«Паломничество жонглера (фрагмент)»

Владимир АРЕНЕВ

Паломничество жонглера

(фрагмент)

Часть первая. "Кому ты нужен, шут?!",

или Роскошь не верить в чудеса

Глава первая:

Дракон снизошедший. Неправильные гвардейцы. Ночевка в горах.

Старый знакомый - новая угроза. "Вошли!"

У жонглера права - на чужую кровать;

втихаря воровать, вглухаря попивать.

Да ведь я-то на большее не претендую...

разве только на грошик в кармане у вас.

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

Отсюда, с земли, Дракон казался безобидным, похожим на свои священные статуэтки. И был точно так же недвижим: парил, раскинув крылья двумя клочьями монашьего зонта.

Четверо людей, вот уже который час упражнявшиеся в скалолазаньи, ему, наверное, казались такими же фигурками-безделками. Только люди, в отличие от Огненосного, и впрямь были безобидными.

- ...безобидней некуда! - буркнул один из них, горбатый и косматый старик в не очень-то опрятных лохмотьях. Приличный нищий с Королевской площади постеснялся бы такие надеть, Цапля - свидетель! Но кажется, ветхость рванины - так же, как и опрятная одежда его спутников, старика беспокоили сейчас мало. Он замер, по-совиному вывернув голову к небесам согбенный, страшный, с непонятным каким-то свертком подмышкой - и следил ярко-желтым глазом за круженьем Дракона в небесах.

- Боишься, как бы не задождило? - с пониманием ухмыльнулся дебелый парень. Неполный доспех сиял на нем фальшивым медяком: нагрудник, правый наруч и шлем-кабассет. - Не боись, тебе оно даже на пользу пойдет-то.

Старик вращеньем глаза нацелил на паренька свой бездонный зрачок - и весельчак, мигом потускнев, от дальнейших высказываний решил воздержаться. Хмыкнул, кашлянул в кулак, почапал по тропе дальше. Не очень, мол, и хотелось, тоже мне, строгач какой нашелся! Если б не Фриний, наши бы с тобой пути, старичина, никогда не пересеклись!..

Фриний шагал как раз следом за счастливым обладателем доспехов и чувства юмора (ущербного, как и доспехи). Высокий, выше головы, посох с когтевидным навершием недвузначно свидетельствовал об умениях своего обладателя: чародейское искусство, мастер ступени третьей-четвертой. А то и больше.

Во всяком случае Фриний-то сразу сообразил, что привлекло внимание старика. Придерживая одной рукой худенького подростка, чародей подошел к горбатому.

- Думаешь, заметил нас?

Старик ухнул простудившимся филином, что, вероятно, должно было означать смех.

- Еще как заметил! Если ты помнишь, Дракон не снисходил уже давненько. И это его появление... не думаю, что Огненосному приспичило поохотиться на мархуров-муфлонов.

- Но... - Фриний осекся и скривил в гримасе надломанный рот. Два шрама, тянувшиеся от уголков губ едва ли не к ушам чародея, отчетливо проступили, придавая ему сходство со вставшей на задние лапы жабой. Ладно, - сказал он. - Всякие "но" оставляем на потом. Если Дракон здесь из-за нас, значит, тем более нужно спешить.

Подросток, все это время простоявший рядом с отстраненным видом деревенского полудурка, вдруг оглушительно чихнул. И снова замер тем же таки полудурком.

Каковым, кстати сказать, в действительности был.

- И то правда, - отозвался старик. - Пойдем. Хорошо б, если успеем до ночи.

Был шестнадцатый день месяца Дракона 700 года от Первого Снисхождения. Огненосный над их головами продолжал с каллиграфической точностью выписывать круги.

* * *

...в начале месяца Кабарги 699 года от П.С.:

В каждом мире, стране, городе и в каждой, буквально каждой голове будь это хитиновая бусинка муравья-стражника или же костяное вместилище человечьих мозгов, - везде прописаны свои законы и свои запреты.

"Не укради!" - упреждают во все голоса священные страницы "Бытия", родители и начальник городской стражи. Доводы последнего оказываются наиболее вескими - не крадешь, или крадешь так, чтобы начальник не разнюхал (родители к этому времени давно уж переселились во Внешние Пустоты).

"Не прелюбодействуй!" - наставляют те же страницы вкупе с собственной женой и мужем твоей полюбовницы. "Больше не буду!" - отвечаешь, прыгая из окна в исподнем; позади - рев рогоносца и бряцанье разбитой посуды.

Оврагом, щедро поросшим какими-то несносно колючими кустами, выбираешься за пределы деревни. Достранствовался, жонглер, доскитался - по чужим кроватям! Теперь главное, чтобы муж Зойи не узнал тебя - ни сейчас, по брошенному в бегстве тряпью, ни потом, на вечернем выступлении.

Не выступать - нельзя.

Кстати, нужно еще успеть вернуться в срок.

Кайнор остановился, чтобы перевести дух и подсчитать потери, нынешние и грядущие. Нынешние не радовали, но и не сильно печалили: кафтан и так уже старый был, пусть подавится он этим кафтаном!

"Ах, Сколопендра меня пожри, свистулька в кармане осталась!" грошовая безделица, но Кайнор на ней отсвистывал ритм для Друлли! Теперь... теперь - полный финал. Потому что собака, умеющая считать, что ни говори, гвоздь программы. Теперь пиши пропало. Жмун с него три шкуры спустит или вообще выгонит наконец из труппы, давно ведь грозился. Опять же, и признаться-то нельзя, что да почему - Лютен, жена Кайнора, ой не дура!.. то есть, дура, конечно, дура, но не настолько же! А фраза "потерял" не пройдет, все знают про Кайнорову внимательность к своим вещам (да и к чужим... н-да... тоже).

В колючем и сыром овраге было холодно, и Кайнор, плюнувши на все, решил сперва вернуться к повозкам: там уж что-нибудь сообразим. Хорошо, сапоги успел натянуть за мгновение до конфуза, теперь не нужно месить босыми ногами грязюку.

Месишь сапогами.

Руками обнял себя за плечи, сорочка развевается веселым парусом и цепляется за все вокруг. Идешь, сопровождаемый непрерывным треском, и оставляешь за собой клочья и нитки на ветвях.

"В сущности, - сказал себе Кайнор, - есть даже нечто положительное в таких вот переделках. Подымают, знаете ли, цену собственной жизни, кровь, знаете ли, разгоняют застоявшуюся..."

Он наткнулся на особо вредный куст, поцарапался - застоявшаяся кровь жизнерадостно проступила на запястье. Выругался: "В общем, все верно, но в тридцать семь как-то оно не очень, по оврагам мельтешить. Несолидно".

Кайнор уже почти решил завязать (хотя бы временно) с хаживанием к чужим женам, когда наконец овраг закончился. На поляне стояли фургоны, дымил забытый всеми костерок, стреноженные кони пощипывали травку.

Другие кони, под седоками, свирепо выплясывали на краю поляны. Всадники их выглядели внушительно - как и полагается королевским гвардейцам.

В первый момент Кайнор решил, что это за ним. Муж Зойи оказался не только рогатым, но также сообразительным и глазастым, успел нажаловаться кому следует...

Бредятина! Откуда бы ему староста деревни гвардейцев достал, из кармана своего, что ли? Или у старосты в подвальчике хранится набор бутылок, открываешь такую, а оттуда - гвардейцы, гвардейцы!.. - "Что прикажешь, хозяин?"

Ага, сейчас! У старосты-то подвальчик не пустой, конечно, но бутылочки там более приятного свойства, это точно.

Тогда откуда взялись эти, на лошадях?

Впрочем, откуда бы ни взялись, Кайнору лучше в таком виде на глаза им не попадаться. Он вернулся в овраг, показавшийся уже почти родным, и залег в кустах, из которых можно было просматривать всю поляну с творившимся на ней действом.

Творилось - странное.

Жмун, растрепанный и недоумевающий, в окружении остальных циркачей, стоял перед гвардейцами едва ли не по стойке смирно. Кайнор знал Жмуна уже не первый год и впервые видел его таким. Смирением старый фокусник никогда не отличался: даже если вел себя вроде бы почтительно, умел, жучина, тоном или просто разворотом плечей показать, что подчиняется только внешне.

Сейчас вся фигура Жмуна олицетворяла собой сплошную покорность. Гвардеец (видно, старший в отряде) нависал над фокусником нешутейным обещанием скорой расправы за грехи этой и всех прошлых Жмуновых жизней. Скупые, презрительные движения, короткие слова-плевки - так высокородный господин швыряет горсть медяков нищему калеке.

Жмун покачал головой, отказываясь от подачки.

Росчерк плетки-девятихвостки в руках одного из гвардейцев - на рубахе старого фокусника проступают небрежные наброски будущей трагедии.

Санандр, силач и акробат труппы, подается вперед, чтобы то ли закрыть собой Жмуна, то ли перехватить руку гвардейца... - не успевает. Занесенную для очередного удара плетку перехватывают такие же скупые слова капитана гвардейцев. Бивший, повинуясь приказу, опускает плетку и отъезжает чуть назад.

Кровавые росчерки растекаются на рубахе Жмуна, так и не став словами трагедии. Дешевый фарс, репетиция актеров-неудачников. Так не играют, таких характеров не бывает!

Капитан гвардейцев спешивается и, кажется, просит у Жмуна прощения за "излишнюю горячность своего подчиненного" (Кайнор буквально слышит отсюда, из кустов, эти слова). "Не обижайтесь".

"Может, я выпрыгнул не в то окно? - беспокоится Кайнор. - Может, у хитруньи-Зойи в комнате была какая-нибудь волшебная рама, пройдя через которую - или там выпрыгнув именно в подштанниках, - попадаешь в другой мир? Мир, где гвардейцы интересуются безобидными циркачами, а их капитаны способны просить о прощении у безродных?"

Проще поверить в волшебные бутылочки в подвале у старосты!

Жмун тем временем выслушивает очередную порцию вопросов от капитана. Снова качает головой и хмуро косится на остальных гвардейцев, которые по-прежнему гарцуют вокруг них на лошадях.

"Мы все-таки подождем", - отвечает словом и жестом капитан и велит своим спешиться.

"Вы-то подождете, - тоскует в кустах Кайнор. - Я мне каково здесь?!"

Но он еще не созрел на то, чтобы идти к фургонам, прямо в лапы гвардейцев. Теперь, когда первый мандраж прошел, Кайнор понял, что приехали эти щеголи, конечно, не из-за сегодняшнего конфуза в доме Зойи.

Но - и это он тоже знает совершенно точно - приехали они именно за ним, Кайнором из Мьекра, Рыжим Гвоздем.

Поэтому он лежит, как лежал - брюхом в грязи, стертыми каблуками к медленно тускнеющему небу, - и бдит. Рано или поздно Жмун подаст знак или найдет другой способ связаться с ним.

Жмун действительно нашел, но сперва решил занять чем-нибудь гостей, чтобы, значит, не скучали. И, скучая, по сторонам не зыркали.

За дело принялась Киколь - будто бы в преддверии будущего вечернего выступления решила порепетировать. Ее танцы всегда пользовались бешеным успехом у любой публики, которая хотя бы наполовину состояла из мужчин. Кайнор сперва решил, что затея с танцами в данном случае не сработает. Слишком грубо, слишком явно. В конце концов, пошло. А капитан гвардейцев не-ет, не дурак, даже отсюда, из кустов, видно.

Но, словно в подтверждение тезиса о "так не играют, таких характеров не бывает", гвардейцы повели себя именно так, как рассчитывал Жмун. Ржали громче собственных лошадей и браво толкали друг друга локтями: погляди, мол, какова цыпочка!

Киколь-цыпочка соответствовала; да что там, даже Кайнор в своей импровизированной засаде загляделся. А заглядевшись, не заметил Друлли, которая с видом вышедшей прогуляться до ближайшего деревца собачки подбиралась к Кайноровой лежке. Когда влажный нос ткнулся ему подмышку, жонглер едва не завопил от испуга.

- Фу ты, дура! - облегченно прошептал он, когда выяснилось, что это не жаждущий общения упырь с ближайшего погоста и не отбившийся от отряда гвардеец. - Нельзя же так!

Друлли смущенно попятилась, мол, ну извини, хотя, вообще-то, для тебя же стараюсь. Из-за ее ошейника выглядывал косой уголок записки.

От Лютен, понял Кайнор, едва лишь развернув листок. Почерк - ее; не почерк, а сплошные гадючьи следы, причем гадюки бешеной. Словом, хорошо отображает ее подлую натуру. А вот прочитать... н-да, сложновато.

"Туд тибя дажжидаюца тваи друзья. Старые. Прихади скарей".

Ничего не скажешь, это она хорошо сообразила. Даже если бы гвардейцы поймали Друлли, всегда можно сказать, что Лютен нарочно послала собаку за муженьком. И никто не заметит трех штришков внизу письма, а в них зашифровано: "Держись от нас подальше, пока гвардейцы не свалят. Если не свалят - встречаемся в Трех Соснах". Три Сосны - это деревня дальше по тракту, если на юг ехать.

В другой раз, будь Кайнор при кафтане и штанах, он бы прямо туда и отправился. Но сегодняшние скачки в окна такую возможность исключили напрочь. До ночи, во всяком случае, придется полежать в кустах, а дальше по ситуации.

Кайнор аккуратно оборвал уголок с тремя штришками и вложил письмо за ошейник Друлли. Потрепал лохматую по загривку:

- Извини, что ничего с собой нет. В другой раз сквитаемся, морда. Ну, беги!

Она побежала к фургонам, по-щенячьи выворачивая задние лапы. Кайнор поневоле улыбнулся: Друлли он выходил из мокрой, дрожащей зверушки размером не больше детского кулачка. Никто в труппе не верил тогда, что собачка выживет...

"Нашел время сантименты разводить, старый пень!" - Кайнор потер шею и решил, что вполне может позволить себе вздремнуть. Ночка при любом раскладе предстояла та еще...

- Ты только не дергайся, - сказали у него за спиной. - А ти-ихо-тихо руки за голову - и вставай.

Медленно и "ти-ихо" Кайнор поднялся.

- Вот молодец, - проворчал гвардеец, Цапля ведает как оказавшийся у него за спиной. - Теперь двигай к фургонам. Тебя уж все заждались, Гвоздь.

В каждой голове - куда деваться! - прописаны свои законы и запреты. А еще - советы не поступать так-то и так-то. В Кайноровой, например, сейчас ожил и запульсировал совет повиноваться пленителю во всем и беспрекословно.

Прямо сквозь кусты, не заботясь уже о изодранном исподнем, он побрел к фургонам.

Друлли, углядев любимого хозяина, зашлась лаем и побежала встречать.

Тварь неразумная, что возьмешь...

* * *

До ночи они не успевали, ну никак.

Зато исчез Дракон - в какой-то момент Фриний посмотрел на небо и обнаружил пропажу. Старик на это только еще раз насмешливо проухал филином - видно, заметил отсутствие зверобога уже давно, да не считал нужным уведомить остальных.

"Это просто игра такая, - ничуть не разозлился Фриний. - Кто кого выведет - из Лабиринта и из себя. И каждый из них считает, что он что-то значит, что он - полновесный игрок. Только я знаю настоящие правила. А все мои попутчики - не больше, чем пешки. Каждый из них - ладно, каждый из нас, - идет в Лабиринт по своей причине. Старый Быйца - наконец-то умирать. Иссканр - за правдой. Но в действительности все они ничем не отличаются от Мыкуна, которого я веду - и поэтому он идет. Велю сесть - не сядет, нужно будет надавить ему легонько на плечи. И так далее".

- Он вернется, - прокаркал Быйца.

- Что?

- Он улетел. Но он следит за нами. И вернется, когда будет нужно. Все это Быйца прохрипел, не поднимая глаз от каменистой тропы. И с каждым словом очень аккуратно шагал вперед и вперед, похожий на механическую игрушку какого-нибудь графенка. Очень своеобразную игрушку очень ненормального графенка.

- А когда будет нужно? - не сдержался Фриний.

- Когда мы дойдем, - пообещал старик. - Значит, уже не сегодня.

И правда, небо темнело быстро и неотвратимо. Закиданного шапками-тучами солнца уже почти не было видно, и тени, глубокие, хищные, понемногу выползали из своих укрытий.

- Привал, - сдался Фриний. Какой смысл не признавать очевидного? Вон и пещерка виднеется справа от тропы. Конечно, уютной ее найдет только какой-нибудь облезлый барс-неудачник, но они сюда не отдыхать явились. Для ночевки - сгодится.

В пещере воняло задворками королевского зверинца. И еще чем-то неуловимым, почему-то напомнившим Фринию о храме Стоногой. Чародей попытался было понять, почему, но отвлек Иссканр.

- Не дворец, - заявил он. - Мне-то что, я и не в таких дырах ночевал, но как насчет остальных? - и он недвусмысленно покосился на Быйцу и на Мыкуна.

- Я, мальчик, в отличие от тебя, ночевал и во дворцах, - отрезал горбун. - Но и в нужниках приходилось. Так что не растрачивай понапрасну пламень своей заботливости, а лучше сходи-ка набери хворосту.

- Куда сходить, обратно к подножию? - вызверился Иссканр. Как и всякий молодой человек, он не любил, когда вспоминали о его возрасте. И, насколько знал Фриний, давно уже отвык от этого. - Ты же видел, старик, что вокруг ни травинки, не то что...

- А ты поищи, - ласково прокудахтал Быйца. - Поищи, родный. Вдруг найдешь.

- Поищи, - согласился с горбуном Фриний. - И заодно погляди, нет ли погони. Справишься?

- Да уж как-нибудь, - проворчал, выходя Иссканр. Теперь, когда сомнению подвергли его мастерство, он просто не мог отказаться.

- Но, кстати, насчет полудурка мальчик прав, - заметил Быйца, когда Иссканр ушел.

- Об этом не беспокойся. Я видел неподалеку ручей - сходишь?

- А ты, командир?

- А я позабочусь о дичи.

- Не боишься оставлять полудурка одного в пещере? - подначил Быйца. Сбежит еще.

- Не сбежит.

Горбун пожал плечами и - механическая игрушка с нескончаемым заводом побрел к ручью.

Фриний повернулся к Мыкуну, подвел его к дальнему углу пещерки и вынудил сесть там.

- Не сбежишь ведь? - спросил, зная, что ответ не получит.

Мыкун шумно, по-собачьи протяжно зевнул и закрыл глаза.

"Мне бы так, - с завистью подумал Фриний. - Хотя бы на час - закрыть глаза и ни о чем не беспокоиться. Но нельзя, пока нельзя. Они не сбежат, мои фишки, нет. Они просто перегрызут друг другу горло. Они уже готовы... а мне всего-то и нужно - ввести их в Лабиринт. Всего-то..." - Он не заметил, как закрыл глаза. Только на минутку, вот сейчас он встанет и...

- Дичь, - и Быйца (когда только успел вернуться?!) швырнул под ноги Фринию горную утку со свернутой набок шеей. - И вода, - он звякнул котелком и примостился у выхода. - А что, наш мальчик все еще ищет хворост?

- Уже нашел, - хмыкнул Иссканр. - Не хворост, но топливо. У тебя, старик, если ты говорил правду про нужники, ностальгию вызовет.

- Ты даже знаешь такое премудрое слово, как "ностальгия"? - с подкупающей искренностью удивился горбун.

- Ты - тоже? - парировал Иссканр.

- Тогда расскажете мне при случае, что оно означает, - вмешался Фриний, поднимаясь. - А теперь давайте устраиваться на ночлег. Топливо твое мы оставим на крайний случай, если похолодает. Все равно на нем утку жарить я не возьмусь; точнее, не возьмусь ее, жареную, потом есть. Так что ссыпай "орешки" в углу, пусть лежат.

- Другого не оказалось, - задиристо сообщил Иссканр.

- Придется поискать получше. Ощипайте кто-нибудь птицу, а я схожу прогуляюсь - может, увижу то, чего не заметил ты. Кстати, как там с погоней?

- Нет никакой погони. Да и откуда ей взяться?..

Фриний неопределенно мотнул головой, мол, мало ли: погоня, знаешь, такая штука, вот ее нет, а вот уже и в затылок дышит.

Он вынул из дорожного мешка и зажег - с помощью огнива, безо всякой магии - махонькую свечку. Вязкий мрак пещеры схлынул, заплясали на стенах химерные тени-дикари. Одна, продолговатая и гибкая, скользнула к выходу и канула во внешнюю тьму, не замеченная людьми.

- И очень прошу вас, не поубивайте здесь друг друга, пока меня не будет, хорошо?

Быйца только хмыкнул, позабавленный словами чародея. Иссканр хмуро кивнул и, не глядя на горбуна, занялся уткой.

Фриний отправился вверх по тропе, ничуть не беспокоясь за своих спутников. Хоть он и зажег свечку обычнейшим образом, но вот сама она была волшебной. Гореть могла долго и гармонизировала пространство вокруг себя.

"Теперь точно не поубивают", - а значит, можно, не отвлекаясь на посторонние мысли, заняться главным.

Разумеется, не хворостом (о нем Фриний позаботится на обратном пути). Вход в Лабиринт - вот что сейчас волновало чародея.

Их, входов, существовало несколько, и к каждому просто так было не добраться. Дело даже не в том, что расположены они в самом недоступном месте Сломанного Хребта. Словцо "недоступное", как правило, используют лентяи и неумехи, а при желании в почти в любое из этих "недоступных" можно попасть. Если найдешь - и вот здесь уже возникали определенные сложности.

В принципе, узнать о приблизительном местонахождении каждого из входов не составляло труда. Горцы, сколь бы ни были мужественно-молчаливы, поддерживая сложившийся в народе образ суровых отшельников, в конце концов уставали хмурить брови и поджимать губы. Разговорившись, они охотно делились легендами местного разлива (под бульканье местного же вина). Кое-кто даже вызывался проводить "глюпых пютников" туда, где видели такой вход в Лабиринт в последний раз.

Как правило, никакого входа там не обнаруживалось. Проводник разводил руками, мол, я же предупреждал, и отказывался брать деньги, оскорблялся, если настаивали. Вел вас обратно в селение, и снова - вино, шашлык, легенды, легенды, легенды, чтоб их!..

Фриний знал это не понаслышке - не так давно он пытался уже отыскать вход в Лабиринт. Не впечатленные посохом и остальными чародейскими атрибутами, горы, как и прочим соискателям, скрутили ему острогранный кукиш из присыпанных снегом вершин. Фриний тогда ничего другого, признаться, не ожидал - и с чистой совестью отступил.

В тот раз его не покидала уверенность, что ничего не получится.

Сегодня - уверенность, что он отыщет вход. Горцы смеялись, предлагали проводников, потом обиженно хмыкали и крутили пальцем у виска.

"...Интересно, что они подумали, когда увидели Дракона?"

Фриний невольно взглянул в засеянное звездами небо - пустое сейчас от каких-либо летунов. И снова вернулся мыслями к Лабиринту.

Чародей знал, что им четверым улыбнется удача и они отыщут вход - ему обещали, а эти всегда держат слово. Но что дальше? Будет ли он наглухо запечатан каменными створками, засыпан ли камнями случайного обвала, окажется ли слишком узок для человека?

"Мы выведем тебя, - сказали ему тогда, - а твое дело - попасть внутрь и привести с собой этих троих".

"Я сделаю, что смогу", - поклялся он.

"Ты сделаешь всё", - прошипели в ответ.

Фриний смиренно склонил голову, подчиняясь.

Сейчас чародей понимал, что да, сделает. Всё - и больше, чем всё. Если понадобится, превратит себя и спутников в сколопендр. Если понадобится вручную станет разбирать завал из камней. Если понадобится...

Тропа блудливо изогнулась, Фриний, подчиняясь ее воле, повернул за груду поросших мхом валунов и увидел: не понадобится - ни превращаться в сколопендр, ни сбивать до крови пальцы.

Вход возвышался перед ним чудовищным зевом, небрежный и снисходительный, как монарх во время приступа хорошего настроения. Фриний едва не попятился, такой мощью дохнуло на него из черного провала. "Ступить под эту каменную арку - Цапля свидетель! - будет труднее, чем разбирать сотни завалов".

Но они сделают это, уже завтра...

Чародей порадовался, что сегодня не успел довести свой маленький отряд до входа. Еще один день, который они проведут под солнцем, казался немыслимым подарком судьбы... ладно, пусть полдня, но все-таки.

Возвращаясь, Фриний приложил немало усилий, чтобы не пятиться по тропе назад, лицом ко входу. Он повернулся к арке спиной и первые несколько шагов сделал, ожидая чего-то ужасного; чего - и сам толком не представлял.

За поворотом идти стало полегче.

Потом он побежал - потому что услышал крики, доносившиеся из пещерки.

Вспомнил о том, что бегать ночью по горным тропам - занятие опасное, уже когда споткнулся. Благо, успел выставить перед собой руки, так что отделался несколькими ссадинами да резкой болью в левом мизинце... но это все потом, потом, сейчас... - нашарил посох, поднялся, кинулся (осторожно!) к пещере. Там звенело, бряцало, разноголосо и смачно ругалось.

"Неужели все-таки поцапались, мерзавцы? Поубиваю!"

Под ногой дернулось раздавленное нечто. Фриний наконец догадался выколдовать небольшой светящийся шарик, не слишком яркий и чересчур своенравный, но позволивший разглядеть происходящее.

Тропу захлестнуло живой волной: крупные, с палец толщиной сколопендры перли в пещерку, как простолюдины на выступление жонглеров. Иссканр и Быйца, исполняя роль тех самых жонглеров, забились в дальний угол (Мыкуна, к счастью, тоже догадались прихватить с собой), отгородились Фриниевой свечой и в четыре подошвы давили гадов. Ну и, разумеется, помогали себе словесно.

Фриний, морщась (проклятый мизинец, как не вовремя!), перехватил посох поудобнее и произнес нечто, для непосвященного мало отличимое от ругательств Быйцы и Иссканра. Однако же сколопендры разницу почуяли - и отхлынули; вокруг Фриния тотчас образовалось пустое кольцо, пределы которого не рисковала нарушить ни одна тысяченогая.

- Сразу видно, мастер, - проворчал Иссканр, продолжая плющить хитиновые головы маленьких оккупантов. - А нам как быть, а?

Вместо ответа Фриний сплюнул себе под ноги еще несколько фраз. Живое море забурлило - и полилось во все стороны, прочь, прочь от пещерки! Не разбирая дороги, сколопендры торопились оказаться как можно дальше отсюда и тысячами летели в пропасть, таяли во мраке, оставляя после себя терпкий узнаваемый запах.

"Как в храме Стоногой".

- Ловко, - цокнул языком Иссканр. - А что теперь? Утку эти гады сперли, "орешки", кстати, тоже.

Быйца, словно угадав, что сейчас скажет Фриний, ухмыльнулся сытым котярой.

- Ты когда-нибудь пробовал жареных сколопендр? - спросил у паренька чародей.

Ответ Иссканра не смогло заглушить даже громогласное "Апчхи!" Мыкуна. Этому точно все равно, что есть и где спать!

"Неужели ничего не почувствует, даже когда увидит вход? - мельком удивился Фриний, отдавая распоряжения по благоустройству пещерки. - Вот кому можно по-настоящему завидовать".

Потом он все-таки сходил и отыскал несколько веток, которые можно было назвать хворостом только здесь и сейчас. Иссканр долго вертел носом, но в конце концов не выдержал и присоединился к "пирующим" Быйце и Фринию. И даже бегал потом собирать трупики сколопендр, чтобы сделать себе добавочную порцию.

Словом, вечер, за вычетом мелких неприятностей, определенно удался.

А утром они вошли в Лабиринт.

* * *

Появление Кайнора вызвало у костра вполне понятное оживление. Судя по выражениям их усатых морд, гвардейцы радовались не меньше простодушной Друлли.

"Сейчас еще подхватят на руки и начнут качать, - обреченно подумал Гвоздь. - Если уж сегодня играем фарс - так на всю катушку, да?"

К счастью, обошлось без качаний.

- Ты где шлялся, старый козел? - Это, разумеется, Лютен, любимая. Вот и она сама - приближается, грациозная и преисполненная ядом, аки древесная гадюка. Еще бы! Долгие годы выступления женщиной-змеей не прошли даром, ой не прошли! Язычок у нее что надо... во всех отношениях. Ну и яд тоже первосортный. - Я тебя спрашиваю, ты где шлялся?!

- По бабам, - честно признался Кайнор. Лютенино "старый козел" задело его за живое - не так "козел" (это правда, чего уж там...), как "старый". Но я смотрю, вы тут без меня не скучаете.

- Не скучаем, не скучаем, - сбить Лютен с толку было не так уж просто. - А ты хоть помнишь, что у нас вечером выступление?

Гвоздь в притворном изумлении заломил бровь:

- Так ведь уже вечер! Чего ж вы ждете, братцы?! Народ на площади заждался, наверное...

- Они знают, что вы не будете сегодня выступать, господа. - Капитан гвардейцев поднялся с лежавшего у костра бревна, скрипнул коленями и сапогами и повернулся к жонглеру. - Господин Кайнор из Мьекра, прозываемый также Рыжим Гвоздем?

Гвоздь подхватил капитанов взгляд и удерживал до тех пор, пока гвардеец не стрельнул глазами куда-то за его плечо.

- Вы ошиблись, - ответил спокойно и с любимой своей нагловатой улыбочкой. - Не господин. В остальном - все верно. А с кем имею честь?

- Жокруа К`Дунель, - представился тот. - Скажите, господин Кайнор, мы могли бы поговорить наедине?

- Боюсь, Жокруа, у меня просто нет времени. Жителей этой милой деревни кто-то ввел в заблуждение относительно нашего вечернего выступления. Видите ли, милейший, мы будем сегодня выступать... Да вот спросите хотя бы Жмуна мы ведь выступим, Жмун, верно? А времени у нас совсем мало.

- Сколько вы собираете за вечер, господин Кайнор?

- По-разному, Жокруа, по-разному. Бывает, один золотой "коготь", бывает - сто золотых "очей". А бывает - и тысячу.

- И сколько вы рассчитываете собрать сегодня?

- Думаю, около сотни. - И Гвоздь, и К`Дунель знали, что вся деревня стоила едва ли больше названной суммы, но гвардеец и глазом не моргнул.

- Я заплачу вам сотню - и вы не будете выступать. Именно вы, господин Кайнор. А остальные могут отправляться, если считают нужным.

- Сто золотых "очей" - большая сумма, Жокруа. Чего же вы от меня хотите?

- Вы поедете со мной в столицу, там вам объяснят, - капитан поднял руку, предупреждая следующее высказывание Гвоздя. - Любой другой сейчас спросил бы, что будет, если он все-таки откажется. Но уверен, господин Кайнор, вы, как человек искусства, не опустились бы до столь пошлой реплики. А я не хотел бы опускаться до не менее пошлых угроз.

"Их семеро, - подумал Гвоздь. - Счастливое число. Но сегодня - не для меня, для них".

- Вот что мы сделаем, - сказал он капитану. - Мы действительно отойдем с вами в сторонку и посекретничаем. А потом мы все - разумеется, я не имею в виду вас и ваших людей - выступим на площади. И пока я буду выступать, я обдумаю ваше предложение. По рукам?

- Давно уже хотел посмотреть, как вы выступаете, господин Кайнор, ответил К`Дунель. - Пойдемте, не будем мешать вашим друзьям готовиться.

Гвоздь кивнул Жмуну, мол, все в порядке, делай, как договорено. И зашагал в компании К`Дунеля подальше от костра.

- Я помню вас, - сказал Кайнор, когда никто уже, в том числе и гвардейцы, не мог их услышать. Он знал, что сейчас рискует жизнью, но не видел другого выхода. Ему необходимо было разобраться в происходящем, понять, что за игра завертелась вокруг него и почему он вдруг стал осевым гвоздем в чьей-то карете. - Я помню вас, - повторил он с нажимом, пристально глядя в гранитные зрачки К`Дунеля. - И вы наверняка помните меня. Поэтому вас и послали за мной, верно?

К`Дунель, сощурившись, снова посмотрел ему куда-то за левое плечо.

"Как будто видит там мою смерть".

- Я знал, что вы меня вспомните, Кайнор. Но... те, кто меня посылали, не знали, что мы знакомы. Просто так совпало.

- Кто посылал?

- Этого я не могу вам сказать. Могу только гарантировать, что вашей жизни ничего не угрожает: ни сейчас, ни когда вы прибудете в столицу.

- Если я прибуду в столицу.

К`Дунель скривил губы, словно различил фальшивую ноту на конкурсе придворных менестрелей:

- Перестаньте. Я знаю, что вы одинаково ловко умеете жонглировать и факелами, и словами. Но приберегите это искусство для других. Вам нужно ехать. Я знаю, что мог бы поторговаться и только потом сказать, - но не хочу. Знайте, что я уполномочен заплатить труппе отступные за вас - сумму, достаточную, чтобы покрыть все издержки, связанные с вашим отсутствием.

- И сколько времени я буду отсутствовать?

- Максимум неделю, - отчеканил К`Дунель.

"А ведь ты врешь, Жокруа, - мысленно ухмыльнулся ему Кайнор. - А лгать нельзя - если не умеешь. Себе же дороже обходится".

- Поговорим о сумме? - предложил он К`Дунелю - и принялся медленно разминать пальцы, как всегда делал это перед жонглированием.

Или перед тем, как заняться мошенничеством.

* * *

Даже во сне Фриний не мог сбежать от того характерного терпкого запаха, который остается от легиона раздавленных сколопендр. Но запах был ничем по сравнению с видениями, в очередной раз явившимися по его душу.

Круженье, безумное, исполненное непостигаемого смысла, заставляло - во сне! - выворачиваться желудок наизнанку. И снова Фриний не мог понять, падает он или взлетает - собственно, он особо и не задумывался-то, захваченный этим кружением. Разноцветные сполохи перед глазами, какие-то вопли, издаваемые явно нечеловеческими глотками...

И терпкий запах раздавленных сколопендр, смешанный с запахом сирени.

Это могло длиться вечность, а могло - миг; одинаковость происходящего не давала разуму зацепок, по которым, как по верстовым столбам, можно было бы начать отсчет времени. Вместе с тем происходило это не так долго, чтобы Фриний успел прийти в себя и попытаться что-нибудь предпринять. В беснующиеся вопли и цвета вдруг ворвался вполне человеческий голос, который нагло и обыденно прокашлялся ("Кхэ-кхэ!..") - и тем самым вырвал его из верченья.

- Кхэ-кхэ, - повторил склонившийся над чародеем Быйца. - Утро уже. Вставай. - Его желтые глаза светились легкой насмешкой.

Фриний провел ладонью по лицу и, приподнявшись на локте, огляделся. Иссканр и Мыкун еще спали. А утро, хоть и наступило, было невыносимо ранним. Сейчас спать бы еще и спать.

- Пойдем, поговорим, - сказал Быйца, не дожидаясь Фриниевых "зачем" да "почему". И вышел из пещеры, не оглядываясь.

Чародей, понимая, что разбудил его горбун не из одного только желания спасти от кошмаров, молча отправился следом.

Старик стоял у самого края тропы и вглядывался куда-то вдаль. Фриний поневоле поднял взгляд в небеса: нет ли вчерашнего наблюдателя?

- Его не видно, - проронил Быйца, хотя стоял спиной к чародею. Сколопендр тоже. И мне это не нравится.

- Ты разбудил меня, чтобы сообщить об этом?

- Нет. - Старик по-совиному повернул голову к Фринию. - Ты сказал мне тогда, что тебя послали зверобоги. Я обещал не интересоваться подробностями. И сейчас настаивать не буду. Просто ответь: ты уверен, что это были именно они?

- Уверен.

- Тогда не понимаю, - Быйца снова уставился в пропасть. - Они что, погрызлись друг с дружкой? Почему сколопендры напали на нас вчера? Почему целый день за нами наблюдал Дракон - и куда он девался теперь?

- Пути зверобогов неисповедимы.

- Оставь это для доверчивых простецов, - проскрипел горбун. - Ты и я знаем... - Он не договорил и, резко повернувшись, зашагал в пещеру. Ясно было, что разговор окончен - для Быйцы, во всяком случае. - Подъем! рявкнул он уже из пещеры. - Вставай, воитель, а то проспишь самое интересное. И полудурка нашего буди - пора отправляться дальше.

- А ты чего это раскомандовался?! - не преминул возмутиться Иссканр. Чё, самый главный, да?

- Как же вы меня!.. - не сдержался Фриний. - Всё, довольно. Завтракаем и...

- Я, конечно, не самый главный, - подал голос Быйца. - Но предлагаю завтракать уже в Лабиринте.

- Завтракать будем сейчас, - заявил чародей, раз и навсегда намереваясь указать, кто здесь "самый главный". - Но без проволочек. Чем раньше мы войдем в Лабиринт, тем лучше! - Он даже решил, что немного переборщил с приказным тоном, когда наткнулся растерянный взгляд Иссканра: - В чем дело?

Тот молча показал на Мыкуна. Полудурок сидел в углу пещеры и растерянно глядел на Фриния. По щекам его катились слезы, но он так и не издал ни звука.

Быйца присел рядом с Мыкуном и начал поглаживать по голове:

- Ну-ну, что ж ты так, любезный. Экий ты впечатлительный, а? Успокойся и не обращай внимание на трех здоровых дураков, которые не могут промеж собой договориться.

- Хотите завтракать, - сказал он Иссканру и Фринию, - так завтракайте. А я до Лабиринта обожду. Тут ведь недалеко, верно? - И он продолжал нашептывать что-то успокоительное полудурку.

Уже через полчаса они вчетвером отправились дальше. Фриний вел их к найденному вчера входу - и не сомневался, что тот, вопреки своему скрытному нраву, по-прежнему стоит на месте и никуда удирать не собирается. Разве будет охотник удирать от жертвы?

Фриний вел - и то и дело смотрел на небо. Пустое, безжизненное, оно казалось напоминанием о том, Предвечном Небе, с которого все началось. Память подыграла воображению и швырнула горсть призабытых слов, сухих и выцветших, как цветы из гербария:

1. В начале не было Ничего.

2. Но желало быть Ничего - и тогда, отказавшись от себя, стало оно Предвечным Морем и Предвечным Небом, а также Тьмою и Светом.

3. И Тьма владычествовала в Море, а Свет - в Небе.

4. Но однажды Свет пролился в Море, а Тьма выплеснулась на Небо - и так породили они двух первых зверобогов: Цаплю и Акулу.

5. Акула жила в глубинах и несла туда в сущности своей Свет негасимый. А Цапля несла с собою отныне тень, как знак принадлежности Тьме.

6. И нырнула Акула столь глубоко, что сила Тьмы, царившая в глубинах Морских, сдавила ее со всех сторон - и сгустком двух смешавшихся первооснов, Тьмы и Света, образовалась во рту Акульем первая горсть земли.

7. Выплыв на поверхность, Акула выплюнула землю. Так образовался первый остров.

8. Цапля же, летая в Небе, неизменно носила в перьях своих множество разнообразных зерен - то были признаки плодотворной силы Неба.

9. Увидев остров, Цапля опустилась - и впервые коснулась земли ее лапа. И зерна просыпались в землю обещанием будущих рождений.

10. Акула же, заметив Цаплю, сошлась с нею - и так появились три порожденья их: Стрекоза, Лягушка и Дракон...

- Это он и есть? - спросил Иссканр, указывая на арку входа. Выглядит... да-а.

Выглядел он действительно - "да-а"! Днем впечатление от темного провала было не менее ужасающим. Даже больше - за счет растущих вокруг многочисленных горных цветов, ярких, с мохнатыми стебельками. Алые, синие, седые - они словно пытались убедить путников: жизнь прекрасна, а Лабиринт... ну что же, что Лабиринт, ничего в нем нет особенного.

Убедить не получалось.

Быйца наклонился, сорвал фиолетовый цветок и принялся медленно разминать пальцами тонкие лепестки. Взгляд его при этом направлен был во тьму арочного провала. Хоть поднявшееся из-за горизонта солнце зависло прямо напротив входа, тот оставался по-прежнему чёрен и обманчиво тих.

- Я... - начал было старик, но вдруг, словно учуяв своей горбатой спиной нечто, рывком повернулся к Мыкуну. Тот, задрав голову, пялился на что-то в небесах.

На Дракона пялился.

И сейчас зверобог не казался безобидным и не походил на свои священные статуэтки. Сложив черные крылья - два мятых клочка монашьего зонта, он отвесно скользил по воздуху вниз. К четверым людишкам, вознамерившимся посягнуть на священное, запретное.

Первым опомнился Иссканр. С досадой ругнувшись вполголоса, он ухватил Мыкуна за шкирку и рявкнул:

- В Лабиринт давайте, нечего тут!..

Сам же первый и подал пример: неся полудурка в одной руке, словно плохо скроенный плащ, Иссканр сиганул в непроглядную темень входа. Быйца не стал дожидаться особых приглашений. С топорщившимся загадочным свертком подмышкой он - ну таракан тараканом! - юркнул под арку, только и слышно было, как семенит по коридору.

А вот чародей не торопился бежать за остальными. Запрокинув голову, до боли в глазах он вглядывался в стремительно падающего с небес Дракона.

"Что же вы творите, твари?!" - мысль была наглая, как бы и не своя - и в то же время родней некуда.

Но разве дозволено даже в мыслях так обращаться к зверобогам?!

А клятвы и обещания нарушать - дозволено разве?!

Фриний не просто созерцал Дракона, он ловил взглядом его взгляд, чтобы хоть так бросить вызов крылатому зверобогу. Знал, что по-другому не осмелится.

И он, вопреки проклятому зрению, вопреки слезящимся на ветру глазам, все-таки увидел!.. Как будто в один прыжок преодолел расстояние между собой и Драконом - и напоролся на всезнающий мрак его вертикального зрачка. Фриниев протест не был для Дракона неожиданностью, для него вообще не существовало в этом мире неожиданностей. А чародей в своем бунте казался смешным и нелепым - и не более того.

Поняв это, Фриний с ужасом обнаружил в себе твердое желание не отступать - именно вопреки Драконовой уверенности!

А зверобог - величественный, неотвратимый, ужасноликий - с каждым биением сердца был все ближе к Фринию. Глядя на него снизу, чародей вдруг вспомнил давешний сон с бесноватым верчением, вспомнил и подумал, что Дракон сейчас, наверное, испытывает те же самые чувства... хотя нет, он-то, конечно, властен над собственным падением и вот-вот... удар когтей или крыльев, захлопнувшиеся челюсти или, скорее всего, живой огонь Драконового чрева обрушатся на Фриния, и...

Он уже не мог отвести глаз от зверобога.

- Да что ж ты!.. - Иссканр сгреб чародея в охапку, крякнул (Фриний оказался потяжелее Мыкуна) и поволок в Лабиринт. Откуда-то вынырнувший Быйца подхватил посох чародея и дорожный мешок.

Они вбежали в коридор, и тотчас за их спинами, в реве и невыносимой обжигающей волне поднялась огненная стена. Иссканр швырнул Фриния на пол и упал сам; справа покатился по коридору Быйца, выронивший и посох, и мешок.

Вход в Лабиринт пылал, обрушивал на них раскаленные пласты воздуха, тянулся огненными щупальцами - но к счастью, не дотягивался. Понемногу приходя в себя, они отползли подальше от арки, которую заполнило беснующееся пламя.

Фринию казалось, что длится это не один час: горение, драконий рев снаружи, растерянное рыдание Мыкуна где-то дальше по коридору, - на самом же деле прошло всего лишь несколько минут. Стена огня потускнела и, к их удивлению, начала затвердевать. Еще мгновение - и огонь превратился в грязно-оранжевый лед, перегородивший вход в Лабиринт. С потрескиванием и шипением он остывал, от новообразовавшейся стены откалывались небольшие фрагменты, но в целом она выглядела прочной.

Прочной же оказалась и при более внимательном изучении. Фриний проверил на ней несколько заклинаний, хотя заранее предвидел результат.

- Это, наверное, чтоб мы не передумали, - каркнул Быйца, поднимаясь с пола и встряхиваясь, как встряхивается выбравшийся из грязной лужи барбос. - Перестраховался, значит. Хэ!..

- И теперь, - глухо сказал Фриний, - у нас есть только один выход. Пройти весь Лабиринт, из конца в конец.

И вздрогнул, когда во тьме коридора то ли захныкал, то ли захихикал забытый всеми Мыкун.

Глава вторая:

"Вести из фургона". Огненные браслеты. В чреве Пестроспинной. Жребий: выпала Цапля. Сраженье идолов. Лабиринт наблюдает. К`Дунель в храмовенке.

Сколько стоит моя голова? - ничего.

Вот поэтому я, милый мой, и живой.

Голова дорогая мне не по карману

далеко ли уйду я с такой головой?

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

Их, конечно, не ждали - и тем приятней были повсеместные суета и волнение, хлопающие ставни, лающие псы, визгливый крик: "Позовите кто-нибудь Нетрика, актеры приехали!"

И бежали, звали, перепрыгивали через соседские заборы, ухитряясь ущипнуть младшую сестру хозяина, которая давно уже глазки тебе строит; взъерошенные выскакивали из домов, чтобы убедиться: да, действительно будут выступать! - а потом скорее обратно, одеться, разбудить детишек, успеют еще отоспаться, пусть, неслухи, позабавятся - и снова на площадь, где уже наро-оду! - и проталкиваться поближе, занимать места получше, "подвинься, кум, мы рядом с тобой пристроимся, ага?" - а фургоны степенно въезжают по главной (и единственной) улочке - пыль столбом, местные шавки бросаются под колеса от переизбытка чувств, и лают до хрипоты, и бьет в барабан Жмун, и вытанцовывает на крыше фургона в блестящем костюме Киколь, и что ж это гвардейцы, зар-разы такие, обманули, сказали не будет выступления!..

Стоп.

Приехали.

Выгружайся, шутовское отродье! Будем народ веселить.

Народ, кстати, и так изрядно забавляется, тыча пальцами в гвардейцев, примостившихся на боковой лавчонке второго фургона. Мол, сами же говорили "не будет", и сами же приехали теперь выступление смотреть. А может, еще и выступят? Танец с саблями, а?

Мечтателя одергивали: если и с саблями, то танцевать кой-кому другому придется. Посмотри, рожи какие сурьезные. С такими, брат, не шуткуй - в одно мгновенье сделают из тебя тефтельку. Хошь тефтелькой быть, м-м?.. То-то.

Гвардейцам, впрочем, на все эти разговоры было громко и смачно начхать. Их сейчас волновал единственно Кайнор, находившийся в том же таки втором фургоне. Гвоздь же делал вид, что ему не менее громко и смачно начхать на присматривающих за ним гвардейцев. Да так, по сути, оно и было.

Во-первых, прыжки через окно, ползания по кустам и общение с К`Дунелем пробудили в нем дикий аппетит - и сейчас, переодевшись в "рабочий" костюм, он второпях приговаривал уже пятый пирожок. Во-вторых, все нужное Гвоздь своим уже сказал, и гвардейцы этого не заметили. Ну а в-третьих, если и заметили, вряд ли услышали, о чем шла речь.

Так что пусть себе сидят на лавочке и выворачивают головы, наблюдая сквозь щели в досках за тем, как он уплетает пирожок. Кайнору не жалко ему смешно.

И немного страшно.

Жокруа К`Дунель сидит сейчас в первом фургоне и ждет представления, на которое давно уже хотел посмотреть. Поджимает, наверное, ноги, когда мимо проходит Санандр с акробатскими причандалами, смущенно улыбается, извиняясь, что мешает своим присутствием "господам жонглерам" готовиться. И теснее прижимает к боку сумку, которую, в отличие от гвардейских коней, не доверил оставшимся на полянке за селом двум своим людям. В сумке - деньги, откупные за Кайнора.

Кто-то дорого оценил его рыжую голову, очень дорого. За эти деньги можно собрать жонглеров со всего Иншгурранского королевства - и еще что-то останется позвякивать на дне К`Дунелевой сумки.

А в державе не так уж много отыщется богатых людей, способных снарядить такого вот Жокруа с такой вот сумкой.

Гвоздь доел пирожок, облизнулся и прислушался. Да, Жмун уже начал свои "Вести из фургона" - обыкновенное нынче вступление, которым потчует зрителей большинство странствующих артистов. Хотя, конечно, Жмун (с некоторой помощью Кайнора) форму изложения этих самых "Вестей" как следует переработал, чтоб люди, слушая, одновременно и развлекались.

- Были мы во многих местах, чудес видели - больше ста! Подходи и млад, и стар, чтоб послушать. Все сюда!

Гвоздь ухмыльнулся: первый раз, когда он предложил Жмуну изменить свое "Начнем, добрые люди, с вестей, а?" - старый фокусник забористо ругнулся и посоветовал Кайнору помнить, кто он таков. "Думаешь, если гвоздилки твои народ распевает, так ты уже король?" "В этом - король", - честно ответил Гвоздь. И пожал плечами: "Ну, как хочешь, Жмун, я ведь не заставляю".

Фокусник поворчал и решил, что разок попробует, а дальше... А дальше оказалось, что "рамка"-то для слушающих так же важна, как и картинка, в оной рамке блистающая. К тому же запомнить выдуманные Гвоздем слова-зазывалки было легко даже рассеянной Киколь, которой иногда выпадало выкрикивать "Вести", пока остальная труппа готовилась к выступлению.

Из первого фургона выскользнул один из артистов и зашагал ко второму фургону. Это был Ясскен, желчный и узколицый уроженец южного герцогства, Трюньила. Уже окончательно стемнело, и в свете нескольких факелов, расставленных по периметру площади, тень трюньильца волочилась грязной тряпкой. Не поднимая головы, артист преодолел расстояние между фургонами и юркнул внутрь.

- Жмун велел передать тебе, чтобы не торопился выступать, - проворчал он Гвоздю.

В труппе Ясскен выступал в качестве заклинателя змей и разрезателя Лютен (в колдовском гробу, разумеется). Кстати сказать, с Лютен он практиковал и менее экзотические, но более приятственные упражнения, на которые Кайнор давно уже махнул рукой. Ясскен же, вообще не просто сходящийся с людьми, Гвоздя откровенно побаивался и (а как же!) немного презирал.

- Пойдешь гвоздить после того как Киколь с Друлли выступит, - процедил он. - Канат Санандр сейчас натянет.

Кайнор похлопал его по плечу:

- Замётано, старина! Слушай, кстати, у тебя часом запасного свистка для Друлли не найдется? А то я свой вместе с кафтаном оставил в доме одного здешнего рогоносца.

- Небось, ты же его и сделал рогоносцем, - скривился Ясскен.

- Не уверен, хвастаться не буду. Но что рога у него после сегодняшнего стали увесистей - слово даю. Так как насчет свистка?

- Держи, - подал трюньилец, - а то ведь запорешь выступление.

"Я тебе его и так запорю, милый мой", - Кайнор спрятал свисток в карман и снова хлопнул факира по плечу, мол, благодарствую. Тот вздрогнул и выскочил из фургона, как будто воочию узрел снизошедшего зверобога.

А Жмун тем временем вещал:

- ...Еще говорят, на монастырь Лягушки Пестроспинной, что в слиянии Ургуни и Тхалема, совершили нападение злодеи неведомые. Будто многих поубили, добро все монастырское покрали да и сами скрылись. Сказывают еще, что потом нашли десятерых молодцев в Гнук-Шунеке, в каком-то из тамошних постоялых дворов - и будто у всех глаза были вырезаны и яблоки глазные во рты им вложены, а из животов, будто, все ребра кто-то повынимал.

Гвоздь, вполуха слушая Жмуновы "Вести", дунул в свисток, чтобы проверить, услышит ли Друлли. Дунул, а сам улыбнулся краешком губ: любит нынче народ страшные байки, да и раньше, наверное, не меньше любил. Мало ли за что обрушилась на Гнук-Шунекских молодцев ярость жрецов Пестроспинной. А мы вот увязали одно с другим: нападение на монастырь (действительно наглое и необъяснимое) и ритуальное умерщвление в одном из городов неподалеку. Будет о чем здешним жителям посудачить в течение следующих двух-трех недель, а там, глядишь, новые какие-нибудь артисты прикатят, новыми байками порадуют.

Так и живем.

- ...А собственными глазами видели мы вот что: на переправе через Клудмино объявилось чудище озерное. И пожрало там пятерых овец, двух коров и бывшего при стаде пастушонка.

- Да, может, убёг ваш пастушонок-то, с овцами и коровами, - хмыкнул кто-то из толпы. - А на чудищу свалил.

- Если и убёг, то без ног, - окоротил зубоскала Жмун. - Ибо ноги пастушонка и остатки коровьих внутренностей я видел так же, как вижу сейчас тебя, уважаемый.

"Уважаемый", было слышно, крякнул и счел за благо от ответной реплики воздержаться.

Кто-то стал расспрашивать Жмуна, видели ли артисты само чудище, но Кайнор уже не вслушивался (не видели!), потому что на свисток, хоть и с запозданием, примчалась в фургон Друлли и вполне справедливо затребовала вознаграждения. Пришлось скормить ей еще один пирожок из Лютениных запасов (ничего - ей, гадюке, диета даже на пользу пойдет!) и погладить мохнатую за ухом.

Гвардейцы на боковой скамеечке что-то поутихли, даже оборачиваться перестали... ах да, Жмун уже закончил вещать, его заменил Санандр. Силач, пока Жмун забавлял народ, установил на крышах фургонов высокие шесты, а между шестами натянул, как водится, канат. У каждого свои подмостки, и канат - подмостки Кайнора, но время гвоздилок еще не настало.

Сейчас почтенную публику, ковыряющуюся в носах и скептически похмыкивающую (ну-ну, удиви меня, да?), развлекал Санандр. Делал он это неспешно, с эдакой снисходительной ленцой и обманчивой легкостью: жонглировал тремя стальными булавами, потом разогнул и согнул несколько подков. В толпе вякнули: "Обманует! Поддельные!" - он предложил желающим проделать то же самое. Охи, вздохи, "Гляди, кум, чтоб пупок не развязался!", подковы возвращаются к Санандру. Кто-то захотел взвесить в руках булаву - силач вручил ее добровольцу, тот покряхтел, пытаясь приподнять, да и бочком-бочком юркнул за спины односельчан.

Словом, всё как обычно. "Это если забыть про гвардейцев", - поправил себя Кайнор.

Санандр, например, о гвардейцах помнил очень хорошо. И о паре слов, которыми успел с ним обменяться Гвоздь, - тоже.

- Не порадуют ли господа нашу почтенную публику? - Он с широченной, в пол-лица, улыбкой приблизился к Жокруа К`Дунелю и предложил ему: - Возьмите сабли и выйдите против меня, безоружного. Я вас сильно-то не зашибу, не бойтесь. - И Сананадр подмигнул так нахально, что после этого ни один уважающий себя мужик не смог бы отговориться, не ударив лицом в грязь.

- Разумеется, - сказал К`Дунель, не двигаясь. - Шорнэ, Гуник и ты, Лавракон - порадуйте-ка почтенную публику.

После этого он повернул голову ко второму фургону и вызывающе улыбнулся, как будто совершенно точно знал, по чьей просьбе подошел к нему сейчас Санандр.

- Хитрый, зараза, - шепнул Друлли Гвоздь. - Ну ничего, мы еще поглядим, кто кого.

Народу тем временем явлено было не слишком продолжительное действо избиения трех вроде бы вооруженных гвардейцев одним совершенно безоружным Санандром. Сабли и их хозяева лихо вспархивали в воздух и летели в разные стороны; "почтенная публика" получала удовольствие на всю катушку. К`Дунель, судя по его довольной физиономии, тоже, хотя ему-то как раз, вроде, следовало бы переживать за судьбу подчиненных.

Потом гвардейцев собрали, почистили и отправили на фургонные лавки отдыхать. Санандр откланялся - и его сменила Киколь. Она сперва сплясала под молодецкий свист мужской части публики и завистливое шипение женской, ну а потом Жмун объявил выступление "единственной в своем роде и неповторимой Друлли - Собаки, Которая Умеет Считать".

- Ну иди, морда, - подтолкнул псину Кайнор. Сам он подобрался поближе к выходу из фургона, но устроился так, чтобы оставаться незамеченным снаружи.

Друлли показывали различные предметы, числом от одного до пятнадцати, и просили прогавкать соответствующее количество раз. Кайнор считал и свистел в свисток - Друлли послушно отзывалась лаем. Длилось это минут десять, а то и больше.

Наконец ведра, цветы и прочий пригодный для счета матерьял у публики закончился. Да и сами сельские - хоть и были воодушевлены зрелищем животины, которая умеет то, что не умеют некоторые из них, - все же малость притомились. Кайнор в который раз удивился: вот ведь, казалось бы, Санандровы булавы с подковами или разрезание женщины должны увлекать народ гораздо сильнее. А им подавай Друлли, Друлли и снова Друлли! Загадка человеческой природы, вот что!

Однако же теперь настал его черед, его и гвоздилок.

Кайнор сунул за плотно затянутый пояс парочку медных "очей", набросил на плечи двуцветный плащ (алым кверху, серым книзу) и выпрыгнул на площадь. Народ восторженно принял смену в программе - хлопали все, даже К`Дунель.

Гвоздь поклонился публике, а капитану гвардейцев - особо.

"Сейчас я тебе кое-что покажу, ценитель искусства!"

Он звонко прищелкнул пальцами и полез на крышу фургона, к шестам и канату - гвоздить.

* * *

- Темно, как в заднице у Крота! - в сердцах созверобогохульствовал Иссканр. - Слышь, чародей, а нельзя чуть-чуть свету подпустить?

Вместо ответа Фриний вызвал к жизни шарик размером с кулак, мерно сияющий багряным. На большее его сейчас не хватило, к тому же посох валялся где-то поодаль, выроненный Быйцей.

Да и не видел Фриний необходимости спешить с повсеместной иллюминацией Лабиринта.

Новосотворенная стена из затвердевшего огня окончательно остыла и больше не освещала коридор, шарик же выхватывал из жадной пасти тьмы лишь небольшое пространство вокруг себя.

В пятачок света попали: взъерошенный Иссканр, блестящий нагрудником и съехавшим на правое ухо кабассетом; дорожный мешок Фриния, чародейский посох и сам чародей.

Откуда-то из коридорной тьмы доносились прерывистое дыхание напуганного Мыкуна и ворчание Быйцы, который пытался успокоить полудурка. Потом появились и сами подросток с горбуном. Старик под руку подвел Мыкуна к стене и усадил, похлопав по плечу, мол, не беспокойся, мы рядом. Свой странного вида сверток он при этом так и тащил подмышкой, а вот за дорожным мешком, сброшенным впопыхах, снова отправился куда-то в коридорную темень.

- Что теперь? - спросил Иссканр, поправляя кабассет.

- Теперь - огненные браслеты. - И Фриний вынул из своего мешка четыре прозрачных кольца, способных охватить даже запястье Иссканра. - Давай руку, - велел он воителю.

Через мгновение тот с невнятным ругательством попытался вырваться, но чародей держал крепко, будто знал об этом заранее.

- Спокойней, воитель! Мне нужна твоя кровь, а не жизнь - спокойней! ...Да и кровь нужна больше тебе, а не мне. - Фриний провел пальцем по надрезу на Иссканровой ладони, и смазал внутренний круг одного из браслетов. Потом еще и еще - до тех пор, пока внутренняя часть браслета полностью не покрылась кровью, после чего резким движеньем надел браслет на левую руку Иссканра. - Вот так! И не прикасайся к нему, пока я не позволю. Теперь ты, Быйца.

Горбун уже вернулся с найденным мешком - и теперь молча протянул руку Фринию. Он, в отличие от Иссканра, кажется, знал, что это за браслеты и для чего нужны.

Затем чародей надел по браслету на Мыкуна (полудурок не противился) и на собственную руку.

- Эй! - воскликнул вдруг изумленно Иссканр. - Да он же светится!

- Так и задумано, - хмыкнул Быйца. - Зря, что ли, их называют "огненными"? Или ты думал, нам следовало, как последним дуралеям, притащиться сюда с вязанкой факелов?

Фриний мрачно взглянул на горбуна:

- Рад, что ты уже пришел в себя, старина. Давай-ка, раз так, займемся делами насущными, тем более, что факелы мы действительно с собой не взяли, а огненных браслетов будет достаточно для освещения. Да, Иссканр, ты уже можешь прикоснуться к нему - а снять у тебя все равно не получится, пытайся или не пытайся.

- Вообще никогда?!

- Когда выйдем из Лабиринта, если захочешь, я избавлю тебя от него, с легкостью пообещал Фриний. Хотя знал, что из Лабиринта суждено выйти не всем, далеко не всем! - Так вот, о насущном. Как я уже говорил вам, никто точно не знает, каким образом Лабиринт устроен, да и, собственно, что в нем находится. Известно лишь о шести или около того выходах, которые всегда обнаруживаются в тех местах, где раньше о них и не слыхали, - но все в пределах Сломанного Хребта. И никому неизвестно, чтобы кто-нибудь вошел в Лабиринт и вернулся оттуда.

- Отсюда, - мрачно поправил Быйца. - Мне известно о таком человеке. Году, кажется в 550 или 551 от Первого Снисхождения один бастард решил податься в Негешру, тогда как раз начался Пятый захребетный поход... так вот, решить решил, но в наследство от не умершего еще батюшки ему б не досталось и дверной ручки от чердачного окна, так что паренек попросту "одолжил" у родителя чуток денег и исчез. Батюшка был человеком строгих нравов и прижимистого характера, он из принципа отрядил за бастардом погоню - те вскоре вынюхали след беглеца и уже, что называется, дышали пареньку в затылок. Бастард-неудачник прибился к каравану, отправлявшемуся по северному перевалу в Негешру, но караван двигался медленно, а батюшкины сыскари - быстро; он в последний момент узнал о погоне, оставил караван и отправился в горы в надежде, что спутает следы. Ему, конечно, это не удалось - и если бы не случайность, висеть бы незадачливому вору на какой-нибудь здешней горной вишне, ногами воздух месить.

- Случайностью, само собой, оказался вход в Лабиринт, - хмыкнул Иссканр. - Я таких историй наслушался...

- Ты - наслушался, а я его видел, - отрезал Быйца. - Уже вернувшегося из Лабиринта видел. За одну ночь, проведенную здесь, парнишка стал лысым, как яичная скорлупа, - и таким же хрупким. Из него словно вытянули все жизненные соки - и в образовавшиеся пустоты вошло что-то совсем другое. Сыскари решили не торопиться с повешеньем и привезли бастарда к батюшке, а тот был и сам не рад, что так все получилось. Вернувшийся из Лабиринта, сынок его незаконнорожденный вдруг напрочь позабыл наш язык, зато взамен балакал на каком-то непонятном. Кое-кто из ученых говорил, что распознаёт в нем слова, родственные языку прежних обитателей Иншгурры, которых, как вы знаете, почти всех уничтожили зверобоги во время Второго Снисхождения.

- С пралюдьми ясно, а вот что случилось потом с бастардом? - спросил Фриний.

- Я же говорю, стал хрупким, как яичная скорлупа. Однажды стоял у двери, а ту рывком открыли - и дверью беднягу пристукнули. Сломали кости, череп как молотом проломили.

- Во в прежнее время силачи жили, не то что сейчас! - подковырнул Иссканр.

- При чем тут силачи? - раздраженно отмахнулся Быйца. - Говорю же, он стал хрупким! А дверь открыла обыкновенная служаночка, с ней потом еще обморок случился и истерика, когда узнала, что ненароком до смерти зашибла молодого господина.

Фриний улыбнулся:

- Ну вот, значит, все-таки кто-то выходил.

- Ты еще скажи "а вы боялись"! - хмыкнул Быйца. - Лучше признайся, что же мы такого должны исполнить, чтобы они выполнили свои обещания.

- Мы должны попасть в зал Средоточия. Он расположен примерно в центре Лабиринта.

- И?

- Там поймем. Мне сказали, что главное - попасть в зал.

- Значит, - подытожил Быйца, - попасть туда не так уж и легко. Кстати, этот зал - средоточия чего?

Фриний развел руками, мол, ни малейшего понятия.

- Думаю, все выяснится на месте.

- Так давайте в конце концов отправляться в это самое место! - не выдержал Иссканр. - Стоим тут, как ребятня в чужом саду: залезли, а теперь обсуждаем, надо было лезть или не надо, и чего хозяин сделает, ежли поймает.

- Пойдем, - поддержал Быйца. - Разговаривать, если кому-то очень припечет, можно и в пути.

Они пошли - безо всяких "боевых построений", обыденно и неспешно, рассеивая мрак коридора светом браслетов на руках.

Но потревоженная тьма уже кралась за ними по пятам, решая, когда же ударить.

* * *

В первый момент, когда Кайнор взобрался по шесту на канат, им овладел нутряной, сосущий ужас. Ужас этот не имел ничего общего с риском прогулок на приличной высоте и без страховки - нет, Гвоздь испугался, когда не увидел в толпе нужного ему человека. Если он не пришел, значит, всей Кайноровой затее грош цена. И значит, разбираться с гвардейцами придется как-то по-другому.

А может, придется-таки поехать в столицу вместе с господином К`Дунелем, высоким ценителем площадного искусства.

Гвоздь отыгрывал обычную программу: плясал, жонглировал зажженными факелами, балансировал на одной ноге, водрузив на подбородок бутафорский меч, - проделывал все это, а сам скользил по толпе глазами.

Вот!

Он едва не уронил меч, когда заметил в задних рядах нужного ему человека. Тот, кстати, словно нарочно пробирался поближе к площади. И был без жены, вероятно, оставшейся дома в наказание.

- А теперь гвоздилки! - звонко объявил Кайнор.

Народ притих - здесь, как и почти во всей Иншгурре, про гвоздилки знали. Причем если авторство этих четверостиший безусловно приписывалось Гвоздю, то декламировать их могла любая актерская труппа, а многие поэты даже придумывали свои, подражая язвительному стилю Кайнора. У некоторых, вынужден был он признать, получалось вполне сносно.

Но - по-другому, совсем не так, как у него.

- Я войны не боюсь и чумы не боюсь.

Вечно лезу в петлю, над собою смеюсь.

Но клянусь, если скажут: "В храмовничьей школе

тебя учат на память", - пойду утоплюсь!

Захохотали. Кайнор подмигнул симпатичной молодице в первом ряду и продолжал:

- Каждый шаг наш по жизни - то след на песке.

Будь гуляка шальной ты иль смирный аскет,

всяк мечтает побольше следов понаставить.

Но вот ветер подул - только рябь на песке...

- Эй, приятель, - крикнули из толпы, - ты что же, самый умный, да? Или считаешь себя... хэх!.. вторым Тойрой Мудрым?

- Да не, - ответили крикуну, - эт он славы взалкал. Следы на песке, так сказать, "гвоздит"!

Кайнор улыбнулся "знатоку" души своей:

- Славы вкус? - знаешь, слаще бывает моча!

Мне не веришь? Спроси, дорогой, палача.

"Пьедестал с эшафотом, - тебе он ответит,

часто разделены лишь ударом меча!"

Засвистели, по-девичьи взвизгнули то ли от восторга, то ли сосед-рукоблуд за бочок ущипнул.

Подкузьмили:

- Артист, а ты вообще-то разговаривать по-нормальному умеешь?

Кайнор пожал плечами:

- Задавая поэту вопрос, не сердись,

коль ответом тебе будет вычурный стих.

Если хочешь ответ получить, как приказ, то

к капитану гвардейцев ты лучше иди.

С последними словами он указал на К`Дунеля, по-прежнему сидевшего где-то под ним, на фургонной лавочке.

А потом, выловив взглядом протиснувшегося наконец в первые ряды муженька Зойи, плеснул масла в камин:

- Я не нажил друзей, я растил лишь врагов

идиотов, мерзавцев, владельцев рогов.

Но мой враг самый страшный - я сам, без сомненья,

так, танцуя, себя же сжигает огонь.

На "владельцах рогов" Кайнор недвусмысленно ткнул пальцем в нужную сторону - еще и подмигнул дуболому, чтобы уж наверняка. Тот пригляделся к жонглеру, узнал и взвыл от ярости. Его едва удержали стоявшие рядом, а то бы благоверный Зойи наверняка ринулся мстить обидчику.

А обидчик, словно не замечая волнения толпы и не слыша страшных проклятий, которыми награждал его рогоносец, отвесил ему низкий поклон:

- Улыбнитесь же, ну! Ну увел я жену

но зачем бить рогами и выть на луну?

Мы ведь с ней пообщались не так уж и долго

и к тому ж я, заметьте, ее вам вернул!

И это было последней каплей - тут уж никакие силачи не удержали бы обиженного! Он ткнул одного локтем в чувствительное брюхо, заехал второму кулачиной в глаз и, ревя как бык во время случки, затопотал к фургонам.

Кайнор присел и еще раз взглядом измерил расстояние от того места, где он сейчас стоял, до купола местной храмовенки, тулившейся к площади, но чуть поодаль от места представления.

Гулкое "Ух!" - это обиженный муженек Зойи со всего разбегу врезался в фургон. С самыми, заметьте, гнусными намереньями: сбросить Гвоздя с каната.

Гвоздь разочаровывать беднягу не решился и "сбросился" - пусть порадуется человек!

Толпа ахнула, у Кайнора в желудке тоже что-то ахнуло, он мысленно сосчитал до... раз, два, три... - на "три" он уже был впечатан лицом в рельефный купол храмовенки. Который, кстати, сказать, свет факелов почти не освещал. А луна сегодня как-то стыдливо и не по-взрослому прячется за плечи туч, поэтому...

Ну, и так ясно, что "поэтому" - додумывать некогда! Гвоздь соскользнул на бордюр, обрамлявший купол, и перебежал по нему на ту сторону, которая была скрыта от глаз толпы - впрочем, увлеченной сейчас совсем другим. Но ведь оставались еще и гвардейцы во главе с бравым господином К`Дунелем.

Спрыгнув на землю, Кайнор первым делом вывернул плащ и закутался в него поплотнее. Конечно, жонглерское трико, пестрое, как мысли обкурившегося кровяными цветочками, плащ вряд ли скроет. Поэтому пришлось вымазать ноги в грязи, благо, этого добра в здешних канавах хватало.

Ну и теперь главное - подальше, подальше от самой вероятности быть кем-либо увиденным! Ибо гвардейцы, возможно, прямо сейчас прорубаются сквозь бурлящую толпу к храмовенке, и уж они, будьте покойны, допросят всех и разберут каждую хибару по бревнышку, чтобы найти Кайнора.

Он аккуратно вытер подошвы своих кожаных туфлей, увы, тоже предназначенных для выступлений, а не для путешествий. Ничего, потом что-нибудь решим.

Убедившись, что не оставляет следов, Гвоздь вернулся к храмовенке и через один из "ползучих" входов на четвереньках вошел внутрь. Здесь было темно, все окна оказались прикрыты ставнями, и только через зарешеченное отверстие в куполе проникали отсветы от факелов на площади. Гвоздю хватило и их, чтобы сориентироваться; да впрочем, все храмовенки в подобных деревнях устраивались одинаково, и эта не была исключением.

Небольшое ее помещение почти полностью занимали вырезанные из дерева фигуры зверобогов - все двенадцать. Расставленные кругом, мордами внутрь, они представляли собой воплощение календарного цикла.

Акула, Цапля, Нетопырь, Крот, Сколопендра, Дракон, Лягушка, Муравей, Змея, Мотылек, Стрекоза, Кабарга, - каждый топорщился крыльями или клыками, по которым только и можно было их узнать: здешний скульптор, хоть и старался на совесть, вряд ли когда-нибудь достиг бы вершин мастерства. Да этого от него и не требовалось - а самые главные черты каждого из Сатьякала он передал.

Изображения были полыми внутри. Когда наступал месяц того или иного зверобога, местный священник распахивал пасть его идола - и прихожане складывали туда подношения.

Сейчас, в самом начале осени, с распахнутой пастью стояла Кабарга. Ее неестественно удлиненные клыки напоминали два меча, а пустые глазницы, казалось, пристально наблюдали за Кайнором.

- Нет, сударыня, - сказал он ей, - я вас не потревожу.

Гвоздь огляделся, выбирая подходящего идола. Да, Лягушка годится для его целей лучше всего.

Кайнор опустил нижнюю челюсть Пестроспинной и ужом проскользнул внутрь ее чрева.

Потом как-то ухитрился поднять челюсть в прежнее положение и замер, прислушиваясь к звукам снаружи...

* * *

Сперва они шли молча, подсознательно все же ожидая подвоха от темных коридорных отростков, то и дело манивших свернуть в них, и от напряженной, глухой и пыльной тишины, колыхавшейся вокруг. Подвоха не было. Не было вообще ничего, кроме пляшущего света от браслетов; даже эхо от шагов вязло в здешнем воздухе и не звучало.

- Гляньте! - почему-то шепотом произнес Иссканр. Он повыше поднял левую руку и помахал ею, словно отгоняя клочья тьмы от потолка. Интересно, кто все это вырезал?

Коридорные своды не были прямыми и ровными, и хотя Фриний и Быйца заметили это уже давно, сейчас не удержались, каждый запрокинул голову и скользнул взглядом по диковинным фигурам, которыми бугрился потолок. Цветы, деревья, морские волны, прибрежные скалы, натянутые луки и скрестившиеся в смертельном поединке мечи, падающая башня и люди, которых она вот-вот накроет, солнце, луна, мохнатые звезды - предвестницы гибельных событий, твари речные, воздушные, подземные, многорукие исполины, многорогие рыбы, распахнутые Книги и плотно запечатанные свитки, ларцы с драгоценностями, черепа, почившие воины, девы неземной красоты... - и глаза, сотни тысяч глаз на каждом клочке потолка; глаза, которые, казалось, безмолвно и строго следили за пришельцами.

Над этими узорами даже целому городу скульпторов пришлось бы трудиться не один год, ведь коридоры, разветвляясь, тянутся на многие метры вглубь и на сводах каждого буйствует жизнь в камне.

Поэтому на вопрос Иссканра Фриний предпочитает промолчать, а Быйца скалится желтыми обломками зубов:

- Какая разница, кто вырезал? Мы пришли сюда не барельефами любоваться! Не знаю, что посулили тебе наши благодетели, юноша, а мне обещана смерть, о которой я мечтаю вот уже более трех сотен лет.

- Если ты так сильно хочешь умереть, зачем было удирать от Дракона? огрызнулся Иссканр. - Остался б вместо чародея - и сейчас лежал бы россыпью угольков.

- Не лежал бы, - отрезал Быйца, враз помрачнев. - А стоял бы по ту сторону стены, обгоревший, но живой.

- Круто, - только и сказал Иссканр.

Они пошли дальше - но почти сразу же вынуждены были опять остановиться: коридор, до этого прямой, теперь разъединялся на два совершенно одинаковых ответвления.

- Куда пойдем?

Фриний взглянул на горбуна:

- А ты как считаешь?

- Жребий, - проронил тот нехотя. - Только жребий.

Чародей подбросил монетку, поймал и быстро накрыл ее ладонью.

- Цапля - левый, Акула - правый, - предложил Иссканр.

Выпала Цапля - и они свернули в левый.

В последний момент Мыкун зачем-то вдруг обернулся и уловил краем глаза шевеление на потолке, но никак на него не отреагировал. Да и неясно было вообще, понял ли он, что именно увидел.

* * *

- Нет, сударыня, я вас не потревожу!

Этот голос Зойи был знаком, о да! И то, что он померещился ей сейчас, когда она, коленопреклоненная, заключенная в исповедальной нише, замаливала грехи - в этом, если задуматься, не было ничего странного. Ведь грешила-то она как раз с обладателем голоса, рыжим жонглером, приехавшим утром в деревушку. Он говорил, его зовут Кайнор, но Зойи, конечно, не поверила. Все рыжие - те еще лжецы, а всякий жонглер мечтал бы оказаться известным Кайнором из Мьекра... впрочем, ее Кайнор и так был хорош, безо всяких гвоздилок. Дуклану бы не помешало взять у него несколько уроков насчет того, как следует выполнять супружеские обязанности!

Но, конечно, ее благоверный не горел желанием брать эти самые уроки. Он попросту отлупил Зойи (уже после того, как вернулся из неудачной погони за Кайнором) и отправил в храмовенку. В общем-то, еще по-доброму поступил, Янкур вон свою, когда застукал, до смерти не зашиб, но месяц пластом лежала. А что? - ихнее право, мужиковское: раз за жену свадебный выкуп платил, считай, перешла в его собственность...

А вот говорят (хотя, наверное, враки все это), что за Хребтом есть город, где правят женщины. Нет, точно враки - кто б им позволил?!

...Разве только такие вот обходительные и приятные во всех отношениях кавалеры, как тот, кто только что сказал: "Нет, сударыня, я вас не потревожу!" О, человек с таким голосом никогда не поднимет руку на женщину!

Зойи вздрогнула, когда вслед за "примерещившимися" словами услышала вполне обыденное кряхтение - кто-то проник в храмовенку и сейчас пытался что-то сдвинуть с места. Сдвинуть у него не получалось... нет, вот получилось; слышно, как он... неужели?! - да, точно, влазит в идола одного из зверобогов!

Тут уж у Зойи всякие сомнения пропали: точно он, Кайнор этот рыжий! Никто больше бы не осмелился - в такое время... да что время, что время! в храмовенке, в идола!.. - влезть, как в фургон свой жонглерский! Еще и ерничал, "сударыней" кого-то из них назвал!

Ох!

Последнее мысленное восклицание Зойи относилось к гвалту, который царил на площади и который она наконец-то услыхала. Гвалт плескался и вскипал, отдельные выкрики мешались в общем ропоте, всполошенно ржали усталые коняги, тявкали тонкоголосые шавки, звенел металл...

"Не иначе, мой паскудник такое утворил", - разумеется, Зойи имела в виду не муженька, а только что схоронившегося в идоле Кайнора. Она уже поднялась с колен, чтобы... она еще и сама не знала, как собиралась поступить.

...Так никогда и не узнала.

Идолы вдруг зашевелились, и в первый момент Зойи показалось, что это проделки все того же Кайнора. Но нет, как бы он смог управлять столькими сразу?!

"Но тогда почему?.."

Додумать Зойи тоже не успела. Завороженная, она смотрела, как Огненосный со скрипом расправляет корявые деревянные крылья, а Пестроспинная поворачивает голову к выходу, как Стоногая струится по направлению к Неустанной, а Немигающая наоборот, свивается в тугую пружину...

Тонкое, на грани слышимости, шипение хлыстом разорвало воздух часовенки - и два идола почти одновременно прыгнули: Лягушка и Змея. Немигающая - на Пестроспинную, а та - к выходу.

Когда они еще были в воздухе, остальные фигуры тоже атаковали друг друга, но Зойи почему-то неотрывно следила взглядом именно за первыми двумя, Лягушкой и Змеей. Казалось, в противостоянии этих двух кроется разгадка всего, что здесь происходит.

Немигающая опоздала. Ее массивная деревянная голова ухнула о пол в том месте, где всего мгновение назад сидела Лягушка. А та уже была у двери, мощным ударом снесла ее с петель и выпрыгнула во тьму - с противоположной от площади стороны.

Идол же Змеи от удара треснул, а нижняя челюсть Немигающей попросту отвалилась. Змея пыталась ползти, но не двигалась с места и лишь скрежетала по плитам угловатыми извивами тулова.

Досталось и другим зверобогам: во все стороны летели щепки и целые куски древесины, крылья, лапы, головы, хвосты. Сражались идолы беззвучно, только глухо ударялись друг о друга да с треском теряли части тел.

Потом все стихло - изломанные, покореженные в схватке идолы растерзали друг друга так, что не могли уже пошевелиться - ибо превратились, по сути, в простые обломки - и не узнать, который был кем.

На своих прежних местах стояли только двое: Мотылек Яркокрылый и Кабарга Остроклыкая, - да лежал, почти не тронутый, не оживавший, просто сброшенный в суете с постамента Нетопырь Мстительный.

Вдруг Остроклыкая повернула голову и уставилась на Зойи черными дуплами глаз.

Медленно, словно подрубленное и падающее дерево-великан, она сошла с пьедестала и направилась к Зойи. Неестественно длинные клыки блестели отполированными поверхностями, и поступь Кабарги была тяжела, как кошмарный сон, от которого уже не суждено пробудиться никогда, никогда, никогда...

* * *

Некоторые совершенно безосновательно считали Лабиринт чем-то похожим на паука: несколько лапок-коридоров, тянущихся к центральному залу-туловищу, - и всё. Иные полагали, что Лабиринт напоминает скорее паутину, нежели ее создателя, - и, подобно паутине, разветвлен и сложен.

Ошибались и те, и другие; ошибался любой, кто верил, что Лабиринт можно представить себе в виде постоянного изображения. Ибо он подобен реке, лесу, лугу - и, сколь бы детально ни был описан, рано или поздно перестанет соответствовать своему описанию. Так высокородная леди через пару лет или дней лишь отдаленно походит на портрет, писанный лучшим столичным живописцем; так воришка ничуть не схож с карандашным наброском его внешности, разосланным на все посты городской стражи.

Ибо и лес, и река, и высокородная леди, и воришка живы - как жив и Лабиринт: каждый по-своему. Живы, и, следовательно, изменчивы.

Фриний догадывался об этом свойстве Лабиринта, Быйца знал совершенно точно, Иссканр чувствовал подсознательно, а Мыкун... Мыкун просто шагал туда, куда его вели.

И ни Фриний, ни Быйца, ни Иссканр (и уж, конечно, не Мыкун) не понимали, что их давным-давно заметили. За ними наблюдают. Их оценивают на глаз, как оценивает подозрительную монету пройдоха-купец: не фальшивая ли?

Вот-вот на зуб попробует.

* * *

- Отпирай! Где тут у вас местный жрец, ключник или я не знаю, кто?! А вы что стали, вешалки для мундиров?! Живо оцепить здание, смотрите внимательнее, да факелы, факелы несите, Змея вас язви! - Жокруа К`Дунель, вспотевший, в надорванном мундире, со свежим шрамом на виске, готов был карать - и беспощадно!

Толпа, изрядно подавленная (во всех смыслах), безмолвствовала. Зато кто-то из гвардейцев, наплевав на приличия, решился-таки сообщить капитану, что ни ключника, ни жреца искать не нужно. Двери-то, вы только поглядите, сорваны с петель - так зачем нам ключник? Жокруа наорал на "жопу с усами" и велел заткнуться, а потом, немного успокоившись, пояснил, что видеть жреца хочет совсем по другой причине. А в храмовенку, даже была б она заперта, при желании вошел бы безо всяких ключников. Веришь?

Гвардеец поверил и заткнулся. После приключений духа и плоти, выпавших сегодня на его долю, гвардеец готов был поверить во что угодно. Лишь бы не швыряли через всю площадь на потеху быдлу - и лишь бы у командира не было такое помятое лицо, которое кто-то иной, посторонний, может, и спишет на злость. Но гвардеец знал: такое лицо у капитана случается в принципиально других ситуациях.

К`Дунель тем временем получил желаемое - какие-то серые личности едва не под руки выволокли к капитану лысого человечка с отчаянными глазами размером с плошку каждый. Глаза у человечка слезились, руки дрожали, а сам он, кажется, мечтал единственно о скорейшей смерти. К`Дунель же, вопреки всеобщим ожиданиям, заговорил с человечком ласково, просил господина... как, кстати, зовут господина? - Тунилюк? - ну вот, просил господина Тунилюка уделить минуточку внимания им, подневольным, служивым людям - и пройти вместе с ними в храмовенку. Вот спасибо, вот-такущее вам спасибо, господин Тунилюк!

От этаких сахарных речей жрецу окончательно поплохело. Он смекнул, что скорая смерть ни при каких обстоятельствах ему не обломится - а если чего и обломится, так что-нибудь вдесятеро ужаснее смерти. Ведомый под локоточек обходительным господином "зовите-меня-просто-Жокруа", он ступил внутрь храмовенки - и там все-таки сполз в милосердный обморок. Потому что видеть этакие чудовищные разрушения и слушать этакие любезные речи оказалось выше скромных возможностей г-на Тунилюка.

- Приведите его в себя, только аккуратно, - бросил К`Дунель своим подчиненным - и решил пока обойтись без жреца. Тем более, что толку-то от лысого все равно никакого; Тунилюк понадобится ему попозже, а сейчас...

По приказу капитана, двое гвардейцев вошли в проем и встали по обе стороны, как можно выше подняв принесенные факелы. К`Дунель же гончим псом скользнул в гущу деревянных обломков, стараясь при этом ничего не задеть, ступать крайне осторожно и осмотрительно - и внимательно изучать "место попрания закона". В том, что таковое попрание здесь произошло, Жокруа не сомневался.

Кровяные ошметки на выложенном разноцветными плитами полу только подтвердили К`Дунелевы подозрения. Неужели так все просто - и этот рыжий жонглер, Сатьякал ведает каким образом, нашел здесь свою смерть?

Жокруа не верил в столь удобное совпадение. Он вообще не верил в удобные и удачные совпадения, предпочитая всякий раз приятно удивляться им, нежели разочаровываться в скороспелых выводах. А здесь... Нет, в этом случае он никак не мог позволить себе поверить в то, что жонглер мертв!

И кстати, где само тело? Ведь не разнесли же его в клочья неведомые силы, бушевавшие сегодня в храмовенке!

К`Дунель резко обернулся к гвардейцам, делая знак посветить получше, и повторно осмотрелся. На сей раз внимание Жокруа привлекли две детали: идолы Остроклыкой и Яркокрылого остались на своих постаментах, хотя вокруг них явно кипело сражение... ("Сражение деревянных фигур. Да ты не безумен ли, капитан?" - Нет, он знал, что не безумен. Достаточно было вспомнить то, что случилось в позапрошлом году в Таллигоне...)

К`Дунель шагнул к идолу Яркокрылого и, не вполне понимая, зачем, постучал по деревянному боку.

Гулкое эхо в ответ и тягостное поскрипывание качнувшегося крыла. Пустота - мертвая, безразличная.

Теперь госпожа этого месяца, Кабарга Остроклыкая. Жокруа еще только начал идти к ней, а уже увидел ответ на свой вопрос. Деревянные клыки и копыта идола были измазаны кровью. Нижняя челюсть оказалась поднятой, но стоило капитану прикоснуться к ней, и она упала с глухим стуком. Изнутри пахнуло смертью, и кровь, накопившаяся в челюсти, потекла по шее Остроклыкой.

Сами собой вспомнились строки из Запретной Книги: "И идолы их оживут, и станут терзать людей, яко же терзали они тело Его - и вновь снизойдут на Ллаургин Отсеченный хвори, и беды, и муки, и смерть беспощадная".

За спиной заскулил пришедший в себя жрец Тунилюк.

- Вставьте факелы в гнезда и подите разгоните толпу, - устало велел К`Дунель гвардейцам. - Артистов - в фургоны, и пусть сидят, пока у меня не будет время ими заняться. А этого выведите отсюда, я сейчас с ним поговорю, но нечего ему смотреть... - Оборвал, махнул рукой - и так понятно.

Вывели.

Сейчас... сейчас Жокруа поговорит с лысым Тунилюком и порасспросит, как выглядела храмовенка до... всего. А потом отпустит на все четыре стороны. А потом...

В одном из "ползучих" входов, черными провалами зиявших по всему периметру храмовенки, кто-то шевельнулся. К`Дунель скользнул в тень ("А вдруг, вопреки всякому здравому смыслу, - жонглер?!") - и тут же шагнул навстречу выпрямлявшейся фигуре.

Не скрывая раздражения, процедил:

- А вы откуда здесь взялись? Я же велел сидеть в фургоне.

Узколицый трюньилец согнулся в смиренном поклоне. Впрочем, оправдываться не стал.

- Вы, кажется, хотели бы отыскать моего рыжего сотруппника, который столь неожиданно покинул нас. Я знаю, куда он может направляться.

Жокруа пригляделся к трюньильцу повнимательнее. Неужели правду говорит? Или попросту господа артисты решили навести "псов в мундирах" на ложный след?

- Знаю, - кривенько усмехнулся трюньилец, - думаете, я пришел, чтобы ввести вас в заблуждение. Но это не так. Просто у меня есть причины выдать вам Гвоздя. Во-первых, его жена, Лютен, изменяла ему со мной. И он это знает - знает и делает вид, что ему все равно. Но вы же понимаете, такого не прощают.

- Ну а во-вторых?

- А во-вторых, я ухожу из труппы. Я прибился к ним, потому что так было удобнее всего добраться до Нуллатона... мы, конечно, еще не в Нуллатоне, но дальше, я, пожалуй, лучше отправлюсь один.

- Допустим, - сказал К`Дунель, - допустим, все, сказанное вами, правда. И куда же, по-вашему, он собрался?

Трюньилец блеснул глазенками:

- Туда, куда вы и намеревались его отвезти. В столицу, в Нуллатон.

- Почему?

- Потому что вы бы меньше всего ожидали, что он туда отправится. И, соответственно, тщательнее искали бы его на других направлениях.

"В этом что-то есть, - подумал К`Дунель. - К тому же, мне известны еще несколько причин, по которым Кайнор Мьекрский выбрал бы именно Нуллатон".

- А вы не боитесь, что встретитесь со своим сотруппником в столице? спросил он у трюньильца.

- Потому я пришел к вам, - просто ответил тот. - Чтобы вы поймали его. Поверьте, в противном случае я бы и пальцем не пошевелил. Все-таки быть подонком очень и очень неприятное, знаете...

- Не знаю, но верю, - обронил Жокруа. - Ну что же, благодарю вас за то, что сообщили мне. Возвращайтесь в фургоны и не беспокойтесь. В ближайшее время если вы и отправитесь в Нуллатон, то лишь в составе труппы господина Жмуна и в сопровождении моих людей.

- То есть?!

- Я не имею предписаний арестовывать труппу, но я оставлю нескольких гвардейцев сопровождать вас до тех пор, пока вопрос с господином Кайнором не разрешится, так или иначе. И, опять же, до тех пор, пока она не разрешится, ни один актер не покинет труппу. Ступайте, господин...

- Ясскен, - выдавил тот. - Меня зовут Ясскен.

- Ступайте, господин Ясскен. И не тревожьтесь, мы будем очень тщательно искать вашего сотруппника - и не забудем о вашей помощи. ...Через "ползучий", пожалуйста, так же, как и пришли, - Жокруа непреклонно указал на отверстие в стене. - Во избежание ненужных подозрений, - пояснил он.

И подумал, что с огромным удовольствием пнул бы сейчас этот тощий зад сапогом - да нельзя.

"Интересно, заметил ли трюньилец то, к чему все это время стоял спиной?" Вот Жокруа, стоявшему к Остроклыкой лицом, было очень хорошо видно, как непрестанно течет кровь из ее пасти.

Он подошел к идолу и захлопнул нижнюю челюсть, но кровь продолжала сочиться из щелей.

Тогда К`Дунель вышел из храмовенки, присел на перевернутую бочку и вынул из кармана шкатулочку с порошком из лепестков кровяных цветочков. Уложил щепоть на тыльную сторону ладони ("....как руки-то трясутся, как трясутся!") и жадно припал ноздрей.

Потом откинулся назад, упершись спиной в стену храмовенки, и попытался выгнать из головы хоровод запретных фраз: "И идолы оживут... и станут терзать людей... и вновь снизойдут хвори... и беды... и смерть беспощадная...".

- Господин капитан! - позвали его. - Вы только посмотрите!..

Он посмотрел.

Перед ним стоял гвардеец, в руках - окровавленная голова Кайнора Мьекрского, более известного как Рыжий Гвоздь.

Глава третья:

Ветер в коридорах. Река, идол и советы утопленника. Два "неужели". "Ну

и дурак!" Клятва Всеобщего Покарания. Младенчик в капусте.

Тот напутствует: "Жди", тот торопит: "Иди!"

Мудрецы, от беды вам меня не спасти.

Я, дурак, не последую вашим подсказкам

мне советник единственный - сердце в груди.

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

- Ветер! - сказал, останавливаясь и прислушиваясь Иссканр. - Слышите, как дунуло?

Вопреки ожиданиям парня, Быйца воздержался от ядовитых замечаний. Он по-птичьи склонил голову набок, после чего изрек:

- Действительно, ветер.

"Сейчас скажет: "И мне это не нравится!" ", - подумал Фриний.

- И мне это очень не нравится, - проскрипел горбун. - Откуда здесь взяться ветру, а?

- Как бы там ни было, у нас не такой уж большой выбор, - отметил чародей. - Либо стоять здесь и ждать, пока перестанет дуть, либо идти дальше.

- Но мы можем пойти либо по основному коридору, либо свернуть в одно из боковых ответвлений, - возразил Быйца. - В то, откуда подул ветер, или в то, куда он дует.

- Давайте все-таки идти прямо. - Иссканру не было страшно, но... он просто не хотел сворачивать, вот и все. Если уж на то пошло, он вообще не хотел бы больше ощущать на своем лице дыхание этого необъяснимого ветра.

- Идем прямо, - согласился Фриний. - Кстати, - добавил он чуть погодя, - предлагаю, чтобы было не так тяжело идти, пусть каждый рассказывает что-нибудь о себе. - (По мнению чародея, это было бы значительно лучше, чем монотонное "тан-тан-таран!" Иссканра, которое тот простодушно считал "мурлыканьем походного мотивчика"). - Начнет... ну, допустим, Иссканр. Согласен?

- О чем же вы хотите услышать?

- Да о чем угодно.

- Ну ладно. Вот был случай... - Он принялся рассказывать какую-то побасенку, которую обычно травил таким же, как он, наемным рубакам, но ветер, этот проклятый ветер по-прежнему тыкался в уши дразнящим пером в руках опытной девицы из дома с красным фонарем - и в памяти невольно пробуждались совсем другие события. Как охотничьи псы на матером медведе, они повисали на Иссканре и не размыкали челюстей - и он в конце концов сдался: говорил об одном, а вспоминал совсем другое...

...караван был снаряжен монастырем, но прибивались к нему и самостоятельные дельцы. Платили сколько положено, деньгами или товаром, и делили совместные тяготы нелегких дней путешествия - но и выгоду свою от такового получали.

Иссканр попал в караван случайно. Он и выжил-то случайно, если уж по-честному. Не должен был выжить - а выжил.

Матушка Шали послала его к мебельщику - узнать, почему до сих пор не выполнил заказ. В те годы Иссканр работал вышибалой в доме с красным фонарем, там же и жил. Матушка Шали, хозяйка этого почтенного заведения, утверждала, что однажды нашла его, еще младенца, в корзинке на пороге дома - и, сердце - не камень, сжалилась над орущим благим матом махоньким свертком.

С годами Иссканр стал подозревать, что на самом-то деле является отпрыском одной из матушкиных девиц, неудачно обслужившей клиента и не пожелавшей избавиться от плода в какой-нибудь из тайных лекарен. Девица (подозревал Иссканр) то ли умерла во время родов, то ли вообще вернулась в дом и до сих пор жила там, а сына отдала на попечение матушке. Та не была чрезмерно жадной или жестокой, но выгоду свою знала, и как только мальчишка чуток подрос, начала с лихвой возвращать вложенные в приемыша деньги и труды. Нет-нет, никакой работы с клиентами, матушка в этом отношении была строга и дом содержала исключительно для нормальных мужчин! - но ведь существует масса других поручений, которые по силам выполнить ребенку. Иссканр бегал на рынок за сластями для девиц, подметал, мыл полы, протирал рамы картин, подливал масло в светильники... В конце концов он стал вышибалой.

И в тот день, между прочим, выступал именно в роли вышибалы: мебельщик, похоже, по каким-то своим причинам решил потянуть с выполнением заказа, и неразумного следовало вразумить. Пока - словесно, однако не исключены были и непредвиденные неприятные варианты. Посему и послали к сквернавцу Иссканра.

С поручением он управился быстро. Мебельщик с какой-то стати решил, что о нем забудут - и был здорово удивлен визитом Иссканра; он даже сдуру принялся бормотать что-то о служителях Вездесущего Муравья, мол, а как же они, а чего ж это они...

Иссканр взял уважаемого за шкирку и тихо, с легкой приязнью в голосе пояснил: служители Вездесущего Муравья - они, конечно, хорошие парни, но заказ тебе делал наш дом, а не ихний храм. Так что хоры мямлить чушь, где стулья, батя?

Мебельщик (предварительно опущенный на ноги) повел Иссканра на склады и таки показал, что заказ есть, - и уже сегодня вечером будет доставлен в дом, не извольте беспокоиться. Мне-то чего беспокоиться, похлопал его по плечу Иссканр, это ты беспокойся.

И ушел, взяв с собой приглянувшийся стул - в качестве, так сказать, боевого трофея. Мебельщик не возражал.

Иссканр так и прошагал через весь город со стулом подмышкой... хотя нет, последнюю часть пути он пробежал, расталкивая зевак - и, словно наткнувшись на каменный забор, остановился перед домом, где прожил первые шестнадцать лет своей жизни.

Дом догорал, он уже обрушился внутрь себя и теперь сыпал искрами и исходил паром - его пытались заливать водой, но как-то вяло, через силу. Вроде, и надо, но не хочется, боязно.

Зато соседние здания спасали значительно увлеченнее: покрикивали на цепочку с ведрами, чтоб пошевеливались, молодецки ухали, отправляя очередную порцию воды в пасть огненных танцоров - и старались при этом стоять к "краснофонарному" дому спиной.

- Чего здесь случилось? - спросил Иссканр у зевак. Те, обрадованные, что есть еще кто-то, неосведомленный в происшедшем, наперебой кинулись рассказывать: это, парень, все из-за дурных прынцыпов тутошней хозяйки, борделя-то. Она, прикинь, никаких вариаций "мальчик с мальчиком" или "взрослый с дитём" не признавала, и при этом личные вкусы на профессиональный, так сказать, момент распространяла. А тут, говорят, давеча заходил к ней один... ну, как раз из этих, из мальчиколюбов. Настойчивый был, зараза. Так она его велела с лестницы спустить. А клиент оказался жрецом Вездесущего. Ясно теперь?

Теперь действительно стало все ясно. Иссканр ведь сам спускал с лестницы этого склизкого типчика, своими ушами слышал его шипящие угрозы, да только значения им не придал. Мало ли кто как хорохорится. И вообще, все в квартале знали, что у матушки Шали свой заскок на это дело - ну и если кому охота была нестандартно поразвлечься, так чапали в другое место, благо, заведений хватает. Так нет же, приспичило этому мужеложцу!..

- Жив-то хоть кто остался? - спросил у пускающих от восторга слюни (зрелище! зрелище-то какое!!!) зевак.

- Щас! Жрецы сперва там всех вырезали, кто был, а после уж подожгли. Вон Дылдук, дурья башка, бегал в горящий дом проверить - так он говорит, там крови-ищи!..

Дылдук подтвердил: кровищи немеряно. И трупаков - тоже немеряно. Было. Сейчас поди узнай кого-нить, и то если разгребешь уголья. Короче, Вездесущие в обиду себя не дали.

...Стул Иссканр продал за полцены, а то и меньше. Денег хватило на покупку самого необходимого, и он еще радовался, что пошел к мебельщику вооруженный, а то бы сейчас... Впрочем, и так пришлось несладко.

Он подрядился сперва вышибалой в какой-то кабак, потом, сочтя, что получает маловато, поднакопил деньжат и отправился на заработки. Как рассказал ему один знакомый моряк, самую большую деньгу зашибают те, кто работает на больших же дорогах. Либо разбойником, либо охранником.

Иссканр, воспитанный все-таки образованными людьми (матушка Шали заставляла девиц учить не только премудрости постельной акробатики), в разбойники не пошел. К тому же Иссканру очень хотелось повидать мир каков тот есть, а разбойнику разве до верченья головой, когда он "на работе"?

А почему именно монастырь Весенного Роения, принадлежащий церкви Вездесущего? Да потому что у Лукьерра, начальника караванной охраны накануне в драке зашибли двоих его людей (Иссканр и зашиб, ненароком, больно уж задирались), а с утра каравану в путь отправляться. Вина караванных охранников была явной, так что мстить Лукьерр не собирался, однако в качестве компенсации грядущих убытков, причиной которых поневоле стал Иссканр, предложил ему одну ходку, из Таллигона в Сна-Тонр. Тот согласился.

К снаряженному монастырем каравану прибивались разные люди: торговцы, ученые, послы, артисты, бродячие монахи, просто серые личности, готовые заплатить за возможность часть пути преодолеть с караваном. "Следи за ними так же внимательно, как за воришкой, зашедшим в твой дом, - поучал Лукьерр. - Иначе рискуешь проснуться завтра окруженным бандой каких-нибудь здешних головорезов - или не проснуться вообще". Впрочем, разбойничьих осведомителей этот бывалый рубака распознавал сразу. И почти никогда не ошибался.

- Приглядывай за ним, - шепнул он как-то Иссканру, указывая на низкорослого монаха Неустанной, который присоединился к каравану в Тринланге, городишке на полпути между Таллигоном и Сна-Тонром. Это было уже лет пять спустя после знакомства Иссканра с Лукьерром, Иссканр давно считался бывалым караванным охранником и ходил у начальника в помощниках правой руки. Он теперь и сам умел по едва различимым признакам распознать в приставшем к каравану страннике разбойничьего осведомителя.

Монах на осведомителя похож не был.

Лукьерр перехватил озадаченный взгляд Иссканра и пояснил:

- Что-то с этим приверженцем Неустанной не так. Что - не знаю. Так ты приглядись.

Иссканр приглядывался - и всякий раз пожимал плечами: откуда в Лукьерре такая мнительность? Или стареть начал, уже, как дряхлый пес, на всякую тень с лаем кидается?

Впрочем, приказ начальника выполнял старательно. Настолько старательно, что даже познакомился с братом Гланнахом - и вроде как сдружился с ним. Так было удобнее присматривать за монахом, да и поговорить с ним, оказалось, интересно и есть о чем. Гланнах охотно рассказывал юному (но не считавшему себя таковым!) охраннику о том, как устроен мир, о городах, где побывал или о которых только слышал, о людях, живущих за Сломанным Хребтом, о Трюньиле, о Вольных Землях... Иссканр же, в свою очередь, щедро делился тем, что узнавал сам в караванных переходах конечно, не всем, учитывая предостережение Лукьерра, но многим. И все удивлялся: вот ведь, с виду брат Гланнах кролик-кроликом, повстречал бы где на торжище - внимания бы не обратил. А умищи сколько! А как рассказывать умеет. А слушать!..

Иссканровы пиршества духа закончились в Дьенроке, хотя еще на подступах к городу случилось первое из событий, повлекших за собой значительные перемены в жизни молодого наемника.

Они ехали в самом хвосте каравана: брат Гланнах на строптивом онагре, то и дело норовящем укусить монаха, Иссканр - на мощном черном жеребце, обманчиво ленивом и безразличном к окружающему. Речь зашла о Таллигоне и сама собою перекинулась на то, как и почему Иссканр стал караванным охранником.

Брат Гланнах, близоруко щуря глаза, в который раз удивился: обычно охранники и караванов, и кабаков не столь образованы, как его уважаемый собеседник. Иссканр, до того момента не слишком-то торопившийся рассказывать о заведении матушки Шали (стыдился!..), тут вдруг разоткровенничался.

- Как, говорите, ее звали, вашу благодетельницу? - будто бы небрежно поинтересовался Гланнах.

И Иссканр так же небрежно (хотя уже один раз назвал имя матушки и был уверен: монах отлично его запомнил) ответил. Ответил, даже не повернув головы, ничем не выдавая своей настороженности.

Некоторое время ехали молча. Потом брат Гланнах тихо, вполголоса сказал: "И что же дальше?" - неясно, обращаясь то ли к Иссканру, то ли к себе, то ли к самим зверобогам.

- Вы, кажется, знали матушку? - осторожно предположил Иссканр некоторое время спустя. - Не подумайте, что я хочу вас обидеть...

Гланнах сделал неопределенный жест рукой, мол, ничего-ничего, ты и не обидел. В глазах его ворочалось нечто такое, чему Иссканр тогда так и не смог найти названия.

К вечеру они въехали в город и, как обычно, остановились в караванном доме. Иссканр, едва выдалась такая возможность, отозвал Лукьерра в сторонку и шепнул насчет странностей с братом Гланнахом. Мол, ничего страшного, но на всякий случай предупреждаю.

А ночью...

- Тихо! - прошипел Фриний, для пущей убедительности махнув им посохом. Все четверо остановились, в том числе и Мыкун, послушный рывку Быйцевой руки. - Слышите?

Иссканр, слишком углубившийся в свои воспоминания, хотел было ответить, мол, не-а, не слышим.

Услышал.

Едва различимое царапанье по камню, будто кто-то крадется там, где они прошли, - кто-то, у кого на лапах слишком длинные когти, которые ну никак не втягиваются.

Зато наверняка способны мастерски кромсать живую плоть.

* * *

Кому расскажешь - не поверят! Он бы и сам не поверил, если б еще день назад кто-то взялся утверждать, что Кайнор Мьекрский в минуту опасности закимарит - и где! в идоловом чреве!

Бред какой!

С другой стороны, в обходительных гвардейцев еще вчера Гвоздь тоже не поверил бы. ...Или уже - позавчера?

Небо над головой серело сумерками, то ли вечерними, то ли предзакатными.

"Стоп! - сказал себе Кайнор. - Вечер сейчас или утро, но точно - уже не сегодняшнее. В том смысле, что тогда была ночь, ночью мы выступали, ночью же я и драпанул от любезного господина Жокруа. Теперь, выходит, как минимум завтра. А то и..."

Тут Гвоздь вскочил на ноги, сообразив главное: важно не то, когда, важно то, где он сейчас находится. И как сюда попал.

Из идолового чрева, знаете, небо-то не очень порассматриваешь, хоть вечернее, хоть предзакатное!

То ли дело, если лежишь на берегу реки.

Кайнор длинно и смачно выругался; не полегчало.

"Дело ведь даже не в том, что я ни шиша не помню из того, что случилось между мной-в-храмовенке и мной-здесь. Допустим, идол Пестроспинной каким-то образом ожил, приволок меня сюда и здесь рассыпался - вот лежит, деревянный, расколотым боком щерится. Но почему - непременно рядом с утопленником?!"

Досадливые упреки Кайнора невесть к кому были вполне обоснованы. Действительно: вот речка, вот Сатьякал знает как оказавшийся на ее берегу Гвоздь, вот не менее загадочным образом доскакавший сюда идол Пестроспинной, - чудес хватает. И вздувшееся тело мертвяка, деликатно пованивающее совсем рядом - явный перебор в этой череде тайн. И более уравновешенный сошел бы с ума!

Кайнор только ругнулся для порядку и почесал в затылке. В конце концов, во всем нужно видеть и положительные моменты. Провал в памяти - да пусть его! - зато Гвоздь теперь точно сморгнулся от гвардейцев. Узнать бы еще, куда именно, но с этим, кажется, особых трудностей не будет. Берег, где очнулся Кайнор, зарос каким-то кустарником, а чуть дальше тянутся поля и через них проходит дорога - во-он и дымки над горизонтом вьются. Там и спросим, если так не поймем, куда судьбина забросила да Пестроспинная занесла.

Вот только в жонглерском костюме, пусть и перемазанном грязью, оно как-то не очень, на людях появляться. Кайнор зыркнул на утопленника просто так, чтоб убедиться в его мертвом и пахучем присутствии. Ладно, не таком уж и пахучем, признаемся. Не трупаком пахнет, а пока только тиной.

А если еще и в проточной воде одёжку его ополоснуть - аккурат к рассвету высохнет...

Гвоздь шагнул к недвижному телу и вздрогнул, когда увидел, как то шевельнулось. Потом заругался еще сильнее: это надо же так накрутить себя, чтобы не отличить покойницких движений от прыжка обычной лягушенции, отдыхавшей на теле утопленничка!

Правда, что-то не слыхал он, Кайнор, чтоб квакуньи любили отдыхать на мертвых телах - ну да мало ли чего он не слыхал! Об оживших идолах тоже вон раньше как-то не доводилось...

Гвоздь без особой спешки освободил утопленника от уже не нужной ему одежды, прополоскал ее в проточной воде и развешивал на кустах, чтоб быстрее просохла, когда услышал за спиной весьма узнаваемые звуки. Он сам частенько издавал подобные после не совсем удачной пьянки - но, Неустанная, сколько же нужно выпить и съесть, чтобы разразиться такими?!..

"И - кому? Тут же никого..." - пришла запоздалая мысль.

Кайнор обернулся, как стоял, с утопленниковыми мокрыми штанами в руках.

Раздетое тело мертвяка (только портки ему Гвоздь и оставил) сидело, неестественно вытянув перед собой ноги, упираясь руками за спиной и, перегнувшись в поясе, натужно извергало из себя потоки воды. Причем прямо на себя же, ничуть этим не смущаясь. Мертвые, как известно, сраму не имут.

Гвоздь терпеливо ждал, пока утопленнику полегчает. Почему-то он был уверен, что сможет убежать от мертвяка, ежели тому вдруг взбредет в пучеглазую его голову погнаться за Кайнором.

Утопленник гнаться и не думал. Прокашлявшись и проплевавшись, он выгнул шею и уставился буркалками на Гвоздя. Печально так, вроде даже с обидой.

- Ну извини, - сказал Кайнор. - Хочешь, верну, - он протянул утопленнику его штаны, но мертвяк и не шелохнулся. Только напрягся горлом, словно хотел что-то сказать, - но сказать не вышло, получилось лишь глухо булькнуть и извергнуть очередной поток грязной воды.

"Если мне очень припрет свести счеты с жизнью, никогда топиться не полезу", - решил для себя Гвоздь.

- Не ходи, - утробно выдавил из себя утопленник.

- Не хожу, - покладисто отозвался Кайнор.

- В Три Сосны не ходи, - уточнил мертвяк. - Сразу в столицу, как собирался.

- Так это, значит, Три Сосны там, за горизонтом, - догадался Гвоздь. А чего не ходить? Неужели это в Соснах тебя так...

Поздно. Мертвяк снова неестественно преломился в поясе, ткнулся образиной в вымаранные водой и грязью белесые колени - кажется, теперь навсегда.

- Чего ж я такого сделал, что вся моя жизнь кувырком пошла? - в сердцах вопросил у молчаливых кустов Гвоздь. - Гвардейцы обходительные, идолы живые; утопленники вот со своими советами лезут!.. Если это и есть всемирная слава, так избавьте меня от нее, во имя человеколюбия!

Само собой, кусты не ответили. И даже, стервозы колючие, не захотели отдавать высохшую одежду, царапались, как живые. Но Кайнор с ними управился; переоделся в утопленниково, свое все не поленился, на него напялил (только плащ себе оставил и свисток для Друлли, да монеты переложил в карман) - и отправился вдоль берега на юг, в столицу.

Примерно полчаса спустя услышал детский плач...

* * *

Фигуры возникли не позади, а перед ними - и первым заметил их Мыкун, а Быйца ощутил уже по едва прошедшей по руке полудурка дрожи, ощутил и тотчас обернулся. Фриний и Иссканр еще мгновение вглядывались в тьму, откуда пришли все четверо, а потом, учуяв неладное, посмотрели туда же, куда таращился сейчас горбун.

Фигур было шестеро, и еще две, кажется, маячили чуть дальше по коридору. Или то просто тени гуляют? - не разобрать...

Но этих, впереди, было шестеро, и они точно на тени не походили. На людей, впрочем, тоже. Люди - они и ростом поменьше, и в плечах поуже, и...

"И хвосты у них позади не телепаются", - подытожил Иссканр, одним движением выхватывая меч из ножен, что висели за спиной. Левой рукой он повел из стороны в сторону - знал уже: тогда огненный браслет на несколько мгновений разгорается и ярче освещает пространство вокруг себя.

Шестеро хвостачей по-прежнему оставались безоружными, однако Иссканра это не обманывало. Во-первых, попробуй достань чудиков из таких-то панцирей да шлемов, во-вторых, латные перчаточки-то у обитателей Лабиринта особые, шипастые: двинь под дых - человек пополам и сложится.

Иссканр плавным полушагом выскользнул вперед, закрывая собой Быйцу и Мыкуна. Фриний же и так стоял от незнакомцев дальше всех - за мгновение до их появления чародей вслушивался в странные звуки, доносившиеся оттуда, где был вход в Лабиринт.

- Погоди. - И не поймешь, как Фринию удалось оказаться совсем рядом, ведь только что был же на расстоянии трех-четырех шагов! - Погоди. Оружием всегда воспользоваться успеем.

Иссканру было что возразить, но он промолчал. Чародей ведь, что с него возьмешь!

А тот выбрал взглядом вроде как главного среди этой шестерки (и не сказать, чтобы самого рослого или там в наиболее богатом доспехе... ну, доспехи-то у них почти одинаковые) - выбрал и обратился к нему на невесть каком языке.

- Пьи изаздэр? Тэ ханнэтэр эдо?

Спросил властно, как хозяин у дерзких слуг, посреди ночи вломившихся в спальные покои.

Шестеро промолчали. Лишь один из них, что стоял вторым слева, вздрогнул и напрягся, будто прислушивался к далеким словам, не словам даже, одному эху слов.

Потом хвостачи отступили назад и скрылись во тьме, так же бесшумно, как и пришли.

- Откуда они взялись? - прохрипел Иссканр, только сейчас обратив внимание, как сильно пересохло в горле. - Ты знаешь их?

- Я не знаю ни их, ни того, откуда он взялись. Но это же Лабиринт, место, где оживают мертвые и становятся бесплотными тенями живые. Так что нечего удивляться. И я прошу тебя, в будущем не торопись обнажать клинок. И спросил, повернувшись к Быйце: - Ты хорошо рассмотрел их?

- Этот защитничек мне своей широкой спиной почти всё закрыл! прокаркал горбун. - Но... да, я их рассмотрел как следует.

- Что скажешь?

- Бояться нужно не того, что видно, а невидимого.

- Ты где нахватался таких мудрых мыслей? - хмыкнул Иссканр. - Или это из личного опыта?

- Молись кому хочешь, чтобы тебе не довелось на собственной шкуре убедиться в моей правоте! - отрезал старик. - И давай, двигай дальше, чего встал? Я хочу как можно дальше убраться от этих звуков за спиной!

Иссканр пререкаться не стал - пожал плечами и отправился вперед. Почему-то он не сомневался: тех шестерых (или сколько их было?) впереди уже нет. Вообще нет в коридоре.

Стараясь подладиться под неспешный шаг Мыкуна и Быйцы, Иссканр шел медленнее, чем мог бы. Поэтому не слишком-то оторвался от них и услышал, как горбун бормочет себе под нос нечто неразборчивое.

- Значит, правда... - долетело до Иссканра. - Неужели?!..

И потом вообще какие-то дивные слова: "Атэлви... атэлвакьи, иммастэр, нэй?!.."

Насчет последнего Иссканр так ничего и не понял, а вот Быйцевое "Неужели?!" вновь напомнило ему о ночи в дьенрокском караванном доме. Потому что брат Гланнах тогда точно так же произнес его, это "неужели"...

- Неужели?! - в голосе монаха смешались страх и отчаянье. И, кажется, самая толика надежды, которой и жить-то не позволяешь, не допускаешь самой вероятности ее существования. - Значит, правда...

Иссканр пожал плечами: ну да, правда. Он растерялся и не понимал, что, собственно, происходит. И вел себя не как правая рука начальника охраны, а как до смерти перепуганный паренек, всегда живший верой в некую незыблемую истину и теперь начавший подозревать, что обманывался.

...Брат Гланнах постучался к нему ночью, когда Иссканр только-только задремал. Он было решил, что-то стряслось, - и да, судя по истрепанному лицу монаха, действительно что-то стряслось, но не с караваном, как думал Иссканр, а лично с Гланнахом. И - догадался Иссканр минутой позже - не в Дьенроке, а еще в пути, когда этот странный человечек, который умеет интересно рассказывать и увлеченно слушать, узнал о матушке Шали.

- Простите, я несколько не вовремя, но... я уйду, если вы скажете, но, откровенно говоря, дело не терпит отлагательств.

Иссканр жестом пригласил монаха входить. В конце концов, раз "не терпит отлагательств"... да и интересно было, каким боком может брат Гланнах иметь отношение к матушке Шали.

То есть, может, конечно, - и не боком вовсе, но в самый вероятный вариант верилось с трудом. И пусть так - все равно не стал бы Гланнах так волноваться, будь его встреча с заведением матушки даже единственным в жизни случаем недозволенной услады плоти монашьей, - не стал бы, точно!

В дряхлом гостиничном креслице и при свете свечи этот человек-кролик выглядел еще незначительнее, безобидней, чем обычно. Но, как обычно, стоило ему заговорить, и все переменилось.

- Скажите, Иссканр, почему, как вы считаете, у вас такое имя? Оно ведь не слишком распространенное, верно?

Другой бы разозлился: стоило ли вламываться посреди ночи, чтобы задавать дурацкие вопросы?! Но Иссканр понимал, это лишь прелюдия, зачин, так сказать.

- Матушка Шали говорила, так когда-то звали древнего героя, что ли... Еще из пралюдей.

- Верно. Не совсем, но верно... А она, выходит, про отца или про мать ничего тебе не рассказывала? Вообще - откуда ты взялся, может, какие-нибудь подробности...

И тут до Иссканра допёрло!

- Простите, брат Гланнах, а вы, часом... не в отцы ли мне метите, а? Не зря, видно, монах и с "вы" на "ты" перескочил!

Тот медленно покачал головой:

- Ни в коем случае.

- Тогда, может, вы знали моих родителей?

- И да, и нет. И да, и нет... Так что насчет подробностей?

- Ничего такого не припоминаю. Подумать бы надо...

- Думай. А я пока вот что скажу. Время от времени в Ллаургине случаются события, которые люди несведущие называют чудесами.

- Это вроде тех россказней про человека, которого зверобоги прокляли и обрекли на бессмертные скитания?

Брат Гланнах как-то странно взглянул на Иссканра.

- Да, вроде того. Так вот, я не верю в чудеса, хотя не раз видел такое, что иные поспешили бы назвать чудом. Всему в Ллаургине Отсеченном есть свое объяснение. Всему. Кроме одного. Загадка эта мучает меня вот уже больше двадцати лет, но ответа на нее я не нашел до сих пор. И я бы никогда не поверил, что это не досужая выдумка, не совпадение, дивное сочетание непроясненных обстоятельств, - если бы собственными глазами не видел, как некий младенец... да что там, ты, ты!.. - вот кто был тем младенцем!..

Резкий стук в дверь прервал монаха на полуслове.

- Скорей! - взывал кто-то за дверью. - Иссканр, ты там заснул, что ль?!

За дверью обнаружился встревоженный Толлиш, еще один помощник Лукьерра.

- В чем дело?

- Да какая-то напасть!.. - он только махнул рукой, весь в изодранном платье, в каких-то перьях, со свежим шрамом на виске. - Пойдем скорее, сам увидишь.

Иссканр схватил меч и поспешил за Толлишем, даже не взглянув на Гланнаха. Он не сомневался, что монах во что бы то ни стало дождется его возвращения.

И тот действительно дождался. Когда спустя примерно полчаса Иссканр ввалился в комнату - такой же, как Толлиш, - в изодранной одежде, в перьях, с многочисленными легкими ранами от птичьих клювов - Гланнах по-прежнему сидел в кресле.

- Я думал, вы не успеете, - сказал он тихо, снова переходя на "вы". Что это было?

Иссканр не ответил - он в ужасе уставился на черный извив змеиного тела, лежавший посреди комнаты.

- Мертва, - проронил монах. - Вползла через окно и успела укусить, но я убил ее.

- Это тайяга!

- Я знаю. Ее яд смертелен, но действует не сразу. Я боялся, что вы не успеете. Скажите же наконец: там, на улице - что это было?

Иссканр дернул плечом:

- Какая-то одуревшая стая цапель ни с того, ни с сего набросилась на ослов и лошадей. Заклевали до смерти двух погонщиков, нас вон потрепали, пока мы всех перебили. Но как же вы...

- Цапли, говорите?! - Иссканру показалось, что монах даже привстал в кресле, хотя этого никак не могло быть: яд тайяги парализует тело постепенно, и удивительно, что Гланнах вообще еще был жив и мог разговаривать. - Неужели?!.. Значит, правда...

Иссканр пожал плечами: ну да, правда. Он растерялся и не понимал, что, собственно, происходит. И вел себя не как правая рука начальника охраны, а как до смерти перепуганный паренек, всегда живший верой в некую незыблемую истину и теперь начавший подозревать, что обманывался.

- Ну что же, выходит, действительно никаких чудес! - торжественно заявил монах.

- О чем вы?

- О вас... Тем ребенком были вы, Иссканр, вы!

- Каким ребенком?!

- Которого я нашел в... - он замолчал, будто всего лишь хотел перевести дыхание, Иссканр терпеливо ждал, но монах так и не сказал больше не слова.

Ибо брат Гланнах, как это и случается во всех историях подобного рода, умер. Слишком рано, чтобы успеть рассказать все до конца, и слишком поздно, чтобы Иссканр мог и дальше не задумываться о своем происхождении.

Следующие два года он потратил на поиски правды.

Они же завели его сегодня в Лабиринт.

- Привал! Ты что, оглох, воитель! - кудахтнул Быйца. - У тебя, может, ноги и стальные, а некоторым и отдохнуть не во вред будет. Вон как пацана уморили, едва дышит, - последнее, разумеется, относилось к Мыкуну. Тот и впрямь выглядел не очень. Но он всегда выглядел не очень, насколько помнил Иссканр.

Впрочем, спорить он не стал. Только подумал, подходя к месту, выбранному Фринием для привала, что вот ведь какая штука: он, Иссканр, все-таки в чудеса верит. Вопреки всему.

Вопреки даже тому, что бессмертный человек из легенд сейчас ворчит и трясет своей седой бородищей совсем рядом, на расстоянии вытянутой руки. И меньше всего похож на чудо.

Интересно, что сказал бы на это брат Гланнах?

* * *

- Ты чего ревешь, конопатая?

Девчонка вздрогнула и едва не скувыркнулась с берега в воду.

- Не подходи!

- Не подхожу, - вздохнул Кайнор, вспоминая недавний разговор с утопленником. - Так чего ревешь-то?

- Чего надо, того и реву! А ты кто такой?

- А я... я так, мимо шел.

- Ну и дурак! - шмыгнула носом конопатая. - Лучше б по дороге шел, а не по берегу.

- С чего это ты решила, что лучше? - искренне удивился Гвоздь.

- Потому как... потому... - Она снова разревелась. Кайнор терпеливо ждал. Наконец слезы у конопатой сами собой иссякли, а вот любопытство осталось. - Ты что, правда, ничего не слыхал?

- Ничегошеньки, - развел руками Гвоздь. - А должен был?

- Точно дурак, - хлюпнула она носом. - В реке ж чудище водится! У меня, между прочим, батьку вчера сожрало, а ты... - и опять полились слезы.

- А ты чего здесь тогда делаешь? - нарочито резким тоном поинтересовался Кайнор. - Или думаешь, батя помер, так некому уже ремнем поучить?

Это подействовало. Она мигом позабыла о всех своих печалях и уставилась на него вот-такенными глазищами, каждое размером со сливу.

- Ремнем ты будешь учить, да?

- Очень нужно мне тебя учить, - отмахнулся Гвоздь. - Так что ты здесь делаешь, мелюзга?

- Батю ищу, - призналась она, пряча глаза. - Думаю, а вдруг еще живой. Он, знаешь, иногда любил к кружке приложиться и того... ну, шел себе и шел, к речке, между прочим. Любил на бережку сидеть.

"Вот и досиделся, - зло подумал Кайнор. - А я теперь отдувайся".

- Ладно, - сказал он, - поищем мы твоего батю. Но сперва отведи-ка ты меня к дороге. Или даже лучше в деревню. Ты ж не хочешь, чтоб меня чудище сожрало?

- Было бы здорово, - задиристо заявила девчонка. - Только ты слишком костлявый и ядовитый, оно на тебя в жизни не позарится.

- В жизни - не в жизни, а ты лучше отведи.

- Пошли, - проворчала она, поднимаясь. - Шляются тут всякие... води их! - но ясно было, что конопатая рада случаю вернуться в Три Сосны.

В отличие от Кайнора, которого туда совсем не тянуло - после утопленниковых-то предупреждений!

Но ведь и не пройдешь же мимо этой ревуньи, тут и размышлять нечего. Может, если бы Кайнор заранее знал, что так получится, он бы и выбрал другой путь, но теперь... В конце концов, утопленник мог и ошибаться! Или наоборот, советовать во вред Гвоздю.

Да даже если и не во вред. Вот будь Кайнор уверен, что в Трех Соснах его ожидает, допустим, целый полк гвардейцев - тогда бы да, наверное, не пошел.

А так - идет, поспешает.

Дурак, жонглер, шут площадный.

Кого позабавишь на сей раз, Рыжий?

* * *

С караваном Иссканр расстался не сразу - сперва нужно было завершить ходку. Да он и не торопился, хотелось все обмозговать, решить, куда отправляться.

Но случай рассудил за него. Вещи покойного брата Гланнаха, по закону, следовало отвезти в обитель Неустанной, при которой тот состоял. С обители Иссканр и решил начать свои поиски правды.

- Я понял, что появление этого монаха не к добру, - сказал Лукьерр, когда услышал о решении Иссканра. - Только не догадался, к какому именно. Отговаривать не стану, таких как ты исправит только... - здесь он осекся, опасаясь неосторожным словом накликать беду. - Короче, отговаривать не стану. Перебесишься сам и, если захочешь, вернешься. Если сможешь вернуться. Тебе трудно придется в жизни, которой ты еще по-настоящему не нюхал-то. - Жестом Лукьерр остановил собравшегося было возразить Иссканра. - Не нюхал! Те, кто вывалялись в этой жизни как следует, никогда не бывают такими простодушными, как ты. - И снова жест, призывающий к молчанию. Знаешь, почему ты такой? У тебя никогда не было друзей, мальчик. Много наставников, явных и неявных, много соперников, много горестей, чуть-чуть женщин. И ни одного друга. Ты мне сам рассказывал про свое детство, я помню.

- Разве друзья способны лишить того, что ты называешь простодушием? удивился Иссканр.

- Только они и способны. Но ты поймешь это много позже - и лишь если обзаведешься другом. Ладно, теперь скажи мне, когда ты намерен оставить караван, - чтобы я мог позаботиться о замене.

Они решили, что Иссканр сходит с караваном до Сна-Тонра и с ним же вернется в Дьенрок, а отсюда поплывет в обитель Неустанной, что на острове Йнууг. Именно при ней состоял покойный брат Гланнах, как следовало из его немногочисленных вещей.

Но прежде, чем оставить караван, Иссканру пришлось побеседовать с братом Хуккрэном, монахом из монастыря Весеннего Роения. Брат Хуккрэн сопровождал караван в качестве полномочного представителя обители Вездесущего - и интересовался всем, что происходило в караване. Всем необычным - в первую очередь.

Брат Хуккрэн был не слишком худ и не слишком толст, с глазами неопределенного цвета и пепельными волосами, которые он предпочитал скрывать под клобуком. Разговаривал вкрадчиво, но отчетливо - и вопросы его, казалось, всегда найдут ответ. Даже помимо твоей собственной воли и твоих желаний, ибо что они для монаха Вездесущего? - пыль, прах, пепел сгоревшего дома и сожженных людей!

Брат Хуккрэн пригласил Иссканра в свою палатку (случилось это в двух днях перехода от Дьенрока), угощал сладостями и что-то говорил о нелегком труде караванных охранников. Не разбойники, так... хэ-хэ! - птицы кидаются. Что за жизнь пошла... Небось и вы, милейший, из-за этого решили покинуть нашу дружную семью, а? Ведь не в деньгах же дело, платят вам исправно, и не в честолюбивых замыслах, коим в караванной охране светит вполне достойное претворение в жизнь. Неужели цапли так напугали?

Иссканр сделал вид, что сильно обиделся. Отставил в сторону надпитый кубок с игристым таллигонским, брови насупил: ну, знаете!..

- Знаю, - как-то очень легко, вроде даже с облегчением согласился Хуккрэн. - Хотя и узнал совершенно недавно.

Он сделал некое неуловимое движение не бровями, а именно всем лицом, словно сбрасывая маску ("Усиками муравьиными пошевелил", - подумал Иссканр) - и буквально впился глазами в собеседника.

- Неужели вы не боитесь?

- Чего? - искренне удивился Иссканр.

- Так вы даже не понимаете... - Он потеребил висевшее на цепочке серебряное изображение Вездесущего. - Но ведь сложить одно с другим совсем несложно, или этого вы тоже не понимали? Вижу, вижу, что не понимали, иначе бы, наверное, поостереглись откровенничать о своем прошлом. Или забыли, кому принадлежит караван? - Брат Хуккрэн качнул головой: - Только не нужно делать излишне резких движений. - Иссканр вспомнил о стражниках у входа, про рассказы об умении брата Хуккрэна ударом одного пальца обездвижить быка... и не умом, а некоей внутренней жилкой ощутил, что попал в ловушку, но пытаться нахрапом вырваться из нее сейчас уже поздно. Нужно по-другому, хитро. Тогда, может, и обойдется. - Так вот, - продолжал брат Хуккрэн, - вы сказали одному, а услышали многие. И через многих услышал я. Услышал, сопоставил, сделал выводы. Ничего не удивляет, милейший? А должно бы.

- Чему ж мне удивляться?

- Что вы до сих пор живы. Я и сам... - монах едва не оборвал цепочку с талисманом, но взял себя в руки (а ее из рук выпустил). - Так почему вы уходите из каравана?

- Брат Гланнах завещал мне отвезти его вещи на Йнууг. И кое-что лично передать на словах тамошнему настоятелю.

- Имя?

- Что?

- Как зовут тамошнего настоятеля? Заметьте, я не спрашиваю о том, что именно велел передать покойный брат Гланнах, - это может быть тайной. Но имя настоятеля тайны из себя не представляет, не так ли?

- Тогда, если можно, назовите его мне, - попросил Иссканр. - А то брат Гланнах умер прежде, чем успел произнести его.

Монах Вездесущего опустил глаза и сидел так, наверное, секунд пять, а то и десять. Наконец он поднял взгляд на Иссканра - и тот наконец удивился, что до сих пор жив.

- Поклянитесь, что не станете мстить церкви Вездесущего за тот пожар, - приказал брат Хуккрэн. - Клянитесь клятвой Всеобщего Покарания, вот "Бытие", - он протянул священную Книгу в потрепанном переплете (дорожный вариант, что удивило Иссканра, он-то думал, что такой монах возит с собой дорогое издание, в самоцветах каких-нибудь, в золотой оправе). - Клянитесь! Здесь и сейчас!

Иссканр заглянул к себе в душу и понял, что может с чистой совестью дать эту клятву. Тогда он протянул к брату Хуккрэну руки ладонями вверх, и монах положил на них "Бытие" (внезапно показавшееся неимоверно тяжелым и... живым) - и Иссканр повторил вслед за монахом, твердо глядя в его черные зрачки: "Клянусь, что отныне и до скончания своей жизни не стану мстить церкви Вездесущего Муравья за пожар, учиненный ее служителями пять лет назад в городе Таллигоне. Ежели отступлюсь я от клятвы своей, пусть снизойдут на Ллаургин Отсеченный все зверобоги числом двенадцать и пусть покарают они меня, грешного, и всех потомков моих - до полного нашего истребления! Да будет так!"

- Принято! - сказал брат Хуккрэн. И больше он не сказал ничего, ни "помни о клятве", ни "смотри, не обмани", - потому что клятву Всеобщего Покарания не забыть и не объехать на иноходцах судьбы. Известно ведь: пралюди из-за того и погибли, что клялись ею направо и налево, а зароков не придерживались. И где они сейчас, пралюди?

- Теперь ступайте, - позволил монах. - Вы вольны покинуть караван согласно договоренности и с позволения вашего нанимателя, каковым, если не ошибаюсь, является господин Лукьерр Таринскилл. Ступайте.

- Простите, брат, но...

- Что еще?

- Имя.

- Какое имя?

- Имя настоятеля Йнуугской обители, вы ведь его знаете.

- Тамошнего настоятеля зовут Баллуш Тихоход, - процедил брат Хуккрэн. И опустив глаза, наугад раскрыл "Бытие", давая понять, что Иссканру пора удалиться.

Иссканр удалился - из палатки монаха, но не из каравана, хотя понимал, что лучше бы исчезнуть, и как можно скорее, из зоны досягаемости брата Хуккрэна. В конце концов, тот мог всегда передумать насчет Иссканровой жизни.

Но дело-то в том, что Иссканр был уверен: по собственной воле брат Хуккрэн давно бы уже казнил его. Ну, не казнил, так угостил бы - руками одного из своих слуг - отравленной колючкой в спину... да мало ли есть способов избавиться от неугодного!

Однако что-то помешало монаху - отсюда и клятва Всеобщего Покарания, и странные расспросы. И чего еще ждать двадцатиоднолетнему Иссканру, которого вчера Лукьерр назвал "простодушным"?

Нужно уходить из каравана.

Но уйти он не может. Иссканр не давал клятву Лукьерру и никогда не назвал бы его своим другом (и возраст, и положения слишком у них различны), но он дал слово, а слово стоит порой больше, чем даже клятва Всеобщего Покарания.

И еще. Прежде, чем отправляться к Баллушу Тихоходу, Иссканр собирался прочесть тайные записки брата Гланнаха. Их он обнаружил на теле покойного, хранившимися в полотняном мешочке, что висел на шее, под одеждой. А чтобы прочесть эти листы, Иссканру необходимо было научиться читать.

То есть, читать он немного умел, матушка Шали позаботилась и об этом (теперь-то ясно - не из одного человеколюбия!.. знать бы точно, из-за чего именно...). Однако читал Иссканр только печатные буквы, да и то за последние несколько лет, пока работал караванным охранником, редко этим занимался. Еще умел он разбирать тайные письменные знаки караванщиков, но это тем более не помогло бы ему сейчас.

Так что через пару дней Иссканр подошел к странствовавшему с караваном знатному менестрелю Ляль-Гуну (дурацкий псевдоним сей служитель словес выбрал себе сам) и во всеуслышанье попросил, чтобы мастер рифм и мелодий обучил его грамоте. Ляль-Гун ржал так, что начали выть караванные псы и реветь ослы. Посмеивался и кое-кто из людей; а вот собрат по цеху и соперник менестреля, мрачный господин Надьег по прозвищу Порванная Струна, подозвал Иссканра к себе и заявил, что за символическую плату возьмется обучать его.

На что Иссканр и рассчитывал, затевая это представление.

Весь путь до Сна-Тонра он промучился, восстанавливая в памяти былые навыки и усваивая новые. Привычные к рукояти меча, перо пальцы сжимали неохотно и неловко, но Иссканр старался, а Надьег старания эти видел и молодого охранника поддерживал. К тому же очень хотелось Порванной Струне утереть нос Ляль-Гуну.

К тому времени, когда на горизонте показались острозубые стены Сна-Тонра, крючки да палочки чернильные Иссканру уже снились ночами. Лукьерр по-доброму усмехался в усы: ты, брат, не иначе собрался в монахи пойти заместо покойного Гланнаха! Охраннику-то грамота вроде как и ни к чему, а вот монаху - в самый раз.

"Мир состоит не только из монахов и воителей", - однажды рассеянно ответил ему Иссканр - и, удивительное дело, Лукьерр вдруг замолчал и, как-то странно взглянув на него, похлопал по плечу... но так ничего и не сказал, хотя, видно было, собирался. Просто похлопал и заспешил дальше по делам.

Ляль-Гуну нос они так и не утерли - менестрель исчез из Сна-Тонра раньше, чем Надьег успел вызвать его на смотр достижений своего ученика. "Ну и пусть, - отмахивался Порванная Струна, довольно топорща реденькую бородку, - все равно этот расфуфырь в душе знает, что проиграл".

Тем же вечером Иссканр впервые достал надежно припрятанные от постороннего (в основном - Хуккрэнового и его приспешников) взгляда записки брата Гланнаха. За все время учебы у Надьега он нарочно не пытался читать их, чтобы не ошибиться, не перепутать буквы, чтобы подступиться к этой тайне уже с надежным ключом умения.

В первый раз он смог прочесть немного. Пропустив заметки для будущего путевника, каковые часто составляли странствующие монахи, особенно же те, кто был посвящен Неустанной, Иссканр нашел наконец нужный фрагмент.

Настоятель Баллуш Тихоход о многом не знает. Ему ведомы мои увлеченья тем, что обычный люд называет чудесами, и мой подход к оным. Рассказал я ему и о младенце, найденном мною в деревушке Агнуль, что на запад от Таллигона. Но считает он, что младенец тот был обыкновеннейшим (я сам, недостойный, сделал все, чтобы Тихоход так считал), но лишь с некоторой долей странности в судьбе.

Поясню. Согласно истории, которую я рассказал настоятелю, в Агнуле мне подбросили ребеночка, коего я, не будучи в состоянии отвезти в Йнуугскую обитель (ибо направлялся тогда по делам в столицу), оставил в Таллигоне. Однако ж в действительности ребеночка мне не подбросили. Я нашел его, новорожденного, мокренького, в огороде крестьянского дома. В том доме я остановился переночевать с любезного согласия хозяев, а в огород вышел справить малую нужду. Ребеночек лежал в капусте, был наг и тих, хотя любой другой младенчик, насколько мне известно, в такой ситуации кричал бы и плакал.

Далее. Пуповина его, как мне показалось сперва, в темноте, была обрезана, но потом, при свете свечи, я обнаружил, что ее вроде как и вовсе не было. А пупок у младенчика был совсем и не пупком, а этакой вмятинкой в животике, чтоб на первый взгляд, без внимательного рассмотрения, и не отличить. Полу был младенчик мужского, дышал ровно, тело огнем болезненным не горело; мы с крестьянской женою и дочкой обтерли его и освятили, как могли, после чего спросил я у них, кто знает, что гостюю я у них? Ответили они, что вряд ли кто успел узнать, поскольку я-то полчаса примерно как впервые ступил на их порог... а младенчика-то, чтоб так удачно подкинуть, нужно сперва бы и родить - о родах же ближайших ни у кого из деревенских и речи не шло. Так что - "чудо" шептались они, и жена даже собралась уговаривать мужа оставить ребеночка у них, мол, раз так все совпало, грех отказываться. Но видел я, что семья та многодетна и еще один рот стал бы для них обузой...

А кроме того, должен сознаться, руководило мною греховное любопытство, ибо появление младенчика счел я испытанием собственной любознательности. Я не мог его оставить у крестьян, но не мог и отвезти на Йнууг, и я выбрал то единственное, что приходило на ум. Я отвез его в Таллигон, на попечение особы, которой доверял больше, чем самому себе...

Изучив этот фрагмент записок, Иссканр ощущал себя тем самым героем, в честь которого был когда-то поименован. На прочтение большего его пока не хватило. Но он знал, что непременно вернется к запискам брата Гланнаха.

Жаль, сделал это Иссканр лишь пару недель спустя, ибо в Сна-Тонре случилось непредвиденное...

Впрочем, сложись все по-другому, он вообще не прочел бы больше ни строчки.

* * *

Четверо утомленно сидят в пыльном коридоре, освещаемом лишь мерцанием огненных браслетов. Отдыхают; каждый думает о своем.

И тихо-тихо, едва заметно, дует ветер.

Глава четвертая:

Пиво за счет заведения. На Змеином мосту.

Глаза с вертикальными зрачками. Погасшие фонари и засада у рынка. Дурные вести - впрочем, как всегда. Случайная встреча, неизбежная встреча.

Здесь в светильниках - тьма, здесь гробницы - дома,

перезрелым томатом сочится туман...

Мне твердят: "Ты, безумец, восстал против мира!"

Отвечаю: "Я?! - мир наш свихнулся с ума!"

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

Уже рассвело, и крестьяне копошились на полях (чем там положено им заниматься в первой половине месяца Кабарги, цыплят считать, что ли? Кайнор не помнил); многие смотрели, как он идет вслед за конопатой девчонкой к деревне, кое-кто даже махнул ей рукой.

"Нож, - вдруг вспомнил Гвоздь. - Всю дорогу мучился мыслью, что что-то забыл, и вот только сейчас вспомнил. Нож забыл! А теперь уже поздно..."

А с другой стороны - ничего страшного. Чтобы Кайнор да не раздобыл в этом мире чего-нибудь?! - смешно, господа зрители, до коликов смешно же!..

Вот только от пустячного воспоминания про нож потянуло по хребту холодком дурного предчувствия. "Это из-за покойника, - сказал себе Гвоздь. - После таких предупреждений хочешь - не хочешь, а дурно станет".

По всегдашней своей привычке, он принялся выискивать положительные стороны в том, что с ним сейчас происходило. Вот например: считай, больше суток не спал, то у Зойи гастролировал, то по кустам прятался, то на канате плясал, то в идоловом чреве сознание терял. Было? Было. Должен бы устать? Еще как!

А не устал. Чувствуешь себя огурчиком - хоть сейчас снова к Зойи (лишь бы мужа не было)! Бодр и полон сил, и даже встреча с говорящим утопленником не сломила!

Отрадно? Еще бы!

Добавим к тому же счастливое (и чудесное!) спасенье от зловредных гвардейцев, которые до сих пор, наверное, не поняли, чего случилось. (Ну, Кайнор тоже не понял, но об этом умолчим).

Опять же, в Трех Соснах он не впервые. Не сказать, чтобы Гвоздь помнил название всех деревушек, стоявших на обычном пути их труппы, но в этой-то как раз имелся отличный трактирчик с запоминающимся названием "Три Сосны", где умели вкусно готовить, варили отличное пиво, и - главное! - здесь был благодарный и богатый зритель. Эти три качества Сосен делали их выдающимся пунктом следования, и труппа Жмуна никогда не упускала случая погастролировать в деревушке.

Были у Кайнора и личные причины, чтобы питать особое расположение к Трем Соснам. Причины эти жили на одной и той же улице, но в разных домах, и Гвоздь ухитрялся каждый раз навестить обеих. Правда, Данисса собиралась этим летом выйти замуж... но ничего, остается ведь еще Флинна, которая тоже по-своему хороша.

Он хмыкнул: как же, размечтался - "Флинна", "Данисса", "по-своему хороша"! Забыл, что тебе сказал утопленник (судя по всему, батя этой вот конопатой)?!

- Эй, Матиль, ты кого эт привела?

- Ты ж видишь, Тицци, шляется досвету, а потом подбирает где-то нищих заброд! - С первого взгляда было ясно, что оба паренька дразнить конопатую привыкли. И она привыкла отвечать им тем же.

Она и сейчас собиралась сказать что-то обидное, но в последний момент сдержалась. Повернулась к Кайнору и нарочито громким тоном спросила, не глядя ему в лицо:

- Так куда вас теперь вести?

Тот в притворной задумчивости заломил бровь:

- И верно, куда? Давай-ка к твоей маме, у меня к ней разговор будет.

- Она знает, что я была на речке, - буркнула Матиль, по прежнему изучая небо над его головой. - И вообще, она сейчас в поле, вместе со всеми.

- А позвать ее можешь? Я не про речку с ней буду разговаривать, не переживай. Беги, а я пока подожду в "Трех соснах", - Кайнор подмигнул конопатой.

- Ладно, - согласилась она. - Вы хоть знаете, куда идти?

- Знаю. Беги. - Кайнор повернулся к ребятишкам, с независимым видом разглядывавшим его: - Ну, рассказывайте, что тут у вас интересного творится.

На него посмотрели, как на прокаженного: "у нас"? "интересного"?!

- Да вон у Матильки батьку чудище задрало, - словно нехотя протянул один.

Второй, которого звали Тицци, ощутимо ткнул приятеля локтем под ребро, мол, нашел перед кем расстилаться, ты еще вызовись его до таверны проводить, этого прохиндяру.

- Пошли лучше в мяч играть, - сказал Тицци приятелю, делая вид, что Кайнора не существует вовсе.

Они не спеша зашагали по пыльной улочке, а Гвоздь, пожав плечами, отправился в трактирчик. Мысль о ноже, без которого чувствуешь себя так неуютно, удалось загнать подальше. Если задуматься, никакой опасности для него здесь нет, да и поступает он правильно: девчонку не мог не привести в деревню - привел, с матерью ее переговорить надо? - переговорит, но не на улице же ее дожидаться - вот и пошел в "Три сосны", заодно, может, какие-нибудь сплетни узнает, для актера сплетни - матерьял необходимый, а для Кайнора - вдвойне. Правда, ни пивка себе купить, ни перекусить он пока не может, потому что медные "очи", которые спрятаны в поясном кармашке они на самый крайний случай, и придется как-нибудь обходиться без них. И не приведи Остроклыкая, чтоб этот случай наступил!

В "Трех соснах", кажется, за год ничего не изменилось. Разве только количество беспризорных котов, помимо воли хозяина проникавших в трактирчик и шнырявших вдоль стен, стало больше. Борк-Шрам, хозяин "Трех сосен" пытался гонять их, ставил котоловки (собственного изобретения, похожие на мышеловки, только больших размеров), ругался с обслугой, но ничего не действовало. Коты, не будь дураками, сыр и мясо из котоловок ухитрялись извлекать и в них же гадить, мол, знай наших! Обслуга, завидев очередного блохастого мурлыку, кидалась на него с чем могла, от полотенца до топора, но, опять же, без печальных последствий для котов.

А кое-кому из завсегдатаев коты даже нравились; к тому же, добавлял с тяжелым вздохом Борк-Шрам, эти паскуды гоняют крыс и мышей. В последнем Кайнор сильно сомневался: котам было чем поживиться, и за грызунами они если и гонялись, то только забавы ради.

На очередном витке борьбы с котами Борк-Шрам стал применять капканы и мгновенно добился ошеломительных результатов. Два пьяных приятеля из соседней деревеньки гостили у своего трехсосенного кума и завернули в трактирчик, не предупрежденные о нововведении. После чего Борку-Шраму пришлось раскошелиться на лечение обоих - а вот капканы он убрал и вообще как бы публично признал свое поражение, хотя не упускал случая пнуть зазевавшегося котяру сапогом или метнуть в особо наглых мурлык разделочный нож.

Словом, когда уже на входе в Кайнора полетела сковородка, тот не удивился. Поймал ее в воздухе и, по привычке, отправил бросавшему.

Звон, грохот, невнятные ругательства, кошачье шипение.

- Извини, - сказал Гвоздь, - не подумал.

- Да ладно, я сам виноват, - скривившись, признал Борк-Шрам, поднимаясь из-за стойки со сковородкой в руках. - А чёй-то ты один да еще так рано? Я вроде и не слышал, что вы приехали.

Кайнор сделал неопределенный жест, мол, так уж вышло, и уселся на ближайший стол, отодвинув стоявшую на нем кверху ножками лавку и стряхнув на пол спавшую кошку. Вообще-то сейчас "Три Сосны" были закрыты, в обычные дни они открывались только с обеда, но вряд ли Борк-Шрам станет гнать его отсюда. Борк-Шрам, как и Кайнор, ценит новости из далёка, и оба они с удовольствием обменяются тем, что знают.

- Пить будешь как обычно? - ухмыльнулся трактирщик, потирая белесый шрам, кольцом охватывавший его шею.

Кайнор развел руками:

- Я сегодня не при деньгах.

- Значит, за счет заведения. - Борк-Шрам налил полную кружку ячменного, и протянул Гвоздю. - Надолго к нам?

Ответить Гвоздь не успел. Шум на улице, звучавший вот уже несколько минут, усилился и приблизился к трактирчику, а вот теперь и с силой ухнул в дверь, едва не снеся ее с петель. Толпа, ведомая каким-то широкоплечим молодцем, дородной бабищей и конопатой Матиль, втиснулась в дверной проем.

- В чем дело?! - рявкнул на них Борк-Шрам, сам изрядно перепуганный ледяной решимостью на лицах гостей.

- Это он! - сказала Матиль, тыча в сторону Кайнора худеньким пальчиком. - Он батю убил, точно!

* * *

- Спите спокойно, жители Сна-Тонра Двуединого! Спите спокойно! гулкий голос ночного стражника заставил Иссканра оторваться от записок брата Гланнаха. Как же, поспишь тут спокойно после такого!

Он потер слипающиеся глаза и размял затекшие пальцы, особенно указательный, которым водил по строкам. Буквы-жучки вовсю скакали по пожелтевшим листам и сливались в месиво из крючков и палочек, этакий лабиринт, в котором Иссканр сейчас уже ничего бы не разобрал.

Он и не пытался, бережно сложил и спрятал записи монаха, после чего прошелся по комнате, выполнил несколько простых упражнений с мечом, не рассчитав, неуклюже чиркнул кончиком лезвия по потолку - за стенкой кто-то сонно ругнулся и заворочался.

Вот пример, которому бы Иссканру последовать: отправиться на боковую и проспать до обеда, а то и дольше. Но он знал, что не уснет - слишком взбудоражило его прочитанное!

Иссканр скинул рубаху и принялся внимательно рассматривать свой пупок. Да вроде ничего ж особенного! "Вмятинка", как же! Обычный пупок...

Может, брат Гланнах ошибся?

Иссканр снова надел рубаху и покачал головой: нет, вряд ли монах был настолько невнимателен. Значит... значит, есть еще что-то, о чем Иссканр не знает. И не узнает, пока не прочитает записки до конца, - вот только сейчас он на это уже не способен.

По-прежнему хотелось действовать, а не сидеть, сложа руки. Он оделся, поцепил на пояс ножны с мечом, на шею - мешочек с записями брата Гланнаха и, погасив лампу, вышел в коридор.

Караванный дом, в котором они остановились, находился в Южном Сна-Тонре. Эта часть города традиционно считалась более безопасной, как бы еще находящейся под иншгурранской властью, в то время как Северный Сна-Тонр, расположенный по ту сторону реки и соединенный с Южным многочисленными мостами, был уже частью Неарелма. А Неарелм, он же в просторечье - Вольные Земли, - место неуютное во всех отношениях. Приезжая в Сна-Тонр Двуединый, Иссканр всегда удивлялся, как кто-то, кроме чародеев (а ведь общеизвестно, что они все чуток того... с отклонениями), как кто-то еще может жить в северной части города. Танайя, с которой он всякий раз, появляясь здесь, проводил свободные от работы ночи, только плечами пожимала: глупый ты, глупый! Сам посуди, если деньги платят хорошие, отчего же мне не жить в Северном? (Она работала в кухне при ступениатской гостинице и с Иссканром познакомилась случайно, на базаре Северного Сна-Тонра, куда тот в первое свое прибытие отправился "поглядеть что да как". В караванный дом к нему ходить она отказывалась, так что все их встречи проходили в ее комнатушке для прислуги, в здании той же ступениатской гостиницы). "Вот смотри", - приговаривала она, протянув ему для наглядности махонькую свою ручку с растопыренными пальчиками. "Крышу над головой имею? - это раз!" - она загибала мизинчик. "Пропитание? - два. Одёжку какую-никакую - три! Уверенность в завтрашнем дне - четыре. И работаю не шлюшкой, а поварихой - пять!" - она по очереди загибала остальные пальчики и легонько тыкала его образовавшимся кулачком под ребра: "Ну и чего не жить?"

Он разглядывал ее, миниатюрную, с раскидавшимися по подушке волосами пшеничного цвета и пожимал плечами: "Неужели не боишься? Оттуда же, с севера, всякая дрянь лезет?"

"На то и господа ступениаты вкупе с чародеями, - отмахивалась она. - А говорят, скоро Сеть вообще исчезнет".

"Это как - исчезнет?"

"А так, исчезнет и всё! Рассосется!" - задиристо заявляла Танайя, уверенная в правдивости очередной волны слухов. Иссканр только вздыхал и качал головой. Даже он, не слишком-то искушенный в истории и... как там называется наука об устройстве мира? - словом, даже он знал, что слухам о близком "рассасывании" Сети - лет триста, а то и больше. Вот как Сеть упала на Ллаургин, отъединив его от остального мира, так слухи и поползли: "скоро пропадет", "Сатьякал в беде не оставит". А кое-кто, убедившись, что Сеть, как была, так и остается и никуда "рассасываться" не собирается, принялись твердить, будто всё не зря и Сеть защищает Ллаургин Отсеченный от остального, злого и жестокого мира. Так, мол, и задумали зверобоги в мудрости своей.

Подобным россказням Иссканр верил еще меньше, чем байкам о скором исчезновении Сети. Он, конечно, не объехал материк из конца в конец (вернее, от одного края Сети до другого), но и того, что видел, хватило вполне. Здесь зла и жестокости было предостаточно - скорее уж, Иссканр поверил бы, что зверобоги "в мудрости своей" оградили остальной мир от Ллаургина!

Но так или иначе, а Сеть - вот она, хочешь убедиться в ее существовании - садись на лошадку и дуй в любом направлении: хоть на север, хоть на юг. А можно еще на лодочке - и на восток или на запад. Как доберешься, сразу поймешь, куда попал. Шнырь, один из караванных охранников, рассказывал: "чем ближе к ней, тем мертвячней все выглядит, и воздух, знаешь, плывет так, словно как в глазу туманится после хорошей пьянки". Шнырь, конечно, любит на молодежь впечатление произвести, но только треплом никогда не был. Да и про Сеть он нечасто рассказывал, почти никогда, если призадуматься, о ней и не упоминал, а в тот раз... так уж получилось.

Иссканр понимал его очень хорошо. Даже сейчас, добравшись до речных кварталов Южного Сна-Тонра, он ощущал в воздухе нечто этакое - стойкое, не поддающееся словесному выражению настроение, предчувствие то ли смерти, то ли еще чего похуже. Есть в мире вещи, о которых предпочтительнее молчать. И он в который раз удивился тем чародеям, которые, желая повысить уровень своего мастерства, вешали на левое запястье браслет ступениата (то бишь, взыскующего следующей ступени в ихнем магичном искусстве) и отправлялись к самой Сети. Тут и в городе мурашки вдоль хребта, каково же рядом с самим краем?!..

"А ведь Танайя решит, что я из-за Сети", - подумал он вдруг с досадой. И понял, что не зря так долго просидел за записками брата Гланнаха. Не из одного только внезапного стремления узнать правду (столько терпел, мог и еще потерпеть!) А просто - боялся идти к ней - и хотел, и боялся, потому что уехать, как обычно, и промолчать не смог бы. Признаваться же, что, может быть, в последний раз попал в Сна-Тонр...

Он остановился перед входом на Змеиный мост, один из самых больших в Сна-Тонре. Закусив губу, очень похожий сейчас на мальчишку-переростка, замер, лишь теперь по-настоящему поняв, что скоро жизнь его круто изменится. Уже изменилась. И вместо уверенности в завтрашнем дне там клубится неожиданность - "воздух плывет, словно как в глазу туманится после хорошей пьянки".

Помедлив, Иссканр вытащил за шнурок мешочек с записками брата Гланнаха. Вплотную подошел к перилам моста, всмотрелся в по-гранитному недвижную и черную реку. Взвесил на ладони мешочек: а может, бросить его туда, и все дела?

Нищий, дремавший в одной из фонарных ниш моста, заметил его и подхромал, заискивающе глядя снизу вверх.

- Поделитесь, чем не жалко, до-обрый человек, - прогнусавил, дергая вверх-вниз выпирающим кадыком. - Ладный мешочек, зачем такой выбрасывать, а? Лучше мне отдайте, вам он - безделица, а мне пригодится, а? - И вдруг, напоровшись на взгляд Иссканра, взвизгнул и метнулся прочь.

А Иссканр не видел сейчас ни нищего, ни мешочка в своей руке. Всего лишь мост и реку, над которой тот изогнулся.

Выбросить бумаги покойного монаха? Отдать их нищему? Зажить, как прежде?

Не получится! Каждый раз, попадая в Сна-Тонр, переходя реку, чтобы оказаться в тесной каморке Танайи, Иссканр будет вспоминать об этом мешочке. Даже если идти в обход, через мост Тридцати Праведников или через Дырявый мост - все равно будет вспоминать.

Даже если никогда не возвращаться в проклятый зверобогами Сна-Тонр будет!

Окаянный монах! Зачем?!..

Ох, зачем?!..

Перепуганный до смерти нищий следил из подворотни, как странный человек повесил свой мешочек на шею и отправился по Змеиному мосту в Северный город.

И почему-то нищему показалось, что в мешочке у чудака - тяжеленный булыжник, хотя, конечно, ничего такого там и быть не могло. Просто показалось.

* * *

Допивая пиво (не торопясь, но и без вызывающего промедления), Кайнор подумал: "Хорошо все-таки, что забыл нож". Отбиться все равно не отбился бы, а кто-нибудь из этих дураков пострадал бы, причем зря.

Потом широкоплечий, под вой дородной бабищи и Матильин рев, метнулся к Гвоздю, вышиб у него из руки уже пустую кружку, а правой попытался заехать под дых. К обиженному изумлению Кайнора, получилось - и уже оседая навстречу следующим ударам, он ловил ртом воздух и какие-то отдельные мысли про "старею", про "болван безмозглый, тебя же предупреждали", про Ясскена тот бы, узнав, наверняка порадовался, змей трюньильский...

Носки сапог широкоплечего оказались ничем не подбитыми, но ужасно твердыми. Яростно шипели коты, что-то рычал Борк-Шрам - Кайнор слова слышал, но смысла не понимал.

Его связали и швырнули на стол, кровянить только что вымытую столешницу; в щеку уперлась выцарапанная каким-то остряком надпись "Тута был Йа". И где они только грамоте учатся?..

- Я сказал хватит! - Борка-Шрама послушались и отступили, один только широкоплечий по-прежнему возвышался над пленником. - Нехрен мне здесь самосуд устраивать! Пусть таариг разбирается: убил он, не убил, и если убил, то кого именно.

- Ты на одёжку посмотри! - вякнул кто-то из толпы.

- На твою, что ли? Не самый модный фасон, Куйрик, честно те скажу. Так что...

- На его! - не выдержал широкоплечий. - Точней уж, на братана моего покойного одёжку, которая на этом вот проходимце болтается.

- А братан твой что, у костюмера королевской семьи одевался? - нужно отдать должное, Борк-Шрам умел говорить "по-простому", но вворачивать при этом такие словечки, чтобы собеседник почувствовал себя не в своих штанах.

- Не знаю насчет "костомера", а братнины-то шмотки я б и с закрытыми глазами узнал, никакие кости мерять не надо! - озлился широкоплечий. Кто-то в толпе на это скабрезно хихикнул, но от комментариев все-таки воздержался. И Кайнор его понимал.

- А давай-ка спросим у него самого, как одежда твоего брата на нем оказалась, - предложил Борк, кивая на Кайнора. В толпе одобрительно загомонили: события принимали интересный оборот. Конечно, интересней было бы, если б братан покойного взялся-таки ухайдокивать пришлого, но и так ничего, занятно выходило.

"Ну и что мне рассказывать? - мысленно застонал Кайнор. - Правду?! Так не поверят же! Я бы и сам не..."

- Отвечай! - громыхнул над ухом широкоплечий. И для доходчивости ткнул Кайнора кулаком под ребра. - Видишь, ему неча сказать, он-ить и отбрехаться не может!

Борк-Шрам присел так, чтобы заглянуть в глаза Гвоздя:

- Говори.

- На мне правда чужая одежда, - прохрипел тот, жалея, что слова получаются такие истрепанные - как ветошь на нищем, как вынутое из древней могилы полотно знамени пралюдей. - Я снял ее с человека, который, когда я его нашел, был мертв уже сутки, если не больше. Он утонул. Есть в Соснах хотя бы один врачеватель?

Конечно, врачеватель был - и Кайнор знал это. Но Гвоздю требовалось завладеть вниманием толпы, увлечь их мысли в другом направлении. Чтобы ни у кого и тени подозрения не закралось, что он врет или что история, которую он им расскажет, может быть полуправдой. Пусть даже Кайнор собирался рассказывать все лишь в самом крайнем случае.

Шел, нашел, поменялся одеждой. А откуда шел, почему поменялся - кто об этом задумается? Борк-Шрам, но Борк промолчит. Главное, чтобы остальные...

- Господина Туллэка сейчас позовут, - крикнул кто-то из толпы. - А зачем?..

- Человек, с которого я снял одежду, лежит на берегу реки. Я отведу вас туда, и пусть ваш Туллэк определит, от чего тот умер. Это на случай, если вы не поверите собственным глазам и никогда не видели утопленников.

- Никуда ты не пойдешь, - мстительно усмехнулся широкоплечий. - Здесь полежишь. А мы сами сходим-поглядим. Все равно тело братана нужно будет сюда нести, - объяснил он Борку-Шраму. - Ну, не прямо сюда, - добавил, увидев нерадостное выражение лица трактирщика, - а в Сосны. Вот и разберемся.

- Дождитесь таарига и идите вместе с ним, - сказал Борк-Шрам. Господин Туллэк скажет, от чего умер твой брат. А таариг - какое отношение к этой смерти имеет наш пленник. - Трактирщик, разумеется, не хотел, чтобы кто-то догадался о его знакомстве с Кайнором. Тот очень хорошо понимал его, Гвоздю и в голову не пришло бы обижаться за это на Борка-Шрама.

Да уж, кроме как на самого себя, обижаться не на кого! Утопленник ведь предупреждал...

Что-то - не мысль даже, а легкая дрожащая тень воспоминания всколыхнулась вдруг в Кайноровой голове. Какая-то... темнота... да, темнота, коридор или зал, погруженный в темноту, заполненный ею от пола до потолка, и он, Кайнор, лежащий на небольшом каменном возвышении, с раскинутыми в стороны руками, с глазами, уставившимися в невидимый свод. Но свод точно был, с него на Кайнора сыпались пыль и мелкие клочки паутины, как будто там что-то двигалось - и эти падающие пылинки отмечали движение невидимого чего-то. Испугался ли Кайнор? Да - сейчас; а тогда он попросту не понял, что происходит. Он спал? Кажется, спал. Кажется, это случилось, когда...

Его отвлекли, вернули к реальности - в "Трех Соснах" намечались кое-какие изменения в составе толпы-с. Причем настолько серьезные, что дородная бабища, по всему - жена утопшего и матушка конопатой Матиль, перестала картинно убиваться и отодвинулась с центральных позиций, которые занимала, к стеночке. А потом и остальные расступились, пропуская в трактирчик средних лет мужчину с уже наметившейся лысиной на голове и значком таарига на зеленом кафтане. Лысина и значок блестели одна ярче другого, а вот взгляд у местного таарига был тусклым, словно тот спал на ходу.

- Этот? - не сказал, а зевнул таариг.

- Этот! - истово отозвался широкоплечий.

- Что говорит?

- Что не убивал.

- Это все говорят, - поморщился таариг. - Еще что?

- Что братан мой утоп, ваш`справ`дливость!

- Место указать берется?

- Да мы сами найдем, по следам, а этот... пусть лучше тут побудет, а? Это ж его на себе волочь... а вдруг еще сбегёт, паску... - широкоплечий наткнулся взглядом на по-прежнему мутно-сонные глаза таарига и иссяк.

- Борк, выбери, кого хочешь, для охраны, и чтоб долежал тут в целости и сохранности, пока мы вернемся, - бросил таариг трактирщику. - То есть, бить можешь, если нужно, но чтоб говорить потом мог и соображал. И хотя бы один глаз целым оставить. Понял?

- Да, ваша справедливость.

- А ты, ты, ты и ты - со мной. Ты - лошадь приведи, да живо! Повезем на ней покойника. Господину Туллэку, как явится, велите, чтоб тут нас дожидался. А остальным - разойтись, - скучающе велел он толпе. - Или вы уже с графского поля урожай сняли?

"Ага, - невпопад подумал Кайнор. - Значит, не цыплят они считают, а урожай снимают. Хэ!.."

Народ, следуя повелению власть придержащего, рассасывался. Только у входа застыли отобранные Борком-Шрамом громилы да Матиль решила, что ее сказанное тааригом не касается. Дождавшись, пока одни уйдут, а другие потеряют к ней интерес, она подошла к столу, на котором лежал распятый, что твоя священная жертва, Кайнор.

Теперь-то он понимал, почему конопатая отвечая, не смотрела ему в глаза. Видимо, по дороге в Три Сосны разглядела, во что одет ее спутник. Он мог бы и догадаться, что дочка узнает одежду отца!

Гвоздь постарался повернуться так, чтобы видеть Матиль. Та стояла, сосредоточенно разглядывая его побитое, с подсыхающей кровью лицо.

- Я не убивал твоего отца, - сказал ей Кайнор. - Все было именно так, как я рассказал.

- Я знаю, - улыбнулась она.

И только сейчас Гвоздь заметил, что зрачки у девочки вертикальные, а радужка - золотистого цвета.

* * *

В тот самый момент, когда Иссканр стоял перед Змеиным мостом и решал, как поступить с собственным будущим, в Северном Сна-Тонре, в квартале ступениатов, у рынка Срезанного Кошелька, четверо головорезов сидели в засаде. Они поджидали добычу - не кого-то конкретного, а просто любого припозднившегося путника. Один из них, долговязый, в шляпе с пером ворона, смотрел при этом на лежавший у него на ладони камешек молочного цвета размером с пуговицу. Остальные с надеждой вглядывались в ночь и на языке жестов спорили о достоинствах девиц из заведения Носатой Грикке.

И хотя ни Иссканр, ни четверо бандитов и не подозревали о существовании друг друга, в скором времени их судьбам предстояло пересечься весьма неожиданным образом.

Приняв решение и спрятав мешочек с записками монаха у себя на груди, Иссканр ступил на булыжники Змеиного моста и поспешил к Танайе. Если уж им суждено расстаться, так хотя бы последние дни он проведет в нею - и стоит ли в таком случае терять время? (Четверо головорезов услышали одинокие шаги на углу Колбасной и улицы Последнего Вздоха - и напряглись. Один бросил упреждающий взгляд на владельца шляпы, тот молча показал им пока еще по-прежнему мутно-молочный камешек).

Змеиный мост был назван так не зря: с высоты птичьего полета он напоминал скользящую в траве змею. Впрочем, когда местные зодчие возводили его, то, разумеется, рассчитывали не на птиц (из них благодарные зрители редко получаются - только и знают, что перила да горгулий загаживать!), а на тех, кто стал бы смотреть на реку из башен. Их в Сна-Тонре, кстати, тоже хватало, в одном только дворце градоправителя девять возвели, да и прочие дворянчики не отставали. Модно это было одно время...

Но главными башнями в городе по праву считались три, расположенные в кварталах ступениатов. Их называли Держателями, хотя на первый взгляд - что бы могли удерживать эти тонкие, похожие на иглы, строения? Или их так назвали из-за кистей человеческих рук, изваянных на верхушке каждой башни? Руки были обращены ладонями к небу (на каждой башне - по одной кисти), и их напрягшиеся пальцы действительно словно удерживали небосклон над городом. Но в россказни о падающем небе и каких-то там "Узлах Сети", которые иногда обрушивались на приграничные зоны Ллаургина Отсеченного и будто бы что-то страшное творили и с пространством, и со временем - во всю эту чушь Иссканр верил еще меньше, чем в скорое исчезновение Сети. А Держатели - мало ли на что они сдались чародеям...

При мысли о чародеях Иссканр скривился, словно раскусил яблоко и обнаружил там половинку червяка. Конечно, в мире есть много неприятных профессий. И искусство бабки-повитухи, и искусство палача, хоть и нужны, а... зависти, в общем, не вызывают. И чародеи от того же таки трупожога, например, по важности особо не отличаются, равно как и их вечные соперники - ученые. (Хотя тут тоже запутаться легко: и ученые иногда магию используют, и чародеи исследованиями занимаются, а не одними только огненными шарами плюются в прохожих). Короче, обычная вроде профессия чародеи. А вспомнишь - неуютно становится. Каждый, конечно, могущество по-своему взращивает: одни талантливы во владении секирой, другие за счет положения в обществе способны горы с места на место двигать. Но никто, никто и никогда, за исключением чародеев, профессионально не связывает свою жизнь с Пеленой (вольноземельцы не в счет, как и те из трюньильцев, кто живет на самом юге). Одно дело, когда тебе приходится жить рядом с местами, где Сеть соприкасается с Ллаургином, другое - нарочно ехать за тридевять земель, чтобы у самой Пелены высиживать положенное время, крутизну собственную проверяя. Нормальные люди так не поступают. И словечки все эти их: "ступениаты", "соскользнувший", "связыватель", - веет от них каким-то потусторонним морозцем.

Иссканр зябко повел плечами, сообразив, что действительно похолодало. Сам себя, дурак, накрутил: то про Сеть думал, то про чародеев - а природа у них, по сути, одна ведь, иначе не тянуло бы ступениатов этих к Пелене.

...Нашел о чем на ночь глядя размышлять!

Хотя, конечно, место и время располагали. Змеиный будто вымер, ни одной живой души, только тусклые пятна фонарей на массивных каменных стеблях светятся через два-три таких же, но темных. Их делают высокими, чтобы всякая шантрапа не могла добраться, фонарщики таскаются по всему Сна-Тонру с этими своими дурацкими лестницами (в последнее время приладились, говорят, на верблюдах ездить и прямо с горбов дотягиваться и тушить-зажигать), - а все равно умельцы находят способ добраться. Наверное, с тех же верблюдов - и плевать им на городскую стражу.

Вдруг ноющее предчувствие опасности усилилось, превратилось едва ли не в уверенность скорой... - смерти? Как будто на грудь легла чья-то невидимая ледяная рука: дальше не ходи, ни шагу!

Это она зря, рука! Больше всего на свете Иссканр не переносил запретов, особенно когда эти запреты касались лично его и высказывались с уверенностью, что он их выполнит. ...Ну, или не высказывались, а проявлялись - неважно!

Руки-ноги на месте, голова на плечах, меч в ножнах. Почему бы не сделать пару лишних шагов по Змеиному? Или из-за какого-то дурацкого предчувствия, самим же собой созданного мыслями о Сети и чародеях, поворачивать с полпути обратно? Да после такого в зеркале или там в луже на свое отражение без отвращения и не посмотришь!

Криво усмехнувшись невидимой руке и ее не менее невидимому обладателю, Иссканр пошел дальше. (В это время головорезы у рынка Срезанного Кошелька приняли окончательное и бесповоротное - для одинокого путника - решение и набросились на проходившего).

С каждым следующим шагом Иссканра вокруг что-то неуловимо менялось. Воздух словно высох и наполнился свинцовой тяжестью, звуки наоборот, разносились звонко, вообще на мосту словно образовалась пустота, гулкая, беременная эхом предсмертных криков и посмертной тишины. Мир стал как нарисованный, и стены домов на Северной Набережной казались плоскими и ненастоящими.

Снизу, из-под моста, неожиданно громко плеснула река. И Змеиный, отзываясь на этот плеск, сдавленно и протяжно зашипел, весь, от края до края... лишь с секундным запозданием Иссканр понял, что шипит не мост, а фонари, горевшие на нем. Шипят и гаснут.

Он побежал - раньше, чем паника проникла в сердце, побежал осознанно, чтобы как раз удрать от страха. Фонари гасли, один за другим, но Набережная была уже близко; он почти не чувствовал ледяной ладони на груди, хотя ладонь эта никуда не пропала - он просто забыл о ней; бежал, размеренно, как бы неторопливо.

(Одинокий путник, направлявшийся к ночной калитке в Неарелмских воротах Сна-Тонра, вздрогнул, пошатнулся. Головорезы, сбитые этим с толку, замешкались на какие-то доли мгновения - и удар одного из них, прыщавого, направленный путнику в затылок, пришелся по плечу. Увесистый мешочек с песком, которым прыщавый собирался уложить жертву, вдруг взорвался - и песчинки брызнули во все стороны осколками стекла. Больно было почти так же, как если бы в глаза сыпанули стеклом - и прыщавый, с воплем извиваясь на мостовой, почему-то вдруг вспомнил какие-то разговоры о том, что стекло и делают из песка.

Остальным досталось не меньше. Того, что с тюленьими усами, путник пнул носком сапога между ног, правой же рукой отмахнулся от нападавшего на него толстяка по кличке Яйцырь - и Яйцырь полетел по воздуху - но недалеко, до ближайших прилавков, где и рухнул выхваченной на берег рыбой, глотая ртом воздух и проклиная Ворона, который, падлюга, говорил, что камешек обязательно покраснеет, если рядом окажется ступениат. Мол, браслеты, которые ступениаты на себе таскают, как-то там воздействуют на такие вот камни-молочники, а чародея и так издалека видно; словом, вонял, зараза, что никакого риска. Сам же предыдущий талисман угробил, который точно засекал всякого чародея или ступениата, и цвет смотреть не нужно, он сам звенел, тихо-тихо, но слышно хорошо было... угробил, а теперь вот и нас, тварь, угробил.

Яйцыря не утешило даже хрипение Ворона, явно предсмертное. Толстяк лежал на прилавке, пузом кверху, и не способен был шевельнуть ни рукой, ни ногой. Не иначе, как чародей применил "мертвячку", слыхали мы про такое заклятье.

...Но он же не может быть чародеем! Этих всегда по посоху ихнему узнаешь, они без него никуда; только когда ступениатами становятся, оставляют его на время, а вместо посоха браслет свой дурацкий цепляют. Так какого!..

Ворон наконец заткнулся, покойничек, зато Пупырчик продолжал визжать, да и Тюляга тоже стонал. Ох, всем досталось, мало не покажется. И это, чтоб меня Цапля Разящая заклевала, еще только самое начало. Каждому ведь известно: поднявший руку на чародея очень скоро возжелает эту самую руку отгрызть - как говорится, собственноручно. Да только не всем удается отделаться такой малостью...)

Набережная тоже словно вымерла. Весь город - затаился, не копошились под стенами коты, не блестели глазами из подворотен ночные добытчики, "мотыльки ночные", которые "охотницы", а не в домах "матушек" и "тётюшек" работают, тоже не прохаживались; даже крысы, истинные хозяева человечьих домов, куда-то попрятались.

Иссканр с удивлением взглянул на правую руку, которая сама собой потянулась к рукояти меча.

За спиной с невыносимо тихим шипением погас на мосту последний фонарь. На Набережной они уже не горели (это Иссканр заметил только сейчас и, кажется, совсем не испугался), так что вся улица оказалась погружена по самые крыши в густую, тягучую тьму. И звезд, как на зло, почти не было видно, и луна пряталась за облаками...

"Я не сверну", - яростно подумал Иссканр.

- Я не сверну! - слова прозвучали величайшей ересью, за которую в лучшем случае отправят на костер. - Я не сверну!

Вместо того, чтобы коснуться рукояти меча, он поднял руку и потрогал мешочек, висевший на шее.

И поспешил в темный проем между домами, привычным путем, которому и темнота - не помеха.

(Яйцырь наконец-то ухитрился повернуть голову в сторону визжащего Пупырчика и стонущего Тюляги. Как раз вовремя, чтобы увидеть, как ступениат без браслета (или все-таки - чародей без посоха?..) в раздумье кусает нижнюю губу.

Потом вздрогнул еще раз, шепнул что-то - Яйцырю показалось: "Все равно уже поздно", но точно он не был уверен - и склонился над Пупырчиком.

"Добивать будет", - со снизошедшим на него спокойствием понял Яйцырь).

* * *

Все устроилось как-то само собой, Кайнору оставалось только удивляться собственному безразличию к своей, не чьей-нибудь, судьбе. А если бы таариг со товарищи не отыскал утопленниково тело? А если бы Матиль не грохнулась в обморок прямо в трактирчике? А если бы Борк-Шрам не был приятелем Гвоздя?

Ну нет так нет, досталось бы тогда Кайнору по самые бубенцы на колпаке его шутовском - и правильно, за дело. Не потащился бы в Три Сосны - ничего бы и не случилось.

Борк-Шрам, хоть и приятель, а развязывать его не торопился, да и молодцы, выделенные тааригом, скучали поодаль, но скучали бдительно. Трактирщик просто вытер Гвоздю лицо мокрым полотенцем - это уже когда обморочную Матиль уложили на соседний стол и убедились, что жива-здорова, дышит и с пульсом у нее все в порядке (Господин Туллэк, местный врачеватель, как раз вовремя подоспел).

- Ты во что это влип? - шепнул Борк-Шрам Гвоздю, делая вид, что продолжает вытирать его лицо. - Я же слышал, что она тебе сказала перед тем, как в обморок хлопнуться.

- Я тоже слышал, - скривился Кайнор. - Думаешь, сам что-нибудь понимаю? Я ж эту вашу Матиль... в первый же раз вижу!

- Может, подговорил кто? У тебя здесь как с недоброжелателями?

- Как везде. Я человек незлой, ни с кем не воюю. Хотя, конечно, всякое случается...

- Может, из-за Даниссы, она замуж вышла, а мужу, может, кто-то шепнул, он и... - Борк-Шрам махнул рукой: сам понимал, как нелепо это звучит.

- Господин Туллэк, - позвал врачевателя Кайнор. - Скажите, а зрачки у Матиль... с ними все в порядке?

Пухленький человечек с тростью (он хромает на правую ногу - говорят, участвовал в последнем захребетном походе) недоумевающе прищурился в сторону Кайнора.

- Что?

- Я говорю...

- Я слышал. Но что у нее может быть со зрачками? - По господину врачевателю видно, что он бы вообще проигнорировал этого окровавленного чудака, упакованного на столе, да Борк-Шрам очень уж пристально взглянул, мол, ответьте, раз спрашивают. Вот и отвечает, вернее, уточняет.

- Они у нее обычной формы, не вертикальные? А радужка не золотистая?

Видно, что господин Туллэк собирался высказаться от души, но что-то в тоне Кайнора его насторожило. Промолчал, подошел к лежащей без сознания Матиль, оттянул веко.

- Не вертикальные, обычные, - произнес, кажется, с облегчением. - И радужка тоже не золотистая.

- Скажите... а бывает так, что зрачки становятся вертикальными... ну, хотя бы на время.

- Бывает, - буркнул господин Туллэк. - Если демон вселяется, точнее, ночной зандроб. Но только это выдумки и чушь!.. Борк, если я пока не нужен, я пойду посижу во дворе, позовешь, если что.

Кайнор смотрел, как врачеватель хромает к выходу, и пытался вспомнить, какой формы зрачки были у говорящего утопленника...

Так и не вспомнил - а господин Туллэк так и не дохромал до скамеечки на дворе. Явился таариг в сопровождении шумной компании помощников, с телом как раз помянутого утопленника, с зверобоги ведают откуда взявшейся безутешной вдовой, все это мигом обросло зеваками, и тааригу вновь пришлось напоминать им об урожае и грозить последствиями. Кайнору развязали ноги, усадили на скамью под стеночкой и велели дожидаться, ихняя справедливость, мол, будет с ним допрос проводить.

Таариг был краток. Досадливо царапая ногтем пятнышко грязи на своем зеленом кафтане, он поинтересовался, на кой это понадобилось Кайнору меняться с утопленником одеждой. Ага, говоришь, в жонглерском костюме далеко не уйдешь. А чего ж, родимый, ты в нем вообще в дорогу вырядился? Ничего-ничего, ты сжато расскажи, самое главное.

Кайнор принялся врать, на ходу для пущей убедительности добавляя правдивые детали (но про гвардейцев, само собой, ни слова!). Таариг кивал подбородком и блестел тааригским значком. Борк-Шрам зачарованно слушал у себя за стойкой, и только руки его привычно протирали кружки, кувшины, прилавок... Утробно мурлыкали коты.

Идиллию прервали те, от кого Кайнор меньше всего мог этого ожидать. Тицци и его приятель, те самые мальчишки, которые встретили их с Матиль на окраине Трех Сосен. Сейчас они вломились прямо в трактирчик, проскользнув мимо нерасторопных стражей, скучавших у дверей, и не испугавшись даже "ихней лысой справедливости". Только затормозив перед повернувшимся к ним тааригом, они немного очухались и совсем чуть-чуть испугались - но испуг перед блестящим тааригским значком был во сто крат меньше испуга другого, из-за которого мальчишки сюда и влетели.

- Ну.

"Зря он так строго, - подумал Кайнор, наблюдая, как Тицци вдруг разревелся, а приятель его попросту потерял дар речи. - Ясно ведь, не побаловаться ребята прибежали".

Словом, без господина врачевателя не обошлось. Да и "ихняя справедливость", учуяв серьезное, не спешил гнать мальчишек взашей и отдавать скоропалительные приказы о порке. Чуть пришедшие в себя, пацаны, сбивчиво, задыхаясь, рассказали-таки тааригу, в чем дело.

В мячик они решили поиграть, а чтоб родители головы им не дырявили жужжаньем, дак пошли в рощицу, ну, которая Родниковая. Не, не сразу пошли, сначала вон этого встретили с Матилькой, а потом еще кой с кем из ребят побазарили, потом... (переглядываются, один чешет разодранную штанину и вздыхает - уж не по поводу ли чьего-то сада, где груши вкуснющие, но заборы высокие и собаки хваткие?) Короче, до рощицы только под обед добрели - но в нее так и не попали. Там... Там такое!

- Что - "такое"?! - не выдерживает таариг.

Но их снова прерывают, на сей раз в "Три Сосны" являются уже не мальчишки, а несколько сбитых с толку и, опять же, изрядно напуганных крестьян.

И выслушав их - а новопришедшие, хоть отмечены печатью косноязычия, но не настолько - таариг велит собираться. Кому?! Да всем, эти вот пусть ведут, показывают, а вы, дуболомы, берите свои дрючки, лопаты и что у вас там еще есть... вдруг пригодится - хорошо, конечно, если бы не пригодилось, но... Так, а вы, господин врачеватель, тоже с нами - и позовите жреца... кажется, ему здесь работы будет больше, чем другим-прочим.

И захватите с собой нашего пленника. Вы не находите, господин Кайнор, что ваше появление у нас странным образом связано с тем, о чем мы только что услышали? Не находите. Ну, молитесь, чтобы и я не нашел.

Все готовы? Тогда вперед!..

* * *

Иссканр заблудился - и чему тут удивляться? В любой другой раз - да, но не в этот, потому что дело даже не в темноте (что ему темнота?!), а в самом городе. Город по-прежнему казался вымершим. И Иссканр, пробирающийся по узким, заполненным чернотой улочкам, казался самому себе величайшим святотатцем.

И - дуралеем, каких мало.

Но и сворачивать уже было поздно. Потому что неясно, куда сворачивать-то.

Он остановился и в который раз попытался разобраться в собственных ощущениях. Еще неподалеку от Северной Набережной Иссканру показалось, будто вокруг него образовался некий плотный колпак - и давление внутри, в этом колпаке, было меньше, чем давление снаружи. Идти стало труднее, чем стоять на месте, - но стоять на месте было попросту страшно. Вначале Иссканр решил, что это все не в самом деле ("колпак невидимый"! - чушь какая-то!!..), что это ему только кажется - и если пройтись немного, "колпачная" странность исчезнет. Так же, как и явная "нарисованность" домов и вообще всего вокруг, как и дурацкое ощущение воцарившейся вокруг пустоты, давящего на мозги простора (хотя какой, зверобоги, простор, если везде дома?!..)

Итак, избавиться от колпака через движение! И Иссканр направился в сторону Неарелмских ворот, где находилась Колбасная улица - именно там жила Танайя.

Во всяком случае, он искренне верил, что идет именно туда. Но когда через минут пятнадцать круженья по темным закоулкам вышел к Фонтанной площади, которая от упомянутых ворот находилась в совсем противоположной стороне, он понял, что сбился с пути.

Остановился и, как говорится, прислушался к собственным ощущениям. Колпак не пропал, наоборот, стенки его словно уплотнились и теперь давили на Иссканра сильнее. Он все-таки достал из ножен меч и ткнул им туда, где, судя по тем же таки ощущениям, находилась одна из стенок. Стенка, как показалось Иссканру, игриво отпрыгнула назад.

"Свихиваюсь, - подумал он. - Окончательно. Не зря Шнырь говорил, что те, кто грамотные, все немного того. Вот и я... приобщился".

Меч пришлось спрятать в ножны - все равно толку никакого.

"Не буду обращать внимания на колпак, - решил Иссканр. - Просто пойду к Танайе".

...дойти бы!

Это он понял спустя еще два-три десятка оставшихся позади улочек и подворотен, когда выбрел в какой-то совсем уж незнакомый ему район Северного Сна-Тонра. Снова остановился, проверяя собственные ощущения, снова признался самому себе, что колпак никуда не делся, хотя и не стал более материальным... Нет, погодите-ка! То ли потому, что Иссканр к нему уже привык, то ли сам колпак изменился, но теперь в нем чувствовался перепад давления в стенках. Вот эта, которая справа, давит чуть сильнее, а остальные - поменьше, особенно левая.

Он начал "играть" с колпаком и выяснил, что давление на стенках зависит от того, каким боком стоит Иссканр к некоему направлению. Точнее, к северу. Вот с севера "давило" больше всего. А когда он нарочно пошел в ту сторону, давление постепенно, но заметно начало увеличиваться. Равно как и прочие, "побочные", так сказать, ощущения: уже упомянутые "нарисованность" домов и "пустотность". Меч можно было не доставать - им от "нарисованности" и "пустотности" не отмашешься.

Что тогда?

Любой нормальный человек повернулся бы спиной к северу и ушел восвояси. Глядишь, и колпак бы со временем (и пройденным расстоянием) рассосался. Но, наверное, прав был Шнырь, когда говорил про грамотных, мол, все они чуть-чуть съехавшие с крыши.

Иссканр пошел на север, четко выверяя направление по силе давления на стенки своего невидимого колпака. И даже почти не удивился, когда впереди увидел знакомые крыши ступениатских гостиниц. Отсюда было рукой подать до Колбасной...

Рукой.

Подать.

Потом Иссканр часто спрашивал себя: что же заставило его посмотреть вверх? Ведь Держатель падал абсолютно бесшумно. А в предчувствия Иссканр почти не верил.

Как бы там ни было, он взглянул в небо вовремя, чтобы увидеть как на этой черном полотнище вдруг возникает движение, сперва неторопливое, но с каждым ударом сердца всё ускоряющееся, грозящее зверобоги ведают какими несчастьями не сонному, но вымершему городу. Первыми отломались каменные пальцы - словно не выдержали навалившейся на них тяжести небесного свода. Потом треснула кисть, потом башня надломилась еще в нескольких местах - и все это без единого звука, в полнейшей, абсолютной тишине!

Наверное, нужно было куда-то бежать, что-то делать - но Иссканр остолбенел и даже, кажется, рот разинул от изумления. Ему и в голову не пришло, что один из кусков башни, даже самый мелкий (вернее, отсюда, с мостовой, кажущийся мелким), может упасть на него, чем и положит конец поискам правды о "младенчике" брата Гланнаха, конец вообще всему.

Иссканр не думал об этом. Он упивался ощущением свободы - безбрежным, неожиданным! Колпак пропал! И дома снова постепенно начали обретать утраченную объемность, и исчезла проклятая пустота!

Вдруг - резким, хлестким ударом по ушам - в мир возвратились звуки. Грохот падающих камней, треск сокрушенных деревьев, скрежет проломленных крыш, вопли и стоны людей (вот тебе и вымер город!..), ржание лошадей, что-то еще, пока, в этакой суматохе, не различаемое. Иссканр бездумно уклонился от летящей в его сторону черепицы и побежал в сторону Колбасной.

До которой было рукой подать. Падающей рукой!..

(В это же время или чуть раньше нищий на Южной Набережной, который не так давно клянчил у Иссканра "ладный мешочек", проснулся. Он так и задремал в подворотне, куда сбежал от странного и страшного взгляда того "чудака" и снились ему кошмары. Кошмары нищему снились всегда, но эти были какие-то особенные, от которых жить не хочется, что во сне, что наяву.

И проснувшись, нищий в первый момент решил, что по-прежнему спит. За свою недолгую, но крайне насыщенную злоключениями жизнь он привык распознавать грядущие беды еще до того, как они происходили. Но сейчас ощущение ужасных перемен буквально насытило все вокруг.

Осторожно, не зная, откуда ждать удара, нищий выглянул из подворотни.

Как раз вовремя, чтобы увидеть, как Змеиный мост оживает, встряхивается очнувшейся от зимнего оцепенения гадюкой, а потом обрушивается в воды реки.

...Потом, когда нищий рассказывал об этом своим "собратьям по цеху", ему не верили даже те, кто сам в эту ночь пережил необычайное. Ничего удивительного: многие, очень многие вдруг обнаруживали на границе северной части города, в основном в районе ступениатов, нечто, похожее на Пелену. И за тем, как падали треснувшие Держатели, наблюдали многие.

А вот оживший мост видел он один).

Все Держатели упали почти одновременно, но Иссканр узнал об этом позже. Да и узнай тогда - все равно его бы заботила одна-единственная башня - та, которая рухнула прямо на рынок Срезанного Кошелька.

...Продираться через вопящие, толкающиеся, усыпанные зверобоги ведают чем улицы ночного Сна-Тонра оказалось неожиданно легко. Главное - выбрать правильное направление, но теперь, когда колпак исчез, с этим особых затруднений не было: знай перебирайся через завалы, отпихивай в сторону взбесившихся горожан - и беги, беги, беги - беги, будь ты проклят! Скорее!!!

Он почти ничего не запомнил: ни того, как бежал, ни того, что творилось вокруг. Так, какие-то смутные образы, цепляющиеся за память. Но один почему-то въелся в сознание, впился в него ярко-красным клещом: проломленный от крыши до первого этажа дом, из которого вывалился каменный палец, ногтем упершийся в стену особняка напротив. И на ногте том - знак: вырезанная плеть-девятихвостка. Под ним достанывал какой-то неудачник, придавленный, словно попавшая под каблук ящерица. Бедняге уже было не помочь, и Иссканр с разгону подпрыгнул, зацепился за верхний край каменного ногтя, подтянулся, упершись ногами в выемки, изображавшие плеть, оказался по ту сторону завала - и поспешил дальше.

Угол Колбасной и улицы Последнего Вздоха выглядел впечатляюще. Говорят, во время Второго Снисхождения зверобоги истребляли пралюдей по-разному: насылали моровое поветрие, своих фистамьеннов, шибали молниями и поливали дождем. Но самое страшное случалось, когда они снисходили на землю и принимались за грешников не опосредованно, а, так сказать, напрямую. Легенды утверждают, что земля в результате изменила очертания, появились новые реки, озеро Ллусим тоже, вон, вроде бы после этого образовалось - и не оно одно.

При виде того, во что превратились Колбасная и улица Последнего вздоха, Иссканр очень живо представил себе, каково было в Ллаургине, когда в мир снисходили зверобоги.

Сюда упала самая большая часть расколовшегося Держателя, она перечеркнула обе улицы жирной ломаной линией - и сейчас, выхваченная суетливым светом факелов, казалась обожравшейся гусеницей или рубцом, вспухшим на теле города. На Последнего Вздоха к факелам добавлялся еще и свет красных фонарей: из тех заведений, которые не пострадали или пострадали незначительно, на помощь были направлены девицы и прислуга; впрочем то же самое творилось во всем районе - все, кто не лишился крыши над головой, торопились помочь соседям: разбирали завалы, срочно обустраивали помещения, куда хотя бы на первое время можно было положить раненых, оттаскивали в сторону тех, кого уже не спасти. Как всегда, нашлись и люди, способные трезво мыслить, они приняли на себя руководство над спасательными работами и приводили в движение ошарашенных случившимся горожан, которые иначе просто стояли бы, разинув рты, или бесцельно предавались бы горю.

- Потом! - кричал один из таких трезвомыслящих. - Потом оплачете своих мертвых - спасайте тех, кто остался жив! - Он накинулся на суховатую женщину, рыдавшую в полный голос: - Ты же травница, Маррикэ, ты же обет давала! Посмотри, скольким сейчас нужна твоя помощь! - он буквально силой повел ее к рыночным прилавкам, на которых укладывали раненых. - Давай, займись ими! - Женщина судорожно кивнула и обратилась с вопросом к человеку, который, видимо, уже некоторое время врачевал пострадавших. Тот показал на соседний ряд и что-то объяснил - и она аккуратно, с нарочитой неторопливостью принялась осматривать лежавших, а слезы по-прежнему катились по ее лицу...

Но Иссканр уже забыл о травнице, его взгляд вернулся к человеку, который врачевал рядом с ней, который показал ей, кем следует заняться в первую очередь. Ему помогали двое, толстяк и низкорослый, с тюленьими усами, мужчина - оба явно не были целителями, а просто оказались под рукой и выполняли несложные поручения. Но что-то, несомненно, связывало их с врачевателем - немного сутулым, чуть старше Иссканра человеком в плаще с капюшоном. Капюшон был отброшен, волосы растрепанны, по лбу катилась струйка пота. В черных, как ночь, глазах не отражалось ни единого чувства но вот врачеватель перехватил взгляд Иссканра, поднял голову и на мгновение застыл, словно увидевший змею птенец.

Но таким же птенцом в тот миг застыл и Иссканр.

...Потом его толкнули в плечо, у черноглазого о чем-то в очередной раз спросили - наваждение пропало, и каждый из них занялся своим делом: врачеватель лечил, Иссканр - бежал к тому единственному дому на Колбасной, куда так стремился попасть в эту ночь.

Но ни один из них не забыл о той вроде бы случайной встрече посреди развороченного Сна-Тонра.

И когда спустя почти два года чародей по имени Фриний нашел его и позвал с собой в Лабиринт, Иссканр, конечно, узнал черноглазого - и почти не удивился.

Глава пятая:

Грачи в полете. Опасные гости из Внешних Пустот. Холодная: день

открытых дверей. Прощание со Сна-Тонром. Последнее желание осужденного.

Выпьем жизни! - и станет, мой друг, веселей.

"Мы двужильны" - гремит танцовщицы браслет.

Этот праздник мы скоро закончим, приятель.

"Вот пожили..." - и выйдем, ушедшим вослед.

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

До Родниковой рощицы было топать и топать, и Кайнор со своими ушибленными братцем утопленника ногами очень скоро пожалел, что не умер прямо на трактирном столе. Вот всегда так: из всех вариантов выбираешь самый обременительный, а ведь сколько раз!..

Кстати, за этими посещеньями местных трактиров, избиениями невинных жонглеров, лежаньем на столах и беседами с тааригом день почти и прошел. А во рту, если не считать кружечки дармового пива и собственной крови, ничего и не было-то. О чем желудок откуда-то снизу и заявляет, зануда, недвусмысленным урчанием, аж крестьяне испуганно шарахаются и чей-то ребенок грудной вон уже в плаче зашелся. Некрасиво получается. Хотя... тут бы до вечера дожить без увечий. Кстати, забавная строчка, запомним, а при случае - покрутим ее так-эдак, может, что-нибудь проклюнется...

Сам он, зазевавшись и ткнувшись носком сапога в какой-то корешок, торчавший из земли, клюнул носом в нее, родимую.

Но между моментом взлета и падения, совершенно неуместное, появилось вдруг ощущение театральности всего происходящего: господин "ихняя справедливость", врачеватель Туллэк и прочие трехсосновцы представились вдруг актерами, небо - дурно выкрашенной холстиной, поле и уже виднеющаяся у горизонта рощица - аляповатым задником, а земля - досками помоста. Весьма, между прочим, твердыми досками.

Его подхватили под руки и подняли - почему-то со сквернословиями и заметным оживлением.

- Оставьте, - послышался голос таарига. - Если правда то, что нам говорили... никуда он не убежит.

"Ну хоть один здравомыслящий человек здесь есть!" - мысленно умилился Кайнор.

- А попытается - шибаните его, но так, чтоб жив остался, - добавил "ихняя справедливость", задумчиво клацая ногтем по своему блестящему тааригскому значку. - Может, он нам еще пригодится, этот артист. ...Ну, далеко еще?

- Так уже пришли, - осторожно сообщил кто-то из крестьян. - Вот...

- Что "вот"? - полюбопытствовал, вроде даже благодушно, таариг. Действительно, они разношерстной толпой застыли на дороге, тянувшейся через поля к Родниковой рощице - и дальше на юг, в сторону Нуллатона. Никакими особыми приметами это место не отличалось - ни на первый взгляд, ни на второ...

Кайнор, рассмотревший-таки рощицу внимательнее, присвистнул. Таариг вздрогнул и раздраженно осведомился:

- Господин актер чем-то удивлен?

Тот молча ткнул пальцем в небо над тремя вихрастыми соснами, что стояли чуть поодаль от рощицы и, видимо, дали когда-то название деревне. Удивительно, но за все время своего растительного существования они, эти трое, похоже, так и остались единственными соснами во всей округе. Однако внимание Кайнора привлек не сей бесспорно выдающийся факт, а несколько темных клякс над упомянутыми деревьями. Приглядевшись, можно было понять, что кляксы эти - грачи в полете.

Если можно назвать полетом то, что Гвоздь сейчас видел. Втайне он надеялся, что господин таариг, ихняя справедливость и зоркость, посмеется и махнет рукой, мол, примерещится же такое! А ведь предупреждал: не бить пленного по голове! - и что теперь будем с помешанным делать?

Увы и еще раз увы, господин таариг, узрев наконец грачей, напрягся, судорожно дернул рукой в сторону оных - и остался с вырванным значком в горсти. Распереживался, значит. Что вполне понятно: он, наверное, как и Кайнор, впервые видел грачей, застывших в небе, - не парящих в нем, а будто прикнопленных между во-он той тучкой в форме рогалика и левой, если смотреть со стороны дороги, сосной.

Кто-то из крестьян, сообщивших о "беде", всхлипнул и пробасил:

- Это еще что...

- Звучит многообещающе, - пробормотал Гвоздь.

- Почему про птиц не сказали? - холодным и злым голосом спросил таариг.

"Как будто не догадываешься, почему. Да потому, что остальное будет пострашнее зависших между небом и землей грачей!"

Вспомнив, о чем лепетали крестьяне и мальчишки, он попытался сделать пару шагов в сторону грачей и рощицы. Дорога ложилась под ноги услужливо, ни коряжки, ни выбоинки, а Кайнор нарочно старался смотреть на нее, родимую, а не на пейзажи вдали. Так сказать, ради чистоты проводимого опыта.

Минуты две, наверное, шагал.

- Вот, значит, как, - сказал у него за спиной таариг. - Вот, значит... - и замолчал.

Кайнор обернулся. Вся толпа, от Тицци до "ихней справедливости" включительно, стояла в таком же составе и примерно в тех же позах, что и две минуты назад. И на том же расстоянии от Гвоздя.

На том же от него расстоянии находились и славные три сосны, застывшие в небе грачи, а также рощица и прочие составные пейзажа. Которые сейчас еще больше казались размалеванным задником покинутой всеми сцены.

- Пелена, - тихо произнес господин Туллэк - и переступил с ноги на ногу, натужно вздохнув. - Или, скорее всего, Узел.

- Вы о чем? - повернулся к нему таариг.

- Об этом, - врачеватель тростью указал в сторону грачей и рощицы. Явление, которые мы наблюдаем, называется - теперь я в этом почти уверен Узлом. Точнее, Узлом Сети. - Перехватив изумленный взгляд таарига, он кивнул: - Да-да, той самой Сети, благодаря которой Ллаургин именуют Отсеченным. О Пелене, вы, разумеется, слышали, господин Нагир. Так вот, ваша справедливость, в запеленутых районах, то есть, находящихся рядом с Пеленой, такое явление, как падение Узлов, случается с удручающим постоянством. Не сказать, чтобы к нему привыкли, но и переживают по поводу очередного такого падения мало. Как правило, люди уверены, что Узел рано или поздно исчезнет.

- Но мы не в запеленутых районах, - напомнил кто-то из толпы.

- Да, я знаю, - рассеянно отмахнулся врачеватель. - Но, если мне не изменяет память, примерно год назад в Северном Сна-Тонре упал такой вот Узел - а Сна-Тонр, хоть и примыкает вплотную к Неарелму, все-таки запеленутым районом не считается.

- Очень интересно, - отозвался их справедливость. - И чем закончилась история?

- Башни-Держатели сделали свое дело. (А они предназначены именно для того, чтобы оберегать город от падения Узлов). Правда, при этом все три были разрушены, но Узел распался.

Взгляд таарига способен был пробивать каменные стены:

- У нас, кажется, Держателей нет, господин Туллэк. Скажите, а чародеи или ученые знают, почему падают эти самые Узлы?

- Вообще-то, существует несколько предположений, - оживился врачеватель. - Некоторые утверждают, что с годами Сеть все больше провисает - и иногда опускается на Ллаургин - как правило, повторяю, именно по краям. Другие считают, что падение Узлов происходит по воле зверобогов...

Таариг отмахнулся:

- Ну, все в мире происходит по воле зверобогов...

- Я имею в виду, что они нарочно опускают Узел на тот или иной район... хотя, конечно, слово "Узел" не совсем верно отображает суть данного явления, скорее оно похоже на дырку в пространстве, нежели...

- И зачем это зверобогам - опускать Узел? - перебил его таариг.

Господин Туллэк только развел руками, мол, откуда мне, простому смертному, знать, - но бросил косой взгляд в сторону Гвоздя. И тот это заметил - к счастью, только он один.

- Значит, Узел, - пробормотал, поджав губы, таариг. - И долго он может вот так держаться?

- По разному, - как-то очень уж кратко ответил господин Туллэк. - Не стоит ждать, что он исчезнет через пару минут.

- Ясно. А... - тут их справедливость, господин Нагир, вспомнил наконец, что рядом замерли внимательно прислушивавшиеся к каждому их слову трехсосенцы, и рявкнул им: - Ну, а вы чего тут до сих пор делаете?! Расходитесь, ничего страшного не случилось, сами же слышали, что господин врачеватель говорит. Давайте-давайте... Да, господин Хожмур, вы хотите о чем-то спросить?

Господин Хожмур, судя по характерному балахону, здешний жрец, кивнул, блестя глазами и топорща пышную бороду.

- Я думаю, - заявил он, - что появление этого... смехача и то, что на деревню нашу рухнул Узел, отнюдь не случайно, господин Нагир. Недаром ведь говорится, что глумословы и артисты носят в своих котомках беду.

"Ну и где ты видел у меня котомку?" - озлился Кайнор. Но покамест молчал - ему хотелось понять, почему жрец вдруг решил выступить против него, в чем здесь интерес этого бородача. Или это за него Данисса собиралась замуж выйти?..

- Глядите, как ловко выходит, - продолжал тот, - сперва гибнет (и еще разобраться нужно, отчего именно) Кнурш Кружечник, потом появляется этот вот смехач - откуда, кстати, он появился?! И почему - в своем пестром платье, он что, всегда так в дорогу выряжается? Я никогда не слышал, чтобы актеры вроде него странствовали без нормальной одежки. Да хотя бы из заботы о том, чтобы его платье не порвалось, ему же в нем выступать! И почему этот смехач оставил одежду на утопленнике, обрядил Кнурша в свои шутовские наряды?!

- Короче, - велел ему таариг. - Насколько я понял, господин Туллэк утверждает, что Кнурш действительно утонул, никто его не топил.

- И Узел упал на нас сам собой, - дерзко заявил жрец. - Но все это почему-то совпало с появлением в Соснах смехача. И я, ваша справедливость, изреку, наверное, мысль всех деревенских, когда скажу, что лучше б подержать его под стражей. Да и все равно ведь, пока Узел не исчезнет, ему никуда не уйти, так? Вот и пусть посидит в холодной... на всякий случай.

- Пусть, - кивнул таариг.

- У вас хоть кормят, в холодной-то? - полюбопытствовал, заглушая бурчание в животе, Гвоздь.

* * *

Лабиринт живет своей жизнью, и дыхание его - ветер в коридорах.

- Мне кажется или стало дуть сильнее? - спросил Быйца, оторвавшись от лепешки. Пока остальные отдыхали, он решил-таки позавтракать, а вот теперь прервался и, склонив набок голову, то ли прислушивался, то ли принюхивался.

Фриний ожидал, что Иссканр непременно скажет что-нибудь едкое, но тот, похоже, всерьез о чем-то задумался. Так даже лучше: чем скорее его спутники перестанут задирать друг друга, тем проще им будет выполнить замысел.

Замысел Фриния.

- Не обращай внимания, - сказал чародей Быйце, - это всего лишь...

Иссканр вдруг толкнул Фриния в плечо, сам перекатился по полу и вскочил уже у стены, сжимая в руке обнаженный меч, а другой помахивая в воздухе, чтобы огненный браслет на ней засветился ярче. Впрочем, свет был не нужен, хватало и того, который давали браслеты остальных, - в их мерном мерцании чародей разглядел две приземистые фигуры то ли псов, то ли крупных обезьян, мчавшиеся прямо на Иссканра. Когда они оказались ближе, Фриний увидел, с кем предстоит иметь дело, и закричал Быйце, чтобы тот увел подальше Мыкуна. Старик и сам догадался, что лучше не путаться у них под ногами, - и был абсолютно прав.

"С этими не поговоришь", - Фриний перехватил поудобнее посох и в очередной раз поморщился из-за сломанного мизинца, который, Немигающая свидетель, давно уже следовало бы вылечить.

Твари, нападавшие на них, действительно были похожи на обезьян или даже скорее на людей, скинувших с себя одежду и опустившихся на четвереньки. Однако их задние лапы заканчивались копытами, а передние, с четырьмя короткими когтистыми пальцами, тоже не слишком-то напоминали человеческие. Уже одно это соединение черт зверей и людей делало их отвратительным, но еще более мерзкими существа казались из-за массивных, с внушительными надбровными дугами и выпуклыми лбами голов, с распатланными волосами, горящими глазами и - главное - с прямыми, заостренными на концах клювами.

- Не обращай внимания на пальцы, главное - клювы! - рявкнул Иссканру чародей, но тот лишь отмахнулся.

"Да, конечно, - догадался Фриний, - он же был тогда в Сна-Тонре и, наверное, видел там таких..."

Этих тварей называли махсраями; считалось, что они наряду со многими другими подобными чудовищами населяют области за пределами Тха, называемые Внешними Пустотами. Некоторые исследователи, впрочем, утверждали, что Внешние Пустоты являются составной частью мира, который люди именуют Тха, просто, мол, следует различать Тха Реальный и Тха Внереальный.

Фринию на эти тонкости, честно говоря, было сейчас глубоко плевать!

Оба махсрая резко прыгнули в разные стороны и поднялись на задние лапы. Раскачиваясь из стороны в сторону, они принялись пощелкивать пальцами, причем звуки получались четкие, ритмичные, завораживающие. Чтобы не подпасть под их влияние, Фриний не придумал ничего лучше, чем по-босяцки заорать популярную в моряцких кабаках "Капитан Дырявый Борт прибыл в Нуллатонский порт..." Впечатлились все - и махсраи, и спутники Фриния; впрочем, Быйца быстро смекнул что к чему и принялся подпевать: "....а ниже ватерлинии он зарос актиньями!"

К счастью, Иссканра пение не вдохновило - он помнил махсраев по Сна-Тонру и знал, на что они способны. Прыжок, взмах мечом, еще прыжок оставшийся в живых махсрай прекращает щелкать пальцами и все-таки, приоткрыв клюв, плюет в Иссканра своей ядовитой слюной, но парень успевает увернуться, одновременно делая выпад, - и лезвие отделяет голову чудовища от тела.

- ...в пучине не сгинул, не шел он ко дну - он в кружке своей утонул! - жизнеутверждающе закончил балладу Быйца.

Иссканр засмеялся, счищая с клинка вязкую, фиолетового цвета жидкость. А потом тихо произнес:

- Вот уж не думал, что повстречаю их здесь...

"Кажется, это не самое страшное, что ожидает нас в Лабиринте", подумал Фриний.

Но промолчал. Медленно, делая вид, будто ничего особенного не случилось, он опустил занесенный для удара посох и в который раз поморщился из-за боли в мизинце.

Похоже, никто ничего не заметил. Они и не должны. Они ведь не понимают... да не допустят зверобоги, чтобы поняли!

Мизинец болел невыносимо.

* * *

Кормили в холодной так себе. А вот ходили сюда все, кому не лень. Прямо день открытых дверей устроили, как в каком-нибудь ллусимском Храме Первой Книги.

Сперва спустился таариг. Значок он уже прицепил, кафтан поменял лысина, правда, блестела тусклее, и в глазах сонливость пропала.

- Я тебя помню, - сказал он без обиняков, - ты сюда не первый год приезжаешь, так? Но раньше всегда был в компании, а теперь заявился один. С чего бы вдруг?

Кайнор собрался было что-то выдумать (кое-какие заготовки на этот случай у него имелись), но "ихняя справедливость" покачал головой:

- Правду. Учти, иначе ты у меня отсюда никогда не выйдешь. А если Узел долго будет на нас лежать... - и снова покачал головой, мол, ты же не дурак, должен понимать.

Кайнор понимал - и очень хорошо.

- Гонятся за мной - вот и пришлось дать дёру. Так, один тамошний рогоносец застал в постели со своей женой, вот я и подался в бега прямо в чем был. Думаю встретиться со своими в столице.

- Ну как знаешь, - сказал, поджав губы таариг. - Не хочешь говорить правду - не говори. Но захочешь, чтоб я тебя выпустил, придумай другую историю, чтобы концы с концами сходились. Объясни, например, зачем переодел в свое платье Кнурша, если действительно от рогоносца удирал. И, - добавил он, уже стоя у двери, - сделай так, чтобы Узел исчез. Тогда и поговорим.

Господин Туллэк, врачеватель, явился много позже. Кайнор успел как следует вздремнуть и проснулся от какого-то стука - создавалось впечатление, будто во дворе открыли столярную мастерскую. Некоторое время он лежал, ловя ускользающие клочья дремы, а потом дверь в камеру с грохотом распахнулась и пришлось-таки вставать.

- А-а, это вы... - Гвоздь зевнул и сел на ободранном тюфяке, всю солому из которого, кажется, давно вытащили крысы. - Что, уже утро?

Господин Туллэк дождался, пока один из стражников принесет и поставит у стены табурет - на котором врачеватель и устроился, вытянув правую ногу, и опершись руками на трость. По просьбе господина Туллэка стражник вложил в гнездо на стене зажженный факел. Наконец лязгнула дверь и они остались вдвоем.

- Так вы думаете, сейчас утро, - переспросил врачеватель, внимательно глядя на Гвоздя. - Сколько, по-вашему, времени прошло с тех пор, как вы оказались здесь?

- Часов семь-восемь, а то и больше.

- Десять, - отрезал господин Туллэк. - Я нарочно воспользовался клепсидрой, чтобы точно знать. В конце концов, все эти пружины-колеса в часах со стрелками могут сломаться, но отверстие в стеклянных колбах вряд ли расширится или сузится или вода станет капать медленнее, верно?

Кайнор кивнул, размышляя о том, далеко ли ушел стражник и сможет ли он сам в случае чего справиться с сумасшедшим врачевателем.

- Не удивляйтесь, - промолвил тот, - лучше выгляньте в окно.

Конечно, называть окном эту щель у самого потолка было тем еще преувеличением, но Гвоздь решил не занудствовать. Он стал ногами на койку и выглянул наружу. Холодная располагалась в здании местного, с позволения сказать, центра королевской власти - точнее, в подвалах дома, где таариг вершил свой справедливый суд, а также (в свободное от работы время) жил. Здесь же он, судя по звукам, доносившихся со двора, на досуге занимался столярничаньем - так, для души. Окно камеры Гвоздя выходило во внутренний двор упомянутого здания; здесь сейчас царил полумрак, валялся у перевернутой повозки, позевывая, кудлатый пес да брела к колодцу служанка с пустыми ведрами. То ли раннее утро, то ли вечер - не понять.

"Хотя если врачеватель не врет, то сейчас должно быть как раз утро но никак не раннее", - сообразил Кайнор.

Он осторожно, чтобы не разболелись свежие раны, сел на койку и вопросительно поглядел на господина Туллэка.

- Время снаружи замедлилось, - промолвил тот наконец. - Мы все в Соснах живем, как и жили до падения Узла. А солнце движется по небу не так быстро. И вообще жизнь, оставшаяся по ту сторону нашей местной Пелены, замедлилась. Я попросил ребятишек сбегать к Родниковой рощице и посмотреть на грачей. Грачи переместились, они почти опустились на ветви... сейчас, наверное, уже сидят.

- А здесь, значит, только-только вечер наступил, - подытожил Гвоздь. Забавно.

- Кто ты такой? - вдруг спросил у него врачеватель. - Мне Борк-Шрам рассказал, что прошептала тебе тогда Матиль. И эти зрачки, про которые ты спрашивал... в первый момент, когда я осматривал ее, мне действительно показались, что они не совсем обычной формы, но потом... А-а, не о том я говорю! Ты хоть знаешь, почему, как считается, иногда падают Узлы?

- Неужели из-за бродячих жонглеров?

- Если это необычные бродячие жонглеры - да, из-за них. Есть люди, которые... которые привлекают особое внимание Сатьякала.

- Особые люди, - хмыкнул Гвоздь, хотя в происходящем не находил ничего веселого.

- Особые. Поговаривают, что в Сна-Тонре случилось именно это: туда приехал кто-то, привлекший внимание зверобогов.

- Это был не я, клянусь! - признаться, Кайнор бывал в Сна-Тонре, маршрут Жмуновой труппы захватывал и этот город; слышал Гвоздь и про разрушения в северной части Сна-Тонра, но он действительно не был там тогда, когда случилась катастрофа. - И почему, как вы считаете, привлекшие внимание зверобогов оказываются под Узлом?

- Не секрет, что Сатьякал пытается влиять на мир... собственно, и влияет на него. Отсечь Ллаургин или уничтожить пралюдей для него ничего не стоило. А цели... что мы знаем о целях Сатьякала? Мы можем лишь догадываться. Я думал, вы мне поможете.

- Я?! Чем? Я не философ, не чародей и не ученый. И я...

- Вокруг вас происходят необычные вещи. Поверьте, я не горю желанием копаться в чужих покрытых паутиной и плесенью тайнах - всё, чего я добиваюсь, это чтобы пропал Узел. Я навидался в жизни достаточно всякого и хотел бы дожить свой век тихо и спокойно. И меня, признаюсь, очень пугают кое-какие вести, которыми со мной делится Борк-Шрам - а получает он их от таких, как вы.

- Вы меня и в этом обвиняете? - теперь Гвоздю стало по-настоящему смешно.

- Я вас ни в чем не обвиняю, для этого существует таариг... и господин Хожмур. Но поймите, падение Узла, ваше появление здесь, то, что случилось с Матиль, - все это, скорее всего, связано.

- В единый Узел.

- Да. Если хотите - да! Вы знаете об этом больше, чем я. Хорошо, ничего не рассказывайте мне, но хотя бы разберитесь в этом сами - и сделайте что-нибудь!

- Сидя в холодной?

- Если вам понадобится моя помощь... но сперва вам придется предъявить мне убедительные доказательства того, что вы знаете, как заставить Узел исчезнуть. - Врачеватель поднялся с табурета и собрался было уходить.

Кайнор кашлянул:

- Господин Туллэк...

- Да?

- Вы ведь, кажется, тоже не чародей и не ученый, верно? Тогда откуда вы столько знаете об Узлах?

Пухленький человечек улыбнулся так, что Кайнор пожалел о своем вопросе.

- Я был за Хребтом, господин жонглер. Участвовал в двух последних захребетных войнах. И видел многое, а слышал еще больше - такое, о чем здесь, в Иншгурре и Трюньиле, попросту предпочитают забывать. Или не знают. Мы считаем, что мир заканчивается там, где заканчиваются границы нашего королевства и границы Трюньила. Те, кто побывал за Хребтом (и вернулся оттуда живым), начинают понимать, что мир намного больше, чем мы себе представляли. Он больше даже, чем весь Ллаургин, включая захребетный Тайнангин и запеленутые земли. И мир намного сложнее, господин жонглер, чем мы себе представляем. ...Порой - и намного страшнее, чем мы себе можем представить, - врачеватель покачал головой, что-то припоминая. - Но когда понимаешь это, постепенно начинаешь понимать и то, что где бы ты ни жил, любовь, дружба, честь, верность остаются таковыми везде. И еще - начинаешь ценить покой. Мир, господин жонглер, - произнес он тихо, - в конце концов всего лишь то, что мы носим в самих себе. Я хочу умереть спокойно - умереть и знать, что родным мне людям ничего не будет угрожать, кроме обычных житейских невзгод. Я видел графов и простолюдинов, которые готовы были собственноручно убить человека за горсть монет, за славу, за власть. Но нам, тем, кто живет в тихих деревеньках вроде Трех Сосен, дороже покой - и за него мы, господин жонглер, тоже готовы бороться всеми способами.

- И вы бы убили ради того, чтобы сохранить этот покой?

- Я убивал, господин жонглер, - сухо промолвил врачеватель и вышел из камеры, знаком приказав стражнику забрать табурет и запереть дверь. Факел, правда, они оставили - но нужен ли он был Кайнору? Наверное, не очень. Размышлять об услышанном от господина Туллэка он предпочитал в темноте или хотя бы с закрытыми глазами. Если бы еще не мешал этот стук во дворе, но тут уж Гвоздь ничего не мог поделать.

Разумеется, врачевателя послал таариг... ну, скажем так, он пришел сюда с ведома "его справедливости". Хоть и не исключено, что преследовал собственные цели, однако в первую очередь должен был выспросить у Кайнора то, о чем не удалось узнать господину Нагиру.

То, о чем сам Кайнор не имеет ни малейшего представления.

Он лег на койку и уставился в неровный, покрытый трещинами и паутиной потолок, как будто там мог быть начертан способ спасения. Неожиданно и, казалось, совсем не к месту всплыло воспоминание о другом потолке (с которого сыпались пыль и мелкие клочки паутины, как будто там что-то двигалось - и эти падающие пылинки отмечали движение невидимого чего-то) воспоминание о другом потолке прокралось в сознание Кайнора и почти целиком завладело им. Вместо того, чтобы ломать голову над тем, как выбраться сперва из холодной, а потом и из Трех Сосен, Гвоздь пытался сообразить, откуда взялось это воспоминание.

Как и в прошлый раз, его отвлекли - теперь в камеру явился Борк-Шрам. Без долгих приветствий и вопросов "как жизнь?" он уселся на койке рядом с Кайнором и проворчал:

- Плохи твои дела, Гвоздь.

- Знаю, - бросил тот. - Что посоветуешь?

- А что тут советовать? - Борк-Шрам потер руки, словно они были частью его трактирчика, которую следовало держать в постоянной чистоте. - Жалко Матиль. Сам решай, рассказывать про нее или нет. Если расскажешь, думаю, таариг оставит тебя в покое. Я твои слова поддержу, господин Туллэк - тоже.

- Но если я промолчу, промолчите и вы с ним, - сказал Кайнор.

- Промолчим. - Гвоздь не сомневался, что Борк-Шрам переговорил с врачевателем - да даже если бы и не говорил, и так ведь ясно что к чему. Ты чужак, Гвоздь. Хороший мужик, толковый артист, душа у тебя... все у тебя в порядке с душой, не мелкая. Но ты - чужак, а Матиль - из Трех Сосен. И главное, никто толком не сможет доказать, кто из вас виноват в том, что появился этот Узел. Точно, чтоб наверняка - никто не сможет. Поэтому...

- Отсюда можно сбежать? - спросил у него Кайнор. Ведь зачем-то же Борк-Шрам пришел сюда, не только чтобы вымолить себе прощение грехов?!

- Все, что я могу, это пока уговаривать таарига подождать. И с людьми я побалакал, с некоторыми... Но Хожмур... у них с господином Туллэком давняя вражда, а страх пробивает в человеческой душе такие бреши, которые не заткнуть ничем.

- Кроме крови.

- Я очень надеюсь, что до этого не дойдет, - сказал трактирщик, вставая. - И если ты все-таки решишь... насчет Матиль...

- Я уже все решил, - ответил ему Гвоздь. - Иди. И успокой господина Туллэка, ему не придется свидетельствовать о том, о чем он предпочитает молчать. Я... как-нибудь выкручусь.

Борк-Шрам занес руку, словно собирался похлопать его по плечу, но в последний момент передумал и коснулся пальцами своей шеи, точнее, шрама на ней. Странно так посмотрел на Гвоздя и вышел вон.

- Шут, - сказал Кайнор в пустое пространство камеры. - Ш-шут. Шут.

Ему пришлось сцепить пальцы в "замок", чтобы не дрожали. Для жонглера ничего нет хуже, чем дрожащие пальцы.

Во внутреннем дворике тааригового дома гавкнул, а потом радостно заскулил пес; слышно было, как бьется его хвост о деревянный бок перевернутой тележки. Зато прекратился наконец-то непонятный, "столярный" стук.

- А ты вправду артист? - спросили в окошко камеры.

- Вправду, - Гвоздь снова стал на койку и выглянул наружу. - Ты как сюда попала, конопатая?

- А у меня знакомые всюду, понял! ...Слушай, а тебе сильно досталось?

- Ты это о чем, мелюзга? Если про холодную, так я, знаешь, доволен: сижу в тепле, накормлен, напоен.

- Дурак! ...Ой, прости! Я хотела сказать, что... ну, так получилось, я не нарочно. Я же не собиралась ничего такого про тебя говорить, что ты батю убил. Я знаю, он сам утоп. Я б и не сказала, только... Смеяться не будешь?

- Буду, - пообещал Кайнор.

- Ну и смейся себе на здоровье! А мне вот тогда смешно совсем не было! Мне... в меня как будто забрался кто-то, понимаешь. Живой... и как бы неживой - и такой, и такой, но один... забрался и делал так, чтобы я ходила и говорила, как он хочет. Вот я и говорила... А потом, в трактире, он исчез.

- Я знаю, конопатая, - улыбнулся ей Кайнор - и, видит Цапля Разящая, впервые за весь долгий сегодняшний день улыбнулся искренне! - Он больше не вернется, не бойся.

- А ты откуда знаешь, что не вернется?

"Он - кто бы он ни был - сделал то, чего добивался, вот и всё".

Но девчонке Гвоздь сказал другое:

- Ты же слышала про то, что время замедлилось? - Она с серьезным видом кивнула. - Ну вот, и этот твой "он" просто не сможет попасть в Три Сосны.

- Но время же когда-то... размедлится?

- Его это так напугает, что он никогда даже не помыслит сюда вернуться. Веришь?

- Честно? Не очень.

- Ну, как хочешь, - с напускным безразличием отмахнулся Гвоздь. Потом сама убедишься. А теперь давай-ка беги домой, а то я устал и хочу спать.

- Держи, - она просунула ему через окно помятый хлебец. - Знаю я, как здесь кормят, - по-взрослому сказала конопатая. - А ты вон какой тощий.

- Спасибо. Ну, беги теперь.

Он сидел на койке и лениво жевал горбушку, когда на лестнице снова раздались шаги.

- Эй, скажи им там, что на сегодня прием закончен! - крикнул стражнику Гвоздь. - Пусть приходят завтра, я устал. Нельзя же так, в самом деле...

Дверь однако лязгнула о стену - и внутрь ввалились три дебелых молодца в кафтанах стражников. За их спинами маячил господин Хожмур в жреческом балахоне, отблески факелов и тени ложились на его лицо и делали похожим на лик идола из храмовенки: то ли Муравей, то ли Крот...

- Вяжите его! - рявкнул жрец, свирепо топорща бороду. - "Завтра", ха! Не будет тебе, зандробово отродье, никакого завтра!

И Гвоздь как-то сразу поверил: действительно, не будет.

* * *

Они оставили убитых махсраев прямо посреди коридора и отправились дальше. Теперь Иссканр пренебрег советами чародея и держал обнаженный клинок в правой руке - так, на всякий случай. В другой раз может не повезти.

...Впервые с махсраями он столкнулся в Сна-Тонре, во время падения Узла. Подтвердились еще одни россказни, в которые Иссканр до того времени не верил: о Внешних Пустотах и о том, что попавшая в Узел местность теми или иными "слоями реальности" оказывается сопряженной с этими самими Пустотами. Которые в действительности не такие уж пустые, а наоборот, обильно населены тварями, одна другой отвратительнее и смертоноснее. При падении Узла на ту или иную часть Ллаургина Отсеченного твари эти имели возможность прорваться в Тха - и пользовались ею на всю катушку. Те, кто пребывал воплощенным в физическое тело или находился, как это называли чародеи, в "пограничном состоянии", - те начинали убивать все живое, ну а те, кто были на момент прорыва полностью развоплощены, первым делом искали себе подходящее для воплощения тело.

Обитателей Внешних Пустот называли по-разному; как правило, демонами или зандробами. Ну а чтобы как-то отличать развоплощенных от прочих, первых называли зандробами ночными.

Признаться, убийство было не единственным любимым занятием демонов. Не менее привлекательными они считали плотские утехи - и при возможности предавались им с неистовством, которому позавидовал бы иной герой-любовник. Обычно люди, которыми овладевали зандробы, вскоре умирали, не способные перенести нанесенных им психических и телесных увечий, да и случалось такое редко, ведь Узлы, как правило, падали на необитаемые земли. Но были известны случаи и появления родившихся от зандробов детей... точнее, детенышей, ибо больше всего младенцы походили на животных, да и вели себя соответственно. Их истребляли... или (подозревал Иссканр) говорили, что истребляли, а на самом деле такие вот полулюди-полудемоны отправлялись в подвалы чародейских башен, откуда уже никогда не возвращались.

Наверное, после сна-тонрских событий чародеи в который раз обогатили свои подвалы - само собой, сперва отстроив их заново, ибо вся северная часть города оказалась разрушенной, даже несколько мостов обвалилось. Ну а обычные горожане, обслуживавшие кварталы чародеев, еще долго зализывали раны, хотя, конечно, сами чародеи помогали им, чем только могли.

По сути, только благодаря их быстрому вмешательству и удалось истребить всех зандробов, прорвавшихся в Северный Сна-Тонр. И если бы не Держатели, которые "развязали" Узел, хотя сами при этом и рухнули, демонов в городе было бы намного больше - и возможно, королевство вообще лишилось бы Сна-Тонра, а граница Вольных Земель переместилась значительно южнее нынешней.

Ничего этого не случилось - а то, что кто-то там оказался раздавлен под каменными пальцами, кто-то задохнулся в занявшемся от шальной искры доме, пытаясь вытащить на улицу старика, которому и жить-то оставалось - до будущих холодов, что полгорода в развалинах, что люди ночевали на улицах ведь так было всегда и так будет всегда. Горе сближает, а беда обнажает душу, зубы, клинок... тело - в последнюю очередь.

...Оставив позади рыночную площадь, где на ночных прилавках стонали раненые и разглядывали небеса убитые, Иссканр бежал к дому Танайи, когда наткнулся на свору махсраев. Ему повезло: они успели заплевать своей ядовитой слюной какого-то наивного беднягу, увлекшегося пощелкиванием зандробовых пальцев и теперь расклеванного вдоль и поперек. Но стоило Иссканру вбежать в этот переулок, как все пять тварей одновременно оторвались от пиршества и повернули к парню клювастые, вымазанные в крови образины. Это у грифов шея лысая, чтобы не пачкаться, а у махсраев на голове длинные космы волос; и опять же, Иссканру повезло с этим. Космы разметались по лицам тварей, и пока махсраи торопливо, словно крысы, "умывались", он успел швырнуть в одного кинжал (противником меньше!..) и обнажить клинок. Хвала Сатьякалу, Иссканр догадался не поворачиваться к зандробам спиной и не искать спасения в бегстве - ибо в таком случае получил бы порцию яда прямо между лопатками.

Но четыре махсрая - это все равно очень много для одного запыхавшегося и изрядно уставшего воина.

Спроси потом кто-нибудь у Иссканра, каким образом ему удалось выжить и он бы только пожал плечами. Тогда же, в переулке, он попросту отложил все мысли в сторону, как откладывают, войдя в комнату, теплый плащ и вешают на крюк шляпу. Годы вышибалой в борделе и несколько ходок с караваном придали его телу способность "размышлять" в подобных ситуациях самостоятельно - и действовать, не растрачивая время на сомнения.

Ложное движение влево, молниеносная пробежка в противоположную сторону (воздух рассекают сгустки ядовитой слюны - мимо, пока мимо!..), удар, еще второй оказался чуть смазанным, махсрай цепляется тебе в плечо толстыми пальцами, когти рвут шерсть куртки, повернуться, подставить тварь под плевки его же собратьев... брызги на руке - Дракон Огненосный, как же больно! - потом, об этом - потом; стряхнуть с себя полудохлого махсрая, свободной рукой прикрыться от очередного плевка (больно!.. потом!!!) взмах клинком - попал! - добить! - присесть, выпад, выдернуть клинок... всё!

Гостиница ступениатов, при которой живет Танайя, уже рядом, уже... вот она, ворота открыты, входи, но осторожно, кто знает, какие твари...

Он зашипел от боли и в последний момент остановил руку с занесенным для удара мечом - когда понял, что перед ним не очередные порождения Внешних Пустот, а всего лишь госпожа Бриноклар, управительница ступениатской гостиницы, за руку же Иссканра держит один из ее "засовов", как она любит называть парней из охраны. На освещенном фонарями и факелами гостиничном дворе творился такой же беспорядок, как и во всем Северном Сна-Тонре - похоже, здесь устроили госпиталь для раненых, а постояльцы, чем могли, помогали пострадавшим. И последних становилось все больше: люди постепенно приходили в себя и принимались растаскивать завалы, спасая тех, кого еще можно было спасти, и относили их в такие вот на скорую руку устроенные лечебницы.

- Э, да я тебя знаю, - заявила Иссканру госпожа Бриноклар. И велела "засову": - Отпусти его, это парень, который наведывался к Танайе... а-а, ты же ее не помнишь. Одна из кухонных работниц... неважно, ступай, помоги, вон, кажется, привезли новых клиентов. - "Засов" поспешил к группе мужчин и женщин, тянувших за собой двухколесную арбу, на которой лежали раненые. Госпожа Бриноклар вновь повернулась к Иссканру: - Уехала Танайя. Ты ж, наверное, знаешь, что она не отсюда родом. Ну, матушка у нее при смерти была, дядюшку и его жену вообще желтая мокрень скосила - так что собрала Танайя вещички и подалась в свою деревушку, хозяйство-то нужно кому-то вести, верно?

- Когда вернется? - только и догадался спросить Иссканр.

- Да вроде не собиралась. И как ей вернуться, когда двое малых племянников да хворая мать? Просила тебе передать, мол, хорошо ей с тобой было и все такое. Ты прости, мне сейчас не до того, видишь, какая беда приключилась. Адрес она оставила на всякий случай, потом дам тебе... ох, ты ж читать не умеешь.

- Умею.

- Ага, - она посмотрела на Иссканра с легким удивлением, но промолчала. Дел действительно было невпроворот, тут не до этого странного паренька из караванной охраны. Умеет читать и умеет, им, небось, в пути все равно заниматься нечем. - Ты как, сильно торопишься? Поможешь моим "засовам" с больными?

Иссканр согласился - и поступил в полное распоряжение к тому самому громиле, который встретил его у ворот. Оставшуюся часть ночи парень вместе с "засовами" госпожи Бриноклар занимался тем, что переносил тяжело раненных, способным же передвигаться помогал добраться до работающих врачевателей. Было и много другой работы, тяжелой и грязной, не позволявшей задумываться ни о чем больше. И когда улица внезапно покачнулась, а в глазах потемнело, Иссканр решил, что просто устал. Голос дежурного врачевателя, на рабочий стол которого он сейчас оперся, звучал словно из далекого Нуллатона:

- Эй, в чем!.. Приятель, да у тебя же все предплечье обожжено! Кто-нибудь, помогите его уложить - и давайте немедленно кипяток, нужно промыть инструменты. Потом, потом, Кигурш, сам закончи с той дамочкой, заштопай рану, перевяжи и напои сонным настоем, да, мне сейчас... зверобоги! да вы только поглядите, что творится с рукой парня! Госпожа Бриноклар, как вы вообще могли допустить его к работе, он же уже не один час ходит с этими ожогами! На стол его, сию же минуту!..

И цепкие пальцы, очень похожие на пальцы махсраев, потащили его куда-то. Голоса пропали, пропал свет, и только во рту оставался металлический привкус крови, к которому Иссканр уже успел привыкнуть - все это время, пока он помогал больным, он закусывал от боли нижнюю губу, считая, что его-то раны как раз не смертельные...

Полторы недели он провалялся в гостинице ступениатов, ставшей теперь госпиталем. Лукьерр и кое-кто из охранников каравана наведывались к Иссканру - все равно из-за громадных разрушений в Северном Сна-Тонре множество сделок сорвалось и караван вынужден был задержаться дольше запланированного. "Хуккрэн роет копытом землю, - улыбался Лукьерр. Считает, что тут дело нечисто, и, кажется, подозревает, что все это устроил ты один, только из неприязни к нему". Иссканр пожимал плечами: он-то знал... хотя иногда, вспоминая про тот невидимый колпак... нет, конечно, Держатели обрушились не из-за Иссканра, тут и думать нечего! И вообще, нечего об этом думать, лучше бы заняться записками брата Гланнаха - жаль, их у Иссканра отобрала госпожа Бриноклар, когда застала больного за таким "утомительным занятием". Управительница гостиницы считала себя виноватой, что не сразу заметила ожоги Иссканра, и всячески старалась эту вину загладить. Иногда ее старания представлялись Иссканру чрезмерными - вот как в случае с записками монаха. Конечно, госпожа Бриноклар обещала вернуть их - пусть только сперва Иссканр выздоровеет.

Он ругался, умолял, уверял ее, что чтение лишь поможет управительница была непреклонна. В конце концов Иссканр смирился.

Точно так же смирился он и с тем, что в ближайшее время не увидится с Танайей. Может, оно и к лучшему? Он не знал; в глубине души был рад, что все решилось само собой, и сам же досадовал на себя за эту радость... хотя - не слишком.

Он взял у госпожи Бриноклар адрес Танайиной деревушки, так что по окончании поисков, связанных с записками брата Гланнаха, вполне можно будет навестить ее. ...А можно будет и не навещать. Лежа на госпитальной койке, глядя в потемневшие от времени доски потолка, Иссканр, как и тогда, на мосту, почувствовал, что жизнь его меняется - и кто знает, куда приведут записки монаха? Меняется жизнь, меняется сам Иссканр... на мгновение ему показалось, что мир вокруг бешено завертелся: разноцветные смазанные полосы извивались одуревшими червями, даже почудилось, что этажом ниже кричит кто-то из больных.

Он помотал головой - и наваждение прошло. Поэтому когда здешний врачеватель полюбопытствовал, на что больной жалуется, Иссканр честно ответил: на госпожу Бриноклар, отобравшую мешочек с записками. А больше жаловаться не на что.

Его отпустили (записки госпожа Бриноклар, как и обещала, вернула) - и вместе с караваном Иссканр отправился обратно на юг, чтобы в Дьенроке свернуть с привычного пути и поехать к побережью.

"Мы никогда не можем знать, насколько привлекаем внимание зверобогов и угодны ли им наши деяния. А когда узнаём, как правило, бывает слишком поздно что-либо предпринимать", - написал когда-то брат Гланнах.

И Иссканру еще предстояло убедиться в этом на собственном примере.

* * *

Публика собралась - столько и на выступлении не каждый раз увидишь. Кажется, прежние гастроли Кайнора в Трех Соснах не пользовались таким, скажем прямо, бешеным успехом.

Толпу трясло, толпа неистовствовала. Какое там "хлеба!" - зрелищ и только зрелищ! Крестьяне, кузнецы, кожевники, рыбаки, пастухи - сегодня все они превратились в зрителей. Или, если угодно, в прихожан - поскольку творимым действом руководил господин Хожмур.

Свежесбитый помостец со столбом в центре установили на самом краю дороги, где не так давно Гвоздь наблюдал за зависшими в небе грачами. Сейчас они, едва видные на фоне черного неба, растопырили крылья и вот-вот собирались взлететь с ветвей, чем-то напуганные. Им, беднягам, тоже сегодня не дали как следует выспаться.

Под взъерошенное гудение толпы Кайнора привязали к столбу так, что он мог видеть и три сосны, и грачей на их ветвях, и людей вокруг. Видел он и дорогу, поле, тонувшее в сумраке, повозку, на которой сюда доставили помостец. И еще - факелы, много факелов и много хвороста. Хватит, чтобы спалить не одного жонглера.

Как это там в законах Бердальфа Морепашца? "Певцы и комедианты, глумословы и артисты всяких мастей есть люди, ни к какому из сословий не принадлежащие, и хоть к ворам и разбойникам без причины приравнивать их не следует, однако же и безоглядно доверять им не стоит". И еще: "А если кто словом или делом обидит артиста, пеней в качестве возмещения тому пусть служит тень обидчика".

Но не наоборот - верно, мудрый Морепашец? Хотя... законы твои составлены не одним тобой, наверняка ведь за спиной у тебя стояли верховные иерархи Церкви. И ты знал, что если пойдешь против них, лишишься и земель, которые завоевал, и головы, которая тебе на плечах отнюдь не мешала...

Но разве мне, Кайнору из Мьекра, легче от этого понимания?!

Ведь я же не герой из баллад и баек, которые сам же не раз горланил по кабакам! Посмотрите на меня: худой, избитый, совсем не зверобогоизбранный! Меня не запишут в святые мученики, меня даже похоронят за оградой кладбища - и в посмертии своем, вновь воплотившись в Тха, попав в Ллаургин или в другие земли (наверное, в другие, я ведь грешен, а Ллаургин Отсеченный считается землей едва не святой), я не стану ни малиновой цаплей, ни голубой акулой, ни угольным кротом, ни кабаргой-альбиносом... - ни одним из священных животных! - я снова воплощусь в этом мире в человека... ну, в лучшем случае в подзаборного блохастого пса...

Гвоздь вдруг замер: показалось, что, словно отзываясь на его мысли, где-то далеко залаяла Друлли. Бред какой! Откуда ей здесь взяться?

Неоткуда. И все же...

- ...обвиняешься, - громогласно бубнил уже некоторое время господин Хожмур, - в наведении чар колдовских, вредоносных, способствовании утоплению Кнурша Кружечника и...

"Ты еще обвини меня, что древоточцы в вашей храмовне идолов погрызли", - подумал Кайнор.

- ...слово в свое оправдание? Или признаешь ты вину свою?

- Не признаю, - сказал Гвоздь, со скукой разглядывая обступивших со всех сторон людей. "И ведь обычные лица, не хари какие-нибудь непотребные..."

- Доказать свою невинность можешь?

Во-от, тут они дыхание и затаили. В задних рядах встрепыхнулся господин Туллэк, готовый бороться за свой покой всеми доступными способами. Кайнор подмигнул ему.

- Не могу. Верьте на слово, что ль? - предложил, обращаясь уже к жрецу. Тот надулся индюком, покраснел, завращал глазами:

- Ах ты нечестивец! Пошутить решил, да?! На костер его!..

- Так уже ведь... - напомнил, показывая взглядом на хворост Гвоздь. Он понимал, что поведи себя иначе - и можно было бы оттянуть неизбежное. Но, во-первых, Кайнора, как это иногда случалось, "понесло", а во-вторых, если "неизбежное" - так зачем оттягивать? Главное, что не топить собираются, верно?

Слова, все это время игравшие в чехарду у него в голове, начали сами собой складываться в строки:

"Дожить до вечера без увечий"?

Зачем тебе, однодневке, вечность?!

Чужим плащом натирает плечи

возможность мучаться бесконечно.

Разлейте ж млеко, задуйте свечи!

Шагаю смело судьбе навстречу!

И время - врал ты, мудрец, - не лечит!

И бремя, радость - уже далече.

Я был наивен, я был доверчив:

я сеял смех, а пожал лишь ветер.

И завсегдатай хмельной таверны

мне вновь хохочет вослед гиеной.

Я прахом был - и я был вселенной

святой провидец, подлец последний.

Луной кровавой во тьме алею

такой ли вам я, толпа, милее?!

Так мажьте маслом и ешьте с хлебом

меня, поющего гимн хвалебный!

Сгорю безмолвно, углем дотлею...

но, может, хоть одного согрею?

Не знаю. Верю...

- Последнее желание будет? - сплюнул господин Хожмур. - Давай скорее, глумослов!

Гвоздь задумался, всего на секунду.

По-прежнему где-то далеко и в то же время вот здесь, совсем рядом, лаяла собака.

- Свистнуть хочу, - провозгласил он народу свою последнюю волю.

- Так свисти, - предложили из толпы - без особого, впрочем, радушия.

Кайнор объяснил, что свистнуть ему хочется в свисток, а тот висит на шее; или развязывайте руки, или пусть кто-нибудь подойдет и вложит ему свисток в рот.

Господин Хожмур собственной персоной снизошел (вернее, поднялся на помостец) и, морщась, ткнул Гвоздю в губы свисток. Рыжий двинул бровями, мол, не заслоняй пейзажа в последние-то минуты, не на тебя же, злыдня, смотреть во время финального свиста, верно? Жрец отвалил.

Кайнор набрал воздуху в легкие и засвистел, переливчато, узорчато. Впрочем, свисток предназначался для Друлли, так что народ-то ничего и не услышал.

Да им сейчас и не до свисту было.

Дряхлым занавесом вздернулось и заплясало небо, грачи наконец-то оторвались от ветвей и с карканьем взмыли вверх, а по дороге, прямо на помостец, скакали гвардейцы, гвардейцы!.. - "Вы чем тут занимаетесь, в-вашу!.." - "Да мы... да он... да сами видите..." Гвардейцы видели, гвардейцы ой как видели и ой как карали, вот уж тут девятихвостки пошли выписывать по спинам и плечам, господин К`Дунель не останавливал, он только фургонам Жмуновым велел остановиться да, спешившись, скорым шагом направился к помостцу. Лично рубил веревки на Гвозде, улыбался во все усы.

"Сейчас еще обниматься полезет", - подумал Кайнор.

И действительно, господин капитан заключил его в свои крепкие, можно сказать, братские объятия. А заключивши, прошептал на ухо, чтоб другие не слышали: "Еще раз попытаешься сбежать, я всех твоих акробатов нахрен повырежу, понял? И псину твою живьем крысам скормлю. Если понял - кивни".

Кайнор - человек не гордый и неглупый - понял и кивнул.

И даже похлопал К`Дунеля по спине в приступе ответной братской любви.

Глава шестая:

"Где наследил великий Бердальф..." Что испугало кальмаров. В Шатрах

Захребетников. Гостеприимство монахов. Прогулки по ночному кораблю.

"Неподдельное смущение и искренняя наивность".

Иль по снегу бреду, иль пустыней, в бреду,

словно грешник в аду, я пощаду не жду.

Кто-то спросит: "Живешь для чего ты, бродяга?"

"Не живу! Я лечу... пусть - вот-вот упаду!"

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

Рыбацкая деревушка со звучным названием След Бердальфа, по сути, принадлежала монастырю Акулы Неустанной. Считалось, что именно здесь великий мореплаватель и воин, основатель династии иншгурранских правителей, впервые ступил на берег Ллаургина - тогда еще не Отсеченного. Он приплыл сюда во главе множества людей, оставивших свои дома и отправившихся в новые земли по велению сердца (а также, не сомневался Иссканр, из-за манящего сияния баснословных заморских богатств). Сам же Морепашец начал путешествие, ведомый являвшейся ему в снах Неустанной. Именно она охраняла великую армаду Востока от невзгод, которые обрушивались на корабли, потомки мореплавателей по сей день любят рассказывать истории о невиданных чудовищах, исполинских волнах, летающих черепахах, штормах, длившихся неделями... И хотя в те годы, еще до падения Сети, мореходство было такой же обычной профессией, как пекарство или зодчество, мало кто из приплывших в Ллаургин захотел бы по своей воле проделать этот путь еще раз. Даже несмотря на то, что новая земля оказалась совсем не тем взлелеянным в мечтах и расписанным в сказках краем с медовыми реками и золотыми горами.

Ну а теперь-то о возвращении и речи быть не может. Большую часть кораблей, приплывших с Востока, разрушило время, меньшую - люди, ведь после падения Сети громадные парусники-дома оказались никому не нужны. Их сохранилось меньше десятка, дряхлых свидетелей былой славы - а прибрежные воды, в которые только и отваживаются выходить предки былых мореходов, бороздят сейчас небольшие галеры да рыбацкие лодчонки. В распоряжении короля имеются и несколько древних боевых трирем, предназначенных, впрочем, не для морских сражений, а для перевозки войска.

Время покорителей волн прошло - и не вернется уже никогда. Ни один человек в здравом рассудке не рискнет отправиться на восток дальше, чем на день-другой пути. Чем ближе к Пелене, тем безжизненней становятся воды, а та жизнь, что кишит в них... лучше человеку с ней никогда не встречаться, Акула Неустанная - свидетель!

Такие невеселые мысли Иссканру навеял вид деревушки, в которую он пришел осенью 698 года, покинув в Дьенроке свой "родной" караван. В Следе Бердальфа Иссканр надеялся найти кого-нибудь, кто согласится отвезти его на остров Йнууг, где находился монастырь Акулы Неустанной. Хотя за время путешествия он успел прочесть некоторые из записей брата Гланнаха и догадывался, что попасть на остров будет не так просто. Да и на острове...

"Иногда мне мнится, что Баллуш обрадовался бы, если бы у Йнууга появилась собственная Пелена. Нет, я и мысли не имею обвинять отца настоятеля в стремленьи отгородится от мира - однако ни для кого не секрет, что больше Тихохода заботят Пелена и прошлое, нежели мирские дела.

"Мы - хранители традиций и знаний", - любит повторять он. И верно: ведь именно отец Кеввал Волны Усмиряющий из церкви Акулы Неустанной сопровождал Бердальфа в его великом походе и помогал ему советом в трудные минуты. Так же и Баллуш готов всегда помочь советом страждущему - и его ли вина, что порой советы эти жестоки и суровы? Таковы и зверобоги, которые властвуют над миром. Таков и мир. Таковы и люди, его населяющие".

Мухи не по-осеннему бодро роились во дворах и у побережья, где были разложены и развешены пойманная рыба, шкуры и туши тюленей и рыбацкие сети.

Деревенские псы так же бодро облаивали Иссканра - и не теряли надежды ухватить его за пятку, а то и за что-нибудь повыше и помягче. Он лениво отмахивался от них палкой и пробирался к причалу. Точнее, к тому, что считалось здесь причалом - к хлипкому настилу из полупрогнивших досок, на котором возились с лодкой несколько рыбаков. На чужака ни один из них внимания не обращал.

- Добрый день! - крикнул Иссканр, подойдя к рыбакам. - Да сопутствует вашим делам Акула Неустанная.

Один из них отвлекся от лодки, мельком взглянул на Иссканра и, пробурчав: "Пусть и тебе сопутствует", - продолжал что-то втолковывать своим соотечественникам. Теперь Иссканр разглядел, что лодка, с которой они возились, пробита в двух местах, и рыбаки, похоже, решали, чинить ее или разобрать на доски.

- Скажите, уважаемые, как я могу попасть на Йнууг?

- Вплавь, - буркнул кто-то. - Как же еще.

Иссканр потянулся за мечом - собаки "словили" этот момент и одна добралась таки до его штанины.

Рыбаки оторвались от лодки и с вялым интересом наблюдали за развитием событий. Иссканр угостил обидчицу палкой, прислонился спиной к хлипкому деревцу, Проницающий ведает каким образом выжившему на этих продуваемых ветром камнях; вынул из поясного кошелька амулет - стилизованное изображение Акулы. Такие носил каждый, кто посвящал себя служению Неустанной; этот когда-то принадлежал брату Гланнаху, а потом перешел к Иссканру вместе с прочими вещами монаха. Он показал амулет рыбакам:

- Знаете, что это такое?

Они, конечно, знали. Тотчас отогнали собак, а один из них, коренастый, с кудрявой рыжей бородой, пригласил гостя присесть - прямо на пробитую лодку. И сам пристроился рядом, пожевал губами.

- Ты не монах, - заявил наконец. - Тогда откуда у тебя амулет?

Иссканр объяснил, не вдаваясь в подробности. Рыбак кивнул: дело известное, многие монахи так и погибали, отправляясь куда-либо по заданию обители.

- Давай, - протянул он руку за амулетом. - Буду на Йнууге - передам, кому следует.

- Мне нужно самому попасть на остров, - ответил Иссканр. Он подозревал, что рыбак отлично понимает это и всего лишь испытывает чужака. А настроение у Иссканра сейчас было неподходящее для испытаний, честное слово! И непонятно даже, чего больше жалко: порванных штанов или отведавших палки собак-дур, которых сердобольные хозяева вовремя не отозвали. - Когда на Йнууг отходит лодка?

- Видишь? - рыжебородый привстал и для пущей наглядности указал пальцем на пробоину в днище. - Это насчет "когда". А вообще-то на Йнууг посторонних не пускают.

- Я не посторонний, - ответил Иссканр.

"Чудес не бывает. Я знаю это. Я верю в это. Однако же и младенчики просто так, с неба, в крестьянские огороды не падают.

Оставивши ребенка на попечении у упомянутой особы, я отправился, куда следовало, по делам обители. Выполнив задание настоятеля, я вернулся на остров и смог наконец попасть в библиотеку. Брат Криссгон помог мне в поиске нужных свитков, где могли бы находиться ведомости, которые я искал. Увы, я не нашел почти ничего, что способно было бы хоть как-то объяснить явленье, мной наблюдаемое. За исключением одного сообщения из Тайдонского эпимелитства. Жрец тамошней сельской храмовенки писал Тайдонскому иерарху о странном случае, но подробности были опущены.

Испросив соизволения у Баллуша Тихохода (и, признаюсь, введя его в заблуждение относительно истинной природы найденного мною младенчика), я покинул обитель и отправился в Тайдонское эпимелитство".

Ждать пришлось до следующего утра. Иссканра поселили в доме Фэгрика того самого рыжебородого рыбака, оказавшегося кем-то вроде старосты в Следе Бердальфа. До вечера Иссканр успел вздремнуть, а после побеседовать с местным жрецом, который, узнав о чужаке, решил навестить его лично. Оказалось, жрец знал брата Гланнаха, хотя, конечно, в историю с таинственным младенцем посвящен не был.

После ужина Фэгрик предложил Иссканру "подышать воздухом" - похоже, намечался серьезный разговор, для которого днем, за обыденными хлопотами, у рыбака попросту не было времени. Они зашагали вдоль линии прибоя, Фэгрик жевал листья туманного лопуха и спрашивал какие-то мелочи о жизни Иссканра в караване. Наконец они добрались до причала, где лежала лодка, уже почти разобранная на отдельные доски.

- Я думал сперва оставить ее как есть, - признался вдруг рыжебородый. - А потом понял, что незачем. - Он перехватил удивленный взгляд Иссканра и ухмыльнулся - в далеком свете Йнуугского маяка видно было, что, вопреки ухмылке, Фэгрик совсем не весел. - Ты не из морских, это сразу ясно. Иначе бы первым делом спросил, откуда взялись такие пробоины - а они... - рыбак сплюнул комок пережеванных листьев и бросил в рот новую порцию. - Такие дыры не поставишь, налетев на камни! - Иссканр кивнул, соглашаясь. Теперь он присмотрелся к повреждениям: даже сейчас, на полуразобранной лодке, видно было, что они необычные. Как будто кто-то с силой ударил по днищу копьем, причем ударил снаружи. - Знаю, - продолжал Фэгрик, - считается, что все моряки любят прихвастнуть для красного словца. Любим, чего уж... Вам, сухопутным, правду рассказать - все равно не поверите!

- Правду? - переспросил, чтобы не молчать, Иссканр.

- Правду! В море тайн побольше, чем в любом королевском дворце! И хранить их оно умеет получше, эти тайны. А Пелена... Ты хоть слышал про Пелену?

Про Пелену Иссканр слышал - двух недель в Сна-Тонре хватило с лихвой, даже если учесть, что он большую часть времени провалялся в госпитале. Все-таки госпиталь этот находился в ступениатской гостинице.

- И про Узлы, наверное, тоже знаешь, - промолвил Фэгрик. - А теперь представь, что Узлы падают не только на земле, но и на море. И что тогда случается. И какие твари тогда попадают в Ллаургин. ...Ну, до материка-то они не добираются, ясное дело, но здесь волны поднимают - будь здоров! И буквально, и фигурально выражаясь.

- Пробоины - тоже из-за таких тварей? - спросил Иссканр.

- Хуже, - ссутулился Фэгрик. - Пробоины нам поставили дротиковые кальмары. Только, знаешь ли, кальмары эти обычно наверх не поднимаются, их вообще редко кто видел. Они водятся на больших глубинах.

- И что-то их вспугнуло, - догадался Иссканр.

- Что-то или кто-то. ...Хотя, это ведь могли быть несколько сумасшедших кальмаров - и в глубинах на самом деле все спокойно. Потому я и решил разобрать лодку. Если никакой опасности нет, к чему пугать людей? А если есть - на всем побережье очень скоро об этом узнают. А мы с тобой узнаем раньше остальных... если ты по-прежнему хочешь попасть на Йнууг.

- Ты поплывешь, чтобы предупредить их?

Фэгрик пожал плечами:

- Я должен это сделать. А вот ты вполне можешь остаться здесь.

- Не могу. Если ты прав и кальмаров на самом деле кто-то вспугнул, следующая лодка поплывет на Йнууг нескоро, так? А я должен туда попасть, твердо заявил Иссканр.

Впрочем, сам он сейчас не был так уж в этом уверен.

"Перво-наперво заехал я в Таллигон, дабы убедиться в добром здравии младенчика. И там выяснил деталь весьма и весьма странную. Осматривая ребенка (коему упомянутой особой имя дано было Иссканр, в честь одного из героев древности), заметил я, что пупок у младенчика вполне обычный, ничем от других подобных не отличающийся. Переговорив с женщиной, на попеченье коей я оставил младенчика, узнал я, что сперва-то кожица на животике у ребеночка была ровненька, только с вмятинкой небольшой (о чем я писал уже), а потом постепенно вмятинка та углубилась, образовавши пупок. Чтобы, выходит, ничем младенчик среди прочих людей не выделялся.

Вспомнили мы тут с приемной матерью младенчика и о зандробах - как не вспомнить?! А вспомнивши, решили не отдавать все ж таки дите чародеям. Точнее, повременить с решением до моего возвращенья из Тайдонского эпимелитства.

Сойдясь на том, расстались мы - и отправился я в Тайдон, к тамошнему архиэпимелиту".

Лодка была просторная, но завалена разновсяким рыбацким хламом, который перекатывался по днищу, лез под ноги, колол в спину или пониже, цеплялся за рукава. Иссканр угнездился на носу, рядом с бортом, чтоб удобнее было кормить рыб своим завтраком. Что он уже успел пару раз сделать.

- Дальше будет еще веселей! - обернувшись на звуки, подмигнул ему Фэгрик. С самого утра рыжебородый был жизнерадостен, что никак не вязалось с его вчерашним настроением. Все дело, как подозревал Иссканр, в брате Фэгрика и племяннике, хозяевах лодки, сидевших соответственно на правом весле и у руля. Они наверняка знали про дротиковых кальмаров и про возможную опасность - а Фэгрик старался, насколько мог, подбодрить их. Да и себя, кажется, тоже.

- Если б погодка была поспокойней, поставили бы парус, - объяснил он Иссканру утром, когда они садились в лодку. - Но при таком ветре и таких волнах...

- Может, подождать? Погода успокоится...

- Ждать придется до очередного Снисхождения! - буркнул Фэгрик. - Ясно же, что... А-а, что с вас, сухопутных, возьмешь! Короче, не будет в ближайшее время лучшей погоды. Вот худшая - будет. Поэтому как знаешь: хочешь - отдай вещи брата Гланнаха мне, я сам отвезу. И если что нужно на словах передать - говори, не бойся.

- Я поплыву, - качнул головой Иссканр.

Теперь (когда пути назад не было) он мог позволить себе сожалеть о принятом решении. И даже помечтать, как сейчас здорово посидеть бы у печи и пожевать... н-нет, пожевать - не здорово!!..

Он снова перегнулся через борт, угодил лицом во встречную волну и долго протирал глаза, ругаясь вполголоса. Море колыхалось невыносимо близко к лодке, почти захлестывало внутрь... Акула Неустанная, он-то думал, что это почти одно и то же: плыть по волнам и ехать на верблюде! Оказывается... ох!..

- Закрой глаза! - посоветовал, перекрикивая усиливающийся ветер Фэгрик. - Закрой глаза и попытайся считать до скольки умеешь.

Иссканр молча помотал головой: ну уж нет, он привык встречать опасность лицом к лицу!

Подтверждая сие, Иссканр собирался снова перегнуться через борт, когда вода рядом с ними буквально вскипела - пробивая поверхность, в воздух взлетели черные, с ярко-желтыми пятнами, копья.

- Заклюй меня Разящая! - выругался Фэгрик. - Опять!.. Вот же!..

"Дротиковые кальмары", - понял Иссканр. Он не знал, что делать - то ли выпрыгивать из лодки, то ли ложиться на дно... нет, пожалуй, ложиться на дно не стоит - достаточно вспомнить те пробоины, которые он видел вчера.

- Еще! - завопил племянник Фэгрика, показывая влево. Там тоже вскипала вода - стройные тела кальмаров вспарывали воздух и снова падали в море чтобы опять выпрыгнуть.

- Кто-то здорово их напугал, - пробормотал брат Фэгрика - такой же рыжий, но без бороды, зато с длинными усами, заплетенными на концах в косички. - Эй, Кэлиш, следи за рулем! Это всего лишь кальмары.

- И они удирают на юг, точнее, на юго-запад, - сказал Фэгрик, провожая взглядом стаю. - Ну, братишка, поднажмем-ка, а?

Как любил выражаться рыжебородый, "все было ясно": если кальмары идут на юго-запад, следовательно, некто, вспугнувший их, движется с северо-востока. И лучше бы поскорее убраться с его пути.

Иссканр повернулся и посмотрел на Йнуугский маяк. Маяк горел и днем, и ночью - считалось, что он отпугивает разных непотребных морских тварей и вообще помогает рыбакам. Нечто вроде постоянной молитвы за тех, кто в море.

"Кто бы там сейчас ни молился, надеюсь, он делает это искренне. И надеюсь, это нам поможет".

- Не унывай, - обернувшись, подмигнул ему Фэгрик. - Скоро будем на месте!

"На острове, - мысленно уточнил Иссканр. - Откуда потом еще придется как-то возвращаться на материк".

"Тайдонский архиэпимелит принял меня благосклонно, отнесся с вниманьем и пообещал всяческое содействие. Выражалось оное в предоставлении мне крова и возможности поскорее добраться до деревни Нэрруш. Названной так, кстати, в честь одного из братьев обители Рыхлой Земли, каковой брат некогда проповедовал в этих краях, а после прославился в Пятом захребетном походе (о чем см. мои заметки в путевнике).

Нэррушский жрец, господин Балхай, сперва сильно был удивлен причиной моего визита. Сей любознательный господин, кажется, немного обиделся, когда на его сообщенье о странном младенчике не отреагировали. Мне пришлось сослаться на высокую занятость жрецов-переписчиков и посетовать на то, что не всё еще совершенно в нашей системе взаимодействия с эпимелитами и местными жрецами.

Сам же я удивился, что господин Балхай решил послать сообщение о младенчике именно в нашу обитель. Конечно, ни одна из деревень и ни один из городов официально не отдают предпочтенье тому или иному зверобогу и в течение года поклоняются всем им, - но в действительности почти в каждом населенном пункте "больше любят" своего зверобога, считают его хранителем города и так далее. И в Нэрруше это, разумеется, Проницающий. А так как одна из обителей его находится здесь же, в Тайдонском эпимелитстве, непонятно мне было, зачем господин Балхай отправил свое сообщение именно на Йнууг. Однако же и спрашивать у него о том я не стал, сочтя, что ежели захочет, так сам расскажет; да и важней мне было другое узнать - про того младенчика.

С момента его появления прошло уже несколько лет, но господин Балхай помнил все очень хорошо. Я бы тоже помнил! В конце концов, младенчик-то появился в доме господина Балхая, как говорится, из ниоткуда - в комнате, из которой жрец на минуту вышел и в которую тотчас же вернулся. Выглядел он так же, как и мой, причем пупка у тайдонского младенчика тоже не было, появился он лишь несколькими днями спустя.

Я спросил, не наблюдал ли господин Балхай еще каких-то странностей, связанных с младенчиком. Тот - вполне справедливо - взглянул на меня, как на умалишенного: неужто, мол, мне этих странностей мало?! А вообще, ответил, не наблюдал, ибо вскорости передал младенчика "в хорошие руки". И так уже на жреца косились, подозревая его в отцовстве. (Тут-то я догадался, почему оповестить о "чуде" господин Балхай решил не обитель Проницающего, а послал сообщение аж на Йнууг. Боролись, видно, в нем два чувства: желание рассказать о случившемся и боязнь, что в обители Проницающего появление младенчика объяснят так же, как это сделали нэррушцы).

Итак, в Тайдоне я узнал все, что мог. Теперь оставалось найти владельца "хороших рук", в которые господин Балхай передал младенчика. Когда я услышал, кто это, то понял, что отыскать приемного отца будет нелегко".

* * *

У Северных ворот Нуллатона образовался затор: у какой-то крестьянской телеги в самый ответственный момент (то бишь, прямо в проеме ворот) сломалась задняя ось. В телеге же ехали клетки с бойцовыми петухами; от удара клетки вывалились на мостовую, прутья сломались - и теперь пернатый товар вовсю бедокурил и кукарекал, удирая от стражниковых рук. И заодно доказывая, что таки да, они действительно бойцовые петухи, высшего качества и отменной выучки.

- Надолго, - подытожил Жмун - и покосился на господина К`Дунеля, восседавшего (заветная сумка прижата к животу) рядом с ним.

- Ничего, лошадки зато отдохнут, - зевнул Кайнор, подмигивая капитану гвардейцев. - Совсем ведь выдохлись, бедные.

Зверобоги ведают, зачем, но К`Дунель очень торопился оказаться в столице. Он даже не стал разбираться, что же, собственно, случилось в Трех Соснах - погрузил Кайнора в фургон, отозвал разошедшихся гвардейцев и велел ехать дальше. Причем приказал своим подчиненным поменять коней на свежих, взятых у господина таарига, - хотя они и не шли ни в какое сравнение с гвардейскими. "Потом вернемся, обменяем обратно", - вот и все объяснения.

Присмиревший Гвоздь мысленно пожимал плечами: раньше приедем - раньше выяснится, что к чему. Впрочем, "присмиревший" не значит "смирившийся". И затор в воротах можно ведь использовать, чтобы...

- Выходите, - хлопнул его по плечу К`Дунель. Капитан знаком подозвал к фургону двух верховых гвардейцев, что-то шепнул, показывая на ворота и артистов. Потом повернулся к Гвоздю: - Вы не против небольшой прогулки, господин Кайнор?

- Почему бы нет? А что с моими друзьями?

- Вы увидитесь с ними позже. Кстати, господин Жмун, держите, - и Жокруа К`Дунель вручил старому фокуснику заветную сумку. - Как вы можете убедиться, я выполнил свою часть уговора. Надеюсь, что и вы выполните свою, господин Кайнор.

Гвоздь скупо кивнул: говорить было не о чем. Да и теперь, когда деньги выданы, пути назад нет. Ладно, съездим, посмотрим, куда так торопился доставить нас бравый капитан.

Кайнор чмокнул в щеку Лютен, подмигнул Ясскену (того, беднягу, аж передернуло), обменялся рукопожатиями со Жмуном.

- Время, - напомнил Жокруа. - Вы расстаетесь ненадолго, господин Кайнор.

В общем, даже попрощаться по-людски не дал, нехороший человек. Но как ни старался, Гвоздь не мог всерьез разозлиться на капитана - все-таки тот спас ему жизнь, пусть в первую очередь и из соображений собственной выгоды.

Им с К`Дунелем подвели лошадей, а один из гвардейцев поехал чуть впереди, разгоняя с дороги простолюдинов. Добравшись до стражников, он перегнулся и принялся что-то втолковывать одному из них. Тот пожал плечами и отрицательно качнул головой. Тогда гвардеец развернул и показал ему некий свиток - стражник вчитался, переменился в лице и, отдав честь, отошел с дороги, позволяя всем троим проехать в город.

И Гвоздь ничуть не удивился, когда понял, что едут они в кварталы аристократов, называемые в народе Шатрами Захребетников. Здесь в основном селились потомки наиболее древних иншгурранских родов, не одно поколение которых участвовало в захребетных походах. Знатные, но зачастую не такие уж и богатые семьи, ведь для того, чтобы отправиться на войну, им приходилось собирать огромные суммы денег, продавая поместья, закладывая под залог фамильные драгоценности, передавая свои земли в аренду монастырям... И те, кто уцелел в походе, не всегда возвращались богатыми. Что же до разговоров о чести, доблести и рыцарском благородстве, то Гвоздь знает им настоящую цену - и разговорам, и этим "высоким материям"!..

Так значит, его хочет видеть кто-то из старых захребетников? Ну-ну.

Улица, по которой они ехали, больше напоминала горное ущелье: высоченные каменные заборы (да-да, с самыми настоящими бойницами по верхнему краю!), массивные створки ворот, на створках - фамильные гербы со всяческими тиграми, пчелами и оторванными руками, одни герольды ведают, что призванными символизировать. За заборами ничего и не разглядеть, кроме флаговых башенок, высота которых строго отмеряется согласно количеству представителей фамилии, участвовавших в захребетных походах, длительности оных походов и прочая, прочая, прочая. Ну и здесь же учитывается, что даже самый, так сказать, "захребетный" род башенку свою не должен громоздить выше уровня башен королевского дворца - до которого, кстати, отсюда не так уж далеко.

Далее (Гвоздь словно осматривал место будущего выступления или искал пути для побега) - улица длинная, широкая, постепенно сворачивающая направо, вымощена булыжником, деревьев нет, одни фонари (сейчас, поздним утром, разумеется, не зажженные), прохожих мало, зато патрулируется группами "драконов" с гребнистыми шлемами, доспехами-"чешуей" и шелковыми крыльями за спиной. А ночью здесь наверняка несут службу "кроты" в черных балахонах... Впрочем, до ночи еще дожить надо.

Ну-с, так куда нам, господин К`Дунель?

А вот сюда, показал на очередные ворота капитан. На их створках тоже красовался герб: оскалившийся серебряный волк на золотом фоне. Над гербом, как и положено, был изображен шлем с решетчатым забралом, двумя кожистыми крыльями по бокам и нашлемником в виде гнусной хари какого-то демона из тех, что только после хорошей порции порошка из кровяных цветочков и увидишь. Харя, похоже, должна была олицетворять (или охаряктеризовывать?) некий сборный образ злобных и коварных врагов, с которыми боролись носители славного герба. Кстати, судя по черной ленте, пересекавшей верхний левый угол щита, одним из представителей древней фамилии стало меньше. Если, конечно, Гвоздь ничего не путает, а он, признаться, ой не специалист в геральдике!

...Не было ничего: не появились на стене дозорные, не выглянул из окна караулки стражник, из-за ворот вообще не донеслось ни звука, да и гвардейцы, что безымянный, что господин К`Дунель, не спешивались, не кричали, мол, принимайте дорогих гостей, - ни-че-го! - однако же правая створка, разламывая пополам герб, беззвучно открылась и стражники, одетые в роскошные камзолы, с блестящими алебардами, ретиво взбзынькнули шпорами: милости просим-с!

Очень, знаете, не понравился Гвоздю этакий прием. Он в последний раз бросил взгляд на улицу, где лениво и в то же время бдительно прохаживались "драконы", вздохнул и въехал-таки за ворота. Обернулся - и нате вам, створки уже успели так же неслышно встать на место!

- Спешивайтесь, - сказал ему К`Дунель. - Приехали, господин Гвоздь.

* * *

Когда на горизонте показался Йнууг, Иссканр не поверил своим глазам. Во-первых, слишком уж легко все получалось: ведь если не считать кальмаров и скверной погоды, доплыли без приключений. Ну а во-вторых... во-вторых...

- Я же говорил, что на остров тебя не пустят, - ухмыльнулся Фэгрик. Впрочем, как и меня, Оварда или Кэлиша. Или ты думал, придется в лодке все это время ждать?

Ни о чем подобном Иссканр не думал, он вообще, если честно, не обратил внимания на те слова старосты. И только теперь, глядя на массивный корпус древнего парусника-дома, понял, что Фэгрик имел в виду.

- Впечатляет, верно? - подмигнул тот. - Уж не знаю, как он и сохранился. Это ведь легендарный "Кинатит" из армады самого Бердальфа. Считай, полтыщи лет прошло, как его швырнуло на прибрежные скалы, - а вот, до сих пор стоит целехонек. Умели строить предки, а?

- Мой брат каждый раз восхищается "Кинатитом", - объяснил Иссканру Овард. - И старается не замечать гнилых досок, много раз подновляемых переборок и остальных признаков того, что время сильнее любого дерева. Даже лучших пород алмазного дуба, выросших на Востоке.

- Ладно, хватит болтать, - проворчал Фэгрик. - Давайте причаливать. Чем раньше закончим здесь свои дела, тем раньше сможем вернуться на землю.

- Куда причаливать?

- К кораблю, сухопутный, к кораблю. Больше-то некуда, весь остров, кроме дальней восточной бухты, с такими высокими и отвесными каменными берегами, что не подберешься. А в бухте нам высадиться не позволят, мы же не монахи.

- Но... - Иссканр не успел спросить, как они собираются причаливать к кораблю, - лодка продвинулась чуть дальше, и он увидел громадную пробоину в боку парусника-дома. Причем пробоину, явно сделанную людьми уже после того, как корабль сел на мель.

- Здесь всё сразу: и причал, и гостиница, и двор для приемов, - сказал Овард. - Есть даже храмовенка - я уже не говорю про госпиталь или там кухни. Хотя, конечно, часть отсеков затоплена водой, а другие попросту заброшены. На Йнууге никогда не бывает много гостей с материка, монахи же не любят жить на "Кинатите". Я с ними согласен - гадкое местечко.

"Тойра Мудрый - одна из самых загадочных личностей нашего времени. Я мало что могу о нем сказать, ибо видел его лишь однажды, на рынке в Таллигоне, где он читал одну из своих проповедей-притч. Слышал же о нем, как и, наверное, всякий, много и разное, однако не сомневаюсь, что большая часть таких историй - выдумки. А прочие, хоть и основаны на действительно случившемся, здорово приукрашены.

Когда-то давно Тойра был монахом из обители Цветочного Нектара (об-ль находится на юго-зап. берегу о. Ллусим, посвящена Мотыльку Яркокрылому больше см. в моих заметках для путевника). Однако еще в отроческие годы он прозверел, долгое время находился в бессознательном состоянии, потом пришел в себя. После чего покинул монастырь и подался в странствующие проповедники. Как и прочие странствующие проповедники, которые не принадлежат к каким-либо монастырям, не являются монахами и действия которых Сатьякальная церковь не одобряет, однако зачастую закрывает на них глаза, - как и подобные ему, Тойра вел жизнь вечного странника, нигде подолгу не останавливался, а жил на то, что давали ему слушатели проповедей. Проповеди Тойры были необычными: сперва он рассказывал некую историю, а после не торопился объяснить ее, как это делают иные странствующие проповедники. "Если на ваш вопрос ответил кто-то другой, вы остались без ответа", - любил он говорить.

Впрочем, я не совсем правильно поступаю, когда пишу о Тойре в прошедшем времени. Ведь он жив, насколько мне известно, и по сей день.

И я не теряю надежды когда-нибудь повстречаться с ним еще раз, чтобы спросить о судьбе того младенчика из Тайдонского округа".

...Подплыв поближе к пролому - собственно, вплыв на лодке внутрь - они словно оказались в чреве исполинской рыбы. Выломанными ребрами топорщились переборки нижних, подпалубных ярусов, которые частично пришлось разобрать. Некоторые из них залатали новыми дверьми, некоторые же так и чернели коридорами, ведущими невесть куда. Света здесь было крайне мало, фонари висели лишь там, где устроен был причал для лодок, да еще в нескольких местах, видимо, время от времени все же использовавшихся, хоть и не по назначению.

- Только такой безумец, как ты, Фэгрик, мог явиться сюда в этакую погоду! - по настилу одного из нижних ярусов к прибывшим спешил высокий седоусый мужчина в обычном одеянии рыбака. За ним следовали двое в балахонах монастырских служек, они несли фонари на невысоких деревянных шестах.

- А ты, как и прежде, по самую макушку переполнен гостеприимством, Миннебар, - парировал Фэгрик. - Или думаешь, я притащился сюда, чтобы полюбоваться на твою морщинистую физиономию?

- У тебя не такой изысканный вкус, как у моей супруги, поэтому, уверен, ты рисковал лодкой брата не из-за моей физиономии. - Седоусый кивнул служкам, чтобы те пришвартовали лодку, и подал руку Иссканру, помогая выбраться на относительно устойчивую поверхность: - Миннебар, распорядитель здешней гостиницы, если "Кинатит" можно так назвать. Не спрашиваю, для чего вы сюда приплыли, - ясно, что по делу, иначе Фэгрик просто не взял бы вас. Верно, Тюлень?

- Верно, - фыркнул рыжебородый.

- Ну вот. Поэтому спрашиваю только одно: надолго к нам?

- Выгляни наружу, - ответил ему Овард. - Если и дальше будет твориться такое безобразие, мы тут вообще навсегда застрянем. - Он досадливо махнул рукой: - Ладно, извини. Вот, спроси у господина Иссканра, у нас-то дело короткое, а он, кажется, собрался с самим Баллушем поговорить.

Миннебар посмотрел на Иссканра с интересом:

- Да? Ну, тогда вам здесь точно придется подзадержаться. Баллуш с утра не в духе. - Он оглянулся на служек и добавил шепотом: - По слухам, старику что-то очень гадкое приснилось, чуть ли не плавающая кверху брюхом акула. Он сейчас молится, велел тревожить только в самом крайнем случае.

- Ну так у нас именно такой случай, - прервал седоусого Фэгрик. - Или, может, кто-нибудь из ваших дозорных уже заметил дротиковых кальмаров, которые что есть щупалец дают стрекача на юг? Возможно, кальмарам приснился тот же самый гадкий сон, что и господину настоятелю. Но скорей всего, старина, они увидели этот кошмар наяву.

"Из Тайдонского округа я должен был вернуться на Йнууг, но неожиданные события вмешались в мои планы. Точнее, сразу несколько событий, на первый взгляд, между собою никак не связанных.

Первое: я во что бы то ни стало хотел отыскать Тойру Мудрого, но не знал, в какой части Ллаургина он сейчас странствует. Искать же наугад я не мог - на то у меня не было ни времени, ни средств. Оставалось обратиться в какую-либо из обителей, где кто-то помог бы мне, подсказал, где искать Тойру. Я решал, куда именно, однако же случай выбрал за меня.

И это было вторым событием из тех, о которых я упоминаю".

(Читая эту часть записок, Иссканр не мог отделаться от мысли, что брат Гланнах писал не то, что думал, - или же часть случившегося скрывал даже от бумаг, которые, как он считал, никто не прочтет. И с каждым новым листом это ощущение усиливалось. Словно что-то очень напугало писавшего, потрясло до глубины души...)

Когда на Йнууге основали обитель Акулы Неустанной, монахам не пришлось перестраивать "Кинатит", чтобы в нем можно было жить гостям с материка. Парусники-дома как раз и предназначались для того, чтобы перевозить на большие расстояния огромные количества людей, - и здесь все было устроено именно с учетом этого. Правда, за столетия даже самая прочная древесина приходит в негодность...

- Мы все тут боимся, что однажды эта дырявая бочка возьмет да и развалится на куски, - говорил Миннебар, ведя гостей по узким темным коридорам корабля. - Когда-нибудь, попомните мое слово, так и случится - и я надеюсь, что к тому времени буду далеко отсюда.

- На небесах, что ли? - фыркнул рыжебородый. - Ты же из этой "бочки" сколько лет уже не вылазил. Все ищешь древние клады, забытые лично Бердальфом и специально для тебя. Представляешь, Иссканр, человек полжизни гоняется за парусом на горизонте и никак не поймет, что парус этот - мираж!

- Мы все только тем и занимаемся, что гоняемся за такими парусами, тихо ответил Иссканр. - А что, неужели за пятьсот лет корабль не обыскали сверху донизу?

- Вот видишь! - подхватил Фэгрик. - Даже этот вьюноша, хоть и сухопутник, понимает, что к чему.

Миннебар покачал головой.

- Когда "Кинатит" выбросило на скалы, берег был уже совсем рядом. Люди не видели земли месяцами, к тому же "Кинатит" не тонул. Они просто оставили корабль и перебрались на сушу. Потом сюда, конечно, наведывались, чтобы забрать какие-то вещи, но очень скоро монахи Неустанной решили основать на острове обитель, и Бердальф отписал его в их полное распоряжение. По сути, вместе с "Кинатитом". Хотя тот по-прежнему считался собственностью короля (Бердальф даже собирался починить его), корабль никому не был нужен. Если ты помнишь, поселенцы приплыли как раз в самый разгар десятилетия Сатьякального Гнева: пралюди, которые населяли Ллаургин до нас, были почти полностью истреблены, а выжившие бежали на запад и юг. Их города лежали в развалинах, многие колодцы были отравлены, поля выжжены - и все это следовало привести в порядок. - Он поднял руку, призывая к вниманию: Осторожно, здесь доски прогнили, идите под стенкой. Так вот, - продолжал Миннебар, - поселенцам было чем заняться. А странствие по морю отбило желание совершить еще одно такое же - даже ради того, чтобы вернуться на Восток, к уже известным землям.

- Тем более, - добавил Иссканр, - что, наверное, тех, кто решился на такое плавание, вряд ли на Востоке что-то удерживало.

- Точно! Так оно и было, если верить летописям да и вообще здравому смыслу. Это я все веду к тому, Фэгрик, что "Кинатит" с самого начала бросили в спешке - и потом так никто и не озаботился хорошенько его исследовать. Монахам Неустанной было где жить - на Йнууге до них существовали поселения, но островитяне вымерли во время Гневного Десятилетия. Потом, когда легендарный Кеввал Волны Усмиряющий решил запретить не-монахам ступать на землю Йнууга, понадобился и "Кинатит", но не целиком, хватило только ближайших к пробоине помещений, хозяйственных и жилых. И так, заметь, продолжалось столетиями! Монахам просто некогда было шарить по судну в поисках "каких-то сокровищ", а обслуге здесь хватает работы.

- Хватало, - криво усмехнулся Фэгрик. - А теперь, как я погляжу, свободного времени у вас хоть отбавляй!

- А что ты скажешь, Овард?

- То же, что и тогда, когда ты решил оставить семью и переехать сюда: это твой выбор, - пожал тот плечами. - Ты сам решил удить такую рыбу - так тяни леску, пока есть силы, а не оглядывайся.

- Спасибо, - вполне серьезно поблагодарил его Миннебар.

- Не за что, братец. Надеюсь, в виде благодарности ты поселишь нас не в тех дырах, что в прошлый раз.

Седоусый покачал головой:

- Тут все такое, Овард, и ты это знаешь... Та-ак, здесь по лестнице вверх, держитесь крепче за перила. Ступеньки скользкие и непрочные сколько хожу, столько жду, что вот-вот проломятся. В общем, - продолжал он, - работы-то на самом деле хватает. Но в основном приходится что-то чинить, подновлять, поэтому возможностей исследовать "Кинатит" у меня больше, чем раньше.

- Сбылась места умалишенного, - беззлобно проворчал Фэгрик. - Ладно, братец, ты главное не зазнайся, когда найдешь здесь золотой нужник Морепашца, ага?

- Ты же знаешь, треть в этом случае будет принадлежать тебе.

- Я от своей части в этом случае отказываюсь в пользу Фэгрика, вставил Овард, и все трое захохотали.

"Неожиданная и нелепая смерть господина Балхая сама собою определила ту обитель, куда мне пришлось направиться. Ибо, хочешь - не хочешь, а господин Балхай был приписан к Тайдонскому эпимелитству, подчинялся тамошнему архиэпимелиту, а значит, моим долгом было сообщить об этом туда. Ну а из Тайдона ближе всего было к Тайдонской обители Проницающего".

("Что за чушь?! - читая, недоумевал Иссканр. - Какая смерть, от чего? В записках об этом ни слова. И почему брат Гланнах ссылается на эту смерть, когда объясняет, что выбрал Тайдонскую обитель? Если бы он выбирал только ту из обителей, которая ближе, то все равно выбрал бы ее. Что-то не так! Но - что?")

...доски, балки, клинья, дверные петли - и всему этому несколько сотен лет. Корабль дышал, стонал, кашлял, словно дряхлый, болезненный старец, который никак не может заснуть. Не может - и не дает заснуть другим!

Иссканр поднялся с узкой койки и принялся вышагивать по каморке, которую ему отвели. Когда Овард и Фэгрик увидели, в каких тесных помещениях им придется жить, они здорово осерчали на брата, но Миннебар объяснил, что только небольшие каюты и удается поддерживать в приличном состоянии. И хотя бы частично отваживать оттуда крыс (во что Иссканр не поверил - и, кажется, не зря).

В полумраке он заметил юркую тень, скользнувшую в дальний угол и замершую там в надежде остаться незамеченной. Потянулся за подсвечником, но тень догадалась, что ее ждет, и выскочила в коридор через щель под дверью. Иссканр усмехнулся, поставил подсвечник на стол и хотел было зажечь свечу, но передумал: что толку? На что здесь смотреть, в этом гробу с дверцей?!

К тому же ему внезапно потребовался нужник - не золотой Бердальфов, а вообще любой ближайший. Чтоб им утонуть, этим монахам! Кормят гостей невесть чем - Иссканру еще за ужином показалось, что с теми лепешками что-то неладно!

Он выскочил в коридор и поспешил налево, до поворота, а оттуда свернул направо - все, как рассказывал Миннебар, - а там - третья дверь по правой стороне... или вторая? Нет, третья.

Когда Иссканр возвращался в свою каморку, он пожалел, что не прихватил свечу. Вместо того, чтобы валяться на койке и слушать монотонное поскрипывание кинатитовых костей, выбрался бы наверх и подышал свежим воздухом. Впрочем, что мешает ему это сделать и без свечи? Фонари, пусть и тускло светящиеся, висят у каждого поворота, заблудиться он не заблудится. А Миннебар говорил, что поселяет их то ли на втором, то ли на третьем ярусе от палубы - словом, недалеко.

Иссканр направился по коридору туда, где он, помнится, видел ступеньки, называемые моряками забавным словом "трап". Там он их и обнаружил - и начал подниматься наверх, цепляясь за перила. Древесина под ногами прогибались, но не скрипела, к тому же перила казались достаточно прочными.

И вдруг в один момент все это - и перила, и ступеньки - проломилось и обрушилось вниз, вместе с Иссканром!..

* * *

В комнате, где оказался Гвоздь, барахла было столько и такого, что укради и продай - на год наймешь целый отряд гвардейцев, не хуже, чем К`Дунелевы. Ну, всю бы комнату Гвоздь, натурально, с собой не утащил, а вот махонького серебряного мальчика на каминной полке, с неприличным жестом повернутого к входящему, упер бы. Хотя бы из воспитательных целей.

Однако же не стал. Тем позвонком, что находится аккурат между лопатками и работает вместо пресловутых "глаз на затылке", почуял, что за ним следят. Да иначе-то и быть не могло, верно? - чтобы неизвестного (или, если угодно, печально известного) проходимца оставить одного в этакой дорогущей комнате?! Ага, держи карман шире и пальцы плотнее!

Гвоздь оглядел комнату повнимательнее. Сейчас он не приценивался, а искал потайные отверстия, через которые за ним могли бы наблюдать. Если он что-нибудь понимает в подобного рода устройствах, они должны располагаться чуть выше уровня головы человека среднего роста. Вот, например, идеально подходят для этой цели портреты. Кто это у нас здесь? Надписей, разумеется, нет - все, кому положено (и кому позволено сюда входить) и так знают, кто изображен. Он - суховатый старик с ястребиным носом и близко посаженными глазами, в доспехах, на согнутой левой руке держит знакомый Гвоздю шлем с кожистыми крыльями (нашлемника с харей нет). Она - моложе его лет этак на пятнадцать, а то и на все двадцать, очень и очень ничего выглядит, особенно в этом платье с широким декольте, с брошкой в виде ириса... может, дама и заинтересовалась бродячим жонглером, а-а? Старик-то, даже если был мужем (что скорее всего), теперь, судя по черной траурной ленточке, отчеркнувшей верхний правый угол картины, покинул юдоль земных страданий. Так что...

О, догадался Кайнор, может, его вызвали, чтобы гимн какой-нибудь погребальный написать! Старик-то, допустим, был с причудами и в завещании указал, мол, хочу, чтоб похоронили под гимн, сочиненный известным поэтом, Рыжим, понимаешь, Гвоздем! Почему нет? Вполне может быть!

И сразу становится понятно, отчего так торопился К`Дунель: покойный, поди, святым не был, тело его бренное подчиняется тем же законам разложения, что и прочая материя.

Догадки вдохновили Кайнора и воодушевили его. Он расправил плечи и шагнул к висевшему здесь же зеркалу, чтобы привести себя в порядок. С досадой провел рукой по небритой вот уже несколько дней щеке, пятерней пригладил волосы... проклятие, если бы бешеный капитан не гнал лошадей день и ночь, у Кайнора было бы время заняться своей внешностью! (Одновременно с приведением себя в порядок Гвоздь повернулся так, чтобы закрыть собой "Непристойного мальчика" и опустить-таки статуэтку во внутренний карман кафтана. Кажется, никто из потайных наблюдателей не должен заметить...)

Он вздрогнул, когда дверь на другом конце комнаты бесшумно приоткрылась. В зеркале он увидел отражение гостьи: молоденькая, лет этак двадцать - двадцать три, чернявая, одета прилично, наверное, одна из местных служанок, приближенных к хозяйке. Пришла, небось, чтобы подготовить "господина артиста" к приему у госпожи.

- Так вы и есть тот самый Кайнор Мьекрский?

Гвоздь улыбнулся ей одной из своих "улыбок-для-дам":

- А вы представляли меня другим?

Она потупилась:

- Признаться, да, немного другим. - Ее смущение было таким неподдельным, наивность такой искренней! Служаночка переступила с ноги на ногу и попросила: - Вы не могли бы что-нибудь показать... - И тут же, зардевшись, добавила: - Я имею в виду, фокус какой-нибудь, или пожонглировать.

- Для вас, сударыня... - галантно поклонился Гвоздь. - Ну-ка, - он оглянулся в поисках подходящих для жонглирования инструментов и выбрал три висевших на стене блюда. Каждое было золотым, да вдобавок к тому еще и с искусно изображенными сценами битв по краям... точнее, на двух - битвы, а на третьем - любовные утехи. Судя по всему, привезены кем-то из представителей фамилии в качестве трофеев из очередного захребетного похода.

Служаночка вздрогнула, когда он снимал их со стены, но только покачала головой. А Кайнор подмигнул ей, мол, не трусь, потом обратно повесим, никто и не заметит, - и начал представление. Сперва просто пустил блюда в воздухе по кругу, в одном и в другом направлении, затем, когда более-менее привык к их весу и форме, принялся жонглировать блюдами у себя за спиной. Чернявая стояла, разинув рот. Неужели она не видела циркачей? В столице их на любом базаре должно быть пруд пруди!

Да нет, она наверняка немного играет, делает вид, что увлечена, чтобы польстить ему. Выходит, и этой красотке тоже что-то нужно от Рыжего Гвоздя? Или ей велели потянуть время?

- Вы просто прелесть! - она захлопала в ладоши.

"...Потянуть время? Но зачем? Ты становишься безумцем, Гвоздь, вот что".

- Ну как, вам понравилось, сударыня? - спросил он, прекратив жонглировать и развесив блюда по местам.

- Очень! Вы просто прелесть, господин Кайнор!

- Ну тогда, может, вы сочтете меня достойным небольшого приза?

Она сделала робкий шажок назад, во взгляде ее мелькнула растерянность:

- Да? Какого же?

- М-м... давайте подумаем вместе. Например, поцелуй, а?

- Нет, знаете... вот-вот должна прийти госпожа, и я...

- Госпожа? Если ты так ее боишься, красавица, тогда поцелуй мы отложим до лучших времен. А расскажи-ка мне, что за госпожа такая... - Он кивнул в сторону портрета: - Она недавно овдовела, верно?

- Д-да.

- И зачем же ей понадобился жонглер? - он поднял руки, давая понять, что да, конечно, не ожидает от нее полной осведомленности, но все-таки... Хотя бы намекни.

- А мы уже перешли на ты? Ладно, я намекну тебе, - служаночка ловко шагнула в сторону, увеличивая между ними дистанцию, но оказалась при этом далеко от дверей. Теперь Кайнор вынужден был либо стоять к ней вполоборота, либо повернуться спиной к дверям, чего он никогда не стал бы делать, если бы не зеркало. "...но что за игры играет со мной эта фифа?"

- Граф действительно умер, - подтвердила она, указывая на портрет старика, перехваченный с краю черной лентой. - И оставил не совсем обычное завещание.

- Неужели упомянул меня, недостойного?

- Да, упомянул. Но не как наследника.

- Эт понятно...

- Граф хотел, - перебила она Кайнора, - чтобы после смерти его прах был перевезен и упокоен в ллусимском Храме Первой Книги. И чтобы ты сопровождал траурную процессию.

- В качестве кого?

- В качестве самого себя - Кайнора из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь. Тебя ведь так зовут?

- Так-то оно так, но...

- Вот и отлично. Ты, конечно, чересчур самоуверен и дерзок, но это решаемо.

"Что значит "это решаемо"? Что тут вообще происходит?!"

- Погоди-ка, милая, ты кем себя возомнила? - теперь Гвоздь рассердился не на шутку. - Сперва-то ты говорила повежливее. А если я нажалуюсь графине?

Она пожала плечами:

- Жалуйся. Можешь начать прямо сейчас, потому что я и есть графиня.

- Что-то ты мало похожа на портрет.

- Моя мать умерла десять лет назад. А отец... совсем недавно. Так что теперь, - чернявая вздернула подбородок, - я единственная, последняя представительница рода Н`Адер.

"Вот так номер, Гвоздь! "...ее смущение было таким неподдельным, наивность такой искренней!" Тебя провели, как сопливого пацана!"

- Не удивляйтесь. Я приходила, чтобы взглянуть, что вы из себя представляете, - заявила графиня. - А о деле мы поговорим чуть позже, когда вы переоденетесь и приведете себя в порядок. И кстати, - добавила она, обернувшись на пороге, перед тем, как уйти, - не забудьте поставить мальчика на место. Все равно в ближайшее время вам вряд ли представится возможность его продать.

Глава седьмая:

Древняя погребальная ладья. Человек с очень добрым взглядом. Баллуш Тихоход молится. "Какой же вы все-таки мальчишка!" Падение, цветные полосы

и много боли. "Странные происшествия" господина Фейсала. Когда вопросы

щекочут нёбо.

Ну зачем я тебе - неудачник, жонглер?

Я от игр ваших светских безмерно далек.

Не боитесь, графиня, что я по привычке

вас, как шарики, брошу в безумный полет?

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

Когда лестница под ним проломилась, Иссканр, конечно же, испугался. Свалиться в непроглядную темень корабельных внутренностей - этак можно и шею себе свернуть! Или, что еще хуже, переломать руки и ноги и остаться живым - но при этом беспомощным калекой. В сна-тонрском госпитале он видел и таких...

Но нет - разумеется, и о калеках, и о смерти он подумал позже, когда вместе с грудой трухлявых досок рухнул в воду, вынырнул, лихорадочно отмахиваясь руками, коснулся подошвами дна под собой и понял, что попал в один из отсеков парусника-дома. В самом деле, не мог же он прошибить все ярусы и рухнуть в море! Теперь главным было не паниковать, а осмотреться и найти выход.

Иссканр посмотрел наверх, где светлело далекое пятно перекрытия, что он пробил, падая. Видимо, под непрочной лестницей уже были пустоты - или доски под ней тоже прогнили. Так или иначе, а выбраться через дыру он не сможет, попросту не дотянется. Звать на помощь тоже бессмысленно, вряд ли поблизости кто-нибудь есть.

Остается одно: искать дверь.

Он огляделся по сторонам: темнота здесь была не такой уж непроглядной благодаря далекому свету из пролома. Вода доставала Иссканру до пояса, в ней плавали доски, несколько вздувшихся крысиных тушек, какой-то мусор и... лодка!

Что за чудеса, откуда ей здесь взяться?!

Иссканр зашагал к лодке, отгребая в сторону плавающий на поверхности сор и радуясь, что при падении не задел руку, обожженную махсраями. Иногда она начинала ныть просто так, перед плохой погодой или крупной драчкой, хотя вообще-то вела себя прилично. Ну а сильный удар мог разбередить старую рану, что сейчас было бы совсем некстати.

Добравшись до лодки, Иссканр оглядел ее со смешанным чувством восхищения и ужаса. Она и впрямь была немыслимо древней! Длинная, с широкими бортами и одинаково заостренными носом и кормой, она, казалось, вынырнула из тех времен, о которых складывают легенды. Возможно, ее бортов касалась рука самого Морепашца! - а что? ведь "Кинатит" принадлежал к великой армаде! Иссканр с благоговейным трепетом, которого сам от себя не ожидал, провел пальцами по искусному узорочью на носу лодки. Да, это явно была не обычная спасательная шлюпка - да и кому нужна спасательная шлюпка внутри парусника-дома? Скорее, это погребальная ладья.

Погоди-ка, но кому нужна внутри парусника-дома погребальная ладья? Да, он слышал, что далекие предки, еще когда жили на Востоке, хоронили своих мертвых подобным образом, но - посреди океана? когда дорога каждая щепочка? - нет, вряд ли... Во всяком случае, вряд ли, чтобы они хоронили так всех своих мертвецов. А вот наиболее знатных...

Он отшатнулся, когда сообразил, что в этом ящике в центре лодки может лежать покойник, которому пять сотен лет! Покойник, дух которого так и не отлетел во Внешние Пустоты, ибо обряд надлежащим образом не был закончен лодка-то осталась здесь, ее не отправили в свободное плавание по морю.

В этот момент парусник-дом вздрогнул и заскрежетал от мощнейшего удара, Иссканр снова полетел в воду - и пожалел о том, что вышел из каморки... проклятие! что вообще сел в лодку Оварда!..

* * *

После разговора с графиней ("проверки!" - возмущенно бормотал Кайнор) его отвели в комнату на самом верху угловой башенки правого крыла. Дорогих цацок здесь было поменьше, зато нашлись таз с теплой водой, кувшин с холодной, чистая одежда и прочие составляющие, необходимые, чтобы привести себя в порядок. Даже обнаружилась настоящая служаночка, ткнувшаяся было помочь, - но обозленный Гвоздь яростно зыркнул на нее и сообщил, что уж сам как-нибудь. Она всхлипнула и убежала, а он мылся и честил себя на все корки. Каким же надо было быть слепцом, чтобы не заметить, что эта чернявая фифа ("Графиня, так ее растак!") всего лишь играет с ним! Ну погоди, красавица, мы с тобой съездим в паломничество к Ллусиму, ты у меня надолго запомнишь, ты у меня поймешь, что вокруг тебя живые люди, я т-тебе!..

Взгляд Гвоздя упал на зеркало, в котором сейчас отражалась его намыленная, с мокрыми волосами, физиономия. "Старина, а не теряешь ли ты чувство юмора? Малолетняя неженка привыкла, что ей все доступно и подвластно. Ты не в первый раз сталкиваешься с такими. Так чего взъелся? Проучить ее? Обязательно! Но на кой при этом пускать пар из ноздрей и рыть копытом землю? Как-то оно... несолидно, несерьезно. Не по-Гвоздевски, что ли..."

Когда он приступил к бритью, то полностью успокоился и даже насвистывал некий мотивчик.

И едва не пустил себе кровь, увидев в окне, кто идет по расписным плитам двора от ворот к дому.

Человек, так взволновавший Гвоздя, выглядел вполне безобидно. Невысокого роста, с сутулыми плечами, с лысиной, продиравшейся через седые заросли волос. Хотя сейчас, когда на нем были зеленый камзол с желтыми вставками на рукавах и берет, увенчанный чрезмерно пышным, преломившемся напополам пером, человек выглядел представительно. И ни лысины, ни сутулости плеч видно не было.

Просто Гвоздь знал о них - равно как и о том, какого рода должность занимает гость госпожи Н`Адер.

Он закусил губу, глядя как визитер преодолевает ступеньки и исчезает за распахнутыми дверьми. Наскоро оделся, проклиная портного, который понашил столько пуговиц-крючочков-застежек; выскользнул в коридор...

- Господин закончил свой туалет? - у дверей возвышается громила, причем, судя по смуглой коже и носу с горбинкой, выходец с юга. "Или, добавил Кайнор, - из-за Хребта".

- Да, закончил.

- Тогда следуйте за мной.

"А ты на что надеялся, Гвоздь? У чернявой, конечно, самомнение перехлестывает через край, но она ведь не дура, чтобы оставлять тебя без присмотра".

Тем же путем, каким Кайнора привели в башенку, они спустились обратно, но пошли уже не в комнату с портретами покойных супругов Н`Адер, а совсем в другую сторону. Остановились только перед дверьми, на которых был изображен весь Сатьякал, от Дракона до Сколопендры. Громила с неожиданной деликатностью постучал и заглянул внутрь, кивнул, выслушивая наставления, и прикрыл дверь - снаружи.

- Присаживайтесь, господин. Придется немного подождать, пока графиня освободится.

"Значит, старик уже у нее".

Гвоздь примостился на ближайший к двери стул - в надежде хоть что-нибудь услышать. Но, разумеется, кабинет был устроен таким образом, чтобы из него не долетало ни звука.

"Проклятие! Проклятие, проклятие, пр-роклятие!.. Очень может быть, что сейчас они решают, как со мной поступить, а я, сидя от них в пяти шагах, ничего не знаю. И узнаю, когда будет слишком поздно. Проклятие!

...Зачем я на самом деле понадобился чернявой? Откуда обо мне знал ее папаша? Каким боком ко всему этому причастен бравый К`Дунель?

И что мне теперь делать, чтобы спасти собственную шкуру?!"

Он подумал о человеке, который сейчас разговаривал с графиней, и смертельный холодок скользнул полозом вверх по его спине, обвиваясь вокруг горла, мешая дышать, замутняя рассудок.

Господин Фейсал - вот как зовут человека с сутулыми плечами. Когда-то, в детстве, Кайнор мечтал, чтобы у него был дядюшка: добрый, мудрый, немного таинственный. Фейсал выглядел именно так - но когда Кайнор впервые попал к нему на прием, он был уже не ребенком и отлично знал, кто такой этот пожилой человек с добрым взглядом.

Говорят, в южных болотах Трюньила живут гигантские ящерицы, которые плачут, сожрав свою жертву. Господин Фейсал не плакал, он по-отечески улыбался. Вполне может быть, что в глубине души он считал себя добрым малым, вынужденным - для блага королевства, разумеется! - выполнять кое-какую грязную работенку. Он никого не убил своими руками, но его подпись или просто несколько фраз порой клали начало той цепочке событий, на конце которой человека дожидался, позевывая от скуки, площадный палач.

Если пользоваться иносказательными фигурами речи, которые так любят придворные поэты, король Иншгурры был головой государства, а вот господин Фейсал - ушами, глазами и прочими подобными, так сказать, испытующими органами державы.

Ну а Кайнор Мьекрский по прозвищу Рыжий Гвоздь был - чего уж греха таить - одним из шептунов господина Фейсала.

И он твердо знал, что больше всего на свете господин Фейсал не любит "проколовшихся" шептунов. До смерти не любит.

* * *

В ту ночь море вокруг Йнууга кипело, как вода в котелке над костром. Вот только волны, бившиеся о скалы острова, оставались холодными, словно касание восставшего из могилы покойника.

И были такими же мертвящими.

Баллуш Тихоход сегодня не сомкнул глаз. С утра он молился, запершись у себя в кабинете и велев никого и ни под каким предлогом не пускать. Он молился - истово, искренне, испуганно - ибо то, что приснилось ему, вот-вот грозило разрушить привычную Баллушу картину мира.

Монахи перешептывались по коридорам, строя самые нелепые предположения, но Тихоход, услышь их, лишь горько усмехнулся бы: наивные, они просто не способны представить ничего по-настоящему ужасного!

...Он облачился в свои лучшие одежды - те самые, расшитые золотом и жемчугами, которые он получил при посвящении в настоятеля Йнуугской обители (что делало его и членом Собора Двадцати Четырех - высшего органа церковной власти). Герник, старый верный Герник, как обычно, уложил его волосы в "плавник" и скрепил двумя гребнями. После чего слуга был отослан прочь, а Баллуш отодвинул занавеску, скрывавшую молитвенную нишу, и встал на колени перед священными статуэтками всего Сатьякала.

Дракон Огненосный, Лягушка Пестроспинная, Муравей Вездесущий, Змея Немигающая, Мотылек Яркокрылый, Стрекоза Стремительная, Кабарга Остроклыкая, Акула Неустанная, Цапля Разящая, Нетопырь Порхающий, Крот Проницающий, Сколопендра Стоногая - они смотрели на него янтарными бусинами глаз, безжалостные и безжизненные. Такими они были всегда, такими они будут...

Он отшатнулся, когда увидел, как начинают разгораться внутренним огнем медовые капельки на голове Неустанной.

Так значит, это правда?! О, зверобоги!..

Баллуш задрожал всем телом, попытался было закрыть глаза, чтобы не видеть статуэтку, - но не посмел. По его морщинистым, изъязвленным ритуальными шрамами щекам потекли слезы - но он не замечал этого. Раскачиваясь из стороны в сторону всем телом, Тихоход смотрел, как янтарные глаза Неустанной разгораются ярче и ярче. А перед внутренним взором Баллуша разворачивались совсем другие картины - их он наблюдал и сейчас, ночью, стоя у окна, за которым ярилось море.

...Точно так же, наверное, оно ярилось во время Десятилетия Сатьякального Гнева - когда зверобоги снизошли в Тха во второй раз, чтобы уничтожить пралюдей, прежних обитателей Ллаургина. О тех годах сохранилось мало сведений. Зато о временах Третьего Снисхождения, случившегося около трехсот семидесяти лет назад, летописей и свидетельств достаточно - читай не хочу! Тогда...

Что произошло тогда, кто ответит?! Официальные хроники не в счет, равно как и то, что записано в "Бытии". Те времена называют Расколом почему? "Бытие" утверждает, что "низвергнут был враг Сатьякала, развоплощен на веки вечные - и имя его предано забвению, и служители его - смерти; и кто без необходимости вспомянет о нем, будет наказан... болезнями, невзгодами, лишениями, смертью ужасноокой..." Наскоро разрушались отдельные монастыри, костры из запрещенных свитков коптили небеса и грели городских бродяг. Все это было, было, было! - и не вычеркнуть, сколько ни старайся!

А потом пала Сеть - и Ллаургин стал Отсеченным; и примерно в те же годы зародился культ Запретной Книги, с которым Сатьякальная церковь борется - не слишком-то успешно! - вот уже почти три с половиной столетия.

И тогда же горцы сообщили о появлении Лабиринта.

Но почти никому не было дела - ни до Лабиринта, ни до разрушенных монастырей, ни до культа Запретной Книги. Вместе с Сетью на Ллаургин обрушилось чересчур много испытаний и бед.

"Отчасти заслуга Церкви в том, что мы справились с этими бедами и выдержали испытания, - думал, глядя в бешеные волны, Баллуш Тихоход. - И в годы затишья мы начали задавать вопросы и искать ответы. Сперва мы не знали, как это делается, но мы учились - учились читать ненаписанное и слышать невысказанное. Теперь мы расплачиваемся за это".

Он зябко поежился, коснулся ладонями "плавника" на голове - и вздрогнул: "Но почему - именно мы?!"

Крупицы истины начали собирать еще задолго до начала захребетных походов - просто сперва людей, интересовавшихся прошлым, было меньше, чем тех, кого волновали заботы сегодняшние.

"Но ведь так было всегда!" - он уперся лбом в стекло: холодно! как же холодно, о Неустанная! как же!..

...Баллуш был далеко не первым, кто выслушивал пойманных сторонников культа Запретной Книги (запретников, как их называли) прежде, чем отправить, связанными, в пучину волн. Но сопоставляя, он пришел к выводам, которых, кажется, никто до него не сделал.

"...развоплощен на веки вечные"? Если бы! Тот, чье имя волею зверобогов предано забвению, вполне способен вернуться в мир снова точнее, не в мир вообще, а именно в Ллаургин Отсеченный. И он возвращается, но только по частям. И воплощается - по частям.

И зверобоги, вне всякого сомнения, знают об этом.

Каждый раз, когда он возвращался в Ллаургин, они уничтожали Преданного Забвению - по частям, повторяя то, что сделали во время Раскола, снова и снова. Ибо, по всей видимости, не могли отыскать другой выход.

Теперь все изменилось.

"Они знают, как уничтожить его окончательно! - беззвучно кричал миру, морю, себе - Баллуш. - Они знают. Но... что-то произошло между ними".

Даже мысленно он боялся произнести эту фразу: Сатьякал раскололся, и зверобоги враждуют между собой.

Впрочем, это длится вот уже несколько лет - и до последнего времени было не так уж страшно.

Теперь - повторил он в который раз - все изменилось!

И прошептал, глядя как волны дикими псами треплют остов "Кинатита": "Умри! Так будет лучше для всех нас, мальчик! Умри же - и спаси Ллаургин еще на несколько десятилетий; а я тогда, может быть, придумаю, как спасти его насовсем".

За спиной Баллуша безмятежно потрескивали дрова в очаге; в его пламени Тихоход сжег неделю назад сообщение из монастыря Весеннего Роения, где шла речь о смерти брата Гланнаха и странном поведении караванного телохранителя по имени Иссканр.

"Счастливец! - подумал о покойном монахе Баллуш. - Ты занимался, чем хотел, и безмятежно верил, что обвел меня вокруг пальца. В одном ты был прав: чудес не бывает, Гланнах. И то, что нас ждет, если все Носители останутся живы... меньше всего это будет походить на чудо. Больше всего на конец света".

Он вздрогнул и жадно впился глазами в то, что творилось за стеклом: буря наконец-то совладала с "Кинатитом"! То, что не удалось времени, соли и крысам, смогла совершить стихия: древний парусник-дом, оторвавшись от скал острова, медленно опускался на дно.

...А в занавешенной молитвенной нише по-прежнему горели огнем янтарные бусины глаз Акулы Неустанной.

* * *

Невероятно, но Кайнор задремал - прямо на стуле, сидя у входа в кабинет чернявой! Проснулся от еле слышного скрипа двери, вскинулся - и накололся взглядом на двузубую вилку стальных глаз господина Фейсала. Со сна плохо соображал, поэтому вскочил и согнулся в поклоне - и уже кланяясь, понял, что - пр-роклятие! - не следовало этого делать! Ибо Кайнор и господин Фейсал вроде как бы и не знакомы!

К счастью, тот оказался сообразительнее своего шептуна: небрежно кивнул и пошел себе дальше. Мол, чего тут удивительного в том, что нас приветствует дожидающийся аудиенции у графини господин Не-знаю-как-его-зовут? Нич-чего удивительного! Вот если бы не приветствовал...

Гвоздь сообразил, что ведь так оно и есть, - и выходит, сам того не ведая, он поступил правильно.

Дальше размышлять не было времени - смуглокожий громила кашлянул: "Госпожа готова вас принять".

- Ну, раз готова... - пробормотал Гвоздь, поправляя новенький камзол.

Последняя представительница рода Н`Адер дожидалась его за массивным лакированным столом, явно принадлежавшим (впрочем, как и весь кабинет) покойному батюшке-захребетнику. Вероятно, чернявая решила, что так будет выглядеть внушительнее - но смотрелась, признаться, смешно. Гвоздь обвел взглядом стены, частью увешанные гобеленами и оружием, частью заставленные стеллажами с древними и не очень свитками; скептически вздернул бровь.

Графинька заметила это, но не подала виду.

- Входите, господин Кайнор.

- Я уже вошел, - произнес он сдержанно. - Итак...

Она кивнула, секунду или чуть дольше разглядывала узоры на столешнице, а потом внимательно посмотрела на Гвоздя:

- Вы убивали людей?

- Двух. И больше, надеюсь, не придется.

- Отчего же?

- Я, знаете ли, графиня, сторонник крепкого здорового сна. А чужие смерти не способствуют... даже когда убиваешь, защищая собственную жизнь.

Она снова кивнула и неосознанно провела пальцем по краю стола. Глядя на плотно поджатые губы госпожи Н`Адер, Гвоздь вдруг понял, что она боится его.

"И правильно делает!"

- Вы были когда-нибудь в ллусимском Храме?

- За свою жонглерскую жизнь я был в стольких местах, что всех и не упомнишь, - Гвоздь шагнул к столу, заставляя ее смотреть снизу вверх - или подняться с кресла. - К чему эти разговоры, госпожа? Разве имеет значение, был я на Ллусиме, не был?

- Может, и имеет - и большее, чем вы представляете. Вы действительно родились в Мьекре, господин Кайнор?

- Да вроде никаких особых семейных легенд по этому поводу не водилось, - произнес он осторожно. - Хотя, опять же, времени много прошло, что-то могло и забыться...

- Нет, все правильно. Вы должны были родиться именно в Мьекре... Но скажите, господин Кайнор... - она замялась.

- Да не стесняйтесь, графиня, отвечу на любые вопросы, кроме уж самых неприличных. Вы ведь не из праздного любопытства, верно? Это небось батюшка вам завещал меня порасспросить. - По ее глазам Гвоздь понял, что неожиданно для самого себя угадал. Ну что же, тем лучше. По вопросам покойника вполне можно будет составить представление о том, чего же хотел граф-захребетник. - Спрашивайте, - кивнул Гвоздь чернявой. - Я не шучу.

- Вы умеете? - не удержалась она.

- Иногда - да. Спрашивайте, графиня.

- Вы были в семье не единственным ребенком, так?

- У меня был брат.

- Он тоже жонглер?

- Он покойник, графиня. Но при жизни был вполне добропорядочным селянином. Кроликов разводил, морковку выращивал. Как и мои родители. Это я, такой-сякой, решил собственным примером подтвердить народную мудрость про "в семье не без урода" - и ушел из дому.

- Почему?

- Что "почему"?

- Почему вы ушли? Вам родители сказали, что вы не их родной сын, так?

"Ах во-от оно что!"

Кайнор помолчал, пощелкивая пальцами.

- Да, - сказал он наконец, - верно, графиня. Я действительно оказался подкидышем - но из дому я ушел не из-за этого... уж не знаю, поверите ли. А что, покойный ваш батюшка часом не отписал ли мне часть своего наследства?

Теперь настал ее черед смеяться:

- Нет, что вы! С чего это вы решили?

- Ваш батюшка был захребетником. И - кажется - не причислен Церковью к сонму святых. Да и откуда еще, скажите-ка, он мог знать такие душещипательные подробности о никому не известном мальчишке из никому не известного города... - Хотел добавить кое-что еще - сдержался. - Вот я и делаю выводы...

- Ошибочные! - в ее голосе зазвенела сталь захребетниковых мечей да-а, порода - она проступает, как ни прячь! - Ошибочные, господин Кайнор! Просто отцу нравилось ваше творчество и он интересовался вами при жизни. И завещал, чтобы вы сопровождали меня в паломничестве к Ллусиму. - Она даже не сделала паузы перед словом "творчество", и это, заклюй его Цапля, Кайнору понравилось!

- Так-то оно так, графиня. Однако, замечу, ваш батюшка кое о чем забыл - или же попросту не успел сделать это, что в данном случае одно и то же. Не догадываетесь, о чем я? Он, графиня, позабыл - вот досада! - спросить моего мнения: хочу ли я тратить время на ллусимское паломничество. А я - не хочу.

- Вам заплатили... - ну вот, опять те же самые стальные нотки в голосе - зря она это, ох зря!

- Мне заплатили за то, что я, бросив все, отправлюсь с посланными вами людьми туда, куда они велят мне отправиться. Я это сделал - и труппа, к которой я принадлежу, получила деньги. Можно сказать, компенсацию за потраченное время. Всё. Мы в расчете, сударыня. Я ответил на ваши вопросы а теперь разрешите откланяться. ...Или вы повезете меня к озеру даже против моего желания, связанного, в мешке? - он снова издевательски вздернул бровь. Видел: да, она готова и на такой вариант. Но - вопреки Кайноровым ожиданиям - графинька о мешке промолчала.

- Чего вы хотите? Еще денег?

Он развел руками и засмеялся:

- Мы приходим ни с чем и уходим ни с чем.

И живешь средь дворцов ли, средь смрадных пещер,

все равно твои руки пусты после смерти.

А душе драгоценностей груды - зачем?

- Неплохие стихи. Значит, деньги вам не нужны. Тогда - что?

- Ничего, графиня.

- Так не бывает.

- Бывает. Просто иногда в это очень трудно поверить. Особенно если тебе самой чего-нибудь дозарезу нужно.

- Ладно, - она наконец поднялась из кресла, но лишь для того, чтобы решительно прихлопнуть ладошкой по столешнице. - Я не хотела... вы сами меня вынудили. Выгляните-ка в окно.

Это окно выходило во внутренний дворик - на котором сейчас стояли до боли знакомые Гвоздю фургоны.

- Да, господин Кайнор. Я вполне допускаю, что вам действительно ничего не нужно. Но кое-что нужно будет вашим... как это получится? "сотруппникам", да? Я изучала разные философские школы и знаю об учении "отрекшихся от мира". Если помните, прежде, чем избавиться от желаний, они избавляются от привязанностей. Мудрые люди, господин...

Он не дал ей договорить, в два прыжка преодолел расстояние, разделявшее их, и приставил к горлу чернявой шпильку, выдернутую из ее же прически. Кожа у графини была гладкой и шелковистой, упругое тело пахло грушами. Но глаза по-прежнему казались темными горошинами льда.

- Убьете меня? - говорить ей было нелегко, и - да, она перепугалась до смерти. Но быстро взяла себя в руки. - Убьете - и что дальше? Вы не уйдете отсюда, а даже если уйдете, вас быстро найдут. А ваших сотруппников и искать-то не придется. Так что отпустите меня - и поговорим наконец как взрослые люди, а не как язвительный старший брат с сестричкой-дурочкой. Отпустите меня, ну же!

Он отпустил, но шпильку оставил себе.

- С вашими друзьями ничего не случится. Их будут кормить, одевать - не по-королевски, но вполне прилично. И им заплатят достаточно, чтобы компенсировать издержки. А мы с вами съездим к Ллусиму - и по возвращении их отпустят. Вы тоже будете свободны от каких-либо обязательств.

Он постоял секунд пять, не больше, сжимая от бессилия кулаки. Потом разжал. И заглянул ей в глаза.

- Не буду. Сейчас, графиня, мы с вами подписали два договора. Первый вы получили от меня не слишком-то честным способом - зверобоги вам судьи. Второй я дарю вам совершенно бесплатно. Согласно первому, я съезжу с вами в это проклятое паломничество к Ллусиму. Согласно второму... согласно второму, графиня, отныне и до конца своих дней вы обзаводитесь человеком, который будет мстить вам за это принуждение.

- Какой же вы все-таки мальчишка! "Мстить"! "До конца своих дней!" Хорошо, я согласна. Мстите. Но сперва - съездим к Ллусиму.

"Ты же даже не представляешь, во что ввязываешься и что творишь!" - с досадой подумал Кайнор.

Он не знал, что точно такие же слова час назад сказал чернявой господин Фейсал - впрочем, подразумевая совсем другое.

* * *

Между первым и стонадцатым ударами волн Иссканр успел главное: понять, что происходит, и принять меры, какие мог. Впрочем, опять же, сперва он принял меры, а уже потом, лежа в деревянном ящике - "в гробу!" - понял, что море вознамерилось-таки раз и навсегда покончить с "Кинатитом". Как говорится, не мытьем, так катаньем.

Если честно, то никаких особых вариантов у Иссканра-то и не было. Из комнаты-ловушки, куда он провалился, найти выход он попросту не успевал. Да даже и выбрался бы в коридор - а дальше-то что?! Куда бежать, как спасаться?

Впрочем, лодка тоже не была таким уж подходящим путем к спасению. Она вообще не была путем к нему - лишь маленькой надеждой на то, что Иссканр проживет чуть дольше и сможет потом выбраться - сперва из ящика в лодке, а потом... потом видно будет.

Главное, что покойника в ящике не оказалось. Его там, как догадался Иссканр чуть позже, и не могло быть: скорее всего лодку эту взяли "про запас", на тот случай, если ее владелец умрет посреди океана. Ведь тогда у них вряд ли были бы время и возможности сделать ее. Вполне оправданная предусмотрительность.

Теперь то, что предназначено было обеспечить безбедное посмертие какому-то неведомому знатному мореплавателю, Иссканр собирался использовать, чтобы спасти свою жизнь.

Он забрался в лодку, а потом и в ящик, отметив при этом, что и та, и другой имеют не совсем обычную форму. Их борта были двойными и заключали в себе некую прослойку - или, может, они вообще были полыми и там находился лишь воздух? Иссканр не вполне понимал, к чему понадобились такие ухищрения, но догадывался, что предки не хотели, чтобы лодка затонула - и уж тем более ящик (гроб!) с останками покойного.

"Похвальное стремление", - пошутил Иссканр, забираясь в ящик и укладывая сверху крышку: не наглухо, но так, чтобы потом ее можно было быстро закрыть. Он хотел как можно дольше дышать свежим воздухом, однако опасался неожиданного удара, способного... по сути, способного сотворить со старым парусником-домом что угодно!

"Как будто мало мне было Сна-Тонра!" - он лежал в затхлом, узком гробу, а лодка - и весь дряхлый "Кинатит" - раскачивались от оплеух ярящегося моря. Потом, после очередного, особо мощного удара, раздался оглушительный треск - и Иссканр торопливо вдвинул крышку на место. Изнутри на ней были какие-то выступы, он ухватился за них, чтобы удерживать крышку в таком положении (хотя она была и сама по себе достаточно тяжела, а все-таки...).

В следующий миг вселенная споткнулась, вздрогнула и полетела кувырком.

И длилось это как минимум - вечность...

Закусив губу, из последних сил удерживая крышку, Иссканр бился о стены древнего гроба и с каждой минутой все сильнее убеждался в бессмысленности своей задумки. Разломанный, разбитый о скалы "Кинатит" унесет в открытое море по частям - и в одной из этих частей будет находиться запрятанная в каюте лодка с Иссканром. И затонет этот фрагмент парусника-дома так же - с лодкой в каюте.

А даже если стены треснут и лодку выбросит наружу, она выскользнет из ловушки за выливающейся из каюты водой, - тогда что? Ее затянет в один из водоворотов, которые образуются, когда части парусника-дома начнут опускаться на дно.

Смерть, смерть, всюду смерть!

Но если бы он каким-то образом сумел выбраться из каюты с лодкой и добежать до верхней палубы - куда бы он делся? В ледяных волнах одинокого пловца ждала бы та же самая смерть; ну а попасть на остров он бы попросту не успел, теперь это ясно.

Но как же хочется жить! - особенно теперь, когда трясешься в чужом гробу!

Он старался дышать как можно реже и спокойнее, но это плохо получалось. Лодку швыряло из стороны в сторону, в конце концов что-то тяжелое навалилось сверху на крышку - и Иссканр с облегчением опустил руки. Он все равно больше не смог бы ее удерживать.

Мир вокруг продолжал рушиться, и стенки гроба трещали, как и всё вокруг, - но пока еще не поддавались.

Иссканр закрыл глаза - что толку таращиться в темноту? - и как будто снова оказался в ступениатском госпитале. И всплыло из памяти полузабытое ощущение, что мир вокруг меняется, жизнь меняется, он, Иссканр, тоже меняется... Изменчивый мир, как и в прошлый раз, завертелся вокруг него, раскрашиваясь в разноцветные полосы, которые принялись выгибаться, таять, перетекать одна в другую. И снова кто-то закричал - вот только на сей раз поблизости не было больных, вообще никого не было, кто мог бы издавать такие крики.

"А говорят, человек перед смертью вспоминает прожитое... Тут же - чушь какая-то!"

Голос кричал все громче, теперь Иссканр не сомневался, что он принадлежит не человеку. Хотя существо явно было разумным... во всяком случае, настолько, чтобы чувствовать боль и страдать. "Это как-то связано между собой: цветные полосы и крик", - понял он. И каким-то образом они были связаны с ним, безродным парнем, который вот-вот должен умереть.

Он падал - наяву и в своем видении, и в какой-то момент перестал отличать одно от другого. И тогда... тогда он почувствовал на себе взгляды - пристальные, нечеловеческие. Из прошлого. ("...но не из моего же!..") Обладатели этих взглядов, кажется, и были причиной падения Иссканра-который-не-был-Иссканром.

Невыносимая, всеохватная боль пронзила вдруг его тело. И он закричал, распадаясь на куски, как распадался сейчас (...когда? когда - "сейчас"?!..) на куски "Кинатит".

В мире, разноцветном, монотонном своей болью, которая тем не менее норовила расслоиться, распасться на составляющие (вот боль душевная, вот телесная - вам какую?) - в мире этом не было места для человека, ибо не в силах человек вынести такое - и остаться самим собой.

...Или только тогда и остаешься - человеком?

Иссканру было не до размышлений и философствований. Он хотел лишь одного (...без "сейчас" - теперь он всегда хотел этого!..) - смерти! забвения!! покоя!!!

Он коснулся щекой стенки гроба и ощутил влагу. Доски плакали, сочились слезами, в ушах стоял звон - и значит, уже скоро. Либо закончится воздух, либо треснут стенки, либо...

Мощный толчок швырнул его в очередное кружение, но теперь, кажется, что-то изменилось. Лишь пару биений сердца спустя Иссканр понял, что раньше он падал, а теперь возносится. Вернее, его возносят.

Кто?

Зачем?

Неужели, чтобы снова низвергнуть?!

Он застонал - и доски вокруг отозвались треском, им тоже было больно, они тоже едва-едва выдерживали, еще немного - и...

* * *

- Вы нервничаете, Фейсал.

- А? Верно, ваше величество, я нервничаю. Простите меня, сегодня... необычный день, - "уши, глаза и прочие испытующие органы державы" поднялся из кресла и заходил по комнате: от стола к камину, от камина к окну, от окна - снова к столу. Король наблюдал за ним со смешанным чувством любопытства и раздражения. У него хватало забот, и новая - судя по поведению господина Фейсала, довольно серьезная - не радовала Суиттара Двенадцатого. Его вообще мало что радовало в последнее время, этого немолодого уже человека с замедленным взглядом. Целители-чародеи считали подобный взгляд одним из признаков болезни "игурасит ис-псикис", что в переводе с языка пралюдей означало "усталость души". И не нужно было проходить какие-либо ступени чародейского обучения, чтобы знать о причинах "игурасит ис-псикис", - достаточно знать о том, что происходит в Иншгурре на самом деле.

И господин Фейсал, и Суиттар Двенадцатый знали.

Но в данном случае знать было мало.

- Так что ваша племянница? - напомнил король. - Вы обещали рассказать, для чего ей понадобились мои гвардейцы - точнее, понадобились ей и вам.

- Вы же помните, ваше величество, покойный Н`Адер был весьма образованным человеком. И в захребетные походы он ездил не за богатствами и не за славой.

- Да, дураком он не был, - пробормотал Суиттар Двенадцатый.

- Мой зять, - продолжал господин Фейсал, - ездил за знаниями. Ему не позволили стать чародеем, однако есть другие пути...

- Эти пути приводят на костер!

- Если идти по ним, громко топая. Но покойный граф был мудрым человеком. К тому же он не занимался заклинанием зандробов или изготовлением огненных браслетов... во всяком случае, мне об этом ничего не известно, - добавил он со значением. - Однако Н`Адер привез из-за Хребта нескольких тайнангинцев и множество свитков. Более того, вернувшись из своего последнего похода, граф начал частенько путешествовать по Иншгурре и занимался... скажем так, не вполне обычными расспросами и поисками.

- Поисками кого?

- Поисками чего, ваше величество. Поисками истины, разумеется.

- Значит, он мог бы быть нам полезен, - медленно произнес Суиттар, прикрывая веки. - Но он мертв.

- И он оставил завещание, ваше величество. А перед смертью, насколько мне известно, он разговаривал со своей дочерью, очень долго разговаривал. И теперь она, согласно завещанию, должна отправиться в паломничество к ллусимскому Храму Первой Книги.

- Когда "теперь"?

- Немедленно.

Король вскинулся, как гончая, услышавшая далекий мяв кошки:

- Именно сейчас, когда через полмесяца состоится встреча Собора Двадцати Четырех?!

- Думаю, ваше величество, они успеют как раз к началу Собора, - кивнул господин Фейсал.

- "Они"? - недовольно переспросил король. - Н`Адер завещал ей взять кого-то с собой?

- Да, нескольких человек. Но меня, признаться, волнует только один из них. Вы слышали когда-нибудь такое имя: Кайнор из Мьекра?

Суиттар пожал плечами:

- Кажется, нет.

- А Рыжий Гвоздь?

- Конечно, слышал! Это легендарный поэт-жонглер, верно?

- Верно, ваше величество. Так вот, его настоящее имя - Кайнор из Мьекра, и он не такой уж легендарный. Именно за ним моя племянница и посылала гвардейцев. И именно Рыжий Гвоздь, согласно завещанию покойного графа, должен сопровождать ее в паломничество.

- Не понимаю...

- Я тоже, ваше величество. Но вот что любопытно: в последние годы Н`Адер проявлял повышенный интерес (не афишированный, разумеется) к культу Запретной Книги. - И он добавил свое любимое: - Насколько мне известно.

Король поднял на господина Фейсала свой усталый, но от этого не менее пристальный взгляд:

- Если память мне не изменяет, вы говорили мне, что культ - всего лишь удобная игра для тех, из кого необходимо "выпустить пар недовольства" цитирую ваши слова, между прочим.

- Я польщен, ваше величество. Да, я говорил именно так. Культ - всего лишь игра. Культ, но не Книга - и вы это знаете, ваше величество. - Он едва не добавил "насколько мне известно ", но вовремя прикусил язык. Хотя ему действительно было доподлинно известно, что король является тайным сторонником и патроном культа, причем именно из соображений, о которых говорил Фейсал. Для Суиттара Двенадцатого культ - единственный способ хоть как-то уравновешивать все крепнущее влияние Сатьякальной церкви; точнее, мираж такой возможности, а в действительности - всего лишь мальчишечий жест неповиновения, вызов тем, кто намного сильнее его. А Церковь давно уже намного сильнее Короны.

- Итак, к чему все это? - раздраженно спросил Суиттар.

- К тому, что граф вполне мог вывезти из-за Хребта какие-либо свидетельства о прошлых веках. Не исключено, что даже свитки с текстами книги "Не-Бытия", - (король вздрогнул, ибо никому не дозволено было произносить название Запретной Книги; вздрогнул - но смолчал), - и с более полными текстами, если так можно выразиться, изначальными. А возможно, с действительно полным текстом "Не-Бытия". И он мог знать о Носителях. И о том, по каким признакам отличить их.

И граф вполне мог, ваше величество, решить собрать Носителей. Собрать в "не-бытийном" смысле этого слова.

- Зачем?!

- Меня сейчас волнуют не причины, которые могли бы подвигнуть Н`Адера на столь... решительный поступок. Не причины - а то, что происходит в Ллаургине вот уже... года два, если не ошибаюсь.

- О чем вы, Фейсал?

- Об участившихся сообщениях по поводу странных происшествий: то у северного побережья, то у подножий Хребта, то в Трюньиле...

- Что за "странные происшествия"?

- Да вот, например, - господин Фейсал прищурился, словно вспоминал (хотя король не сомневался, что его собеседник помнит наизусть), - некие селяне в окрестностях Тайдона обнаружили перо невероятно больших размеров... очень похожее на то, что хранится в монастыре Надежного Гнезда, посвященного Цапле Разящей. Увы, местный жрец счел нужным отобрать и сжечь перо. Или вот свидетельство из портовых районов Сна-Тонра, где рыбаки утверждают, что видели в море нечто невероятно огромных размеров... нечто, уточню, похожее на акулий плавник. Их много, таких сообщений, поверьте мне.

- Но вы говорите "два года". Если бы зверобоги решили снизойти на Ллаургин Отсеченный... - Суиттар медленно покачал головой. - Нет, я не верю в это.

- Я и не прошу верить, ваше величество. Я бы и сам предпочел не верить, но правда остается правдой. Хоть время порой портит ее, как подтачивает и более материальные вещи. Я читал древние хроники, ваше величество. Мы привыкли думать, что зверобоги снисходят в Тха за единый миг - но это не так. Во всяком случае, на сей раз это не так, - добавил господин Фейсал, чуть поразмыслив.

- И что теперь? - спросил его - не мог не спросить! - Суиттар Двенадцатый.

- И теперь я задаю себе только один вопрос: что привлекло их внимание к Ллаургину? И чего нам теперь ждать? И не сомневайтесь, когда я узнаю ответ, я сделаю все, чтобы внимание зверобогов оказалось не таким пристальным, как в прошлые Снисхождения, ваше величество.

Король только кивнул в ответ.

- Если вам нужна будет моя помощь...

- Благодарю вас, ваше величество! Непременно воспользуюсь ею.

"А также, - добавил мысленно господин Фейсал, - кое-какими тузами, которые остались у меня в рукаве. Например, "легендарным жонглером" из Мьекра, вызвавшим столь сильное внимание покойного Н`Адера. Непременно воспользуюсь, ваше величество... и надеюсь, воспользуюсь правильно.

Иначе, боюсь, нас всех ожидает новое Десятилетие Сатьякального Гнева а я слишком стар для подобных испытаний".

* * *

Покойный брат Гланнах не верил в чудеса. Иссканр не мог себе позволить такой роскоши, иначе...

Иначе пришлось бы поверить собственным глазам - а он еще не готов был к этому. Хотя мысленно перебирал события последних дней - сейчас, сидя на берегу, глядя на обломки древней погребальной лодки, которая так и не стала его последним прибежищем. То, что творилось с ним, когда он лежал в гробу неизвестного восточного вельможи, можно списать на дикие пляски помутившегося сознания. То, что он выжил после всего, можно объяснить счастливым стечением случайностей.

Пусть так. Но как объяснить то, что он видел, когда лодка, подчиняясь неведомой воле и силе, поднявшись на поверхность океана, а потом с бешеной скоростью пронесшись по ней, вылетела наконец на этот вот берег - и Иссканр выбрался из гроба?! Как объяснить тень в воде, размерами превосходящую парусник-дом, - и плавник, на мгновение вспоровший поверхность, плавник, похожий на обломок древней башни?! Иссканру не нужно было опрашивать рыбаков, чтобы убедиться: ни один из них никогда в жизни не видел ничего подобного. Но каждый из тех, чьи предки когда-то были моряками на кораблях армады Бердальфа, наверняка слышал о подобном.

Ибо Неустанная часто являлась Морепашцу - и не только в снах, но и наяву.

"Но я же не Бердальф!" - в который раз восклицал про себя Иссканр.

А потом пришла другая мысль - холодная, чужая, острая, словно лезвие вражеского клинка у тебя под ребром: "Так кто же я тогда?!"

Здесь следовало добавить обращение к кому-нибудь из Сатьякала, но он не сделал этого. Теперь Иссканр начал подозревать, что цена подобных обращений намного выше, чем он способен представить. Тем более - заплатить.

И еще вспомнился темный силуэт у берега, плавник, размером со сторожевую башню... Нет, отныне он не станет попусту трепать имена зверобогов, даже мысленно, даже просто лишний раз вспоминать о них.

Потому что вполне может статься, именно их взгляды сопровождали его-прошлого в том разноцветном, преисполненном болью падении.

Брат Гланнах не верил в чудеса. Он наверняка как-нибудь объяснил бы и то, что в разломанной лодке Иссканр нашел части старинного доспеха (правда, не все, только нагрудник, правый наруч и шлем-кабассет - зато не ржавые, не поломанные: почисть, приведи в порядок - и можно будет носить), и то, что там же оказался залитый сургучом металлический сосуд, полный золотых монет... Брат Гланнах наверняка объяснил бы.

Только Иссканр не поверил бы в его объяснения.

Отныне он будет искать собственные.

И начнет прямо сейчас.

Иссканр снял с камней высохшую на солнце куртку и сложил в нее, как в мешок, доспехи и деньги. Жаль, из оружия с собой только небольшой кинжал, а из вещей - одежда, что была на нем, да мешочек с записками брата Гланнаха, чудом уцелевшими во всех этих приключениях. Ничего, главное добраться до ближайшего города, а там золотых должно хватить и на новый меч, и на одежду, и на то, чтобы некоторое время не заботиться о деньгах и заниматься поисками правды о самом себе.

Пара часов пути вдоль берега подбросили Иссканру пару же неожиданностей. Первая оказалась приятной: судя по окрестностям и узнаваемым силуэтам башен на горизонте, неизвестно как, но Иссканр оказался в предместьях Таллигона. Вторая неожиданность представляла собой компашку юнцов с крысиными усиками, но зато вполне весомыми мечами на поясах. (Впрочем, справедливости ради следует признать, что "юнцы" были не слишком моложе Иссканра... ну хорошо, они были даже старше его - да разве в возрасте дело?!) О хороших манерах и гостеприимстве крысоусые, похоже, если и слышали, то давно - и не от людей, способных внушить им уважение к упомянутым добродетелям. Зато любопытством они были наделены в полной мере - и проявили его по отношению к свертку в руках Иссканра.

...в конце концов, их ведь было пятеро - что он мог поделать? Да и не тянуло после всего проявлять человеколюбие или смирение. Хотите драки? так не плачьте после по сломанным рукам-ногам.

Двое действительно не плакали - и никогда больше не заплачут. Остальным было не до слез и не до мертвых дружков, во все лопатки они ломанулись подальше от "ах-ты-ка-аз-зла-недоенного!", который действительно оказался тем еще "ка-аз-злом". А Иссканр перевязал левую руку, которой все-таки досталось, поцепил на пояс трофейный меч и пошел дальше по дороге, в Таллигон, родной Таллигон. Тогда он как-то не особо понял, что только что убил двоих; это уже потом, когда валялся в снятой на ночь комнатушке, накатило - хозяин утром ругался, что ж ты, мол, паскуда, весь пол облевал!.. ругался, пока не посмотрел в глаза странному постояльцу, после чего получил "премиальный" золотой за беспокойство и ушел звать служанок, чтоб прибрали безобразие.

Наутро Иссканр выбрался в город - и ноги сами собой понесли в кабак, где он когда-то работал вышибалой.

- О, Исс, ты, что ль?! - и старинный приятель, Пыря Двузубый, кинулся обниматься, жать руку, выспрашивать, как дела. Иссканр с легким недоумением понял, что говорит Пыря как-то странно - а тот, в свою очередь, сперва так же изумленно вытаращился на Иссканра: - Ты чё, старый, книжником заделался или в чародеи подался? Балакаешь как-то не по-людски, чес-слово! Вроде, в караванах, как я слыхал, такому не учат.

Иссканр понял, что к чему, и не без труда, но перешел на привычный Пыре лексикон. В несколько следующих дней он убедился, насколько это иногда выгодно и удобно - притворяться не слишком сообразительным и чрезмерно самоуверенным мужланом, - и на всю катушку пользовался этим.

Потом было еще много чего. Деревня Агнуль, например, где Иссканр услышал о странной смерти "лет эдак двадцать назад" одной тамошней семьи. Очень странная смерть очень обыкновенной семьи. Тем более странная, что, как выяснилось (это уже когда Иссканр попал в Нэрруш, что в Тайдонском округе), господин Балхай, бывший нэррушский жрец, погиб точно такой же странной смертью.

Потом...

Много всего было потом.

Теперь же Иссканр шагает по Лабиринту, прислушивается к шепоту ветра в боковых коридорах и помахивает в воздухе рукой с огненным браслетом, чтобы разогнать тьму.

Теперь он знает ответ на свои старые вопросы. Он мог бы и не идти сюда - вот только с некоторых пор Иссканру начало казаться, что спрашивал он не о том, совсем не о том. И поэтому - теперь-то Иссканр понимает - он пришел в Лабиринт, чтобы научиться задавать правильные вопросы.

Несколько таких вопросов уже щекочут ему нёбо. Но он бросает взгляд на неестественно отогнутый мизинец Фриния, на рывками - игрушка графенка! двигающегося Быйцу, на призрачный силуэт Мыкуна, - и молчит, потому что время для этих вопросов еще не наступило.

А когда оно наступит, это время, когда оно горным барсом выпрыгнет на них из темноты, неплохо бы иметь наготове метательные ножи ответов.

Фриний останавливается, нервно поводит плечом:

- Привал. Будем считать, что ночевка.

Привал так привал, мысленно соглашается Иссканр. Самое время передохнуть от воспоминаний - и заодно кое о чем разузнать здесь и сейчас.

Например, выяснить, кто вот уже несколько часов следует за ними по пятам?..

Часть вторая. Наемный шут, или "Сон чародея рождает..."

Глава восьмая:

Лабиринт меняется. Новые попутчики из старых знакомых. Шорох под

потолком. Дорожные беседы "за жизнь". Фриний убеждается. О воле выбора у

плаксивых ящериц. "Я никогда не соскользну!"

Что тебе до царей, что - до дальних морей?

Словно старый борец, покоритель арен,

ты теперь наблюдаешь за жизнью с галерки.

Только вот не кричишь: "Добивай же, скорей!"...

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

Постепенно Лабиринт менялся, но Фринию, закованному сейчас, как в панцирь, в оболочку из боли и воли (того и другого примерно поровну, и неясно, что же возьмет верх), - Фринию было не до этих изменений. Он отстраненно отмечал, что коридоры становятся шире и что вот уже несколько раз они проходили через круглые зальцы с невысоким потолком, по-прежнему бугрящимся барельефами, - но что ему сейчас зальцы? что - коридоры?! Следовало любой ценой довести этих троих до цели - а там наконец можно будет расслабиться... да, можно будет, нужно будет!.. будет...

"Хватит! - одернул он себя. - Вспомни: "смешон намеревающийся осилить дорогу одним скоком". Пора остановиться, передохнуть. Да и есть хочется..."

Они как раз находились в небольшом зальце, вполне подходящем. Фриний повернулся к своим спутникам: "Привал. Будем считать, что ночевка", - и сам же мысленно скривился от собственной косноязычности - и тут же раздраженно отмахнулся: какая разница?!

Да никакой. Что старику этому трехсотлетнему, что дурню-Иссканру, что Мыкуну - нет им до слов никакого дела! И до Фриния - никакого, если не считать того, что ждут, пока он, как балаганный фокусник, вынет им из воздуха да положит в протянутые руки обещанное.

Вяло, тяжело и огнисто ворочалось в животе невесть что. "Чужой, подумал чародей. - Для них и вообще для всего мира я чужой - и ничего уже не изменится". Он смотрел на своих спутников: как белесым призраком сидит под стеночкой Мыкун, как вышагивает по залу угрюмый Быйца, как Иссканр, что-то пробормотав, направился в один из боковых коридоров. Этот куда еще подался?! Впрочем, все равно, далеко не уйдет, дурак - но не настолько.

И никому, ровным счетом никому нет дела до...

Тяжелая ладонь хлопнула Фриния по плечу - он обернулся.

- Холодает, - сообщил Быйца, сверкая совиным оком. - И ветер... все сильнее дует, между прочим. А ты тут стал врастопырку и потолком любуешься!

Он выжидательно глядел на Фриния и явно напрашивался на скандал. И получил бы, что хотел, но то ли во взгляде, то ли в интонации, какой были произнесены обидные слова, чародею померещилось вдруг что-то невыносимо знакомое, что-то из прошлого, что-то...

- Так и будешь молчать? Дитё ж вон мерзнет, на ней же, кроме рубахи этой да штанов ничего, считай, и нет. А здесь тебе все-таки не то, что в низине, - холодно здесь! Или думаешь, если она слова сказать не может...

До Фриния наконец дошло.

- Что ты сказал?!

- То, что ты услышал, то я и сказал, - кудахтнул Быйца. - И учти, со мной ты впредь будешь разговаривать вежливо - седины нужно уважать, особенно такие, как у меня, - он посмотрел вызывающе. И чародей первым отвел взгляд ("Он знает?!").

- Думаю, впредь мы все будем вежливее и внимательнее друг к другу.

Горбун довольно кивнул:

- И начнем прямо сейчас и с нее, - он указал подбородком и кадыком на Мыкуна. - Кстати, скажи, зачем ты решил выдать ее за мальчика?

Вместо ответа Фриний покосился в ту сторону, куда ушел Иссканр.

- Из-за него?! - закашлялся смехом старик. - Ну ты даешь!.. Парень не настолько прост, чтобы... Ладно, - махнул он рукой, - чем греться-то будем? У тебя наверняка ведь еще какие-то "игрушки" припасены, как раз на такой случай.

"Да, - теперь на дне Фриниевой души плескались облегчение вперемешку с благодарностью и злорадством. - Да, конечно! Когда я готовился, я не думал о "таком случае", но... Да, припасены!"

Из мешка он вынул лакированный человеческий череп, без нижней челюсти и без правого клыка, потом оттуда же добыл памятную по прошлой ночевке свечечку, зажег ее, установил на полу, а сверху накрыл черепом. Быйца, похоже, знал, что к чему, но только крякнул себе под нос: "Вот та-ак даже..." - а возражать не стал.

"А пусть бы и возражал, - подумал Фриний. - Ничего другого я тебе предложить не могу", - и сам же испугался этих слов.

"Так - есть, пить, спать! Когда они уснут, я попробую что-нибудь сделать. ...Еще и Мыкун, Мыкунья эта, - раньше он старался даже думать о ней, как о мальчике, но теперь можно было не следить за собой, - навязали мне ее, навязали... а зачем - не знаю. Пока - не знаю", - добавил, как будто это что-то меняло. Достал из мешка лепешки и сыр, принялся кормить... "как же ее звать-то теперь? полудурой, что ли?" - кормить Мыкунью, потом поел сам. Быйца пристроился в сторонке и тоже чем-то чавкал, причем чавкал как-то очень уж нарочито, вызывающе.

Иссканр до сих пор не вернулся.

"И где его зандробы носят?!"

Фриний взглянул туда, где чернел проем коридора, чем-то привлекший Иссканра.

Проема не было - одна сплошная стена, черная, гладкая, безответная.

...постепенно Лабиринт менялся.

* * *

- Ки-иса, ки-иса! Хороший какой!

Самый наглый, рыжий и упитанный из котов Борка-Шрама открыл один глаз и посмотрел на протянутую к нему руку. Никто и никогда, даже выпивши кружек пять коронной Борк-Шрамовской "беззвездной ночи", не назвал бы рыжего "хорошим"; о "кисе" и речи не идет.

Секунду - малодушную, но очень короткую секунду - Гвоздь даже размышлял, не предупредить ли. Жалко все-таки. Если б кот хотя бы принадлежал Борку, а то ведь несправедливо: человек всю жизнь боролся с этими мяукающими негодяями, а теперь за них же и наказание понесет (вот как только рыжий вцепится в графинькину ручку всеми своими втяжными когтями-скальпелями, так и понесет...).

Жалко - а что поделаешь? Да и не успеть уже...

- Госпожа! - вякнул, появляясь в дверях и понимая, что вот-вот случится непоправимое, Борк-Шрам. - Не надо, госпо!..

Кот зажмурился и выпустил когти. Провел ими по столешнице, довольно выгибая спину и вздыбив хвост. Графинины пальчики ловко прохаживались по его спине.

- Балаган бесплатный! - в сердцах прошептал Гвоздь. Следовало признать: последняя представительница славного рода Н`Адер умеет укрощать не только людей.

- ...пожа! Пожалуйста, прошу вас!..

Она повернулась к побледневшему Борку-Шраму, продолжая ласкать кота:

- Что-то не так?

- Хвост-Трубой обычно... э-э-э... не очень-то приветлив с чужими.

" "Хвост-Трубой?!" Чего-то я в этой жизни, кажется, не улавливаю", подумал Гвоздь.

- Просто он принял меня за свою, ваш кот.

- О, госпожа, он вовсе не мой кот! Я борюсь с этими хвостатыми подонками уже несколько лет - и... - Борк-Шрам заметил наконец Гвоздя, глаза его увеличились раза в два, а кадык смешно подпрыгнул вверх-вниз. Трактирщик махнул рукой: - Ах, что ж я вас-то на пороге держу, всякой чепухой забалтываю! Может, госпоже угодно чего-нибудь выпить? Для меня огромная честь...

- Ты знаешь господина Туллэка, врачевателя? - не слишком вежливо перебила его графиня.

"А ты-то его откуда знаешь?" - удивился Гвоздь. Но уже мгновением спустя начал догадываться, складывая воедино фразы, события, лица...

- Разумеется, - кивнул Борк-Шрам.

- Тогда пошли кого-нибудь за ним, а мы с господином Кайнором пока подождем здесь.

"И с господином Айю-Шуном", - мысленно добавил Гвоздь, косясь на застывшего у дверей тайнангинца. Тот стоял настолько бесшумно и недвижно, что Борк-Шрам только сейчас заметил смуглокожего. Судя по выражению лица, трактирщик счел начало сегодняшнего дня неудачным.

"Это ты не знаешь характера нашей маленькой Флорины. Все еще только начинается".

Гвоздь, к собственному неудовольствию, уже успел как следует изучить нравы госпожи Н`Адер. После памятного (как сказали бы в какой-нибудь балладе, "судьбоносного") разговора с графиней Кайнору позволили повидаться со своими "сотруппниками" - но лишь для того, чтобы собрать вещи и попрощаться. Чернявая не собиралась зря тратить время, она готова была тотчас отправиться в путь - и отправилась, прямо после обеда! И вынудила кучера гнать коней всю ночь - а своих попутчиков спать прямо в экипаже.

Впрочем, о попутчиках особый разговор. "Мы что, поедем впятером?! - не поверил собственным ушам Гвоздь, когда графинька впервые сообщила ему об этом. - Вы хоть понимаете..."

"Не просто понимаю - я была в Храме. И знаю - в отличие от вас, - что в паломничество не ездят в сопровождении эскорта из сотни слуг".

"Но и не с тремя же! - не сдавался Кайнор. - Кучер, телохранитель и служанка - и всё?!"

"Почему же "всё"? - улыбнулась чернявая. - Еще жонглер".

Гвоздю оставалось только покачать головой: он редко встречал людей, способных победить его в словесной дуэли; женщин - вообще не встречал... если не считать Лютен, конечно.

Но он не сомневался, что еще отыграется.

"А как насчет дорог? Не боитесь грабителей? Против хорошо вооруженной шайки ни ваш кучер, ни тайнангинец, ни я ничего поделать не сможем".

"Может быть, тогда я вам помогу", - заявила графинька, с намеком опуская ладонь на рукоять висевшей у нее на поясе сабли.

С тех пор Гвоздь мечтал о встрече с грабителями - но пока что-то с этим не складывалось.

Зато, похоже, придется во второй раз за несколько дней повидаться с господином Туллэком. Вот уж старик обрадуется!..

- Флорина! Ты!.. Вы!.. Сколько лет-то прошло!..

Ну вот, как Гвоздь и подозревал, они знакомы. Выходит, Три Сосны (а также некоторое количество близлежащих деревень) являются фамильными землями Н`Адеров. А господин Туллэк, соответственно, будучи лекарем, сопровождал в захребетных походах папочку чернявой. ...Теперь-то он зачем ей понадобился?!

- Вот, возьмите, - графинька протянула врачевателю плотный конверт; на сургуче был оттиснут уже знакомый Кайнору герб: оскалившийся волк на щите и шлем с кожистыми крыльями и нашлемником в виде гнусной демонской хари.

Господин Туллэк взволнованно разломал печать и пробежал глазами по завитущатым строкам. "Разумеется, он знает, что старый Н`Адер умер, подумал Гвоздь. - Или нет? Но так или иначе, с чего бы графу на своем смертном ложе вспоминать о каком-то врачевателе? Чтобы завещать мешок золота в память о давнем чудесном излечении? Тогда графинька вполне могла отправить и письмецо, и мешок с посыльным, а не заезжать в Сосны лично. Тем более, что мы вроде как торопимся".

- У меня есть время? - спросил господин Туллэк, изучив письмо.

- Часа хватит?

Тот лишь судорожно кивнул, неосознанно комкая в руке бумагу.

- Думаю, хватит... графиня, - он запнулся, почему-то стрельнул взглядом на Гвоздя и набрал в грудь побольше воздуха. - Но... раз уж так все получилось... я собирался самолично отправиться в столицу, однако поскольку...

- Мы ведь с вами давно знакомы, господин Туллэк. Говорите напрямоту.

Кайнор только покачал головой: "Что ж ты, девочка, если вы действительно давно знакомы, не заехала к нему домой, а вызвала сюда, как пастуха какого-то?"

- Видите ли... Графиня, я хотел бы просить вас об одной услуге. Просить, как врачеватель... - Туллэк тяжело оперся на свою неизменную трость и поджал губы: - Видите ли, недавние события в Трех Соснах сделали невозможным дальнейшее пребывание здесь одной особы... В народе ходят слухи, что в девочку вселялся зандроб.

Чернявая пожала плечами:

- Неужели вы не можете опровергнуть эти суеверия?

- Не могу, - врачеватель в упор посмотрел на Гвоздя. - Не могу.

"Ах, ты не можешь!.."

- Позвольте, графиня, - Кайнор шагнул вперед и вежливо кивнул врачевателю. - Я поясню. Дело в том, что господин Туллэк превыше всего в этом мире ценит покой. Вполне понятная и достойная уважения система ценностей, на мой взгляд. Однако она требует... мнэ-э-э... я бы сказал, жертв - но не поймите меня превратно! Так вот...

- Хватит валять дурака, - очень тихо и очень устало произнес врачеватель. - Не вам меня судить, господин жонглер. Прошу, давайте сейчас подумаем о девочке - а поговорить, насколько я понял, мы еще успеем.

- Так вы знакомы, - констатировала чернявая.

- Жизнь такая: сегодня здесь, завтра - там, - откликнулся Гвоздь. Приходится бывать в разных местах, встречаться с разными людьми. Думаю, мы оба были бы рады, если б наше знакомство произошло при других обстоятельствах... верно, господин Туллэк? Но что же случилось с Матиль?

- После... после вашего отъезда люди начали думать и сопоставлять. Кто-то что-то вспомнил, спросил у других, те тоже "вроде бы вспомнили"; да и дети утверждали, что заметили у девочки в тот день "странный взгляд", но просто не смогли сформулировать, в чем именно эта странность выражалось. Дети же первыми и начали травлю.

- А что ее мать?

- Она отказалась от Матиль. Девочка пока что живет у меня, но...

- Когда мы вернемся, я выделю средства на ее содержание и назначу вас опекуном, - пообещала чернявая.

- Боюсь, это не выход, графиня. Девочка не сможет жить в Соснах, где каждый знает или считает, будто знает, что она... э-э-э... не совсем нормальна.

- Тогда я определю ее в какую-нибудь храмовничью школу, как только вернемся.

- Я бы просил вас взять ее с собой в паломничество, - тихо, но настойчиво заявил господин Туллэк. - Мне не на кого оставить девочку здесь... тем более, что прошло всего несколько дней после событий, которые так потрясли ее. Сперва она лишилась отца, а теперь...

- Вы расскажете мне об этом в пути, - нетерпеливо дернула плечиком чернявая. - С собой так с собой. ...Кстати, если не ошибаюсь, при ллусимском Храме есть школа?

- Совершенно верно.

- Ну вот и отлично. Тогда я вас жду здесь через час, вместе с девочкой, господин Туллэк.

Тот откланялся и вышел.

Гвоздь покачал головой.

- Думал ли я, что когда-нибудь отправлюсь в паломничество в сопровождении престарелого врачевателя-захребетника, тайнангинца и двух сопливых девчонок, одна другой младше и строптивее? - пробормотал он себе под нос.

- Думала ли я когда-нибудь, что меня в паломничестве будет сопровождать рыжий, наглый, брутальный жонглер? - спросила графиня у Хвоста-Трубой. Тот отозвался сочувствующим мурлыканьем, мол, и не говори, ласковая!..

* * *

...ветер в Лабиринте дует, хотя откуда он прилетел и куда направляется, - не понять. Человек в блестящем нагруднике и шлеме-кабассете осторожно крадется, прикрыв свою левую руку у запястья, чтобы свет огненного браслета не выдавал его.

Человек напряжен, он прислушивается к звукам в коридоре и всматривается во тьму - и едва слышный шорох наверху, под самым потолком коридора-барельефа, только мешает ему.

Шорох... едва слышный...

"Да-а-а... вот он идет - а мы смотрим, смотрим, смотрим - но, в отличие от этого железноголового, мы еще и видим. А он - он даже не замечает, что Лабиринт снова перетек - и вернуться в зал, откуда пришел железноголовый, тем же самым путем ему не удастся.

Но он-то, кажется, и не думает возвращаться. У него, кажется, совсем другое на уме.

Уж не нас ли он ищет?!!

Заба-авно, забавно.

Показаться ему, что ли? Он мальчик крепенький, даже на огарки братиков наших старшеньких кинулся - хорошо, широкоротый вовремя остановил, а то ведь... ох-х-х, не шел бы сейчас железноголовый по коридору... да и огаркам не на пользу пошло бы... им теперь мало что полезно.

Ладно, погодим пока, не будем показываться. Присмотримся к ним повнимательнее, к гостям нашим. Тем более, что завтра или даже сегодня..."

Шорох... как будто кто-то бормочет себе под нос неразборчивые слова, привыкнув разговаривать с самим собой.

Иссканр поднимает голову к потолку, но видит все то же: горящие замки, цветущие розы, волны, бьющиеся о скалистые утесы, чудища морские в этих волнах... - мертвый камень, оживленный усилиями неизвестных скульпторов. Иссканр пожимает плечами и крадется дальше.

Прохладный ветер насвистывает ему в ухо вкрадчивую нелепицу.

* * *

С дополнительными попутчиками в карете сразу стало тесно и шумно. Графский экипаж с дурацким названием "двуполка" действительно был разделен на две части по половому признаку пассажиров: мужскую и женскую. В женской изволили находиться графиня, ее служанка Талисса, а теперь еще и конопатая Матиль. В мужской ехал Гвоздь в компании невозмутимого Айю-Шуна и господина Туллэка. Кучер по имени Дальмин, как и положено кучеру, восседал где-то на крыше и управлял лошадьми, изредка посвистывая кнутом, а чаще - выбитым передним зубом.

Впрочем, несмотря на все разбойничьи посвистывания Дальмина, ехали быстро, но степенно, как и полагается паломникам. Подобная скорость передвижения располагала к неспешным душеспасительным беседам о смысле бытия либо о ценах на сукно и цветное трюньильское стекло. Однако выходило так, что ценами на сукно и стекло Кайнор как-то последнее время не очень интересовался, а уж смыслом бытия - тем более.

Да и соседи Гвоздя - что тайнангинец, что врачеватель - к беседам расположены не были. Лишь с некоторым запозданием Кайнор сообразил, что оба они, наверное, виделись раньше - ведь Айю-Шуна покойный граф привез из захребетного похода, не иначе. ...И еще неизвестно, в каких они отношениях, эти двое: может, господин Туллэк когда-то спас тайнангинца от лютой смерти и с тех пор является его лепшим другом, а может, и наоборот, спасти спас, да только ненавидит его за это Айю-Шун черной (ладно - в меру загорелой) ненавистью. И лишь природные невозмутимость и самообладание сдерживают горбоносого от того, чтобы прямо сейчас вцепиться старику в его морщинистое горло.

Ну а тот, в свою очередь, не исключено, мечтает о смерти Гвоздя, нарушившего его драгоценный покой.

Так и ехали: в кладбищенском молчании, с прямыми спинами и застывшими взглядами. Гвоздь косился то на одного, то на другого попутчика - и тоже помалкивал.

Зато по ту сторону перегородки голоса не утихали ни на минуту. Матиль приглянулась графиньке и сама прониклась к ней симпатией - и сейчас обе лепетали какую-то чушь про пейзажи, мимо которых проносилась карета. Свою лепту в этот лепет вносила и Талисса, служаночка миловидная, с приятными зрелыми формами - но глупенькая, словно цыпленок. Гвоздь собирался при случае сойтись с ней поближе - в том числе чтобы узнать побольше о графиньке. Он не сомневался: паломничество к Храму Первой Книги только предлог, или, точнее, одним паломничеством дело не ограничится. Покойный Н`Адер на портрете не казался умалишенным, способным составлять настолько дурацкие завещания и после своей смерти вынуждать собственную дочь к столь бессмысленным и обременительным поступкам. Съездить в паломничество на Ллусим - да, это в порядке вещей, так поступают многие знатные вдовцы и вдовицы. Но тащить с собой при этом "брутального жонглера" и престарелого врачевателя... - зачем?

Кстати, господин Туллэк, кажется, не морочил себе голову подобными вопросами. ...Интересно, он прихватил с собой то письмо, которое ему вручила графинька?

Весь багаж путешественников был уложен в дорожные сундуки, часть которых поместили на крыше экипажа, а часть рассовали под лавки. Туда же, под лавку, отправилась урна с прахом покойного графа.

Немногочисленный скарб Гвоздя уместился всего-то в одном не очень крупных размеров сундучке, который благосклонно выделила ему чернявая. Вещей было бы еще меньше, если бы не пришлось запасаться одеждой для грядущих холодов: к тому времени, когда паломники будут возвращаться, в храмовенках уже распахнут пасти для подаяний идолы Акулы Неустанной, а мерзнуть или одалживаться у графиньки Гвоздь не собирался. Не собирался он и играть роль священной жертвы. ...Но об этом - после.

Сейчас он с вялым интересом уставился в пейзаж за окном, однако больше внимания уделял восклицаниям на дамской половине экипажа.

- А сколько нам ехать до озера? - с явным предвкушением ответа в который раз спросила Матиль.

- Долго, солнышко, почти недели три - да, госпожа?

- Если погода будет хорошая, то и быстрее. А если наоборот... Флорина Н`Адер рассмеялась и игриво притопнула ножкой: - Слушай-ка, Матиль, ты ведь сама знаешь ответ, на память уже его, наверное, выучила!

- А вдруг вы чего-то напутали, - не сдавалась конопатая. - Целых три недели! Это ж сколько ехать! Там, наверное, и Хребет уже недалеко, да? А за Хребтом зандробы живут, правда?

В отражении на дверном стекле Гвоздь видел, как усмехнулся краешками губ Айю-Шун.

- Ты где такой чепухи наслушалась? - в притворном гневе всплеснула руками графинька.

- Это ей господин Туллэк рассказал, не иначе, - громко хмыкнул Гвоздь, чтобы слышали и по ту сторону перегородки. - А, конопатая?

- Неправда! - пылко возразила Матиль.

А вот врачеватель, к удивлению Кайнора, только улыбнулся:

- Господин жонглер шутит.

- Шучу, конопатая, - подтвердил Гвоздь. - Ты ж меня знаешь. И зандробов никаких по ту сторону Хребта, кстати, нет. Вон, если захочешь, спроси как-нибудь у господина Айю-Шуна.

Он отметил, как тайнангинец снова шевельнул краешками губ, и мысленно положил себе в кошелек еще одну монетку. Будущее покажет, фальшивая она или нет.

- Или, - продолжал Гвоздь, - в самом деле спроси у господина Туллэка, он тоже должен кое-что знать о тех землях. Я бы и сам, кстати, с удовольствием послушал: глядишь, потом что-нибудь и пригодится, когда снова вернусь на подмостки.

Врачеватель поглядел на него со странным выражением, словно... жалел. "С чего бы вдруг? - с неожиданным раздражением подумал Гвоздь. - Себя бы лучше пожалел..."

- А ведь когда-то, - задумчиво произнес господин Туллэк, - все было по-другому.

"Ну да, извечная песня стариков: в годы нашей молодости и дышалось легче, и жилось привольнее, и Сатьякал дарил своей лаской каждого и задаром. Знаем, слышали! По горло сыты!"

- Мой прадед помнил еще те времена, когда Ллаургин не был Отсеченным. И мир мы представляли себе другим - не ограниченным одним только королевством да Трюньилом... хоть, признаться, не слишком-то часто плавали тогда на Восток.

- Если не ошибаюсь, - уточнила из-за перегородки графинька, - вообще не плавали. Были два-три случая, одиночные попытки вернуться - но они, насколько мне известно, не увенчались успехом.

- Все верно, - подтвердил господин Туллэк. - Однако поглядите, что творится сейчас. Люди рождаются и умирают, свято веря: мир - это их дом, деревня, в крайнем случае город с предместьями - и всё. Дорога тянется за горизонт, и в том месте, где она соединяется с ним, мир заканчивается - и начинается другой мир, враждебный, населенный зандробами и прочими опасными тварями. Только единицы знают, каков мир на самом деле...

- ...и то заблуждаются, - ввернул Гвоздь. - Зря вы это, господин врачеватель. Не так уж все и плохо. Вспомните хотя бы про нас, про "фургонные вести" - мы ведь не побасенки травим, а рассказываем о том, что сами видели или слышали от честных людей. Я вообще не пойму, к чему вы клоните. Так было всегда: селянину некогда странствовать, ему нужно окучивать брюкву, морковку поливать, коров доить. Это удел высокородных... или уж совсем безродных - странствовать... да и то удел не всех, кстати. Уж не вы ли, господин врачеватель, не так давно мечтали о покое? Странно теперь слышать от вас сетования на человеческую неосведомленность.

- Мечтал, - ничуть не смутился тот. - И мечтаю. Мне, как-никак, шестой десяток скоро разменивать. Но в свое время я навидался всякого и, образно выражаясь, не одно седло истер. Тогда-то я понял, что все мы живем во лжи и умираем, никогда не узнав правды о мире и о себе.

- И поэтому вы ушли на покой и поселились в Трех Соснах? Так сказать, разочаровавшись в мире?

Господин Туллэк отвернулся и долго смотрел в окно экипажа, на уже начавшие истекать багряными листьями деревья. Непроизвольно он вытянул правую ногу и принялся растирать ее пальцами; лицо врачевателя застыло и было сейчас похоже на посмертную маску.

- Вы правы, господин Кайнор, - ответил он наконец. - Правы, правы. И мне не следовало оставаться в Соснах после всего, что я узнал. Но... в конце концов, я и не остался, ведь так? Сколько ни удирай, сколько ни прячься, а судьба - она всегда тебя найдет. И все расставит по своим местам, все и всех.

"Проклятый старикан! О чем это он с такой патетикой? Хотя чего я волнуюсь? Похожие на него всегда ищут оправдание своим ошибкам в "предназначении", "судьбе" и прочей белиберде того же сорта".

Однако что-то из сказанного господином Туллэком не давало Гвоздю покоя. Увязший в паузах разговор никто не пытался продолжить, даже Матиль на некоторое время притихла - а Гвоздь до сих пор ломал голову над тем, что же его так встревожило. И по-прежнему бесстрастно покачивался на сидении напротив смуглокожий тайнангинец Айю-Шун, за время всего разговора не проронивший ни звука.

* * *

- Явился наконец-то! - проворчал Быйца. Он первым заметил, как в черном провале коридора появился Иссканр - и, кажется, ни капли не был удивлен. Фриний-то думал, что теперь их осталось трое, что парня взял к себе Лабиринт... выходит, ошибся. Ну и хорошо.

- Что это тебе вздумалось шляться невесть где? - не унимался горбун. Со здешними ходами лучше не шутить, чтоб ты знал.

- Знаю, - отмахнулся Иссканр. Похоже, ему сейчас не хотелось даже препираться со стариком. - А это что за штуковина? - ткнул он пальцем в светящийся череп.

- Это наш чародей подсуетился, - хмыкнул Быйца. - Мертведение чистой воды, правда, но светит и греет - а я к старости не переборчив стал. Да и почтенный Фриний ничего другого пока предложить то ли не может, то ли не хочет.

- Спать пора, - нарочито зевнув, сказал тот.

Иссканр неодобрительно скривился:

- Что, и стражу не выставим?

- Ну, если хочешь... первых часа три я посижу, потом разбужу тебя.

- Ты бы поел, молодой, - встрял горбун, - а то мы с чародеем и Мыкуном давно уж червячков заморили, а ты все по углам лазаешь, пыль со стен широкими плечами соскребаешь.

Пока Иссканр следовал совету старика, Фриний уложил спать безумную девочку и прошелся по зальцу, разминаясь и проделывая кое-какие дыхательные упражнения, не заметные постороннему глазу. Все это сопровождалось хихиканьем примостившегося рядом с черепом и наблюдавшего за чародеем Быйцы.

Наконец Иссканр тоже улегся, подстелив под бок плащ и сунув под голову дорожный мешок.

Фриний сел чуть в стороне от своих спутников и продолжал делать упражнения, которые должны были унять боль и помочь ему сосредоточиться.

Прошел час или что-то около того. Быйца вдохновенно храпел, Иссканр, кажется, тоже заснул.

"Можно начинать", - и он вытянул перед собой левую руку со сломанным пальцем. Рука ходила ходуном - вот тебе и упражнения, вот и сила воли!

А все-таки следовало выполнить задуманное, потому что потом будет поздно, да и подходящий случай - представится ли еще? А ему необходимо точно знать.

Всю волю - в кулак, в крепко сжатый кулак правой руки, где пальцы обхватывают талисман, помогающий собирать и накапливать магическую энергию. (Он криво усмехнулся: знал, что стоит за этими безликими словами, но произносил по привычке их, не стараясь, даже в мыслях, использовать более тонкие и точные понятия - ни к чему это сейчас!)

Когда правая рука отозвалась привычным покалыванием, прыгнул взглядом - и начал работу.

И почти сразу же мир вокруг покачнулся, а в глазах потемнело, как будто кто-то невидимый медленно гасил невидимые же лампы, освещавшие пространство зала. Колючий теплый шар в правой руке вдруг обжег леденящим холодом - и взорвался! За миг до этого Фриний успел отшвырнуть его прочь, в один из коридоров - и ошметки энергии шибанули по чародею вскользь, задевая лишь по касательной; но - задевая!..

Некоторое время он полулежал, почти сползший на пол, бессильный, боящийся лишний раз шевельнуться, чтобы не приманить сквернавку-боль. Она кружила рядом на пушистых лапах с цепкими когтями и утробно урчала, ожидая от него малейшего движения, - он держался, из последних сил.

Потом, кажется, задремал (или это был бред наяву, когда ты с открытыми глазами, но видишь совсем не то, что следует?..) - не помнил точно.

Наотмашь по сознанию хлестнула картинка: светящийся череп на полу и похрапывающий рядом с ним Быйца. Вид неряшливого старика почему-то отрезвил.

Фриний попытался встать. Боль, конечно, не ушла, но и не лютовала пока - только поскребывала тупой стороной когтя по кости, чтобы не забывал.

"Значит, так, - сказал он самому себе. - Ладно. Пусть будет так. Все равно кое-чем я смогу воспользоваться, даже без своего мастерства. Да и мизинец не обязательно лечить тем способом, которым я собирался".

Он размотал повязку, пригляделся к криво торчавшему пальцу - и рванул, закусив губу, чтобы не закричать. Переждал. Взялся за него, чтобы расположить как следует, а потом зажать между двумя дощечками и обмотать заново; взялся - и тут же охнул от боли. Да, совсем другие ощущения, это тебе не чародейством баловаться!

За спиной кашлянул невесть когда проснувшийся Быйца.

- Давай, - сказал, - помогу, герой. А то ты тут загнешься к песьей бабушке - и как потом нам отсюда без тебя выбираться?

* * *

Иногда взгляд короля пугал господина Фейсала. Вернее, не сам взгляд, а застывшая в нем "игурасит ис-псикис", то бишь, "усталость души". С таким взглядом долго не живут - а меньше всего в эти дни господин Фейсал обрадовался бы смене власти. У Суиттара Двенадцатого, как и у всякого короля, не страдающего заболеваниями детородных органов, наследников хватало. Сын от первой супруги, дочь от второй - а что касается бастардов, то точное их количество знал в Ллаургине Отсеченном один-единственный человек - Фейсал. Кое-кого из таких "нечаянных детишек" он уже отправил во Внешние Пустоты (разумеется, не собственными руками!), кого-то наоборот, придержал в качестве запасного козыря в рукаве. Но так или иначе, а смена власти не пошла бы на пользу ни Иншгурранскому королевству вообще, ни господину Фейсалу в частности. Посему он всячески старался поддерживать интерес государя к жизни.

Получалось плохо.

- ...на северо-западе и в южных округах замечено появление ряда пророков, предвещающих мор, глад - и дальше по тексту, - он пытался шутить, Суиттар даже улыбался в ответ - но глаза короля по прежнему оставались тусклыми, печальными. - Также мои люди доносят об участившихся массовых миграциях разного рода тварей, некоторые из которых в принципе никогда не собираются в стаи. Это дает повод отдельным баламутам утверждать о грядущем Снисхождении и рассматривать эти самые стаи как скопища фистамьеннов. Впрочем, никаких доказательств своей правоты упомянутые баламуты предоставить не способны - даже... мнэ-э... даже когда их спрашивают в особых, склоняющих к искренности и сообразительности условиях. К сожалению, количество опрошенных нами никак не влияет на уменьшение количества подобных баламутов...

- Попросту говоря, - перебил его король, - людей, которые верят в Четвертое Снисхождение, становится все больше.

- Да, - отрывисто кивнул господин Фейсал. - Можно и так сказать. Увы...

- Я бы не хотел, чтобы в стране начались волнения, - произнесено это было тоном если и не безразличным, то достаточно холодным. Суиттар Двенадцатый поднялся и направился к выходу из кабинета: - Пройдемся, предложил он своему собеседнику, - а вы мне по дороге дорасскажете, что там у вас осталось.

Господин Фейсал покорно склонил голову и последовал за королем. По узкому коридору (стены увешаны невыносимо яркими гобеленами, у дверей статуями замерли стражники, одетые, сообразно покровителю месяца, в коричневые кафтаны с головой Кабарги) Суиттар и Фейсал вышли в дворцовый зверинец. Как и подобает, он был устроен по двенадцатисекторной разметке, с расположенным в центре ядром священных вольер и расходящимися от них рядами клеток с обычными зверьми. Суиттар прошел мимо бассейна с трюньильскими плаксивыми ящерицами и остановился у высоченной скалы, накрытой сверху куполом сетки. На скале, нахохлившись, сидели лысоголовые грифы разных расцветок.

- Говорите, говорите, - не оборачиваясь, дернул плечом Суиттар. - Я вас внимательно слушаю.

Господин Фейсал покосился на стервятников и, кашлянув, продолжал:

- Теперь о событиях в Трюньиле. Говорят, там появилась некая то ли секта, то ли банда - толком не разобрать - именующая себя "встречальцы". Они уверены, что Четвертое Снисхождение окажется решающим для Ллаургина и что если зверобоги сочтут людей недостаточно... э-э-э... совершенными, они попросту уничтожат нас, как уничтожили до этого прежних обитателей материка.

- И что же? - спросил король с кривой полуусмешкой. - Эти ваши встречальцы призывают к аскетизму, умерщвлению плоти и возвышению духа?

- Они, - господин Фейсал снова прокашлялся, - они, ваше величество, призывают к объединению всех земель с тем, чтобы поделить потом весь Ллаургин на двенадцать равных по площади округов. Иными словами, они призывают к войне.

- Очередной захребетный поход? Я думал, эта идея давно исчерпала себя.

- Кажется, я не совсем ясно выразился. Речь идет не только о захребетном походе. Сперва встречальцы намерены присоединить к Трюньилу Иншгурру. И только потом воевать с Тайнангином.

Суиттар Двенадцатый повернулся и поглядел на господина Фейсала, чуть склонив голову на бок ("Как гриф", - отстраненно подумалось тому).

- Значит, "присоединить"? - переспросил король. - Интересно, они видели карту Ллаургина, пытались сопоставить размеры Иншгурры и своего болотного герцогства? Это же смешно!

- Это действительно смешно, ваше величество. Однако идеи встречальцев с каждой неделей приобретают все большую популярность в определенных кругах. Кроме того...

Суиттар отмахнулся:

- Хватит об этом! Пойдемте-ка лучше поглядим, как будут кормить ящериц. Как раз время.

И правда, возле бассейна появилось несколько слуг с тележками; на тележках в деревянных клетках сидели кролики, которых служители начали методично швырять к плаксивым ящерицам. Все это время те лежали вымазанными в грязи колодами, но теперь колоды превратились в сущих демонов: разбрызгивая во все стороны вязкую жижу и клацая длинными челюстями, ящерицы ловили кроликов и, резким рывком умертвив их, заглатывали целиком чтобы уже через минуту гнаться за следующим. При этом они действительно рыдали - из глаз их катились большие, похожие на драгоценные камни слезы и ящерицы продолжали пожирать кроликов, жрали и плакали одновременно.

- Ну как вам? - спросил Суиттар.

- Весьма... поучительное зрелище, ваше величество, - пробормотал господин Фейсал. Он заглянул в тусклые глаза короля и с ужасом понял: тот смотрит на ящериц с завистью.

Суиттар, видимо, что-то такое заметил во взгляде своего собеседника и медленно покачал головой:

- Вы ошибаетесь, любезный Фейсал. Я завидую этим трюньильским тварям не потому, что они могут безнаказанно убивать кроликов. А потому, что они вольны в своем выборе - и способны делать то, что им угодно, не оглядываясь на меня или вас, или тех, кто их кормит. Единственное, чему они подчиняются, это их естество: согласно ему ящерицам приходится проливать кровь других существ.

- И они проливают, хотя мучаются из-за этого угрызениями совести и плачут, - дерзнул подытожить господин Фейсал. - А выбор их, в котором "они вольны", ограничен бортиком бассейна.

К его удивлению, король рассмеялся:

- Браво, браво! Не ожидал от вас такой... аллегоричности мышления - и был, как вижу, не прав. Все мы так или иначе ограничены, верно? Кстати, об ограничениях. Помнится, по вашей просьбе я отправил в распоряжение графини Н`Адер отряд моих гвардейцев - и вот теперь их капитан, Жокруа К`Дунель, просит у меня отпуска на месяц. Что скажете? Вообще-то, если помните, больше, чем на неделю, отпуск гвардейцам не положен.

- А чем этот Жокруа объясняет свое прошение?

- Утверждает, какие-то срочные семейные дела, требующие его присутствия на юго-западе, откуда он родом. Так что посоветуете?

Господин Фейсал пожал плечами:

- Боюсь, это не совсем в моей компетенции, давать такие советы, ваше величество.

- Не бойтесь. Так что скажете, Фейсал?

- Насколько я понимаю, прежде этот Жокруа подобными просьбами вас обременял не часто?

- Это - первый раз.

- Тогда осмелюсь предположить, что у него действительно есть причины просить вас об отпуске.

Король посмотрел на него с иронией:

- Несомненно, есть. Стал бы он иначе!.. Вопрос в том, что это за причины, а?

- Вы в чем-то подозреваете капитана ваших гвардейцев, ваше величество? Я могу сказать своим людям, чтобы за ним приглядели.

Суиттар Двенадцатый дернул плечом:

- Не нужно. Полагаю, у вас и так достаточно хлопот, чтобы еще беспокоиться о каком-то гвардейце, у которого появились "срочные семейные дела". Так что насчет наших "снисхожденцев"? Каков ваш прогноз на ближайшее время?

- Особых беспорядков не будет, мы позаботимся о том, чтобы снять напряжение. К тому же очередные праздники, как обычно, позволят народу немного... э-э-э... расслабиться. Словом, не предвижу осложнений. А вот...

- Неужели, Фейсал, вас так взволновали Трюньил и эти встречальцы?

- Скажите, ваше величество, если бы вы увидели где-нибудь в лесу или у реки плаксивую ящерицу - и она, замечу, лежала бы бревном, как обычно сочли бы вы ее опасной? И вообще - приняли бы за хищника?

- Но встречальцы, вы ведь сами говорили, малочисленны. А их глупая идея о завоевании Иншгурры...

- "Но ведь это всего лишь бревно! - сказали бы вы мне, показывая на ящерицу. - Да и как она может быть хищницей с таким неуклюжим телом и такими короткими лапками!"

- Чего вы добиваетесь, Фейсал? Чтобы я объявил герцогу Ранкатте войну из-за того, что на его землях появилась горстка баламутов? Вы хотя бы помните, что мой сын воспитывается при трюньильском дворе, а сын Ранкатты при нашем?

- Не совсем "при дворе"... - пробормотал господин Фейсал. - Впрочем, ваше величество, я, конечно же, помню об этом. И не хуже вас понимаю, что нам не нужна война. Более всего королевство сейчас нуждается в мире и стабильности, тем паче в связи со всеми этими предвестиями о Четвертом Снисхождении. Однако я бы порекомендовал вам часть регулярников отправить на учения, скажем, в Тхалемский округ.

- Какие учения, сейчас же осень!

- Осенние, разумеется. А потом, если понадобится, и зимние, ваше величество. Впрочем, это только моя рекомендация, а следовать ей или нет решать только вам.

- Я подумаю, - кивнул Суиттар Двенадцатый. В глазах его опять колыхалась вязкая безжизненная пелена "игурасит ис-псикис". - Я подумаю. Что вы там говорили насчет выбора у этих ящериц? - он указал на хищников, которые снова улеглись у кромки воды и походили на громадные замшелые колоды.

Господин Фейсал благоразумно промолчал.

* * *

Череп на полу светился неровно: то вдруг вспыхивал махоньким, невыносимо ярким солнцем, то начинал мигать. Не иначе, повредился, когда Фриний отшвырнул взрывающийся комок энергии; теперь уж ничего не поделаешь, раньше чародей мог бы починить череп, но это раньше.

Он лежал на спине, стараясь не шевелить рукой с забинтованным пальцем, и глядел в потолок. Прямо над Фринием барельефный чародей взмахивал посохом, повергая в прах стены цитадели мятежного барона; здесь же корячились зломордые твари, явно вызванные чародеем и помогающие ему низвергнуть бунтаря.

Фантастический сюжет, нелепая выдумка! Чародеи - это ведь не церковники, даже не ученые; они никогда не вмешивались в дела светских властей. Во-первых, Церковь бы не допустила (вот уж кто по самый пояс влез в этот привлекательный кувшин под названием Власть Мирская!), а во-вторых, "нет ничего, более способствующего соскальзыванию чародея либо ступениата, нежели участие его в делах светских владык" - это из трактата "О неявных связях в мире", с которого начинает обучение любой, пожелавший встать на стезю чародейства.

Словом, изображенное на потолке - выдумка чистой воды. Найти бы того, кто изваял этакую чушь, и пооторвать руки-ноги в назидание другим. Хотя...

Память вяло трепыхнулась: "а как насчет Баронских Костров, любезный?" Но он так и не понял, о чем это она.

Да и вообще...

"Тебе-то что за дело? - спросил себя Фриний. - Ты-то из-за чего переживаешь? Ты-то теперь никакой не чародей, а так, пустышка-эримьйос, меньше даже, чем обычный человек. Потому что в каждом из "обычных" есть в зачаточном состоянии способность к чародейству; пусть только к самым мизерным, несложным действиям, - но есть. У каждого! Только не у тебя. Ты надломлен, ты потерял эту способность. Наверное, уже навсегда".

По крайней мере, признался он самому себе, случаи, чтобы пустышка вновь стал чародеем, неизвестны. Другое дело ихх-глистри, соскользнувшие, но нет, конечно же, Фриний к ним не относится! Нет, исключено! Ведь если эримьйосом становились в результате перенапряжения, то в соскользнувших превращались, постепенно утрачивая главное для чародея: незамутненный взгляд на мир. При этом сам соскользнувший ни о чем таком не подозревал, считая себя вполне нормальным, - и уж тем более не терял все свои чародейские способности мгновенно, как это случилось с Фринием.

Он вспомнил, как видел одного такого соскользнувшего: на подземном этаже сна-тонрской башни, рядом с камерами, где содержали ублюдков, порожденных людьми от зандробов. Всех этих мальчиков с чешуйчатыми безносыми лицами, девочек с куцыми куриными крыльями, младенцев с поросячьими хвостиками и копытцами на каждом пальце собирали со всего королевства; их пытались изучать, чтобы понять природу зандробов и оградить от демонов людей, особенно тех, кто жил в запеленутых районах. Чаще всего такие дети были не разумнее зверей, но иногда попадались и ребятишки другого сорта: они оказывались ничем не глупее (как правило - умнее) обычных детей. С ними было сложнее всего, потому что они осознавали и свою уродливость, и отчужденность, на которую обречены с рождения.

А вот сидевший в соседней камере ихх-глистри ничем таким не мучился. Высокий широкоплечий мужчина с пышной черной бородой и массивными руками гневно вышагивал из угла в угол и что-то бормотал себе под нос. Нервно, неритмично мигала лампа, освещавшая его камеру, но расположенная так, чтобы он не мог достать до нее: под самым потолком, в специальной клетке. Бородач, впрочем, и не пытался.

- Он даже не осознает того, что разговаривает сам с собой, - пояснил Фринию сопровождавший его даскайль Конгласп. Из всех сна-тонрских даскайлей Конгласп обладал наибольшей властью, высший среди равных, и поэтому мог, в частности, единолично решать, кого следует допускать на здешние подземные уровни. Однако, подобно прочим даскайлям, он был прежде всего наставником ступениатов, одним из которых с завтрашнего дня собирался стать Фриний.

Сегодня, пока правила общения ступениата с даскайлем еще не вступили в силу, Конгласп повел гостя сюда, выполняя личную просьбу Тойры Мудрого.

- С чего началось? - тихо, чтобы не привлечь внимание соскользнувшего, спросил Фриний.

Конгласп развел руками:

- Никто не может с уверенностью сказать. Обычно с ихх-глистри это так и происходит, поэтому их и называют "соскользнувшие", а не, скажем, "сорвавшиеся". Хотя у многих переломный момент так или иначе связан с периодом очередного ступениатства. Взваливали на себя чрезмерную ношу, не рассчитав своих душевных сил. Этот, например, был претендентом на пятую ступень мастерства. - (Фриний поневоле вздрогнул. Ведь он тоже... он и приехал-то в Сна-Тонр для этого!..) - Испытание прошел, - продолжал Конгласп, - и по возвращении ничего странного за ним замечено не было. Однако со временем кое-какие особенности в поведении: потеря самоконтроля, высокая раздражимость, преобладание эмоциональности в принятии решений... я перечисляю только основные характеристики, есть и другие, менее заметные, но не менее важные.

"Итак, Тойра счел, что словесных предупреждений недостаточно, и поэтому послал меня посмотреть, как выглядит ихх-глистри. Но с какой целью?! Он ведь знает, я все равно не отступлю. Или чтобы снять с себя ответственность? Да нет, кто угодно, только не Тойра - ему бы такое и в голову не пришло!"

- А зачем, - спросил Фриний у даскайля, - нужна эта лампа? Вернее, почему она так рвано мигает?

- Некоторые считают, что таким образом мы хотя бы немного затормозим процесс соскальзывания. Кроме того... он ведь полностью не утратил своего мастерства. И если бы не этот рваный ритм и еще кое-какие ухищрения, вполне мог бы попытаться применить силу, чтобы освободиться.

Но, казалось, чернобородый ихх-глистри и не думал об этом. Во время разговора он только и знал, что вышагивать по камере из угла в угол да неразборчиво произносить гневные речи, то повышая голос, то почти шепча.

- Группа даскайлей работает с ним. Мы не теряем надежды на то, что когда-нибудь научимся лечить соскользнувших. Однако, признаться, успехов пока не добились, абсолютно никаких - разве только, как я уже говорил, немного затормозили процесс. - В отличие от большинства облеченных властью, Конгласп не боялся признаться в собственном бессилии. - И, увы, только в одном Сна-Тонре мы содержим около двух десятков ихх-глистри; а сколько их в остальных эрхастриях! Некоторые умирают в заточении, просто теряют интерес к жизни, остальные же... - Он вздохнул и указал на дверь камеры: - Сами видите. За последние несколько лет случаи соскальзывания участились, хотя какой-либо закономерности мы не наблюдаем. По крайней мере, такой, которая была бы бесспорной и непротиворечивой, и объясняла бы все факты.

Этот разговор, случившийся осенью 698 года, и теперь, в 700-м, не давал Фринию покоя. Вернее даже, не сам разговор, а зрелище заключенного ихх-глистри - на первый взгляд обычного безумца, но в действительности...

"А что мы знаем о них на самом-то деле?"

Так или иначе, а тогда, стоя у мощной стальной двери камеры, он пообещал себе: "Я никогда не соскользну!"

- Я никогда не соскользну! - повторил Фриний сейчас (мысленно, как думал он сам, - а в действительности тихим, надорванным шепотом). Никогда!

Барельефная многощупальцевая тварь, штурмовавшая стены бароновой твердыни, вдруг подмигнула чародею с потолка: "Разумеется, никогда, дружище! Разумеется!"

Глава девятая:

Эх, дороги!.. Трудно быть Найденышем. К`Дунель наблюдает за боем

быков. Работка для гвардейца в отпуску. "Запретниками не становятся,

запретниками рождаются".

Посуливши ответ, нас поймал хитрый век

в сети из рваных вен, из опущенных век.

Я давно от него уж не жду тех ответов

и вопрос-то забыл я, чудак-человек!

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

В городишке под коротким и непонятным названием "Сьемт" уже вовсю хозяйничала осень. В чем пассажиры фамильного экипажа Н`Адеров убедились еще на подступах, когда размытая дождями дорога вдруг чавкнула и не пожелала отпускать колеса двуполки. Пришлось выбираться, подкладывать под колеса ветки и толкать проклятый гробище; под улюлюканье перебравшейся на место кучера графиньки экипаж наконец тронулся с места, а Гвоздь, Айю-Шун и Дальмин, перемазанные в грязи, с исцарапанными о ветки ладонями, вместе с Матиль, врачевателем и Талиссой погрузились обратно.

Как вскоре выяснилось, тут они явно поспешили.

- И это только начало! - пыхтел, налегая плечом в недвижную громаду, Гвоздь. - Нет бы нам переправиться через Клудмино у Нуллатона, там дорога-то посуше и паром ходит каждые два часа, а теперь будем тащить и лошадей, и повозку на своих плечах. До самой северной переправы, а до нее от Сьемта еще ехать и... тьфу, проклятье! - Он сплюнул: брызги из-под колес летели во все стороны, в том числе и в лицо.

- Не ругайтесь, господин Кайнор! - жизнерадостно отозвалась чернявая. Она снова правила вместо кучера, спровадив того толкать экипаж вместе с жонглером и тайнангинцем. - Мне нужно было забрать из Трех Сосен господина Туллэка, а возвращаться оттуда к переправе у столицы - слишком много времени потеряли бы.

- Сейчас мы его потеряем вдвое больше, - проворчал Гвоздь. - Но вам там, сверху, безусловно виднее, графиня. ...Ну, давайте на раз-два-три! Командуйте, командуйте, господин врачеватель!

Тот начал отсчитывать, неуклюже опираясь на трость, с растерянной улыбкой на лице. Несколько дней в дорожных гостиницах не пошли господину Туллэку на пользу, он поистрепался, подхватил где-то простуду, к тому же заныли старые раны. Графинька - добрая душа - снимала обычно общую комнату для себя с Матиль и Талиссой да две двуспальные: одну Айю-Шуну и Дальмину, другую Гвоздю с господином Туллэком. (Как подозревал Гвоздь, чернявая не хотела оставлять тайнангинца и врачевателя наедине). Поневоле приходилось выслушивать кряхтение и стоны, особенно под утро, когда господин Туллэк забывался тяжелыми потными снами. Однажды Гвоздь не выдержал: "А как насчет "врачу, исцелися сам"?" Господин Туллэк только пожал плечами: "Есть, знаете, болезни, от которых избавляет только смерть. А я еще не готов..."

...Дорога в очередной раз снисходительно отпустила экипаж - на поруки его пассажиров.

"И почему бы ее батюшке не преставиться летом или зимой?" - злился Гвоздь, забираясь вовнутрь. Тут уже вся обивка была в грязи - ввек батальон уборщиц не вычистит. Кайнор пристроился в более-менее чистом углу и с отвращением оглядел себя: такое впечатление, что сутки не вылазил из земли, Цапля меня заклюй! Ну, теперь из Сьемта они не уедут, пока Гвоздь не навестит прачек, - что бы там ни говорила чернявая!

Впереди их ждало еще две выбоины, и лишь потом - городские ворота.

- Такое впечатление, что здешний градоначальник о дорогах думает в самую последнюю очередь, - не вытерпела у себя за перегородкой графинька, когда они, покачиваясь из стороны в сторону на манер запойного пьяницы, въехали-таки в Сьемт. - Как будто мостовую здесь не обновляли лет пятьдесят.

- Больше, - уточнил Гвоздь. - И градоначальнику в самом деле не до дорог: у него на плечах висят с одной стороны Мясники, с другой - Ювелиры. И вот уже какое десятилетие решают, кто из них круче.

- Это после Бунта-то Городов? - не поверила чернявая.

- А что Бунт? Ну отобрали у самых дерзких и вольнолюбивых Восточное право, ну посадили королевских людей надзирать и карать... дальше-то что? Во-первых, графиня, города бывают разные; это Таллигон или Дьенрок имеет смысл держать, фигурально выражаясь, под прицелом. А такие как Сьемт... дороже обойдутся Короне. Послали сюда какого-нибудь чиновничка из второсортных: что хочешь, то и делай, но налоги вынь да положь. А здесь к нему местные корольки подъехали: будешь вести себя правильно - проживешь долго и со вкусом; нет - коротко и кисло. Он второсортный, но не дурак же согласился. Сидит, налоги отправляет в казну, но в действительности, само собой, ни на что не влияет. До дорог ли ему? Опять же, паломники к Ллусиму ездят либо южнее, либо северней Сьемта, так что и повода особо стараться ему никакого. А в городе еще своя головная боль: здесь от века цеховики друг с другом отношения выясняют. Высокие и низкие ремесла - и кто имеет больше права на власть.

- Вы-то за кого, господин Кайнор?

- Я, графиня, за дороги. Мне, по правде говоря, до Лабиринта, кто из местных толстосумов сломает хребет другому и отхватит кусок посочнее. Я от этого куска в любом случае ни крошки иметь не буду; они, само собой, местную рвань завлекают рассказами про равноправие и единогласие, - но я такие байки сам сказывать умею, еще убедительнее. А в действительности если бунт выльется в резню, а чернь - на улицы, король пришлет-таки сюда войско. Как думаете, кто после этого будет качаться на тех кленах, которые мы видели вдоль дороги? Готов поспорить: ни один из толстосумов не спляшет с ветром "Покойницкую" - сплошь мужичье. Так что я за дороги, графиня. Причем за те, которые ведут из города, а не в него.

- Вы просто прелесть, господин Кайнор! Так хорошо разбираться в политике...

Гвоздь поморщился. У чернявой были свои любимые словечки, которые он с некоторых пор терпеть не мог. И если за время путешествия господин Туллэк сильно сдал, то графинька наоборот, словно ожила, вдохнув вольного (и довольно пыльного) ветра дорог. Иногда ее жизнерадостность казалась даже неприличной, если вспомнить о недавно почившем отце.

- Странствующему жонглеру хорошо разбираться в политике так же необходимо, как наемнику знать, с какой стороны браться за меч, графиня.

- В таком случае держите свой меч покрепче, господин Кайнор. Думаю, в этом городе он может нам пригодиться.

"Я бы предпочел, чтобы не пригодился, - подумал он. - И пусть кто угодно обвиняет меня за это в малодушии ".

Гвоздь выглянул из окна экипажа: тот сейчас катил по улице Двух Раззяв. Грохот колес по булыжникам и цоканье лошадиных подков гулким эхом отражались от стен, но ничуть не тревожили ни драных, но гордых голубей на карнизах, ни, тем более, жирных свиней, валявшихся прямо на мостовой. Вместо того, чтобы уступить дорогу двуполке, эти пятнистые полудикие твари визжали и пугали лошадей. Дальмин вовсю орудовал хлыстом, размотав его на полную длину и охаживая хавроний по покрытым засохшей грязью бокам. Пастушата, которым надлежало приглядывать за свиньями, визжали не хуже своих подопечных и пытались - безуспешно! - отогнать их из-под Дальминового хлыста.

Как обычно бывает в таких случаях, собралась масса зевак, которые зубоскалили и давали бесплатные советы обеим конфликтующим сторонам; впрочем, не только бесплатные, но и бессмысленные.

- Это надолго, господин Кайнор? - спросила через перегородку графинька.

- Все зависит от того, куда мы направляемся.

- Куда-нибудь в центр, где есть приличные гостиницы.

- Приличных в вашем разумении нет ни в этом городе, ни в двух-трех ближайших, графиня. Но недорогое заведение, где пиво не пахнет мочой, а в кашу не добавляют отвар из кошачьих костей, я знаю.

- Тогда будьте добры, скажите Дальмину, куда править.

- Охотно, графиня.

Дверца экипажа открылась только наполовину: улицы здесь были слишком узкими. Но Гвоздь протиснулся в образовавшуюся щель и поднялся на крышу двуполки.

- Ну-ка, позволь, - он отобрал у кучера хлыст. - Па-асторонись! Кайнор клал удары направо и налево, посвистывая и выкрикивая предупреждения. Народ быстрехонько понял, что потеха закончилась, и счел за лучшее не путаться под ногами коней, а поберечь плечи и спины.

- Сразу видно, что ты давно не выезжал со своей госпожой в пригород, заметил Гвоздь, когда они миновали улицу Двух Раззяв и загрохотали в направлении "Блудливого Единорожца".

Дальмин только отмахнулся:

- Что есть, то есть. По правде-то сказать, госпожа предпочитает конные прогулки, а если и выбирается куда-нибудь, то не на этакой огромадине, а в экипажах поскромнее. Вот старый граф - тот был любитель поколесить по стране: паломничества, легендарные места славных деяний, могилы героев всяких...

- Что, верил во все это?

- Не то, чтоб верил... - Дальмин задумался, почесал небритую щеку с уже начавшей проступать сединой. - Нет, сдается мне, не верил он. Просто интересовался всем этаким. Ну, вроде как ученые или чародеи интересуются.

- Но ведь граф не был ни тем, ни другим, так?

- Не был. Однако, согласитесь, господин Кайнор...

- "Гвоздь" и на "ты", мы же уже договаривались.

- Да. Так вот, согласись, Гвоздь, что высокие господа с тугими кошельками могут позволить себе многое. Опять же, старый граф был за Хребтом и, говорят, навидался там всякого. Меня-то самого зверобоги миловали...

- Значит, говоришь "просто интересовался"... - пробормотал Гвоздь. О! - воскликнул он, указывая кнутовищем, - вот мы и приехали. "Блудливый Единорожец", собственной персоной.

- Осталось только загнать во двор этот гроб на колесах, - вздохнул Дальмин.

- Не переживай, приятель, я помогу, - подмигнул ему Гвоздь, у которого резко поднялось настроение - ведь все шло именно так, как он задумал.

* * *

...падение - как всегда.

И разноцветные ленты.

И чужой издевательский смех; нечеловеческий. "Найденыш! Найдены-ы-ыш!"

Проваливаясь в чересполосицу бездонного сна, Фриний вздрогнул и попытался оглянуться, ведь когда-то давно именно так его и звали Найденышем.

Он увидел густой монастырский сад - ту его часть, где заросли крапивы и будяка были изъязвлены потайными ходами, о которых знали только Непосвященные. Босоногие мальчишки с расцарапанными голенями и мозолями на коленях - у них нечасто появлялся часок-другой свободного времени; а уж когда появлялся, они старались сбежать подальше от наставников обители и храмовых служек. Если это удавалось, до сумракового колокола можно было безраздельно распоряжаться самими собой и делать что угодно: играть в "лягушку" и "подбери язык", обмениваться запретными историями и сальными шуточками насчет кое-кого из монахов, наконец - дрыхнуть, не беспокоясь, что пинок ноги в деревянной сандалье разбудит тебя... - но все это лишь до сумракового колокола. Однажды Фриний (тогда еще просто Найденыш) проспал и не успел вовремя вернуться в обитель - и те двадцать розг долго потом отдавались в его спине при каждом неосторожном движении. "Строгость необходима, ибо вы служите Сатьякалу, а зверобоги не терпят ленивых и непочтительных", - гнусавил в подобных случаях наставник Сморк. ("Представляешь, - сказал как-то Найденышу Птич, - он и когда через мост к вдовушке своей бегает, небось так же тянет: "необходи-има"!" Найденыш на это только невесело улыбнулся, стараясь держаться так, чтобы рубашка не касалась рубцов на спине).

...Да ладно, в общем-то розги доставались всем, и стоять во время молитвы на горохе тоже приходилось каждому из Непосвященных - и не по одному разу! Наставники не давали спуска никому - наверное, потому что когда-то давно их собственные наставники точно так же заставляли юных Сморка, Гилроша и Туфельдра вызубривать на память десятки страниц "Бытия" или носить в треснувшем кувшине воду от дальнего родника. Но главное, никого из Непосвященных они не выделяли, не взращивали себе любимчиков: все были равны перед Сатьякалом и его служителями. Все.

Что не мешало самим Непосвященным находить себе "мальчиков для шпынянья". В большинстве своем незаконнорожденные отпрыски вельмож, Непосвященные частенько попадали сюда уже "взрослыми", в возрасте пяти-шести лет, привыкшие к тому, что в отцовских замках все над ними потешались, дворня швырялась в них каштанами и даже псы норовили при случае цапнуть за пятку. И теперь эти бастарды, от которых столь удачно избавились (и которые, сколь бы малы ни были, прекрасно понимали это), - теперь они спешили отыграться. Они вечно грызлись промеж собой, но когда дело доходило до травли других Непосвященных - не бастардов, а просто сирот, которых иногда оставляли у ворот обители, - о, тогда все ссоры бывали забыты и вельможата выступали единым фронтом!

- Эй, Найденыш-Гаденыш, кто твой отец?

- Ха, наверное, мамка зачала его от священного пера Разящей!

- Нет, от священной тени Проницающего!

- Тогда уж от тени самого короля! То-то наш Гаденыш такой гордый!

- Ну да, наследник королевской тени - это вам не абы что!

...Он дрался - молча, яростно, не жалея себя и уж тем более обидчиков. Трое, пятеро, десять на одного? - какая разница! ("Дурак ты, - говорил Птич, хлюпая расквашенным носом. - В следующий раз сам будешь отбиваться". И в следующий раз снова налетал на вельможат, тузящих его приятеля, хотя перевес все равно оставался на их стороне).

Монахи наказывали всех, кто был уличен в потасовке, не выискивая зачинщиков, несправедливо обиженных или случайно пострадавших. Всех.

"Обитель подобна семье, в ней каждый должен заботиться о каждом, вздымал к потолку узловатый палец наставник Гилрош. - В ней каждый отвечает за каждого. Запоминайте, дети!"

"И каждый обижает каждого", - мысленно, но без горечи добавлял Найденыш. К тому времени он уже понял, что глупо злиться на камень за то, что он твердый, или на воду за то, что она мокрая. Точно так же глупо злиться на своих сверстников за то, что они жестокие. Просто с вельможатами следовало разговаривать на их же языке. ("Когда-нибудь они убьют тебя", предупреждал Птич. "Им же хуже", - пожимал плечами Найденыш).

Их учили смирению; конечно, не только ему, наставники преподавали азы письма и чтения, математику, кое-какие из ремесел, знания которых могли бы пригодиться будущим монахам. Но прежде всего Непосвященные должны были усвоить смирение: сделать его неотъемлемой частью своего естества. Только тогда их посвящали в служители Сатьякала. ("Я не хочу служить Сатьякалу", однажды заявил наставнику Сморку Найденыш. "Разве кто-нибудь спрашивает, чего ты хочешь? - изумился тот. - Да и как можно не хотеть, когда все мы, сущие в Тха, служим зверобогам, так или иначе?" "Я не хочу так". - Впрочем, эту фразу Найденыш вслух не произнес, благодаря чему вместо грозивших десяти часов чтения вслух "Бытия" заработал только семь).

Пыльные привычные фразы рассыпались на губах, смысл их с каждым повторением отдалялся, превращался в ничто. "...и когда стало их Двенадцать, породили они множество отпрысков своих, кои походили на них внешне, но были меньше размерами и не обладали теми способностями, что..." Пустые слова. Найденышу больше нравились легенды, которые рассказывал Одноногий Жорэм - ветеран многих захребетных войн, в конце концов осевший в монастыре, ибо небольшое поместье его разграбили кредиторы, а дальние родственники отказались от старика: кому нужен увечный, да еще с таким скверным характером? Характер у Одноногого Жорэма в самом деле был не мед, но зато истории он знал самые разные. Слушаешь - аж дух захватывает! Особенно про фистамьеннов, про Десятилетие Сатьякального Гнева, о вымерших городах, о героях древности... Это вам не "и снизошли они во второй раз, поражая землю и воду, и людей, и строения, и скот, и нивы"; когда Одноногий Жорэм берется рассказывать, вы действительно будто собственными глазами видите все, что происходило в те годы. И совсем не важно, что старик сам-то ничего подобного не пережил... И вообще, что значит "не пережил"?! Да он каждый раз, когда рассказывает, словно заново все переживает!

Жаль только, про захребетные походы отмалчивается да отшучивается. Мол, ничего там интересного, детки, не было. И щурит глаза, постукивает ногтями по дереву костыля.

Ладно, Найденышу хватало и тех историй, которые Одноногий Жорэм рассказывал! Для воображения мальчишки они были чем-то вроде сухого хвороста, вовремя брошенного в огонь. Найденыш начинал фантазировать: а что чувствовал тот или иной человек, о чем думал, на что надеялся? Сперва это касалось только героев Жорэмовых историй, а потом мальчик стал обращать внимание и на живых людей, окружавших его. И не только на людей. Каково приходится монастырскому колоколу там, на самом верху колокольни, где всегда дуют холодные ветры, а близость к звездам делает одиночество еще невыносимее? Понимает ли овца, которую ведут под нож мясника, для чего ее собираются убить? О чем скрипит десятая, если считать сверху, ступенька на лестнице в библиотеке?

"И не скучно тебе голову забивать такой... всячиной?" - Птич собирался сказать иначе, но в последний момент по блеску в глазах друга догадался, что не стоит. "Не скучно", - по своему обыкновению коротко ответил Найденыш. ("Сколько ж можно языками молоть во время молитвы! - шипел, выкручивая им уши, наставник Туфельдр. В монастырском храме, громадном, напоминавшем Найденышу островерхую шляпку поганки, Непосвященные молились в особо отведенном для них месте, которое называлось нечистилище. В этом закутке было тесно, гранитные нешлифованные плиты терзали колени холодом и острыми гранями, а позади всегда нес вахту очередной наставник. И всякие разговоры настрого запрещались - хотя запрет этот в течение трех-четырехчасового бдения частенько нарушался. Наиболее неуклюжих шептунов легко можно было узнать по вспухшим ушам (если дежурил Туфельдр) или по синякам на спине (если дежурил Гилрош). В конце концов Найденыш с Птичем додумались до простенького языка жестов, но жестами ведь всего не объяснишь... да и словами тоже).

Бумаги им выдавали много, хоть и плохую, она рвалась под слишком остро заточенным карандашом и почему-то воняла крысиным пометом. Но для начала годилась и такая. Найденыш учился рисовать с упорством, которое иногда удивляло его самого. Очень скоро он сообразил, что в узкой комнатенке Непосвященных, в соседстве с еще четырьмя сверстниками, возможностей для рисования немного. Если даже позабыть об отсутствии нормального освещения, оставались ведь еще соседи, трое вельможат, против которых они с Птичем едва держали оборону. Тут не до рисования! - и тогда Найденыш устроил себе "мастерскую" в зарослях крапивы. Здесь в редкие свободные часы он пытался сделать доступным для других то, что чувствовал сам, размышляя - вот парадокс! - о чувствах других. На шероховатой бумаге постепенно оживали колокол, овца, ступеньки, они, безъязыкие, обретали возможность обратиться к людям. "Здорово! - восхищенно цокал языком Птич. - Слушай, ты показал бы Сморку, он, глядишь, сделал бы тебя художником при храме. Писал бы стены, идолов вырезал, а?" Найденыш это даже обсуждать не стал, только отмахнулся, мол, так и побежит наставник Сморк в художники меня отдавать.

("Ах ты сквернавец!" - плевался слюной тот же Сморк, когда случайно отобрал у Найденыша один эскиз. В сгорбленном, широкоухом и кривоносом человеке, изображенном на бумаге, без труда угадывался его прототип. "Ну ты у меня!.. - захлебывался праведным гневом прототип. - Я т-тебе...")

Рисунки Найденыш постоянно перепрятывал, тем более, что вельможата быстро смекнули что к чему. Если им удавалось выкрасть подходящий набросок, где был изображен кто-то из взрослых, они тут же несли его настоятелям - и Найденыша ждало очередное наказание.

Со временем законченные работы, не содержавшие в себе каких-либо крамольных изображений, он догадался вкладывать в свитки в библиотеке, куда, как и прочие Непосвященные, ходил прибираться. Делая вид, что вытирает с полок пыль, он дожидался удобного момента, подмигивал Птичу (тот неизменно стоял на страже, причем не столько от наставников, сколько от своих же), после чего выхватывал нужный свиток и, развернув, быстро вкладывал в него рисунок. Свитки Найденыш выбирал заранее и рисунки для хранения в них оформлял таким образом, чтобы невнимательному могло показаться, будто они и должны прилагаться к свитку. Правда, для этого пришлось старательнее отнестись к урокам грамоты, но лучше так, чем видеть, как ночной бабочкой горит в огне кусочек твоей души.

Закончилось тем, что один из свитков с рисунками обнаружил Одноногий Жорэм. И именно тот свиток, куда было вложено изображение его, Жорэма, но только лет на двадцать моложе, еще с обеими ногами, посреди бушующего моря битвы со свирепыми тайнангинцами (какими их представлял Найденыш). Догадаться о том, кто автор рисунка, было несложно; Одноногий Жорэм подстерег Найденыша в библиотеке, когда тот пытался запрятать свое очередное творение. Птич потом только руками разводил: "И откуда старый хрыч выскочил? Ведь не было же его нигде!"

Ухватив юного рисовальщика за плечо, старый хрыч ткнул ему под нос рисунок захребетной битвы и рявкнул: "Откуда?!.." "Что "откуда"?" - не растерялся и прикинулся растерянным Найденыш. "Откуда ты знаешь, каким я был тогда?"

"А я не знаю, - честно признался Найденыш. И уловив свирепый блеск в глазах старика, пояснил: - Я рисовал то, что придумал. Точнее, не придумал, а увидел".

"Как ты мог увидеть?!"

"Не глазами. А так, как во сне видишь. Я... мне сложно объяснить".

Одноногий Жорэм вздохнул и ссутулился, он отпустил плечо Найденыша и махнул рукой: "Иди уже, художник! Когда освободишься, принеси мне свои рисунки, какие больше всего тебе самому нравятся. ...Да не бойся, не отберу, и наставникам ничего не скажу". ("И ты понесешь?" - не поверил собственным ушам Птич. Найденыш угрюмо кивнул, сворачивая отобранные рисунки).

Ничего не изменилось. Найденыш смеялся над самим собой: а ты что думал, Жорэм, как в сказке, махнет рукой и отправит тебя в королевский дворец главным художником?!

Да, думал - если и не про дворец, то уж по крайней мере, что хоть как-нибудь поможет. А он только покивал, перебирая листы, и сказал: "Пусть у меня лежат, это надежнее, чем в свитках прятать. Надо будет - придешь возьмешь. Веришь мне?"

Найденыш честно пожал плечами: он и сам не понимал, верит ли. Но рисунки оставил.

Он все ждал, что кто-нибудь из наставников как-то пронюхает про рисунки - и только намного позже сообразил: они ведь и так знают! Княжата нечасто, но таскали им уворованные наброски, так что...

"Знают - и не наказывают?!"

"А они ждут, пока ты выдашь себя, - пожимал плечами Птич. - Или решили, что с тобой не стоит возиться". (Непосвященных, которые упорствовали в своей лености, в конце концов отправляли в чернорабочие худшей судьбы трудно было пожелать). "Со мной действительно не стоит возиться", - подумал тогда Найденыш. Накануне утром Жорэм вдруг выдал ему десяток листов снежно-белой бумаги и велел: "Рисуй! Что хочешь, но только чтобы от души!" - и теперь Найденыш пытался понять, зачем Одноногий решил-таки помочь. И помочь ли? Неужели старик не понимает, что наставники, если заметят у Найденыша эти листы, накажут со всей строгостью? Ведь точно же решат, что своровал; им, Непосвященным, такую бумагу и в руках-то держать не всем приходилось.

И все-таки знакомый зуд в пальцах был сильнее, чем все опасения, сильнее самого их хозяина. В тот же день Найденыш прихватил листы с собой и сбежал в Крапивные Коридоры - один, он даже Птичу не сказал, куда отправляется. Забравшись в самый дальний закуток и получив при этом положенную порцию обжигающих поцелуев, он уселся, скорчившись в три погибели, над рисовальным камнем. Этот камень, когда Найденыш еще только пристрастился к художествам, обнаружился в зарослях сам собою, и его ровная поверхность подходила для замыслов мальчика просто идеально.

Он привычно протер камень, смахивая прочь сухие обломки листвы, муравьев, песок. Уложил первый квадрат бумаги, прижал его по бокам кусочками коры; занес над белой поверхностью руку с огрызком карандаша... и остановился. Рисовать абы что, портить такую бумагу чем попало не годится.

А чем - годится?

Где та грань, за которой мазня для самого себя, всякие там картинки-дразнилки на занудливого наставника, превращаются в нечто большее?

А он сам - когда превратится в нечто большее? Да и превратится ли когда-нибудь?

Кажется, впервые Найденыш всерьез задумался над собственной жизнью, над ее смыслом и целью, - и над тем, принадлежит ли она ему или же он только фигурка "монах" на доске для игры в сканги.

"Как и все люди, если верить наставнику Сморку, - растерянно подумал Найденыш. - Чем же мы тогда отличаемся от фистамьеннов? Мы даже хуже их, ведь они больше похожи на зверобогов, чем мы.

Интересно, а каково это: быть фистамьенном? Сколько в их поступках от собственной воли, а сколько - от воли Сатьякала?"

Да, вот она, тема для будущего рисунка... будущей картины, это будет картина, настоящая, пусть и выполненная карандашом! Но прежде, чем рисовать, ему придется как следует напрячь свою фантазию. Найденыш приблизительно уже представлял себе сюжет, но композиция, детали... тут есть над чем поработать!

Когда много позже Тойра Мудрый спросит Найденыша, как он ухитрялся несколько лет совмещать уроки и работу, которые отнимали у Непосвященных большую часть времени, с рисованием, Найденыш только пожмет плечами. Он не совмещал, он словно жил в двух разных жизнях. ("Все равно, - скажет он Тойре, - как делать что-то во сне и наяву. Но когда ты во сне, ты ведь веришь, что тоже наяву, а явь при этом, если и вспомнишь, покажется лишь сном"). У него всегда было две жизни, одинаково важные, хотя одна и была ненавистной, а вторая, подспудная, ограниченная, длилась недолго. Тогда, в Крапивных Коридорах, задумав первую свою "серьезную" картину, он и не подозревал, что вскоре обеим жизням его придется круто измениться.

И уж тем более не подозревал он, что со временем узнает ответ на свой вопрос, на собственной шкуре ощутит, каково это - быть фистамьенном.

* * *

На площади Горелых Костей в который раз вскипал бой быков. Не традиционный, новогодний, а внеплановый, случившийся по стечению обстоятельств. Во-первых, какой-то дурень из пригородов приволок сюда, в Тресканные Кварталы столицы, на продажу бугая. Во-вторых, другой дурень, уже из местных, вместе с приятелями вел местного же быка на случку. (...или на бойню? - мнения были самые разные, и Жокруа К`Дунель, следивший за событиями с каменной статуи мужика с веслом, на которую он взобрался в самом начале инцидента, так и не мог решить, кто же таки прав и куда вели второго быка; да это было и неважно). Аккурат на площади Горелых Костей пути обоих быковладельцев и их рогатого имущества пересеклись. В результате чего множество честных (во всяком случае, не пойманных за руку) горожан сейчас уподоблялись захребетным пийфикам, карабкаясь повыше и оглушительно вереща, - этакое мгновенное единение с Сатьякалом. Души двоих, впрочем, уже отправились во Внешние Пустоты, а быки, шалея от запаха крови, долбали копытами булыжник мостовой, ревели и тыкали друг в друга спиленными на концах рогами.

Жокруа К`Дунель почувствовал, как чья-то вкрадчивая рука касается его бедра и ползет выше, к тому ценному, от чего капитана вполне легко (как казалось обладателю руки) можно было избавить.

- Сброшу вниз, - пообещал он сухощавому карманнику, примостившемуся на коленях мужика с веслом. Паренек состроил невинную рожу, но руку убрал.

Жокруа мысленно усмехнулся: будь на нем капитанский мундир, этот сухощавый не решился бы на такое; он вообще крепко задумался бы, карабкаться ли на статую, где уже примостился капитан гвардейцев. Но прогулки без мундира имели свои преимущества, к тому же теперь, с подписанной самим королем отпускной на месяц, К`Дунелю как бы и не полагалось носить форму. Сейчас он не на службе, он - один из множества законопослушных горожан. И, как и они, застыл над мостовой и ждет, чем же закончится выяснение отношений между бычарами. Угораздило же!..

Другие зрители со своих висячих мест совсем не торопились вмешиваться в ход поединка. Появление отряда "драконов" или, допустим, "сколопендр" тоже не предвиделось - Тресканные Кварталы были, конечно, не сравнимы с Вонючими или Крысиными, но и сюда доблестные стражи порядка наведываться не любили. Местные обитатели относились к ним с пылкой взаимностью (и в этом таилась еще одна причина того, что К`Дунель предпочитал являться в "Бесноватую свечу" в штатском).

Словом, впереди у капитана намечалось как минимум полчаса отсидки на мужике с веслом; а ведь в "Свече" его дожидались, Змея язви этих быков!

- Эй, там! Есть у кого-нибудь арбалет или хотя бы самострел? - рявкнул он висевшему на стенах мужичью. Те гоготнули: - Спрашиваешь! У каждого в кармане по арбалету! Тока болты, прикинь, дома забыли.

- А ты чё ж, - добавили с соседней крыши, - без арбалета не справишься? Меч у тебя есть? - есть. Ну так и давай, сделай их. А то уже холодно тут и неуютно, и дети дома плачут-дожидаются.

Меч у К`Дунеля действительно был, но иметь дело с двумя обезумевшими быками как-то не хотелось. С другой стороны, тот, с кем у него назначена встреча в "Бесноватой свече", может не дождаться и уйти, сделав неправильные выводы. Которые грозили К`Дунелю многими неприятностями, в том числе и насильственной смертью от рук какой-нибудь второсортной банды наемных убийц.

Проклиная всех бычьих родичей до седьмого колена, К`Дунель слез на мостовую.

- Гляди, а мужик-то всерьез решил!.. - неслось вслед.

Он сдернул плащ, припоминая осенние пляски с быками, которые видел когда-то в Таллигоне ("Ты там еще кое-что видел... помнишь? - в позапрошлом году..."). Мотнул головой, отгоняя неуместные мысли, потянулся за клинком.

Один из быков, иссиня-черный, похожий на сошедшую с пьедестала статую с Моста Цветов, повернул к капитану свою лобастую голову. По щеке у зверя текла кровь, и этим он еще больше напоминал статуи быков с Моста, только у тех потеки - от голубиных посиделок.

Бык поглядел на К`Дунеля мутным взглядом - и заревел от боли, когда соперник, тощий, рыжий, с клочьями выпадающей шерсти, боднул его рогами в шею. Удар был настолько сильным, что, даже затупленные на концах, они пропороли кожу; кровь хлестнула фонтаном. Иссиня-черный по-человечьи охнул и грузно завалился на бок.

Рыжий отпрянул, раздувая ноздри, - а в следующий момент уже мчался на капитана. Тот шевельнул плащом в левой руке, заведя правую за спину, готовый в любой момент ударить. К`Дунель не обольщался по поводу собственных способностей и вообще-то надеялся, что быки будут заняты друг другом и не обратят на него внимания. Теперь капитану оставалось благодарить Цаплю Разящую за проявленную милость: все-таки один противник лучше, чем два.

На помахивание плащом рыжий не купился - или, может, попросту не обратил на него внимания; он мчался строго на К`Дунеля и пыхтел, словно одышливый новобранец на плацу. В темных, неживых камнях его глаз капитан видел смерть, но - он знал - точно такая же смерть сейчас угнездилась в его собственном взгляде.

В последний момент, когда рыжий был уже на расстоянии вытянутой руки, Жокруа шагнул вправо и ударил.

И - промахнулся!

Это было немыслимо, невероятно, абсолютно исключено - но он промахнулся, кончик клинка только царапнул по шкуре, срезая пучок шерсти, а рыжий, что тоже было невероятно, без малейшей паузы помчался дальше, на улицу Горемычных Кошельников - и исчез за поворотом.

Горемычные кошельники!.. впрочем, их судьба сейчас К`Дунеля ничуть не беспокоила. Он вложил меч в ножны, перебросил плащ через руку и поспешил к "Бесноватой свече". Позади слазило со стен и крыш изумленное мужичье.

Заведение, которое было целью сегодняшней прогулки К`Дунеля, так некстати прерванной быками, являлось одновременно гостиницей, домом для сомнительных увеселений, корчмой и многим другим. Находилось оно за две улицы от площади Горелых Костей, так что остальной путь не занял у капитана много времени.

Справа от мощной, изукрашенной шрамами и разноцветными пятнами двери в "Свечу" сидел адвокат Патлен. Он был из тех уличных деловодителей, которые, то ли в силу своей бедности, то ли из-за допущенной когда-то роковой ошибки в общении с городскими властями или с цеховыми старшинами, не могут больше выступать в суде. Все, что ему оставалось: оказывать услуги вроде написания любовных посланий для полуграмотных юнцов их дамам сердца, консультаций и составления мелких сделок. Позволь он себе что-либо, выходящее за дозволенные его статусу рамки, и цеховики (как те, к которым он принадлежал раньше, так и те, одним из которых был сейчас) живо напомнили бы Патлену, что к чему.

Кивнув адвокату, Жокруа осведомился, не оставляли ли для него каких-нибудь сообщений. Тот развел руками, однако особым образом согнул безымянный палец на левой; это означало, что К`Дунеля по-прежнему дожидаются. Он еще раз кивнул и вошел, бросив Патлену два медных "ока".

Человек, с которым у Жокруа была назначена встреча, как обычно, снял один из кабинетов на втором этаже. "Свеча", при всем богатстве предоставляемых услуг, отличалась уважением к желанию клиентов остаться неузнанными. К`Дунель поднялся по лестнице, повстречав лишь двух полусонных после ночной смены девиц да вышибал, расставленных в стратегически важных точках. Девицы были сама нежность, вышибалы - сама деликатность, хоть к ранам прикладывай.

Он выбил условную дробь на знакомой двери с двумя лакированными шестерками, дождался скупого "Входите!" и шагнул в комнатку. Небольшую, ее ужимали до размеров тюремной камеры громадный шкаф у стены напротив, круглый стол по центру, диван слева, еще один столик справа и три стула возле него. К тому же здесь не было окон, а массивные канделябры словно выдавливали из кабинета остатки свободного пространства.

- Объяснитесь, - бросил, не оборачиваясь, стоявший по ту сторону круглого стола седой, начинающий лысеть человек. Его берет с преломившимся напополам пышным пером лежал на диване, там же, свернутый, зеленел камзол.

- На Горелой двум быкам вздумалось выяснять отношения. Поэтому мне...

- Я не о том, - прервал его господин Фейсал, стремительно разворачиваясь и пронзая капитана острым, ледяным взглядом. - Вы уже получили отпускную у его величества?

- Да.

- И что теперь? Только мне не рассказывайте о своих юго-западных родственниках, а то ведь действительно можно накликать на них беду. Так что же вызвало в вас желание отлучиться из столицы на целый месяц?

- Кто, а не что... сударь, - он мысленно заорал на самого себя: "Ты что делаешь, идиот?!" - потому что едва не назвал по имени своего собеседника; и потому еще, что приходилось отвечать господину Фейсалу, балансируя на очень тонкой и очень острой грани между правдой и ложью. "Жонглируя тем и другим, - невесело засмеялся он над собой. - Благо, было у кого поучиться!"

- И кто же эта счастливица, которую вы предпочли службе его величеству?

"Благодарю вас, господин Фейсал! Вы помогаете мне, сами того не ведая!"

- Мне неловко говорить об этом... сейчас вы поймете, почему, - он едва заметно выдохнул, как выдыхают перед броском в бездну; впрочем, господин Фейсал заметил этот выдох, на что Жокруа и рассчитывал. - Сударь, я уже не мальчик, женщин в моей жизни было немало, и разных. Однако недавно... вы сами невольно поспособствовали тому, чтобы я познакомился с графиней Н`Адер. - Это имя Жокруа произнес нарочно - хотя, учитывая сверхбдительность его собеседника, тот мог очень разгневаться. Но сказать по-другому означало сфальшивить, переиграть, а это было еще более опасно.

- Вот, значит, так, - раздумчиво констатировал господин Фейсал. - И в вас настолько взыграло ретивое, что вы, не дожидаясь, пока моя... пока госпожа Н`Адер возвратится из паломничества, решили броситься ей вослед? Припасть к стопам, раскрыть душу, насколько я понял, да?

- Я бы не стал так поступать, сударь, если бы не одно обстоятельство. Вспомните мой доклад о том, что случилось в Трех Соснах. А до этого - в Разливчатых Ручьях, где мы нашли труппу Жмуна. Я уверен, что те события напрямую связаны с жонглером. Как именно - могу только предполагать. Однако мне кажется, он опасный и непредсказуемый человек.

"Я это знаю, - подумал господин Фейсал. - А толку?"

- Допустим, - сказал он, - допустим, вы правы. Давайте уточним: вы считаете, что случившееся в Соснах или Ручьях... что он это сделал осознанно?

- Вряд ли. В Ручьях - еще куда ни шло, голова бутафорская, разломанная храмовня - да, мог и осознанно. Во всяком случае, там это было ему выгодно. Но не в Соснах.

- Получается, он у нас просто объект чьего-то, - господин Фейсал поднял очи к потолку, - пристального внимания. Снисходительного, я бы даже сказал. А вы, значит, боитесь, что внимание это будет проявляться и в дальнейшем, во время паломничества?

- Мне так кажется. Тем более, что с паломничеством этим... тоже странно как-то все выглядит. - К`Дунель замолчал, сообразив, что уж кто-кто, а господин Фейсал наверняка знает о паломничестве больше, чем он. Возможно даже, больше, чем его племянница.

Тот долго и пристально разглядывал капитана, потом кивнул:

- Хорошо. Теперь поговорим начистоту. Вы ведь связали случившееся в Ручьях с пророчеством о Четвертом Снисхождении. Многие из братьев считают так же, - господин Фейсал, глава культа Запретной Книги, развел руками: Увы, возможно, они правы. Осталось главное: понять, каким образом жонглер связан с грядущим Снисхождением. Точнее, с уже начавшимся, сударь.

К`Дунель вздрогнул. Несмотря на то, что господин Фейсал больше года твердил о том, что Снисхождение началось, капитан предпочитал не верить в это, как и большинство запретников. Слишком уж страшными были бы ближайшие годы, окажись это правдой.

- Хватит, - прихлопнул ладонью по столу господин Фейсал. - Вы же гвардеец, посмотрите в глаза правде, найдите в себе мужество сделать это! Снисхождение началось. Сатьякал уже по-своему - и весьма активно воздействует на Ллаургин. Обстоятельства сложились так, что мы с вами можем хотя бы отчасти догадываться о причинах и целях этого воздействия. И предпринимать меры, чтобы через десяток лет на этих землях хоть кто-нибудь остался в живых. Уж простите, что говорю вам тривиальные вещи, сударь.

К`Дунель только отрывисто кивнул:

- Правильно делаете.

- Итак, - продолжал господин Фейсал, - жонглер. Либо он форэйас, либо по каким-либо другим причинам привлекает снисходительное внимание. Я хочу, чтобы вы выяснили это. Отправляйтесь вслед за графиней, ни в коем случае не показывайтесь на глаза ей или ее спутникам, но наблюдайте за ними. До тех пор, пока не будете абсолютно уверены в своих выводах.

- Я ведь могу и ошибиться, - осторожно произнес К`Дунель. Но внутренне он ликовал и только надеялся, что выражением лица или голосом не выдаст этого.

- Вы не имеете права на ошибку. Если он действительно Носитель, его следует уничтожить, и как можно скорее. Одному вам будет нелегко, поэтому я отправлю с вами нескольких людей, которые могут вам пригодиться. Они не состоят в Братстве, но зато абсолютно послушны и выполнят всё, что вы им велите.

"И после, - подумал К`Дунель, - доложат обо всем вам. Да и почему я должен верить, что ни один из них действительно не будет принадлежать к Братству?"

- Я бы, со своей стороны, тоже хотел взять с собой одного человека.

- Кого же, сударь?

- Некоего трюньильца по имени Ясскен, он из труппы Жмуна. Во-первых, этот господин обладает, как и все южане, зачатками чародейских способностей, а во-вторых, у него личная вражда с жонглером. Ясскен, выражаясь по-простому, наставлял ему рога.

- Хорошо, берите его с собой. Только помните, что если жонглер окажется не форэйасом, возможно, он понадобится нам живым. У вас будут способы снестись со мной через доверенных людей и испросить дальнейшие указания. - Что-то, какая-то мелкая вертлявая мысль не давала господину Фейсалу покоя, но он все не мог понять, какая именно. Нахмурившись, он продолжал наставлять капитана: где и как тот отыщет людей, которые отправятся с ним, когда ему следует выехать из столицы и пр. Говорил почти не задумываясь, как обычно, не произнося никаких значимых имен, занятый в это время той самой мыслью-плутовкой, - но так и не поймал ее за хвост!

- Кажется, сударь, это все, - закончил он наконец.

К`Дунель поклонился:

- Позвольте идти?

- Нет, вам придется с часок посидеть здесь, уж не обессудьте. Я уйду первым. Удачи вам, сударь, и будьте осторожны с жонглером.

С этими словами он надел камзол с беретом, распахнул правую створку шкафа и шагнул вовнутрь, плотно притворив ее за собой. Потайную дверь, соединявшую застенный коридор с выходом в одном из ближайших закоулков, открыть можно было, только когда шкаф заперт, изнутри или снаружи.

По коридору, чистому, устеленному скрадывающим шаг ковром, господин Фейсал добрался до выхода. Взглянул в глазок, нет ли кого в темной прихожей - да там, как обычно, и не слишком-то много разглядишь, но все-таки; никого не было, и он толкнул дверь, постоял, прислушиваясь к гомону снаружи и поправляя перо на берете, потом приоткрыл дверь на улицу и вышел. В глухом переулке тоже никого не оказалось, кроме порснувших во все стороны крыс, но они не в счет... не в счет...

Он напрягся всем телом, блеснул глазами. "Фистамьенны. Не стоит забывать о них... проклятие, я как-то и не подумал, Кабарга меня растерзай", - божба показалась крайне неуместной, и он скривился. "Но та мысль, она была не про фистамьеннов. О чем же тогда?" - размышляя, он медленно двинулся к выходу из переулка. Тощая, как само воплощение Голода Необоримого, кошка со свалявшейся шерстью проводила человека мутным взглядом, мяукнула вослед, будто жалела - только не понять, себя или его.

"Давай по порядку, - думал господин Фейсал. - Когда я впервые ощутил беспокойство? - это очень важно - когда?! Когда капитан заговорил об этом трюньильце из труппы Жмуна. Может, это как-то связано с циркачами?"

Вроде, нет. Конечно. первым делом он затребовал от своих людей данные на весь этот сброд - еще когда Флорина на похоронах батюшки сообщила ему о странном завещании графа и просила о помощи - первым же делом затребовал данные и внимательно изучил. Выходит, что-то с тех пор изменилось, что-то, чего он тогда не знал и не учел?

Что?

Гул с ближайшей улицы, к которой господин Фейсал неспешно приближался, мешал думать. Да еще эта кошка, мяукавшая за спиной!..

"Старюсь, дряхлею, - с досадой размышлял он. - Эх, начнись оно все лет пять-десять раньше... А сейчас слишком много всего приходится удерживать в голове... да если бы дело только в голове!

Но все-таки, что такое в этом Ясскене? Ну, трюньилец..."

И тут он вспомнил! Конечно же, Ясскен! Это имя было в одном из докладов, пришедших от иншгурранских шпионов в герцогстве. Оно фигурировало там в длиннейшем списке и ничем особым выделено не было, поэтому-то Фейсал сразу и не вспомнил; к тому же в приснопамятном докладе хватало другой, более впечатляющей информации.

Однако при чем здесь К`Дунель? Неужели совпадение? Или мальчишка решил сыграть в собственную игру? То есть, что решил, это ясно и так, потому к нему свои люди и будут приставлены, уже "пришиты", если точнее, - но неужели он решил встрять в такую игру?

Непохоже.

Или он неплохой актер, чего прежде за К`Дунелем не водилось, либо действительно мысль об Ясскене пришла к нему в голову, так сказать, экспромтом. Ну ладно, с этим мы потом разберемся, сперва нужно бы решить, что делать, позволять ли капитану брать с собой трюньильца или...

И как - вот главное! - это может быть связано с жонглером и с тем что он, не исключено, Носитель? Что же, язви его в душу, затеял покойный зятек, муж покойной же сестры?!

Ноги привычно несли господина Фейсала по узкой безымянной улочке, не мешая размышлениям. Мешал нараставший гул, явно мужичье чем-то взволновано; будем надеяться, они не бунтуют, уж очень это не ко времени бы оказалось...

Они не бунтовали. Они ловили быка - вот этого, рыжего, вымазанного грязью и кровью, с угнездившейся в темных камнях глаз смертью.

К чести господина Фейсала следует признать, что он не растерялся. Рявкнул: "Стоять, зар-раза!!!" - и громко хлопнул в ладоши. Когда-то где-то от кого-то господин Фейсал слышал, что таким образом можно напугать взбешенных псов.

Однако "что доступно Кабарге, то не доступно королю"; бык сорвался с места и помчался прямиком на господина Фейсала. Тот стоял до последнего ох уж эти таллигонские пляски с быками, скольких доверчивых свели в могилу! - после чего отпрянул в сторону, да не рассчитал, споткнулся обо что-то, в ребра ему вонзился рог; мычание; крики; темнота, темнота, засасывающая, просторная, ватная...

...Примерно в такой же темноте проснулся час спустя Жокруа К`Дунель.

Затекли и шея, и ноги; он поднялся, тут же налетел на проклятый стол, потом на один из стульев, наконец ухитрился зажечь потухшие свечи и начал приводить себя в порядок. Причем не только внешне - не в последнюю очередь следовало разобраться с той кашей в мозгах, которая заварилась после разговора с господином Фейсалом.

Собственно, именно из-за этого капитан и последовал настоятельной просьбе своего визави и прождал в кабинете... а интересно, сколько времени прошло? Свечи-то, в том числе и та, что с зарубками, часовая, погасли, а как давно - поди разбери. Ладно, с этим позже.

Отряхиваясь и разминаясь, он в который раз подумал, что еще легко отделался. Старик-то сперва явно был не в духе, это уже потом оживился, когда услышал про планы К`Дунеля относительно Гвоздя. Еще не знает, что его собственные планы идут несколько вразрез с К`Дунелевыми. Сатьякал смилостивится - и не узнает.

А может, за ближайшие неделю-другую все настолько переменится, что вообще планы К`Дунеля и господина Фейсала не будут иметь никакого значения.

Но капитан по-прежнему предпочитал не верить в удачу и рассчитывать только на себя. "Готовься к худшему", - так было написано на девизной ленте герба фамилии К`Дунелей, фамилии, добавим, изрядно сдавшей за последние лет сто - и последний и единственный ее представитель (пока? - неучтенные бастарды не в счет) уж чего-чего, а девиза фамильного придерживался. А зная за собой свойство поспав часок-другой решать самые сложные задачи, он и остался в кабинете. Теперь та самая каша в мозгах сварилась, остается расхлебывать.

С чего начнем, капитан, с чего, ваше истрепанное благородие?

С начала, разумеется.

К`Дунель не по-доброму сузил глаза, выстукивая по столешнице разудалый марш гвардейцев. Хотя надо бы, наверное, гимн Братства, все-таки Братство, как ни крути, имеет к случившемуся самое непосредственное отношение.

Запретниками не становятся, запретниками рождаются, сынок. Это папа так говорил, ныне покойный, а когда-то - хуже, чем покойный, ходячий мертвец, граф без поместий, без денег, с гнутым медяком славы, который ни один побирушка не возьмет - побрезгует. Смерть тоже побрезговала, завещав медяк-славу в наследство единственному сыну покойного - вместе с тайными знаниями, которым, если уж честно-откровенно, цена в базарный день еще меньше. "Полплавника" медного, фальшивого - и то никто не позарится.

Но когда-то все было по-другому (рассказывал папа, а ты, молодой еще, мечтавший о славе, блеске, вздохах красавиц, с внимательным выражением на лице скучал возле отцовой кровати), когда-то культ Запретной Книги не был уделом худородных богачей и обедневших отпрысков древних знатных родов. Кстати, в те годы и слова "знать", "знатный" подразумевали совсем другое. Знатью именовали тех, кто был посвящен в тайну "Не-Бытия" - но не в сам факт существования еще одной Книги, а в то, что... (ты зевал, вежливо прикрывая рот рукой и стараясь не размыкать губ; много позже будешь мучаться: много ли тогда прозевал?! - и никогда не узнаешь ответа). По сути-то, сынок, и захребетные походы случились только потому, что многие из знати были запретниками. Иначе зачем бы лучшие, самые богатые дома Иншгурры и Трюньила отправляли своих отпрысков за Хребет, в чужие, враждебные земли? За славой? Не смеши меня, сынок! Кому нужна слава, обретенная посмертно? За деньгами? Участие в походе стоило недешево, чем больше у тебя было, тем больше ты терял; это мужичье, вооружившись дрекольем да подпоясавшись вервием, с громким "ура" шагало навстречу неизвестности: им не было, что терять. А нам было... и поэтому мы шагали тоже.

Слишком поздно мы поняли, сынок, что можем приходить в Тайнангин из года в год, из века в век, истощая свои сокровищницы, теряя под стенами их крепостей сотни и тысячи людей, - и так и останемся ни с чем, никогда не завоюем эти иссушенные солнцем и круто посоленные морем земли; и - что самое невыносимое, невообразимое для многих - Сатьякалу все равно. Они никогда не снизойдут и никогда бы не снизошли, и мы, выходит, зря... (ты снова зевал, капитан: разумеется, зря, ты и так это знал, тоже мне, великое откровение).

Отец горячился, понимая, что тебе тоже все равно. Махонький, сухонький, совсем не величественный, он ворочался на кровати, с которой не смел вставать, ибо так приказал лекарь, и тебе было жалко папу (поэтому ты слушал), а он пытался объяснить тебе то, что теперь ты понимаешь... только теперь. Мы верим лишь в то, сынок, что можем пощупать, - но это не вера. Еще мы верим в то, что сулит нам радости и блага в будущем, но от этой веры попахивает чернилами на расписке ростовщику. Наконец, мы верим в то, что грозит нам покаранием в случае неверия, - и это вера рабов под зависшим кнутом.

"Какой же ты хочешь веры, папа?" - спросил ты, чтобы не молчать.

Он не ответил, потянулся взглядом к фамильному гербу на стене, но только покачал головой и откинулся на подушки.

Заговорил о другом.

Пойми, сынок, если кнут не ударяет слишком долго, рабу начинает казаться, что так будет всегда. Но рано или поздно кнут бьет; потому что, если угодно, кнут и раб созданы друг для друга. (Ты вежливо зевал). То же и с Братством. Сейчас оно превратилось в сборище мистиков, в модную игру для молодежи: "Мы бунтуем против Церкви, ах, какие мы рисковые парни!" Что, зачем, о чем - вряд ли кто-то из них представляет. И тем более вряд ли кто-нибудь из них догадывается, что Церковь-то сама позволила им существовать, ей выгодно это. Один лишь факт причастности к чему-то тайному, что не для всех, дает возможность нынешним запретникам не задумываться, в чем именно состоит тайна... да много о чем не задумываться! А ведь в прежние времена Братство было собранием людей, небезразличных к судьбе своей страны, вообще этого мира.

"Папа, - сказал ты, - прости, но кого сейчас волнуют судьбы мира? Только рыцарей из баллад - да и то они в последнее время теряют популярность, эти баллады. Мне лично, папа, ближе точка зрения тех, кто заботится о собственной семье, о замке, о фамильных владениях".

Он пожал плечами и отпустил тебя, и только сказал напоследок: "Рано или поздно мир настигает человека - и тогда не спрячешься ни за семьей, ни в замке - нигде". Ты улыбнулся ему и ушел к славе, блеску, вздохам красавиц, - и теперь, когда все это у тебя есть, капитан, ты готов на обмен: все это на еще один такой разговор.

Не с кем меняться, капитан.

К`Дунель криво усмехнулся собственному отражению в пузатой ножке подсвечника. Аккуратно причесался костяным гребешком, потянулся за резной шкатулкой, лежавшей во внутреннем кармане. Привычным, жадным движением уложил щепоть порошка на тыльную сторону ладони, поднял руку - и замер вдруг от отвращения к самому себе. Золоченая поверхность подсвечника превратила Жокруа в пышнощекого уродца с махонькими поросячьими глазками, шеей-шестом и преогромным носом с пещерами ноздрей.

Змея язви этих исполнительных служанок, которые натирают подсвечники до зеркального блеска!

Капитан отвернулся, поглядел на рассыпанный порошок и решил, что сегодня обойдется и без него. Кашу в мозгах расхлебывать, конечно, не хочется, горькая, - так ведь никто и не обещал другой.

...Не обещали особых благ и при вступлении в Братство. Потому что, сколь бы ни был прав отец, называя запретников сборищем мистиков и юнцов, у которых в заднице детство не отыграло, а все же принадлежать к ним было опасно. Церковь не раз устраивала облавы, причем те же монахи Стрекозы Стремительной, например, имели право являться с обысками даже в поместья, по одному лишь навету, не подкрепленному никакими доказательствами. (Много позже К`Дунель узнал, что таким образом Церковь, а часто и Корона избавлялись от неугодных; вот еще одна причина, по которой существование Братства было весьма выгодно для власть придержащих, равно как и причастность к Братству большинства знатных фамилий).

Тем не менее уже одна церемония посвящения впечатляла: полутемный просторный зал, стены которого не разглядеть в полумраке, ряд свечей в виде обоюдоострых клинков, лица собравшихся скрыты за матерчатыми масками (что любопытно, изображающими не зверей, а людей - редкий случай), гулкий, как из колодца, голос, отдающий команды и зачитывающий строки из "Не-Бытия", новички неожиданно складным хором повторяют их.

Потом кое-кого из присутствовавших К`Дунель узнает, в том числе и господина Фейсала - последний сам откроется ему. Он же и расскажет молодому гвардейцу, тогда никакому еще не капитану, что Братство действительно в основном состоит из людей, мягко говоря, несерьезных. Но это - в основном, а есть и запретники другого сорта.

Их разговор будет происходить в парке фамильного замка, рядом с усыпальницей, куда только что унесли тело почившего отца. "В память о вашем батюшке, - говорил господин Фейсал, - я и решил побеседовать с вами. Он тоже был запретником другого сорта, и он считал, что вы, Жокруа, обладаете достаточно острым умом, чтобы стать одним из нас".

"Я уже стал", - осторожно заметил Жокруа.

"Я подразумеваю настоящих запретников. Тех, кто способен задумываться над причинами и связями высшего порядка, - собеседник воздел очи к хмурому осеннему небу. - Тех немногих, кого Церковь, будь у нее такая возможность, действительно с удовольствием заточила бы в темницы. Я предлагаю вам немалый риск, но вместе с тем и немалые выгоды. Вы знаете, кто я, - и удивились бы, узнав, кто еще принадлежит к Братству".

"Но сударь, зачем я вам, и..."

"И зачем вам - мы? - завершил за него господин Фейсал. - Очень просто. Такие люди, как вы, Жокруа, просто необходимы настоящему Братству, а рекомендация вашего покойного батюшки - да будет он беспечен в новом перерождении - лучше любой верительной грамоты. Что же касается ваших интересов... начнем пока с весьма скорого повышения по службе. Я мог бы пообещать вам также славу, посулить приобщения к тайнам мирозданья, но, во-первых, насколько мне известно, вы человек прагматичный (и я не считаю это дурным свойством, нет); во-вторых же, я не могу дать вам гарантий касательно славы, хотя бы гарантий того, что она будет не посмертной. А посмертная слава всерьез может интересовать людей глупых, к которым я вас ни в коем случае не отношу".

К`Дунель поблагодарил и обещал подумать над предложением. Господин Фейсал заверил его, что ни в коем случае не торопит: "Подумайте как следует, в таких делах спешка только вредит".

Жокруа хватило недели. Он уже достаточно долго пробыл при дворе, чтобы понять: без протекции, будь ты хоть самим Бердальфом Морепашцем, далеко не уплывешь, высоко не взлетишь. А после смерти отца связей у него не осталось - тем более, сравнимых с персоной господина Фейсала.

Поначалу быть "настоящим запретником" означало всего лишь выполнять кое-какие поручения, которые Жокруа передавали через посредников - людей, часто и не подозревавших, кто и зачем пользуется их услугами. Поручения, впрочем, тоже никак не наводили на мысли о "тайнах мирозданья" - скорее уж о каком-то маломощном заговоре то ли против Короны, то ли против Церкви, то ли всего лишь против цеховых старшин столицы - и не разберешь. К`Дунель как раз не стремился к уточнениям подобного рода, он просто делал что должно, получая за это свои пряники.

Время кнута настало позже...

При мыслях о кнуте капитан поморщился, еще раз оглядел себя в зеркальце и решил, что пора отправляться в путь. Додумать он успеет по дороге, тем более, перед отъездом из столицы предстояло совершить несколько визитов к людям, назначенным господином Фейсалом ему в попутчики. К тому же не стоит забывать про жонглера, который в фамильном Н`Адеровом экипаже, небось, уже вовсю пылит в сторону Ллусима.

"...Надо было тогда с ним не церемониться", - с досадой и некой долей брезгливости подумал К`Дунель.

И правда, случай подвернулся вполне подходящий, да капитан вот решил не пачкаться, к тому же в тот раз точно не был уверен, слышал ли что-нибудь этот циркач или нет. Теперь уверен - осталось только найти мерзавца и устроить ему странствие во Внешние Пустоты. И при этом устроить все так, чтобы люди Фейсала подтвердили: господин К`Дунель действовал, блюдя интересы Братства.

"Словом, - подытожил Жокруа, - сыграем втемную. Я не знаю, кого мне подсунул господин Фейсал, зато у меня припасен Ясскен; поглядим еще, "что он за птица и на что сгодится".

Ох, не вовремя появился жонглер... а впрочем, вовремя никогда ничего не случается. Если он не Носитель, нет ничего проще, чем доказать обратное и убить его. А вот если циркач на самом деле форэйас...

Не допусти Сатьякал, чтобы он оказался форэйасом!"

К`Дунель спустился по лестнице на первый этаж, отдал верткому распорядителю ключ от кабинета и вышел на улицу. Рядом с Патленом пристроился зычногласый торговец, который прямо на мостовой, над наскоро разведенным костром зажаривал на вертеле бычью тушу. Народ вовсю раскупал сочные, дымящиеся куски, наколотые на щепки.

- Будете, сударь? - подмигнул торговец К`Дунелю. - Свежачок, только забили. Он, представьте, сударь, тута одного господинчика пырнул рожищами; прям зверь хыщный, а не бык! Будете печеночку? Недорого беру.

К`Дунель чуть скривил губы, но бурчание в желудке превозмогло, он кивнул и потянулся за деньгами:

- Давай.

И не пожалел: печенка действительно оказалась отличной, правда, немного горчила, но самую малость, почти незаметно.

Глава десятая:

Гвоздь исполняет "что-нибудь романцическое". Разгильдяй по имени

Тойра. Мертвая змея и письмо от покойного графа. Дуйник умнеет, а папики

становятся сильней. Вспоминая Твана-Дурака. К`Дунель в пути.

По спирали времен ожерельем имен

мы течем, словно мед, позабыв слово "мертв".

Но когда возвращаемся снова в тела мы

то беспамятны вновь! Отчего? - кто поймет...

Кайнор из Мьекра

по прозвищу Рыжий Гвоздь

- Лисса, лапушка, что ж вы одна скучаете, в самом-то деле! - Гвоздь приобнял служаночку графини за плечико и щелкнул пальцами разносчице, чтобы принесла рогаликов в меду. В "Блудливом Единорожце" колыхалась обычная предвечерняя неразбериха, но жест Гвоздя был замечен и правильно растолкован - за последние полчаса здесь уразумели, что новые постояльцы при деньгах и не жмотистые, так что и относились к ним соответственно.

Мисочка рогаликов и жбанец с квасом оказались как нельзя кстати. Талисса сперва покосилась на лестницу, что вела на второй этаж, к снятым комнатам, но графиня принимала ванну и спускаться не торопилась, поэтому "лапушка" кокетливо занялась угощеньями. Гвоздь галантничал, сыпал любезностями, цитировал поэтов (все больше себя), наконец опустил руку с плечика пониже, и еще ниже, и еще - подруга дней дорожных не возражала.

Со стороны, наверное, они смотрелись презабавно, точнее, презабавно смотрелся Гвоздь, в одной рубахе да накинутом поверх плаще. Но что поделаешь, если остальное белье пришлось отдать прачкам - Дальмин понес, вон до сих пор от них не вернулся, верно, подыскал себе, какая постарательней, да помогает ей полоскать; поласкает и придет, хорошо б, если не к утру, а то замерзнешь тут, в одной рубахе...

- Экий вы талантливый, господин Кайнор! - сытой кошечкой проурчала Талисса. - Ну почитайте же что-нибудь еще, что-нибудь романци... - она осеклась, заметив, как поскрипывает лестница, но увидела, что это спускается в зал господин Туллэк, и замахала руками: - К нам, присоединяйтесь к нам!

- А не помешаю?

- Наоборот! - искренне воскликнул Гвоздь. - Присаживайтесь. Как ваша нога, господин Туллэк?

Этакое радушие удивило врачевателя, но тот виду не подал.

- Благодарствую, вроде поугомонилась.

- Где там наши спутники? Благородная графиня все еще изволит плескаться в бадье?

- М-м... полагаю, да. Во всяком случае, когда я проходил по коридору, Айю-Шун стоял на страже у ее дверей.

- Снаружи?.. Ох, простите великодушно, привычка к площадным шуткам дает о себе знать. Выпьете чего-нибудь? Квас или что покрепче?

Врачеватель решил ограничиться квасом и парочкой уцелевших рогаликов.

- А еще, - добавил он, - когда я спускался, кажется, речь шла о стихах. А ведь и вправду, господин Кайнор, вы бы напели что-нибудь.

Гвоздь оглядел зал "Единорожца", больше, чем наполовину, уже заполненный.

У дальней стены бренчал на лютне худосочный, словно глист постящегося, юнец. Репертуар его, состоявший из "Две псицы и кот", "Ах рыцарь, рыцарь, кто тебя..." и "Платочичек мой", вполне отображал нравы и вкусы здешних завсегдатаев: для дам-с, выражаясь языком Талиссы, романцическая, для мужиков плясовая, для тех и других - похабная. Сейчас юнец настраивал инструмент, и клочья мелодий сменяли друг друга, как разноцветные шарики в руках умелого циркача.

За столами гомонили, выпивали, играли в кости, наконец, спали, припав небритой щекой к влажной столешнице. Тут и там сновали дебелые девахи в фартуках и с подносами, обнося клиентов харчами и выпивкой, собирая деньги и ловко уворачиваясь от шаловливых рук. На полу, усыпанном лежалыми опилками, нет-нет да шмыгали крысы, достаточно наглые и смышленые, чтобы и в живых остаться, и пропитание себе добыть. Чем-то похожий на этих крыс мальчонка-конюх как раз поднимался по лестнице на второй этаж, он перехватил изучающий взгляд Гвоздя, вздрогнул и поспешил дальше.

- Напеть? - повторил Рыжий. - Можно и напеть.

Он поднялся, пересек зал и кивнул тощему лютнисту - тот подыграть согласился, углядев в этом какое-никакое развлечение средь серых будней терзателя струн. Гвоздь напел ему мотив - музыкант уловил и развил, на удивление быстро.

Первые же аккорды оказали на завсегдатаев действие, подобное вместительной кружке ледяной воды, выплеснутой за шиворот. И не потому, что мелодия была какая-то крайне изысканная - а просто новая, они новых лет пять, поди, в этих стенах не слыхали.

Под шкварчание сковородок из-за неприкрытой кухонной двери и шорох крысиных лапок Кайнор запел:

- Дорог бесконечных тончайшие нити

вы держите прочно, зовете, маните.

Сумою бродяги и звоном монист вы

как только осяду на месяц - мне снитесь.

Единственный до сих пор похрапывавший посетитель "Единорожца" широкоплечий бородач с кулаками-каменюками - вскинулся и сонно уставился на Гвоздя, растерянно почесывая затекшую шею.

- Дожди и метели, улыбки и плети...

Вы мне не сулите наживы и лести.

И каждый изгиб ваш - столетья, столетья...

И каждый мой шаг - первый, но и последний.

Под деревом тем ли прилягу навеки?

Во тьме ли, при свете? - вопрос без ответа.

Я вам благодарен, родные, за это.

Люблю вас, молюсь вам, целую вам ветви!

"Лютнист ритм уловил, молодец, правда, инструмент у него не из лучших, ну так и не в королевском же дворце выступаем, чего ты хочешь.

...О, а вон и графинька, помывшись, изволили снизойти к нам, худородным. Ишь ты, встала на лесенке, глазенками сверкает - песню, значит, слушает. Сейчас опять затянет "пре-елесть, пре-елесть"...

Ну и пусть затягивает, мне-то что за дело!"

Таверны, приюты, дворцы и хибары

вы мне не нужны, дорогие, и даром.

Пусть даже догонит меня моя старость

не сдамся, приму ее, словно подарок!

Встречаю улыбкою каждое утро.

И жизнь моя - мой случайный попутчик.

Мы с нею расстанемся скоро, как будто

и не было нас.

Таю тенью.

Забудьте...

Последний аккорд до неприличного долго дрожал в таверновом междозвучьи; а потом...

- Дяденька, отпустите, больно ведь!

Это, значит, вместо аплодисментов.

Музыкант аж лютню свою выронил - с перепугу решил, наверное, что это она кричит. Но кричал мальчишка-конюх, чье ухо, цепко зажатое смуглыми пальцами Айю-Шуна, уже начало наливаться цветом спелой клубники.

Чернявая резко повернулась к тайнангинцу:

- В чем дело?

Но ответил не он - а Матиль, выглядывавшая из-за плеча (точнее, из-за пояса) Айю-Шуна:

- А правильно! А чего он?!

- Кто "он" и что "чего"? - кажется, начала злиться графинька.

- Этот мальчишка был в комнате господина Кайнора, - пояснил наконец тайнангинец. - Думаю, он собирался что-нибудь оттуда своровать.

Айю-Шун тряхнул конюха, тот неловко взмахнул руками и выронил чашу, которую до этого времени держал под курткой, зажимая локтем.

- Вот видите, госпожа!

- Вижу. - Чернявая подняла чашу и повертела ее в руках: это была недорогая безделица, изготовленная из кости, с резными фигурками по кругу и змеей-ручкой. Чаша принадлежала господину Туллэку, что тот и подтвердил приглушенным восклицанием.

- Простите его, госпожа! - вмешался хозяин "Единорожца", вороватый и наглый тип по имени Патур Плешивый. - Я сам накажу мерзавца, он у меня неделю будет спать только стоя, вот увидите!..

- Надеюсь, не увижу, - холодно прервала его чернявая. - В наши намерения не входит задерживаться здесь на неделю.

- И это правильно, - поддержал ее Гвоздь. - Не стоит повторно вводить мальчонку во искушение нашими сокровищами, а? Да и нам не пристало совершать подобные подвиги, - он подмигнул Талиссе и мысленно свернул кукиш Патуру. Отыграется Плешивому тот день, когда он решил нажиться на труппе бродячих артистов - о которых, небось, хозяин "Единорожца" уже и помнить забыл.

- Ну, - кашлянул Гвоздь, - предлагаю, господин Туллэк, сходить наверх, проверить, не упер ли еще чего нашего кто-нибудь из здешней обслуги.

Врачеватель как-то нервно дернул головой и отмахнулся:

- Да у меня и воровать-то нечего, господин жонглер. Сами ступайте поглядите, а я вот лучше кваску еще выпью.

Гвоздь пожал плечами: ну кваску так кваску. О том, что сказанное господином Туллэком прозвучало до крайности фальшиво и наигранно, Кайнор смолчал. Только хмыкнул напоследок:

- Как заявится Дальмин с бельем, шлите его ко мне, а то я замерз уже в одной рубашке, ага?

* * *

"Эй, Найденыш, ты где?"

"Найде-еныш!"

Голоса прокалывали туго натянувшуюся - вот-вот порвется! - холстину сна. Но она все не рвалась, слишком прочная, всеохватывающая...

"Найденыш, ты куда задевался?!"

Даже сквозь закрытые веки Фриний видел, как покачиваются под ночным ветром фонари на палках, как волнами ходят заросли крапивы, слышал во сне, как ругаются молодые монахи, которых отрядили искать потерявшегося Непосвященного.

"Ну, попадись он мне...

Найденыш, Дракон тебя испепели! Да где же ты, наконец?!"

Видел он и скорчившуюся фигурку в самом дальнем конце Крапивных Коридоров, и даже мельком удивился: сплю и лицезрю себя же спящего, но только в прошлом.

"Просыпайся", - шепнул он худому мальчишке, притулившемуся к плоскому камню и колыхавшемуся на поверхности дурного сна (как и он сам - сейчас). Фриний помнил: в том сне, куда он-Найденыш провалился вдруг, едва закончив наброски к картине "Фистамьенны", было невыносимо холодно, а еще там безмолвно грохотала такая пустота, что от одиночества и отчаяния хотелось превратиться в волка - и выть, выть, выть...

Он проснулся, потому что нос что-то щекотало - это капли катились по шелушащейся, выгоревшей на солнце коже. Найденыш так и не понял, плакал ли он, когда спал, или только хотел заплакать. Капли были уже на щеках, на лбу, на траве и листьях, они продолжали падать с неба, словно камни, которыми, как пишется в "Бытии", зверобоги "язвили яро" пралюдей. И громыхало в небесах тоже впрямь по Книге: "и гнев их гудел, аки похоронные барабаны".

Тьфу на них, на такие сравнения! Вспомнится же!..

"Найденыш! Най-де-ны-ы-ыш!!"

Он вскочил с земли, огляделся, после взобрался на рисовальный камень, но увидел вокруг лишь черноту да где-то далеко, на самом горизонте, размытые пятна фонарей.

"...ны-ы-ыш!"

Сумраковый колокол явно давно уже отзвонил свое и теперь, наверное, выблескивает на колокольне влажными боками, наблюдая за тем, как двигаются по земле слетевшие с небес звезды (то-то на небе так темно сегодня!), слушает их странные, похожие на человечьи голоса. Кого-то ищут? Или играют в прятки?

- А может он сбежал?

- Куда?! Куда он мог сбежать, этот... йо! ах-х-хой! Ну и крапива здесь! Давно выкосить пора, ты гляди, какая вымах... уй-й! не толкайся, слышь, Ретуль, она ж, зараза, через чулки жжет!

- Ты б ругался или потише, или поменьше. А то отец настоятель услышит...

- А я и так слышу, Ретуль. Крапиву, говоришь, Круйш, выкосить пора? Вот завтра и займетесь. А пока что, дети мои, не отвлекайтесь. Насколько я понял, успехи у вас не очень?

- Да по правде сказать, отец Ог`Тарнек...

- Еще и дождь тут этот...

Про дождь, как с запозданием догадался Ретуль, он зря ляпнул. Поскольку отец Ог`Тарнек, настоятель монастыря, не обращая на оный дождь внимания, стоял без зонта, в обычной серой рясе и сандалиях на босу ногу, и ничего. Даже капюшон на голову не набросил - а они и капюшоны натянули, и вообще... Зря, словом.

- Да, - сказал отец Ог`Тарнек. - Дождь этот... Ну, дай-ка фонарь. - Он отобрал у обалдевшего (дождь... крапива!.. настоятель!!..), втянувшего голову в плечи Круйша мокрый шест и зашлепал прямиком в жгучие заросли. Ретуль отвесил приятелю хорошего тычка и поспешил вслед за исчезающей фигурой отца Ог`Тарнека. Круйш вздохнул, поежился и побрел за Ретулем - не торчать же одному в темноте и мокрени!

Так втроем они и выбрели на рисовальный камень. Найденыш лежал здесь же, свернувшись клубком и клацая зубами, как привидение, по слухам, обитающее в Травяной башне монастыря. Лихорадка поцеловала его в обе щеки, когда Найденыш как раз заметил огни от фонарей, - да так страстно приголубила, что он буквально сполз в грязь, сотрясаемый ознобом.

Не шевелиться, ни одного лишнего движения; холодно, холодно, так холодно не бывает!.. И кто-то смотрит из темноты, и шепчет: "Найденыш, Найденыш!.." - и глазами огнистыми играет, то сведет их близко-близко к невидимой переносице, то заведет один за другой, то вообще погасит... И плачет, плачет беззвучно - только слезы повсюду, холодные, нечеловеческие.

Теперь я знаю, каково быть фистамьенном!

- У него жар, - сказал, коснувшись Найденышева лба и пощупав пульс, Ретуль. Он был способным мальчиком, хоть и растяпой; отец Ог`Тарнек знал, что паренек проявляет недюжинные успехи в искусстве врачевания. Хотя насчет жара и так ясно, тут и пульс не нужно проверять.

- Поднимайте и несите, - велел он молодым монахам.

- А как же фонари? - шмыгнул носом совсем раскисший Круйш. Он уже, кажется, мысленно пребывал в завтрашнем дне и косил крапиву. Зонтик его, изгвазданный в грязи, с погнувшимися спицами, был зажат подмышкой и казался сломанным крылом.

- Один оставим здесь, - терпеливо пояснил отец настоятель. - И зонтики свои тоже здесь оставьте. Потом за ними вернетесь. И не говори мне, сын мой, что не найдете - я и то в детстве изучил Коридоры вдоль и поперек - а я был не из самых непослушных Непосвященных, Пестроспинная свидетель! И хватит ушами хлопать! - рявкнул он, чтобы привести их наконец в себя. Мальчику плохо, а вы, прости Неустанная, как две рыбы снулые - только и знаете, что рты разевать да глаза выпучивать! Ну-ка, поживей, поживей, дети мои!

Найденыша подхватили и закачали голоса, один огнистый глаз остался позади, другой трепетал у него над головой, мигал, менял цвет, четыре бесплотных, но твердых ресницы-луча хлестали Найденыша по щекам, "Опускайте", - сказал кто-то, и Найденыша стали опускать, все ниже, ниже, ниже ("в могилу", - отстраненно подумал он), а потом швырнули - и он полетел, кружась, небо вдавливалось в лоб и в ямку под подбородком, натирало подмышки, ресницы-лучи-полосы волчком завертелись, но ни одна из них никак не могла поймать свой хвост, "Давно он так?" - "Да вот уже неделю"; "Не надо меня делить! Не надо!" - стонал он, но голоса оборвались, съежились, уселись воронами на руки и ноги, чтобы не сбежал; "Не надо меня делить! Слышите! Не надо!.."

- Бедный мальчик.

- Это моя вина. Братья давно говорили, что он рисует и довольно неплохо; потом Жорэм... Я велел, чтобы мальчику не запрещали и не препятствовали, но сам вмешиваться пока не хотел. - Отец настоятель вздохнул и покачал головой, будто не верил, что такое могло случиться у него, в Тхалемском монастыре, посвященном Лягушке Пестроспинной.

Его собеседник кивнул. Выглядел гость так, словно был не от мира сего, - и этим резко отличался от отца Ог`Тарнека - плотного, начинающего лысеть мужчины, походившего на типичного главу семейства какой-нибудь деревенской семьи. Совсем другое дело - гость отца настоятеля: невысокий, внешне вроде и неприметный (каштановые волосы, обычные черты лица, телосложения не рыцарского, но и не хлюпик какой-нибудь - таких тысячи и тысячи!). Однако стоило гостю заговорить, да просто начать двигаться - и у окружающих возникало такое чувство, будто человек этот нездешний в самом прямом смысле слова, - да и сейчас пребывает не только рядом с ними, а где-то еще.

В первую очередь - где-то еще.

- Вы несправедливы к себе, отец Арьед, - слова прозвучали вполне искренне, хотя произнесший их в большей степени, казалось, занят был не разговором, а рисунком, который и разглядывал, сидя вполоборота к столу. Вспомните, я ведь сам просил вас по возможности не вмешиваться. Другое дело, что ошибся я, мне следовало предусмотреть... - Он махнул рукой: Проще говоря, разгильдяй я, отец Арьед. Раз-гиль-дяй. За что и бываю время от времени наказан в назидание. Одно печалит душу: во-первых, я никаких выводов, кроме теоретических, из этого не делаю; а во-вторых, иногда из-за моего разгильдяйства страдают другие.

Настоятель с легким удивлением покосился на гостя. Они были знакомы не первый год, да вот Ог`Тарнек никак не мог привыкнуть...

- Когда он начал кричать, чтобы его не делили?

- А?

- Я спрашиваю...

- Я понял, понял, Тойра. Просто... - Отец настоятель почесал подбородок, чтобы хоть как-то скрыть растерянность. "Этот человек все время выбивает у вас почву из-под ног, как бы крепко вы на ней ни стояли. Причем выбивает безо всякого злого умысла, иногда даже не понимая, что он делает". - Да вот, кажется, как принесли сюда, так и начал кричать. Это важно?

- Не знаю, - соврал Тойра. Он по-прежнему разглядывал рисунок, измятый и подмокший, и хотя потом бумагу высушили, все равно кое-где карандашные линии оказались смазаны. Впрочем, по мнению Тойры, от этого рисунок только выиграл. - Что говорят врачеватели?

- Врачеватели не говорят, а только разводят руками. Лихорадку-то они бы вылечили, они и лечат ее, но мальчик... дело не в лихорадке. Ему снится что-то, и это пугает его...

"Пугает до смерти", - подумал, но не стал произносить вслух отец Ог`Тарнек.

- У вас есть здесь какие-нибудь музыкальные инструменты? - Тойра отложил рисунок и наконец посмотрел в глаза настоятелю.

"Обычный же взгляд, - почти с отчаянием подумал Ог`Тарнек. - Тогда почему каждый раз остается такое чувство, будто он заглянул тебе в самую душу? Причем заглянул так, походя, безо всяких злых намерений. Поглядел и забыл".

- Только барабаны не годятся, - уточнил Тойра. - И колокольчики тоже. Лучше бы, конечно, флейту или свирель, если у вас таковые найдутся; ну, в крайнем случае что-нибудь из смычковых, хотя тогда нужен будет и игрок, я на них не потяну... а это хуже, лучше б, если я сам... - Он рассеянно отстучал большим пальцем по столешнице некий незамысловатый ритм. Потом рассеянно моргнул и снова поглядел на Ог`Тарнека: - Ну так что?

- Есть флейты, - кивнул тот. - Все-таки псалмы полагается петь под музыкальное сопровождение. Я, правда, не понимаю, как вы собираетесь...

- Вот именно с помощью музыки и собираюсь, - резковато произнес Тойра. - Но только если мы не поспешим, это будет трудно сделать. Поэтому, прошу вас...

- Да-да, сейчас, - отец Ог`Тарнек, смущенный, поднялся и почти побежал за флейтой сам, хотя вполне мог позвать служку. Он сообразил это, когда уже прошел полкоридора, возвращаться теперь было бы глупо, так что он только покачал головой. Тойра всегда действует на людей подобным образом, тут ничего не попишешь. Поговаривают, что после прозверения (которое случилось давным-давно, когда Тойре было лет семнадцать от роду, что ли...) в него вселился зандроб. Врут, наверное; хотя в такие вот моменты отец Ог`Тарнек готов был поверить в это "вранье".

Когда он вернулся в свои покои с флейтой в руке, в сопровождении брата Виккела, гость по-прежнему сидел на табурете и все так же выстукивал большим пальцем некий ритм.

- Ага, есть-таки, - оживившись, он поднялся и почти вырвал флейту из рук отца настоятеля.

- Вот, - сказал тот, немного растерянно, - брат Виккел в нашем монастыре по праву считается лучшим флейтистом.

Тойра с легким любопытством взглянул на худощавого, курносого монаха с, пожалуй, чересчур толстоватыми для флейтиста пальцами.

- Да? Это очень кстати. Если я вам наиграю мелодию, сможете исполнять ее, скажем, часа два-три?

- Смогу, - ничуть не удивляясь, ответил монах.

- Тогда приступим. - Встряхнувшись, как встряхивается перед потасовкой с чужой стаей дворовый пес, Тойра прошел в соседнюю комнату. Здесь, укрытый одеялами, лежал Найденыш. Бледное лицо его казалось ликом мраморной статуи, и только из-за приоткрытых губ доносился невнятный шепот. Но Тойра и так знал, о чем умоляет мальчик.

"Не надо меня делить!"

"Поздно, - с легкой горечью подумал Тойра. - Поздно просишь. Теперь-то... разве что попробовать собрать Тебя - и то..."

Он сбросил наконец дорожный плащ, в котором просидел все то время, пока был у Ог`Тарнека в гостях, - а явился Тойра сюда сразу же, как только добрался до монастыря. Мысленно перебрал то, что лежало в дорожном мешке: не достать ли что-нибудь, что может пригодиться во время выговора; решил, что вряд ли, своими силами обойдется.

Вернулся в гостевую комнату, где стояли, дожидаясь, Ог`Тарнек и брат Виккел.

- Вы уж простите меня, отец настоятель, но я бы просил вас уйти. Помочь вы ничем не сможете, а лишние глаза поневоле способны помешать. "Вообще-то, лишние мысли, но объяснять нету времени", - оставалось только надеяться на понимание со стороны Ог`Тарнека.

- Как скажете, - развел руками тот. - Я буду в храмовне, брат Виккел.

- Теперь вот что, - повернулся к монаху Тойра. - Я сейчас наиграю вам мотив, а вы внимательно слушайте. Если что-то не поймете, переспрашивайте. Потом, когда скажу, начинайте играть, сядете здесь, за столом. И что бы ни доносилось из соседней комнаты... или вдруг войдет кто-нибудь - игру ни в коем случае не прерывайте!

Брат Виккел в самом деле оказался талантливым флейтистом: ухватил мелодию с первого же наигрыша, повторил почти идеально; к тому же, что немаловажно, не лез с расспросами.

Тойра со спокойным сердцем оставил его за игрой и присел рядом с кроватью Найденыша (точнее - рядом с кроватью Ог`Тарнека, которую тот уступил мальчику - и вот уже неделю спал на жесткой узкой скамье вопреки всяческим увещеваниям со стороны братьев-монахов).

- Ну-ка, - Тойра прикоснулся ко лбу мальчика.

Холодный. А ведь здешние врачеватели, как один, утверждают, что Найденыш болен лихорадкой - подхватил ее от частого сидения на голой земле, эта болезнь так и называется: "земляная лихорадка".

Коновалы деревенские!

"Хотя, откуда им знать", - урезонил самого себя Тойра. И Ог`Тарнек, каким бы мудрым ни был, не способен предусмотреть все на свете. Непосвященные всегда в свободное время убегают в Крапивные Коридоры, такие места есть в каждом монастыре, - и многие ли из ребят заболевали чем-то серьезнее обычной простуды? Да и тех монастырские врачеватели обычно ставят на ноги в два счета, у них этакие пациенты - вроде сезонных работ для земледельца.

Дело тут в ином.

Пододвигая к кровати низенький колченогий табуретец, Тойра вспомнил про рисунок - но не тот, что лежал на столе в соседней комнате, а другой, в его дорожном мешке, сложенный вчетверо и завернутый в тряпицу, чтобы не повредился в пути. На рисунке Жорэм, тогда еще никакой не Одноногий, сражается с тайнангинцами. Эту бумагу ветеран переслал ему с повелением немедленно явиться в монастырь.

И приписка снизу: "Вспомни Трескунчика".

Как будто Тойра мог забыть! В конце концов, тот бой, который так искусно изобразил Найденыш, оказался для Трескунчика последним; рана, полученная им, загноилась, начался жар, Трескунчик бредил... он так и не пришел в себя. А в бреду он кричал, захлебываясь собственным ужасом: "Не надо меня делить!"

Тойра, в то время - армейский исповедник, год спустя вернулся в Иншгурру и занялся поисками форэйасов.

Но главное: из всех, кто участвовал в том сражении у Гнутой Скалы (которая так четко изображена на рисунке!), умел рисовать - именно Трескунчик.

Он был форэйасом, но об этом не догадывался никто из его боевых товарищей, даже он сам - не догадывался. А когда заболел той проклятой лихорадкой - умер, хотя лечили Трескунчика не самые худшие врачеватели. Вот в чем дело: форэйас, начавший вспоминать, о том, что он только часть чего-то большего, рано или поздно умирает, человеческое сознание оказывается не в состоянии "переварить" воспоминания Преданного Забвению вот какой невеселый каламбур получается.

Подобное происходило не только с Трескунчиком; вдоволь настранствовавшись по Иншгурре, Тойра узнал еще о двух случаях "лихорадки". С тем же исходом.

Вот только потерять Найденыша он не имеет права! Теперь, когда знает о Носителях едва ли не больше любого другого человека в Отсеченном, когда начинает догадываться, что делать - и с Носителями, и с Лабиринтом, теперь нельзя ошибаться. Искать следующее воплощение форэйаса, бывшего когда-то Трескунчиком, возможно, придется слишком долго. Даже учитывая то, что с некоторых пор Тойра начал догадываться: вопреки легендам, Носители заново воплощаются в Ллаургине примерно в одних и тех же местах. Таких точек должно быть семь, он вычислил пока только три. Одна из них Тайдонский округ, оттуда родом был Трескунчик, там же Тойра нашел мальчика, который сейчас безжизненно лежит на постели Ог`Тарнека.

- Не надо меня делить!

Из-за занавески, отделяющей спальню отца настоятеля от его же гостиной, доносится игра флейты - негромкая, баюкающая, умиротворенная.

И резкий, властный ритм, который Тойра начинает отстукивать на крышке махонькой тумбочки рядом с изголовьем кровати, кажется неуместным. Позванивает металлическая кружка, подпрыгивают священные статуэтки зверобогов - Тойра прерывает на мгновение стук, чтобы поставить кружку на пол и смести фигурки туда же; потом продолжает. Флейта за занавеской вздрагивает, но по-прежнему играет свое.

Тойра улыбается ("Молодец монах!") и принимается вплетать в рваный ритм стучанья слова - строчка за строчкой, куплет за куплетом.

- Яд из крови, яд из раны, яд из сердца

прочь!

Я не скрою, это страшно, если в двери

ночь;

если стонет, если молит, если шепчет:

"Дай!"

но не стоит верить волнам. Жертвою

не стань!

Он придумывает их на ходу, увязывая одно слово с другим, как вяжет теплые носки любимому внуку бабушка: стежки ложатся ровно, хотя где-то, возможно, нитка растрепалась, а где-то, может, стоило бы уложить другой стежок, чтобы получилось тоньше, красивее. Но Тойре не до красивостей, в жесткий ритм он вплетает смысл, который должен просочиться через вязкую пелену Найденышевого беспамятства.

- Море вечно, ночь безбрежна, в небе

вой зверей.

Ветер вещий веет-бредит: "Внемли

мне скорей!

Знаешь, мальчик, ты игрушка, подчинись,

смирись.

Нет - сломаем! Нет - разрушим! Спину гни,

молись!"

Ты не слушай, правда лжива.

Ночи - дверь закрой.

Знаешь, лучше расскажи-ка,

как ты жил, герой.

Слушай душу, верь лишь сердцу,

остальное - прах!

Жар ли, стужа, - есть спасенье

в отблесках костра.

Тойра почти кричит - и он видит, как губы мальчика начинают подрагивать, как трепещут крыльями мотылька веки.

"Давай, Трескунчик, давай! Держись! Возвращайся!"

Коль сияешь - так и будешь

ты сиять вовек.

Если знаешь - не забудешь,

что ты - человек.

Яд из крови, яд из раны, яд из сердца

вон!

Путь не пройден: горе ль? радость?

этот выбор - твой!

Удар ладони - громкий, как будто Тойра забивает последний гвоздь в дверь, в которую стучится ночь из выговора.

Всё. Теперь остается только ждать. Брат Виккел будет играть столько, сколько сможет, потом его сменит Тойра... еще кого-нибудь найдут - и так до тех пор, пока Найденыш (именно Найденыш, а не живущий в нем форэйас!), поддетый на крючок мелодии, не вынырнет сюда, в то, что люди называют реальностью.

И если это произойдет, Тойра постарается, чтобы мальчик никогда не вспомнил о том, что привиделось ему в бреду, никогда в сознание Найденыша не проберутся воспоминания Носителя.

...Разве только иногда, в снах, которые, просыпаясь, он будет помнить весьма и весьма смутно.

Тойра наклоняется и подбирает с пола разбросанные статуэтки Сатьякала, ссыпает их на тумбочку. Туда же ставит кружку.

Вглядывается в бледное лицо, кажется, начинающее чуть розоветь - хотя, конечно, это самообман: изменения, даже если они начались, не могут проявиться так скоро.

И все-таки.

- Выживи, мальчик, - шепчет Тойра. - Выживи, не сдавайся. Да, я намерен сделать тебя своим орудием и оружием, но... я обещаю, я клянусь тебе, что не забуду о том, что ты не только форэйас, но и человек. И когда-нибудь, когда настанет время, я все расскажу тебе.

"Живой или мертвый", - добавляет он мысленно.

Поднимается и выходит из спальни, оставляя Найденыша наедине с мелодией флейты, с нечеловеческим прошлым и неопределенным будущим.

...Глядя из своего сновидения-бреда на случившееся тогда, Фриний так и не сможет увидеть лица своего учителя - того лица, лица сорокапятилетнего Тойры, - учитель будет поворачиваться к Фринию спиной.

Всегда - спиной.

И Фриний-Найденыш стонал во сне: там, на кровати, и здесь, в коридорах Лабиринта...

* * *

Змея - толстенная, иссиня-черная, явно ядовитая - ждала за дверью.

Гвоздь вполголоса ругнулся и присел, чтобы рассмотреть гадину повнимательнее. Ну да, точно ядовитая - у них у всех головы как бы треугольные, а в "щечках"-то как раз отрава и таится.

Вот пакость!

Кровь у змеи была, как и полагается, красной и вязкой, и уже начала подсыхать. Натекло ее немало, и голова, отсеченная от туловища, но лежавшая рядом, казалось, плавала в этой луже. Гвоздь поддел голову кинжалом, словно боялся (а что? - в глубине души действительно боялся!) этой головы: вот сейчас возьмет да и оживет. Но нет, никаких чудес, никаких воскрешений, никакого священного сияния и пророческих слов - обычная дохлая змея.

Другое дело, что совсем не обычен сам факт присутствия ее в комнате Гвоздя и господина Туллэка; а впрочем, только на первый взгляд необычен.

Иначе как бы молчаливый тайнангинец вдруг оказался в этой самой комнате и застукал здесь конюха? То-то же.

Значит, зашел, чтобы подложить свинью, то есть, в данном случае змею, подложил, заметил мальчонку и поволок за ухо на правый суд? Похоже на то. Почему подложил разрубленную? А это предупреждение. (Тут бы спросить: "О чем можно предупреждать таким образом?" - но разве ж разберешь этих тайнангинцев, к тому же господин Туллэк наверняка-то знает, о чем). Откуда Айю-Шун змею взял? Да откуда их обычно берут - словил или купил у какого-нибудь торговца змеями (и, выходит, держал, мерзавец, живой в одном из сундуков как минимум пару дней, позже у него случая-то купить или поймать не было). Теперь возможность подвернулась - вот он и подбросил. А пацану велел молчать - если тот вообще что-нибудь заметил, он, небось, о другом в тот момент думал.

Гвоздю сейчас, кстати, тоже о другом подумать не мешало бы.

Он оставил в покое змею и шагнул к своей койке, пошарил под матрасом... да, есть! Плотный конверт с разломанной печатью оказался на удивление увесистым. "Покойный граф что, трактат отправил на память бывшему соратнику по походу? Мол, проживши жизнь свою до половины, спешу к бумаге и перу с повинной? Или просто отец графиньки был впридачу страстным графоманом?"

Хотя какое это сейчас имеет значение? Мальчишка рисковал для тебя, мерзавца, подставлялся - так читай поскорее, пока господину Туллэку не взбрело в его врачевательскую голову бежать спасать "господина жонглера" от возможных козней Айю-Шуна.

Из-за плотно прикрытой двери в комнату просачивался негромкий гул, в зале на первом этаже давно забыли про "досадный случай", лютнист ужаривал раздумчивого "Рыцаря", слушатели внимали. Пожелай кто-нибудь прогуляться коридором, Гвоздь наверняка услышит скрип досок и успеет принять меры.

Так что не будем обращать внимания на дохлую змею в углу и подсядем поближе к свече... ну-ка, о чем изволит писать покойный граф Н`Адер?..

Ишь ты, а ведь и вправду накатал целый трактат!

Итак...

"Мой дорогой друг!

Поскольку вы читаете это письмо, выходит так, что вы живы, а я уже отправился во Внешние Пустоты. Как сказали бы наши боевые товарищи, "сбежал под крыло Разящей", - хотя, подозреваю, там, где я нахожусь сейчас, когда вы читаете письмо, меньше всего мне захочется оказаться под крылом Цапли. Надеюсь, что этого и не случится - а также надеюсь, что вам, мой друг, удастся завершить начатое нами много лет назад.

Ну, довольно лирики - перехожу к делу.

Я решил ничего не рассказывать Флорине, вернее, не рассказывать ничего существенного. Я слишком хорошо знаю своего шурина, чтобы доверить девочке что-либо, кроме этого письма; да и его я обозвал малозначительным, сделал все, чтобы она поняла: здесь только пара строк для вас, а остальное вы знаете сами. Опять же, раз вы его читаете, значит, письму удалось избегнуть рук господина Фейсала.

Ну вот, девочка не знает ничего. Я сказал ей, что кое-что известно вам, а остальное ей сообщат уже в Храме, когда вы туда приедете. Но отдельных фактов может не знать и Смутный (или забудет вас с ними ознакомить) - вот они:

- во-первых, форэйасы, они же Носители. Вы помните, как мы сперва смеялись над этими сказками тайнангинцев про недо-людей, которые являются частью чего-то большего, чем обычный человек, и всю жизнь ищут себя-целого, свои части в других недо-людях, - и почти никогда не находят? В последние годы мне впору было бы смеяться над самим собой - ибо я тоже искал и не находил. Хвала... (ну вот, не возблагодаришь же здесь Сатьякал! - а кого тогда? - впрочем, не важно, пишу "к счастью") к счастью, я сам форэйасом не являюсь. Ничего такого мне не снится, да и рожден я был вполне обычным способом, а не найден в капусте. Увы, кормилица моя уже давно отправилась во Внешние Пустоты, равно как и родители, так что спросить, был ли у меня пупок с самого начала или же появился потом, не у кого, - а это тоже один из несомненных признаков Носителя. Ну да про признаки вы, кажется, в курсе.

Теперь о количестве форэйасов. Вы знаете, что книги "Не-Бытия" всегда неполны, однако в нескольких экземплярах указывается одно и то же число: семь Носителей. В действительности же их может быть в данный конкретный момент и меньше, если некоторых убили и души их отправились во Внешние Пустоты - и еще не успели заново воплотиться. (Здесь же уточню, что на новое воплощение, как свидетельствуют кое-какие мои исследования и догадки Смутного, уходит около года. То есть, лишь год спустя после своей смерти Носитель снова может родиться в Ллаургине; однако не исключено, что срок этот способен "растягиваться" и для последующего воплощения иногда требуется больше времени. Не знаю, от чего это зависит, даже гадать не пытаюсь).

Так вот, семь Носителей. Мы со Смутным, как вы помните, предположили, что все они сейчас воплощены и находятся в пределах Ллаургина Отсеченного. В разном возрасте, разных сословиях, в разных, разумеется, местах. (Здесь надо бы об Узлах вспомнить, но это будет "во-вторых"). Смутный понимал, что собрать форэйасов вместе почти невозможно, и вы поддерживали его. Я не упрекаю вас, в конце концов, вы, друг мой, и так совершили над собой значительное усилие, поверив в то, во что верить вам как бы и не полагалось. /В этом месте Гвоздь удивленно поднял правую бровь и велел себе после разобраться, что имел в виду покойный граф./ А теперь я добавлю фактов, которые помогут вам удержать эту веру на плаву. Мы ведь действительно нашли Носителей! Точнее, большую часть нашел Смутный, сам либо с помощью своих людей. При этом мы выяснили, что (думаю, это вас позабавит) часть Носителей воплотилась уже после того, как мы занялись их поисками.

Однако, увы, мы отыскали не всех. Согласно предположениям Смутного, здесь, по эту сторону Хребта, нам и не удастся их найти. Ибо Смутный считает, что форэйасы по крайней мере заново воплощаются в Ллаургине равномерно относительно некоей оси или центральной точки на материке. И полагает таковой (осью или точкой - он так и не решил) Лабиринт. То есть, совершенно не обязательно, чтобы, они возникали рядом с Хребтом, просто часть из них появляется в Тайнангине, а часть - в Иншгурре и Трюньиле. За тайнангинскими он намерен отправиться после того, как отыщет здешних и решит, как вообще поступить, когда соберет всех семерых.

Вот тут-то самое время вспомнить про "во-вторых".

- во-вторых, Узлы. Вы знаете, что они частенько появляются в запеленутых районах, там ими никого не удивишь. Однако иногда Узлы падают и в других областях - и тогда считается, что падение Узлов вызвано особым вниманием Сатьякала к такому месту (или к человеку, в оном месте находящемуся). Иными словами, опосредованно, через Узлы, зверобоги пытаются влиять на Тха Реальный из Тха Внереального. Разумеется, самый живой интерес они проявляют к Носителям, если Сатьякалу удается отыскать таких (а это, как мы знаем, непросто даже для зверобогов). Так вот, согласно моим последним наблюдениям, при первой встрече двух форэйасов почти всегда падает Узел. Точнее, не при встрече даже, а при приближении Носителей друг к другу на некое критическое расстояние. (Я прочел об этом в одной из версий "Не-Бытия", которую чудом удалось раздобыть, она неполная, одна из самых "рваных", но при этом в ней обнаружились несколько раньше отсутствовавших и очень важных фрагментов. В том числе - и о об этом свойстве Узлов; а потом я на практике убедился в том, что книга не лжет).

Поэтому прошу вас быть осторожнее с форэйасами. Насколько я понял, после первой встречи двух Носителей Узлы больше на них не падают (или падают, но не из-за самого факта повторной встречи). Однако, как вы понимаете, я ничего не могу утверждать наверняка; нам приходится руководствоваться сплошными догадками, а догадки в таком деле бывают весьма далеки от истины. И, добавлю, опасны. А в нашем деле они опасны вдвойне.

Скоро начнется бег наперегонки со временем. Я еще не знаю, когда; каждая из сторон накапливает силы - не в физическом плане, ибо в том, что мы задумали, мощь телесная, количество бойцов и пр. будут значить мало, почти ничего. Главное - знания. Прежде всего - о природе форэйасов, о том, что произойдет, когда они, все семеро, окажутся в одном месте. И что произойдет, если не окажутся.

Ах, мне бы поговорить с кем-нибудь из паттов или настоятелей главных двенадцати монастырей! Увы, я так и не сумел подобраться ни к одному этих людей; были беседы с несколькими прозверевшими, но особой пользы от них не случилось. А церковники низкого ранга, вроде жрецов и эпимелитов, о Носителях имеют представление весьма смутное, впрочем, как и о Преданном Забвению и "Не-Бытии".

- в-третьих, паломничество. Я настоятельно прошу вас отправиться к Ллусиму вместе с Флориной - даже не потому, что вы один из немногих, кто знает, что и зачем происходит. Дело в другом: я боюсь за девочку. Случайно мне удалось выяснить, что одним из форэйасов является некто Кайнор из Мьекра по прозвищу Рыжий Гвоздь, жонглер, автор популярных в народе гвоздилок. Я проследил его судьбу от рождения до нынешних дней (насколько, разумеется, это возможно) - да, по всей видимости, Кайнор действительно Носитель. Его необходимо отвезти к Ллусиму, о чем я озаботился, уже написал соответствующее завещание, - но жонглер этот - человек опасный, я бы просил вас приглядеть за ним. На первый взгляд он может показаться простым мужланом, хитрым, но не тонким - однако не полагайтесь на первое впечатление. Он будет ерничать и корчить из себя шута, но даже если он предъявит вам марот, подаренный ему и завизированный самим Суиттаром ХII, не верьте и опасайтесь этого Гвоздя. (Кстати, добавлю: он является осведомителем моего шурина, хотя к запретникам, кажется, отношения не имеет).

Как заставить его отправиться в паломничество, повторяю, моя забота, вам же нужно лишь сопроводить жонглера и Флорину до озера. Там вас будет ждать Смутный и, надеюсь, многое прояснит.

Если [зачеркнуто] что-нибудь пойдет не так, постарайтесь хотя бы пробыть в Храме до конца встречи Собора Двадцати Четырех. То есть, девочка-то наверняка там останется до этого времени, я беспокоюсь о жонглере: не дайте ему уйти. Это важно; насколько важно, думаю, нет необходимости вам объяснять.

Ну вот, кажется, все в основных чертах я изложил. Надеюсь, не слишком длинно и пространно.

Желаю вам долгих и безоблачных лет жизни, мой друг. И чистого неба над головой!"

Дальше шли подпись и отпечаток все того же герба с волком.

Гвоздь поморщился: нельзя сказать, чтобы у графа были такие уж нелады со стилем, но сперва желать "безоблачных лет" и здесь же - "чистого неба"... Хотя у графа-то как раз "неладов" нет, ни со стилем, ни с жизнью вообще. "Сбежал под крыло Разящей", подонок. А Кайнора впутал Сатьякал ведает во что.

Словно откликаясь на эти мысли, в коридоре заскрипели доски под чьими-то подошвами. Слишком близко от двери, чтобы Гвоздь успел хоть что-нибудь предпринять. Если это Айю-Шун вернулся убрать ненужного свидетеля...

Дверь распахнулась.

- А я и не подозревал, что вы способны так быстро и бесшумно ходить, господин Туллэк.

Врачеватель пожал плечами:

- Вы о многом не подозревали, не так ли?

Потом указал тростью на письмо в руках Гвоздя:

- Прочитали?

- Прочитал.

Господин Туллэк присел на свою койку, как обычно, вытянув правую, хромую ногу. Оперся на трость обеими руками. Спросил:

- Хотите поговорить об этом?

"Тьфу ты, слова кладет, как какой-нибудь второсортный исцелитель душ!

С другой стороны, он исцелитель и есть. Да и с кем говорить "об этом", как не с Туллэком?"

- Почему нет? - по привычке хрустнул пальцами Гвоздь. - Поговорим.

* * *

Фриний стонал во сне - здесь, в коридорах Лабиринта. Тень его рваная, словно состоящая из отдельных лоскутов, корчилась на стенах и потолке. И как будто дразнясь, другая тень, похожая на осьминога, повторяла эти движения - хотя ей, многощупальцевой, висеть бы неподвижно, все-таки она - барельеф...

Или нет?

Быстро и плавно существо скользит по потолку к стене, его когти едва слышно поклацывают, отыскивая малейшие неровности, цепляясь за каменные лица, стебли, кирпичные стены замков, завитки волн... - наконец прыжок, короткий, почти беззвучный, - и создание оказывается на полу. Сейчас оно напоминает крупную обезьяну, только с большим количеством конечностей - их шесть да плюс еще хвост, который вполне сойдет за седьмую. Во всяком случае, существо при передвижении по потолку пользовалось им не реже, чем лапами.

Оказавшись на полу, шестилапое создание, похоже, чувствует себя неуверенно: поводит из стороны в сторону массивной гривастой головой, дышит, широко раздувая ноздри. Раздается невнятный то ли шепот, то ли шорох...

Во-о-от они какие. Забавные. Отсюда - совсем другие, не то что сверху.

Но еще они и опасные, ох. Каждый по-своему, а все вместе... ну, они-то как раз не вместе, но если вдруг... Тогда совсем плохо придется.

Но вряд ли у них это получится - быть вместе. Молчаливица - ну, с ней понятно. Пока не заговорит...

Железноголовый... - слишком у него голова железная, через нее не пробиться мыслям, ни туда, ни оттуда. Горбратику скоро куклиться. А широкоротый вообще не тут живет, а в прошлом, спасибо Дуйнику. Ишь как за широкоротого взялся, ветреный! Продувает ему мозги - и правильно! Может, он хоть немного поумнеет - как Дуйник поумнел.

...А Дуйник-то вправду поумнел; мы как-то раньше...

Цепкий стал, ловкий.

И папики, вроде, сильнее становятся. Это даже хуже, чем то, что Дуйник...

Но сюда им не пробраться, не пробраться, не пробраться!..

Никогда!

* * *

- Значит, я - форэйас?

Господин Туллэк кивнул. Смотрел он, как старый добрый дядюшка, который вынужден сообщить внучку о том, что он, внучек, скоро умрет.

Врачеватель, так его! Душ целитель, растопчи его Сколопендра!

- И как же это ваш граф-покойник вычислил?

- Я знаю не больше вашего. Вам снятся сны?

- Что ж я?!.. Конечно, снятся. Как и всем нормальным людям.

- Я имею в виду особые сны. Где вы падаете... летите... и небо все в разноцветных полосах.

- Господин Туллэк! - Гвоздь сжал кулаки, аж костяшки хрустнули. - Я, может, шут, но не дурак. Такие сны снятся многим, очень многим. А форэйасов ваших семь штук где-то по миру шляются, так?

- Не по миру, только по Ллаургину Отсеченному, - уточнил врачеватель. - Но вы правы, семь. И вы - один из них, хотите вы этого или нет. Есть способы узнать, кроме снов. Вы же читали.

- Ах, Узел... Но, согласитесь, ваш граф сам признавал, что все очень неточно, с Узлами-то.

Господин Туллэк отвел взгляд.

- В конце концов, - сказал он, - если вы верите в то, что вы - не Носитель, тогда вам и волноваться нечего. Совершите паломничество к Ллусиму и вернетесь обратно, в свою труппу.

- А если бы был?

- Тогда на озере мы рассказали бы вам кое-что... важное, очень важное. И предложили бы кое-что. А так... выполните завещание покойного Н`Адера, получите причитающуюся вам сумму и всё.

- Вот так просто?

- Вот так просто.

- Щас! - процедил Гвоздь. И скрутил господину врачевателю большой и совсем не светский кукиш. - Хрен бы я с вами поехал, если б из письма не понял, что граф ваш и вы, милый мой костоправ, с Церковью не в ладах. Или думаете, никто, кроме вас, посвященных, никогда о Запретной Книге не слыхал? Да про этого вашего Низвергнутого в народе байки ходят с тех самых пор, наверное, как Книгу-то эту и запретили! И про то, что делают церковники с Носителями тоже, благодарствую, наслышаны-с! Кто в наше время не знает сказку о Тване-Дураке, который хотел стать известным и потому принялся кричать на каждом углу, что он Носитель!

И как стало известно жрецам об этом,

призвали Твана-Дурня к ответу.

Пятки чесали каленым железом,

о язык точили лезвия:

"Отвечай, Тван, ты Носитель иль нет?"

Но как ни распинали на стене,

кричал Тван Дурак, славы для:

"Честно-пречестно! Носитель - я!"

Душевная сказка, дети обожают. И мне нравится - очень назидательная.

Правда, вот забавная штука: церковники о приметах вроде рожденья из ниоткуда и "падающих" снов не в курсе. Хотя, кажется, не глупее вас или Н`Адера.

...И все равно, диву даюсь, чего вдруг ваш граф назначил местом встречи именно Храм? Потому что под носом у служителей Сатьякальной? Нехитрый трюк, только он не всегда срабатывает. А, ну да, вы же не своими жизнями рискуете, вы-то точно у нас не форэйас, м-м? Сны, господин врачеватель, вам не снятся, с полетами-паденьями? А другие сны, где вы ни в чем не повинных людей на смерть ведете? Смотрите, а то ведь начнут сниться... хотя, хотя... Знаете, я ведь постараюсь, чтобы этого не произошло, чтобы совесть не мучила вас долгими зимними ночами. Слушайте, господин Туллэк, а вы вообще не боитесь попросту не доехать до озера?

- Боюсь, - сухо промолвил тот. - А еще больше боюсь, что доеду и не обнаружу там человека, о котором писал покойный граф.

- Смутного?

- Смутного. Он - единственный в Ллаургине, кто более-менее разбирается в вопросе с форэйасами. Если по каким-либо причинам... даже думать не хочу, что тогда придется делать.

- А вы бы лучше подумали, - посоветовал Гвоздь. - Если вдруг что - там ведь поздно будет. Да и потом...

Что-то отвлекло его - не мысль, не звук, а некое постороннее ощущение, как будто взгляд за спиной... вот только там, за спиной, была глухая стена - им с врачевателем отвели угловую комнату, самую дальнюю по коридору.

- Что потом? - напомнил господин Туллэк.

- Да мало ли что может произойти потом, - пробормотал Гвоздь. - Ладно, на сегодня хватит разговоров. Вы чего мне письмо-то разрешили прочесть, а?

- Понял, что вы рано или поздно попытаетесь это сделать, - признался врачеватель. - И подумал, что лучше рано. К тому же... помните, граф пишет о вас...

- Мол, я хитрый и опасный?

- Да, так вот... я счел самым правильным открыть вам карты.

Гвоздь поднялся и направился к выходу.

- Я это учту, - сказал он уже от двери. - Кстати, тут кто-то нам змею подбросил. Пойду велю, чтоб убрали.

Он спустился в зал, где по-прежнему трапезничали чернявая в компании Матиль, Талиссы и Айю-Шуна. Как ни в чем не бывало, присел к ним за стол:

- Ну что, Дальмин так и не вернулся? Вещи? Нет, всё на местах, ничего больше не тронули.

Некоторое время спустя, когда отслушали очередное исполнение "Двух псиц и кота", Кайнор как бы между прочим спросил:

- А что, конопатая, тебе когда-нибудь сны снились, где бы ты летала?

- Знаешь, снились, - неожиданно серьезно отозвалась Матиль. - И еще там полоски такие разноцветные... ну, как если венок из разных цветов сплести, а потом на пальце быстро-быстро крутануть. А ты чего спрашиваешь?

- Да вот как-то... мне один знакомый чародей сказал - это первый признак того, что человек в будущем воплощении станет белой цаплей.

Чернявая засмеялась:

- Тогда, господин Кайнор, если верить вашему чародею, все люди в следующем воплощении должны стать исключительно белыми цаплями. Почти всем снятся такие сны, о которых вы спрашиваете. Талисса, тебе когда-нибудь снилось, что ты летаешь?

- Не помню, - манерно закатила глазки та. - Кажется, снилось...

- И мне тоже, - не унималась графинька. - В детстве такие сны часто снятся, господин Кайнор, а некоторым и потом, в зрелые годы. И что? Людей вокруг видимо-невидимо, а цапель белых маловато, не находите?

- А-а, - махнул на них рукою Гвоздь. - Ну о чем с ними говорить, конопатая? Разве ж они что-нибудь в поэзии высокой понимают? Ладно, сидите, слушайте вон "Платочичек" - самое оно для вас. - Он подмигнул Матиль и, залпом допив пиво, отправился наверх.

Как любит говаривать Жмун, для циркача главное - оставаться смешным, даже когда хочется завыть на луну от тоски. Вот, для Гвоздя сейчас - самое оно!

* * *

- И чего ты на ту кружку повелся? - злился поваренок Шерг. - Она ж никакая. И стоит гроши!

Глиркин пожал плечами. Ну не станешь же объяснять, что дело не в кружке. Просто пару лет назад несколько подвыпивших постояльцев заловили одного конюха в конюшнях же, ну и... то ли на девок у них денег не было, то ли оказались из тех уродов, которым больше мальчики по душе. Если бы не рыжий жонглер, разогнавший эту пьяную кодлу...

- Ну и дурак! - по-своему истолковал молчание Шерг. - На вот, матушка тебе мазь передала, для спины. Второй же день на животе спишь!

Это да, Патур Плешивый слов на ветер не бросает. Высек от чистого сердца. Ну, он в своем праве - хорошо хоть, не выгнал.

Жалко, что так все получилось. Когда рыжий просил для него письмо стянуть, он сразу объяснил: скорее всего, выйдет гладко, никто не должен ничего заметить. Но если все-таки вдруг... сделай вид, что собирался своровать какую-нибудь финтифлюху подешевле. Пойми, добавил, я б тебя не попросил, но это очень важно, может, от этого жизнь моя зависит.

Письмо, как и договаривались, Глиркин сунул под матрас на правой от двери койке. И если бы не та змея...

Глиркин взял мазь. Пахла она, как обычно пахнут все целебные мази, преотвратно, как бы в компенсацию за то, что целебная.

- Поблагодари за меня матушку, ладно?

- Да чего уж...

- Глиркин! - гаркнули за стенкой. - Живо во двор, новые постояльцы прибыли!

Их было четверо, трое мужчин и дама, все верхом на взмыленных, до предела истощенных конях. Это ж как надо спешить, чтобы так загнать животину!..

Чуть опередив остальных, мешком покачивался в седле узколицый и горбоносый трюньилец. Он скользнул взглядом по стенам "Единорожца", наконец кивнул, как будто убедился в чем-то.

К нему подъехал другой, рослый, по виду - явно из знатных. Спросил:

- Здесь?

Узколицый еще раз кивнул и слез с коня. Вымотан он был не меньше, чем животные.

Рослый заметил наконец Глиркина:

- Эй, конюх! Вели, чтобы подготовили две двухместные комнаты, еду, бадьи с водой и прочее.

Тот задорно (Патур требует, чтоб задорно) отозвался: "Бу` сде`", - и метнулся в дом.

Жокруа К`Дунель поглядел мальчику вслед и тоже спешился.

- Вы уверены, Ясскен?

Трюньилец лишь раздраженно дернул плечом:

- Ни в чем я не уверен. Сейчас вернется конюх - спросите.

Капитан на резкость внимания не обратил: эта скачка всем им далась нелегко. А если бы не Ясскен с его "способностями"...

...Кажется, услышав о том, что предстоит, трюньилец перепугался не на шутку. Вместе с остальными циркачами он находился в доме Н`Адеров, в Шатрах Захребетников, на положении полугостя-полупленника. Как доложил К`Дунелю начохраны (предусмотрительно поставленный сюда господином Фейсалом видимо, из заботы о племяннице), Ясскен ведет себя тихо-смирно, только иногда спрашивает, как долго продлится вынужденное заточение. На "тихо-смирно" Жокруа хмыкнул: судя по тому разговору в храмовне Разливчатых Ручьев, Ясскен ни на что "громкое" и не способен. А "долго ли продлится"... да вот, как раз и возьмем на прогулку болезного.

- Простите, что? - переспросил трюньилец.

- Говорю, сударь, нам с вами предстоит прогулка. Ваше отношение к господину Кайнору, известному также как Рыжий Гвоздь, за последнее время не изменилось?

- Я бы даже сказал, усугубилось, - осторожно произнес Ясскен. Однако...

- Вот и отлично. Я же обещал, что не забуду о вашем жесте доброй воли. Собирайтесь, время не ждет.

- Но куда...

- По дороге расскажу. Давайте-давайте, а то ведь ваш, с позволения сказать, антипод, уедет далёко - потом ищи-свищи. Кстати, господин Ясскен... как у вас с колдовскими способностями?

Тот кашлянул:

- Я не понимаю...

- Ладно, это тоже по дороге разъясним.

Следующим пунктом было посещение таверны "Лысый пекарь", где капитана, по словам господина Фейсала, дожидались два его будущих спутника. Те самые, которые "не состоят в Братстве, но - абсолютно послушны".

Оказалось, что пока в наличии имеется только один ("Постояльцы из восьмой слева, что на втором этаже? - переспросил слуга в "Пекаре". - Да вон, сидит за столом в углу, видите? А спутница его отлучилась куда-то, часа три назад".)

Угрюмый коренастый бородач на слова-ключи ответил правильно, молча указал на лавку напротив. Ясскен с К`Дунелем сели.

- Зовите меня Клином, - голос у бородача был на удивление тихим, мягким... "Словно удавка профессионального убийцы", - подумалось Жокруа. Он представился сам и представил Ясскена.

- Ну что же, отправляться мы готовы хоть сегодня, - развел руками Клин. - Только дождемся Элирсу. А вот, кстати, и она. Знакомься, - кивнул он высокой, одетой в охотничий костюм молодой женщине. - Это наши будущие спутники. А господин К`Дунель - за главного.

- Элирса Трасконн, - назвалась та, стаскивая дорожные перчатки и опускаясь на скамью рядом с Клином. - Кое-что поменялось. Господин К`Дунель, вы в курсе, что господин Фейсал при смерти?

- Глупости! Мы расстались с ним несколько часов назад, он был здоров, как... как бык.

Элирса усмехнулась:

- "Как бык", говорите? Вот бык его и поддел рогами. Рядом с площадью Горелых Костей, там еще эта уродливая статуя Бердальфу, с веслом. Хорошо, кто-то узнал, позвали "драконов", те любопытных разогнали и отнесли господина Фейсала домой.

Жокруа не сдержался - захохотал. Отсмеявшись, извинился и объяснил, что к чему.

- Да, забавные совпадения случаются в жизни, - согласилась Элирса. Только... вы поймите нас правильно, господин К`Дунель, у нас есть причина уточнить у господина Фейсала, остаются ли его прежние указания в силе.

- Причина - может быть. А времени - нет. Потому что, сударыня, человек, который нам нужен, отбыл из столицы несколько дней назад. Мы можем попросту потерять его след - и тогда, даже если господин Фейсал подтвердит мои полномочия (вы ведь в них сомневаетесь, не правда ли?) - так вот, даже если он подтвердит их, время будет упущено. Или вы собираетесь ломиться к упомянутому господину прямо сейчас, когда он, по вашим же словам, лежит без сознания?

Элирса переглянулась с Клином. Тот кивнул и поднялся:

- Добро, господин К`Дунель. Пока мы поверим вам на слово и подчинимся. А со временем уточним насчет ваших полномочий. У нас есть свои способы.

- Не сомневаюсь.

- Тогда ждите нас через час у Кожевенных ворот.

И они действительно прибыли туда ровно через час, минута в минуту. Жокруа как раз успел рассказать Ясскену то, что, по мнению капитана, ему следовало знать. А заодно выяснил, что трюньилец обладает-таки зачатками колдовских способностей.

Правда, пока прибегать к их помощи не было необходимости. Хватило беседы со стражниками, которые знали капитана и охотно (за соответствующую мзду) поделились своими наблюдениями пятидневной давности. Да, была двуполка, сейчас в таких редко кто разъезжает, неудобно, знаете, по нынешним-то дорогам... да, с таким гербом, как вы описали... да, по северной, которая на Три Сосны... угу, и вам того же, господин...

В средствах К`Дунель не был ограничен, так что коней не жалели. Да и на жалость-то времени тоже не оставалось - гнали, как бешеные, с редкими остановками на "перекусить", "поспать" и "купить новых". Попутно Жокруа выяснил, что Элирса, выражаясь по-книжному, греет Клину постель, и уже давно. Парочка подобралась странная, на первый взгляд - друг другу совсем не подходящая, но К`Дунелю доводилось видеть в жизни и более парадоксальные союзы. Больше его волновал Ясскен, который по-прежнему вел себя тихо - и вот за этой смиренностью, запуганностью Жокруа иногда чудилось что-то такое... Если бы не дикая, на пределе возможностей гонка, капитан непременно "прочесал" бы трюньильца и выяснил, что у того на уме; во всяком случае - попытался бы. А так... "Да что он может! - сердился на себя К`Дунель. - И никуда он не денется. Потом, потом разберемся".

Жонглер с каждой минутой уходил все дальше, он, казалось капитану, способен учуять погоню и выкинуть один из своих фокусов, сбить со следа или навести на ложный след, или вообще попросту исчезнуть, раствориться без следа. И никак, ни за что нельзя было этого допустить!..

В один из дней, на очередной развилке Жокруа растерялся: две дороги из трех оказались достаточно широки, чтобы по любой из них проехала двуполка, а никаких примет, которую же выбрали графиня и ее спутники, не было. И тогда Ясскен осторожно ("я ничего не обещаю, вы понимаете...") предложил свою помощь. Сам, за миг до того, как к нему собирался обратиться капитан.

Трюньилец долго сидел у обочины, приткнувшись спиной к какой-то ободранной осине, прямо на брошенном на землю плаще. Закрыв глаза, он шевелил помертвелыми губами и двигал вытянутыми перед собой пальцами осторожно, как будто касался едва заживающей раны. (Потом он объяснил: "У Гвоздя есть свисток, который я когда-то дал ему. По этому свистку я и нашел его"). Наконец, когда прошло часа два или три, Ясскен поднялся и указал на нужную дорогу: "Туда!"

Потом они еще несколько раз прибегали к его помощи; чем ближе к Гвоздю, согласно расчетам К`Дунеля, они оказывались, тем важнее было знать, где сам жонглер находится в данный момент. Меньше всего капитану хотелось, чтобы "господин Кайнор" заметил его...

- Уже уехали, - сообщила, подсаживаясь за столик, Элирса. Едва заметно скривилась, оглядев завсегдатаев "Единорожца", и добавила: - Позавчера утром, с рассветом.

Жокруа достал и развернул карту, хотя знал ее на память. На запад от Сьемтской переправы начинались сплошные леса с редкими вкраплениями замков не слишком богатых господ.

"Ну что же, пора действовать, капитан".

Он указал Клину на троицу мрачных молодцев, явно "лесных стражей", обсуждавших что-то у стойки. За старшего у них был чернобородый тип, у которого забавно оттопыривалось левое ухо, - но вряд ли кто-нибудь рискнул бы отпустить по этому поводу шутку-другую.

- А пригласите-ка к столу этих господ, любезный, - сказал Жокруа. Думаю, у меня для них есть предложение, от которого они не смогут отказаться.

/.............................../