрели в зал, то и дело переводя взгляд на часы с большими электронными цифрами, висевшими на боковой стене рубки. Когда до Трансгрессии осталась одна минута, часы автоматически начали обратный отсчет времени: 60… 50… 40…

— У нас прямо, как у космонавтов, — сказал, хохотнув, седой, но никто не поддержал его попытку разрядить напряжение. Только тот, которого мучила одышка, вдруг резко хекнул, откашливаясь, и произнес с непонятной интонацией: «Н-да».

Дальше они следили за пустым залом совсем молча.

Когда часы показали четыре нуля, пространство за окном рубки словно бы сгустилось, и в воздухе, на высоте пяти метров, стала набухать яркая, переливающаяся всеми радужными оттенками большая каплевидная сфера. Потом что-то с силой хлопнуло, сфера исчезла, а на ее месте в воздухе повисла человеческая фигура.

Операторы фиксации сработали четко. Из обеих стен были выстрелены коконы фиксационных сеток, которые, разворачиваясь в полете, устремились к человеку, висящему в воздухе, и, опутав его, как попавшую в тенета муху, стали плавно опускаться вниз. Человек не сопротивлялся, он только криво улыбался, видимо, представляя себя в этот момент со стороны. На нем был странного фасона костюм.

— Антон, смотри-ка, у них все еще носят галстуки, — сказал вдруг одышливый седому. — Вик, — обратился он к тому, что был похож на Штирлица, — учти это на будущее, хорошо?

— Есть, — по-военному ответил тот. — Кто будет с ним работать?

Одышливый вопросительно поглядел на седого. Тот пожал плечами:

— Я не могу. Через час меня будут ждать в комитете Госдумы…

— Тогда тебе карты в руки, Вик, — сказал одышливый с ухмылкой. — Н-да.

— Вы имеете в виду карт-бланш, Тополь Артемьевич? — кротко осведомился Мадин.

— И это тоже, — ответствовал Тополь Артемьевич, покидая рубку вслед за седым.

* * *

Возвращаться домой было всегда приятно. Начиная с того момента, как тебя поймают в воздухе и бережно опустят на землю сразу после Трансгрессии, ты переходишь в заботливые, прохладные руки врачей, которые осматривают тебя и быстренько тестируют состояние твоего здоровья, и каждый из встречающих так и норовит потрогать тебя, словно ты и впрямь вернулся из каких-то запредельных далей, и чутко реагирует на малейшую твою просьбу. И не успеешь ты оглянуться, как тебя уже раздевают, осторожно выкладывают из карманов привезенные тобой предметы… впрочем, не так-то много… много через Трансгрессор не пронесешь… и поят вкусным клюквенным морсом, если тебе хочется пить, и кормят любым блюдом, какое ты только пожелаешь заказать, и вообще ходят перед тобой на цыпочках, и ты сразу начинаешь ощущать себя если не пупом Вселенной, то, по крайней мере, человеком, которого очень-очень ждали… В этом, наверное, и заключается настоящее счастье — знать, что где-то тебя очень ждут свои…

На этот раз встречали его совсем хорошо. В реабилитационной были и экзотические лакомства на подносе, и новенький «Пана-Блэк» с плоским экраном типа «черный тринитрон» размером почти во всю стену комнаты, и человек в купальном халате жадно впился взглядом в экран, где как раз мелькали кадры информационной программы. И вообще все помещения преобразились и стали сверкать золотом ручек и мрамором настенного кафеля. Мебель теперь была исключительно из мореного дуба, а кресла и диваны — из натуральной кожи, и стоило это все наверняка десятки тысяч долларов…

Где-то в коридоре раздался знакомый голос: «Ну, где наш путешественник? Дайте-ка на него взглянуть!» — и в реабилитационную энергичной походкой вошел Мадин, и все специалисты приемной команды расступились, давая ему дорогу.

Человек, прибывший из будущего, встал, и они с Мадиным обнялись, как родственники, давно не видевшие друг друга.

— Ну, как ты, Алеша? — спросил тихо Мадин, разжимая свои объятия и пытливо вглядываясь в лицо Резидента. — Всё в порядке?

— Что мне будет? — пожал плечами Резидент. — А вы здесь как?

— А что нам будет? — в тон ему ответил Мадин, и они одновременно улыбнулись.

Вокруг суетились люди в белых комбинезонах.

— Ты есть хочешь? — спросил Мадин.

— Нет, я ужинал, — ответил Алексей. — «А у нас сейчас в тюрме ужинают, — изобразив акцент, процитировал он из „Джентльменов удачи“, — макароны по-флотски дают»…

Мадин хохотнул.

— А у нас, — сказал он, — время обеда, а, как говорит одна восточная мудрость, война войной, а обед — по распорядку… Ладно, давай-ка мы с тобой вот как поступим. Мы переберемся в мой кабинет, и я распоряжусь, чтобы обед нам принесли туда… Ты шашлык по-карски любишь?

— Только если с красным вином, — шутливо сказал Алексей.

— Ну, это не проблема, — серьезно сказал Мадин. — Пойдем, пойдем, нам с тобой нужно будет многое обсудить… и кстати, у меня есть один отличный тост…

* * *

Когда они воздавали должное и шашлыку, и «Мукузани» розлива тридцатилетней давности (и то, и другое было доставлено, как уверял Алексея Мадин, прямиком из «Арагви»), разговор между ними вращался исключительно вокруг бытовых тем.

Обсудили погоду, а точнее — разницу в погоде там и здесь. Там сейчас было лето, конец августа; здесь же крепчал декабрьский мороз, и снегопад недавно был какой-то совсем невиданный за последние сорок лет, так что сугробы доставали своими макушками чуть ли не окон вторых этажей.

(«Надеюсь, для меня найдется на складе какая-нибудь завалящая дубленка? — спросил Алексей. — Мне ведь еще в Питер добираться», на что Мадин заверил его: «Да ты не бойся, мы тебя в аэропорт на машине отвезем, а в Питере тебя пусть твои встречают с теплой одеждой. Если хочешь, срочную телеграмму мы им дадим»).

Потом Алексей поинтересовался, как обстоит дело с новогодними подарками, которые он должен привезти домой в соответствии с «легендой внутреннего пользования» — то есть, той, которая предназначалась для его домашних. «Жене купили индийский костюм, — успокоил его Мадин, — она у тебя, кажется, пятьдесят второй носит?.. А сыну — гонконговский „ноутбук“… дешевка, конечно, но на пару лет вполне хватит… Ну, и стандартный набор даров солнечного юга: кокосы, ананасы и прочая фигня. Ты же, как-никак, целых три месяца Индийский океан бороздил». «Что-то вы меня все на юга гоняете, — с нарочитой обидой высказался Алексей. — Жена уже говорит, что я себе какую-то папуаску, наверное, присмотрел, раз меня все в сторону экватора тянет». «Меньше торчать на солнце надо, — парировал удар Мадин, — Понимаешь, привыкли там в своем двадцать первом веке климат под себя подстраивать, а мы тут голову ломаем, как объяснить твою загорелую шкуру среди зимних холодов!». Они дружно посмеялись.

Наконец, тяжко отдуваясь, Алексей отодвинул от себя опустевшую тарелку, и речь зашла о более серьезных вещах.

— Как там наш Ставров поживает? — поинтересовался Мадин, делая глоток из фужера.

— На тебя не выходил?

— Нет еще… По моим данным, пока он работает честно. Троих из своего списка он уже убрал: Саармина, этого… горе-историка… всё забываю его фамилию… и Рольщикова. Во всяком случае, информация об убийствах стопроцентная.

— Где он обосновался?

— А Бог его знает!.. Он объявлен в розыск от Ла-Манша до Камчатки, но пропал будто сквозь землю. Даже мне по своим каналам не удалось зафиксировать его местонахождения. Единственно, что можно утверждать с известной долей уверенности, так это то, что он болтается в Агломерации… И вот еще что.

Складывается такое впечатление, что не все с этим Жорой чисто.

— В каком смысле? — нахмурился Мадин. — Что — «засланный казачок»?

— Да нет, — отмахнулся Алексей. — Понимаете, Виктор Петрович, на противника он вряд ли работает, потому что не вяжется его поведение с тактикой агента-перевертыша… И в то же время… ну, не может так быть, чтобы какой-то там киллер-ликвидатор, оказавшись в незнакомой обстановке и не имея ни юма в кармане, умудрился бы не попасться полиции, не загнуться от голода и не засветиться моим людям. Так просто не бывает! Кто-то ему явно помогает, Виктор Петрович, но кто?.. Во всяком случае, лично я ни черта не пойму!..

Он замолчал и принялся чертить вилкой по лакированной поверхности стола.

— Ну ладно, — после паузы сказал Мадин. — Дело свое он пока делает, и это — главное. Ты вот что… когда он добьет свой список до конца и выйдет, как ему предписывалось, на тебя, то ты не переправляй его сюда, а используй по своему усмотрению… для решения других задач…

— А если?.. — начал было Алексей, но Мадин понял, что он хочет спросить.

— Сошлешься на мой приказ, — сказал он, откидываясь на спинку кресла. — А если полезет в бутылку… ты ж Резидент, Алеша, а значит — царь и бог для таких, как этот Георгий… Хочешь — казни, хочешь — милуй… Еще вина будешь?

— Нет, спасибо, — сказал Алексей, сладко потягиваясь. — Так хорошо, что даже в сон потянуло… Кстати, Виктор Петрович, я там, в реабилитационной, краем глаза по «ящику» про кризис слышал…

— Уха, — поправил его Мадин.

— Что?

— Надо было сказать: «краем уха слышал» или «краем глаза видел», — кротко сказал Мадин.

— А, извините, Виктор Петрович, — улыбнулся Алексей, — это у меня нечаянно вырвалось… между прочим, это выражение там, у них, употребляется охотно молодыми людьми на манер жаргона… Так вот, что там у нас с кризисом-то?

Мадин озабоченно разглядывал бутылку.

— А что у нас с кризисом? — осведомился он немного погодя.

— Да вы поймите, Виктор Петрович, я не возмущаюсь, я просто понять хочу…

Неужели вас не предупреждали заранее, что в августе грянет гром среди ясного неба?

— Да нет, предупреждали, — безмятежно сказал Мадин. — И не кто-то один, а сразу несколько.

Алексей поерзал на мягком сиденье.

— Значит, ничего не получилось, да? — наконец спросил он. — Раз кризис все-таки состоялся, значит, никакие меры эффекта не дали?

— Ну почему же? — благодушно возразил Мадин. — Еще какой эффект!.. Ты видел, как мы обставили реабилитационную? А знаешь, за счет каких средств нам удалось это сделать? А вот такой агрегат, знаешь, во сколько обошелся нам? — Он мотнул головой в сторону скромно белевшего в углу компьютера с плавными обводами корпуса. — Между прочим, еще летом мы и мечтать не могли о подобном подарке судьбы!.. Впрочем, тебя такими штуками, наверное, удивить трудно, — ехидно заметил он. — Ты там у себя в сто раз круче аппаратуру используешь…

— Виктор Петрович! — взмолился Алексей. — Пощадите! Я же просто спросил, ничего не имея в виду!.. Я же всё прекрасно понимаю!..

Мадин обмяк и улыбнулся.

— Ну и славненько, — прожурчал он. — Приятно, когда тебя понимают… Ты лучше расскажи о себе, как там тебе работается, а? Как настроение? Не устал еще?

Алексей открыл было рот, чтобы что-то сказать, но Мадин опередил его.

— Кстати, — сказал он, не глядя на своего собеседника, — я тебе не рассказывал раньше, по какой причине твоего предшественника пришлось отстранить от… м-м… должности?

— Нет, — честно сказал Алексей.

— Ну так слушай, Алеша. Один раз сидели мы с ним вот так, как мы сейчас сидим с тобой, он тоже только что оттуда вернулся… Ну, я и спрашиваю его, как, мол, самочувствие, и все такое… А он вдруг возьми да и расколись передо мной. Не могу, говорит, больше, Петрович!.. Того и гляди — сорвусь!.. Я ему — в чем дело-то? А он отвечает: понимаете, Виктор Петрович, втемяшилось мне в голову, что нехорошо мы поступаем с нашими детьми да внуками. Я вот, говорит, на досуге задумался над нашей с вами работой и пришел к выводу, что она — исключительно безнравственна! Посудите сами, говорит: ведь если мы воруем у наших потомков информацию, то мы, значит, приносим им вред… к тому же, используя эту информацию в интересах своих современников, мы волей-неволей меняем, и порой не в лучшую сторону, будущее — и не только свое, но и тех людей, которые будут жить после нас!.. Это что же получается, говорит, выходит, что непосредственно я несу ответственность за то, что в их времени кто-то родится, а кто-то умрет?.. Что негодяю повезет, а хороший человек будет мучиться и страдать?.. Я, говорит, понимаю, когда приходится бороться против чужих, но вести борьбу со своим же собственным будущим — это, говорит, в голове у меня абсолютно не укладывается!..

Алексей зевнул.

— А, по-моему, всё совсем не так было, Виктор Петрович, — небрежно сказал он. — И вовсе не плакался мой предшественник вам в жилетку, а убрали его за какую-то более существенную провинность, о которой предпочитаете умалчивать даже передо мной.

Некоторое время они смотрели друг другу в глаза, потом Мадин отвел взгляд и потянулся за своим фужером, на донышке которого плескались остатки вина. Выпил их одним глотком.

— Тебя, я вижу, на мякине не проведешь, Алеша, — совсем другим тоном заметил он.

— Ладно, так и быть, такого разговора между нами не было. Я придумал его, исходя из поступков твоего предшественника. А провинность его была действительно такой, что ставила под угрозу всю Ассоциацию. Представляешь, доходят вдруг до нашей фирмы сведения о том, что в каком-то совершенно заштатном не то Урюпинске, не то Моршанске объявился ясновидец-не ясновидец, пророк-не пророк. Дескать, он любому, кто к нему придет, любое событие в дальнейшей судьбе предскажет с точностью до миллиметра и до минуты!.. И, что удивительно, денег за свои услуги ни с кого не берет. Прямо наша доморощенная Ванга в штанах!.. И еще нам показалось подозрительным вот что. Таких экстрасенсов в стране развелось — хоть пруди, и если на каждого из этих шарлатанов обращать внимание, то куча времени понадобится. Народная молва у нас способна из любого юродивого придурка чуть ли не непонятого пророка сделать… Но тип из не то Моршанска, не то Урюпинска, оказывается, не сразу прогноз клиентам выдает, а спустя несколько дней… как в каком-нибудь справочном бюро. Пришлось этим нострадамусом вплотную заняться, естественно, поначалу скрытно. И шаг за шагом наши ребята выяснили, что никакой это не оракул и что ясновидением тут и не пахнет, а в качестве прорицателя подвизается не кто иной, как Резидент Ассоциации. Схема подпольной деятельности в качестве предсказателя была им придумана очень изобретательно. Находясь на побывке в нашем времени, он едет в Моршанск-Урюпинск и собирает там заявки от желающих узнать, что с ними и их близкими будет в будущем? Потом отправляется в Агломерацию, где наводит соответствующие справки либо в архивах, либо путем расспросов близких родственников клиента. А через несколько дней возвращается в Урюпинск-Моршанск и доводит эту информацию до заказчика…

— Постойте, постойте, Виктор Петрович, — нахмурясь, перебил Мадина Алексей, — а гипноконтроль?.. Как Резиденту удавалось выносить информацию из конторы, чтобы передать потом ее клиенту?

— А гипноконтроль тогда еще нами не применялся, — хитро улыбнулся Мадин. — Это после случая с твоим предшественником нам пришлось перестать доверять вам, резидентам и «референтам»… Что смотришь? Осуждаешь нас за недоверие?.. Ладно, что-то разболтался я сегодня… А ведь другое дело надо с тобой обсудить…

Это точно, согласился мысленно со своим собеседником Алексей. Все, что ты мне тут наплел, Виктор Петрович, — сплошная лирика, и вовсе не так и не за то вы убрали того, на чье место потом взяли меня… В одном ты, пожалуй, прав: кончил мой предшественник, должно быть, и вправду плохо, потому что такие ведомства, как Ассоциация, не отпускают на свободу осведомленных людей… Значит, и тебя, Алешенька, в один прекрасный день вот так же шлепнут… за какую-нибудь провинность… и будет через энное время сидеть за этим столом напротив вечноживущего Мадина кто-нибудь другой и, ухмыляясь, выслушивать его выдумки про тебя…

В груди неприятно заныло, и Алексей постарался сосредоточиться на том, что говорил Мадин.

Речь шла о новой задаче.

Как говорят французы, аппетит приходит во время еды. Поначалу той информации, которая поступала от «референтов» из двадцать первого века, Ассоциации хватало, что называется, «за глаза». Но, как предприниматель испытывает потребность в развитии своего бизнеса, так и руководство Ассоциации лелеяло планы расширения «плацдарма».

Дело в том, что до сих пор Ассоциация вынуждена была довольствоваться информацией в радиусе лишь ближайших пятидесяти лет. Трансгрессор функционировал исправно, но, поскольку речь шла не о творении рук человеческих, то управлять им было невозможно, им можно было только пользоваться как объективным явлением природы. «Дырка», через определенные промежутки времени открывавшаяся в пространственно-временном континууме, позволяла осуществлять переброску небольших масс туда-сюда лишь строго на пятьдесят лет. До тех пор, пока Ассоциация не освоила этот радиус, сведений о ближайшем будущем человечества вполне хватало. Но постепенно руководители Ассоциации стали замахиваться и на более отдаленные перспективы — так маленький ребенок стремится ходить на всё большие расстояния: сначала — от своей кроватки до окна, потом он исследует всю квартиру, но, рано или поздно, наступает момент, когда он выбирается из квартиры на улицу, и тогда перед ним открывается огромный, загадочный и неудержимо манящий к себе мир… Только, в отличие от младенца, которого ведет все дальше и дальше жажда познания, шефы Ассоциации руководствовались куда более прагматическими соображениями. У них — да и не только у них — дух захватывало от возможности черпать сведения о новинках научно-технического прогресса, например, через сто лет. Кто отказался бы от такого способа познания?!..

Техника проникновения в более отдаленное будущее была тщательно продумана аналитиками. При этом они исходили из допущения, что Ассоциация, как говорил поэт о вожде, жила, живет и будет жить… живее всех живых… то бишь, и двадцать, и пятьдесят, и сто лет спустя в будущее будут по-прежнему забрасываться разведчики. Но если это допущение было верным — а ведь можно было приложить определенные усилия, чтобы это было так — то, значит, и в середине двадцать первого века будет существовать организация, ведущая разведку будущего.

Она может сменить название и местонахождение, у ее руля будут стоять совершенно другие люди, но сути дела, по мнению аналитиков, это не меняло… Следовательно, если в 2048 году найти штаб-квартиру Ассоциации и установить контакт с одним из ее сотрудников — чем выше стоящего в иерархии организации, тем лучше, — а потом с его помощью внедрить в Контору своего человека, предназначенного для отправки еще на пятьдесят лет вперед, то проблема расширения радиуса деятельности была бы решена.

Именно эту задачу и ставил сейчас Мадин резиденту Алексею.

— Но это я тебе пока рассказываю на уровне общей идеи, — закончил свой монолог Мадин. — К твоему возвращению из Питера наши спецы разработают более конкретный план твоих будущих действий…

— Скажите, Виктор Петрович, — позволил себе небольшую «подколку» Алексей. — А вы не боитесь, что, отпуская меня в другой город с такой важной информацией о планах Ассоциации, вы хотя бы немножечко рискуете?

Мадин пожевал губами.

— Нет, — сказал он, — риска никакого нет, Алеша.

— Гипноконтроль примените? — прищурился Алексей.

— Что ты, Алеша! — возмутился Мадин. — Уж тебе-то мы доверяем на все сто!.. Если тебе не доверять — то кому ж тогда доверять, скажи?..

— А следить за мной будете? — напрямую спросил Резидент.

Мадин махнул рукой.

— Да на кой ты нам сдался! — шутливо вскричал он. — Ты же обыкновенный штурманишка дальнего плавания… моряк — с печки бряк!.. О! — воскликнул он, взглянув на настольные часы, под прозрачным футлярчиком которых то в одну, то в другую сторону аллегорически вращался маятник из дуг, представляющих собой знак бесконечности, поставленный «на попа». — Да тебе пора уже в свой Питер двигать!.. Иди, собирайся!..

* * *

Когда Алексей ушел в гардероб, Мадин ткнул клавишу внутреннего селектора и, когда ему ответил бодрый голос, приказал:

— Мы сейчас Алексея будем провожать, так что приготовьте все необходимое.

— Материал для внушения все тот же? — спросил бодрячок.

— Да, — сказал Мадин и почесал переносицу. — Только сегодня усильте мощность излучения… на всякий случай. Есть? Ну и добро…

Он отключил селектор, посидел еще немного, рассеянно разглядывая остатки еды на журнальном столике, предназначенном для приема особых посетителей, а потом встал и поднялся на лифте в вестибюль надземной части здания.

Алексей, уже одетый в форму моряка торгового флота, был там, и костюмеры вертелись вокруг него, внося последние штрихи во внешний вид. В руках у него была большая брезентовая сумка «крокодайл», из которой торчали какие-то свертки и зеленый хвост ананаса. Мадин усмехнулся. «Выходя из дома, не забудьте посмотреть на себя в зеркало, чтобы знать, в каком вы внешнем виде», вспомнилась неуклюжее изречение командиров из времен его курсантской юности.

Он пересек вестибюль и подошел к Алексею. Отпустил костюмеров кивком головы, и они остались одни. Только у самого выхода, перед стеклянными дверями, где вестибюль был перегорожен странного вида агрегатами, напоминающими нечто среднее между пропускными автоматами в метро и дугами безопасности в аэропортах для контроля оружия и взрывных устройств, переминались с ноги на ногу в форме ВОХРа сотрудники службы безопасности.

— Ну что? — риторически спросил Мадин, снова прижимая к себе Алексея за плечи. — Желаю хорошо отдохнуть, Алеша. И чтобы в семье всё было в порядке…

Сквозь стеклянную стену, пропускавшую световые волны только в одном направлении: извне вовнутрь, Мадин увидел, как перед входом притормозила «тридцать первая» «Волга» кремового цвета с шашечками такси на дверце, и подтолкнул Алексея в сторону выхода.

Гипноустановка работала абсолютно бесшумно. Но зато эффективно. Миновав ее, Алексей вдруг взялся руками за виски, словно пытаясь что-то вспомнить. Гипношок должен был пройти через несколько минут. Двое из «вахтеров» взяли Алексея осторожно под руки и, выведя на улицу, бережно усадили в «такси». Дверца хлопнула, и машина, набирая скорость, устремилась к воротам в глухой бетонной стене…

* * *

Странное ощущение неестественности происходящего не отпускало его до самого трапа самолета. Однако сразу после взлета он крепко задремал в тесном кресле, будто провалился куда-то, а когда вынырнул из сна, то всё встало на свои места…

В аэропорту его встречала сияющая и красивая по случаю возвращения мужа из плавания жена Тамара. С букетом ослепительно-алых гвоздик. Сын, как она сообщила, не смог подъехать, потому что сдает какой-то очень важный зачет в своем медицинском.

Всё было вроде бы в порядке, но время от времени он ловил на себе какой-то странный взгляд супруги. Однако в ответ на его вопрос, она поспешно заверила, что ничего не случилось. Слишком поспешно (откуда это у него способность так хорошо разбираться в психологии окружающих? А впрочем, что тут удивляться: жена ведь, не посторонний человек… да и прожито вместе немало — скоро уже двадцатилетний юбилей совместной жизни!)…

За праздничным обедом, плавно перешедшим в ужин, на этот раз что-то тоже было не так… Уже и порезанные кружочками ананасы красовались на столе в окружении винегрета и салата «оливье», уже и подарки были вручены и жене, и сыну, уже Алексей поведал, как они шли в шторм на траверзе Мыса Доброй Надежды и про смешное происшествие с котом у берегов Новой Зеландии, и еще пару-тройку самых забавных эпизодов из минувшего рейса, а они, Костя и Тамара, продолжали смотреть на него как-то непонятно.

Причина выяснилась после того, как они встали из-за стола.

Сын поманил Алексея в свою комнату — якобы продемонстрировать недавно приобретенные им компакт-диски с «софтом» для компьютера, а на самом деле для важного разговора с глазу на глаз. Когда Алексей уселся на старую тахту, Костя с многозначительным видом извлек из книжного шкафа какую-то книгу в твердом переплете и сунул ее в руки отца.

— Что это? — спросил растерянно Алексей.

— А ты почитай, почитай… вот здесь, например, и на странице сто пять… — заговорщицки подмигнул Костя.

Книга была сборником морских рассказов известного писателя-мариниста, почти тридцать лет проплававшего капитаном грузового судна во всех морях и океанах. В одном месте описание той передряги, в которую угодил теплоход, огибавший Мыс Доброй Надежды, почти полностью совпадало с сегодняшним рассказом Алексея, а на странице сто пять была почти буква в букву изложена байка про судового кота.

— Ну и что? — спросил искренне недоумевающий Алексей.

— Эх ты, конспиратор! — насмешливо протянул Костя, выхватывая книгу из рук отца.

— Ты бы, прежде чем пользоваться первоисточниками, изъял бы их из домашней библиотеки!

— Ты считаешь, что я нарочно заучил отрывки из этой книжонки, чтобы наврать вам про рейс? — ужаснулся Алексей.

— Нет, — с сарказмом сказал Костя. — Это было простое совпадение!.. Типа того, что если дать обезьяне много-много бумаги, пишущую машинку и бессмертие, то когда-нибудь она случайно напечатает городскую телефонную книгу! Или, может, вы с этим писателем где-то и когда-то во время этого рейса встречались, и он, будучи шустрым, как электровеник, вернулся домой раньше тебя, быстренько отстучал пятьсот страниц текста, а издательство оперативно подсуетилось и выпустило книгу к твоему возвращению? Да?

— Может быть, — сказал машинально Алексей. — Чисто теоретически…

— Смотри, когда она издана! — сын подсунул книгу отцу под нос, открыв ее на титульном листе. — В одна тысяча девятьсот шестьдесят пятом году! Ты еще тогда в первый класс ходил!..

— Слушай, — сказал Алексей, начиная злиться. — Ну что ты ко мне прицепился?

Хочешь уличить меня во вранье? Ладно, считай, что ты этого добился, и пошли пить чай… Подумаешь, проблема-то!..

— Э-э, не-ет, — инквизиторским тоном протянул Костя. — Ты от меня так просто не отделаешься, пап!.. Я же пока еще не круглый дурак, кумекаю, для чего тебе понадобилось это вранье…

— Ну и для чего? — удивился Алексей.

— Чтобы скрыть свою истинную профессию! — выпалил Костя. — Ну ладно, маме ты можешь мозги полоскать сколько угодно, но мне скажи начистоту: давно тебя завербовали в бойцы невидимого фронта?

— Куда-куда? — искренне изумился Алексей.

— Ну, в шпионы, — пояснил сын. — Беречь родной страны покой, посещать явки, фотографировать документы… «вечно в кожаных перчатках, чтоб не делать отпечатков»…

— Ах, вот ты о чем! — До Алексея наконец дошел смысл намеков сына. Сначала он хотел возмутиться и убедительно доказать своему отпрыску, что тот не прав, что он действительно был в рейсе, только там скука смертная, одно и то же, но это все правда было — и море, и шторм, и даже кот — но потом вдруг засмеялся.

Приступ смеха просто-таки скрутил его пополам. — Ладно, сынок, — сказал он, утирая выступившие слезы, — доконал ты меня. Пускай я буду шпионом, если ты так хочешь!.. Только идем чай пить. С тортом!..

* * *

С женой Тамарой всё вышло намного хуже.

Когда они оказались в постели, она вдруг наотрез отказалась исполнять свой супружеский долг без уважительных причин. А веские аргументы Алексея насчет того, что они столько времени были в разлуке, что он ее очень-очень любит и что он так скучал по ней в морях-океанах, на этот раз возымели совершенно неожиданный эффект.

Услышав про моря-океаны, Тамара вдруг вскинулась в гневе, аки мифическая фурия.

Из ее бессвязного потока слов Алексей понял только одно: во время его отсутствия что-то взбрело супруге в голову, и она решила проверить его наличие в списках плавсостава соответствующего пароходства, которое располагалось, кстати, в Новороссийске. Как она нашла телефон отдела кадров этого пароходства и как ей удалось дозвониться — это другой вопрос, но голос в трубке компетентно заверил Тамару в том, что не только штурмана, но и вообще человека с такой фамилией, какую носит ее муж, в данном пароходстве не числится. Выражаясь бюрократическим языком, наличие отсутствия… Тогда Тамара обратилась с соответствующим запросом в Москву, в Министерство торгового флота, и оттуда ей добросовестно ответили, что ни в одном из пароходств нашей необъятной родины нет моряка, фамилия, имя, отчество и год рождения которого соответствовали бы указанным ею данным…

Тут гнев Тамары сменился обильными слезами, и она обвинила Алексея в том, что на протяжении всей их супружеской жизни он обманывал ее, как последнюю дурочку, выдавая периоды своего проживания у любовницы за «хождения за три моря»…

— Всё! — кричала жена, комкая влажную подушку. — Хватит! Мое терпение лопнуло!..

Только ради сына можно было бы терпеть тебя рядом с собой, но он уже взрослый и всё поймет!.. Завтра же подаю на развод!..

Все уговоры и доводы Алексея не действовали. Даже такой довод, как упоминание о деньгах, которые он приносил домой после каждого рейса («Где-то я должен был их добывать, черт побери?!»), не сработал. Тамара отразила его чисто по-женски:

— А может быть, эта твоя краля московская в деньгах купается, откуда я знаю? — вскричала она. — Может быть, она содержит тебя, как последнего альфонса?!..

Это уж было слишком, и Алексей закатил жене пощечину, чего не делал на протяжении последних пяти лет. Это было последней каплей. Жена подхватилась и ушла спать на угловом диванчике на кухне, наглухо забаррикадировавшись изнутри.

Алексей плюнул и стал ворочаться с боку на бок, даже не пытаясь заснуть. Какой там сон!..

На мгновение он все-таки забылся, и его посетила крамольная мысль: а что, если я действительно никакой не моряк?.. Но тут же очнувшись в холодном поту, он решительно опроверг самого себя. И дело было вовсе не в том, что он твердо знал: никакой любовницы у него нет, и шпионом он тоже не работает… Просто в памяти его были так живы воспоминания о том, как судно, накренившись, ныряет носом в штормовую волну, и соленые брызги влетают в приоткрытую створку окна капитанской рубки… как искрится безграничная водная гладь под лучами восходящего солнца… как пахнет лесом из трюма и как пронзительно кричат чайки, сопровождающие теплоход в надежде поживиться отбросами с камбуза…

Нет, он вовсе не бредил наяву. Однако следовало в тактических целях сделать какой-то хитрый ход.

На следующий день Алексей признался жене в том, что действительно вынужден был скрывать от нее правду все эти годы, но дело обстоит несколько не так, как она вообразила. Есть, мол, такая профессия — резидент внешней разведки…

В конце концов, они помирились и провели остаток побывки Алексея в мире и согласии.

Вернувшись через несколько дней в «новороссийское пароходство» и мгновенно вспомнив свою истинную профессию, Алексей хотел было рассказать Мадину о домашнем инциденте как о забавном совпадении «легенды» и действительности, но потом решил, что нечего всякую чушь сообщать начальству. Дома теперь всё было улажено, и нечего будить спящего зверя вновь…

Резидент не ведал, что всё то время, пока он был в Питере, он сам, а также дом и родные его подвергались тайному прослушиванию и просвечиванию со всех сторон, и то, о чем хотел он поведать Мадину, уже было известно руководству Ассоциации. И еще он не знал о том, что его жену и сына, да и его самого, спас все тот же Мадин, сумевший доказать Тополю Артемьевичу, что ситуация под контролем и утечки не будет…

Глава 24

Даже у самого красивого города есть свои трущобы. Именно там, в мансарде, под самой крышей длинного, как склад, здания с грязно-ржавым фасадом и то побитыми, то покрытыми слоем сажи и копоти стеклами, и обитал Леонид Букатин. Жить здесь ему было удобнее, чем в многозвездочном отеле или в собственном коттедже, по трем простым причинам: во-первых, здесь обитали специфические категории населения, которые и сами не соблюдали требований регистрации, и не требовали этого от окружающих, так что найти определенного человека здесь было труднее, чем невежде в вопросах астрономии — какую-нибудь звезду на ночном небе; во-вторых, мансарда имела выход на крышу через специальный люк, а под ее окошком начиналась пожарная лестница, так что в случае чего было сразу три пути отхода; и в-третьих — хотя это уже была лирика, в принципе, не имеющая значения для деловых людей, — Леонид Букатин по кличке «Четверик» чувствовал себя на этих городских задворках, среди пьяниц, бомжей, проституток, профессиональных нищих и прочего отребья, как козырный туз в карточной колоде…

Сейчас было утро, и Четверик пил кофе, созерцая унылый заоконный пейзаж в виде поросшего травой пустыря, на котором громоздились кучи железного лома и остатки каких-то ветхих построек времен начала века. Мысли его текли на одну и ту же тему.

… Если эта сучка не принесет завтра деньги, то придется окончательно завязать со шпионскими играми. На кой черт они мне сдались?.. Лучше уж сойтись поближе с нужными людьми, раздобыть инструменты и вновь начать добывать бабки старым испытанным способом… Люди тут совсем уже оборзели, наивно полагая, что от настоящего «домушника» их спасут все эти электронные штучки-дрючки, диоды-триоды, идентификаторы радужных оболочек глаза и дактилоскопы… Полвека назад все тоже надеялись на загогулистые замки, которые открываются якобы только определенным ключиком с лазерной насечкой, да на так называемые «секретные замки» с кодировкой — хотя и в том, и в другом случае хозяева жестоко ошибались… и приходилось наказывать их за эту ошибку…

… Или все-таки честно отбыть здесь свой срок, как говорится, от звонка до звонка? Сколько там еще осталось, где мой заветный календарик?.. два года восемь месяцев и двадцать один день?.. по меркам зоны — фуфло, семечки, воры в законе и не такие срокб обычно тянут… А здесь — и тем более, никто тебя не охраняет, иди куда хочешь, делай что хочешь… вольная воля!.. Только исправно, раз в неделю, отправляй свои донесения, вот и все дела… И деньгами тебя, как-никак, обеспечивают так, что на жизнь, и даже на вполне приличную жизнь, хватит с лихвой. Так чего же тебе неймется, Ленька?.. Нет, не могу, муторно от такой жизни становится! Хуже, чем в Зоне… Там-то всё ясно: попался — значит, нечего дергаться и сожалеть понапрасну, терпи, и, как сказал великий поэт, «свобода вас встретит радостно у входа». Вот и тянешь тюремную лямку, потому что знаешь — кончится твой срок, и отыграешься ты тогда за упущенное время, наверстаешь с лихвой… А тут… Что толку, что они пообещали мне возвращение в то время, откуда меня выдернули? Во-первых, я наше государство знаю, его не обведешь вокруг пальца, оно тебя само обведет. Кого после таких заданий отпустят на свободу — да еще бывшего зэка и «домушника»?!.. Пуля в затылок — вот что светит мне после возвращения вместо обещанной воли!.. Во-вторых, даже если мне и позволено будет спокойно уйти, то разве допустят они, чтобы я воспользовался своими знаниями о тиражах «Спортлото» или «Лотто Миллион», скажем? Да ни в жизнь!.. Долбанут каким-нибудь лазером-шмазером по мозгам, чтобы память отбить и личный досмотр проведут почище, чем надзиратели в Бутырке… одним раздвиганием ягодиц не ограничатся, просветят всяким там излучением со всех сторон почище, чем в рентген-кабинете!.. Одним словом, куда ни ткни, куда ни глянь — всюду одна сплошная тоска!..

Нет-нет, все-таки правильно я сделал, что решил не цацкаться с этой долбаной Ассоциацией… тьфу, слово-то какое придумали!.. Пусть платят мне по высшему разряду за каждое донесение, тогда мы будем информировать их, а нет — так и гуляйте в баню, Леонид Букатин без денег не останется!..

Может, я все-таки много заломил? Не слишком ли: по сотне «гринов» за слово?

Хотя, если так вдуматься, какие здесь могут быть тарифы? И разве не стоит такая информация каких-то там вшивых долларов? Тем более, что через пяток лет для них эти деньги будут годиться только в сортир сходить, и они не могут этого не знать… Не-ет, пусть платят, как положено!..

Запив двумя большими глотками кофе последний кусок бекона, Четверик посмотрел на часы. Собственно говоря, торопиться сегодня некуда, понедельник, на ипподроме — выходной, а в казино еще рановато переться… Ладно, займемся сегодня на всякий случай своим непосредственным делом, а то вдруг завтра Ружина притащит бабки, а у тебя даже нечего будет взамен предложить… Не будешь же ты гнать всякое фуфло трехмесячной давности, в Ассоциации тоже не дураки сидят, да и ты — человек честный, зря накалывать никого не собираешься…

Значит, надо будет заглянуть в район лаборатории, прощупать почву, какие там новости… Последние полгода они там будто чокнулись, пашут практически без выходных и без праздников. Не может быть, чтобы никаких результатов не было!..

Лучше всего, перехватить кого-нибудь из лаборантов в обед. Решено — так и сделаем…

А пока что пойдем прошвырнемся по свежему воздуху. Заодно и в библиотеку заглянем, старые газетки полистаем… интересно же, что там у нас сейчас творится, почем доллар, кто из корешей умер, кто женился, кого прикончили во время разборки…

* * *

Здание лаборатории, похожее на увеличенный во много раз кубик из детского конструктора «Лего» — такое оно было бугристое и разноцветное, — располагалось за высоким металлопластовым забором. Принадлежало оно Общеевропейскому департаменту особых исследований, но о том, какие же исследования конкретно ведутся там, внутри этого детского кубика, знали только самые избранные люди.

Еще год назад Букатин затратил массу времени, денег и здоровья, чтобы попасть в число этих избранных. Методы у него были не очень изощренные, но зато безотказные. В своей деятельности Четверик всегда исходил из своего излюбленного тезиса о том, что за деньги можно купить почти всё, за большие деньги — действительно всё, а за очень-очень большие деньги — и то, что обычно бывает сверх всего (правда, в тот момент, когда его собеседник заканчивал переваривать этот афоризм, Леонид обычно добавлял: «а за большие-пребольшие деньги можно продать и почти всё, и действительно все, и даже то, что сверх всего»)…

Штат лаборатории, насчитывавший примерно пятьсот полукрепостных душ, состоял не только из бескорыстных энтузиастов-придурков, которые обычно радуются тому, что им позволили удовлетворять свое любопытство за денежки налогоплательщиков, но и из нормальных, порядочных людей… всяких там подсобных рабочих, механиков по лифтам, кондиционерам и прочим бытовым устройствам, сантехникам-электрикам, хозяйственникам и лаборантам… которые прекрасно понимали тебя с полуслова, и если ты накануне делал такому человеку услугу или помогал материально, то завтра он платил тебе той же монетой… то бишь, информацией. Жаль только, что среди этих людей мало кто разбирался в научных проблемах, так что информация чаще всего была либо нулевой, либо, наоборот, избыточной, но пустой, как шлак…

Только три человека из всей лаборатории, имевших непосредственное отношение к научным разработкам, числились в осведомителях у Букатина, и сейчас он, подперев плечом дерево в сотне метров от высоких автоматических ворот проходной, поджидал, что кто-нибудь из этих людей появится в его поле зрения.

Однако, прошло уже десять минут с начала обеда, а нужные люди не появлялись.

Видно, они решили пообедать бутербродами на своем рабочем месте. Разочарованный Букатин хотел было уже уходить, как вдруг из ворот вывернулся малый интеллигентного вида в жилете и при галстуке и, размахивая возбужденно руками, направился к ближайшей закусочной-автомату. Настроение у него было приподнятое до такой степени, что он чуть ли не приплясывал на ходу и, видимо, готов был обниматься с каждым встречным, если бы такой случай ему представился.

Букатин заинтересовался. Букатин отлепился от дерева. Букатин огляделся, но вокруг все было чисто, и он, не торопясь, двинулся вслед за парнем в жилете.

В закусочной было не очень много народа. Взяв не глядя что-то из дешевой, но плотной еды, парень занял прозрачную кабинку возле окна и набросился на первое.

Видно было, что последний раз ему приходилось питаться горячим очень давно.

Однако парень явно полагал, что не хлебом единым сыт человек, потому что тут же извлек из внутреннего кармана жилета портативный комп-плеер и сунул в него кубик, наверное, собираясь работать и во время еды. Какие-нибудь вычисления сейчас запустит в автоматическом режиме, подумал Букатин. Или будет пялиться на графики и диаграммы. Дорого бы заплатила Ассоциация за такой кубик, мелькнуло у него в голове. А этому чудаку на букву «м» даже не приходит в голову сделать стекло в кабинке темным или зеркальным, чтобы никто не видел, что он с работы выносит секретные материалы. Ладно, надо быстрее брать его за жабры, а то уйдет по уши в свою науку, как клещ в кожу, и попробуй потом докричись до него… Они же там все помешанные на науке!

— Разрешите к вам присоседиться? — приоткрыв дверь кабинки, спросил он у парня.

Тот повернул к нему свое открытое лицо.

— Да-да, — сказал он. — Конечно, конечно!.. Прошу, прошу вас!

Он вообще был весь какой-то не по-здоровому дерганый. Не отошел еще от своих исследований, что ли?..

Букатин брякнул на столик напротив парня свой поднос, на котором возвышалась отличная высокая кружка с немецким черным пивом и стояло блюдо размером с небольшой барабан. В блюде исходил паром свежеиспеченный каррил по-испански.

Стоило это все, как минимум, в три раза больше, чем комплексный обед, который поглощал интеллигент из лаборатории. Кто он, интересно? Наверное, старший лаборант… ну, в крайнем случае — кандидат каких-нибудь там наук… Букатин напряг свою память. За год он успел изучить личности многих ученых лаборатории, но парня среди них не было. Наверное, его недавно взяли, благодушно решил Четверик, отхлебывая для затравки пива из своей кружки.

Теперь надо вызвать его на разговор… может, анекдотец какой-нибудь рассказать для начала?..

Отложив ложку, парень расправил шнур, посредством которого к плееру подсоединялись экран-очки, и в это время Леонид сказал:

— Знаете, ваше лицо напоминает мне одну историю…

И поведал про тещу и зеркало. Парень охотно посмеялся, но потом удивился:

— А причем здесь мое лицо?

— Оно у вас такое, — пояснил Букатин, жуя каррил, — будто сегодня скончался ваш дядя-миллионер, который завещал все свое состояние вам.

Парень опять хохотнул, и Четверик с удовлетворением отметил тот факт, что о комп-плеере его собеседник уже начал забывать.

— Вы правы, — сказал парень, широко улыбаясь. — Только несколько в ином ракурсе… — (Ох, уж эта мне интеллигенция, не удержался от мысли Букатин. Не могут изъясняться по-человечески, выдумают какие-нибудь кружева словесные, а ты мучайся, расшифровывай их!). — Вы кто по профессии?

— Специалист по недвижимости, — представился Букатин не без юмора. — Можете звать меня Леонид Андреевич…

— Очень приятно. Вадим. — Парень протянул Букатину через столик неожиданно жесткую ладонь. — Так вот, Леонид Андреевич, насчет состояния вы как в воду глядите, но только, представьте, состоянием этим отныне буду владеть не я один, а всё человечество!

— Вот как? — осторожно спросил Букатин. И чуть было не ляпнул: «Так чему же вы тогда радуетесь?», но вовремя сдержался. С этими так нельзя, у них какое-то совершенно извращенное представление о счастье и о том, чему следует радоваться, а чему — печалиться.

— Ну да! — воскликнул Вадим, от полноты чувств забывая о своем остывающем втором. — Понимаете, просто когда очень долго над чем-нибудь работаешь, мучаешься, не спишь ночами, перебираешь мысленно разные варианты решения задачи, то потом, когда эту задачу все-таки удается решить, ты чувствуешь себя… самим Господом Богом!

— Вы, наверное, ученый? — хитро предположил Букатин.

— Как вы угадали?

— У вас на лице написано, — пошутил Четверик, копаясь в своем воображаемом арсенале средств, способных заставить собеседника проболтаться. Деньги? Не тот случай… Женщины? Тоже вряд ли, такие по шлюхам не шатаются… Может, взять его на испуг, прикинувшись резидентом заморской разведки, в присутствии которого этот умник с понятиями младенца допустил разглашение государственной тайны? Нет, рискованно… Или просто напоить его? — Кстати, не знаю, как у вас, ученых, но все остальное население имеет славный обычай отмечать свои успехи… впрочем, как и неудачи… Вы коньяк пьете или предпочитаете виски?

Вадим смутился.

— Да я бы рад, — сказал он, — но у меня сейчас обеденный перерыв, а потом я должен вернуться в лабораторию и закончить работу…

— Ерунда, ерунда, — напористо сказал Букатин, роясь в своем портфельчике. НЗ для таких случаев у него всегда было при себе. — Мы же не напиваться собираемся… по три капли всего. — Он поставил на столик бутылку настоящего, а не метагликолевого, «Арарата» и две рюмочки из небьющегося стекла. — Позвольте, я сделаю шторочку… на всякий случай… — Леонид повернул верньер тонировки стекла кабины, и оно потемнело снаружи, отрезая их от остального зала, хотя сами они могли всех видеть.

Вадим с брезгливым сомнением расматривал коньяк в своей рюмке.

— Вообще-то я не пью, — заявил он. — Может, не надо?

— Надо, надо, — авторитетно заявил Букатин. — И не кокетничайте: лаборанты все пьют!.. — Он поднял свою рюмку. — Ну, поехали? За ваше грандиозное открытие!..

Он опрокинул в себя коньяк и запил большим глотком из кружки. Вадим пригубил и поставил рюмку на столик.

— Тут вы опять правы, уважаемый Леонид Андреевич, — сморщившись, перехваченным голосом просипел он и наугад ткнул вилкой в свою тарелку, чтобы закусить. — Лаборанты, к сожалению, у нас, в большинстве своем, склонны воздавать должное Бахусу… в том числе — в рабочее время… но доктору наук не пристало быть пьяницей.

Букатин чуть не подавился куском каррила.

— А вы — доктор?! — искренне удивился он.

— С прошлого понедельника, — скромно потупился Вадим. — Наконец-то удалось развязаться с диссертацией и защититься…

— И по каким наукам? — спросил Букатин.

— По биотехнологии… Вы тоже интересуетесь этими проблемами? — с неожиданной иронией спросил Вадим.

— Да нет… куда мне, — смутился Четверик. В голове у него стучало: «Эх ты, болван, как же ты прошляпил? Похоже, это тот самый Ченсович, о котором тебе постоянно твердили и Слон, и Лямцев, и Фурцева! Ты же видел его фото, только там он был с усиками и поэтому казался старше!». — Я так… как все… почитываю кое-что. Кстати, за вашу успешную защиту — сам Бог велел выпить! — Он торопливо налил по второй и поднял свою рюмку. — Поехали?

Вадим весь сморщился. Видно было, что он сомневается, стоит ли пить, но потом решительно махнул рукой:

— А, ладно! В принципе, основная работа уже сделана, а если я и задержусь, то ребята там и без меня справятся!..

Они выпили, и на этот раз Вадим уже не пригубил символически, а опустошил свою рюмку до дна.

Букатин сходил к раздаточному автомату и вскоре вернулся с грудой тарелочек на подносе. Лимон кружочками, маслины, соленые грибы…

— Это нам в качестве закуски, — пояснил он. — Хороший напиток хорошей закуски требует…

Пора переходить к делу, подумал он. А то придется за второй бутылкой мчаться в супермаркет. Ведь здесь, в закусочной, спиртное в меню не входит…

— Вот, если позволите, Вадим, — непринужденно начал он, — у меня такой вопрос имеется… Вы, ученые, конечно, люди нужные, но лично я не вижу никакого толка от вашей науки. Ну, хорошо, вы постоянно работаете мозгами, что-то там изобретаете, открываете, а что мы имеем в результате? Знаете, есть один анекдот про чукчу и метеорологов… — Тут Букатин отвлекся и с удовольствием поведал Вадиму анекдот.

Вадим улыбнулся.

— Что ж, это хороший вопрос, — заметил он. — В принципе, противоречие между теоретической и прикладной наукой в этом и заключается. А ведь ничего бесполезного даже в самой абстрактной мыслительной деятельности нет… Вы знаете принцип Винера?

— Нет, — чистосердечно признался Букатин, наливая коньяк в рюмки. — Судя по фамилии, это тот тип, который заявил, что истина в вине?

Вадим даже не улыбнулся шутке. Вадим выдал длинный монолог-лекцию, из которой следовало, что процесс познания бесконечен, что к истине тянутся кривые тропы, и что вообще… чем больше человек познает, тем он меньше знает. «Парадокс», пояснил он терпеливо внимавшему Букатину. При этом новоиспеченный доктор так махал руками, что чуть не смахнул свою рюмку на пол (Четверик вовремя успел подхватить ее), и искупал в соусе выбившийся из-под жилетки галстук.

Зато третью рюмку они выпили на брудершафт.

После четвертой рюмки Вадим забыл не только про комп-плеер и свой недоеденный, давным-давно остывший антрекот, но и вообще про то, что у него сейчас обеденный перерыв. Ему почему-то померещилось, что он находится на пресс-конференции по случаю своего грандиозного открытия, и он пустился в длинное описание того, как ему удалось найти решение задачи, над которой до него тщетно бились лучшие умы человечества, включая Сократа, Леонардо да Винчи и самого Ропакова из Всемирной Академии Наук!..

Однако Букатина интересовал не способ решения, а результат, и он разлил остатки коньяка, причем на сей раз себе меньше, чем своему визави. Вадим попытался было пропустить, но Леонид сразил его железным аргументом насчет того, что на одной ноге не скачут, Бог любит троицу, дом о четырех углах, а звезда — пятиконечная…

В начале второй бутылки, когда Вадим стал принимать Букатина за своего старшего лаборанта, наконец, выяснилась и суть открытия, сделанного в лаборатории особых исследований.

Речь шла, ни много, ни мало, об аппарате, позволяющем любому, даже самому неподготовленному, пользователю читать мысли других людей.

Букатин позволил себе не поверить, и этим вызвал взрыв негодования со стороны Вадима, обвинившего своего собеседника в обскурантизме, нигилизме и прочих «измах». Затем пьяный доктор наук сообщил, что это его, Леонида, личное дело верить или не верить, но что прибор, тем не менее, хотя и в единственном экземпляре, существует и в настоящее время — он долго пытался разглядеть, который же сейчас час — в настоящее время проходит усиленные лабораторные испытания… Конечно, на первых порах речь идет о скромных возможностях, но главное — это принципиально новый подход к решению проблемы… тю компран, мон гран энкруайан?.. А всем неверующим да будет известно, что не далее, как завтра утром прибор будет продемонстрирован представителям прессы — уже, кстати говоря, приглашенным на презентацию — а также мировой научной общественности и членам правительства Евро-Наций!..

После этой тирады Вадим неожиданно клюнул носом в тарелку с солеными грибами и сладко засопел.

Букатин вынужден был кое-как растолкать его и проводить из закусочной до стоянки такси, где впихнул великого ученого в машину и, согласно его отрывисто-бессвязным указаниям, набрал на пульте бортового автомата нужный адрес. Правда, Вадим сумел вспомнить только улицу с историческим названием Профсоюзная (документов при нем не оказалось, кроме пропуска в лабораторию), а номер дома и квартиры так и остались в недрах его памяти, но Четверик надеялся, что за время пути доктор биотехнологии придет в себя настолько, что сориентируется на месте… Даже если и нет, то и Бог с ним!.. Надо меньше пить с посторонними!.. Конечно, в будущем знакомство с этим Вадимом ох как пригодилось бы, а гарантий того, что он назавтра вспомнит, где и с кем накануне надрался до положения риз, не было никаких, но сейчас важнее всего было другое.

Надо было сегодня же выкрасть чудо-прибор из лаборатории. У Букатина захватывало дух и пропадали все слова с кончика языка, когда он пытался представить, какие головокружительные перспективы откроются перед ним, если он завладеет изобретением Вадима и компании… Сколько бабок можно содрать с Ассоциации — да он купит на эти деньги весь мир с потрохами!.. А, может, и не стоит никому продавать этот аппарат? Может, гораздо выгоднее просто пользоваться им в своих целях, а? Воображение услужливо подсунуло такую соблазнительную картинку: дуются, например, они в «преф» на «малине» у Копья, и на нем, Леониде, — наушники (прибор Вадима почему-то представлялся ему в виде этакого плеера с кнопочками и миниатюрными беспроводными наушниками) — вроде как он музыкой желает побаловаться во время игры, это ж никакими правилами не запрещено, а в них слышно, кто из его партнеров о чем думает… у кого какие карты на руках… какую взятку заказать и где облапошить других игроков при помощи блефа… А еще можно будет запросто кого-нибудь и в шулерстве уличить… Словом, хорошую штуковину изобрели умные люди!..

Весь остаток вечера, готовясь к ночной вылазке, Четверик обдумывал подобные альтернативы. Почему-то он был уверен, что чудодейственный прибор уже в его руках, и осталось только придумать, куда бы получше его приспособить…

* * *

История с Газетой произошла лет десять назад, когда Юлов только разворачивал борьбу с неведомыми Пришельцами. Однако до сих пор ее в Службе помнили и время от времени поминали исключительно как образец классической шпиономании, граничащей с шизофренией. Сам Юлов предпочитал не вспоминать об этом и впадал в тихую истерию, если при нем кто-то заводил разговор на данную тему.

В юности своей Саша Юлов вдоволь насмотрелся «мирового блокбастера номер один», как его подавала зрителям реклама, — то бишь, многосерийного фильма о похождениях спецагентов ЦРУ Фокса Малдера и Даны Скалли и в русском переводе имевшем название «Секретные материалы». Правда, Юлов смотрел именно англоязычную версию: таким образом родители пытались повысить его уровень владения международным языком общения. Неизвестно, как это сказалось на успехах мальчика в английском, но всю его дальнейшую жизнь это уж точно определило. Юный Юлов стал во всем подражать герою фильма, которого играл Дэвид Духовны… Одно время он даже специально отрабатывал перез зеркалом прическу и манеры «а ля Малдер». А потом дошло дело и до копирования деятельности любимого персонажа. В конечном итоге, Александр Юлов с успехом окончил спецшколу, затем — спецколледж, затем — университет, где большей частью готовили кадры для спецслужб. При распределении комиссия учла Сашины наклонности, из которых он никогда не делал особого секрета, и он был направлен в Службу.

Здесь ему, как и его любимому киногерою, была предоставлена почти полная свобода выбора направлений работы. Впрочем, объекты для исследования зачастую подбрасывала сама жизнь.

Именно так и началась история с газетой. Может быть, она-то и обусловила впоследствии убежденность Юлова в том, что их мир подвергается нашествию Пришельцев из будущего…

Началось всё, как частенько бывает, со слухов, первоисточник которых, естественно, установить потом так и не удалось. Якобы кто-то где-то видел газету, выпущенную в двадцать втором веке. Самое интересное, что все рассказы сходились в одном: в описании этой газеты. Но в том, что касалось названия, заголовков статей, содержания газетных материалов и даже иллюстраций свидетели расходились самым кардинальным образом. То же самое отмечалось и в отношении тех способов, какими свидетели узнавали о существовании Газеты (постепенно эта загадочная штуковина приобрела именно такое название с заглавной буквы, возвышающее ее до уровня чего-то сверхъестественного). Одни видели ее у кого-то в руках… например, в общественном транспорте, причем пассажир, читавший Газету, как правило, вскоре покидал вагон поезда или кабину аэра… или в кафе, через оконное стекло, где, поглощая кофе или потягивая коктейль, Газету изучал какой-нибудь посетитель (описания людей, в чьих руках видели газету, абсолютно ничего не давали по причине отсутствия характерных примет)… Другие же якобы сами держали Газету в руках (и гипносканирование их воспоминаний во многих случаях подтверждало это, но полностью доверять этому способу установления истинности показаний было нельзя, потому что, если речь шла о глубоком внушении, то отделить образы, навязанные подсознанию извне, от естественных воспоминаний было практически невозможно), найдя ее на тротуаре (варианты: в парке на скамейке, в мусорном контейнере, в своем почтовом ящике) либо даже приобретя в газетном автомате… Самое любопытное, что во всех случаях узнавание Газеты происходило не сразу, а как бы с запаздыванием, причем, чаще всего, тогда, когда Газета уже опять исчезала. Так, человек, мог, скользнув взглядом по заголовкам, отвернуться и мыслить о своем дальше, и лишь несколько минут спустя до него доходило: что-то было в этих заголовках не то… Что именно? Никто не помнил точно, и тут вообще фантазия людей разыгрывалась с безудержной силой… направляющими рамками служили общая эрудиция и эмоциональность данного свидетеля. Или, взяв Газету в руки, человек либо принимал ее за некий дурно пахнущий розыгрыш — на подобие тех шуточных артефактов, кои одно время были особенно популярны: «горка дерьма», очень похожего на настоящее, только не пахнущее; «яблоко», пытаясь надкусить которое, человек мог запросто лишиться вставных зубов; стакан с якобы налитой в него жидкостью; «тараканы», будто бы сдохшие прямо в тарелке у объекта розыгрыша — и тогда спешил избавиться от нее, либо (и тут начиналось самое странное) Газета исчезала загадочным образом сама собой… стоило только на секунду выпустить ее из рук, отвернуться или положить в сумку, рассчитывая прочесть позже… Но не было почему-то НИ ОДНОГО случая, чтобы человек, которому посчастливилось хотя бы кратковременно обладать Газетой, спокойно прочитал бы ее и осмыслил прочитанное. Это, конечно, настораживало, так как, по мнению сослуживцев Юлова, свидетельствовало отнюдь не в пользу достоверности россказней о печатном органе, изданном через сто лет и каким-то образом попавшем в наш мир…

В конце концов, к этому выводу пришли даже самые отъявленные любители сенсаций… в том числе и имеющие тайные воинские звания. Но только не Юлов.

История с Газетой гармонично вписывалась в его теорию о Пришельцах-из-Будущего, за которыми он охотился с самого начала своей работы в Службе. И он ринулся в погоню за таинственным печатным изданием так, как в свое время Малдер-Духовны вкупе с очаровательной помощницей гонялся за инопланетянами и психокинетиками…

В этой погоне, ради описания которой может быть написан целый роман, Юловым и его сотрудниками была затрачена уйма средств, времени и нервной энергии. Было опрошено несколько тысяч человек в разных уголках земного шара. Было изучено столько печатных и электронных документов, что по своему объему вся эта бумажная гора превышала количество книг в Британской Королевской Библиотеке… Не обошлось и без трагедий. Погибли двое сотрудников из числа выделенного Юлову в помощь личного состава: один был найден с ножом в спине после встречи с одним из представителей международной мафии по кличке Эльф, другой погиб, когда во время автогонки за человеком, подозреваемом в обладании Газетой, не справился с управлением, и его турбокар, пробив защитный барьер Дмитровской эстакады, рухнул с двенадцатиметровой высоты на асфальт…

Но соль всей этой трагикомической, похожей на скверную байку, истории заключалась отнюдь не в том, что Газету так и не удалось найти. Это было бы, по мнению Юлова, еще полбеды. Люди Юлова однажды все-таки узнали, что Газета находится в личном владении одного арабского шейха, известного как любителя всякой экзотики. Каким путем она к нему попала — было неизвестно, и расставаться с ней шейх ни на каких условиях не соглашался. В результате долгих переговоров, когда отчаявшийся Юлов уже подумывал о том, чтобы, наплевав на международные нормы, взять резиденцию шейха штурмом, араб все-таки согласился продать Газету за миллиард долларов. Юлов пошел к руководству, которое над ним сначала вволю понасмехалось, а затем вспылило и выставило вон из кабинета. В стане охотников за Газетой воцарился траур. Внезапно в Московию примчался разъяренный шейх и, страшно ругаясь и дико вращая выпученными глазами, потребовал вернуть ему похищенную российскими спецслужбами Газету, обещая в противном случае устроить грандиозный международный скандал. В ходе второго раунда переговоров выяснилось, что Газета таинственным образом исчезла из личной коллекции шейха, а от тех ксерокопий, которые были откатаны с нее предусмотрительным шейхом, осталась только бумажная «лапша», нашинкованная бумагорезкой. Служебное расследование, оперативно проведенное начальством Юлова, установило его полную непричастность к пропаже Газеты, но доказать это выведенному из себя шейху не представлялось возможным…

Международный скандал все-таки состоялся, и, хотя к тяжким последствиям для мира он, к счастью, не привел, но руководство Службы категорически запретило Юлову продолжать охоту по принципу «иди туда — не знаю куда, ищи то — не знаю что» и приказало впредь заниматься более конкретными делами. То бишь, охотой на Пришельцев…

И тут хлынула целая лавина слухов. Все они были, так сказать, чисто служебного пользования и ходили «в узком кругу ограниченных лиц», то есть, исключительно в пределах Конторы, но установить источники их возникновения, если бы Юлов даже очень захотел это сделать, было невозможно. Разве можно переиграть профессиональных конспираторов?!..

Все эти слухи паразитировали на возможности того, что Юлов все-таки причастен к похищению Газеты из личного музея шейха, просто, мол, он провернул эту операцию чисто, профессионально и втайне от всех, даже от самых близких сотоварищей. Но по поводу дальнейшей судьбы Газеты открывался широкий простор для различных версий. Согласно одним, когда Юлов приступил к изучению печатного рупора Будущего, то обнаружил, что язык, на котором написаны статьи, не относится ни к одному из известных на Земле языков и не поддается расшифровке, вследствие чего в приступе досады Юлов был вынужден скатать Газету в комок и запустить его в мусоросборник… По другой версии, Газета была случайно употреблена Юловым не по прямому назначению, а для того, чтобы срочно завернуть в нее кусок сала шпик, селедочный хвост и картофель, отваренный в мундире, вследствие чего, Газета не потерпев такого издевательства, возмущенно самоликвидировалась. И, наконец, в соответствии с самым обидным слухом, непосредственное изучение Газеты Юловым якобы показало, что овчинка выделки не стоила, так как в ней нет никакой полезной — то есть, пригодной к использованию Службой — информации, кроме кроссвордов, ребусов, шарад; картинок-двойников, у которых нужно найти десять различий; ничего не говорящих прогнозов погоды; шахматных этюдов и анекдотов из жизни исторических личностей, начиная с Наполеона и кончая Брежневым… Юлов бесновался, когда ему добросовестно доводили содержание слухов относительно его взаимоотношений с Газетой, и постепенно пересуды угасли сами собой, как огонь, к которому перекрыт доступ кислорода…

И вот теперь сам Сократ Константинович наступил на больную мозоль!..

По истечении недели стало окончательно ясно, что напасть на след Пришельца из парка едва ли удастся, а если и удастся, то именно — на след, и что его сообщник, который выдавал себя за капитана Сверра, исчез, вообще не оставляя и следа своего существования, Юлов решил, что надо не ждать милости от противника, а спровоцировать его на определенный поступок.

У него созрела очередная гениальная идея, и парадокс заключался в том, что на этот раз ему удалось доказать Высокому Начальству, что его затея, какой бы безумной она ни казалась, категорически обречена на успех.

Основные параметры операции были таковы. Требовалось заманить кого-то из агентов противника в ловушку путем дезинформации о некоем артефакте, якобы изобретенном в тиши закрытой лаборатории (при этом, в первую очередь, внимание Юлова привлекала НИЛ Департамента особых исследований как наиболее подходящая для создания системы искусственного интеллекта… или открытия холодного термоядерного синтеза… или дистанционного телепатического уловителя… или вечного двигателя, в конце концов!) и вот-вот могущем быть представленным широкой публике. Однако, следовало принять меры по обеспечению того, чтобы данная дезинформация попала именно тому, для кого была предназначена, а не агентам ЦРУ или, скажем, мафиозному клану Черных Отцов… И с этой целью Юлов и его помощники проявили, как им казалось, верх изобретательности. В Сеть, под видом утечки информации, была запущена программка, которая должна была ровно через год собрать из множества отдельных сегментов-приложений архивный файл, содержавший якобы некий доклад закрытой комиссии об успешных испытаниях Артефакта и защищенный таким кодом доступа, который в принципе мог бы взломать любой квалифицированный программист. Юлов не сомневался, что, в совокупности с тем фактом, что в ночь перед показом чудо-прибора общественности в лаборатории произошел бы при до конца не выясненных обстоятельствах пожар, уничтоживший все оборудование и материалы исследований, а через пару дней автор открытия был бы найден мертвым, подобная информация не останется незамеченной в далеком Будущем.

Если противник и в самом деле владеет тайнами перемещения во времени, то он не удержится от того, чтобы направить непосредственно перед пожаром в лабораторию своего человека. («Почему вы так в этом уверены, Александр Эмильевич? — въедливо интересовалось Высокое Начальство, когда Юлов в своем докладе доходил до этого пункта. Любопытство, — кратко объяснял Юлов. — Я делаю ставку на их любопытство… Вот вам было бы любопытно узнать, каким образом в древней Индии могли получать сверхчистую сталь? Или откуда во времена египетских фараонов взялась атомная бомба?.. Так и им будет интересно узнать, как это нам удалось создать Артефакт!»).

Засада в лаборатории была организована по всем правилам и гораздо тщательнее, чем в Центральном парке. Каждая дверь находилась под наблюдением скрытых камер, в разных местах здания были установлены всевозможные датчики, реагировавшие на тепло человеческого тела, на еле слышимый звук, на колебания воздуха и еще на массу различных факторов. А в зале, где в сейфе, по замыслу Юлова, хранился Артефакт, за стеллажами с пробирками, письменными столами и шторами прятались вооруженные парализаторами и прочими иммобилизационными средствами сотрудники Службы. Стрелять на поражение Юлов запретил своим людям напрочь, даже в том случае, если незваный гость, который проникнет в лабораторию, будет совершать поступки, непосредственно угрожающие жизни и здоровью присутствующих…

Сам он прятался вместе с верным Алаиновым за высоким книжным шкафом возле самого сейфа-приманки, и в этом имел неоспоримое преимущество перед своими помощниками, вынужденными на протяжении нескольких часов пребывать согнутыми в три погибели.

Был уже второй час ночи, когда вдруг датчик, расположенный в соседнем зале, мигнул на экране компов, указывая, что кто-то или что-то пересекло его инфракрасный лучик, и тут же погас. Непонятно было, что с ним стряслось, сработал он по ошибке или кто-то сумел каким-то образом мгновенно обнаружить микроскопический датчик в огромном зале, заставленном мебелью и приборами, и отключить его. Тем не менее, открывания двери лаборатории, закрытой на электронный замок и для пущей надежности — на обычный механический, как это ни странно, ни Юлов, ни кто-то еще из его сотрудников не заметил. Именно это и обусловило полнейшую уверенность членов засадной группы в том, что они имеют дело не с обычным вором, потому что проникнуть незаметно в лабораторию и, безошибочно пройдя сложным извилистым коридором между витринами и стендами с дидактическими макетами, музейными механизмами и неработающими аппаратами в нужный зал, минуя все приборы обнаружения и открывая бесшумно сложнейшие замки в два счета, мог бы только очень незаурядный посетитель…

Посетитель, однако, прибыл, потому что, всмотревшись в полумрак, Юлов вдруг обнаружил, что возле сейфа с Артефактом стоит горбатая уродливая фигура, застывшая на одной ноге и прислушивавшаяся к тишине, и в одной руке у нее — странный предмет, похожий на неизвестное оружие, а в другой — какой-то неразборчивый сверток.

Он был так ошеломлен, что все тщательно продуманные ранее варианты задержания вылетели у него из головы. И, как вскоре выяснилось, не у него одного…

Фигура достала из кармана какую-то штуковину и поднесла ее к сейфовому замку.

Раздалось загадочное тихое шипение, и буквально через несколько секунд дверца сейфа, тихонько скрипнув, отворилась как бы сама собой.

Юлов и Алаинов выскочили из своего укрытия за шкафом, и повисли на незнакомце с обеих сторон. Тот, однако, не растерялся. Юлова он отшвырнул ловким движением в одну сторону, к шкафу, а Алаинова — в другую, так, что он налетел спиной на стеллаж с колбами и произвел невообразимый грохот. «Свет! — крикнул Юлов, как в кошмарном сне наблюдая за Пришельцем. — Включите же свет, черт возьми!». Однако вместо того, чтобы включить в зале свет, молодой сотрудник Роберт Диспаров выстрелил в таинственного незнакомца почти в упор (потом Диспаров оправдывался перед взбешенным Юловым так: «Но вы же сами приказали стрелять, шеф!» — и на изумленное юловское «Что-о-о-о?» пояснил, что на жаргоне полицейских оперативников, из числа которых он был взят в Службу, выражение «включить свет» как раз и означает «выстрелить»), а, поскольку пистолет у него был крупного калибра, то фигуру буквально сдуло куда-то в угол, и когда все-таки включился свет, то пораженный Юлов увидел, как на полу обливается кровью обыкновенный мужчина средних лет, в черном трико в обтяжку, с рюкзаком за плечами, в черных кожаных перчатках на руках, а темным предметом и свертком, которые были у него в руках, оказались самые обыкновенные фонарик и сложенная в несколько раз сумка.

Медлить было нельзя. Пуля угодила незнакомцу в грудь, чуть выше сердца, и кровь хлестала у него фонтаном из раны, которую он старался зажать слабеющей рукой.

Юлов встал перед раненым на колени, словно собираясь просить у него прощения. С первого же взгляда ему стало ясно, что довезти Пришельца в больницу они уже не успеют, а подручных медицинских средств явно недостаточно, чтобы спасти человека при подобном ранении.

Оставалось только попробовать вытянуть хоть какую-нибудь информацию из этого человека, прежде чем он испустит дух.

— Аудио-комп! — крикнул не оборачиваясь Юлов своим людям, окружившим раненого плотным кольцом. — И кардиостимулятор!

Кто-то вложил в его руку прибор, другой воткнул в руку раненому длинную иглу синей ампулы и сдавил ампулу пальцами. Человек в трико глубоко вздохнул и приоткрыл глаза. Юлов щелкнул кнопкой включения записи.

— Как вы узнали о приборе? — спросил он, стараясь говорить раздельно и отчетливо.

Раненый булькнул неразборчиво. Потом еще раз. И еще…

— Вадим, — наконец, удалось разобрать Юлову бульканье раненого.

Алаинов лихорадочно пощелкал перчаткой джойстика, глядя в экранчик своего комп-браслета.

— Среди сотрудников лаборатории никого с таким именем нет, — доложил торопливо он.

Всё было ясно.

Раненый опять стал закрывать глаза. Дыхание его учащалось и становилось с каждым вдохом хриплым, как у туберкулезника. Юлов повернулся к своим:

— Укол! — приказал он. — Повторите, иначе он уйдет!..

Сотрудник, у которого была аптечка, растерянно похлопал ресницами:

— Он же не выдержит, шеф!

— Я сказал — укол!!! — рявкнул Юлов. — Да не в руку, а в сердце, болван!

Игла впилась в грудь раненого. Тот выгнулся дугой от боли и открыл глаза.

— Не бойтесь, — быстро проговорил Юлов, наклоняясь почти к самому лицу человека в трико. — Вы не умрете. Мы доставим вас в больницу… Скажите только, кто еще работает вместе с вами в этом времени.

Губы человека шевельнулись.

— Ру… — просипел он, закатывая глаза.

— Кто? — переспросил Юлов.

— Ру… — повторил снова раненый. И явно нечеловеческим усилием сумел-таки договорить до конца: — Ружина…

Глаза его закатились, и голова безвольно откинулась на пластиковый пол.

Он был мертв.

Юлов обвел ничего не видящим взглядом своих людей.

— Обыщите его, — приказал он.

И повернулся к Алаинову:

— Коля, — сказал он тихо. — Бери столько людей, сколько нужно, задействуй все каналы, но к утру я должен знать, чту он имел в виду, — он опустил взгляд на труп неизвестного.

— А вы уверены, Александр Эмильевич?.. — начал было Алаинов, но Юлов не дал ему договорить.

— Да! — крикнул он. — Конечно! Разумеется! Он мог нам наврать, мог!.. Но ты пойми, Коля, — успокаиваясь так же внезапно, как и вышел из себя, сказал Юлов, кладя руку на плечо Алаинову. — Ничего другого нам не остается, кроме как поверить, что хотя бы перед смертью они говорят нам правду…

* * *

За несколько кварталов от лаборатории человек в кабине турбокара, торчавшего на стоянке возле какой-то маленькой гостиницы, удовлетворенно кивнул, вытянув губы трубочкой. Это был тот самый доктор биотехнологии Вадим, с которым несколько часов назад общался в закусочной Леонид Букатин, только сейчас он был вовсе не пьян и ничем не напоминал бесшабашного молодого ученого. Потом он нажал на кнопку той коробочки, что была у него в руке, и биомагнитный микрофон-передатчик, прилепленный к запястью Букатина еще днем, беззвучно и незаметно самоуничтожился, распавшись на отдельные молекулы.

Глава 25

От волос исходил слабый, такой пьянящий и загадочный аромат. Кожа была такой бархатисто-нежной, что свои руки казались грубыми и шершавыми, и надо было действовать ими так, чтобы не сделать больно, а, наоборот, приласкать…

«Надо будет завтра передать Букатину ответ Резидента… А вечером — доложить Резиденту о том, как Четверик отреагировал на это сообщение».

Губы оказались упругими и жадными, и в груди сразу перехватило дыхание. Время медленно останавливалось, как ходики с неисправным механизмом, маятник которых качается чисто по инерции, готовясь вот-вот застыть неподвижно.

«И, кстати, не забыть бы приложить к рапорту информацию, которая успела накопиться после предыдущего сеанса связи с Резидентом… Будем надеяться, что никакой идиот не вздумал заняться расшифровкой упакованного и заархивированного файла на сервере под логотипом &@#$».

Рука скользнула под тонкую, гладкую ткань, опускаясь все ниже и ниже. Кровь пульсировала в висках и в еле различимой голубой жилке на шее. Переставали иметь значение имена, место и время и еще много-много других факторов. Весь мир сосредоточен был в нетерпеливых, тесных объятиях…

«Интересно, каковы были бы твои ощущения, если бы пришлось быть в постели с кем-нибудь из местных? Неужели тебе было бы так же хорошо с ним, как сейчас?

Неужели этот кто-то вообще смог бы возбудить тебя до такой степени, что сама мысль о том, чтобы переспать с ним, не показалась бы тебе кощунством?!..Боже, какая же ерунда лезет в голову!»

— Сколько времени? — спросила она, когда Рувинский вернулся из ванной.

— Около десяти. — Он присел на край кровати, вытирая шею большим махровым полотенцем. — А что, ты куда-то торопишься?

— Куда мне торопиться? — возразила она. — По-моему, спешишь куда-то ты, а не я… Мне-то куда спешить? Работа у меня на дому, любовь — тоже… И задание можно выполнять лишь с помощью компьютера… лазь себе по Сети да отправляй потом свой улов на указанный сервер… Так что мне вообще можно было бы не выходить никуда, Валерочка. Сиди себе в четырех стенах, как принцесса-затворница! — Она задумалась, машинально накручивая на палец длинный локон. — А вообще-то, если честно, я бы и не против такой жизни… Видеть не могу эти сытые, здоровые, самодовольные физиономии!.. И это их снисходительное отношение к прошлому — к нашему прошлому: мол, вот чудаки-то жили пятьдесят лет назад, таких простых вещей порой не понимали!..

Рувинский отложил полотенце в сторону и ласково погладил лежащую в постели по плечу.

— Ну что ты, лапонька? — успокаивающим тоном сказал он. — Не поднимай себе нервы… Ты лучше расскажи, над чем сейчас трудишься?

Ружина махнула рукой.

— А, ничего особенного, — заявила она. — Академическое собрание сочинений классиков загоняем в Сеть. Я только одного не пойму: на кой черт Информарий этим занимается? Можно подумать, что кого-то из местных когда-нибудь заинтересует Шекспир, Кафка или Достоевский!.. Им бы вон турбозвучок в каждое ухо, да музычку — желательно погромче, а на лоб — «вички», да клип — желательно попроще… Скоты они, хуже питекантропов — те хоть еще как-то развивались и в конечном итоге превратились в кроманьонцев, а эти… кроме как деградировать и выродиться в дебильных кретинов, ни на что уже не способны!..

Рувинский машинально взял со стола, заваленного старинными книгами и уставленного сканерами, принтерами, плоттерами и прочей электронной техникой, какой-то распадающийся на листочки томик и рассеянно полистал его.

— Солнышко, — сказал он. — Ты слишком ненавидишь их… И потом, ты, как все женщины, а особенно — женщины, рожденные под знаком Льва, слишком категорична в своих оценках. Ты сама подумай: разве в наше время не было таких придурков, о которых ты говоришь? Да полным-полно!.. Разве в наше время все читали Диккенса и Чехова? Нет, конечно!.. В любые времена есть негодяи, и есть праведники. Есть ленивые — и есть трудоголики. Есть добрые альтруисты — и есть отвратительные эгоисты…

Зря, пожалуй, он затеял этот спор. Ружина тут же вскинулась, будто ужаленная невидимой змеей.

— Ты еще скажи, что я завидую им! — тяжело дыша, выпалила она. — Что это самая лучшая из всех эпох!.. Что они достигли равенства, демократии и справедливости, какая нам и не снилась!.. Что они помнят наших отцов и наших современников, которые отдавали силы и жизнь ради того, чтобы им здесь, в благополучном, сытом будущем, жилось хорошо!.. И попробуй скажи, что их вообще не за что ненавидеть!..

Рувинский бросил книгу обратно на стол и взглянул на Ружину. В пылу обвиняющей речи она была прекрасна. Нефертити, да и только… Вовсе не скажешь, что лет пятидесят назад она дослужилась до капитана милиции. И уж тем более невозможно представить ее в милицейской форме.

— Ну, всё, всё!.. — умиротворяющим тоном сказал он. — Давай не будем затевать никому не нужный диспут… сейчас не время для этого. Накинь на себя халатик, и будем пить кофе.

Он ушел на кухню, а когда вернулся с подносом, на котором было всё необходимое для кофепития, Ружина сидела перед трюмо и сосредоточенно разглядывала свое лицо в зеркало. На ней был шелковый кремовый пеньюар, который очень шел ей. Судя по всему, она уже успокоилась.

Рувинский небрежно смахнул со стола на кровать пачку книг и водрузил на освободившееся место поднос.

— Кстати, Руж, ты когда в последний раз общалась с Резидентом? — осведомился он.

— Вчера? Или позавчера?

Она продолжала обмахивать лицо кисточкой, то и дело опуская ее в пудреницу.

— Не-ет, — протянула она. — Вчера и позавчера он почему-то не отвечал. Только сегодня, перед самым твоим приходом, откликнулся… Представляешь, я так растерялась, что совсем забыла передать ему очередное донесение! Только про этого Букатина, будь он неладен, успела спросить — и все!..

— И что он сказал? — рассеянно поинтересовался Рувинский, разливая кофе из медной старинной турки в маленькие чашечки. — Да брось ты наводить красоту и садись давай к столу!..

Ружина защелкнула пудреницу и развернулась на пуфике на сто восемьдесят градусов. Комнатка была такой маленькой, что от трюмо до стола можно было свободно достать, не вставая. Все было под рукой в этой пятнадцатиметровке, расположенной на двадцать пятом этаже экспериментального небоскреба в Выхино, построенного в период строгой экономии жизненного пространства.

— Сказал — не то слово, Валерочка, — поправила Ружина Рувинского. — Это при разговоре люди говорят, а если общение происходит по радиомодему, то ты видишь слова собеседника на экране, и тогда, значит, надо говорить не «сказал», а «написал»…

— Какая разница? — отмахнулся Рувинский, и тут же напоролся на употребляемое в таких случаях его любимой возражение: «Кто-то дает, а кто-то дразнится!». — Слушай, ты такая грубая, Ружка-Стружка!.. Наверное, подследственные от тебя стонали и плакали и добровольно выкладывали правду-матку о своих гнусных преступлениях, лишь бы только не попасть к тебе вторично на допрос!..

— Да, я такая! — шутливо подхватила Ружина. — Таких интеллигентов, как ты, я пытала, вгоняя им кнопки в жопу! А всяких там убийц-маньяков и мафиозников четвертовала с помощью ножа для разрезания бумаг!.. — Она притянула его к себе за шею и звонко чмокнула в душистую щеку. — А Резидент, между прочим, сообщил, что Букатину полагается ба-ольшой такой вантуз…

— Что-что? — не понял Рувинский. — Какой еще вантуз?

— Ах, да, я и забыла, что ты не силен в жаргоне, — засмеялась Ружина, отхлебнув из чашки («Зато силен в другом», кокетливо парировал Рувинский, красноречиво скашивая взгляд на смятую постель). — Вантуз у уголовников означает «отсос»… то есть, решительный отказ.

— Слушай, а кто такой этот Букатин? И как он нашел тебя здесь?

— Ну ты что, Валерик? Ну, я же тебе в прошлый раз рассказывала!.. В наше время этот ханурик обчищал квартиры зажиточных граждан, даже асом своего рода слыл, потому что, якобы, не было замка, который он не сумел бы открыть за десять секунд… И когда однажды он все-таки попался, то допрашивать его поручили мне.

Вот тогда мы с ним и познакомились… даже ближе, чем брат с сестрой. Нет-нет, на допросах он держался нормально, не наглел, как некоторые… Бывает, попадаются личности, которые, видя, что следователь — женщина, начинают голую задницу демонстрировать в ответ на официальные предупреждения о том, что, мол, чистосердечное признание облегчает вину, и всё такое прочее… Но когда я поговорила с Букатиным по душам о том, о сем, то ужаснулась. У этого субъекта на уме были одни только деньги, представляешь?!.. Он с детства вбил себе в голову, что деньги решают всё, и даже мне, помнится, предлагал солидную сумму за то, чтобы я подправила кое-какие протоколы и тем самым скостила бы ему срок до минимума…

Ружина задумчиво захрустела печеньем.

— В общем, посадили его тогда на полную катушку, и я забыла о нем. А тут вдруг понесло меня что-то в центр Агломерации — и вдруг: ба, знакомая морда лица!..

Нос к носу столкнулись мы с ним в том супермаркете, который раньше назывался ЦУМом, а теперь Бог его знает… все время забываю его название… Да, сначала мне не по себе стало: думаю, выдаст он меня полиции в отместку за прошлое знакомство. Но он и не собирался этого делать. Разговорились мы с ним, и тут он меня ошарашил: оказывается, он тоже работает на Ассоциацию!.. Что ж, думаю, наши там — совсем спятили, раз всякое отребье в качестве «референтов» в двадцать первый век засылают?!.. Или перевоспитался он коренным образом? А он поведал мне, как его завербовали… Просто в один прекрасный день его, Четверика — это у него такая кличка была в уголовном мире — за одно место взяла Ассоциация… прямо в квартире его поджидали, куда он залез, а квартира принадлежала известному депутату, и депутат тут же присутствовал… валялся, дохлый в стельку, весь в кровище… а на ноже — его, Четверика, пальчики… И люди из Ассоциации сказали тогда Букатину: выбирай — или мы тебя в милицию сдаем, а тебе за мокруху при отягчающих «вышка» светит, или поработаешь на нас… в далеком будущем, где ты будешь полностью свободен и обеспечен, но три года тебе не будет доступа в свое родное время, так что считай это как бы тюрьмой для себя…

Четверик согласился. Но, видно, «реф» из него никудышный получился. Он же постоянно о деньгах думал, как бы побольше заработать, а здесь с его талантами особо не развернешься… И во время нашей беседы он мне говорит: ты там у своих, наверное, большим доверием пользуешься, раз на самого Резидента выход имеешь.

Передай им мои требования… И тут он выложил… Знаешь, Валер, я всяких подонков и мерзавцев на своем следовательском веку повидала, но с таким первый раз сталкиваюсь. Он потребовал, чтобы ему за информацию платили бешеные деньги, можешь себе такое представить? А иначе, мол, я пойду и вас всех заложу в полицию!..

Рувинский допил свой кофе и аккуратно поставил чашечку на поднос.

— А ты не боишься, Руж? — спросил он.

— Чего?

— Ну, хотя бы того, что вот завтра ты сообщишь этому Четверику о… о вантузе, а он действительно возьмет и заявит куда следует?

— Резидент сказал, что Ассоциация приняла кое-какие меры и ничего из затеи этого придурка не выйдет… И мне кажется, я знаю, чту он имел в виду.

Ружина скорчила таинственную мину и закинула нога на ногу. Ноги были у нее просто прелесть… Рувинский представил, как она во время допроса какого-нибудь головореза, будучи в миниюбке, сидит в такой же позе, как сейчас, и тем самым доводит допрашиваемого до полного затмения сознания, когда он может сознаться в чем угодно…

Интересно, почему она и здесь не пошла работать в полицию? Противно было работать на благо местных, спасая их от разгула преступности? Или у всех нас действительно в сознание внедрена мощная программа, которая побуждает нас держаться подальше от любых правоохранительных органов?..

— И что же? — спросил вслух Рувинский.

Потянувшись через стол так, что полы пеньюара у нее соблазнительно приподнялись, Ружина пощелкала клавишами компьютера, который был у нее включен двадцать четыре часа в сутки. На экране появилось лицо молодого мужчины. Видно было, что портрет представляет собой увеличенное во много раз изображение, как это бывает, когда человека снимают издали.

— Кто это? — шутливо-грозным тоном спросил Рувинский. — Соперник? Не потерплю!..

— Этого парня вовсю ищут местные, — пояснила Ружина. — И знаешь, за что? За серию убийств!..

— Ну и что? — недоумевал Валерий. — При чем здесь?..

— А при том, — перебила его Ружина, — что он убивает не всех подряд, а только тех, кто, так или иначе, связан с Ассоциацией.

— Откуда ты знаешь, кто связан с Ассоциацией, а кто — нет? — удивился Рувинский.

— Ты что, обладаешь способностью видеть людей насквозь?

— Мне сказал об этом Резидент. Все те, кого этот киллер уже прикончил, — предатели, потому что они пытались вести с Ассоциацией двойную игру. И тогда их решили убрать… правильно, между прочим, решили… Лично я думаю, что Букатин тоже числится в этом списке.

Рувинский поежился, будто по его спине пробежал холодок.

— И со многими он уже расправился, этот терминатор-ликвидатор? — спросил странным голосом он.

Ружина хохотнула.

— Ну ты даешь, Валерик! — воскликнула она. — Ты что, совсем инфо не смотришь?..

О каждом случае исправно сообщали по местным средствам массовой информации. И, если им верить, на сегодняшний день список жертв составляет человек пять… или шесть…

Рувинский поднялся.

— Тебе еще кофе принести? — спросил он глухо.

— Нет, спасибо, Валерочка, на ночь много кофе вредно. Вдруг я заснуть не смогу?

— И Ружина хитро прищурилась, склонив русоволосую головку к плечу.

— Ну, положим, заснуть я тебе и так не дам, — пообещал Рувинский. — А я, пожалуй, еще хватану. Что-то в сон клонит…

— Стареешь, значит, — обвиняющим тоном сказала Ружина.

— Ага, старею… Вот будет тебе столько лет, сколько мне, посмотрим тогда, как ты себя ощущать будешь.

— Тоже мне, сравнил… жопу с пальцем, — грубовато возразила Ружина. — У вас, мужиков, всё совсем по-другому. Вы вон и в сорок пять трахаетесь, как жеребцы, а мы, женщины, — существа хрупкие и недолговечные. Не успеешь оглянуться — бац, и климакс на пороге!..

Не удержавшись, Рувинский подошел и, присев на корточки, уткнулся лицом в ее мягкий, душистый пеньюар. Нежная рука обвила его шею, и он почувствовал, как в макушку его клюнул легкий поцелуй…

Когда ему было хорошо с этой болтливой, взбалмошной, слегка занудной и фанатично преданной делу Ассоциации женщиной, то в голову не лезли всякие дурацкие мысли и сомнения. Но порой он невольно спрашивал себя, что же связывает их вместе, если у нее в том далеком времени остался любимый муж, а у него — любимая жена и почти взрослый сын, и если он и она так по-разному относятся к этому миру, который приютил их и которому они платили тем, что предавали его с каждым донесением, содержащим информацию о важных открытиях и исторических событиях, и разница в возрасте между ними составляет почти пятнадцать лет… Наверное, если это и была любовь, то какая-то особая ее форма, когда люди тянутся друг к другу не в силу того, что их объединяет, а в силу того, что их отличает друг от друга…

Он сходил на кухню и заварил еще кофе, а когда вернулся в комнату, то Ружина что-то набирала на клавиатуре компьютера.

— Ты пей, пей, — сказала она через плечо, — а я тут чуть-чуть поработаю… Один материал для Резидента надо подготовить.

Это «чуть-чуть» длилось почти полтора часа. Рувинский успел выпить уже третью чашку кофе и посмотреть какой-то фильм по голо, как вдруг выяснилось, что его Ружка-Стружка проголодалась, как волк, и тогда он нацепил на себя передник и отправился на кухню. Можно было, конечно, поручить приготовление ужина кухонному автомату, но он знал, что Ружина терпеть не может пищи, не приготовленной человеческими руками. В этом, как и во многом другом, она была страшной консерваторшей… консерватором… или как там правильно?..

Вообще-то ему действительно было уже пора ехать, но он сегодня почему-то тянул время. Было у него какое-то скверное предчувствие, что ли, хотя беды ни с какой стороны ждать вроде бы не следовало…

Они уже заканчивали ужинать, болтая о том, о сем и уже не вспоминая ни о каком резиденте и ни о каком Четверике-Букатине, и ни о какой Ассоциации и ни о каких заданиях, как вдруг будто сам черт потянул Рувинского за язык.

— Слушай, Руж, — неожиданно для себя сказал он, — а ты не боишься, что ты тоже в списке у этого ликвидатора и что в один прекрасный день он нагрянет к тебе и предъявит счет?

Она даже жевать перестала. Потом медленно-медленно отодвинула тарелку.

— Да ты что, Валера? — сказала она, становясь вдруг бледной-бледной. — Как у тебя язык-то поворачивается задавать мне такой вопрос?!.. Да я… Я же этих сволочей ненавижу больше всего на свете и всё делаю для того, чтобы им тут хуже стало, а раз так, то зачем Ассоциации меня убирать, зачем?!..

Он отвел в сторону свой взгляд. Действительно, это называется: ляпнул, будто в лужу… Уж кто-кто, а Ружинка может быть на этот счет спокойна. Ей вообще за ее бешеную преданность делу Ассоциации какую-нибудь медальку полагается дать…

— Да не волнуйся ты, Ружка, — стараясь говорить как ни в чем не бывало, сказал он вслух. — Ну нет, так нет… Я просто так… Думаю: а зачем тебе портрет этого парня в своем компе хранить? Боишься, значит, его, раз хочешь наизусть выучить физиономию этого супермена…

— Дурак же ты, Валерочка! — в сердцах сказала Ружина. — Ну, почему я должна его бояться, почему? Я же никого из наших не предавала, работала на совесть… Да просто так я его портрет храню, просто так, на всякий пожарный случай. Вдруг нас с ним судьба сведет, и тогда…

— И тогда ты ему отдашься как своему любимому герою, — с ехидцей предположил Рувинский.

Это уже было слишком, но он понял, что сегодня переборщил с иронией, лишь тогда, когда Ружину понесло.

Да, крикнула она ему в лицо. Да, такому мужчине не грех и отдаться, потому что, в отличие от некоторых интеллигентных нытиков, он единственный, кто делает свое дело, и делает это хорошо, несмотря на тот каждодневный риск, которому подвергается. Если бы каждый из нас выполнял свои обязанности как положено, то и не нужно было бы посылать сюда таких настоящих мужиков!.. Просто не надо забывать, что мы сюда не загорать и не прохлаждаться прибыли, а работать в тылу врага и что от того, как мы здесь будем работать, будет зависеть судьба всего мира — в первую очередь, нашего… Если мы будем работать честно, то наши родные и близкие смогут избежать несчастий и бед, болезней и… и смерти!..

Голос Ружины предательски задрожал, и Рувинский знал, почему…

Больше пятидесяти лет назад Ружина Яхина, один из лучших офицеров-аналитиков Министерства внутренних дел, вышла замуж за человека, которого очень любила. Они прожили вместе всего три года — три счастливых года. К сожалению, а, может, и к счастью, дети у них не получались, и врачи, когда они обратились к ним, только бессильно развели руками… Потом муж Ружины стал жаловаться на какое-то странное недомогание. С каждым днем ему становилось все хуже и хуже, хотя от капитального обследования он неизменно отказывался с нарочитой бодростью.

Видимо, внутренне он уже понимал, что безнадежен… Когда ему стало совсем невмоготу, и его положили в больницу, то лечащий врач пригласил Ружину в свой кабинет и, не особенно подбирая слова, с жестокой честностью сказал: «Рак четвертой стадии… Мужайтесь, ничего уже сделать нельзя. Только наблюдать и колоть наркотики… до тех пор, пока он не привыкнет к дозе, и тогда придется делать его наркоманом до последних дней жизни». Ружине показалось, что пол уплывает из-под нее, и она упала бы в обморок, если бы ей не стыдно было показать свою слабость этому капитулянту в белом халате. «И что вы предлагаете?», спросила она, не слыша своего голоса, и врач пожал плечами: «А что тут можно предложить? Вы же не согласитесь, чтобы я ввел ему в вену яд»…

Она не помнила, как вышла из этого страшного кабинета, в голове ее билось только одно: «Не может быть, не может быть, чтобы ничего нельзя было сделать!»..

Тут ее и перехватил человек — тоже в белом халате, но, как вскоре выяснилось, к больнице никакого отношения не имеющий. Представившись уполномоченным некоей Ассоциации, неизвестный предложил Ружине… спасти своего мужа. Как? Очень просто!.. Никто не знает, как можно лечить раковые заболевания. Но это — сейчас, в нашем мире… А, как по-вашему, лет этак через пятьдесят, ученые отыщут надежный способ? Возможно?.. Что ж, вот и отправляйтесь туда, чтобы переправить нам оттуда рецепт борьбы с неизлечимым недугом, и тогда ваш муж будет спасен.

Только — услуга за услугу!.. Вы же понимаете, что мы не можем тратить безумное количество энергии только ради того, чтобы вы могли добыть в будущем нужные вам сведения и вернуться обратно. Придется поработать некоторое время, отправляя нам еще кое-какую информацию… ведь вы же привыкли работать с информацией, не так ли?.. а потом мы благополучно вернем вас обратно — так, чтобы вы своими глазами могли видеть выздоровление вашего супруга…

Ружина вдруг замолчала и уставилась на Валерия так, будто видела его впервые.

— Что? — испуганно спросил он. — Что ты так смотришь на меня?

Бывшая милиционер, а теперь — сотрудница Информария взирала на Рувинского, как живое воплощение больной совести.

— Валера, — вдруг тихо сказала она, и по позвоночнику Рувинского вновь пробежал странный холодок, — скажи, а почему ты так подумал про меня? Ты что, тоже боишься?.. Значит, и ты?..

Слов у нее явно не хватало, но Рувинский понял смысл ее вопроса. Он опустил взгляд в свою тарелку и принялся преувеличенно спокойно резать мясо. Тишина сгущалась в маленькой кухоньке почти зримо, и надо было не дать ей сделаться совсем густой, иначе она могла превратиться в стену между ними.

— А если и так, то что? — спросил, с трудом двигая губами, он. — По-твоему, я тоже предатель?

— Но почему? Ради чего ты это делаешь?

Глаза у Ружины сделались огромными и пустыми. А губы еле-еле шевелились на бескровном лице. Валерий отложил вилку и нож и откинулся на спинку стула.

— Почему? — переспросил он. — Тебе этого не понять, Ружа…

— По-твоему, я такая тупая?

— Нет-нет, дело не в тебе… Я и сам-то не до конца разбираюсь в своих мотивах…

— Ну-ну, — ледяным тоном процедила она, не отводя от него взгляда. — Какие мы сложные и загадочные!.. А ты все-таки попытайся объяснить, Валерик…

Он крякнул от досады. Ну почему, почему она вот такая упертая?!.. Ну, разве нельзя спокойно выслушать его и постараться понять? Обязательно надо сразу ненавидеть? Ему же и так трудно было признаться, но он все-таки сделал это, потому что считает, что они близки по-настоящему… он как бы тем самым выписал ей аванс своего доверия, а она!.. Что ж, пусть тогда пеняет на себя!..

— Хорошо, — решительно сказал он. — Вот ты сказала: пусть каждый честно выполняет свое дело. Тем более, такое благородное, как предупреждение своих современников о многочисленных опасностях, подстерегающих их на тернистом пути исторической эволюции… Что ж, я тоже сначала исправно отправлял в Ассоциацию донесения… так называемые «рефераты»… и участок у меня, как тебе известно, не из пустяковых: градостроение и архитектура. А в этой области — открытия, новые материалы, изменение исторического облика городов, жилищ, разные катастрофы, вызванные недальновидностью проектировщиков либо халатностью строителей… Я, как самый последний идиот, думал, что моя информация будет использована в конце двадцатого века на благо сотен тысяч, миллионов людей. Ради этого можно было закрыть глаза и на неэтичность того способа, каким мы доставали эту информацию — ведь это самое настоящее воровство, Ружина!.. Нет уж, выслушай меня до конца, — сказал он, видя, что она собирается что-то возразить ему. — Вы называете это разведкой, но ведь любая разведка — это прежде всего воровство, только мы, в отличие от обычных шпионов, воровали не у враждебных держав и даже не у конкурирующей фирмы, а у своих же потомков! У наших детей и внуков! А, если копнуть еще глубже — у самих себя!.. Мы старательно обворовывали этот мир, стремясь нахапать информацию поважнее да побыстрее и уговаривая себя тем, что якобы она призвана спасать людей и обеспечить счастье всенародного масштаба!.. А на самом деле за пределы сейфов Ассоциации эта информация не выходила. Главари Ассоциации, столь пекущиеся на словах о народном благе, использовали и используют таких, как мы с тобой, исключительно в своих собственных целях. Ты вот поставляешь им рецепт лечения рака в запущенной стадии — а они, вместо того, чтобы применить его в массовом порядке, наверняка используют в закрытых лечебницах и госпиталях для того, чтобы ставить на ноги членов нашей политической элиты… Я сообщаю им данные о новых способах скоростного и надежного возведения высотных зданий, но в городах по-прежнему лепятся, как попало, однообразные коробки, порой держащиеся на одной только точечной сварке!.. Зато моя информация применяется, должно быть, для строительства личных дач и загородных особняков, которые будут проданы бесящимся с жиру «деловым людям»!.. И ничего с этим нельзя поделать, ничего!.. Остается только в один прекрасный день разорвать этот порочный круг самым доступным тебе способом: перестать снабжать их какой бы то ни было информацией. На это трудно решиться, пойми, Ружечка, и даже не потому, что ты и такие, как ты, не имеющие представления о порочности той системы, куда нас с тобой втянули обманом и сладкими посулами, назовут такой поступок предательством… Просто потому, что ты знаешь: перестав работать на Ассоциацию, ты не только навсегда отрезаешь себя от дома, но и приносишь горе и страдания своей семье, своей жене и своим детям, которые останутся сиротами без тебя!..

Рувинский умолк и дрожащими руками налил себе в стакан воды. Только выпив его до дна, он решился взглянуть на Ружину. Она сидела, машинально катая по столу комочек хлебного мякиша. «Господи, — взмолился Валерий, — ну сделай так, чтобы она поняла меня!»…

Но, видимо, Господь сегодня не был расположен выполнять просьбы, обращенные к нему.

По-прежнему не поднимая взгляда, Ружина тихо сказала:

— Слюнтяй — вот ты кто, Валерочка… Слюнтяй, трус и лжец. Ты просто-напросто решил дезертировать, сбежать с опасной линии фронта в благополучный тепленький тыл, а чтобы тебя не мучили жалкие огрызки совести, ты придумал красивую и весьма убедительную версию о зажравшемся командовании, которое якобы присваивает захваченные в кровопролитных боях трофеи в свое личное пользование…

— Ружина, — попытался сказать Рувинский, но она не слушала его.

— Что ж, — продолжала она, не поднимая глаз от стола, — беги, дезертируй, спасайся… Только знай: отныне я тебя презираю и ненавижу так же, как этих, местных!..

— Ружина!..

— Уходи, — попросила она. — Уходи немедленно!

— Ружа!..

— Прошу тебя: уходи. И никогда больше не приходи ко мне!..

— Что ж, — вставая и зачем-то озираясь, сказал Рувинский, — вот и поговорили по душам!..

Уже в дверях он обернулся:

— Передавай от меня привет Резиденту! — И, не удержавшись, добавил: — Надеюсь, вы с ним вскоре сможете общаться не только по модему, ведь у вас с ним так много общих точек для соприкосновения…

Он едва успел пригнуться. Тяжелая хрустальная сахарница ударилась в стену рядом с его виском.

Зря он уклонялся — лучше бы прямо в висок…

* * *

Прямо на поросшем травой пустыре, пересеченном железной дорогой, которая, если судить по ржавчине на рельсах, не использовалась уже многие годы, покосившись на один бок, торчала ветхая будка Кабины Уединения. На ее выцветшем боку еще сохранились остатки какой-то рекламы. Непонятно было, кто ее водрузил на этот пустырь, и уж тем более было удивительно, кто мог ею теперь пользоваться — вокруг были дома с окнами, заколоченными досками, а ближайшим обитаемым островком являлся закопченный ангар столетнего гаража, возле которого в кучах металлического лома с утра до вечера с непонятной целью ковырялись несколько людей в промасленных комбинезонах. Наверное, кабина их заинтересовала бы только в том случае, если она была бы сделана из металла…

Зато обзор отсюда подъезда той кирпичной махины, в которой проживал Букатин, был превосходным. Грех было не воспользоваться таким наблюдательным пунктом. Не зря полицейские полагали, что Кабины Уединения, эти расставленные в общественных местах сооружения из анизотропного стекла, похожие на увеличенные во много раз капли и именуемые в народе «изоляторами», были изначально предназначены исключительно для засад да скрытой слежки…

Оглядевшись, чтобы убедиться в отсутствии других наблюдателей — за ним, а не за зданием — капитан Сверр подкрался к Кабине и дернул ручку. Но она не поддалась.

Судя по всему, «изолятор» уже был кем-то занят. Словно подтверждая это предположение, из Кабины донеслась грязная и очень угрожающая брань. Сверр знал, что замок в двери Кабины — чисто символический, а посему извлек свой пистолет и Жетон и предоставил обитателю Кабины десять секунд для выбора: или добровольно очистить помещение — или получить пулю в лоб за сопротивление полицейскому, находящемуся при исполнении…

Как и следовало ожидать, тот выбрал первый вариант и, что-то бурча себе под нос, вывалился из Кабины задолго до истечения установленного Сверром срока и кинулся за угол ближайшего барака. Сверр занял освободившееся место и вынужден был некоторое время адаптироваться к некоему подобию газовой атаки. Судя по стойкости ароматов внутри Кабины, бродягу, использовавшего ее как жилище, вовсе не смущало то обстоятельство, что туалетный блок в кабине давно не функционировал.

Сверр поудобнее устроился в продавленном кресле из полихлорэтана и принялся ждать. Чтобы скрасить ожидание, он включил радио с хрипящим от сырости и повреждений, но все еще достаточно разборчивым динамиком. Было раннее утро.

Ожидание могло затянуться на несколько дней, но Сверр готов был сидеть столько, сколько потребуется. Он предусмотрительно запасся пищевыми суперконцентратами и «Виталайзером», позволявшим поддерживать себя в тонусе без сна и пищи в течение недели.

Однако, столько ждать Сверру не пришлось. Капитан не знал, что тот, за кем он охотится, уже находится возле двери мансарды Букатина.

* * *

Вообще-то Ружина Яхина не должна была лично ехать к Букатину. По указанию Резидента ей следовало сообщить незадачливому шантажисту об отказе Ассоциации повысить оплату за его референтскую деятельность по видеосвязи. Но когда на ее десятый и сотый вызов Букатин не откликнулся, Ружина решила сама отправиться в его квартиру, местонахождение которой она установила с помощью закрытой адресно-справочной системы Информария, предназначенной для пользования полиции и специальных служб. Еще в самом начале своей скромной карьеры в качестве оператора сканера Всемирной информационно-библиотечной сети под кратким названием «Информарий» Яхина позаботилась раздобыть коды доступа к тем разделам, которые могли бы пригодиться для ее тайной деятельности.

Теперь это пригодилось.

Судя по адресу, Букатин жил в традиционно промышленно-складском районе, который еще во времена Москвы был пересечен товарной железной дорогой. Трущобы Марьиной Рощи… Значит, надо запастись каким-нибудь средством самозащиты.

Яхина полезла в свой домашний тайничок, где среди всяких безделушек и фотографий, на которых она и ее муж стояли на фоне еще целой Останкинской телебашни, хранился старый пневматический пистолет «кроссман» (в памяти всплывал рекламный ролик, под влиянием которого она в свое время и приобрела пистолет: «Крошка-сын к отцу пришел, и спросила кроха: Папа, „кроссман“ — хорошо?… Отец сказал: Неплохо!»). Пистолет уместился в сумочку так, будто последняя была специально приобретена для хранения и переноски оружия, и довольная Ружина отправилась в путь. Нет-нет, она, конечно, не собиралась использовать «кроссман» для того, чтобы выбить из него предателю глаз или прострелить ногу. Хотя, если быть честной до конца перед самой собой, то эта мысль все-таки приходила ей в голову…

* * *

Ставров в это время сидел на ступеньках лестницы возле букатинской каморки, прислушиваясь к каждому шороху в подъезде. Лифт здесь был безнадежен, как раковый больной, при нажатии кнопки он только тяжко вздыхал всем своим железным нутром, пытаясь расцепить застрявшие намертво створки дверей, но ничего из этого не выходило, только где-то в глубине лифтовой шахты начинал бешено гудеть и скрежетать трос, удерживающий кабину лифта на весу и не дающий ей рухнуть с огромной высоты… Если Букатин появится, то только пешком по лестнице, и будет очень удобно подпустить его на расстояние одного марша ступенек и всадить в голову и грудь парочку горячих свинцовых пуль…

Голова у Ставрова гудела от усталости, глаза то и дело слипались, и больше всего он боялся сейчас заснуть и пропустить момент приближения человека, которого он должен был пристрелить прямо здесь, в темном и грязном подъезде, ничем не напоминающем интерьер жилого модуля образца середины двадцать первого века.

Все эти дни Георгий мотался по городу из конца в конец, как гончая, пытаясь отыскать следы жертв из своего списка. На его счету уже было шесть человек, Букатин должен был стать седьмым. После убийства Рольщикова что-то окончательно лопнуло в душе Ставрова, и теперь ему было все равно, кого и за что он должен был ликвидировать. Так было с ним в Чечне, когда его взводу пришлось несколько нескончаемых дней отбивать атаки озверевших боевиков, теряя одного за другим молодых ребят, которые были от копоти и грязи похожи друг на друга, как близнецы, и восприятие смертей притуплялось настолько, что наступал момент, когда можно было запросто убить вместо врага своего, случайно, не успев вовремя снять палец с изгиба спускового крючка…

В подъезде было тихо, словно тут и не жил никто. Лишь время от времени где-то внизу грохали двери, слышались шаги, иногда раздавались обрывки мелодий и неразборчивые голоса. Но это всякий раз оказывалось ложной тревогой. Собственно, Ставров приходил сюда уже не в первый раз, но Букатин неизменно отсутствовал.

Опрос соседей показал, что уезжать он вроде бы не собирался, однако одному Богу было известно, где его носит с утра до ночи. Наконец, Ставрову надоело таскаться сюда, как просителю на прием к большому начальнику, и он заявился прошлой ночью.

К его удивлению, Букатина и посреди ночи не оказалось дома, а соседи, жившие этажом ниже, чуть ли не в один голос заявили, что накануне поздно вечером он куда-то отправился в очень странном, облегающем тело наряде. Остаток ночи прошел, вопреки ожиданиям Ставрова, незаметно, но сейчас он решил во что бы то ни стало выждать еще пару часов, прежде чем взломать дверь, ведущую в мансарду, в надежде найти внутри нечто, способное пролить свет на загадочное отсутствие бывшего «домушника»…

От нечего делать Ставров в который раз стал представлять себе, как он заявится домой, как его встретят Капка и Ольга, и как Ольга ворчливо скажет, пряча облегчение: «О, явился — не запылился!.. Тебя только за смертью посылать!» — и при этом будет не подозревать, как она близка к истине, а он подхватит на руки хрупкое тельце дочурки и, уткнувшись лицом в ее легкие волосы, скажет, тоже стараясь избегать патетических фраз: «Ну-ну, это называется: редька да говно не видалися давно!», а Капка торопливо скажет, как всегда: «Чур, я буду редькой!»… Видение было настолько четким и живым, что он не сразу понял, что это начинается сон. Лишь какое-то шестое чувство, звериное ощущение предстоящей опасности заставило Ставрова вернуться в явь.

На лестнице слышались чьи-то шаги, и идущий поднимался явно к мансарде.

Георгий вскочил и проверил, насколько быстро он сумеет извлечь пистолет из-под полы своей курточки. Однако стрелять ему не пришлось. На лестнице вместо Букатина показалась высокая русоволосая женщина с дамской сумочкой под мышкой и в зеленом брючном костюме. У нее было красивое сосредоточенное лицо. Увидев Ставрова, который тут же расслабился, а потом снова напрягся, незнакомка остановилась, держась одной рукой за хлипкие перила, и на ее лице запечатлелось такое изумление, словно перед ней был, по меньшей мере, белый медведь.

Может быть, это жена, сестра, племянница или, на худой конец, любовница Букатина?

— Простите, вы сюда? — спросил Георгий, показывая на дверь квартиры Четверика.

Вопрос был из разряда гениальных острот великого французского комика Луи де Фюнеса, который, озираясь в пустом зале, с искренним интересом осведомлялся:

«Здесь есть кто-нибудь?», потому что никаких других дверей на этой лестничной площадке не было…

Однако незнакомке, похоже, и в голову не пришло насмехаться. Она лишь машинально кивнула, не отводя своих потрясающих глаз от лица Ставрова, но продолжая загадочно молчать. Смотрела она на него, как на свой трофей.

— Может быть, вы знаете, когда придет хозяин мансарды? — спросил Георгий.

— А что, разве его нет? — удивилась она. — Вы давно его ждете?

Ставров вздохнул и сосчитал мысленно до пяти.

— Приходит к одной женщине слесарь-сантехник, — сказал он доверительным тоном, — а она ему и говорит: «Я должна вас предупредить, молодой человек, что мой муж вернется домой через час!». «Но я же не в постели с вами лежу», удивляется сантехник. «Вот именно, а ведь времени у вас остается все меньше и меньше!»…

Но и теперь она не улыбнулась. Просто Принцесса Несмеяна какая-то!..

— Мне он очень нужен, — сообщил Ставров.

— Я понимаю, — со странной интонацией сказала незнакомка. — Но я тоже не знаю, где он сейчас… А все-таки… вы давно его ждете?

— Со вчерашнего утра, — соврал Ставров.

Женщина вдруг так близко подошла к Георгию, что ему показалось, будто она собирается поцеловать его, и он даже попятился, влипнув спиной в стену.

— Вы только обязательно дождитесь его, — все с той же непонятной интонацией попросила она. — Он сегодня придет домой, никуда не денется!.. С такой сволочью ничего не случится, это только хорошие, порядочные люди попадают в катастрофы и становятся случайными жертвами терактов, а такие, как Четверик, живут и процветают!..

— Вообще-то, по моим сведениям, фамилия человека, который здесь живет, — Букатин, — сказал Ставров. — Леонид Букатин…

— Я знаю, — небрежно ответствовала женщина. — Четверик — это его бывшая кличка, он ведь уголовник со стажем… Кстати, меня зовут Ружина.

Вот черт, подумал Ставров. Либо придется врать, либо выдавать свое имя первой встречной, не зная, что у нее на уме и не слишком ли хорошая у нее память на лица?..

Наконец, он решился.

— А меня — Георгий…

— Очень приятно, Георгий. — Она рассеянно оглянулась, словно в поисках скамейки, куда можно было бы присесть, но ничего подобного в коридоре не было. — Знаете, а ведь мы с вами — коллеги…

— В каком смысле? — с невольным ужасом осведомился Ставров, с холодком по спине ожидая, что после столь многообещающего вступления его новая знакомая достанет из сумочки или из бюстгальтера какой-нибудь миниатюрный «браунинг» и выпустит в него в упор всю обойму.

Только теперь Ружина улыбнулась.

— Я, как и вы, работаю на Ассоциацию, — пояснила она, понизив голос до минимума.

— Только, в отличие от этого негодяя, — она кивнула на дверь так, будто Букатин, затаившись за ней, подслушивал их разговор, — работаю честно и добросовестно…

А вы…

— Да-да, — перебил ее Георгий, приходя в себя, — я тот самый контролер, который проверяет у пассажиров билеты и который наказывает «зайцев»… оч-чень строго…

Скажите, Ружина, а зачем вам понадобился Букатин?

— Это долгая история, — предупредила она. — Я не уверена, что вы захотите выслушать ее…

— А почему бы и нет? Времени у меня хоть отбавляй, все равно надо дождаться этого… «безбилетника»… Вот что. Никуда он от нас не уйдет. Давайте-ка мы с вами вместе позавтракаем в ближайшем кафе, и вы мне все расскажете, а потом, если хотите, мы вернемся сюда вместе, и продолжим наше бдение… Согласны?

— Согласна, — снова улыбнулась Ружина. Улыбка у нее была чудесной.

Они стали спускаться по лестнице, но Георгий вдруг резко остановился.

— Э-э, — протянул он со смущением, — боюсь, Ружина, что наш с вами поход для подкрепления сил не состоится.

— Почему?

— Как ни стыдно мне в этом признаться, но у меня при себе нет достаточной суммы, — скромно признался Георгий. О том, что у него денег нет не только при себе, но и вообще, он решил умолчать.

— Идемте, идемте! — решительно сказала Ружина, хватая его под руку. — За завтрак буду платить я!.. И знаете что? Не сочтите это за оскорбление, — она при этом почему-то густо покраснела, — но я вам могу дать еще денег, я как раз вчера сняла со счета Ассоциации… Возьмите, возьмите! — настойчиво сказала она, протягивая своему спутнику несколько крупных купюр, и, видя, что Ставров не намерен брать деньги, изловчившись, сунула их в нагрудный карман куртки Георгия.

— Они вам наверняка еще пригодятся!.. И потом, это же не мои личные деньги, а от Конторы!..

Она была права, и Георгий не стал протестовать.

На площадке между третьим и вторым этажами Ружина вдруг остановилась.

— Знаете, Георгий, — колеблясь, сказала она, — я хотела бы кое о чем попросить вас… Мне, конечно, не очень удобно, но… понимаете, в интересах нашего общего дела это необходимо… Для вас это будет не так трудно, как для меня…

— Я вас слушаю, только постарайтесь быть более внятной, — попросил, в свою очередь, Ставров. — Я же не тот «рентгенолог» из анекдота, который заявляет, что он всех женщин насквозь видит… Да и дело у вас, насколько я понимаю, серьезное.

— Вы правы. — Она поглядела ему прямо в глаза, и в груди Ставрова что-то сжалось. Таким женщинам не на Ассоциацию работать, подумал он, а в рекламе сниматься. Или манекенщицами выступать… — Я, конечно, понимаю, что у вас есть свое задание и свой список объектов…. Но, может быть, вас не затруднит — разумеется, после выполнения основного задания — убрать еще одного человека?

Нет-нет, вы не подумайте, что вашими руками я свожу счеты со своими любовниками или пытаюсь избавиться от нелюбимого мужа… Этот человек — тоже предатель, только наши об этом еще не знают. А, между тем, информация, которую он поставляет нашим… должен был поставлять… имеет очень важное значение… Я вам дам его адрес и номер для видеосвязи. Мне кажется, что убить его для вас не составит особого труда… он никогда ничего тяжелее ручки в руках не держал…

Она говорила «убрать» и «убить» так же просто и естественно, как другие женщины произносят «любить» и «рожать». Ставров отвел свой взгляд в сторону.

— А вы уверены, что он заслуживает смерти? — пробурчал он.

Ружина смешалась, и ее заминка не ускользнула от внимания Ставрова.

— Я… я знаю, — немного невпопад ответила она. — Он мне сам… сам признался!..

Теперь понятно, почему она сама не могла бы выстрелить в того типа. В таких вещах, как работа на Ассоциацию, первой попавшей не признаются — значит, было между ними нечто такое, что заставляет даже эту фанатку-референтшу смущаться, когда она вспоминает злодея-предателя…

— Ну, хорошо, хорошо, — сказал Ставров. — Как его зовут, этого вашего трусливого злодея?

— Валерий, — сказала Ружина, комкая своими длинными изящными пальцами край сумочки. — Валерий Рувинский…

* * *

Они вышли из подъезда и направились к углу здания, чтобы выйти на параллельную улицу, где имелось небольшое и почти приличное кафе. Внезапно дверца Кабины Уединения, стоявшей метрах в двадцати пяти от подъезда, распахнулась, и оттуда вывалился коренастый человек с прической ежиком, в кожаной, порванной в нескольких местах куртке и с большим, устрашающего вида пистолетом в руке.

— Стоять! — хрипло крикнул он вслед Ставрову и Ружине. — Не двигаться!..

Женщина, отойдите от этого человека подальше в сторону!..

Глава 26

Ему опять не спалось. Не то старость, не то нервы, не то этот проклятый ветер, из-за которого ветки старой яблони стучали по карнизу и по крыше коттеджа… Но, скорее всего, воспоминания. Они исправно мучили его на протяжении всего минувшего года. Вот уж, поистине, никогда нельзя полагать, что знаешь самого себя. Планируя пожертвовать отцом во имя достижения высоких целей, он думал, что в подобные моменты достаточно будет вспомнить восемьдесят третий год и снова услышать голос Аси: «Милый, я еще жива» — как всё сразу придет в норму, и никакая совесть не посмеет поднять свою змеиную голову в его душе. Так оно и было. Угрызений совести не было. Но воспоминания все равно оставались, и с этим ничего нельзя было поделать…

И он вновь и вновь, ворочаясь с боку на бок и вслушиваясь в стук веток по оконному стеклу, просматривал события того вечера, словно один и тот же эпизод из фильма, который повторялся и повторялся по воле невидимого режиссера. И перед ним опять стояли какие-то нелепые детали, которые никак не могли, не должны были дать полного представления о том прошлогоднем августовском вечере, однако все же упорно лезли в голову. Например, видел он полные слез глаза отца в прощальном взгляде на него и то, как один шлепанец падает с ноги за батарею отопления, когда тело старика было переброшено его людьми через подоконник раскрытого настежь окна. Или как ворочается на полу, не в силах пошевельнуться, тот, за кем он охотился и кого сумел-таки заманить в западню столь чудовищным способом. И почему-то врезалось в память, как саднит содранный с кровью возле самого ногтя клок кожи вместе с заусенцом и как, чтобы остановить кровь, ему пришлось почти по-детски то и дело сосать свой палец…

Боже мой, каким самонадеянным идиотом он тогда был! Он вбил себе в голову, что, поймав и обездвижив Наблюдателя, он выиграл первый раунд и что теперь-то, когда у него уже имеется опыт обращения с этими сволочами, им не удастся обвести его вокруг пальца, чтобы улизнуть от него либо в безумие, либо на тот свет… Ведь он, умный и хитрый охотник на невидимок, предусмотрел на этот раз всё, что только можно, чтобы воспрепятствовать бегству захваченного агента противника…

Он глубоко ошибался. Потому что и этот Наблюдатель ушел от него, невзирая на массу предосторожностей, на огромное количество задействованных им, вооруженных до зубов людей, на всякие технические прибамбасы в виде передвижных и портативных рентгеноустановок и радиоизотопных меток и даже на бригаду экстрасенсов и свору самых лучших овчарок, способных уловить нужный запах за несколько сотен метров. Он ушел красиво, этот с виду невзрачный парень, и потом оставалось только драть волосы на голове и других местах тела, до хрипоты распекать подчиненных, лично разбить в кровь пару особо виновных физиономий и в заключение напиться до беспамятства в окружении наиболее приближенных соратников…

Ошибкой было то, что они решили перевезти пленника в штаб-квартиру Ассоциации, надежно упрятанную в глубоком подвале на глубине нескольких десятков метров под землей под крышей одного из складских зданий. Надо было допрашивать его прямо там, на месте, в отцовской квартире, используя фактор внезапнности и всякие сильнодействующие препараты, чтобы сломить его волю и способность что-либо соображать…

Однако время поджимало, тело отца с размозженной о тротуар головой вот-вот мог обнаружить кто-нибудь из любителей шататься допоздна по ночам (правда, определенные меры, чтобы исключить преждевременное обнаружение трупа, были приняты, но с рассветом стало бы невозможно контролировать ситуацию). Они понадеялись, что в бессознательном состоянии, да еще будучи напичканным всякими препаратами-иммобилизаторами, да еще в наручниках на руках и ногах Наблюдатель никуда не денется из спецмашины, замаскированной под «Скорую помощь». Как показали ближайшие события, Наблюдатели тоже извлекли урок из того случая с их агентом, когда он, выражаясь словами из песни Высоцкого, сам себе «все мозги разбил на части, все извилины заплел», и в принципе были готовы к непредвиденным засадам. Совсем скоро выяснилось, что химия действовала на нервные окончания и мозг пойманного экземпляра лишь в течение очень непродолжительного времени, что от наручников он способен избавляться не хуже великого Гудини, причем как именно — абсолютно непонятно, и что шесть человек с пистолетами-автоматами, охранявших его в салоне «скорой помощи», ничего не смогут сделать, когда он неожиданным рывком, подобно распрямившейся пружине, выбьет ногами заднюю дверцу машины и вылетит прямо на асфальт, невзирая на огромную скорость движения. Причем сделает он это не где-нибудь, а как раз на Крымском мосту, и, прежде чем люди из затормозившей с бешеным визгом тормозов машины откроют по нему огонь, успеет прыгнуть ласточкой с перил моста в ледяную воду. На мосту было от ртутных фонарей светло, как днем, и Арвин Павлович, подбежав к парапету, отчетливо видел фигуру человека, летевшего вниз. И тут произошло нечто странное. Вместо того, чтобы упасть в воду и поднять тем самым фонтан брызг, Наблюдатель словно застыл в воздухе над поверхностью реки. «Может, они еще и летать умеют?», мелькнуло в голове у Арвина Павловича, и в ту же секунду над водой стало разгораться странное радужное сияние, и рядом загремели выстрелы и автоматные очереди — это стреляли подоспевшие к парапету охранники, и Арвин Павлович успел разглядеть, как одна из пуль угодила в тело неподвижно висящего над водой человека, которое дернулось от попадания, а потом сияние стало совсем ослепляющим, и когда оно погасло, то оказалось, что человек исчез и что вода колышется все так же спокойно, а не разбегается кругами от того места, куда он должен был упасть…

Все оставшееся до рассвета время Арвин Павлович и его люди вели поиски на дне Москва-реки, а потом еще целые сутки — на протяжении нескольких километров вниз и вверх по течению. Все было безрезультатно. Наблюдателю удалось уйти, не оставив ни следов, ни признаков, позволяющих разгадать, как именно он это сделал…

Лишь через несколько месяцев, когда горечь очередного поражения отступила куда-то вглубь, Арвин Павлович смог заставить себя по-настоящему думать о событиях той страшной ночи. Однако до истины додумался вовсе не он, а один из его самых толковых и близких помощников Рим Ветров. Он пришел и показал Арвину Павловичу свежую статью в каком-то американском научно-популярном еженедельнике.

Некий доктор Уилсон убедительно рассуждал на тему топологии времени, причем самой жизнеспособной американцу представлялась модель шара, внутри которого, как червоточины в яблоке, имеются туннели, посредством которых можно перемещаться из одной эпохи в другую. По теории Уилсона, вход в такие туннели обычно закрыт, он открывается лишь в определенные моменты, с неизвестной частотой и регулярностью.

По мнению американского физика, такая модель логично объясняет и таинственные исчезновения кораблей и судов в некоторых районах земного шара, и другие непонятные феномены, вплоть до полтергейста… «А если предположить, что Наблюдатели пользуются такими туннелями? — спросил Ветров Арвина Павловича. — Кстати, Уилсон называет их „трансгрессорами“… Тогда становится понятным, каким образом тому типу удалось исчезнуть во время падения в воду. Просто-напросто он знал, что в данном месте и в данный момент должна открыться „дырка“ темпорального туннеля. Каким образом ему стало это известно, и как он смог рассчитать время до долей секунды, а свои движения — до метра — это уже другой вопрос… Главное, что мы можем теперь…». Он умолк. «Ну, и что же мы можем? — ехидно поинтересовался Арвин Павлович. — Окружить это проклятое место ограждением и ждать до морковкиной заговины, пока туннель не откроется снова? А если это великое событие повторится лет этак через пятьдесят?». «Арвин, ты не понял меня, — сказал Рим. — Ты забываешь, что пространство и время неразрывно связаны друг с другом, это же азбука диамата, старик… У нашего Наблюдателя не было выбора, в какой именно туннель уходить, и, возможно, он ушел в тот, который выведет его в эту же точку, но, скажем, сто лет спустя… А, может быть, выход из трансгрессора состоится и намного раньше, но в другой точке пространства. Ты понял?». «Нет, — признался Арвин Павлович. — Извини, отупел в обратную сторону, как говаривал Кузьма Прутков.» — «Тогда выслушай того, кому еще удалось сохранить здравомыслие, — с напускной скромностью предложил Рим. — Мы знаем, как выглядел наш пленник в момент трансгрессии? Знаем!.. Пусть даже он и обладает способностью менять свои обличия, но будем надеяться, что в момент выхода из туннеля он не успеет сразу перестроиться… Дальше. Мы знаем, что он ранен в… куда?..» — «Куда-то в грудь, — проворчал Арвин Павлович. — Своими глазами видел…» — «Ну вот, в грудь — тем более, это не порез пальца!.. Значит, вынырнуть из туннеля он должен, по крайней мере, в бессознательном состоянии. И вот тут, пока он очухается и придет в себя, пока залечит рану и примет меры по изменению внешности, у нас будет шанс взять его… еще тепленького и голенькими ручками!..» Арвин Павлович недоверчиво поглядел на торжествующе улыбающегося друга и хмыкнул: «Да, но где?.. Где именно он появится и когда? Или ты предлагаешь натыкать по всей Москве скрытых камер и сидеть ждать у моря погоды?». «Я предлагаю дать задание ученым специалистам соответствующего профиля сделать расчеты возможных выходов из туннеля. Земля наша вращается вокруг своей оси, старик, и вокруг Солнца, не правда ли? Так вот, надо всего лишь прикинуть, где будет располагаться та точка, в которой весной девяносто второго открылся туннель, через год, через два и так далее… Затем отбросить все варианты, когда данная точка либо повисает в открытом космосе, либо оказывается под землей, под водой и на большой высоте, а во всех остальных случаях определить с точностью до нескольких сот метров — меньше едва ли получится — район выхода из данного туннеля, и потом, когда наступит расчетное время, окружить этот район плотным кольцом и провести прочесывание»…

Идея была достаточно безумной, но попробовать стоило. Арвин Павлович отдал соответствующие указания, и машина Ассоциации была запущена. Через ряд промежуточных инстанций одному научно-исследовательскому институту, работавшему одновременно и на «космос», и на внешнюю разведку, и на организацию Арвина Павловича, был направлен соответствующий заказ без раскрытия его подоплеки и конечной цели. Задача была, конечно, разрешимой, но отнюдь не так быстро и просто, как полагал Рим Ветров, небрежно говоря: «всего лишь»…

Несколько месяцев лучшие специалисты Института на самых лучших компьютерах считали варианты. Наконец, они выдали ответ, уместившийся на десяти листочках компьютерной распечатки из «Лексикона». Возвращения Наблюдателя из туннеля трансгрессора, согласно институтскому заключению, на протяжении ближайших пятидесяти лет следовало ждать шесть раз: в сентябре 1993 года в Москве (координаты квадрата прилагались), в марте

1999 года — в Мексике, в 2005 году в Туркмении, в 2020 году — в Анголе, в

2033 и в 2042 годах — в Китае и Англии, если, разумеется, к тому времени эти государства еще будут существовать.

Естественно, самым надежным вариантом представлялся первый, и к нему готовились загодя…

Было самое начало сентября, и погода стояла, как по заказу, теплая и солнечная.

Кризис в отношениях между Президентом и Верховным Советом назревал с каждым днем, но Арвина Павловича это сейчас мало волновало. Шли последние дни перед тем периодом времени, когда по оценке экспертов, «дыра», как в Ассоциации привыкли называть вход в туннель Трансгрессора, могла открыться в Центральном округе столицы и вынести, как будто морской волной после шторма, на берег этого мира раненого в грудь человека непримечательной внешности. Каждый день до позднего вечера Арвин Павлович пропадал в штаб-квартире, руководя последними мероприятиями по организации «встречи» беглеца и согласованию их с органами МВД и московскими властями, а на ночь уезжал в свой загородный коттедж, но дежурный по Ассоциации (эта должность впоследствии стала постоянной) в любую минуту мог связаться с ним по «мобильнику»… На всякий случай дежурному была поставлена задача регулярно отслеживать милицейские сводки и реестры приемных отделений больниц на предмет обнаружения раненых в грудь граждан. Мало ли что…

Если бы не эта предусмотрительность Арвина Павловича, то они бы пропустили момент возвращения Наблюдателя.

В эту ночь, когда Арвин Павлович, всласть наворочавшись под одеялом, уже стал задремывать, телефон настойчиво запиликал под самым ухом, и прежде, чем сознание успело обработать сигнал, рука протянулась к «мобильнику».

После первых же слов дежурного (а это был он) Арвин Павлович вскочил и принялся одной рукой кое-как одеваться. Сообщение могло быть и очередной «ложной тревогой», но проверить его стоило…

В районе двенадцати часов ночи мужчина, выгуливавший собаку в районе Патриарших прудов, увидел за деревьями странное сияние, а потом, подойдя к тому месту, обнаружил человека, корчившегося на земле в луже крови. Однако незнакомец оказался в сознании и твердым голосом отверг всякие предложения хозяина пса вызвать милицию или «скорую помощь». Мужчина не разбирался в ранениях, но, по его утверждению, кровь у неизвестного текла из раны на груди. Решив, что в данном случае имеет место быть последствие какой-то криминальной разборки, мужчина все-таки отправился к ближайшему телефону-автомату позвонить в милицию, но когда он вернулся обратно, то на траве уже никого не было, осталось только кровяное пятно… Самое странное заключалось в том, что если бы раненый ушел или убежал от этого места, то он бы оставил на земле следы крови, но ничего этого не было. Вызванный наряд милиции констатировал, что кровь имеется, а раненого действительно нет. Был составлен протокол, затем проводник с собакой пытались на пару взять след, но все было безрезультатно, и в конечном итоге стражи порядка махнули рукой и списали дело на то, что раненого могли увезти отсюда на машине его дружки. Дежурный обзвонил все городские больницы, поликлиники, госпитали и морги, но ни раненыей, ни трупы с огнестрельным ранением в грудь в это время никуда не поступали…

Приехав на Патриаршие, Арвин Павлович и его помощники взяли кровь на анализ и подвергли хозяина пса гипнодопросу. В крови, обнаруженной в парке, эксперты обнаружили наличие странных клеток, которые не присущи обычным людям… что это такое — сказать точно они затруднились. А допрос мужчины показал, что он не выдумал всю эту ситуацию из желания сниматься в передаче «Очевидное — невероятное»…

Значит, это действительно был Наблюдатель. Оставалось выяснить, почему он вернулся раньше, чем это ожидалось Ассоциацией. В НИИ, выполнявший расчеты, было направлено срочное задание на проверку первоначального заключения, и в результате выяснилось, что один из сотрудников математического сектора по рассеянности поменял местами в одном из длинных чисел две цифры после запятой при вводе данных в машину, и дата возвращения после исправления этой оплошности действительно сместилась на сегодняшнее число…

Взбешенный Арвин Павлович рвал и метал, кляня «раздолбаев-математиков» последними словами, но факт возвращения Наблюдателя состоялся, и нужно было принимать срочные меры. Они и были приняты. В ту же ночь, но никто не знал, поможет ли это…

* * *

Валентина Григорьевна уже спала, когда в дверь позвонили. Живя одна, она обычно не открывала дверь, не разглядев предварительно гостя в дверной глазок, а уж поздно ночью старалась вообще никому не открывать. Соседка по этажу обожала раздел криминальной хроники в «МК» и постоянно рассказывала Валентине Григорьевне страшные истории об ограблениях одиноких пожилых людей. Валентина Григорьевна над соседкой посмеивалась, но ее рассказы были подобны мине замедленного действия, они срабатывали лишь некоторое время спустя, когда Валентина оставалась дома одна…

Однако сейчас Валентина Григорьевна откинула цепочку и лязгнула замком, даже не поглядев в глазок. Почему-то ей было не страшно. Словно она знала, что никакой опасности за дверью нет.

Опасности там действительно не было, но в следующую секунду ноги доцента института иностранных языков сами собой подкосились, и она едва не лишилась чувств.

В человеке, который, опираясь о стену одной рукой и криво усмехаясь, стоял перед ней, она узнала Анатолия!..

У Валентины Григорьевны пропал дар речи, а он, всё с той же застенчивой усмешкой, осведомился:

— Валя, к тебе можно?

Вначале она хотела сказать, что нельзя, и захлопнуть перед его носом дверь, как вдруг заметила, что рука, которую он прижимал к своей груди, испачкана чем-то красным, и только сейчас до нее дошло, что он держится за стену лишь потому, что едва держится на ногах.

— Господи, Толя, что случилось?! — вскричала она. — Заходи же!.. Откуда ты? Что с тобой? Ты ранен?

Анатолий с трудом шагнул через порог, она закрыла за его спиной дверь, и только теперь, при свете настенного бра, Валентина Григорьевна увидела, что он нисколько не изменился — не только с прошлого года, когда она случайно встретила его в автобусе на Садовом, но и вообще с тех пор, когда они познакомились — а ведь с того времени прошло, ни много, ни мало, двадцать шесть лет!.. Однако, сейчас ей уже было под шестьдесят, и она выглядела соответствующе этому возрасту, а ему как было около тридцати — так и осталось, во всяком случае внешне!..

Но все это можно было выяснить потом, потом, а сейчас следовало решать более насущные вопросы.

— Валя, — сказал Анатолий, прислоняясь боком к стене, — я завтра утром уйду, ты не беспокойся. Мне только нужно какое-то время побыть у тебя, хорошо?.. Кроме тебя, дома есть кто-нибудь еще?

— Нет, — сказала она, не зная, что делать.

— Ну и хорошо, — напряженно улыбнулся он. — Ты не будешь против, если я приму ванну?

— Толя, может быть, тебе нужен врач? У тебя же кровь!..

— Нет-нет, Валя, не беспокойся, это сейчас пройдет, — странно ответил он. — Иди поставь чайник, а я — мигом…

И он направился в ванную комнату.

Она стояла, не в силах сдвинуться с места, и ей казалось, что все это ей снится.

Он так естественно командовал ею, словно они прожили все эти проклятые двадцать шесть лет вместе, как муж и жена…

— Толя, — наконец, крикнула она ему в спину. — Да можешь ты мне, наконец, сказать, что происходит? Откуда ты взялся? И каким образом?..

Он даже не остановился.

— Валюша, — сказал он таким тоном, будто все эти годы любил ее, и от этого у нее защипало под веками. — Родная моя, я всё тебе объясню… Но попозже…

Она успела вскипятить электрочайник и собрать на стол то, что попало под руку в холодильнике из съестного, а в голове у нее по-прежнему был какой-то туман, и она никак не могла сообразить, что же, собственно, случилось и плакать ли ей, радуясь возвращению своему давнему возлюбленному, или впасть в гнев и выставить его за дверь… Нет-нет, это было исключено, учитывая его состояние. Не могла же она выгнать из дома раненого, пусть даже он много-много лет назад предал их любовь! Но и радоваться тоже было нечему — ведь он сразу предупредил ее, что не собирается задерживаться в ее доме. Из вежливости он так сказал или действительно считает ее квартиру этаким запасным аэродромом, на который раз в четверть века можно совершить аварийную посадку, поесть, помыться, выспаться и улететь дальше?.. Господи, я же не предложила ему чистое белье, а ведь ему, наверное, что-то подойдет из старых одежд сына!..

Мысль о сыне кольнула так, что Валентина Григорьевна испугалась за свое сердце и присела на кухонный табурет. Надо было срочно решать: говорить ему или не стуит?.. И кому «ему», поймала она себя на мысли. Сыну или Анатолию?.. Ладно, посмотрим по тому, как он себя поведет. В любом случае, торопиться не надо…

Двадцать шесть лет прожили без него — и еще проживем!..

Когда она, предварительно постучав, внесла в ванную белье и одежду, которую ей удалось отыскать в шкафу сына, Анатолий нежился в ванне, прикрыв глаза, в пушистом облаке пены.

— Спасибо, Валюша, — сказал он и сел в ванне, с силой натирая себя мочалкой.

Она быстро оглядела его грудь, спину и руки, но никакой раны и даже шрама не обнаружила. Привиделась ей кровь на нем, что ли? Может, он какой-нибудь гипнотизер… экстрасенс? Может быть, в свое время именно с помощью гипноза он околдовал ее, тридцатичетырехлетнюю девушку, так, что она, не раздумывая, привела тогда к себе его, абсолютно незнакомого мужчину, да еще и провела с ним незаконно-брачную ночь?.. Может, поэтому и внешность его кажется ей такой неизменной, потому что он заставляет ее так видеть его?.. Фу, какая ересь в голову лезет!..

Потом они подзакусили. Правда, ел только он, да и то довольно скромно, а она вообще ограничилась «пустым» чаем с карамелькой. За столом она все ждала, когда же он поведает ей о себе или хотя бы расспросит ее о том, что с ней было за все эти годы. Но Анатолий либо молчал, либо ограничивался ничего не значащими фразами. Неизвестно почему, но Валентиной Григорьевной тоже овладела какая-то непонятная робость, мешавшая ей задавать вопросы напрямую. Она попыталась стряхнуть с себя странное оцепенение и тут обнаружила, что Анатолий клюет носом в свою опустевшую чашку. Она разобрала в комнате сына диван, постелила наспех и вернулась, чтобы проводить его спать. Он уже спал сидя, подперев голову руками.

Пришлось вести его к дивану, как пьяного. Впечатление это усугубилось, когда он на мгновение очнулся и пробормотал себе под нос еле разборчиво:

— Потом, потом… всё это — потом!..

Потом надо было ложиться спать и ей, но уснуть она не сумела бы, даже если бы приняла сильнодействующее снотворное. Где-то на периферии сознания вертелись мысли о том, что завтра с утра у нее четыре часа занятий в институте и что сыну об Анатолии она вряд ли осмелится написать или сказать… иначе он не поймет ее… А основной вопрос маячил огненными письменами в мерцающем мраке под плотно сомкнутыми веками: «Кто он такой?»…

Черт ее дернул потом включить телевизор!.. Если бы она не сделала этого, то, возможно, всё было бы по-другому! Но, измаявшись на своем ложе, она поняла, что заснуть при столь бурной умственной активности не сможет, и решила посмотреть какой-нибудь ночной канал на минимуме звука… Телевидение, особенно в последнее время, действовало на Валентину Григорьевну лучше всякого снотворного — главное было только вовремя выключить старенький «Рекорд», иначе в глубокий сон врывались, подобно автомобильной сигнализации, резкие гудки: «Не забудьте отключить телевизор!»…

Как назло, телевизор включился на канале «Дважды два», который считался московской городской программой. И не успела на экране отдрыгаться под однообразную малоприятную мелодию какая-то зарубежная певица с сильно намазанной физиономией и розовыми коленками, как вместо очередного выпуска рекламы возникло лицо известного телеведущего, который хорошо поставленным голосом объявил:

«Вниманию граждан, проживающих в Центральном административном округе столицы. За совершение особо тяжких преступлений разыскивается преступник, имя и фамилия которого пока не установлены. — На экране возник аляповатый портрет, сделанный с помощью компьютера, но в котором можно было узнать Анатолия. Ее Анатолия. — Разыскиваемый преступник может быть ранен в грудь, он особо опасен, поскольку владеет приемами воздействия на психику людей…». Диктор добросовестно зачитал напечатанные в нижней части экрана номера телефонов, по которым нужно было обратиться гражданам, имеющим какие-либо сведения об указанном человеке, и после традиционной заставки с многозначительной фразой: «Просто мы работаем для вас» — музыкальная передача продолжалась…

Потрясенная Валентина Григорьевна машинально выключила телевизор и уставилась на тусклый свет ночника, не видя его.

Теперь всё наконец-то становилось на свои места: и нежелание Анатолия вступать с нею в брак двадцать шесть лет тому назад — он, видимо, тогда уже занимался чем-то преступным… может быть, он и познакомился-то с ней тогда, чтобы где-то отсидеться, пока его ищут, — и тот факт, что он канул бесследно в пучину лет — сидел, скорее всего, по тюрьмам да колониям, причем длинный срок — и его испуг, когда в прошлом году она схватила его за рукав в автобусе, и его неизменная внешность, и всё-всё остальное!.. Ладно, с этим ясно, теперь надо решать, что же делать. Насколько помнится, по нашим законам укрывательство преступника, да еще такого опасного, как Анатолий, чревато… сколько, интересно, ей дадут за это?..

Господи, да что же это она всякие глупости обдумывает, ведь решить-то ей нужно, в сущности, совсем простую проблему: все еще любит она его или нет, а от ответа на этот вопрос будет зависеть и всё остальное… Впрочем, дура ты дура, Валька, хоть и звание доцента тебе дали!.. Неужели ты будешь способна укрывать этого человека, даже если тебе станет ясно, что ты его любишь?!.. Неужели ты сможешь помогать ему, убившему на своем веку много ни в чем не повинных людей?..

Господи, я никогда в тебя не верила, но, если ты есть и если даже тебя нет, подскажи мне: как поступить мне, любящей, а значит — глупой и слабой, женщине?!..

Когда она потянулась за телефоном, то шнур его, словно дохлая змея, запутался в ножках стула, и Валентина Григорьевна на миг обрадовалась: если бы шнур сейчас оборвался или если бы телефон по какой-либо иной причине сейчас не работал, то это можно было бы расценивать как совершенно однозначный ответ Бога на ее мысленный вопль.

Но в трубке исправно возник гудок, который показался ей ревом сирены.

В памяти почему-то сами собой всплыли строчки неизвестно где и когда услышанных или прочитанных стихов:

«Теперь стало трудно стрелять в лицо, Легче — выстрелить в спину… Для этого можно не быть подлецом, А лишь телефон придвинуть. И номер знакомый набрать не спеша, Как взводят курки на охоте, Унять в пальцах дрожь (пусть в пятках душа!), Размеренно, как на работе, Ссказать, чтобы больше он не звонил, И слов жестоких- штук десять, Сказать, что другой тебя полюбил, И трубку сразу повесить… Жить стало проще намного в мире: Нажми на кнопки, как на курок, — И вновь кому-то в далекой квартире, Выстрелит в ухо киллер-звонок Для этого можно не быть подлецом, А лишь телефон придвинуть: Все-таки трудно стрелять в лицо, Легче выстрелить в спину».

Глава 27

«В данном случае, в качестве вывода из вышеизложенного можно смело и со всей ответственностью утверждать, что в интересующем нас отношении наметились определенные перспективы, однако в дальнейшем следует активизировать человеческий фактор, особенно тот, который умеет вычленить главное звено и обладает чувством нового…», — набрал в своем компноте Юлов и уставился в пространство. Потом перечитал последний абзац и с отвращением содрогнулся. Нет, так тоже не пойдет!.. Боже, и кто только выдумал этот замысловатый, как китайские иероглифы, и ложно-многозначительный, как бред идиота, стиль официальных документов, от которого так и хочется завыть волком на экран компьютера!..

С написанием докладных, донесений, отчетов и других служебных текстов у Юлова было так себе. Временами — даже отвратительно… По всей Службе порой гуляли его перлы типа: «У нас пошла нездоровая тенденция…», «Что же делается в глубинных процессах?..» или «В том разрезе, в каком стоят наши общие проблемы». Ну, не давалось всеми уважаемому Александру Эмильевичу искусство точно и правильно использовать стандартные обороты деловой речи, и, самое интересное, что чем больше он тужился и пыхтел, излагая свои мысли в виде письменного текста, тем все дальше забирался в дремучие дебри самого махрового канцелярита, и, правя с тоской свою писанину, только еще больше запутывался в бесконечных «в связи с тем, что…», «поскольку-постольку, а также в той или иной мере…». Одно время он даже подумывал о том, чтобы воспользоваться услугами специального секретаря, который грамотно и гладко излагал бы его мысли, но эксплуатировать в этом качестве кого-либо из подчиненных Юлов считал неэтичным, а обращаться к домашнему компому было нельзя в связи с тем, что возникала опасность утечки служебной информации либо жене, либо сверхлюбопытной теще…

Сегодня Юлов решил нагрянуть на службу лишь после обеда, вследствие чего корпеть над докладом о ночной засаде в лаборатории пришлось в своем домашнем кабинете, отвоеванном им еще в самом начале супружеской жизни у тещи кровопролитными боями и оглушительным треском ругательных фраз. Когда-то здесь располагался кабинет покойного отца Лиды, довольно высокопоставленного чиновника городской мэрии, и ее мамаша вознамерилась превратить помещение после смерти мужа в этакое сочетание фамильного склепа и музея…

Ну да ладно, пора вернуться к злополучной фразе-резюме… Она должна быть одновременно и обтекаемой, чтобы не дразнить Высокое Начальство очередной неудачей, и конкретной, дабы вселить в Начальство уверенность в то, что уж завтра-то всё сложится по-иному, и победа будет за нами, а враг-супостат, естественно, будет разбит наголову!..

Дверь кабинета без стука отворилась, и жена Лида просунула в щель голову:

— Между прочим, — сказала с едкой усмешечкой она, — там тебе трезвонят вовсю по видеофону!.. Какого, спрашивается, черта ты вечно отключаешь здесь терминал?

Юлов с досадой отложил компнот.

— Ну, сколько раз тебе можно говорить, Лида! — воскликнул он. — Если я работаю дома, это не значит, что я действительно дома для всех желающих!.. Кто хоть звонит-то? — проворчал он, включая видеотерминал.

— А я откуда знаю?! — сказала Лида и в сердцах стукнула дверью.

Это, наверное, Сократ, подумал Юлов. Не терпится услышать непосредственно от меня, что там ночью стряслось в лаборатории… Или это Борька Ренлунд разыскивает меня, как палочку-выручалочку, устав отбиваться от наскоков начальства?..

Однако голос в видеофоне не принадлежал ни Ренлунду, ни начальнику Службы.

Вообще было непонятно, кому он принадлежит, во всяком случае, Юлову голос был неизвестен, а изображение на экране отсутствовало.

— Господин Юлов? — осведомился голос из видеофона. — Добрый день. Если вы не возражаете, то я хотел бы с вами поговорить на одну очень важную тему…

Лоб Юлова мгновенно покрылся испариной.

— А разве мы с вами знакомы, чтобы обсуждать какие-то важные вопросы по видеофону? — тем не менее, попытался он перехватить инициативу, одной рукой набирая на клавиатуре компнота, находившегося вне поля зрения звонившего, номер технического управления Службы.

— Ну, если только заочно… Причем вы меня не знаете, но я знаю о вас всё, — заверил незнакомец. — Вы уж, Александр Эмильевич, простите, ради Бога, за подобный прессинг…

Футы-нуты, какие мы вежливые, подумал Юлов. Просто-таки дипломаты, беседующие на светском рауте!..

— Вы меня тоже извините, — язвительно сказал он вслух, стараясь растягивать слова, чтобы выиграть время, — но разговаривать о чем-то важном с человеком, скрывающим свое лицо, я как-то не привык…

Компнот звякнул, соединившись с нужным абонентом, и Юлов набрал свой служебный код-идентификатор, а затем торопливо отстучал: «Определить местонахождение видеоабонента, с которым я связан»…

— Ну, вы же умный человек, — ехидно сказал незнакомец. — Неужели вы думаете, что я покажу вам, сотруднику Службы, свою физиономию? Впрочем, если вы так настаиваете, — пожалуйста!..

Экран видеофона мигнул, и на нем появился рисованный толстячок с прической ежиком и в смешном детском комбинезоне с лямками, скрещенными на груди.

— Привет, — сказал он забавным тонким голоском, подбоченившись. — Я — Карлсон, который живет на крыше… Теперь вы довольны, Александр Эмильевич?

Юлов глянул в компнот. Там появился вопрос, отпечатанный крупными буквами:

«ЗАКАЗ ПРИНЯТ. ЖЕЛАЕТЕ ПОЛУЧИТЬ ОТВЕТ СРАЗУ? Y/N». Он ударил по клавише «Y», и тут голос «Карлсона», но уже в нормальной модуляции, насмешливо сказал:

— А вот за наивного дурачка вы меня напрасно принимаете, Александр Эмильевич.

Уверяю вас, прослушивание видеолинии вашим коллегам ничего не даст, так что лучше отложите компнотик свой в сторонку и давайте сосредоточимся с вами на нашем деле.

— Давайте, — согласился Юлов. — Хотя, признаться, я не понимаю, какие дела могут связывать скромного государственного служащего и… э-э… не могу же я называть вас Карлсоном! — возмущенно сказал он. — Признаться, с детства не любил этого жирного типа с педофильными наклонностями!

Незнакомец хохотнул.

— Похвально, Александр Эмильевич, — сказал он, — похвально! Вы тянете время в лучших традициях жанра… Ну, ладно, раз уж вы не согласны на Карлсона, то придется мне превратиться в господина Персона.

Изображение толстяка в комбинезоне сменилось одутловатым лицом с квадратными челюстями и прищуренными колючими глазами. Тоже нарисованным с помощью мультпрограммы…

Компнот мигнул багровым индикатором, вызывая, и Юлов скосил взгляд на его экранчик. И с трудом удержал свои брови на месте. Там значилось: «ОПРЕДЕЛИТЬ МЕСТОНАХОЖДЕНИЕ АБОНЕНТА НЕ ПРЕДСТАВЛЯЕТСЯ ВОЗМОЖНЫМ. МОЖЕМ ЛИШЬ СДЕЛАТЬ ЗАПИСЬ РАЗГОВОРА. Y/N?».

— Ну вот, видите, я же предупреждал вас, — сказал тот, кто назвался Персоном.

Так… Неизвестный звонит по видеофону, который зарегистрирован на жену Юлова и номер которого знают лишь в Службе. Причем, не включая свой экран, он может контролировать действия Юлова так, будто незримо находится здесь, в этом кабинете! И даже тех технических возможностей, которыми обладает группа засечки Службы — а возможности эти уникальны — не хватает, чтобы установить координаты этого… «Карлсона»!.. Значит, это действительно Они? Решились все-таки на прямой контакт?

Юлов решительно нажал на клавишу «N», а сам невозмутимо сказал:

— Один-ноль в вашу пользу, Персон… Вы уж извините, но величать господином я вас не собираюсь. Так что вы от меня хотите?

«Карлсон-Персон» с готовностью сказал:

— Вы нам очень нужны, Александр Эмильевич. Я не буду терять время на хождения вокруг да около сути моего дела… Мы хотели бы установить с вами отношения сотрудничества.

Что ж, этого и следовало ожидать.

— Вы? А кто это — вы? — агрессивно поинтересовался Юлов.

Сейчас он мне что-нибудь соврет, подумал он. Не может же он, в самом деле, открытым текстом по открытому каналу связи ляпнуть: да, мы — Пришельцы из такого-то века!..

— Для вас это так важно? — ответил контрвопросом анонимный абонент. — Поверьте, Александр Эмильевич, я имею некоторое представление о характере вашей служебной деятельности, но те силы, которые я представляю, ни в коей мере не относятся к сфере ваших интересов… Так какая вам разница, кого именно я представляю: иностранную разведку или инопланетную цивилизацию? На мой взгляд, гораздо важнее другое: в чем заключается предлагаемое нами сотрудничество, а точнее — какую выгоду вы от него возымеете…

— Ну-ну, продолжайте, — подбодрил Юлов вдруг замолчавшего собеседника.

— Только прежде всего меня интересует не то, что я могу получить от вас, а то, что вы хотите получить от меня… Или это секрет?

Внутренне Юлов был готов ко всему: и что незнакомец потребует прекратить охоту на Пришельцев и уничтожить все материалы по этой теме, и что он будет склонять его к какому-нибудь абсолютно чудовищному теракту… скажем, взорвать здание Службы… либо убить Сократа Константиновича… и что, по крайней мере, нужно будет заранее предупреждать тех невидимок, от имени которых этот любитель комп-графики вещает, о планируемых Службой мероприятий… Но тот сказал, словно прочитав мысли Юлова:

— Нет-нет, никакого криминала, идущего вразрез с Присягой и вашими личными убеждениями, Александр Эмильевич… — (Вот стервецы, успел подумать Юлов, им даже о нашей Присяге известно!). — Речь не идет ни об осведомительстве, ни о каких-либо иных действиях с вашей стороны, способных причинить ущерб вашим современникам… — (Вот, наконец, он и проговорился!) — Да и, собственно, помощь с вашей стороны требуется минимальная и, если вам угодно, одноразовая. Надо всего-навсего замолвить словечко перед своим начальством за одного очень хорошего человека, имея в виду его зачисление в штат сотрудников Службы… нечто вроде рекомендации… а уж всё остальное мы берем на себя, уважаемый Александр Эмильевич…

Вот оно что, подумал Юлов с некоторым облегчением. Что ж, вполне разумное решение с Их стороны… Самый действенный способ борьбы с каким-то противником — это, как известно, подрыв его мощи изнутри. Внедрив своего агента в Службу, Они заполучат хорошую возможность защищаться от всех наших наскоков…

— Не беспокойтесь, речь вовсе не идет о вашем отделе, — продолжал «Персон». — Ни вы, ни ваши люди нас ни в малейшей степени не интересуют… Человек, которого нужно будет рекомендовать, должен быть зачислен в штат Внешнего отдела.

А вот это уже какой-то выверт с Их стороны. На кой черт Им понадобилось внедрять своего агента к внешнеотдельцам? Ведь, насколько мне известно, в функции Внешнего отдела входит, с одной стороны, отслеживание деятельности Пришельцев на других материках и планетах, а с другой — информационный контроль над аналогичными службами других стран… Здесь что-то не то. Либо Внешний отдел интересует Их лишь как первоначальный этап внедрения своих представителей в Службу, либо они не имеют представления о конкретной деятельности подразделений Службы, либо…

Додумать эту заманчивую мысль Юлов не успел, потому что незнакомец, столь упорно скрывавший свое лицо, продолжал:

— Но пора, наконец, перейти к вопросу, который, надеюсь, заинтересует вас гораздо больше… Ведь каждая сделка — а в нашем случае речь будет идти именно о сделке, и мы не хотели бы стыдливо скрывать ее суть за различными эвфемизмами — предполагает не только обязанности, но и права сторон, их прямую или косвенную выгоду. Иными словами, что же лично вы, Александр Эмильевич, получите от выполнения нашей просьбы?.. Как вы сами-то думаете?

А действительно, подумал Юлов. Чем Они вознамерились купить меня, чтобы ради этого я пошел на попрание своих личных убеждений — ведь, заявляя, что мне не придется поступиться своими идеалами, этот субъект все-таки кривил душой, потому что, по сути дела, то, что он предложил сделать мне, — тоже предательство, и предлагать его мне, честно и с удовольствием отработавшему в Службе без малого двадцать лет, представляет собой авантюризм чистейшей воды, а на авантюристов Они никак не похожи. Впрочем, на шантажистов — тоже… Да и чем меня можно шантажировать — хоть убей, не представляю!.. Богатство, деньги? Но, если Они хоть немного знают меня, то должны отдавать себе отчет в том, что никакими миллионами меня не купишь… и хотя я вовсе не бессеребреник-альтруист, но на жизнь себе привык зарабатывать честно, а не предательством… Что там еще остается из традиционных средств воздействия? Запугивание? Или посул удовлетворить мой зуд познания, предоставив мне кое-какую информацию об Их времени или даже о Их действиях против нас?..

Додумать он опять не успел, потому что инкогнито, прячущееся за рисованный лик, а вернее за безликость, сказало:

— Ладно, не буду вас больше мучить, Александр Эмильевич… Как вы смотрите на то, чтобы изменить свою судьбу? — Незнакомец помолчал и добавил: — Я имею в виду, не последующую вашу жизнь, а — прошлую…

Это было совсем не то, что ожидал услышать Юлов.

— Поймите, мы в состоянии сделать все, чтобы ваша личная жизнь была сейчас совсем другой, — сказал «Персон». — Это для нас не проблема… Вопрос в другом: хотите ли вы сами этого? И что именно вы хотели бы изменить?

Ну, всё ясно!.. Юлов открыл было рот, чтобы с легкостью ответить этому, зарвавшемуся до попытки присвоения себе права и полномочия Господа Бога, субъекту саркастическим отказом, но не произнес ни звука. До него только теперь дошло, какие возможности таит в себе предложение незнакомца…

Нелюбимая жена, дочь-инвалид, карга-теща; дом, из уютного гнездышка превратившийся в арену ожесточенной борьбы амбиций и пропитанный многолетней взаимной ненавистью… Всё это можно будет исправить самым радикальным способом.

Всего-навсего энное количество лет назад надо предотвратить гибель одной милой девушки по имени Светлана. Сколько ей тогда было? Двадцать один, а ему — двадцать три… Они любили друг друга так, как об этом пишут в книгах. Если это правда, что подлинная любовь бывает лишь тогда, когда встречаются две половинки одной и той же духовной сущности, то это был как раз их случай… Наверняка, поженившись, Света и Саша жили бы счастливо, но шанса этого их лишила судьба. И смерть-то, которая постигла Сашину невесту, была такой нелепой, что действительно походила на подлый удар со стороны той старой, завистливой злодейки, которая распоряжается жизнями людей, так что, если бы у кого-то была возможность вернуться в то время, то предотвратить трагичный исход было бы проще пареной репы. Всего-навсего надо было бы не дать Свете съесть тот злополучный огурец, который был выращен не в государственной теплице, а на тайной лесной делянке в зоне химического заражения, возникшей после того, как наш отечественный бхопал в виде березниковского химкомбината взлетел на воздух, отравляя почву и воздух неизвестными синтетическими ядами… Это потом уже, год спустя после Светкиных похорон, тайное стало явным, и состоялся крупномасштабный судебный процесс над огородниками-отравителями, сознательно выращивавшими овощи и фрукты в зоне экологического бедствия, поскольку именно там они мутировали до невиданных размеров и можно было за год снимать по несколько урожаем, как на солнечном юге… А еще через год Юлов познакомился с Лидой. Только теперь ему стало ясно, что уже тогда он не любил ее, и, делая ей предложение выйти за него замуж, всего-навсего повиновался инстинкту самосохранения, потому что иначе погиб бы от бесконечной перемотки в своем натруженном до мозолей мозгу одной и той же пленки воспоминаний…

И вот теперь Юлову предоставлялась заманчивая возможность изменить не только свою судьбу, но и Светкину. Даже если бы ничего путного из их безумной любви друг к другу не получилось, эту девушку все равно стоило спасти — хотя бы потому, что так глупо и преждевременно из жизни не должен уходить никто…

Стоит ли жизнь человеческая того, чтобы ради нее можно было поступиться своими идеалами и убеждениями? И можно ли ради спасения любимого человека предать дело, которому служишь?..

Это были вопросы, на которые с ходу ответ найти было невозможно, и Юлов ощутил огромное облегчение, когда его неизвестный собеседник сказал:

— Впрочем, я вас отнюдь не тороплю, Александр Эмильевич. Тут ведь действительно есть над чем подумать. А время у нас пока еще есть, так что — подумайте как следует…

— И когда вы хотите услышать от меня окончательный ответ? — медленно спросил Юлов.

«Карлсон-Персон» почему-то хохотнул.

— Один мой знакомый говорил так, — сказал он, и по голосу, даже искаженному спецаппаратурой, было заметно, что он улыбается, — «Я не собираюсь ставить вам срока как такового, но завтра утром проверю, как вы выполнили мои указания»…

Шучу, шучу… Думайте на здоровье, Александр Эмильевич, хоть в функциональных обязанностях сотрудников вашей Службы про умение думать ничего не сказано, а записано лишь, что вы и ваши коллеги должны уметь «анализировать, обобщать и делать выводы»… Я с вами еще свяжусь на днях.

И на экране видеофона высветился общепринятый в качестве знака окончания сеанса связи символ двадцать первого века: черный, красный и голубой квадратики, в каждом из которых — римские цифры «X», «X» и «I», только составленные из различных предметов. В мрачно-черном перекрещены меч и копье; в кроваво-красном «Х» образуют скрещенные винтовка и ядерная бомба, а в небесно-голубом прорастает прямой хрупкий цветок, нарисованный пунктиром. Символ этот выиграл конкурс, объявленный ООН на рубеже двух тысячелетий, и придумал его десятилетний мальчик из Ливана, родители которого погибли во время артобстрела…

Юлов в изнеможении откинулся на спинку кресла. Черт бы их подрал с их нечеловеческими предложениями, подумал он. «Подумайте, как следует»!.. Как будто над этим можно целенаправленно и рационально думать!.. Да и не дадут тебе думать, Сашка, твои же коллеги…

Словно откликаясь на мысли Юлова, видеофон залился задыхающейся трелью вызова.

Юлов нажал на клавишу приема.

На экране появилось возбужденное лицо, причем не Ренлунда, как следовало ожидать, а Алаинова.

— Ну наконец-то я дозвонился до вас, Александр Эмильевич! — выдохнул он. — Тут у нас такие дела творятся!..

— Что именно? — осведомился Юлов, чувствуя, как у него холодеют кончики пальцев от скверного предчувствия.

— Ребята Пети Сиренко с самого утра корпели над поиском женщины по имени Ружина, о которой говорил перед смертью Пришелец… Кстати, по базе данных удалось установить, что он зарегистрирован в нашем мире под фамилией Федорова, но это наверняка только прикрытие… Имя достаточно редкое, но только в пределах Агломерации зарегистрировано семь женщин, которых так зовут. Пока вас не было, Борька Ренлунд решил на всякий случай взять под наблюдение всех носительниц этого имени. И вот полчаса назад одна из них, сканер-оператор Информария по фамилии Яхина, отправилась в жилой модуль, где, как выяснилось, вплоть до вчерашнего дня проживал этот наш «Федоров», а при дистанционной интроскопии в сумочке у нее был обнаружен предмет, очень похожий на пистолет… Но это еще не всё! — Алаинов сделал многозначительную паузу. — В ходе скрытого наблюдения за тем зданием… это, кстати, в районе Марьиной Рощи… обнаружен Яков Сверр, который явно кого-то там поджидает…

— Где Ренлунд?

— Он с дежурной группой отбыл к зданию в Марьиной Роще, — доложил Алаинов. — Собирается брать Сверра и Яхину…

— Что-о? — протянул Юлов. — Он что, с ума сошел? И почему он не связался со мной?

— Так это… у вас же канал занят был, — растерянно сказал Алаинов, начиная понимать, что реакция Юлова почему-то неадекватна его ожиданиям. — И потом… вы же сами инструктировали отдел, что Сверра надо брать сразу, как только он прорежется на горизонте!..

— Да! — крикнул Юлов. — Я говорил это!.. Его действительно надо брать! Но это подразумевает, что он нужен нам живым, а не мертвым!.. А ты уверен, Николай, что Борис и его гоп-компания, в которой полсостава — снайперы, а вторая половина — костоломы-каратисты, сумеют — а главное, будут стараться — взять Пришельца живым?!.. Вот что, машину за мной отправлять уже не надо, ты лучше дай картинку с центрального монитора слежения на мой компнот!.. И связь, обеспечь мне хорошую связь с Ренлундом!..

* * *

Георгий даже не успел еще не то, чтобы испугаться, но вообще среагировать на окрик незнакомца в куртке, а его спутница уронила свою сумочку, и в руках ее оказался черный пистолет. Бросив через плечо Ставрову: «Бегите, я его задержу!», Ружина с неожиданной сноровкой крутнулась на сто восемьдесят градусов и присела на полусогнутых ногах, сжимая оружие сведенными вместе ладонями на уровне подбородка.

В стволе «макарова», который был заткнут у Ставрова за поясом, оставался один-единственный патрон, но не в этом было дело. Было ясно, как дважды два, что вытащить его Георгий уже не успеет. В свое время Ставрову приходилось участвовать в рукопашных схватках с чеченцами в полуразрушенных зданиях, и он на всю оставшуюся жизнь запомнил, каким бывает взгляд у человека, который собирается выстрелить в тебя в упор. У этого типа в кожаной куртке был сейчас именно такой взгляд, и стрелять он собирался явно в Георгия.

Разбираться, кто это такой и почему он так жаждет твоей смерти, уже не было времени. Времени осталось ровно столько, сколько требуется, чтобы помолиться Господу Богу, просмотреть мысленно всю свою бездарно прожитую жизнь и психологически подготовиться к переходу в иное качество — в еще тепленький труп…

* * *

В двух километрах, если считать по прямой, от того места, где Ставров готовился отправиться к праотцам, на высоте двухсот метров над землей неподвижно висела маленькая черная точка. Это был скайдер, замаскированный под транспортный аэр.

На его борту находилась группа захвата во главе с Борисом Ренлундом. С помощью специальной видеоаппаратуры, подключенной к системе спутников-наблюдателей, Борис пытался вычислить благоприятный момент для захвата Сверра. Все остальные замерли на своих местах в готовности выполнять любые указания. Один из снайперов по указанию предусмотрительного Ренлунда был готов к открытию огня через открытый иллюминатор скайдера из дальнобойной стрелковой установки, назвать которую винтовкой язык просто-напросто не поворачивался. Дальность стрельбы из этого длинноствольного чудовища составляла до трех километров, то есть вести огонь можно было даже вслепую, за линию горизонта. Самонаводящаяся пуля была способна отличить избранную цель от сотни других таких же объектов благодаря миниатюрному чипу памяти, встроенному в ее головку — в этот чип, в зависимости от обстоятельств, можно было заложить множество параметров, отличающих цель от других объектов: ритм биения сердца жертвы, его запах, тэта-биоритм головного мозга и так далее…

Штурмовать Кабину Уединения было рискованно: в этом случае уйти Сверр вряд ли сумел бы, но зато, почуяв неладное, он мог пустить пулю себе в лоб, чтобы не даться живым. Так уже бывало в практике отдела не раз. Требовалось сначала выманить объект из укрытия, отвлечь внимание, а уж потом ринуться сверху, подобно соколу, чтобы скрутить и обездвижить его… Надо было срочно что-то придумывать, но в голову лезли только всякие дурацкие варианты вроде того, чтобы залить пустырь горящим напалмом или, подцепив Кабину Уединения буксировочным крюком скайдера, рывком поднять ее в воздух и поболтать, как спичечный коробок, дабы вытрясти прячущегося в ней человека…

Внезапно дверь подъезда здания, у которого находилась Кабина, отворилась, и оттуда вышли двое: мужчина и женщина. И при взгляде на них у Ренлунда мурашки побежали по всему телу. Потому что скромная сотрудница Информария, как ни в чем не бывало, шествовала в компании того самого человека, которого весь Внутренний отдел разыскивал вот уже вторую неделю после неудачной засады в Центральном парке. Но не успел Ренлунд переварить увиденное, как из Кабины появился Сверр с пистолетом в руке и побежал наперерез Яхиной и ее спутнику. Вот он поднял пистолет на уровень груди, целясь в мужчину, шествовавшего рядом с Ружиной и что-то крикнул. Яхина отскочила в сторону, доставая из своей сумочки пистолет…

Действо, которое разыгрывалось на пустыре, напоминало эпизод из боевика, но в отличие, от фильма, требовало немедленного вмешательства. Парадокс заключался в том, что каждый из этих троих был нужен Службе живым, но ситуация складывалась так, что кто-то из них сейчас мог умереть, и требовалось за считанные доли секунды спрогнозировать развитие событий и на основе этого прогноза принять меры так, чтобы предотвратить кровопролитие и в то же время обеспечить захват, причем в идеале не одного, а всей троицы.

И еще Ренлунда смущал тот факт, что Сверр собирался расстрелять своих коллег.

Что могло заставить его поднять оружие на своих товарищей? Недоразумение? Или между Пришельцами существует конфликт, который по каким-то причинам перерос в открытое столкновение? А может быть, они, Пришельцы, вовсе не коллеги и борются друг с другом за обладание информацией о нашем времени?..

Все эти мысли мгновенно промелькнули в голове Ренлунда, но никакого воздействия на него не оказали. Не было времени, чтобы раздумывать, кто и зачем собирается убивать друг друга. Надо было вмешиваться, а в сознании Ренлунда, около пятнадцати лет отдавшего оперативной работе в Службе, понятие вмешательства было нераздельно связано с необходимостью открытия огня…

И он приказал напряженно ждущему его команды снайперу:

— Огонь, Паша!

— Цель? — кратко спросил снайпер Паша, не отрываясь от окуляров телеприцела.

— Кожаная куртка, — так же кратко откликнулся Ренлунд.

Там, на пустыре, прозвучали первые выстрелы, но отсюда они слышались, лишь как безобидные хлопки.

Паша нажал кнопку спуска, и длинная труба снайперской установки содрогнулась, выплюнув сгусток пламени в иллюминатор. И тут же в салоне аэра лихорадочно затрезвонил зуммер вызова на связь…

* * *

Последний раз Ружина Яхина стреляла из пистолета в тире несколько лет тому назад. К тому же, она никогда не отличалась меткостью, и всевозможные проверяющие и инструкторы ставили ей зачет по огневой подготовке еще до начала стрельб, только за то, что она соизволила явиться в тир. Поэтому сейчас у нее не было никаких шансов, чтобы выиграть дуэль с капитаном полиции, который за время своей службы так же привык пользоваться оружием, как все цивилизованные люди привыкают пользоваться ложкой и вилкой. Ружина этого не знала, но даже если бы и знала, то едва ли поступила бы иначе. Она принадлежала к той категории людей, которые для спасения ближнего своего обязательно изберут такой способ, чтобы нужно было пожертвовать своей жизнью…

Приняв Сверра за полицейского (и, в сущности, не намного ошибившись в этом), Яхина выхватила свой «кроссман» и, развернувшись лицом к нападавшему, несколько раз выстрелила в его направлении. Стальные пульки, выброшенные из ствола сжатым газом, с силой ударили Сверра в грудь и лицо, причинив ему лишь несколько синяков и легкое сотрясение мозга. Если бы выстрелы были произведены в упор, то, возможно, эффект был бы намного большим: на расстоянии до пяти метров из «кроссмана» можно было запросто пробить насквозь шестимиллиметровый лист фанеры.

Однако подпускать вооруженного незнакомца вплотную Ружина не собиралась, инстинктивно угадав его намерение выстрелить в Ставрова.

Капитан пошатнулся, закрыв свободной от оружия рукой лицо, но тут же снова выпрямился и выстрелил. Только теперь уже не в Ставрова, а в сопровождавшую его женщину, которая стала столь нежданным препятствием на его пути. Он сделал всего три выстрела не целясь, но каждого из этих выстрелов хватило бы, чтобы убить Ружину наповал. Тело Яхиной с тремя сквозными ранениями — в области сердца, в лоб и в сонную артерию — было отброшено крупнокалиберными серебряными пулями к стене дома и медленно сползло на землю уже в виде окровавленной и безобразной совокупности плоти и костей…

На эти три выстрела Сверр затратил не больше, чем полторы секунды, и именно этого времени оказалось достаточно самонаводящейся пуле, выпущенной снайпером из группы Ренлунда, чтобы преодолеть расстояние в два километра и ударить полицейского сзади под левую лопатку — точно в то место, которое чип самонаведения опознавал по специфическим для данной цели ритмичным пульсациям…

Капитан выронил пистолет и попытался оглянуться, словно надеялся посмотреть перед смертью в глаза тому, кто убил его, но сил у него на это простое движение уже не оставалось, и он так и рухнул лицом, повернутым вбок, на асфальт…

Ставров сделал было шаг к тому, что еще несколько секунд назад было прелестной женщиной по имени Ружина, но увидел, как с неба над горизонтом к нему устремилось что-то стремительное и хищное и, повернувшись, пустился бежать за угол.

Он обогнул здание и чуть не налетел на чисто одетого человека, чем-то знакомого ему и в то же время не имевшего для Ставрова ни имени, ни фамилии. Прошло еще несколько долгих секунд, прежде чем Георгий вспомнил, где и при каких обстоятельствах он встречался раньше с этим незнакомцем. Набережная Москва-реки, и аккуратный человек на скамейке, предсказавший потерю бумажника одним из спорящих мужчин… Если на свете есть ангелы-хранители, то этот тип явно был одним из них по отношению к Ставрову.

Ставров не успел ничего сказать, как «ангел-хранитель» ухватил его своими цепкими пальцами за плечо и скороговоркой пробормотал без всяких интонаций, знаков препинания и вступлений:

— Слева от вас вход в подвал дверь открыта прячьтесь и переждите я их уведу а Букатина больше не ищите он умер этой ночью…

И, отпустив Ставрова, с неожиданной прытью кинулся бежать по тротуару между деревьями куда-то влево. Железная дверь в подвал, к которой спускались щербатые ступеньки, действительно была не заперта, и Георгий оказался в темноте, где что-то капало. Осторожно нащупывая ногами землю, на которой попадались самые неожиданные предметы в виде какого-то громоздкого хлама и перевязанных не то ящиков, не то пачек бумаги, Ставров прошел в глубину подвального коридора, два раза чуть не споткнувшись о ржавые скользкие трубы. В одном из отсеков было светло благодаря тусклому крохотному оконцу почти под самым потолком. Пришлось соорудить некое подобие подставки, чтобы дотянуться до оконца.

Подвальное окно выходило как раз на ту сторону улицы, куда побежал спаситель Ставрова. Там разворачивалась внушающая трепет сцена погони. Зрелище было впечатляющим. Движение на улице было уже перекрыто машинами с фарами-мигалками и включенными на полную мощь сиренами. Редкие прохожие испуганно жались к стенам домов, а целая ватага вооруженных до зубов людей в униформенных комбинезонах преследовала мчащегося, как заяц, зигзагами человека. Никто не стрелял, но голос в мегафон ревел на всю улицу: «Гражданин, остановитесь!.. Стойте или будем стрелять!»…

Убегавший человек на мгновение обернулся, и Ставров прищурился, пытаясь разглядеть его получше. Ему показалось, что незнакомец совсем не такой, каким он был еще несколько минут назад. Что-то в нем изменилось, но что именно?..

Группа преследователей, стоя на открытой платформе без колес, парящей в метре от земли, стремительно нагоняла беглеца, но когда до него осталось совсем чуть-чуть, и один из людей в комбинезонах уже протянул руку, чтобы ухватить бегущего за руку, незнакомец внезапно сделал быстрый финт, и пытавшийся схватить его, потеряв равновесие, загремел с тележки на тротуар, на ходу переворачиваясь через голову, а платформа, накренившись, вильнула и врезалась в рекламную голоустановку. Грохот, лязг, звон бьющихся стекол… людей в униформе раскидало в стороны, платформа завертелась на месте квадратным огромным волчком, а потом вспыхнула ярким пламенем и взорвалась, обрушив водопад стекол из окрестных зданий.

Отвлекшись на секунду на это впечатляющее зрелище, Ставров вдруг обнаружил, что потерял из виду своего спасителя. И не он один, судя по тому, как завертели головами во все стороны люди в комбинезонах и экипажи машин с мигалками.

Человек, играющий роль ангела-хранителя Ставрова, пропал без следа на глазах у сотен людей.

И только теперь Георгий осознал, чту же в этом человеке несколько секунд назад ему показалось необычным. У незнакомца, когда он оглянулся на бегу, было его, Ставрова, лицо, и одежда была в точности такая же, как на Ставрове, хотя Георгий мог бы поклясться, что в момент их встречи Спаситель был одет совсем в другое — в элегантный черный костюм с галстуком.

Кто-то явно оберегал его, Георгия Ставрова, от тех опасностей, которые подстерегали его в чужом времени на тернистом пути ликвидатора «предателей»…

Глава 28

Кабинет был обставлен в лучших кремлевских традициях. На полу простирался огромный ярко-красный палас. Стены, вместе со скрытой проводкой, микрофонами и камерами, были закрыты светлыми панелями орехового дерева на высоту человеческого роста, над которыми то тут, то там висели портреты. Только если в советских кабинетах принято было вешать позади сидящего за столом либо Ильича с хитроватым взглядом, либо бородатого Маркса, а в последние времена — и бровастого, непременно увешанного Звездами Героя «Ильича номер два», то здесь портреты подобраны были по неизвестному критерию таким образом, что с Пушкиным соседствовал Эйнштейн, а рядом с каким-то благообразным старцем красовался вызывающий хлюст с тонкими губами, растянутыми в ехидной улыбке, и от этого создавалось впечатление, что в кремлевском интерьере по какой-то несуразной ошибке кадровиков засел директор средней общеобразовательной школы…

Однако хрипло дышащий человек с бульдожьими складками на щеках, восседающий в торце Т-образного стола, обтянутого зеленым сукном и окруженного тяжелыми дубовыми стульями с высокими резными спинками, никоим образом не был причастен к сеянию разумного, доброго вечного, и Мадин прекрасно знал об этом.

Вот уже несколько лет утро для Мадина начиналось с аудиенции у главы Ассоциации.

Никто в Конторе, кроме Мадина, и не ведал, что эпитет «один из руководителей Ассоциации» применительно к Тополю Артемьевичу следовало трактовать как «руководитель», а вот Мадин действительно был лишь одним из его заместителей, причем лишь самому Тополю Артемьевичу было известно, сколько все-таки замов у него имеется и какие вопросы каждый из них курирует…

Сегодня они вновь обсудили перспективы эксплуатации Трансгрессора. Перспективы были отнюдь не радужные. Одной-единственной «дырки», которую удалось вычислить еще при Арвине Павловиче, явно не хватало для ведения полнокровной разведки.

Жесткий временной интервал в пятьдесят лет между Центром и агентурой не позволял заглянуть в более отдаленное будущее, чтобы проследить последствия тех корректив, которые вносились в настоящее. Да и не было никакой гарантии, что в результате какого-нибудь природного катаклизма туннель Трансгрессора не закроется раз и навсегда. Впрочем, разговор на данную тему был бессмысленным и всякий раз ничего нового, кроме взаимных сожалений по поводу того, что хорошо было бы расширить плацдарм вторжения в будущее, не приносил. Несмотря на усилия нескольких научно-исследовательских лабораторий, работавших полностью в автономном, независимом от других, режиме, так и не удавалось нащупать в пространственно-временном континууме другие туннели, потому что закономерностей в появлении «дырок» не было никаких, а действовать методом научного тыка было все равно, что, как образно выразился руководитель НИЛ-2 Роман Хордин, «ждать, пока грудной ребенок, тыкающий пальцами в клавиатуру компьютера, напишет научно-фантастический роман». А единственный человек, который владел драгоценной информацией, молчал, как партизан, и длилось это молчание без малого второй год… Это был Наблюдатель, захваченный в плен тоже при Арвине Павловиче, и им занималась группа Твердохлеба, бывшего следователя КГБ. Твердохлеб был мастером по развязыванию самых закушенных языков, и благодаря ему Ассоциация не раз получала ценную информацию, но тут, как говорится, коса нашла на камень… Все известные на настоящий момент науке допроса методики и приемы были испробованы Твердохлебом в отношении Наблюдателя, но никакого результата они не принесли.

Гипнозу пришелец из будущего не поддавался, а даже самые сильные препараты, развязывающие язык любому смертному, на него не действовали. Боли пленник тоже не был подвержен, и, наверное, если бы его, в лучших отечественных традициях, рубили живого на кусочки, то и тогда он бы молчал с бесстрастным выражением лица. Однако экспериментировать подобным образом на таком материале не решался даже Твердохлеб, которого еще в самом начале возни с чужаком Тополь Артемьевич недвусмысленно заверил, что если Наблюдатель умрет или потеряет рассудок, то его, бывшего майора, постигнет куда более ужасная участь…

Потом Тополь Артемьевич захотел узнать о более насущных проблемах, и тогда Мадин доложил ему о Найвине.

После смерти своей любимой девушки Виктор Найвин изменился, стал замкнутым, нелюдимым. Задания Ассоциации выполнял в целом исправно, но работал как бы с некой странной ухмылочкой, словно готовил нехороший сюрприз. Плотное наблюдение, которым его обложили со всех сторон, ничего криминального, правда, не выявило, но…

— Но что, Виктор? — поинтересовался Тополь Артемьевич, тяжко отдуваясь.

— Что тебе в парне не нравится?

— Я его боюсь, Тополь Артемьевич, — признался Мадин. — Чувствую, в один прекрасный день он такое отчебучит, что у нас с вами не только голова, но и кое-что другое заболит!.. А вы не боитесь?

— Я свое еще при Горбачеве отбоялся, — отрезал Тополь Артемьевич свистящим астматическим голосом. — Когда каждый день приходилось думать, а не стукнет ли Генеральному в башку взять Ассоциацию под свое личное руководство? А с таким принципиальным борцом за независимость, как покойный Арвин, мы бы все в один прекрасный день были арестованы и посажены в Лефортово… Ты в Лефортово хоть раз сидел, Вик? — вдруг поинтересовался он как бы невзначай, но Мадин, отрицательно покачав головой, почувствовал, как от такого вопроса его желудок сам собой сжимается. От такого начальника, как Тополь Артемьевич, можно было ожидать чего угодно. Даже ближайшему соратнику и заму. Точнее, тем более — ближайшему соратнику и заму. — Тебе повезло, — продолжал опять с той же невозмутимой многозначительностью Тополь Артемьевич. — Значит, ты боишься, Вик?

Может быть, есть основания полагать, что этому… как его?.. Найвину стало известно о том, что его девка не сама под колеса электрички угодила, а ее толкнули?..

— Нет, Тополь Артемьевич, это исключено. Твердохлеб тогда сработал чисто. Не то что у Найвина, у милиции и то никаких подозрений не возникло… Нет, знать Виктор ничего не может, он может только подозревать да догадываться. А это гораздо хуже, Тополь Артемьевич. Когда человек остается один на один с подозрениями, он способен больше поверить в выдумку, чем в правду…

— Ну-ну, — проворчал Тополь Артемьевич, — не философствуй, Вик, а то я совсем себя дураком почувствую…

— А это не я сказал, Тополь Артемьевич, — парировал Мадин. — Это еще Шопенгауэр говаривал…

Они помолчали.

— Ну, ясно, — сказал Тополь Артемьевич, грузно ворочаясь в кресле. — Значит, ты предлагаешь в профилактических целях этого самого Найвина убрать? — Мадин сделал неопределенную гримасу. — А вот его непосредственный начальник Антон, между прочим, по-другому считает… Вот, почитай-ка, что он пишет в докладной.

Тополь Артемьевич подтолкнул к Мадину по столу красную кожаную папку, но Мадин не стал открывать ее.

— Да знаю я, что там Антон пишет, — с досадой сказал он. — Что парень толковый, умница, аналитик первого класса, и это всё правильно и соответствует… Но вы поймите, Тополь Артемьевич, что мне положено предусматривать самые худшие исходы, в том числе и по кадровой линии. Ведь контора наша с каждым днем становится все прозрачнее и прозрачнее, и мне, как ответственному за режим секретности, все труднее становится держать светомаскировку!.. А Антону нужны люди, чтобы за свою работу отчитываться!..

— Ну ладно, ладно, — поднял руку Тополь Артемьевич и хрипло откашлялся.

— Что ты закипел, как чайник без воды? Давай мы с тобой так порешим… Кому-то из своих людей в будушем поставь задачу раскопать архивы и узнать, что с этим Найвиным будет. Если брякнет его в ближайшем будущем скоропостижная смерть при очень естественных обстоятельствах — значит, ты был прав, Вик, и твое предложение мы и удовлетворим, а если нет… — Он красноречиво развел руками. — На нет и суда нет.

— Но ведь это ничего нам не даст, — торопливо сказал Мадин. — А что, если Найвин будет много лет работать тихой сапой на кого-нибудь еще, кроме Ассоциации? Как мы его вычислим тогда?

— А вы всю его судьбу проследите, — посоветовал Тополь Артемьевич. — Черт его знает, может, это что-то и даст… У тебя еще что-то есть ко мне?

Мадин покрутил головой, но больше спорить не стал. Он знал, что с Тополем Артемьевичем спорить бесполезно, это Арвину Павловичу можно было безбоязненно с пеной у рта доказывать свою правоту.

— Есть, — сказал он. — Совсем маленький вопросик… Собственно, я и сам бы справился, но просто чтоб вы тоже были в курсе… Помните, два года назад мы взяли Наблюдателя благодаря звонку одной женщины? Нам тогда еще повезло, что она позвонила именно по тому телефону, который мы дали телевизионщикам для объявления, а не по ноль-два…

Тополь Артемьевич побарабанил пальцами по краю стола, наморщив лоб, чтобы изобразить напряженную работу мысли. Ни черта он, конечно, уже не помнил.

— И что? — наконец, осведомился он.

— Дело в том, что эта гражданка вновь прорйзалась. Только теперь она хочет узнать, что, мол, стало с тем преступником, которого она добросовестно выдала нам… Неужели, мол, его еще даже не судили? А если суд уже был, то каков был приговор и где, в какой колонии он теперь отбывает срок — и так далее, и тому подобное… И наше счастье, что со всеми этими вопросами женщина попала не к посторонним, а опять же к нашим людям в официальных органах… Представляете, как можно было бы на ровном месте упасть?

Тополь Артемьевич шумно вздохнул.

— Да уж!.. — выдохнул он. — А почему ее сразу тогда не убрали?

— Команды не было, — сказал Мадин. — Арвин Павлович считал, что…

— Меня не интересует, что там считал Арвин! — резко отрубил человек в кресле. — Арвина нет уже второй год, а ты-то, Вик, был все это время на своем месте… Так что если утечка по этому каналу все-таки состоится, то пеняй на себя. И делай оргвыводы до, а не после того, как тебя жареный петух клюнет!..

— Понял, — сказал с тоской Мадин. За что боролись, на то и напоролись, подумал он. С Тополем всегда так: не знаешь, где тебя ждет нагоняй. — Разрешите идти?

— Иди, — пробурчал глава Ассоциации, но когда Мадин был уже возле дверей, как в известном телефильме про Штирлица, Тополь Артемьевич вдруг сказал: — Подожди-ка, Вик… Тут у меня появилась одна идея. Когда слишком много проблем, это плохо. А кто-то из основоположников верно утверждал, что не следует умножать количество проблем. У нас на сегодняшний день две проблемы по линии безопасности: Найвин и эта… — он пощелкал пальцами в воздухе, — ну, вторая Любовь Яровая… А нельзя ли их объединить? Скрестить бульдога с носорогом, а Найвина с той бабой, а?..

Мадин усмехнулся. Иногда его забавляли подобные «прозрения» шефа особенно когда тот тщился выражаться, как свой покойный предшественник — а тот все-таки доктором наук был…

— Объединить-то можно, Тополь Артемьевич, — ответствовал он. — Только про умножение проблем не Карл Маркс, а Оккам говорил, был такой монах в средние века, да и не проблемы он имел в виду, а сущности… А в остальном всё верно.

Тополь Артемьевич медленно сглотнул. Потом, врубаясь, похлопал глазками. Потом прохрипел:

— Ну и хорошо, что верно…

Когда дверь за Мадиным закрылась, он тяжело поднялся из кресла, открыл один из шкафов, стеклянные дверцы которого целомудренно, как окна проститутки, работающей на дому, были завешаны белоснежными шторочками, побулькал там чем-то и опрокинул в себя залпом хрустальный стопарь, наполненный коньяком. Занюхал, морщась, соленым огурцом и зажевал шоколадной конфеткой с вызывающим названием «Ну-ка отними».

Горький осадок почему-то поднялся со дна его астматической души после сегодняшнего доклада Мадина. Вроде бы все было правильно, но раздражение не унималось. Дурак ты, Вик, думал Тополь Артемьевич, медленно возвращаясь за свой «кремлевский» стол. Хоть и считаешь себя умником… Во-первых, если бы ты был умнее, то не поверил бы в мою якобы непроходимую тупость. Ведь в классиках, и не только марксизма, я не хуже тебя, выпускника МГУ, разбираюсь, поскольку не раз приходилось внедряться в интеллигентские кружки во времена не столь отдаленные, а там люди умные состояли, начитанные, их на мякине не проведешь… А во-вторых, если бы ты был умнее, то давным-давно предпринимал бы кое-какие меры, направленные на то, чтобы вывалить меня из этого кресла и самому в него сесть…

Ведь история повторяется, и тот, кто сам прибег к насилию ради власти, должен опасаться прежде всего тех, кто стоит ближе других к нему. Впрочем, может быть, ты что-то там и замышляешь, только я об этом не знаю?.. Нет, вряд ли, ведь тебя люди очень надежные контролируют, и не эти самоучки-конспираторы из Ассоциации, а профессионалы, всю жизнь только и делавшие, что следившие да убивавшие, убивавшие да следившие… Впрочем, ради профилактики следует помариновать тебя еще пару лет в заместителях, а потом отдать на растерзание Твердохлебу… По примеру великого Иосифа, чтобы властвовать, надо периодически казнить самых дорогих и близких людей, тут старик прав был…

Потом Тополь Артемьевич совершенно некстати вспомнил, как два года назад он первый и последний раз вступил в спор с Арвином Павловичем. До этого он только добросовестно выполнял все его поручения и буквально смотрел ему в рот, изображая бесконечную преданность и восхищение. Но вечно ходить в помощниках, даже самых приближенных, у своего кумира он не собирался, да и Контора — другая, не та, что называлась Ассоциацией — требовала от него более решительных действий. Благоприятный момент настал, когда они все-таки взяли Наблюдателя в плен и сумели вытянуть из него сведения о координатах одной из «дырок» Трансгрессора — той самой, с интервалом в полвека, которой Ассоциация пользуется и ныне. Открылась заманчивая перспектива запустить в открывшуюся прореху времени жадную ручонку и черпать горстями информацию, во много раз более ценную, чем все золото мира, вместе взятое… И вот тут Арвин стал почему-то колебаться, как маятник Фуко. Стуит — не стуит?.. Засылать — не засылать?.. Этично — неэтично?..

А зачем?.. А если узнают?.. А что скажут потомки?.. А, может, лучше взять да и уничтожить «туннель», чтобы он закрылся навсегда, перекрыв доступ в наше время всем желающим поживиться за наш счет?.. Тьфу, даже сейчас противно вспоминать это его нытье!.. Кончилось все тем, что однажды вечером Тополь, еще не бывший тогда Артемьевичем ни для кого из тех, с кем вместе работал, приехал поговорить с Арвином по душам в его загородную резиденцию. Арвину в тот вечер составлял компанию Рим Ветров, но и Тополь явился не один, хотя, конечно, приданных ему людишек он благоразумно оставил снаружи…

Они крепко поспорили тогда о перспективах дальнейшего существования Ассоциации.

Как выяснилось, не без влияния Ветрова Арвин все-таки укоренился во мнении, что воспользоваться Трансгрессором даже в самых благих целях означает совершить великий грех. «Ты пойми, Тополь, — кричал он, расхаживая в возбуждении по мягкому ковру перед камином, — я всю жизнь боролся против того, чтобы какие-то незваные гости, не снимая грязной обуви, перлись в мой дом, чтобы подглядывать и подслушивать, а теперь ты мне предлагаешь поступить так же, как они!.. Да, я считаю их, Пришельцев, своими врагами независимо от того, просто наблюдают они за нами или собирают какую-то полезную для себя информацию, или сочетают и то, и другое! Но, тем не менее, лично я никогда не прибегну к тем методам, которыми пользуются они!.. Потому что такая война ни к чему хорошему не приведет, это все равно, что красть кусок хлеба у своих детей!..» А Ветров, сидевший до этого в кресле с таким видом, будто спор его вовсе на касается, сказал: «Какое-то странное мировоззрение у тебя, дорогой Тополь. Как у тех наших горе-идеологов, которые требовали после победы в Великой Отечественной войне стереть Германию с лица земли подобно тому, как фашисты хотели уничтожить нашу страну!»… Тополь долго смотрел тогда на этих двоих лже-праведников, которые могли не пожалеть своей жизни и жизни своего отца ради достижения своих целей, но которые потом могли потом встать в позу обиженного Иисуса Христа, если речь шла о каких-то ими самими выдуманных принципах, и все искал какие-то аргументы, способные убедить их, но ничего прочного, железобетонного под руку не попадалось, и тогда он, вздохнув, посетовал: «Что ж, я сделал всё, что мог». «Ну не могу я так поступить, дружище Тополь! — вскричал Арвин, размахивая своими короткопалыми руками. — Хоть убей!»… «Ловлю вас на слове», кротко, но эффектно ответствовал Тополь, подавая условный сигнал своим людям, в числе которых, кстати, был и только начинавший свою карьеру в Ассоциации Твердохлеб, и, когда те вломились в коттедж через окна и двери, попросил их: «Сделайте всё аккуратно, чтобы не было осечек!»…

Наутро милицейский патруль обнаружил в глубоком овраге возле самой кольцевой автомобильной дороги тело неизвестного гражданина с вывернутыми наизнанку пустыми карманами и лицом, превращенным в кровавое месиво. Судебный эксперт установил, что в желудке трупа имеется большое количество дешевого алкоголя.

Картина была ясна: гражданина ограбили и убили в пьяной драке его же собутыльники, найти которых не представлялось возможным. Установить личность погибшего так и не удалось, ввиду того, что никто не обратился в милицию по поводу его исчезновения. Обычное дело. Безнадежное дело. «Висяк»…

А через пару дней из Химкинского водохранилища был извлечен труп другого гражданина, у которого также не было при себе документов и которого тоже никто не искал, а если бы и искал, то вряд ли опознал бы ввиду отсутствия головы и иных характерных примет.

Ряд других людей, работавших на Ассоциацию, также исчезли неведомо куда в те дни. По официальной версии, одни из них решили порвать с Конторой и начать новую жизнь, вторые были отправлены в бессрочный отпуск, а третьи нуждались в срочном лечении… А тут в столице грянули октябрьские события, в результате которых число погибших и без вести пропавших достигло нескольких сотен и на которые удобно было списать предпринятую новым руководством Ассоциации чистку рядов (впоследствии злые языки утверждали, что и события-то эти были специально спровоцированы Тополем и компанией, чтобы скрыть следы «ночи длинных ножей», но это, конечно же, вряд ли было правдой).

В строю остались только самые верные — то есть, самые гибкие и небрезгливые — кадры. Трансгрессор стал эксплуатироваться, как самое настоящее месторождение — только не нефть или золото выкачивались из него, а информация о будущем. Причем с такой торопливой жадностью, будто каждый новый день был последним перед Концом Света..

* * *

Земля на пригорках уже оттаяла и покрылась редкой щетиной молодой травы, а в ложбинах еще лежал грязный серый снег. Весна в этом году пришла вовремя, но на майские праздники ударили заморозки. Виктор присел на корточки к невысокому гранитному надгробию, чтобы положить алые гвоздики на могилу. Марина беспечно улыбалась ему с фотографии. Эту фотографию делал он сам, когда они еще только познакомились, и у него был старенький, с олимпийской символикой на корпусе, но вполне исправный «Зенит». Они тогда гуляли весь день в Сокольниках, и Маринка то и дело позировала ему, обняв очередную березу, которых здесь была целая роща.

Потом было еще много фотографий, в том числе и сверкающих разноцветным глянцем, гораздо красивее этой, но для надгробия Виктор выбрал именно эту. Просто здесь Марина улыбалась очень-очень счастливо…

Он навалился лбом на холодную гладь надгробной плиты и закрыл глаза. И тут же услышал внутри себя: «Encore, je voudrais t'aimer encore… Я тоже хотела бы остановить время, милый!»… Не открывая глаз, он выдернул наощупь из внутреннего кармана плоскую бутылку и сделал из горлышка несколько крупных глотков, совершенно не чувствуя ни вкуса, ни крепости, только чувствуя, как медленно-медленно разжимаются сжавшие сердце тиски…

«Прости, Мара», тихо сказал он и поднялся, пряча фляжку в карман. «Прости, родная»… «За что, милый? Ты же ни в чем не виноват!»… «Нет, виноват. Когда с одним из двоих любящих друг друга людей что-то случается, другой всегда виноват — потому что вовремя не оказался рядом. Не зря же сказано: „С любимыми не расставайтесь“!»… «Что ж, теперь поздно, не вернуть того, что было… Ты, главное, не забывай меня совсем, ладно? Вспоминай хоть иногда, хорошо? И тогда я буду довольна, мне ведь теперь большего и не надо»… «Нет уж, Мариночка, поверь, я сделаю всё, чтобы когда-нибудь снова вернуть тот проклятый день, но тогда-то я уж точно буду рядом с тобой!»…

Нет, оставаться здесь нельзя больше ни минуты. Иначе прямо здесь можно свихнуться от отчаяния и горя!..

Найвин резко повернулся и зашагал по сырой дорожке между рядами свежезакопанных могил, не разбирая дороги. Пару раз он оступился и, угодив в лужу, промочил ноги, но сейчас ему было на все это наплевать. Он уже знал, чту сейчас сделает.

Он доберется домой на такси, зажжет свечи, включит ту самую французскую певичку и напьется в одиночестве до беспамятства. Потому что сегодня был сороковой день, и грех было не помянуть Марину…

Однако у ворот кладбища Найвина ждал, зябко кутаясь в длинное черное пальто, Антон Сергеевич. Поодаль, на полупустой стоянке, стояла его бежевая «девятка».

Виктор не удивился. Ему сейчас было все равно, как его нашли и зачем он понадобился… Avec l'аncre de mon coeur arreter le temps qui va…Он равнодушно кивнул в ответ на приветствие Антона Сергеевича, с каменным лицом выслушал его соболезнования и плюхнулся на сиденье «девятки».

Машина вырулила со стоянки и понеслась к городу.

— Витя, — немного погодя вкрадчивым голосом начал Антон Сергеевич, — ты уж, ради Бога, извини, что тебя пришлось потревожить в такой день, но так складывается ситуация, что только ты можешь сейчас выручить Контору. Правда, дело не совсем обычное и, я бы сказал, вовсе не по твоей специальности, но опять же — пойми, что другого выхода нет…

— Давайте, давайте, не стесняйтесь, — махнул рукой Виктор. — В принципе, у меня действительно на сегодня было запланировано нечто иное, но… раз нужно — значит, нужно. Не правда ли?.. Что, очередная задачка?

— Да.

— Наверное, что-то очень сложное? — предположил Найвин, глядя прямо перед собой в ветровое стекло.

— Сложнее не бывает, — усмехнулся Антон Сергеевич, зачем-то притормаживая и притирая машину к обочине. — Слушай меня внимательно, Витя. Ты же машину водишь?

Молодец!.. Сейчас я доставляю тебя на одну улицу, где оставляю тебя за рулем этой тачки. Кстати, она вот уже второй день числится в официальном угоне, но не бойся, пока что никто разыскивать ее не собирается… И номера на ней фальшивые, поэтому на возможных свидетелей не обращай внимания. Ты стоишь у бордюра и ждешь, когда один человек соберется переходить улицу. Там есть пешеходный переход, — пояснил Антон Сергеевич.

— Твоя задача — сбить этого человека на полной скорости так, чтобы он надежно скончался, а потом можешь заехать сюда…

— Он вынул из кармана листок с наспех набросанной схемой расположения улиц, — или сюда… и там бросишь машину и уйдешь дворами к станции метро. Наденешь перчатки, чтобы не оставить отпечатки на руле и дверцах… Что неясно?

Виктор долго молчал. Потом, с трудом разлепляя губы, спросил:

— Как я узнаю того человека?

Антон Сергеевич достал из кармана фотографию, с которой на Виктора глянуло лицо пожилой, но все еще симпатичной женщины.

— Надеюсь, кто она такая, где живет и зачем ее требуется убрать, тебя не будет интересовать? — с иронией осведомился Антон Сергеевич. — Фото оставляю тебе, но, как сам понимаешь, потом лучше всего его уничтожить… Еще вопросы?

Виктор помолчал, соображая.

— А примерно во сколько она появится в том месте? — спросил он.

— Через час, — сказал Антон Сергеевич, — так что времени у нас в обрез… только-только, чтобы доехать туда…

Он тронул машину от обочину, и они замолчали.

— Может, тебе еще что-то хочется узнать от меня? — спросил Антон Сергеевич, косясь на Виктора. — Знаешь, а я думал, ты воспримешь это задание как-то иначе… Я же помню, как еще месяц назад ты орал мне в лицо насчет того, что Ассоциация, мол, работает только на благо общества и не может служить инструментом расправы с неугодными!..

— Да, — подтвердил Найвин, — было дело… Только с тех пор я многое узнал, Антон Сергеевич… Вот, например, вы представляете себе, чем занимается наша Контора?

— Понятия не имею! — с готовностью воскликнул человек за рулем.

— Ну, мы-то с вами знаем, что время от времени таким придуркам, как я, под вашим непосредственным руководством приходится решать разные задачи на недопущение — или, наоборот, на обеспечение свершения — каких-либо событий, в отношении которых имеются соответствующие прогнозы… Правильно? — Антон Сергеевич неопределенно что-то промычал. — А вам никогда не приходило в голову, откуда берутся эти прогнозы? Более того, если ориентироваться на проработку деталей и точность фактуры, то можно допустить, что это вовсе не прогнозы, а информация…

А дальше пускаем в ход логику и делаем вывод: либо информация эта была получена в виде предсказания от какого-нибудь проницательного экстрасенса, либо… либо Контора использует пресловутую машину времени, неважно в какой ее ипостаси…

Чисто статистически очень сомнительно, что какому-то предсказателю, будь он даже подобен великому Нострадамусу, удалось бы считывать информацию с вселенского компьютера так, чтобы каждое предсказание попадало точно в «десятку»… Лично я больше склоняюсь к тому, что в нашем случае имеет место быть тривиальная машина времени…

— Бред какой-то, — покрутил своей коротко стриженой, седой головой Антон Сергеевич. — Ну, а даже если бы это было так, то — что?.. Какое отношение это имеет к нам с тобой?

— А самое прямое, — сказал Виктор. — Вам-то, может быть, все равно, а вот мне очень хочется переместиться во времени… только не в будущее, а примерно на месяц назад. И поэтому, если честно, я готов на любую работу для Ассоциации! В том числе и на такую, как сегодня!..

— Эх, Витя, Витя, — укоризненно сказал Антон Сергеевич, — такой большой мальчик, а веришь во всякие сказки!.. Тем более — в такие. Успокойся, все это тебе приснилось, и вот сейчас ты проснешься и…

— И сяду за руль, чтобы убить человека, — мрачно закончил за своего начальника Виктор.

* * *

Подвал был как подвал. Бетонный, обшитый толстыми шумогасящими плитами, из-за чего в камере постоянно было тихо. На равном расстоянии от стен стояла клетка, изготовленная из толстых стальных прутьев. В клетке, прямо на полу, сидел человек. Руки его были скованы наручниками, а от обеих ног к решетке тянулась длинная цепь из редкого титанового сплава.

От тишины постоянно терялось ощущение времени, и иногда человеку казалось, что его посадили в клетку только вчера, а чаще всего — что он провел здесь уже целую вечность. Если бы крохотное устройство в его головном мозге под названием Оракул работало, то можно было получить от него любую информацию, в том числе и о количестве суток, часов, минут и секунд, проведенных человеком в неволе, но батареи Оракула давным-давно сели, а солнечного света здесь не было, поэтому нельзя было их подзарядить.

Человек ничего не мог. Даже покончить с собой… Пока Оракул еще функционировал, можно было приказать ему стереть память, и тогда от человека осталась бы только физическая оболочка… Однако человек в клетке так и не решился это сделать, по той простой причине, что в нем теплилась надежда на спасение.

Каждый день к нему являлся высокий костлявый человек, носивший смешную фамилию Твердохлеб. Впрочем, всё остальное в нем было вовсе не смешным. Каждый день он задавал человеку в клетке одни и те же вопросы и каждый день уходил, так и не получив ответа. Первое время он еще пытался хоть как-то добиться своего: то заставлял людей в белых халатах колоть человеку в вены всякую дрянь, действие которой человек блокировал изменением состава своей крови; то орал на человека в клетке и прицельно бил его в болевые точки, но и боль можно было пересилить обычным усилием воли. Твердохлеб испробовал на нем и другие способы: пытку светом и пытку тьмой, пытку ревом и пытку тишиной, наркотики и гипноз, электроток и ультразвук. Потом Твердохлеб явно отказался от творческих поисков и сделал ставку на монотонную настойчивость и упорство по принципу «капля воды и камень точит». И не было конца его ежедневным визитам и его ежедневным вопросам, которые он повторял с занудством заевшего магнитофона…

Иногда человеку казалось, что еще немного — и он проснется от этого кошмарного сна, и окажется, что он снова на свободе, среди своих друзей и знакомых, но он просыпался и опять видел осточертевшие решетки, стены и лампы в сетчатых колпаках.

Секрет его молчания был прост. Теперь, даже если бы он очень захотел что-то сказать, то не смог бы этого сделать. В самом начале своего плена он случайно проговорился во сне о Трансгрессоре, и люди, которые держали его в этом подвале, видимо, сумели правильно интерпретировать его слова, потому что им удалось обнаружить вход в туннель, другой конец которого был удален на пятьдесят лет вперед, и тогда человек приказал своему Оракулу сжечь речевой центр в его мозгу и стал немым, справедливо полагая, что невозможность говорить — не самое страшное в жизни. Страшнее — предательство, будь оно нечаянным или нарочным…

Сегодня, после того, как Твердохлеб опять ушел от него ни с чем, человек какое-то время лежал неподвижно с закрытыми глазами. Его покормили и дали отправить естественные надобности (в арсенале изобретательного Твердохлеба была и пытка отвращением к самому себе, когда человеку сознательно не давали гигиенических емкостей, а по решетке был пропущен электрический ток, и приходилось испражняться и мочиться почти под себя, а потом — и действительно под себя, и миазмы в камере стояли такие, что обслуживающему персоналу приходилось использовать противогазы), и он опять забылся в полусне-полубодрствовании… Потом он всей своей кожей почувствовал, что в камере кто-то есть, и удивленно подумал, что Твердохлеб сегодня решил нарушить свою традицию одноразового посещения, раз зачем-то вернулся. Человек открыл глаза и в тусклом свете ламп увидел, что в камере находится вовсе не дознаватель со смешной фамилией.

Это был не кто иной, как Ден Лумбер. Свой. Друг. Наблюдатель…

Трудно было понять, как ему удалось проникнуть в это подземелье, а главное — зачем. Человек, прикованный к клетке, знал, что Наблюдатель погибнет, но не пошевелит и пальцем, чтобы спасти кого-то, в том числе и самого близкого друга.

Даже себя самого… На то она и Клятва, чтобы блюсти ее даже на краю гибели…

Но лишь увидев Дена, материализовавшегося в этом каменном мешке, человек в клетке понял: подсознательно все время своего плена он ждал именно этого — что однажды к нему придет кто-то из своих и, вопреки Клятве, спасет его — либо от смерти, либо от жизни…

— Привет, — сказал негромко Лумбер.

«Здравствуй, Ден. Давай говорить мысленно. Во-первых, я чисто физически не могу говорить вслух, а во-вторых, по голосу тебя может обнаружить охрана».

«Как ты себя чувствуешь?»

«Ничего, Ден, ничего… Бывало и хуже. Например, во времена инквизиции… Ты видел, как меня взяли?»

«Да. Ты сам виноват в своем провале».

«Я знаю, Ден.»

«Ты нарушил Клятву Наблюдателей.»

«Ден, дружище, пойми, я сделал это не сознательно… Я проговорился во сне…»

«Ты нарушил Клятву не тогда, когда выдал этим людям один из туннелей Трансгрессора. Они бы и сами через пару лет вышли на него, ты лишь слегка опередил события… Нам пришлось проследить все твои предыдущие Выходы, чтобы понять, где ты допустил ошибку».

«И где же?»

«Та женщина, которая тебя предала…»

«Она не предавала меня, Ден. Ее можно было понять, ведь она руководствовалась благими намерениями».

«Пусть так. Но ты, нарушил Клятву еще тогда, когда познакомился с ней… Ты знаешь о том, что у нее родился от тебя ребенок? Ты знаешь о том, что в этом времени у тебя есть сын?»

«Не может быть!.. Мы же провели всего одну ночь вместе!..»

«Этого было достаточно. И теперь масштабы возникших по твоей вине нарушений Ткани Реальности поистине ужасны… Этот мир погибнет быстрее, чем ему следовало бы погибнуть».

«Так, значит, ты для этого и пришел сюда, Ден? Ты явился, чтобы обвинить меня в нарушении Клятвы?»

«А для чего же еще?.. Каждый должен знать полную меру своей вины».

«Послушай, Ден, но неужели даже в этих условиях вы ничего не предпримете, чтобы спасти этот мир? Неужели ничего нельзя сделать?!»

«Ты же сам — Наблюдатель, и мне странно слышать от тебя такие вещи… Мы могли бы предотвратить гибель этого мира, но тогда это был бы уже другой мир, потому что Ткань Реальности утратила бы свою структурную целостность. А в принципе…

Спасти этот мир мог бы ты, но при одном-единственном условии: если сам устранишь источник пертурбаций. Ведь если ты уже нарушил Клятву, то какая теперь тебе разница, сколько раз ты еще нарушишь ее? Все равно тебе уже не быть Наблюдателем.»

«Ты хочешь сказать, Ден, что я должен… я должен убить своего сына?!»

«Я не сказал — убить. Я сказал — устранить его из этого мира. Думай сам, каким способом… А мне пора возвращаться.»

«Ты уходишь, Ден?»

«Да, я ухожу».

«Что ж, понятно… Послушай, скажи мне только одну вещь…»

«Что?»

«Ладно, ничего… Прощай, Ден!».

«Прощай.»

Силуэт растворился в полумраке подвала так незаметно, словно кто-то затушевал фигуру Лумбера серым карандашом. Словно он и не приходил. «А, может быть, он действительно не приходил, и весь этот диалог — лишь плод моего больного сознания?», подумал человек в клетке. Нет-нет, это сейчас твое сознание боится признать подлинность визита Дена и лихорадочно подсовывает тебе всякие варианты, позволяющие не мучиться угрызениями совести… А, собственно, если начистоту, разве тебя мучит совесть? Разве ты считаешь себя по-настоящему виновным?.. С каких это пор сохранение жизни своему ребенку считается преступлением? Грешным может быть способ, каким было произведено сотворение живого, но не само сотворение!.. И поэтому пусть я буду проклят своими друзьями и всем своим миром, и пусть мне никогда не суждено не только стать Наблюдателем, но и вернуться обратно в свой мир — все равно я не раскаюсь в содеянном!..

Вы прислали ко мне моего лучшего друга, чтобы заставить меня прочувствовать свою ответственность. Но на самом деле вы заставили меня усомниться в незыблемости наших канонов. Да, Клятва есть Клятва, но ведь, в сущности, это набор слов, так должны ли слова быть важнее, чем вся жизнь и весь окружающий мир?.. Вы хотели, чтобы я корчился сейчас от осознания своей вины, а я лишь все больше начинаю винить вас самих. Вы полагаете, что я создал угрозу для всего нашего мира и, следовательно, не заслуживаю ни жизни, ни смерти от ваших рук, а я все больше начинаю проклинать вас за то, что вы, по существу, предали меня в трудную минуту!.. Помнится, здесь, в этом времени, один поэт написал стихотворение, которое очень подходит к данному случаю… Называется оно, кажется, «Яма»…

— Яму копал?

— Копал.

— В яму упал?

— Упал.

— В яме сидишь?

— Сижу.

— Лестницу ждешь?

— Жду.

— Яма сыра?

— Сыра.

— Как голова?

— Цела.

— Значит, живой?

— Живой.

— Ну, я пошел домой…

Вы хотите, чтобы я сам убил своего сына, но отныне, если мне суждено остаться в живых и вырваться из этого проклятого подвала, я буду всячески оберегать его! Вы исключили меня из Наблюдателей, но одновременно сняли с меня обязанность невмешательства. Нет, я, конечно, по-прежнему буду молчать в этой неволе, но знайте, что если я все-таки вновь обрету свободу, то перестану носить в себе знание, которое так жаждут получить люди этого мира, и пусть оно достанется тем, кто его достоин!..

Человек в клетке закрыл глаза и погрузился в дрему. Внезапно что-то пробудило его вновь, но, сколько он ни всматривался в тусклый свет ламп, так и не смог ничего различить в своей камере.

Он не знал, что это сработала та невидимая, полумистическая связь, которая обычно существует между двумя близкими людьми, и что сейчас жизни одного из близких ему людей угрожает опасность… Именно в эту минуту Виктор Найвин, сжав зубы так, что казалось — они вот-вот будут крошиться, запустил двигатель и выжал педаль газа до упора, направляя машину на невысокую пожилую женщину, опасливо переходившую скользкую дорогу…

* * *

Он позвонил Антону Сергеевичу через полчаса после того, как сделал всё, что от него требовалось. Перед глазами был нехороший туман, руки тряслись так, что он с трудом попадал в дырочки наборного диска на телефоне-автомате. Во рту стоял почему-то стойкий привкус меди. Уже потом, закончив разговор и сплюнув на грязный пол кабины таксофона, он понял, почему — нижняя губа была прокушена до крови. Из киоска, где продавались видео- и аудиокассеты, на всю улицу сердито орал под простенькие гитарные аккорды неповторимый хриплый голос: «Змеи, змеи кругом, чтоб им пусто!..». А еще постоянно казалось, что все вокруг осуждающе смотрят на него и вот-вот начнут тыкать в него пальцем, как в прокаженного.

Нервы… Он переборол импульсивное побуждение заорать на всю улицу: «Ну, что уставились, сволочи?!.. Никогда убийц не видели? А разве вы сами — не убийцы?

Разве ежечасно и ежедневно вы не убиваете в себе людей?!» — и поплелся к близкой станции метро…

Антон Сергеевич попросил Виктора заехать к нему, но на этот раз не на конспиративную квартиру, а в служебный кабинет. Кабинет Антона Сергеевича располагался в одном из старых трехэтажных особняков в кривых переулочках между станцией «Маяковской» и Площадью Восстания. Найвин позвонил в дверь без таблички и показал свой пропуск охраннику, одетому в камуфляж. Потом поднялся по крутой, извилистой лестнице на третий этаж, где его встретил еще один страж, на этот раз — в красном пиджаке и при галстуке. От лифта уходил вглубь здания узкий коридор со множеством поворотов, пол которого был застелен полосатой, как «зебра» пешеходного перехода, ковровой дорожкой, а стены были украшены панелями из натурального дерева. На дверях не было никаких табличек, кроме огромных цифр, последовательность которых не отвечала логике. После номера «три», например, шла сразу дверь под цифрой восемь, а за ней следовало почему-то помещение номер тринадцать. А нужной двери с цифрой «12» Виктор нигде не обнаружил, хотя прошел уже весь коридор. Он стал возвращаться обратно, с некоторым недоумением обследуя коридор. В небольшом пустом холле висел зачем-то большой рекламный стенд, на котором была весьма натурально изображена огромная запотевшая бутылка водки под названием «Дюжина». Виктор подошел поближе и обнаружил на краю стенда маленькую незаметную кнопку. Нажал — и стенд отъехал в сторону, открывая удивленному взору Найвина большую приемную с изящным округлым столом в виде большого лекала, на котором стояла целая компьютерная выставка. Крепкий парень в хорошем костюме, сидевший за столом, кивнул Виктору, как старому знакомому, и показал подбородком на другую дверь:

— Антон Сергеевич уже ждет вас.

Против ожиданий Найвина, кабинет оказался небольшим, метров пятнадцать. Антон Сергеевич поднялся из-за стола, заваленного бумагами. На нем был генеральский мундир.

— Ну, молодец, — с улыбкой сказал он, протягивая Виктору свою жесткую ладонь. — Поздравляю!

— Да тут ничего сложного нет, — сказал с легким удивлением Виктор. — Водка в глаза так и бросается, какой же мужик пропустит это зрелище?..

— Да я не об этом, — отмахнулся Антон Сергеевич. — Я о том задании, которое ты выполнил…

— А-а, — протянул Виктор. — А один вопрос можно?

— Зачем ее нужно было убивать? — догадался генерал. — Что ж, ничего сложного и в этом нет… Понимаешь, Витя, это как в хирургии: чтобы всё тело жило и здравствовало, от него надо отрезать больной орган… Впрочем, на эти медицинские темы мы с тобой потом поговорим подробнее… Давай-ка мы с тобой сейчас жахнем по сто пятьдесят.

Он повернулся к сейфу и осведомился через плечо:

— Ты что будешь? Коньяк? Водку?

— Коньяк я сегодня уже пил, — мрачно сказал Виктор.

— Значит, будем пить водку… кстати, «Дюжину», — усмехнулся Антон Сергеевич. — Спонсоры поставляют… Ну, будь, Витя! Ты даже не представляешь, какое ты сегодня большое дело сделал!

Найвин скривился, как от зубной боли.

— Нет, я серьезно, — сказал Антон Сергеевич. — Ведь на самом деле ты не старушку задавил, а одного очень хорошего и нужного человека спас… не спрашивай, кого… может быть, лет так через несколько узнаешь… Ну, за тебя!..

Они выпили.

Антон Сергеевич бросил в рот ломтик лимона с блюдца и, морщась от кислого, сказал:

— Ну, а теперь о твоей дальнейшей судьбе, Витя… Не бойся, больше таких заданий тебе исполнять не придется, твои мозги нам все-таки дороже, чем умение стрелять или ездить… на угнанных тачках… Значит, так. Про всякие машины ты теперь забудь… в том числе и про машины времени… музыкальный ансамбль, правда, такой вроде бы есть, так вот его слушать можешь… — Он хохотнул. — А с завтрашнего дня тебе предстоит поработать в качестве психолога-практика. Ты же у нас специалист по Воздействию, верно?.. Ну вот, а теперь представь: есть человек, который владеет позарез нужной информацией. Но он молчит, несмотря на все примененные нами способы… гм… воздействия. Второй год молчит, сволочь!..

Твоя задача — разговорить его. Любыми средствами и любыми методами. Главное, чтобы только он оставался в состоянии говорить… Завтра явишься вот по этому адресу, спросишь там Твердохлеба, запомнил? Все остальное, что тебе нужно для решения этой задачи, узнаешь у него… У тебя есть ко мне вопросы?

Найвин встал.

— Нет вопросов, товарищ генерал, — отрапортовал он, вытягиваясь по стойке «смирно». — Какие могут быть вопросы? Ведь, как говорил один писатель, чтобы правильно задать вопрос, надо наполовину знать ответ на него…

Глава 29

У двери дома значилась элегантная табличка, согласно которой доктор Ултимов принимал пациентов пять раз в неделю с двенадцати до шести, а с острой болью — в любое время дня и ночи. Про размер оплаты на табличке ничего не говорилось, но, если верить здравому смыслу, то лечение больных с острой болью должно было бы обойтись дороже, чем прием в обычные часы. Георгий сунул руку во внутренний карман и на ощупь пошелестел теми бумажками купюр, которые у него еще оставались.

Потом решительно поднял руку и нажал кнопку звонка.

Дверь тут же гостеприимно открылась, и приятный женский голос из скрытого динамика сказал:

— Вы на лечение?

— Да, — сказал Ставров, чувствуя кожей живота рукоятку пистолета.

— Пройдите, пожалуйста, направо, доктор Ултимов вас сейчас примет…

Ставров вступил в небольшую переднюю, где на стенах висели морские пейзажи.

Насколько ему удалось определить, картины были подлинные. Справа была дверь из матового стекла. Когда Георгий оказался перед ней, она услужливо раскрылась перед ним, как створки большой красивой раковины. Ставров вошел и оказался в некоем подобии приемной. Посреди комнаты стоял низкий журнальный столик, на котором была навалена груда комп-кубиков и компакт-дисков с веселенькими обложками — видно, для отвлечения посетителей от мыслей о предстоящих муках.

Вокруг столика стояло несколько одинаковых мягких кресел, а в стене был встроен глубокий шкаф с раздвигающимися дверками, где, видимо, следовало вешать верхнюю одежду.

Голос из скрытого динамика, очевидно, заменявший доктору Ултимову медсестру и секретаршу, объявил:

— Входите в кабинет и садитесь в кресло, пожалуйста.

Георгий огляделся и обнаружил в углу самую обычную деревянную дверь. Он толкнул ее и испытал некоторый шок, увидев прямо перед собой хищную конструкцию, назвать которую таким обычным словом, как «кресло», просто не поворачивался язык. Что ж это они, зубодеры, за полвека не могли придумать чего-нибудь более эстетичного?..

Зубоврачебные дела Ставров не мог терпеть с детства.

В небольшом светлом кабинете никого не оказалось. Что-то явственно щелкнуло, и откуда-то сверху полилась мягкая, успокаивающая мелодия. Видимо, она была предназначена для того, чтобы смягчить тот психологический удар, который пациенту наносил вид аппарата для лечения зубов.

Ничего не оставалось делать, кроме как вскарабкаться на это подобие голгофы самому, не дожидаясь повторного приглашения. Не стоять же пень пнем посреди кабинета!.. И уж тем более — не стрелять же в доктора, едва он появится в кабинете!.. Месяц назад Георгий, наверное, именно так бы и поступил, потому что считал, что стрелять надо или сразу, или вообще не стрелять. Теперь же, прежде чем выстрелить, он старался понять — а за что, собственно, он лишает жизни очередную жертву из своего списка? Заслужил ли этот человек смерть от его руки или нет?..

Конечно, это было довольно глупо. Какая разница, нравился человек Ставрову или нет, считал он его виновным в предательстве или нет, негодяй это был или отличный парень?.. Всех этих людей все равно приходилось убивать, и не потому, что они вызывали у Георгия неприязнь или даже ненависть, а потому, что так было надо. И, тем не менее, для него это стало как бы игрой: перед тем, как убить, попытаться составить свое мнение о том, кого же он убивает и за какие грехи…

Словно он испытывал самого себя: а хватит ли у тебя бесчеловечности, чтобы убить такого жалкого, слабого и, в сущности, не повинного в тяжких грехах человека?

Хватит ли у тебя силы воли, чтобы заставить себя разрядить пистолет в упор в того, кто, может быть, по случайности, а может — и по ошибке оказался занесенным в твой список?..

До сих пор — хватало, потому что доктор Ултимов был в списке Ставрова последним.

Георгий откинул голову на спинку кресла и попытался представить себе, как этот Станислав Михайлович Ултимов может сейчас выглядеть. Его интересовало не лицо — фото Ултимова было запечатлено в памяти Ставрова, как в надежном сейфе. Его интересовало, как Станислав Михайлович ходит, разговаривает, смеется — если, конечно, смеется вообще… Это был какой-то даже извращенный интерес, но ничего с этим Георгий не мог поделать.

Сзади стукнула дверь, от чьего-то быстрого передвижения повеяло ветерком в затылок, и глуховатый голос сказал:

— Прошу извинить за то, что заставил ждать. Просто я как раз лежал в ванне, когда вы пришли…

Вот и хорошо, подумал Ставров, поворачивая голову. Есть такая традиция — помыться перед смертью и надеть чистое исподнее…

Дантист оказался старше, чем ожидал Георгий. Ему уже было за пятьдесят, но был он еще моложав и строен. Высокого роста, с уверенными точными движениями и лишь слегка тронутыми сединой волосами Станислав Михайлович напоминал не того классического дантиста из рекламного ролика, полвека назад пропагандировавшего зубную пасту «Бленд-а-мед», а этакого отставного полковника спецназа. Что ж, подумал Ставров, так нам еще легче!..

— Сильно болит? — сочувственно осведомился доктор, набрасывая белоснежный халат поверх легкого домашнего одеяния, являющего собой нечто среднее между спортивным костюмом и пижамой.

Георгий неопределенно повел головой. Изображать невыносимые муки он вовсе не собирался.

— Ясно, — сказал Ултимов и пошел к раковине мыть руки.

Интересно, один он дома или здесь еще кто-то есть? Впрочем, разве это имеет значение? Допустим, на выстрелы сбегутся встревоженные домашние — так неужели ты не сможешь уйти от них? Смешно… А если придется при этом кое-кого из них отправить, вдогонку дантисту, на тот свет — ты сможешь? По принципу: сказав «а», можно перебирать дальше весь алфавит?..

— Да не бойтесь вы меня, — с легкой усмешкой сказал Ултимов, приближаясь к Георгию и усаживаясь рядом с креслом на вращающийся табурет.

— Я вас не съем. По той простой причине, что вот уже шесть лет питаюсь исключительно вегетарианской пищей… А вы? Мясо любите? Откройте рот.

Ставров машинально кивнул и открыл рот. Ултимов взял какую-то штуковину, свисавшую на гибком не то кабеле, не то шланге рядом с креслом и вставил ее на секунду в рот Георгию. Что-то пожужжало и умолкло. Доктор скосил глаза на экран компьютера, стоявшего перед ним на низком столике.

— Странно, — хмыкнул он. — И где же у вас болит?

Ставров ткнул наугад пальцем в правую половину рта. Ултимов покивал так, словно оправдались его самые худшие опасения.

— Понятно, — сказал он. — Будем лечить или удалять?

Ставров пожал плечами.

— Ладно, попробую сделать всё, что в моих силах, — смилостивился доктор. — Но довожу до вашего сведения, что три ваших коренных зуба требуют капитального ремонта. И причем не только с правой стороны…

— Скажите, доктор, а это не больно? — стонущим голосом осведомился Ставров.

Ултимов встал и отошел к стеклянному шкафчику, где принялся перебирать какие-то варварские инструменты, похожие на стандартный набор палача-любителя.

— Наконец-то я услышал ваш голос, — прокомментировал он. — А то начал было подумывать, что мне попался глухонемой пациент… Я и насчет лечения или удаления спросил только для того, чтобы заставить вас заговорить. Может быть, вам это совсем неинтересно знать, но удаление зубов у взрослых не практикуется вот уже лет пятнадцать… Позвольте вас спросить, вы давно в последний раз были у зубного врача?

— Давно, — неохотно буркнул Ставров.

Последний раз он поимел мазохистское удовольствие всласть наораться в своей районной стоматологической поликлинике в девяносто седьмом, когда милая веснушчатая женщина, то и дело извиняясь, выковыривала у него из десны давние останки нижнего четвертого. Без наркоза, потому что еще в госпитале Ставрова так напичкали разными обезболивающими, что у него возникла стойкая аллергия на подобные препараты, в том числе и на «заморозку»…

— Это заметно, — вежливо согласился Ултимов, наконец, возвращаясь к креслу с какими-то железками. — Ну что, все-таки будем лечить?.. Не бойтесь, здесь лечение зубов давно уже не связано с адскими мучениями. Собственно говоря, уже в наше время многие клиники, особенно платные, ставили пломбы без боли… Или вы пришли ко мне с иной целью?

По спине Ставрова пробежали невольные мурашки. Дантист небрежно поигрывал перед его лицом каким-то никелированным шилом с длинным острием. Таким ничего не стоит проткнуть человека насквозь.

— Почему вы так подумали? — спросил он, стараясь говорить спокойно.

— Я сразу понял, что вы не из этого времени, едва увидел ваши залатанные скверными пломбами зубы, — пояснил Станислав Михайлович. — Вам вообще нельзя показываться зубным врачам, коллега, дабы вас не разоблачили. Дело в том, что во всем мире вот уже лет двадцать пять как применяются не пломбы, а имплантаты… зуб не латается, а наращивается с помощью регенерации надкостницы… а учитывая ваш возраст… Как вас зовут?

— Георгий, — сказал Ставров.

— Вас действительно мучат зубы, Георгий? Или вы?..

— Я хотел поговорить с вами… Понимаете, я здесь еще недавно, и…

— Понимаю. Ностальгия по современникам. Сам пережил такое… Кстати, а откуда вам известно, что я тоже имею отношение к Ассоциации?

— Перед заброской я видел вашу фотографию на столе у Мадина, и ваше лицо мне запомнилось… А недавно, когда лазил по справочной базе данных в Сети, то наткнулся на вас снова…

— Мадин, — задумчиво повторил Ултимов. — Кто это?

— Мадин готовил меня к отправке сюда, — сказал Ставров. — Он очень похож на актера Вячеслава Тихонова.

— А! — оживился Ултимов. — Козлов!.. Он представился мне как Козлов, — пояснил он. — Такой приличный с виду человек… Началось все с того, что он пришел ко мне лечить зубы, я работал тогда на Большой Ордынке… Ну, познакомились, разговорились. Раз пять он ко мне приходил, не больше… А потом подкараулил меня возле клиники и говорит с такой милой усмешечкой: «Хотите участвовать в ускорении прогресса человечества, Станислав Михайлович?». Ну я, естественно, полагая, что он шутит, говорю: «Хочу! Только каким образом?.. Уж не думаете ли вы, что с каждым выдранным зубом человечество быстрей развиваться начинает? Или кто-то нашел способ делать все зубы зубами мудрости?». А он мне: так, мол, и так… Представьте, мол, что появилась возможность получать из будущего информацию о самых разных аспектах жизнедеятельности человечества, в том числе — и о способах лечения зубов. Если мы начинаем этой информацией активно пользоваться и, так сказать, внедрять ее в жизнь, то в будущем, отталкиваясь от наших «достижений», люди еще больших открытий могут добиться… ну, то есть, это все равно, что, например, во времена Попова передать современный учебник по радиотехнике… или законы электродинамики при Петре Первом открыть… представляете, мол, как далеко шагнула бы за это время наша цивилизация?!..

Одним словом, вот такой вот болтовней о прогрессе он меня и заманил. Наверное, мой возраст тому виной был, потому что к определенному количеству прожитых лет у человека все больше накапливается этакая вина перед всем миром: вот, мол, жизнь моя прошла, а толку от нее никакого не было. Всегда тяжело смириться с положением мелкого винтика в общей машине, а к старости — особенно…

Послушайте, Георгий, — прервал вдруг Ултимов свой рассказ, — раз уж вы не хотите сегодня зубы лечить, то, может быть, чайку погоняем?

Ставров представил себе, как дантист угощает его чаем с вареньем и сушками, а после этого нужно будет выстрелить в него, и поспешно сказал:

— Нет, спасибо, я не хочу, Станислав Михайлович.

— Что ж, не хотите — как хотите… Итак, я принял предложение Козлова потому, что он соблазнил меня возможностью обеспечивать прогресс. Но на поверку оказалось, что понятия прогресса у нас с ним и с теми, кого он представлял, — разные. Оказавшись здесь, я решил, что от пребывания в будущем следует извлечь максимальную пользу… не для себя, конечно, а для людей… Первое время я старался сообщить Ассоциации не только стоматологическую информацию, но и всё, что, по-моему мнению, могло пригодиться… особенно — сведения о различных катастрофах и бедствиях, войнах и конфликтах, гибели известных личностей и сотен безвестных людей… Видимо, сначала это вызывало непонимание у Ассоциации, а потом — и раздражение. Мне в резкой форме было указано на то, что у каждого из референтов — свой сектор и что не следует лезть в чужую епархию, что инициатива — вещь хорошая, но в разумных пределах, и так далее… Что ж, им виднее, решил я и сосредоточился на стоматологии. Однако вскоре обнаружил одну любопытную вещь… Те сведения, которые я поставлял Ассоциации, словно бесследно проваливались в некую бочку без дна, никоим образом не реализуясь в зубоврачебной практике. В этом я убеждался во время кратковременных визитов в прошлое. Кстати, о том, как проходили эти перемещения в родное время, следует говорить особо. Вы, Георгий, еще с этим столкнетесь… Нельзя было отправиться в прошлое в любое время, когда тебе захочется. Предварительно следовало связаться с Резидентом, получить от него не только разрешение, но и сведения о том, когда и куда ты должен был явиться, чтобы тебя перенесло в прошлое. Брать с собой какие-то вещи как туда, так и обратно категорически запрещалось, если только это не было обусловлено распоряжением, которое Ассоциация передавала через Резидента… Каким-то образом Ассоциации удавалось воздействовать на твой мозг так, что ты, покинув ее штаб-квартиру, абсолютно забывал и о том, где она находится, и о том, чем эта контора в действительности занимается. Мне, например, все время вбивали в голову, что это некое секретное управление Минздрава, которое командирует специалистов-медиков в отсталые страны типа Эфиопии в рамках контрактов об оказании помощи… Так вот, заглядывая к своим бывшим коллегам, я всякий раз убеждался в том, что в стоматологической практике ничегошеньки не менялось, что, скажем, о силикагелевом протезировании никто и не слышал, а имплантирование дентоформ по-прежнему остается предметом мечтаний.

Как-то я набрался смелости и задал вопрос об этом Козлову, который неизменно встречал и провожал меня… Он, разумеется, ждал этого, потому что с готовностью принялся излагать те причины, по которым непосредственное использование получаемой из будущего информации задерживалось… в числе его доводов был и такой: чтобы воспользоваться некоторыми новациями, требуется предварительно подготовить почву, вот например, если бы даже Попову попал наш учебник по радиотехнике, то, прежде чем построить современный транзистор, нужно было бы совершить переворот в промышленности, добыче полезных ископаемых и обработке сырья… Всё это было очень убедительно, но горький осадок в моей душе все накапливался. Последней каплей стал отказ Ассоциации выполнить мои просьбы об оказании помощи некоторым людям… Понимаете, Георгий, я не мог себе позволить сидеть здесь сложа руки и занялся вот этим. — Ултимов обвел рукой кабинет. — Ко мне стали приходить люди, с некоторыми удалось познакомиться ближе, чем с обычными пациентами… Когда человек сидит в парикмахерском или зубоврачебном кресле, он может поведать о своих самых сокровенных переживаниях, рассказать о своей жизни без малейшей утайки. И подчас слушаешь такую вот исповедь и ловишь себя на мысли, что, мол, хорошо бы предупредить его о том, что ждет его и его близких… разумеется, не размениваясь на мелочи, нет… Например, одно время посещал меня инвалид… тяжкое поражение центрального позвоночного нерва в результате производственной травмы… весь то и дело дергается, трясется, к креслу вот этому, чтобы зубы вылечить, пришлось привязывать его, иначе не мог усидеть… страшное дело, в общем… Разве не гуманно было бы принять меры, чтобы предотвратить постигшее его несчастье?.. Или другой пример. Женщина примерно моего возраста… В детстве у нее пропал отец. Не умер, не ушел от них с матерью к другой, а именно пропал без вести, прямо как на войне… В итоге, ребенок вырос практически сиротой, потому что мать так и не оправилась от непонятной потери любимого человека… она пила горькую, потеряла человеческий облик… Разве не справедливо было бы сделать все, чтобы тот человек остался с семьей? Кстати, — Ултимов вдруг смущенно улыбнулся, — потом эта женщина стала моей женой, она должна скоро прийти с работы, так что я вас обязательно познакомлю… Но сам я ничего не мог сделать, а все мои просьбы встречали такой мощный отпор со стороны Ассоциации, что я даже не ожидал… В конце концов, когда однажды устами Резидента мне было сердито сказано: «У нас не благотворительная лавочка, и мы не занимаемся устройством судеб частных лиц, так что не занимайтесь ерундой, Станислав Михайлович, а выполняйте свои референтские обязанности!» — я понял, что Ассоциации, грубо говоря, до лампочки так называемые «частные лица», что ей начхать на боли и горести конкретного человека, что эта организация преследует свои цели, засылая агентов в будущее!..

Помнится, еще Андрей Вознесенский заявил насчет реакционности всякого прогресса, который не несет счастье конкретному человеку — прав был пиит, ох как прав!.. А раз я и Ассоциация руководствовались разным пониманием прогресса, то не по пути мне с ней было, не по пути… И в один прекрасный день я перестал поставлять информацию в прошлое. Не знаю, может быть, этим я и нанес вред человечеству, о благе которого, может быть, действительно печется Ассоциация, только продолжать обкрадывать это время я уже не мог. И стал так называемым «невозвращенцем» — помните, в наше время была повестушка Кабакова с таким названием, потом еще по ней фильм поставили?..

Ултимов пристально посмотрел на Георгия, потом спохватился:

— Слушайте, а что же мы с вами здесь-то беседуем? Пойдемте в дом, Георгий, я вас все-таки угощу чем-нибудь… Вы где обосновались?

Так, подумал Ставров. Исповедь закончилась, начинаются расспросы, и сейчас придется, изворачиваясь, врать о себе этому прекрасному человеку… Человек-то оказался действительно прекрасным, Гера, словно нарочно судьба подсунула тебе его последним в твоем зловещем списке. Такого застрелить — все равно, что самому застрелиться… Так что решай и как можно быстрее, иначе вернется его жена, он же сам доверчиво признался тебе в этом, и тогда уже придется убивать не одного, а двоих прекрасных людей… Впрочем, убив его одного, ты, наверное, убьешь отчасти и ее — во второй раз. Первый раз она уже была убита в своей жизни, когда отец ее не то действительно тайно сбежал к другой семье, не то утонул…

Последнее вернее, потому что жена и дочь наверняка подали в милицию заявление о розыске… Ох, Гера, и хитрец же ты! Что ты голову свою забиваешь посторонними мыслями? Или решил оттянуть момент выбора? Оттягивай не оттягивай, а выбор тебе все равно придется делать!..

Он выбрался из чудовищного кресла и решительно достал из-за пазухи пистолет. Это уже был не тот «макаров», которым он орудовал в самом начале своего пребывания здесь. У «макарова» давным-давно кончились патроны, и его пришлось выбросить. А этот легкий, как пушинка, благодаря своему пластмассовому корпусу, «дарлей» Ставров приобрел в оружейном магазинчике на те деньги, которые ему дала перед смертью Ружина Яхина. Пистолет был со встроенным глушителем, системой опознавания «хозяина» и еще кучей всяких наворотов. Не попасть из него в монетку на дальности до тридцати метров мог бы, наверное, только тот инвалид, о котором только что вспоминал Ултимов…

Георгий подкинул пистолет в руке, а затем положил его на стеклянный столик рядом с креслом, прямо поверх зубоврачебных инструментов замысловатой формы. Выражение лица дантиста не изменилось, словно ему каждый день приходилось принимать в этом кабинете вооруженных пациентов.

— Я не хочу вас обманывать, Станислав Михайлович, — сказал Ставров. — Я послан Ассоциацией, чтобы убить вас.

— Странно, — не удивившись его признанию, сказал Ултимов. — У вас такое лицо…

Вы нисколько не похожи на убийцу, Георгий. Вам уже приходилось убивать или я у вас первый?..

— Нет, — честно признался Георгий. — Вы у меня последний. Понимаете, Станислав Михайлович, отправляя сюда, мне поручили ликвидировать энное количество тех, кого Ассоциация считает предателем. Только после того, как я выполню это задание, я смогу вернуться обратно… А у меня там, в девяносто восьмом, остались жена и дочь. Я никак не могу не вернуться, понимаете?

— Вот как? — медленно проговорил Ултимов. Он был почти спокоен, только на виске у него набухла и часто-часто пульсировала голубоватая жилка. — Что ж, это веская причина для убийств десятка-другого трусов и ренегатов… Так в чем же дело?

Нажимайте курок и отправляйтесь к своим!.. Или вас что-то во мне не устраивает?

— Вот именно. Вы рассказали мне свою историю, и я понял, что если я убью вас, то потом никогда не прощу себе этого.

— Жаль, — сказал насмешливо Ултимов. — Жаль, что вы пришли ко мне в последнюю очередь. Может быть, тогда вы не расправились бы и с остальными своими жертвами…

— Нет, — не согласился Ставров. — Отдельные экземпляры из них действительно заслуживали смерти.

— А я, по-вашему, не заслуживаю?

— Нет. Вы — совсем другой, Станислав Михайлович. И именно вы открыли мне глаза на Ассоциацию.

— И что же вы все-таки сделаете? — с неподдельным любопытством осведомился дантист. — Или подобно буриданову ослу так и не разрешите этот парадокс?

— Мне кажется, я знаю, как поступить, — сказал Георгий. — Вам следует исчезнуть.

Уезжайте вместе с женой куда-нибудь подальше, смените фамилию… А я доложу, что убил вас.

Ултимов задумался. Ставров терпеливо ждал. И казалось, что пистолет на столике тоже ждет, настороженно прислушиваясь к разговору людей.

— Нет, — наконец сказал доктор. — Я не могу принять ваше предложение. Во-первых, не хочу убегать и прятаться… Бегство ведь всегда унизительно. Оно предполагает, что человек сознает свою виновность, а я — увольте, но не желаю осознавать свою вину перед кучкой воров и авантюристов!.. Так что — или стреляйте, или уходите…

— Вы сказали — «во-первых»… А во-вторых?

— А во-вторых, я не хочу, чтобы даже ради меня вы лгали, — ответил Ултимов. — По-моему, это самое страшное преступление. Страшнее, чем убийство…

Было непонятно, шутит он или говорит всерьез.

Что же делать, с отчаянием думал Ставров. Что же делать?.. Может быть, связать его и увезти куда-нибудь силой? Нет-нет, насилием здесь ничего не добьешься.

Разве спасают с помощью насилия?.. А что если все-таки выстрелить в него, а потом, вернувшись домой, перехватить его в нашем времени и физически помешать ему явиться в штаб Ассоциации?.. Нет. Этот вариант — тоже глупость. Ты просто хочешь задобрить им свою совесть… А может, прибегнуть к жребию? Господи, ну почему в столь ответственный момент мне в голову лезут всякие глупости?!.. А решать нужно прямо сейчас, ведь не скажешь ему: «Станислав Михайлович, дорогой, вы еще пока поживите, а я пойду подумаю и, если все-таки решу убить вас, то загляну к вам на днях… предупредив предварительно по видеофону!..» — фарс, да и только!..

— Я… — начал было Ставров, но тут же умолк. Ултимов следил за ним с сочувствующим выражением лица.

— Знаете, Георгий, — внезапно сказал он, — а вы мне нравитесь… Хоть так и не подобает говорить человеку, который пришел тебя убивать, но вы мне действительно интересны. Следить за вашими борениями поистине доставляет удовольствие. А самое интересное заключается в том, что вы заблуждаетесь, как и многие люди вашего типа. Вы полагаете, что меня убивать противно и гадко, потому что я, по-вашему, хороший и добрый, а вот если бы на моем месте был какой-нибудь отвратительный придурок, его можно было бы убить не задумываясь… Бедный мой Георгий, вы и не подозреваете, что убивать должно быть противно в любом случае. Послушайте, а может быть, вы — скрытый садист-маньяк? Хотите, я определю ваши склонности к агрессии с помощью теста? Только отвечайте быстро, не задумываясь… Какой цвет вам больше нравится: синий или красный?

— Желтый, — улыбнулся Ставров. Он уже понял, что не выстрелит. Но ему не хотелось расставаться с этим ни на кого не похожим человеком.

— А что вы выберете: воду или огонь?

— Огонь! — сказал Ставров.

Он не сразу понял, к каким фатальным последствиям привело то, что он произнес вслух это простое словечко. Он совсем забыл о том, что в число «наворотов» его «дарлея» входило и открытие огня не путем нажатия курка, а по команде «хозяина».

Пистолет был запрограммирован на выстрел, подобно хорошо натренированному псу.

Наверное, по мысли его создателей, такая функция могла пригодиться в том случае, когда ты ранен или связан и не в состоянии нажать на курок… А Георгий совсем забыл отключить эту программу перед тем, как прийти к Ултимову.

Выстрел был почти неслышным, только на столике что-то сухо треснуло, как будто сломалась невидимая веточка, и в тот же миг на белом халате дантиста, с левой стороны груди, возникла черная дырочка, через которую мгновенно хлестнула кровь, и большое красное пятно стало быстро расплываться на белоснежной ткани.

Некоторое время Ултимов еще сидел с изумлением, застывшим на его лице, а потом вдруг покачнулся и рухнул из кресла лицом вниз, словно из него вынули некий стержень, который не давал ему упасть раньше… Ставров, не помня себя, подскочил к нему и встал на колени, чтобы перевернуть дантиста лицом кверху. Но голова Станислава Михайловича безжизненно мотнулась, когда Ставров приподнял тело, и Георгий понял, что Ултимов мертв.

Отчаяние охватило Ставрова. Проклятый пистолет, думал он, все же переворачивая труп своего недавнего собеседника. Это он выстрелил, а не я! Я не виноват! Ведь я же не хотел его убивать!..

Но внутренне Ставров всё больше чувствовал себя убийцей.

— Стас! — произнес позади него женский голос. — Стас, что случилось?

Ставров обернулся. Дверь кабинета была распахнута, и на пороге стояла пожилая женщина, которая с ужасом смотрела на него и на неподвижное тело Ултимова.

Видимо, это была его жена. Впрочем, теперь уже — вдова…

Что-то смутно знакомое почудилось Ставрову в ее лице. В свою очередь, она тоже пристально вглядывалась в Георгия. Потом дрогнувшим голосом сказала:

— Отец? Неужели это — ты?!..

Ставров был не в силах произнести ни звука. Ему показалось, будто его с силой ударили под дых, так это было больно и неожиданно… Так вот про кого рассказывал ему Ултимов!.. Чту же ей сказать, что?.. Как объяснить весь этот ужас и всё, что со мной было?!.. Боже мой, так вот какой будет моя Капка через пятьдесят лет!..

Впрочем, Капитолина тут же сказала:

— Извините, я, наверное, ошиблась… Так что с моим мужем?

Она прошла в кабинет и тут увидела кровь. Стремительно кинувшись к телу Ултимова, она припала к его груди, словно пытаясь услышать, как бьется сердце.

Потом взглянула на Ставрова и перевела взгляд на пистолет, все еще лежавший на столике у кресла. В глазах ее появилась ненависть.

— Это ты убил его! — обвиняющим тоном заявила она. — За что? Ты хоть понимаешь, что ты наделал, мерзавец?!.. Ты убил его!

— Капа, — сказал, машинально пятясь от ее обжигающего взгляда, Ставров.

— Капа, я тебе все объясню!..

— Не смей меня называть по имени, убийца! — сказала она. — Ты… ты…

Она тщилась подобрать точное слово, соответствовавшее тому, что она сейчас чувствовала по отношению к нему, этому мерзкому убийце ее любимого мужа, так походившему на без вести пропавшего много лет назад отца, но это слово никак не отыскивалось, и ей оставалось только смотреть на него, чтобы хотя бы взглядом передать свои чувства, и ей это прекрасно удавалось, потому что взгляд ее толкал Ставрова из кабинета, как натиск ураганного ветра, которому очень трудно, невозможно противостоять, и Георгий пятился все дальше и дальше, лишь бы только уйти от ее взгляда, и когда он все-таки выскочил сначала из кабинета в переднюю, а оттуда — на крылечко дома, то услышал позади себя, как она закричала…

Ужас и удушающая тоска охватили его. Словно в мгновение ока весь воздух вокруг него улетучился, и он теперь вынужден был идти — да что там идти, жить — в образовавшемся вакууме, где нельзя ни дышать, ни кричать, где так холодно и одиноко… Все правильно, ты заслужил эту пустоту вокруг себя, потому что ты и в самом деле убийца, гадкий, мерзкий, черствый убийца, которого то и дело дурят все кому не лень и который постоянно находит оправдания своим подлым поступкам, а ведь по-настоящему-то нет и не может быть никаких оправданий, и дантист напрямую сказал об этом, и на его месте не беседовать с тобой нужно было, а подойти и дать тебе по морде, да покрепче, чтобы не сразу очухался, боже мой, ты опять за свое, нет, ты поистине неисправим, потому что вечно тебе кажется, что для того, чтобы в мире воцарилась справедливость, надо всего-навсего подойти и дать кому-нибудь в морду или выстрелить в упор из пистолета… или облить его напалмом и поджечь… а ведь ни пули, ни кулаки, ни бомбы ничего не способны изменить… это просто змеи, которые живут внутри тебя, они так и норовят очнуться от зимней спячки и отравить твою душу вонючим ядом самых простых, а потому самых соблазнительных решений… и ведь ты не один такой, со змеями в душе, вас в мире очень-очень много, и если даже не станет тебя лично, то ничего в этом мире не изменится!..

Очнулся он только через пару кварталов. Прохожие как-то странно косились на него и спешили побыстрее обойти его стороной. Ставров оглядел себя и обнаружил, что в руке его зажат злополучный «дарлей»… Это было очень кстати. Георгий спрятал пистолет в карман и целеустремленно двинулся в небольшой скверик, видневшийся в стороне от дороги. Оказавшись там, он достал пистолет и поднес его к виску.

Закрыл глаза. Потом опять открыл их. С недоуменным отчаянием покосился на дырочку ствола. Сказал в пространство: «Ну нет, сволочи, этого вы не дождетесь!.. Мне еще надо до вас добраться!»…

Потом он убрал пистолет за пазуху и, пошатываясь, как пьяный, побрел на негнущихся ногах к выходу из сквера.

Глава 30

Подумать как следует противники Юлову, разумеется, не дали. Едва он успел отдышаться от суматохи, закрутившейся после того злополучного дня, когда Пришелец, маскировавшийся под Сверра, убил Ружину Яхину и сам был убит снайперской пулей, а тот третий, за которым люди Юлова охотились вот уже второй месяц, ускользнул из-под самого носа, и вообще шуму было наделано много, а толку от этого не было никакого, — одним словом, не прошло и трех-четырех дней, как таинственный Персон-Карлсон вновь вышел на связь с начальником Внутреннего отдела.

На сей раз Юлов находился в своем служебном кабинете, но теперь он даже и не подумал распорядиться, чтобы сотрудники техцентра вновь попытались засечь местонахождение звонившего, и не потому, что до Юлова дошла бесполезность подобных мер, а потому, что Александр Эмильевич решил сам, не беспокоя никого из своих подчиненных и не докладывая никакому начальству, решить вставшую перед ним дилемму. Это было не так-то просто. В те редкие минуты, когда Юлов все-таки пытался целенаправленно обдумать все «за» и «против», он с ужасом чувствовал, что не тот это вопрос, над которым можно думать целенаправленно…

И вот теперь он снова сидел, глядя в черный экран видеофона и слушая странный, искаженный специальными устройствами голос незнакомца:

— Вы подумали над нашим предложением, Александр Эмильевич?

— Да, — не слыша самого себя, ответил Юлов.

Сам факт того, что Им была доступна и его служебная линия связи, говорил если не о безграничном, то, по крайней мере, о значительном могуществе противника.

— И что скажете?

— Да, — неожиданно для себя ответил Юлов.

— Что ж, разумно, разумно… Я так и думал, что вы — благоразумный человек, несмотря на отдельные заскоки, — самодовольно хохотнул «Персон».

— Надеюсь, вы уже знаете, что хотели бы изменить в своей жизни.

— Да, — ответил Юлов.

— Ну и отлично!.. Давайте мы с вами поступим вот каким образом… Вы знаете бар «Даблью-Си»?

— Да.

— Сейчас двенадцать часов три минуты, верно?

— Да.

— В двадцать три ноль-ноль в этом баре за столиком возле центральной колонны будет сидеть вот этот человек. — На экране видеофона вдруг появилось изображение высокого сухопарого человека лет сорока с роскошной шевелюрой и умными глазами.

Изображение, судя по всему, представляло собой монтаж из кусочков стереозаписи, потому что лицо человека несколько раз повернулось перед Юловым в разных ракурсах, потом человек был показан идущим в полный рост спереди, со спины, в профиль… Демонстрация длилась секунд пять, не больше, но теперь Юлов мог бы сказать, что знает человека с экрана очень давно. — Запомнили?

— Кто это?

— Это тот самый, кого вы должны будете рекомендовать своему начальству.

— Понятно.

— Кстати говоря, ваше условие нашего договора можете передать через него.

— Как его зовут?

— Александр Эмильевич! — засмеялся незнакомец. — Давайте не будем забегать вперед, хорошо? И еще… Постарайтесь сыграть честно, ладно? А то знаем мы вас, службистов, вас почему-то постоянно так и тянет совершить какой-нибудь подвиг на благо человечества. Я хочу, чтобы вы хорошенько запомнили, Александр Эмильевич: в нашем случае никакого подвига вам не светит, да, собственно, и благодарного человечества не будет тоже… Вы меня понимаете?

— Да.

— До свидания.

Юлов отключил видеофон и бессильно откинулся на спинку кресла, сразу показавшегося ему жестким и неуютным.

Времени для окончательного решения оставалось всё меньше и меньше… Так что же ты выберешь, Александр, дослужившийся до должности пусть небольшого, но начальника в иерархии Службы? Спасение чужой жизни — и своей, возможно, тоже — ценой предательства того дела, которому исправно служил почти двадцать лет? Или верность своим идеалам и принципам ценой нескончаемых угрызений совести?.. Ясно одно: независимо от выбора, в бар надо идти действительно одному. Во-первых, меньше будет шансов на то, что мои остолопы опять успешно завалят это дело, как заваливали все последние дела, а во-вторых, чтобы не вспугнуть партнера по сделке… Все-таки интересно, кого же представляет этот самый Персон? Кстати, любопытная вещь: если считать тот псевдоним, который он избрал для общения со мной, английским словом, то он означает «человек, лицо»… хотя лица-то его как раз и нет у него… а по-французски, если я не ошибаюсь, это слово с ударением на последний слог значит «никто». Занятная двоякость получается:

«человек-никто»… специально так задумано или импровиз?.. В любом случае, ясно одно: этот самый господин Никто должен быть кем-то вроде резидента Пришельцев в нашем мире. Кто же они? А впрочем, что гадать — сегодня вечером должно проясниться если не все, то многое… Бар «Даблъю-Си», значит… Это что-то, помнится, новомодно-авангардное. А что ж это его по иностранному назвали?.. Э-э, так ведь по-английски получается «WC»… ватерклозет, то есть… Тоже мне, юмористы! Бар «Даблъю-Си», по их мнению, значит, — звучит, а бар «Ватерклозет» — нет!.. Представляю, что там за интерьерчик, в духе названия, наверное!..

Внезапно дверь отворилась, и в кабинет без стука ворвался возбужденный Алаинов.

— Что? — испуганно спросил его Юлов. — Что у вас стряслось?

И поймал себя на мысли о том, что подсознательно уже отделяет себя от своих ребят. Не «у нас с вами», а «у вас, а я — сам по себе»…

— Александр Эмильевич, — крикнул Алаинов. — Там в столовой сегодня котлеты по-киевски дают, но на всех не хватит, так что идемте быстрее, пока Петя Сиренко оборону от жадных внешнеотдельцев держит!..

* * *

Деятельность главы Службы Сократа Константиновича была покрыта тайной даже для самых близких его помощников и соратников. Никто не знал, например, почему Монарх никогда не проводил общих совещаний с участием руководителей Внешнего и Внутреннего отделов. Лишь отдельные злые языки могли предполагать, что речь идет о претворении в жизнь старого, как мир, принципа «разделяй и властвуй». Никто не знал, сколько в действительности отделов в Службе, хотя даже по количеству служебных помещений было ясно, что одними только Внутренним и Внешним отделами структура организации отнюдь не исчерпывается, и уж вовсе никому не было известно, чем могут заниматься те самые «лишние» отделы…

А еще никто не знал, что в кабинете у начальника Службы имеется абсолютно секретный сейф, тщательно замаскированный под зеркало, доступ в который никому не положен кроме хозяина кабинета. Соответственно, никто не ведал и о том, что два раза за свой рабочий день — в начале и в конце — руководитель Службы открывал этот сейф с помощью хитроумной системы паролей, и его взгляду открывалась ячеистая металлическая стенка, состоящая, подобно библиотечному каталогу, из множества небольших ящичков, каждый из которых отпирался особым ключом и имел на себе шесть цифр. Цифры эти обозначали дату, а в ящичке лежал стандартный конверт из несгораемого и водонепроницаемого пластика, внутри которого покоилось несколько листов обычной бумаги с отпечатанным на принтере текстом. Ежедневно Сократу Константиновичу следовало знакомиться с содержанием того конверта, который относился к сегодняшней дате. Первое время, оказавшись в кресле начальника Службы, у него всегда возникал соблазн открыть ящички хотя бы на неделю вперед, чтобы прочитать хранящийся в них реферат с опережением, но он никогда так и не рискнул сделать этого. Монарх был умным человеком и совершенно справедливо полагал, что те люди, которые оставили ему в наследство оперативные материалы, наверняка предусмотрели какую-нибудь защиту от любопытных и идиотов… Разве трудно, например, было бы запрограммировать запор ящичка на открывание в «свой» день с помощью встроенного часового механизма, чтобы при преждевременном вскрытии его содержимое превращалось в пепел?.. Да и не дало бы, наверное, никакой пользы досрочное ознакомление с содержимым пакетов, потому что в этом случае могло возникнуть расхождение между тем, что должно было случиться, и тем, что случилось бы в действительности, и расхождение это возрастало бы с каждым днем, пока вся эта система, нацеленная на выживание Службы, не утратила бы свой смысл…

Смысл же ее заключался в том, чтобы обеспечить жизнеспособность и максимальную эффективность Службы в любых условиях. Еще на заре использования Трансгрессора у кого-то из особо умных возникла мысль: как обеспечить отсутствие фатального противоборства между сотрудниками одной и той же организации, действующими на различных временных срезах? Ведь если пустить это дело на самотек, то каждый кулик работал бы исключительно на свое болото, и, вопреки пословице, ворон ворону выклевывал бы глаз, а змея жалила бы саму себя в хвост… Следовало принять меры, чтобы агенты Ассоциации, будучи засланными на пятьдесят лет вперед, не встречали противодействия со стороны своей родной конторы в будущем, иначе могла бы разгореться самая настоящая тайная — и, возможно, не только тайная война между эпохами, а это было чревато неописуемым хаосом и вообще было бессмысленно ввиду угрозы самоуничтожения… Вот уже свыше сорока лет начальники бывшей Ассоциации, последовательно сменявшие друг друга, свято блюли этот принцип. Нет, переборов в другую сторону тоже не было, и помощь «референтам» своих предшественников оказывать тоже никто не собирался, но и ножку подставлять им тоже не собирались… И причиной такого удивительного соблюдения джентльменского соглашения было, разумеется, не благородство руководителей Службы. Подводная часть штатной структуры Конторы скрывала, в частности, сверхсекретную Инспекцию, должности в которой передавались, как монархическая власть, по наследству от отцов к сыновьям, и в функции которой входил контроль выполнения своих обязательств начальником Службы. История умалчивает, были ли в числе руководителей Службы смельчаки, бросившие вызов прошлому, настоящему и будущему, вместе взятым, но старожилы помнят, что несколько раз смена лиц на посту начальника Конторы происходила уж слишком быстро… правда, всякий раз — по совершенно естественным причинам…

В том конверте, который каждое утро вскрывал Сократ Константинович, был отчет-прогноз о текущем дне… прямо как у классика: «Что день грядущий мне готовит?»… но чисто о внутрислужебных перипетиях… кто что сделал из ряда вон выходящего, кто нарушил долг, кто потерял документы, на кого следовало обратить особое внимание, а кому суждено было погибнуть… В течение дня Монарх принимал соответствующие меры по этим сигналам, и перед уходом домой вновь залезал в ящичек сейфа, соответствующий сегодняшнему дню, но теперь уже не для того, чтобы что-то взять оттуда, а чтобы положить свой отчет о сегодняшнем дне. Все это было сложно, потому что напоминало известный всем парадокс «телевизор в телевизоре», но тут лучше было не вдумываться, напрасно ломая голову, а принимать все это как объективно существующую данность…

Система была настолько отлаженной, что практически не давала сбоев. На памяти того же Сократа Константиновича было лишь два или три дня, когда в ящичке он не находил заветного конверта… или конверт был, но текст, содержавшийся в нем, не соответствовал действительности…

Сегодня конверт утром был на месте, и в течение дня Монарх работал с его содержимым, но вечером, когда он уже собирался уходить и вскрыл сейф, чтобы положить в сегодняшний ящичек свой отчет, он обнаружил, что на дне ящичка без какого бы то ни было конверта белеет небольшой листок, на котором значится всего несколько строк.

Такого на памяти Сократа Константиновича еще никогда не было. Как такое могло произойти и что это могло значить — в тот момент занимало его гораздо меньше, чем короткий текст на листочке. Он пробежал его глазами и машинально взглянул на часы.

Времени оставалось в обрез, и успеть предотвратить то, о чем предупреждал листок, было едва ли возможно, но ничего другого не оставалось…

Монарх кинулся к селектору голо-связи и лихорадочно принялся нажимать клавиши вызова самых разных абонентов, пока ему не доложили, что человек, которого он разыскивает, уже ушел.

Теперь оставалось только обращаться к этому человеку по его личному каналу связи, надеясь, что он не отключил свой браслет или компнот, что он не занят именно в этот момент и что вообще собирается отвечать кому бы то ни было…

Но человек этот довольно быстро ответил, и Монарх испытал ни с чем несравнимое облегчение. Как был, в легкой летней накидке и шляпе, он опустился в свое кресло и, стараясь не выдавать голосом своего волнения, сказал:

— Добрый вечер, Александр Эмильевич, это я вас беспокою.

Лицо Юлова занимало почти весь экран видеофона, и это свидетельствовало о том, что он разговаривает по браслету. Причем на ходу — над головой его время от времени проползали какие-то неразборчивые полосы, а вокруг слышались голоса людей.

— Я слушаю, Сократ Констатинович. Случилось что-нибудь экстренное?

Монарх покосился на часы. Полчаса остается… Мало, чертовски мало!..

— Пока еще нет, — сказал он, — но может случиться минут через тридцать… Вы, случайно, не в бар «Даблъю-Си» путь держите?

— Именно, — кратко ответствовал Юлов. — А откуда вы?..

— А не лучше ли вам, Александр Эмильевич, воздержаться сегодня от посещения сомнительных заведений, отправиться домой к жене и провести вечер в кругу семьи, у теплого домашнего очага, так сказать? — вкрадчиво предложил Монарх. — Во всяком случае, я вам настойчиво рекомендую так поступить…

Юлов напряженно хохотнул. Видно было, что он уже понял: начальство не случайно связалось с ним именно сейчас — но в то же время пытается определить, что именно начальству известно и откуда…

— Сократ Константинович, дорогой! — воскликнул он. — С каких это пор руководство так печется о моральном облике подчиненных? Между прочим, у меня дома помимо жены имеется еще и теща, типичная старая карга, так что говорить об уюте и очаге в моем случае едва ли возможно…

— Послушайте, Александр, — серьезно сказал Монарх, отбрасывая в сторону всякие экивоки и вежливые реверансы, потому что с каждой минутой в нем нарастало ощущение: не успеть, нет, не успеть, с ним уже не договориться!.. — Я знаю вас очень давно. Вы меня — тоже… Разве я похож на легкомысленного идиота?..

Поверьте мне, сегодня вам ни в коем случае не следует ходить в этот проклятый бар по одной простой причине: вас там убьют!..

Несколько секунд Юлов молчал, переваривая услышанное. Однако потом, когда он заговорил, в голосе его не отразилось ни страха, ни тревоги. Одно только удивление…

— Но за что? — с интересом осведомился он, и Сократ Константинович краешком сознания отметил, что прогноз был верен, по крайней мере, хоть в одном, потому что Юлова интересовало не то, кто его может убить, а именно — за что?..

— Болван! — рявкнул он, не сдержавшись. — Мальчишеством решил заняться?!.. Мне все известно, и с кем ты встречаешься, и по какому поводу, и чту ты решил сделать!.. Не воображай, что тебе одному удастся перехитрить всю Контору!..

— При чем здесь Контора, Сократ Константинович? — растерянно спросил Юлов, замедляя шаг, но все-таки не останавливаясь.

— Да при том, что все последнее время ты воюешь против нашей же Службы!.. Только не сегодняшней, Саша, пойми правильно!.. Это — наши предшественники, они имеют выход в наше время из конца прошлого века, а ты вообразил Бог весть что про них и вот уже второй месяц гоняешься за ними, высунув язык, стремясь окончательно загнать их в угол и скрутить в три погибели!.. «Пришельцы, Пришельцы!.. Агенты будущего!»… Да, какие они, к чертям собачьим, пришельцы?!.. Это же наши предки, наши отцы и деды, Саша!..

Вот теперь наконец Юлов остановился. «Если сейчас рядом с ним кто-то стоит или идет, то утечка информации будет просто сногсшибательная», мимоходом подумал Сократ Константинович, но тут же отогнал эти мысли прочь, потому что сейчас это не имело значения.

— Но… но это точно? — спросил Юлов. — А как же?.. А зачем тогда вам нужен был весь наш отдел, если вы с самого начала знали обо всем?..

Видно было, что в его голове появляются почти одновременно самые различные мысли, порожденные тем сюрпризом, который ему преподнес Монарх.

— Саша, ты сам, твой отдел и твои люди нужны были нам совсем для другого…

Никто еще не опроверг предположений о том, что настоящие Пришельцы существуют, а раз так, то, рано или поздно, наши с ними пути пересекутся, и мы должны быть к этому готовы… Но сейчас это точно не они вышли на тебя… Хочешь, я скажу, как они тебя хотели купить? Уж меня-то ты, надеюсь, не станешь подозревать в пособничестве Пришельцам?.. Они предложили тебе внедрить в нашу Службу своего человека, а в обмен пообещали выполнить любую просьбу по изменению твоей судьбы, верно?

— Допустим, что вы правы, Сократ Константинович. — («Ох, как он тянет время, стервец! Сам, небось, уже в двух шагах от бара, а будет разглагольствовать так, словно встреча назначена на одиннадцать вечера завтрашнего дня, а не сегодняшнего!»). — Но я одного не пойму: чего хотите вы как мой начальник? Чтобы я предал и вас, и всех остальных?..

— Это не предательство, Саша!..

— Предательство всегда остается предательством, Сократ Константинович, даже если приходится предавать самих себя…

— Ну-ну, это тебя не туда понесло, Саша…

— Ну почему же? Как раз туда, куда надо, — усмехнулся Юлов, непонятно что имея в виду: не то направление мыслей, не то физическое перемещение его в бар. — И еще я никак не возьму в толк: если мы должны им помогать, то почему не делали этого раньше? А если они должны с нами сотрудничать, то почему тогда действуют тайно?

Что это за детские игры в казаки-разбойники?..

— Саша, давай спокойно поговорим на эти темы как-нибудь потом… завтра, например… или послезавтра. Но сейчас времени для этого нет.

— Да, времени нет, — спокойно согласился Юлов, трогаясь дальше. — Мне тут осталось до бара — рукой подать… Знаете, Сократ Константинович, спасибо за предупреждение, я его обязательно учту, но не кажется ли вам, что в описанной вами ситуации кроется один занятный парадокс, а? Ведь если вы считаете, что речь идет о своих, и если они это знают — а они не могут этого не знать, потому что каким-то образом сумели передать вам нужную информацию — то откуда мне тогда грозит опасность? Не будут же они стрелять в своего?

Начальник Службы устало потер рукой лицо.

— Да потому, засранец ты этакий, — проронил он, не глядя в лицо собеседнику, — что я знаю тебя, как облупленного… И я уверен в том, что такой заскорузлый максималист, как ты, вполне способен видеть в этих людях врагов, а раз так, то ты можешь пустить в ход любые способы и средства, чтобы все-таки загнать их в угол, а ведь даже неядовитая змея, когда ее загоняют в угол, способна броситься на своего преследователя…

— А вы считаете, что змей надо не преследовать, а гладить по головке и пригревать на груди? — саркастически осведомился Юлов.

Монарх почувствовал отчаяние и неимоверную усталость. Этого и следовало ожидать, подумал он. Мне так и не удалось его переубедить. Остается только один аргумент, и пусть потом в меня кто-нибудь посмеет бросить камень…

— Саша, — сказал он. — Тут есть еще одно «но»… Человек, которого ты встретишь в баре, это твой дед. Ты вот ни разу не задумался над тем, как попал в Службу сразу после университета, да?.. Ты не ведал, что твой интерес к пришельцам и прочей мистике всячески подогревался и поощрялся нами, потому что мы хотели видеть в своих рядах внука заслуженного работника. Но таковы уж причуды нашей профессии, Саша, и с этим следует считаться. Мы действительно можем в любой момент встретить в нашем времени своих дедов и отцов, потому что, работая здесь, в нашем времени, нелегально, они обеспечивали нашу с тобой спокойную жизнь…

Так неужели у тебя поднимется рука стрелять в своего предка?

Юлов криво усмехнулся.

— Что ж, — сказал он, — история помнит немало примеров того, как отец стрелял в сына, а брат — в брата… Если люди сражаются за свои идеалы, то в этом нет ничего удивительного. Есть кое-какие вещи, Сократ Константинович, которые выше кровного родства… До свидания. А за информацию — все равно спасибо!..

Экран видеофона погас. Было без пяти минут одиннадцать.

Сократ Константинович медленно-медленно поднял свою руку и ткнул пальцем в клавишу вызова по внутреннему коммуникатору. Когда ему ответил чей-то молодой бодрый голос, он сказал:

— Костя, есть срочное дело… Возьми-ка штурм-группу и дуй в бар «Даблъю-Си»… это на Хорошевском… да-да, в полном снаряжении… Ты же знаешь Юлова, начальника Внутреннего отдела? Да-да, того самого… У него в этом баре сейчас должна состояться встреча с одним человеком… Так вот, нужно сделать всё, чтобы Юлов не явился на эту встречу, а если это не удастся — то чтобы он не причинил этому человеку вреда. Ты меня понял?.. Если я говорю «всё», это значит — ВСЁ!..

Да, ты прав… Но другого выхода у нас нет… И еще: держи со мной постоянную связь… Да… Желаю удачи.

* * *

Сегодня Рувинскому почему-то не работалось. Он уже испробовал все известные ему стимулы, заставляющие сидеть за компьютером, начиная от музыки и кончая мелкими порциями хорошего коньяка через каждые полчаса, но в душе было пусто и темно, голова отказывалась мыслить, и он не раз ловил себя на том, что тупо пялится в картинки-заставки на трехмерном экране монитора.

Причина такого состояния Валерия была очевидна. Она стояла на его рабочем столе в рамочке, один угол которой был перехвачен черной муаровой ленточкой и у подножия которой лежали две гвоздики. Из всех цветов Ружина предпочитала гвоздики. Со дня ее смерти уже прошла неделя, но Рувинскому казалось, что они расстались не далее, как вчера…

Эх, Ружина, Ружа, Ружка-Стружка!.. Несмотря на все твои заскоки и почти религиозный фанатизм, несмотря на исступленную ненависть к этому миру, который, рано или поздно, все равно будет существовать и несмотря на неумение прощать другим, даже самым близким людям, ты все равно была единственным человеком, которому я мог здесь довериться… И вот теперь нет и тебя, и до конца дней своих мне придется нести наказание одиночеством от судьбы. Если бы можно было вернуться в тот вечер, когда ты, подобно есенинской Анне Снегиной «что-то резкое в лицо бросала мне», то всё было бы иначе, и ты наверняка сейчас была бы жива, и мы были бы с тобой вместе, и нам было бы хорошо, даже теперь, после всего случившегося с тобой, мне становится легко и приятно, когда я думаю о тебе, но это проклятая отрезвляющая частица «бы» мешает до конца поверить в то, что ты вовсе не погибла, а жива… Да, в этом-то и заключается весь парадокс, дорогая Ружа: ты работала на организацию, которая стремилась к власти над временем, и вот ты погибла, но по-прежнему нет средства, чтобы обратить ход времени вспять и предотвратить твою смерть, и остается только стиснуть зубы и терпеть, потому что ничего иного все равно не остается!..

Рувинский достал из бара темную пузатую бутылку, налил щедро в стакан и, взглянув на фотографию Ружины, опрокинул в себя коньяк залпом. Когда он ставил стакан на стол, то ему показалось, что уголки рта на лице его возлюбленной расплылись в ободряющей улыбке. Но это, разумеется, была всего лишь иллюзия.

Нельзя слишком долго смотреть на фотографии мертвых людей…

Валерий отвернулся и подошел к окну. Город простирался до самого горизонта. С высоты было видно, как уходят вдаль, постепенно теряясь в перспективе эстакады магниторельса, и как по Москва-реке бодро шурует скоростной глиссер на воздушной подушке, а небо время от времени с приятным и еле слышным свистом рассекают аэры и джамперы, то и дело садясь, подобно стрекозам, на верхушки многогранников зданий… Рувинский смотрел на город, но думал вовсе не о проблемах архитектуры.

О смерти Ружины он узнал совершенно случайно, из сводки новостей, когда камера показала крупным планом ее изрешеченное пулями тело и застывшее, мертвое лицо. В этом плане Рувинскому повезло, потому что иначе он, наверное, ринулся бы разыскивать ее и мог вляпаться в засаду. Судя по сообщению о перестрелке в Марьиной Роще, полицию очень интересовало, почему вдруг скромная сотрудница Информария стала вдруг ни с того, ни с сего стрелять в сотрудника Полицейского управления… Вполне могло быть, что этим делом занималась не только полиция, но и более серьезные организации, и тогда им могло стать известно о Ружине намного больше, а значит, им было бы весьма интересно побеседовать с теми людьми, которые поддерживали с покойной тесное знакомство. Особенно — с ее бывшим любовником… Именно по этой причине Рувинский воздерживался не только от обращений в полицию, но и даже от того, чтобы прийти к Траурной Стене, воздвигнутой еще четверть века назад на месте бывшего Введенского кладбища, куда позавчера замуровали прах Ружины. В этом времени почти никого уже не хоронили: официальная церковь давно сняла свой многовековой запрет на кремацию тел усопших…

За спиной вдруг зазвонил видеофон. Рувинский не поверил своим ушам. Звонить ему сюда могла только Ружина… Неужели кто-то ошибся номером? Или все-таки этим, из полиции, удалось напасть на его след?..

Видеофон продолжал звонить, и пришлось взять себя в руки и ответить на вызов.

На экране появилось лицо человека, которого Рувинский узнал с первого же взгляда. До него донесся из далекого-далекого прошлого голос Ружины: «Этого парня сейчас вовсю ищут местные… За серию убийств»…

— Мне нужен Валерий Рувинский, — сказал между тем парень. Лицо у него было честным и открытым. Такие типы не годятся на роли серийных маньяков в кинобоевиках.

Интересно, подумал Валерий. Зачем я ему понадобился? И кто мог навести его на меня?.. В голове у него мелькнула соблазнительная возможность ответить: «Вы ошиблись номером, здесь таких нет» — и повесить трубку, но, конечно же, он этого делать не стал.

— Я к вашим услугам, — слегка поклонился он в камеру. — Простите, но не имею честь быть знакомым с вами…

— Меня зовут Георгий, — сказал парень. — Фамилия моя вам все равно ничего не скажет. А насчет знакомства… Мы знакомы с вами заочно. У нас с вами была одна общая знакомая, и звали ее Ружина…

Разговор становился все более интересным. Какого черта Ружина скрывала от меня, что знакома с этим типом?.. И зачем она все-таки дала ему мой видеофон? Или он причастен каким-то образом к ее смерти?.. Против воли, Рувинский почувствовал, что рубашка начинает прилипать к спине.

— Я хотел бы с вами встретиться, Валерий, — сказал парень. — Не по видеофону же обсуждать наши с вами проблемы!.. Или вам не интересно узнать кое-какие подробности о том, как погибла ваша любимая женщина?

Негодяй! Значит, именно он приложил руку к тому, чтобы Ружины не стало, а сейчас еще смеет издеваться надо мной!.. Неужели он думает, что все его жертвы безропотно подставляют висок под ствол его пистолета?!.. Теперь главное — не вспугнуть его.

Усилием воли Рувинский заставил себя успокоиться.

— Интересно, — сказал он глухо. — Вы даже не представляете, Георгий, насколько мне это интересно… Где и когда мы с вами можем встретиться?

* * *

Он шел по городу, сам не зная куда…

Потом, когда я буду дома, рассказать бы кому-нибудь о том, где мне пришлось побывать — но ведь не поверят мне, думал он. Даже если я поделюсь этим с самыми наивными простачками, которые доверчиво смотрят всякую фантастику и читают всякие бредни о будущем… И, кстати, не поверят они мне по той простой причине, что мне нечем будет поразить их готовое к нелепой экзотике воображение…

«Ну-ну, — скажут ехидно одни, — а ну-ка скажи, Гера, как там у них организованы жизнь и быт? Небось, сплошные роботы на каждом шагу? Наверное, никто не ходит, не плавает и даже не ездит, а все без исключения летают, как птицы? И, наверно, уже нет в городах ни грязи на улицах, ни преступности, ни денег, ни самих городов! Все мыслимые проблемы решены, и остались только самые немыслимые, так ведь?». И когда я разочарую их, то отвернутся они от меня и скажут: «Извини, старик, но если тебе вчера ночью приснилось что-то из зарубежной фантастики, то не надо об этом кричать на каждом углу!»… А другие будут, наоборот, ждать от меня рассказа о том, что в будущем всё скверно и мерзко, что природа окончательно уничтожена многочисленными войнами и экологическими катастрофами, что оскотинившееся человечество раздирают войны и внутренние распри, и что улицы бывших городов напоминают воплощенный в жизнь антураж западных фантастических боевиков, и они тоже высмеют меня с моими жалкими попытками объяснить, что хотя бы чисто внешне будущее не будет не лучше и не хуже нашего времени. Да, в чем-то оно будет другим, но и эти отличия не всегда будут бросаться в глаза, потому что к ним очень быстро привыкаешь…

Но будут еще и третьи среди моих возможных слушателей, думал он, которым до лампочки будет, чту будут люди есть и носить в будущем, на чем они будут передвигаться и на каком языке разговаривать, потому что им, этим чудакам, обязательно надо будет знать: останутся ли люди прежними или существенно изменятся? И вот им-то и будет труднее всего мне ответить, потому что на подобный вопрос каждый отвечает по-разному, в зависимости от своего понимания, что есть человек, а чудаков вряд ли успокоишь диалектикой о том, что, мол, полвека спустя люди будут в основном прежние, но кое в чем изменятся… или, наоборот, внешне прежние, а в чем-то существенном — совсем иные… И как им объяснить, чтобы они поняли, в чем же именно произойдут эти изменения в людях?

Чту их будет отличать от нас? Не одежда же и прически! И не умение же пользоваться сложнейшими компьютерными системами и установками микроклимата!..

Он вдруг поймал себя на том, что слишком пристально рассматривает всех встречных, и прохожие смущенно косятся на него, пытаясь понять, чем вызван их интерес к ним, а некоторые даже и оборачиваются, чтобы поглядеть вслед странному парню. И тут он вспомнил, кто он такой и чту он делает в этом чужом времени, и ему стало стыдно за свои мысли…

Да-да, Гера, сказал он самому себе, не пристало тебе думать о таких высоких материях, ты ведь у нас убийца, и твои мысли должны быть простыми и мгновенными, как рефлексы животного, а если ты начнешь задумываться о нравственности и этике, то вспомни, для чего за пазухой у тебя пистолет и как летели брызги крови из твоей последней жертвы — и сразу всё встанет на место… Знай сверчок свой шесток и не рыпайся туда, куда тебе нет и не может быть доступа!..

И вообще, пора тебе убираться из этого знакомого и в то же время незнакомого города, времени и мира. А для этого пора наконец доложить Резиденту о том, что ты с честью выполнил поставленную задачу, и в тряпочку промолчать о тех червячках, которые едят тебя поедом изнутри… Главное — отправиться домой, и да забудется всё немного спустя!..

Ставров подошел к терминалу видеосвязи и нащупал в кармане монетку. Деньги, кстати, тоже закончились, так что сам Бог велел покинуть этот мир как можно скорее…

Однако неожиданно для себя, вместо того, чтобы набрать номер Резидента, Георгий вдруг вспомнил другой номер. Тот, который ему дала перед смертью женщина, спасшая ему жизнь. Не стоит вспоминать о мертвых плохо, и если Ружина и хотела отомстить своему возлюбленному, то разве не выразилось в этом извечное женское стремление отомстить бывшему любимому?.. В конце концов, ты ведь вовсе не обязан действительно убивать этого самого Рувинского, но ведь ты был рядом с его женщиной, пусть даже и бывшей, в момент ее смерти, так разве не следует рассказать ему о том, как она погибла?!.. Разве сделают погоду лишних несколько часов твоего пребывания здесь?

И Ставров решительно набрал комбинацию цифр, которая почему-то врезалась в его память не хуже формулы для определения поправок на ветер при стрельбе на большую дистанцию из автомата Калашникова.

Некоторое время на вызов никто не отвечал. Потом экран мигнул разверткой, и на нем появилось лицо с нахмуренными бровями. Лицо было достаточно привлекательным.

На вид человеку было лет сорок, сорок с небольшим. Это и есть он?..

— Мне нужен Валерий Рувинский, — сказал Георгий на всякий случай.

Человек сморгнул. Потом склонил голову к плечу, рассматривая Георгия.

— Это становится забавным, — непонятно сказал он. — Если я скажу вам, что это не я, то вы вряд ли мне поверите и правильно сделаете…

Он что, чокнутый, раз так изъясняется? Хотя на сумасшедшего не очень-то похож, лицо приятное, умное…

— Меня зовут Георгий, — сказал Ставров. — Фамилия моя вам ни к чему, она все равно вам ничего не скажет…

— Послушайте, Георгий, — не очень-то вежливо перебил его Рувинский. — Вы давно к врачу обращались?

— Что? К какому врачу? — опешил Ставров.

— К обыкновенному, — насмешливо сказал Рувинский. — К тому, который будет расспрашивать вас, не было ли у вас в детстве черепно-мозговых травм и с чем ассоциируется у вас калоша… Ладно, ладно, не буду долго издеваться над вами, потому как грешно смеяться над больными. Надеюсь, вы еще не передумали насчет нашей встречи? Лично я провалами памяти не страдаю и прекрасно помню нашу договоренность… В десять вечера в баре «Даблъю-Си» на Хорошевском проспекте, не так ли? Да или нет?

— В каком смысле? — осторожно осведомился Ставров.

Рувинский вздохнул и возвел к потолку глаза. Он находился в какой-то комнате, полной компьютеров, принтеров и прочего электронного оборудования.

— Так вы хотите со мной встретиться или нет? — спросил он, подавшись вперед. — Вы же хотели поведать мне одну сногсшибательную историю о гибели одной женщины…

— Да, — сказал Георгий, — конечно. Но…

— Если, по-вашему, это смешно, то у вас своеобразное чувство юмора, — прошипел, неизвестно чем разъяренный, Рувинский. — Жду вас в баре!..

И экран терминала тут же погас.

Ставров пожал плечами, чувствуя себя так, будто стал объектом домогательств настырного гомосексуалиста. И за что только Ружина могла любить такого психа, как этот Валерий, машинально подумал он. Или он гениально разыгрывает людей, в том числе и незнакомых, или сам шпарит под гения, поскольку только гении, если верить фильмам и литературе, имеют право на подобные заскоки…

Он достал вторую монету. Надо же было узнать, где именно находится этот бар с «аглицким» наименованием и как туда добраться…

Глава 31

Несмотря на относительно раннее время, бар с поэтичным названием «Ватерклозет» был уже почти полон. Публику можно было понять, если учесть экзотику наименования и интерьера. Не часто встречаются заведения со столь прозрачными аллюзиями и аллегориями…

Все здесь стремилось достойно оправдать название бара. И столики, которые были выполнены в форме унитазов, причем крышки их поднимались по завершении трапезы, и туда ссыпблась грязная посуда из небьющегося стекла и прочие отходы. И салфетки, которые крепились сбоку столика в виде стилизованных рулонов туалетной бумаги, и черно-белая кафельная плитка на стенах, а коричневая — на полу, и вереница музыкальных автоматов возле стен, тщательно замаскированных под писсуары… Время от времени специально одетый в клеенчатый фартук ряженый хватал старинную швабру с намотанной на нее тряпкой и принимался с преувеличенным старанием натирать пол, роняя в пространство громкие, явно рассчитанные на всеуслышание реплики типа: «Куда претесь с грязными лапами, олухи!.. Ходют здесь всякие обормоты весь день, ходют, а чего ходют — сами не знают!», а за стойкой включался специальный магнитофон, и динамики затопляли зал громким звуком спускаемой в унитаз воды…

В усиление этой символичной атмосферы, прямо над стойкой висел рукописный лозунг: «Во всем мире в клозете пахнет одинаково!», а на одной из стен периодически вспыхивало и угасало неоновое предупреждение, явно позаимствованное из юмора заморских туалетов: «NO FISHING».

Пахло здесь, однако, вовсе не туалетом. В зале витали довольно вкусные ароматы запеченного мяса, квашеной капусты и дорогого спиртного. «Даблъю-Си» был местом, где посетители могли не только упиться до положения риз, но и отведать утиной печени «фуа-гра» по-французски, немецкий овощной суп «айнтхоф», сваренный на пиве, знаменитый калеуккско-финский пирог с рыбой и овощами и легендарный датский салат с сельдью.

Ровно в десять Ставров переступил порог «Ватерклозета» и огляделся. Тут же возле него вырос ряженый в клеенчатом фартуке и наигранно проскрипел во всеуслышание:

«Ноги вытирайте, господин хороший, в смысле — подошвы!.. Небось в приличное заведение зашли, а не в какой-нибудь сортир вокзальный!». Ставров машинально подвигал ногами по коврику возле входа, и лишь потом до него дошло, что на улице сухо, а значит слова ряженого — всего лишь дань той роли, которую он играет.

— У меня здесь была назначена встреча, — сообщил он «уборщику». — Вас никто не предупреждал насчет Георгия Ставрова?

— Столик в центре зала, — уже нормальным голосом тихо сказал ряженый и, вскинув швабру на плечо, проследовал к стойке, где влез на табурет и принялся беседовать с барменом.

Ставров прошел между прямоугольными колоннами, миновал небольшой фонтан, искусно оформленный в виде большого рукомойника, и вышел к столику-унитазу из якобы сиреневого фаянса, за которым в одиночестве восседал Рувинский. На нем был серый костюм без галстука, а рукава пиджака были закатаны на три четверти по последнему писку моды. Наяву он оказался не таким сердитым, как при общении по видеофону. Перед ним стояло какое-то аппетитное дымящееся блюдо и стеклянный бокал, напоминающий вантуз, перевернутый вверх ногами, но с красивым золотистым напитком внутри. Георгий невольно проглотил слюну и вспомнил, что последний раз перекусывал пирожками примерно в полдень. Но финансы, а вернее — их отсутствие, не позволяли ему заказать так называемый «ужин победителя»…

Увидев Ставрова, Рувинский прохладным голосом сказал:

— Ага, вот и вы… Приветствую. Да вы присаживайтесь, присаживайтесь, Георгий. — И продолжал с аппетитом поглощать содержимое блюда.

Ставров сел и еще раз огляделся.

М-да, обстановочка здесь была еще та… Явно не благоприятная для того, чтобы застрелить человека напротив тебя, если тебе вдруг стукнет в голову выполнить пожелание Ружины… Ну, предположим, другие клиенты выстрел не сразу услышат, да и столик скрыт от остального зала с двух сторон мощными колоннами, а с третьей — зарослями каких-то араукарий… Значит, если тело этого хлыща не рухнет на пол, со звоном сгребая со столика посуду, то никто и не обратит внимания, почему это он вдруг ткнулся носом в тарелку. Мало ли, может, перебрал малый?.. Но вот с путями отхода здесь оч-чень не повезло, потому что выбраться из этого тупичка будет трудновато, а потом еще надо будет преодолеть расстояние до дверей, ведь окно сделано наверняка из ударопрочного стекла, и его не вышибить ногой… Что это я, вдруг опомнился он, неужели всерьез примеряюсь убить этого Рувинского? На кой черт он мне обосрался?..

— Что закажете, Георгий? — осведомился вдруг Рувинский, аккуратно кладя в рот кусочки мясного. — Здесь превосходное чешское пиво, рекомендую… Можете взять светлый «Будвайзер» или кристальный «Пилзнер Урквелл», ну а если вы любитель острых ощущений, то тогда советую либо «Радегаст» — он с горчинкой — либо бархатный «Пуркмистр»… Но это если вы закажете на закуску фаршированный рулет из свиного рубца или, как я, горячий винегрет из телячьих мозгов… А ежели вас интересует, скажем, «кок-о-вэн», тушенный со сморчками, то очевидно, что петуха, еще в горшке сблизившегося с вином, лучше всего употреблять не с пивом, а с бургундским…

Он явно издевался, и Ставров почувствовал, что невольно краснеет. «Взять бы тебя за шиворот, гурмана-любителя, да окунуть носом в твою тарелку», подумал он, но вслух сказал:

— Спасибо за совет, но я не голоден. И, в отличие от некоторых, пришел сюда не для того, чтобы пожрать и выпить пивка!..

Рувинский медленно отодвинул от себя тарелку, с видимым наслаждением сделал из «вантуза» глоток, не спеша, оторвал от рулона салфетку и вытер ею губы.

— Что ж, — сказал он, — приятно разговаривать с деловым собеседником… Слушаю вас, Георгий.

Эх, закурить бы сейчас, подумал Ставров. За время пребывания в этом мире он успел уже отвыкнуть от этой своей давней привычки, но теперь курить хотелось до того, что даже челюсти сводило.

— Вы знаете, кто я? — спросил он Рувинского, рассеянно чертившего концов вилки по столу.

Тот бросил на Георгия быстрый взгляд, не поднимая головы.

— Да вроде бы у вас на лбу ничего не написано, и визитка к лацкану не прицеплена… Хотя мнится мне, что я вас где-то уже видел, только вот где — никак не могу вспомнить!.. — Он возвел глаза к потолку.

— Не паясничайте, Валерий, — жестко сказал Ставров. — На вашем месте я бы вел себя иначе… если бы, конечно, любил Ружину…

— Вы ее знали? — совсем другим тоном спросил Рувинский.

— Не то чтобы да… и не то, чтобы нет… Знаете, что? Давайте, я расскажу вам всё с самого начала, а уж вы сами решайте, чту вам с этой информацией делать…

Вначале Ставров хотел рассказать именно то, что собирался, когда звонил днем Рувинскому, — о его встрече с Ружиной, о том, как она подставила себя под пули, которые должны были быть выпущены в него, и, разумеется, о ее предсмертной просьбе. Но последнее никак не могло быть объяснено в двух-трех словах, и тогда, неожиданно для себя самого, Георгий пустился рассказывать свою историю почти с самого начала. С того самого момента, когда много-много лет назад — календарных, а не реально прошедших для него самого — он подсадил к себе в машину человека, похожего на легендарного Штирлица, и до того самого момента, как по нелепой случайности он нечаянно убил того, кого должен был убить последним… Кое-что он обрисовывал только несколькими штрихами, особенно историю его вербовки Ассоциацией, на чем-то останавливался более подробно… Сам не зная почему, он вдруг решил выговориться перед этим, не очень-то приятным, субъектом и теперь рассказывал о своих похождениях и возникавших проблемах всё без утайки. Он поведал, как трудно было убивать одних, и как легко — других, он вспомнил, как ему пришлось ликвидировать Рольщикова почти на глазах у его беременной жены, а референта по фамилии Карвальин, которого отыскал в кардиологическом центре, он вынужден был застрелить не сразу, а после шестичасовой сложнейшей операции на сердце, когда стало окончательно ясно, что операция удалась, и Карвальин будет жить… Лишь об одном Георгий решил умолчать — и прежде всего, потому что в этом отношении ему самому было не всё ясно — о том таинственном незнакомце, который так старательно опекал его в ходе выполнения задания Ассоциации…

Рувинский слушал его, не перебивая, и в глазах у него стояло странное выражение, которое Ставров никак не мог классифицировать: презирает ли его собеседник или жалеет, сочувствует ли ему или проникается ненавистью на всю оставшуюся жизнь…

Эпизод, связанный с Ружиной, Георгий решил оставить «на десерт», но, к его удивлению, Валерий и ухом не повел, услышав о том, что его возлюбленная заказала Ставрову его убийство.

— Да, — только и сказал он, опустив голову, — возможно, я действительно это заслужил… Знаете, Георгий, ведь в ее смерти виноват был непосредственно я.

Если бы я не признался ей накануне в том, что не работаю больше на Ассоциацию, она бы не выгнала меня на ночь глядя из своей квартиры — я как раз тогда был у нее. А если бы я остался с нею, то ни за что не пустил бы ее к этому…

Букатину!.. Кстати, как вы думаете, кто прикончил полицейского, который устроил на вас засаду?

Ставров подумал несколько секунд.

— Не знаю, — растерянно сказал он. — Я думаю, что это был… Понимаете, меня с самого начала кто-то очень хорошо подстраховывал. То денег подкинет, то погоню в сторону уведет, то еще что-нибудь в том же духе… Некоторые из тех, кого я убирал по заданию Ассоциации, твердили мне про некоего Резидента, который, словно паук, затаился в темном углу, а сам решает, кого заложить руководству, а кого — поощрить, так сказать, поездкой на родину… Может, это был он?

— И как он выглядит? — с интересом спросил Рувинский.

— Да обыкновенно… Молодой, года на два-три младше меня. Лицо такое невыразительное, что его через минуту забываешь… И еще он очень аккуратный, всегда одет как с иголочки… Я, правда, видел его всего раза три-четыре… Да, вот еще что, — Ставров оживился. — Он умеет хорошо и быстро маскироваться под других людей, прямо как артист-импровизатор…

— Странно, — сказал тихо Рувинский. — Непосредственно встречаться с Резидентом мне не приходилось, но при общении по видеофону он выглядел совсем не так…

Знаете, это такой лощеный старец, абсолютно лысый, с костлявыми пальцами, скрипучим голосом и нездоровым румянцем на щеках… В общем, отвратный тип…

— Может быть, это грим? — задумчиво спросил Ставров. — Ну, тогда я не знаю… — Он поглядел на настенные часы. Ему казалось, что они сидят в этом нелепом баре уже целую вечность, но часы показывали без пяти минут девять. — А вы действительно порвали с Ассоциацией? Или остается какая-то связь?..

Рувинский вместо ответа потер обеими ладонями щеки, словно умываясь. Потом криво усмехнулся и изрек, явно цитируя:

— «Нету связи никакой, кроме связи половой!»… Послушайте, а вы действительно не хотите есть?

— А у меня нет денег, — признался Ставров.

Они взглянули друг на друга, и одновременно рассмеялись.

— Официант! — поднял руку Рувинский, но ряженый со шваброй уже был тут как тут.

— Принесите нам пива и что-нибудь из закуски. — И многозначительно пояснил: — Сегодня я готов платить по всем счетам!

Однако вместо того, чтобы принять заказ к исполнению, «уборщик» отвесил легкий поклон и сказал:

— Прошу прощения, господа, кто из вас Ставров? — Георгий молча ткнул себя пальцем в грудь. — Вас просят подойти к видеотерминалу, господин Ставров. Я провожу вас.

— Кто бы это мог быть? — спросил, ни к кому в отдельности не обращаясь, Георгий.

«Ряженый» терпеливо ждал, опершись на свою фальшивую швабру. — Что ж, придется сходить, иначе потом любопытство до смерти замучает… Знаете, Валера, есть один хороший анекдот про любопытство, вернусь — расскажу!..

Он поднялся из-за столика и пошел вслед за малым в клеенчатом фартуке, который, выбравшись из-за колонн на оперативный простор и переждав очередной водопад из динамиков, меланхолично посетовал на весь зал: «Интересно, и кто это считает, что писсуар — это тоже мусоросборник, только с дырочками?.. Его бы заставить выгребать оттуда мусор голыми руками!». В зале с готовностью прыснули…

* * *

Перед входом в бар он заскочил в ближайшую Кабину Уединения и проверил готовность своего снаряжения. Экипирован он был на славу: прямо-таки ходячая бронированная боевая единица. Под костюмом у него был кварцевый бронежилет, способный выдержать лазерный луч средней мощности, а при необходимости его можно было превратить в бронекомбинезон — толстый воротник из быстротвердеющего тесида под давлением сжатого воздуха мог развернуться в шлем, обволакивая голову защитной сферической оболочкой. На обеих предплечьях были спрятаны автоматы-кассетники, но тот, что на правой руке, был заряжен обычными пулями, а тот, что на левой, — парализантом. А еще за отворотом манжеты у него была спрятана миниграната ослепляющего действия — «слепилка» на жаргоне, а за правым ухом, под тонким слоем грима телесного цвета, был прилеплен комочек пенного иммобилизатора, который при сильном сжатии его двумя пальцами распухал до объема, достаточного для того, чтобы облепить противника коконом быстро схватывающейся пены. И вся эта техника была замкнута на компнот, который был переведен в режим восприятия голосовых команд, и для ее задействования не надо было и пальцем шевелить, а достаточно было короткого кодового словечка…

И в самый последний момент на всякий случай он воткнул за пояс числившийся за ним в реестрах Службы «маунинг»: в конце концов, надежнее всего то, что проще…

Хотя стрелять — во всяком случае, первым — он не собирался. И уж тем более — на поражение…

Не то чтобы Юлов поверил Монарху насчет того, что человек, на встречу с которым он шел, — его дед, выполняющий в этом времени некую тайную миссию. Стрелять в Пришельца он все равно не собирался по той простой причине, что это не способствовало решению задачи. Хватит, и так уже выстрелов было больше, чем нужно… Мертвый Пришелец — нулевой, его все равно что нет, потому что ни подтвердить, ни опровергнуть различные версии он не может, а ведь мне нужен не сам по себе физический объект в виде человека, нет, мне нужна та информация, которой он обладает…

Здесь наличествовал некий парадокс, которого Юлов всегда старался избегать, не заходя в своих стремлениях и мысленных целеполаганиях дальше, чем следует. Ведь в самом деле, если задуматься над тем, ради чего он так гоняется за незваными гостями в его мире, то получалось, что эта гонка не имеет абсолютно никакого смысла. Ну, допустим, отловит он когда-нибудь одного из Пришельцев живьем — а что дальше?.. Посадить в клетку, как обезьяну, и демонстрировать всему миру с воплем: «Смотрите, вот они какие, Чужие!»?.. Так ведь, с одной стороны, Служба не пойдет на публичное самоафиширование и демонстрацию пленника, а с другой — что его демонстрировать-то?.. От нас Пришельцы мало чем отличаются — по крайней мере, внешне — так что же в нем интересного, тем более, если он будет молчать, как рыба, или строить из себя ничего не понимающего дурачка?.. Вариант второй.

Мы подвергаем пойманного Чужака тщательному обследованию — а на предмет чего?

Чтобы установить, какими сверхъестественными способностями он от нас отличается?

А если он от нас ничем не отличается? Если он такой же, как мы? Или, скажем, есть в нем что-то особенное, но посредством наших приборов и тестирующих программ это «что-то» не выявить?.. И опять — тупик?.. Остается, наконец, вытягивать из него информацию, которой он владеет. Как в типичных шпионских романах: пароли, явки, кто резидент, цель вашего задания, связь с вашим центром, кого из других агентов вы знаете — и так далее, до полного упомрачения… А если он будет молчать? Если наших средств окажется недостаточно, чтобы развязать ему язык? Что тогда? Содержать в качестве секретного музейного экспоната или в отчаянии пустить в расход?..

Чтобы не заходить в мысленный тупик, лучше всего было не доводить свои размышления на эту тему до логического завершения. Иначе получалось, что вообще всякая деятельность, направленная против Пришельцев, не имела смысла. Как в одной старой комедии про угонщика автомобилей: «Ты догоняешь — я бегу, а я догоняю именно потому, что ты бежишь». Красивенький замкнутый круг…

А может, и в самом деле не надо бороться с Ними? Почему я так решил, что если Они явились к нам тайно, то заслуживают только противодействия с нашей стороны?

Разве Их нельзя понять или хотя бы попытаться уразуметь, какие мотивы побуждают Их слать одного агента за другим в наше время? Чисто научная любознательность?

Стремление извлечь выгоду, если Сократ Константинович все-таки был прав, утверждая, что это наши предки? Или искреннее желание обеспечить благополучное развитие человечества?..

Юлов взглянул на часы.

Поздно. Поздно ты спохватился, братец, сказал он самому себе. Раньше надо было ставить перед собой такие вопросы и пытаться ответить на них. А теперь остается только подчиняться внутренней программе, которую ты сам заложил в себя много лет назад… Интересно, мелькнула у него мысль, а если послушаться Монарха и отказаться от намерения взять Пришельца своими собственными руками? Может быть, в баре тебе действительно угрожает опасность погибнуть?.. Не будь дурачком, сказал он себе. Если тебе суждено погибнуть от рук… или от лап, что там у них есть… Чужих, то, не явившись на встречу, ты только отсрочишь приведение приговора в исполнение. Даже в том случае, если речь идет о посланниках прошлого, они найдут тебя где угодно, хоть в твоем служебном кабинете, если ты захочешь вдруг перейти на казарменный режим… Для них это будет нетрудно, ведь, по существу, вся наша Служба с ее сверхсекретами и накопленным за многие годы могуществом — у Них в руках, и Они манипулируют всеми нами, как хотят, по той простой причине, что Они — это мы, только много лет спустя, а мы — это Они, только много лет тому назад…

И от этой мысли Юлову стало совсем гадко и тошно. И только теперь до него дошло, почему же он так упорно пытается воевать с этими «невидимками», которые до последнего времени не замечали его наскоков. Именно поэтому он и боролся с ними — потому что они его ни во что не ставили, они просто-напросто не видели в нем соперника. Они перли по всем временам напролом, как пьяный в болотных сапогах прет по пшеничному полю, и считали себя вправе брать, что вздумается, а если какой-то одуревший от ужаса крот или хомяк вдруг пытался путаться у них под ногами, то, по их мнению, достаточно было отшвырнуть его пинком в сторону и победно шествовать дальше… И кому-то все-таки надо было заставить их почувствовать, что перед ними — не слепые кроты и не добродушные хомячки и что, кроме них, пришельцев, есть еще и другие обитатели этого огромного круглого поля, не имеющего ни конца, ни начала…

Юлов вошел в бар и сразу увидел того человека, о котором ему говорил «Персон».

Тот сидел за столиком в окружении трех колонн в центре зала, полускрытый от входа буйно разросшейся зеленью и посматривал на часы. На вид это был самый обыкновенный посетитель, жадно разглядывавший экзотичный интерьер.

Ноги не гнулись почему-то в коленях, и, чтобы добраться до столика, Юлову пришлось идти неестественной походкой. Спрятанное на нем снаряжение сразу стало весить, по меньшей мере, полтонны, словно он очутился на поверхности Юпитера…

Ему повезло. Он удачно подошел к столику в тот момент, когда сидевший за ним человек смотрел куда-то в сторону. Можно было бы, конечно, сразу, пользуясь внезапностью, навалиться и попытаться обездвижить незнакомца, но Юлов решил действовать наверняка.

Он без приглашения сел напротив человека в сером костюме и сказал:

— По-моему, я не заставил себя долго ждать.

Человек перевел на него взгляд, и его серые глаза удивленно расширились.

— А вы кто? — спросил он так, будто ожидал увидеть вместо Юлова кого-то другого.

— Александр Македонский — не узнаешь? — усмехнулся Юлов. — Лично я не советую тебе дергаться. Во-первых, бар окружен нашими людьми, и ты сейчас на прицеле у моих снайперов, а во-вторых, я тоже пришел не с пустыми руками…

Он положил свои руки на край стола и выгнул слегка предплечья так, чтобы из-под манжет пиджака выглянули дула «кассетников».

— Сцепи пальцы в замок и положи руки на стол, — приказал он человеку напротив себя. — А теперь медленно-медленно отодвинь от себя блюдо и стакан… вот так…

— А что это вы мне тыкаете? — с обидой осведомился человек в сером костюме. — По-моему, мы с вами на брудершафт не пили!..

— Еще не всё потеряно, — лучезарно улыбнулся Юлов. — У нас впереди — целый вечер… Так что давай побеседуем… дедуля…

* * *

На экране видеотерминала в открытой кабинке, расположенной в боковом коридорчике за стойкой, красовалась стандартная заставка с надписью на семи европейских языках: «Zапято, iduт pегедоvогы».

Как табличка на столе, за которым восседают друг напротив друга делегации высокого ранга с любезными улыбками от уха до уха…

Ставров вошел в кабинку и ткнул пальцем в клавишу, сгоняя картинку с экрана. На него тотчас же уставилась исподлобья чья-то незнакомая физиономия, дурно раскрашенная в самые различные цвета, как американский индеец времен Фенимора Купера.

— Ну давай, рожай скорее, — предложила физиономия. — Долго я тебя ждать буду?..

Я тут, между прочим, не на пляжý лежу, а на постельке голышом, и из окна дует…

Чего ты хочешь-то, котик?

Ставров часто-часто поморгал.

— Здесь какая-то ошибка, — осторожно предположил он. — Вам кто нужен?

— Мне? — рожа на экране оскалилась в ехидной улыбочке. — Да мне-то, милый, давно уже никто не нужен… кроме того дяди, который на юмах изображен. Обычно это я кому-то требуюсь… в любое время дня и ночи… А ты из бара звонишь, что ли? Ну ты даешь, дяденька Ставров! Неужели тебя так приспичило? Только какой-то ты несмелый… даже не похоже, что тебе видеосекс нужен… Или я тебе не нравлюсь, котик?

Ставров начал понемногу понимать, в чем дело. Уже в его время практиковался так называемый «секс по телефону». Здесь же, ввиду технического прогресса и дальнейшей либерализации нравов, обычным делом было заказать секс по видеофону, причем в любой его модификации… Значит, кто-то якобы от его имени сделал заказ на видеофонный секс, а потом вызвал Ставрова из зала. Значит, на то была веская причина…

Отвечать на вопрос своего потенциального партнера по видеофонному сношению Ставров не собирался. Объяснять этому скоту с вонючей пастью и тупой рожей, что он чудовищно заблуждается насчет собственной привлекательности, явно было делом безнадежным и неблагодарным. Тогда раскрашенное лицо вдруг исчезло, и на экране возникла во всей своей неприглядной красе, если можно так выразиться, совсем другая часть тела. Голос за кадром жеманно проблеял:

— Ну, ладно, котик, перейдем от слов к делу… Хочешь, я тебе стих прочту… для разогрева? — Голос сделал паузу, а затем принялся с пафосом декламировать: — «Я возбуждаюсь, думая про это… Я помню ночь с тобою как-то раз… Я полупьян был, ты — полураздета… В какой-то миг нас охватила страсть!..»…

Две женщины, возвращавшиеся из туалетной комнаты в зал, с подозрением покосились на Ставрова. Чувствуя, как у него начинают пылать уши, Георгий потянулся к клавише отключения.

— Ты, козел! — возопил фальцет в видеофоне. — Платить тебе все равно придется, понял?..

Ставров с остервенением надавил кнопку. Так, будто это был спусковой крючок…

Кто же все-таки решил таким образом устранить его из зала? Или, наоборот, его решили выманить из людного места в ловушку? Может быть, это глупые шутки ряженого со шваброй, который зарабатывает денежки в том числе и розыгрышами клиентов? Может, здесь так заведено?..

Георгий покинул кабинку, и тут на него стал падать какой-то пьяный тип, пиджак которого был перекошен по причине неправильного застегивания пуговиц, а из распахнутого настежь «магазина», как говаривала в таких случаях жена Ольга, выглядывал угол полы рубашки.

— Т-ты м-мне ср-разу с-скажи, друг, — густо дыша перегаром, пробухтел расхлюстанный в лицо Ставрову, — ты м-мне др-руг или не д-друг?..

— Друг, друг, — дипломатично проворчал Ставров, отстраняя от себя типа с раскованными манерами. — Ты мне друг, но истина дороже.

— И-истина? — икнул любитель Бахуса. — К-кая истина?

— Та, что в вине, — сказал Ставров, но расхлюстанный, видно, был плохо знаком с классикой. — Как сказал поэт, «я пью сегодня молча отравленное истиной вино»…

— В-вино? — оживился тип, услышав родное слово. — Это — да!.. Д-дерябнем на п-посошок, а?..

Ставров отрицательно мотнул головой и принялся отдирать от себя липкие пальцы потерявшего разум пьянчуги, но тот вдруг пробормотал ему на ухо совершенно трезвым голосом:

— Не торопитесь в зал, Георгий. Там ваш приятель сейчас будет убит за попытку оказать сопротивление полиции при аресте…

Он вновь отклеился от Ставрова и, немелодично заорав на весь коридор: «Наух-хад, наух-хад, б-без д-дорог… ик… б-без сл-ледов… я бр-реду, я бр-реду… наош-шупь!..» — побрел в заведение, одноименное с названием бара, причем в женскую его половину. Георгий оторопело посмотрел ему вслед, а затем подкрался к выходу в зал и осторожно выглянул из-за шторы.

Рувинский сидел, положив на стол руки, пальцы которых были сцеплены друг с другом так, как будто кто-то испытывал его подверженность гипнозу. В свое время в школе у Георгия был учитель физкультуры, который развлекал своих учеников опытами, вычитанными им из книжек популярного в годы застоя Владимира Леви, и первым делом гипнотизер-самоучка испытывал «объект» на внушаемость путем проверки сцепления рук…

Напротив Рувинского, спиной к Георгию, сидел незнакомый человек средних лет в черном костюме, держась обеими руками за край стола так, словно боялся упасть со стула. Стулья, кстати, были, как и столы, тоже сделаны в виде унитаза, но меньше размерами…

Не требовалось никаких комментариев. По напряженной позе Рувинского было ясно, что ему приходится несладко. Ставров повел взглядом по залу и тут же обнаружил одну компанию в углу, которая сосредоточенно сосала пиво, уставившись в экраны своих наручных компов. Одежда на них была свободная, не стесняющая движений. И еще только теперь Георгий обнаружил, что столик, за которым он только что сидел с Рувинским, находится на одной прямой с большим окном, за которым, попыхивая включенной турбиной, стоит неподвижно большой фургон с черными стеклами.

Знакомой была диспозиция, очень знакомой…

Самым разумным сейчас было бы последовать совету притворявшегося пьяным анонимного доброжелателя и покинуть бар как можно быстрее и незаметнее. Но Георгий почему-то медлил.

Нет, Рувинский еще не успел понравиться ему настолько, чтобы из-за него зря рисковать своей шкурой. В конце концов, разве он не признался тебе, что заслуживает смерти?.. Ведь он струсил дважды: первый раз, когда предал Ассоциацию, а второй — когда не сумел заставить себя объясниться с любимой женщиной и, в конечном счете, стал невольной причиной ее гибели. Разве не справедливо будет, если труса постигнет наказание?.. Божья кара, так сказать…

Но подожди, ты ведь уже — не тот наивный вершитель скоропалительного суда над «предателями», каким был еще полтора месяца назад… Ты смотрел своим жертвам в лицо, ты разговаривал с ними, пытаясь понять их побуждения, и ты понимал, что не все из них могут считаться предателями, потому что предатель — это тот, кто изменяет своим убеждениям ради шкурной выгоды, а если человек был обманут, а потом прозрел, то какое же это предательство?.. А может быть, Рувинский тоже относится к таким обманутым? Ведь по его виду не скажешь, что он способен струсить или погнаться за прибылью… Да и полиция тоже хороша: окружили со всех сторон безоружного, наивного интеллигента и собираются ухлопать его, как кролика, стоит ему сделать лишнее движение!.. Да он, может быть, и оружия-то никогда в жизни не держал, боец информационного фронта!.. Нет уж, дудки, решил Ставров, так просто я его вам не отдам, сволочам!..

Он достал «дарлей» (хорошо, что не выкинул его тогда, после смерти Ултимова!) и снял его с предохранителя. Потом навел перекрестие лазерного прицела на человека, сидящего за одним столом с Рувинским, и нажал кнопку засечки. Взвел курок и спрятал пистолет в складках шторы так, чтобы ствол был направлен в зал.

Целиться больше не требовалось: при нажатии спускового крючка система наведения надежно направит пулю в того, кто был внесен в «память» пистолета в качестве цели… Фактически незнакомец в черном костюме был уже мертв, только еще не знал об этом. А Ставрову осталось продумать свои действия после выстрела, потому что тогда действовать нужно будет автоматически, за счет рефлексов и инстинктов…

* * *

— … И наконец, Служба, — сказал Юлов Рувинскому. — Ваш шеф был прав, задавая мне вопрос, известны ли мне функции Внешнего отдела. Я полагал, что этот вопрос нелеп по отношению ко мне, но, как выяснилось совсем недавно, он имел основания так спрашивать. Знаете, почему?.. Потому что я и знать не ведал, чем же в действительности занимается соседний отдел!.. Вы-то, разумеется, знаете, вы знали об этом с самого начала, ведь вы и основали в свое время гидру о двух головах, одна из которых призвана выполнять функцию надводной части айсберга и охотиться за призраками, а вот вторая… Вторая голова, Валерий, — это наше щупальце, запущенное в будущее и дрожащее от предвкушения урвать там что-нибудь вкусненькое и полезненькое!..

— Я не понимаю, что вы имеете в виду, — с каменным лицом сказал Рувинский. — Я не понимаю, о какой службе и о каких отделах вы ведете речь… По-моему, вы вообще принимаете меня за кого-то другого.

— Да бросьте вы эту конспирацию, Валерий, — отмахнулся Юлов. — Смиритесь с тем, что сегодня вы проиграли эту партию… не вы лично, а вы — как представитель агентов из прошлого века… Кстати, из какого года прибыли вы сами? Вообще, расскажите немного о себе, интересно проследить вашу героическую биографию!..

Рувинский молчал, покусывая губы.

Нет, это не мой дед, понял Юлов. Этот тип никак не может быть моим предком.

Между нами нет ничего общего, ни во внешности, ни в манере держаться… Значит, Сократ мне соврал. Почему — вот вопрос… Раз он пошел на это, значит, хотел во что бы то ни стало помешать моему приходу в бар. Допустим, что у него были основания бояться, но за меня ли? Может быть, вот за этого Валерия? Но с какой стати начальник Службы так трясется за жизнь рядовых агентов, пусть даже и прибывших из прошлого? А, может быть, это его дед, а не мой, вдруг ударило Юлова словно током. Вот и разгадка его опасений насчет меня… Зная меня, он испугался, что я в порыве гнева применю оружие против этого типа… А кстати, не припугнуть ли его чем-нибудь существенным? Может, хоть тогда он станет словоохотливее?

— Ну что, будем и дальше молча шевелить мозгами? — осведомился он, доставая из-за пояса «маунинг» и демонстративно направляя его на Рувинского. — Что ж, шевелите, только побыстрее, пожалуйста… Быстрота шевеления мозгами в нашем деле вообще имеет огромное значение, иначе смотришь — а шевелить уже нечем!..

Он и не подозревал, насколько его слова окажутся пророческими, только в отношении себя, а не своего собеседника. Что-то с легким шлепком чвакнуло, и Юлов, посидев еще немного на своем «стульчаке», словно выдерживая для приличия паузу, как подкошенный рухнул вбок, пачкая кафельную плитку пола кровью. Затылок его был разнесен вдребезги, и рана была явно огнестрельной…

Рувинский вовремя сообразил, что нужно делать, и не стал вскакивать, а упал по примеру Юлова и откатился в сторону. Краем глаза он заметил сразу несколько вещей. Ставров с пистолетом в руке бежал к нему зигзагами по залу, лавируя между столиками-унитазами, а парни из компании, обосновавшейся за угловыми столиками, как по команде, лезли за пазуху… Оконное стекло, способное выдержать даже выстрел из гранатомета, разлетелось на множество кусочков и водопадом рушилось на ближайшие столики… Какие-то неразборчивые, громоздкие силуэты, напоминающие своими очертаниями роботов из фантастических фильмов, вваливались неуклюже в зал через оконный проем, и в руках у них были длинные блестящие предметы… Визжали женщины, грязно ругались мужские голоса и орали во всю мочь музыкальные автоматы…

А потом в баре вдруг погас свет, и началось нечто совершенно невообразимое…

Глава 32

Переворот был совершен в лучших традициях отечественной и мировой истории — кулуарно и внезапно.

Собственно говоря, конфликт назревал давно, но лишь теперь появились все предпосылки для превращения его в гнойный нарыв, который надо не врачевать с помощью заговоров и психотерапии, а вскрывать хирургическим путем. Отдельные противоречия во взаимоотношениях между Тополем Артемьевичем и Мадиным проявлялись и раньше, и они были обусловлены разницей во взглядах относительно приоритетных целей деятельности организации, которой они управляли — или пытались управлять. И тот, и другой стремились извлечь максимальную пользу из разведки будущего, но дело было в том, что каждый из них понимал эту пользу по-разному. Тополь Артемьевич, например, полагал, что информация, которая поступает от агентурной сети, подлежит использованию только при крайней нужде, и то в интересах «узкого круга ограниченных лиц». В остальных случаях информацию следовало копить, как золотой запас, а если и пускать в оборот, то действительно лишь в качестве товара, не раскрывая источников получения. Отсюда, по Тополю Артемьевичу, вытекала необходимость поддержания строжайшей секретности. В крайнем случае, когда отвертеться было невозможно, и требовалось хоть как-то объяснить, каким образом стало известно о предстоящем событии, то, чтобы не навлечь на себя ненужных подозрений, в ход шла тщательно разработанная и структурированная дезинформация о неких «экстрасенсах-провидцах», о посещении «посланников Высшего Разума», об опытах с использованием магических формул, астрологических выкладок и даже обыкновенных зеркал, и тому подобная чепуха, коей ни один нормальный и здравомыслящий человек никогда значения придавать не будет…

Мадин же придерживался мнения о том, что информация, добытая с такими трудностями и за счет многочисленных жертв, именно в силу этого должна работать с полной отдачей. Нет, он ни в коей мере не был альтруистом, стремившимся, чтобы всем в этом мире было хорошо… Он просто хотел, чтобы у него была возможность влиять на ход истории, но не ради обеспечения прогрессивного развития человечества, к чему стремился, например, один из рефов-«предателей», лицейский учитель альтернативной истории Сергей Сергеевич Рыбкин, а чтобы не ощущать себя ничтожеством, пылинкой, не способной ничего изменить в окружающей действительности. Если бы не было ни Ассоциации, ни возможности получать информацию о будущем, то Виктор Петрович, наверное, нашел бы себе иное применение, но обязательно в той же ипостаси вершителя исторических проектов: что-нибудь вроде переброски вод северных рек на юг нашей страны или провозглашение независимости Уральской Республики…

Они столкнулись не на жизнь, а на смерть из-за Калифорнии. Впрочем, о том, что разрешение их спора лежит через альтернативу «жизнь-смерть», знал лишь один из них, а другой мог только догадываться, но, видимо, тут чутье его подвело…

Информация о серии землетрясений огромной силы в Калифорнии, которое должно было произойти в июне 2001 года, имелась у Ассоциации едва ли не с самого начала ее деятельности по разведке будущего, но ее до сих пор придерживали в сейфе.

Информация эта была просто ужасной. Даже для Мадина, повидавшего в своей жизни много потрясений и смертей…

Ранним летним утром ничего не подозревавшие жители Западного побережья США были разбужены толчками неимоверной силы. В этих районах, лежавших на стыке древних тектонических плит, и ранее происходили значительные подвижки земной коры, так что землетрясения, даже очень сильные, не были новостью для калифорнийцев. В начале девяностых крупное землетрясение ударило по Сан-Франциско, руша небоскребы и мосты, поднимая на дыбы автомобильные шоссе и железные дороги, убивая и калеча людей. Но то, что происходило на этот раз, не было похоже ни на что, виденное ранее. Это был как бы конец света в масштабах отдельно взятого штата с населением в несколько десятков миллионов человек. Катаклизм протекал так быстро, что ни у американского руководства, ни у мирового сообщества не было времени, ни на эвакуацию тех, кто не погиб сразу, ни на оказание помощи многочисленным пострадавшим… За каких-то полтора часа с лица Земли исчезли такие крупные города, как Сан-Франциско, Лос-Анджелес, Окленд, Беркли, Сакраменто и Сан-Диего. Динамика бедствия была следующей: сначала толчки огромной разрушительной силы вызвали обрушение высотных зданий, выход из строя транспортных магистралей, средств связи, прекращение энергоснабжения. Потом в населенных пунктах начались жуткие пожары, когда горело всё, что только могло гореть. Затем плита, на которой стояла Калифорния, сдвинулась в океан, и участок побережья площадью в две тысячи квадратных миль оказался затопленным. И в довершение всех несчастий в атмосфере возникли ураганные ветры и бури, которые пронеслись по всему атлантическому побережью материка, убивая и круша все на своем пути… Итоги катастрофы как по количеству человеческих жертв, так и по масштабу разрушений были ужасны. Не только Америка — весь мир долго не мог прийти в себя после нее. Поэтому тот день в июне навсегда был объявлен Генеральной Ассамблеей ООН Днем траура на всей Земле. По горькой иронии судьбы он совпал с датой, которая в России ассоциировалась с началом Великой Отечественной войны…

Да, информация была страшной, но Ассоциация оказалась в двусмысленном положении.

Аналитики пришли к единодушному выводу о том, что бедствие подобного характера и масштаба невозможно предотвратить имеющимися средствами, даже если гипотетически допустить, что будут объединены усилия и мощь всех государств Земли. Оставалась только возможность смягчить последствия катаклизма путем заблаговременной эвакуации населения Калифорнии в другие районы страны (а также в другие страны), демонтажа всех инфраструктур и вывоза материальных ценностей и техники за пределы зоны, обреченной на гибель. По расчетам экспертов, минимальный урон был бы нанесен катастрофой в том случае, если превентивные мероприятия начались бы не позже, чем за два с половиной года до трагедии. Потом каждый день промедления, даже с учетом всемирной помощи Соединенным Штатам, обернулся бы многомиллионными убытками и тысячами человеческих жизней…

Тем не менее, Тополь Артемьевич наложил свое личное вето на использование этих сведений. Целых три года он тянул резину, не принимая принципиального решения: предупреждать Штаты о предстоящем катаклизме или нет. Мадин неоднократно приставал к нему по этому поводу, но неизменно получал уклончивый ответ, что, мол, время еще есть, так что куда спешить, да и нет никакой гарантии, что это всё сбудется (к тому времени они уже не раз сталкивались с феноменом «отмены будущего», когда, в результате их вмешательства в естественный ход событий, что-то, о чем сообщал ранее референт, не происходило; получалась этакая «петля причинности», как ее называли ученые; одно время Тополь Артемьевич с опаской относился к этому парадоксу: не дай Бог, накроется вообще всё это медным тазиком в один прекрасный день — его изощренных оперативной работой мозгов все-таки не хватало уяснить суть происходящих процессов в пространственно-временном континууме, где причинность играла отнюдь не решающую роль), и потом, каким образом мы будем сообщать об этом Штатам? Письмом? По факсу? Публикованием книги? Да разве эти заокеанские тупицы нам поверят? Да ни в жизнь!.. А «светить» Ассоциацию на весь белый свет я не стану сам и другим не дам!..

Мадин терпел эту волынку вплоть до Нового года — того рубежа, когда, по расчетам аналитиков, истекал срок, отпущенный им с Тополем Артемьевичем на размышления. А потом стал потихоньку готовить почву для положительного решения вопроса.

В один из первых рабочих дней Нового года он вошел в кабинет Тополя Артемьевича для рутинной беседы, но начал ее с того, что поставил вопрос о Калифорнии ребром: или — или… Глава Ассоциации опять стал ерзать в своем мягком кресле из тончайшей кожи, изготовленном для него по спецзаказу, и принялся в который раз сетовать, что время еще есть, что зачем так уж сразу припирать его к стенке, и вообще это разговор долгий, и нельзя ли его перенести на другой раз…

— Нет, нельзя, Тополь Артемьевич, — жестко оборвал его Мадин. — И вы это прекрасно знаете. Вы же читали справку нашей экспертной группы?.. Ну вот, видите?!.. Если мы дотянем это дело хотя бы до марта, то людей вывезти они еще кое-как успеют, а вот имущество и технику — нет!..

Тополь Артемьевич внимательно взглянул на Мадина из-под опущенных белесых век и безмятежно изрек:

— Ну и что?

Мадин почувствовал, что ладони у него становятся неприятно скользкими от пота.

— Как это — что? — удивился он. — Вы предлагаете сидеть сложа руки и ждать, когда полсотни миллионов людей останутся без крова?

Тополь Артемьевич с трудом выбрался из кресла и, отдуваясь, прошелся по красивому гладкому ковру. Задумчиво вынул из кармана карамельку, развернул бумажку и закинул конфетку в рот.

— Ты, Вик, — сказал он, причмокивая, — выражаешься прямо как какой-нибудь газетный писака. Но писаку-то я понимаю — ему за его демагогию деньги плотят, а ты-то чё выступаешь?.. Или, может, ты так печешься об этих янках, потому что сам — скрытый американский шпион, а? Может, тебя, Вик, надо органам сдать, как в тридцать восьмом?..

Он высился посреди кабинета своей грузной тушей, по-детски посасывая карамель-«стекляшку», и был непробиваем, как шкура бронтозавра для мелкокалиберной винтовки.

Мадин почувствовал, как у него засосало под ложечкой. Старый гастрит давал о себе знать именно во время таких вот стрессов.

Он молча достал из портфеля книгу и протянул ее Тополю Артемьевичу.

— Вам когда-нибудь доводилось читать такое? — спросил он чисто риторически, потому что литература, а тем более художественная, а тем паче — фантастика, интересовала Тополя Артемьевича не больше, чем в качестве снотворного.

Глава Ассоциации взял пухлыми пальцами и брезгливо полистал книгу в пестрой обложке.

— Детектив? — осведомился он и отставив книгу на расстояние вытянутой руки с запинками прочел: — «Гибель Дракона»… Саке Ко… Комацу… Япошка писал?

— Нет, это не детектив, это фантастика, Тополь Артемьевич, — сказал Мадин, принимая книгу обратно. — Не уважаете?.. Зря. В этом романе описывается как раз то, что имеет непосредственное отношение к предмету нашего разговора. — Он перелистнул наугад несколько страниц к середине и с выражением прочитал: — «Все эти люди попали как бы в мышеловку. С бесчисленных мостов и высоких веранд люди сыпались вниз на берег буквально градом. Сотни тысяч жизней были погребены под рухнувшими домами, сотни тел растоптала охваченная паникой толпа. Во всем городе в один миг погибло четыре миллиона двести тысяч человек, тринадцать миллионов были ранены. Целые районы исчезли с лица земли…». Только речь в книге идет не о Штатах, а об Японии…

Тополь Артемьевич поморщился:

— Вик, дорогуша, ты слишком впечатлителен… Да, я согласен, если это землетрясение состоится, то зрелище будет ужасным. Ну, а что ты предлагаешь?

Отправить анонимную депешу президенту США? Раструбить об этом в газетах? Или выступить в ООН? Даже если допустить, что мы прорвемся в какую-нибудь инстанцию со своим предупреждением, то чем мы докажем достоверность наших сведений? Что мы приведем в доказательство того, что это не прогноз, а констатация факта? Или ты предлагаешь ради спасения америкашек рассекретить всю Контору?!..

Он задохнулся от нехватки воздуха и некоторое время стоял, с тяжело колышащейся грудью. Потом вернулся за стол и погрузил свое тело в кресло.

— Что ты молчишь, Вик? — спросил он, отдышавшись.

Мадин молчал, потому что именно сейчас ему стало ясно: спасать Калифорнию от бедствия его начальник не собирается. Он так и будет тянуть время до последнего, а если и использует информацию о предстоящем катаклизме, то лишь для того, чтобы извлечь из этого крупную материальную выгоду. Ведь сразу после того, как Штаты будут парализованы бедой, на мировом рынке произойдут коренные изменения. Доллар резко упадет почти до нуля, акции американских компаний тоже обесценятся — только на одном знании этого можно сколотить огромное состояние… Жаль.

Хотелось обойтись без крови, но, видно, так уж устроен наш проклятый мир, что всё в нем делается лишь путем насилия — и добро, и зло… Ну что ж, сделаем еще одну, последнюю попытку.

— Тополь Артемьевич, — уже не заботясь о том, каким тоном он говорит со своим шефом, сказал Мадин, — я не знаю, каким способом мы будем изворачиваться, чтобы предупредить американцев о бедствии… может быть, для этого придется проводить специальную операцию информационного характера… наши ребята могли бы что-нибудь придумать. Но не это сейчас главное… Скажите мне честно и напрямую: вы, лично вы как руководитель нашей Конторы, хотите спасти их или нет?

Тополь Артемьевич даже крякнул, и лицо его мгновенно приобрело багрово-свекольный оттенок. Видимо, такой наглости от своего ближайшего заместителя он не ожидал.

— Идиот ты, Вик, вот ты кто! — рявкнул он в следующую секунду. — Ну, что ты заладил, как пьяный попугай: «Беда, беда»?.. «Спасти людей»!.. Или тебе начхать на Россию-матушку? Для кого-то, может быть, негры в Калифорнии — люди, а для нас они — а-ме-ри-кан-цы!.. Между прочим, наши бывшие — в недавнем прошлом — вероятные противники!.. И это для них землетрясение — беда, а для нас — надо еще хорошенько посмотреть!.. Ты что, Вик, не знаешь, какую роль Россия станет играть на мировой арене после того, что случится с этой сраной Калифорнией? Разве тебе не докладывали аналитики о том, какой будет раскладка политических сил в мире?

Эх, дубина!.. Да нам, наоборот, надо Господа благодарить за то, что он насылает бедствие на… конкурентов наших, мать их за ногу!.. А ты!..

Тополь Артемьевич картинно развел руками, словно поражаясь глупости людской.

Значит, не только соображения материальной выгоды его прельщают, понял Мадин, но и так называемая возможность сорвать куш в «большой политике». И наверняка за ним стоят определенные круги, которые, возможно, уже в курсе того, что должно произойти, и сейчас ведут скрытую, планомерную подготовку. Что ж, пора…

Подавив в себе раздражение, Мадин спокойно встал.

— Ты куда это? — удивленно поинтересовался глава Ассоциации.

— В Спасо-Хаус, — ответствовал Мадин.

— Ку… куда? — чуть не поперхнулся остатками «долгоиграющей» карамели Тополь Артемьевич, и его бульдожьи щеки протестующе затряслись. — З-зачем?

— Через час меня примет посол Соединенных Штатов Америки, — размеренно и нарочито равнодушно ответил Мадин.

Глава Ассоциации впился в Мадина долгим взглядом. Наверное, в этот миг он уже понял всё, но по инерции еще тщился что-то изменить.

— Михай! — крикнул он в селектор. — Михай, зайди-ка сюда!..

В приемной послышались странные звуки. Словно там кто-то решил передвинуть мебель. Потом что-то хлопнуло, и всё опять стихло. Мадин терпеливо ждал, не тратя слов напрасно.

Дверь кабинета медленно-медленно отворилась настежь, и на пороге появился белобрысый крепыш по имени Михай, который исполнял у главы Ассоциации функции личного секретаря и телохранителя. Двигался Михай почему-то, как сомнамбула из хичкоковских фильмов ужаса. Он вошел в кабинет на абсолютно прямых ногах, успел преданно и виновато улыбнуться своему хозяину, а потом рухнул как подкошенный лицом вниз на ковер. Из-под левой лопатки у него торчала рукоятка кинжала с насечкой.

Вслед за ним в дверном проеме появились двое молодых парней с компакт-автоматами и в пятнистых комбинезонах, из-под которых выглядывали тельняшки. Лица у них были простые и будничные.

— Все в порядке, Виктор Петрович? — спросил один из них Мадина, абсолютно игнорируя Тополя Артемьевича, смешно барахтающегося в кресле.

— В порядке, Гена, — сказал Мадин. — Машина готова?

— Шофер ждет внизу, — доложил Гена.

— Скажи, чтоб заводил, я сейчас приду.

Когда дверь за парнями вновь закрылась, Мадин обернулся к Тополю Артемьевичу.

Одной рукой тот лихорадочно царапал ногтями крышку стола, пытаясь открыть выдвижной ящик, а второй судорожно крутил диск телефона.

— Не спешите, Тополь Артемьевич, — меланхолично сказал Мадин, огибая стол. — Все равно телефоны ваши отключены с самого утра, а пистолет без патронов годится разве что гвозди забивать… И потом, спешка часто приводит к стрессу, а стресс, в свою очередь, — к инфаркту… Вы же не хотите умереть от инфаркта?

— П-подлец! — пропыхтел Тополь Артемьевич. — Скотина!.. Как ты мог, Вик?.. Я же к тебе, как к другу!.. Как младшего брата!..

— Значит, все-таки инфаркт, — грустно сказал Мадин и воткнул в плечо своему шефу иглу пластикового шприца. Сдавил его двумя пальцами, глядя в глаза Тополю Артемьевичу. Тот дернулся, застыл, как нелепо распластанная жаба, а потом, захрипев, беззвучно повалился на стол лицом…

Но это было еще не всё.

Глубокой ночью оперативная группа ФСБ при поддержке отряда ОМОН совершила рейд в офис несуществующей фирмы под названием «Фьючерные сделки. Торговая ассоциация» с целью проверки документации и уплаты налогов. После того, как дверь офиса никто не открыл, было принято решение взять помещение штурмом. Однако, когда люди в масках ворвались в помещение офиса, то в нем сработало взрывное устройство большой мощности, в результате чего семьдесят пять процентов штурмующих получили тяжелые ранения, а остальных с почестями похоронили три дня спустя. В ходе тушения возникшего пожара были обнаружены останки двух человек, не принадлежавших к числу милиционеров или эфэсбешников. После этого фирма «Фьючерные сделки», занимавшаяся куплей-продажей и складским хранением ширпотреба, перестала существовать, о чем и было сообщено мелким шрифтом в разделе «Частные объявления» газеты «Из рук в руки». Никто, включая самого Тополя Артемьевича, никогда не вдумывался в название ликвидированной фирмы, просуществовавшей без малого четыре года, даже самые дотошные списывали отсутствие буквы «с» в первом слове на незнание незадачливыми коммерсантами «англо-русского языка», а между тем так было задумано остряками из отдела обеспечения «внешнего прикрытия» «Конторы»…

Однако Ассоциация продолжала свою подпольную деятельность, теперь уже с новым руководителем, на новой базе и по новому адресу. Правда, никто, включая и самого Мадина, не ведал, что функционировать ей осталось совсем недолго.

Глава 33

Прямо за поворотом взгляду открылся маленький кирпичный домик. Он был одноэтажным, с двускатной крышей. В свете фар было видно, что со всех сторон его отгораживает аккуратный заборчик из неизвестного черного материала высотой чуть выше человеческого роста, а вокруг заборчика сплошной темной стеной стоит сосновый лес. Тьма в этих местах была кромешная, как будто не в самом центре двадцать первого века они находились, а лет так пятьдесят назад. А может — и сто… И как будто до Агломерации было не тридцать пять минут езды на машине, а три с половиной часа полета на этом… на аэре…

— Это и есть твоя хата? — спросил Ставров.

— Она самая.

— И как это тебе удалось такой стариной завладеть? Она же, наверное, сейчас кучу бабок стоит!..

— Не совсем так, — улыбнулся Рувинский. — Во-первых, не такая уж это старина… так, стилизация… А во-вторых, имеет право градостроитель на творчество в свободное время или нет?

Он рулил прямо на заборчик, явно не рассчитав тормозной путь на той скорости, с которой они неслись.

— Тормози! — вскрикнул Георгий, когда заборчик оказался перед самым носом турбокара.

Но Валерий только хохотнул, и Георгий невольно зажмурился, ожидая удара и хрустящего разлетания в разные стороны досок… или из чего там эта ограда сделана?…

Но катастрофы не последовало, турбокар непонятно как прошел сквозь забор и упруго затормозил точно у крылечка. Георгий потряс головой и оглянулся назад. В свете стоп-сигналов было видно, что никакого забора сзади нет, и в лунном свете отчетливо белеет покрытие дороги, по которой они приехали. Только сейчас он осознал и то, что в заборе не было предусмотрено ворот.

— Чудеса, — покачал головой Ставров.

— Голография, — поправил его Рувинский, выключая турбину и нажимая кнопку открывания боковых люков. — Оптическая экранировка с целью обмана зрения… Ну, наконец-то мы добрались в целости и сохранности! Вылезай, Гера!..

Они выбрались из турбокара, поднялись на крыльцо, над которым возвышался уютный навес на деревянных балясинах, и Рувинский стал шарить в кармане пиджака.

Ставров подумал, что его спутник сейчас достанет связку ключей, но в руке у Рувинского появился небольшой плоский прямоугольник. Он провел им по двери, и та послушно скользнула в сторону.

— Проходи, Гер, — делая шаг в сторону, предложил Рувинский. — Не бойся, никого там нет. Разве что мыши завелись… все-таки давненько я тут не был. Всё никак не соберусь кошку сюда привезти…

— Так ведь тебе тогда надо будет приезжать каждый день сюда, — сказал Георгий, шагая через порог. — Кошкам тоже кушать хоц-ця!..

Рувинский хмыкнул позади него.

— Темнота ты, Герка, — сказал он. — В этом времени живые кошки — на вес золота!.. Я-то имею в виду электронного котяру, с компьютером внутри и на солнечных батареях, которым не требуется подзарядки…

— А свет здесь включается тоже электроникой? — смущенно осведомился Георгий, натыкаясь в темноте на какой-то предмет мебели, очень похожий на стул.

— Нет, свет здесь, как и встарь, включается обыкновенно, — весело пояснил Валерий.

Щелкнул выключатель. Георгий прищурился от света, рассеиваемого по комнате настенными светильниками. После тьмы даже такое мягкое освещение казалось ослепительным. Морщась от боли в растянутых мышцах, он уселся верхом на первый попавшийся стул и огляделся.

В комнате было уютно, несмотря на запустение и толстый слой пыли на предметах.

Похоже, что Рувинский и вправду давно не наведывался в свою загородную резиденцию. У окна стоял простенький пластиковый стол, вокруг него были расставлены жесткие стулья. Вдоль «глухой» стены тянулся диван с высокой спинкой, рядом с ним имелось кресло-качалка, а в угловой нише был устроен роскошный шкаф-купе. В одном из арочных дверных проемов виднелась кухонная утварь — видимо, там была зона приготовления пищи. Еще тут были: стереовизор на массивной тумбе, какой-то непонятный прибор в углу, заботливо накрытый и укутанный куском синтетической ткани, и настенные полочки с книгами и вереницей комп-кубиков.

— Есть хочешь? — спросил Рувинский, окинув свои владения быстрым взглядом.

Ставров скривился:

— Да после такой бурной ночки я бы, наверное, быка сожрал!..

— Ну, быка не обещаю, но кое-что в кладовой должно остаться от моих прошлых визитов, — сказал Рувинский, отправляясь на кухню. — Одно время я сюда часто приезжал, — пояснил он, — когда заедала ностальгия по старым добрым временам…

— А сейчас ностальгия тебя уже не гложет? — спросил Ставров.

— Конечно, гложет. Ностальгия, Гер, — это такая вещь, которая всегда с тобой…

Вот ты сколько времени здесь обретаешься? Два месяца хоть набежало?

Ставров добросовестно посчитал в уме, шевеля губами.

— Не-а, — мотнул головой он. — Один месяц и четырнадцать дней…

— Ну вот… А теперь представь, что такое — безвылазно прожить здесь два года восемь месяцев и шестнадцать дней, и ты поймешь, что человек ко всему на свете привыкает. В том числе и к тоске по родине…

— Послушай, Валер, — немного погодя спросил Ставров. — А ты уверен, что нас здесь никто не будет искать?

Рувинский показался в дверном проеме. Он был уже без пиджака, рукава его рубашки были засучены, а в руке торчал устрашающего вида нож.

— После сегодняшнего дня я больше уже ни в чем не уверен, — сообщил он.

— Да ты иди сюда, а то мне надоело общаться через дверь!.. Да-а, сегодня не день был, а сплошные неожиданности. Вот смотри, Гер… — Валерий стал загибать пальцы. — С утра ты звонишь мне два раза по одному и тому же поводу, причем во второй раз зачем-то изображаешь полное отсутствие оперативной памяти… сотрясение ума, как говаривал один мой знакомый… Это раз.

Ставров вскочил с кухонного табурета, на котором только что уютно устроился с ногами, обхватив колени.

— Да ты что, Валер?! — вскричал он. — Каких еще два раза? Да не звонил я тебе дважды!..

— По-твоему, мне это приснилось с похмелья? — ехидно прищурился Рувинский. — Во-первых, кроме пива, я не пил ни вчера, ни сегодня, ни последнюю неделю, а если и пил, то в детских количествах… А во-вторых, я не мог ошибиться, оба раза мне звонил именно ты… Хочешь, перескажу, что ты мне говорил?

И он пересказал. Георгий так и сел обратно на табурет.

— Ну и ну! — сказал он. — Или я дурак, или ты себя слишком умно ведешь, как говаривал когда-то мой ротный… Но, честное слово, Валер, первый раз я не звонил тебе! Да ты подумай сам — что, мне больше делать нечего, кроме как названивать тебе по несколько раз? Ты же не девица, которую я собирался бы обхаживать таким манером!..

Рувинский отвернулся и принялся резать что-то прямо на кухонном столе.

— Может, ты на солнышке перегрелся? — неуверенно предположил он. — Или тебя наркотиками опоили? А?.. Ведь есть же, говорят, такие средства, после которых ты и сам не помнишь, что делал… как зомби, действуешь… Никто не мог с тобой такую штуку удрать?

— Какие там наркотики? — отмахнулся сердито Ставров. — Я сегодня и в рот-то почти ничего не брал… — («Понял», сказал Рувинский и намного проворнее, чем раньше, заработал ножом). — И всё я отлично помню, так что ты эти измышления свои брось!.. Может, у тебя видеофон барахлит?

— Ага, — саркастически откликнулся Рувинский, — барахлит, барахлит, только странно как-то барахлит: сначала запишет чье-нибудь сообщение, а потом воспроизводит его, полностью изменив отдельные фразы… — Он вдруг осекся. — Слу-ушай, Герка, а ведь теперь до меня дошло!.. Теперь мне ясно, каким образом меня подставили!

Забыв о колбасе, которую он нарезбл, и возбужденно размахивая ножом, Валерий стал доказывать Георгию, что тот, самый первый звонок, был кем-то фальсифицирован, что он, Рувинский, где-то читал или слышал, будто в этом времени есть устройства, которые позволяют смоделировать любого человека на экране компьютера и получить его видеоизображение, ничуть не отличающееся от живого оригинала. «Там и делать-то нечего! — говорил Рувинский. — Достаточно загнать объемное фото объекта с помощью сканера в комп, затем запустить программу мультипликации, и та сама „оживит“ изображение, а потом остается только наложить на изображение голос, который, кстати, тоже можно собрать из обрывков разных фраз, произнесенных оригиналом!»…

— Тот, кто проделал всю эту махинацию, — продолжал Валерий, — видимо, хотел заманить меня вечером в бар, где меня ждала бы встреча с полицией… Наверное, в полицию он тоже позаботился сообщить о том, что, мол, опасный тип, шпион-рецидивист, будет обретаться сегодня в девять в таком-то баре — анонимно звонил, конечно!.. Только он не ведал, что сразу после него позвонишь ты сам и захочешь встретиться со мной. А с моей невольной подачи бар так и закрепился в качестве места нашей встречи… Ну, как тебе моя версия?

— Голова! — с уважением покосился на него Ставров. — А кто, по-твоему, мог быть этот злодей?

— Если мыслить логически, дорогой Ватсон, то этот тип должен был знать меня, а особенно — тебя. И еще — Ружину… Кто в Агломерации и вообще в этом мире мог отвечать этим требованиям? А? Не слышу!

— Резидент? — предположил Ставров.

— Вот именно!

Рувинский так и лучился от своего открытия.

— Но зачем? — спросил с удивлением Георгий. — Зачем ему это было нужно?

— Ну, в отношении меня его мотивы понять можно и без увеличительного стекла…

Предатель, ренегат, сволочь и трус — вот что он думает обо мне. Такого не жаль и полиции сдать…

— Если бы просто сдать! — перебил своего нового приятеля Ставров. — Ведь никто тебя не собирался арестовывать, Валера… Всё было подстроено так, что ты получил бы пулю в лоб… не выходя из-за столика…

И он поведал изумленному Рувинскому то, что ему сказал «пьяный» в коридорчике возле кабины видеотерминала.

— Та-ак, — протянул архитектор. — Ну, теперь мне всё окончательно ясно…

— Что ты имеешь в виду?

— Что имею, то и… Извини, Гер, это для тебя такие выражения — пошлость, а нам, тем, кто провел здесь по несколько лет, они прямо душу греют. Ведь из местных никто их уже не знает… Они много чего не ведают или забыли. И фразы, и дела их предков, и даже то, чего нам, их предкам, стоило построить мир для них… Ружина не раз сетовала, и я вполне с ней в этом солидарен, как порой бывает противно, когда кто-то из них, сытый и мордатый, одетый с иголочки и ждущий от жизни только подачек в виде нескончаемого удовольствия, начинает судить нас за те ошибки и просчеты, которые мы якобы допустили!.. Да, я решил не участвовать в грязных делишках Ассоциации, в ее шпионских вылазках против этого времени, но знаешь, Гер, в такие вот моменты хочется вернуться обратно и ни в коем случае не допустить, чтобы этот будущий критикан с мозгами, не развитыми трудовой деятельностью, был рожден на свет!..

Рувинский провел ладонью по лбу, словно стирая невидимую паутину. Потом криво улыбнулся Ставрову:

— Я еще не заколебал тебя своей демагогией?

— Да нет…

— Ну ладно, сколько соловья баснями ни корми, а он, как известно, всё в лес смотрит… Давай-ка, налетай на то, что Бог послал.

Он сделал приглашающий жест. Повторять Ставрову лишний раз не пришлось: он с готовностью перебрался вместе с табуретом к столу и хищно нацелился на нарезанные кушанья, разложенные Рувинским по тарелкам, и на вспоротые ножом консервные банки.

— Здесь тебе, конечно, не ресторан «Астория», — продолжал хозяин дома, — но заморить червячка можно!..

— Ой, да брось ты скромничать, Валерка! — вскричал Ставров, набивая рот. — Все очень здорово! Главное, печеночного паштета у тебя нет?

— Нет. А что?

— А то, что мне как-то пришлось целую неделю питаться исключительно этим калорийным и полезным компонентом солдатского пайка, и с тех пор он у меня действительно в печенках сидит!..

— Понятно. Слушай, а ты как насчет этого дела? — Рувинский многозначительно постучал себя по горлу. — «Семенов, — строгим голосом спросил он, явно подражая кому-то, — ты пить будешь?»

— «А есть?», — подхватил Ставров, и они оба умиленно осклабились. — Да, помню я этот фильм, я его раз пять по «видаку» смотрел…

Рувинский открыл дверцу стола, кряхтя, запустил руку в его внутренности и вскоре с победным видом извлек наружу початую литровую бутылку, чуть больше половины которой было заполнено голубоватой жидкостью.

— Метагликоль, — пояснил он. — Дерьмо, конечно, но ничего более путного на данный момент не завалялось… Подай-ка с полочки стаканы, Гер.

Он зачем-то дунул в извлеченные Ставровым на свет пузатые стакашки, а потом наполнил их зловещей жидкостью почти до краев.

— Ну, — сказал он, торжественно поднимая свою посудину в воздух, — за то, что…

— Он замялся, явно затрудняясь завершить свой импровизированный тост.

— Ну, за знакомство! — сказал Ставров, снова вспомнив упомянутый его собеседником фильм. И опрокинул в себя содержимое стакана.

Некоторое время они ели молча. Из головы как-то сами собой вылетели все те громкие фразы, что каждому из них хотелось сказать, и оба ощутили невыносимый голод. Потом они повторили операцию, связанную с наполнением и опустошением стаканов, но теперь Рувинский предложил более красноречивый тост, правда, по мнению Георгия, излишне затянутый. Смысл этой прочувствованной речи сводился к тому, что надо бы выпить за Господа Бога, который, однозначно, есть в небесах, — потому что иначе им не удалось бы в целости и в сохранности уйти из бара, а затем, благополучно миновав все посты дорожной полиции, добраться сюда, — и в то же время которого нет, потому что иначе он не допустил бы, чтобы двое таких славных парней попали в подобную передрягу…

Передряга была поистине выдающейся во всех отношениях. Даже теперь она вспоминалась и Георгию, и Валерию какими-то отрывками, из которых никак не складывалась цельная картина того, что же все-таки произошло в баре «WC» и каким образом им удалось благополучно выбраться из темного зала, пробежать что было сил несколько кварталов до автостоянки, а затем плюхнуться в турбокар Рувинского и помчаться по городу — а ведь на улицах было еще довольно светло — неизвестно куда. Собственно говоря, на обсуждение данных перипетий у них ушло практически все время, пока они добирались в этот загородный домик… Самое интересное, что в баре больше никто, кажется, не стрелял, во всяком случае — на поражение, хотя полицейские, которые штурмовали зал через окно, были вооружены отнюдь не детскими лопатками. Тех парней из-за углового столика, которые попытались было пустить в ход нечто несерьезное на вид, как бы даже игрушечное («Парализаторы», уже потом, в машине, пояснил Ставрову Рувинский), Ставров урезонил несколькими удачными ударами, после чего пистолетики вылетели из рук парней, а они сами оказались очень символично погребенными под обломками стола-«унитаза».

Рувинскому же, в свою очередь, удалось в темноте подставить ногу первому из тех устрашающих силуэтов, которые ввалились в зал через выбитое окно, и тот загремел во весь свой огромный рост на битое стекло, и те, кто лез за ним, стали спотыкаться об упавшего и об его длинноствольную штуковину. Очень было здорово, что кто-то сразу погасил свет, потому что в следующие секунды толпа ринулась к выходу, опрокидывая столики и стулья и падая друг на друга, и грех было бы не воспользоваться всеобщей паникой, чтобы не затесаться в гущу бегущих… Но оба они отчетливо видели, как за их спиной в зале началась какая-то кутерьма, очень похожая на драку, только было непонятно, кто с кем дерется. Ставрову показалось, что один из силуэтов, попавших под тусклый свет уличного фонаря, падающий через выбитое окно в зал, был очень похож на его таинственного «опекуна», но утверждать с уверенностью, что это был он, Георгий не стал бы…

Вскоре их темп поглощения еды заметно снизился. Оба вспомнили, что есть еще немало вопросов, которые требуют своего разрешения, и стали работать больше языками, чем челюстями.

— Так что тебе все-таки ясно, Валер? — осведомился Ставров.

— А здесь и гадать не нужно, — заявил Рувинский. — Я теперь окончательно убедился, что Резидент — это тот тип, который опекал тебя с самого начала…

Видимо, он решил лично проследить за тем, как меня будут отправлять на тот свет, и вдруг увидел, что ты действительно подходишь к моему столику!.. Наверное, это был для него удар, раз он решился на то, чтобы выманить тебя из зала и открыть тебе глаза на происходящее. Он же не знал, что ты чокнутый, а раз так, то не сделаешь ноги, а примешься палить во все стороны…

— Ну, это ты преувеличиваешь, — возразил Георгий. — Я сделал всего один выстрел.

По тому типу, который пытался тебе продемонстрировать, как стреляет пистолет…

— Ты что, снайпер, что ли? — полюбопытствовал Рувинский. — С одного выстрела уложить насмерть нужного человека в переполненном баре!.. Я же видел, как ты ему затылок разнес… Впрочем, это не застольный разговор.

— Нет, почему же, — возразил Ставров, — ты не стесняйся, лично мне не привыкать… А насчет меткости, какой я к черту снайпер?.. Просто пистолет хороший попался. Он сам стреляет когда надо и в кого надо…

Он достал из-за пояса «дарлей» и показал его Рувинскому. Тот замахал руками и даже ногами:

— Нет-нет, убери, убери, пожалуйста!.. А то еще выстрелит… Знаешь, еще Высоцкий пел: «Помешанная на крови, слепая пуля-дура прозрела, поумнела и чаще била в цель»…

— Да он не стреляет без команды, — попытался оспорить слова покойного барда уже слегка захмелевший Ставров.

— Нет уж, спрячь от греха подальше, — настаивал тоже уже не трезвый, как стеклышко, Рувинский. — Как говаривал Антон Палыч Чехов, на этом свете всё может выстрелить!..

— Ты прямо ходячий цитатник, Валера.

— Что есть — то есть. Грешен… Так уж по-дурацки устроена память, что в башку прежде всего лезут отрывки из классики. Раньше это было не страшно, даже помогало выглядеть в компаниях, особенно с участием дам, остроумным и эрудированным, а здесь, наоборот, жутко мешает… Знаешь, Гер, абсолютно не имеет значения, исправно работаешь ты на Ассоциацию или врешь ей напропалую, как медиум на спиритическом сеансе; поставляешь ты сведения в прошлое или молчишь, как рыба, но в любом случае ты постоянно ощущаешь свою вину перед этим миром… свою чужеродность по отношению к нему… Ты меня понимаешь?..

Ставров кивнул.

— Нет, — обвиняющим тоном заявил Рувинский, — не поймешь ты меня, Гера, да и с чего тебе понять, если ты, извини меня, не побывал в этой дурацкой шкуре референта?!.. Разве понять тебе, что такое постоянно опасаться разоблачения?

Жить и контролировать себя, свои жесты, слова, манеру выражаться, привычки, черт возьми!.. Потому что, не дай Бог, вырвется у тебя какой-нибудь устаревший оборот, попросишь ты у кого-нибудь закурить на улице, не будешь пользоваться ни этими идиотскими «вичками», ни компнотом, а будешь только читать книги и слушать музыку — слушать, а не смотреть заумные перформансы! — и, рано или поздно, заронишь ты в чью-нибудь сверхбдительную душу семена подозрений!.. Ну, раз ты сойдешь за нелепого ценителя старины, ну, в другой раз тебя примут за консервативного придурка, а в третий раз возьмет кто-нибудь да и стукнет на тебя куда следует!.. И потом, когда тебя возьмет за одно место служба безопасности, ты можешь сколько угодно доказывать, что ты не верблюд и что, даже если ты и из прошлого, не собирался вредить этому времени… Начнут из тебя вытягивать: пароли, способы связи, кого из агентов вы еще знаете? И тут встанет перед тобой противная дилемма: либо окончательно плюнуть на честь и совесть и предать всех и вся, либо молчать, как партизан, до последнего, губя свою жизнь ради тех идеалов, которые сам ненавидишь!..

Рувинский замолчал и потянулся к бутылке.

— Может, хватит, Валер? — робко предложил Ставров. — А то я уже окосел…

Все-таки почти полтора месяца полного воздержания, да и день не подходящий для таких возлияний, потому что если сюда кто-нибудь явится по нашу душу, то я должен быть в форме…

Но Рувинский только отмахнулся от него.

— А мы по чуть-чуть, — провозгласил он, стараясь наполнить стакан Ставрова так, чтобы на стол проливалось не слишком много драгоценной жидкости. — «Завтра нам с тобой опять в дальнюю дорогу, — неожиданно пропел он лиричным голосом, — так давай на посошок выпьем по чуть-чуть!.. И споем с тобой, дружок, позабыв тревогу…»

— Нет уж, петь мы с тобой не будем, — воспротивился Ставров как более трезвый, а потому более бдительный. — Ночного концерта на всю округу нам только и не хватало!.. Значит, ты считаешь, что Резидент заманил тебя в бар звонком якобы от моего имени? Но зачем ему потребовался такой сложный способ, чтобы убрать тебя?

Он что, не мог просто подкараулить тебя в подъезде и выстрелить в упор? Или использовал бы для этой цели меня, если уж он не хотел сам пачкать руки… Зачем же для того, чтобы ликвидировать тебя, обращаться в полицию? Вот этого я никак не пойму!..

— Я тоже, — признался Рувинский. — Впрочем, «есть в мире многое, мой друг Гораций, что и не снилось нашим мудрецам»… Так мы пьем или не пьем?

Ставров с опаской заглянул в свой стакан.

— Ладно, — пробормотал он. — Пьем, но, чур, по последней!..

— А вот этого не надо, — возразил Рувинский неожиданно трезвым голосом.

— Наоборот, дай Бог, чтоб эта доза была не последней в нашей жизни!

И он выцедил в несколько больших глотков жидкость из стакана. Невольно передернувшись, Ставров последовал его примеру. Закусив, Георгий вернулся к тому, что глодало его изнутри.

— И вот еще что, — сказал он. — Разве Резидент может обладать всякими сверхъестественными способностями?

— Что ты имеешь в виду, Гера? — прищурился Рувинский, никак не попадая вилкой в кусок кальмара, если верить надписи на консервной банке.

Ставров рассказал своему новому другу о наиболее ярких эпизодах своих встреч с тем, кого Рувинский предлагал считать Резидентом Ассоциации. Архитектор пьяно помотал головой:

— Ерунда это всё! То, что тебе показалось сверхъестественным, на самом деле, скорее всего, было заготовлено Резидентом заранее… Нееестественным в нашем мире может быть только Рокфеллер, стирающий свои грязные носки, а остальное всё естественно!.. Хочешь, Гер, я тебе расскажу одну историю, в которой сначала тоже всё казалось противоестественным?.. Тогда слушай сюда, как говорят одесситы…

Жил-был один преуспевающий инженер-градостроитель, работал себе в Московском проектном институте и в ус не дул… Как у Кирсанова — «помнится, что жил»!.. В один прекрасный день его включают в состав группы архитекторов, которая должна была в кратчайшие сроки разработать и представить столичному правительству свою концепцию развития города в двадцать первом столетии. Тогда как раз затевался конкурс архитектурных проектов на тему: «Москва будущего». И наш герой с увлечением стал работать в этом направлении… обложился литературой, подключился к Интернету… Только однажды обнаружил, что зашел в тупик. Что в голову лезут лишь либо какие-нибудь тривиальные решения вроде эстакад на уровне третьего этажа, либо то, что предлагали до него другие… Одним словом, творческий кризис… И в разгар этого кризиса является как-то к нашему герою человечек, который предлагает: а не хотите ли вы отправиться в будущее, чтобы не мучиться напрасно, а решить проблему в духе реализма?.. Разумеется, ни в какие машины времени и подобную чушь наш инженер не верит, а посему скептически интересуется, каким это образом его собираются забросит в двадцать первый век. И тут человечек выдает такое, что кажется архитектору как типичному представителю интеллигенции образца конца двадцатого столетия вполне естественным… Вроде бы ученые изобрели некое компьютерное прогностическое устройство, которое создает у усыпленного человека, подключенного к нему, иллюзию абсолютной реальности окружающего мира. Если вы согласитесь, говорит человечек инженеру, то увидите, какой может быть Москва спустя полвека… Аппарат, мол, сам проанализирует совокупность ваших представлений о будушем и выдаст результат в виде виртуального мира, где вы будете жить. Вы сможете прожить там годы, а в реальном времени пройдет всего несколько часов… Единственное, что потребуется от вас, это время от времени создавать файлы отчета о своем пребывании в этом несуществующем мире, и машина будет их записывать, чтобы потом, после того, как мы вас разбудим, вы могли бы вспомнить все, что с вами происходило во время сна… Вот такой вот белибердой Ассоциация забила баки образованному, но верящему в сверхъестественные явления человеку, — криво усмехнувшись, закончил свой рассказ Валерий. — А знаешь, что самое смешное во всей этой истории, Гер?

Что герою нашему время от времени все-таки верится в то, что он действительно находится в мире, который создан лишь программой компьютера, и что вот-вот прозвучит сигнал окончания эксперимента, и он проснется в испытательном кресле, опутанный с головы до ног проводами и датчиками…

— Только не говори, что именно поэтому ты и решил завязать с Ассоциацией, — попросил Ставров.

Рувинский махнул рукой и тупо проследил, как задетая им тарелка летит на пол, но не разбивается. К счастью, тарелка была пуста.

— Конечно, нет, — сказал он. — Просто когда пришло отрезвление, и я понял, что мир будущего все-таки реален, то мне стало ясно, что подобное заглядывание вперед плохо кончится для всех нас… Это все равно что двоечник, списывающий во время контрольной у своего соседа. Или если бы перед чтением увлекательного детектива тебе дали бы заглянуть в конец, где содержится ответ, кто убийца…

Только, конечно, в нашем случае масштабы явления и опасность его несравненно больше… Нет, серьезно, Гер, когда я представил себе, как возможность получать информацию из будущего станет этакой «палочкой-выручалочкой» для человечества, то мне стало страшно. Люди постепенно привыкнут, что им известно всё наперед, и, следовательно, не стоит ни мучаться, ни думать, ни обливаться потом, чтобы получить ответы на свои вопросы. Нужно тебе, предположим, лекарство от неизлечимой болезни — открывай любой медицинский учебник будущего и бери оттуда рецепт!.. Хочешь узнать, какое из нефтяных месторождений наиболее перспективно?

Пожалуйста, надо только заглянуть в будущий век!.. Потребовалось определить, в какие акции следует вложить свои деньги или какая лошадь выиграет на скачках в ближайшее воскресенье — нет ничего проще, только свяжись со своим представителем в двадцать первом веке!..

— Подожди, Валер, — сказал Георгий заплетающимся языком. — Но ведь если люди будут знать такие вещи заранее и пальцем о палец не ударят, чтобы эти вещи сбылись, то откуда возьмутся ответы на вопросы?

— Пра-ально, — протянул Рувинский, грозя пальцем Ставрову. — Это ты молодец, сообразил… Именно поэтому, Гера, Ассоциация и держит получаемую ей информацию в секрете. Потому что, стоит кому-то постороннему узнать об этом, и страшно представить, что тогда начнется!.. Но разве это меняет суть дела? Разве невидимая палочка-выручалочка перестает быть таковой? А?

Он навалился на край стола, уставившись на Ставрова осоловелым взглядом.

— Ну, и какой же из этого следует вывод? — осведомился Ставров.

— Ну, ты же умный мужик, Гер, придумай вывод сам! — радостно воскликнул Рувинский.

— Что ж, пожалуйста… В принципе, я давно уже об этом подумываю, только теперь ты окончательно подтвердил мои мысли, — признался Ставров. — Было бы лучше, если бы никто никогда не создал машину времени… Ведь это только в фантастике хорошо расписывается, какие заманчивые возможности предоставляет путешествие во времени. А в действительности это, наверное, одно из самых страшных открытий человечества… может быть, даже почище ядерной реакции или генной инженерии…

Ты правильно сказал, Валер, нам такая палочка-выручалочка не нужна. Мало того, что она на уровне общества создает невиданный соблазн ускорения прогресса, обеспечения всеобщего благосостояния, мгновенного и нетрудоемкого решения всех проблем. Соблазн, которому не суждено сбыться, потому что, рано или поздно, общество начнет деградировать, и тогда от благополучного и более развитого будущего не останется ни следа… А на уровне отдельно взятой личности это будет способствовать пробуждению… — Георгий пощелкал в воздухе пальцами, пытаясь найти в уме лучшее определение, и в голову ему вдруг пришло сравнение, использованное когда-то Штирдлицем-Тихоновым, — пробуждению змей!.. Да, Валера, тех самых ползучих гадов, которые до поры до времени спят в душе каждого из нас, но которые в любой момент готовы очнуться от спячки и сожрать нас с потрохами!..

Это наша корысть, жажда познания любой ценой, наши амбиции, трусость и предательство. Следовательно, машина времени — очень опасная штуковина, а раз так получилось, что она уже функционирует на полную катушку, то наша задача — уничтожить ее к чертовой бабушке, и крышка! Ты согласен со мной, Валера?..

Но Рувинский почему-то не отвечал. Ставров пригляделся к нему внимательнее и с удивлением обнаружил, что его приятель уже отключился, положив голову на сложенные параллельно краю стола руки.

Тут, наконец, и Георгий почувствовал, что он устал — дальше некуда. Остатков его сил еще хватило на то, чтобы перетащить Рувинского в комнату на диван — раскладывать диван уже представлялось подвигом, достойным Геракла, — а потом погасить свет и рухнуть в кресло-качалку. И уже засыпая, Ставров подумал: «А ведь это действительно отличная мысль, насчет уничтожения машины времени. Не забыть бы только вспомнить ее завтра». А потом он нырнул в дыру Трансгрессора, которая почему-то оказалась на этот раз черной, как смола…

* * *

Была уже глубокая ночь, когда Резидент включил компнот, чтобы подготовить к закладке в тайный раздел Сети — так называемый «почтовый ящик» — меморандум о событиях минувшего дня и, в качестве приложения, свои мысли и выводы по этому поводу. Это было необходимо на тот случай, если с ним что-то случится в ближайшее время, и тогда тот, кто прибудет для работы на его месте, сможет открыть «ящик», извлечь оттуда отчеты своего предшественника и узнать, что же произошло с ним…

Для начала Резидент подключил компнот к миниатюрному звукозаписывающему устройству, с помощью которого ему удалось записать неиболее важные разговоры этого дня, и, переключившись на режим скоростного воспроизведения, запустил программу трансляции аудиозаписи в файл типа «протокол». Эта «умная» программа автоматически трансформировала устную речь в текст, самостоятельно разнесла высказывания по их принадлежности голосам действующих лиц, обозначая их в порядке нумерации как «голос-1» или «голос-2», провела небольшую стилистическую правку, исключила повторы и неразборчивые места и даже расставила необходимые знаки препинания. Для проверки Резидент выхватил наугад несколько мест из начала, середины и конца файла-меморандума и пробежал глазами крошечные фосфоресцирующие строчки на экране:

«Голос-1: Я хотел бы с вами встретиться, Валерий… Не по видеофону же обсуждать наши с вами проблемы!.. Или вам не интересно узнать кое-какие подробности о том, как погибла ваша любимая женщина?»…

«Голос-1:… а один из них задал мне такую головоломку, что нарочно не придумаешь. Целую неделю я потратил на то, чтобы отыскать его следы, потому что забрался он за две тысячи километров от Агломерации в провинциальную глухомань, но самое интересное ожидало меня, когда я все-таки разыскал и увидел его.

Собственно, это уже был не „он“, а „она“. Самая настоящая женщина-красавица, с волосами до попы и с бюстом как у Мерилин Монро… В лице от прежнего Василия — а теперь его Василисой звали, этого хитреца — только глаза остались, да морщины на лбу. Но это я потом докумекал, что он посредством специальной операции свой пол изменил, чтобы скрыться от меня, а первое время ходил вокруг да около этой красотки и в затылке чесал: вроде бы и Василий это, и в то же время стрелять в такую женщину как-то рука не подымается…»

«Голос-1: Было бы лучше, если бы никто никогда не создал машину времени… это, наверное, одно из самых страшных открытий человечества… а раз так получилось, что она уже функционирует на полную катушку, то наша задача — уничтожить ее к чертовой бабушке!..»

Вот оно, подумал Резидент. Вот здесь-то он и проговорился, наконец. Расслабился, видно, и это понятно — день был очень насыщенным, любой на его месте допускал бы промахи… Но зато теперь понятно, каковы же истинные цели у него и у тех, кого он представляет. Да-а, славненько ему пришлось потрудиться, прежде чем выйти на финишную прямую. И еще его подвела жадность. Если бы он вышел напрямую на меня, а не на Рувинского, то всё было бы по-другому… Тут он, конечно, допустил ляп, и ошибка эта, если ее эксплуатировать по-умному, может погубить его… Вот это мы и запишем пока в приложении к меморандуму.

Резидент вытащил из специального гнезда кольцо-джойстик и надел его себе на указательный палец. Потом сделал несколько разминочных движений и приступил к составлению приложения. Набив несколько абзацев, он остановился и задумался.

Потом набрал:

«Однако, возникает ряд вопросов, на которые пока трудно дать логичный ответ.

Так, если Юлова на Рувинского навел ГС, то зачем ему понадобилось убивать спецслужбовца? Или это комбинация с жертвой фигуры, дабы войти в доверие ко мне и, в конечном счете, с моей помощью определить местонахождение туннеля, служащего нам в качестве средства заброски своих людей в будущее? А, может быть, ГС вообще не имеет никакого отношения к Службе? Ведь у него действительно имеется некий покровитель с экстраординарными способностями, в коих я лично имел возможность убедиться в баре… Ни одному человеку как из наших, так и из числа сотрудников Службы, будь он хоть трижды профессионалом, не удалось бы в одиночку противостоять целой группе натренированных людей. А он, этот таинственный субъект, смог — и не только это… По существу, он отвлек внимание коллег Юлова на себя и дал возможность ГС и Рувинскому спокойно покинуть опасное место»…

Резидент опять сделал паузу, во время которой перечитал последний абзац, а потом, ловко работая пальцем, закончил свой отчет:

«Но если всё вышесказанное верно, то это означает, что в событиях участвует некая третья, очень могущественная сила, от лица которой и действует ГС. Я бы предположил, что она одинаково враждебна и Ассоциации, и Службе, хотя воздержался бы от окончательных выводов относительно ее сущности. Сейчас рано с уверенностью утверждать что-либо, и я решил держать ситуацию под контролем, а удар по противнику нанести лишь в самый решающий момент. ГС еще нужен мне, и Рувинский нужен тоже.»

Глава 34

Денек обещал быть отличным. Низкое солнце проглядывало сквозь стволы сосен в лесу, и рассеянный мягкий свет лился на белеющую сквозь фиктивный голо-забор дорогу, на траву, подступавшую к самому домику, и на бока турбокара, запотевшие от ночной росы. Вокруг было тихо, только на деревьях пересвистывались птицы.

Ставров зевнул во весь рот, потянулся с хрустом — бока и мышцы теперь болели еще больше, чем перед сном — а потом сбежал с крыльца и, намочив ладони о траву, принялся тереть ими лицо и голый торс. Роса была ледяной, как вода из проруби зимой, и Георгий невольно то и дело покряхтывал от холода.

— «Если очень вам неймется, ап-птирайтесь чем придется, водными займитесь процедурами!», — пропел позади него хриплый голос. На крыльце стоял Рувинский, который, судя по его свежему и бодрому лицу, проснулся раньше, чем Ставров, по крайней мере, на час. — Между прочим, Гер, там за домом колодец имеется, так что не бойся, без воды не пропадем…

— А я и не боюсь, — сказал Ставров. — Просто давно росой не умывался… Говорят, кто росой умывается, тот до ста лет проживет.

— Ну, к нам это теперь не относится, — покачал головой архитектор, — мы с тобой вообще за каждый прожитый день должны Бога благодарить…

— Еще чего! — решительно сказал Ставров. — С какой это стати?

— Идем завтракать, — вместо ответа вздохнул Рувинский, — я там кофейку сварил…

За завтраком Ставров, не удержавшись, изложил своему новому приятелю созревший у него вчера план. Идея была проста и гениальна. Надо было не пожалеть живота ради спасения заблудшего человечества и уничтожить то дьявольское устройство, с помощью которого Ассоциация забрасывала своих «референтов» в будущее. Излагая свою идею, Георгий с опаской ожидал, что со стороны его собеседника последуют какие-нибудь возражения, и что он вообще может заявить нечто в том роде, что, мол, ты делай что хочешь, а я умываю руки… Но Рувинский воспринял предложение Ставрова абсолютно спокойно, как само собой разумеющееся, сомнения у него возникли только относительно того, как всё это осуществить.

Я знаю, как, несколько самонадеянно ответствовал Ставров. Дело действительно представлялось ему довольно простым. Он связывается с Резидентом, докладывает ему о выполнении своего задания, и тот должен отправить Георгия в прошлое. «И тут-то, когда я уже отправлюсь домой, то тебе, Валер, останется лишь взорвать ихний туннель…», довольный сам собой, излагал Ставров. Однако, взглянув на Рувинского, Георгий заподозрил, что тот придерживается иного мнения по поводу того, кто должен отправляться в прошлое, а кто — манипулировать «адской машины»…

— Ты что, Валер, не согласен, что ли? — осведомился он.

Архитектор возвел глаза к потолку.

— Слушай, — сказал он, — ты всегда такой наивный или издеваешься надо мной?

— А что тебе не нравится?

— Да нет, мне лично нравится всё, за исключением некоторых пустяков… Например, то, что ты с ветерком отправишься домой, а я помашу тебе вслед белым платочком, оставшись один на один с Резидентом… И потом, меня удивляет твоя вера в порядочность Резидента: это же профессионал, специализирующийся на заплечных делах, Гера, и он наверняка не станет отправлять тебя в прошлое после вчерашнего. Ведь, с его точки зрения, ты поступил неразумно, спасая меня, «предателя», которого он подставил полиции, так что теперь ты у него в большой немилости… Наверное, он сейчас рыщет по всей Агломерации, чтобы напасть на наш след, и не для того, чтобы пожать тебе руку в знак признательности, а чтобы пустить тебе пулю в лоб!.. И вообще, мне кажется, что никто и не собирался тебя пускать обратно. Ты был нужен им, Гер, всего лишь для того, чтобы твоими руками убрать десяток неугодных Ассоциации людей, вот в чем дело…

Ставров вскинулся было, чтобы возразить, но тут же прикусил язык. А действительно, с чего это он поверил в честность тех, кто нанял его для этой грязной работы? Разве ему в свое время было мало Чечни, когда не только его, но и тысячи таких же, как он, обманули на общегосударственном уровне, отправив защищать пресловутые конституционные интересы России, не гнушаясь средствами и трупами мирных жителей, а потом сделали вид, что не имеют к этому конфликту никакого отношения?!..

— Да, ты прав, — сказал он после паузы. — Вот черт, а я об этом не подумал!.. А может быть, давай рискнем, чем черт не шутит, заманим этого типа на встречу, и устроим ему допрос с пристрастием?.. Ты ведь меня подстрахуешь, Валер?

Правда, окинув критичным взглядом съежившегося Рувинского, Георгий засомневался, что из этой затеи выйдет что-нибудь путное — интеллигенция и есть интеллигенция, что с нее возьмешь?.. Рувинский пожал плечами, но видно было, что и он не верит в успешную реализацию идеи Ставрова.

— У тебя здесь связь с Большой Землей имеется? — поинтересовался Ставров, ставя на стол опустевшую чашку.

Рувинский аккуратно вытер губы носовым платком.

— Имеется, — кивнул он. — В комнате есть телефон. Только… может быть, не надо, а, Гер? Ты не боишься, что своим звонком выдашь Резиденту наше местонахождение?

Ведь тогда нам с тобой будет крышка…

— А, волков бояться — в лес не ходить! — махнул рукой Ставров. — Просто мне кажется, что это лучше, чем прятаться, как кроты, в этой норе!..

— Тогда звони, — сказал Рувинский. — Хотя нет, постой, давай мы с тобой продумаем хоть какие-то варианты…

— Ты прямо как на дипломатические переговоры собрался, — усмехнулся Ставров.

— А ты как думал? Когда на карте твоя жизнь, поневоле будешь продумывать каждый свой шаг…

* * *

Ни Рувинский, ни Ставров не знали, что в это время в штаб-квартире Резидента находился тот самый человек, который всячески пытался опекать Ставрова. Он сидел неподвижно, прислушиваясь к тишине за дверью и одновременно к аппаратам телефонной и видеосвязи. У человека виднелась свежая ссадина под глазом и был порван рукав пиджака. Он ждал в этой квартире уже почти двенадцать часов, глаза у него слипались от усталости, а желудок сжимался от голода, но спать сейчас он не имел права, потому что можно было проспать либо звонок, либо предупреждение Оракула, подключенного к электронному датчику в продъезде, о чьем-либо приближении к квартире, а запасы съестного здесь отсутствовали — впрочем, даже если бы холодильник был под завязку набит деликатесами, человек не позволил бы себе взять оттуда ни крошки. Он не хотел оставлять следы на этой квартире.

Поэтому время от времени человек кидал в рот таблетки, позволяющие хоть ненадолго избавиться от ощущения голода и усталости, однако они помогали ему все меньше…

Человеку оставалось надеяться, что ждать ему остается недолго и что сюда, в эту квартиру, расположенную в одной из сорокоэтажных «высоток» Нового Кольца неподалеку от Парка Победы, либо явится, либо позвонит один из тех людей, которые были ему нужны, но время шло, а телефон молчал, и экран видеофона был мертв, и в подъезде стояла тишина, от которой клонило в сон…

Чтобы не уснуть, человек принялся в который раз вспоминать, как вчера в баре ему удалось отвлечь на себя сотрудников Службы, затеяв с ними некое подобие игры в салочки. Впрочем, это для него потасовка могла выглядеть игрой, а его противники восприняли происходящее очень даже всерьез, раз они пустили в ход парализаторы и даже холодное оружие. Последний раз человек баловался такими «салочками» на тренировках по бесконтактному единоборству, но это было очень давно, и сначала всё шло хорошо, а потом стало тяжело — тяжелее даже, чем в сорок третьем в Заксенхаузене, хотя тогда соперники были вооружены «шмайсерами» и штык-ножами и еще у них были огромные надрессированные овчарки… В зале было темно и очень тесно, под ногами хрустело разбитое витринное стекло, и человек пару раз поскользнулся на осколках, и оба раза его соперники не упустили случая попасть по нему — сначала резиновой дубинкой под глаз, а во второй раз ножом располосовали рукав. Свет появился только тогда, когда спецслужбовцы подогнали к оконному проему свой фургон и ударили ослепительными прожекторами внутрь бара.

Это была их ошибка, потому что они ослепили в первую очередь своих, а человек закрыл глаза и положился на своего верного помощника, встроенного в его мозг, и тот исправно вывел его между опрокинутыми столиками и валявшимися на полу телами в коридорчик, а оттуда — в дамский туалет, где человек еще до заварухи предусмотрительно открыл фрамугу под самым потолком. Человек вывалился в эту щель наружу, и тотчас крики и звуки выстрелов остались позади, а через два квартала полностью стихли, только слышались завывания сирен на полицейских машинах, несшихся со всех сторон к бару…

Естественно, что, будучи занятым этими странными играми, человек потерял след Ставрова и его спутника и теперь понятия не имел, где они могли находиться.

Однако он считал, что сделал правильный ход, придя сюда, потому что, по его мнению, рано или поздно, Георгий должен был позвонить…

Человек знал, что ради своего возвращения к жене и дочери Ставров готов идти на любой риск. Человек хорошо изучил своего подопечного, но на этот раз он ошибался в нем.

* * *

Ему ответили после второго гудка. Голос, который возник в трубке, был странным образом знаком Ставрову, но времени вспоминать, где он раньше слышал его, не было.

— Алло? — сказал голос. — Я вас слушаю, говорите…

— Моя фамилия Ставров, — сказал Георгий, косясь на Рувинского, который слушал разговор с паралелльного аппарата с секундомером в руке. — Я правильно попал?

Это туристическое агентство?

— Вы правильно попали, — сказал голос в трубке. — Георгий, дорогой мой, вы очень правильно попали!.. У меня есть к вам очень важное дело. И очень-очень срочное!.. Вы далеко находитесь?

— Далеко, — сказал Георгий. Рувинский красноречиво стучал пальцем по стеклу секундомера. Они пришли к выводу, что во избежание того, чтобы их номер засекли, разговаривать с Резидентом надо не больше минуты. — Послушайте, я не могу сейчас долго говорить… Давайте встретимся.

— Давайте, — охотно согласился голос в трубке. — Скажите, где вы находитесь, и я…

— Я звоню из автомата, — быстро сказал Ставров, и Рувинский показал ему большой палец.

— Хорошо, — сказал голос, — тогда, милости прошу, приезжайте вы ко мне…

Кстати, вы сейчас один?

— Один, — не моргнув глазом, соврал Ставров.

— А тот человек, что был с вами в баре?.. Впрочем, это не столь важно, Гера — по крайне мере, в данный момент. Я так понимаю, что вы предлагаете встретиться на нейтральной территории?

— Да.

— Тогда называйте место и время…

— Седьмое небо, — сказал Ставров, невольно усмехаясь. — Знаете такое?

— Не-ет, — удивленно сказал голос в трубке. — А без шуток можно?..

— Я не шучу… Просто так называется ресторан в Останкинской телебашне.

Встречаемся там в пять часов вечера. Идет?

— Я вас понял, — сказал собеседник Ставрова. — Что ж, как прикажете…

И отключился.

Георгий положил трубку и вопросительно взглянул на Рувинского.

— Сорок шесть секунд, — сообщил тот, глядя на циферблат секундомера. — Неплохо, Гера, неплохо. Четырнадцать секунд сэкономил… Ты что задумался?

Ставров смотрел невидящим взглядом в стену.

— Тебе ничего странного не померещилось за время нашего разговора? — спросил он.

Валерий пожал плечами:

— Разве только то, что ни он, ни ты не поздоровались и не попрощались друг с другом… прямо как роботы какие-то… И еще он тянул время…

Ставров отмахнулся:

— Это как раз ерунда, — пробормотал он. — А лично у меня вопросы возникли по трем моментам…

— Поделись, — потребовал Рувинский.

— Во-первых, голос этого типа я уже слышал раньше, — стал объяснять Георгий. — Вот только не могу вспомнить, где…

— Ну, правильно, если ты раньше уже встречался с Резидентом, то это неудивительно… Это не тот пьяный, что подвалил к тебе в баре?

— Не-ет, — задумчиво протянул Ставров.

— А не тот, что спас тебя от погони во время… ну, в общем, когда они Ружину?.. — голос Рувинского предательски дрогнул.

Ставров схватил приятеля за рукав.

— О! — воскликнул он. — Я понял, чей это голос!

— Чей же? — без особого интереса осведомился архитектор.

— Твой!.. Ну-ка скажи: «Милости прошу, приезжайте вы ко мне»!..

Рувинский нехотя подчинился.

— Вот именно! — воскликнул Ставров. — Это был твой голос, Валерка!.. Слушай, чем же ты так насолил Резиденту, раз он твой голос копирует?

— Наверное, этот сукин сын решил поиграть с тобой, — пояснил Рувинский.

— На всякий случай хочет ввести тебя в заблуждение… мало ли, а вдруг мы с тобой скорешились? Ему же наш союз невыгоден, потому что объединить усилия мы можем только в том случае, если стремимся нанести вред Ассоциации… А еще два момента?

— Во-вторых, Резидент назвал меня Герой, — сказал Ставров. — А это значит, что он очень хорошо меня знает. Вопрос — откуда?..

— От верблюда, — грубо оборвал его Рувинский. — Дурачок ты, Гер! Да у Резидента на тебя, наверное, целое досье имеется, и он не только твое уменьшительное имя должен знать, но и твой размер обуви, имя твоей первой учительницы и на какой части тела у твоей жены есть большая родинка!..

— Но-но! — проворчал Ставров. — При чем здесь моя жена? Нет у нее никаких родинок!..

— Ну нет, так нет, это я так, к слову, — ласковым голосом пояснил Рувинский. — Давай третий пункт выкладывай!

— Он не ответил на пароль, Валер.

— Что-о? — протянул Рувинский. — Ты в этом уверен?

— Еще бы! Что ж я, по-твоему, совсем с ума соскочил?.. Когда я спросил у него, правильно ли я попал, и уточнил: «Это туристическое агентство?» — он должен был ответить: «Нет, агентство здесь было раньше, а теперь это ассоциация», понял?

Рувинский подошел к окну, тонированному по принципу «зеркало», и, скрестив на груди руки, вгляделся в стену леса по ту сторону дороги.

— М-да-а, — сказал он, не оборачиваясь. — Тогда, если ты прав, это может означать массу вариантов.

— Например?

— Например, Ассоциация по каким-то причинам решила сменить пароль уже после твоей отправки сюда… Или тебя с самого начала собирались «прокинуть»… Еще возможно, что Резидент захотел проверить, как ты отреагируешь на его оплошность… В свете вчерашних событий последняя версия мне представляется самой убедительной, Гера.

Ставров сосредоточенно грыз заусенец на указательном пальце.

— Ты забыл еще один вариант, Валер, — сказал он наконец. — Причем самый простой и естественный…

— Какой?

— Человек, который разговаривал со мной, — не Резидент…

Рувинский повернулся и улыбнулся одним краешком рта.

— Ну, тогда надо начинать не с этого, — сказал он. — Надо спросить себя: а был ли это вообще человек?..

* * *

С высоты трехсот тридцати семи метров город, жарившийся под прямыми лучами лишь слегка склонившегося к горизонту солнца, выглядел как и пятьдесят лет назад.

Прекрасно и романтично… В принципе, если не приглядываться к деталям ближайших зданий и улиц, то можно было легко обмануть себя предположением, что в мире всё осталось по-прежнему. Так же к самому горизонту тянулись нескончаемые нагромождения зданий. Так же по блестящим ленточкам дорог тянулись разноцветные коробочки автомобилей, а люди так же выглядели крошечными точками, затерянными среди бетонных громад… Так же над землей висела легкая голубая дымка смога, из-за которой город вдали расплывался и казался нереальным, как декорация к кинофильму. И если продолжать эту игру, то надо всего лишь повернуть голову, и ты увидишь, что Капка стоит на зеленой толще бронированного смотрового стекла в полу и пробует боязливо носком туфельки его на прочность…

— Пап, смотри, смотри, а вон поезд поехал! — воскликнул девчоночий голос справа, и Ставров, вздрогнув, покосился в ту сторону. Сердце у него екнуло, но это была, разумеется, вовсе не Капка, а какая-то другая девочка в сопровождении темноволосого мужчины средних лет.

Нет, этот мир вовсе не был таким же, как в конце прошлого века. Словно подтверждая это, неподалеку от башни просвистел аэр, похожий на большую птицу с угловатыми крыльями. До него было так близко, что в иллюминаторах можно было разглядеть лица пассажиров.

Ставров вздохнул и отвернулся от стекла. Оглядел людей, бродивших по круглой смотровой площадке вдоль высоких окон. Нет, уж, по крайней мере, здесь, внутри башни, многое оставалось прежним. Разве что изменились чуть-чуть форма и вооружение охранников, да рекламные вывески стали совсем другими. А в одном месте прямо по оконному стеклу бежали огненные буквы информационных сообщений: хочешь — читай, не хочешь — смотри сквозь текст на город…

Выбирая именно это место для встречи с Резидентом, они с Рувинским руководствовались несколькими соображениями. Во-первых, на каждом шагу в башне дежурили охранники (как сообщил Ставрову архитектор, служба безопасности Останкинской «иглы» была усилена еще пять лет назад, после попытки одной экстремистской группировки захватить обзорную площадку вместе с людьми в качестве заложников, чтобы выдвинуть ряд безумных требований к правительству Евро-Наций), а на входе осуществлялся очень строгий контроль посетителей, так что пронести оружие или что-то в этом роде Резиденту не удалось бы. Во-вторых, наличие охраны на обзорной площадке и вынужденное ожидание прибытия лифта (тоже с охраной) должны были заставить Резидента отказаться от мысли убить Ставрова с помощью каких-то иных средств, не являющихся оружием — кольнуть его отравленной иглой, например. В-третьих, недоступность места встречи для выстрелов снаружи лишала Резидента возможности подстроить засаду в виде снайперов, вооруженных дальнобойными винтовками. И в-четвертых, постоянное присутствие на площадке людей обеспечивало возможность Рувинскому скрытно вести наблюдение за договаривающимися сторонами, а чтобы он мог, в случае чего, вовремя вмешаться, в кармане Ставрова лежал крохотный радиомикрофон, связанный с приемником-наушником в ухе Валерия…

Ставров и Рувинский прибыли на обзорную площадку башни за два часа до встречи с Резидентом, чтобы не дать ему возможность проводить какие бы то ни было приготовительные меры. За это время они, правда, успели изрядно намозолить глаза охранникам, расположившимся в удобных низких креслах по всему периметру кольца площадки, но это в их положении даже было к лучшему…

В лифтовом «предбаннике» звякнул предупреждающий сигнал, с легким шипением разошлись двойные шлюзовые двери, и очередная порция жаждущих посмотреть на Агломерацию с высоты птичьего полета, неуклюже подталкивая друг друга, вывалилась на площадку.

Ставров встал так, чтобы ему была видна кучка вновь прибывших. Почти два десятка человек, включая человек пять-шесть туристов азиатской наружности, с неизменными голокамерами на груди и натянутыми улыбками на лицах, трех-четырех пар родителей, ведущих чад за руку, стайка молоденьких девчонок, и пожилой мужчина высокого роста с узким костистым лицом и прозрачными глазами, судя по выправке — бывший милитар, наверняка полковник в отставке, не меньше, а то и генерал…

Георгий разочарованно отвернулся к стеклу и посмотрел на настенные часы. Три минуты шестого… Неужели Резидент решил перехитрить нас и устроил засаду где-то поблизости от башни, чтобы расправиться там с нами, когда мы, не дождавшись его здесь, спустимся вниз?.. Нет, все-таки сколько ни пытайся переиграть профессионала, ничего у тебя, дилетанта, из этого не выйдет!..

Краем глаза Ставров уловил, что Рувинский развернулся и скрылся за поворотом круглой стены, явно собираясь взять под контроль соседний лифтовый холл, куда через пять минут должен был прибыть второй лифт.

И тут же над его ухом раздался знакомый голос:

— Вы не устали меня ждать, Гера?

Ставров медленно-медленно, словно опасаясь, что от слишком резкого движения башня покачнется и обрушится, повернулся к говорящему. И не поверил своим глазам: это был тот самый «бывший полковник», с усмешкой взирающий на него.

— Вы? — тупо спросил он. — Так это вы — Резидент?..

Он невольно вспомнил описание Рувинского: костлявый старец… абсолютно лысый… со скрипучим голосом…

— Не обращайте внимания, это всего лишь маска, — сказал «отставник». — Вынужденная мера… А ведь вы меня хотели обвести вокруг пальца, Гера, верно?

Встречу назначали в ресторане «Седьмое небо», а сами караулите меня на обзорной площадке… Что же это вы? Нехорошо!

Не хватало еще, чтобы он пальцем при всех мне погрозил, подумал Ставров, начиная злиться.

— Я забыл вас предупредить, — резко сказал он, — что у меня нет ни копейки денег, а без денег в ресторане мне делать нечего!..

«Старикан» поднял свою сухую руку и похлопал Ставрова по плечу.

— Ну-ну, — успокаивающим голосом сказал он, — не лезь в бутылку, сынок…

Кстати, сейчас так уже не говорят: «ни копейки» — по той простой причине, что деньги называются юмами. Сокращение — от «юниверсал мани»… то есть, общепринятые деньги… Ну, что ж, раз все в сборе, то можно перебираться за ресторанный столик. Берите своего дружка, который пытается изображать из себя юного следопыта, и пойдемте в это ваше «Седьмое небо»…

Делая вид, что не замечает замешательства Ставрова, «отставник» развернулся и твердой походкой направился к узкой лестнице, ведущей вниз, в ресторан.

Георгий воззрился на окно и только теперь заметил, что в том месте, где он занимал позицию, стекло отсвечивает так, что в нем отражается внутренность обзорной площадки, и поверх голов низкорослых азиатов отчетливо видна чуть сутулая фигура Рувинского, взгляд которого устремлен именно сюда.

Ладно, что ж теперь поделать? Видно, сегодня день такой — прокол за проколом!..

Остается надеяться только на то, что нас двое и что вокруг — люди, так что, пока мы здесь, ничего он нам не сделает…

Ставров хмуро повернулся и махнул рукой Рувинскому, подзывая его к себе.

— Всё слышал? — спросилГеоргий своего приятеля.

— Угу, — промычал тот. По его кислому лицу было видно, что он тоже ошарашен таким поворотом событий.

— Ладно, идем за ним, — решил Георгий. — Проколы будем обсуждать потом…

Столики в ресторане, несмотря на неурочный час для посещения публикой злачных мест, были почти все заняты, лишь в Бронзовом зале отыскалось свободное местечко, и «старик» не колеблясь занял его.

— Что закажем? — осведомился он у друзей, когда от стойки к ним подкатился бойкий официант.

— Может быть, кофе? — застенчиво спросил Рувинский Георгия.

— Нет уж, возьмем что-нибудь посущественней, — нахально заявил Георгий. По принципу: гулять — так гулять, особенно если за чужой счет. — Но платить будете вы! — Он ткнул пальцем в человека напротив.

— Разумеется, — согласился «бывший полковник». И пошептал на ухо официанту. Тот кивнул, резво убежал куда-то за стойку, и почти мгновенно вернулся с подносом, уставленным различной посудой. Ставров и Рувинский не успели и глазом моргнуть, а столик уже буквально ломился от кушаний. Сервировку венчала бутылка фирменного вина «Седьмое небо».

— Я предлагаю выпить, — сказал «старик», разливая вино по бокалам. — За наше знакомство!.. — И благовоспитанно пригубил свой бокал.

Ставров переглянулся с Рувинским и возразил:

— Ну, за это пить пока еще рано. Вы вот, к примеру, нас знаете, а мы вас — нет…

— Так уж и нет? — усмехнулся «отставник», накалывая на вилку маслину. — Что ж, насчет вашего приятеля я ничего не буду говорить, а с вами, Гера, мы уже не раз встречались… Напомнить?

— Напомните, — с вызовом сказал Георгий. — А то что-то с памятью моей стало…

«Отставной полковник» напротив него внезапно исчез, и на его месте возник уже знакомый Ставрову молодой человек с невыразительным лицом и в аккуратно отутюженном костюмчике.

— Узнаете? — спросил он.

— Узнаю, — проворчал Ставров, поглощая мясное ассорти. — Только что толку?.. Ни тогда, ни позже вы мне так и не удосужились представиться.

— Зовите меня Май, — посоветовал с готовностью незнакомец. — Вы извините, господа, но чтобы не вызывать ненужных сенсаций, я вернусь в первоначальное состояние. — Облик его подернулся рябью, как вода на глади озера, и за столиком снова возник бывший полковник с надменной физиономией, с сомнением ковыряющийся в салате.

— Май, — повторил Рувинский, словно пробуя имя на вкус. — Май… Красиво. Только почему вы выбрали именно этот месяц года?

— Вы излишне подозрительны, молодой человек, — вежливо сказал «старик»

(«Валерий», в тон ему тут же подсказал Рувинский, светски наклоняя голову). — По-вашему, такого имени, как Август, тоже не существует? Или, например, Октябрин?

Рувинский неопределенно двинул бровями.

— А как насчет отчества? — спросил он.

— У нас их нет, — ответствовал человек, назвавшийся Маем.

— А фамилий у вас тоже нет? — настаивал архитектор.

— Давайте не будем отвлекаться, — сказал Ставров. — И…

— А над «и» полагается ставить точки, — подхватил, улыбаясь, Май. — Нет, я не Резидент, Гера. И к вашей Ассоциации не имею никакого отношения…

— Кто же вы? — спросил Рувинский.

— Это долгая история, — покачал головой человек напротив.

— Ничего, у нас как раз сегодня достаточно времени, — сказал Ставров. — Да и ресторан закрывается в одиннадцать… во всяком случае, так было раньше. Мы готовы выслушать вас, Май…

И Май рассказал им… Правда, рассказ его оказался таким неправдоподобным, что выглядел фантастикой чистейшей воды. Причем такой, которую не то что печатать в виде книги нельзя — такие вещи неудобно даже произносить вслух в компании нормальных, трезвомыслящих людей…

Я не хотел бы, чтобы вы считали меня чужаком, говорил Май, но я действительно пришел в ваш мир из другого времени. Таких, как я, в вашем мире много, мы способны проникнуть куда угодно, и у вас нет и практически не может быть от нас секретов. И еще я хочу, чтобы вы поняли и уяснили раз и навсегда: мы — не враги вашему миру. Мы не приносим вам никакого вреда. Мы только наблюдаем за вами.

Может быть, конечно, это покажется вам унизительным, но именно поэтому мы вынуждены действовать тайно, используя кое-какие экстраординарные способности, которыми владеем… Мы — Наблюдатели, и этим всё сказано. Мы строго соблюдаем ту клятву, которую приносим, становясь Наблюдателями, в своем мире: никогда ни во что не вмешиваться во время выполнения заданий в вашем времени. Даже если на наших глазах будут убивать. Даже если будут убивать нас самих, мы имеем право лишь на пассивную защиту — путем бегства… К сожалению, я не могу раскрыть вам все подробности, связанные со стратегией и тактикой Наблюдения. Могу лишь сказать, что, наблюдая за вами, мы вовсе не проводим над вами каких-то экспериментов, как над подопытными крысами. И отнюдь не болезненное любопытство движет нами, заставляя присутствовать в ключевых точках вашей истории…

Необходимость Наблюдения продиктована желанием спастись от той гибели, которая грозит нам и нашим потомкам всего через несколько веков. Понимаете, у любой цивилизации есть выбор одного-единственного варианта развития из множества возможных. И, делая его, так легко ошибиться и выбрать не тот путь, который выводит на бескрайние просторы процветания, а тот, что ведет к пропасти.

Наверное, только Бог, если бы он существовал, мог бы знать, сколько обитаемых миров погибло из-за того, что они неправильно просчитали последствия, которые ожидают их на избранной ими линии развития!.. Нашему миру повезло гораздо больше, чем другим. Нам удалось обнаружить в пространственно-временном континууме туннели, по которым можно перемещаться из одного времени в другое. В том числе, и сюда, к вам… Такие туннели мы называем трансгрессорами. Мы работаем во многих мирах с одной целью: понять, в чем заключаются фатальные ошибки цивилизаций. Поняв это, мы сумеем предотвратить собственную гибель…

— Значит, наш мир тоже погибнет? — спросил Рувинский.

Май опустил глаза в свою тарелку.

— Все миры, рано или поздно, погибают, — уклончиво ответил он. — Вопрос только в том, как скоро это случится…

— Но вы же наверняка знаете ответ, — сказал Ставров. — Раз уж вы так свободно манипулируете этими самыми туннелями, то должны были побывать у нас и в самом далеком прошлом, и в самом отдаленном будущем, верно?

Май неторопливо жевал бутерброд с лососиной.

— Что с того, что я знаю ответ? — возразил он. — Вы, видимо, не до конца прониклись тем, что я рассказал вам о нас, Наблюдателях. Ни один Наблюдатель не только не имеет права на физическое вмешательство в происходящее в том мире, в котором работает, но и не должен делиться с людьми, живущими в этом мире, знаниями. Особенно — о том, что их ждет в будущем… Ведь любое знание побуждает людей к действию, а значит, предоставление информации — тоже вмешательство в естественный ход событий, может быть даже, самая опасная его разновидность!..

— А, по-моему, это просто подлость с вашей стороны! — тихо сказал Рувинский. — Я понял, почему вам нельзя вмешиваться в наши дела!.. Вы так упорно напирали на то, что не ставите над нами никаких опытов. Но что же, по-вашему, вы делаете, когда с холодным интересом взираете на то, как в нашем мире гибнут отдельные люди и целые города, если не ставите грандиозный эксперимент? Ведь наблюдение — это один из методов эксперимента, и еще неизвестно, самый щадящий он или самый жестокий!.. Это все равно, что если бы ученый-медик, к которому по ошибке явился тяжелобольной, фиксировал, как протекает недуг, как у умирающего появляются судороги, как он, задыхаясь, пытается дышать отказавшими легкими и как именно протекает агония!.. А вмешиваться нельзя — чистота эксперимента нарушится, видите ли!.. Да это же… это же… — Архитектор замялся, пытаясь подобрать подходящее определение, а потом закончил: — это же аморально, понимаете?!..

Май пил вино мелкими глоточками. Потом неторопливо отставил бокал в сторону и сказал:

— Вы и правы, и неправы, Валерий. Видите ли, вы пытаетесь судить нас с точки зрения вашей морали — и, наверное, тогда вы правы. Но вы пока не способны представить себе мир, живущий по иным законам и руководствующийся иной моралью, в корне отличающейся от вашей, а ведь это достаточно просто… Ничто в мире не меняется так быстро и резко, как мораль, потому что она обусловлена прежде всего влиянием на систему внешних факторов… Впрочем, системология у вас еще не очень развита… И вообще, друзья, по-моему, мы встретились не для диспута о морали.

— А вам не кажется, Май, что между вашими словами и делами существует определенное противоречие? — поинтересовался Ставров. — Вот, например, вы сказали, что не можете вмешиваться в события здесь, у нас… Но вы-то лично вмешивались, и не раз!.. Вспомните, когда вы спасали меня от полиции или от… финансового кризиса… разве вы не нарушали естественный ход событий?

— Ну, вот, наконец, мы и подошли к сути, — улыбнулся уголком рта Май. — Именно об этом я и хотел с вами побеседовать. Правда, это больше касается вас, Георгий, но раз уж ваш друг сопровождает вас, то пусть и он услышит это… Я расскажу вам еще одну историю. Много лет назад один из наших Наблюдателей нарушил Клятву.

Правда, он сделал это не сознательно… Просто он позволил себе влюбиться в одну женщину из того времени, где тогда работал, но не просчитал нежелательных последствий. Он провел с этой женщиной всего одну ночь, но этого оказалось достаточно, чтобы у нее через положенные девять месяцев на свет появился ребенок… Понимаете, для него это было очередным приключением, досадной слабостью, и, желая забыть об этом, он не только не доложил своему руководству о происшедшем, но и сам не удосужился проверить, что потом стало с объектом его кратковременной страсти. Прошло много лет, и он вновь встретился с той самой женщиной. Он сам пришел к ней, спасаясь от преследователей, которые гнались за ним, раненым… Он искал у нее убежища, но не учел женской психологии. Ночью она выдала его спецслужбе, которая давно уже охотилась за нашими людьми. Это была ваша Ассоциация, которая в то время боролась с нами, пришельцами из другого мира… Наблюдателя поместили в клетку и приковали цепями к стальной решетке, как дикого зверя. Он упорно молчал на всех допросах, но еще в самом начале так получилось, что он во сне проговорился и выдал своим противникам тайну Трансгрессора, ведущего сюда, в середину двадцать первого века. Именно благодаря его невольной оговорке Ассоциация смогла посылать своих агентов в будущее… Но самое страшное ждало Наблюдателя впереди. Однажды к нему, прямо в тюремную камеру, явился один из его коллег, но вместо того, чтобы спасти его от неминуемой гибели, он лишь постарался усугубить осознание Наблюдателем своей вины. Друг рассказал ему, что у него есть в этом времени сын и что его дальнейшее существование в этом мире является тем самым источником причинно-следственных возмущений, которые нарастают с каждым годом и в конце концов способны будут разрушить Ткань Миров… иными словами, привести к преждевременной гибели вашего мира…

Май прервал свой рассказ, чтобы расплатиться с официантом. Потом дождался, когда тот уберет со стола грязную посуду и принесет три чашки крепкого кофе.

— Что ж, это всё очень занимательно, — с иронией сказал Ставров, так и не дождавшись продолжения рассказа, — и чем-то смахивает на латиноамериканские сериалы, которые когда-то у российских женщин были в большом почете… Но причем здесь я? Какое отношение я имею к вашему коллеге?

— Самое прямое, — сказал Май, глядя в свою чашку. — Тот Наблюдатель и есть ваш отец, Гера…

Некоторое время за их столиком царило молчание. Лицо Георгия окаменело, а пальцы его машинально вращали ложечку в чашке с такой силой, что кофе выплескивался через край на блюдце. Рувинский зачем-то встал, потом снова сел.

— Гера, — сказал он, тронув за плечо своего приятеля, — Гер, не верь ты ему, что за чушь он порет?.. Почему ты считаешь, что они должны говорить нам только правду? А вдруг эта история тоже является частью их эксперимента?

— Сидите спокойно, Валерий, — сказал Май. — Вы же не хотите, чтобы я и про вас сказал правду, верно?

В глазах Рувинского что-то мигнуло. Потом он пожал плечами и отвернулся.

— Единственный выход из создавшегося положения, по нашему мнению, заключается в том, чтобы забрать вас, Гера, из этого мира, — продолжал спокойно Май. — Пока колебания возмущений не достигли опасного предела, еще можно предотвратить беду… Но дело в том, что мы не можем изъять вас отсюда силой. Вы добровольно должны пойти на это. Мы понимаем, что для вас это будет трудным решением, но надеемся, что вы найдете в себе силы, чтобы его принять… Мы очень долго наблюдали за вами и убеждены, что именно теперь вы окончательно готовы к тому, чтобы отправиться в наш мир…

— Вы хотите сказать, что сейчас я созрел, да? — перебил своего собеседника Ставров. — «И дочь-невеста вся в прыщах — дозрела, значит»…

— Не буду скрывать, — сказал Май, не глядя на Ставрова, — было среди нас и такое мнение, что надо не тратить понапрасну силы и средства, а убрать вас в самом начале твоего пребывания в двадцать первом веке. Убрать, разумеется, не в том смысле, в каком вы сами используете это слово, а в смысле — из этого мира в наш, — пояснил Наблюдатель. — Тем самым мы бы помешали вам еще больше вывести этот мир из состояния равновесия, ведь с каждым убитым вами человеком апокалипсис приближался к вашей цивилизации шагами длиною в несколько веков…

— Что ж помешало вам? — хрипло спросил Ставров. — Совесть взыграла? Или стремление насолить Ассоциации?

— Нет, Гера, ни то, ни другое… Просто тогда вы бы не стали и слушать меня. Вам же хотелось во что бы то ни стало, любой ценой вернуться к своей семье, и ничего иного вы бы не восприняли… Мы правильно решили, что вам надо дать время почувствовать, что вы — чужой и лишний в этом мире. Надеюсь, это и произошло с вами за последние дни…

Георгий так резко отодвинул от себя недопитый кофе, что чашка едва не опрокинулась на столик.

— Может быть, вы и правы, — сказал сердито он. — Да, я действительно натворил по своей глупости немало таких дел, о которых мне сейчас стыдно вспоминать!.. Но вы ошибаетесь, если думаете, что я с радостью приму ваше предложение! Мне, знаете, как-то не хочется бросать этот мир. Даже если он перевернется вверх тормашками лет так через тыщу!.. И потом, у меня здесь еще полно других дел, за которые, кстати, надеюсь, мне не придется потом краснеть!..

— А я и не настаиваю, — кротко возразил Май. — У нас еще есть время… Что ж, раз вы так настроены, давайте вернемся к нашему разговору хотя бы несколько дней спустя.

Он поднялся, собираясь уходить, но Георгий схватил его за рукав, принуждая остаться за столиком.

— Куда же вы? — осведомился он. — Вы еще не ответили на вопросы, Май!.. Или вы полагаете, что нам, подобно бессловесным тварям, нечего у вас спросить?

— Ну почему же, — усмехнулся Наблюдатель. — Вам наверняка захочется многое узнать от меня… даже если вы мне не очень-то верите. Но все дело в том, захочу ли я отвечать на ваши вопросы… Вы же, скорее всего, будете пытаться выведать у меня какие-нибудь секреты, связанные с Ассоциацией, ее резидентом и трансгрессорами…

— Нет, — сказал Ставров. — Хотя, в частности, проблема Резидента для нас очень актуальна. Да и знать, где находится один из временных туннелей, нам тоже бы не помешало… Но ладно, с этими проблемами мы постараемся разобраться сами. Вы только не путайтесь у нас под ногами и не оберегайте нас больше, договорились?..

А сейчас меня интересует другое. Что стало с моим отцом?

Наблюдатель Май не сразу ответил. Он вообще ничего не ответил в том смысле, как принято отвечать на подобные вопросы. Он долго озабоченно стряхивал крошки со скатерти на пол, словно именно они мешали ему ответить так, как надо, а потом потер свой лоб, будто у него внезапно разболелась голова, и сказал:

— Вообще-то я и этого не должен был бы вам открывать, но раз вы настаиваете…

Только вот что. Есть ли у вас с собой компнот?

— Есть, — подал голос молчавший до того Рувинский и достал из бокового кармана пиджака небольшую плоскую коробочку. Разложил ее на столе, как обыкновенный блокнот, потом нажал сбоку кнопочку — и над столиком, мигнув разверткой, распустился, подобно чудесному цветку голо-экран размером со стандартную книгу.

На нем тут же появилась красивая заставка, предупреждающая о загрузке системы.

Май достал откуда-то, как фокусник, маленький черный комп-кубик и вставил его в компнот.

— Это надо не слушать, — наставительно сообщил он. — Лучше всего увидеть это своими собственными глазами… Если, конечно, вы не торопитесь.

Ставров покосился на соседние столики, но никто не обращал внимания на их экран.

Похоже, здесь подобное зрелище было в порядке вещей: подумаешь, после сытного ужина клиентам захотелось просмотреть какой-нибудь боевичок!..

Экран опять мигнул, и на нем возник вид какого-то помещения с бетонными стенами, испачканными странными красными потеками и брызгами…

Глава 35

На самом видном месте в кабинете, расположенном в звукоизолированном подвале глубоко под землей, располагался странный агрегат, напоминающий кресло-центрифугу для тренировки космонавтов. Это была установка для сканирования сигналов головного мозга у допрашиваемых под гипнозом. Во всем остальном кабинет бывшего майора Твердохлеба ничем особенным не отличался от современных служебных кабинетов. Не было тут ни клещей для вырывания ноздрей и языков, ни дыбы, ни наборов окровавленных пыточных инструментов, а был тут черный офисный стол с импортными канцелярскими причиндалами и разнокалиберной гаммой телефонов. Даже бетонные обшарпанные стены кабинета, забрызганные кровью, представляли собой иллюзию: в действительности же это были мастерски выполненные по спецзаказу обои… В углу, на невысоком столике что-то бормотал небольшой цветной «Самсунг», в другом углу невозмутимо высился окрашенный в белую краску сейф с неразборчивой табличкой, на боку которого висел календарь с красивой обнаженной японочкой… На стене позади стола хозяина кабинета висел милитаристский календарь, изготовленный «Росвооружением» — подарок одного из «спонсоров»… Напротив стола, вдоль стены, тянулась вереница жестких стульев, а в глубине кабинета, по обе стороны приземистого журнального столика, стояли мягкие кресла — для особо дорогих гостей.

Сейчас в одном из этих кресел располагался Виктор Найвин, а в другом — сам Твердохлеб. Между ними, на клеенчатой салфетке, расстеленной на лаковой поверхности столика, стояли раскрытая коробка конфет «Ассорти», ополовиненная банка шпротов, накромсанное толстыми шмотками мясо вперемежку с черным хлебом и початая бутылка коньяка «Белый аист» — после трех лет службы в Приднестровской Республике Твердохлеб как истый патриот тех мест, где он побывал, предпочитал всем напиткам «Белый аист», причем обязательно розлива фирмы «Квинт»…

Сегодня начальник группы дознания принимал Найвина в ряды своих подчиненных.

Собственно, это была еще даже не так называемая «проставка» — ведь «проставляться» должен был не Твердохлеб, а Найвин, и причем не один на один с начальником, а в присутствии всего славного коллектива дознавателей. Однако была у Твердохлеба одна личная традиция: прежде чем, так сказать, давать зеленый свет новичку, постараться прощупать, кто он и что он в «неформальной» обстановке…

Они выпили уже по третьей, и разговор начинал неотвратимо сползать от дурацких анекдотов и от длинных устных воспоминаний о наиболее ярких эпизодах своей профессиональной деятельности к чисто деловой проблематике и бессмысленной ругани в адрес остолопов-начальников.

— А вообще-то я очень доволен, что ко мне направили именно тебя, Витёк! — вдруг несколько фамильярно заявил Твердохлеб. — Хоть один умный человек будет под рукой!.. А то эти идиоты-костоломы у меня уже вот где сидят!

И он красноречиво похлопал себя по заросшей курчавым волосом крепкой шее.

— Ты уже видел нашего подопечного? — спросил он, закинув в рот очередной кусок мяса.

Найвин утвердительно кивнул.

— Ну и как он тебе? — невнятно поинтересовался Твердохлеб. — Давай-ка, подставляй посуду… Как думаешь, удастся нам с тобой его расколоть?

Найвин пожал плечами.

— Посмотрим, — сказал он уклончиво. — А что ж вы его на цепь-то посадили? Там же и без этого такая клетка, что ему просто невозможно удрать…

Твердохлеб погрозил своему собеседнику толстым кривым пальцем.

— Не-ет, — протянул он, покачивая головой. — Ты, Вить, не представляешь себе, как этот тип нам важен!.. Если что — начальство с нас голову снимет, так уж лучше перебдеть, чем недобдеть, пра-ально? Ладно, знаешь, за что мы выпьем?.. За то, чтоб тебе повезло больше, чем мне, на допросах… Нет, серьезно, ты не думай, что я тебе завидую. Умный ты человек, это сразу за версту видно, а я…

Шесть классов, три коридора… Эх, жизнь наша непутевая!..

И он опрокинул в себя пластмассовый стаканчик из-под германского йогурта, удачно приспособленный для возлияний в служебное время.

Виктор последовал его примеру, и терпкий коньяк, обжигая нутро, растекся по телу приятной легкостью и истомой. Еще чуть-чуть — и возникло ощущение свободы и приятности существования. Даже этот, на первый взгляд, страшноватый своей примитивностью новый начальник теперь казался вполне дружелюбным и по-человечески понятным парнем. Ведь он тоже человек, хоть, наверное, тоже немало жизней людских погубил за время своей службы…

Он снова мысленно услышал визг покрышек по мокрому асфальту и вновь ощутил страшный тупой удар бампером машины о что-то мягкое, и опять увидел, как мельчайшие капельки крови веером легли на лобовое стекло, и сквозь них почему-то сразу стало плохо видно грязную, скользкую дорогу, и лишь каким-то чудом ему удалось удержать «девятку» на повороте и не дать ей вылететь за бордюр…

Твердохлеб все еще что-то бубнил. Будто издалека до Виктора донесся его голос:

— Эй, Витек, ты чего? Вроде бы мы еще даже и первую бутылку-то не докончили, а ты уже скис… Слаб, что ли, на выпивон?

— Слаб, — кивнул Виктор, совсем другое имея мысленно в виду. — Ох, как слаб, Тарас Михайлович!..

— Ну, тогда давай по последней, и на этом закруглимся, — предложил Твердохлеб. — А то мне еще допрашивать этого придурка… сказать он, правда, все равно ничего не скажет, но порядок есть порядок, и вопросы ему я предъявить обязан…

Глянь-ка, сколько там уже натикало?

Виктор глянул на часы.

— Четверть девятого, — сказал он.

— Ни фига себе! — удивился Твердохлеб. — Как время-то летит!..

Он крутнул головой, и взгляд его упал на экран телевизора, на котором как раз в этот момент шла реклама, и красотка с детским выражением лица расписывала прелести женских прокладок с «крылышками».

— Хорошая девочка, — со знанием дела сообщил бывший майор Найвину. — Все-таки интересно устроена башка у человека… Вот, например, смотрю я сейчас на эту милашку, а вспоминается мне одна похожая на нее красавица, которую полтора месяца пришлось кокнуть по поручению начальства. Вот поди ж ты, столько времени прошло, а она до сих пор так и стоит перед глазами… Как ты думаешь, Витек, существует загробная жизнь или нет? Я в том смысле, что доведется мне там встретиться со всеми теми, кого пришлось выпроводить на тот свет против их воли, аль нет?

— Существует, конечно, — с некоторым злорадством сказал Найвин. — Я тут читал недавно о том, что американцам удалось установить связь с душами умерших с помощью особых микрочастиц… лептонов, кажется…

— А, это та статья в последнем номере «Мегаполиса-Экспресса», что ли? — уточнил Твердохлеб. — Не-е, в эти бредни я не верю!.. Потому как души у человека нет!..

Иначе как объяснить тот факт, что никто при жизни ее в себе не ощущает? Значит, она не есть объективное явление, потому что, согласно диалектическому материализму, объективная реальность — это реальность, данная нам в ощущениях…

О, господи, подумал Найвин. И почему этих людей так и тянет на абстрактные рассуждения, когда они оказываются в компании человека, которого считают умнее себя? Наверное, по той же причине, по какой тебя самого с врачом тянет обсуждать свои болячки, а с водителем такси — какие машины лучше и почему у твоей тачки постоянно стучит задний мост…

— Тарас Михайлович, — с некоторым усилием попросил он, — а что это за история была с девушкой? Расскажите подробнее, если, конечно, не секрет…

— Какой там секрет? — отмахнулся Твердохлеб, делая сложный бутерброд из хлеба, мяса и шпрот. — Дело было самым обыкновенным, таких каждый день случается — десятки… Мне что? Меня навели, а дальше уж самому пришлось кумекать, как и что подстроить, чтобы никто не заподозрил неестественного исхода… Как всегда, вариантов у меня была масса. Ты вот, поди, и не предполагаешь, сколько на свете есть способов убрать человека так, что ни одна экс… экспертиза не определит, что смерть наступила в результате насилия… М-да-а… А тут особо ломать голову не пришлось. Покойная-то сердечницей слыла… А те же западники изобрели одну ха-арошую штуковинку — прямо как раз для таких вот случаев. Аэрозоль в виде маленького баллончика типа тех, что продаются в качестве средств самозащиты…

Только служит коренным образом наоборот!.. Если в лицо человеку со слабым сердечком или коронаркой прыснуть, то спровоцируешь сильнейший приступ… как бы инфаркт… Вот я той девице и прыснул… она как раз в метро утречком пилила на работу, народу было полным-полно, в сутолоке не всякий заметит, чем его сосед занимается… А потом, когда она уже падать стала, словно подломались ноги у нее, тут уж все закричали, подхватили ее, усадили… на ближайшей станции на перрон вывели… и я в том числе… на скамью усадили, газетами обмахивают… у кого-то даже нитроглицерин или что-то такое нашлось… Только всё было бесполезно… Средство-то хоть и незапатентованное, а действует безотказно.

Прибрал Господь ее душу за считанные минуты, так что когда дежурные санитары из медпункта прибегли, она уже готова была… к встрече с архангелом Петром…

— А за что ее… что она могла такого сделать?.. — бессвязно осведомился Найвин.

Твердохлеб глянул на него и усмехнулся:

— Э-э, да ты, я вижу, не только на выпивку слаб, Витёк!.. А что касается той девчонки, так и не знаю я… Нам-то какая разница, кто и за что начальству пришелся не по душе? Если мы будем в каждое дело вникать, то ничего хорошего из этого не выйдет, ты уж поверь бывшему майору КГБ!.. Да что же ты так побледнел-то, Витюха? Может, тебе нашатыря дать понюхать? Это мы можем, в столе где-то валялся… для ведения допросов слабонервных натур…

Твердохлеб выкарабкался из своего кресла и, перегнувшись через свой траурной расцветки стол, выдвинул из него ящик и стал, что-то ворча себе под нос, рыться в нем. Найвин тупо следил за тем, как шевелятся пальцы его будущего начальника, и его тошнило.

— О, а вот и наглядная иллюстрация к моему рассказу, — воскликнул Твердохлеб, разгибаясь, чтобы предъявить Виктору какой-то небольшой темный предмет. — Эта штучка принадлежала той мамзели, — пояснил он. — Я пока ее обхаживал, снял с ее шеи на память… Обожаю сувениры такого рода — ведь, как ни крути, а память потом на всю жизнь остается!.. Смотри, Витёк, какая херовина…

Это был смешной деревянный зверек с круглыми глазками и большими ушами на простеньком сыромятном шнурке. Щенок не щенок, мышонок не мышонок, Чебурашка не Чебурашка… Неведомая зверушка, говорила Марина, и смеялась своим хрустальным голоском… Мой талисман, говорила она, и ласково гладила фигурку по деревянной головке… Когда я умру, мрачно шутила она, его надо положить вместе со мной в гроб, как раньше клали вместе с умершими самые дорогие для них вещи…

Марина тоже умерла от сердечного приступа в метро. И время смерти той, которую убил Твердохлеб по заданию Ассоциации, с временем гибели Марины совпадает. Это никак не может быть случайностью. Иначе гроша ломаного не стоит теория вероятности, которую так тщательно обосновали математики и физики.

Avec l'аncre de mon coeur arreter le temps qui va un jour te voler а moi…Якорем своего сердца остановить время, которое однажды украдет у меня тебя…

Бедная, бедная и очень наивная девочка моя из Ярославля, ты и не подозревала, что это тебя украдет время и что сердцем твоим ты не сможешь остановить это проклятое время, наоборот — руками вот этого человека, любящего шпроты и молдавский коньяк, оно остановит твое маленькое, но такое любящее сердечко… Ну что ж, по крайней мере, теперь ясно, кто тебя убил и кому следует мстить за твою смерть… Мстить надо не всему этому проклятому миру убийством наверняка ни в чем не повинной пожилой женщины, а этому подземному спруту, укрывшемуся под безликим названием «Ассоциация», и, похоже, я знаю, как именно ему надо отомстить…

— Ладно, — сказал Твердохлеб, отрываясь наконец от копания в столе. — Нет здесь ни хрена… наверное, увела нашатырь какая-нибудь зараза… пьют они его тайком, что ли?.. Наливай по последней!

Виктор очень старательно, до последней капли, разлил коньяк из высокой стройной бутылки по пластмассовым стаканчикам. Не потому, что ему очень хотелось выпить, просто, согласно законам физики, удар пустой бутылкой по голове мог причинить более тяжкую травму, нежели полной. Потом он привстал из кресла, наклонившись над столиком якобы для того, чтобы поставить бутылку на край столика.

— Эй, эй! — предостерегающе сказал Твердохлеб. — Ты что, Витёк?.. Пустую посуду на стол не ставят. Примета такая есть…

— А я не собираюсь ставить, — отозвался Найвин.

И без размаха, но сильно ударил «пустой посудой» хозяина кабинета по начинающей проглядывать в редких волосах плеши. Тот некоторое время еще посидел по инерции, а потом на его ребристом лице проступило слабое удивление, и он уткнулся в остатки нехитрой снеди на столике так, словно хотел съесть всё сразу в пароксизме внезапного аппетита…

Ключи от сейфа обнаружились у него в кармане.

* * *

Время от времени Виктор высовывал руку с пистолетом из-за бетонного блока, за которым они укрывались, и делал наугад выстрел в слепящую прожекторами противоположную часть стройплощадки. После этого, если в ответ стреляли не очень сильно, они вскакивали и перебегали в другое место. За груду кирпичей или штабель огромных труб, тут уж что попадется… Если же палить начинали со всех сторон так, что и головы невозможно было поднять, приходилось менять укрытие ползком. Земля, как и полагается на стройплощадке, была вся раскисшая, разбитая гусеницами тракторов и огромными колесами самосвалов, и они очень быстро вымазались по уши, но теперь это не имело никакого значения. Оба они знали, что долго им не продержаться…

Конечно, зря они сунулись на вокзал. Видимо, вокзалы были взяты под скрытое наблюдение в первую очередь. Так же, как аэропорты, выезды из города, междугородные автобусы и оба речных вокзала. Уйти из столицы у них не было никаких шансов, но отсиживаться где-то в городе означало лишь оттягивать тот момент, когда их все-таки найдут люди Ассоциации…

Собственно, ошибка их заключалась только в одном: они думали, что исчезновение Наблюдателя из камеры еще не обнаружили, поскольку одного охранника Виктор, подкравшись сзади, задушил шнуром от отечественного электрического чайника, мирно кипевшего в дежурке, а второго они уже вместе с Наблюдателем тщательно связали и заперли в клетке. И самое главное — они, с подачи Виктора, полагали, что Твердохлеб мертв, потому что череп у него раскроен был очень основательно.

Однако голова у бывшего майора КГБ оказалась достаточно твердой, и отныне ему следовало бы сменить свою фамилию на Твердолоб. Во всяком случае, уже спустя четверть часа после ухода Найвина и Наблюдателя из импровизированной тюрьмы Ассоциации начальник группы дознания пришел в себя и поднял тревогу…

И еще на подходе к Курскому вокзалу беглецов обнаружил тайный патруль и срочно вызвал в этот район всех остальных. Правда, люди Ассоциации тоже были способны на ошибки, и старший патруля допустил просчет, решив не пускать разыскиваемых на перрон, с которого уходили электрички, а взять их еще у билетных касс…

Патрульных было трое, но они были вооружены лишь одним пистолетом, самодельной дубинкой, наручниками с заедающим замком и газовым баллончиком типа «Шок» с зарядом красного перца. И еще они думали, что беглецы не станут открывать стрельбу в зале, где было полно народу.

Однако, Виктор не задумываясь выхватил из-за пояса пистолет, который он с тремя запасными магазинами стянул из сейфа у своего несостоявшегося начальника, и стал стрелять в упор в патрульных, когда их старший приказал «парочке» стоять смирно и не двигаться, пока на них не наденут наручники. Первая же пуля досталась старшему, вооруженному пистолетом, и он рухнул, обливаясь кровью на пол, выложенный мраморной плиткой. Вторым выстрелом был ранен патрульный, у которого под курткой вдоль спины была спрятана стальная дубинка, вставленная «для смягчения» удара в кусок резинового шланга от стиральной машинки… В третий раз Найвин промахнулся, и пуля, отрикошетив от мраморной колонны, ударила в бедро одну из женщин, стоявших в очереди за билетами. В зале началась паника, и все ринулись к выходу. Патрульный с баллончиком попытался ослепить Наблюдателя, но тот ускользнул от струи перца ловким финтом и, став невидимым, зашел к своим противникам в тыл и легко сбил их на пол. Приятели выскочили вместе с толпой из кассового зала и оцепенели: от Садового кольца к зданию вокзала приближалась целая кавалькада машин с сиренами, «мигалками» и включенными на максимум фарами.

Бежать на перрон, а затем — по рельсам было бы бессмысленно, а окружить район вокзала для преследователей не составляло труда…

Беглецам ничего не оставалось, кроме как устремиться на ближайшую строительную площадку. Здесь, за высоким забором из бетонных плит, давно уже копошились трудяги из ближнего зарубежья, реализуя проект создания гигантского торгово-развлекательного центра подобно тому, который четырехэтажным айсбергом врастет в Манежную площадь два года спустя… Работа над возведением комплекса шла в две смены, а сейчас здесь было тихо, только светились окна строительного вагончика, где дежурили сторожа, да пространство площадки было прошито лучами прожекторов, установленных на подъемном кране…

Оказавшись за бетонным забором, и Виктор, и Наблюдатель поняли, что отсюда их уже не выпустят. Но и сдаваться тоже не имело никакого смысла. Поэтому, когда темные силуэты замелькали то тут, то там между залежей строительных материалов, и голос в мегафон обратился с предложением не валять дурака и не тянуть напрасно время, обещая, что в случае добровольной сдачи беглецы не будут строго наказаны, Виктор вновь открыл огонь. Он стрелял не целясь ни в кого конкретно, главное сейчас было — заставить нападающих держаться на расстоянии. И пока ему это удавалось. Один раз ему даже показалось, что он попал в кого-то, потому что одна из темных фигур после его выстрела замерла неподвижно, а потом рухнула, как подкошенная…

Сначала по ним не стреляли, но потом, видимо, решили оказать воздействие на их психику, потому что воздух наполнился свистом пуль, но все они проносились выше человеческого роста. Видимо, у стрелявших было строжайшее указание взять беглецов живыми. Во всяком случае, Наблюдателя… Виктор едва ли интересовал Ассоциацию, и если бы группе захвата пришлось стрелять на поражение, то Найвин первым получил бы пулю в лоб…

Перестрелка не могла долго продолжаться по той простой причине, что патроны в пистолете Виктора вовсе не появлялись сами собой неизвестно откуда. Он уже расстреливал второй магазин. Еще десяток выстрелов — и можно действительно поднимать руки вверх…

— Послушай, друг, ты должен уходить, — сказал Виктор своему спутнику, улучив момент. — Все равно от тебя нет никакого толка. Ты же не сможешь заставить себя стрелять… даже в них… Ты ведь как был Наблюдателем, так им и остался!

Тот упрямо мотнул головой. Еще в самом начале общения с ним Найвин уяснил, что Наблюдатель чисто физически не способен говорить. Чтобы восстановить речевые центры, ему нужно сначала «оживить» то биоустройство, которое скрыто у него в голове, а для этого необходим солнечный свет. Только вот дожить до восхода солнца и пришельцу, и ему самому вряд ли дадут…

— Уходи! — повторил Виктор. — Ты ведь можешь стать невидимым и свободно пройти мимо них, как мимо слепых кротов!.. Только смотри, под шальную пулю не попади, ладно?

Наблюдатель молча смотрел на него, и по щекам его почему-то текли слезы. Потом он ткнул пальцем в Виктора, затем в себя и развел удивленно руками. Как ни странно, Найвин сразу понял его вопросительную пантомиму.

— Ты спрашиваешь, почему я помог тебе? — уточнил он, и его спутник кивнул. — Ну, ты даешь, нашел время для таких вопросов!.. Разве это имеет значение?.. Ну, хорошо, если это так важно для тебя… Просто я понял, кто они такие, — и он ткнул пальцем в ту сторону, откуда по ним вновь начали стрелять. — Это не люди, это гости на нашей планете, которые усиленно маскируются под людей… И вовсе не вы — Пришельцы, а они пришли к нам и хотят, чтобы все стали такими же, как они…

Пуля ударилась рядом с его щекой в бетонную плиту, из которой торчали ржавые петли арматуры, и умчалась куда-то ввысь, словно и сама испугавшись того, что могла бы наделать по глупости.

— Ого, — сказал Виктор, выпуская сразу три пули подряд в силуэты, перебежками преодолевающие открытые промежутки между штабелями досок. — Это они уже серьезно стали… Слушай, сейчас я еще раз стреляю — и мы перемещаемся во-он за те кирпичи…

И он выстрелил, и они помчались за штабель кирпичей, высившийся почти в центре площадки, рядом с жалким зародышем, и Виктор бежал, пригибая голову при каждом посвисте пуль, а голос в мегафон что-то орал непрестанно, но на бегу было плохо слышно, что именно он там кричит, а Наблюдатель всё оглядывался с любопытством назад, словно пытаясь разглядеть лица людей, стрелявших в них, но они все-таки благополучно добежали и упали в спасительную тень от лучей прожектора, только под самый конец Наблюдатель споткнулся и чуть не упал, но вовремя ухватился за Виктора.

— Ну, что дальше делать будем, дружище? — спросил Найвин, вглядываясь в темноту.

— Что молчишь-то?.. Ах, да, я же совсем забыл!..

Он повернулся к своему спутнику и замер.

Опираясь одной рукой на кирпичи, а другой рукой зажав свой левый бок, Наблюдатель медленно оседал назад, и даже в темноте было видно, что лицо у него белое-белое. Рот его жадно хватал воздух, но Виктору казалось, что его спутник изо всех сил хочет что-то сказать ему.

— Друг, — позвал Найвин, обхватывая раненого и помогая ему сесть прямо на землю, — как же так, друг, а?.. Ну почему ты не ушел, дурачок? Это ты зря, что из-за меня… Мне-то некуда идти…

Раненый вдруг энергично замотал головой, явно не соглашаясь с Виктором. Потом вдруг полез в карман своего перепачканного глиной пиджака и достал оттуда небольшой клочок бумаги. Протянул его Виктору. Где-то совсем близко послышался шорох, и Найвин выстрелил несколько раз в темноту. Потом машинально глянул в записку. С удивлением прочитал вслух:

— «Алгоритм определения координат Трансгрессора»… Что за чертовщина?

— Потом перевел взгляд на своего напарника. И догадался: — Это та самая «дырка», через которую ты прибыл к нам? Ты хочешь, чтобы я ушел вместо тебя из этого мира?

Наблюдатель кивнул. Потом кивнул еще раз. Лицо его исказила гримаса боли. Губы шевелились, словно он все еще пытался преодолеть наложенное им на себя заклятие молчания.

Найвин покачал отрицательно головой.

— Спасибо, дружище, — сказал он. — Но я никуда не уйду…

Он не смог докончить фразу. Что-то ударило его в спину так, что он с трудом удержался от падения на своего спутника, глаза которого были уже закрыты, а голова бессильно откинута назад. Виктор опустился рядом с ним на землю и, с трудом подняв руку с пистолетом, выстрелил из-за угла штабеля. Потом еще раз. И еще… На спине его расплывалось большое темное пятно.

— Вот и всё, — сказал он. — Теперь уж точно — всё…

С удивлением поднес левую руку к глазам и обнаружил там бумажку, которую ему дал Наблюдатель.

— Ну нет, — с трудом двигая губами, пробормотал он. — Такого удовольствия я вам не доставлю!..

Подумал несколько секунд, потом подобрал с земли пустую, еще горячую гильзу пистолетного патрона. Сложил бумажку плотным шариком и засунул ее в гильзу.

Повертел головой вокруг себя в поисках чего-то… Наконец, хлопнул себя по лбу и взял из штабеля один кирпич. В нем были сквозные отверстия. Гильза так плотно вошла в одно из этих отверстий, как будто их специально сверлили для того, чтобы в кирпиче можно было прятать пистолетные патроны.

Виктор вставил кирпич на место в штабель и удовлетворенно улыбнулся. Потом вставил в пистолет последний магазин и подполз к углу своего укрытия…

Глава 36

Изображение исчезло с голо-экрана, и Наблюдатель, потянувшись через столик, выключил компнот.

— Я полагаю, дальше смотреть нет смысла, — глухо сказал он. — И так ясно, что они оба погибли, только Наблюдатель умер сам, а Виктор оставил последнюю пулю себе… Если хотите, Гера, я оставлю вам эту запись на память.

Чертивший что-то пальцем на столе Георгий вскинул голову.

— Да, — сказал он. — Конечно… Только у меня вот какой вопрос появляется… Эта запись — действительно запись или реконструкция событий с помощью актеров и всех этих киношных штучек… компьютеров, наконец?

Наблюдатель покачал головой.

— Нет, Гера, — сказал он. — Я не буду вас обманывать. Это оригинальная запись.

— Но каким образом удалось ее сделать? — спросил Ставров.

Май молчал, избегая встречаться взглядом с Георгием.

— Неужели вы?.. — начал было Ставров и тут же оборвал себя. Медленно поднялся на ноги.

— Гера! — предостерегающе сказал Рувинский, хватая приятеля за рукав. — Не надо, Гер!.. Тут же вокруг люди…

Ставров, тяжело дыша, стиснул край стола.

— Уходите! — сказал он Маю. — И чтобы больше я вас никогда не видел рядом с собой!..

— Подождите, Георгий, — сказал Наблюдатель, тоже вставая. — Вы же не дослушали меня до конца!..

— А я не хочу вас больше слушать! Мне и так уже всё ясно, как вы изволили выразиться!.. Вы действительно нелюди, Наблюдатели! В то время, как мой отец… если, конечно, это действительно мой отец… раненый загибался в грязи, вы, прячась поблизости, снимали его агонию на пленку! Вместо того чтобы оказать ему помощь… Вы утверждаете, что не имеете права вмешиваться в нашу жизнь — что ж, я готов это допустить и понять… Но не помочь своему же товарищу — а для этого не надо было ни стрелять, ни драться, а только эвакуировать его в безопасное место и переправить в свой мир — это у меня в голове не укладывается!..

— Гер, — сказал, то и дело переводивший взгляд со Ставрова на Наблюдателя Рувинский, — а ведь мне понятно, почему они не пошли на это… Сказать? Ведь если бы они решили поступить так, как ты только что сказал, то им пришлось бы переправить в свой мир не только своего человека… то есть, твоего отца… но и этого самого Виктора, а пойти на это, как я подозреваю, они ни при каких обстоятельствах не могли…

— Все равно, — сказал Ставров, — это не может служить оправданием… Наоборот, это только усугубляет их вину и бесчеловечность!.. Потому что я всё могу представить, но только не такие идеалы, ради которых нельзя было бы спасти человека!..

— Что ж, — с горечью сказал Наблюдатель, — я вижу, что ошибался в тебе, Гера…

Я думал, ты умный человек, а оказалось — ты слеп, как дождевой червяк!.. Эмоции ослепляют твой разум, и, поддаваясь сиюминутным чувствам, ты окончательно перестаешь думать. Если бы ты хоть немного напряг свои извилины, то, наверное, сам бы догадался, почему мы не спасли никого из них… Просто мы, Наблюдатели, всегда работаем в одиночку, и наш человек, который сделал эту запись, был там тоже один, и поэтому спасти он мог только кого-то одного… А теперь представь себя на его месте и подумай: кого из этих людей ты бы спас?!..

С этими словами Май круто повернулся и направился к выходу из ресторана. На них уже оглядывались люди, сидевшие за соседними столиками. С некоторым опозданием подлетел официант:

— Какие-нибудь проблемы? Я могу вам помочь?

— Нет, — сказал с отчаянием Ставров, глядя в прямую спину удалявшемуся Наблюдателю. — Никто никому помочь не может…

* * *

— Ну, куда теперь? — спросил уныло Рувинский, когда они вышли из Останкинской башни и подошли к турбокару, ждавшему их на стоянке.

Георгий не ответил. Он озабоченно вертел головой, осматриваясь по сторонам.

— Брось, Гера, — сказал архитектор, — если за нами пустили слежку, то ведется она так квалифицированно, что тебе нипочем не углядеть, кто и откуда за нами смотрит… Садись в машину.

Он сел за руль и открыл дверной люк перед Георгием.

На улице быстро сгущались сумерки, и синергетические фонари в виде светящихся столбов, реагируя на недостаточную освещенность, все больше разгорались прохладным голубоватым светом. Это было красивое зрелище.

Ставров сел в машину и только теперь сказал своему спутнику:

— У меня есть идея, Валер. Но для ее осуществления нужны будут деньги.

— Много? — деловито осведомился Рувинский, запуская турбину.

— Не знаю… Сколько стоит сейчас двухместный номер в отеле?

Рувинский пожал плечами.

— Откуда я знаю? Наверное, смотря в каком… Ты предлагаешь нам перебраться в гостиницу?

— А другого выхода нет, — усмехнулся Георгий. — Домой к тебе ехать нельзя, твою загородную резиденцию мы тоже наверняка засветили, а бомжевать на пару не хочется — хватит, хлебнул я уже этого удовольствия по горло!..

Рувинский отпустил тормоза и наклонил ручку управления, выводя машину со стоянки. На ветровом стекле-экране тут же возникла карта города с обозначением «пробок» на дорогах и прогнозом опасных участков.

— Ладно, — сказал он, — попробую снять все свои наличные запасы юмов… хорошо, что я своевременно сделал «заначку» от Ассоциации…

Они выбрались на магистраль, которая мало чем напоминала бывший Проспект Мира.

Только временами то тут, то там, проскакивало что-то знакомое, сохранившееся на протяжении всех этих лет. На месте спорткомплекса, возведенного некогда к Московской олимпиаде, ныне находился гигантский бизнес-модуль. Рувинский приткнул турбокар в свободное местечко на стоянке, наказав Георгию ждать, и ушел в зал, где находились банковские терминалы. Вернулся он быстрее, чем ожидал Ставров, и с очень довольным видом.

— Вот! — сказал он, демонстрируя Георгию тонкую карточку так, как будто можно было невооруженным глазом прочитать ее содержимое. — Живем, Герка!.. Не надумал еще, в какой отель двинем?

— А тут и думать нечего, — сказал Ставров. — Конечно, в «Айсберг»!..

— Почему именно туда? — осведомился Рувинский, осторожно выруливая между турбокарами. — Там же, небось, дерут втридорога, это же «шестизведочник»!.. А что-то подешевле и поскромнее твою широкую натуру не устраивает?

— Нет, не устраивает. И по той простой причине, что в других отелях не может быть того кирпича с гильзой в дырке!..

Рувинский воззрился на своего спутника так, будто тот превратился в воскресшего покойника. Потом вдруг откинул голову назад и оглушительно захохотал.

— Осторожно, — с некоторой досадой посоветовал Ставров. — Ты же все-таки машину ведешь, и не по пустыне, а по городу!..

— Да я не веду ее, а автопилот! — сказал Рувинский и, сняв руку с джойстика управления, красноречиво помахал ею в воздухе. — Ну ты даешь, Гера!.. Ты меня просто убил… без ножа зарезал!..

— Ну уж, — возразил Ставров. — А что я такого сказал?

— Послушай, ты в детстве, наверное, слишком любил сказки, да? Ну, признайся!..

Потому что ничем иным, кроме как печальным следствием твоей исступленной веры в волшебство и чудеса, я твою идею назвать не могу… Даже если отбросить возможность того, что нужный нам кирпич действительно был использован по назначению, а, скажем, не был вывезен прорабом на свою дачу или не разломался на куски от падения из рук пьяного каменщика, и даже если допустить, что гильза в нем осталась в целости и сохранности, а не была выковырнута каким-нибудь зорким и любознательным строителем, то шансы на успех у нас так малы, что их можно разглядеть только в микроскоп!.. Ты хоть представляешь, сколько кирпичей необходимо, чтобы построить пятидесятипятиэтажный отель? И сколько уйдет времени на проверку каждого из этих кирпичей? И как технически это сделать? Да даже — допустим, и пусть Бог меня простит за это допущение! — если мы и найдем тот самый кирпич с начинкой в виде ценнейшей информации, то как мы сумеем добраться до него? Будем долбить стену на глазах у удивленных прохожих и под носом у администрации?!..

Ставров терпеливо сносил все издевательства своего напарника, с преувеличенным интересом разглядывая город через боковое стекло. Потом повернулся и сказал:

— Знаешь, Валерка, я не буду отвечать на все твои вопросы. Тоже мне, заладил:

«как», «как»!.. Как говаривала моя супруга Оля, «как накакаешь — так и съешь», извини за выражение… Но в твоем монологе меня порадовал один момент — то, что ты сказал «у нас» и «мы»!.. А всё остальное — это уже детали, над которыми мы с тобой вместе будем ломать мозги.

— Ты думаешь, стуит? — с сомнением спросил Рувинский.

— Я думаю — да, — серьезно ответил Ставров. — Ради такой информации стуит не только голову поломать, но и руки, ноги и даже ребра!..

— Только лучше не свои, — улыбнулся Валерий.

* * *

Магнитонаручники прочно приковывали его руки, ноги и даже шею к креслу из стальных никелированных трубок. Нечего было и пытаться хоть на немного ослабить их безжалостную, хищную хватку, и пленник знал об этом. Но все равно тщетно напрягал мышцы, словно надеялся, что высоколегированный магнитный сплав лопнет, и тогда удастся освободить хоть какую-то часть тела. Но все усилия были безнадежными, и даже верный Оракул в этом положении не мог ни помочь, ни утешить…

Самым обидным было не то, что он второй раз в своей жизни лишается свободы и что теперь, в отличие от первого заточения, даже естественную нужду нельзя было отправить по-человечески, а нужно было ходить под себя. Обиднее всего было то, что на этот раз он был обречен на муки несвободы не врагами, пусть даже и прикидывающимися этакими участливыми деловыми партнерами, лишь ввиду особой необходимости вынужденными идти на крайние меры, а тем, кого всю свою жизнь считал своим другом. Собственно, так и должно было случиться, и следовало с самого начала иметь в виду, что за ним, всю свою жизнь занимавшимся Наблюдением, тоже могут наблюдать. Причем тайно, с использованием таких средств, о которых здесь пока и не подозревают… например, гипноизлучателей, создающих эффект невидимости, и голомакияторов, позволяющих «надеть» на себя любую внешность…

Но, поглощенный своим собственным наблюдением, человек забыл о предосторожности и теперь жестоко расплачивался за это. Едва он закончил телефонный разговор с Георгием, как рядом с ним материализовался из небытия, подобно чертику из старинной шкатулки, Ден Лумбер и без лишних слов набросился на него с магнитонаручниками. Приковав его к креслу, он, не вступая в переговоры, повернулся и вышел из квартиры, и человек знал, куда он отправился…

Он провел в кресле, ставшей для него тюремной камерой и одновременно орудием мучительной пытки, весь день. Под вечер ему удалось задремать, а проснулся он от звука открывающейся двери. Оракул предупредил, что это Ден. Собственно говоря, никого другого человек и не ожидал.

Ден вошел, бодрый, энергичный, с удовлетворенно блестящими глазами, и человек в кресле ощутил к нему невольную зависть.

— Ну вот, — сказал Ден без лишних предисловий, — приманка заброшена, теперь остается ждать, пока рыбка проглотит ее вместе с крючком…

— Как ты мог, Ден? — прохрипел человек в кресле. — Как у тебя хватило совести пойти на такое?

— Совести? — задумчиво переспросил Лумбер. — Хм, да ты и вправду переродился, Май. Ты начал мыслить их моральными категориями: совесть… стыд… любовь…

Значит, ты на самом деле перестал быть Наблюдателем. Настоящим Наблюдателем, Май… таким, как Элефер, например… Помнится, он рассказывал, как однажды, во времена охоты на ведьм, на его глазах младенца, подозреваемого в нечистом происхождении, подвергали пытке огнем, а он смотрел и не имел права не только шевельнуть хотя бы мизинцем, но и отвести взгляд в сторону, потому что видеокамера была встроена в его глазную линзу… Мы все должны быть способны на это, Май, а раз так, то разве применимо к нам это нелепое понятие — совесть?

Разве можно вообще нас упрекать в отсутствии совести? Ведь наличие совести предполагает склонность хотя бы иногда совершать добрые поступки, а понятие добра к нам тоже не относится, потому что мы заняты одним-единственным добрым делом: беззаветному служению своему миру, Май, и живем мы в иной системе координат, по сравнению со всеми остальными людьми…

— Зачем? — просипел человек в кресле. — Зачем ты это сделал, Ден?

— Что именно ты имеешь в виду, дорогой Май? Какой из моих поступков тебе кажется столь предосудительным? — участливо спросил Лумбер, усаживаясь верхом на стул напротив своего пленника. — То, что я пошел на встречу с твоим сынком под видом тебя? Уверяю тебя, я не сделал и не сказал ничего такого, что не мог бы сказать или сделать ты сам… Например, я накормил его хорошим, добротно приготовленным ужином — а разве ты позволил бы ему уйти голодным из ресторана? Я рассказал ему о Наблюдателях — в общих чертах, чтобы была понятна сама суть. Я выразил твое пожелание, чтобы он отправился вместе с тобой в наш мир — ты ведь это хотел ему сказать, Май? Кстати, он отказался, и этого следовало ожидать… Мальчик слишком привязан к своей семье. Если ты все-таки захочешь повторить ему свою просьбу, то для начала тебе нужно будет обрубить все концы, связывающие его с этим миром, а главное — не дать ему вернуться в свое время. Да, я понимаю, что, с твоей точки зрения, это жестоко, но разве это хуже убийства?.. Слушай дальше, Май. Я ведь рассказал твоему мальчику и о тебе… Знаешь, он довольно спокойно воспринял тот факт, что его отец — пришелец из какого-то чужого мира. Он даже заранее проникся к тебе если не любовью, то состраданием — в той системе координат, Май, которой они пользуются… Он даже начал обвинять меня в некой жестокости по отношению к тебе. Понимаешь, я прокрутил ему ту запись, которую делал, наблюдая за тем, как ты и Найвин пытались в девяносто пятом удрать от Ассоциации… Может быть, ты не знал об этом, Май, но я снимал вас почти в упор. И теперь я воспроизвел эту запись — не дергайся, Май, мальчик сам попросил меня об этом — и даже оставил ему кубик-копию на память… пусть глядит на досуге, мне не жалко… Да, признаюсь, что именно к этому я и подводил его в ходе всей нашей беседы. И я чуть-чуть слукавил, стерев самый конец записи на дубликате. Георгий не должен был знать, что ты еще жив… Кстати, мы с тобой тогда очень забавно спаслись… под самым носом у тех субъектов я тащил тебя на четвереньках, это было так смешно: невидимка, ползущий на четвереньках!.. Я дотащил тебя до ближайшего Трансгрессора, и втолкнул в туннель, а когда мы вышли в 2045 году, то я сдал тебя в первую же больницу… А ты, наверное, до сих пор ломаешь голову, каким образом оказался здесь, в этом веке, да?

— Зачем? — снова с трудом спросил прикованный к креслу.

Ден встал со стула и подошел к окну.

— Мне было нужно, чтобы он увидел не твою кончину, Май, — сказал наконец он, — а то, что Найвину удалось перед смертью спрятать в одном из кирпичей бумажку с формулой рассчета координат Трансгрессора… Да, это было хитростью с моей стороны, но иначе бы мне не удалось то, что я задумал… Да, я мог бы без всяких ухищрений сообщить эту формулу твоему сыну, или, например, запечатлеть ее на салфетке… но разве поверил бы он мне? А если и поверил бы, то разве захотел бы уничтожить туннель? Самое лучшее воздействие осуществляется не напрямую, а косвенно, путем формирования в субъекте нужного целеполагания — это же азы теории управления!.. По-моему, сейчас я сработал просто гениально… С одной стороны, я внушил твоему сыночку непреодолимое желание отомстить Ассоциации за убийство твоего отца, и в то же время очень ловко подкинул ему информацию, с помощью которой он сможет выйти на Трансгрессор… Не беспокойся, я не изверг, Май, и я не собираюсь держать тебя здесь вечно. Когда Гера и его приятель Рувинский найдут записку и соберутся взрывать туннель, я выпущу тебя отсюда, и вы с ним сможете отправиться куда хотите: хоть в прошлое, хоть в будущее… Это я тебе обещаю, клянусь Словом Наблюдателя!..

— Почему… ты не… предупредил… его?.. — отрывисто спросил человек в кресле.

Видно было, что силы его на исходе.

Лумбер отвернулся от окна и подошел к креслу почти вплотную.

— Эх, Май, — сказал он. — Какой же ты стал бестолковый!.. Ну, с какой стати я буду его предупреждать об этом?.. Он же не справится в одиночку, вот что главное!.. Ладно, продолжим наш диспут в другой раз, а сейчас мне пора… Мне еще надо вернуться в тот самый год… Ты не думай, я же не зверь какой-нибудь, и то, что я делаю сейчас, работает на благо множества людей — подумай об этом, Май!.. И, естественно, я не оставлю тебя в таком состоянии на несколько дней, ты ведь можешь умереть… У меня тут есть одна хорошая штука. — Ден достал из кармана баллончик аэрозоли и повертел его в руках. — Помнишь?.. У них она называется «Усыпляющий кокон»… у нас, правда, тоже нечто подобное было пару веков назад, только называлось как-то иначе… И им здесь еще не пришло в голову, что применять эту штуку можно не только для иммобилизации пострадавших от тяжелых травм типа перелома позвоночника при доставке в госпиталь…

Он достал из кармана пиджака пульт-«открывалку» наручников, нажал на нем определенную комбинацию кнопок, и стальные зажимы лязгнули, разжимаясь. К этому времени Май уже не чувствовал своего затекшего тела, и он вывалился из кресла на пол, тщетно пытаясь восстановить контроль над непослушными конечностями. Лумбер наклонился над ним и небрежно опрыскал аэрозолью с головы до ног.

Сунул полупустой баллончик в карман, наблюдая, как тело Мая обволакивает слой желтой пенящейся жидкости, с каждой секундой распухающей, как дрожжевое тесто, и из-за быстро засыхающей корочки похожей на неприятную коросту.

— Будь… проклят… — еще донеслось до Дена из-под этой «коросты», а через несколько минут движения под желтым слоем прекратились: кокон погружал человека в крепкий сон, вводя анестезирующие средства в кровь прямо через кожу на открытых участках тела. А еще через десять минут на полу у ног Лумбера лежало большое яйцо с прочной «скорлупой». В том месте, где было лицо, имелась мембрана, которая пропускала внутрь воздух. Голод Маю не грозил: кокон был запрограммирован так, чтобы время от времени под кожу впрыскивался специальный питательный раствор. Не случайно эту удивительную жидкость охотно использовали космонавты во время экспедиций на планеты Солнечной Системы…

Ден небрежно пнул «яйцо» в бок, будто сделанный из толстого каучука, и пошел к выходу. В течение ближайших трех недель о Мае можно было не беспокоиться. А через три недели скорлупа кокона сама развалится, освобождая находящегося внутри человека. Что ж, за три недели можно многое сделать, подумал Лумбер.

Глава 37

— Нет, Герка, ничего у нас с тобой не получится! — сказал Рувинский, в изнеможении садясь прямо на трубу, обмотанную толстым слоем теплоизоляции, и рассеянно водя лучом фонаря по грязным стенам. — Дураки мы с тобой!.. А иначе как назвать людей, которые решили на практике проверить справедливость пословицы насчет иголки в стогу сена?!..

Он выковырял из ушей горошины наушников, прислонил к стене штангу металлоискателя, достал из внутреннего кармана своей рабочей куртки плоскую фляжку, сделал из нее пару глотков и спросил у Ставрова:

— А ты будешь?..

Георгий помотал головой. Ему уже ничего не хотелось. Только сидеть здесь, в этой теплой подвальной темноте, и слушать, как где-то вдали гулко капает вода.

Усталость делала руки и ноги ватными, облепляла мозг липким слоем безразличия, и постепенно всё больше не хотелось ни думать, ни лазить днями напролет по подвальным недрам с тяжелым интроскопом на боку, стараясь не пропустить ни единого кирпича в толстых, уже начинавших покрываться липкой слизью и мхом стенах, а при этом еще стараться не попасться бдительному персоналу отеля, особенно тому, который имел доступ в подвал, а вечером возвращаться, не чувствуя ни рук, ни ног, а чувствуя только боль в разламывающейся пояснице, в опостылевший номер, и отмечать крестиками на большой, со стол размером, схеме пройденные за день участки, а потом до глубокой ночи ворочаться с боку на бок, не в состоянии заснуть, потому что мозг сверлит неотступно одна и та же предательская мысль: «А может, наши усилия напрасны? Или мы все-таки просмотрели этот проклятый кирпич?»…

Двух недель хватило сполна, чтобы выбить из головы у приятелей оптимистический настрой. Впрочем, любой кладоискатель, даже самый закоренелый романтик, испытал бы на их месте разочарование. Задачка оказалась не такой простой, как представлялась Георгию вначале. А ведь первое время казалось, что всё будет хорошо — тем более, что им сначала сопутствовало везение…

Да, начиналось их эпопея вполне обнадеживающе. Им удалось без проблем получить двухместный номер на пятнадцатом этаже «Айсберга», причем под вымышленными фамилиями. Невероятно, но в службе размещения у них не потребовали никаких документов, заставив лишь заполнить длинную анкету. Похоже было, что в этом времени все больше утверждались порядки, бытовавшие когда-то в американских гостиницах (бывать там, разумеется, Георгию не приходилось, но в памяти его были запечатлены кадры многочисленных голливудских фильмов, когда человек, желающий переночевать или остановиться на постой, называет портье свои имя и фамилию, а тот записывает их, веря прибывшему на слово, обязательно корявым почерком и обязательно в толстую, неопрятного вида книгу). На следующий день Рувинский и Ставров приобрели необходимое снаряжение, а потом архитектору, подключившись по Сети к архивам бывшего Генплана, удалось извлечь из них план-схему гостиничного комплекса и кой-какую строительную документацию.

Тем временем Георгий изучал от корки до корки столичную прессу периода возведения и ввода в строй отеля, надеясь отыскать хоть какие-нибудь упоминания о кирпиче, начиненном гильзой. Впрочем, это была довольно бессмысленная затея, и занялся ею он, скорее, ради профилактики, чем надеясь на успех. Ведь если допустить, что записка все-таки была обнаружена строителями и передана ими хотя бы в милицию, то едва ли руководство Ассоциации позволило бы, чтобы информация об этом просочилась в газеты…

Попутно Ставров получил массу сведений об истории гостиничного комплекса, так что при желании вполне мог бы претендовать на должность гида в музее «Айсберга», если бы его хозяевам когда-нибудь пришло в голову такой музей учредить…

… После президентских выборов 2000 года, радикальным образом повлиявших не только на судьбу будущей России, но и на личные судьбы претендентов на высший государственный пост — и особенно того из них, в честь которого потомки назовут одну из улиц Агломерации — в третий Генеральный план развития столицы, рассчитанный аж на двадцать с лишним лет, были внесены определенные коррективы.

В частности, было пересмотрено решение о создании на площади Курского вокзала гигантского делового центра, вместо него теперь собирались возвести отель высотой в пятьдесят пять этажей с современной инфраструктурой международного класса. Он и был возведен, но не к 2002 году, как планировалось разработчиками проекта, а двумя годами позже: когда фундамент уже был заложен, обнаружилось, что грунт в этом месте, по терминологии специалистов, «неустойчив», и его следует укреплять специальными смесями-присадками, а этот процесс требовал много времени. Тем не менее, к 857-му дню рождения города новый отель был открыт в ходе торжественной церемонии. Название, которое он получил в ходе публичного конкурса (тогда стало модно присваивать наименования новым самолетам, автомобилям, учебным заведениям, улицам и даже целым городам по итогам открытого конкурса с участием всех желающих граждан), не очень-то соответствовало его внешнему виду. «Айсберг» был похож не на льдину, а на гигантский граненый карандаш, поставленный на площадь так, что его остро заточенный «грифель» был устремлен вверх, словно стремясь начертать на небесах некий знак (остряки из одной популярной молодежной газеты не раз потом обыгрывали этот образ, заявляя, что знают, какие именно слова хочет написать на столичном небосводе «карандашик»)…

Кое-какие полезные вещи в этом, полном всякого мусора, потоке информации порой все же встречались. Так, например, однажды Георгий откопал в анналах столичной видеохроники ролик о начале строительных работ, в котором был четко запечатлен с высоты подъемного крана план строительной площадки, и на его основе составил подробную схему, где что располагалось. Потом он еще несколько раз просмотрел материал, предоставленный им Наблюдателем Маем, и отметил на своей схеме то место, где должен был располагаться соответствующий штабель кирпичей. Оставалось только попытаться проследить судьбу этого штабеля в ходе дальнейшего строительства. Это была трудная задача, но и тут Ставрову повезло, и в результате двухдневных изысканий он сумел-таки установить, что кирпичи из интересующего его штабеля пошли на внутреннюю отделку стен подвальных помещений и на сооружение отдельных частей первого этажа отеля. Это значительно сужало круг предстоящего поиска…

Оставалось решить проблему официального прикрытия их псевдокладоискательства. Не могли же они, в самом деле, просвечивать, прослушивать, а если нужно — и простукивать стены под носом у нескольких сотен человек административного, обслуживающего и хозяйственного персонала гостиницы!.. Было бы достаточно малейшего подозрения и звонка в полицию со стороны администрации, чтобы идея Ставрова так и осталась неосуществимым прожектом. Рувинскому пришлось, вопреки всем соображениям безопасности, тряхнуть стариной и навестить своих бывших коллег из архитектурных кругов. Два дня он мотался по городу, оставив Георгия корпеть над изучением архивных материалов, а на третий вернулся осунувшийся, взмыленный, почему-то с набрякшими кругами под глазами, но зато с добычей в виде заветного разрешения Архитектурного управления Московской агломерации на проведение «комплексной проверки гостиничного комплекса „Айсберг“ с целью установления соответствия эксплуатационных показателей проектным нормам группой научных сотрудников под руководством архитектора 1-го класса В.П. Рувинского»…

Георгий тактично не расспрашивал, каким именно способом его другу удалось заполучить эту филькину грамоту, а тот явно не стремился распространяться на эту тему.

На следующий же день они приступили к изысканиям.

Начали они с самого низа фундамента, постепенно продвигаясь все выше и выше к поверхности. Внизу работать было легче в том плане, что сюда, в недра коммуникационных туннелей, канализационных отводов и прочих подземелий никто, как правило, не заглядывал, так что можно было особо не напрягаться, изображая из себя «группу научных сотрудников»… Но потом, когда они перебрались повыше в подвал, там уже частенько стали встречаться то слесари-водопроводчики, то электрики, то связисты, а то и просто какие-то неприятно пахнущие, помятые личности в болотных сапогах и зимних фуфайках, которые норовили стрельнуть у «кладоискателей» энную сумму для туманных экстренных нужд. Отвязаться от этих «детей подземелья», как окрестил их Рувинский, было подчас не просто: складывалось впечатление, что их зрение давным-давно стало инфракрасным, потому что они отлично видели в темноте, и однажды Ставров лишь каким-то чудом предотвратил хищение у него буквально с плеча дорогостоящего интроскопа…

Методика поиска выкристаллизовалась сама собой после первых же дней работы.

Рувинский, вооруженный чувствительным металлоискателем, позволяющим устанавливать массу металлического предмета и даже то, из какого именно металла он изготовлен, был в их «группе» первопроходцем. Именно он делал самую черновую работу, потому что на каждом шагу в толще кирпичной кладки то и дело попадались всякие железяки в виде прутьев арматуры, кабелей в металлической оплетке, трубок каких-то таинственных систем и прочих штуковин, суть и предназначение которых так и оставались тайной за семью печатями… то есть, за семью кирпичами… Лишь тогда, когда масса предмета, скрытого в стене, была близка возможной массе искомой гильзы (на материал они с самого начала решили не обращать внимания, поскольку, с одной стороны, патроны, которыми пользовался Найвин, могли быть не обязательно оснащены латунной гильзой, а с другой, по прошествии стольких лет металл, из которого была изготовлена гильза, мог видоизмениться и быть ошибочно принят металлоискателем за какой-нибудь другой сплав), Георгий запускал интроскоп и выводил на экран картинку, по которой они, сдвинув головы, судили, может это быть искомая гильза или нет. Время от времени они менялись приборами, но успеха это почему-то не приносило, только терялось время на привыкание к новому инструменту…

На второй неделе каждодневной «пахоты», по выражению Ставрова, с утра до позднего вечера, с короткими перерывами на прием пищи без всяких излишеств в одном из кафе, расположенных на цокольном этаже отеля, а то и «сухим пайком» в номере, Рувинский начал потихоньку сдавать. Он всё больше бурчал что-то себе под нос во время работы, всё чаще пинал ни с того, ни с сего стены и водопроводные трубы, и у него превратилось в стойкую привычку носить в кармане плоскую фляжку с крепким спиртным, к которой он прикладывался во время «привалов»… Ставров чувствовал, что его друг вот-вот взорвется, и тогда весь труд пойдет насмарку, потому что без солидного и компетентного руководителя легализация «группы научных сотрудников» была бы обречена на провал.

Во что бы то ни стало требовался немедленный успех… пусть хоть какой-то намек на свет в конце туннеля… то бишь, подвала… чтобы подбодрить приунывшего архитектора.

И тут им крупно повезло. Но не на самом деле, а в кавычках… Видно, если и есть на свете то, что называется судьбой, роком, планидой или предопределением, то у него должны иметься некоторые чисто человеческие черты — в частности, злорадная ухмылка и стремление подстроить всё так, чтобы что-то скверное не превращалось в хорошее, а становилось еще хуже, чтобы самые радужные надежды оборачивались не сверкающими дворцами, а разбитым корытом, и чтобы тот, кто хотел действовать во благо, получал в результате только отвратительное, издевательское пукание лопающегося мыльного пузыря…

Через десять дней после начала своей бурной деятельности в стенах «Айсберга» тандему «кладоискателей» — их уже успели так прозвать остряки в фирменной униформе, восседающие за барьером стойки в вестибюле — удалось наконец-то обнаружить заветный кирпич. Он отыскался под тем мозаичным слоем, которым был отделан пол подвала почти в центре здания. Рувинский, который в этот момент орудовал металлоискателем, сначала не поверил своим ушам и глазам. В наушниках раздался сигнал, соответствующий металлическому предмету малых размеров, и электронная шкала показала, что речь идет об изделии из медно-латунного сплава, правда, с какими-то трудноопределимыми примесями. Архитектор, правда, даже тогда не поверил в успех. Он кликнул Ставрова и попросил его просканировать подозрительное место интроскопом…

На экране появилось изображение таинственного предмета, и они оба чуть не подпрыгнули от радости: был отчетливо виден цилиндрический тупоголовый обрезок.

С помощью верньера Ставров развернул проекцию на девяносто градусов, и они увидели, что предмет представляет собой полую трубочку!.. Некоторое время оба приятеля не были способны ни говорить, ни что-либо делать, а только могли хлопать друг друга по плечам и спине и орать на весь подвал, отпугивая от себя темных личностей в фуфайках. Потом они вприпрыжку сбегали в номер за инструментарием и принялись расковыривать мозаичную плитку. Эйфория триумфа, охватившая их, была так велика, что они стучали ломиком и грохотали кайлом уже абсолютно не таясь, и если бы, наверно, в этот момент в подвале появилось бы какое-нибудь ответственное лицо и осведомилось, по какому праву они наносят отелю материальный ущерб, то оно, скорее всего, было бы отправлено по известному адресу без учета возможных последствий… Однако никакое лицо, ни ответственное, ни безответственное, из воздуха так и не материализовалось, и Рувинский со Ставровым благополучно сокрушили декоративный слой мозаики и добрались до кирпича. Некоторое время они трудились в своего рода благоговейном молчании, нарушить которое сейчас было бы, с их точки зрения, святотатством. Наконец, Георгий отбросил ломик в сторону, едва не проломив им трубу, тянувшуюся вдоль стены, и извлек дрожащими руками из пролома долгожданный кирпич.

— Здесь будем открывать? — спросил он своего напарника. — Или пойдем в номер?

Валерий замахал на него руками:

— Да что ты, Герка? Куй железо, пока горячо! В том смысле, что — коли его!..

«Пилите, Шура, пилите»! — вспомнил он в предвкушающем возбуждении слова классиков сатиры.

Ставров положил кирпич на пол и, щедро размахнувшись, прицельно вдарил по нему малой кувалдой. Кирпич распался на миллион трухлявых осколков, и из его нутра наконец-то вывалился заветный металлический цилиндрик.

Дружный стон исторгся из уст обоих «кладоискателей». Такой стон издают обычно болельщики на трибунах, если мазила-нападающий, оказавшись один на один с растерянным вратарем, вместо того, чтобы несильно закатить в угол ворот «верный» гол, изо всех своих натренированных сил лупит по мячу, как по врагу, и, конечно же, не попадает даже в штангу… Наверное, подобный стон вырвался бы из пасти африканского льва, если бы аппетитная антилопа, которую он долго подкарауливал в раскаленной саванне, при ближайшем рассмотрении оказалась старой, костлявой и вонючей гиеной…

На мозаичном полу лежал не пистолетный патрон без пули, а блестящий, запаянный наглухо цилиндр из какого-то твердого сплава. Еще не веря глазам своим, Ставров нагнулся, поднял его и, приглядевшись к цилиндру повнимательнее, отвинтил хорошо подогнанную крышечку.

Из цилиндра ему на ладонь выпала пластиковая карточка, свернутая аккуратной трубочкой. Красивым типографским шрифтом на карточке было набрано:

«Дорогие сограждане! Соотечественники! Россияне!

Настоящим сертификатом удостоверяется, что тридцать первого июля одна тысяча девятьсот девяносто девятого года здесь, на площади Курского вокзала, согласно Генеральному плану развития Москвы, утвержденному решением столичной мэрии, мэром города Юрием Михайловичем Лужковым был заложен первый камень сооружения гостиничного комплекса „Айсберг“…»

Дальше на карточке шло длинное описание предполагаемых достоинств строящегося отеля, а в заключение красовались факсимильные подписи представителей строительного треста и самого мэра…

— Что это? — тупо спросил Рувинский своего друга, заглядывая ему через плечо.

— Послание потомкам, — объяснил лаконично Ставров. — Традиция, практиковавшаяся у строителей, в нашем… то есть, в прошлом веке… Предположим, разбивают где-нибудь в городе парк — митинг, оркестр и торжественно закапывают вместе с одним из деревьев капсулу с таким вот посланием. Или, например, закладывают первый камень в фундамент публичного дома — и опять мэру вкладывают услужливо в белые рученьки булыжник, в котором скрыта очередная филькина грамота!.. Что и мы имеем в нашем случае… Да здравствует наша почта — самая надежная почта в мире!

Письмо дошло до адресата — можно закричать «ура» и прослезиться от радости…

— Идиоты! — неизвестно в чей адрес сердито воскликнул архитектор и, скомкав «послание потомкам», швырнул его обратно в яму. Потом пнул с остервенением цилиндр так, что он отлетел куда-то за трубы. Развернулся и мрачно зашагал к выходу из подвала.

— Валера! — окликнул его Ставров. — Валер, постой!..

Но «руководитель научной группы» не остановился.

Ставров вздохнул и взялся за инструменты. Надо было заделать дыру в покрытии пола, дабы не навлечь на себя справедливого гнева администрации отеля…

В тот день друзья объявили «траур на двоих», который выразился в распитии неопределенного количества спиртного прямо в номере до тех пор, пока им не стало жалко себя до слез. Дальнейшее обоим помнилось смутно. Кажется, они наперебой горячо доказывали друг другу, что не имеет смысла продолжать поиски, и что вообще — разве им больше всех нужен этот Транс… Трасн… в общем, эта сто раз долбаная «машина времени»!.. Да кому она нужна, тот пусть ее и ищет, а они с завтрашнего утра отыщут-таки без вести пропавшего Резидента и заставят его отправить их обоих домой, в одна тысяча девятьсот девяносто седьмой… или восьмой?.. неважно!.. А потом они вроде бы орали на весь этаж «Прощальную песню», и заглянувшей в номер на шум миловидной дежурной предлагали выбрать путем жребия одного из них в качестве своего любовника, причем, хихикая, называли ее исключительно внучкой…

Но на следующий день невыспавшиеся, сердитые от головной боли и опухшие от жуткого похмелья, пряча глаза друг от друга, приятели кое-как позавтракали остатками вчерашнего траурного пиршества, оделись в рабочее и вновь поплелись в подвал, как на каторгу…

И вот теперь очередная рабочая смена продолжительностью почти в двенадцать часов подходила к концу, но кроме усталости она ничего не принесла. «Вот еще день пустой прожит, дуют ветры и стынут реки, а моя любовь, быть может, ждет меня в двадцать первом веке», вспомнил Георгий припев из одной песенки 70-х годов прошлого века и горько усмехнулся. Сегодняшний день был действительно прожит впустую, вот только любовь ждала его, Ставрова, не в двадцать первом, а в двадцатом веке, тут автор слов песни дал маху… И сколько еще таких дней-пустышек придется прожить здесь, вдали от Ольгиных смешных грубостей и Капкиных «приколов»?.. А может быть, действительно послать всё к чертовой матери, а? Почему я должен гробить свою жизнь ради человечества? Если я сделаю то, что хочу, то никто ведь даже и не узнает, от чего я их спас… кроме Наблюдателей, конечно, да Ассоциации… а и на тех, и на других мне плевать, так ведь?.. И потом, разве ты годишься для роли спасителя человечества, ты, загубивший уже столько жизней?!.. Тоже мне, киллер, возомнивший себя Христом!

Разве это не смешно?..

Но тут же Георгий вспомнил и кое-что другое. Пронзительный и всё понимающий взгляд Ултимова… Виноватое лицо Виктора Найвина, принявшего спиной пулю и изо всех сил старающегося не упасть на потерявшего сознание Наблюдателя, отца Георгия… Благородно-интеллигентное лицо Мадина, говорящего: «Выбор в этой ситуации все-таки есть, и сделать его — ваше право»… А потом в ушах Ставрова вновь прозвучали слова Наблюдателя Мая: «Пока колебания возмущений не достигли опасного предела, еще можно предотвратить беду»…

И тогда Георгий встал, с хрустом потянулся, разминая затекшие мышцы, и, как ни в чем не бывало, сказал Рувинскому:

— Ну что, Валер, пойдем дальше?..

* * *

Резидент вошел в свою «тайниковую» квартиру и сразу каким-то шестым чувством понял, что здесь побывал кто-то чужой. Ему показалось, что даже воздух стал пахнуть тут по-другому, хотя это, конечно, не соответствовало действительности.

Чувствуя, как по спине ползут горячие струйки пота, а в ногах появляется противная слабость, Резидент думал, что ему делать дальше. Притвориться, будто ничего не заметил, и, действуя по возможности бесшумно, на цыпочках уйти отсюда?.. Мелькнула соблазнительная мысль достать оружие, хотя оно вряд ли помогло бы… Если они до сих пор ждут меня, то едва ли дадут мне выстрелить первым. И вообще, зря я сюда приперся… Надо было быть идиотом, чтобы не сообразить, что раз уж они меня переиграли в первом раунде, то все мои прежние «точки» засвечены и надо бросать их и переходить на запасной вариант. Правда, всегда остается возможность того, что и запасной вариант ими контролируется, но тут уж ничего не поделаешь. Цугцванг… Впрочем, размышляя так, Резидент слегка лукавил сам перед собой. По своему опыту он знал, что, чтобы переиграть противника, надо сделать какой-то нестандартный ход. Своим приходом сюда он и сделал его. Вряд ли они ожидали от него такой наглости. Вряд ли они ожидали, что он заявится на «засвеченную» точку, чтобы убедиться в ее непригодности для дальнейшего использования. Но для него вопрос заключался в том, зачем они сюда приходили — чтобы устроить на него засаду или чтобы попытаться найти его тайники? Но первое было, по меньшей мере, глупо, потому что не имело никакого смысла в новых условиях игры, а второе… второе было более вероятно, интересно только, нашли ли они что-нибудь, а если да, то что именно?..

Он наконец заставил себя отлипнуть от стены и осторожно вошел в комнату. И замер.

В комнате ничего не изменилось. Никаких следов обыска. Мебель стоит на том же месте, где и стояла раньше. Все вещи лежат так, как он их оставил в последний раз. Разве что стул отодвинут от стола на полметра, да кресло из никелированных трубок переместилось в угол…

Но то, что заставило Резидента неподвижно замереть, лежало посреди комнаты на полу и не думало скрываться. Оно вызывающе желтело своими покатыми боками так, будто прикидывалось, что является неотъемлемой частью квартиры и якобы всегда находилось здесь, вот только человек, застывший в дверях комнаты, по своей досадной невнимательности его раньше не замечал…

Это было яйцо. Большое желтое яйцо. Интересно, кто его снес? Наш родной динозавр или какой-нибудь инопланетный монстровидный страус? Не курочка-ряба же!.. Фу, ну и чепуха лезет в голову!..

А ведь ты боишься, приятель, признался себе Резидент. Ты боишься этой хреновины так, как, наверное, первобытный человек боялся огня… Может быть, эта штука и не представляет собой никакой опасности, но в силу своей непонятности она просто-таки заставляет тебя сходить с ума от страха, потому что ты тупо смотришь на нее, и в твоей голове сами собой возникают вопросы, на которые нет ответа.

Что это за яичко такое? Что находится у него внутри и находится ли там вообще что-нибудь? Зачем его здесь оставили? А самое главное — ЧТО МНЕ С НИМ ДЕЛАТЬ?..

Ясно одно — это «яйцо» оставлено ИМИ. Кто же они такие на самом деле? Может быть, они все-таки вовсе не люди, а инопланетяне, а все их басни насчет Наблюдения были предназначены для того, чтобы забить мне баки?.. Впрочем, нет смысла гадать, а надо что-то делать.

Резидент опять сделал над собой усилие и подошел к «яйцу». В голове у него почему-то всплыла давным-давно виденная репродукция картины Сальватора Дали. Он забыл, как эта картина называлась, но хорошо помнил, что на ней тоже было нарисовано большущее яйцо, из которого, напрягая жилы и истекая кровью, яростно вылуплялся человек, выдирая свое тело через трещину из податливой, липкой и эластичной скорлупы… Может быть, это яйцо позаимствовано у гениального сюрреалиста именно как символ? Но что оно могло бы означать?..

Резидент присел на корточки и осторожно потрогал одним пальцем «скорлупу». Она была мягкой и в то же время прочной. Это казалось парадоксом, но было именно так. Уже смелее Резидент потыкал яйцо в бок кулаком.

Никакой видимой реакции.

Он обошел его со всех сторон, пожал плечами и занялся тайниками. Как ни странно, они оказались нетронутыми. Это его поразило, но ненадолго. Значит, они приходили сюда с одной-единственной целью: оставить здесь это «яйцо»?..

Ладно. Картина по-прежнему не ясна, но кое-что все-таки уже понятно…

Резидент двинулся было на кухню за ножом, но потом остановился. Может быть, именно этого они и ждали от него, оставляя в квартире этот овальный твердый предмет? Может быть, в своих расчетах они сделали акцент на том любопытстве, которое присуще людям и которое заставило бы его пытаться во что бы то ни стало вскрыть «яйцо»?..

А раз так — то фиг всем вам!.. Не буду я ни кромсать ваше яичко ножом, ни стрелять в него в упор из пистолета с глушителем, ни пытаться поджечь его зажигалкой и ни топить его в ванной!.. Кстати, а подниму ли я его? А то, может быть, распахнуть окно да и выкинуть этот «подарочек» от своих врагов с пятнадцатого этажа? Вот тогда и будет ясно, что это такое…

Он попробовал приподнять «яйцо», но оно не поддалось его усилию, а лишь перекатилось грузно на другой бок.

Ну что ж, господа экспериментаторы, оставлю-ка я вас с носом и поступлю так, как советует мудрая поговорка летчиков-испытателей: если не знаешь, что делать, то не делай ничего…

Резидент вышел и тщательно закрыл за собой дверь.

Он не знал, что спустя три часа после его ухода «яйцо» еще больше стало напоминать свой аналог, запечатленный кистью Дали, потому что по его скорлупе пробежала дрожь, потом она в одном месте треснула, и из трещины высунулась наружу слепо шарящая в воздухе человеческая рука…

Попытки Резидента исследовать «яйцо» ускорили самораспад скорлупы. «Усыпляющий кокон» предусматривал досрочное выведение человека из анабиоза, но для этого надо было нажать на определенную точку «скорлупы», обозначенную едва заметной меткой. Не обратив внимания на метку, Резидент случайно коснулся ее, когда переворачивал «яйцо», и тем самым запустил процесс освобождения пленника Дена Лумбера.

* * *

Наверное, дуэту Рувинского и Ставрова пришлось бы еще долго «исследовать» стены и прочие части здания отеля «Айсберг», если бы им не помог случай.

Направляясь в свой номер для того, чтобы отдохнуть и пообедать, приятели проходили по вестибюлю, и Рувинский решил пополнить содержимое своей заветной фляжки путем покупки бутылки виски в одном из торговых автоматов. Однако, проглотив двадцатиюмовую монету, автомат заурчал, как обозленный пес, но выдавать емкость из стеклопластика отказался. Даже такой безотказный прием, как сильный стук по корпусу, на него почему-то не подействовал… Пришлось архитектору оставлять Ставрова на страже автомата — дабы никто не встрял со своей монетой — и отправляться на поиски соответствующего обслуживающего персонала. При этом он вручил Георгию свою поклажу в виде интроскопа, и Ставров, ноги и руки которого к обеденному перерыву гудели и были, как ватные, от усталости, оперся своим плечом на ближайшую колонну, а затем и прислонил к ней штангу металлоискателя, которым работал в этот день. Вестибюль «Айсберга» напомнил ему Колонный зал, где когда-то был выставлен для прощания с народом гроб с телом Брежнева и куда в добровольно-принудительном порядке сгоняли студентов, военнослужащих, учителей, рабочих и прочие трудовые и учебные коллективы…

Вдруг в наушниках, которые все еще оставались в ушах Ставрова, прозвучал отчетливый сигнал, свидетельствующий о наличии поблизости металлического предмета. Видно, Георгий перед уходом забыл выключить прибор. Или случайно нажал на кнопку включения, ставя его к колонне… Он бросил взгляд на шкалу и увидел, что по своей массе и прочим параметрам железка внутри колонны соответствует пистолетной гильзе. Действуя, скорее, от нечего делать, чем целенаправленно, Ставров открыл крышку интроскопа и провел его раструбом по тому месту, на которое угодила дуга металлоискателя. В следующую секунду он подскочил, как ужаленный, потому что на экране четко вырисовалась гильза. Ошибки быть не могло — это была именно она!..

Когда вернулся Рувинский, Георгий молча схватил его за рукав и, невзирая на протесты архитектора, буквально сунул его носом в экран. Валерий сразу же забыл и про виски, и про вызванного на помощь техника, который копался в непослушном автомате.

— Металл? — спросил он Ставрова, когда дар речи вернулся к нему.

— То, что надо. Латунный сплав, используемый для производства боеприпасов…

Единственно чего я не могу понять — так это каким образом гильза могла попасть в мраморную колонну?

Рувинский хлопнул своего друга по плечу.

— Чудак ты, Герка! — вскричал он. — Как и в метро, мрамор использован здесь только для облицовки! А под ним — кирпичи, я же помню по тому описанию, которое приводится в сопроводительной записке к проекту!..

— Какие будут предложения? — осведомился Ставров. — В смысле: что будем делать?

Рувинский оглянулся. В вестибюле было много народу.

— Это надо обсудить, — сказал он. — Идем в номер.

Не успели они отойти и на два метра, как сзади их окликнули:

— Эй, господа, это не вы хотели получить виски?

Они оглянулись. Техник, успевший вскрыть автомат, держал в руке бутылку.

— Оставьте ее себе, дружище, — сказал Рувинский. — Распейте как-нибудь на досуге со своим подопечным…

— К-каким подопечным? — не понял техник.

— А с тем, рядом с которым вы стоите!..

Парень в комбинезоне недоуменно воззрился на развороченное электронное нутро автомата, потом перевел взгляд на бутылку и недоуменно почесал затылок. Не дожидаясь его прозрения, друзья-«кладоискатели» двинулись восвояси.

На обсуждение того, как добраться до заветного кирпича, у них ушел весь остаток дня и добрая половина ночи. Проблема оказалась не так проста, как выглядела на первый взгляд.

Не будешь же при свидетелях разбивать ломиком колонну, чтобы проникнуть в ее нутро!.. Во-первых, одним ломиком здесь уже не обойтись, а во-вторых, займет эта операция не пять минут и даже не десять… Да и шум поднимется — на весь отель.

А в вестибюле всегда кто-то есть. Даже ночью там дежурит целая смена обслуживающего персонала…

В то же время полномочий, предоставленных «группе научных сотрудников» фиктивной справкой Архитектурного управления, было явно недостаточно, чтобы на законном основании начать крушить колонны, пусть даже и не отвечающие строительным нормативам.

Ставров и Рувинский перебрали массу вариантов, начиная от самых простых и кончая самыми изощренными, но ни один из них друзей не устраивал…

К полуночи они окончательно пришли к выводу, что иных способов взлома злополучной колонны, кроме как прибегнуть к насилию, им не видно. А это подразумевало необходимость действовать грубо и быстро. Бряцая оружием, захватить вестибюль вместе с находящимися там людьми в качестве заложников, и пока один из них будет держать дежурную смену под прицелом, другой примется ломать колонну…

Но и этот вариант они забраковали как примитивный и ненадежный.

И тут Георгия осенило.

Глава 38

Прямо из отеля Ден Лумбер отправился в ту квартиру, где три недели назад оставил запакованным в «яйцо» Мая. Не для того, чтобы освободить своего коллегу… По мнению Дена, это было бы преждевременным, ведь Ставров и Рувинский еще не только не уничтожили темпоральный туннель, но даже не нашли информацию о нем. Лумберу, всё это время тайно следившему за друзьями, порой было забавно наблюдать, как они маются в подвале «Айсберга», как переругиваются из-за пустяков и выдвигают поочередно какие-нибудь безумные идеи. А когда они приняли «послание потомкам» за патрон Найвина, то Наблюдатель вообще едва удержался от приступа хохота.

Он уже начал подумывать о том, как бы облегчить задачу «кладоискателям», чтобы избавить их от лишних мучений и напрасной траты времени, но тут Ставров, наконец, сделал долгожданное открытие. Разумеется, Лумбер не знал, является ли кирпич в колонне вестибюля носителем той самой гильзы с запиской или в очередной раз речь идет о заблуждении неразлучной парочки, но теперь ему оставалось лишь ждать, когда приятели осуществят свой замысел. Ведь тогда, чем черт не шутит, может быть, ему и удастся-таки подкинуть им заветный патрон, а вернее — его дубликат, который он давно уже заготовил (для этого ему пришлось решить чисто техническую задачу придания гильзе и записке такого вида, будто они действительно пролежали в стене полвека)…

За всеми этими хлопотами он едва не пропустил тот день, когда оболочка «усыпляющего кокона», ставшего камерой-одиночкой для Мая, должна была распасться и выпустить его на свободу. Следовало повторить операцию с аэрозолью еще раз — ведь Ден действительно не хотел применять к своему бывшему другу более суровые меры…

Он вошел в квартиру, доставая на ходу баллончик с аэрозолью, и не сразу заметил, что «яйца» в комнате уже нет. А через секунду было уже слишком поздно. Удар сзади по голове чем-то твердым оглушил Дена, и он рухнул без сознания на пол.

Когда он пришел в себя, то обнаружил, что лежит на полу небольшой ванной комнаты и что прикован за обе руки своими же собственными магнитонаручниками к водопроводной трубе.

Стоявший в дверях ванной Май взирал на него с холодной отстраненностью истого Наблюдателя. Увидев, что Ден пришел в себя, он с усмешкой сказал:

— В этом мире, есть одна хорошая религиозная заповедь: «Взявший меч от меча и погибнет»… Жаль, что ты забыл эту заповедь, Ден. Правда, я не такой изверг, как ты, и поэтому избрал для тебя более щадящий режим лишения свободы.

Лумбер погремел наручниками по трубе и с язвительной иронией осведомился:

— По-твоему, это щадящий режим, Май? Я-то хоть упрятал тебя в кокон, который питал и лечил тебя, а мне что прикажешь есть в ванной? Туалетное мыло, а запивать его шампунем?..

— Что ж, ничего идеального в мире нет, — с притворным сожалением вздохнул Май. — Зато, по крайней мере, ты сможешь отправлять естественные надобности почти как нормальный человек: я прикрепил тебя так, чтобы ты мог дотянуться до унитаза…

Когда мы с Георгием будем готовы отправиться домой, я позвоню в домоуправление, чтобы тебя освободили. Кстати, ты не хочешь мне сказать, где сейчас мой сын?

Лумбер осклабился:

— Не будь дураком, Май. Конечно, я тебе этого не скажу, даже если ты пообещаешь тут же отпустить меня.

— Что ж, — сказал Май, — и не надо. Я вот уже две с лишним недели ищу его по всему городу, и не далее, как вчера вечером меня осенила одна блестящая мысль.

Интересно, подумал я, а не потянуло ли его на место моей мнимой гибели?.. После этого оставалось только проверить списки постояльцев отеля «Айсберг».

Лумбер поиграл желваками на скулах.

— Между прочим, он занят там одним полезным делом, — сказал он. — Спасением этого мира… Надеюсь, ты не собираешься мешать ему в этом?..

* * *

Небо становилось всё чернее, но звезд на нем видно не было, потому что большие низкие тучи ползли, обдирая шпили небоскребов своими распухшими животами и жадно проглатывая редкие аэры в свое чрево. Собирался дождь. Однако город с приходом ночи не растворялся в сумраке, как это было когда-то. Он весь, с ног до головы, заливался сиянием уличной иллюминации и разнообразных рекламных щитов, и в нем становилось, наверное, еще светлее, чем днем…

Пусть все идут к черту, думал Май, останавливая кибер-такси и диктуя бортовому компу конечный пункт своей поездки. И пусть этот мир спасает кто-нибудь другой, но только не мой сын… Боже мой, как мне надоели амбициозные политики, тупоголовые сотрудники спецслужб, все эти резиденты, референты и даже наблюдатели!.. Хочется просто жить и не думать о том, что надо тащиться шпионить за кем-то и что кто-то может шпионить за тобой самим… Хочется спокойно существовать и не забивать себе голову псевдозаботами о всем человечестве, а заботиться исключительно о родном тебе человеке. Познакомить его с хорошей, красивой женщиной — у нас ведь много хороших, красивых женщин — и помогать им растить и воспитывать детей… Разве это хуже, чем лазить по эпохам и мучить себя созерцанием подлостей и проявлений зла, которые ты все равно не можешь ни пресечь, ни предупредить?.. Главное только — объяснить всё это ему, сынку моему, так, чтобы он меня понял и чтобы поверил в осуществимость этой счастливой жизни, а то Ден в моем обличии совсем сбил парня с толку…

Он понял, что опоздал, когда до стопятидесятиметрового здания отеля оставалось совсем немного. Первое Кольцо было перекрыто по обе стороны от «Айсберга» полицейскими кордонами, которые направляли транспортные потоки в объезд.

Повинуясь знаку регулировщика, такси затормозило, и к приоткрытому окну тут же наклонился здоровенный полицейский из оцепления.

— Что там случилось? — спросил его Май.

— Да там, в «Айсберге», проводятся пожарные учения, — нехотя процедил полицейский. — Проезжайте, проезжайте, не задерживайте движение!..

Такси тронулось дальше, но за углом Май нажал сигнал остановки. Расплатившись электронной карточкой, он вылез из машины и, включив гипноизлучатель на полную мощность, устремился к отелю. Каким-то шестым чувством он угадывал, что в той заварухе, которая царит вокруг, замешан и Георгий.

Он был прав.

* * *

Замысел Ставрова был авантюристичен и безумен, но, возможно, именно поэтому он обречен был на успех…

Когда приятели сочли, что готовы, Георгий позвонил с сотового телефона в полицию и, не представляясь, сообщил, что отель «Айсберг» заминирован компактным термоядерным устройством, оснащенным дистанционным взрывателем. Не вступая в полусветскую беседу с дежурным по Полицейскому управлению, в которую тот очень хотел вовлечь звонившего, Ставров далее проинформировал, что все входы и выходы контролируются с помощью заранее установленных видеокамер, и если хоть один полицейский попытается проникнуть внутрь гостиницы, то бомба отправит отель и полгорода в тартарары. На эвакуацию жильцов администрации гостиницы отпускается ровно час, причем время с этого момента уже пошлу…

Полицейский наверняка покрылся потом, потому что в голосе его появился почти благоговейный трепет. Он попытался поинтересоваться, где гарантии, что это не розыгрыш, и какие требования к властям выдвигает господин террорист. Насчет первого Георгий сухо ответствовал, что стопроцентно гарантировать в этом мире можно лишь смерть каждому человеку и что если полиция сочтет нужным рисковать сотнями тысяч людских жизней — это ее дело… А что касается требований, то мы вновь вернемся к этому вопросу лишь тогда, когда отель будет полностью очищен от посторонних. «Мы? — тут же ухватился за „оговорку“ Георгия дежурный. — Значит, вы не один? Позвольте узнать, кого вы представляете?»… «Это коммерческая тайна», сказал Ставров с невозмутимым лицом. И отключил телефон.

После этого он спустился в вестибюль отеля, где буквально через несколько минут имел возможность лицезреть последствия своего звонка. Люди в форменной одежде за стойками засуетились, защелкали клавишами видеосвязи, заработали в бешеном темпе компьютеры, запели тоненько принтеры и радиофаксы… Откуда ни возьмись, на входе в гостиницу вырос кордон охранников, которые беспрепятственно выпускали наружу всех желающих, но никого не впускали внутрь… Прошли томительных восемь минут, и с ревом сирен и разнокалиберным миганием предупреждающих огней к отелю подлетела целая свора полицейских машин и рассредоточилась цепью на удалении ста метров от здания гостиницы… В воздухе загудели всевозможные летательные аппараты, зависая или барражируя вокруг гигантского «карандаша»… Наконец, под потолком вестибюля ожили динамики, которые на фоне тревожного завывания сирен пожарной тревоги стали с монотонной регулярностью передавать одно и то же сообщение: «Внимание, внимание! Уважаемые дамы и господа! По техническим причинам в нашем отеле объявляется чрезвычайное положение! Администрация убедительно просит вас срочно покинуть здание! Тех, кто по каким-либо причинам не в состоянии самостоятельно передвигаться, просим обратиться к дежурным по этажам или в приемное отделение!»…

Началась тихая паника. Забегали посыльные в фирменных курточках; как поршни некоего огромного двигателя, то поднимались, то опускались скоростные лифты, доставляя в вестибюль все новые порции людей; толпы потных, красных постояльцев устремились на штурм барьеров приемного отделения, требуя от бледных, растерянных портье разъяснений и дополнительной информации; необычно взмыленные, растерянно озирающиеся туристы-иностранцы потащили свои чемоданы и сумки на выход, что-то лопоча на разных языках…

Словом, всё шло по плану. Единственное, в чем ошибся Георгий, так это во времени, необходимом для эвакуации всех проживающих и обслуживающего персонала из комплекса. Администрация превзошла себя и вместо часа уложилась за сорок пять минут.

По требованию Георгия, последним, кто покидал отель, вокруг которого на площади образовался стометровый вакуум, был дежурный по гостинице. Перед уходом он, подчиняясь телефонным приказаниям Ставрова, выключил всю аппаратуру, закрыл на все замки и запоры входные двери, тонировал стекла в больших окнах вестибюля, превратив их в односторонние зеркала, а также вырубил верхнее освещение во всем отеле…

Захватив свое снаряжение и нацепив на голову каски шахтерского типа с встроенными в них фонарями, Рувинский и Ставров спустились из своего номера (во время тревоги и эвакуации они отсиживались в стенном шкафу) в вестибюль и принялись за дело. Следовало использовать выигранное время, пока полицейские не опомнились и не предприняли какой-нибудь обходной маневр. В то же время стоило оцеплению засечь возню в вестибюле — и полицейские могли бы догадаться, что их водят за нос…

Пока снаружи было тихо, только в вышине шелестели турбины аэров и флайджеров, а внизу раздавались мегафонные команды невидимого руководителя полицейского кордона вокруг отеля, и эхо металось по ярко освещенной площади, отражаясь от стен зданий. Здесь, в вестибюле оказалось не так темно, как они предполагали, потому что снаружи в зал проникал яркий свет уличного освещения, и друзья вскоре выключили фонари на своих касках.

Георгий достал из сумки раздобытую Рувинским бесшумную пирошашку направленного действия, начиненную липкой взрывчатой массой, раскатал ее, как тесто, длинной узкой змейкой и, взобравшись на стремянку, обвил «змейкой» колонну примерно в метре над тем местом, где покоился кирпич с «начинкой». Воткнул в шашку в нескольких местах стержни радиовзрывателей и щелкнул тумблером включения на пульте размером со спичечный коробок. Тем временем Рувинский огородил колонну со всех сторон раскладным щитом-экраном, призванным снизить мощность ударной волны.

Друзья отбежали в другой конец вестибюля и распластались на полу за одной из колонн. Ставров нажал кнопку на пульте, и ослепительная линия, похожая на вольтовую дугу, перечеркнула колонну, ломая ее пополам. Взрыва практически не было слышно, но что-то громко треснуло, будто сломалось сухое дерево в лесу, а потом раздался грохот падающих камней, и мелкие осколки кирпичей просвистели над головой, разлетаясь по вестибюлю, а лицо запорошило облако бетонной пыли.

Тренькнуло разбитое стекло в торговом автомате у стены — видимо, в него угодил обломок кирпича или мраморная крошка. Больше всего Георгий боялся, что камнями или взрывной волной может выбить оконные стекла, и тогда они окажутся на виду у целого батальона полицейских, но всё обошлось. Накануне он и Рувинский специально ездили за пределы Агломерации, чтобы испытать там действие чудо-взрывчатки, но одно дело — взрыв в лесу и другое — в закрытом помещении…

Теперь надо было действовать очень быстро. Они подбежали к бесформенной груде обломков, оставшейся на месте взрыва, среди которой торчал опаленный двухметровый столб, похожий на гнилой зуб, и Рувинский включил интроскоп.

— Он там, внутри!.. — воскликнул немного погодя архитектор, тыча пальцем в остаток колонны, и Ставров вооружился длинным зубилом и увесистым молотом, на которые были предусмотрительно надеты резиновые набалдашники, позволявшие уменьшить шум от ударов. По указаниям Валерия, напряженно всматривавшегося в экран интроскопа, Георгий вскарабкался на груду камней и стал выбивать один за другим кирпичи из внутренностей «столба».

Он настолько увлекся этой нехитрой работой, что забыл на время и о полиции, и об отеле, и даже о Трансгрессоре, и даже принялся в ритм ударам молота по зубилу декламировать на весь вестибюль: «Я памятник воздвиг себе нерукотворный…».

Когда до цели оставалось совсем немного, снаружи, на площади, произошло какое-то движение. Ставров повернул голову и обомлел. Сквозь зеркальное стекло было отчетливо видно, как прямо на отель плавно движется уродливая машина на воздушной подушке. Она была вся покрыта броней, и, видимо, представляла собой что-то вроде бронетранспортера.

— А это еще что такое? — спросил Георгий Рувинского.

Тот пожал плечами.

— Мне кажется, это передвижная рентгеновская установка, — предположил он. — Может быть, с ее помощью они хотят разведать, что происходит внутри отеля?..

Ставров лихорадочно порылся в сумке, чтобы достать «сотовик». Попищал кнопками, набирая нужный номер.

— Эй, вы, придурки! — прорычал он, когда из микродинамика телефона послышался чей-то самоуверенный голос. — Вы что, хотите испытать на себе действие термоядерного взрыва? Я вам это не советую, и Минздрав… то есть, министерство здравоохранения… тоже не рекомендует!..

— А кто это говорит? — осведомился голос.

— Тот, кто держит палец на такой ма-аленькой кнопке, и если он ее нажмет, то ты потеряешь не только погоны, но и свою глупую башку!..

— Но дело в том, что в отеле что-то творится… — после короткой заминки попытался объяснить голос, уже утративший первоначальную спесь.

— Я ничего не знаю и не хочу знать! — рявкнул Ставров. — Но если ваша бандура через десять секунд не уберется с площади — пеняйте на себя!.. Тебе всё ясно?

— Да-да, — испугался голос. — Мы просто не знали…

Георгий отключил телефон. По лицу его ползли струйки пота, и, глядя на своего друга, Рувинский тоже невольно вытер испарину на лбу. Бронемашина доползла до подножия лестницы, поднимающейся к отелю, замерла, словно прислушиваясь, а затем развернулась и двинулась обратно.

Ставров снова взялся за инструменты. Однако руки его дрожали, и один раз он промахнулся молотом по зубилу и чуть не расплющил свой палец.

— Дай-ка, я попробую, — попросил Рувинский. — Держи интроскоп…

Они поменялись орудиями труда, и через пару минут Валерию удалось выковырнуть нужный кирпич из нутра колонны.

— Посмотри, что там в нем, — сказал Георгий. — Если это не гильза, то я уйду до конца своей жизни в монастырь и буду молить прощения у Бога!..

— Кто ж тебя в монастырь-то пустит? — усмехнулся архитектор, роясь в сумке с инструментами. — Эх, черт, чем бы его подцепить?..

— Да ты вдарь по нему молотком! — нетерпеливо посоветовал Ставров.

Рувинский послушался, и кирпич с готовностью развалился на две части. На ладони архитектора остался темный цилиндрик, уже мало напоминающий собой пистолетный патрон.

— Герка! — ликующим голосом сказал Рувинский, потрясая сжатым кулаком.

— Смотри!

Вот он! Мы нашли его!

Они обнялись в порыве чувств, но Георгий тут же высвободился из объятий друга.

— Надо уходить, — сказал он. — Чует мое сердце, они сейчас ринутся на штурм!.. Я тут как-то на досуге интересовался методами их работы в подобных случаях, так там что только не придумано!.. Например, они могут сбросить в вентиляционные люки на крыше отеля бомбы с усыпляющим газом, а при штурме будут атаковать нас, как минимум, с двух сторон….

Продолжая говорить, Ставров наклонился и достал из сумки черный зловещий кругляш, похожий на блин штанги, только с экранчиком и цифровой клавиатурой, как у калькулятора. Набрал на клавиатуре цифры «10–00» и нажал сбоку на оранжевую кнопку. Цифры в окошечке-экранчике тут же стали меняться: 09–55… 09–45… 09–40… Ставров огляделся, но потом не стал мудрствовать лукаво и спрятал мину в груду кирпичей, прикрыв ее обломками мраморной плиты.

— Уходим! — сказал он своему напарнику, и они, оставив все свое имущество, устремились налегке в другой конец вестибюля.

Еще во время своих подземных изысканий Ставров и Рувинский отыскали в подвале люк, через который можно было спуститься в канализационный туннель, выводящий в лабиринт городского подземелья. А взрыв был им нужен для того, чтобы отвлечь внимание полиции.

Путь к лестнице, ведущей в подвал, пролегал мимо пассажирского лифта. Проходя мимо него, сам не зная, зачем, Георгий протянул руку и щелкнул рубильником подачи электроэнергии. В ту же секунду лифт загудел и отправился куда-то наверх.

Ставров и Рувинский переглянулись и, как по команде, одновременно остановились.

Цифры в световом окошечке над створками лифтовой шахты мелькали точно так же, как те, что были на табло таймера мины, только тут они были не четырехзначные, а двузначные и вели отсчет не к нулю, а по нарастающей:

5… 7… 8… 9… 10…

Правда, лифт, рано или поздно, должен был остановиться на каком-то этаже, а вот отключить таймер взрывного устройства было невозможно. Два устройства, созданных руками человека, но таких разных по своему предназначению, словно соревновались между собой, кто быстрее доберется до конечной цифры…

Рувинский переминался с ноги на ногу, то и дело косясь на нахмуренное лицо своего друга.

— Послушай, Гера, — наконец, не выдержал он, — а что, если какой-то идиот перед уходом нажал кнопку вызова, но не воспользовался лифтом, и сейчас мы напрасно теряем время?..

Ставров сжал зубы до появления белых желваков на скулах.

— А если нет? — процедил он. — Ты уверен, что мы с тобой одни остались в отеле?

Рувинскому показалось, будто он воочию видит совсем другие цифры, мелькающие на электронном табло.

08-50… 08–45… 08–30…

— Гер, — сказал он, не слыша своего голоса. — Это все равно бесполезно, даже если там кто-нибудь есть… Пока мы его дождемся, будет слишком поздно!..

08–15… 08–10… 08–05…

— А в чем дело? — спокойно спросил Ставров. — Нам ведь главное — спуститься в подвал, так ведь? Разве мы не успеваем? Я же ставил время на таймере с «ефрейторским» зазором…

— Нет, не так! — в отчаянии сказал архитектор. — Я тут на днях советовался с одним специалистом… просто тебе не хотел об этом говорить… Понимаешь, Гера, взрыв такой мощности в вестибюле вызовет обрушение всего здания! Конструкция опорных перекрытий здесь такова, что от взрывной волны на уровне нижнего этажа отель рассыплется, как карточный домик!..

Ставров побледнел.

— Почему ты об этом мне не сказал раньше? — тихо спросил он.

Рувинский опустил голову.

— Я думал, что так будет лучше, — признался он. — Если отель рухнет, полиции будет уже не до нас!..

07–40… 07–35… 07–30…

— Для кого лучше, Валера? Для кого? — тихо спросил Ставров. — Нельзя же так, пойми!.. И потом, почему ты уверен, что от этого взрыва никто не пострадает?

Пусть даже ты не берешь в расчет полицейских, но ведь есть еще и жители окрестных домов… да вокруг, за оцеплением, наверное, целая толпа зевак собралась сейчас и глазеет!.. у нас такие зрелища любят — хлебом не корми!..

Лифт наконец остановился на пятьдесят первом этаже, и Ставров поднял глаза к его световому табло.

— Да, — с внезапным ожесточением сказал ему в профиль Рувинский, — я не уверен, что никто не погибнет при взрыве… Но почему мы должны из-за этого останавливаться на полпути? Великие цели требуют великих жертв, Гера, это же всегда так было и так будет!..

Лифт стоял на пятьдесят первом этаже уже целую вечность, а цифры перед мысленным взором Рувинского мелькали всё быстрее и быстрее.

07–00… 06–50… 06–40… 06–30…

— Герка, пошли! — сказал Рувинский, чувствуя неприятное посасывание под ложечкой. — Если мы промедлим еще полминуты, то будет действительно поздно!..

В лифтовой шахте опять загудело, и цифры на табло поползли в обратном порядке.

50… 49… 48… 47…

Как раз полминуты, не меньше, прикинул мысленно архитектор.

— С ума сойти! — сказал с сарказмом он. — Вот сейчас лифт опустится, и окажется в нем какая-нибудь немощная столетняя старушонка, которая одной ногой давно стоит в могиле!.. Или распухший от трехдневного беспробудного запоя пьянчуга!..

И ты не будешь проклинать себя за то, что решил, рискуя своей жизнью, спасти это отребье?!.. Это же глупо, Гера!..

Ставров посмотрел на Валерия искоса так, словно переставал узнавать его.

— Уходи! — попросил он. Подумал и добавил: — От греха подальше…

— Хорошо, — с готовностью согласился Рувинский, пятясь к подвальной лестнице. — Я уйду. Но не забывай, что гильза у меня. — Словно в подтверждение своих слов он поднял в воздух сжатый кулак. — Неужели ты готов ради спасения одного-единственного человека отказаться спасать миллионы людей?.. — Ставров молча смотрел на него, и по лицу его плясали блики от светового табло, где цифры медленно ползли к единице. — На всякий случай учти: я буду ждать тебя в канализационном туннеле еще две минуты и ни секундой больше!..

Рувинский повернулся и побежал к подвальной лестнице. А Ставров прислонился плечом к холодному мрамору стены и стал ждать, когда спустится лифт. Мысли путались у него в голове, и хотелось просто лечь на пол, закрыть глаза и ни о чем не думать…

* * *

Со всех сторон отель был окружен плотной стеной полицейских машин. Никогда еще Май не видел столько полиции и даже не подозревал, что в городе имеется столько сил по охране правопорядка. Он постоял в нерешительности за спинами полицейских, прятавшихся за машинами, беззвучно сверкавших мигалками, с разнообразным оружием в руках, прикидывая, как поступить… В принципе, кордон был для него таким же препятствием, как рыболовная сеть для комара, но ему хотелось получить хоть какую-то информацию о происходящем в отеле.

Пользуясь своей транспарентностью, он шел вдоль цепи полицейских машин, пока не увидел группу офицеров, топчущихся под защитой корпуса бывшего армейского бронетранспортера. Тогда Май дал Оракулу указание включить голомакиятор на воспроизведение внешности главы правительства — бургомистра, как теперь было модно называть эту должность — Агломерации господина Ишпахтина. Идеально выбритое брезгливое лицо с тройным подбородком… безукоризненный костюм со стыдливо-одинокой орденской ленточкой на груди и фигура с выправкой бывшего борца-тяжеловеса… В молодости господин бургомистр имел честь завоевать кубок Евро-Наций по классической борьбе, и об этом то и дело любили вспоминать газетчики.

Жаль, нет возможности создать подле себя целую свиту чиновников-фантомов и иллюзорный лимузин, ну да ничего, будем надеяться, что эти болваны не сразу сообразят, откуда и каким образом здесь взялся этот надутый индюк…

Май подкрался сзади к полицейским чинам и задумчиво прочистил горло. Офицеры оглянулись, и лица их вытянулись чуть ли не в трубочку. Один из них — видимо, бывший здесь за главного — в чине полковника, после короткого замешательства шагнул навстречу и, стараясь говорить четко, но от этого еще больше путаясь в оборотах речи, доложил, что операция идет по плану, что в настоящее время жертв нет и не ожидается, что последний раз неизвестный террорист выходил на связь десять минут назад, и, судя по всему, он находится внутри здания отеля, а не снаружи, как это предполагалось вначале…

— Террорист? — позволил себе удивиться «господин Ишпахтин». — Какой еще террорист? Меня информировали мои люди, что здесь проводится плановая пожарная тревога!..

Офицеры переглянулись, а полковник, заикаясь, сказал:

— Н-ну, это не с-совсем так, господин бургомистр… Видите ли, отель захвачен группой неизвестных преступников, угрожающих взорвать его в любую минуту…

— Йохайдым, да на кой им хрен сдался этот вонючий отель? — удивился «Ишпахтин» в исполнении Мая. Бургомистр славился своей грубостью в отношении кого бы то ни было и привычкой выражать сильные эмоции с помощью загадочного словечка. — Чё они хотят-то?

— Господин бургомистр! — сказал полковник. — К сожалению, у нас пока нет постоянной связи с террористами, но ситуация очень серьезная, и мы вынуждены пока бездействовать…

Он описал звонок неизвестного в полицию, а потом те мероприятия, которые были предприняты полицией совместно с администрацией гостиницы с целью эвакуации постояльцев, и наконец, завершил свое выступление кратким изложением непонятного шума в вестибюле, который произошел совсем недавно. По рассказу полковника получалось так, что никаких оснований для тревоги нет, что ситуация полностью контролируется силами поддержания законности и правопорядка и что вот-вот будет отдан приказ о начале штурма здания, который будет осуществлен группой спецназа…

— Йохайдым! Вы что, с ума сошли, полковник? — взревел раненым медведем «бургомистр». — Какой еще штурм, туды и сюды вашу мать?!.. Да если вы без моего ведома хоть пальцем шевельнете, я вас разжалую до постового!.. Никакой самодеятельности в ближайшие полчаса, вы меня поняли? Иначе ответите головой!..

Как ваша фамилия? Ах, так вы и есть тот самый Звягинцев?.. Что ж, я запомню, у меня прекрасная память!..

Насчет головы, пожалуй, он переборщил, но полковник явно не собирался оспаривать этот тезис. Бледнея на глазах, он пятился к своим коллегам, словно хотел спрятаться за их спины. Впрочем, те никакого интереса в качестве опоры не представляли, потому что с преувеличенным интересом принялись одновременно разглядывать носки своих ботинок.

Май-«Ишпахтин» развернулся и зашагал дальше. Никто не осмелился сопровождать его, только рядовые чины косились на него из оцепления со страхом и невольной завистью.

Наблюдатель дошел до конца кордона, где возвышался массивный полицейский фургон и, снова став невидимым, направился к отелю. Окна вестибюля были зеркальными, и было не видно, что там происходит внутри. Входные двери были задраены наглухо.

Впрочем, иного Май и не ожидал. Он обогнул здание и направился к служебному входу, где дверь оказалась заблокирована обычным электронным замком. Май запустил Оракула в режим дешифровки управляющего кода, и вскоре замок щелкнул, открываясь…

Наблюдатель оглянулся на полицейских, застывших в радиусе ста метров от отеля, приоткрыл дверь ровно настолько, чтобы в образовавшуюся щель можно было едва протиснуться, и оказался внутри. Закрыл за собой дверь, опять заблокировал ее, постоял, прислушиваясь… В здании было темно и тихо, только откуда-то из глубин первого этажа доносился неразборчивый шум голосов. Май двинулся вперед по длинному коридору. Сначала было темно, и Оракул заботливо предупреждал его о препятствиях и поворотах, а потом глаза привыкли к темноте, и Май стал обращаться к своему внутреннему помощнику лишь для того, чтобы уточнять маршрут.

Неясный шум голосов впереди неожиданно прекратился, и когда Май выбежал в вестибюль, здесь уже никого не было, вокруг были разбросаны обломки кирпичей и хрустело под ногами что-то твердое. Май прошел чуть дальше, и тут заметил, что сверху спускается лифт, а возле створок лифтовой шахты его поджидает знакомый Наблюдателю силуэт…

В груди сразу защемило сердце. Справившись с волнением, Май хотел было окликнуть Георгия, но тут вдруг кабина, наконец, прибыла на первый этаж, створки разъехались в разные стороны, и из сверкающей ярким светом, роскошной коврово-зеркальной внутренности лифта в темный вестибюль шагнул здоровенный мужик в спортивном костюме, что-то жующий на ходу. Ему было примерно лет сорок пять, но его крепкое, поигрывающее буграми мышц тело так и излучало железобетонное здоровье…

— Эй, ты кто? — спросил с удивлением Ставров. — И откуда ты здесь взялся?

— Как — откуда? Я из номера пятьдесят один тринадцать, — удивленно сказал человек. — Ничего не понимаю!.. Решил принять ванну после тренировки и, наверно, уснул. Просыпаюсь — темнота, тишина, лифт не работает… Слушай, куда это все подевались? И почему так темно? Что, война началась?..

— Пошли отсюда быстрее! — с непонятной досадой сказал Ставров, грубовато хватая вновь прибывшего за рукав. — Некогда мне с тобой трали-вали разводить!..

Человек в спортивном костюме вдруг вгляделся в лицо Георгия и изменившимся голосом сказал:

— Погоди-ка, парень!.. Тебя, случайно, не Георгий зовут? Ставров?

— А ты откуда знаешь? — огрызнулся Ставров.

— Убийца! — вдруг сказал страшным голосом человек из номера 5113. — Это же ты убил моего отца, сука!.. Ну, теперь берегись, сволочь!.. Всю жизнь я ждал этой встречи и так просто тебя не отпущу!..

Он размахнулся и сильно ударил Георгия по лицу, схватив его одной рукой за грудки. Потом еще и еще…

Георгий, оглушенный, мотал головой от ударов, не соображая, что происходит.

— Ты что, псих? — прохрипел он. — Какой отец?.. Я же тебя знать не знаю!..

«Спортсмен» отшвырнул Георгия к стене, прыгнул пружинисто следом, а затем, навалившись всей своей тяжестью, схватил за горло и стал душить. Май, наконец, вышел из оцепенения и бросился на помощь Ставрову. Он схватил человека за руки и отшвырнул его к противоположной стене. Человек скрючился и взвыл от боли, явно не понимая, что это за сила воздействовала на него: Наблюдатель все еще был «невидимкой»…

Ставров пошевелился и сел. Сплюнул кровь изо рта. Потряс очумело головой, приходя в себя. И тут детина вновь бросился на него с диким воплем. В руках Георгия появился пистолет.

— Не подходи, припадочный! — хрипло предупредил Ставров здоровяка. — Стрелять буду!.. Я не знаю, за кого ты меня принял, но подыхать от твоих лап вовсе не собираюсь!..

Но человек в спортивном костюме, страшно оскалившись, устремился всей своей массой на Ставрова. Сухо щелкнул выстрел, и нападавший словно споткнулся на бегу. Ставров выстрелил еще раз, и человек завалился на пол, покрытый мраморной крошкой, пуская из рта кровавые пузыри. Ноги его дернулись в агонии, а потом он замер.

Май материализовался перед Георгием, придав себе тот облик, в котором Ставров увидел его в первый раз.

— Это вы, Май? — с удивлением спросил Ставров. Пистолет в его руке дрогнул и нехотя опустился. — Ну и денек сегодня — одни сплошные встречи со старыми знакомыми!.. Только зря вы сюда явились, сейчас здесь так бабахнет, что мало не покажется…

И тут Оракул послал прямо в мозг Мая импульсное видение-прогноз, и Наблюдатель мгновенно увидел, чту должно произойти через минуту.

— Все-таки вы решились на это, — сказал он, вглядываясь в полуразрушенную колонну на другом конце вестибюля. — Безумцы — вот вы кто!.. Впрочем, теперь это уже не имеет значения. Тебе надо как можно быстрее уходить из отеля, Гера.

— Я уже не успею, — сказал Ставров, прикрывая глаза.

— Что значит — «не успею»?!.. — закричал Май, устремляясь к груде разбитых кирпичей. — Должен успеть, слышишь?.. Бегом в подвал!

Ставров медленно поднялся на ноги.

— Я без тебя никуда не уйду, — упрямо процедил он разбитыми губами.

Май разгреб обломки, сдирая ногти и кожу на руках и не обращая внимания на боль в пальцах. Поднял и поднес к глазам диск мины, на котором уже стремительно бежали только секунды, а два нуля оставались неподвижными: 00–45… 00–40… 00–30…

«ГДЕ ВЗРЫВ ПРИЧИНИТ НАИМЕНЬШИЙ УЩЕРБ?», мысленно спросил он Оракула.

«ЗДАНИЮ ИЛИ ЛЮДЯМ?», невозмутимо осведомился тот.

«ЗДАНИЕ МЕНЯ НЕ ИНТЕРЕСУЕТ!», мысленно завопил Наблюдатель.

Оракул «думал» целых три с половиной секунды.

«ЗДЕСЬ», сообщил он наконец.

«НЕУЖЕЛИ? — удивился Май. — А МЫ?».

«НО ВЕДЬ ВАС ВСЕГО ДВОЕ, А СНАРУЖИ — НЕ МЕНЬШЕ СТА ПЯТИДЕСЯТИ ЧЕЛОВЕК»,

рассудительно ответил Оракул.

Конечно, он был по-своему прав, но ответ его Наблюдателю не понравился. И вряд ли такой ответ понравился бы кому бы то ни было на его месте…

Май растерянно взглянул на Георгия, словно тот мог подсказать ему выход из той тупиковой ситуации, в которой они оказались, но Ставров тоже молчал. И каждая секунда, остававшаяся до взрыва, показалась Наблюдателю, по крайней мере, минутой. Минутой молчания…

* * *

Спустившись через подвальный люк в канализационный туннель, Рувинский тут же забыл про Ставрова, потому что за первым же поворотом наткнулся на засаду спецназовцев, перекрывавших все возможные пути отхода из отеля. Архитектора спасло только то, что полицейские получили приказ своего руководства брать террористов живьем. Они хотели получить однозначный ответ на вопрос: заминирован все-таки отель термоядерным устройством или нет?

А Рувинский сдаваться не хотел и сопротивлялся очень жестоко. У него был наготове стозарядный компакт-автомат, и самых первых желающих обездвижить его он срезал длинной очередью в упор. Ему попытались выжечь глазные нервы с помощью гранат-«слепилок», но пол туннеля был покрыт тонким слоем сочившейся из древних труб скверно пахнувшей жидкости, и гранаты погасли, не успев по-настоящему разгореться. По Рувинскому стали стрелять из парализаторов, но он укрылся за трубой и, в свою очередь, превратил в решето тела нескольких своих противников.

На него налетели сзади, стремясь обезоружить и скрутить с помощью хитрых приемов, и тогда он показал всё, что умел по части рукопашной борьбы. Умел он, как выяснилось, многое, потому что рукопашный бой в темном, вонючем и низком туннеле был коротким, но потрясающим по своей жестокости… Буквально через пару минут два спецназовца представляли собой трупы с проломленными черепами, двое других выли во весь голос от ужасных ранений, нанесенных им Рувинскими без применения каких-либо специальных средств, а остальные члены засадной группы вынуждены были отступить за поворот туннеля и изменить тактику своих действий.

Впрочем, Рувинский все равно был обречен на поражение в этом подземном бою.

Несмотря на временные неудачи, полицейским наверняка удалось бы в конце концов использовать свое превосходство как в количественном отношении, так и в плане вооружения — тем более, что к месту схватки уже спешили вызванные на помощь резервные группы…

Валерия спас взрыв.

Когда почти над самой головой грохнуло так, что слух на какое-то время пропал, и железобетонные плиты перекрытий заходили ходуном, а с потолка посыпалась пыль и мелкие камушки, а где-то в недрах туннеля лопнула труба, и поток нечистот устремился с ревом прямо на полицейских, те не выдержали и предпочли ретироваться, видимо, опасаясь, что вот-вот произойдет обвал. Путь перед Рувинским оказался свободен, и он воспользовался этим обстоятельством. Нырнув через пару шагов в одно из ответвлений подземного лабиринта, он перешел на бег и мчался, разбрызгивая воду, до тех пор, пока не увидел стальную лестницу, поднимающуюся наверх. В иной ситуации он бы не рискнул выбраться по ней из канализационного люка, потому что люк мог быть в центре площади, на виду у всего кордона полицейских, но сейчас взрыв неизбежно должен был вызвать панику в городе, которой грех было бы не воспользоваться.

Сложив компакт-автомат до размеров сигаретного блока и сунув его в специальный потайной карман своей куртки, Рувинский проворно стал карабкаться по лестнице.

Не успел он подняться и на пару метров, как по туннелю, смывая всё на своем пути мощным напором, прокатился, подобно ударной волне, поток жижи — видимо, трубы полопались уже в нескольких местах, и авария в подземелье превращалась в серьезное бедствие. Валерий невольно содрогнулся, представив, какая смерть постигла бы его, если бы он не заметил лестницу или кинулся бы бежать по другому маршруту…

Выход на поверхность оказался расположенным по другую сторону эстакады пневмопоездов, проходившей над тем местом, где когда-то стояло здание Курского вокзала. Прежде чем вылезти из люка, Валерий осторожно высунул голову, но тут же понял, что в невообразимой суматохе, которая творится вокруг, едва ли кто-то обратит на него внимание. Район был погружен в полумрак, потому что системы уличного освещения во многих местах вышли из строя. Отовсюду по тротуарам и даже по проезжей части улицы куда-то бежали люди, то и дело на бешеной скорости пролетали с воем сирен машины «скорой помощи» и пожарные установки, похожие на танки на воздушной подушке, только без орудий и ракетных систем… Рувинский выбрался на тротуар, аккуратно закрыл за собой люк, пересек улицу и побежал, влившись в кучку прохожих.

Только свернув за угол и миновав еще один квартал, он разрешил себе оглянуться назад.

Картина катастрофы была поистине ужасающей.

На месте отеля «Айсберг» в пасмурное беззвездное небо поднималось густое облако черно-белого дыма, отчетливо различимого даже в темноте ночи. Иногда тьма озарялась вспышками пламени, и тогда слышались какие-то резкие хлопки — видимо, что-то взрывалось на месте пожара. Лучи прожекторов с висевших в воздухе джамперов лихорадочно шарили по соседним зданиям, ревели истошно моторы мощных машин, слышались неразборчивые крики в мощный мегафон. Мимо Рувинского на полной скорости промчался с ревом грузовик, в крытом кузове которого сидели люди в комбинезонах Спасательной службы. Его словно преследовал по пятам микроавтобус с надписью на борту: «Sтегеоvidеniе Evrо-Nаtsiй», и корреспондент с развевающимися длинными волосами, стоя прямо на подножке, что-то возбужденно кричал в радиомикрофон, а из дверцы по другую сторону машины оператор, опасно высунувшись до пояса и ежесекундно рискуя выпасть на полном ходу, снимал происходящее вокруг портативной голокамерой…

Рувинскому с трудом удалось отыскать свободную Кабину Уединения: почти везде испуганные прохожие использовали их, чтобы пересидеть панику, и узнать последние новости. Оказавшись в Кабине, он привел свою внешность в почти нормальный вид, а потом включил стереоэкран. Все каналы либо передавали экстренные инфо, либо вели прямые репортажи из района отеля «Айсберг». Бывшего отеля, потому что от стодвадцатиметрового «карандаша», как сообщалось, после взрыва остались лишь развалины и пара чудом устоявших стен-«граней». К счастью, вещали наперебой дикторы, обрушение отеля произошло вовнутрь, и таким образом взрыв не привел к большому количеству жертв, которое, несомненно, имело бы место в том случае, если бы здания завалилось на бок…

Работы по устранению последствий катастрофы длились всю ночь. Утренние инфо на все лады обсуждали тот факт, что под обломками здания отеля был найден обгоревший труп мужчины, и Рувинский, сидевший за стойкой бара-автомата, прикрыл глаза, прошептал: «Ну что ж, Гера, значит, так суждено было тебе…» — и опрокинул в себя сто пятьдесят граммов чистейшей, как роса, водки, неожиданно оказавшейся очень горькой на вкус…

Глава 39

Было уже начало октября, но солнце светило, будто в разгар лета, и только разноцветный лес, красивый и по-философски задумчивый, предательски выдавал осеннее угасание природы…

За три часа Резидент облазил почти весь парк, но все «почтовые ящики», где могли быть спрятаны сообщения Ассоциации, были пусты. Никаких следов контейнеров, содержащих многоступенчатую начинку, в условленных местах не было, и он понял, что случилось нечто из ряда вон выходящее.

Между тем, позарез надо было передать в Центр ту информацию, которая накопилась за последнее время. А сделать это можно было лишь с помощью Трансгрессора, координаты которого Центр должен был сообщить Резиденту посредством «почтово-подземной связи».

Резидент знал, что только он один из всей «референтской» сети удостоен высокого доверия Ассоциации и что вся информация о Трансгрессоре может попасть рядовым агентам лишь через него. Но он также знал, что эта информация отправляется Центром через каждые три-четыре дня с неуклонностью смены дня и ночи. Даже если Ассоциации будет грозить опасность уничтожения, она должна изыскать время и способ отправить послание в будущее своему резиденту. Еще ни разу это железное правило не представляло исключений. Постепенно Резидент привык к бесперебойной связи с Центром, и теперь, когда эта нить внезапно оборвалась, это казалось равносильным своему собственному провалу. Сегодня он приехал сюда впустую уже третий раз подряд, так что последние сомнения в том, что нарушение связи с Центром обусловлено либо случайностью, либо чьей-то халатностью, отпали сами собой. Всё говорило за то, что Ассоциация намеренно не отправляла Резиденту сообщений. И основных причин этого могло быть, по мнению Резидента, две.

Сейчас, после долгих блужданий по парку и многократных упражнений в саперном деле он сидел на каким-то чудом сохранившемся в гуще леса старом толстом пне — смотрители лосинооостровского заповедника очень тщательно следили за тем, чтобы ни одно дерево не пострадало от топора или пилы любителей натуральной древесины — и пытался определить, какая из этих причин была более вероятной.

Одно из двух: либо Ассоциация полностью перестала существовать, либо Центр больше не доверял Резиденту. Первое было практически невозможно, а во второе Резиденту не хотелось верить…

Он вновь и вновь спрашивал себя и перебирал в уме события последних дней и даже недель, пытаясь определить, почему же Ассоциация сочла его ненадежным, но так и не мог прийти к какому-либо выводу. Может быть, он не так уникален, как полагал ранее, и у Центра в этом времени есть специальный агент, который призван контролировать его, Резидента, и который обладает своим собственным каналом связи с Ассоциацией?.. Но если это так, то он, Резидент, сейчас подвергается смертельной опасности, и каждый день промедления лишь увеличивает этот риск.

Потому что для любых тайных организаций существует категорический императив: ненадежных следует убирать как можно быстрее, чтобы не допустить превращения мелкой царапины в гнойную рану, грозящую заражением крови и, следовательно, гибелью всего организма… Вот сидит он сейчас на пенечке, греется под щедрыми лучами октябрьского солнышка, а стуит ему показаться на стоянке возле центральных ворот, где он оставил небрежно свой турбокар — и подойдет к нему какой-нибудь второй ставров, чтобы разрядить ему в затылок допотопный ТТ или «вальтер»…

Эта мысль огнем обожгла Резидента, и он с невольным ужасом оглянулся на треск веток, раздавшийся сзади него, но это был всего лишь лось-мутант, обреченно продиравшийся сквозь заросли. За пятьдесят лет обитания вблизи радиоактивных свалок и неустанно дымящих кислотными парами ТЭЦ эти гордые и грозные красавцы превратились в чахлых, слабогрудых и безрогих лесных коров, которых уже не стоило опасаться…

Что ж, сказал себе Резидент, покидая гостеприимный пень, если гора не идет к Магомету, то Магомет отправится в горы…

* * *

Перед самым уходом Резидент все-таки решил навестить свою «тайниковую» точку. С одной стороны, его снедало любопытство: что же стало с тем гигантским «яйцом»? А с другой, инструкция требовала перед уходом посетить все явки и «точки» с целью их «консервации»…

На этот раз он вошел в квартиру спокойно, не дергаясь, только перед тем, как заглянуть в комнату, достал на всякий случай пистолет: а вдруг из «яйца» к этому времени успело вылупиться какое-нибудь невиданное инопланетное пресмыкающееся?

Опасения эти были, конечно же, смешны и глупы, и сам Резидент отлично понимал это, но его, как всякого профессионала, успокаивал сам факт наличия в руке оружия. Без пистолета он чувствовал себя в опасной ситуации словно голым среди одетых, хотя безукоризненно владел техникой безоружного боя и приемами единоборства с применением подручных средств…

В комнате не обнаружилось ни «яйца», ни следа от него. Все еще держа пистолет в руке, Резидент мягкой кошачьей походкой направился было в кухню, но тут из ванной послышались какие-то невнятные звуки, и он, покрывшись сразу холодным потом, замер спиной к стене. Потом классически рванул на себя дверь санузла, в готовности стрелять на малейшее подозрительное движение, но тут же понял, что стрелять пока не требуется…

На полу ванной, прикованный магнитонаручниками из крепчайшей стали к толстой водопроводной трубе, сидел с полузакрытыми глазами человек, которого Резидент узнал, несмотря на то, что лицо человека осунулось, под глазами были синие круги, а шея и скулы обросли колючей жесткой щетиной. Это был тот самый человек, который пришел на встречу со Ставровым и Рувинским в ресторан «Седьмое небо».

Наблюдатель Май, вот кто это был такой…

Тысяча мыслей промелькнула одновременно в голове Резидента, но ни одна из них не могла убедительно объяснить пребывание Мая в ванной этой квартиры. Тогда Резидент сел на корточки рядом с пленником и ткнул его стволом пистолета под ребра в качестве приветствия.

Наблюдатель нехотя поднял веки, но не охнул и не простонал от боли. Выражение его лица не изменилось, даже когда он увидел, кто его навестил.

— И давно ты тут сидишь? — осведомился мирным тоном Резидент. — Какой это негодяй так жестоко с тобой обошелся?

Наблюдатель только покосился на пистолет, зажатый в руке Резидента, но ничего не ответил.

— Понятно, — притворно вздохнул Резидент. — Сие есть великая тайна… Что ж, не буду настаивать. Мне, в общем-то, на это плевать с высокой колокольни, просто интересно было, кто это решил оказать мне непрошеную помощь… Одно только я знаю точно: это был не Ставров, царство ему небесное!..

В глазах Наблюдателя что-то дрогнуло. Резидент распрямился, и у него на несколько секунд потемнело в глазах — не то от злости, не то от прилива крови к голове после неудобного сидения на корточках.

— Да, — констатировал он, — вы с вашим Гйрой проиграли, Май… Не надо было считать себя хитрее всех — вот в чем была ваша ошибка. Вы думали, что убийством Юлова вам удастся вбить клин между Службой и Ассоциацией, но просчитались.

Ассоциация и Служба — близнецы-братья, — кривясь в усмешке, с пафосом продекламировал он. — «Кто более матери-истории ценен?»… С самого начала вы были здесь чужаками и вели себя, как чужаки, а с этим вашим дурацким принципом невмешательства вы вообще сели в лужу…

Наблюдатель молчал.

— Послушай, Май, — сказал задушевным голосом Резидент, — а может быть, мы все-таки договоримся с тобой, а?.. Ну, сам подумай: что нам делить? Предлагаю тебе небольшой обмен информацией. Ты рассказываешь мне всё, что интересует меня, а я рассказываю тебе всё, что интересует тебя… Идет?

Наблюдатель разлепил ссохшиеся губы, и Резидент услышал:

— Какой в этом смысл? Ты же все равно потом убьешь меня…

— Да, убью, — усмехнулся Резидент. — Не буду впадать в грех сознательного обмана… Но разве тебе не хочется хотя бы перед смертью получить достоверную информацию? Ты ж Наблюдатель, Май!

— Да, — сказал пленник. — Я — действительно Наблюдатель… Но это значит, что я до самой смерти не имею права пытаться что-либо изменить в окружающем мире. Ты прав, я действительно проиграл, потому что поддался соблазну вмешаться в ход событий. Не надо было этого делать… Пусть всё бы шло само собой, и тогда ваш мир был бы спасен. Жаль, правда, что Георгий не довел своего дела до конца…

— Нет! — воскликнул Резидент. — Меня тошнит от этих ваших штучек насчет невмешательства!.. И проиграл ты вовсе не случайно — ты обречен был на проигрыш, Май!.. И теперь-то я знаю, почему в один прекрасный день ваш мир погибнет — потому что до самого конца вы будете сидеть сложа руки и наблюдать, как он рушится в бездну!..

— Может быть, — невозмутимо откликнулся Наблюдатель. — А тебе не приходила в голову мысль, что иногда мы сами своими попытками что-то изменить лишь приближаем конец света?..

— Ну вот что, — сказал Резидент, машинально разглядывая свое лицо в настенное зеркало. — Мне сейчас некогда с тобой дискутировать, Май… Не хочешь говорить — не надо. Я и сам узнаю всё, что мне нужно… Поэтому не бойся, пытать тебя я не собираюсь. И не потому, что мне тебя жалко, а потому, что у меня нет на это времени… Прощай.

Он поднял пистолет и выстрелил Наблюдателю чуть выше переносицы. Склонив голову к плечу, оценил результат выстрела и, удовлетворенно качнув головой, убрал пистолет в кобуру под мышкой.

Переместившись из ванной в комнату, Резидент опустошил все тайники, собрав основное снаряжение в одну большую сумку. Потом положил в центре комнаты напалмовую мину замедленного действия и включил часовой механизм.

Термин «консервация» на языке Ассоциации означал не сохранение, а уничтожение явки.

* * *

Пустынная каменистая тропа вела вверх сложным зигзагом, напоминавшим дохлую змею, тело которой неестественно изогнуто под острым углом в тех местах, где перебит ее позвоночник. Рюкзак казался стопудовым, и Рувинский уже сотню раз пожалел, что так плотно набил его, но бросать груз на дно пропасти за несколько сотен метров до цели было бы глупо, и он, обливаясь потом и задыхаясь, упрямо тащил себя и поклажу на себе в гору. Время от времени Валерий останавливался, вытирал пот со лба и оглядывался на долину, которая виднелась далеко позади зелеными пятнами виноградников и разноцветными крышами домиков. Делать полноценный привал не представлялось возможным, потому что он слегка ошибся в своих прикидках, и теперь следовало спешить, чтобы успеть. Поэтому, сделав несколько энергичных вдохов и выдохов и налюбовавшись окружающим миром в течение нескольких секунд, Рувинский снова пускался в путь, внимательно глядя себе под ноги, чтобы не наступить на змею — этих ползучих гадов здесь водилось великое множество. Камни были раскаленными от висевшего почти в зените солнца, и когда Валерий на них сплевывал тягучую слюну, плевок шипел, как на сковородке, и мгновенно испарялся.

Он преодолел еще сотню метров и снова остановился. Поправил лямки рюкзака, врезавшиеся в плечи. В последний раз оглянулся на долину. Зачем-то заглянул в пропасть, открывавшую слева в двух метрах от тропы, и тут же отпрянул назад.

Прямо перед ним тропа делала очередной крутой поворот, и это был последний поворот, потому что за ним, если расчеты Валерия были верны, должен был через четверть часа открыться Трансгрессор.

В голове сами собой всплыли слова одной песенки, вошедшей в моду в середине восьмидесятых, когда он заочно заканчивал один престижный вуз:

Позади крутой поворот, позади обманчивый лед, позади холод в груди, позади — всё позади!..

Он не был сентиментален, но сейчас, перед этим поворотом, у него почему-то невольно навернулись слезы на глаза, не помнившие слез со времен розовощекой юности. Лишь высоко в горах он мог позволить себе эту слабость, потому что здесь некого было стыдиться…

Всё еще с влажными глазами он двинулся вперед, обогнул выступ скалы, похожий на голову диковинного зверя, и тут глаза его мгновенно высохли, а сам он застыл, как вкопанный. Взгляду Рувинского открылась довольно просторная площадка, усеянная камнями и валунами, и на одном из этих валунов, лицом к повороту, небрежно задрав одну ногу кверху и согнув ее в колене под прямым углом, сидел человек в безупречном черном костюме и белоснежной рубашке с галстуком, и свежий ветер из пропасти безуспешно пытался растрепать его прическу.

Ошибиться было невозможно. Это был Наблюдатель Май.

— Ну, наконец-то! — гостеприимным тоном воскликнул он. — А я уж думал, что ты заблудился…

Одним движением Рувинский стряхнул с себя тяжелый рюкзак, а после второго движения в его руке возник пистолет, нацеленный на Наблюдателя.

— А стуит ли, господин Резидент? — насмешливо осведомился Май. — Имеет ли смысл бряцать оружием, если можно спокойно обсудить наши проблемы?

Рувинский нехотя опустил ствол пистолета, но расставаться с оружием явно не собирался. Он стоял, широко раздвинув ноги для устойчивости и покачиваясь из стороны в сторону, словно в ритм одному ему слышимой музыке.

— Что ж, — сказал он наконец, — не могу не признать, что недооценил вас, Наблюдателей. Мне следовало раньше догадаться о том, что в вашем времени люди пользуются бессмертием… А я-то, дурак, посчитал, что, пустив тебе пулю в лоб во время нашей последней встречи в ванной, решил все проблемы!..

По лицу Мая пробежала быстрая тень, но он промолчал.

— Раз уж наши шансы уравнялись, — продолжал Рувинский-Резидент, — могу я надеяться на то, что на этот раз ты удовлетворишь мою просьбу насчет обмена информацией?

— Какой информацией? — удивился Май.

— Ну, я же должен знать, как это тебе удалось обвести меня вокруг пальца, — терпеливо сказал человек с пистолетом. — Особенно тогда, в баре… Ведь это же ты подставил меня разъяренному Юлову?

— Было дело, — признался Май. — Я ведь давно следил за тобой и знал, что, когда Георгий выйдет на тебя, ты подставишь его Юлову в качестве козла отпущения. Тебя следовало убрать, и поэтому мне пришлось воспользоваться своими возможностями имитации других людей. Ведь мы, Наблюдатели, оснащены специальными биофизическими устройствами, и я вовсю пользовался этим… Так, в самом начале я спасал Геру, используя его облик, чтобы увести за собой основные силы той засады, которая поджидала его в Центральном парке. И тогда же я выдавал себя за Сверра… впрочем, ты, наверное, не знаешь его по фамилии — это тот полицейский, который убил твою Ружину… чтобы заставить его подчиненного Левтонова вспугнуть Георгия. Потом я использовал внешность Сверра, чтобы ввести в заблуждение Юлова и заставить его поверить в то, что им интересуются Пришельцы, за которыми он всю жизнь охотился… Также играя против Юлова, я заманил в его ловушку Букатина, сыграв роль некоего доктора Вадима, и даже помог ему пробраться в лабораторию, отключив кое-какие датчики… тут, я, конечно, немного переусердствовал, потому что всячески хотел помочь Георгию… И, наконец, я сначала связался с Юловым якобы от твоего имени, чтобы заманить его в бар WC, а потом позвонил тебе в виде Геры… Однако я не предполагал, что Георгий в тот же день свяжется с тобой как с Рувинским, и это выяснилось только в баре. А он, несмотря на то, что я попытался удалить его из эпицентра ваших разборок с Юловым, вдруг вздумал заступиться за тебя…

— А не проще ли было тебе просто убить меня? — спросил Резидент. — Зачем потребовалось разводить такие сложности?

Май развел руками:

— Ты забываешь, что мы, Наблюдатели, не имеем права на вмешательство в события в другом мире, и этот запрет за долгие годы постепенно настолько въедается в нашу плоть и кровь, что нам бывает нелегко решиться на… э-э… активные действия, даже если мы перестаем быть Наблюдателями…

— Да ты и твои коллеги просто трусите, — с презрением сказал «Рувинский». — А трусость свою вы прячете за красивыми фразами!.. Кстати, во время нашего последнего разговора я тебе уже говорил, от чего все-таки погибнет ваш проклятый мир, но сейчас мне хотелось бы кое-что добавить к этому… Тайно действуя среди нас, вы, пришельцы, были слишком нерешительными и слишком боялись не навредить нам. А вам хоть иногда надо было позволить себе убивать нас… Знаешь, Май, отказавшись от «активных действий», как вы это называете, вы перестали быть людьми. Ведь только человек способен убить себе подобного не ради выгоды или сиюминутного выживания, а ради избранных им идеалов…

— Интересная точка зрения, — хмыкнул Май. — Что ж, такие люди, как вы, господин Резидент, обладаете удивительной способностью ставить всё с ног на голову…

— Возможно, — сказал Резидент, и ствол пистолета в его руке снова поднялся на уровень лица Наблюдателя. — Впрочем, у меня есть шанс проверить свою теорию еще раз… Как я понял, ты намерен не пустить меня к Трансгрессору, туннель которого вот-вот откроется там. — Он кивнул на то место площадки, где воздух начинал дрожать, переливаясь невидимыми струями так, будто был раскален нестерпимым жаром. — Но как ты сможешь остановить меня, ты, отвыкший от решительных действий? Будешь драться со мной? Или покорно примешь очередную пулю в лоб?

Пусть даже ты проваляешься без сознания несколько минут, этого времени мне будет достаточно, чтобы уйти в будущий век…

— Я все равно не советую тебе делать этого, — упрямо сказал Май, не меняя своей непринужденной позы.

Резидент-Рувинский торжествующе улыбнулся и приготовился нажать спусковой крючок, но что-то вдруг больно толкнуло его в предплечье, и пальцы отказались удерживать пистолет. Он невольно схватился за руку в том месте, где было больно, и обнаружил, что из дырки в рукаве течет кровь.

— Надо было слушаться советов старших, — сказал откуда-то сверху знакомый насмешливый голос, и, подняв голову, Резидент увидел за выступом соседней скалы улыбающееся лицо того, кого он полагал погибшим.

Держа своего бывшего напарника под прицелом все того же «дарлея», живой и невредимый Георгий Ставров ловко спрыгнул на площадку и подошел к остолбеневшему «Рувинскому» почти вплотную. Пнул носком ботинка его пистолет, и он улетел в пропасть.

— Значит, в будущий век, говоришь? — переспросил Георгий и с иронией хмыкнул — совсем, как красноармеец Сухов в «Белом солнце пустыни». — По-моему, тебе, дружище, пора совсем в другую сторону. Я имею в виду — на тот свет…

— Ну, если ты там побывал и вернулся обратно, ничего там страшного нет, — не теряя самообладания, усмехнулся Резидент. — Сегодня вообще какой-то день оживающих мертвецов… Вы с Маем, случайно, не вампиры?..

— Ты ошибаешься, друг Валера, — возразил Ставров. — На том свете мне не пришлось побывать. Отец вовремя остановил меня… Если бы не он, меня до сих пор собирали бы в час по чайной ложке из-под обломков отеля!..

И он покосился на Мая.

— Так это он?.. — спросил Рувинский и запнулся. — Теперь понятно, почему он так опекал тебя все это время. Правда, высечь его бы надо за то, что он водил нас с тобой за нос. Ведь это из-за него мы столько времени ковырялись в подвале отеля!

Это из-за него мы с тобой обрушили «Айсберг», как игрушечный!.. Подумать только — всё могло быть по-другому, если бы он сразу сказал нам формулу!.. И еще мне непонятно: если он хотел убрать меня руками Юлова, то почему потом, в «Седьмом небе» он не сказал тебе, кто я такой, если знал это?

— Он бы сказал, — возразил Ставров. — Он бы обязательно сказал мне это, но в ресторане был не он, а другой Наблюдатель…

— Его звали Ден Лумбер, — глухо сказал Май. — Он хотел сыграть в свою игру, маскируясь под меня, и в конечном итоге за это поплатился… Наверное, это его ты убил там, в ванной вашей квартиры. Бедняга Ден!..

— Так это ты приковал его наручниками? — спросил Резидент.

— Я, — признался Май. — Но перед этим такими наручниками приковывал меня он, только не к трубе в ванной, а к креслу. А потом он заключил меня в кокон и обрек на лишение свободы в течение нескольких дней… Разве я не имел права отплатить ему той же монетой?

— Яйцо! — воскликнул «Рувинский». — Так вот что это было за яйцо в моей квартире!.. Какой же я болван!..

— Согласен с тобой, — сказал Май, — потому что это, наверное, был ты, кто выпустил меня из яйца досрочно…

— Да, наверное, — сказал Резидент. — Мне как раз пришлось заехать на ту квартиру, чтобы изготовить липовую справку, удостоверяющую наше с Георгием право вести поиски гильзы в стенах отеля… Слушайте, какие же вы неблагодарные личности! Одного из вас я спас из яйца-одиночки, другого, пожалев, не стал убивать в лифтовом холле отеля, хотя пистолет тоже был тогда со мной… А теперь, значит, в качестве благодарности за всё это вы собираетесь отправить меня на тот свет?

Ставров и Май молчали.

— Ты, наверное, считаешь меня сволочью и дерьмом, Гер? — после паузы тихо спросил Резидент. — Ведь я обманывал тебя по-черному, а ты… Ты ведь свято верил каждому моему слову, дурачок…

— Ну и что? — опустив голову, спокойно сказал Георгий. — Да никем я тебя не считаю, Валерка. Прошли давно те времена, когда Ставров принимал за аксиому тот факт, что если человек врет — значит, он скотина и подонок, а чтобы стать хорошим человеком, достаточно говорить только правду. Война в Чечне быстро поставила мне мозги на место. Именно там я понял, что абсолютно хороших людей на свете не бывает… Вообще, разве не режет слух сочетание «хороший человек»?

Разве настоящий человек может быть плохим?.. Я тебе уже говорил про это, но повторю еще раз… У каждого в душе до поры до времени дремлет клубок змей: ненависть, себялюбие, зависть, корысть, всякие другие извращения… Но еще я сделал вывод, что одни люди этих змей в себе стараются всячески усыпить и как можно подольше, а другие… Другие сознательно будят их, подкармливают и науськивают жалить и душить добрые чувства, оправдывая это тем, что лучше приручить врага, чем всю жизнь бороться с ним. Они идут на уступки самим себе, думая, что сумеют определить ту последнюю грань, за которую шагать нельзя, иначе змеи полностью сожрут душу, но в том-то и трагедия людей, Валер, что грань эта очень-очень тонкая и еще никому не удавалось остановить себя вовремя…

— А знаешь, Георгий, ты мне нравишься, — серьезно сказал Резидент. — Честное слово!.. Только один недостаток у тебя имеется, и знаешь, какой?

— Догадываюсь, — сказал Ставров, прищурившись. — Трещина на жопе, да?

— Вот и поговори с таким, — сообщил Маю Резидент. Он словно не замечал направленного на него пистолета. — Нет, Гера, просто ты не профессионал… И твоя беда — не в том, что ты любишь говорить красиво, а в том, что ты вообще об этом говоришь, и причем тогда, когда у тебя абсолютно нет времени на публичные выступления… Ведь за каких-нибудь несколько минут… нет, уже секунд, — поправился он, на сотую долю секунды скосив взгляд на наручные часы, — тебе предстоит сделать выбор: пустить меня в будущее или нет. Только от тебя сейчас это зависит…

Там, где воздух над камнями несколько минут назад дрожал, теперь висела похожая на большой мыльный пузырь радужная сфера.

— А как бы на моем месте поступил профессионал? — насмешливо прищурился Ставров.

Теперь Рувинский не отрывал взгляда от своих часов, и было видно, как секунд на их циферблате перетекают одна в другую.

— Профессионал, Гера, — тихо сказал он, — не терял бы времени на пустые разговоры. Он бы выстрелил мне в лоб и взорвал бы Трансгрессор, если, конечно, был бы намерен это сделать, как ты…

— Конечно, намерен, — сказал Ставров и достал из кармана черную коробочку пульта дистанционного взрывателя. — И даже еще больше, чем убить тебя… Понимаешь, Валерка, таких профессионалов, как ты, нельзя пускать в будущее. И из-за таких, как ты, перемещения во времени являются не благом, а жутким злом для человечества…

— Постой, Гера, — сказал Резидент, и плотно сжатые губы его побелели. — Ты не имеешь на это права!.. Кто вообще тебе позволил решать за всю планету, что хорошо, а что плохо для человечества?!.. Пусть Ассоциация была не права, эксплуатируя эти туннели втайне от всех, но разве можно лишать всех людей такого важного открытия из-за чьих-то ошибок? Разве справедливо лишать человечество возможности существенно ускорить свой прогресс?!.. Это же волюнтаризм чистейшей воды, Гера! Простят ли тебя потомки?

Ставров ехидно прищурился:

— А ты предлагаешь устроить диспут во всемирном масштабе? Чтобы одни выступали с пеной у рта «за», а другие, с той же пеной — «против»?.. Не-ет, это мы уже проходили!.. Пока одни кричали «Защитим конституцию!», а другие — «Остановите бойню!», третьи посылали нас под этот шумок бомбить мирные города и расстреливать из пушек мирные села и прочесывать дома мирных жителей!.. И я не допущу, чтобы всё это повторилось, ты слышишь? Не до-пу-щу!.. А насчет важности этой вонючей дырки… По сравнению с тем, сколько людей погибло из-за нее, не такая уж это большая жертва…

— Но ведь это бессмысленно! — сказал Резидент. — Историю взрывами не остановишь, Гера, и, рано или поздно, кто-то опять наткнется на «дырки» и будет их эксплуатировать… Это все равно, что однажды собрать в кучу все оружие, отправить его в мартеновскую печь на переплавку и радоваться, что на свете никогда больше не будет ни вражды, ни войн!.. Или ты думаешь, что когда-то люди будут такими идеальными, что им можно будет доверить это чудо природы? Возьми своего папашу, — он кивнул на неподвижно сидевшего на камне Мая. — Он что, ангел во плоти?.. Ему, значит, можно пользоваться трансгрессорами, а нам — нет?..

— Я не желаю больше тебя слушать, — сказал Ставров. — Ты напрасно пытаешься отговорить меня, старина… По-моему, лучше сделать так, как я хочу, чем сложить руки и смотреть, как этой машиной времени пользуются негодяи и рвачи, как из-за нее погибают и терпят бедствие ни в чем не повинные люди!..

Он приготовился нажать кнопку на коробочке взрывателя, но Резидент вдруг ловким движением сбил Георгия с ног и стремглав бросился ко входу в «туннель». Еще несколько секунд — и он скроется в его переливающейся всеми цветами радуги пасти.

— Гера! — вскрикнул Май, срываясь с валуна, на котором сидел.

Лежа на боку, Ставров дотянулся до взрывателя.

— Не надо, Гера! Не смей! — кричал откуда-то сбоку Наблюдатель, но Ставров решительно нажал кнопку.

Султан взрыва распух на месте Трансгрессора, поглотив собой фигуру Резидента.

Осколки взвизгнули над головой. А когда дым от взрыва рассеялся, то воздух снова стал чистым-чистым, только пах он горечью..

Ставров поднялся, покрутил ошалело головой, чтобы избавиться от звона в ушах.

Потом подошел к месту взрыва, раскидавшего камни на края площадки. Нагнулся и подобрал с земли какие-то окровавленные лохмотья. Это был рукав куртки Резидента. Напротив, на отвесной скале, расплывалось большое кровавое пятно.

Больше вокруг ничего не было видно…

Слегка прихрамывая, к Георгию присоединился Май. Они долго смотрели на пятно на скале. Потом Ставров сказал:

— Хорошо, что я заложил небольшой заряд взрывчатки, иначе бы нас с тобой смелу в пропасть…

Но Наблюдатель ничего не ответил. Ставров повернулся и увидел, что по щеке у отца бежит слеза.

— Ты что? — испуганным шепотом спросил Георгий. — Ты не ранен, Май?

Он все еще не мог привыкнуть называть этого человека, выглядевшего его ровесником, своим отцом. Впрочем, и относился к нему он как к другу, а не как к родителю.

— Это я убил его! — прошептал Наблюдатель. — Мне нужно было сразу после отеля пойти и освободить его, а я… Я совсем забыл про Дена!..

— Но ведь он тоже причинил тебе немало страданий, — возразил Георгий. — Ты же сам сказал, что всё это произошло из-за него… И разве не по его вине ты чуть не погиб от рук Резидента? Ведь будь Валерка… тьфу ты, никак не могу привыкнуть к мысли, что его звали не Валерием!.. будь Резидент настойчивее, он бы вскрыл яйцо, и тогда на месте Дена был бы ты, Май…

— Да, возможно, — пожал плечами Наблюдатель. — Но перед тем, как этот подонок застрелил его, Ден держался молодцом. Все-таки он был настоящим Наблюдателем, Гера… Судя по тому, что Резидент беспечно заявился сюда, не ожидая встретить нас с тобой, Лумбер не сказал ему ни слова. Ни про меня, ни про наш мир… Более того, он, наверное, опять использовал мой образ, чтобы ввести в заблуждение своего убийцу, и тот поверил, что убирает меня. Пойми, я вижу, как он стреляет в Дена в упор, а бедняга Лумбер не может и пальцем пошевелить, чтобы защититься!..

Я знаю, как это бывает — ведь я сотни раз видел такие сцены!..

Голос Мая опять дрогнул, и он отвернулся.

Георгий притянул отца к себе за плечи.

— Зато теперь мы можем быть спокойны, Май, — сказал он. — мы уберегли будущее от того, чтобы такие профессиональные негодяи лапали его своей грязной пятерней…

— Будущее? — с горечью спросил Май. — Ты полагаешь, что он стремился попасть в будущее?

— Ну да, он же сам сказал об этом! — удивленно воскликнул Ставров, отстраняя от себя Наблюдателя. — А разве нет?!..

Май отвел глаза в сторону.

— Гера, — сказал он тихо, — ты только не обижайся, ладно? Как это у вас принято говорить, не лезь в бутылку… Туннель, который ты только что взорвал, вел не в двадцать второй век, а в конец двадцатого. К тебе домой… Воспользовавшись нашей формулой, Резидент действительно собирался проникнуть в будущее, но он не ведал того, что с помощью этой формулы можно определять лишь те входы Трансгрессора, которые вели не в будущее, а в прошлое. Нет, я не вводил Виктора Найвина в заблуждение, Гера, так что не смотри на меня, как на врага!.. Там, в той записке, я честно предупреждал Найвина, что даю ему алгоритм определения координат только такого Трансгрессора, с помощью которого он попадет в прошлое.

И, наверное, именно поэтому он отказался от этой возможности. Его можно было понять. Достаточно представить себе, что было в вашей стране в 1947 году… И ни в какую гильзу Виктор записку не прятал. Он честно порвал ее и втоптал в грязь, дабы ни у кого не возникло соблазна воспользоваться этой информацией. Но мы оба не знали, что за нами в этот момент наблюдает Ден… И потом, уже здесь, задумав твоими руками лишить Ассоциацию Трансгрессора, он фальсифицировал видеозапись, вставив в нее фальшивый эпизод с прятанием записки в кирпич… Затем подделал бумажку с формулой, вернулся в тот год, когда завершалось строительство отеля, и буквально подсунул кирпич с гильзой под руку одному из каменщиков, работавших в вестибюле… Скорее всего, я так догадываюсь — а как это было на самом деле, теперь, наверное, никто уже не узнает…

— Но зачем? — с удивлением спросил Ставров, еще не осознавая до конца смысла слов отца. — Зачем этому твоему Дену были нужны такие сложности?

— Лумбер хотел, чтобы вы с Резидентом поверили в достоверность формулы… Он опасался, что Резидент может заподозрить обман, если входы в туннель, указанные Деном, случайно совпадут с теми, которыми приходилось за эти годы пользоваться Резиденту…

— Но почему ты мне раньше об этом не сказал? Ты ведь не мог не знать, что этот туннель ведет в прошлое!.. — Георгий схватил отца за грудки. — Как ты посмел молчать, Май?!.. Это же самая настоящая подлость с твоей стороны: знать, что я своими руками собираюсь взорвать единственный хрупкий мостик, по которому мог бы вернуться домой, — и молчать, молчать, молчать!!!..

Май молчал, глядя в сторону.

Ставров отпустил его и закрыл руками лицо, раскачиваясь из стороны в сторону, как будто его контузило.

— Я понял, — безжизненным голосом проговорил он немного погодя. — Я всё понял, Май… Ты не захотел меня вовремя остановить, потому что иначе я бы не согласился уйти с тобой в твой мир, верно? Этот туннель приковывал меня к нашему времени, как те наручники, которыми ты приковал к трубе своего дружка Дена. И ради его уничтожения ты изначально был готов пойти на любую ложь… Даже то, что я вынужден был совершать убийства в этом времени, было тебе на руку, потому что ты знал: я должен созреть, как яблоко, до мысли о необходимости уничтожения Трансгрессора… Даже тогда, когда в игру вмешался Лумбер, ты, наверное, внутренне ликовал, потому что Ден избавил тебя от необходимости лгать мне…

Отныне всё можно было безболезненно сваливать на него: ах, какой он негодяй, этот Ден!.. Ах, какой он коварный интриган!..

Лицо Мая передернула болезненная судорога. Рука его внезапно дернулась, и он отвесил Георгию звонкую пощечину. Отвернулся и сел на валун. Руки его тряслись.

Ставров машинально потрогал гудевшую щеку, словно проверяя, на месте ли его лицо. Потом подошел к самому краю пропасти и вгляделся в нагромождение скал далеко внизу. Долго-долго молчал.

Потом выдавил изменившимся голосом:

— Прости меня, Май. Я… я всё понял. И я согласен уйти с тобой…

Их взгляды встретились, и Май разглядел в волосах сына пятна ранней седины.

Глава 40

— Ну, вот и всё, — сказал Май.

— Да, — согласился Георгий. — Сколько у нас еще есть времени?

Май помолчал, прислушиваясь к телепатической справке Оракула.

— Семь с половиной минут, — сказал он.

И они замолчали, глядя на простиравшиеся перед ними до самого горизонта покрытые инеем пологие холмы, на которых кое-где торчали стойкие кустики верблюжьей колючки. Резкий ледяной ветер закручивал песок миниатюрными смерчами, пасмурное небо было серо-белесым, как выцветшая простыня, и солнце с трудом пробивалось сквозь пелену облаков. Надвигалась зима, которая в пустыне особенно неприятна.

Здесь, в сотне километров от Каспия, было так же безлюдно, как было всегда… Из всех признаков цивилизации здесь имелись только покрывшееся трещинами старое асфальтовое шоссе, на обочине которого сейчас стояли Ставров и Май, и линия телеграфных столбов, похожих на вереницу могильных крестов на некоем гигантском кладбище.

В эти семь с половиной минут, остававшиеся до открытия Дальнего Туннеля, как его называл Май, люди, стоявшие на обочине шоссе, невольно задумались о своем…

Бывший Наблюдатель Май думал о том, что, когда они окажутся дома, то надо будет прийти в Центр обязательно вместе с сыном и всё объяснить старику Коосу, он должен понять, у него самого сын третий цикл работает в средневековье, и, может быть, тогда, пользуясь поддержкой Кооса, удастся отразить все выпады в свой адрес на заседании Этической Комиссии, а если и нет — что ж, надо будет смириться с тем, что это был последний Выход, ведь, даже если ему и разрешат остаться Наблюдателем, на некоторое время придется отказываться от заданий, пока Георгий не адаптируется к новому миру, хотя не так уж он и отличается от того мира, который они собираются покинуть, разве что у нас техника чуть-чуть другая и умеем мы побольше, чем они, так ведь это как раз за счет нас, Наблюдателей, потому что многое нам удалось подсмотреть и перенять у них, а если бы мы были лишены этой возможности, то с концом каждого цикла жизни Вселенной терялись бы все достижения Разума, и не было бы тогда никакого восхождения по гигантской спирали к заветным вершинам… Май глянул искоса на сына и на секунду почувствовал, как горло его сжимает теплая, щекочущая судорога. А ведь из Герки получился бы неплохой Наблюдатель, вдруг против воли подумал Май. И кто знает, может быть, в тот день, когда я приведу его в наш Центр, на него положит глаз либо тот же Коос, либо Элефер, а уж мимо Шарма такие люди, как мой Гера, просто не пройдут мимо… Впрочем, он тут же прогнал эту соблазнительную мысль прочь и стал думать, придется ли по душе сыну новый мир… Ему у нас понравится, сказал Май мысленно самому себе так, будто хотел убедить какого-то невидимого оппонента. Должно понравиться! Не может не понравиться тот мир, где человек сразу чувствует себя, как дома!.. Интересно, как он его себе сейчас представляет?..

Но в эти минуты Ставров вовсе не думал о том мире, куда они с отцом вот-вот должны были переместиться.

А мир этот находился так далеко, что разум отказывался воспринимать это временное расстояние…

… Время от времени наша Вселенная, завершив очередной цикл своего многомиллиарднолетнего существования, погибала, но не навсегда. В абсолютном, глухом вакууме возникала по неизвестной причине «дыра», а точнее — первичная материальная точка с бесконечной плотностью и температурой. И тогда раздавался очередной Большой Взрыв, в результате которого из-под пресса вакуума и гравитации вырывались стремительным и горячим потоком фотоны, заполняющие собой весь объем пространства во Вселенной… Затем возникала материя, первые атомы водорода, гелия и еще кое-чего… Одно громадное светило, которое представляло собой Вселенную, продолжало расти во всех направлениях, пока примерно через сто миллионов лет не угасало, превращаясь в темную первобытную амебу. Силы тяготения начинали формировать первые протогалактики, и спустя еще один миллиард лет Вселенная состояла из ста тысяч миллиардов галактик, сияющих белыми и голубыми звездами… И в итоге всех этих процессов вокруг звезд формировались планеты — некоторые со спутниками, как Земля…

Этот гигантский цикл повторялся бесконечно, но всякий раз одинаково, если не считать незначительных флуктуаций. Одно в нем было постоянным: наличие Разума.

Этот «мыслящий дух», рано или поздно, принимался исследовать и порабощать окружавший его мир, он отыскивал туннель Трансгрессора, соединявший подобно тонкой нити всю эту череду Вселенных, и начинал изучать, если так выразиться, «своих предшественников». Иногда, как признался Май Ставрову, наблюдая за процессом зарождения жизни на Земле (которая была уникальной колыбелью Разума во Вселенной), у людей будущей эпохи возникал соблазн подтолкнуть этот процесс, регулировать биологическую и интеллектуальную эволюцию предыдущего человечества.

Но потом они отказывались от своего намерения по той простой причине, что в этом случае им не удалось бы наблюдать за деятельностью своих полидвойников, проходящих все ступени длинной лестницы исторического развития…

Да, в этом мироздании Сверхвселенная представляла собой сложную систему альтернативных квантовых вселенных, сосуществующих в параллельных «слоях» пространственно-временного континуума, и Наблюдатели по отношению к нынешней Земле были представителями более «позднего» слоя…

Май неоднократно пытался уже описать Ставрову, как там здорово, и, судя по его рассказам, там действительно было здорово, даже слишком… Больше всего Георгия потрясало, правда, не то, какие чудеса были доступны тому человечеству. Его поражало удивительное сходство между двумя цивилизациями, отделенными друг от друга сотнями миллиардов лет, а соединенными лишь хрупким и шатким мостиком Трансгрессора… До сердечных спазм хотелось верить в то, что там вообще всё такое же, как здесь, и, возможно, на той Земле и живет где-нибудь женщина, которая, как две капли воды, похожа на Ольгу… Но тут же он понимал, что это всего лишь заблуждение, которым он пытается залечить ту боль, которая живет в его душе. Нечего и думать об этом, говорил он себе. И поэтому сейчас он старательно думал не о том, как он будет жить в чужом мире, а о том, как бы ему сюда вернуться… Что ж, такая возможность всегда есть, хотя пришлось бы очень постараться, чтобы добиться права стать Наблюдателем. Таким, как отец… А потом надо будет добиться, чтобы его отправили на Землю-1 в конец двадцатого века, и он сделает всё, чтобы вновь увидеть жену и дочку… Тут Георгий осекся. Увидеть, горько повторил он про себя. А зачем?.. Ты уверен, что вернешься к ним из другого мира таким же, каким был? И захотят ли они принять тебя, несмотря на те изменения, которые в тебе произойдут за это время? А самое главное — захочешь ли ты сам остаться с ними?..

Раздался пронзительный, достигающий предела слышимости свист, и метрах в ста от дороги, у самой поверхности земли, из воздуха возник переливающийся радужной пленкой пузырь.

— Пора, — сказал Май. — Пойдем, Гера.

— Пойдем, — эхом отозвался Ставров.

Они сошли с дороги и направились к «пузырю». Когда до него оставалось метров двадцать, Ставров вдруг остановился.

Май обернулся:

— Гера, нет времени. Дальний Туннель долго не держится…

— Папа, — сказал непослушными, не привыкшими к этому короткому слову губами Ставров, — знаешь что?.. Ты прости меня, ладно?

С этими словами он вынул из кармана ярко-красную, как сигнал опасности, ребристую сферу вакуумной гранаты и подкинул ее в своей сильной руке. Май побледнел.

— Ты что, Гера? — спросил он. — Ты же мне обещал!..

— Да, — подтвердил Ставров. — Обещал… Но если бы я не пообещал отправиться с тобой, то ты бы никогда не привел меня к Дальнему Туннелю…

— Но это же подло с твоей стороны! — возмутился Май. — Ты обманул меня!

— А разве, обманув меня там, в горах, ты сам не поступил подло? — усмехнулся Ставров.

— Неужели ты хочешь уничтожить Дальний Туннель только ради того, чтобы отомстить мне? — потрясенно спросил Май.

Быстрым движением Георгий выдернул из гранаты чеку и сжал ее в кулаке. Теперь ему достаточно было разжать пальцы, чтобы прогремел взрыв страшной силы.

— Нет, — сказал он наконец. — Я на тебя не в обиде… Просто это дело надо довести до логического конца… Неужели ты еще не понял, какой вред человечеству наносит возможность свободно перемещаться по мирам и эпохам? Сталкиваясь лицом к лицу как с прошлым, так и с будущим, люди постепенно начинают утрачивать представление о том, что делать можно, и чего делать нельзя, и, рано или поздно, перестают быть людьми, потому что неизбежно впадают в одну из крайностей: они приходят к выводу, что им либо можно делать всё, либо вообще нельзя делать ничего!..

— Какой же ты у меня глупый, Герка! — в отчаянии сказал Май. — Ну, допустим, ты прав, и люди действительно не всегда поступают правильно, но при чем здесь Трансгрессор? Разве глупость одних может быть основанием для того, чтобы весь мир не мог увидеть свое прошлое и будущее? Каким бы негодяем ни был покойный Резидент, в одном он тогда был все-таки прав: не стуит лишать человечество возможности знать, что будущее, по крайней мере, существует…

— Не такой уж это плюс, — упрямо пробурчал Георгий.

— Если ты останешься в этом мире, то он рано или поздно погибнет.

— А мне почему-то кажется, что, наоборот, мир погибнет, если я покину его…

— Может, применить к тебе силу? — задумчиво спросил Май. — Вырвать у тебя из рук эту чертову штуковину, закинуть ее подальше, а потом силой втащить тебя в Туннель?

— Не стоит пробовать, сказал ГС. — И потом, главное-то не в этом! Разве ты до сих пор не понял, отец? Я же ненавижу ваш мир, не-на-ви-жу!..

— Но ты же там никогда не был!..

— Да, не был… Но я видел тебя. И видел твоего друга Лумбера… Два человека достаточно, чтобы по ним судить о том мире, откуда они пришли. И я понял: ваш мир — страшен. Вы ставите человечество выше каждого отдельно взятого человека.

Общественное для вас святое, а личное — второстепенно. Если вы посчитаете, что ради общего блага надо убить или предать своих близких, вы сделаете это без всяких сомнений. И ради этого вы можете отправляться в иное время и иные миры, ради этого вы способны переносить любые моральные муки!.. Если, по-вашему, вы после этого остаетесь людьми, то я вас людьми не считаю!.. Вот взять тебя, Май… Ты пришел к моей матери, сделал меня и ушел по своим делам почти на двадцать пять лет, а потом вернулся, как ни в чем не бывало, и теперь считаешь, что я обязан любить тебя за то, что ты совершал подвиги и рисковал собой!.. Да я тебя не любить, а ненавидеть должен!..

— Должен — не значит еще, что ты ненавидишь меня, — ровным голосом сказал Май. — Я все-таки надеюсь, что ты хоть немного любишь меня… А если ты уничтожишь Дальний Туннель, то этим ты уничтожишь и меня. Потому что я не собираюсь оставаться в вашем мире. За многие годы Наблюдения я хорошо его изучил, и поверь, он мне тоже не очень-то нравится… Кстати, если уж сравнивать наши миры, то разве всё, что ты сказал о нашем мире, не бывает в вашем?

Они молча взглянули друг другу в глаза, а потом Май вдруг исчез и снова появился у самой сияющей сферы Трансгрессора, и порыв ветра с того места, где он только что находился, коснулся лица Георгия. Точно так же отец спас Ставрова тогда, в отеле «Айсберг», когда они стояли в лифтовом холле, а на табло таймера взрывного устройства бежали последние секунды перед взрывом, и Май по совету Оракула успел не только швырнуть бомбу в кабину лифта и отправить ее вверх, но и утащить Георгия в наиболее безопасное место, откуда потом они под прикрытием дымовой завесы после взрыва сумели уйти незамеченными…

Перед тем, как войти в Туннель, Май оглянулся, и Ставров поднял руку, чтобы помахать ему на прощание, но вовремя спохватился, что в кулаке у него зажата граната и что надо срочно решать, бросать ее или нет. И время, отпущенное на принятие этого решения, показалось Георгию долгим-долгим. Как будто это была целая жизнь…

Эпилог

Видавший виды «пентиум» по-стариковски пыхтел изношенным вентилятором, и клавиши его сразу же злорадно залипали, когда в текст вкрадывалась опечатка, которую требовалось исправить «по горячим следам»…

Но другого компьютера в интернате не было, а за годы работы в Ассоциации Мадин совершенно отучился писать от руки.

Он и сам не ведал, с какой целью хочет записать всю эту историю — не для того же, чтобы кто-то спустя много-много лет после того, как героев этой истории не будет в живых, узнал, какого великого шанса лишилось человечество!.. И, наверное, не для того, чтобы поделиться воспоминаниями о своей необычной жизни.

Скорее всего, он делал это из неосознанного стремления объяснить тем, кто навсегда остался в чужом для себя времени, по чьей вине так случилось, хотя вряд ли это помогло бы что-то изменить… В принципе, было нереально надеяться на то, что файл, который Мадин собирался спрятать в укромном уголке Сети, сохранится в течение сорока с лишним лет. А если даже и сохранится, то вряд ли кому-то удастся дешифровать его, а если даже и удастся — то вряд ли этот «кто-то» поверит тому, что в нем сообщается…

Тем не менее, каждый день, отправив детей на занятия, Мадин садился и стучал двумя пальцами по клавиатуре до потемнения в глазах. Теперь, помимо обязанностей директора Интерната, он считал это своим самым главным долгом…

Сегодня он как раз добрался до того злополучного дня, когда «дырка» Трансгрессора не открылась в соответствии с графиком. И, набирая неспешно слово за словом, Мадин мысленно вновь вернулся на шесть лет назад и вспомнил, как неподвижно застыли в оцепенении за своими пультами операторы приемной команды, как надеялись все, что произошел какой-то случайный сбой и что вот-вот туннель все-таки откроется… Но он так и не открылся. Ни в тот день, ни неделю, ни месяц спустя… Он и его помощники еще пытались что-то сделать, потому что тогда казалось, что лучше делать что-нибудь, чем впадать в бессмысленное, отупляющее отчаяние. И они вводили круглосуточные посменные дежурства, заставляли научную группу корпеть над замысловатыми расчетами, чтобы определить возможный сдвиг координат Трансгрессора, всевозможными полями, сверхбыстрыми частицами и даже лазером пытались пробить туннель — на тот случай, если он чем-то закупорился…

Всё было напрасно. Будущее закрылось для них, и, как выяснилось, навсегда.

Это был еще не окончательный крах. За несколько лет усиленной эксплуатации Туннеля Ассоциации удалось накопить целые залежи уникальной информации о будущем. Некоторые крупицы этого знания принадлежали к числу непреходящих ценностей, и Мадин только теперь понял, почему покойный Тополь Артемьевич всегда стремился в первую очередь заполучить информацию о научных открытиях или о каких-нибудь изобретениях. Видимо, старый лис опасался, что в любой момент канала связи с будущим можно лишиться, а раз так — то надо хапать быстрее то, что можно использовать независимо от любых изменений в мире… Мадин же нацеливал своих агентов на сбор сведений о событиях, и теперь оказалось, что информация подобного рода обречена стать мертвым грузом. Да, конечно, очень выгодно и важно знать, что произойдет в каждый день предстоящих пятидесяти лет, но после утраты Трансгрессора очень быстро выяснилось, что отныне эту информацию никоим образом нельзя использовать. По той простой причине, что любая попытка как-то применить на практике знание будущего приводила к изменению настоящего, и, постепенно накапливаясь, эти изменения перечеркивали то, что должно было случиться в мире, и информация вскоре все больше начинала превращаться из программы в крайне зыбкий и ненадежный прогноз, мало чем отличавшийся от тех, которые высказывали наперебой астрологи или излагали в пухлых трактатах ученые-футурологи… Так оно и произошло. Примерно год Ассоциация еще держалась на плаву за счет былого авторитета и осторожного манипулирования имевшимися запасами информации, но потом запасы исчерпались, а заказчики стали постепенно отворачиваться, когда изменения пошли лавинообразным потоком, и сведения о будущем превратились в груду бесполезной шелухи, годящейся разве что для написания фантастических романов о том, как бы всё в мире могло быть…

Вот тогда и наступил окончательный крах. Люди, которым нечем стало платить, стали разбегаться, и Мадин не собирался никого удерживать. Теперь было бы нелепо убивать кого-то ради сохранения секретности Ассоциации, потому что убить пришлось бы слишком многих… Поэтому и ему пришлось срочно сворачивать всю деятельность, распродавать с молотка остатки былой роскоши, чтобы хоть как-то расплатиться с долгами за аренду земли и помещений, а потом выправлять себе фиктивные документы, бежать из столицы в одну из близлежащих областей и, вспомнив педагогическое образование, полученное еще в далекой юности, устраиваться в один из интернатов для «трудных детей» — сначала заведующим учебной частью, а затем и директором, когда предшественника хватил в одночасье ночной инфаркт…

Здесь было спокойно. Интернат располагался на окраине небольшого городка, и мало кто интересовался прошлым его нового директора. А детей Мадин искренне любил и жалел. Впрочем, это не мешало ему вынашивать определенные планы по их будущему использованию в своих целях…

За дверью истошно прозвенел звонок, возвещавший конец занятий. Мадин с сожалением посмотрел на часы, допечатал фразу до конца и, склонив голову к плечу, перечитал свой последний абзац:

«Никто, включая даже самых моих близких помощников, так до сих пор и не знает, в чем заключается причина внезапного исчезновения туннеля Трансгрессора.

Собственно говоря, и я был бы в неведении, если бы буквально накануне его закрытия из того времени не вернулся человек, о существовании и сути задания которого знал только я. Это был тот, кого я называл Контролером. Его задачей было тайно контролировать деятельность Резидента и наиболее важных „референтов“.

Он-то и рассказал мне о том, что, убив Юлова, Георгий Ставров при поддержке со стороны Наблюдателей решил уничтожить Трансгрессор и что Резидент пытался использовать его в целях получения заветной формулы. Ситуация становилась опасной, и поэтому я буквально за несколько дней принял решение на всякий случай прекратить с Алексеем связь. Но, видимо, это не помогло. Судя по всему, переиграть Наблюдателей и Ставрова Алексею так и не удалось…»

Дверь директорского кабинета без стука распахнулась, и в щель просунулась растрепанная мальчишеская голова. Она осведомилась:

— Виктор Петрович, а мы с вами сегодня опытами заниматься будем? А то ребята меня зовут поиграть в прятки после обеда…

— А тебе что дороже, Яша: наука или игры? — строго осведомился Мадин, щелкая кнопкой выключения компьютера и поднимаясь из-за стола.

Взъерошенный невежа вздохнул:

— Конечно, наука, — уныло сказал он.

— Ну, и молодец! — похвалил его Мадин. — Значит, через полчаса я жду тебя в лаборатории… А сейчас — марш обедать! И кстати, воспитанные люди стучат в дверь, понятно?..

«Лаборатория» Мадина располагалась в подвале, в бывшем чулане, где когда хранились щетки, метлы и прочий нехитрый инвентарь. Теперь здесь стоял под чехлом психотрон — один из тех, которые когда-то состояли на вооружении Ассоциации. В Интернате состояло около сотни детей всех возрастов, и больше половины из них поддавалась программированию. Конечно, пятьдесят человек было слишком мало для решения такой задачи, но другого выхода Мадин не видел…

В ожидании Яши он снял с прибора чехол и включил аппарат в сеть. Психотрон кровожадно заурчал, как голодный пес.

Когда в дверь благовоспитанно постучали, всё было готово к «опытам».

— Заходи, Яша, заходи, — сказал Мадин владельцу взъерошенной головы. — Садись в кресло.

Мальчишка поежился:

— Виктор Петрович, а больно не будет?

— Ну что ты каждый раз меня об одном и том же спрашиваешь? — с досадой воскликнул Мадин. — Мы же с тобой не первый раз этим занимаемся!.. Что, в прошлый раз тебе больно было?

— Не-ет, — неуверенно протянул Яша.

— А вообще когда-нибудь в этом кресле было больно?

— Нет! — быстро сказал Яша.

— А что ж ты?..

— Да кресло у вас очень страшное! — признался Яша. — Мне в том году зуб в таком дергали…

— Ну, ну, не выдумывай! — строго сказал Мадин. — Тоже мне, фантазер-сочинитель!.. Садись быстрее, а то я еще не обедал. Так… Надевай шлем на голову… представь, что ты танкист и сейчас помчишься в танке. — Эта нехитрая ложь иногда действовала на семилетнего Яшу. — Готов?

— Готов, — отозвался Яша, утонув с ногами в глубине кресла.

— Тогда повторяй за мной, — сказал Мадин, переводя психотрон в режим «Релаксация». — «Я спокоен… Я совершенно спокоен… Я дышу легко и свободно…Мое сердце бьется спокойно и ровно…»

Когда дыхание мальчика стало размеренным и глубоким, а тело — податливым и гибким, Мадин переключился в режим внушения и стал диктовать заранее заготовленный текст:

«Человек, фотографию которого ты сейчас увидишь, — воплощение Дьявола. Он прибыл в наш мир, чтобы погубить его. Неисчислимые бедствия и страдания ждут человечество, если он уцелеет и начнет творить свои грязные дела. Твой долг — спасти человечество от этого исчадия ада. При встрече с ним ты сделаешь всё, чтобы уничтожить его… Он прибудет в наш мир… августа

2048 года, и произойдет это поздним вечером в Центральном парке Агломерации… Кем бы ты ни был и где бы ты ни был в это время, ты обязательно будешь ждать его появления, чтобы убить его… И пока ты не выполнишь свою великую Миссию, не будет тебе ни сна, ни покоя!»…

Мадин сделал паузу, а затем скомандовал мальчугану, погрузившемуся в гипносон:

— Яша, открой на секунду глаза!

И показал ему увеличенный фотопортрет Георгия Ставрова.

Яша Сверр был у Мадина уже тридцатым объектом внушения. Правда, в отличие от других, текст для него пришлось подбирать с религиозно-мистическим уклоном: мать мальчика, воспитывавшая его без отца, два года назад угодила в психушку с синдромом «белой горячки», но ее отрывочный бред наяву успел глубоко запасть ребенку в душу, и теперь оставалось только направить подсознательные страхи Яши в нужное русло. Другим детям Мадин внушал более правдоподобные вещи: тем, кто рано потерял родителей, — что Ставров убил их отца или мать; тем, кого часто били в детстве, — что Ставров и есть тот самый пьяный отчим, который так любил гоняться за перепуганными ребятишками с ремнем… В ход шла любая легенда, направленная на то, чтобы выработать у детей рефлективную готовность спустя много лет, не задумываясь о последствиях, убить указанного человека… Живые мины замедленного действия — вот в кого Мадин превращал своих воспитанников с помощью психотрона…

Время от времени Мадин звонил в Москву своим бывшим соратникам по Ассоциации.

Если бы кто-то из его мальчишек через много лет реализовал заложенную в него программу, туннель опять начал бы функционировать, но с каждым безрезультатным звонком надежды Мадина на благополучный исход таяли. Остановить Ставрова даже таким способом никак не получалось.

Мадин и не подозревал, что группе его бывших помощников из числа молодых энтузиастов полтора года назад удалось-таки обнаружить другой туннель радиусом действия почти в сто лет, но они решили эксплуатировать его без привлечения «отцов-основателей», как выразился один из них. Бескрайней энергии и щенячьего оптимизма наследникам дела Ассоциации было не занимать, и они с головой погрузились в подпольную деятельность новой организации, которую решили назвать емко и незатейливо Службой. При этом, видимо, подразумевалось, что главная цель второго поколения путешественников во времени — служение интересам человечества.

Если бы новоявленным радетелям за «счастье народное» кто-нибудь сообщил, что их деятельность в конечном счете приведет к гибели всего мира, они бы возмутились и сочли бы подобное заявление попыткой шантажа и происками со стороны невидимых врагов.

Но сообщить об этом основателям Службы было теперь некому.

г. Москва, 1998–1999 гг.

Оглавление

Глава 1

Глава 2

Глава 3

Глава 4

Глава 5

Глава 6

Глава 7

Глава 8

Глава 9

Глава 10

Глава 11

Глава 12

Глава 13

Глава 14

Глава 15

Глава 16

Глава 17

Глава 18

Глава 19

Глава 20

Глава 21

Глава 22

Глава 23

Глава 24

Глава 25

Глава 26

Глава 27

Глава 28

Глава 29

Глава 30

Глава 31

Глава 32

Глава 33

Глава 34

Глава 35

Глава 36

Глава 37

Глава 38

Глава 39

Глава 40

Эпилог