«Стреляющим по оранжевым листьям»

Владимир ХЛУМОВ

Стреляющим по оранжевым листьям

Вы не видели девушку в джинсовой куртке? В синей джинсовой куртке и черных джинсах, да нет, она была одна, у нее светящиеся вьющиеся волосы и умный, означающий взгляд, мы только что были вместе, а потом когда началась стрельба, мы потерялись, здесь, рядом, у Никитских ворот, мы говорили об искусстве театра, о том, как важно быть естественными и не поддаваться искушению сцены. Ну, напрягитесь, вспомните, был вечер, а до него был день и была осень, настоящая золотая октябрьская осень, мы ждали ее много серых промозглых дней, и она пришла. Мы очень подходили друг другу, и нам нравилось это. Постойте, не отворачиваетесь, и не надо пригибаться, вы наверняка ее видели. На ней была синяя джинсовая куртка, и у нее голубые глаза и царственные руки, и светящиеся волосы цвета этих фонарей. Нет она не могла побежать на Тверской, там гуще ложатся пули. Правда мы там гуляли, и обнимались, и собирали оранжевые листья. Это наш урожай, потомучто Москва плодоносит оранжевыми листьями. Да где же она? Ей нельзя оставаться одной, я боюсь, она отвыкнет от меня, или еще что нибудь случиться, ведь мы так долго искали друг друга. К тому же наступает ночь, а уже осень, а там зима, да ведь вы знаете, что значит зима, если стоит такая осень. Там за киоском, кажется, видели одинокую девушку. Она пела про себя романс? Нет, значит не она, но я все равно побегу, сравню, проверю, Бог его знает, после всего не только стихи, можно и мелодию забыть, впрочем у нее хороший слух, не то что у меня. Я так просто глухарь по сравнению с ней, вот послушайте, я вам спою первую строфу, про угасающий луч пурпурного заката, видите я совсем не то, что она, я только ловлю следы нот и целую ее руки. Впрочем, знаете ли, я написал в честь ее гимн, и его иногда передают по "Эхо Москвы", ну редко, конечно, если только обстановка спокойная, и никто не ругается. Может быть вы узнали ее по словам из гимна: о прекрасная далекая мечта... Нет, не пробегала, не пролетала такая, но ведь не могла же она исчезнуть от одной только автоматной очереди? Ведь это же глупо, исчезнуть от громкого звука, ведь звук - это просто колебания прозрачного осеннего воздуха, пахнущего оранжевыми листьями. Мы не должны теряться в нашу последнюю осень. Она так решила, потому что мы счастливы, а такое повториться не может. Мы обнимались на спектале в театре Розовского, мы смеялись, прикасаясь к друг другу теплыми бочками, как два любящих друг друга существа, и это было черезвычайно хорошо. Слышите черезвычайно - это наше, а не ваше слово. Мы первыми объявили черезвычайное положение, и мир стал черезвычайно прекрасен, и, следовательно, она должна быть где-то здесь, на этой стороне бульвара, потому что на той стороне бродит смерть. Только не гоните меня отсюда, я уже слышал, что здесь опасно, что осень эта простреливается, и всякое может случиться, в особенности тут, у Никитских ворот, но куда же мне идти, если вся жизнь моя здесь, на этом перекрестке?

Может быть вы узнали ее по голосу? О, его невозможно забыть. Милый, мы любим снова друг друга, обними меня покрепче, поцелуемся! Неужели вы не слышали этих слов, да ведь это было так ясно сказано? А плечи, вы не обратили внимание на ее плечи, и на эти ямочки, в них поутру собирается роса и играет огоньками в солнечном свете, и утоляет жажду. Господи, да вы сошли с ума, что вы толкуете мне про какую-то оборванную старуху, блуждающую страшным призраком по всей Москве. Этим вечером ее видели сразу в разных краях бульварного кольца жители обезумевшей Москвы, прочел я на обрывке поднятого с земли возвания. Да и мы видели эту бесноватую старуху, сначала у Яузы на Котельнической набрежной, потом на Покровском, и, следовательно моя любовь и эта старая женщина - разные люди. Да как можно настолько измениться всего лишь за один вечер?

Нет, она и старуха разные люди, старуха - призрак, приведение, символ, жуткий отталкивающий образ, и потом старую блуждающую женщину наверняка давно подстрелили вы, которые целятся в оранжевые листья, а она жива, потому что мы только что были вместе, вместе дышали, обнимались, философствовали. Да, да, в Москве еще не превелись настоящие философы, они живы, они здесь, они не читают газет, не слушают новостей, не спорят о несущественном. Они возлежат на лаврах, а потом медленно прогуливаются по бульвару, и в них не так легко целиться из карабина.

Ах, вон, там она! Я ее вижу отчетливо, как давно не вижу никого другого. Она там, легкая, подвижная, живая, она запомнила тот вечер, тот октябрь, ту осень, она ждет меня в тени. Постой, не выходи из под дерев, я бегу к тебе под прикрытием синего московского неба, под туманной завесой золотых бульварных фонарей, не шевелись, не подавай приветственных знаков, а то они подумают что нибудь не то, и мне опять останется, как и в далеком прежде, бесконечно долгое, богом забытое, продуваемое на сквозь всеми промозглыми ветрами, темное декабрьское одиночество.