«Молибденовые дети»

Виктор Хатунцев

Молибденовые дети

1

Оставалось еще три недели до свидания с детьми, но на этот раз Мария вовсе не волновалась за них. "Видимо, вот так и у зверей начинается отчуждение от собственного потомства, - подумала она. - Правда, у них это вызвано инстинктом продолжения рода, а я свой долг выполнила - два совершенно здоровых представителя обоих полов".

Центр воспитания, где содержались дети, можно было посещать четыре раза в году. Мария заметила, что к маленьким приезжают регулярно. Однажды она видела даже слезы у одной из матерей, когда ее малышка вышла с перевязанной рукой. К старшим же родители наведывались реже, и Мария заранее рассудила, что с годами и у нее истощится потребность общения с детьми. Они взрослеют, их все больше заботит будущее положение в обществе, сын уже спрашивал Марию, сколько у нее накоплено дополнительных лет жизни.

- Семь, - ответила Мария. - А почему ты спросил?

- Я поставил цель - скопить двадцать лет, и не меньше! У меня хорошо получаются решения, связанные с энергетикой. Это перспективное дело.

- Если ты получишь двадцать лет продления, то попадешь в элиту организаторов.

- Разум может все! - отчеканил сын, прощаясь.

Мария сказала неправду. У нее скопилось всего три года продления, весьма средний результат даже для женщины. Но, если честно, ее не волновало, сколько еще придется существовать ее организму после регламентированных восьмидесяти лет.

Все вокруг только и стремились заслужить хотя бы еще дополнительные полгода существования. Мария же впала в какую-то неведомую ей апатию. Ей все чаще снились сны, а это было первым признаком излишней впечатлительности и расстройства психики. Впрочем, на службе она держала себя в руках и по-прежнему считалась высококлассным аналитиком второй степени.

Весь последний год Институт исследований океана бился над проблемой создания подводных автоматических буровых. Сама проблема входила в первую десятку высших интересов ОРП - общества разумного порядка, решение ее оценивалось целыми двадцатью годами продления жизни. Мария рассказала о существе дела Роберту, и хотя муж считался неплохим специалистом в области ирригации, высокий ценз продления так взволновал его, что он принялся за чертежи, делал какие-то расчеты, но вскоре остыл, потому что лишь особое разрешение позволяло заниматься проблемами сопредельных отраслей. Иначе не миновать беспорядка.

- Неужели тебе мало десяти лет? - спросила как-то Мария. - Меня уже усыпят, а ты еще семь лет будешь почти живой.

- В том возрасте мало думают о других. Главное, насладиться. Я предвкушаю, что это за грезы!

- Но ведь они нереальны, а значит - обман. Стоит ли обольщаться розовым туманом, который так искусно сконструирован при помощи техники? Я одного не пойму в этой системе продолжения жизни: в чем конечный смысл? Ведь разум требует от нас достижения какой-то конкретной цели.

Роберт аккуратно стер с доски чертеж и положил губку в специальное углубление.

- А ты знаешь, - приглушенно начал он, - что идею продления придумали не мы? Вспомни религиозные учения наших предков...

- Нам в Центре о них старались не говорить, - пояснила Мария.

- Они считаются идеологическим мусором прошлого, вздором первобытных цивилизаций. Но такие идеи трудно упрятать в Банках второстепенного знания. Мне однажды рассказали... Смотри, я на тебя надеюсь... Так вот, у древних существовали иллюзии, будто бы после физической смерти индивида наступает иная жизнь, где-то в другом, потустороннем мире. Но чтобы добиться права на вечные наслаждения, надо было разумно вести себя на земле.

- И что, они обретали вторую жизнь?!

- Ты наивна, Мария! Наши более близкие предки, правда, всего лишь в XX веке, доказали, что никакой другой жизни, кроме земной, быть не может. Но наше общество смогло разумно использовать идею о продолжении жизни, и не просто вот этой, запрограммированной, а действительно сказочной, райской, как говорили в прошлом. Подожди, не перебивай! Ты права: десять лет я буду пребывать в сладком обмане. Мне будут давать наркотики, устраивать электромиражи, я побываю везде, словно машина времени и впрямь существует. Представь, сегодня я на корабле Колумба, а завтра в гареме турецкого султана, послезавтра вообще на другой планете, среди динозавров. И я не просто созерцаю, но сам участвую в той действительности, умираю и вновь воскресаю, вопреки здравому смыслу.

- Но на самом-то деле ты будешь десять лет лежать в гермокабине, и любой может видеть, как ты блаженно улыбаешься, пребывая в своем гареме... Это же просто бред, унизительный для нашей образцовой цивилизации!

Роберт поморщился: спор мог быть долгим и беспредметным. В последнее время Мария стала какой-то дерганой, неуравновешенной и уж слишком усердно на словах уповала на гармонию в ОРП, на безраздельную власть разума. Может, так ей легче противостоять каким-то соблазнам? Впрочем, в ее благонадежности никто не усомнится.

- Не будем спорить, Мария. Не нами придумано, чтобы годы продления были отданы острым ощущениям. А иначе ради чего терпеть все это? У любого общества должен быть идеал, как говорили раньше. И люди всегда старались противостоять смерти, хоть как-то обмануть ее, хоть чем-то выделиться среди других живых существ.

- По-твоему, человек так никогда и не сможет совладать с чувствами, инстинктами и прочей чепухой, которыми так долго и высокомерно гордилось человечество! Выходит, все мы в ОРП лицемерим восемьдесят лет, чтобы, наконец, дорваться до цветистого дурмана?

- В тебе опять проснулась активистка движения девушек за моральную чистоту, - съязвил Роберт. - Помню, как вы маршировали по улицам и скандировали: один - на всю жизнь! Молодцы, вы добились принятия этого закона, особо чувственные особи изолированы, пора успокоиться, лет-то сколько прошло...

- Мы действовали так, как велел разум! - вспыхнула Мария. - Хорош был бы порядок без такого закона!

- Я, кажется, тебя понимаю, - вздохнул Роберт. - Ты боишься, что данные тебе три года продления окажутся кошмаром сладострастия. Что с того?

- Мне это не грозит. - Она резко встала. - Надо бы знать, что запрограммировать ощущения можно и без всяких этих штучек.

Впервые за многие годы она спала плохо, напряженно, словно в ее жилище кто-то намеревался ворваться.

2

Главный Организатор, по имени Методист, сидел на низкой скамеечке под тенистым кедром и лущил орехи. Рядом стояла стандартная коробка, в которой были устроены специальные гнезда, точно повторяющие форму кедровой шишки. Методист заполнял емкости орехами, взвешивал их с точностью до десятых грамма и прикрывал крышкой. Работал он механически: другие мысли занимали его.

Методист не мог думать над какой-нибудь проблемой, находясь в городе. Стандартно-плоские дома, до изнурения однообразные улицы наводили тоску и, естественно, не сулили никаких стоящих мыслей. Поэтому Организатор обдумывал особо крупные идеи обязательно в загородной местности и каждый раз в новой обстановке. Кстати, чем больше знакомился он с жизнью великих людей прошлого, тем чаще убеждался, что и они предпочитали творческое уединение; у писателей, например, оно возводилось чуть ли не в культ, в непреложное условие вдохновенного труда.

Было время, когда и Методист, как большинство членов ОРП, пренебрежительно относился к гуманитарному наследию былого, считал расточительством тратить дорогие часы на знакомство с произведениями мировой культуры. К тому же, рациональный уклад жизни попросту был избавлен от книг, фильмов, картин прошлых веков. Не каждый мог прийти в Банк второстепенных знаний, для этого требовалось специальное разрешение.

Дослужившись до ранга Организатора, Методист получил свободный доступ к богатствам человеческого познания, стал много читать и понял одну закономерность: чем шире становился его кругозор, тем легче ему давались решения сложных проблем. Но в ОРП не было какого-то общепринятого мнения о пользе многостороннего интеллекта для государственного деятеля, и поэтому мудрый Методист предпочитал не выставлять напоказ свои знания и тайный интерес к жизни прошлых поколений. Впрочем, постигая диалектику восхождения человечества к современному уровню цивилизации, доморощенный философ-книжник все чаще впадал в беспокойное сомнение; он уже познал, что такое мучительные ночи без сна и умиротворения.

"Конечно, прагматики, учредившие ОРП без малого столетие назад, неуязвимы в своей правоте, - размышлял Методист. - В основе многих политических учений заложен воинствующий идеализм, не раз пытавшийся в прошлом утвердить себя войнами. И хотя развитие общества на половине земного шара осуществляется по-иному, рано или поздно там вынуждены будут решать проблему ограничения прогресса. Уж насколько выручали новые территории с сырьевыми ресурсами, как обнадеживали исследования в космосе, все равно - должен наступить предел, технологический потолок, как это произошло в свое время с атомной энергетикой или аграрной химизацией... В принципе ни у одного государства нет такой стабильной, а стало быть, жизнеспособной модели, как в ОРП, - полагал Методист. - Рациональная сбалансированность позволяет поддерживать и воспроизводить один и тот же уровень цивилизованного существования. И если когда-то возникнувшее движение "зеленых" в Европе воспринималось не более как проявление экологической депрессии, то затем массовые отравления и неизвестные виды индустриальной чумы-заставили-таки устанавливать пределы развития. Отцы ОРП раньше других поняли, что целесообразность нового общественного устройства не будет достигнута, если не освободиться от какой-либо идеологии вообще, не говоря уж о возможности плюрализма или же инакомыслия. Удивительно, что период культурной и духовной стерилизации прошел без особого насилия. Правда, самоубийств было немало..."

Каждую неделю Методисту докладывали о состоянии дел в мире, где кипели политические, религиозные, этнические страсти, и весь этот непрекращающийся вековечный калейдоскоп истории лишь укреплял его в вере если не в идеальное, то в пока что наиболее рационально организованное государство - Общество разумного порядка. Пребывающее в длительной международной изоляции, отнесенное остальным миром на фланг крайней правой реакции. Общество следовало заветам своих учредителей - не вмешиваться в мировую политику, обеспечивая свой суверенитет тем ядерным арсеналом, которого достаточно для уничтожения десятка столиц и научных центров противника. Но Методист понимал, что оставаться полностью изолированными от внешнего мира не только не удастся, но и будет вредно, потому что в ОРП абсолютно нет олова, серебра и мало добывается титана, молибдена и прочих металлов. Завоз через третьи страны недостающего сырья зависел от колебаний политической конъюнктуры, да и мешал международный контроль по пресечению контрабанды. Попытки же проникновения "своих людей" к ключевым позициям политики других государств, этот испытанный механизм овладения властью, пока мало чем помогали, и даже один из осуществленных было африканских переворотов оказался подавленным за неделю, благо, что темнокожий претендент в новоявленные диктаторы толком не ведал, какая реальная сила стоит за его марионеточными амбициями.

Назначенный Высшим Государственным Советом на должность Главного Организатора, что, по мировым меркам, соответствовало главе государства, сорокачетырехлетний Методист проиграл первый же бой с консерваторами. Сам технократ, он при закрытом обсуждении поправок к закону об информации выразил удивившее многих мнение-о том, что существующую учебную литературу давно бы пора избавить от утилитарной схематичности. В качестве наиболее яркого примера схоластики он привел такой биологический постулат: человек произошел от обезьяны, вынужденной долгое время тренировать рассудок для рационализации примитивных механических действий... Это же абсурд!

Старцы из Высшего Совета и слышать не хотели о реформах; как о достижении они упомянули об информационной радио- и телевизионной изоляции от остального мира. Методист попытался проявить независимость суждений: "Сознательность нашего населения на таком уровне, что нет необходимости технически защищать его от влияний извне".

После такой дерзости он был официально предупрежден о том, что срок его пребывания в должности ограничивается до трех лет, после чего Совет вернется к рассмотрению вопроса о благонадежности Методиста. Понятно, допусти он еще промах, и на нем будет поставлен крест: переведут в советники-аналитики, дальнейшее существование которых лишено всякого смысла. Хотя так ли уж высок смысл жизни остальных?

Вот и тосковал ночными часами Методист, и чем больше читал, тем острее понимал, что знание беспощадно. Чтение возбуждало чувства, побуждало к раздумьям. Именно он, Методист, ввел в употребление новый термин, объясняющий само понятие продления жизни - Сонрай. Но неологизм приживался плохо, был мало кому понятен. Собственно, Сонрай - этот принудительный экстаз воображения и чувств - Методист представлял в таких картинах, красках и ощущениях, что у него и в самом деле начинала кружиться голова, словно он уже сам находился в сомнамбулическом Сонрае. Методист преодолевал наваждение, но всякая читаемая им книга прошлого столь сильно влияла на его воображение, так потрясала силой воспроизведения жизни, что ему хотелось уже сейчас очутиться и при дворе Людовика XVI, и окунуться в раблезианские нравы Возрождения, и вдохнуть в себя аромат сибирских лесов, древних бескрайних лесов, занимавших гигантские просторы.

У Методиста скопилось двадцать два года продления жизни. Он уже предвкушал видения Сонрая, хотя жить оставалось долго, очень долго. И он не мог думать без ужаса о той минуте, когда его впервые прожгла парализующая мысль: а вдруг Сонрай не даст ему, именно ему, образованному и развитому, того, что он с таким волнением ожидает.

Методист помчался в Центр наслаждений, его одежду долго стерилизовали, лишь потом попросили пройти в святая святых ОРП. В огромном зале строго по рядам покоились гермокабины с множеством экранов, датчиков и проводов. Пульсирующие зеленые точки подтверждали, что в кабинах теплится жизнь, полная видений и переживаний. Но не это сейчас заботило Методиста. Он и без того не сомневался, что Сонрай функционирует.

- Сколько у вас сюжетов? - с нарочитой скукой поинтересовался Методист.

- Ровно двести, - ответил сопровождающий Методиста руководитель программ.

- Пляжи на Багамских островах?

- Имеется. В основу взяты рекламные ролики середины XX века.

- Охота на тигров в Бенгалии?

- Есть несколько видов охоты, разнообразие гарантируем.

- Ладно. Ну, а первая любовь, муки ревности, прочее? Спасение тонущей девушки неписанной красоты? Вдохновение от написания стихов?

- Нашим пациентам вполне хватает того, что есть, - вежливо, но отчужденно возразил руководитель. - Введение новой программы требует больших средств. Вы говорите о каких-то весьма странных чувствах...

Методист невольно подумал, что если бы духовенство прошлого скупилось на райские обещания, немало верующих отошло бы от веры. Впрочем, для соотечественников Сонрай представляется изобилием всяческих грез, пусть радуются.

Как всегда, после посещения Центра наслаждений Методист долго не мог одолеть меланхолической антипатии ко всем и ко всему.

"Конечно, Разум может все, - твердил себе Методист. - Разум может... Но что могу сделать я, чтобы сделать Сонрай действительно страной неограниченных видений, калейдоскопом таких ощущений, когда твоему желанию подвластно все - от чувства заживо погребенного до состояния пчелы, пикирующей на цветок? Да, можно увеличить программу Сонрая до пятисот, тысячи сюжетов, но все равно предел известен. У тебя уже сейчас в запасе двадцать два года, это почти семь тысяч суток... Выходит, одними техническими ухищрениями Сонрай не улучшишь. Нужно иное решение, иная конструкция производства чувств. Какая? Уж не трансплантация ли мозга?.."

Он уединился на этот раз в кедровой плантации, где выполнял нормативное задание по сортировке орехов. Сортируя орехи, Методист размышлял.

3

...Крупноголовый, квадратно-плоский мужчина вышел откуда-то сбоку и гаркнул:

- Да пребудет Разум!

- Я просил не беспокоить меня, - раздраженно поднял голову Главный Организатор. - Вы курьер?

- Вот мои данные. - Незнакомец снял через голову круглую анодированную бляху и, звеня цепочкой, опустил ее в ладонь Методиста.

- Оригинал, восьмой мегаполис. Не разберу шифр, - поморщился Методист.

- Шифр деятельности - тридцать семь дробь два: организация труда с правом участия во всех отраслях, - отрапортовал Оригинал. - Очень важное дело.

- Но ведь у нас есть Совет по труду. Следуйте порядку!

Последнюю фразу Методиста гость мог воспринять как выговор, тем более, что Организаторы словами не разбрасывались и регламент служебных отношений соблюдали истово. Оригинал рисковал.

- Совет тянул полгода, но так и не решился признать идею! Кроме тебя ее вообще никто не признает. Выслушай!

Гость стянул с себя стандартную фиолетовую куртку восьмого мегаполиса, бросил ее на землю и сел рядом с Методистом.

- В обозрении "Проблем" я прочел о рудниках на Орлином плато, - начал Оригинал. - Если ты помнишь, в этом треклятом месте много молибдена, а добывать его скоро будет некому.

- Мы посылаем туда сменные коллективы, хотя этим только портим людей, ответил Методист. - После двух недель пребывания на рудниках они возвращаются раздраженными, чем-то недовольными. Во всем виноват ветер, не стихающий там ни на минуту; он любого здоровяка доведет до нервного истощения. Наблюдались случаи, когда горняки нарушали порядок!

- Это печально, - согласился Оригинал, отсыпая нестандартные, деформированные орехи в отдельную кучку. - Но Разум может все! Кто-то же сработает в рудниках постоянно.

- Десятка два слабоумных...

- Ага! - воскликнул Оригинал. - Эти дебильные существа остались нам от уродств прошлых веков! Они выносливы, они послушны, их ум примитивен. Они сделают все, что им прикажут!

Методист внимательно посмотрел на собеседника: хищный властный нос, резкие брови вразлет.

- Улавливаю твою мысль. Оригинал. Но ради нее не стоило бросать важные дела и отрывать меня от размышлений. Подожди, ты не дослушал... Здоровье членов ОРП приближается к идеалу. При всем желании мы не найдем столько неразумных особей, чтобы использовать их на добыче молибдена. Отдать Орлиное плато под власть роботов можно будет лишь через тридцать-сорок лет: они пока весьма несовершенны. Итак, ты можешь возвращаться в свой мегаполис и жалеть о сегодняшнем дне, который тебе не зачтут в качестве трудового...

- И законно укоротят пребывание в Сонрае на три месяца, - хладнокровно продолжил Оригинал. - Ничего, у меня запас в четырнадцать лет, я надеюсь прибавить к ним еще три - во столько оценена проблема Орлиного плато... Да, у нас ничтожно число бракованных индивидуумов, мы - общество полноценных! Но Разум преодолевает все!

- Согласен! Но все же, где мы возьмем недоразвитых, безмозглых работников? - не без иронии спросил Методист.

- Создадим! - Оригинал схватил в горсть нестандартные орехи. - Создадим самым простым и древним способом - вот моя идея!

С некоторых пор самоуверенность перестала нравиться Методисту. Он съязвил:

- А сам ты согласишься?..

- Я не об этом!.. Мы наделаем новых идиотов, роботы будут нам не нужны. Известно ли тебе. Методист, что есть категория слабоумных, от которых дети рождаются вполне нормальными физически? Они выносливы и покорны, им не достанет ума анализировать свое положение. Это же замечательно! И вовсе не нужны нам для этого все двадцать работников с Орлиного плато. Нам хватит двух-трех отборных производителей и сотни здоровых женщин. Да и вообще можно обойтись без этих молибденовых рыцарей, пусть себе работают. В любом мегаполисе найдутся изолированные слабоумные. Используем их.

- Но за такую форму помощи обществу положено продление Сонрая, усомнился Методист. - А мы не имеем права наделять неполноценных особей привилегиями членов ОРП. И вот еще что: искусственное оплодотворение чем-то порочно...

- Разве я что-то сказал об этом? - не сдавался Оригинал. - Нашему обществу претят такие ненатуральные средства. Я говорю о самом естественном. Какая женщина откажется от столь мелкой услуги для ОРП, как зачатие и потом роды? Если, конечно, исполнительницам будет гарантировано продление Сонрая...

Методист долго молчал.

- Я знаю, о чем ты думаешь, - поднял голову Оригинал. - Не вызовет ли твое решение недовольства в ОРП... Мой совет: поменьше информации.

- Опасаешься за себя. Оригинал?.. Не опасайся, моральные угрызения недостойны Разума. - Методист встал, показывая, что его собеседник может уйти...

4

В столице ОРП жили в основном сановники: вся высшая знать аналитиков, советников, организаторов. Из двадцати мегаполисов, в которых было рассредоточено все население страны, в столице обитало меньше всего жителей, и сюда приезжали редко, и только по самым важным делам. Информацию и контроль безукоризненно обеспечивали совершенные средства связи.

Мария по пути в мегаполис злилась, что не в силах справиться с собой, что волнуется, надеясь на какую-то новизну в своей жизни... Низкие, недостойные эмоции! Ей отвели место в стареньком пансионате на окраине города, только тут она начала успокаиваться. Вызвали ведь не только ее. Ну, а раз есть окружение, то всегда из него можно выделиться.

Соседка по комнате что-то подсчитывала на миникомпьютере и откровенно досадовала. Наконец, выключила аппарат, сунула его в чехольчик:

- Где мы с тобой встречались?..

- Наверное, на принятии закона о нравственности, - без интереса откликнулась Мария. - Больше я никогда не покидала свой десятый мегаполис...

- Да, наверное, так. Я тоже выезжала из своего третьего только раз. Тогда... Кстати, ты заметила, что собрали бывших активисток нашего движения. Зачем?

- Мой муж любит повторять старинную фразу: любопытство губит женщин, усмехнулась Мария. - Как мы еще все-таки несовершенны.

Она была уязвлена: ведь думала, что вызвали лишь ее одну для сверхважного дела, а тут кого только нет. Хотя стоит ли открещиваться от своего прошлого? Была борьба...

Соседка тряхнула ярко-медными волосами и сквозь зевоту сказала:

- Пока у нас есть воображение, никто не запретит думать о будущем... Но, вообще, я разочарована. Сколько мы натерпелись в борьбе за наш закон и хоть бы какое вознаграждение! Ведь могли они дать нам хотя бы год продления! Не всем, активисткам только. Вспомни, в кого плевали самцы-мужчины, кого поносили старики-развратники, а мы боролись! И что же? Пригласили на церемонию принятия закона, показали по телевидению! И ни одного месяца продления за все наши страдания!

- Перестань!

Соседка удивилась, но не испугалась. Мария же скрестила руки на груди:

- Что вы все только мямлите - продление, продление! А вот эта, настоящая жизнь дана для чего?! Без приманки мы уже не хотим ни думать, ни работать! Будь моя воля, я упразднила бы Сонрай. Он несовместим с Разумом!

Соседка ничуть не стушевалась, недаром ходила в активистках.

- Об этом тебе лучше поговорить с Главным Организатором. Я уверена, что для нас непременно приготовлено продление этого... Сонрая. У меня всего шесть лет, пролетят мигом... Знаешь, чего я хочу первым делом?.. Нет, тебе не скажу.

- Хочешь родить, - устало обронила Мария. - По закрытой статистике, две трети женщин хотят в Сонрае пережить муки родов. Тьфу, какая мерзость! Искусственная боль, искусственный страх... Конечно, все объяснимо инстинкт материнства, зов природы. Но ведь и с ними может совладать Разум! На что нам дан мозг?!

- А я хочу рожать, - как бы отмахнулась собеседница. - Я - Эльза... Кстати, во всем нашем мегаполисе одна я ношу такое имя!

"Как быстро деградируют все эти кокетки, каким тайным вожделением наполнены их сны и мысли", - подумала Мария.

- Мне надо спать, - сказала она. - А твое имя... К чему нам имена? Не проще ли иметь условную нумерацию и пароль, означающий город?

- Нет, я хочу остаться Эльзой! А тебя могу звать как хочешь. Пять, ноль-восемь, дробь десять.

- Муж говорит, что у меня одно из самых древних имен...

- Умный попался муж. - Ирония так и сквозила. - Обозначим его пять-ноль-семь...

- Перестань!

Соседка вышла в коридор, Мария повернулась к стене. Что же будет завтра? Зачем вызвали? И как попасть к Методисту, как высказать ему все свое, у сердца ноющее?..

5

Он переоделся в легкий синий комбинезон и ощутил озноб. Во всем здании Главной Администрации только в туалетах висели зеркала, но Методист поленился туда пройти. В своем, персональном туалете он зеркал не держал.

Волнение не проходило, но оно не было неприятным. Он так редко испытывал простые чувства, так умело глушил их рассудком, что сейчас находился как бы в трансе, в приятном неопасном недомогании, когда рассудок стыдливо, даже блаженно дремлет.

Методист вошел в зал и вздрогнул: все восемьдесят женщин поднялись:

- Да пребудет порядок!

Этого стоило ожидать от бывших активисток, которые вряд ли когда-нибудь утратят строевую выправку юных лет. Методиста подпирало желание выкрикнуть: "вольно!" или "кру-гом!", но он сдержался и велел сесть. Зал был невелик, его ряды вытянулись овально, и Главный Организатор внимательно прощупал взглядом собравшихся, не дойдя, впрочем, до конца дуги. Мария сидела чуть в стороне от центра. "Пепел волос..." - мелькнуло у Методиста. Он хрустнул пальцами - манера педантичных и расчетливых.

- У ОРП есть на кого положиться! - сам не зная почему, выкрикнул он и тут же зло оценил: ложный пафос воинствующего вождя. Спокойнее, их не надо ни в чем убеждать. Только не забыть про Сонрай. - Вы уже доказали в юности свою верность порядку, вы - самые разумные из миллионов наших женщин!

Почти половина активисток подалась вперед, чтобы благодарно вскочить, но Методист успел сделать упреждающий жест рукой. Мария же отнюдь не порывалась встать.

- У вас полноценное здоровье, а именно оно необходимо для предстоящего дела! Сразу объявляю ценз продления Сонрая - каждой три года!

Теперь уже почти все ждали одобрительного кивка, чтобы вытянуться в струнку и грянуть традиционное: "Порядок во всем разумен!" Но Мария опустила голову - опять не как все.

- Суть дела такова. Вам предстоит зачать от категории посторонних лиц и родить по одному мальчику. Наши медики гарантируют только мальчиков. Эти существа не будут считаться вашими детьми, и в первые недели после их рождения вас от них освободят. Вы спросите, почему посторонние лица, а не ваши мужья будут партнерами? Так необходимо ради высших интересов ОРП. Конечно, мужья будут информированы о вашей миссии. Я уверен, они оценят ваше мужество. У таких женщин должны быть сознательные мужья! Что же касается статьи закона о внебрачной связи, то на вас его действие не будет распространяться - так мы решили. Но только на этот исключительный случай. Ваш закон - вам его и соблюдать дальше... Сегодня вас ознакомят со всей процедурой и обследуют. Те дни, что вы проведете в клинике, не будут свободными. Работа найдется для вас и там. Да не оставит вас Разум! Есть вопросы?

Он все время наблюдал за реакцией Марии: никакой растерянности, ни удивления, ни протеста... Надо сегодня же отправить ее назад, освободить от этой идиотской миссии, поручить какую-нибудь мелочь, чтобы не возникло кривотолков!

- Итак, вопросов нет! Будьте разумны! - ритуально простился он. И они грянули:

- Порядок во всем разумен.

6

- Кто-нибудь из активисток просил аудиенции?

Помощник засветил экран на пульте, крутанул настройку:

- Некто Мария, десятый мегаполис, род занятий сорок два дробь три.

- Приму через час, - скучно сказал он и захлопнул дверь.

"Да-да, разум всесилен, - хмыкнул Методист. - Только почему я с самого утра был уверен, что встречу ее и буду разговаривать с ней? Почему мое желание передалось и ей, ведь у нас пока живые сердца, а не радиодатчики. Да-да, разум все может объяснить физически, психологически, телепатически... И ведь просьба об аудиенции сделана ею утром, когда никто из них не знал о предстоящем поручении. Значит, придет не с отказом... Но уйдет с ним! Ищи предлог!"

Методист и родился, и воспитывался в десятом мегаполисе в том же Центре, что и Мария. Настоящее его имя помнили теперь немногие, а звучало оно куда благороднее убогого - Методист. И хотя он был не один в Центре, кого звали Александром, однако именно он во многом превосходил всех остальных. В нем счастливо сочетались дар аналитика и художественная натура. Его мало занимали проблемы ОРП. Космос, вселенная давали свободу его мыслям. Блестящие гипотезы проверялись сначала на аудитории Центра воспитания; он пожинал славу и популярность походя, восторженность сверстниц мало ему льстила. Зато когда млели ветхие теоретики в самом Центре космоса, это его радовало: старики зазря не похвалят.

Пришла пора, надо было на время опуститься с небес на землю. Ему исполнилось восемнадцать лет, через полгода перебираться из Центра воспитания в уготованный и желанный Центр, а спутницы жизни у него до сих пор не было. Александр выделил на поиски полчаса, он решил обойти территорию Центра. Девушки ласкали его взглядами. Один жест, и любая у его ног. Он внимательно рассматривал девушек, но в каждой находил какой-нибудь изъян.

Рослая девушка стояла к нему спиной, она проводила занятия по гимнастике. Десятилетние девчушки сбились с ритма - они тоже были наслышаны об Александре. Девушка властно прикрикнула на них и обернулась:

- Ты мешаешь нам! Если нечем заняться, перетащи вон те маты!

Конечно, она узнала его, но... Уже тогда она была Марией со своей неуемной жаждой лидерства, с деятельной властностью, с гордыней в душе.

Александр повернул ее за плечо - неиспытываемая до этого дрожь прошла по телу. Сердце в нем разрослось, перехватило дыхание.

- Когда тебе исполнится восемнадцать?

- Через три месяца... И четырнадцать дней...

Ей тоже трудно дышалось, плечо под его ладонью вдруг окаменело.

- Будь моей женой. Будешь?

- Только ты не подумай... Был бы ты обычным - все равно стала бы. Я хотела подойти через три дня. Так себе наметила. Меня не волнует, что ты такой популярный!

Уже тогда бронировала свою свободу. Но и ее признание было уже рядом.

Он отошел и крикнул:

- Как тебя звать?!

- Мария! Я найду тебя!

Несколько дней и ночей восторженность кружила ему голову. Несколько дней и ночей он был рассеянно-кроток, мечтателен. Космос с его глубинами был ничто в сравнении с возникшим чувством к одному-единственному на земле человеку. И она была благодарно покорна, признавая плен чувств, откликаясь на его состояние и нежно, и обещающе. Хотя и виделись они друг с другом всего-то четыре раза, боясь прикоснуться локтями и вожделенно сдерживая взаимный порыв. Дети своего времени, они были научены ждать, подавляя в себе вулканические вспышки чувства.

И тут произошло событие, всколыхнувшее не только десятый мегаполис, но и все ОРП, изменившее жизнь тысяч молодых людей. Причем, драма разыгралась как раз в Центре воспитания, с которым Александр мысленно уже прощался.

Некто Симон был тоже близок к выпуску, потому что имел договоренность о браке с одной из девушек. Их взаимоотношения мало кого занимали, однако с каждым днем поведение Симона становилось все более странным, все более броским. Он часами просиживал у корта, пока на нем играла избранница его сердца. Он искал нечаянного случая, чтобы улыбнуться ей или приветственно помахать рукою. Был он замечен и ночью недалеко от коттеджа, в котором жила она. Стали шептаться, пошли насмешки и сплетни, девушку начали игнорировать.

Сначала она благосклонно относилась к нескрываемому ухаживанию Симона: ее ответные взгляды были полны тайного смысла, понятного лишь им двоим. Но чем больше возмущались сверстницы, тем холоднее и презрительнее становилась и она к Симону. Скандальной молвы ей не хотелось.

Наконец, вмешалась администрация Центра и указала влюбленному на его вызывающее поведение, на слишком романтический и безрассудочный характер его действий. Не преминули ловко пустить слушок, будто Симон скоро получит отказ от своей избранницы, дескать, она устала от домогательств пылкого и чувственного мужлана.

Администрация столь привыкла к послушанию питомцев Центра, что уже и забыла о дьявольски-беспощадной силе естественных чувств. И трагедия случилась. Симон проник в коттедж, тяжелым металлическим рычагом, взятым в мастерских, пробил головы троим его обитательницам. Две жертвы так и остались в своих постелях, а труп возлюбленной Симон оттащил в ближайший кустарник. По следам нашли место их последнего свидания. Симон бережно обнимал мертвую за шею и с тщательной аккуратностью, свойственной только помешанным, гладил ее окровавленные волосы. Взгляд Симона выражал горестное блаженство.

Подобных преступлений в ОРП давно не знали. Общество содрогнулось от жестокости, какой уж раз убедившись в пагубности необузданных чувств. От властей требовали предать Симона самой мучительной казни. Нашлись пытливые умы, предложившие свои способы адски-медленного умерщвления преступника, однако разгул изощренной мстительности мгновенно спал, когда выяснилось: возлюбленная Симона была беременна и ее партнер страдал вовсе не по романтическим причинам. Теперь посрамлению подвергли и жертву. Ее порочное поведение навело многих на мысль: а так ли уж все благопристойно в Центрах воспитания, как об этом гласят официально? Нет ли еще случаев разгула низменных страстей? Первыми, конечно, обследовали всех девушек из десятого мегаполиса, и увы, шесть из них не были невинными. И в других Центрах воспитания выявили подобных особ, не слишком ценивших собственную честь.

Возмущение росло. Коль порядка нет в Центрах воспитания, то чего ждать от молодежи в будущем? Опасные умонастроения следовало пресечь чем-то серьезным.

Уже став Главным Организатором, познав всю тяжесть государственной власти, Методист долго размышлял над событиями той поры. Так ли стихийно вышли тысячи девушек на улицы требовать закона о нравственности? Не слишком ли быстро они организовались в подразделения, прониклись ритмом бравурных маршей?

Движение девушек было тут же подано в качестве ярчайшего примера продолжения борьбы за торжество разумного в самых тонких сферах бытия, в той интимной сфере, где контролировать порядок не удавалось еще ни одному обществу.

Десятки тысяч девушек шумели на улицах и площадях. Они маршировали столь синхронно, что можно было засомневаться: не механические ли это создания, управляемые на расстоянии радиосигналом? Однообразно-убогими были их лозунги: "Не хотим гибнуть из-за чувств!", "Не надо такой любви!", "Не надо никаких чувств!", "Берегитесь - рядом Симон!"

Александр долго не видел Марию, но скучать опасался. Узнав, что Мария подчинила себе чуть ли не две тысячи марширующих, он и обрадовался ее выдвижению, и почему-то ощутил брезгливость к ее неуемной властности.

У движения девушек подозрительно быстро появились свои идеологи. Как ни странно, в основном это были мужчины с военной выправкой, с крутыми подбородками, умеющие говорить и убеждать.

"Общество сбережет ваше будущее! - простирал руку очередной оратор, знающий психологию девушек=новобранцев. - Ваше возмущение - это боль всего общества! Мы достигли такого развития, когда естественно отмирают инстинкты плоти и прихоти тела! Но многим развращенным дикарям это не нравится! Они хотят осквернить вас, сделать жертвами своих низких страстей! Хотите ли вы этого?!"

"Нет! - ревела толпа. - Мы не хотим погибать из-за глупых чувств!"

"И общество не хочет этого! Вы - будущее общества! Вы должны быть полноценными и чистыми! Вам нужен закон! Вашу чистоту должен охранять закон! Итак, дайте нам закон! Дайте!"

Движение охватило все ОРП. В Высший Совет посыпались сотни проектов нового закона о нравственности. Шли вопросы: почему молчит государство, что думают законодатели? Но Совет не спешил обуздать беснующихся. Всякое преждевременное, не до конца выстраданное достижение умаляет меру благодарности за него. У любой борьбы должны быть преграды, иначе теряется смысл победы. В столице ждали...

И лишь когда всеобщее умопомрачение достигло критического накала - в шестом мегаполисе утопили троих мужчин, внешне похожих на Симона, а в двадцатом свергли администрацию, объявив какую-то старую деву Матерью полиса, - лишь тогда бывший Главный Организатор появился на экранах телевизоров. Покачав укоризненно головой, продемонстрировав всю вынужденность своего обращения к народу, он со вздохом сказал: "Что ж, наши прекрасные девушки, кажется, добились победы. Нужен закон, охраняющий их жизнь. У нас составлен предварительный проект, его сейчас зачитают, а через неделю, обсудив проект, примем и столь долгожданный, с трудом завоеванный закон, у которого, признаюсь, было много противников..."

Диктор огласил текст проекта, и Александр понял, что Мария теперь вряд ли станет его женой. Главный пункт закона пресекал любую самостоятельную попытку поиска будущего супруга. Объяснялось это решение довольно здраво. Молодые люди сами протестуют против разгула чувств. Выходит, и в этой области достигнуто рациональное совершенство. Порядок сам проложил дорогу и в отношения между полами. Но значит ли это, что брак и семья отслужили свое? Ничуть. Неразумно человеку жить в одиночестве. Женщина должна рожать, этот закон природы не противоречит здравому смыслу. Мужчина должен быть продолжателем рода, это также выглядело естественно.

Все молодые члены ОРП здоровы и полноценны. Всем после достижения восемнадцати лет необходимо вступить в брак. Для подавляющего большинства не играет особой роли, темным или светлым будет спутник всей последующей жизни, не имеет значения и род его профессиональной деятельности. А значит, формирование семейных пар следует предоставить не интуиции, как было раньше, а бесстрастному компьютеру. Только электронный мозг может подобрать вам идеального спутника по всем параметрам - физиологическим, психологическим и даже эстетическим, если хотите. Идеальные супружеские пары, конечно же, улучшат облик граждан ОРП. Главное, в чем выиграет молодежь - безопасность ее личности, защита ее от низменных страстей будет обеспечена...

Александр выключил телевизор: остальное его мало занимало. Однако из соседнего коттеджа доносился голос диктора. Запрещаются внебрачные связи, запрещается вторичный брак... Не забыта была даже такая мелочь, как зеркала. Во время разгула девичьих маршей было побито множество зеркал, и теперь, дабы не поощрять страсть к самолюбованию, количество зеркал сокращалось до гигиенического минимума.

Долго бродил Александр по парку Центра, слушая, как везде ликуют завоевательницы нового закона. Звезды, его любимые звезды были далеко, и хотя он надеялся непременно подняться в космос, сейчас эта давняя мечта казалась пустой, бессмысленной, потому что даже на земле ему было отказано в счастье.

Александр вышел к административному корпусу - и здесь шла победная вакханалия. На освещенной площадке в ритуальном экстазе раскачивались девичьи фигуры. Он отыскал Марию по белой повязке на лбу. Такие носили самые ярые активистки. В центре повязки красовалось сердце; две жирные черты крест-накрест перечеркивали его. Полчаса пришлось ждать в тени. Александр предусмотрительно не выходил на свет. Наконец Мария подняла руки и хлопнула три раза. Девушки потянулись к своим коттеджам.

- Мария! - обнаружил себя Александр.

Подруги испытывающе ждали, как она поступит.

- Ты из типографии? По поводу завтрашнего воззвания? - нашлась она и распорядилась: - Идите, а то он боится. Я догоню.

Девушки повиновались. Она подошла, как охотник к заарканенной жертве, готовая добить. От нее пахло потом молодого чистого тела, азартно блестели глаза. Под незастегнутой курткой не было никакой другой одежды: она могла позволить себе и такое. Но Александр поборол смущение и начал с приготовленной фразы:

- Мария, ты хозяйка своему слову? Если ты помнишь, между нами была договоренность...

- Ты отстал от жизни, - с уличной развязностью процедила она. - Есть новый закон. Я много сделала для его появления!

- Я знаю. Но закон вступит в силу через месяц. А тебе вот-вот восемнадцать. Мы можем успеть! Нас никто не упрекнет, ведь мы договорились давно!

Она натянула повязку чуть ли не на глаза и смотрела на него, задрав голову.

- Мария, ты просто боишься своей компании! Опасаешься, что они растерзают тебя!.. Мария, я обо всем подумал! Мы уедем в другое место, там никто не будет знать о твоей повязке!

- Такой повязки удостаивается одна из трех тысяч! Тебе никогда не понять, что такое борьба!

- Очнись, неразумная! Скоро всех вас разгонят по углам и выделят благопристойных мужей!

- Молчать! - рявкнула она и коротко ударила его в скулу. - Одно мое слово, и тебя разнесут на молекулы!

- Мне жаль тебя, - сплюнул он кровь. И уже вслед выкрикнул умоляюще: Мне очень жаль тебя, Мария!

Она не обернулась.

7

Методист крутанул кресло и насчитал пять с половиной оборотов. Нажал кнопку вызова помощника:

- Эта активистка... из десятого. Пусть подождет минут десять.

Он развернул какую-то схему, но сосредоточиться не смог. Все валилось из рук. Заверещал сигнал дальней связи, дежурный оповестил, что администратор четырнадцатого мегаполиса вызван.

- Отложить. Я распоряжусь позже...

- Мы привыкли к пунктуальности... - начал было дежурный, но Методист раздраженно отключил аппарат. Вчера жена заметила, что он стал нервным и несобранным, сегодня выговаривают связисты... А почему он должен скрывать свое настроение? Везде одни мумии, а те, что поживее, просто нахалы, как этот развязный Оригинал. Надо же додуматься... Может, не поздно прервать эту мерзость? Конечно, раз мероприятие утверждено Высшим Советом, то назад повернуть нелегко, да и просто рискованно. Гуманистические соображения лишь раздражают членов Совета, а более весомых аргументов нет. Тем более, что этот живой инкубатор готов производить кого угодно и в любых количествах, лишь бы пообещали продление Сонрая. Хотя бы Марию избавить от всего этого...

- Пусть войдет, - сказал он помощнику и поспешно заслонился схемой.

- Здравствуй, Главный Организатор! - обыденно сказала Мария, словно встречалась с ним ежедневно. - Да не оставит тебя Разум!

- Здравствуй, Мария! Зачем ты добивалась приема?

- Можно сесть?

- Ты не торопишься? - с нарочитой вялостью спросил Методист.

- Мне надо поговорить с тобой! Больше мне не с кем поговорить.

- Не роскошь ли, вести в этом здании долгие разговоры? Если каждая...

- Я не каждая! Надеюсь, ты не забыл...

Теперь он долго и внимательно смотрел на нее - как все же хороша! Смелые, слегка раскосые глаза. И кажется, сейчас колыхнутся пепельные волосы - от ветра, от движения, от стремительности... Но тут же язвительно подумал: хорошо, хоть закон оставил за ними право рожать - больше женственности, развиваются...

- Так, я слушаю...

- Все-таки власть меняет людей... Ты еще не совсем похож на вождя, но все еще впереди...

- Ты выговариваешь, будто мы прожили вместе полжизни. Что за тон?

- Хорошо, к делу. Да поможет тебе Разум! Я обращаюсь к тебе, как обыкновенный член ОРП...

- Но в прошлом активистка, - поддел Методист.

- ...вот с какой мыслью. Понимаешь, мне кажется, что у нас что-то не так, что-то неправильно. Прежде всего, нам не нужен Сонрай!

- Всем?

- Всем членам ОРП! Тебе, мне, моему мужу, твоей жене - никому! Аргументирую. Нельзя считать разумным то общество, жизнь которого основана на иллюзиях. Ведь Разум исключает всякую мистику, все, что лежит за пределами нашего сознания. Разве может цивилизованное государство существовать ради ложной идеи, ради комбинированного обмана из видений, тепловых наслаждений и прочей ирреальной чепухи? Такое государство обречено, потому что когда-нибудь люди устанут ждать, им надоест копить эти несчастные года продления, они захотят вновь простых земных наслаждений, чувств и страстей!

- Такова жизнь, - пожал плечами Методист.

- Но ради чего работаем мы?! Чтобы все это развалилось под напором диких нравов?! Чем Сонрай отличается от морга? Ведь это царство теней! Стоит отключить энергию, и Сонрай превратится в механизированное кладбище! А что, если как раз в это время я или ты окажемся там?! Слишком жестоким будет разочарование, и выдержит ли порядок - неизвестно. Выходит, наши усилия лишены смысла, раз конечный результат столь уязвим. Вот что не дает мне покоя.

- Что же ты предлагаешь вместо любимого всеми Сонрая? Почему он всех устраивает, а тебя вдруг нет?

Щеки Марии зарозовели, пушок над губами слегка потемнел... "И такой женщине отказано в страстях! Такое лицо будешь помнить долго..." - подумал Методист.

- Я ничего не могу предложить взамен, я просто выражаю опасение. Каково было бы увидеть построенный тобою дом разрушенным не ураганом, не ветром, а соседом, которому этот дом разонравился? Должна же я защищаться!

Организатор хрустнул пальцами, сцепил ладони на затылке и развалился в кресле.

- Удивляюсь, почему тебя и в молодости, и сейчас так задевают проблемы государства?.. Ведь еще при образовании ОРП было определено, что женщинам нет доступа в сферу управления. Вы более эмоциональны, порывисты, к тому же, теряете время на роды, на различные переживания.

- Думать никто не запретит...

- Отчего же, - распрямился Методист. - Если мы смогли запретить браки по обоюдному желанию, если у нас достаточно терпения и воли жить с людьми, которых нам находит компьютер, то, будь уверена, у государства хватит силы заставить всех думать одинаково! Для меня эта задача практически решена, остались разве что мелкие личные соображения.

- Мы станем одинаковыми? Один мозг, расфасованный на миллионы?

- Почему бы и нет! Когда-то тебе нравилось маршировать, ты упивалась тем, что под твою ногу подстраиваются тысячи чужих ног! Так пусть теперь под мой мозг подстраиваются миллионы! Вижу, тебе это не нравится.

- Сейчас я хочу одного - выполнить поручение ОРП и обогатить нашу промышленность еще одним безмозглым рудокопом.

Методист поморщился.

- Не раз Сонрай тебя не прельщает, можно, освободить тебя от почетной инкубаторской миссии. Любая женщина за три года продления рада будет занять твое место.

- Я согласна исполнить поручение и без обещанной награды... Меня возмущает другое: почему под любое стоящее дело мы подкладываем Сонрай и только Сонрай? А долг? Где долг сознательного члена ОРП?! Ты прикажешь - я рожу, если это в интересах государства! И для меня достаточно сознания того, что я хорошо исполнила свой долг. Вот мой Сонрай!

Методист с непонятной грустью посмотрел на Марию:

- Послушай, а если я прикажу тебе отказаться от этой затеи и возвращаться домой? Если я скажу, что это твой долг, ты согласишься?

Мария в недоумении выгнула бровь, повела плечами:

- А чем я хуже остальных? Для ОРП я готова на все!

- На все? - вкрадчиво спросил Организатор. - А могла бы ты послать своего сына в рудники на Орлином плато?! Через полгода там теряют рассудок... Могла бы? Да, ради высших интересов ОРП!.. Я все оформлю! Сколько ему лет?

- Скоро семнадцать...

- Годится! Как раз то, что надо! Итак, ты согласна?

Методист подался вперед, сжав угол стола: у него еще оставалась надежда.

- Согласна! - Мария тряхнула головой, словно отбивалась от его взгляда. Организатор осел в кресле и долго молчал.

- Ты страшный человек, - устало сказал он. - Какое право ты имеешь решать судьбу своего сына? Ведь он живой!

- И он пойдет на все ради высших интересов! - защищалась Мария. - Мы так воспитаны. Очень странно, что тебя не устраивает моя решимость. Тебя, Главного Организатора!

- Но тебя тоже не устраивает мой Сонрай, - отмахнулся Методист. - Это подозрительно, когда что-то всем нравится, а одна особа выражает протест. Может, ты собираешься возглавить еще одно мятежное движение, только в масштабах всего ОРП?

- Я ожидала другого разговора, - встала Мария.

- Я тоже надеялся... Тебе никто не разрешал вставать... Ладно-ладно, ты свободна... Кстати, где твоя повязка с перечеркнутым сердцем? Ты сохранила ее?

- Она помещена в Музей прогресса.

- Сними, наконец, ее с глаз - вот мой совет. И уходи, я устал.

Память обычно не подводила ее, но сейчас, проходя по коридорам, ей никак не удавалось восстановить весь диалог полностью, в интонациях, репликах. "Это от волнения, - подумала Мария. - Я волновалась... Что происходит с ним?.. А со мной разве ничего не происходит?.. Нет, с нами что-то случилось..."

8

Ждала, казалось, целую вечность.

Старинный углубленный плафон напоминал формой детскую ванночку, молочный свет выплескивался на потолок, но плохо освещал углы вытянутой палаты. Мария потуже затянула пояс халата: казенная одежда не согревала, а за окном долдонил монотонный дождь.

Странно, и в этом деле ей удалось выделиться, начать первой, хотя от воли ее жребий нисколько не зависел. Напротив, сейчас она с удовольствием уступила бы первенство любой. Все эти дни и ночи Мария думала о намерении Методиста избавить ее от участия в предстоящем деле, и только сегодня, кажется, начала догадываться о причине.

Он проницателен, он понял, что она брезглива, и постарался уберечь ее. По старой дружбе, так сказать, а может, из жалости. Она терпеливо доискалась и до мотивов Другого решения Методиста: почему он привлек к делу именно бывших активисток... Только вот все ли поймут мстительное коварство его памяти?.. Не очень-то приятно было думать о низком в характере Главного Организатора. Зря она обольщалась его надуманным образом, воображаемым идеалом вождя. И здесь иллюзии...

Вошли без стука. Массивная ухватистая сестра указала приведенному место и напомнила Марии:

- Не забудь о кнопке над изголовьем. Чуть что, сразу звони! Будьте благоразумны. Этот экземпляр выбран нами специально для начала...

За сестрой закрылась дверь. Мария, опершись о подоконник, взглянула на доставленного. Он был достаточно крепко сложен, костист и длиннорук. Только стриженая клиновидная голова напоминала о его неполноценности. Перехватив его пустой взгляд, Мария спросила:

- Почему тебя остригли наголо?

Мужчина встрепенулся, вник в сказанное и закатил глаза, силясь, видимо, понять - как же он острижен. Быстро затянув расслабленный было пояс, Мария отвернулась к черному окну.

"Соберись, - не приказала, а попросила себя. - Только такого позора тебе не хватало... Всем нужен пример. Это твой долг. Понимаешь, долг!.. Ах, Методист, Методист... - и решилась: - Все, начинаем. Это ведь быстро..."

А он не церемонился. Быстро насытившись, расположился спать здесь же, на топчане, где приготовили ложе на двоих.

9

Дождь плакал всю ночь, утром проступило серенькое, какое-то виноватое небо. Печально никли нищенски оголенные деревья, лишенные последних листьев.

Марии разрешили принять душ, и хотя боль тупо пульсировала в висках, она попросилась в холл, где работали женщины, где можно было ощутить сочувствие.

- Вот это партнеры! На ней же лица нет!

Неуместный возглас кто-то заглушил шипением, вновь стало тихо. Мария заметила, держа голову прямо:

- Эти ребята не очень уравновешенны. Он чуть не убил меня.

К ней придвинулась Эльза и с усмешкой рассмотрела отечное лицо.

- У тебя была кнопка над головой, надо было звонить! - И пообещала: - Я своего сразу же свалю апперкотом, пусть только шелохнется. Эльза себя в обиду не даст! Кстати, зря ты, Мария, надеешься, что твой Молибден, или как его там, родится первым из всей партии. У меня секрет. И мальчишку, и девчонку я родила семимесячными! И ничего, разумные особи, давно, правда, их не видела, дел по горло. Так что мой Молибден получит номер первый и по праву возглавит всю эту сумасшедшую бригаду, когда вырастет!

Женщины заулыбались, выражая свои симпатии к простоте суждений Эльзы.

Вошла сестра и кивнула Марии: пора лечь.

- Что это за балахоны? - спросила Эльза. - У них нет рукавов.

- Это для ваших новых друзей. Они иногда чересчур подвижны.

- Мария знает, - подмигнула Эльза. - А какой толк от истукана? Расшевеливай его... Много чести!

- А почему их коротко стригут? - вспомнила Мария. - Волосы для чего-то нужны?

- Это что, тебе вчерашний так сказал? - удивилась сестра. - Стрижем их наголо, чтобы реже подстригать.

- Марии нравятся мужчины с пышными прическами, - встряхнула головой Эльза.

У Марии зашумело в ушах, она не расслышала конца фразы, только увидела, как все засмеялись. Сестра ввела ее в палату и привычным кивком указала место.

10

Вернувшись домой, Мария долго держала Роберта в неведении о подлинной цели вызова в столицу, хотя понимала, объяснений не миновать. Не однажды, раззадорив себя, она порывалась было открыться, но ей стало знакомо чувство стыда, замешенное на женской гордости: надо же, ей не нашли иного применения, кроме как стать наложницей для полоумного!..

Но бывала она и прежней, уверенной в себе, отринувшей всяческие малодостойные сомнения. Она пеняла себе за слабость и малодушие и была воинственно готова хоть на площадях оповестить о снизошедшем на нее государственном доверии. Впрочем, зыбкость ее патетического вдохновения давала о себе знать, Мария мучилась. И у безотчетно решительных натур случается такое, когда все подавляющая воля влачится за беспощадно обнажающим умом.

Роберт присматривался к Марии с каким-то удовольствием, следил, как за обновленной, неузнанной. Наконец завел разговор, ожидая откровений.

- Удивляюсь, куда подевался твой прагматизм? Рассеянна, блаженная улыбка... Вчера ты с таким умилением созерцала группы малышей, словно сама впала в детство. Может быть, навестим наших, ведь так давно не виделись? В Центре мне всегда вспоминается молодость.

- Ты уверен, что они истосковались? Да им просто некогда думать о нас! А мне достаточно того, что они здоровы и приготовлены к жизни.

- Но это же твои дети, Мария! - укорил Роберт. - А вдруг у них неприятности?..

- Тогда позвонили бы... Слушай, что с ними может случиться, какие неприятности! Они такие же, как все, не хуже и не лучше, не глупее и не умнее...

- Но это наши дети, и мы обязаны принимать хоть какое-то участие в их жизни! Иначе можно докатиться до абсурда: рожать и тут же сдавать, как продукцию, контролерам для выбраковки.

- Перестань! - Мария зло взглянула на него: неужели знает?

- Нет, с тобой что-то происходит, ты теряешь всякий контроль над собой... Если дети тебе безразличны, то не выказывай этого, соблюдай приличия. Даже зверь выделяет свое детище из всего стада, сколько бы лет ни прошло.

- Выходит, я хуже зверя? Но если рассудок выше всяческих чувств, родительского самодовольства, так что же, ради потомства мне отказаться от всего разумного?!

- Не впадай в крайности, - поморщился Роберт. - Логика крайних суждений всегда ущербна и не доводит до добра.

- Странно, что компьютер выбрал мне в мужья именно тебя. - Давно ей хотелось сказать об этом. - В тебе столько сентиментального, разжиженного... Я ведь знаю, что ты читаешь беллетристику прошлого.

- Вся литература осталась в прошлом, мы сами отказались от нее.

Ожидала, что Роберт заволнуется, засуетится, раз его тайна открылась, но он только улыбнулся и продолжал рассматривать свои ногти. Она ощутила потаенную зависть к его уверенности, хотелось колоть и колоть, увидеть смятение на этом умном лице.

- Да, компьютер, конечно, ошибся! Ты мягкотел, какой-то рыхлый весь. Ты, наверное, в мыслях очень похотлив, а?

Он засмеялся, весело глянул на нее, опять с превосходством:

- Нет, я мыслю вполне благопристойно, Мария. О ком мне думать, кого желать? Вы же все стандартны, как инкубаторские...

- Зато вы - оригиналы! - чуть не задохнулась она от злости. - Один скрытно упивается литературой, другой злопамятен, как...

- Это кто же другой? - удивился Роберт.

- Главный Организатор! Да, я встречалась с Методистом, мы старые друзья. Он не может простить, что однажды я уложила его одним ударом.

- И он вызывал тебя, чтобы дать сдачи?

- Пусть бы попробовал! Меня не так-то просто одолеть! - и тут же вспомнила о том недоумке... - Кстати, он предлагал нашему сыну добывать молибден на Орлином плато. О-очень большой Сонрай!

Роберт рассеянно смотрел на свои ладони, потом медленно поднял голову: сейчас он был готов на все.

- Спокойно! - Мария отодвинулась. - Я не хуже тебя знаю, что такое Орлиное плато и какой там сумасшедший ветер! Я отказала!

Отвести взгляд было нельзя. Надо было что-то говорить.

- Тебе скоро должны сообщить, для чего нас вызывали... Дело в том, что генетики испытывают... Ну, скажем, такую модель, в которой закодирована гениальность.

Роберт отвел глаза: кажется, собственный сын занимал его больше, нежели производство гениев. Она ждала.

- Это что же, Адам и Ева из пробирки?.. Да, разум способен на все. И ты согласилась?

- Это мои долг! - выпалила Мария. - Не было ни одной отказавшейся! Я должна выполнять все, что поручит ОРП!

- Хватит-хватит! Я не сомневаюсь в твоей преданности ОРП! Я даже не спрашиваю, была ли эта модель ходячей или какой иной!..

- Потому что тебе это безразлично!

Он стоял у двери, обернулся:

- Нет, Мария. Просто я уверен, что ты способна на все...

Когда-то подобная фраза льстила ей.

Роберт замкнулся в себе, обменивались только репликами. Ей еще три месяца надо было ходить на работу, но лишь теперь поняла Мария, как мало одержимости в ее занятиях глубинами океана, насколько безразличны ей технические изыскания, гипотезы, проекты. Тяготилась и с тоской думала о том, что и после всего, что предстоит, надо вновь возвращаться сюда, вновь изображать деловитость и пытливую находчивость.

А новая жизнь все разрасталась в ней. Пришла легкомысленная способность грезить о чем-то неосязаемом, аморфном, но столь сладостно-влекущем. То она мыслями на каком-то острове, где все дико, первобытно, и она повелевает, и к ней ластятся гладкие звери, а ее дети теребят грудь... То увлекает Марию странствие по неизвестным дорогам: грязь выдавливается между пальцами ног, грубое сукно балахона трет колени, кто-то с двух сторон тянет за подол, но она продолжает идти... Видения серых несчастных городов, зловоние, кого-то сжигают на площади, и собаки с длинными мордами смиренно ждут, пока околеет задавленная каретой их соплеменница...

Стоило очнуться, и пробирал страх: откуда, откуда такое помнит Мария? Как она могла помнить то, чего с ней никогда не было, о чем не думала прежде и вовсе не знала? Разве уже жила когда-то?..

"Я схожу с ума, - ужасалась она, но страх не преодолевал безразличия, наоборот, манила бездна, в глубине которой возникали странные видения, лица, запахи, боль и сладострастие. - Пусть! Пусть! Никто не хочет понять меня, эти фанатики уже в Сонрае! И дети рвутся туда же, в этот крематорий наслаждений..."

Словно все ниже и ниже опускалась она в колодец одиночества. Свет наверху тускнел и отдалялся. И тут внезапно так захотелось увидеть детей, потрогать их кожу, что она, не мешкая, решилась. Срок свидания, правда, уже миновал, но она надеялась пробиться: кто может воспрепятствовать матери?! Уже собралась, блаженно удерживая улыбку, нагнулась бережно, чтобы, обуваясь, не потревожить этого, нового, и не сдержала стона. Как же она покажется детям, ведь беременность уже заметна? Как объяснить им? И зачем? А вдруг будут подозревать, иронизировать?.. Это же такие жестокие существа, они ни за что не примут своего собрата. Они отторгнут даже родное.

Одна.

Но по вечерам и ночам, как наваждение, думалось только о нем, а он, оказывается не терпел печали. Чем настоятельнее повелевала ею новая, зародившаяся в ней жизнь, тем слабее угнетало одиночество. Разве она одна, когда он понимает ее, сочувствует и требует спокойствия? Ах, господи... Она клала руку на живот, надавливала чуть-чуть, тотчас же ответно и раздраженно толкали. Здесь у него ножка, - умилялась она и утирала ладонью глаза: какой стала, что он сделал с ней!

Чувство обреченности сменялось холодным цинизмом. Конечно, своей ненормальностью он влияет и на нее, превратил в киселеобразную плаксивую самку, парализовал волю. Ничего, ждать осталось недолго. Пусть ворочается, пусть бьется...

Но циническое не могло устоять перед торжествующе-трагичным таинством сотворения человека.

11

Эльза оказалась провидицей - опередила. Правда, родился восьмимесячный ребенок. Малыш имел нормальную реакцию, никаких отклонений у него не замечалось. Но Эльзу Мария нашла совершенно иной. Она изрядно пополнела, с лица еще не сошла припухлость, присущая роженицам. Чем бы она ни занималась, - меняла пеленки или кормила ребенка, - на нее вдруг находило глубокое оцепенение, взгляд терял силу, словно она прислушивалась к какому-то тревожному, властному зову из недр земли, как это бывает у животных перед землетрясением. Лишь любуясь сыном, Эльза становилась прежней, иронично-доброй и чувствительной.

- Нет, ты посмотри, что он натворил! - восхищенно-счастливая, она показывала на стену, где еще не просох пунктирный след. - И меня описал, негодник! Что гы-гы! Тебе смешно, да? Ему смешно, посмотрите-ка! Ну-ка, покажем Марии, какие мы рослые. Во, пятьдесят пять сантиметров!.. Ой, а это что за пупырышки?! Замерз, маленький! Не хнычь, не хнычь... Сейчас мама Эльза тебя укутает, даст молочка и бай-бай... Вот так нам будет теплее...

Малыш неистово принимался сосать, тыкаясь ручонкой в грудь. Он торопился, словно у него могли отнять этого большого мягкого человека, дарующего молоко. Он сытно заурчал, стал ленивее и заснул. Эльза игриво приложила палец к его губам и осторожно положила младенца в кроватку. С горьким наслаждением она полюбовалась им и сказала:

- Я плохо сплю, все думаю о его судьбе... Ты представляешь, что их ждет? Ужас, ужас... Через несколько дней собираются отнять...

- Послушай, а нельзя упросить, чтобы хотя бы первые полгода мы опекали их? Ты узнавала?

- Говорила с директором, он непреклонен. Уже создали специальный интернат для наших, там свое обслуживание, программа и все прочее. Здесь доктор ничего не решает.

- Не плачь, Эльза. Не показывай слабости...

- Мне все равно... - Она резко отвернулась к окну. - За своих старших я никогда не волновалась. Что с ними могло сделаться даже без матери?.. А что будет с ним, с этой крохой?.. Если бы я знала, какое раскаяние ждет ни за что не согласилась бы тогда! Пойми, они вырастут, все поймут и проклянут нас самыми черными словами... И никакого покоя нам уже не найти, никакой Сонрай мне не нужен! В конце концов я попытаюсь устроиться в тот интернат, чтобы быть всегда рядом...

- Никто этого не разрешит, у тебя своя специальность, свой долг.

- И ты думаешь, после всего этого я смогу по-прежнему работать? Да меня уже ничто не волнует, кроме этой несчастной жизни, в появлении которой виновата я! Ладно, даже с этими угрызениями можно сладить, ведь меня заставили... Но есть что-то такое, что невозможно сказать словами... Я не смогу без него, я не вынесу! Ну для чего мне жить, для чего?! Ждать этого идиотского Сонрая? Да я согласна отдать все накопленное для Сонрая ради одного дня, который проведу с ним!

- Эльза, я пойду, надо лечь, а то он ворочается. - Мария встала. - Ты не плачь, разум может все. Надо думать, что нам делать...

Эльза безнадежно махнула и, задохнувшись всхлипом, бросилась на постель.

"Он должен понять, - твердила Мария. - Кроме него никто... Успокойся, мой маленький, тише... Я должна найти выход, я должна... Я поговорю с Александром... Он может все, у него вся власть!.. Александр, я буду ползать в твоих ногах, только оставь его, он пропадет без меня, Александр!.. Тише, малыш, я думаю... Все зависит от одного человека... Он будет издеваться над моей слабостью, я недостойна общества... Пускай, ничего... Главное, найти спасение... Какая я все же обыкновенная, сколько во мне слабости... Ничего, малыш, он добрый, он поймет... Ты добрый, Александр?.. В тебе есть милосердие?.."

Доктор не разрешал, она швырнула в него чьей-то кардиограммой.

Доктор доказывал, что никто не осмелится соединить ее с самим Главным Организатором, и заслонял локтем телефон.

Она попыталась укусить его.

Он встал у стены: психиатру ли удивляться припадкам и агрессивности? Посмотрим, что у нее получится...

- Мы не имеем права соединять пациентов с такими лицами, нам запрещено.

- Он сам разрешил мне обращаться в любое время, скажите - Мария из десятого мегаполиса!

- Нам запрещено, положите трубку!

- Скоты! Он загонит вас на Орлиное плато! Эй, эй!..

Психиатр погладил ее по рукаву, легко подталкивая к двери. Про себя отметил: невменяема.

На следующий день она, тихая и подобострастная, пыталась задобрить его улыбкой.

- Видите ли, у меня идея особого государственного значения, о которой немедленно должен знать Главный Организатор. Я могу умереть, государству будет урон...

- Передавать какие-либо идеи запрещено! Изложите письменно!

- Но предварительно я должна поговорить с Главным...

- Запрещено!

- Изверги! У вас нет сердца, у вас нет души!

Она колотила по аппарату, врач едва унял ее и вывел из кабинета.

Прошли сутки, психиатр ждал и слегка нервничал. Все же она пришла. На ее лице угадывалась надежда. Он сжалился, он взялся за аппарат, но она покачала головой и указала на него. Он занервничал сильнее: разговаривать с такой персоной, как Методист, ему еще не приходилось.

- В моей клинике проводится важный эксперимент, нужно кое о чем срочно сообщить Главному Организатору... Да, он разрешал лично. - Врач утер испарину на лбу. - Нет, государственных секретов не будет... Хорошо, жду...

Краем глаза он следил, как мелко подрагивают ее руки. Она то и дело притрагивалась к животу.

- Разум всесилен! - встрепенулся психиатр. - Я возглавляю клинику, здесь будут роды... Нужно поговорить с Главным... Но обстоятельства чрезвычайные, я могу доложить только ему лично... А когда?.. А связаться с ним никак нельзя?.. Передать?.. Видите ли, пациентки ведут себя... Хорошо, я изложу письменно... Передайте, что Мария из десятого - он знает ее лично... Понял-понял... Виноват... Разум востор...

Ее руки массировали живот, она закусила губу до крови, слезы скатывались к уголкам рта.

- Схватки?

- Рано... Пройдет. Где он? - Мария слизнула с губы кровь.

- Отбыл в творческое уединение, местонахождение засекречено. Чем он тебе поможет? Чего ты добиваешься?

- Не отбирай его у меня, - она униженно тронула его руку. - Ты же добрый, ты понимаешь... Я сбегу и спрячусь после родов...

- Зачем он тебе? Через год уже будет видно, что он ненормальный.

- Ну и что?! Пусть! Бедненький должен иметь мать, разве тебе не жалко его?

- А кто будет добывать через двадцать лет молибден? Ты забыла главную цель.

- Не-ет, - хищно улыбнулась она. - Вы его не получите. Он не будет добывать молибден! Я не отдам его никому! И если вы тронете, то Александр уничтожит всех вас, он отомстит...

- Кто такой Александр?

- Только тронь, тогда узнаешь, - отступала она к двери. - Он отправит тебя самого в рудники. Только попробуй...

Она вышла, врач включил селектор.

- Сестра? Присматривайте за Марией. На всякий случай приготовьте хинин, будем провоцировать досрочные...

Мария немного полежала, потом подошла к окну и подергала решетку. Она попробовала оторвать коротенький плинтус у шкафа, но сил недоставало. Тогда она решила разбежаться от окна и удариться животом в дверь, но ребенок в страшном предчувствии разбушевался, и она снова легла. А что, если упросить Эльзу, поясом от халата? Не согласится... Но она все же поднялась и пошла к Эльзе.

Из палаты стремительно вышла сестра и развернула Марию.

- Туда нельзя - инфекция! Что-то с ребенком. Иди к себе!

Сестра махнула кому-то и вновь вошла к Эльзе. Мария услышала плач малыша и стоны Эльзы.

- Он же голоден, дайте покормить! Отойди, гадина! Не подпущу!

Два увальня-санитара оттеснили Марию и распахнули дверь. Эльза завизжала, ребенок зашелся в кашле.

- Давай шприц-пистолет! - командовала сестра. - Да не этот! Который для психов!

- Не подходи, убью!

- Ну что вы встали?! - ругалась сестра. - По моей команде - раз, два...

Мария прошла мимо распахнутой двери и завернула за угол. Вестибюль был пуст в этот предвечерний час. Она нажала кнопку лифта, дверцы раздвинулись. Последним был семнадцатый этаж. От стремительного движения ее затошнило, она испугалась, что сейчас схватит и ей не успеть. Ранка на закушенной губе кровоточила. Лифт остановился, она вышла в небольшой холл. Стекла были толстыми, она поискала, чем можно ударить. Ткнула кулаком бесполезно. С высоты виделся багряный край неба, студеный свет его был полон холодом ледников.

Мария отыскала выход на пожарную лестницу, но марши, уходящие вниз, примыкали друг к другу почти без зазоров, в сквозную щель даже не видно было дна этого здания. Зато лестница уходила наверх, на крышу, и выходной люк туда был предусмотрительно не задраен, потому что, по мысли пожарных, спасение в случае чего можно было искать и на крыше...

Как же холодно и ветрено наверху!

Мария подошла к ограждению, за которым небольшой приступок кровли оставлял еще шанс для зыбкого балансирования. Но сам оградительный парапет был невысок, и Мария, поддерживая нестерпимо напрягшийся живот, затравленно посмотрела на ставший темно-сизым тревожный окоем небес, поглотивший солнце. И такая вселенская, мучительно-тяжкая тоска сместила сердце к горлу, что от животного испуга Мария рывком бросилась через барьерчик, и огромный ком человеческой боли и страдания взорвался криком над мертвенно-серым скопищем зданий.

И стало темно.