«Добытчики золота»

Дж.Б.С.Холдейн

ДОБЫТЧИКИ ЗОЛОТА

Читателю предстоит узнать о чрезвычайно таинственных событиях. В том числе о приглашении на тайное свидание, о фантастическом способе добычи золота и об интригах загадочного МСЗИР...

Написал этот фантастический детектив Джон Бёрдон Сандерсон Холдейн, прославившийся своими блестящими трудами по физиологии, генетике, биохимии, химии и математике. Впрочем, в Англии Холдейн известен не только как ученый, но еще и как поэт и прозаик.

Холдейн - общественный деятель был научным консультантом правительства республиканской Испании и одним из организаторов Интернациональных бригад.

"Я стремился применить марксизм к научной проблематике современности",писал Холдейн-ученый в своей книге "Марксистская философия и науки".

И Холдейн-писатель, даже в фантастическом детективном рассказе, оставался верен своему мировоззрению, своей ненависти к грязному миру наживы.

"Добытчики золота" написаны в 1930 году. Время отпечаталось на рассказе. Чем-то он перекликается с "Гиперболоидом инженера Гарина", который почти тогда же был написан русским прозаиком Алексеем Толстым. Но даже этот детективный рассказ, события которого, казалось бы, строго локализованы географически, Холдейн закончил фразой:

"Впрочем, несколько очень хороших специалистов по математической физике есть в России, и если большевики освоят этот процесс первыми, покупка каких бы то ни было ценных бумаг будет пустым делом".

О каком процессе идет речь, читатель узнает из рассказа. Это одна из "тайн". Но не скажи Холдейн этого, он не был бы Холдейном.

Борис ВОЛОДИН

В некоторых вопросах я не отличаюсь такой щепетильностью, как мои коллеги. Французский язык знаю, наверное, не лучше, чем большинство из них. Тем не менее я готов без всякого смущения бегло говорить по-французски, не слишком заботясь о грамматике... Поэтому время от времени я устраиваю себе замечательный отдых, читая на этом якобы французском языке курсы лекций в Париже. Все получают от этого удовольствие. Мой университет сознает, что как-то способствует международному сотрудничеству, мне удается сообщить французским коллегам нечто такое, чего они не знали, и сам я узнаю множество вещей, до того мне неизвестных.

В Германию ехать не имеет смысла, потому что немцы читают все, что только печатается в мире, и с невероятной обстоятельностью публикуют все, что ими сделано, и даже немного сверх того. Французы же пребывают в милом неведении о многих работах, которые ведутся за границей, пока все не начинают поговаривать, что французская наука погружается в застой. Тогда выясняется, что какой-нибудь совершенно неизвестный француз только что открыл что-то в самом деле оригинальное и невероятное - вроде радиоактивности или волновой механики - и что по сравнению с этим открытием теория Эйнштейна выглядит простенькой, как дважды два.

Я не стал бы писать все это предисловие, если бы собирался публиковать все последующее в "Химической газете" или "Британском физическом журнале", как я первоначально предполагал сделать. По читатели этого журнала, возможно, будут недоумевать, что я делал 28 июня 1930 года в 11 часов вечера на улице Кюжа, и почему человек без передних зубов мог знать, кто я такой; кроме того, им, может быть, неизвестно, что я действительно кое-что понимаю в волновой механике и в ее применении к химии...

Так вот, поясняю: улицы, прилегающие к Сорбонне, обычно заклеены афишами, приглашающими на лекции, а мой портрет был напечатан в "Иллюстрасьон" с перевранной биографией. В тот день я только что прочитал шестую, последнюю лекцию и выпил после этого с моими французскими коллегами изрядное количество жидкого пива в кафе "Суффле". За соседним столиком один из их учеников играл в триктрак с девицей, профессия которой не вызывала никаких сомнении. Я еще подумал, что в Оксфорде или Кембридже такая сцена невозможна.

...Человек без передних зубов был очень оборван и выглядел голодным. Он подошел ко мне и довольно невнятно сказал:

- Если вам дорога наука, прочтите это Если же вы захотите узнать больше, следуйте за мной.

Он скользнул в темный подъезд и скрылся там. пока я под фонарем разглядывал бумажку, которую он мне сунул. Это была первая часть волнового уравнения углерода, или, точнее, система из 42 дифференциальных уравнений, которые позволяли бы предсказать поведение этого элемента, если бы удалось их решить. Но уравнения были записаны неизвестными мне символами и наверняка еще не были опубликованы. Конечно, какой-нибудь попрошайка мог попытаться, чтобы выманить меня, воспользоваться известными уравнениями, переписав их где-нибудь, но он никак не мог бы их так переработать. В этом было действительно что-то странное, а я как раз изучаю всякие странные явления в физической химии; и странные явления в жизни тоже вызывают у меня любопытство. Я пошел за ним.

- Бар "Прогрэ", Порт-де-ля-Вилетт, в полночь,- шепнул он и сделал мне знак уходить.

Было ясно, что он чем-то сильно напуган.

До полуночи оставался час. Я чувствовал, что мне предстоит нечто необычное. Убедившись, что за мной не следят, я зашел в кафе "Даркур" и написал записку своему другу Берто, в которой излагал происшедшее и просил в полдень позвонить мне в гостиницу, а если меня там не окажется - сообщить в полицию. Потом сел в метро и поехал в сторону Порт-де-ля-Вилетт - окраины Парижа, которую раньше видел только на карте и о которой знал лишь одно: что она расположена поблизости от городских боен. Я не был так спокоен, как мне бы хотелось; понял я это, когда, войдя в вагон, обнаружил, что закурил сигару: забыл, что в парижском метро нет купе для курящих... Это меня всегда раздражало.

Бар "Прогрэ" был погружен в полутьму, но зловещего там я ничего не приметил. Он в точности походил на тысячи других баров. За таким же цинковым прилавком сидела такая же толстая дама, позади нее - то же поразительное разнообразие бутылок, тот же официант чахоточного вида. В глубине столик с двумя стульями. Один из сидящих виден из дверей, другого заслоняет перегородка. До полуночи оставалось всего несколько минут, я вошел, заказал кофе с коньяком и сел лицом к двери. Кроме меня в баре был всего один посетитель, безобидный с виду шофер.

Ровно в полночь вошел мой приятель с улицы Кюжа и, не говоря ни слова, сел напротив меня. Я заказал и для него кофе с коньяком и в течение следующего часа время от времени повторял этот заказ. Я заметил, что недостающие зубы были только одним из последствий страшной раны в лицо; шрам выглядел старым: похоже было, что он остался. со времен войны. Почти час этот человек говорил тихо и очень быстро, я с трудом его понимал. Он явно пребывал в состоянии крайнего ужаса, но не того ужаса, который испытывает новобранец под первым обстрелом. Это было гораздо более безысходное ощущение старого солдата, понимающего, что человеческой стойкости есть предел... Вот что он мне рассказал.

- Вы слышали, что случилось с Эженом Галуа?

Я старался быть вежливым.

- Знаю, что он был признан виновным в убийстве и сослан на Чертов остров... Но не могу поверить, чтобы он убил своего коллегу ради денег. Это такой же крупный математик, каким был в прошлом веке его однофамилец. Может быть, он совершил crime passionel (преступление, совершенное в состоянии аффекта (фр.))? Такое со всяким может случиться. Но из корыстных побуждений преступление совершают, если человек только и думает, что о деньгах. А он был слишком занят локсодромными группами. Я слышал, что кое-кто пытается добиться пересмотра дела. если могу чем-нибудь помочь, я готов.

- Я рад, что вы так думаете о Галуа,- сказал мой собеседник,- но теперь уже поздно. На прошлой неделе Галуа умер. Он - мученик. Я говорю это вам, потому что он умер. Он напал на величайшее изобретение после первой паровой машины. И его убили. Потому что он слишком много знал. Если вы меня выслушаете, то, может быть, перевернете мировую историю. И можете стать самым богатым человеком на Земле. Но скорее всего, и вас убьют. Если вас увидели со мной, такое вполне может случиться. Так что если боитесь - лучше вам немедленно уйти.

Не стыжусь признаться, мне стало страшновато. Но с 11 Ноября 1918 года (дата окончания Первой мировой войны) со мной не случалось никаких приключений, кроме чисто интеллектуальных. Кроме того, я человек гордый.

- Продолжайте,-сказал я.

Он продолжал.

- Галуа был гений. Вы это знаете. Но, может быть, вы не представляете себе, как обширны были его интересы. Он очень остро чувствовал, что все зло в мире происходит оттого, что научными достижениями пользуются люди, чуждые науке. "Мы дали человечеству невиданные возможности управления веществом,говорил он,- а нам предлагают современную войну и обслуживающую ее промышленность". Поэтому он решил применить свои научные идеи так, как считал нужным он, а не финансисты. Против финансистов у него был особенный зуб...

Волновая механика означает новую эру в химии, это он понимал. У него были кое-какие средства, и когда напечатали его последнюю статью, он переехал в деревню и рассчитал там волновые уравнения для атома золота. Вы понимаете, какой это гигантский труд. Человек, способный это сделать, за один вечер легко рассчитает орбиту новой планеты в кафе под звуки оркестра...

Он купил коттедж и оклеил стены белыми обоями. Переходя со стремянкой из комнаты в комнату, он все их исписал расчетами. Конечно, исписал и множество записных книжек, но для самых важных результатов, говорил он, нужны стены так легче разыскивать. Полтора года он работал по восемь часов в день и в конце концов выписал самую суть в одну записную книжку. Я ее видел - вы скоро узнаете, почему ее у меня нет. Еще полгода спустя он выяснил, что золото должно иметь большое и до сих пор никем не заподозренное сродство к определенному классу органических соединений. Тогда он связался с Рикье химиком-органиком, который учился с ним в Эколь Нормаль, и Рикье синтезировал одно такое соединение. Они показали, что метод их применим в лабораторном масштабе, и потом обратились ко мне.

Моя фамилия Мартен, но это неважно. Не думаю, что мне осталось долго жить. Я был химиком-технологом в Нантере и дружил с Рикье. Мы вместе поехали в Сент-Леокади, маленькую деревушку на морском берегу, неподалеку от устья Роны,- там большая лагуна. Мы занялись выпаркой соли. Соль получалась скверная, хотя нам удавалось ее продавать. Но не это для нас было главное. Вы знаете, что в морской воде есть золото, хотя и не очень много. Когда вы выпариваете морскую воду, большая часть соли кристаллизуется и остается густой раствор, в котором содержится и сернокислый магний, и много еще всякой всячины. Почти все золото находится именно в нем, и под солнцем Южной Франции он легко упаривается. Большую часть оставшихся солей можно выкристаллизовать, почти не теряя золота. Тогда в рассоле получается уже около одной части золота на двести тысяч. Это довольно много. Золотой песок приносит прибыль, когда в нем только одна часть золота на миллион... Вы берете этот рассол и добавляете в него примерно восемь частей на миллион того соединения, которое получил Рикье,- мы назвали его ауроном.

Я не знаю, что оно собой представляет; оно светло-голубого цвета и делается из сапонина. По-моему, в молекуле у него два пиррольных цикла. Вы оставляете смесь на час, потом продуваете через нее воздух. Это голубое вещество реагирует с золотом и дает соединение красного цвета. Оно поверхностноактивно и собирается в пене, которую легко сдуть. Потом вы высушиваете пену, добавляете немного кислоты - и выделяется золото. Голубое вещество можно использовать много раз, но на каждой операции мы теряли примерно пять процентов.

Моей заботой были резервуары, где через смесь продувался воздух, Рикье готовил аурон, а Галуа занимался сбытом. За варницами присматривали несколько местных жителей; мы выбрали их из тех, кто казался поглупее, и я был их бригадиром. Начали мы работу в январе 1929 года, но только к маю наладили процесс и до сентября добыли золота примерно на четыре миллиона франков. Большая часть пошла на уплату долгов, но чистой прибыли оставалось что-то около миллиона. Что делать с деньгами, мы, конечно, решили еще раньше, до того, как все началось. Все мы были в какой-то степени идеалистами. Нужно быть идеалистом, чтобы в наше время заниматься наукой во Франции, где заслуженный профессор получает триста фунтов в год. Нашей ближайшей целью было добыть миллиард франков и вложить их в науку, чтобы хороший научный работник получал столько же, сколько получает хороший инженер или врач, и еще оставалось бы на аппаратуру. Конечно, думали мы в первую очередь о Франции, Бельгии и Италии, где научным работникам платят хуже всего. Но не забывали и о Германии, и некоторые наши планы касались даже Англии и Америки. Теперь-то с этим покончено... Если вам удастся то, что не смогли сделать мы, не забудьте о французской науке!

- Не забуду,- сказал я.

- Мы рассчитывали, что несколько сот миллионов франков сможем получить, не привлекая к себе внимания, но, конечно, понимали, что до бесконечности это продолжаться не может. И на этот случай у Галуа был свой план. Он считал, что в мире добывается слишком мало золота; раз золотой запас растет медленнее, чем остальная продукция, это порождает падение цен и безработицу. Сейчас мы и наблюдаем этот процесс. Если бы мы делали золото слишком быстро - скажем, по 30 миллионов франков в год,- то цены поднялись бы, и весь мир стал бы таким, как Франция или Германия после войны. Идея Галуа заключалась в том, чтобы получать как раз столько золота, сколько нужно для поддержания цен на постоянном уровне.

Так вот, все шло гладко до конца августа прошлого года. И тут я получил из Парижа письмо, написанное на машинке. Обратного адреса на нем не было, но подпись стояла: Международный союз защиты интересов рантье (МСЗИР). В письме было примерно следующее:

"Уважаемый сэр,

поскольку в будущем Ваша деятельность может причинить нам неудобства, мы имеем честь предложить Вам доход в 200000 франков в год, если Вы ее прекратите. Вашим коллегам сделано такое же предложение. В случае прекращения Ваших занятий плата за первый квартал будет через неделю переведена на адрес Вашей матери. В доказательство серьезности наших добрых намерений прилагаем чек на 10000 франков.

Если наше предложение не будет принято в течение недели, мы будем вынуждены предпринять шаги к уничтожению предприятия, партнером в котором Вы являетесь".

Десять тысяч франков произвели на меня впечатление; еще больше поразило, что три дня спустя, когда я хотел перечитать письмо, бумага рассыпалась в порошок. Я химик и могу себе представить, что этого добиться не так-то просто, хотя и возможно. отсюда следовало, что в распоряжении наших врагов не только деньги, но и знания. А то, что они уничтожили эту улику, означало, что их угрозы могли оказаться серьезными.

Мы обсудили сложившуюся ситуацию. Мои товарищи тоже получили подобные письма. К несчастью, они возражали против того, чтобы обратиться в полицию, потому что не хотели раскрывать нашу тайну. Галуа полагал, что этот МСЗИР и есть то, за что он себя выдает: организация финансовой группы, заинтересованной в поддержании курса определенных бумаг, которые понизились бы в цене, если бы мы наводнили мир золотом. Мы же с Рикье считали - и, как выяснилось потом, оказались правы,- что за этим МСЗИРом стоит группа золотодобывающих компаний.

Я так и не знаю, как им удалось раскрыть наш секрет. Золото мы с Галуа отвозили на машине в банк, в Сетт. Может быть, кто-нибудь там заподозрил и выследил нас...

Мы решили не обращать на все это внимания, но позаботились о защите. У каждого появилось по автоматическому пистолету, а Рикье изготовил изрядное количество слезоточивых бомб. Оборонять нашу "фабрику" было легко, к тому же мы установили сигнализацию, а во дворе бегали две очень нервные собаки. Галуа и Рикье были энтузиасты, а я смерти не очень боюсь. Вы видите, как меня покалечило на фронте.

Он поднял свои длинные и довольно грязные волосы, и я увидел, что, кроме зубов, он лишился еще и левого уха.

- Тогда у меня были вставные зубы; недавно я их заложил, чтобы было на что жить. Но с 1916 года меня постоянно мучает боль, так что жизнь не кажется мне такой уж привлекательной - даже если за мной никто не охотится.

К концу сентября у меня на шее вскочил нарыв, и пришлось на два дня лечь в больницу, чтобы его вскрыли. Удар был нанесен, когда я отсутствовал. Рикье нашли убитым у дверей фабрики. Два швейцарских туриста присягнули, что они видели, как Галуа в ссоре застрелил его. Пули подходили к пистолету, который, как присягнул один оружейник из Марселя, Галуа купил у него; пистолет был найден около трупа. Потом появилось еще несколько свидетелей, под присягой давших самые невероятные ложные показания. Все это сделало обвинение очень убедительным. Почти одновременно некий чилийский миллионер по имени Фернандец предъявил Галуа иск на шесть миллионов франков: он утверждал, что деньги были одолжены у него на разработку технологии извлечения золота из морской воды. Он представил множество поддельных документов. Как вы знаете, суд объявил Галуа мошенником и убийцей. Я разыскал его защитника, предложил дать показания, но он думал, что это будет бесполезно, и я затаился.

Но МСЗИР нашел меня. Однажды вечером, когда я возвращался домой, на меня неожиданно напали трое... Я не хотел стрелять, чтобы меня не посадили в тюрьму,- так, наверное, и произошло бы. Мне удалось бросить в них слезоточивую бомбу, и пока они плакали, я убежал. Но с тех пор я скрываюсь. Нашу фабрику в счет долга получил Фернандец, ему, наверное, достались и наши записи, и около килограмма аурона.

Защитник Галуа даже после осуждения продолжал в него верить. Он обнаружил некоторые странные факты: выяснил, что и Фернандец и один из тех швейцарцев связаны с определенной золотодобывающей группой...

На этом разговор наш прервался: в этот момент я заметил летящую в меня гранату. До сего момента я никак не мог решить, правду ли говорит мсье Мартен или просто он очень искусный выдумщик. У меня вначале было подозрение, что он вот-вот попросит взаймы сто франков... И я даже чувствовал, что полученное мною от рассказа удовольствие стоит того, и собирался дать ему сто пятьдесят; ведь красивое вранье - редкий талант, который надо поощрять!

Однако граната убедила меня, что он говорит правду.

Но сначала она отбросила меня на тринадцать лет в прошлое. Тем, кто ее швырнул, не повезло: метание гранат во время войны было моей специальностью. Я - один из тех немногих, кто на протяжении девяти месяцев обучал гранатометчиков, не имея ни одного несчастного случая. Время от времени, чтобы продемонстрировать свое искусство, мы ловили брошенные гранаты и бросали их обратно или, вернее, вбок из окопа. Обычно этим занимался мой одноглазый и почти всегда нетрезвый сержант, но иногда и я. Правда, должен признаться, что мы заранее удлиняли дистанционную трубку. Если у вас хорошее чувство времени, это не опаснее, чем переходить дорогу с оживленным движением, но на зрителей производит большое впечатление. Один идиот сделал по поводу нас даже запрос в парламенте и добился, чтобы нам запретили так развлекаться.

Теперь граната была с длинной деревянной ручкой, по-моему, немецкой модели, дистанционная трубка у нее устанавливается на пять секунд. За дверью кафе я успел заметить двух человек в автомобиле: один сидел за рулем, другой, очевидно, был тот, кто только что бросил гранату. Автомобиль медленно отъезжал. Я прикинул, что взрыв последует через три секунды. Граната летела прямо мне в чашку; я схватил ее за ручку и кинулся, к двери. Человек, стоявший в автомобиле, ждал, что я выбегу, и выстрелил. Но он не ожидал, что я брошу гранату обратно, и поэтому промахнулся. Добежав до двери, я аккуратно забросил гранату в автомобиль, который уже набирал скорость, и бросился ничком на землю, как обычно делал, когда попадал под пулеметный обстрел.

Граната взорвалась. Человек с револьвером - он пытался выскочить из машины - упал. Водителя взрывом подбросило в воздух. Его тело, странно согнутое, упало обратно в машину, которая налетела на фонарный столб и вспыхнула. Я вскочил и побежал. Сзади поднималось пламя от горящего автомобиля. Стараясь двигаться медленно, я вышел на соседнюю улицу. Мартена видно не было, и меня никто не преследовал. Мне повезло. Несколько минут спустя я сел в омнибус, идущий к Шатле,- один из тех, что ходят всю ночь с часовыми промежутками; я сошел на предпоследней остановке и кружным путем добрался до гостиницы.

В гостинице я некоторое время размышлял о своих приключениях. Признаюсь, я надеялся. что человек, лежавший на тротуаре, убит. Тогда не останется никого, кто бы меня видел с Мартеном, и передо мной открывается возможность стать современным Мидасом. Но сейчас предпринять я ничего не мог и через полчаса заснул.

На следующее утро, проснувшись в десять часов, я пришел к выводу, что нужно немедленно смыться в Англию. Одевшись, я позвонил Берто и сообщил, что все в порядке, но мне нужно срочно покинуть Париж. Я попросил его помалкивать и пообедать со мною в час. Потом я поехал в банк и взял со счета две тысячи франков, чтобы заплатить за гостиницу и билет на поезд.

Выйдя из банка, я купил "Пари-Миди", которая посвятила происшествию в баре "Прогрэ" целую колонку. Человек в автомобиле был мертв. Другой человек,вероятно, тот, у кого был револьвер,- находился в больнице с раной в плече и сломанной челюстью. Официант видел, как я бросал гранату, но как граната влетела в бар, как будто не видел никто. К счастью, официант описал меня очень приблизительно.

Я поехал за билетом на Северный вокзал. Выходя оттуда, заметил, что на меня внимательно посматривает человек с черными усами и в шляпе. Я сел в такси и велел шоферу ехать в ресторан, где меня ждал Берто. Разговаривал я с шофером довольно тихо, так что подслушать меня не могли. Человек с усами сел в другое такси, и я увидел, что он едет за мной. Мне не хотелось впутывать Берто в эту историю, кроме того, хотелось убедиться, действительно ли меня выслеживают. Поэтому вместо того, чтобы ехать в этот ресторан, я велел шоферу повернуть к Люксембургскому вокзалу,

Помню то время, когда лондонское метро работало на паровой тяге. Тем из читателей, кто с грустью вспоминает эти романтические дни, я рекомендую прокатиться по железной дороге Со-и-Лимур - пригородной ветке, которая начинается на Люксембургском вокзале и проходит через необыкновенно длинный туннель, всегда полный удушливого дыма. Я купил билет до маленькой станции Масси-Веррье. Мой преследователь не отставал. Я сел в самое набитое купе, какое только удалось найти. Он сел туда же. На первой остановке, у вокзала Пор-Рояль, я выскочил и сквозь дым помчался наверх по лестнице. Мой неизвестный друг последовал за мной. Но тут мне повезло. У станции стояло одно - только одно - такси. Я сел в него и велел шоферу ехать к Институту Пастера. На случай, если этот усатый откроет огонь, я весь сжался на сиденье, чтобы ему труднее было попасть. Но стрелять он не стал. Поворачивая за угол, я оглянулся и увидел, что он бежит за нами. Не знаю, где он окончательно потерял нас из виду, но входя в метро на бульваре Пастера, я увидел, как к станции с бешеной скоростью подкатило такси.

С этой станции уехать можно по четырем направлениям, и если он еще следил за мной, то, вероятно, сел в другой поезд... Сделав в метро несколько пересадок, я с большим опозданием приехал в ресторан. Берто еще ждал меня. Я сказал ему, что меня преследуют убийцы и что я намерен скрываться. Поскольку я отказался последовать его совету и обратиться в полицию, он, по-моему, решил, что за мной гонится чей-то разъяренный супруг. Вот и имей дело с этими романтиками!

Возвращаться к себе в гостиницу я не собирался, потому что, если они знали, кто я, они могли следить за гостиницей. Я попросил Берто заехать за небольшим чемоданом, куда уже уложил самую необходимую одежду и бритвенный прибор. Он должен был сказать, что за остальными вещами я заеду позже. Я как раз кончал обедать, когда он вернулся. В надежде, что мои враги следят только за поездами, направлявшимися на запад, я решил бежать в противоположном направлении: на Восточной вокзале купил билет до Берна, рассчитывая оттуда добраться до какого-нибудь аэродрома Германии и улететь домой.

Уже покупая билет, я заметил, что меня снова пристально разглядывает какой-то человек; вот он вошел в телефонную будку... Тем не менее до Бельфора я добрался без всяких происшествий; в номере "Суар", который я там купил, мне попались два очень неприятных сообщения. Человек со сломанной челюстью сообщил свое имя. Было оно, вероятно, вымышленным, но это означало, что он может говорить... На той же странице был напечатан часто встречающийся заголовок: "Самоубийство неизвестного!". Этого неизвестного нашли висящим на лесах строившегося в одном из пригородов кинотеатра; у него не было левого уха и передних зубов. При нем ничего особенного не нашли, кроме записки, где было написано, что "с него хватит".

Значит, добрались и до Мартена. Может быть, они даже заставили его перед смертью открыть мое имя... Я был намерен сделать все, чтобы вырваться из этой петли.

В Бельфор я приехал ночью. Когда поезд подходил к платформе, я увидел того человека, который гнался за мной сегодня утром, и еще двоих. Очевидно, они прилетели в Бельфор самолетом. Возможно, я был несправедлив к усачу, но после всего, что произошло за последние двадцать часов, я питал против него некоторое предубеждение. И хотя я не знал, собирается ли он меня убить или только передать полиции за убийство, своих друзей, у меня не было ни малейшего желания убедиться в его намерениях на опыте. Уверенный, что меня еще не увидели, я быстро вышел из купе, прежде, чем поезд остановился, и заперся в туалете вагона... Чемоданчик я успел взять с собой: оставалась еще надежда, что преследователи не знают моего имени.

Мне опять повезло - через пять минут после того, как мы отъехали от Бельфора. Иначе я был бы уже мертв и не мог бы сейчас все это писать. Поезд притормозил и остановился - не на станции, потому что огней не было видно. Я выскочил из своего убежища, открыл дверь на левой стороне площадки и выпрыгнул из поезда, который тут же тронулся. Кто-то два или три раза в меня выстрелил, но не попал: вероятно, потому, что поезд уже двигался, а до меня было метров пятнадцать. Потом меня заслонил встречный поезд, который, очевидно, мы и пережидали. Я бежал, не останавливаясь, и скоро добрался до дороги...

И здесь мне снова повезло. На переезде стоял грузовик, ожидая, когда путь освободится. Я попросил шофера меня подвезти. Оказалось, грузовик едет из Страсбурга в Лон-ле-Сонье и везет домашнее имущество субпрефекта. За сто франков шофер согласился довезти меня до Безансона, где он собирался переночевать. Я подозревал, что за мной следует погоня, и на всякий случай сказал шоферу полуправду. Мне показалось, что он тоже "романтик", в самом плохом смысле этого слова. (Говорят, у моряков есть жены во всех портах, но порты бывают только на берегах морей, рек и каналов, а грузовики в цивилизованных странах разъезжают по всем городам, и поэтому профессия шофера особенно благоприятствует людям, расположенным к полигамии.) Я сообщил ему, что у меня страстный роман с любовницей миллионера, что я уговорил ее бежать в Швейцарию. Разъяренный миллионер гонится за мной и уже пытался убить в поезде. Вполне возможно, он или кто-нибудь из его подручных преследуют меня на машине... Я хочу спрятаться среди вещей субпрефекта. Еще пятьдесят франков - и я получил место под столом на скатанных коврах. Шофер накрыл меня брезентом, и мы двинулись.

Во время войны я порядочно поездил на грузовиках и знал, что у меня будет отнюдь не ложе, усыпанное розами. Но этот грузовик был особенно старый и тряский! Я снизу уперся в крышку стола, стараясь избежать ударов по голове: но все равно десять минут спустя у меня голова была вся в шишках и все тело болело. Тут грузовик остановился со скрипом тормозов и взрывом ругательств.

Французский язык мало приспособлен для ругани. Теологические проклятья бесполезны против людей, которые все почти теперь стали рационалистами, да и в прежние религиозные дни про себя уважали дьявола. А термины из анатомии или физиологии, которые привели бы в ужас англо-сакса, представителю латинской расы нипочем. Поэтому словарь оскорблений во Франции ограничивается в основном односложным ругательством, которое произнес маршал Камброн при Ватерлоо. Это слово так и носилось взад и вперед, пока мой спаситель отрицал какую бы то ни было встречу со мной, не говоря уж о помощи. Он даже применил этот термин к пятидесяти франкам, которые ему предложили, чтобы он дал заглянуть под брезент; он даже что-то помянул про полицию. Я услышал голоса еще двух людей и вытащил свое единственное оружие - большой перочинный нож, не столько надеясь спасти с его помощью свою жизнь, сколько следуя принципу, провозглашенному Макбетом: "Пока живых я вижу, лучше буду их убивать". Я шотландец, как и Макбет, и решил, в случае крайности, кинуться на одного из нападающих.

Спор продолжался, но слов я не мог расслышать. Наконец мой спаситель разразился своей последней тирадой. "Ах, вы, типы несчастные..." - начал он, и тут я услышал звук отъезжающего автомобиля. Они передумали. В конце концов, нельзя же с оружием в руках обыскивать всех упрямых шоферов департамента...

К тому времени, когда мы приехали в Безансон, я был весь в синяках и кое-где у меня сочилась кровь. Шофер поставил мне хорошую порцию коньяку, за которую заплатил сам, видимо из чувства солидарности, и рассказал, что люди в машине встретились ему еще раз - они ехали обратно в Бельфор. Значит, моя жизнь была как будто спасена.

На рассвете шофер разбудил меня. Я снова отказался сидеть в кабине, но теперь устроился поудобнее и не очень трясся. По моей просьбе грузовик остановился на пустынной дороге недалеко от Полиньи; я продолжал держаться своей романтической версии и сказал, что собираюсь дойти пешком до швейцарской границы - до нее оставался хороший дневной переход. На самом деле у меня был иной план. Я пошел в противоположную сторону, направляясь к центру Франции.

По дороге я раздумывал над своим положением. МСЗИР, вероятно, считает, что Мартен знал секрет изготовления аурона и сообщил его мне. Во всяком случае, я знаю достаточно, чтобы следовало меня прикончить. Пока они думают, что, убив меня, смогут сохранить тайну, они будут пытаться это сделать. Поэтому я избираю самый безопасный, хотя и не самый доблестный путь. Я публикую все, что узнал о добывании золота из морской воды, и надеюсь, что этот рассказ будет опубликован одновременно в Англии и Америке - и в журналах, где обычно печатается художественная литература. Многие из читателей подумают, что все это вымысел. Но если меня убьют или посадят в тюрьму по ложному обвинению, как Галуа, это будет для всего мира подтверждением, что я написал правду.

Даже МСЗИР не может прочесать, разыскивая меня, всю Францию, хотя они, наверное, навели на мой след французскую полицию. Но они несомненно следят за французскими границами, английскими портами и даже за моим университетом. Возможно, они даже просматривают почту моих друзей. Но вряд ли они могут предположить, что я опубликую самое важное в практическом отношении открытие века в популярном журнале!

Я пишу это в маленьком овернском городке, куда прибыл через неделю после того довольно-таки бурного дня. Я сделал все, что мог, чтобы скрыть, кто я такой: спорол со своей одежды все метки и инициалы, сжег паспорт и сменил чемодан на рюкзак. Даже срезал на себе все пуговицы и пришил вместо них французские. В шитье я не очень силен: исколол все пальцы, и пуговицы держатся ненадежно... Зато у меня растет замечательная борода. Кроме того, за свою бритву я выручил десять франков. В Клермон-Ферране я купил французско-датский словарь. Буду странствовать по Франции, пока хватит денег, и даже попробую немного подработать. Вчера я уже заработал пять франков: помог владельцу сломавшейся машины донести чемодан до ближайшей деревни.

Написать в Англию, чтобы мне прислали денег, я не решаюсь: если письма, которые получают мои друзья, кем-то просматриваются. это может раскрыть мое инкогнито. Кроме того, наверное, я не смог бы получить деньги, не удостоверив свою личность.

Если я не найду работу, моих денег хватит самое большее на месяц. Как только они подойдут к концу, собираюсь воспользоваться самой доступной бесплатной квартирой - тюрьмой. Меня, конечно, могут посадить где угодно за отсутствие документов, но план мой состоит в том, чтобы поехать в Амбер, напиться и дать себя арестовать. Потом я выдам себя за уроженца Исландии, потерявшего паспорт. Вероятно, тут появится местный датский вице-консул. Я три месяца проработал в копенгагенском Институте теоретической физики и знаю достаточно по-датски, чтобы крепко ругаться. Кроме того, я знаю несколько слов из современного исландского диалекта и по два часа в день изучаю свой словарь. Так что я назовусь там мистером Торгримом Магнуссоном, ярым сторонником независимости Исландии (Исландия стала полностью независимой от Дании только в 1944 году), который терпеть не может датских должностных лиц, как своих угнетателей. Надеюсь, что сумею наговорить консулу достаточно неприятностей Дания откажется принять меня, а французы оставят в тюрьме. Конечно, меня не очень прельщает перспектива принудительных работ, но это лучше, чем то, что случилось с Галуа, Рикье и Мартеном. К тому же заключенным во Франции, кажется, разрешают курить.

Сразу же после опубликования этого рассказа я обращусь к своим родным и друзьям с просьбой предпринять все возможные шаги, чтобы меня выпустили. Я открою также свое подлинное имя. Но если в тюрьмах Оверни не будет обнаружено ни одного заключенного по имени Торгрим Магнуссон, это будет означать, что и меня постигла судьба Мартена. Вчера я увидел одного человека, который, как мне показалось, наблюдает за мной, я прибавил шагу и скрылся... Но не могу поверить, что агенты МСЗИР рассыпаны повсюду: наверное, его просто поразил мой оборванный вид.

Что будет после того, как этот рассказ появится в печати, я не знаю. Соперничать с Галуа я не собираюсь и не буду пытаться делать золото. Я даже не поеду к морю в отпуск. Очевидно, если бы я знал формулу аурона и собирался использовать этот метод, я бы держал при себе большую часть того, что здесь рассказал. За мной, конечно, будут следить, но я считаю МСЗИР достаточно разумной организацией и думаю, что они не будут пытаться меня убить. Они будут надеяться, что все воспримут этот рассказ как хитроумную уловку профессора, пытающегося объяснить позорный случай ареста в пьяном виде. Однако надеюсь, кто-нибудь поверит, что все это чистая правда, и лет через десять производство по методу Галуа будет где-нибудь налажено. Я верю в это и буду очень рад, если людям, убившим Галуа и его друзей, придется шарить по помойкам в поисках пропитания. Группа хороших математиков может проделать все нужные расчеты года за четыре. Так что я рекомендую всем читателям лет через шесть начать понемногу сбывать свои акции золотодобывающих компаний и ценные бумаги с твердой процентной выплатой и вместо них покупать акции промышленных предприятий.

Впрочем, несколько очень хороших специалистов по математической физике есть в России, и если большевики освоят этот процесс первыми, покупка каких бы то ни было ценных бумаг будет пустым делом.