«Тир-на-нОгг»

Дейв Хатчинсон

Тир-на-нОгг

(C) 2001, Гужов Е., перевод

Птицы пели весь день. Они прилетали и сидели на телефонных проводах перед нашим окном, словно ноты на нотном стане, партитура какого-то причудливого мюзикла. Не знаю, сколько еще я смогу это выдерживать.

Конец сезона. Уже подмерзало, и большая часть бывшей зелени сдалась оттенкам нижней части спектра в волнах розового и красного, ржавого и коричневого. Можно представить, что цвет проходит весь спектр до самой инфракрасной невидимости, становясь чистым тепловым излучением, мягким, нежным и уютным, словно свечение огня зимнем вечером в камине.

Похоже, что ничего больше здесь не изменилось. Лужайки так и спускаются к гальке; холмы, темные и взлохмаченные вереском, так и стоят плечом к плечу по ту сторону узкого озера. И мол все еще здесь, просто выступающий в воду деревянный ящик, ставший жертвой энтропии, гниющие сваи, скользкие от травы и водорослей, изношенные и потертые резиновыми подошвами беспечных каноистов, вырывавших клок доски то здесь, то там, которые никто не трудился заменять. Мне кажется, что доски просто устали, позволяя себе мягко осыпаться по собственному позволению.

Беспорядок, как-то сказал мне Хей, это естественное состояние вещей. Мы измеряем ход времени количеством изменений, которые видим вокруг: дерево стало выше, камень выветрился чуть больше, у человека стало чуть больше морщин...

Наверное, поэтому прошлое кажется ближе здесь, когда сидишь на поле, наблюдая, как озеро неторопливо набегает на берег, словно старик, потягивающий мятную настойку. Можно не обращать внимания на разнообразные ссадины энтропии, сосредоточившись вместо этого на Большой Картине, той, в которой меняются только краски в строгой последовательности, в долгом медленном ритме сезонов. Это могла бы быть любая осень, в любом году...

"Я хочу спросить. Почему тебя зовут Мартышкой?"

Черт, ведьма снова подкралась незаметно. Как ей это, к дьяволу, удается? "Я не помню", ответил я, не глядя на нее. "Наверное, это была шутка."

Сзади вежливо фыркнули: "Шутка?"

"Одна из шуток Хея. У некоторых странное чувство юмора." Я глянул через плечо. "А как с твоим?"

Стоя в твидовом жакете и прогулочных брюках, с волосами, зачесанными назад в болезненно выглядящий шиньон, она наклонила голову набок и смотрела на меня, словно я был музейным экспонатом. Кем с ее точки зрения я вполне мог быть. По меньшей мере двадцать пять лет разделяло нас и, как обычно, я находился по другую сторону уравнения.

"Он убил человека", снова напомнила мне она.

"Прекрасно. Я приду на суд." Что звучало весьма забавно, потому что мы оба знали, что никакого суда не будет. Хозяева Бенедикты (в настоящее время - и мои тоже) не имели намерения видеть Хея в суде. Не считая того, что при этом возникло бы страшное нарушение секретности и они скорее убили бы Хея, чем позволили ему явиться в британский суд, их интересовали только те вещи, которые он захватил с собой, когда вышел из их суперохраняемого дома в Оксфордшире, вещи, которые он унес в своей голове - воистину чудесные и темные таланты, которые он развил ради них.

В те недели, что мы разыскивали Хея, она пользовалась любой возможностью, чтобы напомнить мне об убийстве. Она выкатывала это через каждую пару дней, обычно когда у меня появлялись признаки ослабления энтузиазма. В один запомнившийся унынием и моросью день в Линкольншире она упомянула об этом семь раз за утро. Она пыталась отдалить его от меня. Твой старый друг убил человека, Мартышка. Голыми руками, Мартышка. Разве это похоже на твоего старого друга, Мартышка?

Слегка печально, что она рассчитывала на подобную литанию. Она пыталась ею сказать мне, что Хей изменился до неузнаваемости, что я не обязан больше хранить ему верность. Похоже, она не понимала, что я все это уже знаю. Последние семь лет я не виделся с Хеем; откуда мне знать, на кого он похож сейчас? Только горы да озеро остались теми же самыми.

Должно быть, хозяев Бенедикты донельзя раздражало, что Хей отказался работать в Америке, но в том, что она мне о нем рассказала, это немногое меняло. Им хотелось переместить его в безопасное место в двух километрах под аризонской пустыней, откуда побег теоретически невозможен, но он сказал, что в Штатах не сможет работать должным образом. Ощущение места весьма важно для него, сказал он; он не отказывается посещать Америку, ездить по другим исследовательским центрам, влиять на персонал, вкладывать свой двухпенсовик в различные проекты. Но работать там он просто не может.

И так как люди обладают феноменальной терпимостью к тем гениям, которые абсолютно гарантированно принесут им безмерное количество денег, они просто купили для Хея весь Грантбридж-хаус. Они переоборудовали дом по его спецификациям, сделав его таким защищенным, каким может сделать громадное здание современная паранойя, и Хей несколько лет работал здесь с полным удовольствием и с видом на Белую Лошадь под Уффингтоном. Он присылал мне открытки на рождество с подписями "Узник Зенды" или "Рудольф Гесс".

До того самого дня, когда он просто ушел.

О да, Бенедикта, и убил человека. Я не забыл.

"Вы приезжали сюда детьми", сказала она, шагая по молу, пока не оказалась прямо позади меня. На скрипучих досках ноги ее почти не производили звуков, это было почти похоже на то, как в фильме "Кун фу" Дэвид Каррадин шагал по листам рисовой бумаги, не оставляя следов. Однако, Бенедикта могла проделывать это в тяжелых прогулочных ботинках. Она делала это, чтобы досадить мне; она знала, что я терпеть не могу, когда ко мне подкрадываются.

Чтобы скрыть раздражение, я снова повернулся к озеру, вспоминая, как когда-то переплыл его поперек на каноэ, милю туда и милю обратно, тяжелую горячую ленту утомления на плечах после гребли, в то время как Хей расхаживал, дурачась, по мелководью, словно неуклюжая болотная птица, рассматривая разломанные кварцевые гальки на урезе воды. Влажные, они были молочно-полупрозрачны. Пока он объяснял, как кварцевый кристалл можно заставить вибрировать в сердцевине часов, гальки высыхали и становились почти темными.

"Он поэтому явился сюда?", мягко нажимала Бенедикта. Когда ей хотелось быть таковой, она становилась созданием почти сюрреальной мягкости, ее каролингский акцент смягчался и ослабевал. Хотя меня она не обманывала. "Потому что вы приезжали сюда, когда были молодыми? На пикники, что устаивали в школе?"

Вместо того, чтобы напомнить ей, что у нас имеется лишь очень слабое свидетельство, что Хей вообще побывал здесь, я сказал: "Тигры всегда возвращаются в место, где запомнили красоту", цитируя - наверное, не слишком точно - строку из старого фильма Джека Леммона. "Тогда их и ловят."

"Вы так думаете о Хее? Как о тигре?"

Я повернул голову назад и засмеялся. Вероятно, в жизни Бенедикты нет места для философии, или для умерших киногероев. Я услышал ее вздох, и она сказала ломким голосом: "Я хочу взять ЯЭС-сканер в горы." Я услышал крошечные звуки ее ухода: скрип подгнивших досок, сухой треск кусочка плавника, когда она наступила на дранку. "Я хочу, чтобы вы мне помогли."

Я встал. Она, конечно, лгала. Мы оба это знали и оба перестали заботиться об этом уже недели назад. Она не нуждалась в моей помощи; ей было бы гораздо приятнее делать это в одиночку. То, что она хотела на самом деле, так это все время держать меня в поле зрения.

x x x

"Готов?"

"Ты хочешь, чтобы нас арестовали?", сказал я.

"Они не поймут, за кем из нас гнаться", сказал мне Хей; мелкие капли падали с его мандариновой бахромы.

"Прекрасно. Поэтому схватят только одного из нас. Я уже чувствую себя лучше."

Он засмеялся. Сравнительно поздно в жизни Хей решил заботиться о собственном теле. Четыре раза в неделю он ездил автобусом в спортивный центр в Харинджее, где привязывал себя к разнообразным хромированным и кожаным, пружинным и растяжным аппаратам инквизиции, поднимая грузы и скручивая тело в таких замысловатых направлениях, в которых мое просто не могло повернуться. Он бегал в лондонском и бостонском марафонах и показал уважаемое время в обоих. А потом какой-то идиот открыл ему акробатику.

В результате чего пять минут восьмого сырым лондонским утром в марте мы стояли перед старым зданием Гражданских Актов на Линкольн-Инн. С того угла, где мы топтались, я видел бездомных в кустах маленького парка, выбирающихся из куч сырых картонных коробок, газет и пластиковых пакетов.

Когда мы шли сюда со станции Холбери, один из них пытался выклянчить у нас денег. Хей широко улыбнулся и дал ему банкноту в пятьдесят тысяч злотых, которую годом раньше получил в отпуске в Польше, и которую можно было разменять на стерлинги только там. Ради шутки Хей мог сказать и сделать все, что угодно. Меня часто удивляло, что у него так много друзей. Очень часто я удивлялся, что сам являюсь его другом.

"Если мы не сделаем этого прямо сейчас, то мы никогда это не сделаем", сказал он, глядя через дорогу на ворота Линкольн-Инн.

"Да по мне полный порядок", ответил я, вытирая капли дождя с очков с простыми стеклами, которые он заставил меня надеть для маскировки. Его собственный камуфляж извращенным образом состоял из ярко-оранжевого парика и громадной фальшивой бороды. Он сказал, что хочет быть как можно подозрительнее. Он сказал, что хочет, чтобы люди это запомнили.

"С тобой-то полный порядок", сказал он, беря мою руку, "но ты идешь со мной." И он повел меня через дорогу в пешеходные ворота, ведущие в Линкольн-Инн.

В то мгновение, когда мы зашли в Инн, я застыл на месте. Высокие палаты барристеров окружали квадрат большой лужайки, усеянной деревьями и цветочными клумбами. Сотни окон смотрели вниз на нас. Было очень тихо; я слышал хлопанье крыльев голубей, когда они приземлялись на траву, слышал поющий чайник в сторожке привратника позади нас, словно он заваривал свою утреннюю чашку чая. Я ощущал запах дождя в воздухе, сигаретный дымок на ветру.

"Я не могу это сделать", сказал я. "Это глупо."

Он с грустью посмотрел на меня из-под зарослей фальшивых волос. "Мартышка", сказал он, "я разочарован тобой." И в это мгновение невыразимо блаженный тон его голоса сказал мне, что он отказался от свое безумной затеи.

Потом он подмигнул, улыбнулся улыбкой, говорящей, что все решено и забыто, повернулся и, прежде чем я смог открыть рот, он исполнил совершенное акробатическое колесо на дорожке и серию прыжков.

У меня отвалилась челюсть. Я, по правде говоря, никогда и не думал, что он на это пойдет. Я, как идиот, просто стоял и смотрел, как он скачет задними переворотами по боковинке квадрата, удаляясь от меня.

Вопль из сторожки привратника разрушил все чары. Я припустился к дальнему углу квадрата. Я слышал сзади звуки бегущих шагов и не осмеливался оглядываться. Подбежав к углу и повернув направо, я рискнул взглянуть сквозь заросли и чуть не попался.

А он все крутился на противоположной стороне квадрата, распугивая людей с дорожки, и он был прекрасен. Не чувствовалось никаких усилий. Он казался силой природы.

Я был так поражен этой картиной, что если бы рука не соскользнула сзади на мокрой от дождя куртке, меня бы схватили. Раздувая легкие, я рванулся с места и ринулся прочь, услышав чье-то проклятие и глухой звук упавшего от моего толчка тела.

Хей уже достиг ворот в нижнем левом углу квадрата. Он легко подпрыгнул и встал на цыпочках, следя за моим приближением с выражением вежливого равнодушия. Я протопал мимо него, упал, прорвавшись в ворота, выходящие на Кэри-стрит, очки соскочили и улетели на дорогу.

Он несколькими легкими шагами поравнялся со мной, и мы бок о бок побежали по Белл-Ярд, потом по Лоу-Куртс, и выбежали на Стрэнд. Парик и бороду Хей зашвырнул в мусорную урну, когда мы бежали к подземке на Олдвич.

Впоследствии, проведя много лет в поездках по Лондону на метро, я так и не понял, как он ухитрился так точно рассчитать время. Он, наверное, учел даже время переключения светофоров: мы появились на станции Олдвич как раз тогда, когда зазвонил колокол, сигналя о подходящем поезде. Мы оказались последними двумя. У него лишь чуточку ускорилось дыхание, а я вообще еле дышал.

Дыхание вернулось ко мне лишь через несколько минут спустя в поезде на Холборн и я кое-как выдавил: "Они же погнались за мной, ублюдок!"

Он пожал плечами.

"Ты ведь знал, что я промедлю, не так ли", сказал я. "Ты знал, что я промедлю, и что они скорее побегут за мной, а не за тобой."

Он улыбнулся.

На станции Холборн мы перепрыгнули на поезд линии Пикадилли и катили до самого Кинг-Кросса, а потом пробежка по туннелю Сент-Панкрас привела нас на главную станцию как раз тогда, когда последние пассажиры садились в поезд 07:45 до Ноттингема. У меня едва хватило времени забрать свою сумку из ячейки камеры хранения, где я оставил ее полутора часами раньше, и на негнущихся ногах рысью помчаться на платформу.

"Ну, скажи, что ты не наслаждаешься", сказал он, пожимая мою руку.

"Никогда больше не втягивай меня в подобное", ответил я, закрывая дверь купе и высовываясь в окно. "Никогда."

Потом поезд дернулся и Хей со станцией медленно поплыли назад, а меня все поливало утренним дождем. В тот момент я был бы несомненно счастлив никогда больше вообще не видеть Хея.

x x x

Конечно, все это было очень давно. Станцию Олдвич закрыли примерно через год, через пару лет после этого Совет города очистил район Линкольн-Инна от бездомных и поставил колючую проволоку, чтобы держать их в отдалении. В наши дни можно войти в любой банк или в отделение конторы Кука и заказать злотых сколько влезет, правда обменный курс не такой выгодный, как во дни нашей молодости.

Изменилась прорва вещей.

Всего чуть больше месяца назад мой старый друг Хей - гений, акробат, коконспиратор в первом и единственном марафоне по Линкольн-Инн - ушел в самоволку из корпорации, которая им владела. Огороженный гирляндами электронных ловушек, с которыми менее могучие умы еще пытаются бороться, он просто прошел насквозь одну из наиболее хитроумных кибернетических систем безопасности, когда-либо установленной в жилом доме этой страны, и испарился.

Из десяти или пятнадцати человек персонала, состоявших на службе в доме в тот вечер, фактически лишь один удостоился привилегии наблюдать, как Магистр Магии выполняет акт своего исчезновения. И если верить Бенедикте, Хей убил его.

Толпе народу выпала честь выглядеть весьма глупо, и, насколько я могу понять, мы с Бенедиктой составляли часть усилий для приведения дел в порядок. Конечно, в данном контексте "порядок" это термин относительный.

x x x

Сканер ядерно-эмиссионного спектра похож на счетчик Гейгера с интеллектуальными мускулами. Он не только обнаруживает присутствие и интенсивность радиации, но также рисует карту окружающей местности и показывает, откуда исходит излучение. У Бенедикты есть громадный чемодан из матированного титана наполненный такими игрушками, каждая из которых довела бы знаменитого К. из книг о Джеймсе Бонде до припадка зависти библейских пропорций.

Мы бродили по холмам над деревушкой весь день. Бенедикта несла сканер и надеялась засечь ядерную батарейку, которую, как мы знали, Хей взял с собой в Линкольншире, но нашла она лишь древний фон от повсеместного гранита вокруг.

Вблизи отеля в озеро впадает речушка, стремительный маленький поток, пенящийся по скалам. Выше по склону ручей высек собственный канал на дне небольшой U-образной долины, которая меж деревьев открывает путь в лощину со скалистыми боками, где словно в ладонях лежит крошечное озерцо в форме ромба, совершенное, неподвижное, черное зеркало, отражающее голые скальные стены вокруг себя и клочки облаков высоко в небе.

В головах долины я присел на сырой бугорок травы и закурил маленькую сигару. Бенедикта сверкнула на меня неодобрительным взглядом, но я ответил ей своей лучшей лучезарной улыбкой и продолжал курить, и она отвалила, держа сканер перед собой, словно чару против какого-то очень старого истинно британского зла. Небольшая отара овечек, пасущихся возле озерца, увидела, что она направляется в их сторону, и понеслась вскачь большими серыми пузырями, плывущими по неровной почве.

Бенедикта из Южной Каролины. Мне нравится думать, что это делает ее каролингианкой, это моя маленькая шутка как преподавателя истории. Она говорила, что родилась на одном из островов возле Флориды. Ее отец ловил креветок, пока одно из первых больших нашествий водорослей с побережья Флориды не отравило всех креветок.

После этого он продал все, чем владел на острове, где родилась Бенедикта, и перевез семью в Саванну, где нашел работу в какой-то нетехнической отрасли компонентной промышленности, переучившись плавать в том, что еще называли промышленностью Восхода, когда я был мальчишкой.

День спустя десятого дня рождения Бенедикты, примерно через восемнадцать месяцев после ухода с острова один из коллег отца по работе попытался задать ему вопрос и обнаружил экс-креветочника мертвым за своим столом. Он был мертв по меньшей мере сорок минут и никто не обратил внимания.

Бенедикта рассказала мне все это довольно рано, когда еще была заинтересована установить контакт. Но я не слишком хорошо в том виде контакта, которого ей хотелось, контакта, доходящего до предательства.

"Следующий квадрант мы прочешем завтра." Великий боже, как долго она хочет оставаться здесь?

"Я не думаю, что он еще здесь", сказал я безразличным тоном, словно еще не потерял от страха весь свой разум. "Если он вообще был здесь."

"Мы прочешем очередной квадрант завтра", повторила она, укладывая сканер обратно в шикарный замшевый чехол. Сканер это просто одна из вещей, которая в этой поездке разочаровывает Бенедикту, я - это вторая. Должным образом калиброванный, сканер теоретически должен был засечь радиацию от остатков Селлафилда во многих милях к юго-западу, однако батарейку Хея нигде не было видно.

Сканер выглядел похожим просто на один из трикордеров мистера Спока. Когда я сказал об этом Бенедикте, она лишь посмотрела на меня с выражением мягкой жалости, взглядом такого сорта, который, как я всегда воображал, миссионеры в девятнадцатом веке бросали на островитян в Южных морях. Конечно, она слишком молода, чтобы помнить оригинальный "Стар Трек". Слишком молода, если уж до этого дошло, чтобы помнить движущиеся картинки меньше, чем в трех измерениях. Я не должен обвинять ее в этом.

Я посмотрел на небо и сказал: "Посвети мне, Скотти."

"Ты болен, Мартышка", сказала она, качая головой.

Мы следовали ручью, возвращаясь по долине обратно к озеру. Здесь рядом с аллеей деревьев стояло дерево, на которое я обратил внимание в нашей последней прогулке. Я назвал его Раковым деревом. Казалось, оно умирает долгой и страшной смертью. Огромные гранулированные язвы размером в кулак усеивали ствол в почти симметрическом порядке; на нем почти не было листьев, даже с учетом позднего сезона, и казалось, что оно сбрасывает и ветви тоже, потому что некоторые просто отвалились и упали в ручей. Я обратил на него внимание сразу, как только увидел, однако Бенедикта удостоила его лишь беглым взглядом и забормотала что-то о загрязнении среды, что Орегон просто поражен такой же болезнью. Не думаю, что Бенедикте нравятся деревья. Не совсем уверен, нравятся ли ей люди. И уж наверняка ей совершенно не нравлюсь я.

Прямо за Раковым деревом Бенедикта споткнулась о камень, полуспрятавшийся в траве, и упала. Видно было, что она очень больно расшибла колено, однако я просто стоял и бесстрастно взирал, надеясь, что она разозлится. Я еще не видел Бенедикту в гневе, это могло бы оказаться весьма инструктивным.

Однако она всего лишь поднялась и посмотрела на меня, прежде чем снова похромать вниз по тропе. Или, скорее, она посмотрела на двухсантиметровый CD-ROM, что я носил в качестве одной из моих уступок современной моде пришпиленным к клапану нагрудного кармана моей боевой куртки. Я еще не сказал ей, что куртка старше ее, и что я сохранил куртку для такого специального случая.

x x x

Я работал над аудиовизуальной штуковиной по истории Евразии с группой пятого курса, когда появилось создание с загаром заядлого серфера. Оно встретило меня в офисе декана с выгоревшими от солнца волосами, в костюме от возрожденного Армани и с мягким средне-атлантическим выговором корпоративного юриста. Оно искало моей помощи.

Или, точнее, его наниматели искали моей помощи. Пропала важная составляющая исследовательского оборудования корпорации и они думали, что я могу оказаться в состоянии помочь вернуть его обратно. Прямо тогда законник не пожелал рассказать, какая именно это была составляющая оборудования, однако сказал, что он уполномочен предложить мне плату в обмен на услуги, независимо от того, найдется она или нет. Он предложил мне самому выбрать валюту. Плата в восемь-десять раз превышала мою годовую.

Что ж, в подобных ситуациях в голове проносятся всевозможные моральные соображения. После того, как проверишь корпорацию, и удостоверишься, что она вовсе не какое-то диковинное чудовище, начинаешь взвешивать тесную квартирку в Уолтенстоу против ранее гипотетического дома с тремя спальнями в Хардфордшире. Невероятно, но вам при этом виден свет в конце туннеля. Поэтому подписываешь там, где сказано, на восьми экземплярах, потому что если не понимаешь, как именно тебя хотят использовать, то это не имеет никакого значения. Они же в любом случае заплатят.

А потом они, конечно, сказали, какая именно часть оборудования пропала, что у этой части густые волосы, мидлендский выговор вроде вашего собственного, и что эта часть привыкла рассказывать самые гнусные ирландские анекдоты во всем Лондоне. А тогда уже слишком поздно отступать. Вы пали жертвой собственной жадности.

x x x

Емкость для антисептика в отеле была с круглым железным смотровым люком примерно с полметра в поперечнике, державшимся двумя дюжинами болтов с шестигранными головками. Она торчала из земли на задах сада на верхушке секции трубы, выступающей примерно на фут. Много лет назад в те школьные поездки мне нравилось ходить сюда, сидеть на люке и смотреть вниз на долину. Я приходил сюда в тот самый день, когда мы прибыли с Бенедиктой, когда я еще устраивался на месте и приводил в порядок свои воспоминания. Бенедикта бросила на емкость с хлоркой лишь один взгляд, пробормотала что-то вроде "технология третьего мира", и усмехнулась маленькому конвертеру метана, прикрепленному болтами к смотровой трубе. Я часто ходил сюда, что устраивало Бенедикту, потому что она всегда знала, где меня найти.

Отель так солидно выстроен из гранита, что кажется, что он высечен прямо из склона горы. Как и его хозяйка, миссис Ламонт. Существует и мистер Ламонт, низкорослое темнокожее создание, но он появляется только после наступления ночи, когда его можно найти на высоком табурете в баре, ласкающим весь вечер единственный бокал простого мальта. Его жена, однако, плывет по комнатам и по темным коридорам с шотландскими обоями со всем тяжеловесным величием галеона под полными парусами. Она говорит на диалекте, который Бенедикте не удалось определить. Собственно, я тоже не смог, но я не склонен к тому, чтобы Бенедикта это узнала. Когда миссис Ламонт разговаривает со мной, я киваю, как мне кажется, в нужных местах, и надеюсь на лучшее.

Здесь все еще есть маленькая комната, называемая "телевизионной", где по вечерам мы сидим с четырьмя-пятью другими гостями вокруг устаревшего Панасоника Голостар, у которого имеется номинальное разрешение по оси Z, так что все фигуры кажутся блекнущими в каком-то четвертом измерении. Бенедикта настаивает, чтобы мы смотрели программы новостей на случай, если я замечу что-нибудь, что даст ключ к местонахождению Хея, но мы видим только сообщения о бесконечных детских грабежах и поджогах в центрах городов севера.

Каждый вечер я звоню после новостей жене, и каждый вечер она спрашивает, когда я вернусь домой. И каждый вечер я даю ответ, что дала мне Бенедикта, когда я задал ей тот же вопрос. Я вернусь домой, когда мы найдем Хея. И каждый вечер в голосе своей жены я различаю глухую тишину заброшенности.

x x x

Даже в шестнадцать лет, неуклюжий и воочию состоящий всецело из прямых углов, он обладал целым зверинцем жутких энтузиазмов, от кварцевых часов до кельтских легенд. Как-то вечеров в этой самой "телевизионной" комнате, где я и Бенедикта ныне смотрим новости, мы с ним засиделись допоздна с нашими первыми сигаретами в мерцании цветного телевизора Сони, чья горизонтальная развертка непрерывно дергалась, и он рассказал мне историю Кухулина.

Кухулин - величайший из кельтских героев. В последней своей битве, смертельно раненый, он привязал себя к столбу, чтобы умереть стоя, с мечом в руках. Никто не отваживался подойти к нему близко, пока ворон не уселся ему на плечо, и Кухулин отправился в Тир-на-нОгг.

"Тир на что?", закашлялся я.

"Тир-на-нОгг", повторил он. "Страна Юности. Кельтская Валгалла, куда уходят герои." Он смотрел на меня печально. "Единственная проблема в том, что надо быть мертвым, чтобы можно было пойти туда." Он затушил сигарету, рассеянно отгоняя дым ладонью и глядя в телевизор. "Не уверен, что мне это понравится."

x x x

Вообще говоря, именно интерактивы привели его к искусственному интеллекту. Он никогда ими не был удовлетворен. Он вечно твердил, что персонажи в программах не являются по-настоящему автономными. Они действуют по фиксированному набору логических правил, и любой достаточно смышленый, чтобы вычислить эти правила, может всегда победить в игре. В настоящем интерактиве, говорил он, персонажи были бы нелогичны, ограниченны, жадны, боязливы, попросту глупы. Другими словами, это были бы реальные живые люди.

Поначалу у него была маленькая консоль Телефункен, которая представляла собой индукционный шлем для передачи нейральных импульсов компьютера в мозг. Позднее, когда начали приходить деньги, он слетал в Базель и сделал постоянный параллельный разъем, установленный в основании черепа, поэтому ему больше не требовался индукционный шлем, однако он все еще находил самые замысловатые интерактивы несколько простецкими. Он вечно твердил, что хочет написать совершенный интерактив, что-то воистину сильное.

К этому времени неуклюжий неприкаянный подросток переживал поздний расцвет, превращаясь в высокого, симпатичного, самоуверенного молодого человека, ставшего знаменитым в двадцать пять лет своими тезисами о машинном разуме. Его называли "новым Тьюрингом", полиматом выдающихся способностей, а все, что я мог сделать - это подкрасться к нему сзади и воткнуть альпеншток в чертову розетку в его затылке.

Он засмеялся: "Тебе действительно не хватает воображения."

"Действительно не хватает", кисло согласился я, глядя в свою кружку пива.

Он снова засмеялся: "Вот что мне нравится в тебе, Мартышка. Ты тотально прозаичен."

"А это на что-то повлияет?", с интересом спросил я. "Если я действительно воткну туда что-нибудь?"

Он посмотрел задумчиво, положил руку на затылок и провел пальцами по крошечной заслонке от пыли на разъеме. "Будет больно", признался он секунду спустя.

Я хихикнул и сделал глоток пива. "Тотально прозаичен, да?"

"Тебя также завалят исками и судебными повестками от компании", продолжал он. "Ты знаешь, что с точки зрения страховки Мона Лиза и я стоим абсолютно одинаково?"

"Как мило для вас обоих."

Мы сидели в баре весьма отвратительного паба на Кромвель-роуд. Наши позиции сменились с точностью до наоборот: когда-то он жил в Лондоне и я приезжал к нему в гости, а теперь я жил в Лондоне, а он навещал меня не слишком-то часто. Паб всегда выбирал он и всегда это был плохой выбор, словно он пользовался "Путеводителем По Самым Плохим Пабам".

Этот, в частности, был очень пустым, громадным помещением с запятнанным истертым ковром и чрезвычайно горестной гнутой мебелью, стульями, обтянутыми заштопанным, в заплатках, велюром неопределенного цвета, который когда-то мог быть красным или даже золотым, сказать сейчас было невозможно.

Здесь было к тому же еще и очень темно, потому что стоял сезон отключений. Мало помогали и наполовину разбитые окна, дыры в которых были закрыты плохо пригнанными кусками фанеры. Сквозь одно из выживших стекол я следил за командой дорожной полиции, собравшейся через дорогу вокруг выгоревших останков метанового VW.

Мы сидели в этом жутком заведении по двум причинам. Первая состояла в том, что это был тридцать восьмой день рождения Хея (и, так уж совпало, канун моего тридцать восьмого дня рождения).

Вторая заключалась в том, что Хей только что стал отцом. Или, скорее, только что стала отцом та маленькая англо-германская корпорация, на которую он работал. Ребенок говорил на четырех языках и любил смотреть старые мультики про Роудраннера. Он был размером в семейный автомобиль и назывался ALDERMAN.

"До того, как я познакомился с ALDERMANом, я привык думать, что AI (Artificial Intelligence - искусственный интеллект) означает Artificial Insemination (искусственное осеменение)", грубовато сострил Хей, шутка эта, должно быть, уже слегка покрылась пылью и умерла в лаборатории, где он работал. Хозяин паба с лошадиным лицом следил за нами из-за обшарпанного паба без малейших признаков чувства юмора.

Для Хея было трудно не говорить о работе, даже если я понимал меньше трети того, что он мне рассказывал. Он уже толковал о дальнейшем продвижении. Он помог миру совершить прорыв в области искусственного интеллекта. Все, что шло за этим, было уже развитием, утилизацией, работой для хлопотливых полуграмотных нахалов, которые жаждали чудес.

Он уже говорил о каком-то другом научном безумии, включающем биотехнологию. Именно здесь лежит будущее: бактерии, выделяющие сверхпроводники комнатной температуры; программируемые полисахариды, которые при некоторых обстоятельствах ведут себя, как отдельные клетки животного, а при других, как полимеры с длинными цепочками; соединения, которые попадают на орбиту пакетами белого порошка, а возвращаются с Европейской Космической Лаборатории в виде полуорганических соединений, которые Природа видела лишь в своих самых жутких кошмарах.

"Я слышу странные вещи из Страны Восходящего Солнца", сказал он в одном месте разговора.

"А что там нового?" Когда мы были молодыми, Япония была местом, откуда приходили чудеса. Ныне чудеса создавал сам Хей, а Япония была Жупелом и Конкурентом.

"Ходя слухи, что япошкам удалось скопировать личность орангутанга в пару тысяч терабайт ROM-памяти."

"Мне казалось, что орангутанги не обладают личностью."

Он фыркнул. "Очевидно, ты никогда не держал их дома. Я достоверно знаю, что у них больше личности, чем у некоторых главных звезд мыльных опер."

"Но к чему такие хлопоты?"

Он, улыбаясь, оглядел бар. Он был в одежде для улицы: мешковатые оранжевые панталоны, заткнутые в замшевые гетры, кожаная ветровка цвета бычьей крови и остроконечная маленькая шляпа с громадными свисающими полями. Словно если бы кто-то напоил Гэндальфа особенно мощным дизайнерским наркотиком.

"Так дешевле", сказал он наконец. "Можешь купить чип, вставить в свой развлекательный центр, включить голограммный проектор - и у тебя свой собственный орангутанг, живой и брыкающийся."

"Премного благодарен, обойдусь котом."

Он лучезарно мне улыбнулся: "Прозаично, Мартышка", сказал он. "Нет воображения."

Я отпил теплого невкусного пива: "Может, поговорим, чем я занимался в аудитории сегодня?"

"Не глупи, Мартышка", сказал он. "Это же мой день рождения, а я только что хлопнул Тьюринга по высокой шляпе. Давай поговорим обо мне."

Конечно, это было еще в те дни, когда хозяева позволяли ему разгуливать на свободе.

x x x

Когда-то, когда я был молодым и работал на своей первой преподавательской работе, я принял участие в автомобильной охоте за сокровищем под зелеными деревьями дорог Кента. Как давно это было: однако в Кенте еще остались дороги под зелеными деревьями. Это когда приезжаешь в городок, находишь ответы на целый список вопросов, а из ответов вычисляешь расположение следующего городка в цепи. И так далее. Аластир, мой водитель, демонстрировал почти космологическое спокойствие, когда сталкивался с моей глупой навигацией и с выкрутасами древнего, постоянно спотыкающегося "Пассата". В тот день мы насмотрелись тьмы пейзажей Кента, а по случайности видели так же солидный кусок Восточного Суссекса.

Когда мы натыкались на другую команду, принимавшую участие в поисках, мы с Аластиром пытались сбить их со следа, рассматривая какие-нибудь воображаемые ключи или демонстративно отъезжая в совершенно неправильном направлении. Правда, большую часть времени мы и в самом деле ехали в совершенно неправильном направлении.

Мы с Бенедиктой вели свою охоту за сокровищем, следуя по стопам Хея от Грантбридж-хауса до квартиры в Барбикене, от забегаловки на Кромвель-роуд до фабрики пиратских чипов высоко в Пеннинах, от коттеджа в Линкольншир-Уолдс, где обнаружились и пустая коробка из-под посылки, в которой когда-то лежала маленькая ядерная батарейка... и так далее. Вплоть до этого места.

Мы, очевидно, были не одиноки в наших поисках Хея. Не только его хозяева выслали за ним три другие команды, но и конкуренты тоже хотели его найти, или по крайней мере найти то, что он знал.

Чтобы сбить со следа других искателей, Бенедикта и я записались в отель на берегу озера как мистер и миссис Рамсей, что, конечно, не было моим настоящим именем и, скорее всего, не было и настоящим именем Бенедикты. Это показалось мне весьма жалкой попыткой обмана, но Бенедикта заявила, что она знает, что делает.

Ради соблюдения внешнего эффекта мы заказали двойной номер. Она спала на постели, я на полу. Такой порядок устраивал нас обоих. Она считала, что я идиот; с моей стороны я имел жену и пятнадцатилетнюю дочь, а вакцина против СПИДа все еще стоит больше четырех тысяч фунтов за курс из пяти уколов, да и в постель я бы гораздо охотнее забрался с дохлой акулой, чем с Бенедиктой.

"Мартышка!"

На сей раз я услышал, как она подходит, ее прогулочные ботинки шуршали в высокой траве. Либо мой слух улучшился, либо она просто больше не беспокоилась быть потише. Я даже не поднял глаз, просто сидел, где сидел, на заслонке смотрового люка емкости с антисептиком, подбрасывая свой маленький CD-ROM, словно радужную монетку.

"Перестань!"

"Хорошо." Я пришпилил CD-ROM обратно к куртке. Когда я начинал его подбрасывать, это по како-то причине дико раздражало Бенедикту. Не знаю, почему. Возможно, ее мать была когда-то напугана фильмом Джорджа Рафта.

"Новости из дома", сказала она. Имея в виду, что она была на спутниковой связи со своими хозяевами в их подземном комплексе в Аризоне, о котором говорилось, что он выдержит наземный ядерный взрыв мощностью чуть более двух мегатонн. "Банковский счет Хея закрыт."

"Наверное, ему нужны какие-то сумасшедшие деньги", неохотно предположил я.

"Ты действительно так думаешь, да?", сказала она с тяжелым сарказмом в голосе. "Только по соглашению с его банкирами, сделанными до того, как он исчез, большая часть денег отошла нашему главному конкуренту."

Я понимал, что совершаю ошибку, однако все равно засмеялся. "Думаю, что им очень нужны эти деньги, да?"

"Да." И впервые за много дней мы встретились глазами. У нее прелестные глаза редкостного цвета зелени глубокого моря, который можно видеть лишь на самом краю бесконечности, когда держишь два зеркала, повернутые друг к другу. В одном глазу или в обеих могли стоять камеры-импланты, невозможно было сказать.

Она вздохнула и отвернулась. "Пошли наверх, Мартышка. Я хочу преподать тебе урок географии."

"Урок чего?", переспросил я, следуя за ней.

x x x

Поднявшись в нашу комнату, Бенедикта выволокла из-под кровати свой большой металлический чемодан и провела карточкой-ключом по слоту на боку. Потом она поставила его на подушку, накрутила комбинацию цифр, щелкнула креплениями, подняла крышку.

"Урок географии, Мартышка", сказала она. "Я хочу показать тебе, где ты находишься."

"Я и так знаю, где я нахожусь", ответил я.

Глядя в чемодан, она сказала: "У тебя нет никакого представления о том, где ты находишься. Подойди сюда."

Я шагнул и встал рядом. В чемодане, гнездясь в пенопласте, лежали платы, приборы, консоли, палмтопы, саткомы, коннекторы, алфавитно-цифровые клавиатуры, зонтичная антенная тарелка, тонкие как бумага поликарбонатные плоские экраны, скатанные в трубочку, словно плакаты, яркие шпуры оптической ленты. Технологический дизайн, коллективное бессознательное нашей эпохи.

Она достала одно устройство: вещицу размером в старомодную портативную пишущую машинку и толщиной в роман в мягкой обложке. Она казалась гораздо менее хитроумной всех ее игрушек: клавиатура, срабатывающая от прикосновений, небольшие LCD-панели, крошечный интегральный экран, разъемы ввода-вывода.

"Знаешь, что это?"

"Это не логично, шеф", с мрачным юмором пробормотал я, пытаясь игнорировать гнусное ощущение, пробежавшее по позвоночнику.

Она не побеспокоилась даже взглянуть на меня. "Это портативная панель для взлома."

"Да? Зачем ты это привезла?"

"Хей среди прочих вещей взял с собой из Грантбриджа одну из таких штучек", сказала она, что не было ответом на мой вопрос.

"Зачем?"

"Ну, если б мы знали..." Она положила устройство обратно в гнездо чемодана, и вынула другой объект: матово-черную штуку, оформленную в виде старомодной перечной мельницы с пистолетной рукояткой. Даже я знал, что это такое. Она сделала шаг назад и направила его на меня: "Я не шучу, Мартышка."

Широкое дуло пистолета было усеяно сотнями маленьких отверстий. Я пожал плечами: "Я тоже."

Бенедикта улыбнулась и достала из чемодана кассету. "Он не заряжен, Мартышка." Она со щелчком вставила кассету где-то сбоку на пистолете и повращала ствол, пока он не защелкал. "Вот теперь он заряжен." И она нацелила его в мою голову. "В автоматическом режиме", сказала она, глядя на меня вдоль толстого ствола, "эта штучка опустошает кассету из двух тысяч стрелок всего за секунду. На таком расстоянии этого более чем достаточно, чтобы полностью испарить твою голову."

"Когда я был молодым, девочки играли в куклы", сказал я, не в силах оторвать глаз от маленьких дырочек.

"Что ж, слава богу, те дни миновали. Где он, Мартышка?"

"Не знаю."

"Конечно же, ты знаешь. Ты его лучший друг. Он всегда говорил о тебе."

"Я польщен."

Она тонко улыбнулась. "Ты ведь старый, Мартышка. И Хай тоже старый. Старики держатся вместе."

"Ты не можешь их винить, если мир управляется людьми, вроде тебя."

Она снова крутнула ствол. "В одиночном режиме", сказала она, "он стреляет иглой с кончиком, смоченным в батратоксине. Знаешь, тот, что из кожи ядовитых лягушек?"

"Только ты можешь так шутить, Бенедикта."

"У некоторых очень странное чувство юмора", сказала она с легкой улыбкой. "Какое у тебя?"

"Мое превосходное. Такие шутки я всегда считал развеселыми."

Она наклонилась вперед и приставила дуло к моей шее. "Например, вонзить кирку в сердце, Мартышка", пробормотала она, следя за моим лицом.

И на мгновение страшное ощущение охватило меня. Непристойное ощущение. Я снова посмотрел в эти глаза цвета бездонного океана, и на мгновение понял, что могу влюбиться в нее, даже если она угрожает мне ядом, выделенным из кожи лягушек, даже если она презирает меня за все то, чем я являюсь, а она нет, за то, что я старый, сломленный, за то, что я британец. Я мог бы влюбиться в это красивое дитя более молодой культуры, эту ведьму темных технологий, мог бы встроить свою любовь в могучее колесо и броситься под него.

Я чувствовал, как капли пота проступают вдоль моей далеко отступившей линии волос и начинают путешествие вниз по лбу. Она весьма мила, когда так свободно обращается со своим оборудованием. Соблазнительна. Я мог бы сказать ей о своих чувствах, а она могла бы пристрелить меня прямо здесь, прямо сейчас, из одного только изумления, из одного отвращения...

"Бенедикта", с усилием произнес я, "вбей в свою башку - у меня нет того, что ты хочешь. Я преподаватель, и это все. Я преподаю свою программу, а по дороге пытаюсь научить детей, как быть хорошими людьми. И это все."

Она удостоила меня одним из своих холодных, без всякого выражения взглядов. "Жалко, что никто не позаботился научить тебя самого, как быть хорошим человеком."

"Пардон?"

"За год до того, как ушел, Хей дважды пробовал позвонить тебе, и оба раза ты послал его куда подальше. У нас ведь есть записи. Не слишком милый способ обращаться со старым другом, Мартышка."

Я догадался, что именно поэтому они заявились ко мне. "Не слишком-то вежливо - подслушивать чужие телефонные разговоры."

Она рассмеялась над такой причудливой концепцией вежливости, и вытащила кассету из пистолета. "Прорва людей ищет Хея." Она убрала оружие и кассету в чемодан и закрыла крышку. "Не у всех такое чувство юмора, как у меня."

Я вдруг понял, что дрожу. "Ну, будем надеяться, что мы найдем его первыми."

"И лучше тебе надеяться, чтобы это оказалось правдой. Хей не переметнулся на другую сторону - мы бы узнали, если б он объявился в какой-то чужой организации. Он озверел. Как бешеный слон, понимаешь? Как тигр. Нам надо остановить его, прежде чем он не сотворил какую-нибудь глупость."

"А кто остановит тебя, прежде чет ты не сотворишь какую-нибудь глупость?"

Запихивая чемодан обратно под кровать, она снова улыбнулась мне той же тонкой улыбкой: "Совсем никто. Приятно, правда?"

x x x

Думаю, это и есть прогресс. Двадцать лет назад, когда японцы записали личность орангутанга в тысячу с лишним терабайт, устройство для записи помещалось в небольшой автомобиль. Теперь его можно положить в чемодан. Я предвижу день, когда его можно будет унести с собой в кармане.

Однако, очевидно, при этой процедуре все еще нет способа избежать травмы. Применяемая электрохимическая стимуляция либо прямо убивает субъекта, либо оставляет его с серьезно поврежденным мозгом. По этой причине данная техника применяется либо к людям, которые в любом случае уже умирают, либо, как во многих штатах Америки, в качестве наказания за серьезные преступления, связанные с убийством. Дистилляция личности. Взлом. Вместо того, чтобы сажать людей на электрический стул, они просто записывают их личность и кладут на полку.

Как-то раз в институте у нас появился такой взломщик, данный взаймы, как составная часть научного проекта. Будучи любопытным, я воспользовался возможностью и спустился в лабораторию посмотреть.

Железо оказалось неинтересным, похоже на обычную голограммную консоль, подключенную к парочке безликих маленьких ящиков, а в них заключалась личность десятилетней девочки-датчанки, умиравшей от лейкемии. Отец был богатым промышленником и, чтобы не потерять свою маленькую девочку навсегда, он ее взломал.

Невозможно пересказать, чем это оказалось в действительности монструозно хитроумная запись. Фактически я говорил с реальной девочкой, словно мы вели разговор, сидя рядом. Английским девочка владела великолепно, хотя говорила с акцентом; в своей реальной жизни по-английски она говорить не умела, однако к результату взлома была добавлена вторичная программа обучения языку.

Мы разговаривали долго. Так долго, что я прозевал свою очередную лекцию. Но я не могу в точности вспомнить, о чем же мы толковали, только помню, что для меня этот разговор оказался одним из самых тягостных и огорчительных переживаний в жизни. Если бы я был отцом этой девочки, думаю, я бы лучше дал умереть ей естественной смертью.

x x x

"Это что-то вроде Святого Грааля, комбинация биологии и технологии."

Мы сидели в холле Барбикен-Центра. В большом зале шел концерт английской народной музыки и "Фантазия Зеленых Рукавов" Воана изливалась из динамиков, расставленных по холлу. Хей в конце концов перестал говорить о технологии и биологии и начал рассказывать о некромантии, о материях из страны фей, управляемой всецело разумом, который не является ни полностью органическим, ни полностью неорганическим.

"На прошлой неделе я был в Аризоне", сказал он. "Они изобрели такой маленький робот, размером с пылинку. Его невозможно увидеть без микроскопа. Энергию он получает, подключаясь к электрическому потенциалу мышечных волокон. Чтобы вырезать его из кусочков кремний-хитинового гибрида они воспользовались лазером на свободных электронах."

"Звучит жутко." Я огляделся в пустом холле. Один из служителей Центра ходил между столами, собирая кофейные чашки и бокалы, оставленные посетителями в антракте.

"Всего около гигабайта бортовой памяти, конечно, но ему и не надо быть особенно умным. Несколько тысяч таких роботов можно впрыснуть в блокированное кровяное русло и они просто будут ходить кругами, очищая артерии от бляшек."

"А как же отторжение?"

Отторжение он отмел напрочь. "Даешь им покрытие из миметического белка и тело считает, что они принадлежат ему."

"Понятно." Я закурил сигару.

"Я сильно ненавижу Лондон", сказал он, искоса оглядевшись.

"Что?"

"Лондон. Гнусный и чудовищный город. Не понимаю, как ты можешь здесь жить."

Я задумался. "Да", сказал я наконец, "да, я тоже не понимаю."

Он посмотрел налево. В нескольких метрах его телохранитель Майкл читал программу вечера в Барбикене, одновременно следя за убирающим служителем. Он заартачился и не позволил нам усесться на Озерной стороне - все эти балконы и окна, взирающие на нас, прекрасное укрытие для снайпера. Майкл относился к своей работе очень серьезно.

"Взгляни на этого хмыря", сказал Хей. "Человек компании до самых хромосом. Понимаешь, они из клонируют. Выращивают в чанах. В их телах нет ни одной трахнутой свободно думающей клетки."

Я взглянул на Хея, но невозможно было сказать, шутит он или нет.

"Приятно сознавать, что о тебе так заботятся", беспечно сказал я.

Он фыркнул. Он изменился с тех пор, как я видел его в последний раз, то есть как раз перед тем, как он начал работать на новых хозяев. Он стал... ну, я не знаю, бесцветным, что ли. Скучным. Наверное, это просто не бросающиеся в глаза вельветовые брюки цвета древесного угля, черная водолазка и незаметный темно-синий плащ, что рекомендовал ему носить человек из службы безопасности, чтобы стать менее заметным, однако, вдобавок казалось, что жизнерадостность тоже покинула его. Лицо его истончилось, стало каким-то страдальческим, он стал лысеть на манер приятного сумасшедшего профессора, и он носил очки, как у Джона Леннона, скорее для форсу, чем для исправления усиливающегося астигматизма.

"Ты выглядишь усталым."

Он пожал плечами. "Чем больше дел, тем меньше времени." Он задумчиво посмотрел на Майкла. "И столько людей мешают."

"Наверное и я выгляжу не лучше."

Он изнуренно улыбнулся мне. "Взгляни-ка на нас, Мартышка. Два старика сидят и удивляются, почему мир так гнусен и страшен. Мой прадед говорил то же самое приятелям, выходя из клуба для работяг."

"Не знаю, чему ты удивляешься, но я привык к тому, что мир гнусен и страшен." Как будто в этом была разница.

"Слишком много молодых", сказал он, кивая самому себе. "И все хотят действовать. И с каждым годом их все больше."

"Мы не старики", сказал я.

"Извини, Мартышка, но мы старики."

"Если начнешь рыдать, я уйду."

Он ухмыльнулся. "Добрый старый Мартышка, всегда способный постоять за своих приятелей."

"Да, это я."

Он взглянул на мою сигару. "Ты думал когда-нибудь, что значит быть мертвым?"

"Похоже на учительство в общеобразовательной школе Внешнего Лондона. Но, наверное, меньше вероятность быть избитому."

"Знаешь, Мартышка, люди, наверное, устают от твоего умного рта."

"Знаю."

"Хотя, в самом деле. Думаешь, существуют Небеса? После-жизнь?"

"Тир-на-нОгг?", спросил я, и был рад, наконец, увидеть, что он смеется. "О боже мой, надеюсь, что нет."

"Когда я умру", сказал он так, словно решил это только что, "я отдам все свои деньги на благотворительность."

Я почти спросил, что он имеет в виду, но он вдруг пустился в описание того, как растения обладают рудиментарной нервной системой, как разнообразные программируемые биотех-компоненты могут теперь собраться в нечто представляющее собой молекулярный компьютер, и как скоро станет возможным имплантировать их в людей. Потом подошел Майкл и поездка Хея в Лондон закончилась, и это был последний раз, кода я вообще видел его, толкающего стеклянные двери Барбикена и выходящего на морось раннего октябрьского вечера.

x x x

"Это было семь лет назад. И с тех пор вы держали его взаперти."

"Он не должен был рассказывать тебе о куче вещей", сказала Бенедикта. "Материал о нанотехе семь лет назад был еще секретным."

"Я, конечно, отправился прямо к вашим конкурентам и пересказал им все, что он выболтал мне, вот почему я сейчас такой богатый."

Мы сидели в нашем номере отеля. Она - на постели, а я на моем спальном мешке на полу, глядя на нее снизу вверх, что весьма мило суммировало наши взаимоотношения.

"Знаешь, он был голый", сказала она, глядя поверх меня в окно.

"Извини, что?"

Она посмотрела на меня. "Хей. Он вывел из строя видеосистему в Грантбридже, но у нас были еще камеры установленные так, что он не мог до них добраться, поэтому у нас есть одно его фото, когда он выходит наружу. Кроме оранжевого парика, он был совершенно голым."

Я уставился на нее.

Она склонила голову ко мне: "Есть идеи по этому поводу?"

Я обнаружил, что улыбаюсь: "Он расстраивался, что лысеет."

Бенедикта вздохнула. Идиот Мартышка. Клоун Мартышка. Не стоит брать его всерьез. "Вот так мы узнали об экранах. Мы смогли вычислить их присутствие из того, что произошло, синтезировать сценарий событий, но фотография это окончательно подтвердила. Он прикрыл париком провода, маленькие коробочки и бог знает, что еще. Парик мы потом нашли на дереве в двух милях от дома."

"Значит, он не был голым." Я подтянул колени к груди. "Парик, провода, маленькие коробочки. Теперь, когда ты обо всем этом сказала, то кажется, что он был одет даже слегка излишне."

Он посмотрела на меня целую секунду, потом перевела взгляд на тыльную часть собственной ладони и небрежно спросила: "Почему ты бросал трубку, когда он тебе звонил?"

Я поднялся, прошел в угол комнаты и включил маленький чайник. "Причин тьма."

"Голос звучал отчаянно."

"Да он был пьян, Бенедикта. Он был вдребезги пьян, он не побеспокоился связаться со мной в течении семи лет, Луиза и я проходили сквозь черную полосу в жизни, и в школе у меня было по-настоящему паршивое время." Я пожал плечами. "Я надеялся, что он перезвонит, но он не перезвонил."

"А ты сам не пробовал с ним связаться?"

"У меня не было его номера."

Она покачала головой: "И вы называли себя друзьями."

"Помнится мне, что ваши парни из секьюрити не позволяли ему давать свой телефонный номер."

"Хей никогда не казался мне человеком, который поступает точно, как ему сказано."

Руки в карманах, я примостился на подоконнике. Снаружи прямо за стеклом птицы устраивались на телефонных проводах, раздувая свои маленькие сердечки вечерними песнями. Я мимолетно подумал, не одолжит ли мне Бенедикта свой игольчатый пистолет, чтобы смести этих маленьких сукиных сыночков прочь.

"Ты знаешь, что он сильно пил?", спросила она.

"Он всегда сильно пил, даже когда занимался в спортклубе. И не надо мне говорить, что он просто сошел с катушек. Он всегда был несколько маниакально-депрессивным." К моему ужасу, она откинула голову назад и залилась смехом. На удивление гнусным смехом. Я примерно в равной пропорции был удивлен и раздражен. "Рад, что ты находишь это таким забавным."

"Маниакально?", смеялась она. "Твой друг не был маниакально-депрессивным. Он просто настоящий маньяк."

Я смотрел на нее, пока она не перестала смеяться. Когда чайник закипел, я выдернул его из розетки.

"Ты действительно не имеешь понятия, что случилось с Хеем после того, как ты видел его в последний раз, Мартышка?"

"Я пытаюсь вдолбить в тебя это целыми неделями."

"Ты знаешь, что такое био-ROM?"

Я закрыл глаза: "Ах, ублюдки."

"Аналог программируемой памяти на РНК в соединении с прямым нейральным входом", без всякой необходимости пояснила она. "За вечер можно выучить новый язык. Хей пользовался био-ROM с ужасной силой, изучая целые разделы техники. Врачи в Грантбридже предупреждали его, но он не желал останавливаться, заказывая их один за другим и по восемь часов кряду подключаясь к обучающей панели."

"И вы ему позволяли." Ах, стерва, ты позволяла ему доводить себя до сумасшествия...

"Он говорил, что это в интересах его работы", сказала она с невинным удивлением в голосе, что я вообще могу думать иначе.

На меня навалилась громадная усталость. Я бросил в пару кружек пакетики с чаем. В кружку Бенедикты я бросил также с полдюжины снотворных таблеток, которые держал в кармане именно для такого случая. Они упали на чайный пакетик без всякого шума. Теоретически с этими таблетками невозможна передозировка, однако прямо сейчас мне было все равно, умрет она или нет. Я налил кипяток в кружки и таблетки растворились почти сразу. Без цвета, без запаха и без вкуса. Ловкость рук. Я подумал, знает ли Бенедикта, как сильно я интересовался любительской магией, когда был мальчишкой.

"Никто не понимал и половины того, что он говорил или делал", сказала она, мягко сетуя. "Как-то раз он заказал пятьсот каучуковых деревьев. Заражал их сверхпроводящей бактерией. Большинство, конечно, засохли."

"Такова технология, Бенедикта", сказал я, пытаясь побороть свой гнев и думать ясно. Я долил молока в чай. "Хей просто млел от техники." И здесь я застыл в остолбенении, потому что растворенные таблетки свернули молоко в кружке Бенедикты.

"Во всем этом, однако, нет никакой логики", сказала она.

"Что ты имеешь в виду?" Помешивание не помогло, молоко просто разбилось на маленькие белые комочки. Великий боже, я даже отравить никого не могу должным образом...

"Материалы, что он изучал. Некоторые даже не были техническими. Сказки. Мабиньон. Ты, вообще, эту знаешь?"

"Нет", ответил я, отчаянно и безнадежно помешивая.

"Кельтская поэзия. Поэзия Уэльса. Это после уколов с кельтским и уэльским языками." Она покачала головой.

А, чтоб оно все провалилось. Я выудил чайные пакетики, выбросил их в корзинку, взял кружки и понес их к постели. "Что-то случилось с молоком."

"Удивил. Придурочная страна, где даже молока-то настоящего нет." Она взяла свою кружку, мельком взглянула на чай, потом отпила. "Нет, порядок. Ладно, забудь. Люблю жевать свой чай." Она подняла бровь, просто на случай если до меня не дошел сарказм.

Я оставался на ногах, чтобы ей не было видно, что мое молоко не свернулось. "Хей всегда интересовался кельтскими легендами."

"Интересоваться, Мартышка, это одно." Она сделала большой глоток чая. "А вот зациклиться на этом дерьме - это совсем другое."

Я вернулся к окну, следя как сумерки собираются на поверхности озера и начинают наползать на склоны гор. В стекле начало формироваться мое отражение, пухлый, низкорослый, лысеющий мужчина позднего среднего возраста, со слабым ртом и совершенно безобидный. И так поздно в своей жизни я с удивлением осознал, насколько сильно я похожу на своего отца. "Он не мог знать, что я стану помогать вам", сказал я своему отражению.

Я услышал, как она делает очередной большой глоток чая. "У тебя есть цена, как и у всего остального."

"Да", согласился я. "Да, ты, вероятно, права." И я замахал руками, и все птицы на телефонных проводах, испуганные моим внезапным движением, взлетели в темнеющее небо.

x x x

Несколькими часами спустя я расстегнул свой спальный мешок и подполз к постели. Бенедикта свернулась под одеялом покойно дышащим вопросительным знаком. Я легонько потряс ее, потом сильнее, но ее дыхание не изменилось. Прекрасно.

Внизу за маленькой стойкой, за которой миссис Ламонт принимала своих постояльцев, есть выкрашенный белой краской ящик с большим набором побитых, изношенных и грязных слесарных инструментов. При свете своего фонарика я нашел большой фонарь в резиновом чехле и раздвижной гаечный ключ. Потом я нашел панель управления сигнализацией отеля. Ни один из выключателей не имел для меня никакого смысла, поэтому я выключил их все и вышел наружу.

Спотыкаясь на дорожке, я обошел здание, следуя прыгающему овалу света фонаря, прокручивая в голове разные смешные случаи. Когда я добрался до смотрового люка емкости с антисептиком, то встал рядом на колени и осветил фонарем свежие, почти не ржавые шрамы на болтах, которыми удерживалась заслонка.

Это заняло долгое время. Гаечный ключ соскальзывал, оставляя на металле новые шрамы. Мне снова и снова приходилось останавливаться, чтобы затянуть на болтах челюсти ключа, и все-таки они отворачивались, медленно-медленно, один за другим. В конце концов я их все открутил и снял с емкости тяжелый железный диск. Страшная горячая вонь гниющего дерьма хлынула в ночной воздух, выворачивая мне желудок.

В траве неподалеку валялась палка длиной в ручку от метлы. Я подобрал ее и, сдерживая дыхание, попробовал потыкать ею в емкость. С первой же попытки я наткнулся на что-то большое.

"Мартышка."

На сей раз я не подпрыгнул, я наполовину ожидал этого. Вы сами слышали такие истории, да и Хей как-то рассказал мне, что химия крови его телохранителя была изменена, чтобы на него не действовали наркотики. Не удивительно, что она даже не поперхнулась, попивая свой чай.

"Оно здесь", сказал я.

x x x

Я шпион, только законсервированный. Крот на одной их немногих оставшихся лужаек Глобальной Деревни, выжидающий своего времени, ждущий сигнала. Крот Хея.

Он никогда ничего не говорил вслух, но это же был Хей. Половина его общения проходила в форме аллюзий, двусмысленностей, суггестии, и делом всех остальных было расшифровать. Мне не надо было тревожиться: он таки написал величайший в мире интерактив, нагрузил его реальными людьми, и ждал, пока настанет в нем необходимость. Все было выстроено, чтобы дать ему наилучший шанс сделать то, что он хотел сделать, а все, что оставалось сделать мне, так сыграть свою роль, когда настанет мое время.

Мне даже не приходилось заботиться о том, чтобы вести свою роль правильно: Хей знал, как именно я отреагирую в определенных ситуациях. Он определил мою роль тем моросящим утром в Линкольн-Инне, когда он побежал одним путем, а я другим, и все стали преследовать меня. Он внес меня в свой список для будущего использования. Мартышка - приманка.

Кроме того, я, как кажется, мало что мог сделать, если не считать путешествия по Британии с Бенедиктой. Я не слишком сильно мог ее замедлить, но, наверное, этого было достаточно.

Бенедикта, похоже, определенно думала, что этого достаточно. В ответ на ее вызов пятнадцать минут спустя на вертолете на лужайку прибыла команда из трех ревностных, почти идентичных молодых людей и выудила из емкости с антисептиком машинку Хея. Она была больше той, что показывала мне Бенедикта, и, похоже, она имела подключенные к ней модулярные дополнения, это, наверное, и была та самая панель для взлома, что забрал с собою Хей из Грантбриджа.

Несколько часов спустя, когда молодые энтузиасты улетели на своем геликоптере назад, в отель начали приходить местные жители, чтобы рассказать миссис Ламонт массу странного о двух молчаливых американцах, которые взяли под контроль все местную телефонную связь и подключили к сети какое-то странное оборудование, и о целой прорве чужаков, названивающих на изолированные фермы, якобы проверяя и тестируя телефоны и наземные линии.

Бенедикта расхаживала по отелю в приступе гнева замечательного своим абсолютным молчанием, все претензии на туризм ныне исчезли. Она абсолютно прелестна. Она ярится на меня, Но не за попытку ее усыпить - мы оба понимаем, что были бы разочарованы, если б я по крайней мере раз не попробовал. Я сидел в гостиной, прислушиваясь к рассказам местных и читая журнал двухнедельной давности.

В какой-то момент Бенедикта пришла в гостиную и сказала: "Ты знал, что штука с банковским счетом была сигналом." Она уселась на кофейный столик и уставилась на меня своими великолепными глазами. "Ты все знал."

"Как и ты", рассудительно ответил я.

"Ты увидел эти следы на болтах в первый же день, как мы явились сюда. Ты понял, что в емкость что-то положили."

"Я понял, что кто-то снимал заслонку в последние пару месяцев. Это могла быть и обычная проверка, но я догадывался, что Хей должен оставить панель для взлома там, где я обращу внимание."

"Ты знал о панели для взлома?"

"Нет", ответил я с преувеличенным терпением, разочарованный, что ей нужно чтобы ей все вот так вот объяснили. "Я подумал, что в емкость что-то было положено. Когда ты рассказала мне о панели для взлома, я догадался, что это, наверное, именно она."

"Почему ты ничего сразу не сказал?"

Она, конечно, обязана была спросить. "Мне не нравятся твои друзья, мне не нравится то, за что они стоят, и мне не нравишься ты, Бенедикта. Какие иные причины мне нужны?"

Она нетерпеливо посмотрела на меня. "Ты действительно поганая мразь, Мартышка", сказала она, вставая и удаляясь.

"Но по крайней мере я все еще поганое человеческое существо!", завопил я вослед, но она не остановилась.

x x x

После завтрака я решился на эксперимент: надел свои ботинки и отправился вверх по ручью. На самом-то деле я сделал это, чтобы досадить Бенедикте, но она не показала виду, что вообще заметила мой уход. Я на мгновение задумался, что бы она сделала, если б я действительно ушел, но потом сообразил, что у нее, наверное, вся долина окружена.

Добравшись до начала долины, я остановился и долго стоял с руками в карманах, глядя на Раковое дерево. Потом я уселся на камень и попытался подумать.

Сейчас у меня сложилось неопределенное ощущение, что игра закончена. Хей ускользнул от нас, уйдя туда, куда мы не сможем за ним последовать. Все дополнительные игроки, вброшенные, чтобы навести порядок, резвые ребята из геликоптера, молчаливые люди на телефонке, все находятся здесь, чтобы подобрать висячие концы.

Из того, чем занимаются наводнившие это место технические специалисты, я могу догадаться, что же произошло. Люди Бенедикты собрали каждую частичку данных касающихся Хея, которыми они владели, и соорудили некую конструкцию, синтез того, что здесь произошло. Они верят, что их синтез позволит им перехитрить Хея. Очевидно, этого не произошло.

Я потер лицо и попытался сосредоточиться. Ему был необходим сообщник, финальный крот, кто управлял бы панелью для взлома, а потом, когда все закончится, избавился бы от тела и оборудования. Может, это был кто-то из местных, а может и нет. Возможно, мы никогда не узнаем, кто это был. В синтезе Бенедикты сообщник каким-то образом передал ROM со структурой личности Хея в телефонную сеть. Технари ищут следы этой передачи, ключи к тому, куда делась личность Хея. Все они люди технические, поэтому они и синтезировали техническое решение.

Я сидел там долгое-долгое время, размышляя о программируемых полисахаридах, бактериальных сверхпроводниках, молекулярных компьютерах, о растениях с рудиментарной нервной системой. Он однажды заразил пять сотен каучуковых деревьев сверхпроводниковой бактерией и большинство гевей погибли. Однако, не все. Я улыбнулся Раковому дереву. Они считают, что знают, но это совсем не так.

x x x

Бенедикта сидела на галечном пляже, прижав к груди колени и глядя на воду. Вероятно, она услышала мое приближение минут за пятнадцать, но это не имело значения. Не сейчас. Я спустился на берег и сел рядом, вместе мы следили, как маленькие волны с плеском набегают на берег.

"Знаешь", сказал я наконец, "кельты верили, что горы, реки, деревья все содержат в себе божества."

Она посмотрела на меня так, словно подумала, что я обезумел. И кто бы засомневался, что она не права?

"Что ты планируешь делать утром?", спросила она.

"Не знаю", правдиво ответил я. "Думаю, он хотел, чтобы я забрал машинку и убежал с нею, как только буду уверен, что он мертв. Думаю, предполагалось, что я заставлю вас побегать несколько дольше."

"И ты уверился, что он мертв, когда я сказала тебе о банковском счете."

"Он как-то говорил, что отдаст свои деньги на благотворительность."

Она вздохнула. "Ты догадался о том, что мы думаем, что он сделал?"

"Что он позволил себя взломать и передать в телефонную сеть. Да, я догадался."

"И ты не имеешь понятия, кто ему в этом помог?"

"Даже если б и имел, то не сказал бы тебе."

"Я могу тебя заставить."

Я не сомневался в том, что она может, и даже в том, что она будет безмерно наслаждаться, когда станет это делать. Но я просто сидел и улыбался ей. Она не причинит мне никакого вреда ни в каком существенном смысле. Хей умер, а без него игра теряет всякий смысл.

"Боже", сказала она, качая головой над планом, который Хей, должно быть, приготовил сразу, как только впервые услышал о возможности взлома. И так же она, по-видимому впервые, приняла во внимание возможность, что я могу оказаться заметно умнее, чем тот, за кого она меня принимала. От такого больно. Уж я-то могу судить.

"Может быть, ему не повезло", сказал я, помолчав. "Возможно, это тщательно спланированное самоубийство."

"Мы не можем позволить себе в это поверить", сказала она почти неслышно, словно дневная ярость наконец истощила ее. "Даже если чипы в машинке стерты, мы еще можем вытащить из них часть личности. Нам надо найти его. И как-то с ним поговорить."

Поговорить. Я улыбнулся озеру, холмам, деревьям. "Мы теперь может отправляться домой?"

"Я забронировала билеты на полночный рейс до Глазго. Думаю, ты можешь катиться на все четыре стороны."

"Твои люди разозлятся на тебя?"

Она пожала плечами: "Наверное. Они даже могут захотеть послать меня вослед." И она позволила себе слабо улыбнуться.

Я отстегнул со своей куртки CD-ROM, взял ее руку и положил маленький диск на ладонь. Впервые я оказался достаточно близко, чтобы ощутить запах ее духов, слабый, хрупкий и бумажный. "Это история Кухулина", сказал я. "Около сотни килобайт текста." Она взглянула на меня, потом на диск, потом снова на меня. "Он прислал его мне почтой", сказал я ей. "Диск появился в моей ячейке в институте на следующий день после того, как я подписал ваш контракт." Бенедикта и ее хозяева столь привержены электронным технологиям, что забывают, что в этой стране все еще существует почтовый сервис. "Понимаешь, я все время знал, что он запланировал убить себя. Кухулин умер и ушел в Тир-на-нОгг. Это розыгрыш. Сигнал, если тебе так нравится. Он, вероятно, был уже мертв, когда я это получил."

Она снова посмотрела на ROM. "Ты, наверное, был всего лишь подставой."

"Не я. Слишком прозаичен."

Быть перехитренной двумя старыми бриттами по плану, разработанному еще до ее рождения. Бедная Бенедикта.

"Он никогда бы не выбрался отсюда живым", сказала она.

"Знаю. Именно потому ты захватила с собой панель для взлома. Ты хотела взломать его сама, убедиться, что он от тебя больше никогда не уйдет."

Она спокойно смотрела на меня. "Ты не понимаешь. Человек, которого он убил, был моим мужем."

Как раз тогда, когда думаешь, что что-то знаешь... Я поднялся на ноги. "Не думаю, что и ты из породы убийц, Бенедикта."

Она смотрела через озеро на горы. "Почему он это сделал, Мартышка?"

"Я не знаю. Извини, Бенедикта, мне кажется, что твой муж просто встал у него на пути."

Она покачала головой. "У нас он имел все. Деньги, власть, престиж, все эти био-ROMы, что он накачивал в свою глупую башку. Почему он это сделал?"

"Он хотел стать старым и умереть", ответил я.

Она секунду помолчала. Потом пробормотала: "Черт."

"Для таких вещей всегда есть простые объяснения", сказал я. Склонился и поцеловал корону ее головы. Потом я ушел прочь.

x x x

В мое последнее утро в отеле у озера, уже после отъезда Бенедикты, я предпринял последнюю прогулку вверх по ручью и постоял, улыбаясь, у Ракового дерева. Сверху долины доносился гул вертолетов, снующих туда-сюда, подвозя команды водолазов, прочесывающих озеро в поисках тела Хея, и доставляя разнообразное другое оборудование.

Повинуясь импульсу, я пересек ручей, балансируя на скользких камнях, и все равно одной ногой с плеском наступил в ледяную воду. На другом берегу я поднял руку и дотронулся до язв на стволе. Казалось, дерево умирает от какого-то ведьмовского варева диковинных технологий, которые он впрыснул, но, может быть, оно продержится достаточно долго для него, чтобы сделать следующий шаг - от плоти к разросшемуся дополненному дереву, а от него к чистой силе Природы, в существование которой он всегда верил.

Может быть, в один прекрасный день, люди Бенедикты подберут ключи к правильному пути и сделают верные предположения о том, что именно предпринял здесь Хей. Может быть, тогда они снова явятся за мной, однако для Хея - если он добился успеха, если я правильно догадался - все уже позади.

С другой стороны, это могло быть самоубийством, типично Хеевым типом самоубийства, предназначенным для причинения максимального количества беспокойства максимальному количеству людей. Он вполне был способен на такой жест.

Но мне так не кажется. Я выбрал - так не думать. Он ушел, куда хотел уйти, и он знал, что если оставит достаточное количество ключей, то я смогу в конце концов догадаться.

Всегда должно найтись время для последнего прощания. Я обнял Раковое дерево. Если я приложу ухо к стволу, то, возможно, даже смогу услышать пение Хея, когда он делает свой последний шаг, ликуя и перепрыгивая от дерева к дереву, от куста к кусту, программа-вирус, все копирующая и копирующая себя на сцене Природы: Небеса, Валгалла, Тир-на-нОгг...

Конец